«Лучший из врагов. На первой полосе»

Лучший из врагов. На первой полосе (fb2) - Лучший из врагов. На первой полосе (пер. Н. В. Тимофеева,Д. Е. Грачев) 2606K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вэл Корбетт - Джойс Хопкирк - Ева Поллард

Вэл Корбетт, Джойс Хопкирк, Ева Поллард Лучший из врагов

Пролог

Женщине было явно не по себе. К этому моменту она оказалась совершенно раздетой. За какие-то пять минут с нее был снят тонкий шерстяной жакет, затем узкое трикотажное платье, открыв нескромному взору ее грудь в чуть тесноватом черном бюстгальтере на косточках.

Секунду спустя он тоже исчез вместе с тонкими трусиками того же цвета, тугими подвязками и прозрачными коричневыми чулками.

Мужчина начал мысленно раздевать ее с первой минуты их встречи, и по выражению его лица было сразу заметно, что он делает и что себе представляет.

Она специально выбрала темно-синий костюм, чтобы придать себе более деловой вид. Смущенная, она дотронулась до своего плеча, чтобы убедиться, что платье все еще на месте. Его взгляд по-прежнему был прикован к ее высокой груди. Шуршание шелкового белья, когда она нервно скрестила ноги, усилило чувство неловкости и побудило ее сказать больше, чем она намеревалась.

Незнакомец был высок и красив броской итальянской красотой. Удобно устроившийся в лучшем номере отеля «Ритц», он чувствовал легкое возбуждение, и не только от предстоящей сделки. Он не предполагал, что этот новый союзник, этот шпион во вражеском лагере, которого он без особой оригинальности условно назвал «Бархатный голос» сможет вызвать в нем такое волнение.

Он сел за изящный письменный стол спиной к окну так, чтобы свет заходящего зимнего солнца падал, как он и планировал, на обращенное к нему лицо женщины. Это была первая международная сделка, которую он проводил самостоятельно от имени империи своего отца. Чтобы окончательно решиться на приобретение контрольного пакета акций этой компании, им нужна была секретная информация о ней. Вот почему эта женщина сейчас была здесь, но она не принадлежала к тому типу людей, которые стремятся к повышению по службе или ищут личного обогащения; ей нужно было кое-что другое, и это он мог ей дать.

У нее был низкий, хрипловатый голос:

— Мне нужно, чтобы это слияние компаний состоялось, поэтому что я могу сказать? Я принимаю ваше предложение.

Мужчина откинулся на спинку стула. Нанятый им частный детектив сработал на все сто. Он точно определил самое слабое звено в компании Форрестера и предоставил ему достаточно информации, чтобы сделать ставку на это.

— Отлично. Я рад, что вы сочли возможным помочь нам, — сдержанно ответил он и открыл свой «дипломат». — Вот все цифры, которые вам нужны. Я надеюсь, что все это очень скоро закончится. — Он встал, и они пожали друг другу руки. — Мне было очень приятно познакомиться с вами.

Женщина сознавала, что другие могли бы назвать это грязным делом. Но она никогда даже и не мечтала получить такую власть. И сразу над двумя семьями. Она должна использовать ее с умом.

Даже совершивший прелюбодеяние человек не вышел бы из номера таким, как она, с пьянящим ощущением вины, восторга и раскаяния.

Глава первая

Разве что смерть на посту крупного политического деятеля могла бы заставить палату общин перед Рождеством гудеть и волноваться как сейчас.

На сей раз в кулуарах циркулировали слухи о том, что на пост министра транспорта будет назначен один из рядовых членов парламента. Уже за восемнадцать месяцев до новых выборов премьер-министру, уважаемому Эдварду Сандерсу, «Твердому Эдди», как называла его бульварная пресса, потребовалась смелая инициатива, некое доказательство того, что у него имеются передовые идеи, что в его правительстве есть яркие личности и что оно само не бездействует.

Этим слухам мало кто верил. Последний случай, когда премьер-министр выдвинул в кабинет кого-то из относительно безвестных рядовых членов парламента, был почти двадцать пять лет назад и закончился политическим крахом. В коридорах Вестминстера всезнающие журналисты, близкие к парламентским лобби, предрекали, что премьер-министр отложит назначение на этот пост до завершения рождественских каникул и воспользуется перерывом в работе парламента, чтобы перетасовать министерскую колоду. Хорошие деньги ждали двух наиболее рьяных рядовых членов парламента на посту заместителей, а самого боевитого младшего министра — теплое местечко в правительстве.

Всезнайки ошиблись.

На следующий день после роспуска парламента на каникулы Филип Локхарт, член парламента от района Хитгейт, председатель комитета по транспорту при палате общин, один из заместителей председателя правящей партии и к тому же президент компании «Форрестер Ньюспейпер Групп», был без особого шума вызван на Даунинг-стрит, 10.

Его впустили в розовый вестибюль и проводили по лестнице, вдоль которой висели портреты предшественников нынешнего премьер-министра — все мужские, за одним-единственным исключением, — на второй этаж в кабинет с книжными шкафами по стенам. В течение многих поколений эта комната служила кабинетом премьер-министра и первого лорда казначейства Великобритании и Северной Ирландии.

Премьер, невысокий, крепкий, чуть лысеющий мужчина, поднялся с дивана, обитого темно-бордовым дамастом с бледно-голубым рисунком, и протянул ему руку.

— Спасибо, что пришли навестить меня, Филип, — сказал он в своей обычной дружеской манере. — Я пригласил вас, потому что давно слежу за вашей работой в палате и, что еще важнее, в руководстве нашей партии. Я заметил у вас большие способности достигать нужных результатов в непростых ситуациях. — Он сел за массивный письменный стол красного дерева и поставил локти на его полированную поверхность. Когда он вновь заговорил, в его голосе уже появились официальные нотки. — У меня сложилось благоприятное впечатление. Очень благоприятное.

«Боже мой, подумал Филип, он собирается наконец сделать меня членом правительства».

— Благодарю вас, господин премьер-министр, — ответил он, стараясь не выдать своего волнения.

— Поэтому я приглашаю вас войти в состав моего правительства. — Он замолчал. Филип уже готов был ответить согласием, но премьер-министр еще не закончил. — Фактически, я хочу видеть вас в составе моего кабинета. В качестве нового министра транспорта.

Премьер сделал вид, что не заметил изумленного выражения на лице Филипа Локхарта.

— Транспорт, — спокойно продолжал он, — не позволит вам бездействовать. — Он откашлялся. — Принятие нового билля о расширении сети дорог под вопросом; он весьма непопулярен в стране, поэтому жизненно важно привлечь общественное мнение на нашу сторону до того, как он будет представлен в палату. Нам нужен человек, способный доходчиво объяснить народу, что мы пытаемся сделать. Я считаю, что вы как раз подходите для этой работы. — Сандерс посмотрел ему в глаза. — К тому же вы молоды и энергичны.

Не промелькнула ли в этих словах тень зависти со стороны стареющего политика? Сандерс одержал победу в двух предыдущих выборах, и Филип знал, что он жаждет и третьей победы, стремясь отсрочить свой уход в отставку.

— Вы очень добры, сэр. Ваше предложение — большая неожиданность для меня, но я, конечно, с удовольствием принимаю его. Как вы знаете, у меня есть вполне конкретные идеи относительно того, что необходимо сделать.

— Да, — сдержанно сказал Сандерс, — я читал о том, что вы говорили, выступая перед своими избирателями. Ну, теперь вы можете воплотить свои идеи на практике. Мы позволили оппозиции получить слишком большие шансы на победу. Я жду, что вы сразу предпримете правильные шаги и дадите им понять с самого начала, что на руле министерства лежит теперь твердая рука.

«Неужели он может выражаться только шаблонными фразами», — подумал Филип, но вслух ответил в том же стиле:

— Я благодарен за доверие, которое вы мне оказали, господин премьер-министр. Передо мной открываются возможности, которых я давно ждал.

Сандерс кивнул.

— Эта должность не предел вашей карьеры, Филип. Если справитесь с ней успешно и дела пойдут так, как надо, я в долгу не останусь.

— Я не подведу вас, сэр, — ответил новый министр транспорта.

Премьер-министр протянул ему руку, и Филип пожал ее, все еще до конца не веря в то, что произошло.

— Мой личный секретарь свяжется с вами, чтобы обсудить все мероприятия, когда вы после рождественских каникул вернетесь в свой кабинет, теперь уже можно сказать, «в старый кабинет». Желаю вам успеха. Встретимся на первом заседании кабинета министров в новом году.

Филип вышел из дома номер 10 слегка ошеломленным и задумчиво провел рукой по своим непокорным темным волосам. Подняв воротник пальто, чтобы спрятаться от декабрьского холода, высокий, худощавый мужчина с перебитым носом — память о его участии в соревнованиях по бобслею в студенческие годы — бодро зашагал по почти безлюдной Уайт-холл в сторону здания палаты общин. Он находился в приподнятом настроении от сознания своего изменившегося статуса — неплохо для сына простого строителя, мальчика, учившегося на стипендию, ум которого его преподаватели в Кембридже характеризовали как «не блестящий, но цепкий». Ему потребуется вся его изобретательность, чтобы убедить жену, что он выдержит такую нагрузку.

Ну и что из того, что до выборов осталось мало времени и это место может за ним не сохраниться? Его оценили и выделили. Если они победят, он войдет в новый кабинет министров. Если правительство сменится, он будет в теневом кабинете, готовящемся прийти к власти.

Но когда он уже миновал Уайт-холл, его вдруг посетила неприятная мысль. Любой министр кабинета должен был отказаться от всех побочных деловых интересов. С все нарастающим беспокойством Филип начал анализировать последствия своего внезапного назначения, и по мере того, как вся картина вырисовывалась перед ним, он все больше замедлял шаг.

— Черт, — вслух сказал он, — надо же так испортить Рождество.

Глава вторая

Ванесса боялась званого вечера. Она налила в бокал большую порцию джина. Не для себя, а для своего цветка в горшке. Один американский садовод-фанатик когда-то сказал ей, что это самый верный способ остановить рост сортовых нарциссов, когда они достигнут нужной высоты. Выплеснув джин в горшок, она налила небольшую порцию для себя.

Шелковое платье цвета индиго, тщательно выбранное для этого вечера, лежало на кровати. Оно было очень дорогим, лучше сшитым и более интересным, чем все прочие наряды в ее гардеробе, но Ванесса знала, что и оно не скрывало ее несколько расплывшиеся формы. При своих ста семидесяти сантиметрах роста она выглядела бы лучше, если бы весила килограммов на десять меньше. И хотя она считала себя вернувшейся в число потенциальных невест, у нее пока не было стимула, чтобы придерживаться строгой диеты или отказаться от спавших слишком частыми бокалов спиртного.

Она вздохнула. Теперь — и она должна была признать это — она разлюбила вечеринки. После трех лет одиночества она часто думала, что было бы неплохо вновь выйти замуж, но за годы жизни без мужчины она, кажется, разучилась флиртовать, разучилась вести интересную застольную беседу. Нельзя сказать, что она не пыталась это сделать. Она грустно усмехнулась, вспомнив о своем последнем промахе на званом обеде неделю назад. Один из гостей, довольно привлекательный, между прочим спросил, где был каждый из них в день, когда убили президента Кеннеди.

— Я справляла свой одиннадцатый день рождения, — припомнила она. — А вы?

Он весело посмотрел на нее.

— Во чреве матери.

К несчастью, всего за несколько минут перед этим она убавила себе восемь лет. Оставалось только надеяться, что он разбирался в математике не лучше, чем она.

Беда была в том, что она редко получала приглашения на званые вечера. Ее подруги предпочитали обезопасить себя, приглашая ее исключительно на ленч, и то вне дома. Теперь, когда она опять стала свободной, они видели в ней хищницу, угрозу для своего брака. Но это было так несправедливо. В любом случае, кто бы, черт возьми, позарился на их мужей?

Ванесса глубоко вздохнула, критически разглядывая себя в зеркало. По крайней мере, ее белокурые волосы были по-прежнему густыми и блестящими, и цвет платья был выбран не случайно, а чтобы подчеркнуть ее голубые глаза цвета лаванды.

Ванесса вышла замуж очень рано; благодаря замужеству ей не пришлось зарабатывать себе на жизнь, потому что ее бывший муж хотел, чтобы она оставалась дома. Иногда у нее возникала мысль, что, может быть, ее брак не распался бы, если бы она вела более самостоятельную жизнь. Теперь в возрасте сорока трех лет, без профессии, без образования, живущая исключительно на алименты, когда ее детям уже не требовалось прежнего внимания, она занимала свое свободное время тем, что устраивала разные благотворительные мероприятия и работала в своем прекрасном саду. После развода она постоянно делала над собой усилия, чтобы преодолеть свою апатию и чувство ненужности. Вершиной этих усилий стал гобелен собственной работы, над которым она вышила надпись: «Оптимисты ошибаются так же часто, как и пессимисты, но у них гораздо больше развлечений».

Чтобы поднять свой моральный дух перед вечеринкой, она купила себе пару очень дорогих шелковых чулок, желая подчеркнуть ту часть своего тела, которую ее бывший муж называл «ногами Ширли Маклейн». Ванесса надела на шею тяжелую нитку жемчуга, подаренную ее матери дедом, надеясь этим привлечь внимание к весьма скромному декольте, а не к ее широким бедрам.

Луиза, ее непоседливая двенадцатилетняя дочь, с длинными светлыми волосами, спрятанными под сетку, как это требовалось для занятий в местной школе верховой езды, влетела в комнату. Она с разбега бросилась на огромную кровать матери, едва не попав поношенными теннисными туфлями на белоснежные наволочки.

— Мам, как называется река, которая протекает через Флоренцию? У меня тест по географии. — Она начала вертеть в руках сумочку матери.

— Арно. И держите ваши немытые лапы, мисс, подальше от моей сумки, — мягко пожурила ее Ванесса. — Танси все еще в своей корзинке?

— Да, она спит. Почему я не могу пойти сегодня с тобой? — вкрадчивым голосом спросила Луиза.

— Потому что ты недостаточно взрослая, Лу-Лу, — терпеливо объяснила мать. — Когда будешь такая, как Эми, тогда пойдешь. Я уже говорила с тобой на эту тему вчера и сегодня утром.

Луиза посмотрела, как ее мать направилась в ванную и наклонилась к высокому зеркалу неправильной формы, висевшему над двойной раковиной, установленной двадцать лет назад в качестве свадебного подарка от родственников мужа.

Взглянув на свое ненакрашенное лицо, Ванесса начала наносить макияж. Может быть, это сочетание крема, туши и теней поможет скрыть ее неуверенность. Она критически посмотрела на результат своих усилий, удовлетворенно отметив, что немного румян способно сотворить маленькое чудо.

На ее атласных туфлях на высоком каблуке остались пятна грязи от предыдущего выхода. Черт! Теперь, когда в доме не было мужчины, чистка обуви стала забытым занятием. Ванесса немного потерла каблуки влажной бумажной салфеткой. Сойдет.

— Миссис Прескотт не нужно приходить, чтобы сидеть со мной, — умоляющим тоном произнесла Луиза. — Я же остаюсь не одна, а с собаками. — Это был старый аргумент.

— Нет, нужно. Дорогая, Танси уже пора дать еще одну таблетку.

Луиза порывисто вскочила, зацепилась ногой за персидский ковер и почти наткнулась на огромный викторианский шифоньер; его резные дверцы были распахнуты, открывая взору полки, с которых в беспорядке свисали шарфы, пояса и нижнее белье — свидетельство безуспешных поисков любимой выходной сумочки. Явные признаки того, что ее мать предпринимала очередную попытку прервать свое затянувшееся одиночество.

В конечном итоге она остановилась на маленькой сумочке без ручки. Ванесса взяла ее и пошла взглянуть, готова ли Эми. Но среди беспорядка бело-голубой спальни она не обнаружила своей старшей дочери; софа была завалена горой одежды, как будто шла подготовка к благотворительной распродаже.

Непривычная к высоким каблукам, Ванесса стала осторожно спускаться по лестнице, вдоль которой по стенам висели акварельные пейзажи, а на нижних ступеньках постоянно были свалены какие-нибудь вещи, место которым было наверху — книги, тренажеры, мешки для грязного белья и рулоны туалетной бумаги, кажется, лежавшие здесь со дня их переезда в этот дом. Она машинально взяла грязный стакан с обитого кожей письменного стола в гостиной и направилась с ним в кухню.

Здесь тоже повсюду были свидетельства исключительно женского быта. Тут была целая коллекция старых каталогов, и отрывные купоны, и значки разных спортивных команд, и приглашения на местные соревнования по велоспорту; выдвижные ящики были так забиты журналами с разными рецептами, которыми уже никто не пользовался, что их почти невозможно было открыть или закрыть.

Полки украшали фигурка морского льва из папье-маше, сделанная ее дочкой в восьмилетием возрасте, глиняная тарелка с изображением ветчины, яиц и сосисок, которую она сделала в десять лет, и недавний шедевр ее творчества в виде тюбика зубной пасты из керамики.

Ванессе трудно было ругать дочерей, которые явно унаследовали от нее ген неаккуратности.

Среди этого уютного беспорядка стояла Эми и весело болтала с кем-то по телефону — любимое занятие всех девятнадцатилетних. Ванесса давно не видела свою дочь в чем-то ином, кроме джинсов к свитеров, и теперь была поражена тем, как шикарно стала выглядеть Эми с тех пор, как стала учиться в Кембридже. Черное панбархатное платье, перед тем небрежно брошенное на спинку кровати, в неотглаженном виде выглядело не многим больше носового платка. Сейчас оно плотно облегало стройную безупречную фигуру девятнадцатилетней девушки. В аккуратных ботинках до щиколотки Эми была выше матери.

Звонок в дверь возвестил о приходе миссис Прескотт, вслед за которой сразу же прибыло такси, чтобы отвезти мать и дочь на вечеринку в Брайтон.

К разочарованию Ванессы, жакет к ее платью, который хорошо сидел на ней еще пару дней назад, теперь морщился и тянул, когда она его застегнула. Ужасно. Теперь ей придется носить его нараспашку.

Женщины уже уселись на заднее сиденье, и машина начала разворачиваться, когда на дорогу перед ней выбежала Луиза и замахала руками.

— Мама! — кричала она. — Пойдем скорее, Танси в кухне пытается встать.

Ванесса и Эми вышли из машины и поспешили назад в дом, где их собака, старый лабрадор, делала невероятные усилия, чтобы встать, но лапы отказывались держать. Собаке было почти пятнадцать лет, и хотя все понимали, что она долго не проживет, мучения их любимицы заставляли их неподдельно страдать.

Ветеринар приехал через двадцать минут. Он настойчиво рекомендовал немедленно избавить животное от мучений; три женщины в гостиной старались утешить друг друга, пока он быстро и умело делал свое дело.

Слезы потекли у Ванессы из глаз, размазывая вечерний макияж. Закрыв глаза, она вспоминала крохотные меховые комочки на подстилке и волнение маленькой Эми, когда отец делал вид, что колеблется в выборе щенка. Ванесса до сих пор слышала восторженный крик Эми, когда Танси, один из щенков, лизнула ей руку и сделала выбор за них.

Теперь собака умерла, и оборвалась еще одна нить, связывавшая их с прошлым.

Ванесса вздохнула, достала зеркальце из сумочки и начала подправлять макияж, опять испытывая сожаление, что не может избежать этого самого неприятного вечера в году.

Глава третья

Чарли побаивалась этого званого вечера. И хотя ей надо было спешить, она с явной неохотой сократила дорогое для нее время игр с Мирандой.

Мать и уже начавшая ходить малышка наслаждались вечерним ритуалом, когда на смену «Паучку Итси-Битси» приходила «Маленькая свинка». Однако сегодня, поглядывая на часы, Чарли была вынуждена сократить число свинок. В довершение всего ее муж только час назад сообщил, что ей придется одной добираться до побережья.

Чарли старалась не прислушиваться к голосу няни, слишком громко говорившей по телефону.

— …нет, я не смогу прийти на вечеринку. Нет. Сегодня вечером я работаю. Да. Я знаю. Но что я могу поделать?

Уже не в первый раз у Чарли возникали сомнения относительно воспитания ее ребенка. Она не могла придраться к тому, как эта высокая брюнетка из Новой Зеландии заботится о Миранде. Элен Брикхилл была внимательной и ласковой, но ее отношения с хозяйкой были прохладными.

В глубине души у Чарли возникала мысль, не вызвана ли эта холодность завистью или чувством соперничества, но всякий раз она отбрасывала подобные мысли. Она впервые в жизни наняла прислугу в дом, и если честно говорить, ей не нравилось присутствие постороннего человека в доме. Она чувствовала себя несколько скованной. Но хотя ей иногда и казалось, что она сама могла бы сделать все гораздо лучше, все же ее работа в качестве продюсера на американском телевизионном канале не позволяла ей заниматься домом. Как всякая работающая мать, Чарли считала, что ее ребенку было бы лучше, если бы она могла уделять ему больше времени. Если бы ее мужу не приходилось платить такие большие алименты первой жене. Если бы им не приходилось жить в основном на заработки Чарли.

Подобно многим женам, мужья которых по долгу службы часто отсутствуют, Чарли считала своей главной обязанностью заботу о Миранде, потому что у отца девочки было достаточно других дел, требующих его внимания. К сожалению, у них обоих был совершенно разный родительский опыт. У нее это был первый ребенок, а у него — третий. Проблемы, которые вызывали у нее панику, он отметал, как незначительные. Точно так же какие-то достижения малышки, которые приводили ее в восторг, он считал само собой разумеющимися.

Обычно у нее не было времени на подобные размышления, и хотя, уже будучи его женой, она иногда страдала от одиночества, воспоминания о безрадостных шести месяцах, когда они старались не встречаться, потому что он предпринял еще одну попытку спасти свой первый брак, вызывали у нее дрожь. Быть частью его жизни все-таки лучше, чем жить, она бы даже сказала «существовать», совсем без него.

Стоявшие в кабинете мужа телефон и факс непрерывно звонили, но Чарли их игнорировала. Что ей сейчас было просто необходимо — так это небольшая порция кофеина. В последние дни она постоянно чувствовала себя разбитой. Обернув горячим полотенцем голову, чтобы привести в действие некий революционный препарат, который, как гласила реклама, мог распрямить даже самые непослушные кудри, она направилась на кухню и усадила Миранду на высокий стул.

Старый буфет и посудомоечную машину удалось пристроить в этой самой удобной комнате, где семья проводила большую часть времени. Стены в ней были из сухого алебастра, и Чарли обнаружила настоящий дубовый поя под слоем циновок и линолеумом.

Квартира в доме, построенном в начале века, с высокими потолками и пятью спальнями, была больше, чем многие городские коттеджи, и арендная плата была ужасно высокой, но Филип настаивал на просторном жилье, чтобы у его детей были отдельные комнаты, когда они будут гостить у него. Чарли с удовольствием занималась модернизацией квартиры, придавая ей заокеанский вид, который был отражением ее впечатлений от пребывания в Америке. Незагроможденное вещами пространство квартиры вызывало восторг всех гостей: от американского посла до ведущего столичного драматурга.

Затратив совсем немного денег, она буквально сотворила чудо. Стены украсили недорогие акварели, купленные на сельских аукционах, вперемешку с остроумными старыми политическими карикатурами, которые начал собирать ее муж. Одно из самых таких остроумных приобретений висело у них в туалете: на офорте с изображением руки с бутылкой было написано: «Алкоголик — это тот, кто пьет больше, чем его врач». Пользуясь этим критерием, шутили гости, можно за себя не волноваться. В гостиной стояло несколько очень милых старинных вещей, купленных по бросовым ценам, поскольку они были слишком большими для современных квартир.

Готовя себе кофе, Чарли заметила небольшой бумажный пакетик с печатью аптеки, который, как она видела, принесла с собой их няня. От нечего делать она открыла его. С удивлением и тревогой она увидела, что в нем находились две упаковки презервативов, по три в каждой. Особо прочных.

До сих пор она не замечала, чтобы девушка вела активную сексуальную жизнь. Элен Брикхилл была чрезвычайно скрытной; одевалась очень просто, почти не пользовалась косметикой и всегда возвращалась домой вовремя. За шесть месяцев, которые она у них проработала, не было даже намека на то, что в ее жизни есть мужчина, и Чарли ни разу не слышала, чтобы она говорила с ним по телефону. Но шесть презервативов?! Очевидно, внешность обманчива. Не удивительно, что Элен надулась из-за того, что ей пришлось пропустить вечеринку.

Возвращаясь в детскую с Мирандой на руках, Чарли услышала, что зазвонил ее рабочий телефон, и машинально взяла трубку.

Тридцати секунд было достаточно, чтобы испортить ей уик-энд. Нью-Йорк требовал, чтобы она организовала дополнительную смену в субботу. Как она сможет уговорить Элен отказаться еще и от субботы? Она не станет даже пытаться.

Несколько раз поцеловав Миранду на ночь и уложив ее в кроватку, Чарли набрала номер своей матери, чтобы попросить ее приехать на следующий день. Когда это было возможно, Сьюзан Миллс была готова все бросить, чтобы помочь дочери и провести несколько часов со своей единственной внучкой. Но на этот раз Чарли не повезло. Мать самой Сьюзан так плохо себя чувствовала, что ее нельзя было оставить одну дома, а сиделку на уик-энд оказалось невозможным вызвать. Придется просить крестную Миранды, свою подругу Джейн. А пока Чарли должна была спешить.

В шкафу настолько вместительном, что в него можно было бы войти, Чарли хранила впечатляющее количество одежды, развешанной по цветам и тканям для разных сезонов и случаев — еще одна идея, которую она привезла из Америки, где такое распределение было обычным явлением. Все имело свое место. Платья, которые она носила во время беременности, хранились в холщовом мешке на молнии, рядом стояла огромная коробка, заполненная вещичками из приданого Миранды.

После трех лет замужества Чарли хотела еще одного ребенка, но подозревала, что ее муж настроен иначе. Во время беременности она чувствовала, что его беспокоит реакция первой семьи на рождение этого ребенка, хотя он никогда не обсуждал с ней этот вопрос. Но какие бы чувства он ни испытывал во время ее беременности, он не скрывал потом своей любви к Миранде, и это давало Чарли надежду, что его удастся убедить в том, что они должны иметь еще одного ребенка.

Для сегодняшнего события — встречи с сотрудниками мужа и его первой женой — она выбрала облегающее платье цвета аметиста. Оно было элегантное, сдержанное, и, как она надеялась, убьет всех наповал. Как говорили на Пятой авеню: «Нахальство — второе счастье».

Чарли взяла ожерелье с сетчатой стойки для драгоценностей. Муж, смеясь, говорил ей, что вся эта сложная конструкция — ее реакция на тесный шифоньер в маленькой квартирке, которую он снимал еще со своей первой женой. Они с Чарли потом временно жили в ней, пока не переехали в Пимлико[1]. Чарли ничего не поменяла в той квартире, за исключением матраса, сиденья на унитазе и телефона.

Подходящая по цвету пара туфель увеличила ее пять футов пять дюймов роста еще на четыре дюйма. Темные волосы Чарли, которые никакими средствами невозможно было сделать послушными до конца, уже высохли, а лицу почти не требовался макияж. У Чарли от природы была гладкая кожа, с оттенком легкого загара, а ее пухлые, яркие губы делали ее лицо выразительным и без помады.

Со времени своей беременности Чарли привыкла придерживаться строгого режима, регулярно делала гимнастику и соблюдала умеренность в еде, потому что была уверена: ее американские боссы сочтут, что она переняла привычки местных жителей, если не сумеет сохранить десятый размер одежды после рождения ребенка. Ее работа требовала от нее ухоженности, безупречного умения одеваться и стройности. Но главным ее мотивом была забота о здоровье собственного мужа. Она пыталась, пока без особого успеха, подать ему пример и приучить его к строгой диете и ежедневным физическим упражнениям. Однако, ей и их семейному врачу до сих пор не удалось убедить его, что отварная рыба и содовая должны быть основой его диеты, только изредка нарушаемой такими вещами, как кларет и бифштекс. Пока же его предпочтения строились в обратном порядке.

Со стороны казалось, что у Чарли есть все: интересная работа в качестве старшего продюсера на американском телевизионном канале и преуспевающий муж. Их отношениям нисколько не вредило то, что по долгу службы ей приходилось встречаться с людьми из всех слоев лондонского общества. Единственным, что омрачало жизнь Чарли, было то, что его первая жена беспардонно вмешивалась в их с мужем отношения. В какое бы затруднительное положение ни попадала Ванесса — сломалась ли ее машина, забился ли сток на крыше или в сад забрался посторонний (который оказывался обычной лисой), — она звонила не в гараж или в службу по борьбе с вредителями, а своему бывшему мужу. Если у этой женщины и были друзья, она, видимо, никогда не обращалась к ним за помощью. Чувствуя за собой вину, Филип никогда не жаловался, даже если она звонила в самое неподходящее время — он просто не принимал такие проблемы близко к сердцу.

Чарли, которую ценили за ее умение вести беседу с самыми крупными государственными деятелями и за способность вызвать на откровенность самых закоренелых мошенников, по-прежнему побаивалась женщины, которая, по ее собственному признанию, предпочитала людям животных и растения. Иногда у Чарли возникала мысль, что первая жена Филипа становится ее навязчивой идеей. Но Чарли никак не удавалось обсудить это с Филипом. За всю их совместную жизнь вопрос о его первой жене ни разу не обсуждался ими откровенно. Чарли давно поняла, что она может говорить со своим мужем практически обо всем, кроме этой женщины. Она могла как угодно критически отзываться о своей предшественнице, но он не поддерживал ее. Постепенно такой односторонний разговор прекращался сам собой.

Филип готов был признать, что как только его вторая жена начинала говорить о его первой жене, он как бы закрывал уши невидимыми наушниками. Подобно многим разведенным мужьям, он задвинул конфликт между своими двумя женами в дальний уголок сознания: «Я ничего не могу изменить, я ничем не могу помочь, поэтому я не хочу об этом даже думать». Он считал, что держит под контролем свои отношения с первой женой, и чувствовал себя слишком виноватым, чтобы глубже вникать в них, рассуждая, что раз его жены никогда не примирятся друг с другом, то какой смысл говорить об этом с Чарли?

Чарли наконец отошла от зеркала, довольная своей внешностью. Она выглядела безупречно от макушки до элегантных туфель, умея одеваться так, что самый обычный наряд смотрелся на ней особенным, в то же время сохраняя впечатление, что на это не было затрачено никаких усилий. Привлекательная, задорная, общительная — казалось, она просто излучает энергию. В одном из последних интервью Филип рассказал, как он в нее влюбился. «Сила ее характера заставила меня поверить, что я способен на великие свершения, — сказал он тогда. — Она — страстная, своевольная, волнующая, жизнерадостная и очень умная».

Смущенная Чарли обвинила его в преувеличении, но он действительно считал ее человеком, который никогда не хнычет и обладает позитивным взглядом на жизнь. «Она всегда верит, что мы найдем выход, — сказал он журналисту. — И мы из любой ситуации действительно его находим».

Но ее напряженная жизнь — работающей женщины, матери, жены парламентария и мачехи — означала, что ей все труднее было оставаться той девушкой, в которую влюбился ее муж. Чарли сознавала, что выматывается, растрачивая свою энергию, постоянно беспокоясь из-за повышения расходов, которые становились все больше, потому что чувство вины перед оставленной женой к детьми приводило к выплате сверхщедрых алиментов.

Все это не имело значения, пока семейная издательская компания не приобрела журнал, который оказался машиной, поедающей деньги. Дивиденды, ежегодно выплачиваемые держателям акций, были урезаны. Чарли и ее муж должны были на всем экономить. А его первая жена — нет.

Филип по-прежнему отказывался сократить сумму, которую он платил своей первой семье. Они с Чарли были откровенны друг с другом во всем кроме того, что касалось его банковского счета. Он не хотел, чтобы она знала, хорошо или плохо обстоят дела с семейным бюджетом, потому что постоянно появлялись какие-то непредвиденные расходы на его первую семью. Школьные экскурсии, уроки фортепьяно, новый велосипед, пони вместо умершего Бенджи и, наконец, машина для старшей дочери. Список был бесконечным, и по мере того, как росли девочки, росли и потребности.

Чарли понимала, что ее заработок очень важен для поддержания привычного уровня жизни. Она принимала такое положение вещей как отрицательную сторону брака с человеком, который был прежде женат.

Она взяла сумочку, проверила, достаточно ли в ней денег на проезд, и пошла к Элен.

— Я уложила Миранду, она уже засыпает. — Чарли помедлила, заметив надутое лицо девушки. Если бы она только знала, как охотно ее хозяйка сейчас поменялась бы с ней местами. — Элен, мне очень жаль, что так получилось. Я компенсирую тебе сегодняшний день.

Элен только холодно кивнула в ответ.

Бросив взгляд на часы, Чарли пообещала, что позднее непременно позвонит, и побежала к входной двери, на ходу захватив ключи. Она опять пожалела, что не может быть избавлена от этого самого ужасного вечера в году.

Глава четвертая

Даже находясь в дальнем углу заполненного людьми зала, Ванесса Форрестер-Локхарт почувствовала появление своей соперницы.

Не поворачивая головы, она бросила быстрый взгляд в сторону двери и тут же отвела глаза. Ни один мускул не дрогнул на лице Ванессы. Никто, кроме ее лучшей подруги, не догадывался, как приход соперницы подействовал на нее.

— Боже, только посмотри, как она вертится перед тем стариком, — пробормотала себе под нос Доринда Казалет.

Ванесса едва сдержала улыбку.

— Забавно, что он тоже оставил немало разбитых сердец по всему графству.

Доринда, у которой всегда была склонность к любовным интрижкам на стороне, шутя, толкнула подругу в бок.

— По крайней мере, они умерли счастливыми, — заметила она.

Как обычно, появление Шарлотты Локхарт на территории Ванессы вызвало смятение в душах гостей, многие из которых годами работали в издательской фирме, основанной дедом Ванессы, Эллиотом Форрестером. Молодые же сотрудники, недавно пришедшие работать в расширившуюся компанию, следовали за теми, у кого, по их мнению, было больше власти, и приветствовали Чарли с распростертыми объятиями. Даже некоторые из тех, кого Ванесса знала много лет, примирились с Шарлоттой Локхарт, новой королевой.

Две женщины находились в разных концах зала. Их взгляды встретились, и они холодно кивнули друг другу.

Ванесса искоса наблюдала за обычным ритуалом приветствий и презирала себя за чувство обиды, которое ее охватило.

— Посмотри на эту толпу льстецов вокруг Той Особы, — презрительно сказала Доринда. — Они слишком открыто заискивают перед ней — это не пойдет им на пользу.

Ежегодная рождественская вечеринка компании всегда проходила на верхнем этаже старинного особняка в георгианском стиле с видом на море. Тесноватое помещение не отвечало современным требованиям издательской корпорации двадцатого века, но они сохранили его за собой как память о прошлом. С тех пор как компания приобрела журнал, печатающий национальные новости, большая часть сотрудников переехала в новое здание, в котором можно было разместить обширную сеть кабелей, необходимых для компьютеров и другого электронного оборудования. Гранитный небоскреб в районе лондонских доков с красивой вывеской на портике был населен людьми, которые предпочитали вести между собой беседу через Интернет, а не лично. И хотя «Ситизен» принес компании дополнительную головную боль с точки зрения финансов, этот журнал обеспечил ей и национальную известность.

Несмотря на переезд, Ванесса и другие старые сотрудники побеспокоились о том, чтобы рождественская вечеринка компании традиционно прошла в старом помещении в Брайтоне. Здесь, где под окнами шумело море, а вдали виднелись огни пирса, они чувствовали себя свободней. В здании стоял нежилой запах. На этом этаже когда-то были кабинеты директоров, и Ванесса помнила, как ее дед и Филип работали здесь, покупая одну местную газету за другой, приобретая типографии и местные радиостанции, развивая и развивая компанию. Тогда все было таким увлекательным.

Сегодня в этом зале Ванесса явно ощущала дружескую поддержку. Теплое чувство давало ей силы пережить этот самый худший для нее вечер в году. Ее присутствие на вечеринке было своего рода доказательством того, что несмотря ни на что она и ее дочери остаются в бизнесе и по-прежнему связаны с компанией. Ванесса должна была бы наслаждаться привычной обстановкой, но на деле ей было неприятно находиться здесь просто потому, что она была старше и толще Чарли. Как глупо. Взрослая женщина, а ведет себя как ребенок. Но при всем этом ей удалось немного заполнить в душе пустоту, вызванную смертью Танси.

Энн Гроувер, директор корпорации по кадрам, сочувственно улыбнулась Ванессе, подавая ей бокал шампанского.

— Это поможет тебе немного отключиться от мыслей о Танси, — сказала она. Ей, большой любительнице собак, Ванесса первой сказала о случившемся. Двадцать с лишним лет работы в компании давали Энн право на некоторую фамильярность в отношениях с семьей ее основателя, и как многие старые служащие она была огорчена разводом Ванессы, так до конца и не приняв новую миссис Локхарт, хотя с присущим ей тактом не показывала этого.

Развод был почти развлечением в этом районе Суссекса, знаменитом вином «Совиньон» и автомобилями. Некоторые женщины считали, что просто у Ванессы такая несчастливая судьба. «На все воля Божья», думали они. Но честно сказать, многие из них в развале семьи винили ее. Глядя на ее высокую, но излишне полную фигуру, они осуждали ее за то, что она в ее возрасте не смогла сохранить хорошую форму. Они так же считали, что Ванессе следовало бы закрывать глаза на небольшие интрижки Филипа, как это привыкли делать они сами. Они пришли к выводу, что Филип, как и их собственные мужья, в эмоциональном и сексуальном плане находится где-то между ребенком и мужчиной.

Доринда решила, что пора отвлечь внимание подруги от ее соперницы.

— Я опять встретила этого приятного агента по недвижимости у Темплтонов, — призналась она. — Он по-прежнему ухаживал за мной.

— Все ясно, можешь не оправдываться, — улыбнулась Ванесса. — Я думаю, с ним тебе придется посетить множество пустых домов.

— Гм, надеюсь. У меня только одна проблема — как дать отставку моему другу-юристу. — Он посещал Доринду в обеденный перерыв и был ее любовником уже шесть месяцев — самый оптимальный срок для завершения такого рода отношений.

Ванесса грустно вздохнула.

— Я не могу найти себе мужика, а ты никак не можешь от них избавиться.

— Ты должна соответствующе настроиться, — посоветовала подруга. — Я же говорила тебе, что ты должна делать. Это очень просто. Ты смотришь одному из них прямо в глаза, а сама мысленно произносишь: «Трахни меня. Я хочу, чтобы ты меня трахнул. Я хочу, чтобы ты меня трахнул прямо сейчас».

— Я пыталась, — ответила Ванесса, — но к тому времени, как я успеваю произнести половину этого заклинания, они уже уходят в другой конец комнаты.

— Совершенство достигается практикой. Это как приготовление омлета.

— Даже если мне удается флирт, Дорри, я не могу перейти к следующему этапу. Я едва решаюсь снять одежду перед зеркалом, не говоря уже о каком-нибудь новом мужчине. Только посмотри. — Она потихоньку прихватила складку жира у себя на талии. — Я должна похудеть. Беда в том, что мне постоянно хочется есть.

— Ну, я нашла для нас с тобой отличную диету, — радостно сообщила Доринда. — Она заключается в следующем. Если ты ешь что-нибудь и тебя никто не видит, то в этом нет калорий. Если ты ешь шоколад, а потом запиваешь его диетической кока-колой, то калории смываются напитком. Разломанные на кусочки бисквиты совсем не содержат никаких калорий, потому что процесс разламывания бисквитов разрушает все калории.

Доринду обрадовало, что ее подруга развеселилась.

— А главное, что продукты одного цвета имеют одинаковое количество калорий, например, шпинат и фисташковое мороженое, грибы и белый шоколад.

Ванесса улыбнулась.

— Если бы все было так просто. — Она с завистью посмотрела на стройную спину Чарли, которая вела оживленную беседу с группой льстецов. — Если бы я была стройной, я могла бы попробовать стать такой же раскованной, как ты, — грустно сказала Ванесса.

— Это дело практики. Ты могла бы научиться этому, если бы захотела. Но, — она помедлила, — еще придет момент, когда тебе все же придется снять свои штанишки.

— Верю, что с твоим партнером тебе часто приходится это проделывать, — сказала Ванесса с ироничной улыбкой.

Доринда взяла еще бокал шампанского.

— Ну, ты же знаешь, как говорят: «Любовь слепа, но похоти на это плевать». — Она поднесла бокал к губам, подумав при этом, какой привлекательной становится Ванесса, когда смеется.

— Кстати, о штанах, — продолжала она. — Шарлотта-шлюшка сегодня без мужика. Где Филип? Разве любящие пары обычно не появляются всюду вместе?

— Я не знаю, где он, но она постоянно смотрит на часы и на дверь. Наверное, что-то случилось. — Опоздание ее бывшего мужа вызвало у Ванессы неприятные воспоминания. Она вспомнила бессчетное число раз, когда Филип задерживался; в это время, как она теперь была убеждена, он развлекался в постели с Чарли.

Ванесса любила повторять верное, хоть и избитое выражение: «Леопард никогда не изменит свои пятна». Может быть, у Чарли уже появилась соперница, хотя прошло всего три года после замужества?

Ванесса заметила отражение Эми в стекле огромного портрета своего деда, который украшал зал. Несмотря на тщательно накрашенные глаза, по Эми было видно, что она плакала. Ванесса подошла к ней и обняла дочь за плечи.

— Танси была замечательной собакой, — прошептала она, — и мы будем всегда ее помнить. Знаешь, все говорят мне, какая ты красивая. Я так горжусь тобой. Давай постараемся хорошо развлечься.

Эми с трудом улыбнулась. Она в первый раз согласилась принять участие в этой вечеринке, и Ванесса с удовольствием выслушивала комплименты манерам и красоте дочери.

— Ну разве она не вылитый ваш портрет, миссис Локхарт? — чаще всего повторялась фраза. Честно говоря, Эми действительно была копией молодой Ванессы, только выше ростом и стройнее.

Несмотря ни на что Ванесса начала успокаиваться. В конце концов это был ее день.

Чарли предпочла бы сесть в кресло дантиста, чтобы удалить корень зуба, чем присутствовать на этой рождественской вечеринке.

Второй раз Чарли присутствовала на таком мероприятии в качестве жены президента компании, и она ненавидела каждый момент этого события, особенно необходимость встречаться лицом к лицу с бывшей женой Филипа. Холодная улыбка и быстрый взгляд, которым окинула ее с ног до головы Ванесса, фиксируя, как она выглядит и во что одета, заставили Чарли сжать зубы от рвущегося наружу раздражения. Однажды Луиза в порыве детской непосредственности заметила:

— Мама говорит, что вы тратите целое состояние на свою одежду, гораздо больше, чем она.

Среди святочного шума, одна без мужа, Чарли почувствовала себя покинутой. Они с Филипом успели переговорить по телефону о том, по какой причине премьер-министр так срочно захотел его увидеть.

— Как бы то ни было, — сказал ей Филип, — я ведь не могу сказать: «Извините, господин премьер-министр, но моя жена не хочет присутствовать одна на рождественской вечеринке сотрудников моей компании, так что я зайду в другой раз». Верно?

Глядя поверх края своего бокала на собравшихся, Чарли прекрасно понимала, что старые служащие фирмы считают ее здесь чужой. Гораздо хуже было подобострастное отношение к ней вновь пришедших сотрудников. Для Чарли это было особенно неприятно. Как и она сама, они работали в средствах массовой информации. По работе ей и раньше приходилось встречаться с несколькими журналистами фирмы из отдела новостей. Почему же сегодня они так заискивали перед ней? Она предпочла бы, чтобы они смотрели на нее как на коллегу, а не как на жену босса. Странно, что Ванесса, которая никогда не написала ни строчки и вообще нигде не работала, чувствовала себя среди них своей. Чарли, привыкшая к жизни большого города, не могла понять отношений, связывавших мужчин и женщин в этом небольшом городке Суссекса.

Она видела, как Ванесса переходила от одной группы к другой, и, играя роль радушной хозяйки, давала прислуге ценные указания относительно сервировки стола. Уже в сотый раз Чарли задавала себе вопрос, чем могла привлекать Филипа женщина, находящая удовольствие в пустых разговорах и у которой такая вкрадчивая манера поведения, что мать Чарли дала ей прозвище «Ваниль».

Ну почему Филип так задерживается, зная, как ей неприятна эта дурацкая вечеринка? Чарли опять посмотрела на часы, отметив, с каким интересом взглянула на нее Ванесса. Без сомнения, эта противная особа наслаждается ее дискомфортом.

Женщины типа Ванессы редко попадали в круг общения Чарли. Чарли не могла вспомнить, чтобы она когда-нибудь обменялась со своей предшественницей хоть парой слов помимо холодного приветствия в тех случаях, когда они были вынуждены встречаться. Как бы Филип ни старался не обращать внимания на замечания своей бывшей жены, когда ему приходилось заезжать за детьми, было очевидно, что Ванесса по-прежнему испытывает глубокую обиду по отношению к женщине, которая заняла ее место.

Изменится ли когда-нибудь их отношение друг к другу?

Глава пятая

В машине, направлявшейся в Брайтон, Филип, достигший наконец цели всей своей жизни, подпевал в такт мелодии, звучавшей в динамике. У него было прекрасное настроение, и он почти убедил себя, что Чарли поддержит его, несмотря на ее беспокойство из-за его гипертонии. Она отнеслась к пессимистичному диагнозу доктора Муррея гораздо серьезнее, чем сам Филип. Просто как-то вечером во время отпуска ему стало плохо от жары и слишком плотного ужина, вот и все. Это не означало, что у него сдало сердце.

Нет, Чарли он сумеет убедить. Вот Ванесса — это другое дело.

Филип выключил магнитофон.

Радость оттого, что его выдвинули в кабинет министров, была омрачена мыслью о том, что его ждало впереди: он должен был принять неординарное решение, которое влекло за собой еще одну битву с бывшей женой. Филип вздохнул. Она, конечно, возомнит, что он передаст большой пакет акций корпорации Форрестера, принадлежащий Эми и Луизе, в ее руки. Но как он может такое допустить? Эта женщина не умеет обращаться с деньгами. Никогда не умела.

В восемнадцать лет Ванесса растратила почти все деньги, что оставила ей в наследство рано умершая мать. Дед Ванессы, так и не простивший ей такого безрассудства, никогда больше не доверял ей никаких финансовых операций. Поэтому в своем завещании он указал, что Филип должен распоряжаться всеми акциями семьи, за исключением личной доли Ванессы. Конечно, Эллиот Форрестер, который развивал дело совместно с Филипом, не предполагал, что они с Ванессой разведутся.

Их разрыв был еще печальнее оттого, что этот брак начинался так счастливо. Они были красивы, богаты, здоровы и знали друг друга с детства. Филип родился двумя годами раньше Ванессы в соседней деревне. Его отец был местным строителем, которого Эллиот Форрестер регулярно нанимал — сначала, чтобы расширить дом, потом чтобы строить склады для бумаги.

Филип в детстве помогал отцу во время школьных каникул и таким образом познакомился со всей семьей Форрестеров. Он пришелся по душе деду Ванессы тем, что быстро усваивал все детали бизнеса, в основе которого лежала забота о прочности и надежности начатого дела. У Филипа с Эллиотом Форрестером установились тесные и доверительные отношения, а с Ванессой они стали неразлучны…

Когда Ванессе исполнилось пятнадцать лет, ее неожиданно отправили в одну из частных закрытых школ, а Филип, которому было уже семнадцать, получив стипендию от местного школьного фонда, отправился в Кембридж изучать экономику. Он был уже на последнем курсе Тринити-Холла[2], когда судьба вновь свела его с Ванессой, только что вернувшейся из Европы. Кузен Ванессы пригласил ее на вечер, устроенный в колледже, и Филип оказался с ней за одним столиком. Повзрослевшая и похорошевшая Ванесса не могла оставить его равнодушным. Да и мысль породниться с семейством Эллиота давно уже жила в его сердце. Ванесса, которая всегда нуждалась в чьем-нибудь одобрении, знала, что ее дед благосклонно относится к Филипу. Эллиот был в восторге, когда молодые люди объявили о своей помолвке.

В первые годы их супружеской жизни Филип работал политическим корреспондентом одной из национальных газет в Лондоне. Эта работа привлекала его в основном тем, что давала ему возможность завязывать контакты в высоких кругах. Позднее это помогло ему попасть в самый закрытый клуб Великобритании — палату общин.

Через два года после их женитьбы Эллиот, мечтавший о семейном продолжении своего бизнеса, уговорил молодых вернуться в Суссекс, пообещав Филипу равную долю в управлении — «в фундаменте власти», как он любил говорить. С появлением энергичного, деятельного молодого человека у руля компании корпорация начала быстро расширяться; сначала к ней добавилась местная газета, потом радиостанция, Доходы стали расти. И семья Локхартов тоже: сначала родилась Эми, потом — Луиза.

Когда Филипа выдвинули, а затем избрали в парламент от избирательного округа Хитгейт, все были в восторге. Они еще не понимали, как много времени Филипу придется проводить вне дома, заседая то в палате общин, то в консультативном бюро своего округа. Пока Эллиот жил рядом, а дети были еще маленькими, Ванессе удавалось проводить время с мужем, сопровождая его на выступления перед избирателями, а потом оставаясь с ним вдвоем в маленькой квартирке в Хитгейте. Но подраставшие дочери требовали все больше внимания, и она стала реже сопровождать мужа в Лондон, предпочитая оставаться дома с детьми, со своим садом и собаками. Ванесса откровенно уставала от напряженной жизни, которую приходилось вести Филипу, будучи членом парламента. Ежегодные праздники, устраиваемые для избирателей, собрания разных комитетов и обеды привлекали ее только первый год, на второй вызывали лишь слабый интерес, а на третий ей просто стало скучно от их однообразия.

Совместные вечера в лондонской квартире становились все реже, и постепенно они совсем отказались от них и стали, как многие другие семьи парламентариев, в будние дни жить отдельно. На первом этапе они еще старались сохранить волнующую яркость своих встреч, но это им плохо удавалось. У многих их друзей брак вступил в ту же стадию, и Ванесса решила, что это связано с тем, что они становятся старше.

Они почти не ссорились, все больше молчали, и брак их начал перерождаться в отношения почти платонические. Когда Ванесса жаловалась, что она страдает от одиночества, чувствует себя нежеланной и нелюбимой, Филип утешал ее, но сам задумывался об их будущем. Он старался быть рядом с ней каждый уикэнд и всегда вместе проводить свой отпуск. Внешне их семья выглядела благополучной. Но для Филипа все обстояло иначе.

Он регулярно звонил каждый вечер домой из Лондона, но Ванесса уже перестала следить за ходом событий в политическом мире, поэтому ее разговор обычно касался бытовых проблем, вроде поломки стиральной машины, или местных сплетен. Она считала, что член парламента должен знать, чем живут простые люди. Но это не входило в крут интересов Филипа. Он даже не заметил, как его разговоры с Эми и Луизой постепенно стали продолжительнее, чем с женой. Он все меньше рассказывал ей о своих делах, потому что это требовало очень длинных предварительных объяснений. По выходным он с удовольствием общался на другие темы, не делая больше попыток говорить с Ванессой о своей работе. Но это привело к тому, что Ванесса оказалась выключенной из самой важной части его жизни, связанной с его политической карьерой. Даже когда его назначили вице-председателем партии, Ванесса не разделяла с ним радости повышения.

Когда Филипа в первый раз пригласили на совещание на Даунинг-стрит, 10, он на радостях сразу же позвонил Ванессе. Но вместо признания важности этого события, она лишь спросила:

— А что вам подавали к столу?

Вскоре после этого Филип качал вступать в ничего не значащие для него, но очень волнующие связи с молодыми женщинами, которые по долгу службы посещали палату общин. Эти представительницы общественных организаций или личные помощницы депутатов не отказывали во внимании симпатичному члену парламента. Сначала он каждый раз переживал, чувствуя свою вину, но потом убедил себя, что эти мимолетные связи никак не отразятся на его семейной жизни. Напротив, легкий флирт и разбуженное желание поднимали его настроение и заставляли менее критически относиться к жене, когда он бывал дома.

Однако подсознательно он уже был настроен влюбиться вновь.

Он познакомился с Чарли в начале последней избирательной кампании. На первых порах она была для него лишь участницей каравана средств массовой информации, который колесил по стране, отслеживая основные этапы предварительной борьбы. Невероятно, но они встретились благодаря жесткой экономии американской телекомпании: чтобы сократить расходы на поездки, ее режиссер велел Чарли прямо в Лондоне взять у члена парламента интервью, которое должно было войти в телевизионную программу о британской избирательной кампании. Филип с трудом мог сосредоточиться на ее вопросах; его просто заворожили ее жизнерадостность, энергичность и живой энтузиазм. Он не отводил глаз, — довольно нахально, сказала она ему потом, — от ее подвижных, выразительных губ. Когда она спросила его, проверяя микрофон, что он ел на завтрак, последовала пауза.

— Двух журналистов, слегка поджаренных. Не этим ли должен питаться каждый политик? — наконец ответил он и улыбнулся ей.

Интервью пролетело мгновенно. Филип даже не запомнил, что он говорил, а когда съемочная группа уже убирала освещение, он тихонько шепнул:

— Знаете, для положительного исхода выборов очень важно, чтобы и встретился с вами вновь и как можно скорее.

Эта встреча состоялась. Хотя ее студия не особенно интересовалась дальнейшим освещением деятельности одного из лондонских парламентариев, потребность Чарли в новых политических контактах привела ее на следующий день на пресс-конференцию партии. Последовавшая за тем их короткая встреча за бокалом вина несколько затянулась, потому что они никак не могли расстаться. Атмосфера была так эмоционально накалена, что, когда Филип случайно задел ее руку, Чарли задрожала.

— Вам холодно? — заботливо спросил он, взяв ее за руку.

Она покачала головой; легкая улыбка играла у нее на губах.

— Я боюсь поверить в то, что происходит сейчас, — произнес он, многозначительно глядя на нее.

— Я тоже.

Выражение ее глаз заставило его тут же подозвать официанта.

— Счет, пожалуйста, — быстро сказал он.

Филип не помнил, как они добрались до ее квартиры. Если бы она отказалась от его предложения подвезти ее, этим все и кончилось бы. Но этот вечер стал началом. Даже сейчас он помнил каждую деталь этих волнующих моментов в постели: вкус, запах, ощущения.

Потом она сказала ему, что все в нем доставляло ей удовольствие: его руки, его глаза, его тело — все, кроме его обручального кольца.

С самого начала это были серьезные отношения, а не простая интрижка. Они оба не спали в ту ночь, но совсем не по этому провели в постели и весь следующий день. Любовь с первого взгляда обычно называют вожделением, страстью или чудом. Но чем бы то ни было, ни один из них больше ни разу не взглянул ни на кого другого. Секс стал высшим проявлением их чувств. Страсть превращала даже самые незамысловатые прикосновения пальцев, рук и губ в волнующие ласки. Сходство их интересов, вкусов, мыслей преобразило то, что казалось обычным, в нечто необыкновенное.

Филип был в восторге оттого, что мог говорить с Чарли о политике. Она была в курсе всех событий и понимала его с полуслова. Даже когда они порознь смотрели политические обзоры, он мог позвонить ей и сказать:

— Ты говорила, что он попытается увильнуть от ответа. Не кажется ли тебе, что он все испортил?

Они были столичными жителями, любили одни и те же фильмы, шутки, газеты, ненавидели одних и тех же политических всезнаек по обе стороны Атлантики — как все серьезные политики, Филип следил за событиями в Соединенных Штатах и Европе.

Чарли была совершенно не похожа на Ванессу, которая чувствовала себя гораздо счастливее вне Лондона. Филип начал с нетерпением ждать понедельников.

Какое-то время реальная жизнь не затрагивала их, но потом напряжение двойкой жизни, которую вел Филип, стало сказываться на нем. Ему было гораздо проще уклоняться от назойливых вопросов жены, чем отказывать просьбам дочерей проводить больше времени дома. И Эми в свои четырнадцать лет стала задавать довольно настойчивые вопросы, вроде: «Почему тебя не было в кабинете, когда я тебе звонила после шестичасового голосования?» Однажды она заметила, что он не сидел на своем обычном месте во время запросов премьер-министру. Где же он был? Девочку легко было обмануть, но Филип с тревогой думал, было ли это простое детское любопытство или за этими вопросами стояла Ванесса. Он также беспокоился, что, если информация о его любовной связи просочится в прессу, это может повредить его партии. Хотя он был и не столь уж известной личностью, газеты могли раздуть это дело. Но потребность видеть Чарли и быть с ней заглушала его опасения.

Чарли тоже не устраивало такое положение вещей. Уверенная, что Филип больше не любит свою жену, она все же понимала, что он чувствует свою ответственность за детей и Ванессу. За это она еще больше уважала его, но ситуация начинала тяготить ее.

После нескольких недель мучительных переживаний они попытались прекратить свои отношения. В течение двух дней они никак не общались друг с другом; наконец на третий в шесть часов утра не выдержал Филип. При звуке его голоса в трубке вся решимость Чарли тут же исчезла.

Снова начались дни счастья и отчаяния. Вопрос о том, чтобы как-то оформить свои отношения становился неразрешим. Филип не хотел бросать дочерей, и не в характере Чарли было разрушать семью.

Вытерпев несколько месяцев таких мучений, Чарли решила, что раз вся причина в ней, то она и должка найти выход. Ничего не сказав Филипу, она договорилась со своей компанией о переводе ее в нью-йоркское бюро. Только получив назначение на новую работу, она сообщила Филипу о своем решении.

— Ты должен еще раз попытаться спасти свой брак, — сказала она со слезами на глазах. — Я уверена, что если меня здесь не будет, вы с Ванессой сможете все уладить. Ты не можешь бросить свою семью. Если ты сделаешь это из-за меня, в конце концов ты меня возненавидишь, а я этого не вынесу.

Чарли была настроена так решительно, что Филип вынужден был согласиться с ней, признавая, что из четырех женщин в его жизни, она обладает наиболее сильным характером.

В течение следующих шести месяцев Филип и Ванесса пытались спасти свой брак, но все было напрасно. Когда они в очередной раз крупно поссорились, Филип не выдержал. Он переехал в свою служебную квартиру, что его поверенный в беседе с журналистами назвал «временным раздельным проживанием». За исключением одного телефонного звонка Чарли, когда ни он, ни она не сказали, что каждый из них думал и чувствовал, Филип не поддерживал никаких связей с ней, хотя думая о ней постоянно.

В Нью-Йорке Чарли тосковала. Работа, которая раньше занимала каждую ее свободную минуту, теперь не доставляла никакого удовольствия, потому что Филипа не было рядом, чтобы разделить с ней ее успехи и трудности. Она чувствовала себя так, будто шла по бесконечному темному туннелю и не видела для себя никакого просвета. Друзья жаловались, что она потеряла свою живость, и были правы. Она никогда не отказывалась от приглашений, считая, что ей полезно чем-нибудь занять себя, но люди, с которыми она встречалась, казались ей скучными и не остроумными, а мысли о сексе не с Филипом были просто невыносимы.

По мере того как проходили месяцы, Чарли все чаще задавала себе вопрос, неужели она всегда будет чувствовать себя такой печальной, такой опустошенной. Но все изменилось в один чудесный апрельский день.

Она была в редакции, в которой как обычно было очень шумно. Пять телефонов на столе перед ней зазвонили одновременно. Случай, судьба или что-то еще подтолкнуло Чарли взять трубку именно того телефона, по которому звонил Филип Локхарт.

— Это я, — без предисловий сказал он. — Ничего не говори, пока не выслушаешь меня.

Это предупреждение было совершенно напрасным: она не могла не то что говорить, но и дышать.

— Мы с Ванессой разводимся. Я переехал от нее и не могу больше прожить без тебя ни дня. Посылаю тебе билет в один конец до Лондона. Если у тебя что-то изменилось, можешь его порвать. — Его голос слегка дрогнул от беспокойства. — В любом случае я буду в Хитроу к этому рейсу. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вышла за меня замуж как можно скорее. — Он ненадолго замолчал. — Любовь моя, я надеюсь, это слезы радости… Чарли? Прошу тебя, скажи: «да».

Билет на «Конкорд»[3] доставили час спустя.

Появление другой женщины в жизни Филипа стало известно его семье не сразу. Первой догадалась, как всегда, Эми. Заглянув в лондонскую квартиру отца, она обнаружила жакет Чарли в шкафу и прочие мелочи, явно принадлежащие женщине. А когда Чарли однажды заглянула при ней на чай, Эми заметила, что она отлично ориентируется на кухне.

Когда Эми напрямик спросила его, живут ли они с Чарли вместе, Филип в конце концов признался, что «время от времени» Чарли остается у него.

— Теперь я живу как холостяк, — весело сказал он, — и должен же кто-то иногда готовить мне обед и пришивать пуговицы.

Когда Эми возразила, что в свои пятнадцать лет она вполне могла бы делать это для него, он охладил ее пыл, сказав, что она должна сосредоточить все внимание на экзаменах.

По наущению старшей сестры Луиза заявила ему, что отныне, когда они будут приходить к нему в гости, они должны быть только втроем. Чарли приходилось тщательно прятать все следы своего пребывания в квартире перед тем, как девочки должны были приехать.

Ни одна из дочерей ничего не сказала матери о Чарли. Даже не обсуждая этот вопрос с отцом, они поняли, что такая новость может причинить ей боль. И хотя Эми постепенно привыкла к Чарли, она все же ревновала отца к ней. Несмотря на очевидное счастье Филипа, которое, как они видели, принесла ему Чарли, девочки все же надеялись, что родители вновь будут вместе. Они мечтали об этом до самого дня развода.

Когда, после новых вопросов со стороны Эми, Филип наконец набрался храбрости рассказать Ванессе о Чарли, она задала ему три вопроса.

— Ты оставил меня из-за этой женщины?

Его ответ был однозначным.

— Нет.

Последовало молчание.

— Ты собираешься жениться на ней?

— Мы еще не обсуждали этот вопрос, хотя это не исключено.

— Понятно, — упавшим голосом произнесла она. — Девочки встречались с ней?

— Да, пару раз.

— Они ничего мне не говорили. — Филип почувствовал, что она начинает сердиться. — Почему ты заставил их держать все от меня в секрете? Они — единственное, что у меня теперь осталось. Это так жестоко с твоей стороны, Филип.

— Ох, Ванесса, — со вздохом произнес он. — Я мог бы давно все тебе рассказать, но не хотел причинять тебе боль. Мне очень жаль, что все так случилось. Я хочу, чтобы мы с тобой оставались друзьями и не только ради девочек.

В тот день, когда дочери вернулись из школы, Ванесса постаралась скрыть следы слез, но Эми сразу же заметила, что мать плакала, и догадалась, по какой причине. С тех пор в ее отношениях с отцом возникла отчужденность, которую не скоро удалось преодолеть. Дочери отказались прийти на его свадьбу, в чем Филип винил Ванессу. Но на деле все было гораздо сложнее. Хотя девочки прежде всего жалели Ванессу, они были глубоко уязвлены тем, что их отец предпочел семье другую женщину. Только после рождения Миранды в их отношениях с отцом наметилось некоторое улучшение. Обе девочки искренне привязались к своей маленькой сводной сестричке.

Новый министр транспорта покачал головой, сидя за рулем своего темно-синего «универсала» и размышляя о судьбе акций, принадлежащих его дочерям. В издательском мире наступили трудные времена. Самым разумным было бы передать эти акции в руки надежного, опытного человека. И у него на примете был один такой человек, которому он мог бы полностью доверять.

О Боже, думал он, приближаясь к старому зданию корпорации Форрестера. Как бы осторожно он ни преподнес свое решение, Ванесса никогда не поймет его и не согласится с ним.

Глава шестая

— Что ты сделал? — Глаза Чарли расширились от гнева. — После всего, что мы говорили? Филип, как ты мог принять это предложение при твоем состоянии здоровья?

Филип давно не видел прелестное лицо своей жены таким возмущенным, и его разочарование оттого, что она не разделяет его гордости, было очень острым. Прежде чем войти в зал, он попросил председателя компании, Уолтера Тредголда, вызвать жену в холл, чтобы поделиться с ней своей новостью наедине, до того, как она станет достоянием публики.

— Ты считаешь, что доктор Муррей все преувеличил, не так ли? — сердито продолжала Чарли. — Ты думаешь, что обморок, который был у тебя прошлым летом, был вызван жарой? А сейчас ты согласился принять на себя такую огромную ответственность. Если ты не хочешь подумать обо мне, пожалуйста, вспомни, что у тебя есть маленькая дочь, и ей надо, чтобы ты был рядом, пока она будет расти.

Честно сказать, Филип не решился бы признаться даже самому себе, что он предпочел бы умереть, чем отказаться от должности, дающей такую политическую власть.

— Успокойся, дорогая. Все будет хорошо. У меня будет в помощь целое министерство; это проще, чем быть членом парламента, — солгал он. — И, конечно, мне придется отказаться от всего этого. — Он обвел взглядом окружающую обстановку. Возбуждение, которое он испытывал все время с тех пор, как покинул Даунинг-стрит, 10, прибавило ему решимости. — Ты сможешь заменить меня здесь. Таким образом моя нагрузка уменьшится. — Он засмеялся, стараясь изменить настроение Чарли. — Тогда мне вообще нечего будет делать, — пошутил он.

Его последняя фраза, казалось, лишила Чарли дара речи. Филин увидел, как она побледнела, и пожалел, что не смог более тактично сообщить ей эту новость. Он начал нашептывать ей нежные слова, чтобы успокоить ее, но его прервал Уолтер Тредголд, который горел нетерпением проводить Филипа, хоть и с опозданием, в зал.

— Дорогая, все будет хорошо, — повторил Филип.

Чарли надула губы, и он понял, что не сумел убедить ее.

Шум в зале достиг такого уровня, что с медицинской точки зрения мог быть вреден для слуха. Двести пятьдесят человек набились в помещение, способное без тесноты вместить лишь половину этого количества. Пока только немногие отправились в столовую, где были накрыты столы с дорогими закусками — традиция, которой гордилась компания. Столовая была украшена рождественскими гирляндами; здесь позднее должна была состояться дискотека.

Наблюдая за входной дверью, Ванесса все же пропустила момент, когда пришел Филип. Она заметила его, только когда он появился вместе с Чарли со стороны директорского кабинета. Пара выглядела взволнованной. Могли бы не виснуть друг на друге на глазах своих сотрудников, возмущенно подумала Ванесса.

Она вдруг почему-то вспомнила, с какой страстью прежде смотрел Филип на ее обнаженное, податливое тело, когда они занимались любовью. Эта Особа лишила ее этого.

Неважно, что Филип столько раз отрицал, что Чарли была причиной их развода, и утверждал, что ее даже не было в стране, когда они расстались; Ванесса все равно во всем винила ее. Она отказывалась понимать, что его предыдущие сексуальные увлечения уже предвещали крушение их брака. Для нее существовала только коварная Чарли, которая украла у нее мужа.

Она не могла забыть того дня, когда Филип вернулся домой в изнеможении, жалуясь на то, что чуть не уснул за рулем, и сказал, что больше не может жить с ней. Было нелегко убедить их друзей в том, что никто не виноват в их разводе. Гораздо проще было свалить вину на другую женщину, и когда Чарли опять появилась в жизни Филипа, Ванесса получила необходимое доказательство и убедила себя, что все случившееся — происки этой женщины.

Сейчас она видела, как Филип разговаривает о чем-то с Уолтером Тредголдом. Ее бывший муж все еще был очень привлекателен; фактически, он выглядел даже лучше, чем был, когда они поженились. В его темных глазах появилась глубина, тело стало крепче, но он не располнел. В безукоризненно сшитом костюме он выглядел прекрасно.

Увидев отца, Эми сразу же бросилась к нему, и по его грустному выражению лица Ванесса поняла, что она рассказывает ему о смерти Танси. Он сразу же оставил Уолтера и Чарли, быстро подошел к Ванессе и взял ее руки в свои.

Он впервые после их развода прикоснулся к ней, и она была удивлена тем, что не почувствовала при этом никакого волнения.

— Ви, мне очень жаль. Танси была чудесной собакой; она доставляла нам столько радости.

Он произнес эти слова совершенно искренне, и Ванесса кивнула, благодарная за его сочувствие. На мгновение все стало как прежде: Эми была рядом, они были все вместе.

— Я думаю, Луиза очень расстроена. Танси всегда была с ней, с самого детства. Завтра я ей позвоню.

— Она обрадуется, папа. Одно хорошо, что Танси долго не мучилась, — сказала Эми, смахнув слезу.

— Да, конечно. А теперь, — улыбнулся он, — я хочу, чтобы вы обе были в первом ряду, чтобы услышать мои новости.

Они прошли вперед; Филип встал на стул и попросил тишины. Прошло несколько минут, прежде чем гул смолк.

— Извините за опоздание, друзья. — Он помолчал, ища глазами поднос с шампанским. — Кого я здесь должен очаровать, чтобы мне дали бокал шампанского?

Все засмеялись, и ему быстро передали бокал с шампанским. Чувствуя поддержку со стороны своих сотрудников, которые знали его всю жизнь, Филип расслабился.

— Вот я стою здесь в окружении великих редакторов и многочисленной писательской братии. — Одобрительные возгласы. — И я думаю, что вы имеете право услышать эту новость от меня лично, а не по радио или от ваших приятелей из журналистского лобби, или — Боже упаси — со страниц нашей собственной «Брайтон гэзетт», если кто-то в нее заглядывает не по долгу службы.

Смех быстро замер, когда они увидели, что его лицо стало серьезным.

— Причина, по которой я опоздал, в том, что я только что вернулся с Даунинг-стрит, 10. Премьер-министр любезно решил, что обществу может быть полезно, если я стану членом его кабинета.

Толпа зашумела, но Филип взмахнул рукой, призывая к тишине.

— О моем назначении на пост министра транспорта было объявлено всего несколько минут назад; теперь вы понимаете, почему я хотел первым сообщить вам об этом.

Со всех сторон посыпались поздравления.

— Так держать, босс! — раздавались крики, а Уолтер поднял бокал и предложил тост за нового министра.

Когда приветствия смолкли, Филип поблагодарил всех.

— А когда вы увидите меня за рулем нового «ягуара», знайте — я просто оцениваю его достоинства как новый министр транспорта.

Присутствующие засмеялись, оценив его чувство юмора. Не зря Филип был известен своим умением владеть вниманием толпы. Как говорил инструктор по теннису премьер-министра: «Он хорошо выступает, — и добавлял, — особенно по телевизору». Это его качество сыграло не последнюю роль в его назначении.

— Я знаю, что я всегда могу рассчитывать на поддержку, — продолжал он с улыбкой, — по крайней мере в этом уголке Британии. А теперь перейдем к моему традиционному рождественскому подведению итогов. Год был трудным; всего второй наш год в качестве национальной корпорации средств массовой информации. Кто говорил, что мы не выживем? «Экспресс» презрительно ухмылялся, «Мейл» скрежетал зубами, но мы по-прежнему держимся и, больше того, наш «Ситизен» наступает им на пятки.

Раздались аплодисменты тех, кто работал в этом журнале, и шутливые угрозы со стороны сотрудников местных газет. Различие в оплате труда и образе жизни этих двух групп служащих было огромно, и в большинстве корпораций не решались приглашать вместе и тех и других на общие вечеринки. Но Филип гордился тем, что теперь владел центральным журналом, и не мог отказать себе в удовольствии собрать на Рождество под одной крышей его редакцию и сотрудников региональных изданий.

— А тем временем, — с гордостью произнес он, — местные газеты и радиостанции вновь достигли больших успехов в условиях суровой конкуренции.

На этот раз аплодисменты раздались со стороны тех, кто работал в местных средствах массовой информации, а те, кто работал в центральном журнале, зашипели.

— Я вижу, что мы вернулись к нашему традиционному соперничеству, поэтому мне только остается добавить…

Ванесса увидела, что с другой стороны кольца людей, обступивших Филипа, появилась Чарли, и недовольно отметила, что, встретившись взглядом с Чарли, Филип уже не отводил от нее глаз, пока не закончил свою речь.

— …что я и все другие директора благодарим вас за ваши усилия. Мы ценим те жертвы, на которые вы пошли в этом году, и ту поддержку, которую вы нам оказали. Мы желаем вам и вашим близким счастливого Рождества, стабильности, здоровья и процветания в новом году.

Слушая его наполненную теплотой и юмором речь, Ванесса вновь ощутила боль от их разрыва. Она искоса посмотрела на Чарли. Почему, черт возьми, у нее такой убитый вид? Только Эми не замечала никакой напряженности и смотрела на отца с нескрываемой радостью и восхищением. Ванесса завидовала умению молодых не замечать негативных сторон жизни. Она похвалила себя за то, что сама никогда не критиковала Филипа в присутствии дочерей.

Филип уже хотел слезть со стула, когда заведующий отделом продаж корпорации задал вопрос, который уже вертелся у всех на языке.

— Одну минутку, Филип.

Филип задержался.

— А премьер-министр позволит тебе остаться здесь президентом?

Ванесса вновь увидела, как Филип и Чарли обменялись взглядами. Не понимая почему, она вдруг почувствовала опасность.

После едва заметного колебания Филип решительно тряхнул головой.

— Я ждал, что вы спросите об этом, — медленно произнес он. Как многие из вас, вероятно, знают, есть четкие указания относительно бизнеса для всех входящих в правительство. Как все прочие министры, я должен буду кому-то передать свои акции по доверенности и назначить человека, который заменит меня в совете директоров.

Все присутствующие затаили дыхание, особенно те, кто не знал этого условия.

Одной из них была Ванесса. Только сейчас до нее стали доходить реальные последствия его назначения. Что теперь будет с заседаниями совета директоров, которых она всегда так ждала? Она не только виделась там с Филипом, но пару раз ходила вместе с ним в местный паб, чтобы перекусить и поговорить о детях; она подозревала, что это осталось секретом для Чарли. Хотя ее положение единственной внучки основателя корпорации и владелицы большого пакета акций автоматически давало ей доступ в совет директоров, новый президент может вывести ее из состава.

— Пока еще ничего окончательно не решено, — продолжал Филип, — и у меня есть еще время на размышление. Естественно, я хочу видеть во главе совета того, чье мнение я уважаю и на кого могу полностью положиться, потому что вы не хуже меня знаете, какие проблемы перед нами стоят. — Он стал их перечислять. — Владение разными средствами массовой информации. Ценовая политика. Спутниковые и кабельные средства связи. Изменение закона, касающегося прав собственности. Растущие расходы на газетную бумагу…

Ванесса, которая на заседаниях совета слышала об этих проблемах постоянно, задумалась о своем. Может быть, Филип имеет в виду ее. Может быть, он собирается передать акции детей в ее руки.

— Я, конечно, должен буду обсудить новое назначение с другими директорами и членами моей семьи и решить этот вопрос в ближайшие несколько дней, — добавил Филип. — Решение будет объявлено в кратчайшие сроки. Что касается корпорации, то ничто нас не остановит. Поэтому еще раз хочу пожелать веселого Рождества и удачного Нового года всем вам и вашим семьям.

Взглянув на обращенное к нему в ожидании лицо Ванессы, Филип осознал всю тяжесть решения, которое он принял, и его неизбежные отрицательные последствия. Если бы он мог, он несомненно сообщил бы Ванессе о своем назначении только после праздника.

Питер Казалет пробирался сквозь возбужденную толпу. Для него и многих других служащих корпорации Форрестера Рождество началось рано.

Питер Казалет из юридической конторы «Казалет, Казалет и Дав», уважаемый юрист и председатель суда присяжных города Брайтона, имеющий свою контору в Лондоне, с большим удовольствием остался бы дома приходить в себя с похмелья, но эта вечеринка была организована его самым важным клиентом. Ужин с друзьями накануне вечером с обильным столом и большим количеством спиртного привел к тому, что на следующий день он и его жена Доринда страдали от избытка выпитого кларета, а главное — от портвейна, принятого после ужина.

Высокого роста, респектабельной внешности, спокойный и невозмутимый, Питер был живым воплощением успеха и процветания фирмы, созданной его отцом. Он был вполне доволен своей жизнью. Его радостями были серый «даймлер-соверен», дом в стиле эпохи королевы Анны[4] и он был счастлив в пятнадцатилетнем браке, результатом которого была симпатичная, послушная дочь двенадцати лет.

Его единственным беспокойством были редеющие волосы — «разрушение волосяного покрова», как говорила Доринда. Он очень гордился своей миниатюрной, белокурой женой. Она была самой большой модницей в кругу их знакомых, и он не жалел денег на ее наряды — в основном по той причине, что в расходных книгах списывал эти суммы на представительские расходы.

Разговоры кругом сейчас касались только одной темы: возвышения Филипа Локхарта.

— Боже мой, ты думаешь, Филип может стать когда-нибудь премьер-министром? — спросила Доринда.

— Ну, он никогда не казался мне достаточно умным для этого. Конечно, у него появились широкие возможности. Могу предположить, что теперь он чаще будет заниматься государственными делами, чем развлекаться на подобных вечеринках.

— Интересно, как на это отреагировала Ванесса, — задумчиво произнесла Доринда. — Где она? Я что-то ее нигде не вижу.

Ее супруг взял бокал у проходившего мимо официанта, действуя по принципу «клин клином вышибают».

— Одно дело оказаться брошенной простым членом парламента, а совсем другое — упустить министра. Машина, личный шофер… положение.

— О, ты же знаешь, что дело не в этом, — осадила его Доринда. — Ванесса с самого начала вечера была расстроенной. Их старая собака умерла именно сегодня.

— Как это некстати.

Доринда проигнорировала его замечание.

— Несомненно, что новое назначение Филипа выгодно Ванессе, — продолжала она. — Она всегда жалуется на нехватку денег; наверняка он увеличит ей алименты. Теперь он будет получать жалование в два раза большее, чем прежде, верно?

Питер кивнул.

— Да, но он потеряет должность президента корпорации Форрестера, а вместе с ней и деньги. Интересно, кто будет назначен вместо него.

— Ванесса не захочет, чтобы кто-то новый вошел в семейный клан. После развода корпорация стала всем смыслом ее жизни. Знаешь, Ванесса еще не выбросила его из головы. — Зеленые глаза Доринды обозревали толпу. — Но не потому что уж очень тоскует по нему. Просто ей не хватает пары.

— Ты хочешь сказать, ей не хватает быть чьей-то женой. — Он улыбнулся. — Но если она хочет второй раз выйти замуж, ей следует перестать так заноситься. Вспомни, как она обошлась со стариной Джеффри на обеде, который ты специально устроила. Я был уверен, что они подойдут друг другу.

— Не смеши меня, — возмутилась Доринда. — Я пожалела, что не познакомилась с твоим старым школьным приятелем до этого обеда. Я ни за что не пригласила бы их вместе. Он, кажется, не отдавал в чистку свой пиджак со дня окончания университета, и въевшийся в него запах пищи невозможно было заглушить даже тем огромным количеством лосьона от Живанши, которое он на него вылил.

— Но старина Джефф такой забавный, и богатый к тому же.

— Но ни то, ни другое не компенсирует отсутствие презентабельности. — Доринда продолжала искать глазами подругу. — Ей надо больше бывать в обществе, но она не видит смысла посещать все местные развлечения. Здесь ее никто не привлекает. — В отличие от меня, подумала она.

Питер Казалет был в полном неведении относительно мелких интрижек Доринды и о том, как приятно его неработающая жена проводит дневное время.

Помолчав, Доринда спросила:

— Питер, дорогой, как ты относишься к тому, чтобы Ванесса провела с нами Рождественскую ночь?

На его лице появилась настороженность.

— Девочки будут на Рождество у Филипа, а она говорит, что останется дома смотреть старые фильмы. Но это никуда не годится. Это же не будет повторяться каждый год, — заверила она мужа. — Следующее Рождество девочки проведут с ней.

Питер по-прежнему не давал ответа, и она приняла его молчание за согласие.

Ванесса не помнила, как ей удалось увести Филипа из толпы окруживших его восторженных коллег в его старый кабинет, хотя четко зафиксировала в памяти озабоченное лицо Чарли, когда за ними закрывалась дверь.

Она была в прекрасном настроении, предвкушая, как Филип доверит ей контроль над своими акциями и пакетом акций дочерей. Но он был недоволен тем, что она утащила его из зала.

— Ты действительно хочешь поговорить об этом именно сейчас? — сердито спросил он, когда она задала ему свой вопрос. — Может быть, будет лучше, если мы все решим после Рождества?

— Как только ты откладываешь обсуждение какого-то вопроса, ничего хорошего это мне не сулит, — парировала Ванесса. — Почему мы не можем поговорить сейчас?

— Потому что я не уверен в своем решении на все сто процентов, — осторожно ответил он. — Конечно, я намеревался поговорить с тобой и другими членами совета. В скором времени.

Радость Ванессы растаяла. Знакомое чувство беспокойства начало нарастать в ее душе.

— Поговорить с нами? Нет, ты имеешь в виду «сказать нам». Зная тебя, я уверена, что ты уже все решил. Что ты решил, скажи?

Филип занервничал.

— Ванесса, сегодня же праздник. За неделю ничего не случится. Это дело может подождать.

— Нет, Филип, не может. — Ванесса почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. — Акции принадлежат нашим дочерям. Не кажется ли тебе, что за мной, как за их матерью, должно оставаться последнее слово? И почему это решение должно ждать?

— Мы опять возвращаемся к старому, — устало произнес Филип. — Если бы твой дед так считал, он бы оставил эти акции до двадцатипятилетия девочек в твоих руках, а не в моих.

— Но это было тогда, а теперь все иначе. Все изменилось. Филип, я справлюсь. Теперь, когда я могу рассчитывать только на себя, я просто обязана это сделать.

Стараясь не вступать в пререкания, он мягко повторил, что они обсудят это через несколько дней, и попытался уйти, но она схватила его за рукав.

— Я изменилась. Ты должен это понять. — Его молчание пробудило в ней подозрение, и она взорвалась. — Черт побери! Что ты еще затеял?

Это его остановило. Филип редко слышал, чтобы она ругалась.

Видя его нерешительность, сорвавшись на крик, она продолжала, тыча пальцем ему в грудь:

— Это возмутительно. Ты не можешь принять решение, не посоветовавшись со мной. Это компания моего деда! Тебя бы здесь не было, если бы ты не женился на мне. — Шампанское, выпитое натощак, ударило ей в голову. — Ты, вероятно, прозябал бы в строительстве, как твой отец. Или стал неудачником-учителем со своим средним дипломом.

Филип пытался утихомирить ее.

— Ви, я обещаю, мы обсудим это после Рождества. Сейчас нам пора вернуться в зал. Пойдем.

Его уклончивость подлила масла в огонь. Как всегда в таких случаях, здесь была замешана Эта Особа. У Ванессы возникло ужасное предчувствие.

— Ты же не собираешься отдать акции, принадлежащие моим детям, своей жене? — Когда он промолчал, ее охватил страх. — Не собираешься, скажи? — спросила она с мольбой.

Филип мгновенно занял оборону.

— Она будет только управлять ими.

Такое заявление поразило Ванессу. В течение нескольких минут после его выступления она представляла себя одной из самых важных персон в совете директоров. Ее собственные двадцать пять процентов акций плюс двадцать шесть, принадлежащих детям, обеспечивали ей власть, с которой считались бы. Она уже успела ощутить эту власть мысленно, сжилась с нею. Теперь она почувствовала себя обманутой и бессильной. Филип опять отверг ее. Еще одна горькая мысль вдруг пришла ей в голову.

— Ты вводишь ее в совет вместо себя.

Когда он опять промолчал, Ванесса поняла, что так оно и есть. Ее лицо исказилось от боли, но она постаралась говорить ровным тоном.

— Моя семья работала на износ ради этого дела. Кто дал тебе право вводить в правление чужого человека, да еще такого коварного, только потому, что это устраивает тебя? Ну, а меня это не устраивает. — Глаза Ванессы засверкали от гнева. — Есть десятки, даже сотни более квалифицированных, чем она, людей, которые могут справиться с этой работой и принести пользу компании.

Филип не стал ее прерывать, зная по прошлому опыту, что лучше дать вулкану выплеснуться и постепенно затихнуть самому по себе.

— Ты считаешь меня глупой домохозяйкой, дурочкой, которую ты обманывал годами, развлекаясь с другими.

Филип устало подумал, что они уже сколько раз ссорились по этому поводу. Ванесса просматривала его ежедневник, убеждая себя, что всякий раз, когда его не было дома, он проводил время с Чарли. Его опровержения всегда оказывались тщетными.

— Ви, я стараюсь сделать лучше для всех нас. Я знаю, что мне будет нелегко уйти из бизнеса, но было бы глупо думать, что после стольких лет работы в корпорации я не буду интересоваться ее делами. Если Чарли будет в совете, я смогу быть в курсе всех событий. Она сможет стать моими глазами и ушами.

За годы, проведенные вместе, они столько раз ссорились, что Филип, закаленный в этих ссорах, легко мог найти слова, способные разрушить тонкий слой ее эмоциональной защиты.

— А я не могу? — едва выдохнула она. Опять в стороне, опять проиграла.

У Филипа был трудный, эмоционально напряженный день, и он уже не мог выбирать более дипломатичные выражения.

— Ванесса, прошло уже много лет с тех пор, как ты поработала немного в редакции газеты, но тебе никогда не приходилось работать на телевидении. Честно сказать, тебя это никогда не интересовало. У Чарли есть опыт и в том, и в другом; она хорошо разбирается в нашем бизнесе. Она каждый день читает все газеты; она знает, на какую кнопку нажать и за какую ниточку потянуть. — Он почувствовал, как нравоучительно звучат его слова, и постарался смягчить интонацию. — Я не хочу казаться пристрастным, но контакты Чарли в Америке и ее опыт в работе с информацией уже оказали нам неоценимую услугу. Каким еще образом нам удалось бы получить контракт с «Карнаком» или договориться об обмене информацией с Си-би-эс?

Он направился к двери. Ванесса молчала, и он с беспокойством взглянул на нее. Она, казалось, была слишком расстроена, чтобы произнести хоть слово.

— Мы сейчас должны выступить единым семейным фронтом, — тихо сказал он. — Подумай о том, какое преимущество получат наши конкуренты, если узнают о наших разногласиях.

Его слова еще больше возмутили Ванессу. Разве она не старалась весь вечер создать видимость единства, хотя была очень расстроена смертью Танси? Она почувствовала, что слезы наворачиваются ей на глаза. Она хотела заплакать от расстройства, но Филип увидел бы в этом проявление слабости: еще одна причина, по которой он счел бы ее недостойной получить дополнительную власть в корпорации.

Ванесса посмотрела ему прямо в глаза. Ее бывший возлюбленный. Бывший муж. Отец ее детей.

Негодяй.

— Я предупреждаю тебя, Филип, — гневно произнесла она, — на этот раз я так легко не уступлю. Наш разговор еще не закончен. — И с этими словами она вышла.

Она была в отчаянии. Ее дед был бы возмущен поступком Филипа так же, как и она. Она не может оставаться в стороне, когда законные права Эми и Луизы переходят в руки Этой Особы.

Ванессе было просто необходимо побыть несколько минут одной, прежде чем возвращаться в шумный зал, и она направилась в единственное уединенное место, которое знала — маленькую дамскую комнату, сделанную еще для самых первых сотрудниц компании и которой теперь редко пользовались, потому что новые служащие не знали о ее существовании.

Она оказалась занятой — Чарли. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

Ванесса ни разу не оставалась наедине с этой женщиной, но она сотни раз представляла себе эту сцену. Она намеревалась держаться холодно, отчужденно, тщательно подбирая слова. Но увидев один на один женщину, которая принесла ей столько несчастья, от боли и отчаяния она забыла все доводы рассудка.

— Что еще ты хочешь отнять у меня? — Ее голос был не громче шепота, но глаза горели гневом. — Сначала ты отняла у меня мужа, теперь — будущее моих детей. Чего еще тебе надо? Мои часы? Мой жемчуг? Мое обручальное кольцо?

Чарли, побледнев, отпрянула.

— Ванесса, прошу тебя, успокойся. Мне ничего от тебя не нужно. И не обвиняй в случившемся меня.

— Нет, это ты во всем виновата. Ты всегда получаешь то, что хочешь, верно? Так было с самого начала. Ты бегала за ним, и ты его заполучила. А теперь ты хочешь заполучить еще и акции. — Ее голос дрогнул, но она твердо решила не проявлять перед этой женщиной слабость и ни в коем случае не плакать.

Как загнанный в угол зверек, Чарли прижалась к раковине, надеясь убежать, но Ванесса стояла между ней и дверью.

— Мне не нужны акции твоих дочерей. Меньше всего на свете мне нужен еще и этот груз.

— О, ты ведь так загружена, не правда ли? — язвительно произнесла Ванесса. — Ну, если ты думаешь, что я буду стоять в стороне и смотреть, как ты придешь в фирму, которую создал мой дед, и начнешь подбираться к наследству моих дочерей…

— Ты должна мне поверить, — прервала ее Чарли. — Я не имела понятия, что Филип решил передать мне контроль над акциями. Честно говоря, я еще не решила, буду ли я ими заниматься или нет.

Ванесса, почувствовав слепую ярость, с размаху хлопнула рукой по краю раковины.

— Это не твое дело, черт возьми. Акции принадлежат моим дочерям, а не тебе. Они никогда не будут твоими.

— Теперь когда я вижу, как сильно ты противишься этому, я поговорю с Филипом.

— Тоже мне заступница! Не вмешивайся не в свои дела. Если мне нужно будет с ним поговорить, я это сделаю сама. — Ее тон был угрожающим. Испуганная Чарли метнулась мимо нее к двери и секунду спустя исчезла.

Ванесса посмотрела в зеркало на свое расстроенное лицо, и слезы, смешанные с тушью для ресниц, потекли у нее по щекам. Ей очень хотелось уехать домой, но она должна была вернуться в зал.

Наконец она вытерла слезы и, как могла, подправила макияж. Ее законное место здесь, и будь она проклята, если позволит Этой Особе захватить его.

Ни первая, ни вторая миссис Локхарт не заметили, что одна кабинка была занята женщиной, переодевавшейся в вечернее платье и слышавшей каждое их слово. Успев натянуть колготки только на одну ногу, она замерла на унитазе и сидела так до тех пор, пока не услышала, что Ванесса перестала рыдать; потом раздался плеск воды, стук каблуков и звук закрывшейся двери.

Имоджен Феррис, редактор отдела светской хроники преуспевающего журнала «Суссекс каунти мэгэзин», тайно поставляющая важные сведения для одной центральной газеты, решила не рисковать и тихонько просидела в кабинке еще минут пять, прежде чем продолжить переодевание.

Как бы она могла использовать то, что услышала, но не просто как журналистка, а для того, чтобы снискать расположение помощника редактора «Дейли кроникл»? Решится ли она позвонить ему домой в такой час? Он был женат, но он к тому же был ее новым любовником. Почему бы и нет? Это было прекрасно. Просто великолепно. Вот она — правда в качестве цветного приложения. Дамы Локхарта — в состоянии войны.

Вот так история!

Глава седьмая

Спальня в доме на окраине Лондона имела вид, вполне подходящий для жилища журналиста. Стопа газет и журналов возвышалась с одной стороны кровати — с его. Любовные романы в твердом переплете — с ее. Огромная двуспальная жесткая кровать помогала решать ее проблему — боли в спине. Телефон, рядом с большими светящимися часами, помогал справляться с его проблемой — полным равнодушием к супружеским обязанностям.

Телефонный звонок раздался уже во второй раз с тех пор, как они легли спать.

— Простите, что беспокою вас в такой час.

Тони Бернс моментально проснулся. Он никак не ожидал услышать этот голос у себя в спальне.

Где, черт возьми, она нашла его домашний телефон? Он готов был задушить того негодяя, который по глупости дал ей его. Он разыграл равнодушие и отчужденность на случай, если его жена еще не заснула.

— Ладно, мисс Феррис, выкладывайте, в чем дело.

— Ну, я только что побывала на рождественской вечеринке корпорации Форрестера в Брайтоне и в туалете случайно услышала, как бывшая жена Филипа Локхарта кричала на супругу номер два.

— Вы имеете в виду Локхарта — нового министра?

Тони Бернс, третий человек в редакции «Дейли кроникл», не смог скрыть своего интереса, и Имоджен с гордостью пересказала ему все, что услышала в дамской комнате, пользуясь стенографическими записями, которые она наскоро сделала черным карандашом для бровей на туалетной бумаге.

— Звучит очень неплохо, — сказал Тони, взглянув на часы, — но если вы придержите эти новости, завтра мы подумаем, как их можно использовать. Спасибо, что подумали о нас, — вежливо добавил он, чтобы усыпить бдительность жены, — мы поговорим с вами утром.

В свои тридцать три года Имоджен была достаточно опытной, чтобы разбираться в жизни, но ей хотелось верить, что секс с Тони равен любви и привязанности. Ее новое приключение было особенно возбуждающим, потому что было запретным вдвойне. Он был не только женат, но еще и работал в конкурирующей газете.

Она аккуратно сложила свои записи в полиэтиленовый пакет для сохранности. На всякий случай она переписала их в свой репортерский блокнот. Она не сказала Тони, что в качестве редактора отдела светской хроники «Суссекс каунти мэгэзин» уже договорилась с Ванессой Локхарт об интервью, якобы для того, чтобы осветить председательство Ванессы на благотворительном балу, главном мероприятии по сбору средств для Национального фонда раковых больных.

Имоджен за все время ее работы едва ли пришлось обменяться даже парой слов с Филипом Локхартом, хотя он был главой корпорации, куда входил и ее журнал, но с Ванессой она была знакома многие годы. Они ходили в одну и ту же школу, только в разное время. Она рассчитывала, что во время интервью ей удастся перевести разговор с выставки цветов и меню на тему развода с Филипом и их взаимоотношений со второй миссис Локхарт, не забыв упомянуть акции и недавнюю ссору. Это будет неплохим испытанием ее журналистской изворотливости, и то, что она работала в провинциальном журнале, еще не означало, что она не может со всем этим справиться. Она еще покажет Тони и всей корпорации Форрестера, на что она способна.

Ей придется сказать Тони о предстоящем интервью. Она рискнет быть узнанной и позвонит ему завтра в редакцию. Сотрудничество и любовная связь с ним давали ей неплохие шансы на высокооплачиваемую работу в Лондоне, но пока она еще не сменила место работы и должна постараться, чтобы на этой истории не осталось отпечатков ее пальцев. Может быть, она даже придумает себе псевдоним.

Она захихикала, представив себе имя, по которому Тони мог бы узнать ее.

— Мне кажется, у нас будут проблемы с Ванессой, — сказала Чарли как можно спокойнее, когда они с Филипом уже сидели в машине, возвращаясь с вечеринки домой. Чарли находилась в испорченном настроении, особенно после ссоры с Ванессой, а Филип был в прекрасном расположении духа. Его новое назначение было главной темой разговоров на вечеринке, и он наслаждался ощущением собственной значимости. Однако Чарли должна была рассказать ему о стычке с Ванессой, пока та не изложила ему свою версию случившегося.

— У нас всегда будут проблемы с Ванессой, — ответил Филип. — Предоставь ее мне, дорогая.

— Поздно. Она уже наехала на меня сегодня. Нашла меня, когда я была одна в туалете. Она была просто вне себя из-за этих акций.

Филипа это, кажется, не тронуло.

— Эта женщина постоянно вне себя. Все пройдет. — Всем своим тоном он дал ей понять, что не хочет больше говорить на эту тему, но Чарли не намерена была уступать.

— Я не уверена, что все так просто, дорогой. Почему она была в таком гневе? Что ты ей сказал? Ты упомянул меня?

— Ничего особенного, но она сделала вывод, что ты займешь мое место в совете директоров.

— Я уверена, что Ванесса никогда не согласится на мое участие в совете. Она была очень разгневана.

Филип тронул ее за руку.

— Чарли, она хочет, чтобы я дал ей право распоряжаться акциями дочерей, не говоря уже о моих, но этого никогда не будет. Ты знаешь, что я не мшу на нее положиться. С ней вообще трудно разговаривать о детях. Можешь себе представить, каково бы мне было, если бы я заговорил с ней о делах?

Он так редко осуждал Ванессу, что Чарли не нашлась, что сказать.

— Мы с тобой сами решим, как нам поступить в интересах компании в целом и детей в частности. Ванесса здесь ни при чем. Согласна?

Чарли хотела было еще раз попытаться рассказать ему о ссоре, но сдержалась и попробовала подойти иначе.

— Не касаясь проблем с Ванессой, не думаешь ли ты, что лучше выбрать Уолтера или кого-то вроде него?

— Нет. — Филип был непреклонен. — Я работал как проклятый, чтобы упрочить положение компании, а Уолтер недостаточно решителен. Мне нужен человек, на которого я могу полностью положиться, человек умный, с которым я буду находиться в тесном контакте. С тобой мне будет легко находиться в тесном контакте, — с улыбкой добавил он. — К тому же нынешнему парламенту осталось проработать всего восемнадцать месяцев. Если мы одержим победу, я найду постоянного руководителя для корпорации. Если проиграем, все вернется на круги своя. Поэтому что бы ни случилось, ты недолго будешь оставаться в совете директоров. — Он искоса посмотрел на нее. — Прошу тебя, дорогая, сделай это ради меня, хорошо? — умоляюще попросил он. — Я уверен, доктор Муррей одобрит то, что я передам свою работу тебе. — Он улыбнулся. — Слава Богу, у меня есть ты, на кого я могу во всем положиться.

Чарли притворно вздохнула. Соглашение было достигнуто. Она ни в чем не могла отказать ему.

Ванесса быстро поднялась по лестнице в комнату Эми, надеясь, что дочь дома и еще не спит, но комната оказалась пуста. Был уже час ночи. Эми что-то говорила о том, что останется на дискотеку. Жаждущая поговорить с дочерью, слишком взвинченная, чтобы заснуть, Ванесса решила дождаться Эми.

После развода, размышляла она, детское восхищение, с которым Эми относилась к отцу, исчезло навсегда. Это было на руку Ванессе, потому что сейчас она хотела заручиться поддержкой дочери против Филипа. Однако это было нелегко.

Последний раз Ванесса была так расстроена в день похорон деда, но тогда она была убеждена в незыблемости своего брака. Смерть Эллиота Форрестера в возрасте девяноста четырех лет не была неожиданностью — он любил пошутить о том, кого он встретит на Небе, зная, что многие из его друзей уже там. И все же Ванесса очень тяжело перенесла эту смерть. Ее отец умер, когда она была совсем маленькой, а ее мать, суровая женщина, которая так больше и не вышла замуж, скончалась от сердечного приступа, когда Ванессе исполнилось только восемнадцать лет. Девушка была очень привязана к деду и привыкла во всем полагаться на него.

Последний путь Эллиота был именно таким, как он и предполагал. Машины, одна за другой, длинной вереницей стояли на дороге до Принлингтона, поселка на окраине Брайтона, в стороне от ведущего в Лондон шоссе. Местный цветочный магазин был не в состоянии справиться с заказом, поэтому часть венков привезли из Лондона. Самый импозантный — огромный венок из белых лилий, перевязанный светло-серой лентой, был прислан с Лазурного берега Сисси Тоскани, как ее тогда звали, дочерью Эллиота и одной из держателей акций. Сама Сисси не приехала; она была уверена, что отец понял бы ее отвращение к похоронам и мрачной зимней погоде Суссекса.

На панихиде в церкви присутствовало почти триста человек, многих из которых Ванесса не знала. Зато Филип приветствовал каждого по имени: местных членов парламента, лорда-наместника графства, командира полка, в котором когда-то служил Эллиот, и многочисленных аристократических покровителей благотворительных обществ, которые он поддерживал. Старик Эллиот, остававшийся в силе до самого конца, умер за работой; у него были со всеми прекрасные отношения — даже с теми бизнесменами, которых он обошел, и многие из которых были моложе его. Среди многочисленных членов «Ротари клаб»[5] присутствовали служащие корпорации Форрестера и две элегантно одетые пожилые женщины, прибывшие отдельно друг от друга, с которыми Ванесса не была знакома. Она так и не узнала, кто они были, потому что, когда большинство участников похорон с кладбища зашли в дом, чтобы помянуть покойного, эти женщины не присоединились к ним. Ванесса потом долго размышляла над тем, кем же они приходились ее деду.

Поминки были впечатляющими. Старинные кремовые камчатные скатерти, накрахмаленные и выглаженные по этому случаю, покрывали огромные столы, принесенные для этого случая из местной церкви. На них возвышались блюда с домашними пирогами, тремя видами ветчины, бутербродами с копченой лососиной, тонко нарезанной жареной индейкой и любимыми Эллиотом кексами с изюмом.

А еще Филип знал, что кроме кексов Эллиот любил заключать сделки в оранжерее и любовные приключения, которые начинались с прогулки к летнему домику.

Обычай требовал, чтобы Ванесса и Филип безупречно выполняли свои роли. Каждый знал, что он должен делать: ставить стаканы, открывать бутылки, смотреть за молодежью и поддерживать беседу со стариками. Со стороны брак Филипа и Ванессы выглядел гармоничным.

Наконец все ушли, включая помощников и викария; Эми и Луизу отправили ночевать в дом друзей. Когда стало темнеть, Ванесса, чувствуя себя немного опьяневшей, прошла по дому, собирая оставшиеся пустые стаканы. Филип, склонившись над раковиной, их мыл. Он выглядел таким домашним. Глядя на него, она вспомнила прежние времена, когда он еще не был слишком занят, чтобы помогать ей по дому.

Внезапно боль утраты пронзила Ванессу. Она почувствовала необходимость в человеческом участии и прижалась к Филипу. Он застыл. Она притворилась, что не заметила этого, и положила голову ему на плечо. Они оба не двигались. Это продолжалось всего мгновение, но Филип остался безучастным, и Ванесса, смущенная, отошла от него.

Он вытер руки и медленно, как будто почувствовав ее настроение, обнял ее за плечи.

— Ты хорошо поработала сегодня, хозяйка, — с улыбкой сказал он.

Ванессу это не успокоило. Она чувствовала, что его объятие было начисто лишено чувственности, и попыталась вспомнить, когда они в последний раз занимались любовью по-настоящему; не сексом по обязанности, как все супружеские пары (и даже это было уже несколько недель назад), а так, чтобы не спеша разбудить страсть друг друга. Это было так давно, что уже начало беспокоить ее.

Убрав посуду, они сели перед горящим камином смотреть телевизор. Если раньше они могли просто поговорить друг с другом, то теперь телевизор стал третьим партнером в их браке, снимая стрессы и напряжение жизни, но и одновременно отнимая доверительные отношения.

Панихида заставила Ванессу задуматься о том, что она тоже смертна. Она больше не хотела жить без любви; не хотела напрасно тратить отмеренное ей время. Инстинкт толкал ее совершить что-то сегодня, еще до того, как они пойдут спать и, следуя обычному ритуалу, почистят зубы, заведут будильник, сделают пятиминутную разминку и закроют собак на кухне.

Сейчас был как раз подходящий момент здесь, у камина заняться любовью. Кто знает, когда они еще останутся в доме одни? В эти дни рядом постоянно кто-то был: дети, соседи, коллеги Филипа.

Сбросив туфли, Ванесса прижалась к мужу, продолжая смотреть новости. Филип машинально обнял ее за плечи, но она почувствовала, что местный викарий, который днем вот так же положил ей руку на плечо, сделал это с большей теплотой.

Во время рекламы она погладила Филипа по щеке. Он улыбнулся, взял ее руку и опустил ее на диван между ними.

— Тебе не жарко в этом свитере? — спросила она. — А мне жарко. — Она начала расстегивать свой кардиган и заодно несколько пуговиц на блузке, чтобы стала видна ее все еще красивая грудь. Ее руки дрожали.

Филип не сводил глаз с экрана.

— Странная штука — смерть. Заставила меня подумать о моем возрасте, — тихо сказала Ванесса. — Филип, ты по-прежнему считаешь меня привлекательной?

— Конечно, — ответил он, не отрывая взгляда от экрана, на котором река в Гватемале опять вышла из берегов.

Ванесса положила руку на бедро мужа и начала нежно поглаживать его пальцами.

Ей почему-то пришел на ум разговор двух подружек за ленчем. «Дорогая, мужики готовы трахнуть кого угодно, только бы у него бился пульс». Но только не Филип. По крайней мере, не сейчас. И не ее.

Она подумала, не расстегнуть ли ей юбку, и внезапно испугалась.

— Дорогой, почему ты не смотришь на меня?

— День был такой длинный, я устал, Ви, — произнес он наконец. — К тому же я, наверное, много выпил.

Ванесса чуть не расплакалась.

— Но я только хотела, чтобы ты обнял меня по-настоящему.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он привлек ее к себе. Она положила голову ему на грудь. Это было похоже на объятия отца или брата. Никакой чувственности.

Ванесса расплакалась.

— Филип, что с нами случилось?

— Ви, мне очень жаль. День был такой тяжелый.

— Да, но дело не только в этом, верно?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты больше меня не любишь.

— Конечно, люблю. Мы ведь счастливы, разве нет?

— Мне кажется, ты меня не хочешь.

Филип промолчал.

Наконец она решилась.

— Из книг, которые я прочитала, я сделала вывод, что мужчинам всегда нужно с кем-нибудь заниматься сексом.

Он засмеялся.

— Это преувеличение. Мы уже не так молоды, как раньше. Во всяком случае, мы остаемся друзьями, товарищами.

Ванессу это не успокоило.

— Ты не ответил на мои вопросы. — Она пристально смотрела на него в свете камина; ее одежда была в беспорядке.

Она действительно была весьма привлекательна, и ему хотелось бы заняться любовью с ней, чтобы положить конец этому кошмару. Но он в замешательстве почувствовал, что первый раз в жизни его тело хранит верность — но не жене. Он наклонился и поцеловал ее в губы. На данный момент это было все, что он мог ей дать. При этом он ничего не ощутил — никакого волнения.

Ее лицо, обращенное к нему, по-прежнему было печальным, когда он отстранился.

— У нас все в порядке. Нам хорошо. Пусть все так и будет, Ви. — Казалось, он умолял ее. — Мы ведь вместе, правда?

Ванесса была уязвлена.

— Но не все время.

— Я же работаю. Ты должна понимать, какую большую часть нашей жизни занимает политика.

Она пристально посмотрела на него.

— Филип, мы еще не старые. Это совершенно неестественно, что мы большую часть времени живем как брат с сестрой.

Филип смущенно поежился.

— Похороны всегда заставляют нас остановиться и подвести итоги. Куда мы идем, что мы делаем. На прошлой неделе у тебя было прекрасное настроение; на следующей опять все встанет на свои места. Смотри на вещи проще, не пытайся все анализировать. — С этими словами он встал и направился к двери. — Уже поздно. Я пойду закрою собак.

Филип знал Ванессу более двадцати лет; сейчас он вновь подумал, какая она красивая. Если бы только его тело реагировало на нее. Его удивило, что Ванесса так остро все переживает. Он думал, что она довольна их почти платоническими отношениями, что дети, положение и успех заполнили то место, где когда-то была страсть. Ее молчаливое согласие с тем, что он много ночей проводил вне дома, убедило Филипа, что его жену устраивает сложившееся положение вещей.

— Ты мне когда-нибудь изменял? — Ее голос звучал глухо, а выражение лица было трудно разглядеть в полумраке комнаты, освещаемой лишь настольной лампой да светом камина.

Положив руку на ручку двери, он повернулся к ней. Ее вопрос застал его врасплох, и он сделал то, что делают все неверные мужья. Он солгал.

С этого все и началось. В последующие месяцы Ванесса продолжала думать об их браке и подозревать Филипа в неверности. Боль в ее душе не утихала, да она и не старалась ее заглушить. Попытки Филипа спасти их брак ограничивались тем, что он старался привлечь внимание Ванессы к главной страсти его жизни — политике. Ванесса же ненавидела необходимость бесцельно стоять рядом с мужем на трибунах, дожидаясь пока он заручится поддержкой своих избирателей. Филипа, в свою очередь, раздражала необходимость постоянно все ей объяснять и извиняться за то, что эта работа отнимает у него так много времени.

Вовлечение Ванессы в его политическую деятельность добавило еще одну проблему. У нее появились сотни поводов для ревности. Многие годы не обращавшая внимания на его карьеру, Ванесса теперь постоянно видела, как он разговаривает с красивыми женщинами на политических собраниях, и это еще больше будило в ней подозрения. Сколько она его знала, он всегда был не прочь пофлиртовать. Я из тех мужчин, которые любят женщин, шутливо заявлял Филип.

— Я флиртую со всеми — от девятилетних до девяностолетних. Но это ничего не значит.

Ее ревность в конце концов разрушила их брак. Стоило Филипу опоздать хоть на полчаса, как Ванесса начинала подозревать самое худшее, особенно из-за того, что они редко занимались сексом, что не приносило ей удовлетворения и заставляло ее думать о его связях на стороне. В их браке не осталось ни доверия, ни страсти. Выслушивая ее обвинения снова и снова, Филип в конце концов сознался, что в прошлом у него были одно-два мимолетных увлечения. Он заверил Ванессу, что это никак не отразилось на их отношениях, и что он не хочет, чтобы их брак распался. Он клялся, что больше никогда не изменит ей, но как бы она ни хотела ему верить, сомнения все равно оставались.

Ванесса не переставала мучить его и себя напоминаниями о его изменах. В такой атмосфере истерик, частых выпивок и безуспешных попыток вести себя нормально перед детьми проходили месяцы их мучений.

Только в пять часов утра настороженный слух Ванессы различил тихие шаги Эми, когда она на цыпочках поднималась по лестнице; слишком поздно для серьезного разговора, ради которого мать ждала ее. Придется его отложить, решила Ванесса.

Это был один из тех моментов, когда Ванесса вдвойне винила Чарли за то, что та лишила ее семью опоры. Ведь сейчас ей так нужен был кто-то, кто помог бы ей вразумить ее своевольную дочь.

Когда около полудня Эми наконец появилась на кухне, Ванесса сразу же выпалила без предисловий.

— Ты не можешь себе представить, что сделал твой отец, — сказала она. — Он лгал нам. Всем нам.

Эми настороженно посмотрела на нее.

— Всегда повторял, как он вас обеих любит. Как же! Он просто ловко притворялся. Возмутительно. Все должно быть только так, как устраивает его. Он — настоящий диктатор.

Эми подождала, пока Ванесса закончит свою тираду. Хотя она привыкла слышать, как мать ругает Чарли, критика в адрес отца была редкостью.

— В чем он солгал, мама? — спросила она, насыпая овсяные хлопья себе в чашку.

— Я говорю о ваших акциях. Твоих и Луизы. Он передает их все целиком Этой Особе.

— Я не понимаю. Чарли? Почему? Разве он может это сделать?

— Конечно, может. У него есть власть.

— Я не верю, что отец пойдет на это. Во всяком случае, не поговорив сначала со мной. Когда ты об этом узнала?

— Вчера вечером. Ты же слышала его речь, когда он сказал, что передаст управление корпорацией, но сначала посоветуется со всеми нами, советом директоров и семьей? Ну так вот, я узнала, что он уже принял решение.

Эми поджала губы.

— Луиза знает об этом?

— Нет, я хотела прежде поговорить с тобой. Я еще не видела ее сегодня. Наверное, она с лошадьми, как обычно.

— Я никогда не передам свои акции Чарли, и Луиза тоже.

Ванессу обрадовала решительная реакция дочери.

— Твой прадедушка тоже был бы против, могу тебе сказать, — добавила она. — Он просил заботиться о ваших акциях твоего отца, а не какую-то женщину, которую даже не знал.

— Ну, когда он составлял это завещание, — заметила Эми, — я была еще маленькой. Уверена, что если бы Эллиот Форрестер был сейчас жив, он не заставил бы меня ждать двадцатипятилетия, чтобы получить эти акции. Они мои, и я буду драться за них.

— Я уверена, что ты права, но это еще не все. Твой отец не сказал определенно, но у меня создалось впечатление, что Эта Особа войдет также в совет директоров, вместо него. — Ванесса поежилась. — Я вынуждена буду встречать ее на каждом заседании.

— О мама, как это ужасно для тебя. Это так несправедливо.

Они еще немного поговорили на эту тему, но о своей стычке с Чарли в дамской комнате Ванесса не упомянула, слишком смущенная, чтобы признаться дочери, что потеряла контроль над собой.

Когда Луиза вернулась с прогулки, ей рассказали об акциях, на что последовала такая же реакция, как и у ее сестры. Завязался маленький спор о том, что же теперь предпринять. Ванесса могла бы поднять этот вопрос на следующем заседании совета, но на это уйдут недели. Они могли бы попытаться заручиться поддержкой Уолтера Тредголда, но потом решили, что это маловероятно. Скорее всего, он будет на стороне Филипа, а не с ними. В конце концов они пришли в выводу, что Эми лучше всего поговорить с Филипом начистоту.

— У меня будет три дня на Рождество, чтобы отговорить его от этой затеи, — сказала она матери. Эми была уверена в себе. Отец никогда ни в чем не отказывал ей. Если кто и мог манипулировать им, так это она. Новенький «мини-мейфэр», стоящий у дома, был доказательством тому.

Девятнадцатилетняя девушка была горда, что ей наконец дали возможность проявить себя в серьезном деле. Став взрослой, она поняла, что слезы и обвинения Ванессы не действуют на Филипа, в то время как Чарли использовала совершенно другую тактику: обаяние, юмор и терпение. Эми для себя решила, что она не будет давить на отца, а постарается его уговорить. Она попытается убедить его, что стала взрослой и умной, и сама сумеет распорядиться своими акциями. С его помощью, конечно.

Она твердо решила уговорить его изменить решение. Если же он передаст контроль над акциями ее мачехе, это будет означать, что имея возможность выбирать, он не раздумывая выбрал бы Чарли.

Глава восьмая

Среди веселья и блеска Рождества в Найтсбридже Чарли не покидали дурные предчувствия.

На задание, полученное из Нью-Йорка, у нее ушло все утро. В редакции редко требовали такой напряженной работы по субботам, обычно давался лишь краткий обзор новостей. Но сегодня ночной редактор, которым когда-то работала сама Чарли, приготовил ей для передачи, которая должна была пойти по системе спутниковой связи по всей Европе, другие материалы — то было подведение финансовых итогов года и обсуждение финансистами прогнозов на следующий год.

У Чарли не было времени размышлять о ссоре, происшедшей накануне вечером, хотя ненависть в глазах Ванессы расстроила ее гораздо больше, чем она готова была признать. У нее сразу испортилось настроение от мысли, какие испытания ее ждут, если она займет место Филипа в совете директоров. Если раньше она пыталась как-то оправдать поведение Ванессы, делая скидку на ее уязвленное самолюбие и обиду, то за прошедшие три года, в течение которых Чарли была женой Филипа, отношения между женщинами не улучшились и не было даже малейшей надежды, что когда-нибудь это произойдет. Чарли была удручена тем, что ей придется еще многие-многие годы иметь дело с этой женщиной.

Все еще переживая душевную травму, нанесенную ей Ванессой накануне вечером, Чарли чувствовала необходимость с кем-то поделиться своими проблемами, но по выражению лица Филипа за завтраком она поняла, что он не в настроении разговаривать. Поэтому приехав на студию Эй-би-эн, она сразу же позвонила матери.

Сьюзан Миллс решила, что звонок Чарли связан с новым назначением Филипа, поэтому ее несколько обескуражил печальный голос дочери.

История с финансовыми затруднениями, вызванными неуемными аппетитами Ванессы, и ее постоянное вмешательство в жизнь Чарли сделали Сьюзан очень предвзятым слушателем. Выслушав подробности ссоры с Ванессой во время вечеринки, она высказалась достаточно откровенно:

— Я знаю, что мне не следует так говорить, но эта женщина сорвалась с цепи. Я не понимаю, почему она обвиняет тебя в этом деле с акциями. Ей нужно нападать на Филипа, но, думаю, она этого не сделает. Он — ее «Мистер Денежный мешок». — На другом конце провода наступило молчание — Чарли не нашла что возразить. — Не могу понять, почему она не займется своей собственной жизнью и не оставит тебя в покое. Она не единственная разведенная женщина на свете. Есть миллионы других, которым приходится гораздо хуже, чем ей.

— Филип оказался между двух огней, — сказала Чарли. — Он пытается быть хорошим отцом Миранде, не забывая при этом о двух других дочерях. Ему очень нелегко.

— Тебе тоже нелегко, — возразила Сьюзан. — Вы оба находитесь под ударом. Ванесса знает, что она может получить все, что захочет, пока девочки живут с ней. Тебе остается только терпеть и ждать, пока они станут самостоятельными.

— На это уйдет еще несколько лет, мама, — ответила Чарли.

— Но ты не можешь решить эту проблему, отмахнувшись от нее. Тебе не кажется, что пора поговорить с Филипом начистоту? Расставить все точки над «i»?

Чарли невесело усмехнулась.

— У меня нет ни малейшего шанса на успех. Ты же знаешь, как болезненно он воспринимает все, что касается Ванессы. Мне надо очень тщательно подбирать каждое слово.

— А если поговорить с Эми? Она достаточно взрослая, чтобы все понять.

— Эми? — воскликнула Чарли так громко, что все, кто находился в редакции, обернулись на нее. — Я обменялась с этой девушкой всего лишь парой фраз. С Луизой проще, но когда Эми рядом, она тоже становится замкнутой. Создается впечатление, что она не хочет, чтобы кто-то подумал, будто она подружилась с врагом.

— Мне жаль девочек, — сказала Сьюзан. — Эти проблемы между тобой и их матерью не облегчают им жизнь.

— А главное, что они создаются на пустом месте, — добавила Чарли. — И так удручают меня. Мне хочется найти какой-нибудь способ все изменить.

Чарли и ее мать часто говорили о том, что дети стали камнем преткновения между Ванессой и Филипом. Даже такие простые вещи, как поездка девочек на каникулы или поход в зоопарк, служили поводом для развязывания «военных действий». И чтобы улаживать каждую возникавшую ситуацию, со стороны Филипа требовалось поистине дипломатическое искусство.

Чарли вспомнила, как однажды они поехали в аэропорт Гатуик встречать Эми и Луизу, возвращавшихся с каникул, которые они проводили вместе с матерью. Они с Филипом прибыли в аэропорт вовремя, но там узнали, что самолет должен был приземлиться и приземлился в Хитроу. Или тот злосчастный отдых на море, когда Чарли, открыв чемодан девочек, обнаружила, что он набит теплыми свитерами, резиновыми сапогами и прочими совершенно ненужными вещами. Пришлось вести девочек в жутко дорогие магазины курортной зоны. Она бы не имела ничего против, но купленную ею одежду она больше никогда на них не видела.

По мнению матери Чарли, Филип заглаживал свою вину перед Ванессой с помощью своего бумажника. Сьюзан понимала, что ее дочери известно об этом, но она благоразумно старалась не говорить на эту тему.

Филип объяснил случай с чемоданом попыткой отвергнутой женщины нанести удар любыми доступными ей средствами.

— Она просто пытается наказать меня, и иногда в это оказываются втянутыми дети, — сказал он Чарли.

Об одном случае Чарли узнала не сразу, а много месяцев спустя. Как-то, после особенно грустного расставания с дочерьми, Филип, совершенно расстроенный, вылетел на своей машине на железнодорожный переезд и чуть не попал под колеса надвигающегося поезда.

Когда Чарли пересказала этот случай своей матери, та только повторила слова Филипа:

— Со временем все образуется. Просто будь терпеливой.

— Терпеливой? Через пять лет? Если бы ты была здесь на Рождество, мама. Мне так одиноко.

— Ты же знаешь, как мне самой хотелось бы приехать, но твоя бабушка еще недостаточно окрепла после болезни, и я не могу оставить ее одну. Я была вынуждена отпустить сиделку на праздники. — Сьюзан забрала свою мать к себе после того, как три года назад умер отец Чарли.

— Слава Богу, у меня есть Миранда. — Ради матери Чарли постаралась придать своему голосу бодрую интонацию. — Девочки, кажется, очень привязались к ней, особенно Луиза, но я, — она не смогла удержаться от тяжелого вздоха, — я никак не могу найти общий язык с подростками.

— Учись, — посоветовала ей Сьюзан, — пока твой нежный ангел еще не превратился в дерзкого чертенка из преисподней. И молись, чтобы она была лучше, чем была ты, и никогда не приходила домой с ярко-фиолетовыми волосами.

Сьюзан пообещала позвонить на Рождество, и Чарли опять подумала, что ей лучше было бы почаще видеться с членами собственной семьи, чем уделять столько внимания семье Филипа. Выросшая единственным в семье ребенком и потому не научившаяся ладить с детьми, Чарли теперь испытывала большие трудности в общении с ними.

Ее отношения с детьми Филипа осложнялись тем, что они слишком мало времени проводили вместе. Едва Чарли начинала чувствовать, что достигнут некоторый прогресс в ее отношениях с падчерицами, как время их встречи уже подходило к концу. Когда они встречались в следующий раз, то ей снова приходилось затрачивать огромные усилия, чтобы вернуть прежнее расположение Эми и Луизы. Это было невыносимо трудно. Развод отца и матери девочки пережили очень болезненно, потому что он был совершенно неожиданным для них; они находились в полном неведении относительно отрицательных сторон брака их родителей. Главная проблема заключалась в том, что они все еще беспрекословно воспринимали события в той интерпретации, которую давала их мать. Очевидная неприязнь Ванессы к женщине, которая «украла» у нее мужа, приводила к тому, что если девочки хорошо проводили время с Чарли, то чувствовали себя виноватыми перед матерью, остававшейся дома в одиночестве.

Единственным связующим звеном между ними была Миранда. Обеих девочек приводила в восторг радость, с которой она встречала их, и то, как она весело топала им навстречу. Миранда, в силу своей детской непосредственности, отлично умела растопить лед в их отношениях.

Чарли постаралась разделить радость Филипа, когда Ванесса наконец разрешила девочкам провести Рождество в Челси-Мэншнс. Эми согласилась сопровождать сестру, потому что, несмотря на разницу в возрасте, совместные переживания из-за развода родителей очень сблизили их. Чарли было нелегко, но она твердо решила устроить все наилучшим образом, особенно теперь, когда Миранда стала достаточно большой, чтобы самой принять участие в подготовке праздника.

Протискиваясь сквозь многочисленную толпу нагруженных сумками и увешанных пакетами с подарками покупателей, Чарли пробилась к эскалатору в «Харродс»[6]. Все ее рождественские покупки делались с большой осторожностью и оглядкой на семейный бюджет, но сегодня в отчаянном поиске подарков для своих падчериц она решила сделать исключение.

На верхнем этаже, куда ее привез эскалатор, она оказалась в совершенно незнакомом мире. Как она сумеет выбрать что-то в этом море компакт-дисков? Она разбиралась в молодежной музыке не больше, чем в своих падчерицах. В отделе аксессуаров она обрадовалась, увидев широкий кожаный пояс с потрясающей застежкой в виде бивней слона. Наверняка Эми он понравится. Цена ужаснула ее, но она решила, что подарок стоит того, если вызовет улыбку на лице девушки.

За час, на который она сумела вырваться с работы, она успела приобрести серебристые шарики для елки, особый рождественский пудинг — она положит в него старинные шестипенсовики, прежде чем подавать на стол — и кучу безделушек, чтобы положить в чулок, потому что Филип заверил ее, что даже девятнадцатилетние верят в Деда Мороза.

— Честно сказать, дорогая, — улыбнулся он, — и те, кто постарше, тоже.

Расплачиваясь за покупки, Чарли улыбнулась про себя: «Харродс» гордится тем, что может дать покупателям все, что они пожелают. Если бы только можно было заказать мужа на Рождество, она попросила бы завернуть его в праздничную упаковку и отправить Ванессе.

Ее драгоценные шестьдесят минут пролетели. Она должна была возвращаться на работу.

Только в семь часов Чарли покинула студию. Когда она наконец открыла дверь своей квартиры, первым, что она увидела, был огромный букет розовых маргариток. Все ее проблемы сразу же отошли на задний план. Хотя Филип был очень занят в этот день, он выбрал время, чтобы заказать ее любимые цветы. В букете она нашла карточку:

«Милая Чарли! Моя любовь как всегда с тобой. Ф».

Снимая с букета целлофан, Чарли вспомнила совет своей матери, как нужно выбирать мужа.

— Если ты встретишь мужчину, который любит цветы и свою мать, не зевай. Любовь к цветам означает, что это чуткая гармоничная личность, не чуждая радостей жизни. А любовь к матери говорит о его чувстве ответственности, которое он перенесет на свою жену. — В случае с Филипом ее мать оказалась права.

Поставив цветы в вазу, Чарли решила, что пришло время обсудить с мужем тот факт, что несмотря на все трудности, она все же хочет еще одного ребенка.

В своем номере в отеле «Ритц» Кайл Солтер взял трубку. Это была его личная линия, не связанная с коммутатором отеля, и этот номер он дал лишь очень ограниченному кругу людей.

Узнав голос, он почувствовал удовлетворение. «Бархатный голос» явно успешно выполняла свою часть сделки.

— Акции дочерей? — Он внимательно слушал. — Очень хорошо. Значит, они не были разделены? Спасибо, что вы так оперативно проинформировали меня. Это очень ценно. — Она была действительно находкой для него. — Вы можете встретиться со мной за ленчем на следующей неделе? Мне кажется, эту новость нужно как следует проанализировать.

Положив трубку, Кайл позволил себе довольно улыбнуться, хотя и не питал никаких иллюзий. Ленч — это все, на что он может рассчитывать, а разрушать деловые отношения он не решался. Эта сделка слишком много для него значила.

Империя его отца, владевшего сетью супермаркетов от Орландо во Флориде и через Чикаго и Вашингтон до Филадельфии, недавно пополнилась большой группой почти разорившихся провинциальных магазинов в Великобритании. Вместе с ними по низкой цене были приобретены несколько журналов и местных газет в районе, граничащем с региональной сетью корпорации Форрестера. Эта возможность укрепиться в области средств массовой информации Великобритании как нельзя лучше отвечала долгосрочной стратегии компании Солтера — накопить опыт работы в издательском бизнесе другой страны прежде, чем заняться этим у себя на родине, — и очень привлекала Кайла. Он очень увлекся новым делом и совсем забросил торговый бизнес, в отличие от своего отца, который был человеком основательным и не интересовался творчеством.

Кайл сидел и размышлял о новом повороте событий в корпорации Форрестера, о перемещении, которое никто из его консультантов не мог предвидеть. Они просчитали много вариантов в связи с приобретением контрольного пакета акций, но только не этот. Ну, откуда им было знать?

Может быть, стоит позвонить отцу в Нью-Йорк? Нет. Лучше подождать до завтра и не будить его. Это позволит отработать все возможности, которые дает такой поворот событий и тогда отец вряд ли сможет осложнить его задачу.

Глава девятая

В воскресенье днем Тони Бернс сделал один короткий телефонный звонок Имоджен Феррис. Он решил убедиться, что она не договорилась с какой-либо другой газетой и что история о стычке в дамской комнате достанется «Кроникл» и никому другому.

Они договорились, что Имоджен будет обсуждать эту тему только с ним и ни с кем другим. Потом он попросил ее впредь никогда не звонить ему домой и дал ей свой личный номер телефона в редакции. Имоджен была в восторге.

Тони из осторожности не упомянул, что эта история достойна оказаться на первой полосе. Все ее детали отвечали требованиям газетной сенсации: скандал в семье нового министра, что было вполне в духе политического курса «Кроникл». Двойной удар. Сказать Имоджен о том, что она раздобыла отличную информацию, означало бы дать ей повод надеяться на высокую оплату. По его мнению, ей предстояло сделать гораздо больше, чтобы доказать, что она заслуживает работать у него в штате.

Неожиданную находку откопал для Тони заместитель художественного редактора. Он обзвонил всех фотографов, которые освещали важные события светской жизни Лондона и юго-востока страны за последние двадцать лет, и попросил их покопаться в своих архивах. Двадцать четыре часа спустя на его стол легла черно-белая фотография девятнадцатилетней мисс Ванессы Форрестер, танцующей с самым завидным женихом того времени — с наследником британской короны принцем Уэльским.

Вновь напечатанная в газете, она пробудит давние воспоминания одной медсестры в Эдинбурге, и с публикацией этой фотографии жизнь Ванессы Локхарт и ее семьи намного усложнится.

Кайл Солтер с трудом дозвонился до своего отца, возвращавшегося на своем личном вертолете в Нью-Йорк из их загородного дома в Ист-Хамптоне.

Младший Солтер чувствовал, что сейчас он должен быть особенно красноречивым. Его отец так и не был до конца убежден, что корпорация Форрестера стоит того, чтобы добиваться ее приобретения, а новый поворот событий только усилил его сомнения.

— Вспомни, как я учил тебя, — сказал Солтер-старший. — «Когда ты планируешь слияние компаний и вдруг случается что-то непредвиденное, а ты еще можешь отступить, то если это однозначно не играет тебе на руку, отступи».

— Но, папа, акции не разделены, — возразил Кайл. — Пакеты акций дочерей и отца остаются в одних руках.

Пол Солтер был настроен скептически.

— Слушай и учись. Мы еще не готовы выдвинуть свое предложение. Пока у нас нет таких денег. Как разделены акции — значения не имеет. Важно, что на место Филипа Локхарта придет новый человек. Он не замедлит доказать всем, какой он крутой парень и тут же начнет вносить свои новшества. Если он поведет себя правильно, корпорация будет процветать и ее будет купить гораздо труднее. Если же он наделает ошибок, то кто-нибудь еще придет к той же мысли, что и мы, и нам в конечном итоге придется бороться за контрольный пакет акций с другими.

Кайл молчал.

— Я знаю, как много эта сделка для тебя значит. — Кайл слышал знакомый голос отца так отчетливо, как будто находился рядом с ним в вертолете. — Но это все лишь эмоции. Ты должен быть реалистом. Я знаю это по собственному опыту. Я покупал только тогда, когда мне сами хотели продать, и никто другой мне не мешал. К тому же изменения в руководстве часто приводит и к изменениям методов работы.

Несмотря на возражения отца, Кайл стоял на своем, он не мог допустить, чтобы его первая международная сделка сорвалась. Их консультанты в Сити отмечали, что пресса в Великобритании считается самостоятельной индустрией, из-за чего инвесторы неохотно вкладывают в нее деньги.

Кайл начал убеждать отца, что гораздо интереснее пытаться манипулировать политиками, чем устанавливать самые низкие цены на консервированный горошек.

Полу было забавно наблюдать, как его пытается использовать в своей игре двадцативосьмилетний сын, возомнивший себя юным гражданином Кейном[7]. Или по крайней мере, Рупертом Мердоком[8].

— Папа, пока еще рано делать выводы. Позволь мне оставить этот вопрос открытым.

Отец повысил голос.

— Кайл, эта корпорация — не единственная, которую мы можем купить. В средствах массовой информации Великобритании есть и другие. Меня заинтересовала «Диспэтч». Они владеют двумя крупными журналами. Здесь открываются большие возможности. Я так же слышал, что «Юнайтед» тоже может быть выставлена на продажу.

Несмотря на беспокойство, Кайл не мог сдержать улыбки: он понял, что отец, чтобы смягчить ситуацию, старается шутить. Обе эти компании стоили гораздо больше, чем корпорация Форрестера.

— Папа, ты же сам учил меня никогда не сдаваться. Пока все наши расходы составили лишь затраты на аналитиков, которые не выпускают эту фирму из поля зрения. Позволь мне еще какое-то время придерживаться моей линии.

— Обещай только, что ты обратишь внимание и на другие компании в этой сфере, о’кей? — По голосу отца Кайл понял, что настойчивость сына ему не по душе, но тут Пол переменил тему разговора. — Слушай, а та девочка, с которой ты на фотографии в «Таун-энд-Кантри», очень мила.

— О, это уже пройденный этап. У меня теперь другая — более в твоем вкусе. Блондинка. Окончила Оксфорд, а сейчас работает фотомоделью.

— Ум и красота? Смертельное сочетание. Будь осторожен.

Закончив обсуждать с отцом последние нью-йоркские новости, Кайл, не теряя времени, позвонил «Бархатному голосу». Он постарался не акцентировать внимание на том, что когда слияние компаний состоится, это неизбежно повлечет за собой перестановки в управлении корпорации, среди ведущих специалистов и изменения в практике работы и политике компании.

Пока он высказывал опасения своего отца, его собеседница молчала. После короткой паузы раздался приглушенный смех.

— Не волнуйтесь, — произнесла она своим мелодичным голосом. — Конкурентов у вас не будет.

Тони Бернс приготовился к бою. Рано утром в понедельник он с удовольствием взялся за газетный разворот, которым обычно занимался исключительно заместитель редактора — они были равны по положению и постоянно соперничали.

Успев еще до начала обсуждения представить редактору статью в общих чертах, Тони уже ясно видел ее заголовок: «Сражение в совете директоров» с подзаголовком «Жены номер один и номер два нового министра борются за акции». Теперь ему оставалось только получить потрясающий материал и долгожданные фотографии. Но на редакционном совете его радость несколько померкла, когда Диана Грокотт, редактор финансового раздела, попросила отложить публикацию материала на двадцать четыре часа.

— После того, как ты мне рассказал о дамах Локхарта, я позвонила Уолтеру Тредголду, — сказала она. — Конечно, я не стала вводить его в курс дела, но когда попросила его о встрече, он пригласил меня на ленч на завтра. Я думаю, глупо отказываться от шанса поговорить с глазу на глаз. А поскольку информация пока никуда не просочилась, я полагаю, ты согласишься со мной и придержишь эту сенсацию до завтра.

— Я вовсе не хочу тебе мешать еще раз посетить пятизвездочный ресторан, Диана, — съязвил Тони, — но не стоит откладывать дело в долгий ящик. Можешь назвать меня старомодным, но я предпочитаю брать интервью в рабочем кабинете. — Он был искренен лишь наполовину. Тони прекрасно понимал, что председатель конкурирующей газетной компании скорее станет откровенным после пары бокалов вина с уважаемым финансовым комментатором, чем расскажет что-нибудь одному из его назойливых репортеров.

Художественный редактор заметил, что старую черно-белую фотографию Ванессы Локхарт и принца Уэльского нельзя опубликовать в цвете и вообще будет лучше, если они дождутся оригинала, который ветеран-фотограф направил им с курьером. Это заявление решило исход дела.

Тони успокоили тем, что когда все будет готово, его материал получит не только полный двухстраничный разворот в среду, но и броскую рекламу на первой полосе. Теперь единственной его заботой было сохранить материал в тайне.

Ванесса ругала себя за отсутствие организованности. Если бы она все планировала заранее, то обнаружила бы, что день, на который назначено интервью, придется на 20 декабря. Это был самый неподходящий для жизнерадостных интервью день, но Имоджен Феррис проявила настойчивость. В этом году главный иллюстрированный журнал графства сдавался в печать раньше обычного, потому что редакция закрывалась на Рождество, и Ванесса не хотела упускать возможность привлечь внимание общественности к благотворительному балу, на который ей предстояло продавать билеты.

Интервью началось хорошо. Имоджен принесла с собой бутылку шампанского, которую тут же откупорили. Ванесса попросила журналистку не курить, хотя Имоджен как-то сказала, что она предпочитает сигарету еде. Это объясняло тот факт, почему она была такой нервной и тонкой, как тростинка. Но уже после первого бокала Ванесса уступила и позволила своей обрадовавшейся гостье закурить.

Имоджен, казалось, интересовала каждая деталь в работе председателя благотворительного бала; она выказала понимание важности той роли, которую взяла на себя Ванесса по организации этого мероприятия. Ее восхищали самые мелкие аспекты организации от сочетания цветов в убранстве зала до расстановки кресел. Все это она скрупулезно заносила в свой блокнот, фиксируя, как она сказала, для потомков.

— Для потомков и «Суссекс каунти мэгэзин», — поправила ее Ванесса.

Они обе посмеялись над этим.

Ванесса насторожилась, когда Имоджен перевела разговор на дела в корпорации и скорбную новость, что Филип Локхарт вынужден покинуть свой пост президента.

— Это, должно быть, такой удар для всех его коллег, — предположила Имоджен, нервно теребя свои длинные каштановые локоны.

Ванесса была в недоумении: какое отношение это могло иметь к статье для светской хроники?

— Я считаю более благоразумным никогда не обсуждать никаких аспектов нашего бизнеса. — Эти слова прозвучали в ее устах довольно жестко и высокомерно, но она несколько смягчилась, когда Имоджен призналась, что задает такие «трудные вопросы» по настоянию своего редактора. Он пытается придать большую глубину освещению событий в их журнале, но она считает, что тем самым он просто удовлетворяет собственное любопытство.

Ванесса засмеялась.

— Ну, ему придется смириться с тем, что я не буду отвечать на них, — и она вежливо отказалась высказать свои соображения относительно владения акциями компании.

Имоджен попыталась пойти напролом.

— Если мистер Локхарт больше не сможет контролировать пакет акций ваших дочерей, кто будет этим заниматься?

Ванесса поджала губы и, оставив вопрос без ответа, убрала пустую бутылку со стола и спустилась в подвал за вином.

Имоджен вынуждена была признать, что ничего не добилась, и решила сменить тактику. Ее интерес к карьере Филипа заставил Ванессу предположить, не была ли Имоджен одним из прежних увлечений ее мужа.

Эти две женщины были очень разными. У них не было ничего общего, кроме их альма-матер, школы Святой Марии. Журналистка одевалась очень сексапильно, усиленно подчеркивая стройность своей фигуры, всегда носила бюстгальтер «Wonderbra» и не выходила за порог дома без туфель на высоких каблуках и искусно наложенного макияжа.

Когда Ванесса вернулась с бутылкой, Имоджен отложила свой блокнот и, сделав ставку на свою предупредительность, юмор и действие алкоголя, начала преодолевать барьер, который воздвигла Ванесса, отделявший ее близких от остального мира.

Ванесса расслабилась. Она окончила школу на несколько лет раньше Имоджен, но многие воспоминания у них были общими: учителя, обеды, даже школьный кот на чердаке.

— А вы помните, как нам постоянно говорили, что мы — самые умные, самые красивые девушки во всем графстве? — спросила Имоджен.

— Возможно, — неуверенно произнесла Ванесса.

— Нам повторяли это так часто, что мы не задавали никаких вопросов, просто принимали это как должное, — продолжала Имоджен. — И кто бы подумал сейчас, что мы были когда-то образцовыми ученицами.

— Жизнь распорядилась по-своему, — сказала Ванесса так тихо, что Имоджен едва расслышала ее.

— Обе одиноки, — пробормотала Имоджен.

Оставшись без мужа, Ванесса до этого момента не признавала, что оказалась в том же положении, что и любая старая дева вроде Имоджен. Имя миссис Филип Локхарт служило ей своеобразным защитным покрывалом даже теперь, когда его стала носить еще одна женщина. Ванессе показалось, будто кто-то грубо стащил с нее это покрывало, и она поежилась.

Не догадываясь о планах журналистки, Ванесса, слегка расчувствовавшись после выпитого вина, постепенно начала терять бдительность.

Просматривая семейный альбом, Имоджен увидела фотографию веселой, сияющей Ванессы в возрасте четырнадцати лет. Восхитившись ее красотой и отметив большое сходство Ванессы с ее дочерью Эми, Имоджен была озадачена горькой фразой Ванессы:

— Это, пожалуй, единственная фотография того времени, где я улыбаюсь.

Это было правдой. В альбоме больше не было фотографий ни того года, ни следующего, которые бы отражали события ее жизни до того момента, как она стала миссис Филип Локхарт.

Рассказав немного о своих школьных годах, Ванесса внезапно замолчала. Она больше не хотела говорить об этом периоде своей жизни, не хотела отвечать на вопросы, почему она внезапно покинула школьное хоккейное поле, большую библиотеку и средневековую часовню. Причина, по которой кованые железные ворота школы Святой Марии навсегда закрылись за ней, когда ей было всего пятнадцать, была известна очень немногим.

Имоджен искусно увела разговор от школьной темы; Ванесса начала рассказывать, как они с Филипом познакомились еще будучи подростками, но в последующие годы потеряли друг друга и вновь встретились, когда ей было уже почти двадцать. Она описывала эти события так живо, как будто они происходили только вчера.

Как ни старалась Имоджен, ей не удалось заставить Ванессу говорить плохо о Филипе или о разводе, о его новой жене или проблеме с акциями.

Она вздохнула. Все, что ей удалось выудить из Ванессы, была информация об этом дурацком бале. Тони это не заинтересует. Ему нужны голые факты, а не эмоциональные бессвязные воспоминания бывшей жены. Имоджен мысленно уже перенесла это интервью со страниц центральной газеты в свой провинциальный журнал.

Но ее терпение все же было вознаграждено. Когда она уже уходила, Ванесса извинилась за свое эмоциональное состояние, заметив, что должна была бы перенести время интервью.

— Мне очень жаль, что я была такой неразговорчивой, — тихо сказала она. — Я немного расстроена. Этот день всегда вызывает у меня грустные воспоминания.

— Вот как?

— Простите, я не могу об этом говорить.

— Ну, вы могли бы облегчить свою душу; это, конечно, не для печати, попробовала уговорить ее Имоджен.

Ванесса помедлила.

— Сегодняшний день всегда заставляет меня вспомнить о решении, которое я приняла много лет назад и о котором до сих пор жалею.

Имоджен ждала, надеясь, что Ванесса добавит еще что-нибудь, но она лишь молча проводила журналистку до двери.

Час спустя, окончательно протрезвев, Ванесса вспомнила выражение явного интереса в глазах журналистки. Не наболтала ли она Имоджен чего-то лишнего? Она мысленно прокрутила весь их разговор как на замедленном видео, И зачем она принесла вторую бутылку вина! Хотя она выпила из нее только один бокал, этого было достаточно, чтобы потерять бдительность. Неужели она была недостаточно скрытной?

Годовщины печальных событий безрадостны сами по себе, но, когда их к тому же и не с кем разделить, это во много-много раз хуже.

Ванесса вздохнула. Ее пугало Рождество в одиночестве, без дочерей. Она почувствовала себя старой. Некрасивой. Унылой.

Глава десятая

За долгие годы работы в журналистике Диана Грокотт, редактор финансового обозрения «Кроникл», очень близко познакомилась с Уолтером Тредголдом. Ее предыдущая работа в качестве обозревателя биржевого рынка для воскресного приложения часто приводила ее в офис Уолтера. Она считала, что сделала немало, чтобы помочь ему и всей корпорации Форрестера в юридических вопросах, особенно полтора года назад, в период покупки ими центрального журнала.

Она не копала глубоко в разработке своих сюжетов, как большинство комментаторов из Сити. Если председатель или исполнительный директор хвалился доходами компании, она использовала эту информацию, если не располагала явным доказательством обратного. Подобно многим журналистам ее уровня, она не расстраивалась, если какие-то финансовые скандалы проходили мимо нее. Она не относилась к любителям раскачивать лодку. Здесь все было просто. В обмен на бутылку «шабли» 1991 года плюс хорошую порцию икры Уолтер мог в разговоре упомянуть о полезных для себя и своей компании фактах и намекнуть, как их надо использовать, чтобы отравить жизнь конкурентам.

Уолтер активно завязывал контакты среди журналистов, вселяя в них надежду, что он сможет в будущем предложить им работу у себя в редакции. Это побуждало их приходить к нему с интересными идеями и полезной критикой, что в свою очередь позволяло ему всегда быть в курсе событий раньше своих редакторов. Не зря же в Сити его звали Уолтер-Проныра.

За год Диана обычно два или три раза встречалась с Уолтером Тредголдом за ленчем в ресторане «Савой-гриль», но сегодня она немного нервничала. В своей новой должности она становилась его прямым конкурентом.

Когда вино было выбрано, а традиционный обмен мнениями о тиражах, соперниках и клеветнических нападках на средства массовой информации завершен, Диана перешла наконец к делу.

— Слушай, Уолтер, это, конечно, не моя сфера, а скорее отдела светской хроники, но я получила строгое предписание от моего редактора.

Уолтер в удивлении поставил бокал на стол.

Диана обычно не задавала прямых вопросов своим жертвам, если только дело не касалось денег, новых назначений, увольнений и других подобных фактов. Сейчас же она сразу с места в карьер ринулась вперед.

— Мне интересно, как ты ладишь со второй миссис Локхарт.

— А что? — Чутье Уолтера подсказывало ему, что надвигаются неприятности.

— Я слышала, она собирается войти в совет директоров.

Никто не имел доступа к этой информации за исключением четырех человек: его самого, Филипа, Чарли и, вероятно, Ванессы.

— Совет еще не принял такого решения, — ответил он после некоторого колебания. — Я думаю, тебя ввели в заблуждение.

— Извини, Уолтер, но моя информация из надежного источника.

На мгновение Уолтер растерялся. Кто мог проболтаться и зачем?

Журналистка продолжала:

— Я слышала, после вашей рождественской вечеринки в дамской комнате был кулачный бой. Очевидно, когда бывшая миссис Локхарт узнала об этих планах, она, как мне сказали, взорвалась.

— В самом деле? Это новость для меня.

Диана поднесла бокал с вином к губам и решила нажать посильнее.

— Слушай, Уолтер, у нас есть свидетель, который находился в это время в кабинке дамской комнаты и записал каждое слово этих женщин. Конечно, я не видела текста, слышала его только в устном изложении, но поняла, что они устроили настоящую драку, а первая миссис Локхарт назвала вторую шлюхой. Очень любопытно, что дрались они не столько из-за акций, сколько из-за самого министра. — Она улыбнулась, отметив обескураженное выражение на лице своего собеседника. Но надо отдать ему должное, он хорошо держался.

— Я ничего об этом не слышал, — сдержанно сказал Уолтер.

— Как я уже сказала, материал пока находится у журналиста, который предложил его нам, но если мы его не напечатаем, он может продать его кому-нибудь другому. Ради нашей с тобой дружбы я убедила редактора придержать материал до того, как я встречусь с тобой, но дольше они не будут откладывать. Я решила, что уж лучше все выясню сама, чем какой-нибудь наемный писака, который не понимает, какой подход требуется к бизнесменам, — почти промурлыкала Диана.

Лицо Уолтера осталось невозмутимым; не прервав ее, он дал ей возможность продолжать.

— Мы считаем необходимым опубликовать твою версию случившегося, Уолтер, поэтому не мог бы ты зайти ко мне часа в четыре? Это предельный срок.

Уолтер был слишком большим докой в своем деле, чтобы попасться на удочку; он знал множество способов манипуляции средствами массовой информации и лишь произнес:

— Все это звучит неправдоподобно. Я приду к тебе, как только все выясню.

Если то, что она сказала — правда, то нужно было срочно что-то предпринять, чтобы помешать публикации этого материала. А если случится самое худшее, то по крайней мере как-то отвлечь от него внимание. Он должен действовать очень осторожно. То, что акции Форрестера должны будут поменять владельца, уже обратило на себя внимание прессы. Но на страницах финансовых изданий. Внутрисемейные ссоры в совете директоров заинтересуют гораздо большую аудиторию. «Жареные факты», как сказали бы журналисты.

Тони сидел за столом художника, занимаясь макетом центрального разворота. Рядом с фотографией девятнадцатилетней Ванессы, танцующей с принцем Уэльским, были помещены две свадебные фотографии: одна — сияющей Ванессы в белом платье, а другая Чарли, выглядевшей куда более скромно в своем розовом костюме. Под ними поместили недавний превосходно выполненный портрет Филипа с тремя его дочерьми, сделанный к избирательной кампании.

В качестве дополнения к основной истории журналисты из отдела «Для женщин» представили свой взгляд на недавнее сражение между первой и второй женами весьма влиятельного финансиста, разыгравшееся недавно в суде. Сюда же они приплели мнение одного модного светилы в области психоанализа, который дал оценку психологическому состоянию двух женщин, сражающихся из-за мужчины и власти, которая в данном случае сводилась к месту в совете директоров.

Все это уже было достаточно скандально, но они опубликовали еще и «психологические портреты» мужа и его детей от первого и от второго браков, то что профессионалы обычно называют лишь «собранием разного хлама».

— Чертовски симпатичная семья, — сказал Тони художественному редактору. — Как раз подходит, чтобы рассказать о ней на рождественской неделе. Почему? Да подумай сам: рядовой женатый читатель-мужчина боится приезда тещи, потому что заметил, что после вечеринки у него в офисе жена с ним не разговаривает, и еще он считает, что у его управляющего банком случится инфаркт, если богатые вкладчики неожиданно ринутся забирать свои деньги, уже пущенные в оборот, но посмотрите вот на это! Они хоть и богатые, но у них тоже все не так гладко.

— Отлично, Тони!

Внизу разворота была большая вставка, обведенная жирной черной линией. В ней была надпись: «Известны ли вам другие истории о воюющих между собой первых и вторых женах? Пришлите нам письмо или факс или позвоните» — дальше шел адрес и контактные телефоны редакции. «Нас интересуют ВАШИ рассказы. Мы заплатим за те, которые будут напечатаны».

В бизнесе этот прием называют «приманкой». Жаль, что «Хорек» — такое прозвище Тони дал Имоджен Феррис не за ее репортерские способности, а за то, что она любила оральный секс и в этом ей просто не было равных — не смогла больше вытянуть никаких пикантных подробностей из первоисточника, но он особенно на это и не рассчитывал. Ей и так повезло, что она оказалась в нужном месте в нужное время.

— Да, господин министр, мы, несомненно, можем организовать это для вас.

Филипу приходилось слышать о впитавшейся в кровь закоснелости государственных служащих, и на своем первом ленче в министерстве он в полной мере ощутил то особенное отношение к себе, которое вызывает каждый новый человек на руководящем месте.

Это были восхитительные моменты. Какое бы поручение он ни давал, пусть даже самое гипотетическое, его тут же бросались исполнять сотрудники его личного аппарата, и особенно Кристофер Беннетт, первый помощник. Казалось, он готов выполнить малейшее желание шефа, и Филипа интересовало, сколько еще продлится эта безоговорочная поддержка со стороны закаленных в битвах ветеранов. Сейчас он постоянно чувствовал, что ему помогают. После того ленча его сотрудники задавали друг другу только два вопроса: «Можно ли им управлять?» и «Много ли с ним будет хлопот?».

Ну, скоро они узнают, кто здесь хозяин. Филип прекрасно понимал, что, позволив себе с головой уйти в бумажную работу, он рискует оказаться в таком положении, когда решения будет принимать секретарь, а не сам министр. В министерстве всем жилось легко при его предшественнике, которого больше интересовал его имидж, чем собственные обязанности. Но Филип решил не почивать на лаврах, а упорно работать, принося реальную пользу. Он хотел использовать свое новое назначение как трамплин, чтобы занять в правительстве более высокую должность.

Его приятные размышления прервал звонок радиотелефона. В эти дни ему звонили редко — этот номер знали очень немногие доверенные лица, не связанные с политикой. Звонок явно означал для него какую-то неприятность.

Уолтер Тредголд сразу понял, что Филип не сможет ответить ему, находясь в комнате, полной людей, поэтому он изложил суть дела очень коротко и ясно, чтобы Филипу не пришлось задавать вопросов. Он не скрыл от него ни одной подробности своего разговора с редактором «Кроникл».

— Постарайся узнать у Чарли, что произошло на самом деле, — сказал он, — и свяжись со мной как можно скорее.

На посторонний взгляд лицо Филипа осталось невозмутимым.

— Я полагаю, если все прочие меры не сработают, нам придется обратиться к нашему канадскому другу.

Уолтер понял, что тот имел в виду Фергуса Кейнфилда, владельца издательской корпорации, куда входила «Кроникл». Филип предлагал позвонить ему лично, чтобы он запретил публикацию материала. В этой истории, очевидно, есть большая доля истины, подумал Уолтер, а значит, задача будет нелегкой. Эта война, способная запятнать репутацию Филипа, нам совсем не нужна.

Филип старался подавить в себе нарастающее чувство беспокойства. Всего четыре дня в новой должности, а бульварные газетенки уже готовы вытащить на свет его личную жизнь. Он вспомнил, что Чарли что-то говорила о ссоре на вечеринке, но он не мог припомнить подробности. Нужно как можно скорее все выяснить.

Хотя выражение лица Филипа осталось спокойным, Крис Беннетт почувствовал изменение в настроении босса.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, господин министр? — вежливо осведомился он.

— Нет, спасибо, — коротко ответил Филип и, чтобы как-то объяснить коллегам свой поспешный уход, быстро добавил: — Я не любитель пудингов и сыра. — Потом он с сожалением отмечал, что эти блюда ему больше не предлагали.

В своем кабинете Филип с нетерпением ждал, пока Чарли подойдет к телефону. Он еще раз порылся в памяти, стараясь припомнить, что она говорила ему в пятницу по дороге домой. Единственное, что он вспомнил, были слова Чарли о том, что Ванесса была в гневе. Филип был уверен, что репортеры из «Кроникл» намеренно раздули эту историю, чтобы скомпрометировать своих конкурентов и бросить тень на правительство.

Когда Чарли наконец взяла трубку, она пришла в ужас, узнав, что некая журналистка слышала все слова Ванессы в дамской комнате.

— Как они это интерпретировали?

С нарастающей тревогой Чарли выслушала в пересказе Филипа то, что Диана Грокотт сказала Уолтеру.

— Насколько это соответствует действительности? — спросил Филип.

Подобно многим таким же историйкам, попадающим в печать, эта, касающаяся ссоры двух миссис Локхарт, была сильно преувеличена и приукрашена. В ней обе женщины были фактически представлены дерущимися не на жизнь, а на смерть.

— Ну, это утверждение просто нелепо, особенно имея в виду то, что потом мы обе вернулись в зал. И кроме того она не сказала и половины тех слов, которых записала журналистка, а также никто не называл меня шлюхой. — Чарли вздохнула. — Но должна признать, что все остальное верно. Ты думаешь, это могло исходить от Ванессы? Могла она встретиться с кем-то из журналистов? — Чарли не могла избавиться от подозрения, что ее предшественница задумала вендетту. У нее уже вошло в привычку не доверять Ванессе, но с Филипом она редко говорила о ней так откровенно.

— Я не вижу, какая Ванессе польза от всего этого, — коротко сказал он.

Даже сейчас он заступается за нее, мрачно подумала Чарли.

— Во всяком случае, Уолтер точно назвал источник, — продолжал Филип. — Какая-то женщина сидела в одной из кабинок и слышала каждое слово. Это я во всем виноват. Мне следовало быть более осторожным, когда я говорил с Ванессой об акциях.

— Что бы ты ни сделал, — прямо заявила Чарли, — результат был бы тот же. Я не раз говорила тебе, что ты напрасно настаивал на моем присутствии на вечеринке. Она всегда видит во мне соперницу на своей территории, и, если смотреть праще в глаза, мое вхождение в совет директоров неизбежно приведет к новым неприятностям.

— Ты знаешь, что я думаю по этому поводу, — отрывисто сказал Филип. — Ты нужна мне там и точка. Я лишь сожалею, что я не узнал о ссоре раньше.

Чарли услышала в его голосе беспокойство.

— Дорогой, прости, что я не рассказала тебе об этом во всех подробностях. Я не предполагала, что это станет известно посторонним, а каждый раз, когда речь заходит о Ванессе, наш разговор заканчивается ссорой. В пятницу вечером ты был так счастлив; я не хотела портить тебе настроение. Во всяком случае мы собирались обсудить эту проблему с акциями после Рождества, поэтому я собиралась рассказать тебе обо всем, когда наступит подходящий момент.

Филипу было прекрасно известно, что Чарли всегда старалась скрывать свое возмущение некоторыми поступками его бывшей жены, и он уважал ее за это.

— Что нам сейчас делать? — спросила Чарли. — Ты вряд ли сможешь воспользоваться своим служебным положением. Давай поговорим об этом позже. Ты же не хочешь, чтобы твои подчиненные судачили о том, как ты целый день только и делаешь, что говоришь по телефону со своей женой.

Они оба посмеялись над этим.

— Нам надо сделать вид, что мы полностью контролируем ситуацию, — продолжала Чарли. — Новость об изменении в составе акционеров должна исходить от нас, а не от этой проклятой «Кроникл». Стервятники. Возвращайся к работе, Филип. Я поговорю с Уолтером и подключу к этому делу людей из отдела по связям с общественностью.

— А я должен поговорить с «главным кнутом»[9], — сказал Филип, — чтобы премьер-министр узнал обо всем до того, как кто-нибудь успеет заработать на этом политический капитал. Мы справимся с этим, черт возьми.

Филип старался не думать о том, какой восторг вызовет этот скандал в рядах оппозиции, а еще больше среди его соперников в собственной партии. Его выдвижение было столь внезапным, что многие почувствовали себя обойденными и незаслуженно обиженными. И в кабинете министров уже появились первые признаки того, что некоторые побаивающиеся за свои портфели министры могут в дальнейшем отказать ему в поддержке.

Филип вздохнул.

— Да, не соскучишься. — Он любил повторять эту фразу, когда на него обрушивались неприятности, и даже сейчас она вызывала у Чарли улыбку.

Ванессу тоже следует предупредить о готовящейся публикации. Пока она остается в неведении, от нее можно всего ожидать.

Номер Ванессы не отвечал, и Филип в который раз мысленно отругал ее за то, что она выбросила автоответчик вместе со всеми прочими его вещами. Помимо того, что он не мог оставить сообщение дочерям, он считал, что отсутствие автоответчика снижает шансы Ванессы вновь устроить свою личную жизнь, чего он ей желал по причинам как финансового, так и эмоционального плана. Зная психологию представителей сильного пола, Филип был уверен, что мужчины, один раз безуспешно позвонившие разведенной женщине сорока с лишним лет, могут не позвонить во второй.

«Главный кнут» выслушал рассказ Филипа в своей обычной невозмутимой манере.

— Постарайтесь все уладить быстро и тихо, — посоветовал он. — Я, конечно, доложу обо всем премьер-министру, так что держите меня в курсе событий.

Бесстрастность, с которой «главный кнут» отнесся к его непростой проблеме, произвела на Филипа большое впечатление. Никакого осуждения, лишь спокойное восприятие фактов. Он был бы настроен менее оптимистично, если бы несколько минут спустя услышал его разговор со своим заместителем.

— Проклятые министры, — бушевал он. — Не пробудут в должности и пяти минут, как тут же успеют вляпаться в какое-нибудь дерьмо даже на Рождество.

Филипу вновь позвонил Уолтер Тредголд. Он разыскал Фергуса Кейнфилда в его нью-йоркской квартире с видом на Центральный парк. Тот внимательно выслушал его, но помочь отказался, заявив Уолтеру, что его редакторы имеют право публиковать материал на свое полное усмотрение. Но и Филип, и Уолтер знали, что он лжет. Скандальная история о его сыне, находившемся в гомосексуальной связи с некой поп-звездой, которую опубликовал журнал Филипа, наделала в свое время много шума. Кейнфилд ему этого до сих пор не простил.

Чтобы ослабить действие публикации в «Кроникл», Уолтер, Филип и Чарли решили сделать заявление через «Пресс ассошиэйшн»[10]. Без всяких дополнительных подробностей в нем сообщалось о введении Шарлотты Локхарт в совет директоров корпорации Форрестера в связи с новым назначением Филипа. Заявление заканчивалось словами: «Все члены семьи Локхартов едины в своем желании увидеть процветание компании; они будут работать в тесном контакте для достижения этой цели. Последние успехи в распространении «Ситизен» и провинциальных газет корпорации предвещают благоприятное будущее».

Вслед за этим заявлением был опубликован впечатляющий послужной список Чарли, который должен был подтвердить, какой находкой она станет для корпорации Форрестера. Уолтер и его отдел по связям с общественностью потратили не один час, излагая редакторам и журналистам многих газет, имеющих финансово-коммерческие рубрики, свою версию событий, чтобы испортить «Кроникл» так называемый «эксклюзив». Поступая подобным образом, Уолтер и пресс-секретарь компании, соблюдая полнейшую осторожность, должны были сообщать такие сведения, которые были бы интересны для изданий, освещающих финансовые и экономические вопросы, и в то же время приглушать элемент личных отношений участников этих событий, чтобы не привлекать внимания любителей «жареных фактов». В неофициальных беседах с журналистами они сразу же исключали любые намеки на то, что ссора была чем-то более серьезным, чем обычная перебранка, случающаяся в каждой семье, особенно после развода. А уж на вечеринке еще и не такое бывает. Журналистам-мужчинам Уолтер, посмеиваясь, говорил:

— Просто две птички немного покудахтали из-за пустяков.

Телефон Ванессы наконец ответил, но трубку подняла Эми. Филип был обескуражен отсутствием теплоты в ее голосе; это было так непохоже на его любимицу. Ее тон стал просто ледяным, когда он коротко изложил содержание статьи, которая могла появиться в утреннем номере «Кроникл». Худшим вариантом, сказал он ей, будет если статья не только появится на страницах газет, посвященных финансовым проблемам, но еще и в колонке ежедневных новостей. Все остальные газеты, вероятно, напечатают выдержки из заявления, подготовленного их собственным пресс-секретарем.

— Но все это пойдет на страницы финансово-экономических газет и не затронет ни тебя, ни твою мать, — закончил он.

Эми ничего не сказала за исключением того, что передаст все матери, когда та вернется. В другое время Филип постарался бы поговорить с дочерью о ее проблемах, поднять ей настроение, но сейчас он слишком торопился, чтобы разбираться в том, что он счел обычной юношеской хандрой.

Неверная тактика. Положив трубку на рычаг, Эми сразу же поняла, что не сможет уговорить отца передать ей акции, если будет вести себя таким образом. Но она была слишком обижена, чтобы быть вежливой. Ее серьезно взволновал тот факт, что Чарли, эта королева средств массовой информации, кажется, специально выдумала глупую историю о ссоре, которая у нее якобы была с Ванессой.

Эми с беспокойством ждала, когда наконец вернется ее мать.

Телефоны в этот час не умолкали повсюду. За несколько минут до заявления пресс-секретаря корпорации Форрестера Кайл Солтер получил от «Бархатного голоса» краткое резюме.

Счастливый сын сразу же сообщил отцу, что акции остаются в семье.

— Нам не придется ничего искать, папа. Я собираюсь как можно скорее принести этот новорожденный подарок тебе домой.

Отец рассмеялся.

— Черт побери, только смотри, чтобы он не обмочил тебя всего.

Глава одиннадцатая

— Подключи свой компьютер к сети «Пресс ассошиэйшн».

Взволнованный голос редактора отдела новостей «Кроникл» вырвался из динамика селекторной связи, стоявшего на письменном столе Тони Бернса. Один взгляд на монитор — и Тони завопил: — Господи всемогущий! Нас обошли! — в гневе он стукнул кулаком по столу и рявкнул в микрофон: — Найдите мне редактора финансово-коммерческого отдела! Немедленно!!!

Пару секунд спустя его секретарша заглянула в кабинет.

— Она будет у вас через минуту. У нее важный телефонный разговор.

Тони в бешенстве вылетел за дверь и пронесся по коридору с таким видом, что его сотрудники буквально вжались в стены. Когда он рывком распахнул дверь финансово-коммерческого отдела, Диана жестом показала на трубку и одними губами произнесла:

— Уолтер Тредголд.

Он прошипел сквозь сжатые зубы:

— Я тебя не задержу.

Она испуганно прикрыла трубку рукой.

— Он как раз объясняет…

— Этот сукин сын просто зарезал нас, — прервал ее Тони; его глаза горели гневом. — Ты видела, что передало агентство «Пресс ассошиэйшн»? Он сделал заявление об акциях. Я же говорил тебе, что он не окажет «Кроникл» никаких услуг. Теперь я позабочусь, чтобы мой материал пошел на первую полосу. — Прежде чем захлопнуть за собой дверь, он бросил на прощание Диане: — А тебе не мешало бы поучиться настоящей журналистике.

Пока он шел к кабинету редактора, он дал себе слово больше никогда не поручать Диане работу с новым материалом. Мы должны были сделать это еще вчера, сетовал он; ту же самую мысль он повторил и в кабинете заместителя главного редактора вместе с настоятельной просьбой поместить его материал на первой полосе.

Вернувшись в отдел новостей, Тони немедленно разослал репортеров во все стороны с ответственным заданием припереть к стенке эту очаровательную троицу Локхартов: Филипа, Чарли и Ванессу.

— Мне нужны их высказывания по поводу сделанного заявления и как можно скорее, но помните, они знают, откуда ветер дует, поэтому постарайтесь найти к ним подход и выудить из них как можно больше, желательно, конечно, сверх сообщения «Пресс ассошиэйшн».

С каждым журналистом он послал и фоторепортера: сердитые лица главных действующих лиц этой истории на первой полосе усилят впечатление от представленного материала. В плане новостей неделя выдалась скучной; ничего интересного, за исключением коротких сообщений о предрождественских распродажах и нескольких репортажей о постоянных для стран третьего мира голоде и эпидемиях. Резкое снижение тиража указало на падение читательского интереса к подобным публикациям.

Репортерам из «Кроникл» не удалось даже близко приблизиться к Филипу, находившемуся под надежной защитой своих помощников; не нашли они и Чарли. Когда она поняла, что в вестибюле ее уже ждут, она покинула здание американской радиовещательной сети через черный ход. Но зато им удалось выследить Ванессу, когда она в сумерках возвращалась домой. На заднее сидение ее «вольво» была втиснута рождественская елка, а сама Ванесса находилась в полном неведении относительно того, как развивались события.

Выйдя из автомобиля, она с удивлением обнаружила на дорожке у своего дома чужую машину, в темном салоне которой сидело двое мужчин. Кто мог ждать ее у дома в такое время? У нее сразу мелькнула мысль, что это полиция. Она уже было подумала, что с кем-то из ее близких произошел несчастный случай, как один из мужчин крикнул ей:

— Миссис Локхарт, вы хотите сделать какое-нибудь заявление по поводу скандала в совете директоров?

Ванесса облегченно вздохнула: значит никакого несчастья не произошло. К тому же ей слишком хорошо были известны все ухищрения журналистов, чтобы подобный вопрос мог застать ее врасплох.

— А как насчет драки между вами и второй женой вашего мужа? — Репортер «Кроникл», вспомнив, что должен быть вежливым, вышел из машины и направился к ней.

Ванесса ошеломленно уставилась на него, и в этот момент ее ослепила вспышка фотокамеры; на снимке, помещенном потом на первой полосе, так и предстало ее испуганное лицо.

Вздрогнув от неожиданности, Ванесса все-таки не забыла о старых уловках прессы, когда даже на основе одной фразы: «Без комментариев» можно было сочинить целую статью. Поэтому она просто промолчала и поспешила к двери дома.

— Вы довольны, что Шарлотта Локхарт будет теперь входить в совет директоров корпорации Форрестера? — крикнул ей в спину репортер.

Эта фраза заставила Ванессу остановиться.

— Это уже заявлялось в официальном сообщении «Пресс ассошиэйшн», — добавил он.

Значит, все уже знают.

В этот момент Эми открыла ей дверь, и Ванесса с облегчением бросилась в дом.

Если Ванесса была расстроена, но не подавала виду, то у Эми все ее чувства были написаны на лице.

— Эти двое торчали тут весь вечер, мама, — сказала Эми. — Я не знала, как заставить их отсюда убраться.

Видя беспокойство на лице дочери, Ванесса постаралась сохранить самообладание. Она быстро задернула шторы в прихожей.

— Задерни шторы и во всех комнатах, дочка. Только старайся держаться в тени, чтобы они не сумели тебя сфотографировать.

Когда дом отгородился от внешнего мира, Эми рассказала матери о телефонном звонке отца.

— Очевидно, в «Кроникл» появится статья о том, как ты подралась с Чарли, и еще он сказал, что из-за этой сплетни они были вынуждены официально объявить, что вводят ее в совет директоров.

Ванесса возмутилась.

— Ты хочешь сказать, что он уже ввел Чарли в совет? — Едва успев закончить фразу, Ванесса начала набирать номер Филипа. — Как ты смел делать заявления о делах в корпорации, не поговорив со мной? — набросилась она на него, едва услышав его голос.

У Филипа выдался трудный день, и поэтому он хотел спокойно провести вечер с Чарли и их маленькой дочкой, а не выяснять отношения со своей возмущенной бьющей женой, которая, собственно, и явилась причиной всех этих неприятностей.

— Послушай, у нас не было выбора. Нужно было как-то помешать им подорвать нашу репутацию. Мы пытались связаться с тобой, и в конце концов пошли на вынужденные меры.

— Я не понимаю, почему нельзя было подождать еще хотя бы день, — бушевала Ванесса. — Очевидно, вы с Чарли просто пытаетесь выжить меня из корпорации, отсюда и такая спешка.

Филипа больно задели несправедливые слова Ванессы.

— Уймись. Не забывай, что именно из-за твоей несдержанности мы оказались в этой грязи. Какая-то женщина подслушала в туалете, как ты разорялась по поводу акций, и продала эту историю «Кроникл». Они грозятся завтра опубликовать каждое произнесенное тобой слово.

— О Боже мой! — Ванесса на мгновение растерялась, но тут же взяла себя в руки и продолжила возмущаться с новой силой. — Ну, это твоя вина, что все так получилось. Если бы ты не огорошил меня своими новостями прямо на вечере, присутствие на котором и так нелегко мне дается, я бы не потеряла самообладания. Как ты думал, я стану реагировать, если мне заявляют, что акциями моих детей будет распоряжаться Эта Особа?

— Слушай, Ванесса, сейчас уже бесполезно говорить об этом. Я пытался дозвониться до тебя и предупредить, чтобы ты не говорила репортерам ни единого слова.

— Ты опоздал, — бросила Ванесса. Они уже обосновались возле нашего дома и даже успели сфотографировать меня.

— Что? Ты позволила им делать снимки?

— Позволила им? В отличие от тебя и Чарли у меня нет целого штата секретарей и помощников, которые могли бы оградить меня от присутствия посторонних. Я здесь совсем одна. Как ты думаешь, что сейчас должно произойти? Они все еще стоят возле нашего дома и уходить не собираются, — сказала она, стремясь продлить его беспокойство, потому что его совершенно очевидно пугала мысль, что она может дать журналистам интервью. — Если я приглашу их на чашку чая, они сообщат мне, о чем они собираются писать в своей статье?

— Ванесса, не смей этого делать! — Филип даже задохнулся от возмущения.

Ее голос был полон решимости.

— Почему? Тебя же не беспокоит моя репутация или репутация Эми и Луизы. Ты думаешь только о своей новой должности и о том, что подумает о тебе премьер-министр.

Она настолько была близка к истине, что Филип на секунду даже лишился дара речи.

— Ванесса, конечно, я думаю об этом, но сейчас меня больше всего заботит благополучие корпорации. Представляешь себе, что о нас подумают все наши сотрудники, да и наши конкуренты тоже, если узнают, что в самом сердце компании царит такой хаос?

Он был совершенно прав, но она не позволила ему так легко сорваться с крючка.

— Филип, неужели ты не можешь понять, каково мне было в тот вечер? Даже не посоветовавшись со мной, ты передаешь контроль над акциями наших детей чужой женщине и вводишь ее в совет директоров. Ты думаешь, мой дед согласился бы с этим? А как насчет Эми и Луизы? Они будут очень расстроены, особенно Эми. Мне кажется, у тебя еще будут с ней проблемы. Бедная девочка, ей пришлось одной отваживать назойливых журналистов.

Филип постарался успокоить ее.

— Ванесса, мне очень жаль, что все так получилось, но мы сделали то, что считали единственным приемлемым выходом для всех нас. Я по-прежнему думаю, что я прав, и надеюсь, что в конечном итоге ты все-таки согласишься со мной.

— Никогда, — почти закричала она. — Если ты думаешь, что я уступлю и соглашусь с тобой, то глубоко ошибаешься.

Филип услышал знакомый звук, которым заканчивались за последние годы все его разговоры с Ванессой. Звук брошенной трубки.

Дом был по-прежнему в осаде, и женщины нервничали.

— Ужасно, если фото Лу-Лу попадет на страницы газет, — сказала Эми. — Может быть, ей лучше пока остаться у миссис Прескотт. Я позвоню ей, мама?

— Да, конечно, — машинально согласилась Ванесса.

Потом начались телефонные звонки. Молодые журналисты, только что прослышавшие о существовании семьи Форрестеров, поскольку лишь недавно стали работать для «Ситизен», и задумавшие на основании заявления «Пресс ассошиэйшн» написать свои статьи, стали прилежно рыться в газетных публикациях прошлых лет, а также усиленно названивать Локхартам.

После того как Эми дважды подняла трубку и ответила, что ее мать не может подойти к телефону, они решили его отключить. Но от этого они почувствовали себя еще более беспомощными и изолированными от всего мира.

Ванесса представила Эми свою значительно укороченную версию их спора с Чарли, а потом сразу же обрушилась на Филипа.

— Как мог твой отец так поступить с нами? Когда он говорил с тобой по телефону, он должен был сообразить, что потом произойдет и что ты окажешься в настоящей осаде. Бедная девочка. Он ведь знал, что ты одна в доме. Я никогда этого ему не прощу. — Ванесса в волнении начала ходить взад-вперед по комнате, повторяя эти слова как заклинание.

— Почему он мне ничего не сообщил до того, как сделать свое заявление? Он должен был это предвидеть. Почему он не мог заранее предупредить меня? Возмутительно. Почему это надо было делать именно сегодня? Заявление могло подождать и до завтра. Что значит один день? Он, как всегда, думает только о себе и об Этой Особе. Держу пари, что она сама написала это проклятое заявление и теперь надеется выйти сухой из воды.

— Конечно, теперь, когда он стал министром, мы уже не занимаем в его жизни такого места, — продолжала заводить себя Ванесса. — Они все хором заявляют, какая Эта Особа умная. По сравнению с ней я, наверное, выгляжу бесполезной, ленивой и глупой. Но я еще не сказала своего последнего слова.

Несмотря на все сочувствие, которое Эми испытывала к матери, она хранила молчание на протяжении всей ее тирады. Теперь контроль над собственными акциями стал для нее еще более недосягаем. Все произошло так быстро, что она не успела отговорить отца от его неразумного шага.

Эми любила и отца и мать, и ей было не очень-то приятно оказаться в центре боевых действий между родителями.

Чарли поморщилась, увидев на индикаторе автоответчика цифру 12 — количество звонков, записанных на нем за тот короткий период, когда няня на время купания Миранды отключала телефон.

— Дорогой, сейчас твоя очередь прослушивать запись, — крикнула она Филипу. — Все равно это наверняка звонили тебе. Я пойду к Миранде.

Но звонили им обоим. В основном это были журналисты из «Кроникл» — редактор финансово-коммерческого отдела, отдела новостей, а позднее и сам главный редактор. Все они ссылались на заявление «Пресс ассошиэйшн», подготовленное пресс-секретарем корпорации Форрестера, но всем им срочно были нужны комментарии Филипа или Чарли или их обоих по поводу представленного материала о драке между Шарлоттой Локхарт и бывшей женой Филипа, который они собирались публиковать.

— Мне кажется, мы не должны давать никаких комментариев, — сказала Чарли. — По своему опыту знаю, что любые наши слова будут искажены, особенно этими негодяями из «Кроникл».

Филип взглянул на часы. Было почти семь часов.

— Ты думаешь, они рискнут напечатать статью, если никто из нас не подтвердит, что эти события происходили в действительности?

— У них надежный источник информации, — ответила Чарли. — Кто-то, очевидно, подслушивал нас, потому что большинство деталей, о которых упоминал Уолтер, верны. Им не нужно никакого подтверждения от нас. Ну, может быть, забудем об этом и наконец поужинаем?

Лицо Филипа вытянулось, когда он увидел, какой ужин его ожидал. В менее напряженные минуты сегодняшнего дня он представлял себе этот вечер заполненным красивым изысканным сексом, и сочный бифштекс, хрустящие чипсы и бутылка приличного «бургундского» были бы здесь совсем не лишними. В реальности же его ждала отварная камбала, вымоченный шпинат с вареным картофелем и салат, заправленный лимонным соком. Это было все равно, что представлять в своих эротические снах Клаудию Шиффер, а, открыв глаза, обнаружить перед собой Розанну Барр[11].

Но Чарли очень беспокоилась о здоровье мужа. Доктор Муррей настаивал на необходимости снизить уровень холестерина в крови Филипа и уменьшить психологические нагрузки. Филип только посмеивался.

— Я — член парламента; при моей работе стрессы неизбежны.

— Тогда сердечный приступ вам будет обеспечен, если вы серьезно не позаботитесь о своем здоровье, — предупредил его врач.

С тех пор Чарли неустанно следила за диетой мужа, и хотя сегодняшний ужин выглядел для него непривлекательным, Филип понимал, что он был проявлением заботы Чарли о нем: он был приготовлен ее собственными руками и точно соответствовал рекомендациям врача.

Чарли заметила выражение его лица.

— Ты что, хочешь раньше времени превратиться в дряхлого старика? Такое меню было предписано доктором Мурреем.

— Значит, если холестерин не одолеет меня, меня доконает скука, — проворчал он.

— Ничего страшного. — Она игриво улыбнулась. — Десерт будет более калорийным.

Посторонние люди нередко завидовали кажущемуся им шикарным образу жизни Локхартов: снегопаду белых пригласительных билетов на различные мероприятия, деловым поездкам Чарли в Нью-Йорк и принадлежности Филипа к сильным мира сего. Они бы стали завидовать гораздо меньше, если бы только могли понять причины, по которым эта семья, и особенно Чарли, мечтала о простой, более спокойной жизни.

Они жили как бы в двух временных поясах. Работа заставляла Чарли жить по нью-йоркскому времени. Это имело свои преимущества, потому что она могла провести утро с Мирандой, пока в Нью-Йорке еще дарила глубокая ночь, и в конце дня забежать домой, чтобы уложить ребенка спать, пока в Нью-Йорке было время ленча. Это совпадало с тем, что Филип называя своим «золотым временем», которое, как было отмечено в его ежедневнике, он посвящал дочери. Филип давно пришел к выводу, что он гораздо охотнее готов был играть с Мирандой, чем посещать очередной скучный прием. Пропустив то время, когда росли его дочери от первого брака, он как-то сказал в одном интервью, что теперь не сделает такой ошибки.

Когда Филип говорил это журналистам, ему не пришло в голову, что Эми и Луиза будут очень уязвлены, когда прочитают, с каким удовольствием он стал теперь выполнять свои отцовские обязанности.

Из-за того, что Чарли приходилось возвращаться на студию в семь часов вечера ради дневной передачи по нью-йоркскому времени, а Филип должен был принимать участие в десятичасовом голосовании в палате общин, в будние дни им редко удавалось провести вечер вместе.

Когда они поужинали, Филип вернулся к разговору о ссоре в дамской комнате, желая уточнить каждую деталь.

— Значит, применения физической силы не было — это все выдумка? И ты не ударила ее? — спросил он.

— Мне очень хотелось это сделать, поверь мне, — ответила Чарли и тут же осеклась. — Ты чувствуешь, что происходит? Она отнимает у нас даже этот вечер, как и все остальное время. О чем бы ни заходил у нас разговор, дело всегда заканчивается тем, что мы начинаем обсуждать, анализировать или переживать за эту женщину. Ради всего святого, неужели мы не можем поговорить о чем-то другом?

Филип плотоядно усмехнулся.

— Поговорить?

И они опустились на софу пообщаться древнейшим способом, известным еще Адаму и Еве. В этот момент в микрофоне автоответчика зазвучал взволнованный голос Уолтера Тредголда. Но они были слишком поглощены друг другом, чтобы прислушаться, к его словам.

Сколько бы раз они ни занимались любовью, они никогда не теряли ощущения простого животного желания. Они приходили в такое возбуждение, что часто даже не могли дождаться, пока снимут одежду.

Филип, опустившись на колени, склонился над Чарли, а она самозабвенно вытянулась на ковре. Его восторг при виде ее тела не ослабевал с того дня, когда они встретились впервые. В их ласках не существовало никаких табу; каждый инстинктивно чувствовал, как с помощью рук, губ и языка доставить удовольствие другому. Пока он все глубже и глубже проникал в нее, их бедра без всяких усилий двигались в такт в любовном танце. Чарли начала что-то тихо шептать; этот шепот становился все громче по мере того, как ритм его движений начал нарастать.

Чтобы немного задержать оргазм, Филип попытался подумать о своем новом законопроекте, но все было бесполезно. Когда по его телу пробежала дрожь, он почувствовал, что Чарли тоже близка к пику наслаждения. Через несколько секунд она блаженно расслабилась.

Филип осторожно опустился рядом, исполненный благодарности за то, что эти минуты интимной близости сгладили напряжение всего сегодняшнего дня.

Чарли поцеловала мужа и нежно провела пальцем по его влажному плечу.

— Слава Богу, у Уолтера нет видеотелефона.

— Жаль, что нет. Мне кажется, сегодня наше выступление было особенно удачным и заслуживающим внимания более широкой аудитории, — пошутил он. — Уолтер мог бы кое-чему поучиться. — Уолтер был вдовцом, и они часто строили догадки по поводу его половой жизни.

Подобрав свои трусики, чулки и юбку, разбросанные по всей комнате, Чарли вышла в прихожую, перемотала пленку в автоответчике и включила звук.

Филип с удовлетворенной улыбкой потянулся, но улыбка тут же исчезла с его лица, когда он услышал голос Уолтера, передающего свой разговор с редактором «Кроникл».

— Я оставил для тебя сообщения везде, где только смог. Надеюсь, ты его получишь. К сожалению, эта статья будет гораздо больше, чем мы предполагали. Мой осведомитель сказал мне, что она уже передана в отдел новостей. Похоже, что они собираются напечатать большую статью со множеством частных подробностей.

Филип вскочил и начал нервно ходить по комнате.

— Я попрошу нашего редактора отдела новостей переслать сюда по факсу первый экземпляр. Может быть, я смогу убедить Фергуса остановить публикацию.

— Это значит, что все в «Ситизен» узнают, что мы беспокоимся. Не слишком хорошая мысль, — вставила Чарли.

— Хорошо, я пойду и куплю газету на Пиккадилли.

— Тебе придется взять такси. Я разрешила Элен воспользоваться машиной. — Чарли прислушалась к шуму дождя за окном и порадовалась, что ей не нужно выходить на улицу в такую погоду.

Она удобно устроилась на диване. Но когда Филип в плаще вошел в комнату, она вдруг поняла, как неразумно он поступает. Как только он стал министром, его фотографии и репортажи о нем появились на страницах газет и замелькали на телевидении, он быстро становился популярной личностью. Если кто-то заметит, как он бродит по Пиккадилли, дожидаясь первого выпуска газеты, это только подольет масла в огонь.

Чарли тяжело вздохнула и встала с дивана.

— Надо идти мне. Нам только не хватало, чтобы кто-нибудь увидел тебя. А меня никто не узнает.

— Пожалуй, ты права, хотя мне не хочется отпускать тебя так поздно одну. А я пока позвоню «главному кнуту». Он наверняка не обрадуется.

Когда Чарли оказалась одна среди разного рода ночных прохожих, заполнявших Пиккадилли-Серкус в промозглый декабрьский вечер, она вдруг почувствовала себя беззащитной. Хотя в принципе она была вне опасности среди уличной толпы, состоявшей в основном из мирных посетителей кинотеатров и ресторанов, этот предрождественский вечер почему-то напомнил ей сцену в баре из «Звездных войн», заполненную громко смеющимися, жующими и пьющими животными. Чарли уже давно не чувствовала себя так неуютно.

Когда-то давно на темных улицах Детройта среди вооруженных торговцев наркотиками Чарли тоже бывало страшно, но тогда она справлялась со своим волнением. То же самое было и на Гаити, куда она была вынуждена лететь вместо заболевшего коллеги, и потом, по возвращении в Англию, когда она делала репортаж в горячих точках Белфаста.

И теперь здесь, на освещенном шумном перекрестке Пиккадилли, в ожидании первого выпуска газеты, в которой Бог знает что творилось о ней и о Филипе, ее не покидало то же ощущение опасности. Она больше других понимала, какой вред может нанести газетная публикация карьере новоиспеченного министра.

Размышления Чарли были прерваны визгом тормозов вывернувшегося из-за угла фургона, из которого вышел человек с большими пачками газет. Дожидаясь, пока будут развязаны пачки, Чарли думала о несправедливости судьбы. Она была уверена, что не совершила ничего дурного. Она не просила для себя никаких акций. Ей не хотелось никакой конфронтации и ей не двигало тщеславие. Несдержанность Ванессы, как всегда, доставила им с Филипом боль, неприятности и волнения.

И если, допустим, в других странах ссора между двумя женами нового министра транспорта из-за контрольного пакета акций могла бы остаться и незамеченной благодаря законам о защите частной жизни, то в Англии, где не существовало ничего подобного, это могло произвести сенсацию. Политика, власть и секс — сенсационная смесь для бульварной прессы, особенно для какой-нибудь газеты, поставившей себе цель подорвать репутацию нынешнего правительства.

Чарли купила номер «Дейли кроникл» самая первая. На первой странице был помещен снимок ее и Филипа, сделанный на недавнем обеде в честь вручений премий Британской академии и телевидения. Рядом находилась злополучная фотография испуганной Ванессы.

Через всю полосу шел заголовок: «Первая жена против второй в схватке за акции министра». Внутри еще две страницы были посвящены этой истории. На центральном развороте бросалась в глаза крупная шапка: «Битва красавиц в совете директоров».

Укрывшись под навесом кинотеатра, Чарли начала читать статью о собственной персоне, написанную в выражениях, которые обычно используют журналисты, характеризуя преуспевающих женщин. Слова «честолюбивая», «безжалостная», «целеустремленная» и «упорная» сразу же бросились ей в глаза. Применительно к мужчинам эти слова звучали бы как комплименты, но здесь, по отношению к ней, они имели явно негативный оттенок. Как ненавидели газетчики женщин, добившихся успеха! Здесь же была крайне волнующая история о том, как Чарли увела Филипа из его счастливой семьи. На этот раз доминировали выражения «коварная искусительница», «любовное гнездышко» и «тайная связь», не было употреблено только слово «авантюристка» — в связи с акциями Форрестера, — но оно как бы подразумевалось.

Ссора в дамской комнате, названная «Кроникл» «кошачьей дракой», была описана в виде схватки боксеров тяжелого веса, проводившаяся без всяких правил, а отношения Чарли с Ванессой были систематизированы и представлены как первый раунд, второй раунд, третий и так далее. Результат поединка был объявлен газетой как «победа нокаутом, одержанная Чарли», поскольку она, согласно статье, вероломно захватила акции обеих дочерей Ванессы.

Официальное заявление корпорации Форрестера было приведено в самом низу полосы и привлекало гораздо меньше внимания, чем сопровождавшее его обращение к читателям с обещанием денежной премии тому, кто пришлет на конкурс свою историю, в которой первая жена выступает против второй.

Также оскорбительно газета отзывалась и о Филипе, обвиняя нового министра в неспособности держать в руках «своих» жен и намекая на то, что если он не в состоянии справиться даже со своими женщинами, то как он может решать государственные дела.

Замерзшая, мокрая и несчастная Чарли целых двадцать минут шла по Хеймаркет-стрит, потом по Малл-стрит мимо Бэкингемского дворца и только там нашла свободное такси. Ей пришла в голову мысль, как не похожа она, промокшая и расстроенная, на ту победительницу, какой ее представила на своих страницах «Кроникл». Она была возмущена тем, что Ванессу изобразили женщиной чуть ли не сродни матери Терезе[12] и более того, нашли фотографии, на которых Ванесса выглядела как молодая Грейс Келли[13]. И даже была одна, где она танцевала щека к щеке с принцем Чарльзом.

Когда такси приблизилось к дому, Чарли поежилась при мысли о том, что на следующее утро за завтраком миллионы чужих людей будут читать эту сильно искаженную и приукрашенную версию их с Филипом жизни.

На этот раз, благодаря пагубному поступку Ванессы, их частные проблемы стали достоянием общественности.

Глава двенадцатая

Для десятков радиостанций по всей Англии, создающих передачи о знаменитостях, первая полоса «Дейли кроникл» определила направление этих программ на весь день. Эфир заполняли голоса возмущенных слушателей, как противников Локхартов, так и сочувствующих им, и хотя последние были глубоко оскорблены, тем не менее и те и другие с интересом ловили каждое слово.

К слушателям присоединились и читатели «Кроникл», в том числе и жители родного поселка Ванессы. Другие издания пока не принимали участия в этом «разгребании грязи». Помня об огромных суммах штрафов, налагаемых на прессу за клевету, они с осторожностью обращались к представленной информацией. Для них она ограничивалась колонкой экономических новостей; только один редактор поместил на самой скучной странице своей газеты статью под названием «Жены босса в совете директоров», да еще один журнал опубликовал очерк «Семейственность в бизнесе».

В редакцию Американской телерадиовещательной сети посыпались звонки с телевидения, радио и из газет с просьбами к Шарлотте Локхарт дать интервью. На ее рабочем столе скопилась большая стопка листков с именами и номерами телефонов звонивших. Еще до того, как она приехала, телефонистки и швейцары уже начали жаловаться руководству на звонки и постоянно торчащих у подъезда репортеров. Даже терпеливых коллег, привыкших к методам газетчиков, стали раздражать бесконечные помехи рабочему процессу.

На Даунинг-стрит, 10 во время завтрака премьер-министр заговорил с «главным кнутом» именно на эту тему.

— Что плохого сулит нам эта история с Локхартами? — просил он.

— Пресса любит лезть в личную жизнь знаменитостей, — последовал ответ, — но я не думаю, что эта история будет иметь продолжение или какие-нибудь отрицательные последствия для партии.

— Я редко встречался с женой Филипа. — Премьер-министр помолчал. — Пригласи их как-нибудь на коктейль в начале нового года. И проследи, чтобы пресса узнала об этом.

«Главный кнут» сделал из этого вывод, что премьер-министр согласился не обращать внимания на последствия этого скандала, и их разговор быстро перешел на глубоко волнующую обоих тему: выступление национальной сборной Англии по регби.

Реакция Уолтера Тредголда была значительно менее спокойной. Больше всего его волновала Ванесса. Как она отреагирует?

Как служащий корпорации Форрестера с тридцатилетним стажем, Уолтер был свидетелем крушения семейной жизни Филипа и Ванессы, когда те, после долгих месяцев мучений, разошлись наконец окончательно. Вторая миссис Локхарт по своему характеру разительно отличалась от первой. Чарли всегда была любезна с ним, но ее уверенность деловой женщины несколько смущала Уолтера; он не привык к такому поведению среди женщин своего круга. Ему было легче говорить с женщиной о ее саде и ее собаках, чем обсуждать с ней дебет и кредит.

Филип заверил его, что представительство Чарли в совете директоров вместо него будет лишь временным явлением и продлится только до следующих выборов. По мнению Уолтера, которое он незамедлительно высказал Филипу, это может привести лишь к неприятностям. Это было единственным, что он мог сказать. Слишком гордый, чтобы прямо спросить Филипа об этом, он мучился в догадках, почему Филип не попросил его заниматься акциями.

Он даже поморщился, представив себе первое заседание совета. Ванессу, вероятно, тоже занимает эта мысль. Сможет ли она вообще присутствовать на нем после всей этой заварухи, устроенной «Кроникл»?

Волнуясь, он набрал ее номер.

— О Уолтер, ты уже пятый человек, кто позвонил мне сегодня. Видишь, как все ужасно? Подумать только, выкопать из прошлого все это старье, что в этом хорошего?

— Мы должны надеяться на лучшее, — дипломатично ответил он.

— Сегодня я даже побоялась отвезти Луизу на урок верховой езды, — добавила Ванесса. — Ты же знаешь, как здесь любят посудачить.

— Послушай, не принимай все так близко к сердцу. Через пару дней все забудется. — Чисто по-человечески он понимал, почему она так набросилась на Чарли, но сейчас было важно подготовить ее к встрече с соперницей на совете директоров, с соперницей, получившей так много власти. — Ванесса, заседание совета будет для тебя нелегким испытанием, но мы все должны работать вместе на благо компании. Самое главное — это будущее корпорации.

— Легко сказать, Уолтер. Ты не представляешь, как мне тяжело.

— Представляю, моя дорогая, представляю. Но не кажется ли тебе, что твой дед хотел, чтобы ты ставила интересы компании выше всего личного?

Последовало молчанке.

— Это единственное, что заставляет меня войти в одну комнату с Этой Особой.

У этой истории было еще одно продолжение. Одной из миллионов читателей, взявших в руки газету со статьей о ссоре двух миссис Локхарт, была одна бедная медсестра из Эдинбурга.

Как все граждане Великобритании в возрасте старше восемнадцати, она знала, что некоторые газеты платят хорошие деньги за скандальные истории. Утро выдалось мрачным: она перебирала счета, приходившие с удручающей регулярностью. Газета могла бы ей хорошо заплатить за информацию. Она вырезала из газеты контактные телефоны и решила, что позвонит туда, как только сменится с дежурства.

Женщина нервничала, набирая номер телефона «Кроникл», и когда там подняли трубку, неуверенно произнесла:

— Мне кое-что известно о старшей миссис Локхарт, и она хранит это в глубокой тайне.

Репортер, которому часто приходилось бестолку перелопачивать горы пустой породы, сразу же понял, что наткнулся на золотую жилу. Он тут же заговорил с большим участием, потому что каждый журналист, ищущий частную информацию, знает, как важно в первую очередь расположить человека к себе.

— Тайна, говорите? Да, нас интересуют тайны. И в чем же она заключается?

— Не так скоро. Вы готовы заплатить?

— О, мы очень щедры. Все зависит от того, что вы хотите нам предложить, — последовал ответ. — Для начала мне нужно несколько подробностей, чтобы разжечь интерес редактора.

— Я не буду говорить об этом по телефону. Я хочу сначала получить деньги. Но поверьте мне, ваш редактор заинтересуется тем, что я расскажу.

Час спустя репортер «Кроникл» в Эдинбурге получил указание проверить сообщение медсестры.

Шестнадцать цилиндров висели на вешалке в ряд. Под ними лежали брошенные в беспорядке дышла и деревянные стойки. Стены были затянуты ярко-зеленой тканью с блестками, а на тюке сена висел транспарант с надписью красными буквами «Счастливого Рождества всем нашим лошадям». Доринда Казалет уже принялась за второй стакан слабого коктейля, безыскусно названного «пони-пунш», который каждый год подавали на рождественском спортивном празднике в деревне. Доринде было скучно. Она пробыла здесь уже полчаса; большой амбар был переполнен, но в нем было холодно. Восьми- и десятилетние участники еще должны были показывать свое мастерство. Ее дочь, которой было уже двенадцать, входила в старшую группу, так что Доринде нужно было еще долго ждать, чтобы увидеть выступление своей любимой крошки на телуэллском пони, который, кажется, вместо овса ел ее пятифунтовые купюры.

Как и все другие родители, Доринда пришла, чтобы полюбоваться дочерью, а заодно и посмотреть, оправданы ли те пятнадцать фунтов в час, которые она платила за уроки. Владелица школы верховой езды удовлетворенно прохаживалась среди гостей с видом человека, который мысленно подсчитывает, сколько денег он извлечет из всех этих маленьких попок на толстых пони.

Наконец в поле зрения Доринды попала Ванесса. Наконец-то, подумала она.

— А вот и наша звезда бульварной прессы, — приветствовала она подругу. — Каково же быть знаменитой, дорогая?

Ванесса скривилась.

— А фотографии просто замечательные. Ты так чудесно смотришься в объятиях его королевского высочества.

— О Дорри, я так несчастна. Все это просто ужасно.

— Не расстраивайся, все забудется после Рождества.

— Газета представила нас как двух сумасшедших. Но дело не в этом. Мне по-настоящему страшно. Помнишь интервью, которое я дала Имоджен Феррис? Теперь, когда мы попали в историю, она тоже может приложить к этому руку. У меня нехорошее предчувствие, что я сболтнула кое-что лишнее.

— Что?

— Давай выпьем. Здесь не совсем подходящее место, но я должна с кем-то поделиться, иначе я сойду с ума.

Доринда была в восторге. Больше всего на свете она любила секреты.

— Хорошо, что наши девочки будут выступать только после младшей группы, так что пойдем вон в тот тихий уголок.

Ванесса нервно сжала руки.

— Я хочу рассказать тебе кое-что, чего ты обо мне не знаешь. — Доринда в ожидании придвинулась ближе. — В то лето, когда я неожиданно оставила школу, в то лето… я ушла из школы, потому что была беременна.

От удивления у Доринды перехватило дыхание; она постаралась сохранить на лице безмятежное спокойствие, но не переусердствовать, опасаясь не услышать продолжения истории. Она погладила Ванессу по плечу.

— О Ви, — сочувственно сказала она, — почему ты ничего мне не рассказала? Я бы помогла тебе.

— Моя мать заставила меня дать клятву, что я никогда и никому не расскажу об этом. Вот я и молчала.

Ванесса слышала слова матери, как будто это было вчера: «Ты никому ничего не расскажешь! Никому. Слышишь меня? Особенно ему! — Перед Ванессой словно наяву предстало искаженное ненавистью лицо матери. — Я готова убить его!»

— Но твоя мать давно умерла, — возразила Доринда.

— Да, но какой был бы смысл рассказывать об этом сейчас? Буквально через несколько часов после того, как я родила ребенка, его забрали от меня и официально усыновили чужие люди. Мне было тогда пятнадцать лет. С тех пор я его никогда не видела.

— А кто его отец?

— А как ты думаешь? Моя мать была вне себя от гнева; конечно, особенно она боялась того, что мы поженимся, как только мне исполнится шестнадцать. Она всегда считала, что он мне не пара.

— Еще бы. Хорошо, что она не дожила до вашей свадьбы, это убило бы ее.

Ванесса задумчиво смотрела куда-то вдаль.

— Мы делали это всего два раза, понимаешь, Дорри.

— Чертовски не повезло.

— Да. Сначала я старалась не думать об этом, что было не так уж и трудно, потому что по моей фигуре совсем ничего не было заметно. К тому времени как моя мать все узнала, аборт было делать уже поздно. — Взгляд Ванессы затуманила печаль. — Я по-прежнему чувствую себя виноватой в том, что так легко отдала своего сына, но моей матери всегда удавалось подавлять мою волю.

Она рассказала подруге, как миссис Форрестер все это устроила: нашла клинику в Эдинбурге, связалась с частным агентством по усыновлению и сказала Эллиоту, что его внучку посылают в школу в Шотландию, чтобы она подтянулась в учебе.

Когда через несколько месяцев Ванесса, бледная и похудевшая, вернулась домой, он решил, что попытка не удалась. Ванесса больше не захотела учиться; она сильно замкнулась в себе, и все ее знакомые мальчики, казалось, совсем исчезли из ее жизни. Даже если Эллиот и заметил все это, то он не стал ни о чем расспрашивать.

— Ты знаешь, где твой ребенок сейчас? — спросила Доринда.

Ванесса энергично покачала головой.

— Когда подписываешь документы на усыновление, ты теряешь все права на ребенка. После смерти матери я попыталась связаться с этим агентством, но ничего не узнала. — Она грустно улыбнулась. — Мне бы хотелось поговорить с ним, узнать его поближе, но это невозможно. Мне до конца жизни так и придется прожить с этим камнем в душе, и, честно сказать, я стараюсь как можно меньше об этом думать. Вот почему меня беспокоит эта чертова журналистка Имоджен Феррис. В тот день, когда она брала у меня интервью, был день рождения моего мальчика. Я была подавлена и, как мне кажется, выдала себя.

— Что ты сказала?

— Что двадцатое декабря имеет для меня особое значение, что мне всегда грустно в этот день, а позднее, когда она рассматривала мои фотографии, я сказала ей, что в то время я совсем не смеялась. Если она сложит вместе два и два…

— Она очень сообразительна, эта журналистка, — заметила Доринда.

— Я знаю. Боюсь, что это все выплывет наружу. Подумай о девочках. И о Филипе. — Ванесса поежилась. — Представляешь, что газеты могут состряпать из этой историй. По сравнению с этим ссора с Чарли — только цветочки, а ягодки еще будут впереди.

— Я могу что-то сделать для тебя? Я готова оказать тебе любую помощь.

— Не знаю, но ты ведь являешься консультирующим редактором отдела светской хроники этого журнала, не так ли…

— Предоставь это мне. У меня есть прекрасная возможность подобраться к ее материалу и узнать, что эта сука замышляет.

— Чтобы вырваться вперед, нам нужно, чтобы сначала началась война, — полушутя-полусерьезно сказал Тони Бернс своему редактору отдела новостей. — Лучше всего — до пяти часов. — Подобно многим журналистам он никогда не задумывался о глубине человеческого отчаяния, об исковерканных судьбах — всем том, что нередко сопровождает подобные печальные события; он только видел перед собой броские газетные заголовки, способные привлечь как можно больше новых читателей.

Он зевнул. В этот момент в дверь просунулась голова.

— Есть минутка, босс?

Тони разрешил Кевину Джеймисону войти. Его неистовый главный репортер был из тех людей, руки и ноги которых в постоянном движении, а мозг ищет все новые и новые сюжеты — и вообще этот человек никогда не терял время зря.

— Эдинбургский корреспондент встречался с той медсестрой, что звонила нам насчет Ванессы Локхарт.

— Что он узнал?

— Медсестра говорит, что эта Локхарт родила ребенка, когда ей было всего пятнадцать. Медсестра тогда работала в больнице; она заявила, что узнала Ванессу по нашим фотографиям. Она клянется, что это та самая девушка и есть. Она пробыла при ней почти неделю.

— Кто родился: мальчик или девочка?

— Мальчик, она говорит.

— Что случилось с ребенком?

— Его усыновили через несколько дней после рождения. Медсестра не знает, где он сейчас, но она утверждает, что может сообщить имя человека, который наведет нас на верный след. Но она хочет получить за это настоящие деньги, босс.

— Что значит «настоящие деньги»?

— Я попытался предложить ей пару сотен, но она только подняла меня на смех. Еще ей известно, где и когда родился этот ребенок. Нам придется заплатить ей больше.

Если рассказ медсестры станет сенсацией, Тони готов был не задумываясь выложить и не одну тысячу. Сенсация не имеет ярлыка, на котором могла быть указана конкретная цена. Но даже самая крупная сумма еще не делает материал забойным. Многое зависит от того, какими, например, ресурсами обладает газета на данный момент; что, по их мнению, могут предложить их конкуренты; какое время года на дворе и не помешан ли их главный редактор на какой-то одной теме.

Эта наука даже близко не откосилась к числу точных. Каждый осведомитель считал именно свою информацию действительно стоящей. Но если данный сюжет перехватывал кто-то другой, то цена на него падала. В этом случае конечная цена могла оказаться значительно ниже начальной. Юристы каждой газеты хорошенько поднаторели на включении в договора этого пункта.

На Тони Бернса только что полученная информация не произвела такого впечатления, как на его главного репортера. Кого в наши дни интересует внебрачный ребенок? Вспомнив фотографию Ванессы, танцующей с наследником престола, Тони пошутил:

— Я бы скорее заинтересовался, если бы отцом ребенка оказался принц Уэльский.

Кевин засмеялся.

— Я спрошу его об этом в следующий раз, когда он заглянет в мой паб. Послушайте, босс, это будет отличным продолжением истории о «кошачьей драке», а если отцом окажется еще и человек известный…

Тони не поддержал его.

— Она всего лишь бывшая жена министра. Кого это заинтересует?

Кевин не стая настаивать. Если Тони сказал «нет», значит так оно и будет.

Глава тринадцатая

Ванесса в глубине души всегда очень боялась, что когда ее дочери вырастут, они предпочтут жить в Лондоне, прельстившись волнующим, шикарным миром своего отца. Поэтому в своем желании по-прежнему оставаться центром их жизни, она придумывала все новые и новые приманки.

К обеду 24 декабря Эми и Луиза уже получили все рождественские подарки. Забавные сувениры плюс неизменные мандарины в чулках оказались возле их кроватей еще утром, потом каждой из них было разрешено пригласить двух своих друзей на обед в сочельник.

Этот обед — великолепная индейка с яблочным соусом — растянулся на несколько часов; были и традиционные орехи, и пудинг с серебряными шестипенсовиками, и сладкие пирожки. Гости удовлетворенно отметили, что они давно так не веселились.

За несколько минут до отъезда дочерей в Лондон Ванесса достала два долгожданных подарка: горный велосипед для Луизы и музыкальный центр для Эми. Девочки с восторгом стали рассматривать подарки, отчего их отъезд надолго задержался. В багажник машины Ванесса поставила еще две нарядно упакованные коробки и наказала положить их под елку и открыть только утром.

Долгое прощание с матерью задержало их настолько, что они опоздали на купание Миранды, и, когда приехали, то малышка уже спала. Они даже не успели поиграть с ней. Шикарный ужин, приготовленный Чарли, вызвал у них лишь чувство неловкости. Ни у одной из них не было аппетита после обильного домашнего обеда. Эми, извинившись, сразу же ушла к себе в комнату, а Луиза, пытаясь сделать Чарли и отцу приятное, присоединилась к ним за столом. Весь вечер потом Луизу подташнивало, и она рано легла спать. Дважды за ночь ее рвало, что вызвало сильное беспокойство Филипа.

Ничто не предвещало счастливого праздника.

Рождественский день начался в Челси-Мэншнс рано и скверно. Эми, привыкшая в каникулы спать до полудня, проснулась в шесть часов утра от крика своей сводной сестры, требующей завтрак. Она попробовала перевернуться на другой бок и спрятать голову под подушку. Но беспокойство по поводу предстоящего разговора об акциях, непривычная постель и громкие возгласы Миранды в соседней комнате, которой родители помогали доставать подарки из чулочка, не дали ей больше заснуть.

Эми лежала в постели и жалела себя. На следующий год все может стать значительно хуже. Может появиться еще одна кроватка и еще один вопящий младенец. Только накануне Чарли жаловалась, что она была единственным ребенком в семье, и говорила, что не хочет такой же судьбы для Миранды. Эми невольно поморщилась, представив себе отца, занимающегося сексом. Она любила Миранду, но не слишком ли он стар, чтобы продолжать производить на свет детей?

Обмен подарками вызвал у всех смущение. Девочки не захотели покупать подарки для своей мачехи в Брайтоне; в результате во время короткой остановки у супермаркета по дороге в Лондон были приобретены только соль для ванны и коробка дешевых шоколадных конфет. Чарли изо всех сил старалась проявить такт, но все равно ее слова благодарности прозвучали так же фальшиво, как и радостное восклицание Филипа:

— Вот мы наконец снова вместе, разве это не замечательно?!

Толстый том любовной лирики, который их отец подарил Чарли, заставил Луизу захихикать, а Эми покраснеть. Дорогие подарки, выбранные для них Чарли, не шли ни в какое сравнение с подарками от матери, которая куда лучше знала, о чем мечтали ее девочки. Чарли заметила, что Эми совсем не понравился пояс. Робкие протесты девушки, когда Чарли предложила его обменять, только расстроили их обеих.

Ничего не ладилось. Девочки очень старались быть деликатными, но и Филип и Чарли все же заметили, что рождественская индюшка и пудинг с серебряными шестипенсовиками явились для них уже повторением обстоятельств последних двух дней.

Позднее, даже такая простая домашняя работа, как мытье посуды, лишний раз подтвердила, что они не были одной семьей. Девочкам приходилось постоянно спрашивать Чарли, где должно стоять то или иное блюдо, и они совсем не знали порядков в ее доме. Она с ужасом увидела, как Луиза вытряхнула в мусорное ведро неиспользованные овощи, которые она намеревалась положить в суп на второй день Рождества. Она не могла избавиться от мысли, что так же неразумно привыкла жить и их мать; неудивительно, что она постоянно жалуется на нехватку денег.

Положение дел не улучшилось и тем, что Миранда умудрилась разбить новенькую фарфоровую кружку со знаком зодиака Филипа, которую Луиза любовно выбрала для него, заплатив за нее из своих карманных денег.

Все складывалось очень скверно. О прогулке, способной несколько ослабить напряжение, не могло быть и речи: дождь не прекращался ни на минуту. Их всех пригласили зайти на бокал вина соседи, — скучная пара, но они жили с ними в одном доме, — и Филип ответил согласием, потому что им было обещано присутствие целой компании молодых людей, ни один из которых, впрочем, так и не появился. Буквально через двадцать минут Эми и Луиза, извинившись, ушли, но Чарли и Филипу пришлось пробыть там почти час.

От постоянного напряжения и необходимости все время улыбаться к концу вечера Чарли пришла в такое отчаяние, что готова была забраться в кроватку к Миранде. Но когда она увидела, как Эми делает для малышки помпон, а Луиза поет ей колыбельную, в ней вспыхнула искра надежды. Может быть, все еще наладится.

К собственному удивлению Ванесса своим Рождеством осталась довольна. Никаких тебе приготовлений, никакой посуды, а Казалеты были превосходными хозяевами.

На вечеринке на второй день Рождества Доринда порадовала ее известием, что ей удалось прочитать интервью Имоджен Феррис до публикации.

— Там нет никаких намеков на прошлое, — заверила она Ванессу. — Там вообще нет ничего дурного. Мне кажется, тебе не стоит волноваться из-за нее. Так что наслаждайся жизнью. Давай я познакомлю тебя кое с кем.

Это был десятый день новой диеты, которой следовала Ванесса, и ей уже удалось сбросить целых пять фунтов. На ней был костюм из красного крепа, который она не доставала года два. Этот наряд, кажется, привлекал должное внимание, хотя она по-прежнему нервничала, оказавшись на вечеринке одна, без спутника.

— Надеюсь, вы здесь одна.

Мужчина, которого представила ей Доринда, придвинулся так близко, что она чувствовала, как пуговицы его пиджака касаются ее груди.

Ванесса кивнула, вежливо улыбнувшись ему.

— Отлично, потому что у меня есть план.

Она ждала. Это была скользкая тема, и она не знала, как ей себя вести.

— Вы знаете, что говорят о таких пышных женщинах, как вы, не так ли?

Он был очень привлекателен, она не могла этого отрицать, и казался куда более самоуверенным, чем все те местные женатые мужчины, которых она встречала на вечеринках. Его дорогая рубашка в полоску еще ближе придвинулась к ней, а его красивый, хорошо поставленный голос прошептал:

— Чем они крупнее, тем громче кричат в постели.

Ванесса остолбенела. Боже мой, подумала она, неужели я так откровенно напрашиваюсь на это?

Он лукаво подмигнул ей, считая, что его грубый подход имел успех. Ванесса гордо выпрямилась во весь рост и посмотрела ему прямо в глаза.

— Я не понимаю такого рода разговоров, уместных разве что в барах самого низкого пошиба.

Он ничуть не смутился.

— Это не страшно, — сказал он. — Я привык знакомиться в барах.

— Извините, большое спасибо, но я должна отказаться, — и она ловко выскользнула из-под его руки, которой он загородил ей путь.

Проклятье, она не могла в это поверить, но она даже сказала ему «извините». И за что, черт возьми, она его благодарила? Быстро удаляясь, она чувствовала на спине его взгляд.

Доринду развеселил возмущенный отчет Ванессы о том, как ее пытались снять на ночь.

— Вся эта чепуха с ухаживанием и цветами осталась в прошлом, Ви. Добро пожаловать в реальный мир. Ты должна привыкать к менее двусмысленному подходу.

— Я не могу поверить, что этот мужчина пользуется успехом у женщин.

— Больше, чем ты думаешь.

— Но в нем нет никакой изысканности, честно сказать, он просто груб. — Ванесса обвела взглядом комнату и вздохнула. — Может быть, я еще не гожусь для реального мира.

Хотя по телевизору уже, кажется, в сороковой раз показывали «Короткую встречу», Эми и Луиза, ранее не видевшие этот фильм, вдруг неожиданно увлеклись им. Филип убедился, что Миранда крепко спит, и только после этого помог Чарли надеть пальто.

Руководитель нью-йоркской студии нежданно-негаданно прилетел в Лондон и пригласил Чарли с Филипом поужинать с ним в ресторане «Савой». Девочки сразу же предложили посидеть с Мирандой; Филип подозревал, что им просто понравилась идея остаться в квартире одним. Его очень позабавил тот факт, что когда он на прощание поцеловал Луизу, она даже не оторвала взгляда от экрана, где Тревор Ховард вытаскивал соринку из глаза Селии Джонсон. У двери Филип громко сказал Чарли:

— К тому времени, как они заметят наше отсутствие, мы уже вернемся.

Фильм закончился, когда Миранда по обыкновению всех малышей проснулась в самый неподходящий момент и недвусмысленно дала понять, что ей незамедлительно нужны ее папа и мама. Несмотря на все попытки успокоить ее, она ни в какую не хотела останавливаться и плакала все громче и громче. Луиза решила, что малышка, должно быть, заболела, и сильно расстроилась. Эми, не в силах справиться с ними двумя, начала паниковать. Она попыталась связаться с Чарли по радиотелефону, но почему-то номер не отвечал и в отчаянии она позвонила своей матери.

Ванесса только что вернулась с вечеринки у Казалетов. Все, что она могла расслышать по телефону, были громкие вопли ребенка, а когда, несколько минут спустя, Филип и Чарли переступили порог квартиры, она попросила Эми передать трубку своему бывшему мужу.

— Как ты мог так поступить? — Филип расслышал беспокойство в ее голосе. — Оставить детей одних. Да еще в Рождество! Ты столько раз требовал отпустить их к тебе, но на самом деле они тебе безразличны, а ты просто играешь на публику!

Филип стиснул зубы, стараясь сдержать свой гнев.

— Ванесса, почему ты постоянно во всем видишь только дурное? Девочки с удовольствием остались в доме одни.

— Неправда. Эми была напугана. Она не знает, как обращаться с маленькими детьми, а Миранда капризничала. Одному Богу известно, что могло бы случиться, если бы вы не вернулись.

Филип как мог успокоил ее. Когда она попросила позвать Эми к телефону, он передал ей трубку и присоединился на кухне к Чарли, которая находилась там с Мирандой, с удовольствием жевавшей мандарин.

Телефонный звонок возмутил Чарли и вызвал ссору между ней и Филипом. Ее особенно расстроило то, что, пытаясь успокоить Ванессу, он еще и оправдывался перед ней. Она старалась не повышать голос, но не скрывала, что сердится.

— В том, что касается девочек, ты никогда не поддерживаешь меня, всегда становишься на их сторону. Когда же мы с Мирандой будем для тебя на первом месте? Когда наступит наша очередь? Я устала; мне надоело постоянно всем угождать.

Ее голос дрогнул, и Филип обнял ее за плечи. В те редкие случаи, когда она выходила из себя, она обычно успокаивалась уже через несколько минут, но на этот раз ее обида зашла слишком далеко.

Филип потер лоб рукой и ощутил неожиданный прилив возмущения от несправедливости такого утверждения. Он устал постоянно чувствовать свою вину — вину за разрушенный первый брак, за оставленных старших дочерей и за то, что не проводит с Мирандой столько времени, сколько ему бы хотелось.

И еще была Чарли. Очень часто им не хватало времени, чтобы не спеша заняться любовью — так, как это им обоим нравилось. Иногда Филип задумывался, неужели брак — это действительно что-то преходящее. Неужели с годами чувства всегда угасают? Прежде, бывало, они растирали друг друга ароматическими маслами и вдвоем при свечах принимали ванну. Но сейчас Филип даже не мог вспомнить, когда они занимались этим в последний раз.

— Чарли, ты для меня всегда стоишь на первом месте. Мне постоянно приходится переживать из-за того, как мои отношения с первой семьей сказываются на тебе и Миранде. Вместо того, чтобы нападать на меня, ты бы лучше побеспокоилась, какой эффект ты сама производишь на девочек.

Чарли отвернулась с таким выражением лица, которое означало, что ее лучше оставить в покое.

Филип вздохнул и пошел проведать, что делают его дочери. Когда он открыл дверь в гостиную, там было тихо. Эми сидела на диване, обняв за плечи тихо плачущую Луизу.

— Что случилось, дорогая? — спросил он Эми, взяв Луизу за руку.

— Она хочет вернуться домой. Прямо сейчас.

— Что? Но почему?

— Она не хочет оставаться здесь еще на одну ночь.

— Луиза, дорогая, это правда? Что случилось?

— Ничего. Я скучаю по маме. Я хочу домой.

Филип повернулся к Эми.

— Объясни мне, в чем причина?

Она сердито посмотрела на него.

— Ты прекрасно знаешь, в чем. В вас двоих. Мы не нужны вам здесь. Тебе не терпелось поскорее уйти, чтобы встретиться с людьми, которых ты даже как следует не знаешь. И только потому, что так захотела Чарли!

— Подожди-ка, дорогая. Если мне не изменяет память, вы в один голос заявили, что не возражаете, чтобы мы ушли, потому что вам очень хотелось посмотреть фильм одним.

— Только чтобы дать вам возможность уйти из дома! И вообще, что нам еще здесь делать?

— Нам скучно, — сквозь слезы сказала Луиза.

— Скучно?

— Здесь нет наших друзей. И нельзя покататься на пони. А у меня дома есть горный велосипед, на котором я еще не покаталась.

Филипа постарался не подать виду, как его задели черствые слова дочери, но ему это не удалось, и Луиза, порывисто вскочив, выбежала из комнаты.

— Я думал, вам обоим нравится здесь, Эми, — беспомощно произнес он.

— Не очень, — честно призналась Эми. — Почему ты все время обращаешься со мной как с ребенком?

— Дорогая, я не хотел тебя обидеть, — ответил отец.

— Если бы ты хоть раз потрудился приехать ко мне в Кембридж, ты бы узнал, что я прекрасно могу жить самостоятельно.

Филип вспомнил, что каждый раз, когда он собирался поехать к Эми, возникали какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. Однажды, правда, ему все-таки удалось вырваться к дочери в Кембридж — тогда он совместил эту поездку с выполнением служебного поручения в том районе. Но в тот раз у них с Эми хватило времени лишь на то, чтобы вместе выпить по чашечке кофе.

— Ты абсолютно права, — согласился он. — Ты уже взрослая девушка, и мне надо привыкать к этому.

— Почему бы тебе не начать с акций?

Филип растерялся. Такая мысль даже не приходила ему в голову.

— Но, дорогая, ты не можешь пока распоряжаться своими акциями — твой прадед оговорил это в своем завещании. Акции будут твои, как только тебе исполнится двадцать пять лет.

— Ну, прадедушка умер, когда я была совсем маленькая. Он меня совсем не знал.

— Неужели ты считаешь, что я плохо забочусь о твоих интересах?

— Но теперь заботиться об этом будешь не ты, верно? Я не хочу, чтобы Чарли распоряжалась моими акциями. Я предпочитаю, чтобы это делала мама или ты.

— Все не так-то просто, дорогая. В бизнесе существует много такого, в чем тяжело разбираться даже специалистам, не говоря уже о твоей матери.

— А как же Чарли разберется во всем этом?

— У Чарли есть я — я ей помогу. — Не успев вымолвить эти слова, он тут же пожалел о них.

Эми отпрянула, как будто ее ударили, и выбежала из комнаты.

Филип со страхом ждал, что раздастся звук открывающейся входной двери, и Эми покинет дом, но услышав, что она зашла в комнату Луизы, вздохнул с облегчением.

Ему придется как-то успокоить своих старших дочерей и попытаться примирить их с Чарли. Эми перестанет относиться так враждебно к тому, что именно Чарли будет контролировать ее акции, когда узнает свою мачеху поближе. Филип понимал, что не может требовать, чтобы Чарли любила его дочерей так же, как он. Но когда девочки станут старше, все несомненно наладится.

Сейчас же ему оставалось только одно. Он подошел к бару с напитками и налил себе неприлично большую порцию виски.

Глава четырнадцатая

Ванесса с сожалением вынуждена была признать, что никак не сможет помешать Филипу передать под контроль Чарли его собственные акции. Но акции дочерей — совсем другое дело. Завещание Эллиота было составлено еще в те счастливые времена, когда о разводе ни у кого даже мысли не возникало. И должно же найтись какое-нибудь средство, которое могло бы помешать Филипу передать чужой женщине законное имущество правнучек Эллиота, тем более против их воли? Эми теперь уже совсем взрослая и может постараться решать свои проблемы сама.

В какой-то момент Ванесса даже подумывала, не обратиться ли ей в суд, но ей не хотелось подвергать лишний раз себя и свою семью очередному испытанию. Ванесса всегда считала, что именно лояльность была неотъемлемой частью управления корпорацией Форрестера, но на этот раз Филип повел себя как настоящий диктатор. Сейчас же единственное, что она могла сделать, это найти себе союзников в совете директоров и с их помощью вынудить Филипа передать ей контроль над акциями своих детей. Но удастся ли ей все это осуществить?

Ванесса была убеждена, что если они увидят ее перед собой в ее теперешнем облике, то могут не воспринять всерьез. Поэтому она должна будет продемонстрировать им, что она изменилась, причем как внешне, так и внутренне. Ну что ж, если для того, чтобы заняться самоусовершенствованием, ей нужен был именно такой толчок, значит, так тому и быть.

Она должна будет доказать совету директоров, что в вопросах бизнеса она не менее компетентна, чем Чарли, и заслуживает того, чтобы к ней в конце концов прислушались.

Теперь Ванесса добросовестно прочитывала все газеты, выходящие в корпорации Форрестера вместе с их новым журналом новостей. Однако еще более важным для нее было изучение финансовых отчетов компании, и Ванесса принялась методично штудировать все решения совета. Однажды, проставляя даты заседаний совета в своем ежедневнике, Ванесса пробежала глазами последний список присутствующих: в нем стояла Чарли, миссис Ш. Локхарт, а ниже, в алфавитном порядке[14], шла миссис В. Локхарт. Ванессе стало очень неприятно.

Почувствовав себя увереннее в области финансов, Ванесса поняла, что пришло время заняться и своим телом. Одев старый спортивный костюм Филипа, она принялась совершать длительные пешие прогулки. К тому же, не привыкшая ничего делать наполовину, она записалась еще в группу здоровья у себя в деревне и стала строго придерживаться низкокалорийной диеты.

Она решила, что на следующем заседании совет директоров увидит совершенно новую Ванессу Локхарт.

После двух недель катания на лыжах в Мерибели и двух недель игры в гольф на кортах Карибского моря Уолтер Тредголд вернулся загоревшим и посвежевшим. Он считал, что этому в полной мере способствовало и то обстоятельство, что в каждое из этих мест его сопровождали разные женщины.

Стоя на ослепительном солнце у восемнадцатой лунки Королевского корта на Барбадосе, он дал себе слово, что не позволит двум миссис Локхарт поставить компанию под удар. Он не допустит, чтобы этот скандал в совете директоров имел продолжение, а потому их обеих надо срочно призвать к порядку.

Ежедневно он получал котировки акций. Вся эта история со скандалом двух красавиц явно не пошла компании на пользу. Чарли и Ванесса должны понять, что на карту поставлено материальное благополучие очень многих людей. И его обязанность напомнить им об этом.

Поэтому он был приятно удивлен, когда обе женщины без единого возражения согласились встретиться с ним в частном порядке за полчаса до начала первого в этом году заседания совета. Филип доверительно сообщил ему, что Чарли очень нервничает, поскольку это первая встреча двух женщин после их ссоры.

Чарли пришла первая, но Уолтер не заметил в ее поведении никакого напряжения. Выглядела она привлекательно и в то же время очень по-деловому. Элегантно и сексуально. Прекрасное видение в бледно-сером костюме, чулках и туфлях того же цвета; даже хромированные часики на ее руке были подобраны в тон одежды.

Пока они ждали Ванессу, она открыла «дипломат», из которого достала толстую папку.

— Филип подробно проинструктировал меня, в чем будут заключаться мои новые обязанности, и нам пришлось выработать некоторую стратегию по поводу того, что мне предстоит сделать. Для наглядности я принесла эти слайды, насколько мне известно, в зале заседаний есть проектор. Надеюсь на твою поддержку, Уолтер.

Он улыбнулся, восхищаясь ее самообладанием. У нее был такой вид, будто она занимала кресло председателя всю свою жизнь. Оставалось только надеяться, что Ванессу это не смутит.

Но в тот же момент, когда в кабинете появилась Ванесса, его мысли сразу приняли другое направление. Если Чарли неплохо потрудилась над своим внешним обликом, то и Ванесса приложила усилий ничуть не меньше. У нее явно были намерения заручиться поддержкой коллеги помешать введению Чарли в совет директоров. Она улыбнулась Уолтеру ослепительной улыбкой, не подозревая, как много он сделал, чтобы свести на нет все ее усилия — для Уолтера не составляло большого труда доказать аналитикам из Сити, каким полезным для совета окажется опыт работы Чарли в области средств массовой информации.

Уолтер с интересом посмотрел на первую миссис Локхарт, Ванесса заметно постройнела; ее волосы были уложены в пышную прическу, и она сделала что-то необыкновенное со своими глазами. Неужели у нее всегда были такие длинные ресницы? Уолтер давно восхищался ее грудью, а теперь, когда у нее снова появилась талия, ее формы стали выглядеть еще роскошнее.

Ванесса выбрала облегающий костюм алого цвета и выглядела в нем потрясающе. Когда она решительно положила сумку на стол и сказала всем «Доброе утро», у нее был вид женщины, которая не собирается брать пленных.

— По тому, как Чарли, забарабанив изящными пальчиками по спинке стула, тихо ответила на приветствие Ванессы, Уолтер понял, что Филип не ошибался, говоря о том, что Чарли нервничает.

Он не стал тратить время на любезности, а сразу перешел к неприятной для них теме.

— Я, конечно, точно не знаю, как эта глупая история попала в газету…

Обе женщины заговорили одновременно, но он жестом заставил их замолчать.

— Леди, прошу вас, позвольте мне закончить. Эта ваша перепалка обошлась компании ровно в миллион. Не слишком-то разумный поступок.

Они обе снова попытались высказать свою точку зрения, но и на этот раз он остановил их.

— Я надеюсь, что все члены совета будут достаточно осмотрительны, но если появится хотя бы намек на то, что между вами существуют разногласия, то об этом сразу же станет известно к это повлечет за собой новые неприятности. А потому все ваши выяснения отношений больше не должны становиться достоянием общественности. Я также настаиваю на том, чтобы к нашим обсуждениям на совете директоров не примешивать ничего личного. Вы согласны?

С каменным выражением лица они обе посмотрели на него, потом одновременно кивнули.

Мало веря в то, что его слова возымеют действие, Уолтер взял Ванессу под руку и повел ее в зал заседаний. Чарли по обычаю должна была ждать снаружи того момента, когда ее официально изберут в совет.

Председателем собрания единогласно выбрали Уолтера. Прежде чем приступить к голосованию по поводу принятия в совет нового члена, он напомнил собравшимся, что было бы желательно, если решение будет принято единогласно.

Против проголосовал только один человек. Ванесса. И с этого момента все для нее стало складываться плохо.

Чарли пригласили в зал и усадили на единственный свободный стул в конце стола. Она вела себя как образцовый новичок — внимательный, но молчаливый. Но когда стали обсуждать четвертый пункт повестки дня — о рентабельности провинциальных газет корпорации — настало время ее триумфа.

После того, как закончились прения по этому вопросу, Чарли попросила предоставить слово ей. Несмотря на то, что она еще новый человек в правлении — тут Чарли очаровательно улыбнулась, — она думает, что было бы полезно обсудить ее данные о последних достижениях в области издания провинциальных газет в Америке, прежде чем совет примет решение о проведении дополнительных исследований. Потом она попросила разрешения продемонстрировать слайды с теми данными, которые она привезла из Штатов.

Уолтер заметил некоторую растерянность Ванессы, когда Чарли уверенно подошла к пульту и быстро нажала несколько кнопок — сразу погас свет, опустились шторы и открылся экран. Всем стало ясно, что Чарли неплохо проконсультировали относительно оснащения зала заседаний. Кто — догадаться было нетрудно.

Чарли начала рассказывать, как в районе Бостона — она неплохо его знает, потому что училась в Гарварде — всего за шесть месяцев местные газеты изменили свою политику, став больше ориентироваться на женскую аудиторию, и результате повысили свой тираж и даже увеличили объем рекламы.

— Мы все знаем, что рентабельность «Ситизена» и двух наших местных газет уже в скором будущем окажется под вопросом. Только сегодня утром мы приняли бюджет, в котором заложено увеличение типографских расходов и большие затраты на телевидение, предстоящие нам во второй половине года. Сейчас пришло время возродить нашу провинциальную прессу и заставить ее приносить больше прибыли.

На совете бывали презентации проектов и раньше, но их обычно проводил исполнительный директор, а уж никак не жена того, кого они по-прежнему считали своим боссом. И никогда, подумал Уолтер, глядя на сидящих в ошеломлении мужчин, еще не было выступающего более очаровательного.

Чарли использовала графики, чтобы показать наглядно, как возрастает тираж и доход от рекламы, когда газета начинает участвовать в какой-нибудь местной благотворительности или школьном проекте. Ее предложение пригласить специалиста, который занялся бы анализом последствий каждой публикации, было встречено с энтузиазмом. А когда она предложила также, чтобы «Брайтон гэзетт» первой переняла опыт Бостона, голосование в ее пользу было единогласным. Уолтер заметил, что даже Ванесса ничего не возразила. Ее обошли со всех сторон.

Чарли выиграла первый раунд.

Дженис Гордон никогда прежде не видела премьер-министра раздетым и, хотя она изо всех сил старалась не смотреть на него в упор, все же была поражена видом его старомодных плавок.

Приехав в Чекерс[15], она все время страдала от жары и беспокойства. Все оказалось совсем не так, как она ожидала. Она нервно теребила свою синюю форменную юбку, глядя, как Эдвард Сандерс, его заместитель, «главный кнут» и председатель правящей партии спокойно плавают взад и вперед по дорожке бассейна.

Густой снег покрывал южные склоны холмов, поэтому гости решили сначала слегка размяться в бассейне, а потом выпить кофе и бренди в кабинете. Дженис могла хорошо себе представить, что подумали бы ее родители, узнав, какая сумма была потрачена на подогрев этого бассейна до такой поистине южной температуры. Это было больше похоже на Бахрейн, чем на Бакингемшир.

Ее попросили принести телефон и, потратив на проверку его рабочего состояния столько времени, сколько она сочла нужным, Дженис получила возможность послушать мужчин, оживленно беседующих на мелкой стороне бассейна совсем рядом с ней. И неохотно — потому что она, как никто другой, любила разговоры о политике — констебль Гордон, поставив телефон, молча вернулась на свое место.

— Давайте будем реалистами. — Эдвард Сандерс посмотрел на председателя партии. — И, учитывая все те обстоятельства, о которых мы только что говорили, нам необходимо как можно скорее выехать в провинцию. — Он имел в виду результаты неофициального опроса избирателей, приближающиеся повторные выборы двух членов парламента, проблемы с новым президентом США и зашедшие в тупик переговоры с ирландцами, не ставшие пока достоянием общественности.

Заместитель премьер-министра вылез из воды и потянулся за купальным халатом.

— Это будет неприятным сюрпризом для оппозиции. Они еще не готовы к этому.

Сандерс кивнул.

— Я думаю, нет необходимости объяснять вам, что пока это всего лишь предварительные планы. Я еще не определил точную дату, и, кроме того, мне нужно сначала самому съездить в Сандринхем[16].

— Но если вы это сделаете, все догадаются о ваших планах, — предупредил его первый заместитель.

— Необязательно. Осенние уик-энды, которые мы с женой проводили в Балморале[17], прошли настолько великолепно, что я наверняка смогу добиться приглашения приехать туда снова, допустим, в феврале, под предлогом обсуждения военной карьеры младшего принца. Эта версия будет хорошим прикрытием.

— Несомненно, — согласился председатель партии, — и она вполне устроит королеву.

Премьер-министр кивнул.

— Как вы знаете, она не любит быть связанной с политикой.

По личным причинам Эдвард Сандерс не признался коллегам, что он уже выбрал день досрочных выборов, который будет, по его мнению, наиболее благоприятным четвергом для их партии. Выборы в Англии всегда проводились по четвергам, хотя никто не знал почему. Премьер-министр по каким-то своим соображениям никому не сообщил точную дату выборов, однако он решил заранее настроить свой кабинет на боевой лад.

Эми не разговаривала с отцом с самого Рождества. Обиженная на него из-за своих акций, она категорически отказалась от всякого общения с ним. Она не отвечала на его настойчивые звонки и письма с просьбами о встрече, которые он посылал ей в Кембридж. Даже Ванесса однажды попыталась вступиться за Филипа, но наткнулась только на гнев дочери. Луиза пару раз звонила отцу, но Эми продолжала упорствовать.

Наступил день рождения Миранды; ей исполнилось два года. Девочки послали открытки, но ни одного подарка.

А потом Ванессе позвонил Уолтер; этот звонок предвещал для нее новые неприятности. Уолтер находился в Чемпнизе, шикарном курорте в Хартфордшире, который он посещал каждый год, чтобы поправить свое здоровье и набраться сил, но тем не менее его голос звучал напряженно.

— Ванесса, я хочу сразу предупредить тебя. На будущей неделе «Санди таймс» дает материал о корпорации Форрестера.

— Надеюсь, не ту глупую историю обо мне и Чарли?

— Нет-нет, ничего личного. — Ванесса облегченно вздохнула, но он продолжал: — Американская компания под названием «Солтер фаундейшн», кажется, хочет нас купить.

— Но они не могут этого сделать, если мы не собираемся себя продавать, верно?

— Все зависит, — осторожно ответил Уолтер, — от того, сколько акционеров найдет эту идею удачной.

Ванессу охватило беспокойство.

— Я уверена, что ни один. Ты же не считаешь, что это удачная идея, верно, Уолтер? — Ее беспокойство усилилось, когда он ответил не сразу, но и его последующие слова отнюдь не успокоили ее.

— Ну, я не стал бы так сразу отвергать эту идею, дорогая. Как председатель совета и исполнительный директор, я обязан как можно скорее вынести рассмотрение этого вопроса на заседание совета в полном составе.

Ванесса была возмущена.

— Уолтер, да мы вообще не будем рассматривать этот вопрос! Мой дед был бы категорически против. Он всегда говорил мне, что компания должна оставаться в руках нашей семьи.

— Но это было много лет назад, моя дорогая, а Эллиот был далеко не прагматиком. Пока еще рано говорить об этом. Нам надо сначала все разведать.

— Но если мы все сходимся во мнении, что эта идея плоха, то зачем нужно что-то разведывать?

Уолтер счел преждевременным ставить Ванессу в известность относительно того, что он уже познакомился с планами Кайла Солтера и прошел к выводу, что они имеют право на рассмотрение.

Прежде чем отправиться на курорт, он принял некоторые меры предосторожности, получив консультацию юриста относительно своих прав как председателя и исполнительного директора корпорации Форрестера. Его поверенный привел ему в пример дело, рассматривавшееся в палате лордов в 1902 году — «Персиваль против Райта», — где суд присяжных пришел к выводу, что если один директор дает заведомо ложные сведения другому директору, чтобы выиграть время, то в законном порядке его наказать нельзя. Юрист прочитал Уолтеру заключение: «Это дело не подлежит суду людей, а только суду Всевышнего». Внимательно выслушав своего поверенного, Уолтер понял, что он может спать спокойно.

— В статье «Санди таймс» говорится, что «Солтер фаундейшн» может рассчитывать на поддержку значительного числа наших акционеров. Я поговорил с журналистом и спросил его, что он имел в виду, но он ушел от ответа. Если его информация верна, мы должны серьезно отнестись к этому.

— Какие акционеры? Меня никто не поставил в известность. — Все уходит из-под моего контроля, подумала Ванесса. — И они ничего не сделают без моих двадцати пяти процентов, — возразила она, — к тому же акции детей… — Она не закончила фразу, неожиданно подумав о человеке, в руках которого акции ее детей теперь находились. Чарли.

Ванесса устало опустилась на стул. Какая она дура, Она должна была все понять по тону Уолтера. Я напрасно доверяла ему, подумала она. И если верить слухам, то он на стороне Чарли и Филипа. Когда истинное положение дел стало доходить до нее, она вдруг вспомнила довольно резкую оценку, которую однажды дал Уолтеру ее дед: «Уолтер не боец и никогда им не был. Он всегда поддерживает тех, кто, по его мнению, сильнее. Я не уверен, что на него можно во всем полагаться».

Ее молчание смутило Уолтера.

— Ванесса, я лишь стараюсь подготовить тебя и твою семью к появлению статьи, какой бы сомнительной она ни была, Мы обсудим все на экстренном совещании.

Ванесса устало откинулась на спинку стула.

Предательство.

На экстренном заседании совета Уолтер призвал к порядку всех присутствующих. Слухи подтвердились. На столе перед каждым членом совета директоров лежал номер «Санди таймс», где на пятой полосе сообщалось о намерении «Солтер фаундейшн» приобрести их компанию.

В отчет был включен анализ деятельности «Солтер фаундейшн» вместе с краткими биографиями и фотографиями Пола Солтера и его сына. В газете были помещены также фотографии Филипа и обеих миссис Локхарт в сопровождении краткого изложения ссоры между этими двумя дамами. Здесь же были собраны выдержки из статей, опубликованных по следам той злополучной истории в других газетах.

Каждый член совета подучил также копию пресс-релиза «Солтер фаундейшн», составленный через сорок восемь часов после выхода статьи, в котором подтверждалось намерение компании приобрести корпорацию Форрестера.

После разговора с Уолтером, Ванесса сразу же позвонила Филипу. Он отказался обсуждать с ней статью, сказав, что все прояснится на заседании совета директоров.

— Мы не знаем, насколько правдива статья в «Санди таймс», — только и сказал он, когда она попыталась выяснить, что он намеревается предпринять.

Ванесса решила не сдаваться без боя. Если ее доводы не смогли убедить Филипа, к совету она попробует применить другой подход. Психологический. Ей не удалось уговорить их поддержать ее требование о передаче ей акций детей, но слияние компаний совершенно другое дело. Этот вопрос касается их будущего. Для начала Ванесса приготовила небольшой сюрприз.

Она организовала перевозку огромного портрета ее деда из старого здания в Суссексе в зал заседаний лондонского офиса и самолично проследила за его установкой. Портрет занял собой все пространство стены; строгие глаза стоящего в полный рост Эллиота смотрели прямо на председателя. На белой стене, при хорошем освещении этот написанный маслом портрет выглядел куда более впечатляюще, чем на темных дубовых стенах старого здания.

Ее усилия не пропали даром. Все директора, особенно те, кто долгое время работал с Эллиотом, оказались ошеломлены, но Ванесса с удовольствием отметила, что двое из тех, кто знал его очень близко, смутились и даже несколько оробели. Членам совета не потребовалось много времени, чтобы понять смысл этого жеста — всем, за исключением Чарли, которая не была знакома с Эллиотом Форрестером.

Ванесса следила за выражением лица Хью Перселла и Энн Гроувер, пытаясь разгадать их намерения. Они оба дружески улыбнулись ей, и Ванесса воспрянула духом. Она подумала, что они еще не сделали свой выбор. Ее интересовало и то, получили ли они приглашение на ленч от председателя компании Солтера и выбросили ли его, как и она, в корзину для мусора.

— У меня нет никакого желания общаться с врагом, — сердито объяснила она дочери. Эми пришла в расстройство, когда Ванесса сообщила ей, что их компания может перейти в другие руки, и они ничего не смогут сделать, если совет проголосует за это предложение, а большинство акционеров поддержит его.

На бумаге предложение выглядело очень заманчиво, хотя прибыль его реализация обещала дать не сразу. Компания Солтера предлагала крупные инвестиции и выгодный обмен своих акций на имущество корпорации Форрестера. Чарли одобрительно отнеслась к этому предложению, но Ванесса сразу же категорически ей возразила.

— Конечно, инвестиции — это прекрасно, но если Солтеры считают, что в нашу компанию стоит вкладывать деньги, то почему бы и нам не поверить в собственные силы? Нам самим надо сделать то, что намереваются они, и взять ссуду, чтобы инвестировать нашу компанию. Необходимая экспертиза уже проведена. — Ванесса сама удивилась, как, оказывается, убедительно она может говорить.

Хью Перселл, финансовый директор осторожно согласился с ее точкой зрения.

— Если вы помните, — заметил он, — я выдвигал аналогичное предложение пару месяцев назад, и оно было передано нашим финансовым консультантам для анализа. Я думаю, их заключение скоро будет готово.

Ванесса не могла удержаться, чтобы не бросить торжествующий взгляд в сторону Чарли.

— И, наконец, надо учитывать репутацию компании, — продолжала Ванесса. — Корпорация Форрестера существует в Англии почти сто лет, мы и те издания, что мы выпускаем, принадлежат этой стране, и для общества мы кое-что собой представляем. Не спешите отказываться от всего, что Эллиот Форрестер создавал годами — мы должны уметь отделять зерна от плевел.

— Зато в Токио о корпорации ничего не знают, — возразила Чарли. — Главным преимуществом слияния компаний явится то, что тогда мы выйдем на мировой уровень в области издательства, финансов и управления. Ведь как известно, сейчас все труднее конкурировать с международными изданиями, особенно если мы так и будем ограничивать поле своей деятельности только одной страной.

Присутствующие закивали головами, и в том числе — сердито отметила Ванесса — финансовый директор.

Чарли с сочувствием отнеслась к стремлению Ванессы сохранить независимость семейной компании, но почему эта женщина не может понять, что уже в недалеком будущем корпорацию Форрестера непременно проглотит какая-нибудь финансовая акула, которая уже не станет предлагать таких выгодных условий?

В ходе заседания Ванесса и Чарли не нашли взаимопонимания ни по одному из предложенных условий слияния компаний. При этом Ванессу не покидало ощущение, что она борется и с Филипом тоже. Чарли недвусмысленно дала понять, что они с мужем выступают заодно.

Перед тем, как выдвинуть на повестку дня предложение начать переговоры с американцами (которое вызвало одобрительный гул в зале), Уолтер коротко обрисовал положение с акциями компании. Ванесса Локхарт владела двадцатью пятью процентами, тогда как в распоряжении Шарлотты Локхарт находились восемь процентов, принадлежащих ее мужу, и двадцать шесть, принадлежащих детям Ванессы — итого, тридцать четыре процента.

Ванесса с каменным выражением лица сидела под портретом своего деда. Было ясно, что несмотря на все ее усилия, совет не высказался против слияния. Она решила, что Чарли, вероятно, может рассчитывать также и на шесть процентов, находящихся в руках Уолтера, Энн Гройвер, Хью Перселла и двух других отсутствующих акционеров. Тупиковая ситуация. Для победы любой из сторон необходимо иметь не менее пятидесяти одного процента. Был еще только один акционер, к которому Ванесса могла бы обратиться лично. Дочь Эллиота Сисси Тоскани, жившая в Каннах. Ее доля, составляющая двадцать процентов, была сейчас крайне важна. Остальные пятнадцать процентов находились в руках общественных и сторонних организаций вроде пенсионных фондов.

— Чем больше мы узнаем об этой компании, о принципах, которыми она руководствуется, и о методах ее работы, тем лучше мы подготовимся к рассмотрению их предложения.

— Рассмотрение? — резко сказала Ванесса. — Вы хотели сказать «отказ», не так ли? Никакого слияния не будет. Я этого не допущу. Мы не будем рассматривать их предложение.

— Я не согласна, — спокойно возразила Чарли. — Как члены совета директоров, мы обязаны обсуждать каждое предложение.

— Не надо читать мне лекцию о моих обязанностях как члена совета. — Ванесса не могла скрыть язвительных ноток в голосе.

В комнате раздалось смущенное покашливание, и Уолтер сразу же вмешался, чтобы разрядить обстановку.

— Дамы, я считаю такой подход к обсуждению неразумным. — Он решил, что на данном этапе не стоит всем сообщать, что он намерен предложить Чарли заняться ведением переговоров с Солтерами.

Итак, расстановка сил в вопросе о слиянии компаний была ясна: первая жена объявила войну второй.

— Слияние компаний, дорогая? Как интересно! — донесся хриплый голос — результат неумеренного потребления «житан», «перко», а также тех бесконечных ночей, проведенных в прокуренных залах казино — Сесили Тоскани, в девичестве Форрестер, потом графини Куликовски, а ныне вдовы. Она говорила из принадлежащего ей пентхауса[18] в Каннах.

Ванесса живо представила себе элегантно причесанную женщину, сумевшую сохранить необыкновенную стройность фигуры, в изысканном наряде от Шанель или Армани — в зависимости от настроения.

— Нет, в этом нет ничего интересного, тетя Сисси, — решительно сказала Ванесса. — Эта сделка не принесет больших доходов, во всяком случае в ближайшее время.

— Денег не будет? Тогда какой в этом смысл?

— Никакого. Просто идет борьба за контрольный пакет акций. Чарли выступает за слияние, и мне нужна твоя помощь, чтобы взять над ней верх.

— Конечно, мы, Форрестеры, должны держаться вместе, — без малейшего колебания ответила Сисси. — Можешь рассчитывать на меня, дорогуша.

Слава Богу, подумала Ванесса. Имея сорок пять процентов акций, она должна будет найти всего только шесть — у тех людей, которые несмотря ни на что сохранили преданность семье. И тогда она победит.

Глава пятнадцатая

Ну это уж ни в какие ворота не лезет, когда отец идет на поводу у собственного сына, недовольно подумал Пол Солтер. Он только что получил указание от Кайла немедленно лететь в Лондон, чтобы «немного развлечься и быть готовым подписать контракт о слиянии компаний».

Полу было несвойственно доверять кому бы то ни было, даже если этот «кто-то» его собственный ребенок, но тогда не имело смысла поручать своему единственному сыну такую сделку, чтобы потом не следовать его указаниям.

И вот Пол, надев смокинг и нацепив галстук-бабочку, едет во взятом напрокат «роллс-ройсе» в Пелем-Хаус, расположенный в суссекской глубинке, на благотворительный бал, устроенный с целью сбора средств на исследования в области онкологии. Кайл сказал ему, что это одно из самых важных общественных мероприятий года, где будут все сливки британского общества.

— За столом ты можешь оказаться единственной нетитулованной особой. Вокруг тебя будут исключительно вице-короли и вице-королевы и лишь в крайнем случае — герцогини.

На Пола это не произвело никакого впечатления.

— То, что ты ухаживаешь за леди Генриеттой и помешался на титулах, вовсе не означает, что я последую твоему примеру. В Нью-Йорке полно бывших русских графинь и князей, и большинство из них лишь попросту коптит небо. И вообще я не уверен, что твоя затея с контрактом удастся. Миссис Локхарт Номер Один не захотела встретиться со мной за ленчем ни при каких обстоятельствах. Почему ты думаешь, что она согласится говорить со мной на этом вечере?

— Папа, твой столик будет рядом с ее, и ты будешь сидеть вместе с самыми известными и самыми уважаемыми людьми в этом обществе. Она не сможет не заметить тебя. Тот актер, который открывал наш супермаркет во Флориде, приехал сюда со своей новой картиной; он не забыл, какой гонорар мы ему тогда заплатили, так что с удовольствием придет на вечер, и тот факт, что ты с ним знаком, поднимет тебя в ее глазах. Нам повезло.

Какое уж тут везение, подумал Пол. Кайл, должно быть, очень серьезно ко всему этому подготовился. На некоторых струнах человеческого сердца он умеет играть лучше, чем Яша Хейфец на своей скрипке.

— И Джоэл Френсис сейчас в городе, и Том Ривз, — продолжал Кайл. — Они оба будут со своими женами. Еще должен быть один парень из посольства; он собирается приехать с дочерью, так что у всех будут пары. А ты — вольная птица. Стол заказан на имя нашего дипломата, так что проблем со службой безопасности не будет. Для тебя я все устроил.

Кайл знал, что его отец любил четкость в работе. Пятидесятидвухлетний миллионер, сам сделавший свое состояние, Пол ненавидел необходимость приспосабливаться к чужому распорядку. Хотя по своему характеру он был добрым, чутким, щедрым человеком, любившим общение, день его был так загружен, что Пол был вынужден учитывать каждую секунду. К тому же он не хотел идти на этот вечер еще и потому, что ненавидел лицемерные светские беседы с людьми, далекими от его собственных интересов. Но Кайл послал его на задание. Черт возьми, хорошо, что только на один вечер!

— Все, что от тебя требуется, это произвести впечатление на миссис Локхарт, — наставлял его сын. — Заставь ее увидеть в тебе человека, а не всесокрушающего монстра.

Пол засмеялся.

— Я всегда говорил тебе, Кайл — надо ставить достижимые цели.

— Ну, если не подействует твое легендарное обаяние, тогда выбей у нее почву из-под ног с помощью своего кошелька. Мой агент говорит, что она страстно желает превзойти председателя прошлогоднего бала по количеству собранных денег. За свой почетный пост эти дамы, несмотря на изысканность нарядов, могут драться не хуже девчонок из Бронкса, Бруклина или Куинса[19].

Если бы Кайл знал, как мало меня волнует эта сделка, он пришел бы в ужас, думал Пол, пока машина мчалась по залитой лунным светом дороге, приближаясь к старинному особняку.

Сын был единственным существом на свете, кого по-настоящему любил Пол Солтер. Мать Кайла ушла из жизни десять лет назад. Пол дождался, пока сын поступил в университет, прежде чем последовать глупому примеру нескольких своих друзей и завести себе молодую жену. Слава Богу, от этого союза не было детей; брак продлился всего два года. Это была ошибка, которую он решил больше не допускать. Она заставила его стать осторожным. Теперь женщины в его жизни были не более чем развлечением на время отпуска.

Может быть, это несправедливо, но мужчины, богатые или бедные, могут выбирать. Для мужчины, которому исполнилось пятьдесят, быть одному значило находиться почти на седьмом небе. Для женщины в том же возрасте, несмотря на прогресс эмансипации, такое положение, как слышал Пол, было равносильно аду. Еще не разу никто не привел ему примера, что кто-то из этих женщин может вполне счастливо существовать и без мужчины.

Ванесса Локхарт казалась вполне уверенной в себе и довольной жизнью, проходящей в развлечениях и организации всякого рода благотворительных акций, но, согласно донесению «Бархатного голоса», на самом деле все было иначе, и, как утверждали, после развода у нее не было ни одной любовной связи.

Хотя Ванесса была на девять лет моложе Пола, она все же была старше тех женщин, с которыми он встречался в последнее время, но, судя по фотографии в газете, которую прислал ему Кайл, она была весьма недурна собой, правда, фотография была сделана несколько лет назад. Кайл не стал посылать ему появившийся на первой полосе снимок испуганной Ванессы, сделанный перед Рождеством.

Ветеран многих благотворительных акций у себя на родине, в которых он участвовал, чтобы получить налоговые льготы, Пол прекрасно понимал, что для того, чтобы обратить на себя внимание и благодарность организатора, нужно будет пожертвовать больше всех присутствующих, даже если эта сумма заставит тебя поежиться. А стоит ли игра свеч?

Когда лимузин не спеша выехал на дубовую аллею, ведущую к Пелем-Хаусу, самому величественному и просторному особняку в Англии, ночное небо осветили прожектора, указывая дорогу к парадному подъезду, и Пол с волнением заметил кортеж королевских машин, движущийся ему навстречу.

Пустые.

Он опоздал. Пол нередко нарушал этикет, но приехать после королевских особ было дурным тоном, даже для американца. Он набрал в легкие побольше воздуха и молодцевато взбежал вверх по широким ступеням. Его советник по связям с общественностью велела поступать так постоянно, на случай, если его снимают.

— Посмотри правде в глаза, Пол, — инструктировала она его, — тебе уже перевалило за пятьдесят. Теперь особенно важно, чтобы ты выглядел энергичным и бодрым. — С тех пор следить за своей осанкой и выражением лица вошло у него в привычку.

Проходя быстрым шагом через ярко освещенный вестибюль, высокий, широкоплечий житель Нью-Йорка не мог избавиться от мысли о долгих тоскливых часах, которые он должен провести за светскими беседами с совершенно чужими ему людьми.

Он поправил манжеты рубашки. Жизнь не раз бросала ему вызов более серьезный, чем необходимость уговорить Ванессу Локхарт проголосовать в его пользу, и, как правило, победа была на его стороне.

Ванесса была первой, кого он увидел. Застыв на секунду в украшенном позолотой сводчатом проходе словно в раме, она с его королевским высочеством направилась в Длинную галерею. Неплохо смотрится, подумал Пол. Красивая шея. Пышная грудь. При взгляде на Ванессу Пол вдруг вспомнил свою первую жену. Он быстро прогнал от себя эти мысли. Кайл просил его очаровать эту женщину, а не наоборот.

Было трудно поверить, что она так беспомощна, как утверждал «Бархатный голос». Донесение рисовало портрет замученной жизнью провинциальной неудачницы. Но эта женщина в ярко-синем изысканном туалете, с жемчугом и бриллиантами на шее, которые, как видел Пол даже издали, были никак не подделкой, выглядела хозяйкой положения. Он чувствовал, что она так легко не уступит.

Пока Ванесса была с его высочеством, Пол вряд ли мог к ней приблизиться. Совершенно неожиданно для себя он помедлил — ему захотелось еще раз взглянуть на нее — и стал протискиваться сквозь толпу гостей в поисках хоть одного знакомого лица.

Пробираясь вдоль стен галереи, он увидел из окна, как во дворе шестнадцать лучших шеф-поваров в ослепительно белых колпаках и накрахмаленных фартуках жарили нежные куски крабов, омаров и гигантских креветок на тонких вращающихся шампурах. В шумной, галдящей толпе то появлялись, то исчезали жонглеры, фокусники и музыканты.

В дальнем конце зала Пол увидел обещанных Кайлом знаменитостей, известных всем любителям кино и спортивным болельщикам. Знаменитостей окружали поклонники, которые быстро решили стоящую перед ними дилемму; на кого поглазеть сначала, на принца или на звезд, и все-таки выбрали последних. Пол немедленно направился к ним.

Пока все шло по плану. С такой компанией за столиком Пол был просто обязан привлечь внимание Ванессы. Но закуски уже были наполовину съедены, а она так и не посмотрела в его сторону.

Проглотив последний кусочек тарталетки с белужьей икрой, Ванесса неожиданно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она испытала некоторое смущение, и ей захотелось убедиться, что с ее прической и платьем все в порядке, но сейчас она не имела такой возможности.

Этикет предписывал, что принц должен вести беседу с гостем справа во время первой перемены блюд, во время второй — обратиться к соседу слева, и так попеременно в течение всего обеда. Таким образом каждый получал равную долю его внимания. Сейчас была очередь Ванессы, поэтому только когда сменили приборы и принесли блюдо с тонко нарезанными кусочками утки под соусом из испанского хереса и дикого меда, Ванесса смогла оглянуться и проверить свои ощущения.

Повернув голову вполоборота, она сразу же встретилась взглядом с импозантного вида мужчиной, который сидел, беззаботно откинувшись на спинку стула. Он непринужденно улыбнулся ей. Его лицо показалось Ванессе знакомым, и когда он опять улыбнулся, она ответила ему неуверенной улыбкой.

И тут она узнала его, вспомнив фотографии в «Санди таймс». Пол Солтер.

Что он делает здесь? Как, черт возьми, ему удалось пробраться за столик? Она почувствовала, что ее щеки запылали; она коротко кивнула ему и повернулась к своим соседям по столику, рассерженная и смущенная. Потом она вспомнила, как весь комитет пришел в восторг от чрезмерно щедрого чека какого-то американца. Не удивительно, что она даже не поинтересовалась его именем, так как столик был заказан на имя одного дипломата из американского посольства. Потратив совсем ничтожную по его меркам сумму, Пол Солтер явно находился сейчас на высоте положения, хотя Ванесса больше не взглянула в его сторону.

Но час спустя, когда начался благотворительный аукцион, она снова была вынуждена обратить на него внимание, так как он, перебив цены всех присутствующих в зале магнатов, выложил самую крупную сумму на аукционе, да не за один, а за все главные лоты. После его первой победы Ванесса увидела, что Доринда, как член благотворительного комитета, больше не отходила от Пола, пока он вел торг за оставшиеся лоты.

Атмосфера в зале была наэлектризована до предела. Когда его королевское высочество попросил представить ему самого щедрого спонсора вечера и его друзей-актеров, Ванессе пришлось подойти к Полу и выполнить свою роль хозяйки вечера. Как только Пол тактично отошел от группы сопровождающих принца людей, Ванесса не последовала его примеру и осталась рядом с его высочеством. Пусть это было не по протоколу, но она твердо решила избежать разговора с Полом Солтером и не дать ему возможности завязать с ней беседу.

— Ванесса, дорогая, прими мои поздравления! — радостно закричал почетный казначей благотворительного фонда; его глаза и лысина сияли. — Ты не догадываешься, с чем?

Она вежливо промолчала.

— По моим подсчетам, ты смогла обеспечить сбор, в три раза превышающий сумму, собранную в прошлом году. Замечательно, моя дорогая. Я считаю, что ты должна лично поблагодарить человека, который помог нам так преуспеть, разве я не прав?

— О нет, — быстро возразила Ванесса, — я думаю, лучше это сделать казначею.

— Нет-нет, это должен быть председатель. Пойдем, я провожу тебя.

У Ванессы не было выбора. Ее зашали в угол. Пылая негодованием, она, в волнах атласа и органди, направилась к своему врагу.

— Мистер Солтер, как мило с вашей стороны украсить своим присутствием наше скромное мероприятие и сделать такой щедрый взнос, — с преувеличенной любезностью сказала она.

— Я был рад оказать посильную помощь, миссис Локхарт, — ответил он склонив голову.

— Надеюсь, — добавила Ванесса, — такая щедрость послужит стимулом для тех гостей, которых вы перещеголяли.

Пол насмешливо посмотрел на нее.

— Я понимаю, что это чисто английская форма выражения «Ваш поступок на грани приличия». Неужели ваш покорный слуга перестарался в своей щедрости? — Пол Солтер, казалось, наслаждался сложившейся ситуацией.

— Нет-нет, — с жаром возразил казначей, — вовсе нет. Мы в восторге от вашего вклада. Даже не знаю, как вас отблагодарить.

— О, это очень просто. — Пол Солтер улыбнулся, не сводя глаз с Ванессы. — Один танец с миссис Локхарт будет достаточным выражением благодарности.

Казначей просиял.

— Я уверен, миссис Локхарт с удовольствием окажет вам такую любезность.

Теперь они оба смотрели на нее. Будь она проклята, если согласится танцевать с этим человеком.

— Простите, но я слишком занята, а сейчас я должна танцевать с его королевским высочеством — нашим почетным гостем. — Она повернулась, чтобы уйти, но Пол схватил ее за руку.

— Если вы танцуете первый танец с принцем, — настойчиво сказал он, — то вам ведь ничего не стоит протанцевать второй с лягушонком?

Вопреки самой себе, Ванесса не смогла сдержать улыбки. Она лишь едва заметно кивнула.

Когда первым танец закончился, Пол не подошел к Ванессе. Вместо этого он пригласил Доринду, потом еще двух дам из комитета. Неужели он забыл о своей просьбе? Ванесса рассердилась на себя за то, что почувствовала легкое разочарование.

Наконец он перехватил ее взгляд и направился к ней через зал. Она пришла в замешательство, услышав, что оркестр заиграл самбу.

— Мне очень жаль, но я не очень сильна в этом танце, — робко начала она, но Пол решительно повел ее за собой.

— Не волнуйтесь, миссис Локхарт, положитесь на меня.

Ванесса с облегчением обнаружила, что ей легко следовать за ним. Ее удивили его сильные руки, совершенно не подходящие для человека его возраста и профессии.

Но несмотря на такое мощное телосложение Пол был удивительно подвижен, хотя Ванессе показалось, что он чуть крепче, чем необходимо, обнимает ее и чуть более тесно прижимается к ней бедрами, направляя ее в танце. В какой-то момент, энергично делая поворот, он крепко обнял ее обеими руками за талию, как бы ясно давая понять, что она должна ему подчиняться, и Ванесса чувствовала, что вряд ли может на это что-то возразить, поскольку таков характер танца.

Ванесса уже не помнила, когда ее в последний раз прижимал к себе мужчина. Филип предпочитал танцам светские беседы. То, как этот человек держал ее, было сродни с покушением на ее территорию, но странным образом это ощущение было приятным. Они двигались в унисон, инстинктивно реагируя на каждое движение друг друга. Совершая очередной поворот, Ванесса взглянула в лицо партнеру. Оно было отрешенным; глаза полуприкрыты. Было видно, что он поглощен танцем, наслаждается каждым его мгновением. Несмотря на опасения, которые Пол у нее вызывал, Ванесса тоже начала получать от танца удовольствие.

Она ощутила в себе искру чего-то такого, что она считала давно умершим, проблеск какого-то чувственного влечения. Помимо своей воли она представляла себе совершенно немыслимые вещи. То, как она обнаженная лежит рядом с этим мужчиной, а он ласкает и целует ее. Она тут же отбросила эти предательские мысли и даже усмехнулась про себя: пока она не сбросила вес, у нее ни за что не хватит мужества раздеться перед незнакомым мужчиной. А это пробуждение чувственности было всего лишь плодом казавшихся бесконечными недель воздержания.

Ванесса подняла глаза на собравшихся вокруг людей, которые восхищенно улыбались к хлопали в ладоши. Боже, как неловко.

Сидя за своим обычным завтраком, — яйцами всмятку и поджаренными тостами — в гостинице «Коннот» президент компании «Солтер фаундейшн» и его сын вели важную беседу. Приобретя определенную скандальную известность благодаря своему предложению купить контрольный пакет акций корпорации Форрестера, они добились того, что их стати узнавать. А они знали, что среди лондонских любителей сплетен завтрак в этом, одном из самых посещаемых британским истэблишментом, месте котировался очень высоко. Сделки здесь не совершались, но оно вполне подходило для их подготовки.

Пол передал сыну лист плотной кремовой бумаги с указанным на нем адресом Ванессы в Придлингтоне.

— Прочитай вот это, прежде чем утверждать, что я не надрывал свою задницу, выполняя твое задание, — с усмешкой сказал он.

Кайл прочитал строчки, написанные размашистым почерком Ванессы. После выражения благодарности его отцу за поддержку ее благотворительной акции она писала:

«Как я сказала вам на балу, я не могу сегодня встретиться с вами за ленчем, и вряд ли буду располагать временем для подобной встречи в ближайшем будущем».

— Даже цветы были возвращены с посыльным, — сказал Пол. — Я сдаюсь. — Но воспоминание о ее пахнущем лавандой теле, прижимавшемся к нему в танце, взволновало Пола. Он расправил плечи. Это же бизнес, черт возьми!

Несколько минут Кайл молчал.

— Мы не можем сдаваться, папа. А поскольку мы платим за информацию, я посоветовался с «Бархатным голосом».

— Как у тебя с ней?

— В личном плане? К сожалению, никак. Такое великолепное тело, но никакого движения в моем направлении. Печально. Тем не менее она дает тебе пенный совет. Появись у дверей Ванессы с цветами, и она говорит, что та будет слишком растеряна, чтобы прогнать тебя.

— Ни за что, — возразил Пол. — Ты опять просишь меня преследовать эту женщину? Ехать в какой-то Богом забытый уголок в Суссексе, чтобы задобрить ее?

— Папа, — сказал Кайл, — ты обещал или нет, что когда ты приедешь сюда, то сделаешь все что угодно, чтобы помочь мне заключить мою первую сделку? А когда я попросил тебя о ничтожной услуге…

Они оба рассмеялись.

— Когда я давал такое обещание, я думал, что тебе нужна моя голова, а не мое тело. — Пол покачал головой. — Я рад, что у тебя только одна просьба. — Он опять вспомнил о своем танце с Ванессой. А почему бы и нет? Задача была трудной, но заманчивой.

Они продолжали улыбаться, когда официант подвел к их столику гостя. Когда Энн Гроувер, финансовый секретарь и член совета директоров корпорации Форрестера, села за стол, Пол с усмешкой отметил, что настроение его сына сразу изменилось. Хотя Энн, кажется, была не в его вкусе, для Кайла она была привлекательна уже тем, что играла не последнюю роль в финансовом отделе.

Обсуждение Ванессы Локхарт прекратилось.

Глава шестнадцатая

Слегка волнуясь, Пал постучал в дверь дома Ванессы.

Девочка-подросток проводила его в прихожую, показавшуюся ему английским вариантом магазина Ральфа Лорена на Мэдисон авеню, только еще более неопрятным. На стульях грудой лежали свитера, костюм для верховой езды свешивался с перил лестницы, а на тахте в углу мирно устроился спаниель.

Выражение лица Ванессы при виде Пола не оставляло сомнений, что от его внезапного появления она явно не в восторге.

Он застенчиво улыбнулся.

— Я случайно оказался в этих местах и не удержался, чтобы не навестить вас.

Он же не мог знать, что Ванесса из соображений экономии частенько принимала ванну рано утром, чтобы потом, отключив горячую воду, уютно устроиться рядом с Луизой смотреть телевизор. Вот и сейчас она была совершенно не готова к приему гостей.

— Вы могли бы сначала позвонить, — сказала она, стесняясь своих потертых джинсов и старого свитера и чувствуя, что от этого она ведет себя весьма невежливо.

Пол посмотрел на нее так же пристально, как после той волнующей самбы, и она очень мило покраснела. Легендарные английские хорошие манеры все-таки взяли верх, как и предсказывал «Бархатный голос», и Ванесса предложила ему, хотя и без особого энтузиазма, чего-нибудь выпить.

Пол тщательно готовил свою первую фразу. Где-то он читал, что Рональд Рейган, возобновляя переговоры с президентом Горбачевым в Рейкьявике, начал так: «Привет, меня зовут Рон. Все пошло как-то не так. Начнем все сначала».

Такое вступление показалось Полу очень подходящим.

— Привет, меня зовут Пол. До сих пор наши отношения складывались как-то не так. Начнем все сначала. — И он протянул руку.

Луиза, в пижаме и халате, с интересом смотрела с дивана, как ее мать неохотно пожала протянутую руку и провела гостя в комнату, которую можно было бы назвать опрятной, если не обращать внимания на цветную эмблему спортивного праздника, брошенную в кресло, открытая булавка которой чуть не впилась в ногу Пола, когда он захотел присесть, и на две большие пустые, но нужные в хозяйстве картонные коробки, которым почему-то больше не нашлось другого места.

Пол улыбнулся Луизе.

— Привет, — весело сказал он.

Он скоро выяснил, что Луиза помешана на лошадях. Когда-то и Пол Солтер тоже интересовался лошадьми; в юности он даже выступал на соревнованиях, но, к сожалению, неудачно, а вот Кайлу удалось одержать свои скромные победы на выступлениях в Уэстпорте и Бриджхамптоне. К тому времени, как Ванесса вернулась с напитками в комнату, Луиза уже успела, пользуясь подручными средствами, наглядно продемонстрировать гостю свое искусство наездницы.

Благодаря ей Пол смог остаться на обед. Как человек, тщательно заботящийся о своем здоровье, некурящий, непьющий, не употребляющий жиров и контролирующий содержание холестерина в еде, Пол не мог поверить, что англичанка, принадлежащая к среднему классу, питается по старинке. В Америке женщина, живущая на алименты и желающая вновь выйти замуж, ни за что не станет ставить на стол огромные куски высококалорийного пирога с жирным мясным фаршем и картошкой, не говоря уже о бутылке красного вина к этому блюду. Салат, щедро сдобренный очень вкусной, но чрезмерно богатой маслом приправой, заставил его содрогнуться. Как и то, что Ванесса, несмотря на неодобрение Луизы, стала кормить собаку со своей тарелки.

Когда разговор перестал касаться лошадей, Луизе стало скучно; она извинилась и скрылась в своей спальне.

Ванесса поставила свой бокал, как только поняла, что пьет она одна. Она по-прежнему пыталась похудеть, но бывали дни когда, как и сегодня, она нарушала диету. Несмотря на все свои старания, она чувствовала, что ее любимые джинсы по-прежнему узки ей в бедрах. Сегодня она вовсе не походила на ту Ванессу, затянутую в вечернее платье, какой Пол увидел ее впервые. Она с грустью подумала, выглядела ли и сказочная Золушка толще и бледнее, когда она встретилась со своим принцем после бала.

Пить кофе они перешли из столовой в уютную гостиную с камином. По пути Ванесса попыталась ногой запихнуть проклятые коробки под стул.

— Эй, не делайте этого, — сказал Пол. — Это хорошие, прочные коробки. Когда я в старших классах начал подрабатывать, доставляя продукты, я бы отдал что угодно за пару таких.

— Не возьмете ли тогда их с собой?

— С удовольствием, спасибо.

Они оба рассмеялись, и Ванесса указала ему на кресло у камина. Она разожгла огонь, прежде чем опуститься в кресло напротив.

— Боже, подумать только, что мы вытворяли в те дни, — сказал Пол, удобно откинувшись на спинку кресла. — Я редко вспоминаю об этом, наверное, потому, что мне по-прежнему стыдно смотреть в глаза некоторым из моих заказчиков. В те дни я постоянно был голоден. Уверен, что миссис Джон Грэшем до сих пор не догадалась, что в ее обычном заказе на сливы всегда не хватало пары штук, и тоже самое было с сосисками миссис Парди.

— Вы думаете, они не догадывались? — поинтересовалась Ванесса.

— Надеюсь, что нет, но, знаете, они были добрыми людьми, а я ох и тощим же был тогда! А еще были моменты, когда я торопился и заставлял своего младшего брата доставлять мои заказы. Позднее я узнал, что, когда ему приходилось очень тяжело, по некоторым адресам он так и не доставлял продукты, но, черт возьми, мне было шестнадцать лет, кровь играла у меня в жилах и меня ждала девчонка.

За стаканчиком бренди у разгоревшегося камина они оба забыли на время о внешнем мире. Пола уже трудно было остановить — как и любой мужчина, он наслаждался тем, что мог вызвать улыбку нравившейся ему женщины.

— Однажды, когда у нас в колледже был бал, цветы, на которые у меня не было денег, любезно дала мне миссис Сейджер. Наверное, целую дюжину прекрасных роз, я не считал.

Проникшись его настроением, Ванесса тоже предалась воспоминаниям. Она вспомнила, как однажды ее дед радовался тому, что ему дешево обошлись типографские услуги, но только когда газета вышла, он обнаружил, что она оказалась желтой прессой в буквальном смысле этого слова.

— Когда мы начали издавать «Брайтон гэзетт», я некоторое время работала в редакции, до тех пор, — она запустила пальцы в волосы и засмеялась, вспомнив этот случай, — пока не допустила ошибку в еженедельной рубрике «Советы по вязанию». Описание модели было дано на толстый свитер с воротником «поло», но на фотографии, которую я выбрала, был тоненький свитерок с V-образным вырезом. В вязании я не разбиралась, поэтому ничего не заметила, и все обнаружилось только тогда, когда наши читательницы принялись за эту модель и посыпались звонки. Представляете, а я подумала, что меня надо поздравить с популярностью этого раздела.

Они продолжали обмениваться воспоминаниями; лицо Ванессы оживилось, когда она рассказывала о зарождении «Форрестер Ньюспейпер Груп» задолго до того, как она вышла замуж. Уже многие годы она не вспоминала о том времени.

В комнате стало теплее. Пол встал и снял пиджак, и пока он не смотрел на нее, Ванесса попыталась проанализировать, для чего ему понадобилось проделывать весь этот путь из Лондона — вряд ли для того, чтобы только увидеть ее.

Глупая, глупая корова. Не она притягивала его, а, как всегда, ее компания. Ей ни в коем случае нельзя забывать об этом. Он решил обезоружить ее, заставить взглянуть на него не как на жесткого бизнесмена, а как на друга. Вся эта милая беседа о его юности, бедности и голодных годах была всего лишь тактическим ходом.

Ну, если Пол Солтер так обращается с ней, то и она воспользуется его же методами. Сейчас, когда он расслабился, появилась возможность попытаться посеять в нем сомнения относительно целесообразности слияния компаний; любой ценой она должна добиться того, чтобы компания осталась в руках семьи.

Ванесса уже подыскивала слова, чтобы заговорить на эту тему, когда Пол привел ее в замешательство неожиданным вопросом:

— Как вы можете жить в такой маленькой деревушке?

— Уже не одно поколение моей семьи живет здесь.

— Понятно, но я спрашиваю не об этом. Лично вам нравится здесь жить?

— Не знаю. Люди здесь дружелюбные. — Она засмеялась. — Мы знаем друг о друге все.

— Да? Вы здесь счастливы?

— Я никогда не задумывалась об этом. — Она не смогла скрыть своего удивления.

— Я спросил потому, что я сам родом из маленького городка, чем-то похожего на вашу деревню. Мои родители были удивлены, когда я заявил, что хотел бы уехать из места, где я — просто старший сын Дороти или брат Генри. — Когда он улыбнулся Ванессе, его взгляд излучал тепло. Почему он так смущает ее? — Мама сказала мне, что когда-нибудь я буду стоять на Таймс-сквер в Нью-Йорке, и мне станет тошно оттого, что ни одна живая душа вокруг меня не будет знать, как меня зовут. Но знаете что? Такого не случилось.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, но…

— Но?

— Я не могу отсюда уехать. Видите ли, у меня дети.

— Ванесса, я говорю о вас как о самостоятельной личности, а не как о матери.

Странно, что кого-то могли интересовать ее чувства; Ванесса растерялась и, чтобы скрыть свое смущение, поспешно произнесла:

— Слишком много разных проблем. И, конечно, остается еще наша корпорация.

— Почему бы вам не позволить мне позаботиться о ней вместо вас? Тогда одной проблемой стало бы меньше, верно?

Бросив на него быстрый взгляд, она увидела его улыбку и веселые искорки в глазах.

— Вам бы этого хотелось, не так ли? — постаралась ответить она в тон ему. — Чтобы я сдалась — и лапки кверху. — Внезапно она стала серьезной. — Нет, этого не будет. Лучше вам сразу понять, что на это я не пойду.

Пол поднял руки вверх.

— Послушайте, я же не грабитель. Мы делаем выгодное предложение и просим вас оценить его, оставив эмоции в стороне. Мы такая же семья, как и Форрестеры. Мы тоже много работали, чтобы добиться успеха в своем бизнесе. Мы вовсе не дикари, вышедшие на тропу войны за добычей. Вы имеете законное право беспокоиться о своей компании, — продолжал он. — Я вас прекрасно понимаю. Я лишь хочу сказать — давайте обсудим эту сделку.

Ванесса почувствовала внезапный приступ гнева.

— Сделка. — Ее глаза засверкали. — Это единственное, что интересует вас, американцев. Вам наплевать на традиции, семью, людей, которые работали здесь годами. Вас интересует только всемогущий доллар.

— Эй, успокойтесь, мадам. Не обвиняйте огульно миллионы людей только потому, что вам не нравятся методы одного американца.

Ванесса встала; на него она не смотрела.

— Я не вижу смысла обсуждать с вами дела нашей компании. Уже поздно, а вам далеко добираться. Я думаю, вам лучше уйти.

По дороге назад в Лондон Пол обдумывал, что он может сообщить сыну. Очень немного. Ему не удалось заставить Ванессу изменить свое решение. Но несмотря на неудобство, которое вызывало ее сопротивление, Пол не мог не восхищаться ее заботой о своей компании и людях, работающих в ней. В мягком свете лампы под ситцевым абажуром Ванесса, со сверкающими решимостью глазами, выглядела удивительно привлекательной, и Пол должен был признаться, что она заинтересовала его и он сожалеет, что она так неожиданно прервала их встречу.

С некоторым удивлением он обнаружил, что ему понравилось общество зрелой женщины, такой, которая не будет требовать от мужчины разных безделушек, подарков и не свяжет его детьми.

Глава семнадцатая

За вечер телефон звонил раз пять, но Ванесса даже не трогалась с места и правильно делала: звонили как всегда девочкам. Поэтому она очень удивилась, когда Луиза крикнула ей из комнаты:

— Мама, это тебя.

Знакомый хрипловатый голос наполнил Ванессу беспокойством. Этот звонок мог означать для нее только какие-то неприятности.

— Дорогая, я звоню тебе по поводу слияния компаний.

Ванесса сразу насторожилась.

— Что вы имеете в виду, тетя?

— Прошу тебя, — пожурила ее Сисси, — не называй меня так. Это обращение так меня старит, а я сейчас очень неплохо выгляжу после того, как сделала подтяжку кожи лица. Я хотела сказать тебе, что со мной связалась вторая заинтересованная сторона — очень милый мужчина по имени Пол Солтер. Он уже раз или два звонил мне. Просто очаровательный человек. Ты знакома с ним? — По своему обыкновению Сисси не ждала ответа собеседника. — Дорогая, эта сделка вовсе не так ужасна, как ты ее расписала. Ты уверена, что вникла во все нюансы? Только из-за того, что мы приобрели этот несчастный журнал, мы остались без дивидендов. Как я, при моей бедности, обойдусь без них? Если слияние компаний произойдет, это может оказаться именно тем, что нам нужно, дорогая. Честно сказать, я собираюсь сегодня обсудить этот вопрос с Полом Солтером.

Колокола тревоги зазвенели, трубы загудели, барабаны забили.

Ванесса мысленно дала себе пинка — она должна была это предвидеть. Если Солтеры серьезно настроены приобрести контрольный пакет акций корпорации Форрестера, они непременно должны обработать всех основных акционеров. Пол Солтер был именно тем состоятельным мужчиной, которыми всегда восхищалась Сисси. Если, чтобы поухаживать за ней, он приложит хотя бы часть тех усилий, которые он затратил на благотворительный бал и визит к Ванессе, то акции Сисси достанутся ему.

Ванесса ничем не выдала своего внутреннего беспокойства.

— Но, Сисси, — возразила она, — ты же обещала мне. Мы согласились, что должны противостоять этим иностранцам и сохранить компанию в руках семьи.

— Да, я признаю, что обещала. Но теперь, когда у меня было время подумать об этом, я поняла, что компания сейчас совсем не та, что прежде. Может быть, действительно пришло время для новой метлы. Ну, я не знаю. У меня голова идет кругом, все это так сложно. И на бирже мне не везет.

Слушая ее жалобы. Ванесса не могла сдержать горькой усмешки. Сисси получила целое состояние по завещанию одного из мужей и выиграла бракоразводный процесс. Только ее роскошный дом на набережной Круазетт с видом на море стоил целый миллион. Фунтов стерлингов.

— Что этот человек сказал тебе?

— Он сказал, что я буду регулярно получать хорошие дивиденды. Супермаркеты гораздо более надежны, чем газеты, дорогая. А теперь, когда Филип ушел от тебя, у руля компании нам нужен сильный мужчина. Я не хочу сказать ничего дурного об Уолтере, но если бы только вы с Филипом были вместе… Каждой компании нужен сильный мужчина. Как впрочем и каждой женщине, дорогая.

Ванесса закатила глаза. Она знала, что за этим последует. Если бы только она, говоря языком Сисси, «не запустила себя» и полностью посвятила свою жизнь интересам Филипа, он бы не бросил ее.

— Я всегда заботилась о себе…

Да, подумала Ванесса, ты, а не парикмахер, портниха, визажист, маникюрша, личный тренер и массажист, не говоря уже о лучших на планете специалистах по пластической хирургии.

— …ни один из моих мужей не бросил меня.

Ванесса резко прервала эту тираду.

— Сисси, я заинтересована в том, чтобы твои акции остались в наших руках. Я хочу, чтобы ты еще раз пообещала мне, что не согласишься ни на какие предложения этого ужасного человека, ничего не подпишешь и ничего не сделаешь с акциями, пока не поговоришь со мной.

— Но когда я увижусь с тобой, дорогая? Ты знаешь, как я ненавижу Англию, когда там полно туристов.

— Я знаю. — Внезапно Ванесса приняла решение. Ницца от них всего в двух часах полета. — Я приеду к тебе сама.

— Замечательно, дорогая. Форбс-Робертсоны будут обедать у меня на следующей неделе. Я уверена, они будут рады вновь встретиться с тобой.

— Не на следующей неделе, а завтра.

Через три часа после того как этот разговор состоялся, Пол Солтер узнал от «Бархатного голоса» о планах Ванессы. Когда ее самолет авиакомпании «Бритиш Эруэйз», вылетавший по расписанию из Хитроу, вырулил на взлетную полосу, зафрахтованный Солтером реактивный лайнер был уже на полпути к аэропорту Ниццы.

Ванесса твердо решила в корне пресечь всякие соглашения между Полом и своей теткой. Она должна убедить Сисси, что «Ситизен» еще совсем недолго будет бременем для компании, что кратковременное падение доходов — обычное явление, когда национальное издание переходит в другие руки. Трудности будут преодолены, и хорошие дивиденды вновь будут получены; совет директоров уже ищет другие пути привлечения инвестиций без продажи акций компании. Сисси должна лишь поверить в это.

Ванесса уже отвыкла от незапланированных поездок за границу и сначала предполагала сэкономить, остановившись в маленькой гостинице на Рю-д’Антиб. Только когда Эми напомнила ей, что Чарли всегда останавливается в пятизвездочном «Карлтоне», когда ведет репортажи с Каннского фестиваля или каких-либо международных деловых встреч на Лазурном берегу, она изменила свое решение.

Белоснежный приморский красавец-отель с башенками по обеим сторонам входа и балконами с кованными ажурными решетками по фасаду встретил ее так, как может встретить только пятизвездочный отель.

Ее просторный одноместный номер был заполнен цветами. Официант в белой униформе, накрахмаленной так сильно, что Ванесса удивлялась, как ему вообще удается двигаться, достав из серебряного ведерка со льдом бутылку шампанского, изящным движением открыл ее.

Официант наполнил высокий узкий фужер, и хрусталь сразу же запотел от соприкосновения с холодной жидкостью. Это было самое восхитительное шампанское, какое Ванесса когда-либо пила в своей жизни.

Она вопросительно посмотрел на официанта. Неужели «Карлтон» так встречает всех своих гостей?

Он улыбнулся.

— С наилучшими пожеланиями от нашего управляющего, мадам. Он помнит вашего деда.

О да, Эллиот любил эти места. Ванесса тоже любила французскую Ривьеру. Каждый год она просила деда привозить ее сюда с детьми. Иногда с ними приезжал и Филип, но чаще лишь на уик-энд.

Ее дед по-настоящему отдыхал только, когда проводил время с детьми: на улицах Ниццы он покупал девочкам мороженое, водил их на прогулки за город или устраивал им пикники в лесу вблизи Моженс. Но он выдерживал без работы не более четырех дней; они с Филипом сменяли друг друга, чтобы один из них всегда находился на службе.

Ванесса иногда задавалась вопросом, был ли Филип в то время верен ей. Он часто, так часто доказывал, что был, а она еще помнила безумство тех первых ночей, когда он мчался из аэропорта прямо в ее объятия.

Тогда у них было так много общего. Бизнес, выбор направления, которому надо было следовать. Трудности. Филип много занимался детьми; он столько времени проводил с Эми, что Ванессе приходилось с удвоенным вниманием относиться к Луизе.

Эми в большей степени походила на отца. Она была высокая и сильная, как он. Ее, так же как и его, раздражали разговоры ни о чем, с разными подробностями, со всякими женскими штучками. Она ни на шаг не отставала от отца, когда он отправлялся, как он говорил, «побродить». Ему нужно было почувствовать физическую усталость. Когда ему предстояло решить сложную проблему, он отправлялся куда-нибудь часа на два-три, чтобы проветриться. Если удавалось, Эми сопровождала его. Примерно с девяти лет она уже решительно шагала в ногу с ним. Луиза не возражала. Когда ей было нужно, она умела найти подход к отцу. Мать была ее убежищем: у нее Луиза получала все, начиная от денег на карманные расходы и кончая пони, на котором она училась верховой езде.

Филип водил девочек в отель «Бель-Эр», где они учились плавать под присмотром очаровательного инструктора-француза. Он учил их погружать голову в огромный резервуар с чистой водой, показывал, как надо задерживать дыхание и открывать глаза. Они все увереннее чувствовали себя в воде, и скоро научились прекрасно плавать. Филип брал напрокат моторную лодку, и они ездили в Сан-Тропез посидеть в кафе на пляже или иногда забирались в уединенные бухточки.

Счастливые дни. Ценила ли она тогда эти моменты?

Когда Ванесса последний раз спускалась в ресторан «Карлтона», она была еще замужем за Филипом. Сегодня она была одна, и ей казалось, что всем это бросится в глаза, но час для ленча был уже поздний и в зале находились только две одинокие женщины, к тому же пожилые.

Ванесса выбрала бы столик в углу, но Сисси предпочла сесть в самом центре зала. Ее тетка была одета безукоризненно и выглядела, как дорогая антикварная вещь, выставленная на продажу. У нее везде что-то сверкало: в белокурых волосах, на длинных пальцах, на узких запястьях, на пряжке тонкого пояса, который стягивал ее кремовый кашемировый свитер, на пряжках туфель и на замке ее сумочки из змеиной кожи. И в ее взгляде, который был обращен на племянницу.

Это будет нелегкий ленч, подумала Ванесса.

После того как Сисси, съев четыре листика салата, сказала, что она сыта, и когда все темы, начиная от ее последней косметички и кончая проблемами ее приемных детей, были исчерпаны, они наконец добрались до разговора об акциях и Солтерах.

Ванесса была ошеломлена, когда ее тетка сообщила, что Пол Солтер уже находится в Каннах.

— Какое совпадение. Он знал, что я приезжаю?

— Не знаю, дорогая. Он позвонил мне и очень мило поинтересовался, не хочу ли я встретиться с ним за ужином. Ему известны здесь все самые лучшие рестораны. Естественно, я согласилась. В конце концов, платит он.

— Зачем тебе с ним встречаться? — спросила Ванесса. — Он только заморочит тебе голову. Тебе надо лишь спросить себя, согласился бы Эллиот, чтобы контрольный пакет акций его компании оказался в чужих руках? Ты знаешь, что не согласился бы.

Но Сисси хотела встретиться с мужчиной, так мило говорившем с ней по телефону, и Ванесса неожиданно поняла, что за этим кроется. Ее тетка, которая уверяла всех, что живет на Ривьере очень насыщенной жизнью, была одинока. Надо было бы почаще навещать ее, пожурила себя Ванесса. Истина заключалась в том, что Сисси с нетерпением предвкушала ужин наедине с мужчиной моложе себя.

Сисси взглянула на свои элегантные золотые часы. Было половина четвертого.

— Мне уже пора, дорогая. Было бы несправедливо по отношению к мистеру Солтеру, проделавшему такой длинный путь, не приготовиться к встрече с ним должным образом. Я должна заглянуть в салон красоты. — Сисси кокетливо улыбнулась. — Мой долг выслушать то, что он мне скажет.

За жеманными манерами Сисси скрывался острый ум и цепкая хватка женщины, которая успешно заполучила для себя двух богатых мужей и их кошельки. Было ясно, что она не могла дождаться конца ленча, и ее вовсе не тронуло, когда Ванесса в конце концов на нее рассердилась. По мнению Сисси, этот разговор с Ванессой отвлекал ее от более важных проблем. Ей надо было сделать массаж перед послеобеденным отдыхом, чтобы хорошо выглядеть во время ужина с привлекательным мужчиной. Вот это было для нее главным.

Все, чего Ванессе удалось добиться, это обещания, что сегодня вечером Сисси не примет никаких важных решений. Они договорились встретиться на следующий день в доме Сисси.

Как многие очень богатые женщины, Сисси предоставила Ванессе платить по счету. Глядя вслед быстро удаляющейся тетке, Ванесса заметила, что со спины та выглядела двадцатилетней. И могла быть очень милой, когда хотела. Пол Солтер вполне мог стать ее третьим мужем. Ванесса вспомнила недавний утренний визит Пола. Вероятно, сейчас он будет развлекать Сисси теми же забавными историями.

Ванесса ни разу не ответила на звонки Пола, чувствуя, что ее сопротивление не выдержит под натиском его юмора, его теплоты и, черт возьми, его привлекательности. Новый автоответчик, поставленный за счет компании, давал возможность избегать разговоров с ним, но она не могла удержаться, чтобы не прослушивать записи его забавных сообщений, когда оставалась одна. Его голос вызывал у нее улыбку.

После ленча Ванесса решила последовать примеру своей тетки. Она немного прогулялась по залитой солнцем набережной, прежде чем провести два часа в салоне красоты. Это помогло ей отвлечься. Потом, оставив кучу денег в местных модных магазинах, она вернулась в свой номер и решила не ужинать.

Она легла спать с мыслью о Поле к Сисси. Когда она наконец задремала, ей приснилось, что Пол Солтер сидит за письменным столом ее деда. Вздрогнув, она проснулась. Было всего одиннадцать часов, и Ванесса решила, что не станет ждать до утра, чтобы узнать, чем закончилась встреча Пола и Сисси. Она позвонила тетке, но телефон не ответил. Сисси еще не вернулась.

Теперь Ванесса представила себе другую сцену. Пол и ее тетка в постели. Зайдет ли Пол так далеко? А почему бы и нет? Может быть, ему по-настоящему понравится Сисси. Стройная и изысканная, она, вероятно, гораздо больше в его вкусе.

Разве это ее волнует?

Ванесса задумалась, но лишь на долю секунды.

Да.

Ей не хватало секса, не хватало мужчины, который обнимал бы ее, ласкал бы ее спину и плечи, целовал бы ее шею и ложбинку на груди.

Она взяла себя в руки. Фантазии не имели ничего общего с реальным Полом. Сисси может заинтересовать его только из-за бизнеса; по этой же причине его интересовала и она, Ванесса.

Ванесса стояла у балконного окна и смотрела на море. Средиземное море было похоже на пруд в лунном свете. Высокие стволы пальм были опоясаны маленькими белыми фонариками. Было уже поздно; на дороге было мало машин и мало людей на улице. Она решила, что для того, чтобы снять напряжение, ей необходима ванна с душистой пеной.

Только она успела погрузиться в воду, как зазвонил телефон. Как удобно иметь аппарат прямо под рукой. Кто мог звонить так поздно? Она подняла трубку.

Тишина. Потом вздох, потом его голос.

— Нет, не говорите мне, что я вас разбудил.

— Вовсе нет, — холодно ответила она. — Я только что вошла. — Она не собиралась говорить ему, что весь вечер провела в номере одна, пока он ухаживал за ее теткой.

— Я провел вечер в очень интересной компании, — сообщил он ей. — В вашей семье все женщины так очаровательны и умны?

Какая беззастенчивая лесть.

— У моей тети была очень насыщенная жизнь, — сдержанно заметила Ванесса.

— Я так и понял. — Он засмеялся, потом резко оборвал смех. — Послушайте, я знаю, что уже поздно, но, может быть, мы могли бы поговорить? — Прежде чем она успела возразить, он добавил: — С этим местом меня связывают давние чувства. Здесь я совершил свою первую настоящую сделку. — Она услышала, как он усмехнулся. — Мне было четыре, а ей пять. Я во что бы то ни стало хотел заполучить ее ведерко и лопатку. Это был единственный раз, когда наша семья ездила в Европу. Больше у нас не было такой возможности — на следующий год отец разорился, и всё.

Пол не давал ей возможности вставить хоть слово.

— Было бы обидно нам обоим оказаться здесь и не поговорить. — Он говорил очень быстро, опасаясь, что она бросит трубку. — Смотрите, какая чудесная ночь. Я буду на пляже у «Карлтона». Жду вас там через пятнадцать минут. — И телефон замолчал.

Стоило ли ей разговаривать с ним? Он не мог ей предложить ничего такого, что бы заставило ее передумать. Глупо сейчас встречаться с ним. Она непременно скажет что-то лишнее. Это поможет ему, а не ей.

Несколько минут спустя, закутанная в простыню, она выглянула из окна. Пол Солтер сидел на краю деревянного пирса, глядя на море. Рядом с ним на подносе стояли свечи, мерцающие в темноте. Они были расставлены в форме буквы «В».

Пятнадцать минут? Ванесса схватила бледно-голубые джинсы, купленные только сегодня утром. Еще месяц назад она не смогла бы их надеть. Соблюдение диеты и утомительные часы занятий на «бегущей дорожке» позволили ей избавиться от лишнего жира — ее упорство в конце концов было вознаграждено. Ванесса долгое время считала, что лучшей защитой от случайных связей служит ей то, что она не может даже вообразить, как бы она сняла одежду со своего далеко не безупречного тела перед чужим мужчиной. При всех самых скромных возможностях, которые у нее возникали — все с женатыми мужчинами, — этот комплекс неполноценности поглощал в ней любую искру желания.

К джинсам она надела безумно дорогой джемпер, о котором продавщица сказала ей, что она не пожалеет потом о свой покупке. У Ванессы едва хватило времени расчесать свои еще влажные волосы, наложить чуть-чуть румян и подкрасить ресницы, как пятнадцать минут истекли. В таком скромном наряде она выглядела гораздо моложе, и это ей очень понравилось.

Почему меня так заботит то, как я выгляжу? Я же встречаюсь со своим врагом.

Пятнадцать минут растянулись на двадцать. Ванесса уже забыла, когда в последний раз ее ждал мужчина. Ей пора было идти.

Пол уже посматривал на часы, и когда, стуча каблучками по деревянному настилу пирса, Ванесса направилась к нему, она испытала странное удовольствие оттого, что он все-таки дождался ее.

На мгновение ее охватили чувства юной девушки, спешащей на свидание: волнение, робость, ожидание. Золотистый песок у нее под ногами уходил в серебряную воду Средиземного моря. Вдали виднелись огоньки лодок; уличные фонари, словно сказочное ожерелье, опоясывали набережную. Ночь была необыкновенно теплой. Легкий бриз приносил аромат жасмина.

Услышав ее шаги, Пол встал. Ванесса увидела за ним еще один поднос с бутылкой шампанского и двумя бокалами. На доски настила был положен большой шерстяной плед.

Было видно, что Пал готовился к этой встрече. Сейчас он выглядел каким-то робким, и это так не вязалось с его образом сильного мужчины, подумала она.

— Я уже почти отчаялся дождаться вас. — Он указал на плед. — Будьте моей гостьей.

Впервые с тех пор, как она с ним познакомилась, Пол Солтер выглядел неуверенным. Ванесса сразу почувствовала себя более свободно и опустилась на плед.

Все было так романтично. Мальчик встречается с девочкой. Девочка встречается с мальчиком.

Но мальчику нужны акции девочки, напомнила себе Ванесса.

Он, как настоящий рыцарь, подал ей руку, чтобы она могла устроиться поудобнее, и Ванесса с волнением ощутила силу его мускулистых рук. Осторожнее, сказала она себе. Этот человек всегда добивается того, чего хочет.

— Я бы не хотел, чтобы вы думали, будто я всегда встречаю дам при свечах в полночь на пляже, — сказал Пол, — честно сказать, я никогда раньше этого не делал. По правде говоря, все устроил Пьер, метрдотель. Слава Богу, ваше имя начинается не на «Ш»[20], а то нам бы не хватило свечей. — Улыбка Пола говорила о том, что он очень рад ее видеть.

— Я потрясена вашим умением вести дела, — пробормотала она, пригубив холодный напиток.

— Я боялся, что вы не придете.

Ванесса посмотрела по сторонам.

— Не кажется ли вам все это немного смешным?

— То, что мы сидим ночью на пляже, на берегу Средиземного моря? Что в этом плохого? Когда еще таким людям, как мы, выдастся случай совершить какую-нибудь глупость?

Его слова обезоружили Ванессу, но она была намерена противостоять его обаянию, поэтому с вызовом произнесла:

— Я полагаю, вы делаете это ради ваших планов слияния компаний?

Его ответ удивил ее.

— Вовсе нет. — Он наклонился к ней. — Я начинаю думать, что делаю это просто ради вас.

Берегись, подумала она.

— Вы — необычная. Не похожая на других.

— Спасибо.

— Нет, я хочу сказать, что пытаюсь понять вас. Не только потому, что вы — англичанка; еще пару недель назад такая мысль даже не пришла бы мне в голову.

Он думал обо мне.

— Вы умеете мыслить отвлеченными категориями. Большинство женщин думает лишь о конкретных вещах. Это, конечно, правильно; только так можно воспитывать детей и вести хозяйство. Я не хочу сказать, что вам это не свойственно, но вы мне кажетесь более сложной натурой. Вами движет идея, преданность делу, видение перспектив.

Ванесса примерила это к себе. Женщина, которую он описывал, выглядела впечатляюще.

— Такая целеустремленность. — Он посмотрел прямо ей в глаза. — Но должен сказать вам, что для конца двадцатого века это выглядит несколько несовременно. Еще шампанского?

Ванесса протянула ему бокал. В темноте было трудно разглядеть выражение его лица.

— Может быть, это и старомодно, но если я во что-то верю, — убежденно сказала она, — то ни шампанское, ни свечи не заставят меня изменить свое мнение.

Пол тронул ее за руку, и она вздрогнула.

— В бизнесе я усвоил одно, Ванесса: никогда не закрывайте дверь наглухо. Всегда должна быть маленькая лазейка для будущих переговоров. Никогда не знаешь, к чему они могут привести. Обстоятельства могут измениться так, что даже мы с вами можем стать близкими людьми.

Как она должна это понимать? Неужели она так отстала от жизни, что не понимает, когда с ней заигрывают? Ведь он говорит не о бизнесе. Может быть, это все оттого, что уже поздно и он далеко от дома, а может быть, он один из тех мужчин, которые считают ночь потерянной, если рядом в постели нет теплого женского тела. Любого. Особенно если оно принадлежит такой поборнице нравственности, как она. Для мужчин вроде Пола, привыкших получать любую девушку, которую можно купить за деньги, это могло быть по-настоящему интересно. Эта мысль заставила ее усмехнуться.

— Что вас рассмешило?

— Мы еще недостаточно хорошо знакомы, чтобы я могла сказать вам.

— Разве это нельзя исправить?

Ванесса как завороженная смотрела, как Пол медленно и осторожно ставил бокал с шампанским на пирс. Она знала, что за этим последует. Если она хотела все прекратить, то для этого был как раз подходящий момент.

Он приближался достаточно медленно, чтобы она могла остановить его, если бы хотела, но она чувствовала, что ее влечет к этому человеку; ощущение было столь приятным, что у нее не было сил отстраниться.

Его губы прижались к ее губам, и Ванесса растворилась в этом поцелуе, который оказался удивительно нежным и долгим. Она с трудом удержалась, чтобы не обнять его за шею. Это было бы полной капитуляцией, но ее губы сказали ему правду. Она хотела его.

Ее кожа начинала гореть там, где его руки касались ее тела; она вся растворялась в этих прикосновениях. Он нежно провел пальцами по ее шее, ложбинке на спине, потом обнял ее за талию, теснее прижимая к себе. Вновь, как во время танца, как только тела их соприкоснулись, в них вспыхнул огонь желания.

Пол отстранился первый.

— Поверь мне, — тихо прошептал он, — это не было частью плана захвата твоей компании.

В этот момент Ванессе было безразлично, так это или нет, но она не могла сказать об этом ему.

— Разве ты не пытаешься просто сломить мое сопротивление?

— Да, я не в силах удержаться, — сказал он совершенно серьезно.

Ванесса открыла было рот, чтобы ответить ему, но Пол вновь поцеловал ее. Он покрывал жаркими поцелуями ее веки, щеки. Он застонал, и поддавшись порыву, она обвила руками его шею, ощутив под пальцами густые жесткие волосы.

Насмешливый громкий вопль молодых парней, наблюдавших за ними с набережной, заставил их вздрогнуть. Ванесса отстранилась и вскочила на ноги.

С пылающими щеками она прошептала:

— Извини, мне надо идти.

Ее немного разочаровало, что Пол не попытался ее остановить. Он только молча развел руками, печально глядя, как она уходит, стуча каблучками по деревянному настилу пирса.

Он долго стоял, глядя на белую громаду отеля, стараясь угадать, какой балкон ее. Свет вспыхнул в окне на шестом этаже; Пол стоял неподвижно, пока он не погас. Два поцелуя превратили его в робкого школьника, подумал он. Вот уж чего он никак не мог от себя ожидать! Но это пройдет.

И об этом он ни за что не расскажет Кайлу.

Глава восемнадцатая

Не успела Ванесса приехать из аэропорта домой, как ей позвонила Эми и сообщила ошеломляющую новость. Она проконсультировалась у лучшего эксперта-правоведа у себя на юридическом факультете в Кембридже относительно акций, и он посоветовал ей попытаться через суд оспорить условия завещания ее прадеда.

— Ну, я понимаю, почему ты это сделала, но лучше бы ты сначала посоветовалась со мной.

— Мама, тебя не было в стране.

— Ты могла подождать, пока я вернусь.

Эми была непреклонна.

— Ты же сама сказала, что мы должны бороться, а я, окруженная лучшими юридическими умами страны, решила, что глупо не воспользоваться случаем. Особенно, когда адвокат пообещал не брать высокий гонорар, потому что я студентка. Он сказал, что если даже я не выиграю дело, опасность оказаться в суде и столкнуться с возможными юридическими сложностями отобьет у Солтеров охоту покупать акции нашей компании. Ты ведь этого хотела, не так ли?

— Да, но я никогда не думала, что ты зайдешь так далеко.

— Вот в том-то и беда, — сказала Эми. — Никто не думает, что у меня есть своя голова на плечах. Вы все обращаетесь со мной как с ребенком.

— Но ты все обдумала? Как это воспримет твой отец?

— Конечно, мама. Именно поэтому я и поступила таким образом. — Ванесса слышала раздражение в голосе дочери. — Доказывать ему что-то на словах бессмысленно, поэтому я хотела сделать что-то конкретное. Показать ему, что мы готовы действовать.

— Да, но когда станет известно, что ты предъявляешь отцу судебный иск, пресса начнет неистовствовать. Это будет скандал.

— Ну, это его проблемы, не так ли? Он знал, что делает. И он это заслужил — надо было отдать мне мои акции.

Положив трубку, Ванесса осталась сидеть у телефона, размышляя над тем, что только что сказала дочь. Филип должен немедленно узнать о ее угрозе, и именно она, Ванесса, должна сообщить ему об этом. Ей не хотелось говорить на эту тему по телефону. Такое можно было сказать только с глазу на глаз.

Новую секретаршу Филипа в министерстве транспорта не удалось убедить, что бывшей миссис Локхарт надо срочно увидеть министра в этот день. Ванесса не знала, что девушка получила предупреждение от своей предшественницы, что первая жена ее босса имеет обыкновение обременять его разными домашними проблемами, часто весьма незначительными.

— Когда она говорит, что у нее сверхважное дело, это может означать, что просто пони опять убежал из конюшни, — объяснила ей Мэгги, прежняя секретарша Филипа.

— Боюсь, что у министра весь день расписан по минутам, — холодно сказала она Ванессе. — Нет никакой возможности выкроить для вас время, миссис Локхарт, но я передам ему, что вы звонили. До свидания.

Ванесса не обратила, особого внимания на отсутствие любезности в голосе секретарши. Она была разочарована, но нужно было искать выход. Конечно, у нее не было желания звонить Филипу домой, где трубку всегда брала Эта Особа. Ванесса должна была найти возможность поговорить с Филипом до того, как об этом узнает его жена. Как она ненавидела вмешательство Этой Особы в свою жизнь! Делать было нечего, ей оставалось, только идти в здание парламента и самой разыскивать там Филипа. Она хорошо знала распорядок работы палаты, поэтому надеялась без труда найти Филипа.

В поезде по дороге в Лондон она мысленно вернулась к событиям на пляже. Уже давно ни один мужчина не пробуждал в ней чувственность, и ей было обидно, что Пол, как ей казалось, просто хочет ее использовать в своих интересах. Но она все еще ощущала его поцелуи на своих губах, и в глубине души тешила себя надеждой, что, может быть, в ней все-таки есть что-то такое, что он на самом деле находит привлекательным. Ванесса не помнила, когда она последний раз была с мужчиной, который по-настоящему хотел бы ее. Пожалуй, такое было только в первые годы ее замужества.

Вопреки общему мнению после развода у Ванессы все-таки была любовная связь с одним женатым мужчиной. Но она видела, что эта так называемая любовь ни к чему хорошему не приведет, и еще ей не нравилось, что постоянно приходилось что-то скрывать, встречаться тайком и с оглядкой. А когда она однажды увидела его жену, то подумала: «Я ничем не лучше Шарлотты-шлюшки». И вскоре она прекратила эту связь.

Не слишком ли большое значение она придает нескольким поцелуям на пляже?

Когда поезд прибыл на вокзал «Виктория», Ванесса задумалась о более насущных проблемах — о трудном разговоре с Филипом, который ей предстоял. Кроме того, что «Форрестер Груп» может сильно пострадать, столкновение с дочерью в суде может обернуться для него катастрофой политической карьеры. Ванесса поежилась, представив себе, что пресса опять вторгнется в ее жизнь и жизнь ее семьи. Хорошо, если это не разрушит карьеру Филипа, но разрыв между Эми и ее отцом станет окончательным и бесповоротным. Вероятно, сейчас Эми не думает об этом, но контроль над акциями не восполнит ей окончательной потери дружеских отношений с отцом, которые у нее существовали все эти годы.

Ванесса была уверена, что ей удастся найти Филипа. Она решила действовать как обычный избиратель: заполнить зеленую карточку в Центральном зале[21] и передать ее дежурному. Если министр на заседании в палате, то ему сразу же передадут карточку. Если нет, то она попробует узнать о нем у его пресс-секретаря. Кто-нибудь должен сказать ей, где он находится.

Ванесса надеялась, что ей не придется прибегать к такой тактике, которую однажды применила жена одного члена парламента. Она встала в очередь к нему на прием вместе с другими избирателями. Когда ее наконец пригласили в кабинет, и он удивленно спросил, что она здесь делает, она сказала, что это был единственный способ заставить его обсудить с ней проблему, стоит ли делать прививку от коклюша их ребенку.

Вспомнив эту историю, Ванесса улыбнулась, хотя в свое время она стала причиной крупной ссоры между ней и Филипом.

— Я прекрасно понимаю эту женщину. Мне тоже хотелось бы, чтобы ты уделял мне хотя бы часть того времени и усилий, которые ты тратишь на избирателей, — пожаловалась она. — Ты почти не бываешь дома, а когда бываешь, то всегда занимаешься своими делами, работаешь с бумагами, думаешь о своих проблемах. Если бы меня здесь не было, ты бы этого даже не заметил.

Филип разозлился, обвинил Ванессу в том, что она не понимает сложности его работы, никогда не проявляет к ней интереса — более того, даже не способна его поддержать. После этого они целый вечер не разговаривали.

Ванесса велела остановить такси у входа в палату общин со стороны «Сент-Стивенз»[22]. Войдя в дверь, она обогнула длинную очередь посетителей, выстроившуюся за пропуском, но тут дорогу ей преградил охранник в синей форме.

— Простите, мадам, но очередь начинается вон там.

Она улыбнулась ему.

— Я пришла встретиться с моим бывшим мужем, Филипом Локхартом, министром транспорта.

Молодой полицейский был предельно вежлив.

— Могу я посмотреть ваш пропуск в палату общин, мадам?

— Видите ли, у меня его нет. Ну, больше нет.

— У вас назначена встреча?

— Нет, но я уверена, он примет меня. Это очень важно.

Полицейский спокойно указал ей на очередь.

— Мне очень жаль, мадам, но каждый, кто приходит сюда, должен встать в очередь. Требования безопасности.

Ванесса покраснела от того, что посторонний человек напомнил ей, что теперь она не имеет никаких прав на Филипа. То, что она имела от него детей и в течение двадцати лет была его женой, здесь не считалось.

Стоя полчаса в очереди, чтобы пройти контроль службы безопасности, Ванесса думала, что костюм, который она смогла надеть после пятилетнего перерыва, все же был ей тесноват. Но, по крайней мере, сейчас она могла носить его, хотя ей и пришлось повозиться немного с поясом.

Она мысленно репетировала, как преподнесет Филипу новость о будущем судебном иске. Он, конечно, будет шокирован, обижен и зол, но, скажет она ему, теперь не время для взаимных обвинений. Она должна будет доказать ему, что заставить Эми отказаться от своего намерения можно только одним способом — передать в руки Эми контроль над акциями сейчас, а не когда ей исполнится двадцать пять лет.

Туристка из Японии, стоявшая перед Ванессой за пропуском на галерею для публики, задерживала всю очередь, потому что охранник никак не мог ей объяснить, почему им придется осмотреть ее «дипломат» после того, как сканер подал сигнал опасности.

Пока проверка продолжалась, Ванесса разглядывала средневековое великолепие Вестминстер-Холла[23]. Он был частью старинного здания, которое Филип когда-то любил показывать высокопоставленным гостям. Это было еще в счастливые времена их супружества, когда они вместе присутствовали на правительственных приемах. Ванесса обычно стояла рядом с мужем и с удовольствием слушала, как он рассказывал посетителям, что этот зал был свидетелем самых важных событий в истории Великобритании. Потом он водил их к медной табличке, вмурованной в плиты пола, которой было отмечено место, где стоял Карл I, когда его приговорили к смерти. Она с грустью вспомнила, как они с Филипом однажды обсуждали, не повторить ли им свои супружеские клятвы в подземной часовне Вестминстерского дворца.

Ванесса прошла контроль и обернулась, чтобы забрать свою сумку, и в этот момент взгляд ее остановился на паре, разглядывавшей мемориальную доску, установленную в память о сэре Уильяме Черчилле. Лицо женщины было обращено к внимательно слушавшему ее мужчине с густыми седеющими волосами. Он, казалось, был полностью поглощен их разговором. Ванесса вздрогнула: «Нет, это какая-то ошибка, этого не может быть»! Они двинулись в сторону Ванессы, оживленно беседуя. Женщина взяла своего спутника под руку, продолжая увлеченно жестикулировать другой рукой. Застыв на месте, Ванесса смотрела на них. Эти выразительные жесты были слишком хорошо ей знакомы.

Она была потрясена, встретив этих двоих вместе. Провожая их взглядом, она увидела, как из двери в углу зала вышел Филип и быстрым шагом направился к этой паре. Женщина тоже увидела его и отпустила руку своего спутника.

Ванесса изумленно смотрела, как Филип тепло поздоровался с Полом Солтером и поцеловал в щеку Чарли.

Они не должны ее заметить. Быстро повернув назад, она почти бегом бросилась к выходу. Она не даром относилась с подозрением к Полу Солтеру и его сладким речам. Слава Богу, что я не спала с ним в Каннах, подумала она. Она сознавала, как близка была к этому. Вот дура! Теперь они, наверное, смеются над ней.

А как же Филип? Выходит, он с ними заодно. Как иначе Пол мог оказаться в палате общин, если не по приглашению Филипа? Почему его не волнует, что его жена близко знакома с этим американцем? Пол Солтер ведет какую-то нечестную игру.

К черту Филипа! К черту Чарли и Пола Солтера! Они все замышляют что-то против нее.

Дождь стучал по асфальту, и Ванесса остановилась на крыльце, не желая портить под дождем свой костюм и прическу. Такси, как обычно, исчезли куда-то при первых признаках непогоды. Как раз в этом момент она увидела своего давнего знакомого Патрика Форбса, члена парламента от соседнего округа. Патрик Форбс не имел понятия, что его коллеги дали ему прозвище «Стоячий член парламента» — намек на его пагубную склонность заниматься сексом во время обеденного перерыва с какой-нибудь секретаршей. Он поднимался по ступеням, стряхивая свой зонтик. Ванесса на секунду замешкалась, размышляя, хватит ли у нее смелости попросить его одолжить ей зонтик. Она перехватила его взгляд и хотела уже было поздороваться с ним, но он, равнодушно посмотрев на нее, быстро прошел мимо. Ванесса совсем упала духом. Все ясно. Без Филипа ее никто не замечал.

Быстрым шагом она направилась по улице Виктории к вокзалу и пришла туда промокшая насквозь: в туфлях хлюпала вода, мокрые волосы прилипали к лицу и шее. Когда она наконец добралась до платформы, то от волнения никак не могла вспомнить, куда положила свой обратный билет.

Занятая его поиском, она не обратила внимания на газетчика, меняющего рекламный щит. «Премьер-министр объявил внеочередные выборы» — гласил плакат.

Наконец она нашла билет и смогла занять свое место в купе первого класса, возбужденная, раздраженная тем, что ей пришлось пробираться сквозь толпу вечно спешащих пассажиров. Весь обратный путь Ванесса думала не о возможном слиянии компаний и не об угрозе Эми подать на отца в суд; к своему стыду, она размышляла о том, насколько близкие отношения связывают Пола и Чарли.

Под проливным дождем она долго возилась со своим «вольво», прежде чем вывела машину со стоянки у брайтонского вокзала и та влилась в поток других машин. Ванесса направлялась к кольцевой дороге. У здания городского театра толпа зрителей задерживала движение. Пожилые матроны никак не могли решить, перебегать ли им на противоположную сторону или ждать, пока какой-нибудь вежливый автолюбитель затормозит на переходе. Наконец одна дама весьма преклонного возраста предупреждающе подняла руку, и целая вереница пешеходов устремилась через дорогу. Ванесса затормозила. Раздраженные водители сразу загудели и закричали на нее. У Ванессы появилось желание выйти из машины и задать трепку всем этим идиотам.

Это было настоящее безумие. Ей надо успокоиться. Ванесса включила одну из радиостанций, по которой обычно передавали местные новости.

Она слушала и почти не слышала, о чем шла речь в передаче, как вдруг жизнерадостный женский голос привлек ее внимание.

— Если бы мой вибратор умел уничтожать пауков в ванной, то мужчина мне совсем не был бы нужен.

Несмотря на все свои тревожные мысли, Ванесса не могла не улыбнуться. Кому нужны все эти Полы Солтеры?

Когда она размышляла о своей жизни, то признавала, что развод имел свои положительные стороны. Теперь, когда исчезли условности семейной жизни, у нее появилась возможность потакать своим слабостям. Телевизор теперь стоял у нее в спальне; Филип этого не терпел. По пятницам она больше не беспокоилась, что в доме не убрано, как бывало раньше, когда она ждала его возвращения домой. Если честно сказать, то сейчас у нее были все преимущества супружества без его недостатков — деньги и даже мужчина, к которому можно было обратиться в трудную минуту, но зато не надо было стирать его грязные носки.

Ванесса даже приятно удивилась. Она впервые так откровенно говорила сама с собой. Потребовался сегодняшний кошмар, чтобы все встало на свои места.

Всю свою жизнь она обращалась к другим людям за помощью, советом и поддержкой. Хватит. Хотя ей было страшно отказаться от прежних привычек, она решила начать жить как самостоятельная женщина. С этого момента она будет сама разбираться в своих ошибках и проблемах. Она ощутила прилив оптимизма, который несколько померк, когда она представила себе Пола и Чарли вместе, уверенная, что они смеются над ее бесплодными попытками удержать свою компанию.

Ванесса крепче сжала руль. Дождь продолжал лить; тучи сгустились еще больше, когда она свернула на дорогу, ведущую к Придлингтону. Она нажала на газ, не заметив, что небольшой серый фургончик, выехавший с соседней фермы, пересек ей дорогу.

Раздался визг тормозов; оба водителя предприняли отчаянную попытку избежать столкновения. Последнее, что увидела Ванесса в тот момент, было испуганное лицо водителя фургона. Ее отбросило сначала назад, потом вперед, и она ударилась головой о небьющееся ветровое стекло.

Было почти шесть часов, когда Тони Бернсу, помощнику редактора отдела новостей «Дейли кроникл», сообщили, что для освещения предстоящих выборов газета срочно сплачивает свои ряды. Его ждали на обсуждении планов за обедом на девятом этаже редакционного здания, что привлекало его гораздо больше, чем ужин на квартире его новой любовницы, Имоджен Феррис.

Тони подошел к зеркалу, оценивая свой внешний вид. Костюм был безупречен, а в кабинете всегда хранилась чистая рубашка и бритвенные принадлежности на экстренный случай. Потом он позвонил Имоджен. Глубоко разочарованная, она все же сделала вид, что его отсутствие никак не отразится на ее планах на вечер. О том, что она провела весь обеденный перерыв, рыская по магазинам в поисках каких-нибудь деликатесов, Имоджен не упомянула. Как не сказала она и о том, что купила новые простыни и шикарнейшее банное полотенце. Но ее ждала нечаянная радость.

— Если ты дождешься, пока обед закончится, я мог бы сказать дома, что мне надо остаться в городе на всю ночь. Обстоятельства ведь чрезвычайные, верно? Это же шоу-бизнес, понимаешь, что я хочу сказать? — Он засмеялся.

Имоджен была в восторге. Кого волнует ужин, если Тони останется у нее на всю ночь, до утра? Она была уверена, что после любовных утех она наконец сможет заставить его дать ей работу, о которой она так мечтает.

— Я непременно дождусь тебя, не волнуйся, — сказала она ему.

Тони не составило труда уладить все с женой. Выборы были благодатной возможностью, которую мужчина с его талантом мог обратить себе на пользу, не прилагая никаких усилий. Его жена, уставшая от лжи, но все-таки довольная, что Тони брал на себя труд лгать ей, была успокоена обещанием мужа, что на уик-энд он отвезет ее навестить родителей.

Все трое были благодарны премьер-министру за его неожиданное решение.

В больнице в бумажнике Ванессы сразу же нашли адрес Эми как ближайшей родственницы, но прошел целый час, прежде чем удалось ее разыскать и сообщить о несчастном случае, и еще три часа она добиралась из Кембриджа в больницу.

Дежурный врач спокойно отвел Эми в сторону и объяснил, что они намерены подержать ее мать в больнице, чтобы провести более тщательное обследование, потому что она оставалась без сознания дольше, чем обычно бывает при таких относительно легких травмах головы.

Он увидел обеспокоенное лицо девушки и быстро добавил:

— Не волнуйтесь, мисс Локхарт, мы просто принимаем меры предосторожности. Мы хотим понаблюдать за ней.

Эми была шокирована беспомощным видом матери. В белой больничной одежде Ванесса выглядела старше, печальнее. Хотя она еще окончательно не пришла в себя, первый ее вопрос был о молодом человеке в фургоне. Врач заверил ее, что тот легко отделался: трещиной в левом бедре и легким сотрясение мозга. Ванесса с облегчением вздохнула, когда узнала, что он скоро поправится.

Когда врач ушел, она рассказала Эми о своей поездке в Лондон и о том, что она видела в Вестминстер-Холле.

— Вот значит как! — пробормотала Эми, стараясь скрыть от матери свой гнев. Значит, отец все время лгал им. С самого начала. Ее гнев подогревался еще чувством вины за свою косвенную причастность к несчастному случаю. Если бы Ванесса не поехала в Лондон, чтобы предупредить Филипа, этой аварии не было бы.

Эми вернулась домой. Она решила не возвращаться в Кембридж, пока не убедится, что с матерью все в порядке. Она не отвечала на телефонные звонки отца и не знала, что, получив заверения от врачей, что жизнь Ванессы вне опасности, он собирался навестить ее в конце недели. Это потребовало некоторого изменения его предшествующих планов, потому что правительство в срочном порядке начинало предвыборную кампанию. Чарли сразу же предложила взять девочек к себе. Но когда Филип сказал об этом Луизе, она наотрез отказалась. Как обычно, когда Ванесса отсутствовала, в доме ночевала миссис Прескотт.

Эми была решительно настроена против отца. Каким же лицемером надо быть, чтобы изо дня в день решать в палате общин дела государства, когда ты не можешь быть честным со своей собственной семьей?

Глава девятнадцатая

«Кроникл» не делала секрета из своей оппозиции существующему правительству. В отделе новостей воцарилось настоящее ликование, когда первые восемь полос были отданы под подробные портреты партийных лидеров и их жен, материалы о прежних досрочных выборах, о том, кто их объявлял и почему, и прогноз на исход предстоящих выборов. Первая полоса отражала политические пристрастия «Кроникл». «Скатертью дорога!» — кричал заголовок.

— Никаких материалов о «хороших парнях» из правительства, — приказал Фергус Кейнфилд. — Я считаю, что если сейчас мы не уберем это правительство, то потом нам некого будет винить, кроме самих себя.

Это воодушевляло. Это был шанс стать непосредственным участником исторических событий, что всегда привлекало в этой профессии многих из них. Именно сегодня будут составляться программы, делаться карьеры, меняться приоритеты. Когда пришло сообщение о несчастном случае с Ванессой Локхарт, Тони решил сам заняться этим. У него появился особый интерес к этой семейке. Может быть, теперь пришло время вновь обратиться к медсестре из Шотландии, которая утверждала, что Ванесса Локхарт имела внебрачного ребенка, размышлял он. В преддверии выборов у этой истории мог появиться аспект, который приведет в замешательство министра транспорта. Тони решил как можно скорее направить Кевина Джеймисона в Шотландию.

Был уже час ночи, когда Тони наконец покинул здание редакции. Он легко оправдывал свою неверность жене тем, что он шел не просто к любовнице, а к женщине, которая могла помочь ему в сборе информации. Он хотел попросить Имоджен Феррис попытаться выяснить что-то еще из прошлого Ванессы Локхарт. Он убеждал себя, что таким образом он выполняет исключительно указание своего босса. Решение поставленной задачи редко бывало столь приятным.

Сообщение «Кроникл» о несчастном случае было не единственным, где открыто задавался вопрос, не будет ли бывшая жена министра привлечена к ответственности за нарушение правил дорожного движения. Главный юрист партии посоветовал Филипу не ждать уикэнда, а поехать в больницу как можно скорее.

Филип уже был на полпути в Брайтон, когда шофер подал ему трубку радиотелефона, и он услышал сдержанный голос своей старшей дочери.

— Папа?

— Да, дорогая. Я очень рад, что ты позвонила. Я несколько раз пытался дозвониться до тебя, оставлял сообщения и даже хотел послать за тобой в Кембридж машину.

Эми никак не отреагировала на это.

— Сейчас я еду к маме в больницу.

— Слушай, папа, у меня к тебе только одна просьба — от меня, Луизы и мамы. Тебе не стоит беспокоиться. Мы все будем чувствовать себя менее неловко, если ты вернешься назад в Лондон.

— Я уже на полпути, — возразил он. — Я буду в больнице через час.

На другом конце линии повесили трубку.

Филип попытался связаться с Ванессой в больнице, но ему сказали, что она не хочет принимать посетителей и отвечать на звонки. Не желая устраивать сцен, Филип велел шоферу повернуть в Лондон. Если тот и был удивлен таким приказом, то не показал виду; он прошел хорошую выучку.

Филип невольно подумал: тем, кто хочет узнать, что происходит в самом сердце правительства, нет необходимости говорить с сотрудниками, достаточно расспросить министерских шоферов. Однако он надеялся, что его личный шофер будет ему предан и сможет держать язык за зубами.

Когда Ванесса была благополучно доставлена домой, Эми отправилась в «Иннер темпл»[24], место, которое стало ей хорошо знакомо за годы, прошедшие с момента развода ее родителей. Они с сестрой получали там тексты показаний, которые они давали под присягой в суде, когда слушалось дело об опеке. На сей раз Эми должна была встретиться со своим наставником из юридической конторы «Фробишер и компания» — одним из лучших специалистов по семейному законодательству в Лондоне — для подготовки следующего шага в своей битве за акции.

Она целый час провела у своего юриста.

Чуть дальше, через несколько улиц, в редакции «Кроникл» Тони Бернс и Кевин Джеймисон тоже советовались со своим адвокатом. В результате Кевин, захватив свою сумку с вещами, которую он всегда держал на работе на случай срочной командировки, бросился в аэропорт, чтобы успеть на самолет до Эдинбурга.

Несколько дней спустя в Челси-Мэншнс пришел посыльный из министерства транспорта с пачкой писем лично для Филипа.

Филип попросил Чарли просмотреть его почту, пока он будет на предвыборном собрании.

— У нас ведь нет секретов друг от друга, верно, дорогая?

— У меня нет, — засмеялась она.

Однако в этот день Филип должен был вернуться домой после интервью «Ночных новостей» из студии Би-би-си уже за полночь, поэтому Чарли оставила адресованные ему письма нераспечатанными на кухонном столе.

Письма так и лежали там, нетронутые, когда они всей семьей сели завтракать. Чарли подсчитала, что они завтракают вот так втроем впервые за последние две недели. К тому же они могли провести вместе всего лишь два часа, так как должны были отправиться на рекламные съемки в избирательный округ Филипа.

В ярком утреннем свете, проникавшем в кухню через широкие окна, Филип показался Чарли усталым и постаревшим. По количеству голосов две партии шли, что называется, «ноздря в ноздрю» и Филипу постоянно приходилось участвовать в стратегически важных митингах и собраниях вместе с премьер-министром и другими членами его кабинета. Пресса была враждебна как никогда. В ход шли любые средства, начиная от подсчета ошибок в речи и кончая насмешками над прической кандидата на важный пост.

Если Чарли удавалось, обычно по вечерам или выходным, она всегда сопровождала Филипа. За это время она повидала английских поездов, пожала рук и исходила улиц больше, чем за все прежние годы. Их прежде безупречно организованный быт превратился в ад. Только утром Чарли выбросила из вазы засохшие цветы, а няня Миранды в эти дни только и жаловалась, что ей приходится слишком много работать. Чарли объяснила, что после выборов все войдет в нормальное русло, но это, кажется, не утешило девушку. Чарли заплатила ей за сверхурочную работу, опасаясь, чтобы недовольство Элен не отразилось на Миранде. Для себя же она решила, что, когда пройдут выборы, она найдет для дочери другую няню.

Филип сортировал свою почту, откладывая счета в одну стопку, а письма в другую, весело болтая при этом с Мирандой, сидевшей рядом с ним на своем высоком стуле. Когда он открыл толстый конверт с именем «Фробишер и компания», его лицо внезапно исказилось, а затем приняло недоуменное выражение, и не говоря ни слова, он передал письмо Чарли. Потом он встал и отошел к окну.

Сопроводительное письмо было коротким. Юридическая компания извещала, что их клиент, Эми Эллиот Локхарт, поручает им предпринять действия по делу «Локхарт против Локхарта». Предварительное слушание состоится в Канцлерском отделении Высокого суда правосудия[25]. О дате слушания они сообщат особо.

Какая эгоистка, мелькнуло в голове Чарли. Но вслух она лишь сказала:

— Жаль, что она не пришла сначала к тебе, прежде чем сделать такой шаг.

— Это моя вина, Чарли. Из-за этих выборов я совершенно забыл об акциях. Я знал, что она очень расстроена; она говорила со мной об этом на Рождество. Бедная девочка. Я не догадывался, насколько сильно это ее задело.

— Филип, не расстраивайся. Я могу что-нибудь сделать?

— Мне не хочется говорить на эту тему. Сейчас по крайней мере. Я хочу все обдумать. Я не уверен, что эта история с акциями стоит того, чтобы окончательно ссориться с моей дочерью. — Он взял письмо и ушел к себе в кабинет.

Чарли услышала, как он начал звонить Эми. Узнав, что ее нет дома, он попытался связаться с привратником у нее в колледже.

Весь уик-энд Чарли оставалась рядом с Филипом, выступая скорее в роли заботливой сиделки, чем жены. У нее разрывалось сердце от сознания того, какие усилия ему приходится прикладывать, чтобы в таком состоянии поддерживать свой имидж перед избирателями, прессой и местными партийными деятелями.

Филип видел беспокойство жены, но не мог поделиться с ней своими мыслями, которые могли бы причинить ей лишнюю боль. Его мысли возвращались к идее искупления, а как иначе расценить тот факт, что его первенец должен будет выступать против него в суде. Как случилось, что он сделал их всех несчастными? Ванессу, девочек, даже Чарли? Неужели именно избрание членом парламента разрушило его брак с Ванессой? А назначение министром испортило отношения с Эми? Он не потрудился обсудить проблему с дочерью, не объяснил ей причину своего решения передать ее акции Чарли. Он не научился доверять своей дочери, не разглядел в ней умную серьезную женщину, какой она, несомненно, стала.

Он почти ничего не знал о ее жизни. Например, где она сейчас? Филипу стало стыдно. Он не имел понятия, кто были ее новые друзья по колледжу, в каком обществе она вращалась, как проводила свободное время. Короче, он не знал ничего.

Он подумал, не сообщить ли ему о письме «главному кнуту». Была реальная опасность того, что, когда начнется судебное разбирательство, пресса сразу ухватится за это дело. Но Филип пока не решался это сделать. Сейчас самое главное было найти Эми. Они должны обсудить эту проблему и наладить нарушившиеся отношения.

Филип понимал, что поступает несправедливо по отношению к Чарли, отгораживаясь от нее, но пока он не привел свои мысли в порядок, он считал разумнее держать все в себе. Он боялся, что любые его слова заденут ее больше, чем его молчание. Сейчас ему было необходимо все обдумать и выработать порядок действий.

Большую часть воскресенья он провел у себя в кабинете. Рано утром, еще лежа в постели, Чарли услышала, что он вновь звонил привратнику в колледж Эми. Он уже обращался к своему собеседнику просто по имени. Эми до сих пор не появилась. Чарли задремала, потом услышала звонок внутренней связи, говоривший о том, что за Филипом пришла машина.

Он зашел в спальню и, наклонившись, поцеловал жену.

— Мне очень жаль, что так получилось, дорогая. Я позвоню тебе.

Прежде чем уйти из дома, он зашел в комнату Миранды и задержался там, как показалось Чарли, довольно долго.

Ночью она почти не спала, размышляя, хватит ли у нее смелости вмешаться. Филип не попросил ее о помощи. Он вообще не сказал ей и двух слов за весь уикэнд. Одному Богу известно, о чем он думал. Но с другой стороны, она боялась, что если она вмешается, для нее это может плохо кончиться. Все же ей хотелось что-нибудь сделать. Филип мог поддаться на эмоциональный шантаж своей дочери и изменить свое мнение относительно слияния компаний. А это было бы катастрофой для будущего компании. Кроме того это все могло отразиться на здоровье Филипа.

В конце концов Чарли решила, что она не может бездействовать, она должна вмешаться. Филип, конечно, будет против, но она решила попытаться. Эми не была бессердечным человеком. Если Чарли сумеет разыскать девушку и объяснить ей, почему она согласилась взять на себя контроль над этими акциями и как судебное разбирательство может повредить ее отцу, Эми наверняка откажется передавать дело в суд.

Приезд Кевина Джеймисона на квартиру Фионы Макеллар, дипломированной медицинской сестры из Эдинбурга, совпал с получением ею извещения от строительной компании. От нее требовалось срочно погасить задолженность по кредиту.

Все неудобства от необходимости иметь дело с газетой сразу исчезли, когда она и главный репортер «Кроникл» сошлись во мнении, как важно для газеты и как там будут ей благодарны, если она сможет вспомнить какие-нибудь подробности о ребенке Ванессы Локхарт. Разве это не удача, что она увидела их газету именно в тот самый день, когда там напечатали фотографию Ванессы?

Медсестра Макеллар хотела знать точно, настолько велика будет их благодарность. В фунтах и пенсах.

Кевин медлил с ответом, потом сказал, что обсудит этот вопрос с редактором. Но она может им доверять, заверил он ее. Газета умеет быть щедрой. Он назвал ей четырехзначную цифру для начала, которая вырастет, если ее информация потянет на материал для первой полосы. Но даже и без перспективы роста эта сумма обеспечила ее полное содействие.

Просмотр старых записей дал имя заведующей агентства по усыновлению, которое занималось ребенком Ванессы. Кевин попросил местного корреспондента газеты выяснить, жива ли эта женщина. Информация о ней поступила довольно быстро. Она по-прежнему жила в той же самой квартире, что и тридцать лет назад.

С большим трудом Кевину удалось уговорить ее встретиться с ним. По телефону она была очень сдержана. Изменив голос, он позвонил ей во второй раз, назвавшись одним из детей, переданных ею на усыновление. Тогда она согласилась встретиться с ним, но только в коридоре, за порогом своей квартиры.

Аккуратная, седая женщина, шестидесяти с лишним лет, она с подозрением выслушала историю Кевина, и он, решив, что терять ему нечего, признался, что он — репортер «Дейли кроникл» из Лондона. Он сказал, что ищет мальчика, родившегося двадцать семь лет назад.

Женщина была возмущена его обманом.

— Я знаю, что ваша работа требует конфиденциальности, и я не жду, что вы назовете мне его имя и адрес, — настаивал Кевин. — Но он получит приличную сумму денег, если поможет нам, дав дополнительный материал для статьи, над которой мы сейчас работаем. Я подумал, что вы могли бы связаться с ним и дать ему возможность переговорить со мной и таким образом заработать деньги.

Последовало молчание, которое долгие годы работы в газете приучили Кевина не нарушать. Такую женщину очень нелегко уговорить.

Ее ответ прозвучал односложно.

— Нет. — Она повернулась к двери.

Кевин быстро соображал.

— Вы уверены, что имеете право лишать молодого человека возможности заработать большие деньги? Особенно, если мы знаем, кто он, — добавил он. — У нас есть копия его свидетельства о рождении. Мы знаем, что мать ребенка — Ванесса Форрестер, но мы не хотели бы впутывать ее в это дело. Нам нужен ее сын. Поэтому мы обратились к вам за помощью.

Враждебное выражение ее лица не изменилось. Черт возьми, у него больше не осталось аргументов. Инстинкт подсказывал ему, что эта женщина никогда не уступит. Когда она спокойно закрыла дверь, Кевин сделал последнюю отчаянную попытку уговорить ее.

— Вы знаете, что мы все равно найдем его. С вашей помощью или без нее, — крикнул он.

Дверь осталась закрытой. Хорошо, тогда придется пойти другим путем. В девяти случаях из десяти в такую минуту они бросаются к телефону, чтобы предупредить того, кого они скрывают. Кевину потребуется несколько часов, чтобы через своих приятелей из телефонной сети узнать все номера, по которым она позвонит.

Он был прав. Кевин еще не успел вернуться в эдинбургскую редакцию, как женщина достала старую записную книжку и взялась за телефон. Она понимала, как настойчивы и вездесущи могут быть эти журналисты. Она решила, что будет лучше, если она предупредит семью до того, как они выйдут на ее след.

Через несколько часов, через свои каналы, Кевин получил список номеров, по которым она звонила. Он проверил их все, в каждом случае представляясь организатором конкурса, участники которого в возрасте от двадцати одного года до двадцати семи лет получали возможность выиграть спортивный автомобиль. Методом исключения он вычислил свою жертву.

Глава двадцатая

Мюриел Макиннон не знала, что ей нужно предпринять, чтобы справиться с охватившим ее волнением. Сейчас она очень энергично взбивала яйца для теста, потому что, когда она нервничала, физическая работа успокаивала ее и к тому же Ангус любил бисквитный кекс к чаю.

После телефонного звонка, так взволновавшего ее, Мюриел было трудно сосредоточиться на домашних делах. Женщина из агентства по усыновлению сказала, что не в ее правилах вмешиваться в жизнь ее бывших подопечных, но при таком неблагоприятном стечении обстоятельств она сочла благоразумным предупредить Мюриел, что репортер из газеты пытается разыскать Ангуса, и ему известно имя родной матери мальчика, Ванессы Форрестер. Она не знает, что репортер намерен предпринять, но, может быть, лучше заранее рассказать все Ангусу.

Растерянная Мюриел поблагодарила ее за заботу.

Она всегда считала, что с Божьей помощью, Ангусу надо рассказать правду о том, что он был усыновлен, но это должна была сделать не она и не при таких обстоятельствах. Не сейчас, когда Ангус только что потерял людей, которых он знал и любил как своих родителей. Тела их еще даже не были преданы земле. Похороны были назначены на среду.

Мюриел опустилась на стул и вытерла глаза. Ангус потерял в автомобильной катастрофе своих родителей, а она — любимого брата и невестку. Кроме ее племянника Ангуса у нее теперь не было другой семьи. Мюриел никогда не была замужем.

Она услышала, как звякнула крышка почтового ящика на входной двери, и решила, что пришел Ангус, но когда она вышла в холя, то увидела, что кто-то бросил в щель письмо. Она подняла его. Оно было адресовано Ангусу.

Мюриел вернулась на кухню и закончила готовить чай для племянника. Она переехала в дом брата на время, до похорон. Пытаясь найти успокоение, она развила бурную деятельность и беспрерывно что-то скребла, чистила и мыла, и к тому времени, как Ангус вернулся, весь стол был заставлен множеством тарелок с ее коронными блюдами — маленькими пирожками с черникой, оригинальными сэндвичами с сыром и тонкими ломтиками ветчины, а также ее знаменитым яблочным тортом и бисквитом с кремом.

Наливая крепкий душистый чай, она отметила, что Ангус положил себе полную тарелку приготовленных ею лакомств. Однако, заглянув ему в лицо, она поняла, что на самом деле у него нет аппетита, он просто пытается сделать ей приятное.

— Тетя, как тебе удается держаться?

Она медлила с ответом.

— Я просто не могу плакать. Мне до сих пор не верится, что твоих родителей больше нет. Я все еще верю, что они могут войти сюда в любую минуту. — Слезы заблестели у нее на ресницах, и она отвернулась.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — печально сказал он. — Внезапность происшедшего не укладывается у меня в голове. Только что я видел их здесь, сидящих за столом рядом с тобой, смеющихся и оживленных, и вдруг…

Мюриел закрыла лицо руками, и Ангус сразу же подошел к ней.

— Они всегда были так добры ко мне, Ангус. Всегда приглашали в свой дом. Они были рядом, когда мне нужны были помощь или совет. — Она вздохнула. — По крайней мере то, что я помогаю тебе организовать похороны, дает мне силы держаться. Я связалась со всеми, кого ты указал в своем списке. Большинство из этих людей придет. Я рада, что потом у тебя будет несколько свободных дней. Это поможет тебе прийти в себя.

Они обсудили псалмы, которые будут петь, людей, которых они попросят выступить на панихиде, и то, где будут ночевать приехавшие издалека.

— Я договорилась, чтобы Мораг ночевала у соседей, — сказала Мюриел.

Хотя Ангус жил в Эдинбурге со своей девушкой в одной квартире уже два года, когда они приезжали к его родителям, они соблюдали приличия — не освященные узами брака не могли спать в одной комнате.

Мюриел с улыбкой посмотрела на племянника.

— Все изменится, когда она станет членом семьи.

— Я не уверен, что она им станет, — ответил Ангус. — Сейчас я ни в чем не уверен. Ты думала, что горе сблизит нас, но мне кажется, что оно оказало противоположное действие. Мне кажется, мы слишком долго были вместе.

Очень хорошо, решила Мюриел, размышляя, не пора ли открыть ему правду. Нет, время еще не пришло.

— Пока рано о чем-то говорить, Ангус. Мой совет — не спеши принимать решение.

Перед ней стояла трудная задача, и она взяла себя в руки. Она должна сделать это сейчас, или потом уже ничего не получится. Осталось только найти нужные слова.

— Еще чаю? — спросила она.

— Нет, спасибо. Мне и так уже придется ослабить ремень.

— Тебе надо немного поправиться, мой мальчик. Ты слишком худой.

Они оба улыбнулись. Она всегда говорила ему эти слова, и когда он был совсем маленьким, и потом, когда стал уже на две головы выше ее самой.

Мюриел пристально посмотрела на племянника.

— Есть кое-что, о чем, по-моему, ты должен был узнать давным-давно, но в теперешних обстоятельствах это так некстати, что я никак не решусь тебе сказать.

Он улыбнулся.

— Отец всегда говорил мне, что лучше сразу рассказать о том, что беспокоит. Говори, хуже уже ничего быть не может.

— Ангус, — мягко сказала она, — я знаю, что это будет для тебя шоком, — она глубоко вздохнула, — но твои мать и отец не были твоими настоящими родителями.

— Что?!

— Они усыновили тебя, когда тебе было всего несколько дней от роду.

Ангус молча смотрел на Мюриел. Он не мог ни сомневаться в ее словах, ни что-то возразить ей. Он всегда знал — то, что говорит его тетка — правда.

Она взволнованно продолжала:

— Им так хотелось ребенка; они испробовали все средства, и когда врач сказал им, что у них никогда не будет своих детей и есть возможность усыновить чужого младенца, они не колебались. Поверь мне, они так тебя ждали. Ты не мог быть более желанным даже для родной матери.

Ангус был ошеломлен.

— Почему они не сказали мне об этом сами? Почему я должен узнать об этом только после их смерти?

Мюриел смахнула крошки со стола.

— У меня нет ответа на эти вопросы. Ангус, дорогой мой, я советовала им все рассказать тебе. Но они так хотели, чтобы ты был их родным сыном, только их, что со временем, я думаю, они убедили себя в этом. И еще они боялись, что если ты узнаешь правду, то в один прекрасный день можешь покинуть их. — Она сжала его руки в своих ладонях. — Ангус, мне очень хотелось, чтобы ты был избавлен от всего этого. Я не собиралась раскрывать их тайну, но у меня не было выбора. Какой-то журналист из Лондона интересовался тобой в агентстве по усыновлению. Женщина, которая там работала, уже на пенсии, но она предупредила меня, что к ней приходил репортер из Лондона и все выспрашивал. Она не знает, зачем. А вот это письмо бросили в ящик сегодня. — Она подала Ангусу адресованное ему письмо.

Письмо на бланке «Дейли кроникл» было от Кевина Джеймисона. Оно было коротким и четким, с просьбой об интервью в связи с материалом, над которым работает газета. Это касается женщины, имя которой указано в копии его свидетельства о рождении (копия прилагалась). Если Ангус согласится сотрудничать, его ждет денежное вознаграждение.

Внимательно рассмотрев свидетельство, Ангус передал его Мюриел. У нее заныло сердце при виде его потрясенного лица.

— Да, это та самая женщина. Я в первый раз услышала ее имя, Когда служащая из агентства по усыновлению позвонила мне. Ванесса Форрестер. Твоя мать.

Ангус смутился.

— Ты когда-нибудь видела ее?

Мюриел покачала головой.

— Что тебе о ней известно?

Мюриел вздохнула.

— Не много. Она родом из какой-то деревни в Суссексе. Тогда акушерка говорила, что она из хорошей семьи, и из-за того, что ей всего пятнадцать лет, она не могла содержать ребенка.

— А после она не пыталась меня найти?

— Условия усыновления очень строгие, — мягко объяснила ему Мюриел. — Когда документы подписаны, всякие контакты с обеих сторон прекращаются. Ты найдешь все бумаги наверху.

— А мой… отец? О нем что-нибудь известно?

— Ничего, и как видишь, его имя даже не указано в свидетельстве. Ангус, твоими родителями были Эндрю и Розали. Все эти годы они растили тебя, думали, заботились и молились о тебе. Не каждые родители заботятся так о своем родном ребенке. Я не хотела раскрывать тайну твоего рождения, во всяком случае так скоро после их смерти, но появление репортера не оставило мне выбора.

Ангус был озадачен.

— Я не понимаю, зачем я ему понадобился. Если он проделал такой путь, это должно быть очень важно. В этом замешана моя… — он не решился произнести это слово, — женщина, которая дала мне жизнь.

— Я не знаю, — ответила его тетка. — Но мне была невыносима мысль, что ты узнаешь все это от чужого человека. — Она помолчала. — Я поступила правильно, что рассказала тебе, Ангус? Или мне надо было молчать?

Ангус встал и обнял ее за плечи.

— Не знаю. Мне надо пойти и все обдумать. Это все так неожиданно. — Он тряхнул головой, будто хотел отогнать от себя неприятные мысли.

Мюриел постаралась утешить его единственным известным ей способом.

— Ангус, у тебя еще будет время все обдумать. А пока выпей чаю.

— Нет, спасибо… Прости, я хочу немного побыть один.

Посмотрев вслед его высокой фигуре, пока он поднимался по лестнице в спальню, которую еще недавно занимали его родители, Мюриел Макиннон взяла из шкафа пальто, вышла за дверь и направилась в маленькую церковь неподалеку.

Спальня была именно такой, какой ее помнил Ангус. За эти годы ничего в ней не изменилось.

Он с грустью посмотрел на выцветшие кремовые стены, на туалетный столик матери из орехового дерева, на тумбочку у кровати, где отец хранил свою Библию.

Под кроватью стоял старый чемодан, потертый и потрескавшийся, в котором они хранили важные бумаги. Ангусу не потребовалось много времени, чтобы найти среди них поблекший конверт из плотной бумаги, в котором лежал пожелтевший документ — копия его свидетельства о рождении. Графа, оставленная для имени отца, осталась пустой, но в качестве места рождения была указана больница, находившаяся всего в нескольких милях отсюда. С тех пор здание уже разрушилось, а больница переехала в помещение соседнего изолятора. Копия свидетельства, присланная газетой, была идентична.

Ангус лег на кровать и положил голову на подушку отца. Он даже ощутил слабый запах его лосьона. У него сжалось горло, когда его взгляд упал на развешанные по стенам документальные свидетельства его успехов в школе и в университете за все годы учебы. Родители так гордились им.

Он подумал, что сейчас он должен что-то сделать. Надо позвонить Мораг и отменить встречу, чтобы можно было тщательно изучить все бумаги.

Чемодан был набит старыми счетами, договорами и разными другими документами. Он просмотрит каждый клочок бумаги в поисках других сведений о своем происхождении. Хотя у него не было четкого плана, Ангус хотел выяснить, кто были его настоящие родители и почему репортер так заинтересовался им.

Не предает ли он память своих родителей? Он не знал. Еще совсем недавно все казалось таким обычным, таким устоявшимся. Хотя он всегда любил своих родителей, он видел, что совершенно не похож на них ни внешне, ни по характеру. Его всегда удивляло такое полное отсутствие сходства. Его волосы были гораздо темнее и пышнее, чем у них обоих, и он часто шутил по поводу того, что был намного выше и худее своего отца. Но как многие молодые люди его поколения, которые давно переросли своих родителей, он объяснял это хорошим питанием и занятиями спортом. Своих деда и бабушку с той и с другой стороны он не знал; они умерли до его рождения. Но так ли это? Теперь ему предстояло все выяснить.

Интересы Ангуса и его родителей тоже не совпадали. Он любил спорт, они — нет, и он втайне жалел, что не унаследовал их способность играть на многих музыкальных инструментах — они и познакомились, когда играли в оркестре своего колледжа. У него же не было музыкального слуха; он объяснял этот недостаток тем, что ему достались гены более далеких предков.

Его жизнь протекала без всяких осложнений: прилежный студент, выпускник факультета изящных искусств университета Глазго, а сейчас в двадцать семь лет — второй человек в отделе художественного дизайна рекламного агентства. В свободное время он писал маслом портреты.

Теперь он не мог с уверенностью сказать, кто же он такой на самом деле. Его привычный мир рухнул. Ангус уткнулся лицом в подушку, и наконец они прорвались — тяжелые, мучительные рыдания.

Имоджен все еще тяжело дышала от напряжения. Сегодня она испробовала все, что только знала сама или читала о технике секса. И кажется, это дало желанный эффект.

Воодушевленный ее стараниями, Тони удовлетворенно промычал, перевернувшись на спину:

— Я мог бы дать тебе работу в «Кроникл».

Для Имоджен эти слова прозвучали не менее приятно, чем любовные признания.

— После твоей истории о «кошачьей драке» у нас началась удачная полоса, — сказал он ей. — Одна медсестра из Эдинбурга рассказала нам, какой испорченной была Ванесса Локхарт, когда она еще училась в школе.

Имоджен приподнялась на локте и посмотрела на Тони.

— Что ты имеешь в виду под словом «испорченная»?

Тони быстро рассказал ей о незаконном ребенке, о найденном свидетельстве о рождении и о том, как Кевин выследил Ангуса.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше? — обиделась Имоджен.

— Ну, тогда ты еще не имела права знать об этом. — Он хитро улыбнулся, и она потянула его за ухо, на что он притворно завопил от боли.

— Сейчас, когда приближаются выборы, у нас развязаны руки, — сказал он, доставая сигарету. — Теперь главное — узнать, кто отец ребенка, особенно если учесть, что Ванесса тогда была слишком молода для того, чтобы иметь детей.

Имоджен была в восторге, что оказалась в самом центре журналистского расследования. Она уже почти видела себя сотрудником столичной газеты.

Что ей тогда сказала Ванесса? «В тот период жизни я совсем не улыбалась». Теперь все ясно.

— Уверена, что ребенок родился двадцатого декабря, — торжествующе сказала она они, вспомнив, как грустна была Ванесса в день интервью и как она сказала, что эта дата всегда вызывает у нее печальные воспоминания.

— Ты права. Если бы ты рассказала мне об этом раньше, мы бы сэкономили массу времени, — сказал Тони. — Может быть, имеет смысл тебе поехать в эту деревню, где она живет, и покопать там. Попытайся выяснить, с кем она встречалась в те годы.

И на следующий же день воодушевленная заданием Имоджен оказалась в Придлингтоне, небольшой деревне, где все, как она считала, знали о своих соседях все, и где Ванесса прожила всю свою жизнь.

Имоджен потратила не один час, завязывая разговоры в пабе, в сквере и на автостоянке. Казалось, никто не знал, с кем раньше встречалась Ванесса. Все всегда видели ее только со своим бывшим мужем.

Но беседа с одной местной жительницей, коллегой Ванессы Локхарт по совету директоров, Энн Гроувер, оказалась более полезной. Под предлогом внесения дополнений в статью о Ванессе Имоджен легко перевела разговор на ее личную жизнь.

— Как жаль, что Ванесса больше не вышла замуж, — сокрушенно сказала Имоджен.

— Да, — согласилась Энн, — но для нее, к сожалению, всегда существовал только один мужчина.

— Она привлекательная женщина, я не могу поверить, что в прошлом у нее не было других поклонников, — забросила удочку Имоджен.

— Насколько мне известно, у нее был только Филип. Я никогда не слышала, чтобы она говорила о ком-то другом. Ни тогда, ни теперь.

Имоджен промолчала.

— Позвольте налить вам еще кофе, — предложила Энн и добавила: — Ванесса когда-то сказала мне, что ее мать даже отсылала ее в закрытую школу, чтобы разлучить их, но когда она умерла, они опять оказались вместе.

— А сколько ей было лет, когда ее отослали в другую школу? — как можно равнодушнее спросила Имоджен.

Энн удивленно подняла глаза на собеседницу.

— Не знаю. Но это ведь не имеет значения для статьи, верно?

На Энн Гроувер нельзя было давить, и Имоджен, не желая вызывать подозрения, отступилась. На время.

Она сразу же доложила Тони о результатах.

— Черт возьми, Имоджен, тебе везет. — Тони был доволен. — Как всем настоящим журналистам. — Но он уже планировал послать другого, более настырного корреспондента, чтобы потрясти Энн Гроувер. — Дальнейшее предоставь мне. Я твой должник.

— Когда мы снова встретимся?

О женщины! Они всегда смешивают бизнес и чувства.

— Я тебе позвоню.

Глава двадцать первая

Ванесса испытывала голод. Она уже съела порцию овсянки без сахара, кусочек дыни и выпила чашку черного кофе. Сейчас все ее мысли были заняты тем, что бы еще она могла такое съесть, не нарушая своей диеты.

После аварии у нее болело все тело. Но в этом происшествии было одно маленькое достоинство. За время пребывания в больнице она похудела еще на два килограмма.

Ее почта как всегда состояла из разных ненужных посланий и нескольких конвертов обязательного коричневого цвета со счетами. Ничего особенного. Она отбросила в сторону рекламные проспекты и условия разных конкурсов, обещавших немыслимые призы, сложила стопкой коричневые конверты, чтобы потом разобраться со счетами и послать их Филипу, и взяла в руки единственный белый конверт, надписанный незнакомым почерком и адресованный Ванессе Форрестер. Уже давно никто так не называл ее. Ванессу удивил эдинбургский штемпель на конверте. С кем она знакома в Шотландии?

Когда она развернула единственную страницу письма, написанного безупречно ровным почерком, одна фраза сразу бросилась ей в глаза: «Я думаю, что я ваш сын».

Руки ее задрожали; она дважды перечитала письмо, прежде чем полностью вникнуть в его содержание. О еде она забыта и думать. Она смотрела на подпись со смешанным чувством страха и волнения.

Ванесса закрыта глаза и вспомнила маленькую больничную палату, острую боль, потом радость, когда ей дали в руки ребенка, и душевную муку, когда в тот же день ее мальчика забрали от нее. Она только одно мгновение видела его красное плачущее личико и черные волосики, прежде чем его унесли в другую палату.

На следующий день процедурная сестра, тронутая ее слезами, принесла из дома «Полароид» и тайком сделала для нее фотографию малыша. Но снимок давно выцвел. Другие медсестры были заботливы, но мрачны и строги. Ванесса не могла понять, то ли ее мать убедила их в необходимости такой строгости к дочери, то ли из уважения к ее горю они были столь немногословны.

Ванесса перечитала письмо еще раз. Ангус Макиннон. Вот, значит, как они назвали его. И он хотел ее увидеть.

В прежние годы она часто доставала поблекшую фотографию, сделанную в день его рождения, и пыталась представить себе, как он сейчас выглядит, где живет, что делает. Такие размышления обычно кончались тем, что Ванесса начинала искать утешения на дне бокала с вином.

Сейчас он сам хочет с ней встретиться — из-за того, что вмешалась газета. Значит, они все же нашли его. Несмотря на все волнения, которые, видимо, ожидали ее, Ванесса была рада, что так случилось. Она давно мечтала увидеться с сыном. В глубине души она всегда верила, что такая встреча когда-нибудь состоится. Какой он? Что он думает о ней? Как он поведет себя, когда они встретятся?

Ванесса начала нервничать, а мысль о необходимости как-то объяснить своим дочерям появление Ангуса Макиннона наполнила ее страхом. Она так часто говорила им, как опасно заниматься сексом в раннем возрасте. Они никогда не поймут ее. И они будут не единственными. Как насчет ее приятельниц из благотворительных комитетов? Других членов совета директоров компании? Соседей? Нет, она не станет делиться этим секретом ни с кем.

Ванесса встала, ее била дрожь. Она получала большую поддержку от тех людей, которые считали ее пострадавшей стороной в деле о разводе, женщиной, не сделавшей в своей жизни ничего дурного. «Тебе не в чем себя упрекнуть», — эта фраза постоянно звучала после того как стало известно, что Филип оставил ее ради другой женщины. Как они отреагируют, если узнают, что она, воплощенная добродетель, занималась сексом уже в четырнадцать лет?

Но это был не только ее секрет, но и Филипа тоже. Ангус Макиннон захочет узнать, кто его отец. Если она скажет ему, что он станет делать с этой информацией? «Я бы не стал вас беспокоить, — писал он, — но «Дейли кроникл» прислала мне копию моего свидетельства о рождении, в котором стояло ваше имя. В регистрационном журнале агентства по усыновлению я узнал ваш адрес, и выяснилось, что вы по-прежнему живете в том же месте».

Не похоже, чтобы он хотел сотрудничать с «Кроникл», но как она могла быть в этом уверена? Она отдала его в чужие руки, как только он родился. У него не может быть никаких чувств ни к ней, ни к Филипу.

Как «Кроникл» удалось все узнать? Она начала анализировать все возможности. Должно быть, это как-то связано с тем, что она сказала Имоджен Феррис. Почему она была так неосторожна?

Поддавшись внезапному порыву, Ванесса набрала номер редакции, где работала Имоджен, но, услышав голос телефонистки, положила трубку. Нет, попытка узнать, что все это раскрутила именно Имоджен, была слишком опасной. Ее дед всегда советовал ей не хвататься за решение проблем до того, как они возникли. «Ты собираешься переходить мост еще до того, как ты вышла в долину, где протекает река. Гораздо разумнее принимать решение, когда тебе известна уже суть проблемы, а не когда ты видишь ее издали».

Обхватив голову руками, Ванесса начала просчитывать все возможные варианты. Пресса заинтересовалась этой историей только потому, что Филип был членом правительства. Журналистам не составит труда выяснить, что они с Филипом были близкими друзьями с детства. Если она скажет им, что не Филип — отец Ангуса, то легко представить себе их насмешливые комментарии типа: «Ну, вам, конечно, виднее». Или того хуже: «Кто же тогда его отец?»

Она должна предупредить Филипа. Они быстрее нейтрализуют опасное внимание прессы, если объединят свои усилия. Но в душе она противилась такому разговору с ним. К тому же сейчас он наверняка сильно раздражен, получив извещение адвоката Эми.

Ванесса подняла голову и расправила плечи. Она опять пытается перейти мост, еще не приблизившись к реке. У прессы, впрочем, и у Ангуса тоже, нет неоспоримых доказательств, чтобы подозревать Филипа, и ни она, ни Филип ни при каких обстоятельствах не дадут их. К тому же Ангусу, может быть, вообще безразлично, кто его отец. Она не могла с уверенностью это утверждать, и пока она не встретилась с ним, она не могла выяснить, что он собирается делать. Действительно, что она сейчас может сказать Филипу. Да, черт возьми, почему она должна заботится о нем! Ванесса вдруг вспомнила, что случилось в тот раз, когда она хотела помочь своему бывшему мужу, заранее предупредив его о намерении Эми. Ей на память сразу же пришла та сцена в холле: Чарли и Пол Солтер, оживленно беседующие друг с другом, и улыбающийся Филип, спешащий им навстречу.

Нет, она не станет звонить Филипу. Она встретится со своим сыном, в данный момент при любых обстоятельствах она хотела этого больше всего на свете, и только потом будет решать, как поступить дальше.

До Ванессы с трудом доходило то, что говорил Ангус. Она, не отрываясь, смотрела на его лицо, на непокорные пряди его волнистых каштановых волос. Он был поразительно похож на отца Филипа.

Он очень красив и у него такие же синие глаза, как у меня, с гордостью подумала она.

Они договорились встретиться в Лондоне, в гостинице у вокзала Кингз-Кросс[26]. Ванесса узнала его сразу, как только он вошел в вестибюль. Ее первым побуждением было броситься к нему с распростертыми объятиями, но она не знала, как он отреагирует. Он, казалось, испытывал те же чувства, что и она. Чтобы хоть немного сгладить напряжение, она пригласила его в бар и предложила выпить кофе.

Он явно тщательно готовился к этой встрече: на нем был хороший темно-синий костюм, белоснежная рубашка и шелковый галстук, который он время от времени нервно теребил. Ванесса тоже перебрала несколько нарядов, прежде чем остановилась на черном костюме, однако в последний момент она заменила пиджак на менее строгий темно-зеленый.

Когда они сели за столик, она была потрясена волной эмоций, охвативших ее. По вспыхнувшему лицу Ангуса и его блестящим глазам она видела, что он тоже взволнован.

— Вы знаете, я, в общем-то, и не собирался искать вас, — откровенно сказал он. — Я бы никогда и не узнал, что бью усыновлен, если бы газета не проявила интерес к этому делу. Но тогда бы мы с вами никогда и не встретились.

— В таком случае я рада, что все так получилось. — Ванесса робко улыбнулась. — Я давно хотела встретиться с тобой. — Она посмотрела ему в глаза. Был один вопрос, который она должна была задать. — А твои родители знают, что ты здесь, со мной? — Она увидела боль, мелькнувшую в его глазах, прежде чем он отвел взгляд.

— Они погибли в автомобильной катастрофе. Совсем недавно, — сказал он дрогнувшим голосом.

Ванесса побледнела.

— О Ангус. Мне так жаль. — Ее сердце переполнилось сочувствием к нему. Ей захотелось обнять и утешить его.

Ангус помолчал. Когда он вновь заговорил, его голос бью по-деловому решительным.

— Как «Кроникл» узнала об этой давней истории? Как они нашли меня? Вы что-нибудь знаете об этом?

— Нет, мне ничего не известно, — тихо сказала Ванесса.

— Информация просочилась не из агентства по усыновлению, — сказал Ангус. — Они попытались там что-то узнать, но это им не удалось. Женщина, которая там раньше работала, предупредила мою тетю. Но они все же сумели узнать адрес моих родителей и мое имя, и довольно быстро. Теперь они знают, где я работаю, и они очень настойчивы.

Ванесса невольно подумала, как ему удается справляться с их настойчивостью.

— От них не так-то легко избавиться, — заметила она. — Но по правде сказать, все что у них есть — это свидетельство о рождении, мое имя и твое имя. Для статьи этого недостаточно, и у них ничего не получится, если мы не скажем им ни слова. Ни одного. Даже не произнесем «без комментариев».

Ангус только кивнул.

— Как я поняла, — осторожно добавила она, ты не собираешься помогать прессе.

Он пристально посмотрел на нее.

— Я считаю, что это было бы предательством по отношению к памяти моих родителей.

Ванесса облегченно вздохнула, но все же предостерегла его:

— От журналистов непросто избавиться. Они попытаются связаться с тобой или с твоей тетей по телефону, выдавая себя за совсем других людей. Ей они скажут, что ты им все рассказал, а тебе — что это сделала она. Они наверняка придут в контору, где ты работаешь, и начнут расспрашивать твоих друзей. И неважно, что они ничего им не скажут. Журналисты умеют подтасовывать факты. Но если у них ничего не получится, они откажутся от своей затеи. Ведь их интересуем не мы с тобой. Все дело в моем бывшем муже, Филипе Локхарте. Это его они хотят задеть. Они надеются, что эта история даст им повод обрушиться на правительство теперь, когда началась предвыборная кампания. Но в свидетельстве о рождении нет имени отца, и только очень безответственный редактор может приписать Филипу отцовство лишь на том основании, что я была знакома с ним еще в школьные годы. Этого еще явно недостаточно.

Ангус кивнул. Кажется, его убедил ее анализ ситуации, в котором сочетались жизненный опыт и здравый смысл.

Ванессе хотелось узнать что-нибудь о нем самом, о его жизни, его интересах. Есть ли у него девушка? Может быть, он женат? Но она чувствовала, что не может сейчас расспрашивать его. Еще не время. Его внешнее спокойствие не могло до конца скрыть его горе и смущение. Все, что она могла сделать, это помочь ему понять ее.

— Ты знаешь, у твоих родителей не было другого выбора, как только хранить все в секрете, — сказала она. — Таково условие усыновления. — Собственное смущение заставило Ванессу заговорить быстрее. — За эти годы я часто думала о тебе. Мне всегда бывало грустно в твой день рождения. Я иногда размышляла о том, что ты делаешь, как живешь, счастлив ли ты. Это все, что я могла, — дрогнувшим голосом сказала она, — потому что по закону я не имела права вмешиваться в твою жизнь.

— Если вы действительно так сильно переживали, то почему отдали меня на усыновление? — Голос Ангуса звучал скептически.

Ванесса чувствовала, что он оценивает ее. Но по выражению его лица невозможно было сказать, что он о ней думает. Он пристально смотрел на нее и ждал ответа.

— Ангус, мне было всего пятнадцать лет, когда ты родился. Я была совершенно не приспособлена к жизни. Взгляды на мораль у людей были очень старомодными — по крайней мере, в деревне, где я жила. Как только моя мать узнала, что я беременна, она все взяла в свои руки. Она устроила мне поездку в Шотландию, нашла агентство по усыновлению и заставила меня поклясться, что я никогда никому не скажу об этом. Она сказала мне, что ни один мужчина не захочет жениться на мне, если узнает о ребенке, и я ей поверила.

Ванессе было стыдно. Одно дело — все эти годы убеждать себя в благоразумности своего поступка, а другое — рассказывать об этом тому, кто появился на свет в результате ее школьной любви.

— Я знаю, что это звучит неубедительно, но она была очень властной женщиной, и в те дни мне и в голову не приходило ослушаться ее. И я боялась того, что со мной было бы, если бы она оставила меня одну решать свои проблемы.

И сейчас по лицу Ангуса невозможно было понять, что он чувствует. Наконец он коротко спросил:

— А как насчет моего отца? Он знал?

— Он не знал, что я беременна.

— Газетчики считают, что мой отец — Филип Локхарт, — откровенно заявил Ангус. — Они позвонили моей тете и сказали ей, что именно поэтому они интересуются мной.

О Боже, подумала Ванесса. Начинается. Она взволнованно провела рукой по волосам.

— Я понимаю, почему они так решили. Он был единственным парнем, с которым я встречалась, поэтому и сделали такой вывод… — Она замолчала.

— И они сделали правильный вывод, не так ли? — Он наклонился вперед; вся его поза выражала напряженное ожидание.

— Они вообще не имели права делать какие-либо выводы, — возразила Ванесса.

— Я спросил вас не об этом. — В его голосе появилось раздражение, которое испугало Ванессу.

Она глубоко вздохнула.

— Ангус, ты имеешь полное право знать, кто твой отец. Но мне кажется, что у твоего отца тоже есть права. Он не знает, что я встретилась с тобой. Он понятия не имеет, что тобой интересуется пресса. Если его имя появится в газетах, это принесет ему большие неприятности, и я имею в виду не только смущение. Вспомни, я была несовершеннолетней, когда ты был зачат. Я должна сначала сама поговорить с ним.

Гнев и разочарование отразились на лице Ангуса.

— Когда? — коротко спросил он. Я хочу знать немедленно. Это самое большее, что вы можете для меня сделать.

— Это не так просто, — быстро сказала она. — Мы не разговаривали… — Она осеклась под пристальным взглядом сына.

Ангус придвинулся ближе.

— Если это Филип Локхарт, я не стану ничего предпринимать и никому не скажу об этом. Мне надо просто знать, — твердо заявил он.

Ванесса уже готова была уступить, но сдержалась.

— Я сразу же свяжусь с тобой, как только переговорю с этим человеком.

— Полагаю, мне придется удовлетвориться этим, — сказал Ангус, откровенно разочарованный. Он взглянул на часы. Пора было возвращаться в Эдинбург. Он сдержанно попрощался и ушел.

Ванесса готова была расплакаться, глядя вслед его удаляющейся фигуре. Увидит ли она его снова? Она так хотела завоевать его доверие и поближе познакомиться с ним. Черт бы побрал эту «Кроникл»! Она непременно должна связаться с Филипом, но предстоящий разговор пугал ее.

Она испугалась бы еще больше, если бы узнала, что Ангус, рассерженный тем, что не узнал имя своего отца, поддавшись внезапному порыву, сел не в поезд, а в такси, и направился в Хитгейт, избирательный округ Филипа.

Приемная, где Филип встречался со своими избирателями, находилась на нечетной стороне Хай-стрит в Хитгейте, в стороне от крупных магазинов и автомагистрали.

Очень привлекательный георгианский особняк с двойным фасадом, он бы только выиграл от реставрации, подумал Ангус, окинув здание зорким взглядом художника. Его красивая парадная дверь, выходившая прямо на тротуар, не знала краски многие годы. Вестибюль имел такой же запущенный вид, как и весь дом.

Когда Ангус вошел, его встретила невысокая аккуратная женщина. Она была в простом строгом платье; несмотря на седину в волосах, по ее живым, черным глазам и гладкой коже никто бы не догадался, что ей уже перевалило за шестьдесят.

Она представилась как Уин Стивенс, ответственная за чай, кофе и домашние бисквиты для самого кандидата на высокий пост и всех его помощников по избирательной кампании.

Ангус сказал, что он хотел бы оказать посильную помощь, и спросил, когда ожидается приезд Филипа Локхарта. Уин, привыкшая к таким помощникам, которые непременно хотели лично встретиться с кандидатом, уклончиво ответила, что он приедет позднее.

— Бедняга, он так занят. Репортеры местной газеты ждут его, чтобы сделать его снимок с дочерью. И с миссис Локхарт, конечно. Но, боюсь, у него сегодня не будет на это времени.

Ангус не знал, что ему делать. Он не привык притворяться и не был уверен, что ему удастся сыграть роль бескорыстного помощника, но Уин была занята своими проблемами. Она проводила его в большую холодную комнату, не задавая лишних вопросов.

Несколько длинных столов были расставлены, как для обеда, но вместо приборов на них лежали стопки листовок с портретом улыбающегося Филипа Локхарта и призывами голосовать за него, потому что он «человек, которому можно доверять». Помощники запечатывали листовки в конверты.

Уин показала Ангусу, как надо складывать листовку, и предоставила ему самому действовать дальше.

Чувствуя в нем благодарного слушателя, она рассказала ему о некоторых приемах, которые случается применять, чтобы заманить избирателей на избирательные участки.

— Одному из наших парней избирательница сказала, что не пойдет голосовать, потому что не может найти свою вставную челюсть. Ну, он просто вынул свою и сказал: «Вот, мадам, воспользуйтесь моей».

Ангус не поверил, что такое могло произойти на самом деле, но Уин засмеялась и заверила его, что это чистая правда.

Два часа Ангус добросовестно работал, ожидая приезда Филипа. Наконец, устав от непрерывного сидения на стуле, он решил размяться. В коридоре к нему подошла Уин.

— Я знаю, что вы хотели встретиться с Филипом Локхартом, а я только что говорила с ним по телефону. Так вот: он должен написать речь для митинга, поэтому решил не приезжать сюда сегодня. У него был очень усталый голос. Но завтра он, вероятно, заглянет сюда.

Ангус разочарованно вздохнул. Он посмотрел на дверь кабинета Филипа, и проследив за его взглядом, Уин улыбнулась. Было видно, что она гордится «своим кандидатом», как она называла Филипа.

— Многие люди относятся к нему с уважением. Хотите посмотреть на его фотографию, сделанную в то время, когда он впервые избирался в парламент? Я оставила одну себе в качестве сувенира.

Она повела его в маленькую приемную.

— Я повесила ее здесь. — Она сняла фотографию со стены и подала ее Ангусу. — Вот это я, — с гордостью сказала она. — Это Ванесса, его первая жена, с двумя дочерьми. Эми — той, что справа, на снимке лет девять или десять, а это малышка Луиза. Рядом с Филипом — его отец. Очень милый человек. Видите, как он гордится сыном?

Ангус не отрываясь глядел на фотографию. Казалось, что он смотрится в зеркало. Он был точной копией отца Филипа. Ошибки быть не могло. Та же посадка головы, тот же лоб. И он узнавал себя в маленькой Луизе, типичной девчонке-сорванце с короткой стрижкой и хитрой улыбкой.

Доказательство было перед ним. Теперь Ангус был абсолютно уверен, что именно Филип Локхарт и является его родным отцом.

Уин, кажется, не заметила его замешательство, и когда он внезапно попрощался и направился к двери, она ни о чем его не спросила, только на прощание предложила ему зайти на следующий день.

Несколько минут спустя Ангус осторожно вернулся в приемную и снял фотографию со стены, убедившись что Уин нет поблизости.

Рассерженный и оскорбленный, он поспешил прочь из этого здания. Ванесса нарисовала ему портрет молоденькой девушки, которая осталась одна со своим бесчестием, не имела возможности даже увидеться со своим возлюбленным, и ее суровая мать угрожала ей одиночеством, если она ослушается ее. Все это было ложью. Она не только встретилась со своим любовником — она вышла за него замуж, за Филипа Локхарта, его отца. Они бросили его, отдали чужим людям в другой район страны вовсе не потому, что это было в интересах ребенка, а потому что так было удобнее им самим.

Ангус отправился в штаб избирательной кампании. Сотрудники не замедлили подробно рассказать ему о митингах и собраниях, которые он мог посетить. Он узнал, что митинг, на котором должен был выступать Филип Локхарт, состоится вечером в Центре международных соглашений в Бирмингеме.

Ангус принял решение.

В поезде, направляющемся в Бирмингем, Ангус еще раз посмотрел на фотографию. Она была сделана десять лет назад и уже поблекла, но он помнил себя в том же возрасте, что и изображенная на ней Эми. Он как будто глядел на своего двойника. Потом он просмотрел утренние газеты. В двух из них были фотографии Филипа, сделанные накануне днем на митинге в Лондоне, но на них не было заметно сходство между Ангусом и министром.

Поезд опоздал; к тому времени, как Ангус добрался до места проведения митинга, свободные места остались только на балконе.

На стенах висели плакаты с портретами премьер-министра. Телевизионные софиты освещали сцену, где уже выступал местный член парламента, пытаясь подогреть энтузиазм толпы. Это был первый политический митинг, на котором присутствовал Ангус, и его поразило воодушевление аудитории. Атмосфера больше соответствовала рок-концерту или собранию евангелистов.

Ему часто приходилось сопровождать отца — своего приемного отца — в церковь, где тот был церковным старостой. Они не раз говорили о том, что побуждает отдельных людей стремиться к всеобщему вниманию.

— Каждый, кто ищет такого публичного одобрения, и я не исключаю себя, — полушутя-полусерьезно говорил ему отец, — вероятно, скрывает неуверенность. На сцене они могут внешне выглядеть очень уверенными, но почти наверняка поджилки у них трясутся.

Ангусу было трудно в это поверить, когда он смотрел на уверенного в себе партийного лидера, который, энергично жестикулируя, представлял публике основного участника митинга.

— …Это человек, который вошел в кабинет министров, потому что именно такие люди нужны нашей стране. Его свежие идеи, энергия, — оратор взмахнул рукой, — поступки способны вести нашу великую страну дальше в следующее столетие. Дамы и господа, перед вами Филип Локхарт!

Телевизионные камеры повернулись к боковой двери; зрители вскочили с мест, затопали ногами, зааплодировали, закричали…

Ангус тоже оказался на ногах, захваченный энтузиазмом толпы. Вдохновенный предвыборный сценарий был разыгран как по нотам; представители телевидения и прессы окружили сцену, на которую вышел высокий широкоплечий человек, подняв руку в приветствии.

У Ангуса перехватило дыхание, когда он увидел перед собой человека, который, по его глубокому убеждению, был его отцом. Филип Локхарт широко улыбнулся восторженной публике и начал свое выступление.

Ангус был слишком далеко, чтобы разглядеть черты его лица, но непроизвольно, как все присутствующие, он заразился его воодушевлением. Филип Локхарт был страстным пропагандистом своих идей и убеждений, и решительность, с которой он отстаивал свое мнение, производила впечатление. Он говорил целый час, ни разу не заглянув в свои записи, и публика с неослабевающим вниманием слушала его.

Когда восторженные слушатели устроили Филипу овацию, Ангус стал пробираться к боковой двери, чтобы дождаться его там. Кортеж автомашин с включенными двигателями ждал выхода министра, чтобы доставить его и сопровождающих в отель на ночлег.

Филип вышел из зала первым и сразу оказался в окружении толпы доброжелателей. Ангус был одним из десятков людей, которые протягивали ему руки.

Стараясь перекричать остальных, он ловил взгляд Филипа.

— Простите, мистер Локхарт…

Член парламента улыбнулся ослепительной улыбкой и протянул руку Ангусу. Но ее перехватил партийный фанат, который тут же затараторил:

— Великолепная речь, мистер Локхарт. Вдохновенная.

— Спасибо, спасибо. — Филип двинулся сквозь толпу. Он, как и все политики, руководствовался девизом: «Если это движется, пожми ему руку; если нет, повесь на него плакат». Пока Ангус решал, проявить ли ему настойчивость или нет, перед ним появился сотрудник службы безопасности и оттеснил его в сторону. В считанные секунды Филип сел в черный «роувер», и машина отъехала.

Ангус последовал за журналистами к отелю, где остановился Филип и где должен был состояться обед для кандидатов, но вход ему преградил швейцар, так как у Ангуса не было удостоверения журналиста.

— Прошу прощения, сэр. Сегодня усиленный контроль.

Ангус попытался расположить к себе швейцара.

— Мне надо увидеть мистера Локхарта по личному делу, — сказал он суровому стражу. — Я его родственник, и уверен, он примет меня, как только узнает, что я здесь.

— Ну, я рад был бы помочь вам, сэр, — последовал ответ, — но если я вас впущу, это может стоить мне работы.

Ангус задумался.

— А вы могли бы передать ему сообщение?

— Это я могу, сэр. Напишите ему записку. Я прослежу, чтобы ее доставили ему в номер. Но я сменяюсь через пятнадцать минут, так что поторопитесь.

В пабе напротив у бармена нашлись чистый бланк счета и шариковая ручка с зеленой пастой. Ангус был рад и этому.

Он сел за столик в углу шумного паба и, немного подумав, написал на листке несколько слов. Записка на его взгляд получилась короткой и по существу:

«Уважаемый мистер Локхарт, надеюсь это не станет для вас большим шоком, но я думаю, что вы — мой отец. Я родился в Эдинбурге двадцать семь лет назад и только недавно узнал, что был усыновлен. У меня есть особая причина, по которой мне надо срочно с вами встретиться».

Он подчеркнул слово «особая».

«Я позднее позвоню вам в гостиницу и надеюсь, что мы договоримся о встрече».

Он подписал записку так, чтобы его подпись была разборчивой, а потом, подумав, подчеркнул слово «позднее».

Швейцар был очень любезен, особенно после того, как Ангус протянул ему банкноту в двадцать фунтов. Легким движением руки, которому позавидовал бы любой фокусник, он спрятал ее в карман и пообещал, что записка будет немедленно доставлена в апартаменты Филипа Локхарта.

Ангус отправился искать себе ночлег, надеясь, что в ближайшие часы Филип узнает о его существовании. Он не был бы так уверен в этом, если бы мог заглянуть в швейцарскую и услышать, как швейцар передает содержание его записки по телефону в отдел новостей «Дейли кроникл».

Швейцару было обещано вознаграждение сверх обычной платы за его услуги, если он будет давать в колонку светской хроники информацию о высокопоставленных клиентах отеля. Многие политики останавливались здесь, разъезжая по стране в погоне за голосами избирателей. Швейцар был одним из тех, кого завербовала «Дейли кроникл», как только началась предвыборная кампания. По просьбе отдела новостей он передал записку Ангуса по факсу в лондонскую редакцию, а чтобы подстраховать себя, проделал то же самое с «Дейли диспэтч», прежде чем запечатать письмо и вручить его помощнику Филипа. Два вознаграждения за одну информацию — очень неплохо.

В «Кроникл» взволнованный редактор отдела новостей сразу же вызвал Тони Бернса к себе.

— Это тот парень, за которым мы охотимся. Надо срочно туда послать кого-то.

— Через минуту Тони уже отдавал по телефону распоряжения своему репортеру в Бирмингеме: — Быстрее найди Ангуса Макиннона. Мы должны разговорить его до того, как Локхарт заставит его молчать. Он пишет, что вернется в отель, так что тащи свою задницу туда и перехвати его.

Хотя Ангус написал на конверте «секретно» и «лично в руки», во время предвыборной кампании вся почта любого политика, будь то в Лондоне или в поездках по стране, просматривалась, прежде чем попасть ему в руки, чтобы заранее отсечь несущественную информацию. Выборы вызвали волну эпистолярной активности разного рода корреспондентов: от воинствующих активистов до представителей «зеленых», которых помощники Филипа называли «фруктовой бригадой».

К несчастью для Ангуса, письма от людей, претендующих на близкое родство со знаменитыми личностями, были не редкостью. Политический советник Филипа, Крис Беннетт, отметил, что письмо написано явно образованным человеком, но его вид — зеленые чернила, жирно выделенные слова и дешевая бумага — не вызывал доверия.

— Явные признаки помешательства, — проворчал он, опуская письмо Ангуса в мешок, постепенно заполнявшийся ненужной корреспонденцией.

Когда Ангус вновь вернулся в отель, ему коротко сообщили, что он не может пройти без пропуска службы безопасности. Нет, ни о каком письме им ничего не известно; министр дал строгие указания его не беспокоить. Неужели Ванесса предупредила Филипа? Было ясно, что он не хотел видеть сына. Глубоко расстроенный Ангус покинул отель.

К тому времени, как репортера «Кроникл» удалось оторвать от обеда, честно заработанного после целого дня непрерывного участия в политическом шоу, Ангус уже ушел. Тони предупредил репортера, что на утро ему придется искать себе другую работу, если он не отыщет Ангуса Макиннона. Начался утомительный поиск по десяткам гостиниц и пансионатов по всему городу.

Тони достал с полки выпуск справочника «Кто есть кто» за текущий год. То, что он там нашел, удовлетворило его, и он нажал кнопку вызова своего главного репортера.

Объяснив суть дела, он дал ему указания:

— Отправляйся в Эдинбург и выжми из этой медсестры все, что можешь. — Он наклонился над столом. — И еще, Кевин, у тебя есть возможность оправдать те большие суммы, что ты тратишь на обеды в дорогих ресторанах. Позвони своему приятелю из отдела учета кредитных карточек и выясни, где наш таинственный Макиннон последний раз тратил деньги.

Тони и Кевин шли по проторенному пути. Благодаря уловке с кредитными карточками «Кроникл» смогла первой опубликовать фотографии предполагаемого любовника принцессы Дианы, который вовсю пользовался своей кредитной карточкой в Америке, сумев скрыться от прессы, когда информация о его связи с королевской особой просочилась в газеты.

— Макиннон сейчас в Бирмингеме.

— Откуда, черт возьми, тебе это известно?

Тони легонько щелкнул его по носу.

— Это называется профессиональной журналистикой, сынок. Поэтому я здесь, а ты — там.

Глава двадцать вторая

Ангус задумчивым взглядом обвел убогую обстановку гостиничного номера с выцветшими шторами, которые не сходились в центре окна, и прожженным в нескольких местах ковром, на который один из постояльцев, вероятно, бросал окурки.

Он тяжело вздохнул. Он только что поговорил по телефону с расстроенной тетей Мюриел, которая пожаловалась, что репортер из «Кроникл» по-прежнему дежурит у ее двери после того, как она отказалась разговаривать с ним.

— Я ничего ему не сказала, но он заявил, что не уйдет, пока ты не дашь интервью газете. За меня не беспокойся. От меня он ничего не добьется.

Долго сдерживаемый гнев Ангуса выплеснулся наружу. Как смеют эти проклятые репортеры торговать его именем на страницах своих газет под броскими заголовками, и все ради чего? Чтобы привлечь читателей на день-другой. Он и его тетя Мюриел стали пешками в их подлой игре.

Он рассказал своей тете, как Ванесса попыталась разжалобить его грустной историей о том, как молода и одинока она была, когда родила его, и как она отказалась назвать ему имя его родного отца. Даже сейчас она ставит свои интересы и интересы Филипа Локхарта превыше всего, с горечью сказал Ангус.

Мюриел постаралась успокоить его.

— Оставь это дело, Ангус, — посоветовала она. — Возвращайся домой. — Но она не могла не заметить решительности в его голосе, когда он сказал, что не вернется, пока точно не узнает, что представляют собой его родители.

Ангус лежал на кровати и смотрел в потолок. Он должен оставить сообщение Филипу Локхарту у него дома — и на этот раз принести его лично. Как он сможет узнать его домашний адрес? Для «Кроникл» это не составило бы труда, подумал он. Он не мог опять поехать в Хитгейт и попытать счастья на его избирательном участке. В приемной министерства ему явно не помогут. Обдумывая все возможные пути, он внезапно нашел решение. Он посмотрит в справочнике «Кто есть кто». Он был уверен, что министры не дают свой домашний адрес, но Филип Локхарт был назначен совсем недавно. Стоит попытаться.

Администратор гостиницы объяснил ему дорогу в ближайшую публичную библиотеку, и вскоре Ангус уже листал последнее издание «Кто есть кто».

В длинной статье о Филипе перечислялись все его достижения, но Ангуса интересовали только подробности личного характера: «Женат. Первая жена — Ванесса (урожденная Форрестер), две дочери; вторая жена — Шарлотта Габриэлла (урожденная Миллс), одна дочь». Оказывается, кроме двух родных сестер у него есть и одна сводная. Удача улыбнулась Ангусу. В конце был дан лондонский адрес Филипа.

Ангус переписал его. Где, черт возьми, находится этот Пимлико?

Чарли не могла сосредоточиться во время заседания редакционного совета студии.

Слишком многое зависело от ее предстоящего ленча с Эми. Если во время их встречи что-то пойдет не так, Филип не простит ей вмешательства в это дело. Тем более что она решила действовать, не посоветовавшись с ним.

Этот ленч организовать было нелегко. Эми не отвечала на ее звонки, и в конце концов Чарли написала ей в Кембридж короткую записку с просьбой ответить и отправила специальной почтой. В следующий раз, когда она позвонила, Эми взяла трубку и, к радости Чарли, согласилась с ней встретиться. Наверное, в моем голосе звучало неподдельное беспокойство, подумала Чарли. У этой девушки железная воля. Чарли впервые решила вмешаться в дела отца и дочери — она не могла себе представить, как эти двое будут стоять друг против друга в Высоком суде. Она должна это предотвратить.

Настроение Чарли не улучшили язвительные замечания Тома Левина. Он был вторым человеком в лондонской редакций Американской телерадиовещательной сети. С тех пор как было объявлено о выборах, работать стало тяжелее. Будучи англичанкой, обучавшейся в Америке, Чарли отвечала за спецвыпуски, посвященные выборам в Великобритании, а Тому это не нравилось. Он считал, что она получила такое задание только благодаря тому, что была замужем за британским министром. Он игнорировал, в отличие от их американских боссов, тот факт, что она хорошо справилась с освещением предыдущей избирательной кампании в Англии, хотя тогда она еще не была женой Филипа.

Нынешняя предвыборная кампания была для Чарли утомительной. Кроме своей основной работы и занятий с ребенком, она как жена министра должна была появляться теперь на многочисленных митингах, устраиваемых по вечерам и уик-эндам, да и Филип теперь почти не бывал дома.

На все мероприятия Филипа как министра обычно отвозил шофер, а Чарли приходилось добираться поездом или самой вести машину. А это все отнимало время и силы, которых ей и так не хватало. Накануне вечером Филип выступал в Бирмингеме, а сегодня ожидался многотысячный митинг в Манчестере. Чарли получила личное приглашение присутствовать на обеде с премьер-министром — важное событие, как предупредил ее Филип. У нее не будет времени, чтобы заехать домой. Им с Филипом придется провести ночь в гостинице. Чарли ненавидела спать в незнакомом месте и, более того, находиться вдали от Миранды. Она делала этого только в крайних случаях. Она взяла с собой необходимые вещи, чтобы сразу ехать на вокзал Юстон. Но если все пойдет по плану, то ей, возможно, удастся выкроить время, чтобы забежать домой повидать Миранду.

Элен, няня Миранды, была раздосадована тем, что ей придется опять тратить вечер на то, чтобы сидеть с ребенком. Стоило ли приезжать из Новой Зеландии, жаловалась она, чтобы проводить вечера точно так же, как дома? Чарли неожиданно для себя резко поговорила с девушкой.

Сейчас она пыталась выбросить из головы терзавшие ее проблемы и сосредоточиться на том, что они обсуждали на совещании.

— Мы слишком подробно освещаем эти выборы, — опять заговорил Том Левин. — Вчера мы потратили на них пять минут эфирного времени. В Нью-Йорке оставили только тридцать секунд. По кабельному телевидению это событие лишь упомянули, а Си-эн-эн передали об этом только по восьмому каналу. В Штатах считают эту тему скучной. Если ты думаешь, что мою мать в Пеории интересуют выборы в Англии, то ты заблуждаешься. В них нет ничего захватывающего, а большинство кандидатов никому не известны. Тетчер, по крайней мере, привлекательная женщина и все ее знают. — Том посмотрел прямо на Чарли. Он не сказал ничего нового для нее, но сегодня ей особенно хотелось, чтобы он поскорее заткнулся.

— Я получаю указания из отдела политических программ в Нью-Йорке, Том, а не от тебя, — сказала она, собирая свои бумаги. На стене висело табло, показывавшее время в разных редакциях их компании по всему миру. По лондонскому времени было половина первого. До встречи с Эми осталось совсем немного.

Она попыталась заняться работой. Видеоматериалы, которые она ждала, наконец принесли, и она попросила редактора прийти и посмотреть их вместе с ней. Надев наушники, Чарли сразу погрузилась в другой мир. Двадцать минут спустя она воспользовалась перерывом, чтобы позвонить домой, пока в Нью-Йорке обсуждали предложенные ею идеи.

Опять эта раздражающая фраза. «Номер, который вы набрали, не отвечает. Пожалуйста, повторите вызов позднее». Черт бы побрал эту няню. Она всегда утверждает, что садятся батарейки, но Чарли начала подозревать, что Элен намеренно отключает телефон.

Впервые за этот день Чарли выглянула в окно и увидела, каким голубым было небо — чудесный весенний день. Элен, должно быть, пошла гулять с Мирандой в парк. Чарли испытала острую зависть, представив себе, как Элен не спеша гуляет по аллеям парка. Несколько недель назад Чарли с Филипом и Мирандой вот так же гуляли среди цветущих нарциссов, кормили уток и их малышка пыталась сама бросать хлебные крошки неповоротливым птицам. Как жаль, что подобные дни выдаются так редко.

Чарли проверила, нет ли для нее сообщений на компьютере. От Элен ничего не было, но в редакции вообще небрежно относились к информации личного характера. Чарли оставила сообщение на домашнем автоответчике с просьбой Элен позвонить ей в редакцию, как только она вернется.

Чарли взглянула на часы. Пора было идти на встречу с Эми.

Чарли уже в третий раз брала в руки меню. Эми опаздывала на двадцать пять минут, и она начала думать, что ее падчерица уже не придет. В глубине души она даже сочувствовала Эми. Быть дочерью члена парламента — это нелегкая ноша. Ты слишком рано оказываешься в центре внимания в любом коллективе, где все тебя знают. Потом приходится жить по стандартам своего знаменитого родителя. Уик-энды заполнены фотосъемками, посещением праздников и благотворительных базаров. А если член парламента имеет успех, то он — или она — может стать министром. Тогда не только местные газеты, но и национальные издания будут следить за каждым шагом его ребенка, ожидая от него какого-нибудь проступка, чтобы немедленно поместить на первой полосе сенсационный материал.

Повторный брак Филипа в какой-то мере отвлек внимание прессы от Эми и Луизы. Но Чарли была обеспокоена судьбой Миранды и твердо решила оградить ее от влияния политических перипетий, даже если ради счастья дочери придется пожертвовать своей собственной карьерой.

Чарли уже собиралась покинуть ресторан, когда на пороге появилась высокая фигура Эми, с взлохмаченными ветром волосами и в странном многослойном наряде из хлопчатобумажной ткани черного цвета.

Приблизившись к столу, Эми пробормотала приветствие, тряхнув длинными темными волосами, растрепавшимися за время поездки на велосипеде от колледжа до железнодорожного вокзала.

Даже не взглянув в меню, она заказала только овощное рагу и резко заявила:

— Я считаю, что есть лучшие способы тратить деньги, чем посещение мест вроде этого.

Начало было не слишком многообещающим, но Чарли решила не реагировать на ее грубость.

— Я хочу, чтобы ты дала слово не рассказывать отцу о нашей встрече. Или кому-либо другому. — Чарли напряженно посмотрела на Эми.

Эми подняла на нее глаза.

— Я не могу этого пообещать, пока не узнаю, в чем дело.

Чарли медлила.

— Прошлым летом у твоего отца был приступ. Он потерял сознание, и я была вынуждена отвезти его в больницу. Там сказали, что у него очень высокое давление. После тщательного обследования его врач сказал, что чрезмерное напряжение опасно для его жизни.

Эми была по-прежнему настроена очень агрессивно.

— Если это так серьезно, почему он не оставит политику?

Чарли не могла сдержать грустной улыбки.

— Ты думаешь, я не просила его об этом? Неоднократно. Думаешь, доктор Муррей не предлагал ему сделать то же самое? Я была в ужасе, когда Филип сказал мне о своем назначении министром. Но твой отец считает, что если он немного снизит нагрузку и станет соблюдать диету, то этого будет достаточно. Он обманывает себя. Он уже забыл о том, как попал в больницу.

Эми по-прежнему не реагировала. Как ей достучаться до сердца этой упрямой девчонки? Пока Эми занималась едой, Чарли заставила себя продолжать свой монолог. У нее больше не будет возможности убедить Эми в серьезности ситуации.

— Я не удивлюсь, если ты сочтешь меня паникершей, и подумаешь, что я все преувеличиваю, чтобы уговорить тебя не вызывать отца в суд.

— Разве не это вы сейчас делаете? — недоверчиво произнесла Эми.

— Эми, я знаю, что ты любишь отца так же, как и я. Ты должна мне поверить, что я никогда не стала бы тебе лгать о состоянии здоровья твоего отца. Я хочу, чтобы ты знала, — Чарли особо подчеркнула это, — что я сделаю все, абсолютно все, чтобы защитить Филипа. Я и сейчас стараюсь уговорить его меньше брать на себя разных нагрузок.

— Поэтому он и навещает меня в Кембридже только тогда, когда ездит в тот район с выступлениями?

Чарли и Эми молча смотрели друг другу в глаза.

— Послушай, — наконец сказала Чарли, — родителям случается делать ошибки. Мы все не безупречны. У нас с тобой до сих пор не складывались отношения, но неужели мы не можем попытаться начать все сначала? Твой отец несчастен без тебя и Луизы. Он ужасно скучает без вас и больше всего на свете хочет, чтобы вы все опять были друзьями. Тебя ведь тоже удручает нынешняя ситуация. Я права?

Эми задумалась, потом кивнула.

— Прошу тебя, подумай о том, что я тебе сказала, и о том, как твое обращение в суд может отразиться на твоем отце.

Когда они прощались, Эми даже намеком не дала понять Чарли, что она намерена предпринять.

Вернувшись на работу, Чарли, взволнованная встречей с Эми, не могла думать ни о чем другом, кроме состоявшегося разговора. Прошел почти час, прежде чем она взглянула на часы и поняла, что Элен ей так и не позвонила.

Как многие работающие мамы, Чарли чувствовала себя спокойнее, когда точно знала, что делает ее ребенок, пока она находится на работе; таким образом она ощущала, что менее оторвана от жизни Миранды. Они с Филипом были в восторге, когда девочка стала узнавать их голоса по телефону, хотя иногда Чарли делалось грустно оттого, что телефон становится единственным средством их общения.

Чарли нещадно эксплуатировала служебный телефон. Ее коллегам и в голову не могло прийти, сколько звонков она делала, чтобы дать указания Элен, организовать доставку продуктов или в сотый раз поинтересоваться настроением Миранды. Когда она делала заказ на продукты к приему гостей, то выражение лица у нее было таким, как будто она договаривалась об интервью для ночного выпуска новостей.

Небо стало хмуриться, и Чарли подумала, что Элен уже наверняка вернулась с прогулки. Она быстро набрала свой домашний телефон.

Проклятая девчонка! Опять автоответчик. Сколько раз она говорила Элен, что необходимо предупреждать заранее обо всех изменениях в распорядке дня? Сегодня ее раздражение не было вызвано желанием успокоить свою совесть работающей матери.

Вскоре после назначения Филипа на пост министра их посетил офицер Специальной службы[27], который особо отметил, как важно, чтобы хотя бы один из членов семьи постоянно знал о местонахождении всех остальных, а с началом предвыборной кампании всех министров и членов их семей предупредили о необходимости быть особо бдительными.

— Не открывайте коробки, которые вы не заказывали, — сказали им. — Не стесняйтесь, вызывайте нас. В случае настойчивых нежелательных звонков по вашему домашнему телефону, немедленно сообщайте нам. Если есть подозрительная запись на автоответчике, не стирайте ее до нашего прибытия. — Опасность исходила не столько от преступников, сколько от психически неуравновешенных людей, для которых эти действия были своего рода развлечением, а предвыборная кампания активизировала деятельность любителей подобных шуток. Все это Чарли терпеливо объяснила Элен.

Хотя ей хотелось верить, что у Элен были уважительные причины для столь долгого отсутствия, инстинкт подсказывал Чарли, что случилось что-то неладное. Она пыталась уговорить себя. Вероятно, Элен пьет чай с какой-нибудь няней, которую она встречает каждый день в парке. Может быть, она с той девушкой, которая присматривает за парой очаровательных близнецов с Пейджет-стрит. Как их фамилия? Грегг? Нет, Грегсон. К счастью, Чарли быстро нашла их номер в телефонной книге.

Но няня миссис Грегсон не видела Элен. Ни сегодня, ни когда-либо еще. Две другие няни, жившие по соседству, ответили то же самое. За пять месяцев, что Элен работала у Чарли, она ни разу не приводила свою подопечную в местный парк. Нет, они не знают, где она бывает с Мирандой.

Чарли стала лихорадочно вспоминать, что Элен говорила ей о своих прогулках с Мирандой. Нет, она не могла ошибиться. Элен точно говорила, что она встречается с другими нянями в парке по вторникам и четвергам. Зачем она лгала?

Чарли вдруг вспомнила пакетик с презервативами, который она нашла на кухне. Мне нужно было больше доверять своим чувствам и спросить ее об этом. По крайней мере, дать ей понять, что мне о них известно. Куда она могла увести Миранду так надолго? От Элен не было никаких известий с одиннадцати часов.

Уже начало темнеть. Чарли нажала кнопку «Дом» на своем настольном пульте и включила дистанционное управление домашним автоответчиком. Первый голос, который она услышала, принадлежал ее матери. Она ждала их всех в гости в следующее воскресенье. Потом шло подтверждение вызова специалиста по ремонту системы центрального отопления. Дальше было два деловых сообщения, которые Чарли уже передали, и звонок от подруги из Штатов, назначавшей ей встречу.

От Элен сообщения не было.

Потом был новый звонок от монтера системы центрального отопления, который жаловался, что не попал в квартиру, хотя о времени его прихода было условлено заранее. За вызов им все равно придется платить, предупредил он.

Наконец раздался мужской голос с мягким шотландским акцентом.

— Это сообщение для Филипа Локхарта. Я заходил к вам домой утром, чтобы обсудить один очень личный вопрос, но так как вас не было, я вынужден связаться с вами через этот аппарат.

О чем он говорит? У Чарли невольно мелькнула мысль, что этот человек сейчас там, в их квартире.

Голос продолжал:

— Меня зовут Ангус Макиннон, и я недавно впервые встретился с моей матерью, Ванессой Локхарт.

Ванесса? Его мать? Что он такое говорит? И при чем здесь Филип?

После паузы мужчина добавил:

— Я пытался узнать у нее, кто мой отец, но она не захотела мне сказать. Я был очень зол.

На мгновение Чарли показалось, что на этом запись кончается. Но голос заговорил вновь:

— Поэтому сегодня я пришел к вам домой. Мне очень нужно было поговорить с вами, потому что я убежден, что вы — мой отец.

Филип? Его отец? Этот человек, должно быть, сумасшедший.

Последовала еще более долгая пауза.

— Мне не хотелось оставлять сообщение такого личного характера на вашем автоответчике, но у меня не было выбора, потому что вы проигнорировали мое письмо. Но я встретил Миранду и Элен, — в ужасе услышала Чарли, — и сейчас я с ними.

Опять пауза. Потом он добавил:

— Я свяжусь с вами позднее. — И все смолкло.

У Чарли замерло сердце и пересохло во рту. Она нажала кнопку перемотки и вновь включила запись. Вслушиваясь в слова мужчины, она старалась расслышать какие-нибудь звуки, говорящие о присутствии Миранды. Их не было.

— Что случилось? — спросил монтажер, увидев, как побледнело ее лицо.

— Миранда исчезла, — едва вымолвила Чарли. — Какой-то странный мужчина говорит, что она находится у него.

— О Боже! — На его лице отразился ужас. — Могу я чем-нибудь помочь? — спросил он. — Позвонить в полицию?

— Не знаю. Я должна связаться с Филипом. — Она начала нервно теребить волосы. Откуда этот человек взялся? Очевидно, он встречался с Элен. Он ее приятель?

Чарли схватила свой радиотелефон и пальто и бросилась вниз по лестнице, на ходу набирая номер Филипа.

Глава двадцать третья

Филип проводил день, осматривая новый конвертерный цех на одном из металлургических заводов соседнего избирательного округа Плимут. Партийные стратеги считали, что этот район необходимо удержать, если правительство хочет добиться переизбрания. Визит министра, известного своей бескомпромиссной позицией, мог привлечь избирателей и сместить баланс сил в сторону его партии.

На звонок по радиотелефону Филипа ответил его помощник по политическим вопросам Крис Беннетт.

— Кто говорит? — взволнованно спросила Чарли, ожидая услышать голос мужа.

Крис сразу узнал ее.

— Простите, миссис Локхарт, это Крис Беннетт. Министр оставил мне свой телефон, потому что сейчас он осматривает завод.

— О Боже! Я должна немедленно поговорить с ним. Это очень срочно.

Он услышал испуг в ее голосе.

— К сожалению, я сейчас не могу его позвать к телефону, потому что делегация находится в каком-то из цехов. Я могу что-нибудь сделать для вас?

Чарли колебалась, разрываясь между необходимостью быть осторожной и желанием срочно что-то предпринять. После того как история о ее ссоре с Ванессой попала на страницы газет, она стала очень осмотрительной.

Но беспокойство матери за своего ребенка возобладало над профессиональной осторожностью.

— Миранда исчезла. Человек по имени Ангус Макиннон оставил сообщение на автоответчике. Я думаю, он похитил ее.

В этот момент помощник министра на деле доказал, что не зря имеет высокие служебные характеристики. Тон его голоса сразу стал деловым и решительным под стать экстренности ситуации.

— Вы его знаете?

— Я никогда даже не слышала его имени, но он говорит, что он — сын Филипа и что он встречался с Ванессой.

— Повторите дословно, что он сказал.

Когда она повторила слова Ангуса Макиннона: «Мне очень нужно поговорить с вами, потому что я считаю, что вы — мой отец», Крис Беннетт вспомнил.

Черт, подумал он. Отель, письмо. Он не сказал о нем Филипу. Черт побери, он даже не помнит имени. А что если это тот же самый человек? Что он сделал с этим письмом? Да, верно, отправил вместе с другой ненужной корреспонденцией в штаб-квартиру партии.

Понимая, в каком состоянии сейчас Чарли, он решил, что будет разумнее пока не упоминать о письме. Если оно написано тем же самым человеком, то оно говорит о преднамеренности совершенного. Опасно.

Голос Чарли звучал едва слышно.

— Этот человек сказал, что он пытался узнать у Ванессы Локхарт, кто его отец, но она не сказала ему. Он сказал, что был очень зол. — Она заплакала. — Крис, ты думаешь, он отыграется на ребенке?

— Нет-нет, конечно, нет. — Крис постарался придать голосу больше уверенности, которой он отнюдь не испытывал. — Постарайтесь не волноваться. Я передам вашему мужу, чтобы он немедленно позвонил вам, и я предупрежу полицию. Почему бы вам не пойти домой? Вдруг он опять позвонит. Мы свяжемся с вами.

Крис был неплохим спортсменом, поэтому добежал до цеха в считанные минуты. Мне лучше обезопасить себя, подумал он, переводя дыхание. Я должен найти это письмо на случай, если события примут нежелательный оборот.

Директор завода не мог скрыть своего раздражения оттого, что его прервали в тот самый момент, когда он начал говорить министру о том, как своими ограничениями правительство «душит промышленность, и не дает возможности конкурировать с корейцами». Проигнорировав его сердитый взгляд, Крис с невозмутимым выражением лица отвел Филипа в сторону и сказал ровным тоном:

— Господин министр, вас срочно ждут в Лондоне. Боюсь, нам придется прервать визит. Звонила ваша жена. Возникла одна проблема.

По его голосу Филип сразу понял, что случилось что-то ужасное.

Директор завода был еще больше рассержен, когда узнал, что министр не будет присутствовать на приготовленном в его честь обеде, не встретится с работниками завода в неформальной обстановке и, хуже всего, не сфотографируется с ними на память. Директор с грустью вспомнил, как он хвастался в своем гольф-клубе, что будет принимать у себя министра. Он даже пригласил двух своих партнеров по гольфу на обед. Ну, это правительство уже не получит его голос.

Пока Филип приносил свои извинения, Крис направился к машине. Он уже связался по телефону со штаб-квартирой партии.

— Возникли непредвиденные обстоятельства. Я хочу, чтобы вы выслали вертолет в Плимут, чтобы доставить Филипа Локхарта в Лондон. Я дам вам подробный отчет позднее. — Потом он позвонил в полицию.

Когда машина тронулась с места, дежурная улыбка политика моментально исчезла с лица Филипа и он с беспокойством взглянул на Криса.

— Господин министр, с вашим ребенком и няней нет связи с одиннадцати часов. — Крис тщательно выбирал слова. — И у вас дома на автоответчике оставлено странное сообщение от человека, который говорит, что Миранда находится с ним. — Крис увидел, как Филип сжал руки в кулаки. — Он говорит, что его зовут Ангус Макиннон.

Филип пожал плечами.

— Это имя мне ничего не говорит. Что еще он сказал?

— Он, кажется, считает, что он — ваш сын.

Филип изменился в лице. Казалось, он был ошеломлен. Крис ждал.

Наконец Филип произнес:

— У нас с Ванессой был ребенок, мальчик, много-много лет назад, задолго до того, как мы поженились. Он был усыновлен, а потом, когда мы не смогли разыскать его, я перестал о нем вспоминать. Мне надо поговорить с моей бывшей женой.

Боже правый, подумал Крис, стараясь сохранять невозмутимость. Сколько еще скелетов скрывает этот человек в своем шкафу? Но Крис был проверенным и опытным работником, поэтому он не стал тратить время на утешение и вопросы.

— Это должно остаться в секрете, господин министр, — твердо заявил он. — Слишком опасная информация.

Филип возмутится.

— О чем ты говоришь? Меня не волнует, станет об этом известно или нет, только бы помочь моей девочке. К черту карьеру, к черту все! Это гораздо важнее политики. — Он потянулся к телефону. — Я должен поговорить с Чарли.

Чарли ехала на такси домой. Ее начальник не позволил ей самой вести машину, видя, в каком взвинченном состоянии она находится. Она отказалась от его предложения послать кого-нибудь из сотрудников проводить ее домой и попросила его и своего монтажера сохранить случившееся в тайне.

Начальник Чарли, обычно очень сдержанный американец, сам посадил ее в такси и сунул шоферу деньги, чтобы он доставил ее домой как можно быстрее. Но возле Галереи Тейт они попали в дорожную пробку. Чарли готова была расплакаться, и когда Филип наконец дозвонился до нее, уже не могла сдержаться.

— Я еду домой, дорогая, — сказал он. — Есть какие-нибудь новости? Этот человек звонил?

— Нет, — воскликнула она, — я застряла на дороге. О Филип, ты думаешь, с нашей Мирандой ничего не случится?

— Конечно, ничего не случится. Элен разумная девушка. Я уверен, с ними все будет в порядке. Подожди, Крис хочет тебе что-то сказать.

Последовала небольшая пауза.

— Полиция уже предупреждена.

— О нет, нет! — закричала Чарли. — Может быть, этому человеку нужны деньги, и если он догадается, что мы рассказали полиции, он может… — Ее голос сорвался.

— Не волнуйся, дорогая, — вновь затворил Филип. — Эта информация не просочится в прессу. Никто не узнает, что полиции все известно. Они уже едут к тебе. Они хотят прослушать запись и взять фотографии Элен и Миранды. Я буду дома через два часа. Дорогая, Миранда будет в полном порядке. Целую тебя.

Филип был рад, что Чарли не спросила его об Ангусе Макинноне прямо по телефону. Если бы она узнала, что этот человек мог на самом деле оказаться его сыном, она бы испугалась еще больше. Но скоро она все равно узнает об этом.

Он набрал номер Ванессы. Линия была занята. Пока машина преодолевала узкие дороги Девоншира на скорости семьдесят миль в час, Филип не отпускал кнопку повторного вызова. Машина уже выехала на трассу, стрелка спидометра медленно ползла к отметке девяносто. Телефон Ванессы был по-прежнему занят.

На базе ВВС в Плимуте летчик уже разогревал двигатель вертолета, на котором собирался лететь до Лондона министр транспорта Филип Локхарт. Впереди их ждал двухчасовой полет.

Услышав голос Чарли, Ванесса хотела сразу же бросить трубку.

— Алло? Алло? — Чарли теряла терпение. — Ванесса? Это Шарлотта Локхарт.

На секунду у Ванессы мелькнула мысль, не выдать ли себя за Эми или домработницу. Она впервые отвечала на телефонный звонок Чарли.

— Это очень важно, — быстро сказала Чарли, когда Ванесса наконец ответила. — Ты слышала о человеке по имени Ангус Макиннон?

— Что? — Ванесса была ошеломлена. Она никак не ожидала услышать это имя, тем более от Чарли. Откуда, черт возьми, она его узнала? Она тянула время. — Как ты сказала? Ангус Макиннон?

— Не играй со мной в прятки. Я думаю, он похитил моего ребенка.

— Похитил? Это же смешно.

— Ничего смешного! — Чарли едва сдерживалась, чтобы не закричать. Она не хотела, чтобы услышал шофер такси. Сейчас ей повсюду мерещилась опасность. — Этот Ангус Макиннон оставил сообщение на автоответчике, что девочка и няня у него. Я точно знаю, что-то произошло, иначе Элен уже давно позвонила бы мне.

— О мой Бог! — Неужели это правда? Ванессу охватил ужас.

— Он говорит, что он — твой сын. Это так?

Ванесса не знала что ответить. Филип, очевидно, ничего не рассказал Чарли.

— Ванесса, — Чарли была на грани истерики. — Этот Макиннон говорит, что ты — его мать. Ты его знаешь? Он действительно твой сын?

Голос Ванессы был не громче шепота, когда она ответила:

— Да.

— Ради всего святого, Ванесса. Он украл моего ребенка. Он говорит, что встречался с тобой. Это правда?

Ванесса долго молчала.

— Да. Один раз. Но я не могу понять, почему он решился на подобный поступок.

— А я могу. У него бредовая идея, что он — сын Филипа.

У Ванессы закружилась голова. Как он узнал?

— Ну, это он услышал не от меня, — осторожно сказала она.

— Почему, черт возьми, ты не сказала ему, кто его отец? Если бы ты была с ним честна, он не разозлился бы, не стал делать поспешных выводов и не похитил бы мою дочь. — Чарли была вне себя от страха и гнева. Она почти не думала о том, что говорит.

Ее слова заставили Ванессу вздрогнуть, но она решила, что ей не стоит рассказывать Чарли всю правду.

— Мне очень жаль, что так случилось, — сказала она. — Я никому не говорила о нем, потому что считала, что это никого не касается.

— Но вот теперь коснулось. Может этот человек быть настолько озлобленным, чтобы причинить вред моему ребенку? Ему нужны деньги? — Она больше не могла сдерживаться. — Ванесса, что он собирается сделать с Мирандой?

— Прости, Чарли, но я этого не знаю. Он показался мне совершенно нормальным, когда я с ним разговаривала.

— Нормальным? Боже мой. — Ванесса слышала, как тяжело она дышит. — Послушай, ты единственная из нас, кто видел его, — наконец сказала Чарли. — Я хочу, чтобы ты поговорила с полицией и дала им как можно больше сведений о нем.

— Конечно, — сразу же согласилась Ванесса. — Я сделаю все, что в моих силах…

— Если что-то случится с Мирандой, — голос Чарли срывался, — я не смогу этого пережить. Не смогу.

Сердце Ванессы дрогнуло. Как бы сильно она ее ни ненавидела, она не пожелала бы таких мучений никому.

Опустив трубку, Ванесса закрыла лицо руками. Миранда пропала, Ангуса обвиняют в преступлении. Она застонала. После развода она считала, что в жизни уже не может произойти ничего хуже этого. Но такое произошло.

В квартире было темно. Чарли пробежалась по комнатам в поисках каких-либо признаков жизни, записки, ну хоть чего-нибудь.

Ничего. Все вещи лежали так, как оставила их утром приходящая домработница. Никто не пользовался ни кухней, ни ванной.

Чарли спустилась вниз поговорить с привратником, но он ничем ей не помог. Почесав в затылке, он задумался:

— Да, я уверен, что они ушли незадолго до двенадцати или, может быть, было только одиннадцать. Помню, я еще не успел съесть мой сэндвич. Я обычно съедаю его в полдень, пока еще мало…

— Вспомни, Роберт. Это очень, очень важно. С ними был кто-то?

— Нет, не думаю. Но вашей машины нет в гараже, значит, она ее взяла. — Он посмотрел на взволнованную Чарли. — Что-то случилось, миссис Локхарт?

— Да, боюсь, что так, Роберт.

Не обращая внимания на лифт, она бросилась по лестнице наверх. Чарли стала лихорадочно вспоминать всех, кто мог ей что-нибудь сказать про Элен. Она вдруг поняла, что ничего не знает о личной жизни этой девушки. Она никогда никого не приводила с собой в дом. Чарли редко слышала, чтобы она говорила с кем-то по телефону. Но все же она с кем-то говорила!

Счет за телефон.

Она быстро перебрала аккуратно сложенные Филипом счета и нашла счет за предыдущий квартал. Но в таком состоянии, в каком она находилась, она не могла сообразить, кому именно эти номера принадлежат. О Боже! Надо позвонить прежним хозяевам Элен, Лоусонам. Может быть, они знают о ней что-то такое, что могло бы помочь.

Лоусоны сказали, что Элен была тихой, скрытной девушкой. Она куда-то регулярно ходила, но никогда не говорила куда. Поскольку Элен была очень исполнительной и отлучалась только тогда, когда их младший ребенок уходил в школу, они не вмешивались.

Чарли сидела на кухне перед пачкой старых счетов, зажав голову руками, когда неожиданно раздался зуммер домофона.

Слава Богу, они вернулись. Элен забыла свои ключи.

Но в домофоне раздался лишь голос привратника, сообщивший, что прибыл суперинтендант полиции[28] Питер Годдард и его группа.

Квартира наполнилась людьми. Пленку прослушивали несколько раз, пока следователь делал какие-то записи. Потом кассету извлекли из автоответчика и послали с курьером в лабораторию для анализа голоса.

— По вашему личному опыту вы можете дать этому происшествию какое-нибудь совершенно невинное объяснение? — спросила Чарли полицейского.

— На данном этапе трудно делать какие-то выводы, — уклончиво ответил Годдард, — но дети, пропавшие при необычных обстоятельствах, вызывают у нас особое беспокойство. Скажите, — поинтересовался он, — что вы знаете о Ванессе Локхарт?

Чарли рассказала полиции все важные детали, касающиеся первой жены ее мужа, подробно пересказав свой телефонный разговор с Ванессой об Ангусе Макинноне.

— Вы думаете, этот человек — ее сын? — спросил полицейский.

— Я не знаю наверняка, — осторожно ответила Чарли, — но вряд ли она могла такое придумать.

Если полицейский и был заинтригован такой информацией о бывшей жене министра транспорта, он не подал виду. Он связался со своим коллегой в Брайтоне и попросил его послать машину, чтобы доставить Ванессу в местный полицейский участок, где подробно расспросить ее о внешности и характере Ангуса Макиннона и сделать фоторобот.

Кабинет Филипа был превращен в комнату допросов. Привратника заставили напрячь память, чтобы он вспомнил что-нибудь о привычках Элен, что могло бы подсказать ее возможное местонахождение. Он рассказал о странных вечерних отлучках няни. После расспросов Чарли он постарался припомнить еще кое-что.

— Понимаете, Локхарты обычно возвращаются домой к шести, знаете ли, чтобы купать ребенка и все такое, — рассказывал Роберт, радуясь возможности открыто посплетничать о жильцах. — Потом позднее, когда мистер Локхарт опять отправлялся в палату общин, а миссис Локхарт — к себе на студию — она слишком поздно заканчивает работу, по моему мнению, — девушка тоже уходила, забрав малышку с собой. Мне всегда казалось это странным, слишком позднее время для прогулок с ребенком, но ведь это меня не касается, правильно я говорю?

Чарли пришла в ужас, когда Годдард передал ей слова Роберта. Поскольку к моменту их с Филипом возвращения Элен всегда была дома, Чарли не догадывалась о ее привычке уходить куда-то. Когда они звонили домой и обнаруживали включенный автоответчик, Элен обычно говорила, что отключает телефон, чтобы он не мешал ей спать.

В следственной группе была женщина-полицейский, которой приходилось расследовать несколько случаев похищения детей. Ее замечания и сочувственный тон голоса окончательно расстроили Чарли. Но она стойко держалась в ходе расследования и не выдержала лишь в тот момент, когда ей надо было зайти в комнату Миранды за последней ее фотографией.

Осмотр комнаты Элен ничего не дал. Полицейские не нашли записной книжки с адресами; в комнате не было никаких бумаг, и даже одежды было очень мало. Довольно неестественно для такой молодой девушки. Чарли приписывала аскетизм Элен тому, что она выросла в семье кальвинистов. Лоусоны, у которых она работала два года, не имели к ней никаких претензий, хотя не раз упоминали о замкнутости Элен. Однако в свое время Чарли посчитала это достоинством для человека, который должен был жить в одной квартире с ее семьей.

Полицию не меньше самой Чарли удивила найденная ею пачка презервативов на кухне.

— Перед Рождеством я слышала, как Элен говорила по телефону о какой-то вечеринке, — рассказывала Чарли, — но мне не удалось ничего узнать о ее друзьях и о том, как она проводит свободное время. Она ни разу не упомянула о каком-нибудь парне; казалось, что мужчины ее вообще не интересуют. — Потом она вспомнила о счетах за телефонные разговоры и показала их полиции.

Ход расследования повернулся в сторону Ангуса Макиннона. Какую власть он мог иметь над Элен? Чарли размышляла о том, мог ли Ангус удерживать Элен против ее воли или она сама убежала с ним.

— На данном этапе мы не можем исключить ни одну из этих версий, — только и сказал следователь.

Как и обещал Филип, на публикацию о случившемся был наложен запрет. Представитель полиции по связям с прессой позвонил редакторам всех центральных газет страны. Запрет на публикацию вводился в крайних случаях, когда от полной секретности зависела безопасность человека. К этому средству начали прибегать лет двадцать назад после похищения жены одного нефтяного магната. Полицейское расследование сопровождалось тогда таким пристальным вниманием прессы, что это испугало похитителей и толкнуло их на крайность: они убили свою жертву, не дождавшись получения выкупа.

Под прикрытием запрета на публикацию полиция по своим каналам начала распространять информацию о пропавшей девочке и ее няне с описанием их предполагаемого похитителя. В считанные минуты по системе компьютерной связи эти сведения поступили во все полицейские участки, аэропорты, на паромные переправы и железнодорожные вокзалы, включая туннель под Ла-Маншем. Были проверены списки всех поступивших в этот день в больницы и арестованных полицией.

Чарли, застыв, сидела у телефона, страстно желая, чтобы он зазвонил. Он звонил дважды, и оба раза она и дежурные полицейские, захваченные напряженным ожиданием, вздрагивали. Но в обоих случаях это был не Ангус Макиннон. Чарли быстро прервала разговор со своей американской подругой, а потом и со своей матерью, не сказав им ни слова о случившемся. Таково было распоряжение инспектора Специальной службы не говорить никому об исчезновении Миранды и постараться не занимать линию на случай, если похититель опять позвонит.

А в это время вертолет с Филипом готовился идти на посадку.

Взволнованный происшествием не меньше Чарли, он все же лучше владел собой. Взяв у летчика запасные наушники, он обсуждал со своим помощником, все ли сделано из того, что можно было сделать, включая связь с его старшими дочерьми, его доверенным лицом по избирательной кампании и премьер-министром.

Крайне обеспокоенный ходом событий, премьер-министр все же решил, что в случае огласки происшедшего голоса сочувствующих могут помочь его партии выиграть, если, как он сказал позднее «главному кнуту», вся эта история не затмит собой саму избирательную кампанию. На нынешнем этапе было крайне важно, чтобы внимание средств массовой информации было приковано к выборам.

Запрет на публикацию не помешал отдельным сотрудникам полиции получить свой гонорар в качестве газетных шпионов. Всего через полчаса после введения запрета, общего для всех газет, «Дейли кроникл» получила от своего осведомителя полный текст телефонного сообщения Ангуса Макиннона.

Тони был в восторге. Министр транспорта в истории с похищением как раз накануне дня выборов! А самое интересное было то, что в качестве подозреваемого выступал его незаконный сын. Лучше не придумаешь!

В этой игре у него были все козыри. Он с трудом сдерживал волнение, дожидаясь, пока Кевин Джеймисон, вызванный по пейджеру, появится в его берлоге. Тони закрыл дверь — знак для Кевина, что затевается что-то грандиозное.

— У этой истории о семейке Локхартов, похоже, длинные тени. Мой человек из Сноу-Хилл сообщил мне, что похищен ребенок Филипа Локхарта. И как ты думаешь, кто это сделал? Наш Гудини[29] с севера. Тот, которого мы разыскивали.

— Этот парень, Макиннон?

— Он самый.

— Ах ты черт!

— Где он последний раз пользовался своей кредитной карточкой?

— На вокзале Нью-стрит, в Бирмингеме. Покупал билет до Лондона.

Тони коротко рассказал главному репортеру о том, что сообщил ему осведомитель из полиции.

— Но ни одна сволочь не знает, что наш новоиспеченный министр трахнул Ванессу, когда ему было шестнадцать, а ей всего четырнадцать лет.

— Ты хочешь приплести сюда секс несовершеннолетних? — Кевин улыбнулся. — Подходяще.

— Ага, — кивнул Тони. — Это нарушение закона, хотя половина английских школьников этим по-прежнему занимается. Но разве их мамочки и папочки не будут шокированы?

— Думаю, что премьер-министр и его партия тоже не придут в восторг, — добавил Кевин.

Они позволили себе посмеяться.

— Мистер Кейнфилд будет доволен, если мы вытащим эту историю на свет Божий, — сказал Тони. — Отлично. Значит, сделаем вот что. Пока действует запрет, нам необходимо найти источник информации. Эта Энн Гроувер отказалась говорить с нашим парнем, да я и сомневаюсь, что она может быть нам полезной. Напиши статью на том материале, что мы имеем. Мы сосредоточим свое внимание на человеке, который играет не последнюю роль в деле Макиннона. А именно на Ванессе Локхарт. Отправляйся в Брайтон с фотографом, а я опять пошлю Дункана в Эдинбург к тетке этого парня. — Тони заерзал на стуле. — Пока не стоит говорить об этом материале нашему преподобному редактору, Кев.

Его коллега все понял. Тони был не в ладах с редактором с первого дня ее назначения, зато никогда не упускал возможности расположить к себе владельца «Кроникл» Фергуса Кейнфилда.

— А теперь иди, — отдал Тони приказ своему главному репортеру. — И держи меня в курсе.

Тони посмотрел на часы. Жаль, но информация не попадет в сегодняшний выпуск. Маловероятно. Все зависит от того, сколько продержится запрет на публикацию. Но как только он будет снят, власть предержащим уже не удастся сохранить в тайне эту историю.

Не удастся, если за это дело возьмется он.

Глава двадцать четвертая

Филип никогда еще не был в таком отчаянии. Его маленькая дочь до сих пор не нашлась, а перед ним стояла труднейшая задача, которая заставила бы оробеть даже самого искушенного политика, Как он признается жене, что человек, похитивший их ребенка, его внебрачный сын, о котором она даже ничего не знала? Ему остается только одно, решил Филип, — рассказать всю правду самому и надеяться, что Чарли его поймет.

Они с Чарли оказались едины в своем горе и как могли старались утешить друг друга.

— Дорогая, они не могли раствориться в воздухе, — уверял он, обнимая жену. — Кто-нибудь да обязательно видел их. В полиции работают опытные люди, и они уже ведут поиск свидетелей. Скоро Миранда будет с нами. — Филип старался говорить как можно убедительнее.

Всю дорогу домой Филип подбирал слова, какими он признается Чарли, что он отец Ангуса. Он должен сказать ей об этом — и полиции тоже — и без промедления.

В квартире негде было уединиться. В гостиной полицейские с магнитофонами окружили телефон. Крис Беннетт и недавно прибывший старейшина партии совещались в кабинете. Во всех комнатах эксперты снимали отпечатки пальцев. Единственным свободным помещением была ванная комната; здесь, присев на краешек ванны, Филип и решился сделать признание своей расстроенной жене.

Он взял ее руки в свои и сжал их.

— Я должен кое-что сказать тебе, и у меня нет слов, чтобы смягчить удар. Ангус Макиннон говорил правду. Он — мой сын. Мой и Ванессы.

— О Филип. — Чарли окончательно сникла. Ее голос звучал не громче шепота. — Почему ты не рассказал мне об этом раньше? Как ты мог держать такое в тайне от меня?

Голос у нее сорвался, и Филип обнял жену за плечи.

— Я никогда даже не видел его. К тому моменту, когда я узнал о его существовании, он был уже усыновлен. Ванесса настаивала, чтобы я никому не рассказывал о нем, даже после нашего развода, и особенно тебе. Она заставила меня поклясться.

— Но почему? Какое для нее имело значение, знаю я об этом или нет?

— Из-за девочек. Она смертельно боялась, чтобы они не узнали.

— Я бы ничего им не сказала.

— Я знаю, но она не хотела рисковать. В то время она была очень взвинчена, и я решил, что этим обещанием хоть немного успокою ее. Могу понять, что ты сейчас чувствуешь, но представляешь, что почувствовал я, когда узнал об этом ребенке?

— Когда это было?

— Она рассказала мне вскоре после нашей помолвки. Как-то вечером она повела меня в летний домик; она сказала, что хочет сделать одно признание и надеется, что оно не повлияет на наше решение пожениться. Я, конечно, был заинтригован, но думал, что это касается какого-нибудь любовного увлечения, которое у нее было раньше. Я не воспринял ее слова слишком серьезно.

Филип вспомнил темную летнюю ночь, тихий сад и Ванессу, сидевшую рядом с ним в медленно покачивающемся гамаке, когда она рассказывала, как она родила мальчика, а потом отдала его на усыновление.

Рассказывая об этом Чарли, он не мог скрыть свою подавленность:

— Она посмотрела на меня и сказала: «Ты — отец этого мальчика, Филип. Он твой и мой. Наш сын».

— Боже мой, — вырвалось у Чарли. — А ты ничего не знал?

— Абсолютно ничего.

— Что ты почувствовал?

Он невесело усмехнулся.

— Я словно застыл. Ты же знаешь, что со мной бывает такое в самые драматические моменты. Вот и тогда я оставался совершенно бесстрастным, как будто все это происходило не со мной. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы осознать, что она мне сказала. Было очень странно, что где-то есть маленький мальчик, вероятно, похожий на меня. У меня не укладывалось в голове, как Ванесса могла так долго скрывать это от меня. Я очень разозлился из-за того, что оказался в стороне от решения судьбы собственного сына. Она обязана была рассказать мне о нем. Я и сейчас так считаю. Ванесса, конечно, плакала, раскаивалась, просила у меня прощения.

— И что ты сделал?

— А что я мог сделать? Мальчика усыновила хорошая семья, и мы не могли его забрать. Дело было сделано. Позднее Ванесса пробовала обращаться в агентство по усыновлению, но к тому времени мальчику исполнилось уже шесть лет, и все было напрасно.

На мгновение Чарли даже забыла о собственных проблемах и участливо сжала руку мужа.

— Тогда она спросила, хочу ли я разорвать помолвку, и, честно сказать, такая мысль у меня была. Ванесса сказала, что она не хочет, чтобы я женился на ней из жалости или из чувства вины. Мне действительно было жаль ее, потому что ей пришлось так много вынести, и я на самом деле чувствовал себя виноватым. Но я сказал, что между нами ничего не изменилось.

— И это было правдой?

— Не знаю. Мы иногда размышляли о том, как выглядит наш мальчик, что он делает. Ванесса никогда не забывала день его рождения, но меня захватила новая жизнь, я совсем перестал о нем думать, и не делал этого уже многие годы. До настоящего времени.

В Чарли вновь вспыхнула обида.

— Я не могу смириться с тем, что ты хранил молчание все эти годы.

— Мы не предполагали, что мальчик может войти в нашу жизнь.

— А он вошел. С желанием отомстить.

Филип попытался успокоить ее.

— Ванесса старается помочь. Сейчас она в полицейском участке Брайтона описывает его приметы.

Чарли не могла удержаться от горьких слов.

— Если бы она сразу сказала тебе, что он хочет с тобой встретиться, Миранда не пропала бы.

Возвращаясь домой из Лондона, Эми с облегчением обнаружила, что в окнах нет света. Значит, у нее будет время, чтобы собраться с мыслями и решить, как рассказать матери о своей встрече с Чарли.

Она еще не могла до конца осознать новость о слабом здоровье отца. Ей никогда не приходило в голову, что он может быть серьезно болен. Он всегда выглядел энергичным и жизнерадостным, и Эми было трудно поверить в то, что, по мнению Чарли, именно ее обращение в суд и связанный с этим стресс могут привести к сердечному приступу. Но раз Чарли, которую Эми всегда считала настоящей мисс Холодность, Спокойствие и Сдержанность, так беспокоится, значит дело действительно плохо.

Но тем не менее Чарли никоим образом не стала давить на Эми относительно принятия какого-либо решения по поводу судебного разбирательства, что было очень мудро с ее стороны. И прежде чем предпринять какой-то новый шаг в этом направлении, Эми решила все хорошенько обдумать и обсудить план своих действий с матерью и Луизой.

На столе лежала записка от Ванессы. «Вернусь через час. Очень важно, — подчеркнуто четыре раза, — чтобы ты не занимала телефон. Все объясню, когда вернусь». Это как-то связано с отцом?

Когда зазвонил телефон, Эми ставила на плиту чайник.

— Папа?

Это был их первый телефонный разговор после аварии, в которую попала Ванесса. После стольких недель молчания Эми чувствовала неловкость, почти смущение. Эми обнаружила, что говорит он как-то странно и у него дрожит голос. Значит, Чарли была права. Он действительно болен.

— Дорогая, мама вернулась?

— Нет. А откуда она должна вернуться?

— Она в Брайтоне в полицейском участке, помогает полиции. Случилось нечто ужасно, — сказал он. Миранда исчезла, и полиция ищет человека, заявившего, что она у него.

Эми испуганно вскрикнула.

— Он похитил Миранду?

— Мы точно не знаем, но, кажется, он чем-то очень недоволен. Мне надо срочно поговорить с твоей матерью.

— Какое отношение имеет к этому она?

Пауза.

— Она видела этого человека, и сейчас описывает полиции его внешность. Прошу тебя, попроси ее позвонить мне, как только она вернется, хорошо?

— Конечно, папа. Не беспокойся, с Мирандой ничего не случится.

— Уверен, что так и будет.

Эми услышала, как дрогнул его голос, чего она никогда не замечала за ним прежде. Вызвать отца в суд? Как она может причинять ему такую боль? Есть ведь какие-то другие пути для решения этой проблемы.

— Папа, я прошу прощения за письмо, — выпалила она, — и не волнуйся, я не буду предпринимать никаких судебных действий против тебя или Чарли. Мы должны найти способ решить эту проблему между собой.

— Спасибо, Эми. Я уверен, мы его найдем, — ответил он. — До свидания. Я сразу же сообщу тебе, как только появятся какие-либо новости.

В течение целого часа Ванесса, бледная и дрожащая, отвечала на бесконечные вопросы опытных детективов из полицейского участка, которые вытянули из нее все подробности ее встречи с Ангусом Макинноном. Она отдала им письмо Ангуса, и благодаря адресу на конверте они связались с расстроенной Мюриел Макиннон.

Ванесса была измучена. Ее терзало чувство вины за то, что она невольно подвергла опасности жизнь невинного ребенка. Ее сочувствие к Чарли перечеркнуло всю ее неприязнь к ней. Вместо Этой Особы перед ней была теперь страдающая мать, и Ванесса молила Бога, чтобы ребенок вернулся домой невредимым.

Когда полицейская машина доставила ее к дому, она увидела обеих своих дочерей на пороге.

— Они нашли ее? — хором закричали девочки.

Ванесса сказала, что Миранда пока не нашлась, но полиция уверена, что девочку скоро обнаружат.

— Почему похитили Миранду? — спросила Луиза с опухшими от слез глазами. — Потому что папа занимается политикой, и этот человек думает, что он очень богатый?

— Он что — сумасшедший? — Взгляд Эми выражал сомнение. — Папа говорит, что он на что-то сердит. Из-за чего? И как ты оказалась связана с ним?

— Это долгая история, — сказала Ванесса и повела их на кухню, которая после бракоразводного процесса сделалась их любимым местом общения. Но сейчас она чувствовала, как ей трудно быть откровенной с дочерьми. Как бы она хотела, чтобы они никогда не узнали всей правды, но теперь об этом не могло быть и речи, и медленно, с трудом подбирая слова она рассказала девочкам о своем прошлом.

Их реакция ее удивила. Ее постоянный страх, что они начнут ее презирать, оказался безосновательным. Они выслушали все, что она им рассказала, без малейшего осуждения ее или Филипа. Они буквально засыпали ее вопросами, многие из которых оказались весьма нескромными.

— И часто вы занимались этим? — спросила Эми без всякого стеснения.

Ванесса решила, что она должна быть полностью откровенной. Разыгрывать смущение не было времени.

— Только два раза, — сказала она. — Потом я испугалась и мне больше не захотелось продолжать.

— Ты была влюблена в папу? — спросила Луиза.

— Я была уверена, что да, но я была так молода. А когда я поняла, что жду ребенка, мне вообще запретили видеться с вашим отцом.

Она пыталась объяснить им, что из-за того, что случилось с ней, она так строго запрещала им посещать сомнительные вечеринки, где гости оставались ночевать. Несмотря на истерики, мольбы, слезы и обиды она никогда не разрешала им оставаться в гостях на ночь и, пока они взрослели, постоянно предупреждала их об опасности раннего увлечения мальчиками. Эти слова она повторяла как заклинание.

— Вы думаете, что если вы спите с парнем, то он станет это скрывать, — говорила она им. — Как бы не так! А представьте себе, что произойдет, если вы забеременеете. Я не допущу, чтобы кому-нибудь из вас пришлось пережить такую душевную травму.

Сейчас она со слезами благодарности смотрела на своих дочерей.

— Я думала, что вы будете шокированы моей историей, — призналась она. — Я так переживала.

— О мама, ты, должно быть, прошла через настоящий ад, — сказала Эми. — Но наше отношение к тебе не изменилось, верно, Луиза?

Младшая дочь энергично закивала головой и, подойдя к матери, крепко обняла ее.

— А откуда этот Ангус узнал, что ты его мать? — спросила Эми.

— Ему прислали письмо из «Дейли кроникл», — с горечью ответила Ванесса. — Не спрашивайте меня, как они об этом узнали, я не имею представления, но, кажется, после этой истории с акциями в них проснулся аппетит к разоблачениям и особенно сейчас, когда идет предвыборная кампания.

Эми со стыдом вспомнила о своей роли в деле с акциями — сейчас это все казалось таким мелочным.

— Когда этот молодой человек спросил меня, кто его отец, — продолжала Ванесса, — я ответила, что не могу ему сказать, пока сама не поговорю с этим человеком, потому что это не только моя тайна. Он был явно разочарован, но я решила, что он принял мою просьбу проявить терпение. Но я ошиблась. Не знаю, что убедило его, что ваш отец приходится отцом и ему, но я думаю, что он забрал Миранду, чтобы добиться от Филипа публичного признания его как сына. В том, что произошло, я виню только себя. Он сказал мне, что его приемные родители совсем недавно погибли в автомобильной катастрофе. А теперь он как будто во второй раз потерял родителей. Я должна была понять, в каком напряжении он находится, но он выглядел таким спокойным. Мой отказ назвать ему имя его отца, должно быть, стал последней каплей. Он теперь так сердит. Так ужасно сердит. И во всем виновата я.

Мюриел Макиннон стало плохо, когда она узнала, что ее племянник замешан в похищении маленькой дочери Филипа Локхарта.

С самого начала полицейским стало ясно, что ей ничего не было известно о намерениях ее племянника, и она даже ничем не могла объяснить его поведение. Когда она пробормотала фразу, произносимую в большинстве случаев родственниками закоренелых убийц, маньяков-насильников и прочих преступников: «Он и мухи не обидит», они лишь презрительно пожали плечами.

Однако под их настойчивым нажимом Мюриел все же призналась, что Ангус в последнее время пребывал в полном душевном смятении. Она объяснила, почему он, на ее взгляд, находился в таком состоянии и передала содержание телефонного разговора с ним.

— Я никогда не слышала, чтобы он был так сердит и расстроен, — с беспокойством сказала она.

Мюриел дала полицейским последнюю фотографию Ангуса, сделанную во время отпуска, но не смогла подсказать, где он мог находиться. Когда Ангус звонил последний раз, он сказал ей, что покидает гостиницу, но скоро даст ей о себе знать. Однако больше он так и не позвонил.

— Ну почему этот человек не звонит?! — воскликнула Чарли, не обращаясь ни к кому конкретно. — Он же сказал, что позвонит.

Она вздрагивала каждый раз, когда хлопала дверь или звонил телефон. Но звонка, которого они ждали, все не было, и известий о Миранде тоже.

Суперинтендант Годдард убедил Чарли, что будет лучше, если трубку будет брать Филип, поскольку Макиннон хотел поговорить со своим отцом — задача состояла в том, чтобы заставить его говорить как можно дольше, чтобы полиция успела засечь его местонахождение.

Филип ненадолго прилег, чтобы немного отдохнуть перед предстоящей бессонной ночью, когда в дверь спальни осторожно постучали.

— Господин министр, можно вас на минутку?

Крис Беннетт повел Филипа в кабинет и передал ему помятое, неряшливого вида письмо.

— Вот ответ на многие вопросы, — сказал он. — Его принесли вам в гостиницу после митинга в Бирмингеме. Я не стал вас тогда беспокоить, потому что решил, что это просто один из одержимых навязчивой идеей чудаков, и отправил его письмо в штаб-квартиру партии, но теперь стало ясно, что оно от этого самого человека. Подпись очень четкая. Мне очень жаль, что я не отнесся к письму более серьезно. Я искренне раскаиваюсь, сэр.

Филип вряд ли мог осуждать своего помощника. Он сделал то, что требовала от него инструкция, к тому же для упреков сейчас было не самое подходящее время.

Пока Филип с волнением читал несколько коротких строчек, Крис пристально следил за его выражением лица.

— В нем нет ничего, что могло бы насторожить тебя, Крис, — сказал Филип, закончив чтение. — Подобные письма не редкость.

— Полиция считает, что это письмо придает делу новый оборот. — Крис не добавил, что полицейский графолог по размашистому почерку и нажиму ручки на бумагу определил, что человек, написавший это, находился в тот момент в сильном возбуждении. — Мы должны принять тот факт, что действия Макиннона были преднамеренными, а не спонтанными. Полиция хочет отменить запрет на публикацию материалов по этому делу и во всех средствах массовой информации передать приметы Миранды, ее няни и Макиннона.

Филип, конечно, понимал разумность такого шага, но он не стал говорить Крису то, что в этот момент сильно беспокоило его. Газетам не потребуется много времени, чтобы узнать, что Макиннон — его внебрачный сын, появившийся в результате занятий сексом несовершеннолетних партнеров. Страшно подумать, какие последствия может иметь для него и его семьи публикация такого скандального материала. Он должен признать тот весьма неприятный факт, что его политическая карьера может в одночасье рухнуть.

Когда Филип показал письмо Чарли, она была возмущена тем, что его проигнорировали.

— Они по крайней мере могли бы выйти и встретиться с этим человеком. А что, если он ждал тебя у отеля с пистолетом?

— Полиция хочет выступить с обращением по телевидению и радио, — сказал ей Филип.

Чарли испуганно вскрикнула.

— Если они это сделают, он узнает, что полиция охотится за ним. Испугавшись, он может попытаться скрыться, и… — ее голос сорвался, — …не захочет брать ребенка с собой. — Самообладание изменило ей, слезы брызнули из глаз Чарли и Филипу пришлось долго утешать ее.

Он пытался убедить жену, что для поисков пропавших необходимы свидетели, а что касается Ангуса, то он не так опасен, как ей кажется. А если няня, предположительно, осталась с ним, возможно, даже против своей воли, то значит о Миранде есть кому позаботиться. Что же касается намерений преступника относительно выкупа, то, по мнению специалиста, составившего психологический портрет похитителя, исчезновение Миранды больше связано со стремлением этого человека быть признанным своей семьей, а не с желанием денежного вознаграждения.

Чарли была вынуждена согласиться, что полиции нужно как можно скорее получить дополнительные сведения по этому делу.

Суперинтендант Годдард кратко обрисовал обеспокоенным родителям сложившуюся ситуацию.

— На данном этапе мы пока не знаем, является ли няня девочки соучастницей похищения. Мы звонили ее семье в Новую Зеландию, в агентство по найму и ее прежним хозяевам, и все они в один голос заявили, что Элен не способна на такой поступок И, конечно, то же самое сказали об Ангусе Макинноне его тетка и коллеги по работе. Поэтому мы хотим обратиться к вам с одним предложением.

Филип и Чарли молча выслушали его аргументы в пользу того, чтобы привезти Ванессу к ним на квартиру. Полиция считала, что ей необходимо находиться здесь, чтобы поговорить с Ангусом, когда он позвонит. Полицейский психолог особенно настаивая на этом.

— В случаях с похищением очень важно вести переговоры доброжелательно. Если мы сможем убедить его мать признать перед ним свою ошибку и заверить его, что она хочет, чтобы в будущем он стал членом ее семьи, то, вероятно, его реакция окажется более позитивной.

Филип едва ли мог представить себе худшую ситуацию, чем присутствие Чарли и его бывшей жены в одной квартире, да еще в такой напряженной обстановке. Но он никогда еще не гордился своей женой так, как в тот момент, когда она с достоинством заявила полиции, что согласна принять Ванессу в своем доме.

— Я готова на все, только бы вернуть мою дочь, — тихо сказала она.

Сообщение «Пресс ассошиэйшн» было кратким. Оно содержало обращение к общественности с просьбой помочь выяснить местонахождение Элен Брикхилл и ее подопечной, двухлетней Миранды Локхарт, дочери министра транспорта. Там также говорилось, что эти двое могут находиться в обществе молодого человека, Ангуса Макиннона, в поисках которого необходимо оказать особое содействие. Фотографии пропавших будут регулярно демонстрироваться во всех выпусках новостей. Сообщение заканчивалось словами благодарности, которую выражали полиция и семья Локхартов всем средствам массовой информации за то, что они в течение дня хранили молчание.

Тони Бернс был уверен, что «Кроникл» все равно всех опередила. Он сомневался, что исходя только из сообщения полиции, остальные газеты смогут найти связь между Ангусом Макинноном и Филипом Локхартом. В нем не упоминалось даже, что Ванесса Локхарт являлась Макиннону матерью.

— Переговори с нашим парнем из Скотленд-Ярда, — дал он указание своему редактору отдела новостей. — Мы достаточно исправно платили ему все эти годы. Двадцать минут назад Ванессу Локхарт куда-то увезли из дома. Я хочу знать куда, и что им вообще известно о Макинноне.

Когда запрет на публикацию был снят, в Пимлико сразу была послана бригада из четырех репортеров. За какие-то полчаса к ним присоединилась еще целая армия их коллег из конкурирующих газет, а возле дома напротив вырос целый лес алюминиевых лестниц, на которых расположились фотографы.

Тони вошел в отдел новостей.

— Другие газеты умрут от натуги, пытаясь узнать, почему нянька убежала с новым поклонником, а мы, по крайней мере, уже на целую голову обошли эту чертову свору, — сказал он. — Нельзя допустить, чтобы вся Флит-стрит[30] добралась до тетушки. Срочно найди Дункана и спроси у него, сумел ли он уломать тетку Макиннона, — велел он симпатичной секретарше. — Полиция должно быть спятила, если так рано сняла запрет на публикацию материалов по этому делу. Как-никак Локхарт — министр, и у них была возможность нажать на все кнопки.

У Ванессы пересохло во рту и начали дрожать руки, когда сопровождающий ее полицейский позвонил в дверь квартиры Локхартов. Она решила не подавать виду, что ей как-то не по себе.

У Филипа было совершенно бесстрастное лицо, когда он открыл дверь. Никакой приветливой улыбки, только коротко брошенное: «Спасибо, что приехала».

Ванессе было знакомо такое его настроение. Какой бы кризис ни случался в их жизни, Филип сразу же напускал на себя холодный и бесстрастный вид. Он считал, что эмоции всегда мешают принятию разумных решений и чувства можно проявлять лишь тогда, когда кризис преодолен. Когда у новорожденной Луизы была обнаружена желтуха, Филип, вместо того чтобы утешать свою расстроенную вконец жену, спокойно начал обсуждать с врачом симптомы болезни.

Почему она вспомнила этот случай? Впервые после их развода она была рада тому обстоятельству, что они больше не муж и жена.

— Сейчас начнется телевизионное обращение, — сказал Филип. — Они хотят показать фотографию Миранды. Я думаю, будет лучше, если вы посмотрите его в другой комнате.

Он повел Ванессу и сопровождающего ее полицейского в кабинет, где включил для них маленький телевизор. Ванесса с волнением увидела на столе семейные фотографии прежних лет, всколыхнувшие в ней волну теплых воспоминаний. На одной из них Луиза держала высоко над головой свой первый приз за успехи в верховой езде, на другой Эми обнимала Танси в тот день, когда собака впервые появилась в их доме. Ванесса невольно подумала, будет ли она когда-нибудь снова так же счастлива.

— Как вы думаете, нам предложат по чашке чая? — поинтересовался полицейский.

Ванесса ничего не ответила. Все выпавшие на ее долю унижения сегодняшнего дня она воспринимала как наказание за свои прежние грехи.

В соседней комнате за несколько минут до передачи Чарли пришла в такое волнение, что Годдард даже посоветовал ей не смотреть телевизор, на что она не согласилась.

— Мне очень тяжело, но я должна знать, что происходит.

Новости Би-би-си заканчивались сенсационным сообщением о пропавшей дочери министра. Ведущий программы подвел итоги событий дня, прежде чем показать фотографии Миранды, Ангуса, няни, а также детской коляски и красного «форда-фиесты», принадлежащего Чарли. О родстве Ангуса Макиннона с Филипом упомянуто не было. Так же, как и не было названо имя Ванессы.

Филип почувствовал, как Чарли сжала его руку, когда на экране появилось улыбающееся личико Миранды.

— О Филип, — вырвалось у нее, — увидим ли мы ее снова?

Суперинтендант Годдард тихо закрыл за собой дверь и оставил их одних.

Чарли уткнулась лицом в грудь Филипа, и в первый раз за эти два нелегких дня он позволил своим чувствам вырваться наружу.

— Дорогая, с ней все будет в порядке, — повторял он. — Никто не сможет обидеть такую милую девочку как Миранда. — Ванесса с трудом узнала бы своего бывшего мужа в этом нежном, заботливом человеке, который старался утешить свою расстроенную жену и открыто разделял ее страдания.

Диктор телевидения назвал номер телефона и попросил всех, кому известно настоящее местонахождение Миранды Локхарт, срочно связаться с полицией.

Пару минут спустя на пороге появился Крис Беннетт.

— Полиция считает, что все прошло удачно, — сказал он с наигранной бодростью. — Они уверены, что сообщение сделает свое дело. А премьер-министр просил меня передать, что мысленно он с вами и надеется, что все закончится благополучно.

Филип совсем забыл, что они с Чарли должны были вместе с премьер-министром принимать участие в митинге в Манчестере. Сейчас предвыборная кампания потеряла для него всякое значение.

Годдард сообщил, что в полицию стали поступать телефонные звонки.

— Мы проверяем их — каждый. Как только будет что-то конкретное, мы немедленно вам сообщим.

Свою группу он, однако, предупредил, что хотя обнародование сообщения об исчезновении ребенка является лучшим способом получения важной информации, после передачи непременно пойдут звонки от людей, страдающих психическим расстройством, которые начнут утверждать, что девочка находится у них. К счастью, они сразу же отказываются от своих слов, как только у них спрашивают их адрес.

Теперь Годдарду надо было проинструктировать Филипа и обеих женщин, что следует говорить по телефону в случае, если им позвонят. Он вызвал Филипа для конфиденциального разговора.

Когда начались телевизионные новости, художественный редактор «Кроникл» включил устройство видеозаписи, соединенное с компьютером, регистрировавшее все шестьсот двадцать пять строк телевизионной развертки. Оно было предназначено для того, чтобы качественно записать каждое мгновение передачи, а используя электронный фильтр, в редакции потом могли по желанию выделить отдельные кадры. Этот прием был очень успешно использован ими во время трансляции суда над О. Дж. Симпсоном[31], когда техника зафиксировала самодовольную усмешку на лице обвиняемого после вынесения оправдательного приговора. Позднее этот снимок обошел первые полосы почти всех газет мира.

Тони тем временем давал последние указания:

— Немедленно сообщите мне, как только Мюриел Макиннон согласится с нами сотрудничать. Это крайне важно, иначе любой наш конкурент сможет достать фотографию Ангуса. У нас уже есть отличные снимки и подписи к ним, но мы не можем голословно утверждать, что именно этот Макиннон и есть сын Локхарта. — Тони потер подбородок. — Мы предложим эту загадку читателям.

Через всю первую полосу шел кричащий заголовок: «Ребенок министра похищен незаконнорожденным сыном его бывшей жены». Под ним шрифтом помельче было набрано: «Участница знаменитого скандала в совете директоров занималась сексом будучи несовершеннолетней». На внутреннем развороте резко выделялось слово «Похищение», а ниже шли два подзаголовка «Ребенок министра в руках у загадочной личности» и «Кто же отец?» Серия фотографий изображала молодую Ванессу с разными молодыми людьми, включая Филипа Локхарта и принца Уэльского. Далее было приведено свидетельство о рождении Ангуса с прочерком в том месте, где должно было стоять имя отца.

Такого материала о Ванессе и тайне появления на свет Ангуса, как у «Кроникл», не было ни у одного из их конкурентов. Тони торжествовал. Почувствовав настроение коллектива, главный редактор торжественно произнесла:

— Через пять минут собираемся на бокал шампанского у меня в кабинете.

Но не успел Тони сделать и глоток, как секретарь отдела новостей отвела его в сторону и сказала, что Мюриел Макиннон перехватил их главный конкурент, «Дейли диспэтч».

— Что? — Тони был вне себя. — Как это могло случиться?

— Наш осведомитель сказал, что они поймали ее на удочку тем, что пообещали отвезти к Ангусу, если она им поможет. Конечно, они мало чего добились, но мы теперь и близко не сможем к ней подойти. Местная полиция поставила у ее дома охрану.

— Как они узнали о ней?

— Очевидно, к ним в руки попала копия той самой записки, что он послал Локхарту в Бирмингеме. Они помещают ее на первой полосе.

Они оба замолчали, предвидя печальные последствия потери такого важного свидетеля, как тетка Макиннона.

У себя за спиной Тони слышал веселые голоса своих коллег, звон бокалов и взаимные поздравления.

Неожиданно шампанское показалось ему кислым.

— Дорогая, полиция хочет, чтобы мы поговорили с Ванессой.

Чарли подняла на него испуганный взгляд.

— Зачем? Разве не достаточно того, что она находится в моем доме? Зачем мне еще разговаривать с ней?

— Они хотят проинструктировать нас всех вместе, что мы должны будем говорить, если Макиннон вновь позвонит.

Ванесса, глубоко задумавшись, сидела за столом в кабинете, не обращая внимания на окружающую обстановку. Она была одета в белый джемпер, темно-синий блейзер и джинсы — отправляясь в полицейский участок Брайтона, она не успела переодеться.

При виде женщины, которая за эти годы принесла ей столько горя и которая во многом была виновата в том, что сейчас произошло, Чарли захотелось дать волю своему гневу и раздражению. У нее было такое ощущение, будто все ее нервы были обнажены; непривычная для нее бездеятельность только усилила напряжение. Но любое грубое слово могло вынудить Ванессу покинуть их дом. Или, что еще хуже, могло заставить ее допустить ошибку во время важного телефонного разговора.

Ванесса всегда вела себя по отношению к Чарли как заклятый враг, и та не могла даже припомнить того дня, когда они с ней в последний раз обменялись хоть одной спокойной фразой. Сейчас Чарли потребовалось все ее самообладание, чтобы подавить в себе чувство враждебности и обиды из-за того, что по вине Ванессы они оказались в такой ситуации. Не привыкшая уступать, Чарли с трудом заставила себя отказаться от воинственного тона.

— Сейчас не те обстоятельства, при которых мы все хотели бы встретиться, — ровным голосом произнесла она. — Будем надеяться, что Макиннон скоро позвонит.

Ванесса кивнула и поспешно сказала:

— Могу я объяснить, почему я не связалась с вами, когда получила письмо от Ангуса Макиннона? Как вы помните, мы долго не общались из-за того дела о слиянии компаний, а поскольку я считала, что появление моего сына — это моя проблема, я хотела решить ее самостоятельно. — Потом она добавила с грустью: — Кажется, я не слишком успешно с этим справилась, верно?

Чарли очень хотела подтвердить это, но Филип, будто прочитав ее мысли, вмешался, сказав, что теперь бессмысленно обвинять себя в прошлых ошибках. Сейчас главное — объединить все усилия для поисков Миранды.

Тут в разговор вступил полицейский психолог.

— Когда этот человек позвонит, я советую вам всем говорить искренне. Забудьте о том, что мы вас слушаем. Мистер Локхарт, он захочет поговорить прежде всего с вами, но я бы на вашем месте сразу не упоминал о девочке, если он сам этого не сделает. Постарайтесь завоевать его доверие. Объясните, что вы не получили письмо, которое он написал вам и поэтому ничего не знали. Я думаю, что он также захочет услышать слова извинения от своей матери. Поддержите его в этом и предложите ему поговорить с ней.

А теперь вы, миссис Локхарт. — Чарли не могла скрыть раздражения: ведь ей невольно напомнили, что она была второй женщиной, носящей это имя. — Я предлагаю, чтобы вы прежде всего сказали ему, кто его отец, если он вновь задаст этот вопрос, и извинились за то, что не сказали этого при вашей встрече с ним. Если вы хотите, чтобы он стал членом вашей семьи…

— Да, хочу, — быстро сказала Ванесса. — Я понимаю, что если бы не я, он не оказался бы сегодня в таком положении.

— Тогда надо сказать ему об этом. Я думаю, что именно этого он и ждет. То, что он не упомянул о выкупе, хороший признак. Если же он все-таки потребует денег, я советую вам сразу же передать трубку его отцу. А вы, мистер Локхарт, соглашайтесь на все условия и как можно дольше обсуждайте с ним все детали. К тому времени мы успеем засечь его местонахождение.

— Сейчас нам остается только ждать, — мрачно произнес суперинтендант Годдард.

Прошло полчаса, но никаких известий не поступило. Бледная, измученная Чарли не отрываясь смотрела на огонь, горевший в камине; рядом с ней стояла нетронутая чашка чая.

— Филип, я клянусь, что когда мы вернем Миранду, я больше никому не доверю присматривать за ней. Никогда.

Он сжал ее руку, радуясь, что она говорит о будущем их маленькой дочери. У него было тяжело на душе. Он никак не мог избавиться от мысли, что Миранда больше к ним не вернется.

Глава двадцать пятая

В гостинице «Бейсуотер-Корт» скучающий портье, молодой человек, недавно приехавший из-за границы, машинально взглянул на экран телевизора, по которому передавали новости. Он прибавил звук.

Диктора на экране сменила фотография маленькой девочки, а потом размытый снимок серьезного молодого человека с взлохмаченными волосами. Портье не особенно хорошо понимал английский язык, темп речи был для него слишком быстрым, и он позвал горничную.

— Что там говорят? — спросил он.

Она положила стопку полотенец, которую несла, и посмотрела на экран, где в этот момент появилась фотография улыбающейся Элен.

— Черт возьми, это же та самая девушка! — воскликнула она. — Та, что пришла с высоким парнем и маленькой девочкой — они были здесь сегодня днем. Надо позвонить в полицию. Их разыскивают.

— Полиция? — Он в страхе отпрянул. Его отец устроил ему нелегальный приезд в Великобританию. — Нет. Нет полиция. Ты идти работать. Ты ничего не говорить, а то нет работа, нет работа. — Он погрозил ей пальцем.

Сердито покраснев, девушка ушла. Как смеет этот жалкий тип указывать, что ей делать? Он оказался здесь только благодаря своему отцу. А с ней он вообще обращался как с рабыней, после того, как однажды вечером она отказалась зайти в его комнату. Она все равно искала другую работу; на прошлой неделе хозяин не заплатил причитающиеся ей сверхурочные.

Три минуты спустя в центральный полицейский участок Уэст-Энда поступил анонимный телефонный звонок от женщины.

— Ребенок, которого показали по телевизору. Спросите в «Бейсуотер-Корт», они были там сегодня днем, — сказала женщина и быстро повесила трубку.

Даже продвигаясь по перегруженной транспортом Бейсуотер-Роуд, патрульная машина оказалась у дверей гостиницы всего через семь минут. Портье, испуганный тем, что в нем разоблачат незаконно эмигрировавшего в страну иностранца, бросился было на кухню, но ему тут же перекрыли путь к отступлению.

Полицейские действовали спокойно, но уверенно.

— Где они? — потребовал у него ответа старший, пока трое его коллег прошли в вестибюль.

— О чем вы говорите?

— Не притворяйся, мы знаем, что девочка здесь. Где она?

Обрадованный тем, что охотятся не за ним, портье немного успокоился.

— Ах, ребенок. С мужчиной и женщиной. Они уходить.

— Черт. — Полицейский схватил струхнувшего молодого человека за лацканы пиджака и потащил его к двери. — В какую сторону?

Портье дрожащим пальцем показал в сторону Гайд-Парка.

— Когда?

— Час назад. Я не видеть. Я не знать.

Двое полицейских быстро вышли на улицу, а двое других остались в гостинице, чтобы обыскать все комнаты и получить дальнейшие указания от начальства. Им не потребовалось много времени, чтобы установить, что Ангус Макиннон действительно останавливался в гостинице. Дрожащий от страха портье открыл дверь крошечной комнаты, которую доверчивым посетителям выдавали за «роскошный номер на одну ночь в самом центре столицы». На прикроватном столике рядом с небольшим чемоданчиком Ангуса лежал альбом для эскизов. Полицейский открыл его и обнаружил очаровательный карандашный набросок улыбающейся девочки. Миранды Локхарт.

Чарли со вздохом облегчения упала на стул, когда ей сообщили, что Миранду видели в этот день совсем недавно. Она засыпала вопросами молодую женщину-полицейского, которая принесла ей это известие, но та, к сожалению, не могла добавить никаких подробностей.

— Мы знаем только, что малышку увезли в коляске из гостиницы. К сожалению, другими сведениями мы пока не располагаем.

Радость Чарли померкла. Она вдруг задала ошеломляющий вопрос:

— А кто-нибудь видел, что Миранда двигается?

В напряженной тишине Филип быстро подошел к жене.

— Ответьте мне! — почти закричала она.

— Миссис Локхарт, в данный момент мы имеем очень ограниченную информацию. В конце дня вашу няню, ребенка и мистера Макиннона видели в гостинице в районе Гайд-Парка. Служащих гостиницы сейчас допрашивают. Мы сообщим вам подробности, как только все узнаем.

Чарли в отчаянии повернулась к мужу.

— Нельзя ли нам поехать в эту гостиницу? Мы могли бы узнать какие-то подробности, которые пропустила полиция.

— Дорогая, мы должны остаться здесь, — твердо сказал Филип. — Мы должны быть у телефона, на случай если Макиннон попытается связаться с нами.

Она кивнула, но ее отчаяние было столь велико, что когда она обратилась к женщине-полицейскому, ее голос звучал как чужой, и Филин понял, что ее терпение уже на пределе.

— Я хочу, чтобы мне говорили все, все как есть. Ничего не скрывайте от меня. Если буду знать всю правду, я справлюсь. — Голос Чарли дрогнул. — Обещайте, что скажете мне все. Обещаете?

Женщина, у которой глаза тоже были на мокром месте, кивнула.

— Обещаю, — тихо ответила она, моля Бога, что если новости будут неутешительными, не ее пришлют сообщить их.

На Даунинг-стрит «главный кнут» выключил телевизор. От Локхарта одни неприятности, подумал он, но будучи слишком опытным политиком он не спешил делиться своим мнением с премьер-министром.

Эдвард Сандерс выглядел утомленным. Перед этим он дал интервью редактору «Кроникл» — от нее невозможно было отвязаться. Потом его терзал главный обозреватель Би-би-си. Когда ему задали вопрос о пропавшем ребенке, премьер-министр недвусмысленно ответил, что когда дело касается жизни ребенка, предвыборная кампания отступает на второй план. Однако после интервью его настроение изменилось.

— Черт, это какой-то кошмар! Общественность перестала следить за ходом выборов, — сказал он, обращаясь к своим коллегам. — И по моим сведениям, — добавил он, — мы сами отчасти в этом виноваты.

Его коллеги удивленно уставились на него.

— Пока Филип выступал на митинге, этот молодой человек — его сын, я полагаю, мы можем его так называть — написал ему письмо, которое вскрыл его помощник и решил, что его прислал какой-то псих. Письмо пролежало в штаб-квартире партии почти сутки. И представьте себя на месте газетчиков, когда министр устраивает перед ними такое шоу из своей личной жизни.

— Мне кажется, Филип повел себя не совсем умно в этой ситуации, — произнес министр внутренних дел.

— Я бы даже сказал, что он сам отчасти виноват в этом происшествии, — пробормотал себе под нос главный ревнитель партийной дисциплины. Потом громко добавил: — Конечно, все это очень печально. Мне жаль эту милую женщину, на которой он женат.

— Что же мы будем делать? — нетерпеливо спросил премьер-министр.

Один из самых опытных советников, специалист по связям с прессой, известный в партийных кругах своими безапелляционными суждениями, сделал вывод:

— Общественность не должна видеть вашего равнодушия. Как только люди почувствуют, что вы неискренни, ваш рейтинг сразу упадет на два, а то и на три пункта. Мы не можем такого допустить на данном этапе кампании, особенно в провинции. — Его острый ум уже разрабатывал сценарий дальнейших действий. — Сэр, какое у вас расписание на ближайшие двадцать четыре часа?

«Главный кнут» прочитал график встреч премьер-министра.

— Хорошо, — сказал советник. — Я советую вам, сэр, выбрать время и нанести визит Локхартам.

Премьер-министр нахмурился.

— Несколько навязчиво, вам не кажется? Они вряд ли обрадуются.

— Пожалуй, вы правы. — Но у советника имелся и запасной вариант. — Тогда как насчет того, чтобы посетить полицейский участок Уэст-Энда, где расследуется это дело? Мы соберем публику. Вы сможете пожать несколько рук, выразить уверенность в успехе и все прочее.

— Прекрасная мысль, — закивал головой «главный кнут».

— Мы предупредим газеты и телевидение. Они будут цитировать ваши слова о том, как все озабочены… что сейчас еще не время комментировать события… что вы мысленно с родителями девочки… и все такое прочее. Все как обычно.

Премьер-министру не очень понравился такой сценарий — Филип Локхарт был ему глубоко симпатичен. И кроме того Сандерс до сих пор слишком хорошо помнил, что, когда он был еще членом кабинета министров, ИРА[32] и другие террористические группировки угрожали жизни его собственных детей и какие чувства тогда испытывал он сам и его жена.

Сегодня, узнав о случившемся, он сразу же потребовал объяснений от полиции. Сначала он думал, что дело с похищением ребенка Локхартов носит политическую окраску. Как многие влиятельные люди, он считал, что жизнь имеет смысл, когда он, или на худой конец, партия, которую он возглавляет, имеет большую популярность. Когда полиция сообщила, что дело носит чисто бытовую окраску, он был даже несколько разочарован.

— Ваш визит станет главной сенсацией завтрашних газет, — вставил его помощник.

— Да, — подтвердил советник по связям с прессой, которого почему-то интересовало только телевидение, — но если мы поспешим, то вы успеете попасть в «Последние известия в 22 часа»[33].

— Господин премьер-министр, есть еще кое-что, о чем вам надо знать, — подал голос «главный кнут». Выражение его лица было мрачным. — Я тут провел некоторые расчеты, и получается, что двадцать с лишним лет назад нынешний министр транспорта активно занимался сексом с несовершеннолетней школьницей.

Наступила тишина.

— Ну, вряд ли на данный момент общественность заинтересуется этой информацией, — сказал советник. — Конечно, если девочку вернут родителям живой и здоровой, тогда другое дело. — Он замолчал.

Ни один из присутствующих не решился произнести вслух то, что каждый из них подумал. Если ребенка не найдут до завершения выборов, то они приложат все усилия, чтобы это дело осталось в тайне. Даже обычно откровенный «главный кнут» не рискнул высказать свое опасение, что в противном случае, если ребенок пострадает, неустойчивая часть избирателей обвинит в этом правительство. Они будут убеждены, что полицию плохо финансируют, поэтому в ней не хватает опытных людей. С другой стороны, если девочку найдут живой и невредимой, то этот фактор будет благоприятно сказываться на них до самого завершения выборов. И если все подать с умом, то информация о том, что много лет назад министр их правительства занимался сексом с несовершеннолетней девушкой, не отразится на позиции избирателей — молодых, во всяком случае.

Покидая Даунинг-стрит, «главный кнут» молился о скором возвращении Миранды Локхарт почти так же горячо, как и ее родители.

Пол Солтер был потрясен новостями, которые передала Би-би-си. Ребенок Локхартов похищен? Что еще может произойти с этой семьей? Кажется, новая должность Филипа принесла ей одни только неприятности. Совсем недавно «Бархатный голос» сообщил об угрозе Эми решать дело с акциями в судебном порядке. А теперь вот еще это.

Юристы уже заканчивали подготовку документов по слиянию двух компаний, но правильно ли поступают сами Солтеры, связываясь с этой семьей? По мнению Пола, Локхарты не относились к числу людей, приносящих удачу.

Ванесса — другое дело. Он сам был удивлен, как часто думал о ней с тех пор, как вернулся с юга Франции. Бог свидетель, она была вовсе не в его вкусе. Старше, чем все женщины, которые у него были в последнее время, и не такая дерзкая. Но никакого жеманства, никакого притворства. Взрослая, умудренная опытом женщина с прекрасным чувством юмора. Как она заразительно смеялась над его шутками! И, черт, что-то дрогнуло у него в душе, когда они целовались.

Он взволнованно прошелся по комнате. Ему не хотелось звонить ей сейчас, когда процесс слияния компаний вступил в завершающую стадию, но, может быть, как раз теперь у него и есть предлог предложить ей моральную поддержку.

Трубку взяла женщина-полицейский. Она принимала все сообщения для Ванессы, которую, по ее словам, нельзя было сейчас беспокоить. Информация о том, что Ванессу увезли в Лондон на квартиру Локхартов, была известна ограниченному кругу лиц, хотя некоторые газеты, включая «Дейли кроникл», уже знали об этом через своих осведомителей в полиции.

Да, миссис Локхарт сразу же передадут, что ей звонил мистер Солтер. Женщина тщательно записала его фамилию, затем поблагодарила его за участие и, попрощавшись, положила трубку.

Пол Солтер сам удивлялся необычной для себя роли рыцаря на белом коне. В последний раз это случилось с ним восемь лет назад, и тогда привело его к женитьбе.

Внешний вид репортеров никогда не отличался особой элегантностью. Готовые в любой момент броситься за сенсацией, они вынуждены были путешествовать налегке, а потому в одежде они ценили в первую очередь то, насколько она удобна и практична, и с собой не носили ничего, кроме фотокамер.

За полтора часа они успели превратить утонченный викторианский уголок с белыми аккуратными домиками, утопающими в цветах, в свалку. Пустые коробочки из-под фотопленки сотнями валялись среди окруженных каменными бордюрами декоративных лавровых деревьев; первые выпуски вечерних газет свешивались с чугунных ограждений; банки из-под «кока-колы» были раскиданы прямо под вазонами с вьющимся плющом.

В местную полицию уже поступили жалобы на нарушение тишины и порядка от главного судьи округа, президента общества Красного креста и от некой мисс Блеклэш, которая взяла на себя труд выступить от имени пострадавшего мелкого дворянства Вестминстера. Все эти люди жили в нескольких шагах от Локхартов. К соседям, живущим в стратегически более важных точках, уже подкатывали представители «четвертого сословия», предлагая наличные, если их с фотокамерами допустят к окнам, выходящим на Челси-Мэншнс, 16.

Прослушав телевизионное обращение, Чарли, уже не замечавшая ничего вокруг, в том числе и присутствия целой толпы журналистов, закрылась у себя в комнате с Филипом. Время от времени он выходил в гостиную выяснить у полиции, как развиваются события, а она оставалась сидеть в своей комнате, отрешенно уставившись в одну точку и прижав к груди любимого плюшевого мишку Миранды. Она вставала только за тем, чтобы поискать по другим каналам повторение обращения к общественности, и обнаруживала его и на кабельном телевидении, и на четвертом государственном канале и на независимом телевидении.

Каждый раз, когда звонил телефон, полиция требовала, чтобы Филип брал трубку в кабинете, где сидела в томительном ожидании Ванесса. После общей беседы с полицией женщины больше ни минуты не находились в одной комнате вместе.

Чарли печально смотрела в сторону окна.

— При ней мне гораздо тяжелее. Я чувствую себя как в ловушке, не имея возможности свободно пройти по собственной квартире.

— Она ни разу не покинула кабинет с тех пор, как пришла сюда, — сказал Филип.

— Я не хочу рисковать столкновением с ней. Мне невыносимо видеть ее лицо. — Чарли встала и подошла к окну. И в ту же минуту ее ослепили вспышки света на противоположной стороне улицы. Филип мгновенно понял, что они означают.

— Негодяи. Отойди от окна, — велел он. Задернув шторы, чтобы отгородиться от назойливого внимания прессы, он опять выругался, дав волю накопившемуся гневу. — Проклятые репортеры. Неужели в них нет ни капли порядочности? Неудивительно, что все их так ненавидят. Это не работа, это какая-то травля. Я попрошу полицию навести порядок и выставить их отсюда.

В маленьком кабинете за плотно задернутыми шторами сидевшая в одиночестве Ванесса неожиданно остро ощутила, как давят на нее стены. Как и Чарли, она чувствовала себя в ловушке, опасаясь выйти из комнаты, чтобы не столкнуться с возмущенной Чарли. Не в состоянии ничего есть, она только допила остывший кофе и принялась думать, когда же кончится этот кошмар. Она чувствовала себя уставшей и беспомощной, и по мере того, как шло время, качала терять надежду на то, что Ангус позвонит и что Миранда будет найдена.

В центральном полицейском участке Уэст-Энда полным ходом шла работа. Звонки от обеспокоенных граждан, которые хотели выступить в роли добровольных детективов именно в деле о пропавшем ребенке, сливались в непрерывный поток. Звонили люди, которые считали, что они видели Ангуса, Миранду и няню в автобусе, на пляже, в кино. Молодая пара, ехавшая с маленьким ребенком из Лондона в Ливерпуль, оказалась очень испугана, когда на остановке к ним подошли двое полицейских в штатском и попросили предъявить документы. Но к Локхартам этот случай не имел никакого отношения, те просто везли своего полуторагодовалого малыша в гости к прабабушке.

Поступали звонки еще и от категории так называемых «озлобленных»: это были в основном женщины, настолько враждовавшие со своими соседями или родственниками, что обвиняли их в любом преступлении, о котором сообщала пресса, и сразу же звонили в полицию.

Каждый звонок требовал проверки, в надежде что он может дать достоверную информацию.

Иногда звонили одинокие люди, остро переживавшие случившееся, которым просто надо было с кем-то поделиться. В большинстве случаев сразу становилось ясно, что им ничего не известно, но они занимали линию и напрасно отрывали полицию. Поискам мешало и то, что «форд-фиеста» красного цвета был в этом году особенно популярным. Фирма-изготовитель подтвердила, что было выпущено около двух миллионов машин этой марки, и несколько тысяч из них — с индексом Н15.

Дежурный офицер поморщился. Ему предстояла тяжелая ночь. Почему у этих министров такой однообразный вкус? Если бы няне пришлось воспользоваться «фордом GTI», они нашли бы его гораздо быстрее.

После телевизионной передачи сочувствующие избиратели округа Хитгейт устремились в приемную своего кандидата. Несчастье Филипа обеспечило ему рекордное число волонтеров, жаждущих способствовать его переизбранию.

Полиция устроила в гостинице засаду, на случай если Ангус Макиннон вдруг вернется. Судебные эксперты осмотрели каждый дюйм его комнаты в поисках улик, которые могли бы дать хотя бы малейший намек на его местонахождение.

Репортера «Кроникл», торчавшего в вестибюле с тех пор, как в редакции узнали адрес гостиницы, предупредили, что у него могут быть большие неприятности, если обнаружится, что он прибыл сюда до официальной отмены запрета на публикацию материалов по делу Локхартов.

— Они, кажется, всерьез взялись за это дело, — заметил он своему фотографу, наблюдая, как полицейские один за другим входят в дверь гостиницы.

— Шутка ли! Пропал ребенок министра, да еще перед самыми выборами! Они тут все перевернут вверх дном.

Фотограф, ветеран многих расследований, был экипирован по высшему разряду. От прикосновения к пуговице на лацкане его пиджака включалась мини-фотокамера в грудном кармане. У него была с собой и инфракрасная фотокамера. Обычно с помощью ее получались скверные снимки, но это было лучше, чем ничего, если нельзя было воспользоваться вспышкой.

Он был рад, что поблизости не было конкурентов, хоть здесь было не так оживленно. Все, должно быть, бросились к дому Локхартов. Что ж, его редактор лучше знает, куда его посылать.

Глава двадцать шестая

Было почти два часа ночи, но целая армия патрульных полицейских машин продолжала поиски красного «форда-фиесты» с регистрационным номером Н15 WJL. После тщательного анализа счета Локхартов за телефон, содержащего внушительное количество номеров, единственным подозрительным оказался номер, обслуживаемый телефонной станцией в районе Хаммерсмит. Разбив весь район на квадраты, патрульные машины начали прочесывать там улицу за улицей.

Ответственные за поиски детективы имели все основания предполагать, что преступник вряд ли оставит машину перед самым домом, где она может вызвать серьезные подозрение соседей. Поэтому они приказали своим подчиненным сосредоточить внимание на промышленных районах и наименее населенных жилых кварталах.

В конце концов успех делу принесла вовсе не суперсовременная техника, которой так гордилась полиция Ее Величества — разыскиваемую машину обнаружил простой полисмен.

Предупрежденный об осторожности, он почти прошептал в микрофон своей рации:

— Я обнаружил машину, которую вы ищите, но не представляю, в каком доме находится ее водитель.

Вскоре на слабо освещенной улице южного Лондона появился фургон без номеров со специальной группой переодетых сотрудников уголовной полиции из шести человек, каждый из которых был специалистом в области тайной слежки. Фургон был полностью оснащен подслушивающими устройствами, антеннами, средствами обнаружения и тайного наблюдения.

«Форд-фиеста» стоял у дома номер 31 — света в окнах не было.

Фургон медленно проехал по улице, направляя свои антенны попеременно на каждый дом вблизи машины. Мощные подслушивающие устройства фиксировали каждый вздох, храп или шепот в радиусе нескольких метров. На дом номер 31 был наведен тепловизор, способный по тепловому излучению обнаруживать предметы даже за кирпичными стенами. Прибор показал наличие двух человек в разных спальнях. Судя по их телосложениям, это были мужчина и женщина. По их ровному дыханию можно было судить, что они крепко спали. Никакого ребенка в доме не было.

Еще семнадцать драгоценных минут ушло на то, чтобы обследовать остальные дома. Группа уже хотела перейти на соседнюю улицу, когда оператор заметил свет в окне верхнего этажа магазина на углу.

Оператор подслушивающего устройства поднял вверх большой палец, когда его прибор уловил звук нескольких голосов. Его коллеги воспрянули духом.

— Боже правый, — воскликнул другой оператор, когда его тепловизор зафиксировал тепловое излучение целого клубка тел. — Да они там развлекаются!

— Ребенок там? — спросил инспектор полиции, возглавлявший группу.

— Трудно сказать, сэр.

Из фургона появилась складная лестница. Покрытые резиной опоры не издали ни звука, когда ее устанавливали под окном первого этажа. Проворная женщина-полицейский быстро поднялась наверх с бесшумным сверлом. Через крошечное отверстие, не больше булавочной головки, был пропущен волоконнооптический провод, соединенный с видеокамерой.

На мониторе внутри фургона появилось изображение.

— У них там настоящая оргия, босс, — сказал полицейский, следивший за монитором. — Их тут человек двадцать в одной куче.

— Да, нелегко будет обнаружить среди них няню, черт возьми.

— Тут есть несколько задниц, одна из которых может принадлежать ей, — равнодушно сказал оператор, посмотрев на экран. — Но было бы неплохо взглянуть на их лица.

Потом тепловизор обнаружил двух детей, спавших в соседней комнате. По их очертаниям можно было сказать, что дети маленькие.

— Нам надо перенести видеокамеру в эту спальню. Хадсон, быстро на лестницу!

В комнате было темно, но через открытую дверь из коридора проникал свет, которого было достаточно, чтобы рассмотреть тела двух детей. В углу комнаты стояла детская коляска. Камера увеличила изображение.

— Похоже, это та самая коляска, в которой была малышка, когда она исчезла. Ты можешь расслышать дыхание?

Наступила тишина.

— Простите, шеф, но эти сексуальные маньяки в соседней комнате так стонут и вскрикивают, что я ничего не могу уловить. Поймал! — Он поднял руку, призывая к тишине, и с напряженным вниманием стал вслушиваться в доносившиеся из наушников звуки.

Инспектор связался по рации с центральным полицейским участком. Ему передали приказ.

— Будем действовать кратчайшим путем, — тихо сказал он. — Рисковать не нужно. Мы должны прежде всего добраться до детей.

Группа захвата окружила здание. Полицейские в защитной спецодежде, с со стальными дубинками приготовились выбивать дверь.

Из фургона поступила команда: «Вперед!»

Обычно невозмутимый суперинтендант Годдард не мог скрыть своего разочарования, что арест Элен Брикхилл не помог обнаружить Миранду Локхарт.

Из этого «логова сексуальных маньяков», как назвал ту квартиру один из полицейских, забрали двоих детей, но Миранды среди них не было. Дети принадлежали одной паре, участвовавшей в оргии. Их временно отправили в детский дом, а родителей вместе с остальными в фургоне направили в полицейский участок.

Годдард принял мудрое решение, которое его начальство одобрило, — не сообщать никому об аресте Элен Брекхилл, пока не будет закончен допрос. Годдард сам собирался допрашивать ее, и до тех пор пока ему не удастся вытрясти из нее всю правду, не было смысла увеличивать страдания Локхартов.

Был уже четвертый час утра, время, когда людям, пребывающим в напряженном ожидании, с трудом удается сохранять бодрость духа — и Локхарты были не исключением.

Улица возле Челси-Мэншнс была пустынна, но в машинах, стоявших вдоль нее бампер к бамперу, светились огоньки сигарет: представители прессы ждали новостей.

Элен Брикхилл бывала внутри полицейского участка и прежде. Сотни раз. Чаще всего с Клинтом Иствудом, Марлоном Брандо или Сильвестром Сталлоне. Но в фильмах все было ярко, романтично — реальность же оказалась куда более обыденной.

Наспех одетую и красную от смущения ее привели в скромно обставленную комнату для допроса. Под потолком мигал глазок видеокамеры. Одна стена была покрыта стеклянной панелью, которая, как она знала по фильмам, была непроницаема лишь с одной стороны. Полицейские, вероятно, наблюдают сейчас за ней.

Строгий вид молчаливой, грозной охраны и резкий свет ламп дневного света были направлены на то, чтобы испугать подозреваемого.

Пока девушка из Новой Зеландии, дрожа, думала о том, что ее ожидает, дверь в комнату распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, и суперинтендант Питер Годдард приблизился к ней вплотную.

— Где Миранда Локхарт? — без предисловий спросил он.

В Челси-Мэншнс зазвонил телефон. Несколько секунд спустя в дверь спальни Локхартов постучал полицейский.

— Звонил суперинтендант Годдард. Я рад сообщить, что ваша дочь нашлась.

— Слава Богу. — Чарли тут же встала.

— С ней все в порядке? — спросил Филип, в волнении сжимая руку жены.

— Мне сказали, что она крепко спит. Кажется, с ней все в порядке, господин министр, — последовал осторожный ответ.

— Что значит, «кажется»? — вскинулась Чарли.

Полицейский несколько смутился.

— Как я понял, к ней вызвали врача. Мне сказали, что у нее вид безмятежно спящего ребенка.

— Но врача? Зачем ей врач?

— Таков порядок, миссис Локхарт, — ответил полицейский. — Мы немедленно отвезем вас к ней.

Не успел он произнести эти слова, как Чарли бросилась к дверям. Но полицейский вынужден был задержать ее.

— Дайте нам пару минут, миссис Локхарт — в конечном итоге это только ускорит дело.

Чарли нетерпеливо посмотрела на него.

— Где моя дочь?

— В центральном полицейском участке Уэст-Энда. Если мы позволим прессе следовать за вами, они устроят затор на дороге. Мы хотим блокировать конец улицы.

— Сколько времени это займет?

Он включил рацию.

— Несколько минут. — Пока ему передавали сообщение, Чарли услышала вой полицейской сирены. — Лифт уже ждет, патрульная машина прибыла. Я советую вам, господин министр, не обращать внимания на прессу, а вы, миссис Локхарт, сразу садитесь на заднее сидение. Вы, сэр, обойдете машину и сядете рядом с женой, а я сяду впереди.

Крис Беннетт, впервые улыбнувшийся за последние несколько часов, согласился с Филипом, который предложил ему остаться в квартире, чтобы позаботиться о Ванессе и отвечать на телефонные звонки.

Когда Чарли вошла в лифт, она взволнованно спросила полицейского:

— А вы абсолютно уверены, что она не пострадала?

— Так мне сказали.

Чарли инстинктивно почувствовала, что он что-то скрывает.

— Я еще утром просила, чтобы от нас ничего не скрывали. Я хочу знать то, что известно вам, пусть даже вы считаете, что это может меня огорчить.

— До приезда врача я не могу сказать вам больше того, что уже сказал.

Филип обнял дрожащую Чарли за плечи.

— Дорогая, через несколько минут мы будем там. Мы все увидим сами. Не мучай себя вопросами.

Пока они проходили короткое расстояние от дома до ожидавшей их полицейской машины, началось настоящее столпотворение. Всех журналистов согнали на тротуар напротив дома, оцепленного полицией. Как только они увидели вышедшую из дома пару, раздались вопли. Тут же в окнах всех соседних домов зажегся свет, и жители, разбуженные шумом, высунулись из окон, чтобы узнать, что происходит.

Со всех сторон посыпались вопросы:

— Они нашли ее?

— Ваш ребенок жив?

— Вы заплатили выкуп?

А в это время фотографы пытались поймать в кадр лица министра и его жены.

— Посмотрите сюда, миссис Локхарт!

— Господин министр, господин министр!

Как только дверца машины захлопнулась, рядом с ней появился мотоциклист, загородивший Чарли и Филипа от назойливых фотографов. Когда машина тронулась с места, репортеры еще долго бежали за ней, непрерывно щелкая фотокамерами, в надежде, что позднее у себя в лаборатории они получат снимок целующихся от радости или плачущих супругов, сделанный через заднее стекло машины.

Один расторопный фотограф уже вскочил на свой «Харли-Дэвидсон», но не успел он добраться и до конца улицы, как ему дорогу преградил дюжий полисмен и тут же оштрафовал за езду по тротуару.

Остальное движение на дороге замерло как Мертвое море. Это было похоже на настоящий королевский кортеж — красный свет не зажигался, и обычный двадцатиминутный путь от Пимлико до Мейфэр занял всего семь минут.

Ванесса вышла из задумчивости при звуках чьих-то голосов и оживления в квартире. Она бросилась к входной двери, но увидела лишь то, что Филип и Чарли скрылись в лифте.

— Что произошло? — спросила она вернувшегося в квартиру Криса Беннетта.

— Отличные новости. Миранда нашлась!

Ему пришлось поддержать Ванессу, у которой от радости подкосились ноги. Он отвел ее в гостиную.

— А что Ангус?

— Он был с ней.

— Где их нашли? Почему он забрал ее? Почему он не позвонил? — посыпались вопросы.

Крис сел рядом с ней на диван.

— Послушайте, нам не сообщили никаких подробностей. Они поехали за Мирандой.

— Значит, Ангус сейчас в полицейском участке?

— Да, очевидно.

— Тогда я еду к нему.

— Простите, но я полагаю, что как раз этого делать нельзя. — Всегда сдержанный Крис после снятого напряжения уже выражений не выбирал. — Я просто запрещаю вам туда ехать.

Ванесса пришла в ярость. Всю свою жизнь она выслушивала приказания других и подчинялась им. И очень часто это приносило ей только вред. Раньше она не доверяла своей интуиции, но теперь она дала себе слово все решения принимать самостоятельно. Сейчас как раз был такой случай.

— Запрещаете? Как вы смеете! Я не нахожусь у вас в подчинении. — Она встала. — Я немедленно поеду к своему сыну, и вы не сможете мне помешать.

Чарли не помнила, как они ехали до полицейского участка и как ее потом вели в небольшую приемную.

У нее учащенно забилось сердце, когда полицейский постучал в дверь прежде, чем позволить ей войти. В комнате уже находился полицейский врач и ее малышка. Миранда лежала в коляске раскинув руки — она крепко спала.

— Я полагаю, вы узнаете в этой юной леди Миранду Габриеллу Локхарт. — Женщина-полицейский улыбнулась.

Глаза Чарли наполнились слезами, и она сжала руку Филипа. Они молча смотрели на свою спящую дочь.

— Филип, я уже было подумала, что мы ее потеряли.

— Я тоже так думал, дорогая. — Голос Филипа дрогнул.

Чарли наклонилась над коляской и взяла дочь на руки.

— Миранда, — нежно позвала она, — проснись, дорогая.

Филип тоже позвал ее.

Никакой реакции.

— Она обычно не спит так крепко; что с ней? — забеспокоилась Чарли.

Полицейский врач был невозмутим.

— Я лишь произвел внешний осмотр, но мне бы хотелось, чтобы вы показали ее своему педиатру. Я думаю, вы не станете возражать. — Он взглянул на их испуганные лица. — Это обычная предосторожность. Девочка спит слишком крепко, но никаких других отклонений я не нахожу. Все же мне бы хотелось, чтобы эту ночь она провела под наблюдением врача.

— Зачем? — Чарли охватила паника, и она с беспокойством посмотрела на Миранду. — Ей дали наркотик?

— Мы думаем, что скорее всего это снотворное. Я предлагаю сделать анализ, потому что нельзя назначать лекарство, пока неизвестно, что ей давали.

Чарли побледнела.

— Не волнуйтесь, — сказал врач. — Я уверен, что ничего страшного не произошло. У девочки нормальный пульс, сердцебиение ритмичное. Но я думаю, вы хотите быть абсолютно уверены, что никаких отклонений нет.

Чарли посмотрела на розовенькое личико дочери. Миранда дышала ровно, ее лицо оставалось спокойным. Если бы что-то было не в порядке, она, как мать, сразу заметила бы какие-то признаки. Одно она знала точно — сегодня она не отойдет от своего ребенка ни на шаг.

— Мы оба хотели бы остаться с Мирандой, — быстро сказал Филип.

— Нет проблем. В больнице для этого есть все условия. Они все устроят.

В комнату вошел суперинтендант Годдард. Он восхищался тем, как Локхарты справились с тяжелой ситуацией. По мере того, как шло время, были мгновения, когда он уже начинал сомневаться в благоприятном исходе. Поэтому он был счастлив, что все наконец кончилось и семья Локхартов снова вместе. Значит, результат положительный, как любит повторять его дежурный по отделению.

— Ну, у этой юной леди было настоящее приключение, — с улыбкой сказал он, забыв об усталости.

— Сейчас мы дождемся санитарную машину, — сказал врач, — и на этом все закончится.

— Суперинтендант, я хочу поблагодарить вас и ваших людей за все, что вы для нас сделали. — Филип с трудом сдерживая свои чувства.

Чарли не смогла ничего сказать. Она только протянула Годдарду руку.

— Все будет хорошо, — заверил он ее.

Он сказал им, что няню и Ангуса сейчас допрашивают в разных комнатах к задержат в полиции до тех пор, пока их показания не будут проверены.

Филип откашлялся.

— Вам известно, почему эти двое так поступили?

— Нет, пока неизвестно. Мистер Макиннон продолжает просить встречи с вами, но это невозможно, пока не проведена процедура дознания.

Когда Чарли узнала, как и где был найден ее ребенок, Годдард с удивлением отметил, что еще недавно ходившая как тень женщина вдруг превратилась в настоящего терьера. Он был рад тому, что по ходу следствия не имел права рассказывать ей о дикой оргии и о причине, по которой, как он считал, ее дочери дали снотворное.

Он сочувственно посмотрел на Локхартов.

— Вы пережили немало тяжелых минут. Давайте отложим обсуждение всего, что непосредственно не касается здоровья вашего ребенка, до лучших времен.

Допрос Элен Брикхилл длился три часа. Ее рассказ о времени, проведенном с Ангусом Макинноном расходился с его версией в одной важной детали: она обвиняла его в исчезновении Миранды.

Когда она уже хотела вернуться с малышкой домой, рассказывала она, он тронул ее доброе сердце своей трогательной историей о том, как отец отверг его. Теперь она понимает, что он просто использовал ее и ребенка, чтобы таким образом отплатить своим родителям.

Вечеринка проходила всего в нескольких кварталах от квартиры ее приятеля, где ночевали Ангус и девочка, а поскольку она знала, что министр с женой будут отсутствовать всю ночь — она была просто уверена, что ее отсутствия никто не заметит. Она сказала, что намеревалась вернуться домой утром до прихода Локхартов. Во всяком случае она видела, как Ангус набрал номер Локхартов, чтобы оставить им сообщение, но она не слышала, что он говорил, потому что находилась с Мирандой снаружи.

Когда полицейские слегка нажали на нее, Элен призналась, что она согласилась на предложение Ангуса, потому что ей очень хотелось попасть на вечеринку. И, заметила она, здесь нет ничего противозаконного, даже если вечеринка и превратилась потом в настоящую оргию. Групповой секс среди совершеннолетних не запрещен законом.

Элен согласилась, что своим поступком она обманула доверие Локхартов. Она не видела телевизионного обращения, и искренне раскаивается в том, что причинила всем столько беспокойства.

Самообладание лишь один раз изменило ей, когда ее спросили об одурманенном состоянии Миранды. Она настойчиво отрицала, что ей известно о снотворном, но к тому времени анализ крови Миранды уже показал на его присутствие в организме.

— Должно быть, Ангус дал его девочке, — тут же нашлась она. — Я серьезно отношусь к своим профессиональным обязанностям, — заявила она. — Можете спросить моих прежних хозяев. И Локхарты тоже никогда не жаловались на то, как я обращаюсь с их дочерью.

Элен твердо придерживалась своей версии событий в течение всего допроса и отказалась от юридической помощи, так как не считала себя виновной в совершении каких-то противозаконных действий.

Она все еще была на допросе, когда в полицейском участке появилась Ванесса.

Крис Беннетт уже заранее позвонил дежурному и предупредил о ее приходе. Дежурный был предельно вежлив, но непреклонен. Ни при каких обстоятельствах она не может увидеться и поговорить ни с одним из подозреваемых до тех пор, пока им не будет либо вынесено обвинение, либо они будут отпущены под залог.

Ванесса решительно заявила, что она намерена оставаться в приемной до тех пор, пока ей не позволят поговорить с сыном.

Прошло три напряженных часа, когда наконец действие снотворного прекратилось и Миранда медленно открыла глаза. Вскоре, оживившись, она принялась что-то лопотать. После того, как она с удовольствием съела омлет и тост, врач сообщил, что с Мирандой все в порядке, и родители могут забрать ее домой. Заботливый персонал предложил крайне усталым после всех потрясений Локхартам выйти из больницы через черный выход, чтобы избежать встречи с назойливыми журналистами.

Однако те, кто терпеливо прождал всю ночь у Челси-Мэншнс, были вознаграждены возможностью фотографировать счастливую семью.

Когда Филип в сопровождении сияющей Чарли с Мирандой на руках вошел в свою квартиру, Крис Беннетт встретил их прямо у дверей. При виде их на его сером от усталости и волнений лице появилось выражение радости и облегчения.

Чарли удалилась с Мирандой к себе в спальню, а Филип отозвал своего помощника в сторону и тихо спросил:

— Где Ванесса?

— Она уже ушла.

— Куда? Поезда на Брайтон начинают ходить лишь в шесть часов.

— Она решила поехать в полицейский участок. Чтобы повидать Ангуса.

— Но это же не дело, Крис. Почему ты не объяснил ей, что этого делать нельзя.

— Более того, сэр — я запретил ей ехать. Категорически! Но она заявила, что я не имею права ей приказывать и что она все равно поедет к своему сыну, и что я не смогу ее остановить.

— Ванесса так сказала?! — Филип удивленно поднял брови. — Боже мой, это совершенно на нее не похоже. Обычно она… — Он осекся. — Ну ладно, с этим мы разберемся потом. А сейчас мне нужно кое-кому позвонить.

После первого же звонка трубку взяла взволнованная Эми. Он слышал ее радостные восклицания, когда она передавала новость о возвращении Миранды Луизе; потом она сказала:

— Папа, это чудесно, я так счастлива… — Не в силах больше продолжать, она передала трубку Луизе.

— Поцелуй ее за нас, папа, и крепко обними, и знаешь, папа, я думала…

— Знаю, — прервал ее Филип, — но теперь все будет отлично. Как насчет того, чтобы приехать к нам и самим убедиться, что с Мирандой все в порядке?

Их радостное согласие показало ему, что все прежние обиды забыты. Потом Филип позвонил матери Чарли, «главному кнуту» (который уже знал эту новость от Криса) и еще нескольким близким друзьям, с удовольствием выслушав их поздравления.

Уже засыпая рядом с женой и дочерью, Филип попытался представить себе Ванессу, спорящую с грозным Крисом Беннеттом. В последнее время она постоянно заявляла ему, что она изменилась. Может быть, она действительно стала другой.

Спустя несколько часов, суперинтендант Годдард, как и обещал, свежевыбритый, но так и не отдохнувший после утомительных поисков Миранды, зашел к Филипу, чтобы лично доложить ему о результатах расследования. В кабинете Крис Беннетт отвечал на многочисленные звонки из газет, и Филип проводил полицейского в гостиную, извинившись при этом, что Чарли к нему не вышла.

— Она не хочет оставлять Миранду ни на одну минуту, даже когда та спит. Мы еще не скоро забудем этот кошмар, — сказал он. — И, боюсь, нам теперь придется пересмотреть наши жизненные приоритеты.

— Вполне вас понимаю, — согласился полицейский.

— Что вам удалось узнать? — спросил его Филип.

— Оба — и Макиннон и Элен Брикхилл, заявили, что всю вторую половину дня они провели в Гайд-Парке. Потом они вернулись в гостиничный номер Ангуса, где он нарисовал портрет Миранды. Мистер Макиннон искренне верит, что он — ваш сын, и, чтобы вы обратили на него внимание, хотел послать вам портрет девочки как доказательство того, что он с ней.

— Ну, он выбрал для этого не совсем удачный метод, мягко говоря.

Годдард продолжал.

— Элен Брикхилл утверждает, что с тех пор как началась избирательная кампания, ни один из вас не возвращался домой раньше восьми часов вечера. А в это день, заявила она, вы оба должны были остаться в Манчестере до утра. Это правда?

Филип кивнул.

— Только когда Чарли решила навестить Миранду перед отъездом из Лондона, она обнаружила, что их нет дома и забеспокоилась.

Годдард помедлил.

— Мисс Брикхилл утверждает, что идея не ночевать им дома целиком и полностью принадлежала Макиннону, что он хотел, чтобы вы обратили на него внимание после того, как вы проигнорировали все его попытки связаться с вами. Но нам это кажется не слишком правдоподобным. Мы допросили ее парня, и он признался, что эта молодая особа пользовалась любой возможностью, когда вы с женой отсутствовали, чтобы провести ночь с ним, захватив с собой и ребенка. Как мы выяснили, до этого она с Мирандой не ночевала дома по крайней мере дважды, а, возможно, и больше.

— Что? Мы даже не подозревали об этом. — Филип не мог поверить своим ушам. — Это в высшей степени безответственно с ее стороны, — резко сказал он, — особенно после того, как мы и служба безопасности неоднократно предупреждали ее, как важно сообщать о своем местонахождении.

— Согласен с вами, — сказал Годдард. — Они не видели телевизионного обращения, поэтому не знали, что их ищут. Когда мои люди обнаружили Макиннона в квартире приятеля Элен, он вел себя так, будто не чувствовал за собой никакой вины. Он утверждает, что няня сказала, что бесполезно звонить вам еще раз, потому что вас обоих не будет дома.

— Вы поверили ему?

— Взвесив все обстоятельства, да. Он искренне потрясен тем, что причинил столько волнений, тогда как Брикхилл сваливает всю вину полностью на Макиннона. Мне кажется, что под скромным видом этой девушки скрывается весьма развращенная в сексуальном отношении личность. Она далеко не такая простушка, какой хочет казаться. — И Годдард красочно описал ошеломленному Филипу, при каких обстоятельствах была найдена Миранда.

Филип с тревогой спросил:

— Надеюсь, они не вовлекали в это и мою дочь?

— Нет. Она находилась с Макинноном в квартире приятеля Элен в нескольких кварталах от того места, где проходила оргия. Чтобы она не проснулась и не стала плакать, ей дали снотворное.

В комнате повисла тишина. Полицейский терпеливо ждал, пока Филип придет в себя.

— Из всего, что мы узнали, мы сделали вывод, что ваша няня по уши влюблена в своего парня. Как мы поняли, у него нет постоянной работы и она оплачивает все его расходы. Взамен он приучил ее к групповому сексу, а по ее расширенным зрачкам можно судить также, что она принимает кое-что посильнее обычного кофе.

Годдард взглянул на изумленного Филипа и добавил:

— Она вела себя очень осторожно, и до сих пор никто ничего не заподозрил. Ее прежние хозяева были также, как вы, ошарашены, когда услышали о сексе и наркотиках. Я могу предположить, что ее парень весьма неприятная личность и, несомненно, он был ее наставником в этом деле.

— Но я все равно многого не понимаю. О чем думал Ангус?

— В характере этого молодого человека много спорного. Но ход событий проследить довольно легко. Как только Элен Брикхилл дала нам адрес квартиры, где находилась Миранда, мы поехали забирать ее. Макиннона пришлось будить; он крепко спал в кресле перед электрокамином. Элен Брикхилл уговорила его посидеть с ребенком, пока она со своим парнем заглянет на вечеринку к друзьям. Он даже не знал, сколько времени они отсутствовали, когда мои люди разбудили его.

— Что теперь будет? — спросил Филип.

— Ну, отчет пойдет в прокуратуру. Но если вы не собираетесь выдвигать против них обвинение, мы можем их отпустить под залог.

Филип откашлялся.

— Суперинтендант, что из всей этой информации станет достоянием публики?

— Боюсь, что все будет представлено в качестве показаний обвиняемых.

— Есть ли какая-то возможность избежать этого?

Годдард задумался.

— Все зависит от того, будет ли это дело квалифицировано как безответственность воспитательницы или как злонамеренное деяние, подвергавшее опасности жизнь ребенка. Опытный адвокат, конечно, может доказать, что поскольку Миранда находилась в ту ночь не в разгульной компании, а в совершенно другом месте, то она не подвергалась опасности ни моральной, ни физической. В этом случае няню могут обвинить лишь в том, что она вовремя не сообщила о своем местонахождении, или в том, что она дала ребенку вредный для здоровья препарат. Но эксперты вынесли заключение, что это легкое снотворное, которое рекомендуют принимать при симптомах гриппа; оно продается в аптеках даже без рецепта. К счастью, на бутылочке не обнаружены отпечатки пальцев Макиннона. — Годдард опустил глаза и медленно произнес: — Если прокуратура ничего не предпримет, вы или ваша жена можете, конечно, предъявить гражданский иск вашей няне. — Он вопросительно посмотрел на Филипа.

Филип лишь мгновение помедлил, прежде чем решительно заявить:

— Я думаю, суперинтендант, что в данных обстоятельствах мы не станем возбуждать никаких дел. — Филип помолчал. — Я говорил на эту тему с женой, и она согласилась со мной, что после того, как мы встретимся с Ангусом Макинноном до его отъезда из Лондона, дело можно закрыть окончательно, — но нам бы хотелось убедиться, что он больше не совершит ничего подобного. Если он уедет в Шотландию, не поговорив с нами, мы будем постоянно думать о том, не затаил ли он злобу против нас, Я хотел бы написать ему письмо с просьбой зайти к нам, когда его освободят — вы передадите ему?

Годдард кивнул.

— Хорошая мысль. Если он согласится прийти, я сообщу вам, и мы обговорим условия.

— Большое спасибо, мистер Годдард.

Филип зашел к Чарли и передал ей весь свой разговор с Годдардом, потом удалился в спальню, чтобы немного отдохнуть и собраться с мыслями. Как премьер-министр отреагирует на все это?

Телефонные звонки от репортеров не прекращались; их интенсивность возросла, когда вышли первые выпуски «Кроникл» и «Диспэтч». «Может ли министр опровергнуть слух о том, что Ангус Макиннон — его внебрачный сын?» Крис Беннетт, продолжавший бодрствовать в кабинете Филипа, пока его шеф отдыхал, давал уклончивые ответы, но он знал, что это лишь попытка выиграть время.

Он послал за утренними выпусками газет, и его лицо помрачнело, когда он увидел кричащий заголовок в «Кроникл»: «Кто отец?» Черт побери, подумал он. Кто бы мог подумать, что одна ночь в постели с девчонкой в ранней юности может испортить человеку карьеру двадцать с лишним лет спустя?

На правой стороне первой полосы они напечатали историю с похищением, на другой были две фотографии: одна — Ангуса Макиннона, другая — Филипа и Ванессы. Крис пробежал глазами сопровождавшую их статью, в которой, хотя и не приводились доказательства, что Ванесса и Филип были родителями Ангуса Макиннона, все же была рассказана убедительная история о парочке влюбленных подростков, которых затем разлучили, когда Ванессу в возрасте пятнадцати лет отправили в Шотландию якобы «учиться». «Ванесса сказала мне, что в тот период жизни она совсем не смеялась», цитировала газета слова одной безымянной подруги Ванессы, добавляя, что двадцатое декабря всегда было для нее грустным днем. «Ангус Макиннон родился именно 20 декабря», заканчивалась статья в «Кроникл».

«Диспэтч» каким-то образом раздобыла письмо, которое Крис отправил в штаб-квартиру партии. Он был взбешен — ведь то, что газеты были так хорошо информированы не только о семье Филипа, но и о похищении Миранды (на внутреннем развороте «Кроникл» была помещена фотография гостиницы «Бейсуотер-Корт»), означало утечку информации. Кто поставлял им сведения? Один из полицейских? Может быть, кто-то из его собственных сотрудников? У Криса была слабая надежда на то, что когда-нибудь он об этом узнает.

Но сейчас Крис сосредоточил все свои усилия на решении другой проблемы: как успокоить общественное мнение. Он проанализировал все возможные варианты и наконец решил, что Филипу все-таки придется сделать над собой усилие и признаться, что он — отец Ангуса Макиннона. Это признание положит конец всем неизбежным слухам. Конечно, скачала надо переговорить об этом с премьер-министром — ведь заявление должно быть сделано официально. Благодаря тому, что Миранда вернулась целой и невредимой, та старая история может скоро забыться.

Если этого не произойдет, Филипу придется подать в отставку.

Кроватку Миранды перенесли из детской в спальню родителей. Девочка заснула сразу же, как ее привезли из больницы, и еще не просыпалась. Врачи предупредили, что действие снотворного окончательно прекратится только через сутки, и посоветовали периодически будить девочку через каждые два-три часа.

Даже в таком измученном состоянии, в каком она сейчас пребывала, Чарли долго не могла уснуть. Тяжелые переживания этой ночи заставили ее еще раз задуматься о том, что уже не раз приходило ей в голову: хватит ли у нее решимости изменить свой образ жизни? Работа в Американской телерадиовещательной сети была, конечно, важной ее составляющей, но она уже начала ощущать, что не только Миранда страдает оттого, что она много времени уделяет работе, но и семья тоже. Сейчас Чарли вынуждена была признать, что если бы она сама присматривала за Мирандой, ее дочь никогда не подверглась бы такой опасности. И как оказалось, это был не единственный случай, когда их няня пренебрегала своими обязанностями. Чарли поежилась. Она так сильно любила Миранду и Филипа, что не могла даже представить, что бы она стала делать, если бы что-то случилось с кем-то из них.

С тех пор как доктор Муррей высказал свое беспокойство по поводу состояния здоровья Филипа, Чарли часто лежала ночами без сна, но не потому, что переживала из-за своей работы, как считал Филип — она прислушивалась к его дыханию. Сейчас она думала о том, что напряжение ужасных часов этой бесконечной ночи также не пройдет для него бесследно.

Еще Чарли вспомнила, как несколько дней тому назад она вернулась домой и застала свою малышку, розовую после ванны, сидящей на коленях у няни. Но вместо того, чтобы передать ребенка ей, Элен тогда сказала:

— Миранда, будь умницей, поздоровайся с мамой.

Ее собственному ребенку говорят, что нужно поздороваться с мамой! Эта фраза больно задела Чарли. Все эти разговоры о качестве проводимого с детьми времени — ерунда, подумала Чарли. Для Миранды важно его количество. И для нее самой тоже.

Протянув руку к телефону и стараясь говорить как можно тише, чтобы не услышал Филип, беседовавший в соседней комнате с Крисом Беннеттом, Чарли позвонила к себе в студию и сказала своему боссу, что хочет оставить работу.

— Я приняла решение, Джек, — твердо заявила она. — Нет. Ты не сможешь меня уговорить. Что могут изменить несколько недель?

Направляясь в кухню, чтобы приготовить себе кофе, Чарли вдруг остро ощутила страх перед неизвестностью. Она работала с тех самых пор, как закончила университет, и не представляла себе, что значит быть домохозяйкой.

С чашкой кофе она вернулась в спальню. Джек сказал, что сейчас она еще не оправилась от шока и поэтому ей не стоит поспешно принимать такие важные решения. Конечно, она радовалась своим успехам тележурналиста, но теперь приходилось выбирать. Да, им будет нелегко без ее заработка. Они с трудом смогут выплачивать алименты Ванессе. Ну и что из того? Деньги — не главное, после того что им пришлось пережить; все как-нибудь устроится, в конце концов большинство других людей имеют гораздо меньший доход. И, кроме того, когда произойдет слияние компаний, может быть, она сумеет уговорить Солтеров оставить ее в качестве консультанта.

Чарли мыла кофейную чашку, когда Филип подошел к ней сзади и обнял. Потом он повернул ее к себе и нежно поцеловал.

— Крис Беннетт ушел. Он все обсудит с премьер-министром и вернется. — Сейчас был неподходящий момент, чтобы сказать жене, что ему придется сделать официальное заявление и признать Ангуса своим внебрачным сыном. — Как ты себя чувствуешь, дорогая?

Чарли закусила нижнюю губу — привычка, оставшаяся у нее с детства, так она делала всегда, когда бывала расстроена — и призналась, что она оставила работу.

— Чарли, любовь моя, — нежно сказал Филип, — мы пережили самое тяжелое испытание в нашей жизни. Разве разумно принимать такое важное решение в таком нервном состоянии? — С некоторым недоверием относясь к тому, что у такой деятельной женщины всех дел будет — только забота о муже и ребенке, он тем не менее чувствовал, что это решение зрело в ней уже многие месяцы. Филип понял, что несчастье с Мирандой просто расставило все по своим местам.

— Я считаю, что пришло время открыть новую страницу в моей жизни, — сказала она, — и… ты же знаешь, что я хочу еще одного ребенка.

Он не стал разубеждать ее — сейчас в этом не было смысла. Она выглядела такой расстроенной, что он не выдержал и чмокнул ее в нос.

— Хорошо, но я уже был женат на домохозяйке. Мне это не понравилось.

— Ты — самовлюбленный, эгоистичный паразит. — Она поцеловала его и, вздохнув, добавила: — Но ты мой эгоистичный паразит.

Последовавший затем поцелуй был таким страстным, что Филип решился намекнуть:

— Как ты думаешь, сколько еще Миранда проспит? — И когда Чарли не ответила, добавил: — Или о развлечениях под пуховым одеялом не может быть и речи?

— Ну, хорошо, уговорил, сладкоречивый негодяй, — засмеялась Чарли и, взяв улыбающегося Филипа за руку, повела его в спальню.

Глава двадцать седьмая

Около одиннадцати часов ожидание Ванессы наконец закончилось — дежурный полицейский сообщил ей, что Ангуса освобождают.

Проведя полночи и большую часть утра на жесткой скамье, озябшая и измученная, Ванесса поинтересовалась, может ли она поговорить со своим сыном наедине, но Ангус попросил передать, что не желает с ней разговаривать.

Дежурный сержант, всю ночь просидевший в карауле, пожалел Ванессу. Он предложил проводить ее в коридор, где она может встретить сына, когда его будут освобождать из-под ареста.

Ангус вышел в коридор в сопровождении двух полицейских и, узнав ее, хотел пройти мимо, но Ванесса загородила ему дорогу.

— Ангус, я искренне сожалею о том, что случилось.

Он молча посмотрел на нее.

— Я вижу, что ты считаешь меня виноватой во всем, и я ничего не могу возразить. Я откровенно созналась и Локхартам, и полиции, что на мне полностью лежит вина за все, что случилось прошлой ночью. По крайней мере, дай мне возможность все объяснить. Не можем ли мы поговорить хотя бы несколько минут?

— Нет, не думаю, — коротко ответил он. — Мне нечего вам сказать. Я в вас не нуждаюсь.

Ванесса печально посмотрела на своего сына.

— Но я нуждаюсь в тебе, Ангус. Прошу тебя.

Смущенные полицейские отошли в сторону, чтобы дать им возможность поговорить.

Ангус колебался.

— Сейчас у меня, действительно, нет времени.

— Послушай, я очень сожалею, что обидела тебя. Я была не права, когда не сказала тебе то, что ты хотел узнать, но тогда я впервые встретилась с тобой и испугалась.

Он устало потер лоб рукой.

— Я не могу сейчас говорить об этом. Вы должны дать мне время все обдумать. Сейчас мне надо ехать на встречу к отцу.

Глаза Ванессы наполнились слезами; она с грустью смотрела вслед Ангусу, пока он не скрылся в конце коридора.

Ангус впервые почувствовал на себе, что значит быть сыном министра, когда его вывели из полицейского участка через запасный выход, чтобы избежать толпы ожидавших его фоторепортеров. Потом он опять оказался в патрульной машине, но на этот раз как пассажир, а не как подозреваемый.

Когда машина подъезжала к Челси-Мэншнс, Ангус пытался найти слова, которые он скажет, когда встретится лицом к лицу с родителями Миранды.

Когда Крис Беннетт вернулся в Пимлико, чтобы обсудить исключительно важную, на его взгляд, проблему. Филип сразу увидел, что перед ним предстал совершенно другой человек, суровый, невозмутимый и деловой, — совсем не такой, каким он был прошлой ночью — встревоженным и обеспокоенным.

— Я поговорил с премьер-министром, — сказал Крис.

Филип ощутил дрожь беспокойства.

— Он считает, что кто-то должен взять на себя ответственность и решить проблему, связанную с вашим сыном.

Филип ждал этого.

— Этим человеком должен быть я, — его голос обрел прежнюю уверенность.

— Я рад, что вы так решили, господин министр, и я взял на себя смелость набросать несколько фраз. — Крис достал из «дипломата» листок бумаги. — Я заранее обсудил текст с боссом.

Если Крис обсудил текст с премьер-министром, то это уже были не «несколько фраз», а законченное заявление для прессы. Филип был достаточно опытным политиком, чтобы не выразить удивления, но даже он был потрясен обтекаемостью этих поистине макиавеллевских фраз. Снова его семья была принесена в жертву его карьере и благополучию его партии. Хотя по большому счету такое заявление ему следовало бы, конечно, составлять самому.

В тексте не осталось никаких двусмысленностей:

«Желая устранить всяческие ложные толкования событий прошедших двадцати четырех часов, я официально заявляю, что Ангус Макиннон — мой сын. Его матерью является моя первая жена, Ванесса Локхарт. Он родился, когда мы были очень молоды и еще не женаты. Когда он родился, я ничего не знал о его существовании. При первой же возможности моя бывшая жена обратилась в агентство по усыновлению, чтобы разыскать его. Но поскольку законы нашей страны стоят на страже интересов усыновленного ребенка, мы не смогли его найти. Мы будем счастливы обрести его вновь и благодарны воспитавшим его приемным родителям, Эндрю и Розали Макиннон, которые совсем недавно, к несчастью, погибли в автомобильной катастрофе.

Я счастлив сообщить, что моя дочь Миранда жива и здорова. Никакого уголовного дела в связи с ее временным исчезновением возбуждено не будет, и я вместе с моей семьей глубоко сожалею о беспокойстве и неудобствах, причиненных многим людям. Я хочу поблагодарить полицию за помощь, поддержку и терпение, а средства массовой информации за то, что они не нарушили действовавший в течение 24 часов запрет на публикацию. Я со своей стороны твердо заявляю, что никаких дополнений к этому заявлению ни сейчас, ни в дальнейшем сделано не будет».

Филип был приятно удивлен. Он вряд ли мог придумать что-нибудь лучше.

Крис доверительно сообщил ему, что советники премьер-министра считают, что возвращение Миранды накануне открытия избирательных участков просто посланная небом возможность для рекламы их партии.

— Они считают, что фотография премьер-министра со всей вашей семьей покажет средствам массовой информации, что он полностью доверяет вам. — Крис пристально посмотрел на Филипа.

Филип покачал головой.

— Время выбрано неподходящее, Крис. Мы с женой такого натерпелись. Мои дочери в любую минуту могут приехать сюда из Брайтона повидаться с Мирандой, и кроме того к нам собирался прийти Ангус Макиннон.

— Другого решения быть не может, господин министр. Дело прежде всего. Сейчас пресс-служба премьер-министра пересматривает график его встреч.

Филип не мог скрыть своего раздражения.

— Сам я могу выступить с заявлением, но считаю недопустимым заставлять мою семью позировать для фото.

Крис пожал плечами. Любое пожелание премьер-министра являлось для него приказом. И Филип не хуже его должен был знать, что, по неписанному закону, министр, который поставил свою партию в неловкое положение или не подчинился ее лидеру, может быть немедленно выведен из состава кабинета.

Эми наслаждалась поездкой Она уже несколько недель не садилась за руль сама, потому что студентам Кембриджа не рекомендовалось пользоваться своими автомобилями на территории университета. Такие поездки стали теперь редким развлечением. Однако удовольствие Эми слегка омрачалось беспокойством за мать. Рано утром Ванесса позвонила дочери. По ее голосу чувствовалось, что она была усталой и расстроенной. Не вдаваясь в подробности, она сказала, что надеется вернуться домой после обеда, хотя точно не может сказать, в какое время. Она не слишком обрадовалась, когда Эми сообщила ей, что они с Луизой собираются в Лондон навестить Миранду, но лишь сказала:

— В таком случае, я, вероятно, уже буду спать, когда вы вернетесь, но вы разбудите меня, и тогда мы поговорим.

В машине лежали подарки для Миранды; Эми с Луизой добавили к ним свои собственные, любимые с детства игрушки.

В Челси-Мэншнс полиция продолжала удерживать журналистов, уже уставших от томительного ожидания, подальше от входа. Когда машина Эми остановилась возле дома, они с Луизой увидели, как те из репортеров, кто узнал в них дочерей министра, попытались вырваться вперед, но были оттеснены полицейскими, которые препроводили девочек в дом.

— Нас встречают как кинозвезд, — засмеялась Луиза, быстро входя в вестибюль. А Эми пожалела, что недостаточно тщательно продумала свой макияж.

При виде дочерей, Филип широко раскрыл объятия, и девочки бросились к нему. Они встретились впервые после рождественских праздников. Увидев своих сводных сестер, Миранда завизжала от восторга.

— Ой, как ты выросла! — хором сказали девочки, когда сияющая Чарли опустила дочку на пол. Миранда потопала к сестрам, чтобы сыграть в любимую игру «Миранда-сэндвич», которая заключалась в том, что Эми и Луиза опускались рядом с малышкой на пол и целовали ее в обе щечки.

В жизни Локхартов это был, наверное, самый радостный момент. Миранда заливалась счастливым смехом, и даже Чарли впервые почувствовала, что и она включена в теплые отношения детей.

Когда возбуждение первых минут немного улеглось, Филип выложил неожиданную новость.

— С минуты на минуту мы ждем еще одного гостя.

Девочек это нисколько не обрадовало.

— Ну, папа, только не сегодня, — недовольно произнесла Эми.

— Мы сами только что приехали, — добавила Луиза. — Мы не хотим встречаться с твоими скучными политиками.

— А я думал, с этим человеком вы захотите встретиться. Это Ангус Макиннон, ваш брат.

Наступила тишина.

— Я не хочу его видеть. Никогда, — упрямо сказала Луиза. — Он забрал Миранду.

— Я тоже не хочу его видеть, Луиза, — вмешалась Чарли, — но твой отец убежден, что он не виноват, просто наша бывшая няня воспользовалась его доверчивостью.

Филип объяснил, что дело против Ангуса прекращено, но остались еще кое-какие вопросы относительно поведения Элен Брикхилл.

— Главное, что Миранда вернулась домой живой и невредимой. И хотя я прекрасно понимаю Чарли, но я все же считаю, что пора положить конец конфликтам и мы должны радушно встретить этого молодого человека.

Чарли и Эми переглянулись.

— Некоторые из этих конфликтов уже улажены, папа, — сказала Эми. Филип сделал вид, что не понимает ее. — Чарли, папа не сказал тебе, что я забрала свой иск?

Довольная улыбка появилась на лице Чарли, и она просто сказала:

— Нет, он мне ничего не говорил, но я искренне рада этому. Я уверена, что ты об этом не пожалеешь.

— Мне показалось, что на фотографии, которую показали по телевизору, Ангус Макиннон очень похож на дедушку, — заметила Эми.

— Я тоже так считаю, — сказал Филип. — Его приемные родители недавно погибли в автомобильной катастрофе, к я подумал, что, может быть, он нуждается в нас. — Он взъерошил волосы Эми. — За эти последние несколько дней я понял, как важна для человека семья, — мягко произнес он.

Девочки четверть часа вертелись у окна, выходящего на улицу, ожидая появления Ангуса. Вдруг они увидели, как репортеры бросились к полицейской машине, резко затормозившей у входа.

— Он приехал, он приехал! — закричала Луиза, и Филип, бросившись к окну, увидел, как полицейские вновь оцепили тротуар, не подпуская журналистов к дверям.

Сверху было видно, как из машины сначала появилась пара длинных ног в синих джинсах, а потом и весь Ангус. Девочки услышали крики: «Привет, Ангус!», которыми фотографы старались привлечь его внимание. Когда он обернулся, фоторепортеры получили отличную возможность запечатлеть его.

Молодой человек, вышедший из лифта, был так похож на отца Филипа в таком же возрасте, что у Филипа даже перехватило дыхание. Та же линия подбородка, те же глубоко посаженные глаза.

Ангус Макиннон. Его сын.

Он всегда мечтал иметь сына. Может быть, тогда его брак с Ванессой сложился бы иначе? На секунду у него появилась такая предательская мысль, но он тут же выбросил ее из головы.

Эми пришлось удерживать Луизу, готовую броситься к входной двери. Она понимала, что Ангусу вначале надо увидеть отца и хоть несколько мгновений побыть с ним наедине.

Извечная английская сдержанность исчезла. Отец и сын обнялись.

— Я даже не надеялся, что это когда-нибудь может случиться. — Филип с трудом сдерживал слезы, глядя в лицо сына.

Ангус от волнения не мог вымолвить ни слова.

— Пойдем, пойдем, — быстро сказал Филип. — Мне кажется, тебе сейчас нужна чашка крепкого кофе.

Смущенный Ангус кивнул.

— Я очень сожалею о том беспокойстве, которое я вам причинил, — тихо сказал он.

— Нет-нет, — запротестовал Филип, — давай сейчас не будем говорить об этом. Пойдем. Я познакомлю тебя с твоей семьей.

— Эми, Луиза, это Ангус.

Луиза робко улыбнулась, а Эми, чтобы скрыть смущение, сказала:

— Пожалуй, мне надо привыкать думать о тебе как о своем старшем брате.

Ангус застенчиво улыбнулся.

Когда его представили Чарли, на руках которой сидела непоседливая Миранда, он покраснел и произнес:

— Я не знаю, что вам сказать.

— Не нужно ничего говорить, — резко сказала она. — Все уже закончилось.

Последовало неловкое молчание, но Миранда, узнав Ангуса, слезла с колен матери и потопала к нему. Ангус наклонился к ребенку, и враждебность Чарли несколько убавилась при виде установившихся дружеских отношений между этими двумя. Видимо, за то время, которое Миранда провела с Ангусом, они успели найти общий язык.

Прием, оказанный ему Мирандой, кажется, придал Ангусу смелости, и он неожиданно выпалил:

— Я должен все объяснить. Я чувствовал, что уходя с Элен, я поступаю дурно, но это давало мне возможность встретиться с вами. В конце концов, сам я не слишком преуспел в этом. Я ничего не сказал и не позвонил вам, потому что какая-то часть меня жаждала наказать вас, — продолжал Ангус, глядя прямо в глаза отцу. — Что бы ни говорила Элен, я знал, что вы оба будете волноваться, когда ребенок не вернется вовремя домой. Я уверен, что вы ничего не знали о том, что Миранде уже случалось ночевать в квартире приятеля Элен.

— Ты прав, мы не знали об этом, — подтвердил Филип.

— Я не могу себя оправдывать, но что-то во мне жаждало мести, поэтому я не сказал Элен, что не одобряю ее поступка. Даже когда она собралась на вечеринку, я не возражал. Она исчезла надолго, и я не знал, где она все это время находилась. В конце концов, я заснул. Остальное вы знаете.

Чарли задумчиво посмотрела на него.

— Ты был откровенен, и я тоже буду откровенна. Вчера мы пережили немало тяжелых минут; такое сразу не забудется. Ты должен дать нам — мне, во всяком случае — время, чтобы справиться со своими эмоциями. Но я рада, что ты все осознал.

Филип повел всех на кухню, где их ждал горячий кофе.

— У нас теперь весело, — шепнул он по дороге жене.

В холодильнике оказалось недостаточно еды, чтобы накормить стольких людей, проголодавшихся за время вынужденного ночного бдения. Луиза и Эми вызвались сбегать в магазин, но отец запретил им. Ему было известно, что на улице их поджидают фоторепортеры; к тому же он с сожалением вынужден был признать, что ему все-таки придется использовать свою семью для запланированного рекламного фото с премьер-министром. На выручку пришла полиция, и пока Чарли объясняла им, что ей нужно для традиционного английского завтрака, Филип отвел Ангуса в сторону.

— Ты говорил со своей матерью после того, как тебя освободили?

Ангус кивнул.

— Всего несколько минут. — Он не стал вдаваться в подробности.

— Дай ей возможность загладить свою вину, Ангус. Прошу тебя. Хорошо ли, плохо ли, но она только пыталась защитить меня. Из всего, что произошло, я извлек один важный урок: надо уметь забывать об обидах и ссорах. Самое главное — семья, люди, которые тревожатся о тебе. А я знаю, что Ванесса о тебе тревожится.

Его сын промолчал, и Филип добавил:

— По крайней мере подумай об этом.

Ангус попросил разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить своей тете, и после короткого разговора все сели за стол. Вскоре Ангуса уговорили рассказать о его жизни в Шотландии, о приемных родителях, которых он очень любил, и о том, каким шоком явилась для него новость, что он был усыновлен.

После завтрака Чарли извинилась и ушла с Мирандой в спальню. Остальные расположились в гостиной, но в этот момент зазвонил телефон. Это был Крис Беннетт. Премьер-министр приедет в Челси-Мэншнс для съемки примерно через час, сообщил он. Сам Крис собирался прибыть через полчаса. Средства массовой информации уже поставлены в известность. Пресс-служба предупредила журналистов, что можно будет сделать лишь фотографии; любого рода вопросы задавать запрещено.

Филип тихо вошел в спальню. Его жена и дочь крепко спали. Он осторожно погладил Чарли по щеке. Она открыла глаза, и он сказал ей, что к ним едет премьер-министр. Филип чувствовал себя виноватым. Его жена и ребенок столько пережили за эти дни и нуждались в отдыхе.

Чарли поморщилась, а Миранда начала хныкать, когда Филип взял ее на руки. Они ничего не могли сделать, чтобы успокоить ее. Она все еще продолжала капризничать, когда приехал Крис Беннетт.

— Может быть, премьер-министру удастся развеселить ее, — печально усмехнувшись, сказал Филип своему помощнику.

За пятнадцать минут до приезда премьер-министра девочки еще занимались макияжем. Сначала Ангус категорически отказывался фотографироваться, но его убедили в том, что это фото поможет создать у публики совсем иное представление о нем.

— К тому же, согласившись на эту съемку, мы всем даем понять, что ничего не скрываем, так что средства массовой информации скоро потеряют к тебе интерес, — сказал Филип. — Во всяком случае, так обычно бывает.

Дав согласие, Ангус с волнением включился в общую подготовку. Не привыкший к заботам сестер, он с улыбкой наблюдал, как они хлопочут вокруг него, выбирая ему галстук из гардероба Филипа, и только твердил, что он не привык ходить в этой удавке.

Когда в назначенное время премьер-министр не появился, Чарли уже не могла скрыть раздражения от политического вмешательства в жизнь ее семьи. Миранда по-прежнему капризничала, несмотря на все попытки развлечь ее. Через каждые десять минут им докладывали о продвижение правительственного кортежа: «Он уже в пути. Он приближается. Скоро будет на месте».

Филип следил за своими четырьмя детьми и видел, что оживление постепенно покидает их. Они устали. Он тоже. За прошедшие сутки ему не удалось поспать даже пары часов, и он чувствовал себя измученным физически и морально.

Но когда премьер-министр наконец приехал, Филип увидел, что в очередной раз произошло чудо. Он наблюдал это тысячи раз. Люди забывали о своем раздражении, долгом ожидании и обо всем прочем. Они находились в Его присутствии, и только это имело значение.

Хотя премьер-министру докладывали о происшедшем, ему было любопытно узнать во всех подробностях, как именно был найден ребенок.

— Полиция говорит, что Миранда побывала в таких местах, о которых они могут только догадываться, — сказала Чарли. — Если бы она умела говорить, кто знает, о какой тайной жизни она могла бы нам порассказать?

— Совсем как мои парламентарии, — заметил премьер-министр.

Все засмеялись, и фотография, которая на следующий день появилась на первых полосах большинства газет, запечатлела этот момент. На ней был смеющийся Ангус рядом со своим отцом, держащим на руках Миранду, а с другой стороны стояли Чарли, Эми и Луиза. Премьер-министр находился в центре. Фоторепортеры почувствовали, что долгое ожидание стоило того.

Когда премьер-министр собрался уезжать, Филип попросил у него короткой аудиенции и получил на выбор три возможности: на следующей неделе на Даунинг-стрит, 10, либо, пошутил он, «в резиденции лидера оппозиции» или сейчас в его машине по дороге на очередную встречу. Филип выбрал машину.

Когда «ягуар» отъехал от подъезда, Филип оглянулся и увидел грустные лица прильнувших к окну детей. Сколько раз он покидал дом вот так неожиданно, без всякого предупреждения? Как он раньше этого не замечал? Эти мысли придали ему решимости начать этот трудный разговор.

— Господин премьер-министр, — начал он, — происшествие с Мирандой заставило меня посмотреть на все другими глазами и изменить мои жизненные приоритеты, — он сделал паузу. — И я думаю, что, к великому сожалению, я должен подать в отставку.

— Филип, Филип, — совершенно спокойно произнес Эдвард Сандерс. — Твое настроение мне понятно. После выборов возьми отпуск на недельку, а потом мы поговорим.

— Я уже принял решение, сэр.

— Ну, а я отказываюсь принимать твою отставку. — В голосе премьер-министра зазвучали стальные нотки. — Твое решение вполне объяснимо, но оно продиктовано сегодняшними эмоциями, и ты не смотришь в будущее. Если завтра мы победим, ты нужен будешь мне и стране тоже. Нам предстоит решать грандиозные задачи. — Премьер-министр повернулся лицом к Филипу. — За эти несколько недель ты неоднократно бывал в трудной ситуации, и я всегда полностью поддерживал тебя. — Он помолчал и с чувством добавил: — А теперь я жду такой же поддержки от тебя.

С трудом отговорившись от участия в мероприятии, на которое спешил премьер-министр, Филип вернулся домой. Через час дверь его холла распахнулась перед ним, и он сразу же присоединился к своей семье.

— Я попытался объяснить премьер-министру, что, выиграем мы или проиграем, в любом случае я хочу оставить свою работу в кабинете министров, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Я сказал ему, что работа отнимает у меня все время, которое я хотел бы провести с женой и детьми. Но он отказался принять мою отставку.

Хотя Чарли умела прекрасно владеть собой, но он все же заметил, как она затаила дыхание. А растерянное выражение на лицах Эми и Луизы лучше всяких слов говорило о том, как велико их удивление.

Филип взглянул на Чарли.

— Ты расстроилась из-за меня. — Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Она решительно покачала головой.

— Нет. Я рада, что тебе пришла в голову такая мысль. Но почему ты принял такое решение, не посоветовавшись со мной?

— А ты сама?

— Ну хорошо, я виновата в том, что не посоветовалась с тобой, когда принимала свое решение, но это совсем другое дело. Я уверена, что я в любой момент смогу вернуться к работе.

— Понимаешь, я не знаю, действительно ли я хочу уйти, — медленно произнес Филип, — но за последние двадцать четыре часа я наконец осознал, насколько моя работа поработила меня. Но при моей должности это неизбежно. То, что произошло с Мирандой, было кошмаром, но он открыл мне глаза. У меня появился шанс все изменить, пока еще не стало слишком поздно, и что бы ни случилось в будущем, я намерен впредь всегда помнить о вас. — Он широко улыбнулся Ангусу. — Я знаю, что это может показаться нереальным, но нам с тобой надо попытаться наверстать все упущенные годы.

Ангус, кажется, в чем-то сомневался и уже хотел возразить, но Эми перебила его:

— Папа, мне бы хотелось, чтобы ты вообще перестал заниматься политикой. Если бы ты вернулся к управлению корпорацией, ты мог бы научить нас с Ангусом издательскому делу. Тогда мы могли бы занять твое место, когда ты уйдешь на пенсию.

Филип рассмеялся.

— Не списывайте меня в тираж так скоро, юная леди. Мы еще поговорим об этом, но сначала надо дождаться результатов выборов.

— Да и у меня есть работа, которую я люблю, — улыбнулся сестре Ангус.

— Прошу внимания! — повторил Филип знаменитый возглас спикера палаты общин. — Будет ли победа, ничья или поражение, я лично все равно хочу набрать максимальное количество голосов. В избирательном округе еще непочатый край работы, а времени осталось — всего ничего, Нам нужны люди, которые будет ходить по домам, приглашать избирателей к урнам, помогать готовить чай Уин и, самое главное, улыбаться фотографам и говорить обо мне всякие замечательные слова. — Он с любовью посмотрел на них. — Итак, даже если многие из нас почти не спали этой ночью, я бы хотел видеть армию Локхартов в полной боевой готовности.

Все с энтузиазмом согласились.

Они были единой семьей. Почти.

Глава двадцать восьмая

Сквозь сон Ванесса услышала, как по радио передали сообщение о победе на выборах правящей партии. Партия Эдварда Сандерса набрала большинство с перевесом всего в пять голосов, но он уже начал вести переговоры, чтобы заручиться поддержкой ряда малочисленных партий.

Ученые политологи назвали поиски пропавшего ребенка накануне выборов «щекочущим нервы» событием. Они заявили, что оно, несомненно, повлияло на чувства женской части избирателей, которые пошли голосовать за «Твердого Эдди», что и не замедлило сказаться на результатах выборов.

Она поняла, что Филип теперь пойдет в гору, и если политические комментаторы не ошибаются, то он наверняка опять войдет в состав кабинета. Черт возьми! Ванесса надеялась, что если партия Филипа проиграет, то он вернется в число рядовых членов парламента и опять займет пост президента корпорации Форрестера.

Девочки оставили для нее очень милое сообщение на автоответчике, в котором предупредили, что они остались в Лондоне со своим вновь обретенным братом. А он сам добавил, что надеется скоро встретиться с ней лично.

Трое ее детей.

Она никогда не произносила эти слова вслух. Как было бы чудесно, если бы они все жили здесь с ней! Но вернется ли когда-нибудь жизнь в нормальное русло? Если верить прессе, то суперинтендант Годдард просил местную полицию поставить охрану у ее дома, чтобы не подпускать репортеров и разного рода любопытных. Обидно, что даже не они, а просто ее любопытные соседи помяли все одуванчики и вытоптали всю раннюю траву у нее перед домом. Ванесса чувствовала себя загнанной в угол.

На автоответчике оказались и другие записи, но она настолько убавила звук, что почти не слышала просьб представителей прессы и телевидения об интервью, поскольку она является матерью Ангуса Макиннона. Заявление Филипа не помешало средствам массовой информации продолжать делать то, что они считали своим долгом, а именно, преследовать каждого члена семьи Локхартов в надежде уговорить их рассказать что-то интересное.

Ванесса вздрогнула от громкого настойчивого стука в дверь, но когда она посмотрела в глазок, то увидела шикарно разодетую Доринду, в руках у которой была самая большая коробка с набором продуктов, из всех виденных Ванессой в «Фортнуме»[34].

— Ну, если уж ты собралась прятаться в своей берлоге, то я подумала, что ты могла бы делать это с шиком, — сказала Доринда, обнимая подругу.

— Для кого ты так разоделась? — спросила Ванесса. — С которым из мужчин ты встречаешься за ленчем сегодня? — Она сделала над собой усилие, чтобы казаться приветливой. Она сразу отметила тщательно уложенную модную прическу, обтягивающие бедра джинсы, черный облегающий топ под коротким жакетом и едва заметный макияж. Значит, вот как любовница готовит себя к свиданию в обеденный перерыв.

— Ни с которым. Я пришла на ленч к тебе. А потрудилась я над собой потому, что знала: если наша местная знаменитость будет сегодня окружена папарацци[35], то, если меня будут фотографировать, я должна выглядеть как надо — и спереди, и сзади и с боку. — Она еще раз обняла подругу. — Я пришла, чтобы ты непременно поела чего-нибудь вкусненького, а также расслабилась в ванне. Посмотри. — Она протянула Ванессе флакон геля для ванны от Лауры Бьяджотти.

Пестрая смесь из персиков в шампанском, паштета из дичи, домашней ветчины и сухих бисквитов была быстро рассортирована. Доринда, чувствовавшая себя на этой кухне как дома, сразу же начала варить свежесмолотый кофе.

Вчерашняя «Дейли кроникл» по-прежнему лежала на кухонном столе. Доринда оценивающе взглянула снимки на первой полосе.

— Значит, твоя подруга Имоджен все-таки подложила тебе свинью, — сказала она, наливая кофе. — «Двадцатое декабря всегда вызывает у нее такие грустные воспоминания», да? Сука.

— Даже если бы она ничего не написала, все равно эта история выплыла бы наружу, — ответила Ванесса. — Я была просто потрясена, когда мне сообщили о заявлении Филипа, но, очевидно, у него не было выбора. На этом настаивал премьер-министр, а как ты знаешь, когда хозяин требует… — Она опустила голову. — Представляешь, что люди здесь в деревне станут обо мне думать? Родить ребенка в пятнадцать лет!

— Перестань, дорогая, пусть думают, что хотят. Тех, кто тебя любит, это не волнует. — Доринда сочувственно посмотрела на подругу.

— Но что мне особенно неприятно — так это увидеть фотографию троих моих детей вместе с Чарли.

— Троих детей. Бьюсь об заклад, что ты впервые сказала это вслух.

Ванесса улыбнулась.

— Как мне приятно наконец сделать это. А эта фотография с ухмыляющимся идиотом Эдвардом Сандерсом — такая неестественная, такая фальшивая! Черт возьми, наша частная жизнь не должна никого интересовать, она касается только членов семьи.

— О Ви, ты потеряла право на частную жизнь, как только Филип стал политиком.

Ванесса задумчиво теребила мочку уха.

— Пожалуй, ты права. Честно сказать, Дорри, я думаю, что тот, кто мечтает стать знаменитым, просто ненормальный. Я не хочу, чтобы мое имя еще хоть раз появилось на страницах газет или упоминалось по радио или телевидению. — Она допила свой кофе. — А эти репортеры у моего дома просто сводят меня с ума. Знаешь, они следуют за мной по пятам, куда бы я ни пошла. Я чувствую себя заключенной в тюрьму. Одному Богу известно, каково приходится бедному Ангусу.

— Он тебе звонил?

— Один раз. Разговор был коротким.

— Он был дружелюбно настроен?

— Вполне. Между нами есть еще барьер, но он вполне объясним. Ангус собирается вернуться в Эдинбург, но я пригласила его приехать и пожить у меня несколько недель, когда все успокоится. Я надеюсь, что мы, по крайней мере, станем друзьями. Мне бы этого очень хотелось.

— Он приедет?

— Надеюсь. Он обещал.

В этот момент зазвонил телефон, и Доринда взяла трубку, прежде чем Ванесса успела ей сказать, что включен автоответчик. Выслушав того, кто звонил, она повернулась к Ванессе, которая знаками показывала ей, что не хочет говорить.

— Это Пол Солтер.

Сердце Ванессы учащенно забилось.

— Боже мой, этот человек чересчур настойчив, — сердито сказала она. Доринда быстро прикрыла трубку рукой. — Похищение, скандал, полный разлад в моей жизни — ничто не может остановить его. — Ванесса почему-то вспомнила, как легко Чарли взяла его под руку в Вестминстер-Холле и как поспешно отпустила, стоило появиться Филипу. Она взяла трубку из рук Доринды.

— Что вам нужно? — резко спросила она.

Пол Солтер был ошарашен враждебным тоном Ванессы — ведь он прекрасно помнил их полный страсти поцелуй на морском берегу Ривьеры. И вот он звонит, чтобы пригласить ее на ленч, нервничает, черт возьми, и что получает взамен? Черта с два!

Когда Ванесса положила трубку, Доринда широко заулыбалась. Ванесса строго погрозила ей пальцем.

— Сотри с лица улыбку, Дорри. Угроза слияния компаний еще не миновала, как ты знаешь. Я согласилась встретиться с ним только для того, чтобы узнать, что он хочет сказать. У него, должно быть, есть для меня какое-то важное сообщение, — быстро проговорила она, боясь, что Доринда в любой момент может ее прервать, — потому что он высылает за мной вертолет, — и Ванесса громко рассмеялась, увидев, как Доринда открыла рот от удивления.

— Впечатляет, — улыбнулась она. — Но давай посмотрим правде в глаза, Ви. Ведь для тебя это не только бизнес, не так ли? Он тебе нравится. Признайся.

Ванесса сделала возмущенное лицо.

— Глупости. Ничего подобного.

— Ладно, Ви. Ты же говоришь со мной.

— Это только бизнес.

Доринда уступила.

— Ну и что ты собираешься надеть?

— Что-нибудь удобное. Блейзер и юбку, я думаю.

— Удобное? Ну уж нет! Давай-ка посмотрим.

Доринда заставила ее примерить платье из аквамаринового крепа, которое Ванесса давно не надевала. Молния на спине до конца не сходилась. Доринда велела подруге снять лифчик и глубоко вздохнуть, чтобы дополнительный сантиметр позволил застегнуть платье.

Доринда также уговорила Ванессу покрасить ресницы толстым слоем туши, обязательно воспользоваться духами и, зачесав волосы Ванессы назад, сделала ей подобие собственной прически.

— Ты напрасно это делаешь, — простонала Ванесса.

— Слушай, ты же сказала, что он тебе не нравится, — насмешливо прищурившись, сказала Доринда. — Ты идешь на обычный ленч, только и всего.

Несколько минут спустя, уже при полном параде, Ванесса начала нервничать, и Доринда предложила ей выпить для храбрости.

— О, я теперь не притрагиваюсь к выпивке раньше шести часов вечера… А который уже час?

— Почти одиннадцать.

— Осталось совсем немного, — улыбнулась Ванесса.

Ради сегодняшнего дня Ванесса решила сделать исключение и Доринда наполнила бокалы. Сознавая, что она уже давно не выглядела так хорошо, как сейчас, Ванесса воспрянула духом. Вино слегка ударило ей в голову, и она в шутливом салюте подняла свой бокал.

Может быть, она заблуждалась, но у нее внезапно появилась мысль, что теперь судьба компании в ее руках.

— Мой долг — поехать на эту встречу, — игриво сказала она.

Доринда опять наполнила бокалы, и они выпили за удачу.

— Я еду туда в интересах своих детей. — Ванесса подняла бокал. — К тому же мне предоставлена возможность прокатиться на вертолете.

Еще по одному.

— О тебе будет говорить вся деревня, Ви.

— Уже говорит.

Смех внезапно замер у них на губах, когда они различили слабый гул лопастей вертолета, приземляющегося на площадку за домом.

Доринда быстро вывела Ванессу через стеклянную дверь веранды в сад; громкие крики разочарованных фоторепортеров, сдерживаемых полицией, приятно щекотали нервы.

Добравшись до ступеней вертолета, Ванесса оглянулась и по-королевски помахала Доринде.

Боже мой, подумала Доринда. Я никогда не выглядела так шикарно, как она!

Пол, кажется, волновался не меньше Ванессы. Когда гостья появилась в его номере отеля «Ритц», он нервно ходил взад и вперед по роскошному персидскому ковру, устилавшему пол. Поздоровавшись, он довольно ловко открыл бутылку шампанского, но забыл наполнить бокалы.

Ванесса молча села, стараясь, чтобы узкая юбка не слишком открывала колени.

— Я рад, что вы пришли, — отрывисто сказал он, глядя в окно.

Наступила напряженная тишина.

— Для меня все это очень непросто, — произнес наконец Пол.

— Я не могу в это поверить. Вы по-прежнему считаете, что вы победите, не так ли?

— Это не имеет никакого отношения к победе, Ванесса, — с чувством сказал он. — Это личное. Я не мог дожидаться, пока произойдет слияние компаний, опасаясь, что тогда вы уж точно не захотите меня видеть. — Он сделал несколько шагов в сторону дивана. Ванесса повернулась в его сторону. — Это безумие, но я должен признаться, что не перестаю думать о вас после нашей встречи в Каннах.

Она недоверчиво взглянула на него, но он был слишком занят своими мыслями, чтобы заметить ее взгляд.

— Я просыпаюсь по ночам и думаю о вас. А это совершенно не в моем характере. Со мной давно такого не бывало. Я всегда избегал душевных волнений, считал их излишними. Когда мне требовалась романтическая обстановка, я платил метрдотелю, и он устраивал все по моему вкусу. Если я хотел сделать женщине подарок, я посылал свою секретаршу, которая точно знала, что купить.

— И что она купила для Чарли?

Пол был откровенно озадачен.

— О чем вы говорите?

— Я думаю, что между вами что-то есть.

— Вы ошибаетесь. Я ни разу не оставался с Чарли наедине. — Он задумался. — Нет, определенно не оставался.

Опять молчание.

— Я не могу забыть вас.

— Я полагаю, такие слова не оставляли равнодушными многих женщин, — язвительно заметила Ванесса.

— Шутите? Я не бросаюсь такими словами. К тому же в наше время это совершенно излишне, должен вам заметить. Я сам не могу поверить, что говорю их вам.

Ванесса почувствовала смущение и, чтобы скрыть свое волнение, с вызовом сказала:

— Вам, должно быть, очень хочется заполучить мои акции. — До заседания совета директоров, которое должно было решить судьбу корпорации Форрестера, оставалась всего неделя.

Пол взорвался.

— Неужели вы ничего не поняли? Я не хочу говорить о слиянии компаний. Это был только предлог, чтобы заманить вас сюда. Я не хочу говорить об акциях. Я хочу говорить о нас с вами.

Ванесса широко открыла глаза от удивления.

— Разве вы не видите, что со мной происходит? Я ничего не могу с собой поделать, а вы думаете, будто я охочусь за какими-то паршивыми акциями. Я вижу, — грустно произнес он, — за какого человека вы меня принимаете.

— За очень умного. — Она по-прежнему не верила ему. — В Каннах я почти клюнула на ваши сладкие речи.

Внезапно раздался телефонный звонок.

— О черт, — выругался Пол, протягивая руку к телефону. — Да, — сказал он в трубку, — понимаю. Подождите минуту, я возьму трубку в другой комнате. — Он с явным смущением взглянул на Ванессу. — Деловой разговор. Я вернусь через пару минут.

Ванесса не поверила ему. Он был в таком замешательстве, что она сразу заподозрила, что этот звонок не был деловым. Она была уверена, что звонила женщина.

Ванесса больше не хотела оказаться обманутой, как это было с Филипом. Любопытство взяло верх над осторожностью, и она потихоньку сняла трубку. Она прикрыла рукой микрофон, чтоб не было слышно ее дыхания, как делала это не раз, когда подслушивала разговоры Филипа, пытаясь уличить его в неверности.

Ванесса сразу узнала этот голос. Чарли.

Какой глупой и доверчивой она была, если чуть было не потеряла всякую бдительность! Она уже готова была поверить льстивым речам Пола. Так глупо попасться на откровенную попытку соблазнить ее!

Она услышала, как Чарли заверила Пола, что происшествие с Мирандой не имело отрицательных последствий для девочки. Няня все еще находится в полицейском участке, а Ангус с ними, знакомится со своей новой семьей.

Эти слова больно задели Ванессу.

Ненавистный голос продолжал:

— Послушай, Пол, я никак не могу разыскать Кайла, а это очень срочно. Я думаю, вам следует узнать, что Эми Локхарт забрала свой иск из суда.

Пол явно обрадовался.

— Отлично, значит последняя проблема решена. Теперь нам легче будет одержать победу. Кайл будет доволен.

Ванесса сжала трубку дрожащей рукой. Она боялась, что Пол услышит ее прерывистое дыхание.

Шарлотта Локхарт шпионит в пользу Солтеров. Ванесса готова была биться об заклад, что Филип не знает о том, что его жена снабжает важной информацией другую сторону, заинтересованную в слиянии компаний. Как он позволил ей дурачить себя? Чарли провела Ванессу, а теперь делает то же самое со своим собственным мужем.

Шарлотта-шлюшка? Нет. Иуда.

— Да, я думаю, мы должны встретиться, — продолжала Чарли, но Ванесса не стала больше слушать их разговор. Тихо положив трубку на рычаг, она схватила свою сумочку и выскользнула из номера.

Ванесса сидела в своей комнате, рассматривая последнюю прижизненную фотографию своего деда, Эллиота Форрестера, на которой он был снят с ней и ее дочерьми.

Она медленно перелистала последние страницы семейного альбома, отражавшего историю ее семьи. Вот она с принцессой Уэльской на открытии нового здания корпорации. Рядом с ними — сияющий Эллиот с ножницами, которыми потом принцесса разрезала красную ленточку. Она вспомнила прием по случаю этого события, на котором Эллиот так трогательно говорил о своей компании и о преданности ее служащих.

Ванесса подняла голову. Преданность.

Она в сердцах захлопнула альбом. Шарлотте Локхарт незнакомо значение этого слова. Неудивительно, что Солтеры все это время были на шаг впереди. Даже когда она поехала в Канны, чтобы убедить Сисси поддержать ее при голосовании, Пол Солтер сразу же постарался помешать ей, потому что был заранее предупрежден. Теперь понятно, откуда Солтеры знали обо всем, что творилось в корпорации Форрестера.

Ванесса считала, что компания ее деда стоит того, чтобы за нее драться. Ход голосования может сразу измениться, когда совет директоров узнает о предательстве одного из своих членов.

Глава двадцать девятая

Когда члены совета директоров собрались в приемной на чашку кофе, Ванесса набралась храбрости и подошла к своей сопернице, которая беседовала с Хью Перселлом. Две женщины сошлись лицом к лицу в первый раз после происшествия с Мирандой, и Чарли не могла скрыть своего удивления.

— Хью, будь любезен, оставь нас на минутку, — вежливо попросила Ванесса.

Хью тут же исчез.

Ванесса повернулась к Чарли.

— Я хочу кое о чем поговорить с тобой, но предпочитаю сделать это без свидетелей. — Увидев тревогу на лице своей собеседницы, она быстро добавила: — Не волнуйся, я совершенно спокойна. Просто я хочу, чтобы ты узнала кое-что до начала собрания.

Чарли все еще сомневалась.

— Я бы предпочла, чтобы ты сказала все это на людях.

— Не думаю, — убежденно заметила Ванесса. — Пройдем в соседний кабинет. — И она вышла.

После некоторого колебания Чарли последовала за ней, чувствуя на себе удивленные взгляды остальных членов совета.

— Ну? В чем дело? — Чарли уже взяла себя в руки.

Даже сейчас я не могу смутить ее, подумала Ванесса и сразу же выпалила:

— Ты шпионила в пользу Солтеров. Не трудись отрицать. Ты подрывала работу корпорации с самого начала.

Ванессу удивила реакция Чарли. Она не испугалась и не стала ничего отрицать. Ее голос был абсолютно спокойным.

— Я никогда не скрывала, что выступаю за слияние компаний, — с жаром ответила она. — Я не отрицаю, что помогала Солтерам, но у меня для этого были веские причины. Здоровье Филипа.

Ванесса бросила на нее скептический взгляд.

— Я знаю, что он хорошо выглядит, но врач предупредил, что если он не сократит нагрузку и не будет избегать стрессов, то снова заболеет.

— Заболеет? Да он в своей жизни даже дня не болел.

— В прошлом году во время отпуска он потерял сознание, и я вынуждена была отвезти его в больницу. У него оказалось очень высокое давление, и возникла угроза сердечного приступа, если он не будет беречься. Только ради него я согласилась войти в совет директоров и по этой же причине решила помочь Солтерам приобрести контрольный пакет акций. Если Филип перестанет руководить компанией, он избавится от огромной нагрузки.

— Не вижу в этом никакого смысла. Если ему необходимо уменьшить нагрузку, почему он согласился работать в кабинете министров?

— Ну ты же знаешь Филипа не хуже, чем я.

— Конечно. Но все равно, какой бы веской ни была причина, я считаю возмутительным работать на нашего врага. Более того, это неэтично, и я думаю, совет согласится со мной. — Ванесса надеялась, что ее голос прозвучал достаточно решительно. — Я собираюсь сказать им об этом, если ты не согласишься поддержать меня.

Последовало долгая пауза.

— Это похоже на шантаж.

— Можешь так считать. — Ванесса была довольна своей выдержкой. — Я уверена, что Филип не одобрил бы тот способ, которым ты собираешься одержать победу, и думаю, ты не хочешь, чтобы он узнал о нем. Верно?

Чарли отвернулась к окну, чтобы Ванесса не видела выражения ее лица. Впервые за время их знакомства Ванесса подумала, что ей удалось самой оказать влияние на ход событий, а не просто быть пешкой в чужой игре. Она ждала ответа Чарли, но в этот момент в дверь просунулась голова Уолтера Тредголда.

— Собрание должно было начаться еще десять минут назад, — сообщил он. — Больше нельзя задерживаться. Может быть, приступим?

Провожая дам в зал заседаний, Уолтер надеялся, что собрание совета директоров пройдет без эксцессов.

Лица всех присутствующих были напряженны. Хью Перселл ритмично постукивал ручкой по столу.

— Дамы и господа, — самым официальным тоном произнес Уолтер, — сегодня мы должны принять важное решение. — Он посмотрел на каждого поверх своих круглых очков. — Нет необходимости говорить, что оно затронет каждого из нас. Перед вами лежит документ, подтверждающий намерение компании Солтера купить контрольный пакет нашей корпорации на условиях, с которыми вы уже ознакомились раньше. Давайте не будем тратить время попусту и перейдем сразу к голосованию.

— Господин председатель?

Уолтер раздраженно поднял глаза на Чарли.

— Миссис Локхарт, я считаю, что мы закончили со всеми вопросами.

— Да, простите, но я хочу кое-что сказать, это, несомненно, будет важно для голосования. — Она откашлялась и, игнорируя сердитые взгляды председателя продолжала. — Господин председатель, вы правы. Предложение, представленное нам, в перспективе очень привлекательно, но я считаю, что все-таки сегодня лучше отказаться от слияния компаний.

Поднялся гул удивленных голосов; все внимание было обращено на Чарли. Она посмотрела на первую миссис Локхарт, но никто из присутствующих не заметил, как они обменялись легким кивком головы.

Дело было сделано. Теперь никто никогда не узнает о существовании «Бархатного голоса».

Однако у «Солтер фаундейшн» для «Бархатного голоса» имелось еще одно задание. Пол попросил Чарли устроить ему встречу с Ванессой, как бы случайно. Чарли, которая и понятия не имела о его безуспешном ухаживании, решила, что у него остались какие-то дела в связи с неудавшимся слиянием компаний. Во время очередного визита Луизы к отцу она узнала, когда Ванесса собирается приехать в Лондон.

Ежегодное общее собрание благотворительного общества «Арлекин», на которое допускалась публика, всегда проходило в большом зале «Реформ-Клуба»[36]. Сидя в президиуме, как член правления общества, Ванесса была безучастна. Она победила в борьбе за свою компанию, и теперь корпорация Форрестера была в безопасности, но почему у нее в душе была такая пустота? Надо прекратить обманывать себя. Все дело в Поле Солтере. Она тосковала по нему.

Поэтому когда он, лишь началось собрание, вошел в зал, она решила, что видит сон наяву. Не сводя с нее глаз, Пол занял свое место в зале. Остальная часть собрания для Ванессы прошла как в тумане. Когда она покинула президиум и спустилась в зал, Пол сразу же направился к ней. К удивлению окружающих, он, не говоря ни слова, взял ее под руку и увел в ближайшую свободную комнату и там поцеловал. Как только он прикоснулся к ней, она почувствовала, что пропала. Так Ванесса вновь оказалась в шикарном номере Пола в отеле «Ритц».

Позднее, лежа рядом с ним, она подумала, что верно говорят люди: заниматься любовью — все равно что кататься на велосипеде — ты никогда не забудешь, как это делается.

В ласковой истоме Пол медленно провел пальцем по ее щеке, потом дальше по плечу. Заниматься с ним сексом было чудесно. Он был таким заботливым, таким нежным, таким чутким. Ванесса не знала, что в первом своем сообщении «Бархатный голос» охарактеризовал ее как неуверенную в себе, легкоранимую, брошенную жену, у которой после развода не было ни одной любовной связи. Не спрашивая, Пол сразу задернул шторы в номере, отгородившись от света бледного весеннего солнца. И он неустанно шептал ей, как она прекрасна и как волнует его, пока она наконец не перестала смущаться. Она почувствовала себя желанной. Этот мужчина не скрывал, что она пробуждала в нем желание. Она давала ему наслаждение.

— Я рад, что уговорил тебя, — сказал он.

— Тебе повезло, что я вообще согласилась с тобой разговаривать. Представить только: подкупить Чарли, чтобы она шпионила за нами!

— Так всегда поступают, когда хотят перекупить какую-нибудь компанию. Вербуют в ней сторонника, чтобы постоянно быть на шаг впереди. Это элементарно.

— Нечестно.

— Необходимо.

Ванесса стала натягивать на себя простыню и хотела встать. Пол мягко удержал ее.

— Не так быстро. Мы еще не закончили. — Он начал медленно ласкать ее спину, проводя вдоль позвоночника указательным пальцем. — Помнишь нашу первую встречу на балу? — глухо спросил он. — Как скверно ты тогда со мной обошлась. Но я принял твой вызов.

Ванесса почувствовала, что ее тело вновь откликается на его ласки.

— Я не получил компанию, но, можно сказать, что слияние произошло другим путем, — прошептал он ей на ухо. — И совсем неплохо, верно?

Неужели Пол Солтер, человек, который мог иметь любую женщину по своему желанию, хочет услышать подтверждение своих достоинств как любовника?

Ванесса почувствовала, что это решающий момент. Она вспомнила одно из любимых высказываний Доринды: «Есть только две вещи, которые мужчина хочет непременно знать. Первое — что он хороший любовник, и второе — близкое к первому, — что он хорошо водит машину. Но помни, когда ты думаешь, что переусердствовала с похвалами, на самом деле твои слова только начали доходить до него».

Ванесса отбросила свою английскую сдержанность и удовлетворенно вздохнула.

— Это было замечательно. Может быть, для тебя это все в порядке вещей, но мне еще никогда не было так хорошо. Никогда. Когда мы встретились в первый раз, мы были врагами, — тихо сказала она, — но теперь уже не вражда связывает нас друг с другом, верно?

— Конечно. Нам она не нужна, — пробормотал он, прижимаясь губами к ее теплой коже. — Она нам ни к чему, когда у нас есть это… и это… и это…

Эпилог

Милая Доринда!

Я не смогла до тебя дозвониться перед отъездом, поэтому попросила шофера Пола отправить тебе это письмо по факсу, когда ты его прочтешь, мы уже будем в Нью-Йорке. Фантастические новости! Сисси позвонила мне и сообщила, что она выходит замуж. Муж номер три, представляешь? Уже подарил ей кольцо. Если верить Сисси, с бриллиантом в три карата. Свадьба состоится через месяц. Ну, а жених — бодрый семидесятивосьмилетний старик! И все это благодаря Полу, который познакомил их этим летом. Сисси — потрясающая женщина!

Луиза рассердилась, что мы не взяли ее с собой. Она очень привязалась к Полу; они теперь вместе увлекаются верховой ездой. Она даже намекнула, что не против учиться в Америке. Знаешь, почему опыт работы Эми в нашей корпорации во время каникул оказался таким успешным? Она очень сблизилась с новым заместителем председателя совета директоров. Я считаю, что он несколько староват для нее, но во всяком случае он не женат.

Кстати, у нас был настоящий семейный совет, и я готова была провалиться сквозь землю, когда узнала, что Чарли с Филипом с самого начала решили поддержать меня в вопросе о слиянии компаний! Если бы я послушала ее разговор в отеле чуть дольше, я бы услышала, что она договаривалась о встрече с Полом и Кайлом, чтобы сказать им, что она отказывается им помогать. Кайл был возмущен, но Пол, который никогда особенно не стремился к этой сделке, рассердился на него. И все еще сердится. Так что у меня не было необходимости грозить Чарли разоблачением. Слава Богу, что я промолчала на заседании совета директоров. Однако я уверена, что Чарли ничего не рассказала об этом Филипу. Он сказал мне, что тревога за Миранду, когда она пропала, заставила их многое пересмотреть в своей жизни. И убедила их в важности семьи и продолжения рода и традиций.

Филип теперь принимает семейные проблемы близко к сердцу. Он больше меня волнуется о делах корпорации и уже говорит о том дне, когда придется передать ее детям. И он определенно стал больше времени проводить с детьми; на прошлой неделе даже возил Луизу и Миранду в Кембридж! Он согласился, что Эми должна получить свои акции, не дожидаясь, пока ей исполнится двадцать пять лет. Мы хотим все устроить к ее двадцать первому дню рождения. Она просто счастлива!

Мне опять звонил новый президент корпорации. Я думаю, он действительно очень здравомыслящий бизнесмен, как его характеризуют в Сити. Как всякий новый хозяин, он начал реорганизацию и предлагает мне работать у них консультантом два дня в неделю. Он считает, что я буду полезна в отделе по связям с общественностью. И они будут мне платить. Немного, но, Дорри, я впервые буду получать собственные деньги! Замечательно!

За последнее время столько всего произошло. Следи за иллюстрированным приложением к «Дейли кроникл». Оно называется «Женщины в управлении», и Имоджен Феррис является его новым редактором. На прошлой неделе она брала у меня интервью. Но теперь я стала умнее. Я не стала приглашать ее домой, а встретилась с ней за ленчем в «Сан-Лоренцо» и не распускала язык. У нее все так же нет мужчины, но она часто упоминала своего нового босса, Тони, не запомнила его фамилию. Я думаю, между ними что-то есть. Эта женщина и те обстоятельства, при которых статья обо мне и Чарли появилась в печати, по-прежнему вызывают у меня подозрения. Я не могу ничего доказать, но мне кажется не случайным, что Имоджен оказалась на рождественской вечеринке, а теперь стала работать в «Кроникл». Будь осторожна.

Между прочим, посоветуй Питеру купить акции «Юнайтед». Кайл собирается покупать эту компанию, и насколько я слышала, у него хорошие шансы. Я очень довольна, потому что, если сделка состоится, Пол будет больше времени проводить в Англии.

Я только что смотрела телевизионные новости и знаешь, кого я увидела? Министр образования на открытии новой школы. Бедный Филип, мне показалось, что он сильно постарел. Он, конечно, рад, что его назначили министром образования, но нагрузки дают себя знать. Надеюсь, он придерживается своей диеты. Как я поняла, здоровье его по-прежнему беспокоит. Знаешь, последний раз, когда я виделась с ним — мы обедали вместе с Ангусом и его тетей в здании палаты общин — он сказал мне, что встает по ночам к Миранде, потому что у Чарли очень тяжелая беременность. Эми сказала, что живот у Чарли огромный, а ведь она всего на шестом месяце. У Филипа это будет уже пятый ребенок, представляешь! Ангус выглядит хорошо; он, кажется, счастлив. А его тетя Мюриел — просто прелесть. Мы поддерживаем прекрасные отношения.

Луиза говорит, что Миранда стала неуправляемой. Недавно Филип взял ее с собой за покупками (чудо из чудес), а она раскапризничалась. У меня создалось впечатление, что Чарли трудно обходиться без няни. (Та, которая стала причиной всех волнений, исчезла; все думают, что вернулась в Новую Зеландию.) Если Чарли еще не поняла, то скоро поймет, что сидеть с ребенком дома гораздо тяжелее, чем работать в какой-нибудь конторе! Может быть, по этой причине она приглашала на обед своего бывшего босса. Надеется получить работу на неполный день. Так ее там и ждали!

Удивительно, как случай с исчезновением Миранды повлиял на всех нас! Я не перестаю думать о том, как изменилась моя жизнь. Уже прошло почти девять месяцев с той ужасной рождественской вечеринки. По иронии судьбы Чарли оставила работу, зато я становлюсь деловой женщиной. Странно, что мы поменялись ролями.

Последнее заседание совета было решающим. Я думаю, мы обе понят, что должны пойти на компромисс, в основном, из-за детей. Я не рассчитываю, что мы станем закадычными подругами, но теперь уже больше не будем и заклятыми врагами.

Ты спрашиваешь, как дела у нас с Полом. Ну, мне очень хорошо с ним, и мы часто летаем друг к другу. Я недавно купила шторы для нашего нового дома в Найтсбридже. Пол наконец отказался от номера в отеле «Ритц». Вчера по телефону он даже произнес слово «брак»! Но, Дорри, я перевела разговор на другую тему. Удивлена? И знаешь, от этого он стал только настойчивее! Однако за последние месяцы я так много узнала о себе самой, что чувствую, что не готова опять выйти замуж. Я многое поняла. В разводе виноват не только Филип — я должна взять часть вины и на себя. Я всегда позволяла другим все решать за меня — моей матери, деду, потом Филипу. А сама только жаловалась на отсутствие независимости. Неудивительно, что я не верила в свои силы.

Теперь я усвоила, что если я не смогу быть в ладу с самой собой, то я никогда не буду счастлива с мужчиной. Пусть я потеряла мужа, но я обрела нечто большее. Себя.

А пока мне хорошо с Полом. Правильно ты всегда говорила — секс действительно пошел мне на пользу!

С любовью,

Ванесса.

На первой полосе

Нашим мужьям, и детям посвящается

Пролог

Перед глазами снова и снова возникала одна и та же сцена.

В двух высоких зеркалах из венецианского стекла с тяжелыми гравированными рамами отражалась кровать, занимающая почти всю комнату, на которой лежали двое влюбленных. Из-под шелкового балдахина слышались вздохи и шепот.

Для них окружающий мир перестал существовать. Руки нежно скользили по бедрам, гладили розовую от возбуждения грудь; язык ласково прикасался к соскам. Влюбленные совершенно не замечали, что на них внимательно смотрит молчаливый наблюдатель.

Было жарко, влажно и душно.

В автомобиле также было жарко, влажно и душно.

Дорога была мокрой, и возникало ощущение, что через забрызганное лобовое стекло видишь настойчивое слияние двух тел, а не придорожный пейзаж Уорикшира.

Щелк.

Когда «рейнджровер» помчался по скоростному шоссе в Лондон, внезапный порыв холодного осеннего ветра вторгся в теплоту уходящего лета.

Щелк.

Левый дворник был немного перекошен, поэтому всякий раз, как только начинал описывать новый полукруг, он щелкал, как метроном, и действовал на нервы.

Мысли водителя все крутились вокруг кровати, на которой появилось на свет и отошло в мир иной уже не одно поколение его семьи.

Но ничего подобного не было. Никогда не было.

Длинные цепкие пальцы крутанули руль, и автомобиль резко свернул на проселочную дорогу, по обе стороны которой росли конские каштаны, тесно переплетясь над ней ветвями.

Щелк.

Губы жадно целовали тело, спускаясь все ниже, ниже, ниже…

Щелк.

Машина промчалась через деревушку. Скаты крутых соломенных крыш почти касались окон автомобиля. Внутрь салона проник слабый запах самого позднего сорта роз «Герцог Савойский».

Щелк.

Тишину пронзил неистовый стон, от которого у наблюдателя перехватило дыхание.

— Моя милая… Моя любимая… О-о-о… Я люблю тебя.

Щелк.

От воспоминания об этом водитель на время потерял управление, и машина вильнула в сторону. Он резко нажал на тормоза, чтобы не сбить овцу, жевавшую траву у обочины. Автомобиль повело юзом на край дороги. Послышался визг тормозов, из-под колес полетели комья грязи и мокрые листья, запахло паленой резиной. Машину бросило за край дороги, и она кубарем покатилась по насыпи в глубокий кювет. В один звук слились скрежет металла, шум работающего двигателя и звон бьющегося стекла; передние колеса все еще крутились.

Две красные коробки с золотой рельефной надписью «EIIR[37]» упали с заднего сиденья на пол.

Все стало тихо, только дворники по-прежнему описывали дуги справа налево и слева направо.

Щелк… Щелк.

По кожаной обивке изуродованной машины медленно текла кровь и капала на голубую брезентовую спортивную сумку, свисающую с переднего сиденья.

Мысли водителя путались и уносились в пустоту.

— Боже… Я не хочу взорваться.

Щелк.

Глава первая

Назойливо зазвонил телефон.

— Мисс, это вы?

— Это зависит от того, кто со мной говорит. Если премьер-министр, то да, — ответила Катя, подмигнув Джоанне.

Протягивая руку, чтобы положить трубку, Катя заметила, как засопел шофер, почувствовав запах дорогих духов.

Она удобно расположилась на сиденье лимузина «бентли турбо»[38]. Рядом с ней сидела Джоанна Глейстер. Джоанна была на четвертом месяце беременности и поэтому часто нервничала. Сейчас ее беспокоили мысли о предстоящем вечере.

Катя и Джоанна были одеты, или скорее втиснуты, в черные элегантные вечерние платья, последний писк моды этого сезона: длинные, узкие, обтягивающие грудь, талию и бедра. Модельер, разработавший эти модели, явно заботился об эффекте, который они произведут на мужчин.

На Джоанне были туфли из синели, позаимствованные специально на этот вечер из отдела моды журнала, где она была редактором, а Катины «лодочки» принадлежали художнику по костюмам с телевидения.

Затрещал телефон, и Катя узнала уверенный голос их лучшей подруги Лиз Уотерхаус, также ехавшей на вечер.

— Алло, вы обе в порядке?

— Подожди, я включу динамик, чтобы Джоанна тоже тебя слышала.

Машину наполнил голос Лиз.

— Катя, я только что прочла в газете, что ты, вероятно, получишь премию. Ну, разве я когда-нибудь ошибалась?

Джоанна и Катя кивнули друг другу и крикнули в трубку: «Да!»

К их хохоту добавился смех Лиз, слегка приглушенный динамиком.

— Дурехи. Катя, тебе нужно больше работать над речью, вот все, что я могу тебе посоветовать.

— Спасибо за совет, — Катя улыбнулась точно также, как каждое утро улыбалась миллионам телезрителей. — Ты сейчас где?

— Я здесь… Нет, не там. Слева от вас.

Катя и Джоанна одновременно повернули головы и узнали темно-зеленый «мерседес» последней модели, принадлежащий газете «Санди кроникл». На нем обычно возили редактора, обязанности которого временно выполняла Лиз.

Теперь Катя и Джоанна не только слышали голос своей подруги, но и видели ее роскошную шевелюру цвета красного дерева. Лиз жестами показывала через открытое окно машины на вырез Катиного платья.

— Я понимаю, что существуют всякие штучки, чтобы подчеркнуть фигуру, но мне даже отсюда видно, что это уж слишком. Вы собираетесь соблюдать приличия? — как спросила однажды актриса священника.

— Нет, сегодня я продемонстрирую свои пышные формы, — Катя засмеялась. У нее была довольно маленькая грудь, и она надела специальный бюстгальтер, чтобы грудь казалась побольше. Эта деталь ее нижнего белья стоила почти столько же, сколько платье. — Кстати, спасибо тебе за этот плащ. Он просто прелесть.

Джоанна с восхищением провела рукой по плотному черному бархату. — Мне нужен такой же. В нем был бы не заметен мой живот.

— Надеюсь, это не намек сделать тебе заранее подарок к Рождеству? — спросила Катя.

— Да ладно, не упирайся. Это всего-то около трех тысяч фунтов, — прогудел голос Лиз.

— Вот черт, придется сегодня хорошенько за ним смотреть. Я бы прямо сейчас его надела, но менеджер нашего отдела по связям с общественностью считает, что на фотографиях, которые могут попасть на первые страницы газет, я должна быть в платье с декольте. Надену плащ, когда буду уезжать. Хорошо, что твой шофер мне его привез. Очень кстати. А как ты — привыкаешь к работе редактора?

— Не сглазь… Между прочим, если на плаще будет хоть одно пятнышко, то мне никогда больше его не дадут. Одну минуту, мой сотовый звонит.

Лиз нажала на сброс, а Джоанна прыснула со смеху.

— Только Лиз может додуматься иметь два телефона в машине.

— Я это уже слышала, — прокричала Лиз. — Я не хочу носить с собой сотовый, но наш юрист говорит, что должен иметь возможность позвонить мне в любую минуту… Да, мужчину, о котором мы сегодня писали на первой полосе, отвезли на «скорой». Должно быть, принял слишком большую дозу. Ну все. Пока.

Вскоре «мерседес» и взятый напрокат «бентли» наглухо застряли в дорожной пробке, и вся эта стальная автомобильная армада продвигалась вниз по Парк-лейн[39] со скоростью улитки.

Знаменитые платаны, посаженные в Гайд-парке еще во времена королевы Виктории и все еще хранящие величие ушедшей эпохи, шелестели листвой над всеми этими «скобяными» изделиями типа «роллс-ройсов», «порше» и тому подобных, стоящих в сумме несколько миллионов фунтов, которые продолжали свой неторопливый путь к гостинице «Гросвенор хаус»[40], где должна была состояться очередная ежегодная церемония вручения премий БАФТА[41] Британской академии кино и телевидения. Церемония должна была показать «кто есть кто» на телевидении, в кино и в других средствах массовой информации Соединенного Королевства.

Хотя каждая из подруг была довольно важной персоной, для публики больший интерес представляла Катя Крофт. За последние два года она много сделала для того, чтобы программа «TB-Утро» попала в первую строчку рейтинга утренних телепередач. Политикам очень нравилось, когда их показывали в ее программе, а для миллионов простых телезрителей «ТВ-Утро» было чем-то вроде десерта к завтраку.

Из рекламы о телекомпании общественность знала, что Кате двадцать восемь лет, но на самом деле она была на четыре года старше. Для миллионов людей, знакомых с ней только по передачам, она была Мисс Восход Солнца, и они настраивали телевизор на самую раннюю утреннюю передачу специально, чтобы посмотреть на нее, потому что каждый в глубине души думал, что именно к нему обращена лучезарная улыбка их золотоволосого и голубоглазого кумира.

Ее шеф пришел в восторг, узнав, что их передача попала в номинацию премии БАФТА. Во-первых, это должно было поднять зрительский интерес к программе, а во-вторых, что еще более важно, позволило бы увеличить расценки на размещение в ней рекламы. Для Кати получение премии означало бы, что при заключении контракта на следующий срок она смогла бы диктовать свои условия. Дело было не только в деньгах: она хотела большей свободы действий. Она должна добиться того, чтобы ее перестали связывать жесткими ограничениями, выделяя ей на интервью ровно четыре минуты двенадцать секунд. И уж нечего говорить о том, какой пыткой для нее был подъем в четыре утра.

Мелкий дождь стучал по мощеным брусчаткой и ежедневно подметаемым тротуарам Парк-лейн. Когда-то по этой улице проносились конные экипажи; сейчас же ее заполонили автомобили, двигающиеся черепашьим шагом.

Сидя внутри неподвижного лимузина, Катя включила светильник на потолке и стала внимательно изучать свое лицо, глядя в зеркальце косметического набора. Щеки в порядке, даже не нужно наносить пудру. Но она еще раз посмотрела на себя, проверяя не выглядит ли она так, словно в чем-то виновата.

Катя в сотый раз спрашивала себя, зачем ей, чьим золотым правилом было не связываться с семейными, надо было впутаться в такую авантюру.

Она знала многих женщин, которые вот так разрушили свою жизнь. Теперь она, можно сказать, визитная карточка программы «ТВ-Утро», завоевавшая симпатии и мужской и женской аудитории, лидер различных рейтингов, так что не возникало и тени сомнения, что именно она будет награждена премией БАФТА, цепенела от ужаса.

Как обычно Джоанна сразу поняла состояние своей подруги. Оки дружили уже много лет и понимали друг друга без слов.

— Катя, ну не волнуйся.

— Да я и не волнуюсь, — солгала та, но, заметив скептическое выражение лица Джоанны, поняла, что провести подругу не удалось. Если бы дело было только в этой проклятой премии, думала она, если бы все происходило как обычно, я бы все рассказала Джоанне и Лиз. Но сейчас это невозможно. Да и будет ли когда-нибудь возможно?

Ей впервые предстояло встретиться на публике с человеком, которого она любит — вот почему она так беспокоилась. При мысли о сегодняшнем вечере она приходила в ужас, и это не было преувеличением. Вся эта история, длящаяся уже восемь месяцев, может их скомпрометировать, ведь их могут выдать даже взгляды. Катя молила Бога, чтобы искусство владеть собой, которому она как телеведущая специально обучалась, ее не подвело.

— Если бы мне накладывала макияж Барбара Дейли, то не пришлось бы три раза подкрашивать губы, пока ехали от Челси до Мейфера, — сказала Джоанна и, внимательно посмотрев на Катю, продолжила: — Что тебя так беспокоит? Если не премия, то что? Наверняка он там будет. Ты уже несколько месяцев себя мучаешь. Ладно, не говори, но придет время и ты все расскажешь.

Катя колебалась. Мысленно она уже решилась довериться Джоанне, но вместо этого глубоко вздохнула и встряхнула головой. Ее светлые волосы, которые она унаследовала от польских предков, пахли ароматом «Голден Эш» от Дэниела Голвина.

— Скажи, я его знаю? — настаивала Джоанна, стараясь подобрать ключи к разгадке. — Он какая-нибудь знаменитость, да? Он женат, да?

— Извини, Джо, но я не могу тебе ничего сказать. Не сейчас.

— Ладно, но если передумаешь — я рядом.

Джоанна всегда была рядом. И Лиз тоже, это уже хорошо. Как бы ни были они заняты, у них всегда находилось время поговорить, дать нужный совет, выложить свои проблемы или просто поболтать, обменяться сплетнями или рассказать о том, что они будут делать, когда «вырастут». Катя, Лиз и Джоанна знали друг друга уже двенадцать лет и за эти годы стали близки, как сестры. Даже ближе.

С самого начала они все всегда делили на троих: работу, квартиру, знакомства — все, кроме мужчин, и стали такими подругами, что сами удивлялись. Хотя им всем было присуще то, что они сами называли проклятыми амбициями, даже сверхамбициями, доходящими до эгомании, они легко ладили между собой.

Когда Джоанна организовывала фотосъемку для рекламы новых моделей одежды в своем журнале, она смогла достать там сногсшибательные колготки, которые как раз подходили к новому платью Кати от Сони Рэкел. Джоанна была так рада, словно купила их себе.

Когда Лиз присутствовала на банкете по случаю приезда нового американского посла в Уинфилд-хаус, там была также жена президента, которая отказалась давать любые интервью лондонским журналистам. Джоанне нужно было как-то раздобыть материал на статью для журнала. И Лиз, поговорив с пресс-секретарем Первой Леди, удалось добиться того, что та смягчила свое решение и дала эксклюзивное интервью для журнала Джоанны.

А Кате, благодаря своему статусу звезды и красоте, удавалось заводить связи с нужными мужчинами. Как только они пытались за ней приударить, она быстренько знакомила их с Лиз или Джоанной, когда та еще не была замужем.

Шофер сдержанно кашлянул и с извиняющимся видом посмотрел по сторонам.

— Я боюсь, мисс Крофт, мы здесь еще минут пять простоим. А насчет дождя не беспокойтесь: доставлю вас прямо к парадному подъезду.

«Бентли» отделяло от входа в гостиницу еще пять машин. Под навесом у входа, где была постелена красная ковровая дорожка, толпились десятки фоторепортеров. Катя нервно вздохнула, и Джоанна похлопала ее по руке.

— Выглядишь великолепно. Ну, расслабься. Мы находимся не в онкологическом диспансере, подумаешь — вручение премии. Выше голову. — Джоанна положила руки себе на талию. — Возможно, я одеваю это платье в последний раз. Модельер, конечно, может гордиться своей работой, но его наверняка хватил бы инфаркт, если бы он увидел, что швы того гляди разойдутся. Я думаю, в его планы не входило, чтобы было видно каждый стежок, — она вздохнула. — Сегодня платье на меня еще влезло, но скоро придется покупать новое. Когда готовишься стать матерью, не успеваешь менять гардероб.

Катя нежно погладила Джоанну по животу. — Я уверена, что на этот раз ты действительно станешь мамой, — сказала она. — Ты себя нормально чувствуешь?

— Здесь что-то душно. Через минуту все будет нормально, — ответила Джоанна. И ей почти удалось убедить себя в этом. А интересно, почему все-таки Катя сегодня так волнуется?

У Джоанны это была четвертая беременность, три предыдущих не привели к рождению ребенка. Катя и Лиз помнили и тот день, когда у их подруги случился выкидыш, и ту ночь, когда ребенок родился мертвым и был прямиком отправлен в лабораторию. Они тогда не знали, кого первого успокаивать: Джоанну или ее мужа Джорджа.

Джоанна часто задавала себе вопрос, не был ли причиной этих несчастий аборт, который она сделала на Майорке, и сможет ли она наконец родить здорового ребенка?

Она только сегодня вернулась из Нью-Йорка. Ее врач с большой неохотой дал разрешение на эту поездку, заставив свою пациентку торжественно поклясться, что она пробудет там не более трех дней и вообще будет беречься. Она прилежно сдержала слово, если, конечно, не считать, что сейчас приехала на церемонию вручения премии БАФТА, что могла бы и не делать.

Она обожала Манхэттэн и ездила в Нью-Йорк каждый год. Рестораны с официантами, перечисляющими вам фирменные блюда так, будто читают поэму; широкие тротуары Пятой авеню, где до позднего вечера торгуют книгами; кони и кареты в Централ-парке; наконец, люди на улицах, и зимой и летом в темных очках — все это порождало эмоции, которые невозможно выразить словами. Воздух Нью-Йорка пьянил.

Основной целью этих поездок были встречи с коллегами и обсуждение способов повышения читательского интереса к журналу. Они также давали возможность собрать материал для статей и проверить, не проявил ли кто-нибудь из сотрудников малодушие, согласившись работать в каком-либо нью-йоркском журнале.

В этом городе находили работу очень многие журналисты, и казалось, что каждый, кто говорит по-английски, может там как-нибудь устроиться. Джоанне сделали не одно интересное предложение, однако как ни заманчиво было бы их принять, она чувствовала, что ее будущее связано с Великобританией, с Джорджем, с Катей и Лиз.

Джоанна первая из них вышла замуж. Ее свадьба с Джорджем состоялась в семейном поместье жениха, расположенном в Броад-Чалке, что в самом центре графства Уилтшир. Бракосочетание проходило в церкви шестнадцатого века. Катя и Лиз на свадьбе были не только потрясающе красивыми подружками невесты, но еще и служили Джоанне защитой от враждебно настроенной свекрови. Джоанна навсегда запомнила, каким ледяным взглядом посмотрела на нее свекровь, когда Джордж сообщил, что они собираются пожениться. Мысль, что ее единственный драгоценный сыночек, сэр Джордж Перигрин Лангфорд, женился на разведенной женщине, приехавшей из Южной Африки, дочери обанкротившегося бизнесмена и матери-алкоголички, до сих пор причиняла Кэтрин Лангфорд боль. Зачем Джорджу понадобилось брать в жены иностранку, когда он был знаком со множеством равных ему по положению английских девушек?

Джордж занимался съемкой репортажей, что было частью какой-то программы по оказанию гуманитарной помощи. Ему нужна была работа, на которой он вносил бы личный вклад в развитие общества, а не способствовал увеличению вклада в банке. Джоанна зарабатывала значительно больше, чем ее муж, но деньги ей платили не за просто так. Джоанне, так же как Кате и Лиз, приходилось работать с полной отдачей, посвящать себя своему делу целиком, достигать успеха собственными силами в условиях жесткой конкуренции. Все трое знали этому цену. И то, что всех троих приглашали на такие престижные тусовки, какой была, например, сегодняшняя, было вовсе не случайно.

Катя всерьез забеспокоилась — Джоанна побледнела и держалась за живот.

— Может, сказать водителю, чтобы сидел в машине, вдруг ты захочешь пораньше уехать домой?

— Спасибо. Так мне будет спокойнее, — ответила Джоанна. — Ты совершенно права. На таких мероприятиях самое главное происходит вначале. Именно вначале устанавливаешь контакты. Если я смогу это сделать, то буду считать свою работу выполненной. Мне бы очень хотелось посмотреть, как тебя будут награждать, но боюсь, придется поехать к себе и смотреть церемонию по телевизору.

Телефон в машине снова зазвонил, и Лиз с легким джорджийским акцентом сказала:

— Только что подъехали на несколько дюймов ближе. Я вас потеряла из виду, вы где?

Джоанна крикнула в трубку:

— Как раз приближаемся к входу. Как там мужчина, принявший слишком большую дозу?

— Не похоже на попытку самоубийства. А как каша звезда экрана?

— Нервничает. Все время, пока мы сидим в машине, смотрится в зеркало. Удивляюсь, как она не взяла с собой Барбару Дейли, раз у нее сегодня свидание.

— Катя, не переживай, все будет нормально, — сказала Лиз.

Ужасно обидно, думала Катя. Вроде бы должен быть отличный вечер. Ее лучшие подруги предсказывают, что она получит эту премию, а ей самой хочется куда-нибудь скрыться. Все же жизнь — такая дерьмовая штука. Ты работаешь, работаешь, и вот однажды, когда ты на вершине, греешься в лучах славы и получаешь удовольствие, приходит что-то такое, отчего ты начинаешь чувствовать себя несчастной. Любовь, например.

— Джордж сегодня не звонил? — спросила Лиз. — Когда он возвращается?

— Кто знает? Может быть, на следующей неделе, — ответила Джоанна. — Вот гад, никогда его нет, когда он действительно мне нужен.

Катя и Лиз не приняли эти слова всерьез, зная, что она сейчас так же без ума от своего мужа, как в тот день, когда они познакомились четыре года тому назад. Они тогда втроем пошли на скачки «Ройал Аскот», где Джоанна познакомилась с Джорджем и осталась в тот вечер с ним. На всю жизнь, как они потом говорили.

— Я могла бы его покритиковать, если бы он поехал развлекаться по злачным местам. Так ведь нет, я вышла замуж за святого. Он уехал в Заир — там создалось ужасное положение в одном из детских приютов, и не знает, когда сможет вернуться.

— Ну наконец-то движемся, — прервала ее Лиз. — Подождите меня в дамской комнате, ладно? Ну все, пока.

Когда Катя увидела из машины невысокого толстого мужчину, под руку с которым шла худая дама, по крайней мере, на двенадцать сантиметров выше ростом, на ее лице промелькнула озорная улыбка. Они направлялись к парадной двери.

— Посмотри вон туда! — Катя показала на эту пару. — Это Тайгер, наш председатель совета директоров, — весело сказала она. — А леди с загорелым носом — Розина из нашего пресс-центра. Я не смогу не рассказать своим об этом. Эта новость тянет, по меньшей мере, на семь баллов.

Сплетни из светской жизни оценивались в их компании по скользящей шкале, от одного до десяти, и если десятка означала всеобщий интерес, то семерка также заслуживала серьезного внимания.

Через несколько секунд они наконец подъехали к входу отеля. Мокрое шоссе отражало свет фотовспышек. Армия репортеров наступала, окружая автомобиль.

Привыкшая к такой суматохе, Катя с невозмутимым видом вывернула плащ наизнанку, чтобы дождь не замочил бархат, и перекинула его через руку. Швейцар с огромным зонтом в руке протолкался через толпу к блестящему «бентли» и встал перед дверцей. Катя высунула сначала голову, а потом подалась вперед и выскользнула из машины.

Она глубоко вздохнула. Платье облегало ее тело словно вторая кожа. Ничего удивительного, — следуя совету модельера, она последние два дня практически ничего не ела. Катя облизала губы, чтобы они блестели, мысленно перекрестилась и зашагала по красному ковру, ослепляемая светом фотовспышек. Ее все еще беспокоила мысль, что опасная встреча приближалась, но она помнила инструкцию «Двигайся и улыбайся», полученную ею в начале своей звездной карьеры.

— Проходи, Катя.

— Катя, немного повернись.

— Ну, еще разок…

— Катя, смотри на меня, на меня.

Это была обычная уловка репортеров: они называют вас по имени, хотя и не знакомы с вами.

— Сюда, Катя.

Когда она повернулась и помахала им рукой, затворы фотоаппаратов щелкнули в унисон.

— Ну еще разок, дорогуша.

— Катя, развернись ко мне. Вот так.

— Ну, Катя, покажи нам свои зубки.

Сколько бы раз Катя ни слышала эту фразу, она всегда вспоминала историю о том, как последний придворный художник писал портрет Ее Величества. «С зубами или без?» — спросила его королева. Мысль, что у Ее Величества нет зубов, сильно озадачила портретиста. Он не сразу понял, что она просто желала знать, следует ей улыбаться или нет.

Катя была фотогенична, и фотографы любили ее снимать.

Даже когда она была серьезна и спокойна, ее большие глаза и крупные губы притягивали взгляды окружающих. Фигура также работала на нее. Хотя ей казалась, что на экране телевизора она выглядит полновато и постоянно старалась сбросить килограмма три веса, ее изящная фигура прекрасно получалась на фотографиях. Она всегда слегка беспокоилась по поводу того, как смотрится со стороны, ведь даже супермодели считают, что у них не все идеально. Но все-таки, сравнивая себя с ними, она никогда не была спокойна.

Катя остановилась, поджидая Джоанну. Джоанна, не привыкшая путешествовать в лимузинах (на работу она обычно добиралась на купленном пять лет назад «форд-эскорте»), прилагала все усилия, пытаясь встать с мягкого кожаного сиденья.

Длинные, стройные ноги, показавшиеся из машины, привлекли внимание репортеров, и они устремились к ней. Засверкали фотовспышки и заработали видеокамеры. Но все это мигом прекратилось — репортеры поняли, что это не та Персона.

«Не просто Золушка, но еще и Гадкий Утенок», — подумала Джоанна. Сейчас был такой момент, когда ей хотелось спрятаться за Джорджа.

Как всегда Джоанна была слишком требовательна к себе. Даже беременная она выглядела потрясающе. Но Джоанна недооценивала впечатление, которое производила на окружающих ее респектабельная внешность: спокойный взгляд светло-карих глаз, ухоженное лицо, густые рыжевато-янтарные волосы, уложенные в прическу самим Джоном Фрайдом, уверенные манеры — всем сразу становилось ясно, что перед ними деловая дама, — в общем она выглядела как и должно преуспевающему главному редактору модного журнала.

Только близкие ей люди знали, что невозмутимость, самообладание и хладнокровие — лишь оболочка, а в душе Джоанна осталась маленькой девочкой, грызущей ногти.

Сейчас она подумала, что сможет сохранить гордую осанку, только если ее обмотать скотчем «Селотейп», облить универсальным клеем «Аралдайт» и вдобавок еще окружить строительными лесами фирмы «Тейлор Вудроу». Только мысль о том, что нужно завязывать деловые знакомства, заставила ее влезть в это платье и выехать из дома в пять часов в этот дождливый воскресный вечер, хотя она прекрасно могла бы посмотреть все это по телевизору, лежа на диване.

Сравнительно недавно она приступила к трудной работе по созданию женского журнала нового типа, главное место в котором занимали бы светские новости. Эта работа впервые заставила Джоанну посмотреть на своих подруг как на соперниц. Во всем, что касалось работы, она теперь видела в них конкурентов и если нужно было собрать материал, ей приходилось действовать быстро и энергично. Вот почему она не могла пропускать события, подобные сегодняшнему.

Репортеры заметили новую добычу — известного голливудского актера, звезду киноэкрана, появившегося из-за спины Джоанны. Все как один кинулись к нему и, приветствуя вновь прибывшую знаменитость, лихорадочно защелкали фотоаппаратами.

Звезда и его жена, державшая его под руку, выглядели идеальной парой, самим воплощением лос-анджелесского стиля и духа. Только посвященным было известно, что их брак — чистая фикция, потому что у актера был роман с другой, не менее знаменитой голливудской звездой. С мужчиной.

Джоанна, зная истинное положение вещей, посмотрела на них с изумлением. «Если бы я знала, что репортеры из «Ньюс оф зе Скруз» поджидают меня на каждом углу, а о моей жизни печатаются передовицы на первой полосе, я бы, возможно, тоже так улыбалась», — спустя секунду промелькнуло в ее голове.

Когда Джоанна несколько лет назад писала статьи о новостях в мире шоу-бизнеса, она беседовала с этим актером. Она помнила, как тогда практически растаяла от его сексуальности. Как несправедливо, что природа сотворила этого гомосексуалиста таким притягательным для женщин. Интересно, помнит ли он ее? Месяц назад ее журнал со статьей об этом актере отлично раскупался. Ходили слухи, будто он, по примеру Клинта Иствуда, выдвинул свою кандидатуру на пост мэра в своем городе.

Поймав на себе ее взгляд, он лениво улыбнулся. На этой улыбке он заработал свои миллионы.

— Держу пари, он всем девушкам так улыбается, — прошептала она Кате, — и молодым людям тоже.

Когда «мерседес» Лиз проезжал между двух телевизионных софитов, она увидела, как ее подруги вошли через стеклянную дверь в гостиницу.

Лиз, всегда испытывавшая маниакальный страх перед репортерами, решала как ей поступить: просто не обращать на них внимания и мужественно выйти из машины, как и подобает главному редактору газеты (может, Бог даст, она им и станет), или же, напротив, продемонстрировать им свою женственность и обаяние?

«Это несправедливо, — подумала она уже в который раз. Редакторы «Таймс», «Телеграф» или «Дейли экспресс»[42] — мужчины, и им не приходится поджимать живот и бояться, что в такую сырую погоду от их прически ничего не останется».

Да, это было несправедливо, но Лиз все же подобрала живот и шагнула на красный ковер. Довольно трудно в атласных туфлях на «шпильках» сохранять элегантную походку, непринужденно двигаться и спокойно дышать. И всё одновременно.

Она осторожно пробиралась через вестибюль, когда какой-то фотограф крикнул:

— Привет, Лиз. Ты всё еще должна мне за фотографии Клинтона.

Улыбка пропала с ее губ. Это не прибавит газете популярности среди фоторепортеров. Если они узнают, что в «Санди кроникл» не спешат платить, то станут предлагать свои фотографии в другие издания.

Не теряя чувства такта, она ему улыбнулась.

— Вам нужно обсудить этот вопрос с нашим художественным редактором.

Ну и нахалы эти независимые репортеры, никогда не упустят возможности публично высказать свои претензии.

Лиз была обязана своим успехом врожденному пессимизму. Она всегда была готова к тому, что в библиотеке не окажется нужной информации, что журналист опоздает на самолет, что сломается камера, и поэтому у нее всегда был запасной вариант.

Сначала она просто получала удовольствие от своей работы и радовалась осуществлению своих замыслов, но с годами поняла, что работа означает также испорченные вечера и пропущенные приглашения пообедать. Обидно работать на Флит-стрит, где полно баров с «мальчиками» и не иметь времени для серьезных отношений. В последнее время Лиз всё чаще встречались мужчины, которые ей явно были не пара. Лиз часто спрашивала себя, встретит ли она еще в своей жизни достаточно умного и подходящего мужчину, которому она бы тоже понравилась? Но про это желание мало кто знал.

Шестнадцать часов в день она находилась в беспощадном мире прессы. Она не могла допустить, чтобы язвительные коллеги, одинаково равнодушные к чужим печалям и радостям, узнали о ее страхах, и лишь с близкими подругами могла поделиться своими мыслями.

Лиз вошла в уборную отеля, всю увешанную зеркалами, и критически взглянула на себя. Перед ней появилось шесть отражений дамы в черном платье с люриксом. Она снова втянула в себя живот. Неплохо для Лиззи Уотерхаус из Джесмонд-Дина, «аристократического» пригорода Нью-Касла, скучного района, где ветер постоянно колышет занавески, а дома ждет куча бумаг, засунутых за каминные часы. Впрочем, сойдет также и для человека, который до полуночи сидит в офисе.

Утром она замазала тональным кремом мешки под глазами и осчастливила себя приобретением чрезвычайно дорогого вечернего платья от Кэтрин Уолкер, купить которое ее убедила Джоанна. Смотрится она очень даже прилично, учитывая, что за последние три месяца поправилась на шесть фунтов. «Все, я должна сесть на диету», пообещала она себе, как обещала почти каждую неделю. Когда женщина приближается к сорока, ей приходится решать, какую фигуру она хочет иметь. Лиз до сорока осталось шесть лет, но для нее, похоже, это время уже пришло.

Внутри нее шла постоянная борьба между привычкой хорошо питаться и желанием иметь такое тело, чтобы им можно было гордится. Нельзя сказать, что она не пыталась похудеть. Как и ее подруги, она принимала грязевые ванны, делала компрессы из морских водорослей, ходила в сауну и так далее. В своем стремлении похудеть она однажды зашла так далеко, что даже купила велотренажер и в течение одной недели энергично крутила педали, но в настоящее время он ей служил вешалкой.

Однажды они с Джоанной решили похудеть с помощью гипноза. Расслабленные они сидели на мягком диване, а гипнотизер снова и снова давал им установку, что они больше никогда, …когда, …когда не будут переедать.

— Ничего, кроме шоколада, — послышался сонный голос рядом с Лиз. Сеанс закончился тем, что они пришли домой и устроили пир из бананов и кукурузных хлопьев, больше в их крошечной квартирке тогда ничего не нашлось.

Сейчас Лиз желала иметь стройную фигуру сильнее чем когда-либо, но она обедала с министрами и, скрупулезно придерживаясь правил этикета, с младшими членами королевской семьи, а завтракала с промышленниками различных рангов, плотные завтраки которых состояли из трех блюд.

Когда лучшие в мире повара кладут вам под нос свои коронные фирменные блюда, а у вас от волнения просыпается волчий аппетит, ваша сила воли уходит на задний план.

Выйдя из туалета, она увидела множество очаровательных молодых женщин, выстроившихся в одну линию, чтобы сдать свои пальто. Это всегда ее немного раздражало. Почему бы не удвоить число служителей в гардеробе? И почему женщины забывают, что лучше оставить пальто в машине и померзнуть кару минут, чем потом понапрасну терять время? Или одеть накидку, которую можно просто повесить на спинку стула?

Лиз вдруг пришло в голову, что она уже привыкла пользоваться услугами шофера. Опасно. Настроение владельцев газет переменчиво, и если только Фергус Кейнфилд не предложит ей официально занять пост редактора «Санди кроникл», то снова придется ездить на автобусе. «Хорошо, что назад в любом случае возвращаюсь на такси».

Заметив у гардероба Катю и Джоанну, Лиз направилась к ним. Внезапно все притихли и застыли. Британцы не любят тех, кто лезет без очереди. Лиз прошла, небрежно покачивая сумочкой, улыбнулась Джулии Уолтерс, кивнула Эстер Рэнтсон и обратилась сразу ко всем:

— Извините, у меня нет пальто, я просто посплетничаю.

Суровые взгляды смягчились, и гул голосов возобновился.

Лиз увидела обрадованные лица подруг. Они кинулись к ней и заключили ее в свои объятия. Случайные зрители могли подумать, что они не виделись несколько месяцев. На самом же деле не проходило к дня, чтобы они не зашли друг к другу, и стоило им хотя бы раз в неделю не появиться вместе на людях, как по городу мгновенно начинали расползаться сплетни.

— Боже мой! — воскликнула Джоанна, оглядев Лиз, которая сегодня сногсшибательно выглядела. — Чудеса и превращения «Тысячи и одной ночи»! Последний раз мы виделись пару часов назад, но за это время ты совершенно преобразилась.

— Кто теперь скажет, что молитвы и Эстэ Лаудер не помогают? — усмехнулась Катя.

Подруги окинули взглядом очередь. Вечер обещал быть прекрасным. Безусловно, это была самая красивая очередь в Лондоне. Платья самых модных цветов зимнего сезона: мокрый асфальт, черный и антрацит. Всё точно так, как пишут в колонках светской хроники, только наяву. Сестры Коллинз — Полина, Джекки и Джоан — что-то обсуждали между собой. Редгрейвы, мать и дочь, также разговаривали друг с другом. В это время звезды и звездочки кино и телевидения, супермодели, жены высокопоставленных заправил из средств массовой информации, любовницы «Кое-Кого, Кто Имеет Вес» выясняли вопрос, почему ни один архитектор не додумался разработать проект, согласно которому в дамском туалете было бы в два раза больше кабинок, чем в мужском.

Одна из приглашенных, одетая в творение от Райфэта Озбека, махнула Лиз рукой. Лиз улыбнулась в ответ, хотя сначала и не узнала кто это. Внимательно присмотревшись, она вспомнила. Это же Уэнди Лей, известный автор статей из светской жизни. Как всегда Лиз не могла не бросить взгляд на платье Уэнди. Почему бы и не купить такое, раз ты любовница супермагната Роберта Максвелла.

— Увидимся, — произнесла Лиз. Уэнди ей нравилась.

Звонок ее сотового телефона раздался как гром среди ясного неба. Это опять звонил юрист их газеты; из-за гула, стоявшего в вестибюле, Лиз с трудом расслышала его голос. Джоанна и Катя усмехнулись. Телефономания их подруги выходила за рамки нормы. Хотя она и делала каждый раз вид, что недовольна, когда звонил телефон, ее страсть к телефонным разговорам была известна Джоанне и Кате.

— Нет, ты не можешь позвонить позднее. Здесь запрещено разговаривать по телефону… Потому что мы в прямом эфире, вот почему. Я позвоню тебе часика через два, ладно? — Лиз отключила сотовый и убрала его в сумочку.

Наконец Катя сдала плащ, и они дружно устремились к зеркалам, где стали прихорашиваться.

— Вы обе выглядите замечательно, — сказала Лиз. — Как тебе удалось влезть в это платье?

— С помощью голодания, — парировала Катя.

— После того, как у меня родится ребенок, я тоже сяду на диету, — сказала Джоанна. — Ну, может, когда ему исполнится лет шестнадцать.

Разговаривать о своем весе было так же естественно, как дышать. Джоанна и Лиз вдруг заметили, что Катя пристально смотрит в спину блондинке с короткой прической, одетую в парчовый костюм, сжитый на заказ.

В этот момент Катя была абсолютно уверена, что это она.

Когда же блондинка повернулась, то ее лицо оказалось совершенно незнакомым. Как только Катя заметила, что ее подруги наблюдают за ней, она тут же отвела взгляд от блондинки, поняв, что должна быть более осторожна.

— Что случилось, — спросила Джоанна.

— Ничего, ничего. Всё отлично, — ответила Катя и направилась в туалет, беспокоясь, как бы ее лицо не пошло пятнами, что всегда случалось, когда она испытывала сильный стресс.

Когда она ушла, Джоанна прошептала Лиз:

— Ты заметила ее реакцию на эту блондинку? Наверно, это его жена. Теперь я понимаю, почему она весь вечер такая взвинченная.

— Черт! — ответила Лиз с чувством. — Это всегда так. Помнишь мое состояние, когда я находилась на приеме вместе с женой Эсмонда? Я весь вечер не могла глаз поднять. Так оробела, что не могла дождаться, когда же смогу уйти. Не дай Бог испытать такое еще раз.

— Раз он женат, в нем, наверное, есть что-то особенное, — отозвалась Джоанна. — Она обычно никогда не крутит романы с женатыми мужчинами.

— Кто же это?

— Не знаю. Какая-нибудь важная персона. Она впервые не хочет нам рассказать. Держу пари, кто-нибудь из знаменитостей.

Смесь любви, участия и любопытства заставила Джоанну заметить:

— Давай понаблюдаем, с кем она будет разговаривать.

Через несколько минут Катя возвратилась и стала рыться в сумочке в поисках тонального крема. Она могла пересчитать по пальцам одной руки случаи, когда ее лицо покрывалось пятнами. Та ночь, когда она, возвращаясь домой, встретилась перед домом со своим отцом, ходившим с таким видом, словно ему точно известно, что она потеряла невинность. Собеседование при приеме на работу в «TB-Утро» и тот первый вечер с человеком, которого она любит. Дерматологи с Харли-стрит, к которым она обращалась за консультацией, ничем не смогли помочь.

— Не волнуйся, — сказала Лиз, наблюдая, как Катя наносит крем на лицо. — Ты знаешь, что все будет нормально, как только ты успокоишься. Ну же. Мы всегда жалуемся, что мало отдыхаем, так давайте получать удовольствие от сегодняшнего вечера. Когда последний раз мы купались в шампанском и ели пирожные?

Катя и Джоанна секунду подумали и хором ответили:

— На прошлой неделе.

— Это не считается, — возразила Лиз в ответ на их хохот. — Тогда нервничала я. Мне пришлось произносить речь.

— Все, что от тебя здесь требуется, — сказала Джоанна, обращаясь к Кате, — это забрать премию, не забывая при этом улыбаться, и поблагодарить тех, кто знал тебе еще в то время, когда ты была бедной овечкой.

Стройная блондинка в костюме из парчи шла прямо к ним. «Идет, чтоб мне провалиться», — подумала Джоанна. Они многозначительно посмотрели на Катю, но та казалась невозмутимой. Блондинка просто подошла, взяла из коробки два бумажных носовых платка и положила их в свою маленькую сумочку, расшитую черным бисером. Неторопливо посмотрев на себя в зеркало, она зашагала обратно, удовлетворенно улыбаясь.

«Ложная тревога», — подумала Лиз.

Джоанна тяжело опустилась на банкетку. «Пусть ноги немного отдохнут». Она увидела, что ее подруги с беспокойством смотрят на нее.

— Здесь что-то жарко. В банкетном зале мне будет лучше.

Джоанна дала зарок сходить завтра к гинекологу. Ее тревожило, что беременность протекала так тяжело. Она бы хотела, чтобы у нее эти сорок недель прошли, как у других. У нее же, когда не тошнило — болела голова, когда не болела голова — болел живот, а если не болел, то кололо сердце, опухали лодыжки или руки. Нет бы все было нормально, как у большинства. Как бы не так!

Джордж ей обещал, что на этот раз беременность будет проходить легче. Он, вероятно, совсем уже потерял надежду иметь ребенка. Правильно ли она поступила, придя сюда? Если что-нибудь опять случится, Джордж не сможет понять, зачем ей понадобилось ехать на этот многолюдный, шумный, душный, вредный для здоровья вечер. Как бы она ни пыталась объяснить, Джордж никогда не сможет понять, что за проклятые амбиции управляют ее поведением.

Она провела рукой по волосам, и бриллиант в один карат сверкнул на ее указательном пальце. Блеск алмаза напомнил ей о Джордже. Джоанна довольно улыбнулась. Она снова подумала о том, как ей повезло. Они всегда понимали друг друга с полуслова и знали, как доставить друг другу удовольствие. Ей нравилось его худощавое тело, а темно-русые волосы выглядели очень возбуждающе. Первые несколько месяцев они почти не вылезали из постели, а когда страсти немного поутихли, Джоанна поняла, что наконец нашла себе достойную пару. Правда, он не так остроумен и эрудирован, как она, но зато солиден и невозмутим. А эти качества она ценила — их начисто был лишен ее отец. Из-за пристрастия к азартным играм его поведение было непредсказуемо. Не было этих качеств и у первого мужа, который получал удовольствие только от ссор с ней.

Она смотрела в зеркало на своих подруг, наматывая на палец прядь волос и поправляя платье, сползающее с плеч.

— Мы уже столько времени вместе, и как же мы изменились. Сейчас мы выглядим так, будто сошли с журнальной обложки, — подумала она и поняла, что мыслит вслух.

Лиз повернулась к ней: — Постоянный уход за собой, дорогуша.

— Джо права, мы изменились, — сказала Катя. — Если сравнить нас с фотографией, что висит у меня в ванной, где мы стоим на балконе в Пальме, то в нас всё изменилось, кроме бровей.

— И поэтому мы их ощипали, как рождественскую индюшку.

— Помните, как мы все красили волосы в каштановый цвет?

При этом воспоминании все трое заулыбались.

— И совсем не было денег, так что приходилось брать друг у друга краску для волос, сумочки и даже нижнее белье.

— А помните мое голубое платье? — спросила Катя.

— Опять ты со своим голубым платьем, — ответили в унисон ее подруги.

Катя угрохала на это голубое платье недельную зарплату. Через три дня после покупки его одела Джоанна, которая приколола на грудь брошь с тупой иглой, чтобы вырез был поменьше, и на платье появились две большие уродливые дыры. Чтобы их скрыть, пришлось прицепить другую брошь, побольше, от которой появились еще две дыры, и так далее.

— Сколько лет тебе еще понадобится, чтобы ты забыла про это чертово платье и перестала нас изводить? — спросила Джоанна.

— Я хочу, чтобы вы знали, — ответила Катя, — что я за это на вас зла не держу. Просто помню этот случай, вот и всё.

Она наклонилась к Джоанне, держа в руке пуховку из коробки с пудрой, и легко провела ею по щекам подруги. — Так, по крайней мере, у тебя будет более здоровый вид, даже если ты себя неплохо чувствуешь.

— Я чувствую себя прекрасно, правда.

Но подруги подозревали, что она притворяется.

— Не спешите, еще полно времени, — сказала Лиз.

— Кстати, я сегодня не смогу много съесть, даже если мне и захочется. Это платье такое узкое, что я, ребенок и еда — все вместе — туда просто не поместимся.

— Я тоже не смогу, — сказала Лиз. — Я слишком нервничаю.

Катя посмотрела на нее. — Конечно. Твой «обед» будет завтра.

Лиз на следующий день встречалась с боссом, Фергусом Кейнфилдом, канадским мультимиллионером, владельцем «Санди кроникл», о котором шли слухи, что он рыскает по всей Флит-стрит в поисках лучшей кандидатуры на пост нового редактора газеты. Завтра, пригласив Лиз на обед, он даст ей возможность в течение двух часов доказывать ему, что она — самый подходящий человек для этой работы.

— Как ты оцениваешь свои шансы? — спросила Джоанна.

— Пятьдесят на пятьдесят. Мне сказали, что этот человек больше любит женщин в горизонтальном положении. В данный момент он пытается приударить за редактором отдела моды.

— Ты хочешь сказать за… как ее там, за Николь Уэлсли? — спросила Катя.

— Да, он пытается, только эта вульгарная особа быстрее сама его ударит. Ха-ха.

— Не будь такой придирой, — вставила Джоанна, — ты ей просто завидуешь.

— Завидую? Слушай, — возразила Лиз, — я ничего не имею против ее личной жизни, но журналист должен посвящать, по крайней мере, двадцать пять процентов своего времени работе над текстами и художественным оформлением. А она же редко когда появляется в офисе, а при подготовке новых выпусков использует устаревшие материалы. Она всех нас позорит.

Катя наморщила нос.

— Проблема в том, что нам самим пришлось пробиваться — своим трудом, поэтому нас подобное раздражает.

Лиз тоже засмеялась.

— Я бы хотела, чтобы у меня спросили, — сказала она, — что у этих миллионеров есть такого, чего нет у меня?

— Подумай, Лиз, если бы у тебя были их миллионы, то тебе не пришлось бы так рано вставать по утрам.

— Поверьте, — ответила она, — я бы их потратила в первый же день до обеда. Но что бы стала делать вечером, я не знаю.

В двери дамской уборной появилась голова. Это была секретарша из отдела новостей «ТВ-Утро» — Джанин, известная своей лютостью.

— Осторожно, — прошептала Лиз. — Тамерлан вышел на тропу войны.

Джанин ощетинилась.

— Катя, Ее Королевское Высочество прибывает через пять минут. Нас приглашают к столу. Надо идти прямо сейчас.

Королевское высочество или не королевское, но Джоанна не решилась сразу же пойти в банкетный зал. Отлично зная, что такое выкидыш, сейчас она чувствовала, что внутри нее что-то происходит. Господи, неужели опять, думала она с тревогой.

— Извините, — сказала она подругам. — Мне опять нужно в туалет.

— Катя, ты иди, — посоветовала Лиз, смахивая рукой блестящую нитку с лифа своего сверкающего платья. — Я подожду здесь Джоанну.

— Ты уверена, что вам не понадобится моя помощь? — спросила Катя.

— Уверена, спасибо. Иди, мы еще увидимся.

Открыв стеклянную дверь, Катя вышла на огромный балкон и окинула взглядом зал в надежде отыскать знакомое лицо. Сверху она улыбнулась Ширли Конран. Ширли выглядела потрясающе. Безусловно, стоило платить четыре тысячи фунтов за косметическую операцию.

Похоже, никто не спешил занять место за своим столиком. Как обычно Джанин поддалась ненужной панике. Катя подумала, что у нее мало шансов столкнуться со своим любовником, который как особо важная персона будет присутствовать здесь вместе с принцессой и с другими шишками из Академии. Но спустя минуту прямо перед ней возникла дама, от встречи с которой Катя всегда старалась уклониться в телестудии.

Розина Смит, глава отдела по связям с общественностью программы «TB-Утро», ей улыбнулась, сверкнув вставными зубами. Они ей встали в десять тысяч еще в то давнее время, когда она прилагала тщетные усилия, чтобы появиться на телеэкране.

— Катя, милая, я ведь имела в виду небольшой вырез, а не такой гигантский, как у тебя. — Не переводя дыхания, она повернулась к Кате спиной и улыбнулась довольно добродушному на вид юноше, стоящему рядом с ней. — Дорогая, ты ведь знакома с Яном?

Катя стерпела колкость, отпущенную в ее адрес и посмотрела на слегка смущенного молодого человека, стеснительно улыбавшегося ей.

— Все сотрудники нашей телестудии признают, что пропали бы без поддержки Розины, — сказала Катя, посылая ему свою знаменитую улыбку.

Как и большинство мужчин, с которыми она пыталась установить контакт, он сразу потерял дар речи.

— Вы тоже занимаетесь этим сумасшедшим бизнесом? — спросила она.

— Что-то в этом роде, — ответил он с кислой миной на лице, наклонив к Кате голову, так как был намного выше ее ростом.

Розина не могла не показать, что она торжествует.

— Дорогая, я думала, ты догадалась, что это сын Тайгера.

«Господи, я явно дала маху, не узнав сына председателя совета директоров». Ей очень хотелось уйти в гостиную, где собрались особо важные персоны. Но приходилось тратить драгоценные минуты, чтобы исправить допущенный промах.

Катя повернулась к молодому человеку, демонстрируя профессиональную заинтересованность:

— Да, ваш отец упоминал, что вы будете работать в компании, но в какой сфере?

К несчастью, Ян с жаром бросился отвечать на вопрос. Он сказал, что будет заниматься экономикой. Пять минут спустя он все еще рьяно обсуждал финансовую эффективность работы телерадиовещательных компаний.

Катя потеряла всякую надежду уйти. Заглянуть ему за спину, чтобы узнать, что там происходит, так, чтобы он этого не заметил, было нелегко. Громкий и неприятного тембра голос собеседника был невыносим даже для Кати, привыкшей в течение года работать с постоянно орущим режиссером. Ее также убивала односложность его речи, сопровождаемая жестикуляцией, как у постановщика.

Проходили минуты. Вскоре нужно будет садиться за стол, и уже не будет времени, чтобы перекинуться парой слов с любимым человеком. С ужасом Катя поняла, что на помощь к ней никто не придет, так как со стороны она выглядит, будто хочет очаровать сына босса.

Раздался звук удара молотка о стол и шум голосов стих.

— Уважаемые господа, леди и джентльмены, — от уверенного голоса ведущего, одетого в красный пиджак, зазвенели стаканы. — Прошу вас занять свои места. Сейчас подадут обед.

Проклятье, подумала Катя. Она с отчаянием посмотрела по сторонам. Черт! Черт!

Знаменитости, их агенты по рекламе, доверенные лица, адвокаты и другие прихлебатели хлынули к столам самого большого банкетного зала в Лондоне. Катя невольно оказалась вовлеченной в этот людской поток. Когда она наконец села, то не смогла устоять перед искушением взглянуть, кто же сидит за самым главным столом. Но вокруг него пока никого не было, если не считать нескольких официантов, делавших какие-то приготовления. Один из них прошмыгнул мимо ее столика, держа в руках два покрытых позолотой стула, предназначенных высоким гостям. Катя, почувствовав жар в груди, покраснела и снова пошла пятнами.

— Что происходит? — спросила она, повернувшись к известному в стране диктору новостей, сидящему слева от нее.

— Не имею никакого понятия, голубушка. — Он приятно улыбнулся. — Я вижу только то, что появляется на экране монитора, стоящего передо мной в студии. — Он еще не дошел до кондиции. Его прославленное чувство юмора проявлялось только тогда, когда он выпивал свои обычные полторы бутылки виски.

Наверху, в дамском туалете, где Лиз дожидалась Джоанну, больше никого не было, кроме кинозвезды, являвшейся одним из всемирно известных секс-символов, которая рывком сдернула с головы парик, тщательно расчесала его и надела обратно, скрыв под ним свои жалкие редкие волосы, ставшие такими вследствие долгого ношения париков, плохой диеты, постоянного использования лака для волос и обесцвечивания.

Когда кинозвезда задрала юбку, чтобы поправить сползшие чулки, Лиз была поражена: она с удивлением отметила, что знаменитость была без трусиков. Удивительно, подумала Лиз, у нее так много волос в одном месте и так мало в другом. Что бы сказали читатели ее газеты, если бы увидели такую фотографию? Она сделала вид, что не смотрит и пошла к кабинкам.

— Джоанна, — позвала она, — с тобой все нормально?

Сидя за закрытой дверью, Джоанна старалась внушить себе, что ей лучше. Разве не смешно, размышляла она, что когда тебе двадцать, ты спешишь в туалет, теша себя надеждой увидеть на трусиках красные пятна, а когда тебе за тридцать и ты наконец беременна, то идешь в туалет и молишь Бога, чтобы их не было?

— Я сейчас, — отозвалась она, стараясь, чтобы голос звучал бодро. Она хотела посидеть еще минутку, чтобы опухшие лодыжки пришли в норму. Хотя в этот раз крови не было, Джоанна все же чувствовала, что что-то не так. Может, ей увильнуть с банкета и поехать домой? Хотя и неплохая перспектива, но с Катей и Лиз все-таки веселее. После рождения ребенка придется видеться с ними реже.

Выходя вместе с Лиз из туалета, она расправила плечи и погладила себя по животу. «Ну, детка, давай присоединимся к звездам».

Около восьми сотен гостей стояли, держась за спинки стульев, и болтали друг с другом. Некоторые с интересом наблюдали, как Джоанна спускается по лестнице. Хотя ей было несколько неловко оттого, что она опаздывает, Джоанна не отваживалась идти быстрее.

Лиз шла рядом, погруженная в мысли о предстоящем ей завтра обеде с владельцем газеты. Возможно это будет самый важный обед в ее жизни. Проходя мимо Катиного столика, они подняли большие пальцы вверх, но, похоже, она едва обратила на это внимание. Ее глаза были обращены наверх, она ждала момента, когда появится принцесса и сопровождающие ее лица. Подруги решили, что Катин любовник должен быть среди них.

Джоанна наконец нашла свое место. На другом конце зала женщина с явными признаками беременности смеялась, шутила и потягивала из фужера шампанское. Джоанна с завистью вздохнула. Ее гинеколог, доктор Бишофф, сказала ей, что женская матка во многом напоминает яблочный сад. Она всегда могла сказать, какая женщина сможет принести урожай в этом году, какая в следующем, а от какой никогда не будет плода. И, по словам врача, теперь настало время Джоанны давать плоды.

Все ожидали прибытия высочайших гостей. Джоанна сильнее, чем большинство присутствующих, хотела, чтобы при перечислении титулов Ее Королевского Высочества не нужно было вставать. В который уже раз она задала себе вопрос, зачем она сюда пришла.

Джоанна была не против посвятить себя ведению домашнего хозяйства, но ее закрутила карьерная карусель. Другим женщинам не нужно вкалывать до седьмого пота, сидя до полуночи и размышляя над текстами журнальных статей, и они не бросают все домашние дела на том основании, что сейчас в издательском бизнесе наблюдается спад. Зачем же ей все это нужно?

Ее подруги находились точно в таком же положении. Если Лиз нужна была статья для газеты, она, нисколько не колеблясь, жертвовала для этого своей личной жизнью. А Катя часами просиживала в студии, принимая участие в монтаже предварительно записанных кадров, хотя могла просто отдать их режиссеру и технической группе. Просматривая пленку, она выбирала такие кадры, на которых во время записи смотрелась безупречно. Многие дикторы и телеведущие гнушались этой работой, отнимающей массу времени, ведь пленку приходилось просматривать много раз, и к тому же вряд ли телезрители, по их мнению, способны оценить это. Но именно поэтому Катей восхищался директор программы и постановщики.

Они трое были частью все увеличивающейся армии женщин, которые предпочли традиционным женским занятиям профессиональную карьеру и начали действовать как охотники, пробираясь сквозь ее чащи. Но мужчины не желали быть на вторых ролях и единогласно решили не сдавать свою территорию без боя. Для женщин, подобных Лиз и Кате, это создавало еще и дополнительную трудность: те мужчины, которых они могли бы полюбить, предпочитали других, менее состоятельных и потому более доступных женщин. Тем не менее, внутренние побуждения не давали им свернуть с того пути, который они избрали.

И их проверенная временем дружба продолжалась. Каждый год они устраивали праздничный обед, посвященный тому случайному стечению обстоятельств, которое двенадцать лет назад свело их вместе.

Глава вторая

Самолет Джоанны Глейстер приземлился в аэропорту Пальма-де-Майорка. Ее путь туда не был благополучным, но она привыкла считать несчастье нормальным положением вещей.

В огромном доме, где жила ее семья и куда ее привезли восьми дней от роду, жизнь текла отнюдь не так гладко, как могло показаться со стороны. При взгляде на ребенка, одетого в платьице из французского батиста с вышивкой ручной работы, сторонний наблюдатель мог бы вообразить, что эта девочка, растущая в особняке с белым фронтоном и восьмью спальнями, расположенном в Констанции, винодельческом районе Кейптауна, по-настоящему счастлива. Не было и намека на то, что ее детство может быть чем-то омрачено.

Зачатие Джоанны произошло в тот день, когда ее родители последний раз проводили время в одной спальне. Их согласие вступить в брак было цинично выторговано их родителями. Этот союз свел вместе две совершенно противоположных личности, но объединил два плодородных виноградника, расположенных ко соседству. В фешенебельном доме Глейстеров не прекращались пьяные ссоры, драки, и, что хуже всего, изо дня в день там царило угрюмое молчание: у родителей, ненавидящих друг друга, не было ни малейшего желания проводить время вдвоем или с дочерью.

Невероятно, но факт: несмотря на такой роскошный дом, в семье постоянно были трудности с деньгами. Мать, растратив свое состояние, превысила кредит в банке, совершая круизы, устраивая вечеринки, развлекаясь с молодыми людьми и испытывая на себе действие разнообразных наркотиков. Ральф Глейстер просто-напросто проиграл наследство в рулетку, посетив почти все известные казино на земном шаре.

Как многие другие дети, живущие в несчастных семьях, Джоанна все время мечтала, что сможет каким-нибудь волшебным способом объединить родителей. Но эти детские мечты разбились вдребезги, когда в возрасте двадцати лет она обнаружила, что в доме процветает воровство.

Что касается денег, Джоанна никогда не чувствовала себя обеспеченной, так как в финансовом отношении родители были для нее слабой опорой. Когда она начала самостоятельно зарабатывать на карманные расходы, она смирилась с тем, что мать стала воровать у нее деньги, чтобы оплачивать свое «хобби». Но когда Джоанна открыла, что Сара Глейстер потихоньку проходилась по кошелькам и бумажникам своих знакомых, приходящих в гости, это было для нее слишком.

Вскоре Джоанна начала работать младшим репортером в одной из либеральных утренних газет, «Кейп таймс», что позволило ей на время вырваться из дома. Предпочитая держаться подальше от «места боевых действий», она охотно соглашалась работать по четырнадцать часов в день. Редактор отдела новостей пользовался тем, что она постоянно была на работе, и поручал ей писать сначала небольшие заметки, а впоследствии большие статьи и передовицы.

Она с удивлением обнаружила, что несмотря на свою робость всегда стремится быть первой. Джоанна очень огорчалась, если важные статьи или материал для первой полосы предлагали писать не ей. Удвоив свои усилия, она энергично взялась за изучение опыта работы других журналистов. Семена честолюбия были посеяны на плодородную почву.

Сильное желание преуспеть в журналистской деятельности в сочетании с тем, что творилось у нее дома, привело к тому, что она решила поехать в Лондон, на Флит-стрит. С самого начала своей деятельности в «Кейп таймс» Джоанна хотела работать в Британской Национальной Прессе, лучшей в мире.

В начале восьмидесятых, в то время, когда Джоанна прибыла в Великобританию, все соперничающие газетные издательства располагались на тесном пространстве площадью в одну квадратную милю. В этом квартале, где жизнь кипела двадцать четыре часа в сутки, размещались также телеграфные агентства «Рейтер», «Ассошиэйтед пресс», «Пресс ассошиэйшен», представительства провинциальных и иностранных газет. Здесь же нашлось место и для других, более необходимых для жизни заведений — ресторанов, пивных баров, казино, букмекерских контор и ночных кафе. Все они были довольно тихими местечками, где журналисты, работники типографий и водители газетных фургонов могли немного отдохнуть от рабочей суматохи.

Позднее газетные редакции и издательства переместились в другие районы Лондона. Единственным напоминанием о былом «величии» Флит-стрит служат теперь фасады двух зданий, которые уже приобрели историческую ценность: «Экспресс Билдинг», сооружение из стекла и бетона, более известное под названием «Черная Лубянка» из-за сходства с московской тюрьмой, где мучали диссидентов, и по соседству с ним «Телеграф Билдинг».

Обычно иностранные туристы горят желанием осмотреть Бэкингемский дворец и лондонский Тауэр[43], но Джоанна сразу же помчалась на Флит-стрит, где, возможно, ей мог представиться шанс увидеть кого-нибудь из авторов, чьи фотографии и фамилии она запомнила еще дома, читая зарубежные издания. Когда некоторое время спустя она действительно с ними познакомилась, то поняла, что фотографии обычно мало похожи на свои оригиналы. Большинство из авторов использовали самые удачные снимки тех лет, когда их внешность еще не пострадала от неуемного употребления джина с тоником.

Повторяя путь тысяч молодых журналистов, приезжавших сюда до нее, Джоанна в поисках работы прошла всю Флит-стрит от начала до конца. Забыв обо всем, она изумленно глазела по сторонам, с восторгом обнаружив «Старый чеширский сыр» — старинный лондонский паб, где более двухсот лет назад Сэмюел Джонсон и его закадычные дружки любили пропустить по кружечке пива. Годы мало изменили облик этого многоэтажного заведения, построенного из смеси цемента с опилками, разве только фасад слегка потрескался.

На другом конце улицы Джоанна прочла надпись на мемориальной доске, установленной на том здании, в котором работал выдающийся автор триллеров Эдгар Уоллес: «Он отдал свой талант миру, а свою душу он отдал Флит-стрит».

Шагая вдоль этой улицы приключений, она внимательно разглядывала таблички на окнах и дверях домов, где размещались лондонские представительства газет со всего мира: «Скотмэн», «Ливерпуль дейли эхо», «Бостон глоб», «Геральд трибюн», «Саут чайна морнинг пост», «Джамайка глинер», «Джерусалем пост» и «Правда»[44]. Конечно, в какой-нибудь из этих газет для нее найдется работа!

Через несколько дней она поняла, почему Флит-Стрит называют Бульваром Разбитых Надежд. Если вы не являетесь членом Национального Союза Журналистов, вы не сможете получить там работу. А если вы не работаете, вы не получите заветный членский билет НСЖ.

Некоторые редакторы, вежливо согласившиеся дать Джоанне аудиенцию, в итоге довольно жестко отказывали ей в приеме на работу.

— Например, я вас пошлю в Селфридж[45]. И окажется, что вы наверняка не знаете, где это. И даже что это, — сказала одна первая помощница редактора, возглавляющая женское приложение одной популярной ежедневной газеты, явно незаинтересованная в приеме Джоанны на работу.

— Вам достаточно будет просто послать меня туда, — возразила Джоанна, уверенная в том, что она помнит названия всех универсальных магазинов Большого Лондона и прилегающих к нему районов. Но этого было недостаточно. Редакторы лучших газет в мире могли выбирать среди «сливок», поэтому им не нужна была юная иностранка без опыта работы, приехавшая из какой-то глуши. Никто не мог ей помочь получить место, а с трудом накопленные сбережения стремительно таяли.

То, что произошло потом, было результатом ее чисто провинциальной простоты и отчаянной потребности в любви. Причину того, с какой скоростью развивались события, Джоанна позже увидела в том, что была тогда наивной и неопытной девушкой. Пока она не уехала из дома, ни один мужчина не касался ее ниже мочки уха.

Пока не появился Нейл.

Через три недели после того, как Джоанна прибыла в Лондон, девушка, которая жила в однокомнатной квартире этажом выше, пригласила ее на ужин. Они проживали в лондонском районе Эрлс Корт, известном как Долина Кенгуру, так как там снимали квартиры выходцы из бывших английских колоний — иммигранты из Австралии и Южной Африки.

Это была первая вечеринка, на которую пригласили Джоанну в Лондоне. За час до ужина она перебрала весь свой гардероб. Рассматривая вещи перед окном, поближе к свету, она поняла, что вся та одежда, которую можно было бы одеть, была не совсем чистая. В загазованном и пыльном лондонском воздухе, к которому она еще не привыкла, очень быстро пачкались воротнички, манжеты и отвороты. Проводя дрожащей рукой по рыжим волосам, она прокляла свою неряшливость. Дома она привыкла, что за ее одеждой следила прислуга.

На ужин Джоанна явилась одетой в тонкую белую футболку, что позволило ей в выгодном свете продемонстрировать свой африканский загар, и в свои лучшие джинсы. Увидев, что другие гости в жемчугах и бархате, Джоанна была убита, но все же осталась и попыталась скрыть смущение, вспомнив, что встречают по одежке, но провожают по уму.

Это сработало. Ее забавные простые шутки и смешной рассказ о бесплодных поисках работы растопили традиционную британскую сдержанность.

Громче всех, среди сидевших за круглым столом, хохотал доктор Нейл Крейтон. Он только недавно приехал из Абердина, где у него был свой дом, и на днях должен был начать работать в престижной научно-исследовательской лаборатории. Перед тем как покинуть квартиру своей кузины, он осведомился насчет номера телефона Джоанны.

Через два дня, сидя за угловым столиком в модном бистро «Челси», Джоанна призналась этому любителю регби, что ее игра почти проиграна. Деньги на исходе, а работу журналиста, похоже, найти невозможно. Скорее всего ей придется возвратиться домой.

— Ты пробовала заняться чем-нибудь еще?

— Я не хочу заниматься чем-нибудь еще, — ответила она плачущим голосом.

Нейл задумался и осторожно поставил хрустальный фужер. Его синие глаза долго смотрели в смущенное лицо Джоанны, освещенное мерцающим огоньком свечи. Этот взгляд заставил ее почувствовать, будто в зале они только вдвоем.

Наконец он прервал молчание.

— Мне тоже не нужно ничего другого, — он сделал паузу. — Мне нужна только ты.

У нее во рту пересохло.

— Джоанна, я знаю, что кажусь тебе сумасшедшим, но я хочу жениться на тебе, и как можно скорее.

Она была ошарашена.

Нейл не сводил с нее глаз и ждал ответа. Казалось, время замерло. Позднее она не могла вспомнить, как долго он смотрел на нее; несколько секунд, или, может быть, несколько минут.

— Ну, — он улыбнулся. — Ты согласна?

Джоанна уступила ему, потому что он сокрушил ее волю тем, чего ей всегда недоставало, своим вниманием к ней. И, потом, это было так романтично. Она кивнула головой в знак согласия. Как позже Джоанна призналась одной из своих подруг, принимая это решение она так волновалась, что не могла вымолвить ни слова.

Второй мыслью Джоанны было: проявят ли родители хоть какое-либо желание приехать на ее свадьбу. Позже выяснилось, что они так запутались в долгах, что им пришлось заложить и дом и виноградники. Не зная теперь как расплатиться по закладным, они не могли в ближайшее время покинуть Кейптаун. Будущая новобрачная рассудила, что, пожалуй, не будет их дожидаться.

Свадьба состоялась через несколько недель. Церемония была превосходной. В отличие от самого брака. Он продлился менее года. После того как взятые напрокат свадебные наряды были возвращены, а подарки распакованы, они обнаружили, что у них фактически нет ничего общего, кроме интереса к игре в регби и взаимного физического влечения. В горизонтальном положении они были идеальной парой; как только вставали — тут же начинались проблемы.

Нейл любил, чтобы окна ночью были закрыты — Джоанна задыхалась, если они не были открыты. Нейл легко просыпался по утрам — он был жаворонок, она могла не спать всю ночь — типичная сова. Ее мало интересовала квантовая физика; он считал журналистику паразитической профессией, не «настоящей работой». На вечеринках он шутил на латыни; она, в тон ему, пыталась шутить на африкаанс. Никто не смеялся.

Но самым страшным для Джоанны стало то, что они начали ссориться. Она помнила как дома, в Констанции, родители кричали друг на друга. Приходя в ужас от мысли, что их брак станет таким же, она старалась не отвечать на крик Нейла тем же. Но Нейл чувствовал себя женатым мужчиной, только когда они ругались. Его только подхлестывало, если Джоанна уступала ему, пытаясь его успокоить.

Затем он снова влюбился.

Предмет его новой страсти был моложе Джоанны: виски «Гленфиддих» двенадцатилетней выдержки. За удивительно короткий срок эта новая привязанность полностью разрушила их половую жизнь. Наконец, после того как Нейл принял предложение занять более высокую должность в Штатах, не спросив мнения Джоанны, их брак приказал долго жить. Хотя потом они и предпринимали слабые попытки восстановить отношения, у них ничего не получилось, Так как еще перед свадьбой все ее знакомые советовали не спешить выходить замуж, она почувствовала, что никому не сможет сказать правду о том, почему они не живут вместе. Джоанна осталась совершенно одна в квартире, обставленной вещами, которые они выбирали вдвоем.

Нейл присылал деньги, чтобы платить за квартиру, но на жизнь ей этого не хватало. В конце концов она временно устроилась секретаршей через одно агентство, убедив себя, что еще сможет прорваться на Флит-стрит.

Ее первая работа в Лондоне была каким-то абсурдом. Она работала на знаменитого романиста, миллионера, чьим жизненным кредо было экономить гроши. Свое состояние он сколотил, написав несколько бестселлеров. Сначала Джоанне было смешно видеть хозяина, склонившегося над доской для резки овощей с ножом в руке и расщеплявшего спички, чтобы удвоить их число в коробке.

Однажды она вошла и застала его стоящим на письменном столе. Он пытался дотянуться до светильника. Когда Джоанна спросила, зачем это ему нужно, он объяснил, что, протерев лампочку от пыли, можно увеличить светоотдачу на двадцать пять процентов. И это говорил человек, в доме которого были все последние достижения бытовой техники, включая унитаз с подогревом, занавески, которые автоматически задергивались с наступлением сумерек, ванную, где из крана текла вода установленной температуры, кровать с регулируемой жесткостью, уж не говоря о стереосистеме с дистанционным управлением.

Веселое настроение Джоанны начало пропадать, когда он проинструктировал ее по поводу обработки приходящей корреспонденции. Не писем, а конвертов. Те конверты, которые не истрепались по пути следования, предназначались для повторного использования. Остальные хранились в плетеной бельевой корзине около телефона и употреблялись в качестве писчей бумаги.

Подобные его странности начали раздражать Джоанну. Одной из постоянных обязанностей работницы был сбор ворса, накапливающегося в фильтре стиральной машины. Его нужно было собирать до тех пор, пока не накопится достаточно для изготовления диванной подушки.

Сотрудникам и постоянным посетителям рекомендовалось ходить по краю ковра, постеленного на лестнице, чтобы он истирался равномерно и долго служил.

После того как из отпуска возвратилась его постоянная секретарша и сменила Джоанну, она по поручению агентства поехала проводить остаток серого лета в Мейфайр, на Халф-Мун-стрит, где должна была работать на одного бизнес-консультанта.

Этот сентиментальный мужчина так растрогался, узнав про ее недолгую и несчастную семейную жизнь, что, когда Нейл прислал ей письмо с просьбой о разводе, выдал Джоанне зарплату за три недели вперед и сказал:

— Тебе необходимо солнце. Попробуй съездить на Майорку. Это не дорого и, кроме того, там почти такой же климат, как в Кейптауне.

Почти все деньги, которые получила Джоанна, она заплатила адвокату а на то, что осталось, с грехом пополам ей удалось пережить не по сезону холодный август. Впервые в жизни она почувствовала себя неудачницей, незваным гостем в этой холодной дождливой стране. Она избегала немногочисленных знакомых, к которым они ходили с Нейлом, когда жили вместе, потому что не могла сказать им всю правду о том, что случилось, и проводила дни в работе. Она сменила несколько мест, но нигде работа не приносила ей удовлетворения. Поскольку ни на одном месте она подолгу не задерживалась, ей так и не удалось ни с кем по-настоящему познакомиться.

Джоанне приходилось отбивать атаки своих похотливых начальников, которые считали, что молодую привлекательную женщину нельзя оставлять одну, особенно ночью. Один предприниматель, попытавшись затащить ее в кровать и потерпев неудачу, уволил ее в середине недели, не заплатив денег.

Решение уехать из Англии возникло, когда она получила письмо с южно-африканской маркой. Соседка Джоанны из Констанции, Линетт Чехли, воодушевленная ее письмами своей старой няне, в которых правдой было далеко не все, также собралась за океан. Линетт хватило бы и пяти минут, чтобы понять, что так называемая интересная жизнь Джоанны была чистым блефом. А если бы об этом узнала Линетт, то с быстротой молнии об этом узнал бы и весь остальной Кейптаун. Джоанне срочно и непременно нужно было уехать из Лондона. Вспомнив слова консультанта по бизнесу, она отправилась в контору, где продавали авиабилеты по низкой цене, и купила билет на самый дешевый рейс. Самолет вылетал, в четыре утра из Гэтвика.

Джоанна прилетела на Майорку за сутки до того дня, когда Линетт должна была прибыть из Южной Африки в Лондон.

В Пальме, доехав до бухты, Джоанна вышла из автобуса, следующего по маршруту «Аэропорт — центр города». В руках она крепко держала отцовский потертый вещевой мешок из свиной кожи и старую печатную машинку.

Теплое утреннее солнце светило ей в спину, а через дорогу виднелся огромный залив, при виде которого захватывало дыхание. Ее очаровал шум скользящих по воде разнообразных лодок, от суденышек местных рыбаков до черных, с тонированными стеклами иллюминаторов океанских яхт мультимиллионеров.

По опыту Кейптауна Джоанна знала, что жилье около моря стоит дорого, поэтому она пошла по мощенным булыжником улочкам в глубь старого города, чтобы подыскать себе что-нибудь подешевле.

Она остановила свой выбор на маленькой, но уютной меблированной комнате, после чего отправилась на розыски Британского консульства. Хотя ей и не пришлось много путешествовать по миру, она усвоила еще когда жила в ЮАР, что консульство есть почти в каждом столичном городе.

Она проходила целый час, прежде чем смогла найти убогое неокрашенное строение, в котором размещалось это учреждение, его облик служил достаточным доказательством того, что выделяемые государством субсидии были настолько скудны, что их даже не хватало на ремонт. Тем не менее, в читальном зале консульства имелись все англоязычные газеты, включая местную газету журнального формата «Майорка ньюс», которая, как поняла Джоанна, прочитав последнюю страницу, издавалась в Пальме.

Секретарь британского консула сказал ей, что газета издается на небольшие средства одного местного бизнесмена, которому постоянно требовались люди, говорящие по-английски и не ожидающие большого вознаграждения, чтобы помогать издавать и распространять газету. Долго там никто не задерживался.

Джоанна попросила сделать ей ксерокопию карты этого района города, быстренько записала адрес и пошла к сеньору Эдуардо Гонсалесу, владельцу «Майорка ньюс».

Конечно, редакция газеты оказалась совсем не такой, какой она себе ее представляла. Джоанна дважды прошла мимо нее, прежде чем заметила в окне второго этажа приклеенную скотчем, написанную от руки табличку с названием.

Сеньору Гонсалесу было около тридцати пяти лет, для испанца его рост считался высоким, он выглядел как беспечный и преуспевающий мужчина. Ему принадлежал также garaje[46], размещавшийся на первом этаже. У него была обаятельная улыбка, и он превосходно говорил на английском, который изучил в Кембридже, на лингвистическом факультете. Несмотря на жару он носил черные шелковые брюки и белый льняной пиджак, который был надет поверх сочетавшейся с ним по цвету шелковой сорочки с открытым воротничком. Джоанна назвала его для себя Мистером Хладнокровие.

Через пять минут выяснилось, что для того, чтобы получить начальный капитал, он продал свою «альфу-ромео». Газета была новым замыслом этого предпринимателя, она должна была стать выгодным предприятием в связи со все увеличивающимся числом английских туристов, заполонявших остров.

Газета начала издаваться только несколько месяцев назад, но для Джоанны большое значение имел тот факт, что предыдущий редактор — репортер — рекламный агент — посудомойка в одном лице покинула остров несколькими днями ранее ее появления в редакции. Сеньор Эдуардо спокойно сказал об этом:

— Как это называется по-английски… утечка кадров.

Потом Джоанна узнала, что «утечка кадров» произошла по вине жены владельца, которой показалось, что ее муж проявлял слишком большой интерес к прежней сотруднице. С этого времени она решила сама проводить тщательное собеседование с каждой новой сотрудницей. К счастью, Джоанна блестяще выдержала это испытание.

Жены обычно последними узнают о любовных связях своих мужей, но, тем не менее, безошибочно чувствуют, может ли та или иная женщина стать их соперницей.

Эдуардо Фелипе сказал, что первая неделя работы Джоанны будет считаться испытательным сроком, и что он оплатит только служебные расходы. Если она справится со своими обязанностями, то можно будет говорить о зарплате. «О небольшой зарплате».

Наконец-то она журналист. Конечно она не репортер лондонской «Таймс», но все же.

По разнообразию задач работа в «Майорка ньюс» превосходила работу в «Кейп таймс». Джоанне не только нужно было придумывать темы статей, писать их, думать над художественным оформлением, но и находить рекламодателей. Она не уклонялась от этой деятельности, и даже получала от нее удовлетворение, радуясь всякий раз, когда рекламных объявлений набиралось хотя бы на четверть страницы.

Она узнала, как называются по-испански различные типы шрифтов, печатные формы, заголовки, выделенные объявления и объявления в рамке, а также точное значение слова тапапа[47] (Вначале она думала, что оно означает «зайдите на следующей неделе»).

Даже сиеста оказалась очень привлекательным испанским обычаем: после обеда она отправлялась на пляж, где загорала до пяти вечера. Часто она работала до одиннадцати, что говорило о том, что она полностью отдавалась делу, и не очень страдала от того, что у нее мало знакомых.

Прекрасная погода острова в самом деле напоминала климат Южной Африки, как и обещал один из ее прежних боссов. Теперь Джоанна радовалась жизни, потому что ее жизнь приобрела смысл. Ее скромная, даже по испанским меркам, зарплата уходила на еду и плату за квартиру, и постепенно Джоанна из иммигрантки превращалась в местную жительницу, нашедшую свое место среди богатых каталонцев и переселенцев всех национальностей.

К концу десятой недели пребывания на Майорке Джоанне вдруг пришло в голову, что она уже несколько дней не вспоминает о Нейле.

К столику в отеле «Гросвенор хаус», за которым собрались сотрудники программы «TB-Утро», подходили разные знаменитости, чтобы поприветствовать Катю. Директор «Канал 4» Майкл Грейд сжал ее в своих медвежьих объятиях, потом ее обнял сэр Дэвид Фрост, Майкл Дуглас поцеловал в щечку, а жена Майкла Кейна, Шакира, чмокнула в губы. Даже Хью Грант соблаговолил подойти к ней.

В этот момент что-то заставило ее поднять глаза. Через мгновенье взгляды Кати, Джоанны и Лиз встретились. Они смотрели друг на друга с разных концов зала, между ними были ряды столов и толпа загорелых мужчин и женщин. Это было одним из тех магических совпадений, которые были причиной их шуток о связи по телепатическому телефону.

Катя ужаснулась, ведь ни разу за весь вечер она не поинтересовалась, как себя чувствует Джоанна. «Что я за дрянная подруга, совсем забыла о ней», — упрекнула она себя.

Она обеспокоенно посмотрела на Джоанну. Джоанна похлопала себя по животу и сделала ей знак большим пальцем, что все в порядке.

Ведущий в красном пиджаке попросил внимания:

— Господа, леди и джентльмены, прошу вас стоя поприветствовать нашего президента, Ее Королевское Высочество Принцессу и сопровождающих ее лорда Аттенборо и леди Аттенборо.

Катя с сильно бьющимся сердцем посмотрела на лестницу, на принцессу в уиндзорских бриллиантах и мантии персикового цвета, потом выше, на улыбающегося Дика Аттенборо с пышными бакенбардами. Позади леди Аттенборо шли два неизвестных ей светила из Академии и их жены.

А где же ее любовь? Согласно правилам этикета никто не мог прийти позже или уйти раньше Ее Высочества, так где же, в таком случае, Ее Величество Министр Телерадиовещания?

Высокие гости спустились с лестницы, по двое, под традиционные аплодисменты собравшихся. С китайской улыбкой на лице, Катя хлопала, как робот. Что такое могло случиться, что министр не присутствует на самом главном событии года в той сфере, которую он возглавляет?

На секунду она позволила себе роскошь предположить, что он не пришел из-за нее. Если она будет удостоена премии БАФТА, а в этом не было никакого сомнения, это еще больше затруднит их положение. Им придется вместе сфотографироваться. Даже не нужно быть политиком, чтобы понять, какой катастрофой это может обернуться.

Но Катя была реалисткой. Хотя и с неохотой, но она призналась себе, что ни один министр не может игнорировать мероприятия такого уровня только потому, что у него проблемы в личной жизни. Должна быть более серьезная причина.

Ей нужно взять себя в руки. Для нее это очень важный вечер, да и ее босс дал четко понять, что это значит для компании. Нужно, чтобы сегодня их передача, которая делалась по образцу лучших американских утренних программ новостей бизнеса и политики, получила заслуженную оценку.

Сначала для Кати и ее коллег было очень тяжело выбрать кого и что показывать в программе, так чтобы с одной стороны передачу смотрело как можно большее число зрителей, а с другой стороны в телеаудитории должен быть определенный процент состоятельных граждан, которых заинтересовали бы не только новости, но и реклама; то есть, нужно было найти компромисс между массовостью и элитарностью.

Катин начальник, Мартин Пикард, директор программы, увидев, что она покраснела, дружески ей улыбнулся.

— Катя, не волнуйся. Речь идет не о жизни и смерти — а о гораздо менее важных вещах.

Катя едва удостоила его слова вниманием. Что же могло случиться? Она не могла не спросить об этом.

— Вы не знаете, почему министр не появился?

Мартин пожал плечами и покачал головой. Зато его жена, которой все, чем занимался ее муж, казалось скучным, пробормотала: Вероятно, министр нашел себе более приятное занятие на следующие семнадцать часов.

За соседним с Лиз столом сидел Стюарт Робертс, больше известный как «Роббо». Он махнул ей рукой в знак приветствия, а она одарила его улыбкой. Именно у него Лиз начала свою работу на Флит-стрит, он тогда возглавлял отдел новостей в «Дейли грэфик». Потом он стал писать статьи в «Санди гэзетт» о положении дел на фондовой бирже. Он постоянно надоедал Лиз своими разговорами о том, что если бы не он, Лиз бы никогда не стала тем, кем является сейчас. Правда, когда им случалось обедать вместе, речь никогда не шла о том, что она вкалывала на него в два раза больше, чем другие журналисты.

Лиз помнила до мелочей тот день, когда она встретилась с Роббо.

Однажды, в свое регулярное посещение Лондона, Уильям Бэтти, редактор «Нью-Касл ивнинг пост», делал обход популярных питейных заведений, расположенных на Флит-стрит: «Белый лебедь», получивший в народе название «Гадкий утенок» (там собирались журналисты из «Дейли мейл»), «Поппинс» («Дейли экспресс»), «Чернильница» («Дейли грэфик») и «Белый олень», более известный как «Нож-в-спину».

Все это происходило в обычную ночь с четверга на пятницу, когда утренние газеты были уже сверстаны и пошли в печать. Тогда же к Уильяму Бэтти и художественному редактору «Миррор» присоединился редактор отдела новостей из «Дейли грэфик» Стюарт Робертс, он же Роббо.

Шепотом, чтобы никто не подслушал, Уильям Бэтти сказал ему:

— У меня в газете есть девчонка, которая может оказаться тебе полезной. Она хочет поехать в Лондон, и мне бы хотелось, чтобы она работала на тебя, а не на того твердолобого педика. — Он показал на высокого, усатого мужчину, стоящего у стойки бара. — В «Миррор» все равно не знали бы, что с ней делать. Хочешь на нее посмотреть? Ее зовут Лиз Уотерхаус.

Лиз все давалось легко. Другим талантливым молодым репортерам требовались годы, чтобы получить место на Флит-стрит, а многим это так и не удавалось. Но у Лиз было особое чутье, она инстинктивно чувствовала, какой сюжет пойдет, а какой нет, какое совещание на местном уровне стоит того, чтобы о нем писать, а какое лучше пропустить. В отделе новостей «Нью-Касл ивнинг пост» ее статьи считались непревзойденными, и их перепечатывали даже некоторые общенациональные газеты.

Кроме того, ей везло. Например, однажды она писала серию статей об одном мужчине, который в порыве ревности обезглавил свою жену и двух маленьких сыновей. Его дело рассматривалось в окружном суде. Когда прокурор начал делать доклад о жутких подробностях этого преступления, Лиз затошнило и, покинув зал суда, она пропустила все самое важное. На следующий же день один опытный журналист из конкурирующей газеты, знакомый с ее первой статьей, сам великодушно предложил Лиз воспользоваться его записями — поступок, каких раньше за ним не замечалось.

Удача сопутствовала Лиз на протяжении всей ее карьеры.

Ее карьере помогало и то, что у нее была запоминающаяся внешность. Не то, чтобы она была очень высокого роста, тем не менее пять футов восемь дюймов, к тому же модная одежда из «бутиков» и высокие каблуки выделяли ее среди других женщин. Она тяготела к деловому стилю в одежде, но никаких джинсов или дешевых платьев. Что-нибудь более элегантное и оригинальное, а не то, что носит каждый второй в Северной Англии.

На пресс-конференциях она поначалу засыпала интервьюируемого своими вопросами, и лишь набравшись опыта, поняла, что необязательно задавать так много вопросов, потому что полученные ответы могут использовать и другие журналисты. Лучше потом взять интервью у выступавшего на пресс-конференции один на один.

Она не была красавицей, но если начинала говорить с воодушевлением, ее угловатые черты лица, полные губы и темные глаза приобретали такую живость, что Лиз преображалась и могла затмить любую красотку. И даже когда была спокойна, в ее лице было нечто такое, что располагало к ней людей и вызывало на откровение.

Лиз убедил стать журналистом ее отец, страховой агент, сам когда-то питавший надежду добиться в жизни признания. Уже с начальной школы он требовал от нее только отличных оценок. Он был скуп на похвалы, и Лиз, чтобы получить его одобрение, занималась все усерднее. Ей понадобились годы, чтобы осознать — как бы упорно она ни занималась, и какой бы успешной ни была бы ее карьера, угодить отцу и наладить с ним хорошие отношения все равно не удастся. Она поняла, что он мучает не только ее, но и себя, и исправить это уже невозможно.

Мать пыталась внести теплоту в семейные отношения, но она была слишком нервной и забитой, и в семье понимали, кто здесь главный.

У Лиз не было сомнения в том, что ее честолюбие произросло именно из детского стремления произвести впечатление на отца.

Те же методы применялись для воспитания младшей сестры Лиз, Сары, но та решила, что такая игра не стоит свеч. Сара прикидывалась, что она глупее, чем была на самом деле и в конце концов отец от нее отступился. В двадцать лет она вышла замуж за самого богатого в округе молодого человека и заполнила свою жизнь воспитанием троих детей.

Когда Лиз из работницы местной малотиражки перепрыгнула в журналисты «Нью-Касл ивнинг пост», имеющей самый большой тираж в регионе, отец что-то проворчал насчет того, что ему жаль, что она не работает в какой-нибудь престижной газете.

Он настаивал, чтобы она обосновалась в Лондоне, но когда в возрасте двадцати трех лет она действительно стала там работать, он обозвал газету, где она была репортером, «дерьмовой газетенкой». Ну, может быть, таковой она и являлась, но ведь это уже была Флит-стрит!

С того момента, как Лиз стала работать в столичной газете, началась и ее дружба с Катей Крофт. С первого же дня знакомства их судьбы переплелись.

Лиз трудно было чем-нибудь поразить, но все же отдел новостей «Дейли грэфик» был огромен по сравнению с подобным отделом в «Нью-Касл ивнинг пост».

Она в нерешительности остановилась в распахнутых дверях. Появление постороннего человека в отделе новостей вовсе не являлось редкостью, никто не обратил на нее внимания, и поэтому Лиз смогла получше рассмотреть помещение.

Его обстановка свидетельствовала о бережливости руководства. Ряды старых деревянных письменных столов выстроились в строгие колонны. Множество старых вращающихся стульев уже отвращали свое и теперь служили прессами для кип бумаг. Высокий потолок и стены были желтыми от табака, а свет из окон еле пробивался сквозь толщу сигаретного дыма. Следы никотина ощущались и на темно-красном паласе, который лежал на полу в течение многих лет и сейчас был усеян карандашной стружкой, окурками, жвачкой и покрыт пылью от копировальной бумаги.

Освещение также вносило в обстановку желтый оттенок. Лампы дневного света были спрятаны в плафоны янтарного оттенка, и по меньшей мере одна из них постоянно мерцала.

Наблюдая за всем этим, Лиз делала вид, что читает рекомендательное письмо.

Покрытые пылью стопы газет, старые журналы, бывшие когда-то нужными записи эксклюзивных репортажей, материалы, которые давно следовало возвратить в библиотеку, лежали по всему полу. Некоторые бумаги были аккуратно сложены, другие, особенно те, которые валялись вокруг корзин для мусора, были измяты и брошены, что указывало на неумение персонала организовать свое рабочее место. Лиз пришла сюда примерно за год до того, как на Флит-стрит началась компьютеризация, и, стоя в дверях, она слышала стук печатных машинок и раздававшийся через регулярные промежутки времени звон кареток, возвращающихся на начало строки.

Позднее она обнаружила, что в это время суток большинство журналистов занимались самой важной творческой работой: подсчетом представительских расходов. С большой изобретательностью и выдумкой они превращали посещение закусочной с приятелем в обед в дорогом ресторане со знаменитостью, называя это «подготовкой будущей статьи».

Лиз удивилась и пришла в восторг, увидев за письменными столами немало женщин. Одна из них, с окрашенными в рыжий цвет волосами, которая по возрасту годилась Лиз в матери или бабушки, медленно прошла через весь отдел и, протянув загорелую руку в направлении урны, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, спросила: — Ты к нам на работу?

Лиз, смущенная ее недружелюбным тоном, невольно подалась назад, но решила, что если она будет выглядеть робкой, это не пойдет ей на пользу.

— Стюарт Робертс попросил меня прийти сюда, — она показала письмо. — Я Лиз Уотерхаус из «Нью-Касл ивнинг пост».

На женщину это произвело впечатление: — Сиди здесь, пока редактор отдела новостей не вернется с совещания. И не пугайся так — тебя пока еще ничего не просят делать.

По-прежнему с сигаретой в руке она медленно пошла назад, затем остановилась и кивком головы показала на коридор:

— Если приспичит — туалет вон там.

Лиз попыталась читать газету, она смотрела уже на четвертую страницу «Гардиан», когда осознала, что из-за дрожи в руках не может прочитать даже заголовок. Как раз в этот момент угловая дверь резко открылась, и вошла группа журналистов в белых рубашках, галстуках и мятых брюках. Тогда в отделе новостей, как это будет еще не раз в карьере Лиз, властвовали мужчины.

Через несколько секунд появился еще один. Он был ниже ростом, полнее и старше других, и он единственный был в пиджаке. Наблюдая за ним из дальнего угла помещения, Лиз поняла, что этот человек привык, чтобы ему подчинялись.

Стюарт Робертс, редактор отдела новостей, прошел туда, где, как решила Лиз, был его стол, и к нему сразу подошли люди. Когда он повернулся к Лиз, стекла его очков в стальной оправе сверкнули.

— О, к нам пожаловала Уотерхаус! — проревел он.

Лиз возликовала, что он запомнил ее фамилию.

— Здесь будет повеселее, чем в «Нью-Касл ивнинг пост». Вот что, Джонни Ренато сейчас в городе, и я думаю ты хочешь быть той счастливицей, которая возьмет у него интервью и спросит о его планах насчет женитьбы?

Она нервно кивнула в знак согласия, подумав про себя: «Господи, будет ли Джонни Ренато говорить со мной?» Джонни Ренато, сенсация Голливуда, певец и танцор, чей последний фильм принес ему гонорар номер один в Штатах. В Лондоне вскоре должна была состояться премьера его фильма, чья рекламная кампания была в самом разгаре. Она включала различные конкурсы и состязания, победителям которых доставался белый костюм с торговой маркой певца. Так же, с целью рекламы, он совершил поездки к дому, где родился, и в диско-клуб «Бронкс», где снимался фильм.

— Он остановился в «Дорчестере». — Лысоватый редактор отдела новостей взял карандаш и ткнул кончиком в воздух. — И слушай, леди, если ты не возьмешь у него интервью, можешь сразу же покупать билет на поезд до Нью-Касла.

Когда она ехала на такси в гостиницу, в голове все вертелись слова Стюарта Робертса. Лиз читала статьи о Ренато, ксерокопии которых она сделала перед тем, как уйти из отдела. Что бы такого сказать, чтобы знаменитый киноактер захотел ей довериться?

По мере того как Лиз приближалась к двустворчатым дверям отеля «Дорчестер», ее беспокойство нарастало. Она увидела сотни фэнов, столпившихся у входа, фоторепортеров и журналистов, размахивающих руками.

Швейцар отметил черный костюм из крепа и уверенную походку Лиз и решил, что она — одна из проживающих в гостинице. Он заставил толпу расступиться, чтобы Лиз смогла пройти. Этот костюм стоил ей месячной зарплаты, и, слава Богу, деньги потрачены не впустую — первое препятствие преодолено. Лиз осмотрела вестибюль. Что теперь? Она села на один из стоящих там роскошных диванов, наполовину укрытый от глаз огромным стеллажом, где росли орхидеи, и заказала официанту, который был поблизости, чашку кофе, занятая мыслями о дальнейших действиях. В Нью-Касле она брала несколько раз интервью у знаменитостей, останавливающихся в гостинице «Стэйшн», и знала, что звезды всегда снимают номер на верхнем этаже. Допив кофе, она пошла к лифту, стуча каблуками по мраморному полу и стараясь шагать как можно более уверенно. Одетый во фрак служащий отеля вопросительно посмотрел на нее, стараясь угадать, по какому она здесь делу.

— Мадам, я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо. Меня ждут наверху. — Лиз прошмыгнула мимо него и с силой нажала на кнопку лифта.

Еще одно препятствие позади. Лиз начала надеяться, что она сможет справиться с заданием.

Двери лифта открылись на шестнадцатом этаже. К своему ужасу она увидела в холле с десяток мужчин, сидевших вразвалку на двух больших диванах и куривших и, вероятно, преследующих ту же цель, что и она. Судя по количеству пустых чашек из-под кофе и по горкам окурков в переполненных пепельницах, они сидели уже давно. На секунду Лиз растерялась, но тут же расправила плечи, сделала глубокий вдох и подошла к мужчине крепкого телосложения, стоящего спиной к двери, словно часовой.

— У меня на час дня назначена встреча с мистером Ренато.

— Мистер Ренато сейчас занят. Ваше имя?

— Занят? Странно. — Она заговорила властным тоном. — Встреча была назначена ровно на час дня. Я говорила с ним в Нью-Йорке.

— Хорошо, хорошо, но вы не сказали, как вас зовут, леди?

— Лиз Уотерхаус, — она постаралась сказать как можно отчетливее.

— Откуда?

Пришло время внести ясность.

— Газета из группы «Редвуд».

Другие журналисты сразу же заинтересовались этим диалогом. Они повскакивали с мест и крикнули почти одновременно:

— Какая газета?

Голос охранника отозвался эхом:

— Да, мисс, какая газета?

Лиз глубоко вздохнула, бешено прокручивая в голове, как бы выкрутиться, но избежать прямого ответа было невозможно.

— «Дейли грэфик».

Журналисты громко захохотали. Один из них усмехнулся: — И это после того, как вы писали про него всякую дурь в прошлом году? У вас крепкие нервы.

Шесть месяцев назад редактор отдела шоу-бизнеса «Дейли грэфик» смертельно оскорбил знаменитого актера, поместив на первую страницу газеты целиком фальшивую статью о его очень близких отношениях с замужней исполнительницей главной женской роли фильма.

— Не имею представления, о чем вы говорите, — резко сказала Лиз. — Я начала там работать только сегодня утром.

Она повернулась к охраннику.

— Вы впустите меня? У меня деловая встреча.

Он внимательно осмотрел ее с головы до ног.

— Леди, я восхищаюсь вашей выдержкой, но если вы сейчас же не уйдете отсюда, то мне придется вызвать службу безопасности гостиницы.

Все другие журналисты обрадованно зааплодировали. Лиз глубоко вздохнула и нанесла последний решающий удар.

— Скажите мне ваше имя. Я не собираюсь терпеть подобное обращение со мной. Мы обо всем условились в Нью-Йорке, и я свяжусь с ним, как только он освободится. — После этих слов Лиз решила удалиться, стараясь держаться достойно. Она вошла в лифт, а за ее спиной журналисты насмехались над ней.

Возвратившись в отдел, она выдала редактору слегка облагороженную версию случившегося:

— Ренато спал. Я зайду туда позднее.

— Ты не должна была уходить! — закричал Стюарт Робертс прямо в ей лицо. — Ты что, ничему не научилась в Нью-Касле? Тебе нужно было остаться и ждать, пока он выйдет. Именно так в прошлом году нам удалось написать о нем большую статью. Может быть, ему бы захотелось пройтись по магазинам, или еще что-нибудь?

Лиз покраснела.

— Охранник сказал мне, что он не выйдет из номера до вечера, у него сегодня премьера, — солгала она.

— Никогда не верь этому дерьму, они всегда так говорят. А теперь давай назад и запомни, что я тебе сказал. — Он протянул ей приглашение на вечеринку после премьеры. — Приклейся к нему как липучка и получи материал. Мне не нужны твои извинения.

Лиз быстро обнаружила, что длинный лимузин актера припаркован за отелем. Немного поразмыслив, она пошла в кафе через дорогу, села за железный столик у окна и целый день наблюдала за машиной. Она также делала попытки пробраться на стоянку, но когда работник второй раз отогнал ее, то отказалась от этой затеи.

В семь часов вечера у отеля внезапно засверкали фотовспышки, и появившийся Ренато направился к машине.

— Черт! — Она повесила сумку на плечо, выбежала из кафе и остановила такси. — Поезжайте за этим автомобилем! — крикнула она водителю.

Шофер повернул к ней свое усталое лицо:

— Послушайте, леди, я уже стар для этих кинотрюков. Скажите лучше, куда вас отвезти.

Она закричала еще громче:

— Мне нужно, чтобы вы ехали за этим длинным лимузином. Это машина Джонни Ренато, и мне нужно с ним поговорить. Я — журналист.

— Ладно, — ответил водитель, медленно трогаясь с места.

— Слушайте, вы не могли бы побыстрее? Мы от него отстаем.

— Все в порядке, поберегите нервы. Он застрянет на Пиккадилли, там ведутся дорожные работы.

Но этого не случилось, и она приехала лишь через десять минут после того, как Ренато, пробившись через толпу вопящих фэнов, удобно расположился в люксе отеля «Одеон» на Лейстерской площади. Там приглашенные ожидали прибытия Ее Королевского Высочества, собираясь отметить премьеру фильма шампанским. Лиз была готова разрыдаться. В голове звучали слова редактора отдела новостей, и она была готова попросить водителя такси отвезти ее обратно в Нью-Касл. Лиз потерянно стояла среди возбужденной толпы людей и проклинала Стюарта Робертса. Какого черта ему понадобилось посылать ее, неопытную молодую журналистку, брать интервью у одного из самых знаменитых и недоступных актеров Голливуда.

С обидой она подумала, что, вероятно, все в «Дейли грэфик» ожидают ее провала и это заставило ее расправить плечи. Будь она проклята, если сейчас сдастся. В сумке лежало приглашение на ужин после премьеры, который состоится в танцевальном зале «Лицеум», — ее последний шанс взять интервью.

Она взяла такси и поехала туда. Она не знала, что до «Лицеума» всего две минуты ходьбы, а водитель об этом, естественно, промолчал.

Позднее Лиз не раз сталкивалась с проблемой нехватки времени. А сейчас она с горечью подумала о том, что профессия журналиста непредсказуема. Тебя могут внезапно пригласить на самый шикарный ужин в городе, каким например был этот, и не будет времени ни чтобы принять душ, ни чтобы одеться как следует. Ты никогда не можешь поесть не торопясь и, что более важно, почти совсем не пьешь. И в то время, когда все развлекаются, ты не можешь расслабиться, потому что тебя переполняет ужас и боязнь неудачи.

В дамском туалете в «Лицеуме» она сделала все возможное, чтобы привести себя в порядок: причесала волосы, поправила макияж, подушилась, настроилась на вечеринку — приготовилась к предстоящей схватке.

Катя Крофт готовилась приятно провести время на том же самом вечере. Ее редактор тоже должна была там быть официальным представителем от журнала «Вива», но Катя сидела за дальним столом у стены, поэтому не боялась столкнуться с ней.

Будучи помощником редактора отдела красоты журнала «Вива», она присутствовала на приеме, потому что была в хороших отношениях с одним человеком из отдела по связям с общественностью, который участвовал в организации этого события. У него был лишний билет, и он отдал его Кате, надеясь на ответную любезность с ее стороны, когда через несколько месяцев начнется выпуск новых духов, специально ориентированных на молодежный рынок.

В отличие от «Дейли грэфик» «Вива» считалось серьезным изданием. Журнал печатался тиражом 300 000 экземпляров в месяц, таков был интерес к нему. По некоторым данным каждый экземпляр читали еще как минимум четыре подростка, поэтому общее число читателей превышало один миллион. Каждый подросток, считающий себя модным, элегантным и умным, не чувствовал от жизни полного удовлетворения, если раз в месяц не читал журнал «Вива». Это издание было его другом, оно точно попадало в цель, и его экземпляры расходились по всему миру. Что было еще более значимо, журнал не опускался до грязных статей, поэтому перед ним заискивали рекламодатели и агенты по рекламе голливудских звезд.

С мыслями о предстоящем вечере, Катя в тот день нанесла визит в отдел моды «Вива». В студии, располагавшейся внизу, шла фотосъемка двух моделей. Одну из них вызвали только за час до начала, и никак не удавалось получить нормальные кадры. Студия напоминала большую игровую комнату, только вместо игрушек там в беспорядке валялись платья, пояса, туфли и блузки. Катю это не остановило, она прошла через комнату, перешагивая через сумки с бижутерией, коробки с обувью, очки и шляпы, лежащие в ряд на ковре. Несмотря на присутствие других людей она, нисколько не стесняясь, разделась до нижнего белья и стала подбирать себе одежду. Она посмотрела по сторонам и вздохнула. Только бы ей подошло что-нибудь из представленных образцов.

— Это черное платьице будет мне как раз, или я обращу на себя внимание Джонни Ренато, если надену ярко-красное? Или, — она взяла другое, — может быть, одеться в белое?

Редактор отдела моды, окруженная толпой помощников, восхищаясь стройной фигурой Кати, крикнула: — Даже не думай об этом платье от Каролины Чарльз, ты его перепачкаешь!

— Хорошо, а могу я взять на время красные туфли?

— Да, если пообещаешь, что не будешь ходить в них по улице. На подошвы наклеена пленка.

Катя взяла туфли в руки и осмотрела их. Туфли возвратят в магазин, пленку, предохраняющую подошвы, снимут, и продадут их ничего не подозревающему покупателю.

— Ладно, я наряжусь в черное. Как насчет жемчугов? — Ее руки исчезли в сумке с украшениями и вытащили оттуда несколько ниток жемчуга всех цветов и размеров.

Катя не была помешана на одежде, но она уже давно поняла, что значит хорошее платье в таких местах, где люди могут его по достоинству оценить, и как полезно, чтобы на тебя обращали внимание.

Она выбрала черное короткое платье из шелка, вернулась к себе в отдел, открыла свой шкафчик с косметикой и стала размышлять над макияжем.

Губной помады ей хватило бы на всю оставшуюся жизнь, но у нее есть новинка, последнее поступление из Парижа, которая хорошо увлажняет кожу губ и делает их неотразимыми. Она может наложить французские золотистые тени для век от Сен Лорана, — посмотрим, как это будет выглядеть — но сначала нужно принять ванну. Она с нетерпением ожидала вечера.

Катя получала удовольствие от работы. Иногда у нее возникала мысль, что это она должна платить журналу, так как производители косметики просили ведущих визажистов проверить последние новинки на ее лице. Кому еще станут платить за то, что он летает на самолете на юг Фракции, чтобы испытать там новые духи? Или в отеле «Беркли» в Найтсбридже пользуется последними разработками в области ухода за волосами? Не говоря о том, что она провела неделю на лучшем курорте Европы, в Чемпниз, где, после сеансов массажа, она писала серию статей, в которых давались советы по уходу за своим телом. Сама она лишь две недели следовала этим советам, а когда возвратилась к обычному стилю жизни, решила еще раз туда съездить, чтобы зарядиться вдохновением.

Конечно, были и свои трудности.

Катя была одной из первых журналисток, осознавших, что для написания статей, посвященных косметической продукции, не нужно иметь большой коэффициент интеллекта. И она, одной из первых, поняла, что женщины хотят купить не просто косметику, обладающую некоторым набором свойств, они видят в коробке предмет своих грез.

Она проработала два года, и работа начала казаться ей однообразной. Сначала она писала о средствах защиты кожи от солнца и находила это интересным. У нее не было больших научных познаний, но мир производства косметики, включающий в себя лаборатории и различные исследования, околдовал ее, и она умела передать свое настроение читателям.

Проработав год, она все еще чувствовала интерес к тому, чем занималась, но еще через год стала подумывать, не сменить ли профессию. Может быть, именно потому, что Катя устала от своей работы, она и приняла Майка Стэнвея всерьез.

Их встреча произошла в клубе «Трампетс» при довольно странных обстоятельствах.

Некий производитель париков арендовал этот клуб на Риджент-стрит на одну ночь, чтобы доказать, что его продукция будет держаться на голове, даже если выполнять самые сложные гимнастические трюки. Длинноногие танцовщицы кабаре, которых наняли, чтобы провести этот эксперимент, кувыркались «колесом», садились на шпагат и делали головокружительные сальто назад, при этом ни одна заколка не выпала.

Катю и других сотрудников из отдела красоты уже не удивляли огромные суммы денег, которые платили производители, чтобы убедить журналистов написать пару абзацев. Производитель париков был одним из них.

Кроме того, что он арендовал один из самых дорогих клубов в Лондоне, он еще устроил отличный ужин, где шампанского было несколько ящиков, а икра подавалась чуть ли не бочками. Катя прикинула, что этот вечер ему обошелся минимум в двадцать тысяч фунтов. Она имела несчастье сидеть рядом с мистером «Парик», который, похоже, думал, что его предназначение в жизни — это расхваливание всех аспектов его бизнеса. Он заявил, что парики изготовлены из волос итальянок, постригшихся в монахини. Катя подумала, что даже для этого мероприятия не хватило бы волос монахинь всего мира. Скорее всего, эти парики делались на Тайване из нейлона хорошего качества, так же, как и подобная продукция других фирм.

Не успев закончить с первым блюдом, Катя уже была пресыщена сведениями о монахинях, шиньонах, плотности волос на квадратный дюйм и видах укладки. Единственным способом избежать продолжения лекции — было пойти в туалет. Когда она шла через коридор, вдоль стены которого стояли в ряд диваны, она поймала на себе взгляд высокого стройного метрдотеля. Она заметила его раньше, когда он стоял рядом с их столиком, наблюдая за сервировкой.

Мужчина подошел ближе:

— Я знаю, что вы журналист. Попозднее сюда прибудет Род Стюарт, и он пока еще не женился снова, — он подмигнул ей. — Хотите с ним познакомиться?

Итак, нужно выбирать между мистером «Париком» и Родом Стюартом.

Катя кивнула.

— Он будет здесь через полчаса. Его стол вон там. — Он указал на один из столов, вдалеке от того места, где сидел производитель париков. — Пока будете ждать, разрешите принести вам бокал шампанского.

Катя догадывалась, что представлять людей друг другу входило в его обязанности, но все же ей импонировало его внимание. Его остроумие развлекло ее. Она громко рассмеялась над одним из его анекдотов о постоянных посетителях клуба «Трампетс». Майк Стэнвей также осторожно задал ей несколько вопросов о работе, о журнале и о семье. Он отличался от большинства мужчин, встречавшихся ей прежде. Он привык иметь дело с богатыми воротилами шоу-бизнеса, и на него не производила впечатление роскошная жизнь людей, на которых другие смотрели с благоговением. Для Кати такая ситуация была новой: она чувствовала себя свободно с незнакомым мужчиной.

Он взял ее за руку.

— Кажется, Род Стюарт прибыл. Может быть, поговорим после того, как вечер закончится?

У Кати не было времени ответить, потому что знаменитый певец и два его атлетически сложенных телохранителя вошли в клуб. После того как телохранители доставили знаменитость к месту назначения, он попросил их ждать его в машине.

Род Стюарт повернулся к Майку, поблагодарил его за зарезервированный столик и добавил, лукаво поглядывая на Катю, что он надеется, Майк не слишком скучал, ожидая пока он прибудет. Затем они с жаром начали обсуждать футбольный матч между командами Тотнема и Манчестера, который показывали по телевизору прошедшим вечером.

Катя тоже вмешалась в дискуссию, выразив сожаление по поводу того, что игроки клуба из Тотнема всю игру держались в глубокой обороне. Род остановился на полуслове. Оба мужчины удивленно уставились на нее.

— Чтоб мне провалиться, приятель, — воскликнул Род. — Блондинка и футбольная болельщица. Если она еще и нимфоманка, то эта девушка по мне.

Все это было сказано с такой комической усмешкой, что Катя не могла не улыбнуться. Она удивилась, что ее некомпетентность не разоблачена. Она ничего не знала о футболе; в памяти случайно отложилась фраза спортивного комментатора, сообщение которого прозвучало в ночном выпуске теленовостей. Эта фраза, произнесенная в нужный момент, произвела впечатление, что она знает больше, чем на самом деле, и это сыграло ей на руку.

Рок-звезда, обладатель миллионного состояния, пригласил ее разделить с ним бутылочку шампанского. Она, к своему удивлению, отказалась.

Зачем я отказалась, думала она, возвращаясь в компании Майка к скучному мистеру «Парику».

— Как насчет того, чтобы нам вместе выпить по чашке кофе после закрытия клуба? — прошептал ей на ухо Майк.

Да, вот так. Она больше предпочитает пить кофе с Майком, чем шампанское со знаменитым певцом.

У Кати было такое хорошее настроение, что она ошарашила мистера «Парика», подарив ему свою самую ослепительную улыбку.

Вечер подходил к концу, и мало-помалу ее коллеги начали разъезжаться по домам. «Катя, тебя подбросить до дома?» — спрашивали они ее, и, каждый раз отказываясь от предложения, она начинала чувствовать себя неуютно. Нужно ли было соглашаться остаться? С той минуты, как она села за этот стол, Майк куда-то исчез, и Катя спрашивала себя, не совершает ли она глупость. В ней нарастало смущение.

Когда даже мистер «Парик» ушел, она решила скрыться на время в дамском туалете. Проходя по коридору, она чувствовала себя так, словно все на нее смотрят, каждый шаг ей давался с усилием. В зеркале она увидела свое бледное, неулыбающееся, неуверенное лицо — совершенно не похожую на себя в начале вечера. Она приняла решение. «Все, я возвращаюсь за стол, и если через пять минут он не появится, ухожу».

Она все еще жила с родителями, и она все еще была в какой-то мере от них зависима. Два часа ночи — это крайний срок, который они установили и к которому она должна вернуться.

Катя появилась на свет в госпитале королевы Шарлотты, что находится на лондонской Голдхок-Роад, но ее воспитывали так, словно она родилась и выросла в центре Варшавы. Ее отец, поляк, переехавший в Лондон и сменивший фамилию Крожинский на Крофт, был строгим и властным человеком, и даже сейчас он и его жена-англичанка следили за каждым шагом их дочери.

Выйдя из туалета и увидев, что Майк стоит на лестнице, она успокоилась. Он, очевидно, решил перехватить ее там, в случае если она попытается покинуть клуб.

— Я рад, что ты все еще здесь. Я подумал, ты можешь принять меня за ловеласа и захочешь уйти.

Катя была обезоружена его кажущейся ранимостью и снова согласилась выпить якобы чашечку кофе у него дома. Но сначала нужно было позвонить родителям.

Хотя было уже полвторого ночи, ее взволнованный отец сразу же взял трубку.

— С тобой все нормально?

— Конечно. Я с Лайзой из «Вог», я тебе про нее рассказывала, и с Люси, редактором отдела красоты из «Харперз». Они собираются на вечеринку и хотят, чтобы я пошла с ними.

— Ты знаешь, который сейчас час? — Отец повысил голос, она очень хорошо знала, что это означает — это означает, что он сейчас взорвется. — Тебе же через несколько часов уже на работу.

— Моим подружкам тоже. Слушай, пап, я переночую у одной из них. Не переживай, все будет хорошо. Я позвоню тебе с работы.

Она солгала в первый раз, и это было только начало.

Катя не была девственницей, но она мало что знала о сексе и совсем не знала, как заниматься любовью по-настоящему.

Хотя она считала, что отлично владеет искусством флирта, она обычно попадала в ситуации, заканчивающиеся тем, что оказывалась в постели неизвестно с кем. Для того чтобы ее увлечь Майку не потребовалось особых усилий. У него, очевидно, был очень большой опыт. До этого она старалась избегать мужчин, которые казались ей слишком искушенными в сексе. Но теперь это не имело значения.

Он был горячим и опытным любовником, но сначала она была холодна к его ласкам. Она чувствовала только его колючий подбородок на своей чувствительной груди. Майк целовал ее соски и водил по ним языком. Когда его тело содрогнулось в экстазе, Катя про себя вздохнула с облегчением, подумав, что все закончилось, сейчас он отвернется и уснет. Но тут она услышала, как он спросил шепотом: «Как близко ты была?»

Не получив ответа, он поцеловал ее плечи, потом груди, потом спустился ниже и провел языком вокруг пупка. Ее дыхание начало учащаться, она схватила его за густые, шелковистые волосы, сама не зная, хочет ли она продолжения. А когда его язык проник глубоко в нее, она почувствовала, как выгнулась ее спина.

Ей уже не хотелось, чтобы он остановился. До Майка она всегда владела собой, когда была с мужчиной, но сейчас у нее не было ни сил, ни воли, чтобы противостоять возбуждению, вызванному его настойчивым языком и пальцами к захлестнувшей ее сладкой волной. Эти волны становились все выше, и когда их сила достигла crescendo[48], Катя задержала дыхание и замерла без движения. Ее бедра напряглись, она ощутила толчок внизу живота, словно там произошел взрыв, потрясший все ее чувства.

Катя испытала свой первый оргазм. Испытав второй, или третий, она уже не помнила, где находилась. Ее возвратил на землю его торжествующий голос: «Теперь, милочка, ты моя. Да? — он прошептал более настойчиво. — Катя, Катя, Катя. Хочешь, чтобы я еще раз это сделал?»

Катя довольно улыбнулась, ничего не ответив.

— Я с тобой никак не могу остановиться. Смотри, что ты со мной делаешь. — Он взял ее руку в свою и направил вниз.

Они занимались любовью весь остаток ночи. Язык Майка вновь и вновь совершал свое эротическое путешествие. Майк знал, как доставить ей удовольствие и когда.

Позже, размышляя о том, как Майку удавалось воздействовать на нее, она никак не могла понять, почему такое, хотя и сильное, но преходящее ощущение оказалось таким могущественным.

На следующий день Катя серьезно поссорилась с родителями. Град вопросов о том, как она провела ночь, привел ее в смятение. Чтобы объяснить, почему она не пришла домой, ей пришлось изворачиваться и снова лгать. С одной стороны, работая в журнале «Вива», она не зависела от родителей материально. С другой стороны, каждый вечер ее ждали к ужину, а если она задерживалась, то вынуждена была звонить и извиняться, кроме того, ей до смерти надоело возвращаться домой не позднее строго установленного времени.

Она догадывалась, почему родители выдвигали эти требования. В свое время, когда ее отец, иммигрант из Польши, и, хуже того, безработный музыкант, собрался жениться на ее матери, дочери священника, который в самых далеких от религии терминах выступал против этого брака, родителям пришлось непросто, но они поступили по-своему. Катя надеялась на понимание с их стороны, если она им расскажет, что у нее есть парень. Несколько недель она прибегала к различным уверткам, объясняя свое отсутствие тем, что проводит время у вымышленных ею коллег по работе. Но после того, как однажды мать позвонила Кате в офис, а ей ответили, что она осталась дома, потому что заболела, Катя решилась представить Майка родителям.

После ужина, во время которого отец учинил Майку самый настоящий допрос, ее родителя были абсолютно убеждены, что он никогда не сделает их дочь счастливой и ясно дали понять Майку, что они не желают, чтобы их единственная дочь выходила за метрдотеля из ночного клуба.

— По-вашему, для меня только принц Чарльз будет хорош! — закричала она, когда Майк уехал домой.

— Ну что ты, маленькая, — увещевал ее отец. — Подумай, что это была бы за жизнь: тебе бы пришлось сидеть дома с детьми и ждать, когда он вернется из своих ночных клубов.

Ее родители, похоже, не понимали, что работа в клубе не хуже любой другой профессии. Споры стали накаляться… и учащаться.

Когда несколько недель спустя она сказала им, что решила бросить работу и поехать с Майком на Майорку, они пришли в ужас и несколько вечеров подряд отговаривали ее. Катя впервые нашла в себе силы сопротивляться их яростной атаке, и поняв, что убеждать ее бесполезно, они попытались взять с нее обещание, что она по крайней мере не выйдет за него замуж. И не будет жить с ним под одной крышей.

— Я знакома с одной девушкой, у которой есть свободная комната в квартире, — ответила она им.

Еще одна ложь.

Но в предвкушении самого грандиозного вечера в городе, проблемы взаимоотношений с родителями и с любовником были отложены в сторону.

Лиз сидела в глубине зала, за зеркальной колонкой, рядом с кухней. Ее место уже многое говорило о том, насколько авторитетна газета, которую она представляла. Рядом с ней расположились еще восемь женщин, а также двое мужчин, которых, как она поняла чуть позже, совсем не интересовал ее пол. Справа от нее сидела эта парочка мужчин, а слева — высокая, шикарная блондинка. Судя по всему она работала в журнале мод. С такой внешностью нельзя быть репортером новостей.

Лиз жалела, что у нее не было времени принять душ, и чувствовала себя неловко. Запах ее собственного пота — результат нервного напряжения — смешался со смесью табака, ароматов шампуня, пахнущего жасмином, незнакомых духов и «Живанши Энсансе».

Манерные, безукоризненно одетые мужчины справа от нее были также безупречны, как и блондинка слева. Глаза у всех троих были подведены, а волосы уложены, и здесь трудно было отдать предпочтение кому-либо из них. Перед блондинкой была карточка с надписью «Катя Крофт, журнал «Вива». Другие гости рядом с Лиз были представителями изданий «Тайм аут», «Для женщин», «ТВ-Таймс», «Женский журнал» и «Домашнее хозяйство». Лиз была разочарована — первый день работы на Флит-стрит она проводит в компании репортеров из журналов; она полагала, что ее настоящее место должно было быть радом с журналистами из «Дейли миррор», «Дейли экспресс» и «Дейли мейл». Она надеялась встретиться с кем-нибудь близким ей по духу, с кем она могла бы работать вместе. Вместо этого она оказалась с людьми, о которых злые на язык газетные репортеры отзывались с пренебрежением, называя их «клубничными журналистами». Позже Лиз обнаружила, что эти ребята из газет были совершенно не правы.

Блондинка из журнала «Вива» взглянула на карточку, лежавшую перед Лиз. Там значилось: «Питер Ерлинг», «Дейли грэфик».

— Что ты сделала с тем мужчиной, который должен здесь сидеть? — спросила она у Лиз.

— Сейчас я бы предпочла, чтобы он и сидел здесь вместо меня, — ответила Лиз с улыбкой.

— Правда? Я знаю многих людей, которые способны на убийство, только бы попасть на этот вечер.

— Я пришла сюда не развлекаться, — твердо сказала Лиз. — Если я не получу интервью от Джонни Ренато, мне конец, а я в «Дейли грэфик» еще и суток не проработала.

— Ты, должно быть, шутишь.

— Мой редактор в отделе новостей шутить не намерен. Он мне сказал, что если я не получу интервью, то могу отправляться хоть на тот свет.

— Он, наверно, просто измывается над тобой. — Она протянула руку. — Я Катя Крофт, будем знакомы.

— Очень приятно, покойная Лиз Уотерхаус.

Они обе рассмеялись.

— Ради Бога, выпей чего-нибудь. Судя по твоему виду, тебе это не повредит, — предложила Катя.

— Ладно, но только если я смогу набрать это в шприц и попасть в вену. — Это была любимая поговорка Лиз. — Мне нужен бинокль, чтобы наблюдать за движением губ Джонни Ренато отсюда. Ничто больше мне не поможет узнать, что он говорит.

— Вот это должно улучшить твое зрение, — сказала Катя, наполняя рюмку Лиз.

Они осмотрели похожий на огромный аквариум зал: мелкие рыбешки с телевидения и из мира шоу-бизнеса, редакторы, их жены, любовницы, писаки всех мастей кружились по залу под звуковую дорожку фильма Ренато.

Наступила эпоха, когда расходы на раскрутку фильма почти превышали стоимость его постановки. Танцевальный зал «Лицеум» выглядел внутри как дискотека «Бронкс», где разворачивалось действие фильма. Лиз с трудом верила своим глазам: так много редакторов самых популярных газет и журналов собралось в одном помещении. Они оказались старше и полнее, чем на фотографиях, которые она видела в британской «Пресс гэзетт», а волосы у многих оказались седыми.

— Пожалуй, многие из них при всем желании не смогут влезть в свои прежние белые смокинги, — прошептала Катя, и они понимающе заулыбались.

Четыреста порций мяса молодого барашка (по два кусочка, залитых клейким соусом, в каждой тарелке), с нарезанной дольками свежей морковью и молодым отварным картофелем появились на столах. Катя, которая начала соблюдать здоровую диету еще до того, как это вошло в моду, знала, что лакомства, подаваемые в подобных местах, не полезны для здоровья. Дома, пока она распаривала лицо в ванной, мать, потворствуя ее желанию, приготовила диетический салат. Сейчас Катя почти ничего не ела, только размазала еду по тарелке. Лиз также, перенервничав за день, не могла есть.

Ренато и сопровождающие его лица вошли в зал под гром аплодисментов, вызвав оживление среди присутствующих. Заметив их, Лиз покрылась гусиной кожей. Катя поискала глазами свою знакомую, Каролину Невилл, самую известную особу в области связей с общественностью. Кинокомпания «Фокс — Двадцатый век» платила ей деньги за руководство по проведению рекламной кампании фильма. Увидев наконец ее коротко стриженную седую голову, Катя грациозной, быстрой походкой направилась к ней. Та стояла рядом с Ренато.

— Дорогая, ты выглядишь великолепно. — Увидев Катю, Каролина пришла в восторг и поцеловала ее, едва коснувшись губами щеки.

— Сен-Лоран, Диор и, слава Богу, все бесплатно, — ответила Катя. Каролина знала, что это правда. Она отлично разбиралась в макияже и одежде, так как сама немало поработала над имиджем многих знаменитостей.

Кто-то похлопал Каролину по плечу. «Представьте меня вашей знакомой». Это был тот самый обезьяноподобный телохранитель, который не позволил Лиз проникнуть в номер Ренато в отеле «Дорчестер». Горилла обратился к Кате, расплывшись в улыбке:

— Почему бы вам не выпить вместе с Джонни? Он любит знакомиться с местными жительницами.

«Да, но только если они высокие, худые и изумительно красивые», подумала Каролина.

Горилла отвел Катю к столу, за которым люди в фирменных костюмах из компании «Фокс — Двадцатый век» оживленно обсуждали увеличение зрительского интереса к фильму за прошедшую неделю. Один из них с неохотой встал и уступил Кате место. Лиз смотрела на нее с другого конца зала, испытывая смешанное чувство восхищения и зависти. Она теряет время. Если Катя смогла, то и она сможет.

Ей не понадобилось много времени, чтобы протолкаться к столу, где находилась Катя. Но когда она наклонилась к своей новой знакомой, желая что-то сказать ей, кто-то крепко схватил ее за руку. Лиз удалось вырваться, но Горилла преградил ей путь.

— Леди, я думаю, мы уже встречались сегодня утром. Вы из «Дейли грэфик», и поэтому отношение к вам не изменилось.

— Послушайте, я в «Грэфик» работаю первый день.

— Да? — В его взгляде чувствовалось недоверие.

— На самом деле. И если я не получу от Джонни пару фраз для газеты, меня отправят обратно в Нью-Касл.

Горилла снова уставился на Лиз, внимательно осматривая ее с головы до пят. У нее качала появляться слабая надежда.

— Нет, леди, будет лучше, если вы удалитесь отсюда.

Лиз возвратилась в свой угол, чуть не плача от обиды. Весь ее пыл иссяк. Она чувствовала себя униженной и неудачницей. «Возможно, если бы на мне было платье с глубоким декольте, я бы сейчас тоже сидела с Ренато», угрюмо думала она. Она решила уйти и спрятаться на верхнем этаже гостиницы «Дорчестер». Когда Лиз уже взяла свою сумку, подошла весьма довольная собой Катя.

— Все, я получила неплохой материал. Он тебе пригодится.

Лиз была удивлена:

— А разве он не понадобиться для твоего журнала?

— Нет, — ответила Катя. — У нас хватит материала еще на три номера, а потом мы возьмем интервью у кого-нибудь другого. Интересы читателей очень быстро меняются, ты знаешь. Он рассказал мне кучу вещей о своей диете и атлетических тренировках. Я знаю, что он любит носить, каким пользуется кремом после бритья, что он сам ставил сцены танцев, а также, самое важное, что он уже отчаются жениться и иметь детей.

— Катя, большое тебе спасибо, но «Дейли грэфик» больше интересует, почему он в прошлые выходные поселился в одном домике с Джулией Райдер в кемпинге «Бель-Эр».

— Об этом я его не спрашивала.

— Пожалуйста, спроси его… О, он уходит. — Лиз была в панике. — Пожалуйста, попробуй его спросить. Подойди к нему, пока он не ушел.

Не сказав ни слова, Катя побежала по залу, огибая стулья, словно слаломист. Лиз увидела, что она схватила Ренато за рукав и он склонил свою темноволосую голову над Катиным лицом. В таком положении они оставались несколько секунд, затем разошлись, и Ренато со своими людьми покинул зал.

Катя возвратилась с улыбкой на губах:

— У меня получилось, получилось.

— Чш-ш. Не говори ни слова, — сказала Лиз. — Пойдем отсюда.

К Кате подбежал журналист из «Дейли мейл» и громко спросил:

— Что он вам сказал?

Лиз сжала Кате руку и прошептала:

— Ничего им не говори. Пойдем отсюда и поедим нормально. Ты была когда-нибудь в буфете «Дейли грэфик»?

Катя покачала головой.

— Я тоже, но думаю, что хуже, чем в «Нью-Касл ивнинг пост» не будет.

Но там оказалось хуже. Они все же скрепили свое знакомство — не кровью, а копченой свиной грудинкой. А на следующий день на страницах «Грэфик» появился эксклюзивный репортаж.

Глава третья

Когда Катя заявила родителям о том, что она хочет вслед за Майком поехать на Майорку, им не удалось удержать ее от этого шага. Майк Стэнвей был теперь менеджером ночного клуба «Тито», он там работал по рекомендации одного миллионера из клана семьи Трампет.

Майк звонил Кате каждый день, рассказывая ей о красоте острова, и хотя она сделала все, что было в ее силах, чтобы удержать его в Лондоне, теперь он убедил ее, что глупо продолжать скучную работу в журнале, когда она могла бы вести интересную жизнь на солнечной Майорке. В своих откровенных разговорах по телефону Майк описывал все те интимные подробности их встреч, которых ему там не хватало и распространялся о том, как он будет ее ласкать. Судя по все возрастающему количеству звонков, его терпение было уже на исходе, а сексуальная энергия достигла апогея. Если она не приедет, его язык околдует какую-нибудь другую девушку.

Другая женщина, может быть, отвечала бы ему с такой же горячностью, чтобы возбудить его, но Катя для этого была слишком сдержанна. Если ему удавалось вызывать у нее оргазм, искусно пользуясь пальцами и языком, то она стеснялась проделывать с ним то же самое.

Возможно, если бы она вместо Майка встретила другого парня, ее жизнь могла бы повернуться иначе. Но после Майка ни один мужчина, которому она нравилась, не вызывал у нее интереса.

Итак, работа, становящаяся все скучнее, и обстановка дома, доводящая ее почти до клаустрофобии, вынудили Катю принять решение. После очередной ссоры с родителями она протянула изумленному редактору заявление об увольнении и купила билет на самолет до Майорки.

Через час после приземления самолета она оказалась в постели с Майком. Он соскучился и был голоден. Следующие несколько недель он занимался с ней любовью в море, на пляже, в лодке, под душем, в лифте одного из самых роскошных местных зданий, где они собирались пообедать, на балконе квартиры Майка и один раз даже в конном экипаже, за спиной у невозмутимого кучера.

Майк всегда получал удовольствие от экспериментов в своей активной половой жизни. Он привык, чтобы женщины были у него в сексуальном рабстве, и предполагал, что Катя, подобно другим девушкам, которые были до нее, будет счастлива удовлетворить любую его прихоть. Но время шло, и, к их взаимному удивлению, Майк приходил от Кати все в больший восторг, а она все более отдалялась от него.

Майк любил женщин и проявлял неподдельный интерес к тому, как они одеваются, что предпочитают есть, то есть ко всем тем сторонам их жизни, которые большинство мужчин совершенно не замечают. Ему нравились женщины, которые перед встречей тратили по несколько часов на макияж и прическу, и он обожал копаться во всех мелочах их жизни.

Проблема заключалась в том, что Майка всегда окружали женщины, подобные тем, которые представали перед ним в шикарном ночном клубе «Тито». Он воображал, что Кате не захочется ничего лучшего, чем проводить дни в стремлении выглядеть безупречно. Мысль, что можно скучать, если в это время вас волнует такая серьезная проблема, как сломанный ноготь, и перед вами стоит трудный выбор — какой бюстгальтер надеть, никогда не приходила ему в голову, так же как она не приходила в голову большинству посетительниц клуба «Тито».

Майк работал упорно и тщательно, когда другие, более богатые люди, развлекались. Когда миллионеры, сойдя с яхт на землю, добивались его общества, он чувствовал себя значительной личностью. Майк умел все устроить — организовать место для швартовки в гавани, арендовать на август виллу, про которую никто не знал, что она сдается внаем, познакомить с нужными людьми, помочь оформить документы и все прочее. Особенно все прочее.

Ему доставляло радость то, что с Катей всегда можно заняться любовью, что ей не нужно уходить домой, и она всю ночь с ним. Он убедил ее, что в какое бы время ему ни захотелось секса, она должна быть чистой, надушенной и находиться рядом. Но Катя, иногда часами бродившая по квартире в нижнем белье и туфлях на высоком каблуке в ожидании бурной встречи, понемногу стала осознавать, что он становится ее тюремщиком. Так же, как и ее родители.

На острове у нее нет работы, мало денег, нет ни друзей, ни родственников. Уехав от родителей к Майку, она стала лишь менее зависимой от них, не больше того. Ей не хватало обедов, за которыми можно поболтать, походов в кино и доверительных разговоров с Лиз, ставшей за несколько прошедших месяцев ее лучшей подругой. Раз в неделю они говорили по телефону, но это было слабым утешением. Поскольку обе были стеснены в средствах, то разговоры продолжались недолго, что огорчало подруг.

Она не осмеливалась признаться себе, что раньше, когда Майк ей звонил, его болтовня очень ее возбуждала. Да и в Лондоне их тайные встречи приводили ее в легкий трепет. Сейчас же, когда ее ничто не ограничивало, их отношения потеряли свою прелесть.

Беспокойство усилилось, когда она поняла, что они совершенно разные люди. Майк не читал ничего серьезнее музыкальных журналов и это ее раздражало, так же как и любовные записки Майка, написанные с орфографическими ошибками. Поначалу она не принимала все это всерьез, но постепенно Катя охладела к Майку.

Майку нравилось все, что бросается в глаза, что имеет яркие этикетки. Когда она осматривала в Пальме кафедральный собор или средневековый крепостной вал, он не мог дождаться, когда же все это кончится, а когда Катя поехала в Дею посмотреть на часовню Роберта Грейвза, Майк вообще остался дома.

Осознавая, что Катя охладела к сексу, Майк все настойчивее старался доводить ее до оргазма. Но чем больше он старался, тем меньше у него это получалось. Катя отказывалась говорить с ним на эту тему, но эгоцентризм Майка не мог смириться с поражением.

Другим обстоятельством, с которым Майк не хотел смириться, был неожиданный приезд мистера и миссис Крофт. Они несколько недель мучали Катю телефонными звонками и наконец решили прилететь и посмотреть своими глазами, чем же занимается их дочь. Об их прибытии она узнала только за два дня. В течение этих двух дней все в квартире, что напоминало о существовании Майка, было тщательно скрыто или уничтожено. Майк негодовал, видя, как старательно Катя пытается скрыть правду от родителей. Но она предъявила ультиматум: или он некоторое время поживет в своем клубе или она навсегда съедет с его квартиры. Впервые Майк увидел, насколько Катя боится родителей. И какой решительной она может быть.

Кате помогла также поддержка Лиз. Они говорили по телефону каждую неделю, и когда Лиз поняла, в каком затруднительном положении находится Катя, она предложила ей попробовать поискать работу на Майорке. «Наш зарубежный обозреватель говорит, что в Пальме местную англоязычную газету возглавляет потрясающая девчонка. Возможно, дело и выеденного яйца не стоит, но, наверно, стоит с ней поговорить насчет работы. Ее зовут Джоанна Глейстер».

Лиз все уши прожужжала Кате, рассказывая об этой девушке, поэтому когда мать спросила Катю, как ей удается платить за такую дорогую квартиру, имя Джоанны Глейстер из «Майорка ньюс» выскочило само собой, словно горячий хлеб из тостера. И после того как проведя у Кати неделю, показавшуюся ей бесконечной, родители возвратились домой, она решила, что стоит попытаться познакомиться с девушкой, о которой она столько говорила родителям.

Через два дня Катя вошла в маленькое сырое помещение над гаражом, где размещалась редакция. Она была одета так, словно собралась фотографироваться на обложку журнала, а не проходить собеседование на должность младшего помощника редактора провинциальной газеты.

Загорелая молодая женщина, положив ноги на стол, кричала в трубку на незнакомом языке, издавая странные гортанные звуки. Покошенные белые брюки были перепачканы в чернилах.

— Что это за язык? — с любопытством спросила Катя, когда наконец наступила тишина.

— Африкаанс. Мы на нем говорим дома. Надеюсь, вы ничего не поняли из сказанного. Я, э-э, делилась своими впечатлениями с одним старым приятелем, который делает для меня фотографии. Все сроки уже истекли, а материал не готов.

— Я не поняла ни слова. Если вы заняты, я зайду завтра.

— Ну с этим делом я разобралась. А вы, должно быть, Катя Крофт. Я Джоанна Глейстер, очень приятно. — Она протянула свою тонкую руку. — В вашем резюме говорится, что вы были помощником редактора, поэтому будете мне полезны. В данный момент у меня проблема с подбором материала, а номер пора сдавать в печать, — Джоанна посмотрела на часы. — Я уже на час опоздала.

Когда Джоанна протянула Кате два карандаша и англо-испанский издательский справочник, та поняла, что собеседование закончено. Катя, не писавшая и не редактировавшая до этого ничего, кроме статей о косметике, предназначенных для подростков, погрузилась в репортажи местных корреспондентов. Она переписала материалы о расследовании смерти мужчины из Престона, погибшего во время купания со своим внуком, статьи о результатах конкурса «Мисс Мокрая Футболка», состоявшегося в Санта-Посне, и о неприятных последствиях забастовки французских авиадиспетчеров.

С этого дня Катя и Джоанна начали чрезвычайно успешную совместную работу. «Майорка ньюс» стала процветать. Число британских туристов за год возросло вдвое, и все больше англичан приобретало дома на острове. Увеличилось количество читателей, и, следовательно, увеличились доходы от размещения рекламы.

Катина зарплата была мизерной, но она вдруг обнаружила, что все дольше задерживается в редакции, часто засиживаясь там допоздна, и возвращается в квартиру только поесть, поспать и позаниматься любовью. Это стало приводить к ссорам. Майк спрашивал, зачем нужно тратить столько времени, чтобы в результате получать гроши.

Но она втянулась в работу. Недели полной зависимости от Майка заставили ее понять, что женские мечты о легкой жизни, когда все усилия сконцентрированы лишь на заботе о своей внешности, совершенно не соответствуют реальности, и такая жизнь ведет к потере самоуважения.

Она радовалась, что сумела это вовремя понять, и решила никогда больше полностью не посвящать свою жизнь мужчине.

Итак, поглощенная работой и к тому же, получившая приглашение от Джоанны переехать к ней на квартиру, Катя твердо решила порвать с Майком, хотя тот долго умолял ее остаться. Но он довольно быстро нашел ей замену и Катя спрашивала себя, любил ли ее Майк. Ей было искренне жаль тех, кто пришел ей на смену.

Несколько месяцев спустя на остров в грустном и подавленном настроении прибыла Лиз. До этого она не принимала приглашения: Кати провести на Майорке отпуск, но обстоятельства изменились. Последние восемь недель были для Лиз сплошным кошмаром: ее мать умерла, а «Дейли грэфик» закрылась, оставив девушку без работы. Лиз часто звонила Кате, и та, как могла, пыталась поднять упавшее настроение своей подруги, выслушивая и утешая ее.

— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — говорила она Лиз, — это бросить все и приехать на время ко мне, пока все не уляжется. Ну, что скажешь?

Лиз не надо было долго убеждать. С трапа самолета сошла бледная, рыхлая и одутловатая Лиз. Когда Катя познакомила ее со своей новой подругой, Джоанна сразу подумала, насколько она не похожа на ту живую, напористую Лиз, которую она представляла себе по рассказам Кати.

Проходили дни, а Лиз продолжала бродить по квартире, не желая, а, может быть, не имея сил выйти из депрессии. Джоанна, всегда переживавшая за других людей, старалась, чтобы Лиз чувствовала себя в ее квартире желанной гостьей, она готовила аппетитные кушанья, украшала комнаты цветами и мягко пыталась вызвать Лиз на разговор.

Через десять дней после приезда Лиз, подруги, придя домой после работы, обнаружили в холодильнике бутылку вина. Лиз сказала, что хочет поговорить обо всем, что случилось. Она не может больше держать все в себе. И больше всего ей хочется рассказать о причинах, которые привели к смерти матери.

Срывающимся голосом Лиз открыла им, что — как Катя и предполагала — мать умерла не своей смертью. Сьюзан Уотерхаус покончила жизнь самоубийством. Катя безуспешно пыталась скрыть потрясение — в разговорах по телефону Лиз не обмолвилась об этом ни словом. Теперь она говорила, насколько велика ее вина: ее так захватила карьера, что у нее почти не оставалось времени для матери. Лиз старалась представить себе, о чем думала ее мать перед тем, как выпить смесь из алкоголя и таблеток от бессонницы, выписанных ей лечащим врачом.

Все началось после смерти отца Лиз. Сьюзан Уотерхаус уже давно потеряла красоту, благодаря которой она и вышла замуж двадцать шесть лет назад. Замужество погубило не только ее внешность, но к растерзало ее душу. Муж изводил ее своими придирками, мелочностью и упреками. По правде сказать, когда он умер от сердечного приступа в реанимационном отделении в Королевском лазарете Нью-Касла, Сьюзан вздохнула с облегчением.

Провожая шестидесятилетнего отца в последний путь, Лиз и ее младшая сестра Сара с трудом пытались припомнить счастливые моменты своего детства, чтобы осознать тяжесть утраты, но это оказалось нелегко. Они его помнили домашним тираном — когда он после работы ставил машину в гараж, дети всегда наблюдали за выражением его лица. Если отец был в плохом настроении — телевизор сразу же выключался, срочно доставались школьные учебники и воцарялась напряженная тишина. Если отец внезапно не срывался, то ужинали молча. Но несмотря на все меры предосторожности, любой пустяк, например отсутствие соли на столе, мог вызвать бурю, заканчивающуюся тем, что отец избивал одну из них. Он держал их в вечном страхе, к казалось, воздух дома был пропитан боязнью даже в отсутствии отца.

Несколько недель после похорон были самыми спокойными для Лиз и ее матери. Они строили дальнейшие планы. Сьюзан Уотерхаус хотела продать дом и купить небольшую квартирку в Лондоне, чтобы жить рядом с Лиз. Впервые у нее появилась возможность помочь хотя бы одной из дочерей. Она собиралась жить в том же доме, что и Лиз, но в отдельной квартире. Она не хотела вмешиваться в жизнь незамужней дочери, в то же время стараясь быть к ней поближе.

Лиз никогда прежде не видела, чтобы мать так часто улыбалась — пока не огласили завещание. Первым ударом было то, что их дом, деньги за который считались уже давно выплаченными, оказался заложенным. Второй, и самый сильный удар — вся собственность по завещанию переходила другой женщине, которая назвала себя миссис Алекс Уотерхаус. Через адвоката Сьюзан Уотерхаус выяснила, что двадцать четыре года из двадцати шести лет их семейной жизни ее муж был двоеженцем. В часе езды от их дома жила его вторая семья, в которой он также был отцом двоих дочерей. И что еще больнее, как она потом узнала, в отличие от ее собственной семьи, та, другая семья, была счастливой. Там диктатор превращался в мягкого человека.

Сьюзан так и не оправилась от удара. Она никогда еще не чувствовала себя настолько несчастной. Как той, другой женщине, удалось сделать так, чтобы он был добрым, ласковым и заботливым? И чтобы такой суровый человек стал любящим отцом?

В квартире Джоанны Лиз начала рыдать.

— Мама всегда меня убеждала, что у нее все в порядке. Может быть, я просто хотела в это верить. Никогда себе не прощу.

Джоанна и Катя внимательно слушали, не перебивая.

— Я снова и снова прокручиваю все в памяти. Наверно, меня слишком легко было одурачить. После того как отец умер, мы все выходные проводили вместе. Или я к ней ездила, или она сама приезжала. И по крайней мере, пару раз в неделю мы обычно подолгу разговаривали по телефону. Она наконец увидела во мне взрослую женщину, и это было здорово. Почему я не увидела ее душевных мук… я уже никогда не узнаю.

— Самая дурацкая вещь, что в ту ночь, когда она решилась на самоубийство, я была у себя дома. — Лиз вздохнула. — С таким же успехом я могла находиться и на работе. Весь вечер я пыталась ей дозвониться, но никто не брал трубку. — Она сжала руку в кулак и затем снова расслабила.

— Потом… Что было… Я пытаюсь понять, о чем она думала. Мне она говорила, что не хочет больше никуда выходить, чтобы не натолкнуться на ту женщину или ее дочерей. Я ей говорила, что это глупо… глупо. — Руки Лиз все сжимались и разжимались. — Вот почему она никак не могла дождаться, когда же сможет оставить этот район и переехать в Лондон. Мы с сестрой надеялись, что она со временем оправится от такого удара. Мама держалась молодцом, не показывая своих переживаний. Конечно, — уныло произнесла Лиз, — при такой жизни она научилась хорошо скрывать свои чувства.

После этого вечера Лиз стала реже впадать в депрессию, перестала казаться такой унылой. Джоанна и Катя начали надеяться, что она идет на поправку.

Они ошибались. Так же, как и ее мать, Лиз умела скрывать свои чувства.

Она начала помогать им в работе над газетой. Но подруг озадачил тот факт, что уже в девять вечера Лиз ложилась спать. Сначала Катя и Джоанна шутили, что у нее сиеста начинается слишком поздно. Но их беспокоило то, что в девять утра ее приходилось силой вытаскивать из постели, и она все еще жаловалась на усталость.

В редакции Лиз с трудом могла сосредоточиться, почти не проявляя никакого интереса к работе, и ей с каждым днем становилось все труднее выйти из спальни. Она все время ходила взад и вперед или, как обнаружилось через несколько дней, сидела, раскачиваясь, на кровати и рыдала. Она плакала часами, а в остальное время говорила о том, как ей больно и как она виновата в том, что не поддержала мать, когда та больше всего нуждалась в ее помощи. «Я не могу простить себя, — всхлипывала она, — и не прощу никогда».

Джоанна и Катя беспокоились за Лиз, но не в силах были ей помочь. Во время продолжающихся иногда по двенадцать часов приступов плача, они думали, как ее утешить. Все свободные от работы часы они проводили с Лиз, но были не в состоянии избавить ее от горя и безысходности. Они настойчиво убеждали ее обратиться к помощи врача, но Лиз была непреклонна. Однажды ночью громкие рыдания Лиз, переходившие в истерику, вынудили Джоанну действовать более решительно. Не обращая внимания на крики Лиз, что она должна покончить со всем этим и со своей проклятой жизнью, Джоанна вызвала доктора.

Размещавшееся среди утесов в восточной части острова белоснежное здание психиатрической клиники приняло Лиз в свои объятия.

Она плохо помнила свои первые дни в клинике, и не понимала, как туда попала. Она не помнила, как ехала туда на заднем сиденье машины, завернутая в одеяло. У нее не осталось никаких воспоминаний о том, как Джоанна сидела рядом с ней, держа ее за руки, а Катя вела автомобиль по торным дорогам Майорки, и как на улице бушевала гроза.

Однажды она обнаружила себя за крепкими стенами клиники, и ничем не нарушаемое спокойствие, царящее здесь, помогло ей обрести какое-то равновесие. Регулярные сеансы интенсивной терапии и беседы с психиатром вносили в ее мысли некоторое успокоение, да и постоянная поддержка со стороны подруг, веселые разговоры с ними, смешные подарки от них по-настоящему содействовали ее выздоровлению.

После шести недель лечения доктора решили, что Лиз чувствует себя уже достаточно хорошо и может отправляться домой. Что еще более важно, она и сама чувствовала, что поправилась. Быстрое улучшение ее состояния приятно удивило психиатра, который думал, что болезнь продлится дольше.

— Вы напомнили мне железнодорожный состав, стоящий на запасном пути. Все, что вам было нужно, это небольшой толчок, направивший вас на нужную колею.

Она получила этот толчок, и состав отправился.

В это время на Майорке у всех на устах была история о дочери миллионера, уехавшей с официантом, у которого не было за душой ни гроша. Эта история подтолкнула Лиз к мысли, что и на Майорке она может заработать себе на жизнь журналистикой.

Люси Бриггс-Нортон стала жертвой любви в возрасте пятнадцати лет, убежав из своего роскошного, в псевдо-тюдорианском стиле, дома, расположенного в привилегированном районе Сент-Джорж Хилл в Уебридже, чтобы жить с Педро Льоратом, официантом, с которым она познакомилась на Майорке во время летних каникул.

Сразу же, как только журналисты достали фотографию Люси, она получила прозвище «Принцесса». На фотографии она была запечатлена во время исполнения роли принцессы Миннехаха в постановке школьного театра, самой престижной женской роли с того времени, когда в этой школе училась настоящая принцесса.

Люси разыскивалась спецслужбами по всей Европе. Ее обеспокоенные родители не давали покоя британскому консулу, а испанская полиция передала дело в Интерпол.

Когда на Майорке стала известна история о «Принцессе и Педро», Лиз оказалась не единственным журналистом, проявившим к ней интерес. Тони Бернс, ведущий репортер «Санди кроникл», известный своей напористостью и изобретательностью, прочитал об этом в европейском издании газеты «Дейли экспресс», когда загорал на пляже в Кальвии, где он проводил с семьей последний день отпуска.

Не имея возможности проводить двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю с женой и двумя маленькими детьми, он подумал, что две недели отпуска — это очень мало и что неплохо бы его продлить, получив задание поработать над статьей об исчезновении Принцессы. Эта история, безусловно, вызовет интерес в Средней Англии, а так как у самого редактора две пятнадцатилетних дочери-близняшки, то эта история несомненно найдет отклик в его душе.

Первой задачей Тони было дать понять редактору отдела новостей, что он, Тони, сразу же может приступить к сбору материала. Он потратил полчаса на телефонные переговоры, пока его жена собирала чемоданы.

Ранним утром, благополучно посадив свою семью на автобус, Тони не стал терять время на снятие номера в лучшей гостинице Пальмы и не стал брать напрокат БМВ. Он решил, что впереди у него, по крайней мере, один свободный день и отправился в плавательный бассейн.

Британская пресса представила читателям Принцессу в образе невинной девушки в школьном фартучке, соблазненной удачливым ловеласом. Этот образ нисколько не соответствовал действительности. На самом деле, как Лиз позже выяснила, побеседовав с родственниками Педро, эта девочка оказалась взбалмошным ребенком, и Педро был далеко не первым ее любовником.

Эта парочка сбежала из Пальмы, после того как отец Люси отказался послать ей деньги, не желая, чтобы Педро приехал в Англию вместе с ней. Мистер Бриггс-Нортон дал понять, что он не для того зарабатывал миллионы, чтобы его дочь сожительствовала с испанским официантом или «аферистом», как несправедливо называли Педро в семье мистера Бриггс-Нортона.

Лиз понадобилось два дня, чтобы найти беглецов, а так как у тех оставалась последняя банкнота в тысячу песет, ей не составило труда убедить их дать интервью за плату для газеты «Бритиш санди» — несуществующего издания, придуманного Лиз.

Тони тем временем получил разрешение платить за материал любые деньги. Он правильно рассудил, что его редактор проявит к этой истории больше, чем просто интерес. Лиз тоже так подумала. Из всех газет, в которые она предложила свой материал об исчезнувшей паре, в «Санди кроникл» проявили наибольшую заинтересованность. Они предложили ей обговорить условия с их ведущим репортером, который, как они сказали, по счастливой случайности оказался близко к месту событий. После того как Лиз взяла у Люси и Педро интервью, она договорилась с Джоанной, чтобы та сторожила влюбленных на своей квартире в Пальме, так как место, где они находятся, нужно держать в секрете. Если хоть один журналист, включая самого Тони, сможет к ним подобраться, то «Майорка ньюс» будет выключена из игры.

Лиз доставляла удовольствие война за материал между газетами, та конкуренция, которая породила явление, известное остальному миру как «продажность прессы». По незнанию, свойственному молодости, она тогда думала, что в прессе всегда присутствует большая доля лицемерия, но если статья совершенно не приносит вреда тому, кто не виноват, то Лиз не видела принципиальных отличий газетного бизнеса от любого другого. Потом она изменит свое мнение.

Убедившись, что парочка надежно спрятана, Лиз поехала в бар, находящийся в городке Ла-Резиденсиа, что расположен к северу от Пальмы, чтобы встретиться с Тони Бернсом.

Он был на пять дюймов выше ее, по его виду было видно, что он любит предаваться дорогостоящим излишествам. Тем не менее выглядел он потрясающе. Римский нос, сломанный еще когда Тони учился в школе, придавал ему вид крутого мужчины. Полные губы и ленивая улыбка придавали самоуверенный вид.

Лиз познакомилась с человеком, которого захлестнуло то же течение, что и ее. Они оба были полны энергии и умели быстро принимать решения, и ей было жаль, что сделка, касающаяся беглецов, была совершена так быстро.

Материал должен был состоять из двух частей, в которых Педро и Принцесса рассказывали о своей любви, каждый от своего лица. Лиз затеяла хитрую игру. Если ей удастся убедить Люси возвратиться домой без Педро, ее отец, возможно, согласится дать интервью и изложить свой взгляд на эти события. Лиз также хотела убедить благодарного отца позволить влюбленным вести переписку. Если через два года их чувства останутся прежними, то Педро сможет претендовать на его дочь, а уж Лиз позаботится о том, чтобы разместить на газетных страницах волнующее продолжение «Истории о Принцессе».

Принцесса, Педро и два журналиста, Лиз и Тони, сняли номер в небольшой гостинице, чтобы коротко все обсудить, и где Лиз, к изумлению Тони, удалось стянуть паспорт Люси и засунуть его под матрас, на случай, если та вдруг передумает к не захочет возвращаться домой. Так Лиз начала свой прорыв в мир свободной журналистики, продавая статьи о британцах на Майорке в британские газеты.

Из троих подруг самой лучшей писательницей была Джоанна, поэтому она тоже вскоре стала сотрудничать с Тони. Катя же решила побыстрее связаться с женскими журналами и договориться насчет публикации серии статей.

В субботу утром Тони должен был быть уже в Лондоне. Перед отъездом из Пальмы он несколько раз звонил Лиз, не оставив никаких сомнений в том, что он к ней неравнодушен, как в профессиональном плане, так и в личном. И хотя Джоанна, Катя и Лиз уже давно решили, что женатые мужчины это не их сфера, все же отказаться от обеда с Тони Лиз не смогла. В конце концов надо же было отметить удачную сделку.

Следующие два месяца на острове были полны событий, одним из которых был налет полиции на их квартиру.

В Пальме подруги жили на четвертом этаже и имели обыкновение сбрасывать с балкона ключ от подъезда приходящим к ним многочисленным посетителям. Очень часто это были молодые мужчины, их знакомые и иногда знакомые их знакомых из Великобритании и ЮАР, путешествующие по миру и заходившие, чтобы бесплатно пообедать, но иногда приходили и мужчины, годившиеся им в отцы, родственники и деловые партнеры, приносящие бумаги или посылки из дома.

Строгая католическая семья, проживающая на первом этаже, члены которой никогда с девушками не разговаривали, сделала вывод, что эта троица практикует древнейшую профессию. В Испании проституция считается уголовным преступлением, поэтому они вызвали полицию. Рано утром полиция ворвалась в квартиру, надеясь застать девушек за работой.

Но блюстители порядка обнаружили там лишь трех журналисток, устало склонившихся над столом, которые заканчивали работу над очередным номером «Майорка ньюс».

Даже полисмены заулыбались, когда девушки объяснили им (они уже бегло говорили по-испански), что работа отнимает у них уйму энергии и они слишком устают, чтобы бегать без конца по лестнице и впускать посетителей. Единственным последствием полицейского налета стало примирение с соседями: семья с первого этажа даже пригласила их на обед, состоящий из национальных блюд, сильно приправленных чесноком.

Все они пользовались полной свободой. Они ходили танцевать на все дискотеки острова. Они были молоды, свободны, энергичны и жизнерадостны, и всегда пользовались успехом у мужчин. Наибольшее внимание из всех троих приковывала Катя, молодая красивая блондинка. Она сама удивлялась, с какой скоростью у нее менялись поклонники. Редко с каким мужчиной она была в постели больше одного раза.

Лиз также пользовалась у мужчин успехом, но ей, в отличие от Кати и Джоанны, мешал языковой барьер. Кроме того она обнаружила, что хотя многие мужчины проявляли к ней интерес, мало кто из них нравился ей самой.

Хотя Джоанна и любила пофлиртовать, короткая и неудачная семейная жизнь научила ее быть сдержанной, зато она с живым интересом слушала о проделках своих подруг. Джоанна строила глазки своему шефу, Эдуардо Гонсалесу, но этим все и ограничивалось.

Несмотря на их бурную ночную жизнь газета процветала.

Лиз, с благословления Эдуардо, договорилась с одной британской провинциальной газетой о том, что они будут посылать им статьи, которые могут представлять для той интерес, что позволило «Майорке ньюс» иметь дополнительный доход. Лиз имела более богатый журналистский опыт и научила Джоанну и Катю как нужно писать статьи, чтобы их можно было продать в другую газету. Эдуардо Гонсалес так обрадовался, что даже купил еще один телефон со своей доли прибыли.

В процессе работы Лиз, Джоанна и Катя знакомились с нужными людьми, устанавливали деловые связи и, что более важно, их дружба крепла.

Даже в мелочах они были похожи: все были немного неаккуратны. Это проявлялось по-разному. Спальня Джоанны могла показаться опрятной, пока не возникала мысль заглянуть в шкафы. Позором для Лиз было содержимое ее сумочки, откуда никогда ничего не выбрасывалось. А Катина косметика была в таком беспорядке, что при взгляде на кучу, в которую она была свалена, никто бы не подумал, что ее владелица пишет статьи в женском журнале о том, как выглядеть безупречно. Мысли у всех троих перескакивали, как кузнечик, с предмета на предмет, но как раз поэтому им и было интересно беседовать друг с другом. И очень редко случалось, чтобы одна из них отпустила колкость в адрес другой.

Их кумиром была Катарина Уайтхорн, ветеран журналистики, из книги которой «Пособие для неряхи», опубликованной в самом начале ее творческой карьеры, они брали ценные советы. Например, как с помощью черного фломастера маскировать дырки на черных колготках, или бросить подушку в дверь, если тебе лень подойти и закрыть ее.

Им никогда не было скучно вместе. С самого начала они почувствовали симпатию друг к другу, хотя приехали из разных уголков мира и получили разное воспитание.

Крик Джоанны, раздавшийся среди ночи, поверг ее подруг в шок.

…Это началось на квартире акушерки-голландки, приспособленной под клинику и куда Джоанна с подругами приехала с твердым решением сделать аборт.

По ужасному стечению обстоятельств мужская сперма встретилась с женской яйцеклеткой на пятый день после того, как у Джоанны прошли месячные. Джоанна не вступала в интимную близость с мужчиной в течение десяти месяцев с того времени как прибыла на Майорку. Эдуардо смог доказать своей жене, что ему можно доверять. Он и Джоанна заигрывали друг с другом много месяцев, но у нее не было намерения повторить судьбу своей предшественницы, которую сеньора Гонсалес выставила за дверь из-за того, что та была в слишком близких отношениях с шефом. В любом случае, Джоанна еще очень переживала по поводу своего неудачного брака с Нейлом.

Вопреки наилучшим намерениям, Джоанна уступила Эдуардо в тот день, когда получила бумаги, подтверждающие, что брак с Нейлом расторгнут.

Она была в редакции, и Эдуардо, видя как она расстроена, уговорил ее сходить в один небольшой ресторанчик на побережье.

Через два часа, после того как они выпили две бутылки «Сангрии», она согласилась поехать с Эдуардо на вершину горы и посмотреть оттуда на залив. В автомобиле он обнял ее и стал утешать. Она успокоилась, и даже отметила про себя, что он пользуется хорошим одеколоном.

В своих мечтах они уже давно обладали друг другом, но для Джоанны реальность не стала лучше фантазии, просто ей требовалось утешение.

Через несколько дней она пришла в чувство, и прервала эту любовную связь. Потом прекратились месячные.

В католической Испании аборты запрещены законом, и сделать аборт можно только нелегально. Ту голландскую акушерку нашел Эдуардо, на что ему понадобилось более недели. Она помогала женщинам избавиться от нежелательной беременности за скромную плату, а если у кого не было денег, то и бесплатно. Но ее методы были самыми быстрыми и примитивными. Акушерка сразу дала понять, что не любит долго возиться с пациентками, даже если могут быть осложнения. Местным врачам иногда приходилось сталкиваться с последствиями ее работы, но в большинстве случаев они не обращались в полицию. Бедные женщины и так уже достаточно настрадались.

Комната, в которой оказалась Джоанна, была очень маленькой и лишенной всякой мебели. Посередине, на полу, лежал грязный матрас. Правда, кроме него, Катя и Лиз заметили в углу стопку чистых простыней.

Акушерка торопилась. Ее помощница встала на страже у двери вместе с Катей и Лиз, на случай, если вдруг нагрянет кто-то посторонний или, что еще хуже, полиция.

Женщина постелила серое шерстяное одеяло, на которое поставила банку с карболовой кислотой, кусок резиновой трубки и другие допотопные инструменты.

Почему нужно терпеть такие страдания, думала Джоанна, из-за нескольких минут интимной близости, которые даже не принесли ей эмоционального спокойствия.

— Обычно это не больно, но ты приготовься потерпеть — слишком маленький срок и у тебя это первый аборт. У тебя ведь это в первый раз? — спросила акушерка на превосходном английском.

Джоанна кивнула.

— И в последний.

— Конечно, конечно, — откликнулась акушерка.

За дверью санитарка сказала Кате и Лиз:

— Не забудьте сегодня вечером положить ей на матрас клеенку. Если температура поднимется выше тридцати восьми градусов, дадите ей вот эти антибиотики. Если через пару часов температура не спадет, то сразу же вызывайте врача.

Подруги Джоанны знали, чего ей стоило решиться на аборт.

К тому времени, как санитарка закончила разговор, акушерка ввела карболку в матку Джоанны. Под ее действием у женщины начинаются родовые схватки, мышцы матки сокращаются и утробный плод исторгается.

Схватки начались через два часа. Джоанна громко стонала. Катя и Лиз постоянно ходили из комнаты в ванну, прикладывая Джоанне ледяные компрессы и пытаясь ее успокоить. Похоже, ничего не помогало.

Схватки были такими же сильными, как при обычных родах, и причиняли ужасную боль, только на свет не появился малыш, при радости от рождения которого матери забывают про родовые муки. Эти мучения — единственная причина того, что мир не населен одними детьми, как скажет потом Джоанна.

Но никакого малыша не было, чтобы можно было забыть про страданье и боль. Она никогда не сможет забыть этот урок. И никогда больше не сможет работать у Эдуардо Гонсалеса. Единственным утешением для Джоанны могло служить то, что после этого мрачного эпизода ее дружба с Катей и Лиз стала еще крепче. И когда Джоанна сказала, что ей снова хочется попытать счастья в британской прессе, теперь уже с членским билетом Национального Союза Журналистов, получить который ей помогла Лиз, подруги решили к ней присоединиться.

Лиз с восторгом поддержала ее идею. Катя, устав от моря, солнца к особенно от секса без любви, тоже согласилась покинуть остров. Они заявили ошеломленному сеньору Гонсалесу о своем уходе и дали ему месяц на то, чтобы он нашел себе других сотрудников.

Лондон встретил их серым пасмурным днем. Закутавшись в плащи, они спрашивали себя, такая ли уж это была хорошая мысль — вновь возвратиться сюда. Но когда такси довезло их до Флит-стрит, к ним снова вернулось радостное настроение. Они снова оказались в своем мире.

Глава четвертая

Сидя за своим столом, Джоанна и Лиз наблюдали за Катей. Вероятно, даже наверняка, по ее взгляду можно будет угадать, кто же этот загадочный любовник. Их интерес на девяносто процентов был вызван любопытством и на десять процентов — переживанием за Катю.

— Она продолжает смотреть на главный стол, — сказала Лиз. — Я не могу поверить, что это кто-то из их числа; они все либо женаты, либо с какими-то отклонениями.

— Может быть, это Дики?

— Не смеши. Он и Шейла сейчас без ума друг от друга. Не беспокойся, скоро мы узнаем. Ей никогда не удавалось держать от нас что-нибудь в тайне.

Журналист, сидевший слева от Лиз, весь обратился в слух.

— О чем это вы говорите? — спросил он.

Тони Бернс снова встретился на их пути, когда Лиз стала журналистом «Санди кроникл», три года назад.

— Так, ни о чем, — сухо ответила Лиз. — Ни о чем таком, что тебе могло бы быть интересно.

Он сейчас был совершенно не похож на того мужчину, с которым она познакомилась много лет назад на Майорке.

Тони, теперь помощник редактора отдела новостей, почти всю жизнь проработал в «Кроникл». Он был признанный авторитет в области знакомств, политики, игры в гольф, развлечений и выпивки в мужской компании, которые так популярны на Флит-стрит. У него была слава человека, который может все организовать. Что касается его внешнего вида — он поборол свою склонность к полноте, через день посещал спортивный зал и тратил деньги на парикмахеров, портных, регулярный массаж и иногда даже на маникюр.

Когда Лиз первый раз с ним встретилась после возвращения с Майорки, он был настроен достаточно дружелюбно и использовал свои связи, чтобы ее взяли в «Дейли мейл». Потом он искренне радовался, когда она стала работать в «Санди кроникл» рядовым журналистом. Но когда она обогнала его в продвижении по служебной лестнице, он озлобился на нее.

Поработав с ним подольше, Лиз полностью изменила свое первоначальное мнение о нем. Тони Бернс видел в ней своего конкурента и относился к ней враждебно. Это не соответствовало тому образу, который остался у нее в памяти со времени их встречи на Майорке. Но Лиз его уважала по одной причине: он, по крайней мере, воспринимал ее серьезно, в отличие от редактора, который сделал ее своим заместителем главным образом потому, что не мог себе представить, что женщина может бросить вызов мужчине, когда речь вдет о высших должностях и поэтому не видел в ней конкурента.

Лиз начала привыкать к тому, что будучи помощником редактора и ответственным за большие статьи, Тони вел грязную игру и старался ей насолить как только мог. Он не задумывался о честности. Если находилось что-нибудь такое, что могло быть использовано против нее, он тут же пускал это в ход. Эта мышиная возня, как говорили об этом в редакции, доставляла ей большие неприятности, а с того времени как она восемнадцать месяцев назад стала заместителем главного редактора, и Тони оказался рангом ниже ее, дело стало еще хуже.

Было уже достаточно примеров, когда он ей вредил. Совсем недавно он провел вечер с ее шефом на футбольном стадионе «Уэмбли», где, как она узнала, он сказал, что менеджеры одной футбольной команды за 15 000 фунтов вынудили ее дать согласие поместить статью о неком футболисте, просидевшем весь сезон на скамейке запасных.

Лиз увидела, что жена Тони внимательно наблюдает за своим мужем, который в этот момент смотрел на вырез платья Лиз. У нее возникло желание наклониться к ней и сказать: «Слушай, дорогая, его не интересуют мои груди, они просто напомнили ему, что я поднялась выше его по служебной лестнице». Она тепло улыбнулась жене Тони и в сотый раз подумала, что та намного лучше, чем он заслуживает.

Лиз повернулась, чтобы поговорить с одним знаменитым голливудским актером. Если бы только ей удалось получить от него признание, что у него роман с одной актрисой, а не просто шапочное знакомство. Какая бы получилась великолепная статья. С другой стороны, стоит ли помещать такой материал в их газете? Лиз, как всегда, рассердилась на себя. Это же надо, сижу в таком отличном месте, рядом с мистером «Совершенство» и думаю о том, что будет напечатано в газете на следующей неделе. Почему бы хоть раз не провести просто приятный вечер, не задумываясь, кого сделать героем следующей статьи?

Она завидовала Джоанне и Кате — у одной муж, у другой любовник. А она вынуждена весь вечер проводить с незнакомым мужчиной, и уже не в первый раз подумала, какой тяжелый труд говорить с людьми, которых ты не знаешь и знать не хочешь.

В ее жизни уже много лет не случалось ничего примечательного. Обычно мужчины, которых она находила привлекательными, игнорировали ее. А те, которые с ней заигрывали, ее раздражали. Поэтому любовный вакуум заполнила работа. И она стала профессионалкой в завязывании коротких разговоров с незнакомцами, хотя до сих пор ей это давалось с трудом.

Голливудский «Мистер Совершенство» наклонился к Лиз и произнес:

— Позвольте мне рассказать вам о моей новой диете. Она дает поистине фантастический результат.

«О Боже».

Обед казался бесконечным. Катя съела только по кусочку каждого блюда, больше она не могла себе позволить. Логика подсказывала ей, что министр уже вряд ли приедет, но как все влюбленные, Катя не хотела доверять логике.

Ее мечты были нарушены голосом ведущего:

— Ваше Королевское Высочество, господа, леди и джентльмены, трансляция начнется через десять минут.

Гости не спеша потянулись к выходу. Продюсеры пропускали вперед финансистов, ведущие программ уступали дорогу режиссерам, а режиссеры не спускали глаз с продюсеров. Финансисты в это время высматривали, в кого из тех, кто не был сильно обласкан вниманием бульварной прессы, можно будет вложить деньги в следующем сезоне.

Здесь собрались все, о ком в течение нескольких прошедших месяцев постоянно писались передовицы в бульварных газетах. Так, «сексуальные» скандалы были связаны с именами одного из кандидатов в президенты Соединенных Штатов, британской принцессы и трех высокопоставленных политиков, включая министра здравоохранения.

Джоанна решила, что ей лучше остаться на месте. Она с благоговением наблюдала за Лиз, привычно занимающейся своей работой: поцеловала одного, взяла интервью у второго, сунула свою визитку третьему. Работала она профессионально. Тем не менее ей всегда приходилось заступаться за Лиз перед другими редакторами журнальной группы. Они видели в Лиз не первопроходца в деле, которым до сих пор занимались одни мужчины, а выскочку, которая забыла, что она женщина и лезет не в свое дело. Лиз не пропагандировала феминистские теории и не подстраивалась под них, а делала все, чтобы увеличить тираж, тем самым доказывая, что женщины могут занимать высокие должности, но при этом все должны быть поставлены в равные условия.

Иногда Джоанна завидовала своей подруге. Может, пойти по проторенной ею дороге? Работа в газете более престижна, более оперативна и более высоко оплачиваема, чем в журнале. Но тогда они с Лиз станут соперницами, кроме того, ее конкурентами станут все редакторы-мужчины. Ее передернуло. Нет. Это не подходит. Кроме того, Джордж будет за нее очень волноваться. Лучше оставить все как есть.

На улице фургон с телеаппаратурой, который называли «сканер», давно припарковался у заднего входа гостиницы «Гросвенор», и уже отдавались последние распоряжения.

Съемочная бригада, работающая в банкетном зале, получала их через наушники. Операторы с камерами на плечах сновали между столами, занимая свои места и наклоняясь, чтобы показать лица попавших в номинации премии. Прямой телемарафон начался. В сканере решили сосредоточить внимание на шести главных претендентах на премии БАФТА.

— Камера один — Джулия Робертс; камера два — дайте Кенета Бранага; камера три — Энтони Хопкинс; камера четыре — Дэвид Фрост; камера пять — Жюли Гудиар; камера шесть — Катя Крофт. Хорошо, держите их в кадре.

Ник Аркрайт, руководивший съемкой, раздраженно спросил:

— Зачем эта Катя, как-там-ее-фамилия, повернулась к нам затылком? Этого еще нам не хватало. Они что там, на «TB-Утро», не знают, для чего предназначена камера? Камера номер шесть, Энди, когда я подам тебе сигнал, добейся от этой суки, чтобы она нам улыбнулась, дашь крупный план, понял меня? — Он повернулся к своей помощнице. — Я сказал, мы должны заняться Селиной Скотт.

Энди на шестой камере чувствовал себя удобнее в джинсах и куртке-аляске, чем во взятом напрокат смокинге. Наблюдая за Катей и ожидая сигнала, он благодарил Бога, что камера «Сони Бетакам», которую он держал на плече, такая легкая. Обычная работа. Прошлый месяц он работал в Боснии. «Ненамного отличается от того, что здесь, — подумал он. — Все так же, ничего нового и такая же проклятая жара».

Внутри сканера постановщик крикнул:

— Дайте поближе главный стол, Дики там собирается толкнуть речь!

— Черт! — проревел Ник. — Он знает, что мы можем держать его в кадре не больше двух минут?

Дик Аттенборо, с удивительной для своих семидесяти лет ловкостью, взобрался на сцену.

— Ваше Королевское Высочество, господа, леди и джентльмены…

На улице, в фургоне, помощница Ника, Мелисса, выкрикнула: — Одна минута эфира!

Со сцены продолжал доноситься медовый голос Дика:

— Произошла дорожная авария, и я боюсь, что министр телерадиовещания не сможет присутствовать с нами на этом вечере.

— Пятьдесят три секунды эфира.

У Кати перехватило дыхание. Она чувствовала себя так, словно ей проткнули легкие. Столкновение? Насколько серьезна эта авария? Ей нужно позвонить.

— Подробности пока не известны. Я боюсь, что…

— Сорок секунд.

— …Я уверен, мы обо всем поговорим сегодня вечером…

— Старый пердун, давай заканчивай, все уже устали тебя слушать, — простонал Ник.

Мелисса была спокойна.

— Двадцать секунд.

— …Я знаю, что все вы, здесь собравшиеся, окажите теплую поддержку тем, кто сегодня будет удостоен премии.

Оператор камеры номер шесть, согласно полученной инструкции, все время держал Катю в кадре, и Ник видел на мониторах внутри сканера пять улыбающихся лиц и одно, объятое ужасом.

— Что случилось с этой траханой Катей?

Мелисса бросила взгляд на секундомер. — Три секунды.

Ричард Аттенборо, режиссер, получивший «Оскара», знал, что нужно уложиться во время и объявил:

— А теперь, гость нашего вечера, Майкл Эспел.

— Ну, Катя! — прошипел Энди, теряя терпение. — Улыбнись, ради Бога.

— Переключаем на шестую камеру.

На камере загорелась красная лампочка. Катя инстинктивно хотела оттолкнуть камеру от себя, но сработала привычка. Она глубоко вздохнула и обнажила зубы. Это было чисто автоматическое движение, которое едва ли можно было назвать улыбкой; она даже не пыталась управлять своей мимикой. Лиз и Джоанна увидели лицо Кати, появившееся на гигантских мониторах, установленных в зале. Что за чертовщина с ней происходит? Лиз сделала бровью знак Джоанне, которая в недоумении пожала плечами.

Ник, наблюдавший за выражением Катиного лица, повернулся к Мелиссе: «Проклятая примадонна».

Одетый по форме полицейский констебль исследовал тормоза разбитого «рейнджровера», который погрузили на платформу грузовика аварийной службы. Сержант в штатском из особого отдела стряхнул осколки стекла с перепачканной кровью синей брезентовой спортивной сумки.

Он взял сумку. Очевидно, так торопились доставить водителя в больницу, что про нее забыли. Он расстегнул молнию и заглянул внутрь. Там были личные вещи и среди них завернутая в пижаму видеокассета без надписи.

После того, как закончилась экспертиза, сержант доставил сумку в больницу.

Триумф Кати был совершенно испорчен. Известие о несчастном случае так ее ошеломило, что когда ее объявили победительницей в номинации премии «Телеведущий года», ощущения победы не было. Зрителями же ее отрешенный вид был истолкован совсем по другому. Не проявив радостных эмоций, она выглядела как законная победительница, женщина, получившая премию по праву.

— Она выглядит ошеломленной, и ей так и нужно себя вести, — усмехнулась одна дикторша из конкурирующего телеканала, недовольная тем, что ее снова обошли вниманием.

Через несколько секунд после окончания трансляции Катю Крофт и победителей в других номинациях провели из банкетного зала в комнату наверху, чтобы взять у них интервью.

Катя коротко отдала дань вежливости своей телестудии. Ее речь будет звучать в выпусках новостей, которые будут выходить в эфир, пока в 8.15 она не появится на экране сама. В виде исключения, она будет не ведущей, а гостьей программы.

В помещении правили бал журналисты. О ней и других победителях будут статьи на первых страницах газет, сообщения на радио и по телевидению.

Следуя заведенному порядку, журналисты собирались по нескольку человек вокруг каждого из опрашиваемых, чтобы побыстрее выполнить свою работу. Для них все шло своим чередом.

Катя потеряла надежду на то, что удастся отлучиться на минутку и узнать, что же произошло с тем человеком, которого она надеялась увидеть, но единственным способом побыстрее уйти было сотрудничать с репортерами. Только потом, увидев себя по телевидению и в газетах, она поняла, что напрасно надеясь побыстрее уйти, она слишком много говорила, слишком широко улыбалась, так что были видны десны, тогда как обычно, ее сдержанная улыбка лишь приоткрывала зубы.

Интервью все продолжалось и продолжалось, и каждый журналист просил ее ответить на три главных вопроса: «Что вы ощущаете после победы? Какие у вас планы на будущее? За кого вы собираетесь выйти замуж?» — отчего Кате хотелось крикнуть им всем: «Оставьте меня в покое! Дайте мне отсюда уйти!» Но Катя сдерживалась.

Она постоянно помнила, как лорд Сесил Паркинсон сказал ей унылым голосом после конференции, на которой он объявил о ее регистрации в качестве претендента на получение премии: «Когда в полночь вы делаете заявление для газет, у вас нет вариантов». И Сесил был прав. Сейчас была полночь. А ее фотографии выйдут на первых страницах газет.

Наконец все закончилось. Лиз давно увезла Джоанну домой, фотографы убрали камеры в чехлы, а журналисты неторопливо двинулись в бар.

Как и большинство выступавших, Катю переполнял адреналин. Хотя она была напугана, голова работала с бешеной скоростью. На автопилоте она направилась к выходу из гостиницы.

Первое, что нужно сделать, это спросить насчет аварии. В ушах звенели слова: «…он в тяжелом состоянии …с ней, мы думаем, все в порядке. У нас нет сведений, была ли она в машине». Как же ей уточнить, что же действительно произошло? Может быть, позвонить в свой отдел новостей? Но звонок в полночь от Кати Крофт привлечет слишком много внимания, и в дальнейшем ей это может повредить. А если представиться под другим именем, они пошлют ее подальше. Их работа — предоставлять информацию для телевидения, а не давать справки по телефону. А если она не родственница пострадавшего, то и звонок в больницу приведет к таким же результатам.

Единственное место, куда можно позвонить ничего не опасаясь, это место, где они встречались, на Роланд-Мьюс. Только вчера они были вместе и их тела сливались в экстазе, но, кажется, это было несколько лет назад.

Она была в нескольких метрах от турникета, когда вдруг поняла, что было бы неразумно просить водителя отвезти ее на Роланд-Мьюс. С того времени, как они начали встречаться, Катя научилась заметать следы. Пусть шофер посидит пока в машине. Она позвонит ему потом и скажет, чтобы ехал домой.

Катя развернулась к вышла через задний выход на Саут-Одли-стрит. Гардероб. Черт! Она чуть не забыла. Гардеробщик уже ушел и на вешалке сиротливо висел лишь ее плащ.

Сидя в обычном черном лондонском такси, она опустила подбородок, скрыв половину лица в бархатной ткани плаща, чтобы таксист не узнал ее. Через несколько минут они подъехали к Бэкингемскому дворцу, где Катя молча открыла дверку машины и протянула водителю через внутреннее окошко десять фунтов, дав ему на чай в три раза больше, чем нужно.

Водитель чувствовал, что где-то видел свою пассажирку, но, выйдя из такси, она еще сильнее закуталась в плащ и исчезла в темноте.

Катя торопилась, но при этом шла на цыпочках, чтобы ее каблуки не стучали о булыжную мостовую. Роланд-Мьюс была застроена домами семнадцатого века в георгианском стиле, на первых этажах которых когда-то были конюшни и жила прислуга. Теперь здесь размещались гаражи, и этот район стал привилегированным лондонским предместьем, столь любимым иностранцами, приезжавшими в короткие командировки. Здесь находились банки, посольства и торговые дома.

В доме номер 16, как и во всех остальных, огни давно уже погасли. Приблизившись к дому, она порылась в сумочке в поисках ключа и вставила его в замок парадной двери. Нужно посмотреть, нет ли для нее сообщения на автоответчике.

Вспышка!

На мгновение улица осветилась ярким, режущим глаза светом.

О Боже!

Катя побежала в переулок, плащ развевался по ветру. Было очень неудобно передвигаться по булыжной мостовой, но когда Катя наконец выбежала на мокрое асфальтовое шоссе, она прибавила скорость.

«Черт»! Фотограф, преследовавший ее, оступился на скользкой мостовой и грохнулся на булыжники.

Катя торопилась побыстрее выйти на Лоуер-Белгрейв-Роуд, что рядом с вокзалом «Виктория», где даже поздно ночью на стоянке полно такси.

Она с трудом смогла назвать водителю свой домашний адрес, и удивилась, услышав свой голос, похожий на стон. Катя негромко всхлипывала. О Боже, подумала она. Если бы только она не была такой эгоисткой, такой безвольной, этого можно было бы избежать.

Глава пятая

В кадре Катя выглядела бесподобно. На экране без конца крутили фрагмент записи, когда она, счастливая, поднимается на сцену и ей вручают премию. Сколько бы раз ни смотрели эту запись, прокручивая ленту назад и включая покадровый просмотр, все равно бы не заметили ничего, что говорило о ее душевном волнении. На экране она вся сияла. Катя продемонстрировала прекрасное умение владеть собой. Из двадцати секунд записи ее выхода на сцену было выбрано три.

— Этого будет достаточно, теперь это нужно только озвучить. Ты что там уставился на ее грудь?

Склонившись над пультом с бесчисленными кнопками и маленьким монитором, два человека из монтажной группы «ТВ-Утро» работали над фрагментом.

Двадцатичетырехлетний Терри Блэкинер, младший помощник редактора, попытался защищаться.

— Ну, редко удается так хорошо ее рассмотреть. Хотя мне говорили…

— Перекрути на те кадры, где она целует Уильяма Херта, — скомандовала ему Фиона Тейлор — суровая начальница с тусклым взглядом.

— Да, неплохо… Кое-что из этого мы используем.

Терри повернул ручки против часовой стрелки.

— Билл говорит, она хочет перейти в «ТВ-Саутерн».

— Я тоже об этом слышала. И сейчас она никого спрашивать не будет, по крайней мере, таких, как ты… Смотри, еще одна якобы «подруга», Лиз Уотерхаус.

На экране улыбающиеся Лиз и Катя посылали друг другу воздушный поцелуй.

— Делают вид, что они приятельницы не разлей вода, — сказала Фиона, — но никто мне не докажет, что две подобные женщины могут быть подругами.

Как и у многих женщин, у Фионы было несколько близких подруг, но она была уверена что, когда женщина достигает вершин карьеры, дружба для нее перестает существовать.

— У нас есть кое-что получше: через секунду ты увидишь Дона Френча. — Терри покрутил ручки. — Смотри, это эпизод, когда Катя выражает благодарность тебе и всем нам. Этот кусок лучше оставить.

Подобным образом Фиона и Терри проработали еще час и к тому времени, когда утром Катя в своей студии приводила себя в порядок, сорокасекундный сюжет, плод их труда, был готов для многократного показа в конце получасовых выпусков новостей.

Обладательница премии провела бессонную, тревожную ночь, и это было заметно.

Кате удалось заснуть только под утро, и когда она встала с постели, то еще долго ходила полусонная. Новый день она начала как обычно с водных процедур, затем одела повседневный костюм и туфли на сплошной подошве. С распущенными волосами и без косметики, она мало походила на телезвезду, хотя для раннего утра, когда даже дорога была пуста, если не считать нескольких грузовиков, она выглядела вполне прилично.

Но по рассеянности Катя забыла, что сегодня особый день и, появившись на работе несколько позже обычного, с ужасом взирала на поджидавших ее фоторепортеров и коллег. Ей стало совсем дурно, когда через стеклянную дверь она заметила на входе директора-распорядителя с шикарным букетом из трех дюжин алых роз.

Ее единственной защитой стали огромные черные очки, однако, даже несмотря на это обстоятельство, девушки из гримерной шушукались между собой, что она еще никогда не выглядела так плохо.

На протяжении всех лет, что Катя вела «ТВ-Утро», каждый вечер накануне курьер привозил ей сценарий программы, но сегодня ее роль впервые переменилась, и уже она сама должна была занять место в кресле для гостей студии.

Немного придя в себя, Катя сразу же отправилась в гримерную. Сняв очки, она обратилась к изумленной Бренде:

— Я, наверное, неважно выгляжу — вчера мы немного отпраздновали это событие.

Это была ее первая ложь сегодня.

Катя дала себе слово, что если все обойдется, она навсегда похоронит эту историю в своем сердце и постарается больше никогда не повторять прежней ошибки. Слишком дорога была цена за нее. Кто-то как-то сказал: «Прежде чем поставить перед собой цель, узнай наверняка, что ты хочешь на самом деле».

Она сидела, спокойно откинувшись на спинку стула, пока Бренда колдовала над ее лицом. Мешки под глазами, красные пятна и морщинки были тщательно замазаны тональным кремом, а затем скрыты под толстым слоем пудры. Бренда, безупречно владея искусством макияжа, с помощью почти неуловимых оттенков различных косметических средств умела создать совершенно другое лицо, скрыв по возможности все его недостатки и высветив достоинства. Сухие, потрескавшиеся губы, соприкоснувшись с изумительного оттенка красной помадой, стали подобны бутону розы. Французские глазные капли, помогли скрыть следы бессонницы и придать глазам Кати жизнерадостный блеск. Специальная зубная паста усилила жемчужную белизну и без того превосходных зубов. Волосы, смазанные гелем, хоть и становились от него жирными, вызывали у зрителей ощущение, что это естественный блеск здоровых волос. Визажистам, которым доставлялась из Парижа лучшая французская косметика, не приходилось беспокоиться за ее качество — ведь от них во многом зависело то, какими увидят героев передач зрители. Создать сказку на экране — это целое искусство, и на его алтарь положен труд очень многих людей.

Катя, красивая от природы, все же была благодарна Бренде за то чудо, которое та совершала с ней каждый день в зеркальном храме своей гримерной.

Она осмотрела студию и, пока Стив и Лайза занимались подготовкой, в молчании встала за камерами, ожидая сигнала к выходу.

Каждое рабочее утро Катя, чувствующая себя в студии как дома, в качестве ведущей ровно в 5.55 занимала место в центре, где на нее были направлены камеры и прожекторы. Проводя в студии по нескольку часов в день, пять дней в неделю, она чувствовала себя здесь очень уверенно и уютно — это была ее берлога, ее логово. Но в это утро не она была ведущей, и помощник режиссера посадил ее в кресло для гостей.

Она расположилась очень неудачно, устроившись с невыгодной для себя стороны. Постоянно работая перед камерой, она знала, что очень многое зависит от того, где ты сидишь, потому что у каждого человека лицо асимметрично, и выглядит оно лучше или хуже в зависимости от того, с какой стороны его показать. Если бы все шло своим чередом, ее профессиональный опыт заставил бы ее пересесть так, чтобы ее лицо предстало зрителям в наивыгодном свете. Но сегодня Катю занимали другие мысли.

Она просидела так ровно минуту, когда режиссер, наблюдавший за ней с балкона наверху, заметил:

— Лайза что-то слишком отвлекает сегодня моего помощника. Как получилось, что он посадил Катю так неудачно? Господи, да она сегодня выглядит просто дерьмово.

— Бренда уже предупредила меня, что Катя плохо себя чувствует после вчерашней вечеринки, — отозвалась операторша на пульте.

— Передвиньте кресло в другое место.

Катя в каком-то в полусне наблюдала за происходящим.

— Все-таки она выглядит неважно.

— Да, я уже говорила, что место, где сидят гости программы, всегда освещено очень неудачно, — поддержала разговор подошедшая Бренда. Она была прекрасно осведомлена, что с помощью освещения можно добиться того, что красавица будет казаться уродиной и наоборот.

— Вы что же думаете, ваша драгоценная Катя каждое утро так уж классно выглядит? — пробормотала операторша себе под нос.

— Во время рекламной паузы направьте на нее еще несколько блондинов и рыжих, — сказал режиссер. Так на жаргоне телевизионщиков назывались различные типы прожекторов.

Катя по-прежнему находилась в плену своих грустных мыслей и никак не могла ни на чем сосредоточиться. Вся обстановка и звуки вокруг нее были ей настолько привычны, что не достигали сознания. Она находилась в своей среде, но сегодня как бы на время из этой среды выпала. Ее сильно тревожила сверкнувшая вспышка фотокамеры на Роланд-Мьюс и те последствия, которые могли быть ужасны. Сообщения об аварии, в которую попала машина министра, повторялись всю ночь. Рефреном в них звучала фраза: «Состояние тяжелое, но не безнадежное». Катя не пропустила ни одного сообщения.

Рекламный блок закончился. В ярко освещенной студии «TB-Утро» Стив продолжал вести программу, считывая подсказки, появлявшиеся на мониторе телесуфлера: «Сегодня в нашей программе. Выпуски новостей. Что делать с подростком, если он принимает наркотики? Затем ботаник Дэвид Беллами расскажет вам о тропических растениях, которые вы можете вырастить в своем саду. И, конечно, мы встретимся с нашей обладательницей премии БАФТА, Катей Крофт. Оставайтесь с нами…»

— Катя, дорогая, прими мои поздравления, — прошептала Лайза. — Мы все так рады за тебя.

— Спасибо. Только непривычно находиться в студии без своего наушника. — Кате нужно было просидеть здесь еще не меньше часа. Она повернулась к Стиву:

— Что нового известно об аварии, в которую попала машина Томаса?

— Да ты ведь была на банкете вчера вечером и сама все слышала! Подожди, я спрошу на галерке. — Стив сделал знак перед камерой, показывая на наушник. — Какие новости о несчастном случае с Томасом? — спросил он прямо в камеру. — Была заложена бомба? — Он слушал, в то время как Катя внимательно смотрела на его лицо, словно пытаясь на нем прочесть то, что ему говорили с галерки. — Вы еще не знаете? Будет проводиться расследование? Хорошо, спасибо.

Кате хотелось знать больше, и она открыла рот, чтобы задать вопрос, но оба ведущих приложили палец к губам, требуя тишины. Они показали наверх, откуда редактор кратко сообщил им, что в программе произойдут изменения. Катя вспомнила, как много раз она сама, получая уточнения, так же просила гостей соблюдать тишину. Теперь она поняла, насколько это выглядело невежливо и нетактично: исключать человека — если у него нет наушника — из разговора. Это было ей уроком на будущее.

Она встала и вышла из студии, твердо решив позвонить в больницу. Она не могла поехать на Роланд-Мьюс, но обязательно должна найти возможность позвонить. Если все будет нормально, это не займет больше десяти минут.

До окончания рекламной паузы осталось пять секунд, когда она вернулась. Поправляя галстук, Стив улыбнулся Кате.

— Представляешь, Беллами опаздывает. Он с легкостью пробирается через свои джунгли, а вот автомобильные пробки ему наверняка не по силам. Так что нам придется поработать подольше, ладно?

Стив не понял, почему Катя изменилась в лице. Он подумал про себя: «Хмм, интересно, с кем она провела эту ночь? Она уже сто лет не говорила, что у нее есть парень. Должно быть, опять какой-нибудь новый. Интересно, кто он?»

Катя не могла сосредоточиться на беседе. Все здесь казалось ей таким ничтожным, по сравнению с тем, что ее действительно занимало. Этот проклятый фотограф. На снимке ее лицо наверняка будет хорошо видно. Обычно, когда у нее бывали серьезные проблемы, она обращалась к Джоанне и Лиз, но сейчас она не могла их в это втягивать. Господи, вот попала в переделку!

Лиз, наблюдавшая за Катей по телевизору, подумала, что та держится перед камерой так, будто у нее нет никаких проблем. Что бы там ни произошло прошлой ночью на церемонии награждения — возможно, даже поссорилась со своим загадочным любовником, — на экране она просто прелесть.

Комната Лиз была погружена в полную темноту. Три года назад, когда она только переехала в этот домик — оказавшийся, кстати, рядом с домом Джоанны и Джорджа, — то, кроме докучавших ей звонков корреспондентов газеты со всего мира и в любое время суток, ей мешал еще и свет с улицы. Заснуть было совершенно невозможно, и Джоанна предложила ей в дополнение к занавескам повесить еще темные шторы. Так проблема решалась хотя бы вполовину.

Лиз проводила не так уж много времени в этой квартире с двумя спальнями, и самым обжитым местом была кухня, отделанная дубом, где она питалась в основном индийскими и китайскими блюдами, приносимыми по заказу, и где находились телевизор, факс и два телефона.

В уютной гостиной с белыми стенами стояли два больших честерфилдовских дивана и две огромные плетеные корзины, битком набитые журналами. На широких полках лежали стопки книг и видеокассет, которые Лиз все собиралась посмотреть. На стенах висели старые семейные фотографии, гравюры и картины, которые она покупала во время поездок. На столах в полном беспорядке находились кипы газет, книги и фотографии в серебряных рамках.

Дверь из гостиной вела в небольшую столовую, которой Лиз никогда не пользовалась. Свободная спальня превратилась в гардеробную, где стояли высокие, от пола до потолка, шкафы, в которых хранилась в беспорядке ее одежда. Ради объективности надо сказать, что она была рассортирована по цвету.

Лиз расправила стеганое одеяло цвета слоновой кости. Обычно по понедельникам она отсыпалась, но сегодня ей нужно было встать пораньше, привести себя в порядок и одеться так, чтобы произвести впечатление. С того времени как она проснулась, Лиз уже три раза представила себе разговор с владельцем «Санди кроникл». Она уже заранее приготовила остроумные ответы на все его вопросы, которые только могла вообразить.

Вчера вечером она и ее подруги решили, что Фергус не мог пригласить ее на обед только для того, чтобы уволить. Увольняют обычно во время завтраков. Жесткосердечные боссы любят начинать день с увольнения сотрудников. Принимая душ, Лиз вспомнила про одного из своих предшественников на посту редактора, которого владелец газеты пригласил позавтракать в ресторан «Клэридж». Пока они оба ждали, когда принесут счет, он заявил редактору, что работа последнего его не устраивает. Уже к полудню редактора освободили от занимаемой должности, а его вещи выставили за дверь.

Обеды все-таки оставляли еще надежду. Во всяком случае, Лиз ни разу не слышала, что во время обедов происходили какие-либо неприятные эксцессы. Но что толку строить предположения. Так все повернется или иначе, к трем часам она все узнает.

Едва дождавшись окончания программы, Катя торопливо покинула студию и уже спускалась в фойе, когда директор-распорядитель догнал ее на лестнице и окликнул по имени.

— Мы не дадим вам так просто уйти, — сказал он, опуская руку ей на плечо. — Мы собираемся принести наши поздравления. Давайте позавтракаем вместе, я делаю это предложение от имени всех наших сотрудников. Мы и каша съемочная бригада очень рады за вас, и хотим отметить вашу премию.

Кате едва удалось сдержаться и ответить на приглашение вежливой улыбкой. Она же должна уйти! Но сейчас, к сожалению, это оказалось невозможно.

Директор-распорядитель никогда не относился к числу ее поклонников, особенно после того, как однажды ей удалось уговорить его любовницу дать большое интервью, но тем не менее, он вынужден был признать, что благодаря ей они «раскрутили» несколько сенсаций, потому что политики почему-то всегда стремились, чтобы их действия комментировала именно Катя. Это было просто невероятно, но рейтинг Кати оказался выше, чем у лучшего диктора Би-би-си. Их телекомпанию расхваливали в газетах, и, короче говоря, благодаря Кате они утерли нос всем остальным.

Они вошли в буфет под громкие аплодисменты и приветственные возгласы сотрудников — «маленьких людей», как называл рядовых работников директор-распорядитель. Он произнес в честь Кати тост, и стеклянные фужеры и пластиковые стаканы дружно взметнулись вверх.

В буфете телестудии подавали бесплатные завтраки, славившиеся своими традиционными английскими блюдами, министрам, звездам и другим высоким гостям. В меню непременно присутствовали яйца, ветчина трех сортов, толстые свиные колбаски, пудинг, жареные грибы, жареные томаты, печеные бобы и аппетитные гренки с хрустящей корочкой.

Там можно было заказать и другие, более полезные для здоровья, но менее аппетитные блюда: кеджири, всевозможные каши и фирменное блюдо — варево из семян подсолнечника, которое включили в меню после того, как увидели его на письменном столе Ральфа Халперна, который был известен своей неистощимой сексуальной энергией. Особенную популярность это блюдо имело среди операторов.

Служащие шутили, что гости встают так рано и торопятся на телестанцию специально, чтобы позавтракать.

Бутылки шампанского в серебряных ведерках на столе Кати запотели от холода. Она подумала, что если придется есть или пить, то ее точно вырвет. Она останется здесь не больше, чем на пятнадцать минут, и лишь немного пригубит шампанского. Катя проклинала себя за то, что не может разделить радость своих коллег.

Джоанну на письменном столе ждала целая кипа телефонограмм, оставленных для нее педантичной помощницей, которую она про себя называла «мамочкой». Первая из них было передана директором-распорядителем в 8.35.

Мисс Ангус — никто, кроме Джоанны, не помнил ее имени (Евангелина) — была ее заместительницей. Они были совершенно разными людьми: прирожденная журналистка, обладающая живым умом, и медлительная, методичная шотландка, пятнадцатью годами старше ее. Но они сработались, потому что сумели оценить достоинства друг друга. Джоанна получила возможность полностью сконцентрироваться на творческой стороне своей деятельности, зная, что вся административная работа и ведение документации находятся в надежных руках.

Когда новый директор-распорядитель захотел избавиться от всех, как он выразился, «ископаемых», Джоанна напомнила ему, что мисс Ангус обладает энциклопедическими знаниями во всех областях, касающихся журнала «Женское обозрение», знает все о читателях, сотрудниках и связях журнала. «Она незаменимый работник», — утверждала Джоанна, решительно настроенная настоять на своем. Хотя директор-распорядитель с неудовольствием уставился на нее своими прозрачными как линзы глазами, Джоанна указала напоследок, что мисс Ангус является единственным человеком в редакции, который не забывает выполнить ни одного распоряжения.

Он не дал ей времени добавить, что мисс Ангус отвечает на звонки сотен читателей, с которыми бывает очень трудно разговаривать, а также оказывает неоценимую помощь новым сотрудникам журнала, некоторые из которых, как ни трудно в это поверить, никогда его не читали до того, как качали в нем работать.

— Ладно, если она так много для вас значит, дайте мне с ней поговорить, я ей выскажу некоторые свои соображения. — Его подчеркнутый нью-йоркский акцент придавал его голосу такую властность и решительность, которой он вряд ли обладал на самом деле.

Больше они никогда не говорили на эту тему, и мисс Ангус осталась, хотя он сильно попортил ей нервы. Такое положение дел не удовлетворяло Джоанну, как не удовлетворяли ее и отношения с новым директором-распорядителем. В Гарвардской бизнес-школе он, может быть, и был одним из лучших студентов, но в том, что касалось человечности и обаяния, был явно безнадежным двоечником. После пресс-конференции, посвященной новому направлению работы журнала, где директор-распорядитель первый раз предстал во всей своей «красе», Лиз сказала: «У него аура человека с пустым взглядом».

Мисс Ангус напечатала все сообщения для Джоанны в порядке их важности. Она всегда все делала так, как надо. Джоанна ее ценила не за знание стенографии и машинописи, а прежде всего, за предусмотрительность и преданность. В отличие от других служащих, она не стремилась завоевать благосклонность директора-распорядителя, докладывая ему о каждом шаге Джоанны или сплетничая о ней с другими служащими.

Мисс Ангус была худощавой, невысокой, опрятной женщиной, питавшей слабость к рукоделию и к своему дымчатому породистому коту. Она была одной из тех женщин, которые не допускают в своей жизни никакого беспорядка — например, кошелек она всегда носила в переднем отделении своей сумки, причем медные монетки лежали в одном кармашке, а серебряные — в другом.

Директор-распорядитель отдал приказ всем редакторам журнальной группы представить ему копии книг, в которых регистрировались различные сделки и представительские расходы. Это авторитарное одиозное распоряжение вызвало протест в душе мисс Ангус, и она принялась вносить в книгу исправления, даже не поставив в известность Джоанну. Ее забавляла мысль, что директор-распорядитель наверняка думает, что жизнь редактора «Женского обозрения» невероятно скучна.

Цок-цок. Цок-цок.

Мисс Ангус всегда узнавала о приближении Джоанны по цоканью ее каблуков. Другой же характерной чертой Джоанны было то, что она ничего не могла делать без шума, а обязательно с налета. Вот и сейчас мисс Ангус ни капельки не удивилась, когда дверь резко распахнулась и влетевшая в комнату Джоанна несколько раз повернулась кругом, демонстрируя заместительнице новое ярко-красное шерстяное пальто от Донны Каран. Британские журналисты часто покупали одежду в Нью-Йорке, если им случалось там оказаться, потому что в этом городе вещи созданные в классическом стиле, стоили наполовину дешевле, чем в Лондоне.

— Прежде чем вы скажете что-нибудь, мисс Ангус, я предупреждаю, что это сумасшедший цвет, но я не могла ничего с собой поделать. Я купила это пальто на распродаже. В нем не будет виден мой живот.

— В любом случае, это теплый цвет.

Они обе улыбнулись. Джоанна всегда старалась выдать явно экстравагантную вещь за удачное приобретение.

Джоанна положила на стол перед заместительницей красивый сверток. Осмотрев его, мисс Ангус убедилась, что это фабричная упаковка, и что Джоанна не дотрагивалась до содержимого. Внутри оказалась прелестная щетка из собольего меха, предназначенная для Принца Пантро Гавокского, самого избалованного кота во всей Великобритании.

— О, ему это понравится, спасибо.

— Знаете, кого я видела в Нью-Йорке? Единственную любовь в моей жизни, исключая Джорджа, конечно. — Джоанна сделала паузу для вдоха. — Энди Гарсия. Но вам лучше не видеть этих кумиров во время обеда.

— Жаль, о вас он отзывается очень хорошо. — Мисс Ангус всегда переживала за Джоанну, когда у той случались столкновения со звездами Голливуда.

— Есть важные сообщения?

— Боюсь, что да. Вам срочно нужно подняться наверх.

— А, держу пари, я знаю, зачем меня вызывают.

Джоанна бросила пальто на диван кремового цвета, который очень удачно вписывался в интерьер. Бежевый палас на полу был лишь немного темнее, контрастируя со стенами, обитыми имитирующей пергамент тканью. Льняные занавески были темно-желтого цвета, а потолок окрашен жемчужной краской. В огромных гипсовых вазах стояли зеленые ветки — они единственные не соответствовали по цвету обложкам журнала, все номера которого размещались на одной из стен.

— Думаю, я совершила одну глупость в Нью-Йорке. Председатель совета директоров и его заместитель пригласили меня пообедать на Двадцать первую авеню, и я, вероятно, слишком восторженно принялась им рассказывать, как я намерена распорядиться бюджетом на следующий год.

— Что вы хотите сказать? — Мисс Ангус сразу же стало не по себе.

Джоанна — она всегда делала так, когда нервничала, — принялась грызть заусенцы на пальце. Вздохнув, она показала взглядом на потолок, где размещался кабинет директора-распорядителя.

— Вы знаете, как он ненавидит, если я сообщаю что-нибудь важное генеральному директору? Так вот, у меня вырвалось, что часто мы совершенно необоснованно боимся выделять деньги на действительно творческие проекты.

Джоанна очень огорчалась, что некоторые эксклюзивные статьи, материал для которых она с таким трудом откопала, не принесли им особой пользы. По раскрутке тех статей у нее имелись неплохие мысли, но директор-распорядитель их грубо отверг.

— Возьмем ту статью о племени, где из мальчиков уже с полуторагодовалого возраста начинают готовить воинов — ведь ее потом перепечатали все газеты мира. Разве нам дали провести рекламную кампанию, направленную на привлечение читательского интереса? Нет. А ту статью о святой, помогавшей детям из трущоб и у которой было десять миллионов фунтов на счету в швейцарском банке? Тоже нет.

Мисс Ангус уже давно привыкла к длинным монологам Джоанны.

— Вы знаете, я открыла, что «Выскочка» ничего не говорил об этом генеральному директору. Когда генеральный директор узнал про эти статьи от меня, он разозлился — я видела, как он переглянулся со своим заместителем. Генеральный директор всегда огорчается, если он не в курсе хотя бы какой-нибудь мелочи, и он дал ясно понять, что «Выскочке» не надо воображать, будто ему все позволено.

Мисс Ангус доложила, что директор-распорядитель звонил в пятницу в Нью-Йорк и этот разговор занял не один час, а потом звонил еще вечером.

— Я полагаю, они что-нибудь решили насчет вас.

— Господи, будет скандал, а мне хотелось бы его избежать. Мисс Ангус, как же мне из этого выпутаться? — Джоанна схватилась руками за голову. — Это были наши самые важные статьи. Неужели он всерьез полагал, что я не стану о них говорить?

Мудрая заместительница, как всегда, высказала дельную мысль:

— Он не поэтому бесится. А потому, что вы осмелились обсуждать планы по проведению рекламной кампании, не посоветовавшись с ним. Он сходит с ума, если кто-либо обращается к вышестоящему руководству через его голову.

Они в задумчивости посмотрели друг на друга.

— Я думаю, — сказала мисс Ангус, — вам лучше откровенно во всем признаться и извиниться, что вы обсуждали эти вопросы без его санкции.

— Почему я должна извиняться? Я просто выполняла свою работу, и мне не нужно извиняться.

— Да, но как вы собираетесь достичь своей цели? Вы хотите, чтобы деньги на эти темы были выделены или нет?

Джоанна вздохнула. Она знала, что мисс Ангус очень тактично относится к вышестоящему начальству.

— В таких случаях лучше немного уступить, — уверила Джоанну заместительница.

— Это меня убьет, — прошептала Джоанна. — Настоящая проблема в том, что он всерьез хочет избавиться от меня. Я единственный редактор, который не отвечает «да, сэр», «нет, сэр», «как скажете, сэр» на все, что он только предложит.

Я бы посоветовалась с Лиз, — добавила она. — У нее большой опыт, как поступать в таких случаях, но сегодня она обедает с Большим Боссом, и я не могу ей надоедать.

Джоанна взглянула на часы. Катя не была в подобных вопросах столь искушенной, как Лиз, но она могла хотя бы утешить. Но Катя сейчас тоже занята. Она, наверное, сейчас в телестудии.

Всем троим подругам, несмотря на высокие должности, до сих пор было присуще чувство неуверенности. Во время своих доверительных разговоров, обычно происходивших за кухонным столом Джоанны, они признавались друг другу, что боятся, как бы в один прекрасный день не оказаться «за дверью».

Никто из них не обучался в школе журналистики или в университете. Они приобретали необходимый опыт в процессе работы. Лиз обычно говорила: «Мы почти все делаем полагаясь на интуицию, еще нам помогает опыт, но если, например, мне придется обучать работе новичка, то я не смогу это сделать».

Но так как одной интуиции могло оказаться мало, они боялись, что в один прекрасный день все кончится, их вышвырнут за дверь и скажут: «Достаточно. Все говорит за то, что вы не компетентны в своем деле. Убирайтесь». И все дружно согласились, что если так случится, они почувствуют себя виноватыми и будут еще благодарны за то, что их не трогали так долго.

— Ладно. — Джоанна сделала глубокий вдох. — Лучше пойти и покончить с этим делом. — Она достала из сумочки флакончик духов и побрызгала на шею и за ушами. Ее движения были почти автоматическими. Конечно, она прихорашивалась не для директора-распорядителя, но когда она готовилась к схватке, это всегда придавало ей силы.

Глава шестая

Лиз взяла из «тайника» ключ от недоступной ей прежде гардеробной редактора. Раньше она никогда не пользовалась этой комнатой, но она лишь совсем недавно узнала, где Чарли прячет свой ключ.

В огромном отделе новостей, где всегда толпилось полно людей, занятых работой, она бы не испытывала такого чувства вины. Но тишина вносила что-то мистическое в обстановку. Она попала в место, куда не было доступа женщинам — личную уборную редактора.

«Еще ни одна женщина, кроме уборщицы, никогда сюда не входила», — гордо подумала Лиз, отирая дверь. Но ни одна женщина до этого к не была редактором газеты «Кроникл», неважно воскресной или ежедневной, не могла править этим королевством, следя за тем, что происходит во всех его уголках.

Войдя в комнату, она окинула взглядом гарнитур из красного дерева и темно-зеленые стены и подумала, насколько все здесь соответствует мужскому вкусу и привычкам. Кремы и лосьоны после бритья, которые накопились за десять лет у щеголеватого пятидесятишестилетнего редактора, выстроились ровными рядами на полках. У некоторых срок годности давно уже истек, крышки у многих потерялись, а в тюбики впиталась грязь. Лиз заметила, скривя губы, что многое пора бы выкинуть. Зеркало было слишком сильно наклонено и искажало пропорции, делая ее приземистой и толстой.

Лиз провела рукой по волосам — вот так она выглядела сегодня утром, таким замечательным утром для нее, в ресторане «Майклджон». Рядом с ней сидели две королевы, Греции и Иордании, и Лиз спрашивала себя, получится ли она на фотографии такой же красивой, как они, или нет? Она снова посмотрелась в зеркало. Вот если бы она была чуточку худее и на пару дюймов повыше ростом… Лиз вздохнула. Ее новый, сшитый на заказ костюм, требовал от нее быть в постоянной форме, поэтому по мере того как им приносили все новые и новые блюда, у нее каждый раз чуть не останавливалось сердце. Костюм, конечно, делал честь модельеру, прекрасно скрывая ее выпуклости, но она все-таки хотела выглядеть представительной женщиной, занимающей ответственный пост, а не мужчиной в юбке. Она критически осмотрела жакет. Если его застегнуть на все пуговицы, может создаться впечатление, что он ей в обтяжку. Если расстегнуть, то могут неправильно понять. Ей бы не хотелось, чтобы это приняли за приглашение с ней потанцевать.

Владелец газеты, высокий и немного тяжеловатый, нравился многим женщинам или, вернее, он сам так думал, полагая, что их привлекает в нем его сексуальная внешность, а не солидный пакет ценных бумаг.

Она застегнула жакет на столько пуговиц, на сколько советовал модельер.

Сегодняшний обед будет очень важным. Астролог Патрик Уолкер всегда утверждал, что жизнь — это то, что происходит с нами в настоящем, когда мы строим планы на будущее. Но в том, что это будет очень важная встреча, у нее не было никаких сомнений.

Осталось десять минут. Пора подниматься наверх. Все еще не избавившись от чувства вины, она положила ключ на место — не для Чарли, он сейчас загорает на Палм-Бич, и ключ ему не нужен, а затем направилась через отдел новостей к лифту.

В отделе царила абсолютная тишина. Лиз втянула живот и повесила свою кожаную сумку на плечо. Может быть, она неверно оценивает ситуацию? Возможно, речь пойдет о понижении в должности или вообще об увольнении. Иногда случаются вещи, выходящие за грани разумного. Одного ее бывшего коллегу выгнали с должности помощника редактора отдела новостей буквально на следующий день после того, как он приятно провел вечер в баре со своим начальником. Более того, когда он пришел в кабинет забрать свои вещи, оказалось, что новый помощник редактора, имеющий репутацию рубахи-парня, сложил все имущество своего предшественника в картонные коробки и выставил их в коридор.

Неожиданно она услышала резкий звук разрываемой бумаги. Вздрогнув, Лиз обернулась. Она-то думала, что в помещении больше никого нет. Но Белинда, секретарша из отдела новостей, еще не ушла на обед и смотрела, как Лиз идет к лифту, чтобы подняться на верхний этаж.

— Привет, Белинда. Ты теперь работаешь по понедельникам?

— Нет, это Тони попросил меня сегодня поработать. Он думал, что после публикации статьи о медсестре, убивавшей своих больных, будет куча звонков.

— Ну и как, много звонили?

— Не больше, чем обычно.

Медсестра-убийца, как бы не так, подумала Лиз. Просто Тони хочет узнать, чем закончится ее сегодняшний обед с Фергусом Кейнфилдом. Слухи о том, что хозяин хочет пригласить ее на обед, чтобы сказать «до свиданья», стали распространяться еще месяц назад. Должность редактора и денежна, и престижна и, конечно, Тони очень хотелось бы получить это место. Если бы ту энергию, с какой он следит за каждым моим шагом, Тони вкладывал в свою непосредственную работу, тираж газеты вырос бы до невероятных размеров, подумала Лиз с кислой усмешкой.

Тони был убежден, что Лиз «перепрыгнула» его только потому, что Чарли всегда был уверен, что Фергус Кейнфилд никогда не назначит редактором женщину. А если его заместитель не будет ему конкурентом, то его власти ничего не угрожает.

Чарли претворил в жизнь свой хитрый план. Он постоянно твердил, что женщины должны иметь равные права с мужчинами. На ежегодной конференции, где собрались посланцы со всех уголков империи Кейнфилда, Чарли обратил внимание владельца на то, что среди британских участников почти нет женщин, тогда как представительницы из США и Канады были довольно многочисленны. С другой стороны, своим назначением на должность заместителя Лиз была обязана и тому, что была намного моложе Чарли. Обычно редакторами были мужчины среднего возраста. Сам Чарли был на двадцать лет старше Кейнфилда и думал, что Лиз в качестве заместительницы будет слишком молода, чтобы претендовать на его должность.

Лиз поднималась на десятый этаж второй раз в жизни. Первый раз — она хорошо помнила тот день — это случилось полтора года назад, когда ей предложили место заместителя редактора. Тогда беседа в офисе хозяина заняла всего пять минут.

Хотя по роду своей работы Лиз случалось бывать и в офисах повнушительнее, сейчас она не могла сдержать волнения. Дверь лифта открылась, и Лиз ступила на заветный десятый этаж.

Это был другой мир по сравнению с нижними этажами. Там на полу было простое полушерстяное ковровое покрытие, здесь — настоящий обюзонский ковер. Внизу стояли стальные столы, здесь — лакированная корпусная мебель, собранная в Тсингтао. Вместо серых алюминиевых шкафов здесь были шкафы из каштанового дерева, сделанные в Кальвадосе. Почти ничего не напоминало о двадцатом веке. Там на нижних этажах висели стоваттные лампы дневного света, а здесь — хрустальная люстра с подвесками.

Картину Уистлера убрали. Помнится, кто-то сказал, что ее отправили в Нью-Йорк. Хозяин, купив квартиру в небоскребе «Трамп-тауэр», собирался сделать там перепланировку, чтобы было достаточно места для обозрения картины, которая была шести футов высотой. Вот так поступают миллионеры, если считают, что обстановка не вписывается в квартиру.

Дворецкий провел Лиз через коридор в приемную. Там был круглый стол из орехового дерева, на элегантной подставке из слоновой кости, выполненной в виде лапы с когтями. На столе — последние номера всех изданий, выпускаемых корпорацией Кейнфилда. За спиной Лиз находился огромный мраморный камин, который, по ее сведениям, был привезен в разобранном виде из Вены. Когда Лиз спросила, почему он такой большой, дворецкий шутливо ответил ей, что он соответствует размеру Санта Клауса, который скоро положит туда подарки.

Стоял октябрь, но, хотя они находились в современном здании, огонь в камине уже напоминал о приближении зимы. Лиз могла только предположить, сколько было затрачено труда, чтобы сделать вентиляционную вытяжку и печную трубу для этого камина.

Она пыталась бороться с нарастающим внутри нее волнением. Ведь речь идет всего о нескольких словах, которые скажет ей владелец во время обеда. Уже в который раз она вспомнила, что понедельник это ее выходной день. Но если хозяин вызвал вас к себе, то вам не остается ничего другого. Она успокаивала себя. Ну не мог же он для плохого известия выбрать время ленча. Если бы кроме нее здесь были рекламные агенты или другие журналисты, она имела бы хоть какую-то поддержку. Но, похоже, они встретятся тет-а-тет. Значит, видимо, разговор пойдет о том, займет ли она место редактора. Будет ли этот обед ее триумфом или просто утешительным призом? Навряд ли он стал бы тратить на нее время, если собирался ее уволить. А может быть, и стал?

Фергус Кейнфилд был коренным канадцем, чей дед заработал состояние, начав издавать газеты в городках, выраставших как грибы вдоль железнодорожных линий. Потом была организована сеть радиовещательных станций.

Сам Фергус прожил в Великобритании пятнадцать лет, но британцем так и не стал. Лиз его лицо было знакомо, в основном, по снимкам в газетах, если не считать нескольких деловых встреч. В ожидании, пока Фергус ее примет, Лиз рассматривала картины на стене, которые она знала по каталогам художественных произведений. Очевидно, когда-то они были выставлены на аукционе «Сотби». Чувствовалась рука Гордона Риса, художника по интерьеру, который до этого успешно работал у Маргарет Тэтчер, после — у принцессы Дианы, а теперь — у этого гнусавого провинциального канадца.

Моложавый, богатый и постоянно живущий отдельно от жены Фергус Кейнфилд всегда занимал первое место в колонке светских сплетен, и не меньше о нем сплетничали в его же офисе. Его жизнь окружали слухи. Говорили, что кроме дома в Канаде, где жила его жена, ему принадлежат дома, в которых живут его любовницы в Гонконге и Кэп-Феррете, а так же квартира в «Трамп-тауэр» в Нью-Йорке, но никто и никогда его любовниц в глаза не видел и не мог назвать их имен. Настоящая и единственная миссис Кейнфилд жила в фамильном особняке в Торонто, хотя трое ее детей учились в британских школах-интернатах. Кроме регулярных поездок в Гордонтаунскую, Биненденскую и Дрэгонскую школы и посещения особняка на юге Франции, все остальное время она предпочитала проводить вместе со своими породистыми лайками, призерами всех выставок на Северо-Американском континенте.

Если говорить правду, то она посвятила свою жизнь разведению породистых собак только потому, что в семейной жизни не нашла удовлетворения. С самого начала их брак оказался неудачным, а после того, как миссис Кейнфилд заявила, что двух сыновей и дочки достаточно, Фергус вдруг сказался импотентом.

Правда, через несколько месяцев миссис Кейнфилд обнаружила, что ее муж импотентом был не со всеми. Как-то раз она заехала без предупреждения к нему в офис. Когда она познакомилась с новой секретаршей мужа, выглядевшей, как она сама пятнадцать лет назад, у нее почему-то мелькнуло подозрение, что муж ее обманывает. Ее опасения подтвердились после того, как она прослушала запись на автоответчике, посвященную вовсе не работе. Томным голосом секретарша говорила своему шефу о том, что она собирается делать, когда они снова останутся в кабинете Кейнфилда. «Я опущусь на колени и буду у тебя сосать медленно, очень медленно», — предвкушал женский голос. Миссис Кейнфилд была несколько шокирована.

Роман с секретаршей давно закончился, но именно она выпорхнула навстречу Лиз и, приветливо улыбнувшись, проводила через двустворчатую дверь в кабинет Кейнфилда — тот сохранил за ней прежнюю должность.

Фергус стоял в углу к ней спиной, с телефонной трубкой в руке. Не поворачиваясь к Лиз, он просто указал ей рукой на стул и быстро произнес: «Садитесь, садитесь».

Она очень осторожно опустилась на изящный, обитый шелком стул в стиле Людовика XIV (он как-то ужасно заскрипел под ней) и принялась внимательно изучать Фергуса. Это был мужчина намного выше среднего роста, около шести футов и трех дюймов, решила она, крупного телосложения, с седеющими волосами и уже заметной лысиной. Он улыбнулся ей своей знаменитой плотоядной улыбкой. Если бы они были немного получше знакомы, она бы ему посоветовала сменить очки в стиле Гиммлера на что-нибудь более располагающее на дружеский лад.

На письменном столе стояли три телефона, а также лежали кучи всяких бумаг, контрактов и факсов. Она вспомнила рассказ одной своей знакомой о том, как она однажды побывала на приеме у премьер-министра в его кабинете. Там он обратил ее внимание на два телефона — один черный, другой красный. «Одна линия проведена прямо из Белого Дома, другая — из Кремля, — веселым голосом объяснил ей премьер, — но я всегда забываю какая откуда».

Рядом с телефонами Фергуса стоял компьютер, соединенный по сети с фондовой биржей. Работали сразу три телевизора, по одному шли новости «Скай Ньюс», два других показывали программы Би-би-си-2[49] и Си-эн-эн[50], причем звук у всех трех телевизоров был выключен.

При первом же взгляде на него становилось ясно, что это очень энергичный человек. Разговаривая по телефону на неплохом беглом французском, он умудрился одним жестом усадить Лиз за стул и взглядом прищуренных глаз послать дворецкого выполнять поручение. Через несколько минут дворецкий вернулся с серебряным подносом в руках, на котором стояли два фужера с пенящейся жидкостью цвета янтаря.

Лиз решила, что одна рюмочка ей сейчас не повредит.

Фергус быстрым движением сел на стул напротив нее. Он уже говорил по второму телефону, диктуя цифры на каком-то другом языке. Французский Лиз понимала, ну, а что касается цифр, то она догадалась, что речь идет об очень больших суммах. Что он еще решил купить? Город переполняли слухи о сделках, которые он совершает в Европе. Пока его пальцы бегали по клавиатуре компьютера, его глаза перескакивали с экрана одного телевизора на другой. На мониторе стали появляться постоянно меняющиеся столбики цифр, шириной во весь экран.

— Attend[51]! — произнес он в трубку.

Положив трубку, он крикнул секретарше: «Принеси мне папку по сделкам с французами и, если сможешь, переключи Жака на другую линию». Наконец он повернулся к Лиз и хитро ей улыбнулся. Что он задумал?

Он протянул свою здоровую загорелую ручищу. Но пока Лиз раздумывала, нужно ли ей встать и пожать его руку или просто протянуть свою, не вставая при этом, он был занят уже другим делом.

— Вы не будете возражать, если мы выпьем шампанского? С моего собственного виноградника, — Фергус снова обратил внимание на нее. И не дожидаясь, пока Лиз ответит, предложил: — И давайте перекусим.

Лиз повеселела. Может быть, его верноподданные уже донесли ему, что она не просто любит, а обожает шампанское. Есть ли сегодня повод что-нибудь отметить или он всегда угощает шампанским, когда приглашает к себе на обед? Он еще раз ей улыбнулся, прежде чем поднять бокал.

— За полезную встречу.

Полезную для кого? — подумала Лиз, машинально поднимая свой фужер.

У нее не было уверенности, что этот человек готов назначить женщину редактором одной из своих газет. Но он не относился к тому типу людей, которые станут угощать вас обедом, чтобы потом выгнать вон. Следовало ей просто улыбаться или нужно было сказать что-нибудь умное? Лиз раздражало, что ничего дельного по этому поводу ей в голову не приходило. Это было непривычное для нее ощущение, когда она совсем не владела ситуацией.

Она еще размышляла по поводу того, следует ли ей вступить в разговор, когда вошла другая секретарша с бумагами, которые он должен был подписать. Пока Фергус читал эти документы, зазвонил телефон и он взял трубку. Лиз начала волноваться, чувствуя, что она стала здесь чем-то вроде мебели. Ее стул стоял довольно далеко от его стола, и она нервничала, ожидая, когда же Фергус снова обратит на нее внимание.

Она немного справилась со своим волнением, и ее взгляд принялся блуждать по кабинету — Лиз старалась сделать вид, что не обращает внимания на телефонный разговор. Лиз чувствовала себя униженной, потому что она его интересовала не больше, чем дверь его кабинета. Пока хозяин мерил крупными шагами комнату, натягивая при этом пиджак, Лиз рассматривала фотографии в серебряных рамах, на которых его дети были запечатлены в разные периоды своей жизни.

— Хорошо, давайте приступим к обеду, вы не против?

Лиз торопливо нащупала рукой сумку, поставила бокал и тут же спросила себя, нужно ли брать бокал с собой.

Он заметил ее неуверенность.

— Оставьте, Генри все захватит.

Через секунду его высокая фигура уже отражалась в зеркальных дверях, которые вели в небольшую, но безупречную во всех отношениях гостиную, выдержанную в белых и небесно-голубых тонах. Гостиную отделяли от мира три прозрачные стены, а на единственной непрозрачной висели два огромных зеркала эпохи Регентства, в которых отражался город с высоты птичьего полета, и поэтому создавалось ощущение, что комната парит в воздухе. Если возникало желание насладиться мельчайшими подробностями открывавшейся панорамы, в углу на треножнике, изготовленном еще во времена королевы Виктории, стоял старинный медный телескоп; но линзы для него были сделаны в Восточной Германии только три месяца назад. Ходили слухи, что Фергус подсматривает за окнами соседних зданий, чтобы узнать, какие сделки там заключаются. Правда, никто не утверждал, что Фергусу удается прочитывать содержание документов, но это как-то в расчет не принималось.

Столик был сервирован на двоих. Края белоснежной ирландской скатерти ниспадали по углам безукоризненными треугольными складками. В сотый раз Лиз спрашивала себя, какую цель преследовал Фергус, пригласив ее на этот обед и перейдет ли он когда-нибудь к делу.

Чарли Мейс, проработавший в газете более двадцати лет, уже выходил из игры. Правда, двадцатилетний юбилей его редакторской деятельности был отпразднован со всей помпой и совсем не свидетельствовал об окончании его карьеры, но стали появляться слухи, что в это здание слишком часто захаживает бывший редактор «Санди телеграф». Лиз также было известно, что на этом же самом стуле несколько недель назад сидел другой возможный кандидат на пост редактора, Джим Дэвис из «Геральда».

Все это указывало на то, что Фергус взялся за поиски наилучшей кандидатуры на должность редактора всерьез. Хотя дела в «Санди кроникл» шли хорошо, тираж этой газеты был пока на 200 000 экземпляров меньше, чем у их ближайшего соперника, «Санди гэзетт».

Фергус Кейнфилд обсуждал с дворецким, какой бифштекс ему принести.

Ненавижу решать вопросы во время ленча, подумала Лиз. Меня бесит, что решение, от которого зависит моя жизнь, будет принято во время еды. Начиная с библейских времен, размышляла она, разломанный надвое хлеб являлся символом дружбы, гостеприимства и доброй воли. Теперь этот обряд извратили и стали использовать в чисто деловых целях, превратив его в «обед». Во время таких обедов о дружбе думают в последнюю очередь.

Стол был сервирован великолепно. Лиз пробовала многочисленные изысканные блюда, но при этом все время чувствовала не поддающееся описанию волнение, боясь, как бы ненароком не разбить какой-нибудь бокал, или случайно не перепугать ножи для рыбы и для масла, а Фергус беспрерывно шутил на отвлеченные темы, обращаясь к ней при этом как к Лиззи из Нью-Касла.

От яркого солнечного света в этой стеклянной комнате стало жарко и душно, но Лиз ни за что на свете не согласилась бы снять жакет и открыть взгляду Фергуса готовые отлететь пуговицы на юбке. Лиз так нервничала, что даже согласилась съесть горячую булку, хотя никогда не ела мучного после завтрака.

Уже подали фрукты, а Лиз все гадала, когда же он перейдет от пустых слов к делу. Или, может быть, он подождет, пока они выпьют кофе?

Вопрос прозвучал неожиданно:

— Какое решение вы мне посоветуете принять По поводу Чарли?

Она опасалась, что Фергус задаст ей этот вопрос, и все-таки она не предполагала, что он прозвучит в такой прямой форме.

Лиз подумала, что ей следует проявить преданность Чарли.

— Это великий редактор, — высокопарно заявила она.

— Да-да, я знаю. Во многом благодаря Чарли состоялась публикация нескольких сенсационных статей, в результате чего тираж газеты возрос во много раз. Чего только стоит одна статья о бывшем канцлере казначейства и его любовнице, после которой разразился крупный скандал. Или продажа детей в страны Южной Америки — потрясающий материал. — Фергус положил в рот виноградину. — Но самая его большая сенсация, — продолжал он, — это статья о сыне министра обороны, состоявшем в сатанинской секте. Хорош министр, размазня. Кому нужен министр обороны, который не может справиться с собственным сыном?

Лиз не могла не улыбнуться:

— Мне приходилось сталкиваться с этим сыном — это он размазня, а не его отец.

— То есть вы тоже приложили руку к этой статье, не так ли?

Лиз почувствовала, как краска залила ее лицо.

— Я принимала участие в работе над всеми эксклюзивными материалами.

Лиз тут же упрекнула себя за это хвастовство, но нельзя же всю заслугу приписывать только Чарли.

Фергус нахмурил брови, а глаза его сузились. В первый раз он внимательно посмотрел на нее, и Лиз отвела свой взгляд.

— Вы также знакомы и с бывшим канцлером казначейства? Или, может быть, учились в университете с его любовницей?

Лиз улыбнулась, глубоко вздохнула и ответила несколько более резко, чем того хотела.

— Не думаю, что его любовница когда-нибудь училась в университете. Я нашла этот материал, потому что уже несколько лет знакома с секретарем парламента, и хотя он, конечно, далеко не все мне рассказывает, я с ним в достаточно хороших отношениях, чтобы знать, до какой степени неприятно ему иметь дело с этим человеком. Поэтому мы решили поближе заняться этим экс-канцлером.

Фергус лишь на секунду затянул паузу. — Теперь я вижу, что Чарли действительно умен. Только очень умный человек мог выбрать вас в заместители.

Лиз душил смех.

Хотя Фергус тоже улыбнулся, его неугомонный ум уже переключился на другую важную для него тему. — Нам не нужно такое правительство, которое у нас сейчас. Оно не дает возможности развиваться бизнесу, и это приносит ощутимый вред стране. Мы ведем честную игру, и наши статьи констатируют лишь тот факт, что нынешнее правительство — ничто иное как сборище лентяев. Совсем скоро, когда пройдут оставшиеся три года их правления, они сами и страна окажутся в дерьме.

Тут же он рассказал ей пару анекдотов о жене американского президента, которые, увы, не предназначались для печати. Он постоянно вращался в министерских кругах и на собственном опыте знал, что люди, ворочающие миллионами, оказывают существенное влияние на курс, проводимый правительством.

Фергус, насмешливо прищурившись, спросил: — Лиз, а что вы думаете о вашем конкуренте, Тони Бернсе? Он ведь неплохой парень? Или мне лучше снова поговорить с Джимом Дэвисом? Хотя, я считаю, он слишком стар, чтобы начинать руководство другой газетой.

Что мне сказать? — думала Лиз. — Что они — это то, что надо? Или сказать, что они никуда не годятся? Что я лучше справлюсь с работой?

Она попыталась улыбнуться.

— Они оба хорошие журналисты, но я не уверена, что «Санди кроникл» нуждается сейчас хоть в ком-то из них.

Фергус улыбнулся в ответ к кивнул головой, словно был рад услышать такой ответ.

Кейнфилд обращал особое внимание на «Санди кроникл». Это была первая британская газета, которую он купил, и он доил ее как молочную корову: газета, объемом девяносто шесть страниц, плюс приложение, плюс финансовое обозрение, а также шотландское отделение газеты и толстый иллюстрированный журнал давали каждую неделю солидный доход. Расценки на размещение рекламы в «Кроникл» были самыми высокими на Флит-стрит.

Фергус Кейнфилд не слишком вдавался в техническую сторону производства, касающуюся, допустим, печатных станков или их обслуживания. Не очень его интересовали и кадровые вопросы — его журналисты, в основном, работали по краткосрочным контрактам. Но он платил им большие деньги, чтобы поднять тем самым престиж газеты — другие газеты могли выходить каким угодно большим тиражом, но именно в его «Кроникл» стремился поток рекламодателей.

— Меня все это раздражает, — признался Фергус после недолгого молчания. — Часто люди думают, что владельцам газет, которым требуется главный редактор, нравится иметь в этом случае большой выбор. Но сейчас передо мной проблема этого выбора стоит очень остро. Когда я приобрел газету, Чарли уже был ее редактором, но, к сожалению, он не может оставаться им вечно. — Он пронзил ее взглядом и после короткой паузы произнес. — И, я уверен, сотрудникам-мужчинам вряд ли понравится, если ими будет руководить женщина.

У Лиз сердце ушло в пятки.

— С другой стороны, я думаю, что нашим читательницам такое положение вещей придется по душе, и это привлечет к газете дополнительный читательский интерес.

Сердце Лиз учащенно забилось в груди.

— Но будет ли этого достаточно? — продолжал он. — Конечно, редактор такой крупной газеты просто обязан быть яркой личностью и пользоваться большим авторитетом, это даже несомненно, но для ее процветания нам прежде всего необходимы сенсационные материалы. Вот почему я хотел, чтобы вы сегодня со мной пообедали. Чарли не будет еще минимум две недели — я уверил его, что ему нужно хорошенько отдохнуть.

Чарли был таким преданным работе человеком, что в каком бы уголке света он ни находился, в субботу он непременно возвращался в Лондон, чтобы проследить за выходом очередного номера газеты, потому что не мог полностью положиться на Лиз. Должно быть, он очень сильно расстроился, когда Кейнфилд отправил его в отпуск.

— Итак, давайте сначала посмотрим, что у вас получится, пока он в отпуске, а после поговорим об этом в конце месяца. Если вы справитесь — кто знает, — я готов пойти на серьезные кадровые перестановки. Может быть, редактором «Санди кроникл» тогда станет кто-нибудь другой, а вы попробуете свои силы в «Дейли кроникл». Все может быть.

Работать в ежедневной газете? У Лиз перехватило дыхание, и она лишь кивнула головой в знак согласия — ее переполнял такой восторг, к которому примешивалось и чувство страха, что она была не в силах произнести хотя бы слово. Конечно, Гарри Чамберс, нынешний редактор «Дейли кроникл» был, как она слышала, горький пьяница, но никогда еще женщина не занимала пост редактора общенациональной ежедневки. Это невероятно, этого не может быть. Или может? Господи, конечно, нет. О работе в ежедневной газете она даже и мечтать не могла.

— Вас кто-нибудь ожидает внизу?

Лиз, смущенно улыбнувшись, кивнула головой: она же знала, что пока они здесь сидят, в отделе новостей Белинда следит по секундомеру, как долго продлится их беседа, о чем немедленно будет доложено Тони.

— Значит, у вас впереди две недели, леди. А после посмотрим, что из этого выйдет.

Ее мысли пришли в смятение. Хорошо, что в этот момент подошел дворецкий и стал разливать по чашечкам кофе, предоставляя ей возможность прийти в себя. Выпив кофе, Фергус отодвинул свой стул, давая понять, что обед подошел к концу, и они оба встали.

«Скажи же что-нибудь, ты, идиотка», — упрекала она себя. Наконец, избавившись от оцепенения, она произнесла:

— У меня есть некоторые соображения насчет того, как повысить интерес к спортивной рубрике.

Фергус обернулся и выжидательно посмотрел на нее.

Его взгляд обнадежил ее, и она продолжила более уверенно:

— Спортивные журналисты, представляющие отчеты о матчах, могут записывать на автоответчик комментарии к ним, а также отвечать на звонки читателей по «горячей» линии. Таким образом, читатели смогут сами высказать свое мнение и, кроме того, получить подробный обзор всей игры. Так что у наших спортивных журналистов появится шанс стать звездами. — Лиз не знала, стоит ли ей продолжать, так как по его лицу было не понятно, интересно ему или нет. — Я думаю, это позволит поднять наш тираж, мы будем получать деньги за телефонные разговоры, и, может быть, наконец рекламодатели будут размещать рекламу на страницах, посвященных спорту.

Короткое молчание.

— Так, значит, вы разбираетесь в спорте?

— Я научилась многому такому, о чем прежде и не подозревала, — ответила Лиз не раздумывая.

Он усмехнулся.

— Хм-м-м, выясните у телефонной компании, какую прибыль мы сможем иметь.

Все, пока хватит. Лиз торжествовала.

Мысли вихрем кружились у нее в голове, когда они вдвоем с Фергусом Кейнфилдом возвратились в кабинет. Там они немного поговорили на разные темы, главным образом, о политике. Лиз рассказала Кейнфилду о министре внутренних дел, ставшем в палате общин притчей во языцех благодаря своим многочисленным ошибкам, которые он допускал в речи всякий раз, как только открывал рот, и не только во время публичных выступлений. Например, он очень любил произносить речи в баре парламента — последние его «перлы» уже высмеивались на первых страницах бульварных газет.

— Премьер-министр заверил меня лично, что в министерстве внутренних дел не будет никаких изменений. Это означает, — продолжил Фергус, хитро прищурив глаза, — что там определенно намечаются изменения, возможно, даже большие кадровые перестановки, которые коснутся также и всех шутников.

Он позволил себе криво улыбнуться.

— Помнится, кто-то из великих сравнил политику с собачьей жизнью, до которой Королевскому обществу защиты животных нет никакого дела, — вставила Лиз.

— Никто не сможет помешать их грызне из-за должностей, — возразил Фергус. — Я слышал, что на должность министра внутренних дел имеется нетривиальная кандидатура, Дейвина Томас. Судя по всему, она должна пойти на повышение, но сначала премьеру нужно снять с должности самого министра.

Он улыбнулся и сел на край письменного стола. Она могла быть свободна.

Было еще только без десяти два, когда Лиз, находившаяся в эйфории, вышла из здания. Невозможно в это поверить, но она была голодна. Лиз подняла глаза на окна четвертого этажа, и в одном из них, там, где, собственно, и ожидала, заметила Белинду, шпионку Тони. Поняв, что Лиз обнаружила ее, она сразу же отпрянула от окна.

Потом Тони еще наверняка потреплет ей нервы. Каждый раз, когда они сталкивались лицом к лицу, Тони заводил разговор о готовящейся им статье о душевнобольных, которые стали объектом его пристального внимания. Однажды он даже упомянул о «крупной клинике где-то на Майорке, в которой лечат знаменитостей, страдающих психическими расстройствами. Может получиться прекрасная статья…»

Это не могло быть простым совпадением. Каким-то непостижимым образом ему удалось узнать, что с ней случилось на острове. Опасность заключалась в том, что он не замедлит воспользоваться этими сведениями в нужный момент. Ей придется быть настороже.

Лиз зашла в небольшой бар в нескольких кварталах от здания, где размещалась редакция «Кроникл». У нее не было сейчас настроения общаться с коллегами из ежедневных газет, которые проводили свой обеденный перерыв в барах и закусочных недалеко от работы. Она заказала горячий шоколад и бутерброд с колбасой. Потом она медленно, слово за словом, прокрутила в голове весь свой разговор с Фергусом.

Правильно ли она его поняла? Неужели он всерьез рассматривает ее в качестве кандидата на должность редактора «Дейли кроникл», одной из самых преуспевающих газет в мире? А каков тираж! Свыше трех миллионов экземпляров. Господи Иисусе!

Лиз почувствовала огромную усталость, когда спало наконец напряжение, в котором она пребывала целое утро. А может быть, он просто тешил ее несбыточными надеждами. Сколько еще человек таким образом придут к нему на обед? Она ведь уже могла бы назвать имена Джима Дэвиса и кое-кого еще.

Но, кажется, он и в самом деле полагает, что интерес со стороны читательниц возрастет, если редактором станет женщина. Ведь всем известно, что «Кроникл» у слабого пола не слишком популярна. Возможно все же, так в конце концов и произойдет. Все зависит от следующих двух недель.

Эти мысли побудили ее к действию. Она быстро доела бутерброд и поймала такси. Во-первых, нужно срочно отправить факс в Фулхэм. Потом ей нужно обзвонить всех своих знакомых, и, может быть, если ей повезет, они придумают ей тему для сенсационной статьи.

Но, кроме всего прочего, самое главное, ей надо все рассказать Джоанне и Кате. Ей хотелось посмотреть, как вытянутся их лица, когда они узнают, что она, может быть, станет редактором ежедневки.

Глава седьмая

Катя перерыла всю аптечку в поисках аспирина, анадина или нурофена — ну хоть чего-нибудь. Может быть, если она выпьет таблетку, ее ипохондрия пройдет?

Комнату наполнял тошнотворный запах жасмина, от которого ее голова разболелась еще сильнее. Все утро она принимала поздравления и букеты цветов — самые шикарные были от австралийского телемагната Брюса Джинджела из Сиднея («От всего сердца», — написал он на своей карточке) и от Александра Лестора, владевшего частью пакета акций телекомпании.

На автоответчике было записано множество поздравлений с наилучшими пожеланиями от коллег и знакомых, многие из которых в разное время были гостями ее программы, но Катя хотела услышать поздравление только от одного-единственного человека, пусть даже оно и будет на пленке.

Приехав домой с телестудии, Катя переоделась в старый выцветший серый спортивный костюм и растянулась на диване, ожидая звонка. У нее не было сил даже умыться. Интересно, позвонят ей или нет? Всего несколько слов, пусть коротких, лишь бы только они были сказаны. Ну почему, почему этот проклятый телефон до сих пор молчит?

Попытайся подумать о чем-нибудь другом, убеждала она себя, например о беседе с премьер-министром, которая состоится на этой неделе. Это ведь не простое интервью. Попробуй придумать несколько интересных вопросов, Катя.

Ничего не получается. Трудно сосредоточиться на чем-то другом, кроме телефонного звонка. Что происходит в больнице?

Телефон наконец зазвонил и через секунду включился автоответчик. Вздрогнув, Катя вскочила с дивана и бросилась к телефону. После того как прозвучала фраза «Вы можете оставить свое сообщение», Катя вся обратилась в слух, желая понять, кто говорит. Какой-то незнакомый голос просил ее дать ему интервью. Проклятье!

Катя не решалась выйти из квартиры, опасаясь пропустить звонок. Она уже три раза пыталась связаться с больницей, но там отвечали, что согласно полученным инструкциям, они не могут ей дать какую-либо информацию.

Телефон снова пронзительно зазвонил. Это Джоанна. Взяв трубку, Катя постаралась как можно бодрее произнести приветствие.

— У тебя такой голос, будто ты слишком бурно отпраздновала присуждение премии. — Ее подруга была явно в хорошем настроении.

— Не совсем так. — Катя приложила все усилия, чтобы скрыть разочарование.

— Я горю желанием обо всем поскорее услышать, — продолжала Джоанна. — Лиз предложила сегодня устроить вечеринку. Ты приедешь?

При мысли о еде Катя почувствовала тошноту.

— Я постараюсь.

Она не могла открыть Джоанне правду, то есть заявить, что ждет звонка от одного человека. Тут Катя вдруг вспомнила, поругав себя за забывчивость, что сегодня Джоанна собиралась сходить к гинекологу. — Ты, по-моему, хотела сегодня отметиться у доктора Бишофф? Ты себя чувствуешь нормально? — спросила Катя с неподдельной тревогой.

— Если хочешь обо всем узнать, приезжай к нам, — дразнила ее подруга. — Мы будем только втроем, так что тебе не нужно наряжаться.

— Я постараюсь, обещаю. Мне тебе перезвонить?

— Лучше сразу приезжай, — сказала Джоанна и попрощалась.

Какое облегчение она бы испытала, если бы могла во всем откровенно признаться Джоанне и Лиз. В любом случае она не слишком-то умеет хранить свои секреты, и тем более не сможет им солгать, но поймут ли они, что за сумасшествие на нее нашло. И как она сможет им все объяснить?

Только они вдвоем и могли бы ей посочувствовать. И в отличие от большинства «специалистов по гражданскому праву», они могли бы дать ей несколько действительно ценных советов по поводу того, как она должна реагировать, если в средствах массовой информации появятся сообщения, раздувающие скандал из ее личной жизни.

Для Кати, единственного ребенка в семье, Джоанна и Лиз были словно сестры. Ее отец слишком любил, чтобы ему подчинялись, и был чересчур консервативным. С матерью она тоже не могла поговорить откровенно — та уж очень старалась во всем угодить отцу. Лиз уж, конечно, сумела бы уладить дело со снимком, сделанным в Роланд-Мьюс. Но как ей все объяснить, не вдаваясь в подробности? Ничего не получится. Если она все им расскажет, останутся ли они после этого ее подругами?

Катя Крофт, удостоенная звания «Лучший телеведущий года», сидела у телефона и плакала.

Час спустя, на другом конце города, на Харли-стрит, дом 55, где когда-то был танцевальный зал, Джоанна проходила медицинский осмотр. Она лежала на акушерском кресле, раздвинув ноги, а врач в белом халате проводила осмотр. Расслабившись — Джоанна хорошо знала своего врача и полностью ей доверяла, — она размышляла о недавних событиях, связанных с ее работой, в частности, о последней стычке с директором-распорядителем, когда она в сердцах едва не хлопнула дверью. Ярый сторонник соблюдения иерархии, пришел в ярость, когда ему доложили, что в Нью-Йорке она осмелилась обсуждать с генеральным директором бюджет журнала и средства, выделяемые на привлечение читательского интереса. Он считал, что решение подобных вопросов является его и только его прерогативой.

— Так вы, значит, осмелились перепрыгнуть через меня! — кричал он. — Если у вас возникают какие-нибудь проблемы, в первую очередь вы должны ставить в известность меня!

Она пыталась объяснить ему, что просто отвечала на поставленный вопрос, но он не хотел слушать никаких объяснений. Директор-распорядитель обвинил ее в предательстве и, что было совсем уж глупо, в наивности. «Вы, конечно, понимаете, что они специально закинули удочку, чтобы проверить, насколько вы сумасбродны? Поэтому, если срежут ваш драгоценный редакторский бюджет, вы будете знать, кого надо винить».

Это было грубое оскорбление, и он это понимал. Но он уже исчерпал разумные доводы, и Джоанна спросила себя, способен ли он вообще приводить разумные доводы.

Шум уличного движения прервал ход ее мыслей. Доктор Роза Бишофф закончила обследование и, сняв резиновые перчатки, доброжелательно произнесла:

— Можете встать с кресла. Итак, до сих пор у вас все развивалось нормально.

— До сих пор? — спросила Джоанна с тревогой в голосе.

— Я хотела сказать «сейчас», не нужно выискивать в каждом слове скрытый смысл, — укорила ее врач. — Беременность проходит хорошо, хотя с вашей историей болезни, к сожалению, невозможно гарантировать что-либо на сто процентов. И с этого дня вы будете беречь себя, правда?

— Я уже себя берегу. — Джоанна вспомнила приглашения, которые она получала в Нью-Йорке и от которых отказалась.

— Вы, наверно, догадываетесь, о чем я хочу вам сказать, — доктор Бишофф укоризненно посмотрела на нее. — Если бы я только один раз вам обо этом говорила, а то ведь без конца твержу. Вам нужно побольше ходить, чтобы ваши ноги не отекали. Нужно заставлять себя, вам ведь осталось всего несколько месяцев.

Джоанна вздохнула. Доктору этого не понять, впрочем, как и большинству людей вообще. Только такие женщины, как Катя и Лиз, знают, что личный водитель — это символ престижа, а престиж для них все. Конечно, беременность для Джоанны на первом месте, но, к несчастью, у нее почти нет выбора.

Хотя почему нет? Ведь у нее есть муж, так почему бы ей не оставить, хотя бы на время, работу в журнале? Что заставляет ее так упорно продолжать работать, даже когда здравый смысл подсказывает ей, что это глупо?

Да, естественно, деньги нельзя так сразу сбрасывать со счета — если бы она получала меньше, им с Джорджем пришлось бы туго. Но с другой стороны, она бы зарабатывала почти столько же, если бы стала независимым журналистом, и это не ответ на вопрос. Джоанна очень хотела этого ребенка, но и не могла отказаться от всего того, что ей давала работа.

Во время своей второй беременности Джоанна несколько месяцев просидела дома, и одиночество сводило ее с ума; она привыкла, что в редакции, всегда находилась в общении с людьми. Когда у нее родился мертвый ребенок, она почувствовала себя обманутой.

И теперь, когда она была беременна в четвертый раз, мысль, что ей придется снова вести однообразную и скучную жизнь, до безумия ее раздражала. Кем она станет, если бросит работу?

Если бы у нее было счастливое детство, если бы ей не нужно было самой зарабатывать деньги, выбиваться в люди, стремиться к положению в обществе, если бы она в результате всего этого не стала такой сильной! Она боролась за успех, упорно работала для его достижения и наконец заняла достойное место. Трудно теперь от всего этого отказаться.

У Джорджа уверенность в себе была врожденной, она была следствием его аристократического происхождения, которое с самого начала обеспечило ему положение в британском обществе. Родословная его семьи уходила корнями в семнадцатый век, а его дядя был графом. Благодаря происхождению Джордж все в своей жизни принимал как должное, и он никак не мог понять некоторую закомплексованность Джоанны. А его мать, леди Лангфорд, до сих пор считает ее чужой. Она могла бы признать свою невестку только в том случае, если та подарит ей наследника.

Джоанна же со своей стороны ни состоянием, ни происхождением похвастаться не могла, а опыт общения с отцом и Нейлом научил ее лишь тому, что полагаться на мужчин никогда не стоит — ни в материальном плане, ни в том, что касается чувств, и поэтому она предпочитала ни от кого не зависеть. Джорджа очень восхищала эта ее независимость, с которой она никак не желала расстаться.

Мать Джорджа была энергичной, похожей на курицу семидесятидвухлетней вдовой. Муж оставил ей все свое небольшое состояние. Ей, а не Джорджу. И поэтому, чтобы Джоанна и Джордж могли нормально жить, ездить на машине, отдыхать во время своих редких отпусков, Джоанна должна была работать и получать зарплату. Как она завидовала тому, что Лангфорды никогда не портили себе нервы из-за денег.

Джоанна вздохнула. Доктор Бишофф неправильно поняла свою пациентку и принялась ее успокаивать.

— Держитесь, первые три месяца уже прошли. Ваш полет на «Конкорде» в Нью-Йорк не причинил вам никакого вреда, насколько я могу судить; ужасный вечер, который вы провели вчера — тоже. Успокойтесь и не переживайте. — Улыбнувшись одними глазами, она сообщила: — Похоже, у вас будет прелестная девочка.

— Девочка?!! — воскликнула ошеломленная Джоанна.

— Ну, я не могу вам это стопроцентно гарантировать, у вас еще очень маленький срок, но до сих пор я еще ни разу не ошиблась. С сегодняшнего дня, — предупредила она, — никаких полетов в Нью-Йорк. И побольше отдыха. Когда я слышу частый стук каблучков по тротуару, я всегда знаю, что это вы. Теперь вы будете ходить немного помедленнее, правда?

Джоанна рассказывала доктору Бишофф про тот подпольный аборт на Майорке. Она часто думала, как бы сложилась ее жизнь, если бы тогда она сохранила ребенка. Сейчас ему или ей исполнилось бы уже двенадцать лет. Джоанна, очевидно, не была бы замужем за Джорджем, и уж, конечно, не смогла бы столько времени посвящать работе.

Пока Джоанна одевалась за ширмой, ей вдруг захотелось поговорить с мужем, услышать сквозь треск в телефонной трубке его мягкий спокойный голос. Но телефоны в детском доме в Киншасе, где он работал, похоже, были постоянно неисправны, да и по факсу тоже ничего не проходило. Если она его об этом попросит, он, конечно, приедет. Но она знала, что тогда он будет настаивать, чтобы она пожила с его матерью.

Такая перспектива пугала Джоанну, Кэтрин Лангфорд принадлежало несколько домов в самых престижных районах Великобритании. Обстановка в домах была однообразной: комнаты застланы потрепанными, хотя и очень дорогими коврами; огромные, неуютные кухни, которых не коснулось время и научно-технический прогресс и до которых нужно было пройти милю, чтобы сварить себе одно яйцо, а готовили здесь в тяжелых старинных сковородках и кастрюлях, почерневших от долгого употребления. В холодных коридорах, где температура как раз была самая подходящая для того, чтобы сохранились висевшие на их стенах портреты далеких предков работы старых мастеров, стыла в жилах кровь. А Джоанна любила уют, современные удобства и центральное отопление. В обществе родственников мужа, богатых, утонченных и аристократичных, она никогда по-настоящему не чувствовала себя свободно — они по-другому одевались, ходили, смеялись… Однажды весной, когда собралась вся родня Джорджа, Джоанна имела неосторожность надеть соломенную шляпку. Троюродная кузина Джорджа, немедленно отозвав ее в сторонку, назидательно прошептала: «Дорогая, мы никогда не носим соломенных шляп раньше июня».

Джоанну передернуло. Жить в одном доме с Кэтрин Лангфорд? К черту, только не это!

В четыре часа дня дремавшая на диване Катя сразу же проснулась, как только зазвонил телефон. На этот раз, сразу после того как сработал автоответчик, она наконец услышала любимый голос.

Она схватила трубку.

— Я слушаю. Не прерывай связь. Подожди, я только выключу автоответчик.

— Я не могу сейчас долго говорить. — Зазвучал строгий голос. — Мне это очень тяжело. Больше мне не звони. Я в больнице. Слава Богу, в машине не было детей. Береги себя.

Послышались частые гудки.

Рыдая, Катя положила трубку.

В Челтнеме продолжали свою работу сотрудники службы безопасности правительства. В видеомагнитофоне что-то щелкнуло и зажужжало.

— Хорошо, все в порядке. Сделайте несколько копий с этой кассеты — кое-кто должен увидеть эту запись. Потом положите кассету в сумку, как она там лежала, и отправите сумку в больницу.

— Будет сделано.

Катя без устали мерила шагами паркет красного дерева, устилавшего пол ее квартиры, вся обстановка которой была выполнена под руководством опытного дизайнера из их телестудии. Все светильники, вся мебель были подобраны с одной-единственной целью. Чтобы Катя на этом фоне выглядела безупречно.

Самый модный район Лондона, улица Кейл-стрит, дом «Броадвик Мэншнс», квартира 33, удобная, уютная и комфортабельная как номер в пятизвездочном отеле. Катя, бравшая уроки у профессионального дизайнера, время от времени вносила в обстановку кое-какие изменения. Например, совсем недавно она установила несколько популярных в этом году вазонов с искусственными цветами и убрала со стола вышедшую из моды скатерть с бахромой.

Для того чтобы заставить приходящую домработницу, миссис Бун, поддерживать квартиру в идеальной чистоте, сделала несколько лет назад открытие Катя, нужно как бы случайно обмолвиться, что сегодня к тебе на ужин собирается принц Эндрю или кто-либо из других высоких гостей. С каждым годом в этом списке появлялись все новые и новые знаменитости. К счастью, миссис Бун не знала, что глава Организации Объединенных Наций находился в Нью-Йорке в тот самый вечер, когда его ждали к ужину в «Броадвик Мэншнс» вместе с Терри и Хелен Уоганами, Эммой Томпсон и Кеннетом Бранагом.

Катя очень любила свой дом, но сегодня она чувствовала себя в нем словно в тюрьме. Она налила себе уже третью чашку кофе без кофеина и пила его маленькими глоточками. Она была напряжена, утомлена и напугана. Куда этот проклятый «папарацци» собирается продать сделанный им снимок? И когда ее любовь снова ей позвонит?

Как глупо было так рисковать. Нужно было быть последней идиоткой, чтобы поехать на Роланд-Мьюс. Она уже представила себе этот заголовок: «МИНИСТР И ТЕЛЕЗВЕЗДА». Он возвестит о громкой, очень громкой сенсации.

Иногда она думала, что это просто невероятно, что в прессу до сих пор не просочилась информация о их любовном романе, ведь они всегда были на самом виду у газетчиков. Катя вздрогнула, представив себе, как на эту новость отреагируют ее родители. Ее отношения с ними не были совершенно безоблачными и в лучшие времена. Ах, если бы у них кроме нее был хоть кто-нибудь еще. Она свернулась клубочком на бледно-розовом диване и стала смотреть на оконное стекло, в которое хлестал дождь. Катя вдруг вспомнила, как она и ее любовница, министр телерадиовещания Дейвина Томас, встретились первый раз ровно восемь месяцев назад. С того самого дня ее жизнь круто переменилась.

Начало того дня не предвещало ничего интересного. После обычной полуторачасовой работы в «ТВ-Утро», с 6.30 до 9.00, Катя должна была ехать на пресс-конференцию в министерство внутренних дел. Обычно ее сопровождал кто-то из операторов, но в тот день она поехала одна. Ей было немного обидно, так как это означало, что сообщение о конференции вряд ли появится в телевизионном выпуске новостей.

Ее уговорил поехать туда редактор отдела новостей.

— Это позволит тебе лучше вникнуть в политическую жизнь, — убеждал он, — а также приобрести себе дополнительные баллы. Такие пресс-конференции как эта, помогут тебе поближе узнать этих педиков.

Она знала, что редактор прав, но если нет оператора с камерой, министры вряд ли захотят давать интервью журналисту с телевидения.

Член парламента и Ее Величества государственный министр Дейвина Томас, была ответственна за телерадиовещание. Для журналистов, вхожих в парламент, было совершенно очевидно, почему столь высокий пост в правительстве занимает женщина. Ее тщательно спланированная и в свое время успешно проведенная кампания, направленная на то, чтобы убедить премьер-министра, что министром телерадиовещания должен быть один из влиятельных чинов министерства внутренних дел (к которым относилась она), а не департамента по государственному регулированию, по распространенному в Вестминстере мнению, выдвинула ее в число кандидатов на этот высокий пост.

У Дейвины была примечательная внешность. Это была высокая блондинка с гладко причесанными волосами. Ее рост составлял пять футов и девять дюймов — она была выше Кати. Кате стало интересно, какой мастер делал ей прическу и в каком магазине приобретен костюм цвета морской волны из шерстяного крепа, наверняка в каком-нибудь дорогом британском бутике, типа «Акваскутума». С головы до ног, обутых в сшитые на заказ туфли, Дейвина Томас выглядела стильной женщиной. Хотя и не настолько, чтобы встречные оборачивались ей вслед или чтобы бульварные газеты посвящали свои статьи только ее внешности.

Окруженная своими помощниками, Дейвина предстала перед собравшимися журналистами властной, хладнокровной и значительной женщиной. На пресс-конференции, темой которой служил новый закон о компенсации для лиц, пострадавших от преступников, присутствовало человек десять телерепортеров, вооружившихся блокнотами и ручками. Основной причиной того, что ее выступление было интересным, если не сказать захватывающим, явилось то, что перед тем как уйти в политику, она служила адвокатом, а еще раньше — Катя это знала — юристом в «Таймс». Дейвина и тогда производила на коллег впечатление женщины, способной не отступать перед трудностями.

Через несколько минут Катя с удивлением обнаружила, что министр в своей речи обращается лично к ней и при этом пристально смотрит в ее глаза. Она немного смутилась, но успокоила себя тем, что это, вероятно, один из приемов, которыми адвокаты обычно пользуются на суде. Произнося свою речь, они часто обращаются к кому-то одному из присяжных заседателей. Да, скорее всего, так оно и есть. Дейвина явно старалась произвести впечатление на телерепортеров.

Но все же Катю взгляд этих серых глаз привел в замешательство. Глаза Дейвины гипнотизировали ее, и Катя почувствовала, как в ней начинает просыпаться физическое влечение к женщине, сосредоточившей на ней свое внимание. Катя испытывала такое чувство впервые — острую смесь страха и возбуждения. Она не могла ни справиться с этим чувством, ни понять его. Что за чертовщина с ней происходит?!

Катя даже не очень удивилась, когда вечером того же дня ей позвонил личный секретарь Дейвины и передал от нее приглашение на обед, который должен состояться через несколько дней. Ошеломленная приглашением, Катя немедленно перенесла назначенную ранее встречу, которая должна была состояться в это же самое время, на более поздний срок.

Понаблюдав за Катей во время пресс-конференции, Дейвина Томас поняла, что эта молодая женщина поддалась ее очарованию, и решилась пригласить ее на обед. Дейвина еще не знала, использовать ли ее для осуществления своих политических планов или иначе. Дейвина решила пригласить Катю в ресторан гостиницы «Савой», где она могла пустить в ход свое искусство обольщения, а этот ресторан, где каждый столик был отделен от другого перегородкой, подходил для такой цели как нельзя лучше. Там она могла как бы невзначай прикоснуться к Катиной руке, плечу или колену, и посмотреть, как та будет реагировать.

Когда она пришла, Катя уже сидела за столиком.

— Я думаю, этот обед ознаменует начало нашей дружбы, — сказала Дейвина, заказав перед тем два бокала превосходного охлажденного шампанского. — Итак, за знакомство! — Продолжая задавать тон встречи, она выбрала из меню еще несколько блюд и заказала бутылку дорогого вина.

Зная, как политики неохотно платят за обед, Катя предложила:

— В «TB-Утро» мне оплатят все расходы.

Дейвина рассмеялась.

— Отлично. Конечно, это будет намного лучше, чем обедать на деньги налогоплательщиков.

Катя с улыбкой наблюдала, как толстосумы заказывают блюда, которые, скорее всего, они каждый день едят и дома — гороховый суп, тушеное мясо с овощами и пудинг. Для них роскошный ресторан пятизвездочной гостиницы «Савой» был чем-то вроде столовой. Лиз как-то рассказывала ей, что два ее знакомых редактора общенациональных ежедневок всегда здесь едят только рыбу с жареной картошкой. И запивают ее, разумеется, шампанским.

Дейвина и Катя немного посудачили о политике и обменялись своими мнениями по различным темам, чувствуя себя в обществе друг друга совершенно непринужденно. Дейвина, обладающая превосходным чувством юмора, рассказала несколько неприличных историй, произошедших с некоторыми из ее знакомых депутатов во время последней предвыборной кампании, и вскоре они обе уже заразительно смеялись словно старые знакомые.

Катю поразило то, как внимательно Дейвина прислушивается к ее мнению. Наверно, ей, как политику, было интересно, что думают по тем или иным поводам рядовые избиратели. Но кое-что в поведении Дейвины Кате было не совсем ясно.

Когда Катя обедала с Джоанной и Лиз, они часто тыкали вилками в тарелки друг друга. Девушками двигало простое желание попробовать все три блюда, выбранные ими из меню, а не только свое. У Дейвины, оказывается, тоже была такая привычка, но только в том, как она это делала, было нечто пугающее, нечто чувственное.

— Попробуй вот это, просто удивительно нежное блюдо, — сладким голосом напевала она, отправляя Кате в рот самый лакомый кусочек мяса. — А ты когда-нибудь пробовала более сочную спаржу? — И она снова подносила свою вилку к Катиному рту.

Чтобы продлить обед, они даже заказали рисовый пудинг, хотя, как тут же выяснилось, ни одна из них не любила его.

Время от времени, словно для того чтобы подчеркнуть какую-то мысль, Дейвина брала Катю за плечо или за руку, задерживаясь там на секунду-две дольше, чем это было необходимо. Катя не могла понять, почему эти прикосновения оказывают на нее такое странное воздействие. Почему они так обжигают ее? И почему она с таким нетерпением ждет, когда же Дейвина снова до нее дотронется? Самой же Кате не удалось коснуться руки Дейвины даже случайно. Позднее, у себя дома, ей захотелось прокрутить весь этот обед у себя в памяти, вспомнить свои ощущения. Конечно, не то, что они ели, а ту притягательную силу, которой обладала Дейвина.

Вечером того же дня Катя должна была идти на давно назначенное свидание с кинорежиссером Роджером Уинн-Джонсом. Они условились встретиться в новой картинной галерее на Корк-стрит.

Катя и Роджер были знакомы уже два года. Сначала он немного поухаживал за ней, а потом их отношения перешли в другую плоскость — Роджер стал ее надежным «спутником». Несомненным преимуществом таких отношений являлось то, что Кате никогда не приходилось возвращаться домой в одиночестве — у нее всегда был сопровождающий. Стало своего рода традицией, что если вечером Роджер не был занят в постели с какой-нибудь блондинкой с телевидения, то он непременно появлялся в обществе Кати на премьерах в Уэст-Энде, спортивных соревнованиях типа Уимблдонского турнира или на скачках «Ройал Аскот», а также на благотворительных ужинах, где Катя всегда находилась в списке самых почетных гостей.

Но в этот вечер, взволнованная ощущениями сегодняшнего обеда с Дейвиной и весь день чувствовавшая потребность заняться любовью, Катя изменила своей привычке и впустила Роджера к себе.

Роджер был опытным и страстным любовником, но тем не менее Катя все время спрашивала себя, почему любые способы секса с ним возбуждают ее гораздо меньше, чем простые прикосновения Дейвины во время обеда, хотя тот и пребывал в несомненной уверенности, что доставил Кате удовольствие.

— Ты можешь поласковее? — наконец прошептала она.

Но даже когда он стал старательно выполнять ее просьбу, все равно это было как-то грубо. Катя представила себе легкие прикосновения, нежную кожу… и Роджер начал ее раздражать еще сильнее.

После месяцев приятных, но платонических отношений для Роджера явилось полной неожиданностью, что Катя оказалась такой чувственной. Это возбудило его так, что он готов был заниматься любовью с ней сутки напролет.

Катя, несомненно, была хорошей актрисой в постели, впрочем, как и любая женщина, и она очень не хотела его огорчать, но все же, не выдержав пытки, наконец заявила ему, что на сегодня, пожалуй, более чем достаточно. Разобиженный Роджер на полном на то основании начал подозревать, что Катя просто-напросто использовала его в качестве плейбоя.

Она корила себя за то, что пригласила Роджера к себе, и дала зарок больше никогда не спать с ним, даже если это приведет к тому, что ей придется искать себе другого «спутника».

На следующий день Катя получила полное признательности письмо от Дейвины.

Очень редко удается встретить человека, который был бы способен тебя понять. Я чувствую, что познакомилась с особенной женщиной.

Вы очень хорошо представляете себе роль женщины в политическом мире, и мне бы очень хотелось снова поговорить с Вами на эту тему — ведь мы затронули только то, что лежит на поверхности. Давайте не будем придерживаться условностей и ждать еще три месяца до следующей конференции. Почему бы нам не встретиться уже на следующей неделе?

Катя была очень рада, что именно она, а не ее секретарша открыла этот конверт. Для Кати это письмо означало больше, чем простая дань вежливости.

На другой день Катя и Дейвина говорили по телефону. Министр не могла в ближайшие несколько недель пригласить Катю пообедать, но если у той есть желание, она может приехать в следующую среду в министерство внутренних дел на банкет, где будут представители Европейского союза по телерадиовещанию, которые знакомятся в Британии с местной системой спутникового телевидения.

Министерство внутренних дел размещалось в уродливом железобетонном здании, построенном в шестидесятые годы, которое совершенно не вписывалось в стиль окружающих его домов эпохи кораля Георга. В целях безопасности здание внутри было разделено на несколько секторов, отличающихся друг от друга по цвету. Кабинеты, в которых работали министры, были расположены в Серой зоне и по своему дизайну вполне соответствовали названию этого сектора. Но кабинет министра телерадиовещания был по крайней мере просторным и обставлен вполне современной мебелью. Картины на стенах, извлеченные из запасников Национальной и Тейтской галерей[52], оживляли обстановку. Огромные окна, высотой от пола до потолка, выходили в Сент-Джеймский парк, а зимой, когда деревья не загораживали его, из них был виден величественный Бэкингемский дворец.

На банкет было приглашено шестьдесят человек гостей, которые, потягивая превосходное белое вино, общались между собой на интересующие их темы. В отличие от них всех Катю, смущенную и взволнованную, интересовал только один человек. Хотя она и старалась не смотреть на Дейвину Томас, их взгляды время от времени встречались. Когда это случалось, Катя вздрагивала, словно ее пронзал электрический заряд. Она решила про себя, что такое сильное ощущение не может возникать у нее одной, и поэтому ничуть не удивилась, когда, после того как большинство гостей уже ушли, министр тихим голосом пригласила ее «продолжить дискуссию» у нее дома.

— Мы с Хьюго купили эту квартиру, как только приехали в Лондон, — сказала Дейвина, проведя Катю в уютную кухню. Она открыла небольшой холодильник, в котором стояло несколько бутылок разных сортов шампанского и минеральной воды.

— Потом нам понадобилась квартира побольше и мы купили дом на Лорд-Норт-стрит, это отличное место во многих отношениях, особенно что касается развлечений, — продолжала Дейвина. — Но когда мне нужно побыть одной, я приезжаю сюда, на Роланд-Мьюс. Это мое маленькое убежище.

Она протянула Кате большой бокал с холодным шампанским «Сансерр» и, подойдя к широкому дивану, жестом предложила Кате сесть, а сама заняла место в кресле напротив. Катя подавила в себе нелепое чувство разочарования.

Они поговорили о банкете, о перспективах, имеющихся у телевидения, и об утреннем интервью Кати, которое она брала у американского вице-президента. Когда бутылка опустела, Дейвина притушила свет и Кате уже не казалось странным, что она откровенно отвечает на настойчивые вопросы Дейвины о своей личной жизни, доверяя секреты, которыми она никогда не делилась даже с Джоанной и Лиз. Она рассказала про свои многочисленные романы, и про то, что она устала от секса. Что с того времени как она стала знаменитой и у нее появилась возможность выбирать поклонников, она сама стала принимать решение продолжать или нет тот или иной роман. К своему собственному удивлению, Катя начала рассказывать Дейвине, что у нее стало появляться отвращение к мужчинам и к сексу с ними. Это значит, что ее половая жизнь, сказала она внимательно слушающей ее Дейвине, фактически прекратилась. Когда же ей все-таки случается переспать с кем-то из мужчин, которые постоянно преследуют ее, это заканчивается тем, что в самый неподходящий момент ее начинает передергивать от их колючих подбородков и грузных тел, а, самое главное, ее партнеры нисколько ее не возбуждают.

Дейвина подсела к Кате, обняла ее и, успокаивая, начала укачивать словно ребенка. Кате стало так хорошо, словно ее укрыли теплым одеялом. Большего она и не желала.

— Моя маленькая, моя любимая, — Дейвина сопровождала слова нежными поцелуями. Она целовала Катины щеки и виски, — тебя обидели, тебя оставили одну…

Кате были очень приятны мягкие, теплые губы и нежные объятия, она почувствовала, как ее захлестнула приятная волна. На короткое мгновенье Катя расслабилась, а потом внезапно высвободилась из объятий Дейвины.

— Это для меня так необычно, — неуверенно прошептала она. — Я никогда даже и не думала, что я буду… вот так вот.

Дейвина удержала ее рядом с собой на диване с бархатной обивкой.

— Не будем продолжать. Я не могу принуждать тебя делать то, что тебе неприятно.

— Я знаю, ты мне не сделаешь ничего плохого, — сказала Катя.

Дейвина вновь приблизилась к Кате. Она медленно и нежно провела пальцем по Катиной груди, чувствуя, как твердеют у той соски от ее прикосновений.

Катя снова отпрянула.

— Я никогда такого не делала… Я не уверена…

— Прости меня, — прошептала Дейвина, убирая руку.

Какое-то мгновенье они помолчали, после чего Катя тихо, но решительно произнесла:

— Не извиняйся.

Она медленно начала расстегивать позолоченные пуговицы на своем черном жакете и, глядя прямо в гипнотизирующие серые глаза Дейвины, опустила бретельки своего шелкового топика.

— Не убирай руку, мне было так хорошо…

По возвращению с Майорки у Кати была череда коротких романов с мужчинами, где, кстати, ее гораздо больше занимал процесс ухаживания, чем собственно сама постель. После того как она разрешала мужчинам перейти от слов к делу, эти романы тут же и заканчивались.

После того как она рассталась с Майком Стэнвеем, мужчины обычно проводили с ней одну или две ночи, а затем из моря страстей перебирались в тихую гавань платонических дружеских отношений.

Однажды, когда Катя обсуждала с Джоанной и Лиз, почему ни один мужчина не может надолго завладеть ее чувствами, она призналась:

— Мужчины никогда не могут понять, что я очень скоро теряю интерес к сексу и часто это происходит как раз именно во время занятий любовью.

На это Лиз ничего не смогла возразить.

— Мужчинам требуется много времени, чтобы заметить, что ты лежишь как бревно. Они могут заниматься любовью с кем угодно. Помните Портнова? — Подруги захохотали.

Катя часто рассказывала Дейвине о своих близких друзьях. Она призналась ей, что начала взрослеть, как только началась ее дружба с Джоанной и Лиз. Рассказала и о том, что когда Джоанна однажды объявила о своей помолвке с Джорджем Лангфордом, Катя и Лиз очень испугались, решив, что их дружбе с Джоанной пришел конец. К счастью, Джордж оказался очень добродушным человеком и заверил свою жену, что никогда не будет вмешиваться в ее дела. Он прекрасно понимал, что общительной Джоанне подруги просто необходимы, и всегда относился к ним с самым глубоким уважением. Со своей стороны они платили ему тем же и даже в шутку присвоили титул «Почетная Женщина».

— Они, конечно, прекрасные люди, — проницательно заметила Дейвина, — но я боюсь, что если ты расскажешь своим друзьям обо мне, все обернется по-другому и твоя дружба с ними закончится.

Да, подругам никогда ее не понять.

Но зачем им говорить, если их роман с Дейвиной все равно скоро закончится? К тому же у нее ни за что не хватит храбрости рассказать Лиз и Джоанне, в какую переделку она попала. К почему.

А ведь всего каких-то несколько дней назад Катя с Дейвиной даже собирались вместе отправиться в отпуск. Но Катя все это время подсознательно чувствовала, что Дейвина скорее пожертвует их отношениями, чем поставит под угрозу свою репутацию, потому что провести вместе отпуск значило явно привлечь к себе внимание.

Господи, какая непростая ситуация, сейчас бы немного поспать…

Через несколько минут Катя уже находилась в полудреме, между сном и реальностью. Наконец-то она смогла отогнать от себя грустные мысли, которые мучили ее последние двое суток, когда в ее мозгу снова и снова возникала одна и та же картина. Она была столь отчетлива, словно Катя много раз подряд смотрела одну и ту же видеозапись.

Внезапно ее сон прервался, и к своему изумлению Катя осознала, что все ее тело захватила волна сексуального возбуждения. Что происходит? Боже! У нее оргазм.

Случается ли такое с другими женщинами? Наверное, это самое имеют в виду люди, когда говорят, что они находятся в состоянии сексуального возбуждения. Но она вовсе и не думала о сексе. Она лишь помнила, что перед тем как уснуть, у нее мелькнула мысль, зачем тому чертову репортеру понадобилось ее фотографировать и что он собирается делать со снимком. Но откуда тогда этот оргазм? Может быть, пока она дремала, она думала о Дейвине, потому что все последнее время она постоянно думала о ней?

Очень редко она могла сама себя довести до оргазма. С Майком оргазмы тоже были редкими, и только когда он возбуждал ее руками или языком. С Дейвиной оргазмы были постоянно, но этот был единственным, который она почувствовала во сне, подсознательно.

Катя обнаружила, что ее тело очень горячо реагирует на мягкие ласки. Она постоянно спрашивала себя, почему у всех без исключения мужчин, с которыми она занималась любовью, такие грубые руки. Легкие же прикосновения Дейвины и ее нежная кожа Катю очень возбуждали. Это было удивительное открытие, после того как годами ее посещали мысли, что она фригидна. Она вздрогнула при воспоминании о мужчинах, которые, загипнотизированные ее известностью и красотой, думали лишь о том, как бы не ударить перед ней в грязь лицом, а вовсе не о том, как доставить ей удовольствие.

Очень скоро после того как ее тело ощутило приятную дрожь, к ней снова стали возвращаться ужасные мысли.

Через несколько месяцев, прошедших со дня их первой встречи, явившейся для Кати настоящим потрясением, они с Дейвиной решили, что будут жить вместе и это казалось им вполне логичным и легко осуществимым.

В тот вечер, когда было принято это решение, они занимались любовью с еще большей нежностью, чем обычно, после чего Дейвина, проведя рукой по волосам Кати, сказала ей, что она думает по поводу их отношений. Похоже, она все решила насчет того, как им больше времени проводить вместе.

— Слушай, моя миленькая, мой брак — чистая фикция, — сказала она Кате. — Хьюго не дурак и все понимает, хотя мы и не говорим на эту тему. Конечно, мы уважаем друг друга и не хотим причинять никакого вреда один другому. Но я уверена, что смогу его убедить, что мне нужна другая жизнь.

— А как же дети?

— Да, дети. — Голос Дейвины стал непривычно мягким. — Это касается только меня. Я никогда не сделаю ничего, что могло бы плохо на них отразиться, но ведь они в школе, и я их вижу не так уж часто. Естественно, я всегда стараюсь быть с ними во время выходных или когда у них каникулы. Нам с Хьюго приходится все летние месяцы жить вместе. Но в остальное время, если не давать поводов к сплетням, я не вижу препятствий, которые помешали бы нам с мужем каждому вести свою жизнь.

— А ты уверена, что он согласится?

— Да. Видишь ли, у нас совершенно разные интересы. То есть мы мало соприкасаемся. Я почти все время посвящаю работе. А Хьюго… у него свой мир — свой бизнес, своя компания в городе, свои развлечения: покер, гольф, клуб, членством которого он так дорожит. Я совершенно уверена, что если я сумею его убедить, что его жизнь от этого нисколько не изменится, он не будет мне мешать. Он, конечно, заподозрит, что у меня кто-то есть, но наверняка подумает, что это мужчина. И, может быть, он даже наберется смелости и наконец-то заведет себе любовницу. Я всегда почему-то думала, что он хочет иметь любовницу, но держит свои мысли в тайне, даже от себя самого.

Катя улыбнулась. Ей хотелось верить, что все будет так, как говорит Дейвина, хотя она еще и не была вполне убеждена.

— Все будет проще, чем ты думаешь. По субботам, если дети не приезжают домой, я обычно провожу совещания. Иногда я возвращаюсь домой только к ночи, Хьюго в это время совершает верховую прогулку. Потом по воскресеньям он встает очень рано и едет играть в гольф со своими приятелями. А после обеда он все воскресенье обычно смотрит телевизор, а я отвожу «красный чемоданчик»[53]. — Дейвина невесело засмеялась. — Хотя мы и так не надоедаем друг другу, мы едва ли перекинемся за выходные даже десятком слов.

— Но, — возразила Катя, — как нам удастся сохранять наши отношения в тайне? Ты известный политик, который всегда на виду, да и меня журналисты не обижают вниманием.

— Ха, посмотри на членов королевской семьи. Журналисты думают, что знают о каждом их шаге, но почти все, что они делают, скрыто от людского взгляда. Они всегда могут сесть в вертолет и отправиться в какой-нибудь укромный уголок, утерев нос всей журналистской братии.

— Да, нам бы тоже не помешало купить вертолет, — пошутила Катя.

— И у них есть дома, про которые никому не известно, — продолжала Дейвина, — они раскиданы по всей стране, и там у них проходят любовные свидания или что-нибудь похлеще.

Катя кое-что об этом слышала. Ей приходилось встречаться с людьми из королевского окружения, рассказывавшими ей о небольшой резиденции, где принц Чарльз назначал свидания будущей принцессе Диане, еще до того, как они поженились.

Эти дома ничем не отличаются от домов, расположенных по соседству. Мимо них спокойно проходят люди, там нет швейцаров или привратников, и кроме того, считается, что в них расположены офисы той или иной компании. Местонахождение высоких особ содержится в глубокой тайне для непосвященных, потому что, несмотря на то, что средства массовой информации предлагают за подобные сведения большие деньги, приближенная к верхам аристократия, верная своему кодексу чести, сохраняет дружное молчание.

Разговор об этих домах, где в отличие от гостиниц нет ни швейцаров, ни горничных, натолкнул Дейвину на одну мысль. — А почему бы тебе не купить небольшую квартирку, недалеко от моего дома в деревне? Ты говоришь, что не знаешь, куда тебе вложить деньги.

Катя покорно кивнула, несмотря на то что Джоанна ее убеждала вкладывать свободные деньги в акции на фондовой бирже. Однако за шесть месяцев она получила такую небольшую прибыль, что игра вряд ли стоила свеч.

— Это будет неплохое вложение, и мы сможем там встречаться по выходным, — продолжала Дейвина. — Может быть, со мной в деревне будут жить мои девчонки, у них скоро каникулы. Хьюго хочет, чтобы они провели лето в Англии, поэтому мы не отправляем их заграницу. Правда ведь будет здорово?

Этот разговор состоялся как раз перед тем, как произошла авария…

Глава восьмая

Казалось, что установить, кто эта женщина в плаще на расплывчатом снимке, было невозможно. Но это был маленький черно-белый снимок, и фотограф надеялся, что при его увеличении лицо женщины будет видно более отчетливо.

Родди Хамлин собирался уже делать снимок побольше, но что-то его остановило и он еще раз внимательно взглянул на только что отпечатанную фотографию. У Родди возникло точно такое же чувство, какое он испытал, стоя напротив окна в лондонском Найтсбридже[54]; тогда он тоже в нужный момент нажал на кнопку фотокамеры.

На том снимке, темном и нерезком по краям, принцесса Диана пристально смотрела в глаза своего нового мужчины, первого после того, как ее брак с Чарльзом дал трещину.

Джефф Уилсон, художественный редактор «Санди кроникл», увидев тот снимок, затанцевал от радости и заплатил Родди пятизначную сумму, чтобы газета имела эксклюзивное право на публикацию этой фотографии. Банковский менеджер Родди после этого тоже сплясал джигу.

Теперь у Родди было похожее чувство. Ему просто повезло, что он подошел к входным воротам лондонского дома Тома Ривза как раз в нужный момент. Он просто хотел снять Тома с женой, которые должны были скоро возвратиться, и если бы в ту ночь все шло по его плану, то хозяин, отличающийся исключительной вспыльчивостью, его бы немного поколотил. А ничто не ценится так дорого, как снимок рассерженной знаменитости, огрызающейся в объектив.

Женщина на фотографии явно не хотела, чтобы ее узнали. Он был уверен, что это не жена, иначе зачем бы ей устраивать состязание в беге? С другой стороны в руке у нее был ключ от парадной двери, потому что, когда вспышка осветила темноту и напугала ее, она уже поднесла этот ключ к замку.

Интуиция подсказывала Родди, что этот снимок очень ценен.

К художественному отделу приблизился молодой спортивный обозреватель.

— Я готовлю статью о боксерском матче, который будет на следующей неделе. Шеф хотел бы фотографию Счастливчика Макдоннелла на ринге со львом.

Джеффа не удивляли такие странные просьбы.

— Какой должен быть лев, сынок? — По его лицу было невозможно что-нибудь прочесть. — Чучело или живой?

— В общем-то, не имеет значения.

Джефф повернулся к своему помощнику. — Карл, достань нам льва.

— Откуда я достану льва? Я не пойду еще раз в «Эй-би-си энималз». Мы с ними еще не расплатились за гиппопотама.

— А почему мы не расплатились за гиппопотама?

— Потому что эти деньги ушли за утку, — ответил Карл.

Джефф повернулся к спортивному репортеру. — Какой лев тебе нужен, сынок?

— Любой старый лев.

Сотрудники загудели, а какой-то шутник даже пропел: — Любой старый лев, любой старый лев. Любой, любой, любой старый лев.

Когда Родди вошел и показал Джеффу сделанный снимок, тот все еще посмеивался.

— Это может быть или все или ничего. Я сфотографировал эту женщину в тот момент, когда она входила в дом Тома Ривза, между прочим, тот самый, в котором он снимался. Это было в воскресенье ночью, сразу после двенадцати. Когда сверкнула вспышка, женщина порядком испугалась. А она только что поднесла ключ к замочной скважине. Что ты думаешь?

— Хммм, возможно, с этой крошкой погуливает Том? — Джефф заметил Тони Бернса, помощника редактора, возглавлявшего отдел новостей. — Подойди-ка и взгляни на это. Это было позавчера, после полуночи, перед домом Тома Ривза.

Фотограф пояснил Тони:

— Когда сверкнула вспышка, эта женщина порядком перетрухнула и дала деру.

Тони Бернс внимательно посмотрел на снимок через увеличительное стекло.

— Трудно сказать кто она, но мы попробуем. Еще кто-нибудь видел эту фотографию?

— Нет, после истории с Дианой я пообещал Джеффу, что сначала все снимки буду показывать вашей газете.

Тони улыбнулся.

— Хорошо, оставь ее мне. Думаю, нет смысла беспокоить нашу уважаемую исполняющую обязанности редактора, пока мы все не выясним. Я подключу своих мальчиков. — Он уже знал от Белинды, что хозяин провел весь обед тет-а-тет с Лиз — Тони было от чего встревожиться. Пока лучше набирать козыри, а не раскрывать их. И, возможно, настал подходящий момент, чтобы послать кого-нибудь в клинику на Майорку…

Он начал ходить взад-вперед по отделу новостей, а его мысли снова переключились на фотографию.

— Кто-то прямо сейчас должен поехать на Роланд-Мьюс, — сказал он.

Услышав эти слова, репортеры отдела новостей сразу уставились на экраны своих компьютеров. В такой дождливый день никто не хотел стоять часами и наблюдать за парадной дверью дома Тома Ривза. К тому же придется караулить в одиночку, потому что в этом доме всего один вход.

В каждом отделе имелся по меньшей мере один человек, на которого обычно взваливали всю грязную работу, — у них в отделе это был «Мак», Питер Макленнан. Только он мог в ожидании драгоценного материала просиживать в машине по восемь часов. Причем для других журналистов с Флит-стрит то, чем он конкретно занимался, оставалось тайной. «Секрет фирмы», — коротко отвечал он на все вопросы.

В настоящий момент Мак писал самую важную для него «статью» — статью расходов, которые якобы действительно имели место за прошедшую неделю.

Ему пришлось оторваться от своего занятия, хотя он не успел еще включить в список расходы на такси и обеды. Он убрал этот документ в ящик своего стола и отправился вместе с одним из фотографов на Роланд-Мьюс.

— Единственное, что мы можем выяснить, это во что она одета, — сказал Джефф.

— Что это? Что-то типа одеяла или плащ? Ладно, Джефф, поговори с девчонками из отдела моды, может быть, у них есть какие-нибудь мысли. А я пока свяжусь с Филом — он занимается шоу-бизнесом и, возможно, что-нибудь слышал.

Охота продолжалась.

Снимок был увеличен. В два часа дня он уже лежал на столе художественного редактора, но к этому времени Джефф, один из немногих людей в газете, на которых можно было целиком положиться, устроил себе обед и увлеченно поедал жареный бифштекс с йоркширским пудингом, запивая все это розовым «Каберне».

Возвратившись в 15.30 в свой отдел, он начеркал записку и послал своего секретаря отнести ее вместе со снимком в отдел, который возглавляла Николь Уэлсли. Легче всего редактора отдела моды можно было отыскать в гардеробной.

Николь была знаменитостью в журналистских кругах, пользуясь репутацией самой тщеславной женщины на Флит-стрит. Только вчера она прекрасно подтвердила такую репутацию. Одна сотрудница пришла показать своего первенца, которому было семь дней от роду. Николь взяла ребенка на руки, и единственными словами были:

— Ну как я выгляжу с ребенком? Я с ним неплохо смотрюсь?

Николь была одной из тех женщин, которые не делают секрета из того, что их сексуальная жизнь помогает им делать карьеру. Это должно было показать неудачницам, как нужно пользоваться своим телом, чтобы достичь высоты положения. Все в редакции знали, что у нее роман с владельцем газеты, Фергусом Кейнфилдом, и Николь как-то тонко намекнула Лиз, что если бы она захотела, то смогла бы подняться выше нее и выше всех других своих коллег по служебной лестнице.

На прошлой неделе произошла полнейшая нелепость, когда Николь удалось, минуя Лиз, добиться поездки в Париж. Лиз решительно отклонила ее просьбу о поездке, потому что расходы на нее выходили за рамки бюджета. Но сразу же после их разговора Лиз увидела, как Николь прыгнула в лимузин Фергуса Кейнфилда, следовавший в лондонский аэропорт. Как выяснилось потом, она спокойно заняла место в самолете рядом с Фергусом, и Лиз лишь отчасти успокоило то, что владелец газеты не знал о ее решении. Но она сама не знала того, что он находился под воздействием двадцатичетырехчасового непрерывного секса с Николь в его номере гостиницы «Георг V».

Николь начала занимать видное положение еще в лучшие годы царствования Чарли Мейса. С тех пор она заметно повысила планку, но ей все еще нравилось быть под покровительством главного редактора. В редакции до сих пор помнили историю с душем, случившуюся тремя годами ранее.

Однажды вечером с потолка отдела новостей хлынул водопад теплой мыльной воды. Тут же было выяснено, что источником наводнения является ванная комната редактора. После того как долго колотили в дверь, оттуда вышел смущенный Чарли, а через несколько секунд за занавеской в душе обнаружили съежившуюся от страха голую женщину, тогда всего лишь вторую помощницу редактора отдела моды, Николь Уэлсли.

Нужно заметить, что в отношениях Николь и Чарли этот случай был довольно экзотичным. Она привыкла заниматься любовью в самых различных местах, он же с ней почти всегда устраивался у себя в кабинете, где стоял широкий кожаный честерфилдовский диван, когда ближе к вечеру Чарли обычно запирал кабинет на время так называемой «редакторской работы».

Временами Лиз даже жалела Николь. Из-за того, что она находилась под покровительством редактора, ее собственный талант никто не воспринимал всерьез, хотя время от времени она писала в самом деле неплохие статьи. Но при этом Лиз постоянно задавала себе вопрос, как долго Николь продержалась бы на работе, если бы полагалась исключительно на свои способности.

В редакции внимание Николь являлось привилегией лишь тех мужчин, которые занимали высокие должности. Так как она получила место редактора отдела моды благодаря покровительству Чарли, ее способности как журналиста были под большим знаком вопроса. Подозревая это, редактор отдела моды часто нервничала и злилась.

Но в результате многочисленных романов — в том числе и за пределами самой «Кроникл» — у Николь появились связи с самыми разными нужными людьми. Вдобавок, некоторые злые языки утверждали, что ее карьере также неплохо помогает шантаж. Она была опасна, потому что большинство мужчин, которые с ней переспали, были женаты, тогда как она была не замужем, и это давало ей определенную власть — ведь все козыри были у нее в руках.

— Я мерзко себя чувствую в присутствии женщин типа Николь, — сказала Катя, когда несколько недель назад они с Лиз и Джоанной завели об этом разговор. — Когда же в конце концов о женщинах будут судить по их профессиональным качествам, а не по тому, насколько они хороши в постели.

— Точно, — согласилась Лиз. — Но женщина может всегда рассчитывать на повышение, если сумеет соблазнить своего начальника.

Катя рассмеялась.

— Я знаю двух женщин, занимающих высокие посты на телевидении, которые поступают совсем наоборот. На нашей телестанции, например, есть один очень милый парень, который получил свое первое повышение, после того как его самого соблазнила женщина-начальник.

— Ха, — сказала Лиз. — Я бы тоже так поступила, если бы у нас в редакции был хоть один подходящий парень. Но я не переношу, когда мной интересуются только ради того, чтобы, используя мое служебное положение, получить повышение.

— Ты несправедлива, — пошутила Джоанна. — Их может еще заинтересовать твоя страсть… к сотовым телефонам.

Тони дал инструкцию молодой журналистке Дебби Лакхерст ехать на Роланд-Мьюс и присоединиться к Питеру Макленнану. Вручая ей копию снимка, он заявил:

— Я хочу, чтобы ты выяснила, кто запечатлен на этом снимке. Мы думаем, что женщина может быть любовницей Тома. Тебя взяли на работу, потому что ты знаешь несколько языков, так что попробуй поговорить с теми цветными шлюхами, которые там живут. Очень вероятно, что ее видел кто-нибудь из тех девочек, которые работают там по ночам. Сразу предупреждаю — это задание не для колонки новостей, — добавил он. — Делай свое дело как можно тише и никому ни слова. Никому. Поняла?

Дебби кивнула. Она была готова сохранить это дело в тайне, потому что всегда считала — если она будет в точности исполнять то, что ей велит начальство, она сумеет сделать неплохую карьеру.

Многие истории не попадали в колонки новостей, но материал для воскресной газеты нужно начинать искать в начале недели, и Тони старался изо всех сил. Некоторые сотрудники «Кроникл» по вторникам и средам слонялись без дела, обычно проводя эти дни в пивных. Но только не Тони.

Поскольку на Роланд-Мьюс оказалось два практически одинаковых дома и по фотографии невозможно было определить, где же сделан снимок, Тони решил исключить любую возможность ошибки.

Он хотел знать с абсолютной уверенностью, в какой именно из двух домов собиралась войти женщина в плаще, поэтому направил другого репортера, Алека Престона, к хозяину соседнего коттеджа, опасаясь, что Том Ривз может оказаться совсем ни при чем.

Но даже в этом случае им могло еще повезти. В соседнем доме также жила одна довольно известная личность, и если хоть один вариант сработает, у них получится сенсационный материал.

Белинда, секретарша отдела новостей, принесла своему шефу большую чашку черного кофе.

— Я только что говорила по телефону с отделом новостей «Гэзетт». То, что я услышала, совершенно невероятно, и я уверена, нам это пригодится.

Он повернулся на своем вращающемся стуле к ней.

— Представляете, их начальник отдела новостей вернулся с обеда в стельку пьяный и бросил перед помощницей художественного редактора пачку двадцатифунтовых банкнот. И догадайтесь, что он ей сказал? «Хватит, чтобы ты мне сделала минет?»

Тони оглушительно захохотал.

— Полиции понравится эта история.

Его прервал редактор иностранного отдела.

— У нас нет времени на эту историю. Мне нужно с тобой обсудить материал из Вашингтона.

— Об этом собираются печатать во всех газетах, — ответил Тони, давая своему коллеге понять, что эта тема его не интересует. — Нам нужно что-нибудь неординарное, и если мы хорошо поработаем, то напечатаем эксклюзивный материал о Томе Ривзе. Даже если нам не удастся выяснить личность той женщины, мы все равно поместим эту статью на первую полосу. Представь себе передовицу о тайнах личной жизни Тома Ривза, а в качестве доказательства там будет помещена эта фотография.

Для Лиз эта неделя была слишком важной, чтобы позволить себе расслабиться. Она провела свое первое редакторское совещание, на котором интуитивно постаралась понять, кто из ее коллег действительно стремится, чтобы газета процветала, а кого — что не менее важно — это совершенно не волнует.

И взглянув на своего четвертого помощника, который, со скучающим видом уставившись в окно, наблюдал за проезжающими автомобилями, она подумала, что самое неприятное заключается в том, что практически никому невозможно поставить это в вину и понизить в должности.

Для воскресной газеты четверг — самый пик недели, когда необходимо творчески развивать умные и оригинальные мысли.

Но Лиз не могла добиться от начальников отделов и их заместителей — большинство из которых в этот день занимались, в основном, своими личными делами или, в лучшем случае, составлением отчетов по расходам — понимания того, что в четверг уже нужно начинать серьезную подготовку статьи для печати. Иначе потом уже трудно сделать так, чтобы даже самая хорошая идея принесла реальные плоды — по крайней мере, если не брать в расчет счастливую случайность. Трудно высосать эксклюзивный материал из пальца, особенно если две трети сотрудников — твои соперники.

Другая проблема заключалась в том, что в отличие от ежедневных газет конечный результат должен быть получен только к концу недели. Если вы редактор, вы не можете отчитать своего работника за то, что в среду он не представил вам свой материал. Он всегда может возразить, что материал пока сырой и неполный, а у него в запасе есть еще целых три дня.

Лиз была благодарна тем, кто оказывал ей в работе действительную поддержку: предлагал интересные мысли, использовал все свои каналы, чтобы найти что-нибудь новое, а также договаривался с зарубежными изданиями о перепечатке тех или иных статей или приобретал неординарные фотоснимки.

Но как вы можете обвинить человека, который сидит в отделе по десять часов в день, что он плохо работает, даже если так оно и есть? Те, кто получал почасовую плату, считали, что редакция это нечто вроде гостиницы, и слишком многие из них включались в работу только в субботу утром. Слишком поздно, слишком мало остается времени. Работа в газете требует, чтобы в нее вкладывали ум, душу и сердце, в противном случае газеты будут пригодны только на то, чтобы заворачивать в них рыбу или картошку.

Теперь, будучи исполняющей обязанности главного редактора, Лиз была уверена, что Тони и иже с ним только делают вид, что они чем-то заняты. Они делали что-нибудь только в том случае, если она их об этом просила. Но выполняли они ее поручения с большой неохотой, не совсем так, как бы ей хотелось, и не в те сроки, которые она им назначала.

Я должна поставить на место пятерых своих помощников, твердо решила про себя Лиз, или мы всю неделю так и будем переливать из пустого в порожнее. В таком случае, она начнет свое сражение не здесь и не сейчас.

С большинством своих подчиненных Лиз проработала вместе последние три года. Она провела с ними, наверное, больше времени, чем их собственные жены, и поэтому понимала, что им всем в разной степени не по себе от того, что ими руководит женщина. Вопреки утверждениям феминисток, мужчинам было удобнее, когда женщины находились у них в подчинении.

С того времени, как Фергус прибрал «Санди кроникл» к рукам, она превратилась в популярный увлекательный буклет, на страницах которого рассказывалось о громких скандалах, но таких, которые приемлемы и для семейного прочтения, и вскоре «Кроникл» стала «любимицей низов». Теперь тираж газеты вырос до двух миллионов экземпляров, а число читателей составляло четыре миллиона. По этим показателям газета сравнялась с «Санди геральд», хотя, по мнению Лиз, Чарли помещал на страницах «Кроникл» слишком много материала о второй мировой войне.

— На прошлой неделе «Геральд» побила нас, и произошло это благодаря статье о полицейских, — сказала Лиз, в упор глядя на начальника отдела новостей. — Как так получилось, что у тебя в отделе собирали несколько дней материал о констеблях, а кто-то доложил в другую газету, что мы собираемся писать статью на эту тему? — Не дожидаясь, пока Тони начнет оправдываться, Лиз продолжала разнос. — Мы жалуемся, что у нас мало хороших репортеров, и в то же время они почему-то пишут для других журналов к газет гораздо лучше, чем для своей собственной. Почему никого из них нет? Вы им звонили? Или встречались за обедом?

— С Джереми я встречаюсь на следующей неделе, — сдержавшись, ответил редактор отдела новостей.

— Но учтите, репортеры нуждаются в очень нежном и бережном к себе обращении. Вы должны постоянно поддерживать с ними контакт, звонить им по телефону. Нельзя себе позволить того, чтобы наши конкуренты переманили их к себе. Самые лучшие идеи наших репортеров должны доставаться нам. Почему бы не организовывать здесь для них совещания?

Тони и его подчиненные быстро переглянулись между собой. Я не собираюсь с этим мириться, сказала себе Лиз. Я с ними нянчусь как с малыми детьми — вряд ли это делают другие редакторы. Флит-стрит постоянно изобиловала историями того типа, как в какой-нибудь крупной ежедневной газете вызванные на ковер главного редактора сотрудники, перед тем как войти в его кабинет, сначала бежали в туалет, так как чувствовали приступы тошноты. Ясное дело, им ведь нужно было отчитываться о своей работе редактору-мужчине.

Лиз поискала глазами старшего корректора.

— И почему, когда наш лучший корректор в отпуске, вы позволили Джеку взять выходной в субботу?

— Тони сказал, что все нормально.

Лиз взглянула на Тони, сидящего в другом конце стола и покачала головой.

— Чувствуется сплоченный коллектив, Тони.

Лиз посмотрела на сидящих перед ней журналистов.

— Все другие воскресные газеты дают рекламу на телевидении, а мы нет. Мы уже израсходовали бюджет на привлечение читательского интереса до конца месяца. Поэтому нам нужно привлечь читателя иными средствами. Мы знаем, что министр внутренних дел допускает ошибку за ошибкой, бросается из одной крайности в другую. Кто-нибудь догадался взять интервью у его жены? Что она думает по этому поводу? Поддерживает ли она своего мужа? Что касается вас, Тони, то не подскажете ли вы, как дела с перечнем направлений вашей работы, который я вам дала на прошлой неделе? Похоже, сейчас этот список в бо-ольшой, большой дыре.

— Я напоминал Тони, что, по слухам, штаб-квартира консервативной партии ищет, по чьей вине происходит утечка информации. — Редактор отдела политики, Эндрю Кэхилл, любил находиться в центре внимания. — Правительство взбудоражено. Пока трудно что-либо утверждать, но, говорят, сведения, вызвавшие «сексуальный скандал», дала некая женщина.

Это был трудный год для правительства. Правительство сотрясалось от шквала «сексуальных скандалов», включая самый громкий из них — с шотландским депутатом парламента, любовница которого, по сообщению газеты «Ньюс оф зе Уорлд», признала, что по выходным он переодевается в женское платье. Другая громкая сенсация этого года: экс-министр имел очень нестандартный комплект любовниц: мать и дочь.

Правительство могло уйти в отставку, только если палата общин проголосует за недоверие ему. Но если будет еще хоть одно громкое разоблачение в прессе, то можно с уверенностью сказать, что это подорвет шансы кандидатов на предварительных выборах в Европарламент. Британская общественность удивительно злопамятна, и не нужно было быть пророком, чтобы предсказать, какие шансы имеет нынешнее правительство на следующих всеобщих выборах.

— Мы получали информацию от женщины? — спросила Лиз, пристально глядя на Тони.

— Да, — ответил он. — И я уверен, у нас есть запись этого разговора. Я просил Веру сохранить эту запись.

Вера занималась тем, что записывала все телефонограммы, поступающие в редакцию. Каждая кассета была по девяносто минут, и если там не было ничего важного, кассету использовали повторно. Такая практика была введена после того, как арабские террористы начали звонить в газеты с сообщениями о готовящихся терактах.

— Вера придет попозже. Я ей скажу, чтобы она отыскала этот разговор, — добавил Тони.

— Я бы хотела услышать это сообщение как можно скорее. — Лиз сделала паузу. — Это не составит большого труда. — Больше всего в Тони ее раздражало его нежелание сотрудничать и делиться той информацией, которую он обязан был предоставлять по первому требованию. Когда газетой руководил Чарли, они оба были его помощниками, Тони возглавлял отдел новостей, а она была ответственна за аналитические статьи. Тони, как и вся Флит-стрит, был шокирован, когда Чарли (или Фергус, если быть более объективным) посадил ее в свое кресло, прежде чем самому отправиться в длительный отпуск.

Николь Уэлсли официально находилась в центре Найтсбриджа с деловым визитом, но одежда, которую она там внимательно разглядывала, абсолютно не подходила большинству читателей «Санди кроникл» ни по стилю, ни по цене. Однако все эти модели — и верхней одежды и нижнего белья — как нельзя лучше подходили для ужина наедине с мультимиллионером.

Дорогая одежда это великая вещь, думала Николь. Она работает на вас. Дешевые вещи просто прикрывают тело. Но изделия от таких кутюрье, как Шанель, Версаче, Валентино, Диор, ценятся потому, что они где надо — облегают, а где надо — сидят свободно, подчеркивая женскую фигуру наилучшим образом. Даже сделанная чуть выше или чуть ниже талия способствует тому, что внимание окружающих обращено на ваши достоинства, а ваши недостатки остаются незамеченными. Именно поэтому за такую одежду платят большие деньги.

Николь не просто смотрела одежду — она составляла свое мнение о ней. Никто лучше Энтони Прайса не сможет представить вашу фигуру в выгодном свете, решила она, расстегивая молнию узкого, облегающего платья. Разве не сказала однажды диктор Джэнет Портер: «Я называю эти платья результативными, потому что они приносят желаемый результат».

Николь весь день без устали переходила из одного демонстрационного зала в другой, и утомленные представители по связям с общественностью фирм-производителей очень надеялись, что когда она вернет их одежду назад, на ней не будет пятен. Она, как и другие редакторы из отделов моды и их помощники, всегда умела делать вид, что собирается писать статью о выбранных моделях одежды. Случалось, что статьи они действительно писали. Но представители по связям с общественностью тоже были не дураки — они понимали, что вряд ли кто-то сможет удержаться от соблазна некоторое время в этих нарядах пофорсить. Только журналисты, занимающиеся проблемой отпусков или продуктами питания, изучали интересующую их тему с таким же тщанием.

Вот почему так много страниц в разделах изданий, посвященных моде, отводилось статьям об одежде, которая была вне пределов досягаемости большинства читателей, в том числе и с точки зрения цены. За возможность брать эту одежду напрокат, редакторы отделов моды расплачивались большими хвалебными статьями.

Выбрав три или четыре платья, которые понравились лично ей, Николь направилась назад в редакцию. Она возвратилась в пять часов, с шестью шкетами сразу — она все еще не решила, что ей надеть вечером. На ее письменном столе, где в полном беспорядке валялись карандаши, записки, фотографии манекенщиц, она обнаружила большой букет белых роз, присланный Мойзесом Стивенсом в знак благодарности от его Дома моды, и увеличенный снимок женщины в вышитом плаще, оставленный секретарем Джеффа. Заметив Тони, сидящего за столом корректора, Николь сразу же сделала вид, что внимательно изучает снимок. Затем она подняла трубку и набрала номер своей подруги Аманды Деверо из журнала «Тэтлер». Аманде с ее энциклопедическими знаниями в области моды можно было доверять, в отличие от самой Николь, больше полагавшейся на свою интуицию.

Прекрасно, подумал Тони. Сейчас она все уладит.

— Аманда, это ты, дорогая? Я только что мерила топик с вышивкой в «Кензо», и подумала, что тебе он бы больше подошел. Ты его еще не видела? Ну, ты должна посмотреть. Кстати, если бы ты была на моем месте, ты бы надела зеленое платье от Энтони Прайса, в котором так хорошо смотрится Наоми, или золотое от Кельвина Кляйна? Нет, не для газеты, для себя. Хммм. Ладно. Возможно, ты права. А теперь один небольшой вопрос. Кому может принадлежать модель черного бархатного плаща с вышивкой по обрезу?

Аманда принялась тараторить имена модельеров, а Николь судорожно их записывать — Джегер, Фрэнк Ушер, Брюс Олдфилд и Кэтрин Уолкер.

— Бо-оже. Да, я знаю, что на прошлой неделе они были в «Мейл». Я тебе потом расскажу. Спасибо, ты гений. Увидимся. Пока.

Следующий звонок был Джегеру, который пообещал прислать две фотографии своих плащей. Затем Николь набрала номер Фрэнка Ушера, но на автоответчике его отдела она наткнулась только на сообщение дамы, возглавляющей его отдел по связям с общественностью, Ширли Янг. Она сообщала, что уехала на фабрику смотреть ткани для следующего сезона.

Николь посмотрела на часы. Пять тридцать пять. Она позвонит Олдфилду завтра. Господи, до встречи с Фергусом осталось два часа, а у нее еще столько дел. Нужно наложить крем на лицо, сделать прическу, побрить волосы на ногах, и ей требуется время и в высшей степени спокойная обстановка, чтобы удалить с помощью крема-депилятора волосы в носу, потому что он может случайно посмотреть на ее лицо снизу.

Сегодня вечером она должна выглядеть обворожительной.

Перед тем как убрать снимок в ящик своего стола, она сказала Джеффу:

— Удивительно, просто удивительно, что в этом сезоне все ходят в черных бархатных плащах. Их продают всюду от «Си энд Эй» до «Хартнелла»[55], и держу пари — большинство сделано в Корее. — Она взлохматила свои выкрашенные в платиновый цвет волосы и сделала гримасу перед зеркалом, висевшим за спиной Джеффа. — Эти плащи идут практически всем и скрывают множество недостатков. Они идеальны для беременных женщин, или для тех, которые так выглядят. Я бы могла помочь, но снимок очень нечеткий.

Николь пулей выскочила из редакции. Не стоит испытывать чувство вины из-за того, что ты ушла пораньше. Это никак не отразится на ее работе, а у нее самой сегодня впереди еще столько дел.

В отличии от нее Лиз, первый день исполняющая обязанности редактора, чувствовала себя виноватой из-за того, что ушла так рано. Но у нее не было выбора, потому что сегодня она обедала с «Золушкой» Катей, а та в девять вечера уже должна ложиться спать, ведь уже с восходом солнца ей нужно быть на телестанции.

Когда Лиз стремительным шагом шла через отдел новостей, она заметила краем глаза, как Тони, задрав левый рукав пиджака, демонстративно посмотрел на часы.

Глава девятая

Дом с террасой, в котором жили Джоанна с мужем, недавно выкрашенный в серо-бежевый цвет, был перестроен в 1879 году из конюшни лорда Кейдогана. Он находился рядом с подземкой и с футбольным стадионом. Нужно отметить, что в этом месте линия метро проходила по поверхности земли, и когда проносился поезд, в шкафу негромко звенели хрустальные бокалы, датированные восемнадцатым веком, так что их дом нельзя было назвать очень уж престижным объектом недвижимости.

В последнее время Джоанна практически не звонила и не писала родителям, но даже в противном случае она все равно никогда бы не осмелилась сообщить домой, что они с Джорджем заплатили почти четверть миллиона фунтов за то, что раньше было просто стойлом для лошадей. В Кейптауне за такие деньги можно купить большую белоснежную с видом на океан виллу с плавательным бассейном.

Но Джоанна сразу полюбила это место, хотя Джордж и возмущался, что в дни, когда на стадионе проходят футбольные матчи, перед домом невозможно припарковать машину. И, черт возьми, он был прав.

Взгляд Джоанны скользил по большой, но уютной кухне, где находилось множество понравившихся ей вещей, приобретенных на местных блошиных рынках, в комиссионках или на всяких распродажах.

Катя и Лиз изумлялись, как их подруге удавалось откапывать из этого хлама настоящие сокровища. Чего только стоит одна пара настенных викторианских бра, которые можно смело считать самым удачным ее приобретением. Она до сих пор с удовольствием вспоминала тот момент, когда продавец в палатке, сначала запросивший четыре фунта за пару, неправильно понял волнение Джоанны, когда у нее сбилось дыхание, и быстро сбавил цену до трех фунтов.

На кухне, выдержанной в розовой гамме, у стены стоял небольшой диванчик, обитый белым гобеленом с рисунком из розочек, похожих на вилки капусты. В больших горшках, купленных по дешевке и выкрашенных в розовый цвет Джорджем, росли огромные древовидные гортензии с густыми кронами, которые Джоанна регулярно постригала.

Последние лучи солнца, проходившие через старинные кружевные занавески, уже едва освещали комнату, когда Джоанна начала накрывать на высокий стол из красного дерева. Его с огромным трудом удалось выпросить у матери Джорджа, настоящей скряги, после смерти одного из дядюшек Джорджа. Джоанну раньше всегда поражал тот факт, что многие британские аристократы придают такое большое значение вещам, полученным по наследству. Но теперь она подумала, что ей самой было бы тоже трудно расстаться с таким столом. Джоанна достала из дубового кухонного шкафа обеденный сервиз из минтонского фарфора. В центр стола она поставила двусвечник, который она купила неподалеку от ее работы у уличного торговца, с которым она сговаривалась о цене минут десять.

На тарелки были положены белые и бледно-розовые салфетки, сшитые местной портнихой по фабричному образцу, присланному фирмой «Либерти» для фотосъемки. Две белые свечи из ее запаса, хранившегося в морозильнике (она читала в одной статье, которую редактировала в своем журнале, что так они сгорают медленнее), придали обстановке вид, за который Джоанна могла бы получить первую премию за домашний дизайн, если бы такая существовала. Она воткнула их в подсвечник и над каждой укрепила крошечный абажур из бумаги.

Джоанна довольно улыбнулась: она сделала все для того, чтобы создать уютную и спокойную атмосферу. Однако окончательное слово должны сказать подруги, и ей бы очень хотелось, чтобы они оценили ее старания. В конце концов, они прекрасно понимали, что судьба была к ним на редкость благосклонна и что все могло бы сложиться гораздо хуже.

Джоанна прекрасно понимала, что ее зарплаты никогда не хватит на все, что ей хотелось. Но с деньгами всегда проблемы. Большие надежды они возлагали на те деньги, которые они вроде бы должны получить после смерти бездетного дядюшки Джорджа, однако тот, несмотря на свой преклонный возраст, вполне мог еще жениться и даже произвести на свет прямого наследника, — что каждый раз непременно подчеркивала своей снохе Кэтрин Лангфорд.

Джордж соглашался, что после рождения ребенка ему придется найти работу, за которую ему будут платить настоящие деньги. Легко сказать, но только чем он на самом деле будет заниматься? Это никогда не обсуждалось, и пока доход Джоанны вдвое больше, чем у него, такое положение вещей будет сохраняться еще самое неопределенное время.

Этот милый домик слишком мал, чтобы в нем могла жить и няня, и им придется переехать в другой дом, в котором будет четыре спальни. Можно, конечно, купить дом побольше в пригороде, но тогда как она сумеет, имея грудного ребенка на руках, ездить к 9.30 в редакцию, организовывать, успевать прочитывать все необходимые материалы и при этом выглядеть на все сто?

Джоанна хотела бы купить другие шторы вместо обтрепанных и поношенных, которые висели в их доме, но Джордж сказал, что они служат его семье уже более двухсот пятидесяти лет. Джоанна предпочла бы приобрести совершенно новые, но имитирующие старину вениссонские ткани, но ее очень смущал тот факт, что они стоили более семидесяти фунтов за метр. Новые занавески были занесены в список тех вещей, которые они купят, если Джордж когда-нибудь станет богатым. Она немного успокоилась только после того, когда одна коллега по работе сказала ей:

— Портьеры в Балморале в куда более плачевном состоянии, однако их и не думают выбрасывать, разве не так?

Они обе громко рассмеялись. О скупости королевы ходили легенды. Лиз однажды показала Джоанне фотографию премьер-министра, стоящего с королевой в ее гостиной. В огромном старинном камине вместо огня обнаружилась его электрическая имитация.

На кухне Джоанны подруги провели не один замечательный вечер. Ужин на кухне позволял Джоанне выполнять обязанности хозяйки и не пропускать при этом ни слова из разговора своих подруг, поэтому ее столовая всегда пустовала. Здесь же они могли поделиться между собой всем, что их волновало: проблемами в личной жизни и на работе, мечтами и интимными секретами, сплетнями о знаменитостях или тех людях, которые их раздражали. Оки могли также часами говорить на тему, условно носившую название «Предложения как делать деньги». Пока что ни одно из этих предложений, как например «Предложение как делать деньги номер 5923, о создании каталога идей, которые можно будет продать», не получило дальнейшего развития. Но это их ничуть не смутило, и они немедленно внесли предложение номер 5924.

Катя однажды сказала:

— Если бы мы смогли записать все наши разговоры за столом, получилась бы книга, непременно ставшая настоящим бестселлером, и мы бы действительно сорвали неплохой куш.

— И нам бы пришлось отдать все эти деньги адвокату, потому что нас сразу же обвинили бы в клевете, — вмешалась Лиз.

Игра на Лондонской фондовой бирже также не принесла положительных результатов, чему не помогло даже образование Джоанной, Катей и Лиз собственного синдиката. Поводом для этого послужило знакомство с одним журналистом, которого они встретили впервые на роскошном ужине в «Фишмонгерс Холле», устраиваемом кампанией «Уоршипфул», вернее, его статьи для «Файненшл таймс», в которых он освещал положение дел на бирже.

Цель его знакомства была ясна с самого начала — он хотел просто-напросто обольстить Катю. Но так как из них троих самое большое желание получить дополнительный доход было у Джоанны, синдикат назначил в связные ее, к великому разочарованию журналиста. Время от времени он им звонил и даже давал советы, всегда при этом переводя разговор на Катю. Последний разговор состоялся несколько недель спустя.

— Джоанна? Акции компании «Аустралиан никель» скоро пойдут в гору. Вкладывай в них все свое «девичье приданое».

И она вложила все деньги синдиката, и даже добавила свои собственные, чтобы через несколько недель обнаружить, что они вылетели в трубу.

Вспомнив об этом, Джоанна печально вздохнула и принялась готовить свой знаменитый салат. В кругу ее знакомых это было ее коронное блюдо, пользовавшееся наибольшим успехом. Все, что она делала — это открывала дверцу холодильника, быстро оттуда что-то доставала и, порезав огромными кусками, без всяких претензий на изысканность (а петрушку даже целыми веточками), бросала в салатницу. Когда ее гости пытались потом повторить сами эту странную комбинацию сладких и острых компонентов, они терпели фиаско. Секрет салата состоял, возможно, не в последнюю очередь в том, что его украшал слой дорогих кедровых орехов, а также сушеные томаты, купленные заранее в магазине деликатесов за углом. Пусть это стоит целое состояние, но я имею в конце концов право себя побаловать, размышляла она. Я это заслужила.

Соус к салату готовился из свежего лимонного сока, уксуса «Балзамик», горчицы («для запаха несравненна»), нескольких капель орехового масла и толченого чеснока.

Однако если вдруг один из ее салатов получался суперзамечательным, Джоанна уже не могла приготовить его второй раз. Это был единственный недостаток ее метода.

Жалостное дребезжание старого дверного звонка возвестило о приходе Лиз.

— Не могу понять, почему ты не займешься этим проклятым звонком. Я целую вечность проторчала у двери, пытаясь выжать из него звук. Мне нужно выпить, чтобы снять стресс. — Лиз явно находилась в приподнятом настроении. — Нет-нет, не доставай бокалы, — засмеялась она. — После такого дня, какой у меня был, чтобы алкоголь на меня подействовал, мне нужно ввести его прямо в вену.

Продолжая держать в руках два зеленых пакета, которые привезла с собой, Лиз сказала веселым голосом:

— Забавно быть редактором. Я теперь разъезжаю на тачке Чарли, и даже сегодня послала его личного водителя по магазинам — попросила купить то, что обычно заказывал босс. Оказалось очень даже приличное шампанское. Можешь сунуть это ненадолго в морозильник? — Она поставила пакет на стол. — Я вспомнила, что ты не будешь пить, поэтому купила натуральный сок из персика и манго. Очень полезно для будущего ребенка и к тому же безумно вкусно.

Опорожнив наконец сумки, она крепко обняла Джоанну.

— А теперь поговорим серьезно. Что сказала доктор Бишофф?

— Не сейчас. И не говори ни слова об обеде с Фергусом, пока не придет Катя. К сожалению, у меня только что закончились шприцы, — улыбнулась Джоанна, — так что возьми пока вот это. — Джоанна передала ей бокал с холодным «Совиньоном».

— Джо, ты ни за что не догадаешься, что я услышала сегодня о Мэгги Уэббер. Помнишь, в прошлом году я посылала ее брать интервью у того бразильского писателя — чрезвычайно вздорный тип, — и она вернулась только через два дня, причем, абсолютно без результата. Хотя нет, не совсем, ты ведь знаешь, что она забеременела? Так вот, мне сегодня сказали, что она ходила в бразильское посольство, чтобы ей перевели на португальский письмо, в котором она сообщает ему о ребенке. Так он и заявился к ней вместе со своей женой. Видимо, он всегда считал, что он стерилен, и теперь этого малыша они хотят усыновить. Мэгги здорово села в лужу.

— Бедняжка, что же она собирается делать?

— Мне сказали, у нее есть возможность поработать пару месяцев в нашем парижском филиале, пока бешеный бразильский темперамент писаки не придет в норму.

Они захихикали. Лиз снова порылась в большом пакете, который она привезла с собой.

— Надеюсь, вот это тебе понравится, — сказала она, размахивая аппетитной булкой, усыпанной грецкими орехами.

— Вот дьявол, я обожаю такие булки. — Джоанна уже держала в руке нож.

— Я тоже, но сегодня я буду паинькой, съем только один тоненький кусочек, и не думай, что это будет здоровый кусок. Кстати, когда ты ела последний раз? Давай немного перекусим. — Не дожидаясь ответа, Лиз взяла у Джоанны нож и отрезала два небольших кусочка.

— Правильно, — согласилась Джоанна, сидевшая напротив Лиз, положив локти на стол. — Ну, что у вас еще интересного?

Подумав, Лиз откусила еще раз и стала рассказывать.

— Самая забавная история произошла в Женеве, где обсуждалось новое Генеральное соглашение по таможенным тарифам и торговле. Один из иностранных министров явно немного перебрал, но даже в таком состоянии не забыл про правила этикета. Он решил, что ему непременно нужно пригласить на танец жену своего посла. Подойдя к особе в ярко-красном длинном платье, он галантно пригласил ее на танец. И та ему спокойно ответила: «Я не хочу с вами танцевать по двум причинам. Во-первых, вы сегодня не в форме. А во-вторых, так уж случилось, что я — архиепископ Монтевидео».

Джоанна заливисто рассмеялась.

— Джорджу это понравится.

— Может быть, нам лучше вытащить шампанское из морозильника? — спросила Лиз. — Бутылка может там лопнуть, и все равно мы скоро ее откроем — Катя должна прийти с минуты на минуту. — Лиз отрезала еще один «крошечный» кусок булки. — Да, — продолжила она, почти не переводя дыхания, — на фотографии, которую мы сегодня опубликовали, министр иностранных дел выглядит как сонная муха. Премьер же явно хочет от него избавиться. Этот министр совсем не пользуется авторитетом. Он доказал, что если вы отказываетесь от титула лорда, чтобы войти в палату общин, то это еще не значит, что вы обязательно станете демократом и будете пользоваться популярностью.

Одним из достоинств Лиз было ее интуитивное предвидение того, что в средней Англии будет считаться справедливым и порядочным. Именно это чувство и помогало ей быть хорошим редактором.

— Ты думаешь, премьер-министр вместо него выдвинет на этот пост Дейвину как-там-ее-фамилия? — спросила Джоанна.

— Скорее всего, она возглавит одно из так называемых «женских» министерств, — убежденно сказала Лиз, — например министерство здравоохранения. Она аристократична, привлекательна, инициативна. Ты же знаешь, какими министерствами обычно поручают руководить женщинам.

— Мне говорили, Дейвина очень талантливый и тонкий политик, — сказала Джоанна. — Ты что-нибудь слышала о том, как чувствует себя ее муж после аварии?

— Думаю, он все еще в очень тяжелом состоянии. Помнишь того члена парламента, который оставил свое кресло, после того как частично потерял память в автомобильной катастрофе?

— Я думаю, что это никак бы не отразилось на его бестолковых выступлениях.

Джоанна, закончив перемешивать салат, дала Лиз попробовать, что у нее получилось.

— Нужно чуть больше чеснока. Слушай — пока Катя еще не приехала, — как ты думаешь, почему она так нервничала в воскресенье вечером?

— Боялась встретиться с ним, конечно, — не раздумывая ответила Джоанна. — Помнишь, как она смотрела на ту женщину в туалете? Думаю, ей показалось, что это его жена.

— Я тоже это заметила, и я, кроме того, время от времени заглядывала в зал, где проходила пресс-конференция — Катю, как победительницу премии, журналисты забросали вопросами, но она отвечала на автопилоте, хотя, когда потом я видела ее по телевизору, мне показалось, что она выглядела потрясающе.

— Странно, что она ничего нам не рассказывает. Кто это может быть?

— Не знаю, но, по-моему, счастливой она от этого не стала.

— Да, но больше всего меня угнетает то, что впервые в жизни она не хочет нам довериться. Я хочу сказать, почему бы ей с нами не поделиться? Она знает, что кто бы это ни был, мы никому не расскажем. Мы же, слава Богу, умеем хранить секреты!

— Даже если допустить, что он женат — не очень, конечно, хороший вариант, — мы же ведь не собираемся устраивать ей судебный процесс и выносить приговор.

— Я считаю, надо с ней обо всем откровенно поговорить. Мне просто больно на нее смотреть. Катя нам нужна такой, какая она была раньше, и нам следует на нее повлиять.

Звонок слабо продребезжал, и Джоанна бросилась открывать дверь. На пороге стояла Катя, прижимая к себе огромный букет розовых маргариток, которые Джоанна чуть не раздавила, обнимая свою подругу.

Джоанна была поражена, увидев бледное Катино лицо, ввалившиеся щеки и серые круги под глазами. Конечно, не многие из Катиных поклонников решились бы критиковать своего кумира, но Катя и в самом деле не выглядела как человек, только что победивший в одной из номинаций премии БАФТА. Джоанна утопила свое удивление в сплошном потоке слов.

— Спасибо, только ты могла в это время года найти такие замечательные маргаритки. Просто прелесть. Заходи. Ты ни за что не поверишь, но Лиз сегодня удалось прийти вовремя. Пока на сегодня это главное чудо.

Лиз открывала дверцу морозильника, чтобы взять оттуда шампанское, когда, к ее огромной радости, на кухне появилась Катя. Лиз сразу же заметила синяки под глазами подруги.

— Привет. Что-то случилось? — с тревогой спросила она. — Ты дерьмово выглядишь.

Несмотря на унылое настроение, Катя усмехнулась.

— Перестань мне льстить, — ответила она, — а лучше открывай бутылку. Я в эти дни почти не спала, а на лице это отражается быстрее, чем ты успеешь глазом моргнуть.

Их дружба держалась на полном доверии, и они всегда говорили друг другу правду, какой бы горькой она ни была.

Лиз открыла шампанское именно так, как учил ее метрдотель на прошлогодней дегустации вин в Рице, очень довольный тем, что может передать свое искусство такой прелестной ученице. «Должен быть только небольшой щелчок, и никаких брызг во все стороны», — говорил ей метрдотель. Лиз действовала как настоящий профессионал — удерживая пробку одной рукой и крутя бутылку другой, — и ее старания увенчались успехом. Не было пролито ни одной капли драгоценной жидкости.

— Сегодня я слышала интересную историю, — сказала Катя, делая над собой отчаянные усилия скрыть свою подавленность. — Один из наших репортеров из отдела новостей недавно уехал со своей любовницей на неделю в Италию. Само собой, жене он сказал, что уезжает в деловую командировку, но когда вернулся, собственно, все и началось. У него с женой был общий банковский счет, и через некоторое время она попросила его вернуть туда все деньги, которые он потратил. А вы не хуже меня знаете, что когда вы снимаете номер в гостинице, набегает довольно приличная сумма. Поэтому его любовнице пришлось раскошелиться и отдать все деньги, которые он потратил на нее. Потом, когда муж, чересчур увлекшись, начал плести жене, как напряженно он трудился, перерабатывая по много часов подряд, жена попросила его дать ей часть денег из этих сверхурочных на свое новое платье. И его любовнице снова пришлось расплачиваться!

Их всех рассмешила эта история, после чего Джоанна подняла бокал.

— Я думаю, мы должны поднять тост за героиню сегодняшнего дня. За тебя, Катя. Ты молодец, и заслужила эту премию.

— Нет-нет, — запротестовала Катя. — Есть вещи поважнее. Давайте лучше выпьем за ребенка.

— За ребенка и за премию.

Послышался звон бокалов, как уже было не раз, когда они собирались втроем, и в такие минуты мир казался им теплым, уютным и ласковым.

— У меня еще один тост, — произнесла Лиз. — За дружбу. Пусть ничто не сможет встать между нами — ни мужчина, ни работа, ни деньги.

Их связывали годы крепкой дружбы, и этот тост был данью признательности сведшей их вместе судьбе. С самого начала своей карьеры, еще с тех пор, когда они все вместе работали на Майорке в одной газете, они всегда поддерживали друг друга в трудные минуты, что вызывало зависть многих их коллег. Они верили, что именно благодаря этой дружбе они достигли таких больших успехов в своей работе, приобрели необходимые знания и опыт и до сих пор эта дружба во всех их начинаниях им только способствовала. Не говоря уже о том, что подруги всегда могли предоставить друг другу любой нужный им телефонный номер, начиная от недосягаемых знаменитостей и заканчивая химчисткой, которая могла бы прислать к вам в офис своего работника, чтобы тот забрал прямо оттуда вещи, которые вы хотите почистить, и потом доставил вам их обратно или же массажным кабинетом, в котором практикуется японский массаж «шиатсу». Вы можете вызвать домой или в офис в любое удобное для вас время профессиональную массажистку, которая с помощью своего искусства поможет вам снять напряжение и сделает вашу кожу более упругой, что, по мнению подруг, гораздо лучше, чем пластическая операция, так как не требует применения анестезирующих средств.

— Ладно, — сказала Лиз. — А теперь, Джо, расскажи нам, что тебе сказала доктор.

— Доктор Бишофф сказала, что с ребенком все в порядке. — На лице Джоанны сияла улыбка. — Она говорит, что на этот раз для беспокойства нет никаких причин.

— Отлично, — сказала Лиз. — Джордж будет в экстазе.

— И, — Джоанна даже что-то промурлыкала от радости, — она совершенно уверена, по крайней мере на девяносто восемь процентов из ста, что будет девочка.

— Невероятно, — произнесла Катя.

— Это будет лучшая новость недели, — сказала Лиз. — Не забудь, когда будешь думать, как ее назвать, дать ей не слишком длинное имя, чтобы когда она вырастет и станет журналисткой, ее имя под собственными статьями читалось красиво и его не пришлось бы сокращать.

— Или, — подхватила Катя, — когда она станет играть в театре в Уэст-Энде или на Бродвее, — можно будет сэкономить на неоновой рекламе.

Джоанна ответила, что учтет их пожелания, когда они с Джорджем будут выбирать имя для ребенка. Она была слишком суеверна, чтобы думать об этом заранее.

— А почему доктор так уверена, что будет девочка? — спросила Лиз.

— Кажется, она как-то это определяет по форме матки и частоте пульса. У девочек частота пульса сто сорок ударов в минуту. У мальчиков он медленнее.

— Может же получиться неплохая статья! — перебила ее Лиз. — Напомни мне перед уходом ее телефон.

Джоанна и Катя, весело переглянувшись, засмеялись. Лиз была способна сделать статью из чего угодно, и они ее дразнили, что она настолько изобретательна, что может написать статью в половину полосы о родной бабушке. Лиз в совершенстве владела умением совмещать личные интересы с профессиональными. Она всегда имела верное суждение, о ком стоит помещать статью, а о ком — нет. Раз или два это были статьи на грани пристойности, но ей пока что везло. Если знаменитости заводили о ней разговор, то как правило отзывались о ней как о «молодчине».

— Я каждый день пытаюсь дозвониться до Джорджа в Заир, — продолжала Джоанна, — но пока мне не удается с ним связаться. Я знаю, он придет в восторг, хотя эта старая летучая мышь, его мать, все равно будет зудеть, что семье нужен наследник. Она беспокоится, что если мы не поторопимся, старый граф, дядя Джорджа, может снова жениться.

— Но ты же мне, кажется, говорила, что ему шестьдесят пять лет или где-то около того, и что он — вдовец.

— Да, но на прошлой неделе она мне сказала, что он купил дом какой-то женщине, по виду годящейся ему во внучки. Как видите, вполне подходящий материал для воспроизводства, если, конечно, он еще способен на такое.

— Пикассо было уже за восемьдесят, когда он стал отцом в последний раз, — напомнила им Лиз. — А Чарли Чаплину — семьдесят восемь, поэтому еще рано сбрасывать старичка со счетов.

— Уж не говоря о том, что в наше время врачи с Харли-стрит могут творить чудеса.

Они, конечно, шутили, прекрасно понимая, что Джоанна больше беспокоится о том, чтобы доносить этого ребенка, чем о том, будет или нет у него титул.

— Доктор Бишофф сегодня грозила мне пальцем, — призналась Джоанна, — и запретила всякие «излишества». Значит так, мне запрещены все дальние поездки и вечеринки с коктейлями; мне не рекомендуется лишний раз выходить из своего кабинета, но домой я должна ходить пешком. Мне разрешено приходить в редакцию, звонить по телефону, заниматься административной работой, но не слишком ею увлекаться. Во время обеда я должна находить какое-нибудь укромное место, чтобы делать гимнастику для укрепления мышц живота.

— Ходить пешком? Делать гимнастику во время обеда? — Лиз не могла поверить своим ушам. — Ведь доктор Бишофф сама деловая женщина, разве она не понимает, как трудно тебе выполнить эти рекомендации?

— Она наверняка бы мне этого не посоветовала, если бы знала про Стефани.

Помощнице Джоанны, Стефани Росс, не было еще и двадцати шести, но она уже несколько лет занимала эту должность и прекрасно справлялась со своими обязанностями. Джоанна в свое время с удовольствием назначила ее на это место, хотя та и была дочерью лучшего друга директора-распорядителя, потому что Стефани работала очень быстро и всегда проявляла творческую инициативу. Природа одарила ее самыми длинными в редакции ногами, и кроме того Стефани была блондинкой, причем не крашеной, а самой что ни на есть натуральной.

— Можете представить, как эта карьеристочка может воспользоваться моим отсутствием, когда директор-распорядитель назначит ее исполняющей мои обязанности. Он давно ей намекал, что может так усложнить мою жизнь, что вынудит меня уйти с работы, и тогда он посадит ее на мое место. Но мы-то ведь прекрасно знаем, что он не сделает Стефани редактором. У нее еще нет достаточного опыта, и она дурочка, если принимает его всерьез. Я собираюсь побеседовать с мисс Ангус, чтобы она прикрыла меня с тыла.

— Но, Джоанна, — сказала Катя, — я думаю, все-таки не стоит внушать вашему уважаемому директору-распорядителю, что ты можешь, спрятавшись за свой ксерокс, родить там во время обеденного перерыва, а вечером опять приступить к работе.

Доктор Бишофф консультировала Джоанну, еще когда та писала статью о трудностях работы врача с беременными женщинами в резервациях канадских индейцев, и всегда утверждала, что западные женщины сами ответственны за возрастающее число осложнений. Они ведут такой образ жизни, что сами вредят собственному организму.

— Та моя статья о беременных женщинах, которые трудятся на рисовых полях и отлучаются оттуда только на пару часов, чтобы родить ребенка, далеко не вымысел, как может вам показаться на первый взгляд, — сказала Джоанна. — Доктор Бишофф подтверждает, такие случаи действительно имеют место. Но, конечно, этим женщинам помогают их многочисленные родственники. Вы можете себе вообразить, чтобы моя свекровь мне помогала? Меняла пеленки? Я вообще сомневаюсь, что она меняла их даже Джорджу.

Они немного помолчали, размышляя над дилеммой Джоанны.

— Итак, как же мне с этим управиться?

— Сложный вопрос, — ответила Катя. — Не думаю, что в нашем обществе найдется много женщин, занимающих по-настоящему высокие должности и при этом имеющих на руках маленьких детей.

— Да, но не забывай наш девиз, — возразила Лиз и протяжно пропела. — Ты можешь иметь всё-о-о.

— Действительно, — подтвердила Катя, — а почему бы тебе не рискнуть. Ты можешь потерять все, но можешь и выиграть. Смотри на активность Стефани сквозь пальцы, и даже скажи ей, что ты хочешь возложить на нее больше ответственности и давай ей как можно больше поручений. Когда я училась в школе, такая тактика воспитания иногда помогала.

Джоанна и Лиз засмеялись: они уже неоднократно слышали историю о самой трудной девочке в классе, которая стала просто ангелом, когда ее назначили старостой.

Джоанна одобрительно кивнула.

— Вы правы, это неплохая мысль, и рискнуть, пожалуй, стоит. Стефани настолько тщеславна, что вряд ли что-нибудь заподозрит.

— Она не такая ловкая, как ты, и не сумеет воспользоваться случаем, — вставила Лиз.

— Проблема Стефани, — сказала Джоанна, — в том, что ею манипулирует этот проклятый директор-распорядитель. Если бы она перестала строить козни за моей спиной, с ней вполне можно было бы иметь дело. — Всем были очевидны планы Стефани. Сейчас, когда Джоанна беременна и уделяет журналу меньше внимания, этот вакуум пыталась восполнить ее заместительница.

— Она еще глупая, — сказала Лиз, — и до редактора ей еще расти и расти.

— Я знаю и беспокоюсь лишь о том, что может случиться с журналом, пока я буду в декретном отпуске, — призналась Джоанна. — Вы представляете, как отчаянно она ждет, когда я уйду, желая побыстрее сесть в мое кресло. Но я намерена работать до последней минуты. Мне нужно дождаться, чтобы в Нью-Йорке утвердили новый бюджет на привлечение читательского интереса. Они сказали, что скоро примут решение.

— Хороший план, — сказала Катя, которая на время забыла про свои несчастья. — Не беспокойся, как аукнется, так и откликнется. Стефани еще столкнется с трудностями.

Хотя Джоанна и считала, что справедливость торжествует отнюдь не всегда, она не стала спорить со своей подругой.

Лиз, воспользовавшись паузой, постучала ложечкой по бокалу. Она добровольно возложила на себя обязанности «председателя собрания».

— Я прошу вашего внимания. Пока мисс Золушка еще не ушла с бала, нам нужно обсудить несколько вопросов. Я долго молчала. Уже почти восемь вечера, а я еще не рассказала, что произошло за обедом. Я думаю, эта новость тянет на девять с половиной баллов. Нет, черт возьми, на все десять.

— А почему ты не рассказала, когда мне звонила? — спросила Джоанна.

— Я хотела посмотреть на ваши лица.

Лиз не спеша выпила глоток вина, еще больше разжигая их любопытство. Наконец она сказала:

— Возможно, вы видите первую женщину-редактора «Дейли»[56].

Катя и Джоанна крикнули почти в один голос: — Не «Санди»[57]?

— Читайте по губам. «Дейли кроникл».

Джоанна подскочила к Лиз и издала такой вопль, какой не всегда услышишь от болельщиков соседнего стадиона, когда местный клуб забивает гол.

— Поздравляю! Ты это заслужила.

— Лиз, ты великий журналист, и ты будешь великим редактором. Наконец-то это признали, — добавила Катя.

Джоанна, никогда не забывающая о материальной стороне дела, спросила:

— Он говорил о чем-нибудь низменном, типа презренного металла?

Они все засмеялись, но Катя одна выразила словами то, что вертелось у них на языке.

— Только не позволяй им диктовать тебе условия и ни за что не соглашайся на меньшую зарплату, по сравнению с той, которую они бы могли предложить мужчине.

Лиз улыбнулась в ответ.

— Я об этом уже думала и у секретаря Чарли мне удалось узнать, сколько примерно он получал.

— Еще один тост, — произнесла Катя. — За лучшую женщину-редактора… Нет, за самого лучшего редактора в Британии.

Лиз поставила бокал.

— Конечно, — медленно произнесла она, — еще не все решено окончательно. Я буду исполнять обязанности редактора «Санди» в течение двух недель, и Фергус очень тонко мне намекнул, что окончательный приговор им еще не вынесен. Не знаю, насколько серьезно он говорил про «Дейли кроникл». Но я стремлюсь именно к этому. Если мне повезет, то Фергус будет первым владельцем, назначившим женщину редактором ежедневки. Держу пари, многие акционеры захотят его за это расстрелять.

— Но почему? — Катя пришла в негодование. — Твоя кандидатура на этот пост самая лучшая.

— Точно, — добавила Джоанна. — Теперь тебе нужно показать ему, на что ты способна, и найти материал для нескольких забойных статей. Нам придется хорошенько пошарить в нашем банке памяти.

— Спасибо. У меня уже есть некоторые неплохие наметки. Взятки в палате общин. Не спрашивай, я еще не знаю всех подробностей, и пока держу все в тайне. Если мои догадки подтвердятся, будет сенсация, и мы, Катя, договоримся с твоей командой, чтобы я выступила в новостях. На Фергуса всегда производят впечатление наши выступления по телевидению.

Подруги захотели узнать об обеде все, вплоть до мельчайших деталей. Лиз не нужно было упрашивать. Правда, она слегка приукрасила состоявшийся за обедом разговор с Фергусом, и в ее интерпретации он стал выглядеть веселым и занимательным приключением, хотя, по правде сказать, когда Лиз беседовала с хозяином газеты, она вовсе так не считала. Но тем не менее Лиз ничего не утаила, и рассказала подругам все, вплоть до посещения бара.

Катя с задумчивым видом потягивала из бокала шампанское.

— Тогда на Майорке кто бы мог подумать, что мы будем вот так сидеть: Джоанна, известный редактор журнала; я со своей премией, и Лиз, которая скоро войдет в историю журналистики. Господи, просто фантастика!

— Неплохо, — заметила Лиз, — для трех вульгарных…

— Говори за себя, — засмеялась Катя.

— …полуобразованных супервыскочек.

— И подумать только, я не знала обуви до двадцати трех лет, — сказала Джоанна, привыкшая в детстве бегать босиком и всегда вспоминавшая об этом в минуты триумфа.

— На горизонте осталась только одна грозовая туча, — сказала Лиз. — Она выше шести футов, с черными лохматыми волосами и ужасным самомнением.

Он посмотрела на своих подруг, и они все вместе крикнули хором:

— Это — дерьмо, Тони.

Лиз вздохнула.

— Он хочет меня обскакать. Знаете, у меня престранное чувство, что он пронюхал про то, что случилось со мной на Майорке. Может, мне просто показалось, но совсем недавно я стала замечать, что в его разговоре со мной стали проскальзывать словосочетания типа «вправления ваших мозгов» или постоянные упоминания о «рассудке». Как-то он говорил что-то о сумасшедшей женщине и в самом конце обратился ко мне со словами: «Вы ведь знаете, Лиз, что я имею в виду», и таких примеров у меня предостаточно.

— Возможно, ты становишься слишком мнительной, — сказала Джоанна. — Он никак не мог про это узнать.

— Надеюсь, ты права, но если уж он во что-нибудь вопьется своими зубами, то становится подобен доберману с тряпичной куклой.

Всем, кто был хоть каким-то образом связан с прессой, было хорошо известно про участь редактора одной национальной газеты, который давным-давно лечился от психического расстройства и однажды это выплыло наружу. Ему даже не дали доработать до конца недели. Не могло быть и речи о том, что он может остаться в своей должности. Его карьера накрылась. Лиз спрашивала себя, не стала ли она параноиком, а если нет, то почему Тони все время твердит про мозги, психическое здоровье и нервные срывы?

У Кати от страха свело живот. Может быть, сейчас какой-нибудь художественный редактор вроде Тони пристально разглядывает через увеличительное стекло проклятый снимок, сделанный тем ублюдком на Роланд-Мьюс. Возможно, фотография им и не пригодится, но Катя понимала, что ее положение под угрозой. Что на нее тогда нашло? Она ведь знала, что Дейвина должна быть в больнице, и все же зачем-то поехала на Роланд-Мьюс..

Джоанна заметила выражение Катиного лица и ей, естественно, захотелось узнать, какие демоны внушили той такой ужас.

Лиз же ничего не заметила и продолжала говорить с прежним пылом.

— Знаете, что произошло однажды утром на совещании в отделе новостей? Мы говорили об Энджи Смит, которой дали очередную роль в новом фильме, и потом Тони, отпустив колкость по поводу этой «сумасшедшей», сказал: «Я не хочу, чтобы вы считали меня женоненавистником, Лиз, но разве большинство из вас время от времени не ведет себя очень странно? Тем более что уж говорить о том благодатном периоде, когда у вас критические дни?» Понимаете, что я имею в виду, говоря о его колкостях.

Ее подруги кивнули.

— И что ты сказала? — спросила Катя.

— Как вы сами понимаете, это было объявлением войны. Я ему влепила такую пощечину, что у главного корректора отвисла челюсть.

Катя и Джоанна знали, что Лиз может быть резкой, хотя они ее такой редко когда видели.

Лиз, повеселев при этом воспоминании, продолжала:

— Потом я выпрямилась и невозмутимо посмотрела прямо ему в глаза: «Тони, может мы поговорим о твоей маме, твоей жене… или о ком-нибудь еще более тебе интересном?» После этого он быстро скрылся в свою волчью нору. — Лиз лукаво улыбнулась.

— Я представляю себе, как перекосилось его самодовольное лицо, — ликовала Джоанна.

— Катя, — обратилась к ней Лиз. — Помнишь тот раз, когда ты… В чем дело? Ты себя хорошо чувствуешь?

Катя опустила глаза.

— Это из-за мужика у тебя сложности, да? — Лиз не могла не рассердиться. — Я просто не могу видеть тебя в таком состоянии. Я хочу сказать, ты только что получила самую большую премию в своей жизни, а выглядишь так, словно вернулась с похорон. Он этого не стоит.

— А знаешь, — добавила Джоанна, — сколько мы с Лиз уже сделали статей о женатых мужчинах, всегда возвращающихся к своим женам? Я предполагаю, что тут дело в детях. Они маленькие?

Катя слабо качнула головой из стороны в сторону.

— У меня особый случай.

Лиз сочувственно положила руку Кате на плечо.

— Разве мы не убедились на собственном горьком опыте, как лицемерна британская общественность. Она судит своих героев по одним меркам, а себя по другим. Кэти, если они что-то о тебе узнают, тебя разорвут на куски, а когда-нибудь они узнают все равно, даже если до сих пор тебе везло.

Катя горько улыбнулась.

— Я знаю, что ты права. И я должна как-то разобраться со всем этим. И я разберусь, обещаю. Ты знаешь, я не хотела, чтобы так получилось. Но женщинам вроде нас так трудно найти кого-то, кто не запуган нашей славой, или кого-нибудь, кто просто хочет быть самим собой. И я так хотела найти человека, который полюбит меня такой, какая я есть.

— Ты его нашла, и он не может быть твоим, не может тебе принадлежать? — задала вопрос Лиз.

Катя молчала.

— Я думаю, — многозначительно сказала Джоанна, — это не поможет… — и вместе с Лиз они проскандировали: — …облегчить твое бремя!

Они посмотрели друг на друга, и даже Катя была вынуждена улыбнуться.

— Кроме того, мы могли бы тебе что-нибудь посоветовать, — заключила Лиз.

Если бы они узнали правду, подумала Катя, они бы ужаснулись. Она покачала головой.

— Мне бы очень хотелось обо всем вам рассказать, но если бы вы узнали, вы бы поняли, почему я все скрываю даже от вас.

Лиз улыбнулась ей.

— Ладно, наше предложение остается в силе.

— Если решишь, что тебе после этого станет легче, — добавила Джоанна, опасаясь, что Катя подумает, будто они на нее оказывают давление.

— Удивительно вкусный салат, Джо, — сказала Лиз. — Там еще что-нибудь осталось? В субботу ночью, когда номер был уже сверстан и мы ждали первые оттиски, корректор предложил по-настоящему интересный заголовок. Он сказал, что ни один читатель не сможет сопротивляться желанию купить газету, на первой странице которой будет напечатано: «В КЕНСИНГТОНСКИЙ ДВОРЕЦ СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ ДОКТОР ДЛЯ ОПЕРАЦИИ ПО СМЕНЕ ПОЛА».

Катя улыбнулась, благодарная своим подругам за то, что они сменили тему разговора и не стали больше ее мучить. Зазвонил телефон. Катин шофер звонил ей по сотовому, чтобы сказать, что он ждет внизу. Руководители программы «TB-Утро» очень хотели бы включить в ее контракт пункт «в 21.00 находиться в кровати», но все же у них не хватило смелости для такой жесткой регламентации ее жизни. Да и Катя могла бы в этом случае невинно поинтересоваться: «А не уточните ли еще — с кем?» Зато они «великодушно» предоставили Кате машину, и хотя бы таким образом были в курсе о ее распорядке дня.

Подруги провели хороший вечер. Конечно, им еще многое нужно было сказать друг другу. Но тогда этот вечер никогда бы не закончился.

Глава десятая

В роскошных апартаментах Фергуса Кейнфилда в Белгравии[58] вновь раздался телефонный звонок. Эта квартира с семью спальнями была одним из самых дорогих в Великобритании объектов недвижимости такого рода. Только одна его спальня площадью двадцать восемь на двадцать пять футов, бывшая когда-то столовой лорда Виллиерса, тянула на четверть миллиона фунтов. Теперь эта комната являлась свидетельницей бурной и разнообразной половой жизни Фергуса.

Сегодня в его постели была Николь. Они занимались любовью — включая прелюдию — около пятнадцати минут, пока телефон не зазвонил в первый раз за этот вечер и не отвлек от нее Фергуса — с ним хотел говорить его поверенный в Токио. Но когда телефонный звонок раздался в четвертый или пятый раз, Николь, лежавшую рядом с ним под льняной простыней с монограммой, охватило отчаяние: что может сделать женщина, чтобы этот мужчина думал о ней, а не о ком-то или о чем-то другом?

Она вспомнила свое волнение перед сегодняшним ужином в обществе трех банкиров. Она пребывала в опасении, что те могут прийти со своими женами, которые неизвестно как к ней отнесутся. На какое-то короткое время у нее мелькнула мысль, что, может быть — все-таки их роман с Фергусом длится уже семь месяцев, — ее тоже примут за жену, но, когда эти женщины вошли в дверь, Николь очень быстро поняла, что в этом не было никакой необходимости. Так же как и им сразу стало понятно, кто она такая.

Женщины были по меньшей мере на двадцать лет моложе своих спутников к, совершенно очевидно, не особо разбирались в банковском деле. У них были прекрасные данные для упражнений в постели, но вовсе не для того, чтобы шевелить мозгами.

Одна из них, смуглая красавица с довольно экзотической внешностью, вызвала улыбку у всех присутствующих — когда ее спросили, откуда она родом, она с забавным акцентом ответила: «Я есть Лахор»[59].

Николь, высокооплачиваемый член Национального Союза Журналистов, была сильно оскорблена, что ее приравняли к красоткам из ночных клубов или им подобным.

Последний телефонный звонок разозлил ее окончательно, и Николь решила, что пора ей самой проявлять инициативу. Завтра же она примется изучать все руководства по сексу, которые только сможет достать, а пока нужно извлечь из ситуации все, что только возможно. Поэтому когда Фергус, приподнявшись на локте и закрыв рукой трубку, сказал «прошу прощения», она ничего не смогла ответить: к этому времени ее рот уже был занят…

Через несколько часов Николь, полная решимости, вошла в редакцию. Хотя ночью Фергус и говорил ей комплименты по поводу ее невероятной сексуальности и восхитительного белья, он должен наконец понять, что встречается с женщиной, у которой есть еще и голова на плечах. Что она не только доставляет ему удовольствие в постели, но еще и заботится об успехе возглавляемого им дела. Она горела желанием произвести на него впечатление — если кто и поможет газете получить новую сенсацию, так это она. В тот день она пришла в редакцию в десять часов утра. Это тоже была своего рода сенсация.

Николь еще раз внимательно рассмотрела снимок через увеличительное стекло, отметив про себя, что в одном месте отчетливо видна подкладка. Пожалуй, фотографию нужно еще несколько увеличить.

Когда новый вариант снимка был извлечен на свет из темноты фотолаборатории, Николь удалось рассмотреть на подкладке вышивку в виде завитков геральдических лилий. Позвонив в несколько мест, она вычеркнула из списка Версаче и Фрэнка Ушера. На плаще Ушера имелся такой же капюшон, но не было никакой вышивки. Модель Версаче была с пуговицами в виде морских раковин, и опять же без всякой вышивки.

Рассматривая через увеличительное стекло фотографии последних коллекций одежды, она наконец нашла то, что нужно.

— Это Брюс Олдфилд, чтоб я пропала! — Николь с видом победительницы подошла к своей секретарше. — Обычно кутюрье любят ставить на подкладке свои инициалы, но наш Брюс, кажется, решил изобрести собственное клеймо. С прошлого сезона он начал использовать геральдические лилии.

Представитель пресс-службы Олдфилда, услышав ее описание, признал, что этот плащ может быть одной из их моделей.

— Мы сделали множество вещей с такой вышивкой. Скажите, плащ с капюшоном?

— Да, именно, с большим капюшоном.

— Застежка на продолговатых деревянных пуговицах, и впереди отделка из сутажа?

— Одну минуту. — Николь внимательно всмотрелась в фотографию через увеличительное стекло. — Да, какая-то отделка есть, а пуговицы очень трудно рассмотреть на снимке.

Ее собеседник, кажется, начал что-то подозревать.

— Что вы имеете в виду под словами «трудно рассмотреть»? Это снимок одной из фотомоделей?

— Э-э, не совсем. Это фотография для газеты: какая-то женщина собирается на вечеринку. Вы понимаете, о чем я говорю.

— И даже на таком снимке вы можете разобрать, что это за это модель? — недоверчиво спросил он.

— Да, мой дорогой. И мне она очень нравится…

— Ладно, дадите мне взглянуть на фотографию. Скорее всего, я к вам заеду завтра утром.

— А вы не могли бы сделать это сейчас?

— Извините, сейчас на нашем компьютере обновляют данные, и я не могу отрывать людей от работы. Но в любом случае проблем с поиском не будет. Ни один из этих плащей в продажу еще не поступал.

К половине первого Николь уже могла похвастаться результатом — что ж, она проделала хорошую работу. И Тони тоже так считал. Пока Олдфилд не пустил эту продукцию на поток, владелицу плаща будет несложно вычислить. Он уже видел огромный заголовок: «СВИДАНИЕ СУПЕРМОДЕЛИ И ЗВЕЗДЫ КИНО» и большую статью на первой полосе.

Проходя по коридору редакции, Лиз заметила в привычной сутолоке разговаривающих Тони и Николь. Очень опасная парочка, но почему они вместе? Тони, верный отделу новостей, старался не иметь дел с сотрудниками других отделов, «с мелюзгой», как он обычно их называл. Что у них может быть общего? Первое, что пришло на ум, сразу же отпало. Николь ни за что не подставит под удар свои отношения с Фергусом, а Тони развлекается с Белиндой, и она слишком ему полезна, чтобы он стал крутить с другой женщиной из редакции. Но похоже, что эти двое друг другом довольны. Она должна выяснить, что у них за дела.

Традиционная музыкальная мелодия возвестила об окончании программы. Облегченно вздохнув, Катя уже в миллионный раз подумала, как глупо, наверно, это выглядит со стороны, когда ты сидишь на диване в студии, открытая всему миру, вроде бы непринужденно, как на своей кухне, болтаешь с гостями программы, время от времени делая глоток апельсинового сока, словно не нашла себе лучшего занятия.

Трюк, как всегда, заключался в том, что, когда ты разыгрываешь заранее продуманный сценарий, у зрителей не должно появиться ни тени сомнения, что это экспромт и все происходит совершенно естественно. Но вряд ли гости на самом деле чувствовали себя очень уж раскованно перед объективами направленных на них кинокамер: Катя не помнила даже такого случая, чтобы хоть кто-то из них облокотился на спинку одного из двух диванов с обивкой абрикосового цвета, стоящих в студии.

Сама же Катя во время бесед с различного рода звездами политики, шоу-бизнеса и литературы чувствовала себя всегда свободно. Когда время от времени программу случалось вести другому ведущему, менеджер отдела по связям с общественностью проклиная весь свет из-за Катиного отсутствия, потому что та, в силу своего обаяния, могла расшевелить любого, и самый пустой писатель, самый косноязычный актер в ее присутствии блистали красноречием.

Зрители почитали Катю как богиню. Один из них прислал в редакцию письмо с вопросом, когда она собирается в отпуск. «Как только у вас начнется отпуск, я перестану смотреть телевизор».

— Представляешь, какая у него будет бессмысленная жизнь, — усмехнулся Катин дублер по программе «ТВ-Утро» — время от времени ему приходилось вести эту программу, — втайне раздосадованный тем, что ему не пишут таких писем.

После окончания программы за чашкой кофе всегда происходило ее десятиминутное обсуждение. В это время можно было немного успокоиться, потому что несмотря на весь их опыт, во время программы уровень адреналина в крови резко повышался. Обычно он потом так же быстро спадал, и тогда Катю, — с ее шикарной прической и макияжем, — начинало клонить в дремоту. Иногда, наоборот, она подолгу не могла избавиться от возбужденного состояния.

Работа в прямом эфире требовала полной сосредоточенности и большого физического и умственного напряжения.

Как часто Катя была готова отдать что угодно, лишь бы не приходить в студию, но единственной уважительной причиной прогула могла быть только тяжелая болезнь или смерть. Сотрудники, обычно остававшиеся за кадром, считали обсуждение программы очень важным. Они постоянно вносили предложения, которые, по их мнению, должны были улучшить программу, и очень серьезно разбирали ее недостатки.

Катя могла только мечтать о времени, когда она сможет жить в нормальном режиме. Когда у большинства людей только начинался рабочий день, ее работа практически заканчивалась.

Но сегодня все было не так, как обычно. Через сорок минут Кате следовало прибыть на Даунинг-стрит, 10, где размещается резиденция премьер-министра, сэра Эдварда Сандерса, члена парламента, королевского адвоката и члена тайного королевского совета. Она должна встретиться с ним для интервью, которое он обещал дать их программе. Его много критиковали за то, что выборы, в результате которых он пришел к власти, были досрочными, и, по мнению некоторых обозревателей, он победил своего более молодого и внешне привлекательного соперника в нечестной борьбе.

В прессе премьер получил прозвище «Твердый Эдди», так как он всегда выступал против радикальных изменений, считая, что страна только выиграет, если ее политический курс будет устойчив и неизменен. Но Катя знала, что на горизонте премьера уже сгущаются тучи, и прежде всего это связано с падением темпов экономического роста. Кроме того, не последнюю роль сыграла серия скандалов на сексуальной почве, связанных с некоторыми министрами его кабинета. Следствием этого явились упорные слухи, что премьер-министр собирается провести в кабинете серьезные кадровые перестановки и назначить на многие посты новых людей.

До сегодняшнего интервью Катя уже несколько раз встречалась с премьером на различных приемах, во время предвыборной кампании и в палате общин, но впервые он изъявил согласие ответить на вопросы тележурналиста из «ТВ-Утро». В этом была заслуга отнюдь не Кати, а его пресс-секретаря — он с уважением относился к передаче, которую смотрели свыше двух миллионов телезрителей, принадлежащих ко всем социальным группам. А сейчас партии Сандерса как никогда требовалось привлечь на свою сторону и безработных, и домохозяек, и бизнесменов.

Алекс Кайл, политический обозреватель их канала, считал, что по справедливости предстоящее интервью с премьер-министром должен был бы вести он. И коллеги понимали, какие чувства он испытывает по отношению к Кате, которой поручено такое ответственное дело. Кайл пылал благородной яростью, и когда директор, пытаясь его задобрить, попросил его просмотреть список вопросов, которые Катя собиралась задать, он пришел в полное негодование. И это несмотря на то что Катя серьезно поработала над вопросами, зная, что они не должны быть банальными или очень легкими.

Нет, еще один год работы по утрам в эти сумасшедшие часы добьет ее окончательно, Или, по меньшей мере, прибавит ей морщин, которые не скроешь никакой косметикой. Она, конечно, популярная ведущая, но пока что ни одной женщине не удалось сравняться со всякими там Димблби, Паксменами или, на худой конец, Тедом Коппелом из Штатов. Катя надеялась, что интервью с премьер-министром позволит ей как журналисту выйти на качественно новый уровень. Кроме этого, была еще одна, очень личная, причина. Дейвина Томас была политиком, и Катя стремилась разделять ее интересы.

Последняя оперативка состоялась в кабинете директора программы. Катя, понимая, что Алекс Кайл обязательно там будет придираться к ее вопросам, начала волноваться еще с утра. Она еще раз убедилась, как неприятно иметь с ним дело, когда он, небрежным жестом кинув ей на колени список вопросов, которые она приготовила, снисходительно произнес:

— Радость моя, ты действительно уверена, что твои вопросы будут ему интересны?

Нужно отвечать ударом на удар, сказала она себе, и резко возразила:

— Я, конечно, задам ему и традиционные вопросы о положении в экономике, о мирных переговорах, о Европейском парламенте, но я не помню, чтобы Уолден, Димблби или кто другой хоть когда-нибудь затрагивали в своих интервью личные темы. Мне хотелось бы немного нарушить эту традицию и сделать акцент на личности моего собеседника, на его собственных взглядах и пристрастиях.

— Да-а, я могу понять твои намерения, но все же на твоем месте я был бы более агрессивен, — снисходительно ответил Кайл.

По справедливости надо отметить, что Катины вопросы не были столь нейтральными и однородными, какими представлял их Кайл. Пикантной приправой к трудным вопросам, касающимся экономики и политики, которые задал бы любой журналист, служили вопросы, продиктованные якобы ее женским любопытством, типа тех, которые обычно любят задавать газетные репортеры. Катя знала, что ради увеличения популярности программы директор поддержит ее в этом.

— Вы хотите, — продолжала Катя, глядя на директора в упор, — чтобы наша беседа подтвердила сплетни, собранные Алексом в кулуарах парламента? Или все-таки вам нужно, чтобы министр высказал свое мнение о положении в стране?

— Ну, мы не можем полностью игнорировать информацию Кайла, — сказал редактор отдела новостей. — В конце концов, он профессионал в своей области.

Катя понимала, что редакторам отделов новостей, какого бы они мнения не были о своих коллегах, всегда приходится защищать их публично. Алекс Кайл не раз спасал задницу редактора отдела новостей, оказывая ему разные небольшие, но ценные услуги. Он обладал поистине энциклопедическими знаниями, которые были необходимы, когда требовалось например озвучить какую-нибудь архивную киноленту или составить к ней другой комментарий. Но главный человек на телестудии, директор, руководствовался сейчас другими соображениями: он представлял себе, какие барыши можно извлечь, если интервью будет брать Катя. И тот факт, что женщины редко интервьюируют министров, явился главным аргументом в выборе директора — это должно будет служить программе своего рода рекламой. В глубине души он считал, что эта же самая причина во многом определила и то, что премьер согласился дать интервью. Запись этой беседы должна появиться на экране завтра утром. Потом материал из нее можно будет использовать в других передачах их телестудии. Возможно, это интервью будет иметь даже политический резонанс.

— Алекс, придется тебе принять это как неизбежность, — сказал директор. — Катя, руководствуясь своей интуицией, будет на него давить, как только сможет.

— Если бы Катя умела это делать, — парировал Алекс.

— Если ты беспокоишься, сумеет ли такая женщина, как я, выжать из него все, что можно, не волнуйся, я справлюсь с этим не хуже любого мужчины, — вскипела Катя.

— Ты не поняла, любовь моя, — возразил Алекс, которому ничего не оставалось делать, как отступить. — У него большой опыт. Я лишь хочу сказать, он умеет переводить дыхание. Когда ты думаешь, что он выдохся и у тебя есть возможность задать следующий вопрос, оказывается, на самом деле он просто набрал полные легкие, чтобы обрушить на тебя новые факты и цифры. Брать у него интервью — сущий ад.

— Я постараюсь оправдать оказанное мне доверие, — ответила Катя, ослепительно улыбаясь.

Директор, желая ее приободрить, сказал:

— Ты отлично справишься.

К премьер-министрам не принято опаздывать, а на студии никак не могли решить вопрос, нужно или нет брать с собой гримершу. Они уже несколько раз звонили на Даунинг-стрит и интересовались, есть ли у премьера желание, чтобы ему наложили грим профессиональные визажисты с телевидения. Очевидно, никто не осмеливался задать ему такой вопрос, и никто не мог принять за него решение.

Катя положила конец всем разногласиям, решив, что Бренда Харт, их лучшая гримерша, поедет с ней со своим коробом, доверху полным косметики, на случай, если мистер Сандерс все-таки захочет воспользоваться ее услугами.

— Думаю, у меня будет более соответствующий ситуации вид, — добавила Катя, — если я останусь в этом костюме.

— Да, — сказал редактор отдела новостей. — Выглядишь прекрасно. Вроде вид серьезный и неглупый.

В моей следующей жизни, подумала Катя, слегка задетая, мне надо родиться мужчиной. Им просто нужно надеть черный костюм, и ничего больше.

— Поедешь на машине «самого», — сказал ей редактор, имея в виду черный длинный «мерседес» генерального директора. — Мы сообщили на Даунинг-стрит номер автомобиля, поэтому со службой безопасности проблем не будет, — добавил он. — Съемочная бригада уже выехала, чтобы установить всю эту электронику. Ладно, желаю приятно провести время. Удачи тебе!

Катя подумала, что немного везения ей бы не помешало.

Полицейский на Даунинг-стрит, посмотрев на заднее сиденье «мерседеса», сразу же узнал Катю. Он дружески улыбнулся и открыл тяжелые железные ворота, за которыми скрывалась резиденция премьера Ворота всегда были закрыты, так как в правительстве побаивались террористических актов со стороны ирландских группировок, хотя в прессе было немало болтовни о том, что премьер-министр не допустит никаких терактов и что Даунинг-стрит не должна быть полностью отрезана от народа. Однако, похоже, британскую общественность совершенно не волновало ограничение их демократии.

«Мерседес» остановился. Четыре человека из службы безопасности подошли к автомобилю и попросили водителя открыть капот и багажник. Шофер проворно открыл капот, но через минуту выяснилось, что он не имеет представления о том, как открывается багажник.

— Извините, мисс, я только недавно сел за руль этой машины, — объяснял он Кате. — Я тут временно, всего на неделю, и еще не со всем разобрался.

Катя была поражена и раздражена; этот абсурд сбил ее с мысли, уже не говоря о том, что они теряли драгоценное время. Если бы не дождь, она бы просто вышла из машины и прошла пешком, но как она с мокрыми волосами будет брать интервью у премьер-министра.

Наконец, изрядное время покопавшись в инструкциях, водитель открыл багажник, который после внешнего осмотра был просвечен еще рентгеном. Теперь путь был свободен, и Катя с Брендой вошли в красный холл дома номер 10.

Катю поприветствовал улыбающийся темноволосый личный секретарь премьера, а лакей помог им раздеться.

— Знаете, в список людей, которых мы послали в ваш офис, я включила нашего ведущего гримера, Бренду Харт, на случай, если мистер Сандерс захочет воспользоваться ее услугами, — сказала Катя секретарю.

Тот немного смутился, и Катя поняла, что никто так не спросил премьера о том, нужно или нет накладывать ему грим.

В кабинете на втором этаже уже были протянуты телевизионные кабели и установлены камеры, прожекторы и другое необходимое оборудование. Это была любимая комната премьера, небольшая и куда более уютная по сравнению с кабинетом в министерстве или офисом на первом этаже. Съемочной бригаде почему-то все не удавалось добиться желаемого качества освещения, и если бы Катя не вмешалась, они могли бы спокойно провозиться целый день.

Когда брали интервью такой важности, всегда использовали две камеры. Здесь не допускалась обычная практика «кивочков и улыбочек». Ведь когда снимают только одной камерой, она все время направлена только на того, кто отвечает на вопросы, и это значит, что вы не увидите лица того, кто их задает. Но если во время всего интервью зритель видит на экране только одно лицо, ему становится скучно. Чтобы не совершать такой оплошности, и были придуманы все эти «кивочки и улыбочки». После того как интервьюируемый уходит, в студии при помощи ассистента интервью имитируется снова, но теперь фокус камеры переносится на журналиста. Те же самые вопросы еще раз задаются журналистом в том же самом порядке и желательно даже тем же тоном, затем он должен немного поулыбаться, покивать головой и жестами и мимикой сопроводить уже отзвучавшие ответы несуществующего собеседника. Потом в студии все это монтируется и показывается ничего не подозревающему зрителю.

Катя была большим специалистом во всех этих «кивочках», но как раз сегодня выпал тот редкий случай, когда в них не было необходимости. При такой роскоши, как две камеры — одна, направленная на Катю, другая — на премьер-министра — редактор видеозаписи просто выберет потом для монтажа нужные куски с той или другой видеокассеты.

Ожидая выхода премьер-министра, Катя пыталась представить себе, каким будет начало их встречи. Когда премьер наконец появился, то, как и большинство лидеров, играющих на публику, он, быстро пройдя через зал, лично поздоровался со всеми присутствующими.

Когда Катя представила Эдварду Сандерсу гримершу, он, похоже, даже почувствовал облегчение.

— Я определенно хочу воспользоваться вашей помощью, — сказал он Бренде и наклонился к ней с видом заговорщика. — Последний раз, когда я давал интервью, находясь за рубежом, я был слишком занят, чтобы подумать о гриме. В результате я выглядел таким бледным, что после показа этого интервью по телевизору курс фунта упал на несколько пунктов.

И на десять минут удалился вместе с Брендой в свою приемную. Во время этого короткого ожидания Катин режиссер Пол Хейс подошел к ней со словами: «Нет, этому дому определенно нужен другой хозяин. Держу пари, следующие выборы выиграет кто угодно, только не он, когда бы они не состоялись».

— Я бы не стала так уверенно делать ставки, — резко ответила Катя. — Я согласна с Иноком Поуэллом, который считает, что только дураки и дилетанты предсказывают результаты выборов.

Камеры и софиты были направлены на Катю и премьер-министра. Светоинженер поработал на славу, хотя его самого, как истинного художника, освещение по-прежнему не удовлетворяло.

Кате понравилось то, как премьер с самого начала проявил кажущийся неподдельным интерес к ее взглядам и мнениям. Она подумала, что с его стороны это очень умный ход — пытаться перетянуть ее на свою сторону до того, как ему придется отвечать на трудные вопросы. Потом она вдруг почувствовала себя немного неловко, вспомнив, что Дейвина пользовалась с ней точно такими же методами. Они что, все этому учатся? Насколько же искренни все эти политики? Эти размышления укрепили решимость Кати не давать ему никаких послаблений.

Благодаря Дейвине она разбиралась в последних «играх» на политической арене не хуже любого специалиста-комментатора, причем ей было известно не только то, во что были посвящены все, но и такие закулисные события как беспокойство правящей партии по поводу утечки информации, которая использовалась против видных членов парламента. Дейвина вскользь говорила об этом Кате, но эти сведения были слишком неопределенными, чтобы на их основании можно было задать прямой вопрос премьеру. Тем не менее, эти закулисные знания позволяли Кате сейчас чувствовать твердую почву под ногами.

Отвечая на вопросы, касающиеся его личной жизни, премьер давал довольно развернутые ответы, что прежде делал крайне редко. Но, конечно, он отдавал себе полный отчет в том, какая информация о нем завтра попадет на страницы газет. Кроме того, он рассчитывал, что его ответы обеспечат ему поддержку со стороны определенных социальных слоев.

Катя продолжала теснить его на политическом фронте. Премьер категорически отмел слухи о планируемых кадровых перестановках и смещениях.

— Ну, значит, они будут наверняка, — пробормотал себе под нос оператор.

Министр внутренних дел?

— Не может быть и речи, — твердо заявил министр.

Можно с ним попрощаться, подумал про себя оператор, наводя камеру на премьера, чтобы снять его каменное лицо самым крупным планом.

— Снято, всем спасибо, — сказал наконец режиссер. И все сразу расслабились, включая самого премьера. Катя была довольна: премьер давал настолько развернутые ответы, что интервью продолжалось на полчаса дольше, чем было отведено.

Эдвард Сандерс даже позволил себе потянуться. Через тридцать секунд пришел его личный секретарь, который поторопил министра, напомнив ему, что по плану они должны уже были выехать. На авиабазе «Брайз Нортон» его ждал вертолет, готовый держать курс на север страны, где премьер должен провести ряд встреч со своими избирателями, а его встреча с министром телерадиовещания должна была состояться еще полчаса назад.

— Я могу пригласить Дейвину Томас? — спросил секретарь.

Премьер вопросительно поднял глаза на Катю:

— Вы ведь уже закончили, не так ли?

— Да, конечно, — Катя отстегнула микрофон от его галстука, а потом отсоединила свой собственный. — Благодарю вас, сэр. Вы были очень любезны, согласившись уделить нам немного времени. Боюсь, съемочная группа еще ненадолго здесь задержится, им нужно убрать аппаратуру.

— Ничего страшного, я воспользуюсь гостиной наверху.

Премьер-министр открыл дверь, и прежде чем Катя успела сделать хотя бы шаг, она увидела свою любовницу, почетного члена парламента Дейвину Томас, входившую в комнату.

Личный секретарь что-то прошептал на ухо своему шефу, и тот раздраженно прокудахтал:

— Дейвина, можете дать мне еще две минуты?

Она в ответ любезно кивнула, и увидев, что премьер занят разговором с секретарем, подошла к Кате.

— Доброе утро, — произнесла Катя, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более бесстрастно. — В каком состоянии находится ваш муж после несчастного случая?

— Благодарю за участие, — таким же холодным тоном ответила Дейвина. — Думаю, худшее уже позади. Во всяком случае, врачи надеются, что он полностью поправится, хотя ему придется провести в больнице еще не менее двух недель.

— Надеюсь, все закончится благополучно.

Дейвина совершенно непринужденно поддерживала беседу, и Кате стало легче. Она очень боялась неловких пауз в разговоре.

— Да, сейчас моя главная проблема — газеты, — вздохнула Дейвина. — Особенно воскресные. Мне бы не хотелось, чтобы они проявляли к той аварии такой интерес, но я не знаю, как от них отделаться…

— Я понимаю ваши чувства, — прервала ее Катя. Сейчас у нее есть шанс предупредить Дейвину насчет фотографии. — Меня однажды ослепила вспышка фотоаппарата в месте, где я меньше всего этого ожидала.

— Что? Вы хотите сказать, что вам пресса также уделяет повышенное внимание? — небрежным тоном сказала Дейвина. — Ах, разумеется, вы же получили премию БАФТА. Примите мои поздравления.

— Спасибо, — ответила Катя, стараясь, чтобы в ее голосе вдруг не зазвучали нотки тревоги. — С прессой ничего нельзя поделать. Как раз после того, как мне присудили премию, я должна была посетить один дом на Роланд-Мьюс, и вдруг прямо из темноты передо мной возник фотограф. Я очень испугалась.

Лицо Дейвины приобрело жесткое выражение. Она поняла, что Катя имела в виду и какие это может иметь последствия для них обеих. Понизив голос, она тихо сказала:

— Такого больше никогда не должно с тобой случаться.

Премьер-министр закончил разговор, и Дейвина быстрым шагом подошла к нему, не сказав больше Кате ни слова. Легкость, с какой она смогла переключить свое внимание, заставила Катю почувствовать себя брошенной и несчастной.

Когда появляется хотя бы тень опасности для них лично, многие политики впадают в такую панику, что можно подумать, будто они слышат набатный звон, возвещающий о катастрофе. Дейвина, конечно, рисковала, когда завела свой роман, но именно сейчас было самое неподходящее время для того, чтобы выставлять его на всеобщее обозрение. Ее муж в больнице, а босс строго предупредил относительно каких-либо скандалов, и что самое важное, в воздухе витают слухи о кадровых перемещениях.

Немногие газеты осмелятся заявить, что две известные женщины больше, чем просто подруги, если у них не будет признания одной из них или подтверждающих это фотографий. Тем не менее Дейвина приняла решение, что ей следует прекратить отношения с Катей; она должна с головой уйти в дела, не забывая регулярно навещать мужа в больнице.

Дейвина пришла к заключению, хоть и с некоторой неохотой, что этой молодой женщине больше не должно быть места в ее жизни.

Монтаж интервью с премьер-министром занял на удивление очень много времени. Мало того, что между Катей и режиссером Полом Хейсом возникали трения буквально по поводу каждого кадра, так еще в работу вносил сумятицу редактор отдела новостей, заявивший, что все лучшие куски съемки нужны ему для выпусков новостей.

Когда Пол обвинил Катю в том, что она хочет убрать все эпизоды, где премьер выглядит усталым, она поняла, что он руководствуется какими-то скрытыми мотивами, основанными на его политических пристрастиях.

— Ты просто хочешь угодить этим ретроградам с Даунинг-стрит, — усмехнулся Пол. — Не слишком ли рано ты собралась записаться в пенсионерки?

Катя разгорячилась не меньше. — Я просто не хочу, чтобы ты исказил настроение этой беседы. Перекрути-ка чуть-чуть назад… Вот здесь. После своего ответа он улыбнулся. А ты сюда вмонтировал кадр, когда он нахмурен, а улыбку вырезал. Это плохая режиссура, и вообще просто-напросто глупо. Все это закончится тем, что нам скоро перестанут давать интервью, а на Даунинг-стрит подобные примеры могут использовать против нас же, чтобы показать, как журналисты намеренно искажают факты.

Надо поставить его на место раз и навсегда.

— И вспомни, Центральное бюро информации записывает все интервью с премьер-министром. Если они заподозрят, что мы ведем нечестную игру, они могут запросто сравнить наш вариант и свой. Это пойдет нам на пользу? Кончится тем, что нас обвинят в клевете, а премьер-министр получит дополнительные голоса, потому что люди будут ему сочувствовать, нам же больше никогда в жизни не добиться эксклюзивного интервью с премьером.

Министр был откровенен с Катей, и она не собиралась платить ему за это черной неблагодарностью. У Пола же нет никаких оснований подозревать ее в том, что она старается сделать черное белым. Она задавала каверзные вопросы, но тем не менее играла по правилам.

В конце концов редактор отдела новостей выступил в роли третейского судьи, и Пол скрепя сердце уступил. Но эти споры утомили Катю так сильно, что она возвратилась в свою квартиру на Кейл-стрит физически и морально измотанной. Как она хотела сейчас, чтобы ей позвонила Дейвина!

На время Катя даже забыла об осложнениях, которые могут возникнуть из-за той злосчастной фотографии у Дейвины, говорившей с ней сегодня таким холодным тоном.

Среди списка сообщений, лежащего на письменном столе Джоанны — от участников кампании, выступающей против жестокого обращения с детьми в семье, от агентов шоу-бизнеса, от представителя Хенли-центра, приглашающего ее выступить с речью и так далее — было одно, оставленное в 13.35, от директора-распорядителя.

Сообщения от него никогда ничего хорошего не предвещали, а сейчас она из-за отлучки еще и опоздала на час с ответом.

Джоанна набрала номер прямого телефона директора. Занято. Хорошо. По горькому опыту Джоанна знала, что бесполезно пытаться его убеждать в том, что она начала работу в 8.00. Проклятье, она бы ни за что не стала делать маникюр, стрижку и укладку феном, но сегодня у нее встреча со свекровью, а та уже столько раз ей говорила: «Джоанна, очень важно следить за руками, ты согласна? Я, например, каждый вечер мажу руки кремом, а потом надеваю фланелевые перчатки. Посмотри, ты видишь разницу между моими руками и твоими».

Когда Джоанна доложила об этом разговоре Лиз, та расхохоталась.

— «Фланелевые перчатки»? А она слышала старую шутку о женщине, которая спала в перчатках и призналась своей подруге, что стала надевать их, как только поняла, что ей приходиться «дотрагиваться руками до непристойных вещей»?

Прошло несколько недель после этого разговора, но Джоанна всякий раз при мысли о Кэтрин Лангфорд в постели не могла сдержать улыбку.

В зеркале появилось отражение мисс Ангус, входящей в кабинет. — Снова звонила та независимая журналистка по поводу статьи о Греции. Это пятый звонок. Она настаивает на разговоре с вами…

— Будь я проклята, если ей удастся меня уломать, мисс Ангус. Предлагать нам такой материал, от которого за версту попахивает душком. Я с ней разберусь, после того как поговорю с директором-распорядителем. Вряд ли она еще раз захочет искать со мной встречи. — У Джоанны была репутация вежливого редактора, но она не выносила, когда на нее пытались давить. Она редко выходила из себя, но эта журналистка была как чума.

— …и звонила леди Лангфорд.

Встреча со свекровью без Джорджа значила, что предстоящий вечер будет загублен безвозвратно. И вообще, Джоанна думала об этой встрече с ужасом.

— Она вас просила не опаздывать на этот раз, — по интонации мисс Ангус было понятно, что свекровь сделала ударение на словах «этот раз». — Вы пойдете пить шампанское в «Краш-Бар» с попечителями, а потом послушаете оперу.

Они выразительно переглянулись. Мисс Ангус никогда не высказывала своих суждений, но натянутые взаимоотношения Джоанны со свекровью беспокоили ее даже больше, чем собственный породистый кот, хотя жизнь мисс Ангус крутилась вокруг работы и этого чудесного пушистого животного.

Джоанна опустилась на диван. — Я что-то притомилась.

— Вы же знаете, что в вашем положении нужно беречься.

По мнению мисс Ангус, которое было известно Джоанне, ей следовало прежде всего заботиться о будущем ребенке. Они не раз обсуждали трудности, с которыми встречаются женщины, занимающие подобно Джоанне высокие должности и пытающиеся совместить карьеру, дружбу и семью, и приходили к выводу, что таким женщинам никогда не найти идеального решения своих проблем.

Зазвонил телефон, и послышался взвинченный голос директора-распорядителя. Мисс Ангус, стоящая с другой стороны стола, плохо разбирала слова, но прекрасно уловила тон голоса.

— Я хотел тебя видеть, Джо, — пролаял директор-распорядитель. — Где тебя черт носил?

— Том Хэнкс давал мне такое замечательное интервью, что я совсем забыла про время, извините.

Мисс Ангус одобрительно кивнула.

— Мисс Ангус не упоминала мне ни про какие интервью.

— Она не знала. Мне не следовало так поступать, но я ушла и ничего ей не сказала.

Мисс Ангус снова кивнула.

— Ладно, поднимайся ко мне наверх, — скомандовал он.

Джоанна бросила трубку. «Сейчас, босс. Иду», — передразнила она директора, имитируя его голос. По лицу Джоанны, когда мисс Ангус протянула ей блокнот и ручку, было видно, что она приготовилась к настоящей схватке.

Директор-распорядитель, или «Выскочка», как его называли, воздействовал на подчиненных скорее посредством кнута, чем пряника. Он любил оказывать на них давление. Этому не учили в Гарварде, он научился этому искусству на Уолл-стрит, где начинал свою карьеру в качестве биржевого маклера. Когда он переключился на издательское дело и стал работать в журнальной группе «Амалгамейтед», то поставил перед собой задачу стать за пять лет Номером Один в американской штаб-квартире журнальной группы.

Пока директор-распорядитель был в Британии, по его мнению, «на задворках», но надеялся — и весь персонал втайне также горячо надеялся, — что скоро возвратится домой, где войдет в состав правления.

— Я очень обеспокоен, — начал он без предисловий, едва Джоанна переступила порог его кабинета с довольно спартанской обстановкой, где кроме диплома, подтверждающего гарвардскую степень его владельца, больше не было никаких личных вещей. — Я просмотрел последний номер журнала и понял, что вы промахнулись на милю мимо тех целей, которые ставит перед нами читатель.

«Ты безобразное, высокомерное дерьмо!» — Джоанна внутри вся вскипела. Она почувствовала в животе легкий толчок — малыш напоминал о себе, — но нисколько не меняясь в лице и продолжая улыбаться, сказала с приятным южно-африканским акцентом:

— Давайте все обсудим. На прошлой неделе вы сказали, что у вас нет ко мне серьезных претензий. Что изменилось?

Джоанна никогда не показывала, насколько ее расстраивают слова директора-распорядителя, именно поэтому он придирался к ней меньше, чем к другим редакторам, некоторые из которых, как было известно, заливались перед ним слезами.

— Всем должно быть понятно, что наш журнал — это иллюстрированное издание, где прежде всего печатаются интервью со знаменитостями и статьи о них. Я повторяю вам снова и снова, что газеты умерли, У-МЕР-ЛИ. Сейчас самое перспективное направление в прессе — это журналы, типа американских «Тайм» и «Ньюсуик», и нужно ориентироваться на них. А вы этого не делаете. — Он встал и презрительно посмотрел на нее.

Джоанна не отводила взгляд от лица директора-распорядителя и с удовлетворением отметила, что его глаза забегали. Идиот.

— Наш главный конкурент в средствах массовой информации — так называемое «лучшее в мире телевидение», — по моему мнению, просто надоедливая чушь.

Журналы могут победить в этом соревновании, но они должны возбуждать читателя. А этот номер, — он швырнул на стол макет, — не соответствует поставленным задачам.

Это была самая несправедливая критика, какую только может услышать редактор в свой адрес, и в душе Джоанны заклокотала ярость. «Кого он старается убедить?» — была ее первая мысль.

За директором-распорядителем закрепилась дурная слава человека, который, пользуясь своим положением, заставляет своих редакторов постоянно оправдываться, оперируя идеями, подхваченными во время какого-нибудь ужина. Часто те идеи не стоили выеденного яйца, но самое печальное, что иногда это срабатывало. Бывали случаи, когда редакторы, которых он доставал своими поучениями о том, что они должны переосмыслить основные направления своей работы и изменить свою философию, в отчаянии переделывали готовые к печати номера. Однако Джоанну все его ухищрения, казалось, оставляли равнодушной. Та тактика, которая прекрасно действовала на мужчин, не достигала своей цели, когда дело касалось этих проклятых британок. Даже с его коэффициентом интеллекта в 167 баллов[60] он до сих пор не мог подобрать ключ к этой загадке.

Джоанна постучала по столу кончиками пальцев, продемонстрировав новый маникюр, мысленно вынула из кобуры воображаемый пистолет и, секунду подумав, спустила курок.

— Возможно, вам будет интересно узнать, что мы провели маркетинговый опрос среди читателей по вопросам включения тех или иных статей в данный номер, и семьдесят процентов респондентов ответили, что купили бы этот самый журнал. Их привлекает статья о «селотейп-бэби». Более шестидесяти пяти процентов опрошенных сказали, что купили бы и следующий номер, если там будет развиваться эта тема.

Директор проворчал:

— Что еще за «селотейп-бэби»?

— Дети, зачатые женщинами с одной-единственной целью — заставить тем самым отца ребенка пойти к алтарю[61], — резко ответила Джоанна. Было ясно, что журнал он даже не читал. — Именно этот заголовок на обложке привлек внимание девяноста процентов читателей.

Затем она еще раз прицелилась — она метила в самое слабое его место — баланс между доходами и расходами.

— А благодаря тому, что мы не стали повышать расценки на размещение рекламы, нам удалось заключить сделки на размещение рекламных материалов в этом выпуске на девяноста восьми полноцветных страницах, и пятьдесят рекламодателей дадут рекламу на полстраницы. В результате наш доход выше, чем у любого другого ежемесячного журнала. И все потому, что мы выбрали верную цель.

Джоанна, наблюдавшая за его реакцией, мысленно дунула в ствол разряженного пистолета.

Сражение было окончено, и, к ее величайшему изумлению, директор вдруг приятно улыбнулся ей и сказал:

— Нужно проверить. — Затем он все же добавил: — Но не забудьте, что возбуждение читателя — это то, что нам требуется.

Она вышла, а сердце в ее груди бешено колотилось. Ублюдок ее не одолел — на этот раз. А «возбуждение»? Что он хотел этим сказать? Это довольно странное для него выражение.

Джоанна все еще была на взводе, когда, входя в свой кабинет, увидела Стефани Росс, свою помощницу, которая сидела там, дожидаясь ее. Час от часу не легче.

Стефани улыбнулась, показав свои ровные белые зубы. Джоанна научилась не доверять этой улыбке. Обычно, подумала она, эта улыбка означает, что Стефани известно что-то, что может мне повредить.

— Мы закончили корректуру разворота, и я бы хотела, чтобы вы взглянули. — Стефани заметила напряженное выражение на лице Джоанны. — Что-то случилось?

Джоанна, которая всегда действовала, как подсказывала ей интуиция — о чем часто потом впоследствии сожалела, — ответила:

— Я только что разговаривала с директором-распорядителем, и он, как обычно, сумел «поднять» мне настроение. — Она сжимала и разжимала кулаки.

Стефани посмотрела на нее с самым невинным видом.

— Вчера вечером мы с папой немного выпили с ним. Он отзывался о вас очень хорошо.

Так вот откуда он набрался этой чепухи о «возбуждении». Самодовольная сука! Стефани не успокоится, пока не займет самую высокую должность в издательстве.

Это соперничество особенно раздражало Джоанну потому, что именно она назначила Стефани своей помощницей. До недавних пор она действительно ей помогала, работала старательно и усердно, по каждой мелочи советуясь с Джоанной. Но в последнее время в их отношениях произошла видимая перемена, и это заставило Джоанну насторожиться. Стефани перешла в стан врага.

Зная, что Стефани приложила руку к оформлению обложки, Джоанна проговорила, внимательно глядя на нее:

— Я рада, что вы хорошо провели с ним время. Директор меня спросил, кто отвечал за заголовки на обложке. Я ответила, что, в основном, этим занимались вы. Ну, я думала, что тем самым делаю вам одолжение. К несчастью, заголовки на обложке он критиковал сильнее всего. Извините.

Стефани ничего не ответила.

Зазвонил телефон.

— Вам звонят из Нью-Йорка по третьей линии, — позвала Джоанну мисс Ангус.

Опять проблемы.

Она еще не успела взять трубку, как в кабинет вошел художественный редактор, держа в руках кипу листов, представляющую собой будущий номер журнала.

— Мне предложили доработать обложку, — сказал он, — хотя я считаю этот вариант очень хорошим.

Джоанна сделала ему знак рукой, что она сейчас занята. Через открытую дверь она увидела, что редактор отдела моды и главный корректор также ждут своей очереди.

По их серьезным лицам можно понять, сколько еще проблем ей предстоит решить.

Напротив нее, с безмятежным видом, сидела Стефани.

Джоанна вздохнула и подняла трубку. Вероятно, этот разговор должен быть конфиденциальным, но черта с два это получится. Что делать, если ты сама себе не принадлежишь?

Еще один славный денек в раю.

Джереми из пресс-службы Брюса Олдфилда сообщил Николь, что пока они изготовили только два плаща с такой вышивкой, для клиентов, которым они потребовались срочно.

Николь не любила упрашивать, но она понимала, что ей нужно узнать, кто эти покупатели. Джереми, работавший на кутюрье пока лишь два месяца, еще плохо разбирался в уловках прессы. И хотя он однозначно отказался назвать имена их клиентов, Николь смогла выяснить, что один из плащей был вывезен из страны на частном самолете, а другой был предназначен для «постоянных клиентов из королевской семьи». Николь только не удалось убедить Джереми открыть ей, для кого именно.

Может быть, это герцогиня Кентская? Но после двух часов телефонных звонков по знакомым из журналов выяснилось, что та пропустила все последние показы моделей от Олдфилда, так как совершала благотворительную поездку за рубеж. Николь уже была близка к отчаянию, когда фоторепортер «Кроникл» принес ей снимок другой особо важной персоны, возвращающейся с показа коллекции Олдфилда. Принцессы Уэльской.

Николь перевела дух. Принцесса Уэльская? Зачем ей понадобилось идти на Роланд-Мьюс посреди ночи? И без охраны?

Еще один звонок, на этот раз к одной экспертке в области моды, которая профессионально занималась добыванием сведений о том, кто, что и где носит. Ей, конечно, было известно о посещении принцессой Дианой показа коллекции, и она подтвердила, что один из плащей отправили в Кенсингтонский дворец.

— Но я пока не видела, чтобы она появлялась в этом плаще в обществе, — сказала эксперт. — Конечно, не знаю насчет ее личных встреч.

Николь попыталась ответить как можно небрежнее.

— Что ж, увидим, — сказала она, растягивая слова. — Диане всегда очень идет одежда от Олдфилда.

У Николь в таких делах был достаточный опыт. Никогда не давайте людям понять, что они вам сообщили очень важные вещи.

Ее первым желанием было примчаться в отдел новостей и рассказать обо всем Тони. Но она смирила свою прыть. Эта история — большая находка для журналиста, и будь она проклята, если все лавры достанутся кому-то другому. Нужно быть очень осторожной, в противном случае, когда вечером будет совещание, Тони может присвоить все заслуги себе. Кроме того, очень важно как-нибудь дать Фергусу знать о проделанном ею почти детективном расследовании.

Николь быстро отбросила мысль о том, что, может быть, стоит поделиться своей радостью и с Лиз, вынеся при этом приговор, что та всего лишь исполняющая обязанности редактора. Николь встряхнула головой и гордо прошествовала в отдел новостей.

— Мы можем поговорить где-нибудь наедине? — спросила она Тони. — Думаю, это тебя заинтересует.

Он раздраженно взглянул на нее, задетый таким повелительным тоном. Слишком часто ее статьи терпели фиаско. — Если ты что-то откопала, можешь сказать мне об этом здесь.

— Не здесь. — И она пошла в направлении его кабинета.

Когда Николь наконец сказала ему, что, по ее сведениям, дама в плаще может быть принцессой Уэльской, Тони был близок к оргазму.

Если ему удастся сделать из этого сенсацию, то это будет лучшая статья в его жизни. Через несколько секунд он решил, что пока не нужно сообщать новость этой напористой кобыле Лиз. Еще не время. Нужно отдать статью в самый последний момент, поставить всех перед фактом, чтобы было поздно поднимать вопрос насчет авторства. Николь еще слишком молода, чтобы делить с ней гонорары.

Когда в отдел новостей попадала подобная информация, он начинал работать как машина. Отдел тогда напоминал детективное агентство, где на расследование бросалось несколько групп. Ради такой статьи Тони задействовал всех своих лучших сотрудников. Поступая таким образом, он ослабил работу над другими материалами, но, по его мнению, дело того стоило.

Ближе к воскресенью Лиз будет поставлена в известность, рассудил он, но сегодня еще только среда.

— Список новостей со вчерашнего дня так ничем интересным и не пополнился.

В голосе Лиз, выступавшей на совещании перед пятью сидевшими за круглым столом начальниками отделов, звучали тревожные нотки. Она надеялась, что за прошедшие сутки им станет известно что-нибудь впечатляющее, но она лишь убедилась в том, что ее коллеги, немалая часть которых была приспешниками Тони, не слишком напрягались, чтобы покрыть ее славой.

Статьи в представленном списке были скучные и несерьезные — слухи об увеличении цен на электроэнергию; незаконная торговля оружием в одной из зарубежных стран; выборы во Фракции; поиски источника утечки информации в правительстве; злоупотребление наркотиками одной из поп-звезд; признания одного из биржевых брокеров в том, что он совершал сделки по поручению англиканской церкви; ветеран войны, не получающий пенсию; и наконец, довольно обыденная судебная тяжба между двумя семьями известного дизайнера. Большой интерес мог бы иметь материал из Вашингтона, но над ним еще нужно было много работать. Что же касается сведений об утечке правительственной информации, то политики тщательно скрывали подробности, и пока не было ничего конкретного.

Когда все уже собирались разойтись, Джефф Уилсон, художественный редактор, заискивающий перед Лиз, подал голос:

— Я не включил это в список, но Родди принес нам один довольно интересный снимок, и Боб считает, что это дело стоящее.

Боб Ховард перешел к ним из «Дейли телеграф», где некоторое время назад был редактором. Джентльмен с независимыми суждениями, принадлежащий к старой школе журналистики, он занимал третье место в иерархии «Санди кроникл». Он часто давал Лиз советы не из страха или желания снискать ее расположение, поэтому она считала, что на него можно положиться.

— Ну, Боб, обычно ты всегда бываешь прав, — улыбнулась Лиз. — Так что это за фотография?

— Некая неизвестная женщина, снятая после полуночи около дома Тома Ривза. Родди сказал, она хотела открыть дверь, а когда сверкнула вспышка, сделала оттуда быстрый маневр. С какой стати у нее был ключ? Очевидно, между нею и Ривзом что-то есть, в противном случае зачем бы ей убегать сломя голову?

— Тони, почему ты мне про это ничего не сказал?

Было видно, что Тони чувствует себя слегка неуютно.

— Мы даже не знаем, кто она, — ответил он. — Снимок нечеткий, в профиль, так что ни лица, ни даже прически не разобрать. Я старался что-нибудь выяснить прежде, чем вас беспокоить.

В голове Лиз сразу зазвучало предупреждение. Если Тони, стремящийся причинить ей неприятности, делал все, чтобы скрыть от нее эту фотографию, значит, она представляет несомненный интерес.

— Кажется, это лучшая новость недели. Где фотография?

Джефф пошел за снимком. Когда он ушел, все присутствующие притихли.

— Мне нужно проверить все факты, — прервал молчание Тони. — Я не хочу, чтобы нас обвинили в клевете. Станут говорить, что у нас поехала крыша. Не так ли, Лиз?

Снова знакомая колючка. Что конкретно ему известно? Лиз тревожила мысль, что он, возможно, открыл ее тайну. Если об этом узнает Фергус — ее карьера будет навек загублена. Журналисты любят шутить, что все редакторы слегка тронутые, но когда дойдет до дела, не может стоять даже вопроса о психической неуравновешенности редактора. Он должен пользоваться безусловным авторитетом у подчиненных. Газета — та же армия. Если редактор приказал «вперед», войска обязаны выполнить приказ любой ценой. Интересы владельца и законопослушность стоят уже на втором месте, на первом — тирания сроков, к которым должен быть готов материал. И подтверждение того факта, что будущий редактор страдал от психического расстройства, может привести к невозможности руководить газетой.

Когда Джефф протянул снимок, Лиз почувствовала, что будто где-то уже видела изображенную на нем женщину. Со все возрастающим в душе страхом, она внимательно рассматривала фотографию. И этот плащ смутно кажется ей знакомым. Это случайно не тот, который она взяла напрокат у Брюса Олдфилда, а потом одолжила Кате? Женщина примерно такого же роста, но трудно сказать наверняка. Лицо затемнено капюшоном.

— Единственное, что нам известно, — сказал Джефф, — вещь, в которую она одета, изготовлена Брюсом Олдфилдом.

Лиз почувствовала, что ее ладони стали влажными.

— Ага.

— Этот дом в конце Роланд-Мьюс снимает Том Ривз, — вступил Тони. — Мы не знаем, кто живет по соседству, но наша дама явно направлялась если не в дом Ривза, то в соседний. Дальше тупик.

Лиз про себя отметила, что у Кати — если это, конечно, она, — видимо, была весомая причина, чтобы туда прийти. Так Том Ривз и есть ее таинственный любовник? Смешно.

— В чем дело, босс? — спросил ее Джефф.

— Я подумала, что это единственный голливудский актер, имеющий репутацию верного мужа, — она начинала соображать. Катя им вроде бы намекнула, что ее любовник женат, но это наверняка не Ривз, это невозможно. Если принять еще во внимание тот факт, что Том Ривз постоянно проживает в Лос-Анджелесе, а Катя в Лондоне… Взгляды всех были обращены на Лиз, все ожидали ее реакции.

— Есть какие-либо соображения? — спросил наконец Джефф.

Лиз посмотрела в его проницательные глаза.

— Нет. — «Нужно хотя бы на день защитить Катю, пока я не разберусь в чем дело, — подумала она. — В любом случае, что у Кати может быть общего с Томом Ривзом? Он ей и ростом-то по колено». Лиз про себя не могла не улыбнуться.

— Боюсь, нам придется поторопиться, — сказал Джефф, введенный в заблуждение выражением ее лица. — Родди уже два раза звонил. Мы должны оплатить его услуги.

— Подождет, — возразила Лиз. — Пока мы не выясним что-то наверняка.

— У нас уже кое-что есть, — сказал Тони. — Николь выяснила, что было сшито только два таких плаща.

— Что ты этим хочешь сказать — только два? Кроме тех, которые Олдфилд выставляет в своем бутике на Бошамп-Плейс, он сшил, должно быть, еще несколько десятков таких плащей по личным заказам.

— Нет, видимо, не таких, как этот. Эти образцы были из его самой последней коллекции. Видишь вот эти метки здесь? — Тони показал на геральдические лилии на подкладке. — Николь говорит, что широкое производство таких плащей еще не начато.

Спасибо, что Олдфилд изготовил хотя бы не один такой плащ. Может быть, в конце концов это и не Катя, подумала Лиз. Теперь она поняла, почему Тони и Николь объединились.

— Послушайте вот что, — вмешался Джефф. — Один плащ увезла на самолете жена какого-то миллионера из Америки, а другой ушел… Знаете, куда? Босс, вы никогда не догадаетесь, никогда, даже за миллион лет… — Джефф сделал паузу для пущего драматического эффекта.

Ее сердце на мгновение остановилось, прежде чем заработало снова.

— Ну не тяни, давай выкладывай.

— Тони обнаружил, что этот плащ отправили в Кенсингтонский дворец. К Диане.

Лиз не могла в это поверить, как бы ей ни хотелось. Чтобы принцесса в полночь пришла на свидание с голливудской звездой? Подобного Лиз за всю свою карьеру не помнила. Но она перешла к действию.

— Хотелось бы надеяться, что это действительно так. После скандалов с Хевиттом, Хоаром и Джибли, она беспокоится, как бы о ее поступках опять не узнали в «Большом Доме». Поэтому, возможно, она сама пошла на встречу с мужчиной, вместо того чтобы приглашать его в Кенсингтонский дворец. Но где была ее охрана? Да и сама она вообще была тогда в Лондоне? — Лиз повернулась к Тони, пригвоздив его взглядом. — Слушай, Тони, когда материал касается членов королевской семьи, я требую, чтобы мне ты говорил о нем сразу, как только он попадает тебе в руки. Тебе известно, что у меня есть очень хорошие связи, и я могла бы сэкономить газете кучу времени и денег.

Лиз продолжала:

— Мы должны разбиться в лепешку, но это дело довести до конца. Позвоните по всем возможным номерам: конюшему, детективам, бывшей фрейлине, которая раньше нам помогала. Почему бы не связаться с Греггом? Он милый парень, и единственный, кому нипочем все засовы Бэкингемского дворца. Посмотрим, что он разнюхает. Деньги будем тратить только, когда необходимо. Нам нужно уложиться в бюджет. — Она снова обратилась лично к Тони. — Кстати, вспомнила. Мы не можем ни с кем связаться для работы над той статьей в Вашингтоне. Я подсчитала, что затраты на командировку подорвут бюджет. А здесь лишний человек нам не помешает.

— Но это значит, что мы окажемся в крайне невыгодном положении. Все другие газеты направили туда своих корреспондентов, — протестовал Тони.

— Ну, ты не проводил вчера полдня за изучением счетов. Нам нельзя выходить за рамки бюджета. Наша беда в том, что мы ограничены в деньгах, и если будет новая война в Персидском заливе или свадьба в королевской семье, нам это может оказаться не по карману. — Лиз взяла со стола бумаги. — Не забудьте проверить по сводкам Двора все передвижения принцессы Дианы. Это будет несложно.

Свора из «Санди кроникл» начала охоту.

Глава одиннадцатая

Красный светящийся индикатор на автоответчике показывал, что для Кати оставлено десять сообщений, но у нее не было никакого желания их прослушивать. Она знала точно, что Дейвина ей не звонила.

Удаляя студийный макияж, Катя думала о неожиданной встрече с Дейвиной у премьер-министра. Как ее любовнице удавалось сохранять такое спокойствие и бесстрастность? И, Боже правый, какой холодный взгляд! Казалось, ее нисколько не тронуло Катино смятение.

Могла ли Дейвина полностью исключить ее из своей жизни? Катя не была в состоянии этого даже вообразить. У нее было достаточно связей с мужчинами, чтобы понять, что чувства, которые она испытывает к этой женщине, ни с чем другим даже не идут ни в какое сравнение. Они переполняли ее всю, и до сегодняшнего дня Катя была уверена, что эти чувства были взаимны, как бы они ни старались их скрыть.

Катя стерла слой «Диор Визиоры», матовой основы макияжа, предназначенной специально для телевизионного грима. В зеркале ванной комнаты стало возникать ее настоящее лицо, и на Катю вдруг снизошло озарение. Ну конечно! На Даунинг-стрит Дейвина столкнулась лицом к лицу со сдержанной профессиональной тележурналисткой, почти такой же хладнокровной и бесстрастной, как и она сама, а не с той Катей, которая мгновенно отзывалась на ее поцелуи и ласки.

Но тем не менее Катя не могла избавиться от тревожного предчувствия, что Дейвина навсегда закрыла для нее свое сердце и произошло это как раз тогда, когда Кате была особенно нужна ее поддержка.

Как бы ни были они заняты, как бы ни опасно это было, Катя и Дейвина, до этого момента, всегда находили способ, чтобы поддерживать связь друг с другом. Они даже зашифровывали свои телефонные разговоры, делая вид, что это разговаривают два биржевых брокера, обменивающиеся информацией о сделках на рынке ценных бумаг. Когда нужно было договориться о времени встречи, они называли цены акций, а движение этих цен показывало, можно ли встретиться. Если цены повышались, значит для свидания не было никаких препятствий. Эти сообщения можно было отправить домохозяйке Дейвины, ее водителю, секретарю, помощнице, и передать Кате, когда та на работе, или оставить на автоответчике. Эта игра им также помогала общаться на людях.

(К несчастью для них, ребята из Челтнемского отдела контрразведки с помощью оборудования для определения голоса сразу же установили, кто эти женщины, а потом, почти так же быстро расшифровали их нехитрый код. Операторы этой службы получали невинное удовольствие, прослушивая мурлыканье этих двух женщин и наслаждаясь сознанием того, какой фурор могло бы произвести на публику сообщение об их связи. Им было известно множество подобных тайн. Это было их вознаграждением за бесконечные часы прослушивания записей разговоров.)

Катя чувствовала себя словно человек, идущий по краю пропасти. Пронзительный телефонный звонок заставил ее вздрогнуть, и тут же мучительно свело желудок — уже знакомое ей ощущение.

Она наклонилась над раковиной, чтобы вымыть руки, в это время включился автоответчик, и Катя услышала еще одно сообщение Лиз, которой нужно было срочно с ней поговорить.

Катя могла бы взять трубку, но впервые за время их дружбы она сделала вид, будто ее нет дома.

Еще один день прошел, и с ребенком было все в порядке, за что Джоанна была благодарна небесам. Она загадала: «Если выпутаюсь сегодня, значит все будет в порядке».

Теперешняя ее беременность, как и прежние, была тяжелой. Джоанна чувствовала себя ужасно. И нервничала.

Она бы заплатила любые деньги, только бы не ходить сегодня вечером в Ковент-Гарден, где ее свекровь собиралась приобщать ее к благотворительности, «Была бы моя свекровь нормальным человеком, она бы меня попросила ради ребенка остаться дома, — думала Джоанна. — Но так как она убеждена, что я целыми днями развлекаюсь в редакции журнала, она не видит причин, почему бы мне ни поприсутствовать на ее благотворительной вечеринке».

Джоанна старалась наладить отношения со свекровью, ведь Джордж так хотел, чтобы они подружились. Но та и шага не делала ей навстречу.

Корректура следующего номера журнала еще не была окончательно готова. И Джоанна, спеша как обычно побыстрее сесть в такси, еще без всякого макияжа, на ходу застегивала последнюю пуговицу своего черного платья от Джин Муир, купленного за треть его настоящей цены на благотворительной распродаже.

Когда Джоанна вошла в здание оперы, она была ослеплена зрелищем сотен элегантных женщин, выглядевших так, словно весь день они только и занимались тем, что приводили в порядок свою внешность для данного события.

У нее могли возникнуть неприятности со свекровью, которая несколько раз подчеркнула, насколько важно прибыть до появления почетной гостьи из королевской семьи — герцогини Кентской.

Кэтрин Лангфорд совершенно не будут интересовать причины, по которым Джоанна опоздала. И ей невдомек, что та последние восемь часов, почти не поднимаясь, работала над новым текстом для обложки. Потому что прежний оказался слишком остроумным для тупых мозгов директора-распорядителя.

Стремясь настроить его на дружелюбный лад, Джоанна рассказала ему смешную историю, произошедшую несколько месяцев назад. В одном иллюстрированном журнале поместили на обложку фотографию супермодели в широкополой соломенной шляпе и сделали надпись: «Проведите это лето под Черным Морячком»[62]. Но этот рассказ не имел никакого успеха. Директор так и не понял, что речь идет о названии шляпы, и что-то проворчал по поводу расценок на рекламу.

Джоанна гордилась собой, когда закончила первоначальный вариант обложки, но почти все пришлось переделывать. До директора не доходило своеобразие английского юмора, так как он вообще все воспринимал буквально.

Свекрови Джоанны будет наплевать и на то, что двухстраничный рекламный разворот был отменен в последнюю минуту, и Джоанне пришлось подбирать текст для замены, стараясь чтобы его содержание соответствовало другим статьям журнала. И на то, что возникли осложнения с автором, который должен был писать статью для новой рубрики.

Нет, Кэтрин Лангфорд не умела относиться к людям с пониманием.

Продвигаясь в вестибюле сквозь толпу людей, Джоанна поймала на себе взгляд Кэтрин. Свекровь призывно помахала ей билетами и Джоанна стала немедленно пробираться к ней, когда кто-то хлопнул ее по плечу.

— Привет, Джо, как дела? — Это был Марк Форстер, уважаемый политический редактор из «Санди таймс». Они чмокнули друг друга в щечку. — Сто лет тебя не видел.

— Да, последний раз мы виделись у Лиз. Было здорово, правда?

— Как поживают Лиз и распрекраснейшая Катя? Я вообще-то видел Катю на прошлой неделе, она обедала в «Локеттс» и была занята серьезным разговором с нашей новой звездочкой из министерства внутренних дел, Дейвиной Томас.

Джоанна приняла это к сведению, сделав вывод, что Катя решила перейти от рутинной работы на утреннем телевидении к деятельности на широкой политической арене.

Уголком глаза Джоанна заметила на верхней площадке лестницы неистовое размахивание билетами.

— Извини, Марк, моя свекровь уже выходит из себя, надо бежать. Давай пообедаем вместе, позвони мне.

Джоанна едва успела добраться до верхней площадки, как трубачи в красных ливреях возвестили о прибытии герцогини, а капельдинеры еще раз повторили: «Господа, леди и джентльмены, просим вас занять свои места».

Кэтрин едва ли можно было назвать в этот момент вежливой:

— Живее поторапливайся. Другие гости зашли уже десять минут назад.

Джоанна научилась не обращать внимания на повелительное обращение с ней свекрови, никогда не оправдываясь перед ней и ничего не объясняя.

«Аида» была одной из самых любимых опер Джоанны, но сейчас ее занимала вовсе не музыка. Им с Джорджем было не по карману платить двести фунтов за билеты. Сегодня Кэтрин, любезно заплатив за билет Джоанны, внесла свой вклад в благотворительный фонд. Выручка от этого представления пойдет в Королевское общество защиты животных, и сегодня был один из немногих случаев, когда Кэтрин раскошелилась, хотя по меркам большинства людей она считалась очень даже состоятельной женщиной.

Джордж однажды объяснил, что «мама сейчас волнуется из-за денег, потому что ей приходится жить непосредственно на проценты». Джоанна была сбита с толку этим объяснением, пока он не уточнил: «Мама привыкла жить на проценты от процентов».

Деньги, вернее, их нехватка, были единственной причиной конфликтов между нею и Джорджем. Поэтому Джоанна еще не сказала мужу, что открыла банковский счет, чтобы потом иметь возможность платить нянечке со специальным образованием.

Только Джоанна устроилась поудобнее, как почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернувшись, она увидела свою помощницу Стефани. Вот уж с кем она никак не ожидала здесь встретиться.

«Почему Стефани не упомянула, что будет здесь, — подумала Джоанна, — ведь она знала, что я собираюсь в оперу. Может быть, она достала билет в самую последнюю минуту? Но все равно могла бы сказать».

Джоанна еще раз заметила ее во время антракта: Стефани стояла на изогнутой лестнице с фужером шампанского в руке, смотрела сверху на «Краш-Бар» и разговаривала с высоким, коренастым мужчиной, в котором Джоанна узнала председателя одной крупной компании, высылающей товары по почте, одного из главных рекламодателей их журнала. Джоанна, улыбаясь подошла к ним, и они втроем обменялись приветственными восклицаниями. Когда спутник Стефани пошел взять еще шампанского, Джоанна обратилась к помощнице:

— Какая удивительная встреча, Стефани. Что ты здесь делаешь? — Стефани сложила губы в вызывающую раздражение полуулыбку. — Я могла бы тебя подвезти. Почему ты мне ничего не сказала?

— Я думала, вы были слишком заняты, — Стефани сделала паузу. — И устали за этот день, тем более в вашем положении. Я не хотела вас беспокоить.

— Беременность еще не повод для того, чтобы от всех отгородиться, — колко возразила Джоанна, хотя подумала, что часто так оно и есть.

— Конечно, нет, — согласилась Стефани тоном «давайте успокоимся». — Я рада, что вы здесь, Джоанна, — продолжала Стефани. — После того как вы ушли, мне звонили из Нью-Йорка, из офиса председателя совета директоров. Не волнуйтесь, я все уладила. Завтра я вам расскажу все подробнее.

— Скажи мне сейчас, не обязательно ждать так долго, — произнесла Джоанна сквозь зубы.

Джоанна вся кипела. Она могла себе представить, как ее помощница отвечала на звонок из совета директоров: «Она некоторое время назад уехала в оперу, но я уверена, что смогу вам помочь».

— Ладно, что хотят в Нью-Йорке?

— Джоанна, может быть, в самом деле обсудим все утром? В конце концов, меня пригласил один из наших лучших рекламодателей.

— Скажи мне сейчас.

Стефани сделала глубокий вдох — еще одна малорасполагающая к себе привычка.

— Председатель просто хотел, чтобы ему переслали по факсу копию одного из контрактов.

— И председатель сам ради этого звонил?

Стефани слегка покраснела.

— Э-э, нет. Я не хочу, чтобы вы так беспокоились. Звонил его заместитель.

Стефани прибегала к подобным хитростям, чтобы ее сообщения производили на аудиторию более сильное впечатление. Должно быть, директор-распорядитель поощрял ее манеру преувеличивать важность происходящих в редакции событий. В таком виде они возвышали его в собственных глазах. Но сейчас перед Стефани была совсем другая слушательница.

— Стефани, послушай, — сказала Джоанна, гладя на нее в упор. — Мне было бы очень приятно, если бы ты перестала все усложнять. Я хотела бы доверять тебе, но иногда это бывает довольно трудно. — Стефани слушала ее не прерывая и опустив глаза. — Знаешь, я думаю, что в принципе из тебя вышел бы неплохой редактор. — Тон Джоанны стал мягче. — Если ты примешь к сведению мой совет и перестанешь видеть в каждой женщине на своем пути врага. Это большая ошибка, и наступит день, когда ты пожалеешь об этом. — Джоанна хотела бы, чтобы Стефани что-нибудь ответила, но та продолжала молчать. — Существует так много людей, которые не в состоянии нас понять. Разве ты не видишь, какую пользу ты могла бы извлечь, если бы стала доверять женщинам, особенно тем, которые старше тебя и смогли бы быть твоими наставницами, которые хотят, чтобы ты добилась успеха? — настаивала Джоанна. — Хватит женских журналов, где редакторы мужчины. Я хочу, чтобы ты стала редактором и толковым, в самом деле, хочу.

Стефани внимательно слушала, но ее лицо оставалось бесстрастным. Джоанна решила, что нужно говорить еще откровеннее.

— Если женщины не поддерживают друг друга, на что тогда надеяться? Мы с таким же успехом могли бы остаться дома и шить одеяла. Когда такие женщины, как мы, занимаются бизнесом, никто нам не поможет, кроме нас самих. Мы должны доверять друг другу, и моя философия такова: пока меня не подводят — я доверяю.

Хотя Джоанна не была уверена, как на это может отреагировать Стефани, она поняла, что пришло время внести ясность.

— Стефани, думаю, ты согласишься, что пока я всегда тебе помогала и оказывала поддержку. Прошу тебя, не позволяй кружить твою голову тем, кто хочет использовать тебя в своих интересах. — Стефани задержала дыхание, и Джоанна наконец почувствовала, что произвела на помощницу какое-то впечатление. — Да, директору-распорядителю хочется играть с нами в эти глупые игры. Это придает ему ощущение власти и чувство уверенности в себе. Но моя помощь могла бы быть тебе более полезной. Если будешь меня слушать, ты продвинешься намного дальше, Стефани. Я хочу тебе помочь. Прошу об этом помнить.

— Я об этом подумаю, — ответила Стефани, улыбаясь и глядя прямо в глаза Джоанне.

Большая ошибка.

Джоанна интуитивно чувствовала, что Стефани полностью проигнорировала все, что она ей сказала. Война была объявлена.

Трагедия Аиды, погребенной вместе со своим любимым, казалась уже неинтересной.

В темноте на электронных часах светилось 04.10. Лиз не знала, с чего вдруг ее охватила паника. Такое же чувство у нее было перед тем, как она оказалась в клинике.

— Господи, неужели снова?

Врачи ей сказали, что вероятность того, что она опять заболеет чрезвычайно мала — тогда ее психическое расстройство было вызвано неблагоприятным стечением обстоятельств. Фотография! Вот в чем дело. Лиз с наслаждением взялась за расследование, но в ее душе нарастало смутное беспокойство. Она мучительно старалась убедить себя в том, что женщина в плаще — не Катя.

Тони, склонный все опошлять, предположил, что женщина пришла туда, как он выразился «с целью потрахаться». Кто бы ни была эта женщина, Лиз раздражало, что этот ублюдок может так отзываться о ней. А если этой женщиной была Катя, как должна поступить исполняющая обязанности редактора? «Что мне делать? Спросить Катю, в каких она отношениях с Томом Ривзом? А может быть, это вовсе ж не Катя?»

Даже если бы у Кати был роман с никому неизвестным мужчиной, то и тогда это осталось бы важной новостью. Газеты без конца спекулируют на личной жизни Кати. Стоит только ей пожать мужчине руку, как сразу возникают сплетни. Что средства массовой информации при этом игнорируют, так это то, что Катя, строго соблюдающая режим, обычно уходит в середине любого вечера или приема и в 21.00 уже спит мирным сном в собственной постели.

Если это Катя, тогда она, вероятно, была на Роланд-Мьюс, чтобы увидеться со своим проклятым любовником. Лиз не могла поверить, что это Том Ривз, но она знала, что у Тони не займет много времени, чтобы выяснить, кто живет и по соседству. Предположим, этот мужчина тоже какая-нибудь знаменитость?

Лиз застонала. Это может все усложнить. Тони почувствует, что их газета попала в яблочко. При нормальных обстоятельствах у нее было бы точно такое же чувство. Но Тони еще не знает про ужасное сверхосложнение, которое не может не вызвать скандал, потому что Катя им призналась, что этот человек не свободен. Лиз снова стала впадать в панику. Как же ей быть?

Лиз проанализировала возможные ходы. Если Катю не опознают журналисты из их газеты, это может сделать кто-нибудь другой. У нее нет возможности проследить за Родди Хамлином, независимым репортером; он не состоит в штате «Кроникл» и может, если они не используют этот снимок, послать его их конкурентам. Хамлин уже замучил художественного редактора требованиями выплатить ему гонорар. Родди — это настоящая чума.

Лиз не могла отклонить работу над этим материалом. Это было бы крайне необычным поступком для редактора, который только начал работать. И если она заикнется, что эта история имеет отношение к одной из ее знакомых, Тони может обвинить ее в предвзятости, и будет прав — она на самом деле действует непрофессионально.

Как бы то ни было, ее раздумья не могли повлиять на ход событий, и Лиз это знала. Отдел новостей, подобно роботу-ангомату, спокойно и методично начал свою работу по подготовке статьи. Они скрупулезно исследуют бумаги агентов по недвижимости, списки избирателей, документы в земельной регистратуре и выяснят, кому принадлежит соседний дом и кто в нем живет.

По любым меркам, эта статья будет определять тираж номера «Кроникл». Мир она не перевернет, но понравится дилетантам-читателям, которые любят разную болтовню. Хотя статья будет написана в серьезном стиле и содержать многочисленные ссылки на интервью Кати с политиками высшего ранга, она все равно будет тем, что на их жаргоне называется «секс-скандалом недели». А Лиз понимала, что по воскресеньям ничего не продается лучше «секса».

Но как она может так поступить с Катей? Лиз уже несколько раз пробовала до нее дозвониться, но безуспешно. Часы показывали 05.00. Ее подруга уже должна быть в студии, теперь, пока не закончится программа, звонить ей бесполезно.

Хотя за время журналистской деятельности Лиз уже бывали случаи, когда она принимала решение написать компрометирующую статью о человеке, с которым она была лично знакома, но в таком случае всегда имелся редактор отдела новостей или иной редактор выше ее по положению, который мог взять на себя ответственность. До сего времени она не пользовалась абсолютной властью. И никогда компрометирующий материал не затрагивал ее близких. Именно поэтому Лиз была в панике, и это проявлялось даже внешне; влажные ладони, ускоренное сердцебиение и учащенное дыхание. Она была не в состоянии ни работать над этим материалом, ни переложить ответственность на кого-либо другого. Если статью опубликуют, в любом случае вся вина ляжет на нее.

Лиз знала, что подобная чувствительность очень мешает журналистской работе. Общаясь с Чарли и коллегами-мужчинами из «Кроникл» и других крупных газет, Лиз убедилась, что никто из них и никогда не мучается такими угрызениями совести. А если и мучается, то скрывает их за стеной цинизма.

Лиз, Джоанна и Катя пребывали в уверенности, что у мужчин просто не бывает таких глубоких дружеских привязанностей, как у женщин. И когда возникает ситуация, что под удар поставлен знакомый им человек и существует проблема выбора: честь или карьера, редко случается, чтобы мужчины проявляли дружескую преданность, обычно для достижения своих целей они готовы использовать самые грязные средства. Лиз стала привыкать к тому, что после того как редакторы встречаются тет-а-тет со знаменитостями, с которыми вместе обедают или ужинают, через несколько дней они могут поместить на первых страницах своих газет нелицеприятные статьи об этих людях.

— Таковы правила игры, старина, — говорил Чарли, когда уязвленные звонили по телефону и выражали свое недовольство.

Уже не впервые Лиз пожалела о том, что она не может мыслить и чувствовать как мужчина. И почти сразу же у нее возникла мысль, которая обожгла ее — быть может, Тони прав, и женщина никогда не сможет быть хорошим редактором.

Глава двенадцатая

В четверг утром Катя занимала свое привычное место на диване в студии. Во время рекламной паузы к ней подошла гримерша и ловкими движениями закрасила красные пятна, выступившие у Кати на шее от нервного напряжения. В это же время оператор телевизионного суфлера увеличил размер шрифта, так как Катя пожаловалась, что плохо видит буквы.

Затем гримерша стала накладывать пудру на Катино лицо, а та в это время напряженно слушала новости, передававшиеся по другому телеканалу. В газетах лишь вскользь упоминалось о несчастном случае с Хьюго Томасом, состояние которого во всех газетах было признано стабильным, но это могло означать все что угодно. Но в теленовостях об этом не упоминалось вообще.

Катя в порыве чувств яростно затрясла головой, помешав работе гримерши. На балконе режиссер поинтересовался у своего помощника: — Думаешь, похмелье? — развернувшись на стуле, он усмехнулся. — Нет, кто угодно, только не она. Вероятно, у нее месячные. — Он отхлебнул кофе. — Давай не будем ее расстраивать. Она может убить любого из нас, а потом, заплакав, заявит в суде, что это случилось из-за ее месячных. И ее оправдают.

Остальные, даже телеоператор-феминистка, рассмеялись над этой шуткой.

Джоанна не вставала с кровати, надеясь, что тошнота скоро пройдет. Она, как ребенок, не могла сосредоточиться ни на прошлом, ни на будущем, и теперь уже даже не помнила, хорошо ли себя чувствовала, когда проснулась.

В отчаянии она шарила по ночному столику в поисках сухого печенья, которое лежало там на всякий случай. Джоанна всегда грызла это печенье, когда чувствовала недомогание, хотя оно и было отвратительным на вкус: Но сейчас она с ужасающей уверенностью осознала, что даже печенье тут не поможет. Джоанна готова была пойти на все, лишь бы избавиться от тошноты, которая мучила ее уже почти сутки.

— Вот тебе и долгожданная беременность, — думала она.

Только крошки в кровати, горечь во рту и непрекращающаяся тошнота являлись пока единственными свидетелями ее беременности.

Если не считать живота, она никогда раньше не была такой худой. Груди, правда, тоже увеличились. «Меня выдает грудь, а не живот», — думала она, рассматривая свое тело и задаваясь вопросом, скоро ли она начнет полнеть.

Джорджу нравился ее животик. Постороннему человеку он был едва заметен, но изменения в теле жены не могли ускользнуть от собственного мужа. Перед уходом Джордж непременно гладил ее по животу: «Доброе утро, малыш. Как мы сегодня? Не делай маме больно, слышишь».

Однако директор-распорядитель не был таким любителем детей, по крайней мере, чужих. Он не был также и сторонником отпуска по рождению ребенка. Он может смириться с беременностью редактора, но не с мыслью о том, чтобы дать ей оплачиваемый отпуск. Но Джоанна и сама настроилась продолжать работу.

Это и вынудило ее встать с постели, одеть недавно купленное красное шерстяное платье и жакет и отправиться на сводное собрание редколлегий журналов. Джоанна серьезно относилась к своим обязанностям, а на этом собрании она непременно должна была присутствовать.

Когда она собирала бумаги, зазвонил телефон. Это звонила Лиз из своего дома.

— Джо, тот плащ, который я взяла напрокат у Брюса Олдфилда на воскресенье и одолжила нашей общей подруге, он как выглядел? Ты знаешь, я не очень разбираюсь в плащах.

Несмотря на то, что Джоанна торопилась и паршиво себя чувствовала, от нее не ускользнули нотки тревоги, прозвучавшие в голосе Лиз. Наверняка она спрашивает не просто так.

— Он выполнен из плотного дорогого черного бархата. Да, еще у него была необычная подкладка. Вероятнее всего, из Франции, с роскошными застежками вроде пистонов на шторах моей свекрови.

«Боже, — подумала Лиз. — Сюда же добавились подкладка и застежки».

— Почему ты спрашиваешь? — продолжала Джоанна. — Хочешь его купить? И правильно сделаешь. Я бы тоже такой купила. Очень качественная ткань, и хорошо скрывает живот.

— Да нет, мне нужно это узнать для газеты.

«Ладно, сейчас она не хочет мне открыться, — подумала Джоанна. — Какой осторожной стала Лиз в разговорах по телефону».

Все еще надеясь на чудо, Лиз спросила:

— Так какая, говоришь, была подкладка?

— На вид очень дорогая, — ответила Джоанна. — Такая с тиснением пестрого, самого что ни на есть французского узора, который еще бывает на тарелках и обоях. Не могу вспомнить название. Ох, беременность лишила меня способности сосредотачиваться… Вспомнила — геральдические лилии. Катя случайно его не потеряла? Это на нее похоже, ты ведь знаешь этих телевизионщиков, они постоянно витают в облаках.

Последовала легкая заминка.

— Нет, тут у нас одна проблема. В воскресенье какую-то женщину в таком же плаще видели возле дома Тома Ривза на Роланд-Мьюс. Очень похоже, что она хотела своим ключом открыть входную дверь.

Секунду Джоанна переваривала услышанное.

— Том Ривз и наша подруга? — произнесла она с сомнением в голосе. — Ты думаешь, она собиралась к нему на свидание?

— Неважно, что я думаю. Но на столе редактора отдела новостей лежит фотография, свидетельствующая именно об этом.

— Но она никак не могла там находиться, мы же вместе с ней были на приеме в гостинице «Гросвенор», где ей вручали премию.

— Но не после полуночи, — заметила Лиз.

Пауза.

— Не вешай трубку. Том Ривз находился в Англии всего лишь две недели, пока снимался фильм, а наша подруга никогда не ездила в Голливуд. Как же они занимались любовью последние несколько месяцев? По почте?

Как и обычно логика была на стороне Джоанны, но Лиз все еще колебалась.

— Ладно, пусть не Том Ривз. Но я чувствую, что это Катя, хотя в редакции об этом никто еще не догадывается. А если это она, зачем ей понадобилось идти в этот дом ночью?

— Не имею об этом ни малейшего понятия, — ответила Джоанна. — Наверно, есть какое-нибудь простое объяснение. Дай мне время, и я брошу все силы своего могучего интеллекта на решение этой задачи.

— Правильно, а то у нас в редакции постоянно пытаются умножить два на два, чтобы в итоге получилось пять. Все же я думаю, нам сейчас не следует обсуждать яичную жизнь Кати. Лучше потом поговорим.

— Ладно, — сказала Джоанна. — Так когда мы увидимся?

— Вечером я уезжаю в Оксфорд, на семинар.

— Если вернешься не слишком поздно, я тебя жду.

— Ты имеешь в виду вернуться сразу в Лондон? Это идея, но нет, я, пожалуй, не успею.

— А завтра во время обеда ты свободна? — спросила Джоанна.

— Возможно… Думаю, встречу с лордом Пиккотом можно пока отложить. Это один из немногих людей, понимающих, что значит дружба.

— Тогда я попрошу мисс Ангус позвонить в ресторан «Айви». Встретимся там в час дня. — Джоанна положила трубку. Разговор с Лиз почти вылечил ее от недомогания.

Второй помощник пресс-секретаря в Бэкингемском дворце всячески старался поддерживать хорошие отношения с национальными газетами. Ему нравилось «осуществлять общее руководство газетами», а не отвязываться от них фразами «мы не можем прокомментировать эту информацию» или «это частное дело».

После того как принцесса Уэльская вернулась из Эдинбурга, он не видел особого вреда в том, что сообщит репортеру «Кроникл», ведущему раздел светской хроники, небольшую информацию — Диана действительно была в Эдинбурге с частным визитом и вернулась в Кенсингтонский дворец в понедельник утром.

Помощник пресс-секретаря не был посвящен во все подробности этого визита, но, хорошо разбираясь в мотивах интереса прессы к этому члену королевской семьи, назвал журналисту имя человека, которого посетила принцесса и который мог подтвердить ее визит.

— Таким образом, ПУ не могла быть той женщиной на Роланд-Мьюс, — сообщила Лиз на совещании, созванном по этому поводу.

Давать прозвища членам королевской семьи было обычным явлением в журналистской среде. «ПУ» расшифровывалось как принцесса Уэльская; ее свекра, герцога Эдинбургского, прозвали «Зорба», вследствие его греческого происхождения.

— Сведения, которыми мы располагаем в этой связи, ни к чему нас не приведут, — подытожила Лиз. — У нас есть лишь достаточно плохой снимок женщины, которую мы не можем опознать. Нам нужны более весомые улики.

Несколько минут спустя в отделе новостей Тони, с присущей ему подозрительностью, заявил Белинде:

— Я не поддамся на эти дворцовые уловки. Уж слишком все споро и гладко. Позвони нашему человеку в Эдинбурге, попроси его разузнать все, что только возможно. Посмотрим, что у нас из этого выйдет. А сама поговори с королевскими фараонами. Они должны знать, где была Диана.

После того как через час подтвердилось, что в указанный промежуток времени ПУ действительно находилась за пределами столицы. Тони начал терять интерес к делу, несмотря на то что он потратил столько времени и сил на раскрытие этой загадки. Один из репортеров связался с пресс-секретарем Тома Ривза, и ему удалось получить ответ. Со слов самого Тома, пресс-секретарь сообщил, что мистер Ривз не ожидал никаких полуночных гостей, но если бы кто-нибудь вдруг и пришел, то застал бы его в постели с женой. Эта информация была подтверждена метрдотелем ресторана «Мэншн Хаус» на Беркерли-сквер, излюбленного места знаменитостей, где можно поесть в спокойной обстановке. Метрдотель был постоянным информатором ведущего колонки светской хроники в «Кроникл». Вернувшись в редакцию, репортер сообщил Тони, что Ривз с женой допоздна сидели в ресторане, и после приличного ужина с изрядным количеством горячительных напитков они буквально «втекли» в свой лимузин.

Тони взглянул на снимок. «Еще одна неудача. Нечего зря тратить время». И он решительно бросил снимок в мусорное ведро.

Лиз направлялась в Оксфорд, где должна была принять участие в семинаре «Женственность в понимании современной женщины». Она чувствовала себя счастливой, сознавая, что теперь журналистам из «Кроникл» до Кати не дотянуться.

Когда она выехала на скоростное шоссе, ей позвонил политический обозреватель газеты, который сообщил, что в той истории с утечкой информации из палаты общин наметилось интересное продолжение, и договорился встретиться на следующий день. Затем она стала отвечать на беспрерывные звонки других сотрудников газеты, из зарубежного и спортивного отделов, а также отдела здоровья. Некоторые звонили действительно по делу, другие только для того, чтобы похвастаться.

Как и всегда Лиз забавляло, какими великими профессионалами в области журналистики мнят себя эти мужчины. У женщин-репортеров, как правило, нет привычки хвалиться каким бы то ни было успехом своих статей. «Вероятно, это одна из причин того, что женщинам не так везет в этой игре, как мужчинам, — подумала Лиз с усмешкой. — Где только мужчины набираются такой самоуверенности? В чреве матери? Это, наверно, заложено у них в генах. Однако помогает ли им эта уверенность заставить свой орган внизу живота подняться?»

Николь была занята. Предстоящая встреча с боссом, Фергусом Кейнфилдом, означала необходимость произвести множество телефонных звонков различным представителям отделов по связям с общественностью Шанель, Армани, Ральфа-Лорена — в поисках нового вечернего платья. В плавный поток распоряжений по доставке изысканных нарядов вклинился голос секретаря:

— Николь, тебе звонят из офиса Брюса Олдфилда. По шестой линии.

Николь нахмурилась. Разве она интересовалась прокатом их моделей? Если так, нужно будет делать вид, что работаешь над очередной статьей, где будет упоминаться их коллекция.

— Привет, Джереми. — В разговорах с мужчинами, даже голубыми, Николь нарочно говорила хрипловатым голосом. — У тебя для меня что-то есть? — спросила она, пытаясь вспомнить, какой сделала заказ.

— Насчет плаща, которым ты интересовалась.

Ах, это по работе.

— Ну?

— Я тебе сказал, что мы сшили только два, но забыл про тот, который использовался в показе коллекции, думаю, ты о ней слышала.

Николь вся обратилась в слух. Выставочные образцы обычно не покидали помещения и, как правило, висели в костюмерной в порядке показа на подиуме.

— Да?

— Как я понял, ты имела ввиду тот плащ, который Брюс одолжил своей знакомой по имени мисс Элизабет Уотерхаус.

Николь сдержала возглас изумления. Опасаясь, что ее могут подслушать, ведь в редакции нет перегородок между отделами, она произнесла:

— Ах да. Как глупо, что я забыла.

Фергус бы разомлел, если бы Николь ему так же широко улыбнулась. Теперь она пыталась понять, что бы это все значило. Когда это, интересно, Лиз одалживала этот плащ? И для кого?

Осознавая, что в газете она на вторых ролях, Николь пыталась решить, как ей лучше обойтись с этой информацией.

Найти ключ к разгадке подобных сенсационных историй ей удавалось не часто, ее мысли и сейчас порхали в голове как бабочки над цветком. Она могла бы обо всем рассказать Фергусу, но это повлечет за собой труднопредсказуемые последствия. Можно рассказать обо всем Лиз и тем самым обязать ее. Но кто знает, долго ли Лиз продержится на должности редактора. Лучше поделиться с Тони. Какие бы грешки за ним ни числились, на своем месте он останется.

Для Тони имя, которое Николь ему прошептала, значило еще больше имени принцессы.

Конечно, Лиз не замужем и вольна делать все, что ей заблагорассудится, но звезде такого не позволено. И хотя Лиз находится в авангарде сторонниц идеи женской взаимопомощи, почти сестринской общины, вряд ли это утешит жену звезды.

Тот факт, что Лиз явно пыталась что-то утаить от редакции, однозначно доказывал ее причастность к этой истории. Не удивительно, что она не на шутку взволновалась, когда впервые увидела снимок. Это было нечто, что могло заинтересовать как Фергуса, так и Чарли. Конечно, учредители и редакторы порой утаивают кое-что от публики, но Тони посчитал, что сейчас это не тот случай.

— Сегодня только четверг, так что держи пока эти сведения при себе, — Тони подмигнул Николь. — Я не хочу, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще.

Когда Николь удалилась, Тони строго наказал секретарю никого к нему не впускать. Потом он, высыпав содержимое из мусорной корзины, принялся рыться в окурках и порванных бумажках, пока не нашел снимок таинственной дамы Уж теперь-то Лиз Уотерхаус не отвертится.

Осмотр мусора натолкнул Тони еще на одну мысль.

— Дебби, сюда! — взревел он, ворвавшись в комнату репортеров, и распорядился, чтобы она вернулась на Роланд-Мьюс.

— Я хочу, чтобы ты обшарила мусорный контейнер у дома номер шестнадцать — это соседи Тома Ривза.

Она сделала удивленное лицо.

— Его содержимое может дать нам ключ к разгадке.

Дебби, выйдя из редакции, купила две пары крепких резиновых перчаток. Она не собиралась заниматься такой паршивой работой голыми руками.

Прямо перед машиной Лиз ехала на велосипедах молодая пара — сразу видно, что студенты. Подзадоренная дурачествами своего симпатичного приятеля, девушка смеялась. На багажнике над задним колесом велосипеда лежали книги, цветы и упаковка спагетти. Вид ягодиц девушки, туго обтянутых джинсами, вызвал у Лиз чувство тревоги за свою фигуру.

Она ощутила себя подавленной. Определенно, пришло время снять с велотренажера чехол и использовать его по назначению. Велотренажер позволял ей сбрасывать лишние килограммы, и, не отрываясь от телевизора, Лиз могла одновременно тренировать ум и ягодицы. Сегодня утром она уже немного позанималась, а во время скучного утреннего совещания, следуя совету Кати, выполняла упражнения на укрепление нижних мышц живота. Если бы только мужики, сидевшие рядом, знали, чем она занималась.

Три подруги часто обсуждали, что бы с ними стало, если бы они провели три года своей жизни здесь, в Оксфорде, развивая свой интеллект. В конце концов они решили, что студентки из них получились бы неважные. Однако Лиз иногда казалось, что люди, узнай они, что у нее нет высшего образования, стали бы относиться к ней иначе. Возможно, позднее, когда она станет уже женщиной в годах, она вернется сюда и все-таки станет студенткой.

Лиз улыбнулась, вспомнив рассказ Джоанны о встрече с принцем Чарльзом, который был почетным гостем на церемонии вручении наград Британского общества редакторов журналов.

— Я должен ехать в Кембридж за дипломом. За недостатком времени я не мог этого сделать раньше, — сказал принц Джоанне, которая отметила, что фотографии несправедливо лишали его шарма, ей же показалось, что он весьма обаятелен, особенно ее очаровали его ясные голубые глаза.

Джоанна с улыбкой заметила:

— Если бы мне вручили диплом в Кембридже, я бы забрала его в тот же день.

— Но вам еще не поздно его получить, — возразил принц. — В любое время двери Кембриджа для вас открыты.

В гостинице «Рандольф» Лиз погрузилась в ванну с душистой пеной. «Чем я так расстроена, спрашивала она себя. Меня пригласили выступить в одном из самых престижных учебных заведений Британии. На мне будет платье, которое кому-нибудь другому обошлось бы в тысячу фунтов, а мне модельер одолжил его бесплатно. Каждая прядь моих волос уложена дорогим стилистом. Я разъезжаю в роскошной машине с личным шофером. Увидев меня, любая женщина пришла бы в недоумение, узнав, что я еще на что-то жалуюсь. Чем я недовольна? Все потому, что я хочу сразу всего. Карьеры, славы, денег, личного счастья. Но в каком порядке? И чем мне пожертвовать?»

Лиз вздохнула. Ответить на эти вопросы было нелегко, и она решила, чтобы отвлечься от своих грустных мыслей, мысленно пробежаться по главным пунктам своего предстоящего выступления. Ей предстояло доказать своей аудитории тезис, что современная женщина не лишилась женственности. Даже несмотря на то что молодежь на утицах кажется бесполой. Сама Лиз, будучи деловой женщиной девяностых годов, вовсе не считала себя лишенной женственности. Разве она не бреет волосы под мышками, разве она не носит изящный бюстгальтер, разве мало времени проводит в ванной или плохо ухаживает за своей кожей и ногтями? Чего еще они хотят?

Лиз еще глубже погрузилась в воду. Ее страхи достигли гипертрофических размеров. «Зачем я согласилась сегодня выступать? Карьере это не поможет, а только прибавит волнений. Зачем мне постоянно себя испытывать?»

Три месяца назад, получив приглашение участвовать в семинаре, Лиз, весьма польщенная, согласилась, хотя и знала, что ее ждет нелегкое испытание. Выступать перед аудиторией, особенно молодой и смышленой, всегда трудно, но не принять вызов она не могла.

Успокоившись, она наконец приняла единственно правильное в этом случае решение. Поскольку во многих вопросах она еще недостаточно компетентна, то должна сделать упор не на эрудицию, а на искренность, и тогда она должна победить.

Как всегда Лиз взяла с собой два разных костюма — красный от Джаснер Конран и черный, более строгий, от Томаца Старвешски с двойными отворотами. Никогда раньше она не надевала красное на официальные мероприятия, но сегодня ее костюм должен выделяться среди черных фраков. Кроме того, красный более соответствовал ее боевому настроению.

Вырвавшись из давивших на нее стек редакции, Лиз получала удовольствие, проводя время после ужина в кругу восхищающихся ею студентов. Когда их позвали в конференц-зал, Лиз неожиданно почувствовала на себе чей-то взгляд. Человек, столь пристально ее разглядывающий, стоял в дверном проеме. Это был высокий мужчина лет тридцати пяти с густой каштановой шевелюрой. Позднее он был ей представлен как Дэвид Линден, преподаватель новейшей истории. Кроме приятной внешности Дэвид привлек внимание Лиз своей серьезностью и умным взглядом карих глаз. Смокинг ему, похоже, достался в наследство от деда — он, казалось, был не от мира сего, разительно отличаясь от мужчин, которые обычно встречались на пути Лиз.

Когда Лиз поднималась из-за стола, он подошел к ней и, спокойно глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Не уходите потом слишком далеко. Я хотел бы с вами поговорить.

Лиз не успела ответить, поскольку толпа людей, хлынувшая в зал, увлекла ее за собой.

Во время обсуждения темы Лиз горячо поддержал один пятидесятисемилетний профессор права, выглядевший моложе своего возраста. Состоявший в браке во второй раз, он считал себя мужчиной современных взглядов и кичился своими женами. Однако профессор предпочел скрыть тот факт, что его первая жена потеряла значительную часть своей привлекательности, пытаясь обустроить семейный быт на его жалкую академическую зарплату. После этого его подобрала жена номер два.

Писатель и промышленник, выступающие в оппозиции, были такими знаменитыми личностями в академических кругах и имели столько заслуг, что их титулы, перечислявшиеся после фамилий, воспринимались как китайская грамота.

Обсуждение проходило с юмором, шумом и было хорошо аргументированно с обеих сторон. Лиз ликовала, когда она все-таки победила своих противников. От возбуждения ее щеки зарделись.

Когда обсуждение закончилось и благодарные слушатели окружили ее со всех сторон, она почувствовала, что сзади от напора толпы ее защищают чьи-то широкие плечи…

А потом была чудесная прогулка по безмолвным улочкам Оксфорда, мимо садов, огороженных высокими заборами, и университетских построек. Лиз и Дэвид шли рука об руку. Она подсознательно перевесила сумку на другое плечо, как бы убирая таким образом одно из препятствий, разделявших их. Он осознанно воспринял это как хороший знак.

Лиз была приятна его откровенность даже тогда, когда он ей признался, что вообще редко читает газеты. Он не спрашивал ее о работе и судя по всему не видел ничего необычного в том, что молодая женщина исполняет обязанности редактора известной газеты. Как он выразился, не пол имеет значение, а ум. Дэвид, однако, был весьма любопытен в том, что касалось ее личной жизни, и ей приходилось тщательно взвешивать свои слова. Ведь она давно ни с кем не говорила на эту тему.

Дэвид был прекрасно эрудирован, начитан и цитировал поэтические строки так же легко, как Лиз — заголовки собственной газеты. Сама она давно уже не читала ничего из того, что не имело отношения к работе, и Дэвид сказал, что недостаток свободного времени — это их общая проблема. Его кругозор тоже ограничен, поскольку он общается только с небольшим крутом своих единомышленников.

Им было на удивление легко друг с другом. Лиз узнала, что вот уже год Дэвид живет один, с того времени, как у него закончился долгий роман с одной женщиной. У Лиз создалось впечатление, что у него с того времени не было женщин. Ее даже немного тронула его деликатная попытка выяснить, а как обстоят дела у нее, но здравый смысл не позволил Лиз быть слишком откровенной. Все же Лиз дала ему понять, что на данный момент у нее нет серьезных увлечений.

Затем, как-то незаметно, Дэвид убедил ее «выпить по стаканчику вина» у нее в номере, хот было уже далеко за полночь. К великому удивлению Лиз, которая никогда не ложилась с мужчинами в постель в первый же вечер знакомства, именно это и произошло.

Дэвид был чист, свеж, и Лиз понравилось ласкать языком все его безупречное тело: уши, веки, шею, ключицы… — абсолютно все.

Уже позже Дэвид рассмеялся довольный, что он очень добросовестно вымыт и теперь прямо с него можно обедать. «Я не тот англо-саксонский средний мужчина, о котором ты сегодня говорила в своем выступлении, — говорил он ей, лаская ее волосы. — Ты такая красивая. Каждая частичка тебя восхитительна. Как мужчине устоять? Он хочет, чтобы его ласкали и целовали, как ты…»

— О-о-о, — произнес он, когда Лиз еще раз доказала ему, что он прав. Второй раз за час.

Дэвиду очень нравилось чувство, которое вызывала в нем Лиз. Она нарочно его провоцировала и была возбуждена не меньше его самого. Его ласки, прикосновения, имена, которыми он ее называл, были самыми нежными в ее жизни.

Для Лиз было очевидно, что в жизни Дэвида было много женщин. Ведь он неженатый, очень сексуальный, красивый и хорошо сложенный британец, работает вот уже несколько лет в престижном месте. Студентки, преподавательницы, заскучавшие жены профессоров — совсем неплохой выбор.

Но он выбрал ее, и секс между ними был восхитительным потому, что партнеры были достойны друг друга Они ничего при этом не теряли, но в любом случае оба выигрывали.

Они занялись любовью прямо на полу, сразу как только вошли. Потом в спальне, когда она стояла перед ним на коленях, а он смотрел на их отражение в зеркале. Ритмичные колебания ее длинных, распущенных волос были настолько возбуждающими, что он не мог дождаться, когда наконец войдет в нее. Их постоянно тянуло друг к другу. Даже когда после нескольких часов любви они лежали утомленные, она нежно поглаживала рукой между его бедер, а его чувствительные пальцы ласкали ее плоть. Дэвиду нравилась Лиз, и ему хотелось быть с ней очень нежным.

Освободившись наконец от его объятий, она пробралась в гостиную, чтобы поставить будильник на семь утра. Черт, уже пятница. Будь проклята Катя и эта паршивая «Кроникл».

Лиз знала, что рано утром она должна ехать назад, и уже начала беспокоиться, увидится ли она с Дэвидом снова, хотя они еще не расстались.

Когда она забралась в кровать, ее груди прижались к его спине. В полусне Дэвид развернулся, притянул Лиз к себе, поцеловал ее волосы и снова уснул.

Утром, когда Лиз лежала около своего любовника, ее голову заполнили беспокойство и неуверенность, и причиной тому было не только ее далекое от совершенства тело. Много ли подобных связей было в его жизни? Что им двигало? Может быть, он переспал с ней из-за того, что у него появилась мысль печатать свои статьи в ее газете? Первый шаг на пути к известности? Лиз ненавидела себя за свое чувство неуверенности, которое заставляло ее постоянно мучиться над подобными вопросами, к сожалела о том, что попросила своего шофера, Алана, приехать за ней так рано Он уже ждал в фойе, когда Дэвид предложил Лиз помочь снести вниз ее чемодан.

Ей не хотелось прощаться с Дэвидом на глазах у Алана, который тут же доложит о виденном в редакции. После короткого молчания Дэвид поцеловал Лиз в щеку.

— Ну, — произнес он, как ей показалось, слишком сердечно, — я уже знаю, где тебя найти.

— Жду в любое время дня и ночи, — ответила Лиз, надеясь, что ее тон был таким же непосредственным, как и его.

Но затем Дэвид убил ее самой жуткой фразой, какую только мог сказать мужчина женщине после ночи любви:

— Я позвоню.

Лиз всю дорогу в Лондон прокручивала эти слова в голове. Позвонит ли он? И когда? Если сегодня, значит, слишком ею увлекся. Он ей действительно очень понравился. Возможно, такое впечатление возникло, потому что она слишком изголодалась по мужчине. Когда она в последний раз перед этим с кем-нибудь встречалась? Неужели со времени ее последнего романа с одним большим начальником из «Таймс» прошло уже восемь месяцев?

Лиз уже вообще начала было отчаиваться, что ей когда-нибудь удастся найти мужчину, который ей всерьез понравится и которому понравится она. Такая, вероятно, у нее доля.

Следует ли ей взять инициативу в свои руки? Она могла бы дать Дэвиду шанс написать статью. Нет, нет. Это неразумно. Лиз проклинала себя за то, что несмотря на свой опыт, она так глупо попалась в ловушку ожидания звонка от мужчины.

Лиз всегда завидовала способности мужчин обуздывать и контролировать свои эмоции и раскладывать все по полочкам. У женщин все аспекты жизни переплетены, и они не способны — а зачастую и сами не хотят — делить их на составляющие. Посреди самой ответственной конференции, бывает, подступают вдруг непрошенные мысли — начиная с того, что приготовить на ужин и заканчивая тем, что нравится мужчинам во время орального секса, тогда как представители сильного пола могут полностью отключиться и сосредоточиться на каком-то одном предмете.

Эта типичное свойство женщин — способность выполнять несколько несвязанных между собой дел сразу — говорить по телефону, красить ногти, просматривать заголовки газет и следить за тем, что происходит по телевизору, — ставит представительниц прекрасного пола на иную, более высокую ступень развития, как нередко шутила Лиз.

В пятницу утром в «Кроникл» обычно проводилось небольшое совещание, в котором принимали участие главный редактор, художественный редактор и руководители отделов, чтобы обсудить предполагаемые передовицы Привлечение читательского интереса становилось для газет все более и более важным делом, и первая страница, где помещались самые забойные статьи, а также анонс всех интересных публикаций, требовала большего внимания, чем любая другая. Готовясь к совещанию и пытаясь решить, стоит ли сообщать читателям на первой странице — о том, что они могут получить по почте цветочные луковицы, Лиз думала совсем не про тюльпаны. Почему бы ей не попросить Дэвида черкнуть для газеты пару строк, например, о положении в Боснии. Еще Лиз обдумывала задачу, каким образом организовать долгосрочное сотрудничество газеты и Линдена. Факт, что у «Кроникл» уже был контракт с одним ученым, слегка портил все дело, но эту проблему все-таки несложно будет решить. Впрочем, сейчас Дэвиду было не до этого — ему предстояло прочитать курс леший в университете Беркли, что в Калифорнии, и сейчас он очень серьезно к ним готовился.

Сколько Лиз ни старалась, ей не удавалось выкинуть его последние слова из головы. Секретарша зачитала ей все подряд, не взирая на степень их важности, поступившие на этот час телефонные сообщения (от Дэвида Линдена там, конечно, ничего не было). Ей придется еще раз объяснить девочке, что следует считать срочным, а что — просто важным.

Ход ее мыслей неожиданно прервал Тони, бесцеремонно ворвавшийся в ее кабинет. Поступал ли он так при Чарли? Она в этом сильно сомневалась.

— Лиз, мне нужно поговорить с тобой прямо сейчас, — прорычал он, а затем повернулся к секретарше. — Наедине.

Лиз постаралась подавить раздражение.

— Элен, так какое, ты говоришь, было сообщение?

Элен взволнованным голосом пробормотала, уткнувшись в свои заметки:

— Из Франции звонил сэр Эндрю Ллойд Веббер, уже во второй раз. Он согласен возглавлять жюри книжного конкурса, но попросил сменить дату его проведения. И еще с вами пытался связаться наш политический обозреватель.

Тони схватил трубку одного из телефонов на столе Лиз и набрал внутренний номер.

— Если позвонят из Вашингтона, я у Лиз.

— Хорошо, Элен, — спокойно сказала Лиз. — Мы недолго. Ты пока свободна. И если позвонят из Вашингтона, я возьму трубку. — Лиз посмотрела на свои бумаги, задержав на них взгляд на секунду дольше, чем это было необходимо. — Так в чем дело?

— Почему ты не сказала мне, что это ты была на Роланд-Мьюс?

Лиз напряглась, но Тони не собирался сразу выкладывать ей свои карты и сообщать, что сейчас Дебби копается в мусорном контейнере перед тем домом.

— Что за чушь ты несешь?

— Через людей Олдфилда мы выяснили, что это за плащ. Всего их было три, и в прошлое воскресенье Брюс одолжил один из них тебе.

Черт возьми, ругнулась про себя Лиз. Катя должна остаться вне подозрений, подумала она мгновение спустя.

— Лиз, как ты могла допустить, что я потратил столько времени? Мои репортеры обшарили все вокруг. Николь целых два дня пыталась выяснить, кто эта женщина. И теперь я узнаю, что это была ты. Что за игру ты ведешь?

Лиз похолодела. Выпрямившись в кресле и сложив руки на груди, она изо всех сил пыталась сохранить спокойствие.

— Тебе пришлось попотеть над этим, правда? Я удивлена, что ты затратил столько сил на такое пустячное дело, с которым, я думала, мы покончили еще вчера, особенно когда появились новые факты об утечке информации в правительстве. Так вот, ты очень заблуждаешься. Уверяю тебя, это не я на снимке, и в воскресенье вечером на мне не было плаща. Понятно?

— Но ты же понимала, что мы попытаемся выяснить, куда девался тот плащ. Почему тогда ты не упомянула, что он вообще у тебя был?

— Потому, Тони, что таких плащей великое множество. Я и понятия не имела, что это тот самый плащ.

— А как бы ты поступила на моем месте? — угрюмо спросил Тони.

Лиз очень хотелось ответить: «Поискал бы место в другой газете», но она сдержалась.

— Этот плащ от Олдфилда. Николь в этом уверена, — добавил он.

— Я уже сказала, что на фотографии не я. И мы ведь уже решили, что это дело бесперспективно. Что у нас есть? Расплывчатый снимок неизвестной женщины, которую мы едва можем разглядеть. Это еще не материал для статьи и я предлагаю сконцентрироваться на расследовании дела с утечкой информации. К началу совещания мне нужен полный отчет о работе отдела.

Тони был вне себя. Я в этом разберусь, думал он. Он не был до конца уверен, но всегда подозревал, что в жизни Лиз могло быть нечто такое, что расстроило ее нервное состояние как раз перед тем, как он встретил ее на Майорке. Он подождет, пока отправленный им независимый репортер наведет справки в тамошней психиатрической клинике. У него будет компромат на эту стерву. Ему нужно только доказательство, что она была на лечении в этом заведении.

Лиз медленно поднялась и направилась к двери, выпроваживая Тони.

— Меня слегка беспокоит тот факт, что подчиненный позволяет себе подобные обвинения в адрес собственного редактора, обязанности которого я в данный момент исполняю, предварительно не проверив факты, — произнесла она убийственным тоном. Лиз понимала, что несколько заносилась, однако это, похоже, сработало.

— Понимаешь, я всего лишь привожу факты, которые мне сообщили в отделе моды, — ответил Тони примирительным тоном.

— Ладно. — Лиз открыла дверь. — Теперь я хочу, чтобы ваш отдел направил все свои силы на разработку других статей. И когда будешь уходить, попроси, пожалуйста, Элен войти.

По выражению лица Тони Лиз поняла, что теперь, напав на след, он уже с него не сойдет. Она выиграла время, но и только.

Тони был в ярости. Он был уверен, что Лиз знает обо всем, но не хочет сознаться. А поскольку эта история касалась ее, она сделает все возможное, чтобы затруднить его расследование.

Однако настроение Тони изменилось, когда через пять минут в отдел новостей вошла Дебби Лакхерст и протянула ему желтый бумажный лист. Он состоял из нескольких склеенных кусочков и, если не считать большого пятна по краю, текст на нем был достаточно разборчивым и явно представлял собой любовное послание. Тони, ошеломленному от радости, сразу бросились в глаза фразы: «…была самая лучшая ночь. Я больше не волнуюсь… мы поступаем правильно. Я так люблю тебя». Внизу стояла подпись «Я», окруженная помадными отпечатками губ, по некоторым из которых проходила линия разрыва.

— Это из мусорного контейнера у шестнадцатого дома? — спросил Тони.

— Да. В контейнере около четырнадцатого нет ничего, кроме пустых пакетов из-под апельсинового сока.

Так значит она приходила не к Тому Ривзу, а к его соседу, подумал Тони. Где же Алек Престон? Уже со вторника он выяснял, кто живет в шестнадцатом доме.

Дебби перевернула листок.

— Взгляни на другую сторону.

Обратная сторона записки представляла собой, судя по всему, часть телевизионного сценария. С левой стороны был отмечен порядок выступлений участников. Тони сразу же определил, что это за программа и кто в ней принимает участие.

— Отличная работа, — сказал он восхищенно Дебби.

— И еще, — ответила та. — Во-первых, я узнала, что это сценарий программы «TB-Утро». Во-вторых, он желтого цвета — цвет сценариев программы по пятницам. И именно в прошлую пятницу было интервью с Джимми Картером.

Тони подошел к столу Джеффа и возбужденно приказал ему:

— Возьми в архиве фотографии с последней церемонии вручения премии БАФТА и неси мне на стол. Я имею в виду все фотографии, не только наши, все.

Лиз на снимке выглядела очень неплохо — Тони должен был это признать, когда рассматривал принесенные фотографии. Эти зубы, грудь, эта гордая осанка. Но, черт возьми, она сказала правду, плаща на ней не было.

Проклятье, какая жалость. У него уже был разработан план статьи. Лиз Уотерхаус, поборница нового феминизма, оказалась в конфликте со своими принципами. Собиралась ли эта самая Лиз, — Тони представлял себе текст, — замеченная поздно ночью у одного из домов на Роланд-Мьюс, войти в свое любовное гнездышко? Или это было «слишком позднее интервью»?

Тони внимательно просматривал фотографии через увеличительное стекло. На большинстве из них разные знаменитости демонстрировали свои великолепные зубы. Кто-то из них должен быть в том проклятом плаще, у Тони в этом не было сомнений.

Он склонился над одним из снимков, чтобы получше его разглядеть, а затем издал гортанный вопль. Чуть не пропустил. Вот же он, тот плащ, перекинут через руку одной из самых известных британских телезвезд! Это точно он. Боже правый! Теперь понятно, почему Лиз не желала ничего рассказывать. Все сходится. Какая сенсация! Он позаботится, чтобы Лиз не расстроила его планы. Все, что ему оставалось сделать, это выяснить, кто является жильцом дома номер шестнадцать на Роланд-Мьюс. Пока он это не выяснит, не нужно говорить Лиз, что Том Ривз остался за кадром.

Тони помчался к ней, чтобы поделиться тем, что он узнал и еле успел. Лиз уже проводила совещание с другими сотрудниками газеты. Тони все же удалось проскользнуть внутрь как раз перед тем, как она собиралась закрыть дверь.

Едва Лиз объявила тему совещания, как слово взял Тони.

— Пока мы не начали обсуждение новостей, я хотел бы внести ясность по поводу истории с плащом.

— Я думала, мы оставили это дело, — возразила Лиз.

— Пункт номер один, — сказал Тони, смакуя слова. — Вот фотография мисс Кати Крофт, идущей по красному ковру на церемонию вручения премии БАФТА. С ее руки, как мне кажется, свешивается длинный черный плащ.

Лиз уже собралась было ответить, когда он назвал пункт номер два.

— Сейчас я зачитаю вам то, что написано на этом клочке бумаги. — Тони прочитал написанное внимательной аудитории. — Это само по себе уже довольно интересно, но я, кроме того, вам сообщу, что находится на обратной стороне — сценарий программы «ТВ-Утро» за прошлую пятницу. Я думаю, вы понимаете всю важность этой информации. — Затем Тони добавил: — Мы должны быть благодарны Дебби Лакхерст за то, что она добыла эту записку из мусорного контейнера.

Тони передал записку Лиз, и та с ужасом узнала Катин почерк.

— Что нам необходимо сейчас сделать, это послать Дебби обратно на Роланд-Мьюс. И не послать ли нам кого-нибудь поговорить с Катиными знакомыми — в досье имеется информация о многих из них — и не стоит забывать про ее родителей.

— Минуточку, — сказала Лиз. — Давайте руководствоваться положениями комиссии по рассмотрению жалоб на прессу. Прежде чем расстраивать мистера и миссис Крофт, следует посмотреть, что мы имеем на сегодня. Нечеткий снимок, на котором может быть — а может, и нет — изображена Катя Крофт.

— …на которой плащ от Брюса Олдфилда, который ты ей одолжила, — вмешался Тони.

— Я не могу поклясться, что это тот самый плащ, — возразила Лиз. — Первая половина записки отсутствует, так что мы не можем быть уверены, кому она адресована, и на ней нет подписи. Каждый участник программы получает копию сценария. Эту записку мог послать любой, кто работает в студии.

Страстно желая уличить Лиз в неискренности, Тони очень хотел спросить ее, узнает ли она почерк, но даже его высокая должность в газете не позволяла ему так разговаривать с редактором, пусть даже и временным, на публике.

— Кто-нибудь на «ТВ-Утро» опознает этот почерк, — сказал он, глядя прямо на Лиз.

— Хорошо, предположим, что это Катя Крофт. У нас нет сведений о ее любовнике, а я ненавижу использовать различные инсинуации в качестве заголовков статей. Позвольте мне вам напомнить, что мы публикуем подобного рода статьи, только когда у нас есть признание одной из заинтересованных сторон. Мы не настолько безответственны, как «Гэзетт». Вы можете вспомнить, когда в последний раз мы печатали скандальный материал без откровенного признания одного из партнеров? Вот именно это нам и требуется. Мы не модем позволить себе судебного разбирательства за оскорбление фигур такого уровня.

Тони знал законы журналистики не хуже других, но получал удовольствие от того, что вынуждал Лиз дать расследованию зеленый свет. Его грело сознание того, что он ставит ее в неудобное положение.

— Так у меня есть ваше разрешение, — произнес он с деланной вежливостью, — снова заняться этой историей?

Лиз не оставалось ничего другого, как дать согласие.

Возвращаясь с совещания, Тони подумал, что теперь он точно знает, кто та женщина на снимке. Вскоре я заставлю ее признаться, думал он. Тони знал, как близка была Катя с Лиз и с другой их подругой, Джоанной Глейстер. Она, похоже, не могла и шагу ступить, не посоветовавшись с этими двумя. Тони был уверен, что Катя сразу же сообщила Лиз об инциденте с фотографией.

Лиз коснулась его плеча, прервав тем самым размышления Тони.

— Но не забудь и о других делах, хорошо?

Тони не стал ничего возражать и поспешил в отдел новостей, где тотчас же отдал распоряжение Дебби Лакхерст вернуться на Роланд-Мьюс с качественными снимками Кати Крофт.

— Сразу же сообщи мне о результате, — наказал он. — Джефф, раздобудь для нее фотографии Кати. Мы выпустим большую статью «Жизнь и развлечения Кати Крофт». И позвони еще по агентствам. Мне нужно все, что можно достать. Но будь осторожен в разговорах с ними. Нам не нужно, чтобы они догадались.

Джефф кивнул и принялся за работу. Тони обвел взглядом отдел новостей, но Алека Престона не увидел, и сказал другому репортеру:

— Найди Крофт, сначала попытайся достать ее в студии, если не удастся, то следи за ее квартирой. Это где-то в Челси, у нас есть ее адрес. Пока старайся остаться незамеченным, просто следи за ней. Это важно, поскольку нам не нужно, чтобы она куда-нибудь исчезла на выходные. Нам, вероятно, придется прижать ее, но пока еще рано.

Глава тринадцатая

Кате нравилось, когда ее называли Золотой девушкой с «TB-Утро». В студии ее работу критиковали очень редко, и уж тем более после премии. Поэтому она не была готова к замечаниям со стороны директора программы.

— Катя, это утро у тебя было не очень удачным, не так ли? Ты пропустила две реплики и запнулась в начале сообщения про Афганистан.

— Я прошу прощения, Мартин, но я очень плохо спала эту ночь.

Мартин Пикард никак не прореагировал на ее извиняющуюся улыбку.

— Катя, речь идет не только о сегодняшней программе. Всю эту неделю ты выступаешь хуже своего обычного отличного уровня. В чем дело?

— Ни в чем. Правда. Мне очень жаль, я буду стараться.

Директор встал.

— В нашем деле, Катя, даже обладатели премии хороши ровно настолько, насколько хороши их последние программы. Тебе это как следует нужно запомнить. — Он фамильярно положил ей на плечо руку и расплылся в улыбке раздраженного аллигатора. — Обычно ты всегда оказывалась в рейтинге первой, и мы не хотим, чтобы ты скатилась вниз. Если мы каким-либо образом можем тебе помочь, тебе следует об этом сказать. Если тебе нужно несколько дней отдохнуть, так просто скажи. Хорошо?

Катя понимала, что Мартин так бы с ней не разговаривал, если бы это серьезно не обсуждалось на уровне руководства телестудии. С тех пор как она встретилась с Дейвиной, работа отошла для нее на второй план, но Катя тем не менее не нарушала договора к чувствовала, что ей довольны — о ней всегда очень хорошо отзывались, и кроме того, она даже попала в номинацию премии БАФТА. Но после событий, которые произошли в ночь после награждения, ей стали в тягость и поездки на студию к четырем тридцати и изнурительные трехчасовые выступления в прямом эфире.

Обычно сверхкритические взоры коллег, ревниво изучающих ее внешность, Катю не беспокоили. Однако Катя давно поняла, что какими бы искусными не были визажисты, в лучшем случае они могли лишь скрыть мешки и круги под ее глазами, но убрать с помощью косметики с ее лица напряжение и тревогу все равно не сумел бы никто. А Катя то теряла нить разговора, то забывала нужную реплику, то потом вставляла ее не к месту…

Она больше так не могла. Катя была так же честолюбива, как и все деловые женщины, но теперь ею двигало не честолюбие. Она очень долгое время думала только о Дейвине, пока не задала себе вопрос, а как же ее собственная карьера? Она попробовала себе представить реакцию Мартина, если бы он узнал, что причиной пропущенных реплик и кругов под глазами были не просто бессонные ночи, проведенные со страстным любовником — директора программы совершенно точно хватил бы удар, если бы он узнал, что этим любовником была женщина.

Как бы на это отреагировали те британские граждане, которые видят в ней «добропорядочную девушку из соседнего дома»? Даже яри самом лучшем раскладе число ее зрителей понизилось бы на миллион человек. Британцы ни за что не допустят в свои дома никого, кто слишком бы сильно отличался от них самих. Ну, мужчин-гомосексуалистов, может быть, еще с натяжкой, но лесбиянок — ни в коем случае. Зрители постоянно присылали ей письма, в которых спрашивали, когда они увидят ее замужней женщиной и когда у нее будут дети, такие же милые, как она сама.

Катя покинула здание телецентра, пытаясь разобраться в своих мыслях. Когда машина выруливала с автостоянки, она увидела человека с фотокамерой, стоящего на выезде, который махая ей рукой. Если дело касается премии, то этот журналист что-то немного припозднился. Если нет…

Она нажала на кнопку, чтобы опустить стекло.

— Вы откуда?

— «Санди кроникл».

Катя успокоилась. Лиз просто пытается ей помочь, подумала она.

— Вам нет необходимости ждать меня здесь. Почему бы не обратиться в наш отдел по связям с общественностью?

— Не знаю, я просто выполняю распоряжение.

Катя наградила его улыбкой, которая все еще была способна влиять на рост числа ее телезрителей.

— Извините, я тороплюсь. Поговорите с моим агентом.

Она нажала на газ своего «БМВ» цвета морской волны и переключилась на третью скорость, желая как можно быстрее добраться до дома и позвонить Лиз.

Лиз оставила еще одно сообщение на Катином автоответчике, стараясь не выдать голосом свое раздражение.

Уже через минуту ее телефон зазвонил и Лиз взяла трубку, надеясь, что это Дэвид. Это был не он, звонила Катя. И что самое приятное, Катя находилась в своем обычном настроении.

Лиз решила постепенно перейти к делу и отложить рассказ о находках Тони на потом. Как вы сможете сказать вашей лучшей подруге, что любовная записка, написанная ее рукой, была извлечена вашим сотрудником из мусорного ящика и была прочитана в присутствии множества незнакомых людей? И что журналисты их газеты теперь сосредоточили все свое внимание на проблемах ее личной жизни? Лиз еще никогда не находилась в таком двусмысленном положении.

Помедлив, она спросила наконец веселым голосом:

— Где ты была, когда я тебя искала?

Катя торопливо соображала, что бы сказать, но Лиз неожиданно спросила: — Догадайся, где я провела вчерашний вечер?

— Вспомнила. У тебя была дискуссия в Оксфорде, — ответила Катя. — Что еще девушка может делать перед этим? Конечно, мыла дома голову! Как все прошло?

— Если под дискуссией ты понимаешь столкновение мнений, то ты, наверное, права. Но если бы ты потрудилась ответить на мои звонки, ты бы узнала, что потом было еще одно столкновение, немного позднее, в гостинице, на этот раз столкновение тел. Я отдалась физической страсти с человеком из Оксфордского ученого совета.

— Так он ученый? — Катя почувствовала внезапное облегчение. Слава Богу, дело касалось Лиз, а не ее самой.

— Да, он занимается новой историей, скорее, новейшей, но все же это не совсем история, а какая-то очень специфическая ее область.

— Еще бы ты могла узнать об этом подробнее, когда ты была с ним в Оксфорде всего пять минут. Что на тебя нашло?

— Он, — засмеялась Лиз.

— А если точнее, — парировала Катя. — Как его зовут?

Следующие пять минут были заполнены приятными для Лиз воспоминаниями о том, как вьются его волосы, о чем они говорили, что он сказал, и, самое важное, что он не сказал. Попробуй догадайся, когда он захочет встретиться с ней снова! Подруги некоторое время построили предположения относительно его дальнейших действий и как должна будет вести себя Лиз, если он все-таки не позвонит.

Катя совершенно расслабилась и даже вышла из депрессии, в которой пребывала все эти дни; она совершенно забыла про свои печали. Дружба для того и существует, чтобы облегчать друг другу груз забот и тревог. Но следующий вопрос Лиз прозвучал для Кати как гром среди ясного неба.

— Кстати, Катя, скажи, ты хорошо знаешь Тома Ривза?

Знаменитый актер, живущий по соседству с Дейвиной. Катя вздрогнула, но попыталась ответить как можно более непринужденно:

— Тома Ривза? По-моему, я встречалась с ним мельком на одном из благотворительных вечеров. А что?

— К нам в газету попала фотография, сделанная в воскресенье после полуночи, на ней изображена какая-то женщина в таком же плаще, как тот плащ от Олдфилда, что я тебе одолжила. Снимок сделан на Роланд-Мьюс, рядом с домом, который снимает Том Ривз.

О Господи! Вот вам, пожалуйста.

— Лиз, слушай, таких черных плащей в Лондоне, должно быть, даже не один десяток.

— Но не стоимостью три с половиной тысячи фунтов и не из бархата. Этот образец из осенней коллекции Олдфилда, и пока таких плащей изготовлено всего три. Один носит в Нью-Йорке жена какого-то миллионера, второй находится у принцессы Уэльской, но она вернулась из Шотландии только в понедельник в полдень, и последний, тот самый, что представлялся на подиуме, у тебя.

Молчание.

— Катя? Ты можешь что-то сказать? — Лиз чувствовала, что прежде чем говорить Кате о найденной записке, нужно сначала получить ее ответ. — На снимке видно, — осторожно сказала Лиз, — что женщина держит в руке ключ и собирается открыть дверь. Это означает, что они с Томом Ривзом в очень хороших отношениях. Если, конечно, это именно его дом.

Катя некоторое время не могла прийти в себя.

— Лиз, не может быть, чтобы в мире было всего три таких плаща. Да ведь у Николь не было возможности настолько точно все установить — она же все свое время проводит с Фергусом.

Лиз понимала, что Катя пытается отвертеться, но она сделала еще одну, последнюю попытку.

— Я знаю и более ужасные вещи о твоем прошлом, если бы мне нужно было тебя шантажировать, — Лиз пробовала шутить. — Только намекни мне, что это ты, и я сделаю все возможное, чтобы остановить этих гончих собак.

— Лиз, я клянусь тебе, что у меня нет никаких отношений с Томом Ривзом, даже платонических. Слушай, мне надо ехать. Потом с тобой поговорим, хорошо? Все, пока.

Положив трубку, Лиз укоряла себя за то, что не надавила на Катю сильнее. Казалось, весь опыт работы, накопленный в течение многих лет, улетел в никуда, когда дело коснулось подруги. Лиз еще раз прокрутила в голове весь разговор. Нет, она не могла действовать иначе. Но с какой стати Кате нужно было все скрывать?

Вошел Боб Ховард, чтобы поздравить ее с возможной сенсацией. Она ему достаточно доверяла и могла с ним откровенно поделиться своими страхами. Лиз предпочла бы работать над каким-нибудь другим эксклюзивным материалом, пусть даже более трудным и серьезным, чем решать эту головоломку с таинственной женщиной в плаще.

Боб, казалось, уловил ее настроение.

— Мы работаем над тем, что Бог пошлет, — сказал он, — и на этот раз он вам не угодил. Веруйте. К вам еще может снизойти его благодать.

Лиз мысленно просчитывала варианты. Если Катя в чем-нибудь ей все же признается, она лично обработает материал таким образом, чтобы будущая статья не могла повредить подруге. Но как ее убедить сказать правду?

Младший репортер газеты «Санди кроникл», Алек Престон, начинал свою карьеру так же, как в свое время его отец и дядя, и работа над материалом для статьи была для него гораздо большим, чем простое вождение пером по бумаге — это был своего рода культовый племенной ритуал.

И потому телефоны в редакции «Таймс», где работал его дядя, и в отделе «Ньюспейпер пресс фонд», где его отец досиживал последние недели, оставшиеся до пенсии, не умолкали — Алек звонил им беспрерывно.

Алек, успешно выполнивший задание, совершенно справедливо торжествовал победу, но, представ перед своим шефом, даже не подал об этом виду. Хотя Алек работал в газете всего три месяца, он уже прочно усвоил неписанные правила отдела новостей: никогда не продавай свой материал на сторону, никогда не распространяй о нем никакой информации, а также никогда не выдавай свой источник. Даже под угрозой смертной казни.

— Пришлось потратить немало времени и нервов, прежде чем я напал на след владельца соседнего с Томом Ривзом дома, — докладывал он Тони. — Один очень хороший мой знакомый, на него можно положиться, говорит, этот дом купила несколько лет назад одна интересная парочка.

— Насколько интересная? — спросил Тони.

— Значит, так. Я посмотрел договор об аренде. Компания «Орчард Пропертиз» взяла его в аренду у другой компании, а контракт был подписан в Уорикшире Хьюго Томасом. И я обнаружил, что Хьюго является единственным владельцем фирмы «Орчард». Он женат на…

Тони сделал предупредительный знак рукой, означавший, что их могут слышать независимые репортеры, оказавшиеся в редакции.

— Я знаю, кого ты имеешь в виду. Молодец. Скажи Барри Донлану, пусть зайдет сюда. Я пошлю его в больницу.

— Шеф, я бы мог сам туда сходить.

— Нет, ты мне нужен здесь.

Появился Барри, и Тони дал ему краткую инструкцию.

— Скажешь Джеффу, что тебе понадобится один из его лучших людей. Мне нужно интервью с Хьюго Томасом и, если возможно, его фотография. Барри, если все сделаешь как надо, у тебя получится передовица, но ты должен действовать осторожно. Разумеется, тебе потребуется содействие персонала больницы.

Тони взял трубку телефона, который напрямую связывал его с Эндрю Кэхиллом, редактором политического отдела, аккредитованным в палате общин. После разговора с ним на лице Тони появилась довольная улыбка.

Пусть теперь Лиз попробует его остановить.

Лиз вышла из редакции «Кроникл», собираясь ехать в ресторан «Айви», где они с Джоанном договорились вместе пообедать. Алан, водитель, уже ждал ее за рулем, а рядом с машиной, вернее, небрежно опершись на ее капот, стоял Тони.

— Подбросишь меня в Уэст-Энд?

Отказать было слишком неудобно; в конце концов Чарли не раз ее раньше подвозил. Лиз села на переднее сиденье, чтобы избежать разговора с Тони. А чтобы избежать его наверняка, она начала беспрерывно звонить в редакцию, интересуясь тем, как идет работа над статьями.

Тони с водителем перекидывались фразами на сугубо мужскую тему, обсуждая подробности воскресного футбольного матча. Их болтовня раздражала Лиз, хотя на это не было никаких оснований. Наконец, воспользовавшись коротким перерывом между телефонными звонками, Тони начал ракетный обстрел.

— Десять минут назад я хотел к тебе зайти, но дверь была заперта.

Лиз знала, что когда дверь бывает закрыта, Тони начинает мутить воду среди сотрудников, убеждая их, что новый редактор делает сейчас маникюр или накладывает макияж, вместо того чтобы решать самые насущные проблемы, касающиеся зарплаты редакторов отделов, финансовых расходов и самого бюджета.

— Кстати, вашингтонская статья оказалась под угрозой, и я, конечно, сейчас занялся ей вплотную. Я забыл упомянуть, что ту любовную записку Дебби нашла в мусорном контейнере у дома номер шестнадцать, соседнего с домом Тома Ривза. Вероятно, ты желаешь знать, кто его владелец.

С неохотой Лиз повернула голову к Тони. Он обрадовался, что она наконец прореагировала на его слова.

— Это лондонская резиденция мистера и миссис Хьюго Томас, известных также как мистер и миссис Голубки.

Лиз отвернулась прежде, чем Тони увидел как вытянулось от удивления ее лицо.

Хьюго Томас! Так вот почему у Кати был такой странный и взволнованный вид на церемонии вручения премии, особенно после того как прозвучало сообщение об аварии, в которую попала машина Хьюго. И теперь понятно, почему она так занервничала, увидев в дамском туалете элегантную женщину с короткой стрижкой. Со спины Катя, очевидно, приняла ее за его жену, Дейвину.

Лиз открыла пудреницу словно бы для того, чтобы посмотреться в зеркало, и краем глаза увидела, что Тони внимательно смотрит на нее с заднего сиденья. Черт побери мужчин. Почему он ей не сказал, перед ее разговором с Катей, что тот мусорный контейнер находился не у дома Тома Ривза? Конечно, забыл сообщить. Теперь эта любовная история начинает казаться правдоподобной. Ей придется быть очень, очень осторожной.

— Утром я беседовала с Брюсом, — сказала Лиз, — и он не уверен на все сто процентов, что изготовлено только три таких плаща. Он еще раз проверит и потом сообщит.

Они оба прекрасно знали, что она говорит неправду. Тони даже немного посочувствовал ей в душе, что случалось с ним крайне редко. Как бы он ощущал себя, если бы то же произошло с его другом? Но он вспомнил, что у него никогда не было такой сильной привязанности к друзьям, особенно к знаменитостям. По крайней мере, если они не были редакторами или владельцами газет.

Автомобиль подъехал к ресторану «Айви», где собирались преимущественно театральные деятели и работники средств массовой информации.

— Какое совпадение, — произнес Тони. — Я тоже обедаю здесь с одним нашим знакомым из разведки.

— Отлично. — Лиз улыбнулась без всякого энтузиазма. — А у меня встреча с Джоанной Глейстер и ее директором-распорядителем. Они собираются поговорить насчет совместной деятельности по привлечению спонсоров и, извини, после обеда я уже не смогу тебя подвезти, потому что мне нужно будет поехать с ними.

Тони прекрасно знал, что Джоанна была одной из самых близких подруг Лиз и она просто-напросто пытается запудрить ему мозги, будто их обед будет носить сугубо деловой характер.

Лиз молилась, чтобы Джоанна задержалась, потому что обычно она занимала столик, сервированный на двоих. К счастью, ее молитвы были услышаны. Джоанна, занятая сложной корректурой, опаздывала, и Лиз любезно попросила Митча, метрдотеля, накрыть ее столик на три персоны. Митч был неравнодушен к Лиз, и его не требовалось долго упрашивать.

Когда прибыла Джоанна, Лиз быстро ввела ее в курс дела.

— Вон там, за угловым столиком, сейчас пока не смотри, сидит этот чертов Тони и следит за нами. Предполагается, что к нам присоединится твой директор.

— Боюсь, с директором нам не повезло, — Джоанна всегда все схватывала на лету. — Сегодня он приехать не сможет и шлет свои извинения. Я думаю, ничего серьезного — небольшой приступ малярии.

— Тут не до шуток. Тони будет следить за нами и даже если он не умеет читать по губам, нам не нужно, чтобы он догадался о предмете нашего разговора. Кстати, у нас исключительно деловая встреча. Теперь поглядывай на часы и делай вид, будто кого-то ждешь. — Лиз внимательно посмотрела на Джоанну и с тревогой произнесла: — У тебя ужасный вид, просто кошмарный. Как ты себя чувствуешь?

Джоанна не стала говорить Лиз о болях, мучивших ее все утро. — Хорошо… Правда. Но я рада, что на следующей неделе Джордж вернется домой.

Когда стало понятно, что директор-распорядитель, видимо, так и не появится, Лиз и Джоанна разыграли великолепный спектакль, попросив официанта убрать лишние столовые приборы, а потом заказали обед. Лиз избегала встречаться взглядом с Тони.

— Я очень волнуюсь из-за этого дела с Катей, — сказала Джоанна, когда они успокоились. — Все это так глупо, тебе не кажется?

Лиз улыбнулась специально ради Тони.

— Ты абсолютно права, но что ты скажешь, если речь идет о Кате и Хьюго Томасе?

Возникла пауза, во время которой Джоанна отчаянно пыталась скрыть потрясение. Как и многие другие издания, ее журнал регулярно публиковал статьи о счастливой семейной жизни преуспевающего бизнесмена и одной из немногих женщин, входящих в состав действующего кабинета министров. Их брак служил для всех образцом супружеских отношений.

— Семье Томас принадлежит дом на Роланд-Мьюс, расположенный рядом с домом Тома Ривза, — сообщила Лиз Джоанне. — Помнишь, как Катя вела себя на церемонии вручения премии? Как она пошла пятнами, увидев в туалете ту блондинку? И сейчас понятно, почему она так расстроилась, когда Аттенборо объявил новость о несчастном случае с Хьюго.

— Ведь считается, что у того безоблачная семейная жизнь, правда? Катя тогда явно была сама не своя. Кстати, а как он себя сейчас чувствует? О его состоянии здоровья нет никаких сообщений.

— Ты же знаешь, — успокоила ее Лиз, — если нет никаких известий, значит, он поправляется.

— Может, его жена просто контролирует, чтобы пресса не делала шумихи.

— Да, возможно. Я мало что знаю о Хьюго Томасе, но я видела его на фотографиях — кажется, он выглядел вполне довольным жизнью. Хотя должность его супруги наверняка заставляет его много времени проводить в одиночестве.

— Похоже, не совсем в одиночестве.

Лиз приблизилась к Джоанне.

— Продолжай улыбаться. Даже через весь зал этот ублюдок может учуять, что мы взволнованы.

— Ты говорила с Катей?

— Да, но тогда я еще не знала про Хьюго Томаса. Теперь мне ясно, почему она уклонилась от прямого ответа и так старательно меня убеждала, что между нею и Ривзом ничего нет.

— А ты совершенно уверена, что здесь замешан Хьюго Томас?

— Я видела фотографию, сделанную, по словам фотографа, у дома Ривза, но, возможно, он напугал и это был дом Томасов, — ответила Лиз. — А у Тони имеются и другие доказательства. — И Лиз рассказала Джоанне про записку.

— Все это очень убедительно, — с тревогой сказала Джоанна.

— У меня нет никаких сомнений, что это Катя, — продолжала Лиз. — Весь кошмар в том, что колесо уже закрутилось, и я ничего не могу поделать. Если бы Катя не была нашей подругой, это был бы для нас самый лучший материал, который только можно себе представить. Пусть эта статья не будет удостоена Пулитцеровской премии, но она наверняка поднимет тираж газеты. Ты знаешь, как мужчины наслаждались бы при мысли, что у преуспевающей женщины-министра муж крутит романы на стороне. Они не любят женщин, поднявшихся на вершину карьеры. Они бы сказали, что так ей и надо. — Лиз в задумчивости крошила кусок хлеба. — И не только это, — продолжала она. — Катя — знаменитость, обладательница премии БАФТА, и она ежедневно появляется на телеэкране. Если сопоставить все факты вместе, то этого материала журналу «Хэлло», например, хватило бы до конца своих дней. Кроме того, все осложняется тем, что Фергусу нравятся любые скандалы, связанные с членами правительства, пусть даже в данном случае речь идет о муже министра. А Тони, — непроизвольно Лиз сделала знак рукой в его сторону и ужаснулась, когда тот кивнул головой в ответ, но она тут же взяла себя в руки и продолжила: — известно, что я брала у Олдфилда этот проклятый плащ, и он уже обвинил меня в том, что я теряю драгоценное время и всеми способами пытаюсь замести следы.

Джоанна добавила, в их бокалы апельсинового сока.

— Просто беда. В четверг я уехала в Оксфорд, надеясь, что с этой проклятой статьей наконец покончено, — добавила Лиз, — но когда вернулась, оказалось, что работа над ней продолжается вовсю, и, поверь мне, Тони будет рыть землю, но сделает все возможное, на что он только способен, чтобы получить новые факты. Это только вопрос времени.

Подали салат из шпината. Когда Джоанна и Лиз обедали вместе, они обе старались есть только здоровую пищу, и после шпината им принесли по маленькому кусочку тунца. К вечеру у них, конечно, разыграется волчий аппетит и тогда они наедятся досыта, но сейчас их намерения, были, как обычно, благими.

— Может быть, Тони не удастся это установить, — сказала Джоанна, сама не веря в то, что она говорит.

Они тщательно продумали, каким образом Тони может доказать, что на снимке с Роланд-Мьюс изображена именно Катя. Фотограф ее не узнал, но если у нее в самом деле был роман, то, вероятно, она была в этом доме частой гостьей. Кроме того, Лиз сказала Джоанне, что если «Кроникл» не захочет публиковать этот снимок, фотограф не упустит свой шанс продать его в какую-нибудь другую газету. И история эта все равно всплывет, независимо от желания самой Лиз. Она начала размышлять о самом худшем, что может произойти.

— Ладно, — сделала вывод Джоанна, — статья появится в любом случае. Но, может быть, — тщательно подбирая слова, она продолжила: — пусть она лучше появится в какой-нибудь другой газете. Тогда Катя будет сердиться на них, а не на тебя.

Лиз понимающе улыбнулась подруге, но твердо ответила:

— Джо, мне пришло время делать выбор. Это наша эксклюзивная статья. Если ее опубликуем мы, это поднимет тираж нашей газеты. А если поднимется тираж, Фергус не только будет доволен тем, что эта статья нанесет нынешнему правительству, которое он ненавидит, серьезный удар, но и убедится, что я в состоянии увеличивать его доход. Это значит, Джоанна, что он окончательно решиться сделать меня редактором «Дейли кроникл». Представляешь, первая женщина — редактор национальной ежедневки! — Лиз старалась сдержать нотки гордости. — И потом, Джо, подумай, как здорово было бы, если бы во главе ежедневки стала женщина, способная каждый день давать собственную оценку действиям правительства и событиям, касающимся непосредственно женщин.

— Это было бы замечательно, и тебе на пользу.

Лиз принялась крошить следующий кусок хлеба.

— С другой стороны, если я не опубликую эту статью, Тони обвинит меня в том, что я намеренно создавала ему препятствия, и будет прав. И наиболее вероятно, Фергус выставит меня за дверь. Теперь понимаешь, что поставлено на карту?

Джоанна собиралась возразить, когда к их столику склонился директор телеканала Би-би-си.

— Если я закажу вам по стаканчику вина, вы не воспримите это как сексуальное домогательство?

— Вполне возможно, — ответила Джоанна улыбаясь.

— Извини, Алан, но мы не пьем по пятницам, — добавила Лиз. — Давай лучше в другой раз.

Джоанна была благодарна Лиз за то, что та не привела в качестве причины отказа ее беременность. В данном случае пусть лучше окружающие как можно дольше не знают, что она ждет ребенка, хотя эта новость все равно скоро станет известна.

— Вероятно, ты не первый редактор, столкнувшийся с такой дилеммой, — сказала Джоанна, возвращаясь к предмету разговора. — Что, оказавшись в подобной ситуации, делают другие?

— Ну, все редакторы утверждают, что среди твоих друзей ни в коем случае не должно быть знаменитостей, потому что именно из-за этого и могут однажды возникнуть сложности в твоей работе.

— Но ты познакомилась с Катей задолго до того, как она стала известной.

— Точно, и именно поэтому все так чертовски сложно. Кроме того, все остальные редакторы — мужчины, а мы-то знаем, что у них не бывает такой дружбы.

— Знаешь, о чем я думаю, Лиз? Если ты должна все время играть по их правилам, нужна ли тебе такая работа?

Лиз вздохнула. Они обсуждали этот вопрос множество раз.

— Джо, женщины всегда сталкиваются с такой проблемой. Нам обязательно нужно пробиваться наверх, потому что мы ничего не сможем изменить, если у нас не будет власти. Пусть даже для этого нам потребуется запачкать руки и играть по их глупым правилам.

Джоанна не могла не показать, как она шокирована. Казалось, Лиз вдребезги разбивает все теории, которые они так часто вдохновенно строили. Лиз отступает от своих же принципов, когда пришло время применить их на практике.

— Ты просто не можешь так поступить с Катей.

— Слушай, если Катя счастлива с Хьюго Томасом, я рада за нее, и совершенно искренне. Но, Джо, статья в любом случае появится. Не лучше ли, если я приложу к этому руку? По крайней мере я смогу сделать так, чтобы она как можно меньше повредила Кате.

— Неужели ты можешь на такое решиться? Подумай, что станет с ее карьерой! Как ты можешь так с ней поступать?

Лиз начинала сердиться.

— Ты живешь в тихом мирке женских журналов. Тебе не нужно искать сенсации и принимать действительно трудные решения. Но я-то живу в реальном мире. И в нем ни за что на свете нельзя утаить какую-либо новость. Помнишь, как «Пост» однажды скрыла материал о принцессе Диане и непристойных телефонных звонках? Позже он всплыл в другой газете. Думаешь, «Санди гэзетт» не станет публиковать эту статью? Или любая другая воскресная газета? Я еще раз тебе повторяю, что за это дело взялся Тони. Знаешь, какие он станет распространять слухи, если эта статья не пройдет в «Кроникл»? Я потеряю доверие своих сотрудников и всем покажу свой непрофессионализм. И это только подтвердит, что все те мужики с Флит-стрит, которые постоянно заявляют, что женщины никуда не годятся, совершенно правы!

— Значит, мы должны поступать так же? Пользоваться теми же методами, что и мужчины? — Джоанна не сдавалась. — Если дело обстоит таким образом, зачем вообще утруждать себя и ходить на работу? Не лучше ли снова отправиться домой, чтобы только готовить на кухне обеды и прибирать квартиру? — Когда Джоанна волновалась, ее южно-африканский акцент становился более отчетливым. — Ты собираешься погубить Катю ради паршивой газетенки, в которую на следующий день будут заворачивать рыбу и картошку? — едко спросила она.

— Джоанна, лучше я, чем незнакомый человек. Поверь мне, бульварные газеты не удовлетворились бы просто одним Хьюго Томасом. Они бы разложили Катину жизнь на молекулы — ее прошлое, ее романы, — Лиз сделала паузу, — ее пребывание на Майорке. Что, так было бы для нее лучше? Между прочим, нам в таком случае тоже бы досталось.

— Лиз, я понимаю.

— Если все равно откроется, что она проводит время с известным женатым человеком, разве будет не лучше, если я буду иметь возможность хотя бы сгладить углы.

К их столу подошел Тони.

— Привет, Джоанна. Ну как, много предложений по привлечению спонсоров? — поинтересовался он, задержав взгляд на раскрытой на чистой странице папке, лежавшей на столе, про которую подруги совсем забыли.

Джоанну трудно было смутить.

— Да, я записала кучу предложений, — она мило улыбнулась. — Есть очень неплохие мысли. Возможно, Лиз о них расскажет.

Лиз захлопнула папку, и Тони двинулся к выходу.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила Джоанна.

— Мне нужно как можно скорее поговорить с Катей. Но я должна это сделать сама. Прошу тебя, не делай ей пока даже никаких намеков. Я обещаю, что сама займусь этой статьей. Просто будь готова к тому, что ты нам обеим можешь понадобиться, ладно?

Эндрю Кэхилл ненавидел собирать материал для подобных статей, но когда наступает пятница, с редактором отдела новостей уже не поспоришь. Эндрю страстно желал побыстрее покончить с этим делом; вчера он обещал Лиз, что предоставит ей новые сведения по поискам информатора в правительстве.

Он был хорошим политическим репортером и гордился тем, что принадлежит к малочисленной касте политических журналистов из ведущих газет, аккредитованных в Вестминстере в качестве «кулуарных корреспондентов».

Они проводили в парламенте столько же времени, сколько сами парламентеры, и это благодаря их стараниям после ежедневных брифингов у премьер-министра или в кабинете лидера оппозиции появлялись передовицы со словами: «Источники, приближенные к тому-то и тому-то, сообщают, что…»

Эндрю не спешил звонить по телефону, так как, когда работаешь над такой скандальной статьей, спугнуть добычу слишком рискованно. Он направился по очень оживленному проходу — центральному в здании палаты общин — к двум дежурным полицейским, сидевшим за пультом.

Слева от них находился устланный ковром коридор, который вел на галерею для наблюдателей. По другую сторону от пульта шел широкий коридор, выложенный плиткой; он вел в зал заседаний, чьи двери охраняли статуи Уинстона Черчилля и Ллойда Джорджа. Один цоколь был пуст, и иногда поговаривали, что там будет установлена статуя Маргарет Тэтчер, хотя в парламенте был обычай, согласно которому изображения его членов, в масле или в мраморе, могли появиться не раньше, чем через четверть века после их смерти.

Эндрю часто размышлял, какого же размера взятку нужно дать полисменам в парламенте, чтобы они согласились рассказать хотя бы немногое из того, что они видят и слышат здесь. Ходили слухи, что один из его коллег предложил им однажды билеты на финальный матч по футболу на Кубок чемпионов. Они с благодарностью их приняли, но никакой информации в ответ он, естественно, не получил. Они всегда держали рот на замке.

Перед пультом, как всегда, уже толпились желающие попасть на галерею и понаблюдать за последним на этой неделе заседанием сонных депутатов. Они старательно заполняли подробные анкеты, которые требовались службе безопасности.

Эндрю обрадовался, увидев, что сегодня дежурил Кевин Хилл. Он служил здесь уже много лет, знал каждого в лицо и прекрасно разбирался, что кому нужно.

— Мне нужно побеседовать с Дейвиной Томас. Вы не можете мне подсказать, как ее найти?

Вместо него ответил другой полицейский:

— Вам «повезло». По пятницам, как и большинство депутатов, она уходит на встречу с избирателями.

— Да нет, — вмешался Кевин, — она еще здесь. Работает над законопроектом с рядовыми членами парламента.

Эндрю быстро заполнил зеленоватый бланк, прося аудиенции с министром телерадиовещания, взглянул на свои часы и написал вверху бланка время. Кевин отнес бланк в кулуары и протянул парламентскому приставу, разряженному в костюм восемнадцатого века: фрак с длинными фалдами, галстук-бабочка, черные рейтузы и башмаки с серебряными пряжками.

Он величественным шагом прошел сзади кресла спикера и протянул бланк парламентскому организатору, «главному кнуту», сидевшему в конце министерской скамьи, который, следуя обычаю, протянул ноги так, чтобы каблуки оказались на столе. Тот передал документ своему соседу и, как в детской игре «передай другому», бумага наконец оказалась у Дейвины, сидевшей справа от кафедры, за которой выступал один из министров. От его монотонной речи о принятии поправки к закону о благотворительности депутатов клонило ко сну. Это была уже триста девяносто вторая поправка, которую правительство вносило после разработки проекта этого закона.

Эндрю Кэхилл обрадовался, увидев, что Дейвина широкими шагами направилась к нему. Ее взгляд был обращен на знамя Святого Георгия, святого покровителя Англии, которое висело под потолком коридора, ведущего в палату лордов. Как всегда она выглядела так, словно собиралась на битву со сказочным драконом. На каменном полу ее туфли с высокими каблуками стучали как барабан, под который войско шло в атаку.

В отличие от других министров, общавшихся с журналистами через своих пресс-секретарей, Дейвина обычно сама предпочитала иметь дело с политическими обозревателями. Ничего удивительного, цинично подумал Эндрю. Поскольку она строит планы занять второй по значимости пост в министерстве внутренних дел, на этом этапе доброжелательное отношение к средствам массовой информации лишь на пользу ее карьере.

Когда Дейвина приятно ему улыбнулась, Эндрю не почувствовал угрызений совести. Их газета не считалась проправительственной, а на уровне личных отношений они испытывали друг к другу взаимное уважение.

— Я вам благодарен за то, что вы согласились со мной встретиться. Это не займет много времени. Я боюсь, что задам вам не совсем обычный вопрос, поэтому мне немного неловко.

— Эндрю, обычно ты сразу переходишь к делу. Ну, что тебя интересует?

— Хорошо. У нас есть свидетели, которые говорят, что видели, как Катя Крофт входила в ваш дом на Роланд-Мьюс в весьма необычный час. Вам об этом известно?

Дейвина пронзительно посмотрела на него.

— Продолжай.

— У нас также имеется фотография, снятая в ночь с воскресенья на понедельник, где видно, что Катя Крофт собирается открыть парадную дверь своим ключом. Что это может означать?

— Не имею ни малейшего представления.

— Прощу прощения, но совершенно ясно, что у вашего мужа и мисс Крофт было назначено свидание, и я вынужден спросить, что вы думаете на этот счет?

— Довольно. Я совершенно уверена, что у моего мужа нет связей на стороне. Можете процитировать мои слова. Мне больше нечего добавить.

— Послушайте, мы выражаем вам свое сочувствие. Вы поступаете как и большинство людей, оказавшихся в таком положении. Говорят, жены всегда узнают последними.

Но Дейвина уже развернулась на каблуках и исчезла в направлении сектора «Только для членов парламента», куда Эндрю доступ был воспрещен. Ранее она уже приняла решение больше не встречаться с Катей. Сейчас нужно еще раз тщательно над этим подумать.

Секретный агент Тони, репортер Барри Донлан, убедил одну из медсестер, обслуживающих палату Хьюго, выпить с ним во время обеда в период, свободный от дежурства. В баре «Заяц и охотники» час чистой лести и несколько коктейлей из текиллы, к которой она не привыкла, возымели на медсестру свое действие, и она согласилась рассказать Барри последние слухи, ходившие в больнице.

Он услышал о будоражащих воображение обходах, анестезирующих средствах, которые плохо действуют, и ужасную правду о некоторых медсестрах, оказывающие больным различные сексуальные услуги, чтобы иметь прибавку к своей скудной зарплате. Барри взял это на заметку как материал, который можно будет использовать на следующей неделе. Наконец его терпение было награждено. Барри спросил медсестру о Хьюго Томасе.

— С того времени, как он начал поправляться, он настаивает, чтобы его будили в половине седьмого утра. И вы никогда не догадаетесь зачем!

Журналист толкнул по направлению к ней еще один коктейль.

— Чтобы посмотреть на Катю Крофт. Он в нее просто влюблен — когда ее нет в программе, он вообще не смотрит телевизор.

— А вы в этом уверены? — небрежно спросил Барри.

— О, сегодня утром он поднял такой шум из-за того, что его телевизор был переключен на канал Би-би-си. Начал вовсю звонить. Оказывается, он уронил пульт и не мог до него дотянуться. Мне пришлось все бросить и переключить телевизор на его любимый канал. А вы-то думали, что такой человек предпочитает Би-би-си, ведь так?

Разумеется, просто на базе этого рассказа, не взяв интервью у Кати, нельзя написать статью, но тем не менее картина уже начала вырисовываться. Вот таким простым путем этот журналист добывал сведения. Через восемнадцать месяцев у него тоже будет жена. И бывшая медсестра Тереза Мэри Келли будет проводить свои вечера в беспокойном ожидании любимого мужа — преуспевающего журналиста, никогда не зная, когда он придет домой. Но они поставили себе за правило следить за карьерой Хьюго Томаса. Он был их Купидоном, который свел их вместе.

Глава четырнадцатая

Личный секретарь премьер-министра получил от главы службы безопасности заявление с просьбой о встрече с премьером в понедельник утром.

«Пожалуйста, передайте премьеру, что я хочу сообщить ему важную информацию об одном из министров», — гласило обращение.

Дебби Лакхерст готова была, наверное, отдать все на свете, лишь бы на ней сейчас были туфли на плоской подошве. Ее изящные туфельки на шпильках на булыжниках Роланд-Мьюс понемногу превращались в развалины, а каждый шаг причинял ей мучение.

Предъявляя удостоверение корреспондента «Санди кроникл», она расспрашивала местных жителей, не слышали ли они, что некоторые известные люди скупают в их районе недвижимость — при этом она упоминала имена нескольких известных писателей и телезвезд, включая Катю Крофт. И не видели ли они случайно, — с самым невинным видом спрашивала она, показывая несколько фотографий, — в своем районе кого-нибудь из этих потенциальных покупателей, — разумеется, там присутствовала и фотография Кати.

К несчастью для Дебби, обитателей Роланд-Мьюс оказалось не так легко провести. «А почему вам не связаться с их агентами?» — посоветовал ей хозяин одного дома, в который она позвонила, явно раздосадованный тем, что из-за какой-то незванной посетительницы ему пришлось идти открывать дверь.

Всезнайка, подумала Дебби.

— Я пробовала, — сказала она, улыбаясь ему своей самой очаровательной улыбкой. — Но это как раз те сведения, которые они не хотели бы распространять.

— Вот и я тоже не хочу, — сказал мужчина и захлопнул перед ней дверь.

Пока из школы не начали возвращаться дети со своими гувернантками, еще несколько дверей захлопнулось перед носом Дебби.

В конце концов ей все-таки повезло.

— Да, — вдруг сказала одна девчушка, когда, просмотрев целую пачку фотографий, указала наконец на одну. По ее акценту чувствовалось, что в Лондоне она недавно. — Это ведь Катя Крофт, — узнала девочка, — ее показывают утром по телевизору? Я видела ее здесь много раз — всегда торопится и не выглядит даже наполовину такой красивой, как на экране.

Дебби будто бы невзначай задала следующий вопрос.

— А из какого дома она выходила?

— Из вон того, с белой дверью.

— Ты хочешь сказать, номер шестнадцать?

Девочка кивнула.

— Ты уверена?

— Да, думаю, что да.

Дебби этого было достаточно. И заверив школьницу, что такие подробности публиковаться не будут, она выяснила ее имя, возраст и домашний адрес. Со вздохом облегчения Дебби покинула Роланд-Мьюс и возвратилась в редакцию.

Тони был доволен ее новостями. Еще больше он обрадовался, когда Барри выложил ему сведения, которые он получил от медсестры.

— Она завтра дежурит?

— Да, я проверил.

— Молодец. Возможно, нам от нее понадобится кое-что еще. Сколько ей нужно дать, чтобы она передала Хьюго письмо?

— Нисколько, — ухмыльнулся Барри. — Похоже, на нее хорошо подействовал старый блюз в сочетании с текиллой, — засмеялся он.

Из палаты общин позвонил Эндрю Кэхилл. — Дейвина кое-что знает, — сообщил он редактору отдела новостей. — Я в этом уверен, но она ничего не говорит.

— Ладно, выясни, где она будет завтра утром, нам непременно нужно с ней поговорить.

— Лучше пошли кого-нибудь другого, — сказал Эндрю. — Я думаю, что мне теперь долго не удастся что-нибудь из нее вытянуть, будет ли это касаться политики или личной жизни. Говорят, не стреляй в гонца, принесшего плохую весть, но она ушла с таким видом, будто ей хотелось меня повесить, вздернуть на дыбу или четвертовать.

— Я мог бы с ней завтра поговорить, — вызвался добровольцем Барри. — Она придет к мужу в больницу, и как бы я хотел быть мухой на стене его палаты, когда она ему скажет, что нам известно про Катю Крофт.

Тони довольно улыбнулся.

— Ладно, возможно, у нас будет такая муха, только в белом халате. — У нас получится настоящая сенсация, подумал он. Хотя это будет нелегко. Обидно только, что ему придется протянуть ее Лиз на блюдечке с голубой каемочкой и увеличить тем самым ее шансы занять место редактора «Дейли кроникл». Какая жалость, что этот материал нельзя попридержать до возвращения Чарли! Тогда его работу оценили бы в полной мере, а его разоблачения имели бы гораздо больший резонанс. Конечно, случаи, когда готовые статьи не спешили публиковать, имели место, но тому всегда были веские основания, например, если сначала осуществляли раскрутку по телевидению или же намечали увеличение расценок на размещение рекламы. И, конечно, статья останется эксклюзивной только в газете, которая действительно имеет вес.

Тони знал, что независимый репортер Родди Хамлин вот уже который день бродит вокруг художественного отдела, злясь, что они не торопятся. Чтобы успокоить его хотя бы до следующей недели, Тони вынужден будет заплатить ему кучу денег. А это он мог сделать только с согласия Лиз, которая еще ничего не знает о его сегодняшних удивительных открытиях. Ему нужно только решить, сказать ли об этом Лиз сейчас или подождать до совещания — с одной стороны, у него будет возможность выделиться на фоне своих коллег, но с другой он вручит Лиз еще один козырь — у нее появится полное основание публично обвинить его в том, что он все делает не советуясь с ней и даже заподозрить, что он звонил Чарли — в чем будет совершенно права.

Тони все еще не был уверен наверняка, кто из коллег на его стороне и видит в нем преемника Чарли. И если проползет слух, что он понапрасну растрачивает драгоценное время своих сотрудников, то этой дубиной его будут бить не одну неделю подряд. Газеты располагают ограниченным штатом журналистов и фоторепортеров, карьера которых зависит от того, насколько умно редактор или начальник отдела ими управляет к какому материалу придает наибольшее значение. Возможно, все-таки стоит обнародовать свои открытия на совещании, иначе он рискует, что при закрытых дверях Лиз может прекратить работу над статьей.

Тони все еще думал, как ему лучше поступить, совершенно не ведая, что исход дела от него уже не зависит.

По дороге в редакцию Лиз попробовала дозвониться до Кати из машины. Линия была занята, и Лиз подумывала, не заехать ли к ней на квартиру. Но никто бы не понял причину, по которой она не будет присутствовать в пятницу на совещании. Тем более то, что линия занята, еще не означает, что Катя дома. Может быть, она просто плохо положила трубку. Лиз упорно продолжала нажимать кнопку повторного вызова, даже не заметив, что машина уже подъехала к зданию редакции.

Отдел новостей, в котором обычно всегда полно людей, был пуст. Большинство журналистов бросились на поиски конкретных фактов, и в отделе остались только корректоры. Но даже их Тони привлек к работе над статьей о Кате, которая, по его замыслу, должна была быть такой большой, что он намеревался попросить Лиз выделить на нее четыре страницы, в том числе и первую.

— Где все, Джефф? — спросила Лиз, обводя взглядом практически безлюдный отдел новостей.

— Ищут доказательства, что та женщина в плаще — Катя Крофт. Я устал им твердить, что будет лучше, если вы сами ее об этом спросите. Почему бы вам с ней не поговорить?

— Я как раз собираюсь это сделать.

Лиз встревожилась при мысли, что сейчас ее репортеры осаждают Катю, но как она могла ей помочь? Подруга не отвечала на ее звонки, а поехать к ней сейчас Лиз не могла. До совещания осталось всего десять минут, а в сложившейся ситуации как никогда важно было предупредить Катю. Но Лиз не могла пропустить совещание, тем более в первую неделю работы исполняющей обязанности редактора. Статьи, работа над которыми завершена, нужно уже сегодня начинать готовить для печати, а также думать над их размещением и заголовками. Правда, впереди еще суббота, но обычно к концу недели случается не слишком много значительных событий, поэтому Лиз решила, что ей нужно действовать немедленно.

— Элен, подойди на минутку, и закрой, пожалуйста, дверь.

Секретарша, не привыкшая к подобным просьбам, выглядела удивленной.

— Не волнуйся так. Я просто хочу дать тебе небольшое поручение. Последние полчаса я пыталась дозвониться до Кати Крофт, но ее телефон постоянно занят. Я надеюсь, что она сейчас дома. — По тону голоса Лиз было понятно, что дело срочное. — Мне нужно как можно скорее поговорить с Катей. Это очень важно для газеты. Скоро у меня совещание, и послать тебя — это единственный способ связаться с Катей. Ты знаешь, что я не могу послать Алана. — Лиз подразумевала, что она не доверяет шоферу Чарли, о чем секретарша, конечно же, догадывалась. — И он не должен видеть, что ты садишься в такси, иначе у него возникнут подозрения. Он будет удивлен, что ты не воспользовалась его услугами, поэтому убедись, что тебя не видно из редакции, прежде чем брать такси. Когда приедешь к Кате, скажи ей, что у меня неприятности и мне нужна ее помощь. Скажешь, что дело слишком важное, чтобы обсуждать по телефону, поэтому мне нужно встретиться с ней тет-а-тет. — Лиз сделала паузу. — Но где?

— А как насчет нашего обычного места, бара гостиницы «Савой»? — предложила Элен.

— В пятницу после обеда? Там слишком много народа и наверняка соберется половина Флит-стрит, чтобы поглазеть, как исполняющая обязанности редактора «Кроникл» распивает чаи в тот день недели, когда больше всего работы. Элен, ты же умница. Подыщи что-нибудь подходящее где-нибудь неподалеку от Кати, в районе вокзала «Виктория», и закажи там столик на мое имя.

Лиз вытащила из сумочки сто фунтов и протянула Элен. Она всегда старалась иметь при себе некоторую сумму наличных, особенно по пятницам и субботам, на всякий пожарный случай. И ее предусмотрительность уже не раз выручала ее, если информатор по какой-либо причине не хотел брать чек.

Сейчас все было не так, как в старые добрые времена, когда она только начинала работу в журналистике. Тогда к кассирам можно было спокойно подойти в любой час и день недели и в отделах новостей никогда не было проблем с деньгами на расходы. У них также был свой банк на одиннадцатом этаже редакционного здания, но теперь, после того как касса по пятницам стала закрываться в половине шестого вечера, журналистам приходилось заранее прикидывать, сколько денег им может понадобиться. Лиз слышала о некоторых журналистах, которые никогда не снимали деньги с собственных счетов. Они всегда пользовались услугами «банка наверху», даже когда списки расходов представляли собой целые простыни. Один ветеран хвастался, что таким образом он сумел даже расплатиться за дом. Эти списки были своего рода шедеврами, и, чтобы их составить, такие журналисты не выходили из редакции ни брать интервью, ни развлекаться.

— Не беспокойтесь, Лиз, — ответила Элен. — Я что-нибудь найду.

— На, возьми мой сотовый. Совещание закончится в половине пятого, позвони мне и сообщи, куда приедешь.

На совещании Лиз с нарастающей тревогой слушала выступление редактора отдела новостей об успехах его сотрудников в сборе материала для статьи о Кате Крофт.

Человек Джеффа безотлучно следил за квартирой Кати. Эндрю Кэхилл беседовал в палате общин с Дейвиной Томас. Барри узнал кое-что от медсестры, работающей в больнице, в которой лежит Хьюго. А Дебби Лакхерст с Роланд-Мьюс принесла такие сведения, которым вообще просто нет цены.

Тони сел на место, радуясь, что Лиз стало не по себе.

Сердце Лиз разрывалось на части. Какая статья! Какой кошмар!

— Босс, вам уже удалось поговорить с Катей Крофт? — спросил Джефф.

— Как только увидишь, что я выхожу из редакции, знай, что я иду на встречу с ней.

— Наверно, следует послать с вами кого-нибудь еще, чтобы сделать ее фотографию? — предложила редактор женского отдела.

— И мы могли бы дать вам диктофон, — добавил полный энтузиазма редактор отдела новостей.

Лиз сделала недовольную гримасу.

— Вам придется поверить мне на слово.

— Ну, если не хотите диктофон, возьмите с собой хотя бы свидетеля, — сказал Тони.

— Не будь таким наивным. Мне будет достаточно трудно заставить ее заговорить. А если там будет кто-то еще, то это окажется совсем невозможным.

— Но, может быть, вам все-таки взять магнитофон.

Лиз свирепо посмотрела на него.

— Тони, я сама решу, как мне поступить. Это моя близкая подруга, и мне лучше знать, когда мне понадобится фотограф. Или магнитофон.

Катя Крофт должна была скачала подумать о последствиях, прежде чем прыгать в постель с женатым мужчиной, сердито размышлял Тони. Если Лиз снова попытается замять это дело, я пойду к Фергусу. И я снова позвоню Чарли.

Лиз включила свой компьютер. Пока она ждала сообщения от Элен, договорилась ли та с Катей о встрече, ей приходилось делать отчаянные усилия, чтобы сосредоточить внимание на разделе «Культура и развлечения». Она подумала о Дэвиде. Когда они снова увидятся? И когда, черт возьми, он позвонит?

Но что это такое? Лиз наклонилась ближе, чтобы рассмотреть сообщение, появившееся в верху экрана. «Срочно! — прочитала она. — Может ли кто-нибудь прямо сейчас поговорить по-испански с фотографом с Майорки? Позвоните Филу 3476».

Обычно на такие сообщения Лиз не обращала внимания. Как правило, это была информация о книжных распродажах, поездках со скидкой или о чем-нибудь в этом роде. Но Майорка? Лиз насторожилась.

Когда она набрала номер, ее сердце учащенно забилось.

— Я говорю по-испански, — предложила она свои услуги Филу. — Чем я могу помочь?

Он со вздохом облегчения переключил ее на испанского фотографа, который пришел в восторг, услышав беглую речь на своем родном языке.

— Мне нужно поговорить с Тони, но мне никак не могут его найти. Я должен передать ему один снимок, но ваши люди в редакции меня не понимают.

Лиз почувствовала себя так, словно по ее горлу полоснули ножом.

— Me gustaria mucho de ayudarle[63], — с трудом проговорила она. — Я передам ваше сообщение.

Испанец осторожно изложил суть дела. Все было намного ужаснее, чем Лиз только могла себе вообразить. Этот фотограф работал над подтверждением сведений о том, что некая британка лечилась десять лет назад в психиатрической клинике в Порто-Колом, на Майорке. Фотограф сумел переснять на пленку нужную страницу из книги, где велась запись больных, поступавших в клинику.

Что она может предпринять? Лиз быстро начала перебирать в голове возможные варианты. Тони, очевидно, предполагает использовать эти сведения в своей кампании, направленной на то, чтобы она не стала редактором. Она не могла помешать Тони получить снимок, так как это может его насторожить и навести на мысль, что ей известны его планы. Следует придумать что-нибудь получше.

— Я все ему передам. Перезвоните мне, пожалуйста, через пару минут, — предложила Лиз фотографу.

Лиз связалась с фотолабораторией, объяснила в чем дело и небрежно сказала:

— Когда получите по компьютерной почте снимок, сделайте мне тоже одну копию.

Увидев фотографию, которую Тони собирался использовать как улику против нее, Лиз уже знала, что она сделает. И очень скоро.

Элен изумилась, насколько легко оказалось убедить Катю поехать с ней. Она не учла, что подруги всегда способны понять, когда одна из них оказывается в критической ситуации, и быстро откликаются на зов, не задавая излишних вопросов.

Катя вместе с Элен поднялась в роскошный номер гостиницы «Ройал империал», огромного здания из стекла и мрамора, возведенного неподалеку от вокзала. По этой причине там было полно туристов — норвежцев, только что приехавших с фьордов, и техасцев, горевших желанием исследовать «Фортрум» и «Мейсон»[64]. Затем секретарша ушла, оставив Катю дожидаться Лиз в одиночестве.

Кате очень хотелось бы верить, что у Лиз неприятности не из-за нее. Она полагала, что убедила Лиз в надуманности обвинений о ее связи с Томом Ривзом, хотя и прекрасно отдавала себе отчет в том, что журналисты из «Кроникл» обязательно выяснят, кому принадлежит соседний дом, и это только вопрос времени.

Катя и Дейвина были осторожны и никогда не входили в дом вместе, но Катя понимала, что существовала очень большая вероятность быть замеченной соседями.

Она заверила Элен, что придет на встречу с Лиз, и после того как секретарша ушла, Катя позвонила своему адвокату.

— Где вы будете завтра? Вы можете мне понадобиться. Намечается нечто очень важное.

— Важное, в смысле серьезное?

— Важное в том смысле, что это может означать конец моей карьеры.

— Понятно. Я завтра еду кататься верхом, поэтому звоните на номер моего сотового.

По дороге к гостинице Лиз подумала, что никогда прежде она не обманывала Катю. Их разговоры всегда велись начистоту, в непринужденной и искренней форме, и они умели понимать друг друга с полуслова. Лиз не могла даже вспомнить такого случая, чтобы она лгала Кате ради ее же блага. Их отношения с самого начала были основаны на полком доверии. Если они не могли сказать друг другу правду, они ничего не говорили. Лиз была раздираема мучительными противоречиями. Если ее карьера зависит от одной статьи, имеет ли такая карьера смысл! Как она могла обманом заставить Катю прийти на встречу с ней!

Лиз уже подумывала, не сказать ли водителю, чтобы тот повернул назад в редакцию и бросить все эти дешевые уловки. Нет, это неразумно. Во всяком случае, думала Лиз, беседа с Катей еще не означает, что статья будет опубликована. Конечно, это был самообман, но тем не менее Лиз села поудобнее, проговорила про себя, что она собирается сказать и хорошенько продумала, как она будет себя вести.

Лиз не могла припомнить, чтобы она так волновалась. Разумеется, она брала подобные интервью и раньше, еще в свою бытность репортером. Чтобы прижать потенциальную «жертву» к стенке, напоминая ей о ее так называемых злодеяниях, требовалась определенная смелость. Ни одна серьезная газета не станет публиковать каких-либо голословных утверждений, не предоставив человеку, о котором пишется разоблачительная статья, возможности что-то ответить на обвинения, пусть даже это будут всего два слова «без комментариев». Именно такой ответ был самым характерным для тех, кто чувствовал, что почва уходит у них из-под ног. В таких делах очень важно быть хорошим психологом, уметь верно оценить настроение собеседника и выбрать подходящий стиль собственного поведения, что не всегда получалось.

Сейчас для Лиз была совершенно особая ситуация. В роли жертвы выступала ее лучшая подруга, и если история с Хьюго Томасом правда, то когда она станет известна, репутация Кати будет запятнана и это может отразиться на ее профессиональной карьере. Для министра последствия могут оказаться еще серьезнее. Несправедливо, подумала Лиз, что у Хьюго Томаса таких неприятностей не будет, если не брать в расчет проблемы, которые могут возникнуть у него с женой и детьми.

Но должна ли эта статья появиться? Благодаря ей? И в ее газете? Сама по себе эта статья, конечно, не сможет нанести большой вред правительству, но в любом случае еще одним скандалом будет больше. Жаль, что центральной фигурой в нем будет выступать ее лучшая подруга. И очень жаль, что Тони ни за что не даст ей возможности закрыть работу над этим материалом.

Подруги как-то обсуждали, как мог бы повернуться ход истории, если бы бывший президент Никсон, вместо того, чтобы скрывать подробности, связанные с Уотергейтским скандалом, нашел в себе мужество признаться, что он был к нему причастен. Очень большая вероятность, что Никсон, поступи он так, остался бы президентом еще на один срок.

Член британского парламента, Уинстон Черчилль-младший, хорошо усвоил этот урок. Когда журналисты прознали о его любовной связи с Сорайей Касоги, тот, не долго думая, сразу же во всем сознался, что позволило ему сохранить и свой брак и членство в парламенте. Так же поступил и лидер либеральной партии, Пэдди Эшдаун, получивший благодаря газете «Сан» прозвище Пэдди Бесштанный. После того как из кабинета его адвоката были похищены бумаги, которые являлись компроматом на него, он подтвердил, что у него был короткий роман со своей секретаршей. Признание Пэдди так же позволило ему продолжать наслаждаться счастливой семейной жизнью и остаться у руля своей партии.

Возможно, если Катя сама сделает подобное признание, ее карьера может и не пострадать.

На душе у Кати, одиноко сидевшей в номере гостиницы, было неспокойно. Ее лицо было всем хорошо знакомо, и Катя прекрасно сознавала все неудобства, связанные с этим. Пройдя в номер под прикрытием секретарши Лиз, Катя ни в коем случае не хотела нарушать свою анонимность, хотя ей и очень хотелось пить. Газетчики платят гостиничному персоналу щедрые чаевые в обмен на любую информацию об останавливающихся там знаменитостях.

В дверь постучали. Открыв ее, Катя с облегчением обнаружила на пороге запыхавшуюся Лиз — та спешила быстрее подняться к ней наверх.

— Лиз, в чем дело? Элен мне сказала, что у тебя неприятности.

Лиз внимательно посмотрела на свою подругу.

— Да, у меня большие неприятности, и, думаю, у тебя тоже.

Катя пришла в ужас, представив, что сейчас произойдет.

— Мне нужно с тобой серьезно поговорить, но прежде всего я хочу кое-что выяснить сама. Речь идет о фотографии, сделанной на Роланд-Мьюс.

— Можешь дальше не продолжать, — отрезала Катя. — Я тебе уже сказала, что я не знакома с Томом Ривзом.

Вздохнув, Лиз решила, что сейчас ей не до психологических тонкостей и выпалила:

— А как насчет Хьюго Томаса?

— Что насчет Хьюго Томаса? — Катя на мгновенье пришла в замешательство. Может быть, Дейвина впутала в эту историю своего мужа? Она могла бы быть в курсе, если бы только Дейвина ей хоть один раз позвонила.

— У тебя с Хьюго роман… в общем, есть между вами что-нибудь? — Голос Лиз звучал от волнения невнятно.

Катя с удивлением и облегчением поняла, что Лиз все еще не догадывается, кто ее настоящий любовник. Может быть, пусть лучше Лиз думает, что это Хьюго? Вероятно, это принесет меньше вреда, чем если откроется правда. Всем им — ей, Дейвине и Хьюго. Катя молчала, пытаясь оценить, что конкретно известно Лиз.

— Послушай, Тони Бернс привлек к работе над этой статьей почти всех сотрудников своего отдела. — Лиз нервно сжимала и разжимала кулаки. — Он заручился свидетельством одного человека с Роланд-Мьюс, видевшего как ты ходила в дом номер шестнадцать, который, как утверждают наши репортеры, принадлежит Хьюго Томасу. Сейчас один из журналистов «Кроникл» находится в больнице и разговаривает с ним. Тони полагает, что эта статья грозит стать великолепной воскресной передовицей — обнаружено любовное гнездышко телезвезды и мужа министра.

— А что думаешь ты? — Катя была невозмутима.

— Катя, ты знаешь, что мне тоже нелегко. Когда статья уже почти готова, я не могу остановить работу над ней, даже ради тебя. Я здесь потому, что мне хочется хоть чем-то тебе помочь. Но пока я не знаю правды, мне очень трудно это сделать.

Катя подошла к окну и посмотрела вниз, на море спешащих людей. Обычная привокзальная суета. Она обернулась, ее глаза сверкали.

— Как ты смеешь! Как ты смеешь злоупотреблять нашей дружбой и дурачить меня! Ты заставила меня прийти сюда, чтобы у тебя появилась возможность собрать материал для твоей поганой статейки. Все, что ты сказала о свидетельстве и о том, что известно Тони — абсолютно ничего не доказывает, и меня бесит, что ты любым способом пытаешься добиться от меня признания, чтобы подтвердить эти домыслы. — Кате непросто было сказать такое Лиз, но она чувствовала себя совершенно беззащитной. Нет ни Дейвины, ни пресс-службы, ни телестудии, где можно укрыться.

— Использую тебя, чтобы получить подтверждение? Катя, ты вообще поняла, что я пыталась сказать?

— Оставь Хьюго Томаса в покое. — Голос Кати почти переходил в плач. — И перестань охотиться за мной, слышишь? — Катя не спала несколько ночей подряд, ее нервы были на пределе. Это было слишком. Она не могла, да и не сможет никогда ничего объяснить. Она схватила сумочку и выскочила из номера.

Оказавшись на улице, Катя не знала, что ей делать. Прохожие, видя знакомое лицо, стали обращать на нее внимание, пытаясь припомнить, где же они видели эту красивую женщину. Нужно срочно сообщить Дейвине о том, что известно журналистам из «Кроникл». Где она сейчас может быть? Катя, все еще вне себя после разговора с Лиз, посмотрела на часы. Еще есть надежда, что Дейвина у себя в офисе. В любом случае ее помощник наверняка знает, где она.

Катя остановила такси и назвала водителю адрес министерства внутренних дел. В нескольких метрах поодаль мужчина, сидевший в черном «форд-эскорте», толкнул локтем своего напарника. Это был Стив Уэст из газеты «Кроникл», посланный непокорным редактором отдела новостей вслед за Лиз. Этот бедняга воображал себя Карлом Бернштайном, журналистом, который стал знаменитым благодаря Уотергейтскому скандалу.

— Вон она идет, — сказал он фотографу, а затем крикнул водителю: — Ради Бога, не упусти это такси!

Был час пик, и все дороги были заполонены автомобилями: люди торопились поскорей вернуться с работы домой. При нормальных обстоятельствах поездка от вокзала «Виктория» до офиса Дейвины заняла бы не более пяти минут, но сейчас Кате всякий раз, когда они останавливались у очередного светофора, приходилось с беспокойством смотреть на часы. Катю охватывал ужас, как только она вспоминала недавний разговор с Лиз. Она знала, что могут понаписать бульварные газеты, попади к ним хоть крупица информации. Даже если «Кроникл» напечатает только один снимок и задаст вопрос, зачем телезвезда приходила ночью в дом Хьюго Томаса на Роланд-Мьюс, эту новость немедленно подхватят все национальные газеты. Жизнь ее самой и Хьюго будет исследована вдоль и поперек — журналисты перевернут небо и землю в поисках фактов, подтверждающих их домыслы. Где бы ты ни находился — дома, в телестудии, в Уайтхолле[65], в палате общин, в правлении собственной компании — скрыться от них невозможно.

Проезжая мимо Бэкингемского дворца, водитель Стива прибавил газу, но на дорогу вышел полицейский, и, подняв руку, сделал разрешающий знак пешеходам.

Пока группа японских школьников не спеша переходила через проезжую часть, разглядывая сквозь черную ограду дворца развевающийся флаг, означавший, что королева находилась в резиденции, фотограф проклинал все на свете.

— Твою мать, ты видел куда поехало такси? — спросил Стив.

— Не знаю, — со вздохом ответил фотограф. — Но я уверен, что не на Пэлл-Мэлл. Давай свернем налево и посмотрим.

Но к этому времени такси, в котором ехала Катя, оставив позади статую королевы Виктории, уже исчезло из виду. В отчаянии они были вынуждены доложить Тони, что провалили задание, чем кривели его в неописуемую ярость.

Когда такси повернуло на Тотхилл-стрит, Кате снова стало страшно. Что, если Хьюго будет отрицать свою причастность к делу и тогда журналисты из «Кроникл» узнают о ее отношениях с Дейвиной? Последствия будут еще более ужасны. Дейвина — известный политик и птица куда более высокого полета, чем Хьюго. У нее есть реальная перспектива получить повышение в кабинете министров, а общеизвестно, что владелец «Кроникл» враждебно настроен по отношению к нынешнему правительству. Лиз, может быть, и хотела бы защитить Катю, но Тони никогда не упустит возможность заслужить благосклонность своего босса, который будет в восторге нанести премьер-министру еще один удар, потому что именно тот, по глубокому убеждению Фергуса, разваливает страну.

Уже, наверное, в сотый раз Катя ругала себя за то, что под влиянием охвативших ее чувств зачем-то поехала на Роланд-Мьюс, нарушив тем самым строгие правила конспирации. Но тем не менее, несмотря на все случившееся, Катя по-прежнему горела желанием увидеться с Дейвиной.

Хотя Катя рисковала и сейчас, она уже сознательно шла на это, потому что больше не видела никакой возможности связаться с Дейвиной. Как и большинство известных людей, Дейвина страдала в определенной степени манией преследования и считала, что ее телефонные разговоры обязательно прослушиваются специальным подразделением контрразведки. Вот почему после несчастного случаи она позвонила только два раза, да и то из теле фона — автомата, чтобы было труднее ее засечь, и оба раза говорила не более минуты.

Катя усилием воли переключилась с мыслей о своей любовнице на свою собственную карьеру. На телестудии едва ли сильно растрогаются, узнав, что их королева замешана в любовном треугольнике. Но будет еще хуже, если станет известно об истинном положении вещей.

Британские средства массовой информации, знаменитые своим ханжеством, ненавидят сексуальные меньшинства. Совсем недавно бульварная пресса опубликовала серию статей о гомосексуальных наклонностях одного из кандидатов в члены парламента. Выборы он проиграл, но по иронии судьбы его соперник, занявший это место, как было известно Кате и некоторым посвященным, тоже был гомосексуалистом. Как победившему кандидату удавалось держать в тайне свои сексуальные пристрастия, объяснялось крайне просто. Проигравший не скрывал, что он гей, а у победившего была жена.

Катя вздрогнула, представив, какой шум поднимется в прессе по поводу любовной связи двух таких известных женщин. Нечего и думать о том, что Лиз сможет сдержать эту лавину.

Катя понимала, что, намереваясь встретиться с Дейвиной в ее офисе, она сильно рискует, но Дейвина наверняка сразу поймет, в какой опасной ситуации они оказались. Им нужно обязательно скоординировать свои действия, и Дейвина обязательно должна подготовить своего мужа к встрече с журналистами.

Такси остановилось у министерства внутренних дел. В приемной, где дежурство велось двадцать четыре часа в сутки, скучали ребята из вечерней смены. Вечер в последний рабочий день недели считается мертвым временем. «Слава Богу, сегодня пятница», — думали про себя работники службы безопасности. Мало кто из высокопоставленных чиновников — в отличие от рядового персонала — оставался сидеть в министерстве в этот день позднее половины пятого.

Обычно настроенный враждебно и подозрительно ко всем входящим охранник разомлел при виде телезвезды, которая каждое утро во время завтрака являлась к нему в эротических фантазиях.

— Здрав-ствуйте, мисс Крофт, — запинаясь поприветствовал он, — очень рад вас видеть. Я никогда не пропускаю вашу программу. Чем мы обязаны такой чести?

Ей нужно было расположить его к себе, и Катя одарила его своей знаменитой улыбкой.

— Если можно, я бы хотела поговорить с миссис Томас, надеюсь, она еще здесь. Это для программы. — «Дура, ничего не объясняй», — подумала она.

— Мисс, вы договаривались о встрече?

— Нет, но она знает, по какому я вопросу. Если вы ей скажете, кто ее беспокоит, уверена, что она согласится поговорить со мной.

Дейвина, узнав, что Катя осмелилась нарушить все установленные между ними правила и, прийдя без предупреждения, сейчас ждет ее в приемной, пришла в негодование. Она уже приняла решение не иметь больше с Катей ничего общего. Как только Катя рассказала Дейвине про фотографию, та перекрыла путь своим чувствам так же легко, как заворачивала в ванной кран с водой.

Как она могла быть такой наивной, чтобы надеяться выйти сухой из воды? В течение нескольких незабываемых месяцев их любовной связи они с Катей обманывали себя, полагая, что смогут без труда осуществить свое намерение проводить больше времени вместе, а не встречаться урывками. Дейвине казалось, что она любит Катю, хотя инстинкт самосохранения всегда подсказывал ей, что с той слишком опасно иметь дело. Но в то же время чувство опасности лишь вдвое усиливало возбуждение. Если бы она только смогла тогда прислушаться к своему внутреннему голосу!

Ладно, возможно, еще не все потеряно.

Когда в эту среду она встречалась с премьер-министром, тот ей намекнул, что планируемые в правительстве кадровые перестановки будут в ее пользу. У Дейвины разыгралось воображение. Повышение сейчас будет означать, что если это правительство победит на следующих выборах, она в один прекрасный момент может стать министром внутренних дел, или канцлером казначейства, или, а почему бы и нет, даже премьер-министром. Маргарет Тэтчер начала свою карьеру с еще более низкого поста, чем она.

Дейвина много лет прожила в браке без любви, полностью погрузившись в работу и воспитание детей. Ей по-настоящему никогда не нравилось заниматься любовью с мужчинами, а, поговорив однажды на эту тему со своими университетскими сокурсницами, Дейвина неожиданно поняла, что в ее проблеме нет ничего необычного.

Впервые она почувствовала, как в ней нарастает сексуальное возбуждение, на вечеринке в честь сдачи экзаменов в Кембридже. Кавалеров было всего два или три, и она танцевала всю ночь с одетой в мини-юбку выпускницей исторического факультета. Когда они все уже расходились по своим комнатам, эта длинноногая студентка, взяв ее за подбородок, попыталась поцеловать в губы. Дейвина испугалась, почувствовав, как ее пронзило острое желание, и, увернувшись, быстро убежала — все последние дни своего пребывания в Кембридже она старалась больше не оставаться с ней наедине.

Даже когда она, будучи еще девственницей, была помолвлена с Хьюго, ей казалось, что она играет в чью-то чужую игру, правила которой установили ее родители. И для женщины, взбирающейся по политической лестнице, брак при таком раскладе оказывался лишь полезным приложением.

Через три года после рождения своего второго ребенка Дейвина снова почувствовала физическое влечение к женщине, и на сей раз она не стала противиться своим желаниям.

Как видный политик Дейвина Томас получала от самых разных групп поддержки множество приглашений с просьбами прийти к ним на встречу, и это, естественно, открывало перед ней широкие возможности в выборе своих партнерш. Но до недавних пор эти любовные связи с были нечастыми, тайными и, как правило, продолжались недолго.

Когда Дейвина познакомилась с Катей, она поняла, что с ней все будет по-другому. В первые недели их романа прошлое, настоящее и будущее вообще перестало иметь для них какое-либо значение. Это было самое беззаботное время в жизни Дейвины, которая всегда была вынуждена приспосабливаться к тому, чего от нее ожидали другие и что способствовало карьере: экзамены, удачный брак, двое очаровательных детей, великолепный дом. К тому же Дейвина являлась еще и очаровательной хозяйкой салона, где собирались видные политические деятели и бизнесмены из Европы и Америки.

Так почему же она готова была рискнуть всем этим ради призрачной надежды, что у них с Катей есть будущее? Почему ей показалось, что с Катей все будет по-другому? Ведь она прекрасно видела на примере других, как часто рушатся подобные иллюзии, и поэтому не могла понять, каким же образом она сама умудрилась попасть в эту ловушку. Это можно отчасти объяснить тем, что женщины, с которыми у Дейвины были любовные отношения до того, были не такими умными, не такими богатыми или не такими образованными, как она сама. Всегда чего-то не хватало. А Катя была ей почти ровня. Она к тому же была элегантна, известна и очень сексуальна.

Политика и слава действуют как наркотик. Похоже, высокопоставленные чиновники теряют ощущение реальности, становясь жертвами того, что ее водитель пренебрежительно называл «синдромом дефицита общения с посудомойками». Известные политики, утверждал он, видят в людях, с которыми они встречаются, лишь отражение собственных достоинств, и мания величия ведет их в конце концов в омут. И вот она, Дейвина, чуть было не стала очередной жертвой этого заблуждения.

Она собрала портфель и пошла в приемную, решительно настроенная поставить наконец все точки над «i».

— Я не ожидала увидеть вас здесь, мисс Крофт, — сказала Дейвина официальным тоном. — К сожалению, сейчас я должна уйти, чтобы навестить в больнице своего мужа. Если вы не против, можете проводить меня до палаты общин — там припаркован мой автомобиль.

Когда они достигли Парламентской площади, Кате почти пришлось перейти на бег, чтобы не отстать от Дейвины, манера которой быстро ходить была общеизвестна — она старалась быть в двух местах одновременно.

— Это срочно, — сказала Катя. — Ты знаешь, что иначе я бы сюда не пришла.

Дейвина кивнула, и Катя принялась торопливо объяснять:

— Речь идет о той фотографии, о которой я тебе говорила… на Роланд-Мьюс… так вот, Лиз Уотерхаус только что мне сообщила, что в отделе новостей опознали, что это я. Но еще хуже то, что они установили, кому принадлежит дом, и теперь они думают, что у меня роман с Хьюго. И они собираются написать на основе этого материала воскресную передовицу.

Дейвина замедлила шаг.

— Я знаю.

— Откуда?!! — Катя была потрясена.

— Обозреватель «Кроникл» сказал мне об этом сегодня днем в палате общин. Разумеется, я все отрицала, — ответила Дейвина ледяным тоном, и повернувшись к Кате, резко спросила: — А ты что им сказала?

— Я ничего не сказала. Я не подтвердила эти факты и не стала их отрицать.

Дейвина внезапно остановилась.

— Вероятно, ты допустила очень большую ошибку. Разве ты не понимаешь, что было бы намного лучше, если бы ты все отрицала с самого начала.

— Я не могла отрицать. Лиз сказала мне, что кто-то с Роланд-Мьюс видел, как я выходила из вашего дома.

— Ну и что? — Голос Дейвины зазвучал вдруг так враждебно, словно она приготовилась к атаке на врага. Такой Дейвину Катя видела первый раз и не могла поверить своим глазам — она забыла, что все газеты в один голос изображали ее министром, одно присутствие которого заставляет его служащих начинать заикаться. — Ты должка уяснить себе, что они не осмелятся публиковать подобную статью, если ты сразу будешь все отрицать. Можешь поверить мне как юристу: газета не может выдвигать подобных обвинений, если у нее нет прямых доказательств. А у «Кроникл» их нет, не так ли?

— Хотелось бы мне, чтобы ты оказалась права, но в наши дни газеты уже не утруждают себя разными юридическими тонкостями. В любом случае, даже используя уже имеющиеся факты и свидетельства, они запросто могут состряпать любую статью.

— Разве Лиз Уотерхаус не твоя лучшая подруга? Неужели ты не можешь попросить ее не пускать статью в печать.

— Не все так просто. Она не одна вовлечена в это дело.

Дейвина прошла мимо полицейского, стоящего у палаты общин. Узнав ее, он молодцевато отдал ей честь. Они спустились в лифте на подземную автостоянку, вероятно, самый дорогой гараж в мире, где, так как была пятница и уже довольно поздно, оставался только автомобиль Дейвины.

Когда они сели в ее синий кабриолет, Дейвина вытащила из сумочки ключи зажигания и стала вертеть их в руках. В ее голосе послышались металлические нотки. — Катя, думаю, ты поступила очень опрометчиво. Я предлагаю тебе с этой минуты иметь дело с журналистами только через своих адвокатов, и никаких прямых контактов.

— Спасибо за совет, — ответила Катя, уязвленная словами Дейвины. — Как ты думаешь, не станет ли такая реклама излишне способствовать моей карьере?

Дейвина, сжав руль в кожаном чехле, искоса взглянула на понурое Катино лицо.

— Твоей карьере? Очень эгоистичный взгляд на вещи, надо заметить. Могу ли я тебе напомнить, что я претендую на один из самых высоких постов в этом государстве? Это несколько посерьезнее, не правда ли, чем сидеть по утрам на твоем диванчике в телестудии?

Катя от боли, которую ей причинили слова Дейвины, даже закрыла глаза. Она была ошарашена той видимой легкостью, с которой Дейвина разрывала их отношения и даже отвергала ее проблемы. Но не может же она в действительности чувствовать так, как говорит, думала в отчаянии Катя, надеясь, что она сама неправильно пошла слова Дейвина. Но Катя прекрасно осознавала, что на самом деле, стремясь убежать от действительности, она просто себя обманывает.

— О Хьюго можешь не беспокоиться, — Дейвина разговаривала с ней таким тоном, словно обращалась к постороннему. — Я позабочусь, чтобы он все отрицал и его ответы не вызвали дополнительных осложнений.

— Что ты имеешь в виду?

— Если он должен будет решить, в какой роли ему оказаться: неверного мужа или же рогоносца, чья жена изменяет ему с женщиной, я думаю совершенно ясно, что он предпочтет, не так ли?

Дейвина рассуждала так, словно будь у ее мужа роман, сама она ему бы посочувствовала. Дейвина надеялась, что ей удастся поладить с Хьюго, если она сделает ставку на его отцовские чувства. Но признаться ему в своих сексуальных наклонностях она могла только в крайнем случае, чтобы избежать самого худшего — разглашения правды.

— Он сделает это для тебя?

— Нет, — Дейвина холодно улыбнулась. — Не для меня. Это даст ему власть надо мной, которой он сможет воспользоваться в любое время. И еще он сделает это ради наших детей. Она смотрела на изумленное лицо Кати. — И подумай о том, каким выходом это будет для тебя. Общественное мнение сможет тебе простить короткий роман с мужчиной, который теперь, разумеется, уже в прошлом, и который я также великодушно тебе прощаю. Но я хочу, чтобы ты поняла — я не желаю быть втянутой во все это, я просто буду выполнять роль обиженной третьей стороны. Если ты намекнешь своим подругам на то, что у тебя со мной близкие отношения, я буду все отрицать.

Дейвина сделала паузу для большего эффекта.

— И я сделаю так, что мы никогда больше не встретимся. Между нами все будет кончено.

— Разве сейчас не все кончено? — тихо спросила Катя.

Одно мгновение Дейвина колебалась. Было бы опасно полностью отвергать от себя Катю. Именно сейчас.

— В настоящее время было бы глупо продолжать встречаться, но когда все уляжется, я не вижу оснований, почему бы нам не видеться снова. — Дейвина взяла Катю за руку. — Давай только скачала пройдем через все это.

Но Катя поняла, что Дейвина просто-напросто от нее отделалась.

Глава пятнадцатая

Катя шагала взад и вперед по кухне Джоанны, которая никогда еще не видела свою подругу такой взволнованной. Но еще больше Джоанна была озадачена ее нападками на Лиз.

— …и я сказала, что очень обижена из-за того, что она пытается заманить меня в ловушку, добиваясь моего признания. А потом я ушла…

— Заманить в ловушку? Лиз?

— Да. Может быть, она называет это по-другому, но когда делают вид, что знают больше, чем на самом деле, и таким образом провоцируют человека, чтобы тот подтвердил эти факты, это называется именно так.

Слушая Катю, Джоанна испугалась, у нее возникло ощущение, что их дружба рушится.

— Катя, я не могу в это поверить. Я не могу поверить, что она пыталась обманом заставить тебя признаться. И в чем?

— В том, что у меня якобы роман с Хьюго Томасом. У них есть эта фотография…

— Лиз мне про нее говорила. Она полагает, что женщина в плаще — это ты, и то же самое думают другие журналисты из ее газеты.

Мгновение Катя колебалась.

— Ладно, я еще не сказала этого Лиз, но на фотографии действительно я.

— Правда? И что ты там делала?

Катя была в растерянности только несколько секунд. Неужели прошла всего одна неделя с того времени, когда она и человек, которого любила, строили планы на будущее? Сейчас Катя чувствовала себя совершенно бессильной и несчастной. Ей нужно было выговориться, но она не могла.

— Я хотела передать записку и узнать кое-какие новости. Дом в самом деле принадлежит Хьюго Томасу, но, клянусь тебе, я не собиралась к нему на свидание.

— Ну ладно, а к кому ты собиралась? — настаивала Джоанна.

Катя в это время завершала свой третий круг вокруг стола.

— Джо, я не люблю держать от вас что-либо в секрете, но сейчас не дави на меня. — Катя от волнения повысила голос. — Я не могу тебе сказать. Не могу.

Джоанна взяла ее за руки.

— Хорошо, но если Хьюго не твой любовник, просто скажи Лиз, и она распорядится прекратить работу над этой статьей.

— Почему я должна в чем-то убеждать Лиз? Она и так должна была быть на моей стороне.

— Она на твоей стороне, Катя. Я с ней сегодня встречалась за обедом, и, поверь мне, работа над этой статьей для нее настоящая пытка. Она вовсе не хотела поймать тебя в ловушку. Она несколько дней пыталась это дело замять, но ужа ничего не могла поделать. Тони напал на след, а Лиз слишком поздно обо всем узнала.

— Но она же редактор. Лиз могла бы отменить работу над этим материалом в любое время.

— Ты же прекрасно все понимаешь. В любом случае этот материал стал известен очень многим людям. Ты не сможешь сохранить все в тайне, и даже если Лиз остановит работу над этой статьей в «Кроникл», этим займутся другие газеты. Попробуй на все взглянуть с точки зрения Лиз, — убеждала Джоанна Катю. — Она на волосок от поста редактора ежедневки, а Тони следит за каждым ее движением. Если Лиз ради дружбы отменит работу над статьей, то поступится профессиональными интересами, и это сыграет Тони на руку.

— Но я бы с ней никогда так не поступила. И ты бы тоже со мной так не поступила…

— Но газеты, это другой, жестокий мир, Кэт. У нас с тобой никогда не возникало таких проблем, как у Лиз. — Джоанна в задумчивости теребила волосы. — А почему ты сразу не сказала Лиз, что вы с Хьюго Томасом не любовники.

— Я слишком рассердилась.

— Ладно, не хочу быть навязчивой, но все же советую тебе еще раз поговорить с Лиз. Подумай, ведь если Лиз будет известна правда, то она, возможно, сможет помочь тебе.

— Чтобы потом они поместили статью, рассказывающую о том, к кому я действительно ходила на свидание? Я этого не перенесу. Разве они не могут просто написать статью о том, что поздно ночью я зашла зачем-то в некий дом?

— Может быть, но вместо передовицы на первой полосе появится небольшая статейка типа «вообразите, что…». — Джоанна налила в чайник воды, чувствуя себя полностью вымотанной. Может быть, чай из трав восстановит ее силы, а Кате поможет успокоиться. — Пойми, что на Лиз сильно давят. Кроме того, у нее еще одна беда. Тони что-то разнюхал о клинике на Майорке.

— Господи!

— Если он выяснит, что у Лиз было нервное расстройство, то сразу сообщит владельцу, она и кашлянуть не успеет. Очень маловероятно, чтобы Фергус доверил руководство своей драгоценной газетой человеку, лечившемуся в подобной клинике.

Джоанна положила в чашки пакетики с чаем, залила их кипятком и протянула одну из них Кате.

— Катя, даже если твой любовник — самый обыкновенный человек, о котором никто никогда не слышал, ты — звезда. И они обязательно сделают какую-нибудь статью. Кто бы он ни был, они не упустят такой шанс.

Катя сделала глоток чая.

— В последнее время я никак не могу разобраться в своих мыслях и чувствах, — произнесла она, устало проводя рукой по волосам. — Все так внезапно навалилось, и это начинает отражаться на моей работе. Мартин уже вызывал меня к себе и сделал мне предупреждение. Все замечают, что я не могу сосредоточиться.

Джоанна сочувственно смотрела на Катю. — Катя, не может быть, чтобы положение было безнадежным. Мы втроем столько раз выпутывались из самых невероятных ситуаций. Я не верю, что мы не сможем найти выход на этот раз.

— Что бы ты ни говорила, Джо, а я все таки чувствую, что Лиз готова принести меня в жертву своей проклятой работе.

— Тогда скажи ей об этом. Мы всегда были откровенны друг с другом. Пусть она знает, что ты думаешь.

— Мне кажется, я еще не готова для разговора с ней.

— Чем дольше ты будешь его откладывать, тем хуже будут последствия. Мы всегда решали наши проблемы сразу и вместе. Так должно быть и сейчас.

Катя строго посмотрела на Джоанну. — Джо, а теперь помолчи, подумай и ответь мне откровенно. Ты искренне считаешь, что дружба имеет такое уж большое значение? Похоже, Лиз так не думает, раз она готова из-за какой-то вшивой статейки пожертвовать мной.

— Да нет же. Не все так просто. В это дело втянуто много других людей. Если бы она могла выбросить эту фотографию в мусорное ведро — она бы так и поступила, потому что она твоя подруга, пойми это.

Катя снова начала нервно шагать по комнате.

— Я начинаю в этом сомневаться, сейчас на карту поставлена ее карьера. Ладно, я могу понять, почему в прошлом мы были нужны друг другу. Когда мы начинали, нам не на кого было больше рассчитывать. — Она закончила круг и встретилась лицом к лицу с Джоанной. — А сейчас, Джо, все слишком запуганно, слишком сложно. У нас у всех своя работа и свои проблемы… Давай смотреть правде в глаза, все меняется, все не так как прежде. Мы изменились. Нам трудно выкроить время, чтобы встретиться, а когда у тебя будет ребенок, мы будем видеться еще реже.

— Катя, что ты хочешь сказать?

— Возможно, женщины, достигшие, как мы, определенных высот в своей карьере, не могут быть по-настоящему близкими подругами, и нужно честно это признать. Может быть, такие конфликты неизбежны или просто нашей дружбе пришел конец.

Джоанна потрогала рукой свой лоб и потерла виски, чувствуя, что у нее поднялось давление.

— Значит, как только возникла первая большая неприятность, ты говоришь, что друзья тебе не нужны? Ты решила, что твой таинственный любовник для тебя важнее, чем дружба с Лиз, и, кажется, со мной тоже? Катя, ты говоришь очень жестокие слова. Я тебя не узнаю.

Катя не отвечала.

— Катя, Лиз делает все, что в ее силах, чтобы защитить тебя, и именно это подтверждает ее дружбу. Не важно, как часто мы видимся или говорим по телефону. Настоящие друзья приходят на помощь безо всяких «если» и «но». Безо всяких «извини, я сейчас уезжаю». Настоящие подруги бросят все, чтобы помочь. Скажешь, что тебе это не нужно? Ты это имеешь в виду?

Они обе вздрогнули, когда неожиданно зазвонил телефон. Джоанна взяла трубку, надеясь, что звонит Джордж.

— Привет, Лиз, — сказала она и вопросительно посмотрела на Катю, которая отрицательно покачала головой.

— Джо, я поссорилась с Катей, и она, обидевшись, убежала от меня. Я не представляю, куда она пошла, и не знаю, что мне сейчас делать. Может быть, ты знаешь, где ее искать? Я беспокоюсь за нее, и мне очень нужно поскорее с ней связаться.

Джоанна снова взглянула на Катю, но та резко покачала головой и выскользнула из кухни.

— Нет, я не знаю, где Катя. — Джо не привыкла обманывать Лиз. Их дружба начала давать трещину.

Джоанна положила трубку и услышала рыдания, доносившиеся из кладовки. Катя плакала, как потерявшийся ребенок, сидя на полу, между стиральной машиной и корзиной с недавно выстиранным бельем.

Джоанна помогла ей встать, прижала к себе и стала успокаивать.

— Ну, Кэт, не убивайся так. Я уверена, Лиз не причинит тебе никакого вреда. Ты сама это знаешь.

Катя задыхалась от слез.

— Дело не в Лиз. Все важнее. Мой роман закончен. Все кончено, Джо, все кончено. — Она плакала навзрыд.

Джоанна, наученная горьким опытом прошлых лет, знала, что в таких ситуациях нужно дать человеку выговориться. Это помогает лучше, чем когда человека пытаются успокоить.

— Кэт, расскажи мне, что происходит. Ну же, потом можешь плакать сколько тебе угодно. У тебя будет для этого масса времени. А сейчас я хочу, чтобы ты мне сказала, из-за чего так разревелась. Я хочу тебе помочь.

Катя старалась взять себя в руки. Она скрывала от подруг свои чувства в течение последних восьми месяцев, все, что она пережила: сначала смущение, потом тревогу, возбуждение и радость. И вот история ее любви закончилась истерикой и потребностью в утешениях и советах Джоанны.

Дейвину занимали только собственные желания и собственная карьера, поняла сейчас Катя. Она ни разу не проявила ни малейшего интереса к тому, как Катя улаживает свои дела. Дейвина никогда не утешала Катю, никогда, даже на словах, не пыталась ее поддержать, не интересовалась ни карьерой Кати, ни ее душевным состоянием. Она надсмеялась над Катиной работой и назвала Катю эгоисткой, когда та сказала, что если их связь получит огласку, то ее карьера пострадает так же, как и карьера Дейвины. Только сейчас Катя осознала всю боль предательства. Ей трудно было признаться себе, что для Дейвины она почти ничего не значила.

Катя повернулась к Джоанне и с чувством огромного облегчения, срывающимся голосом начала свой рассказ, решив довериться подруге.

Начав говорить. Катя не могла решиться сразу сказать о том, что было важнее всего. Вместо этого она стала вспоминать свои прошлые встречи с мужчинами и то, как ей трудно было поддерживать с ними отношения. Это относилось уже к давнопрошедшему, но Джоанна терпеливо ее слушала и начинала понимать, почему Катя так негативно отзывается о мужчинах. Едва начав с кем-то встречаться, Катя вскоре обрывала эту связь по одной причине: мужчина не мог доставить ей удовольствия. И она откровенно призналась сейчас Джоанне, что даже и не пыталась их сохранить.

— Даже с Майком Стэнвеем?

— Мне больше нравилась мысль уйти от родителей и поехать жить на Майорку, чем сам Майк.

— Но после него у тебя было полно мужчин, разве нет?

— Да, но секс мне никогда не доставлял удовольствия. Я знаю, что многим кажусь сексуальной, но себя я такой не ощущала, пока не произошла та встреча восемь месяцев назад. — С самого начала все было по-другому: не было чувства скованности, неуверенности, и она впервые почувствовала себя сексуально раскрепощенной.

Джоанна внимательно слушала, время от времени подбодряя Катю, чтобы та продолжала.

— Это как у нас с Джорджем. Ты встретила хорошего мужика, — наконец сказала она. — В чем же проблема?

Катя подошла к окну.

— Не все так просто, — тихо сказала она.

Катя стояла у окна, между двух кружевных старинных занавесок. Она завернулась в них, почти как в саван.

— Я поняла, что он женат. Он что, не может оставить жену? — спросила Джоанна.

— Нет, он не собирается оставлять жену, потому что это не… он.

Джоанна изумленно уставилась на Катю. Женщина? Катя любит женщину? Джоанна никак не могла в это поверить.

Катя ждала ее ответа, но Джоанна не знала, что сказать.

До этого Джоанна считала, что им с Лиз известно все о любовных историях Кати. Она отчетливо помнила, как нервничала Катя, когда ее очередной возлюбленный не звонил, как обещал. Она могла вспомнить, как они проводили выходные, когда они втроем ходили куда-нибудь с мужчинами. Как и большинство женщин, они редко обсуждали подробности того, что происходило в постели, но у них создавалось впечатление, что всякий раз Катя была влюблена. А сейчас она говорит, что влюбилась впервые в жизни. В женщину!

Джоанна никогда не могла представить, что такое может случиться с ней, или с ее подругой, которую, казалось, знает почти так же, как саму себя. Она была совершенно не подготовлена к тому, что услышала. Могла ли эта сторона Катиной жизни помешать их дружбе? Возможно, Катя правильно делала, что держала все от них в секрете.

Это был удар для Джоанны, словно что-то пошатнулось в ее душе. Впервые за много лет общения с Катей она ощутила неловкость.

— Не знаю, что и сказать, — произнесла Джоанна слабым голосом.

— Я понимаю. Ты, наверное, думаешь, что я чудовище, ведь так?

— Конечно, нет. Просто мне трудно свыкнуться с этой мыслью, у тебя же было столько парней.

— Как раз это я и пытаюсь тебе объяснить. Я всегда делала вид, что хорошо провожу с ними время, но на самом деле все было абсолютно не так.

— Неужели даже Алэн, к которому ты летала в Париж, ничего для тебя не значил?

— Все легко объяснимо. Я любила, когда за мной ухаживали, мне нравилась некая театральность, все эти «охи» и «ахи». Наверно, у меня было столько мужчин, потому что я надеялась: вдруг кто-нибудь из них подберет ко мне сказочный ключик. Но напрасно. Мне всегда казалось, что я фригидна и секс мне безразличен. Но теперь знаю, что это не так.

Джоанна никак не могла себе представить, чтобы Катя занималась любовью с женщиной.

Катя была рада, что ей удалось преодолеть внутренний барьер, и теперь она могла говорить на эту тему.

— Многие мужчины считают, что красивые женщины не очень хороши в постели, потому что, привыкнув к восхищению, они привыкли только получать, но не отдавать. Будто они так озабочены своим внешним видом, что не обращают внимания на мужчин. Я думаю, это относилось и ко мне тоже. Не я бросала мужчин, скорее наоборот.

Джоанна пыталась скрыть удивление. Но Катя поняла ее состояние.

— Да, я знаю. Я часто говорила тебе и Лиз, что мужчины уходили от меня. Но я никогда об этом не жалела. Мне было все равно, и откровенно говоря, я ни минуты не тосковала ни по одному из них.

Снова неожиданность. Джоанна почувствовала, что совсем не знает Катю. Словно она слушала совершенно незнакомого человека.

— Джоанна, ты понимаешь, о чем я говорю?

— Я пытаюсь. Но даже если мужчины ничего не значили в твоей жизни, неужели ты нисколько не чувствовала себя виноватой, когда убеждала нас с Лиз в обратном?

Катя наконец отвернулась от окна и села напротив Джоанны.

— Если ты об этом, то мне не часто приходилось вас обманывать. Я просто говорила, что я больше не вижусь с Майком, Ричардом, каким-нибудь мужиком, и вы думали, что я сама так решила, потому что я всегда смеялась над ними.

Катя была права. Именно так они и думали. Было время, когда у Кати была бесконечная череда романов, особенно когда они жили на Майорке. Более привлекательная, чем ее подруги, а позднее еще и телезвезда, она, похоже, играла эту роль без усилий. Размышляя о прошлом, Джоанна поняла, что они мало внимания обращали на то, что делала Катя. У Джоанны было полно своих забот: сначала она готовилась к свадьбе с Джорджем, потом один за другим два выкидыша. А Лиз была слишком поглощена своей карьерой на Флит-стрит. Они считали, что Катя ведет себя как типичная свободная женщина.

— Я сама себя часто не понимала, как же вы могли меня понять? — продолжала Катя. — Я была вполне довольна, что люди думают, будто в моей жизни есть только секс, телевидение и светские развлечения. Я думала, это нормально. — Она вздохнула. — Однажды, разговаривая с моей любовницей о друзьях, я внезапно спросила себя, как бы вы себя повели, если бы все узнали.

С любовницей? Джоанна подскочила на стуле. До нее наконец дошло, кто это. От Лиз она знала, что дом на Роланд-Мьюс принадлежит Хьюго и Дейвине Томас. Если это не Хьюго, значит, его жена.

— Это ведь Дейвина Томас? Я только что догадалась.

— Ну, если не к Хьюго, то становится совершенно ясно, к кому я ходила. Но сейчас уже все равно. Все кончено.

Готовая снова разрыдаться, Катя стала рассказывать Джоанне, как она впервые посмотрела Дейвине в глаза и была околдована ею. Пол не имел никакого значения, ее покорила личность.

Впервые сексуальные отношения перевернули жизнь Кати, наполнили ее смыслом; Катя поняла, что впервые любит.

Джоанне стало грустно. Катя описывала то, что она сама чувствовала к Джорджу. Жалко, что Кате пришлось столько ждать, пока пришла настоящая любовь. И еще с такими осложнениями.

Катя рассказывала, что они придумывали, чтобы избежать огласки. Они были вынуждены соблюдать осторожность и никогда не встречаться на людях. Правда, они обедали иногда вместе, но при этом тщательно выбирали ресторан. Наверно, не всегда тщательно, подумала Джоанна, припомнив, что однажды на них обратил внимание какой-то журналист и написал заметку.

Их расписание работы не совпадало: Дейвина допоздна засиживалась в палате общин, а Катя, наоборот, вела программу по утрам, поэтому им непросто было встречаться. Вот почему дом на Роланд-Мьюс так много для них значил.

— Катя, я никак не возьму в толк, с чего вы взяли, что связь между двумя такими известными женщинами можно сохранить в секрете.

— Прежде Дейвине это удавалось. У нее были романы с писательницей и с радиоведущей, обе довольно широко известны. Ладно, Дейвина уже в прошлом. И, Джо, в этом виновата я. Я сказала Дейвине, что какой-то репортер сфотографировал меня поздно ночью, когда я приходила на Роланд-Мьюс, после чего отношение Дейвины ко мне совершенно изменилось.

Джоанна смутилась.

— Не мое дело защищать Дейвину, но, должно быть, она до смерти боится разрушить карьеру, или — что еще хуже — разрушить жизнь детей — если правда о ней всплывет. Ее муж знает?

— Уверена, что нет. Знаешь, они не живут вместе, хотя газеты расхваливали их брак.

Их разговор прервал телефонный звонок. Джоанне показалось, что Лиз совсем отчаялась.

— Джо, что делать? Мне надо срочно поговорить с Катей. Я нигде не могу ее отыскать. Помнишь того парня, Оливера, или как там его, который приходил с ней на вечеринку, когда собирались редакторы журналов. Дело было уже давно, но может, она уехала к нему. Напомни мне его фамилию.

Джоанна снова вопросительно взглянула на Катю, желая знать, будет ли она говорить с Лиз. Катя отрицательно качнула головой. Джоанна сказала Лиз, что обязательно убедит Катю, если та объявится, позвонить ей.

За окном уже стемнело.

— Мне опять пришлось солгать, — произнесла Джоанна, чувствуя, как часто бьется ее сердце.

— Господи, Джо, снова я думаю только о себе. Мне жаль, что я тебя впутала во все это. Может быть, полежишь, а я заварю тебе чай? — Катя мгновение помолчала. — Джо, я сегодня на ногах с четырех утра и очень устала. А теперь эти скоты будут всю ночь дежурить у моей двери. Можно я останусь у тебя, или ты теперь не разрешишь?

Джоанне встала и обняла Катю.

— Не говори глупости. Конечно, оставайся.

— Спасибо, Джо. О, как все плохо. Что мне делать?

— Пока тебе ничего не надо делать. Поднимайся наверх и располагайся, — ответила ей Джоанна. — И не уходи утром. Нам с тобой нужно еще поговорить. — Она должна как-то убедить Катю встретиться с Лиз, чтобы они помирились. Как жаль, что Джорджа нет дома, когда ей так необходимо облегчить душу!

— Джоанна? — Катя стояла на лестнице, наклонившись через перила. — Спасибо. Ты права, всем нужны друзья, а особенно мне сейчас.

Джоанна почувствовала, как в животе зашевелился ребенок. Слава Богу. Это первый раз за последние два дня, и хотя Джоанна немного успокоилась, она пообещала себе, что надо будет обязательно сходить к врачу. Завтра.

Лиз вернулась в редакцию «Кроникл» исполненная решимости. Она предоставила Кате возможность выложить ей все начистоту, чтобы Лиз затем постаралась помочь ей выпутаться из этой ужасной переделки, но та ею не воспользовалась.

Тони не собирался сдаваться, а Катя не сообщила ей ничего полезного. Хотя она и не отрицала, что была на Роланд-Мьюс, но отказалась что-нибудь уточнить. Будет не просто противостоять давлению продолжать работу над статьей.

Лиз попросила Тони срочно зайти к ней кабинет.

— Есть что-нибудь новое по статье о Кате Крофт? — задала она вопрос.

У Тони был самодовольный вид.

— Во-первых, мы считаем, что образ, который Дейвина Томас имеет в глазах общественности, то есть образ счастливой жены, которую везде сопровождает обожающий ее муж, шит белыми нитками. Из осведомленных источников стало известно, что счастливы они только на фотографиях. В парламенте ходят слухи, что как только фотограф уходит, они сразу расходятся в разные стороны. А поскольку она постоянно занята на службе, у него сколько угодно времени чтобы забавляться на стороне. — Зрачки Тони сузились. — А что вы выяснили? — подозрительно спросил он.

Лиз решила особенно пред ним не распространяться.

— Я прямо поставила перед Катей вопрос, действительно ли та женщина на фотографии это она, но Катя не стала ничего ни подтверждать, ни отрицать. Если она не дура, а она далеко не дура, то, думаю, сейчас она уже разговаривает со своим адвокатом.

Что эта сука задумала, размышлял Тони, пристально разглядывая Лиз. Но по ее лицу ничего нельзя было прочесть.

Она нахмурилась, услышав стук в дверь. Но успокоилась, увидев, что это был Боб Ховард, для которого у нее всегда было «войдите». Он сам работал когда-то редактором и был одним из немногих сотрудников, которые приходили не с проблемами, а с их решениями.

— Босс, я решил, что вы захотите на это взглянуть, — сказал он, положив перед ней полученную по факсу копию счета за телефон. Боб даже позволил себе улыбнуться.

Это был телефонный счет, присланный компанией «Бритиш Телеком» на номер 0171 930, и Лиз знала, что номера с таким кодом относятся к району Бэкингемского дворца.

— Это номер с Роланд-Мьюс, — сказал Боб, указывая на верхнюю часть листа. — А все подчеркнутые мною звонки сделаны вот по этому номеру, который вы узнаете, даже не напрягая память.

Этот счет был прислан совсем недавно и включал звонки, сделанные за три последние недели. Подчеркнутый номер Лиз знала слишком хорошо. Это был прямой телефон Кати на телестудии. Кто-то из дома номер шестнадцать по Роланд-Мьюс регулярно звонил Кате на работу.

Доказательство. Самое прямое.

Головоломка почти решена. Эта бумага подтверждала все, что удалось узнать журналистам отдела новостей, и теперь Лиз будет практически невозможно защитить Катю. Если бы она могла показать все собранные улики Кате, та бы поняла, почему сейчас так трудно остановить работу над статьей.

Когда люди говорили, что она наделена большими полномочиями, Лиз над этим никогда не задумывалась, занятая конкретными делами. И только теперь Лиз осознала, какой силой она владеет. У нее была власть. Она вправе была разрешить или запретить публикацию этой статьи.

— Хорошо, пишите пробный вариант и покажите юристу.

Тони был изумлен. Боже милосердный, она дала добро.

— Кроме того, — продолжала Лиз, — соберите все фотографии, мы выберем что-нибудь на разворот страниц двенадцатой и тринадцатой.

Она уже собиралась их отпустить, но потом добавила:

— Все не так просто. Нельзя скрывать того, что Катя все отрицает, хотя если мы получим заявление от ее адвоката, это будет лишним. И нам надо напрямую задать вопрос Хьюго. Это самое главное. Мне также интересно знать, почему они встречались в доме, принадлежащем ему и его жене. Выясните, кто оплачивает счета.

В отделе новостей кипела работа. В художественный отдел принесли все существующие фотографии Хьюго и его семьи: Хьюго-холостяк, Хьюго возвращается с охоты, Хьюго с женой и детьми, и целую кипу папок со снимками Кати.

Репортеры — Дебби, Мак, Алек и Эндрю, политический обозреватель, стучали по клавишам своих компьютеров с бешеной скоростью. Весь их материал будет включен в статью. Звезда журналистики, Барри Донлан, сведет все факты воедино и отредактирует готовую статью, придав ей особый лоск.

В своем кабинете по компьютерной сети Лиз отслеживала, как движется их работа, а также просматривала материал, который будет напечатан в других разделах. На столе лежали откорректированные страницы. В двери появилась Элен.

— Звонит Дэвид Линден. Он говорит, вы его знаете.

Лиз улыбнулась.

— Спроси у него номер, я ему перезвоню через пять минут.

Но когда через два часа, вспомнив о нем, она позвонила, никто не взял трубку.

В половине восьмого вечера она снова проводила совещание. На нем начальники отделов решали вопрос о размещении материала. Первые девять страниц как обычно оставили на потом, но приблизительно уже распределили место с одиннадцатой по девятнадцатую. Теперь статьями, которые там разместятся, займутся корректоры, которые должны исправить ошибки и убедиться, что объем статей вписывается в отведенное пространство. На данный момент лучшего материала для передовицы на первую полосу, чем статья про Катю Крофт, не было.

После совещания Лиз позвонила Дэвиду. И снова никто не взял трубку. Черт! Чего он ждет? Лиз попыталась дозвониться до Кати, но ей пришлось оставить сообщение на автоответчике. Где все? Потом она набрала номер Джоанны.

На этот раз ей повезло. Наконец-то на другом конце провода живой человек.

— Джоанна, здесь у нас вовсю идет работа над статьей о нашей общей подруге. Еще минута-другая и я не смогу ничего сделать. Мне нужно поговорить с Катей. Ты знаешь, где она? Ты про нее что-нибудь слышала?

— Да, — ответила Джоанна. — Лиз, она сейчас спит наверху. И что бы ты ни говорила, я не собираюсь ее будить.

— Джо, ты понимаешь, насколько это срочно? У нас почти готова передовица о Кате, и мне нужно поговорить с ней сейчас.

— Извини, но придется подождать до утра. Она полностью вымоталась, и если сейчас форсировать события, она ничего не скажет.

— Я просто хочу, чтобы Катя мне все объяснила. Я пытаюсь ее защитить, но, не имея никакой информации из первых рук, это очень непросто, могу тебя заверить.

— Прости, но почему бы тебе самой не приехать с утра? Сегодня уже поздно, — продолжала Джоанна, — да и я себя чувствую далеко не на все сто.

Лиз почувствовала угрызения совести. Джо это все тоже непросто выдержать.

— Извини, Джо. Хорошо. Я заеду утром по дороге в редакцию.

К десяти вечера в кабинете редактора стало тесно от заполнивших его сотрудников газеты, которые пришли поболтать и пропустить по стаканчику. Они обсуждали будущую передовицу и спорили, насколько она увеличит тираж «Кроникл». Все пришли к согласию, что если удастся абсолютно точно доказать существование романа между Катей и Хьюго, то дополнительно продадут от 35 000 до 50 000 экземпляров.

— Нужно проверить в отделе производства, достаточно ли у них ресурсов для увеличения тиража, — инструктировала Лиз Боба Ховарда.

— Чарли на Палм-Бич хватит сердечный удар, — засмеялся Джефф. — Он ненавидит отпуска, а эта сенсация лишний раз докажет ему, что он правильно делал, что никогда не отлучался из редакции.

— Я считаю, что с этого времени Чарли действительно уйдет в долгий отпуск, — сказал Эндрю Кэхилл. — В «Кроникл» теперь «новая метла». — Он обращался к кому-то другому, но смотрел прямо на Лиз.

Она подняла свой бокал и улыбнулась Эндрю. Что бы они сказали, если бы узнали, что Фергус рассматривает ее в качестве кандидата на должность редактора не «Санди», а «Дейли кроникл»?

Глава шестнадцатая

Утром Джоанну разбудили доносившийся с кухни скрип столетних сосновых половиц, шум закипающего чайника, звуки открывающихся и закрывающихся кухонных шкафов, хотя Катя старалась не шуметь.

Джоанна уговаривала себя выбраться из кровати. Она не выспалась и страстно желала снова впасть в забытьи. Но боясь, что без нее Лиз и Катя могут совсем рассориться, Джоанна заставила себя встать.

Среди подруг Джоанна была самой сдержанной. За время их дружбы она не раз успокаивала Катю и Лиз, которые были по своей природе менее терпимы и хуже контролировали себя. Родители Джоанны всегда громко кричали друг на друга во время ссор, так что, став взрослой, она всеми силами старалась поддерживать мир между близкими. Она не могла выносить разговоры на повышенных тонах. И не случайно она вышла замуж за мужчину, умеющего владеть собой.

На обеих ее подруг в детстве оказывали огромное давление родители. Отец Лиз постоянно убеждал ее, что нужно стараться и добиваться большего, ставя планку выше и выше. Отец был неумолим, и Лиз приходилось переносить его вспыльчивость и горькие обвинения. Однажды, после того как на экзамене по английскому она получила девяносто баллов из ста, отец накричал на нее: «Что с тобой случилось, что ты наделала столько ошибок?» А когда Лиз была выбрана из шестисот девочек на вторую женскую роль в главной постановке школьного театра, он просто проворчал: «Ничего хорошего, раз тебе не досталась главная роль». Поэтому ничего удивительного в том, что Лиз всегда болезненно реагировала на сарказм и иронию.

В то же время Катю ее родители считали своей собственностью. Конфликты между ними возникали в основном из-за нее, и она думала, что уровень децибел и количество языков, на которых они ругались (как минимум три), по крайней мере доказывал, что родители были искренни. Со временем Катя привыкла не реагировать на ругань. Это потом пригодилось ей в работе на телевидении в общении с орущим и вечно недовольным режиссером.

Поборов сон, Джоанна закуталась в халат, подаренный на Рождество Джорджем, и медленно стала подниматься по узкой винтовой лестнице.

Она была приятно удивлена, услышав, что Катя негромко говорит с Лиз по телефону. Должно быть, Катя сама позвонила, потому что звонка Джоанна не слышала, и это ее обрадовало.

Она услышала, что они договариваются встретиться через полчаса. Может быть, в конце концов они возведут мост через пропасть, возникшую между ними.

Катя положила трубку и повернула бледное, встревоженное лицо к Джоанне.

— Ночью я решила, что пришло время во всем разобраться, — тихо сказала она. — Надеюсь, я правильно поступаю.

Джоанна ничего не могла ей посоветовать. Она попыталась поставить себя на место Кати. Искушение попытаться все скрыть было огромным. Она надеялась, что все вместе они смогут найти разумное решение проблемы без злобы и затаенной обиды. Однако когда полчаса спустя Джоанна выглянула из окна и увидела непривычно взволнованную Лиз, она спросила себя, не разумнее ли было бы немного повременить со встречей. Катя и Лиз слишком хорошо знают друг друга, слишком близки чтобы оставить эмоции в стороне.

Лиз не стала терять времени и сразу перешла к делу. — Мне в самом деле очень жаль, что все так получилось. Поверьте мне, я меньше всего этого хотела. Я не собираюсь отрицать свою причастность, но, как уже сказала вчера, я обо всем узнала, когда отдел новостей уже вовсю работал над этой статьей. И сейчас работа над ней продолжается.

Катя фыркнула.

— Кто, черт возьми, у вас редактор, Лиз?

— Да, формально я могла бы приказать им прекратить работу, — призналась Лиз. — Журналистам, ходившим на Роланд-Мьюс. Репортерам, посещавшим Хьюго в больнице. Тем, кто брал интервью у Дейвины. Но на каком основании я могла бы этот сделать?

— Знаю, знаю, — прервала ее Катя раздраженным голосом. — Я могла бы предоставить тебе основание. Вот оно, пожалуйста. — Катя глубоко вздохнула. — У меня нет, никогда не было и никогда не будет романа с Хьюго Томасом. — Катя сделала паузу, желая, чтобы ее слова были услышаны. Затем она добавила. — Я тебе в этом торжественно клянусь.

Лиз несколько мгновений молчала, затем напряжение на ее лице пропало. На душе у нее стало легче, но в голосе чувствовалась легкая неуверенность, когда Лиз сказала:

— Слава Богу. Это самая лучшая новость, которую мне удалось узнать, хотя в газете теперь будет адская брешь. Но, — Лиз нахмурилась, — это дерьмо Тони не успокоится. Я не смогу его остановить, и он будет разнюхивать до тех пор, пока не раскопает, с кем у тебя роман. В конце концов у него есть написанная тобой записка и счет за телефонный разговор из этого дома на Роланд-Мьюс, где указан твой номер.

Катя знала, что Лиз права. Она много размышляла об этом во время сегодняшней бессонной ночи и пришла к такому же выводу. Тони выяснит все, что ему нужно, независимо от того одобряет это Лиз или нет. Лиз ей говорила раньше, что Фергус очень бы хотел, чтобы правительство потряс новый скандал, и хотя эта статья не направлена прямо на члена парламента, Фергус увидит, что все же она может доставить неприятности кабинету министров.

У Кати был выбор. Все отрицать. Сделать ставку на то, что журналистам не удастся обнаружить правду, хотя очень велика вероятность того, что газетчикам удалось найти людей, видевших ее на Роланд-Мьюс. Но ведь это ничего не доказывает, или нет? Она не была уверена. Она может обратиться к самым опытным юристам с телевидения, чтобы они попытались замять это дело. Или положиться на двенадцатилетнюю преданность Лиз, рассказать ей все как есть, в надежде, что ее подруга предложит настоящий выход, который позволит похоронить эту историю навсегда.

Катя вспомнила множество ситуаций, когда Лиз твердо и уверенно оказывала ей содействие, делая ей рекламу, столь необходимую для ее карьеры. Она припомнила, как Лиз спасла ее от неприятных разоблачений, участвуя в популярной телепрограмме «Это наша жизнь». Лиз ловко обошла вопрос одного из наиболее пристрастных ведущих о подробностях Катиной бурной жизни на Майорке. Потом они смеялись, что пространства сцены было бы маловато, чтобы вместить всех «очень близких друзей», которые у нее там были.

Это воспоминание помогло ей принять решение. Катя вскочила со стула.

— Я знаю, что ты можешь узнать, к кому я ходила на свидание, — начала она, стараясь говорить как можно спокойнее. — Если я скажу тебе имя моего любовника, я буду очень рисковать, но мы с тобой не раз помогали друг другу избежать серьезных неприятностей… — ее голос задрожал, и Джоанна подумала, что сейчас она заплачет снова. — Я хочу спросить тебя, можешь ли ты мне помочь как подруга, а не как редактор.

Джоанна вздрогнула, зная что ни один редактор смутился бы от подобной просьбы. Она не удивилась, когда в голосе Лиз послышался оттенок враждебности.

— Слушай, Катя, я в самом деле хочу тебе помочь, но ты ставишь меня в затруднительное положение. — Лиз сделала паузу, стараясь привести свои мысли в порядок. — Что бы ты ни рассказала мне, я не могу — и не смогу — помешать расследовать это другим. Но давай поговорим начистоту, и я абсолютно гарантирую, что мы не будем пользоваться другими источниками. Тебе известно, как работает наш бизнес.

Катя кивнула.

— Да, я знаю, — ответила она. — Я приготовилась поставить на карту мою жизнь и мою работу, — Катя вздохнула, — потому что все намного серьезнее, чем ты думаешь.

Она хотела продолжать, но вмешалась Джоанна.

— Лиз, я знаю, что Катя хочет тебе сказать. Тебе пришло время решать, что для тебя более важно. — Зная, какую тайну Катя собирается открыть Лиз, Джоанна чувствовала все возрастающую тревогу. Она не могла отвлечься от этой мысли. — Неужели статья-однодневка, пусть даже сенсационная, стоит того, чтобы ради этого жертвовать дружбой? Дружбой не только с Катей, потому что все, что ты делаешь, отражается на нас на всех. Ты знаешь, что значит верность.

Лиз закрыла уши руками, чтобы не слышать.

— Катя, ради Бога, не говори мне ни слова, чтобы когда появится статья, я не оказалась виновата.

Несмотря на напряжение, Джоанна и Катя попытались улыбнуться. Это была дежурная фраза Лиз, которую она говорила, когда сталкивалась с проблемой выбора. Все трое знали, что это не изменит ее решения.

Катя решилась. Не потому, что настал нужный момент, а потому, что она поняла: признаться не так страшно, как она себе представляла. Она нуждалась сейчас в поддержке. Убедившись прошлой ночью, что Джоанна ей сочувствует, Катя надеялась, что Лиз ее также не станет осуждать.

— Причина, по которой я так долго держала все в секрете… — Катя еще колебалась, но Джоанна ей подбадривающе кивнула, давая понять, что она на ее стороне. — У меня был роман не с мужчиной, а с женщиной.

Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Лиз не могла поверить.

— У тебя? С женщиной? Слушай, давай говорить серьезно.

Должно быть, сказалось нервное напряжение последних нескольких дней. Катя беспомощно засмеялась, и, заразившись ее смехом, Джоанна также истерически захохотала.

— Что смешного? — У Лиз, наблюдавшей за ними, появилась ужасное чувство, что они смеются над ней.

Жадно глотая воздух, Катя рассказала про свой роман в общих чертах, скрывая личность своей любовницы.

Лиз невольно почувствовала трепетное возбуждение. У нее пошли мурашки по коже. Та область мозга, которая отвечала за журналистскую работу, переваривала потрясающую сенсацию. Подумать только, какую статью можно было бы написать про телезвезду — любимицу британской публики, имевшую лесбийскую связь с другой женщиной.

Катя начала говорить про подробности своей любовной истории, и Лиз слушала не перебивая, пока ее подруга не запнулась, и тогда Лиз сказала всего одно слово.

— Кто?

— Дейвина Томас, — ответила Катя без всяких колебаний.

Лиз ничего не могла с собой поделать. У нее в буквальном смысле отвисла челюсть.

— Не могу поверить. Этого не может быть. — Она перевела взгляд с Кати на Джоанну, которая спокойно кивнула. Господи, статья становится все лучше и лучше. — Кэт, но я не понимаю, — вырвалось у Лиз. — У тебя же было столько мужчин.

— Но у меня были с ними проблемы, — Катя печально улыбнулась.

— Но мы подолгу жили вместе, ночевали в одной спальне, и даже спали в одной кровати, — Лиз все никак не могла поверить в то, что она услышала, — и ты никогда на такое даже не намекала.

— Лиз, ты не понимаешь, — теперь, открыв ей свой секрет, Катя успокоилась. — Я тоже вначале себя не понимала. Но все, я думаю, очень просто. Я влюбилась. Просто химическая реакция на определенного человека, и так случилось, что это оказалась женщина. — В голосе Кати звучали нежные ноты. — Она одна из самых возбуждающих, значительных и энергичных натур, которые я когда-либо встречала. Мне нравилось быть с ней, и мы серьезно относились друг к другу. Мы даже собирались жить вместе.

— Что? — Лиз не хотела кричать, но так получилось.

— Конечно, мы понимали, что это будет трудно, — продолжала Катя. — Но Дейвина и Хьюго уже несколько лет не живут вместе, хотя это известно немногим, для остальных это счастливый брак. Они живут на Лорднорт-стрит, но кроме того они также совладельцы этого домика на Роланд-Мьюс, который Дейвина использует, как свое убежище. Мы встречались там с весны.

— И ты столько времени держала все в тайне от нас? — Лиз не могла не возмутиться.

— А что еще мне оставалось делать? У Дейвины просто параноидальная мания преследования. Я бы вам обеим сказала, если бы все было определенно. — Катя помолчала, и на ее глаза навернулись слезы. — Как сейчас.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Лиз.

— Сразу после того, как только Дейвина услышала про фотографа, снявшего меня у дома на Роланд-Мьюс, она порвала все отношения. Все кончено. Точка. — По лицу Кати было видно, как ей больно. — И ни капли жалости. Ей наплевать, как я собираюсь выпутываться и что будет с моей карьерой. Боже! Она такая бездушная, такая жестокая. Прежде я ее такой никогда не видела. — Катя вздрогнула при этом воспоминании.

Лиз положила ей руку на плечо.

— Судя по даваемым интервью и ее славе, у нее жестокий характер.

— Но это ее профессиональная личина, — Катя с трудом сдерживала слезы. — Мы всегда над этим смеялись. Наедине со мной она никогда такой не была, до вчерашнего дня. Сначала я подумала, что так на нее подействовал несчастный случай с Хьюго. Но теперь я уверена, что это просто страх за карьеру. У нее огромные амбиции, вы знаете.

— Ну-ну, — Джоанна была настроена скептически. — Каждый политик считает, что он может стать премьер-министром. Добиться этого — уже другой вопрос.

— Но это были не просто голубые мечты, — возразила Катя. — Говорят, на следующей неделе будут кадровые перестановки, и она должна получить повышение. Дейвина полагает, что это только начало. — Катя отхлебнула глоток остывшего кофе. — Ей только сорок два года, и если ей повезет, то я не вижу причин, почему бы ей не стать второй женщиной-премьером.

Лиз встала. Она только сейчас вспомнила, взглянув на часы, висевшие на стене позади Джоанны, что ей пора быть в редакции.

— Нам еще многое нужно обсудить, и я не хочу вас покидать, но нужно ехать в редакцию и добиться от Тони прекращения работы над статьей о Хьюго.

— И что ты собираешься делать с этим материалом? — Джоанна с тревогой смотрела на Лиз.

Лиз обняла ее.

— Ничего, абсолютно ничего.

Катя почувствовала облегчение.

— Слушай, я должна предупредить тебя, — осторожно сказала Лиз, — мы можем отменить статью, но информация об этом просочится в редакции других газет. Кто-то видел тебя на Роланд-Мьюс, многие видели эту фотографию, возможны утечки информации, поэтому сплетки о твоей жизни не могут не появиться.

Катя уже обрела почву под ногами.

— Лиз, последнее, что мне сказала Дейвина, это то, что она надеется убедить Хьюго признаться в связи со мной.

— Так ему известно, что его жена лесбиянка? — спросила Лиз.

— Нет, но если эта история выплывет и ей придется ему признаться, она сделает ставку на то, что ему будет нужно защитить детей. И, конечно, его собственную репутацию.

— Я думаю, любой мужчина согласится, чтобы считали, будто он изменяет жене, чем то, что его жена изменяет ему с женщиной, — заметила Джоанна. — Если все станет известно, карьера Дейвины кончена, ведь так? — добавила она.

Катя размышляла.

— Она не боится, что Хьюго откроет правду. Он очень консервативен, и беспокоится за свою компанию и свой клуб. Но она просто цепенеет от ужаса, подозревая, что правда о ней станет известка какой-то женщине. Вот почему она всегда так нервничала и тщательно старалась обеспечить нам безопасность.

— Какой женщине? — Лиз интуитивно почувствовала всю важность этой подробности, но старалась говорить спокойно.

— Она никогда мне не говорила, но это связано с утечкой информации, послужившей причиной нескольких сексуальных скандалов, после чет некоторые члены правительства были вынуждены подать в отставку. Дейвина думает, что это дело рук одной и той же дамы, и ей кажется, она знает, кто это.

Лиз снова села.

— Знает? Ну и кто?

— Она мне не говорила. Мне известно только, что она работает в парламенте секретаршей своего мужа.

— Ты хочешь сказать, она жена члена парламента? — воскликнула Джоанна.

— Да, Дейвина намекнула, что они живут в соседнем округе в Уорикшире.

— В каком? — Лиз почувствовала охотничий азарт. — Если удастся напасть на след этой женщины…

— Я не знаю. Дейвина мне многое доверяла, но что касается этого дела, она сказала, чем меньше я буду знать, тем лучше.

Лиз лихорадочно думала.

— Теперь не слишком трудно будет начать поиски. Напряги свою память, — умоляла Лиз, — и вспомни каждую мелочь, которая тебе известна. — Лиз взглянула на часы. — Времени не остается, но я готова рискнуть. У нас есть шанс выкрутиться. Если мы раздобудем материал, то из-за причин, связанных с ВМП, это будет лучше, чем статья про тебя и твою подружку.

— ВМП?

— Высокие моральные принципы.

Но Катя как ни пыталась, больше ничем не могла помочь. Она знала только, что эта женщина раньше работала с одной из бывших любовниц Дейвины, и Дейвина опасалась, что та ей рассказала про их взаимоотношения.

— Единственное, в чем я уверена: Дейвина никого так не боится, как этой женщины. Она ее страшится как огня. Дейвина говорит, эта женщина не знает сострадания, и если только она что-либо про нас узнала, она без малейшего колебания использует эти сведения против Дейвины.

— Ты хочешь сказать, что эта дама, пользуясь известными ей сведениями, может испортить Дейвине карьеру? — Лиз была удивлена.

— Ну, Дейвина упоминает про нее каждый раз, когда в прессе появляется скандал. Только месяц назад она страшно нервничала, когда ты опубликовала статью про троих в постели.

Джоанна спросила:

— Лиз, если ты на этом материале сделаешь передовицу, тебе не кажется, что эта женщина расскажет про Дейвину, а потом это сможет вывести и на Катю?

Лиз покачала головой.

— Я в этом сомневаюсь. После того, как о ней будет заявлено в прессе, она вряд ли осмелится. К какой бы партии она ни принадлежала, их партийный аппарат будет иметь на нее зуб. Ни одной партии не нужно такое дерьмо. Многим из них есть что скрывать. В любом случае, чтобы написать об этом статью, понадобится не одна неделя. А сейчас мне надо, чтобы Тони перестал заниматься Катей, Хьюго и так называемым любовным гнездышком на Роланд-Мьюс.

Перед тем как уйти, Лиз дала им один важный совет.

— Катя, ты знаешь, какая заваруха теперь начнется, и ты, Джоанна, тоже не останешься в стороне, потому что ты наша подруга, а это всем известно. Будь осторожна и ни с кем не говори. Тебе будут звонить, говорить, что это срочно, что это твоя мама или твой отец. Они даже попробуют разыграть, что это я звоню. Говори только со мной. И тебе лучше предупредить Джорджа о том, что происходит. Катя, ты тоже предупреди своих родителей. Они — легкая мишень, кто-нибудь может ими заняться. Нам нужен пароль, чтобы никто не смог позвонить вместо меня, что-нибудь известное только нам.

— Констанция, — сказала Джоанна. — Вы так часто слышали о моем родном городе, давайте сделаем его название паролем.

Лиз кивнула.

— Если куда-то уйдешь, пожалуйста, дай мне знать, где ты находишься. Сейчас мне нужно ехать, но я постараюсь вернуться побыстрее.

По телефону в машине Лиз связалась с Эндрю Кэхиллом и со «Стейси», агентством новостей, которое занималось Уорикширом. Давайте начнем новую игру, подумала она.

После ухода Лиз Катя закрыла лицо руками.

— Я счастлива, что у меня есть такие подруги, — сказала она.

Джоанна положила руку Кате на плечо. Почему она до сих пор так волнуется?

Глава семнадцатая

В это время Фергус принимал двадцать тщательно отобранных гостей на своей розовой вилле, выстроенной в начале века. Она была расположена в самом престижном месте Лазурного берега, где даже небольшой домик с двумя спальнями стоил не менее двух миллионов фунтов.

Во время выходных Фергус любил сочетать полезное с приятным, то есть обычно он приглашал людей, с которыми заключил или готовился заключить сделки, отдохнуть на его вилле. После прилета в Ниццу на личном самолете Фергуса, они пересаживались на яхту, доставлявшую их к молу перед домом. Прибыв на виллу, приглашенным казалось, что они попали в рай.

Окна фасада выходили на море. Слева были видны небоскребы Монте-Карло, направо открывался вид на купола и терракотовые крыши Вильфранша.

Вода в бассейне, который размерами вполне подошел бы для серьезного пловца, тренирующегося на выносливость, была согрета знойным южным солнцем. Из трех бассейнов этот находился ближе всего к вилле. Здесь Фергус в одиночестве купался по утрам. Бассейн для детей, семейный бассейн рядом, спортивный зал, где Фергус иногда занимался на тренажерах и где ему регулярно делали массаж, были спроектированы в том же архитектурном стиле, что и вилла. Гости находились под впечатлением великолепия и изящества каждого предмета обстановки, начиная от деревянных шезлонгов на выложенной каменными плитами террасе перед домом и заканчивая тщательно постриженными лужайками с системой орошения, которая автоматически включалась в восемь вечера.

Раньше Фергус проводил здесь лишь один летний месяц вместе с женой и детьми. Когда они приобрели эту виллу, жена Фергуса привезла сюда пару павлинов. Пронзительные крики этих птиц будили гостей ни свет ни заря. Пенять на это хозяевам было бесполезно — павлины были любимцами хозяйки. Но когда через год вся семья вновь приехала на Лазурный берег, павлинов там уже не было, они почему-то сдохли, может, надоели обслуге. Жена Фергуса виду не показала, но вздохнула с облегчением, поскольку тоже устала от них.

Фергус закончил плавать в своем пятидесятиметровом бассейне, совершив двадцать пять заплывов туда и обратно. Он слышал смех и крики гостей, купавшихся в семейном бассейне, но прежде чем присоединиться к ним, он сначала зашел в свой, как он его называл, южно-французский офис. Здесь, на террасе, рядом с его личным бассейном, было все необходимое ему для работы: рабочий стол, компьютер, сотовый телефон и факс. Ко всему прочему у этого офиса было еще одно преимущество: здесь действовали налоговые скидки.

Он нажал на кнопку вызова на своем телефоне. В пасмурном Лондоне, в отделе новостей редакции «Кроникл», сразу же взяли трубку.

Обычно по субботам журналисты «Санди кроникл» спускались на этаж ниже в редакцию «Дейли кроникл». Более просторный, оснащенный новейшей электроникой художественный отдел этой ежедневки давал возможность сэкономить время при подготовке макета газеты к печати, что жизненно важно в последний день работы над воскресным номером. Столы располагались так, чтобы начальники могли координировать действия подчиненных.

Кто кому подчиняется было видно сразу. Основная деятельность концентрировалась на столах, обращенных к редактору отдела новостей. В дальнем левом углу сидел главный корректор. Стол радом с ним занимал технический редактор, подчинявшийся главному корректору и подгонявший статьи под отведенный им объем.

В центре сидел редактор. Справа от него располагался его помощник, а по соседству с ним оператор, постоянно принимающий сообщения от телеграфных агентств «Пресс ассошиейшн», «Рейтер» и других международных служб новостей.

Обычно Лиз любила по субботам приезжать пораньше, и у нее был свой субботний ритуал, который помогал ей включиться в работу: перед тем, как уйти из дома и начать читать статьи, которые пойдут в печать, она слушала программу радио Би-би-си «Сегодня» и просматривала все субботние газеты. В последнее время она также смотрела новости «Скай-ТВ» и Си-эн-эн. Лиз успевала принять ванну с добавками экстрактов лаванды и грейпфрута, считая, что это позволяет успокоиться и получить заряд бодрости перед началом рабочего дня. В три часа пополудни в переполненном отделе новостей благотворное вливание ванны уже проходило, но все-таки для начала дня это было неплохо.

Это была первая суббота, когда вся ответственность за руководство была возложена на Лиз, поэтому Тони удивился, когда в десять утра ее еще не было.

Не меньше был удивлен и Фергус Кейнфилд, который всегда звонил по субботам редактору, в какой бы точке земного шара он ни находился.

— Ее нет, — доложил Тони. — Боюсь, она еще не пришла. Но не беспокойтесь, у нас есть отличная статья на первую полосу. — И он рассказал в общих чертах про передовицу о Хьюго Томасе и Кате Крофт.

Фергус был доволен. Эта статья будет хорошо продаваться, а самое большое ее достоинство в том, что она может сильно ударить по правительству. Скандал с Хьюго Томасом, мужем министра, может переполнить чашу терпения общественности.

Затем Фергус задал несколько вопросов, касающихся других политических статей, а также, перед тем как нажать на сброс, спросил, что нового будет в лондонском разделе. Тони был доволен. Теперь, когда владелец узнал про их передовицу, Лиз будет намного труднее снять эту статью. И он понял, что Фергусу понравилась его лаконичная манера отчета.

Лиз торопливо зашла в лифт десять минут спустя. Швейцар приветствовал ее по-особому. Впервые она будет редактором номера.

Поднимаясь одна в лифте, она подумала, что даже ее отец, наверное, был бы доволен. Конечно, с его точки зрения это дурная газетенка, но она могла себе представить гордость на лице матери.

Затем фантазий уступили место реальности. Через несколько минут ей придется противостоять половине сотрудников газеты и, несмотря на то, что у нее есть информация для передовицы, которая эхом отзовется по всей стране, доказывать, что нужно снять статью про Катю. Но она дала слово. Мысленно Лиз встряхнулась. Отойди от меня, Сатана.

Слава Богу, она позвонила Эндрю Кэхиллу и поручила ему проинструктировать Мака о том, что им следует сделать, и теперь не придется обращаться к Тони. Эндрю, наверно, уже послал своего помощника заниматься этим делом. А служба новостей «Стейси» уже им занимается. Слава Богу, «Кроникл» в хороших отношениях с этим агентством.

Быстро пройдя в отдел новостей, Лиз ощутила, как нарастает в ней возбуждение, когда она услышала шум включенных компьютеров, голоса людей, работающих над номером, непрекращающиеся телефонные звонки. Смена ритма работы делала субботу лучшим днем недели в воскресной газете. Другие дни были лишь репетицией. Суббота — это время принимать решения, правильные или ошибочные. Вы должны прекратить разговоры о статьях и начать их делать. Быстро.

Большую часть страниц «Санди кроникл» нужно пустить в печать до половины шестого. Лиз благодарила Бога, что так много страниц посвящено спорту. Но пусть даже так, все равно остается слишком мало времени, чтобы разводить долгие дебаты и придумывать дипломатические ходы. Такова журналистика без прикрас.

Лиз разложила веером на столе готовящиеся к печати номера иллюстрированного журнала «Кроникл», его приложения, финансового обозрения и шотландского выпуска газеты. Они служили ей в качестве памятки. Если какие-либо сюжеты этих газет будут использованы в «Санди кроникл», нужно давать ссылки. Чтобы удостовериться, что в этих изданиях статьи не противоречат друг другу, нужно потратить почти целый рабочий день.

Не ведая о том, что передовица будет забракована, Тони и двое или трое его закадычных дружков, прикидывали какой заголовок поместить на первую полосу.

Придумать удачный заголовок для первой полосы всегда считалось предметом особой гордости. Обычно заключали пари на бутылку шампанского.

Приблизившись к этому мозговому центру, Лиз поняла, как она опоздала, и попросила Тони срочно созывать сотрудников на оперативку. Отойдя немного, он тихо пробормотал, чтобы она не услышала: «Что же ты так задержалась? Педикюр наводила или брови выщипывала?» Он обменялся ухмылками со своим помощником, одним из тех твердолобых, которые считают величайшим унижением для себя подчиняться женщине. Они оба думали, что она пробилась наверх по самому «легкому» пути, будучи редактором отдела больших статей, тогда как они в поте лица трудились в отделе новостей.

Идя по длинному коридору в комнату для совещаний, Лиз думала о том, что работа редактора исключает возможность кому-то довериться. На кого ей сейчас можно положиться? Не на кого. Даже на опытного Боба Ховарда. В комнате была тишина. Обведя взглядом круглый стол, за которым сидели уже немолодые мужчины, Лиз дала себе слово, что когда она окончательно утвердится в должности редактора, то сделает начальниками ключевых отделов женщин.

Ее никогда не смогут заставить «арендовать женщин», как однажды это сделала газета «Индепендент», когда телевизионная компания захотела снять сюжет о совещании в их редакции. Оки взяли двух секретарш и «повысили» их статус на пару часов, чтобы произвести впечатление равенства.

В комнате совещаний Лиз сказала сотрудникам: «Мы поговорим о передовице через минуту. Давайте сначала пробежимся по остальным статьям в списке». Она тщательно проверила работу редактора зарубежного отдела, затем «лондонского» и спортивного. Особое внимание было уделено отделу новостей. Если раздел новостей не будет готов к сроку, это приведет к задержке и срыву всего выпуска.

— С этим не будет проблем, — самоуверенно произнес Тони, — потому что передовица уже практически готова.

Наступил тот момент, которого Лиз так боялась. Она знала, как они прореагируют на слова, которые она сейчас скажет.

— Боюсь, у нас еще нет передовицы, — объявила она уверенным голосом, хотя на самом деле ей было страшно. — Мы вынуждены снять статью про Хьюго Томаса.

— Что? — Тони готов был взорваться, но затем быстро взял себя в руки Он так и думал. Эта сука собирается выгородить свою чертову подругу.

— Что там Катя вам наплела такого, что вы снимаете статью? — В его голосе слышалось презрение. — Все факты отлично согласуются друг с другом, и если она все отрицает, потому что боится разоблачения, то вы не можете притворяться, что не узнаете ее на снимке.

Лиз неприязненно взглянула на него.

— У меня есть неопровержимые доказательства, — сказала она, подчеркивая каждое слово, — того, что между Катей Крофт и Хьюго Томасом нет никакой, повторяю никакой связи. И никогда не было.

Сотрудники заерзали на своих местах.

— Я догадываюсь, что сказала Катя Крофт, — ухмыльнулся Тони. — Но у нас есть свидетельство одного человека, видевшего ее на Роланд-Мьюс, а Барри сейчас пытается добраться в больнице до Хьюго. Кроме того, установлено, что плащ, в который одета женщина на снимке, тот самый, — Тони сделал паузу, — который одолжили вашей подруге вы.

Лиз сохраняла хладнокровие.

— Мне это все известно. Но дело в том, что наша версия ошибочна.

Тони покраснел.

— Слушайте, все за этим столом знают, что Катя — ваша лучшая подруга. Но по любым меркам это великолепная статья, и давайте не будем впутывать сюда ваши личные отношения.

— Тони, я хочу, чтобы до тебя дошло, что я снимаю эту статью не по этой причине. Мы собираемся печатать заведомую ложь. Если нас обвинят в клевете, нам это будет стоить кучу денег, потому что мы несем за это ответственность. Пока я исполняю обязанности главного редактора, я принимаю решения. Это ясно?

Все пришли в замешательство. Пока Лиз произносила эти слова, никто не вымолвил ни звука. Тони угрюмо смотрел на нее. По выражению лиц остальных также нельзя было сказать, что они обрадовались.

Лиз снова возвратилась к списку.

— Давайте снова посмотрим, что мы имеем. Вот статья о жене министра внутренних дел.

— Мы работали над ней всю неделю, — разрядил обстановку редактор лондонского отдела. — И сегодня утром мы нашли еще кое-что. Вы были правы, Лиз. Жена министра внутренних дел больна, она уже одной ногой в могиле. Сейчас должен прийти мой репортер, беседовавший с ней, но мне уже известно, что ее ответы были прямыми и искренними. Кроме того, мы взяли интервью у ее отца, и узнали мнение врачей.

— Но это же не сенсация, эта статья не может быть передовицей, — вмешался Тони. Он не давал Лиз так просто выкрутиться.

— Да, не сенсация, — согласилась она, — но это эксклюзивный материал, и он лучше всего подходит для пятой страницы.

Лиз опять принялась за список новостей.

— А может быть, подойдет статья о торговле оружием? Или нет… Если немного доработать материал о внебрачном британском ребенке американского кандидата в президенты, то это определенно сработает. А ты что скажешь, Майк? Как у нас обстоят дела с борьбой за деньги между первой и второй семьей известного кутюрье?

Лиз выслушала, поделилась своими соображениями, затем сказала:

— У меня есть еще одно предложение по передовице. Эндрю и Мак, вместе с агентством «Стейси», работают сейчас по моему поручению над, одним материалом в Уорикшире. Тони, я тебе сообщу подробности через пять минут, в моем кабинете.

Теперь, объявив на совещании свое решение, Лиз перестала мучиться проблемой выбора к переключилась на текущие дела.

До того, как говорить с Тони, ей нужно было еще позвонить в Уорикшир Питеру Макленнану и Эндрю Кэхиллу. Лиз просила их просмотреть в библиотеке старые заметки о членах парламента и их женах.

У Мака был довольный голос.

— Мы поработали на славу. Вы ни за что не поверите. Мы думали, что это дело рук оппозиции, которая проводит грязную кампанию, направленную на дискредитацию правящей партии, но сразу же стало видно, что факты не стыкуются.

— Что?

— В общем, дело вот в чем. Эндрю объяснил мне, какими четырьмя избирательными округами нужно заняться повнимательнее. Двое кандидатов из правительства, двое из оппозиции. Ладно. Я начал с оппозиции. Они ближе, и по логике вроде бы это их работа. Малколм Рикетт ненавидит правительство. Но я убедился, что его жена больше на него не работает. За истекший год она была в парламенте всего два раза. У меня создалось впечатление, что их брак не совсем удачен. Сейчас его жена работает в местной фирме. Поэтому я думаю, что это не она. Затем я прикинул, не жена ли это Найджела Картера, но она учительница в школе неподалеку. Я видел ее только во время выборов. Значит, это не она.

— Эндрю, а ты что скажешь? Что утечка информации происходит со стороны правящей партии?

— Похоже на то.

— Но с какой стати жена будет подкапываться под партию своего же мужа? В этом нет никакого смысла.

— Знаю, но жены этих членов правительства действительно работают на своих мужей в палате общин секретаршами, поэтому их следует обязательно проверить.

— Да, разумеется. Если вы что-нибудь найдете, будет суперсенсация.

— У меня не хватит времени на них обеих, поэтому к Дэвидсонам я направлю людей из «Стейси». А мне останется семейство Берроуз.

— Хорошо, позвони мне попозже на всякий случай.

Эндрю не зря потратил время в библиотеке.

Лиз не могла поверить, чтобы жена депутата партии, находящейся у власти, распространяла нежелательные сведения о коллегах своего мужа. С какой целью? Лиз слышала о недовольных супругах парламентариев, которые ворчат, что в Вестминстере слишком много работы и слишком скромная зарплата, но непохоже, чтобы одна из них решилась из-за этого на предательство. Когда Лиз прочла заметки о двух подозреваемых, она еще больше засомневалась. Эти женщины производили впечатление ярых хранительниц традиций и были замужем за хорошо сохранившимися для своих пятидесяти лет рядовыми членами парламента. Оба эти депутата работают в палате общин уже четвертый избирательный срок, и их коллеги относились к ним с уважением.

Наконец Лиз задалась вопросом, не подозревают ли три бывших министра, которых недавно так грубо разоблачили, кого-нибудь, кто послужил источником информации. Любовницы, на которых обычно в таких случаях падает подозрение, отпадали, потому что это был не просто шантаж. Лиз понимала, что оставшегося времени не хватит для того, чтобы провести детальное расследование, и начала подумывать о немыслимом.

Несмотря на обещание, данное Кате, внутри нее все еще шла борьба. Материал о ней утратил интерес для Лиз, которая предпочитала длинные журналистские расследования с изобличением виновных коротко живущим сенсациям, но все равно она понимала, что это особенный материал. Лиз могла принять то, что одна из ее лучших подруг — лесбиянка, но как журналист не могла не видеть в этом сенсации.

Чарли Мейс однажды предупредил ее, что редакторы не должны иметь друзей и давать обещания. «Когда вы близки с людьми и потом приходится их пропесочить в газете, это всегда очень трудно», — сказал он ей.

Как он был прав. Лиз ненавидела себя за подобные чувства, но если больше ничего ей не попадается? Стоит ли ради этого пожертвовать дружбой с Катей и Джоанной? Лиз этого не хотела. Она может опубликовать статью, намекнув на источники, близкие к Дейвине Томас, и не упоминая о том, что узнала об этих фактах от Кати. Но как этого добиться, если не писать статью самой?

Она пойдет посмотреть, как идет работа над подготовкой номера к печати, а потом встретится с Эндрю и Тони.

Она дала слово, что не опубликует материал о своей подруге. Хватит ли у нее сил, чтобы сдержать обещание?

Тони срывал злость на несчастных сотрудниках отдела новостей. Уже через минуту после того, как он заказал разговор с Вашингтоном, Тони закричал на одного из них.

— Я затрахался тебе говорить, что это срочно. Почему Гордон еще не у телефона? — И, не дожидаясь ответа, Тони завопил. — Когда я говорю сейчас, это значит сейчас, а не после дождичка в четверг.

После этого, занявшись редактурой довольно пустой статейки, полученной от дворцового корреспондента, он по ходу дела разнес в пух и прах все передовицы, послав репортеров дорабатывать материал.

В художественном отделе Джефф отвечал на звонок Родди Хамлина. Обычно при покупке снимка оплата обсуждалась с помощником редактора или, если речь шла о больших суммах, с самим редактором. Так как Лиз только что сказала на совещании, что она собирается прекратить работу над статьей, Джефф заключил, что снимок ей не нужен. Но как любой осторожный подчиненный, он хотел прикрыть свою спину, тем более зная, что на снимке была одна из лучших подруг редакторши.

Джефф увидел Лиз в отделе новостей и, закрыв рукой трубку, позвал ее.

— Это Родди. Я больше не могу отделываться от него. Он звонит уже третий раз за утро к его можно понять. Родди слышал, что мы бросили на статью все силы и считает, что мы выяснили имя этой женщины.

Секретарша Лиз сообщила, что ей звонят.

— Дэвид Линден. Это его третий звонок.

Лиз, взяв трубку, заметила, что Джефф наблюдает за ней. Она быстро проговорила:

— Я вам перезвоню, — и положила трубку, возвращаясь к разговору с Джеффом. — Сколько он просит за снимок?

— Родди, подожди пять минут.

Джефф подошел к Лиз.

— Он говорит, это будет дорого.

Иногда редактор покупал фотографию «с улицы», чтобы убрать ее с рынка, и ее не смогли использовать другие газеты. Однажды они даже потратили 500 фунтов за снимки Хиллари Клинтон, где она выходила из дома владельца «Кроникл» после ужина, потому что Фергус не хотел, чтобы они появились в прессе, включая также обе «Кроникл»: «Санди» и «Дейли». Лиз произвела в голове некоторые вычисления. Ее бюджет был практически весь израсходован. Если редактор не смог использовать фотографию, потому что она потеряла актуальность, это понятно. Но если она купит фотографию своей подруги, чтобы убрать ее с рынка, это будет напрасная трата денег. Лиз оказалась в сложном положении. Дополнительные расходы были частью газетного бизнеса. Каждый день те или иные статьи отменялись по различным причинам — потому что они появлялись где-то еще, или потому что их нельзя опубликовать из-за боязни судебного иска или потому, что статья не соответствует направленности номера. В уважающей себя газете до четверти бюджета может расходоваться на статьи, которые никогда не появятся на страницах. «Те статьи, которые мы отбрасываем, делают нас хорошей газетой», — часто произносил Чарли.

Лиз приняла решение.

— У нас ушло четыре дня, чтобы получить материал по Кате Крофт, который мы имеем. Я не верю, что за такой срок, начиная с нуля, любая другая газета смогла бы собрать всю ту информацию, которая у нас есть к настоящему моменту, — сказала она наконец. — Но я все-таки хотела бы пока оставить этот снимок. Предложи ему тысячу.

Родди с презрением отверг это предложение и был настроен забрать фотографию, если ему не заплатят три тысячи.

Об этой сумме не могло быть и речи, поэтому Лиз с неохотой согласилась вернуть снимок.

В отделе новостей Белинда шептала, сочувственно глядя на Тони:

— Ты хочешь сказать, она не пропустила эту великолепную статью? Только из-за своей проклятой подруги?

Он кивнул.

— Но это потрясающая статья, и в конце концов ты над ней основательно поработал.

По тому, как она глядела на Тони, широко открыв влажные от сопереживания глаза, можно было понять, почему ее называли его крошкой.

— Думаю, статья должна дойти до широкого читателя, — ответил он ей, глядя в эти по-собачьи преданные глаза. И улыбнулся, наблюдая, как она стала подниматься по лестнице в опустевший офис «Санди кроникл», чтобы позвонить независимому репортеру Хамлину.

Через двадцать минут Родди Хамлин был замечен в отделе новостей «Санди гэзетт», давнего соперника «Кроникл», выторговывая солидный гонорар за фотографию женщины на Роланд-Мьюс. Эта сумма возросла, после того как он узнал имя этой женщины, а также владельца того дома, в который она собиралась войти.

Благодаря Родди стая журналистов «Гэзетт» сорвалась с привязи и бросилась на Роланд-Мьюс в поисках свидетелей. Одна девушка-журналистка отправилась в Южный Лондон к родителям Кати. А телефонистки обзвонили всех ее знакомых. Главный репортер совершил бесплодный визит в больницу, где Хьюго Томас успешно выздоравливая. А их политический обозреватель получил инструкцию связаться с Дейвиной Томас, после того, как будет накоплен предварительный материал.

Когда Тони сообщили, что его вызывают в кабинет Лиз, он все еще был взбешен. Сердито открывая дверь, он спрашивал себя, сколько времени ему осталось терпеть все это и когда вернется из отпуска Чарли. Если руководство газетой будет вестись подобным образом, будет лучше, если Фергус отзовет Чарли назад, думал Тони.

К неожиданности Тони Лиз сидела не за редакторским столом, а в дальнем углу дивана.

— Тони перед тем, как говорить мне, насколько ты рассержен, позволь мне объясниться. Во-первых, я совершенно уверена, что у Кати нет и никогда не было романа с Хьюго Томасом.

— А как же письмо в мусорном контейнере? Оно было написано недавно, на сценарии программы для прошлой пятницы. Как же счета за телефон? Мы их видели. И как насчет человека, видевшего ее на Мьюс?

— Мне известно про телефонные счета, — Лиз импровизировала. — На «TB-Утро» собирались снять документальный сюжет про Дейвину Томас, и Катя занималась этим делом. А письмо, очевидно, было написано кому-то другому и было оставлено в доме после обсуждения сценария. — Лиз видела, что она его не убедила. — Я понимаю, что появление в полночь на Роланд-Мьюс наталкивает на мысль, что у Кати роман с Хьюго Томасом, но это не так.

— Тогда к кому она собиралась? — спросил Тони.

— Я не знаю, — солгала Лиз.

Тони нелегко было обвести вокруг пальца.

— Я не думаю, что сейчас нам следует прекратить работу над этой статьей. Катя знаменита, и нашим читателям понравится такая загадочная история. Я послал Барри вытянуть чего-нибудь у Хьюго Томаса. Почему бы нам не подождать, с чем он вернется?

Чтобы Тони оставил Катю в покое, нужно было переключить его на работу над другой сенсацией. Но у них осталось очень мало времени.

— Тони, мне намекнули про одного человека, который давал сведения, послужившие причиной тех скандалов с членами парламента. Это женщина. Она замужем за членом парламента и работает в палате общин секретаршей своего мужа.

Тони перестал расхаживать по кабинету.

— Вы хотите сказать, это действия оппозиции? Они затеяли грязную игру, но как мы сможем это доказать? — поинтересовался он. — Что вы еще знаете, что позволило бы нам начать работу?

— Помнишь ту женщину, от которой мы узнали про министра и его беременную советницу? Нас тогда смутило то обстоятельство, что она не просила денег.

— Да, она потом еще раз позвонила в отдел новостей, чтобы убедиться, что ее информация пригодилась, — вспомнил Тони.

— Тогда нам показалось, что она это сделала из моральных или религиозных побуждений, но, похоже, за этим стоят политические мотивы, — сказала Лиз.

— Черт, я слышал про грязные игры, но я всегда думал, что оппозиция ими не занимается, им ведь не меньше, чем правительству, есть чего скрывать.

— Теперь постарайся сохранить присутствие духа. Кажется, это жена члена парламента правящей партии.

— Черт побери!

Теперь Лиз завладела вниманием Тони. В нем возобладал профессиональный инстинкт, и личная неприязнь была на время забыта. Лиз кратко изложила ему результаты работы Эндрю и задание, которое она дала Маку.

— Я позвоню Маку, — сказал Тони. — Нам нужно записать на пленку обеих жен. Мы распорядимся, чтобы кто-нибудь поговорил с ними и записал их голоса. Можно сделать вид, что мы собираем материал для какой-нибудь статьи. — Тони озарило вдохновение. — Я найду голосового эксперта, который выберет из этих двух записей ту, что соответствует голосу звонившей нам женщины. Слава Богу, Вера сохранила запись ее телефонного разговора. И я скажу Джеффу, чтобы он раздобыл фотографии этих двух семейств, они могут понадобиться, — добавил явно взволнованный Тони.

— Отлично. Спасибо. — Лиз решила, что стоит доверить ему большее. — Позволь мне задать тебе вопрос. Если бы ты потерял свою репутацию, положение в правительстве, зарплату, машину с шофером, практически потерял свою жену и семью, ты помог в поисках того, кто указал на тебя?

Тони внимательно следил за ходом мысли Лиз.

— Да, неплохая идея, но мы пытались выведать у членов парламента, замешанных в скандалах, кто мог дать о них нежелательные сведения. Они не имеют представления.

— Предположим, мы снова обратимся к ним, теперь уже с двумя именами потенциальных предательниц, — сказала Лиз. — Тогда их память может заработать.

— Великолепная мысль, Лиз.

Лиз почувствовала себя лучше, когда Тони встал на ее сторону. Как и большинство женщин она ненавидела склоки.

В Уорикшире репортер агентства новостей быстро исключил жену одного из членов парламента из списка подозреваемых. Никому, кроме премьер-министра, не было известно, что этот депутат страдал от атеросклероза, заболевания, которое развиваясь поражает нервную систему. После следующих выборов он уже не вернется в Вестминстер. Вероятность того, что его жена — источник утечки информации, была чрезвычайно мала. Но тем не менее репортер из «Кроникл» позвонил ей и записал ее голос.

Тем временем Мак назначил встречу и уже ехал к дому оставшейся подозреваемой.

Филип Берроуз, член парламента, популярный в своем округе политик, личный парламентский секретарь министра здравоохранения, был свободен от дел, так как находился в двухнедельном отпуске. Подрезая розовые кусты с Розмари, своей трудолюбивой женой, он терпеливо выслушивал ее жалобы на дорожные пробки, плату за дом и шумных соседей.

Зачем это журналисту из «Санди кроникл» понадобилось встретиться с ними у них дома, да еще в субботу, недоумевал Берроуз.

К настоящему моменту в «Гэзетт» сложили вместе столько частей головоломки, сколько требовалось их юристу.

Репортер, посланный допросить родителей Кати, получил теплый прием и чашку чая. Мистер и миссис Крофт привыкли к визитам журналистов, которые писали статьи про Катю, и обычно с удовольствием рассказывали им про Катины призы по плаванию и домашних животных, которые у нее были в детстве. Хотя в этот раз дочь их предупреждала, они оказались неподготовленными к агрессивным вопросам журналиста на сексуальную тему и очень расстроились. Вторую чашку чая репортеру не предложили.

Но записи интервью с обитателями Роланд-Мьюс доказывали, что Катя входила по меньшей мере два раза в дом Томасов.

Жена дипломата из дома напротив сообщила обрадованному сотруднику «Гэзетт», что видела, как Катя выходила в четыре утра из того дома на Роланд-Мьюс, видимо, направляясь на телестудию. Успех, которого добивались журналисты «Гэзетт», пришел, когда домработник-филиппинец Томасов за сумму, равную своей месячной зарплате, впустил в дом на Роланд-Мьюс обаятельную девушку-журналистку. Донельзя довольный он даже вынул из холодильника бутылку шампанского и минеральную воду.

— Пусто, насчет еды всегда пусто, — сокрушался сей страж.

Находясь одна в спальне, журналистка тщательно исследовала содержимое шкафа, где ничего интересного не оказалось, кроме коллекции фильмов с Дженет Риджер в нижнем белье.

А потом последовала удача. В розетке на потолке была спрятана миниатюрная видеокамера. Только тот, кто специально стал бы обследовать дом, мог ее обнаружить. Стало ясно, что этот дом не являлся уютным семейным гнездышком, хотя журналист не могла знать о том, что видеокамера была установлена частным детективом по заданию Хьюго Томаса, и что видеозапись страстной постельной сцены между Катей и Дейвиной стала причиной несчастного случая с Хьюго.

— Обе записи сделаны и уже у эксперта, — сообщил Тони Лиз. — Через час он позвонит и скажет нам, соответствует ли голос, запись которого хранилась у нашей телефонистки, голосу какой-либо из этих дам. А репортеры обивают пороги бывших министров. Похоже, по крайней мере один из них дома.

Для журналистов воскресных газет настоящий кошмар заключается в том, что под самыми невинными предлогами люди, у которых нужно срочно взять интервью, стараются улизнуть на время выходных, как раз тогда, когда они больше всего нужны. Как бы человек ни был знаменит и какой бы высокий пост он ни занимал, у него всегда имеется какое-нибудь странное субботнее увлечение, вроде рыбалки в отдаленных уголках страны, куда он уезжает, не взяв с собой — и это самый большой грех — сотового телефона.

Каждые выходные репортеры тратят часы драгоценного времени, пытаясь напасть на след добычи, и особенно раздражает то, что зачастую они возвращаются ни с чем, потому что им отвечает или автоответчик или же иностранная горничная, плохо понимающая по-английски.

Тони позвонил Мак. Выслушав новость, Тони решил, что с репортером должна поговорить Лиз. В эту минуту Лиз вспомнила, как хорошо они сработались вместе на Майорке. Если бы только все время так было.

Мак ликовал.

— Я думаю, это именно та женщина. Положение складывалось безнадежное, поэтому я отклонился от инструкции. Я сказал, что хочу поговорить не о министрах или видных членах парламента и их хобби, а о тех героях, рядовых членах парламента, которые должны бы входить в кабинет. Разумеется, я дал заверения, что их имена в статье упоминаться не будут, и как только она заговорила, о черт, я уже не мог ее остановить. Он прекрасный скромный парень, но она, по всей видимости, злится, что его не замечают. Он пять лет был личным парламентским секретарем, и она полагает, что он заслужил повышение, особенно сейчас, когда эти развратники, как она их назвала, смещены с должностей.

— И ты считаешь, что из-за этого она доносит на членов своей партии? — спросила Лиз. — В этом мало логики.

— Я просто цитирую свои записи. Она все говорила и говорила о молодых сексуальных советницах, которые охотятся за влиятельными политиками. Конечно, ее муж не поддается на их уловки, но другие соблазняются. И она недоумевает, почему люди с низкими моральными принципами занимают высокие посты, когда, по ее мнению, не имеют на это никакого права?

— Все еще мимо цели, — сказала Лиз. — Не могла же она подумать, что если она будет стучать на них, то обеспечит своему мужу пост в правительстве. Премьер-министр может выбирать из четырехсот членов парламента.

— Да, но вы можете не брать в расчет половину из них, тех, которые слишком молодые, слишком пожилые, слишком чокнутые, слишком толстые, или те, которые уже были в правительстве, — возразил Мак. — Во всяком случае, тут речь не идет о чем-то рациональном. Ему пошел шестой десяток, и она думает, что если он не получит повышение сейчас, то навсегда останется за бортом.

— Мак, такое доказательство едва ли убедительно. — Лиз была разочарована. — Но подождем заключения голосового эксперта. Оставайся там, потому что если твое предположение подтвердится, ты возьмешь у нее еще одно интервью.

— Что мы будем делать, если эксперт даст отрицательное заключение? — спросил он.

— Тогда у нас будут чистые страницы там, где должна быть передовица.

Она помолчала, прежде чем положить трубку. Эндрю подтвердил опасения Лиз.

Лиз пыталась сосредоточиться на других делах, она просмотрела корректуру и провела пораньше еще одно совещание, чтобы посвятить больше времени передовице. Цветной разворот с фотографиями Кати был заменен фотографиями беспорядков в Шанхае.

На третьей странице был помещен снимок шестимесячного ребенка из королевского семейства, а на пятой — интервью с министром внутренних дел и его пораженной смертельным недугом женой. У них так же есть эксклюзивное интервью с министром внутренних дел Великобритании, которая несколько раз встречалась с Нэнси Рейган, ухаживающей за Рональдом Рейганом, пораженным болезнью Альцхаймера. И Лиз все еще надеялась, что им удастся установить личность доносчицы, и тогда у них будет настоящая сенсация.

По мнению Лиз, хотя оно и было субъективным, этот номер «Санди кроникл» был умным и интересным.

Раньше по субботам Чарли и его приближенные проводили обеденные часы в ресторанах. Но сегодня Лиз обязала сотрудников проводить обед за рабочим столом. Поэтому сотрудники перекусывали на местах бутербродами с сыром. Только когда номер был уже почти готов, Лиз и ее бригада смогли попить чаю в комнате для совещаний. Это был единственный день недели, когда Лиз не старалась соблюдать диету. Однажды она предприняла попытку ограничить число калорий и заказала в буфете вегетарианский бутерброд, но эта попытка не увенчалась успехом, поскольку овощи повара положили между двух, намазанных сливочным маслом, кусков хлеба.

Лиз обсуждала с Джеффом достоинства и недостатки различных фотографий, когда Тони, повысив голос, вынудил ее обернуться.

— Плохие новости от голосового эксперта. Наша запись и та, что принес Эндрю, имеют много общего, и эксперт дает шестьдесят пять процентов вероятности того, что нам звонила Розмари Берроуз. Но он говорит, что одного его заключения недостаточно.

— В задницу его профессию, — отозвался Джефф.

— Он предложил обратиться к лингвистическому эксперту, — продолжал Тони.

— В чем отличие? — раздраженно спросила Лиз.

— Он говорит, что сравнение используемых слов и речевых оборотов поможет выявить звонившего более точно. Если они совпадают — это практически неопровержимое доказательство.

— Почему он не предупредил нас утром? Нам потребуется больше времени. Ладно, уладьте это дело, — сказала Лиз, мысленно перекрестив пальцы.

Про чизбургеры было забыто.

Хотя никто из репортеров не смог отыскать Катю Крофт, попасть в палату к Хьюго Томасу, и добраться до Дейвины, к четырем часам дня редактор «Гэзетт» принял решение, что у них достаточно материала, чтобы опубликовать статью.

Его помощник предложил не включать статью в этот номер, а провести более детальное расследование, но редактор отказался.

— Мы можем обойтись тем, что мы имеем. Так как это загадка, — прокомментировал Робби, — не забудьте поставить в заголовке знак вопроса. И пусть весь текст посмотрит юрист. — И редактор захохотал.

Художественный редактор выбрал самый большой размер шрифта и поставил гигантский заголовок — «МУЖ ЧЛЕНА ПАРЛАМЕНТА + ТЕЛЕЗВЕЗДА =?» — на первую страницу. Внизу располагался подзаголовок «Загадка полуночных визитов».

В отделе печати заказали дополнительно несколько сотен афиш для уличной торговли. Стиль афиш никогда не отличался изысканностью. Парни из отдела распространения посчитали, что надпись «ЛЮБОВЬ КАТИ КРОФТ БЬЕТ ПО МИНИСТРУ» будет убойной.

Юристу «Гэзетт» все это не понравилось, однако статья пошла в печать.

Анализ, сделанный лингвистическим экспертом, был обещающим. Доносчица использовала слово «развратник» в разговоре по телефону с отделом новостей «Кроникл». Хотя во время второго телефонного разговора это слово не повторялось, оно было в записи интервью, которое взял Мак у Розмари Берроуз. Другие признаки, в частности использование двойного отрицания и некоторые паузы в речевых конструкциях, дали лингвистическому гуру стопроцентную уверенность, что доносчица и Розмари Берроуз это одно и то же лицо.

— Эврика, черт ее возьми! — взвыл Тони.

Лиз тоже радовалась, но она понимала, что прежде чем восторгаться, следует все проверить. Адвокаты никогда ей не советовали публиковать подобный материал, если не было веских доказательств.

Затем позвонил Мак из Уорикшира.

— Я не знаю, как сказать все это Лиз, — доложил он Тони. — Статья под угрозой.

Мак, как и было ему поручено, сообщил Филипу Берроузу, что у газеты есть научно обоснованное заключение, сделанное двумя речевыми экспертами, что его жена ответственна за утечку информаций, вызвавшей скандалы на сексуальной почве.

— Я попросил его изложить все это жене, что он и сделал. Либо она отличная актриса, либо невиновна. Она все энергично отрицала к сказала, что подаст иск в суд, если мы опубликуем что-нибудь в этом роде. Я чувствую, что больше ничего не смогу здесь сделать.

— Пока оставайся на месте. Я за тобой приеду.

Когда Тони передал эти сведения Лиз, та поняла, сколько надежд у нее было возложено на эту статью. Лиз взглянула на настенные часы в своем кабинете. Скоро нужно начинать печатать номер. Она уже одобрила рекламный материал и фотографии, которые должны соблазнить читателя, сделала все, осталось только поместить на выделенные страницы передовицу. Нужно в течение кратчайшего времени выдать какую-то сенсационную статью.

Это невыносимо, ведь у нее в голове есть отличная сенсация — роман между Катей Крофт и министром. Над ней практически не нужно работать. И больше всего раздражает то, что такая статья однозначно дала бы огромное увеличение тиража, возможно даже на 100 000 экземпляров. И в первую неделю ее работы главным редактором.

«Как всегда, мне нужно все сразу, — подумала она. — Сохранить дружбу, завоевать сердце Дэвида и получить сенсацию на первую полосу. Все это легко лишь в теории».

— Есть!

Эндрю всегда приходил в восторг, когда ему удавалось сделать статью. Он только что беседовал с бывшим министром здравоохранения, который был вынужден подать в отставку, когда просочились сведения, что у него есть внебрачный ребенок. Эндрю, будучи одним из самых влиятельных журналистов, аккредитованных в парламенте, выпил не одну бутылку «шабли» с бывшим министром. За многие годы деятельности в палате общин они подружились. Больше чем кто-либо другой Эндрю был причастен к созданию выгодного для министра образа «хорошего парня». Теперь те беседы по душам в баре палаты общин дали свои плоды.

— Он все еще слегка сердился на газетчиков, но я не сказал, что мне известна такая информация, которая может ему пригодиться, — сказал Эндрю Тони. — Упоминание о миссис Картер не вызвало у него никакой реакции, но второе имя заставило его вздрогнуть.

— Ты уверен?

— Однозначно. Я сказал ему, что речевые эксперты практически не сомневаются, что за утечку информации ответственна она. Ну, и это сработало. Понимаешь, его секретарша говорила ему, что она подозревает миссис Берроуз.

— Боже правый! — воскликнул Тони.

Секретаршу бывшего министра здравоохранения нашли в клубе палаты общин. Здешний гимнастический зал был открыт для всех сотрудников Вестминстерского дворца, но мало кто из парламентариев им пользовался. Вместо этого, как гласила расхожая шутка, они посылали своих секретарш, чтобы они там за них поупражнялись. Розмари Берроуз посещала этот спортивный зал дважды в неделю вместе с другими секретаршами. Они были дружны между собой и, как призналась секретарша бывшего министра, сплетничали про своих начальников.

После того как министр был вынужден подать в отставку, он со своей секретаршей попытался определить, кто мог выдать информацию, вызвавшую его смещение с должности. Расстроенная секретарша не стала скрывать, что сплетничала с миссис Берроуз о том, что подозревает своего шефа в одной любовной связи. Но тогда Розмари Берроуз была ими оправдана, потому что как никак у нее «семья». В любом случае, другие компрометирующие слухи, рассказанные этой секретаршей, не стали известны общественности. Но после того, как бывший министр услышал о результатах анализа, произведенного речевыми экспертами, его подозрения подтвердились.

— Я подвел премьер-министра и свою партию. Но если она доносчица, я смогу прижать эту коварную суку. В понедельник утром я первым делом пойду и доложу обо всем «главному кнуту», — сказал он Эндрю.

На Лиз работа, проделанная Эндрю, произвела сильное впечатление. Но дело еще не было закончено. Нужно снова встретиться с супругами Берроуз и попытаться дожать их новыми фактами.

— В любом случае Мак должен пойти и сказать семье Берроуз, что один бывший министр собирается проинформировать «главного кнута», что, по его сведениям, миссис Берроуз является доносчицей. Что они на это ответят?

Но супруги Берроуз к этому времени уже покинули сад, выйдя через задние ворота и оставив розовые кусты обработанными только наполовину. Не зная об этом, Мак терпеливо поджидал их у парадного входа. Когда через некоторое время он поинтересовался у соседей, те ответили, что не имеют никакого представления, куда они могли поехать. Звонки родственникам, знакомым и должностным лицам избирательного округа не принесли результата.

Лиз обезумела. Она кляла себя за то, что не послала других репортеров в помощь Маку.

— Мы больше не можем терять время, — сказала она Тони, который в гневе сломал карандаш.

— Но ведь у нас есть материал, — произнес он.

— Да, но если не произойдет чуда и мы не нападем на след супругов Берроуз, и не заставим их признаться, мы не можем использовать то, что у нас есть. Нам следовало послать туда больше людей. Мак не мог все сделать один. Что еще мы можем напечатать в качестве передовицы?

— Статью про Крофт — она уже готова, — Тони не сдавался.

— Этого мы сделать не можем. Что еще?

— После того, как закончиться эта суматоха, я проведу настоящее расследование интимной жизни вашей Кати. Я этого так не оставлю, — предупредил он ее.

Лиз с ненавистью посмотрела на него.

Война возобновилась.

Глава восемнадцатая

Секретарю Дейвины позвонил из Палаты общин дежурный офицер и поинтересовался, где министр. Он намеревался предупредить Дейвину о том, что в больнице ее могут поджидать журналисты. Офицер знал, что сегодня дети впервые должны были навестить своего отца. Министр будет благодарна ему за то, что он намекнул ей об интересе со стороны прессы.

— Сегодня утром три раза звонили из «Гэзетт», — позвонил он Дейвине уже на ее сотовый в машине. — Говорят, это по личному вопросу, и я подумал, мне следует вас предупредить, что они попытаются достать вас дома или в больнице. Я сказал им, что сегодня вы весь день заняты и у вас не будет возможности встретиться с журналистами.

Дейвина поблагодарила его.

— Спасибо за предупреждение. Пошлите, пожалуйста, в больницу еще одного полицейского.

Сначала «Кроникл», теперь «Гэзетт». Сколько у них этих проклятых снимков? Ее взяла оторопь при мысли, что журналистам известно об ее отношениях с Катей. Но она успокоила себя. Нет, конечно, нет. Речь идет о той глупой выдумке с Хьюго. Ей повезло, что она может все отрицать. А если еще немного повезет, то Дейвине даже не придется беспокоить Хьюго.

Страх того, что ее муж может поинтересоваться, как получилось, что Катя оказалась сфотографированной перед домом на Роланд-Мьюс, в месте, где сам он бывал редко, был слишком велик, поэтому Дейвина старалась об этом не думать. Если он узнает правду, вся ее карьера и личная жизнь может рассыпаться как карточный домик. И хотя она внушила Кате, что если статьи не удастся избежать, она сможет убедить Хьюго солгать, будто Катя ходила на свидание к нему, сама Дейвина знала, что не посмеет так поступить.

Дейвина поклялась себе, что если сможет на этот раз выпутаться, то больше у нее не будет никаких любовных авантюр. Она пересмотрит свою систему ценностей. Ее карьера, естественно, по-прежнему будет во главе угла, но она не будет ставить свои небольшие увлечения выше Хьюго и семьи. Это слишком рискованно.

Они с Хьюго по-прежнему будут терпеть друг друга, живя, как и раньше без любви, но и без чувства ненависти. Секс был неким ритуалом, вроде рождественского ужина, и занимались они им не чаще. Единственным исключением были ночи, когда Хьюго насмотревшись на девушек на вечерах, которые он посещал, возвращался домой подвыпивши и бормотал: «Быстрей, быстрей в кровать, я тебя хочу.»

Дейвина презирала его и себя за то, что уступает ему, но она шла на эту жертву ради сохранения своего имиджа. Для нее политический успех стоил того, чтобы унижаться.

Следующий звонок был из больницы. Взволнованная медсестра, дежурившая в отделении, гае лежал Хьюго, перехватила переодетого в белый халат и оснащенного стетоскопом репортера «Гэзетт», который пытался пробраться в палату. Второй полицейский прибыл слишком поздно.

— Это возмутительно, — отреагировала Дейвина. — Я обращусь в комиссию по рассмотрению жалоб на прессу. Репортер все еще там? Мне нужно сказать ему пару слов.

По правде говоря, она блефовала, и меньше всего ей хотелось разговаривать с журналистами. Она испытала огромное облегчение, узнав, что того репортера сразу же прогнали.

Дейвина посмотрела в зеркало заднего обзора на двух своих дочек, тихо сидевших на заднем сиденье. Они держали в руках картинки и подарки, которые приготовили для своего обожаемого папочки.

— Девочки, помните я вас всегда учила улыбаться фотографам? Так вот, сегодня, может быть, будут не очень хорошие фотографы, но вы все равно улыбайтесь. Все-таки папа почти поправился. А если кто-нибудь закричит на нас, не обращайте внимания. Хорошо?

Девочки не совсем поняли, чего хочет от них мать, но дружно кивнули, желая ей угодить. Иногда мама страшно сердится.

Когда Дейвина подъехала к больничной автостоянке, работник, узнавший ее, открыл ворота и помахал ей рукой. В эту самую минуту фоторепортер из «Гэзетт» выбежал из укрытия, где он прятался, и подскочил с камерой к стеклу машины. Дейвина резко нажала на педаль газа и буквально влетела на стоянку, слыша сзади недовольный крик, а затем с тревогой взглянула в зеркало на дочерей. С ними, похоже, все в порядке. Совершенно спокойны.

Фергусу как обычно послали по факсу на виллу первую страницу номера. Он просмотрел ее, сидя на огромном белом диване в своем кабинете, и забеспокоился.

Передовица «Кроникл» под заголовком «В КАБИНЕТЕ НАМЕЧАЕТСЯ ПЕРЕСТАНОВКА» не сообщала о чем-то оригинальном или новом. Это не возбуждало интереса и было, как чувствовал Фергус, хуже того, что делал Чарли. Он ошибся насчет Лиз?

Как обычно, в субботу вечером он позвонил редактору. Трубку снова взял Тони. Он солгал, что видел Лиз в художественном отделе. — Нет, сейчас ее нет на месте. С вами говорит Тони Бернс. Я могу вам помочь?

— Что случилось с передовицей про Крофт, о которой вы мне говорили сегодня утром?

— Я боюсь, редактор ее отменила. До нас дошли слухи, что этот материал будет опубликован в «Гэзетт». Они очень гордятся собой.

Фергус оставил это сообщение без комментариев.

— Попросите Лиз позвонить мне. И как можно быстрее.

Тони злорадствовал, передавая Лиз пять минут спустя это распоряжение.

— Фергус был вне себя из-за статьи про Крофт.

— Как он про нее узнал?

— Я упоминал эту статью, когда он звонил в десять утра. Если вы помните, тогда она была еще не отменена. Теперь он позвонил снова и требует, чтобы вы немедленно связались с ним.

Когда Лиз связалась с Фергусом, у нее не было намерения извиняться.

— Мистер Кейнфилд, было бы лучше, если бы свои претензии вы предъявляли сначала мне, а потом уже остальному персоналу.

Фергус оборвал ее.

— Господи, вы еще меня упрекаете. Впрочем, понятно: вы упустили главную статью номера, и вам ничего не остается, как встать в позу.

— Что вы хотите сказать?

— Тони доложил мне утром, что статья про Крофт у нас в кармане, а теперь он говорит, что эта статья будет передовицей в «Гэзетт». Что происходит?

«Что за двуличный ублюдок этот Тони!»

Фергус был на взводе.

— Лиз, я знаю, что женщина, про которую идет речь, одна из ваших лучших подруг, к я полагаю, это ставит вас в неудобное положение. Но вы должны понимать, что руководство газетой — нелегкое дело. Я этим занимаюсь уже более пятнадцати лет и никогда не смешивал работу и дружбу.

— Я не смешиваю, но эта история — ложь. У «Гэзетт» нет доказательств. Это обычная мешанина из непроверенных фактов и предположений, которая обойдется им в круглую сумму. Это единственная причина того, почему я отменила эту статью.

— Ладно, хорошо. Я принимаю ваше объяснение, — резко ответил Фергус. — Но я невысокого мнения о нашей передовице. Она скучна.

— Возможно, она и скучная, но это настоящая новость, не высосанная из пальца, — Лиз секунду помолчала. — Кроме того, это первый вариант. К восьми тридцати содержание номера должно измениться, и у нас будет другая первая полоса. Если бы у меня была возможность поговорить с вами, я бы все это сказала, но Тони не сообщил мне, что вы звонили. А я, естественно, не хотела вас беспокоить.

— Можешь беспокоить меня в любое время.

Хотя босс и произнес эту дежурную фразу, Лиз знала, что он, как и большинство владельцев, конечно же, не хотел, чтобы она следовала этому совету.

— Ну, а о чем будет новая передовица?

Лиз подробно изложила содержание новой сенсации владельцу. Она ничего не опустила, и по его ворчанию поняла, что Фергус в высшей степени доволен. Он извинился за то, что не поговорил утром с ней лично и отключился.

Лиз положила трубку и направилась в туалет. Спрятавшись в кабинке, она опустила голову и закрыла лицо руками. Чарли опубликовал немало бестолковых передовиц, иногда это у него случалось. Но у нее это произошло при подготовке первого номера. Лиз была подавлена.

Наконец, набравшись решимости, Лиз встала и поднялась на этаж выше в свой кабинет. Она не позволит, чтобы Тони увидел ее слезы. Все безнадежно. Если они не докажут, что Розмари Берроуз доносчица, новая передовица будет не лучше.

Почти против своей воли, Лиз поднесла палец к кнопке консоли, которая связывала ее с юристом газеты, и через мгновение отдернула палец. Что она ему скажет? «Передовица может не получиться, и мне нужен ваш совет. Это деликатное дело, о женщине-политике и ее любовнице-лесбиянке…»

Лиз колебалась. Проконсультироваться с юристом — все равно, что пустить это сообщение в эфир на весь мир. Он верен компании, но не редактору. Это может стать еще одним неверным шагом. Она поклялась никому об этом не рассказывать.

Она вышла из кабинета к присоединилась к другим сотрудникам, работавшим этажом ниже.

Когда Хьюго и Дейвина поженились, он предоставил ей свободу действовать не заботясь о том, чтобы ее деятельность приносила реальный доход. В свое время он нажил приличное состояние и знал, что финансовая обеспеченность даст Дейвине возможность сосредоточить свои силы на политическом поприще. Ей не нужно было предпринимать усилий для того, чтобы сделать члена семьи секретарем и, таким образом, пополнить семейный бюджет, или вписать в служебные расходы несуществующие поездки на встречи с избирателями, чтобы снизить расходы на содержание собственного автомобиля.

Когда они поженились, Хьюго не питал никаких иллюзий насчет того, что сильнее привлекало Дейвину: он сам или его банковский счет. Он вступил в брак впервые, в возрасте тридцати пяти лет, так и не узнав, что такое любовь. К тому времени, когда Хьюго встретил Дейвину, он решил, что пришло время остепениться и завести детей.

Лежа на больничной койке с загипсованной правой ногой на вытяжке, Хьюго был встревожен. Он часами анализировал сложившуюся ситуацию. Прежде чем столкнуться в открытую с Дейвиной, нужно все взвесить. Когда его клонило ко сну, перед глазами постоянно всплывала видеозапись двух обнаженных женщин, занимающихся лесбийской любовью… переплетение двух тел, голова Дейвины, склоненная над грудью Кати, глубокие, нескончаемые поцелуи… Как многие мужчины, Хьюго представлял в эротических мечтах двух женщин, занимающихся любовью. Но не собственную жену.

Ко вторнику Хьюго перебрал все возможные варианты и принял решение. Он был прежде всего прагматик. В принятии всех важных решений в жизни, от выбора спортивного хобби, дисциплин, которые он изучал в Кембридже, профессии и до вступления в брак, он никогда не руководствовался эмоциями.

Это из-за эмоций, которые возникли после просмотра видеокассеты, где увидел жену в постели с другой женщиной, он не справился с управлением и попал в аварию. Он больше никогда не повторит эту ошибку, не допустит, чтобы чувства взяли над ним верх. Карьера Дейвины не стоит ломаного гроша. Он будет принимать взвешенные решения, в своих интересах и в интересах детей.

Развода не будет. Пока. Это заключение основывалось на необходимости исключить насмешки над детьми со стороны их сверстников и на стремлении сохранить свою собственную репутацию. В кругу Хьюго супружеские измены считались обычным делом. Но не те, когда жена предпочитала супругу другую женщину. Он мог представить, какие пойдут слухи — он будет посмешищем.

Хьюго не хотел, чтобы его детей заклеймили дочерьми лесбиянки. Хьюго не был аристократичным распутником. Его ценности были традиционными. Он читал о шалостях лесбиянок в книжках Виты Саквилль-Уэст и Виолетты Трефюзис и презирал влияние этих «декадентских писательниц», как он их называл. Хьюго мог воспитывать своих детей в окружении людей из высшего класса, придерживающихся подобных взглядов, но он пришел бы в ужас, если бы они усвоили их извращенные, как он считал, ценности.

Когда Дейвина первый раз посетила его в больнице, он хотел ее ударить, но сдержал свой гнев. Прежде чем вступать с ней в конфликт, ему надо выздороветь и выйти из больницы. Во время последующих посещений он отворачивался от Дейвины, не в силах спокойно смотреть на нее. Она думала, что причиной его сонливости и плохого настроения были болеутоляющие средства.

Когда Хьюго пришел в сознание, его первые мысли были о видеозаписи, которую частный детектив сделал на Роланд-Мьюс. Сохранилась ли она после аварии? Он спросил медсестру про синюю спортивную брезентовую сумку, которая была с ним в машине.

— Она в целости и сохранности. Полиция доставила ее в понедельник после обеда, — сказала она. — Отдать ее вашей жене, чтобы она отвезла ее домой?

— Нет, не надо, — ответил он быстро очень властным тоном. — Там есть нужные мне вещи. Просто положите ее в камеру хранения больницы. Это можно сделать? Отлично.

Он хотел оставить за собой воспитание детей, и если, когда он обвинит жену, в качестве доказательства у него будет видеокассета, то все будет идти согласно его плану. Хьюго не называл это шантажом, но готовился он именно к этому.

Хьюго души не чаял в своих дочках и, когда Дейвина привела их в палату, он впервые оторвал от кровати свое худое тело и сел улыбаясь. Девчушки обрадовались, когда отец обнял их, забрасывая вопросами.

Дейвина позволила им наслаждаться встречей десять минут, а потом решила действовать.

— Нам с папой надо поговорить об одном деле, — произнесла она, показывая детям взглядом на дверь. — Поиграйте немного в коридоре, мы недолго.

— Зачем ты это сделала? — раздраженно спросил Хьюго.

— Прости, но мне надо с тобой поговорить. У газетчиков появилась странная мысль, что у тебя роман с Катей Крофт. Смешно, конечно, я им так и сказала.

Катя Крофт? У Хьюго даже кровь застучала в висках. Дни едва сдерживаемой ярости и боли в это мгновение напомнили о себе, и все планы выбрать подходящий момент были забыты.

— С этой поганой сукой? — Его обычно спокойные черты лица исказились. — Тебе о ней известно гораздо больше, чем мне, ты, грязная лесбиянка.

Дейвина уставилась на него с открытым ртом. Хьюго никогда не говорил таких слов. Он вообще редко когда выходил из себя.

— И у тебя хватает наглости обвинять меня, — продолжал он, давясь от злости. — Что ты пытаешься изобразить?

Голос Хьюго, переходивший в крик, напугал Дейвину. Ее начало трясти. «Он знает, — подумала она. — Он знает. О Боже! Нужно лгать. Лгать».

— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Ее голос срывался, хотя она отчаянно пыталась взять себя в руки. — Хьюго, я думаю, это лекарства подействовали тебе на мозги. Перестань так шуметь. Дети могут услышать.

— Когда ты валялась в кровати с этой проституткой с телевидения, ты ведь не думала о детях?

Помолчав, Дейвина спокойно ответила:

— Хьюго, что ты такое говоришь, ты что — сошел с ума?

Он понизил голос. Теперь он говорил взвешенно и тихо.

— Мне известно все про твою паршивую тайну. — Он посмотрел на нее с таким отвращением, что Дейвина отпрянула. — И не пытайся отрицать. Я видел вас обеих своими собственными глазами.

Его слова напугали Дейвину, но она попыталась возразить обиженным тоном.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Что ты видел своими собственными глазами?

— Теперь это уже не имеет значения, — ответил он ей с ненавистью. — Но у меня есть все необходимые доказательства, чтобы разрушить твою карьеру, и если ты причинишь мне хоть какую-нибудь неприятность, я незамедлительно использую их, пусть даже я сам пострадаю и опущусь до твоего уровня.

Дейвина оцепенела. Она видела, что Хьюго не блефует. Ему звонила Катя? Если да, то у нее еще есть шанс убедить его, что все это ложь.

— Тебе сказала об этом Катя Крофт? Нельзя верить ни одному ее слову. Она лжет.

Хьюго снова в ярости повысил голос.

— Ты лживая мразь! У меня есть видеозапись, где ты с Катей в постели. И не пытайся ее найти. Я сделал несколько копий. — Хьюго удивила та легкость, с которой он врал жене. У него только одна кассета. Но он перепишет ее.

Дейвина, обычно такая самоуверенная, такая выдержанная, впадала в отчаяние по мере того как Хьюго продолжал. Он же, напротив, приходил в себя.

— Слушай, слушай внимательно. Я собираюсь сказать тебе, что тебя ждет в будущем. С этой минуты ты забудешь о воспитании детей. Я не хочу, чтобы ты оказывала влияние на их жизнь, Бог знает, к чему оно может привести. Я не хочу, чтобы ты жила с нами в Уорикшире или в лондонском доме. Ты можешь жить на Роланд-Мьюс, я там больше не появлюсь. Мне будет помогать моя сестра, а тебе будет разрешено иногда видеться с девочками.

— Хьюго, — Дейвина чувствовала, как паника все больше охватывает ее, — ты не можешь так поступить, ты не имеешь права.

— Ты абсолютно права, моя дорогая женушка, — Хьюго фыркнул. — По закону у меня нет такого права. У меня есть кое-что получше. Видеозапись.

Дейвина молчала.

— Я еще не закончил, — продолжал Хьюго. — Через два года мы мирно разойдемся, и ты будешь жить на одну зарплату члена парламента. Посмотрим, как тебе и твоей шлюшке это понравится. А пока, если какая-нибудь газета напечатает эту глупую статью о связи между мною и ею, я хочу, чтобы ты вела себя как оскорбленная жена, у которой порядочный муж. Потом я подам на них в суд и вытрясу с них все до последнего пенни.

Дейвина призадумалась. Ее мозг напряженно работала. Должен же быть какой-то выход из этого тупика?

— Хьюго, я люблю детей. Ты не можешь это отрицать, что бы ни произошло между нами. Предположим, я со всем этим соглашусь…

— Если, как ты говоришь, ты их любишь, тогда, полагаю, ты не хочешь, чтобы эта статья появилась, правда? — насмехался над ней Хьюго. — Потому что если из-за тебя у меня будут неприятности, твоя карьера утонет в сточной канаве, в которой ты живешь.

Дейвина внимательно посмотрела на него.

— Значит, ты готов пожертвовать детьми, чтобы отомстить мне?

— Нет, я не хочу, чтобы они пострадали. Ты смогла родить детей, но ты не можешь быть матерью, я уверен, что суд с этим согласится. Ты и так почти с ними не видишься, даже когда они на каникулах. Я и гувернантка укладываем их спать. И еще. Один намек на то, что ты настраиваешь девочек против меня, и, я клянусь, я использую видеокассету. — У Хьюго разболелась голова, но он не мог показать ей свою слабость. — Как только девочки опять пойдут в школу, ты можешь забрать свои вещи.

— Ты не можешь так со мной поступить.

— Я? Не могу? Дейвина, не рискуй. Я поддерживал тебя, оказывал тебе содействие, делал все, что может сделать мужчина, чтобы помочь своей жене. Ты думала, я не знаю, что ты любишь кого-то другого? Я месяцами переживал. Я подготовил себя к тому, что у тебя есть другой мужчина. Это было бы не очень приятно, но, по крайней мере, это было бы нормально.

Хьюго упал на подушку. Дейвина сидела молча, задумавшись. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она прошептала:

— Хьюго, извини меня. Я не хотела, чтобы ты когда-нибудь узнал об этом. — Она говорила почти шепотом, но в словах чувствовалась искренность.

Но они не подействовали на него. — Мне кажется, ты больше переживаешь из-за своей карьеры и собственного имиджа, — усмехнулся он. — Тебе будет приятно узнать, что я тоже об этом думал. До развода ты можешь приезжать в дом на выходные, но ко мне тебе путь заказан.

— Хьюго, я стану другой. Я брошу все это.

— В самом деле? И надолго? Эта, очевидно, у тебя не первая. Я догадываюсь, что могла бы мне рассказать та молодая советница, с которой ты была так дружна, поговори я с ней откровенно. Или гувернантка-француженка, которая так внезапно уехала. — Хьюго презрительно посмотрел на Дейвину. — Нет, ты уже не станешь другой.

Дейвина редко плакала. Она даже вздрогнула, ощутив, что по ее щекам текут слезы.

— Соберись с духом, — огрызнулся Хьюго. — Дети захотят узнать, что происходит. Впусти их сюда, а сама жди в машине. Помни, если они узнают хоть слово из этого разговора, тогда все. Для тебя все будет кончено. — Хьюго выглядел измотанным. — Теперь убирайся с глаз долой. Я хочу видеть дочек.

Наступило время традиционного обмена звонками между отделами новостей газет всего Лондона.

Для соперничающих газет, перехватывающих друг у друга идеи статей, это позволяло сэкономить время. В шестидесятые и семидесятые годы члены Национальной печатной ассоциации зарабатывали недельную зарплату, продавая первые, только что вышедшие из-под станка экземпляры газеты конкурентам, посылавшим парня на мотоцикле. Теперь ситуация была не столь драматичной.

Семь часов вечера — это достаточно поздно, поэтому конкуренты уже не смогут включить ваши статьи в первое издание своих номеров. Если была такая сенсация, что ее все же могли заимствовать, то, конечно, о ней не сообщалось по телефону, вместо этого сообщалось кое-что о второй главной статье. Хитрые редакторы даже иногда делали несколько сот экземпляров ложного первого издания, помещая в качестве передовицы малоинтересные статьи. Они раздавались конкурирующим газетам, а когда печаталась настоящая передовица, большинство редакторов уже сопели в кровати.

Редактор лондонского раздела «Кроникл» просунул голову в дверь кабинета Лиз и, поняв, что можно войти, появился весь.

— Вы не забыли, что на следующей неделе обедаете с лордом Решингтоном?

— Нет, Джеймс мне об этом напомнил. Не беспокойтесь, я записала.

— Кстати, босс, я работаю сейчас над интересным материалом. Но я не уверен, что вы его одобрите. Помните ту лондонскую фирму, которой докучал клиент, оспаривавший заключенную сделку? Они начали записывать на пленку все телефонные разговоры, но персоналу об этом не сообщили, чтобы работа протекала как обычно. Когда возник очередной конфликт, они прослушали нужную ленту, и, как вы думаете, что они услышали? Одна из их дилеров, крутая женщина в костюмах от кутюрье, как говорится, «пальчики оближешь», говорила клиенту: «Купите миллион акций компании «Фоулер», и я вам сделаю минет еще раз».

Лиз повела бровью.

— Разумеется, в течение часа ее вытурили из фирмы, — продолжал редактор лондонского отдела.

— Чтоб мне провалиться, а я думала, что только журналисты грязно работают.

— Полагаю, неплохой способ повышения производительности, — оскалился редактор лондонского отдела.

— И что с ней сталось?

— Не знаю. Вероятно, один из клиентов найдет ей дело. Так вы хотите, чтобы я разрабатывал этот материал?

— Секс в фирме… Хм, возможно, будет интересно, но нам нужно быть осторожными с такими вещами.

— Которыми она занималась?

Они оба засмеялись. За весь напряженный рабочий день у Лиз это была первая минута передышки. Она до сих пор не знала, получится ли статья про Берроуз.

— Нам надо будет обратиться за консультацией в Комитет хорошего вкуса. Не знаю, как мы сможем это использовать, — ответила Лиз.

«Не только в газетах записывают на пленку «клиентов», — подумала она.

Их прервал Тони. Он был взбешен.

— Догадайтесь, какую передовицу поместила «Гэзетт»?

Лиз насторожилась, а Тони процитировал заголовок из «Гэзетт»: «МУЖ ЧЛЕНА ПАРЛАМЕНТА + ТЕЛЕЗВЕЗДА.»

Лиз насупила брови.

— Нам было известно, что Родди бросится туда со своей фотографией. — Лиз тщательно подбирала слова. — Но у них, должно быть, очень расторопные ребятки, если они смогли поместить эту статью уже в первое издание. Я хочу сказать, невероятно, что им удалось так быстро узнать про Катю Крофт и Хьюго Томаса и найти свидетелей с Роланд-Мьюс.

Лиз в волнении кружила вокруг стола. — Мне интересно, кто это у них там такой? Мы не знаем, кто написал статью?

— Кажется, Фил Уоллас, — ответил Тони. — Он недавно перешел к ним из «Дейли экспресс». Шустрый малый.

Лиз отнеслась к этому с сарказмом. Может быть, ей следует пригласить редактора отдела новостей из «Дейли экспресс» и посмотреть на этого парня. Они, конечно, быстро работают. Надо сказать Бобу, пусть все устроит.

— Ладно, — сказала она. — А теперь, пожалуйста, очистите помещение. Мне нужно кое-куда позвонить.

Катя оказалась в осаде, она была пленницей в собственной квартире.

Конечно, она могла есть и пить то, что ей нравится и смотреть то, что ей хочется, по телевизору. Но она не могла выйти из квартиры. Орда фотографов и репортеров, посланных редакторами отделов новостей всех столичных воскресных газет, караулили ее у дверей.

Первые признаки того, что ее ждет, Катя обнаружила, когда возвращалась в обед от Джоанны. У входа в многоквартирный дом, в котором она жила, расположилась в машине молодая парочка. Их можно было бы принять за влюбленных, если бы линза камеры, лежащей на приборной доске «форд-эскорта», не давала зайчик.

Это «Гэзетт», не мудрствуя лукаво, послала фотографа. Девушке-репортеру было, вероятно, поручено взять у Кати интервью, а фотограф щелкнет затвором фотоаппарата перед ее лицом. В фотобиблиотеках газет хранятся сотни ее фотографий. Но им всегда требуется самая свежая, и время от времени результат бывает великолепным. Знаменитость в слезах, знаменитость рассержена. Газеты это любят. Они всегда печатают отвратительные, неретушированные снимки, и знаменитости ничего не могут с этим поделать.

Катя обдумывала, возвратиться ей к Джоанне или нет. Но Джо выглядит неважно, вероятно, у нее достаточно проблем и без нее. В любом случае нужно возвращаться к себе, как бы трудно это ни было. Она как-нибудь справится с парой газетных журналистов. Катя надела большие темные очки и расплачивалась с водителем такси, когда щелкнула камера. Катя лишь опустила голову. Ей сейчас ничего нельзя было говорить. Прошедшие сутки были нелегкими.

— Извините, мисс Крофт, — девушка-репортер волновалась. — Мы из «Санди гэзетт».

Из «Гэзетт»? Как они узнали? В ушах эхом пронеслись слова Лиз: «Если мы не опубликуем эту статью, то кто-нибудь другой опубликует».

Катя прошла мимо журналистов и стала набирать шифр замка парадной двери.

Отчаявшись, журналистка прокричала:

— Как насчет ваших отношений с Хьюго Томасом?

Катя пожала плечами и успокоилась, увидев, что грузный швейцар направился через вестибюль открыть дверь.

— Спасибо, Артур. Скажи этим людям, что я не хочу, чтобы меня беспокоили, ладно?

— Понял вас, мисс Крофт. Я с ними поговорю.

Откуда, провались они пропадом, журналисты «Гэзетт» узнали про Хьюго? И как им удалось так быстро до нее добраться?

Тогда Катя позвонила Лиз в поисках ответа.

— Я задаю себе те же самые вопросы, — сказала Лиз.

— Может быть, это Дейвина? — тихо произнесла Катя. — Помнишь, я говорила тебе, что она собирается убедить Хьюго признаться в связи со мной, если история всплывет, чтобы скрыть правду.

— Боже, если она это сделала, то что я скажу сотрудникам? — сказала Лиз. — Не говоря уже о Фергусе. Я убедила их, что это неправда.

— Может, тебе поможет мое опровержение?

— Да, может быть. И ты должна пригрозить «Гэзетт» подать иск в суд. Тогда Дейвина будет знать, что ей не удастся запутать это дело. Я помещу твое опровержение на первую страницу в первую колонку. «Гэзетт», скорее всего, забеспокоится. Но мы отклонились, — продолжала Лиз. — Возможно, Дейвина здесь ни при чем. Я хочу сказать, с какой стати она будет добровольно давать информацию «Гэзетт» или кому-нибудь еще? Нам нужно подождать, пока мы не увидим этот номер. У меня неприятное чувство, что эти сведения просочились из источника, который ближе ко мне, чем к тебе. Если я найду этого человека — выгоню с работы.

— Лиз, что мне теперь делать? После того как выйдет номер «Гэзетт», все журналисты с Флит-стрит соберутся у моих дверей.

— Я бы куда-нибудь уехала. Тут приятного мало.

— Куда мне можно поехать? Джоанне я и так вчера надоела, и не хочу, чтобы к кому-нибудь еще прилетел весь этот рой журналистов.

— Можешь спрятаться у меня, но в данных обстоятельствах, вероятно, тебе лучше позвонить на телестудию. Они могут снять тебе номер в гостинице и пришлют адвоката.

Лиз была права: нужно срочно посоветоваться с юристом. Личный адвокат Кати, к ее удивлению, был настроен оптимистично, когда она заверила его, что в заявлениях журналистов нет ни доли правды.

— Пока не давайте опровержения. Статья в первой редакции все равно появится, а четыре миллиона экземпляров «Гэзетт» с опровержением повредят вам больше, чем сто тысяч с недоказанной информацией.

— Я уже пообещала моей подруге, Лиз Уотерхаус, дать опровержение. Она исполняет обязанности главного редактора в «Санди кроникл».

— Этого лучше до завтра не делать.

Катя не могла объяснить, почему она не может ждать. Если за статьей в «Гэзетт» стоит Дейвина, то у нее нет выбора.

— Мне следует подать в суд, чтобы остановить «Гэзетт»?

— Сейчас уже слишком поздно. Этот иск не сумеют рассмотреть вовремя. «Гэзетт» заявит, что вы испугались разоблачения. Извините, но к тому времени, когда мы предоставим все необходимые доказательства, будет уже поздно. Слушайте, если репортеры сводят вас с ума, я могу приехать.

— Спасибо, я думаю, что смогу с ними управиться.

— Я буду у себя. Звоните мне в любое время, я к этому привык. В понедельник я приеду в студию, и мы с вами встретимся. Мне не нужно вам напоминать, что эти парни не дураки. Они будут стараться придумать какую-нибудь уловку, чтобы вынудить вас заговорить. Не попадитесь.

Соседи Кати привыкли к тому, что у входа постоянно дежурили несколько ее поклонников, но обычно они исчезали после того, как она давала им автограф. Соседи оказались неподготовленными к вечернему массированному налету. Фотографы нахально вытаптывали кусты древовидной гортензии перед домом, подбегая ко всем, кто входил или выходил из дома.

Артуру, швейцару, показали фотографию Хьюго и пообещали приличную сумму денег, если он скажет, был ли здесь когда-нибудь этот человек. К чести для него, Артур просто улыбнулся и занял свой пост у двери.

Репортеры применяли все известные журналистские хитрости. Они начали звонить в поисках информации во все квартиры подряд. Соседи Кати не поддавались на соблазны газетчиков. Некоторые, возможно, и впали бы в искушение, но они ничего не знали.

Одна газета заказала для Кати в местном ресторане пиццу, с доставкой на дом, чтобы под видом разносчика проникнуть к ней в квартиру. Но Катя была слишком искушенной, чтобы попасться на такую уловку.

Больше всего страдали от журналистов пожилые супруги, живущие в полумиле от Катиных родителей. Вначале они не понимали, почему их телефон звонит не переставая, и им задают вопросы про Катю Крофт, которую они видели только по телевизору. Ответ на этот вопрос был в лондонском телефонном справочнике. У хозяина дома были такие же инициалы и фамилия, как и у отца Кати, номер телефона которого не был включен в справочник.

Проклятье. Пугающая алая кровь.

Джоанна с ужасом смотрела вниз: два красных пятна на бледно-бежевом ковре. На мгновение ее мысли смешались. Потом полное отчаяние. Неужели снова?

Джоанна шаркающей походкой подошла к телефону, оставляя за собой ярко-красный след, осторожно присела и позвонила доктору Бишофф. На часах было 8.30.

Слушая гудки, она представляла себе дом врача на Ноттингхилл-Гейт. В холле между приемной и гостиной сейчас звонил телефон. Только бы она была дома. Господи, только бы она была дома.

Джоанна считала гудки. Гинекологу было уже за семьдесят. Ей нужно время, чтобы подойти к телефону. Но через несколько минут Джоанна потеряла надежду и положила трубку.

По ногам продолжала струиться кровь, и Джоанна набрала 999. Ей сказали, что «скорая» приедет через десять минут. Джоанна не могла двинуться с места, ей казалось, что если она сделает хоть шаг, матка откроется. Джоанна даже не осмеливалась глубоко дышать. Как она будет открывать дверь, когда приедет «скорая»?

Она ненавидела оставаться одна. Ей нужен был Джордж. Почему вчера она не поговорила с ним откровенно? «У меня все в порядке, правда, никаких неприятностей, — ответила она, когда Джордж звонил из Киншасы, вместо того, чтобы сказать. — С четверга у меня приступы и боли. Я расстроилась из-за истории с Катей. Она сильно на меня подействовала и подорвала мои силы». Джоанна всегда старалась не падать духом, и на этот раз отвечала, даже не задумываясь.

Черт, черт.

Джордж беспокоился за нее, спрашивал, бережет ли она себя, и правда ли, что у нее все хорошо. Она, как и ее подруги, ненавидела жаловаться, и рассказала ему бодрым голосом историю про Лиз, Катю и семью Томасов.

Она снова спросила себя, как она будет открывать дверь врачам «скорой».

Ну, конечно. У Кати есть запасной ключ, и она уехала только семь минут назад. Она сможет вернуться.

— Кэт, у меня беда. Из-за ребенка. Мне нужно открыть дверь. Срочно.

Катя, почувствовав по голосу Джоанны, что у той действительно беда, не стала задавать лишних вопросов.

— Не волнуйся, я уже выезжаю.

Катя порылась в сумочке, ища ключ, схватила пальто и остановилась. Она с ужасом поняла, что зайдя в свою квартиру, она уже не может выйти отсюда незамеченной.

Она подошла к окну и через кружевные занавески посмотрела на улицу. У входа ее поджидала армия журналистов. Они сидели в своих машинах, держа наготове фотокамеры. Если она поедет к Джоанне, они двинутся за ней. Джо сейчас не должна с этим сталкиваться.

Что, если к Джоанне поедет Лиз, у которой также есть ключ? А Катя приедет к ним в больницу. Журналистов туда не пустят. Столько раз в прошлом она набирала номер Лиз, когда ей нужна была помощь.

Когда в редакций «Кроникл» раздался звонок телефона, Лиз просматривала первую страницу готовящегося номера. В это время ей было не до разговоров по телефону, на звонки отвечала секретарша. Лиз посмотрела на нее, надеясь, что это Дэвид.

— Кто это? — Все же спросила она у секретаря.

— Женщина, она сказала слово «Констанция», говорит, что это очень срочно.

— Ладно, — ответила Лиз и взяла трубку телефона на своем письменном столе. — Не забудь отправить это по факсу Кейнфилду, и побыстрее.

Плохие новости. Катя сказала, что у Джоанны неприятности, и все разногласия между подругами были забыты. Это была первая суббота, когда Лиз несла ответственность за руководство газетой, но она нисколько не колебалась.

— Не волнуйся, — успокоила она Катю. — Я уже еду.

По пути она позвонила по двум номерам. Сначала Дэвиду, который опять не ответил, и потом Фергусу Кейнфилду, посоветоваться насчет передовицы. Лиз сделала все, чтобы передовица номера во второй редакции ему понравилась, но все же у нее не было полной уверенности.

Врачи неотложки не любили угрозы выкидыша, поэтому они поспешили побыстрее отправить Джоанну в предродовую палату.

Джоанну ввезли на каталке в просторную палату, выложенную светло-зеленой керамической плиткой с цветастыми занавесками, подобранными в тон. Обеспокоенная Лиз шла позади. У стен в два ряда стояли двенадцать кроватей. Обстановка была подобрана со вкусом, но в палате стоял тяжелый запах, который сразу выдает больницу, — смесь приторной микстуры, прокисшего молока, йода и хлорки.

Джоанна удивилась, почему во всех больницах один и тот же запах, даже в частных, где вместо линолеума ковровое покрытие.

После того как Джоанну положили на кровать, около нее сразу засуетилась медсестра. Прожив двадцать пять лет в Англии, сестра Мэри Галлахер все еще говорила так, словно продолжала жить в своем поселке в графстве Корк, на юго-западном побережье Ирландии.

— Доктор будет через минутку, дорогая. Ты не должна вставать с кровати. Незачем. Поняла? Ребеночек сам решит, оставаться ему на месте или нет, — сестра взглянула на встревоженное лицо Джоанны. — Дорогая, постарайся успокоиться, все будет хорошо.

Джоанна молила о чуде. Она не могла допустить даже мысли о том, что ей вновь придется выслушивать слова утешения. Сейчас, со смесью страха и нетерпения она ждала появления доктора, чтобы выслушать свой приговор. Лиз понимала ее состояние.

— Джо, я чувствую себя виноватой. Мы с Катей были такими эгоистками, выясняя свои проблемы. Утром тебе надо было выпинуть нас из дома.

— Не возводи на себя напраслину. У меня такое уже не первый раз. Просто мне не везет.

Вернулась сестра Галлахер, отлучавшаяся выпроводить из палаты рожениц чьего-то новоиспеченного отца.

— Дорогая, доктор уже идет.

Джоанна испуганно посмотрела на Лиз. — Я не хочу чтобы врач пришел и сказал мне, что я потеряла ребенка, что такое бывает и что все у меня еще впереди.

— Ну, Джо. — Лиз взяла Джоанну за руку. — Я уверена, что такого не случится.

— Мне страшно… и Джорджа здесь нет… — голос Джоанны дрожал.

— Катя постарается до него дозвониться, а потом сама приедет сюда.

— Я не хочу его беспокоить.

— Джоанна, ты всегда стараешься оградить людей от своих проблем, может быть, даже чересчур. Джорджу нужно знать обо всем. Теперь расслабься, мы за всем проследим. Катя скоро будет здесь и передаст тебе, что сказал Джордж. Ладно?

Легкий кивок приободрил Лиз. Она должна отогнать от Джоанны мрачные мысли.

— Не знаю, как ты, а я почти всю ночь не спала из-за того, что сообщила Катя. Невероятно. Ты когда-нибудь подозревала ее?

Джоанна нахмурилась.

— Нет, мне такое и в голову не приходило. Она ведь переспала с кучей мужиков.

— Может, она бисексуалка?

Джоанна с любопытством посмотрела на нее.

— Скажи, если бы у тебя не складывались отношения с мужчинами, ты бы из-за этого смогла увлечься женщиной?

— Навряд ли, особенно теперь, когда я познакомилась с Дэвидом. — Лиз напомнила себе, что нужно ему снова позвонить. — На Майорке я несколько месяцев спала с ней в одной постели. И никогда такого даже представить не могла, а ты?

— Господи, конечно, нет. Мы никогда не стеснялись друг друга, ходили раздетыми и даже принимали вместе душ.

Лиз наклонилась к кровати и прошептала:

— Вероятно, нам с тобой не хватает воображения.

Джоанна впервые за несколько часов засмеялась.

— Ой, не смеши меня, мне нельзя шевелиться.

Воспоминания о днях, проведенных вместе, были отчетливыми как фотоснимки — как они загорали обнаженными на балконе, как менялись одеждой, как разговаривали субботними вечерами в ванной, собираясь на дискотеку, когда одна из них мылась, а две другие накладывали на лицо косметику.

— Ты думаешь, она всегда была лесбиянкой? — спросила Джоанна.

— Не знаю, мне мало о них известно.

— Это у нее врожденное, или она стала такой, потому что отец стремился ее подчинить?

— Кто знает? Он всегда был негодяем. Он до сих пор хочет, чтобы она и мать ему подчинялись, — сказала Лиз.

— Нам с нашими отцами тоже было нелегко, но все же нас не тянет к женщинам. И женщины ко мне не тянулись, по крайней мере я такого не замечала.

Джоанна задумалась.

— Думаешь, отцовское воспитание в самом деле влияет на сексуальность дочери?

— Не уверена, — ответила Лиз. — Я знаю только, что мой отец заставил меня стремиться всегда быть первой и подниматься на вершину, а твой внушил тебе чувство, что ты необеспечена, и ты думаешь, что если у тебя не будет сбережений, то в конце концов тебе придется просить милостыню. Кто знает, что случилось с Катей.

Они помолчали.

Лиз осторожно спросила:

— Джо, твое отношение к ней изменилось?

— Честно сказать, я не знаю, — Джоанна ответила не сразу. — Думаю, я стала бы относиться к ней хуже, если бы она перестала нам доверять и скрыла от нас правду о том, что делает в постели.

Лиз придвинула свой стул ближе к Джоанне.

— А как ты думаешь, что они делали в постели? — прошептала она.

— Бог их знает. Наверно, не так уж все отличается.

— Отличается. У одного партнера нет нужного инструмента.

— Да, но им его и не надо. Считается, что они боятся пениса. — Джоанна вздохнула. — Мы все верим в индивидуальность, так? В этом все дело. Обращается внимание на личность, а не на пол. Только неделю назад, я прочитала, что в наши дни женщины считают, что лесбианизм это шикарно.

— Это все ерунда. Зачем женщинам это нужно?

Они обменялись лукавыми взглядами.

— А зачем это нужно Дейвине Томас? — спросила Джоанна. — Она всегда такая одержанная, такая серьезная.

— Такая она только на публике, но один раз я ездила с ней на поезде в Манчестер, и нам было очень весело.

— А она не пыталась тебя соблазнить?

Лиз пожала плечами.

— Слушай, скоро здесь будет Катя. Мы скажем ей об этом разговоре?

— Да надо бы. Теперь нам все известно, и мы должны принять ее такой, какая она есть. Она ведь все равно осталась нашей подругой?

Лиз задумчиво кивнула. Ей стало стыдно за то, что она чуть не рассказала обо всем юристу. Слава Богу, она вовремя одумалась.

— Дэвид не звонил?

Лиз вздрогнула. Находясь в таком состоянии, Джоанна еще думает про ее любовные проблемы. Она пожала плечами.

— Мы все никак не можем созвониться, но не беспокойся, я его еще увижу.

Сестра Галлахер торопливо подошла к кровати Джоанны.

— Я думаю, посетительнице пора уходить. Доктор может прийти в любую… — сестра не договорила, увидев входящую в палату знаменитость.

— Джоанна, ты как? — Катя попыталась улыбнуться. Она все еще дрожала, потому что на пути в больницу ее сопровождала целая армада автомобилей. Хорошо хоть, журналистов не пустили в больницу.

На строгом лице сестры Галлахер засияла улыбка.

— Вы, вероятно, не хотите, чтобы вас беспокоили. Я задерну занавески вокруг кровати. И можно я скажу, как мне нравятся ваши программы, мисс Крофт.

На этот раз Катина известность пошла ей на пользу, потому что подругам разрешили подольше побыть с Джоанной. Все мировые знаменитости жалуются, что не могут никуда пойти, не привлекая внимания, но забывают при этом, что их слава является смазкой, благодаря которой двигаются шестеренки их жизни в тех случаях, когда механизмы простых людей бессильны.

Кате было не по себе, но она старалась скрыть свое состояние. До этого она никогда не испытывала смущения перед подругами, но сейчас ей казалось, что они переменились к ней. Она еще больше, чем Лиз, считала себя виноватой за состояние Джоанны. Убеждая себя в том, что друзья — это роскошь, без которой она вполне сможет обойтись, она тем не менее не давала спать Джоанне в пятницу ночью, ища у нее поддержки.

Но ведь и Лиз не отказалась помочь ей, не было никаких «если» и «но», никаких «Я первый раз главный редактор номера» и никакого осуждения ее поведения. В этом и заключалась дружба.

— Джо, — сказала она, — я оставила Джорджу сообщение. Когда я звонила, его не было, но мне сказали, что мы можем связаться с ним в шесть утра по нашему времени. Я держу пари, ты не взяла свой сотовый. Я оставлю тебе свой.

Подруги заметили, что Катя нервничает.

— Катя, все в порядке. Мы с Джо обо всем поговорили, — сказала Лиз, — и наше мнение таково: ты наша подруга, и что бы ни случилось, мы на твоей стороне.

Поддавшись внезапному импульсу, они порывисто взялись за руки.

Прошло пятнадцать минут, а врач все еще не появился. Джоанне было рекомендовано лежать спокойно, но во время разговора она тайком двигала бедрами. Обычно ребенок от этого начинал шевелиться. Но сегодня он не подавал признаков жизни.

У Джоанны выступили слезы.

— Наверно, я никогда не стану матерью.

Хотя ее подругам тоже приходила в голову такая мысль после ее последнего выкидыша, они никогда не слышали от Джоанны ничего подобного.

— Какую чепуху ты говоришь, — успокаивала ее Лиз, надеясь, что ее слова звучат убедительно. — У тебя все будет хорошо.

Занавески раздвинул молодой доктор, выглядевший таким усталым, что Джоанне захотелось подвинуться и усадить его. Несмотря на усталость, в его голосе чувствовалось внимание к пациентке.

Катя и Лиз поспешно удалились в пустую комнату ожидания, Пока Катя организовывала две чашки больничного кофе, Лиз позвонила в редакцию. Боб Ховард был в приподнятом настроении.

— Я звонил на телевидение, на Ай-ти-эн, как вы мне советовали, — доложил он, — они хотят обладать эксклюзивными правами на использование нашей передовицы.

— Отлично, — сказала Лиз. — Что нового в Уорикшире?

— Ничего. Мак продолжает наблюдать за домом Розмари Берроуз.

— Хорошо, держите меня в курсе.

Когда Лиз закончила, Катя волнуясь спросила:

— Ты поместила опровержение статьи обо мне и Хьюго?

— На первой странице, в первой колонке, как и обещала, — ответила Лиз, и достала ксерокопию первой страницы «Кроникл». «ПРЕДАТЕЛЬНИЦА» — гласил заголовок передовой статьи. Ниже был подзаголовок: «Жена члена парламента доносила на членов своей партии». Слева был другой заголовок: «ТЕЛЕЗВЕЗДА ОПРОВЕРГАЕТ СЛУХИ О ЕЕ РОМАНЕ».

В передовице не называлось имя Розмари Берроуз, но были описаны уже известные факты и давались все подробности, которые удалось выяснить сотрудникам «Кроникл», агентству новостей «Стейси», голосовому и лингвистическому экспертам.

— Лиз, спасибо тебе за помощь, ты настоящая подруга, — поблагодарила ее Катя, отметив, что статья о доносчице занимает почти всю страницу.

Впервые на этой неделе они почувствовали себя непринужденно друг с другом.

— Ладно, у меня есть к тебе несколько вопросов, — сказала Лиз лукавым тоном. — Мне любопытно знать, ты притворялась все эти годы?

— Не совсем, — ответила Катя. — Хотя сейчас я вспоминаю, что обожала других девчонок.

— Ну, в школе у всех были кумиры среди девчонок. Я, например, тоже обожала Лоррэн Томпсон, возглавлявшую школьную сборную по хоккею. Я в нее была просто влюблена.

— Но у меня это продолжалось и после шестнадцати лет, — призналась Катя. — Когда мои подружки начали интересоваться мальчиками, я их не понимала. Мысль о поцелуях с парнями вызывала во мне отвращение. Я никогда не ходила на вечеринки, не садилась с ними на задний ряд в кинотеатре, а если все же нельзя было не пойти на вечеринку, например был чей-то день рождения, я находила предлог, чтобы уйти пораньше.

— И ты тогда ничего не подозревала?

Катя печально улыбнулась.

— Совершенно ничего. Родители и учителя думали, что у меня позднее половое развитие. Я тоже так думала. Даже когда все мои подружки стали наклеивать на стены фотографии голливудских актеров и рок-певцов, я собирала в тетрадку фотографии спортсменок. Я думала, это потому, что я увлекаюсь спортом.

— Когда я с тобой познакомилась, у тебя была куча парней, особенно на Майорке. Они что-нибудь для тебя значили?

— С одним или двумя мужиками было, действительно, весело, и я думала, что чувствую то же, что и вы. Когда мы говорили о сексе, вы с Джоанной жаловались, что большинство парней не могут довести вас до оргазма. Поэтому я думала, что у меня все, как у других женщин. Пока я не открыла, как это может быть. — Катя вздохнула. — Подумать только, мне никогда больше не придется заниматься оральным сексом с мужчиной. Просто счастье.

Лиз улыбнулась.

— Большинство замужних женщин сказали бы то же самое, но они все же не променяют мужика на женщину.

— Они не знают, от чего они отказываются, — убежденно сказала Катя.

Лиз подумала о ночи, проведенной с Дэвидом Линденом.

— Я с тобой не согласна. Иногда это совсем даже неплохо, о черт, — Лиз даже простонала от удовольствия.

— Лиз, не отрицай то, чего ты не пробовала.

— То есть французский поцелуй с женщиной, — скорчила гримасу Лиз.

Катя улыбнулась и решилась наконец рассказать о своих любовных секретах.

— Говорю тебе, я поняла, что секс с женщиной, как мне кажется, намного более интимный. Смотри, когда занимаешься любовью с мужчиной, — Катя лукаво взглянула на Лиз, — ты должна просто лежать, ну и стонать время от времени. И каждый раз их дурачить.

Лиз не улыбнулась в ответ.

— Тебе просто не везло. Иногда я проводила с мужчинами просто восхитительные ночи, взять хотя бы четверг.

Катя помотала головой.

— Я рада за тебя, но я свой выбор сделала. Замечательно бывает только с женщиной. Только подумай. Ты можешь делать со своей партнершей то же самое, что она делает с тобой.

— При гетеросексуальных контактах такое тоже случается.

— Не совсем. По крайней мере, для меня. Ладно, те же места целуются и трогаются, но когда ты любишь женщину, ласки и поцелуи другие, сама аура другая.

— Как такое может быть? Если не вдаваться в сложности, реагируют те же самые эрогенные зоны, ведь так?

Взгляд Кати был направлен в даль.

— Да, но ласки мягче, нежнее. Писательница-лесбиянка Джанетт Уинтерсон говорит, что женская сексуальность отличается от мужской, они по-разному представляют, что является сексуальным, и мне кажется, она права. Любовь двух женщин, она… нетороплива. Это не потные объятия. Это не старое «туда-сюда», после которого мужчина сразу же засыпает, а ты лежишь с открытыми глазами.

— Не критикуй тяжелое дыхание и пот. Некоторым женщинам нравится именно это. Я бы не отказалась еще раз позаниматься этим «туда-сюда» с Дэвидом.

Лиз была голодна. Кофе из автомата хотя и был горячим, но оказался совершенно безвкусным.

Катя старалась убедить свою подругу.

— Лиз, единственное, что я поняла про секс с женщиной, это то, что он искренний и он обогащает. Я чувствую, что меня любят, и тоже люблю; нет никого насилия и агрессии. Это… дает ощущение свободы.

Лиз сделала глоток и скорчила гримасу. Она вылила остаток кофе в цветочный горшок, а картонный стаканчик бросила в урну.

— Ладно, я счастлива за тебя, — сказала она. — Катя, но ты же вынуждена держать все в тайне. Тебе, должно быть, было так одиноко, потому что ты не могла этим ни с кем поделиться, даже с нами. Считала, что мы тебя не поймем.

— Очень долго я сама себя не понимала. Но любить Дейвину мне казалось самым естественным делом на свете, вот что самое забавное. Я знала, как вести себя в постели. Пропала моя всегдашняя неуверенность, я стала раскована. Лиз, я потеряла голову от любви. Тебя это приводит в ужас?

Лиз анализировала свои чувства.

— Нет… В конце концов, теряют же женщины голову от любви к мужчинам. Я немного удивлена, вот и все. И мне любопытно. А что ты делала?

— Это как круг, который не имеет конца, — ответила Катя. — Все продолжается и продолжается. Прикосновения, ласки и поцелуи, потом оральный секс, взаимный или нет. Это прелестно.

— Да, возможно, — произнесла Лиз. — Но я все-таки предпочитаю мужчин, — Лиз пробрала дрожь при воспоминании об Оксфорде. — Но если все было так хорошо, почему ты рассталась с Дейвиной?

Красивое лицо Кати помрачнело.

— Я думаю, мы были с ней на разных ступенях. Я чувствовала себя так, словно целый мир изменился, но она, вероятно, такого со мной не чувствовала. Лиз, я не могу передать тебе словами, какой она была холодной, когда разрушила наши отношения. Холоднее, чем любой мужчина, которого я когда-либо знала.

— Она тоже лесбиянка? — спросила Лиз.

— Думаю, да.

— То есть, такое у нее уже раньше было. Мне очень жаль, что для тебя все закончилось так плохо. — Лиз поняла, что когда успокаиваешь человека, брошенного своим любовником, пол не имеет значения. — Катя, могу я задать тебе один по-настоящему нескромный вопрос?

— После того, что мы обсуждали?

— Хорошо, — Лиз ерзала на стуле. — Если тебя всегда тянуло к женщинам, ну ты знаешь, э-э, как бы сказать, тебя влекло ко мне или Джоанне?

Катя нисколько не колебалась.

— Совершенно нет. Вы с Джо мне как сестры. А я против кровосмешения. — Она улыбнулась. — Я ведь такая же, как и была раньше, и надеюсь, между нами ничего не изменится.

— Разумеется, нет, — заявила Лиз. — Мы так поразились не потому, что ты лесбиянка, а потому, что никогда не могли бы даже такое предположить.

Катя открыла рот, но Лиз ее перебила.

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Дейвина и ее работа усложняли все дело. Мы теперь поняли, что это была не только твоя личная тайна. Я думаю, что если бы ты была с кем-нибудь не таким известным, ты бы нам сказала. Мы же подруги, иначе и быть не может. О’кей?

Катя, широко улыбнулась.

— О’кей.

Лиз еще раз позвонила в редакцию. Там было все по-прежнему. Семья Берроуз исчезла, а Эндрю написал для второй редакции номера заметку, что бывший министр здравоохранения встретится в понедельник утром с «главным кнутом» и сообщит ему имя предательницы.

— Передовица не так хороша, как хотелось бы, — сказала Лиз Кате, — но это лучшее, что я могла сделать за такое короткое время.

Они видели, что толпа журналистов все еще бродит у входа в больницу. Лиз пришла идея.

— Давай попросим бригаду скорой помощи прихватить тебя с собой, когда они поедут по следующему вызову. Вот мой ключ, оставайся на ночь у меня. Мне нужно заехать в редакцию и «обмыть» номер.

Лиз ждали на ее столе две бутылки марочного шампанского, охлаждающиеся в ведерках со льдом, и номера конкурентов, вышедшие во второй редакции.

— Босс, слава Богу, вы вернулись, мы здесь умираем от жажды, — засмеялся Джефф.

Пока Лиз просматривала газеты, сотрудники поздравляли друг друга с выходом номера. Тони среди них не было, вероятно, он был в баре редакции.

Кто-то уже собирался произнести тост, когда Боб Ховард показал на экран телевизора, работающего с выключенным звуком. На экране появилась первая страница «Кроникл». Кто-то включил звук, и они услышали, что диктор рассказывал про их передовицу. Передовица «Гэзетт» в пресс-обзоре не упоминалась.

Помещение наполнилось радостными возгласами, и Лиз подняла свой бокал.

— За лучшую сенсацию в городе, — про себя она еще поднимала этот бокал за здоровье Джоанны к ее ребенка.

Когда сотрудники начали расходиться, Лиз сняла трубку. Она набрала оксфордский номер Дэвида. Его по-прежнему не было. Огорченная Лиз взяла свою сумочку и прошла к выходу через опустевший отдел новостей. Это был особенный и нелегкий день. Как жалко, что ее родители не могут порадоваться ее триумфу. Сидя на переднем сиденье редакторского «мерседеса» рядом с водителем, который вез ее домой, Лиз заснула.

Глава девятнадцатая

Жив ли еще ребенок Джоанны?

Этот вопрос Катя и Лиз не решались произносить вслух, но его и так можно было без труда прочитать на их лицах, когда в воскресенье после обеда они вошли в палату Джоанны.

По телефону сестра категорически отказалась говорить о состоянии здоровья Джоанны, и встревоженные подруги поспешили к ней в больницу. Торопливо проходя по зеленому коридору в палату Джоанны, они старались не обращать внимания на других пациентов, посетителей, медсестер и докторов, которые, узнав Катю, заметно оживились.

Лиз все еще никак не могла избавиться от чувства вины и постоянно спрашивала себя, не случился ли у Джоанны выкидыш из-за того, что она переживала за Катю по поводу этой злосчастной статьи? И кто знает, как отразится передовица, опубликованная в «Гэзетт», на карьере Кати? Увидев заголовок в «Гэзетт», Катя сразу же стала звонить своим родителям, чтобы предупредить их. Удар был смягчен опровержением, которое поместила на первой странице «Кроникл» и, кроме того, родителей Кати немного утешило то, что их дочь подала иск в суд.

Лиз и Катя, войдя в палату Джоанны, услышали чьи-то горькие рыдания. Они ошеломленно переглянулись, но тут же облегченно вздохнули, увидев, что плачет другая женщина, а Джоанна молча лежит на спине, устремив взгляд в потолок, несчастная и одинокая.

Взглянув на ее бледное лицо, подруги испугались, что произошло самое худшее.

— Джо, — произнесла Лиз, наклоняясь к Джоане и целуя ее. — Мне так жаль.

Катя, ничего не говоря, взяла Джоанну за руку.

Джоанна попыталась улыбнуться.

— Не волнуйтесь, девочки, думаю, все будет в порядке. Врачи говорят, что если я оставшиеся три месяца буду соблюдать постельный режим, то с ребенком все будет хорошо.

— Замечательно.

— Отлично. — Подруги были просто счастливы.

— Сегодня мне собираются наложить шов на шейку матки, — продолжала Джоанна. — Скоро меня придет осмотреть хирург.

— Ты боишься? — спросила Катя.

— Доктор Бишофф предупреждала меня, что такое может случиться.

— Тебя положили в хорошую больницу.

Джоанна тяжело вздохнула.

— Да в общем я сама виновата. Не надо было летать в Нью-Йорк, не надо было приезжать на церемонию вручения премии «БАФТА», а с работы надо было приходить пораньше. Я злюсь из-за того, что сама себя до вела до такого состояния.

— Ну, не надо так себя винить. Просто тебе не повезло. Тебе от природы досталась такая предрасположенность. Как ты себя чувствуешь? — спросила Катя.

— Кровотечение прекратилось этой ночью, и мне стало намного лучше, но меня волнует, что врачи категорически запретили мне двигаться. Мне даже нельзя вставать, чтобы сходить по маленькому. Я должна лежать, пока не родится ребенок. Как, интересно, я отсюда смогу редактировать журнал?

— Да, это практически невозможно, — медленно произнесла Лиз. — Но, может быть, ты попробуешь работать по другому методу — не станешь беспокоиться из-за каждого заголовка и из-за каждой статьи отдельно, а будешь осуществлять только общее руководство.

— А как быть с крупными статьями и обложкой? — возразила Джоанна. — Я ведь должна этим заниматься!

Некоторое время они сидели молча, напряженно думая над создавшейся проблемой. Наконец Катя, улыбнувшись, достала из своей сумки электронную записную книжку в кожаной обложке и помахала ею.

— Джо, но зато ты можешь, не вставая с больничной кровати, поговорить со всеми, кто тебе нужен. У тебя есть одни знакомые, у нас другие. Посмотри только на букву «Э», — продолжала Катя. — Эндрю, принц, домашний телефон и телефон на яхте; Энн, принцесса, лондонский телефон; …Эдвард…

Лиз тоже засунула руку в сумочку, ища свою электронную записную книжку.

— Берлускони, Сильвио, все номера; Бардо, Бриджит, оба ее телефона в Сент-Тропезе… Под буквой «К», так, Кейн, Майкл; Каролина, принцесса, ее телефонные номера в Монако и Сент-Реми-де-Прованс.

Они выжидающе посмотрели на свою неважно выглядевшую беременную подругу.

Джоанна признательно улыбнулась.

Они ей в ответ, конечно, тоже.

Лиз вдруг пришла в голову ужасная мысль: неужели же еще совсем недавно она была готова пожертвовать этой дружбой? Страх за Джоанну и ее будущего ребенка отодвинул всю журналистику с ее преходящими проблемами на второй план. Лиз дала себе торжественную клятву — она больше никогда и ничем не будет жертвовать ради своей карьеры.

Взволнованная медсестра, просунув голову в дверь, робко спросила:

— Мисс Крофт, вы не могли бы подписать эту открытку для детской палаты? Ее разыграют в лотерею.

— Конечно, — ответила Катя.

Три подруги еще улыбались, когда дверь открылась снова, и они не сразу поверили своим глазам. Высокий, худой, загорелый мужчина держал в руках громадный букет, для которого, наверное, был опустошен целый цветочный магазин.

— Джордж! — У Джоанны выступили слезы.

— Моя бедная дорогая Джо, — сказал он и, положив розы на кровать, дотронулся до ее плеча. — Боже мой, как я перепугался!

Затем Джордж, больше не говоря ни слова, наклонился к жене и прижался щекой к ее щеке — Джоанна даже зажмурилась от удовольствия. Катя и Лиз в это время уже выходили на цыпочках из палаты.

Джордж, нежно погладив Джоанну по щеке, принялся целовать ее глаза, нос, губы.

— Любимая моя, я тебе хочу сказать, — глядя в ее глаза, произнес он, — что больше никогда не оставлю тебя одну. Теперь я буду как следует заботиться о тебе.

Джоанна довольно кивнула.

Джордж присел.

— Я добирался всю ночь и готов, наверное, убить за чашку чая. Думаешь, мне придется это сделать?

Она засмеялась. Хорошо, что он вернулся домой.

Перед резиденцией премьер-министра на Даунинг-стрит припарковался синий «роувер» «главного кнута». Он сам лично сидел за рулем машины.

Полицейский у входа, один из многочисленной охраны, призванной нести службу у резиденции премьера двадцать четыре часа в сутки, переминался с ноги на ногу, чтобы не заснуть. По воскресеньям как обычно было невыносимо скучно. Хорошо хоть не было дождя. И хорошо, что сегодня осуществлялось хоть какое-то движение.

Сам премьер подъехал только час назад. Полицейский немного удивился, увидев, что «главный кнут» выходит из машины со стороны водителя. Полицейский был со стажем и сразу догадался в чем дело. Сам вел машину, усмехнулся он про себя, значит, не имел возможности вызвать личного шофера. Как и члены королевской семьи, партийные лидеры больше не доверяют телефонам. Полицейский всегда поражался, каким образом удается сохранять в тайне по-настоящему важные встречи — ведь когда они иногда случаются, фоторепортеры, журналисты и им подобные не показываются даже близко.

Фергус решил, что он потратил достаточно времени, подыскивая подходящую замену Чарли Мейсу. Обладая нетерпеливым характером, он привык заключать сделки быстро или не заключать их вовсе.

В час ночи с воскресенья на понедельник, находясь на своей вилле на Лазурном берегу, он набрал номер редакции «Кроникл» и распорядился разбудить секретаршу редактора и попросить ее забронировать для Чарли билет на первый же самолет, вылетающий из Маками. Фергус хотел, чтобы он к пяти вечера был в здании редакции «Кроникл».

Лиз Уотерхаус он просил прибыть туда в шесть часов.

А Николь Уэлсли должка там быть в восемь.

Потягивая кофе с горячим тостом, бывший министр здравоохранения делится с парламентским организатором своими подозрениями в отношении Розмари Берроуз.

— Вы всегда интересовались, кто это может быть. Мне напомнил о ней журналист из «Кроникл». Они следят за ней.

Охота за информатором набирала обороты.

После того как детей увез школьный автобус, Дейвина начала упаковывать свои вещи в четыре больших чемодана. Она не могла воспользоваться министерской машиной, чтобы перевезти их из Уорикшира на Роланд-Мьюс. Использование служебных машин в личных целях было запрещено. Да это было бы и неразумно. В палате общин сразу пойдут разговоры, и к обеду весь парламент будет знать, что у нее нелады с мужем. Вещи может отвезти садовник. Попозднее.

Дейвина закрыла чемоданы, и быстрой походкой направилась к своей машине. Шофер должен отвезти ее в Лондон, где она будет проводить совещание в своем министерстве. Когда она ушла, к Хьюго приехал архитектор с проектом перепланировки дома.

Лиз еще раз попробовала дозвониться до Дэвида Линдена. Ей уже начинало казаться, что их ночь любви была просто плодом ее воображения. Включая и его напоминание о себе в субботу. Снова никто не отвечает. Черт, куда он мог уйти в такую рань?

В пробном тираже номера «Лондон ивнинг геральд» была сделана попытка развить тему про информатора из палаты общин, а кроме того на первой полосе сразу же бросался в глаза заголовок: «ТЕЛЕЗВЕЗДА И МУЖ МИНИСТРА». Этой теме была посвящена двухстраничная статья с новыми подробностями приписываемого Кате романа с добавлением опровержения из «Кроникл».

Это был отличный способ перепечатать все пошлые подробности, заимствованные из статьи в «Гэзетт», без риска быть обвиненными в клевете. Журналистам «Ивнинг геральд» как-то удалось найти фотографии, где Катя была снята, вместе с Джоанной и Лиз на Майорке, а потом на церемонии вручения премии «БАФТА», а также были приведены такие факты из их биографий, про которые они сами уже забыли.

Тони был в такой ярости, что испортил своим настроением семье все воскресенье. Мало того, что материал, которому он отдал столько сил, был напечатан у конкурентов, но еще и его так называемый редактор поместила на первую страницу в первую колонку опровержение этой статьи. Ну ладно, она ему заявила, что «TB-Утро» планировало снять документальный сюжет о Дейвине. Это еще как-то объясняло звонки, указанные в счете за телефон. Может быть.

Ну а как насчет самого веского доказательства, записки? Тут Лиз так и не дала им вразумительного ответа. Нет, к опровержению Тони отнесся с большим подозрением.

Он знал не хуже других, что лучший способ защиты — это нападение, и сознавая, что правда на его стороне, решил для себя, что как только Фергус вернется из Франции, он сразу же с ним поговорит.

Сделав вид, что он случайно встретил владельца у входа в «Кроникл», Тони поинтересовался, не сможет ли тот уделить ему немного своего драгоценного времени.

Сидя за столом напротив Фергуса, Тони с неохотой признал, что передовица про информатора из палаты общин получилась неплохой, хотя они и не могли назвать ее имя.

— Очень жаль, что нельзя было пождать до следующей недели, тогда бы статья получилась гораздо лучше.

— А какую же передовицу вы поместили бы тогда в этот номер? — спросил Фергус. Тони почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Сейчас или никогда!

— Я бы поместил статью про Катю Крофт и Хьюго Томаса, — ответил он. — Я знаю, мы напечатали опровержение, но я уверен, что зря, у нас на руках все доказательства. Лиз опубликовала его, потому что Катя — ее лучшая подруга. Я бы хотел получить ваше разрешение опубликовать эту историю на следующей неделе. Конечно, этот материал «Гэзетт» поместила уже в своем номере с большим тиражом, но наша статья будет куда лучше.

— Те двое подали на «Гэзетт» в суд, — холодно отреагировал Фергус. — Зачем нам эти неприятности. Оставь этот материал.

Тони пока не добился своего. Но он знал характер Фергуса: часто тот говорил сгоряча и есть еще шанс его убедить, хотя на этот раз произнесенные им слова были слишком резкими и не допускали возражения.

— Знаете, то, что я собираюсь сказать, мне не хочется говорить, но я чувствую, что это мой долг перед газетой. Не очень давно у Лиз было психическое расстройство.

Он протянул фотографию страницы из книги записи пациентов психиатрической клиники на Майорке, где фамилия Лиз была обведена красным фломастером.

Пока Фергус изучал этот снимок, по его лицу невозможно было ничего прочитать. Тони продолжал:

— Она лечилась в клинике для больных с нервными расстройствами. На прошлой неделе перепады ее настроения имели для газеты неприятные последствия и из-за этого же мы потеряли много времени при подготовке статьи о Розмари Берроуз. Меня просто интересует, выдержит ли Лиз нервное напряжение, связанное с работой редактора.

Фергус откинулся в кресле, теребя в руке карандаш. Он немного помолчал, прежде чем ответить:

— Я думаю, выдержит. Это было не столько психическое расстройство, сколько нервный срыв после того, как ее мать покончила жизнь самоубийством. И кроме того прошло уже двенадцать лет. Лиз говорила мне об этом на прошлой неделе. Я не думаю, что при подготовке передовицы это сыграло какую-то роль, и не думаю, что это вообще проявится в будущем. — На лице Фергуса появилось подобие улыбки. — Я думаю, ваш главный долг перед газетой состоит в том, чтобы оказывать ей всяческую поддержку, и я знаю, что могу на вас положиться.

После этого взволнованный Тони позвонил Чарли. Телефон в его номере не отвечал. Тони еще больше занервничал, когда ему сказали, что Чарли уже выехал из гостиницы.

Синий лимузин, везший адвоката из компании «Фаррар и Кº» и его помощника, остановился перед входом больницы Святой Терезы, где уже ждала толпа репортеров.

Адвоката вызвал Хьюго Томас. Заявление клиента гласило: «Я никогда прежде не был в обществе женщины, о которой идет речь, никогда не был с ней знаком, и даже никогда не находился с ней в одном здании».

Седой мужчина с орлиным профилем, учившийся с Хьюго в одной школе, позволил себе одобрительно улыбнуться.

— Сильная защита. Мне это нравится.

Он набрал номер своей секретарши и начал диктовать: «Редактору газеты «Санди гэзетт». Уважаемый сэр. Мы действуем по поручению Хьюго Томаса, обратившегося к нам по поводу опубликованной в Вашей газете статьи…» Письмо заканчивалось юридической колкостью: «Мы просим Вас незамедлительно ответить и хотели бы довести до Вашего сведения, что в любом случае получение ответа является законным правом мистера Томаса». Лимузин увез в багажнике синюю брезентовую спортивную сумку, переданную адвокату клиентом и помещенную в сейф компании «Фаррар и Кº».

Катя, ее агент, директор-распорядитель с телестудии и адвокат компании обсуждали, нужно ли ей подавать иск на «Гэзетт».

Катя не была уверена, стоит ли ей это делать. Директор-распорядитель с ней не согласился. Он считал, что подав в суд, она сможет сохранить свое реноме в глазах зрителей и, что самое важное, в глазах Независимой телевизионной комиссии, которая выдает лицензии телеведущим. Он также учитывал, что судебная тяжба создаст ей дополнительную рекламу.

Катин агент не понимал, почему сна не хочет судиться с «Гэзетт».

Они спорили, но так и не пришли в тот день к соглашению.

Дело Томас — Крофт дало повод для сплетен в баре «Эль Вино» — своеобразном клубе, куда любили заглянуть работники средств массовой информации.

Откуда «Гэзетт» могла получить материал, над которым работали журналисты «Кроникл»? И когда? Кто будет редактором «Кроникл»? Кто-то сказал, что в здании редакции видели Чарли Мейса.

Хьюго в самом деле подал в суд? А Катя? Если они выиграют дело, сколько они получат?

И кто поставлял сведения о министрах?

Журналисты, кроме работавших в «Гэзетт», цинично усмехались. Приятно видеть, что в другой газете неприятности, так им и надо.

Номер «Лондон ивнинг геральд» допечатывался уже в другой редакции и заголовком: «Я НИКОГДА НЕ БЫЛ ЗНАКОМ С ТЕЛЕЗВЕЗДОЙ, ЗАЯВИЛ МУЖ МИНИСТРА».

Адвокатская компания «Фаррар и Кº» заявила, что как только господина Хьюго Томаса выпишут из больницы, он намерен судиться с «Гэзетт». Катя Крофт тоже, вероятно, подаст на газету в суд.

Личный парламентский секретарь премьер-министра обедал со своим шефом. На столе была бутылка кларета и специально приготовленные для этого случая сандвичи с яйцами, кресс-салатом, тунцом, майонезом, ветчиной и горчицей.

«Главный кнут» уже доложил о предательнице в рядах партий, и секретарь премьера сказал, что назначил на два часа дня встречу с Филипом Берроузом, которому будет предложено уйти в отставку.

Пресс-конференцию по поводу его отставки было решено организовать в четыре часа, когда премьер вернется со встречи с американским президентом, прибывшим с официальным визитом в Ирландию.

Затем секретарь сообщил премьеру, что по сведениям службы безопасности слухи о том, что в автомобиль Хьюго Томаса была заложена террористами бомба, которая и стала причиной несчастного случая, ничем не обоснованы.

Премьер-министру было известно, что Хьюго Томас обратился к услугам адвоката из «Фаррар и Кº» и планировал судебную тяжбу с газетой, напечатавшей о его связи с телезвездой, с которой, по его словам, он вообще никогда не встречался.

Секретарь спросил:

— Помните вчерашнюю беседу с «главным кнутом»?

Его шеф впервые за день улыбнулся.

— Да, — кивнул премьер-министр. — Он говорил о несчастном случае с Хьюго.

— Вас ждут сотрудники службы безопасности с копией той кассеты.

— Кстати, вспомнил, — сказал премьер, — завтра с утра я должен встретиться с Дейвиной Томас.

В результате кадровых перестановок в кабинете, о которых так долго судачили в кулуарах парламента, Дейвина Томас потеряла свой портфель министра телерадиовещания. Никакого официального объяснения этому не последовало, и Дейвина так к не узнала, что именно известно о ее личной жизни и кому. Она могла только строить догадки. Ей потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что она снова рядовой депутат. Теперь уже навсегда.

Опытный адвокат Хьюго Томаса, отрабатывая полученную тысячу фунтов, требовал от «Гэзетт» извинения. Анонс статьи должен быть опубликован крупным шрифтом на первой странице, а само извинение — на третьей или четвертой полосе.

Редакция «Гэзетт» уступила этим требованиям.

Хьюго получил щедрое возмещение за моральный ущерб, которое он пожертвовал международному «Красному кресту».

«Филип Берроуз, пятидесятитрехлетний член парламента от избирательного округа Западный Уорикшир, подал сегодня премьер-министру прошение об отставке по личным причинам», — сообщило в четыре часа телеграфное агентство «Пресс ассошиейшн».

Имя осведомителя прямо не называлось, но кто это был, всем сразу стало совершенно ясно, как дважды два.

Премьер, на созванной по этому поводу пресс-конференции, поблагодарил уходящего в отставку члена парламента за проделанную им работу и преданность интересам партии. Самого его в это время больше тревожили мысли о шансах их партии на выборах, которые будут проводиться через три месяца.

Как потом сложились отношения между Филипом Берроузом и его женой не было известно. Они не давали никаких интервью. Но эта тема еще несколько недель муссировалась в средствах массовой информации.

Лиз была потрясена. Поднявшись на шестой этаж, она мельком увидела там загорелого Чарли Мейса, который неожиданно появился из офиса Фергуса и выглядел очень-очень довольным. Ну, а чего она еще ждала. Она сама упустила свой шанс, защищая Катю. Поэтому она очень удивилась, когда Фергус предложил ей пост редактора «Санди кроникл». Фергус еще больше ободрил ее, сказав, что Чарли будет редактором «Дейли кроникл», но только до своего ухода на пенсию, до которой ему оставалось три года и семь месяцев.

— Совсем недолго, — подмигнул он ей.

Допивая бутылку шампанского, которую Фергус открыл с Чарли, они обсудили возникшие у «Гэзетт» юридические проблемы и заодно поговорили, что им делать с Тони Бернсом.

Ни у кого не возникло и тени подозрения, что настоящими любовниками были Катя и Дейвина. Однако ретивый репортер из «Гэзетт» решил на всякий случай понаблюдать за домом Хьюго на Роланд-Мьюс. Он был уверен, что там он найдет материал для статьи, нужно только терпение.

Счет за телефон объяснили подготовкой документального сюжета о Дейвине, а записка из мусорного контейнера больше никогда не фигурировала в деле. Лиз заперла ее в своем сейфе.

Проживание Хьюго и Дейвины в разных домах означало, что они больше не живут вместе, а через два года они развелись официально.

Сразу после этого Хьюго женился на другой женщине, которая была на пятнадцать лет моложе его и не хотела иной карьеры, кроме карьеры домохозяйки. У дочерей Дейвины и Хьюго появились две сводные сестрички.

Следующее поколение деловых женщин, к которому принадлежали Стефани Росс и Дебби Лакхерст, наблюдая за более старшими подругами, задавали себе вопрос: стоит ли идти на такие жертвы, чтобы подняться на самую вершину в этом мире, принадлежащем мужчинам. Да, они хотели получить все, но какие усилия, душевные, умственные и физические придется для этого приложить? Они хотя и завидовали успеху Кати, Джоанны и Лиз, не восхищались ими. Они казались жесткими и самодовольными. Но позже Стефани и Дебби поняли, что им придется стать такими же и подчинить свою жизнь работе, работе и еще раз работе, когда времени не остается ни на что, кроме самых основных семейных обязанностей.

На деле мало что изменилось.

Эпилог

Шесть месяцев спустя

Предсказание доктора Бишофф оказалось ошибочным. Льюк Джордж Глейстер Лангфорд совершенно определенно был мальчик. Через шесть недель после своего рождения он, как любой здоровый ребенок, громко закричал, когда его опустили в ледяную воду старинной купели церкви Святого Петра в Броад-Чалке, округ Уилтшир.

Одетый в крестильную рубашку Лангфордов из муслина и хлопка с вышивкой, рукавами с буфами и кружевными манжетами и воротничком, Льюк походил не на слабого грудного младенца, а скорее на маленькую копию сэра Уинстона Черчилля. Две его крестных стояли возле купели и удивлялись, что ребенок, причинивший столько беспокойства, пока он был в утробе, оказался таким шумным, когда вышел из чрева матери.

Повторяя за приходским священником слова торжественной клятвы и отрекаясь от всего дурного, и Лиз и Катя обе думали про себя: «Я не могу за собой-то смотреть как следует, как же я смогу помочь такому крошечному малышу?»

Бабушка Льюка стояла перед церковной скамьей, строгая и чопорная. Ее глаза блестели от гордости за внука, который сможет продолжить род Лангфордов. Это решало все. Благодаря рождению сына Джоанна наконец завоевала расположение своей свекрови.

Рядом с Джоанной стоял гордый Джордж, заплакавший от счастья, когда узнал, что у него родился сын. В то же утро он впервые в своей жизни отправился искать работу. Он устроился на очень понравившуюся ему, хотя и довольно скромно оплачиваемую должность заместителя руководителя нового международного благотворительного общества, штаб-квартира которого постоянно размещалась в Белгравии и содержалась на пожертвования одного филантропа, который, любя весь мир, оказывал предпочтение Лондону. Джордж наконец мог постоянно находиться рядом с женой и своим новорожденным сыном.

Пролежав более трех месяцев на больничной койке, Джоанна отчаянно рвалась на работу. Ею двигали вовсе не материальные соображения, потому что Джордж стал теперь зарабатывать намного больше, чем раньше. Скорее она вернулась на работу из гордости. Джоанне нужно было доказать, что материнство не умерит пыл, который она вкладывала в свое дело, как многие предвещали. «Проклятые амбиции» никуда не делись.

Перед крещением сына она съездила в редакцию «Женского обозрения», где от мисс Ангус узнала, что директора-распорядителя неожиданно перевели в сиднейский офис.

С того времени как Джоанна снова занялась руководством журнала, его тираж и доходы от рекламы побили все ожидаемые прогнозы. Джоанна спросила себя, могла бы она добиться таких успехов, если бы не совещалась раз в неделю со своими подругами. Даже теперь, когда она могла работать в полную силу, Катя и Лиз продолжали помогать ей, предлагая идеи для статей и великолепные фотографии из других изданий, права на публикацию которых она могла приобрести.

Но все-таки, став матерью, Джоанна изменилась. Дом, в котором они жили раньше, был продан и куплен другой, в Чисвике, с четырьмя спальнями, в стиле кораля Эдуарда, расположенный близ реки с большим по лондонским меркам садом. Но теперь приходилось больше времени тратить на дорогу до работы, и Джоанна стала более тщательно планировать свой рабочий день.

Обычно она отпускала няню в семь вечера, но по крайней мере один раз в неделю ей приходилось посещать приемы и коктейли, что было необходимо в ее профессии. Иногда она ужинала у своих подруг, но в конце концов ей пришлось признать, что в душе она чувствует себя виноватой, потому что дома у нее остался ребенок.

Ей больше нравилось, когда Катя и Лиз сами приходили к ней по понедельникам ужинать. Джордж в это время обычно гулял с ребенком.

После того как церковная служба закончилась, гостей пригласили в дом Кэтрин Лангфорд, в голубую гостиную (там было немного теплее, чем в желтой, но все равно холод был как в Антарктике).

Джоанна протянула уснувшего ребенка довольной бабушке и ласково посмотрела на двух его крестных, с некоторым удивлением взявших с серебряного подноса фужеры с шампанским, которое им подала Стефани Росс.

— Смотри-ка, сюда пришла укротительница львов, — сказала Лиз, поднимая свой бокал.

Джоанна понизила голос.

— Совершенно преобразилась, правда? Я думаю, Стефани счастлива, что не потеряла работу после дел, которые она натворила, пока меня не было.

— Да, но пригласить ее сюда? Что происходит? — спросила Катя.

— После того как директор-распорядитель уехал, она, похоже, старается сотрудничать со мной. Стефани очень обрадовалась, что я убедила правление не увольнять ее, сказав, что у нее очень хорошие перспективы. — Джоанна лукаво усмехнулась. — Вы представить не можете, как хорошо иметь заместительницу, которая тебе обязана.

— У меня тоже заместитель что надо, — отозвалась Лиз. — Боб Ховард — уравновешенный, верный и преданный.

— А как он уживается с Тони? — поинтересовалась Катя.

— Неплохо, он умеет ладить со всеми. Кстати, я хотела избавиться от Тони, но Фергус попросил оставить его и поработать с ним.

— А почему он остался? — Джоанна была озадачена. — Я думала, он первый хлопнет дверью, когда тебя официально назначили редактором.

— Потому что он нужен Фергусу. — Лиз делала ударение на каждом слове. — Я прекрасно знала, что Тони обо все докладывал Чарли, теперь он наушничает Фергусу. А Фергус его поддерживает. Я думаю, как все магнаты, Фергус везде старается иметь своих осведомителей. По крайней мере я знаю, откуда появляются статьи обо мне в других газетах.

— Я ненавижу, когда такое происходит, — высказала свое мнение Джоанна. — У меня было нечто подобное со Стефани. Я бы не сказала, что это способствует работе.

— И как ты со всем этим миришься? — спросила Катя у Лиз.

— Работа редактора — это не одни только розы, доложу я тебе, — призналась она. — Я пытаюсь его нейтрализовать, и к тому же моя новая начальница отдела аналитических статей, про которую я рассказывала, это настоящая находка. У нее прекрасные идеи, и она работает над ними без дутой рекламы, присущей Тони. Он по сравнению с ней просто ископаемое.

— Ну и ну, — сказала Катя. — А на Майорке мы думали, что ты им грезишь.

Лиз улыбнулась при этом воспоминании. Она была прелестна сегодня, но у нее был усталый вид. Ответственность, которую несет редактор, забирала все ее силы и время, но тираж «Санди кроникл» рос, и что было самым важным для Фергуса, росли доходы от размещения рекламы.

— Раз уж заговорили о грезах, как прошел четверг? — спросила Катя, беря с подноса еще один фужер. Лиз грустно пожала плечами.

Она встречалась с Дэвидом Линденом, но он по-прежнему был далеко.

Каждая их встреча была Событием. Это были незабываемые часы. Страстный секс. Страстные разговоры. Страстное обожание друг друга. Но они встречались не часто. Это было восхитительно, но это была не настоящая жизнь.

— Помните, я говорила вам на прошлой неделе, что дела идут слишком хорошо? Я была права. Он начал ворчать из-за моей работы. Прошлой ночью он сказал, что, по его мнению, работа мне дороже, чем он.

Все трое многозначительно посмотрели друг на друга. Сколько раз они уже слышали такое?

— Что я могла на это ответить? — сказала Лиз. — Пришлось соврать. Я ответила, что проблема в том, что мы не живем вместе. А что из этого следует? Когда у меня есть время, он занят. Я просила его сегодня поехать со мной, а ему нужно готовиться к лекции. По крайней мере так он мне сказал.

— Нам кажется, ты немного не доверяешь ему?

— Так и есть, — ответила Лиз. — Он сделал большую ошибку, рассказав мне о своем прошлом. Теперь я постоянно переживаю, вы ведь меня знаете.

— И когда любовники научатся держать свои рты на замке? — спросила Джоанна. — У Джорджа, например, сложилось стойкое убеждение, что я была девственницей, когда мы встретились, хотя он знает, что я уже была замужем. — Они засмеялись, и Джоанна поведала им, что ей удалось наконец изгладить из памяти все воспоминания о сексуальной жизни с первым мужем. Она даже совершенно забыла, обрезан он был или нет.

Они редко обсуждали Катины любовные проблемы, если та сама не заводила об этом разговор. Никто кроме ее близких не знал, как болезненно она переживала разрыв с Дейвиной. Катя встречалась с ней по работе раз или два, но ничто не могло воскресить из пепла страсть Двух людей, которые когда-то были очень дороги друг другу. Они даже разговаривали друг с другом через силу.

«Гэзетт», благодаря стараниям Катиных адвокатов, извинилась перед ней, а после последующего за этим судебного разбирательства редактор Стюарт Робертс был уволен. Катя получила значительное возмещение за моральный ущерб, что позволило ей купить коттедж за городом, где она с подругами могла отдохнуть от суматошной лондонской жизни.

Свою тайну, касающуюся ее сексуальной ориентации, она не раскрыла никому за исключением трех человек: Джоанны, Лиз — и своей матери, которую это потрясло меньше, чем ожидала Катя. Вопреки обыкновению, они ничего не сказали отцу, зная как сильно тот мечтал понянчить внука. Через год отец умер, так и не узнав, что его дочь лесбиянка, но всегда предчувствуя, что Катя обманет его ожидания. Хотя общественность по-прежнему приписывала ей связи со всеми мужчинами, с которыми она была знакома, и ей пророчили их в женихи, Катя шутила, что безбрачие благотворно влияет на ее творческую активность. Через несколько месяцев она предложила телекомпании замысел двух телесериалов, которые ее руководство приняло, а кроме того, скоро она должна стать продюсером своей собственной политической передачи.

Дружба трех женщин продолжалась, хотя и изменилась. На их отношения больше повлияло рождение у Джоанны ребенка, чем Катины сексуальные наклонности. Они поняли, что совместные походы по кинотеатрам и ресторанам закончились для них раз и навсегда.

Кате, изменившей свой имидж и выглядевшей теперь более зрелой женщиной, по-прежнему нельзя было звонить после девяти вечера, хотя она вела программу уже не каждый день.

Лиз всегда переживала перед выпуском нового номера, и по воскресеньям она обычно бывала выжата как лимон. И ни она, ни Катя не звонили по выходным Джоанне боясь, что не дадут ей немного вздремнуть или, что еще хуже, разбудят малыша. Но несмотря ни на что в их отношениях осталось главное: чувство, что если с тобой случится какая-нибудь неприятность, ты всегда можешь рассчитывать на помощь подруг. И все они обожали ребенка Джоанны, что также их объединяло.

Выпив глоток шампанского и откусив бутерброд, Джоанна сказала подругам:

— Прежде чем у меня появилась семья и этот малыш, я много разного испытала, и теперь я точно знаю, как не надо поступать. Когда у меня будет следующий муж, я буду идеальной женой и матерью.

Лиз толкнула ее в бок.

— Ты не выйдешь замуж в третий раз, пока меня не возьмут в жены. — Она вздохнула. — Как вы думаете, встречу я наконец такого мужчину, которому я понравлюсь и которому не будет досаждать моя работа.

Катя задумалась.

— Это будет непросто. Это всегда непросто с нашей работой, которая отнимает столько времени.

— Но я думаю, не все будет так плохо, как сейчас, — произнесла Джоанна. — У вас будет больше опыта, вы станете более организованными и, кто знает, может даже научитесь распределять часть своей ответственности на других.

Они громко засмеялись.

— Но я не помню, чтобы мы не мечтали стать материально независимыми, — сказала Катя.

— И не жить такой жизнью, к которой мы, к несчастью, начинаем привыкать, — добавила Джоанна.

Джордж, проходивший мимо, услышал, как Лиз сказала:

— Благодаря биржевым спекуляциям, мы чуть было не стали совсем нищими. Когда мы созреем для этого, давайте придумаем что-нибудь по-настоящему стоящее, откроем собственное дело. Почему бы нет?

Джоанна улыбнулась Джорджу.

— Лиз предложила идею, как делать деньги, номер девять тысяч пятьсот два.

Джордж поцеловал жену в затылок и вылил остаток содержимого бутылки себе в бокал.

— Вы слышали фразу: «Ведите счет своим удачам, а не своим неприятностям»? — спросил он. — Не понимаю, почему вы никак не можете успокоиться на достигнутом. Видимо, мужчинам женщин не понять. — И Джордж направился через гостиную к своему сыну.

Подруги улыбнулись, и Катя подняла свой бокал. — У меня есть тост. Давайте выпьем за беспокойство, неуверенность и тревогу, которые заставляют нас идти вперед.

— И за то, что важнее всего этого, — сказала Лиз.

Они нисколько не колебались. Под звон бокалов их голоса прозвучали в унисон.

— За дружбу!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Пимлико — район в центральной части Лондона; когда-то славился своим увеселительным садом.

(обратно)

2

Тринити-Холл — колледж Кембриджского университета; основан в 1350 г.

(обратно)

3

«Конкорд» — сверхскоростной пассажирский самолет.

(обратно)

4

Стиль эпохи королевы Анны — для него характерны здания из красного кирпича с простыми линиями в классической манере. Начало XVIII века.

(обратно)

5

«Ротари клаб» — один из многочисленных филиалов клуба для бизнесменов и представителей свободных профессий; каждая профессия представлена в клубе только одним членом. Основан в США в 1905 г.

(обратно)

6

«Харродс» — один из самых фешенебельных и дорогих универсальных магазинов Лондона.

(обратно)

7

Гражданин Кейн — главный герой одноименного фильма американского режиссера Орсона Уэллса.

(обратно)

8

Руперт Мердок — крупный австралийский издатель и бизнесмен, работающий в области средств массовой информации; ему принадлежат многочисленные печатные издания в Австралии, Великобритании и США.

(обратно)

9

«Главный кнут» — главный организатор парламентской фракции — следит за соблюдением партийной дисциплины, обеспечивает поддержку политики своей партии и присутствие членов фракции на заседаниях парламента.

(обратно)

10

«Пресс ассошиэйшн» — крупнейшее частное информационно-телеграфное агентство; продает газетам, радио- и телекомпаниям информацию и фотоматериалы о событиях внутри страны; контролируется владельцами ряда английских провинциальных и ирландских газет. Основано в 1868 году.

(обратно)

11

Розанна Барр (наст. имя Розанна Арнолд) — американская актриса, исполнительница комедийных ролей.

(обратно)

12

Мать Тереза — монахиня и общественный деятель, лауреат Нобелевской премии 1979 года.

(обратно)

13

Грейс Келли — американская актриса кино и телевидения; в 1956 году вышла замуж за принца Монако.

(обратно)

14

В английском языке имя Чарли начинается с буквы «C», а имя Ванессы с буквы «V».

(обратно)

15

Чекерс — официальная загородная резиденция премьер-министра в графстве Бакингемшир.

(обратно)

16

Сандринхем — одна из загородных резиденций английских королей; находится в графстве Норфолк.

(обратно)

17

Балморал — замок в графстве Абердиншир; с 1852 года официальная резиденция английских королей в Шотландии.

(обратно)

18

Пентхаус — роскошный особняк на крыше многоэтажного здания; иногда с садиком и бассейном.

(обратно)

19

Бронкс, Бруклин, Куинс — административные районы Нью-Йорка.

(обратно)

20

В английском языке звук «Ш» записывается как «Sh».

(обратно)

21

Центральный зал — зал в здании парламента, расположенный между палатой общин и палатой лордов; обычно является местом встречи членов парламента с избирателями.

(обратно)

22

«Сент-Стивенз» — ресторан рядом со зданием палаты общин; получил свое название от часовни Св. Стефана, которая находилась на месте здания палаты общин.

(обратно)

23

Вестминстер-Холл, Дворцовый холл — огромный зал — единственная сохранившаяся часть старого Вестминстерского дворца; один из самых больших средневековых залов Западной Европы; входит в состав парламентского комплекса. Ранее в нем проходили заседания различных судов. Построен в 1097—99; перестроен в 1394—99 гг.

(обратно)

24

«Иннер темпл» — самый старый к известный из четырех «Судебных иннов» — корпораций адвокатов, имеющих право выступать в Верховном Суде.

(обратно)

25

Канцлерское отделение Высокого суда правосудия, являющегося высшим судом первой инстанции, рассматривает гражданские дела.

(обратно)

26

Кингз-Кросс — большой вокзал в Лондоне, главная конечная станция преимущественно для поездов, обслуживающих север Великобритании.

(обратно)

27

Специальная служба — отдел Департамента уголовного розыска, осуществляющий функции политической полиции, а так же охраняющий членов королевской семьи, английских и иностранных государственных деятелей.

(обратно)

28

Суперинтендант полиции — полицейский чин, следующий после инспектора полиции.

(обратно)

29

Гудини, Гарри (1874–1926) — американский иллюзионист, демонстрировавший феноменальные способности ускользать из закрытых помещений и освобождаться от цепей, наручников, веревок.

(обратно)

30

Флит-стрит — улица в Лондоне, на которой находятся редакции большинства крупнейших газет.

(обратно)

31

О. Дж. Симпсон — американский футболист, обвиненный в убийстве своей бывшей жены Николь и ее приятеля.

(обратно)

32

ИРА — Ирландская республиканская армия — военная организация национального движения за воссоединение Ирландии.

(обратно)

33

«Последние известия в 22 часа» — ежедневная вечерняя информационная программа новостей независимого телевидения.

(обратно)

34

«Фортнум энд Мейсон» — универсальный магазин в Лондоне на улице Пиккадилли; рассчитан на богатых покупателей и известен своими экзотическими продуктами.

(обратно)

35

Папарацци (мн. число от итал. paparazzo) — репортер или фотограф, особенно внештатный, который настойчиво ищет сенсационные материалы или стремится сделать скандальные снимки знаменитостей.

(обратно)

36

«Реформ-Клуб» — лондонский клуб, членами которого являются высшие государственные чиновники, политические деятели, видные журналисты; основан в 1832 году.

(обратно)

37

Elisabetha II Regina (лат.) — вензель Елизаветы II, королевы Англии.

(обратно)

38

«Бентли» — марка автомобиля компании «Роллс-Ройс».

(обратно)

39

Парк-лейн — улица в лондонском Уэст-Энде, известная своими фешенебельными гостиницами и особняками.

(обратно)

40

«Гросвенор хаус» — фешенебельная лондонская гостиница на Парк-лейн.

(обратно)

41

Эта премия, являющаяся аналогом американского «Оскара», называется БАФТА по первым буквам слов British Academy of Film and Television Awards.

(обратно)

42

«Таймс», «Санди телеграф» и «Дейли экспресс» — известные британские газеты консервативного направления, издающиеся в Лондоне.

(обратно)

43

Тауэр — крепость та берегу Темзы, в разное время была королевской резиденцией, тюрьмой, монетным двором и обсерваторией.

(обратно)

44

Авторы приводят названия газет, издающихся в Шотландии, Англии, США, Китае. Ямайке, Израиле и России.

(обратно)

45

«Селфридж» — крупнейший лондонский универсальный магазин на Оксфорд-стрит.

(обратно)

46

Garaje — гараж (исп.).

(обратно)

47

Manana — завтра (исп.).

(обратно)

48

Crescendo — нарастание, усиление (итал.).

(обратно)

49

Би-би-си-2 — второй канал Британской радиовещательной корпорации, отводит много времени учебным, культурным и политическим передачам.

(обратно)

50

Си-эн-эн — аналогичный канал американского кабельного телевидения.

(обратно)

51

Attend — подожди (фр.).

(обратно)

52

Национальная галерея — крупнейшее в Великобритании собрание картин, находится на Трафальгарской площади в Лондоне; галерея Тейт — богатое собрание картин английских мастеров, начиная с XVI в., и зарубежных художников XIX–XX вв., особенно импрессионистов и постимпрессионистов.

(обратно)

53

Красный кожаный чемоданчик используется в Англии для пересылки официальных бумаг монарху.

(обратно)

54

Найтсбридж — фешенебельный район лондонского Уэст-Энда, известный своими дорогими ювелирными и антикварными магазинами.

(обратно)

55

«Си энд Эй» и «Хартнелл» — известные лондонские магазины.

(обратно)

56

Daily — ежедневный. С этого слова начинаются названия большинства английских ежедневных газет (англ.).

(обратно)

57

Sunday — воскресный (англ.).

(обратно)

58

Белгравия — фешенебельный лондонский район, расположенный недалеко от Гайд-парка.

(обратно)

59

Лахор — город в Пакистане.

(обратно)

60

Средний уровень 120–130 баллов.

(обратно)

61

В буквальном значении sellotape — скотч, липкая лента; здесь — склеить отношения.

(обратно)

62

По-английски слово «sailor» (моряк) является также названием широкополой дамской шляпы.

(обратно)

63

Я могу вам помочь (исп.).

(обратно)

64

Дорогие магазины, откуда поставляются товары для королевской семьи.

(обратно)

65

Уайтхолл — резиденция английского правительства.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Эпилог

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg