«Вопрос любви»

Вопрос любви (fb2) - Вопрос любви (пер. М. А. Чернышова) 1199K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Изабель Вульф

Изабел Уолф Вопрос любви

Элис, Фредди и Джорджу

Глава первая

— Очень доброе утро, — произнес Терри Воган[1] слащавым голосом, перед которым невозможно устоять, будто это сам Гиннесс. — На часах десять минут восьмого, и если вы только что к нам присоединились, добро пожаловать на шоу!

— Спасибо, — пробормотала я, с замиранием сердца открывая компактный гардероб Ника. Слева висели его костюмы — два шерстяных, три хлопчатобумажных — и еще брюки на каждый день. Справа в ряд — десять или двенадцать рубашек. Я провела по ним рукой и представила, что они надеты на Нике, испытывая мазохистское удовольствие, когда перед глазами возник его торс; моя рука остановилась на темно-синей шелковой рубашке с короткими рукавами. На ней были изображены тропические рыбки, уже поблекшие, — ее он особенно любил. Именно она была на нем, когда мы вместе проводили свой последний отпуск четыре года назад.

— Так, — бодро продолжал Воган в своей обычной манере. — Я вот очень люблю одну песню… — Я услышала вступление и вздрогнула. — «Ты был так нужен мне».

Я сняла рубашку с вешалки и уткнулась в нее лицом. Вдыхая мужской аромат, смешанный с запахом моря, вспомнила Крит. Мы в отеле, он на балконе, лицо озаряет улыбка, бокал рецины в его руке беззаботно вспорхнул в воздух…

«Теперь не хватает тебя как никогда…»

Уняв участившееся дыхание и несколько успокоив нервы, я приступила к работе.

«Где же найти утешение мне…»

Я сняла с вешалок остальные рубашки, перебросила их через руку и снесла вниз в свободную комнату.

«Когда-а-а ты ушел… ты был так нужен мне».

— Да, Ник, — вздохнула я. — То-то и оно. — Открывая деревянный сундук его отца, я подумала, как бы поступила на моем месте другая женщина. Давно бы уже отдала старые вещи бывшего мужа в Оксфам[2] — а я не могла. Почему-то казалось, что так неправильно.

— Так… — услышала я деловитую присказку Вогана, вернувшись в спальню и сняв с перекладины гардероба костюмы Ника. — Наметился вопрос. Слегка неожиданный. А позвольте-ка спросить, известно ли вам, какой нынче день?

— Среда, — машинально ответила я, раскладывая костюмы на кровати. — Девятое февраля. — Я принялась застегивать пуговицы на пиджаке и заметила, что рука слегка дрожит.

— Стало быть, первый день Великого поста.

— Стало быть.

— Традиционно это день духовных размышлений и, естественно, начало поста. Итак, от чего же вы готовы отказаться на Великий пост, а?

Я снесла костюмы Ника в свободную комнату, уложила в чемодан и аккуратно переложила газетами.

— От шоколада? — услышала я вопрос Вогана, распрямляясь и чувствуя легкое напряжение в спине. Бросила взгляд в сад. Сыпал снежок. — Не слишком круто ли, что скажете? Или от выпивки? — Я вернулась в спальню, достала тельняшку Ника из комода. — Может, от фаст-фуда? Или сладостей?..

Теперь я взялась за ботинки, потом не торопясь отвязала от перекладины галстуки. Потеребила синий и золотой — в этом он был на свадьбе — и едва устояла под натиском внезапно нахлынувшей тоски.

— От мата? — не унимался Воган. — Курения? «ОК!» и «Хелло!»[3]? Эй, ребята, предлагаю подумать вместе! Отчего мы готовы отказаться в пост?

Я взглянула на нашу свадебную фотографию, висевшую над кроватью, потом потянулась и сняла ее.

— Отчего я готова отказаться? Все просто. От прошлого.

Надо постараться и просто покончить с делами давно минувших дней, не так ли? Жить дальше или «отпустить это», как принято говорить. Вот и я наконец-то сподобилась. Убрала вещи Ника с глаз долой, потому что больше не желаю жить с призраком. Однако несмотря на то что поступить так надо было давным-давно, я по-прежнему чувствую, что сделала что-то не то. Будто я таким образом хочу показать, что Ника и не существовало вовсе и будто на протяжении целых шести лет мы не жили общей жизнью.

Больше всего раздражал автоответчик. За три года я так и не удосужилась сменить сообщение — не могла себя заставить, — но наконец собралась. Так что, начиная с сегодняшнего утра, никто больше не услышит, как Ник любезно говорит: «Здравствуйте, извините, но нас нет дома…» — эта фраза обычно всех бесила. Теперь можно услышать только меня любимую. «Привет, вы дозвонились до Лоры…» — говорю я как надо, словно публично признаюсь, что его больше нет.

Чего от меня многие годы и добивались мои сестры. «Это же невыносимо! — восклицала моя старшая сестра Фелисити каждый раз, когда заходила ко мне. — Долго так продолжаться не может, Лора! Это не квартира, а настоящий мавзолей. Что было, то было — живи дальше!» Моя младшая сестра Хоуп, более сдержанная в выражениях, ограничилась бы философским: «Если ты еще не готова что-то изменить, то… не меняй». Но в январе я наконец поняла, что готова. На Новый год решила обновить интерьер — квартира сразу преобразилась — и избавиться от всех вещей Ника. Я не стала их выбрасывать — это было бы бессердечно, — а просто убрала, чтобы скрыть очевидные следы его присутствия. Его компьютер, его книги, его фотографии, а теперь и его одежда — все это, упакованное в коробки, стоит в пустой комнате, подальше от глаз. С одной стороны, выглядит как освобождение, с другой — как предательство. Хотя умом я и понимаю, что это не так.

Мне не хватает Ника. И я до сих пор злюсь на него. Говорят, это нормально — особенно когда ты молода. И конечно, время лечит. Я уже свыклась (а куда деваться?), но он до сих пор не оставляет меня в покое. Всякий раз, когда на мой адрес приходит письмо для него, мне приходится писать ответ и все объяснять. Часто меня огорчает реакция моих соседей. Как, например, сегодня утром.

Около половины девятого я выходила из квартиры, отправляясь на работу. В кои-то веки я чувствовала эмоциональный подъем, бодрость духа, фонтанировала энергией, была готова свернуть горы. Я запирала дверь, когда на противоположной стороне улице из дома вышла миссис Френч со своей тележкой — собиралась в магазин на Портобелло-роуд[4]. Я улыбнулась ей, а она улыбнулась мне в ответ, как обычно, с плохо скрываемым сочувствием к моим семейным обстоятельствам — я почти что слышала ее сердобольное цоканье. И поняла: до тех пор пока я здесь остаюсь объектом жалости и интереса — а я им остаюсь, — ни о каком «живи дальше» и речи быть не может. Вот взять хотя бы миссис Сингх, живущую по соседству. Стоит ей меня заприметить, как она тут же подходит, кладет руку на плечо и, участливо заглядывая в глаза, интересуется, все ли у меня «ладно». А я всегда твержу одно и то же, так беззаботно, как только получается: «Да, конечно, спасибо. А у вас?» Я этого терпеть не могу, но не виню их, потому что они помнят Ника, а мы живем на маленькой улице со своим сарафанным радио, поэтому я стала «той бедной девочкой из восьмой».

Бончерч-роуд находится в дальнем — непрестижном — конце Портобелло, рядом с Лэдброук-гроув. Многие из моих соседей долго жили там, и отнюдь не все они такие же снисходительные, как миссис Френч и миссис Сингх. Уже дважды я слышала в нашем маленьком супермаркете, как та женщина с топорным лицом из двенадцатой громким шепотом авторитетно докладывала продавцу, что это я «сама довела беднягу». Некоторые обвиняли меня — не знаю почему, ведь мы с Ником жили счастливо, представьте себе. Другие полагали, что он разочаровался в жизни из-за стресса на работе. Самые добродушные считали, что Ник попал в какую-то заварушку и просто перестал видеть смысл в таком существовании. Вопрос, что это за заварушка — при отсутствии веских улик (а я, поверьте мне, их искала), — оставался открытым для всяческих абсурдных домыслов. Впрочем, то, что такие домыслы появятся, было вполне ожидаемо, и не в последнюю очередь из-за того, что эту историю растрезвонила пресса (Ник занимал слишком заметную должность). В общем, так или иначе, мне приходится многое выносить, но теперь, как уже сказала, я готова жить дальше и забыть этот печальный период своей жизни как страшный сон.

И вот, расстроенная встречей с миссис Френч, я решила посмотреть на дело в позитивном свете. Я шла по Портобелло, мокрые снежинки летели навстречу и липли к лицу, а я думала, что по крайней мере на деловом фронте у меня все хорошо. Но, проходя мимо тату-салона и лавки халяльного мяса[5], вспомнила о своем плачевном финансовом положении. Мой случай страховка не покрывает, а свои финансовые дела Ник оставил в беспорядке. На свою зарплату телеобозревателя я едва могла оплатить ипотеку, а, оказавшись в такой ситуации, переехать не могла. «Галифакс»[6] милостиво дал мне три месяца отсрочки, и с помощью родителей и босса Тома дела пошли на поправку. Но теперь, проходя мимо рядов, торговавших дешевой пашминой и рубашками, раскрашенными узловым батиком, я припомнила, что при этом умудрилась наделать долгов — и как блистательно нашла выход из положения, чтобы свести концы с концами.

В прошлом году в марте я прочитала статью в «Таймс» о компании «Инквизитив», которая занималась составлением опросников для паба[7]. Там упоминалось, что она ищет внештатных составителей вопросов, эдаких всезнаек, — вот я им и позвонила. Я знала, что смогу легко выполнять такую работу, а кроме того, неплохо платили — два с половиной фунта за вопрос, — и это занятие отвлекло бы от моего горя. Каждый вечер после работы я, обложившись своими справочниками, заседала, составляя вопросы. «Кто изобрел первую машину с приводом от двигателя внутреннего сгорания?» (Карл Бенц.) «Что хранят в гумне?» (Зерно.) «Сколько клеточек на доске для игры в «скраббл»?» (255.) «Как называется столица Украины?» (Киев.) Мне нравилось. Я отдыхала, но в то же время не скучала.

Теперь я свернула налево, на Уэстбурн-парк-роуд, и, по своему обыкновению, подумала, насколько эта статья изменила мою жизнь…

Однажды июньским вечером в пятницу мы сидели в переговорной «Трайдент-ти-ви» с Томом, которому принадлежит компания, и Сарой, другим штатным обозревателем — компания у нас капельная, — и обменивались идеями для новых программ, которые было бы не стыдно предложить вещателям.

— Туговато у нас все с деньгами, — начал Том, с отстраненным выражением лица крутя ластик между большим и указательным пальцами, в своей излюбленной манере. Он прищурился, словно, как всегда, по случаю затягивался сигаретой. — Так что придется сделать что-нибудь такое… коммерческое, — с пренебрежением произнес он.

К тому времени я работала с «Трайдент» уже пять лет: с момента ее образования, когда все только начиналось — с Тома и меня; за этот период мы уже успели сделать несколько монументальных проектов: двухсерийный фильм о Второй мировой войне для «Хистори ченнел»; документальную драму о Елене Троянской для «Би-би-си два», четырехсерийный фильм об этике биотехнологий и полуторачасовую программу о Туринской плащанице. Еще мы делали несколько корпоративных проектов — так, для оплаты счетов, — но известны стали именно благодаря нашей основной работе.

— Очень здорово чувствовать себя номинантами «Британской академии кино и телевидения», — продолжал Том. Он откинулся на спинку стула и сцепил пальцы за головой. — Но что нам сейчас действительно нужно — так это прибыльное дело. — У меня екнуло сердце. Мне нравились программы для ума, которые мы делали. Я ни за что на свете не взялась бы за кулинарную программу или глупые реалити-шоу и подобный ширпотреб. Том медленно крутился на стуле из стороны в сторону. — Ну?..

— Прибыльное дело? — повторила я.

Он застонал:

— Да, чтобы хотя бы произвести здесь перестановку. — Он бросил взгляд на пол: — Такое ощущение, что этот палас лежал в какой-то общественной приемной. Так что… какие будут идеи для чего-нибудь более… популярного? — Он посмотрел на меня.

— Так… может быть… «Под каблуком»? — предложила я. — Или «Дом своими руками»? Или «Бунгало по-быстрому»? Или… хм… «Я лузер — куда хуже?»?

Том запустил в меня своей резинкой.

— Не надо ерничать, Лора. Я же не предлагаю делать дерьмо.

— Прости, Том, я подустала.

— Веселилась?

— Отнюдь. Засиделась допоздна.

— И что делала? Не отвечай, если не хочешь, — вежливо добавил он.

Я пожала плечами:

— Все нормально. Составляла вопросы для викторины.

— Да? Зачем?

— Во-первых, потому что мне нужны деньги, и, во-вторых, потому что мне в кайф — просто это интересно.

Он подался вперед:

— А как это происходит?

— В общем, компания, для которой я это делаю, требует подборку вопросов определенной тематики. Прошлой ночью пришлось попотеть, потому что, — я вздохнула, — им было нужно двадцать вопросов по истории России и еще двадцать — про футбольные клубы шотландской премьер-лиги. Мне потом снилось, что Екатерина Великая играла в «Селтик рейнджерс».

— Гм… — Том вытянул пальцы, сложил их вместе и стал постукивать по губам.

— Я составляю вопросы, — продолжала я, — они их проверяют, потом делают сборники и продают пабам. Сегодня надо подготовить пятнадцать по пьесам Ибсена, а завтра — по истории Римско-католической церкви. В хороший месяц выходит пятьсот фунтов дохода, чего мне вполне достаточно.

— Вопросы для викторины… — повторил Том. Он просто смотрел на меня и молчал. Обычно в обществе Тома я чувствовала себя как рыба в воде (у нас замечательные рабочие отношения), но эта ситуация меня как-то нервировала.

— Ну, Бог с ними. Может, продолжим? — предложила я. — Я бы даже не отказалась отправиться домой пораньше, ведь я устала, как уже говорила…

— Нам надо сделать викторину, — неожиданно выдал Том.

— Да, — поддержала его Сара с горящими глазами. — Мне это тоже пришло в голову. Идея что надо!

— Викторину, — повторил Том. — Хорошую. Не знаю, почему я не подумал об этом раньше.

— Наверное, потому, что хороших викторин и так хватает, — сухо заметила я.

Следующая резинка Тома полетела в открытое окно.

— Это не значит, что мы не можем придумать свою.

— Она будет отличаться, — сказала Сара. Она сняла свои изящные миниатюрные черные очки и принялась протирать их юбкой, как она делает по своему обыкновению, когда чем-то восхищается. — Это будет ни на что не похоже.

— Короче говоря, оригинально, — сказал Том.

Следующий час мы обсуждали разные викторины и пытались анализировать, почему они работают. И решили, что «Кто хочет стать миллионером?» обязана своим успехом игре на алчности в сочетании с великолепно созданной Крисом Таррантом атмосферой напряженности. «Властелин разума» — враждебной атмосфере: зловещей музыке и черному стулу в круге режущего глаз света, который, по словам Тома, появился в игре из личных жизненных впечатлений ее создателя, прошедшего лагерь военнопленных. «Школьники-умники» демонстрирует, как отвечают на сложные вопросы молодые люди, «Слабое звено» привлекает своим завораживающим зрелищем беспрекословного подчинения участников гневной Энн Робинсон. Но мы пришли к выводу, что в основе всех этих шоу лежит архетипическое желание показать всем вокруг, какие мы умные. Викторины возвращают нас в детство, когда, будучи второклашками, мы тянули вверх руки, чтобы ответить первыми.

— Да, — задумчиво протянул Том. — Викторина… Что скажешь, Лора?

Я пожала плечами. Мне викторины нравятся так же, как всем остальным, но я никогда не думала, что мы тоже станем делать викторину.

— Ну… наверное, это неплохо. В принципе я не против — только если речь пойдет об общеизвестных фактах, — скороговоркой добавила я. — Только реальная информация — а не какая-нибудь ерунда. Ненавижу отвечать на вопросы про всякие мыльные оперы или… не знаю, там, сколько высших оценок получил принц Уильям.

— Кстати, — кивнул Том, а потом посмотрел на меня: — А сколько высших оценок получил принц Уильям?

— Три. По географии, истории искусств и биологии. А, В и С[8].

— Но в каком формате мы представим нашу викторину? — Том снова закрутился на своем стуле из стороны в сторону, сцепив пальцы на затылке. — Чем она будет отличаться?

Когда в понедельник мы пришли на работу, ответ мы уже знали. За уик-энд Том придумал оригинальную идею — впрочем, ничего радикально нового он не изобрел. Сказал, что озарение настигло его в ванной. Он посвятил нас в свой замысел, мы запланировали пробный выпуск и весь следующий месяц пахали как лошади. Том занимался постановкой, я составляла вопросы, Сара, ассистент продюсера Джил и наша ужасно назойливая секретарша Нэрис изображали участников, а ведущей, из экономии, была я. Через неделю мы все пообтесали и продали «Что бы вы думали?!» новому кабельному каналу «Челлендж-ти-ви». Они купили шоу, но с одним неожиданным условием — вести его должна буду я.

И вот, повернув на Олл-сэнтс-роуд, я вспомнила, что Том был удивлен не меньше меня. Я не умела работать перед камерой, и мы думали, что на роль ведущего «Челлендж» захочет купить телезвезду. Но Эдриан, выпускающий редактор, настоял, чтобы шоу вела я: потому что я женщина, а женщин, ведущих викторины, мало, но самое главное — я молода.

— Большинство викторин ведут люди лет пятидесяти, — сказал он нам с Томом в своем пропахшем кожаной мебелью офисе, пока высыхали чернила на свежеподписанном контракте, лежавшем перед нами. — А нашей ведущей будет тридцать с небольшим. А еще мне нравится ваша… — Тут он замялся. — Нестандартная внешность. — Я деланно простонала. — Не поймите меня превратно, Лора, — тут же добавил он. — Просто вы… ну, достаточно… необычны. Вы относитесь к тому типу женщин, которых называют une jolie laide[9].

— Другими словами, я просто пугало огородное[10]? — саркастично заметила я, чтобы скрыть досаду.

— О нет-нет — совсем наоборот. Вы привлекательная женщина. — Как мне показалось, он и в этот раз говорил так, словно вовремя спохватился.

— Да, — согласился Том. — Лора очаровательна.

— Безусловно, — продолжал Эдриан. — Вы довольно… милы… гм…

— По-своему? — слащаво отозвалась я.

— Ну, понимаете, просто у вас внешность… — Он покосился на меня. — Нетипичная. — К этому моменту я чувствовала себя как человек-слон. — Вроде Энди Макдауэлл.

— Не как надо?

— Ну-у — да. Можно и так сказать. Надеюсь, я не позволил себе лишнего, — ляпнул он.

— Нет, конечно, — вежливо ответила я. — В самом деле. — Как бы то ни было — я к этому привыкла. Мои сестры красивые, а вот мое лицо вы бы назвали волевым: у меня тяжелая папина челюсть и его же слишком длинный нос. Самое унизительное то, что в детстве я действительно была очаровательна — эдакий прекрасный лебедь, превратившийся в гадкого утенка.

— Но главное, что мне в вас нравится, — продолжал Эдриан, — это ваша властность.

— Правда? — с удивлением спросила я. В таком ключе я никогда о себе не думала, хотя идея мне понравилась. Наверное, надо было пойти в полицейские — или в доминат-риксы[11].

— Властность заложена в вас от природы — а это качество необходимо ведущему викторины. Она достигается разными путями, — продолжил он. — В «Слабом звене», к примеру, Энн Робинсон подчиняет себе, демонстрируя злость; Джереми Паксман из «Вопросов абитуриенту» — серьезный журналист, однако и он доминирует над молодыми участниками, позволяя себе насмешки над ними; то же касается Джона Хэмфриза из «Властелина разума». Но властность есть и у тебя, Лора. Думаю, с тобой зрители будут чувствовать, что находятся в надежных руках и что ты, наверное, смогла бы ответить на большую часть вопросов.

— Юность, проведенная впустую, — объяснила я. — Слишком много читала.

— Плюс у тебя феноменальная память, — нежно добавил Том.

Я пожала плечами. Но, честно говоря, что правда, то правда. Действующие лица и события — как бы малозначительны они ни были — всегда застревали в моей памяти, как жвачка в дупле зуба, стоило мне прочесть что-нибудь один раз. Я всегда считала это отклонением — вроде абсолютного слуха или шестого пальца; впрочем, иногда моя «странность» все же бывает весьма полезной — например нет необходимости в списке покупок, когда идешь в магазин. Я всегда помню все даты и имена. Без проблем могу восстановить последовательность, в которой выезжали предметы на транспортной ленте в игре «Игры поколений» — мягкая игрушка, чаеварка, тостер, ролики «Кармен», — а когда мне было девять, я выиграла семейную поездку в Париж, сумев перечислить все пятьдесят штатов США в обратном алфавитном порядке.

— Ну что ж, — продолжал Эдриан. — Я думаю, зрители будут чувствовать, что вы не просто зачитываете вопросы.

Том пришел в восторг, узнав, что шоу буду представлять я. Как я уже говорила, у нас хорошие отношения — хотя, прошу заметить, строго профессиональные. Том нравится мне; он умный, спокойный и очень добрый, и да, если перестать думать о чисто профессиональных отношениях, он определенно хорош собой и обладает самым привлекательным в Северной Америке голосом. Но я всегда видела в нем только коллегу, поскольку: а) он мой босс, и это может быть неудобно; б) мне известно, что он когда-то совершил такое, за что… по головке не погладишь.

Но, возвращаясь к викторине, Том был обеспокоен тем, что ни одна из известных звезд в шоу не захотела участвовать. Но ведь для них участие в таком проекте могло обернуться настоящей катастрофой. Если бы у них не получилось ответить на вопросы, они оказались бы в совсем унизительной ситуации — что бы написала о них пресса? Но то, что делает «Что бы вы думали?!» столь опасным для ведущего, привлекательно для зрителей. И вот в сентябре прошлого года викторина вышла в эфир. Показываемое поначалу по кабельному каналу, шоу имело немногочисленную аудиторию — всего двести тысяч, — но мы надеялись, что она сложится. Потом в «Тайм-аут» вышла небольшая заметка, что наше «продвинутое» шоу «сносит башню». Мы и в ус не дули, а его уже хотел заполучить «Четвертый канал», перебив предложение «Челлендж» на тридцать тысяч фунтов за выпуск.

Стало быть, сегодня очень важный вечер, потому что «Что бы вы думали?!» впервые пойдет в эфир по всей стране. Вы, наверное, думаете, что, раз шоу покажут в прайм-тайме, я вне себя от счастья. С одной стороны — да, но с другой — душа уходит в пятки…

Видите ли, на каждую бочку меда найдется ложка дегтя. Если вдуматься, еще какая, нервничала я, свернув направо, на Олл-сэнтс-роуд. С одной стороны, я надеюсь, что шоу не будет иметь успех, потому что в противном случае рано или поздно может всплыть история с Ником.

Я остановилась у газетного киоска и купила «Индепендент». Открыв страницу с телепрограммой, я почувствовала прилив адреналина. Вот оно, в восемь вечера, а рядом — надпись: «См. анонсы». Мой взгляд просканировал верхнюю часть страницы. «"Что бы выдумали?!" Еще одна новая викторина! Но — и что бы вы думали! — я знаю: в этом шоу есть на что посмотреть. У новичка Лоры Квик (справа) быстрый ум — а иначе и быть не может. Впечатляет».

Желудок свело, но стоило мне перейти дорогу к Олл-сэнтс-мьюз, как я ощутила, что напряжение спадает. Для меня это самая красивая улица в Лондоне, даже в такой промозглый и сырой день, как сегодня. Слишком широка для конюшен[12], а дома окрашены в нежные тона розового, лимонного и голубого, словно на побережье. Чопорный плющ ютился на компактных пространствах, обвивая решетки элегантных балконов из кованого железа. Я проходила мимо дома № 12 и уловила запах белых клематисов «Арманда», залюбовалась горшками веснушчатого лилового геллеборуса.

«Трайдент-ти-ви» — вниз по улице слева — занимает два белых дома со ставнями, которые были наспех сколочены в семидесятые годы, чтобы в районе Мьюз скорее появилось собственное офисное здание. Несмотря на очевидное отсутствие товарного вида, в здании царил деловой дух. Я стряхнула воду с зонтика, толкнула дверь. За столом нашей небольшой приемной сидела Нэрис.

— Тогда я ей говорю… — говорила она громким шепотом, когда я складывала зонтик, — а потом она повернулась ко мне и сказала… ну нет… вот именно. Тут она взбесилась, а я и думаю: «Ну уж нет, я этого терпеть не стану», — потом повернулась к ней и говорю… Ой, минутку, Ширл…

— Доброе утро, — приветливо сказала я. Может, я и не перевариваю Нэрис, зато всегда вежлива с ней.

— Салют, Лора. Звякну позже, Ширл. — Она положила трубку. — Это тебе… — Нэрис заговорщицки кивнула в сторону букета из желтых тюльпанов, белых роз и золотых мимоз. Пригладила свои волосы неестественного цвета мармелада, залитые лаком до текстуры сахарной ваты. — Доставили где-то час назад.

— Как мило, — с удивлением произнесла я, и раздражение из-за Нэрис исчезло без следа. Ванильный аромат мимозы был великолепен. Я потянулась за карточкой. — Интересно, от кого?

— От твоей сестры Хоуп и ее мужа.

Раздражение снова тут как тут.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что она позвонила удостовериться, что букет доставили.

— Понятно. Ну ладно, — бодро добавила я. — В самом деле, не слишком ли преувеличивают значение приятных сюрпризов?..

Она изучала свои ногти.

— Ну, мне очень жаль, Лора, но ты сама спросила.

— Это был риторический вопрос, — слащаво пояснила я, снимая пальто.

Обладая иммунитетом к упрекам — она толстокожа, как бегемот, — Нэрис теперь изучала верхнюю половину моего тела.

— Ты собираешься на съемки в этом пиджаке?

— Именно. — Я посмотрела на нее: — А что?

Она склонила голову набок:

— Ну, если хочешь знать мое мнение: этот цвет тебе не идет.

— Не хочу, Нэрис.

— Поверь, твой — зеленый лайм. — Она шумно набрала воздух и, озвучив выдох, протянула: — Э-э, нет — он никуда не годится. Ты должна носить розовое, — прибавила она, когда затрезвонил телефон. — Или персиковый. На самом деле, даже знаешь что? Тебе надо, чтобы цвет работал на тебя. Твои цвета, по-моему, «летние». До-оброе утро. «Трайдент ти-и-ви-и»…

Когда я говорю, что не перевариваю Нэрис, то на самом деле хочу сказать, что ненавижу ее патологически. Настолько, что иногда с удовольствием представляю, как режу ее на мелкие кусочки и скармливаю соседской кошке. Я часто спрашиваю себя, почему она так на меня действует. Из-за того, что тратит впустую массу времени, совершая личные телефонные звонки? Не мое дело — «Трайдент» принадлежит Тому. Из личной неприязни? Она бывает до умопомрачения бестактной, но — ничего личного. Она все твердит: «Никто и не скажет, что мне пятьдесят три, а?» И когда только она перестанет обманывать себя? Нет, причина, по которой Нэрис приводит меня в бешенство, кроется в том, что она одна из тех надоедливых людей, которым все всегда виднее. Каким бы ни был вопрос — у Нэрис всегда готов ответ. «Поверь мне», — любит говаривать она. Или: «Если хочешь знать мое мнение…» Или: «Я скажу, что думаю». Хлебом не корми — только дай посоветовать. А поскольку здание у нас маленькое, с открытой планировкой, от нее просто спасу нет.

Если мы обсуждаем что-то относительно шоу, то обязательно услышим громогласное мнение Нэрис, причем ее убежденность в собственной правоте может сравниться лишь с ее невежеством. На днях, к примеру, я разговаривала с Диланом, нашим новым редактором сценариев, — он «ботаник» и просто идеальная находка для викторины. В связи с одним вопросом мы обсуждали Уоллис Симпсон; составляли вопросы мы своими силами — Дилан отвечал за естественные науки, географию и спорт, а я — за политику, историю и изобразительное искусство — и говорили о пребывании герцога Виндзорского на Багамских островах на посту губернатора.

— Это было на Бермудских островах, не так ли? — раздался голос из приемной. — Герцог Виндзорский был губернатором на Бермудах, да?

— Нет, Нэрис, — вежливо откликнулся Дилан. — На Багамах.

— В самом деле? — Наступила ошеломляющая тишина — и, честно говоря, дерзкая тишина, а затем мы услышали: — Вы уверены?

— Да, Нэрис. Мы уверены, — ответил Дилан, проявляя ангельское терпение.

— Потому что я думала, на Бермудах.

— В самом деле, Нэрис, — сказала я. — Это действительно было на Багамах, поскольку: а) так и было — и б) мы с Диланом проверили информацию по двум справочникам и по Интернету, чтобы быть уверенными на сто десять процентов. Потому что так мы делаем всегда.

— Понятно, — ответила она и добавила, как бы милостиво уступая: — Ну ладно — если вы уверены…

Во многом моя нелюбовь к Нэрис необоснованна — ведь я знаю, что она не желает никому зла. Самое худшее в том, что она искренне пытается помочь. Она любит это больше всего на свете. Я видела, как она чуть не нападала на туристов, только чтобы указать им путь к Портобелло, и несколько раз слышала, как она дает непрошеные советы в магазине совершенно незнакомым людям. «Зачем вам отдавать за это пятнадцать фунтов?.. можно купить то же самое за десятку… да, именно — за десятку… неподалеку отсюда… второй налево, третий направо, прямо восемьсот ярдов, первый поворот направо, четвертый налево, мимо «Байбест», напротив аптеки «АВС»… да пожалуйста, это такое удовольствие — в самом деле… никаких проблем — честное слово, ну что вы».

И вот еще что: Нэрис считает, будто все ей должны, и купается в выдуманной всеобщей благодарности. Она отражает наши отчаянные попытки поставить ее на место, как танк «шерман» отбивает шарики от пинг-понга, и они отскакивают от нее целыми и невредимыми. И хотя она сводит нас всех с ума, Том держит ее по двум простым причинам: а) секретарь в приемной создает впечатление, что наша фирма больше и лучше, чем есть на самом деле, б) она обожает здесь работать. В течение тех двух лет, что она работает на «Трайдент-ти-ви», она всегда вовремя приходит, ни разу не отпросилась и хорошо справляется со своими обязанностям. Нэрис открывает офис рано утром. Если ломается копировальный аппарат, она отдает его в ремонт. Она заведует всем делопроизводством и организовывает нам транспорт из студии и обратно. Она меняет лампочки и поливает цветы. Том ценит ее преданность и чувствует себя ответственным за нее (говорит, что она так раздражает, что никогда не получит работу в другом месте). Нечего и говорить, что Нэрис воображает себя эдаким любителем викторин и в восторге от «Что бы вы думали?!». «Жаль, я не могу участвовать, — поговаривает она. — Думаю, у меня бы неплохо получилось».

Я прошла в офис, который все больше напоминает небольшую библиотеку — каждый дюйм пространства на стенах занят огромным количеством справочной литературы, которая требуется нам, чтобы создать наполнение для викторины. Мы нагрузили ветхие полки «Фильмами Лесли Холливела» и «Видеогидом»[13], поставили «Словарь искусств» издательства «Пингвин», все 29 томов энциклопедии «Британника» и «Антологию британских чартов». Мы обзавелись «Оксфордским словарем цитат», «Книгой рекордов Гиннесса», «Настольным научным справочником» и «Дебреттом»[14]. Плюс «Краткий словарь великих людей», «Энциклопедия сражений», «Справочник британских полевых цветов» и справочные публикации «Кто есть кто».

Дилан сидел на телефоне, рассеянно обматывая концы своего галстука-боло вокруг указательного пальца, а Том склонился над принтером, извергавшим сценарий пачками.

— Привет, — сказала я Тому, перекрикивая грохочущий лазерный принтер. Обычно Том ходил в джинсах, но сегодня по случаю съемки (мы записываем материал на шесть недель вперед) надел свой единственный костюм а-ля принц Уэльский.

Том поднял глаза.

— Привет, Лора. — Его голубые глаза улыбнулись, а в уголках появились лучики тоненьких линий. — Так. Мне нужно задать тебе один очень серьезный вопрос.

— Ну, дерзай.

— Кто послал тебе цветы?

Я улыбнулась:

— Моя сестра Хоуп с мужем — чтобы пожелать мне удачи. А что?

— А я решил, что поклонник.

— Нет. — Я направилась к своему столу. — У меня их нет.

— Да брось!

— Правда! Если бы ты знал, как долго я уже не была на свидании.

— Тогда самое время пойти. Ты же молода, Лора.

— Ой-й…

— Ты красивая. Так что поддай газку и… лови момент.

— Да, — согласилась я. — Может быть, ты и прав. Новые отношения, как бы ни страшила меня сама идея, помогут жить дальше, и, не желая казаться бессердечный, вынуждена признать: Ник вряд ли будет против.

— Во всяком случае, сегодня очень важный день для тебя.

Желудок сразу свело.

— Важный — безусловно. — Я даже подумала, что моя жизнь может измениться навсегда.

Том извлек последние листы сценария и начал складывать их в нужном порядке.

— Ты нормально?

Я покачала головой:

— Ужасно нервничаю, честно говоря.

— Критики тебя полюбят, Лора. Будь уверена. — Он взял в руки красный степлер и принялся скреплять страницы.

— Да дело не в этом.

Степлер замер в воздухе.

— А… — Голос у него изменился. — В… Нике.

Я кивнула. Том знает, что произошло, как и каждый здесь. С другой стороны, событие было слишком заметным, такое не спрячешь.

— Том, я чувствую себя мишенью, в которую вот-вот выстрелят.

Том посмотрел на меня, потом продолжил свое занятие.

— Что ж, ты знала, на что идешь. Мы это обсуждали, и ты согласилась вести шоу, помнишь?

— Да, — пробормотала я. — Согласилась. Но тогда оно только-только выходило на кабельном — мы и подумать не могли, что оно когда-нибудь побьет все рекорды, не говоря уж о том, чтобы идти в прайм-тайме.

— Надеюсь, тебе не придется жалеть.

— Нет, — вздохнула я. — Конечно, нет: мне тогда было интересно — и сейчас ничего не изменилось. Просто теперь, когда я окажусь совершенно беззащитной перед всевидящим оком СМИ, трудно избавиться от назойливого ощущения какого-то… ужаса.

— Ну, не надо. — Он распрямился. — Лора, то, что произошло с Ником, не твоя вина. Ведь так?

Я смотрела на него. «Твоя вина…»

— Нет. Нет, это не моя вина.

— Если шоу будет иметь успех, — продолжил он, — то да, конечно, история может всплыть. Поэтому убеди своих родных и близких держать язык за зубами. — (Я взяла на заметку, что надо попросить сестер не трепаться.) — Но в любом случае ты ничего плохого не делала. Тебе нечего стыдиться, Лора, ведь так?

«Нечего стыдиться…»

— Нет. Нет, я ничего такого не делала. Да.

— Смотри-ка, сегодня в «Таймс» неплохая положительная статеечка, — сказал он. — Вот… — Он протянул мне газету. Было очень лестно читать об «уникальном формате» шоу с его «неожиданными ходами» и о моих впечатляющих способностях. Я показала ему отзыв в «Индепендент».

— «Впечатляет»… — дочитал Том. — Хорошо. — Он кивнул. — Что ж, я тоже думаю, что впечатляет, — если позволительно так говорить о собственном детище. — Я посмотрела на него. — Как бы то ни было, я бы лучше продвигался к студии. — Он потянулся за пальто. — Нэ-рис, — крикнул он, — моя машина приехала?

Я видела, как она смотрит через щели в жалюзи.

— Только что подъехала.

— Увидимся там через час. Хорошо, Лора? — сказал Том. Я кивнула. — Не опаздывай.

— Не буду. Только попрошу Дилана пройтись по сценарию.

Я поставила цветы в воду, а затем послала Хоуп виртуальную открытку с благодарностью, и к тому времени как я нажала «Отправить», Дилан закончил свой разговор и помахал мне рукой. Он составлял вопросы для «Властелина разума», а теперь стал редактором сценариев на «Что бы вы думали?!». Он решает, какие вопросы должны быть в каждом шоу и в каком порядке, а затем прорабатывает их со мной, прежде чем начать запись.

— Ну что ж, Лора. — Он взял свой планшет. — Начнем с простого. Как называется сплав меди и олова?

— Латунь! — услышали мы крик Нэрис из-за стойки регистрации.

— Бронза, — ответила я.

— Правильно. Какая латинская буква используется в римской нумерации чисел для обозначения тысячи?

— «Це»! — закричала она.

— Это «эм».

— Какой город является столицей Армении?

— Улан-Батор!

— Ереван.

— Это Ереван, — сказал Дилан, закатывая глаза.

Я села за свой стол.

— Что такое «баранчик»? — услышала я, теребя большую скрепку.

Я посмотрела на него снизу вверх:

— Что?

— Баранчик.

— Я пас! — провозгласила Нэрис. — Если хотите знать мое мнение, это слишком трудно. До-оброе утро. «Трайдент ти-и-ви-и»…

— Баранчик? — переспросила я. — Понятия не имею.

— Это годовалый баран — то есть как бы «маленький баран». Кто открыл истоки Нила?

— Ливингстон, — рассеянно ответила я. — Нет, не Ливингстон, хм… то есть Спик.

— К какой горной системе относится гора Авемур в Шотландии?

— Кэйрнгорм.

— Традиционный траурный цвет мусульман?

— Белый.

— Биология человека: какой термин описывает полый шар из клеток, являющийся первым этапом в развитии эмбриона?

Я чувствовала, как у меня сводит внутренности.

— Поторопись… — сказал Дилан. — Не знаешь? Уверен, что знаешь — такой эрудированный человек, как ты, должен знать.

— Да. Я знаю. Это бластоциста.

— Правильно. — Мне представилось крошечное живое пятнышко, погруженное в уютный полумрак матки.

— Все нормально, Лора?

— Что? Да… конечно. Продолжай.

Он перевернул страницу.

— Как на хинди называется Индия?

«Синд? — подумала я. — Нет, это область… На хинди… начинается с «бэ», точно… «бэ»… «бэ»… «бэ»…»

— Бхарат, кажется?

— Правильно.

— Мы охватили все области? — спросила я, когда мы прошли все шестьдесят вопросов.

Дилан кивнул:

— Все. — Он глубоко вздохнул. — История, политика, наука, литература, религия, философия, география, монархия, классическая музыка, поп-музыка, развлечения, архитектура, балет, искусство и спорт.

— Исчерпывающе.

— Ты довольна сценарием?

Я быстро просмотрела его.

— Выглядит неплохо.

— Лора, машина пришла! — услышала я иерихонский голос Нэрис. Я взяла сумку.

— Ты со мной, Дилан?

Он схватил кожаную куртку и шлем.

— Нет, увидимся там — я на мотоцикле.

— Будь осторожен на этом своем мотоцикле! — крикнула Нэрис ему вдогонку, когда он выходил. — Непременно будь осторожен!

— Да, Нэрис. Как и всегда.

Когда я проходила мимо стола Нэрис, она протянула мне большой конверт:

— Это список конкурсантов. Сара утром, прежде чем отправиться в студию, попросила меня передать тебе.

— Спасибо. Загляну по пути.

— Удачи, Лора. — Она посмотрела на меня оценивающе. — Нет, твой тип точно «лето». А этот цвет не гармонирует с цветом твоей кожи. До-оброе утро. «Трайдент ти-и-ви-и»…

Студия, которую мы используем, располагается в Актоне, так что путь от Ноттинг-Хилла не занимает много времени. Но в этот день из-за непогоды движение было медленным — снег превратился в проливной дождь. В Уайт-Сити мы стояли минут десять, потому что кого-то, как назло, угораздило сломаться, потом нарвались на дорожные работы, а водитель принялся разглагольствовать о Кене Ливингстоне[15] и о том, что он хотел бы с ним сделать, — только тогда я вспомнила о списке. Я не встречаюсь с участниками заранее — их прослушивает Сара, — но сегодня получила краткую биографию каждого из них. Я как раз собиралась открыть конверт и прочитать четыре имени, краткое жизнеописание их владельцев, об их достижениях, хобби и прочем, когда зазвонил мой мобильный. Я порылась в сумке.

— Лора! — Это была моя старшая сестра Фелисити. Она любит поговорить — и, к сожалению, на единственную тему. Я успокоила себя. — Угадай, что Оливия обнаружила сегодня утром? — Она так и затаила дыхание в предвкушении.

— Дай подумать, — ответила я, выглядывая в окно. — Лекарство от рака? Жизнь на Марсе? Квадратный корень гипотенузы?

Последовало насмешливое фырканье. Неудовлетворенный смех. «Не будь дурой, Лора. Не то».

— Ну что она там обнаружила? Расскажи мне.

— О, это так очаровательно — ступни!

— В самом деле? — сказала я, когда мы подъехали к пешеходному переходу. — Где?

— На конце своих ножек, естественно!

— А разве не там они обычно находятся?

— Да, но дети-то об этом не знают, правильно? Они вдруг обнаруживают их примерно в шесть месяцев и так завороженно смотрят! Я просто хотела поделиться с тобой. — Я подавила зевок. — Понимаешь, сегодня утром, когда я ее пеленала, она булькала и улыбалась мне в своей восхитительной манере — просто смотрела на меня и улыбалась. Правдаты-моякуколкасладкаядеточка? — засюсюкала она, словно наглотавшись гелия. — А потом вдруг посмотрела на ступни таким очень сосредоточенным взглядом, схватила их и начала с ними играть. Это было так умильно… просто перебирала пальчики на ножках… Ты меня слушаешь, Лора?

— Да… да, слушаю.

— Ну разве не очаровательно? — Я подумала о микроскопическом пятнышке, о том, как клетка разделяется и умножается вдвое.

— Просто чудо. — Я выглянула в окно.

— Ну скажешь тоже. Впрочем, мы миновали хоть и маленькую, но важную веху, — с гордостью добавила Фелисити. — А вот то, что она это сделала на месяц раньше, ведь Оливии только пять месяцев и три дня, просто фантастика. Твоя племянница башковитая. Правдамоесладенькоеличи-коукоготакоеличико? — Ее голос вдруг снова повысился на две октавы. — Тыкрасотулечкамояумницаразумница!

— Стало быть, сказывается польза грудного вскармливания, — произнесла я с таким энтузиазмом, какой могла изобразить.

— О, абсолютно. Они, безусловно, развиваются быстрее.

— Я бы не сказала, Флисс.

— Я знаю, — возмущенно парировала она. — Ты только подумай, насколько умнее могли бы быть мы с тобой! Боже, она только что срыгнула на меня… подожди. Ничегомояла-пунечкасладенькаядевочкавсевпорядке. Да где же этот муслин? Никогда нет под рукой, когда нужно… Черт, черт, черт, — о, вот он… Лора? Лора, ты слушаешь?

— Да, просто ты меня застала по дороге в студию и…

— А я сказала тебе, что только что начала ее прикармливать? — перебила она меня в очередной раз.

— Да, Флисс. Кажется, да.

Фелисити, являясь крупнейшей в мире занудой по части детей, об Оливии рассказывает мне все — о ее развитии, живости ума, весе, росте волос, неземной по сравнению с детьми знакомых красоте и о том, как прекрасно быть мамой. Она поступает так не в угоду своему самодовольству — она милый, сердечный человек, — а просто потому, что ничего не может с собой поделать, потому что она парит от счастья. А так как мы трое очень близки и у нас с Хоуп нет детей — младшая сестра никогда и не хотела их, — Флисс любит делиться своими радостями с нами обеими. Она посвящает нас во все подробности жизни Оливии и рассматривает это как своеобразный поощрительный приз своим бездетным сестрам. И хотя она вовсе не желает нам зла, порой эта ее привычка меня раздражает. А иногда… выводит из себя. Но каждый раз, когда это происходит, я просто напоминаю себе, через что она прошла, чтобы родить ребенка. «Я бы согласилась ходить по битому стеклу, — как-то призналась она вся в слезах. — Я бы согласилась ходить по битому стеклу, если бы это помогло». В каком-то смысле именно это она и делала, потому что Оливия родилась спустя десять лет и шесть долгих циклов лечения бесплодия. Тот факт, что Флисс работала воспитателем в детском саду, делал ее разочарование еще горше.

Она изо всех сил старалась увеличить свои шансы — занималась йогой, прошла курс рефлексотерапии и гипноза, полностью пересмотрела свой рацион. Дома привела все в соответствие с требованиями системы фэн-шуй — как будто перестановка мебели могла помочь в таком деле! Отказалась от алкоголя, кофе и чая. Даже пломбы из амальгамы заменила на композитные. Отправилась в паломничество в Лурд[16]. И вот в тридцать восемь нежданно-негаданно забеременела. Теперь, когда ей наконец удалось стать матерью, Фелисити фанатично поклоняется Детям — и боготворит каждую отрыжку, бульканье и визг.

— Как дела со сладким картофелем? — осведомилась я из вежливости.

— А, потребовалось два подхода — ты бы видела, как она скуксила личико в первый раз! — но теперь ей нравится. Правдамоялапусюнечкасладкийпупс? — добавила она. — Я смешиваю его с небольшим количеством цукини.

Дальше последовала вставка о том, как опасно давать детям много моркови, потому что они плохо переваривают витамин А и могут стать ярко-оранжевыми, а затем — лекция об экологических ужасах одноразовых подгузников — предмет, которым Фелисити просто одержима.

— Они заполонили наши свалки, — сказала она решительно. — Это так отвратительно: выбрасывается по восемь миллионов в день — и они никогда не разлагаются, потому что содержат гель. Только представь себе, Лора: через целых пятьсот лет потомки Оливии по-прежнему будут пытаться каким-то образом избавиться от ее памперсов! Разве это не кошмарно?

— Пожалуй. Так ты используешь тканевые, да?

— Боже, ты шутишь, — слишком много хлопот, не говоря уж о запахе. Нет, я начала использовать одноразовые экологически чистые без геля — покупаю их во «Фреш энд уайлд»[17]. Они, правда, стоят чуть дороже.

— Сколько?

— Сорок пять пенсов за штуку.

— Сорок пять пенсов? Чтоб мне провалиться! — Я быстро прикинула в уме. Младенцам требуется менять подгузники в среднем по шесть раз на дню, то есть два фунта семьдесят пенсов умножаем на семь и получаем восемнадцать фунтов девяносто пенсов в неделю, а недель пятьдесят две, итого… умножаем на два с половиной года, которые ребенок в среднем проводит в подгузниках, — получается почти две с половиной тысячи фунтов. — Бедный Хью, — сказала я.

— Ну, он мог бы и не бросать свою работу, не так ли? — сердито возразила она.

— М-м, думаю, да.

Мне нравится Хью, муж Фелисити. Он достаточно привлекательный, легкий на подъем человек, — но мне немного жаль его. Он успешно работал в «Оранж», что позволило им купить дом на Мурхаус-роуд. Но вот однажды Фелисити с восторгом показала ему вторую синюю полоску на тесте на беременность, а он заявил, что только что уволился, так как на протяжении многих лет он хотел делать совершенно иную карьеру. Но пока его мечта не спешит сбываться.

— Как там твой изобретатель? — спросила я, когда машина въехала в ворота парковки студии. — Появилось что-нибудь патентоспособное на горизонте?

Послышался раздраженный вздох.

— Конечно, нет. Что ты? Я не знаю — хоть бы нашел себе нормальную работу, что ли, или по крайней мере придумал бы что-нибудь полезное, вроде колеса!

— Ладно, мне пора, Флисс: только что приехала на студию — у нас сегодня запись.

— Ну, удачи. Буду смотреть — конечно, пока Оливия не проснется. — Потом сестра начала рассказывать, как пытается научить Оливию перестать будить ее в четыре утра и что делает для того, чтобы заставить ее заснуть опять, а я думала: «Почему бы тебе не замолчать? Почему бы не прекратить рассказывать о ребенке? Да, она очень милая и я ее очень люблю, но сегодня больше ничего не хочу о ней знать.

Спасибо, Флисс, потому что — давай посмотрим правде в глаза — она твой ребенок, не так ли? Твой, а не мой», — как вдруг Фелисити произнесла, в свойственной ей импульсивной манере, от которой всегда щемит сердце: — Ты знаешь, Лора, я так горжусь тобой.

— Что?

Мое раздражение растаяло, как роса, и я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

— Ну, я думаю, ты такая замечательная. А я тут привязалась со своей Оливией и надоедаю тебе…

— О… нет, — вяло возразила я.

— Только посмотри, чего ты добилась! Как великолепно справилась со всем — с этой жутью, которую он сотворил! С не самым приятным способом ухода из жизни, должна заметить, — прибавила она с насмешкой, потому что именно так — со злой иронией — всегда отзывается о Нике. — Ты сумела взять себя в руки, несмотря на все гнусности, с которыми столкнулась по его милости, и — Боже мой! — посмотри на себя! Твоя жизнь будет сказочной, бурной, с сегодняшнего дня ты станешь известной телеведущей. — Тут я почувствовала, как у меня душа ушла в пятки. — И, — добавила она торжествующим тоном, не предусматривающим пререканий, — встретишь другого человека!

— И буду жить долго и счастливо, — пробормотала я цинично, открывая дверь машины. — В белоснежном коттедже с розовыми розами, фартуком от Кэт Кидстон и двумя… лабрадорами, без сомнения.

— Ну, на самом деле я уверена, что так и будет. Если ты только позволишь себе, — добавила Фелисити со своей обычной горячностью. — Во всяком случае, заскочи завтра после работы, и мы сможем поболтать — я не видела тебя целую вечность. Обнимешь малышку Оливию. Она бы с удовольствием — правдамоясла-адкая? — добавила она высоким сопрано. — Да-анадообнятьтетюло-оруправдакрасавицамоя? — Я услышала, как Оливия гулит на заднем плане. У меня сердце кровью облилось.

— Хорошо. Договорились.

Я сделала пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и бросила взгляд на часы. Было двадцать пять минут второго, а съемка начиналась в два. Я побежала внутрь, на лифте поднялась на пятый этаж и направилась прямо к небольшой гримерке. Мэриан, гример, оценивающе посмотрела на меня.

— Хороший пиджак, — сказала она. — Отличный крой. — «Твое фи — отстой, Нэрис», — подумала я. — Но меня смущает этот зеленый цвет. Ох! С твоим оттенком кожи смотрится слегка кислотно. Вот… — Она схватила с вешалки пиджак цвета розовой вешенки. — Думаю, это подойдет лучше.

К моему удивлению, так и оказалось. Ну что ж, кое в чем Нэрис разбирается, великодушно решила я, застегивая пуговицы. По крайней мере хоть в чем-то незначительном. Когда Мэриан забрала мои волосы наверх и стала накладывать основу на щеки, адреналин начал жарить меня изнутри. По трансляции я слышала шепот и хихиканье зрителей, которых рассаживали по местам в студии. Потом — приветствие Тома и объяснение, что, хотя мы пишемся в формате «лив»[18], в конце нужно будет сделать несколько дублей. Потом он попросил их не поднимать руки, не ерзать и не кашлять.

— И пожалуйста, не выкрикивайте ответы! — крикнул он напоследок. Послышались смешки. — Хоть вы и смеетесь, но не все это понимают.

Потом в гримерную заскочил наш звукооператор Рэй.

— У тебя три минуты, Лора. — Он пристегнул к моему лацкану крошечный микрофон, а затем на спину мне под пиджак спрятал рацию и протянул мне наушник. — Дай-ка мне пробу.

— Здравствуйте, раз, два, три… У меня был тост на завтрак… я опоздала на студию… и до сих пор не просмотрела список участников. — Я порылась в сумке, пытаясь его отыскать, а Рэй перевесил микрофон. — Где же он, черт возьми?

— Спасибо, Лора, звук отличный.

— А теперь, пожалуйста, окажите теплый прием нашим четверым конкурсантам! — услышала я голос Тома по трансляции. Публика с энтузиазмом зааплодировала, когда появились четыре участника. Я слышала, как они идут по деревянной сцене.

— Как они выглядят? — спросила я Мэриан, глядя на свое отражение. Она гримировала их до меня. — Расскажи мне о них, а то я не могу найти свой список.

— Ну, там два «ботаника», — ответила она, вбивая корректор мне под глаза. — Какие-то зануды. И страшилы.

— Ну как обычно.

— Потом довольно симпатичная девушка лет двадцати, и еще один — просто красавец. Честно сказать, он мне приглянулся, — прибавила она со смешком. — Постоянно хохмил. Так-кие глаза-а, — восхищенно добавила она, нанося тушь на мои ресницы. — И было заметно, что он очень рад встрече с тобой.

Я посмотрела на нее:

— Рад?

Она завела локон пепельно-белых волос за ухо.

— Ну да.

— Почему?

— Не знаю. — Она выбрала помаду из примерно десятка расставленных на столе тюбиков в металлическом корпусе, похожих на пули. — Он рассказал мне, как ему не терпится встретиться с тобой, так что я просто решила, что он твой поклонник.

Пока Мэриан смешивала две помады вместе на тыльной стороне ладони, я продолжала рыться в сумке в поисках списка участников, но так и не нашла его. Вот черт!

— Ну-ка, Лора, подними голову, — попросила Мэриан.

Мэриан нанесла помаду спонжем, затем добавила немного глянца. Том раздавал конкурсантам обычные советы:

— Убедитесь, что хорошо расслышали вопрос. И не надо выпаливать первое, что придет в голову, потому что если на нашем шоу вы ответите неверно, то потеряете очки, поэтому важно думать, прежде чем говорить. — Когда Мэриан быстро наносила легкие румяна, а затем пудру на лоб, я слышала, как Том произнес: — Ну, я думаю, мы готовы начать.

— Грим готов, Лора? — спросила Сара в наушнике.

— Да, — ответила я, когда Мэриан закрепляла волосы лаком.

— Хорошо, Том, она идет, — сказала Сара. — Давай заставку.

— Итак, викторину «Что бы вы думали?!» сегодня ведет Ло-ора Квик! — Мэриан сорвала черное покрывало, и я торопливо сделала несколько шагов по коридору в студию и поднялась на сцену. И вот меня на мгновение ослепил яркий свет прожекторов. Я почувствовала знакомое тепло и масляный запах софитов, и Том протянул правую руку в приветственном жесте, затем повернулся к аудитории и поднял над головой обе, чтобы зрители зааплодировали, я посмотрела на них и улыбнулась. Когда он сошел со сцены, я взглянула на галерею в дальней части зала. Там, за стеклом, сидела Сара, которая продюсирует шоу, и ее ассистент Джилл. Рядом с Джилл я увидела Дилана в наушниках, рядом — ассистентов режиссера и техников. По мере того как аплодисменты стихали, я изучила декорации — четыре высокие синие колонны разной высоты с подсветкой по обеим сторонам сцены, массивный розовый знак вопроса в центре пола и название шоу огромными зелеными буквами; огромные желтые часы. Все это было выполнено в намеренно вызывающей манере. Ну а прямо передо мной, каждый за своим интерактивным столом, стояли четыре участника. Не обращая внимания на лица, я улыбнулась им.

— Добро пожаловать на съемку! — начала я, немного щурясь из-за яркого света. Я подняла руку к глазам. — Я хочу пожелать всем вам удачи и с нетерпением ожидаю окончания, чтобы поболтать с вами, ну а пока, как говорит Том, расслабьтесь и, самое главное, постарайтесь получить удовольствие! — Я взглянула на таблички с их именами, прикрепленные к столам, увидела три лица, искаженных страхом, и одно, которое спокойно улыбалось мне. Теперь, когда прожекторы были отрегулированы, я смогла хорошенько разглядеть его. И почувствовала себя так, будто меня окунули в ледяное озеро.

— Ну как, готова, Лора? — прошептала Сара мне в наушник, пока я старалась замаскировать невольный возглас удивления легким кашлем, будто для очистки горла, — и на секунду мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок. На кончике языка вертелись слова: «В общем-то, Сара, начинать еще нельзя, потому что я пытаюсь оправиться от факта, что мое первое серьезное увлечение — с которым я не виделась двенадцать лет, который разбил мне сердце и разрыв с которым, если быть честной самой с собой, я так до сих пор и не смогла забыть — стоит всего в десяти шагах от меня».

— Обратный отсчет, Лора, — сказала она. — Итак, пять… четыре… три… два… один… и… музыка! — Я услышала энергичную музыку, и зал взорвался аплодисментами.

Ощущая, как сердце колотится в груди, я повернулась к камере.

— Добро пожаловать на «Что бы вы думали?!»! — начала я с такой уверенностью, какую только могла изобразить. Теперь, когда заработал телесуфлер, я почувствовала, что меня бросает то в жар, то в холод. — Меня зовут Лора Квик, и сегодня я задаю вопросы, но для начала позвольте объяснить вам, что к чему. Вопросы я держу в руках. — Я продемонстрировала карточки. — На любой вопрос может ответить любой участник; главное — успеть первым нажать на кнопку. Но как только игрок заявил о своем желании, он должен произнести ответ — ведь на это дается не более пяти секунд. Теперь, если вы обратите внимание на экраны на передней панели столов, то увидите, что каждый игрок имеет по одному фунту. Эта сумма будет удваиваться с каждым правильным ответом, который обозначится таким образом… — Послышался громкий звук «дзинь!» — как будто открылся колоссальный кассовый аппарат. — Если, однако, игрок дает неправильный ответ или не успевает ответить за пять секунд, то сумма вдвое уменьшится и мы услышим… — «Уууу!», — разнеслось по студии нисходящее глиссандо. — Победителем считается игрок, который заработает больше всех. Он или она получит шанс удвоить выигрыш, если решит поменяться местами — и задаст вопрос мне. Но это рискованно. Если я ошибусь, сумма выигрыша вырастет в два раза. — «Дзинь!» — Но если отвечу правильно, то ровно на столько же она уменьшится. — «Уууу!» — Так, без лишних слов, давайте поприветствуем сегодняшних четверых участников!

Я повернулась к игрокам, и они, в стиле «Школьников-умников», начали представляться. Я взглянула на Люка и мысленно пнула себя за то, что потеряла список, — по крайней мере шока было бы меньше.

— Спокойно, Лора, — услышала я шепот Сары в своем наушнике. — Ты выглядишь очень напряженной. — Я поднатужилась, и обезьянья гримаса плавно сменилась профессиональной улыбкой. — Так лучше. И не тараторь.

— Я Кристина Скофилд, — произнесла первая участница. Она была точно такой, как ее описывала Мэриан: привлекательная блондинка. — Я учитель из Йорка.

— Я Даг Дейл, — представился следующий. Он был одним из «страшил» — под пятьдесят, бородатый, лысый, монашеского вида, в очках с большими квадратными стеклами. — Я из Айлингтона, занимаюсь составлением бизнес-отчетов. — На фоне Дага Люк, с его изящными скулами и темными вьющимися волосами, ниспадавшими на воротник, казался еще привлекательнее. Лишь морщины обозначились под глазами.

— Я Люк Норт, — сказал он, застенчиво улыбаясь. — Я арт-дилер, живу в Западном Лондоне.

— Привет, я Джим Френд, — представился последний участник, высокий, тощий привлекательный мужчина лет пятидесяти пяти. — Я вечный студент, изучаю психологию, живу в городе Бедфорде. — Последовали жидкие аплодисменты. Я подняла карточки. Наступила тишина.

— Ну хорошо. Начинаем. Первый вопрос. Как называли римляне город Ванна?

Первой мелькнула лампочка на столе Дага Дейла.

— Салис.

— Точнее — Аква Салис, но я принимаю ответ. — «Дзинь!» — Какие ягоды используются для ароматизации джина? Кристина?

— Это можжевельник.

— Правильно. — «Дзинь!» — Какой город является столицей Либерии? Люк?

— Это Монровия.

— Точно. — «Дзинь!» Как странно, подумала я: через двенадцать лет Люк сказал мне не «привет, Лора», не «как я рад снова видеть тебя» и даже не «мне жаль, что я причинил тебе боль», а «это Монровия»! — Какая цивилизация бронзового века была основана на острове Крит?

— Минойская, — правильно ответил Джим. «Дзинь!» Теперь у всех было по два фунта.

Я посмотрела на следующий вопрос карточки.

— Какой канал, если его название прочесть справа налево, носит имя греческого божества?

Люк подал сигнал первым.

— Суэцкий.

— Правильно. — «Дзинь!» — Это имя Зевса, конечно. Кто в 1700 году написал «Так поступают в свете»?

Даг Дейл успел быстрее всех.

— Конгрив.

— Да. Уильям Конгрив. — «Дзинь!» — Какая французская королевская фамилия дала название печенью? Кристина?

— Ницца, — уверенно заявила она. — «Уууу!»

— Нет, это Бурбон. — Ее два фунта превратились в один. — Первым сражением какой войны стала битва при Эджхилле? Люк?

— Гражданской войны.

— Поподробнее, пожалуйста.

Он на мгновение растерялся, а указатель на часах шумно двигался по кругу.

— А, английской гражданской войны.

— Да. — «Дзинь!» — Как звали римского бога огня? Даг?

— Прометей?

— Нет. — «Уууу!» — Он украл его у богов, а это был Вулкан. Каково общеизвестное название раствора хлорида натрия в воде? Кристина?

— Рассол.

— Правильно! — «Дзинь!» — Какая южноамериканская страна названа в честь итальянского города? Даг?

— Аргентина. — «Уууу!»

— Нет — Венесуэла, которая была названа в честь Венеции. Какое животное дало название каприновой кислоте? Люк?

Он почему-то засмеялся.

— Коза, — уверенно ответил он.

— Это правильный ответ. — «Дзинь!» — Как и слову «капризный», — добавила я. — От латинского «caper».

Мы продолжали. «Какая женщина первой пересекла Атлантику на самолете?.. Нет, не Эми Джонсон. — «Уууу!» — Это была Амелия Эрхарт… Что такое дукер? Это верно, Джим, — небольшая антилопа. — «Дзинь!» — Что символизируют собой пять олимпийских колец?.. Нет желающих на сей раз? Континенты мира. Кто открыл истоки Нила? Нет, не Ливингстон. — «Уууу!» — Это был Спик. Какой латинской буквой обозначают тысячу в римской нумерации? Да, правильный ответ — «эм», Даг. — «Дзинь!» — Что такое «баранчик»? Нет. — «Уууу!» — Это годовалый баран. Какая самая продаваемая в мире книга? Люк? Верно. Библия. — «Дзинь!» — На какой планете небо розового цвета? Правильно, Джим, Марс. — «Дзинь!» — Лейкофобия — это боязнь какого цвета? Даг? Нет. — «Уууу!» — Не желтого — белого…» И все время, пока я задавала вопросы, а деньги игроков то удваивались, то уменьшались вдвое, в моем сознании мелькали картинки из прошлого: мы с Люком лежим на газоне у колледжа под огромным буком; едем на велосипеде по мосту Клэр; сидим за одним столом в библиотеке, слегка касаясь друг друга ногами; лежим, сплетенные, словно веревка, на узкой кровати Люка…

— Пять минут до конца, — прошептала Сара мне в ухо. — Все идет отлично. — Взявшись за следующую карточку, я быстро взглянула на счет игроков. Даг Дейл со своими 4096 опережал всех — значит, он ответил правильно на двенадцать вопросов; Люк с 2048 фунтами отставал на один вопрос; Кристина и Джим плелись где-то в конце, потому что отвечали слишком беспечно. Аудитория за моей спиной напряженно молчала.

— Какое животное изображено на флаге штата Калифорния?

На секунду повисло молчание, а затем Даг нажал кнопку на своем столе.

— Орел? — «Уууу!» Он разочарованно посмотрел в сторону.

— Нет, мне жаль. Это медведь. — Теперь они с Люком шли нога в ногу.

— Три минуты до конца, — предупредила Сара. Я взглянула на следующий вопрос.

— Сколько карт в колоде Таро?

— Семьдесят восемь, — ответил Люк.

— Правильно! — «Дзинь!» Его сумма возросла в два раза, до 4096 фунтов.

— Осталось две минуты, Лора, — сообщила Сара.

Я взглянула на следующую карточку.

— Какой художник разработал форму телохранителей папы, швейцарской гвардии? — Люк нажал на кнопку, но потом, как мне показалось, потерял уверенность в своем ответе. Он на секунду прикрыл глаза, силясь вспомнить, а стрелка на часах неумолимо двигалась вперед. У него оставалось только три секунды… Две… Одна… Он мог потерять 4000 фунтов.

— Микеланджело! — выпалил он. — Это Микеланджело.

— Правильно.

«ДЗИНННЬ!» Раздался звук огромного гонга, что свидетельствовало об окончании раунда. Люк был впереди на одно очко. Он ответил правильно на тринадцать вопросов, и это означало, что он заработал 8192 фунта.

Я повернулась к первой камере.

— Давайте посмотрим на результаты. На четвертом месте Джим, у которого 512 фунтов, на третьем — Кристина с 1024 фунтами. Даг находится на втором месте, заработав 2048 фунтов. Но абсолютный победитель этой недели Люк Норт, у него 8192 фунта! — Зрители громко зааплодировали, и он улыбнулся. — Но это еще не конец, — добавила я, — потому что пришло время «Перемены мест», Вопрос в том, Люк… хотите ли вы? — Я повернулась к аудитории: — Как вы считаете, стоит Люку соглашаться на «Перемену мест»? Если он это сделает, то рискует потерять 4000 фунтов. С другой стороны, он может выиграть еще 8000. Теперь, пожалуйста, проголосуйте. — Зрители принялись нажимать кнопки на панелях, которыми были оборудованы спинки передних кресел, а результат отобразился на большом плазменном экране. — Шестьдесят восемь зрителей думают, что он должен согласиться, — озвучила я, — сто десять считают, что ему лучше остаться при своем выигрыше. — Я повернулась к Люку: — Аудитория определенно считает, что вы должны доделать дело, Люк. А вы сами что скажете?

— Я хочу поменяться местами.

— Вы уверены?

— Да, — сказал он с улыбкой. — Я вполне уверен.

— Хорошо. — Я повернулась к камере. — Если я не смогу ответить на вопрос Люка — и уложиться в пять секунд, — то его призовой фонд удвоится. Если смогу, то он сократится в два раза. Но я могу заверить вас всех — и тех, кто дома, и сидящих в студии, — что я никоим образом не могу узнать заранее, о чем он будет меня спрашивать. Что ж, Люк. Поехали.

Он вытащил из кармана бумажку. Я молилась, чтобы он не придумал какой-нибудь вопрос из области поп-музыки — это не самая сильная моя сторона — или футбола. Я сосредоточилась.

— Так… — начал он. Послышалась барабанная дробь. — Вот что я хотел спросить… — Он помолчал, потом покашлял, чтобы увлажнить горло. — Гхм… — Нервно провел пальцем под воротником. — Хорошо… Вот. Мой вопрос… — Он посмотрел на меня. — Мой вопрос… это… хм… — Что же с ним творится? — Не хотите поужинать со мной как-нибудь?

Аудитория ошеломленно молчала, кто-то нервно хихикнул.

— Какого черта — что за детский сад? — воскликнула Сара.

Теперь большинство зрителей смеялись, и Люк тоже.

— Согласитесь ли вы поужинать со мной, Лора? — повторил он. — Таков мой вопрос.

Но я не успела ответить, потому что в этот момент Том крикнул:

— Снято!

Глава вторая

— Теперь понятно, почему ему так не терпелось встретиться с тобой, — сказала Мэриан, снимая грим. Я смотрела на ее отражение в зеркале и на то, как она стирает тональный крем долгими уверенными мазками. — Ты, наверное, в шоке.

— Это мягко сказано. — Я взглянула на свои руки. Они до сих пор дрожали. — Мне было достаточно больно видеть его и без… этого выкидона.

— Он, должно быть, неплохо зажигал, когда вы были вместе, а?

— Да. Да, неплохо. Он был… веселый.

— Он шикарный, — не унималась она, отрывая еще кусочек ваты. Я медленно вдохнула через нос, чтобы немного прийти в себя.

— Да. — И умный, харизматичный, забавный, где-то даже эксцентричный, немного кокетливый и… невыразимо сексуальный.

— А он сильно изменился? — «Совсем не изменился». — В смысле внешне? — добавила она.

— Нет. Даже стал еще привлекательнее.

— Но как вы неожиданно встретились — да еще и вот так! — И тут я наконец нашла список участников. Я быстро пробежалась по характеристике Люка. «Люк Норт, 36 лет, учился истории искусств в Кембридже, затем несколько лет работал в «Кристис». Последние три года владелец галереи современного искусства Норта. Живет в Ноттинг-Хилле». Я перечитала еще раз. И еще. И еще. Потом еще один раз. — Серьезно было?

— Что?

— Ваши с ним отношения — они были серьезные? Да ладно. — Она улыбнулась. — Можешь не рассказывать. Просто я не перестаю удивляться, что же такое могло произойти.

— Я не возражаю, — ответила я. Я разволновалась и была не прочь поговорить, а Мэриан — послушать. — Все было серьезно, — начала я. — Я изучала классическую литературу, а он занимался историей искусств. Мы много спорили, а на самом деле только тешились, как говорится. Это было стремительно, страстно, потрясающе… это было… пылко… это было… — Я тяжело вздохнула. — Самое счастливое время моей жизни.

— А что случилось? — вежливо спросила она. — Ты решила, что слишком молода, чтобы осесть с ним?

— Нет. Нет, дело не в этом. После окончания учебы мы собирались снимать квартиру в Лондоне. Даже нашли подходящий вариант, но потом… — Мне было стыдно рассказывать Мэриан всю позорную подноготную. — Все просто пошло… под откос. — Повисла пауза. Мэриан положила руку мне на плечо. — В общем, — взглянула я на свое тридцатичетырехлетнее лицо с намечающимися морщинами, — что было, то прошло и быльем поросло. — Я поднялась, сняла покрывало. — Наверное, буду продвигаться в сторону афтерпати.

— Ну, удачи. Я, может, тоже появлюсь.

На лифте я поднялась на последний этаж. Сердце бешено билось, меня тревожили противоречивые чувства. С одной стороны, я чувствовала уныние, потому что Люк неожиданно возникал в моей жизни, флиртовал со мной, причиняя мне расстройство, но с другой — в то же время я чувствовала… радость. Теперь, когда я шла по коридору, до меня доносились громкие звуки суматохи, царящей в офисе для приема гостей. Оказавшись перед дверью, я на мгновение замешкалась, а потом решительно шагнула вперед. В воздухе пахло бутербродами, кофе и дешевым белым вином — обычная стремная кормежка после шоу. Большинство членов съемочной группы уже были здесь, болтая с участниками, а завидев меня, кое-кто даже деланно улыбнулся. Пока шла в глубь комнаты, я слышала, как Дилан объяснял Кристине, что шоу выйдет в марте, а Джим и Даг справа от меня затеяли какую-то неформальную викторину между собой.

— У носорогов — не «стадо», — говорил Джим. — Это «стая».

— Ты уверен? — спросил Даг.

— Конечно. Я разбираюсь в собирательных существительных. Это как у гиппопотамов.

— А я думал, у гиппопотамов — «группа».

— Можно сказать «группа», но «стая» — лучше.

— А у жирафов тогда?

— Это легко — «башня»[19].

А в углу, у окна разговаривал с Сарой — и выглядел как бог, при одном взгляде на которого я даже по прошествии двенадцати лет теряла разум и испытывала необъяснимую ревность, — он, Люк. Неожиданно он заметил меня и махнул рукой. А потом, с характерной для него наглостью, кивком подозвал меня к себе. Если бы там не было Сары, я бы проигнорировала этот жест. Я настроилась держаться спокойно и отстраненно.

— Привет, Лора. — Он улыбнулся. Как и говорила Мэриан — такие глаза! Обрамленные пушистыми темными ресницами насыщенного коричневого оттенка табака, шелковистые, с отливом золота и топаза. Я никогда не думала, что увижу его снова, не говоря уж о том, что буду стоять так близко. Время от времени я встречала мужчин, чем-то напоминавших его, и не могла оторвать глаз, понимая, что мне его не хватает.

— Привет, Люк, — отозвалась я.

— Прости. Я, наверное, смутил тебя.

— Да, — призналась я. — Смутил. Впрочем, подозреваю, ты именно этого и добивался.

— Вообще-то нет. — Он кивнул в сторону Тома. — Твой начальник, похоже, слегка разозлился.

— Наверное, подумал, что ты хочешь сорвать съемку.

— Я не хотел. Я только… — Он пожал плечами. — Решил развлечься.

— В любом случае следующий дубль удался, — дипломатично сказала Сара. — Так что давайте не будем об этом беспокоиться. — Мы пересняли конец, где Люк решил не меняться ролями.

Он взял с подноса пирожок с сосиской.

— Но мне сказали, что я мог задать любой вопрос.

— Из области науки, — поправила его я.

— Все равно шоу получилось первоклассное, — вмешалась Сара. — Ты отлично справился, Люк, и ничего страшного не случилось. Что ж, оставлю вас… наедине, — тактично добавила она. — Вам, наверное, нужно кое-что наверстать.

Когда Сара ушла, Люк снова улыбнулся мне с выражением легкого удивления на лице от моего ледяного спокойствия, на которое натолкнулся. А чего он ожидал? Почему я должна быть приветливой и сиять как начищенный самовар, когда он своим появлением привел меня в смятение, не говоря уж о том, что причинил мне боль двенадцать лет назад?

— Можно задать один вопрос? — поинтересовалась я.

— Конечно. — Он взял еще один пирожок. — Ведь теперь это твоя работа — задавать вопросы. Боже, я голоден как волк — не обедал сегодня.

— Ты специально это сделал?

— Нет. Я хотел спросить что-то абсолютно невинное, — он убрал крошки с губ, — просто внезапно меня охватило желание вместо этого пригласить тебя на обед.

— Ясно. Значит, это был «каприз — импульсивное изменение мнения»?

Он улыбнулся:

— Наверное.

— А почему ты засмеялся, когда я спросила о каприновой кислоте?

Он закатил глаза:

— Очень долго объяснять — расскажу за обедом. Ты, надеюсь, все-таки согласишься. Мы же столько не виделись. — Он снова улыбнулся, и в тот момент я, несмотря на свое замешательство, вдруг поняла, что все эти годы он испытывал то же чувство, которое некогда заставил пережить меня. — Ну как? — Меня тянуло уткнуться ему в плечо. Я сопротивлялась искушению провести рукой по его ягодицам… — Ну так как? — повторил он.

— Я и не… знаю…

— Разыгрываешь недотрогу, Лора?

— Да нет… — Я вдруг стряхнула с себя все грезы. — Послушай, Люк, как у тебя все просто. Ты так… неожиданно врываешься в мою жизнь и думаешь, что я с бухты-барахты соглашусь отобедать с тобой, когда мы не разговаривали с девяносто третьего года, скажи на милость?

— Нет. Но я не виноват.

— Виноват! — Я осеклась, поняв, что на нас смотрят. — Виноват.

— Это неправда. Ты не отвечала ни на мои звонки, ни на мои письма. Ты убрала все следы, которые я оставил в твоей жизни, будто меня никогда не существовало.

— И кто может меня обвинить? — резонно осведомилась я. — Учитывая обстоятельства? — Воцарилась тишина.

— Как в старые времена, — констатировал он. Я вдруг поняла, что он прав. Мы провели в обществе друг друга две минуты — и уже устроили стриптиз эмоций. Я попыталась вернуть разговор на нейтральную почву.

— Тогда что за безобидный вопрос ты хотел мне задать?

— О… Ну я все хорошенько взвесил. Перво-наперво, я не хотел спрашивать тебя о том, чего ты не знаешь, чтобы тебе не пришлось краснеть на глазах у миллионов зрителей.

— Как предусмотрительно!

— Поэтому я решил задать тебе такой вопрос, с ответом на который ты бы справилась.

— А именно?

— Сколько ударов в день совершает человеческое сердце?

Я с недоумением уставилась на него:

— Похоже на классический пример из твоей коллекции бесполезных сведений.

— Так и есть. Но, как я помню, ты восхитительно владеешь умственной эквилибристикой, так что у тебя не возникло бы проблем с ответом на этот вопрос.

— Только мне не хватило бы пяти секунд, поэтому ты вполне мог удвоить свои деньги, Люк.

— Подумаешь. — Он пожал плечами. — Восемь штук меня бы устроили.

— Для чего они тебе? То есть зачем вообще тебе понадобилось участие в викторине?

— А ты правда хочешь знать?

— Еще как. Я, мягко говоря, очень удивилась, увидев тебя.

— Ладно. Меня подбили двое друзей. Я все жаловался, что мне нужна пара штук, чтобы пойти учиться в художественную школу — я всегда хотел поступить туда, помнишь?

— Да. Конечно.

— А в художественной школе «Слейд» я пишу диплом. Но у меня очень мало денег по разным причинам, которыми я сейчас не хочу тебя загружать, вот они и предложили, чтобы я попытал счастья на «Что бы вы думали?!». Но я был в шоке, когда узнал, кто ведет программу, и наотрез отказался. Но чем больше думал об этом, тем больше понимал, что меня тянет увидеться с тобой снова — особенно когда я узнал, что твой офис находится неподалеку от моего дома.

— Тогда почему ты мне просто не написал туда?

— Думал, что ты не станешь отвечать. Ты бы и не ответила, правда?

— Ну… не знаю… наверное… нет.

— Вот именно. Поэтому я решил, что просто поучаствую в шоу. Честно говоря, я думал, что ты обо всем знала заранее.

— Должна была, только не прочла вовремя список участников.

Он взглянул на часы.

— Обалдеть! Пора бежать — надо забрать Джессику. — Джессику? — Мою девочку, — гордо пояснил он. Я почувствовала себя так, словно меня ударили пыльным мешком, и весь мой задор пошел прахом. — Обожаю ее больше всего на свете.

— Понятно.

— Она такая красивая. У нее большие васильковые глаза…

— Как интересно… Мне надо поговорить с другими участниками.

— А улыбка — просто фантастическая.

— Надо же. — Я протянула руку: — Было приятно снова увидеться, Люк. — Я продемонстрировала ему вялую улыбку, а потом отвернулась.

— Хочешь, покажу фото?

— Что? Нет, не особенно, но раз ты настаиваешь…

— Постой… вот… — Он вынул маленькую кожаную рамку и вручил ее мне. С фото мне беззубо улыбался маленький ангелочек.

— Это твоя дочь? — Он энергично кивнул. Меня накрыла волна облегчения, которая сменилась ошеломлением. — А я не знала, что у тебя ребенок.

— Разве?

Я пожала плечами:

— Я понятия не имела о том, что происходит в твоей жизни. — Я не стала говорить, что и не стремилась узнавать. Раздружилась с общими друзьями, потому что они постоянно напоминали о нем. Я снова взглянула на фото. — Она красавица. Очень красивая девочка.

— Да, это очевидно — но спасибо.

— Ей сколько — пять?

— Только что исполнилось шесть.

— Так ты женился и все такое, да?

— Да.

— Ясно. — Ничего не поделаешь.

— В общем… — Он выудил из кармана ключи и звякнул ими. — Я лучше пойду — сегодня моя очередь забирать ее из сада. Так что… обедать ты со мной не хочешь. — Он пожал плечами. — Ладно…

— Я вообще-то так не говорила, Люк.

— Но ты и не сказала, что согласна. — Он взял свой шарф. — Так ты передумала или как?

— Как я могла передумать, если еще даже не определилась? Ты такой жуткий… манипулятор.

Он улыбнулся!

— Да нет, я просто непосредственный. И я приглашаю тебя на обед — как насчет пятницы? Теперь извини, я спешу, так что если ты не ответишь, твое молчание я восприму как согласие. Заеду за тобой в восемь?

— Но…

— Но что? — Он посмотрел на меня, а потом хлопнул себя по лбу: — Ну конечно, адреса я твоего не знаю! Вот дурак. Говори адрес.

— Нет, Люк, я не это имела в виду. Я имела в виду — как насчет твоей жены? — Мое сердце колотилось так громко, что мне казалось, будто он его слышит. — Ты сказал, что женился, — твоя жена разве не будет против? По-моему, должна.

Он покачал головой:

— Я ей не скажу.

— А. Ну, такой расклад меня не устраивает.

Он закатил глаза:

— Да хватит ломаться, Лора. Я не скажу ей по одной простой причине — не обязан. Мы разошлись.

— Господи! — воскликнула я. Душа моя запела. Даже не запела — заплясала, закрутилась и завертелась. — Мне так жаль. Давно?

— В прошлом году, в мае… Лора, мне надо бежать. Ну, какой ответ? — Он накинул пальто.

— Ну… — И тут впервые за все время я позволила себе улыбнуться: — Ответ… сто тысяч раз. Человеческое сердце совершает сто тысяч ударов в день, не так ли?

— Точно. — Он чмокнул меня в щеку. — А иногда и больше.

Говорят, первое впечатление самое глубокое, — и правильно. После встречи с Люком мир предстал передо мной в новом свете. Все, что казалось знакомым, теперь выглядело неизвестным. Будто призма, через которую я воспринимала мир раньше, стала другой. Когда тем вечером я открыла дверь, мне показалось, что прошлое объемлет настоящее, и я не узнала свою квартиру. Я отправилась прямиком к своему столу и вытащила резную деревянную коробку, содержимое которой было слишком личным, чтобы выставлять его на всеобщее обозрение. Там лежало черно-белое фото моих родителей в момент поцелуя, перевязанная лентой прядь бабушкиных волос, венчальное и обручальное кольца в бархатных коробочках, а в самом низу — рисунок Люка, сделанный для меня. Все другие я сожгла — он нарисовал несколько десятков, — но, непонятно почему, не смогла избавиться от этого. Он нарисовал меня спящую одним субботним утром по прошествии первого месяца совместной жизни, когда наши отношения еще были возвышенными и крепкими. Теперь, оглядываясь на себя, запечатленную такой молодой, обнаженной, изображенную синими пастельными линиями, чуть приглушенными тенями, я думала о том, насколько иной могла бы быть моя жизнь.

Я налила бокал вина, сделала два больших глотка для успокоения нервов, затем легла на диван, закрыла глаза и предалась раздумьям о Люке, позволяя всем тем воспоминаниям, которые я отталкивала от себя так долго, вернуться ко мне на ностальгической волне…

Бум! Бум! Я открыла глаза. «Господи». Бум! Бум! Я взглянула на потолок. «Только не это». Моя новая соседка сверху — медиум, и ее сеансы действуют на нервы. Бум! БУМ! БУМ! Я закатила глаза, представляя себе, как шторы со свистом рассекают воздух, лопаются лампочки, а мебель летает по комнате. Я с ней еще не встречалась, видела только краешком глаза, когда она въезжала — брюнетка не первой свежести, такая вся из себя. Я знаю, чем она занимается, потому что последние несколько месяцев люди по ошибке звонят мне по домофону с вопросом, не я ли «экстрасенс-телепат». Бум! Бу-бум! Судя по письмам, которые ей приходят, зовут ее Синтия дель Мар. БУМ! БУМ!!! Я увидела, что ее кошка сидит на пожарной лестнице.

Бум!! Бум!!! «Э-э-э-э-э-э-э!!!» Это уже слишком. Почему она не может проявить хоть немного благоразумия или прекращать свое ремесло в подобающее время? Я бросила взгляд на часы. Одна минута восьмого — время включать телевизор; к счастью, он заглушит шум.

— Положите руку на сигнальные кнопки, — зычно воззвал диктор, — потому что пришло время лучшего шоу на «Четвертом канале» «Что бы вы думали?!»! — Появились открывающие титры. Вот и я: прошу четверых участников — двух мужчин и двух женщин — представиться. Этот выпуск мы записывали в начале января.

— Меня зовут Питер Уоттс, я госслужащий.

— Я Сью Джонс, работаю в ИТ.

— Джефф Корниш, занимаюсь оптовой торговлей птицей.

— Меня зовут Кейт Карр, я библиотекарь.

— Начнем. Первый вопрос…

Мне стало грустно смотреть одной, но больше смотреть было не с кем. Родители живут в Йоркшире, Хоуп и Майк уехали, а обращаться к Фелисити не хотелось, потому что мы уже виделись намедни. Было бы неплохо посмотреть программу вместе с Томом, но он, очевидно, занят. Создавалось впечатление, что он с кем-то встречается. Когда мы перешли к третьему или четвертому вопросу, сверху послышалось: «О-оо-ООО!» Бум!! Бум!!

Соседство с медиумом могло бы вызвать тревогу у кого угодно, но только не у меня, потому что я не верю в паранормальные способности — я рационалист и доверяю исключительно фактам. Но несмотря на то что такие вещи меня не пугают, шум все же раздражает. А Джефф-оптовый-торговец-птицей неправильно ответил на вопрос о Ноэле Кауарде (речь шла о «Неугомонном духе», а не о «Сенной лихорадке»[20]), когда за дверью послышался шум стремительно приближающихся шагов, а затем раздался настойчивый стук в дверь.

— Э-ээй! — услышала я приятный, но слегка визгливый, хриповатый голос. — Там есть кто-нибудь? Есть там кто-нибууудь? — Я поспешно поднялась на ноги.

— Вы же медиум, — пробормотала я себе под нос. — Могли бы знать наверняка. — Я открыла дверь. Передо мной стояла Синтия и выглядела расстроенной.

— Я ужасно извиняюсь, — тяжело дыша, произнесла она и обеими руками ухватилась за верхний наличник двери. — У меня проблема.

— Слушаю? — сказала я с удивлением, вдыхая аромат ее «знаний». У меня на запахи примерно такая же память, как на факты.

— Меня зовут Синтия. — Она протянула мне мастерски наманикюренную руку, увешанную драгоценностями. — Я понимаю, мы как следует не знакомы, но я надеялась, может быть, вы сможете мне помочь.

— Конечно. Чем смогу. Что случилось?

— Мой треклятый телевизор снова сломался. Обычно он реагирует на рукоприкладство, но сегодня вот взбрыкнул. — Ага. Теперь мне стала ясна природа звуков. Но что, по ее мнению, я должна была сделать? Сама пнуть его? Вызвать «Рейдио ренталз»[21]? — А тут это новое шоу — которое я до смерти хочу посмотреть!

— Понятно.

— Стоящее зрелище.

— Гм-м…

— Вот я и подумала: не будете ли вы против, чтобы я посмотрела его у вас?

Ого!

— Ну…

— Я жутко извиняюсь, — проникновенно произнесла она. — Я понимаю, что это ужасное затруднение. — «А почему бы и нет?» — подумала я. После встречи с Люком я уже ощутила широту своей души и склонность к какому-нибудь широкому жесту.

— Это… ничего. Я не возражаю. Я и сама его смотрю, если честно.

Она прижала руки к груди, и нити ее больших жемчужин брякнули.

— О, как мило с вашей стороны! Вы понимаете — я просто обожаю викторины, — объяснила она, протискиваясь мимо меня в квартиру и устраиваясь на диване. — Я их всегда смотрю. И честно говоря, неплохо отвечаю на вопросы. О-о, это открытая бутылка? А можно бокальчик?

Я бы не возражала против присутствия Синтии — и даже скорости, с которой она поглощала мое мерло, — если бы не ее безостановочные комментарии по ходу шоу. Она сидела, не отрывая взгляда от экрана. Не хватало только поп-корна — думаю, она с большой радостью принялась бы за него.

— Какая у него отвратительная рубашка… А ей надо серьезно заняться зубами… Это кратер Нгоронгоро, дурья башка! Нгоронгоро!.. Ведущая слегка странно выглядит, вам не кажется?.. Нет-нет, не обезьянник, чертов неуч, — там держат пчел! — Временами ее раздражение было так велико, что она едва не вскакивала на ноги. Иногда заговорщически улыбалась мне и снова возвращалась к экрану. — Нет, не «Титаник» — вот идиот! — «Лузитания»! Сколько активов в «Монополии»? Сорок! А, двадцать? Гм… — Время от времени она подгоняла игроков, словно была ведущей: — Ну же… Ну давай… — Потом настало время «Перемены мест». — Боже мой! — воскликнула Синтия. — Он собирается задавать вопрос ей! Вот так история! Спорю, Энн Робинсон такое не пришлось бы по вкусу.

Мы наблюдали, как победивший игрок, Джефф, оптовый торговец птицей, с ехидной улыбкой задает мне вопрос, уверенный в том, что я не могу знать ответ: «Что такое quadrimum?»

— Quadrimum? — повторила Синтия с выражением первозданного ужаса на лице. — Я даже понятия не имею. Бедняжка, она ни за что не ответит — какой позор! Не могу это смотреть. — Она закрыла лицо руками. Мы слышали, как тикают часы на сцене, отсчитывая пять секунд. — Quardimum? — тихо повторила Синтия откуда-то из-под длинных пальцев. — Люто. Просто люто.

— Это самое лучшее или старое вино, — услышали мы с Синтией мой ответ. — Оно должно иметь как минимум четырехлетнюю выдержку.

— Это… правильно, — проговорил Джефф с выражением, в котором сочетались ужас, удивление и незамаскированное разочарование — ведь он только что потерял две тысячи.

— Вот это да! — воскликнула Синтия. Она посмотрела на меня, и глаза у нее были размером с блюдце. — Поразительно, какие вещи она знает!

— Это не трудно. Это слово есть в любом справочнике трудных слов — я заставляю себя прочитывать ежедневно по пять, хотя, конечно, изучение классической литературы сыграло тут не последнюю роль. Это слово фигурирует в поэме Горация. — Я взяла на заметку, что надо бы снова перечитать ее. Взглянула на полки — книга должна стоять где-то там.

— При всем при этом все равно потрясающе, то есть… — Она снова посмотрела на меня, и теперь выражение ее лица изменилось. — То есть… — Теперь она неприкрыто вытаращилась на меня, а потом повернулась к экрану. — Это вы… — с придыханием произнесла она. — Я… не заметила… Я… не… поняла… — Она прижала ладонь ко рту. — Но это ведь вы, правда? — Я кивнула. — Ну конечно — вас же зовут Лора. — Она снова взглянула на экран. — И ее тоже.

— Так и есть.

Выражение застывшего ужаса у Синтии внезапно сменилось просветлением, как будто она поняла, какие возможности дает эта ситуация.

— Ну… это здорово. У меня соседка — знаменитость. Самая настоящая телеведущая! — радостно заключила она. — А теперь расскажите мне, как вы там оказались. — Пока шли завершающие титры, я вкратце объяснила ей, как получила такую работу. — Ну, на вас теперь свалится слава.

— Я ее не искала. — Я припомнила Ника. — Слава мне совершенно не нужна. А вам? Вы ведь… медиум, не так ли? — Я налила ей еще вина. — Спирит?

— О нет. — Ее шокировало мое предположение. — Я не смогла бы видеть мертвых и ни за что не согласилась бы быть их проводником. Слишком жутко, — добавила она с содроганием. — Я когда-то занималась медиумистикой, но все закончилось неприятной историей с выбросом эктоплазмы.

— А чем же вы тогда занимаетесь? — спросила я, наливая себе бокал до краев.

— Я экстрасенс. У меня есть дар ясновидения, и с его помощью я даю людям советы, помогаю достичь целей. Я могу помочь с чем угодно — преодолеть кризис в браке, разрешить профессиональные проблемы, семейные затруднения, даже нахожу пропавших животных. Некоторые воспринимают меня как духовного руководителя, а другие — как ангела-хранителя.

— Ого… — Мне это показалось полнейшим вздором, но я попыталась изобразить что-нибудь приятное. — Звучит захватывающе.

— Так и есть, хотя, если честно… — Она от волнения наморщила лоб. — Мне не хватает клиентов. Меня это немного тревожит. Ведь это так трудно — зарабатывать себе на жизнь, — разочарованно высказалась она.

— Ну… я привыкла.

— Если вы знаете кого-то, кому понадобится ясновидящая…

— О! Конечно, конечно. А вы поместили объявление в местную газету?

— Да, у меня даже есть сайт, но проблема в том, что в Лондоне слишком много ясновидящих. Рынок переполнен… о, привет, Ханс! — Ее кот пролез через приоткрытую дверь и теперь терся о ее лодыжки, урча, словно маленький «феррари». — Вы ничего не имеете против кошек? — поинтересовалась она, когда кот прыгнул ей на колени.

— Нет. Я люблю их.

— Она очень милая.

— В самом деле. Грм… почему вы называете ее Хансом, если она женского пола?

— Потому что обнаружила ее у своей квартиры в Ханс-плейс.

— Ханс-плейс в Найтсбридже? — осведомилась я. Она кивнула. — Хорошее место.

— О, без сомнения, — с досадой проговорила она. — Божественное.

— А что же привело вас сюда? — спросила я. — Лэдброук-гроув немножко… другой.

— Я знаю. Но… — Она вздохнула. — У меня изменились обстоятельства. Понимаете, квартира там мне не принадлежала. К большому сожалению. — Она разломила на половины хлебную палочку. — И вот когда та… договоренность… подошла к концу, я решила, что пришла пора обзаводиться собственной квартирой. А это место — все, что я смогла себе позволить, но тоже неплохая берлога.

— А как же вы стали заниматься… ясновидением?

— Ну, тут целая история… Вы правда хотите услышать? — Я не хотела, но кивнула из вежливости. Она откинулась на спинку дивана, покачивая вино в бокале, задумчиво глядя в никуда и начиная свое путешествие в страну воспоминаний. — Все произошло благодаря чайке, — начала она. — Чайке-ясновидящей, если быть точной. — Я с подозрением посмотрела на нее. — Она спасла мне жизнь.

— В самом деле?

— Без сомнения. Понимаете, в прошлом году в это время я была в большой-большой депрессии, достигнув… определенного поворотного пункта в жизни. Я отправилась к своей сестре в Дорсет и однажды вечером пошла прогуляться по скалам. И наверное, подошла слишком близко к краю, потому что поскользнулась и пролетела целых двадцать пять футов вниз. И вот лежу я там, на пляже, зажатая между двумя валунами, со сломанной ногой, испытываю жуткую боль и даже не могу пошевелиться — вот так. — Она вытянула руки по швам и прижала их к телу, чтобы продемонстрировать, в каком положении оказалась.

— Как плохо!

— Это было просто ужасно — не меньше, ведь я знала, что скоро начнется прилив. Я пыталась звать на помощь, но пляж был пуст, и вот, когда я лежала там, полагая, что пора готовиться к смерти, прилетела чайка и стала кружить надо мной. И не улетала. Тогда я в отчаянии воскликнула: «Ради Бога, лети, позови на помощь!» К моему огромному удивлению, она сразу улетела. — Синтия подалась вперед, ее большие серые глаза распахнулись до предела. — Но самое невероятное впереди. Позже я узнала, что она прилетела в дом к моей сестре и стала стучать клювом в окно кухни. Та отгоняла ее, но птица не хотела улетать — не унималась и продолжала стучать. Тогда сестра решила, что она, должно быть, хочет что-то сообщить. И пошла вслед за чайкой на улицу, а та полетела дальше, но по пути она все время оглядывалась, чтобы удостовериться, что сестра следует за ней, и тогда снова летела дальше. Когда чайка достигла скал и закружила над обрывом, сестра посмотрела вниз и увидела меня, лежавшую там, и вызвала пожарную команду. — Синтия снова откинулась на спину, потрясенно качая головой: — Разве не изумительная история? Как по-вашему?

— Пожалуй… да.

— И это правда. Вот… — Она спихнула кошку с колен, затем подняла подол своего довольно щеголеватого шелкового платья. Сквозь чулки я увидела огромный шрам над ее левым коленом, а на нем отметины от стежков, похожие на зубцы «молнии». — И я все думала: откуда эта чайка могла знать, что я попала в беду? И как она сообразила, каким образом привести помощь? Я пришла только к одному выводу…

— Какому?

— Что я каким-то образом смогла физически общаться с ней и так спасла свою жизнь. Таким образом, я поняла, что обладаю бесценным даром ясновидения — даром, который не стоит зарывать в землю. Вот так я и стала экстрасенсом, — завершила она свой рассказ. — Если хотите, могу прочесть вашу судьбу в качестве благодарности за такое добрососедское отношение. — Она положила свою руку на мое левое запястье. — Например, могу предсказать вам кое-что по электрическим вибрациям, которые создают ваши часы.

— Спасибо. — Я высвободила свою руку. — Но я в это не верю.

— Не верите? — Мой ответ ее изумил.

— Нет. — Ее удивление меня раздражало. — Еще я не верю в Санта-Клауса, в зубную фею, эльфов, привидения, зеленых человечков, лохнесское чудовище и, честно говоря, сомневаюсь в существовании Бога. Боюсь, что я верю только в то, что можно доказать. Меня вдохновляют факты, а не фантазии.

Синтия покачала головой:

— Но ведь есть многое на свете, друг Горацио, и так далее и так далее.

— Возможно, и так. Но я склонна верить, что явления имеют естественное, а не чудесное происхождение.

Она казалась разочарованной.

— Что ж. Дело ваше. Но вы уверены, что не хотите сеанс?

— Абсолютно. И вообще, — продолжила я, желая сменить тему, — а чем вы занимались до того, как стать экстрасенсом?

— Ну, я когда-то была… актрисой.

— Правда? А где вы снимались?

— О, всего в нескольких фильмах.

— Я могла их видеть?

— Знаете, это было так давно — в конце пятидесятых, но я была очень молода тогда, только окончила школу. — Из этого я поняла, что ей, должно быть, под шестьдесят, — выглядела же она по меньшей мере на десять лет моложе. — Я была молодой звездой «Рэнк чарм скул»[22]. — Ага. Это объясняло, почему она копирует манеру голоса Фенеллы Филдинг[23]. — Это были второсортные фильмы, зато так захватывали. Пять раз я терпела кораблекрушение, дважды меня похищали, четыре раза забирали инопланетяне и еще съедали заживо гигантские муравьи-убийцы. — Она тоскливо улыбнулась: — Ах какая была жизнь!

— А кем вы стали потом?

— О, ну, годам к тридцати моя карьера… ну вы знаете… как бывает у актеров… — Ей не хотелось распространяться, а я не горела желанием лезть ей в душу. — Послушайте, а вы точно не хотите, чтобы я устроила сеанс? — не унималась она. — Мне бы очень хотелось, потому что у вас интересная аура. Представляете, я могу ее видеть. Довольно отчетливо. — Она откинулась и стала пристально смотреть на меня. — Она желто-зеленая с оттенком фиолетового. Позвольте же мне, прошу вас.

— Нет. Но спасибо. Честно говоря, Синтия, я думаю, все это просто надувательство.

— В таком случае не вижу здесь проблемы, — с триумфом заявила она. — Потому что если это «надувательство» — какой вред оно может вам причинить?

Озадаченная ее логикой, я уступила.

Она зажала мое левое запястье в своей правой руке и закрыла глаза. Потом снова неожиданно раскрыла их и стала смотреть в никуда, а ее большие серые глаза щурились, словно она старалась сфокусироваться на чем-то, что маячило на горизонте.

— Вы движетесь в новом направлении, — провозгласила она. «Как проницательно!» — цинично подумала я. — Вы были несчастны. — Ну да. А кто не был? — Но ваше настроение улучшается. — Сумасшедшие предсказательные способности, сказала я себе. — В воздухе веет романтикой. — Ее догадки становились теплее. Я с радостью подумала о Люке. Она закрыла глаза, с шумом набрала воздуха, потом открыла их снова. — Вы обретаете контроль над собственной жизнью, — заявила она. Как и большинство работающих женщин моего возраста. Все это чепуха. Довольно потешаться. Но тут Синтия закрыла глаза в очередной раз, словно впала в глубокий-глубокий сон. В полной тишине я смотрела на ее веки, чуть обвисшие от времени и покрытые серебристыми тенями. Я слышала, как тикают дорожные часы — свадебный подарок родителей — на каминной полке. И мне было очень интересно, сколько еще Синтия просидит вот так и когда можно будет вежливо разбудить ее, как вдруг она внезапно широко открыла глаза и уставилась на меня так пристально, что мне стало не по себе.

— Вы скучаете по кому-то, — сказала она не хриплым и театральным, а чистым и проникновенным голосом. — Правильно? Кого-то не хватает в вашей жизни. Кого-то, кто был вам очень важен. Но произошла… трагедия и теперь его нет. — Я поняла, что чувствую какое-то непонятное тепло от кончиков пальцев ног и до грудины, как будто меня погрузили в разогретый воск. — Вы будто были обездолены, Лора. — Она опять закрыла глаза, делая глубокие вдохи. — Осиротели. — Снова воцарилась тишина, которая словно звенела и пульсировала. Затем она открыла глаза. — Это так, Лора? — Я просто смотрела на нее. — Так? — Я слышала свое дыхание.

— Да. Так, — словно откуда-то издалека донеслись до меня мои собственные слова.

— Так я и знала! — радостно воскликнула она, больше упиваясь правильностью своего анализа, чем сочувствием ко мне. — Я почувствовала это сразу же, как только посмотрела на вас. Я буквально почувствовала… — Она оглядела комнату, потом слегка вздрогнула. — Здесь очень высокая вибрация. Ну ладно, — сказала она. — Продолжим.

— Не стоит, — запротестовала я. Но она все еще держала мою руку. — Правда, Синтия, — попыталась я высвободиться. — Она снова уставилась в пустоту, на сей раз учащенно мигая. Потом прижала свою левую руку к груди.

— Я его вижу.

— Что?

— Я его вижу. Довольно четко. — Теперь я чувствовала и тепло, и холод. — Он стоит посреди поля… поля, усыпанного… — Она сделала глубокий вдох, и ее глаза раскрылись еще больше, словно от удивления. — Цветами. Прекрасными цветами. Они повсюду вокруг него. Какое великолепное зрелище! Но даже среди этих прелестных цветов он кажется печальным и грустным.

— Давайте прекратим. — Я резким рывком выдернула руку. Я все еще чувствовала давление ее пальцев на своем запястье. — Вовсе он не на поле. Это абсурд.

— Нет. Не абсурд. Так и есть. Но это еще не все. Есть еще кое-что. — Мне стало нехорошо. — Не так ли? — Я уставилась на нее.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что есть еще один человек, который пропал из вашей жизни, — их двое. — Я почувствовала, как волоски у меня на теле встают дыбом. Она на мгновение закрыла глаза, затем снова открыла. — Я не вижу этого второго человека, но я чувствую их… присутствие. Я чувствую его. — Я поднялась на ноги. — Вы долго не виделись с ними… вы любили их. Вы не хотели, чтобы все закончилось… Скажите, — дружелюбно начала она, — это что-то значит для вас? — Я пристально посмотрела на нее, осознавая, что по моим рукам поползли мурашки. — Значит?

— Нет, — ответила я. — Не значит. Нет.

— У меня просто мурашки побежали, — рассказывала я Фелисити следующим вечером. Я сидела за кухонным столом на Мурхаус-роуд, а Оливия гулила, устроившись у меня на коленях, пока Флисс мыла салат в сдвоенной мойке. — Она сказала, что видит Ника на цветочном поле. Ну что скажешь?

Фелисити выглянула в окно посмотреть на сад, который совсем недавно начали окутывать сумерки.

— Звучит слишком хорошо. Похоже на рай. — Она заправила выбившуюся прядь своих светлых волос за ухо. — Он не заслужил такой благосклонности судьбы.

— Перестань, Флисс. Не будь такой жестокой. — По радионяне мы слышали, как Хью копошится наверху в спальне. Стоило ему сделать какое-то движение, как линия огоньков начинала сиять и мерцать.

— Нет, Лора, — продолжала Фелисити. — Я не боюсь об этом говорить. Ник совершил слишком гнусный поступок — и даже не удосужился никого предупредить! Я знаю, некоторые могут отнестись с большим сочувствием, но он причинил тебе слишком много горя, чтобы я могла его простить.

— Это не твоя забота — прощать его или нет, — негромко заметила я. — А моя. В любом случае вопрос его прощения в данных обстоятельствах остается теоретическим.

— Да, ведь он в вечном отпуске. — Сестра ехидно хохотнула.

— Какой кошмар, Флисс!

— Извини, — виновато улыбнулась она. — Что еще сказала эта мадам Аркати[24]? — Я вспомнила, что Синтия сказала в самом конце, но не стала посвящать Фелисити. Несмотря на то что она частенько откровенничает со мной о своей жизни, есть то, что она никогда не узнает о моей. — Почему она не могла вступить с Ником в контакт? — продолжала она. — Чтобы узнать у него, зачем он так поступил? Причинил так много горя всем нам?

Я заерзала.

— Она не медиум, а я не хотела ее заставлять. А что касается того, зачем он так поступил… этого мы, наверное, не узнаем никогда. Но пожалуйста, не рассказывай никому о том, что случилось с ним, Флисс. Я очень не хочу, чтобы это просочилось в прессу.

Она положила салат в миску.

— Хорошо.

— Афаклатаоллаллагазззагойягоягоя, — сказала Оливия.

Фелисити обернулась и одарила ее такой широкой улыбкой, что я испугалась, как бы у нее не лопнуло лицо.

— Так говорят на планете, откуда ты прилетела, моя сладкая?

Пока я держала пухленькую Оливию на своих коленях, ее пушистые светлые волосы щекотали мой подбородок. Я хлопала ее по пухленьким ручкам с маленькими подушечками жира, локоткам с ямочками, сжимала ее толстенькие коленочки. Я люблю Оливию, но это горькая любовь.

— Какая же ты… милая, Оливия, — с любовью произнесла я. — Очень-очень. — Я чмокнула ее в темечко.

Она крутанулась, чтобы взглянуть на меня: ее огромные васильковые глаза решительно и ласково, с интересом смотрели на меня. Потом она подняла свою правую ручку с растопыренными пальчиками, похожими на морскую звезду, и коснулась моей щеки.

— Ияклалефафффооохутанагагоягоягоягоягоя.

— И тебе гоягоягоягоя, — сказала Флисс, подходя к нам и смачно целуя ее. Оливия звонко засмеялась, и сестра снова поцеловала ее, а потом вернулась к мойке. — Я стою рядом с ее кроваткой, — тихо призналась она. — Ночью. Когда она спит. Я нагибаюсь к ней, чувствую ее приятное дыхание на своей щеке, будто дует слабенький западный ветер, и не могу поверить, что она моя. Я так люблю ее, — сказала она, нарезая помидор. — Я бы все время только и любовалась на нее, целовала ее маленькое личико. С каждым днем я люблю ее больше и больше. Я… — ее голос дрогнул, — я никогда не думала, что можно так любить.

— Я знаю, — пробормотала я. Фелисити даже на мгновение прекратила резать. — То есть я… догадываюсь.

— И это совсем не то же самое, что любить мужчину. Честно говоря, Лора, отношения с Оливией меня полностью удовлетворяют. Я почти завидую одиноким матерям, — виновато поведала она. — Наверное, это так здорово — только ты и малышка, и больше никого. — При этих словах мы услышали, как наверху бродит Хью, сопя и покашливая, открывая комод и сервант. — Он через минуту придет ужинать. — Она сняла крышку с детской бутылочки и вручила ее мне. — Ты не дашь Оливии молока? Вечером она ест смесь, потому что к вечеру у меня уже болит грудь.

Пока я усаживала Оливию на руку, Флисс открыла холодильник и достала стейки, горшок сметаны и тюбик масла.

— Ты сидишь на диете Аткинса, Флисс? — Она бы ей, безусловно, не помешала. Обычная прибавка веса за время беременности составляет примерно двадцать восемь фунтов[25], но и без того пышнотелая Фелисити умудрилась набрать четыре с половиной стоуна[26].

— Аткинса? Ты шутишь. — Она открыла морозилку и достала пакет картофельных чипсов. — Я слишком люблю мои углеводики. Кроме того, я до сих пор кормлю грудью, поэтому мне нельзя сидеть на диете. Вот какое у меня оправдание.

— Да, но молоко поступает непосредственно из жировых запасов матери, так что если ты сбросишь несколько фунтов, то ничего страшного не случится, Флисс. — В течение многих недель!

— Да знаю, знаю. — Она оттянула и щелкнула эластичным поясом своего старого бандажа для беременных. — Во мне целых два лишних стоуна. — Если не больше! — Но я думала, — тут она нахмурилась, — что если продолжать грудное вскармливание, вес уйдет сам собой.

— Это миф. Поначалу какое-то количество лишнего веса действительно уходит, но потом он стабилизируется и… откладывается.

Фелисити как-то странно на меня посмотрела:

— Откуда ты знаешь?

Я в ответ с удивлением посмотрела на нее:

— Читала.

— В общем, — продолжала она, — я сейчас слишком счастлива, чтобы переживать о весе, а Хью слишком занят продвижением своих изобретений. А когда надо выглядеть стройнее, я надеваю свои обтягивающие панталоны, чтобы скрыть лишнее сало.

— Не пренебрегай уходом за собой, Флисс. Об этом говорят во всех книгах.

— Сойдет он в конце концов, — беззаботно сказала она. — Да и Хью тоже не миниатюрный. — Мне так не казалось, но я надеялась, что она не совершает ошибку. — Послушай, не прессуй меня, ладно? Мне и без того нелегко — у меня целых две худеньких сестры.

Заметив на барном стуле роскошного вида пакет, я сменила тему:

— А что ты купила?

Она взяла полотенце и вытерла руки.

— Нечто первоклассное. — Она открыла пакет и извлекла оттуда бледно-желтый сверток, в котором лежал малюсенький, невероятно белый кардиган, к которому хотелось прикоснуться. — Разве не прелесть?

Я почувствовала, как мое горло сковала судорога.

— В самом деле. — Оливия вцепилась в него, попытавшись засунуть рукав себе в рот. — Это кашемир, — добавила я, погладив его.

Фелисити скорчила гримасу:

— Ну да. Стоит девять фунтов, а носить его она будет месяца три, но он такой красивый, что я не устояла. И потом, почему у моей девочки не должно быть все самое лучшее?

У Оливии и так было все самое лучшее. Ей покупают одежду от «Ойлили», «Беби-Диор» и «Пти-Бато»[27]. Она спит на льняных простынях. Гуляет в коляске «Бугабу», которая стоит пятьсот фунтов, и в слинге от Билла Эмберга, отделанном овечьей кожей. Ее сияющее личико украшает сумку от Ани Хиндмарч, а отпечаток ее ножки сразу после рождения увековечили в бронзе. На крещение Фелисити готовит ей шелковое крестильное платьице за двести двадцать фунтов.

— И тебе это по карману? — поинтересовалась я, пока Оливия удовлетворенно сосала из бутылочки.

— Конечно, нет, — ответила она. — Но мне плевать, потому что я на седьмом небе, Лора, и не собираюсь себя ограничивать, потому что такое больше не повторится. — Это любимая тема Фелисити. Что она никогда не вернет это особенное время своей жизни, поэтому все должно быть идеально. Потом она завела разговор о крещении, и о том, как ей нравится викарий, и какая замечательная эта высокая церковь — совсем не то, что «страшная низкая с притопами и прихлопами», — и о прекрасной музыке, которая будет там, и о самых лучших поставщиках продуктов, которых она наняла, и обо всех, кого она пригласила, и о новом костюме, который она наденет.

— А когда ты выходишь на работу? — спросила я, поднимая бутылочку Оливии повыше. — У тебя ведь скоро заканчивается декретный отпуск.

Фелисити задержала дыхание.

— Нет.

— Что?

— Я решила, Лора. — Она открыла холодильник. — Я не вернусь. По крайней мере года три, — поправилась она, роясь в недрах морозилки. — Только не говори об этом Хью. Я ему сказала утром, и он не слишком хорошо к этому отнесся.

— Неудивительно. — Я знала, что им надо выплачивать огромные проценты по ипотеке, да и лечение бесплодия обошлось недешево. — Ему будет трудно, Флисс.

Она пожала плечами:

— Это его ошибка — у него ведь была хорошая работа. Я знаю, ты сочтешь меня бессердечной, — продолжала она, доставая бутылку с французской приправой. — Но семнадцать лет я присматривала за маленькими сокровищами других людей и теперь хочу посвятить себя своему собственному. Я всего-то и хочу, чтобы он обеспечил меня, вот и все. Если для этого ему придется снова искать работу — оно и к лучшему, потому что его забавы с проклятым изобретательством ни к чему не приведут.

— Не знаю — он может изобрести что-нибудь такое… нужное.

— До сих пор ничего гениального он не изобрел, не так ли? Вот эта штука, которая похожа на клеящий карандаш, наполнена маслом вместо клея — «чтобы ничего не надо было мыть», — а эти два малюсеньких зонтика, которые крепятся к носу туфель…

— Ах да. Чтобы они не промокали.

Она закатила глаза:

— Вот именно. Зонтик со световым фонарем, чтобы можно было проверить, кончился ли дождь, и не промокнуть при этом.

— Угу… А съедобные ножи и вилки для пикника…

— Да. Мусор, — заключила Фелисити с горькой усмешкой. — Что еще? Надувная доска для дартса? — Я услышала, как скрипнули ступени на лестнице. Затем Оливия с удовлетворенным вздохом допила остатки своего молока.

— Она допила, Флисс. — Я вытерла уголок рта девочки.

— Быстро. Ну давай, дорогая… — Она подняла Оливию, дважды поцеловала ее и приложила к своему левому плечу. — Даже я могу придумать что-нибудь полезное, что мог бы изобрести Хью.

— Ну-ка ну-ка? — слегка натянуто спросил Хью, входя в комнату. Он очень высокий — шесть футов три дюйма — и немного неуклюжий на вид в своих старых вельветовых брюках и джемпере «Гернси», но очень привлекательный и ребячливый. — Привет, Лора. — Он приветливо улыбнулся мне, а потом по-братски чмокнул в щеку. — Какие полезные вещи я должен изобрести, Флисс?

— Нужные, — съязвила она. — Например, лак для ногтей, который сохнет за одну минуту, или колготки, которые никогда не рвутся, или микроволновку с кнопкой «Назад» для таких случаев, когда переваришь что-нибудь, или систему голосовой почты, которая позволяет прокручивать сообщения до того момента, как они были оставлены, и стирать самые идиотские, или — дай-ка подумать… Боже, она срыгнула! — С левого плеча сестры и по спине побежала маленькая белая струйка. — Где муслин? — Взглядом она сканировала комнату. — Никогда, ну никогда его нет под рукой, этого муслина!

— И ты похожа на ходячего Джексона Поллока[28], — сказал Хью.

— Ты не принесешь мне бумажное полотенце? — Он оторвал кусочек и вытер спину ее мешковатой черной футболки. — Черт, опять надо стирать. Ну ладно, — вздохнула она. — Случается, но по крайней мере она не все срыгнула на меня. — Теперь светлая головка Оливии уткнулась в грудь Фелисити. — Она так устала, моя малышка. Отнеси ее, пожалуйста, в кроватку, Хью, а я займусь столом.

— Я хотел налить себе выпить. У меня был трудный день.

— Нальешь после, — сказала она, вручая ему ребенка, — а вот она должна отправиться спать немедленно.

Хью взял девочку и деланно отдал честь жене.

— Вас понял! Спокойной ночи, тетушка Лора, — пискнул он, поднося мне ребенка для поцелуя. — Твоя викторина, кстати, удалась.

— Спасибо.

— Ее смотрят все наши знакомые, так что аудитория у тебя набирается приличная.

— Наверное. Вчерашний рейтинг был просто потрясающим для первых шагов шоу — почти три миллиона. «Отвоевали сегмент», как говорят в торговле.

— А ты видела заметку в «Стандард»?

— Да. Похоже, им понравилось.

— Еще как, — сказала Флисс. — И нам тоже.

— Quadrimum, — пробормотал Хью. — Мне это понравилось. Ну ладно, миссис Малышка, отправляемся наверх.

— Я все пытаюсь решить проблему со сном, — сказала Фелисити, когда я доставала из буфета вилки и ножи. — Она просыпается за ночь два раза. Это изматывает.

— А Хью не реагирует?

— Нет, до сих пор спит в свободной комнате.

— В самом деле? — Я подняла маленький носочек, украшенный вышивкой в виде гирлянды роз. — Он не возражает?

— Не думаю. Он не жалуется. Хотя это весьма странно, учитывая, что у нас не было, — она понизила голос, — ну, ты понимаешь, уже лет сто.

— В самом деле? — вежливо спросила я. Как я уже говорила, Флисс любит делиться со мной подробностями своей интимной жизни. Я всегда находила это трогательным, даже несмотря на то что сама такой откровенной не была, — просто у Флисс есть необходимость поговорить. Секреты так и льются из нее, как масло из танкера. Она полная противоположность Хоуп, которая всегда собранна и не дает волю чувствам.

— Ни одного перепихона, — уточнила она. — Ни разу после родов. — Она достала три тарелки. — Меня как-то не тянуло.

— Как-то это… рискованно, Флисс. Я бы им не пренебрегала…

— «О, детка, моя детка…»

По радионяне мы услышали, как Хью мурлычет песню Оливии, меняя подгузник.

— «Ты нужна мне, о как ты нужна мне…» — Мы слышали, как она заливается и булькает.

— Подумай, ведь он очень привлекателен, Флисс.

— «Но ты меня не замечаешь…»

Она засмеялась:

— Он слишком правильный.

— «Ты разбила сердце мне…»

— Да и кто захочет такого? — добавила она, зажигая камин. — Он даже не зарабатывает. Сидит целыми днями в гараже.

— «Ду-би-ду, би-ду-би-ду, ведь детка, моя детка…»

— Во всех книгах для родителей пишут, что надо обязательно опекать своего мужа.

— «Как скучаю по твоим поцелуям…»

Фелисити с укоризной взглянула на меня:

— Откуда ты знаешь, что написано в книгах для родителей?

— Ну… я… — Я кивнула в сторону книжной полки. — Я читала эту твою «Книжную няню» — обожаю справочники, — и там написано, что новоиспеченные мамочки не должны игнорировать… эту сторону своей жизни.

— «Ду-би-ду-би-ду-ду-би-ду-би-ду-ду-да-да-ду-би-ду-ду-би-ду-би-ду…»

— Не знаю, Лора, — вздохнула она. — Я прекрасно обхожусь без секса и совсем не страдаю без него.

— А я страдаю, — угрюмо призналась я, садясь за стол. — За три года меня только один раз обняли.

Фелисити достала три бокала.

— А это, прости, дурь! Я тебе говорила, что надо найти кого-нибудь.

— Ну как ты себе это представляешь? Я была слишком подавлена, добавь сюда полное отсутствие уверенности в себе — кому нужна такая? Да еще и с «багажом»? — холодно заключила я.

— Да, надо признать, в ситуацию ты, конечно, попала… неприятную. Послушай. А что ты думаешь о своем боссе? — спросила она, наливая заправку в миску с салатом. — Каждый раз, как он снимает трубку, когда звоню тебе на работу, я думаю: «Какой же приятный голос!» — а может, он просто меня загипнотизировал.

— Нет, Том — хороший человек. И у него действительно красивый голос, это правда. Я привыкла слышать его и не думаю о нем.

— Откуда он родом?

— Из Монреаля. Из англоговорящей части, хотя прожил там десять лет.

— Ну так что насчет его? — Я покачала головой. — Он тебе не нравится?

— Не в этом смысле.

Она начала перемешивать салат.

— То есть ты не находишь его привлекательным?

— Нет. Дело не в этом, он привлекательный. Даже очень привлекательный.

Она подлила еще заправки.

— А как он выглядит?

— Ну… в нем есть очарование эдакого простого парня. Каштановые, слегка редеющие волосы, большие голубые глаза, он среднего роста и сложения. Чем-то напоминает Тоби Магуайра.

— А ты ему нравишься, как думаешь?

— Боже, ну… не знаю. Вряд ли он думал когда-нибудь обо мне в таком ключе. Он… мне симпатизирует, и все.

— Он и ситуацию с Ником воспринял спокойно, да? — спросила она, закрывая бутылочку с французской приправой.

— Да. Оставался невозмутимым… как скала. Да и работаем мы вместе уже шесть лет — с самого начала, поэтому у нас гармоничные профессиональные отношения.

— Почему тогда не добавить сюда еще и личные?

— Ну, потому что: а) он мой босс, и это было бы по меньшей мере неудобно, и б) и не смей никому это рассказывать…

— Обещаю, — с серьезным видом сказала она.

— …он совершил кое-что ужасное, несколько лет назад. Я никогда тебе не говорила из соображений преданности ему, но, несмотря на его прочие достоинства, я считаю это… отталкивающим.

Глаза у Фелисити стали словно блюдца.

— Да что же он сделал?

— Бросил жену…

— Ох! — Она принялась снова перемешивать салат. — И что? Такое часто происходит. Вряд ли этот поступок так уж отрицательно его характеризует, Лора. Тебе надо быть более осторожной в суждениях.

— …через месяц после того, как у них родился ребенок. — Салатные лопатки зависли в воздухе.

— Ого. Понимаю. Это ужасно. — Она насупилась. — Бедная женщина.

— Именно.

— Может, у него был кризис отцовства?

— Нет. Он банально бросил ее ради другой.

— Боже…

— Об этом писали в колонке сплетен.

— Да? Почему?

— Потому что он ушел к Таре Маклауд.

— К актрисе?

— К ней. Она играла в документальной драме о Елене Троянской, которую мы снимали, — так они и познакомились. Их роман не был долгим, но его брак развалился. А из-за того, что она тогда была популярна, ею интересовалась пресса, и появилась пара статей о том, как жилось Эми, брошенной жене Тома.

— Но чего только не печатают в газетах. Как же ты узнала, что это правда?

— Потому что: а) я несколько раз видела их вместе с Тарой, и б) мне сказала его сестра. Вскоре после этих событий она приехала в Лондон — работает неисполнительным директором компании — и мы обедали вместе, все втроем, а когда Том отлучился, она мне все рассказала, словно хотела объяснить.

— Наверное, она чувствовала себя неловко.

— Думаю, да. Она спросила, знаю ли я, что он ушел от Эми, я сказала, что знаю, а потом она пожала плечами и сказала, что это «coup de foudre»[29]. Наверное, он испытывал роковое влечение, которое исказило его восприятие мира.

Фелисити достала бутылку вина.

— Бросить жену после того, как она родила, — куда уж искаженнее. — Я подумала (и такие мысли посещали меня не раз), как это несообразно, что славные люди, вроде Тома, совершают такие отвратительные поступки. Однако — и я знаю это лучше кого бы то ни было (спасибо Нику) — «милейшие» люди совершают такое, что диву даешься. — А он общается с ребенком? — спросила Фелисити.

— Вряд ли. Его жена развелась с ним и вернулась в Канаду, а видится ли он с ребенком, когда ездит домой, я не знаю. Он никогда ничего не говорит, а в офисе нет никаких фотографий, так что, думаю, нет. Однако… эта история повлияла на мое отношение к нему.

— Что ж, я не виню тебя за то, что ты не хочешь сближаться с ним. Пусть все остается как есть, но придерживайся строго деловых отношений.

— Я так и делаю. В любом случае я прилагаю усилия, чтобы думать о Томе или о ком-нибудь другом с работы в каком-то другом ключе, кроме профессионального.

Теперь, когда Фелисити рылась в ящиках в поисках штопора, я подумала: как это странно, что я провожу столько времени с моими коллегами и при этом почти ничего не знаю об их жизни! Мне известно, что у Дилана есть подружка, которая работает продюсером в «Ричард и Джуди»; наш ассистент продюсера Джилл обручена. Я знаю, что приятель Сары — учитель, а Нэрис живет в Паддингтоне в обществе двух канареек. А еще я знаю, что Том бросил жену спустя месяц после появления ребенка.

— А есть еще кто-нибудь, на кого можно было бы положить глаз? — услышала я голос Флисс. Она вручила мне бутылку, и я принялась отковыривать плотную фольгу. — А то я позвала на крещение одного весьма подходящего человека.

Я с ужасом посмотрела на нее:

— Прошу тебя, Флисс, не надо.

— Я несколько лет назад учила его дочь.

— Я не хочу.

— А тут недавно столкнулись с ним в Портобелло, и он мне сказал, что развелся.

— Уж во всяком случае, не на семейном празднике.

— Его зовут Норманн, и он биржевой брокер.

— Так нельзя. О, эта проклятая фольга никак не отрывается!

— Извини, я его уже пригласила.

— Зачем?

— Во-первых, потому что я и так пригласила кучу народу, так что — одним меньше, одним больше… а во-вторых — и это самое важное, — потому что я хочу, чтобы ты кого-нибудь встретила. — Она посмотрела на меня. — Лора, в июне тебе будет тридцать пять. Я хочу, чтобы ты обрела шанс иметь семью. Я хочу, чтобы ты узнала, какое счастье быть беременной. — Я заерзала на стуле. — Я хочу, чтобы ты узнала, что такое, когда внутри тебя растет ребенок — твой ребенок, — добавила она с жаром проповедника, пока я сражалась с фольгой. — Я хочу, чтобы ты испытала непередаваемое счастье впервые взять на руки своего ребенка…

— Да прекрати же ты, Флисс! Черт! — Из моего указательного пальца вдруг появилась кровь. — Ну вот — порезалась! — взревела я. — Хватит читать лекцию — лучше принеси пластырь! — Я утерла горькую слезу.

— Извини, что я так прямолинейна, Лора, — тихо сказала Фелисити. — Но я вижу, что тронула больное место.

— Ничего ты не тронула! Это просто шок! Я ненавижу кровь!

Она обмотала вокруг моего пострадавшего пальца мокрую салфетку, и ткань тут же стала алой. Мне стало плохо.

— Прости, что расстроила тебя, Лора. — Фелисити обняла меня одной рукой, и я почувствовала, что гнев отступает. — Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, — нежно сказала она. — Только вспомни, чего мне стоила беременность; кто знает, вдруг тебя ждет то же самое? — Желудок свело от уныния. — Я не хочу, чтобы эта прекрасная пора жизни прошла мимо тебя, а это значит, что тебе нужно срочно кого-то найти. Разве нет? — не унималась она. — Я всего лишь пытаюсь тебе помочь.

Я посмотрела на нее:

— Ну… может, мне не нужна твоя помощь. — Я взглянула на порез. Он уже почти перестал кровить.

— Почему? — Фелисити оторвала полоску пластыря. — В каком смысле?

— Может, я уже нашла кое-кого. Понимаешь, вчера произошло нечто удивительное… — И теперь, когда Фелисити приклеивала пластырь к моему пальцу, я рассказывала ей о встрече с Люком.

— Люк? — воскликнула она с улыбкой. — Ой, он мне так нравился — в смысле, нам всем, правда? То есть с ним было так здорово. — Она достала из бутылки пробку и налила вина в два больших бокала. — У него в голове постоянно была целая куча ненужной информации обо всем на свете — я даже кое-что помню. Как там? А, да: что у гиппопотама молоко розовое — никогда такое не забуду — и еще что Вирджиния Вульф написала все свои книги стоя. Да… — Она удовлетворенно кивнула. — С Люком было здорово. Как хорошо, что вы снова встретились! Очень жаль, что в прошлый раз все получилось так… печально.

— Ты права. Обнаружить его с другой в постели — а точнее, в ванной, — вот уж печаль так печаль.

— Правда. Но, Лора, он тогда был молод. Вы оба. — Она сделала глоток. — Интрижка была всего на одну ночь, так?

— Это он сказал. А я чувствовала себя так, словно ступила на мину — все кругом было разрушено, — и не могла ничего с собой поделать.

— Но теперь уже можешь. Угол зрения человека со временем меняется.

— Наверное, так и есть. А после того, что сделал Ник, вещей, с которыми бы я не смогла справиться, стало еще меньше. Но это случилось тогда — а не сейчас.

— А живем мы сейчас… — Она многозначительно посмотрела на меня. — Это твой второй шанс, Лора. Второй шанс зажечь прежнее пламя — так что цепляйся за него обеими руками. Ты и так долго ждала. Ты как будто эмоционально… заморозилась, и наконец настало время вылезать из своей раковины, и… не теряй ни дня! — Забавно, Том сказал то же самое. — Carpe diem[30]! — весело добавила Флисс. — Расскажи мне — искорки уже были?

— В общем, да. Мне всегда было интересно, а что будет, если мы с Люком встретимся снова, — а теперь вот я точно знаю. Ощущения те же самые. Только теперь он разведен и у него есть шестилетняя дочь, а я… — Я сглотнула. Мне всегда трудно говорить о своей беде.

— А ты увидишь его снова, правильно? — закончила за меня Флисс. Повисла пауза. — Пожалуйста, скажи, что да, Лора. Перестань юлить. Я тебя знаю.

Мое сердце словно описало «мертвую петлю».

— Завтра вечером мы обедаем вместе.

Глава третья

В некоторых телевикторинах игроки заранее получают фору из той формы, в какой задается вопрос. К примеру, во «Властелине разума» Джон Хэмфриз спросит: «Классическая музыка: что означает термин «легато»?» вместо простого: «Что означает «легато»?». Или скажет: «История: когда был издан Вормсский эдикт?» вместо: «Когда был издан Вормсский эдикт?» Таким образом, участник получает долю секунды, за которую может настроиться на следующую тему и подготовиться к ответу. Но в «Что бы вы думали?!» такой возможности нет: вопросы сыплются как из рога изобилия — бум, бум, бум. «Богиней чего была греческая Геката?» (Подземного мира.) «К какому подсемейству относятся антилопы гну?» (Бубалы.) «Какая параллель отделяет Северную Корею от Южной?» (Тридцать восьмая.) «Какая река пересекает Пик-Дистрикт?» (Доув.) Мы делаем так, потому что так сложнее, к тому же это добавляет напряжения и динамики. Когда я шла по Лэдброук-гроув в пятницу на встречу с Люком, в моей голове вдруг возникла своеобразная экспресс-викторина: «Ты изменил мне больше чем один раз за два года, которые мы прожили вместе? Сколько подружек у тебя было после этого? Красива ли твоя жена? Насколько она умна? Насколько она успешна? Почему вы расстались?»

— Какая ты серьезная, Лора! — Вот и он, на углу Кенсингтон-парк-роуд, около «Е&О»[31]. Он чмокнул меня в щеку, задержал свое лицо рядом с моим, и я ощутила уже знакомый трепет. Когда-то я очень любила его. Когда мы входили в ресторан, я чувствовала его руку у себя на спине. И мое настроение поднялось.

— Я поначалу не так поняла тебя, — сказала я, когда нас повели к тихому столику в углу. — Я решила, что ты пригласил меня в «ИНО» послушать оперу.

— Туда мы пойдем в следующий раз. — Я почувствовала, как при упоминании следующего раза у меня потеплело лицо. — Хорошо?

Я едва сдержала улыбку.

— Посмотрим. — Я оглядела черно-белый интерьер с белым напольным покрытием и черными деревянными экранами на окнах. — Здорово.

— Ты никогда не бывала здесь с мужем? — Он говорил тихо и с почтением — как обычно делали все, говоря о Нике.

— Нет. Мы нечасто обедали вне дома. Было туго с деньгами.

— Он работал в благотворительной организации?

— Был директором «Суданиз» — маленького агентства поддержки предпринимательства.

— Это нелегкое дело. Он, наверное, был хорошим человеком.

— Был. — Я ненавижу разговаривать о Нике в прошедшем времени; это меня огорчает. — Он был хорошим человеком во многих отношениях.

— Я хотел написать тебе, — сказал Люк, разворачивая свою салфетку. — Я даже начал письмо, но ощущение было какое-то… не такое. Я просто не знал, что сказать.

— Не переживай, — сказала я, нервно улыбнувшись. — У многих людей та же проблема.

Выражение лица Люка говорило о том, что хотя ему и было интересно узнать о Нике, он боялся показаться навязчивым — и вместо этого решил спросить меня о родных. Потягивая шампанское, я рассказывала ему, что мои родители вышли на пенсию, переехали в Пекинские горы и открыли гостиницу, о том, как Хоуп добилась успеха и что она не хочет детей и счастлива, что у нее их нет, как и ее муж Майк. Потом я рассказала ему про Флисс.

— Я видел ее, — сказал он. — С коляской на Вестбурн-гроув.

— Они живут неподалеку.

— Я тоже — на Лонсдейл-роуд. Это такое людное место — не представляю, почему не встречал ее раньше. Думал даже поговорить с ней — ужасно хотелось узнать про тебя.

— Что же тебя остановило?

Он пожал плечами:

— Почувствовал, что делаю… не то. Я решил, что в твоей семье я персона нон грата.

— О, это не так… — солгала я.

— Правда?

— В общем-то… нет. Ты прав. Но все из-за того, что через неделю я должна была быть подружкой невесты на свадьбе у Фелисити…

— Я помню.

— А я была совершенно разбита.

— Боже мой!

— Рыдала на протяжении всей службы. — Я замолчала, пока официант раскладывал наш дим-сам по тарелкам. — Матери пришлось рассказывать всем, что я просто слишком растрогалась по случаю.

— Понятно.

— А когда Флисс бросила мне букет, я швырнула ей его обратно.

— Вот так да.

— Мне было очень плохо.

— Похоже на то. Смотри-ка. — Он расстегнул пиджак. — Видишь? — Он указал на рубашку. — Это чистый конский волос.

Я закатила глаза, потом улыбнулась:

— Чистое конское дерьмо, ты хотел сказать!

— И я еще ношу специальный кнут, для самобичевания. Если хочешь, можешь и ты попробовать. Но серьезно, Лора… — Он заговорил шепотом. — Может, забудем об этом — чтобы провести вечер приятно? Можно я просто скажу, что очень сожалею о своем поступке? Я понимаю, что это было сто лет назад и я тогда был молодым и глупым, но на тот случай, если ты до сих пор с трудом меня переносишь — а, как я вижу, так и есть, — я бы хотел попросить прощения от всего сердца. Я поступил как последний подонок тогда, в девяносто третьем. Ты не заслужила этого. Прости меня. Ну как — пойдет? — Всю мою затянувшуюся холодность как рукой сняло.

Я улыбнулась:

— Да. Спасибо. Пойдет. Еще как. — Я открыла свои палочки для еды.

— К твоему сведению, я заплатил большую цену. Ты просто собрала вещи и ушла. Игнорировала мои звонки. Вернула мне все мои письма. Твоя решимость вычеркнуть меня из своей жизни… впечатляла.

— Я ничего не могла с собой поделать. Не могла видеть тебя — рядом с ней. Вот так. — Перед глазами возник образ Люка, лежащего по грудь в пене в ванне в нашем доме, и Дженнифер Кларк, которая стояла — обнаженная — около раковины. Никогда не забуду выражение ужаса на ее лице, когда она увидела меня в зеркале…

Накануне я ездила домой на примерку платья для свадьбы сестры. Я должна была вернуться вечером, но пришла раньше — мы повздорили с Люком, и я хотела помириться и сделать ему сюрприз. А вышло, что «сюрприз» преподнесли мне. Дженнифер, которая, честно говоря, отлично выглядела — у нее были длинные прямые волосы, о которых я всегда мечтала.

— Я правда очень сожалею, — повторил Люк. — И вообще это был первый и единственный раз, когда я совершил такое. Это была просто ужасная ошибка — и как бы я хотел, чтобы она никогда не повторилась!

— А как ты думаешь, почему ты так поступил? Раз уж мы затронули эту тему.

Он прищурился и обдумал мой вопрос.

— Наверное, потому, что я был молодой, незрелый, мы едва сдали экзамены, и я почувствовал свободу, а еще потому, что был напуган тем, что теперь придется искать свою дорогу в огромном мире. А еще мы постоянно спорили, если ты помнишь, а потом ты уехала, а Дженнифер была… не против. К тому же я был верен тебе два года и, наверное, хотел сорваться с поводка. Но это не значит, что я не любил тебя, — любил.

— Ничего, Люк. — Теперь я слишком хорошо знала, что именно тот, кто любит тебя, может сделать очень больно. — Только не думаю, что Дженнифер Кларк можно было бы назвать подходящим вариантом.

Люк скорчил гримасу:

— О да! Не бог весть что. Не хочется показаться неделикатным, — он наклонился поближе, приготовившись быть бестактным, — но она даже не знала, что Гавана — столица Кубы.

— А «Сладкую жизнь» снял Феллини. Помнишь?

— И что Эрмитаж находится в Санкт-Петербурге. Она думала, он в Париже.

— Плачевно. Не представляю, как она оказалась в команде. Наверное, ее привели туда безумные мечты о тебе.

Он закусил нижнюю губу.

— Наверное, ее знания были нулевыми. Именно из-за нее мы чуть не проиграли. Помнишь, мы висели на волоске?

— Еще бы. Она даже не знала, что самый большой орган в теле — печень.

— Или что бестселлер всех времен и народов называется «Долина кукол».

— Разве? А я и забыла.

— Продано тридцать миллионов книг.

— Правда? Спасибо — используем это в «Что бы вы думали?!».

Он коснулся моей руки!

— Ты прощаешь меня, Лора?

— Да. — Я улыбнулась. — Конечно, я тебя прощаю — теперь, но тогда я тебя простить не смогла. Ты очень сильно обидел меня, Люк, — боль была почти физическая. Здесь, вот здесь, — я постучала по груди, — словно кто-то вырвал кусочек сердца. Я была счастлива с тобой, Люк. Счастливее, чем когда-либо. Может, мы больше не увидимся, но я не против, чтобы ты это знал. — Я почувствовала вину перед Ником, но отогнала это чувство. То, что со мной сделал он, было куда хуже.

— Мы были счастливы, — сказал Люк. — Мы были молоды, но наше чувство имело значение.

— Да. — Я помню, какую радость доставлял мне Люк. Его энтузиазм и жизненная энергия вдохновляли меня, тихого книжного червя. Вселял в меня уверенность, когда я чувствовала, что хочу закрыться в своей раковине. Заставлял меня чувствовать себя красавицей, когда я считала себя серой мышкой. Он был… да… моим самым любимым человеком на свете. Если бы я знала об этом тогда, то простила бы его, о чем он и умолял. Но я бросила его, не сказав ни слова, даже ни разу не взглянув на него, и пошла совсем по другому пути.

К этому моменту между нами все настолько прояснилось, что воздух вокруг воцарился просто альпийский.

— Ну, — продолжила я, — а что произошло с тобой после этого? Ты стал работать в «Кристис»?

— Да. Лет восемь. Начинал носильщиком, а закончил директором департамента современного английского искусства. На личном фронте была пара коротких неудачных романов. А потом, летом девяносто шестого, я встретил Магду.

— Любовь с первого взгляда?

Он ответил не сразу.

— Нет. Просто я к ней… прикипел. — Я почувствовала приступ ревности. — Она показалась мне интересной и очень впечатлительной. Огромные голубые глаза, длинные светлые волосы, которые она собирала в пучок, винтажная одежда. Она из Венгрии — к тому моменту здесь прожила уже лет двенадцать, — и у нее такой притягательный тонкий художественный вкус.

— Где вы познакомились?

— На… уроках рисования с натуры.

— Она, значит, тоже художник.

Он отпил вина.

— Мы виделись друг с другом несколько месяцев, и мне было не по себе рядом с ней, потому что она на пять лет старше меня и безумно хотела остепениться; я стал задумываться, что это не для меня.

— Почему?

— Ну, несмотря на то что она очаровательна, у нее бывали… срывы. Я собирался разорвать с ней отношения, когда она сказала, что ждет ребенка. — Он пожал плечами. — Я был взволнован, ведь к тому моменту мы встречались только четыре месяца и даже не обсуждали возможность совместной жизни, не говоря уж о детях. Но меня пленила идея стать отцом, поэтому я почувствовал, что должен сделать то, что должен.

— Расскажи мне о Джессике.

Он улыбнулся, а потом покачал головой, будто сам не верил в то, что собирался сказать.

— О Джессике? Что сказать? Я… души в ней не чаю. Только ради нее я одеваюсь утром. Только ради нее я отправляюсь на работу. Она самый дорогой человек в моей жизни — она все для меня, Лора, честное слово. Она самое лучше… самое… правда… самое лучшее… — Я с удивлением увидела, что его губы задрожали, глаза заблестели от неожиданных слез.

— Люк, — прошептала я, касаясь его руки. От смущения он отвернулся, потом опустил голову.

— Прости, — срывающимся голосом произнес он. — Я с ума схожу, потому что больше не живу с Джесс и мне ее не хватает. Мне не хватает ее присутствия. Мне не хватает ее болтовни, песен и танцев. Не могу видеть ее комнату пустой. Иногда я просто сижу на ее кровати и плачу.

— Но ты видишься с ней?

Он кивнул:

— Каждую субботу. И часто забираю ее из школы.

— Значит, не все так плохо.

Он пожал плечами.

— Могло быть хуже — но я хочу жить вместе со своим ребенком. Мы с Магдой не были счастливы, но я бы не оставил ее — ради Джессики.

— А как же тогда вы расстались?

Он тяжело вздохнул:

— Потому что если поначалу она вела себя несколько чудно, то позже это приобрело тяжелую форму…

— Это как?

— Она постоянно затевала ссоры. Прятала мои вещи, даже уничтожала их. Однажды я взял машину, когда ее хотела взять она, и как только я завел двигатель, она выкинула из окна два хрустальных графина, которые принадлежали еще моей бабушке. — Он содрогнулся. — До сих пор помню, с каким грохотом они разбились о дорожку. Она смыла в унитаз свое обручальное кольцо. — Он поморщился. — Могла вильнуть хвостом и уйти посреди званого ужина, если ей не понравилось что-нибудь сказанное.

— Какой позор!

— Да уж. Однажды она так поступила, когда мы обедали у моего босса, — я так боялся, что это повлияет на мою карьеру. Закатывала жуткие… сцены. Как-то на ее день рождения мы ездили в Коннахт[32], и она попросила заказать что-нибудь ей, пока она сходит в туалет. Я Заказал семгу, которую, я знал, она любит, но когда она вернулась, то стала плакать, причем так громко, что на нас все смотрели. Я шепотом спросил: «Что случилось, Магда?» — а она прокричала: «Я хотела форель!»

— Ого! Гхм… а почему она так делала, как ты думаешь?

— Она обожала театральные эффекты — и, конечно, внимание. Она находила, что нормальная жизнь в браке утомляет, поэтому изобретала такие разборки, чтобы потом чудно помириться. Но меня это очень изматывало.

— А ты не хотел еще детей?

— Я хотел, а вот она нет — наверное, потому, что сама единственный ребенок в семье, — по к тому моменту все уже зашло слишком далеко. Я чувствовал, что она ведет к разрыву, чего я не хотел из-за Джесс, поэтому делал все возможное, чтобы не сорваться. Но потом — и это действительно развело нас — она завела коз.

— Коз?! — Он кивнул. «Нда…»

— Карликовых коз. Наверное, ее бабушка держала их в Карпатах и они навевали ей приятные воспоминания. В общем, однажды я вернулся домой, а в саду гуляет маленькая козочка и с довольным видом жует мои георгины. «Познакомься, это Хайди», — сказала Магда с выражением триумфа на лице. Тогда я подумал, что могу потерпеть одну миниатюрную козу, если она к тому же будет успокаивающе воздействовать на Магду. Но потом, не говоря мне ни слова, она свела Хайди с самцом, и у той родились близнецы — Свити и Офелия. А потом, еще через несколько месяцев, у Хайди появились еще двое козлят — Фиби и Йоги. А когда я заметил, что, по-моему, это уже чересчур, она в ответ засмеялась и сказала, что я хотел больше детей, вот они. Так мы и жили в фешенебельном Ноттинг-Хилле со скотом на заднем дворе. Стали посмешищем для всей округи.

— Так ты поэтому смеялся, когда я спросила про каприновую кислоту?

Он кивнул.

— Я не много знаю о них. Вообще-то они милые создания. Мне было интересно с ними.

— А от них нет запаха?

— От самок и кастрированных самцов — нет. Но они, конечно, шустрые, и мне приходилось следить за ними, иначе они могли зайти в дом и я бы обнаружил их уже где-нибудь на шкафу; еще им было нужно особое сено с люцерной и всякие минеральные соли, и это тоже было моей заботой. В общем, по выходным Магда ездила с ними на сельскохозяйственные шоу — у нее был такой маленький трейлер. А на кухне я находил записку, что она уехала на деревенский слет на весь уик-энд, а я могу присмотреть за Джесс. Мы ужасно ссорились из-за этого. А однажды она просто собрала свои вещи.

Я пытался остановить ее, ради Джесс — я обезумел. Даже подумывал о подаче прошения об определении места жительства ребенка, учитывая странное поведение Магды, но судебное разбирательство обошлось бы нам слишком дорого — во всех смыслах, к тому же такой поворот расстроил бы Джесс.

— И вы не стали затевать процесс?

— Пока нет — нет необходимости, да и Джесс расстроится. Самое ужасное, что она во всем винит себя! У нее появилась идея фикс, что если бы она была «лучше», то ее мама с папой жили бы вместе.

— Бедняжка.

— Да. Я постоянно твержу ей, что это не так, что она хорошая маленькая девочка и что такие вещи случаются сами по себе. — Он покачал головой: — Но она не может этого понять. Временами, когда она у меня, Джессика молится. А в конце всегда просит, чтобы ее родители снова жили вместе. — Он отвернулся. — У меня сердце кровью обливается.

— А… где они живут с твоей бывшей?

— В Крисвике, в доме, который Магда купила еще до встречи со мной, — она его сдавала. Сад там больше моего, поэтому козы довольны, да и от меня недалеко. Я плачу ее ипотеку, оплачиваю все счета и школу…

— А Магда не работает?..

— Нет. Раньше она была переводчиком и неплохо зарабатывала, но теперь не работает.

— Трудно тебе приходится.

— И не говори. К счастью, в галерее дела идут хорошо. Недавно удалось взять ссуду и остаться на Лонсдейл-роуд, но денег едва хватает. Приходится крутиться.

Я обмакнула креветку в тесте в соевый соус.

— Поэтому ты и отправился на викторину?

— Отчасти потому, что, как я уже говорил, раздобыл местечко в Слейде. Ну а кроме того, потому… что хотел увидеть тебя, Лора. Я никогда о тебе не забывал. — Он похлопал меня по руке. — Я часто думал о тебе, особенно после того как услышал, что с тобой произошло, и мне хочется верить, что и ты обо мне думала.

— Я себе этого не позволяла, — еле слышно сказала я. — Я отталкивала тебя. Но ты приходил в моих снах.

Он улыбнулся:

— Я знал, что ты не откажешься пообедать со мной.

— В самом деле? Почему же?

Он кивком указал на мои руки, поддерживавшие подбородок:

— Потому что увидел, что ты носишь мои часы.

Я взглянула на левое запястье. На нем были миниатюрные золотые часики, подаренные Люком, когда мне исполнился двадцать один год. Они стоили ему стипендии за целый семестр.

— Ну… — Я пожала плечами. — Они… мне… нравятся… было бы… глупо… им пылиться без дела, правда?

Вдруг зазвонил его мобильный. Он взглянул на экран и простонал:

— Извини, Лора. Я сейчас.

Он вышел, и сквозь большое зеркальное окно я видела, как он стоит на влажном тротуаре под фонарем, периодически прохаживаясь туда-сюда. Раз или два он провел рукой по волосам с напряжением и волнением на лице. В следующий момент он сложил телефон.

— Насчет ребенка, — объяснил он, вернувшись за столик и сжав губы. — Магда хотела, чтобы ее проклятый дружок завез Джессику завтра. Специально предложила — чтобы позлить меня, тупая корова. Я сказал, что свою дочь заберу сам.

— А что у нее за дружок?

— Зовут Стив, лет сорок с чем-то, бухгалтер, разведен, трое детей-подростков. Что он думает по поводу коз, я не знаю, но Магда не упускает возможности рассказать мне, какой он безукоризненный, какой успешный, приятный и каким «незаменимым отчимом» станет, — с горечью добавил он.

— А ты встречаешься с кем-нибудь?

— Нет. Я не в духе — живу как отшельник; к тому же мне хватило того, что я пережил с Магдой, поэтому рисковать с кем-то другим не хочется. — Он посмотрел на меня: — А как у тебя, Лора? Как сложился твой брак?

У меня екнуло сердце. Я ненавидела говорить о Нике, но хотела, чтобы о том, что случилось, Люк услышал из первых уст.

— Как вы познакомились? — спросил он.

— На «Радио-4». — Я сделала большой глоток воды. — Я готовилась, чтобы взять у него интервью о Судане, а пока мы ждали эфира, разговорились, а потом, к моему удивлению, он пригласил меня на свидание.

— Когда это было?

— Одиннадцать лет назад. Весной девяносто четвертого.

— Почти сразу после нашего расставания.

Я промокнула остатки соуса кусочком темпуры.

— Точно.

— И ты любила его?

— Нескромный вопрос.

— Извини. Но я хочу знать. Так любила?

— Наверное. То есть — да. Конечно, любила. — Я устремила взгляд на мерцающую свечу в стеклянном подсвечнике.

— Говоришь, как принц Чарлз.

— Слушай, Люк, Ник был благородный и добрый человек, он делал большое дело. К тому же он влюбился в меня, поэтому… да, это на меня повлияло. Признаю, он не был таким волнующим, как ты. Но с ним было интересно, и он был хорошим человеком. И я совсем не ожидала, что он причинит мне боль. — Я мрачно улыбнулась: — Теперь все это кажется мне смешным.

— А ты не хотела детей? — Я заерзала на стуле. — Я понимаю, это тоже не слишком скромный вопрос, но не чувствую никаких преград между нами, Лора, мы как будто просто сидим и болтаем снова. — Он обеими руками нежно взял мою левую руку и погладил кончики пальцев. Я едва не растаяла от нахлынувшего желания. — Ну так что?.. — Он терпеливо смотрел на меня. — Тебе не хотелось иметь семью? Я всегда представлял тебя с детишками.

— Мы никогда… не думали об этом. — Я отняла свою руку и принялась мять салфетку. — Мы оба в первую очередь занимались своей карьерой. А потом, ну… ты знаешь, что произошло. Вот и все, — с горечью добавила я.

— Извини, — снова сказал он. — А когда это произошло?

— Первого января две тысячи второго года.

— Он сделал это на Новый год? Чтобы тебе было еще горше, наверное.

— Ты прав — подобрать время лучше было бы трудно. С тех пор Новый год для меня не праздник. Он выбрал отличный способ увековечить себя.

— По-моему, — он опустил палочки для еды, — поступить со своим партнером хуже, чем он, просто невозможно. — Я кивнула. — И причинить столько боли. И оставить столько вопросов без ответов…

— О да!

— Но ты смогла пережить это?

Я подумала о вещах Ника, спрятанных в коробку.

— Я похоронила память о нем.

Воцарилась тишина. Я выглянула из окна. На улице куда-то спешили люди с зонтиками в руках. И поднятыми воротниками. До меня доносились звуки мокрых колес, шуршавших по дороге.

— А как ты думаешь, есть хоть малейший шанс, что он… вернется?

Я медленно вдохнула.

— Это… очень маловероятно.

— Но такое иногда случается. — Я посмотрела на него. — Я читал где-то.

Я покачала головой:

— Кто знает. Прошло слишком много времени. Если бы Ник хотел вернуться, он бы давно это сделал — наверное, в первые три месяца. Так утверждают эксперты. Они говорят, что чем дольше отсутствует человек, тем труднее ему вернуться. Видимо, эти люди считают, что, вернувшись, попадут в неприятности, потому что знают, сколько горя причинили.

— Так, значит, он просто… исчез? Не пойми с чего?

— Скорее не пойми куда. Его машину нашли на побережье.

— И как это случилось? Если, конечно, ты хочешь об этом говорить.

— Да. Я бы даже очень хотела тебе рассказать. — Я снова глотнула воды. — Мы были на «Лондонском глазу»[33]. Я подумала, что пойти туда первого января — это отличная идея. У нас были… сложности, и я решила, что так мы сможем взглянуть на вещи с другой точки зрения. А потом, помню, когда я это сказала, он улыбнулся мне какой-то странной грустной улыбкой.

— А на следующий день исчез?

Я кивнула:

— Было примерно шесть вечера — я знаю, потому что слушала новости по радио, стряпая на кухне, а потом услышала, как он предупредил, что идет за молоком. Я сказала «хорошо», но спустя полтора часа он не вернулся. Прошел еще час, а он все не шел. К тому моменту у меня возникло не очень хорошее подозрение, к тому же, открыв холодильник, я обнаружила, что молоко у нас и так есть. Тогда я побежала в ближайший супермаркет и спросила у женщины на кассе, не видела ли она его, и она сказала, что нет. Я стала искать машину — ее не было. Тогда я позвонила к нему в офис на тот случай, если он пошел туда, но никто не брал трубку и мобильный тоже молчал. Подождав еще два часа, я поняла, что произошло. К десяти часам вечера я была в невменяемом состоянии. Позвонила родителям, они сказали звонить в полицию. В полиции сказали, что об исчезновении можно заявлять только спустя двадцать четыре часа. Можешь представить себе, что это были за двадцать четыре часа.

— Мучение.

Я кивнула.

— Приехала Флисс и осталась у меня на ночь. Каждый раз, когда звонил телефон, я будто получала удар электрического тока; я чувствовала, будто мои нервные окончания подсоединены к телефонным проводам. Я уцепилась за мысль, что случившемуся должно быть разумное объяснение, и ждала, что в конце концов услышу, как он вставляет свой ключ в замочную скважину. Но так и не дождалась. Ни тем вечером, ни на следующий день — никогда.

Люк покачал головой.

— А он забрал с собой что-нибудь?

— Только машину. Три дня спустя ее нашли на побережье Норфолка, неподалеку от Блэкни, куда он еще мальчишкой ездил на праздники. Там лежали его телефон, ключи от дома и бумажник — все кредитные карточки были на месте. А следующим утром обнаружили его шарф. Его прибило к берегу волной. — Вспомнив это, я содрогнулась. — Тогда развернули масштабные поиски в море — с вертолетами и водолазами, но тело обнаружить так и не удалось. Мне сказали, что если он совершил самоубийство — а я отказывалась верить в это, потому что знала его слишком хорошо и была уверена, что он никогда не пошел бы на такое, — то тело могло отнести дальше по течению и его обнаружат недели через три. Но прошел месяц, а найти никого не удалось.

— Нет ничего хуже ожидания, — сказал Люк. У меня внутри все переворачивалось от одной мысли об этом. — И для его родных тоже.

— У него нет родных братьев и сестер, а родители умерли. Мать — много лет назад, когда он еще учился, а отец — за три месяца до того, как Ник исчез. Мне очень помогла Национальная консультативная сеть по поиску пропавших без вести. Они развесили постеры с фотографией Ника по всему городу. Еще посоветовали мне поговорить с бездомными на набережной, на тот случай если Ник решил просто уйти из дому. Я целый месяц бродила по пабам и кафе, показывала людям его фото, спрашивала, не видели ли они его. При этом приходилось учитывать, что если он стал бродяжничать, то за это время его внешность могла измениться. Он мог зарасти, даже отпустить бороду. Похудеть наконец — он был крупный, хорошо сложенный мужчина. У него могла измениться походка и стать менее уверенной. Эти четыре недели я ходила на Лейчестер-сквер, сидела там весь день на скамейке, наблюдая, как люди проходят мимо, и надеялась, что вдруг нечаянно замечу его. И, помню, однажды я побежала за человеком, который показался мне очень похожим на Ника, — я даже звала его по имени, но он не слышал меня, тогда я схватила его за руку сзади. Он обернулся, и у него на лице был написан такой шок… Он точно решил, что я сумасшедшая. — Я смяла свою салфетку. — Наверное, я и вправду лишилась разума на какое-то время.

— А как было с работой?

— Пришлось вернуться. Хотя это решение далось мне с трудом. Однако ничего другого не оставалось: кроме того, что теперь я должна была сама себя содержать, да и работа отвлекала от грустных мыслей. Но я хотела оставаться в нашей квартире, на случай если Ник вдруг позвонит или появится. Я боялась, что если он придет, а меня нет, то уйдет снова. Поэтому мой босс Том позволил мне работать дома. Он проявил такое понимание. — Я снова вспомнила, каким отзывчивым он был, несмотря на то что сам в тот момент переживал кризис личной жизни. Он привозил мне необходимые книги. Заваливал комедиями, чтобы подбодрить, — помню, он дал мне целую коробку комедий из Илинга[34] и пять серий «Фрейзера»[35]. Хотел, чтобы у меня было достаточно запасов.

— И ты ни разу не выходила из дому?

Я покачала головой:

— Очень редко, и то недалеко. Я провела еще одну телефонную линию, чтобы основная оставалась свободной, если позвонит Ник. Когда надо было уйти, у двери я оставляла записку для него. Все его вещи я оставила нетронутыми. Наша квартира была похожа на «Марию Целесту»[36].

— И сколько это продолжалось?

— Два месяца. К тому времени я, конечно, совершенно расклеилась. Изо дня в день жила в своем… вакууме. Довела себя до того, что едва могла есть. С трудом мылась. Но вот в марте это случилось. Два подозрительных безмолвных звонка. Один днем, а второй следующим утром. Я слышала едва уловимое дыхание в трубке и знала, что это звонит он, поэтому сказала: «Ник, умоляю, не вешай трубку. Пожалуйста, пожалуйста, поговори со мной». Оба раза я слышала вздох, а может быть, он пытался прошептать мое имя. Но потом все прерывалось — и больше никаких контактов. До…

— До?..

— Середины апреля. Создатели «Мира сегодня» делали программу о пропавших людях и брали интервью у меня.

— Я смотрел. Так все и узнал.

— А на следующий день мой куратор из Национальной консультативной сети по поиску пропавших без вести позвонила мне и сказала, что есть отличные новости — звонил Ник. Я была так счастлива… — Мой голос дрогнул. — Я была… вне себя. Все повторяла, как это здорово, благодарила их за помощь, снова и снова… — Горло перехватил спазм. — Я спросила, когда я могу его увидеть, но они не ответили. Я спросила снова: «Когда же я могу увидеться с ним?» Молчание. А потом мне сказали, что он звонил на их круглосуточный телефон доверия, сказал, что жив-здоров… — Глаза мне застелила пелена, слезы капали с ресниц. — И что не хочет никаких контактов.

— Никаких контактов?

Я закрыла лицо руками.

— Я испытала облегчение… Но облегчение оттого, что с ним все в порядке, перемежалось с осознанием, что он не желает видеть меня. Так обойтись со мной — после всего, что я пережила. — Я почувствовала, как горячая слеза течет по моей щеке. — Извини, — пробормотала я. — Не могу спокойно говорить об этом.

— Не за что извиняться, — проговорил Люк в ответ. Со сдержанным видом он передал мне платок. — По крайней мере он не погиб, слава Богу.

Я сглотнула.

— Да. Я тоже так утешала себя. «Он хотя бы не умер». Хотя в каком-то смысле умер. Ведь с тех пор это было скорее именно так. Все это время я пребывала в каком-то чистилище и чувствовала себя вдовой: получала письма с соболезнованиями — при живом-то муже. Поэтому я не могла ни с кем встречаться — ведь практически я была в браке, хотя фактически его уже не было. Даже если бы он вернулся — что спустя столько времени так и не произошло, — мы бы не стали снова «нормальной» парой. Можешь представить себе мое негодование? К тому же после такого я больше никогда не смогла бы доверять ему. — В тот момент я подумала, какая ирония судьбы, что Ник, который помог мне пережить сердечную рану, причиненную Люком, так обошелся со мной.

— А почему ты не можешь развестись?

— Потому что без присутствия другой стороны развестись можно только через пять лет. Кроме того, я не смела даже думать о свиданиях, ведь пришлось бы говорить, что я еще замужем и что мой муж пропал без вести — что он где-то там, только я не знаю где, потому что он не хочет, чтобы я знала. Я чувствовала себя так, словно Ник заклеймил меня своим поступком — словно я такой ужасный человек, что он не хочет ни слышать меня, ни говорить со мной, ни даже отказаться от меня честно и открыто. Эта ситуация полностью сломила меня морально.

Люк снова протянул свою руку к моей, но на сей раз я не стала протягивать ему свою.

— Ты замечательная, Лора. Проблема в нем. У него, видимо, какие-то ужасные проблемы с головой и нервами, которые не имеют к тебе никакого отношения.

Я чувствовала, как мое лицо теплеет от нежного прикосновения пальцев Люка к моей коже.

— Наверное… Да… Может быть… Я… не знаю.

— И он больше никогда не выходил на связь?

— Со мной нет. Каждые несколько месяцев он присылает в Национальную консультативную сеть по поиску пропавших без вести электронное письмо, в котором сообщается, что с ним все в порядке, но не говорится о том, где он находится. Последнее пришло перед Рождеством.

— А их нельзя отследить?

Я покачала головой:

— Каждый раз он использует другой адрес. Он просто изъял сам себя — но самое ужасное, что он имеет на это право. Исчезнуть без вести не преступление, и тысячи людей ежегодно поступают так. Просто уходят из привычной жизни, и их родные ничего не могут с этим сделать, кроме как ждать, гадать и надеяться. Я не могу заставить Ника вернуться ко мне, даже если бы знала, где он. Я хочу, чтобы эта глава моей жизни закончилась.

— А он не был душевнобольным?

Я покачала головой.

— И на работе не было никаких приключений. Было подозрение, что он мог заниматься махинациями, но попечители организации сказали, что со счетами все в порядке. Я знаю, некоторые считают, будто у Ника где-то есть другая женщина или даже жена, но ни в его письмах, ни в его мобильном я не нашла ничего, что указывало бы на двойную жизнь. Другие предполагали, что интрижку закрутила я и у него поехала крыша, или что он был геем и просто не смог больше так жить, или что он хотел сменить пол и присоединился к какому-нибудь культу, или что он обнаружил, что смертельно болен, или что он поселился на Луне по соседству с Элвисом…

— То есть люди пытаются логически объяснить его исчезновение, — заключил Люк.

Я заерзала на стуле.

— Да, они так думают.

— Они не могут понять, что такие вещи… случаются сами по себе.

— Вот… именно. А находиться в центре всех этих сплетен — настоящее испытание. Но я не могла ничего скрывать: история попала в прессу — «Бесследно исчез директор благотворительной организации» и все такое, и про это узнали все вокруг.

— А твои друзья? Она поддерживали тебя?

— Поначалу да — наверное, поэтому я сблизилась с Фелисити и Хоуп. Они, может, и выводили меня из себя, но на них я хотя бы могла положиться. У меня была одна близкая подруга, но она почти сразу переехала в Штаты с мужем. Все другие были наши общие с Ником. И они, конечно, поначалу были добры ко мне, но со временем стали меня избегать — а что тут скажешь? Во вдовстве хотя бы есть достоинство, а здесь — только жалость и любопытство… и пересуды. А теперь, когда я на виду у всего мира, боюсь, что эту историю поднимут таблоиды, — так что никому ничего не говори. Обещаешь?

— Да. Торжественно клянусь. Но ты хотя бы догадываешься, почему он так поступил с тобой?

Я принялась крутить ножку бокала.

— Нет… Нет, я не знаю, просто… ума не приложу. Он был в Судане, приехал какой-то подавленный. Еще на него сильно повлияла смерть отца. Тот работал в ООН, и Ник просто боготворил его; он умер от сердечного приступа за шесть недель до этого — ему было всего шестьдесят четыре, и после этого Ник ходил как в воду опущенный. Ну а потом кое-что случилось… — Я вздохнула. — Мы попали в аварию. За две недели до Рождества нас снесло с дороги по пути домой с вечеринки в Сассексе.

— Ты не пострадала?

Я сделала паузу, припоминая мерцание синих маячков полицейских машин, сирену и завывание машины «скорой помощи», отзывчивых медсестер… «Не волнуйтесь, — говорили они мне. — Все будет хорошо». Но хорошо не было.

— Ник ударился головой. Он получил сотрясение мозга и после этого стал… сам не свой.

— Ты это имела в виду, когда говорила, что у вас были сложности?

— Да-а. Я думала, что, может, у него какие-то неврологические повреждения или амнезия… — Мой голос замер.

— А что ты теперь чувствуешь к нему?

Я издала длинный вздох. Словно из самых глубин моей души.

— Я чувствую… такую… жуткую… ненависть. Потому что он знает, где он, а я нет. Напоминает бесконечную наскучившую игру в кошки-мышки. Я очень часто проклинаю его за то, что он заставил меня пройти через все это.

— Наверное, он попал в какую-нибудь переделку, бедняга.

— Да, — вздохнула я. — Конечно. И с одной стороны, мне его жаль — но дело в том, что в переделку угодила из-за него я. Не говоря о стрессе, мне приходится платить ипотеку одной, а это девятьсот фунтов в месяц, хотя я никогда не зарабатывала миллионов. А страховка не полагается, если муж просто исчезает. Чувствуешь себя как рыба, вынутая из воды. Я нашла работу на неполный день, стала заниматься составлением опросников для викторин, а мои родители и Хоуп помогали деньгами. — Я снова вспомнила, как добр был ко мне Том. Он выписал мне «премию» в две тысячи фунтов, несмотря на то что сам проходил через дорогостоящий бракоразводный процесс.

— А почему ты не продала квартиру? — спросил Люк. — И не перебралась в какое-нибудь место поскромнее?

— Потому что когда недвижимость находится в общей собственности, это запрещено.

— А он снимал деньги со своего банковского счета?

— Нет. Но мы потом обнаружили, что за десять дней до исчезновения он взял пять тысяч фунтов из своих накоплений, — видимо, планировал куда-то отправиться. Он все подготовил. И от этого его поступок становится еще более гадким. Вот, — я вздохнула, — теперь ты все знаешь.

— Но жизнь продолжается.

— Да. Я ждала три года и больше ждать не собираюсь. Ник выразился ясно: видеть меня снова он не хочет.

Люк потянулся ко мне рукой.

— А вот я хочу. — Я посмотрела на него. — Я хочу видеть тебя, Лора. Так… можно? — нежно спросил он. Потом посмотрел на часы. — Кстати, у тебя пять секунд на ответ. — Я взглянула ему в глаза. — Время пошло… — У него были такие темные зрачки, что я видела в них свое отражение. — Дзззинь! Время вышло. И ответ?..

— Ну…

— Извини, я должен тебя поторопить.

Я слегка улыбнулась:

— Да.

— В самом деле? — воскликнул он. Я кивнула, и он с облегчением прижал руку к груди.

— Ну, это просто… здорово. Так… когда? Посмотрим, посмотрим… Завтра я занят, потому что завтра должен быть с Джессикой, а как насчет субботы? Мне грустно по субботам, потому что Джессика уезжает к матери. Как тебе?

— Боюсь, что в эту субботу не смогу. Я должна быть на крестинах Оливии.

— Хорошо, тогда в понедельник. В понедельник было бы просто идеально.

— Почему?

— Это День святого Валентина.

Глава четвертая

Утром в субботу я долго валялась в постели, наслаждаясь послевкусием нашего с Люком свидания. Я была довольна: наконец-то почувствовала, что живу в полную силу, что все-таки перестала ползать и теперь летела вперед на всех парусах. В половине десятого зазвонил телефон. Может быть, это звонит Люк, стремясь пожелать мне доброго утра? Я подождала четыре звонка, а потом протянула руку к трубке.

— Лора?

— Том! Привет!

— Привет. Голос бодрый.

— Хм-м… — протянула я. — И самочувствие такое же. А ты как?

— Нормально. И извини, что звоню тебе в субботу…

— Ты можешь звонить мне в любое время, Том, ты же знаешь.

— Да. Просто я хотел задать тебе очень серьезный вопрос…

— Да… — сказала я с улыбкой. — Какой же?

— Ты видела сегодняшнюю «Дейли пост»?

— Нет. — Я села. — А что?

— Там великолепная рецензия на шоу. Нэрис позвонила мне, и я бросился покупать газету. О нас и раньше писали, но тогда это были маленькие заметки. А эта большая — просто здорово!

Я прижала одеяло к своим обнаженным плечам.

— А что там?

— Написал Марк Маквей… этот критик, который все время слышит — как там? — «шорох газеты — грозный и беспощадный».

— Скорее толстокожий и токсичный — его называют Марк Маквайл[37].

— Ну, в данном случае он Марк Маклюбезный по отношению к тебе. Его обзор называется «Смышленая Квик»[38].

— Бог ты мой!

— Он в восторге от быстрого темпа шоу, — читал Том. — Еще ему нравится «сочетание примитивных декораций и претенциозных вопросов», а больше всего его впечатлила твоя «наглая и авторитарная» манера ведения… Вот например: «Тот факт, что мисс Квик не демонстрирует ни изумления Энн Робинсон, когда конкурсанты отвечают правильно, ни насмешек Паксмана, когда они ошибаются, делает появление этой умницы желанным, словно глоток свежего воздуха. Она является продолжательницей традиций величайшего британского мастера викторин Бамбера Гаскойна. С ним ощущаешь себя в надежных руках. И что мисс Квик смогла бы ответить на большинство вопросов сама — без использования подсказки "звонок другу"». — Я почувствовала легкое головокружение и радость.

— Я же сказал, что критики полюбят тебя, — продолжал Том. Неожиданно зазвонил его мобильный. — О, погоди минуту, Лора… Алло? — услышала я. — А, привет!.. — Мне стало любопытно, кто позвонил ему. — Я сейчас разговариваю… Да, было бы замечательно… тогда хорошо… я забегу к тебе… — Забавно: мы так хорошо знаем друг друга, но никогда не обсуждаем свою личную жизнь. — Может быть, встретимся на Равенскорт-парке? В пол-одиннадцатого? У детской площадки? Отлично. — Я снова подумала о том, кто же это может быть. — Извини, Лора. О чем я? Ах да — просто я хотел предупредить, что пресса начинает проявлять к тебе интерес.

Я почувствовала, как внутренности завязались в узел.

— Так быстро?

— Это потому, что рейтинги зашкалили, к тому же шоу успело наделать шуму. Маркетинговое исследование свидетельствует, что зрители хотят видеть ведущую, отвечающую на вопросы.

— Вот тебе и уникальное торговое предложение. Но я не буду давать никому интервью, потому что они спросят о Нике, а я не хочу говорить об этом.

— Хорошо. Но пресс-служба «Четвертого канала» хочет, чтобы ты привлекла к себе внимание.

— Согласна, только каким образом?

— «Дейли мейл» и «Санди пост» просят тебя прислать им коротенькие статьи в их раздел о звездном образе жизни. Нэрис отправила подробности тебе На почту. Желаю хороших выходных.

Я перебралась к компьютеру, нажала на входящие сообщения и прочла письмо с двумя предложениями. Нужно было написать статьи в колонку про знаменитостей — такие мелькают в прессе повсюду. Я подобные вещи считаю бесполезными: «Мой коттедж», «Моя вторая спальня» — или слишком уж откровенными: «Моя самая большая ошибка», «Я и опущение матки», «Самый худший день моей жизни». Предполагаемая статья для «Санди пост» называлась «Терпеть не могу!», и требовалось перечислить три наименования. Я вспомнила о: 1) Нэрис, 2) шумных соседях, 3) Фелисити со своими бесконечными рассказами о ребенке. Но включить их сюда не удастся, поэтому, после того как приняла душ и натянула какую-то одежду, я призадумалась. Терпеть не могу, когда лезут без очереди, темноту — я ее правда не люблю — и — о да! — отпущенных на поруки преступников, которые ходят от двери к двери и продают щетки для пыли или губки для мытья посуды. Я их недолюбливаю не потому, что бессердечная, а потому, что они почти всегда являются после наступления темноты. А поскольку живу я одна, то меня тревожит, что поздно вечером на пороге моего дома возникает незнакомец, который объявляет, что его на один день выпустили из Уормвуд-Скрабз[39], и интересуется, не пригодятся ли мне резиновые перчатки. Видимо, они часто работают в нашем районе, потому что у меня уже сто чайных полотенец и тридцать бутылок чистящих средств.

«Дейли мейл» попросила меня описать пять покупок, которые я сделала при помощи кредитной карты. Достаточно безобидно — а раз так, у меня возникла срочная необходимость что-нибудь купить. Я еще ничего не подобрала в подарок Оливии на крестины, а себе я хотела выбрать что-нибудь особенное — Фелисити сказала, что вся семья должна прийти в чем-нибудь «строгом».

Так что полчаса спустя я медленно бродила по Портобелло, лавируя между итальянскими и японскими туристами, а потом забрела в антикварную лавку. Я купила Оливии серебряную шкатулку для украшений в викторианском стиле, обитую внутри темно-синим бархатом, а после этого заглянула на Вестбурн-гроув. Пять лет назад здесь было полно антикварных магазинчиков, но сейчас улица стала похожа на Кингз-роуд[40]. Мне повезло наткнуться на единственный оксфамовский магазин[41], в котором постоянно продается «Прада».

Я купила «Санди пост», а потом присела в «Кафе 202» и с чашкой латте принялась читать обзор Марка Маквея. Потом перешла дорогу и сходила в «Агнес Би». Гуляя, я наслаждалась не одеждой самой по себе, а тем сладостным фактом, что нехватка денег больше не висела надо мной как дамоклов меч, угрожавший обрушиться на мою шею столько лет. Ведь за три года я не позволяла покупать себе ничего, кроме самого необходимого, зато теперь, когда за каждое проведенное шоу я получаю больше, чем раньше за месяц, я могу потратиться безболезненно для своего кошелька. Так что я отправилась в «Динни-холл» и купила сережки из золота с жемчугом за двести фунтов, по той простой причине, что могла себе это позволить. Мне было так приятно испытывать такое незнакомое прежде чувство, что я делаю нечто из ряда вон. Только это совсем не из ряда вон. Это вознаграждение за те трудные времена, которые я пережила. После этого я стала искать одежду.

Сначала я примерила платья-халаты от Дианы фон Фюрстенберг, воздушные шифоновые юбки в «Джозеф и Уистлз», кашемировые кардиганы в «Бора», прежде чем зайти в «Л.К. Беннетт» и приглядеться к темно-розовому приталенному костюму из шерстяного крепа, который, как я подозревала, будет хорошо смотреться и на шоу. Мне не очень нравятся туфли этого дизайнера, поэтому я перешла дорогу и отправилась в «Эмма Хоуп». Пока продавец искал алые босоножки моего размера, я случайно взглянула в окно. У меня едва не остановилось сердце. На противоположной стороне улицы шел Люк, держа за руку Джессику, и светился от любви и гордости.

Поначалу я хотела выбежать из магазина, крича и размахивая руками, но он казался таким счастливым, что я почувствовала: мне не следует вмешиваться. Джессика шла вприпрыжку в синем анораке и резиновых сапогах в горошек, с длинными белокурыми косичками. Она, должно быть, сказала что-то смешное, потому что он запрокинул голову и от души рассмеялся, а потом обнял ее. Эта сцена задела меня за живое. Пока я наблюдала, как они с Джессикой переходят дорогу по «зебре», идут мимо церкви и скрываются из виду, я размечталась, как было бы чудесно, если бы мы с Люком жили вместе — с Джессикой, ведь Магда уступила бы ему право удочерения, чтобы проводить больше времени с козами. Ах какая прекрасная жизнь была бы у нас троих…

Мы бы каждое воскресенье ходили в Холланд-парк и играли там на площадке с аттракционами, и, когда мы с Люком толкали Джессику на качелях, она заливалась бы, запрокинув голову, а ее волосы развевал ветер, потом мы шли бы домой пить чай. И я бы испекла ей шоколадное пирожное с сахарной пудрой, а она бы перепачкала личико, и мне пришлось бы вытирать ей рот и руки. Еще я помогала бы ей играть на пианино, или читать, или научила ее вязать, или помогала бы ей разобраться в своей корзине для одежды. И я бы рассказала ей про билеты, которые купила на следующую неделю, чтобы мы отправились в «Ковент-Гарден» посмотреть «Лебединое озеро», а еще о том, что сначала мы пройдемся по магазинам, чтобы купить ей что-нибудь особенное. И ее лицо сияло бы от восторга.

А вечером мы все втроем смотрели бы что-нибудь вместе, что-нибудь очень веселое и детское — не знаю, «Шрека» или «Дневники принцессы», — и Джессика приютилась бы в руках у Люка на диване, а я бы сидела на тактичном расстоянии. А потом она зевнет, словно котенок, а Люк скажет: «Ладно, пора спать, моя маленькая девочка, — скажи «спокойной ночи» Лоре». И Джессика подойдет ко мне и обнимет, и я почувствую прикосновение ее нежного личика и напомню, что завтра поведу ее на урок верховой езды в Гайд-парк, потому что она без ума от пони, а она вздохнет от счастья, а потом я услышу, как она шепчет: «Ах, мне так повезло, что ты моя мачеха, Лора».

— Бу-бу-бу-бу-бу…

А я отвечу: «Нет, Джесс, это мне повезло, что у меня есть ты. Я очень люблю таких маленьких девочек, я безумно люблю их, и ты самая замечательная девочка на всем белом свете…»

— Бу-бу-бу-бу-бу туфли, мадам?

— Гм?

В моем поле зрения вдруг появилась продавщица. Она держала передо мной босоножки.

— Ваши туфли. Сорок первый размер. — Я посмотрела на них. — Вам нехорошо?

— Что?

— Вам нехорошо? Может быть, стакан воды?

— О нет… — Я подумала о понедельнике и о предстоящем свидании с Люком. И улыбнулась: — Все в порядке, спасибо. Мне очень хорошо.

— Ну какая же ты красавица и модница! — воскликнула мама, когда мы с родителями на следующий день в полвторого встретились у церкви Святого Марка.

— И ты тоже, — сказала я, целуя ее — или, вернее, пытаясь: мы столкнулись полями шляп. — Хотя, если честно, по-моему, я слишком разоделась.

— И я тоже, — призналась мама. — Но с другой стороны, крестины первой внучки не каждый день, а наша Флисс сказала, чтобы мы выглядели хорошо.

Мы так перенервничали, что приехали аж на двадцать минут раньше, поэтому вошли в церковь и сели в третьем ряду справа. Солнечные лучи прорезались сквозь витражное стекло, отбрасывая осколки разных цветов, словно кусочки радуги. Мы вдыхали сладкий аромат воска и пыли. Когда заиграл орган, я открыла изысканно оформленное чинопоследование к обряду крещения, которое Фелисити специально распечатала для нас, и прочла посвящение — фрагмент стихотворения Эмили Дикинсон:

И разойдутся воды моря И явят моря глубину И то, что дальше…

Наверное, материнство открывает такие же необозримые горизонты.

— Какие замечательные чтения и гимны! — прошептала мама, сидевшая рядом со мной. — Немножко напыщенно, правда? — хихикнула она.

— Еще как.

Напыщенность стала еще более очевидной, когда раздали приглашения. Открытка была такой плотной, что ее можно было поставить; рельефные буквы, нанесенные черным курсивом, были такими огромными, что прощупывались при помощи кончиков пальцев, как в азбуке Брайля. Несмотря на ограниченные финансовые возможности, Фелисити отбросила идею о незамысловатом семейном торжестве в пользу чего-то гораздо более пышного. Позади нас, в органной галерее, размещался большой хор. Перед нами негромко настраивал свои инструменты струнный квартет. Запах больших розовых и белых анемонов разносился по всем скамейкам.

— Больше похоже на свадьбу, — сказала мама, когда приехали Хоуп и Майк и протиснулись на скамейку позади нас.

— Королевскую, — добавила Хоуп с улыбкой. — Снаружи стоит фоторепортер, а еще кто-то будет снимать все действо на видео.

— Это переходит все границы, — шепнул Майк.

Я взглянула на него. Обычно он сдержан, но сейчас мне показалось, что он позволил себе лишнее.

— Ну почему бы Флисс и не покутить? — легкомысленно заметила Хоуп. Она открыла свою сумочку «Гермес» и достала изысканную пудреницу. — В конце концов, это особый день в ее жизни.

Я припомнила прошлый «особый день» Фелисити, который был двенадцать лет назад — тогда я представляла собой жалкое зрелище, — и с удовлетворением обнаружила, что на сей раз я в приподнятом настроении.

— Выглядишь сногсшибательно, Хоуп, — с гордостью констатировала мама. Ни убавить, ни прибавить. Хоуп всегда безукоризненно управлялась со своими дорогими, изысканно декорированными малюсенькими костюмчиками, умело выбирала обувь и колготки, не перебарщивала с макияжем и поддерживала четкую линию каре, идеально обрамлявшего ее лицо, такое гладкое и блестящее, словно шлем. Она темненькая и миниатюрная — полная противоположность Флисс, этакой корпулентной блондинке а-ля доярка. Я не похожа ни на одну из моих сестер — долговязая, курчавая, с волевыми, немного угловатыми чертами. Люк говорил, что если бы я была картиной, то скорее всего написанной Модильяни. Фелисити, светловолосая и мясистая, — чистый Рубенс, а вот Хоуп…

Я пыталась угадать, кто она такая. Может, Дора Каррингтон? Маленькая и точеная фигурка. Загадочная. Эффектная. С холодной отрешенностью она пролистывала песенник, помечая стикерами нужные страницы.

Поразительно, что из одного и того же теста замешались такие разные люди, как мои сестры. Если Флисс неряшлива, открыта, спонтанна, то Хоуп очень организованна, закрыта и сдержанна. Можно подумать, что она самая старшая, а Флисс — избалованный ребенок. Я всегда была их связующим звеном. В подростковом возрасте мы узнали, что между Флисс и мной мама была беременна еще одним ребенком, но он не выжил. Я иногда думаю об этом потерянном ребенке…

Сзади слышались приглушенные разговоры. Церковь понемногу стала заполняться.

— Сколько же народу пригласила Флисс? — спросил папа, бросив быстрый взгляд через плечо.

— Сто пятьдесят, — сказала Хоуп, стряхивая с манжета несуществующую пылинку. — Я думаю, что раз сегодня воскресенье, ей удастся устроить аншлаг — процентов семьдесят из приглашенных придут — и гостей будет не меньше сотни.

— Смешно, — пробормотал Майк, сложив руки на груди.

Если бы я не испытывала к нему симпатию, то возненавидела бы его за этот второй комментарий, однако решила, что он позволял себе такие выходки из-за стресса. Они с Хоуп оба работают в Сити: она — глава отдела по связям с общественностью на бирже драгоценных металлов, а он — вице-президент инвестиционного банка; я знала, что в последнее время он работает над каким-то крупномасштабным контрактом. Однако несмотря на изможденный вид — я заметила, что его коротко подстриженные волосы поседели еще больше, — чувствовалось, что его нетерпение имело под собой иное основание, нежели банальная усталость. Он проявлял такую раздражительность, как будто был в принципе недоволен тем, что ему приходится здесь присутствовать.

У Майка и Хоуп не было детей — по взаимному соглашению. Майк никогда не проявлял ни малейшей заинтересованности, а Хоуп всегда шутила, что она «антинаталистка»[42]. Это не оправдание для защиты от разочарований, которые следуют после рождения ребенка, а ее искренний и совершенно добровольный выбор. «У меня отсутствует материнский инстинкт, — радостно заявляет она, если поднимается эта тема. — Напрочь. И я этим даже не интересуюсь». Она всегда была такой. Например, когда ей было десять лет, мои родители предложили ей завести кролика, но она отказалась. Тогда они предложили ей песчанку, но она вежливо отклонила и эту кандидатуру. Хоуп объяснила, что не хочет ухаживать за кроликом, песчанкой, мышкой и, честно говоря, за кем бы то ни было, и это упорство со временем перенеслось на детей. Она сказала мне еще давно, что не хочет никакой ответственности, связанной с детьми, никакого «хаоса» и «ералаша».

Впрочем, она мила с чужими детьми. Возится с ними, играет в «ку-ку» и «сороку-ворону», но потом с нескрываемой радостью возвращает их родителям. Они с Майком женаты уже шесть лет, и на первом свидании она сказала ему, что не хочет детей и что никогда не передумает, поэтому важно, чтобы он учел это с самого начала. И он так влюбился в нее, что согласился. Фелисити однажды спросила его, не жалеет ли он о своем решении, на что он только пожал плечами и сказал, что это «вопрос любви».

Но у них с Хоуп не жизнь, а сказка. Огромный, безумно роскошный дом в Холланд-парке, оснащенный всеми последними новинками, включая плиту, которая стоила им шесть тысяч и которой они почти не пользуются, потому что все время едят в ресторанах. Незабываемые поездки — слышали бы вы, как они скулили, когда оказалось, что «конкорды» больше не летают. Выходные в Париже и Праге. Хоуп ведет такую жизнь, о какой мечтала. Не думаю, что она позволит чему бы то ни было нарушить эту гармонию.

Я бросила взгляд в дальний конец церкви. Флисс и Хью еще не приехали. Я не возмущалась. Мне было приятно сидеть рядом с родителями и болтать шепотом. Они не могут часто бывать в Лондоне — у них домашняя гостиница, большой фермерский дом, к тому же живут довольно далеко отсюда, на севере страны. Мы выросли в Илинге, а пять лет назад родители уехали в Низер-Попплетон, живописную деревню в Йоркшире, где прошло детство мамы.

— Ну что ж, Лора, — сказала она мне, когда орган начал играть токкату Пахабеля. — Мы с тобой видимся не так часто, как я бы хотела, поэтому расскажи мне, — я напряглась, — как у тебя дела на личном фронте? Познакомилась с кем-нибудь? — многозначительно спросила она. — Я знаю, что Флисс пригласила одного-двух холостых мужчин на сегодняшнее мероприятие. — У меня сердце екнуло. Я и забыла.

— Они ей не понадобятся, — заявила Хоуп, обмахивая свои туфли от Гуччи шелковым носовым платком. — Она снова встречается с Люком.

— Откуда ты знаешь? — возмутилась я.

— Фелисити мне сказала. Ты же знаешь, она такое трепло. Даже специально позвонила мне — вот как ее распирало. — Я закатила глаза.

— С Люком? — изумленно произнесла мама. — С Люком из университета? — Кровь прилила к моему лицу. — Ты опять встречаешься с этим Люком?

— Ну… — Я не хотела преувеличивать значимость события. — Просто нам довелось снова встретиться, вот и все. — И я рассказала ей о том, как он пришел на шоу.

— О, Люк мне так нравился! — воскликнула она. Я вспомнила, что те же самые слова она повторяла после нашего разрыва. «Как мне нравился Люк! — с горечью говорила она по сто раз на дню. — Ах как же он мне нравился!». — Дерек. — Мама пихнула папу локтем в бок. — Она снова встречается с Люком.

— С кем?

— С Люком. Наша Лора снова встречается с тем Люком. Помнишь Люка? Который из Кембриджа. Ну тот. Который ее тогда бросил.

— Мам!

— Прости, детка, но твой папа не очень хорошо слышит. А вот мне Люк нравился, — снова сказала она. — Нет, он был такой забавный. — А это, как я поняла, был камень в огород Ника, которого родители считали слишком серьезным, и сдается мне, именно по этой причине он мне и поправился. С особой антипатией относилась к нему Фелисити.

«Корчит из себя важную птицу, — слышала я, как она говорила о нем родителям за неделю до свадьбы. — Я понимаю, что он хороший парень и все такое, но с ним не так уж весело, не так ли?» Я чувствовала себя обманутой, потому что знала: она права — Ник никогда не был душой компании. Но он был интересным и любящим, надежным и хорошим; с ним я чувствовала себя, что называется, как за каменной стеной. Или мне только казалось…

— Помнится, у Люка всегда в запасе была парочка светских новостей, — добавила мама с восхищением. — Он всегда приберегал такие вещи, чтобы при случае блеснуть. Как же там? Что у москита сорок шесть зубов. Ты представляешь? Сорок шесть зубов! У москита! Никогда не забуду. То есть это ведь больше, чем у нас, да?

— Нет, если не считать молочные зубы, — сказал папа. — Тогда получится сорок два.

— Не сорок шесть, — возразила я. — Сорок семь. И это не светская новость, мама.

— Нет?

— Нет. Это бесполезные сведения.

— Одно и то же.

— Нет. Не одно и то же — очень важно различать. Светские новости относятся к поп-культуре — что с кем случилось в сериалах, или сколько платят футбольным игрокам, или кто делает педикюр Виктории Бекхэм. Бесполезные сведения — совсем другое: это информация об удивительных, но совершенно никому не нужных вещах — например, что у Анны Болейн было три груди.

— Правда? — воскликнули все в один голос.

— Да — и шесть пальцев на левой руке. Или что у новорожденных нет коленных чашечек.

— Правда?

— Да — они не развиты у них до двух лет. Или что у осьминога три сердца.

— Серьезно?

— Вот что такое бесполезные сведения, — объяснила я и с гордостью добавила: — Люк на этом собаку съел. И привлек своими «знаниями» меня.

Я, конечно, тоже приметила его — в университете, но никак не ожидала, что он обратит на меня внимание. Однажды вечером он подошел ко мне на вечеринке, где я только подпирала стенки и смотрела, как другие танцуют, просто молча встал рядом, потягивая пиво из бутылки от какого-то дизайнера. А потом, даже не представившись толком и не глядя на меня, спросил: «А ты знаешь, что отпечатки пальцев коалы неотличимы от отпечатков людей?»

— В самом деле? — спросила я, неторопливо поворачиваясь в его сторону и стараясь не показывать, что у меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло от радости.

— Это может вызвать большую путаницу, например на месте преступления. — Он снова глотнул пива. — Даже судебные ошибки.

— Какой ужас!

Он кивнул, разделив мое мнение:

— Да. А ты знаешь, что… улитка спаривается раз в жизни?

Я посмотрела на него и почувствовала, как мои ноги становятся ватными…

— Не могу сказать, чтобы я это знала.

— А ты знаешь, — теперь он смотрел на меня, — что у Гитлера и Наполеона было только одно яичко?

— В смысле? На двоих?

Он глотнул пива и мотнул головой:

— У каждого.

— Ну надо же, — сказала я.

А потом к нему подошла какая-то девица и утащила его на танцпол, и больше поговорить с ним мне не удалось. Но всякий раз как мы встречались опять, он снова становился рядом со мной и очень тихо говорил: «А ты знаешь…» — а потом следовал какой-нибудь занимательный, но на сто процентов бесполезный факт. Вплоть до одного дня, когда он подошел ко мне и завел свое обычное: «Ты знаешь…»

— Да? — вежливо произнесла я в ответ.

— Что я в тебя влюблен?..

— А куда Люк делся потом? — спросил папа.

— Они расстались. У него девочка. И галерея. Где Флисс? — Я взглянула в дальний конец церкви. Когда я посмотрела туда, какой-то лысый человек лет пятидесяти, сидевший примерно в пяти рядах от нас, помахал мне рукой. Поскольку я понятия не имела, кто это такой, то сделала вид, что не обратила внимания; кроме того, пожаловала Фелисити. Я даже подумала, что сейчас грянет «Прибытие царицы Савской» — до того величественно двигалась она по проходу. Фелисити просто обожает всеобщее внимание. Это она должна была стать телеведущей, а не я.

Хью держал Оливию, которая была похожа на настоящего ангелочка в своем шелковом крестильном платьице с ручной вышивкой, искусно сплетенным кружевом и съемным нагрудником на случай, если она срыгнет. Фелисити тоже смотрелась на удивление хорошо в своем новом костюме — видимо, надела свои эластичные панталоны, потому что не имела привычных огромных размеров. Но даже под ее широкой шляпой, за застывшей улыбкой и профессионально наложенным макияжем я сумела разглядеть, что она в ярости.

— Все в порядке? — прошептал папа, когда она села перед нами.

— Нет! — рявкнула она, продолжая улыбаться, словно кукла чревовещателя. — Этот чертов викарий взял самоотвод, гадина, — нашел время болеть. Они с горем пополам нашли какого-то заместителя — какого-то полнейшего кретина. — Неожиданно появился викарий. Он выглядел так, будто ему лет двенадцать, хотя на самом деле было не меньше тридцати. Он был очень дальнозорким: его глаза плавали где-то в глубине очков с толстыми линзами, как рыбки в аквариуме.

— Добро пожаловать в церковь Святого Марка, — подобострастно произнес он и раскинул руки. — Приветствую вас всех. И что за великолепный повод! — добавил он, окидывая взглядом всю нашу необъятную толпу из сотни приглашенных. — Сегодня мы собрались, чтобы крестить это милое дитя — Оливию Клементину Сибиллу Александру Маргариту…

— Пинью Коладу[43], — съязвил Майк себе под нос. Хоуп ткнула его локтем в ребра.

— …Флоренс Мэйбл Картер, — елейно закончил он, — и поприветствовать ее в доме Божием. Воспоем же наш первый гимн, «Все творение»[44].

Пока все шло хорошо. Службу он вел исправно, даже несмотря на то что такое количество восприемников привело его в некоторое замешательство. У девочки намечалось пять крестных матерей — включая, по настоянию Фелисити, Хоуп и меня, хотя ей прекрасно известно, что я неверующая, — и пятеро крестных отцов. Честно говоря, я подумала, что это абсурд — у каждой из нас было по одному.

— Отрекаетесь ли вы от Сатаны? — спросил викарий у нас, когда мы подошли к купели.

— Да, — сделав серьезные лица, ответили мы.

— И от всех его дел?

— Да.

— И от всех его пустых обещаний?

«Большей частью», — подумалось мне. А дальше — и тут я поняла оговорки Фелисити — пошла шокирующая проповедь на тему значения крещения. Она была в форме вопросов и ответов для дебилов — можно подумать, мы находились в воскресной школе.

— Итак… Иисус был сыном?.. — Он смотрел на нас в ожидании ответа, а потом приложил руку к правому уху, словно пытаясь расслышать. — Ну, кто мне скажет? Чьим сыном был Иисус? — Последовала тишина, настолько мучительная, что мы слышали, как каждый из нас сглатывает. — Ну что же вы — я же знаю, что вы все это знаете, просто я хочу, чтобы вы мне это сказали. Итак. Давайте все вместе скажем вслух. Иисус был сыном?..

— Божьим? — выпалил папа, демонстрируя спортивный азарт.

— Да! Замечательно! Абсолютно правильно! А что это за Святой Д., который помогает Богу, особенно на таинстве крещения? Святой Д. — ну, кто мне скажет? — Мы впали в кататонию оттого, что нужно давать очевидный до идиотизма ответ. — Святой Дууууу… — продолжал он, пытаясь нас расшевелить.

— Дуб, — буркнул Майк.

— Нет, это не святой дуб, — сказал викарий, снисходительно качая головой.

— Дух! — сказала Хоуп во весь голос, чтобы компенсировать грубость Майка.

Викарий озарил ее улыбкой.

— Да! Правильно! Это Святой Дух. — До меня донесся измученный вздох Фелисити, которая стояла впереди. — А кто скажет мне, как звали Иоанна, который крестил Иисуса в реке Иордан? — елейно произнес он. — Даю подсказку — это не Леннон, хотя некоторые могут подумать, что это так. На самом деле это был Иоанн?.. — Он снова приложил руку к уху. — Ну же, ребята. Начинается с «ка». Кр… Кр… Кре… — К этому моменту нашими языками можно было вытаскивать пробки из бутылок. Всеобщее замешательство достигло такой степени, что даже передалось Оливии, потому что впервые за все время она начала плакать. По-моему, Фелисити ущипнула ее — и это сделало свое дело. Оливия оглушила нас диким ревом, не уступавшим по силе воздействия сирене «скорой помощи», кошмарная проповедь оборвалась, и все с облегчением вздохнули. Дальше мы прослушали два чтения, спели гимн, а хор исполнил микронезийскую колыбельную, последовало завершающее благословение, и все закончилось.

— Слава Богу, — пробормотала Фелисити, продолжая улыбаться так, словно стоит перед камерой на телевикторине. — Подумать только — я пожертвовала двести фунтов! Если бы я знала, что они подсунут этого мима, ограничилась бы пятьюдесятью. Ладно, — она передала Оливию Хью, — по крайней мере не придется появляться здесь до ее миропомазания. Так, поехали домой на «шампунь» и торт.

Тот, кому не приходилось раньше бывать здесь, сегодня не прошел бы мимо нужного дома. Розовые и белые гелиевые шары с надписью «Оливия» весело плясали над воротами, а на двери красовался огромный букет из белых цветов. Мы ввалились в дом и не уместились бы в ограниченном пространстве, если бы перед домом не была разбита палатка с розово-белыми полосами. Я начала прокладывать дорогу к моей второй кузине, которую не видела несколько лет, как тот самый человек, который махал мне в церкви, подошел ко мне с выражением страстного нетерпения на лице.

— Лора? — сказал незнакомец. Он преградил мне путь, что мне показалось несколько грубоватым.

— Да? — отозвалась я, тупо глядя на него. — По-моему, мы не…

Он протянул мне костлявую руку.

— Норманн Скривенс. — Господи Боже… Я была поражена, особенно теперь, когда поняла, что это мой «бойфренд»! — Фелисити сказала мне приглядывать за тобой.

— В самом деле? — слабо произнесла я. Я чувствовала, что его взгляд пронизывает меня насквозь, оценивая мои данные. Меня чуть не вывернуло наизнанку.

— Ну вот и я! — драматично констатировал он. — Очень рад с вами познакомиться. — Его ладонь была влажной, как кожа у змеи. — Мы с Фелисити познакомились еще в детском саду.

— Да?

— Она учила мою дочь несколько лет назад.

— Ясно.

— Очень милое крещение, — заметил он. — Только апломба многовато, — ни с того ни с сего добавил он, а потом закатил глаза — чертов воображала! Неужели он и в самом деле решил, что если будет потешаться над моей сестрой, то произведет впечатление на меня?

— Мне показалось, что все прошло как надо, — безэмоционально сказала я. — Фелисити пережила много неприятностей.

— О да, конечно, только викарий был какой-то неказистый, не так ли? — деланно улыбнулся он. «Не неказистее тебя», — хотела ответить я. Он был лысый, как черепаха, и, при ближайшем рассмотрении, я бы сказала, что ему под шестьдесят. У него было вытянутое лицо с резкими чертами, поросячьи голубые глазки за стеклами очков в стальной оправе, а когда он улыбался — у него на лице была именно такая идиотская ухмылка, — на его шее собирались складки и морщины.

— Фелисити рассказала мне о вас все, — сказал он. У него только что слюнки не текли при взгляде на меня.

— Неужели? — Теперь я забеспокоилась по-настоящему.

— И я, конечно, узнал вас по телевизору, — с энтузиазмом добавил он. Молодец, сделал домашнее задание. — Должен сказать, вы и впрямь очень умны. — Я почувствовала, как у меня начинает отвисать челюсть. — Вы столько знаете. — Я сделала себе анестезию от ужаса, сделав большой глоток шампанского. — Quadrimum… — хихикнул он. — Должен вам сказать, я помню это слово еще со школы — то ли какая-то латинская ода, то ли что-то подобное. Сплошная скукота, — добавил он.

— Вовсе нет. Это ода Горация, и это гимн жизни и юности. Он подчеркивал: «Capre diem». Его поэмы чудесны. Читая их, переосмысливаешь собственную жизнь.

— Carpe diem, значит? Ну ладно, я вообще-то и сам кое-что знаю о вине, — не унимался он. А потом и вовсе завел ужасно тоскливый монолог о своем «огромном погребе» в «доме недалеко от Челси», вставил он как бы невзначай — как будто меня это волнует! — и как ему нравится «ездить на машине во Францию», а еще «карабкаться по холмам» и «собирать антиквариат». Через десять минут я недоумевала, почему он до сих пор не приклеил себе на лоб объявление о знакомстве, чтобы сэкономить кучу времени и сил.

— Ну, мне было очень приятно с вами познакомиться, — сказала я так вежливо, как только можно. — Но мне надо еще тут походить.

— О, конечно — встретимся попозже.

Я ничего не ответила.

Я направилась к палатке и поговорила с тетей и дядей, но через пару минут боковым зрением заприметила Скривенса. Неужели он не понимает намеков? Потом пошла в столовую и поговорила еще кое с кем, но он и там не оставил меня в покое. Чтобы сбить с него спесь, я погрузилась в долгий разговор с бывшим коллегой Хью, который стал пытать меня насчет викторин.

— А как можно увеличить шансы на победу? — спросил он.

Я сказала, что есть такая возможность: например, можно выучить элементы периодической таблицы, или названия всех столиц мира, или имена всех президентов США, или английских королей и королев, или самые известные произведения самых известных композиторов, или примечательные исторические даты, или планеты Солнечной системы, или справочник существительных; мои любимые — это «косяк» медуз и «стая» ворон.

— И конечно, нужно читать газеты, слушать радио, смотреть телевизор и вообще быть эрудитом. Но самая главная особенность — быть легкомысленным. Моя короткая продолжительность концентрации внимания сослужила мне хорошую службу, — уже будучи навеселе, попыталась пошутить я. — Дело тут не в уме, а в памяти и умении выудить нужную информацию в нужный момент, а это означает, что ты просто не можешь долго концентрироваться на чем-то одном. Уделишь больше трех секунд внимания — и так глубоко увязнешь в сексуальных грешках Генриха Восьмого или в чем угодно, что не заметишь, как летят драгоценные часы, а вместе с ними и возможность узнать сотни интересных фактов, пусть даже поверхностно. — Я снова сделала огромный глоток шампанского. — Кого интересует психологическая мотивация или глубокое погружение в область общеизвестных фактов? — шутливо заключила я.

Хью все это время оживленно беседовал с университетской подругой Фелисити — юрисконсультом по имени Шанталь Вейн. Флисс ее боготворит, а я, признаться, недолюбливаю — она ледышка.

— Еще шампанского, мадам?

К моему удивлению, мой бокал опять оказался пустым.

— Почему бы и нет?

Вообще-то к этому моменту я чувствовала, что мертвецки пьяна. Выпить гораздо больше нормы мне позволило лишь мое приподнятое настроение. Я была среди своей семьи: чувствовала себя в безопасности, уверенности было хоть отбавляй. Я пережила много тревог и неприятностей, но теперь все относительно пришло в норму. Однако я по-прежнему ощущала, как меня буравит взглядом Скривенс, пытаясь нарваться на разговор. И тут — только не это! — я заметила, что он снова направляется ко мне. Почему этот человек не понимает языка жестов? Мне что, встать и крикнуть: «Отвали!»? Я стремглав бросилась наверх, в комнату отдыха, откуда гости стали понемногу расходиться. Мы пообщались с соседями, с которыми уже когда-то встречалась, я выпила еще бокал шампанского, а потом передо мной неожиданно снова возник Скривенс.

— Лора, держите, — сказал он, вручая мне карточку. — Нам обязательно надо как-нибудь пообедать. У вас есть визитка — или мне позвонить вам на работу?

Я стояла и придумывала способ, как бы потактичнее отвязаться от него.

— Ну… — Надо было сказать, что я хочу в туалет, но это показалось мне неучтивым…

— Я знаю одно местечко в Сент-Джеймсе[45]. Так у вас есть визитка? — повторил он.

Можно ведь было притвориться, что я кого-то заприметила, с кем не виделась двадцать лет, но комната к этому моменту почти опустела.

— Боюсь, сейчас нет.

— Вам какой-то определенный день подойдет? — не унимался он.

Или просто упасть в обморок…

— Пятница обычно самый подходящий день… — продолжал он. Нет, тогда — фу! — он сделал бы мне искусственное дыхание. — Но если вам трудно сбежать на обед с ваших викторин, можно было бы поужинать… На самом деле да, ужин — это идеальный вариант.

А может, меня прямо здесь стошнит. Я почувствовала, что так и будет, потому что внезапно поняла, сколько выпила, а от запаха из его рта мне стало плохо.

— Грм… — запнулась я, слегка покачиваясь. А надо было: «Извини, я потопала. Досвидос».

— Так… — сказал он, доставая свой ежедневник. — Давай прямо сейчас и договоримся, да? Как ты там говоришь — carpe diem и все такое, да? Так… когда же, когда…

«Никогда, — хотела сказать я. — Этого не случится никогда». Я молилась, чтобы кто-нибудь пришел и спас меня от его настойчивого и назойливого внимания, когда — аллилуйя! — зазвонил мой мобильный.

— Ой, извините, — сказала я, копаясь в своей сумке. Я посмотрела на экран. Звонил Люк. — Привет! — выпалила я с небывалым показным восторгом. — Какое счастье, что ты позвонил! Из-ви-ни-те, — беззвучно двигая губами, сказала я Норманну. Он принял удрученный вид, а когда понял, что я собираюсь разговаривать по телефону, рассердился. На минуту он замялся, а потом развернулся и направился к лестнице. Я забежала в спальню Фелисити, захлопнула дверь, а потом упала навзничь на кровать.

— Как ты? — услышала я вопрос Люка, разглядывая потолок.

Я закрыла глаза, и комната закружилась.

— Немного перебрала — а в остальном неплохо.

— Надеюсь, я не очень побеспокоил тебя на празднике своим звонком?

Я взглянула на карниз: орнамент расплывался перед глазами.

— Совсем нет — я даже испытала огромное облегчение, честно говоря.

— Почему?

— Потому что до этого у меня состоялась беседа с безобразным человеком.

— В самом деле? С кем?

— А, с одним брокером. Норманном Скривенсом. Фелисити намеревалась пристроить его ко мне.

— Да что ты?!

— Ага. Только она еще не знала, что я снова встретила тебя. Но даже если б и знала — не понимаю, о чем она думала! Ему по меньшей мере лет пятьдесят, и у него отвратительная внешность. Такой худой, лысый и в очках — а занудааа! Фелисити говорила, что ему не терпится встретить кого-нибудь, потому что его бросила жена, что неудивительно.

— Не говори так, Лора. Бедняга попытал счастья.

— Должно быть, я чересчур прямолинейна. Но это потому, что я выпила слишком много шампанского… — Я снова закрыла глаза. — И потому что он весь вечер меня донимал, а еще потому, что он ничего не понимает в Горации, ведь его девятая ода — одно из самых великолепных стихотворений, которые я когда-либо читала. Я тебе ее, кажется, читала, да? И… о-ой! Погоди, у меня голова кружится. Ик! Вот черт. Теперь еще и икота прицепилась. Но он до того был — ик! — нахрапистый, Люк: пытался развести меня на свидание! И даже — ик! — достал свой ежедневник! Но потом — ик! — слава Богу, позвонил ты; все равно, с какого — ик! — перепугу он решил, что может быть мне интересен?! Это какое-то старое огородное пугало — плюс ко всему у него изо рта такое амбре!

— Господи!

— Именно. Ох-хоспод-ди! Бож-же мой — ик! — как же я перепила. Меня щас вырвет. Интерес-сно, у Флисс здесь нигде воды нету? — Я приподнялась на одном локте и стала осматривать окрестности кровати и прикроватный столик, где среди тюбиков с кремами для лица, книг и детских салфеток мерцал красный огонек. — Этш-што? — донеслось из моего рта. Я подалась вперед и разглядела белую коробочку. И тогда до меня дошло, что это. — Воб-блин.

Глава пятая

— Какой позор! — двадцать минут спустя шипела на меня Флисс. Вечеринка закончилась, а я, навалившись на кухонный стол, допивала пятую кружку воды. — Это слышали все!

— Кто? — спросила я.

— Да человек тридцать. А из твоего красноречивого описания было совсем не трудно догадаться, о ком шла речь. Все были в шоке. Я все выключила, как только поняла, что происходит, но было уже поздно. А он еще и стоял-то прямо рядом с радионяней, которая орала на всю катушку. Как он взбесился!.. Видела бы ты его лицо, когда он уходил.

— Ну извини, Флисс. — Я нетрезво вздохнула. — Я перебрала, потому что он меня достал, и понятия не имела, что няня включена. Почему она, кстати, вообще была включена? Необходимости в ней не было — так что ты сама виновата.

— Она у нас всегда включена, — огрызнулась она. — А потом, ее загородила поздравительная открытка, иначе я бы заметила и выключила.

— Ну извини, — снова вздохнула я. — Он меня прессовал весь вечер, и я просто выпускала пар. Я понятия не имела, что тут целая трансляция.

— Я чуть под землю не провалилась от стыда, — повторила Фелисити, раздувая ноздри. Я бы не удивилась, если в следующий момент из них повалит пар.

— А по-моему, забавно, — сказал Хью, который тоже слегка перепил. — Кто-нибудь хочет крестильного торта? — Для человека на грани банкротства он вел себя непринужденно.

— Хью, нет ничего забавного в том, чтобы оскорблять наших гостей!

— Ой, да перестань, Флисс! Мы с ним едва знакомы, ты и пригласила-то его, только чтобы познакомить с Лорой. И, честно говоря, по-моему, Лора права. Он слишком стар для нее и, соглашусь, выглядит неважнецки.

— Спасибо за поддержку, Хью, — рявкнула она, а я улыбнулась.

— Да не за что.

— Просто не повезло, — сказал папа.

— И ничего страшного. — Хью пожал плечами. — Скривенс работает в Сити, так что вряд ли он знает кого-нибудь, кто знаком с Лорой, даже если захочет обсудить это с кем-нибудь, чего я бы на его месте не делал.

— О ком это вы? — спросила Хоуп. Она отходила, чтобы забрать в машине подарок для Оливии, поэтому пропустила наш разговор.

Флисс объяснила.

— Его зовут Норманн Скривенс. Я учила его дочь несколько лет назад. Он брокер на бирже.

— Норманн Скривенс? — переспросила Хоуп. — Он что, был у нас? Он не брокер.

— Разве? — удивилась Флисс.

— Раньше был, но потом его сократили из «Казановы» и он стал финансовым журналистом. Теперь работает редактором финансового обозрения в «Дейли пост».

— Разве? — снова спросила Флисс. — Ох…

К моему горлу подступила тошнота.

— Он вхож к редактору Ричарду Соулу, больше известному как Р. Соул, король таблоидов, помешанный на защите животных. Метит на его место. Я никогда не встречала его лично, — продолжала Хоуп, — но он урод, каких поискать.

— С чего ты взяла? — поинтересовался Хью. — Вел он себя вполне любезно.

— А с того, что в прошлом году он брал интервью у Кэрол Строукс, самой успешной женщины-брокера на бирже драгоценных металлов. Она одинокая и привлекательная, но идеей встречаться с ним не прониклась, и он обошелся с ней очень низко в своей статье. Я совершенно не жалею, что Лора оскорбила его.

— Как бы то ни было, вряд ли он станет писать обо мне, — сказала я. — Я его читателям неинтересна.

— Тем более, — согласилась Хоуп.

— И уверена, что он захочет просто забыть это происшествие, — я, например, собираюсь поступить именно так. — Воцарилась тишина. — Ладно. Тогда все. Инцидент исчерпан. Кто-то хочет еще что-нибудь сказать по существу? — Все пожали плечами.

— Алададазагоягоя, — сказала Оливия.

На следующее утро я проснулась со страшной жаждой, ослепляющей головной болью и ощущением смутной тревоги.

— О-ох, надеюсь, что я никому не сказала ничего ужасного и никак не скомпрометировала себя, — проскрипела я, шатающейся походкой заходя в ванную. — Ой ладно, — пробормотала я, набирая ванну. — Раз жалеть уже поздно — остается забыть. — Я посмотрела в зеркало. Казалось, что вместо глаз у меня две маленькие пуговицы… По дороге на работу я выпила три эспрессо.

— И вот поворачивается она ко мне… — услышала я, открывая дверь. — А я тогда поворачиваюсь к ней и говорю… нет, правильно, Маурин, она сделала именно так — повернулась прямо ко мне и говорит…

Вот еще что я ненавижу в Нэрис. То, что люди, которые ее даже не знают, что-то ей «говорят». Причем сначала они должны по какой-то загадочной причине непременно «повернуться», а потом «сказать». Такое вращение и кручение, должно быть, очень изматывает. У меня при одном упоминании об этом уже начинает кружиться голова, не говоря уж о моем перепитии.

— Ты выглядишь изможденной, — сказала Нэрис, кладя трубку. Ее волосы были цвета кетчупа. Каждую неделю она красит их в разные оттенки.

— И чувствую себя так же, — сказала я. — Алкогольное отравление.

— А знаешь, что тебе надо?

— Переливание крови, полагаю.

— Нет. Немного пищевой соды. — Она порылась в ящике стола и вытащила аптечку. — Держи. Просто, но надежно, — добавила она, постукивая по коробочке острым ногтем, покрашенным кроваво-красным. — Если хочешь мое мнение — лучшего средства просто не существует.

— Да, спасибо. Пойду попрошу Тома сделать мне трепанацию — в кухне как раз должна быть открывалка.

— Короче, тебе сегодня пришли очень приятные послания. — Она с заговорщическим видом кинула в сторону моего ящика. — Целых пять валентинок.

— Неужели? Наверное, компенсация за последние три года.

— Тому тоже одна пришла, — как бы между прочим добавила Нэрис.

— Да? — Я припомнила разговор, который ненароком подслушала в субботу, и взглянула на большой красный конверт, краешек которого торчал из его ящика. Адрес был напечатан, так что я не узнала ничего, что мог бы сказать мне почерк, а почтовая марка сморщилась от дождя.

— Интересно, от кого же она, — сказала я, надеясь, что Нэрис не утерпит и просветит меня, если знает — что скорее всего так и есть, — с кем он тогда разговаривал по телефону.

— Ну, Том у нас очень популярный, — дразнила она. — Это понятно: он же красавчик. И умеет этим пользоваться. О да, он умелый, наш Том. — Она рассыпалась комплиментами так, словно он был ее сыном. — Ты со мной не согласна, Лора?

— А, согласна. Да. — Мои пять валентинок прибавили мне великодушия. — Конечно, согласна. Том очень привлекательный, невероятно умелый и вообще чудо, а не босс.

— Чудо, — радостно согласилась она. — И такой галантный.

— Да уж.

— И надежный.

— Угу. Точно. — Я подумала о его несчастной жене и ребенке.

— Он просто находка, — добавила Нэрис. — Настоящая находка.

— Еще… какая. И той, которая сможет его окольцевать, очень повезет, Нэрис. Любой.

— Ну… — начала она. Нэрис принялась нервно теребить золотой медальон, который она часто надевала. Меня иногда раздирает любопытство заглянуть внутрь и узнать, чья фотография у нее там хранится. — Сказать, что думаю?

— Да, Нэрис. — Повисла тишина.

Она бросила на меня лукавый взгляд, как будто у нее была припрятана очень лакомая сплетня.

— Думаю… — Раздалась внезапная трель телефонного звонка, и она приладила головную гарнитуру. — До-оброе утро. «Трайдентти-и-ви-и»… — Ну вот, разочарованно подумала я. — А, привет, Джоан… — Ничего, потом выведаю. — О, ну что ты, нисколько… Да. Да-а. Я ее знаю… Да ты что?!

Первая валентинка пришла от какого-то анонимного умника, который предложил несколько вопросов для шоу — все они касались размеров определенного органа его тела. Она сразу отправилась в корзину. Две другие — от парней, которые ну очень хотели попасть на шоу и надеялись впечатлить меня своими сногсшибательными мандатами. «Я устраивал викторины на радио», — говорилось в первой. «Я стал самым умным риелтором Британии», — гласила вторая. Четвертая карточка пришла из «Лиги вопросов» Мерсисайда. «На доске «Монополии» не двадцать два актива, как написано. На самом деле их двадцать восемь, если считать четыре остановки и два общих предприятия. Но актива в собственность двадцать два. Тем не менее, несмотря на такую очевидную и очень явную ошибку, нам очень понравилось шоу. Всегда под вопросом, ваша ЛВМ». Пятая валентинка была от Люка. Я открыла ее последней, потому что узнала его почерк. На ней был набросок с моим портретом красным карандашом на коричневой бумаге в форме сердечка. «Заеду в семь, — писал он. — Идем на таинственное свидание…»

В полседьмого я сидела дома, пытаясь укротить свои волосы обильными порциями мусса и утюжком, когда услышала жужжание домофона. Я открыла дверь. На пороге стоял молодой подтянутый парень с огромным лотком.

— Прошу вас, мисс, — начал он, поднимая фотокарточку. — Я заключенный, меня освободили на один день из тюрьмы Уондсворт… — У меня душа ушла в пятки. — Не закрывайте дверь передо мной, не прогоняйте в холодную ночь, купите хоть что-нибудь — губки для посуды или щетку для обметания.

Вот это я просто ненавижу — эти люди строят из себя отверженных и пытаются выбить слезу. Все кончилось тем, что я прибавила к своей коллекции еще одну бутылку «Астониш» и продолжила разглаживать волосы. В десять минут восьмого, когда я красила глаза тушью, домофон зажужжал снова. Я услышала, как открылась дверь Синтии, а потом звук ее шагов на лестнице.

— Ой, извините! — услышала я ее притворный тон. — Я думала, вы ко мне на семь. Лора! — До меня донеслось клацанье ее браслетов. Я открыла дверь. — К тебе пришли, — ухмыльнулась она. Люк стоял на пороге, держа в руках огромный букет.

— Спасибо, Синтия, — сказала я. С прошлой недели я старалась с ней не встречаться, но теперь я была так счастлива, что решила проявить побольше дружелюбия. Я обратила внимание на аромат ее духов — «Интуишн» — и заметила дорогой кашемировый кардиган песочного цвета.

— Извини, — сказал он, — я рано. — Внезапно зазвонил его телефон, и он простонал, взглянув на экран.

— Ты говорила, что в воздухе веет романтикой, — весело сказала я Синтии, когда он снова вышел из квартиры.

— Да, — самодовольно отозвалась она. — Говорила. — Я улыбнулась ей. Она же кивнула в сторону Люка: — Только он тут ни при чем.

— Извини?

— Он ни при чем, — терпеливо повторила Синтия, пока Люк с унылым видом сходил на несколько ступенек вниз. Я тупо уставилась на нее. Вот чертова курица!

— Да, Магда, — донеслось до нас. — Вообще-то сейчас не самый подходящий момент. Ладно, лад-но… — Он повернулся и, посмотрев на меня, закатил глаза. — Нет, Магда, ты все неправильно поняла…

— Спасибо, Синтия, — сказала я, — но я не нуждаюсь в предсказаниях. Честно говоря, по-моему, это все как-то общо. — Она выводила меня из себя. Ну да, она сказала, что Ник пропал, но мог проболтаться кто-нибудь из соседей. Зная их, я бы не удивилась. Да еще и эта чушь про цветы.

— А хочешь, я запишу тебе «Вопрос абитуриенту»? — любезно поинтересовалась она, игнорируя мое пренебрежение.

— Нет, — достаточно резко сказала я. — Спасибо, нет.

— Это же первый полуфинал — будет интересно: Лонгборо против Лейчестера.

— Хорошо. Я не против.

— Извини, — сказал Люк, снова подойдя ко мне. — Ежевечернее промывание мозгов.

— Насчет чего?

— Насчет всего, — небрежно ответил он. — Буквально… всего. Ладно. Значит, вот где ты живешь. — В пятницу он проводил меня до дома, но не стал заходить, поэтому я устроила ему экскурсию. — Твоя неизменная классическая литература, — сказал он, оглядывая полки, и провел пальцем по корешкам. — Я их помню, — вздохнул он.

Я подумала, куда запропастился мой Гораций, потому что нигде не могла его найти.

— У тебя большая квартира, — сказал он, когда мы спустились вниз по лестнице.

Я развернула цветы — полосатые тюльпаны с причудливо гофрированными лепестками.

— Я знаю, что красные розы более традиционны, — сказал он. — Но помню, что ты любишь тюльпаны.

— Да, я их обожаю — есть столько удивительных сортов, а эти просто чудесные. Они называются «Бургундское кружево». — Их ажурная обертка была похожа на кружевные платьица для канкана.

— У тебя хорошая соседка, — заметил он. — А кто у нее там «на семь»? А то она сказала как-то двусмысленно.

Я вручила ему один из флаеров, которые она выкладывает маленькими кучками на столике в холле.

— «Ясновидящая Синтия решит ваши проблемы, — прочитал он вслух. — Эта одаренная особа раскроет вам все о вашем прошлом, настоящем и будущем». — Он улыбнулся: — Забавно.

Разместив цветы в двух вазах, я снова подумала, что она сказала о Нике.

— Вранье сивой кобылы. Вот — просто загляденье. Может… выпьем?

— Нет, спасибо. Нам уже пора.

Я взяла свою сумочку.

— А куда мы пойдем?

— В киношку.

— На что?

— Помнишь, однажды на День святого Валентина мы ходили смотреть «Касабланку» в «Артс-синема»?

— Да, — с тоской по былым временам проговорила я. — Мы дважды сидели на последнем ряду…

— Ну вот… — сказал он, и при виде его улыбки я едва устояла на ногах.

— Мы идем смотреть «Касабланку»? Как замечательно!

— He-а. Мы идем смотреть «Сатанинские ритуалы Дракулы». В «Электрик» сейчас сезон «Ужасов Хаммера».

— Как мило! — Я надела пальто. — Тебе всегда нравились триллеры. Ты знаток ужасов.

— Точно. Я шокоголик, — сострил он.

Пока мы шли по Портобелло, Люк устроил мне мастер-класс, и я узнала, что именно сочетание эротизма и ужаса делало фильмы Хаммера такими популярными.

— Потом они скатились до самоиронии, — говорил он, — а вот ранние фильмы пошловатые и сногсшибательно чернушные, в манере «Гран Гиньоль»[46], естественно.

— Естественно, — радостным эхом отозвалась я, когда мы вошли в кинотеатр.

— К тому же они чувственные, — добавил он, когда мы в баре угощались закусками и напитками.

Это место отлично подходило для свиданий. Уютная бархатно-темная атмосфера кинотеатра вкупе с будоражащим кровь фильмом подталкивала к физическому контакту. Когда мы утонули в кожаных креслах, Люк помог мне высвободиться из пальто; невольно оказавшись в его объятиях, я ощутила, как мурашки пробежали у меня по спине. На протяжении фильма мы касались локтями, поначалу опасливо, а потом более целенаправленно. Когда Кристофер Ли погрузил свои клыки в шею Дианы Ламли, Люк положил свою ладонь поверх моей и мы переплели пальцы. Я вдыхала его аромат — знакомое смешение лайма и ветивера. Ощущала движение его груди…

— Впечатляюще, — сказал он, когда фильм закончился. — Люблю добротные ужасы. Они так… будоражат. Сейчас у нас… — Он бросил взгляд на часы. — Пять минут двенадцатого. Ты не против выпить бокал шампанского и съесть двойную порцию бельгийского шоколадного мороженого?

— Где? Уже довольно поздно.

— Лонсдейл-роуд, тридцать восемь. — Мое сердце томительно замерло. — Тебе подойдет, Лора? — ненавязчиво спросил Люк. Он наклонился ближе, и его губы едва коснулись моего уха. — Ты не против пойти ко мне? — Я не ответила. — У меня есть новая зубная щетка, она твоя. Она жесткая, — пробормотал он. Мое лицо горело. — Тебе всегда нравилась жесткая щетина, правда? — прошептал он с деланной невинностью. — А пижамы ты никогда не любила, так что проблем нет? — Я мотнула головой. — Так, значит, договорились? — Я кивнула; эротический заряд, возникший между нами, набрал такую силу, что лишил меня дара речи.

— Если бы мы встретились впервые, нам, наверное, следовало бы вести себя более… прилично, — тихо сказал он, когда мы выходили из кинотеатра. — Пришлось бы сходить еще на — сколько? — четыре невинных свидания, прежде чем… ну ты понимаешь… — Он многозначительно поднял бровь. По моему телу разливалось тепло. — Но раз уж мы знакомы, то можно и побыстрее миновать период… всяких стыдливых запретов, не так ли?

— Мхм, — мечтательно промурлыкала я, когда он взял мою руку в свою.

— В нашей ситуации двух свиданий больше чем достаточно, как ты считаешь?

— Точно, — согласилась я. Мое тело ныло от желания.

В молчании мы пошли по Вестбурн-гроув. Дом Люка находился в том конце Лонсдейл-роуд, где стояли обветшавшие дома, неподалеку от Колвил-эстейт. Он отпер входную дверь и отключил сигнализацию. На автоответчике яростно мигал огонек, но он его проигнорировал. Когда он зажег свет, я увидела, что каждый дюйм стены был занят каким-нибудь полотном в абстрактном стиле.

— Это большей частью картины моих клиентов, — пояснил он, забирая мой пиджак. — Я предпочел развесить их здесь, чем держать под замком на складе. — Я посмотрела на большую закорючку, нарисованную маслом над камином. — Это Крейг Дэви. Мы делаем обзорную ретроспективу его творчества в конце марта. Обожаю его работы.

— А мне нравится эта, — сказала я. — Которая Люка Норта.

Я говорила о портрете Джессики, выполненном чернилами и акварелью — мощно и строго; и даже несмотря на нежный возраст юной натурщицы, Люку удалось придать образу харизмы и силы. Повсюду в доме можно было наткнуться на следы ее присутствия. В маленьких розовых кроссовках, оставленных у двери, и миниатюрном пальто на вешалке; в ее книгах и ее куклах Барби в комнате отдыха; в блестящих картинках, украшавших стены. Везде стояло множество ее фотографий. Пока Люк открывал шампанское, я рассматривала те, что стояли на кухне. Вот ей месяцев восемнадцать, она счастливо улыбается в камеру; а на этой Люк держит ее еще новорожденную; вот она сидит в лягушатнике в одной панамке; а здесь — едет на маленьком розовом велосипеде. Еще была пара фотографий, на которых она кормит коз; одна — где она в «Диснейленде» с родителями. Глядя на это фото, я ощутила напряжение…

Вот она какая, Магда… Теперь я видела, что описание Люка соответствовало действительности. С фотографии смотрела миниатюрная и очень миловидная женщина. Я ощутила укол ревности. Ее длинные, завидно гладкие светлые волосы были убраны в пучок, и такая укладка вместе с платьем с набивным цветочным рисунком придавали ей очаровательно-старомодный вид. В голубой бездне ее глаз отражался какой-то вызывающий блеск, как будто она рвется в бой.

— Ты правда хочешь мороженого? — спросил Люк.

Я отвернулась от фотографии и почувствовала, как меня вновь заливает тепло.

— Нет, — прошептала я. — Не хочу. — Из-за желания у меня пропал аппетит. Я испытывала такую тягу к Люку, что у меня болело все тело. Он взял меня за руку и повел наверх. В первом пролете я остановилась. Потому что на столике красного дерева стояла большая серебряная рамка с черно-белой фотографией Люка, Джессики и Магды. Увидев еще один фрагмент их семейной жизни, я почувствовала себя не в своей тарелке — словно вторглась в эту идиллию — и по обыкновению поспешила напомнить себе, что Магда бросила Люка и живет теперь в другом месте.

— Ты не против? — тихо спросил он.

— Нет, — солгала я. В глазах Магды я приметила тот же воинственный огонек.

— Я держу ее здесь ради Джесс, — объяснил он по пути в спальню. — Как я говорил, она тяжело переживает наш разрыв, вот я и стараюсь приглушить ее боль.

— Понимаю.

Закрыв за собой дверь, он посмотрел мне в глаза. Потом приблизился и быстро поцеловал меня; затем медленно расстегнул молнию на юбке, Если бы на его месте оказался кто-то другой, я постеснялась бы выставлять напоказ свои недостатки — свое естество — впервые, но Люк знал меня, а я — его.

— Лора… — прошептал он. Его губы были совсем близко, у самого моего уха. — Моя дорогая Лора. Не могу поверить, что ты здесь. — Между нами не было стеснительности. Двенадцать лет пали так же естественно и легко, как наша одежда. Наши тела помнили друг друга, когда во тьме двигались в унисон, а потом, в сплетении рук и ног, засыпали рядом.

Я проснулась около шести; Люк обнимал меня, крепко прижимая к себе, его ладони покоились на груди, а ноги согревали мои.

— Какое счастье снова касаться тебя! — произнес он с придыханием, поглаживая мое бедро. — Я никогда, никогда не забывал тебя, Лора. — Я повернулась к нему и уткнулась в его плечо, потеряв дар речи от удовлетворения. Я чувствовала, что восстанавливаю утраченную связь не только с Люком, но и с тем временем, когда жизнь была полна позитива и обещала счастье.

Люк погладил мои волосы, заправил локон за ухо, а потом взял мое лицо обеими руками, лаская его пальцами.

— Я больше тебя никогда не отпущу, — пробормотал он. И снова поцеловал меня.

— Да… — пролепетала я, закрывая глаза. — Не отпускай… — Люк неотвратимо тянул меня к себе. Словно магнит стрелку компаса…

С улицы донесся тихий свист молочника, щебетание птиц. Сквозь шторы пробивался рассвет; комната заполнялась солнечными лучами.

— Наверное, пора вставать, — мечтательно произнес Люк. — Когда тебе надо быть на работе?

— Не раньше десяти.

— Тогда давай примем душ вместе.

— Угу.

— Как когда-то — помнишь?

— Помню.

— А потом позавтракаем в постели — пойду принесу немного флорентинов.

— Я их обожаю.

— Я это тоже помню. Я помню о тебе столько всего, — пробормотал он.

— Например?

— Что твоя бабушка — француженка и что твоего хомяка звали Перси. А еще что ты закрылась в туалете на Юстон-стейшен, когда тебе было семь, и пришлось вызывать пожарную бригаду. — Я улыбнулась. — Я помню, что ты боялась темноты…

— Я до сих пор ее боюсь.

— …и что когда тебе было девять, Фелисити нечаянно разбила тебе нос, показывая, как играют в хоккей, поэтому у него необычная, но соблазнительная форма. — Он поцеловал меня. — Ну как? Я перешел в следующий раунд?

— Еще как. К тому же набрал бонусные очки.

— А другие участники есть?

— Нет. Они отсеялись.

Я вошла в смежную со спальней ванную и включила душ. В этот момент я подумала о том, что мы с Люком можем совместить две приятные вещи — восхитительное предвкушение долгих отношений, начавшихся только что, и приятную предсказуемость прежних. К нашим услугам и неизведанное, и история, новый опыт и совместные переживания. С ним у меня было и Теперь — и Тогда. Когда я пробовала воду, раздался телефонный звонок, резкий и настойчивый, вторгающийся в наш интимный настрой.

— Да… — Люк снял трубку, и его голос скрипнул от утомленности. — Что? Нет, я не слышал твоих сообщений — вернулся поздно. Нет. Я был в кино. С другом, если тебе интересно. Так, Магда, что тебе нужно? Еще очень рано… Ты уверена, что ситуация критическая?.. Я не толстокожий — просто мне кажется, что ничего страшного нет… Ты давала ей калпол?.. Нет, я не хочу, чтобы она пропускала уроки без уважительной причины…

Пока Люк от безысходности и эмоционального напряжения на повышенных тонах говорил с Магдой, я открыла аптечку в поисках обещанной зубной щетки. Там стояли его бритвенные принадлежности и флакон «Пенхалигонс» с ноткой ветивера. Еще тюбик зубной пасты, зубная нить, калпол, маленькая расческа, коробочка с пластырем «Маленькая русалочка», а на нижней полке я разглядела флакончик крем-пудры «Ланком», туалетную воду «Герлен» с распылителем, две помады и тушь, бутылочку увлажняющего лосьона «Деклеор», какой-то очищающий лосьон № 7 и открытую упаковку «Тампакса»… Я почувствовала себя так, будто в моих жилах течет огонь.

— Хорошо, хорошо, Магда. Ехать в Чизвик в час пик не лучшая идея, и я не считаю, что в этом есть какая-то необходимость, и у меня сегодня в галерее очень много работы, но раз уж ты сама не справляешься…

Она бросила его десять месяцев назад. Почему же ее вещи до сих пор здесь? Я была так напряжена, что слышала, как дышу.

— Нет-нет, я ни в коем случае не говорю, что ты плохая мать… совсем нет, Магда… — Поняв, что разговор не будет кратким, я выключила воду. Зазвенела обрушившаяся тишина, как будто я только что ударила в огромный гонг.

— Что? — донеслось до меня восклицание Люка. — Никого. Нет. Я один. Потому что я собирался принять душ, но выключил воду. Ладно, ладно, ты победила: я приеду прямо сейчас и не пойду в душ. Довольна? Хорошо. Можно мне наконец положить трубку? — Он вздохнул, положив мобильный. — Извини, — сказал он, заходя в ванную и открывая кран с холодной водой. — Она постоянно меня достает, как ты, наверное, успела заметить.

— А почему ты сказал, что один?

Он плеснул себе в лицо холодной воды, а потом взял полотенце.

— Потому что не хочу раздражать ее. Если она поймет, что у меня женщина, то просто сойдет с ума.

Я вздрогнула, будто получила пощечину.

— Несмотря на то, что сама от тебя ушла?

— Да.

— И несмотря на то, что у нее есть приятель?

— Да. — Он взял одежду.

— А тебе не кажется, что это как-то несправедливо?

— Кажется. Но Магда в принципе несправедлива, а еще у нее неустойчивая психика, если не сказать — невменяемая. — Он сунул ноги в шорты, затем натянул джинсы. — Если я буду ей докучать, она сократит мое время с Джессикой — она постоянно мне этим угрожает. — Он надел вчерашнюю футболку. — Или приложит все усилия, чтобы настроить дочь против меня…

— Она опустится до такого?

— Если я выведу ее из себя, то да. Ее очень легко вывести из себя, поэтому я из кожи вон лезу, чтобы не раздражать ее.

— Ее вещи до сих пор лежат в ящичке в ванной, — тихо сказала я. Сердце до сих пор не могло успокоиться после того, как я их там увидела.

— Да? — Он пригладил волосы пальцами. — Честно говоря, я этого даже не заметил — голова вечно забита. — Люк надел ботинки. — Она их или забыла, или никак не соблаговолит забрать после своего ухода. В общем, я побежал. — Он поцеловал меня и на миг обнял за талию. — Прости, что сорвал завтрак. — Я испытала внезапное разочарование — есть флорентины в постели с Люком было бы просто райским наслаждением. — Угощайся всем, что найдешь на кухне, и не забудь закрыть дверь вот этим запасным ключом, а потом положи его на место. Поговорим позже. — Он снова поцеловал меня и ушел.

Находиться в доме Люка в полном одиночестве было как-то странно. Подняв с пола свою блузку, я взглянула на фото его родителей — они были точно такими, какими я их помнила, — его сестры Ким, переехавшей в Австралию, и Роки, его старой собаки. Дверь гардероба была открыта, и я подошла, чтобы закрыть ее, но не устояла и заглянула внутрь. Там висели пиджаки Люка: в основном на каждый день, но были и три элегантных — наверное, с тех времен, когда он работал в «Кристис». Рядом — рубашки в строгую полоску и тонкую клетку, а одна набивная от «Либерти». Теперь такие вошли в моду у мужчин. Я так и видела, как Люк красуется в них. На ней был такой классический рисунок в стиле ар-нуво, исполненный в красно-бирюзовых тонах. Но когда я ее вытащила, оказалось, что она совсем не мужская. Я почувствовала себя так, словно мне на грудь плеснули кислоты.

Теперь было видно, что рядом висело черное тяжелое коктейльное платье из сатина, за ним — бархатный пиджак восьмого размера и бледно-зеленое шелковое платье в стиле сороковых с ландышами. Затем я посмотрела на пол гардероба. Там стояло три пары туфель на высоких каблуках. У нее миниатюрные ножки. Я почувствовала, что ненавижу ее за это и за то, что прошел почти год с тех пор, как она оставила Люка, а ее вещи до сих пор повсюду развешаны. Я едва смогла побороть желание сорвать их с вешалок и засунуть в мусорную корзину. Зато у меня не получилось противостоять мазохистскому искушению поискать дальнейшие следы присутствия ее в квартире. Оказалось, что найти их несложно.

На камине в китайской вазе, в которой он хранил свои запонки, я нашла две пары хрустальных сережек, большую брошь со стразами и нитку жемчуга. На полке над кроватью стоял «Дневник Бриджит Джонс», венгерско-английский словарь и «Руководство по уходу за козами». В нижнем ящике комода лежали две шелковые ночные рубашки, куча колготок и, к моему ужасу, кружевные трусики. В ночной тумбочке, по всей видимости, на «ее» стороне, лежали четки, щетка для волос, лак для ногтей малинового цвета и маленькая кожаная сумочка. Куда бы я ни взглянула — она наследила везде, всюду оставила свой скользкий блестящий след слизнячка.

Я бросилась на кровать; у меня колотилось сердце, а к горлу подступила тошнота. Почему здесь до сих пор так много ее вещей — вплоть до самых личных? Может быть, они с Люком до сих пор вместе?.. Я сделала глубокий вздох, заставляя себя мыслить разумно. Потом отдернула шторы. На небе ни облачка. Нет, не может быть. Потому что если бы они «до сих пор», он не стал бы ухаживать за мной.

— Она его бросила, она переехала, она нашла другого, — твердо сказала я сама себе. Но даже так я чувствовала себя запутанной и разочарованной. Однако когда надевала юбку, то увидела нечто, удивившее и успокоившее меня. На стуле у окна сидел Уилки, мой мишка. Я взяла и обняла его, вдыхая запах ветхости. Его замшевые лапы были потерты и блестели, а зеленый свитер, который мама связала для него, когда мне было пять лет, сильно изношен, но сам он сохранился неплохо. Я подарила его Люку, когда он выздоравливал после удаления аппендицита, потому что хотела, чтобы у него было что-нибудь, что я очень любила. Он сохранил его и, судя по всему, дорожил им. Немного успокоившись, я ушла.

Моему спокойствию было не суждено продлиться.

— Привет, Том, — сказала я, когда пришла на работу пару часов спустя. Он был погружен в чтение газеты. — Доброе утро, — попыталась я еще раз. Он меня не слышал. — Ты слышишь меня, масса Том?

— О-о, Лора… грм… извини. — Он выглядел так, словно мое присутствие его смущало.

— Что-нибудь случилось?

— Ну… — Теперь я удостоверилась в том, что именно мое присутствие его и смущало. А также, как мне показалось, и Дилана, и Сару, которые все время пытались куда-нибудь улизнуть. Даже Нэрис как-то странно посмотрела на меня, когда я пришла, только я тогда решила, что, может, она заметила, как у меня блестит кожа, потому что после постели я не сходила в душ.

Том отложил газету и провел левой рукой по волосам.

— Боюсь, случилось кое-что, что тебе не понравится. — Он вручил мне газету. В колонке слухов под говорящим названием «Инкогнито» красовалось мое огромное фото, снятое, судя по всему, вчера, где я иду по Портобелло с выражением замешательства на лице.

Статья называлась «Квик показывает коготки».

— Что-о?

«Лора Квик, которая на «Четвертом канале» ведет шоу «Что бы вы думали?!», претендующее на оригинальность, наверное, хорошо постаралась, чтобы блестяще провести свой дебют на прошлой неделе, однако на вечеринке в Ноттинг-Хилле в конце недели поведение всезнайки буквально шокировало присутствующих. По словам одного из очевидцев, она вела себя как «завзятая алкоголичка и дебоширка». Есть информация, что у Квик проблемы на личном фронте — ее муж Ник Литтл, глава благотворительной организации, три года назад вышел купить молока и решил больше не возвращаться. "Но следует ли удивляться этому факту?" — задается вопросом «Инкогнито»…»

От стыда я была готова провалиться под землю.

— Это отвратительно, — прошептала я. Закрыла глаза, сделала глубокий вдох, а затем умоляюще посмотрела на Тома: — Это просто… отвратительно — они все извратили!

— Мне в голову приходила такая мысль, но что случилось на самом деле? — Я все ему рассказала. — Значит, этот Скроггинс и тот самый источник информации, и неназванный «очевидец».

— Да, Скривенс, и он полное дерьмо. — Я пролистала газету до раздела «Сити»: он был там — с кошмарной подписью под фотографией. — И написал, наверное, сам. — Теперь я подумала обо всех, кого знаю, и о том, что будет, когда они прочитают это. — Я хочу, чтобы ты подал в суд на «Дейли пост», Том, — беспомощно пробормотала я.

— Ну, «Трайдент» не имеет к этому никакого отношения, иск должен исходить от тебя лично, Лора. А то, что написанное — клевета, доказать будет сложно: ведь ты сама призналась, что перепила в тот вечер, так?

— Я всего лишь веселилась, это были крестины, и, уж конечно, вела себя не как «завзятая алкоголичка». То, что мои нелицеприятные замечания о Скривенсе услышал весь дом по чертовой радионяне, было банальное стечение обстоятельств. Я оскорбила его, не желая того, а он мне мстит! — Из моих глаз брызнули слезы. — Хоуп говорила, что он дерьмо, и оказалась права! Но, Том, это прочтут миллионы. И кто-нибудь из них обязательно поверит.

— Если это тебя успокоит, я свяжусь с юристами «Четвертого канала», — тихо ответил он. — Но я знаю, что они скажут. Это трудно, Лора, но тебе придется проглотить обиду. А еще — поступать осмотрительнее, потому что шоу вызвало большую волну интереса, поэтому то, что ты делаешь или говоришь, может оказаться в прессе. И у тебя может не быть шанса что-то замять, ведь газетчики могут заявить, что ты публичный человек.

Я положила голову на стол. Утро началось с блаженства, но с того момента как в него вторглась Магда, все пошло прахом — как будто ее звонок проклял мой день.

— Это катастрофа, — простонала я. — Каждый, кого я знаю, увидит это. Остается только… плакать.

— Все забудут, — успокаивал меня Том. — Я знаю, потому что, в общем-то, побывал на твоем месте.

— Ну да, — расплывчато сказала я, потому что не знала, что должна говорить.

— И скажем прямо, — продолжил он, — «телеведущая напивается на вечеринке» — кому это интересно?

Я с трудом поднялась.

— Да. Интересно то, что у этой ведущей есть муж, которого не могут найти три года.

— Ну… да, — печально согласился Том. — Боюсь, так и есть.

— Как ты могла?! — распекала я Фелисити пять минут спустя. Я ушла наверх, в переговорную, чтобы отчитать ее без свидетелей. — Мало того что пригласила это чучело на крестины, так ты еще рассказала ему о Нике!

— Ну прости, — заскулила она. — Я понятия не имела, что он работает в газете.

— Даже если и так, ты не имела никакого права обсуждать то, что касается только меня, с кем бы то ни было, но ты распустила свой язык. Я же предупреждала тебя, как важно быть осмотрительной. Ты рассказала ему даже то, что Ник вышел за молоком, — какая сочная подробность! А я-то надеялась избежать огласки хотя бы в течение нескольких лет, до тех пор пока сама не выкину эту историю из головы. Но куда там — благодаря родной сестре в первый же день вся история на первых полосах газет, во всех подробностях, черным по белому!

— Ну прости, — простонала она. — Я просто хотела, чтобы он посочувствовал тебе. — Я закатила глаза. На ум так и шла сцена: Фелисити выкладывает историю о том, как меня «бессердечно бросил» мой «трусливый муж», который просто «сбежал». Она никогда не смягчала удары, предназначавшиеся для Ника, а после того как, по тактичному выражению мамы, он «ушел прогуляться», Фелисити взъелась на него по-настоящему. — Прости, — повторила она. — Я только хотела помочь.

— Но наоборот, навредила.

Я положила трубку, чувствуя себя немного лучше оттого, что наконец-то дала выход своему гневу. Когда я проходила мимо офиса Тома, то заметила, что окно там открыто и ветер срывает бумаги с подоконника и повсюду разметывает их. Я вошла и закрыла его, а затем подняла разбросанные листки со сценарием и письма, лежавшие на потертом ковре. Под письмом из банка лежала и валентинка, предназначавшаяся Тому. Она была скорее милой, чем романтичной, с большим плюшевым мишкой, который держал в лапах красное сатиновое сердце. Чувствуя укор совести, я все-таки не смогла удержаться, чтобы не глянуть внутрь одним глазком.

«Тому с огромной любовью…» Почерк был какой-то детский, а дальше следовала цепочка объятий и поцелуев, после подписи, которая, как будто специально, была едва читаемой: «С…э…м». Так, значит, Сэм… Саманта. Я оставила карточку на своем месте, потому что не хотела, чтобы Том знал, что я подглядывала.

Спускаясь вниз, я поймала себя на мысли, что мне интересно, кто эта Саманта, как выглядит, чем занимается, и если она похожа на Саманту из «Секса в большом городе», то нет ли у него привычки задавать ей «очень серьезные» вопросы; а еще мне было интересно, как они познакомились, сколько уже встречаются, и весь этот караван мыслей увел меня от ужасной статьи в «Инкогнито». Но когда я пришла в студию, то увидела, что один зритель держит в руках экземпляр «Дейли пост». От одного ее вида мне стало плохо. Я была убеждена, что он прочел эту оскорбительную статью вслух всем вокруг и что все теперь посмеиваются над ней.

— Они бросали в мою сторону курьезные взгляды, — откровенничала я с Мэриан, когда она накладывала мне макияж. — Некоторые ждали в приемной, когда я пришла, и смотрели на меня с каким-то подозрением.

— Просто ты — ведущая, и им любопытно на тебя посмотреть, — твердо сказала она. — Но будь параноиком из-за какой-то глупой статейки в дешевой газетенке. Забудь о ней, делай шоу!

Не знаю как, но у меня получилось, хотя моя сосредоточенность пошла прахом. Я кипела от возмущения и стыда. Один раз уронила карточки с вопросами — они просто выпали у меня из рук. К моему счастью, победивший участник не захотел «Перемены мест» — не думаю, что я бы справилась, — а на афтерпати никто не упоминал о злосчастной статье. Мое беспокойство начало ослабевать.

— Том прав. Люди скоро забудут, — строго сказала я себе, пока ехала в такси назад в офис. — Эта газетенка — просто дешевая оберточная бумага. — Но когда я пришла, Нэрис вручила мне не меньше восьми запросов об интервью от производителей такой же дешевой оберточной бумаги.

— Им не терпится пообщаться с тобой.

— Насчет чего?

— Ну… о твоем… муже. — Я почувствовала, что меня сейчас стошнит. Не могу поверить, что эту кашу заварила какая-то колонка «Инкогнито»! Со мной произошло то, чего я так боялась. — Они хотят, чтобы ты «излила душу» и рассказала о твоем, этом… — Нэрис заглянула в свои записи. — Да, точно, — Нэрис принялась теребить свой медальон, — о «тайном несчастье».

— Вот черт. А кто «они»?

Она посмотрела на список поверх очков.

— «Дейли ньюс», «Дейли пост», «Дейли миррор», «Дейли стар», «Дейли мейл», «Дейли экспресс.»…

— «Дейли мусор» и «Дейли грязь». Не стану отвечать никому из них, — сказала я. — С какой стати? Чтобы они продали несколько лишних экземпляров своего таблоидного дерьма? — Про себя я прокляла Фелисити.

— А я бы ответила, окажись на твоем месте, — как ни в чем не бывало сказала Нэрис.

— Зачем? Я им ничего не должна.

— Нет, просто если ты этого не сделаешь, они никогда не оставят тебя в покое. — Вот кошелка — вечно лезет со своими советами.

— Спасибо за совет, Нэрис, — холодно сказала я. — Но если я не стану с ними общаться, то у них не будет истории, так? По-моему, молчание — золото.

Она пожала плечами:

— Решать, конечно, тебе. Но по-моему, ты совершаешь ошибку. — Проклятая выскочка, всюду сует свой нос, как всегда. — Доброе у-утро. «Трайдент ти-и-ви». Тома О’Брайена? Конечно… соединяю…

— Хотя бы фото симпатичное, — в утешение сказал Люк, когда в пять часов позвонил мне.

— А у меня мурашки бегут оттого, что они сняли меня исподтишка. — Я представила себе камеру, направленную на меня, словно винтовка снайпера. — А сама статья — просто мешанина из лжи и ехидства.

— Ну, о тебе уже так много хорошего написали, что одна маленькая ложечка дегтя вряд ли сможет что-то испортить. Ладно, когда я смогу тебя увидеть? — Мое настроение мгновенно улучшилось. — Может, завтра? Заезжай ко мне — я приготовлю ужин.

— Завтра было бы просто чудесно, только ты не будешь против, если мы посмотрим шоу? Это не из тщеславия — мне надо для работы.

Он сказал, что вовсе не возражает — любит викторины вне зависимости от того, я веду их или нет…

— Мне нравится иногда спускать своего внутреннего интроверта с цепи, — объяснил он, включая телевизор следующим вечером. — А когда будет тот выпуск, в котором участвовал я? Я не могу его пропустить.

— До конца марта не жди — между съемками и показом проходит не меньше шести недель. Ты рассказывал об этом Магде? — спросила я, когда он наливал мне пива.

— Нет, потому что хочу удивить Джесс. Представляю себе ее удивленное личико. Постараюсь, чтобы тот вечер она провела со мной.

Мы, довольные, сидели на диване, Люк выкрикивал ответы. Во время рекламной паузы позвонила Магда.

— Я не могу разговаривать — смотрю кое-что, — объяснил Люк. — Ну… новую викторину на «Четвертом канале»… Ты тоже смотришь?.. — У меня округлились глаза. — Да, в самом деле есть на что посмотреть… — Я подавила смешок. — Нет, я тоже не знал, что Килиманджаро самый большой вулкан в мире. Да, и ведущая просто молодец? — Я пискнула, и он мне улыбнулся. — Нет, Магда… я один. Не начинай… Хорошо, Магда… да… конечно, Магда. Поговорим завтра. Покааа. — Повесив трубку, он издал вздох облегчения. — Пока что она в хорошем настроении, — отчитался он. — Ведет себя почти как разумный человек. Шонберг! Такое ощущение, что у нее с ее новым дружком дела идут хорошо. Он, видимо, еще не понял, с кем имеет дело. Уоллес и Громит!

— А они долго встречаются?

— Полгода. Она ведет себя осторожно, но он скоро ее раскусит. Альберт Эйнштейн!

— Люк… почему ты сказал, что один?

— Потому что она спросила, есть ли у меня кто-нибудь, а я не хотел говорить.

— Но почему?

— Потому что не хочу посвящать ее в наши отношения, вот почему. Анаграмма! То есть палиндром!

— А какая ей разница?

— Шэрон Стоун!

— Она же тебя сама бросила, Люк.

— Да, но это ей все равно не понравится. Франкенштейн!

— Понятно. Значит, она не хочет, чтобы ты встречался с кем-нибудь.

— Видимо, да. Я обязательно расскажу ей о тебе, только надо основательно подготовиться, прежде чем огорошить ее. Дезоксирибонуклеиновая кислота! Ты понимаешь?

— При всех обстоятельствах — нет.

Как выяснилось позже, огорошить Магду было суждено вовсе не Люку.

После выходных в его холодильнике могла бы повеситься мышь, поэтому мы прогулялись за угол в «Кафе 202» и он рассказал мне о предстоящей ретроспективе Крейга Дэви. Примерно в пол-одиннадцатого мы, счастливые и беспечные, собирались выйти на улицу, когда перед нами вдруг «заплясал» молодой человек в кофте с капюшоном, накинутым на голову, и мешковатых джинсах. Я решила, что это уличный вор.

— Лора? — сказал он. Я посмотрела на него. Вспышка света. — Лора! — Еще одна. Черт. — Давай, Лора! — Я закрыла лицо рукой. Еще одна вспышка. — Давай же, Лора!

— Убирайтесь! — прокричала я.

— Молчи! — прошептал мне Люк, пока мы шли прочь от кафе сначала быстрым шагом, а потом уже почти бегом, с фотографом на хвосте — я слышала гулкие звуки его шагов за спиной. — Не смотри на него и ничего не говори!

— Еще разок, Лора! — услышали мы. — Вот хорошая девочка! Давай…

Я хотела обернуться и сказать, чтобы он проваливал, но Люк тащил меня за собой по улице.

— Просто беги!

Мы не могли спать, поэтому легко поднялись в шесть утра. Вместе сходили в газетный киоск и купили все одиннадцать ежедневных газет. Мы надеялись, что фотография окажется в той газете, которую не читает никто из наших знакомых, например в «Миррор». Но нет. Она была напечатана на третьей странице «Дейли ньюс».

Это была огромная фотография, где мы затравленно и трусливо озираемся, будто нас застукали на месте преступления, — с того самого момента, как мы вышли из «Кафе 202». Статья называлась «КВИК ЖЖЕТ!», а подзаголовок гласил: «ТЕЛЕ-ЛОРА: ТАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ С ЖЕНАТЫМ ГАЛЕРИСТОМ! ЭКСКЛЮЗИВ!» На следующем снимке я пыталась закрыть лицо, третий запечатлел мою агрессивную физиономию, а последний, четвертый, демонстрировал, как мы улепетываем.

— Ох… — только и сказала я, потому что была слишком шокирована, чтобы произнести нечто более глубокомысленное. Ведь, по мнению сплетников из «Дейли ньюс», я «озабоченная «ботаничка» Лора Квик»… «утаившая постигшее ее несчастье с исчезновением своего мужа Ника». В статье приводилась цитата от «пожелавшего остаться неизвестным» некоего «друга» Ника: «Ник просто больше не мог терпеть этого… Он пытался наладить с Лорой отношения… она умная, но иногда становится заносчивой и невыносимой».

— Я бы поверил, если бы мы с тобой не были знакомы, — сказал Люк.

Они напечатали фото Ника, где он выглядел очень серьезным — это было его обычное выражение лица, — и подписали: «Затравленный». На тот момент я уже едва могла дышать. А еще наше с Люком старое фото, когда мы целовались на Майский день, — один Бог знает, как им удалось его заполучить. «В данный момент у Квик интрижка с ее бывшим возлюбленным из Кембриджа — Люком Нортом, у которого есть жена и ребенок», — читала я. Как они раскопали все это так быстро? Они и сами «жгут» хоть куда.

— Это не «интрижка»! — воскликнула я. — Просто немыслимо! Мы оба свободны!

— Магда сойдет с ума, — вздохнул Люк.

Мне захотелось его пнуть — в такой момент он думал о ее чувствах, а не о моих. Впрочем, он оказался абсолютно прав. Она сошла. После семи она звонила раз десять, накрученная своей мамочкой, которая, видимо, рано встает и получает «Дейли ньюс» по подписке.

— Это все чушь собачья, — услышала я слова Люка, наливая себе крепкий кофе. — Этому репортеру бульварные романы писать.

— Ты что, отрицаежь, что между фами что-то езть? — Люк включил громкую связь, так что я слышала каждое слово, которому ему приходилось противостоять. Она говорила, как заезженная пластинка Зазы Габор.

— Нет, не отрицаю, Магда, нет. Но я отрицаю, что это предосудительно. «Тайные встречи»! — выпалил он. — Это не про нас с Лорой. — Я подбодрила его, подняв оба больших пальца вверх.

— Та, — холодно согласилась она. — Точно… Только ты брозил меня.

У Люка едва не упала челюсть.

— Н-е-т, Магда, — с расстановкой произнес он, словно говорил со строптивой пятилетней девчонкой. — Это ты меня бросила — пом-нишь?

Повисла тишина. Я почти слышала, какой пожар бушует внутри ее, когда она пыталась сопротивляться этому неудобному факту.

— Ну… хоро-жо. Только… потому что мне пришлозь. Потому что ты был ушасный. Такой, такой… ушасный. СЛЕЗЬ, ХАЙДИ! ПОШЛА ВОН ЗО СТОЛА!

— Это чушь! Я обращался с тобой хорошо. Ты бросила меня, Магда, потому что я тебе надоел, потому что я исполнил свою функцию твоего донора спермы, а еще потому, что ты мне предпочла своих проклятых коз.

— Убери звои руки от моих кос, Лук! Что бедняшки зделали тебе? — Я кивнула ему. Тут она была права. — Надеюзь, ты хотя бы не обвиняежь Фиби и Свити в нашем разрыве?

— Нет, — отступил Люк. — Не обвиняю.

— Тля них это тоже был стресс. Например, с Йоги теперь так трудно управиться. Он в последнее время проявляед много агресзии.

— Ладно, — успокоительно произнес Люк. — Беру свои слова назад.

— И они тебя очен, очен… лубили, Лук. — Слово «лубили» она произнесла с надрывом.

— Я знаю, Магда. — Теперь он казался расстроенным.

— И должна сказать, ты пыл с ними очен лубезен, Лук. — Она всхлипнула. — У меня осталис такие топлые воспоминания о том, как ты кормил их ванилными печенями, помнижь?

— Ну, — сказал он, — я знал, что они их любят.

— Ты соскабливал с них глазур так… трокательно. — Я услышала, как она сглатывает, и, к своему удивлению и отвращению, почувствовала, что мои глаза тоже на мокром месте. — У нас пыли хорошие времена, — трепетно добавила она. — Расве нет? — Елейная сентиментальность, очевидно, была альтернативой неприкрытой агрессии.

— Да, у нас бывали хорошие времена. Не плачь. Не плачь, Магда. Прошу тебя. Не могу, когда ты плачешь.

— У наз пыла семья, — выла она. — Хорошая — хэ-хэ — милая семья — хэ-хэ — расве нет?

— Да, — согласился Люк. — Была. — Он, наверное, думал о Джессике. Люк провел по волосам левой рукой.

— Я не снаю, что произошло, — выла Магда. — Почему — хэ-хэ — все пожло прахом?

В этот момент Люк будто пришел в себя.

— А я скажу тебе, почему все пошло прахом, Магда. Так случилось потому, что ты довольно долго относилась ко мне просто ужасно, а потом бросила меня и стала встречаться с другим.

— Это не… прафда — а-ха-ха-хэ. — Судя по всему, на том конце провода случился настоящий потоп. С телефона только что не капало.

— Нет, правда, Магда. И я не знаю, почему ты так расстроена из-за того, что я встречаюсь с другой женщиной. Хотя сама видишься с этим чертовым Стивом уже полгода!

— Я расстроена потому, что… — Дальше послышалось хлюпанье. — Я не снала, что эта… эта… Лора пыла твоя подрушка ис Кембриджа.

— Да, — с усталым видом произнес Люк. — Хотя бы одно предложение — правда.

— Но ты никогда не говорил мне о ней.

— Разве? — многозначительно произнес Люк.

— Ни расу са все то врэмя, что мы пыли снакомы. Это мошет сначить только то — хэ-хэ-э, — что она тля тебя мноко сначит.

— Нет, я… — Он бросил на меня виноватый взгляд. Я пожала плечами.

— И что ты пыл просто одержим ею все эти готы.

— Господи, Магда…

— И что наши отношения ничего не сначили, — не унималась она. — Ниче-е-е-е-его! — Теперь она рыдала во весь голос. Я представила себе ее красные глаза и сморщившийся подбородок.

— Это твои выдумки, Магда.

— Я была тля тебя номером тва-а-а-а!

— Не говори ерунды, — устало произнес он.

— Всего лишь утешительным присо-о-ом!!! — Ее рыдание перешло в настоящую истерику. Она и в самом деле сумасшедшая, спокойно подумала я. Вот так экземпляр. У нее не все дома. — Как ты мог — хэ-хэ — так потло поступить со мной, женифшись на мне? — выла она.

Тут Люк разразился сатанинским смехом.

— Женившись на тебе, я поступил честно, Магда, потому что, если помнишь, ты забеременела спустя четыре месяца, даже не спросив моего мнения!

Послышался гулкий вдох, а затем наступила тишина.

— Ты. Бессертечный. Уплюток! Сначит, ты жалеешь, да? Считаешь, что твоя красавица точь появилась на свет просто потому, что ты сделал отно неосторожное двишение?

Лицо Люка исказила ярость.

— Конечно, нет, Магда. Я всего лишь сказал, что поступил как честный человек.

— Как ты мошешь говорить так о собственном репенке?

— Почему ты вечно все извращаешь, Магда? Джессика — это самое важное, что есть в моей жизни. Я боготворю ее. Я бы, не сомневаясь ни секунды, умер за нее. И, надо сказать, она лучшая компенсация за те ужасные восемь лет, что я провел с тобой!

Очевидно, эти слова шокировали Магду, и она замолчала. Затем послышалось приглушенное сопение.

— Ты пошалеешь о сфоих словах, Лук! — гаркнула Магда. — Ты. Пош-ш-ш-шалеешь. О. Своих. Словах. Потому что я тепе Польше свонить не буту — и точь свою ты тоше не увидишь. — Она бросила трубку. Люк начал звонить снова.

— Алло?

— Никогда Польше, Лук! Ты слышал?!

Глава шестая

— Не представляю себе, почему ты миришься с этим, — возмущалась Хоуп несколько недель спустя. Она пришла, чтобы встретиться со мной в баре «Джулиз», потому что Люк сорвался и поехал в Чизвик, а Хоуп живет неподалеку, на Кларендон-роуд. Она посмотрела на суп Люка: — Его гаспачо?

Я кивнула.

— Он едва успел к нему притронуться.

— Ясно. Значит, поехал к своей венгерке, — сухо сказала она.

Я дала ей чистую ложку.

— Боюсь, что да. Если хочешь, можешь поесть мой мусс из лосося. Видишь — я только отсюда ела.

— Уверена, что это очень вкусно, но я в любом случае пас, спасибо. — Она барабанила по бокалу с шампанским. — А это что?

— Калифорнийское шабли. Он сделал всего пару глотков.

— Хм-м… Не люблю вина Нового Света. — Пока она изучала карту вин, я рассказала ей, как в последнее время вела себя Магда.

Идеально накрашенный ротик Хоуп пренебрежительно искривился.

— Какой ужас!

— Да. Одно слово — Будапешт.

— Я бы не стала терпеть такое, — сказала Хоуп. Обычно довольно осмотрительная в своих суждениях, она говорила очень прямолинейно. Я бы даже сказала, что она была излишне агрессивной. — А бедняжке Люку приходится мириться со всеми ее угрозами.

— Они большей частью ложные, — сказала я. На самом деле угрозы Магды всегда были пустыми. Они тяжеловесны. Они всегда остаются с той, которая их породила. Их надо делить на шестнадцать. Потому что, как я говорила Хоуп, она не только продолжала звонить ему в нормальном режиме — «нормальным» это режим остается только первые минут восемь разговора — и даже чаще. Он считает, что таким образом она пытается наказать его за то, что он встречается со мной, и доказать, что он все еще «принадлежит» ей со всеми ее нездоровыми запросами.

— Значит, с ее точки зрения, — сказала Хоуп, — она имеет право бросить Люка и встречаться с кем-то другим, а он должен оставаться одиноким, чтобы всегда быть в ее распоряжении.

— Точно. — Я положила свой нож на тарелку. — Именно поэтому в его доме так много ее вещей. Она их не забыла — она их там оставила намеренно.

— Как дикая кошка, — заметила Хоуп. — Метит всюду, чтобы обозначить свою территорию. — Я припомнила агрессию в глазах Магды.

Теперь, когда Магда потягивала свой семильон, я рассказала о страсти Магды изобретать в своей голове всевозможные «кризисы» — утечку газа, неисправную микроволновку, марсиан на заднем дворе, — где требовалось немедленное вмешательство Люка.

— Однажды она заставила его приехать, потому что у нее развалилась сковородка, — продолжала я. — А на прошлой неделе она потребовала его присутствия, потому что подрались козы. Когда он отказался, она пригрозила вызвать полицию.

— И как бы она обосновала вызов? Необходимостью арестовать Люка за неподчинение или коз — за насилие?

— Это тайна, покрытая мраком. Но я терпеть не могу, как она треплет ему нервы насчет Джессики, заявляя, что у нее то «что-то похожее на менингит», когда речь шла о банальной головной боли, то «абсцесс», хотя у девочки всего-навсего резался зуб. — Я стала испытывать ненависть к мелодии звонка мобильного телефона Люка. Эта забойная мелодия неизменно влекла за собой двадцатиминутный шквал ложных тревог, угроз и требований. Но отключить свой телефон он не мог — а вдруг действительно возникнет чрезвычайная ситуация. Я даже не могу представить себе, какой поражающей силой обладает Магда.

— Я не понимаю, как ты с этим миришься, — повторила Хоуп, качая своей идеально стриженной головкой. Она выглядела, по своему обыкновению, так, словно только что вышла из парикмахерской.

— Ну, я мирюсь с этим, потому что… — Тут я подумала о том, что однажды Майк сказал Флисс — это вопрос любви. — Я люблю Люка, вот и все. Но если бы я не знала его раньше, тогда да, признаюсь, мне было бы тяжело. Если бы это были новые отношения…

— Это и есть новые отношения, — прервала меня Хоуп. — Ты встречаешься с ним всего — сколько? — шесть недель?

— Да, но на самом деле все тянется гораздо дольше.

— Как так? Ты живешь в параллельной Вселенной?

— Нет. Но мы же были вместе раньше. И теперь наши отношения всего лишь вернулись в то же комфортное русло, как когда-то. Ты разве не понимаешь?

— Нет. — Хоуп начинала меня раздражать, как умеют это делать сестры. От них у меня случается «сестризис», отчего мне очень не по себе. — Просто я считаю, что Люк хорошо устроился. Я хочу сказать, вы и двух месяцев не встречаетесь, а он готов бросить тебя посреди свидания, стоит его жене щелкнуть пальцами.

— Люку нелегко, — не уступала я, «к тому же у него есть ребенок, и умная женщина сделала бы скидку на такой факт». Этого я не сказала, потому что Хоуп с ее страстью к детям вряд ли оценила бы мой пассаж.

— Уверена, так и есть, — ответила она, покручивая золотую сережку «Тиффани», которые Майк подарил ей на предыдущий день рождения. — Я всего лишь говорю, что ты слишком рано устроила ему тепличные условия, Лора. Он должен добиваться новой Лоры, а не просто взять ее как должное. Ты теперь другая — как и он, кстати говоря.

— Ну да. Мы во многих отношениях изменились, только наше прошлое — прочная основа для новых отношений.

Она налила мне воды.

— Неужели?

— Магда знает, что я значу для Люка. Она не может просто списать меня со счетов как мимолетное увлечение. Еще она бесится из-за того, что я знала его раньше, чем он встретил ее. Поэтому и ведет себя так агрессивно.

— Она ведет себя агрессивно, потому что она агрессивна, — безапелляционно заявила Хоуп, — и потому, что у нее легкое помутнение рассудка. — Это правда. Теперь я поняла, что мои волнения из-за того, что Магда попытается вернуть Люка, были смехотворны. О перемирии не могло быть и речи. — А какое основное блюдо он выбрал, кстати? — спросила она.

— Ягненка.

— Надеюсь, не полусырого?

— Средней степени прожарки.

Она с одобрением кивнула.

— А гарнир?

— Бланшированный шпинат. Люк всего лишь старается не усугубить ситуацию. Он не хочет делать ничего, что может подвергнуть опасности его отношения с Джессикой, учитывая поведение Магды.

— Значит, по субботам у него Джессика. Но воскресенья-то вы проводите вместе?

— Ну… пока нет. — Я стала теребить свою салфетку.

— Почему?

— Грм… потому что… он… ходит туда.

Хоуп посмотрела на меня как на сумасшедшую:

— Ты хочешь сказать, что субботу он проводит с Джессикой, а воскресенье — с Джессикой и Магдой?

Я терпеливо вздохнула:

— Ну-у да. Потому что с тех пор как Магда узнала обо мне, она зовет Люка на воскресный ленч на том основании, что они должны хотя бы иногда быть семьей ради Джессики.

— Если она так хотела «быть семьей» с ним, нечего было бросать его, — съязвила Хоуп. — Однако она избрала сильное оружие — тушеный гуляш с приправами.

— Да, а из-за того что Люк стремится видеться с Джессикой как можно чаще, он каждый раз переживает, зная, что причиняет мне неудобство, но все равно идет. А Магда говорит, что если он не придет, то она позовет своего дружка и он заменит Джессике папочку.

— Вот манипулятор, — сказала Хоуп, качая головой. — А что, ее приятель не возражает против ее семейных игрищ с бывшим?

— Он по воскресеньям играет в гольф, так что, думаю, его это устраивает.

— Я все равно не понимаю, как ты это терпишь, — сказала Хоуп. — Вот я бы так не смогла.

— Да, это не идеально. Но двенадцать лет назад наши с Люком отношения закончились ничем, потому что…

— Он тебе изменил, — перебила меня Хоуп.

— Да-а. — Ее озлобленный тон шокировал меня. — Но потом жалел и умолял простить его, а я не смогла. Я была слишком… категорична. Видела жизнь в черно-белом свете. А теперь стала старше и мудрее, да и сама получила печальный опыт, поэтому теперь стараюсь дать ему послабление.

— Только теперь ты прощаешь его слишком часто — и недостаточно категорична.

— Послушай, Хоуп, то, что ребенок для него на первом месте, только делает ему честь. Если бы было не так, мне бы это не понравилось. — Я снова подумала о Томе, который вместо своей жены и новорожденного ребенка поставил на первое место собственные интересы, — действие, которое, несмотря на всю мою симпатии к нему, дискредитировало его в моих глазах. — В общем, скоро все устаканится, — добавила я. — Люк просил меня потерпеть.

Хоуп пожала плечами:

— Что ж… Жить тебе. Но я бы не позволила никому так обращаться со мной, — повторила она. Ее великолепно наманикюренные ноготки забарабанили по столу. — Нет уж, — неистово добавила она. — Не позволила бы. — Она начинала действовать мне на нервы, поэтому я решила сменить тему. Мы обсудили обложку газеты, на которой я красовалась. Как специалист по связям с общественностью Хоуп разбиралась, что к чему.

— Ты просто пала жертвой битвы за тираж между «Дейли пост» и «Дейли ньюс», — объяснила она, когда официант унес наши тарелки. — Главные редакторы ненавидят друг друга.

— Почему?

— Отчасти по традиции — они находятся в одной и той же области Средней Англии, — а отчасти из личных соображений, потому что в прошлом году Р. Сулл докопался до жены Терри Смита. Благодаря Скривенсу историю о твоем «непристойном поведении» заполучила «Дейли пост», и «Дейли ньюс» не оставалось ничего другого, как порыться в твоей так называемой интрижке, и ты попала в жернова ожесточенного противостояния таблоидов.

— Но как к ним попало наше с Люком старое фото?

— Они зашли в социальную сеть и отследили людей, с которыми вы знакомы. — Я подумала обо всех университетских друзьях, с которыми порвала связь, после того как мы с Люком расстались. С чего им сохранять преданность? — Они могли найти твоих прежних коллег и расспросить их, — сказала Хоуп. — Или твою парикмахершу, или твоих соседей… — Я подумала о миссис Сингх, которая живет в соседней квартире. — Любого твоего знакомого. Журналисты знают, где копать. Но теперь, слава Богу, все это позади.

— Спасибо министру по делам семьи.

Тут впервые за весь вечер Хоуп улыбнулась. Сообщение о том, что достопочтенный Эрик Уилтон, «счастливый супруг и отец четверых детей», приступил к гормональной терапии в преддверии операции по перемене пола, затмило мою «историю».

— Все равно держи ушки на макушке, — предупредила она меня. — Не общайся с журналистами.

— Я скорее ногу себе отгрызу.

— А когда будут показывать шоу, в котором он участвовал?

— Завтра вечером.

— Да? Ну вероятно, пресса проявит интерес, так что готовься. — Я почувствовала тошноту. После того как нам принесли основные блюда, Хоуп завела разговор о Флисс. — Крестины обошлись в пять тысяч, — сказала она. — Она просто свихнулась. Еще три месяца — и им придется выставлять дом на продажу. Она сказала тебе, что собирается делать, чтобы свести концы с концами?

— Нет. Мы не общались пару недель.

— Она хочет, чтобы поработала Оливия.

— В таком случае о ней следует написать статью.

— В детском модельном бизнесе. Сегодня она сказала мне, что послала фотографию Оливии в какое-то детское модельное агентство «Киддливинкс», и они ее заметили. Флисс так взволнована — ей до смерти хочется увидеть личико Оливии на обложке какого-нибудь журнала «Карапуз», к тому же она считает, что это принесет им горы денег.

Я зачерпнула немного шпината ложкой и положила его себе на тарелку.

— А что говорит Хью?

— Он считает, что это тирания и унижение, но она в ответ заявила, что раз уж он вообще ничего не зарабатывает из-за своего «идиотского изобретательства», то и голоса ему никто не давал. — Она отпила вина. — В общем-то она права, но не кажется ли тебе, что она с ним слишком прямолинейна?

— Кажется. Хотя идеи у него странные.

— Да уж. Он рассказывал тебе о «дворниках», которые женщинам нужно приклеивать к пяткам в дождливые дни?

— Нет.

— Или о парандже из ПВХ для плохой погоды?

— Какой-то патентный абсурд.

— Но он хотя бы пытается. Флисс пожалеет, — мрачно добавила Хоуп. — Она очень пожалеет, когда надоест Хью и он заведет интрижку на стороне. — Она поджала губы, словно высасывала лимон.

— Считаешь, он решится?

Она пожала плечами:

— Большинство мужчин смогли бы, будь у них шанс. Разве нет? — Она внимательно посмотрела на меня, словно требуя подтвердить ее мнение. — Я хочу сказать… любой бы смог. Разве они не все так говорят? — с жаром добавила она.

— Гм… не все.

— Нет, все, — настаивала она. Ее взгляд стал каким-то отсутствующим. — И я иногда даже задумываюсь… — Она отложила нож и вилку.

— О чем, Хоуп?

— Ну… — Она сделала глоток вина, а затем провела средним пальцем по ободку бокала и хмыкнула: — Я иногда даже задумываюсь, что… вдруг… у Майка тоже есть кто-нибудь? — Теперь я поняла причину ее воинственного настроения.

Какое-то время я просто сидела и внимательно смотрела на нее.

— Нет. Он не такой.

— Я тоже так считала, — прошептала она, — но ты знаешь, Лора… — Ее глаза внезапно наполнились слезами. — Я попала в очень трудную ситуацию и даже рада, что нам с тобой выпал шанс поговорить… — Ее губы задрожали, но потом она взяла себя в руки.

— Что случилось, Хоуп? Расскажи мне.

Она утерла слезу с левого глаза безымянным пальцем с кольцом, и огромный бриллиант, который Майк подарил ей на их пятую годовщину, сверкнул и заискрился.

— Ладно, — сказала она. — Расскажу. Я тебе все расскажу. — Я поняла, что сегодня Хоуп впервые собиралась откровенничать со мной о своем браке. Там, где Фелисити обычно откровенна до неприличия, Хоуп остается совершенно закрытой. Я бы не удивилась, узнав, что она ищейка в МИ-5.

Она спрятала лицо в ладонях.

— Майк ведет себя очень, очень… странно, — начала она.

Я вспомнила его неприятные ремарки на крещении и вызывающее поведение.

— То есть?

— Он задерживается на работе.

— Давно?

— С конца января. Каждый вторник и четверг, не пропуская ни одного, он возвращается домой на два часа позже обычного. — Она принялась терзать солонку. — Поначалу я даже ничего не заметила, а потом просто не придала никакого значения, потому что всегда была уверена в нашем браке.

— И правильно, — сказала я. — Майк всегда сходил по тебе с ума.

Она пожала плечами:

— Это я так считала.

— Вы оба всегда казались такими счастливыми. — Она горестно кивнула. — У вас отличная жизнь.

— Я знаю. Нам очень повезло — мы любим друг друга и в то же время самые лучшие друзья. Но теперь я чувствую, что все это под угрозой. Потому что по вторникам и четвергам его нет дома до половины девятого. Обычно мы оба приходим домой в семь, и это очень подозрительно.

— А ты не спрашивала его?

— Спрашивала, конечно. Но он не смог мне удовлетворительно ответить. И до сих пор не может. Каждый раз, когда я завожу разговор на эту тему, даже издалека, он отговаривается: «работа». Но я чувствую: что-то неладно. К тому же, когда я в это время звонила ему в офис, его не было на месте. Он не брал трубку по прямой линии, и его мобильный был отключен.

— В самом деле? — Это недобрый знак. — Ты пыталась выяснить почему?

Она кивнула, а затем взяла в руки миниатюрную вазочку с нарциссами и стала вертеть ее.

— Он так испугался, а потом стал огрызаться, что на него не похоже.

— А что он сказал?

— Сказал, что я, наверное, ошиблась номером, или что на линии произошел сбой, или что мобильный потерял сигнал, или что он в это время зашел в буфет, или в туалет, или в лифт.

— Гм…

Она сжала губы.

— Другими словами — чушь. Он отрезан от внешнего мира на целых три часа, а когда приходит домой, то весь какой-то… как на иголках. И на прошлой неделе я спросила его прямо. — У нее задрожал подбородок. — Это было ужасно. — Она положила обе руки на стол ладонями вниз, словно сопротивляясь сильной боли. — Я просто спросила, есть ли у него любовница. А он посмотрел на меня так печально, что я подумала: он вот-вот сознается. Но он только сказал: «Нет. У меня никого нет, Хоуп. Никого не было и никогда не будет. Потому что я люблю тебя».

— Он фактически тебе ответил, что ты не права, — почему же ты не веришь ему?

— Потому что ничего не изменилось. Каждый вторник и четверг Майк по-прежнему «задерживается на работе», при этом по-прежнему недоступен и не говорит, где был. Например, его нет сегодня. Поэтому я вырвалась и встречаюсь с тобой — потому что я знаю, что его сегодня не будет допоздна. И так каждый раз.

— Как странно! А ты проверяла баланс кредитной карты?

Она виновато кивнула.

— Никогда не делала этого раньше. Просто мне в голову никогда не приходило шпионить за ним.

— И?..

Она покачала головой:

— Ничего. Но за белье и розы он может расплачиваться и наличными.

— А одежда его не пахнет духами?

— Нет. Но я уверена, что у него есть любовница, — сказала она с надрывом. — Потому что никакого другого разумного объяснения его поведению нет, да и ведет он себя слишком возбужденно, когда приходит домой, да и мы постепенно приближаемся к кризису седьмого года.

— Да… звучит подозрительно.

— По-моему, Майк просто не может признаться, что изменяет, даже сам себе, потому что он хороший человек, вот и лжет мне. — Мы молчали, пока официант убирал наши тарелки. Ягненок Хоуп так и остался нетронутым. — Говорят, инстинкт жены никогда не ошибается, — горестно продолжила она. — А еще говорят, что мужчины таковы, что никогда не угадаешь наверняка, — добавила она и хмуро пожала плечами.

Я подумала о Томе и о том, что он тоже хороший человек, но этот факт не помешал ему поступить гадко.

— Вот смотри, ты же никогда не могла предположить, что Ник сделает то, что сделал, правда?

— Да. С уверенностью заявляю: не могла.

— На такие истории натыкаешься на каждом шагу, — продолжала Хоуп. — Обычно говорят: «Я даже не могла подумать, что мой муж может мне изменять. Он ведь не такой». Или: «Я думала, что знаю своего мужа, но теперь понимаю, что наш брак был фикцией». Но разве у меня есть прививка от этого, Лора? Почему я должна быть исключением? Сколько людей страдает — ты например. — Ее глаза снова наполнились слезами. — Так, может, просто пришло мое время? В общем, — она всхлипнула, открыв свою сумочку «Келли» в поисках платка, — вот такие дела.

— Гм…

Она посмотрела на меня. Белки ее глаз покраснели, а тушь потекла. Было непривычно видеть ее такой раздавленной.

— Так, — тихо сказала она. Она стала крутить бокал за ножку. — Так… — снова сказала она, вздохнув. Сколько можно повторять? — Так что мне делать, как ты думаешь?

— О… — Я была озадачена. Как я говорила, Хоуп почти никогда не посвящала меня в свою жизнь, не говоря уж о том, чтобы спрашивать у меня совета. Честно говоря, мне стало страшно. Взрослая жизнь Хоуп всегда была такой же совершенной, как ее уложенные в салоне волосы, а теперь вдруг у нее возник такой беспорядок, что даже требовалось мое вмешательство.

— Что мне делать? — повторила она.

— Я не… знаю, — честно ответила я. Мне не хотелось делиться своими мыслями — например, что Хоуп скорее всего права. Поэтому Майк и вел себя так странно на крещении, как я теперь поняла, ведь церковная обстановка напомнила ему о тех обетах, которые он шесть лет назад давал у алтаря и которые теперь нарушал. Он вел себя агрессивно, потому что не может смириться с тем, что сделал.

— Ты поможешь мне, Лора? — тихо спросила она. Я изумленно посмотрела на нее. Мне показалось, что она постарела на двенадцать лет.

— Ну конечно, помогу, — неуверенно проговорила я. — Ты можешь говорить со мной об этом в любое время — днем и ночью, — ты же знаешь.

— Я имею в виду другое.

Я посмотрела на нее:

— А что ты имеешь в виду?

Она несколько раз моргнула, а потом сделала глубокий вдох.

— Я хочу, чтобы ты последила за ним.

— Что? — У меня душа ушла в пятки. — Нет, только не это, — пробормотала я. — Я же не…

— Прошу тебя, Лора, — перебила она. — Мне очень нужно.

Я покачала головой:

— Я не смогу.

— Почему?

— Потому что если он тебе изменяет, я не хочу быть тем человеком, который расскажет тебе об этом, Хоуп. Такие вещи портят отношения на всю жизнь.

Она покачала головой:

— Лучше ты мне скажешь. Мы ведь сестры, мы сможем это пережить.

— Не уверена — это как минное поле.

Мне было не по себе оттого, что Хоуп была в таком состоянии. При ее всегдашнем спокойствии, ее нынешняя ранимость вызывала тревогу.

— Послушай, Лора, мне нужна твоя поддержка, обычную подругу о таком не попросишь. И разве я не помогала тебе? — добавила она.

Я так надеялась, что она не станет этого говорить.

— Ты мне помогла, Хоуп, но это другое. Ты всего лишь выписала мне чек, и свой долг я покрыла сразу же, как только смогла. Но в этом случае мне придется заплатить невообразимо высокую цену психологически. Разве ты не понимаешь? Если хочешь следить за Майком, найми кого-нибудь — скажем, частного детектива. — Она покачала головой: — Почему нет? Это тебе по карману.

— Дело не в деньгах. — Она закатила глаза. — Это же унизительно! Придется рассказывать всю подноготную незнакомому человеку — к тому же я не могу быть уверенной, что он не станет трепаться. А вот ты человек ответственный. В отличие от Фелисити. Прошу тебя, Лора, — умоляла она. — Я собиралась позвонить тебе, но разговор с глазу на глаз даже лучше. Я рада, что Люку пришлось сегодня оставить тебя, потому что мне выпал шанс поговорить.

— А ты сама не можешь за ним последить?

— Нет. — Она содрогнулась. — Это было бы… ужасно. В любом случае я себя обязательно выдам. Он меня заметит — я знаю, — потому что он каким-то образом знает, когда я рядом, из-за нашей эмоциональной связи, но у вас-то ее нет, поэтому я и прошу тебя. Прошу тебя, Лора, — снова повторила она. — Прошу тебя. Я в панике. — Я посмотрела на ее измученное лицо. Мне хотелось помочь ей.

— Прости, Хоуп. Но я не могу.

Я люблю факты. Мне с ними комфортно. Как-то надежно. Всегда можно положиться на них, это не какое-нибудь мнение или предположение, которым нельзя доверять. Факты не подводят. Я не имею в виду вещи из разряда «Рига — столица Латвии», я говорю о фактах в широком смысле слова. Например, в поведении Майка обнаруживаются факты, которые ведут хотя и к болезненному, но к единственно возможному выводу. Именно поэтому я отказалась делать то, что попросила Хоуп.

Если бы я заподозрила, что она на ложном пути, то согласилась бы и глазом не моргнув, чтобы с радостью доказать ей ее неправоту. Только я думаю, что она права. А иначе почему Майк так странно вел себя? Если он делал что-то невинное — ходил в зал или на какие-нибудь вечерние занятия, — то не стал бы это скрывать. Если ужинал с клиентами, он бы сказал. Если ездил проведать родителей или сестру, поделился бы с женой — они и так ездили к ним вместе.

С другой стороны, Майк, возможно, делал что-то такое, во что не считал нужным посвящать кого бы то ни было еще. Например, ходил к психотерапевту или в церковь, или посещал ассоциацию «Весонаблюдатели» (не сказать, что он толстый), или общество «Анонимные алкоголики» (не сказать, что он пьет), или ходил в стриптиз-клуб с каким-нибудь таким же любителем из своих коллег. Но если так, он скорее бы признался, чем позволил Хоуп страдать, считая, что у него роман на стороне.

Но он отказывается объяснять ей, чем занимается, так же продолжая приходить домой поздно по вторникам и четвергам. Так что факты, по всей видимости, только подтверждают убежденность Хоуп, что он «мутит» с кем-то. Поэтому она и была такой черствой, как я теперь поняла. Поэтому так сурово относилась к Люку. Она переносила на него весь гнев и негатив, который испытывала к Майку.

При этом я чувствовала себя ужасно из-за того, что приходится отказывать сестре.

— Прости, Хоуп, — снова сказала я. — Я просто не могу этого сделать. — Я стала теребить свою салфетку.

— Я знаю почему. Ты бесишься, потому что я раскритиковала Люка. Так? Потому что я сказала не то, что ты хотела услышать.

— Это ни при чем.

— Нет, при чем. Ты вела себя так, еще когда мы были детьми. Ты пытаешься наказать меня.

— Вовсе нет.

Она взяла свою сумочку.

— Ладно, я иду домой. Надеюсь, ты не станешь никому рассказывать то, о чем мы говорили сегодня.

— Нет. Ты знаешь это, Хоуп.

— Да, — безэмоционально сказала она. — Я знаю, что могу положиться хотя бы на твою порядочность — если уж не на поддержку. — Она посмотрела на меня, как Юлий Цезарь на Брута, и ушла.

И вот, чтобы убедить себя в том, что я приняла верное решение, я попробовала представить себе, что делаю то, о чем она попросила меня. Сидя и потягивая эспрессо, я вообразила, как следую за Майком по пятам после работы, пешком, на такси, держась на безопасном расстоянии, надеясь остаться незаметной для него и для всех остальных, учитывая, что телешоу сделало мое лицо известным. Я представила, как он входит в дом своей подружки или в какой-нибудь отель, как брожу поблизости, ожидая его появления, как он наконец появляется со взъерошенными волосами и развязанным галстуком — который, возможно, второпях завязывала Она. Хоуп, без сомнения, понадобились бы фотографии в доказательство. Теперь я представила, как даю ей фото, где они, например, целуются или держатся за руки. Нет, снова сказала я себе. Не пойдет. Я бы с радостью отдала Хоуп мою почку, кровь, костный мозг или банковские сбережения, но я не готова принести ей плохие новости.

Ведь что будет, если она атакует Майка доказательствами — доказательствами, которые добыла я, — и он во всем сознается? Что, если они разведутся? До конца своих дней мне придется жить с осознанием того, что я подтолкнула их к этому. С другой стороны, что, если Майк разорвет отношения на стороне, они помирятся и все будет тип-топ? Отлично, разве нет? Только я буду ассоциироваться у них с периодом, когда их отношения переживали не лучшие времена. Я стану свидетельством того, что их семейная жизнь непрочна. Они отвергнут меня — и Майк в первую очередь. И даже если Хоуп простит его, он почти наверняка разонравится мне — в общем, наши отношения испортятся. Я поняла, что надо держаться подальше от всего этого. И вот я сидела и прокручивала ситуацию в четвертый или пятый раз, попутно размышляя над тем, что могла бы сделать для сестры, когда позвонил Люк и сказал, что заедет за мной. Я заплатила по счету, а затем, чувствуя себя совершенно разбитой, решила попудрить носик перед его приходом. Я спускалась по лестнице, когда увидела, что бар, в котором поначалу никого не было, теперь полон.

Я обратила внимание на молодую пару лет тридцати. Судя по тому, как шумно проходила их встреча, и по шампанскому на стойке, у них было хоть и раннее свидание, но, очевидно, имеющее перспективы. Мужчина улыбался и что-то громко рассказывал, а женщина смотрела на него с интересом и восторгом. Можно было подумать, что он кинозвезда, а она его самая большая поклонница.

Время от времени она слегка трогала его за локоть или запрокидывала голову, демонстрируя свою шею. Язык его тела тоже выражал открытость и позитив. Их колени практически соприкасались. Потом я увидела, что он подался вперед и коснулся ее плеча, затем заскользил рукой по ее руке, едва не тронув грудь, а она одарила его воодушевляющей улыбкой. Эта пара переживала те волнительные отношения, когда зрачки расширяются, а весь остальной мир застывает в ожидании. Она были так увлечены друг другом, что даже если бы я прошла совсем рядом, они не заметили бы меня. Однако, поскольку мы были близко знакомы, я не могла так рисковать. Мне оставалось только маяться на лестнице, раздумывая, что же, черт возьми, делать, когда, с приличествующей в данной ситуации любезностью, Хью разрешил мою дилемму. Он заплатил по счету, помог Шанталь Вейн надеть пальто, открыл перед ней дверь, и они вышли.

Глава седьмая

У всех нас, сестер, проблемы на семейном фронте. Я думала о том, как расстроится мама, хотя и не собиралась ничего ей рассказывать, ведь они с папой в прошлом году отметили сорокалетие совместной жизни. Пока мы с Люком ехали домой, я припомнила, как Хью с Шанталь общались на крестинах. Она, наверное, не первый год влюблена в него. А теперь, словно гиена, почуяв его усталость от брачных уз, пользуется случаем, чтобы подобраться поближе.

Люк не заметил моего состояния — он распалился, рассказывая о Магде, о том, какой она трудный человек, и что ему совершенно незачем было туда приезжать, и что она поступила так только затем, чтобы испортить нам вечер, и о том, что она обидела Джессику до слез, а это просто недопустимо.

— Она даже себя не может контролировать, — возмущался он, пока мы парковались около его дома. — А считает, что может контролировать меня! Так вот — нет!

— Конечно, нет, — отозвалась я, и его мобильный снова затренькал. Он полез за ним в карман.

— Да, Магда, — прошипел он. — Нет, Магда. Да, Магда.

«Давай ври с три короба, Магда». Я решила, что пора воспользоваться его плохим настроением. Когда мы собирались ложиться, я спросила его, не может ли он убрать ее одежду из своего гардероба и вернуть ей. Его зубная щетка повисла в воздухе.

— Не могу, — сказал он. — Это ее только спровоцирует. — Он нагнулся к раковине, а затем сплюнул точно в сливное отверстие. — Она решит, что я отвергаю ее.

— Абсурд какой-то.

— Ну да. — Он начал чистить зубы нитью. — Магда как собака на сене. Она возьмет и скажет Джессике, что я выбросил ее вещи из моего дома, и Джессика расстроится. И потом, разве важно, есть тут ее вещи или нет, — правда ведь, Лора? — Он взял мою руку в свою, а потом подарил мне поцелуй с запахом мяты. — А важно лишь то, что мы вместе. Разве так трудно смириться с этим?

— Вот именно потому, что мы снова вместе, я и не могу смириться. Теперь по отношению к тебе я стала гораздо большей собственницей, чем когда мы встретились впервые. Мне претит даже сама мысль о ее вещах. Кроме того, ведь это не обычная одежда. Я бы не возражала против пары видавших виды треников или застиранного свитера, но она здесь в качестве провокации наоставляла всяких сексуальных вещиц.

— Тут ты права, — согласился он. — Она очень воинственная.

— Тогда какого черта я должна каждый раз натыкаться на ее облегающие платья, которые развешаны вперемежку с твоими пиджаками, или глядеть на ее кружевное белье и трусики в твоем комоде? — Рывком я открыла аптечку. — И я не желаю видеть ее «Тампакс», когда достаю зубную пасту. Когда ты приходишь ко мне, Люк, сколько вещей Ника ты встречаешь? Нисколько, — ответила я за него. — Ни одной! В ванной нет его пены для бритья. В комоде не лежат его плавки. Только представь себя на моем месте — вообрази, как бы ты себя чувствовал?

— Ужасно, но тут совершенно другая ситуация.

— Да, — согласилась я. — Так и есть. Мой бывший ушел, а потом пропал, поэтому он тебе совсем не докучает. У Магды другая крайность: она тебя бросила, но тем не менее она везде, куда ни глянь.

— Может, и так, но она же есть в моей жизни. И всегда будет, потому что она мать моего ребенка, и тебе придется с этим смириться. Мои отношения с Магдой должны быть добросердечными, Лора, даже хорошими, потому что я не могу позволить себе противостояние с ней, особенно пока Джессика еще так мала.

— Ты в ее власти, — констатировала я, когда мы забирались в постель.

— Наверное, так и есть, — тихо ответил он. — Как и многие разведенные отцы. Но я никогда не сделаю того, из-за чего могу лишиться свиданий с дочерью.

— Это справедливо, Люк, но всему есть предел. И раз уж тебе нельзя возвращать вещи Магде, то ты можешь хотя бы сложить и убрать их, чтобы мне не приходилось смотреть на них всякий раз, как я здесь появляюсь.

— Хватит с меня агрессии на один вечер. — Я поняла, что мы начинаем раздражать друг друга. Медовый месяц закончился. Он с головой накрылся одеялом. — Убери сама, — сказал он. — Если в самом деле чувствуешь, что это необходимо.

— Ну хорошо, — тихо сказала я. — Так тому и быть.

С кухни я принесла два пластиковых мешка и аккуратно сложила в них всю одежду Магды, туфли и нижнее белье, а потом, ощущая маленькое, но значительное чувство триумфа, затолкала под кровать. После этого достала ее принадлежности из аптечки и выбросила в мешок, который поставила на табуретку в ванной.

И теперь, впервые за все время, я достала те вещи, которые хотела оставить в доме Люка: прекрасное бледно-голубое кимоно, которое Хоуп привезла мне из Токио; зеленый кашемировый кардиган и джинсы; нижнее белье, футболку и маленький несессер. В аптечку я положила тоник, мусс для выпрямления волос и кое-что из косметики.

Чувствуя себя лучше, я отправилась в постель.

— Давай не будем ссориться, Лора, — пробормотал Люк. Я почувствовала, как его рука обняла меня за талию. — Магда именно этого и хочет — вбить клин между нами. — Я поклялась про себя, что ни за что не позволю ей. — Я люблю тебя, Лора, — прошептал он. — Я так счастлив, что снова нашел тебя. — Я почувствовала, как мой гнев утихает. — Прости, что пришлось оставить тебя сегодня. — Он прижался щекой к моему плечу, и его щетина мягко покалывала мне кожу. — Как провела вечер с Хоуп?

— Я провела чудесный вечер, — солгала я.

Я хотела рассказать Хоуп, что видела Хью с Шанталь, но сестра уклонялась от разговора. Следующим утром я звонила ей трижды, но ее личная помощница каждый раз отвечала, что она занята. По неестественно беззаботному тону ее голоса я поняла, что она лжет. Хоуп, как самая младшая из сестер, привыкла получать все, чего хочет, а когда не получает, начинает дуться. Но мне было ее жалко, потому что она выставляла напоказ свою уязвимость, когда не получала желаемое. Я послала ей сообщение с координатами трех частных детективов. Потом задумалась, что же делать с Флисс…

Я могла ненавязчиво дать понять Хью, что видела его в обществе Шанталь, но тогда они в следующий раз просто могли быть осторожнее. Можно позвонить Шанталь… Нет. Наверное, нет. Меня передернуло. Это было бы ужасно. Самый что ни на есть примитив. Поэтому я решила пойти и встретиться с Флисс. Она такая открытая — иногда я думаю, что ее надо было назвать Кандида[47], — и я по ее виду смогу сказать, подозревает ли она что-нибудь. Я позвонила ей и сказала, что заскочу, чтобы передать пасхальный подарок для Оливии.

— Было бы просто… чудесно, — сказала она. В ее голосе слышалось раздражение. — Да-да, это было бы… замечательно. Грм, заходи к… м-м… не знаю… пяти, что ли.

— Все в порядке, Флисс?

— Ну — нет. Вообще-то нет. Если честно, я кое о чем беспокоюсь.

— О чем? — невинно спросила я и услышала вздох. Она знает. Она знает о Хью и Шанталь.

— У Оливии после обеда кастинг. Мы идем в компанию по продаже прыгунков «Тиддли-тоуз» и жутко, просто жутко нервничаем — так что прошу тебя, скрести там у себя на счастье все, что только можешь.

И вот, после того как мы записали шоу, я попросила водителя отвезти меня на Мурхаус-роуд. Я поднялась по ступенькам ко входной двери, затем позвонила, сжимая в руках музыкального кролика, которого купила для Оливии. Я так нервничала, что сжала игрушку слишком сильно и та завела колыбельную. Дверь распахнулась. На пороге стояла Флисс, держа на руках Оливию, и улыбалась во весь рот.

— Нас взяли на работу! — объявила она, приглашая меня в дом. — Агент Оливии только что звонила. Это невероятно!

— Грм, да, — сказала я, протискиваясь мимо коляски.

— Ей всего-то и нужно было, что дернуться вверх, а потом вниз, улыбаясь в камеру. И все! Мы получим семьсот пятьдесят фунтов! Фотограф сказал, что это самая красивая девочка из всех, что он видел! Дамойлапусеночек? — Оливия хлопнула своими пухлыми ручками. — Вотмояслад-каядеевочка! Похлопай, похлопай! Умненькаядевочкадамоя-сладенькая?! — запищала она, утирая слюни с подбородка Оливии подолом своей футболки. — А завтра у нас еще одно прослушивание, — добавила она, когда мы отправились на кухню. — Для рекламы кондиционера без ферментов «Кочисофт». Все, что ей нужно сделать, — мило посидеть на пушистом полотенце (а она это умеет), и если у нас все получится, то мы заработаем тысячу двести фунтов. А в конце недели у нее еще два кастинга на телевидении. Есть такие детки, которые из своей кроватки не вылезут меньше чем за пять штук. Я убеждена, что Оливия станет такой же, — продолжала Фелисити, опуская Оливию в манеж. Она выглядела как маленькая птичка в клетке, сердито взирая на нас через решетку.

— Ну, Флисс, дай ей попривыкнуть — все только начинается.

— Да. Но ведь она такая красивая — она обязательно должна сорвать джекпот своей маленькой ручкой, разве нет? К тому же у нее та-акой характер, а всем именно это и нужно. — Оливия безучастно посмотрела на нас. — А другие мамочки, которые приходили, были такие назойливые, — проворчала она, наливая чайник. — Они кого угодно могут достать, только бы пропихнуть своих чад. Вот тебе и родительская гордость.

— Да? — Я взглянула на отсканированный и увеличенный УЗИ-снимок Оливии в возрасте тринадцати недель. — Нелегко тебе, наверное, пришлось.

— Ой, это у них уже патологическое, — снисходительно добавила Флисс. — Вообще не понимают, что делают. Просто не отдают себе отчета.

— Угу. — Теперь Оливия рвала на клочки оберточную бумагу моего подарка и пыталась засунуть обрывки себе в рот.

— Вкусный кролик, дадеткакакоймилыйкроликкволик! Спасибо, Лора. — Фелисити глянула на меня через плечо и увидела на нем покрывшийся пленкой срыгнутый рис. — Черт. — Она промокнула его губкой. — Постоянно так случается. Тебе лапсанг или кенийский?

— Лапсанг — только я ненадолго. Грм… а где Хью?

Флисс бросила взгляд в сад.

— Возится в своем проклятом сарае. Он проводит там непозволительно много времени. Говорит, у него какая-то блестящая идея.

— Какая?

— Не говорит. Утверждает, что я недостаточно его поддерживаю. Представляю себе: от этого изобретения наверняка пользы будет не больше, чем от прачечной самообслуживания в поселении нудистов. Знаешь, Лора, вот что я думаю: кончится все тем, что Хью будет обеспечивать его же собственная полугодовалая дочь!

— Фелисити, — начала я. И почувствовала себя ужасно неловко. — Послушай, Флисс…

— Да?

— M… — Я посмотрела на нее. — Ну…

— Что случилось, Лора? — Она уставилась на меня. — Ты выглядишь так, словно лимон съела. — Ее улыбка внезапно исчезла. — Господи, что-нибудь серьезное?

— Нет. Не думаю. По крайней мере — пока нет. — Вода начала закипать.

— Что ты имеешь в виду — пока нет? — Кухня стала заполняться паром. — Что случилось, Лора? Хватит загадок.

— Ну… по-моему, ты должна… проводить больше времени с Хью, вот и все.

Она пожала плечами:

— Я и так вижу его каждый день.

— Но ты никуда с ним не ходишь. Вы не делаете вместе никаких приятных мелочей.

— Да мы не можем, — сказала она, выключая чайник на плите. — У нас же нет няни.

— Так найми. Позвони в агентство.

Она с ужасом уставилась на меня:

— Еще чего! Я не собираюсь оставлять дочь неизвестно с кем!

— Тогда я могу с ней посидеть. Я не против. Честно говоря, я даже очень за.

— Правда?

— Не понимаю, почему ты меня раньше об этом не попросила.

— Ну, — начала она, доставая пакетики чая, — потому что мы с Хью никогда не выходили из дома одновременно, поэтому необходимости не было.

— Вот. Это ошибка. Ей уже шесть месяцев, пора вам выйти в свет. Я думаю, вы даже обязаны, может, уехать куда-то на время.

— Ну да. Мы собираемся завтра ехать к родителям Хью, праздновать Пасху.

— Да нет же, я имею в виду — вдвоем. Почему бы вам не остановиться в каком-нибудь отеле? Может, на твое сорокалетие?

— Но это будет только в июле, и, кроме того, мы на мели. Ты же знаешь, у Хью в кармане шаром покати, а мои декретные скоро закончатся. И прямая дорога нам в тюрьму Ноттинг-Хилла[48], — как ни в чем не бывало добавила она. — Надеюсь, там комфортабельно. Говорят, дизайн постельного белья разрабатывала сама Стелла Маккартни.

— Послушай, Флисс, если вы уедете куда-нибудь на выходные, то не разоритесь. Я бы даже могла профинансировать ваш отпуск — считай, что я решила заранее подарить его тебе на день рождения.

— Серьезно? — Она достала две чашки, обе с изображением Оливии. — Ну, это было бы чудесно — и так щедро с твоей стороны. — Она с недоумением взглянула на меня: — А почему ты так настаиваешь, можно спросить?

— Потому что просто… думаю, это было бы неплохо. Честно говоря, совсем бы вам не помешало.

Она открыла коробку с печеньем.

— Но почему? — Ее взгляд буравил меня насквозь. — К чему ты клонишь, Лора?

— О… да ни к чему. — Я села за стол.

— Я тебя знаю. Ты что-то скрываешь. В чем дело? Ты чего-то недоговариваешь. — Теперь вода начала кипеть с шумом.

— Ладно… в общем, да, есть кое-что — а именно то, что ты… игнорируешь Хью. Я уже тебе об этом говорила, Флисс. Ты так одержима Оливией, что совершенно забыла о муже и о том, что могут быть… последствия. И вполне возможно, серьезные.

Фелисити прищурилась:

— Что происходит? — Она ошпарила заварочный чайник. — К чему ты клонишь, Лора? — Воздух наполнился смолистым ароматом лапсанга. — Ну-ка выкладывай — что там у тебя?

— По-моему… ты можешь допрыгаться до больших проблем, вот что.

— Каких еще проблем? — Она с вызовом смотрела на меня. — Ты говоришь загадками — может, скажешь прямо?

— Ну хорошо. — Я сделала глубокий вдох, будто собираясь нырнуть под воду. — Я видела Хью в «Джулиз». — Она спокойно и не перебивая выслушала все, что я хотела ей рассказать. Когда я закончила, наступила удручающая тишина.

— Хью и Шанталь? — тихо повторила Фелисити. — Ты говоришь, Хью и Шанталь?..

— Ничего я не говорю, — перебила я. — Просто, по-моему, тебе надо… держать ухо востро, вот и все.

Фелисити откинулась на спинку стула, а Оливия смотрела через прутья решетки из своего манежа, издавая щелкающие звуки.

— Ты всерьез подозреваешь, что Хью и Шанталь?.. — Фелисити смотрела на меня.

— Ну… Да, Флисс. Наверное. Она к нему липла как банный лист, скажем так.

Флисс ошарашенно смотрела на меня. Потом, не веря своим ушам, покачала головой. Она, казалось, была просто поражена услышанным, и я поняла, что совершила огромную ошибку. Как и Хоуп, Флисс не могла смириться с правдой. Ее лицо покраснело, губы искривились, и — о Боже! — она заплакала. Подалась вперед, сотрясаемая горем. Сначала она заскулила, потом всхлипнула, а потом откинула голову назад.

— Ничего смешнее не слышала целую неделю! — Она издала громкий гортанный звук, который испугал Оливию.

— Это не смешно.

— Ой, прости, — давясь от смеха, произнесла она. — Но именно смешно. — У нее тряслись плечи.

— Послушай. Я видела, как она флиртовала с Хью.

— Нет-нет, только не Шанталь, — гнула свое Флисс.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что мы знакомы двадцать один год. И, поверь, она не… ну… не из таких.

— А почему они тогда пили вместе?

Она пожала плечами:

— А почему бы нет? Она и его подруга тоже. В общем, Хью мне сказал, что они встречались.

— А почему он отправился к ней без тебя?

Она срезала верхушку с лимона.

— Потому что мне надо смотреть за Оливией, разве нет?

— А почему они не могли встретиться здесь?

— «Джулиз» недалеко от дома Шанталь — там удобнее. К тому же Хью был нужен ее совет. — Я с недоумением посмотрела на Флисс. — В принципе это самое главное.

— Какой совет?

— Профессиональный — насчет этой ерунды, над которой он корпит, про которую мне рассказывать не хочет, — так что не думаю, что я бы ему там пригодилась.

— Но каким образом Шанталь может ему помочь? Она же юрисконсульт. Я думала, она спец по гражданским тяжбам.

Флисс покачала головой:

— Нет, она теперь специалист по патентному праву. У нее научное прошлое, так что ей это больше подходит.

— А. — Когда Флисс дала мне чашку, я отодвинула в сторону ее электрический молокоотсос.

— И Хью решил обсудить с ней свое «изобретение». — Она закатила глаза.

— Ясно. Но… он трогал ее, Флисс. Я видела. А она не была против — сидела и улыбалась.

— Послушай, — сказала она, — у Хью обостренное чувство осязания, только и всего, а Шанталь будет заниматься патентным исследованием безвозмездно, что сэкономит ему две тысячи фунтов. Может быть, он просто хотел обнять ее в благодарность. Но если ты настаиваешь, я позвоню ей прямо сейчас и спрошу. — Она хихикнула. — Я даже знаю, что она скажет! — Она весело замотала головой: — Хью и Шанти… Это здорово.

Я поднялась.

— Ладно, Флисс. Как знаешь. Я всего лишь пыталась защитить тебя. Мне не хочется, чтобы ты страдала. Ведь ты же моя сестра, помнишь об этом?

— О, я понимаю, что ты хотела добра, Лора. И я очень благодарна тебе. Честно. Но ты ошибаешься.

«Вовсе я не ошибаюсь», — сказала я себе, возвращаясь домой. Язык тела никогда не лжет. Я видела, как Хью касался Шанталь, как он практически гладил ее грудь. Если Фелисити считает, что это невинный жест, то она еще большая тупица, чем я думала. Она больше не видит в Хью своего мужа, относится к нему не как полагается, и поэтому, изголодавшись по уважению, дружбе и сексу, он обратил внимание на Шанталь, которая явно предлагала ему нечто большее, чем просто профессиональную помощь. Но я выполнила свой сестринский долг и теперь умываю руки. И от проблем Хоуп тоже. В любом случае у меня и своих достаточно. Например, встреча с Джессикой. Сегодня она была с Люком, потому что Магда отправилась в «Савой» на бал со Стивом и некоторыми его клиентами, а Люк решил воспользоваться этой возможностью, чтобы познакомить нас с Джесс. Мы должны были поужинать и вместе посмотреть шоу. Я волновалась даже больше, чем когда знакомилась с родителями Люка двенадцать лет назад.

В десять минут седьмого я позвонила в дверь Люка. Услышала легкие шаги, а затем скрип замка, после этого дверь тихонько приоткрылась. На пороге стояла Джессика, одетая в «шотландку» и серый кардиган. На глазах были очки с синими стеклами. Она некоторое время смотрела на меня, а потом осторожно улыбнулась. Я так обрадовалась, что девочка не бросилась прочь с ревом, что едва удержалась на ногах. Позади нее возник Люк и послал мне воздушный поцелуй.

— Привет, Джессика, — произнесла я. Сердце стучало, и, несмотря на холодную погоду, меня прошиб пот.

— Джесс, это Лора, — сказал Люк. Она слегка наклонила голову на один бок, как будто была натуралистом, а я — не известным науке видом. — Может быть, ты пригласишь ее войти? — Она отступила, прижавшись к стене. Ее головка опережала свет настенных светильников, и от нее исходило сияние, похожее на нимб.

— А я тебя видела, — сообщила девчушка, по-детски пришепетывая.

— Правда?

Она кивнула. Я чувствовала себя не в своей тарелке из-за того, что не могла видеть ее взгляда за очками.

— По телевизору. — Она наклонилась, чтобы подтянуть гольф. Ее тоненькие бледные ножки были похожи на стебли лука-порея.

— Знаешь, Джесс, — сказал Люк, — Лору сегодня опять покажут по телевизору. Посмотрим викторину? — Она снова кивнула, а Люк подмигнул мне. — Может, тебя даже ждет сюрприз.

— Сюрприз? — Она вопросительно посмотрела на меня: — У тебя есть для меня сюрприз?

— Вообще-то да. Вот. — Я дала ей пакет с ручками, который держала в руках, и она посмотрела на отца.

— Все хорошо, дорогая. Можешь открыть. — Она достала большое пасхальное яйцо, перевязанное розовой лентой, в котором была чашка с изображением Русалочки из мультфильма. Она широко раскрыла глаза. — Как здорово! А что надо сказать?

— Спасибо, — озадаченно отозвалась она. У меня сложилось впечатление, что она ждала злую Бастинду, а вместо нее появилась Белоснежка.

— Это подарок на предстоящее воскресенье, — пояснила я, пока Люк вешал мое пальто. — Но можешь открыть сейчас, если хочешь. Если тебе папа разрешит. Красивые у тебя очки, — добавила я.

— Они новые, — похвасталась Джесс. — Аптекарь сказал, что они мне нужны.

— Оптик, дорогая, — поправил ее Люк. — Оптик. Повтори, пожалуйста.

— Аптекарь.

Он улыбнулся:

— Ну ладно.

Я стала понемногу расслабляться. Вечер начинался прекрасно. Мы отправились на кухню, и Люк принялся стряпать ужин. На столе стоял пакет из «Фреш энд уайлд». Когда мы открыли его, Джессика рассказала, что их отпустили на каникулы. Потом она показала мне коллаж, который делала.

— Как красиво! А это твой папа? — спросила я, указывая на высокую фигуру с левой стороны у пруда из фольги.

— Да. — Она принялась рассеянно раскачивать шатающийся зуб у себя во рту.

— А это ты? Это твое синее пальтишко?

— Да. А это, — указала она на шарики из желтой материи, — утки.

— Очень мило.

— А где курица? — пробормотал Люк, копаясь в пакете. Он высыпал все на стол. — Оставил в магазине. Черт.

Джессика бросила на него сердитый взгляд:

— Нельзя говорить «черт», папа.

— Нет, конечно. Ты права, милая. Это плохое слово.

— Давай я схожу заберу, — предложила я.

— Да нет. Оставайся здесь с Джессикой, а я пойду. Ладно, Джесс? Лора посидит с тобой пять минут, пока я сбегаю. — Сперва девочка растерялась, но потом кивнула. Я так обрадовалась, что она не отказалась наотрез, не позвонила в Национальное общество предупреждения жестокого обращения с детьми сообщить о жестокости Люка, что улыбнулась ей трогательной улыбкой, исполненной благодарности. Она была похожа на Люка — рот той же формы, нос у нее, судя по всему, намечался орлиный (по наследству от папочки), а вот глаза — лучистые, голубые, с огромными блестящими зрачками. Очаровательное дитя. Услышав, что Люк ушел, она направилась к шкафу и вернулась с огромной, золотого цвета, жестяной банкой из-под печенья. Убрала со стола книгу со сказками.

— Хочешь посмотреть мои фотографии? — Она сняла крышку.

— С удовольствием. А ты их сама сделала?

Она кивнула, а потом достала розовую спортивную сумку и вытащила красный фотоаппарат.

— Мама подарила его мне на день рождения. Он не игрушечный, — объяснила она, давая его мне.

— Как здорово! А снимает он хорошо?

— Да. Очень хорошо. — Она достала маленькую папку со снимками из коробки. Там было несколько фотографий с козами, и хотя они получились немного размытыми, я все равно восхищенно ахала. В полный рост козы казались не такими уж и миниатюрными, хотя и на коротких ножках. Козий вариант таксы, подумала я.

— А у тебя есть любимчики?

— Не-ет. — Она явно посчитала вопрос предосудительным. — Я люблю их всех одинаково. — Затем показала на черного козла с белой «шапочкой» и захихикала: — Это Йоги. Он иногда дерется.

— Правда?

— И мама ставит его в угол.

— Да?

Она кивнула, потом снова захихикала. После этого дала мне другую фотографию. Взглянув на нее, я почувствовала моральный кризис. Или словно я марионетка и кто-то только что обрезал мне нити…

Люк обнимал Магду за плечи, а она ласково улыбалась ему, глядя прямо в глаза. Почувствовав, что к горлу подступает тошнота, будто раскачиваюсь на лодке в шторм, я поискала взглядом дату фотографии. Нашла ее на обратной стороне: маленькими светло-серыми буквами было написано «20.03.05». Прошлое воскресенье. Потом Джессика вручила мне другое, слегка кривобокое, фото Люка и Магды, снятое в предыдущее воскресенье. Они где-то сидели за столом, улыбались в камеру, чуть не касаясь головами, а распущенные волосы Магды лежали на плече Люка. Я почувствовала острую боль, словно меня пырнули ножом.

— Гм-м… — произнесла я. — Это тоже хорошее. А… где оно было сделано?

— В доме наджи.

— В чьем доме?

— Наджи — это бабушка. У моей венгерской бабушки. Она живет в Амершаме.

— Понятно.

— А мои английские дедушка с бабушкой живут в Кенте.

— Я знаю. — Я хорошо помнила тот дом. Теперь Джессика дала мне другой снимок. На нем все трое стояли в саду его родителей около плакучей ивы. Джессика стояла между родителями, крепко держа обоих за руки, словно боялась, что они сбегут. Потом она показала мне еще около десяти фотографий, сделанных в прошлом месяце, и на всех были Люк и Магда, либо стоящие, либо сидящие рядом, либо в обнимку. У меня возникло ощущение, будто я получила обухом по голове. — Спасибо, что показала фотографии, — едва выговорила я, чувствуя, как к горлу подступает комок.

— У меня такая красивая мама, — сказала Джессика. Она произнесла это без всякой задней мысли — просто констатировала факт.

— Да. — Я постаралась унять дрожь в голосе. — И ты тоже.

— Она была моделью.

— Правда? — еле слышно спросила я.

— Они так и познакомились с папой. Он много раз ее рисовал.

— А. Понятно… — «Мы познакомились на уроках рисования с натуры…».

— И она была такая красивая, что он сразу влюбился в нее. — Джессика прикрыла рот рукой, подавляя смешок. — На ней не было одежды!

— Да что ты? — тихо спросила я.

— Нет, — возмущенно сказала она. — Она была голая!

Мой ум внезапно атаковали жуткие картины: Люк, судорожно сжимая в руке кусочек угля, похотливо пялится на обнаженную Магду, которая растеклась по шезлонгу, как обнаженная натурщица на картине «Туалет Венеры». Я представила, как он очерчивает в воздухе округлости ее бедер и груди… Я вспомнила его слова. А сказал он, что Магда его «очень привлекла». Наверное, несмотря ни на что, все осталось по-прежнему.

— Она была очень красивой, — восхищенно повторила Джессика. — Такой красивой, что он сразу влюбился в нее… а она влюбилась в него, и они поженились… и… и… — Слова «и жили счастливо» повисли в воздухе словно мираж. Послышался короткий, грустный вздох.

— А потом у них появилась ты. И они жили счастливо. — Наступила тишина. Было слышно, как работает холодильник. Джессика снова перетасовала фотографии, раскинула их на столе и принялась тщательно разглядывать, словно цыганка — свои карты. Наверху часы пробили половину седьмого.

— А мама говорит… — неуверенно начала она. И тут же умолкла.

— Что?

Она покраснела, а потом облокотилась на стол и спрятала лицо в ладонях.

— Мама говорит… — снова попыталась она. Девочка потерла одну ногу внешней стороной ступни другой.

— Что говорит твоя мама, Джессика?

— Ну-у… — Она глубоко вздохнула, а потом почесала нос. — Что ты, наверное, ужасный человек.

Мне будто дали под дых.

— Почему она так говорит? — тихо спросила я.

— Потому что… твой муж бросил тебя и не вернулся. — Она убрала выбившуюся прядку за ухо. Волосы ее были светлыми и тонкими, словно кукурузные рыльца.

— Что ж… Мой муж бросил меня, это правда. Верно и то, что он не вернулся. Но это не значит, что я ужасный человек, Джессика. Не думаю, что твой отец согласится с твоей мамой.

— Нет, — покачала она головой. — Он говорит, ты хорошая.

— Но ты ведь можешь составить и свое мнение. Если узнаешь меня получше. Тогда ты сама сможешь решить. Так, Джессика? — Мы услышали, как в замочной скважине повернулся ключ, потом — скрип половиц и наконец шаги на лестнице.

Она посмотрела на меня искоса, а потом кивнула:

— Ладно.

Люк быстро приготовил ужин — куриное филе в панировке (видимо, любимое блюдо Джессики), и мы сели за стол.

— Мы так мило беседовали с Джессикой, — сказала я, когда она выжимала кетчуп из бутылки. — Она рассказала мне, как вы с Магдой познакомились. Она, оказывается, была твоей натурщицей.

Он покраснел.

— Ну да. Мы познакомились на уроках рисования с натуры — я же тебе рассказывал.

— Гм… Вроде как. А еще она показывала мне фотографии, — приторным голосом продолжала я, разглядывая те, что до сих пор лежали на столе. — Там есть такие замечательные, где вы вместе с Магдой. — Я почувствовала, что к глазам подступают слезы. — Вот эта например. — Я взяла одну фотографию и протянула ему. Там они с Магдой сидели за столом, чокались и вообще производили впечатление счастливой семейной пары.

Люк будто замер.

— Да. Джессика любит делать фотографии мамы и папы — правда, дорогая? — Она радостно кивнула, зачерпывая ложкой горошек. — Она просит нас попозировать, правда, Джесс? — Девочка снова кивнула. — Ей очень хочется собрать много семейных фотографий для своего альбома, и мы совсем не возражаем, когда она просит об этом. Ведь она может снимать сколько захочет. — Он многозначительно улыбнулся, взглянув на меня, и мне стало стыдно за свое поведение. Люк и Магда всего-навсего натягивали радостные гримасы для их запутавшейся во взрослых взаимоотношениях, расстроенной маленькой шестилетней дочери, которая больше всего на свете хотела бы, чтобы они никогда не расставались.

— Все! — торжественно провозгласила Джессика.

— Теперь положи нож рядом с вилкой. Вот так. Может, теперь мороженого?

Она покачала головой.

— Я хочу сделать одну фотографию.

— Хорошо. Но только со вспышкой. — Джессика сделала несколько шагов назад и направила камеру на Люка, но в тот момент, когда я попыталась улизнуть со стула, чтобы не попасть в кадр, сработала вспышка.

— Получилось не очень хорошо, — сказал Люк. — Попробуем еще. — Он посмотрел в объектив и улыбнулся. Я предложила сфотографировать их вдвоем — Джессика положила голову Люку на плечо, обнимая его руками за шею.

— Осталось еще шесть кадров, — сказала я, передавая камеру назад Джессике.

— Оставь их на уик-энд, — попросил Люк, — а во вторник отнесем их в «Бутс». — Тут он бросил взгляд на часы. — Эй, начинается программа Лоры, поторопитесь! — Мы бросились наверх, и Люк включил телевизор — диктор только-только успел объявить о начале шоу. Когда пошла заставка — солянка из крутящихся знаков вопроса, математических уравнений, животных, планет и известных лиц, — Джессика запрыгнула на диван к Люку. Он заключил ее в объятия, она в ответ обняла его, сомкнув руки обручем. Почти как в моих мечтах, подумалось мне. Они ведут себя точно так, как я себе представляла. И я рядом с ними.

— Ведущая «Что бы вы думали?!» Лора Квик!

Джессика посмотрела на меня, чтобы убедиться, что это я.

— Итак, встречайте сегодняшних участников…

— Я Кристина Скофилд…

— Я Даг Дейл…

— Привет, я Джим Френд…

— Я Люк Норт. Я арт-дилер и живу в Западном Лондоне.

Джессика вытянулась в струнку. Она показала пальцем на экран от изумления, вытянув губы трубочкой. Потом крутанулась и уставилась на Люка, а потом снова на экран.

Он улыбнулся:

— Вот и сюрприз, Джесс! — Она вся превратилась в одну большую улыбку. Потом глянула на экран и сложила руки вместе в безмолвном изумлении.

— Для меня это тоже стало сюрпризом, — усмехнулась я. — Еще каким.

— Это Монровия… «Дзинь!» Это можжевельник… «Дзинь!» Минойская… Аргентина… «Уууу!..» Коза… Желтый… «Уууу…» Орел… Микеланджело… Это был Микеланджело. «ДЗЫЗЫНЬ!!!»

— Ты победил, папа! Ты победил! — Джессика светилась от счастья, подпрыгивала вверх-вниз на диване, визжала от восторга. — У меня самый умный папа!

Мы с Люком решили, что я уйду после окончания шоу, поэтому я отправилась в прихожую, чтобы забрать пальто.

— Мама так удивится! — донеслись до меня слова Джессики, когда я сняла пальто с вешалки. — Она так удивится, когда я ей расскажу, правда?

— Конечно, дорогая, — ответил Люк, поднимая мою сумку. — Но ты знаешь, Джесс, — тихо добавил он, — по-моему, будет лучше, если мы ничего не скажем маме о том, что ты сегодня познакомилась с Лорой. Хорошо? — Меня охватило уже знакомое чувство унижения — в буквальном смысле, — как будто кто-то тащит меня за лодыжки вниз. Я вернулась в комнату отдыха. — Договорились, Джесс? Не будешь рассказывать о нашей встрече с Лорой? — Она кивнула, ее эйфория закончилась, плечи опустились, головка склонилась к груди. — Так, — сказал Люк в следующее мгновение, — больше никаких сюрпризов сегодня — пора в постель, юная леди.

— Я пойду домой, — сказала я. — До свидания, Джессика. Было очень приятно с тобой познакомиться.

Она стояла на одной ноге, словно детеныш цапли, и сделалась теперь такой же застенчивой, как в первые минуты нашей встречи.

— Надеюсь, мы снова увидимся, — сказала я. Она слегка улыбнулась.

— Скорее наверх, дорогая, — сказал Люк. — Я поднимусь через минуту и почитаю тебе сказку.

— Почему ей нельзя сказать Магде, что она познакомилась со мной? — прошептала я, когда Джессика вбежала по ступеням наверх. — Магда проводит время со Стивом, а ты со мной — тут нет ничего плохого.

— Да, но она угрожала мне! Вчера она сказала, что если я каким-либо образом познакомлю вас с Джессикой, то она ограничит мое время с ней.

— Она не может — вы были женаты, поэтому ты автоматически имеешь право на исполнение родительского долга, разве нет?

— Да. Но дело в том, что Магда до сих пор может делать все, что ей заблагорассудится. Если бы ее левая нога захотела, она бы просто запретила мне видеться с Джессикой, тогда пришлось бы обратиться в суд, а это стоило бы огромного количества времени и денег. Да, я получу ордер с разрешением на встречи, но она его просто проигнорирует. Именно так случилось с одним моим другом. Его бывшая жена просто плюет на предписания, и в результате он почти не видит своих детей.

— Но люди, которые постоянно угрожают, на самом деле никогда не исполнят своих угроз.

— Может, и так, только я не собираюсь сердить ее.

Я надела шарф.

— А меня сердить можно. Мне жаль, что Джессике придется помалкивать. Это неправильно, Люк.

— Боюсь, она уже привыкла. Дети разведенных родителей умеют быть сдержанными — она никогда не упоминает о Стиве. Но из-за того что она увидела тебя по телевизору, я решил, что она может не удержаться, а на этой стадии лучше, чтобы Магда оставалась в неведении.

— Я поняла. — Я открыла дверь, и мне в лицо ударил порыв холодного воздуха. — Надоело, что ты стелешься перед ней, как будто она какое-то… божество.

— Ты не понимаешь, насколько серьезна моя ситуация.

— Понимаю. — Было так холодно, что мое дыхание превращалось в пар и походило на сигаретный дым.

Он покачал головой:

— Нет, не понимаешь. До тех пор пока у тебя не появятся собственные дети, ты не поймешь, насколько крепка эта привязанность…

— Наверное, ты прав.

— Она всепоглощающая. — Он прижал левую руку к груди. — Ты соединяешься с ребенком через сердце, вот здесь. А если разлучаешься, то так… тоскуешь. Каждый день я переживаю хронический ужас при мысли о том, что буду видеть Джессику реже, или что ее мать настроит ее против меня или увезет за границу.

Я подняла свой воротник.

— А она может?

— При определенных обстоятельствах — да. Все повторяет, что Стив хочет переехать жить во Францию и, если он попросит ее поехать с ним, она согласится. А еще говорит, что если у них ничего не получится, то она вернется в Венгрию. И вот чтобы этого не случилось, я все время хожу по струнке. У меня уже голова идет кругом, но приходится делать это снова и снова, чтобы видеться с Джессикой, — я ведь не ради себя, а ради нее. Ребенку нужен отец, Лора.

— Да, конечно, только…

— Когда Джессика у меня, я почти не сплю. Знаешь почему? Потому что после того как я уложу ее спать и поправлю ей одеяло, а потом почитаю книжку, я сижу рядом с ней на стуле, часами, просто сижу и смотрю, как она спит, потому что не хочу упустить даже этого. Я не хочу упустить ни секунды, когда она рядом со мной. — Его глаза блестели от слез. — Когда Магда бросила меня, то она не просто бросила — она отняла у меня моего ребенка, она отняла у меня мою семью. Прошу тебя, Лора, не критикуй меня — просто попытайся понять. А если не можешь, то, может, нам тогда лучше расстаться.

Я запаниковала.

— Я понимаю. Правда… — Мой голос звучал высоко и визгливо. — Может, даже больше, чем ты думаешь. Но понимание — одно, а чувство — совсем другое.

Люк пытался сдержать слезы.

— Я знаю. Я это понимаю, и мне жаль, Лора. — Он коснулся моей руки. — Прости, что жить со мной не так легко и приятно, как раньше, но тогда нас было двое, а теперь у меня есть Джесс. Умоляю, пожалей меня. — Он прижал меня к себе и обнял обеими руками. — Я люблю тебя, Лора, — прошептал он. — Я так не хочу терять тебя; я обещаю, что эта ситуация не будет продолжаться вечно. Я обещаю: все изменится. Со временем.

Глава восьмая

На следующий день буквально каждый таблоид сообщал о триумфе Люка на викторине. «А ЛЮК НЕ ПРОМАХ!» — восклицала «Дейли ньюс» на девятой странице, разместив на полполосы фото с его улыбающимся лицом. «ЖЕНАТЫЙ ЛЮБОВНИК КВИК ПОБЕЖДАЕТ В ВИКТОРИНЕ!» — кричала «Ньюс». Они пронюхали даже о том, что во время съемок Люк саботировал «Перемену мест». «Что ж, нам бы тоже хотелось поменяться местами с ведущей. И спросить ее: куда же запропастился ее муж? — Я почувствовала, как активизировался мой рвотный рефлекс. — Глава благотворительной организации Ник Литтл исчез три года назад, однако теле-Лора нашла себе утешителя: бросилась в объятия к старому приятелю, арт-дилеру Люку Норту. Люку при этом не мешает жена-венгерка по имени Магда де Лазло, с которой он связан узами брака вот уже девять лет… Читайте на страницах 7, 8 и 9».

— Какая пакость! — в который раз раздосадованно пожаловалась я Тому, прочитав анонс. Мы сидели в крохотной монтажной клетушке без окон в дальнем конце здания. Он монтировал вчерашнее шоу. Том когда-то работал монтажером, поэтому предпочитал первый линейный монтаж делать сам. Обычно ему помогала Сара, но на сей раз она пораньше уехала на пасхальные каникулы. Я смотрела, как при замедленном воспроизведении кадров прыгаю на экране, словно играю в классики. Пока он выполнял микширование, мой голос походил то на речь мистеронов[49], то на Минни Маус.

— Тритон — это в-е-л-и-ч-а-й-ш-и-й спутниккакойпла-н-е-т-ы?.. Н-е-п-т-у-н э-т-о в-е-р-н-о… Нептунэтоверно… это верно, верно, верно.

— Люк меня не «утешает». — Я сделала жест, имитирующий кавычки. — Я с ним встречаюсь. И как они смеют утверждать, что Люк до сих пор женат на Магде, — она бросила его чуть ли не год назад!

— Это потому, что ты отказалась разговаривать с ними, — пояснил Том, прогоняя запись назад и вперед, оцифровывая пленку. Он бросил взгляд на монтажную линейку на соседнем мониторе, затем набрал какие-то цифры у себя на клавиатуре. — Они же остались без очередной истории о разбитом сердце, поэтому теперь пытаются выставить тебя похитительницей чужих мужей.

— Из мести?

— Нет, та же история под другим соусом; как говорится, бизнес и ничего личного. Они хотят писать о тебе и не допустят, чтобы между ними и тобой что-то встало, даже ты сама.

— Но почему им так хочется обо мне писать?

Том пожал плечами:

— Потому что за тобой тянется шлейф таинственного исчезновения Ника, ну и просто потому, что… им хочется. Как ни странно, многих знаменитостей таблоиды начисто игнорируют, невзирая на то что те из кожи вон лезут, чтобы их заметили, а другим устраивают разгром изо дня в день. К тому же «Ньюс» соперничает с «Пост», они как собаки, которые дерутся из-за кости, и боюсь, что в ближайшей перспективе ты и есть эта кость.

— Нэрис была права, — холодно сказала я. — Она предупреждала, что надо просто дать им интервью, чтобы они отвязались от меня.

— Нэрис ужасно назойлива, но иногда попадает в точку. То, что ты наотрез отказалась разговаривать с ними, только подогрело их нездоровый интерес.

Я еще раз прочитала заметку. Складывалось впечатление, что я смотрюсь в какое-то зеркало на ярмарочной площади, которое намеренно искажает все, что отражает, до абсурда. Я чувствовала в горле привкус желчи. Получается, что я ошибалась, полагая, что, если не стану с ними разговаривать, они ничего не напишут.

— А я могу подать на них в суд? Или заставить напечатать извинение?

— Нет, потому что он до сих пор действительно женат, не так ли?

— На бумаге.

— Тогда никакого искажения фактов нет. Прости, Лора. Это жестокий бизнес.

— А еще это косвенная реклама, — язвительно сказала я. — «Четвертый канал», наверное, нарадоваться не может.

— Открыто они не говорят, но так и есть. Чтобы получить такое освещение шоу, им пришлось бы потратить целое состояние.

— Надо полагать, ты тоже считаешь, что это то, что надо?

Том обиделся.

— Вообще-то нет.

— Признайся, — попросила я. — Ведь так?

— Нет.

— Но ведь это же ты придумал викторину. Ты должен быть доволен таким интересом прессы.

— Нет, если это внимание — за твой счет. Мне неприятно видеть, сколько на тебя уже вылили… помоев. Хотя мне в свое время уделили куда более скромное внимание, я знаю, каково это. Боюсь, что это…

— …риск, на который я сама пошла, — с горечью заключила я.

— Положа руку на сердце, да. Мы с тобой обсуждали такую перспективу, и ты решила, что глупо упускать представившийся шанс.

— Так и было.

— Да, а теперь расплачиваешься. Интересно, Ник в курсе того, что творится? — добавил он, редактируя момент выхода на рекламу. Я снова посмотрела в газету и еще раз прочитала послесловие внизу страницы.

«Вы знаете, где находится муж теле-Лоры? Тогда звоните на нашу анонимную "горячую линию"». К призыву прилагался снимок в антураже «их разыскивает полиция».

— Я иногда об этом думаю. Будь он в Англии, то, может, был бы в курсе. И даже смотрел бы шоу. Но, насколько мне известно, он в Тасмании.

Мне вспомнился девиз «Суданиз»: «Маленький — да удаленький». Ник, наверное, тоже задумывался над этим, когда планировал свой… как его назвать? Побег от реальности? Он оставил прежнюю жизнь, словно змея — старую кожу.

— Может, он в Судане? — спросил Том.

Я посмотрела на него.

— Вряд ли. Во-первых, он не взял с собой паспорт, а во-вторых, если бы ему удалось туда пробраться, его бы заметил кто-нибудь из местных сотрудников и пошел бы слух.

Наступила тишина, потом Том кивнул в сторону фотографии Люка:

— А ты времени зря не теряла.

— Да. Забавно, но когда ты сказал, что пора бы мне обзавестись кем-нибудь, на моем горизонте возник Люк. Ты велел мне не терять ни дня — я так и сделала. Это произошло всего шесть недель назад, но такое ощущение, что шесть месяцев.

— Значит, все путем — если не считать этого мусора, — постучал он пальцем по газете.

— Угу. — Я вспомнила о снимках Джессики, на которых были запечатлены Магда и Люк. — Все… в норме. — Я подумала, что по воскресеньям она, должно быть, готовит гуляш. — Просто здорово.

— Следующий вопрос… Сле-дую-щийвопрос. Следую-щийвопросследующийв-о-п-р-о-с.

— Ну и каково это — получить второй шанс на любовь? — Я удивилась этому вопросу, потому что мы с Томом редко обсуждали личные дела. — Лучше, чем первый?

— Просто… по-другому, потому что у него сейчас сложности в жизни. А вот девочка его — просто прелесть. Мы вчера познакомились. Она очаровательное существо, — с нежностью добавила я.

— Ты постоянно говоришь о детях. — Том не сводил глаз с экрана, доводя монтаж до конца. Наступила пауза.

— Кем по национальности был Фаберже? Кемпонацио-нальностибыл… был… б-ы-л…

— На самом деле я и сам оказался в похожей ситуации.

Я пристально посмотрела на него:

— Правда?

— Русским… Ру-сс-ки-м… Этоверно… в-е-р-н-о…

— У моей девушки есть ребенок.

— Да? И сколько ему?

— Три с половиной. — Я вспомнила, что сыну Тома тоже должно быть около того. — Отличный мальчуган. Мы встречаемся с Джиной только с Рождества…

— С Джиной? Но я думала… — Я вовремя умолкла.

Он с любопытством перевел взгляд на меня:

— Что?

— Что — «ее зовут Сэм» — ты одинок. Ты же никогда не говорил, что встречаешься с кем-то.

— Ну я же говорю — все началось недавно. Мы с Джиной познакомились на Новый год, у нее есть сын Сэм. — Ага. — Отличный паренек. Я, честно сказать, здорово к нему привязался. — В моей памяти всплыла валентинка. Значит, она была от этого мальчика — как мило! Но как странно, подумала я, что Том так предан чужому ребенку, совершенно позабыв о собственном.

— А как вы с ней познакомились?

— В Равенскорт-парке. Я ездил к друзьям на обед и возвращался домой, когда увидел, что ко мне подходит маленький мальчик, а позади него молодая женщина толкает коляску. Он бежал по улице, смеясь и размахивая какой-то елочной мишурой, и внезапно упал, прямо передо мной. Он так расплакался, что у меня сердце зашлось. Я помог ему подняться, а потом подошла она и поблагодарила, мы разговорились… — Он улыбнулся. — И она дала мне свою визитку.

— Как романтично! Вы с ним проводите много времени вместе?

— Да нет. — Он откинулся на спинку кресла и сцепил руки на затылке в замок. — Джипа учится на заочном, поэтому по субботам она занимается, а я беру Сэма с собой качаться на качелях. Потом мы читаем книжки или смотрим шоу на Би-би-си для детей. Мне так нравится общаться с ним — это самый желанный день недели для меня.

— Что ж, — не понимая его, произнесла я. — Это замечательно. — И больше не знала, что сказать, потому что, как я говорила, мы с Томом почти не обсуждаем личную жизнь. Так было даже после того, как Ник бросил меня: он не стал задавать вопросов. Выразил соболезнования, но держался на расстоянии — и просто помогал.

— А как там у Люка с его бывшей? — мимоходом поинтересовался он. — У него все в порядке на этом фронте? — Я подумала о Магде, и у меня свело желудок. — Ничего, что я спрашиваю? Просто мне до смерти… любопытно.

— О! Ну… С Магдой… все хорошо. Она… — Меня так и подмывало рассказать ему всю правду, но я не хотела унижать Люка. — Она… в порядке.

— Это хорошо. — Повисла неуютная тишина. — Потому что такие ситуации могут быть просто адом.

— Гм… — произнесла я. — Точно. — Том бросил взгляд на меня. — Иногда, — быстро добавила я. — А у тебя как?

— Да так же, в общем-то. Ты… понимаешь… — Он пожал плечами. — Ее муж иногда бывает там, но это… ничего.

— Досле-д-у-ю-щейнеделидо-с-в-и-д-ания… Д-о-с-в-и-д-а-н-и-я… Досвиданиядосвиданиядосвидания. До свидания.

Том нажал кнопку жесткого переноса.

— Ну вот, готово. — Он внимательно посмотрел на меня, и на секунду мне показалось, что он вот-вот задаст мне один из своих «очень серьезных» вопросов. Но он только вытащил диск из привода и наклеил на него ярлык. — Что ж… хорошей Пасхи тебе, Лора.

Я взяла свою сумку.

— Тебе тоже. Всего доброго…

— Будешь развлекаться?

— Ну… Да… Наверное… Я еще не знаю — надо посоветоваться с Люком, но, наверное… — Я поднялась. — Тогда до вторника, Том.

Он улыбнулся:

— До вторника.

Итак, Том встречается с женщиной, у которой есть ребенок и бывший муж. Этот факт почему-то приободрил меня — грела мысль о том, что мы с ним в одинаковой ситуации. А вот когда я шла по Уэстбурн-парк-роуд в галерею Люка, то снова подумала о том, как странно, что он так откровенно говорит о своей привязанности к этому мальчику, хотя, должно быть, подозревает, что мне известно о его неблаговидном поступке. Что он поддался этой coup de foudre, как выразилась его сестра, которая разлучила его с ребенком. Когда я пересекала Повис-сквер, мне в голову пришло, что он встречается с Джиной из чувства вины перед своим ребенком. Внезапно зазвонил мой мобильный.

— Лора? — Звонила Хоуп. Ее голос звучал горестно.

— Где ты?

— Дома. Собираемся в Севилью. Я ужасно нервничаю.

— Но вы же завтра уезжаете.

— Да не поэтому! А потому, — она всхлипнула, — что я нашла кое-что. Вещественную улику.

— Господи… Какую?

— Чек. Из «Тиффани». Он лежал в кармане пиджака, который Майк надевал вчера.

У меня екнуло сердце. Он на удивлением неосторожен.

— И что он покупал?

Она снова всхлипнула.

— Серебряный браслет с золотым фермуаром в виде сердечка. Это для Нее. Я знаю, потому что вариант один…

— А откуда ты знаешь, что не для тебя? Может, он купил его на твой… день рождения.

— До моего дня рождения еще много месяцев.

— Тогда, может, просто… в подарок. Он и раньше покупал тебе украшения в «Тиффани». Может, он подарит его тебе на этот уик-энд.

— Нет.

— Может, это для его матери или сестры.

— Не для них. Я знаю точно, он для этой… женщины, потому что, — ее голос оборвался, — в чеке указана отдельная цена за «гравировку», и там стоит имя. Ее зовут, — она снова всхлипнула, — Клэр.

— Клэр? — Я проштудировала свою память. Никаких совпадений. Я перешла на другую сторону Тэлбот-роуд.

— Но я не знаю никого по имени Клэр, и он никогда не упоминал никого с таким именем. Подумать только — он с ней там прямо сейчас! — Да. Сегодня был четверг. Он «задерживался». — Наверное, дарит его прямо сейчас, — с горечью добавила она. — Должно быть, кто-то с работы. Именно там и начинается большинство романов, так ведь, у проклятого кулера, а в «Кляйнворт Перелла» женщин сногсшибательной внешности хоть отбавляй, как и весьма привлекательных и успешных мужчин.

— Да, но он любит тебя, Хоуп…

— Я больше не уверена в этом. О Боже, Лора!.. — Она разразилась рыданиями. — Завтра я должна уехать с ним в Севилью и делать вид, будто ничего не происходит, когда, честно говоря, дела у нас хуже некуда…

— Не плачь, Хоуп. Умоляю тебя.

— Не могу остановиться. А ты бы не плакала, если б оказалась на моем месте? — Плакала бы. — Я не могу ни есть, ни спать…

— Если ты считаешь, что найденное тобой — доказательство его измены, тебе надо прямо с ним обо всем поговорить. Когда он вернется, просто спокойно скажи ему, что ты нашла чек, и попроси все объяснить.

— Нет! — крикнула она.

— Тебе придется, Хоуп.

— Я не могу ругаться с ним сегодня.

— Почему?

— Потому что тогда он может бросить ее.

— А… ты разве не этого хочешь?

— Нет! Во всяком случае, пока. Потому что я хочу, чтобы во вторник он, как всегда, отправился к ней.

— Зачем? — спросила я, сворачивая на Ледбери-роуд.

— Чтобы ты проследила за ним.

Я простонала.

— Прошу тебя, не отказывай мне на сей раз, Лора, — проговорила Хоуп. — Раньше ты не хотела приносить мне дурные новости, но теперь-то я и так все знаю. — Резонно. — Теперь я знаю, что у Майка роман, но не знаю, где он встречается с ней и как она выглядит.

— Но зачем тебе это надо? — В моей памяти всплыли воспоминания, как я застала Люка с Дженнифер. Эти образы до сих пор причиняли мне почти физическую боль.

— Мне не надо — я хочу убедиться. Чтобы после этого начать бракоразводный процесс.

— Послушай, ты опережаешь события. Даже если Майк и делает что-то, чего не должен, то это не значит, что нужно все перечеркивать. Многие люди проходят через это, Хоуп. Они ходят к психоаналитику, стараются…

— Лора, я очень хорошо себя знаю. И я знаю, что если Майк мне изменяет, то я никогда не смогу с этим смириться.

— Ну откуда ты знаешь?

— Знаю. Поэтому во вторник, когда он уйдет с работы, пожалуйста, проследи за ним, — сказала она.

— О… Боже!

— Прошу тебя. Пожалуйста, сделай это ради меня, Лора. Я в отчаянии. Я должна знать, куда он ходит. Прошу.

— Ну… Ну… Ну ладно. Я не хочу, но пойду…

— Чего ты не хочешь? — спросил Люк, когда я подошла к галерее. Он поцеловал меня. — Я случайно подслушал.

— Ничего. Мы болтали с Хоуп.

— А я тут просматривал список приглашенных на вечер Крейга Дэви во вторник вечером. Толпа соберется огромная. Надеюсь, ты придешь?

Только тут я поняла, что теперь благодаря Хоуп, естественно, никуда не попаду. Я уже было подумала, чтобы перезвонить ей и попросить отсрочить нашу слежку до четверга, но мне это показалось бессердечным. И с того момента я волновалась вдвое больше. Мне не хотелось шпионить за Майком, а с другой стороны, и пропустить мероприятие Люка — тоже.

— Ты ведь придешь? — повторил Люк, беря в руки свою куртку.

Я не смогла придумать уважительной причины.

— Конечно, приду, — пообещала я.

Люк включил сигнализацию и запер дверь на два замка, а потом мы прогулялись до его дома в лучах солнца ранней весны, засобиравшегося на боковую, мимо садов с шапками золотых форсатий, группками кивающих колокольчиков и кустистыми глянцевыми камелиями, готовыми продемонстрировать окружающим свое обильное цветение. Мы сидели и наслаждались напитками на его уютной маленькой террасе, под цветущей вишней, инкрустированной розовыми лепестками, которые сдувал легкий ветерок и разбрасывал вокруг нас, словно конфетти, и я была счастлива, но тут затрезвонил его телефон.

— О-о… ну кто это еще? — недовольно пробубнила я.

Это, естественно, была Магда. И могла быть только Магда. Люк говорил с ней терпеливо и, как мне показалось, непомерно долго, а я сидела и сплетала пальцы в нервном ожидании. В кои-то веки она позвонила не чтобы наорать на него, а чтобы получить сочувствие. Видимо, ее благотворительный бал не удался. Стив отбился от рук. Она места себе не находила. Что думает Люк? Считает ли он, что Стив охладел? Мне показалось довольно забавным наблюдать Люка в образе ходячего кладезя советов, а не вопящего мальчика для битья.

— Я уверена, что я не винофата, — громко пыла она в трубку. — ФНИС, ЙОГИ! ФОН с дифана! ФОН, ФОН, ФОН!!!

Люк скорчил гримасу:

— Нет, Магда, я уверен, что дело не в тебе… Ты очень хороший человек, Магда. Да… Конечно, хороший. Просто чудесный… Понятно. Значит, у вас с одним из его клиентов разные взгляды на вещи?.. — Люк посмотрел на меня и скорчил гримасу. — Конечно, у тебя есть свое мнение… И Стив должен был проявить понимание… Гм… По-моему, он тоже нетерпеливый. Да, Магда, ему очень повезло, что у него есть ты…

— Так он еще и с багашом, — выла она. — То есть у него такая ушасная быфшая жена, такая приставучая.

— Да что ты?! — воскликнул Люк, а я закатила глаза.

— Она просто нефозможная. Ревнует его ко мне как сопака.

— Еще бы, — поддакивал ей Люк. — Ты же наверняка гораздо красивее ее.

— Фообще-то да, по-моему, я красифее. Я видела фото: она — как это? — косая… НЕТ, ХАЙДИ! ФОН С КАМИНА! СЕЙЧАС ШЕ, ЮНАЯ ЛЕДИ! Плохая коса! Плоха-аааа-я. Она все время насванифает — то насчет алиментов, то шалуется на муша — он потерял работу — не на того, са которого вышла после того, как бросила Стифа, кстати — тот был Пит, а этот Джек, тот, са которого она вышла, после того как бросила Пита, потому что тот прак продершался недолко.

— Понятно, — произнес окончательно запутавшийся Люк.

— Она так расстроена, потому что он сарабатывал прилично в Сити — Джек то есть, не Пит — Пит был учителем, — и у них польшая проблема с их сыном-подростком, Патриком — это сын Стифа, кстати. Его поймали с коноплей — Патрика то есть, не Стифа — и дали пинка под сад. Но они собираются сутиться, чтобы он хотя бы мог сдать экзамены на аттестат в мае — он вот-вот должен сдать экзамен одиннатцать плюс[50], так что он умный парень. В общем, Стиф очень расстроился, а еще из-за своей мамы: она собирается выходить замуш за своего молодого люповника — ему только шестьдесят тва, а ей уше семьдесят три. Может, Стиф поэтому ведет себя так отстраненно… — Голос Магды утих.

А я сидела и думала о том, что, встречаясь с Люком, я одновременно встречаюсь с Магдой, и с ее приятелем, и с его бывшей женой, и с его матерью, и с бывшими мужьями его бывшей жены, и с их всеразличным потомством. Все эти люди, которых я никогда не видела и вряд ли увижу — разве только (и я с ужасом обнаружила эту мысль в своей голове) на похоронах Магды, которые будут, надеюсь, только спустя десятилетия (а если я прикокну ее раньше, то мне даже не придется посещать это мероприятие), — так вот, все эти незнакомые люди — не говоря уже о пяти карликовых козах — крутились вокруг меня словно спутники, вызывая головокружение и расстраивая.

— Стиф какой-то… несчастный, — донеслись до меня ее слова. — Но я, приснаться, и сама в напряжении — пофсюду пестрят заголовки про тебя и эту, эту…

— Лору, — подсказал Люк.

— В опщем, Лук, в моих бедах виноват ты, потому что если бы ты не встречался с этой, этой… Лорой… то у меня со Стифом не было бы никаких проблем.

— По-моему, ты несправедлива, — мило пролепетал Люк, крутя пальцем у виска.

— И кстати, я собиралась тебе скасать, что сегодня свонил этот шурналист, потому что про тебя и эту, эту… твою написали статью. Он спрашивал, что я думаю по этому поводу, когда мы расводимся, а я скасала ему, что не снаю. Я перешиваю за Стифа, и, видимо, перебрала на балу, потому что у меня ушшшасно болела голова и я скасала ему: «Снаете, я тут немного перешиваю. Бес комментариев». Поэтому я не дам гасетчикам пищи для размышлений, даше если ты тругого мнения.

«ТЕЛЕ-ЛОРА УВЕЛА МОЕГО МУЖА! — следующим утром провозгласила «Дейли пост». — ЭКСКЛЮЗИВ! ОТКРОВЕНИЯ БРОШЕННОЙ ЖЕНЫ!» В статье разместили огромное фото Магды в халате, поливающей свои тюльпаны, с подписью: «Смятенная жена переживает предательство». Она, наверное, даже и не подозревала, что ее фотографировали.

«Жена Люка Норта, участника викторины и по совместительству любовника безутешной Лоры Квик, в своем доме в Чизвике поведала нам, какое эмоциональное опустошение она переживает с тех пор, как муж бросил ее ради измученной семейными неурядицами телеведущей шоу «Что бы вы думали?!». «Нет, мы не разведены…» — подтверждает несчастная миссис Норт. А что же она думает о связи своего мужа? «Я немного переживаю», — сказала эта мужественная, благородная женщина. На вопрос о том, как она относится к своей сопернице, миссис Норт, утерев скупую слезу, ограничилась лишь достойными уважения словами: "Без комментариев"».

Я увидела отвратительную фотографию, сделанную накануне, как раз в момент моего разговора с Хоуп, под заголовком: «Загнанная в угол Лора тайком договаривается о встрече». Рядом было фото, на котором Люк целует меня около галереи — «Целуй меня, Квик», — а под ним — фото поменьше, с козами, подзаголовком: «Брошенные малютки».

В шоке от увиденного, я едва не вышла из киоска газетчика не заплатив. Я бросилась домой и прочла всю статью до конца, лишившись дара речи от ярости.

— Я только что увидел, — сказал Люк, звоня из машины. — В гараже. — Он был на пути в «Маджестик», чтобы купить вина для частного показа.

— Я не уводила ничьего мужа — я затаскаю этих людишек по судам, и Магду тоже бы затаскала, если б не знала, что расплачиваться придется тебе. — Я слышала, как тикают его поворотники.

— Это бессмысленно, даже если бы у тебя были те полмиллиона, которые стоит судебная тяжба, потому что это ровно то, что сказала им Магда. Они точно передали ее слова, только в совершенно ином контексте и придав извращенный смысл.

Я услышала, как его машина останавливается.

— Подозреваю, что она в бешенстве.

— Нет, она в восторге.

— С чего бы? Она обожает, когда ее выставляют жертвой?

— Как ни странно — не возражает. Упивается фантазией, что она «брошенная», хотя на самом деле ушла сама. Я поинтересовался, послала ли она им уведомление от юриста с требованием напечатать извинение, а она сказала, что у нее нет намерения опровергать их мнение.

— Ты считаешь, она специально?

— Вряд ли. — Я услышала, как он дергает ручник. — Она не до такой степени проницательна.

— Понятно. Ну что ж, мой день пошел прахом. Теперь это самая что ни на есть страстная пятница. А как твоя?

— Надо отвезти вино в галерею, потом до двух забрать каталоги из типографии. В три привезут Джессику, и вечером она будет у меня…

— А. Ты мне не говорил. Я надеялась, мы увидимся.

— Извини, Магда сегодня уходит, поэтому я сказал, что Джесс побудет со мной.

— А как насчет завтра? Мы встретимся?

— Ну, это вряд ли, потому что я повезу Джессику к моим родителям.

— Да? А вечером?

— Ну, обычно Джессика остается у меня, а с утра в воскресенье мы идем к Магде.

— Как мило! — с горечью заключила я. — Я так рада!

— Будет охота за пасхальными яйцами[51], и Джессика сказала, что хочет, чтобы мы оба были, — оно и понятно, ведь в воскресенье Пасха. Прошу тебя, не сердись, Лора, я этого не вынесу.

— А как насчет воскресного вечера?

— Я постараюсь…

— Или в понедельник?

Повисла пауза.

— Ну… в понедельник мы едем к матери Магды…

— О! Чудесно! Значит, я осталась ни с чем. На весь уикэнд! Просто расчудесно!

— Ну… все так сложно, когда у тебя ребенок. Мне жаль, Лора. Я обещаю, что все компенсирую.

— Почему мне нельзя хотя бы съездить с тобой к твоим родителям? Я бы с радостью увиделась с ними снова, и, может быть, они тоже.

— Конечно, они бы обрадовались — они так мне и говорили, — ты им всегда нравилась. Но Магда с ума сойдет, если узнает, что я возил тебя вместе с Джесс. Я не могу пойти на такой риск.

— Сойдет? Она уже давно сошла. А ты мог бы просто сказать: «Извини, Магда, но я свободный человек и могу включать свою любимую в свое расписание когда захочу».

— Да. Мог бы, и знаю, что должен, и в будущем, обещаю, так и сделаю. Но пока не могу…

— Почему?

— Потому что хочу свозить Джессику в Венецию на майские праздники.

— Ага. А мне ты об этом не говорил.

— Я недавно решил. Один из моих художников женится там, и он пригласил меня, а я подумал, как было бы здорово поехать с Джессикой, и Магда в принципе согласилась — я даже удивился, — так что я не хочу раскачивать лодку. Приходится ступать по яичной скорлупе, Лора.

— Ну да, — грубо отозвалась я. — И при этом безжалостно давить ее.

Я злилась на Люка и на себя тоже за то, что не выяснила его планы на уик-энд заранее. Я даже представить себе не могла, что у него не останется на меня времени, а больше я ничего не запланировала. Хоуп и Фелисити уехали, а у папы с мамой забот полон рот, потому что в Пасху начинается туристический сезон и свободных кроватей у них не окажется. Я поняла, что придется придумать себе какое-нибудь занятие. Сходить поплавать. Почитать. Надо было прибраться в квартире — я забросила ее после воссоединения с Люком. Поэтому в субботу я провела пару часов на Холмс-плейс, бороздя бассейн взад-вперед. Потом отправилась на рынок и накупила всяких цветов. Я устроила небольшой садик — вырвала сорняки и посадила цветы, а затем принялась оформлять фасад. Я стояла у застекленной веранды, рассаживая молодую красную и розовую герань по ящикам на окне, когда увидела, как женщина с черно-белым немецким догом поднимается по ступенькам и звонит Синтии. Полчаса спустя, когда я выносила мусор, они снова появились, на сей раз в сопровождении Синтии, как всегда элегантно одетой, с благодушной улыбкой на лице.

— Дайте знать, как у вас пойдут дела! — крикнула она своим гостям от дверей. — Мы всегда сможем провести повторный сеанс, если понадобится.

— Вряд ли. — Женщина лучезарно улыбнулась. — Но спасибо вам, Синтия. Мне стало гораздо легче. Пойдем, Динки.

Собака поскакала по улице, и Синтия помахала рукой на прощание.

— Еще один удовлетворенный посетитель? — поинтересовалась я.

— Да. Она приехала из Годалминга. Очень хотела меня видеть. — Я уловила приторный аромат ее «Мажи нуар». — Мне даже удалось подзаработать — сегодня я взяла больше, потому что сегодня Святая Суббота.

— Как мило с вашей стороны, что вы позволили ей прийти с собакой!

Синтия озадаченно посмотрела на меня:

— А, нет — это же собака-посетитель, вернее, клиент.

— В самом деле?

— Я диверсифицируюсь, знаете ли.

— В каком смысле?

— Оказываю психологическую помощь животным. Я поняла, что не использую свой дар в полную силу, если не стану ментально общаться с животными; так что недавно прошла двухдневный курс по усовершенствованию межвидового общения. Вы даже не представляете, каким он оказался информативным.

— Нет. Не представляю.

— В понедельник я вывесила объявление на сайте, и, к моему удивлению, поступило целых четыре заявки — две на сегодня, — так что можно будет не перебиваться с хлеба на воду, а даже выкинуть его. А наш сеанс с Динки прошел на удивление хорошо. Я настроилась на ее волны и определила проблему.

— И в чем она… заключалась?

— Ну… я не могу вам рассказать. Вы же понимаете — конфиденциальность и все такое…

— А, ну конечно, конечно.

— Но, — произнесла она низким голосом, — она переживает из-за своего биологического возраста, ведь ей уже почти пять, и это понятно, но ее владелица совершенно не принимает этого в расчет, и вот результат: Динки расстроена. Она рассказала мне, что не может спокойно смотреть на щенков. Однако если ей найдут симпатичного друга, у нее еще есть шанс стать мамочкой. Потому что иначе будет просто катастрофа. Лора, вы не должны допустить, чтобы такое произошло с вами, — добавила она. — Вам надо родить. — Она пробуравила меня взглядом. — Согласны?

Чертова курица! Я уже собиралась сказать Синтии, чтобы она держала свои неуместные высказывания при себе, как увидела, что из соседней двери выходит миссис Сингх. Она оперлась о стену, а потом положила ладонь мне на руку, как всегда глядя на меня с подкупающим, но слегка настороженным сочувствием.

— Я читала о тебе в газете, Лора. — У меня сердце екнуло. — Но… — Она склонила голову набок. — Я хочу, чтобы ты знала: я не поверила ни единому слову. Ни единому, — снисходительно повторила она.

— Я рада, потому что это сплошная ложь.

— Я знаю, ты бы не стала уводить чужого мужа.

— Спасибо вам, миссис Сингх.

— И я знаю, что мне не надо волноваться за Арджуна.

— Не надо.

— Я никогда не верю тому, что пишут в газетах, — сказала Синтия. — Мне слишком хорошо известно, какие они, эти журналисты. Бесчестные, низкие, лживые, двуличные… говнюки!

— Да, типичный портрет таблоидного журналиста, — согласилась я.

— Нет — любого! Они все такие! Поверь мне, они абсолютно все продажные, лукавые, морально извращенные… ублюдки! — Она так разбушевалась, что у нее на шее появились жилы, образуя подобие арочных контрфорсов. — Ладно… — Она сделала несколько глубоких вдохов через нос. — Ко мне через полтора часа придет взволнованная гвинейская свинья, так что мне нельзя терять форму.

Наблюдая за Синтией, поднимавшейся по ступенькам, я задумалась, за что она так взъелась на журналистов — наверное, когда она была актрисой, о ней тоже писали бог знает что. Но это было много лет назад. Когда она захлопнула за собой дверь, я выкинула ее выходку из головы, списав произошедшее на ее эксцентричное поведение, и продолжила заниматься садоводством.

Обустроив свой садик, я принялась за уборку в квартире. Вещи Ника я рассортировала еще в феврале, но забыла про свои. Так что, открыв гардероб, я решила отнести в «Оксфам» все, что не надевала с тех пор, как он ушел. Забравшись на стул, чтобы достать одежду с верхней полки, я приметила картонную коробку, стоявшую в самом дальнем конце, почти у самой стены. Я подтянула ее к себе и спустилась вниз. Весила она не много, ведь там лежала всего одна вещь: дорогая на вид сумка с сине-белыми полосками. Мое сердце бешено заколотилось. Я и забыла, что она там лежит. Внутри находились две вещи, на которые я больше не могла смотреть: слегка потрепанный экземпляр книги «Чего ждать, ожидая ребенка?» и завернутый в бумагу детский комбинезончик с мишками, который я не могла не купить и от которого теперь не могу избавиться.

«Вам надо родить, Лора…»

Да, с горечью подумала я, надо — я бы даже сказала, давно пора.

На сей раз Синтия была права.

К полудню воскресенья мне хотелось лезть на стену. Я проштудировала все газеты и, к своему удовольствию, обнаружила, что ни в одной из них нет ничего про меня, без всякого интереса посмотрела лодочные гонки, потом долго гуляла по Холланд-парку, задержавшись у клумб, словно заштрихованных рядами розовых и лиловых тюльпанов. Потом я решила, что с таким же успехом могу отправиться на работу. Точно так же посидеть там в тишине и одиночестве и составить вопросы к следующему сезону шоу — мы с Диланом подотстали. Ключ у меня был, и я позволила себе войти. Отрешенная от мира, уселась за свой стол. Развлечение было что надо.

«Какое море находится на глубине 1300 метров ниже уровня моря?» (Мертвое море.) «Из чего делают буйабес?» (Из рыбы.) «На каком сроке беременности можно определить сердцебиение плода?» (Пять недель.) «Как написать ноль римскими цифрами?» (Никак.) «Почему Люк бросил меня на целую неделю?» (Потому что он боится Магды.) «Какова химическая формула оксида углерода?» (СО.) «Какое золотое правило следует помнить, встречаясь с людьми, у которых есть дети?» (Что ты всегда будешь на втором месте.)

К своему удивлению, я услышала, как со скрипом открывается входная дверь.

— Привет, — изумленно произнес Том. — А что ты здесь делаешь? — Я почувствовала, что краснею, словно меня застукали за воровством канцелярских принадлежностей. — Сегодня же Пасха — я думал, у тебя… планы.

— Ну… — Я пожала плечами. — Ничего срочного… да к тому же нам с Диланом надо нагонять — успеть подготовить вопросы ко второму сезону. Вот я и подумала, что пора начинать. — Он кивнул и, скептически глянув в мою сторону, повесил куртку. — А ты? — в свою очередь, поинтересовалась я.

— А… У меня много работы. Надо проверить счета — пятое апреля уже на носу, — а потом еще отредактировать тезисы Ленина для Би-би-си-4, к тому же я хотел подумать насчет Канн — через две недели состоится фестиваль МИП-ТВ.

— А ты точно туда поедешь?

— Еще бы, я собираюсь продать права на шоу за границу.

— А есть интерес?

— Да, в Штатах, Франции и Германии, но я хочу заключить сделки лично.

Я стала вертеть ручку. Она принадлежала Нику. На ней был слоган «Суданиз»: «Маленький — да удаленький».

— В общем, — продолжал Том, — у меня есть чем заняться, и сегодняшний день отлично располагает к работе.

— Да, просто отлично.

— Тем более я почти не занят сегодня — как оказалось. — Я посмотрела на него. — Ну ладно. — Он как-то странно улыбнулся мне. — Я… оставлю тебя.

Он направился к узкой лестнице, ведущей в его кабинет на верхнем этаже, а я продолжила свое занятие, снимая с полки справочники и пролистывая их в поисках подходящих вопросов.

«Какая порода собаки была названа в честь самого большого мексиканского штата?» (Чихуахуа.) «Какая по счету в греческом алфавите буква «дельта»?» (Четвертая.) «Что представляет собой русская дача?» (Загородный дом.) «Где мой муж?» (Откуда я знаю.)

Я вдруг различила какие-то звуки и поняла, что звонит мой мобильный. Я порылась в сумке.

— Лора, это я. — Я бросила взгляд на часы: половина седьмого.

— Ты возвращаешься?

— В общем, нет — собственно, потому и звоню. Прости меня, я надеялся увидеться с тобой, но не могу уйти.

— Почему? Ты там сидишь с обеда. Пришла моя очередь, Люк.

— Но Фиби нехорошо, — он перешел на шепот, — и Магда места себе не находит из-за этого; она хочет, чтобы я побыл рядом, на тот случай если придется вызывать ветеринара.

— Ясно, — безучастно отозвалась я.

— Мне правда очень жаль.

— Не бери в голову, — холодно сказала я. — Я уже привыкла к разочарованиям.

— Ну прости, это все временно, я люблю тебя, Лора. СЕЙЧАС, МАГДА!!! Перезвонюпозже, — скороговоркой закончил он.

Послышались короткие гудки, я услышала, как скрипнула лестница.

— Ты все сидишь? — осторожно спросил Том.

— Нет. Я ушла час назад. — Он отшатнулся. — Извини, — пробормотала я, — что нагрубила. Я просто немного… устала. Ладно. — Я вздохнула. — Ты сделал то, что хотел?

— Нет, но самое трудное уже позади, так что… пожалуй, буду закругляться.

— Хорошо. Ну… а у меня все путем, так что я еще посижу. — Ни за что не признаюсь, что меня променяли на козу.

— Если только… Лора, можно задать тебе один серьезный вопрос?

— Гм? — Я посмотрела на него.

— Как ты относишься к выпивке? Если только ты, конечно, не собираешься куда-нибудь?

— Нет, не собираюсь, — кисло ответила я. — Выпить было бы неплохо — если еще что-нибудь работает.

— У Смитти всегда открыто.

— Точно. Смитти будет работать и на Рождество…

— И в Судный день.

— Значит, к Смитти… — Я взяла свою сумку.

— А я думал, ты уедешь на романтический уик-энд, — признался Том, когда мы уселись в «Карибской закусочной» Смитти на Олл-сэнтс-роуд несколько минут спустя.

Я потягивала пиво.

— Не повезло.

«Вставай, поднимайся, борись за права…» — зычно взывал Боб Марли.

— Ты разве не встречаешься с Люком?

«Вставай, поднимайся, не отступай…»

Я заерзала на стуле.

— Ну, в этот уик-энд получилось так, что, ну, Пасха, а у него…

— Не говори. Семейные обязательства.

Я кивнула.

— Вот я и бешусь.

— Я догадался. Нелегко, да?

— Да как-то… мудрено. — Я стала теребить скатерть.

— Мудрено — мягко сказано.

— Да, ты прав. Сказать по чести, этот уик-энд окончательно добил меня.

Том криво улыбнулся:

— Рассказывай…

— И у тебя тоже?

Он кивнул:

— От свиданий с теми, у кого есть дети, сплошное разочарование.

— Приходится проявлять терпение, да?

— Не просто терпение. Ангельское терпение. — Он заказал еще по кружке пива. — Если придется и дальше сносить столько гадостей, не останется ничего, кроме как выставить свою кандидатуру на причисление к лику святых.

Я разломила кружочек сушеного банана надвое.

— Что за гадости? Ты, конечно, можешь ничего не рассказывать.

— Я не против — на самом деле даже рад рассказать. Ты не возражаешь?

— Нет. Конечно, не возражаю. Мы же друзья.

— Да. — Я посмотрела на него. — И наверное, ты меня поймешь…

Он рассказал, что когда встретил Джипу, то она жила одна, муж бросил ее полгода назад ради другой. А вот теперь пытается все вернуть.

— Джина не видела его уйму времени. Но он прознал, что я ухаживаю за ней — у него и с другой все развалилось, — и вот теперь разыгрывает из себя примерного семьянина, а меня выставляет незваным гостем.

Звучало знакомо.

— И что он делает?

— Постоянно названивает, особенно за полночь или ни свет ни заря, — проверяет, с ней я или нет. Заявляется без приглашения. Иногда приходится бывать в квартире у Джины, когда надо посидеть с Сэмом, и шифроваться я не собираюсь, потому что ничего предосудительного не делаю.

— А Джина его впускает?

— Нет, держит на пороге.

— А он общается с Сэмом?

— В том-то и проблема. Джина говорит, что он может видеть Сэма каждое воскресенье, только не у него, потому что она считает его не слишком ответственным. Это означает, что видеться с ним он может только у нее дома.

— Что, в свою очередь, означает, что тебе там бывать нельзя.

— Именно.

— И они проводят время вместе.

— Точно.

— И тебе это не нравится.

— А кому бы понравилось? Когда мы познакомились, она была одна, а теперь начались эти «семейные мероприятия» — я их терпеть не могу.

— Да, это нелегко, — согласилась я.

— Сегодня они уехали к ее родителям. Поэтому я и пришел на работу — слишком разозлился, надо было прийти в себя. — Я кисло улыбнулась. — Джина говорит, что так Сэм чувствует себя в безопасности, ведь он видит, что его родители дружат, Это просто невероятно!

— Да уж, — посочувствовала я. — Том, а можно задать тебе один очень важный вопрос?

— Да, — ответил он.

— Почему ты встречаешься с Джиной?

— В самом деле, серьезный вопрос. Ну… она… мне нравится. Она красивая, очень умная, и я ей нравлюсь. А вообще… не знаю. — Он принялся вертеть свою подставку под пиво. — Я очень привязался к Сэму. И буду очень скучать по мальчугану, если у нас не срастется…

— Но и по Джине, наверное, тоже?

Он посмотрел на меня:

— Ну да, конечно. Просто меня бесит постоянное присутствие ее бывшего мужа. С другой стороны, он должен быть рядом, потому что он отец Сэма. — Том пожал плечами. — А я нет.

«Но ты отец другого мальчугана, — хотела сказать я. — Как быть с ним? По нему ты разве не скучаешь? Разве тебя не гложет совесть за то, что ты сделал? Разве не поэтому ты встречаешься с Джиной?»

Том сделал еще один глоток пива.

— Все… запутано. — Он посмотрел на меня: — А как бывшая Люка? Я вчера видел заметку о ней. Очередное дерьмо, надо полагать.

Я слегка кивнула:

— Притом отборное. Она бросила Люка за десять месяцев до того, как я встретила его снова.

— Вы знакомы?

— Нет.

Потягивая пиво, я подумала: как странно, что женщина, которую я даже никогда не видела, оказывает такое влияние на мою жизнь! Она как Бог — невидима, но вездесуща и, кажется, всемогуща.

— Как думаешь, вы когда-нибудь встретитесь? — спросил Том.

Я скорчила гримасу:

— Нет, если это будет зависеть от меня.

Он выглядел озадаченным.

— Но вчера ты говорила, что она нормальная.

— Я лгала. Правда в том, что она далека от нормальной. Она бросила Люка, но не хочет, чтобы с ним встречалась я. Ограничивает мои контакты с Джессикой и даже не знает, что мы уже познакомились. Она бессовестно претендует на все его свободное время — вот как сегодня, — чтобы дать мне понять, что он все еще «принадлежит» ей. Магда держит Люка за яйца, потому что она мать его ребенка. Она моя самая большая проблема.

— Но проблема-то вовсе не в ней. А в Люке. Он должен устанавливать границы.

— Ему это известно, и он хочет быть с ней построже, но опасается, что кончится тем, что будет реже видеть дочь.

— Но если он так не сделает, то будет реже видеть тебя. Он и об этом тоже должен заботиться, Лора, — вот я бы подумал. — Я посмотрела на него. — Это ведь он искал встречи с тобой, не так ли? Это он пришел на викторину. Это он настаивал на свидании. Мы все свидетели. Так что, какой бы мудреной ни была ситуация, это он должен соблюдать баланс.

— Каким образом соблюдать баланс в отношениях с неуравновешенным человеком? — спросила я. — Магда слегка… не в себе. Но я, с одной стороны, не могу критиковать Люка, потому что это было бы равносильно обвинению его в чрезмерной любви к собственному ребенку. И пусть лучше так, чем он будет проводить с ней меньше времени. Я хочу сказать, как представишь себе, сколько мужчин бросают свои семьи и детей, плюют на свои обязанности при первых же трудностях и даже не интересуются потом их судьбой, просто диву даешься, как можно поступать так… — На шее Тома появилось красное пятно. — …как муж Джины. Вот что я хочу сказать. Но… Люку это все дается трудно. Очень трудно.

Том кивнул:

— Я понимаю. Ладно. — Он взялся за меню. — Я проголодался, а у меня в холодильнике шаром покати. Надо поесть. Составишь мне компанию?

— Почему бы нет? Я ничего не ела с сегодняшнего утра.

— Что будешь?

Я подумала, что съела бы суп из тыквы, запеканку из батата и жареного цыпленка с горошком и рисом.

— Может быть, рыбные котлеты? — предложил Том. — Или красного луциана[52]? Тоже ничего. Ну… что закажешь? — Он жестом подозвал Смитти. — Определилась?

— Да. Мне приправленную карри козлятину.

Глава девятая

В воскресенье ночью из Севильи позвонила Хоуп. Они только что поужинали в ресторанчике неподалеку от местного собора.

— Я играю весьма убедительно, — прошептала она. — Майк даже не подозревает, что я обо всем знаю.

— Как он себя ведет?

— Как обычно, только немного… раздражен. Ни с того ни с сего начал было рассказывать что-то, я даже подумала, что признается, но потом осекся, будто ему очень больно говорить об этом… — Она сделала паузу, а потом я услышала, как она приглушенно зашмыгала носом. — Ужасно сознавать, что это, может быть, последний наш совместный праздник.

— Ты уверена, что хочешь этого, Хоуп?

— Да.

— И ты готова к любым последствиям?

Я услышала, как она вздыхает.

— Готова.

— И ты готова поклясться, что никогда не станешь обвинять меня — что бы я ни обнаружила — и по затаишь на меня зло?

— Готова.

— Как бы горько ни было?

— Как бы горько ни было.

— Хорошо. Какой у него адрес?

— Тауэр-42 — бывшая Нэт-Уэст-тауэр, это на Олд-Броад-стрит, 25, — не промахнешься.

— А в какое время он обычно заканчивает?

— Примерно в половине седьмого. У них на первом этаже есть кафе, ты можешь там примоститься.

— Он меня не заметит?

— Нет, кафе расположено в закутке, за эскалаторами, но ты увидишь его, когда он будет уходить. А стены у здания стеклянные, так что ты с легкостью определишь, в каком направлении он пойдет.

И вот во вторник вечером я на метро доехала до Ливерпуль-стрит, а затем прогулялась до Олд-Броад-стрит, двигаясь в направлении, противоположном потоку людей, заканчивавших рабочий день и возвращавшихся домой. Стояла необычайно теплая погода, и я совсем не чувствовала себя белой вороной в своих темных очках. Слева от меня стоял огромный «огурец» — серо-зеленое здание фаллической формы, а прямо передо мной ввысь уходила Тауэр-42, ее окна отливали бронзой и золотом, отражая припозднившееся полуденное солнце.

Я вошла внутрь и направилась через необъятное фойе в кафе «Ритацца». Оттуда я стала наблюдать за входными вращающимися дверями. Я неторопливо попивала кофе, испытывая сильное желание оказаться сейчас где-нибудь в другом месте и больше всего — на закрытом показе у Люка. В половине шестого я позвонила ему и предупредила, что задерживаюсь, но постараюсь вырваться. Правду рассказать я не могла, но и лгать тоже не хотела.

Судя по тому, что было написано в брошюре о здании, Тауэр-42 называлась так потому, что в ней было сорок два этажа, и «Кляйнворт Перелла» располагалась на последнем. Я пришла на двадцать минут раньше, поставила мобильник на режим без звука — не хотела, чтобы он оповестил о моем присутствии, — и за чашкой латте принялась делать то, что делаю очень часто: обдумывать вопросы для нового шоу. «Какое здание самое высокое в мире?» («Сирс» в Чикаго.) «Как называется британский национальный совет по вопросам брака?» («Рилейт».) «Назовите датчанина, разработавшего дизайн здания Сиднейской оперы?» (Йорн Уотсон). «Сколько длится нормальная человеческая беременность?» (Сорок недель.)

Я взглянула на часы. Шесть пятнадцать. Я видела, как сотрудники организаций спускаются по эскалатору и выходят во вращающиеся двери. Некоторые сворачивали направо, к Ливерпуль-стрит, другие ловили такси. С моего наблюдательного пункта открывался отличный обзор. Разглядывая служащих в их темно-серых костюмах, шелковых галстуках и шарфах «Гермес», я силилась изобрести собирательное существительное для банкиров — что-нибудь вроде «интереса», «полоски» или «кредита». Внезапно мое сердце забилось сильнее. Майк. Он спустился с эскалатора. Я поднялась, пульс стучал как бешеный, и тут я поняла, что ошиблась. Я села, ощущая тревогу, как спринтер после фальстарта. Я успокоила себя, сделав несколько глубоких вздохов.

Хоуп была права. В этом здании работало множество привлекательных женщин. В основном двадцати — тридцати лет, все поголовно стройные, ухоженные и стильные. Соблазнительные. Интересно, а может, Майк загулял не в первый раз? Я почувствовала злость на него за унижение сестры — и на нее за то, что она втянула меня во все это.

Было уже половина седьмого. Я представила, как Майк убрался на столе, надел свою куртку, затем взял кейс, в котором лежало… Что бы там могло быть? Что-нибудь вызывающее из «Да Перла»? Серьги «Тиффани», подходящие к браслету? Я представила, как он идет к лифту. К тому моменту людей сильно поубавилось. Я стала тщательно разглядывать мужчин. Нет, проносилось в моей голове. Нет. Не он. Или он? Нет, не он. Нет… Нет… Нет… Точно нет… Нет. Я следила за обеими дверями, переводя взгляд от одной к другой; затем снова взглянула на эскалатор, на котором стояла очередная большая группа людей. Нет… Нет… Нет… Нет… Да!

Я отодвинула стул. Вот он. На сей раз точно. Я увидела, как он сходит с эскалатора, неторопливо пересекает фойе, проходит во вращающуюся дверь и поворачивает налево (что я увидела благодаря стеклянным стенам). Я направилась за ним. Я оказалась такой зоркой, что не удивилась бы, если бы сумела видеть еще и в рентгеновском спектре. Я последовала за ним по Олд-Броад-стрит, почти бегом, чтобы не отставать от Майка, который не замечал преследования в тридцати шагах от собственного носа. Передо мной проехал автобус, заслонив его от меня. Испугавшись, что потеряю Майка из виду, я ступила с тротуара на дорогу, не глядя по сторонам, и услышала, как засигналило такси.

— Тупая корова! — прокричал затянутый в лайкру мотоциклист, сворачивая со своего пути, чтоб увернуться от столкновения со мной. На противоположной стороне улицы я приметила темноволосую голову; Майк шел по Треднидл-стрит, мимо закусочной «Павароттиз» и «Королевского банка Шотландии» к роскошному зданию фондовой биржи в палладианском стиле. Я шла за ним, стараясь держаться естественно, несмотря на напряжение, которое испытывала, и увидела, что на станции «Банк» он заходит в метро. Я чувствовала себя наемным убийцей, преследуя его в отделанном черно-белой плиткой туннеле, уворачиваясь от остальных пассажиров.

— Эй вы! — недовольно проворчала женщина, которую я ненароком толкнула. Я пробормотала извинение, потом увидела указатель к «Централ-лейн». Но зачем Майку ехать на метро до «Централ-лейн» от «Банка», когда от Ливерпуль-стрит было бы ближе? Потом меня осенило: ему нужна линия «Ватерлоо» — «Сити». Я завернула за поворот и увидела, как он спускается по лестнице на платформу — по длинному широкому туннелю с пологими ступенями, и мне было хорошо видно его все время, пока он спускался вниз. Держась в сорока футах от него и дыша как загнанная лошадь, я размышляла: зачем ему «Ватерлоо»? Наверное, там он сядет на электричку, чтобы отправиться в пригород, а может, сойдет на станции «Клапхэм» или «Барнс». Интересно, сколько лет этой Клэр и как она выглядит? Мне она представлялась рыжеволосой девушкой лет двадцати пяти — сумасбродной и распутной. Полной противоположностью Хоуп.

Я спустилась по лестнице. А вот и Майк, идет к концу короткой платформы. Я слышала, как он шагает по мраморной плитке. Если бы он сейчас обернулся, то сразу заприметил бы меня, поэтому я спряталась за высокого полного мужчину в бежевом плаще. Послышался приглушенный грохот, потом нас достигла волна теплого воздуха, и наконец на станцию прибыл поезд. Двери откатились, на платформу высыпали пассажиры, и мы ринулись вперед.

«Не заходите за край платформы, — напоминал автоматический голос. — Не заходите…»

Краем глаза я видела, что Майк зашел в соседний вагон. Когда поезд тронулся, я следила за ним через стекло, стоя у средних дверей вагона. Я бы не сказала, что он выглядел радостным или возбужденным. Честно говоря, он казался мне печальным. Возможно, он чувствовал угрызения совести из-за своего предательства или, может, роман подходил к концу.

Мы вышли на «Ватерлоо», и я, понимая, как трудно будет не отставать от него здесь в час пик, почувствовала, что желудок скручивается в узел. Двери разомкнулись, и справа я увидела знак «Выход»; я немного постояла в вагоне, чтобы Майк прошел мимо. Он прошел, не заметив, что я стою на расстоянии нескольких шагов, а потом я отправилась следом за ним по платформе к лестнице. Теперь он был всего в пятнадцати футах; мы миновали указатель в сторону железной дороги и поднялись по ступенькам. У турникетов он остановился, ища свой билет. Потом, обогнав меня, ступил на эскалатор, а я встала на движущуюся ступеньку позади него. Сквозь стеклянную крышу пробивался солнечный свет. Наконец я почувствовала благодатный порыв свежего воздуха.

«Держите свой багаж при себе…» — раздался голос по радио.

Пробираясь сквозь поток людей, я с тревогой думала о том, что слева от меня выход к «Евростару»[53], а справа — к платформам Британской железной дороги, и запереживала, что у меня нет билета на поезд, да я и понятия не имела, куда направлялся Майк, когда вдруг поняла, что он не собирается идти к поездам. Майк шел к выходу. Обходя кучковавшихся пассажиров, я пошла за ним мимо «Боди-шоп» и «Делис де Франс», затем вошла в огромную каменную арку, а потом спустилась по лестнице. Я увидела указатель к Национальному театру. Должно быть, именно там он назначил встречу Клэр.

Впереди виднелся безразмерный холл кинотеатра «Лондон Аймакс», а слева — «Фестивал-холл». Рядом выстроились поджидающие своих пассажиров такси, черные и блестящие, словно жуки-рогачи, но Майк целеустремленно шел мимо. Он свернул на Йорк-роуд, проходя по переходу в «Шелл-центр». Тротуар был достаточно широким, и я, держась футах в сорока от него, без труда следила за своим объектом. Шел он уверенно. Решительно. Было ясно, что этой дорогой он ходил уже не раз. Теперь справа от нас был виден «Лондонский глаз», чьи стеклянные кабинки блестели в лучах заходящего солнца. Я с болью в сердце вспомнила Ника.

На перекрестке Майк остановился. Он ждал, пока переключится светофор, а я юркнула на ближайшую автобусную остановку, чтобы оставаться на безопасном расстоянии. А потом, когда у него над головой загорелся зеленый человечек, продолжила преследование. Оказавшись на другой стороне, он ускорил шаг; у меня закололо в боку и пересохло в горле. Справа от меня была Ратуша, и теперь я могла видеть Биг-Бен и Вестминстерский дворец, и его золотые башенки мерцали на солнце. Мы проходили по Вестминстерскому мосту; рядом громыхали автобусы, под ногами переливалась золотыми отблесками коричневая широкая река, а сильный ветер раздувал волосы.

Майк перешел на другую сторону, и, ожидая, пока транспортный поток иссякнет, чтобы можно было последовать за ним, я увидела, что он не собирается пересекать реку, как я решила. Вместо этого он пошел вперед. И теперь подходил к больнице Святого Фомы. Огибая ее по периметру, я подумала, что мимо нее он отправится куда-нибудь дальше по набережной, но, к моему удивлению, судя по указателям, он шел по направлению к главному входу, а спустя несколько минут вошел в раздвижные двери, вежливо пропустив пациента в зеленой больничной одежде и гипсе на ноге.

Какого черта Майк забыл в больнице? Это место вряд ли подходит для романтических встреч. Может быть, его подружка работает врачом или медсестрой и он приехал, чтобы встретить ее после смены? А может, он навещал друга. А может быть… да… может быть, он сам лечился от чего-то? Вот в чем дело, решила я, проходя мимо цветочной лавки. Неожиданно мне стало легче. Он болен и не хочет травмировать Хоуп. Только вот время странное для амбулаторного лечения, и потом: как быть с серебряным браслетом с золотым фермуаром в виде сердечка, на котором выгравировано «Клэр»? Только если болела эта самая Клэр… Да. Точно, убедила я себя, шагая вслед за Майком по коридору к северному крылу. Клэр здесь лечится. Вот почему он так печален. Она провела в больнице два месяца, так что дело, видимо, серьезное. Я представила себе ее впалые щеки и его слезы.

Он остановился у лифтов. Когда он нажал кнопку, я предусмотрительно испарилась из поля его зрения и укрылась в кафе. Я успешно проследила за ним столько времени и не хотела, чтобы он заметил меня теперь. А что я скажу, если все-таки заметит? По крайней мере здесь я имела хоть какое-то оправдание. «Наткнувшись» на него, изображу искреннее удивление, а потом скажу, что навещала подругу. Но Майк вряд ли заметил бы меня. Он не обратил внимания даже на тех восьмерых человек, которые ожидали лифта, и стал смотреть в пол. Послышался звон, люди потеснились, когда лифт открылся и пассажиры вышли на этаж, затем все вошли в кабину и лифт уехал. Вместе с Майком — и я не узнала куда.

Я бросилась к другому лифту. Он приехал через несколько секунд, я вошла внутрь и нажала сразу все кнопки. В лифте Майка было столько народу, что его лифт, наверное, останавливался на большинстве этажей, поэтому я должна была сделать так, чтобы и мой лифт ехал тем же маршрутом. Таким образом я могла успеть заметить его в коридоре всякий раз, как открывались двери.

«Второй этаж. Двери открываются», — провозгласил автоматический голос. Я выглянула из кабины. Майка не было видно. Двери закрылись, и я продолжила свое восхождение.

«Третий этаж. Двери открываются». Майка я не увидела, но ко мне вошли еще четыре человека, и я постаралась, чтобы они не затолкали меня в самый дальний угол кабины. Женщина в инвалидном кресле пристально посмотрела на меня, потому что я не собиралась двигаться с места — мне нельзя было оставлять свой наблюдательный пункт.

«Четвертый этаж. Двери открываются… Пятый этаж. Двери открываются… Шестой этаж…» Каждый раз, как лифт останавливался, я выглядывала в коридор, но Майка нигде не было. Я его потеряла…

«Седьмой этаж. Двери открываются». Двери раскрылись, и неожиданно я увидела его, в пятнадцати шагах слева от меня, стоящего у палаты — номера я не видела, потому что он его заслонял собой. Когда я вышла, он поднял руку и нажал на красную кнопку. Я спряталась за углом, и мое сердце застучало как бешеное оттого, что я оказалась так близка к разгадке, затем перешла к информационному щиту, притворяясь, что меня очень интересует прививка от кори, паротита и краснухи. Я украдкой бросила взгляд на Майка и увидела, что он снова нажимает на кнопку и утомленно вздыхает. Видимо, ему пришлось прождать достаточно долго. Он слегка ударил по стеклу правой рукой, а потом, словно увидев знакомого, оживился и помахал левой рукой. Дверь открылась, и к нему вышла медсестра в зеленой рубашке и шароварах.

— Привет, Майк, — донеслись до меня ее слова. — Как ты?

— Спасибо, нормально, Джули. Как она сегодня? — с волнением спросил он, заходя внутрь.

— В общем, без изменений. Но ей станет лучше, когда она увидит тебя. — На стене было написано: «Послеродовое отделение. Без вызова не входить».

Я подождала несколько минут, разглядывая плакаты, посвященные грудному вскармливанию и Эн-си-ти[54]. Потом подошла к той двери. Я понятия не имела, что собираюсь делать, но помнила об одном: надо узнать больше. Однако я могла попасть внутрь только в качестве посетителя. И пока я раздумывала, как туда пройти, позади меня послышался звонок, открылись двери лифта и оттуда вышли мужчина с мальчиком. Мужчина держал в руках огромный букет белых тюльпанов, а мальчик сжимал большого плюшевого мишку с синей ленточкой на шее. Они подошли и встали рядом, а затем мужчина нажал на кнопку. Сквозь стеклянную панель я увидела, что к нам идет медсестра. Дверь открылась.

— Мы пришли навестить мою жену, Сандру Кинг, — сказал мужчина. Сестра впустила нас, решив, что мы пришли вместе. Я с облегчением вздохнула — мне удалось пробраться. Шагая по коридору и вдыхая запах антисептика, смешанный с воском для натирания полов, я почувствовала, что мой пульс снова зашкаливает. До меня донесся детский плач. От этого звука мое сердце сжалось в комочек — не только по вполне понятным причинам, а еще и потому, что я знала: где-то здесь ребенок Майка.

Я попыталась сопоставить даты. Хоуп сказала, что он вел себя подозрительно с конца января. Если он приходил сюда дважды в неделю с тех пор, получается, что ребенок родился раньше срока. Теперь, проходя мимо двух пустых кувезов, я поняла, почему он так агрессивно вел себя на крещении Оливии. Он сидел там, чувствуя не только вину, но и страх. Я подумала о крошечном младенце, о его малюсеньких ручках и ножках, которые даже тоньше моих пальцев, о его миниатюрном тельце, опутанном проводами и трубками. Крещение ребенка — последнее событие на всем белом свете, на котором хотел бы побывать Майк.

Приближаясь к посту медсестры, я попыталась представить себе, что ему приходилось лгать на каждом шагу, дабы скрыть все от Хоуп, причем задолго до этих двух месяцев, еще во время беременности Клэр. Мне стало интересно, сколько времени они жили вместе. Год по меньшей мере, а может быть, и два, и три. Сестра улыбнулась мне, когда я подошла к столу, я же улыбнулась в ответ, молясь, чтобы ей в голову не пришло поинтересоваться, к кому я пришла. Справа от меня располагались боковые палаты, и вокруг каждой занавешенной кровати были посетители, в каких-то было видно молодых мамочек, спеленутых младенцев в прозрачных колыбелях. Тут я свернула налево и увидела перед собой еще один длинный коридор. Мимо медленно шла женщина в желтом просторном балахоне, держась за живот, — видимо, недавно родила. А справа, в самом конце, ничего не подозревая о моем присутствии, стоял Майк…

Он держал ребенка. Своего ребенка. Он был без куртки, рукава его рубашки были закатаны, а ребенок лежал у него на левом предплечье. Мне удалось разглядеть его крохотное личико, красновато-коричневое от плача. Он ласково похлопывал его по спинке, ходил из стороны в сторону, покачивал, а потом останавливался и переминался с носка на каблук. На ребенке был белый комбинезончик и белая шапочка, и он плакал так отчаянно и самозабвенно, как умеют только новорожденные.

— Уаа… Уаа… Уаа… Уаа…

Когда ребенок прерывался, чтобы набрать в легкие воздуха, Майк успокаивал его:

— Шшш… пиши… шшш… Тихо, детка. Все хорошо. Все хорошо, малютка… ты поправишься… поправишься. Не плачь, малютка… Не плачь, деточка…

— Уаа… Уаа… Уаа… Уаа…

Я отошла подальше, затем села на стул, минуты три просто наблюдая за тем, как он ходил из стороны в сторону с ребенком на руках. Я была так ошеломлена, что слышала свое дыхание. Потом я представила себе мой разговор с Хоуп…

«Да, Хоуп, я проследила за Майком, да, я видела, куда он пошел — нет, я не потеряла его, но боюсь, что новости неважные, потому что… да… есть… у него есть кто-то другой, но все намного хуже… понимаешь ли… в общем… понимаешь… есть ребенок, Хоуп… да… ребенок… да… не знаю… не знаю… не знаю, мальчик это или девочка… да… точно… это его ребенок… прости меня, Хоуп… потому что я его видела… видела, своими собственными глазами в больнице… Святого Фомы… о, умоляю, не плачь… Хоуп… прошу тебя, не плачь… боюсь, что правда… да… Да, это точно был Майк… Я видела, как он ходит из стороны в сторону с ребенком на руках. Успокаивает его, потому что малыш постоянно плакал, ведь он, видимо, родился до срока, хотя он уже не в кувезе, но ему все равно нужна медицинская помощь. И, думаю, именно это он и делал все последние два месяца — приходил в больницу, чтобы навестить своего ребенка, — и поэтому вел себя так странно. Вот и все. Только и всего. И тебе придется поговорить с ним об этом и сказать, что ты знаешь правду, что знаешь правду и что… Прости, Хоуп. Я думала, что ты могла ошибаться, но ты не ошибалась… совсем не ошибалась… Прости, Хоуп… Мне правда очень жаль…»

— Я могу вам помочь?

— М-м?

Придя в себя, я обнаружила, что у женщины, которая говорит со мной, бейдж «старшая акушерка», внизу которого надпись: «отделение выхаживания недоношенных».

— Я могу вам помочь? — повторила она. — К кому вы пришли?

— Я пришла к… — Я бросила взгляд на Майка и почувствовала, как сжимается мое горло.

— С вами все в порядке? — спросила она. — Вы кажетесь огорченной.

— Просто… у меня необычная ситуация. Я могу с вами поговорить?

Через двадцать минут я в смятении выходила из больницы. Как после этого Хоуп и Майк смогут оставаться вместе? Это просто невозможно. С ним я не разговаривала — не хотела, но я выяснила все, что было нужно, и теперь придется огорошить Хоуп. Я представляла себе, как она сидит дома и места себе не находит, ожидая моего звонка, но звонить я не собиралась, по крайней мере пока. Я включила автоответчик в мобильном и пошла по Вестминстерскому мосту в свете тусклых фонарей, пересекла Парламентскую площадь, затем остановила такси и отправилась домой. Когда мы ехали по Виктория-роуд, я подумала, что у меня, наверное, духу не хватит выложить все Хоуп по телефону. Поэтому вместо того, чтобы ехать домой, где она с легкостью могла меня найти, я решила поискать Люка — по большей части потому, что внезапно вспомнила о своем обещании удрать пораньше и прийти на его показ. Было четверть девятого — он наверняка еще в галерее.

Я попросила водителя отвезти меня на Крепшоу-роуд. Когда он высаживал меня у галереи, я видела, что там внутри смеялись и болтали человек пятнадцать с пустыми бокалами в руках. Я заплатила водителю и вошла. Толкнув дверь, я увидела Хью. То, что надо.

— Хью, — позвала я. — Какой сюрприз!

— Привет, Лора! — Он чмокнул меня в щеку как ни в чем не бывало! Как будто бы то, что я обнаруживаю его на закрытом показе с какой-то женщиной, а не с собственной женой, нормально!..

— Привет, Шанталь, — приветливо сказала я. — Как здорово видеть здесь вас обоих!

— Знаешь, я люблю принимать участие в мероприятиях местного масштаба, посвященных искусству, — сказал Хью. — Мы с Шанталь собирались выпить вместе, вот она и согласилась пойти со мной.

— Точно, — отозвалась та, покраснев.

— Но мы уже уходим, — сказал Хью.

— Передавай привет Флисс, — задорно добавила я.

— Обязательно, — беспечно ответил он. Вот это выдержка.

— Лора! — позвал Люк. Он подошел и поцеловал меня.

— Прости, что припозднилась, — извинилась я. — Задержалась вот…

— Не переживай, — сердечно произнес он. — Я так рад, что ты пришла.

— А это был мой зять, — сказала я, кивая на окно, в котором еще виднелась спина Хью. — Он женат на Фелисити.

— Я знаю. Помню, мы встречались у тебя много лет назад, он и сегодня снова представился. А что это за блондинка с ним?

— Одна из подруг Фелисити, Шанталь Вейн. По-моему, у них что-то… заваривается.

— Почему? А. Понимаю. Ты считаешь, они…

— Не знаю. Надеюсь, нет. — Хватит мне уже проблем с мужьями моих сестер. — Ну, как все прошло?

Он озарил меня улыбкой.

— Фантастически! Мы собрали сто пятьдесят человек и продали целых десять полотен. Крейг уже ушел, — добавил он, — но я могу показать тебе его картины.

Пока мы обходили галерею, я, оказываясь перед очередным полотном, неизменно восхищалась, хотя ничего в них не находила — обычные масляные краски, размазанные по полотну, — живо, но как-то бессистемно. Я пыталась вникнуть в то, что рассказывал мне Люк о нерепрезентативном абстрактном искусстве и интеллектуальных проблемах, которые оно поднимает, — и этот обзор едва не увел нас на грань философии, но было трудно сосредоточиться. Он словно говорил со мной из другого конца длинного темного туннеля. Потом он представил меня своим друзьям, Гранту и Имоген, чья девятимесячная девочка была его крестницей.

— Она просто прелесть, — сказал Люк. — Джессика в ней души не чает.

— Она у вас первая? — вежливо поинтересовалась я у Имоген.

— У меня — первая, — ответила они. — У Гранта есть два чудесных сына, двенадцати и девяти лет. Они обожают Амели, правда, дорогой? Нашу маленькую милую девочку.

Он радостно кивнул:

— Точно.

Мы обменялись еще несколькими любезностями, потом они сказали, что им пора домой; расходились последние посетители, и мы с Люком могли отправиться домой, пока его помощница Кирсти домывала бокалы.

— Было столько интересующихся, — делился он, пока мы шли к нему. — Я боялся, что после Пасхи еще не все вернулись, но пришли все приглашенные и просто яблоку было негде упасть. Ты в порядке? Какая-то… притихшая.

— Ну, у меня просто… болит голова, — не кривя душой, призналась я.

— Бедняжка. Ничего, я прогоню твою боль.

— Вряд ли тебе удастся. — Я вспомнила о Хоуп, которой оставалось только сидеть и гадать, не имея возможности дозвониться до меня. Но я не могла звонить ей сейчас, если даже бы захотела, потому что Майк уже вернулся домой. Я решила, что сама позвоню ей. Но как мне сказать такое по телефону? Я просто не могла. Это следовало бы сделать, поговорив с глазу на глаз. Внезапно меня осенило. Да. Так я и поступлю…

— Давай проведем остаток вечера в тишине, — сказал Люк, взяв меня за руку. — Можно посмотреть что-нибудь из классики ужасов — «Хаммера» или «Месть мумии». Это весело.

Мы шли по Лонсдейл-роуд, потом поравнялись с его домом, Люк открыл калитку, и тут что-то привлекло его внимание. На каменных плитах возле сада лежали джинсы.

— Что это еще? — Когда он поднял их, я почувствовала, будто меня пнули по ребрам. — А это? — Он поднял мои белые шорты и розовую футболку, которые лежали на ступеньках, ведущих к дому. — Что за черт?..

— Это мои вещи, — тихо сказала я.

— Это твое?

— Да, — сказала я, чувствуя тошноту.

— Бог ты мой… — Он открыл дверь, отключил сигнализацию, поднялся наверх. Включил свет в спальне. — Бог ты мой… — с тихим ужасом повторил он.

Первое, что мы увидели, — мое шелковое кимоно. Его было трудно узнать, учитывая, что его разрезали на двадцать кусочков разного размера и разбросали по кровати и полу. Куски ткани свисали с комода, с резного табурета, с прикроватного столика. Один даже оказался на Уилки — он накрыл морду медведя как платок, как будто тот принимал солнечные ванны.

— Бог ты мой… — снова пробормотал Люк. — Прости меня, Лора. — Он поднял клочок растерзанного голубого шелка. — Я не знаю, что сказать. Мне… так стыдно. Я куплю тебе другое, — беспомощно добавил он.

— Нет… Прошу тебя… Не стоит… — едва слышно произнесла я, слишком ошеломленная увиденным, чтобы выразить бушевавшую во мне ярость. — В самом деле…

Он сел на край кровати.

— Мне так жаль, Лора… — Он покачал головой. — Она просто… сумасшедшая.

Я пошла в ванную. Крышка унитаза была опущена, а из-под нее выглядывал рукав моего зеленого кашемирового кардигана, словно пытаясь выбраться. Но я была благодарна Магде хотя бы за то, что, когда открыла крышку, оказалось, что вода, в которой она топила кардиган, была чистой. На зеркале большими буквами она написала: «СУКА!» — использовав для этого мою помаду, а то, что от нее осталось, размазала по раковине. Мой мусс для укладки она разбрызгала по стенам. Мою косметику вывалила в биде, а сверху украсила выдавленной зубной пастой. Мой фен с отрезанным шнуром лежал в корзине для грязного белья.

Я представила себе, как Магда в бешенстве учиняла здесь этот бедлам — словно лисица в курятнике, — и ее переполняло… что? Меня осенило.

— Это за то, что я убрала ее вещи. — Я заглянула в гардероб. Как и следовало ожидать, ее футболка с принтом, бархатный пиджак, два платья и туфли были водворены на прежние места.

— Господи… — Люк по-прежнему сидел на кровати, сжимая в руке лоскуток того, что когда-то было моим кимоно, и качал головой.

— Но вопрос в том… как она сюда попала? — Он посмотрел на меня. — Как она вошла, Люк?

— Ну…

— Она не врывалась, это очевидно.

— Нет…

— У нее есть ключ? Прошу тебя, только не говори, что у нее есть ключ, Люк.

— Нету, — устало произнес он. — Но она знает, где я держу запасной. Только я не думаю, что она устроила все это, потому что ты убрала ее одежду.

— Тогда почему?

— Потому что узнала, что ты встречалась с Джесс.

— В самом деле? — Он вздохнул, затем кивнул. — Как? Она видела пасхальное яйцо, которое я подарила ей?

— Нет. Она проявила сегодня ее фотографии и на одной увидела тебя.

— Ах… — Я вспомнила, что вспышка сработала как раз тогда, когда я пыталась улизнуть из кадра.

— Она в ярости позвонила мне, но я был ужасно занят картинами, поэтому просто послал ее подальше. Я не думал, что она устроит… такое.

— Ты хочешь сказать, что она ехала сюда из Чизвика, чтобы порезать мою одежду? — Я чувствовала себя почти польщенной.

— Нет. Она сюда приезжала, потому что у Джесс детский праздник в Ноттинг-Хилле. А пока ждала, пробралась в дом, осмотрелась, поняла, что ты трогала ее вещи, и окончательно… съехала с катушек. Такое слишком даже для нее.

Я села рядом с ним, не имея сил прийти в себя. Можно было не смотреть «Месть мумии». Магда уже показала ее нам в своей интерпретации.

— Я поговорю с ней… — сказал он. — Я это улажу, каким-нибудь образом, хотя не представляю себе каким и что тут можно сделать… — Он уронил голову в ладони. — Это такой ад, Лора. Ты не можешь представить. Я живу как на вулкане.

— Магма, — тихо сказала я. — Ей бы больше подошло имя Магма.

Я завела правую руку назад и оперлась на нее. Под покрывалом я нащупала что-то твердое. Откинув его, я увидела, что на моей подушке лежат раскрытые портняжные ножницы, которыми Магда кромсала мое кимоно. Я встала.

— Думаю, мне не стоит оставаться здесь сегодня. — Я взяла свою сумку. — Прости, Люк. Просто… это слишком. У меня и без того был тяжелый день. — Я подумала о Майке и о ребенке. — Давай поговорим завтра.

Я спустилась по лестнице и вышла из дома. У меня не было сил сердиться — я все еще находилась под впечатлением от увиденного, — и, идя по Бончерч-роуд, подумала, как примечательно, что Магде одновременно удалось и причинить нам вред, и продемонстрировать самоконтроль, аккуратно закрыв окно, из которого она вышвыривала мою одежду, а потом включить сигнализацию и запереть дверь.

Я слышала, как часы пробили одиннадцать. Взглянула на мобильный. Восемь пропущенных звонков — все от Хоуп, — а когда я пришла домой, то увидела, что на автоответчике меня с нетерпением ждало пять сообщений, оставленных доведенной до отчаяния сестрой. Я написала ей сообщение, что не могу говорить с ней сегодня, но утром позвоню сама. Однако едва я успела разлепить глаза, как она позвонила.

— Почему ты мне не перезвонила? — рыдала она. Я как в тумане посмотрела на часы. Было десять минут седьмого. Я почти не спала. — Я с ума схожу! — завыла она. — Почему ты мне не перезвонила?

— Потому что: а) не могла, и б) потому что знала, что, когда смогу, Майк уже будет дома.

— Ну… — Она всхлипнула и набрала воздуху в грудь. — Что ты узнала? — Я не ответила. — Что ты узнала? — повторила она. — Куда он ходил? Что это за Клэр? Она моложе меня? Привлекательнее? Ты раздобыла ее фотографию? Скажи же, что ты видела! Прошу тебя, Лора. Я больше не могу. Я не могу! Я должна знать. Прошу, скажи мне, ну же, Лора! Скажи! Пожалуйста, пожалуйста, скажи!..

Я сделала глубокий вдох.

— Нет. Не скажу. — Она ахнула:

— Что значит «не скажу»? Ты должна. Ты затем и следила за ним. Что за игры?

— Никаких игр. Я не хочу рассказывать тебе то, что видела.

Хоуп ошеломленно замолчала.

— Почему?

— Потому что я хочу тебе это показать — вот почему. Я хочу, чтобы завтра вечером ты пошла со мной, и я покажу тебе то, что видела. А ты пока возьми себя в руки и не докучай мне, не отчитывай, не ставь под сомнение мою честность и мои мотивы, не пытайся разжалобить меня, какая ты разнесчастная, потому что вообще-то, Хоуп, у меня и своих проблем полно… — Заболело горло. — И хочешь — верь, хочешь — нет, я стараюсь для тебя.

Я слышала, как она плачет.

— Плохие новости, да? — всхлипывая, спросила она. — Ты поэтому и не хочешь мне говорить. Потому что это очень плохие новости. Самые худшие из возможных.

— Ну…

— Майк любит… Клэр, — прохрипела она. — Так?

— Да. Думаю, да.

— Моему браку конец.

— Может быть… Но я хочу, чтобы ты верила мне и ничего не говорила Майку сегодня. Прошу тебя, не устраивай ему скандал, как бы сильно тебе этого ни хотелось.

— Еще бы мне этого не хотеть! Только я не могу, потому что он уехал в Брюссель и не вернется до завтрашнего вечера — уехал на рассвете, чтобы не опоздать на поезд. И она, наверное, с ним, — мрачно добавила Хоуп.

— Это вряд ли, — сказала я. — В общем, так: встречаемся… где же? Около станции «Вестминстер» в… семь вечера, завтра.

— Но куда мы пойдем, Лора?

— Увидишь.

Глава десятая

На следующий день записывалось шоу — победительница заработала много денег, а потом, к моему стыду, как выяснилось позже, решилась на «Перемену мест». Вопрос, который она задала мне, был вполне приемлемый: «Какой эффект производила вода из реки Леты?» Но, выбитая из колеи предыдущими событиями, я не могла сконцентрироваться и сказала «заблуждение», хотя надо было «забвение», и самое смешное, что я знала правильный ответ, но забыла. В общем, аудитория злорадно посмеивалась, и это меня разозлило, а добыча участницы удвоилась и составила тридцать две тысячи — почти весь бюджет программы, а когда мы переснимали дубль, отключилось электричество. Погасли все лампы, потому что, как выяснилось позже, в этой части Западного Лондона случился сбой энергосистемы, и мы полтора часа просидели в темноте — в студии нет источников дневного света, — пока кто-то не попытался найти фонарик. Помимо того что в темноте я чувствую себя неуютно, я ее попросту ненавижу, поэтому неимоверно обрадовалась, когда дали свет и все пошли домой. Люк позвонил мне, когда я ехала в такси.

— Я только что разговаривал с Магдой, — сказал он. — Она чувствует себя хреново из-за того, что произошло…

— Произошло? — Я опустила стеклянную перегородку, чтобы шофер не слышал. — Ты имеешь в виду: из-за того, что она устроила?

— Она очень переживает, Лора, она…

— Терзается? — подколола я.

— Хуже. Она призналась, что вышла из себя.

— Нет, Люк, она не «вышла из себя». Она выпустила своего зверя!

— Но у нее в последнее время тоже не все гладко, Лора.

— Бедняжка. Ничто так не поднимает настроение в плохой день, как небольшое разрушение, правда? — Мы остановились на красный свет.

— Она так переживает, что у нее не ладится со Стивом. Она…

— Не говори — неужто опять взялась за ножницы?

— …чувствовала себя незащищенной, была уверена, что все кончено, и расстроилась, что ты трогала ее вещи.

— Это я расстроилась, когда обнаружила их там!

— Просто иногда Магду… заносит, — продолжал он, игнорируя меня. — Но сейчас она стала гораздо спокойнее. Нормальной. Почти. — Загорелся зеленый свет.

— Послушай, Люк, мне правда не хочется травмировать тебя — я понимаю, что Магда — мать твоего ребенка и поэтому ее можно оправдывать или по крайней мере не критиковать, но суть в том, что она безумна. Мы как Джейн Эйр, мистер Рочестер и Берта Мейсон. Только она не заперта на чердаке, а бродит по дому с портняжными ножницами. Откуда я знаю, что в следующий раз это будет не бензопила? Или что она не решит разрезать мою одежду прямо на мне?

— Слушай, Лора, она предлагает тебе оливковую ветвь, — и я надеюсь, что ты примешь ее. Она сказала, что хотела бы познакомиться с тобой.

Я прыснула:

— Ну нет!

— Прошу тебя, Лора.

— Не после того, что она учинила! Нет! Как ты себе это представляешь? Да и какой смысл?

Я услышала, как Люк вздохнул.

— Смысл такой, что мне приходится поддерживать с ней сносные отношения, а это значит, что и тебе тоже. Потому что мы будем вместе, Лора. Разве ты не этого хочешь?

Я посмотрела через стеклянный экран.

— Да… — сказала я. — Этого.

— Значит, Магда будет и в твоей жизни.

— Я не очень… понимаю почему. В стране миллион неполных семей, Люк, и я так понимаю, не все бывшие и будущие жены контактируют между собой. Дети дрейфуют от отца к матери, но родители сохраняют дистанцию. И если это не нравится Магде, то меня такое положение вещей, наоборот, устраивает.

— А меня нет. Лора, послушай, иногда она, конечно, ведет себя слегка… эксцентрично.

— Ты как Комический Али[55].

— Но если ты хочешь поладить с Джессикой, а я думаю, ты хочешь…

Я выглянула в окно. Мы были в Чизвике.

— Конечно, хочу, — тихо сказала я.

— Тогда придется устанавливать с Магдой дипломатические отношения, как бы ни претила тебе сама идея.

— Все бы ничего, если бы Магда была способна оценить дипломатию, но, судя по вчерашнему вечеру, это не так.

— Прошу тебя, Лора. Она ведет себя вполне… рационально… временами.

— И ты хочешь, чтобы я задабривала ее, — рассерженно сказала я. — Она ведет себя отвратительно, уничтожает мои вещи, а я должна прогнуться и пасть перед ней ниц. Как ты. Так вот, я даже не собираюсь, черт побери!

— Тебе и не надо. Просто будь деликатной. Я хочу, чтобы ты помогла создать комфортную и гармоничную обстановку для Джессики.

— Прости, но мне кажется, это невозможно.

— Возможно. Помнишь ту пару, с которой ты познакомилась вчера вечером? Гранта и Имоген? У которых ребенок?

— Да.

— Грант и Рози расстались пять лет назад, через год он встретил Имоген, а в прошлом году у них родился ребенок. Так вот, они прекрасно ладят. Рози симпатизирует Имоген, привозит мальчиков по воскресеньям, и они вместе обедают; она обожает Амели и иногда даже сидит с ней, пока Грант с Имоген уходят куда-нибудь. Временами они даже все вместе ездят к его родителям. Они дружат, Лора, а их дети счастливы и тревог не знают, и я очень хочу, чтобы так же было и у нас.

— Звучит прекрасно, — согласилась я. — И вполне цивилизованно. Просто утопия… Но дело в том, Люк, что а) это слишком фантастично, и б) в случае твоего друга жена номер один, очевидно, приятный, нормальный, вменяемый человек — в отличие от Магды. Прости, что не проявляю участия, Люк, но она превратила мое кимоно в кучу тряпок. А теперь ты просишь, чтобы я спокойно села с ней за стол и стала пить чай, как в какой-нибудь пьесе Оскара Уайльда?

— Ну… да. Наверное. Она приедет завтра вечером. И было бы неплохо, если бы ты тоже смогла прийти. Ты здорово поможешь мне, потому что я не хочу, чтобы Магда изменила свое мнение насчет моей поездки в Венецию, так что мне надо, чтобы она не беспокоилась и не расстраивалась. Я понимаю, что прошу многого, но надеюсь, ты сделаешь это ради меня.

«Ну почему люди постоянно просят меня сделать то, чего я не хочу? — раздраженно подумала я. — Почему меня постоянно вводят в заблуждение и подавляют?» Но мне вдруг страшно захотелось увидеть эту Магду, почти так же, как помочь Люку, поэтому в следующий момент я сказала:

— Ох… Ну ладно, черт подери. В котором часу?

Таблоидные писаки, рассерженные сниженными пасхальными ценами на газеты, с новыми силами восстали против меня. «ТЕЛЕ-ЛОРА ТЕРЯЕТ КВАЛИФИКАЦИЮ?» — вопрошал заголовок на первой странице утренней «Дейли ньюс». На фотографии было мое обеспокоенное лицо. На развороте редактор колонки индустрии развлечений брызгал слюной, торопясь поведать читателям, как мои «друзья» переживают из-за того, что «я напряжена на работе», из-за пропавшего без вести мужа, а заодно и о том, как «эмоциональные мучения» из-за встреч с «женатым мужчиной» стали докучать мне. Они присовокупили зернистую фотографию, где я роняю свои карточки с вопросами, с подписью: «Стресс подбирается к Лоре», — наверное, кто-то из аудитории запечатлел тот момент на мобильный телефон. Дальше шла цитата некоего «доверенного лица»; по словам этой женщины, «вина», которую я чувствовала за то, что «украла у Магды ее мужа», «снедала меня», а другое «лицо» утверждало, что я вообще ничего не ем, потому как страдаю «анорексией».

— Тебе надо рассказать свою версию, — посоветовала Нэрис, когда я пришла на работу. Она поправляла свою прическу, на этой неделе имевшую цвет логановой ягоды. — По-моему, ты просто спускаешь им все с рук. Это ужасно.

— Так и есть, Нэрис. Я просто до смерти устала.

— Тогда ты должна нанести ответный удар, — сказала она, прилаживая свои наушники. — Мое мнение. До-оброе утро. «Трайдент ти-и-ви-и»…

— Нэрис права, — сказал Том. — Ситуация затянулась. Может быть, тебе пора включаться в эту игру, которую затеяли СМИ, Лора? По крайней мере так думают на «Четвертом канале».

— Я думала, их волнует только то, что рейтинги возросли, — разве у нас теперь не четыре миллиона?

— Да, но ты беспокоишь их. Они говорят, тебе нужно ответить.

Так что когда на следующий день Нэрис приняла звонок журналиста широкоформатной газеты, я позволила ей соединить его со мной.

— Мисс Квик? — Тон у него был искренний. — Меня зовут Даррен Силлито. Я из «Санди семафор».

— Слушаю?

— Прежде всего я хотел бы сказать, что являюсь большим вашим поклонником. По-моему, ваше шоу удалось на славу.

— О, спасибо!

— Я видел статью о вас в «Дейли ньюс» сегодня утром. — Я почувствовала, что у меня краснеет лицо. — Должен сказать, таблоиды устроили вам нелегкую жизнь.

— И не говорите.

— Но и невооруженным глазом видно, что это их собственные фантазии.

— Так и есть.

— Я знаю, вы до недавнего времени отказывались говорить с прессой, но, случайно, не подумываете ли вы теперь о том, чтобы дать интервью — уважаемому изданию, разумеется?

— Что ж… пожалуй, случайно подумываю.

— О… тогда я вовремя.

— Наверное. А что вы желаете услышать от меня?

— В общем, мы бы хотели составить ваш краткий биографический очерк — в позитивном ключе, но нам нужна статья, которая заинтересовала бы широкую аудиторию, поэтому, боюсь, придется говорить о вашем муже.

У меня екнуло сердце.

— Обязательно?

— Боюсь, что да, иначе не имеет смысла делать статью вообще. Но мы будем задавать вопросы скрупулезно и обещаем точно передать то, что вы расскажете. А пока мы говорим по телефону, не могли бы вы ответить, как бы в порядке пояснения, что вас больше всего угнетает в освещении вашей жизни прессой.

— Ну… все, — ответила я. — Но в особенности предположение, что я разрушила брак Люка Норта, когда на самом деле жена оставила его десять месяцев назад, а еще что я тяжелый человек с запросами.

— Что ж… трудно вам пришлось. Однако «Санди семафор» — серьезная газета, и читатели будут знать все непосредственно с ваших слов. — Он сделал короткую паузу. — Я оставлю вам мой прямой номер, и если захотите продолжить, просто дайте мне знать.

— А мне можно будет прочитать черновик статьи до того, как она выйдет в печать?

Он помолчал.

— Обычно мы этого не делаем.

— Ну, я обычно тоже не даю интервью. Поэтому соглашусь только при условии, что увижу статью до того, как она появится в газете. — Я не верила собственным ушам: я говорила очень жестко.

— Возможно, я смогу это организовать — учитывая щекотливость вашего положения.

— А ваша газета внесет пожертвования в Национальную консультативную сеть по поиску пропавших без вести?

— Думаю, мы это устроим.

— Не менее пятисот фунтов?

Я услышала приглушенный смешок.

— А вы заняли твердую позицию.

— Если вы хотите разговор, то он состоится только на таких условиях.

— Конечно, мы хотим разговор — эксклюзивный, разумеется.

— Разумеется. Однако мне надо подумать.

После всей лжи, которую печатали обо мне, меня подмывало согласиться, но я не собиралась решать все разом. Слишком много мыслей крутилось в моей голове — и прежде всего о предстоящей встрече с Хоуп. Я страшно боялась встречаться с сестрой.

Я приехала на станцию «Вестминстер» на целых десять минут раньше, но Хоуп уже ждала меня. Она стояла рядом с картой района с бледным, как папирус, лицом. И несмотря на то что ей оставалось только гадать, куда я поведу ее, она тем не менее сохраняла спокойствие. Однако когда мы пошли по мосту, атмосфера накалилась, и, чтобы отвлечь, я решила узнать ее мнение по поводу просьбы из «Семафора».

— Ну, раз это нормальное издание, то не в пример таблоидам они не станут печатать откровенное вранье, — сказала она, когда мы шли к мосту.

— Еще они обещали, что позволят прочесть статью до выхода в печать.

— Они дадут тебе контрольный экземпляр?

— Неофициально, естественно.

— Тогда и думать нечего — давай.

— Ну, посмотрим. Но мне слишком о многом приходится думать в одно и то же время, И об этом тоже… не в последнюю очередь.

— Ну… так куда же мы идем, Лора? Прошу тебя, скажи. Я схожу с ума. Куда мы идем? — повторила она, когда мы переходили Темзу по мосту и ветер развевал наши волосы.

— Увидишь.

Она напряженно вздохнула.

— А сколько еще идти, где это?

— Недалеко. — Я посмотрела налево. За нами был «Лондонский глаз», дальше — Оксо Тауэр[56] и элегантные белые мачты Хангенфордского моста. Крачки пикировали и ныряли под воду. Под нами проплыл прогулочный катер, оставив за собой шлейф воды.

— А Майк там будет? — спросила она. — Я увижу его?

— Да.

— Не могу поверить, что делаю это, — сказала она. — Вот так запросто позволяю тебе тащить меня неизвестно куда без намека, что это и где.

— Ты делаешь это потому, что попросила меня проследить за Майком, и теперь я собираюсь показать тебе то, что обнаружила. — Мы продолжили путь в молчании.

— Еще далеко? — спросила она, когда мы перешли на противоположную сторону моста.

— Нет. Уже нет. — Я остановилась на территории больницы. — Вообще-то мы пришли.

— Куда? Это больница.

— Правильно.

— Мы идем в больницу?

— Да. Пошли. — По указателям мы пришли к главному входу.

— А зачем? — спросила Хоуп. Я не ответила. — Зачем? — повторила она, когда мы вошли в раздвигающиеся двери.

— Потому что там мы найдем Майка. — Мы прошли цветочный ларек и газетные стойки, через приемную направились к лифтовой площадке, на которой ждали человек десять — двенадцать. — Сюда он и приходил.

— Я не понимаю, — прошептала она. — Он не болен? Только не говори мне, что он болен, Лора.

— Нет.

— Тогда что мы здесь делаем, ради всего святого? — Двери лифта раскрылись, и мы вошли. — Он кого-то навещает? — пробормотала она. Я нажала кнопку седьмого этажа.

— Да. Навещает. — Лифт остановился на третьем этаже, и другие пассажиры вышли; больше никто не входил. Мы остались одни.

— Клэр? — спросила Хоуп. — Он навещает Клэр?

— Именно.

— О! О Боже! Она больна?.. — Я не ответила. — И все? Он навещает ее, потому что она больна? Бедная женщина… но что с ней такое? Наверное, дело серьезное, если он приходит сюда уже два месяца. Ну почему ты не расскажешь мне все, Лора? Почему ты ничего не говоришь?

— Потому что хочу, чтобы ты увидела все своими глазами.

— Но я не понимаю, — взмолилась она. — Зачем эти тайны? И кроме того, если она болеет, то вряд ли обрадуется, увидев жену своего приятеля около кровати!

«Седьмой этаж. Двери открываются…»

Когда мы вышли, Хоуп увидела указатель на стене. Она побелела.

— Мы пришли куда надо?

— Да.

Она прикрыла рот рукой.

— Ты уверена?

— Уверена.

— Так, значит… — Она ахнула. — О Боже… ребенок?

— Да, ребенок.

— О Боже! — повторила она. — Ребенок. Ребенок… — Она покачала головой. — О Боже… Я не могу войти, Лора.

— Я думаю, ты должна.

— Я не могу. Я не смогу… — Она широко раскрыла глаза и с осуждением посмотрела на меня.

— Доверься мне.

— Довериться тебе? С какой стати? Как ты жестока! Жестока… — Ее губы искривились от разочарования. — Ты садистка, ты палач. Надо же — привести меня сюда!

— Думай что хочешь, но это не так.

— Зачем тогда ты привела меня сюда? Чтобы ткнуть носом? Я не понимаю. — Она яростно рылась в сумке в поисках платка. — Господи, зачем я тебя попросила?! — рыдала она. — Зачем я просила тебя помогать мне?!

— Но ты попросила, — прошипела я, нажала красную кнопку, и сестра открыла нам дверь.

— Здравствуйте, — сказала она. — Вы заходили к нам пару дней назад, да?

— Да. А это моя сестра. — Хоуп изобразила улыбку.

— Идите прямо по коридору. Вы знаете дорогу.

Теперь Хоуп скулила от горя как собака.

— Ты… дрянь, — прохрипела она, пока мы мыли руки в комнате для посетителей, как требовалось. — Что ты о себе возомнила? Заставила меня явиться сюда, чтобы я увидела, что мой муж не только мне изменяет, но что у него еще и ребенок есть! Зачем ты так поступаешь со мной? — шипела она, хватая зеленое бумажное полотенце. — Что за извращенное удовольствие ты испытываешь при виде того, как я… бьюсь в агонии?! — Она наступила на педаль мусорного ведра и швырнула смятое полотенце туда. Я не стала отвечать. — Ты мстишь мне за что-то, что было в детстве? За что ты хочешь наказать меня двадцать лет спустя?

Мы прошли по коридору, больше не разговаривая, вслушиваясь в плач младенцев и приглушенные разговоры посетителей. Мы слышали, как подошвы наших туфель скрипят, ступая по линолеуму.

— Зачем ты это делаешь? — вполголоса причитала Хоуп. — Что я сделала тебе, что могло бы оправдать твою жестокость, Лора, такое демонстративно жестокое, манипулятивное, маниакальное поведение? Да зачем, зачем же ты поступаешь так со мной, зачем, во имя всего святого? Это так мерзко, что я просто не пони… маю… Я… ох…

Поодаль, не подозревая о нашем присутствии, стоял Майк. Рукава его рубашки были закатаны, и он ходил из стороны в сторону с младенцем на руках, а его лицо выражало сострадание и нежную заботу.

— Тсс… милая. Тсс… не плачь. Не плачь, мое дорогое дитя… ну-ну… вот так… Тсс… ты поправишься… Тсс… Тсс… Не плачь… не плачь…

Хоуп стояла как вкопанная, наблюдая, как Майк успокаивает плачущего ребенка.

— Я не могу это видеть. — Она качала головой. — Я не… я просто… не могу.

— Тсс… Не плачь… Не плачь…

— Так вот куда он приходил?

— Да.

— Все это время?

— Не плачь…

— Я не могу этого выносить, — просипела она. — Мне пло-охо… О Боже… О Боже мой… ребенок! Ребенок! А где эта… Клэр тогда? — пробормотала она. — Где она? Я хочу посмотреть на нее — теперь, раз уж мы тут. Я хочу посмотреть на женщину, которая родила ребенка моему мужу. Женщину, которая уничтожила мой брак, мое будущее и всю мою… жизнь! Где она? Где она? Где Клэр? — не унималась она. — Скажи же мне, Лора!

— У него на руках, — спокойно ответила я.

— Что ты имеешь в виду?

— Он держит ее на руках.

Она захлопала глазами.

— Но… я не понимаю.

— Клэр — это ребенок.

— Клэр — это ребенок? Но… тогда… кто же ее мать?

Я пожала плечами:

— Я не знаю. И Майк тоже. Он никогда не видел ее — и никогда не увидит.

Хоуп смотрела на меня так, словно я ни с того ни с сего заговорила на другом языке.

— Тогда… что?..

— Мать Клэр была героиновой наркоманкой, поэтому Клэр от рождения тоже страдает героиновой зависимостью. А дети, рожденные от матерей-наркозависимых, страдают от абстинентного синдрома, поэтому им нужен кто-то, кто бы обнимал их и укачивал, ходил с ними и успокаивал, потому что они нервные и много плачут. У них сильный тонус мышц, поэтому им трудно заснуть, и им нужно как можно больше внимания, а у сестер не всегда хватает на это времени. Поэтому Майк вместе с другими добровольцами помогает им эти два месяца. Он не подозревает о том, что мне все известно и что я разговаривала с медсестрой, которая курирует программу.

— О… — только и смогла произнести Хоуп. Она все еще смотрела на Майка. Ее губы дрожали. Затем я увидела, как по ее лицу катится слеза.

— Тсс, малышка моя… — слышали мы слова Майка. — Тсс…

— О! — снова прошептала она. — Понятно…

— Тсс, дорогая… Тсс, все хорошо… все хорошо, малышка… ты поправишься… ты поправишься… не плачь… не плачь…

— Значит… у него не было романа?

— Нет.

— И он просто занимался… этим… — Она замолчала и ошеломленно захлопала глазами.

— Чтобы проявить доброту, Хоуп.

— Но в таком случае… почему он мне сам все не рассказал? Зачем это скрывать, Лора?

Майк выбрал именно этот момент, чтобы поднять голову. Сначала он бросил взгляд в нашу сторону, затем стал смотреть не отрываясь, от шока все больше раскрывая глаза.

— Вот об этом спроси его сама.

На следующий день, когда я пришла на работу, меня ждало электронное письмо от Хоуп: «Я взяла выходной. Пообедаем? X. X.».

— Плачу я, — тихо сказала она, когда я подошла к ней в «Зукка». — Это самое меньшее, что я могу сделать. — Она все еще была бледна, хотя и менее напряжена, чем все эти месяцы, как будто червячок, который точил ее сердце, наконец успокоился. — Прости, — начала она, когда мы сели у окна. Хоуп принялась ковыряться вилкой в салате. — Прости за все ужасные вещи, которые я наговорила тебе вчера.

— Ничего. Это ты прости меня, что я так долго держала тебя в неведении. Я знала, что тебя это расстроит, и не хотела ничего говорить заранее.

— И правильно, сказала она. — Я должна была увидеть все своими глазами. Должна была пройти через этот шок — и прошла.

— А что было дальше? После того как я ушла?

— Майк был очень… удивлен, увидев меня. Он попросил меня поехать домой. Я потому и взяла отгул — я так измоталась, что позвонила и сослалась на недомогание. К тому же эмоциональный стресс тоже сказался. Но… я же не знала, — с изумлением сказала она.

— Каким скрытным он может быть…

— Я даже ничего не подозревала! — Она покачала головой. — До того момента, пока сама не увидела. Мы никогда не говорили об этом. Это была закрытая тема.

— Почему же он не открылся? — В ее глазах появились слезы.

— Потому что знал, что я не изменю свое мнение.

— Понятно…

— Он сказал, что сильно любит меня и боится потерять. И вот когда услышал о программе «Объятия» в больнице…

— А где он о ней услышал?

— От кого-то на работе — какая-то женщина работала там волонтером, а перед Рождеством упомянула об этом при нем. Он подал заявку — там целая процедура отбора, — и его приняли. Он не решался заговорить об этом со мной, зная, что затронет болезненную тему, но ему так хотелось держать на руках ребенка… — Она подперла голову левой рукой. — Он сказал, что хотел узнать, каково это — держать на руках ребенка. А эта девочка, Клэр, находилась в отделении дольше других, потому что у нее особые проблемы, — и получалось так, что Майк всегда ходил с ней. Но ему сказали, что в конце недели ее забирают в семью, и он хотел, чтобы у нее осталось что-нибудь на память о нем.

— Серебряный браслет.

Она кивнула.

— Потому что он знает, что больше никогда не увидится с ней. Он не знает ее фамилии и имени ее матери или отца, или где она живет и вообще ничего. Все, что он знает, — ей нужны объятия. — Она пыталась сдержать слезы. — Он так… привязался к ней. Он плакал, когда говорил, что больше никогда не увидится с ней.

— Значит, он полюбил Клэр.

— Да. — Она открыла сумку и достала платок. — Полюбил.

— И вы… проговорили полночи. — Она кивнула. — И к чему-нибудь… пришли?

Она ответила не сразу.

— Нет. Но я рада, что хотя бы поняла его. Я наконец поняла, какое опустошение он ощущал последнее время.

— Но как же ты не догадалась раньше?

— Потому что он не только не разговаривал со мной, но и не проявлял никакого интереса к детям. Только теперь я понимаю, что это была ширма. Майк сказал, что, когда мы поженились, он не думал, что будет когда-нибудь жалеть о своем решении, но со временем мысль о ребенке начала донимать его, особенно после того как наши друзья стали обзаводиться детьми. Он рассказал, что каждый раз, когда оказывался на очередном крещении, чувствовал ожесточение и горечь. У него даже появилась грустная присказка: «В моей жизни есть Хоуп, но нет надежды»[57].

— Вот почему он так странно вел себя на крещении Оливии…

— Да. Именно поэтому он никогда не горел желанием навещать Хью и Флисс. Говорил, что Фелисити просто угнетает его своей бесконечной трескотней об Оливии.

— Знакомо, — призналась я.

— А вчера вечером, когда мы сидели в нашей великолепной кремовой гостиной, он, оглядевшись, сказал, что очень бы хотел, чтобы дети устраивали здесь бедлам, разрисовывали стены, проливали что-нибудь на ковер, разбрасывали игрушки, шумели и галдели — в общем, все, что я терпеть не могу.

— И?..

— И… — Она пожала плечами. — Не знаю… Я рада, что ошиблась в своих подозрениях. У Майка не было романа, и он мне не лгал, когда говорил, что его никогда и не будет. Но как я после всего этого могу жить с ним под одной крышей? Как, Лора? — Ее глаза снова наполнились слезами. — Это было бы несправедливо. Он любит меня, но хочет детей. А эти две вещи несовместны.

У меня заболело сердце.

— Значит, ты считаешь, что не… передумаешь?

Она вздохнула:

— Я никогда не хотела детей. И тебе это известно. Меня никогда не привлекала беременность, бессонные ночи, шум и стресс. Я никогда не стремилась к безграничной ответственности, никогда не хотела беспокоиться и крутиться словно белка в колесе, как другие родители. Ведь и без детей можно прекрасно обойтись, разве нет? — Я не ответила. — Я все равно не смогу измениться.

— Но разве… разве…

Она пристально посмотрела на меня:

— Разве нельзя себя заставить, ты хочешь сказать? — Она покачала головой: — Нет… вряд ли я смогу. — Она сделала глубокий вдох, а потом посмотрела на меня: — Что скажешь?

— Скажу, что пару лет назад Фелисити спросила у Майка, не жалеет ли он, что у него нет полноценной семьи.

— Да? — пробормотала она.

— А он сказал, что… это вопрос любви.

— О! Ну… здорово, что он так сказал.

— Да. Мы тоже так подумали.

— Ты ответила мне так же, когда я спросила тебя насчет того, как ты выдерживаешь всю эту ситуацию с Люком.

— Правда? — Я посмотрела на нее. — Ах да. Теперь припоминаю…

Мы сидели молча, потом она попросила счет.

— Спасибо за то, что помогла мне, Лора. — Она взяла свою сумочку. — Я знаю, что ты не хотела.

— Была бы рада, если б не пришлось.

Мы встали.

— Так… ты возвращаешься на работу?

— Нет. Том сказал, что я могу взять отгул на весь день, потому что работала на Пасху.

— А что будешь делать?

— Поеду к Люку. — Я толкнула дверь. — И Магде.

— И Магде? Ты собираешься увидеться с Магдой?

— Да.

— Если сегодня первое апреля, то мы уже давно перемахнули полуденный рубеж и я не куплюсь на твою шутку.

— Сегодня не первое апреля, — сказала я…

Хотя именно День дураков лучше всего подошел бы для встречи с Магдой, говорила я себе несколько минут спустя, открывая калитку к дому Люка. Я взглянула на окно его спальни, и вдруг мне показалось, что оттуда свисают мои джинсы и футболка. Как будто они решила выпрыгнуть, чтобы спастись бегством… Я поняла, что, несмотря на ветреную погоду, я безбожно вспотела. А когда подняла руку, чтобы нажать на звонок, сердце отчаянно заколотилось в груди.

— Вот и ты! — воскликнул Люк. На его лице сияла улыбка, но глаза не улыбались. — Магда и Джессика уже здесь.

— Отлично… — с нетерпением произнесла я.

Внезапно появилась Магда. Направляясь ко мне по коридору, она улыбнулась так приветливо, будто видела перед собой дорогую сердцу подругу.

— Лора! Как приятно встретиться с вами! Джессика, деточка, возьми, пошалуйста, пальто Лоры.

Джессика с подавленным и смущенным видом сделала то, о чем ее попросили. Магда протянула мне холодную сухую ладонь, и тут я поняла, что моя, наоборот, влажная. Я чувствовала себя Алисой в стране чудес за тем исключением, что собирала в бассейн не слезы, а капельки пота. Она пожала мою влажную руку, и мне оставалось только надеяться, что при этом она не почувствовала амбре, который источали мои подмышки.

— Проходите и устраивайтесь, — сказала она.

Войдя в гостиную, я отметила две вещи — неприязнь к столь заискивающему приветствию в доме моего собственного приятеля и жгучую, всеразрушающую ревность.

Магда была неотразима.

Фотографии, которые я видела, не отражали всей картины. Ее кожа была бледна и имела оттенок бело-голубого алебастра; волосы у нее были невероятно длинные, тяжелые и блестящие словно шелк; крупные, широко посаженные голубые глаза имели такие же большие радужки, как у Джессики, и такие же изящные веки; ее ладони и ступни были миниатюрными. В общем, ее можно было принять за ожившую фарфоровую статуэтку.

Я со своей тошнотворной внешностью, волосами, похожими на жареные макаронины, и ногами, как у Бигфута, хотела бы ненавидеть ее, но поняла, что не могу заставить себя проявить к ней даже легкую неприязнь, когда мы сидели и она оживленно беседовала со своим чудным акцентом, приободряя меня, завораживая своей красотой, пока Люк оставался в тени, сохраняя тот же напряженный вид, как и я, и округлив глаза.

Венгрия подарила миру Эдварда Теллера — изобретателя атомной бомбы — и Эсте Лаудер. Орудие устрашения и воплощенную красоту. Другими словами, Магду.

Она заговорила о моей викторине:

— Нам так нравится смотреть ее, правда, Джессика, дорокая? — Джессика кивнула. — Вы такая умная, — сказала она, расправляя подол своего шелкового платья с цветочным узором. — И Лук говорит, что вы всегда были очччень умной, еще когда учились в колледже.

— О да! — сказал он. — Сто пудов. — «Сто пудов»? Не припомню, чтобы Люк так выражался. — Чайку? — спросил он. Я подумала, что еще немного, и он сложит нам «о’кей» из пальцев, как какой-нибудь простачок.

— Я выпью дарджилинк, — сказала она. — Ничего, что я прошу тебя его приготовить, Лук? А вы, Лора? Чего бы вы хотели?

— Пожалуй, травяного чая, — пробормотала я. Какого-нибудь успокоительного, подумала я. Мне бы это сейчас не помешало. — Грм… ромашка вполне подойдет. Если есть, — добавила я, как будто понятия не имела, что у Люка есть целых две пачки ромашки. Я не хотела раздражать Магду, напоминая ей, что знакома с этим домом настолько, что знаю даже содержимое кухонных шкафов.

— Оки-доки, — сказал Люк, хлопнув в ладоши.

Я никогда не слышала, чтобы он когда-нибудь так говорил. «Наверное, и тебе не помешало бы добавить в чашку успокоительного, Люк, — подумала я, когда он спускался вниз. — Лучше всего валиума. Или полбутылки виски. А может быть, даже общего анестетика. Хоть что-нибудь, чтобы успокоиться в таком эксцентричном обществе. Да, и не мог бы ты принести мне антиперспирант, потому что под моей левой подмышкой уже образовалось болото размером с Бангладеш».

Магда продолжала разглагольствовать, словно королева, пытающаяся успокоить свой народ, или — что точнее — мамаша Люка, которая беседует с его нервозной подружкой и делает все возможное, чтобы казаться приветливой и доброй, держа при себе свои суждения о ее расплывшейся фигуре, толстых коленках, дурных манерах и вообще ее заметной-за-версту-но-сносной непригодности. А у меня едва не слетело с языка, что я чувствую себя весьма и весьма странно, сидя здесь и мило болтая с Магдой за чашкой чая, когда всего сорок восемь часов назад она разнесла мои вещи в пух и прах. И вот, пока она сидела и покоряла меня своей харизмой — говорила о Чизвике, что-то о школе Джессики, — я попыталась представить себе ее разрушительную оргию, но обнаружила, что у меня не получается. Я думала о своем кимоно, которое до сих пор лежало в черном мешке у дома, словно расчлененный труп. Меня так и подмывало спросить у нее, что она чувствовала, когда кромсала и резала, но почему-то этот вопрос показался мне бестактным.

Люк наконец-то принес чай. Он стоял в добрых десяти шагах от меня, но я заметила, что у него на лбу выступил пот. И теперь, словно невеста, пытающаяся произвести впечатление на будущую свекровь, я спросила у Магды о козах. Это был хороший ход. Ее лицо просияло. И она пустилась в длинный рассказ о карликовых козах, а я решила намотать на ус несколько вопросов для будущей викторины.

— На какие качества нужно опираться в выборе животного, если речь идет о покупке карликовых коз? — спросила я.

— Ну, самые популярные — фалухи, — объяснила она. — Это кастрированные самцы. Мне Польше нравится, когда они кастрированные, — продолжила она, а я украдкой бросила взгляд на Люка, — потому что, когда они прекращают тумать о сексе все фремя, у них расвивается ум и, не знаю… — Она неопределенно пожала плечами. — Личность, что ли.

— Козличность, — елейно вставил Люк.

— Лич-ность, — поправила она его с улыбкой. — И видите ли, когда у них снишается уровень тестостерона, они предпочитают общаться с людьми, а не со сфоими четфероногими собратьями.

— Правда? — воскликнула я.

— О да! Наши малышки фсюду ходят са нами как сопаки, правда, Джессика?

Джессика кивнула.

— Особенно Свити.

— Блеют, когта слышат наши голоса. Люпят сидеть на коленях.

— Какая прелесть!

— И мы не посфоляем им сабираться на диван или тахту, правда, дорогая?

— Да, — сказала Джессика с серьезным видом. — И на стол.

— Ну, это… замечательно. А что они едят?

Магда улыбнулась:

— Ну, это когда как. Мы зовем Хайди «кощей» из-за ее неуемного аппетита, правда, Джесс?

Джессика кивнула:

— Она ест что угодно.

— А фот другие не станут есть что попало. Но фсем карликовым косам необходимо сено.

— С люцерной! — выкрикнула я, вспомнив, как однажды Люк рассказывал мне об этом, и желая, как прилежная ученица, вставить этот факт в разговор.

— Да-да, с люцерной, вы правы. — Магда очаровательно улыбнулась мне, обнажая ряд совершенных с точки зрения ортодонтии белых зубов. — Но проблема с таким сеном в том…

— Да?

— Что в нем слишком много сахара.

— Подумать только.

— Это может прифести к лишнему фесу, даже оширению, и впоследствии к камням в почках. А еще им нужен брусок для лисания с минералами и соли. Это очччень фажно, — закончила она.

Джессика кивала с понимающим видом.

— Вот почему Фиби недавно болела? — услужливо поинтересовалась я.

— Да. Минеральная недостаточность. Она болела лихорадкой, но теперь ей корааздо лучше.

— А где они спят? — спросила я. — Мне всегда было интересно.

— Ну, им, конечно, требуется какое-нипуть местечко. У меня в Чизвике есть дфе куполообрасные сопачьи конуры. Они могут запираться на крышу и играть ф царя горы. Это их люпимое расвлечение.

— А еще они могут спать внутри, — радостно добавила Джессика.

— Или просто полешать днем, — сказала Магда. — Но они отправляются на поковую достаточно рано.

— С хорошей книжкой? — шутливо предположила я.

Озадаченность моментально отразилась на миловидном личике Магды.

— Нет, Лора. Карликовые косы не умеют читать. Просто я хочу скасать, что у них свои привычки. Они ложатся с наступлением сумерек, а фстают с перфыми лучами.

— Им не нравится, когда дождь, — добавила Джессика.

— О, очень не нрафится, дорогая. Мошно подумать, они поятся растаять! — Мы все дружно засмеялись. — Но их мошно водить на верефочке гулять, представляете?

— А вы выгуливаете своих?

— Да, потому что я выставляю их, и это часть тренирофки.

— А они получают призы?

— О да, Лора! Очень мноко. — Затем она огласила целый список наград, которые получили Свити и Йоги на ярмарке графства в Суррее, на королевском шоу и в Виндзоре. Фиби должна пыла всять солото на шоу в Южной Англии, — добавила она. — Она была самой лучшей в своем классе, но допыла только бронсу.

— Да? — Я поймала себя на том, что искренне разочарована.

— Но между нами — все пыло подстроено.

— Подстроено?

Они с Джессикой закивали.

— Боюсь, что мир козлиного шоу-бизнеса очень коррумпирован, — продолжала Магда и поджала свои очаровательные губки. — Но мои косы пыли просто великолепны. Йоги стал кослом месяца на сайте клупа карликофых кос.

— Вы, наверное, очень им гордитесь.

— О да! Они такие замечательные и очень умные.

— Не уверен, — сказал Люк. — Давай посмотрим правде в глаза, Магда: коэффициент интеллекта у коз тридцать пять процентов. — Еще один вопрос готов для викторины, подумала я. Каков коэффициент интеллекта у средней карликовой козы? (Тридцать пять.)

— Нет! Они очччень умные, — настаивала Магда. Она взглянула на часы. — О Боже, я должна идти! Пора дафать малышкам ушин, а потом мы со Стифом идем на фечеринку. Так что надо надеть мои колесные потинки.

— Роликовые коньки, — коротко поправил ее Люк.

Она улыбнулась ему:

— Да, конечно. В опщем, пыло очень приятно поснакомиться с вами. — Она дружески обняла меня, и я надеялась, что она не учуяла аромат, который источали мои подмышки. — Пока, дорокая Джессика. — Она поцеловала дочь. — Хорошо веди сепя с папой, ангел мой. Пока, Люк.

Он проводил ее, затем вернулся в гостиную, улыбнулся и хлопнул в ладоши.

— Что ж, — сказал он. — Неплохо повеселились?

Глава одиннадцатая

— Как странно… — сказала Фелисити несколько дней спустя, когда я рассказала ей о моей встрече с Магдой. Одной грудью она кормила Оливию, а другую сцеживала. Мне вдруг представилась грудь кормящей матери в разрезе, со всеми ее молочными протоками, альвеолами и туберкулами Монтгомери. — Сначала она кромсает твою одежду, а потом улыбается тебе. Она какая-то…

— По-козлиному упертая? — сострила я, и молокоотсос зажужжал как бормашина, а поршень стал ходить туда-сюда, словно это хитроумное устройство дышит.

— Я хотела сказать «своеобразная». Может, у нее биполярное расстройство или как там. Потому что обычно у таких людей настроение скачет постоянно. Две половины мозга не могут договориться друг с другом.

— Она была такой обходительной, — сказала я с недоумением. Бутылочка с молоком заполнилась уже на две трети. Интересно, какую траву ест Флисс, чтобы повысить удой?.. — Но все равно было ясно, что она не в себе.

— Безумная Магда, — сказала Флисс. — Люк, наверное, был вне себя от радости, что она хотя бы вела себя цивилизованно.

— Да.

— А она извинилась за то, что сотворила с твоей одеждой?

— Нет. Напротив, у меня сложилось такое впечатление, будто это она великодушно прощает меня, любезно согласившись не обращать внимания на мое чудовищное поведение.

— Как магдатично с ее стороны!

— Думаю, что ее обходительное поведение и означало нечто вроде извинения.

— Но что за кульбит? — Сестра выключила молокоотсос, затем жестом показала мне, чтобы я навинтила на бутылку желтую крышку. Когда я взяла ее в руку, она оказалась приятно теплой.

— Люк говорит, что Магда вела себя так потому, что действительно раскаялась в содеянном — поняла, что это слишком даже для нее. И еще потому, что у них с ее приятелем все хорошо. У них была какая-то проблема, когда они повздорили с его клиентом, но теперь, видимо, все пришло в норму.

— Что он в ней нашел? — спросила она, убирая левую грудь назад в бюстгальтер.

— То же, что и Люк, наверное.

— А именно?

Я представила, как дрожала рука Люка, когда он впервые рисовал ее обнаженную фигуру.

— Она просто картинка.

— Да?

— Она… красавица. От нее невозможно оторвать глаз.

— Какая досада! — сказала Флисс. Я была тронута ее преданностью.

— Точно. Хотела бы я, чтобы у нее была обыкновенная внешность, но, к сожалению, она похожа на Катрин Денёв.

— Но ведь Люк не был счастлив с ней. Разве нет, Лора?

— Да. Она вела себя настолько причудливо, что он разлюбил ее.

— И нужна ему ты.

— Он так говорит. Он сказал, что хочет, чтобы мы жили вместе.

— Отлично. Таково его намерение. А дети? — спросила она, устраивая Оливию на плече, чтобы она срыгнула. — Он не хочет иметь больше детей? — Она утерла пятно от отрыжки со своей рубашки смятой салфеткой.

— Мы об этом не говорили, но уверена, что хочет.

— Это было бы чудесно, — сказала она, сажая Оливию мне на колени. Затем она открыла морозилку и убрала туда бутылку сцеженного молока. Внутри уже стояло несколько в ряд, словно кегли. — Беременность — это такое блаженство, Лора!

— Знаю, — ляпнула я. Она пристально посмотрела на меня. — Ты мне уже говорила, — сказала я и подумала: «А я — нет. Никому, кроме Ника, я не рассказывала, что однажды была беременна».

— Будет здорово, если ты забеременеешь, — развене-здоровомоясладкаядевочка? — протянула она нараспев, коснувшись носика Оливии указательным пальцем. — КузинадляИГРлазвенеЗДОЛОВО?

— Кхосаалтадазагоягоя, — ответила Оливия.

— Как жалко, что Хоуп не хочет, чтобы аист посетил ее! — добавила Фелисити.

— Да, в самом деле, — согласилась я. И решила, что не стоит посвящать ее в проблемы Хоуп.

— Хотя Майк, по-моему, был бы не против. Он не такой замороченный.

— Угу.

— А знаешь, откуда пошла вся эта история с аистом? — спросила она.

— Нет.

— Из норвежской легенды о том, что души детей до рождения обитают в водной среде типа болот или озер. А раз аисты любят бывать там, появилось поверье, что аисты берут души детей и несут их родителям. Разве не прелесть?

Она мечтательно вздохнула:

— Да. Прелесть.

Когда Фелисити взяла Оливию на руки, я подумала о том, где обитала душа моего ребенка — в ручье, горном потоке или в реке. Я представила, как аист берет ее и несет ко мне на своих больших крыльях, но где-то на полдороге поворачивает назад.

— Я никогда не спрашивала тебя об этом, Лора: Ник хотел детей?

К горлу подступила горечь.

— Я не… уверена… Но какой смысл говорить об этом теперь?

— О нем по-прежнему ничего не слышно? — спросила она. Я покачала головой. — Даже после такой огласки?

— Нет. «Дейли пост» попросила читателей сообщить им, если они увидят его, а «Дейли ньюс» откомандировала самых матерых репортеров вести расследование.

— Так, пожалуй, они его и найдут.

— Вряд ли, это человек-невидимка.

— А что ты сделаешь, если найдут?

Я пристально посмотрела на нее:

— Боже… даже не знаю. Страшно подумать.

— Ну, возможно, придется, если они его выследят.

— Не выследят, — не уступала я, — потому что им наверняка дали на все про все пару дней, так что, если бы им и суждено было его отыскать, они бы это уже сделали. Кстати, а Хью не сказал тебе, что мы виделись в галерее Люка?

— Сказал. Он был там с Шанталь.

— Мне показалось, она выглядела так, будто ее… застукали, Флисс. Покраснела от стыда, увидев меня.

— Я понимаю, что она никогда особенно тебе не нравилась, Лора, но не надо все время воспринимать ее в штыки.

— А тебе надо снять розовые очки. Говорю тебе, Флисс, она… юлила. Эта женщина положила глаз на твоего мужа.

— Послушай, я знаю Шанталь — ничего страшного. Они встретились поговорить насчет этого секретного «изобретения» Хью; он, кстати, рассказал мне, что это.

— Да?

— Да. Заявка на патент уже зарегистрирована, так что теперь уже можно говорить.

— И что же это?

— Ну… это такая детская штука. Ты знаешь, я постоянно жалуюсь на то, что под рукой никогда нет муслина.

Я бросила взгляд на ее заляпанную футболку.

— Да.

— И что когда он на мне, то вечно соскальзывает?

— Да.

— Вот это и подсказало Хью идею. Он изобрел нагрудник для отрыжки. Но это не просто кусок ткани типа муслина, он фиксируется. Он сделан из куска ПВХ — обхватывает здесь, спереди и сзади, так что ты защищена со всех сторон, но у него такая форма, что он обхватывает еще и здесь и доходит досюда… — Она совершила серию неуклюжих движений. — Давай я лучше покажу на тебе. — Флисс подошла ближе, коснулась моего левого плеча, прошлась пальцами вдоль него, задев грудь. — Он фиксируется под рукой, здесь… либо на завязках, либо на «липучке», а тут будет крючок или что-нибудь такое, — сказала она, касаясь моей шеи, — чтобы надежно закрепить его за воротник.

— Ты только что коснулась моей груди.

— Ой, извини, — отозвалась она.

— Это не претензия. Просто до меня только сейчас дошло кое-что.

— Что?

— Ну, я превратно истолковала отношения Хью и Шанталь. — Я мысленно вернулась в тот вечер в «Джулиз». — Они, видимо, обсуждали этот нагрудник…

— Ну да, я же говорила, они за тем туда и ходили. Шанталь занималась патентованием, которое включает точное техническое описание, поэтому ей надо было знать, что к чему, понять принцип.

— И Хью всего-навсего ей объяснял?

— Да.

— О! — Я поняла, что была несправедлива в суждениях. Я прокрутила эту сцену в голове еще раз. И еще. Точно — я перемудрила. И почувствовала приступ чувства вины. — Так вот что он делал. Это было самое невинное объяснение! Но меня до сих пор преследует мысль, что они были какими-то подозрительно довольными.

— Они и были довольными, — сказала Флисс. — Но только потому, что верят в свое новое детище. Ты знаешь, я все твердила Хью, чтобы он изобрел что-нибудь полезное, и, наверное, это оно и есть. Теперь больше не придется устраивать охоту за муслином или стирать то, что отрыгнул ребенок. Эти нагрудники будут продаваться по пять штук; одну штуку можно надеть утром, потом по необходимости заменить, а использованный выбросить. По-моему, это отличная идея.

— Да, старина Хью — молодец.

— Точно. Может, он даже заработает денег. Они с Шанталь в таком восторге — она хорошенько вложилась в разработку, хотя может пройти еще много времени, прежде чем изобретение принесет доход, а у нас уже остались последние несколько тысяч. Но слава Богу, — продолжала она, — Оливия будет рекламировать «Кочисофт» — правдамояумница? — так что мы протянем еще месяцок-другой, а еще будет кастинг на телевидении в конце недели, на который я тоже надеюсь, и это будет минимум три тысячи за право транслирования…

Потом Флисс рассказала мне обо всех собеседованиях, на которые она водила Оливию, и о мамашах, которых встречала, и о том, как они были настроены победить, и так далее и так далее, а затем завела долгую песню о том, что Оливия уже выросла из видео «Беби Эйнштейн», доросла до «Фимблз» и точно улавливает смысл увиденного, несмотря на то что эти программы предназначены для детей от двух до четырех лет, поэтому я очень обрадовалась, когда зазвонил мой мобильный. Звонил Даррен Силлито, чтобы узнать, не решилась ли я на интервью.

— Я понимаю ваши колебания, — сказал он. — Но я только хотел сообщить вам, что мой редактор дал «добро» не только на то, чтобы мы внесли пожертвование в Национальную консультативную сеть по поиску пропавших без вести, но и чтобы мы сделали ее объектом нашей рождественской благотворительной программы, если вы согласитесь на интервью.

— Вы серьезно?

— А поскольку у нас около двух миллионов читателей, это принесет нам немалую прибыль — по меньшей мере двести тысяч. Может быть, больше.

Я подумала, как помогла мне благотворительная организация, когда я была на грани отчаяния. Я вспомнила о моем кураторе Триш, которая звонила мне по три раза на дню все эти ужасные первые четыре месяца, когда мы не знали, жив Ник или нет.

— Думаю, двести тысяч им не помешают, — сказал Даррен. Его голос был мягким и глубоким. Почти успокаивающим.

— Что ж… — С моей стороны было бы эгоистично не согласиться, к тому же я хотела безотлагательно приступить к интервью. — Хорошо, — сказала я. — Я дам интервью. Только мне нужно письменное подтверждение, что вы дадите мне контрольный экземпляр.

— Конечно, я все сделаю, — последовал ответ.

На следующее утро я отправилась в офис, чтобы рассказать Тому о своем интервью «Семафору». Он читал газету и курил одну из своих раритетных сигарет.

— Том? — Он поднял голову. — Боже! — Я всплеснула руками. — Что с тобой приключилось? — Он выглядел так, словно врезался в скалу. Его правый глаз был цвета чернослива с сияющей желтой каймой. Сквозь чуть приоткрытое веко едва проглядывала серо-голубая радужка.

— А, это? — Он осторожно постучал пальцем по синяку. — Пообщался накануне с бывшим Джины. — Он затушил сигарету. — Очаровашка.

— Я вижу. Что произошло?

— Он явился посреди ночи, пьяный как свинья. Хотел узнать, там я или нет. Джина не закрыла дверь на цепочку, и он ворвался, а я вежливо попросил его уйти. Ему эта идея не понравилась.

— И он устроил драку?

Том покачал головой:

— Просто набросился на меня, дал в глаз и ретировался, бормоча, что, если встретит меня еще раз, убьет.

— Ты звонил в полицию?

— Нет. Потому что тогда дело дошло бы до суда и вряд ли Джине или Сэму, бедному маленькому мальчику, это как-то помогло бы. Лучше, чтобы такие неприятные встречи не повторялись. Удружил мне этот отморозок: на следующей неделе я еду в Канны, и мне совершенно неохота, чтобы все там думали, что я люблю размахивать кулаками. Так что придется надевать очки.

— Да там все будут в очках, так что тебе не о чем волноваться. А потом, к тому времени синяк сойдет.

— А как там твой бывший? — спросил он. — Я имею в виду Люка. — Я рассказала ему про кимоно. Его здоровый глаз раскрылся до предела; Том ошеломленно покачал головой; — Магда-Рукиножницы.

Я уныло улыбнулась:

— Это было ужасно. Ну а пару дней спустя мы встретились за чаем, и теперь, как я понимаю, станем лучшими подружками и будем жить долго и счастливо.

— Серьезно?

— Наверное, — усмехнулась я. — Не знаю. Так хочет Люк.

— Благородное стремление.

— Но не уверена, что эта цель достижима. Проблема в том, что у Люка друзья цивилизованны до мозга костей: проводят со своими бывшими воскресные ленчи, Рождество и все такое, — в общем, не жизнь, а сказка. И он хочет, чтобы и у нас было так же. У него какая-то мечта о совершенной смешанной семье, но я подозреваю, что Магда захочет применить ко мне какой-нибудь миксер, чтобы вмешать меня в семью. И еще — я хочу, чтоб ты знал, — я собираюсь дать интервью. Я согласилась на разговор с журналистом «Санди семафор», потому что больше не могу выносить этот таблоидный бред.

— Что ж, это хороший ход. Только если журналист кошерный.

— Вроде бы он мне сочувствует. Его зовут Даррен Силлито.

Том покачал головой:

— Никогда о таком не слышал.

— Я тоже, но по телефону у нас возникло взаимопонимание.

— Сначала проверь его через «Четвертый канал».

— Я подумаю, но вряд ли это необходимо — ведь я получу контрольный экземпляр. Он мне обещал выслать по почте.

— Тогда нечего и сомневаться — вперед.

* * *

Интервью состоялось в следующий четверг. Я думала, что Даррен захочет встретиться в клубе или гостинице, но он сказал, что предпочел бы побеседовать со мной у меня дома, чем в какой-нибудь гламурной забегаловке, потому что так я смогу быть более открытой. Меня тронула его забота. Пресс-агент с «Четвертого канала» спросила, не хочу ли я, чтобы она тоже присутствовала, но я сказала, что справлюсь сама.

Приехал фотограф и одним махом отснял две кассеты пленки.

— А мне разве не положено улыбаться? — поинтересовалась я, когда он молча навел на меня объектив.

— Да нет — журналист сказал, что ему нужна солидность. Вот так. Просто приятная серьезность…

В половине пятого домофон снова зажужжал: пришел Даррен. По телефону мне показалось, что ему под сорок, но выглядел он на двадцать пять. Он носил очки и был худощавым — его мальчишеская внешность заметно контрастировала с его уверенным голосом.

— А вы уже давно занимаетесь журналистикой? — спросила я у него, когда готовила ему кофе.

— Примерно полтора года.

— Вам с молоком?

— Со сливками — если есть. И, если можно, печенье.

— Конечно.

— Я сегодня не обедал.

— Может быть, хотите сандвич? Я вам уже приготовила. — Он покачал головой, и я уложила на тарелку шоколадное печенье. — А чем вы занимались прежде? — спросила я, ставя угощение на поднос.

— Трудился в Сити. Потом занимался вложениями, связанными с риском. Но решил, что журналистика интереснее.

— Ну и как — правда интереснее?

— О, еще бы!

Я поинтересовалась, у кого еще он брал интервью, а он сказал, что писал для колонки спорта и это интервью станет его первым большим биографическим очерком для центральных страниц. Вот почему его имя мне не знакомо — к тому же я редко читаю «Семафор».

Мы сидели в гостиной, и он сказал, что сначала хотел бы коротко побеседовать без записи, а диктофон включит тогда, когда мы оба будем к этому готовы. Он удивился, что я живу на самой обычной улочке, учитывая такой ошеломительный успех викторины. Я объяснила, что не могу пока переехать.

— Вы бы хотели поменять Лэдброук-гроув на более фешенебельный район?

— Не знаю, как насчет фешенебельности, но я бы пулей вылетела отсюда, если бы могла. Не потому что мне не нравится район — он изумительно космополитичный, — а потому, что здесь сложилась неприятная для меня атмосфера, по понятным причинам. — Он понимающе кивнул. — К тому же соседи просто сводят меня с ума.

— Почему?

— Все дело в слухах — это ведь маленькая улочка, на которой все всё знают. Они милые люди, но я бы предпочла жить там, где есть возможность сохранять анонимность.

— Здесь нет очевидных следов присутствия вашего мужа? — спросил он, осматриваясь.

— Я убрала все его вещи. Я больше не могла видеть их.

— Хотели изгладить воспоминания?

— Нет, просто пришло время двигаться дальше, а свидетельства того, что он здесь жил, эмоционально угнетали меня.

— Я понимаю. И тогда вы испытали облегчение.

— О да! Скорее даже освобождение, хотя на какое-то время я словно лишилась почвы под ногами. Но я должна была постараться и освободиться от прошлого.

Даррен быстро прошелся со мной по своему списку вопросов и попросил в двух словах описать, что бы я сказала в ответ на каждый. Прежде всего его интересовало, каким образом возникла сама идея викторины; затем — мое мнение о других ведущих: Энн Робинсон например. Я сказала, что не буду отвечать на этот вопрос, потому что не являюсь ее поклонницей и не хочу говорить о ней ничего плохого.

— Согласен с вами, — сказал он. — «Слабое звено» — довольно дерзкое шоу, не правда ли?

— Ну, у них просто вопросы не очень высокого уровня. Но тем не менее оно все равно популярно — значит, ведущая все делает как надо.

— А что вы думаете о Джереми Паксмане?

— Ну, он может быть властным и нетерпимым, но в то же время у него своеобразная манера шутить, весьма привлекательная, по-моему, и, конечно, он очень умен, так что… пожалуй, я могла бы говорить о нем без устали.

— А вот кого я терпеть не могу, — неожиданно разоткровенничался он, — так это Роберта Робинсона из шоу «Умник Британии». Какой-то он угрюмый — вам не кажется?

— Ну… должна признаться, пожалуй.

— Неприкрыто удивляться, когда женщина правильно отвечает на вопрос?

— Точно, — хихикнула я.

— «О, как вам это удалось, миссис Смит?! Это же правильный ответ! Просто фантастика!»

Я закатила глаза, соглашаясь с ним:

— Честно говоря, не могу этого слышать, хоть радио в окно выбрасывай.

Мы проболтали в подобной непринужденной манере еще некоторое время, а потом Даррен спросил, не готова ли я начать. Я кивнула. Он нажал красную кнопку на крошечном кассетном диктофоне и пододвинул его поближе ко мне.

— Так, — сказал он. — Начнем. Поехали…

Я еще никогда не давала интервью, но пресс-агент «Четвертого канала» посоветовала мне отвечать коротко. «Когда чувствуешь, что уже высказалась, закрой рот на замок, — напутствовала она меня. — Не старайся быть услужливой, заполняя паузы: молчание — золото». Совет дельный, но в то же время я понимала, что Даррену нужен добротный живой материал, чтобы написать интересную статью. Я решила сохранять баланс между дружеской открытостью и благоразумным молчанием. Он спрашивал меня о Кембридже и о начале моей карьеры на Би-би-си, о нашем знакомстве с Томом; затем поговорили о викторине и о том, как я стала ее ведущей. Мы говорили о Люке, и я воспользовалась возможностью пролить свет на обстоятельства его личной жизни и наши взаимоотношения. Затем он перешел к Нику. Я рассказала о его работе в «Суданиз» и о нашем браке. Он спросил меня, почему в доме так мало его вещей.

— Я решила убрать их, — снова объяснила я. — Я ждала три года и поняла, что пришло время двигаться вперед. Я снова хочу жить.

— И вас нельзя винить, — сказал он. — Три года — долгий срок. Теперь не могли бы вы рассказать о том дне, когда Ник пропал? Как разворачивались события?

Даррен сидел и кивал с понимающим видом, а я в подробностях излагала, как целый месяц искала Ника, о двух молчаливых звонках (видимо, моем последнем контакте с ним). Раз или два я устраивала передышку, чтобы собратья с мыслями, но была горда, что ни разу не сорвалась. Мне не хотелось, чтобы меня выставляли жертвой обстоятельств.

— А что во всем этом было самым трудным, Лора? Конечно, помимо отсутствия Ника?

— Пустые домыслы — их было немало, особенно поначалу — и наши совместные даты. Когда я поняла, что Ника нет уже тысячу дней, например — это тоже было очень тяжело; его день рождения или мой; наша годовщина. Десятая, кстати, будет в начале мая, и я заранее готовлюсь, чтобы не сорваться. Конечно, трудно на Рождество и в Новый год, ведь именно тогда это и произошло.

— Когда Национальная консультативная сеть по поиску пропавших без вести сообщила вам, что Ник жив, но не хочет видеться с вами, что вы испытали?

— Ну… я была сломлена. Раздавлена.

— И еще удивились?

Я пристально посмотрела на него:

— Да, конечно. Конечно, я удивилась. Очень удивилась.

Затем Даррен стал спрашивать об освещении этой информации в таблоидах. Я рассказала, каково мне было, когда приходилось читать о себе всю эту ложь.

— Ложь и недомолвки, — добавил он. — Недомолвки, подталкивающие к мысли, что вы… не знаю… каким-то образом ответственны за исчезновение вашего мужа.

Я секунду молчала.

— Верно.

— Что вы каким-то образом спровоцировали его.

— Да. Кое-где делались и такие тонкие намеки.

— Но какие предпосылки к этому видели окружающие?

— Ну, не знаю… Нечто вроде того, что я… — я посмотрела в окно, — плохо обращалась с ним, наверное… или третировала… или что выжила его. Такие вещи предполагали некоторые.

— Есть ли здесь хоть доля правды? — Я почувствовала, что у меня пылает лицо. — Простите, что спрашиваю, — скороговоркой добавил он. — Я лишь хочу, чтобы вы опровергли слухи.

Я пристально посмотрела на него.

— Здесь нет ни грамма правды, — твердо сказала я. — Совсем.

— В таком случае вам не в чем винить себя, — тихо сказал он.

— Вообще-то… я чувствую себя виноватой, но только потому, что любой в моей ситуации невольно стал бы винить себя. Это естественно, потому что твоя вторая половина пропала, а ты не знаешь куда.

— Или почему.

Я помолчала.

— Или почему. И ты чувствуешь… — я вздохнула, — что… каким-то образом тоже приложил к этому руку. Так что да, конечно, я чувствую вину.

— Даже при том, что не виноваты?

Стыд и тоска переполняли меня.

— Да.

— И вы сидели и гадали, что же не так сказали, или сделали, или, наоборот, не сделали?

Я заерзала на стуле и вздохнула:

— Да. По буквам разбирала все беседы снова и снова — как одержимая.

— Значит, в случившемся есть ваша вина…

Мои глаза приклеились к плинтусу.

— Моей вины нет.

— Но если бы была, что бы вы чувствовали?

— Что бы я чувствовала? — Я пристально посмотрела на него: — Ну а как бы чувствовал себя любой на моем месте? Ужасно, конечно. Абсолютно раздавленно. Но, как я сказала, вины моей нет. — Я закрыла рот на замок.

— Как странно, — спустя мгновение продолжил Даррен, — что вы ведете популярную викторину, а в вашей жизни между тем существует огромный вопрос, не имеющий ответа!

— Да, такая ирония судьбы не миновала меня.

— А вся эта медийная заваруха не озадачила вас?

— Еще как. Я знала, что ко мне появится интерес, после того как газетчики разнюхают эту историю, но и представить себе не могла, что он достигнет такого размаха.

— Вы чувствуете интерес, возникший со стороны публики?

— Думаю, да. Если бы подобное происходило с кем-то другим, мне бы было интересно. Если бы я прочитала, что, скажем, мужа Кэрол Вордеман не могут найти уже три года, то каждый раз, как видела бы ее по телевизору или читала статью, я бы, наверное, думала, где он сейчас, как живет, и как она его искала, и увидит ли она его опять.

— И почему он исчез. — Он посмотрел на меня. — Об этом вы не задумались бы?

— Ну… не знаю…

— Но ведь вам наверняка было бы интересно, что вызвало его уход, что там была за история?..

— Ну может быть…

— Вам бы захотелось узнать, что же между ними произошло.

— Послушайте, это все очень сложно. Люди, которые ни с того ни с сего исчезают, могут иметь для этого сотню причин. Разве нет?

— Но они, должно быть, несчастны и разочарованы в жизни. Ник был несчастен и разочарован?

— Я… я не знаю. Наверное… да… может быть…

— Иначе он бы не сделал того, что сделал. А почему, по вашему мнению, он был несчастен и разочарован?

Я уставилась на Даррена:

— Я не… знаю. Незадолго до этого умер его отец. Наверное, отчасти это повлияло на него.

— Но, может, произошло еще что-нибудь?

«Рот на замок!»

— Нет. Ничего. Больше ничего. Может быть, поговорим о чем-нибудь другом? — Наступила короткая пауза, потом Даррен задал мне еще несколько вопросов о викторине, и я рассказала ему о втором сезоне шоу, который должен начаться в сентябре, и о программах, которые мы можем позволить себе благодаря успеху «Что бы вы думали?!».

— Значит, у компании дела идут хорошо?

— Да. Формат был продан в восемь стран — в том числе в США, — так что мы можем расшириться. Мы нанимаем дополнительных сотрудников, делаем перепланировку здания. «Трайдент» процветает.

Даррен подался вперед и выключил диктофон.

— Думаю, мы закончили, Лора. Большое спасибо. Я уверен, что материала мне хватит, и не хочу вас больше задерживать.

— Спасибо. Вы пришлете мне выдержки?

— Да — либо по факсу, либо прочитаю по телефону.

— И когда это выйдет, как вы думаете?

Он начал рыться в своем портфеле.

— Не раньше чем через пару недель, потому что мы хотели приурочить статью к первому мая, чтобы совместить ее с началом нашей благотворительной программы помощи Национальной консультативной сети по поиску пропавших без вести.

— О, это было бы чудесно! — сказала я. — Это будет очень большая подмога. Я обязательно сообщу благотворительной организации о вашем намерении.

Я пошла его провожать, и только взялась за засов, как с той стороны распахнулась входная дверь и на пороге появилась Синтия с двумя пакетами из магазина.

— Привет, Лора! — устало сказала она. В слабом солнечном свете она выглядела изможденной и какой-то субтильной. Но, увидев Даррена, вдруг побагровела.

— Синтия, это Даррен Силлито.

Она отстранилась, а затем натянуто улыбнулась, не скрывая своей враждебности. На его лице я увидела изумление.

— Вы знакомы? — шепотом спросила я у него, когда она отправилась наверх.

— Нет. Впервые вижу. — Как странно! — С другой стороны, иногда она бывает странной.

— Что ж, спасибо, что пришли, Даррен. Надеюсь, облечь все это в письменную форму будет не слишком сложно?

— Думаю, нет.

Как только он ушел, я услышала, как открылась дверь Синтии.

— Он ушел? — спросила она театрально приглушенным шепотом.

— Да. — Я обернулась. — А что? В чем проблема?

— Я скажу вам, в чем проблема, — сказала она, спускаясь вниз. — Проблема в том, что он писсуар!

— Простите?

— Этот молодой человек — писсуар! — с яростью повторила она.

— Ну, это вы хватили, Синтия. Мне он показался вполне нормальным.

— Но он не такой. Как и любой другой из этих писсуаров. — Она, видимо, имела в виду журналистов вообще, которые у нее как бельмо на глазу. Но… как Синтия узнала, что он журналист, учитывая, что я ей об этом не говорила? Может быть, все-таки что-то в этом ясновидении есть.

— Они все бесхребетные типы, — добавила она. — Все — сплошные силлито[58]!

— Но парень не виноват, что у него такое имя, Синт.

— Не такое. Он лжет. Его настоящее имя — Даррен Писсуар. — Я с недоумением уставилась на нее. — Писсуар-Фаркхар, — презрительно произнесла она.

О…

— И очень жаль, что вы не велели ему убираться ко всем чертям, хотя у вас был шанс. Он ведь только что взял у вас интервью?

— Да.

— О Боже! — Она покачала головой. — О Боже!

— Что значит ваше «О Боже!»? Он показался мне нормальным, даже милым.

— Ну еще бы, — сказала она. — Только он не такой, он маленький…

— Синтия, — встревоженно оборвала ее я. — Вы можете объяснить мне, о чем вы? Вы заставили меня волноваться.

— Хорошо. Так и быть. Пойдемте со мной.

Мы поднялись наверх в ее квартиру. Впервые она пригласила меня к себе. Квартира была обставлена со вкусом и притом хорошей мебелью, но, как и Синтия, она повидала и лучшие дни. Китайская парча на шезлонге была сильно потрепана, как и шелковый абажур на торшере. На бархатных диванных подушках виднелись проплешины, а бахрома на большом персидском ковре местами отсутствовала. На серванте из красного дерева стояло примерно восемь рамок, в каждой из которых красовалась какая-нибудь черно-белая фотография Синтии в ее молодые годы. Пока она заваривала чай, я принялась их разглядывать. Она и теперь еще сохранила свой лоск, а в молодости была просто очаровашкой. Этакой английской Клаудией Кардинале.

— Даррен Силлито, ты подумай, — пробормотала она, неся поднос с чаем. — Его настоящее имя Даррен Фаркхар. Силлито — девичья фамилия его матери.

У меня свело желудок.

— Откуда вам это известно?

— Я знаю его отца. Мы довольно долго… общались. — Неожиданно появилась Ханс и стала выписывать восьмерки у ног хозяйки.

— А кто его отец?

— Сэр Джон Фаркхар.

— Главный редактор «Санди семафор»?

— Он, — язвительно ответила она; Ханс свернулась калачиком у нее на коленях.

— Но почему Даррен не узнал вас, если вы так хорошо знакомы с его отцом?

— Потому что мы с Дарреном никогда не встречались. Но я видела его фотографии. Мои отношения с его отцом были… неофициальными. Я была его…

Ого…

— Другом?.. — предположила я.

— Любовницей. Предпочитаю называть вещи своими именами. Я была его любовницей, Лора, двадцать пять лет.

— Это срок, — вздохнула я.

— Мне ли не знать? — сказала она устало. Она передала мне китайскую чашку, расписанную, словно ситец. — Но жаловаться мне было не на что. У меня имелось щедрое месячное содержание и счет в «Хэрродс». Я посещала «Марракеш» и «Сантбартс». Сидела в партере в «Опера хаус». Обедала в «Ритце»; носила платья от-кутюр… — Так вот откуда склонность к элегантной одежде. — Конечно, я страстно хотела стать женой Джона, — продолжала она. — Но я говорила себе, что я и есть настоящая жена. Его подруга сердца. — У нее дрогнул голос. — Он так меня называл. Говорил, что не может без меня. — Она погладила Ханс, чтобы успокоиться.

— А как вы познакомились?

— На королевской премьере «Шпиона, который меня любил» в семьдесят седьмом. Мне было тридцать шесть, Джон на десять лет старше, привлекательный влиятельный человек; он двадцать лет работал журналистом, но благодаря умелому лавированию ему удалось пробиться в совет директоров нескольких крупных медийных компаний, в том числе и той, что спонсировала фильм. Я безоглядно влюбилась в него, несмотря на то — и я вовсе не считаю, что это меня красит, — что он был женат. Он уверял, что у него брак без любви, что его жена игнорировала его и всю себя посвятила детям. Даррен, самый младший, был еще младенцем. Но наверное, Джона это плохо характеризует, не так ли? — горько вздохнув, добавила она.

Я подумала о Томе.

— Наверное, да.

— Шло время, а Джон по-прежнему оставался со своей женой. Стоило мне показать свое недовольство, как он тут же заявлял, что она больна и развод просто убьет несчастную; иногда говорил, что хочет подождать, пока подрастут дети. В общем, банальные отговорки. — Она принялась искать платок в манжете рукава.

— Понятно. Значит, он так никогда ее и не оставил?

Синтия отвернулась под натиском эмоций.

— Да нет, — с горечью сказала она. — Оставил. Это-то и было самое ужасное. Бросил в конце концов. — Ее губы снова искривились. — Только ради другой!

Ого… вот так история! Ханс начала громко урчать — видимо, чтобы успокоить хозяйку. Подлинная межвидовая коммуникация.

Синтия вытерла слезы, затем глубоко вздохнула.

— Чуть больше года назад Джон сказал мне, что уходит от жены. Я так обрадовалась, решив, что мои годы жизни в тени уходят в прошлое. Он пришел на квартиру, я приготовила ему ужин, и он рассказал мне, что она согласилась на развод и что квартиру в Ханс-плейс придется продать. Тогда я спросила его, где мы будем жить. Он не ответил. — Она стала теребить свои хрустальные бусы. — Потом объяснил, что Мэри отойдет дом в Мэйфере, а он переедет в Хэмпстед. Я сказала, что Хэмпстед — замечательное место, мне все равно, где жить, главное — вместе. И тут, как гром среди ясного неба, он сказал, что ему жаль, но он влюбился в другую — в женщину, о которой я даже никогда не слышала.

— И кто же это?

— Какая-то американская журналисточка по имени Дебора, младше его на тридцать лет, лицо топорное, ноги как спички и, — она коснулась своего декольте внушительных размеров, — нет груди.

Я припомнила сэра Джона Фаркхара в колонке сплетен какой-то газеты рядом с женщиной анорексического вида с пронзительным взглядом.

— Вы были просто красавицей, Синтия. Вы и сейчас красивы. Годы вас совсем не испортили. — Ее глаза снова увлажнились.

— Он сказал, что у меня три месяца, чтобы найти себе другое жилье, прежде чем истечет срок аренды Ханс-плейс.

— Но он хотя бы оказал вам материальную поддержку?

— Он сказал, что не может, потому что развод разорит его. Это, конечно, была ложь. А я так долго жила с ним — целых двадцать пять лет. И бросила ради него карьеру, потому что стоило рядом со мной оказаться другому мужчине, как он начинал ревновать. — Так вот почему она отказывалась говорить о своих поздних фильмах. Их просто не было. — Я даже… — Ее глаза снова наполнились слезами. — Потеряла возможность обзавестись семьей, детьми.

— А вы хотели детей?

— Да. Очень. Но в то время на мать-одиночку все еще смотрели хмуро, к тому же я хотела вести прежнюю жизнь. Так что это моя вина. — Она пожала плечами. — Я это знаю. Сама виновата в том, что позволила, чтобы меня… содержали, и в том, что верила в вознаграждение за такую терпеливую преданность. А вместо этого получила коленом под зад, как старая собака.

— Как вам было плохо!

— Еще бы. И до сих пор плохо. У меня нет пенсии, потому что я наивно полагала, что проживу с Джоном до конца своих дней. Мы были вместе так долго, что я просто не могла представить себе, что это когда-нибудь кончится. И вот в свои шестьдесят три года я оказалась без поддержки Джо на и передо мной встала необходимость зарабатывать себе на жизнь — а он начал новую, с молодухой. Хотя не думаю, что их отношения будут долгими, — с горечью добавила она.

— И он вам совсем не помог? Даже не попытался смягчить такой удар?

— Выписал мне чек на двадцать пять тысяч фунтов. Я сперва хотела его порвать — это было так оскорбительно, — но после поняла, что он мне очень пригодится; еще он сказал, что я могу оставить себе все, что было в квартире. Мебель неплохая, хотя и потрепанная, как вы успели заметить. Но еще у меня было много драгоценностей, которые он подарил мне за эти годы, так что я продала их и вложила средства на депозит за эту квартиру. Но нужно платить по ипотеке, поэтому пришлось заняться ясновидением. Я поняла, что смогу только так заработать.

Значит, это и был тот «поворотный момент» в ее жизни, о котором она упомянула, когда мы только познакомились.

— А вы не хотели начать судебное разбирательство? Чтобы попытаться потребовать у него больше денег или добиться… я не знаю… какого-то расчета.

— Нет, конечно. — Она ошеломленно посмотрела на меня. — Это так унизительно и отдает торгашеством. Я решила: как бы трудно ни пришлось, хотя бы гордость свою сберегу. А пришлось мне очень, очень трудно, Лора, перенести утрату и отношений, и «защищенности» — я всегда наивно полагала, что имела и то и другое.

— Значит, в каком-то смысле вы должны благодарить судьбу за ту случайность, когда вы упали со скалы.

Повисла тишина.

— Это была не случайность, — тихо возразила она. — Я пролетела целых двадцать пять футов и надеялась умереть. Но потом, когда пришла в себя и поняла, что действительно могу умереть, я осознала, как сильно хочу жить. И что ни один человек не заслуживает того, чтобы я жертвовала ради него жизнью.

— Конечно, нет.

— Что ценен каждый день на земле — каким бы трудным он ни был. Жизнь — это все, что нам дано. Это не то, что можно отвергнуть в минуту депрессии, отчаяния или страха перед будущим.

— Вы правы.

— Но с тех пор я никак не привыкну к новому образу жизни, который кардинально отличается от того, который я вела прежде, пока он не… не… — Ее глаза снова заблестели. — Это такая несправедливость… — Она закрыла лицо руками. Теперь мне стало понятно ее отвращение к «бесчестным, низким, лживым, двуличным» журналистам. — Но этот Даррен, — продолжила она, утирая слезы, — самый неприятный молодой человек.

Я почувствовала, как у меня сжимается сердце.

— Но он оставил приятное впечатление.

— Однако на деле выходит по-другому. Его не за что хвалить. Его по блату пропихнули в Итон, затем папаша дернул за нужные ниточки и сынок оказался в Оксфорде. Но его выгнали после того, как он провалил экзамены по праву в первый же год; молокосос хотел перевестись на факультет истории искусств, но в колледже отказались принимать его, потому что он им попросту не понравился. Тогда он стал работать в финансах, но и там оплошал; занялся венчурным финансированием, но и там его ожидал провал. Я помню, как убивался его отец. А восемнадцать месяцев спустя, незадолго до того как Джон решил бросить меня, Даррен решил, что хочет заниматься журналистикой. Но отец заставил его начинать с азов, и он сначала продавал рекламные площади, потом работал младшим редактором в разделе спорта, однако ему очень не терпелось сделать себе имя. Поэтому он тебя не пощадит, Лора. Предупреждаю сразу. Не пощадит, потому что он никчемный и безотчетный… никчемный и безотчетный…

— Писсуар? — безрадостно подсказала я.

— Точно.

Глава двенадцатая

Следующим утром я переговорила с пресс-агентом «Четвертого канала» Сью. Она поискала среди авторов и нашла несколько заметок Даррена о лошадиных бегах, но сказала, что его нет в ее списке журналистов, к которым не следует приближаться без нитки чеснока и Библии. Обещала переговорить с «Семафором», а час спустя перезвонила и сказала, что интервью не выйдет раньше чем через две недели.

— Если нам не понравится, останется еще немало времени на исправления, — сказала она. — Так что давай не будем беспокоиться до тех пор, пока не увидим интервью в письменном виде, однако я надеюсь, ты не сказала ничего такого, что можно использовать против тебя.

— Нет, не сказала. Мы оба понимали, что можно отправлять в статью, а что нет, к тому же я была осторожна в выражениях. Была пара каверзных вопросов, но я отвечала коротко и не растекалась мыслью по древу.

— Что же, подождем сигнального экземпляра, но думаю, что с ним все будет в порядке.

Утром в воскресенье я купила «Семафор», чтобы получить представление о стиле, в котором писал Даррен. Сперва я заглянула в спортивную колонку и увидела, что он написал заметку о гольфе. После этого я переместилась в раздел обзоров, где, по его словам, вскоре и должно было появиться мое интервью, и заинтересовалась статьей о королевском балете. Затем пролистала центральные страницы. И остолбенела…

«Я РАСКАИВАЮСЬ», — было написано поверху пятой страницы. А под заголовком — мое фото, на котором у меня скорбное лицо.

«ЛОРА КВИК ПРИЗНАЕТСЯ, ЧТО ВИНОВАТА В ИСЧЕЗНОВЕНИИ МУЖА».

Ощущение было такое, словно меня спихнули со скалы.

Жирным шрифтом посреди страницы красовалась «цитата»: «Я плохо обращалась с ним… третировала его… я выжила его».

Мой взгляд лихорадочно прыгал по странице, сердце колотилось как бешеное.

«Измученная неприятностями Лора Квик дала эксклюзивное интервью «Санди семафор» и рассказала о подробностях исчезновения своего мужа, Ника Литтла. В откровенной беседе она признается, что по ее вине ее муж чувствовал себя «несчастным» и «загнанным в угол», что и привело впоследствии к его исчезновению на три года. Корреспондент Даррен Силлито».

Руки дрожали, лицо горело. Молниеносно опубликованный материал оказался вовсе не безобидной биографией, а зубастой и ударной во всех смыслах новостной сенсацией. Самой большой моей подставой.

То, что подавалось как «разговор без диктофона», было самым гадким образом записано и использовано исподтишка, причем в самом негативном свете благодаря выдергиванию цитат из контекста и пошлым теоретизированиям автора. Мои слова о Бончерч-роуд, по всей видимости, служили «явным показателем моего нетерпимого отношения к окружающим».

«Квик заявляет, что при первой же возможности уехала бы из Лэдброук-гроув «со скоростью пули», хотя до этого, покровительственно закатив глаза, описывала этот район как «изумительно космополитичный». Ее нервирует тихая милая улочка, на которой живет, ведущая с пренебрежением относится к своим «подглядывающим из-за занавески» соседям, которым буквально нечем больше заняться, как только «сплетничать» о ней.

Примечательно, что в ее двухэтажной квартире нигде нет вещей пропавшего мужа (хотя они были женаты шесть лет!), потому что, как она выразилась, «больше не могу видеть их — они угнетают меня». Квик признается, что, после того как она все их убрала, она испытала «освобождение», граничащее с состоянием, когда "почва уходит из-под ног"».

Статью не обтесали, а просто зверски искромсали бензопилой. Все ремарки, характеризующие меня положительно или просто уравновешивающие мой образ, были уничтожены, чтобы привести мой портрет в соответствие с придуманным заранее гротескным шаблоном. Силлито сказал — как там? — что запишет все «скрупулезно и точно», вот как он сказал. «Точно». Так он выразился, поняла я теперь, но не «дословно». И он действительно записал все точно, только порезал мои слова своим обвалочным ножом, а потом всадил мне его в спину.

«Что же касается ее новых отношений со старой любовью Люком Нортом, Квик заявила, что жена бросила его за «десять месяцев» до того, как они встретились снова…» Я не «заявляла». Я просто сказала, как было, потому что это правда. Слово «заявляет» было выбрано именно для того, чтобы выразить сомнение автора статьи в правдивости моих слов.

«Мы начали разговор о «Что бы вы думали?!». К моему удивлению, Квик почти сразу начала придираться к своим коллегам по цеху. Например, Энн Робинсон она обвинила в «низкосортности»; Джереми Паксмана именовала «властным и нетерпимым»; что же касается несчастного Роберта Робинсона, обаятельнейшего ведущего шоу «Умник Британии», Квик находит его таким «угрюмым», что не может даже спокойно слушать его шоу на популярном «Радио-4», иначе ей бы пришлось «вышвырнуть приемник из окна». Да, у Лоры Квик в этой индустрии еще и молоко на губах не обсохло, но уже становится ясно, что она не станет деликатничать со своими более именитыми коллегами».

Теперь с чувством дурноты я припомнила, каким милым пытался казаться Даррен, каким заботливым, искренним, и это вызвало у меня желание ответить тем же. Но даже мою попытку сдержать слезы он выставил за излишнюю холодность. «Беседа заходит о том дне, когда пропал ее муж, однако глаза Квик остаются сухими. Я ожидал потока слез, но увы».

Я переживала, что из-за Даррена все станут воспринимать меня жертвой, однако ему удалось сделать противоположное — он выставил меня бессердечной стервой, да к тому же еще и с сомнительными моральными устоями. Замысел статьи был очевиден.

«Когда я спросил Квик — которая признается в том, что она «тяжелый человек с запросами», — что могло бы сподвигнуть ее мужа на уход от нее, она заартачилась. В своей популярной викторине она с легкостью может ответить на любой вопрос, а в реальной жизни отказывается делать это. Ее неизменно недотепистые суждения о том, что в уходе мужа нет ее вины, не состыкуются с отчаянным отрицанием очевидного факта. Ведь ее слова не вызывают доверия. И вот наконец, после непродолжительного натиска и настойчивых расспросов, дамочка сдалась. "Да… я чувствую свою вину, — слезно призналась она. — А как же. Конечно же чувствую… Я плохо обращалась с ним… Я третировала его… Я выжила его… Я чувствую себя ужасно… я абсолютно раздавлена"».

Когда я прочитала до конца, меня колотила неописуемая ярость, во рту пересохло. Силлито все хорошенько продумал заранее. Он умышленно спланировал даже мою угрюмую физиономию на фотографии. Он сказал фотографу, что я должна выглядеть серьезной. Только вышла не солидность, которой он якобы добивался, а забитость. Он вынуждал меня делать беспечные комментарии, не включая диктофона, хотя на самом деле записывал все. Он не только использовал записи, полученные незаконным путем, но и исказил их по своему вкусу. А тот факт, что все записано с моих «собственных слов», делал это варево еще более отвратительным.

Я постучалась в дверь Синтии.

— Вот так засранец, — не переводя дух, проговорила она, прочитав статью. Она поджала губы, затем сдвинула свои очки для чтения на нос. — Теперь вы поняли, что я имела в виду?

— Да, — буркнула я. — Но зачем он так поступил? Что я ему сделала?

— Ничего. Но дело не в этом.

— Тогда в чем?

— В том, что он пойдет на все, чтобы только сделать себе имя. Это достаточно омерзительно, но его имя будет греметь и станет одиозным — все лучше, чем бессодержательность и безвестность. Раз у него не хватило таланта, чтобы добыть себе славу честным путем, он решил подойти к ней с тыла.

И вскоре я убедилась, до какой степени коварен этот тип. В понедельник глава пресс-службы «Четвертого канала» пожаловался редактору «Семафора», но я решила, что лично переговорю с Дарреном. Обычно у сотрудников воскресных газет понедельник выходной, поэтому я позвонила на следующее утро по его прямому телефону.

— Даррен Силлито. — Он был до тошнота доволен собой. Я так и видела, как он радостно подскакивает, презрительно принимая поздравления от коллег.

— Это Лора Квик. — Мгновение он молчал.

— Чем могу помочь? — дерзко спросил он.

— Я вам скажу, чем вы можете помочь, Даррен. Во-первых, объясните мне, почему ваша статья вышла на две недели раньше.

— Ну… в разделе новостей возникла проблема буквально в последнюю минуту, а поскольку мое интервью уже было написано, они использовали его, чтобы заполнить пробел.

— В самом деле?

— В самом деле, — медленно ответил он.

— Почему же вы не прислали мне цитаты по факсу?

— Ну, в сложившихся обстоятельствах у меня просто не хватило времени.

— Я вам не верю.

— Вы хотите сказать, что я лжец?

— Да. Именно. Потому что все это было продумано заранее. Поэтому вы так скоро и набили свою статью. Вы намеревались сделать из нее заметку, а не биографический обзор. И даже не собирались зачитывать мне цитаты. Теперь это очевидно.

— Можете думать что хотите — мне все равно.

— А вот мне не все равно, потому что вы написали лживое вонючее дерьмо! Мне не все равно, потому что вы беспардонно солгали и мне, и обо мне.

— Я ничего не выдумал. Все это вы говорили сами.

— Только вам известно, что говорила все это я совсем не так! В моих словах вы нашли совершенно противоположный смысл, хотя и знали, что я имела в виду другое.

— Все дело в… интерпретации. Я читал между строк.

— А мне вот приходится читать между вашей ложью. Кто, по-вашему, назовет себя «тяжелым человеком с запросами»? Да никто — и я тоже.

— Но вот теперь вы ведете себя именно так.

— Нет, я не «тяжелая» — я всего лишь выражаю праведный гнев. Я даже понятия не имею, откуда вы взяли эти слова! Я вам никогда не говорила о том, что я «тяжелый человек с запросами».

— Говорили. Теми же самыми словами.

— Когда?

— Когда мы впервые разговаривали. По телефону.

— Не говорила.

— Говорили. У меня это даже записано на диктофон.

— Что — у вас?..

— Записано на диктофон, — спокойно повторил он.

Я почувствовала себя так, будто мне нанесли удар в солнечное сплетение.

— Вы что, записывали наш разговор?

— Да.

— С того момента как я взяла трубку?

— Именно, — без тени стыда подтвердил он.

— Но… это незаконно.

— Отнюдь. Вам разве не доводилось слышать автоматический голос, который сообщает вам, что разговор будет записан с целью обучения и так далее?

У меня буквально отвисла челюсть в немом протесте.

— Они предупреждают сначала. И человек знает, что разговор записывается. Они не записывают его тайно, как сделали вы, Даррен, словно второсортный шпион-дилетант.

— Можете оскорблять меня сколько угодно, — беззаботно произнес он, — но это не было незаконно.

— Но хотя бы с моральной точки зрения! Это… низко.

— Я все всегда записываю на пленку. Я записал все, что вы сказали.

— Нет, не все. У вас диктофон был выключен первые двадцать минут интервью. Вы включили его только потом, я же видела.

— Я записывал все, — повторил он. — Чтобы потом не возникало споров.

— Но я не… понимаю, я… ах… понятно, — пробормотала я. — У вас работал другой диктофон. — Он молчал. — В кармане или в сумке. Как… подло! — Он не отвечал. — Но ведь первая часть нашего разговора не предназначалась для записи. Мы обсуждали это, и вы заверили меня, что разговор будет без записи, вы помните?

— Не существует такой вещи, как «разговор без записи», — самодовольно сказал он.

Я сидела разинув рот.

— Если у вас имеются хотя бы какие-то представления о морали, то такая вещь существует. Повторяю вам, я не говорила, что я «тяжелый человек с запросами», — я сказала, что это вранье таблоидов. Как не говорила я и того, что… — я схватила газету, — «плохо обращалась» с Ником… «третировала его» и так далее. Я сказала, что это таблоиды выставили события именно таким образом. А вы самовольно приписали эти цитаты мне… чтобы… чтобы… показать, что я виню себя в уходе мужа.

— Но вы вините себя. Разве нет?

— Нет, не виню, не виню, я…

— Было очевидно, что вините. Я видел, что вам неудобно это обсуждать, и моя задача как журналиста — отобразить свое видение. Мне жаль, что статья вам не понравилась, но, поскольку мы оба занятые люди, могу я предложить закончить наш разговор?

— Нет, не можете, Даррен, потому что я еще не закон…

В трубке слышались короткие гудки.

Моя попытка исправить ситуацию со статьей оказалась неудачной. Какой наивной я была, полагая, что общаться с широкополосной газетой лучше, чем с таблоидом! Оказалось, что это еще хуже.

— Даже в «Уорлд ньюс»[59] проявили бы больше гуманизма, — жаловалась я Хоуп, когда тем же вечером мне удалось поговорить с ней по мобильному.

— Очень может быть, — ответила она. — Статья написана так безобразно, что совершенно ясно: этот Даррен… Пидорито — или как там его — все заранее продумал. И еще с первого взгляда понятно: то, что он выдает за твои так называемые цитаты, просто вырванные из контекста клочки, потому что они не длиннее трех слов — на них невооруженным взглядом видны следы его вмешательства. Дерьмовый он журналист. — На заднем плане слышался шум проезжающего транспорта. Мне стало любопытно, куда она отправилась.

— Ты это заметила, потому что сама работаешь в связях с общественностью. А все остальные прочитают и поверят, что все это я сказала сама. — Мне было неприятно снова вспоминать об этом. — Я ничего не ем с воскресенья. Почти не сплю. Мне пришлось разослать всем соседям цветы, а еще письма с извинениями Энн Робинсон, Джереми Паксману и Роберту Робинсону, Господи Боже мой!

— Силлито просто дождевой червяк, — сказала Хоуп.

— Ты ошибаешься. У дождевого червя целых десять сердец, а у этого — ни одного. Ты только представь себе: он сидел в моем доме и любезничал со мной, угощаясь кофе со сливками — представляешь, он их попросил! — и шоколадным печеньем — и его тоже выпросил! — зная, что все это время у него где-то тихо стрекочет диктофон.

— Это безобразно, — повторила Хоуп. — Намеренное запутывание и преднамеренное искажение фактов. Так. Ты собираешься с этим что-то делать? — Она говорила, запыхавшись, словно куда-то торопилась.

Я взревела:

— Я не знаю. Мне дали совет на «Четвертом канале», но что-то доказать очень сложно. Газеты и делают на это ставку — что большинство не будет ничего затевать, ведь придется потратить кучу денег, а результата при этом никто не гарантирует. Я уже не говорю о стрессе. А если что-то начать и остановиться на середине пути, тут же появится очередная статья: «Телеведущая отказывается от судебного процесса — «Семафор» реабилитирован».

— А по-моему, у тебя есть неплохие шансы. — Она заговорила низким голосом. — Я хочу сказать: разве та отвратительная часть, будто ты спровоцировала исчезновение Ника, потому что довела его, не основание для иска?

— Гм…

— Хотя…

— Что — хотя?

— Боюсь, для того чтобы опровергнуть это в суде, тебе понадобится письменное подтверждение от Ника, что это неправда.

— Да… наверное.

— И давай посмотрим правде в глаза: ты его вряд ли получишь, так?

Я замерла.

— Почему?

— Ну хотя бы потому, что Ника нет.

Я вздохнула с облегчением. Что-то я совсем утратила способность рассуждать трезво.

— Ах да.

— Но тебе нужно обсудить это с Томом.

— Я не могу — он в пятницу вернулся из Канн, потом уехал в Монреаль на несколько дней, на семидесятилетие отца, а я не хочу докучать ему своими проблемами, когда он отдыхает.

— Ладно, мы можем обсудить это в другое время, Лора? Мне надо выключать телефон.

— А где ты? В метро?

— Нет. У больницы Святого Фомы.

— Да? А зачем? Что ты там делаешь?

— Встречаюсь с Майком.

Я бросила взгляд на часы.

— Но сейчас только половина седьмого. Я думала, до девяти он не освободится.

— Я участвую в программе вместе с ним.

— Да?

— На прошлой неделе прошла диспансеризацию. Сегодня приступаю.

— Боже, вот так новость!

— Ну… несмотря на то что происходит между нами с Майком, я решила тоже поучаствовать.

— Это хорошо. Но… зачем?

— Ну… не знаю… чтобы составить ему компанию, наверное. Сегодня он будет с другим ребенком — мальчиком. Да и вообще я мало помогаю людям. Только даю деньги на благотворительность, — добавила она, — хожу на всякие благотворительные мероприятия, но вручную никогда ничего не делала, правда ведь?

— Да, тут уж ручнее некуда.

— И это так легко, Лора. Просто походить туда-сюда пару часов с ребенком на руках. Бедняжки, — добавила она. — Бедняж… — Ее голос оборвался. — Подумать только — сколько страданий им приходится переносить, а ведь их жизнь едва началась.

— Да, но они потом поправляются. Просто чудесно, что ты решила этим заняться.

— Но ведь тебе известна причина, по которой я это делаю, не так ли?

— Грм. Нет.

— И не догадываешься?

— Ну…

— А реальная причина…

— Да?

— Это мое наказание за то, что я была такой подозрительной.

— А. — Я почувствовала разочарование. — Понятно.

— Бедный Майк, — сказала она.

— Но он же вел себя подозрительно. И отказывался рассказывать тебе, чем занимается, а догадаться ты сама никак не могла.

— Это так. В общем, я пойду, Лора. Не хочу опаздывать в первый же вечер. Не вешай нос. И не волнуйся об этом «Семафоре» — там все шито белыми нитками. Кроме того, Люк наверняка утешает тебя.

Ну да, утешает Люк — постольку-поскольку. Он пришел в ярость, увидев статью Даррена, и, кроме угроз разорвать его на мелкие кусочки, больше я от него не слышала ни слова на эту тему, потому что он переживал за свою поездку в Венецию. Он был убежден, что Магда обязательно попытается все испортить в последнюю минуту.

— Представляю себе, что она устроит, — сказал он, нанося штрихи к моему портрету, когда мы сидели в его переговорной на следующий день. — Сиди смирно.

— Извини. — Я слышала, как он водит карандашом по листу блокнота.

— За день до нашего отъезда она скажет, что считает нашу с Джессикой поездку неудачной идеей, или неожиданно вспомнит что-нибудь, что было запланировано у нее на это время, или решит, что Джессика не совсем здорова, или притворится, что не может отыскать ее загранпаспорт. Я тебя прошу, перестань ерзать. И расслабь немного лицо.

— Не могу. Я пережила слишком большой стресс. Такое ощущение, что мне закачали ботокс и у моего лица теперь постоянно недовольное выражение.

— Ну извини, — сказал он.

— Я уверена, что Магда переживет, — продолжила я. — У них со Стивом, видимо, все заладилось, потому что она ведет себя дружелюбно.

Она по-прежнему звонила ему по пятьдесят раз на дню, с той только разницей, что теперь у нее было желание мило поболтать, а не собачиться, как раньше.

— Пересссвони мне, — елейно наговаривала она на автоответчик. — Мне бы хотелось услышать тебя, Лук…

И он, повинуясь чувству долга, перезванивал; она же, хотя и вела себя вменяемо, не могла не ввернуть в разговор, что счастлива со Стивом, и как у них все хорошо, и какой он успешный/привлекательный/надежный, и как ему удалось найти подход к козам, и так далее и тому подобное. Люк по привычке включал телефон на громкую связь, и я становилась неизменным свидетелем ее тирад.

— Стиф такой добрый, — говорила она. — Я чувствую себя как за каменной стеной — наконец-то.

— Я рад, что ты счастлива, — негромко говорил Люк в ответ.

— О, тебе такое спасибо, Лук! Я очень счастлива. Стиф — просто самечательный человек.

— Я очень рад слышать это, Магда, — снова говорил он. — Ты заслуживаешь этого, и я очень радуюсь за тебя.

— Он пригласил меня на сфадьбу своей матери.

— Как здорово! — лениво отозвался он.

— Это на следующий уик-энд.

— О! Какая хорошая новость! В следующий уик-энд?

— Да. А в субботу вечером будет огромное семейное торшество — все придут в строких костюмах.

— Это отлично, Магда. Звучит заманчиво.

Положив трубку, он осклабился:

— Замечательно. Значит, она не станет изворачиваться, чтобы испортить мою поездку в Венецию. Стив, я тебя тоже люблю, — ухмыльнулся он. — Ты красава, брателло.

— А где вы будете жить в Венеции?

— В отеле «Даниели». Это отреставрированное палаццо около площади Сан-Марко.

— Как мило. Ты уже останавливался там раньше?

Он замешкался.

— Вообще-то да.

— Когда?

— На наш медовый месяц.

— Ясно. Значит, у тебя о нем приятные воспоминания.

— Ну, мы были счастливы тогда, это факт. Хотя и недолго, — добавил он раздраженно. — В общем, это прекрасный отель, правда, дорогой, но я буду баловать Джесс…

— Звучит божественно, — мечтательно произнесла я. Посмотрев на его набросок, я увидела свое обеспокоенное и грустное лицо.

— Я бы очень хотел, чтобы ты тоже поехала, Лора, но мы впервые проводим праздники наедине с Джессикой.

— Ничего. Не надо оправдываться.

— Мы отправимся куда-нибудь вместе. Обещаю, после Венеции все изменится. Раз уж Магда собралась забрать Джессику на лето со Стивом, думаю, она не будет возражать, если я сделаю то же самое с тобой?

— Нет, но скорее всего станет.

— Мы уедем в какое-нибудь великолепное место, — мурлыкал он. — Может, на Крит. Согласна?

— Нет, — сказала я. Он удивился. — В смысле — да, но не на Крит.

— А что ты имеешь против Крита?

— Мы с Ником именно там проводили наш последний отдых.

— А, понятно. Плохие флюиды?

— Печальные. Там мы в последний раз были счастливы. — И совершенно обоснованно счастливы. Но уже спустя месяц все изменилось. Его отец заболел, затем умер, и с тех пор все покатилось по наклонной, завершившись кошмаром перед Рождеством и тем, что было дальше.

— А Корсика? — спросил Люк…

В ту же пятницу Том вернулся из Канады — его синяк теперь стал лимонно-желтого цвета — и подал официальную жалобу на Даррена Силлито в комиссию по жалобам на прессу.

— Десятый параграф Кодекса КЖП запрещает скрытое использование «секретных подслушивающих устройств», — сказал он, вручая мне копию письма. — Этим я и обосновал свою жалобу.

— А как же преднамеренное искажение? — спросила я.

— Это уже сложнее.

— Но они просто чудовищны.

— Я знаю. Однако кодекс допускает, чтобы материал подвергался «редакторскому осмыслению». Я теперь ужасно жалею, что дал тебе добро на это интервью, — добавил он. — Но никто не мог предположить такого результата.

Кроме Синтии, горестно подумала я.

— А как насчет электронных писем с уверениями, что я получу пилотный экземпляр?

— Я спросил юристов «Четвертого канала» — они говорят, принудительно тут ничего не взыщешь, есть пути обхода.

— Понятно. Но он опозорил меня, Том.

— Да. Однако ты действительно серьезно настроена судиться? Это только привлечет еще большее внимание к твоему браку, Лора. Никому бы не пожелал пройти через это.

— Он дискредитировал меня, Том. Унизил перед всеми.

— Может статься, что с этим оскорблением придется смириться. Я, конечно, приложу все усилия, чтобы добыть хоть какое-нибудь извинение через КЖП, но лучше забудь о тяжбах, иначе кончишь банкротом и станешь всеобщим посмешищем. Все эти судебные разбирательства просто… кошмар, — добавил он. Том, должно быть, вспомнил собственный развод. — Так, а теперь позволь мне сменить тему, потому что я должен задать тебе один очень серьезный вопрос, Лора.

Я приготовилась.

— Какой?

Он извлек каталог с образцами ковровых покрытий.

— Которое тебе больше нравится? На следующей неделе начнется отделка, так что сегодня надо определиться. Они вроде как все в наличии, остается только выбрать.

Я стала листать страницы и остановилась на той, где было зеленое в крапинку.

— Вот это, — сказала я. — Зеленый умиротворяет, а именно этого мне и не хватает с тех пор, как я купаюсь в этом дерьме.

— Хорошо, а вот образцы краски. — Я полистала их, поприкладывала некоторые к обветшавшим на вид стенам и выбрала тот цвет, который подходил больше других. — Нам поможет один парень, которого я знаю, Эрни, — продолжал Том. — Он предложил хорошую цену, только вот он очень занят, поэтому собирается этим заняться в понедельник, в банковский выходной. Мы с Диланом перенесем вещи накануне.

— Как там в Канаде?

— Нормально, — ответил он. — Только напряжно.

Мне стало любопытно почему. Наверное, увидел своего сына и разнервничался, а может быть, он хотел его увидеть, но его бывшая жена не позволила. Хотя меня распирало любопытство, спрашивать я не стала. Ведь несмотря на то что он посвятил меня в свои отношения с Джиной, его прошлый брак оставался табу. К тому же я и не знала, что сказать. «Как жаль, что ты бросил свою жену ради другой женщины!»? «Как жаль, что ты бросил своего маленького сына!»? «Как жаль, что ты нечасто видишь его!»?

— А как там Люк? — неожиданно спросил он.

— О… нормально.

— А его бывшая? Как у нее дела?

— Хорошо. У нее сейчас все нормально с ее приятелем, поэтому нас она пока спустила с поводка.

Тем же вечером, когда мы с Люком смотрели новости по «Четвертому каналу», раздался телефонный звонок.

— Лук? — послышался голос Магды. Она хлюпала носом. Громкая связь, как всегда, была включена.

— Привет, — отозвался он. — Я только собирался позвонить, чтобы пожелать спокойной ночи Джессике. — Она снова всхлипнула. — Ты не простудилась?

— У-ху-ху…

— Магда? — Нет, это не простуда. — Что стряслось? — Она плакала. — Что произошло, Магда?

Послышалось сдавленное рыдание.

— О Бо-о-оже! — протянула она. — Это просто у-ху-ху-шасно.

— Что? — спросил Люк. — Что ужасно?

— Случилось нечто ушасное.

— С Джессикой?

— Нет, нет, нет, с Джессикой ничего.

Люк облегченно прижал руку к груди.

— Это просто ушасно. Стиф у-ху-ху…

— Что случилось?

— У-ху-ху-ху…

— Что с ним произошло?

— У-ху-ху. Я даше не могу скасать.

— Я прошу тебя, Магда, ответь мне!

— Стиф у-ху-ху…

Умер, подумала я с таким спокойствием, что даже сама себе поразилась. Она пытается сказать: «Стив умер», — но не может. Передо мной встали образы его распластанного тела. А может быть, его забодал до смерти Йоги. Я взяла себя в руки.

— Стив у-ху-ху-ху… он у-ху-ху…

— Умер? — прошептал Люк с выражением ужаса на лице. — Ты хочешь сказать, что Стив умер?

— Нет! Я хочу скасать, что Стиф у-у-ушел от меня-а-а!

Глава тринадцатая

— Худшего времени невозможно было и выбрать, — простонал Люк, час спустя вешая трубку. — Ну почему он сделал это именно сейчас?

Я прокрутила в уме весь разговор. Магда сказала, что пошла в «Харви Николс», чтобы подобрать себе что-нибудь к свадьбе его матери; пожаловалась, что потратила двести фунтов на платье. Она возвращалась в Чизвик на такси, когда ей позвонил Стив.

— Я начала рассказывать ему о новом платье, которое купила, — успевала выговорить она между всхлипываниями, — и о том, что с нетерпением шду снакомства с его семьей, и о том, какой — у-ху-ху — чудесный подарок я купила для его матери. А он все молчал, а потом скасал, что исвиняется, но не думает, что мне — у-ху-ху — вообще стоит ехать туда…

— Какой ужас! — с сочувствием произнес Люк. — Он то приглашает, то не приглашает. Почему?

— Он сказал — у-ху-ху, — что было бы нехорошо представлять меня его семь-у-ху-ху-е, когда сам он не считает, что из наших отношений что-то может получиться.

Бедная Магда, подумала я. А ведь ей казалось, что их отношения наладились.

— А как он все объяснил? — спросил Люк с таким напором, словно был ее разгневанным отцом. Я бы не удивилась, если бы он потянулся за хлыстом.

— Он сказал — у-ху-ху, — что мы совершенно несовместимы. Сказал, что — ух-ух-у — считает меня очень красивой и привлекательной…

— Но это так и есть, — с негодованием вставил Люк. — Это любой скажет.

— Спасибо. — Она шмыгнула носом. — Но он сказал — у-ху-ху, — что не думает, что я ему… подхошу. Но я подхошу! — завыла она. — А как же? Я ведь потратила целых восемьдесят фунтов на очень милый подарок для его матери, хотя она мне даше не нравится!

— Конечно, ты подходишь, — сердито сказал Люк. — Этот человек просто ненормальный! — Я не поняла, был ли его гнев вызван искренней супружеской преданностью или же тем, какое влияние потенциально это происшествие могло на него оказать.

— Он сказал — у-ху-ху, — что несколько недель подбирал слова.

— А это не из-за работы? — спросил Люк. — Не из-за того клиента, с которым у вас возникло маленькое разногласие?

Повисла пауза.

— Какого клиента?

— Того, которого ты назвала идиотом.

— А, нет, это никак не связано, — всхлипывала она. — Тот отвратительный коррротышка переметнулся к другой фирме, так что тут нет связи…

Люк закатил глаза…

— Может, Стив, бросив ее, просто отомстил ей? — предположила я, когда мы переваривали эту новость несколько мгновений спустя.

Люк покачал головой:

— Нет. Она ему нравилась — уж наверняка, а иначе с чего он так долго был с ней? — но, видимо, понял, что жить с ней — неоправданный риск. Такому человеку нужна воспитанная, солидарная с ним жена, а Магда слишком непредсказуема. И его поступок для меня очень плохая новость.

— Ты думаешь, она по-прежнему не будет против поездки Джессики?

Он измученно вздохнул:

— Нет. Она захочет, чтобы Джессика осталась дома, потому что Магда начнет себя жалеть.

— Бедная Джессика, — сказала я. В какой-то момент разговора мы слышали, как она успокаивала Магду: «Не плачь, мама. Я же с тобой. Пожалуйста, не плачь». У меня разрывалось сердце.

Я ждала известий о том, что в Венецию они не поедут. И даже надеялась, хоть мне и было стыдно, что, если Джессика не поедет, Люк возьмет меня с собой. Но дни шли, а он ничего не говорил. Магда звонила так же часто, только он больше не включал громкую связь, потому что считал, что это бесчестно по отношению к ней в ее-то состоянии.

— Значит, поездка состоится? — спросила я в среду, за два дня до отъезда. Мы смотрели викторину. Только что началась рекламная пауза.

— Да, — сказал он. — Состоится.

— И Магда не против, чтобы ты взял с собой Джессику? — Он кивнул. — А ты не думаешь, что она придумает что-нибудь в последнюю минуту?

— Нет… Не думаю. — Казалось, что он слегка возбужден. Наверное, в глубине души Люк по-прежнему опасался, что она выкинет-таки очередную штуку.

— Ну хорошо, она хотя бы не настолько эгоистичная, даже несмотря на свое несчастье. — Я вдруг почувствовала уважение к ней и сама себе поразилась.

— А у меня для тебя кое-что есть, — сказал Люк.

— Да? А что?

Он перекинул руку за спинку дивана и извлек оттуда пакет с надписью «Георгина фон Этцдорф». Внутри лежал шелковый халатик немыслимой красоты с бутонами красных тюльпанов.

— Спасибо. — Я чмокнула его в щеку. — Он очарователен.

— Это меньшее, что я могу. Я хотел купить его раньше, но был слишком занят.

— Он мне очень нравится. Буду его беречь. — Я взяла Люка под руку. — Так сколько дней тебя не будет?

— Четыре. К счастью, в пятницу нет занятий в школе — учителя на учебе, и у нас еще один свободный день, а вернемся мы в понедельник вечером.

— А когда свадьба?

— В субботу.

— А напомни, где ты будешь жить? — Он пристально посмотрел на меня. — Я просто хочу узнать, как туда звонить. Как этот отель называется? Я забыла.

— Ну… у меня будет с собой мобильный. Шоу начинается. — Мы повернулись к экрану.

— Где после падения Франции в 1940 году располагалась резиденция Французского государства?

— В Виши! — крикнул Люк.

Верно.

Больше мы с Люком так и не увиделись, потому что Джессика перед отъездом ночевала у него. Я позвонила ему, когда они в Хитроу ожидали посадки.

— Джессика довольна?

— Еще бы. Ты довольна, дорогая? — спросил он. — Джессика!

— Да, — услышала я ее ответ где-то в отдалении. — Я очень довольна! — Я была рада, что девочка не только отправилась в Венецию, но и получила отдых от трагедии своей матери.

— Когда вы будете на месте?

— Около двух, мы зарегистрируемся в отеле, а потом пойдем осматривать окрестности. — «Динь-динь». — Посадку объявили, я позвоню позже.

Мне не хватало Люка, но я была счастлива за него, воображая себе их двоих, плывущих по каналу в гондоле или в водном такси. Я представила себе лицо Джессики, когда она смотрит на каналы, церкви, палаццо, старинные полотна. Как слушает Люка, который рассказывает ей о Джорджоне, Тициане и Веронезе. Она была уже в том возрасте, когда могла оценить поездку по достоинству.

Тем вечером мы поговорили с Люком совсем немного — они отправились на Мурано, чтобы посмотреть, как выдувают стекло, и он перезвонил мне в обед на следующий день. После этого они собирались на свадьбу, поэтому я не стала звонить ему. Но к восьми вечера я подумала, что было бы неплохо поговорить с ним, однако его телефон был отключен, и, чтобы развлечься, я включила телевизор. Там только что начался фильм о Дарданелльской операции, приуроченный, как я прочитала в газете, к девяностолетней годовщине. В фильме была сцена в госпитале, и вдруг я увидела там Тару Маклауд. Она играла главную женскую роль — медсестру, которая влюбляется в раненого офицера, но он женат и у него есть ребенок, поэтому они не могут быть вместе. Ситуация, обратная той, что произошла в реальной жизни. Когда пошли завершающие титры, я подумала, не видел ли этот фильм и Том и что он при этом чувствовал.

Было уже десять часов вечера. Люк так и не позвонил, и я начала волноваться. Набрала его номер. Он наверняка еще не спит.

«Это Люк Норт. Извините, сейчас я не мшу говорить, но вы можете оставить сообщение…» Я ненавижу автоответчики, поэтому не стала оставлять сообщение.

Я плохо спала и рано проснулась. Бросила взгляд на часы — десять минут восьмого, значит, там десять минут девятого. Через десять минут я снова ему позвонила, но он так и не отвечал. Я пожалела, что не взяла номер его телефона в отеле, чтобы можно было застать его прежде, чем они с Джесс уйдут на целый день. Как же он называется? Отель… «Даниели». Вот. Я нашла номер по справочнику. Послышалось три долгих гудка.

— Pronto[60]…

Отодвигая шторы, я попросила соединить меня с Люком Нортом. Нет, я не знаю, в каком номере он остановился. Мистер Люк Норт из Лондона.

— Лука Норт. Секунду, — сказал регистратор. — Синьор и синьора Норт. — «Синьорина Норт», — мысленно поправила его я. — Un attimo, per favore[61].

Сигнал на телефонной линии изменился, когда меня переключили на номер Люка. Один гудок. Два. Три. Его нет. Пять… Они с Джессикой, наверное, отправились завтракать. А может быть, он был в душе и не слышал. Или, может, они уже ушли. Я представила, как они пересекают площадь Сан-Марко, а вездесущие голуби разбегаются во все стороны. И вдруг трубку сняли.

— Алло? — произнес сонный, но знакомый голос.

Я почувствовала, как к груди внезапно прилила кровь, а ноги подогнулись, словно у оглушенного животного.

— Алло? — повторил женский голос, и я как стояла, так и села на кровать. Синьора!

— Магда? — срывающимся голосом произнесла я.

Ответа не последовало, но в трубке послышался такой шум, будто ее передавали из одних рук в другие.

— Алло? — взволнованно пролепетала Джессика.

— Джессика, это Лора.

— Привет, — сказала она.

— Джессика…

— Папы здесь нет, — сообщила она. — Он кушает завтрак.

— Это была твоя мама? — слабым голосом спросила я.

— Да, — ответила она. — То есть нет. Ты хочешь поговорить с папой? Он скоро придет.

— Да нет, — пробормотала я. — Не хочу. Пока, Джессика.

Я услышала вздох облегчения.

— Пока.

Я положила трубку и уставилась в стенку.

Вот почему он не хотел давать мне номер телефона в отеле. Вот почему у него почти все время был отключен мобильный — чтобы я ненароком не услышала голоса Магды. Вот почему он не включал громкую связь дома последние несколько дней — чтобы она случайно не проболталась насчет поездки. Вот почему он был так уверен, что она не будет ставить палки в колеса, — потому что знал, что она едет с ними. И вот почему он подарил мне этот халатик, с горечью поняла я. Потому что собирался меня предать. В который раз.

Я просидела так довольно долго, отходя от шока. А потом подумала — это может показаться странным, но если учитывать обстоятельства… — а кто же остался с козами?..

Затрезвонил мой телефон, как я и предполагала.

«Здравствуйте, это Лора. Простите, меня нет дома…»

Снова зазвонил. Дальше выводить трели принялся мобильный, но я игнорировала и его, тогда в который раз затрезвонил городской. Загорелся красный огонек. Он оставлял сообщение.

— Лора, — услышала я. — Возьми трубку, прошу тебя. Пожалуйста, Лора. Прости меня. Я просто не мог тебе ничего рассказать, потому что знал, что ты ужасно разозлишься, и я понимаю, что это выглядит ужасно, но Магда просто с ума сходила из-за Стива — ей было очень плохо, поэтому она запретила мне брать с собой Джессику, мы ужасно повздорили, и я сказал, что жестоко наказывать Джессику за ее собственные неудачи. Тогда она сказала, что я могу ее взять с собой при одном условии — если она тоже поедет. Я, конечно, не хотел, чтобы она ехала, но она принялась давить на Джессику, и я оказался в таком положении, что не мог сказать «нет». Я не хотел, чтобы Джессика упустила этот шанс — она ждала так долго. Но мне было очень больно, что пришлось так поступить с тобой. Я взял номер люкс, и Магда, конечно, живет не со мной, а в соседней комнате с Джессикой, и я запретил ей брать трубку. — Послышался недовольный стон. — Я запретил ей брать трубку, — печально повторил он. — Послушай, мы с тобой проведем отличный уик-энд где-нибудь, только мы с тобой, может быть, в Праге или Будапеште, нет, не в Будапеште, я хотел сказать — в Бухаресте или в Барселоне. Я столько лет не был в Барселоне, и хотелось бы…

Я нажала кнопку «Стоп». Затем приняла душ и оделась. Сегодня Первое мая. Очаровательный день. А вот я чувствую себя разочарованной, подумала я. А потом надела туфли на плоской подошве и вышла на улицу.

Я пошла по Портобелло, где несколько торговцев уже готовились к открытию своих палаток, затем прогулялась по Кенсингтон-парк-роуд, прошла мимо «Е&О», испытав болезненные ощущения при вспоминании о том, как Люк сражался с Магдой по телефону в наше первое свидание; затем прошла Лэдброук-сквер и пошла вдоль Холланд-парк-авеню, мимо станции метро, и теперь уже была на Кларендон-роуд. Я остановилась на углу. Отсюда мне был виден дом Хоуп и что шторы на окнах были задернуты. Я позвонила в дверь. Ответа не было.

— Привет, Лора, — сказала она мне по мобильному несколько мгновений спустя.

— Ты там? — спросила я.

— Нет, — отозвалась она, хихикая. — Мы тут.

— Где — «тут»?

— В «Бабингтон-хаус». Сегодня у Майка день рождения.

— И правда. Извини — я совсем забыла.

— Не беспокойся. Я решила вытащить его на выходные. Это просто рай — мы только что искупались. А ты как?

— Да я… в порядке. — Мне не хотелось портить ее чудесное настроение. — Позвони, когда вы вернетесь.

Я позвонила Флисс.

— Алло? — хрипло проговорила она. Она казалась уставшей. Должно быть, ребенок утомил ее за ночь.

— Флисс, можно я зайду к тебе? Я тут пережила такой шок, что…

— Ты пережила шок? — перебила она. — Ты не единственная! Я пережила кошмар — у нас с Хью произошла ужасная сцена.

— Почему?

— Потому что вчера вечером сломался мой компьютер, я залезла в его ноутбук — я знаю пароль — и нашла письма. От нее!

— От кого?

— От Шанталь! Ты была права, Лора. Я тебе не верила, дура, я считала, что это всего лишь бизнес, но ты оказалась абсолютно права. Он писал, что ждет не дождется их встречи, что ему хочется увезти ее куда-нибудь на уик-энд, а… — Она всхлипнула. — А она в своем письме пишет, что хочет увидеться… Как он мог? Как мог Хью так поступить? Какой же он ублюдок! А ведь у нас семимесячный ребенок — о-о, прости, не могу говорить: Неплачьдеточкамамочкаужеидет…

Она бросила трубку. Я почувствовала облегчение — ничего не могла с собой поделать, — что не у меня одной проблемы. Я перешла дорогу и отправилась в Холланд-парк, поднялась по холму в прохладу рощи, где пестрели на солнце прошлогодние высохшие листья на дороге, уплотненные ногами.

«Я запретил Магде брать трубку. Я сказал ей…»

Значит, если бы Магда послушалась его, я бы так и осталась в неведении. Но разве дело только в этом? Еще хуже, что он втягивал в свой обман Джессику — а как же иначе, потому что знал, что она может случайно мне проговориться или показать фотографии Магды на отдыхе. Я припомнила, когда он при мне просил ее молчать.

«Будет лучше, если мы ничего не скажем маме о том, что ты сегодня виделась с Лорой».

Я помню, как она обмякла.

Я так разозлилась, что едва понимала, куда несут меня ноги; механическими движениями я пересекла парк, почти не замечая сочных красок колокольчиков, раскинувшихся ковром, цветущих вишен в японском саду, глициний, струящихся по стенам, бельведера, утопающего в сирени, кричащих павлинов на лужайке. Потом обогнула поле для крикета и вышла из парка. Я шла вверх по Кенсингтон-хай-стрит, где некоторые магазины уже открылись для воскресной торговли, а затем — вдоль Кенсингтон-гор мимо Кенсингтонского дворца, пришла к мемориалу принца Альберта, со сверкавшим на ярком солнце Альбертом под готическим навесом, и свернула. Я шла по Гайд-парку, лавируя между зачехленными мотоциклистами и рассеянными роллерами, отцами, толкающими детские коляски, бегающими и играющими собаками и, что хуже всего, счастливыми парами, гуляющими рука об руку под дубами и платанами или просто сидящими на сочной траве.

«Магда?» Фонтанируя яростью, я шла по восточной части парка и вдруг поняла, что очутилась в «уголке ораторов»[62], где какие-то сумасшедшие выкрикивали столь же сумасбродные суждения:

— ВНЕЗЕМНОЕ ВТОРЖЕНИЕ НЕИЗБЕЖНО…

— ОНИ ОТРАВЛЯЮТ ВОДОПРОВОД…

— ВЕРНЕМ ЖЕ ВЕЛИКОЙ БРИТАНИИ ЕЕ ВЕЛИКОЕ ПРОШЛОЕ…

— ПРИНЦЕССА ДИАНА ЖИВА!..

Я протолкнулась сквозь толпу зевак, наблюдавших за выступлениями с интересом, скукой, озадаченностью или изумлением. Мне самой хотелось пробраться к импровизированной трибуне и изрыгнуть безумный поток мыслей, которые терзали меня вот уже полтора часа.

Теперь я срезала дорогу и обогнула озеро Серпентайн, где утки и куропатки подпрыгивали на илистой воде, а потом прошла мимо «Лидо» и кафе, где люди сидели на улице и пили кофе, подставляя свои лица солнцу. Я пошла быстрее, и мое левое бедро заныло от того, что я слишком утомилась.

— Лора! — донеслось до меня. Я остановилась — и внутренне застонала. Только этого мне не хватало. — Если хочешь мое мнение, тебе надо отдохнуть.

— Нэрис.

— Как приятно видеть тебя! — Она улыбалась мне с неподдельной радостью. Я почувствовала угрызения совести из-за того, что не слишком любезно вела себя с ней на работе.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась я. — Извини, я хотела сказать, что удивилась, увидев тебя.

— Я живу недалеко — в Паддингтоне.

— Ах да. Я и забыла. — Сегодня ее волосы были цвета тикового дерева.

— Я прихожу сюда каждое воскресенье — в любую погоду. Наблюдаю, как вертится мир. — Она жестом указала на другую сторону озера: — Смотрю, как люди плавают на лодках. Другого такого места не найти, — с восторгом заключила она.

— Здесь красиво, — сказала я. Ее лицо расплылось из-за того, что в моих глазах показались слезы.

Она призывно похлопала по скамье:

— На твоем месте я бы обязательно передохнула.

— Да, наверное, не повредит.

Я устроилась рядом с Нэрис, вдруг обрадовавшись ее компании. Перед нами у кромки воды пререкались из-за хлебных крошек лысухи. Я попыталась припомнить собирательное существительное для их обозначения. Как же там? У меня их столько скопилось в памяти, но сейчас все будто вылетело из головы. Это точно не «стая», «выводок» или «косяк»… «Группа» — точно, разве нет? «Группа» лысух?

— У тебя все в порядке, Лора? — спросила Нэрис; хоть она и смотрела искоса, но каким-то пронизывающим взглядом.

Я сглотнула.

— Да, спасибо, Нэрис. Все в норме.

— Ты уверена? — вежливо спросила она. И тут меня прорвало. Только теперь я наконец-то разрыдалась…

— Я была так шокирована, — выла я.

Нэрис покачала головой.

— Весь день коту под хвост — Боже мой, Боже мой! — причитала она. Для такого нарцисса, как она, Нэрис была сегодня особенно сочувственным слушателем. — Значит, трубку взяла его бывшая. Не огорчайся, Лора. — Она подала мне салфетку. — Но он не должен был делать этого — ему в самом деле нельзя было так поступать.

— Мне и в голову не приходило, что он мог.

— Но судя по тому, что ты рассказала, он проводит с ней довольно много времени.

— Да, — сиплым голосом подтвердила я. Я приложила салфетку к глазам. — Потому что хочет быть рядом со своим ребенком. Ему приходится платить такую цену.

— Нет, Лора, — покачала она головой. — Это тебе приходится платить такую цену. — Я не ответила. — Дети или не дети, — поспешно добавила она, — он не имел права ехать куда-то со своей бывшей, если у него есть ты. Так не делается, правильно? Он должен был отложить поездку, если хочешь знать мое мнение.

Я улыбнулась. Впервые за все время нашего знакомства меня действительно интересовало ее мнение.

— Он не хотел огорчать свою дочку. — Я оглядела озеро. Солнце блестело на водной глади.

«Джессика — все для меня. Мне ее не хватает».

«Иногда я просто сижу на ее кровати и плачу».

«Она тяжело переживает наш разрыв».

«…просто смотрю, как она спит…»

«Ты соединяешься с ними через сердце, вот здесь».

— Он души в ней не чает, — продолжала я. — Его любовь к ней перекрывает все остальное, поэтому мне приходится довольствоваться вторым местом. Меня это… пугало, Нэрис. Мы были вместе три месяца, но я проводила с ним только воскресенья. Такое ощущение, что я до сих пор жду, когда же наши отношения наконец начнутся.

На той стороне озера подросток пытался заставить плыть свою гребную лодку, но весла его не слушались.

— Почему ты миришься с этим, Лора? — спросила Нэрис.

Хоуп тоже спрашивала меня об этом, и тогда я ответила, что это вопрос любви. Но теперь я не думала, что это правильный ответ.

— Потому что… — У меня сжалось горло. — Понимаешь… за последние три года… — Лицо Нэрис снова расплылось из-за слез. Я посмотрела на колено и с интересом стала наблюдать, как огромная слеза шлепается на мою ладонь. — Я утратила уверенность в себе. Я забыла, как это — быть с кем-то. Как это — иметь отношения. Я так давно не была на свидании. Ведь с момента нашей с Ником встречи прошло десять лет.

— Ну-ну, Лора. — Я почувствовала легкое сочувственное похлопывание по руке.

— Я приняла решение двигаться дальше, но была напугана… А потом, ни с того ни с сего, возник Люк со своим предложением, и я согласилась. Я пыталась поймать момент.

— Нет, — сказала Нэрис. — Ты пыталась не поймать момент. — Я пристально посмотрела на нее. — Ты пыталась воскресить вчерашний день.

Я стала смотреть на озеро, и ее слова беспокоили мой ум. «Ты пыталась воскресить вчерашний день…» Как же точно сказано! Я вознамерилась двигаться вперед, а сама только попятилась назад.

— Можно я дам тебе совет? — спросила Нэрис.

— Да, — ответила я. Впервые я хотела ее совета.

— Мне всегда казалось, что… — Она замялась. — Я работаю с вами обоими уже больше десяти лет… и каждый раз, как вижу вас вместе, я думаю, как хорошо вы ладите и как было бы правильно, что ли, если бы вы были вместе… Нет? — Я покачала головой. — А он о тебе высокого мнения, Лора. Без тебя он как без рук — он так часто говорит.

Я снова посмотрела на нее:

— Правда?

— Да. А еще он говорит, какая ты замечательная — и какая умная.

— Я не умная, — с горечью возразила я. — Я тупица.

— Он говорит, что ты очень красивая.

— Нет. Я «jolie laide» с безобразными волосами и сорок первым размером ноги.

— Но он считает, что ты никогда не воспринимала его иначе как на босса, — продолжала она, не обращая на меня внимания.

— Честно говоря… кажется, нет.

— А почему нет, Лора? Ведь он же тебе нравится.

— Да. Конечно, нравится. Том замечательный.

— Тогда в чем проблема?

— Ну… Он же встречается с кем-то, не говоря уже обо всем остальном.

— Это ничего не значит, — авторитетно заявила Нэрис, небрежно махая рукой. — Признавайся, Лора, в чем дело?

Я не хотела говорить Нэрис настоящую причину и тем самым развенчать ее уважение к Тому. В то время она еще не работала с ним. С моей стороны это было бы предательством по отношению к нему и несправедливостью по отношению к ней — она так его боготворила.

— Это потому, что он твой босс? — не унималась она.

— Да, — сказала я. — Именно поэтому. Это… трудно.

— Ну, не знаю. — Она пожала плечами. — Люди постоянно встречаются с коллегами. — Я подумала о Хоуп — она работала в «Кляйнворт Перелла» и на корпоративном тренинге встретила Майка. — В общем, не упусти этот шанс, Лора. Я свой упустила, — добавила она, — двадцать пять лет назад. Не проходит ни дня, чтобы я не пожалела об этом.

— В самом доле?

— Я знала когда-то хорошего паренька — Патрика, — мы встречались года два, когда нам было по двадцать с чем-то, и даже обручились. А потом мне задурил голову другой — Алан, и я порвала с Патом. Пат целых три года ждал меня, а потом, когда я поняла свою ошибку, было поздно — он женился. У него трое детей, и он до сих пор, наверное, счастлив в браке, а я… — Ее голос оборвался. — Я всегда жалела, что не вышла за Патрика, когда у меня был шанс, потому что по разным причинам другого мне больше не подвернулось. — Она сложила руки на своем золотом медальоне. Как грустно — она до сих пор хранит его фото, подумала я. Постоянное напоминание о том, что могло бы быть. Нэрис заметила, что я смотрю на медальон. — Вот… — нежно сказала она. — Я тебе покажу.

— Не надо, Нэрис, — сказала я. — Правда. Это очень личное.

— Ничего, — ответила она. — Я не против, чтобы ты взглянула.

Она вскрыла его темно-красным ногтем.

Две крошечные птичьи головки, одна желтая, другая зеленая, уставились на меня.

— Вот Твити, — сказала она, указывая на левую половинку медальона, — а это Пай. Им уже восемь лет. Очаровательная компания, правда? Они насвистывают свои песенки от всего сердца, мои крохотульки. — Неожиданно зазвонил ее мобильный. — Привет, Том. Что? Боже! — Она качала головой и причитала. — Боже! — повторяла она. — Бедный Дилан. Вот говорила я ему, чтобы был осторожнее со своим мотоциклом, а? Говорила: «Будь осторожнее со своим мотоциклом, Дилан». Свалился с мотоцикла, — беззвучно двигая губами, сообщила она мне. — Сломал запястье. Понятно, Том… Значит, тебе нужна помощь… Конечно… нет, там точно работы больше чем на одного… Знаешь, а я как раз случайно встретила Лору. Сидим у Серпентайна… Да. Отлично. Очень хорошо… И день такой хороший. Нет… говорит, согласна. Приедет через двадцать минут… Она будет очень рада помочь. — Нэрис захлопнула мобильный.

— Грм… Я не возражаю, Нэрис, но почему ты сперва все-таки не спросила меня?

— Чтоб не тратить время впустую, — ответила она.

Глава четырнадцатая

Через двадцать минут я была в офисе. Шагая по Мьюз, я увидела, как распахнулась входная дверь и на пороге возник Том с озабоченным видом, в белой футболке и джинсах, с дежурной сигаретой во рту и пузатым мусорным мешком в каждой руке.

— Спасибо, что пришла, — сказал он, закидывая их в желтый контейнер, который стоял на месте парковки. — Парни приедут завтра с утра пораньше, чтобы успеть покрасить стены в два слоя; днем они снимут старый ковер и положат новый — значит, сегодня надо прибраться. Работы гораздо больше, чем я предполагал, и я надеялся на Дилана, но он попал в аварию.

— Справимся, — сказала я. Мой гнев на Люка наполнял меня невиданной энергией, и идея физического труда казалась мне заманчивой, а убираться куда полезнее, чем бить тарелки.

— У тебя все нормально, Лора? — спросил Том, пристально глядя на меня. Он затянулся и затушил сигарету об стену. — А то какая-то ты…

— Я в порядке, — выпалила я. Мне не хотелось говорить — и думать — о Люке. Я взяла одно из резиновых колечек Тома и собрала волосы. — Начнем.

Мы отсоединили компьютеры и принтеры. Потом пару часов передвигали мебель, переносили столы и стулья в крошечный внутренний дворик за зданием и накрывали их полиэтиленом. Затем принялись вычищать ящики и быстро наполнили несколько мусорных пакетов старыми видеокассетами, тизерами клиентов, архивными коробками с ненужными рекламными материалами и давно законченной перепиской.

— Надо было давно разобраться со всем этим мусором, — сказал Том, когда мы выбрасывали старые журналы «Бродкастс». — Нэрис то и дело капала мне на мозги по этому поводу, но у меня все никак руки не доходили.

Мы проработали пару часов — контейнер методично наполнялся, а футболка Тома стала пахнуть и посерела, — потом он взглянул на часы.

— Уже половина третьего. Надо что-нибудь поесть — я сбегаю и принесу сандвичи.

Он вернулся через десять минут с двумя маленькими бумажными контейнерами.

— Чему ты улыбаешься? — спросил он, вручая один мне. Он перевернул пустой ящик и сел на него.

— Этому. — Я подняла это вверх. — Нашла его, пока тебя не было. — На фото мы с ним стояли, окруженные коробками. Это был наш первый день на Олл-сэнтс-мьюз. — Помнишь? Сентябрь девяносто девятого.

— Да. — Он взглянул на фотографию. — Мы тогда здорово утомились, поздняя жара затянулась — было под тридцать пять, а я именно тогда решил взяться за дело. А еще пришлось занять кучу денег. Честно говоря, не думал, что у меня что-то получится. — Он вернул фотографию мне.

— Но я же говорила, что получится, и у тебя получилось. Причем замечательно.

— У нас получилось, — поправил он. — А что это у тебя там за другое фото?

— А. — Я не хотела показывать. А когда все же передала, увидела, как он слегка покраснел.

Мы сидели за нашим столиком на «Бафта-ауордс»[63] весной 2001-го и улыбались в камеру. Нас номинировали за документальный фильм о Елене Троянской, и рядом с нами сидели наши супруги. Вот Том, а слева Эми на шестом месяце беременности. Она выглядела изумительно в своем бледно-голубом платье, с розой в волосах, однако я заметила, что она была чем-то встревожена. Теперь мне уже понятно почему — наверное, она подозревала, что Том увлекся Тарой, которая сидела с другой стороны от него, привлекательная до умопомрачения, и прижималась слишком близко. А на переднем плане была я; Ник сидел справа, заведя руку за спинку моего стула, большой и красивый в своем джинсовом костюме «Диджей». Спустя несколько месяцев после того, как эта фотография была сделана, все наши отношения распались. От нее веяло ностальгией и тревогой.

Том вернул ее мне и развернул свой рулет с сыром.

— Как молоды мы были! — сказала я, чтобы нарушить молчание.

Он пожал плечами:

— Сколько лет прошло.

— Оставим ее? — спросила я, хотя заранее знала ответ.

— Не хочу. А вот эту я бы оставил. — Он взял большой снимок, где Том, я, Сара и Нэрис праздновали запуск «Что бы вы думали?!». Мы размахивали бутылкой «Круга»[64], а Том обнимал меня. Он улыбался так широко, что его глаз почти не было видно.

— Это был счастливый момент. И все благодаря тебе, Лора.

— Нет — ведь с форматом определился ты.

— Но ты подала идею. Когда рассказала о том, что сочиняешь вопросы. Помнишь?

— Да. Но если бы Ник не пропал, я бы не стала этого делать, так что, как это ни странно, мы обязаны ему, хотя он и не подозревает об этом.

Том с сочувствием кивнул мне.

— Завтра наша десятая годовщина. — Я потянула кольцо банки с колой и открыла ее. — Ничего особенного не произойдет. — Было как-то странно даже упоминать об этом, я почувствовала легкую досаду, словно собиралась праздновать день рождения человека, который уже умер. Открывая пакет чипсов, я подумала, вспомнит ли об этой дате Ник, где бы он ни был. Таблоидные наемники уже свесили языки на плечо.

Мы с Томом продолжили сортировать и выбрасывать — уже было пять часов, — а затем стали снимать все с полок. Справочники мы убрали в ящики — толстые компендиумы, и «Оксфорд компэньон», и огромные кембриджские справочники. Я подняла с полки «Энциклопедию "Британника"» и вдруг обнаружила свой старый латинский словарь, а рядом с ним — своего Горация. Так вот где он был. Когда я вытащила книгу, она раскрылась на замусоленной странице.

Смотри: глубоким снегом засыпанный, Соракт белеет, и отягченные Леса с трудом стоят, а реки Скованы прочно морозом лютым. Чтоб нам не зябнуть, нового топлива В очаг подбрось и полною чашею Черпни из амфоры сабинской, О Талиарх, нам вина постарше! Богам оставь на волю все прочее: Лишь захотят — и ветер бушующий В морях спадет, и не качнутся Ни кипарисы, ни старый ясень, О том, что ждет нас, брось размышления, Прими как прибыль день, нам дарованный Судьбой, и не чуждайся, друг мой, Ни хороводов, ни ласк любовных. Пока далеко старость угрюмая, И ты цветешь. Пусть ныне влекут тебя И состязанья, и в урочный Вечера час нежный лепет страсти[65]…

— Что это? — завороженно спросил Том. Я дала ему книгу. — Божественно, — сказал он. — И вот еще — на предыдущей странице: «…Оставь, знать не дано, рано ли, поздно ли смерть нам боги пошлют… — читал он, — и в вавилонские числа ты не вникай! Лучше терпеть, что бы там ни было: много ль Зевс положил зим нам прожить, или последнюю, — ту, что ныне дробят с помощью скал волны тирренские. Будь разумна: цеди влагу вина, светлой минутою нить надежд обрывай. Средь болтовни время ревнивое быстро мчится; лови день этот…»[66]. Лови день этот… — повторил он.

— А не вчерашний, — пробормотала я. Том вопросительно посмотрел на меня.

Неожиданно зазвонил мой мобильный. Я машинально открыла его, даже не взглянув на экран.

— Лора! — Это был Люк. — Мне очень нужно поговорить с тобой, Лора, объяснить все лично — ты понимаешь, я не лгал тебе, потому что я не сказал, что она собиралась ехать…

Я захлопнула телефон. Через мгновение он снова зазвонил, но я проигнорировала. Он затрезвонил в третий раз, и я сперва подумала, а потом набрала код блокировки номера.

— У тебя все в порядке? — спросил Том.

Я знала, что он с интересом смотрит на меня.

— Да, — тихо сказала я. — Все в порядке.

Мы оттащили ящики, потом Том стал откручивать ветхие полки и кидать их в контейнер, а после этого принялись снимать со стен фотографии и постеры. К тому времени как мы закончили, было уже восемь вечера. Спина болела, а колени вспотели.

— Ну… вроде все? — спросила я, оглядываясь вокруг. День почти угас.

— Да, только осталось еще кое-что, — ответил Том. — Но ты не обязана оставаться.

— Нет, я останусь — что там?

— Эрни сказал, что надо намочить стены, чтобы за ночь они просохли. Говорит, краска тогда будет смотреться лучше. Наверное, это займет около часа, но я сказал, ты не обязана оставаться — ты и так уже столько всего сделала, и я очень благодарен тебе за то, что ты пришла и помогла мне. Куда ты, Лора?

— Налить воды.

Мы взяли по большой губке — мне так понравилось погружать ее в теплую воду, а затем стирать пыль, энергично водя рукой, словно махая кому-то вдалеке. У меня разболелись плечи, но я не обращала внимания. Работа совершенно удовлетворяла и прекрасно отвлекала меня. А это как раз то, что мне было нужно.

— С вами «Радио-4». Пришло время для программы «Сарафанное радио» с Майклом Роузеном.

Том отыскал свой старый приемник, и мы за работой слушали дискуссию о том, что слово «актриса» живет и здравствует, а слова «авторесса» и «священнослужительница» уже давно отжили свое. Потом автор провел интересный обзор иностранных слов, осевших в английском языке — «zeitgeist», «fiasco», «karma», «bonsai».

— Самые лучшие — французские, — сказал Том. — Esprit de corps, crème de la crème, joie de vivre[67]. A это просто прелесть: embarrass de richesses[68]…

— Cause célébré, crime passionel…[69] — протянула я. — Только французы могут романтизировать убийство.

— Femme fatale[70], — сказал Том. — И конечно, coup de foudre…[71] — задумчиво произнес он.

— М… Coup de foudre — быть ослепленным любовью.

Стало темно, и к тому времени, когда мы добрались до верхнего этажа, уже была ночь, и пришлось работать при свете электрических ламп.

— Ну вот, почти все, — сказал Том, когда мы заканчивали работу в переговорной. Я чувствовала, как у меня по спине течет струйка пота. — Эй! — вдруг воскликнул он.

Мы погрузились во тьму.

Я услышала, как Том вздохнул, подошел к выключателю и стал дергать его вверх-вниз.

— Наверное, лампочка перегорела, — пробормотал он. — В кухне есть запасная. Сейчас принесу.

— Это не лампочка, — сказала я, выглянув в открытую дверь. — Внизу свет тоже не горит.

— Значит, предохранитель, — отозвался он. — Придется починить. Электрощит в приемной.

— Не оставляй меня одну, Том. — Я почувствовала приближение паники. — Я не люблю темноту.

— Тогда пойдем со мной. Только осторожно.

Когда мы робко ступили на лестничную площадку, шаря в темноте в поисках перил, то заметили, что свет не горит во всем здании.

Я выглянула в окно.

— Нигде вокруг не видно света.

Весь Мьюз был во мраке, а желтый свет уличных фонарей угас. Слышались звуки открывающихся дверей — люди выходили узнать, что случилось; некоторые просто распахивали окна. Вдали раздавались завывания полицейских сирен, гудели машины.

— Наверное, что-то произошло в районе, — предположила я.

— Нет, — сказал Том. — Прекратилась подача энергии. Не работают светофоры. — Я вспомнила, как не так давно электричество отключилось в студии.

Я вытянула руки вперед.

— Где ты? — проговорила я с бешено бьющимся сердцем. — Я тебя не вижу. Я вообще ничего не вижу. — Тут я заметила флуоресцирующие кнопки на часах Тома, которые направлялись ко мне, а затем почувствовала его левую руку на своем запястье. Послышался щелчок зажигалки, и комната заполнилась ореолом света. Теперь мы видели друг друга; огонек зажигалки искажал черты, а тени плясали на голых стенах.

— Мы прерываем программу для экстренных новостей, — сказали по радио. — Обширные участки Лондона и в особенности его юго-восточная часть остались без электричества. Причина неизвестна, однако представитель энергокомпании «Транско» заявил, что терроризм исключен…

— Наверное, через несколько минут восстановят, — предположил Том, поднимая зажигалку повыше. В окне мы видели отражение пламени, его отблеск на наших лицах, словно сошедших с картин Рембрандта. — Давай посидим и подождем. — Мы вернулись в переговорную, где сели в большие коричневые кресла, которые оказались слишком тяжелыми для переноски.

— Рекомендуется не выходить из дома до полного восстановления подачи электроэнергии. Мы будем периодически выходить в эфир, а на «Радио-5» вы сможете быть в курсе всех событий. Пока же в эфире «Радио-4»…

Продолжая держать зажигалку, Том переключил ручку приемника.

— …рекомендуется не выходить из дома, избегать, по возможности, открытого огня, а если вы собирались отправиться куда-нибудь, лучше отложить свои планы до восстановления электричества. А к нам в студии «Радио-5» присоединился…

— Если хочешь, я провожу тебя домой, — предложил Том, пока какой-то эксперт по энергетике что-то говорил на заднем фоне. — Ночь облачная, так что снаружи очень темно…

— У нас нет фонарика?

— Нет. Но можно просто медленно идти. — Я подумала, что могу натолкнуться на фонарный столб и снова сломать нос, или свалиться с тротуара и повредить лодыжку, или попасться в руки вору; ведь такое могло произойти, правильно? Но хуже всего то, что я окажусь одна в темной квартире.

— Я лучше подожду, Том. Уверена, скоро все исправят.

— Поберегу зажигалку. Осталось уже немного. — Он убрал палец с колесцового замка, и мы снова погрузились в чернильную темноту. — Ты в порядке? — спросил он. Я слышала, как заскрипела кожа, когда он поудобнее устраивался на кресле.

Я подогнула под себя ноги.

— В порядке.

— По крайней мере сегодня воскресенье, и эта неприятность затронула куда меньше народу, чем в будний день, — сказал радиоведущий. — Помнишь, как в августе 2003-го? — Начался оживленный разговор на эту тему. Потом какая-то приглашенная гостья сказала, что многие уехали, потому что сегодня нерабочий день, так что это тоже хорошо. Я с горечью подумала о Люке. Началась дискуссия о масштабном энергетическом коллапсе в 2003-м в Северной Америке, когда миллионы домов погрузились во тьму, из строя вышла двадцать одна электростанция. Дальше радиорепортеры стали передавать, что происходило в Лондоне:

— Сотни застрявших в метро…

— Больницы, конечно, работают на дополнительных генераторах…

— Толпы людей покидают кинотеатры…

— Таинственная атмосфера…

— Транспорт в пробке…

Высказывались предположения, что это произошло из-за вспышки на солнце, но какой-то астроном отмел эту идею. Обсуждали версию промышленной диверсии антикапиталистов в преддверии майских демонстраций.

— Ни за что не поверю в это, — сказал Том. — Просто какое-нибудь недоразумение.

На улице слышались разговоры и даже смех. Кто-то играл на гитаре. Когда в программе перешли к обсуждению других вопросов, Том выключил радио.

— Десять пятнадцать, — сообщил он. — Свет включат, наверное, через полчаса, может, раньше.

Двадцать минут спустя электричества по-прежнему не было. Делать было нечего, и мы просто сидели рядом в бархатной темноте и разговаривали, или, скорее, перешептывались, потому что тьма лишила нас уверенности. Было слышно, как мы дышим.

— Мы как будто в кинотеатре, только фильма нет, — сказал Том. — Постой-ка… — Я услышала, как он шарит в кармане, а потом загорелась его зажигалка. — Подержишь? Ага… повыше… вот так… — Он сел впереди меня, сложил руки вместе, а потом поднял их к стене пальцами вниз, подняв большие пальцы вверх. Тень от рук сначала была нечеткой, но потом очертания прояснились. — На что похоже? — спросил он.

Я стала всматриваться.

— Ну… может… на собаку.

— Это не собака. Вот подсказка… — Тень «запрыгала» по стене.

— Кролик?

— Нет. У кроликов нет таких стоячих ушей.

— Может, лошадь? Лошадь умеет прыгать.

— Нет.

— Лама? — отчаявшись, сказала я.

— Ламы не прыгают.

— Зато у них стоячие уши. Прыгает… Кенгуру! Это кенгуру, да?

— Нет. Но близко — это валлаби.

— А…

— Это видно по форме носа. У валлаби нос короче, чем у кенгуру.

— Точно…

— Хотя плохо видно из-за того, что пламя дрожит, — тут нужен фонарик. К тому же не хватает практики. Мы так делали, когда были детьми и ходили в cabin на озере Мамфремагог.

— А это где?

— В юго-восточной части Квебека, недалеко от Монреаля. Там красивые места. Мы плавали на каноэ, ловили рыбу… и устраивали театр теней.

— Ты, наверное, относился к этому занятию всерьез.

— По вечерам делать было нечего. Мама умела делать правдоподобного слона.

— Африканского или индийского?

— Смотри-ка, зажигалка почти пустая. Лучше ее поберечь. Приготовились. — Пламя погасло, и вокруг потемнело, словно кто-то заштриховал все углем.

— Боишься темноты, да? — спросил Том.

— Да. Но все не так плохо, когда кто-то рядом, а вот одна я места себе не нахожу. Ты только не смейся… но я до сих пор сплю с включенным ночником.

— Да? И с мишкой?

— Нет. Его я подарила Люку еще много лет назад — и он до сих пор у него. Но я не собираюсь просить Люка сохранить его, — добавила я. — И даже заходить не буду, чтобы посмотреть на него.

Том пододвинулся поближе ко мне.

— Не очень хорошо звучит.

— Да. Даже очень плохо.

— А где он сейчас?

— В Венеции.

— Угу.

— С Магдой.

— Ого… — Я все рассказала.

— Господи… — ахнул он. — Какая ошибка! Значит… все кончено?

Я издала тяжкий вздох:

— Да. Наверное… Но это не потому, что он взял ее с собой, и даже не потому, что ходит за ней, как козел на поводке, какими бы безумными ни были ее требования, а из-за того, что он был неверен.

— Он тебе лгал?

— О нет. Люк никогда не лжет. Он просто умалчивает. О важных вещах. Как, например, о том, что отправляется в Венецию со своей бывшей. Он, наверно, за неделю до этого все узнал, но ни разу и словом не упомянул подробности своей поездки в наших разговорах, чтобы защитить себя.

— И оставлял тебя одну, — сказал Том.

— Да.

— Жаль. Я заметил, что ты была расстроена, когда пришла.

— Ну… теперь мне лучше. И главным образом потому, что сегодня я поняла, — не без помощи Нэрис — я снова почувствовала приступ чувства вины, — что я была с Люком не по той причине.

— А именно? Пыталась закончить незавершенное?

— Нет. Страх. Страх неизвестности. Страх нового. Он был со мной по той же причине, я думаю. Он испытывал эмоциональные страдания, а я напоминала ему о счастливых днях. Люк тоже хватался за вчерашний день. Но сегодня благодаря Нэрис я задала себе вопрос: почему я с ним? И поняла, каков ответ. И его нельзя было назвать основательной причиной для того, чтобы заводить отношения.

— Тогда лучше их закончить, — сказал Том. Я слышала его спокойное ритмичное дыхание и едва-едва могла различить его очертания в темноте. — А я сказал Джине, что наши отношения ни во что не выльются.

Значит, Нэрис снова оказалась права…

— Я встретился с ней вчера и спросил, можем ли мы остаться… друзьями. Я по-прежнему хочу видеться с ними и играть с Сэмом, но не хочу никакой эмоциональной связи с ней из-за…

— Из-за неудобств, которые причиняет ее муж?

— Нет. Все гораздо проще. Потому что когда я уезжал, то понял, что скучаю вовсе не по Джине, а по Сэму. Я совсем не думал о ней, а мальчик не выходил у меня из головы. Я так и видел, как он качается на качелях, или едет на трехколесном велосипеде, или сидит на своем маленьком креслице и смотрит детские программы по Би-би-си.

— Ты очень любишь его.

— Да… — Его голос оборвался. — Люблю. — Я увидела, как подсвеченный экран его часов поднялся к его лицу, а потом снова опустился. — Но я знаю, что не люблю ее. Если бы она не дала тогда мне свою визитку, ничего бы не было. Она развивала наши отношения. В том числе и с Сэмом. — Я вспомнила о валентинке, которую «послал» мальчик. Это было мило, но все же тут проглядывало желание манипулировать. — Она искала кого-нибудь на роль Заменителя папочки.

— А разве тебе не хотелось?

Я услышала, как он вздохнул.

— С одной стороны, хотелось. Если бы у меня были к ней сильные чувства, то, наверное, я хотел бы занимать это место в жизни Сэма, я бы даже справился с ее бывшим, олухом. Но я никогда не любил ее и, думаю, она не любила меня. Мы тоже были вместе по другим причинам. Она искала замену отцу, а я…

Искал замену сыну…

— А ты чего искал, Том? — Я едва различила, как блестят его глаза, когда он на миг повернулся ко мне, а потом отвернулся опять.

Наступила тишина.

— Наверное… я искал… своего сына. Мне не хватает его, — пробормотал Том.

— Я догадалась. Но ты никогда не говорил о нем, поэтому я тоже молчала. Но я могу представить, как тебе трудно.

До меня донесся его короткий вздох.

— Это как рана в сердце. Когда его забрали у меня, я думал, что умру.

— Значит… ты с ним не видишься?

— Нет. Но всегда ищу его. Когда вижу мальчика его возраста, у меня сердце замирает.

— Ты совсем не общаешься с ним?

— Нет.

— Даже несмотря на то, что вы с Эми были женаты? Это жестоко. Но ей, наверное, тоже пришлось нелегко.

— Она так говорила. Что ее сердце разбито.

— Значит, она, наверное, просто не может видеть тебя — в этом все дело?

— Да. Она сказала, что не выдержит, если ей придется снова смотреть мне в глаза… осознавая… — Я услышала, как он сглотнул.

— Что ты ее… бросил. Что ушел. — Я поняла, что лезу в душу, но ничего не могла с собой поделать. Я хотела, чтобы он поговорил со мной об этом, хотела расставить все точки над i.

— Я ушел, — горестно сознался он. — Это правда. Но она причинила мне столько… горя, Лора.

— Но вряд ли ты можешь винить ее, Том? То есть ты не принимай мои слова близко к сердцу, но… то, что ты сделал, я никогда не могла понять. Я хочу сказать… прости — я не собираюсь читать тебе мораль и знаю, что порой человеку приходится вести двойную жизнь, — но, понимаешь, при всем моем добром расположении и уважении к тебе я все равно не могу уяснить…

— Лора, о чем ты?

— Я говорю о том… Ладно, я говорю о том, что не понимаю, как ты мог такое сделать. Как ты мог бросить Эми, да еще в такой период?!

— Потому что я был должен, — ответил он категорично.

— Но можно было и остаться. Прости, Том, я знаю, что это не мое дело, но не понимаю, ведь ты же такой замечательный человек, и поэтому я не могу никак понять… — Горло перехватила болезненная судорога. — Я не могу понять, как кто-то, к кому я питаю симпатию и кем восхищаюсь так сильно, мог бросить свою жену через месяц после рождения ребенка и… уйти к другой женщине.

Повисла напряженная тишина. Я оскорбила его. Влезла своим носом туда, откуда его стоило держать подальше.

— Но… я этого не делал, — удивленно сказал он.

— Чего?

— Я не уходил к другой женщине.

— Ты ушел. Ты влюбился в Тару и бросил Эми, несмотря на то что не прошло и нескольких недель с тех пор, как она родила. Почему ты это отрицаешь?

— Почему я это отрицаю? — переспросил он. Я различила блеск его глаз в темноте, когда он смотрел на меня. — Я это отрицаю, потому что это неправда. Откуда ты взяла этот бред?

— Ну… — Я ошеломленно хлопала глазами. — Я так поняла… и твоя сестра сказала мне.

— Кристина? Когда?

— Когда мы обедали. Ты не помнишь? Ты ушел позвонить, а пока тебя не было, она объяснила, что произошло, — вдруг заговорила со мной об этом, как будто хотела облегчить душу.

— Но она не могла тебе такого сказать.

— Но она сказала, Том. А иначе зачем ей было говорить мне все это?

Я услышала, как поскрипывает диван, когда он сел на него.

— Расскажи, что она тебе поведала.

Я напрягла память.

— Она сказала, что ты бросил Эми, что это «coup de foudre», — вот так она сказала; у меня хорошая память, как ты знаешь. Она, видимо, имела в виду, что ты до умопомрачения влюбился в Тару и просто не смог… ничего с собой поделать. — Я чувствовала напряженный взгляд Тома, когда мы ничего не видящими глазами смотрели друг на друга.

— Лора, она не это имела в виду и сказала совсем другое. Потому что этого не было.

— Нет?

— Нет. По той простой причине, что «coup de foudre» случилась не со мной.

— Как это?

— Это произошло с Эми. — Снова наступила тишина. — Вот что Кристина пыталась сказать, я думаю.

— С Эми?

— Это у нее была «coup de foudre». Она завела роман, пустилась во все тяжкие. Я думал, ты знаешь.

— Нет, — тихо сказала я. — Не знала.

— А я думал, все знают. Когда это произошло, я решил, что ты, наверное, тоже обсуждала это, но не стал бы тебя винить.

— Нет. Никто никогда не обсуждает твою личную жизнь, Том, поэтому я и понятия не имела, что там думали другие, а вот я считала…

— Что? Что меня бес ткнул в ребро, стоило ей родить, потому что я влюбился в Тару Маклауд? Это ты считала?

— Да, — сипло произнесла я. — Именно. Так я и считала.

— И ты серьезно думаешь, что я мог так поступить? Бросить жену сразу после рождения ребенка? Я уж не говорю о ребенке!

— Ну нет… — У меня оборвался голос. — Я так не думаю, потому и не могла понять. Просто меня в то время это поразило, потому что я помню, как счастливы вы с Эми были, когда она забеременела, и с каким нетерпением ты ждал, когда станешь отцом, как был на седьмом небе от счастья, когда родился Габриэль. Мы всем миром откупоривали игристое вместе с тобой, а ты привязал голубые шарики к своему креслу. Никогда не забуду, как счастлив ты был.

— Я в самом деле был счастлив, — проговорил он прерывающимся голосом. — День рождения Габриэля стал для меня самым счастливым. «И никогда не случится ничего лучше», — подумал я тогда.

— Прости, Том, — сказала я. Мои глаза наполнились слезами. — Я все неправильно поняла. И все это время думала так, но, понимаешь, я решила — хотя и ошибочно, — что это была… Эми. — Эта самая «coup de foudre». — Кристина говорила об Эми. Но…

— Значит, ты ничего не знаешь, Лора?

— Не знаю чего? — И тут я все поняла.

— Габриэль не мой ребенок.

— Не… — Я напряглась.

— Не мой, — сипло повторил он.

— О! — тихо произнесла я. Вот так да…

— Прошло уже четыре года, и теперь я могу говорить об этом. И наверное, единственная причина, по которой я все это говорю тебе, в том, что тут тьма кромешная и я не вижу твоего лица и поэтому чувствую себя смелее, чем обычно, но в то же время, как ни странно, и более спокойно. А еще потому, что хочу, чтобы ты знала, Лора, ведь я думал, что ты все знаешь. Эми встречалась с другим. Я и понятия не имел…

— А… как же ты узнал?

— Ну… после родов она как-то странно себя вела. Она была привязана к Габриэлю, но почти все время плакала, а если я брал его на руки, то расстраивалась. Я думал, что это послеродовая депрессия, к тому же у него развилась желтуха, и она переживала. И я стал еще нежнее с ней, но от этого, казалось, ей становилось только хуже. А потом… когда Габриэлю было почти три недели, ему стало хуже и его положили в больницу Святой Марии…

— Да, я помню…

— Врачи назначили заменное переливание крови, когда у человека заменяют кровь. Но они сказали, что кровь донора придется брать из банка редкой крови, потому что у Габриэля очень редкая группа — четвертая положительная с RzRz-антигенами. А я сказал, что такого не может быть, потому что у меня самая обычная кровь — первая положительная, а у Эми вторая отрицательная, поэтому невозможно, чтобы у Габриэля была такая редкая кровь, и они, наверное, ошиблись. И добавил, что знаю это, потому что у меня есть друг из Канады — у него тоже эти RzRz, которые он унаследовал от своего прадеда, коренного североамериканского индейца. Но врач настаивал, что ошибки нет, а Эми все время беспокоилась, но я думал, что это из-за того, что Габриэлю плохо. До сих пор не могу понять… Потом врач вышел из палаты — я не знал, почему она это сделала, хотя потом понял, — Эми разрыдалась и все говорила, что ей стыдно, повторяла и повторяла, что не хотела поступать так со мной. Я спросил: «Как поступать? Как не так ты поступила?» Я думал, что это из-за того, что Габриэль заболел. Что она винит себя и прочее… — Он замолчал. — А потом она все рассказала. Что Габриэль не от меня. Помню, у меня было такое ощущение, будто я ухнул в прорубь… И я сказал: «Что значит — Габриэль не от меня?» Мой мозг просто отказывался понимать, что она говорит. А потом я понял. Ей даже не пришлось говорить мне, кто это. Я просто почувствовал. Вот здесь. — Я услышала глухой стук — он ударил себя в грудь. — Как будто внутри все оборвалось.

— Это был какой-то близкий друг?

— Да. Мы работали у Макгила. Он перешел на Си-би-си, и его перевели в Лондон. Он прежде никогда не виделся с Эми… не успел на нашу свадьбу. Я пригласил его вскоре после перевода в Лондон, мы пообедали, и они… влюбились. Потом она сказала мне, что это была «coup de foudre», — пыталась таким образом объяснить все мне и себе. Их роман продолжался на протяжении всей нашей совместной жизни. Я даже помню, как удивился, что она не особенно радовалась, когда поняла, что беременна. А на самом деле она была просто в ужасном состоянии.

Я вспомнила ту нашу общую фотографию на вручении призов Британской академии. Теперь мне стало понятно выражение лица Эми — она была потрясена.

— И что ты сделал, когда узнал?

— Я не знал, что делать. И брать ли вообще Габриэля на руки. С одной стороны, мне хотелось, но в то же время я чувствовал, что не должен — не имею права. Эми сказала, что любит меня, но хочет быть с Энди, и мне стало ясно, что надо делать. Но даже теперь, спустя четыре года, я все еще думаю о Габриэле как о своем сыне. О своем маленьком сынишке. Хотя это и не так. В общем, так все и было, — закончил Том. Он сложил руки с деланной веселостью, и эхо отдалось по всему помещению. — У каждого из нас есть своя грустная история — и у меня тоже.

— Печально. — В одно мгновение он потерял жену и ребенка, а еще свое отцовское мироощущение и статус семьянина. Люк говорил о тех же самых вещах, но у него получалось куда хуже. Его гарпия спикировала на него и унесла его радости. — Так вот почему ты так привязался к Сэму.

— Да. Он того же возраста.

— А ты когда-нибудь виделся с Габриэлем?

— Нет. Потому что он мой сын не больше, чем Сэм. В его жизни нет места для меня — теперь я просто бывший муж его матери. Мы с Эми ужасно расстались, она вернулась в Канаду с Энди, и со временем я научился думать о Габриэле по-другому. Но всякий раз, как я возвращаюсь в Монреаль, мне трудно, потому что я прохожу в миле от их дома.

— Так вот что ты имел в виду, когда говорил, что поездка была «напряжной».

— Да. Но мне приходится ездить, у меня там друзья. Вот так все и было, Лора. А Кристина рассказала все тебе именно так потому, что думала, ты все знаешь, и не хотела, чтобы ты плохо думала об Эми, которой она всегда симпатизировала. Но ты перевернула все с ног на голову и возненавидела меня.

— Мне ужасно стыдно. Но… вся эта ерунда в газетах тоже сбила меня с толку. В паре статей говорилось, что у вас с Тарой завязались романтические отношения и что Эми обезумела от горя.

— Лора, неужели ты до сих пор так плохо разбираешься в том, что пишут таблоиды и широкоформатные газеты?

Я вздохнула:

— Ну нет… Но это все было так убедительно, а кроме того, ты этого никогда не отрицал. Не было такого, чтобы ты вошел в офис и сказал: «Значит, так: тут обо мне понаписали в газетах, но я хочу сказать, что это все неправда».

— А. Ну, тут ты права, — сказал он. — Агент Тары долго донимал меня и скормил прессе историю о том, что у нас якобы с ней роман, — видимо, решил, что немного прений не повредит ее карьере. Мне это не понравилось, но когда об этом растрезвонили, не стал ничего опровергать, потому что уж лучше пусть люди думают, что я скотина, чем… — Его голос оборвался. — Так что да, я вижу, что тебе было чем подкрепить неверные представления обо мне. Только факт в том, что мы с Тарой друзья — и не более. Я не то что не мог смотреть на другую женщину, я был просто… полностью сокрушен.

Я мысленно вернулась назад во времени.

— Однако ты все очень хорошо скрывал. Я замечала, что ты какой-то понурый, но думала, что это из-за развода. К тому же ты никогда не рассказывал о своей личной жизни, даже когда в первые недели после исчезновения Ника приходил ко мне и приносил всякие вещи. Ты ведь мог тогда мне все рассказать… Жаль, что не рассказал, тогда я бы узнала правду, а не…

— Я не хотел говорить об этом, к тому же у тебя и своих проблем было полно. А на работе скрывал свои чувства, потому что не хотел, чтобы меня жалели — тебе это должно быть знакомо, — и потому что мне нужно было управлять бизнесом. Я хотел все бросить, но не смог. Хотя с Тарой я откровенничал. Мы ходили в кино, в пабы. Она меня утешала. Но не тем способом, о котором ты могла бы подумать.

— Я подозревала… в глубине души не верила до конца…

— Ты верила.

— Но это казалось правдоподобным, потому что: а) именно так это и выглядело, особенно когда историю разнесли газеты, и б) меня запутал тот странный разговор с Кристиной…

— Ты, похоже, никогда не выходишь за пределы а) и б), да, Лора? — кисло спросил Том. — А как насчет диапазона от в) до я) — то есть причин, по которым я никогда бы так не поступил? Я думал, на меня распространяется презумпция невиновности, ведь ты достаточно хорошо знаешь меня.

— Да. Извини. Я судила предвзято.

— Вот именно. Но вот знаешь, Лора, о тебе я никогда не судил предвзято.

— От этого мне только хуже.

— На тебя столько дерьма вылили за последние несколько недель, но я знаю, что все это именно дерьмо и что у Ника были свои причины сделать то, что он сделал. И если бы кто-нибудь спросил меня, способна ли ты причинить такие страдания своему мужу, чтобы у него произошел срыв, я бы ответил: «Конечно, нет». — Я молчала. — А пресса постаралась прилепить к тебе ярлык виноватой стороны… и уж «Семафор» отличился особенно.

— Да. Но…

— Что? — Мы услышали, как часы пробили четверть двенадцатого. Приближалась полночь.

— Но вообще-то, Том… он был прав. Я чувствую себя виноватой в исчезновении Ника.

— Почему? — Наступила тишина. — Ты не виновата. Ты не можешь отвечать за то, что происходило у него в голове.

— Разве нет? А по-моему, да. — Снаружи слышалась сирена «скорой».

— О чем ты говоришь?

Я помолчала.

— Случилось кое-что… с чем он не смог смириться.

— Ты не обязана рассказывать мне, Лора.

— А я хочу рассказать. Но ты будешь единственным, кто узнает об этом. — Теперь я поняла, что никогда не говорила об этом Люку. — Мы попали в аварию за несколько дней до Рождества.

— Да, я помню — Ник получил травму головы. Ты говорила, это могло повлиять на то, что случилось с ним потом.

— Да, я так сказала. Только сама не верила своим словам, потому что знала истинную причину. Я знала ее все эти три года. Я кое-что сделала… точнее, сказала, с чем он не смог справиться.

— Что ты сказала? — спросил Том.

Я слышала, как дышу.

«Ты убил нашего ребенка…»

— Я обвинила его…

«Ты убил нашего ребенка…»

— Я была беременна… — объяснила я. А потом рассказала, что сказала Нику.

— Ты была беременна? — в оцепенении пробормотал он.

— Да. Осенью 2001-го.

— Я понятия не имел.

— Я тебе не говорила и никому не говорила, да и в любом случае ты был занят своими проблемами — это случилось через пару месяцев после того, как родился Габриэль. К тому же живот еще не был заметен и с утра меня почти не тошнило.

— Но… это из-за того, что… — Он сделал паузу. — Ник хотел, чтобы ты… сделала аборт? Все дело в этом?

— О… нет! Нет, он очень обрадовался — мы оба обрадовались. Мое положение обнаружилось в конце сентября, когда мы отдыхали на Крите. — Я вспомнила, как Ник стоял на балконе отеля в своей синей шелковой рубашке с тропической рыбкой и сиял от радости. — А потом я струхнула, и мы решили никому не говорить — даже моим сестрам, — до тех пор пока не пройдет шесть недель. В четырнадцать недель мы сделали первое сканирование, все было нормально. — Я замолчала, вспоминая учащенный стук сердца ребенка — как у птицы, — когда датчик прижали к моему животу, а потом и удивительное изображение крохотного тельца, покоящегося в матке, с приподнятой, будто в приветствии, ручкой.

— И мы решили, что расскажем всем на Новый год: я так переживала, как сказать об этом Фелисити, ведь она очень страдала из-за того, что никак не может забеременеть. Но именно тогда мы и планировали сказать.

— А что же произошло?.. — пробормотал Том. Мы сидели и перешептывались в темноте, и мне показалось, что мы в исповедальне, а он священник.

— В субботу перед Рождеством мы поехали на вечеринку в Сассекс — благотворительный вечер для «Суданиз», поэтому ехать пришлось, хотя мне не хотелось, потому что эта идея не вызывала у меня радости. И по дороге домой мы попали в аварию — съехали с дороги и угодили в канаву. Нас отвезли в больницу, и я сказала медсестрам, что беременна, а они ответили, чтобы я не переживала, потому что дети надежно прикреплены внутри. А когда я вернулась домой, то прочла в книжке «Чего ждать, ожидая ребенка?», что женщины в серьезной аварии даже ломают кости, но при этом ребенок нисколько не страдает. Так что мне, наверное, просто не повезло, потому что я осталась цела, но через два дня потеряла ребенка.

Том вдруг коснулся моей правой руки, а потом взял мои ладони в свои, как будто я раненая птица.

— Мне так жаль, Лора, — проговорил он. — Жаль, что я не знал.

— Я попросила Ника сказать тебе, что у меня грипп, но я лежала в больнице. Врач сказал, что это была девочка.

— Прости, — снова сказал Том. — Я, наверное, был слишком погружен в собственные проблемы, чтобы обращать внимание на твои, хотя теперь припоминаю, какой печальной ты казалась тогда.

— Да. Мы с Ником были убиты горем. А три-четыре дня спустя произошел ужасный скандал. Он на той вечеринке выпил бокал вина, и я сказала, что сама поведу, но он настоял, что все в порядке, и сам сел за руль, к тому же он знал, как я ненавижу темноту. Он ехал медленно, но я не могла отделаться от мысли, что это вино все равно повлияло на его восприятие… и сказала те ужасные слова. На следующий день я извинилась, что я сказала это только потому, что до сих пор была сама не своя, но этого оказалось недостаточно. Потому что хотя со стороны и казалось, что он уже пережил трагедию, через десять дней он ушел — первого января.

— В тот день, когда вы должны были рассказать всем.

— Да. И он, видимо, планировал свой уход, потому что снял пять тысяч фунтов за десять дней до этого. Так что да, я чувствую себя виноватой в уходе Ника. Я «плохо обращалась с ним»… «причиняла ему неприятности»… и «выжила его». «Я раскаиваюсь» — это правильный заголовок.

— О, Лора… Но это же вполне объяснимо… в тех обстоятельствах. Тебе было очень плохо…

— Но у Ника в то время было полно неприятностей — смерть отца за шесть недель до его ухода подкосила его; они повздорили и не успели помириться, поэтому он и так был на грани. Прибавилось чувство, что он мог стать причиной гибели ребенка, да еще и я обвинила его — и он думал, что, наверное, всегда винила бы. Этого он уже не мог вынести.

— Он, наверное, сам себя винил, Лора.

— Да, и ему не пришлось говорить об этом мне. Но именно поэтому он и пропал. — Я слышала, как Том вздохнул. — Вот моя печальная история. — Я вспомнила, как Синтия устроила мне сеанс ясновидения и как он встревожил меня.

«Есть еще один человек, который пропал из вашей жизни, — их двое».

— Я часто думаю о ней — сейчас ей было бы почти три года. Маленькая девочка в розовом платье и туфельках «Стартрайт». — Часы пробили двенадцать.

— Но невзирая на все его беды, бросать тебя было просто немилосердно.

— Да, потому что мы могли бы это пережить, со временем, все бы осталось в прошлом. Мы могли бы попытаться еще.

— Но он бросил тебя…

Часы пробили последний раз. Наступило второе мая. Наша годовщина.

— Да, бросил. А он был мне так нужен.

Глава пятнадцатая

Мы с Томом не знали, во сколько включили электричество, потому что уснули. Он предложил спать на полу, но мы спали на диване: он — поджав под себя руку, а я — поджав под себя ноги и положив голову ему на колено. Мы проснулись; я почувствовала, как ноет все тело.

— Боже, пять минут седьмого, — сипло произнес Том. Он потянулся к радио. — Ой, моя шея!

— Подача электричества восстановлена. Отключение произошло из-за сбоя на подстанции Хёрста, которая находится в Кенте, неподалеку от Бексли. Неисправность была устранена спустя шесть с половиной часов…

Мы услышали, как за окном припарковался какой-то фургон. Том поднялся и выглянул в окно.

— Это Эрни. Он сказал, что приедет к семи. — Мы услышали, как открылась дверь фургона, затем захлопнулась, а потом — мужские голоса. Я выглянула в окно — внизу стояли трое маляров в белых комбинезонах. Том спустился, чтобы встретить их.

— Доброе утро, — поздоровался один из маляров, когда я спустилась по лестнице. В одной руке у него была большая банка с краской, а в другой — складная лестница.

— Доброе утро… Я пойду.

— Спасибо за помощь, — сказал Том. Он обнял меня и ненадолго прижал к себе. — Я позвоню.

Я отправилась домой, морщась от яркого солнечного света, когда брела вдоль пустых улиц, — а придя домой, забралась в постель и уснула.

Проснулась я ближе к полудню, тело по-прежнему ныло, и я погрузилась в горячую ванну, положив на лицо фланель, думая о том разговоре, который был несколько часов назад.

«Это как рана в сердце…»

«Она причинила мне страдания».

«Это у нее была "coup de foudre"».

«Ты действительно считаешь?..»

«…бросить своего ребенка?..»

«Я думал, на меня распространяется презумпция невиновности…»

Да, я должна была сомневаться в его виновности. А вместо этого я три года провела в убеждении, что Том способен совершить такой гадкий поступок. Если бы я усомнилась — как бы все обернулось тогда, подумала я…

Сквозь приоткрытое оконце в ванной я слышала пронзительные сигналы машин и гудки велосипедистов. Майские демонстранты. Они заполонят улицы. Когда я оделась, запикал мой мобильный — оказалось, у меня пять пропущенных звонков: три от Люка, два от Фелисити. Я послушала автоответчик. Люк оставил три сообщения, Флисс — два. Вдруг телефон зазвонил. Это она.

— Где ты была? — с укоризной проговорила сестра.

— Ну… — Я слишком устала, чтобы объяснять. — На работе, — сказала я, и это была правда.

— А у меня тут просто ужас… Хью ушел с Оливией, так что не услышит. Когда я сцепилась с ним из-за писем, ему пришлось признаться, что он слишком сблизился с Шанталь.

— Между ними что-нибудь было?

— Нет, но, слава Богу, я увидела его письма именно сейчас, иначе было бы слишком поздно — это он сам так сказал. Это самые ужасные двадцать четыре часа — а в довершение ко всему еще и чертово электричество вырубилось! Я посмотрела в морозилку — у меня там было заморожено шестнадцать пинт грудного молока, и всё испортилось. Обожехьюпришелвсенемогуговоритьпока.

Мне стало очень интересно, зачем Фелисити хранила грудное молоко в морозилке, но тут телефон зазвонил опять.

— Лора! — Звонил Люк. — Слава Богу. Я никак не мог пробиться на твой мобильник — какая-то женщина постоянно говорила, что звонки с этого номера не принимаются или что-то такое. В общем, я уже еду в аэропорт Марко Поло, скоро приеду, и мы обо всем поговорим, я жду не дождусь… — Я бросила трубку, а затем снова набрала код блокировки.

«Звонки с этого номера теперь заблокированы, — сказал автоматический голос. — Спасибо».

Я взяла халатик, который до сих пор лежал в своем пакете, так ни разу и не надетый. Этот красивый халатик с красными тюльпанами теперь осквернен и испорчен. Я не знала, что с ним делать. Отдам в «Оксфам», наверное, или подарю Хоуп, или Флисс, или маме. Наверное, так и сделаю или…

«Э-э-э-э-э-э-э!!!» Бум! Бум!

Синтия! Подарю его ей. Я убрала халат обратно в пакет и пошла наверх.

«Э-э-э-э-э-э-э!!!» БУМ! БУМ!! БУМ!!!

Я громко постучала в дверь, чтобы она услышала меня.

— Лора! — воскликнула она, открывая дверь, и озарила меня искренней улыбкой. — Как хорошо! Проходите! — Идя за ней, я заметила, что сегодня у нее был другой аромат — как же он называется? Ах да, новые духи от Шанель — «Шанс». — Выпейте со мной кофе! Я как раз заварила.

— Хорошо, спасибо — только я ненадолго. Погода такая замечательная, что я собираюсь на улицу…

— Ловить этот день, — закончила она за меня. — Отличная идея. Вперед, девочка моя. Как говорил Филипп Ларкин[72], «о, нашей жизни дни… даны они для счастья». — БУМ!!! — Чертов ящик…

— Что вы хотите посмотреть?

— Ай-ти-ви сделала двухчасовую программу «Сто худших фильмов всех времен и народов», и я очень хочу ее увидеть.

— Зачем?

— Потому что семь из них мои! — с гордостью провозгласила она.

Она снова пнула телевизор. Я нагнулась и изучила корпус, а затем понажимала одну кнопку сзади. Изображение стабилизировалось.

— Вот.

— О, спасибо вам, Лора! А где эта кнопка?

— Вот она.

— А я и не знала.

— А как вы пережили отключение электричества? — спросила я.

— Нормально — я люблю темноту. В темноте все как-то проясняется. Вы меня понимаете?

— О да! — После вчерашней ночи я была готова согласиться с нею. — У меня для вас есть кое-что, Синтия.

— Правда? — Я вручила ей пакет, и она тут же его открыла. — Вот это да. — Синтия достала халатик. Она скользнула в него — он очаровательно смотрелся на ней — и взглянула в зеркало над камином. — Какая прелесть, Лора! — сказала она. Ханс лапой тронула поясок. — Но я не могу его принять… Я хочу сказать, это так щедро с вашей стороны… — Она смотрела на меня с недоумением. — Вам он не нравится?

— Нет. Это был нежеланный дар, — объяснила я.

— А. От?.. — Я кивнула. — Значит, не срослось?

Я покачала головой:

— Боюсь, ваше предсказание сбылось.

— Я так и поняла, — сказала она, наливая мне чашку кофе. — В ту же секунду, как увидела его. Все дело в его ауре. Слишком много оранжевого — он дисгармонирует с вашим фиолетовым.

— Я с пренебрежением отнеслась к тому, чем вы занимаетесь, — сказала я. — И была слишком категорична. Простите.

— Вы даже считали, что это надувательство, — сказала она добродушно.

— Да, я так считала. Но теперь я менее скептична.

— Так, значит, есть многое на свете, друг Горацио…

— Да, определенно.

Я взяла одну из ее листовок. «Ясновидящая Синтия раскроет вам все о вашем прошлом, настоящем и будущем».

Потягивая кофе, я поняла, что во многом Синтия в отношении моей жизни оказалась права — мне не хватало двоих людей: «Вы долго не виделись с ними… вы любили их… Вы не хотели, чтобы все закончилось…» Как правильно! Ее слова о моей нынешней жизни тоже оказались верны. «В воздухе веет романтикой. Но не с ним. Что же касается будущего…»

— Приближается развязка, Лора. Я вижу это… — говорила она теперь. Она имела в виду развязку моих отношений с Люком, но она уже произошла сутки назад. — И новое начало. — Она отпила кофе, затем закрыла глаза. — Вижу озеро, — сказала она спустя несколько секунд.

Я улыбнулась:

— В самом деле?

— Да. Дивное озеро, а вокруг просторы. Листья все пожелтели. Осень. Какие-то животные. Вхожу с ними в контакт. Погодите-ка… — Она свесила голову на одну сторону. — Как странно, — сказала она, морща лоб. — Похоже на… кенгуру…

— Это не кенгуру, — радостно сказала я. — Это валлаби.

С улицы доносились пронзительные гудки машин и возгласы протестующих.

— Что ж, спасибо за кофе, Синтия. Теперь пойду пройдусь. Там, снаружи, похоже, весело.

— Спасибо вам, Лора, за это. — Она похлопала по халатику. — Не хочется даже снимать.

Я прогулялась до конца Бончерч-роуд и, дойдя до Лэдброук-гроув, увидела участников движения «Улицы свободы» на мотоциклах, взбиравшихся вверх по склону, примерно человек двести, все дули в свистки и гудели сигналами, — а с ними антикапиталисты в масках Буша и Блэра и в костюмах других воротил. Это напоминало карнавал в Ноттинг-Хилле.

«Нет — бомбам, политикам и границам!» — гласили плакаты. «Расщепляйте грушу, а не атом!» Слоганы были написаны у них на спинах, груди и на огромных плакатах на шестах. «Солидарность с беженцами — даешь свободное перемещение людей, а не товаров! Занимайтесь переговорами, а не войной!» Протестующие были одеты в клоунов, викингов и священников или просто обернуты в газетные страницы из «Файнэншл таймс». Один из мотоциклистов был в белом костюме для крикета с надписью «Выбьем дух из капитализма!» на футболке. Два анархиста держали в руках огромный баннер: «Почему у полиции монополия на насилие?» Сами полицейские тем временем нервозно поглядывали на протестующих, стараясь казаться спокойными.

— Еще одно слово, и я тебя арестую, — пригрозил один полицейский человеку, одетому в свадебное платье с кружевами.

— Отвали, фараон!

— Еще одно слово, и я тебя арестую!

— Отвали, фараон!

— Еще одно слово, и я тебя арестую!

— Отвали, фараон!

Зазвонил мой мобильный.

— Лора?

— Том. — Я сделала звук громче, чтобы лучше слышать. — Как ты там? — спросила я, указательным пальцем затыкая левое ухо.

— Спасибо, нормально. А ты?

— Я тоже, спасибо.

— Хорошо. А теперь я хочу задать тебе очень серьезный вопрос.

— Да? Какой?

— Ну… ты правда сказала Нэрис, что, по-твоему, я самый шикарный, красивый, замечательный, великолепный, сексуальный, умный мужчина из всех, кого ты когда-либо встречала? Она недавно забегала проверить, как идут дела, и поведала мне, что ты сказала ей все это, без преувеличения. Я, конечно, достаточно благоразумен, чтобы не принять ее слова за чистую монету, — сказал он. — Вот и решил проверить. Так… это правда?

Секунду я колебалась.

«Все, что тебе нужно, — это любовь».

— Да, Том, — сказала я. — Правда.

Вместе с демонстрантами я дошла до Лэдброук-гроув, а там они оставили меня, направившись в Уэст-Энд, а я свернула в Холланд-парк. Пройдя в ворота, я почувствовала себя в тысячу раз счастливее, чем двадцать четыре часа назад, когда в последний раз входила сюда. Почему-то, после того как я все рассказала Тому, стало легче. Сегодня я уже не избегала детской площадки, как раньше. Я даже немного постояла рядом, наблюдая, как дети раскачиваются на маленьких качелях, скачут на пружинистых лошадках, карабкаются на «паутинки» и просто увлеченно, возятся в песке. И я знала, что однажды приду сюда со своим ребенком, ведь у меня еще есть шанс.

Я верю, что, если искренне желаешь детей, они появятся в твоей жизни тем или иным образом.

Еще в самом начале Лэдброук-гроув в газетном киоске я купила «Ивнинг стандард», и теперь, усевшись на скамейке, раскрыла газету. Поскольку сегодня выходной, выпуск был тоньше, чем обычно, — несколько слов об отключении электричества и его последствиях, две страницы о майской демонстрации, немного новостей из-за границы, обзор культурных событий, и тут, в разделе обзоров СМИ, мое внимание привлекла статья под названием: «УСЛУГИ НОРМАННА БОЛЬШЕ НЕ ПОНАДОБЯТСЯ». Она была о Скривенсе. В ней говорилось, что Р. Соул выгнал его за то, что тот от его имени покупал акции компании, подозреваемой в незаконных экспериментах над животными. Всем известно, что у Р. Соула пунктик насчет животных. Я вспомнила об ужасной заметке в «Инкогнито» и в каком кошмарном свете были преподнесены события, сколько боли и тревог мне пришлось пережить из-за этого, — не удержалась и украдкой улыбнулась.

Было половина седьмого. Я отправилась назад на Бончерч-роуд и приготовила себе омлет. К этому времени уже было восемь тридцать.

Бззззззззз! Я подошла к двери.

— Лора.

— Люк. — Он выглядел уставшим и растрепанным, половину его лица скрывала вечерняя тень. Наверное, он только успел положить чемоданы и сразу бросился сюда.

— Послушай, я понимаю, что ты очень сердишься на меня, Лора, прекрасно понимаю, но не было необходимости блокировать все мои звонки.

— Но я не хотела разговаривать с тобой, а ты продолжал звонить.

Он пытливо смотрел на меня.

— Не надо так, Лора.

— Люк, — терпеливо начала я, — ты сказал, что после Венеции все изменится, — именно так. — Я захлопнула дверь.

Бззззззззз! Я с неохотой открыла дверь снова.

— А ты знаешь, — начал он, — что во Флориде нельзя петь песни в купальнике?

— Нет, — устало произнесла я, — не могу сказать, что это было мне известно.

— А ты знаешь, что за один день бамбук может подрасти на тридцать шесть дюймов?

— Нет. — Я покачала головой. — Этого тоже не знала.

— А ты знаешь, что древние египтяне дрессировали обезьян прислуживать за столом?

— Это просто невероятно, только, может, мы это прекратим, Люк? Это бессмысленно.

Бззззззззз! Я снова открыла дверь.

— А ты знаешь, что… по неизвестным науке причинам у близнецов на Востоке гораздо больше общего, чем на Западе?

Я пристально посмотрела на него:

— Нет, я этого не знала. А ты знаешь — мне все равно. Ты мне очень нравишься, Люк, но мы не можем быть вместе. Мы можем снова стать друзьями, через какое-то неопределенное время, в будущем, но наши отношения невозможно начать заново. Мы прошли то же самое по второму кругу, и хватит.

— Прости, Лора, — взмолился он. — Я понимаю, я обманул тебя… во многих отношениях… с Магдой. Мне очень плохо…

— Не стоит, — вздохнула я. — Ты поступал так только потому, что любишь Джессику. Но знаешь что, Люк, почему бы тебе не ответить наконец на ее молитвы о том, чтобы мама и папа снова жили вместе?

— О Боже… — Он закатил глаза.

— Почему нет? Тогда Джессика будет все время с тобой. Да, Магда сумасшедшая, но никто не безупречен. Со мной у тебя ничего не выйдет. Все, спокойной ночи, Люк. В твоем доме не осталось ничего моего, так что нам не придется больше общаться. И прошу тебя, не надо трезвонить в дверь.

Я закрыла дверь, вернулась к себе, чувствуя себя гораздо более подавленной, чем мог продемонстрировать мой язвительный тон, даже несмотря на то что в глубине души понимала: я сделала то, что должна была сделать. Омлет остыл и покрылся коркой, но я была не голодна. Кинула его в мусорное ведро, а потом налила в раковину воды.

Бззззззззз!

«Так, — подумала я. — Вот теперь ты меня рассердил».

Я распахнула дверь. Черт. Только этого мне и не хватало. Один из этих заключенных со своим мешком… Высокий и худой, с коротко подстриженными волосами и небольшой темной бородой, в черной кожаной куртке. Я издала тяжкий вздох.

— Прошу, не надо закрывать дверь передо мной… — начал он.

— Послушайте, давайте не будем устраивать театр, — прервала его я. — Обещаю, я у вас что-нибудь куплю, потому что всегда так делаю, только не надо рассказывать мне свою сопливую историю на моем пороге, и, коль скоро об этом зашла речь, можно попросить, чтобы вы, парни, не появлялись после захода солнца, а то…

Он начал плакать. Еще не легче. Мужчина плачет. Я смотрела на него в упор, едва дыша от такого неожиданного поворота. Затем он посмотрел на меня, и его черты стали проясняться. Что-то знакомое. Вот это да…

— Лора.

Мои губы задрожали, а потом я ощутила, словно мне дали под дых. Мои глаза теперь тоже наполнились слезами.

— Ник.

— Лора, — снова пробормотал он.

— Я… тебя… не узнала, — прошептала я. Тот Ник, которого знала я, был большим крепким парнем. А этот Ник… худым, щуплым и усохшим — как деревянный брусок. На коже его лежал старый загар — лицо и шея были краснокоричневого цвета, а у глаз и на лбу прорезались глубокие морщины. Его волосы, которые обычно вились густыми каштановыми кудрями, теперь были короткими — их подернула седина. Чтобы удостовериться, что это он, мне нужно было услышать его голос снова.

Он пытливо глядел на меня.

— Можно?.. Ты не против… если я?..

Я так много раз проигрывала в воображении этот момент и слова, которые скажу, и какое sang friod[73] или даже неприкрытое негодование продемонстрирую ему. А теперь, когда он стоял передо мной, я едва могла связать вместе два слова, чтобы произнести самую прозаическую белиберду.

— О… ты хочешь войти? Ну… конечно.

Когда он ступил на порог, я увидела, что на нем джинсы — Ник никогда не носил джинсов, и что он стал легче на целых три стоуна. Он стал другим человеком. Все в нем стало другим — лицо, поведение, манера ходьбы и даже его руки. Когда он положил свой холщовый мешок, я увидела, что они покраснели и загрубели.

Мы вошли в гостиную и просто стояли, глядя друг на друга, словно незнакомцы на неудавшейся вечеринке.

— Ты… голоден?

— Нет, — пробормотал он. — Спасибо. Я поймал попутку — по дороге мы остановились в кафе. — Он произнес слово «кафе» с едва уловимым акцентом.

— Ты поймал попутку… откуда?

— От Харвича. — Он огляделся. — Здесь все по-другому. Ты все изменила. И цвет.

— Да… я… сделала косметический ремонт… Не так давно, кстати…

— Ты не против, если я сяду?

— Конечно… нет. Грм… может быть… выпьешь что-нибудь?

— Нет. Спасибо. Все хорошо. — Снова этот необычный акцент.

Мы сидели у камина лицом друг к другу. Близкие незнакомцы. Было ощущение, словно мы смотрели друг на друга через пропасть, хотя между нами было всего шесть футов.

— Ты жил в Харвиче? — проговорила я. Во рту пересохло, я сжимала зубы.

— Нет. Не жил. Я там сошел с корабля.

— Где ты жил? Где? Я хочу знать… — Я слышала, как колотится мое сердце. — Я хочу знать, где ты был. Где ты был, Ник? Где? — Я говорила визгливым срывающимся голосом, словно умоляла его. — Скажи мне. Где же ты был?

— В Голландии.

— В Голландии? Но почему? Что ты там делал?

— Работал. В сельском хозяйстве.

— На ферме? — Ник ненавидел деревенский уклад. Он был городским человеком.

— Не совсем. Я выращивал цветы. Тюльпаны. Я работаю на тюльпановых полях…

Я ощутила, как электрический разряд пробежал у меня по позвоночнику. Я поднялась.

— Куда ты? — спросил он.

— Я думаю, нам обоим не помешает выпить.

— Я уже долгое время пытался вернуться, — объяснял Ник несколько минут спустя. Он снял свою куртку, и я увидела, какими рельефными стали мускулы у него на руках. Они были такими же загорелыми и обветренными, как и его лицо. Его шея стала толще и мускулистее.

— Тогда почему не вернулся?

Он устремил взгляд на свой стакан с виски, переложив его из одной руки в другую. Я заметила, что кончики его пальцев покрыты мозолями и трещинами.

Он вздохнул:

— Я не знал как. Я все думал о тебе… я чувствовал ужасный… стыд. Было проще оставаться там, где я был, чем взглянуть своим страхам в лицо. — Мы слышали, как тикают дорожные часы.

Теперь шок спал, и виски — я обычно его не пью, а сейчас набросилась, словно алкоголик, — успокаивающе подействовало на мои истрепанные нервы. Я потихоньку пришла в себя и начала задавать вопросы, которые буквально рвались наружу.

— И все это время ты провел в Голландии? — Он кивнул. — И задумал это, уже когда бросил машину в Блэкни?..

Он покачал головой:

— Я понятия не имел, что собирался делать. Только знал, что должен… убежать. Не от тебя, — добавил он. — От себя. Из того душевного слома, который я переживал. Теперь я могу говорить об этом, потому что сейчас у меня все по-другому, но тогда я не мог тебе всего объяснить.

— Где ты спал в первую ночь?

— В машине. Утром пришел в порт, а там стояло большое рыболовное судно. Я слышал, они говорили, что направляются в Гаагу. Я заплатил шкиперу, чтобы он взял меня на борт. Море было неспокойным. Мы прибыли на следующий день.

— А потом?

— На автобусе добрался до Лейдена, какое-то время пожил в хостеле. А потом увидел объявление на доске, что в хозяйство по разведению цветов, в Хиллегом, в нескольких милях к северу, требуются временные работники. Тогда я купил велосипед и палатку…

— Палатку?

— Надо же было где-то жить. Я не жаловался. На самом деле мне даже нравилось. И я приступил к работе.

— И что ты делал?

— Сначала маркировал луковицы — на складе. Сортировал по размеру. Монотонность занятия меня… успокаивала. Руки были заняты, а разум свободен. — Он поднес свой стакан ко рту, и я услышала, как зазвенели кубики льда. — Мне платили сорок гульденов в день. Потом я работал в теплице с тюльпанами: выращивал, собирал, связывал по десять штук, раскладывал по коробкам, — а позже, после урожая, чистил луковицы тюльпанов, готовя к экспорту.

— И никто никогда не спросил тебя, кто ты такой и почему здесь?

— Нет. Таких там много — в основном мужчины. Многие из Турции и Восточной Европы. Но никто не задает вопросов.

— А сколько ты планировал там пробыть?

— Я понятия не имел. Решил жить одним днем. Думал, что когда-нибудь вернусь, однажды… но потом… время все шло и шло и… — Он умолк.

— И зачем же ты вернулся?

Он взглянул на меня, и я заметила, что черты его огрубели, щеки и виски впали, будто эти годы выветрили из него породу.

— Ты веришь в знамения, Лора? — спросил он. — Вряд ли, я ведь помню, что ты не принимала ничего, что не укладывается в рамки рациональности.

«Он стоит посреди поля цветов».

— Так и было.

«Он окружен ими — чудесный вид».

— Но с некоторых пор я изменила свое мнение.

— С чего бы это?

— Потому что… узнала, что некоторые вещи просто невозможно… объяснить.

— Я верю, это было знамение, — продолжал он. — Не так давно кое-что… произошло. И поэтому я вернулся.

— Что произошло? — спросила я. — Что случилось?

— Это было… ровно две недели назад. — Он сделал глубокий вдох, а затем выдохнул. — Я стоял в поле. Сезон был в самом разгаре — туристы валили тысячами, каждый день; высыпали из своих автобусов, чтобы сфотографироваться. — Он сделал еще глоток виски. — День стоял чудесный, — продолжал Ник. — Яркий и солнечный, только дул сильный ветер — там всегда ветрено, потому что это место недалеко от моря. Было примерно три часа дня, я с утра ходил между рядами тюльпанов, проверяя, нет ли больных. Мы сажаем каждый сорт отдельно, поэтому я сначала прошелся по полю желтых тюльпанов под названием «Золотое пламя», потом — ярко-розовых с белыми полосами, «Бургундское кружево»…

— Знаю такие. — Я вспомнила о Люке, о Дне святого Валентина, о том, как он принес мне охапку цветов…

— …потом по полю красных — «Бахромчатый Апельдорн». Одна группа туристов остановилась в кафе на чай — это были пенсионеры. Вскоре они уехали. И вдруг в отдалении я увидел, как владелец кафе пытается угнаться за газетой, которую несет ветер, — страницы разлетелись, и он бегал за ними. А одну сдуло на наше поле, и она перелетала с бутона на бутон словно белая птица. Она летела ко мне, подскакивая и крутясь, подгоняемая сильным ветром, переворачиваясь с одной стороны на другую. И когда она пролетала в нескольких шагах от меня, я ухватил ее. И уже собирался скомкать и убрать в свою сумку, как вдруг увидел, что это вчерашняя английская газета. Я развернул листок. И увидел тебя.

Мое раскаяние.

— Это было как гром среди ясного неба… не потому, что там была ты. Я увидел, что у тебя очень грустное лицо, а в довершение ко всему этот заголовок и твои слова, что ты чувствуешь себя виноватой, что ты в отчаянии… Я стоял там, словно прирос к земле, как цветы вокруг, и чувствовал… что мне плохо.

«Но даже несмотря на то что он стоит в поле таких прекрасных цветов, он кажется несчастным и печальным…»

— Я знал, что должен вернуться. Наверное, ты можешь сказать, — продолжал он, — что это все случайность. Что один турист просто забыл свою «Санди семафор» на столике кафе, ее сдуло ветром, а мне просто попалась конкретная страница со статьей о тебе. Но с другой стороны, это похоже на знамение…

— Это и есть знамение, — тихо сказала я. — Тебе не нужно специально убеждать меня в этом. А зачем ты приехал, Ник?

— Чтобы… поговорить с тобой… Объяснить все. Я не мог сделать этого раньше, но теперь все изменилось и я могу попытаться объяснить… почему я сделал то, что сделал.

— Что ж, я определенно заслужила объяснения, — с горечью произнесла я. — И должна сказать, приятно наконец узнать, где же ты задержался на три с лишним года. О, и благодарю тебя за звонок в Национальную консультативную сеть по поиску пропавших без вести, потому что я наконец перестала бродить по набережной, заглядывая под картонные коробки, и видеть кошмары о том, что ты лежишь, мертвый, в канаве — в дренажной, я бы сказала теперь, — как поначалу считалось. Жаль, что ты сделал это через три месяца, а не через три дня, не так ли? Так ты, значит, слышал меня по радио?

— Да. Я купил маленький приемник и настроил «Радио-4» на длинной волне. И позвонил в консультативную сеть.

— Но мне передали также, что ты не хочешь ни видеть меня, ни разговаривать со мной… Я не могла помять этого. Если ты мог позвонить им, почему не мог позвонить мне?

— Я пытался. Дважды. — Я вспомнила те два безмолвных звонка. — Но каждый раз останавливал себя, потому что знал: если поговорю с тобой, даже несколько секунд, завяжется диалог и мне неизбежно придется вернуться. А я был не готов. Я хотел вернуться, когда придет время…

— Ясно, — тихо сказала я. — Значит, пришло время. Я полагаю, ты считаешь, что совершаешь что-то замечательное, снизойдя до возвращения теперь, когда ты как сыр в масле… — У меня болело горло. — Рассказав мне, где… на хрен… тебя… носило… — Я вскинула руки к лицу. — Ты разбил мою жизнь… Я почти не выходила из этой вот квартиры… с трудом одевалась… Я не спала… Я превратилась в развалину… это напряжение… я даже есть не могла…

— Прости, Лора, — пробормотал он. — Мне очень жаль.

Я покачала головой:

— Можешь извиняться хоть до конца жизни — этого все равно будет недостаточно. Ты изувечил меня, — сказала я. Горло раздирали едва сдерживаемые рыдания. — Ты оставил после себя жуткий беспорядок — мне пришлось сталкиваться с повседневными трудностями, не говоря уже об агонии этих трех месяцев, когда я не знала даже, жив ли ты вообще. Я ходила по квартире ночью, ломая руки.

— Прости, — повторил он. В его глазах блестели слезы.

— Тебе незачем было исчезать, — выла я. Я протянула к нему руки, словно в мольбе, переплетя и вытянув пальцы. — Ты просто мог сказать: «Слушай, Лора, я больше не хочу быть с тобой. Давай расстанемся».

— Но я не понимал этого. Я только чувствовал собственную… боль. Она была изматывающей. Я стал беззащитным, что ли… Во-первых, мой отец умер вот так…

— Это тебя все равно не оправдывает, — всхлипывала я. Слезы струились по моему лицу. — Ничто не может тебя оправдать. Ничто не может оправдать того, что делает с людьми бесконечное ожидание.

— Я не разговаривал с ним два месяца, я сердился на него и хотел помириться, но не знал как. Все надеялся, что он позвонит мне и скажет: «Эй, Ник, давай пообедаем», — но он так и не звонил, и я не звонил, а потом он просто упал с лестницы и умер. А я не мог спокойно жить, думая, что в последний раз, когда мы виделись, я был зол на него. — Левой рукой Ник закрыл лицо. — Я так хотел хотя бы еще один раз почувствовать его объятия… — Он снова плакал. — Но у меня не было возможности. А потом ты потеряла ребенка, а я стал винить себя еще и за это — и ты тоже. Ты помнишь, что сказала мне, Лора, — эти ужасные, ужасные слова…

— Я знаю, я знаю, прости. Это неправильно.

— Тут, наверное, и в самом деле была моя вина, но на меня слишком много навалилось — все сразу. А мы ведь видели ее… это было тяжелее всего, что мы ее видели и она махала нам ручкой… — Он уронил голову в ладони.

— Нам не повезло, Ник. — Слеза скатилась в уголок рта. — Такое не могло произойти из-за аварии — удар был неопасным. Я плохо чувствовала себя в тот день, да к тому же наши преждевременные опасения… так что, может быть, этому было суждено произойти. Мы уже никогда не узнаем…

Я услышала, как он застонал.

— Меня… донимало чувство вины и угрызения совести. Мой отец, мой ребенок… я не мог… справиться с этим, Лора. Просто не мог справиться.

— Мы могли бы попробовать еще раз, наконец. Но ты ушел. И шансов у нас больше не стало — вот поэтому я и затаила зло на тебя. Я чувствовала себя дважды отверженной. Мне казалось, я никогда не оправлюсь.

Мы сидели в тишине, раздавленные тяжестью эмоций. Я смотрела в пол.

— В газете писали, что ты теперь с Люком, — сказал он. — Я помню, ты что-то говорила о нем.

— Я была с Люком. Но больше нет. А ты? — срывающимся голосом спросила я, посмотрев на него. Я утерла слезы. — Как твоя личная жизнь? Наверное, в палатке это… сложно, — с горечью добавила я.

— Я больше не живу в палатке. Я там жил всего несколько месяцев. Теперь я живу в небольшом домике на ферме. Теперь я там начальник.

— Ого. Здорово.

— У меня есть собака — родезийский риджбек. Она очень добрая.

— Ты всегда хотел собаку… мы не могли ее завести, потому что оба работали. Это было бы неправильно.

— Лора… — Откуда-то взялось пятно на ковре. Надо заняться им. — Есть еще кое-что, что я хотел тебе сказать.

— Что? — спросила я. И вдруг почувствовала ужасную усталость.

— Ну… у меня есть спутница жизни. Аннека.

— Поздравляю. Надеюсь, вы с ней будете жить счастливо, вместе шагая между тюльпанами. Я бы предложила себя в качестве подружки невесты, но мы еще не разведены.

— Она очень приятный и милый человек.

— Ну, это просто замечательно, Ник, рада слышать. Надеюсь, вы будете счастливы и, самое главное, надеюсь, что ты НИКОГДА не поступишь с ней так, как поступил со мной. — Я снова посмотрела на пятно на ковре. Понадобится пятновыводитель. Как эта штука называется? Ах да. «Ваниш». И как это я забыла?

— У нас есть ребенок.

А может, будет достаточно смыть теплой водой. Если посильнее потереть.

— Ей десять месяцев, — продолжал он. Нет, лучше без моющих средств. А то еще цвет «съест». — Ее зовут Эстелла.

— Очень милое имя. — Я посмотрела на него. — Наверное, в честь какого-нибудь сорта тюльпанов, да? «Эстелла ринвельд»?

— Да, так и есть.

Но теперь все изменилось…

— Значит, ты поэтому теперь можешь… говорить о том, что произошло, так?

— Да. Я чувствую, что… не знаю. Вернулся к жизни… Мне казалось, что все, что я любил, умирало. Вот поэтому мне и нравилась работа на ферме — я знал, что в каждой луковице есть жизнь, которая, свернувшись комочком, под моим пристальным вниманием ждет, когда же сможет раскрыться.

— У тебя есть ее фотография?

Он сунул правую руку в задний карман и достал бумажник, из которого извлек маленькую фотографию. Ник протянул ее мне. Девочка рядом с огромной вазой, полной красных и белых тюльпанов. Красивое улыбчивое лицо и копна темных блестящих волос.

— Похожа на тебя. — Интересно, а наша дочь была бы такой же? — Очень миленькая. — Наверное, была бы. — А твоя спутница — Аннека — знает обо мне? Ты ей рассказал?

— Только две недели назад. Потом показал статью. Она очень рассердилась, что я ей ничего не говорил. Сказала, что я должен ехать назад; сказала, что я лишил тебя свободы и теперь должен вернуть ее обратно.

— Что ж… она права.

Он встал.

— Наверное, я пойду.

— Где ты остановился?

— В гостинице возле Бейсуотер.

— А вещи? Я почти все сохранила, несмотря на то что ты мог подумать из той статьи. Они упакованы и лежат в свободной комнате.

— Они мне теперь не подойдут.

— Это правда. Ты очень похудел, Ник.

— Это неплохо — просто я постоянно на воздухе.

— А твои книги? Твои картины?

— У нас нет места. Делай с ними что хочешь.

— Я отдам их в «Оксфам». Нет. У «Суданиз» теперь есть свой благотворительный магазин. Отнесу твои вещи туда.

— Только я бы хотел взять фото своих родителей.

— Конечно. Я принесу.

Я ушла в свободную комнату и вернулась с сумкой.

Он забрал ее.

— Спасибо.

Я дала ему бумагу.

— Напишешь свой адрес — куда можно выслать бумаги о разводе? Процедура займет пару месяцев.

Он вытащил ручку из кармана и начал писать.

— Никлаус Геринг? — прочла я вслух.

— Так меня там знают. Это всего лишь перевод моего имени. Там никто не знает Ника Литтла.

— А ты? — спросила я.

— А я теперь знаю…

— Ты получишь свою долю за квартиру, — сказала я, когда он надел куртку. — Завтра выставлю ее на продажу.

— Тебе не обязательно ее продавать. Живи здесь, если хочешь.

— Нет. Спасибо, но я не хочу. Она испорчена. В любом случае тебе понадобятся деньги — у тебя ведь ребенок.

— Где же ты будешь жить, Лора?

— Пока не знаю. Наверное, пока буду снимать жилье. Так что… — Он взял свою сумку. — Ну… Что сказать? Спасибо, что заехал. — Мы вышли в холл. — Сегодня, кстати, наша годовщина.

Он мигнул.

— Точно. Прости. Я забыл…

— Не важно, — сказала я. — Пустяки.

Он поднял руку, чтобы открыть дверь.

— Не думай обо мне плохо, Лора. — Я не ответила. — Может быть — кто знает, — свяжемся как-нибудь. — Он грустно улыбнулся.

Я покачала головой.

— Нет, Ник, — сказала я. — Не свяжемся.

Эпилог

Шесть месяцев спустя

Последняя пятница октября. Мы с Томом сидим в кухне на Мурхаус-роуд, послеполуденное солнце льется сквозь незакрытую заднюю дверь, а Фелисити и Хью наверху собирают вещи, чтобы отправиться на уик-энд, что случается у них редко. Мы остаемся с Оливией, как уже было двумя неделями раньше, и нам это очень нравится. По радионяне — которая по каким-то причинам всегда включена — мы слышим, как Флисс хлопает дверями и гремит в спальне, открывая шкафы и выдвигая ящики, а Оливия поет йодлем в своей кроватке.

— ВсеХОРОШОмоямилая, — слышим мы. — Мама-УЖЕидет. А, вот ты где, Хью, достань мне мою сумку с гардероба — и что ты думаешь об этой маломерочке, а? Купила вчера в «Агнесс-Би».

— Ммм — великолепно, — услышали мы. — Великолепно, особенно теперь, когда ты потеряла последний упрямый четвертый стоун. — Мы услышали чмокающие звуки, визги Фелисити и взволнованные крики Оливии.

— ВсеХОРОШОмилая, — говорит Флисс. — ВсеХОРОШОмоясладкаямамаспапойпростоИГРАЮТ.

— А ты и правда здорово поправилась тогда, Флисс.

— Да. Но ты посмотри на меня сейчас!

— Сдобная мамочка… ммммм. — И снова визги.

— Надо бы тебе почаще флиртовать с моими подружками, Хью, — говорит Флисс. Нет лучшего средства заставить женщину сбросить вес.

— Но я не хочу флиртовать с твоими подружками, — отвечает Хью. — Я хочу флиртовать с тобой… мммм. Надеюсь, у нас в «Чьютон глен» кровать под балдахином.

— Теперь ей следует следить за весом, — говорю я Тому. — Теперь она знает, что Хью поддается искушениям. И это лучшее, что могло случиться с ней.

— Я теперь такая худая, — гордо говорит Флисс, — что смогла бы, наверное, надеть даже обноски Хоуп.

— Насчет этого не скажу, но она определенно может носить твои.

— Это точно — она таакая огромная, что можно подумать, у нее будет четверня.

Недовольство Фелисити из-за того, что Хоуп забеременела с первой попытки, усиливается радостью от того, что на пятом месяце Хоуп раздуло до невероятных размеров и теперь у нее лицо похоже на дыню, а ноги — на футбольные мячи. Почему-то Фелисити это кажется справедливым.

— А я всегда знала, что она изменит свое мнение в этом смысле, — заявляет она. — А Майк — какой молодец, так долго терпел. И не проявлял ни малейшего интереса. Он и сюда почти не приходил — вообще не интересовался Оливией, — я даже обижалась на него. А ведь у некоторых мужчин действительно напрочь отсутствует тяга к детям. Они даже не подозревают, ЧТО теряют.

Я улыбнулась Тому, который теперь знает всю подноготную этой истории.

— Молодец парень, — слышим мы поддакивания Хью. Я листаю журнал Фелисити «Мать и дитя». Открываю на пятой странице и вижу Оливию в прыгунках «Тиддли-тоуз». — В смысле он и к этой программе по укачиванию младенцев приготовился, к которой потом присоединилась Хоуп…

— Вот как раз это на нее и повлияло, — встряла Флисс. — И теперь она в положении.

— …так еще и решил пожертвовать тремя годами карьеры, чтобы приглядывать за малышом самому, на тот случай если у нее не до конца проснется материнский инстинкт.

— Ну, с меня хватит трехлетнего перерыва, — говорит Флисс, когда я листаю страницы. — А то я скоро начну биться в истерике.

— Даже смешно, ведь теперь ты можешь позволить себе не работать.

— Ага. Смешно, честное словно. — Мы слышим громкий смех.

Я гляжу на фотографию Хью и статью, посвященную «БурпаБиб», который он придумал, разработал и продал по лицензии «Мозеркейр», «Асде», «ЙоЙо Маман Бебе» и «Литл Урчин», а еще огромной сети в США под названием «Бебис-ар-аз», где продажи просто бьют все рекорды. В статье мимоходом сказано, что деловой партнер Хью, Шанталь Вейн, обручена со старшим вице-президентом «Бебис-ар-аз» и переезжает в США.

— Как романтично! — говорю я Тому. — Их свела детская отрыжка.

Дальше в статье говорится, что Хью сейчас занят разработкой новой серии продуктов для детей, включая облегающие тканевые подгузники с гортексным внешним слоем и вкладышем под названием «Топ-Ботс», которые можно спускать в туалет.

— Да, я в истерике, — снова говорит Флисс. — И я счастлива.

— Ну, чем ты занимаешься сейчас, как раз то, что надо, — говорит Хью. Фелисити, помимо того что занимается теперь не только разработкой продукции и пиаром у Хью, работает в Эн-си-ти преподавателем для будущих матерей, где с удовольствием часами разглагольствует о малышах, только теперь перед благодарной публикой. А еще она работает над пилотным выпуском новой программы об уходе за детьми, «Разговор о детях», запускать которую будет «Трайдент», а вести — она. Том говорит, у нее подходящая внешность — как я всегда и думала. Это будет первая программа такого рода на телевидении.

— Ладно, Хью, — мурлычет она. — Я готова. Только ребенка поменяю.

— Не надо ее менять, — тут же отзывается Хью, словно по команде. — Мне этот ребенок нравится.

— ПойдеммояСЛАДЕНЬКАЯдевочка. — Мы слышим, как булькает Оливия, сопротивляясь тому, чтобы ее ставили на столик для переодевания. — Ну, не надо ерзать, малышка. Эти твои подгузники просто прелесть, Хью, — говорит Фелисити. Они используют опытные экземпляры «Топ-Ботс». — Какой же ты умный, дорогой, у тебя такие замечательные идеи!

Наступила тишина.

— Я так люблю тебя, — говорит Хью.

— И я тоже очень тебя люблю, — отвечает Фелисити.

— А мы любим тебя, милая, — говорят они.

— Алататдобейлирлгоягоя, — отвечает Оливия.

Пять минут спустя они уже стоят внизу. Флисс и Хью открывают бутылку шампанского, и мы все выпиваем по бокалу, кроме Хью, потому что ему вести машину; мы показываем им, какую квартиру с садиком собираемся покупать на Стэнли-сквер, в четверти мили отсюда. Мы умалчиваем о цене — просто Том получает очень приличные роялти от продажи формата за границу, преимущественно из Штатов.

— Выглядит очаровательно, — говорит Флисс. — Три спальни, еще одна спальня с ванной, да еще и кусочек Стэнли-сквер-гарденс.

— Да, — радостно говорю я.

— А тут отличная площадка для игр, — добавляет она. — С качелями, песочницей и маленькой каруселькой.

— Ну… это тоже нас привлекло, — говорит Том. — Мы думаем, что она может… пригодиться.

Теперь мы наскоро показываем им наши канадские фотографии, которые мы с Томом привезли из поездки десять дней назад. Это фотографии с видами Монреаля, его родителей на фоне их дома, нас с Кристиной на прогулке по ботаническому саду, нас с Томом на горе Монт-Рояль, а еще снимки из путешествия на озеро Мемфремагог, которое находится в двух часах езды на юг.

— Как красиво! — говорит Флисс. — Какие насыщенные цвета деревьев…

— Это было чудесно, — говорю я. — Находится в двадцати милях от Вермонта. У родителей Тома там шале. Уже несколько лет.

— Каких-нибудь животных видели? — спрашивает Флисс. — Там, по-моему, должны быть медведи?

— Да, — говорит Том. — И олени.

— И орлы, — говорю я. — Мы видели очень хорошего орла.

— Очень «хорошего» орла? — говорит Хью, прищуриваясь.

— Да, он был очень хорош — его можно было разглядеть очень хорошо. А еще я видела страуса.

— Страуса? — переспрашивает Флисс.

— Страуса распознать труднее, — говорит Том. — Хотя такая возможность не исключена.

— А еще несколько слонов, — добавляю я.

— Индийских, — поясняет Том.

Флисс закатывает глаза:

— Выпейте еще шампанского, сладкая парочка. Ладно, нам надо идти, если мы не хотим опоздать к обеду. Пока, сладкие щечки. — Она несколько раз смачно целует Оливию в щечку, а Хью треплет волосики на ее головке. Ее личико искривляется и становится ярко-красным от разочарования, когда она понимает, что ее родители куда-то уходят, слезки льются из ее словно скомканных глазок. Я беру ее и несу в гостиную, чтобы она посмотрела телевизор и отвлеклась.

— Что будем смотреть? — спрашивает Том, когда я качаю Оливию на коленях. Она перестает плакать, а он смотрит на стопку детских кассет и дисков. Достает коробку с «Фимблз». — Посмотрим «В поисках Фимблз»?

— Нет, недавно смотрели.

— А «Веселые Фимбли-Бимбли»?

— Гммм… Это другое дело.

— А «Сверкающие звезды и другие блестяшки»?

— Может быть, помнишь, Флорри поет там милую песенку про снежинку?

— Да, только давай посмотрим вот эту серию — «Чувствуй, как Фимблз».

— Давай.

Я и сама чувствую себя в стране Фимблз, ведь мы с Томом и засыпающей Оливией в пятницу вечером, в конце недели приятных хлопот, сидим и смотрим «Фимблз», и у нас с ним есть по бокалу шампанского. Диск заканчивается, и Оливии пора спать. Я осторожно поднимаю ее, а Том заводит ее музыкальный модуль, который наигрывает колыбельную, и она засыпает за секунду, с мишкой под бочком. А мы с Томом спускаемся вниз и по радионяне слышим, как она посапывает и вздыхает во сне; я достаю из холодильника ужин и думаю о том, как я счастлива. Как я снова счастлива теперь, когда травма, причиненная исчезновением — и возвращением — Ника, осталась в прошлом.

Я наливаю Тому еще бокал шампанского. Он садится за кухонный стол и разглядывает наши фотографии.

— А ведь это была чудесная поездка, — говорит он.

— Чудесная.

— А ты знаешь, когда мы спускались к озеру Мемфремагог и когда сидели и смотрели на закат солнца у горы Оулс-Хед, я хотел спросить у тебя кое-что.

— Угу.

— Один вопрос.

— Ясно.

— Только у меня все как-то не получалось… А потом на следующий день мы пошли на вершину Медвежьей горы, и перед нами открылся потрясающий вид на все озеро и красно-золотую долину — я снова хотел задать тебе этот вопрос. Но снова не задал. Так что, думаю, я мог бы задать его тебе прямо сейчас. Это один из очень серьезных для меня вопросов. На самом деле, — он поднимается, — он настолько серьезный, что я лучше прошепчу тебе его на ушко. — Он подходит ко мне, встает рядом, чуть нагибается и обнимает за талию, а затем подносит губы к самому уху. Я чувствую, как мое тело наполняется теплом.

— Это очень серьезный вопрос, — говорю я.

Он с нетерпением смотрит на меня:

— И?..

Я улыбаюсь:

— Мой ответ — да.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Известный британский теле- и радиоведущий.

(обратно)

2

Благотворительная организация.

(обратно)

3

Развлекательные журналы.

(обратно)

4

Одна из самых старых и протяженных улиц западной части Лондона. По субботам там проходят ярмарки и распродажи.

(обратно)

5

Халяль — продукты, соответствующие нормам исламского шариата.

(обратно)

6

Крупнейший ипотечный банк Великобритании.

(обратно)

7

Пабы — помимо прочего места социального общения, где часто проводятся различные викторины, для которых и составляют опросники.

(обратно)

8

Три самые лучшие оценки в системе британского образования.

(обратно)

9

Очаровательная дурнушка (фр.).

(обратно)

10

Английский аналог французского слова «jolie» означает «забавный, веселый».

(обратно)

11

«Госпожа» — женщина, играющая роль доминирующего партнера в садомазохистских играх.

(обратно)

12

На этом месте когда-то располагались конюшни.

(обратно)

13

Журнал о кино.

(обратно)

14

Ежегодный справочник пэров Англии.

(обратно)

15

Непопулярный британский политик, мэр Лондона с 2004 по 2008 г.

(обратно)

16

Город во Франции, где в XIX в. наблюдалось несколько явлений Девы Марии. С 1933 г. стал одним из самых популярных в Европе центров паломничества.

(обратно)

17

Сеть супермаркетов.

(обратно)

18

На телевизионном сленге — формат, подобный реалити-шоу, при котором имитируется режим реального времени.

(обратно)

19

Стадо жирафов имеет в английском языке именно такое значение.

(обратно)

20

Фильмы с участием английского актера и драматурга Ноэля Кауарда.

(обратно)

21

Одна из старейших в Англии фирм по прокату телевизоров.

(обратно)

22

Английский сериал 50-х гг.

(обратно)

23

Английская актриса 50—60-х гг., известная своим характерным голосом с хрипотцой.

(обратно)

24

Персонаж пьесы «Неугомонный дух», который выдает себя за медиума.

(обратно)

25

≈ 12 кг.

(обратно)

26

≈ 28 кг.

(обратно)

27

Дизайнерская детская одежда.

(обратно)

28

Американский художник, представитель абстрактного экспрессионизма.

(обратно)

29

Любовь с первого взгляда (фр.).

(обратно)

30

Лови момент (лат.).

(обратно)

31

Ресторан в Портобелло.

(обратно)

32

Провинция в Ирландии.

(обратно)

33

Колесо обозрения.

(обратно)

34

Фильмы 50-х гг., ставшие классикой кинематографа в Великобритании.

(обратно)

35

Популярный комедийный сериал.

(обратно)

36

Корабль, по невыясненным причинам покинутый экипажем в 70-х гг. XIX в.

(обратно)

37

Мерзкий.

(обратно)

38

Игра слов: «квик» (англ.) — смышленый.

(обратно)

39

Тюрьма в северо-восточных предместьях Лондона.

(обратно)

40

Место фешенебельных магазинов.

(обратно)

41

Магазины благотворительной организации «Оксфам».

(обратно)

42

Противница рождения.

(обратно)

43

«Пино колада» — название коктейля.

(обратно)

44

Англиканский гимн.

(обратно)

45

Район Лондона.

(обратно)

46

Парижский театр ужасов, популярный скандальными постановками.

(обратно)

47

Простодушная (лат.).

(обратно)

48

Один из самых престижных районов Лондона.

(обратно)

49

Раса инопланетян в английском мультфильме.

(обратно)

50

В Англии — экзамен, после которого дети поступают либо в грамматические школы, дающие право на поступление в вуз, либо в средние, такого права не дающие.

(обратно)

51

Детская пасхальная игра.

(обратно)

52

Рыба.

(обратно)

53

Сеть скоростных железных дорог.

(обратно)

54

Благотворительная организация, оказывающая всестороннюю поддержку молодым родителям.

(обратно)

55

Прозвище иракского министра информации.

(обратно)

56

Архитектурная достопримечательность Лондона.

(обратно)

57

Игра слов: имя Хоуп означает «надежда».

(обратно)

58

Скудоумный, дурачок.

(обратно)

59

Британский таблоид, известный своими скандальными выдумками.

(обратно)

60

Алло (ит.).

(обратно)

61

Одну минуту, пожалуйста (ит.).

(обратно)

62

Место в Гайд-парке, где любой желающий может произносить речи во всеуслышание.

(обратно)

63

Британская награда в области кинематографии.

(обратно)

64

Элитная марка игристого вина.

(обратно)

65

Пер. А.П. Семенова-Тян-Шанского.

(обратно)

66

Пер. А.П. Семенова-Тян-Шанского.

(обратно)

67

Корпоративный дух, сливки общества, радость жизни (фр.).

(обратно)

68

Глаза разбегаются… (фр.).

(обратно)

69

Громкое дело, страстное убийство (преступление, совершенное на сексуальной почве) (фр.).

(обратно)

70

Роковая женщина (фр.).

(обратно)

71

Любовь с первого взгляда… (фр.).

(обратно)

72

Английский поэт.

(обратно)

73

Хладнокровие (фр.).

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg