«Солнце ближе»

Солнце ближе (fb2) - Солнце ближе 911K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Лагутина

Елена Лагутина Солнце ближе

ПРОЛОГ

Прохладная вода стекала по телу, растворяя и унося с собой пышную ароматную пену. Уже почти полчаса Вика стояла под душем и никак не могла себя заставить повернуть наконец кран и выйти из ванной. Спешить, как обычно, было некуда. Такой неторопливый, даже вялый, распорядок жизни ее вполне устраивал. Некоторые подруги, яростные теоретики борьбы за права женщины, взбесившиеся от постоянной спешки, разрывающиеся между домом и работой, между мужьями, детьми и любовниками, часто не понимали ее.

— Не надоело тебе дома сидеть? — чаще других интересовалась Ленка Неверова, бывшая однокурсница, а ныне — отчаянная челночница, перебороздившая за три года все Турции и Польши вдоль и поперек. Вечные клетчатые баулы, которые она таскала на своих когда-то хрупких плечах, казались ей символом свободы и независимости от мужчин. Ленка добилась многого — заработала себе квартиру в центре города и темно-синюю сверкающую «девятку». В довесок — вечный радикулит, проблемы с почками, которые однажды сильно застудила, стоя на морозе, лопнувшие вены на ногах… На итальянской двуспальной кровати красного дерева, приобретенной за сумасшедшие, по меркам обычного человека, деньги, Ленка спала одна. Вика только пожимала плечами в ответ на ее вечный вопрос: наверное, пока не надоело…

Нежной переливчатой трелью запела телефонная трубка, предусмотрительно принесенная в ванную комнату, — закон подлости никогда не был для Виктории тем законом, которому приходилось следовать. По крайней мере в тех случаях, когда это зависело от нее самой. Она отодвинула занавеску, промокнула о полотенце мокрую руку и нажала на кнопку.

— Викуля?

Вика вздохнула:

— Я в душе, Павлик. Привет.

— Привет, моя радость. Соскучилась?

— Конечно. А ты?..

Традиционный набор фраз — словно ритуал, которому приходилось следовать практически ежедневно. Фразы повторялись с буквальной точностью изо дня в день вот уже почти два года. Диалог начинался со слова «Викуля» и заканчивался словами «Я к тебе сейчас заскочу ненадолго». Вика вешала трубку, мысленно произносила: «Скачи, мой принц» — и немного раздраженно думала о том, что принц что-то зачастил. Мог бы взять себе выходной для разнообразия, потешить в скучный и холодный вечер безутешную супругу, так сильно страдающую от его вечного отсутствия. Супруга Павлика почему-то представлялась ей грузной дамой с тремя подбородками, обвисшей и дряблой кожей на руках и толстыми короткими пальцами, всегда в вульгарном шелковом пеньюаре, который Вика однажды совершенно случайно обнаружила в сумке смущенного Павлика.

— Это — мне? — Вика держала в руках черный шелк, с ужасом пытаясь подсчитать количество шифоновых оборок на декольте в форме сердечка.

Павлик молчал, широко раскрыв свои небесно-голубые глаза и робко хлопая короткими белесыми ресницами.

— Тебе нравится?

— Мне? Ты считаешь, что мне может это понравиться? Я же сто раз просила тебя ничего не покупать самому…

И в этот момент она вдруг вспомнила: Павлик еще вчера говорил ей о том, что у супруги ожидается день рождения. Ситуация прояснилась, и с того дня тучная дама с тремя подбородками была мысленно обряжена в этот чудовищный пеньюар. В этом наряде она и продолжала жить в Викином воображении, впрочем, всплывая достаточно редко и никаких эмоций не провоцируя.

Диалог плавно приближался к своему финалу, но на этот раз вместо традиционного «я к тебе заскочу» последовала внушительная пауза.

— Вика, — извиняющимся тоном протянул Павлик, — ты извини, я к тебе сегодня заскочить не смогу…

Вика прыснула в кулак. Надо же, с точностью до наоборот… Ее молчание он понял по-своему.

— Ты обиделась, кисонька?

Вика вздохнула. До пятидесяти лет мужик дожил, а ума так и не нажил. Наверное, с мозгами просто родиться нужно, а уж если их нет, то никакие два высших образования не спасут.

— Я не обиделась, я встревожилась, — ответила Вика, чувствуя, что ситуация становится забавной в силу своей нетрадиционности. За два прошедших года такое случалось очень редко… — Ты меня разлюбил?

С языка едва не слетело слово «пупсик». В последнее время ее все чаще посещала мысль о том, что дальше так продолжаться не может…

Павлик минут пятнадцать вещал о своих нежных неугасимых чувствах. Вика ощущала, что мокрое тело начинает замерзать в прохладной ванной, и снова направила на себя теплые струи. Павлик наконец перестал извиняться, и Вика, сложив губы бантиком, звонко чмокнула в трубку, что означало пламенный поцелуй.

Павлик появился в ее жизни два года назад. Причем появление это нельзя было назвать стремительным — они знали друг друга и раньше, потому что Павлик, или Павел Анатольевич, был одним из партнеров ее босса, Сергея Петровича, у которого Вика раньше работала секретаршей. Павлик упорно стрелял глазками и приглашал в рестораны — почти два месяца, до тех пор, пока Вика не подумала: а что она, собственно, теряет? Потеряла она и правда не много — занудного шефа, несмолкающий, дрожащий от бешенства офисный телефон, фарфоровые чашки, которые каждые полчаса необходимо было наполнять кофе, и еще массу полезных и бесполезных вещей. Через два дня после первого совместного похода в ресторан Вика бросила работу и перешла на содержание страстно влюбленного Павла Анатольевича, который превратился в Павлика.

Что она приобрела? Вика всегда отмахивалась от этих мыслей, вспоминая то время, когда ей приходилось существовать на зарплату секретарши. Сумма была чуть ниже прожиточного минимума. Вспоминала свои тоскливые взгляды на чулки «Франзони», о которых всегда мечтала как-то по-детски и которые в реальности заменялись ненавистной, дряблой, вечно провисающей «Грацией». Иногда это не помогало, и тогда она вспоминала все ту же Ленку Неверову с ее вечными клетчатыми сумками и периодически дающем о себе знать геморроем, с пустой двуспальной кроватью красного дерева. Вспоминала — и ей становилось легко. Она подходила к зеркалу, задумчиво смотрела на себя — не слишком яркая, скорее, блеклая дама, стремительно приближающаяся к тридцатилетнему рубежу своей жизни. Такой видела себя Вика. Но у нее по крайней мере есть мужчина. А вот у Ленки и у десятка таких же Ленок, кроме их самостоятельности, больше ничего нет.

Вика укуталась в махровое полотенце и наконец вышла из ванной. Итак, Павлик сегодня не придет. Романтический вечер отменяется? Она улыбнулась немного грустной улыбкой.

— Ты — прожженная стерва, — эту характеристику она услышала как-то на вечеринке от одной из подвыпивших старых подружек. Фраза, несмотря на смысл, была произнесена без злобы. Вика медленно отвела глаза от бриллианта, поблескивающего на среднем пальце левой руки, и ответила с той же интонацией:

— Я знаю. Но с этим уже ничего не поделаешь.

Теплый и ласковый воздух из электрического фена приподнимал влажные пряди, рассыпал их по голове, постепенно заставляя влагу испаряться, а волосы — блестеть. У нее красивые волосы — об этом все окружающие твердили с детства. Позже, обучаясь на факультете психологии, Вика узнала, что это называется условной психологической установкой — ее уверенность в красоте собственных волос исходила не от личного впечатления, а была словно запрограммирована в подсознании с детства. Но эта психологическая установка ей сильно помогла, особенно в подростковом возрасте, когда лицо внезапно покрылось прыщами, глаза потухли, и ей приходилось утешать себя единственной мыслью о том, что у нее красивые волосы.

Выключив фен, Вика подошла к окну и прикурила сигарету. Вечернее солнце светило из последних сил, слепило глаза, как будто хотело отомстить за свое нежеланное, но неизбежное и скорое исчезновение с горизонта. Редкие машины лениво ползли в разные стороны, уставшие, наверное, как и их хозяева. Она закашлялась, вдохнув в легкие слишком много дыма, и смяла окурок в пепельнице.

На столе стояла чашка с недопитым чаем. Привычка, от которой Вика никак не могла избавиться, — оставлять чашку на столе. Она собралась было завалиться на диван с книжкой, но внезапно в комнату ворвался поток свежего воздуха. В нем была и свежесть первых весенних листьев, и сладковатая влажность оттаивающей от снега земли, и еще что-то необъяснимое — то, что заставляет весной всех людей сходить с ума.

Но сходить с ума Вика не собиралась. Вдохнув поглубже, она просто трезво констатировала тот факт, что на улице весна, а ее любовник внезапно уехал в другой конец города на экстренное совещание. Следовательно, нечего торчать дома взаперти, как книжный червь, хотя книги с некоторых пор стали единственной вещью на свете, которую она любила. Не считая, конечно, дорогих духов, шикарного белья и еще целой кучи мелочей — хотя все это было скорее насущной необходимостью, но не пристрастием. Задумчиво повертев в руках телефонную трубку, она наконец набрала несколько цифр.

— Привет, Ленка.

Вика удивилась, что застала ее дома — обычно в такой час Ленка занималась бухгалтерией, подсчитывала дневную выручку, рассчитывала продавцов и металась в поисках дефицитных грузчиков, которые каждый вечер отвозили товар на склад.

— Привет, Вика, — ответила та без эмоций.

— Что так нерадостно? — Вика сразу почувствовала, что с подругой что-то не так.

— Да я и сама не знаю, радоваться мне или плакать…

— Ты почему не на работе? — Вика начала издалека, поняв, что та вряд ли решится выложить ей все свои тревоги как на духу.

— Болею. — Голос у Ленки дрогнул, но дрогнул как-то радостно, что Вику совсем сбило с толку.

— Что, опять сидеть не можешь? — осторожно спросила она.

— Да пошла ты к черту со своим геморроем! — отмахнулась та и произнесла загадочно: — Меня тошнит.

Этим, собственно, было сказано все.

— И что будешь делать? Рожать?

— Ой, не знаю… — заголосила Ленка, а Вика разочарованно вздохнула: вот тебе эмансипация! Чего стоили все эти разговоры о свободе и независимости женщины, если теперь эта самая женщина только и мечтает о том, чтобы ее посадили на цепь возле колыбели? Чтобы привязали покрепче, чтобы запретили самой зарабатывать деньги, носить короткие юбки, приходить домой после полуночи, чтобы заставили наконец бросить курить и милостиво разрешили стирать носки и пеленки?

— Я ему еще ничего не говорила, — между тем шептала в трубку совершенно очумевшая от счастья Ленка, — не знаю, не знаю, Вика, что будет… Как ты думаешь, женится?

— Женится, — оптимистично ответила Вика. — На тебе — да не жениться!? У тебя вон какая шикарная кровать!

— Издеваешься? — неуверенно раздалось на том конце.

— Не знаю… наверное, — честно призналась Вика. — Прости, мы с тобой просто сегодня на разную эмоциональную волну настроены.

— Ты всегда настроена на одну и ту же волну, — недовольно ответила та.

— Пожалуй, — согласилась Вика, — а я хотела тебя на прогулку вытащить…

Положив трубку, Вика решила больше не испытывать судьбу. В принципе она вполне способна обойтись без сопровождения. Оглядевшись вокруг, она, как обычно, столкнулась взглядом с пластмассовыми глазами черной плюшевой пантеры, смотревшими на нее почему-то с укором. Чувство тревоги внезапно поднялось откуда-то из глубины.

«Ты просто боишься! Боишься!» — шепнул чей-то голос. Да, возможно. Возможно, она просто боялась оставаться дома одна. В последнее время в одиночестве ее часто посещали видения из прошлой жизни, и порой, валяясь с книжкой на диване, она ловила себя на том, что переворачивает страницы, абсолютно не вдумываясь в смысл прочитанного — как будто читает просто буквы, а не слова. Подойдя к окну, Вика распахнула форточку настежь.

«Любовь — волшебная страна, волшебная страна, и только в ней бывает счастье…» — услышала она доносящиеся из дома напротив звуки. Порыв теплого ветра тут же проскользнул в открытые створки, ласково погладил волосы, прикоснулся к щеке. Вика нахмурилась, почувствовав, как где-то в глубине души поднимается страх. Этот теплый ветер, солнце, такое живое и близкое, и эта песня про любовь — ведь все это с ней, Викой, никак не сочетается. В этом мире любви и теплого ветра она давным-давно стала чужой. Но тогда почему же ее вдруг так сильно потянуло туда, где ветер и солнце, где грезится эта обманная страна-любовь, в существование которой Вика не верила. Не то чтобы она разочаровалась в любви. Просто с годами в душе росла обида на эту капризную даму, иногда представляющуюся Вике разодетой в пышные розовые кружева, с головы до ног усыпанную мелкими сверкающими бусинами и шифоновыми оборками. За двадцать восемь прожитых Викой на свете лет эта пошловатая с виду дама ни разу не почтила ее своим вниманием. Просто обошла стороной, и все. Посетила других людей — наверное, избранных, а ее, Вику, обошла стороной. Раньше Вика сильно переживала по этому поводу. Но с годами переживать перестала.

Дама в розовых кружевах имела физиономию, интеллектом не обремененную и слишком приторную. Она меланхолично дремала в шезлонге и оптимистично напевала себе под нос что-то вроде «Забирай меня скорей, увози за сто морей, и целуй меня везде…».

Вика поморщилась. Весьма пошлая дама. И похотливая к тому же. «Целуй меня везде…» — скорее всего это и есть ее настоящее лицо. К чему ей, Вике, все эти розовые кружева и сладкие сопли? Даже Павлик, с его отвисшим брюшком и дряблой кожей, со всем грузом пережитых лет и вытекающих из этого проблем, все-таки лучше. И ее чувство к Павлику, которое, конечно, совсем не соответствовало придуманному стандарту, именуемому «любовь», в сравнении с этими «забирай, увози, целуй» было гораздо предпочтительнее. По крайней мере честнее и не настолько пошло.

«И все-таки прогуляться не мешает. Чего я, собственно, испугалась? Пойду попробую отыскать свое место под чужим солнцем влюбленных придурков. Может, что-нибудь и получится. Может, достанется хоть какой-нибудь жалкий клочок», — подумала Вика, плотно закрывая оконную раму.

Отыскать на набережной пустую скамейку оказалось делом безнадежным. Вика шла вдоль Волги, вглядываясь в сероватую, блестящую льдинками воду, неровно отражающую на поверхности последние лучи уже уставшего бороться с неизбежностью солнца. Ровная полынья простиралась почти до середины реки, упиралась в грязно-белую, пятнистую, будто бы плюшевую неподвижную ледяную поверхность. Волны лениво облизывали бетон, откатывались назад, снова возвращались… Вода была прозрачной — даже на большом расстоянии можно было разглядеть зеленоватые камни и темный песок. Картина умиротворяла, но тем не менее на улице, а особенно возле Волги, было холодно. Вика уже давно успела пожалеть о том, что оделась слишком легко, поддавшись на провокацию теплого ветра. Поежившись, она поднесла к губам заледеневшие пальцы и подышала на них.

Невдалеке светилась претенциозная вывеска — «Андалузская лагуна». Прищурив близорукие глаза, Вика убедилась, что это ей не привиделось. На набережной открыли новое кафе. Название обещало многое — по крайней мере тепло андалузского берега, а тепло теперь уже казалось ей единственным раем на земле. Она прибавила шагу, перестав обращать внимание на парочки, взбесившиеся от весны, обнимающиеся едва ли не на каждом квадратном метре и ужасно ее раздражающие.

Вика вообще старалась не смотреть на людей, подсознательно пытаясь как бы отгородиться от всей этой массы, спрятаться, раствориться в пьянящем воздухе весны. Она шла и удивлялась самой себе — с ней давно не случалось этих дурацких приступов тоски. По крайней мере два или три года, возможно, даже больше времени прошло с тех пор. И вот теперь почему-то снова это давно забытое ощущение ноющей боли, разливающейся душным и противным теплом по всему телу и выдергивающее из потайных уголков души стыд, раскаяние и страх. Может быть, просто погода была всему виной…

Вика на секунду остановилась, увидев свое отражение в воде. Светлый блик — узкое, немного вытянутое лицо, обрамленное пышным нимбом волос. Вода, как черно-белый телевизор, не отражала красок. Светло-голубые глаза казались лишь двумя темными впадинами, рыжеватый отлив волос тоже был неразличим. Это была она — и в то же время как будто другая, чужая, незнакомая, таинственная и зловещая Вика.

Набежавшая волна размыла отражение. Лицо вытянулось, изогнулось, ямы-глаза сместились вправо, рот упал куда-то вниз, как будто в кривом зеркале. Вика отшатнулась и достала из сумки сигареты. Наверное, все-таки стоит поменьше читать Кинга, иначе в один прекрасный день можно просто сойти с ума. И нужно наконец примириться с мыслью о том, что прошлого не вернешь.

Она медленно, с усилием, отвела глаза от воды. Впереди серым длинным коридором простиралась набережная. Низкое бетонное ограждение ровной прямой линией разделяло сушу и воду на две части — сейчас Вика находилась посередине. Шаг вправо — вода, шаг влево — черные лоскуты земли, покрытой грязно-белым пористым снегом. Темные, с сизым отливом, большие и важные птицы деловито прохаживались по снегу, изредка тяжело и лениво перелетали с ветки на ветку и хмуро оглядывались вокруг. Воробьи, как и в любое время года, чирикали, но чирикали как-то по особенному задорно, задиристо, как будто пытаясь задеть самолюбие чванливых и важных птиц. Те не обращали на них никакого внимания. Деревья, посаженные вдоль тротуара, смыкались вдалеке в одну сплошную линию — все того же серого цвета. И только ярко горящая вывеска на фоне тускнеющего вечера притягивала взгляд. Вика снова вспомнила, что собиралась зайти в кафе, и прибавила шагу, стараясь больше не смотреть в воду.

Подойдя ближе, Вика внезапно вспомнила о том, что раньше, лет десять назад, это кафе называлось «Лакомка» и выглядело оно куда менее презентабельно, чем сейчас. Теперь ступеньки были выложены мрамором, белые двери отливали матовым светом, маленькие стекла-окошечки светились разноцветными неоновыми огнями…

В кафе было людно. Видно, нашлось много желающих ощутить посреди влажной и прохладной весны тепло летнего андалузского берега. Вика присела за столик и огляделась вокруг. Приглушенный белый свет падал на лица людей, делая их одинаково белыми. Негромко играла музыка: какой-то старый, очень приятный джаз сороковых годов. Вика улыбнулась подошедшей официантке, и почему-то ее дежурная улыбка при звуках саксофона показалась ей искренней и даже милой.

— Кофе, — попросила Вика, — черный кофе. — Немного подумав, добавила: — С коньяком.

Заказ выполнили на удивление быстро, и кофе оказался превосходным. Первый глоток слегка обжег горло, но приятное тепло тут же разлилось по телу, превращая его в мягкий плюш. Вика сразу же почувствовала, как обмякли руки, а кончики пальцев будто бы потеряли чувствительность. Откинувшись на спинку стула, она покорилась своей расслабленности и снова прикурила сигарету.

Вот уже несколько лет она собирается бросить курить. Сигарета никогда не была для Вики насущной необходимостью, зависимость от никотина была скорее психологической. Но тем не менее Вика, которую все, в том числе и она сама, считали сильной женщиной, никак не могла избавиться от этой чертовой привычки. Больше всего ее раздражало то, что эта проблема ее так сильно волнует. Она никак не могла понять почему. Ведь собственное здоровье всегда было ей до чертиков — чем раньше на тот свет, тем лучше. Ранние морщины ее тоже не слишком сильно беспокоили…

— Девушка, — позвала она проходящую мимо официантку, — что это за музыка у вас играет?

— Чарли Паркер. Это старый инструментальный джаз, середина тридцатых годов. — Девушка обернулась, заулыбавшись теперь уж совсем по-настоящему. — Вам нравится?

— Чарли Паркер, — задумчиво протянула Вика, безуспешно пытаясь воскресить в памяти показавшееся знакомым имя, — да, нравится. Очень нравится. Чарли Паркер… Спасибо!

Официантка ушла к соседнему столику, а Вика совсем разомлела от коньяка и музыки. Каждый звук казался ей плеском легкой волны. Прикрыв глаза, она представила себя лежащей на берегу моря, в шезлонге, в старомодном закрытом купальнике и широкой шляпе, с бровями, выщипанными до нитки, и густыми накладными ресницами. Почему-то она оказалась похожей на Мерилин Монро. Вокруг никого не было — только где-то вдалеке мужчины в белых костюмах и бабочках о чем-то лениво беседовали. Рядом с Викой, прямо на желтом песке, стоял огромный патефон.

Одолев вторую чашку кофе и раздраженно затушив в пепельнице четвертый окурок, Вика собралась было рассчитаться и выйти на улицу, как вдруг ее внимание привлекло одно лицо. Лицо, в первую же секунду показавшееся ей знакомым.

Она как будто знала этого человека. Ей казалось, что она знает, как звучит его голос, знала, как он смеется, знала его походку, и даже привычка запускать растопыренные пальцы в копну густых волос, проводя тут же бесследно исчезающую дорожку до самого затылка, была ей знакома.

«Что за чушь, — тут же подумала Вика. — Я не могу его знать. Я его не знаю — это точно. Тогда откуда это странное ощущение? Может быть, из прошлой жизни?»

Она невольно рассмеялась своим мыслям. И правда какой-то сумасшедший день. О чем она вообще? В какой такой прошлой жизни? Ведь Вика не верила не только в любовь, но и в реинкарнацию душ тоже. Еще немного, и она, наверное, замурлыкает себе под нос арию любви: «Забирай меня скорей, увози за сто морей!»

«Это все — весна. Весной солнце ближе. Солнце ближе — и от этого все неприятности…»

Мужчина за соседним столиком поднялся и сделал шаг навстречу. И в этот момент Вика внезапно вспомнила Леру.

Она уже очень давно ее не вспоминала — уже почти успела забыть, похоронить на самом дне души свою юность…

ЧАСТЬ 1 КОРИЧНЕВОЕ СЧАСТЬЕ

Когда-то давно у Вики была подруга Лера.

Вика жила на шестом, а Лера — на седьмом этаже. Вика всегда знала, дома Лера или ее нет. Так уж устроены эти многоквартирные клетки, что о жизни соседей, живущих наверху, известно почти все. Вика слышала, как хлопала железная дверь — это значило, что Лера вернулась из института. А в следующую секунду начинал звонить телефон. Вика снимала трубку и, даже не интересуясь, кто звонит, спрашивала:

— Пришла?

— Нет, я еще там. Ты с моим призраком разговариваешь. Привет, кстати.

— Привет, — миролюбиво соглашалась Вика. — Ну что?

— Да так, ничего.

Разговоры были почти всегда одинаковыми. Да и что нового могут рассказать друг другу два человека, которые видятся ежедневно чуть ли не двадцать четыре часа в сутки?

— О чем вы разговариваете до двух часов ночи? — удивленно спрашивала утром Викина мама, замечая, что дочка снова вернулась от подружки далеко за полночь.

— Да так… обо всем, — неопределенно отвечала Вика, — обо всем на свете.

На самом деле они разговаривали обо всем на свете. Им было по семнадцать лет, они были обычными девчонками. И, как у любых нормальных девчонок, у них были свои проблемы. Прежде всего — мальчики, или мужики, как помпезно и грубовато называла их Вика. Впрочем, мальчики — это была сугубо личная Леркина проблема. Что касается Вики, то в ее жизни проблем с «мужиками» не возникало — просто потому, что в Викиной жизни они до поры до времени отсутствовали.

В тот день — наверное, именно это и был тот самый день, который все так перевернул в их жизни — Вика чистила картошку, а Лера смотрела в окно, флегматично рассуждая о том, что курицу лучше бы предварительно замочить в уксусе.

— Ну возьми да замочи! — не выдержала Вика, отложив в сторону нож и раздраженно вытирая о белоснежное полотенце почерневшие пальцы. — Сидишь философствуешь уже целый час! Я, между прочим, не для себя одной стараюсь.

— Ну, не ворчи, — извиняющимся тоном проворковала Лера, — просто нет у меня настроения. Не хочу чистить картошку.

— А я всю жизнь только об этом и мечтала. И вот наконец…

— Не умничай. Лучше скажи, что мне делать?

— Мыло, мочало — начинай сначала. Курицу в уксусе замочи!

— А если серьезно? — не сдавалась Лера.

— Серьезно!

Лера вздохнула и нахмурила брови. В глазах мелькнула тень, и Вика сдалась.

— Ну ладно, не хмурься. Все будет нормально, вот увидишь. Правда.

Лера поднялась и прошла по кухне.

— Я вся как на иголках. Сама подумай, ситуация не вполне ординарная. Он ведь может подумать, что я просто сумасшедшая!

— Ну и что, — возразила Вика. Разговор в течение последних двух дней повторялся в день по десять раз. Она набрала в легкие побольше воздуха и снова принялась вдохновлять подругу на великие дела.

В принципе ситуация, казавшаяся впечатлительной Лере чуть ли не концом света, была простой до банальности.

Пять лет назад, когда они обе учились в восьмом классе, Лера сидела дома и зубрила английский. По радио шла передача радиостанции «Юность», и Лера, отвлекшись от надоевших глаголов, внимательно прислушивалась к тому, что вещал радиоприемник.

«…Все эти разговоры про женскую верность — сказки бабушки Арины, и ничего больше. Женщин, способных хранить верность, в природе просто не существует. Ни одна не способна дождаться своего парня из армии. Их хватает на месяц, максимум на полгода. А потом письма начинают приходить все реже и реже, и наконец последняя, короткая весточка — извини, я выхожу замуж. Вот и вся любовь. А каково солдату? Ведь армейские будни — тяжелые будни, и узнать такое для некоторых бывает равносильно концу. Кто-то сходит с ума и кончает жизнь с петлей на шее…»

Далее шли пространные рассуждения все на ту же тему. Восьмиклассница Лера, отложив в сторону учебник, слушала все это с возрастающим возмущением. Когда ведущий закончил читать письмо, присланное матросами срочной службы откуда-то из Батуми, Лера схватила ручку и дрожащими руками принялась записывать адрес военной части прямо в тетрадке по английскому. Через минуту из той же тетрадки был вырван лист — даже не лист, а клочок, потому что обрыв получился неровный, но в тот момент Лере на это было наплевать. На этом самом клочке она написала несколько гневных слов. В глубине стола нашелся конверт, письмо было запечатано, Лера не поленилась накинуть куртку, выйти из подъезда и бросить письмо в почтовый ящик. Так началась эта странная история…

Через две недели она удивленно рассматривала серый конверт со штемпелем на обороте — «Батуми». Обратного адреса не было. Лера и забыла о своем гневном послании, и только лишь распечатав письмо, наконец вспомнила.

Здравствуйте, милая девушка, церемонно начинал пока не известный автор, за последние дни мы получили огромное количество писем. Тысячи писем! Но такое послание, как Ваше, невозможно оставить без ответа! В Вашем лице, как я полагаю, мы нашли достойного оппонента. Давайте не будем марать бумагу, испещряя ее душераздирающими примерами женской (или мужской — я вынужден сдаться и признать это!) подлости…

— Давайте не будем, — вслух произнесла заинтригованная Лера. Через пять минут она уже сидела внизу, у Вики, которую заставила оторваться от учебника по химии.

— Вот это да! — присвистнула Вика.

Удивляться действительно было чему. Для пятнадцатилетних девчонок парень, перешагнувший рубеж двадцатилетия, да при этом еще умеющий так вдохновенно и грамотно, а главное, интересно писать письма, был явлением запредельным.

— «Кирилл», — снова прочитала Вика надпись в конце страницы, — имя такое интересное. Ты должна написать ему ответ!

— Вик, я же не умею писать письма, — жалобно протянула Лера.

— О Боже! — выдохнула Вика, уже смирившись с мыслью, что писать письмо далекому солдату из Батуми от лица Лерки придется ей.

— И потом, — робко продолжила Лера, — ему же двадцать один год! А мне — пятнадцать!

— Ну и что, об этом совсем не обязательно говорить. Напишем, что тебе не пятнадцать, а девятнадцать. Слушай, надо попросить у него фотографию!

— Вик, — неуверенно произнесла Лера, — а вдруг он взамен попросит мою?

— Пошлем твою, — уверенно ответила Вика и решительно отодвинула учебник по химии, — достань из ящика листок бумаги.

— Что, прямо сейчас? — Лера захлопала глазами так испуганно, как будто Вика предложила ей совершить прыжок с парашютом без предварительной подготовки.

— А что откладывать? Быстрее ответ придет!

Через полчаса Вика вывела на бумаге последние слова: «Пока. Лера».

— Ты — гений! — резюмировала довольная Лера и аккуратно переписала текст. На следующий день письмо было отправлено, и она принялась считать дни, раздумывая, сколько же времени может идти ответ из далекого Батуми. Наверное, как минимум две недели. Лера ежедневно по нескольку раз заглядывала в синий почтовый ящик, который за прошедшие пятнадцать лет жизни воспринимала совершенно равнодушно, и вот теперь…

Ответ пришел раньше — через десять дней. Письмо было толстое. Лера разорвала конверт дрожащими пальцами и тут же уронила его на пол. Клетчатый листок, покрытый мелким убористым почерком — уже знакомым, первые слова: «Здравствуй, прекрасная и далекая незнакомка…» Лера подняла письмо, развернула и обомлела от неожиданности: в письмо была вложена фотография. Небольшая, черно-белая, с которой на нее смотрело удивительно красивое мужское лицо. Правильные черты, высокий лоб, пристальный взгляд светлых глаз, густые брови. Кирилл был одет в форму морского пехотинца. Лера тут же, и не подумав о лифте, помчалась вниз, на шестой этаж. Сердце замирало от счастья и страха.

— Красивый, — с завистью протянула Вика, внимательно и придирчиво осмотрев фото, — правда?

— Угу, — только и смогла выдавить из себя смущенная Лера, — давай читать письмо!

Письмо, как и в первый раз, было интересным. Кирилл с легкой долей иронии описывал морские будни, отпускал разного рода шутки по поводу предстоящей в мае демобилизации, а в конце буквально засыпал Леру вопросами.

И все же, таинственная незнакомка, хотелось бы узнать о Вас побольше. Чем Вы живете, что Вас тревожит, а что оставляет равнодушной? Но больше всего меня интересует цвет Ваших глаз. Почему-то мне кажется, что они небесно-голубые…

У Леры были карие глаза. Вика прыснула:

— Он, кажется, перепутал тебя со мной. Наверное, почувствовал, что письмо не ты, а я писала.

— Вик, — Лера подошла сзади, обняла подругу за плечи, — какая ты у меня замечательная! Что бы я без тебя делала!

— «И улыбка», — продолжила Вика, — тонкий намек на толстые обстоятельства. Похоже, надо послать твою фотографию.

— Вика, — Лера умоляюще сложила руки на груди, — только не это!

— Только не говори, что вместо твоей фотографии мы отправим мою, — заранее начала протестовать Вика, поправив очки на носу.

— Мы… мы вообще не будем отправлять ему фотографию! Он же сразу догадается, что мне пятнадцать лет!

— Не болтай глупости, ничего он не догадается! — уверенно возразила Вика.

История с фотографией затянулась. Обойдя с десяток ателье, они нашли одно-единственное, где заказ обещали выполнить через двое суток. В остальных срок исполнения заказа варьировался от четырех дней до недели.

— Кошмар, — возмущалась уже почти потерявшая надежду Лера, — не понимаю, у них что, очередь на портреты?! Неужели каждому первому срочно понадобилась цветная фотография десять на пятнадцать?

— Не в этом дело, — Вика относилась к ситуации спокойно и своим спокойствием приводила подругу в чувство, — просто такой порядок. Твой негатив будет валяться целую неделю, а потом его отпечатают за один день. Так везде.

Лера стояла перед зеркалом и с тревогой смотрела на незнакомку, над созданием которой они обе трудились целый час. Тонкие, четко очерченные брови, глаза, густо подведенные серыми тенями, и ресницы… Лера только слегка коснулась их тушью, а они, и без того длинные, черные и густые, теперь стали похожи на накладные и загибались, почти касаясь бровей. Темная коралловая помада делала Леру взрослее. Длинные пушистые волосы были распущены по плечам, образуя отливающий синевой нимб.

— Ты просто прелесть, — констатировала Вика, в последний раз проводя кисточкой по ее лицу, — ты обязательно ему понравишься.

— Ты думаешь? — сомневалась Лера, придирчиво оглядывая свое лицо. — По-моему, щеки слишком круглые…

— Ну это уж — извините, не срезать же тебе их. Лера, да они тебя совсем не портят!

— Что бы я без тебя делала, — вздыхала Лера, благодарно сжимая Викины пальцы, — наверное, просто умерла бы от комплекса неполноценности!

Два дня показались им целой вечностью. Вика три раза переписывала Лерин ответ, каждый раз находя свое послание то холодноватым, то грубоватым, то слишком романтичным, то чересчур сухим. Наконец идеальный вариант был найден и старательно переписан Лерой на чистом листке бумаги в клеточку.

В фотоателье они приехали за двадцать минут до открытия. На улице стоял жуткий мороз, солнце светило так ярко, что приходилось щурить глаза и удивляться тому, что этот чертов огненный шар не посылает на планету ни капельки тепла.

— Странно, правда, — рассуждала Вика, зябко поеживаясь, — летом лежишь себе на пляже и даже представить не можешь, что в шубе может быть холодно. Настоящий абсурд. А сейчас — с трудом верится в то, что в одном купальнике может быть жарко. Мы живем в самой дурацкой климатической зоне на планете.

— Ну, не скажи, — робко засомневалась Лера, — ты бы хотела жить на экваторе, где круглый год пятьдесят градусов жары?

— Не знаю… — задумчиво протянула Вика, соглашаясь с подругой, — наверное, нет… Сколько времени?

— Без трех. — Лера на секунду приподняла рукав полушубка, оголив тонкое белое запястье, на котором поблескивал маленький серебряный браслет, и тут же дернула рукав вниз, обжегшись морозом.

— Невыносимо, — обреченно произнесла Вика.

Приемщица появилась минут через пятнадцать, когда окостеневшие от мороза Вика и Лера уже почти потеряли надежду. Деревянными пальцами Лера взяла в руки свою фотографию и тут же выпустила ее из рук. Блестящий глянцевый прямоугольник упал на стол и медленно сполз на пол.

— Кошмар, — произнесла она побелевшими губами.

Вика подняла фотографию, с которой на нее смотрела абсолютно незнакомая девушка, лишь отдаленно напоминающая подругу.

— Зачем так затемнили? — неуверенно спросила она, впрочем, понимая, что фотограф здесь совершенно ни при чем. Получившееся безобразие было целиком и полностью их собственной заслугой.

Девушка, изображенная на снимке, никак не выглядела на пятнадцать лет. Подведенные глаза казались искусственными, как будто кто-то просто нарисовал их на лице — два темных круга в черных ободках, слишком резко выделяющихся на фоне мраморной бледности лица. Искусственный румянец лежал прямоугольными полосами, не нарушая своих геометрических границ, а губы были просто старательно нарисованным ярко-красным цветком, каждый лепесток которого изгибался слишком нарочито и неестественно. И даже выражение лица было каким-то странным, отпугивающим.

— Хоть бы улыбнулась, — мрачно пробурчала Вика, понимая, что все ее старания пошли коту под хвост.

— Не вижу повода для улыбки, — прошептала Лера.

Вика посмотрела на нее и увидела, как в уголках глаз заблестели слезы. Лера моргнула, и слезы тонкими струйками медленно потекли по красным от мороза щекам.

— Ну что ты, — Вика притянула подругу к себе, прижала, — перестань реветь. Подумаешь… Другую фотографию сделаем. Это не конец света.

— Что, еще три дня ждать придется? Целая неделя… Он бы уже давно письмо получил, пока я тут фотографируюсь! А вдруг опять не получится? Что тогда?

Приемщица, средних лет женщина с седыми волосами, собранными в пучок на затылке, и густо накрашенными глазами, смотрела на них с улыбкой.

Вика положила снимки в сумочку и потянула Леру за рукав:

— Пошли отсюда. Что-нибудь придумаем. Ну все, вытри слезы.

Лера послушно провела ладонью по лицу, размазала соленые струйки и шумно вздохнула.

— Нет уж, — протестовала Вика по дороге домой, — я больше не буду переписывать это письмо.

— Но мы же… Ты же написала, что отправляешь ему свою фотографию. То есть мою фотографию. — Лера совсем запуталась.

— Зачеркнешь, — пробурчала Вика, — или оставишь так, как есть. Пускай голову ломает, куда она делась. В каждой женщине должна быть какая-нибудь загадка.

— У-у, — протянула Лера, — ты так считаешь?

Вика пожала плечами.

— Но ты же не хочешь ждать еще три дня, пока сделают еще одно фото?

— Конечно, не хочу! Я просто сойду с ума!

— Ты в него уже влюбилась? — поинтересовалась Вика в первый раз за все время с начала переписки.

— Не знаю, — задумчиво ответила Лера, — я об этом не задумывалась.

— И правильно, об этом лучше не задумываться. Пускай все идет как идет. Знаешь что? — Вика на секунду остановилась, потому что пришедшая в голову мысль показалась ей просто блестящей, — впрочем… Я тебе потом скажу.

— Когда — потом? Что это еще за тайны мадридского двора? — подозрительно спросила подруга, но Вика только отмахнулась:

— Потом. Скоро узнаешь. Побежали, вон трамвай уже поворачивает!

Она взяла Леру за руку и потянула за собой. Лера едва поспевала, ойкала, скользя по льду на тонких и высоченных каблуках. Не успев отдышаться, они уселись на одно сиденье и громко, на весь трамвай, рассмеялись под неодобрительные взгляды чинно сидящей напротив пожилой мадам.

— Ко мне, — проговорила Вика перед тем, как нажать кнопку в лифте.

— К тебе, — равнодушно и покорно согласилась Лера.

— Ну слава Богу, теперь хоть отогреемся. Я пойду поставлю чайник.

Вика, скинув полушубок, убежала на кухню, а Лера, медленно раздевшись и аккуратно повесив вещи на вешалку, прошла в комнату. В углу, безжалостно сдвинутый в сторону, за диваном и креслами, стоял черный рояль — инструмент, на котором последние несколько лет Вика по желанию родителей пыталась научиться играть. Вика терпеть не могла этот рояль и все, что было с ним связано, — унылое сольфеджио и нудную музыкальную литературу, а вот Лера, которая даже не знала нот, почему-то его очень любила. Бережно приоткрыв крышку, она нажала пальцем на белую клавишу в самом дальнем конце. Звук получился тяжелым и гулким, каким-то бессмысленным. Вика еще раз нажала на клавишу, потом пробежалась по всем остальным. Рояль послушно повторил механическую комбинацию звуков.

— Лерка! — услышала Лера, обернулась и тут же зажмурилась от яркой вспышки.

— Ну вот! — торжественно произнесла Вика, опуская фотоаппарат, — я тебя сфотографировала.

— Так это и была твоя безумно интересная идея? — презрительно поинтересовалась Лера, опуская крышку рояля.

— Ну да, — немного растерянно ответила Вика, — знаешь, ведь говорят, что иногда экспромтом получается гораздо лучше.

— Сомневаюсь, — неуверенно ответила Лера, — да ты посмотри на меня, я даже не расчесалась, ни капли косметики… Ерунда какая-то.

— Посмотрим. Я, конечно, не могу тебе ничего гарантировать, но попытка — не пытка. Пойдем чай пить.

Они выпили по чашке горячего чаю и тут же не сговариваясь принялись снова одеваться. Через час пленка уже была отдана в фотоателье.

— Завтра после одиннадцати. — Приемщица в окошке выдала светло-зеленую квитанцию, на которой неровными буквами была написана Викина фамилия.

Еще целые сутки прошли в томительном ожидании. Лера засыпала, положив незапечатанный конверт под подушку, проклиная себя и подругу за эту затянувшуюся историю с фотографией.

Они обе стояли словно пораженные громом и не могли поверить своим глазам. Первой очнулась менее впечатлительная Вика.

— Плюнь в лицо тому, кто скажет, что я не гений. Это вообще — ты?

— Ты — гений, Вик, — ответила Лера, — правда… Неужели я такая красивая?

— Конечно, я тебе тысячу раз об этом говорила. Теперь ты веришь?

Вика произнесла это с такой гордостью, словно ее заслугой был не только снимок, но и ослепительная Лерина красота.

Лера на самом деле получилась на новой фотографии очень хорошо. Удивленно вскинутые брови, глаза, блестящие живым светом, нежный розовый румянец на щеках. Яркие краски на черном фоне рояля.

— Верю, — охотно согласилась Лера.

Фотография тут же была запечатана в конверт, а конверт брошен в почтовый ящик.

— Наверное, еще парочку надо заказать, — вслух подумала Лера, — одну подарю тебе.

— Зачем она мне нужна, я тебя и так практически двадцать четыре часа в сутки вижу, — улыбнулась Вика.

— Не ври, не больше двенадцати. Не хочешь — как хочешь, найду, кому еще подарить.

Они вернулись домой абсолютно счастливые и принялись ждать ответа. Письмо пришло через неделю, за ним — второе, третье… Дома и в школе, на уроках и на переменах шептались только об одном — вскоре в классе все узнали о том, что у Леры (или — у Вики?) есть парень в армии. Некоторые краем глаза даже видели его фотографию. Лера только упивалась завистливыми взглядами и была очень благодарна Вике, которая так сильно ей помогала.

Иногда Вика беззлобно ворчала по поводу того, что ей приходится писать письма Кириллу.

— Ты бы хоть ради приличия… Хотя бы попробовала!

— Ну, не ворчи. Ты же знаешь, я не умею… Не получается. Мысли путаются. А ты вот, по-моему, рождена на свет писателем.

— Ну да, Лев Толстой конца двадцатого века. Жаль, я опоздала родиться, а то составила бы ему конкуренцию, — смеялась Вика, в глубине души осознавая, что писать письма у нее на самом деле получается неплохо. Впрочем, эпистолярный жанр с некоторых пор был не единственным литературным жанром, в котором ей довелось испробовать свои силы. Толстая тетрадка, которую Вика не показывала никому, даже Лере, была уже почти до половины исписана стихами. Самой Вике стихи казались глупыми и какими-то слишком напыщенными, надрывными, а оттого искусственными. К тому же большая их часть была посвящена однокласснику Андрею Семину, которого Вика любила в прошлом году, а теперь, как это часто случается в пятнадцать лет, испытывала к нему полнейшее равнодушие. Соответственно ничего, кроме равнодушия, теперь в ее душе не вызывали и собственные строчки типа: «Прошу тебя, продай свою любовь! Я заплачу сполна, проси что хочешь…»

Остальные стихи были про природу или вообще ни о чем. Вика писала письма Кириллу увлеченно, часто иронично, всегда стараясь заинтересовать его не только смазливой Леркиной мордашкой, но и ее «внутренней сущностью». Через шесть месяцев переписки Лера уже была без памяти влюблена в своего заочного приятеля — а он, в свою очередь, казалось, испытывал к ней не менее пламенные чувства. Проблема была только одна — весной Кириллу предстояла демобилизация. А поскольку родом Кирилл был из того же города, что и Лера, значит, встреча их была неминуема. Вернувшись в родной город, он непременно захочет увидеться с подругой по переписке, и…

— Мне просто страшно об этом подумать, — с замиранием сердца и страхом в глазах шептала Лера.

— Да чего ты так боишься, трепетная ты моя?

— Сама знаешь. Вика, ему двадцать один год. А мне… Черт возьми, еще шестнадцати не исполнилось! Думаешь, он будет рад, когда узнает об этом?

Вика пожала плечами:

— Я думаю, что для него это не будет делом принципа. Да ладно, поживем — увидим.

— И вообще, — продолжила Лера, — знаешь… Ведь я — это не я. Это ты.

— То есть?

— Сама знаешь, о чем я. Я — это фотография, а ведь письма писала ты. Это он с тобой переписывается, а не со мной…

— Не дури! Ведь мы же вместе все письма писали… Да что с тобой?

Лера выглядела ужасно растерянной. Ресницы дрожали, губы и щеки побелели, глаза провалились. Вика вскоре забыла этот разговор и не могла подумать о том, каковы будут его последствия. А в марте, накануне демобилизации, Кирилл впервые задержал ответ.

— Странно, — рассуждала Вика, — обычно письма приходят на десятый или одиннадцатый день. А прошло уже две недели.

— Да, странно, — уклончиво ответила Лера, и Вика сразу же заметила, что с подругой что-то не так.

— Лерка, — она развернула ее лицом к себе и пристально посмотрела в глаза, — ты что-то от меня скрываешь!

— С чего ты взяла? — Лера все-таки не выдержала, отвела взгляд. — Да прекрати ты сжимать мой подбородок!

— И все-таки, в чем дело? Скажи!

В тот вечер Лера так ничего и не сказала. Призналась в содеянном она гораздо позже, однажды ночью, когда они лежали в одной кровати, ели шоколадные конфеты, попутно готовясь к экзамену по биологии. Вика читала вслух.

— Природная вода, помимо кислорода, включает в себя различные органические вещества и определенные количества радиоактивного излучения.

— Знаешь, Вика, — Лера внезапно оборвала фразу, — а Кирилл мне больше никогда не напишет.

— Похоже на то, — осторожно ответила Вика, догадываясь, что на этом разговор не закончится.

Лера грустно улыбнулась, приподнялась на локте и, потянувшись к тумбочке, открыла один из ящиков, достала оттуда смятый листок бумаги.

— Это — черновик, — пояснила она, — а письмо уже давно отправлено.

Вика быстро пробежала глазами страницу, исписанную мелким Лериным почерком. Единственное письмо, которое Лера написала сама… Сбивчивые и отрывистые фразы, смысл которых не сразу дошел до Вики. Она заставила себя сосредоточиться и прочитать письмо от начала до конца.

Продолжать не имеет смысла. Ты всегда был для меня всего лишь другом, и не больше того. У меня есть человек, которого я люблю. Прощай. Лера.

— «Прощай!» — словно передразнивая, повторила Вика. — К чему такая помпезность? Дура! И кто же он, этот человек, которого ты так любишь? Познакомь!

Она отбросила в сторону смятый листок бумаги. Вика сидела на кровати, опустив глаза вниз.

— Сумасшедшая, — Вика продолжила наступление, — объясни почему? Я не понимаю!

— Я тебе уже говорила, — с трудом выдавила из себя Лера и вдруг, зарывшись лицом в подушку, зарыдала.

— Лерка! Лера! — Вика удивленно вскинула брови, попыталась отодрать подругу от подушки. — Да что с тобой, глупая?! Иди сюда!

Лера, наконец сдавшись, приподнялась и прижалась мокрыми щеками к Викиным щекам.

— Глупая, — шептала Вика, гладя подругу по вздрагивающим плечам, — какая ты глупая… Ну, не плачь, успокойся.

Лера подняла глаза и разрыдалась еще сильнее.

— Но ведь я же правильно сделала… Ведь правильно, скажи? Я просто не думала, что все это окажется настолько серьезно, иначе… Иначе я бы писала сама. Пусть плохо, как получится, но — сама. А получилось… Получилось черт знает что! Получился какой-то придуманный, несуществующий человек, что-то среднее между мной и тобой, а на самом деле — не я и не ты!

Вика прижала ее к себе еще сильнее, понимая, что не может возразить ни слова. Лера была права на все сто процентов, и если бы они обе заранее знали, во что может вылиться вся эта история, то не воспринимали бы ее с самого начала как забаву, как простое развлечение скучающих подружек.

— Ну ладно, успокойся. На самом деле… Прости меня, Лерка.

— За что? — Лера выдавила из себя улыбку.

— Знаешь, я все-таки старше тебя на целых два месяца. Я обязана была быть мудрее… — с горечью произнесла Вика.

Они долго сидели молча, обнявшись, прижавшись друг к другу. Наконец Вика бережно отстранила подругу.

— Послушай, но, может быть, тебе все-таки стоит попробовать? Не получится — значит… — неуверенно произнесла она, но Лера уверенно возразила:

— Нет, Вика, я уже все решила. Тем более слишком поздно. Демобилизация была в конце апреля, так что по этому адресу я его уже не найду, а его местного адреса я не знаю.

— Но существует адресное бюро…

— Нет, Вика. Никакого адресного бюро не существует. Знаешь… Давай больше не будем об этом вспоминать.

— Давай, — вздохнув, согласилась Вика, — как хочешь. Черт возьми, что это такое?

Она приподнялась, пытаясь выяснить, что это так больно вонзилось ей под ребро, и извлекла из-под одеяла учебник по биологии.

— Ах, родная, мы про тебя совсем забыли… — Она покачала головой. — Так что, учиться будем или спать ляжем?

— Спать, — равнодушно ответила Лера, — какая может быть учеба…

К разговору о Кирилле они больше не возвращались. Вика иногда — с каждым днем все реже — улавливала тоску в глазах подруги. Она и сама, с удивлением признавшись себе в своих чувствах, тосковала по Кириллу. Вернее, не по Кириллу, а по его письмам, которые она часто воспринимала как письма, адресованные ей. Ей, стоящей за кулисами этого романа… Лера была права тысячу раз — получалось так, что он заочно общался не с Лерой, и даже не с Викой, а с каким-то средним существом, которого нет в природе. Но время лечит раны — вскоре Вика и думать забыла об этой нелепой истории, да и сама Лера ко времени окончания школы успела три раза влюбиться и разлюбить.

День летел за днем, месяц — за месяцем. Успешно сдав школьные экзамены, Вика подала документы в университет на факультет психологии, а Лера — в экономический, где ее отец работал преподавателем. Лере место в престижном вузе было обеспечено, а Вика не сумела добрать одного балла и вместо дневного отделения поступила на заочное. Первый год новой студенческой жизни Лера ознаменовала очередным романом, который, впрочем, закончился через две недели после того, как начался. Лера отнеслась к потере возлюбленного на удивление равнодушно, у Вики же просто не было времени вдаваться в подробности личной жизни подруги. В ее судьбе произошло много изменений. Прежде всего она стала студенткой, и ей приходилось готовиться к семинарам и экзаменам самостоятельно, в отличие от Леры, которая учебники даже в руки не брала, не без веских оснований полагаясь на то, что папа ей всегда поможет. К тому же, отметив свое девятнадцатилетие, Вика стала самостоятельной в полном смысле этого слова — ее родители по контракту уехали работать за границу на три года, оставив дочку на полном самообеспечении. Вика скучала по родителям, но в глубине души была очень рада, что наконец-то обладает тем, о чем всегда мечтала, — свободой. Она устроилась на работу в находящийся неподалеку от дома оптовый магазин. Претенциозное название — «офис-менеджер» — почему-то предполагало всего лишь регулярное заполнение накладных прихода и расхода, что получалось у Вики превосходно. Больше всего в новой должности ее устраивала, конечно, не зарплата, а график работы — в половине второго Вика уже была дома.

Вот так, незаметно для себя, они постепенно взрослели. У общительной Леры появилось огромное количество новых подруг, но Викиного места, конечно же, так никто и не занял. Все новые друзья знали беззаботную, бесшабашную, веселую и самоуверенную Леру, и только Вика по-прежнему опекала и заботилась о ранимой, чувствительной, склонной к глубоким переживаниям (часто на пустом месте) и закомплексованной подруге. Лера проводила свободное время на вечеринках и дискотеках, Вика, если выдавалась свободная минутка, шла в театр или просто брала в руки книгу. А вечера они всегда проводили вместе, очень часто засиживаясь до поздней ночи. Вика зевала, прикрывая рот, а Лера умоляюще прижимала руки к груди:

— Только не говори, что ты хочешь спать. Пожалуйста!

Вика смеялась и закуривала сигарету.

— Хочу, конечно, но от тебя ведь не отвяжешься!

Вика улыбалась, уже тогда, хоть и не вполне отчетливо, понимая, что Лера с годами стала для нее не просто близкой подругой — она стала ее ребенком, порой капризным, но любимым ребенком. Маленькой девочкой, которая так часто плачет, — несмотря на то что разница в возрасте между ними составляла всего лишь два месяца…

Стукнув носком ботинка о железную дверь, Вика опустила сумки на пол и принялась ждать, когда ей откроют. Однажды сломавшуюся кнопку дверного звонка Лерины родители так и не починили, рассудив, что можно обойтись и без нее. Несмотря на достаточно большое количество народу, проживающего в квартире, даже самый громкий и отчаянный стук в дверь часто не вызывал с той стороны никакой реакции, и Вике порой приходилось спускаться вниз, набирать знакомый телефонный номер и просить, чтобы ее наконец впустили. На этот раз после третьего или четвертого удара дверь открыла Лерина мама, тетя Лариса, или просто Лариса — так, на западный манер, Вика с детства привыкла называть моложавую и прогрессивную во взглядах мать своей подруги.

— А, Викуля! Лерка, к тебе! — Она оставила Вику в коридоре, удалившись на кухню, чтобы продолжить интересный телефонный разговор.

Из спальни появилась заспанная и лохматая физиономия.

— Ты что, опять в институт не ходила? — поинтересовалась Вика, раздраженно пытаясь расстегнуть заевшую молнию на куртке.

— Ага, — зевнула Лера, — я только что проснулась, какой институт.

— Половина первого, — Вика посмотрела на циферблат наручных часов, — самое время! Кто рано встает, тому Бог дает!

— Не язви, — грустно ответила Лера, — у меня, между прочим, завтра экзамен по экологии, а я — ни в зуб ногой…

Все нормальные студенты сдали сессию еще летом, а Вика летом отдыхала на Крымском побережье, а потому была оставлена на осень, что ее не слишком сильно беспокоило — неофициально, папиными стараниями, она уже была зачислена на второй курс.

— Ну так папа же… — Вика наконец расправилась с молнией и сбросила куртку, — папа поможет!

— Папа отдыхает, — хмуро ответила Лера, — я с ним вчера поругалась, так что ни о какой помощи не может быть и речи.

— Да брось ты, — с сомнением протянула Вика.

— Вика, у меня экзамен! А я ничего не знаю! Что мне делать? — Лера умоляюще смотрела на подругу.

— Но я ведь не Бог, Лерка, — неуверенно, словно сомневаясь, произнесла Вика, вынимая из сумки пакет с молоком, — на, отнеси в холодильник.

Вика опустилась на диван, поджала по привычке под себя ноги, а Лера, вернувшись через минуту, уселась возле нее на полу.

— Что мне делать? — повторила она свой вопрос, и Вике наконец пришлось над ним задуматься. Вариантов ответа не возникало абсолютно никаких.

Вика робко предложила один, практически не осуществимый:

— Учи.

— Выучить всю экологию за сутки?! Ты что, издеваешься? Я же не ты, это ты у нас умная!

— Прекрати, — Вика почему-то всегда злилась, когда Лера называла ее «умной», — я ничуть не умнее тебя, у меня просто кругозор шире. Но это дела не меняет. Хочешь, я поговорю с твоим папой?

— Нет! — Лера замотала головой. — Что ты, с ума сошла?! Он ведь понятия не имеет о том, что я из пятнадцати семинаров была только на двух.

— Да, дело серьезное, — озадачилась Вика, — ну хочешь, давай я тебе помогу? Правда, я никогда… Как бы это сказать помягче, не интересовалась этой наукой и весьма приблизительно…

— Я тоже, — радостно перебила ее Лера, — я тоже — весьма приблизительно! Ты… Вика, ты будешь со мной учить экологию?

— Буду, — Вика пожала плечами, — куда же я от тебя денусь, наказание ты мое…

— «Текущие природоохранные затраты классифицируются… классифицируются в соответствии с типовой группировкой по статьям и элементам затрат. К ним относятся затраты на материалы, энергию и топливо, необходимые для осуществления реакций…» — Вика посмотрела на часы и щедро зевнула. — Послушай, Лер, ты вообще хоть что-нибудь запомнила?

— Кое-что, — честно призналась Лера, — совсем немножко.

— Половина третьего. Как ты считаешь, тебя спасет, если мы еще два часа будем сидеть над этой чертовой тетрадкой и выяснять особенности классификации…

Лера потянулась в кровати.

— Может, еще кофе?

— Да нет уж, спасибо, и так сердце словно пламенный мотор. Ладно, давай последний рывок — и спать.

Набрав в легкие побольше воздуха, Вика бодро продолжила декламировать слова, смысл которых казался ей весьма приблизительным.

— «В дальнейшем в рамках этих источников можно выделить специальные фонды и направления их кредитования, связанные с финансированием затрат на природоохранную деятельность…»

Некоторое время она читала, уже и не пытаясь вдуматься в текст, а потом перевела глаза на Леру в надежде устроить ей допрос с пристрастием. Подруга, закрыв глаза, мирно и тихо спала, положив обе ладони под щеку.

— Лерка… — неуверенно прошептала Вика, но та, как и следовало ожидать, ее уже не услышала. Вика собиралась начать возмущаться по поводу того, что вот она тут распинается, а Лерка дрыхнет, как будто бы это и не ей надо, но вместо этого улыбнулась, отложила в сторону надоевшую тетрадь, поправила одеяло, накрыв им Леру до самого подбородка, потушила свет и наконец опустилась на подушку. Лера что-то невнятно пробормотала во сне. Вика провела рукой по ее волосам, прошептала «спи» и, отвернувшись к стенке, тоже закрыла глаза. Тут же в суматошном вихре перед ней закружились буквы из тетрадки. Вика прислушалась к равномерному тиканью часов на стене — монотонные звуки всегда успокаивали. Минут десять она лежала без движения, но, несмотря на усталость и дикое желание спать, уснуть так и не смогла. Это состояние, впрочем, было ей знакомо — элементарное перенапряжение, когда уставший организм до такой степени напрягся, что никак не может наконец расслабиться. Она тихонько, стараясь не потревожить сопящую рядом подругу, перевернулась на другой бок, сунула руку под подушку — и внезапно нащупала что-то жесткое. Жесткое, совсем не похожее на смятую простынку или уголок подушки. Не долго думая Лера осторожно вытянула из-под подушки свою находку и при свете луны смогла различить лишь то, что это была бумага. Бумага, запечатанная в конверты — какие-то письма… Что-то смутное, давно забытое мелькнуло в сознании и заставило Вику снова протянуть руку к кнопке настольной лампы.

«Аджарская ССР, г. Батуми», — прочитала она обратный адрес на конверте и почему-то разжала пальцы. Конверт выскользнул и упал на подушку, слегка задев по щеке спящую Леру. Она поморщилась и перевернулась на другой бок, снова что-то пробормотав во сне одними губами.

— Китаец, — проснувшись через три часа после того, как заснула, Лера рассматривала в зеркале свои припухшие глаза, — настоящий китаец. Черт бы побрал эту экологию! Надо было пораньше спать лечь, все равно толком ничего не запомнила. Ну что ты молчишь? Ведь правда же, я похожа на китайца?

— Немного, — ответила Вика, — но это тебя не портит. Даже придает какой-то шарм, я бы сказала.

— Шарм, — досадливо поморщилась Лера, — скажешь тоже! А ты, я смотрю, бодренькая… Выспалась, что ли?

— Да я и не спала.

— Что, экологию всю ночь учила? — недоверчиво спросила Лера и, не дождавшись ответа, предложила: — Может, ты вместо меня ее пойдешь сдавать?

— Вместо тебя? — Вика почему-то побледнела и усмехнулась какой-то горькой усмешкой. — Разве ты не помнишь, мы ведь договаривались, что я больше никогда ничего не буду делать вместо тебя?

— Мы договаривались… Ты о чем? — нахмурившись, уточнила Лера.

— Я об этом. Вот об этом. — Викина рука нырнула под подушку. — Может быть, ты мне скажешь, что это такое? Что это значит?

Лера растерянно смотрела в пространство.

— Это письма.

— Вижу, что не собрание сочинений Пушкина, — угрюмо ответила Вика. — А что они здесь делают?

— Лежат.

— Лежат. Спят, что ли?! Лерка!..

Лера быстро-быстро захлопала ресницами, и вот уже первая слезинка скатилась из припухших глаз, за ней вторая… Вика вскочила с кровати, подлетела к подруге и прижала ее к себе.

— Извини… Прости меня, пожалуйста, Лера. Я не хотела… Не хотела тебя обидеть, не думала…

Она снова гладила подругу по волосам, а та, уже не сдерживаясь, плакала так безутешно, что Вика не выдержала:

— Успокойся, прошу тебя! Ну, давай сядем, поговорим… Ты же знаешь, мы поговорим, и все станет хорошо! Ведь так всегда бывает, ты же знаешь… Пожалуйста, Лера, не плачь, ты ведь на самом деле станешь похожа на китайца…

Лера еще очень долго не могла успокоиться.

— Я не могу. Не могу его забыть, Вика, — наконец выдавила она из себя, отстранившись.

— Сумасшедшая. — Вика опустилась рядом с ней на колени. — Но почему же ты мне не сказала?

Некоторое время Лера молчала, потом наконец ответила вопросом на вопрос:

— А почему ты мне не говорила, что пишешь стихи?

Вика пожала плечами:

— Не знаю. Наверное, потому, что это просто глупость.

— А это — не глупость? Почти пять лет, каждый день, каждую ночь — все время думать об одном человеке, которого даже ни разу в жизни не видела! Не слышала даже голос! Разве это — не глупость?

— Наверное, это или глупость, или… Или любовь.

Лера смотрела куда-то вдаль и молчала.

— Я все это придумала…

— А может быть, нет? Господи, какая же ты! Сказала бы раньше…

— И что? Разве бы от этого что-нибудь изменилось? Ну вот теперь ты знаешь. И что?

Вика не отвечала.

— А откуда ты узнала… про стихи?

— Случайно, просто попалась на глаза твоя тетрадь. Давно, уже почти два года назад.

— Я и забыла про нее. Уже сто лет ничего не писала. Лера, мы должны что-нибудь придумать!

— Ничего… ничего мы не придумаем. Слишком много времени прошло, уже поздно, — равнодушно ответила Лера.

— Но давай по крайней мере попытаемся! — Вика поднялась, подошла к окну. — Иди сюда, посмотри!

За окном стояла осень. Буйство красок — зеленые, бордовые и желтые листья на фоне прозрачно-голубого неба, розовеющего неровной полосой над горизонтом. Даже серый асфальт казался не привычно унылым, а каким-то праздничным фоном осенней палитры.

— Красиво, — без эмоций произнесла Лера.

— Ты должна его найти. По крайней мере хоть один раз встретиться и понять. Может, все твои страдания на пустом месте.

Лера глубоко вздохнула:

— Я боюсь, Вика. Боюсь, что это не так…

Скрипнула входная дверь. В комнату не постучавшись вошла Лариса.

— Привет, лесбиянки! Проснулись уже, а я вас разбудить хотела!

Лерина мама дразнила их лесбиянками за то, что они часто спали в одной постели.

— Лерочка, завтрак на столе. Только, пожалуйста, девочки, не оставляйте посуду. Ну все, мы побежали. Ни пуха тебе, Лерик!

— К черту! — все так же грустно отозвалась Лера.

Лариса снова закрыла дверь, оставив в комнате облако сладковатого аромата. Вика принюхалась и вопросительно уставилась на подругу.

— Какой-то новый аромат от «Гуччи», — ответила Лера на ее невысказанный вопрос, — вчерашнее приобретение. Мне не нравится. А тебе?

— А мне очень даже нравится, — ответила Вика.

— Этого и следовало ожидать!

Они произнесли это вместе, стройным хором, и Лера, рассмеявшись, привычно спросила:

— Когда радоваться будем?

«Ребенок», — подумала про себя Вика. Лера, раба примет и суеверий, с совершенно детской искренностью верила в то, что если два человека одновременно подумали об одном и том же и высказали свои мысли вслух, то их непременно ожидает радость. Нужно только загадать, когда она случится.

— Сегодня, в девятнадцать тридцать пять, — серьезно ответила Вика.

— Отлично! — Лера повеселела, — слушай, мы ведь с тобой так похожи, у нас так много общего… А почему-то запахи нам нравятся категорически разные. Ладно, черт с ними, с запахами, да и вообще со всем остальным. Пойдем на кухню.

Задержавшись на мгновение у зеркала, Лера снова тихо прошептала:

— Китаец… Кошмар, настоящий китаец!

Начало рабочего дня прошло как в тумане. Только теперь, проводив Леру в институт, наскоро собравшись, опоздавшая на работу Вика почувствовала, как измотала ее прошедшая бессонная ночь. Глаза слипались, свет монитора казался ослепляющим, а в голове звучали обрывки бессмысленных фраз: «отчисления, связанные с содержанием и эксплуатацией основных фондов… затраты, связанные с управлением природоохранной деятельностью…». В половине десятого, сняв телефонную трубку, она услышала ликующий голос подруги:

— Сдала!

— Так быстро? — удивилась Вика.

— Ну да!

— Что тебе досталось?

— Да галиматья какая-то… Я и двух слов, наверное, связать не смогла бы. Спасибо папочке.

— Понятно, — засмеялась Вика, — то есть ты хочешь сказать, что бессонная ночь оказалась всего лишь зря потраченным временем?

— Не совсем. Вика, — в интонации Леры появились нотки заговорщицы, — а ты не могла бы… не могла бы отпроситься с работы на сегодня? Или хотя бы уйти пораньше?

— Ты хочешь отметить успешную сдачу экзамена по экологии? — с сомнением в голосе поинтересовалась Вика.

— Да нет, не в этом дело! У меня другие планы. И ты мне очень, очень нужна!

— Не знаю, Лера… А что случилось?

— Случилось — все! Я решилась!

— На что ты решилась?

— Уехать жить в Китай! — Настроение у Леры определенно было отличное, чего Вика о себе сказать не могла.

— Может, все-таки проще проспаться?

— Ладно, Вика, я здесь, на кафедре, долго разговаривать не могу. Через полчаса я к тебе подъеду.

Лера повесила трубку, а Вика словно в полудреме долго слушала отрывистые гудки телефонного эфира. С трудом сосредоточившись, она принялась заполнять накладные на отпуск партии мягких игрушек. Лера ворвалась в кабинет спустя минут пятнадцать. Глаза горели мягким, приглушенным светом, припухшие веки разгладились, щеки пылали алым румянцем.

— Прекрасно выглядишь, — похвалила Вика.

— Потому что настроение прекрасное! Вика! — Лера огляделась по сторонам и, недвусмысленно приподняв брови, дала понять, что хочет поговорить без лишних свидетелей. Вика поднялась со своего места и вышла вслед за Лерой в коридор, на лестничную площадку. Та достала из пачки две сигареты, обе прикурила и протянула одну Вике.

— Ты должна пойти со мной, — заявила она тоном, не допускающим возражений, и выпустила из легких ровную струйку голубоватого дыма.

— Я должна пойти с тобой… в адресное бюро? — осенило Вику.

— Ну да! — Лера прямо-таки заискрилась от восторга. — Мы узнаем его адрес для начала. Это же элементарно! Ты помнишь его письмо — то, самое первое, где он рассказывал о себе?

Вика, естественно, помнила это письмо очень смутно, а Лера, как выяснилось, знала его наизусть.

— Там есть фамилия, имя, отчество и год рождения. Ведь этого достаточно для того, чтобы нам дали адрес?

— Ну да, ты же знаешь все, кроме адреса. Конечно, достаточно. А ты… ты уверена?

Лера поморщилась:

— Ну вот, сначала сама уговаривала меня, а теперь сомневаешься!

— Это не важно, сомневаюсь я или не сомневаюсь. Важно, чтобы ты сама…

— Я — сама, — перебила Лера, — конечно же, я сама так решила! Послушай, ведь ты была права — мне необходимо его увидеть! Ведь я как последняя дура влюблена в картинку. Это примерно то же самое, что пять лет безутешно страдать по Рики Мартину…

Вика поморщилась при упоминании этого имени.

— …или Зинеддину Зидану! — выпалила Лера.

— Это еще кто такой?

— Темная ты! Самый знаменитый французский футболист, красавец мужчина, ну да это не важно. Согласись, я нахожусь в похожей ситуации.

— В общем-то да, — согласилась Вика.

— Вот именно! Может быть, я его увижу, и все встанет на свои места, и я пойму, что он мне совсем не нужен, что все это — просто детство, которое так настойчиво не хочет уходить. А если нет — кто знает, может быть, это…

— Судьба! — торжественно заключила Вика.

Эта торжественность в голосе подруги немного покоробила Леру.

— Зачем ты так?!

— Прости, — Вика улыбнулась, — ты все совершенно правильно решила. Тебе просто необходимо его увидеть. А о том, что будет потом, пока не думай.

— Я и не думаю, — заверила ее Лера. — Ну так что, мы идем?

Вика задумчиво поддела ногтем вспучившуюся краску на подоконнике. Маленький бесформенный кусочек, похожий на облако, сразу же отделился от поверхности, подпрыгнул, слетел на пол и забелел островком на темно-коричневой поверхности пола.

— Это что еще за вандализм? Кажется, здесь совсем недавно ремонт делали?! — ненатурально возмутилась Лера.

Вика усмехнулась:

— Ладно, сейчас попробую с начальством поговорить. Вид у меня сегодня и правда не очень свежий. Сошлюсь на болезнь.

Через полчаса они уже стояли в очереди в адресное бюро, и Лера снова возмущалась:

— Взбесились они все, что ли? Почему внезапно всем понадобилось срочно выяснять чьи-то адреса?!

Вика не ответила, тайком наблюдая за подругой. Внешне Лера выглядела спокойно, и только одна Вика замечала, что та слишком часто и нервно покусывает губы, сжимает и разжимает пальцы, растерянно и тревожно оглядывается вокруг. Наконец им выдали маленький клочок бумаги — заявку, на которой необходимо было написать данные искомого человека. Вика сунула в окошко смятую десятирублевую купюру и поспешила вслед за Лерой, которая, уже пристроившись на самом краешке стола, старательным детским почерком выводила имя «Кирилл».

Пятнадцать минут ожидания показались вечностью. Наконец из двери напротив вышла девушка с пачкой квитанций. К ней сразу же бросилась целая куча народу. Лера и Вика были одними из первых.

— Аникеев… Арзямов… Нурмухамедова… — равнодушно и спокойно, на одной ноте, она читала фамилии, написанные на квитанциях, которые тут же буквально вырывали у нее из рук, и наконец добралась до той фамилии, которую с таким трепетом ожидали Лера и Вика: — Туманов.

Старую «хрущевку» на окраине Ленского района они отыскали достаточно быстро. Лере пришлось приложить немало усилий для того, чтобы уговорить Вику подняться на пятый этаж и поговорить с Кириллом — сама она никак не могла решиться на то, что вот так вдруг «свалится ему на голову».

— Пойми, Вика, мне страшно. С каждой секундой я все более отчетливо понимаю, какую глупость совершила. Но ведь назад пути нет, так? Ну пожалуйста, попробуй ты поговорить с ним. Объясни ему все, скажи, что твоя подруга немного сумасшедшая…

— Обязательно, — пообещала Вика, — так и скажу.

И права буду.

«Да, жизнь щедра на сюрпризы. Не знаешь, где споткнешься, а где — взлетишь, кругом — одни повороты, и никогда нельзя заранее предугадать, что тебя ожидает, когда ты шагнешь за этот поворот», — рассуждала Вика, медленно спускаясь вниз по лестнице, словно в тумане, снова и снова прокручивая в сознании все то, что только что с ней произошло. Дверь, обитая старым выцветшим дерматином, серая кнопка дверного звонка, приближающиеся шаги…

Она сразу его узнала, несмотря на то что в последний раз держала в руках его фотографию почти пять лет назад. Он абсолютно не изменился с тех пор — все те же живые светлые, серые с синевой, глаза, жесткий подбородок, высокий лоб… И та же самая прядь непослушных волос, торчащая между ровным пробором и никак не желающая склониться ни вправо, ни влево.

Она очень хотела увидеть Кирилла — но почему-то в тот момент, когда это наконец произошло, поняла, что попала в глупую до крайности ситуацию. А поняв, окончательно растерялась и забыла все те слова, которые собиралась сказать. Вика мучительно пыталась придумать, что сказать, но в голове была пустота. Наконец молчание было нарушено самим виновником Викиного замешательства.

— Вы к кому, девушка?

Он смотрел на нее, нерешительно улыбаясь, слегка прищурившись — видимо, пытаясь отыскать в лице знакомые черты.

— К вам, — выдохнула наконец осмелевшая от его улыбки Вика, — ведь вы — Кирилл?

Сделав шаг назад, он тут же посторонился:

— Проходите.

Вика нерешительно переступила порог и оказалась внутри маленькой прихожей, почему-то показавшейся ей знакомой. Потом она вспомнила, что такая же квартира — и соответственно такая же прихожая — была у ее бабушки, которая жила на другом конце города в такой же однокомнатной «хрущевке». Бабушка умерла очень давно, когда Вике было шесть лет, но она до сих пор помнила, как уютно было у нее в доме. Помнила горьковато-сладкий запах ванили, мягкий, приглушенный свет ночной лампы и лицо бабушки, покрытое глубокими морщинами. В ее маленькой прихожей было так же тесно, как и здесь, — темно-коричневая полка с обувью, вешалка, маленький низкий полированный столик, на котором стоял старый телефонный аппарат с круглым диском. И даже цвет был точно такой же — темно-зеленый.

— Как у бабушки, — неожиданно для себя проговорила Вика.

— Что? — переспросил Кирилл, удивленно подняв брови.

«Идиотка!» — мысленно обругала себя Вика, поняв, что умудрилась усугубить и без того странную и достаточно глупую ситуацию. Но отступать было уже некуда.

— У вас квартира, как у моей бабушки, — упрямо повторила она, глядя в сторону, — прихожая точно такая же, и даже телефон…

— Да… — Он развел руками, наверное, просто не предполагая, о чем ему дальше беседовать с этой странной особой, и добавил: — Ну надо же…

Вика, мечтая лишь об одном — провалиться сквозь землю, чудовищным усилием воли все-таки заставила себя поднять глаза. Кирилл смотрел на нее, слегка нахмурившись, и вдруг она заметила, как губы его дрогнули и расползлись в широкой улыбке. Она улыбнулась в ответ — сначала робко, а потом, внезапно почувствовав облегчение, громко рассмеялась вместе с ним.

— На самом деле, — проговорила она, вытирая выступившие на глазах слезы, — на самом деле я здесь совсем не поэтому. Я…

Она опять замолчала, и он попытался продолжить за нее:

— Ты хотела меня увидеть для того, чтобы…

Он внезапно перешел на ты, но Вику это ничуть не задело — скорее, принесло облегчение.

— Я знакомая одной девушки, которая… — Вика снова запнулась.

— Да зовут-то тебя как?

Вика вздохнула, почувствовав себя меленькой и глупой девочкой. Это ее слегка разозлило, и она попыталась наконец взять себя в руки и говорить более вразумительно.

— Меня зовут Вика. Но мы с тобой не знакомы. Пять лет назад ты переписывался с моей подругой Лерой… Помнишь?

В наступившей тишине Вика слышала, как гулко и часто стучит ее сердце. Молчание, длившееся не больше нескольких секунд, показалось ей нескончаемым. Он медленно опустил глаза и произнес словно извиняясь:

— Знаешь, я иногда не могу вспомнить, что было вчера. А ты говоришь — пять лет назад! Лера, значит?..

— Ну так он вспомнил?! Вспомнил или нет?! — Лера дергала ее за рукав, торопила, тревожно заглядывая в глаза, хотела узнать все сразу и в то же время снова и снова возвращалась к тому, о чем Вика уже говорила.

— Да говорю тебе… Да отпусти ты куртку, Лерка! Ненормальная, тебе нервы лечить надо!

Лера послушно опустила руки вниз и застыла как истукан — без движения, с тоской заглядывая в Викины глаза.

— Да не смотри ты, как побитая собака! — возмутилась Вика.

— О Боже! Этого не делай, того не делай! Прекрати издеваться, разве ты не понимаешь, в каком я состоянии! — Лера умоляюще сложила руки на груди, словно в исламской молитве. — Ну так он вспомнил?

— Не знаю, — задумчиво проговорила Вика, — я так и не поняла. Может быть, вспомнил, но очень смутно, или просто сделал вид, что вспомнил…

Вика не обманывала. Через несколько мнут после того, как она начала излагать ему все подробности давней переписки, Кирилл сказал, что, кажется, что-то такое припоминает. Он даже сказал, что помнит фотографию девушки у рояля, только, к сожалению, ее не сохранил, потому что вся армейская переписка куда-то затерялась.

— И что потом?

— Потом я спросила у него, не хочет ли он с тобой встретиться, и он ответил, что очень хочет, — в третий раз повторила Вика.

— Он так и сказал?

— Лера! Я тебя сейчас убью! — взорвалась она, потеряв терпение. — Сколько можно спрашивать одно и то же?

Лера притихла — надолго, почти до самого конца троллейбусного маршрута. Уже у выхода она внезапно спросила:

— Он тебе понравился?

— Он — мне? — Вика быстро спорхнула со ступеньки троллейбуса и удивленно смотрела на замешкавшуюся на выходе Леру. — А с чего это он должен был мне понравиться?

— Ни с чего, — отмахнулась Лера, — просто скажи: он тебе понравился? Ну, внешне и вообще? Какой он?

Вика пожала плечами, раздумывая.

— Знаешь, он такой же, как на фотографии. Я его сразу узнала. Симпатичный. Глаза такие… Как тебе сказать, не серые и не голубые. Ну а вообще — не знаю, я же с ним не долго общалась.

— Двадцать шесть минут, — уточнила Лера, и Вика удивилась:

— Так долго, надо же!

— Представь себе. Вика?

Вика обернулась, и застывшая на минуту без движения Лера внезапно бросилась ей на шею.

— Сумасшедшая… Да ты меня сейчас на землю свалишь, перестань!

Кирилл должен был позвонить Лере на следующий день, чтобы договориться о встрече.

— Уж лучше бы ты над учебниками корпела! — стонала Вика на исходе дня. — Лерка, честное слово, я тебя уже просто видеть не могу! Ты меня сегодня извела. Я так хочу спать!

— На том свете отоспишься, — невозмутимо ответила Лера.

— Спасибо тебе, дорогая. Но мне и на этом хочется. Да ведь ты сама почти всю ночь не спала. Между прочим, это очень отрицательно сказывается на внешности.

— Успею выспаться. Вика, ну пожалуйста, давай поговорим!

Вика вздыхала, прекрасно понимая, что совесть ей не позволит бросить сейчас Леру одну. Несмотря на то что время приближалось уже к двенадцати ночи, подруга была полна неукротимой энергии.

— Так о чем я буду с ним разговаривать? — в очередной раз спросила Лера, поставив на журнальный столик поднос с двумя чашками кофе. — Вика, мы ведь должны все продумать!

Вика медленно отпила глоток обжигающей жидкости, ощутив приятную теплоту, медленно проникающую внутрь. Спать, как ни странно, захотелось еще сильнее. Отставив чашку в сторону, она прикурила сигарету.

— Разговаривать можно о чем угодно. Пойми, Лера, никогда нельзя предвидеть заранее, как будет развиваться разговор. К тому же ты не знаешь, насколько он общителен, что предпочитает — говорить или слушать, — рассуждала Вика.

— Но ведь есть же какие-то общие законы психологии, — возразила Лера, — ты же профессионал, посоветуй!

— Какой же я профессионал, только второй курс начала. — Вика протянула подруге докуренную до половины сигарету, чувствуя, что с никотином в этот день она явно переборщила. Горло саднило, каждая затяжка, казалось, обжигала легкие, привкус дыма был горьким, а не сладковатым, как обычно. Лера тоже закурила.

— Послушай, я знаю, есть такая книга, ее написал известный психолог, Дейл Карнеги. Как начать жить и перестать беспокоиться…

— …как приобретать друзей и оказывать влияние на людей. — Вика не дала ей закончить фразу. — Ну есть такая книга, и что?

— Только я ее не читала. А говорят, там много полезного и интересного.

— Так возьми и почитай! — усмехнулась Вика.

— Я не смогу ее прочитать за одну ночь. Вика, а мне лучше пойти уложить волосы в парикмахерской или… Может, ты меня причешешь?

Вика обреченно вздохнула:

— Лера, мы сейчас о чем говорим — о парикмахерской или о Дейле Карнеги? Или ты уже вообще ничего не соображаешь?

Лера кивнула, выражая свое полное согласие с последней версией подруги.

— Тогда давай спать! — Вика решительно поднялась с кресла. — Ты у меня останешься или домой пойдешь?

— Домой пойду. Только… Давай напоследок еще по чашке кофе, а?

— Наркоманка.

— Ну пожалуйста.

— Ладно, сейчас налью.

Вика ушла на кухню. Ей пришлось долго возиться с грязными чашками, которых за прошедшие несколько часов в раковине накопилось дикое количество. Пока закипал чайник, Вика стояла возле приоткрытого окна, вдыхая свежий, слегка морозный воздух, прислушиваясь к загадочным ночным звукам. Насыпав в чашку кофе и сахар, она капнула туда немного воды и принялась растирать получившуюся смесь до цвета карамели — Лера очень любила кофе с пенкой. Наконец напиток был готов. Вика, осторожно поставив горячую чашку на блюдце, медленно и тихо зашла в комнату.

— Ваш кофе, гос… пода.

Ей пришлось резко снизить тембр голоса. Лера, свернувшись в кресле клубком, спала, положив голову на мягкий кожаный подлокотник.

— Ну вот, — без эмоций произнесла Вика. Вернувшись на кухню, она вылила кофе с пенкой в раковину, сполоснула чашку. Нерешительно повертев в руке сигарету, снова положила ее обратно в пачку. Часы показывали пятнадцать минут первого. Где-то далеко беззлобно, как будто бы отдавая дань традиции, лаяли собаки. Вика прикрыла створку окна, потом прошла в комнату и, прислонившись к стене, некоторое время смотрела на Леру. Та лежала спокойно и тихо, как будто бы заснула не в узком и неудобном кресле, а на привычной мягкой поверхности собственного дивана. Узкая и длинная прядь темных волос упала на лицо, разделив его на две части — в полумраке казалось, что на лице у спящей девушки шрам. Вика подошла и осторожно убрала прядь с лица, заправила ее за ухо. Лера при этом даже не шелохнулась. Достав из шкафа тонкий клетчатый плед, набросила его на Лерины плечи, выключила свет и ушла спать в родительскую спальню.

— Ну все, ни пуха!

Это и был тот самый день, когда Лера упорно не хотела замачивать курицу в уксусе. Вика откинулась в кресле, в последний раз придирчиво осмотрев подругу.

— Выглядишь просто великолепно. Только бледная немного. Волнуешься?

— Не то слово, — обреченно вздохнула Лера, — просто с ума схожу. Как будто первый раз на свидание.

— Ничего, все когда-то бывает в первый раз. Все, Лера, иди. Женщина, конечно, должна опаздывать, но не настолько, чтобы ее перестали ждать.

Лера слегка качнулась на высоких шпильках, и Вика в который раз подумала, что напрасно она нацепила новые, еще ни разу не надетые туфли — тем более на таком высоком каблуке. В остальном все было безупречно — и прическа, над которой Вика трудилась целый час, создавая видимость естественного беспорядка, и макияж — едва заметный, выдержанный в пастельно-бежевых тонах, и одежда — классическое маленькое черное платье, простое и в то же время изысканное, очень выгодно подчеркивающее все достоинства Лериной фигуры… В которой, впрочем, не было недостатков.

Лера снова вздохнула:

— Может, присядем на дорожку?

— Да ты совсем с ума сошла! — рассмеялась Вика. — Ну нельзя же так… Мне что, пинками тебя выталкивать?

— Все, уже иду!

С порога Лера обернулась, сложила губы бантиком.

— И я тебя, — привычно ответила Вика и собиралась уже захлопнуть дверь, как вдруг Лера остановилась и тихо спросила:

— Вика, я тебя иногда не понимаю… Как ты умудрилась дожить до девятнадцати лет и ни разу не влюбиться?!

Не дожидаясь ответа, она сбежала вниз по ступенькам. А Вика закрыла дверь, прислонилась к холодной бетонной стене и медленно сползла на пол.

В зеркале, висящем на противоположной стене, в самом низу, почти на уровне пола, отразилось ее лицо. Нельзя было сказать, что это лицо красавицы, но лицом дурнушки его тоже назвать было невозможно. Несколько лет назад — как раз в то время, когда переписка Леры и Кирилла только завязалась — Вика выглядела гораздо менее привлекательно. Как это часто случается в период полового созревания, на лице у нее не было ни клочка кожи, свободной от мелких розовых прыщей. Вика ужасалась, глядя на себя в зеркало, с каждым днем замечая, что прыщей становится все больше и больше, а те, старые, которые она накануне вечером так старательно и долго прижигала спиртом, превратились в темно-коричневые болячки, под которыми зреет и набухает новый гнойничок… Картина и правда была неутешительной.

— Пройдет с возрастом, Викуля, — утешала ее мама, единственная из всех окружающих, кто был посвящен в ее тайные страдания. Остальные, в том числе и Лера (на лице которой один-единственный в жизни прыщик вскочил и вызвал целую истерику как-то накануне очередного Нового года), о Викиных мучениях по поводу ужасной картинки, которую она каждый день видела в зеркале, не подозревали. Впрочем, никто не знал, что она втайне мечтает о том, что неплохо было бы иметь ноги чуть подлиннее, грудь — чуть побольше, хотя бы совсем чуть-чуть, и вообще не мешало бы немного набрать вес, чтобы не быть такой худой. И очки на переносице ей страшно надоели, но… В конце концов, не так уж часто случается, чтобы все было идеально. Вот у нее, например, очень красивые волосы. Длинные, густые, очень тонкие и воздушные, как облако, спадающие вниз пышной, ровной и красивой волной. Таких красивых волос нет ни у одной из одноклассниц, и даже у Леры!

Но со временем прыщи прошли сами по себе, не оставив следа. Кожа стала ровной и гладкой, розовой, как у ребенка, серые глаза потемнели, приобрели какую-то особенную глубину. Зрачок был как будто бархатным, покрытым множеством мельчайших ворсинок, взгляд — мягким. Грудь хоть и не стала больше, но приобрела прекрасную форму, и со временем Вика стала воспринимать свой бюст как одно из безусловно положительных качеств внешности — по крайней мере бюстгальтер ей никогда не требовался, и она могла выбирать себе на лето самые открытые сарафаны и топы, чего не могла позволить себе… скажем, все та же Лера.

Все это Вика прекрасно знала. И вот теперь, сидя на полу, она смотрела на свое отражение в зеркале, прищурив потемневшие, почти свинцового цвета, глаза, и думала: почему? Действительно — почему все-таки?..

Лера даже не догадывалась, насколько часто Вика задавала себе этот вопрос. Нельзя было сказать, чтобы он был для нее наболевшим — просто в спокойной и размеренной жизни Вики это был, пожалуй, единственный вопрос, на который она не знала ответа. Все остальное было ясно. Она смотрела на жизнь трезво, сама планировала свое будущее, сама преодолевала маленькие и большие сложности, которые порой возникали на ее пути. Вика знала, что по окончании учебы она пойдет работать в гимназию психологом — с устройством на работу обещали помочь родственники, — а потом, если получится, она устроится работать в какой-нибудь центр реабилитации. С тех пор как она стала жить самостоятельно, Вика потихоньку научилась чинить водопроводный кран, прочищать засорившуюся сливную трубу, готовить и завтрак на скорую руку, и замысловатый праздничный ужин. С детства влюбленная в книжки, Вика могла ответить практически на любой вопрос, связанный не только с литературой, но и с музыкой, кино и даже живописью. Еще Вика всегда знала, какой совет дать Лере, которая без конца попадала в ситуации, казавшиеся чрезвычайно сложными и неразрешимыми, — ей нужно было всего лишь немного подумать, для того чтобы найти выход. Вика знала массу полезных и бесполезных вещей, и только один глупый вопрос всегда ставил ее в тупик: почему?..

Почему Земля вертится? Почему пароход плывет? Почему, черт возьми, она до сих пор ни в кого не влюбилась?! В девятнадцать лет, когда некоторые из бывших одноклассниц уже повыходили замуж, одна успела развестись, а две уже ходили по улице с колясками? Может быть, она просто родилась не такой, как другие? Но ведь так не бывает. Человек должен кого-то любить — хоть однажды. А она за прошедшие девятнадцать лет жизни так и не узнала, как тревожно может стучать сердце от предчувствия встречи или разлуки, как перехватывает дыхание, когда ты чувствуешь на своих губах вкус других — любимых, теплых и мягких — губ… И еще тысячу, сотню тысяч вещей, которые вроде бы уже полагалось знать в ее возрасте. Так в чем же причина?

Сказать, что Вика была полностью обделена вниманием со стороны мужского пола, тоже было нельзя. И даже в те ужасные времена, когда кожа на лице напоминала Ватерлоо на следующий день после сражения, — еще тогда она чувствовала, что нравится мужчинам. Пятнадцатилетняя девочка, она ловила на себе взгляды, которые мужчина не может бросать на ребенка, — странные, мимолетные, а порой затяжные, словно прилипшие, взгляды, которые ее ужасно смущали и отпугивали. Так никогда не смотрели одноклассники, которых в то время уж точно нельзя было назвать мужчинами. Впервые Вика поймала на себе такой взгляд на уроке физкультуры — Владимир Николаевич, физрук, которого она знала с третьего класса, браво перепрыгнул через козла и, не сходя с матраса, внезапно уставился на нее, застыв на месте как вкопанный. Вика сидела на скамейке в одном ряду с одноклассницами, одетая в точно такую же, как и все, спортивную форму — белую футболку и спортивные шорты. Вика даже не успела понять, что происходит, как вдруг почувствовала легкое движение — Лера слегка толкнула ее. Вика посмотрела на Леру — та сидела с каменным лицом и смотрела в потолок, а потом перевела взгляд на физрука. Но он после минутного замешательства уже успел прийти в себя. Темно-голубые глаза Владимира Николаевича теперь смотрели в Викины глаза, но она успела почувствовать, что секунду назад они блуждали несколько ниже…

— Филатова, — произнес он, — пожалуйста, теперь ты.

Филатова — высокая, худая, рыжеволосая и ужасно некрасивая отличница, сидевшая в дальнем конце зала, — удивленно подняв брови, поднялась со своего места.

— Вы меня, Владимир Николаевич? — переспросила она.

— Тебя, — ответил он и наконец-то оторвал взгляд от Вики, — конечно, тебя, Филатова, кого же еще?

— Видела, — Лера просто захлебывалась, — нет, ты видела, как он на тебя смотрел?!

— Видела, — ответила Вика, не зная, как ей, собственно, на все это следует реагировать.

— Маньяк сексуальный! — Лера вынесла свой приговор физруку. — А ты в следующий раз под футболку лифчик надевай!

— Вот еще, — отмахнулась внезапно повеселевшая Вика, — пускай смотрит, жалко, что ли?

Начиная с этого дня Вика потихоньку стала привыкать к мысли о том, что эти странные существа — мужчины — умудряются находить в ней какие-то признаки сексуальной привлекательности. Сначала физрук, потом — сосед с первого этажа, молодой, недавно пришедший из армии Ванька Гусев, потом — просто незнакомые мужчины на улице. Совершенно разные, они смотрели на Вику абсолютно одинаково. Вика даже удивлялась, насколько одинаковыми могут быть эти взгляды… Сначала ее это смущало, потом — смешило, а со временем — она и не заметила, когда это случилось — стало нравиться. Впрочем, в этом она долго не решалась признаться даже самой себе.

Примерно в это время с Викой случилась и первая влюбленность. Все одноклассницы уже в кого-то повлюблялись, Лерка зрела, чтобы влюбиться в Кирилла, и Вика решила не оставаться в стороне. Глаза одноклассника Андрея показались ей необыкновенно зелеными, стихи Ахматовой, разбередившие душу, так и рвались наружу — и были выброшены из нее бурным потоком полусвоих, полузаимствованных рифм и фантазий. Исписав почти половину тетради, Вика вдруг почувствовала, что как поэт себя полностью исчерпала, и в связи с этим глаза Андрея почему-то потускнели.

Ко времени окончания школы Вика имела нескольких поклонников — два одноклассника, бросая друг на друга ревнивые, а порой злобные взгляды (что очень смешило Вику), по очереди провожали ее домой. Вика скучала, раздумывая о том, что уж лучше бы она пошла домой с Лерой, которая, благородно сославшись на какие-то дела в школе, предоставляла подруге возможность устраивать свою личную жизнь. Один из двух, с гордым именем Виктор — в школе почему-то никто не называл этого неприметного, даже хилого, паренька-очкарика иначе, как Виктор — относился к Вике очень серьезно и все время твердил о том, что у него есть один лишний билет в консерваторию на концерт органной музыки или в оперный театр на балет. Вика балет не понимала и не любила, а орган в отличие от рояля обожала, но на концерт все же предпочитала ходить вдвоем с Леркой, которая любила музыку в любом ее проявлении. И вообще ее очень смешило сочетание «Виктор и Виктория». «Слишком воинственно», — со смехом жаловалась она Лере.

— Давай лучше сходим с тобой в «Теремок», — как-то предложила отчаявшаяся Вика, уже не знавшая, как отбрыкаться от навязчивого эстета, и решившая пойти ва-банк.

— В «Теремок»? — Он поднял брови и снисходительно усмехнулся. — Но ведь это детский театр.

— Вот туда-то тебе и надо. А во взрослый, мне кажется, тебя не пустят. Ростом не вышел. Да и мозги еще не созрели…

Виктор оскорбления не снес и вскоре начал провожать домой обалдевшую от счастья Аленку Филатову, которая была выше его на голову. Получилось грубовато, но результат того стоил. Другой Викин поклонник — Артем Привалов, — безусловно, личностью был намного более интересной начиная с внешности. Темные, почти черные, глубоко посаженные глаза, бледное лицо и темные пухлые губы — все это делало его похожим на черкесского князя, роднило с героями Лермонтова, от которого Вика была просто без ума. К тому же с Артемом было попроще: свои намерения он не пытался ничем завуалировать. Провожая Вику домой, уверенно клал руку ей на талию, а прощаясь, один раз даже поцеловал в щеку. Если бы не Вика, напряженная и смущенная от этого прикосновения мальчишеских губ, наверное, этот поцелуй в ту минуту оказался бы не последним. Но она буквально одеревенела и, совершенно не понимая своих чувств, отстранилась. На дальнейшие попытки физического сближения со стороны Артема она отвечала недвусмысленно отрицательно, и ему вскоре это надоело. Вика снова стала ходить домой в сопровождении Леры, а Артем, не долго промучившись, стал ухаживать за девчонкой из старшего, десятого, класса. Кстати, и сама Вика не больно-то переживала по поводу утраты красивого и интересного поклонника. После исчезновения Артема на личном фронте было практически без перемен, если не считать появления мерзкого, навязчивого Лешки, соседа по квартире, от одного вида которого Вику начинало тошнить. Он периодически делал Вике абсолютно прозрачные предложения зайти к нему домой и выпить «по чашечке водки». Лера называла его не иначе, как «двуногой гипертрофированной материализацией вечного кобелиного начала», сокращенно и со смехом — «дэгээмвэкабе».

Иногда, слушая по вечерам Лерины вздохи, часто напоминающие завывания подбитой волчицы, Вика думала о том, что любовь — не такое уж и большое счастье. Вот ведь сколько страданий она приносит. Хотя Леркины бурные страдания проходили как-то внезапно, безболезненно и бесследно — сегодня она убивалась по одному, завтра про него забывала, а послезавтра страдала по другому. Каждый раз Вике приходилось принимать удар на себя и делить с Лерой ее страдания. Она так привыкла к этому, что иногда ей казалось…

Она снова отмахнулась от этой мысли, не позволяя себе даже мысленно допустить подобное. Нет, этого не может быть, вернее, в этом нет ничего особенного и предосудительного — в том, что она так сильно переживает за Леру. Лера слабая, часто совсем беспомощная, хрупкая, ранимая. Она просто не сможет вынести все свои большие и маленькие несчастья. Без Вики — не сможет. Она еще совсем ребенок, несмотря на то что внешне кажется зрелой женщиной. И конечно же, она совсем не виновата в том, что родилась такой беспомощной. И все это никак не может быть связано с Викиными неудачами в личной жизни. Просто ее время еще не пришло, вот и все. Она еще встретит человека и полюбит его, и тогда у нее будет своя собственная личная жизнь, свои собственные тревоги и радости, свое, а не чужое, не Леркино, счастье… Но вот только как же тогда будет жить Лера?..

Почувствовав прохладу, Вика, сделав над собой усилие, поднялась с пола, однако выйти из сомнамбулического состояния не могла еще долго. Слоняясь по квартире, она вяло попыталась протереть пыль на купленной недавно, совсем еще новенькой, сверкающей серебром видеодвойке — подарок, сделанный Викой самой себе на деньги, которые прислали из-за границы родители. Сама она при своей зарплате офис-менеджера такую роскошь себе позволить никогда не смогла бы. Опустившись на пол, она отстраненно наблюдала, как влажная ткань скользит по гладкой поверхности, унося за собой прозрачный шлейф, сотканный из мельчайших пылинок. В голове почему-то всплывали зимние картины: точно так же снегоуборочная машина, проезжая по дороге, оставляет за собой ровную и гладкую поверхность. В некоторых труднодоступных местах пыль никак не хотела поддаваться. Вика методично скручивала кончик тряпки тонким и упругим жгутиком и медленно, не торопясь, ликвидировала остатки пыли в самых потаенных закутках пластмассового корпуса.

Вздохнув, она поняла, что прошедшие события слишком сильно ее измотали. Она никак не могла придумать себе занятия и решила просто лечь спать — несмотря на то что время только лишь приближалось к семи часам вечера. В принципе не мешало бы почитать учебники — не успеешь оглянуться, как грянут первые семинары и зачеты. С другой стороны, незачем было попусту тратить время, ведь она все равно ничего бы не запомнила.

В ванной Вика долго стояла под душем без движения, глядя, как стекают вниз прозрачные теплые струи, иногда приобретающие кремовый оттенок ее тела. В детстве она больше всего на свете любила наблюдать за каплями. Сидя в наполненной ванне, она рассматривала их — множество абсолютно одинаковых капель, часть из которых медленно стекала вниз, а часть оставалась неподвижной, застывшей. Эти капли напоминали ей маленькие прозрачные автомобильчики, движущиеся по дороге. Она их так и называла — маленькие автомобильчики. Говорят, что детство уходит незаметно. От Вики детство ушло, наверное, тогда, когда она постепенно перестала обращать внимание на свои маленькие автомобильчики, которые со временем стали просто обыкновенными, ничем не примечательными каплями воды, стекающей по гладкой эмалированной поверхности ванны.

В тот день она почему-то снова заметила их и даже назвала, улыбнувшись, маленькими автомобильчиками. Впрочем, она вспомнила об этом всего лишь на секунду, вновь вернувшись к тому, о чем не могла не думать: как она там, Лера? Сейчас семь часов — а значит, они уже должны были встретиться и сказать друг другу первые слова. Хоть бы все прошло нормально…

Накрывшись с головой одеялом, Вика сразу же почувствовала, как надвигается на нее сон. Она привыкла засыпать под музыку — с того дня как Вика осталась в квартире одна, всегда перед сном включался магнитофон. Не были исключением и те дни, когда у Вики оставалась ночевать Лера: музыка была постоянным фоном их вечерних, плавно переходящих в ночные, бесед.

Но в тот вечер у нее просто не хватило сил для того, чтобы протянуть руку к пульту от магнитофона. Через две минуты она уже спала, а еще через две минуты, как показалось Вике, зазвонил телефон. На самом деле времени прошло гораздо больше.

Она очнулась, сначала даже не поняв, что ее разбудило. Какой-то странный и настойчивый звук. Сколько, интересно, сейчас времени? День или ночь? В комнате темно, только белое пятно на полу, совершенно неописуемой, причудливой геометрической формы, явное порождение искусственного света. Значит, ночь. А показавшийся странным звук — это всего лишь телефонный звонок.

— Алло, — произнесла она сонным голосом в трубку, остановив взгляд на часах, висевших напротив, и наконец зафиксировав цифры: 01.08.

— Вика, — возмущенный голос на том конце совершенно очевидно принадлежал Ларисе, — ну-ка дай ей трубку!

Вика огляделась по сторонам — конечно же, не в поисках Леры, которой в комнате определенно быть не могло. Вероятно, Вика смотрела по сторонам в поисках ответа, который не могла найти…

— Вика, ты что, не слышишь? Ну сколько же раз можно говорить одно и то же: если остаешься ночевать, то звони, предупреждай! Всего два слова — я у Вики!

— «Я у Вики» — это три слова, — поправила Вика.

— Знаешь что, ты тоже не умничай! — прошипела Лариса. — Дай-ка, я с ней лично побеседую.

— Не могу, — откровенно призналась Вика и, наконец приняв решение, взмолилась: — Лариса, мы уже спим. Пожалуйста, не нужно ее будить. Она ведь так нервничала, всю ночь учила эту чертову экологию. Она спит как убитая.

Лариса вздохнула, явно успокоившись.

— Спит как убитая… Это прошлой ночью она учила экологию, а сегодняшней ночью она, насколько я в курсе событий, спала. Бездомная душа! Тебе только прописать ее осталось. Вика, ну скажи, неужели трудно позвонить, предупредить?

— Да зачем предупреждать, ты же и так знаешь, что она у меня, — не отступала Вика, мысленно уже пытаясь придумать выход из создавшейся ситуации. Кажется, только что она нажила себе серьезную проблему. И что делать в том случае, если?..

Итак, остаток ночи спать ей не придется. Это совершенно точно, потому что в противном случае она может проворонить загулявшуюся Лерку. Та вернется домой, тем самым поставив Вику в неприятное и глупое положение. Этого допускать ни в коем случае нельзя, а значит, нужно нести вахту возле окна, неусыпно наблюдая за подъездом, в который рано или поздно, но все-таки должна была войти Лера. Думать о том, что же будет в том случае, если Лера так и не появится, Вике совсем не хотелось. Черт бы ее побрал! Неужели трудно позвонить и предупредить о том, что она задерживается? Если не матери, то хотя бы ей, Вике? Неужели это так сложно?

Вика поставила на подоконник чашку с крепким кофе, щедро положила туда сгущенного молока, облизала кончиком языка сладкий краешек банки. Холодное молоко медленно и лениво поднималось вверх дымным белым столбом. Вика слегка пошевелила ложкой — границы белого дыма в тот же момент стерлись, черная жидкость покорно посветлела, превратившись в нежнейший мокко. Отпив пару глотков, Вика затянулась сигаретой — утренний ритуал был выполнен с абсолютной точностью, вплоть до количества глотков, предшествующих первой затяжке. Вот только часы показывали совсем не утреннее время…

Вика, прищурившись, напряженно всматривалась в ночную темноту, ожидая с минуты на минуту увидеть появление знакомой фигуры. Но минута шла за минутой, третья чашка кофе была на исходе, пепельница, как обычно, усеяна окурками, а Леры все не было.

— Десять минут третьего, — вслух проговорила Вика, — и что мне теперь делать?

И в этот момент она ее увидела. Вернее, их. Их было двое, и Вика сразу узнала, кто это. Лера и Кирилл шли, держась за руки, медленно, словно нехотя, приближаясь к подъезду. В самый последний момент фигуры слились в одно целое, и уже было не понятно — где Лера, а где Кирилл…

Двери лифта, привычно скрипнув, открылись на седьмом этаже. Первое, что увидела Лера, переступив порог передвижной клетки, было лицо Вики. Вика молча прижимала указательный палец к сомкнутым губам.

— Тсс, тихо. Спускайся ко мне.

Лера покорно пошла вслед за Викой, не спрашивая, не интересуясь, почему она, собственно, не может идти спать домой.

— Твоя мама мне звонила, интересовалась, где ты. Я сказала, что ты у меня, спишь, — поясняла Вика, расстилая постель в родительской спальне, — ну ложись, чего ты сидишь-то? Или, может, пойдем покурим?

Лера только покачала головой.

— Лер!

Снова в ответ — только взгляд.

— Да что с тобой? — Вика уже потеряла терпение. Она никогда в жизни не видела подругу в таком состоянии. Лерка всегда была олицетворением эмоций, ей всегда было грустно или радостно, хорошо или плохо, и это было написано у нее на лице. Едва увидев Леру из окна, Вика сразу же представила ее искрящиеся глаза, порывистое дыхание и шепот: «Вика, ты просто не представляешь…» Ничего этого не было — а судя по всему, и не намечалось. Вика растерялась, не зная даже, как себя вести. Лера, стянув через голову платье, осталась в одном белье и тут же повалилась на кровать.

— Давай спать, — тихо сказала она.

— Так что, ты даже… Ты мне даже ничего не расскажешь?

— А что рассказывать-то? — Лера приподнялась на локте. — Разве это можно рассказать… Это любовь, Вика. Я люблю его, а он любит меня. Если бы ты только знала!..

Лера побелевшими пальцами стиснула подушку и зажмурила от счастья глаза.

Утром Вика проснулась словно от внезапного внутреннего толчка. Резко вскочив, она почему-то подумала, что опоздала на работу. Но часы показывали только половину седьмого утра, а значит, вставать было еще рано. Вздохнув, Вика снова залезла под одеяло и зажмурила глаза, но через несколько минут поняла, что сон ушел бесследно. Она перевернулась на другой бок и принялась с улыбкой рассматривать спящую Леру.

Во сне она казалась совсем ребенком — не то что девятнадцати, даже шестнадцати лет не дашь. Розовые, раскрасневшиеся щеки, полуоткрытые алые губы и черная, слегка подрагивающая полоска ресниц. Волосы, как обычно, разметались по подушке — Лера всегда спала беспокойно, много переворачивалась во сне, простынка под ней была мятая, подушка часто сползала на пол. Прищурившись, Вика попыталась понять, что это за черный лоскут лежит прямо на полу, возле кровати, и тотчас же вспомнила, что это было Лерино вчерашнее платье, которое она так небрежно сбросила. Приподнявшись, она осторожно, чтобы не потревожить спящую подругу, сползла с кровати вниз и подняла с пола платье. Черный шелк заискрился — словно ожил, почувствовав прикосновение человеческих рук. Вика, бережно расправив, повесила платье на стул и решила больше не ложиться. Все равно скоро вставать.

Неслышно передвигаясь по комнате, за полтора часа она переделала все необходимое: позавтракала, накрасилась, уложила волосы, погладила брючный костюм, почистила ботинки. Недружелюбно-серое небо за окном обещало дождь. Вздохнув, Вика положила в сумку зонт. Прежде чем закрыть за собой дверь, она нацарапала на клочке бумаги несколько слов:

Я на работе, завтрак на столе. Проснешься — позвони. Соскучилась, и вообще — мне же все-таки интересно. Целую, я.

В тот день Лера ей не позвонила. Не позвонила и вечером, и на следующий день. Вика, стойко выдержав первые сутки молчания, на вторые взбунтовалась. Она позвонила Лере с работы, в пять минут девятого — в это время Лера просто обязана была быть дома и спать. Но Леры дома не было. Или, возможно, она и была дома, просто не слышала телефонного звонка, потому что спала слишком крепко. Каждый гудок в телефонной трубке заставлял Вику все ближе и ближе сдвигать брови. После пятнадцатого гудка она, отчаявшись наконец, нажала на рычаг и раздраженно швырнула трубку на аппарат. Амалия Николаевна, еще один менеджер — по работе с персоналом, — бросила в ее сторону осуждающий взгляд. Конечно же, она права — нехорошо так обращаться с казенной техникой, которая к тому же не может быть виновата в том, что в Викиной жизни возникли проблемы.

Хотя какие, собственно, проблемы? Выйдя в коридор, Вика привычно затянулась уже третьей за утро сигаретой и задала себе этот вопрос. Кажется, в ее жизни нет никаких проблем. А то, что подружка пропала на двое суток — так это ведь еще не значит, что мир перевернулся! Подумаешь, потеря! Тем более — Вика прекрасно это понимала — Лерка исчезла не навсегда. Просто сейчас в ее жизни столько эмоций, столько впечатлений, и Кирилл заслонил собой все то, что было до него и кроме него. В том числе и Вику. Так что с того?

Вика уже давно заметила одну Лерину особенность — она жить не могла без Вики, просто дышать без нее не могла именно в те моменты, когда в ее, Леркиной, жизни, было не все гладко. И Вика уже привыкла быть не просто ее подругой — она привыкла быть для Леры отдушиной. Все Леркины проблемы — настоящие и придуманные, маленькие и большие — они всегда решали вместе. Возможно, они решали бы вместе и Викины проблемы, если бы… Если бы они у нее были. Но Вика жила спокойно, размеренно, никогда ни на что не жалуясь и очень редко расстраиваясь по пустякам. Лера была совсем другой — это был настоящий вулкан чувств и эмоций, и ее не могло оставить равнодушной абсолютно ничего. Вика иногда просто поражалась ее «переживательным» способностям.

— Глупая сентиментальная дура, — пробормотала Вика и смяла окурок в жестяной банке, заменяющей арендаторам помещения пепельницу. Ну и черт бы с ней! В конце концов, в жизни так много интересного, кроме Леры. «Позитивное мышление влечет за собой положительные действия, которые позволяют осуществить задуманное! Уверенность в себе и бодрое настроение способны превратить любую неудачу в успех, принести ощущение счастья на смену отчаяния…» — Вика почти что дословно, как заклинание, воспроизвела в мыслях фразу из учебника, огляделась по сторонам и, убедившись в том, что находится в полном одиночестве, помпезно закончила вслух:

— …и даже помочь выздоровлению, если вы захворали!

Этот вечер Вика провела не совсем так, как привыкла проводить долгие пасмурные осенние вечера. Вернувшись с работы домой, она прислушалась — наверху стояла полнейшая тишина. Звонить Лере она не стала. Переодевшись и наскоро перекусив, она подошла к зеркалу и принялась задумчиво рассматривать свое лицо.

Ровная матовая кожа, едва заметно стянутая в мелкую сеточку возле глаз — печальное последствие пагубной привычки щурить глаза. Губы полные, совсем не очерченные — Вика не могла пользоваться помадой, предварительно не нарисовав контурную линию. И родинка совсем как у Бриджит Нильсен, над верхней губой с правой стороны. Маленькая, круглая, темно-коричневая. Волосы длинные, пушистые… Какого черта она сидит дома?!

Из шкафа прямо на пол в ту же секунду был выгружен весь, или практически весь, Викин гардероб. В одежде Вика была прагматиком — впрочем, наверное, как и в жизни. А потому в шкафу висели по преимуществу брюки, водолазки, хлопчатобумажные рубашки и пара джинсов. Никаких оборок, никаких шелков — абсолютный минимум одежды, которую нужно гладить или часто стирать. Единственное платье, сшитое из прозрачного блестящего темно-зеленого шифона с шелковым чехлом внутри, предназначалось для особо торжественных случаев. Пару юбок Вика приобрела только в этом году, когда устроилась на работу и решила, что постоянно находиться в офисе в брюках не слишком эстетично. И даже дома Вика одевалась не совсем так, как подавляющее большинство женщин, — в ее шкафу никогда в жизни не появилось ни одного халата. Летом она комфортно чувствовала себя в длинных футболках, вполне сходящих за домашнее платье, или в коротеньких маечках и шортах а-ля Сабрина, а в прохладное время года носила специально купленный домашний джинсовый комбинезон — предмет зависти и восторга все той же эмоциональной Леры. Вика расстегнула лямки. Молния, лениво повинуясь движению руки, поползла вниз. Тяжелая джинсовая ткань упала, Вика «вышла» из штанин, стянула водолазку и застыла в нерешительности. Что же ей надеть? Но для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо предварительно решить, куда ей пойти.

Слегка прищурив глаза, она представила себе огни дискотеки — была пятница, следовательно, все ночные клубы ждали своих посетителей с распростертыми объятиями. Вика была в ночном клубе всего один раз — настойчивая, восторженная Лера все же заставила ее однажды отправиться туда вместе с ней и ее институтскими подружками. Вике там понравилось, но только на следующий день она чувствовала себя такой разбитой, а от спиртного болела голова… Больше Лере так и не удалось ее уговорить пойти на дискотеку. Со временем она бросила свои отчаянные попытки, справедливо рассудив, что для похода на дискотеку всегда можно найти подходящую компанию и совсем не обязательно для этого мучить домоседку Вику с ее вечным пристрастием к ночному чтению толстых серьезных романов.

И вот теперь Вика сама решила, что пойдет на дискотеку. Ей на самом деле хотелось потанцевать, подвигаться под быстрый музыкальный ритм в голубоватом свете прожекторов. Только вот идти одной как-то не совсем удобно… Она позвонила однокурснице, Ленке Неверовой, с которой поддерживала достаточно тесные отношения на почве общей любви к литературе. Ленка была такой же стрекозой, как и Лера, — она обожала веселье, музыку и танцы, а потому охотно, даже с восторгом, поддержала Викино предложение. Они договорились встретиться в половине восьмого вечера возле входа в ночной клуб «Джуманджи».

До половины седьмого Вика честно и беззаботно проспала. Хороший сон — залог женской красоты, об этом Вика всегда помнила. Тщательно уложив волосы и накрасив лицо немного ярче обычного, она решительно надела узкие черные джинсы-стрейч и белую трикотажную водолазку, припоминая, что белый цвет в свете неоновых прожекторов смотрится особенно шикарно. Захлопнув дверь, она подошла к лифту и нетерпеливо нажала на горящую кнопку — и без того было понятно, что вызвать лифт она не сможет, потому что он находился в движении. Где-то внизу железные двери открылись, потом снова закрылись, и лифт стал подниматься наверх. Вика с тоской посмотрела на узкий освещенный прямоугольник, мелькнувший в пространстве между раздвижными дверями лифтовой кабины. Она уже решила было спуститься пешком, сделала первый шаг к лестнице, но внезапно остановилась.

Двери лифта открылись на седьмом этаже. Сначала у Вики было ощущение, что лифт приехал пустым, — она не услышала ни одного звука, свидетельствовавшего в пользу присутствия человека. Двери, громыхнув, стали закрываться, и в этот момент раздался пронзительный Лерин визг. Вика застыла на месте, прислушиваясь.

— Больно? — Мужской баритон, несомненным обладателем которого был Кирилл, прозвучал заботливо, сочувственно, даже трогательно.

— Немножко.

Вика скорее угадала, чем расслышала эти слова — Лера проговорила их шепотом. Повисла недвусмысленная тишина — там, наверху, целовались…

Вика, выйдя из оцепенения, медленно двинулась вниз по лестнице, решив не мешать влюбленной парочке наслаждаться обществом друг друга. И вообще у нее просто не было времени, потому что она и без того задержалась, а тут еще этот чертов лифт, который она ждала, наверное, минут двадцать — ну, может быть, чуть меньше… Она поговорит с Лерой потом, а сейчас — ей просто некогда, ее ждет Ленка Неверова…

Вика даже не замечала, что все свои мысли она проговаривает вслух. Очнувшись словно от толчка, она внезапно представила себя со стороны — молодая девица идет по вечерней улице и тихо разговаривает сама с собой. Совсем она, что ли, сдвинулась? И главное, с чего?!

Ленка Неверова, ерзая от нетерпения, уже ждала ее возле входа в ночной клуб «Джуманджи». В розовой шапочке, розовой, едва прикрывающей бедра юбке и короткой куртке чуть ниже талии — Ленка уже тогда была истинным воплощением свободы и сексуальной раскрепощенности. Выглядела она действительно потрясающе. Природная жгучая брюнетка с белой кожей и ослепительно голубыми глазами.

— Тебе бы еще очки! — поприветствовала Вика свою подругу.

— Какие еще… очки? — растерялась Лена.

— Розовые, — беззлобно пошутила Вика. — Да ладно, не хмурься. Я пошутила, ты великолепно выглядишь. Ну что, идем?

— Идем… — неуверенно произнесла Лена, и Вика, сразу почувствовав эту неуверенность, вопросительно подняла брови:

— В чем же дело?

— Знаешь, я тебя не предупредила… Только я думаю, что ты не будешь против. Один мой знакомый обещал прийти.

— Знакомый? — растерялась Вика. Она ничего не имела против знакомых, и все же — ситуация получалась дурацкая, потому что Вике снова отводилась роль третьего лишнего. Судьба у нее, что ли, такая?

Она молча достала из сумочки сигареты и раздраженно чиркнула зажигалкой.

— Ну вот, — разочарованно протянула Лена, — ты разозлилась.

— С чего ты взяла? Я не разозлилась. Предупредила бы раньше, я бы нашла себе другую компанию.

— Почему — другую?

— Потому что мало интересного ощущать себя довеском. Вы вдвоем, а я — сбоку припеку. Так ведь получается!

— Мы не вдвоем, — Неверова загадочно улыбнулась, — и ты — не довесок. Мы будем вчетвером!

— Ого, — Вика была заинтригована, — он что, с другом придет?

— С другом! — просияла довольная Неверова, а Вика улыбнулась ей в ответ, изо всех сил стараясь сделать вид, что безумно счастлива.

Она и сама не знала, радоваться ей или огорчаться. Случись все это несколько дней назад — Вика не задумываясь отфутболила бы Неверову с ее приятелями куда подальше. Но несколько дней назад она и на дискотеку бы не пошла — все было по-другому. А теперь новое знакомство было весьма кстати. В конце концов, она, Вика, имеет точно такое же право на личную жизнь, как… как, например, Лера!

— Ну и что же это за знакомый?

Вика медленно цедила коктейль из бокала, сквозь полуопущенные ресницы разглядывая своего собеседника. Так, ничего выдающегося, но и не бледная поганка. Весь облик молодого человека можно было охарактеризовать одним емким словом — «стильный». При знакомстве парень, как и полагается, назвал свое имя, но Вика его почему-то не запомнила. Или, может быть, не расслышала сквозь шум проезжающих машин.

— Ты читала Ури Геллера?

Мальчик определенно имел претензии на интеллект. Но как же она, студентка факультета психологии, могла не читать Ури Геллера? У мальчика были огромные голубые глаза — при этом, как ни странно, они не придавали ему глупый вид и ничуть не добавляли женственности. Наоборот, это было лицо настоящего молодого мужчины. Модная трехдневная щетина украшала бледное узкое лицо, по вискам спускались едва намеченные бакенбарды. Настоящий стиляга: и одет с иголочки, и часы дорогие, и одеколон…

— Читала, конечно, — ответила Вика, приятно смакуя на языке горьковатую жидкость с привкусом корицы.

— И как тебе? — последовал очередной вопрос.

— Нормально, — Вика усмехнулась, подумав про себя, что разговор определенно не к месту.

— Лично я считаю…

Последовала многозначительная пауза.

Мальчик наклонился, сунул в уголок рта длинную сигарету с белым фильтром, блеснул дорогой зажигалкой, прикурил и выпустил ровную и широкую струю дыма. «Ну теперь ему остается только раскланяться — направо и налево, а мне — восторженно похлопать и крикнуть «браво!», — Вика чувствовала, что начинает испытывать раздражение, и все-таки мальчик казался ей интересным. На ночной дискотеке обсуждать принципы позитивного мышления, при этом попивая вкусный дорогой коктейль, — в этом что-то есть!

— Лично я считаю, — он наконец продолжил неоконченную фразу, — что психология — это вообще не наука.

— Вот как? — Вика приподняла брови с видом ученой дамы, пожалев, что не надела очки. Ситуация забавляла ее все больше и больше.

— Именно так. Она не имеет практического применения.

— Ну что ты! Психология — самая практическая наука, это же почти что медицина! — Лера возмутилась. На самом деле — за державу обидно!

Мальчик усмехнулся и небрежно смял в черной пепельнице сигарету, выкуренную лишь на четверть.

— Лично я считаю, — в третий раз услышала Вика, — что даже астрология приносит человеку больше пользы, чем психология. Все эти секреты успеха, законы мышления — все это бред чистейшей воды! Когда ты находишься в кризисе, тебя может спасти рюмка водки, бутылка водки или литр водки, но не психология!

Вика от души рассмеялась.

— Это философия алкоголика.

— Возможно. Но скажи — вот ты, к примеру, профессиональный психолог. Так ведь?

— Не совсем. Я студентка…

— Не важно. Пусть начинающий психолог, — согласился он, — скажи, только честно, тебе хоть раз в жизни помогли все эти теоретические выкладки?

— Мне? Не знаю… Может быть, у меня просто не возникало…

Он не дал ей возможности закончить фразу.

— Психологи всегда могут что-нибудь посоветовать, придумать выход из любой ситуации, создать модель поведения в любых условиях, но когда дело доходит до них самих, они действуют совершенно противоположным образом. Они не соблюдают эти правила, потому что лучше других знают степень их бесполезности. Разве не так?

Вика поморщилась. Ей определенно становилось скучно.

— Пойдем потанцуем?

Она допила коктейль и поставила фужер на столик. Прищурившись, различила среди танцующей массы силуэт Неверовой. Ленка двигалась просто великолепно, намного лучше других неуклюжих девчонок, бледно пародирующих движения Бритни Спирс. Не дождавшись согласия своего кавалера, Вика растворилась в толпе.

— Ты кого мне подсунула? — прокричала она в Ленкино ухо, но та все же не расслышала вопрос — настолько громко играла музыка.

— Ты кого мне привела, я тебя спрашиваю?

— А что? — встревожилась Ленка.

— Знаешь, о чем мы все это время разговаривали? О психологических проблемах!

— О чем? — На этот раз Ленка все прекрасно слышала, просто она не поверила своим ушам.

— Обсуждали нашу любимую науку. Правда, он ее в принципе за науку не считает.

Ленка, и без того развеселившаяся от выпитого спиртного, на этот раз смеялась до слез. Вика огляделась по сторонам в поисках своего нового знакомого и обнаружила его за барной стойкой. Она махнула ему рукой, и он вскоре к ним присоединился. Танцевал он, кстати, тоже очень стильно, явно выделяясь из толпы топчущихся на месте молодых людей. «В общем, одна большая претензия… непонятно на что». Вика вынесла окончательный приговор своему кавалеру, решив для себя, что никаких отношений продолжать с ним она не собирается.

Тем не менее, когда в третьем часу ночи компания решила расходиться по домам, мальчик явно рассчитывал на то, что Вика пойдет не к себе, а к нему домой. Он так и спросил:

— Мы — ко мне?

— Да нет, спасибо, — вежливо отказалась Вика, — мне завтра рано вставать.

По тому, как вытянулось его лицо, Вика поняла, что мальчик не привык к отказам. Они стояли недалеко от выхода из здания «Джуманджи», на проезжей части. Правда, проезжей эта часть дороги была весьма условно — в половине третьего ночи машины по улицам ездят не слишком часто.

— Завтра суббота, — усмехнулся «денди», картинным движением откинув со лба прядь вытравленных перекисью волос.

— Я в этом не сомневаюсь! — отрезала Вика. Настойчивость ее всегда отталкивала. Хотелось действовать наперекор. Вдалеке мелькнули фары, и Вика прищурилась, напряженно ожидая появления машины.

— Ну тогда… оставь мне номер телефона.

— У меня нет телефона.

Она махнула рукой, и проезжающий мимо «жигуленок» послушно, словно клубок, потянутый за нитку, вильнул к обочине.

— Вернее, телефон есть, а вот номера у него — нет! — С этими словами Вика захлопнула дверцу автомобиля, посчитав лишним сказать «до свидания». Интересно, до какого свидания, если никакого свидания не будет? А сказать «прощай» было бы слишком помпезно. Обольстительно улыбнувшись, Вика помахала ему рукой через запотевшее стекло. Машина тронулась, и Вика облегченно вздохнула. И все-таки странно: почему ей так не везет? Может быть, она слишком требовательна? Любая другая на ее месте, возможно, была бы просто счастлива отхватить такого парня — и умный, и красивый, и модный, и деньги, кажется, водятся… «Странная ты какая-то», — подумала про себя Вика и снова вздохнула.

Вернувшись домой, она первым делом залезла под душ. Необходимость в прохладной, даже холодной, воде она ощутила еще в машине, по дороге домой, когда почувствовала, что деревья на тротуарах мелькают перед глазами как-то подозрительно быстро, а главное — что было совсем неуместно — мелькают каким-то хороводом. Коктейль, как оказалось, был не таким уж и слабеньким. Вика улыбнулась, вспомнив о том, что она так и не уточнила имени своего нового знакомого, зажмурила глаза и, собрав в кулак всю силу воли, направила на себя поток ледяной воды. Она выдержала не больше минуты, но этой минуты ей вполне хватило.

Голова перестала кружиться. Вика растерла тело махровым полотенцем, надела пижаму и шмыгнула под одеяло. Сначала ей было холодно, и она накрылась с головой, чтобы «надышать» тепло — в детстве ее этому учила бабушка. Вскоре она совсем согрелась, снова высунула нос из-под одеяла и почувствовала, что засыпает.

Ей снилось море. Вика никогда не была на море, но часто о нем мечтала. Почему-то оно привиделось ей прозрачно-голубым, а не темно-зеленым, каким привыкла Вика видеть море по телевизору. Бескрайнее, сливающееся с горизонтом, оно так манило к себе. Вика ощутила прикосновение теплых волн, различила неподвижные капли, застывшие на коже прозрачными жемчужинами. Первые, еще зыбкие, сновидения были грубо нарушены вторжением непонятного звука. Вика с трудом открыла глаза, не сразу сообразив, что это звонит телефон. Ухватив боковым зрением цифры на табло электронных часов, она подняла трубку, уже заранее зная, чей голос сейчас услышит. Потому что в половине четвертого утра ей мог позвонить только один-единственный человек — Лера.

— Ты вообще соображаешь, сколько времени?

— При чем здесь время! Ну, Вика, прошу тебя, не будь такой занудой! Мы ведь сто лет не виделись, я так по тебе соскучилась! — Лера была в своем репертуаре.

— Между прочим, не по моей вине. Ты сама испарилась, — с деланным равнодушием ответила Вика.

— Ну ладно тебе, не ворчи! — взмолилась Лера.

— Я не ворчу. Что у тебя случилось?

Вика ужасно хотела спать. Она понятия не имела, зачем могла понадобиться Лерке в половине четвертого утра, и все-таки где-то в глубине души чувствовала затаенное торжество, как будто одержала долгожданную победу. Над Лерой — или над собой, но в тот момент для Вики это было не важно.

— Ничего, — проворковал равнодушный голос.

— Ничего?! — Рефрен определенно получился более эмоционально насыщенным.

— Просто… мне просто скучно. Вика, ну пожалуйста, поговори со мной!

— Тебе просто скучно?! В половине четвертого?

Набрав в легкие побольше воздуха, Вика приготовилась произнести последнюю гневную фразу, которая должна была стереть Леру в порошок, сровнять ее с землей, заставить провалиться в преисподнюю — немедленно, сию же секунду…

— Ладно… Спускайся, поболтаем. Чайник поставить? — выдохнула наконец Вика и поморщилась: сценарий остался без изменений.

Положив трубку, Вика лениво поплелась на кухню, по пути заранее открыв дверь, чтобы Лере не пришлось мерзнуть на лестнице, дожидаясь, пока ее впустят. В зеркале мелькнула слегка опухшая, заспанная физиономия и взлохмаченная шапка волос. Голова гудела, веки слипались. «Кажется, мне придется снова лезть под холодную воду», — обреченно подумала Вика и открыла кран.

— Вика, я просто умираю от счастья!

В комнате было холодно. Лера забралась в кресло и приняла излюбленную позу, поджав под себя ноги. Острые голые коленки беззащитно торчали из-под коротенького розового халата. Вика открыла нижний ящик комода и достала небольшой шерстяной плед.

— Лови! — Плед полетел и плавно приземлился в подставленные ладони. Лера расправила его и закуталась почти до самого подбородка.

— У тебя холодно. — Она поежилась.

— Знаю, — ответила Вика, усаживаясь в кресло напротив, — все времени нет окна заклеить. А вы уже заклеили?

— Что?.. Прости, — Лера смущенно улыбнулась, — я, кажется, задумалась. Что ты сказала?

— Не важно, — отмахнулась Вика, прикуривая сигарету, — кажется, ты говорила что-то насчет приближения смерти…

Лера задумчиво водила указательным пальцем по серо-коричневым шерстяным дорожкам пледа, словно бродила по загадочному лабиринту в поисках выхода. Вика чисто механически следила за ее движениями. Ноготь, покрытый слоем перламутрового голубовато-зеленого лака, напоминал майского жука, медленно ползущего по ворсистой ткани.

— Я люблю его. По-настоящему, Вика! Ты просто не представляешь, что это значит! Ведь я жить без него не могу. Вот сейчас его нет, а мне так плохо без него! Мы расстались несколько часов назад, а я уже жду, когда же наконец снова его увижу. Я даже думать ни о чем другом не могу, все время — только о нем одном.

— Счастливая, — с искренней завистью произнесла Вика, — ну а он?

— Не знаю, — Лера вздохнула, — иногда мне кажется, что он чувствует то же самое, что и я, а иногда… Иногда так не кажется. — Она не стала уточнять своих альтернативных ощущений.

— Да брось ты, — отмахнулась Вика, — это тебе просто кажется.

— Возможно. Только я ведь о нем почти ничего не знаю.

— Не знаешь, — согласилась Вика, — но ты должна чувствовать.

— Чувствовать… — усмехнулась Лера. — Ты великий теоретик! Только у меня в голове сумбур, мысли в полном беспорядке, точно так же, как и чувства. Что мне делать, Вика?

Лера смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Вика вспомнила свой недавний разговор в ночном клубе по поводу того, что психология не в состоянии справиться с реальными проблемами, возникающими в жизни человека. Но с другой стороны — в чем, собственно, заключается проблема? Лерка влюбилась — это просто замечательно, это не проблема, а великое счастье, которое, между прочим, приходит далеко не к каждому. Так есть ли повод вывешивать траурные флаги?!

Два круглых светло-коричневых шара с едва различимыми черными точками-зрачками внутри продолжали оставаться неподвижными и беспомощными. Вика почувствовала, как сердце сжалось от жалости. Растерянная от любви, Лера казалась маленькой девочкой: откуда ей было знать, что от счастья не умирают?!

— Знаешь что, Лерка, — Вика решительно отодвинула от себя чашку с недопитым чаем и поднялась с кресла, — ты должна меня с ним познакомить. Тебе так не кажется?

— Кажется, — смущенно пробормотала Лера.

— Ну вот и правильно. А теперь — пошли спать. У меня раскалывается голова, я ужасно хочу спать…

— Ну Вика, — взмолилась Лера, — ну пожалуйста! Я не засну!

— А я — засну! Потому что я легла в три часа, а через полчаса ты меня разбудила! Все, что я хочу, — это спать!

— Ты… ты легла в три часа? — с большим сомнением уточнила Лера. — Что, книжку читала? У тебя зачет?

— Нет, на дискотеке была. — Вика, полностью проигнорировав Лерины мольбы, сбросила тапочки и нырнула под одеяло.

— На дискотеке? Ты?!

— Угу, — равнодушно пробурчала в подушку Вика, — все, Лерка, я сплю. Если не хочешь спать — можешь включить телевизор… Только не слишком громко.

Поморщившись, Вика в сотый раз дала себе слово, что с завтрашнего дня они прекратят курить в комнате. Дымный смог, повисший над кроватью, пропитался влажностью и стал едким.

— Пепельницу не забудь вытряхнуть. И вообще, может, бросим курить?

— Зачем? — равнодушно отозвалась Лера, и Вика подумала — и правда, зачем? Отвернувшись к стене, она услышала, как подруга поднялась с кресла и принялась снимать с себя одежду.

Выпустив ровную тонкую струйку дыма в приоткрытую створку, Вика перевернула страницу и задумчиво произнесла вслух фразу из учебника:

— «Весьма важна роль Суперэго, определяющего, сколько напряжений индивид позволяет себе облегчить и сколько ему приходится хранить…» О Боже!

Уронив голову на сложенные на подоконнике руки, Вика обреченно вздохнула. После бессонной ночи и напряженного рабочего дня она была абсолютно не в состоянии понять, в чем заключается роль Суперэго. За окном стоял розовый туман, листья деревьев отливали красным. Вечер был теплым и тихим. Приподнявшись, она с сожалением задвинула оконный шпингалет и прислонилась лбом к прохладному стеклу.

В этот момент в дверь позвонили. Вика на мгновение замерла, пытаясь понять: рада она этому звонку или не рада? Впрочем, все зависит от того…

— Привет!

Кирилл стоял впереди и улыбался широкой, открытой улыбкой. Лерка маячила за его спиной — вернее, не сама Лерка, а два ее глаза, излучающих счастье, как два маленьких коричневых прожектора. «Коричневое счастье», — подумала Вика. Всего остального просто не было — только сгусток счастья, сконцентрированный во взгляде. Она растерянно развела руками:

— Ну вот… Так неожиданно! Что же вы не предупредили?

— А зачем? — Лера наконец вышла вперед. — Подумаешь, великое событие!

Вика едва сдержала усмешку — еще бы не великое! По крайней мере сама Лера его таковым и считала, что же касается Кирилла, то ему, похоже, было все равно — он выслушал их диалог равнодушно и вмешиваться не стал.

Пока гости топтались в коридоре, Вика, открыв холодильник, пыталась сообразить, что можно экстренно приготовить. Яйца, банка консервов, вчерашний суп харчо, остатки жареной картошки, зеленый горошек, майонез и томатная паста…

— Вика?

Вика вздрогнула и подняла глаза. Перед ней, улыбаясь, стоял Кирилл. Она беспомощно развела руками в стороны.

— Да ладно тебе. — Он без слов понял причину ее замешательства. — Начнем с того, что мы с Лерой — не правительственная делегация и не какие-нибудь твои далекие родственники, которые двое суток тряслись в поезде. Так что, Вика, не нужно переживать. Ты не Лерина мама, и наш к тебе визит — это не официальный визит жениха в дом невесты…

Леркина голова, непонятно откуда взявшаяся, появилась у Кирилла под мышкой. Он опустил взгляд вниз, нежно провел рукой по ее волосам и прижал к себе.

— К тому же, — продолжил Кирилл, — мы сами обо всем уже позаботились. Правда, Лера?

С этими словами он водрузил на стол огромный полиэтиленовый пакет, который, оказывается, держал в руке, — Вика этого просто не заметила. Первой из пакета появилась большая пузатая бутылка с темной жидкостью, за ней — вторая, точно такая же сестра-близнец. Связка бананов, коробка шоколадных конфет, сыр, икра, апельсины…

— Дольками или кружочками? — Вика занесла нож над апельсином.

Она накрывала на стол, торопливо нарезая продукты, а Лера стояла у раковины и натирала уже и без того сверкающие хрустальные фужеры. Кирилл, чтобы не мешать дамам, удалился в комнату для просмотра последних спортивных новостей.

— Дольками или кружочками? — Лера как будто с неба свалилась. — Ну да, конечно.

— Что — конечно? — Вика поджала губы, пытаясь сдержать улыбку.

— Конечно, дольками.

— А может быть, кружочками?

— Можно и кружочками…

Они рассмеялись в один голос.

— Знаешь, Лерка, что я недавно увидела в твоих глазах?

— Любовь? — с полувопросительной интонацией произнесла Лера.

— Нет, — Вика покачала головой, — коричневое счастье.

— Вечно ты со своими абстракциями. Поэт, одно слово. — Лера отнюдь не прониклась сравнением. — Но я очень счастлива. Мы где будем сидеть: здесь или в комнате?

— Лучше здесь, — подумав, ответила Вика, — а то опять все продымим. Ну, зови Кирилла.

Лера упорхнула в комнату и долго не возвращалась. Вика начинала нервничать — они что там, любовью занимаются? «Все смешалось в доме Облонских», — почему-то, может быть, не совсем кстати, подумала она. Вика вообще любила цитировать классиков.

Они сидели допоздна. Две пузатых бутылки уже опустели и были безжалостно свергнуты со своего места — теперь они стояли под столом, на полу, а на их место водрузили третью бутылку, наполненную такой же темной жидкостью, только форма у нее была не такая солидная — обычная узкая поллитровка. Остатки апельсинов, нарезанных кружочками, уже покрылись тонкой невидимой пленкой — заветрились. Лера кормила Кирилла жареной картошкой, нанизывая на вилку по одному светло-коричневому ломтику — озабоченно, слегка нахмурив брови. Он покорно открывал рот, когда она подносила вилку, при этом не отвлекаясь от разговора.

— Так что давай выпьем за тебя, Виктория! — Приподнявшись, Кирилл потянулся за бутылкой, стоящей в центре стола. — Давайте, дамы, ваши бокалы.

— Почему за меня? — улыбнувшись, спросила Вика.

— Потому что за все остальное уже пили! — хихикнула Лера.

— В таком случае давайте выпьем за последнюю субботу на этой неделе…

— Перестань, Вика. — Кирилл почему-то серьезно отреагировал на их привычную и безобидную перепалку. — Мы будем пить за тебя, потому что если бы не ты, мы с Лерой так и не встретились бы. Разве я не прав?

Он пристально посмотрел на Леру.

— Не знаю… — Лера пожала плечами, раздумывая.

— Зато я знаю. Ты такая нерешительная, что без Викиной помощи никогда не осмелилась бы со мной встретиться.

— Может быть, ты прав, — согласилась Лера, — но Вике было проще. Ведь, в конце концов, это не она, а я могла бы сойти за сумасшедшую, которая спустя пять лет решила реанимировать свою первую и единственную любовь.

Вика рассматривала Кирилла. Теперь, при более близком знакомстве, когда она уже привыкла к нему — к его голосу, глазам, улыбке, — он почему-то показался ей не таким интересным, как при первой встрече, и совсем не таким ярким, как на старой фотографии, сделанной в армии пять лет назад. Вполне обычное, почти непримечательное лицо с правильными — даже слишком правильными! — чертами. Единственное, что показалось Вике на самом деле потрясающим, — так это его улыбка. Когда Кирилл улыбался, небольшие продольные складки на щеках делали его лицо каким-то по-детски наивным, беззащитным. И именно эта детская улыбка в сочетании с мужественным овалом лица, влажным взглядом серых, слегка прищуренных глаз так притягивала. Наверное, в этом и состоял секрет его обаяния — в сочетании мужественности и скрытой внутренней беззащитности, что довольно редко встречается у мужчин. Кирилл часто улыбался — как будто знал свое секретное оружие и пользовался им исподтишка, как женщина.

Вика нахмурилась; прокрутив в голове все свои мысли, она поняла, что, наверное, слишком много выпила. Что это за бред, какое еще секретное оружие, при чем здесь женское кокетство? Вздохнув, она решила подумать о чем-нибудь другом, потому что в данный момент при всем желании никак не могла принять участия в разговоре. Лера и Кирилл, обнявшись, перекидывались короткими фразами, почти каждая из которых начиналась словами: а ты помнишь?.. Вика определенно была третьим лишним.

— Я, пожалуй, пойду. — Вика поднялась с табуретки и покачнулась, почувствовав легкое головокружение. Против ее ухода, как она и ожидала, никто не стал возражать.

— Спокойной ночи! — Лера подняла глаза. — Мы у тебя останемся, хорошо?

Вопрос был задан чисто формально — Вика не заметила в нем и тени вопросительной интонации.

— Конечно, — она в принципе и не собиралась отказывать подруге в таком пустяке, — только ты, пожалуйста, не забудь маме позвонить. А то она снова будет беспокоиться…

— Не забуду! — Лера сложила губы бантиком, что традиционно означало поцелуй, и снова пожелала Вике спокойной ночи. Ступая нетвердыми ногами, Вика отправилась в родительскую спальню, по пути бросив на диван чистое постельное белье. Немного подумав, расстелила простыню и надела наволочки на подушки — хоть Лерка и частый, но все-таки гость, а Кирилл тем более. Ну не сломалась же она от того, что постелила на диван простынку!

Вика проснулась от жажды. Она долго ворочалась во сне, понимая, что ужасно хочет пить, и все же просыпаться, вставать и идти на кухню ей тоже не хотелось. Иногда сон побеждал жажду, и тогда ей виделось, как будто она поднялась с постели, прошлепала босыми ногами по полу, открыла кран и приникла губами к холодной, прозрачной и тонкой струе. Вода была такой вкусной, что Вика никак не могла остановиться, оторваться от этого искусственного водопада, все продолжала и продолжала пить. С каждым глотком она замечала, что струйка становится тоньше и тоньше — и вот она совсем иссякла, кран заурчал… Медленно, словно раздумывая, упала последняя капля, которую Вика подхватила губами на лету. Воды больше не было, но жажда почему-то не исчезла, а стала еще сильнее. «Я сплю!» Вика переворачивалась на другой бок, силилась открыть глаза, подняться наконец с постели, но снова проваливалась в дрему, и сон повторялся.

Первые лучи позднего осеннего рассвета уже робко светили в узкую щель между оконными шторами, когда она наконец открыла глаза и заставила себя встать. В голове шумело. Во рту было до такой степени сухо, что язык, казалось, прилипал к нёбу. Она сглотнула и, пошарив ногами по полу, попыталась обнаружить тапочки. «Ну и черт бы с ними!» — отмахнулась она, поежившись: полы на самом деле были холодными. Вика даже не помнила, когда в последний раз чувствовала такую сильную жажду. Поднявшись, она откинула с лица спутанные волосы и отправилась на кухню.

«Что-то хорошее», — привычно подумала Вика, вспоминая вчерашний день. Это была ее старая, оставшаяся с детства, привычка: просыпаясь по утрам, она вспоминала вчерашний день. События восстанавливались в сознании не сразу, но вот общее ощущение рождалось моментально. Едва успевая открыть глаза, Вика уже знала, что произошло вчера — что-то хорошее или что-то плохое. Или вообще ничего — тогда никаких ощущений не возникало.

Но в это утро Вика улыбнулась, еще даже не вспомнив, что же произошло вчера и с чем именно связана ее улыбка. Смутное чувство тревоги, зародившееся где-то в глубине сознания, тут же отступило, отошло на второй план. Переступив порог родительской спальни, она вздрогнула от неожиданности и инстинктивно отступила назад.

Ровный и прямой розовый луч проникал в комнату сквозь щель раздвинутых штор, широкой полосой освещая пространство перед собой. На диване лежали два человека. Всего секунда — и Вика облегченно вздохнула, окончательно проснувшись и вспомнив, что вчера вечером Лера осталась у нее с Кириллом.

Стараясь ступать неслышно, Вика хотела пройти мимо них, но внезапно остановилась. Ей было стыдно — ведь она подглядывала! — но в то же время любопытство оказалось сильнее. Кирилл лежал на спине, на высоко поднятой подушке, повернувшись лицом к Лере, которая заснула, как маленький зверек, у него под мышкой. Его ладонь — большая, жесткая, настоящая мужская ладонь — лежала на ее маленьком плече, даже во сне слегка его сжимая. Спутанные волнистые волосы разметались по подушке в разные стороны, окружая Лерино бледное лицо сияющим в утреннем свете нимбом. Белая кожа была почти прозрачной — так отчетливо Вика вдруг разглядела на Лериной коже мельчайшие сосуды. Она казалась доверчивой и беззащитной, а он — сильным, почти что всемогущим… Вика улыбнулась и вздохнула, искренне и по-доброму позавидовав подруге.

Сделав наконец первый глоток воды, она почувствовала настоящее блаженство. Целый бокал Вика осушила за считанные секунды, на едином вдохе, едва не поперхнувшись. Шумно выдохнув, она поставила бокал на стол и, прищурившись от яркого света лампы, огляделась.

На кухне царила полнейшая разруха. Пепельница, полная окурков, полупустые вазочки и тарелки с нарезанной колбасой и сыром, надкусанный бутерброд — прямо на столе, по соседству с замысловатой дорожкой жареной картошки, совершенно непонятным образом петляющей по всему столу, усыпанному хлебными крошками. Как будто кто-то специально раскладывал эту картошку… Посреди всего этого безобразия — лужица темно-вишневой жидкости и пустая бутылка, гордо возвышающаяся на самом краю.

Вика стояла в полной задумчивости — она еще до конца не проснулась, и выпитое накануне вино все же давало о себя знать. К тому же слишком сильно хотелось спать, а потому на подвиги что-то не тянуло. В то же время Вика себя знала: все равно ей теперь не уснуть. Даже и пытаться не стоило — грязный стол так и будет маячить перед глазами до тех пор, пока она его не уберет. Даже присниться может… Кошмар! Обреченно вздохнув, первым делом Вика вытряхнула пепельницу, а затем решила взбодриться и поставила на плиту чайник — еще ни одно утро в Викиной сознательной жизни не прошло без чашки кофе. Пока он закипал — медленно и робко, как будто не понимая, что, собственно, с ним происходит, почему его так грубо потревожили, — Вика сложила всю посуду в раковину, залила горячей водой. Решительно намочила тряпку, вытерла разлитое вино. Шум закипающего чайника показался ей слишком громким и настойчивым, и она осторожно прикрыла кухонную дверь, чтобы звуки не проникали в комнату.

Медленно отпивая из чашки горькую черную жидкость, Вика смотрела в окно. Волшебное розовое утро медленно таяло, превращаясь в обычный день. Вика очень любила раннее утро, первые лучи рассвета, солнце, на которое можно было смотреть не щурясь — далекое, красное, круглое, четко очерченное, окруженное темным сгустком облаков, оставшихся от ночи. Еще в детстве, совсем девочкой, случайно просыпаясь рано утром, она очень часто не ложилась спать, увидев за окном рассвет. Рождение нового дня всегда притягивало ее, не могло оставить равнодушной — в мятной прохладе утра, в первых солнечных лучах она всегда видела какую-то тайну, которая манила ее, притягивала как магнит, — казалось, стоит только пристальнее всмотреться в пестрое небо, в утренний свет, вдохнуть эту влажную, всегда весеннюю прохладу, и что-то важное, непостижимое для других людей откроется тебе, только тебе одной…

Вика вздохнула и прислонилась лбом к холодному стеклу, сквозь полуопущенные ресницы тут же разглядев мутное облачко пара, образовавшееся на стекле от ее дыхания. Улыбнувшись чему-то, снова, уже нарочно, надышала на стекло — теперь уже не облачко, а целая туча, — поставила чашку на подоконник и принялась медленно выводить указательным пальцем затейливый узор. Получилось что-то авангардное и недолговечное — уже через пару минут капли, уныло стекающие по ободку каждой линии, так тщательно прорисованной, испортили всю картину. Художник из Вики не получился. «А вот окно не мешало бы помыть!» Она предприняла безуспешную попытку разбудить собственную совесть или инстинкт домохозяйки, но вскоре вынуждена была констатировать, что у нее полностью отсутствует и то и другое. Сделанный вывод почему-то оказался подобен бальзаму на душу — Вика снова, уже во второй раз за это утро, улыбнулась сама себе, одним глотком допила остывший кофе и принялась оптимистично разгребать грязную посуду в раковине.

Через полчаса на кухне был полный порядок. Обжигающий свежестью ветер влетел в форточку, обследовал каждый уголок и снова умчался, не захотев оставаться в неволе, а заодно прихватив с собой на свободу и табачный смог, так раздражающий Вику. Вика в последний раз протерла стол и водрузила по самому центру конфетницу. Громко и победоносно тикающие кухонные часы в виде мерзкого розового сердечка (ох уж эта старческая сентиментальность!) — папин подарок маме на двадцатилетие совместной жизни — показывали без пяти восемь. Вика снова покосилась на них недружелюбно. Эти часы ее ужасно раздражали: сердечко было явно не оригинальным — его просто содрали с вкладыша жевательной резинки «Лав из». Мама, собирая дорожные сумки, все порывалась взять эти часы с собой — ее они трогали до глубины души, но отец хоть и умилился подобному проявлению чувств, часы брать с собой запретил. Вика же поклялась снять их со стены в ту же минуту, когда захлопнется дверь… но почему-то до сих пор этого не сделала.

Нерешительно взобравшись на табуретку, Вика смотрела на часы, ожидая с минуты на минуту, как привычная волна ненависти к этому выпуклому куску металла, покрытому розовой краской и тикающему, как взрывной механизм, окончательно захлестнет ее с головой, поглотит все остальные чувства. Состояние ее было похоже на медитацию — и вот она, достигнув наконец нирваны, сдернула часы со стены. В этот момент дверь слегка скрипнула, Вика обернулась и увидела в дверном проеме Кирилла.

Некоторое время они молчали, разглядывая друг друга. Вернее, это Вика разглядывала Кирилла, а он производил впечатление человека настолько заспанного, что не был способен на чем-то сосредоточиться. Он щурил глаза от света, пытаясь прийти в себя. Вид Вики, стоящей возле стены на табуретке и сжимающей в руках что-то розовое и тикающее, вызвал у него недоумение. По крайней мере Вике так показалось, и она поспешила оправдаться:

— Вот, решила снять эти дурацкие часы. Уже давно собиралась это сделать…

Он ничего не ответил, и Вика, неловко придерживая короткую, едва прикрывающую бедра футболку, спустилась вниз. На лице застыла глупая улыбка. Кирилл продолжал смотреть перед собой, не проявляя никаких признаков жизни. Вика открыла было рот, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, но в этот момент он вдруг решительно повернулся к раковине, до отказа открыл кран, нагнулся и принялся жадно и шумно глотать воду. Вика усмехнулась, вспомнив свое пробуждение.

— Ничего нет слаще воды. — Он наконец оторвался от крана, с шумом выдохнул, вытер тыльной стороной ладони влажные губы — впрочем, Вика успела отметить, что полоска влаги только размазалась по лицу, а с подбородка скатилась вниз и побежала по шее маленькая прозрачная капля. Она отвела глаза и улыбнулась:

— Полностью с тобой согласна. Слаще воды нет ничего.

— Лера спит, — он тяжело опустился на табуретку, — а ты почему не спишь?

Вика пожала плечами:

— Не знаю. Я проснулась, а тут — утро. Знаешь, я люблю утро, и мне жалко тратить его на сон.

— Часы, — он покосился на механизм, который Вика все еще продолжала сжимать в руках, — на самом деле дурацкие. Глупые какие-то.

— Глупые часы, — повторила Вика, — нужно вынуть батарейки, иначе они не заткнутся.

Вика открыла маленькую дверцу в задней части розового корпуса и без усилий извлекла батарейки.

— Операция на сердце произведена успешно, — серьезно произнес Кирилл, — пациент мертв.

Они улыбнулись друг другу, и Вика наконец почувствовала, что легкое напряжение, возникшее в первые минуты, спало.

— А я не люблю утро. — Он придвинул табуретку ближе к столу и устроился поудобнее.

— Чай будешь? Кофе?

Кирилл утвердительно кивнул. Вика снова зажгла газ под чайником, достала из шкафа две чашки и присела напротив.

— А почему ты не любишь утро?

Он улыбнулся своей беззащитной улыбкой, которая, как подметила Вика, делала его похожим на ребенка, и сказал:

— Потому что я — сова. А совы, как известно, утром предпочитают спать. Я всегда просыпаюсь с большим трудом и не люблю поэтому утро. Не знаю, я, наверное, непонятно объяснил…

— Да нет, почему же, все понятно. Вы с Лерой в этом похожи — она тоже очень любит спать.

Чайник закипел. Вика, не вставая, протянула руку к плите, выключила газ. Некоторое время она не двигалась, дожидаясь, пока чайник немного успокоится — чтобы не плевался, а потом поднялась и наполнила чашки. Щедро плеснув в свою чашку сгущенного молока, она пододвинула банку Кириллу. Тот от сгущенного молока отказался.

— А почему сегодня так рано проснулся? — Вика продолжила начатый разговор, достаточно бессмысленный, но, впрочем, вполне подходящий для утренней словесной разминки двух малознакомых людей.

— Я еще не проснулся, — возразил Кирилл, — вернее, не собирался просыпаться, я просто хотел попить воды, а тут — ты с этими розовыми часами. На табуретке… А вот теперь — кофе. Сегодня воскресенье, мы с Лерой собирались на дачу. Поедешь с нами?

— На дачу? — Вика удивленно подняла брови. — Тебе не кажется, что в это время года…

— Ерунда, — он перебил ее, не дав возможности сказать все то, что было известно наперед, — у нас там печка, и камин, и вода течет прямо из крана. Поедешь?

— Печка, камин, и вода течет прямо из крана… — машинально повторила Вика и подумала про себя: что еще может быть нужно человеку в воскресенье? Обычный день, и все-таки — воскресенье, изначально стоящее особняком в череде остальных дней недели и всегда так мечтающее превратиться в настоящий праздник.

— Это дача твоих родителей?

Он кивнул:

— Собственной еще не обзавелся. Так ты решила?

Ее немного удивила его настойчивость.

— Если Лера не будет против.

— Лера? Лера — против?! — Он снова улыбнулся, и Вика в сотый раз подумала о том, как изменяется его лицо, когда он улыбается. — Вика, ну что ты говоришь? Лера шагу без тебя ступить не может, ей просто кислорода не хватает, когда тебя нет рядом! Она мне про тебя все уши прожужжала — какая ты замечательная… Я уж, честно говоря, стал сомневаться в реальности твоего существования…

— Почему? — Вика улыбнулась в ответ.

— Неужели ты и впрямь такая идеальная? — Он смотрел пристально и серьезно.

— Стараюсь, — ответила Вика.

— А зачем? — Кирилл продолжал оставаться серьезным, по крайней мере внешне, и это ее немного покоробило.

— Знаешь, мне кажется, что мы с тобой настроены на разную эмоциональную волну, — ответила она, не глядя.

— А меня неотступно преследует другое ощущение.

— Какое? — Она наконец подняла глаза, потому что его молчание уже начинало давить.

— Как будто я знаю тебя уже давно. Как будто я познакомился с тобой еще раньше, чем с Лерой.

В оконное стекло шумно ударилась и отлетела какая-то серая птица. Вика оглянулась, но не успела понять, что это было.

— Но ведь мы на… — Вика вспомнила смешной эпизод их первой встречи, но он перебил ее:

— Нет, я не об этом. Еще раньше.

— Еще раньше?

Что-то всколыхнулось в душе — что-то такое, что лучше было не трогать. И Вика отмахнулась, решив свести все к шутке:

— Наверное, в прошлой жизни. Я была кипарисом…

Шутка удалась и исполнила свое предназначение. Больше к этому разговору не возвращались. Выкурив одну на двоих сигарету, они решили разбудить Леру, чтобы поехать на дачу пораньше. Нужно было успеть купить мясо на шашлык, прогреть помещение, натопить баню. При этом Кирилл планировал к семи часам уже вернуться в город, потому что у него были запланированы какие-то дела.

Дача у Кирилла — вернее, у его родителей — оказалась просто потрясающей. Это не был загородный шикарный коттедж с евроремонтом, и все же здесь было то, что по крупицам, заботливо собранное умелой рукой, создает ни с чем не сравнимое чувство защищенности и уюта. Чувство дома — Вика сразу, едва переступив порог, именно так охарактеризовала свои ощущения. И еще было чувство праздника, чувство воскресенья… В воздухе по-весеннему пахло дегтем — если бы не желтые и багряные листья на деревьях, и впрямь можно было бы подумать, что на улице весна. Вика закрывала глаза, вдыхала смоляной воздух и представляла себе набухшие на деревьях почки и серые проталины на дорогах.

Перед ними было огромное помещение, которое Кирилл скромно назвал кухней. Деревянная, ручной работы мебель — большой круглый стол посередине, стулья с замысловатой резьбой, такие же резные шкафчики с бесчисленным количеством маленьких и больших выдвижных ящиков, дверок и полочек. Большая кадка с огромным лимонным кустом, пестрый выцветший коврик — приглядевшись, Вика поняла, что он сделан из лоскутов разноцветного искусственного меха. Не придумав ничего более оригинального, она тихо прошептала:

— Замечательно! Просто замечательно…

Кирилл улыбнулся — как показалось Вике, немного снисходительно — и слегка подтолкнул их:

— Ну что вы застыли, как две каменные статуи! Проходите.

Лера засмеялась. Она вообще в тот день много смеялась. Вика вспомнила, как Лера хохотала по дороге и, открыв окно, высунула наружу свои длинные ноги, обтянутые темно-коричневыми колготками и обутые в массивные кроссовки «Рибок», шокируя проезжающих мимо водителей. Потом она нашла себе новую забаву — сидя на переднем сиденье рядом с Кириллом, мешала ему вести машину, кидалась ему на колени, кусала запястье, тихонько рычала и скулила, подражая маленькому щенку… Вика несколько раз безуспешно пыталась ее утихомирить, а потом, плюнув, стала смеяться вместе с ней.

— Моем руки. Топим печь. Замачиваем мясо… — Разогнавшись, Кирилл никак не мог придумать окончание своему речитативу.

— Включаем музыку… — Лера нагнулась и нажала на кнопку стоящего на полу магнитофона. Музыка заиграла, а Лера восхищенно ударила в ладоши — как будто бы она сотворила настоящее чудо, и закончила фразу: —…танцуем!

Они с Викой дружно завизжали и принялись отплясывать под какой-то заводной попсовый мотивчик, при этом подпевая исполнителю в два голоса. Вика удивилась, как ладно у нее получается, — она ведь совсем не знала слов.

Уже намного позже — после того как все приготовления к пикнику были закончены, после того как сам пикник уже почти подошел к концу — Вика пожалела, что поехала на эту дачу. Все было замечательно, они трое в тот день были как будто бы одним целым, понимали друг друга с первого слова, с одного взгляда, смеялись — без конца, над любым пустяком, как могут смеяться только очень молодые люди. Народная мудрость, гласящая, что смех без причины — признак не слишком большого ума, наверное, все же ошибочна. Все-таки смех без причины, или почти без причины, — это признак молодости и беззаботности. Они смеялись друг над другом и сами над собой, Лера и Вика мазали друг друга кетчупом, потом Лера придумала, что это кровь, и повалилась на пол, изображая предсмертную агонию.

— Не умирай, любимая! — Вика кинулась к ней, скорчила скорбную и взволнованную физиономию и принялась изо всех сил трясти: — Не умирай!

Лера закатывала глаза, дергалась и извивалась как змея. Кирилл сидел за столом и давился от смеха.

— Я спасу тебя, — он внезапно вскочил со своего места и опустился перед ней на колени, — я спасу тебя, любимая!

Он наклонился над Лерой — совсем близко, Вика почувствовала его дыхание, легкий запах свежевыпитого спиртного и табака, увидела близко от себя его прямые короткие и черные ресницы. Он опять ей не понравился, и она, снова войдя в роль, попыталась его оттолкнуть:

— Уйди! Это ты ее убил, я знаю, знаю! Девочка моя…

Но он уже поднял Леру на руки — легкую, невесомую. Она сразу же перестала дергаться. Вика сидела внизу, на полу, но ей показалось, что она отчетливо разглядела, как дрогнули ее ресницы. Вика хотела что-то сказать, но в тот же момент почувствовала, что игра окончена.

Через минуту Кирилл с Лерой на руках скрылся в дверном проеме, а еще через несколько минут Вика, сидя во дворе, на ветру, пыталась в четвертый раз прикурить сигарету и жалела о том, что поехала на эту дачу. Ветер без конца тушил маленькое пламя спички. Выругавшись, Вика отшвырнула коробок и, порывшись в кармане спортивной куртки, извлекла оттуда зажигалку.

Курить на ветру было не очень-то приятно. Вика выбросила сигарету и принялась от нечего делать разглядывать соседние домики. Было такое чувство, как будто у нее что-то отняли, что-то важное и необходимое, без чего она своей жизни просто не представляла. Хотелось домой — настолько, что Вика уже начала всерьез поглядывать на затихшую в дальнем конце участка под небольшим навесом машину.

Прав у нее не было, но водить машину Вика умела. Нельзя было сказать, чтобы она была в этом деле профессионалом. Лет в четырнадцать она постигала автомобильные премудрости вместе с двоюродным братом, которому родители в честь совершеннолетия купили подержанную «восьмерку». В течение двух недель Вика почти ежедневно сидела на коленях у Артема и выписывала круги во дворе старой пятиэтажки, в которой жил двоюродный брат. Потом настал торжественный момент, когда Вика слезла с коленей, включила зажигание и впервые сделала все сама — от начала до конца. Но потом, к сожалению, начались экзамены в школе, а потом Артем познакомился с какой-то девушкой, и теперь уже ее, а не Вику он учил ездить на машине. Сестра отошла на второй план.

Вика тряхнула волосами: что это, неужели она серьезно об этом думает? Ведь все это было пять лет назад, и с тех пор она за руль не садилась, да и вообще… С чего это? Медленно повернув голову, она увидела позади себя открытую створку окна: узкий вытянутый прямоугольник, занавеска, плавно двигающаяся от ветра. Подоконник, а на нем — ключи. Вика обернулась не случайно; она помнила, что Кирилл бросил ключи от машины на подоконник. Теперь нужно было только протянуть руку, и…

Двигатель завелся с первого оборота. Вика даже удивилась, насколько плавно ей удалось повернуть ключ и отжать сцепление. Машина качнулась и медленно, повторяя в своем движении каждый изгиб дороги, переваливаясь с боку на бок, двинулась вперед. По идее нужно было бы немного прогреть машину, но ей, конечно же, было не до этого. Она улыбнулась собственной дерзости, с удовольствием ощутив где-то в глубине души новое чувство — наверное, это оно и было, то самое чувство полета, которое дано испытать разве что парашютистам или таким же, как она, угонщикам автомобилей. Машина была послушной — несмотря на то что никогда не знала Викиных рук, покорно выполняла все ее требования. Вике это нравилось. В боковом зеркале мелькнуло отражение ее лица — она улыбнулась себе, немного напряженно и сосредоточенно, и снова стала смотреть на дорогу. Слегка поднажав на педаль, она прибавила скорость. Желто-серая придорожная трава стала мелькать быстрее, еще быстрее… Доехав наконец до поворота на дорогу, Вика в последний раз задумалась — но лишь на секунду, потому что заранее знала, что не уступит никаким сомнениям. Дорога была свободной. Она медленно развернула руль вправо, машина плавно и послушно вильнула и медленно выползла на дорогу. Здесь уже все было совсем просто — прямая и ровная асфальтированная дорога, только руль держи. Вика переключила скорость и нажала на педаль — асфальт замелькал перед глазами быстрее, теперь он казался ровным и гладким, однотонно серым. Заметив впереди небольшую вмятину, Вика осторожно повернула руль и плавно объехала препятствие, снова ощутив прилив адреналина. Сердце ухнуло куда-то вниз — и снова прыгнуло на свое место, забилось быстро и ритмично. Вика ткнула пальцем в одну из кнопок на серой панели магнитофона и прибавила громкость. Рядом на сиденье валялась пачка сигарет — она оказалась как нельзя кстати. Кажется, кто-то говорил, что в жизни нет счастья?.. Для чего нужны «секс, наркотики и рок-н-ролл», когда можно просто сесть за руль!

За окном взметнулось легкое облачко дорожной пыли. Вика улыбнулась проезжавшему мимо парню на мотоцикле — вид у него был презабавнейший. Тяжелый шлем, казалось, сейчас свалится на дорогу вместе с головой — такая тонкая шея и такие узкие плечи были у этого парня. Викиной улыбки он, наверное, не заметил, потому что смотрел на дорогу сосредоточенно и серьезно. «А вдруг — милиция? — мелькнуло у Вики в голове. — Я ведь угнала эту машину… Угнала!» Сердце — она ничего не могла с этим поделать — ликовало.

Дорога была почти пустой, как будто все водители сговорились, решив не мешать Вике совершать свои первые дорожные опыты. Редкие машины, попадавшиеся на пути, сначала пугали Вику. Ей казалось, что приближающаяся точка движется прямо на нее, что сейчас они столкнутся, и единственным желанием было — зажмурив глаза, беспомощно отпустить руль. Она не успевала опомниться, как снова оставалась одна на пустой дороге — встречная машина благополучно проезжала мимо. Вика снова улыбалась и ехала вперед. Она представляла себе изумленные и испуганные лица Кирилла и Леры, и ей становилось смешно. Что ж, сами виноваты — не надо было забывать о ней, не стоило оставлять одну, наедине с ветром и гаснущими спичками!

Совсем освоившись, она переключила радиоволну и наткнулась на удивительную мелодию в испанском стиле. Скрипка и гитара — нечто совершенно невообразимое и великолепное. Нажав на педаль, Вика снова прибавила скорость. На повороте ветер прильнул к ее лицу, выхватил из пучка прядь волос и бросил ее в лицо, на какое-то время полностью закрыв обзор. Вика попыталась сдуть прядь с лица, но та словно прилипла. Она даже не поняла, отчего вдруг так вздрогнула машина, почему руль, такой послушный, вдруг так резко вывернулся вправо и закружился, как мельничное веретено… Откинув со лба злополучную прядь, Вика скользнула взглядом по бледнеющему небу и солнцу, стремительно падающему вниз. На какое-то мгновение Вике показалось, что она сейчас столкнется с солнцем — настолько оно было близко.

— Зачем, Вика?..

Вика отвела взгляд. Просто невыносимо было видеть эти глаза, это лицо, склонившееся над ней, тонкие пальцы, то и дело поправляющие сползающую вниз больничную простыню. Лера была как живой укор — хотя сама, очевидно, этого не сознавала. Она улыбалась, стараясь не показывать, насколько сильно измучилась за эти двое суток, которые провела возле Викиной постели. Она старалась изо всех сил, у нее плохо получалось — словно в тумане, Вика разглядела мелкие складочки возле ее рта, темные, почти что до черноты, круги под глазами, тревогу… Она не отвечала, и Лера снова спросила: зачем?..

Вика и сама не знала. Просто в какой-то момент почувствовала себя такой одинокой, брошенной, никому не нужной, настолько незначительной… Ей просто необходимо было что-нибудь совершить. Какой угодно — но поступок. Вот и все. Вика это понимала, но могла ли она объяснить все это Лере, склонившейся над ней? Лере, которая, как выяснилось, проводит в палате интенсивной терапии уже третью бессонную ночь, поминутно вытирая холодные капли пота с Викиного лба. Той самой Лере, которая, как выяснилось, по ночам поила ее с ложечки прохладной водой, а она злилась в бреду — за то, что та не позволяет ей пить больше и все время твердит это слово «нельзя». Сказать ей, что Вика просто заскучала, что она решила доказать самой себе и всем окружающим, что она — существует? Но разве это не было очевидно? Или, может быть, признаться, что она просто хотела приблизиться к солнцу?

— Не знаю, Лерка. Я и сама не знаю.

— Тихо, — Лера осторожно приложила палец к Викиным губам и улыбнулась, — лучше молчи. Ты еще слишком слабая. Я задала тебе вопрос, но это не значит, что ты должна на него отвечать. Это я так, сама с собой…

— Расскажи мне… расскажи, как все было.

— Ты налетела на большую кочку. — Лера и виду не подала, насколько утомительно для нее было пересказывать всю эту историю, воскрешать в памяти все те события, свидетелем которых она не была, но представляла себе так отчетливо. — Машина перевернулась, тебя придавило…

Вика прислушалась к себе. Она не чувствовала боли, а поэтому не могла определить источник, из которого исходила вся эта слабость, физическую точку преломления абстрактных понятий — жизни и смерти… Лера поспешила ответить на ее невысказанный вопрос:

— Осколок лобового стекла. Он рассек тебе вену, и ты потеряла много крови. Очень много крови, потому что «скорая» приехала не сразу, а тот парень, который обнаружил тебя в кювете, не сумел как следует блокировать кровотечение. Он сделал тебе перевязку, но… В общем, — Лера вздохнула, — все обошлось.

Вика попыталась что-нибудь вспомнить. Физически ощущая, с каким напряжением работает мозг, она вдруг смутно различила в памяти знакомое лицо.

— Лера, скажи… Мне это просто показалось, или я действительно видела Кирилла…

Лера удивленно взмахнула ресницами, карие глаза заметно посветлели — так резко сузились зрачки, превратившись в едва заметные крапинки. А потом она вдруг улыбнулась:

— Значит, ты все помнишь!

— Я ничего не помню. — Вика попыталась пошевелить головой, по привычке подкрепляя слова мимикой, и в тот же момент почувствовала внутри сотни булыжников, маленьких и больших, но одинаково заостренных.

— Это мы тебя нашли. Я посмотрела в окно и увидела, что машины нет. Кирилл добежал до поворота, но тебя уже не было. Потом мы взяли машину у соседей. Это мы тебя нашли, — повторила Лера, — но ты была без сознания… Ты была без сознания и вся в крови.

— Потом приехала «скорая»?

— Не было никакой «скорой». Мы остановили попутку. Я уехала с тобой в больницу, а Кирилл остался.

— А что с машиной?

— Ничего. Ничего страшного, просто помялась и лобовое стекло разбилось. Это не важно. Главное — что ты жива. И совсем скоро будешь здорова. Сегодня тебя должны перевести в обычную палату. Или завтра.

— Мы с тобой теперь совсем родные. — Вика вынула из-под простыни бледную кисть и накрыла Лерину ладонь. Она показалась ей горячей. — Ты спасла мне жизнь.

— Да брось ты, — отмахнулась Лера, — любой честный пионер на моем месте поступил бы точно так же. Помнишь, мы когда-то были пионерами…

Вика молча закрыла и снова открыла глаза. Она прекрасно знала, что сейчас чувствует Лера, которая совершенно неспроста начала молоть чепуху. Только можно ли подобрать слова, чтобы выразить это чувство?

Отделение травматологии в Первой городской больнице располагалось на четвертом этаже, и это Вике нравилось — настолько, насколько вообще может нравиться человеку что-то связанное с больницей. Стоя у большого окна, Вика снова наблюдала за солнцем, которое изо дня в день совершало свой привычный ритуал, обходя землю с востока на запад, прокатывалось по небу, строго и неукоснительно соблюдая траекторию движения и время своего присутствия на небе. Ну разве что на минуту — с каждым днем оно уходило всего лишь на минуту раньше, но Вика могла это простить: в конце концов, у солнца могут быть неотложные и более важные дела там, с обратной стороны горизонта, оно, может быть, там нужнее, чем здесь. Тем более что Вике в больнице было совсем не одиноко: в палате она лежала вместе с веселой и разговорчивой женщиной, которая, впрочем, очень поздно всегда просыпалась, но это было даже лучше — она не мешала Вике встречать рассвет. Потом был завтрак, обед, дневная дрема, а вечером приходила Лера.

— Не понимаю, почему меня держат в больнице, — жаловалась Вика.

— Потому что у тебя давление еще не стабилизировалось, ты еще слишком слабая. И потом, твоя коленка…

— Моя коленка здорова. Она чувствует себя прекрасно, — возражала Вика, впрочем, только ради того, чтобы что-то сказать. Лера приносила разные вкусности — шербет, ириски, молочный коктейль, домашние пельмени в кастрюле, обмотанной несколькими слоями газеты и полотенцем, яблоки, бананы и вареную свеклу. Пельмени Вика ела с удовольствием, молочный коктейль пила залпом, а вот фрукты есть что-то не хотелось, и уж тем более вареную свеклу, на которой Лера настаивала от лица лечащих врачей.

— Она тебе необходима! — говорила Лера. Вид у нее был, как у профессора диетологии. Вика улыбалась, подавляла чувство неприязни к свекле, к которой, впрочем, до этого времени была равнодушна, и вгрызалась зубами в бордовую мякоть, тошнотворно сладкую, — только чтобы Лера была довольна. Они вместе жевали ириски и курили в конце длинного и узкого больничного коридора.

Как-то в один из дней больничного заточения к ней в палату вместо Леры заглянул Кирилл. Дверь, приоткрывшись, как-то удивленно скрипнула. Вика обернулась; время близилось к пяти, а это значило, что дверь ошибается, удивляться здесь нечему — Лера всегда приходит в пять часов. Кирилл, прищурившись от яркого света — дверь в палату располагалась точно напротив окна, — сразу не смог разглядеть Вику, сидящую в изголовье больничной кровати с книжкой на коленках. Зато Вика, наоборот, сразу и отчетливо увидела его. Увидела, удивилась, улыбнулась, немного испугалась. Она сразу почувствовала себя провинившейся школьницей или просто нашкодившим щенком…

— Кирилл! — Она сползла с кровати и принялась водить босыми ногами по полу в поисках тапочек.

Кирилл пришел с большим полиэтиленовым пакетом, который они оставили в палате, а сами отправились в коридор — как выражалась сама Вика, «курить и говорить».

— Я разбила твою машину.

— Я сразу понял, что ты сумасшедшая. Сразу, как только тебя увидел. Помнишь, когда ты возникла на пороге и сказала, что у твоей бабушки была точно такая же квартира, как у моих родителей. Я подумал — она сумасшедшая.

— Наверное, — ответила Вика вполне равнодушно.

— Ты ее не разбила. Просто немного покалечила, но ее уже отремонтировали. Теперь как новая.

— Остается только сказать мне спасибо. Кстати, а где Лера?

Вика сидела на краешке облупившегося подоконника в конце коридора — как птица на жердочке, на своем привычном месте, том самом, где за прошедшие несколько дней уже привыкла сидеть с Лерой. Лера не предупреждала, что сегодня вместо нее в больницу явится ее приятель.

— Она тебе не говорила? — Кирилл смотрел с подозрением, как будто не верил, что Викино непонимание искренне. Вика в ответ только покачала головой, пристально вглядываясь в его глаза. Ей показалось — или, может быть, на самом деле? — они как-то странно, непривычно заблестели при упоминании о Лере.

— Пишет какой-то реферат.

— Всего лишь? — Вика не поверила, что такой пустяк может стать для Леры поводом не навестить подругу в больнице.

— Ну да. — Кирилл был немного удивлен, несмотря на то, что вполне отчетливо представлял себе всю картину тесных взаимоотношений подружек. — Я принес тебе свеклу. Вареную, и еще что-то… Там, в пакете.

— Что-то еще — и свекла, — противопоставляя, Вика грамотно расставила интонацию, чтобы показать свое отношение к последнему продукту, — послушай, а ириски?

— Ириски? — Он вопросительно поднял брови и разочарованно продолжил: — Извини, Вика, я даже не посмотрел, что там, в пакете…

— Так принеси! — Вика вышвырнула недокуренную сигарету в открытое окно и требовательно посмотрела на Кирилла.

Он нехотя повиновался, на ходу пробормотав что-то про пагубную страсть к ирискам.

— Зубы портятся? — Вика развернула маленький конвертик со смешной кошачьей рожицей и надписью «кис-кис». Засунула в рот светло-рыжий прямоугольник, сжала, почувствовав привычную обволакивающую десны сладость, и прищурилась от удовольствия.

— Конечно, — Кирилл нахмурил брови, — сама подумай. Эта липкая масса остается между зубами, нарушает кислотно-щелочной… баланс, не смей возражать! Что неизбежно ведет к возникновению кариеса.

— Ты в своем уме? — Вика покрутила пальцем у виска и принялась разворачивать вторую ириску. — Открой рот.

— Я?

— Открой рот и закрой глаза. — Она засмеялась.

Любимые конфеты положительным образом действовали на Викино настроение. Кирилл повиновался. Ресницы у него дрожали, но Вика решила простить ему эту маленькую фальшь. Торжественно закинув ириску ему в рот, Вика разрешила его закрыть.

— Всего лишь ириска. — Кирилл удрученно жевал и смотрел на Вику печально.

— А ты что думал?

— Не скажу. Кстати, свекла в перечне продуктов мамой Лерой была отмечена особо.

Небольшая пауза в его ответе была почти неразличима, а потому показалась Вике несущественной.

— Свекла, — Вика сморщилась, как будто ей в рот положили кусок лимона, — не хочу. Не люблю. Ненавижу!

— Напрасно. — Кирилл, совсем забыв о маскировке, с явным удовольствием жевал ириску, а оттого слегка шепелявил. Порывшись в пакете, он извлек оттуда еще один пакет, меньшего размера, неуверенно развернул его и обнаружил сверток, сквозь который просвечивали бордовые пятна.

— Яйцо в утке, утка в зайце… — тоскливо протянула Вика. — Я не понимаю, ты что — собираешься заставить меня есть свеклу?

— Мне сказали, что она тебе необходима. Лера просила, чтобы я проконтролировал.

— То есть я должна съесть ее у тебя на глазах?

Он кивнул.

— Всю?

Кирилл пожал плечами.

— Сколько сможешь.

Вика вздохнула и, протянув руку, забрала у Кирилла ненавистный сверток.

— Я не понимаю. Я отказываюсь понимать, почему мне нельзя есть ее с майонезом.

Свекла была порезана на круглые ломтики. Брезгливо поморщившись, Вика закрыла глаза и засунула в рот одну бордовую дольку.

— Что… что случилось? Ты что так смотришь? — спросила она у Кирилла, отметив необычное выражение его лица.

— Ты как вампир, — медленно произнес он, — вампир, напившийся крови. У тебя губы, десны, даже зубы красные.

Он говорил, не отводя взгляда от Викиного рта, и это ее смущало.

— Эй, Кирилл, — она отвела руку в сторону и щелкнула пальцем, — оторвись. Ты что, действительно никогда в жизни не видел обыкновенного вампира?

Он наконец посмотрел ей в глаза, но ничего не ответил и только покачал головой. Некоторое время она ела свеклу в полной тишине.

— Вкусно?

— Мерзко. Хочешь попробовать?

— Да нет, спасибо, я уже обедал.

— Ну так поужинай.

Вика настаивала уже всерьез, почувствовав какой-то странный и неуместный спортивный азарт.

— Знаешь что, Вика…

Он вдруг решительно забрал у нее из рук бумажный сверток и дернул оконный шпингалет. Рама легко распахнулась — и в следующую секунду Вике пришлось слегка пригнуться, чтобы ее не задел летящий мимо головы «снаряд». Все произошло настолько быстро, что Вика не успела ничего понять, оглянуться и увидеть, как злополучная свекла шлепнулась на асфальт посреди больничного двора, высыпалась из пакета… Одно колечко даже покатилось.

— Птички скушают. Им полезно… Гемоглобин, говорят, повышается. Отойди немножко, я окно прикрою, чтобы ты не простыла.

Он смотрел как ни в чем не бывало, словно не находя ничего особенного в том, что произошло. Вика сперва онемела от изумления и только вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, что же это было — акт милосердия? Некоторое время они молчали, а потом он вынул из внутреннего кармана куртки носовой платок, слегка притянул ее к себе и принялся вытирать рот. Вика стояла не двигаясь, скосив глаза вниз, и наблюдала за движениями его пальцев, когда они слегка касались ее губ, прислушиваясь при этом к собственным ощущениям. Она подняла глаза.

— Не знала, что ты так озабочен уровнем птичьего гемоглобина.

— Ну вот, теперь лучше. — Он придирчиво осмотрел Вику, как будто она была не Викой, а картиной, художественным полотном, а сам Кирилл являлся не кем иным, как автором этого творения. — Ты многого обо мне не знала. Разве не так?

— Так, — согласилась она, — но сегодня я сделала приятное открытие… Ты молодец. Ты настоящий друг! Мы ничего не скажем Лере?

— Про свеклу? — зачем-то уточнил он.

Вика собиралась ответить, но в этот момент его лицо вдруг приблизилось вплотную, и она почувствовала на своих губах его влажные и властные губы. Потом был сладкий привкус вареного сахара, вкус любимых конфет… Она не успела ни о чем подумать. Секунда — и он отстранился, как будто и не было ничего…

— Не скажем. Конечно, не скажем. А теперь извини, Вика, мне пора. Поправляйся.

Он на секунду сжал в своей прохладной ладони ее теплые пальцы, сразу же отпустил и не оборачиваясь сбежал вниз по ступенькам. Вика еще долго стояла без движения, глядя в одну точку — туда, где, мелькнув, скрылся его силуэт. Стояла до тех пор, пока проходившая мимо медсестра не загнала ее обратно в палату. Вечером она долго читала, а потом, уже ложась спать, решила, что на следующий день непременно расскажет Лере обо всем, что случилось.

Оконный проем в больничной палате, где лежала Вика, представлял собой своеобразную рамку, обрамляющую живую картину. Ночью это были луна и звезды, вечером — розовые сумерки, днем — ослепляющее золотом прозрачное осеннее небо. Солнце катилось по нему, строго соблюдая время и траекторию движения. Где-то около девяти часов утра оно показывалось в верхнем правом углу окна, задорно выглядывая из-под серой шторы. Потом серьезно и тихо смотрело в окно, медленно скатываясь вниз — с облака на облако, как по ступенькам — и наконец замирало в левом углу, как будто не хотело покидать эту нелепую, недостойную его величия и великолепия рамку с облупившейся краской… Именно в тот самый момент, когда солнце замирало, обычно появлялась Лера. Было около пяти, разговорчивая соседка на некоторое время замолчала, отыскав что-то интересное в свежем номере газеты «Арбат». Вика немного нервничала.

Вспоминая события прошедшего дня, Вика иногда думала, что все это ей приснилось. Того, что было, быть просто не могло. Но в тот же момент вспоминалась и пауза в разговоре, двусмысленное разочарование от ириски, взгляд, прикованный к губам, — и она понимала, что это был не внезапный порыв. Но тогда, черт возьми, что это было?!

Вика прислушивалась к себе, пытаясь понять свои ощущения и свое отношение к тому, что произошло. Она думала очень долго, но потом внезапно поняла, что слово «произошло» она мысленно произносит слишком уж часто. «А что, собственно, произошло? Бред какой-то. Наверное, все это мне просто приснилось…»

И тем не менее она собиралась рассказать Лере свой сон во всех подробностях. Солнце уже скрылось из поля зрения, когда дверь скрипнула и Лера наконец появилась. Волосы, наскоро собранные в низкий пучок на затылке, казались влажными и чуть ярче, чем обычно, отливали красным. Тут и там из прически выбивались мелкие пряди, обрамляя круглое Лерино лицо воздушным нимбом и делая его похожим на лицо ребенка. Какой-то новый джинсовый сарафан супер-макси почти волочился по полу, ботинки на внушительной платформе и коротенькая стеганая курточка — весь этот наряд был Лере очень к лицу. Вика, пропахшая больницей, в ужасном халате в горошек и стоптанных тапочках казалась самой себе просто отвратительной.

— Привет. Как твои дела?

— Завтра выписывают, — почему-то без энтузиазма ответила Вика.

— Что так печально? — Лера сразу почувствовала напряжение в голосе подруги. Вика, не ответив, торопливо заложила закладкой непрочитанную страницу, слезла с кровати и шмыгнула в коридор, кивком головы поманив за собой Леру. Традиционный пакет с продуктами был поставлен возле двери.

«Сейчас, — промелькнуло в голове, — вот сейчас…»

— Сама не знаю, — честно ответила Вика, — мне здесь до чертиков надоело.

— Представляю, — сочувственно произнесла Лера, прикуривая сигарету.

— Ты что вчера не пришла? — спросила Вика, почувствовав, что сердце застучало часто и гулко: она начинала тот самый разговор…

— Да этот реферат дурацкий. Достала меня эта учеба. — Лера махнула рукой. — Послушай, Вика, я хотела с тобой поговорить на одну серьезную тему.

— Да? — Вика напряженно всматривалась в лицо подруги, пытаясь разгадать, что у нее на уме.

— Да не пугайся ты так, — улыбнулась Лера, — ничего страшного не случилось, и ничего особенного… Просто ты ведь должна об этом знать…

— О чем?

— Ты помнишь, когда твои родители уехали, ты оставила мне ключи от квартиры. На всякий случай, если ты вдруг забудешь, ну, или… — Лера замялась.

Вика облегченно вздохнула: много шума из ничего!

— Насколько я понимаю, ты хочешь мне признаться в том, что нарушила неприкосновенность моего жилища и осквернила брачное ложе моих родителей…

— Нет, — со смехом запротестовала Лера, энергично качая головой, — мы спим в зале!

— Слава Богу! — Вика картинно прижала руки к груди. — Меня чуть удар не хватил!

— Как я тебя все-таки люблю, — тихо и серьезно произнесла Лера и легким движением откинула прядь волос с Викиного лица.

— Ваше чувство взаимно, мадам, — тихо, одними губами, произнесла Вика, чувствуя, как все ее планы летят коту под хвост. «Сейчас?» — растерянно подумала она, но так и не смогла ответить на этот вопрос.

— Да что с тобой сегодня? Ты вся какая-то…

— Не знаю, — вздохнула Вика, — ты придешь завтра к выписке?

— Ну конечно… Господи, какая ты бледная! Ты свеклу вчера ела? — Лера смотрела, слегка нахмурившись, исподлобья.

— Конечно, ела, — без запинки ответила Вика.

Лера некоторое время помолчала, а потом, улыбнувшись, произнесла:

— Герой!

— Почему? — Вика улыбнулась в ответ, чувствуя, как спадает напряжение.

— Как ты можешь ее есть — каждый день!

— Ну а что бы ты сделала на моем месте?

— Я? — Лера задумалась. — Я не стала бы ее есть. Я бы ее просто выбросила!

— Выбросила?

— Ну да, выбросила.

— Куда?

— Куда? Не знаю… — Лера огляделась по сторонам. — Да вот, в окно, например. Или еще куда-нибудь.

Они еще долго стояли возле окна, курили и разговаривали — до тех пор, пока врач не позвал Вику в палату. Лера снова поцеловала ее в щеку и попрощалась:

— До завтра!

Вернувшись в палату, Вика подумала: оказывается, не так-то просто рассказать подруге о том, что ты целовалась с ее парнем. Да и стоит ли это делать? Секунда, какой-то безумный порыв — и больше ничего. Кирилл, наверное, и не вспоминает об этом. А если и вспомнил один раз, то наверняка пожалел. Сама же Вика, даже очень сильно постаравшись, никак не могла отыскать в себе и малейшего признака чувства к Кириллу, никакого физического желания или даже азарта — того самого глупого азарта, который чаще всего и толкает многих женщин на то, чтобы переспать с мужем или приятелем своей подруги. Ничего этого не было. А свекла… Лера ведь варила ее целых полтора часа, а может быть, два. Не стоило признаваться в том, что Кирилл ее выбросил. Не стоило расстраивать Леру.

На следующий день Вику выписали из больницы. Тот день был пасмурным и каким-то суматошным. Солнца не было, и Вику преследовало ощущение, что он так и не начался, этот день, что утро затянулось до бесконечности, а ночь не наступит. И между тем, когда она наконец опустилась, уставшая, на любимый домашний диван, часы показывали половину четвертого. С утра Вика успела пройти нудную процедуру выписки, заскочить домой, искупаться и привести себя в порядок, заехать в парикмахерскую, подровнять волосы, и на работу — просто по пути, сказать, что с завтрашнего дня она выходит. От всего этого она чувствовала просто чудовищную усталость. Лера приехала в больницу рано утром, дождалась, пока оформят все документы, посадила Вику в такси, а сама поехала в институт. Обещала позвонить в обед — но обед понятие растяжимое, у всех людей аппетит просыпается в разное время. Может, к вечеру… Впрочем, и на это Вика почему-то не особенно рассчитывала.

В почтовом ящике Вика обнаружила извещение о том, что родители прислали ей денежный перевод. Деньги были кстати, потому что в коммерческой фирме, где работала Вика, больничные листы не принимали. В принципе деньги были кстати всегда и в любом случае. Прождав Леру до половины шестого, Вика решила, что дальше тянуть не стоит, пообедала, мысленно назвав свою трапезу неопределенным словом «ленч», собралась и поехала в банк.

Сумма была очень большая, просто огромная — Вика не привыкла получать от родителей такие переводы. Тем не менее было приятно. Она тут же побежала в книжный магазин, расположенный неподалеку, и купила сборник стихов Уолта Уитмена — любимого поэта — в шикарном издании. Потом купила еще пару книг по психологии, зашла в следующий магазин. Там оставила приличную сумму, разорившись на дорогое белье и маленькую кожаную сумочку, которая приглянулась ей уже давно. Выйдя из магазина, Вика, прищурившись, с улыбкой огляделась по сторонам: что теперь? Вывеска над входом в следующий магазин гласила: «Галерея вин».

Вика снова улыбнулась. Раньше такие магазины назывались гораздо проще: «Вино-водка». Коротко, ясно, прозаично и скучно. А теперь вот — «Галерея вин». Слишком соблазнительно, чтобы пройти мимо.

Из винного магазина Вика вышла окончательно счастливой. Бутылка красного вина обошлась ей почти в половину зарплаты, и тем не менее на душе был праздник. Еще не отпив ни глотка, Вика почувствовала легкое опьянение, которое скорее всего объяснялось весьма прозаически: просто она никак не могла прийти в себя от нахлынувшего чувства долгожданной свободы — чувства, знакомого каждому, кто хоть раз побывал в больничном заточении. А тут еще эти деньги, словно с неба свалившиеся…

Обо всем этом она раздумывала, лежа на диване. Вика решила устроить себе маленький праздник, и настроение у нее действительно было отличное. Даже несмотря на то, что Лера, обещавшая появиться к обеду, так и не появилась, а телефон ее молчал. Несмотря на то, что Вика была совсем одна. Она совсем не чувствовала своего одиночества, искренне, просто и немного по-детски радуясь тому, что снова видит знакомые шторы на окнах, снова лежит на диване, а не на жесткой больничной кровати, что снова слышит любимую музыку и пьет вино из прозрачного хрустального фужера.

Посмотрев на свое отражение в зеркале, она улыбнулась и приподняла бокал. Вот и все — а что еще нужно? Вино было сказочным — немного терпким, кисло-сладким. Вика сделала первый глоток и подумала, что вино по-настоящему хорошее. И музыка — музыка тоже была сказочной.

Через некоторое время Вика услышала, как наверху открылись двери лифта, а затем хлопнула Лерина дверь, и в следующую секунду сверху раздался знакомый топот. «Лерка пришла». Она отметила этот факт достаточно равнодушно и все же по привычке зачем-то стала ждать телефонного звонка. Но вместо этого раздался звонок в дверь. Лениво приподнявшись с дивана, Вика пошла открывать, на ходу пытаясь сообразить, кто бы это мог быть. Она приникла к дверному глазку и увидела, что с той стороны топчется Кирилл.

Вика притаилась, пытаясь сдержать дыхание. Что бы это значило? Может быть, не нужно открывать дверь? Хотя, с другой стороны, нужно все-таки проще ко всему относиться. Вздохнув поглубже, она отодвинула железную задвижку и отступила в глубь прихожей.

Он нахмурился, напряженно вглядываясь в ее лицо, которое в темноте было практически неразличимо. Вика решила, что не следует играть в кошки-мышки и, повернувшись, включила свет.

— Вот ты и дома, — улыбнувшись — немного смущенно, как показалось Вике — проговорил он.

Вика отметила про себя, что они не поздоровались, но решила не заострять на этом внимания. Она стояла в прихожей и вопросительно смотрела на Кирилла.

— Я как будто под прицелом. Перестань так смотреть.

Она пожала плечами, почувствовав едва ощутимый прилив злости. Злости, раздражения — и любопытства. Интересно все-таки, зачем он пришел?

— Мы так и будем в прихожей стоять?

Вика отступила на шаг, ничего не ответив.

— Ты дала обет молчания?

— Да нет, почему же, — Вика стряхнула с себя оцепенение, — проходи, если хочешь.

— А ты — хочешь?

Она не знала, что ему ответить. Подняв глаза, она столкнулась с его глазами, но не могла выдержать и нескольких секунд.

— Ты зачем пришел? — Она ответила вопросом на вопрос.

— Я просто мимо проходил, — произнес он вполне равнодушно, — проводил Леру, спускался вниз, увидел твою дверь и вспомнил, что тебя сегодня выписали. Решил зайти на минутку, узнать, как ты…

— Я — нормально.

Вика чувствовала напряжение, а потому фразы получались короткими и сухими.

— Ты как еж, — он улыбнулся, — ощетинила свои колючки.

В ответ она снова промолчала. Ей ужасно не хотелось, чтобы он проходил в комнату, чтобы задержался даже на несколько минут. И все же она не решалась открыто сказать ему об этом, боясь обидеть. К тому же собственная ершистость казалась ей безосновательной.

В который раз за эти несколько минут она задала себе вопрос: зачем он пришел?

— Значит, нормально… — не дождавшись ее ответа, он решил ответить за нее, — ну и замечательно. Замечательно…

— Чему ты улыбаешься? — На этот раз она не смогла удержаться от вопроса.

— Это я так… Помнишь, когда мы приехали на дачу, ты два раза подряд сказала это слово. Замечательно… И глаза у тебя блестели.

— Это было сто лет назад, — возразила Вика, — ты извини, Кирилл…

— Это ты извини. — Его лицо вдруг сделалось серьезным, улыбка исчезла, не оставив о себе даже воспоминания — как будто ее и не было вовсе. — Ты извини меня. За все. И эта глупая выходка в больнице…

Вика почувствовала, как лицо заливается краской, и мысленно обозвала себя идиоткой.

— Это была просто глупая выходка. И ничего больше… Я вел себя как мальчишка. Этого больше не повторится.

— Надеюсь, — методично проговорила Вика, подняв наконец глаза, столкнулась с его взглядом и выдержала его — на этот раз почти без усилий.

— Так ты простила?

— Простила, — вздохнула Вика, — с тем условием, что ты больше никогда…

— Никогда! — Он не дал ей договорить. — Честное слово, я сам не знаю, что это на меня нашло… Дурак.

— Ты зайдешь? — Вика отступила еще на шаг, полностью открыв проход.

— Да нет, Вика, спасибо, я пойду, — ответил он, как показалось Вике, немного напряженно. — Если честно… Если честно, я только для этого и заходил, чтобы извиниться перед тобой.

— Так, значит, — она грозно сдвинула брови, — мое самочувствие тебя совсем не интересовало?

Он засмеялся вместе с ней. Мир был окончательно восстановлен.

— Понимаешь, я и сам что-то неважно сегодня себя чувствую. Озноб, такое ощущение, что температура поднимается.

— Тогда лечись!

После того как за Кириллом захлопнулась дверь, Вика снова опустилась на диван и немного убавила музыку. Наполнила очередной бокал, отпила несколько глотков, а потом внезапно встала и нервно прошлась из одного конца комнаты в другой. Потом снова села, отпила еще глоток — на этот раз большой, поставила фужер на стол и решительно пододвинула к себе телефон.

«Ну возьми же трубку! Пожалуйста!» Зажмурив глаза, Вика тоскливо считала гудки, которые оборвались в тот момент, когда она уже почти полностью потеряла надежду.

— Алло, — ответил ей наконец заспанный голос.

— Ленка? Ты дома?

— Нет, я в троллейбусе еду. У меня просто очень длинный и кудрявый шнур. Тебя уже выписали?

— Выписали.

— Поздравляю! — вяло произнесла однокурсница.

— Что-то не похоже, что ты рада.

— Рада, рада, — поспешила оправдаться Неверова, — просто я спала. А ты меня разбудила. Слушай, может, завтра поболтаем?

— Я не собираюсь с тобой болтать ни сегодня, ни завтра. Ты мне скажи… Помнишь того парня, с которым ты меня на дискотеке познакомила?

— Денис?

— Ну да, кажется, именно так его и звали, — нетерпеливо ответила Вика, — не в этом дело. Ты еще говорила, что я ему очень понравилась.

— Ты ему безумно понравилась, — подтвердила Ленка.

— Ну вот и отлично. Знаешь, он мне тоже понравился…

— Ты ж от него плевалась в тот вечер! — удивилась Ленка.

— Ну это в тот вечер, а сегодня уже другой вечер, — весомо возразила Вика.

— Логично. И что?

— Как бы мне с ним еще раз встретиться?

— Да что с тобой? — Неверова окончательно проснулась и уже почти кричала в трубку.

— Не знаю, — четно призналась Вика, — просто мне иногда кажется, что я начинаю сходить с ума. А ты же говорила, что все это — от одиночества…

— Ну да, я же давно уже говорила — мужик тебе нужен, — подтвердила Неверова.

— Ну так устрой мне мужика, — выдохнула Вика.

— Будет сделано, — бойко ответила Ленка.

На этом они распрощались. Положив трубку на рычаг, Вика спокойно вернулась на свое прежнее место, прибавила уровень громкости на магнитофоне и принялась медленно и спокойно цедить вино.

«Все-таки вечер удался», — подумала она, засыпая.

Первый после долгого перерыва рабочий день пролетел почти незаметно. Вернувшись домой, Вика с порога услышала телефонный звонок. Торопливо расшнуровав ботинки, она подлетела к трубке.

— Алло!

— Ну наконец-то, — это была Неверова, — я думала, тебя нет. Послушай, я разговаривала с Денисом.

— Да, — Вика пыталась отдышаться, — и что?

Вспомнив свой вчерашний телефонный разговор с Ленкой, она поразилась ее оперативности.

— Он будет просто счастлив видеть тебя сегодня вечером в кафе «Вена».

— «Вена»? Это… это, кажется, на проспекте?

— Ну да, в самом конце. Шикарное место, кстати. Он будет ждать тебя в половине седьмого.

— Послушай, Лена… — Вика была в легком замешательстве, — а ты не могла предоставить мне самой возможность обо всем с ним договориться?

— Ну вот, — надулась Ленка, — я ради нее старалась, а она еще и недовольна чем-то…

— Я всем довольна, — поспешила заверить ее Вика, — я очень тебе благодарна…

— Тогда в чем дело? Или ты на это время что-то запланировала?

— Да нет, ничего я не запланировала. Просто это немного неожиданно.

— Ну ты уж извини. Я не знала, что тебя нужно было морально подготовить, — съязвила Ленка.

— Значит, в половине седьмого в кафе «Вена»?

— Так точно!

— Спасибо тебе.

— Ты — моя должница.

Вика повесила трубку и принялась медленно снимать куртку, пытаясь собраться с мыслями. Легкое замешательство по поводу предстоящего свидания постепенно перерастало в другое чувство, которое сама Вика затруднялась охарактеризовать определенно. До половины седьмого оставалось четыре часа — вполне достаточно времени для того, чтобы подумать.

«Подумать — о чем? Не о чем здесь думать. Не о чем и незачем, потому что интуитивное мышление…»

Фраза из учебника никак не хотела высвечиваться в сознании до конца. Вика запретила себе рассуждать на эту тему и отправилась на кухню обедать. По привычке она прислушивалась к тому, что происходит наверху, — но наверху было тихо, значит, Лера еще не пришла из института, или она спала, или смотрела телевизор, или… Да какая, собственно, разница!

Послеобеденные часы она провела, по обыкновению, лежа на диване с книжкой. Когда стрелки часов приблизились к пяти часам, Вика поднялась с дивана и решила, что пора собираться. Приняв душ, она некоторое время покрутилась перед зеркалом в новом белье, нашла себя обворожительной, после чего в полной задумчивости застыла возле шкафа. Вопрос о том, что же лучше надеть, собираясь на свидание, сначала показался ей неразрешимым, и она вытряхнула из шкафа почти все его содержимое. «Лера, — подумала она, — мне срочно нужна Лера! Она посоветует, она что-нибудь придумает…» Наверху стояла полная тишина, но Вика все же потянулась к телефонной трубке. Ее рука застыла в воздухе где-то на половине пути. Она сказала себе твердое «нет», повторив три раза, как заклинание, что вполне может обойтись и без Леры. Брюки, кофточки, джемперы и блузки лежали на полу разноцветным веером. Через некоторое время Вика остановила свой выбор на новых темно-синих джинсах, расклешенных от бедра, и прозрачной светло-голубой шифоновой кофточке. Новый бюстгальтер, просвечивающий сквозь тонкую ткань, стоил того, чтобы его продемонстрировать. Вика долго и придирчиво рассматривала себя в зеркале. Иногда ей казалось, что она выглядит несколько вызывающе — но, с другой стороны, в этот вечер ей почему-то совсем не хотелось быть скромной. Вздохнув, она густо подвела губы темно-бордовой помадой и распустила по плечам волосы. Улыбнулась, потом сделала серьезное лицо, потом сложила брови домиком, надула губы, откинула голову назад и посмотрела на себя сквозь полуопущенные ресницы… Наконец рассмеялась и поняла, что выглядит потрясающе. Перекинула через плечо новую кожаную сумочку, капнула на шею несколько капель любимых духов — и в этот момент услышала, как на седьмом этаже закрылись двери лифта.

Через несколько секунд зазвонил телефон. Некоторое время Вика стояла неподвижно, продолжая разглядывать свое отражение, и отсчитывала звонки. Пронзительные звуки резали слух, каждый раз рождая желание зажать уши, зажмурить глаза. Не слышать. После десятого звонка Вика сняла трубку.

— Извини, Лера, я… я была в душе.

— А я уж думала, — голос у Леры был явно озабоченный, — что ты со мной не хочешь разговаривать.

— Да нет, почему, — ответила Вика, пытаясь сохранить видимое равнодушие.

— Ну как это почему — я ведь пропала, бросила тебя, еще вчера обещала…

— Да ладно, не важно, — Вика перебила ее, — ты мне не муж и не любовник. И ты меня не бросила.

— Я тоже так считаю, — Леркина совесть угомонилась подозрительно быстро — вероятно, потому, что на самом деле была абсолютно спокойна, — послушай, ты мне нужна! Ты просто не представляешь, как ты мне нужна, Вика!

Вика вздохнула, с затаенной тоской подумав о том, что приближается очередной поединок. Поединок с самой собой, который она должна, просто обязана выдержать достойно и выйти из него победительницей.

— Что-то случилось? — по-прежнему равнодушно спросила она.

— Конечно, случилось! — Теперь Лера уже чуть не плакала, и Вика почувствовала приближение тревоги. — Обещай, что сделаешь то, что я попрошу!

— Лера, я не могу обещать заранее…

— Обещай, пожалуйста! — Она даже не дала ей возможности договорить. — Пожалуйста, ты просто не представляешь, насколько это для меня важно!

— Лера, — вздохнула Вика, — не будь ребенком и не строй из себя дурочку. Просто скажи, что случилось.

— Случилось то, что Кузнецова — ну, ты помнишь, я же тебе рассказывала про Кузнецову, отличница из нашей группы…

— Кузнецова? Возможно, помню. А это важно?

— Не слишком, — торопливо продолжила Лера, — важно другое. То, что я выпросила у нее тетрадку с лекциями по менеджменту. Всего на один вечер. Там есть те три лекции, которых больше нет ни у кого. И еще другие лекции, которые… которых нет у меня. Всего восемь лекций.

— Замечательно.

— Я взяла эту тетрадь только на один вечер. Завтра утром ее нужно отдать.

— Тебе придется писать всю ночь, — с сомнением в голосе протянула Вика, уже догадавшись, о чем Лера собирается ее попросить, с затаенным торжеством представляя, как она ей откажет.

— Вика, — тихо-тихо произнесла в трубку Лера, — я была готова писать их всю ночь. Я и собиралась, только…

— Послушай, Лерка. Ты, конечно, моя лучшая подруга, и я очень замечательно к тебе отношусь. Но неужели ты думаешь, что я буду переписывать твои лекции вместо тебя?

— Ну что ты! Не все! — Лера поспешила ее обрадовать. — В общем, слушай. Я собиралась переписывать лекции, но только Кирилл…

Лера выдержала трагическую паузу.

— При чем здесь Кирилл, и откуда эта вселенская скорбь?

— Он заболел, у него температура — тридцать девять и три. Тридцать девять и три!

— Не глухая, — пробормотала Вика, сразу почувствовав, как ее решительность испаряется — удар был ниже пояса.

— Ангина, — продолжила Лера, — мне нужно побыть с ним. И эти чертовы лекции… Я не знаю, просто не знаю, что мне делать!

— С кем он сейчас?

— Один! Но он ждет меня.

— Ты хочешь, чтобы я занялась лекциями… — неуверенно произнесла Вика.

— Это ненадолго! — взмолилась Лера. — Я приеду, вернусь часам к одиннадцати. Просто я боюсь, что не успею, если начну писать так поздно.

— А отксерить эти лекции нельзя было?

— Нет, что ты. Михалыч, по менеджменту, я же тебе про него рассказывала, увидит отксеренные лекции, озвереет и выгонит меня из института. И потом, папочка — если он узнает, что я пропустила столько лекций… Даже подумать страшно!

— Лера, — начала было Вика, изо всех сил стараясь вернуть утраченное чувство уверенности в собственной правоте, — послушай, я, конечно, хотела бы тебе помочь, но только…

Вика представила себе осунувшееся, бледное лицо Кирилла, капли холодного пота у него на лбу, озноб, сотрясающий тело. Никаких эмоций эта картинка почему-то не вызывала. И в этот момент в сознании всплыл другой образ — Лера. Растерянная, испуганная, беспомощная, губы дрожат, а глаза смотрят в пустоту с такой надеждой…

— Я не могу, Лера. Никак не могу. У меня сегодня свидание.

— Что? Что ты сказала, Вика?

Еще не услышав вопроса, Вика поняла, что свою последнюю фразу произнесла почти шепотом, скорее не проговорила, а просто подумала, адресовав не Вике, а самой себе. В глубине души всколыхнулось чувство вины перед Лерой — Вика вспомнила влажные губы Кирилла, его глаза…

— Только постарайся не задерживаться, Лерка.

— Я… я уже бегу, уже лечу! Ты — прелесть, ты настоящий друг, Вика!

Не прошло и минуты, как Лера уже скреблась нетерпеливо в Викину дверь.

— Ты куда-то собиралась? — чмокнув Вику в щеку, Лера оглядела ее, прищурившись. — Новое белье… Ты что молчишь?

— Никуда я не собиралась. Это я так.

— А… — Неопределенный ответ вполне удовлетворил Вику. — Ну вот, смотри…

Она раскрыла тетрадь, исписанную мелким неровным почерком.

— Вот с этого места… Вот это можешь не писать, а потом вот отсюда. Мне пора!

Лера на минуту повисла на шее у подруги и, махнув рукой, скрылась в дверном проеме. Вика долго смотрела ей вслед, а потом медленно закрыла дверь, подошла к зеркалу и принялась раздеваться. Аккуратно развесив в шкафу одежду, она взяла в руки салфетку и стерла с губ бордовую помаду. «А ведь она мне совсем не идет, — мелькнуло в голове, — слишком темная, нужно что-нибудь посветлее». Облачившись в домашний наряд — футболку и джинсовый комбинезон, — Вика выкурила сигарету и со вздохом уселась за письменный стол. Открыла тетрадь с лекциями, попыталась разобрать почерк. Через некоторое время она поняла, что совсем не вдумывается в смысл фраз, которые читает. Какое-то странное, смутно знакомое давящее чувство мешало сосредоточиться. Чувство вины и чувство утраты. Она не могла понять, отчего все это. Как будто бы ничего не случилось — ну подумаешь, не пошла на свидание с человеком, который, если уж быть до конца честной, не слишком-то сильно ей нравился. Можно сказать, вообще не нравился. Только как же теперь быть с тем самым планом ликвидации собственного одиночества, который вчера ее так окрылил? Отложить — только и всего. Собственно, не случилось ничего из ряда вон выходящего.

Ее раздумья прервал телефонный звонок. Она сняла трубку и услышала голос Ленки Неверовой, сразу же почувствовав, как засосало под ложечкой.

— Ты еще не вышла? — осведомилась Ленка, слегка удивившись.

— Вышла. Просто у меня очень длинный и кудрявый шнур, — хмуро отшутилась Вика, — совсем как у тебя.

— В чем дело?

— Дело в том… Ты извини, Ленка, но я не смогу сегодня.

— Что-то случилось? — Теперь в ее голосе сквозила неподдельная тревога. Неверова просто представить себе не могла, какая причина побудила Вику отказаться от свидания с Денисом. По крайней мере мир уж точно должен был перевернуться.

— Да так, ничего особенного… Долго объяснять, — с неохотой ответила Вика.

— Ну, я не тороплюсь. Давай рассказывай.

— Да нечего рассказывать. Просто нужно помочь подружке переписать лекции, вот и все.

— Помочь подружке переписать лекции?! Ты в своем уме?

Вика молчала. Разговор был ей неприятен, и она пожалела, что не отключила телефон — а ведь собиралась это сделать, чтобы звонки не отвлекали ее от лекций.

— Это, наверное, та самая подружка — твоя… Лера, или как там ее? Та самая, из-за которой ты в прошлый раз не пришла ко мне на день рождения?

Вика вздохнула. Действительно, пару месяцев назад она пообещала прийти на вечеринку к Неверовой, но Лера уговорила ее остаться дома.

— Та самая, — продолжила Неверова, — из-за которой…

Вика молчала. Ей просто хотелось заткнуть уши. Каждое слово — как пощечина, а Неверова все продолжала свой список жертв, принесенных Викой ради Леры. «Господи, как хорошо, что ты так мало меня знаешь — всего полтора года. Иначе, наверное, весь этот кошмар просто не закончился бы… — подумала она и зажмурила глаза. — Почему мне так больно?» Вика чувствовала почти физическую боль.

— …ты просто тень, — монолог Неверовой приближался к своему триумфальному окончанию, — ты жалкая тень своей подруги. Тебя просто нет, Вика. Что ж, желаю тебе приятно провести время. Переписывая лекции…

Неверова, так и не дождавшись от Вики ни слова, победоносно завершила свою речь и повесила трубку. «Бред, — подумала Вика, — это просто бред. Она больная, она помешана на мужиках и не понимает, как можно… Ерунда. И совсем не стоит принимать все это близко к сердцу». Она очнулась через какое-то время, поняв, что вот уже несколько минут стоит посреди комнаты с телефонной трубкой в руках — абсолютно без движения, как застывшая каменная статуя. Короткие гудки в трубке уже давно оборвались — теперь там было гробовое молчание. Телефонный эфир, отчаявшийся быть востребованным, просто умер. Вика опустила трубку и выдернула шнур из розетки. «Вот так-то лучше, — подумала она, — на чем мы остановились?»

Ровно в половине двенадцатого прилетела Лера — запыхавшаяся, уставшая, с красными пятнами на лице — и уселась за стол вместе с Викой. Они легли спать в третьем часу, закончив наконец нудный менеджмент.

Осень, такая пахучая, живая, яркая, в тот год умерла как-то резко, без предупреждения — просто однажды Вика проснулась уже зимой. Огромные липкие хлопья падали с неба, на лету переворачивались, опускались на землю, на ветки деревьев — и не таяли, как это обычно бывает в первые дни зимы. Снег шел всю ночь, и к обеду уже все вокруг было покрыто белым ковром. Яркие темно-бордовые и желтые листья, еще висящие на деревьях, облетели и скрылись под снегом, а те из них, что остались, выдержали натиск морозного ветра, — сникли, пропитались влажностью и поблекли, стали однотонно-серыми. Солнце померкло, утратило свой яркий оранжевый цвет, превратившись в подобие желтка от яйца инкубаторской курицы, и стало совсем далеким. Теперь оно было редким гостем в Викиной комнате — по утрам Вика просыпалась раньше его, днем было не до солнца, а вечером она не могла проститься с солнцем, потому что все окна в квартире были расположены на восточной стороне.

— Ненавижу. Если бы ты только знала, Лерка, как я ненавижу зиму! Три месяца не жизни, а ожидания жизни. Как медведь в берлоге — притаишься и ждешь, когда солнце снова станет ярким. Это же несправедливо — целых три месяца в году человек вынужден просто вычеркнуть из своей жизни! — Вика обиженным голосом делилась с Лерой своими мыслями.

— Возможно, ты права, — соглашалась Лера, — но у зимы все-таки есть одно преимущество.

— Можно лепить снежную бабу? — с сомнением в голосе предположила Вика, вспомнив, с каким радостным нетерпением в детстве она всегда ждала появления снега.

— Я не об этом, — улыбнулась Лера, — просто после зимы, когда наступает весна, ты испытываешь такие чувства, которые не смог бы испытать, если бы не было зимы, если бы не было этого самого ожидания… Я, наверное, не совсем понятно объяснила.

— Нет, все понятно. В общем-то ты права. Не зря, наверное, весной все люди сходят с ума.

Вика и Лера сидели возле окна за столом на кухне и поглощали обед, который Вика приготовила на скорую руку. Некоторое время обе молчали, вглядываясь в хаотичное движение снежных хлопьев за окном.

— Черт, — Лера внезапно выругалась и досадливо отшвырнула надкусанную котлету, — я больше не могу! Почему все пахнет рыбой? Меня тошнит от этого запаха!

Она подняла глаза, столкнулась с Викиным взглядом.

— Рыбой? Я не чувствую…

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пораженные одной и той же мыслью, и наконец Вика, едва шевеля губами, задала Лере традиционный вопрос, который обычно задают всем женщинам врачи-гинекологи:

— Когда у тебя были последние месячные?

Как оказалось, это бедствие случилось с Лерой почти два месяца назад.

— И ты не задумывалась?

Лера ее не слушала — она сидела и смотрела в одну точку, полностью поглощенная только своими мыслями. Вика следила за выражением ее лица и видела, как недоумение сменяется настоящим страхом, потом лицо озаряется надеждой и снова застывает неподвижной, ничего не выражающей гипсовой маской.

— А если он не захочет… — Она подняла глаза, и Вика увидела в них такое отчаяние, что ей стало страшно. Она вскочила с табуретки и прижала Леру к себе.

— Да что с тобой, малыш?! Успокойся! Ты ведь еще сама не знаешь, может, и нет ничего…

— Есть, — Лера отстранилась и посмотрела в сторону, — я чувствую, что есть. Я знаю… Мне кажется, я уже давно об этом знала, просто боялась думать, боялась себе в этом признаться.

— Ну а Кирилл? Послушай, — Вика так растерялась, что не могла найти нужных слов, — тебе нужно ему обо всем рассказать… Может быть…

— Что — может быть? Ты думаешь, он захочет?

Вика опустила глаза.

— А ты, Лера? Ты — хочешь?

Ей было немного страшно произносить эти слова. Страшно, потому что теперь, когда они так внезапно обнаружили появление нового существа, жившего внутри Леры, Вика внезапно ощутила какую-то странную отстраненность. Лера была здесь, она была прежней — и в то же время Лера изменилась, стала другой. Несколько минут назад Вика могла бы говорить с Лерой обо всем на свете — совершенно спокойно и естественно, даже о той же беременности, если бы Лера сама… Если бы сама Лера, вот эта Лера, сидящая здесь, перед ней, не была беременной. Все перевернулось в один момент. Внутри ее был маленький живой человек — и Вика испугалась обидеть ее одной мыслью о том, что эту жизнь можно погубить.

Лера молчала.

— Лерка, — грустно позвала Вика и заботливо откинула прядь с ее лица, — ну что с тобой?

— Ты же знаешь, как сильно я его люблю. Правда ведь знаешь?

— Знаю. — Вика пододвинула табуретку, уселась рядом, прижала к себе Лерину голову и принялась нежно перебирать ее волосы.

— Я люблю его больше… больше всего на свете. Больше жизни! — Лера всхлипнула.

— Ну, успокойся. Не надо так. Ты хочешь родить этого ребенка, да?

— Иногда мне кажется, — Лера, полностью поглощенная своими мыслями, даже не услышала, о чем ее спросила Вика, — иногда мне кажется, что я люблю его настолько сильно, что готова умереть, просто умереть. И еще… Помнишь, я тебе об этом уже говорила. Помнишь? — Лера подняла заплаканные глаза.

— Да о чем? Ты сначала скажи…

— О том, что он относится ко мне не так, как я к нему.

— Это тебе просто кажется. — Голос у Вики немного дрогнул, но Лера этого не заметила. — Он тоже тебя любит.

— Любит, — согласилась Лера, — но не так сильно, как я его. Я его так люблю, что мне иногда становится страшно.

— Чего же здесь бояться?

— Ты не понимаешь, — Лера отстранилась, поправила волосы, — я не смогу жить без него.

— Да кто тебе сказал, что ты должна жить без него?

— Я боюсь, что он меня разлюбит. Знаешь, Вика, я рожу этого ребенка!

Она подняла глаза, мокрые от слез, и Вика отшатнулась.

«Сумасшедшая», — мелькнуло в голове. Лера и впрямь напоминала купринскую Олесю, лесную ведьму, и в глазах светилось настоящее безумие.

— Лера, прошу тебя, успокойся. Умоляю! — Вика попыталась снова прижать ее к себе, но Лера отстранилась, достала из пачки тонкую длинную сигарету и затянулась — нервно и глубоко.

— Я ему ничего не скажу. До тех пор, пока… Пока не будет поздно.

— Почему? — Вика не могла понять, почему подруга упрямилась.

— Потому что он не захочет. Я знаю, что не захочет. А я все равно!

«Может, и нет никакого ребенка, — подумала Вика, — хоть бы не было!»

— Лера, — она снова принялась уговаривать ее не делать глупостей, — ребенок — это не игрушка. Ты родишь его навсегда, понимаешь? Потом ты уже не сможешь от него отказаться, тебе придется о нем заботиться, и все остальное…

Вика чувствовала, что говорит как-то невыразительно, коряво, что не может подобрать нужных слов для того, чтобы выразить свои мысли — впрочем, и мысли у нее были путаными.

— И потом — твои родители. Думаешь, твой папа будет рад, когда узнает, что скоро станет дедом? Сомневаюсь. — Вика, не став дожидаться Лериной реакции, сама ответила на свой вопрос: — Ну, Лариса, предположим, женщина прогрессивная, она поймет… И все равно.

— Вика, мне девятнадцать лет. Между прочим, моя мама родила меня в двадцать. Почему я не имею права? Нет, это все ерунда. Мама прекрасно относится к Кириллу, она его обожает и находит обворожительным. Папочка, кстати, против него тоже ничего не имеет. Так что дело не в этом. Дело в нем, Вика! Понимаешь, в нем!

— Ты думаешь, он будет против?

Лера только кивнула, досадливо затушив в пепельнице окурок.

— Но его можно понять, — задумчиво произнесла Вика, — мужчины всегда боятся ответственности. А ведь ребенок — это большая ответственность…

— Заткнись!

Вика едва успела пригнуться. Мимо пролетела чашка, с грохотом ударилась об стену и разбилась на мелкие кусочки. Вика и сама почувствовала всю степень казенности своей последней фразы, а Лера, в свою очередь, даже не подумала извиниться.

— Не нужно мне цитировать учебник по психологии! Ты не лучше меня знаешь про ответственность. Ты не можешь этого знать!

Вика смотрела на разноцветные осколки, которые лежали возле стены в густой коричневой луже. Лера всегда наливала себе кофе заранее, предпочитая пить его теплым, а не горячим. Теперь он остывал на полу. Голубые и розовые горошины на осколках чашки выглядели глупо.

— Это не повод для того, чтобы бить посуду, — хмуро заметила Вика.

— Не повод?! Ты так считаешь, да? А я вот считаю по-другому!

Вика не успела и глазом моргнуть, как об стену ударилась вторая, на этот раз пустая, чашка, с такими же голубыми и розовыми горошинами.

— Ты становишься социально опасной. — Вика проводила глазами чашку и перевела взгляд на Леру, но та уже совсем выбилась из сил. Моргнула, еще раз моргнула, заморгала часто-часто и разрыдалась, уткнувшись в Викины колени. Вика молча гладила ее по волосам, только изредка тихонько приговаривая:

— Ну, не надо так. Все будет хорошо. Вот увидишь. Он же любит тебя, глупая…

Лера потихоньку успокаивалась. А Вика все гладила и гладила ее мягкие волосы, пропускала их между ладонями, закручивала между пальцами — и не могла, никак не могла избавиться от преследующей ее мысли. Мысли о том, что Лера в принципе не ошибается. Что Лера права, что она совершенно точно чувствует то, что и словами не выразишь. Слова — это настоящая нелепость. Что значит случайный взгляд, который Вика поймала на себе несколько дней назад? Что означает прикосновение руки, которое длилось чуть дольше, чем длится простое прикосновение? Совсем чуть-чуть, и все-таки дольше. На секунду, может быть, на две — но может быть, Вике все это показалось? И если бы не было того глупого поцелуя в больнице, то не было бы и взглядов, и прикосновений? Ведь он, черт возьми, встречается с Лерой и любит Леру — к чему тогда эти взгляды и эти прикосновения, которые ничего, кроме страха, в Викиной душе не рождают? Глупо, нелепо — и бессмысленно.

Через три дня Лера прошла ультразвуковое исследование. Подозрения подтвердились. На листке бумаги, слегка подрагивающем в ее руках, неровным крупным почерком было написано: «Прогрессирующая беременность 6,5–7 недель. Размер плодного яйца — 18 мм».

— Восемнадцать миллиметров, — Лера опустила листок вниз, — ты можешь себе представить, Вика, — восемнадцать миллиметров! А ведь это человек!

— Это еще не человек, — почему-то хмуро ответила Вика, — это плодное яйцо.

Встретившись глазами с Лериным взглядом, она улыбнулась.

— Ну, так что ты решила?

— Я же тебе уже сто раз говорила — буду рожать! Теперь нужно подумать о том, каким образом я преподнесу эту новость маме. И папе. Хотя в принципе папа — это уже мамина забота, — беспечно закончила Лера.

— Ну а… — начала было Вика, но Лера ее оборвала, сразу догадавшись, о чем та собирается ее спросить:

— Давай пока не будем. Я еще не готова… Мне надо подумать, прежде чем сказать ему об этом.

— Но ты все-таки скажешь? — с тревогой всматриваясь в ее глаза, настаивала Вика.

— Не знаю. Наверное, все-таки не скажу.

— Тогда я ему скажу! — выпалила Вика и сразу заметила, как побледнела Лера. — Только не нужно падать в обморок. — Она сжала в своей руке холодные Лерины пальцы и умоляюще заглянула ей в глаза: — Прошу тебя, Лера… Это ведь не игра. Это слишком серьезно. Он должен знать, неужели ты не понимаешь! Это ваш общий ребенок, а значит, и решение должно быть общим!

— Я боюсь, — прошептала Лера, — боюсь, что он будет против, что он будет настаивать…

— Да с чего ты взяла? С чего, Лерка?

Вика не понимала, откуда у Леры взялась эта непоколебимая уверенность в том, что Кирилл не захочет ребенка.

— Не знаю, — Лера энергично замотала головой из стороны в сторону, — просто мне так кажется. Вика, я тебя умоляю, не говори ему.

— Неужели ты не понимаешь, — отрывисто, чуть ли не по буквам, произнесла Вика, — если он будет против сейчас, он будет против и потом. Какая разница?

— Потом уже ничего нельзя будет сделать! — упрямо возразила Лера. — Потом ему придется с этим смириться, а когда появится ребенок — его ребенок, наш общий ребенок, — тогда все будет по-другому! Он увидит, он полюбит его!

— Почему ты не хочешь дать ему возможность полюбить этого ребенка раньше?

Вика еще очень долго уговаривала Леру рассказать о своей беременности Кириллу, но все ее усилия оказались тщетными.

— У меня родится девочка, — мечтательно произнесла Вика, когда они уже вернулись из диагностического центра и сидели на кухне у Вики. Вика ставила на стол чашки, а Лера сидела возле окна и задумчиво смотрела вдаль, туда, где таял, утрачивая свою сверкающую белизну, снег, превращаясь в мутную серую воду. — Я очень хочу девочку. Так хочу, что иногда мне кажется — я просто не смогу полюбить мальчика.

— Глупости, — улыбнулась Вика, — какая разница?

— Ну что я с ним буду делать — с мальчиком, — удивленно подняв брови, возразила Лера, — скажи, пожалуйста? Девочке можно завязывать бантики, покупать платья, с оборками, с кружевами… Девочка — это девочка.

— Да, — протянула Вика, — безнадежный случай. Послушай, а правда, что все беременные женщины дуреют?

Лера затянулась сигаретой.

— Тебе не мешало бы бросить курить. Говорят, что это не очень полезно…

— Ерунда, — беззаботно отмахнулась Лера, — ничего страшного. Все курят.

— Все — это кто?

— Вика, давай ты не будешь моей мамой? Она у меня уже есть. Послушай, через два месяца он начнет шевелиться, толкаться внутри меня… Ты просто не представляешь, Вика, как я счастлива!

Вика обернулась и, пристально посмотрев на подругу, снова разглядела два маленьких коричневых прожектора, светящихся счастьем. Вздохнув, она принялась разливать чай.

— А как же институт?

— Посмотрим, — Лера по-прежнему оставалась беззаботной, — может, возьму академический. А может, и не буду брать, если папочка все устроит. В общем, это все не важно. Важно то, что я скоро стану мамой!

Совсем немного времени оставалось до Нового года. Вика вместе с Лерой и Кириллом собиралась встретить его на даче. Автором безумного проекта выступал сам Кирилл, который заявил, что ничего лучшего придумать просто невозможно. Вика и Лера сначала удивились, потом взбунтовались, а потом, подумав, согласились, даже с некоторым восхищением — по крайней мере это будет что-то совершенно ни на что не похожее!

Но до праздника еще нужно было успеть сдать зачеты — зимняя сессия в этом году была сложной, особенно у Вики. Лера, которая наметила откровенный разговор с родителями на время окончания зимней сессии, тоже решила подойти к ней со всей возможной ответственностью — хорошие оценки будут аргументом в ее пользу. Кирилл, насколько Вика была в курсе, продолжал оставаться в неведении по поводу Лериной беременности.

В течение недели Лера появлялась редко. В выходные она иногда звонила по утрам, спускалась вниз с учебником или тетрадкой под мышкой, и они вместе с Викой принимались разбираться в хитростях экономики управления или экологического контроля за производственными процессами. Они засиживались допоздна — сначала Лера читала лекции вслух, потом, захлопнув тетрадку, пыталась воспроизвести с Викиной помощью все то, что смогла запомнить. Потом они откладывали учебники в сторону, смотрели телевизор, потом, как правило, Лера звонила Кириллу и часа полтора висела на телефоне — за это время Вика успевала приготовить обед. После обеда они еще некоторое время читали лекции, потом просто валялись на кровати, болтали обо всем на свете, иногда дремали, потом снова читали лекции… Поздно вечером Лера уходила и пропадала на неделю. Иногда, один или два раза, они заходили ненадолго вместе с Кириллом — пили чай, смеялись, курили. Вика уже не замечала никаких взглядов, никаких прикосновений — и это радовало ее больше всего.

Лера захлопнула тетрадку и попыталась повторить фразу, которую только что прочла. Получилось что-то невнятное.

— Да, — усмехнулась Вика, — что-то, где-то, а в общем — непонятно… Давай снова.

— Я устала, — взмолилась Лера.

— Давай отдохнем, — тут же согласилась Вика, которая сама, наверное, еще сильнее, чем Лера, устала слушать весь этот бред, совершенно ей не нужный. — Кофе?

— Чай, — улыбнулась Лера, — ты же знаешь, я теперь не пью кофе! На третьем месяце беременности это вредно!

В этот момент зазвонил телефон. Вика сняла трубку и услышала голос Кирилла.

— Привет, солнышко, — в своей обычной манере поприветствовал ее Кирилл.

— Привет…

Некоторое время они болтали — просто так, ни о чем, а потом Вика передала трубку Лере.

— Занятия на сегодня отменяются, — закончив разговор, Лера просияла, — он сейчас приедет.

— Ты же… Мы же собирались закончить те две лекции, — запротестовала Вика.

— Ну и что? В другой раз закончим! — со свойственной ей беспечностью отмахнулась Лера.

Вика набрала побольше воздуха в легкие — и тут же его выдохнула. Ну почему она должна думать о Лериных зачетах? Ну не сдаст — подумаешь, ее проблемы! У Вики собственная сессия на носу! Пытаясь подавить растущее чувство досады, она поставила чайник на плиту. И что теперь? Да пускай катится ко всем чертям! Подумаешь…

— Ты обиделась? — Лера незаметно подошла сзади и обняла Вику за плечи.

Вика, не в силах совладать с эмоциями, грубо отстранилась.

— Да ну тебя, Лерка. Совсем головы на плечах нет. У тебя же завтра зачет! Ну неужели нельзя было всего лишь один день обойтись без Кирилла?

— Ты ничего не понимаешь. Ну, не дуйся, родная, — Лера слегка коснулась губами Викиной щеки, — я тебе обещаю: через час, максимум через два я его выгоню! И мы опять будем учить экономику управления!

— На кой черт она мне сдалась, твоя экономика управления, скажи пожалуйста, — пробурчала Вика, — я-то здесь при чем?

— Ну пожалуйста, не обижайся. Я же вижу, что ты обиделась!

— Да нет, Лера, я не обиделась. Это просто глупо. — Вика как будто бы пыталась что-то доказать самой себе. — Ты чай будешь?

— Нет. Он же сейчас придет. Я пойду приведу себя в порядок — видишь, у меня волосы совсем растрепанные…

* * *

Вика ходила по квартире, не зная, чем себя занять. Она чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег. Оглядываясь по сторонам, она ловила себя на мысли, что видит какую-то тень. Наверху открылись двери лифта, хлопнула дверь. Вика сидела на кухне и пила горячий кофе из единственной оставшейся целой чашки в горошек. Она изо всех сил пыталась сосредоточиться на тексте, который был раскрыт перед ее глазами. Но в голове абсолютно ничего не откладывалось. С досадой захлопнув учебник по психологии внутрисемейных отношений, Вика закурила, откинувшись на спинку стула.

Что же с ней происходит? Что это за странная реакция, откуда это чувство обиды? Ведь Лера, в конце концов, не ее собственность, она имеет полное право делать то, что хочет. Лера не обязана оставаться с Викой только потому, что Вика так ждала этого дня, только потому, что Вика отложила в строну свои собственные учебники — только ради того, чтобы провести воскресенье с Лерой. Откуда эта глупая зависимость? Неужели виной всему — одиночество, простая тоска? «Вполне возможно, — подумала Вика, — что Ленка Неверова права. Мне просто не хватает мужика. У меня ведь нет никого, кроме Лерки. Никого!»

В голове промелькнул неприятный разговор все с той же Неверовой по телефону. «Ты — всего лишь тень свой подруги…» Неужели это так?

— На тебе сошелся клином белый свет, — громко пропела Вика, попытавшись хоть как-то поднять себе настроение. Ничего путного из этого не вышло. — Но пропал. За поворотом. Санный след! — закончила она совсем пессимистично и прислушалась: наверху раздавались громкие голоса. Вика не могла разобрать ни слова. Она тут же вспомнила, как поступала в подобном случае в детстве: к примеру, если они с Лерой ругались, Вика часто прикладывала ухо к батарее или к стене — тогда можно было услышать, о чем Лера разговаривает с мамой или с папой. Опустившись на колени, Вика прислонилась щекой к батарее и тут же с криком отпрянула: батарея была до такой степени горячей, что на щеке осталась красная полоса.

Включив свет в ванной комнате, она подошла к зеркалу и внимательно рассмотрела свое лицо. Ожог, конечно же, был временным, краснота таяла буквально на глазах, цвет лица становился прежним. Через несколько минут на лице осталась одна тоненькая красная полоска, которая уже не исчезала. «Ну и дура! — подумала Вика, — настоящая идиотка! Это же надо было…»

На столе так и остался стоять недопитый кофе. Вика упала на диван, обессилев, и погромче включила музыку — чтобы не возникало соблазна прислушаться к разговору наверху, который определенно происходил на повышенных тонах. Примерно через полчаса в одной из пауз между песнями она услышала звонок в дверь. Резко поднявшись с дивана, выключила музыку и, даже не глянув в дверной глазок, открыла.

Перед ней стоял Кирилл. Даже не поздоровавшись, не спросив, можно ли войти, он переступил порог, бесшумно закрыл за собой дверь и некоторое время молча смотрел на Вику. А потом тихим и незнакомым голосом спросил:

— Почему ты мне не сказала?

Вика смотрела на него широко открытыми глазами и ничего, абсолютно ничего не понимала. Она почувствовала, как страх — настоящий страх, какое-то затаенное предчувствие чего-то ужасного, но неминуемого — наполняет душу. И дело было даже не в вопросе, который она услышала. Дело было совсем в другом — в блеске глаз, в сжатых губах, в складке, так глубоко и отчетливо прорезавшейся вдруг у него между бровями, и еще в чем-то… Вика и сама не понимала — она просто чувствовала.

— Почему ты мне не сказала? — снова повторил он, и Вика инстинктивно отступила на шаг.

— Что? — Голос сел, стал чуть хрипловатым. Она даже не узнала его, свой собственный голос. — Что я тебе не сказала?

В голове мелькнула мысль о Лериной беременности — конечно же, он говорит об этом. Но, собственно, почему она должна была ему говорить? С чего он взял…

Вика набрала в легкие побольше воздуха, приготовившись дать достойный отпор его наступлению.

— Я…

Больше она ничего не смогла произнести. Взглянув в его глаза, она увидела в них что-то такое, что заставило ее замолчать. Невидимый барьер, непреодолимое препятствие, о которое, словно мелкие капли дождя от оконного стекла, отскакивают и теряются в пустоте все мысли и несказанные слова.

— Почему ты не сказала, что это ты?! Что это ты писала мне письма? Ты, черт возьми, а не Лера!

«Сейчас он меня ударит», — пронеслось в голове, и Вика, повинуясь инстинкту, поднесла ладони к лицу. Опустив глаза, она смотрела в пол, механически пытаясь проследить глазами извилистый путь ломаной коричневой полосы на линолеуме. Нахмурив брови, она полностью сосредоточилась на этом занятии — глаза как будто приклеились к этой заколдованной коричневой дорожке, которая почему-то никак не хотела заканчиваться, ползла по полу, как длинная змея, терялась в толпе других точно таких же извилистых ломаных линий, снова появлялась… Или, возможно, это была уже не та, а какая-то другая линия.

— Я тебя спрашиваю почему. — Теперь его голос прозвучал глухо, и вопрос был даже не вопросом — он как будто бы и не ждал от нее ответа, как будто совсем забыл о ней и разговаривал сам с собой.

— Кирилл, — наконец выдавила она из себя, — я не понимаю, что произошло.

— Произошло все. Мне просто интересно, как могло получиться…

Он не договорил — в этот момент зазвонил телефон. Вика потянулась за трубкой, но Кирилл, снова напугав ее, внезапно сорвался с места и перерезал ей путь:

— Ну нет уж! Не получится! Никаких телефонных звонков, никаких разговоров… — И решительно выдернул шнур из розетки.

— Ты что, бить мня будешь? Или пытать?

Она смотрела в его глаза — теперь блеск полностью исчез, наверное, потому, что изменилось освещение. Глаза показались ей мертвыми. «Бумажные глаза», — странное сравнение, промелькнувшее в голове, показалось достаточно точным. В них застыла какая-то глухая ярость. Кирилл стоял совсем близко, и она почувствовала, что от него слегка пахнет спиртным. Хотя, возможно, ей это просто показалось…

— Не придумывай. — Он замер на месте, держа в руке телефонный шнур, и в нерешительности оглядывался вокруг себя, совершенно не понимая, как теперь избавиться от этого провода. Он выглядел растерянным, словно ребенок. Вика поняла причину его замешательства.

— Брось на пол.

— На пол?

Он механически разжал пальцы — шнур упал на пол, и Кирилл облегченно вздохнул, как будто только что избавился от непосильной ноши. В этот момент Вика почувствовала, как к ней возвращается чувство реальности.

— Ну, проходи, — сказала она спокойно, — или так и будешь стоять в прихожей? Вы что, с Лерой поссорились?

— Поссорились, — сумрачно подтвердил он, снял ботинки, небрежно бросил куртку на тумбочку, стоящую возле зеркала. Вика стояла на том же месте и наблюдала за ним. Он молча прошел мимо нее в комнату, подошел к окну и, не оборачиваясь, спросил:

— Водка есть у тебя?

— Водка? — Вика удивленно подняла брови. — Неужели все настолько плохо?

— Так есть или нет?

Он наконец обернулся, и она молча, повинуясь его взгляду, подошла к серванту и извлекла из бара литровую бутылку водки. Эту бутылку почти полтора года назад вручили в качестве презента Викиному папе. Но папа вскоре уехал за границу, водку с собой, естественно, брать не стал, а оставил ее Вике. Но Вика водку не пила.

— Составишь мне компанию?

Она хотела возразить, что не пьет водку, не любит ее пить, но, внезапно почувствовав его жуткое состояние, согласилась, раздраженно подумав про себя: «Кажется, у меня появился еще один маленький ребенок. Теперь — мальчик. Отлично, в девятнадцать лет — двое детей». Чувство юмора ей не изменило — по крайней мере хоть это обнадеживало. Она достала из серванта две рюмки и отправилась на кухню — нарезать колбасу и маринованные огурцы.

Через некоторое время они уже сидели за столом. Кирилл все время смотрел в сторону, как будто в чем-то провинился. Разговор никак не хотел завязываться — первую рюмку они выпили молча, только стукнув рюмки одна о другую. Кирилл, слегка поморщившись, закусил, а Вика закашлялась до слез. Молчание становилось тягостным — Кирилл смотрел в одну точку прямо перед собой и, казалось, даже не замечал Викиного присутствия.

— Я не понимаю, что все-таки произошло, — наконец проговорила Вика, — что у вас случилось? Вы же никогда раньше не ругались…

— Откуда ты знаешь? — Он усмехнулся и посмотрел на нее исподлобья.

— Она бы мне рассказала. — Вика пожала плечами, словно удивляясь бессмысленности его вопроса.

— С чего ты взяла? — Он продолжал решительно стоять на своем. — Почему ты решила, что она обязательно тебе обо всем должна рассказывать, Вика? Ты что — ее духовник?

— Я ее подруга, Кирилл, — мягко возразила Вика, — а это иногда больше, чем духовник…

— Ерунда. Ты вообразила себе… черт знает что. Этого нет.

— Чего — нет? — Вика, прищурившись, пыталась понять, насколько серьезно он говорит.

— Ничего нет, — упрямо повторил он, — нет этих отношений, которые ты придумала. Между тобой и Леркой… Ты для нее ничего не значишь!

— Не смей так говорить! Ты не знаешь! Ты не можешь этого знать! — вспылила Вика.

Он не стал возражать. Молча наполнил рюмки, поднял свою, дождался, пока поднимет и Вика, стукнул небрежно и быстро опрокинул. Вика повторила его маневр. На этот раз водка показалась ей не такой ужасной, как первая рюмка, — или она правильно выдохнула, или вдохнула, или еще что-то… Через несколько минут молчания Кирилл снова вернулся к неприятному для Вики разговору.

— И все-таки почему ты мне не сказала, что это ты, а не Лера писала мне письма в армию?

— А кто тебе сказал? — спросила Вика просто ради того, чтобы немного оттянуть время, собраться с мыслями.

— Лера, кто же еще.

— Понимаешь, Кирилл, это не совсем так. Мы писали письма вместе. Вернее, я их придумывала, записывала, но всегда советовалась с Лерой…

— Ерунда, — он снова наполнил рюмки, — эти письма писала ты. Ты, а не она. Она их просто переписывала. Получается, что я переписывался с тобой, а не с ней. Так ведь, Вика?

— Ты что-то зачастил, — она взглядом указала на водку, — но я с тобой не согласна. Ты переписывался не со мной…

— Но и не с Леркой, черт возьми! Вообще… — он на минуту замолчал, словно раздумывая над какой-то внезапно пришедшей в голову мыслью, — вообще непонятно, с кем. С каким-то несуществующим человеком…

Вика зажмурила глаза. В памяти отчетливо всплыли слова — почти те же самые слова, произнесенные другим голосом почти пять лет назад. «Получился какой-то придуманный, несуществующий человек, что-то среднее между мной и тобой, а на самом деле — не я и не ты». Она вспомнила слезы, текущие по Лериным щекам, вспомнила, как прижимала ее к себе, пытаясь утешить и не зная, что можно возразить на эти слова.

— Знаешь, Кирилл, — она задумчиво провела рукой по волосам — движение получилось слегка замедленным, немного неестественным, и она почувствовала какое-то странное, незнакомое, но приятное тепло в затылке, — возможно, ты и прав. Только я не понимаю, почему это для тебя так важно. Какая, в конце концов, разница, с кем из нас ты переписывался пять лет назад? Ведь сейчас ты с Лерой, и это тебя вполне устраивает…

Она успела пожалеть о своих словах прежде, чем услышала его ответ. Но было уже поздно.

— Если бы это меня устраивало, я бы не думал целыми днями о тебе.

— Ты пьян, — она отодвинулась от стола, встала, подошла к окну и приоткрыла створку, — ты просто пьян. И ты мне обещал. Пожалуйста, подай мне сигареты.

— Что я тебе обещал?

— Ты обещал мне больше никогда не говорить на эту тему. Пожалуйста, дай мне сигареты.

Он никак не отреагировал на ее повторную просьбу, и Вике пришлось вернуться к столу. Он поймал ее за руку и притянул к себе. Она снова увидела близко от себя его глаза, почувствовала дыхание — и снова не поняла своих чувств.

— Отпусти, мне больно.

— Неужели ты думаешь, что тот поцелуй в больнице был чистой случайностью? — Он отпустил ее руку, и Вика снова села на свою табуретку.

— Я вообще об этом не думаю, — ответила она.

— А я думаю, черт побери! — Кирилл снова выругался и, не дожидаясь Вики, выпил и снова наполнил свою рюмку.

Вика смотрела широко открытыми глазами — она никогда не видела его в таком состоянии.

— Какой в этом смысл?

— Я не знаю, — немного раздраженно, как показалось Вике, ответил он, — я не задумывался над смыслом. Но ведь это не могло быть случайностью!

— Почему? Я тебя не понимаю!

— Ты не понимаешь? — Он смотрел пристально, взгляд был каким-то колючим, и Вика опустила глаза. — Потому, что сегодня я узнал о том, что пять лет назад переписывался с тобой. Иди сюда, Вика. Прошу тебя, пожалуйста.

Вика подняла глаза. Он смотрел на нее и в то же время — как будто сквозь нее. Она не могла и не хотела уступать его просьбе.

— Нет, — твердо сказала она и, снова поднявшись, отошла к окну и прикурила наконец сигарету. — Пять лет назад ты переписывался с Лерой, Кирилл. С Лерой, а не со мной! Даже если так… К чему все это? Ведь в тот день, ты помнишь, когда я пришла к тебе домой — ты ведь даже не вспомнил, что это была за переписка! Ты не помнил ни о какой Лере, а если, как ты говоришь, Лерой была я, то ты не помнил и обо мне! Все это глупости, просто детство… Настоящее — это то, что было потом. А потом была Лера. Лера, а не я!

Она обернулась и посмотрела на него. Он сидел, согнувшись, низко опустив голову, и, казалось, совсем не слышал ее. Некоторое время в комнате стояла полная тишина, нарушаемая только редкими вечерними звуками улицы, доносящимися из окна, а потом он тихо сказал:

— Тогда почему с самого первого дня меня буквально преследовало ощущение, что я тебя знаю? Что мы с тобой уже были знакомы? С тобой, а не с Лерой! Ты ведь помнишь, я говорил тебе об этом! А ты отшучивалась…

— Да что ты, в конце концов, хочешь этим сказать?! Я тебя не понимаю! — Вика наконец дала выход накопившемуся возмущению и почувствовала, как сразу стало легче.

— Я хочу этим сказать… Я хочу этим сказать, что я хочу тебя. Я хочу тебя, — отрывисто повторил он и поднял на нее глаза. — Сейчас. Здесь. Тебя.

— Не придумывай, — пролепетала Вика побелевшими губами, вжавшись в стену.

Он медленно поднялся со стула и приблизился к ней.

— Ты тоже этого хочешь.

Кирилл уперся руками в стену и наклонился над Викой — она оказалась словно в блокаде. «Ну не будет же он меня насиловать», — промелькнуло в голове, но облегчения от этой мысли она не почувствовала. Было что-то еще, что-то другое, более опасное — конечно же, он не станет заставлять ее делать это насильно…

— Кирилл, прошу тебя, не надо. Лера моя подруга. Она мне больше чем подруга… Я не могу и…

Вика собиралась добавить «не хочу», но он не дал ей этого сделать, поймав за подбородок, закрыл ее губы своими губами, властно раздвинув их… Кометой промелькнула уже знакомая запретная сладость его губ, и через секунду она, упершись руками в его грудь, с силой отстранилась.

— Пусти меня!

Он продолжал сжимать ее подбородок.

— Пусти, мне больно! Пожалуйста…

Он разжал пальцы и снова навис над ней. Она стояла без движения, словно парализованная, прислушиваясь к громким ударам сердца.

— Она ведь тебе больше чем подруга. Она, — он усмехнулся как-то странно, — неужели ты не понимаешь, Вика? Ведь все вокруг это заметили, и я, и даже Леркины родители, и, главное, сама она все это прекрасно знает!

— Что, — глухо спросила Вика, — что она знает?

— Ты — не подруга, — медленно произнес он, — ты просто… тень. Тебя нет, ты полностью в ней растворилась. Неужели ты этого не понимаешь?

Она только покачала головой из стороны в сторону, еще сильнее сжавшись — каждое его слово было как удар. Ей снова захотелось зажать уши и закричать — громко, так, чтобы заглушить его слова, каждое из которых причиняло ей невыносимую боль.

— Ты у нее на поводке. Ты всегда безотказная, ты все стерпишь, тобой можно помыкать, тебя можно будить посреди ночи, ты…

— Она любит меня! — прокричала Вика. — Ты не понимаешь, она тоже меня любит!

— Любит, — спокойно произнес Кирилл, — конечно, любит. А как можно не любить такую преданную собаку?

Размахнувшись, она ударила его по щеке. Расширенными от ужаса глазами она смотрела, как он медленно поднес ладонь к лицу, провел там, где только что, обдав кипятком, прошлась Викина рука. Пунцовое пятно медленно разливалось, бледнея.

— Вот это уже поступок, — тихо сказал он, — еще немного, и ты станешь человеком… Тебе только один раз… хотя бы один раз в жизни, хоть на минуту нужно просто забыть о ней. Забыть, что ты рабыня, и подумать о себе. Просто представь, что ее нет. Ну, попробуй…

Он снова приблизился. Его губы были близко, но на этот раз он не собирался действовать силой. Вика смотрела, опустив глаза, как пульсирует у него на шее голубая жилка, вдыхала его запах и изо всех сил пыталась не слышать его слова.

— Я ведь помню, какими глазами ты провожала нас в тот день в спальню. На даче, помнишь, ты сидела на полу и смотрела снизу вверх… Я даже догадываюсь, почему тебе пришло в голову сесть за руль и умчаться подальше… Разве не так, Вика?

Он выждал некоторое время, но не получил ответа. Вика, зажмурив глаза, вспоминала тот день, дорогу, бегущую навстречу, а потом подняла глаза и снова увидела все ту же голубую жилку, в которой ритмичными толчками пульсировала кровь.

— Так, — тихо, одними губами, прошептала она.

— Тогда попробуй… Попробуй забыть о ней и сделай то, что ты хочешь… — его шепот вился вокруг мочки уха, с каждым прикосновением губ даря вспышки неизведанных ощущений, — сделай то, что ты хочешь.

Несколько секунд они стояли не дыша, а потом Вика, вздрогнув, резко обвила руками его шею и приникла губами к той самой голубой жилке, в тот же момент почувствовав, что это — не предел ее желаний.

Некоторое время они жадно целовались, стоя у окна, а потом он поднял ее на руки и отнес на кровать. Не отрывая губ, он медленно и очень умело — Вика успела это отметить — стянул с нее лямки комбинезона, приподнял футболку и приник к груди. Вика нетерпеливо подняла руки, он снял футболку и снова стал целовать ее шею и грудь. Дрожащими пальцами она расстегнула его рубашку, попыталась проделать то же самое с брюками, но ей не хватило опыта. Кирилл, бережно отстранив ее, сделал все сам. Она вытянулась на кровати, чувствуя, что сходит с ума — каждое прикосновение его губ к телу рождало целую волну незнакомых волшебных ощущений. Она даже представить себе не могла, насколько это замечательно — когда твое тело целует мужчина. Перебирая пальцами его мягкие волосы, Вика думала только об одном — чтобы это никогда не кончалось. Приоткрыв глаза, она заметила, как замелькала комната — как будто Вика и Кирилл занимались любовью на крутящейся карусели. Это сравнение немного позабавило ее, и она решила высказать ему свои мысли:

— Послушай…

Она не узнала своего голоса. Это был голос-стон, исходящий из самой глубины, в которую она никогда раньше не заглядывала. Карусель перед глазами не исчезала — вот мелькнуло кресло, вот телевизор, вот оконные шторы, взлетающие вверх, вот большой глиняный кувшин, черный корпус рояля, зеркало… Он продолжал ее целовать в тот момент, когда она увидела зеркало, и волшебная карусель резко остановилась.

В зеркале, висящем почти напротив, немного наискосок от кровати, отражались мужчина и женщина. Два абсолютно обнаженных молодых тела. Одно — совершенно белое, почти неразличимое на фоне смятой простыни, нежное и тонкое. Второе — смуглое, сильное, мужское тело, властно подмявшее под себя то, другое. Сплетенные воедино тела — Вика и Кирилл. Вика и Кирилл?!

Вскочив, она прижала колени к подбородку и обхватила себя руками. В глазах застыл ужас.

— Что с тобой? — приподнявшись, он смотрел с удивлением.

— Я не могу, Кирилл. Это… это просто безумие, — прошептала она, — так нельзя. Я не могу.

— Да что случилось? — Он нежно дотронулся пальцами до ее бедра, но она вздрогнула, отшатнулась, как будто обожглась.

— Не надо, прошу тебя. Это невозможно. Я совсем не хочу.

— Ты просто боишься. Ты боишься, маленькая моя девочка, — прошептал он, — ведь у тебя не было никого? Скажи, ведь правда?

— Не в этом дело. — Вика еще плотнее прижала к себе колени, ощутив внезапный холод. — Я просто не могу этого сделать. Не могу, потому что Лера…

— Ты снова, — оторвавшись от нее, он приподнялся и сел рядом, — ты снова об этом. Да перестань же, не думай! Неужели нельзя хотя бы один раз в жизни не думать, а просто чувствовать, Вика! Просто чувствовать… Ведь тебе было хорошо!

— Возможно, — Вика нахмурилась, — но теперь уже не будет. Это просто порыв… Это водка. Я не могу, Кирилл. Я не хочу этого. Ничего не будет.

Некоторое время он смотрел на нее не мигая, как будто хотел пронзить своим взглядом насквозь, а потом внезапно обмяк, опустил плечи и откинулся на подушку.

— Как хочешь. Возможно, ты права.

Вика вздохнула, почувствовав, что одержала победу. С плеч как будто свалилась тяжелейшая ноша, и теперь она просто не могла поверить в то, что весь этот кошмар закончился. Руки безвольно упали вниз — она почувствовала сильную слабость и упала на подушку рядом с Кириллом.

— А знаешь, — спустя несколько минут задумчиво проговорил он, — все-таки ты сильная.

Он положил свою ладонь поверх ее ладони и легонько сжал. Вика ничего не ответила. Она продолжала смотреть в зеркало. Все та же картина — те же два обнаженных тела, только теперь — рядом, уже не одно целое, а просто рядом, как будто бы насытившиеся друг другом. В этот момент Вика поняла, что эта глупая история наконец завершилась — больше между ней и Кириллом никогда не будет никаких недоразумений.

«Странно, — подумала она, закрыв глаза, — как все это странно. Интересно, он знает про Леркину беременность? Надо бы встать, одеться…» Она представляла себе Леру — с животом, слегка выпирающим из-под шелкового халатика, с огромным пузом, с коляской, с розовым младенцем на руках, счастливую, безмятежную, все такую же стройную. И Кирилл — гордый, улыбающийся. Вот они идут по улице втроем — она, Лера и Кирилл, на руках у него — ребенок. Совсем маленький, он обязательно будет таким же красивым, как и его мама. Вика открыла глаза. Ей вдруг показалось, что что-то изменилось. Она никак не могла понять, что именно, — они с Кириллом все так же продолжали лежать на кровати, и зеркало… Вика снова посмотрела в зеркало и сразу же поняла, что изменилось. Теперь в нем отражалось уже не два человека, а три.

В дверном проеме стояла Лера — стояла как застывшее изваяние и неподвижными, стеклянными глазами смотрела в то же зеркало. Перед глазами потемнело, и снова комната закружилась — еще быстрее, чем тогда… Когда Вика услышала крик, она отстраненно подумала: «Это не человек. Человек не может так кричать…» А Лера все кричала, все продолжала кричать, зажмурив глаза, изо всех сил, надрывая голосовые связки.

Позже, вспоминая весь этот кошмар, Вика никак не могла восстановить хронологию событий. Что было сначала, что потом — только крик, который еще много месяцев не смолкал у нее в сознании. Только этот дикий крик.

Два черных зрачка, медленно расширяющихся, полностью заполонивших своей чернотой прозрачную голубизну глаз, и ужас, взметнувшийся тяжелой волной, — Вика почувствовала его физически, словно ее с головой окунули в ледяную и неподвижную воду. На минуту ей показалось, что она на самом деле тонет. Глаза Кирилла исчезли — теперь перед ней стремительно мелькали его руки, одежда, слышались какие-то слова, лишенные смысла, как будто он говорил на чужом, непонятном для нее языке. Она тоже протянула руку и попыталась накинуть на себя хоть что-нибудь из одежды, но у нее ничего не получалось. Лера все кричала, и Вика подумала о том, что отдала бы все на свете, только бы этот крик прекратился. Она зажала уши, но крик от этого стал только еще громче. Это становилось невыносимым. Лерино лицо, перекошенное гримасой ужаса, полностью изменившееся, чужое, незнакомое, страшное. «Это зеркало, — подумала Вика, лихорадочно сжимая в руке кусок простыни, — это просто зеркало, чертово зеркало…» Оглядевшись по сторонам, она заметила на полу, невдалеке от кровати, утюг. Быстро вскочила на ноги, наклонилась, подняла его и изо всех сил выбросила вперед.

Звук от удара на мгновение почти заглушил Лерин крик. Осколки зеркала, как хрустальный водопад, осыпались на пол. Теперь вместо зеркала напротив Вики зияла черная дыра с неровными, рваными краями.

В ту же секунду в комнате воцарилась мертвая тишина. Лера замолчала. Вика подняла глаза и посмотрела на Леру — теперь уже на настоящую Леру, а не на ее призрак, живущий в зеркале. Зеркала больше не было, а призрак оставался. Лицо — белое как полотно, губы абсолютно неразличимы, глаза — две черные впадины. Трудно было поверить в то, что она жива. Вика сделала шаг вперед и увидела, как Лера отшатнулась от нее, заслонив руками лицо, как будто на нее надвигался страшный фантом. Теперь Лера смотрела сквозь пальцы на то, как лихорадочно и испуганно Кирилл натягивает на себя брюки и рубашку, как медленно, слегка пошатываясь, шаг за шагом приближается Вика — такая же бледная и абсолютно обнаженная. И в этот момент произошло что-то совсем невероятное — Лера улыбнулась.

Лера улыбнулась и, почти беспечно оглядевшись по сторонам, остановила рассеянный взгляд на журнальном столике — там лежала ее тетрадь с конспектами. Она подошла, почти твердой походкой, взяла тетрадь в руки — некоторое время Вика, пораженная произошедшей переменой, не видела ее лица, — затем обернулась и тихо сказала:

— Ты извини. Я звонила, но никто не брал трубку, и я подумала, что тебя нет дома. А мне нужна была тетрадь — вот я и решила воспользоваться твоим ключом. Просто мне нужна была тетрадь.

Голос был совершенно чужим. Вика знала абсолютно точно, что никогда в жизни не слышала этого голоса. Она стояла на месте как вкопанная, не в силах пошевелиться и не зная, что ей делать. А Лера, отвернувшись, уже сделала первый шаг по направлению к выходу. И в этот момент Вика почувствовала, как внутри что-то оборвалось.

— Лера! — тихо окликнула она ее, но Лера не обернулась. — Лера! — снова окликнула Вика, подбежала и коснулась ее плеча.

Лера медленно — слишком медленно — обернулась, глядя куда-то в сторону. Вика увидела, как побелели ее пальцы, судорожно сжимающие коричневую тетрадку. Внезапно они разжались, и тетрадь, раскрывшись на мгновение веером, упала на пол и снова превратилась в простой коричневый прямоугольник. Раздался звук пощечины. Вика зажмурилась от неожиданной мысли — сейчас кожа на щеке разорвется. Когда она открыла глаза, то увидела перед собой Лерины губы. И увидела — именно увидела, почти что не расслышав, слово, слетевшее с них — «шлюха».

Через несколько минут не было уже ни Леры, ни Кирилла. Вика осталась одна. Она сидела на полу, посреди комнаты, сжавшись в комок и обхватив голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону, и все повторяла и повторяла это слово, уже почти потерявшее свой смысл и превратившееся в простой набор гласных и согласных звуков.

* * *

Вика повторяла его в одном ритме с шагами секундной стрелки на часах, успокаивала, убаюкивала себя этим словом… Она понятия не имела, сколько времени прошло с тех пор, когда этот полубред постепенно вытеснил из сознания реальность и превратился в тяжелую и мутную дрему. Проснувшись, она вздрогнула и огляделась по сторонам, не понимая, где она и что с ней произошло. Сознание не дало и нескольких секунд пощады — сразу же, едва она открыла глаза, вспомнилось все то, что совсем недавно она видела во сне. В этом кошмарном сне, который на самом деле не был сном. В комнате было почти светло. Вика разглядела груду осколков на полу, возле того места, где было зеркало. Повернувшись, увидела смятую постель. С другой стороны, на полу, совсем недалеко, лежала коричневая тетрадь. Это было все, что осталось. Повернув голову, она ощутила жуткую боль в каждой клеточке своего тела. Голова кружилась, перед глазами плыло. Приподнявшись, она снова огляделась вокруг. Ничего не изменилось. Ничего, что могло бы дать хоть смутную надежду…

Почти полчаса она провела в ванной, под теплыми струями, несколько раз намыливаясь и смывая с себя пену. «Как будто от этого можно отмыться», — мелькнула странная мысль, и она принялась тереть себя мочалкой еще более ожесточенно. Лерина пощечина осталась на щеке едва заметной розовой полосой. Вика, стоя перед зеркалом, задумчиво провела по ней пальцами. Сделав над собой усилие, она как могла привела себя в порядок, расчесала спутанные волосы, слегка припудрила круги под глазами, убралась в квартире. Даже помыла полы. На все это ушло почти два часа, и тем не менее день все еще не наступил. Было только девять часов.

Она опустилась на диван и принялась обдумывать предстоящий разговор с Лерой. Вика даже представить себе не могла, с чего она его начнет, этот разговор, какими словами сможет вымолить себе прощение. Мысли путались, а в ушах почему-то все еще звучал, громко и отчетливо, тот самый крик, который сводил ее с ума. Это было невыносимо, и от этого никуда нельзя было деться. Вика понятия не имела, что ей теперь делать. Почему-то вспомнился тот самый разговор в ночном клубе, когда стильный мальчик Денис пытался доказать ей, что психология — это всего лишь теория, и ничего больше. Наверное, он прав… Только Вике от этого не легче.

Она сидела, вжавшись в диван, и прислушивалась к шагам наверху. В первый раз в жизни она прислушивалась к ним так внимательно, с затаенным чувством страха. Кажется, это была не Лера — Лера ступает не так грузно и ритмично, Лера более невесома и беспорядочна. Она часто бегает по комнате вприпрыжку, она так редко надевает тапочки, что ее шаги бывают почти неразличимы…

Вскоре Вика поняла, что не может больше сидеть на одном месте. Поднявшись, она принялась ходить по комнате. Отсчитывая шаги, курила сигарету за сигаретой, смотрела в окно. Шнур от телефонного провода продолжал лежать на том самом месте, куда еще вчера его бросил Кирилл. Какой-то суеверный страх помешал Вике снова включить телефон. Преодолев сомнения, она все-таки сделала это, а потом очень долго вертела в руках трубку. Но набрать знакомый номер так и не решилась. А через несколько минут телефон зазвонил сам.

Вика вздрогнула, услышав этот звук, на мгновение застыла не двигаясь, а потом помчалась к трубке, побежала так быстро, словно от этого звонка зависела вся ее жизнь.

— Вика? Господи, ну наконец-то!

Это была не Лера. Это была Лерина мама, Лариса… За последние сутки Вика уже не первый раз поразилась тому, как сильно может измениться человеческий голос. До неузнаваемости.

— Я… — Вика почувствовала, что в горле пересохло, и не смогла выдавить из себя ни слова.

— Вика! Прошу тебя, поднимись, или нет, я сама сейчас к тебе спущусь…

Через минуту Лариса уже звонила в дверь. Фиолетовые, судорожно сжатые губы, черные мешки под глазами — сейчас ей можно было дать шестьдесят лет.

— Что… что случилось?

Лариса не отвечала. Вика, вся превратившись в зрение, всматривалась в ее глаза, пытаясь прочитать в них ответ. Она уже поняла, что что-то случилось с Лерой — что-то страшное, ужасное и, возможно, непоправимое.

— Почему ты молчишь?! Почему? Скажи хотя бы — она жива?

— Жива, — выдохнула наконец Лариса, — она жива…

И разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони.

Третье утро подряд начиналось для Вики одинаково: в половине седьмого она уже стояла, бледная, равнодушная, с неестественным блеском в глазах, у дверей палаты интенсивной терапии. Это была не та больница, в которой совсем недавно лежала она, это была совсем другая больница, другое отделение. Но в реанимацию не пускали ни под каким предлогом. Вика стояла у стены и взглядом побитой собаки провожала медсестер и врачей, выходящих из запретной двери.

— Пожалуйста, прошу вас… Только на минуту, на одну минуту. Я только посмотрю. Она моя сестра. Мне очень нужно. Пожалуйста.

Эти слова она повторяла по нескольку раз в день, с одинаковой интонацией. Ответы тоже были одинаково равнодушными — в реанимацию посетителей не пускают.

— Скажите хотя бы, как она…

— Лучше. Сегодня — уже лучше, — услышала Вика на третий день своего дежурства в больничном коридоре. Ее присутствие мало-помалу начинало раздражать больничный персонал, многие смотрели на нее с жалостью. Замечая жалость в глазах врача или медсестры, Вика тут же подбегала и снова начинала упрашивать, чтобы ее пустили в палату, но снова натыкалась на суровое равнодушие. Приходили Лариса и Лерин отец, но их в палату тоже не пускали. Они разговаривали с врачом в приемной и уходили, а Лера продолжала торчать в коридоре.

— Как она? Скажите, как она?

— Девушка, и не надоело вам здесь торчать? Все равно ведь не пустят. Это же реанимация, а не простая палата.

— Пожалуйста… Я заплачу.

— Да что вы! — отмахивались от нее. Никто не хотел брать деньги у «этой полоумной», как окрестил Вику на второй день ее пребывания в больничном коридоре медперсонал. Она стояла там с утра до вечера. Иногда выходила на лестницу, курила. После пяти становилось спокойнее, а в семь часов больница закрывалась, и Вику выгоняли. Она шла по темной улице, мелкие колючие снежинки били в лицо, но она даже не чувствовала прикосновения снега. «Все будет хорошо, — повторяла она сотни раз в день, — все будет хорошо, она выживет, она не умрет. Она ведь сильная…» Где бы Вика ни была — в больнице, на улице или дома, — перед глазами стояла одна картина.

Лера. Одна, в ванной. Проверила, крепко ли заперла дверь. Нахмурилась, напряженно вслушиваясь в тишину — никто не услышал? Слезы по щекам. Вода, тихо стекающая по стенке ванны — чтобы не было слышно плеска. Вода — прозрачная, розовеющая, красная… Наверное, ей было больно, потому что она все-таки закричала. А может быть, просто стало страшно — в самый последний момент. Дверь сломали, когда Лера уже была без сознания… Леркиного ребенка больше нет. Но Леру все-таки удалось спасти, хотя она, наверное, этого совсем не хотела.

— Как она, доктор?

Усталый взгляд, отделенный толстыми стеклами очков, капля пота, стекающая со лба, — странно, ведь в больнице прохладно. Седые брови, нависающие сплошной изогнутой линией над темными щелками прищуренных глаз.

— Сегодня лучше. Но в общую палату переведем не раньше четверга.

— Четверга? А сегодня какой день?

— Сегодня вторник. Послушай, иди домой. Ты совсем измучилась, ну зачем ты здесь стоишь? Даже дни недели не знаешь.

— Я хочу ее увидеть. Мне очень нужно ее увидеть. Мне нужно сказать ей несколько слов. И все.

— Все это я уже слышал, и неоднократно…

Он продолжал задумчиво смотреть на нее.

— Она тебе кто?

— Подруга, — ответила Вика, почему-то не осмелившись соврать, — просто подруга. Но очень близкая.

— С ней все будет в порядке. Опасности уже нет, она просто очень слаба. Знаешь, когда человек теряет много крови…

— Я знаю, — ответила Вика, — я сама недавно лежала в больнице, и я тоже потеряла много крови…

«Почему он не уходит, — подумала она, — почему так долго?..»

— Только на минуту. Идем.

Она даже не поверила в то, что слышит. А он приоткрыл дверь палаты, вошел и, обернувшись, кивком головы позвал Вику за собой.

…Она не сразу узнала Леру. Это полуживое существо практически ничем не отличалось от подушки, на которой лежало. Она полностью сливалась с серым постельным бельем. И только волосы — яркое, неуместное и дерзкое пятно — теперь казались чужими, как будто бы Лера надела парик. Губы, щеки, рука, лежащая поверх простыни, — все было прозрачно-серым. Лера лежала под системой. Желтоватая жидкость из пузатого флакона, подвешенного вниз головой, стекала в ее вену. Вика сжалась от страха. Она просто не ожидала увидеть такое.

Казалось, Лера спала. Но в тот момент, когда Викино лицо появилось из-за спины доктора, она словно почувствовала ее присутствие и приоткрыла глаза — ресницы дрогнули, зрачки расширились. Вика заметила, как медленно они расширялись, и это напомнило ей что-то неприятное. Она хотела заговорить, но не смогла произнести ни звука. Лера некоторое время молча смотрела на нее, а потом ее губы дрогнули, приоткрылись, вытянулись вперед, снова разошлись… Вике не нужно было долго думать, чтобы понять, какое именно слово произнесла сейчас Лера. Однажды, совсем недавно, Вика уже видела, как Лерины губы произнесли это же слово. Вика услышала его так отчетливо, как будто бы Лера прокричала слово «шлюха» на всю палату. В следующую секунду Лера отвернулась к стене. Доктор вопросительно смотрел на Вику. Не говоря ни слова, она повернулась и медленно направилась к выходу.

* * *

В тот же день Вика, никого не предупредив, ни слова не сказав даже Ларисе, уехала из города.

Восемь месяцев Вика прожила у дяди и тети. К занятиям в институте она так и не вернулась, с работы ее уволили. Лере она ни разу не позвонила — просто не знала, что сказать. Когда она наконец снова переехала в родительскую квартиру, на седьмом этаже жили уже другие люди: Лерины родители свою квартиру продали и купили частный дом где-то на окраине города. С тех пор Вика больше никогда не видела Леру. Через пару недель после возвращения она устроилась на бухгалтерские курсы, а еще через некоторое время нашла себе новую работу.

ЧАСТЬ 2 УЛИТКА

— Девушка, — услышала Вика наконец-то, что и ожидала услышать, — у вас свободно?

Викино лицо было опущено вниз, глаза настойчиво изучали изящный изгиб тонкого каблука на новых демисезонных ботинках. Досчитав до десяти, она все-таки заставила себя взглянуть на него.

«Обыкновенный», — приговор был вынесен сразу же, едва она столкнулась взглядом с его светлыми, чуть навыкате, широко поставленными глазами. Эти большие глаза — пожалуй, самое необычное, что в нем было. Они придавали лицу выражение какой-то внутренней напряженности. Полные, даже слишком полные, неровно очерченные, как у самой Вики, губы, темные густые брови. Дорогой одеколон, дорогой костюм, дорогие ботинки. Наверное, в кармане ключ от дорогой машины. Ничего примечательного. Наверное, ей на самом деле показалось — едва ли они встречались с ним раньше. «Я бы запомнила, — подумала она, совсем не замечая того, что противоречит самой себе, — такие глаза невозможно не запомнить».

— Кажется, вы потеряли дар речи. Такое обычно случается с женщинами, когда они видят меня впервые. Я настолько неотразим?

— Что?

— Ничего, это была просто шутка. Так мне можно здесь присесть?

Так и не дождавшись ее ответа, он сел рядом с ней за столик. Вика никак не могла отделаться от своих навязчивых мыслей, и это мешало ей вступить в разговор.

— Правда, хорошая музыка?

Музыка была хорошей. Парень, судя по всему, пытался стандартным способом завязать стандартное знакомство на один вечер. Максимум на два. Уютный вечер с продолжением, плавно перетекающий в ночь сладострастия. Потом, возможно, еще один вечер — и история закончилась, так и не начавшись. Все то, что было уже давно пройдено. Вике уже двадцать восемь.

Она еще не решила, нужно ли ей это. Несмотря на немного комичный характер ее взаимоотношений с Павликом и полное отсутствие нежных чувств с ее стороны, она все же была ему верна в течение двух лет, пока длился этот вялотекущий роман. Примерно шесть месяцев назад Вика решила, что так дальше не может продолжаться и она должна с Павликом порвать. Но в тот день что-то помешало, потом она заболела и чувствовала себя слишком слабой и беспомощной для того, чтобы вот так, сразу, остаться одной, потом были какие-то другие причины, реальные и надуманные. Иногда Вика начинала просто выть от тоски и все же боялась решиться на глобальные перемены. Она так привыкла чувствовать себя защищенной. Праздность — великая вещь, чудесный дар, который дается далеко не каждому. Вика не любила Павлика, но любила праздность, а потому никак не решалась бросить своего занудного пожилого любовника. Но может быть, пора?

Безусловно, ничего серьезного из этого знакомства получиться не может — слишком откровенные взгляды этот парень бросает, чтобы их не понять. Но ничего серьезного Вике и не было нужно — ей был нужен, катастрофически нужен, просто повод для того, чтобы изменить свою жизнь. Чтобы внезапно все повернулось вспять и однажды, проснувшись рано утром, она подумала о том, что не знает, что ждет ее сегодня. Не знает, что ждет ее завтра, послезавтра… Она так мечтала об этом.

Она наконец кивнула головой, согласившись с тем, что музыка и в самом деле хорошая, и продолжая смотреть на него сквозь полуопущенные ресницы, думать о своем. Он истолковал ее взгляд по-своему:

— Что-нибудь заказать? Может, еще коктейль? Коньяк? Или, может, просто водки…

— Я не пью водку.

— Что, совсем не пьешь? — удивился он.

— А почему ты удивляешься? Попробовала один раз… Мне не понравилось.

— Тогда коктейль.

У него был глубокий, мягкий и низкий голос. Он обернулся, и почти в ту же секунду к столику подлетел официант. Вика улыбнулась: похоже, у этого человека был редкий дар привлекать к себе людей. Ему даже пальцами щелкать не приходится. Некоторое время они сидели молча, слушая музыку. Потом принесли коктейль. Он поднял свой бокал:

— За знакомство.

«Набор банальностей», — подумала скептически настроенная Вика и все же заставила себя улыбнуться. Он тоже улыбнулся, улыбка ему была к лицу, и Вика подумала, что, наверное, он моложе ее — года на два или на три.

— Меня зовут Вика.

— Очень приятно. А меня зовут Александр.

Имя Вике не понравилось. Ей почему-то с детства не нравилось имя Александр. В сознании отпечатался очередной негатив: «Сейчас он спросит, какие у меня планы на вечер». Сделав еще один глоток, она поставила бокал на стол.

— Послушай, ты всегда такая колючая?

— Нет, только по четвергам после шести часов вечера.

— Надо же, какое неудачное время для знакомства я выбрал. Вечно мне не везет…

— По тебе не скажешь, что ты невезучий. Не производишь впечатление человека, обиженного судьбой.

— Это все маскировка, — высоко подняв брови, убежденно произнес он.

«Ах, какой загадочный. Человек в маске. Наверное, все же не стоило мне испытывать судьбу. Если это произойдет, то по крайней мере не с ним и не сейчас. Напрасно…»

— Знаешь, — Александр, не придумав ничего лучшего, решил развить уже затронутую тему, — невезучий человек иногда производит совершенно противоположное впечатление. Это своеобразный комплекс неполноценности. Он ни за что в жизни не покажет, что у него не все в порядке. Какая-то мания…

— Некоторые люди просто любят казаться загадочными, — немного раздраженно ответила Вика, — хотя в них и разгадывать-то нечего.

И все же глаза у него были красивые. Необычные. Может быть, поэтому Вика все еще продолжала сидеть напротив и слушать его — сначала равнодушно, с легким налетом раздражения, потом все более внимательно, улыбаясь все чаще и искреннее. Он оказался интересным рассказчиком. Случаи из жизни его приятелей превращались в череду забавных и необычных комиксов. Легко и ненавязчиво он все же сумел ее заинтересовать — через час после знакомства Вика была уже настроена категорически «за». Ей уже почти что нравились не только его глаза, но и его улыбка, и его голос, а образ Павлика, изредка всплывающий в сознании немым укором, казался все более далеким, нелепым и бесплотным. «Или сегодня, или никогда», — решительно подумала Вика и посмотрела на часы. Что ж, чему быть, того не миновать — значит, это судьба.

— Торопишься? — Он заметил ее жест и вопросительно поднял брови.

— Да нет, не слишком, — откровенно ответила она и снова улыбнулась.

— Ты немного странная. Молчаливая и очень красивая.

— Что же здесь странного? — Вика искренне удивилась.

— Красивые женщины обычно бывают болтливыми. Ты не такая, как все.

Вика промолчала, согласившись таким образом принять комплимент. Некоторое время они снова сидели молча, слушали музыку — все тот же старый джаз, только теперь в другом исполнении, а потом он отодвинулся от стола и подозвал к себе официанта.

— Ты правда необычная. Спасибо тебе за приятный вечер. Извини, но мне пора идти.

Вика опешила. Вот уж чего-чего, но этого она никак не ожидала. Вся ее боевая готовность полетела к черту. В это было невозможно поверить: такое откровенное, традиционное начало и такой странный, нелепый конец. Этого просто не может быть!

Она смотрела на него, широко открыв глаза. Ее замешательство, видимо, в полной мере отражалось на ее лице, потому что он снова улыбнулся и накрыл своей ладонью ее тонкую руку.

— У тебя есть телефон?

— Есть, — ответила она, несмотря на то что мысленно уже приготовилась сказать «нет».

— Скажи мне номер. Я запомню.

Вика усмехнулась — даже записывать не собирается! Она почувствовала злость, поднимающуюся в глубине души, — черт знает что такое! Попытавшись взять себя в руки, она тихо проговорила номер. Александр повторил его и кивнул.

— Я тебе позвоню. Завтра, — пообещал он и, наградив ее на прощание немного грустной улыбкой, поднялся со своего места. Вика послала ему вслед тысячу проклятий и дала себе слово, что никогда в жизни не станет его вспоминать.

Привычное, ласковое, немного шершавое тепло старого пледа. Вика так любила его и всегда воспринимала как символ покоя и дома. Нырнув под плед, она обвела глазами комнату и снова столкнулась взглядом с пластмассовыми глазами длинной плюшевой пантеры, развалившейся в кресле.

— Ну, иди сюда, — она протянула руку, — иди. Что ты все время так смотришь? Как будто я тебя обидела…

Она обняла одной рукой мягкую плюшевую талию и закрыла глаза. Сон долго не приходил. Снова и снова она перебирала в памяти подробности странного знакомства, снова вспоминала чудесный старый джаз и думала о себе, о своей жизни и о Павлике, с которым так безуспешно решила порвать накануне. Конечно, не все было потеряно, и Вика, собственно, могла решиться на этот разрыв, не имея тыла. И все же что-то мешало…

Телефон звонил не смолкая. Шесть или семь звонков. Сонная, размякшая от тепла, Вика с раздражением пыталась для чего-то их сосчитать. И вдруг она подскочила, как будто оборвалась невидимая пружина, приковывающая ее к кровати. Через пару секунд телефонная трубка была у нее в руках — но на том конце уже пошли короткие отрывистые гудки…

Она с шумом выдохнула воздух и, прищурившись от яркого света, бившего в окно, посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Интересно, кто бы это мог быть? В принципе это мог быть кто угодно. Это могла быть мама, она вчера не звонила. С тех пор как Вика начала жить отдельно от родителей — в квартире, которую они купили для нее, вернувшись из-за границы, — мама звонила почти каждый день. Это могла быть Ленка, которой снова понадобилась Вика для того, чтобы излить нахлынувшие чувства. Это мог быть Павлик… Вика поморщилась. Скорее всего это он и был.

Снова положив трубку на аппарат, она еще некоторое время стояла возле телефона в ожидании. Но он больше не собирался звонить. Выругавшись про себя, Вика лениво поплелась в ванную.

В зеркале отражалась привычная картина: заспанная физиономия, слегка припухшие веки, взъерошенные волосы. Вика приблизила лицо вплотную и, нахмурившись, придирчиво оглядела мелкую сеточку вокруг глаз и две достаточно глубоких бороздки на лбу. Ох уж эта сеточка морщин! А что же с ней будет в тридцать пять лет, если в двадцать восемь ей уже страшно на себя смотреть? Вот она, старость, и ничего с этим не поделаешь, никуда не денешься. Только цвет лица по утрам просто замечательный. Кожа ровная, матовая, словно фарфор. И все равно надо бросать курить.

Каждое утро начиналось одинаково — с привычных рассуждений о том, что молодость уходит и нужно бросать курить. Кофе и утренняя сигарета — только после этого Вика начинала свой день и только после этого чувствовала себя человеком. Пантера снова вальяжно развалилась в кресле, Вика уселась напротив с книжкой в руках.

Через некоторое время она поймала себя на мысли, что читает по диагонали. Такое случалось с Викой очень редко — нахмурив брови, она с пристрастием попыталась выяснить у себя, в чем, собственно, дело. Неужели снова — прошлое?

Но прошлое было здесь ни при чем. Прошлое давило вчера, позавчера, но не сегодня. Сегодня — она наконец это поняла — внутри ее свербело чувство досады. Она как будто нашла на дороге крупную денежную купюру и через некоторое время ее потеряла. Все-таки странный, непонятный человек встретился ей вчера. Возможно, она ему сначала понравилась, а потом разонравилась — какая-то фраза, или взгляд, или что-то еще было тому виной. А телефон спросил просто из вежливости… Да какая, в конце концов, разница!

Вика решила больше об этом не думать, и у нее это прекрасно получилось. До обеда она читала, потом лениво собралась, прошлась по парку, заглянула в маленький магазинчик, купила шелковые чулки, носовой платок, отделанный тонкими кремовыми кружевами, и журнал по интерьеру. В обнимку с пантерой она снова валялась на диване до пяти часов, прочла журнал от корки до корки и сделала вывод, что он совсем неинтересный и абсолютно для нее бесполезный. Потом разогрела в микроволновке пиццу и съела большой кусок, запивая пивом. Пиво всегда было в холодильнике — Павлик очень любил расслабиться после напряженного трудового дня, и Вика сама незаметно для себя пристрастилась к этому напитку, хотя раньше испытывала к нему полнейшее равнодушие.

В половине шестого снова зазвонил телефон — мама традиционно интересовалась, все ли у Вики в порядке, и уговаривала зайти на пирожки. Только Вика повесила трубку, как телефон снова ожил, будто воспротивившись покою. На этот раз звонила Ленка. После сводки новостей на ее личном фронте — там, кстати, было без перемен — Вика включила телевизор, собираясь посмотреть очередную серию отечественного сериала, который ненавидела всей душой. Актеры играли безобразно, махали руками и кричали абсолютно не по делу, а там, где надо, никаких эмоций не обнаруживали. Но Вика все же смотрела этот сериал. Для того чтобы узнать, чем он закончится. И еще потому, что ей больше нечем было заняться.

Ничего нового в жизни героев не произошло. Вика с раздражением выключила телевизор, выкурила сигарету, снова налила себе пива и развернула газету с объявлениями о работе.

Это была патология — она с таким пристрастием каждую неделю просматривала эту газету, словно и правда собиралась подыскать себе работу. Требовались все те же энергичные и коммуникабельные люди, к числу которых Вика не могла отнести себя даже с большой натяжкой. Она считала себя скорее ленивой и необщительной. Она жила словно под панцирем — как улитка, лишь изредка и робко выглядывая на свет. Только в те моменты, когда вставало солнце.

Привычка встречать рассвет — наверное, единственное из того, что осталось от той Вики, которая была раньше. Хотя теперь она редко вставала с постели раньше десяти, а то и одиннадцати часов утра. Но иногда скрытая сила какого-то внутреннего толчка, словно разряд электрического тока, пущенного по телу, заставляла ее открывать глаза и подниматься с постели рано утром. Подниматься и, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу, зачарованно следить, как розовеет небо.

«Ну же, солнце-солнышко, — шептала она, совершенно серьезно обращаясь к небесному светилу, — иди сюда. Иди — ближе». В такие моменты она была полностью неподвижна, она почти не дышала, всецело сосредоточившись на ускользающем видении, думая только об одном — такого рассвета не было никогда и никогда не будет… Вика очень любила солнце, испытывая к нему странное, древнее, какое-то языческое чувство преклонения. В те минуты, когда ей было очень плохо, она, как и все люди на земле, молилась Богу — но в его образе невольно представляла себе сверкающий оранжевый шар.

В положенное время телефон снова зазвонил, и на этот раз Вике не пришлось долго раздумывать над тем, чей же голос она услышит.

— Викуля?

Через полчаса Павлик возвестил ей о своем прибытии требовательным звонком в дверь. Вика, подставив щеку для поцелуя и отступив на шаг, слегка прищурилась, рассматривая своего любовника.

В принципе Павлик весьма отдаленно напоминал тот привычный, сложившийся в сознании большинства карикатурный образ престарелого, но богатого похотливого самца. В его отношении к Вике, кроме плотского влечения, порой чувствовалась какая-то отеческая забота, глубокая привязанность человека к человеку, восторг, трепет и преклонение зрелости перед юностью. Одновременно она была для него и дочерью, и любовницей — пожалуй, две самые завидные роли, которые может играть женщина в жизни мужчины. Жена — роль противоречивая и слишком неоднозначная. Вика никогда — или почти никогда — не завидовала женам своих любовников. Ей почему-то везло на женатых мужчин — два или три серьезных романа, случившихся в ее жизни за прошедшие девять лет, были именно с женатыми мужчинами. И Вика ни разу за все это время не позавидовала их женам. Быть любовницей было гораздо приятнее, но самое важное заключалось в том, что все они были с ней честны. Если они уходили домой, к жене, они никогда не скрывали этого. Если они проводили выходные в кругу семьи — Вика знала об этом. Знала и о том, какими тоскливыми и унылыми кажутся эти выходные в кругу семьи… А потому никогда не роптала на судьбу, которая до сих пор не соизволила послать ей хоть одного кандидата в мужья. Вика совсем не хотела становиться женой…

У Павлика были жесткие черные волосы с легкой, едва заметной проседью на висках и наметившейся плешью на макушке. Он зачесывал длинные пряди назад, для того чтобы скрыть эту плешь, и забрызгивал лаком для волос. Очень часто, когда Павлик вставал с постели после бурно проведенных с Викой минут, эти лакированные пряди смешно топорщились, как будто были сделаны из проволоки. Растопырив пальцы, как зубья от расчески, он старательно прилизывал их назад. Еще у Павлика пронзительно-голубые, добрые и прозрачные глаза, чуть дряблые, нависающие щеки, всегда покрытые легким румянцем, и торчащая вперед нижняя губа, придающая лицу выражение легкой брезгливости. Усы, которые когда-то так любил и носил Павлик, Вика возненавидела в первый же день их знакомства. Она бы, наверное, так никогда и не позволила ему себя поцеловать, если бы накануне их первого совместного вечера Павлик их не сбрил. Вика очень долго ему на это намекала, и намек наконец был понят и принят к сведению. В остальном ничего примечательного, Павлик как Павлик — отчетливо наметившееся над ремнем брюшко, достаточно дряблая кожа, к которой Вика очень долго не могла привыкнуть. Павлик это чувствовал и очень смущался.

Он вообще часто смущался, и это первое время смешило Вику, в то же время пробуждая в ее душе какой-то материнский инстинкт, светлую жалость к этому человеку, который влюбился в нее так безоглядно, наверное, последний раз в своей жизни, который до сих пор не может поверить в то, что ему так повезло. С того дня, как начались их отношения, Павлик ни разу не сказал Вике грубого слова, ни в чем не упрекнул. Он благоговел перед ней, совершенно не скрывая, а возможно, просто не умея скрыть своих чувств. Вика очень часто ощущала его своим ребенком, удивляясь самой себе, откуда взялись эти чувства. Но пятидесятилетний мужчина никак не может быть ребенком женщины, которой еще не исполнилось и тридцати. К тому же это он, Павлик, заботился о ней, опекал ее как только мог, исполнял все прихоти и желания, преданно, по-собачьи, смотрел в глаза и так откровенно ждал ласки, что его невозможно было не приласкать. Иногда Вику даже пугало это чувство ответственности за человека, который видел в ней смысл своей жизни, свою последнюю надежду на радость. Вика не хотела этого, она изо всех сил сопротивлялась. Слишком тяжелая роль — быть для кого-то последней надеждой. Иногда ей казалось, что он способен ради нее прыгнуть с моста в реку, в огонь, что он не задумываясь отдаст за нее жизнь… Вика чувствовала, что занимает слишком важное место в жизни своего стареющего любовника. Но поделать с этим она тоже ничего не могла. Решив однажды — пусть все идет, как идет, — она долгое время плыла по течению, но со временем ей становилось все труднее и труднее оставаться спокойной, так сильно тянуло повернуть вспять и начать жить, преодолевая сопротивление и наслаждаясь собственной силой, которой она уже давно не ощущала в себе. Иногда она изо всех сил пыталась отыскать в глубине души хоть каплю настоящего чувства, но, кроме жалости и скуки, не могла ничего обнаружить. Только скука и жалость.

Ей редко бывали интересны рассказы Павлика, но со временем она научилась очень искусно делать вид, что слушает его. Павлик увлеченно говорил о каких-то финансовых проектах, изо всех сил стараясь, чтобы рассказ его был Вике понятен. Вика кивала головой, улыбалась именно в тот момент, когда нужно было улыбнуться, и хмурила брови тогда, когда того требовало повествование. Но если бы Павлик хоть один раз в жизни попросил Вику просто повторить его последнюю фразу — два последних слова, которые он только что произнес, Вика, к своему стыду, ни за что не смогла бы этого сделать. Она его просто не слушала, все время думала о своем — возможно, о чем-то совсем не важном, но все-таки о своем. Порой Вику ужасно раздражало его бормотание, она бесилась от того, что он рассказывает ей, своей молодой любовнице, всю эту производственную скуку, какие-то сплетни, эпизоды из жизни чужих и неинтересных людей. Ей так хотелось, чтобы он наконец замолчал и просто посидел рядом с ней. Но и тогда, когда Павлик приходил не в настроении и, словно прочитав Викины мысли, сидел напротив нее, смотрел неподвижно в одну точку и молчал, слегка поглаживая ее пальцы, односложно и совсем без эмоций отвечая на вопросы, Вика тоже начинала злиться. Возникало какое-то странное, непонятное чувство вины перед этим человеком, как будто она могла быть виновата в том, что родилась на двадцать лет позже его. Ведь молодость — это не преступление. Это просто подарок, который дается один раз в жизни, в положенный срок, каждому человеку. Молодость — сладкий леденец, окрашенный в яркие пестрые краски, слишком быстро тающий во рту. Наступает момент, когда остается только горьковатый привкус, — но не она была в этом виновата. И тем не менее чувствовала себя виноватой, жалела Павлика, которому, к слову, очень многие завидовали. Случалось, что она тосковала по нему. Скорее это была просто грусть, вызванная какими-то другими, с Павликом никак не связанными, причинами, но в такие моменты Вика часто находила утешение в том, чтобы позвонить ему и просто поговорить, послушать все то же нудное бормотание, тоскливые вздохи, разозлиться еще сильнее, бросить трубку. Иногда она ощущала себя каким-то чудовищным энергетическим вампиром, но поделать с этим ничего не могла. Павлик, сам того не подозревая, со временем стал для Вики необходимой отдушиной. В минуты злости на саму себя и на весь окружающий мир Вика мрачно называла эту отдушину «канализацией», но в конечном итоге каждый раз возвращалась к мысли, что эта отдушина ей необходима. Она была для него дочерью и любовницей; он, конечно, никогда не казался ей отцом, скорее — домашним животным, преданным, как собака, и в то же время требующим заботы, внимания и ласки… Но обо всем этом Вика задумывалась очень и очень редко. Просто был Павлик — мужчина, который искренне любил ее и к которому она была привязана. Еще было дорогое белье и всякие безделушки, деньги на салоны и массаж, рестораны — но это к области чувств не относилось.

— Привет, моя радость. Соскучилась?

— Еще бы. — Вика попыталась изобразить на лице эмоции, в первый раз за долгое время испытав при этом чувство, отдаленно напоминающее стыд.

Павлик еще раз дотронулся влажными и мягкими губами до ее щеки, словно слепой котенок, жадно и беспомощно поискал в темноте ее губы, нашел…

— Как маленький. — Вика не могла отдышаться. — Что это за детство — целоваться в прихожей?

— Ты просто не представляешь, как я соскучился.

— Я тоже, — ответила Вика, наконец отстранившись, — проходи.

Не оглядываясь, она прошла в комнату и уселась в кресло, поджав под себя ноги. Нажала на кнопку — вспыхнул экран телевизора, замелькали чьи-то лица, послышались голоса. Почувствовав раздражение, она снова выключила телевизор.

— А я тебе подарочек привез, котенок.

— «Вискас»? С куриной печенью? — не удержалась Вика.

Павлик весь просиял, засмеялся беззвучно, одними глазами, прищурившись.

— Ах ты, какая у меня… Только уж не знаю, понравится ли…

Выдержав паузу, он извлек из полиэтиленового пакета сверток. Небольшой по размеру, и Вика удивленно подняла брови: похоже, что Павлик снова напрочь забыл о том, что она запретила ему покупать для себя одежду. Так и оказалось — смущенный любовник развернул сверток и извлек оттуда что-то голубое.

— Сколько раз просила… — начала было Вика и сразу же, поймав в его глазах знакомое затравленное выражение, пожалела о том, что сказала. «Да что я ему, нянька, в конце концов, что ли?!» Теперь она уже разозлилась сама на себя и принялась хмуро оглядывать вещь, которая, безусловно, стоила огромных денег. Как и все обеспеченные люди, Павлик никогда не покупал ничего дешевого. — Сколько раз просила, чтобы ты не покупал мне вещи, — произнесла она уже по инерции.

— Тебе не нравится? Я просто зашел в магазин, а мне девушка, продавец, посоветовала…

Вика отчетливо представила себе эту картину: Павлик, как будто случайно зашедший в магазин, его взгляд, блуждающий по прилавкам и витринам, и хищница-продавщица, сразу же углядевшая в нем потенциального покупателя… Наверное, ей не слишком долго пришлось уговаривать Павлика купить эту блузку, стоимость которой, вероятно, превышала две, а то и три месячные зарплаты этой самой продавщицы…

— Знаешь, — она придирчиво осмотрела вещицу и с удивлением поняла, что придраться практически не к чему, — как это ни странно… Очень даже нравится. Спасибо тебе. На этот раз ты молодец…

Она с искренним чувством чмокнула Павлика в щеку и приложила к себе тонкую трикотажную ткань. Но всего этого — и поцелуя в щеку, и простого «прикладывания» показалось Павлику слишком мало. В этот момент Вика почему-то вспомнила старый эпизод, наполовину смешной, наполовину грустный. Каждый раз он вызывал в ее душе разные эмоции. После первой их ночи Павлик, которого Вика еще накануне называла Павлом Анатольевичем, а последние несколько часов вообще никак не решалась назвать, поднял к ней свои полупрозрачные голубые глаза. Еще несколько минут назад он ревел как зверь, стонал и бился не хуже отчаянного гладиатора — теперь же, затихнув, превратился в ребенка, приникшего к материнской груди. Вика перебирала его волосы, что-то тихо говорила и осеклась, не зная, как к нему обратиться. Он это почувствовал, поднял на нее глаза и сказал: «Зови меня Павликом».

Это было настолько неуместно, странно и нелепо, что Вика просто обомлела от неожиданности. Одними губами она прошептала «хорошо» и подумала про себя: «Ну вот и познакомились…» — и едва сдержала приступ гомерического хохота. Вика и представить себе не могла, что со временем привыкнет к тому, что этот солидный великовозрастный муж носит такое глуповатое детское имя. Их совместное существование начиналось очень даже весело…

Павлик требовательно привлек ее к себе и заставил подарить более глубокий поцелуй, а потом попросил примерить новую блузку. Женское любопытство не позволило Вике отказать ему. Блузка сидела прекрасно…

Через два часа они сидели на кухне. Вика курила, а разомлевший от долгой и бурной любви Павлик смотрел на нее счастливыми и грустными глазами. Она была в одном халате, практически не запахнутом, он же уже успел принять душ и был при всем параде. Вику это почему-то немного раздражало, как обычно раздражает все то, что тебе навязывают, заранее известное и безусловное. Позанимались любовью, сходили в душ, оделись, даже галстук нацепили… Она дала себе слово, что заставит его еще раз раздеться и совершить еще одно путешествие в ванную. Рано он решил, будто бы ее можно предсказать.

— Ты во мне сейчас дыру просверлишь своим взглядом, — беззлобно произнесла она, выпуская дым, — достань пиццу, она уже разогрелась.

Павлик поднялся со своего места, достал пиццу, разрезал ее на части, наполнил сверкающие длинные бокалы прозрачной желто-коричневой жидкостью. Пиво и пицца были настолько традиционны, что с некоторых пор стали восприниматься Викой равнозначно с яичницей. Она знала — стоит только намекнуть Павлику, и пицца навсегда исчезнет. Он прекратит ее покупать и придумает что-нибудь другое — все, что угодно, хоть жареных лягушек, хоть пирожки с яблоками, — только бы Вика не скучала. Но, видя, с каким аппетитом он заглатывает эти ломтики теста с колбасой, сыром и кетчупом, с каким смаком он вытирает салфеткой блестящие жиром губы, как цедит прохладное горьковатое пиво, Вика не решалась лишать его этого удовольствия. В конце концов, она и сама любила пиво и не могла сказать, что ненавидит пиццу. К чему, в таком случае, нужны кардинальные перемены?

— Послушай, Павлик, — Вика опустила бокал на стол и некоторое время задумчиво смотрела, как преломляются в нем лучи света от лампы, как они оживают, играют и светятся в янтаре, — интересно, а что ты будешь делать, если я тебя брошу?

— Если ты меня бросишь? — повторил он механически, без выражения, как будто не поняв смысла фразы.

Вика кивнула и, наконец оторвавшись от желтого мерцания, подняла глаза. В какую-то долю секунды она успела поймать страх в его взгляде, но он сумел взять себя в руки и сделать вид, что ничего не произошло.

— Повешусь. — Он растянул губы в улыбке. Его видимого равнодушия не хватило и на минуту. Взгляд заполнялся тревогой. — С чего это ты?

— Не знаю, — Вика пожала плечами, раздумывая, — просто так. Но подумай, мы ведь не можем всегда… всегда вот так сидеть, пить пиво.

— Ты… ты кого-то встретила? — отодвинув свою кружку, он смотрел на нее исподлобья. Обреченный взгляд, дрожащий голос. Было такое ощущение, что он ждал этой минуты все два года, с самого начала ждал, что когда-то наступит конец. Готовился — и все же оказался застигнутым врасплох. Какие все-таки слабые мужчины.

— Ну как тебе сказать, — протянула Вика, — я и сама еще не знаю.

Сквозь полуопущенные ресницы она смотрела, как румянец покидает его лицо и щеки приобретают мертвенную бледность. «Может быть, хватит? — подумала она про себя. — Откуда эта склонность к садизму?»

— Проезжал тут один вчера. На лошади.

— На лошади? Почему… На какой лошади?! — Его глаза забегали от страха и неожиданности. Он уже окончательно поверил в то, что это на самом деле конец.

— На белой. На белой лошади, — вздохнув, уточнила Вика, — в плаще, со шпагой… И с гитарой. Стоял под балконом и пел серенаду. А потом ускакал. Обещал, что завтра вернется. На корабле. С алыми парусами, если ты еще не понял… Иди ко мне.

Через минуту он уже сидел на полу возле ее ног, уткнувшись в колени, перебирал пальцы и тихонько целовал — каждый по отдельности. Свободной рукой Вика гладила его по голове и рассматривала островок белой кожи, проглядывающий сквозь редкие черные волосы на макушке. По геометрическим стандартам этот островок совершенно не вписывался ни в какие параметры — не овал, не круг, не квадрат и не прямоугольник. Это почему-то ужасно раздражало Вику. До такой степени, что ей захотелось продернуть Павлику волосы, чтобы на макушке наконец образовалось что-нибудь определенное. Сначала нарисовать контурную линию шариковой ручкой, а потом продернуть…

— Послушай, Викуля, а может быть, поедем куда-нибудь на море? На Золотые Пески, на Кипр или, хочешь, в Анталию… Отдохнешь, позагораешь, а? Хочешь отдохнуть?

«Перетрудилась же, бедненькая», — скептически заметила она про себя, а вслух спросила, раздумывая:

— В Анталию?

В комнате зазвонил телефон. Павлик приподнял голову, собираясь выпустить Вику из плена своих объятий, но она снова, слегка нажав, опустила его голову к себе на колени. Он послушно прижался гладко выбритой щекой к ее коже. «Случайность — самое лучшее побуждение» — эта мысль, давно прочитанная в книге, запомнилась Вике, показавшись ей воплощением истины. Теперь она снова подумала об этом и улыбнулась.

— Нет, в Анталию не хочу. Мы ведь уже ездили в Анталию в прошлом году, и на Золотые Пески ездили. Может, просто в какие-нибудь Сочи или Крым? Ну и что, что не сезон!

— Конечно, — Павлик приподнял лицо — одновременно счастливое и испуганное, — ну и что, что не сезон! В Сочи или в Крым! Завтра!

Телефон, отчаявшись, наконец замолчал.

Почти три недели они провели на Черном море. Павлик хотел взять путевку, но Вика настояла на том, чтобы поездка не носила официального характера. Идея оказалась просто замечательной. Сняв небольшой домик недалеко от побережья, они обедали и ужинали в уютном ресторане неподалеку. Завтрак готовил сам Павлик, довольный и счастливый, жарил по утрам яичницу, мазал маслом ломтики хлеба, срезал тонкую кожуру с яблок, варил на плите кофе. Девятнадцать дней пролетели совсем незаметно, даже для Вики, которая в последнее время сильно страдала от скуки.

Она вернулась посвежевшая и слегка загоревшая — из одной весны в другую весну, более раннюю и холодную. Весна на море была преддверием лета, весна в городе была воспоминанием о зиме. Словно возвращение в прошлое… Это показалось ей даже немного забавным.

Проснувшись утром и впервые за долгое время не обнаружив рядом с собой спящего Павлика, Вика почувствовала прилив небывалой энергии. Пожалуй, он был прав — она просто устала, ей было необходимо отдохнуть, развеяться… Иногда он умеет чувствовать ее состояние даже лучше, чем она сама. Вика уже не в первый раз ловила себя на этой мысли. Он всегда знает, что ей нужно… И все-таки хорошо, что она наконец опять одна. Вика потянулась, медленно перевалилась на другой бок, вдохнула свежесть, доносящуюся из приоткрытой форточки, и снова закрыла глаза. Некоторое время лежала без движения, потом наугад протянула руку, нашла под кроватью книгу, которую читала накануне перед сном.

День был пасмурный, влажный и свежий. Она читала, завернувшись в плед почти до самого подбородка, потому что в комнате было прохладно. Вика открывала на ночь форточку почти в любую погоду, в любое время года — для нее слишком ценен всегда был этот утренний свежий воздух. Она читала, как всегда, с увлечением. По утрам все воспринимается гораздо отчетливее и ярче, и Вика думала, переворачивая страницы, о том, как нравится ей читать по утрам. Совсем некстати зазвонил телефон. Она все-таки решила снять трубку, потому что вчера, приехав из аэропорта, забыла сообщить родителям, что вернулась из Сочи благополучно.

— С двадцать пятой попытки, — в ответ на свое «алло» она услышала в трубке совершенно незнакомый голос, обладатель которого не затруднил себя даже приветствием.

— Что? — пробурчала она недовольно, безуспешно пытаясь понять смысл услышанной фразы. — Вы, кажется, ошиблись номером.

— Надеюсь, что не ошибся. Признаться, я был уверен, что ты меня обманула…

Что-то смутно знакомое промелькнуло в сознании и тут же исчезло. Растерявшись, Вика не знала, что сказать.

— Это Александр. Если ты еще помнишь. — Он наконец попытался прояснить ситуацию. — Помнишь?

— Нет, не помню, — ответила Вика и подумала: «Сердце бьется так быстро просто потому, что я пью много кофе… Слишком много кофе. Только поэтому…»

На некоторое время в трубке воцарилась полная тишина — ни одного звука, никаких потрескиваний, как будто связь оборвалась, а потом она, не сразу поняв и поверив в то, что слышит, различила на том конце знакомый мотив. Та самая музыка, которая звучала в тот вечер в кафе…

Секунды пролетели вихрем — музыка осталась, только стала тише, словно отдалившись, и Вика снова услышала его голос:

— Теперь вспомнила?

— Откуда это у тебя? Откуда эта музыка?

— Купил, — ответил он, и Вика почувствовала его улыбку, — в тот же вечер в магазине. Чарли Паркер…

Она улыбнулась в ответ.

— Теперь вспомнила. Знаешь, я и не ожидала тебя услышать. Почему-то была уверена, что ты не позвонишь.

Некоторое время он молчал — только дыхание, едва различимое, а потом Вика снова услышала его тихий голос:

— Знаешь, я сам был в этом абсолютно уверен. Только почему-то ни одного дня не проходило, чтобы я не набирал этот чертов номер. Сам не знаю зачем…

Что-то в его голосе заставило Вику сразу поверить в то, что он не врет. Она редко ошибалась на этот счет — когда дело касалось чувств, фальшь почти всегда оказывалась для нее различима.

— Ты сейчас занята? Я хочу тебя увидеть, — продолжил он, — может, снова встретимся в кафе?

— В кафе?

Вика раздумывала всего лишь несколько секунд, а потом просто назвала ему свой адрес и объяснила, как до нее добраться. Сердце стучало в бешеном ритме, когда она, повесив трубку, набирала другой телефонный номер. Вика очень редко звонила Павлику на работу — всего три или четыре раза за прошедшие два года.

— Послушай, меня пригласила на день рождения одна знакомая… Да, меня сегодня не будет. Завтра, конечно. Обязательно. У меня есть деньги. Нет, ничего не нужно. И я тебя…

Короткий диалог обеспечил ей свободный вечер. Вздохнув, она зажмурила глаза, снова открыла и посмотрела на часы. Через два часа он будет здесь… Вика подошла к зеркалу почти вплотную и, с каждой секундой все сильнее хмуря брови, некоторое время пристально разглядывала свое лицо.

— Дерьмо. Все кремы на свете — дерьмо. Только подтяжка кожи. Только хирургическим путем, — раздраженно проговорила она, обращаясь к своему отражению, — что же с тобой будет в сорок?..

Так и не поняв своего настроения, она отправилась в душ.

Он приехал и привез с собой бутылку вина, цветы и запах дегтя, который источали клейкие набухшие на деревьях почки. Вика внимательно смотрела в его глаза, вдыхала этот запах и молча улыбалась в ответ на его немного смущенную улыбку. У его улыбки была какая-то магическая сила — Вика уже не в первый раз ловила себя на мысли, что еще ни разу не смогла удержаться от того, чтобы на нее не ответить. Она сделала шаг навстречу — и, сама того не ожидая, вдруг прижалась к нему, уткнувшись лицом в его мягкий шерстяной свитер, глубоко вдохнула воздух, который он принес с собой, и замерла. Он обнял ее, одной рукой нежно провел по волосам — как старший брат, и Вика подумала: наверное, она знает этого человека сто тысяч лет. Не может быть, чтобы она видела его второй раз в жизни. И в то же время Вика сразу поняла, что в их отношениях не будет привычного, традиционного «вступления» — того, что было, уже вполне достаточно, чтобы сделать шаг навстречу друг другу, чтобы не тянуть время, отдавая дань условностям и приличию.

— Знаешь, — спустя некоторое время шептала она, лежа на груди у Александра, нежно лаская пальцами его мускулистые плечи, — сначала ты мне ужасно не понравился. А теперь…

— А теперь? — Он слегка развернул к себе ее лицо, коснулся губами волос и пристально посмотрел в глаза.

— Теперь я счастлива, — ответила Вика и снова принялась покрывать его лицо поцелуями, точно зная, что сказала правду. Она хотела только одного — чтобы он почувствовал то же самое.

«Это невозможно, — рассуждала она, чувствуя, как сильно кружится голова от его поцелуев, — это просто невозможно, прожив полжизни, так влюбиться… И что мне теперь делать?» В принципе она не собиралась долго раздумывать, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Она не будет ничего делать, она просто будет жить сегодняшним днем, не задумываясь о дне завтрашнем — будет просто жить и наслаждаться. Так было всегда — или почти всегда, — потому что та, другая жизнь осталась позади, а вместе с ней исчезла и прежняя Вика, чувствительная альтруистка. Даже старые фотографии она оставила у родителей и ни разу за прошедшие девять лет не листала альбом. Вместо прежней Вики на свет появилась чувственная эгоистка. Эта роль нравилась Вике намного больше. Случалось, что она ощущала себя словно бы не в своей тарелке — но тому всегда были веские причины. Или дождь за окном, или какой-нибудь глупый фильм, который Вика совсем не хотела смотреть, просто так получилось, или книжка, которую она начала читать и вовремя не остановилась. В такой момент ее прежняя духовная субстанция словно бы оживала — но это было очень редко, всегда заканчивалось слезами, которые тщательно скрывались от окружающих.

Теперь в комнате, залитой солнечным светом, она лежала рядом с мужчиной, которого почти не знала, и жалела только об одном — о том, что эта встреча не произошла раньше. Теперь ей нравилось в нем все: не только его глаза и голос, но и каждый изгиб, каждая клеточка его тела манила к себе каким-то особенным теплом, каждое прикосновение разливалось по телу настоящим блаженством. Конечно, дело было не только в этом. И если во время их первой встречи Вика была уверена в том, что это знакомство — на один вечер, то теперь она уже ни в чем не была уверена. С ней произошло что-то странное, что-то такое, чего она не могла объяснить даже самой себе. Такого с ней еще никогда не случалось. Словно рухнул невидимый барьер, искусственный, но возведенный так давно, что Вика и сама этого не помнила. Прожив почти тридцать лет, она никого не любила. Она знала это совершенно точно и в глубине души страдала от этого, хотя внешне своих страданий никогда не проявляла и даже гордилась своей внутренней свободой. Вика никогда не мечтала кого-то к себе привязать и уж тем более привязаться самой. Все эти романы и связи — продолжительные и не очень — не оставляли в душе почти никакого следа. Иногда она представляла себя внутри невидимой капсулы, наполненной маслом: все происходящее снаружи видно достаточно четко, но любой удар смягчается масляной оболочкой. Любой самый жестокий удар, но в то же время и любое другое прикосновение к душе, которое могло бы принести совсем иные чувства и ощущения… Но выбирать Вике не приходилось. Эта капсула, этот панцирь появился сам по себе и стал ее единственной защитой еще девять лет назад. В те самые ужасные дни ее жизни, когда она, очнувшись одиноко лежащей на полу посреди комнаты, день за днем переживала свою жизненную драму. Когда она потеряла Леру, потеряла саму себя, но со временем приобрела нечто более ценное — этот самый панцирь, мягкий, прозрачный, окутывающий густым теплом. Он дарил ей спокойствие и уверенность в своих силах.

И еще одна защита была у нее — ирония. Чувствуя, что жизнь жестоко посмеялась над ней, обделив самым дорогим, что может быть у человека, — любовью, Вика просто придумала тот самый карикатурный образ дамы в розовом пышном платье, со слащавой улыбочкой на лице, вечно мурлыкающей себе под нос глупые песенки.

И вот теперь все изменилось. Она почувствовала это сразу, в тот самый момент, когда узнала голос Александра и поняла, что ждала этого звонка — все это время ждала и думала о нем. И даже в тот день, сидя на кухне с Павликом и выбирая маршрут предстоящей поездки к морю, слушая телефонные звонки, она понимала, что хочет снять трубку и услышать его голос. Хотела она этого очень сильно — настолько сильно, что не позволила себе этого сделать. И пожалуй, там, в Сочи, ни одного дня не проходило без воспоминания о короткой встрече в кафе. Вика злилась и продолжала думать о нем, будучи уверенной в том, что больше никогда не услышит его голоса, что не увидит его… И вот теперь они вместе.

В ту самую секунду ее пронзила мысль — какое большое счастье заключается в самом ожидании счастья! Немного странная мысль показалась ей истиной, которую она открыла сама. Раньше она всегда ждала от жизни чего-то абстрактного: благополучия, спокойствия, везения. Теперь впервые в жизни она явственно ощутила совсем другие, намного более сильные и определенные желания. Жажду встречи, жажду поцелуя, прикосновения. Желание смотреть в глаза. Такое сильное желание, которое сродни чувству сильнейшего голода или жажды — какое счастье заключается в одном глотке, в одной капле живительной влаги! Каждое прикосновение дарит крупицу счастья, но не утоляет жажду — только разжигает ее, кружит голову, заставляет сердце стремительно падать вниз и снова — ждать, хотеть и быть счастливой. Так стоило ли ругать себя за чрезмерную поспешность, за нежелание скрывать эмоции?

— Сейчас ты, наверное, извинишься и скажешь, что тебе пора, — тихо проговорила она, не открывая глаз, — что ты мне еще позвонишь… Только можешь не рассчитывать на то, что я тебя отпущу.

Александр не ответил, только крепче прижал ее к себе, а Вика подумала: «Не следовало мне этого говорить. Не нужно… Никогда не нужно вот так, слишком откровенно. Это приедается и в конце концов может стать привычным. Это слишком грустно — когда слова любви звучат привычно и обыденно». Вздохнув, она поняла, что уже с самого начала этого романа она слишком сильно опасается за то, что может потерять Александра. Но вскоре его поцелуи отвлекли Вику от всех мыслей.

* * *

Вечером Вика проснулась от какого-то внутреннего толчка. Оглядевшись вокруг, не сразу вспомнила все то, что подарил ей уходящий день, а вспомнив, улыбнулась. Александр спал рядом, на спине, положив теплую ладонь ей на бедро, чему-то хмурился во сне и дышал совсем неслышно, как ребенок. Вика нежно и задумчиво провела кончиками пальцев по его руке, но он не пошевелился. Снова улыбнувшись своим мыслям, она перевела взгляд на окно — там сквозь темно-синий пласт вечернего неба прорывалась узкая щель последнего солнца. Солнце и любовь — что еще может быть нужно человеку от жизни? Наверное, ничего. По крайней мере Вика в тот вечер и думать больше не могла ни о чем другом. Все то, что случилось, казалось ей бесценным подарком небес, которого она не ждала и ничем не заслужила. Но впрочем, кто сказал, что счастье нужно заслужить? Его просто нужно ждать — очень сильно ждать и верить в то, что оно придет. И тогда оно не пройдет мимо.

Теперь ей казалось, что она всю жизнь ждала этой минуты, совсем не напрасно прячась под панцирем, строго и привередливо оценивая свои чувства и увлечения и ни одно из них вплоть до последней минуты не посмев назвать этим счастливым словом — любовь. То, что должно было случиться, случилось. Вика смотрела в окно и улыбалась. «Что же со мной произошло? — думала она. — И как такое могло произойти, ведь я уже почти не верила, почти не ждала. А теперь, чего доброго, я захочу замуж, захочу рожать детей — захочу всего того, что еще вчера казалось мне пустой, бессмысленной суетой. Стану такой же глупой и восторженной дурой, каких полно вокруг, начну смотреть бразильские сериалы и читать любовные романы в глянцевых обложках. Поправлюсь на десять килограммов. Самое страшное в том, что это не будет казаться мне ужасным». Вика нахмурилась.

— О чем ты думаешь? — услышала она его голос и обернулась. Александр, оказывается, уже давно наблюдал за ней. Лежа на кровати, он смотрел на Вику, а она этого не заметила.

— Так, ни о чем, — отмахнулась она, — о сериалах и лишних килограммах. О мрачных последствиях счастливой любви.

— По-моему, ты ошибаешься. Лишние килограммы и скука — это следствие не счастливой любви, а привычки. Пока любовь не превратится в привычку, не будет никаких лишних килограммов.

— Философ! — Вика от души рассмеялась. — Не успел проснуться, уже рассуждаешь… Я ужасно хочу есть. И пить.

Она сглотнула — на самом деле в горле пересохло, а желудок прозаически урчал.

— Правда, красиво? — Поймав его взгляд, она поняла, что он смотрит на солнце. Александр кивнул, слегка дотронулся губами до ее плеча, поднялся с кровати и принялся одеваться.

— Ты куда?

— Ты ведь хочешь есть. И пить, — ответил он с улыбкой, копируя ее интонацию.

— В холодильнике есть котлеты, — возразила она, — там можно покопаться и при желании еще что-нибудь обнаружить.

Он опустился на пол рядом и нежно прикоснулся губами к ее лицу.

— Никаких котлет. Не нужно нигде копаться в надежде что-нибудь обнаружить! Я сейчас, мигом.

Когда за ним захлопнулась дверь, Вика поднялась с постели и приникла к оконному стеклу. Проводив глазами Александра, который вышел из подъезда и вскоре скрылся за углом противоположного дома, Вика снова стала смотреть на солнце. Проезжающие мимо редкие машины отражали его свет, каждая по-своему. Красный на красном был почти неразличим — отблески казались просто лаком, щедро и неровно выплеснутым на капот. На темно-синих машинах закат желтел, переливаясь зеленым и фиолетовым. Солнце отражалось в стеклах, на мгновение ослепляло и снова возвращалось на небо — машина скрывалась за поворотом. Вика как завороженная смотрела на эту удивительную игру света, не в силах оторвать взгляда от дороги, но внезапно тень легкой улыбки исчезла с ее лица, а брови нахмурились. Серебристый широкий корпус автомобиля замер на повороте, мигнул фарами и медленно, вальяжно повернул во двор. Вика отпрянула от окна — это была машина Павлика.

За секунду в голове промелькнула тысяча мыслей, десяток сценариев предстоящей встречи. Ни один из них не казался ей подходящим. «Этого не может быть… Я просто не стану открывать ему дверь. Он подождет и уедет. Но если он будет жать слишком долго, то мне это совсем ни к чему. Почему именно сейчас?» Вика беспомощно развела руками и прислушалась к биению сердца. Ей казалось, что она падает в пропасть. Вика совсем не боялась потерять Павлика — напротив, она ведь уже давно мечтала о разрыве, но почему именно сейчас, именно в эту минуту? Так неожиданно, так грубо нарушить эти волшебные мгновения. Выяснение отношений со старым любовником на глазах у нового скорее всего приведет к потере и того, и другого. Рассуждения о синице в руках и журавле в небе были совсем неуместны. «Этого не может быть!» — в который раз с отчаянием подумала Вика и снова с опаской посмотрела в окно.

… Туман рассеялся в одно мгновение — Вика провожала глазами совсем другого, чужого и незнакомого мужчину, который захлопнул дверцу серебристой машины и направился в другой подъезд. Это была совсем не та машина — «Жигули» десятой модели, а у Павлика был «мерседес». Странно, как это она могла перепугать. Вика вздохнула и попыталась успокоиться. У нее ничего не получилось. На лице блуждала глупая улыбка, а сердце продолжало стучать в бешеном ритме, когда она снова увидела Александра, который, теперь уже с пакетом в руках, возвращался назад. «Завтра, — решила она, — завтра же поговорю с Павликом. В любом случае, что бы ни случилось — завтра. Пора покончить с этим маскарадом». От этих мыслей стало немного легче, и все же Александр заметил перемену, произошедшую с Викой в его отсутствие.

— Что-то случилось? — Он внимательно смотрел в глаза, и Вика с трудом выдержала этот пристальный взгляд.

— Что со мной могло случиться за десять минут? — стараясь казаться равнодушной, спросила она, в глубине души поразившись его проницательности. — Я даже одеться не успела.

— Это преждевременно. — Он привлек ее к себе лишь на мгновение, и она шутливо отстранилась:

— Как айсберг в океане! Пусти, сначала согрейся немного!

Весь вечер они сидели за столом, напротив друг друга, глядя в глаза, тихо разговаривали, улыбались, слушали музыку, пили шампанское и ели фрукты. Вика почти не вспоминала о глупом недоразумении, произошедшем во время недолгого отсутствия Александра. Он остался ночевать и ушел только утром, на прощание усыпав ее лицо мелкими поцелуями и пообещав позвонить после обеда.

* * *

Вика проснулась от солнечного света — узкий луч пробивался сквозь зашторенное окно и играл с ее ресницами. Она перевернулась на другой бок и почувствовала, что проснулась. Вчерашний день не казался ей сном — в глубине души жила радость, которую Вика ощутила, еще не проснувшись и даже не поняв, чем она вызвана. Что-то хорошее, хорошее и важное, — и только легкий привкус горечи, вызванный чем-то смутным и непонятным.

Только после душа и легкого завтрака она наконец все вспомнила и поняла — и свою радость, и горечь, которая постепенно, но очень настойчиво вытесняла собой остальные чувства. Это была даже не горечь, а какая-то смутная тревога, ожидание чего-то неотвратимого. Вика знала, что ее так тревожит — предстоящий разговор с Павликом. Несколько раз она в полной нерешительности замирала перед телефонным аппаратом, брала трубку в руки и снова опускала ее, не зная, какими будут ее первые слова. Закуривала, садилась у окна и раздумывала над предстоящим разговором. Стрелка настенных часов медленно совершала свой привычный путь. Вика выкурила уже четвертую сигарету, поднялась с табуретки — и в этот момент телефон зазвонил сам. Подняв трубку, она услышала именно тот голос, который ожидала услышать.

— Викуля?..

— Да, Павлик, я слушаю. Привет.

— Привет, моя радость. — Голос был совсем близко, как будто Павлик разговаривал в соседней комнате. — Ну как ты вчера отдохнула?

— Замечательно, — искренне ответила Вика и почему-то устыдилась и свой искренности, и двусмысленности ответа. Все-таки она не любила ложь. «Скорее бы», — подумала она и спросила: — Ты сегодня ко мне заедешь?

— Конечно, — Вика отчетливо представила себе, как широко он улыбнулся, как заиграли искры в его прозрачных глазах, превратившихся от улыбки в едва различимые узкие щелочки, — конечно, заеду, радость моя. Знаешь… Я вчера весь вечер о тебе думал.

— Да? — равнодушно спросила Вика, и он подхватил, совсем не заметив этого равнодушия — в принципе обычного для Вики:

— Да! Весь вечер, родная моя… Так соскучился.

Голос у Павлика был грустным. Вике было жаль портить ему настроение. И все же — сегодня. Сегодня, или это никогда не закончится. Вика осмотрелась вокруг. Книги, компакт-диски с любимой музыкой, снова книги — все то, чем была наполнена ее жизнь почти десять лет. Больше ничего не было. Это по большому счету была вовсе не ее жизнь, а жизнь книжных персонажей. Сублимация жизни. Теперь все будет по-другому. Вот он — вчерашний день, он был, он ей не приснился! На журнальном столике продолжали стоять неубранные вчера высокие хрустальные фужеры, остатки фруктов, пепельница. Два хрустальных фужера, смятая постель… Это было, и Вика постарается сохранить в памяти этот вечер, она сделает все для того, чтобы он стал началом ее новой жизни.

— Или, хочешь, пойдем в «Лазурный берег». — Вика, очнувшись от своих мыслей, снова услышала голос Павлика. Кажется, он что-то говорил про новый, совсем недавно открывшийся ресторан в центре города. Вика задумалась: может быть, и правда стоит перенести этот разговор на нейтральную территорию? Но только представив, что сейчас ей придется одеваться, накладывать на лицо косметику, Вика сразу отказалась от этой идеи.

— Нет, Павлик, лучше дома.

— Ну, дома так дома, — просиял Павлик на том конце провода, — я прямо сейчас.

— Прямо сейчас? — Вика не ожидала увидеть его так скоро. К тому же ей не хотелось, чтобы Александр позвонил в его присутствии. — Давай часа через полтора. Мне хочется немного подремать.

— Подремать? — переспросил Павлик. «Эта дурацкая, вечная привычка — все переспрашивать. Как будто не слышит или не знает, что ответить», — раздраженно подумала Вика и не стала ничего отвечать. Но Павлику — она это прекрасно знала — и не требовался ее ответ. Он переспрашивал просто по привычке.

— Конечно, солнышко. Ты, наверное, не выспалась. Поздно вернулась вчера?

В голосе — игривые нотки. Как будто он ее подружка, а не любовник, черт возьми! И вот так всегда. Она — маленькая девочка, он — зрелый, опытный, заботливый, сквозь пальцы смотрящий на ее детские забавы, все прощающий, на все согласный. Слабоумный сентиментальный старик. Не хочет, всеми силами не хочет таким казаться — и тем не менее другого впечатления не производит.

— Знаешь… Давай потом поговорим.

Вика не могла сейчас сказать ему о том, что вчера она вообще никуда не уходила, а врать не хотелось — проще было замять разговор.

— Значит, часа через полтора? — спросил Павлик.

Вика лениво кивнула, а он, словно увидев ее кивок, продолжил допытываться:

— Что тебе привезти? Мороженого хочешь? Апельсины?

— Звезду с неба! — ответила она, не сумев скрыть издевку в голосе.

Павлик стоически хихикнул, и Вика почувствовала, как сдавило виски от боли. Так всегда. Порой ей казалось, что даже если она будет его бить, он все равно будет улыбаться, преданно и страстно смотреть в ее глаза и улыбаться.

— Для тебя все, что хочешь, моя радость…

Вика больше не выдержала его отеческого тона и, через силу попрощавшись, повесила трубку. Часы показывали половину первого — в течение часа Александр должен был позвонить. А это значит, что предстоящий вечер снова будет волшебным и необыкновенным, совсем не похожим ни на один из тех вечеров, которые проводила она, тоскуя в этом книжном заточении, почти десять лет. Бесчисленное количество скучных вечеров — как анфилада пустых комнат с погасшим светом.

— Теперь все будет по-другому, — произнесла она вслух, обращаясь в пространство, и прилегла на кровать. Белье еще хранило запах одеколона, который всю ночь сводил ее с ума. Она медленно застелила постель и направилась было к журнальному столику. Нужно было помыть фужеры, убрать несъеденные дольки ананаса и апельсинов, выбросить пустую бутылку из-под шампанского. Но внезапно какой-то суеверный страх остановил Вику. Она застыла в нерешительности, умом понимая, что все это глупости, но так и не решаясь нарушить эту картину, которая так живо и явственно напоминала ей о прошедшей ночи.

«Глупости… я просто старею», — подумала она, но продолжала стоять в нерешительности возле стола. В это время в сознании созрела новая и совсем неожиданная причина оставить в неприкосновенности этот памятник вчерашней любви. Вика подумала, что журнальный столик с остатками романтического ужина может сослужить ей добрую службу в предстоящем разговоре с Павликом. Ведь это — улика, неоспоримое доказательство ее вчерашней измены, молчаливый свидетель присутствия в доме другого мужчины. Как запах — только нечто более определенное, не вызывающее сомнений. Может быть, и не понадобится слов…

Ее размышления были прерваны телефонным звонком. Вика схватила трубку и услышала долгожданный голос — еще вчера она его не сразу узнала, а теперь он казался ей самым родным на свете.

Они проговорили, совсем не заметив этого, почти час — о солнце, о погоде, о музыке, о вчерашнем вечере и о том вечере в кафе. Обеденный час, после которого Александр был вынужден попрощаться с Викой, подошел к концу.

— Послушай, если ты не против, я заеду к тебе часа через два. У нас на сегодня почти нет работы, так что я могу уйти пораньше.

Под ложечкой засосало — это было слишком рискованно. Конечно, в это время Павлика может уже и не быть здесь, но, с другой стороны, кто знает, как все может сложиться? Вика предполагала некоторую истеричность натуры у своего стареющего любовника, а в данной ситуации она вполне могла проявиться со всей интенсивностью. Поэтому Вика не могла предсказать, что ожидает ее сегодня днем или даже вечером… Всякое могло случиться.

— Послушай… — произнесла она раздумывая. Нерешительность в ее голосе сразу послужила для Александра сигналом к отступлению.

— Я все понял, — ответил он, как показалось Вике, без малейшего подозрения в голосе. Ответил как-то беспечно, как отвечает маленький ребенок, совершенно искренне считающий, что он все понимает во взрослых делах. — У тебя другие планы.

— Да, то есть не совсем… — Вика немного запуталась, все еще не решаясь отменить встречу и не решаясь ее назначить. — Послушай, может быть, ты перезвонишь мне часов в шесть… Тогда я точно буду знать.

— Хорошо, я перезвоню тебе в шесть часов, — сразу же согласился он. — Знаешь, сколько времени мы разговаривали?

— Сколько?

— Шестьдесят восемь минут. Мой обеденный перерыв закончен… Я тебя целую.

— Александр, подожди! — Вика громко рассмеялась в трубку, а он долгое время молчал, не понимая причины ее бурного веселья. — Скажи мне хотя бы… скажи, где ты работаешь. И кем! Я ведь не знаю…

Он улыбнулся в ответ — она это почувствовала.

— Так странно — кажется, мы знаем друг друга сто лет, и все же мы почти ничего не знаем друг о друге. Я работаю программистом в одной фирме по продаже компьютерной техники. А ты?

Вопрос застал Вику врасплох. Лучше бы он об этом не спрашивал.

— Почему я должна где-то работать? — шутливо поинтересовалась она.

— Все где-то работают, — ответил он все так же беспечно, по-детски. — Извини, Вика, мне правда пора. Целую сто раз!

— И я тебя. — Вика облегченно вздохнула, поняв, что ей не придется отвечать на вопрос, не слишком для нее приятный.

Повесив трубку, Вика снова оказалась перед дилеммой, мучившей ее час назад. Убирать — или не убирать? Суеверный страх, парализовавший ее движения, улетучился — будто и не было вовсе. Она улыбнулась своему детскому испугу, своей наивной мистификации, но снова подумала о том, что журнальный столик может послужить неплохим союзником в разговоре в Павликом. Возможно, Вике придется только кивком головы подтвердить его подозрения, и все. Он уйдет, и больше не будет никакого Павлика, ни сегодня, ни завтра — никогда. Она устроится на работу и будет свободно и спокойно, ничего не опасаясь, любить Александра. Сашку, как она его называла.

«Любить Сашку, любить Сашку», — как заклятие твердила она, впрочем, совсем не замечая, что говорит вслух, ходила по комнате, присаживалась в нетерпении, потом стояла возле окна, ожидая с минуты на минуту появления Павлика. Почему-то вспомнился первый вечер в ресторане.

Павлик был одет с иголочки, казался подтянутым и юным. На Вике было платье из темно-синего бархата. Он привел ее в самый шикарный ресторан в городе — в те времена рестораны с национальной кухней были в их городе большой редкостью. Вика, уже давно освободившаяся от комплексов по поводу этикета, от души смеялась, пытаясь поймать пищу палочками. Павлик ел серьезно, тщательно пережевывая, смотрел на Вику с робкой улыбкой, а потом внезапно рассмеялся, широко, открыто, беззастенчиво. Они смеялись в два голоса, а потом, словно по сигналу, как старательные ученики, снова взялись за палочки и принялись добросовестно осваивать технологию поглощения пищи по-китайски. Вика помнила официантов — узкие глаза-щелочки на лице каждого делали их всех родными братьями. Вика, слегка захмелев, сказала об этом Павлику, и он ответил, что думает то же самое. Музыка тоже была совершенно необычной. Вика смотрела по сторонам, изредка бросая взгляды на Павлика, который тогда был для нее Павлом Анатольевичем, и думала, что ей нужно, наверное, побольше выпить — иначе она просто не сможет лечь в постель с мужчиной, который старше ее на двадцать с лишним лет. Он что-то рассказывал, почти не умолкая. Вике было смешно, она смеялась до слез и думала — какой он замечательный, этот Павел Анатольевич, просто прелесть, душка. Она почти влюбилась в него, как влюбляется младшая сестра в своего старшего брата, и все же до самой последней минуты не могла поверить, что ляжет с ним в постель…

На мгновение Вике показалось, что она слышит ту музыку, что звучала два года назад в китайском ресторане. И в ту же секунду она увидела, как серебристый «мерседес», вынырнув из-за поворота, притормозил возле подъезда. Открылась дверца, взвизгнула сигнализация. Вика отпрянула от окна.

«Сейчас, — подумала она, — это не будет слишком долго. Минута… Может, пять минут. Он заходит и видит. Это как укол, нужно просто зажмуриться…»

Она остановилась в дверном проеме и огляделась вокруг. Вот он, журнальный столик. Два фужера, конфеты, фрукты. Сейчас он это увидит, и… Вика вдруг так отчетливо представила себе, как он все это увидит. Она словно смотрела вокруг не своими, а его глазами. И в этот момент ей стало страшно. Она внезапно ощутила себя на двадцать лет постаревшей, одинокой, влюбленной, соскучившейся, ожидающей только одного — поцелуя…

— Господи, какая же… какая же ты тварь! Дура! Разве можно вот так, сразу! За что? Что он тебе сделал?!

Лихорадочно метнувшись на кухню, она достала из ящика большой полиэтиленовый пакет, снова вернулась в комнату и принялась быстро складывать в пакет все остатки вчерашнего ужина — вместе с фужерами, которые теперь казались ей особенно зловещими. В этот момент Вика услышала, как в дверь позвонили. Смахнув со стола остатки апельсинов, она снова бросилась на кухню, запихала пакет под мойку, закрыла дверцу, снова понеслась в комнату. Звонок настойчиво повторился. Вика схватила журнальный столик и быстро поставила его к стене, смахнула невидимую пыль, лихорадочно огляделась по сторонам, подбежала к зеркалу. Сделав еще несколько бесполезных движений, она включила телевизор и наконец помчалась открывать дверь.

— Викуля!

Едва переступив порог, он сгреб ее в охапку, и Вика с трудом увернулась от поцелуя в губы.

— Один день тебя не видел, а кажется, целый месяц. Ты спала? Почему долго не открывала?

— Я телевизор смотрела. Наверное, сразу не услышала.

— Телевизор смотрела, — повторил Павлик, — ну иди ко мне скорей, радость моя…

Вика поспешно ретировалась в комнату, сделав вид, что не услышала его последнего восклицания. Она пыталась вспомнить слова, с которых должен был начаться этот разговор — она ведь все продумала, — и теперь почему-то не могла вспомнить. Усевшись в кресло, она уставилась в экран телевизора. Там совсем некстати показывали какую-то детскую передачу. Павлик зашел в комнату, уселся на ковре у ее ног, взял ее ладони в свои, легонько сжал и принялся внимательно следить за тем, что происходит на экране.

Ситуация с каждой минутой становилась все более глупой. Вика не произносила ни слова, а Павлик, видимо, всерьез подумавший, что она увлечена событиями, происходящими на телеэкране, внимательно, слегка нахмурив седеющие брови, смотрел телевизор. «Пялимся в этот чертов ящик как два идиота. Зачем?!» На экране появилось веснушчатое детское лицо — девочка лет восьми, не осознавая еще, что кокетничает, поджала нижнюю губу, повела глазами из стороны в сторону и, улыбнувшись наконец простой детской улыбкой, принялась декламировать стихотворение.

— Вот ландыш белеет в затишье лесном. Глядит незабудка, склонясь над ручьем…

Смешная и очаровательная девочка не выговаривала букву «р», отчаянно заменяя ее на «л». Ямочки играли на ее круглых щечках, то появляясь, то исчезая. Вика улыбнулась — это симпатичное детское лицо, эта непосредственность и старание, с которым она декламировала четверостишие, — все это заставило ее немного расслабиться. Она скользнула взглядом по лицу Павлика. Тот сидел, почему-то нахмурившись. Словно почувствовав, поднял лицо, заглянул в глаза и тихо сказал:

— Знаешь, Вика… Я тебе никогда об этом не рассказывал. У меня ведь тоже была дочка.

В голосе его сквозила такая боль, что Вика невольно сжала пальцами его руку. От этой неожиданной нежности он словно ожил, поднес к губам Викины пальцы, прикоснулся и снова заговорил:

— Ее звали Алена. Аленушка. Маленькая, черноволосая, остроглазая. Она умерла. Ей было восемь лет. Знаешь, у меня есть ее фотография…

Он поднялся и протянул руку к своей кожаной сумке. «Не надо!» — холодея от страха, мысленно прокричала Вика, но было уже поздно. Павлик снова опустился перед ней на колени и протянул маленькую цветную фотографию, слегка помятую на концах.

— Совсем маленькая. Она даже не училась в школе. Не пошла в первый класс, потому что болела. А читать умела, и буквы писала, и числа складывала. Так хорошо, знаешь… Быстро так. Такая умница была. Аленушка.

— От чего… от чего она умерла? — спросила Вика, почувствовав, как сел голос.

— У нее было врожденное заболевание… Послушай, давай не будем об этом. Ведь правда она была очень красивой?

— Правда. — Вика разглаживала пальцами загнутый уголок фотографии и смотрела на детское лицо — темные густые волосы и глаза — светлые, прозрачные. Вылитый отец. Она сказала об этом Павлику.

— Да, Алена была похожа на меня. Ну разве что форма лица у нее какая-то особенная, ни в отца, ни в мать. А в остальном — как две капли воды.

Некоторое время они молчали. Вике казалось, что она сходит с ума. Теперь, после всего этого, просто невозможно было себе представить, как ей начать разговор. А начать его было необходимо — ведь она решила, она дала себе слово!

— Почему ты мне никогда не говорил об этом? — тихо спросила Вика.

— Тебе? — Он улыбнулся жалобной улыбкой и ответил просто: — Не хотел, чтобы тебе было грустно, родная.

Он снова поднял на нее глаза. Ничего, кроме любви, Вика в них не увидела. Грусть отступила на задний план — она затаилась где-то в самой их глубине, и теперь они светились только любовью. Сначала он целовал кончики ее пальцев, потом — запястье, долго целовал ладони, каждую линию на них… Через час Вика, уже лежа на кровати, протянула руку и незаметно для задремавшего Павлика выдернула из розетки телефонный шнур. Александр должен был позвонить в шесть, но Павлик определенно уйдет не раньше восьми. Вике не хотелось разговаривать с Александром в присутствии Павлика.

Накинув на себя халат, Вика терпеливо выслушивала прощальные слова Павлика, прислонившись к дверному косяку.

— Ты извини, Викуля. Так получается, но я не смогу прийти ни завтра, ни послезавтра. Мне нужно уехать на два дня в район. Там застряло несколько вагонов с зерном…

Вика даже не пыталась сделать вид, что слушает его. Слегка нахмурив брови, она придирчиво изучала рисунок на обоях, причудливые и непонятные извилины, рождающиеся одна от другой и теряющиеся в непонятном и бесконечном лабиринте. Маленькое табло электронных часов в прихожей показывало двадцать минут девятого. Вика зевнула.

— Ничего страшного. Я найду чем заняться, Павлик, — успокоила она его, как маленького ребенка, а про себя облегченно подумала, что по крайней мере два дня ей не придется больше никому врать, выдергивать телефонный шнур из розетки и наблюдать в окне призрак серебристого «мерседеса». Целых два дня она может совершенно спокойно наслаждаться своим счастьем. Все получилось как-то глупо — тот разговор, к которому Вика так готовилась, которого так ждала, так и не произошел между ними. Но быть слишком жестокой ей тоже не хотелось, а поэтому она не очень сильно укоряла себя за то, что смалодушничала.

Он притянул ее к себе, поцеловал в сомкнутые и равнодушные губы. Замешкавшись на пороге, достал из внутреннего кармана пальто пачку денег и молча положил на тумбочку.

Он делал это не в первый раз — за прошедшие два года Павлик регулярно оставлял ей деньги на тумбочке, когда уходил. Вика обычно молча чмокала его в щеку — этот вопрос почти не обсуждался. Павлик никогда не комментировал свои действия — он просто клал деньги на тумбочку, целовал Вику и уходил. Так было всегда. Порой Вика даже не замечала момента, когда деньги оказывались на тумбочке — деликатный Павлик умел делать это незаметно. И вот теперь…

— Павлик, — она торопливо окликнула его, схватила деньги и протянула обратно, — мне не нужно, у меня есть!

Он застыл на пороге — словно она из-за спины ударила его. Некоторое время они так и стояли, в полной тишине, потом Павлик обернулся. В его глазах, в выражении лица Вика не заметила ничего необычного — все та же преданность, отеческая забота и легкое недоумение.

— Ну что ты, Вика. Возьми, я же тебе принес. Мало ли на что может понадобиться. Прошу тебя, возьми. Ты же сама недавно говорила, что к нам приезжает какой-то театр — извини, я не помню название — на гастроли.

— Ленсовета. — Вика набрала в легкие побольше воздуха, чтобы продолжить наступление. Ей казалось, что с минуты на минуту она сорвется, выгонит его, все ему скажет. — Мне не нужны деньги, Павлик, я же сказала…

— Хорошо. — Он не дал ей договорить. Вика молча, расширенными от удивления глазами смотрела на то, как он снова берет пачку и кладет ее обратно в карман. — Если будут нужны, то ты, пожалуйста, не стесняйся, скажи…

Вика оторопело смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Она никак не ожидала, даже представить себе не могла, что он так быстро покорится, послушается ее, не станет возражать… Да что это с ним случилось?!

Но Павлик уже захлопнул за собой дверь. Вика некоторое время стояла без движения, прислушиваясь, как закрылись и снова открылись, но уже внизу, двери лифта. Ей хотелось подойти к окну и посмотреть, уехал ли он. Почему-то ей казалось, что он сейчас вернется и снова станет предлагать ей взять эти деньги, которые она теперь уже ни за что в жизни не возьмет. Но Павлик не вернулся. В вечерней тишине Вика отчетливо услышала, как заработал мотор его машины, потом звуки начали отдаляться, и все стихло. А она все стояла в прихожей, так и не понимая, что же произошло с Павликом.

Закрыв дверь на ключ, она вошла в ванную и застыла напротив зеркала, в первую же секунду ощутив прилив настоящей ненависти к самой себе. На нее смотрело чужое лицо, и все же Вика знала, что это была она. Синие, глубокие круги под глазами, растрепанные волосы, розовые пятна на бледных щеках, блестящие, словно покрытые лаком, бледные губы. Прошедшие сутки она практически непрерывно занималась любовью. Сначала — с любимым мужчиной, до исступления, а потом, после недолгого перерыва, — с тем, которого не любит и не любила никогда. Которого просто пожалела, вместо того чтобы прогнать. Тело болело, глаза слипались. Это было невыносимо.

Теперь Вике казалось, что она никогда не сможет отмыться от прикосновений Павлика. Странно, но до сих пор она не сознавала, насколько ужасно спать с мужчиной, которого ты не любишь! И это вдвойне ужасно, если твое тело еще не успело остыть от поцелуев и ласк того, другого, любимого. Но только в тот момент, когда захлопнулась дверь за Павликом, Вика смогла понять, насколько ужасно все то, что произошло.

Выйдя из ванной, она завернулась в махровое полотенце, села в кресло, закурила сигарету и тупо уставилась на телефонный шнур, который выглядывал из-под кровати. Включить телефон, дождаться звонка и провести остаток вечера и ночь с Александром… Это было просто дико. Это показалось Вике последним кругом ада. Ступить в него она не решилась, а потому телефонный шнур так и остался лежать под кроватью до наступления следующего дня.

Проснувшись рано утром, она долго сидела возле окна, смотрела, как тает ночь — темное ущелье, отделяющее один день от другого, — встречала солнце, пила кофе и курила. Легкий порыв свежего весеннего ветра выманил ее на улицу. Почти до полудня Вика бесцельно бродила по парку, расположенному неподалеку от дома, смотрела, как распускаются почки на деревьях, сидела на скамейке возле пруда, листала небольшой томик стихов, слушала птиц и голоса людей. Постепенно ей становилось легче, вчерашний кошмар уходил в прошлое, реальность обретала свои черты. На душе было уже не так мерзко, как накануне. Вернувшись, Вика распахнула в квартире все форточки, подключила наконец телефон, громко включила музыку и принялась мыть полы. Это был неосознанный порыв — вчерашний день все еще жил здесь, в этой квартире, и ей хотелось стереть последнее воспоминание о нем. Чтобы ничего, совсем ничего не осталось.

В домашних хлопотах незаметно пролетело почти два часа. Некоторое время Вика возилась на кухне, стараясь ни о чем не думать, и все же понимала, что с каждой минутой тревога ее растет. Вода в кране, казалось, производила слишком много шума. Вика закрутила кран, оставив лишь тоненькую струйку — теперь по крайней мере можно быть уверенной в том, что шум воды не заглушит телефонный звонок… Она закрыла форточку, потому что с улицы тоже доносилось слишком много посторонних звуков. Оставив в раковине посуду, она зашла в комнату, мокрыми руками сняла телефонную трубку, послушала… Гудок был — значит, со связью все в порядке. Вика снова положила трубку, поискала глазами тряпку, нашла ее и стерла мыльную пену с матовой поверхности телефонного аппарата.

В четыре часа, переделав все возможные дела, дочитав начатый накануне роман, она уже решила, что Александр не позвонит. В течение дня телефон ожил лишь однажды, но, увы, Вика услышала на том конце лишь мамин голос с давно ставшим привычным вопросом о ее самочувствии. Но именно в тот момент, когда Вика уже отчаялась и решила, что ждать больше не стоит, телефон снова зазвонил. Сняв трубку после первого же звонка, она почувствовала, как перехватило дыхание, как застучало сердце…

— Ну наконец-то, — вздохнула она, не сумев сдержаться. Почти весь день она уговаривала себя быть сдержанной в предстоящем разговоре, не проявлять эмоций, не показывать, насколько беззащитно ее чувство. И все-таки сказала именно то, что так рвалось наружу.

— Прости, я не мог позвонить раньше. И еще раз — прости.

— Еще раз — за что? — От одного звука его голоса Вика просто сходила с ума. Казалось, она может слушать его бесконечно. — Послушай, — заторопилась она, не став дожидаться его объяснений, — приходи скорее. Я жду тебя, я ужасно соскучилась, Александр!

— Я тоже соскучился, — тихо ответил он и, как показалось Вике, нахмурился. Она совершенно отчетливо видела его лицо, каждое движение губ, произносящих слова, которые долетали до нее через расстояние. — Но я уже сказал — прости. Прости, Вика, но сегодня не получится увидеться. Только завтра.

— Завтра? — Вика едва не выронила трубку из рук, услышав этот чудовищный приговор. Завтра казалось недостижимым. Двадцать четыре часа протяженностью в век. — Ты с ума сошел! Я не могу ждать до завтра!

Он не отвечал, но Вика сразу поняла, что причина его молчания совсем не в том, что он раздумывает, Приговор был окончательным…

— Да что случилось?

— Ничего особенного, — ответил он, — просто у меня на сегодня назначена встреча.

— Встреча? У тебя назначена встреча? — Вика повторяла его слова, пытаясь уловить смысл, понять наконец, что же встало между ними. — Какая встреча? С кем?

В следующую секунду она пожалела о том, что задала этот вопрос. Но было уже поздно, и ее понесло по течению, сопротивляться силе которого она была не в состоянии.

— С женой.

— С женой? Встреча с женой? Так ты…

— С бывшей женой.

— Так ты женат?!

Она слышала и не слышала его, натыкаясь на каждую фразу, как натыкаешься в темноте на острые углы, отпрянув, бросаешься в другую сторону и снова не находишь выхода.

— С бывшей женой, я же сказал. Мы в разводе уже…

— С бывшей женой. Да, конечно. Почему ты мне не сказал?

Она полностью напрягла слух, но не слышала ничего, кроме далеких, едва различимых гудков и слабого потрескивания.

— Почему ты мне не сказал, Сашка? Ты не слышишь меня?

— Почему… почему я должен был тебе говорить, Вика?

— Почему ты должен был…

— Да прекрати ты без конца переспрашивать! — Он внезапно взорвался, и Вика зажмурила глаза, словно в ожидании удара. — Я не должен был тебе ничего говорить. И ты меня не спрашивала.

— Я тебя не спрашивала, — чувствуя, что провоцирует новую волну раздражения с его стороны, Вика снова отозвалась эхом. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. — Его голос постепенно менялся, становясь почти неузнаваемым. — Ты и не должна была меня ни о чем спрашивать. Я ведь не спрашивал тебя…

— О чем ты меня не спрашивал?

Ее вопрос спровоцировал назревающий взрыв.

— Ни о чем! Я не спрашивал тебя, откуда этот загар… Откуда этот южный загар в конце апреля. Солярий, насколько мне известно, — не то место, которое дамы посещают в закрытых купальниках. И многое другое… Не спрашивал, откуда ты берешь средства к безбедному существованию — ведь ты, насколько я понимаю, нигде не работаешь.

По голосу было понятно, насколько неприятен ему этот разговор.

— Сашка! — Она хотела закричать, попытаться остановить его, но голос куда-то пропал. Ее шепот он не услышал.

— Ты просила позвонить вчера вечером. В шесть часов. Я не спрашиваю тебя, где ты была…

— Я была у подруги! — Вика наконец нашла в себе силы оборвать его жуткий монолог. — Я была у подруги, поздно вернулась…

— Я звонил тебе всю ночь, Вика. Всю ночь. Я сам не знаю, сколько раз набирал твой номер. Сто, двести раз… Тебя не было дома.

— Я… я была дома!

— Послушай, — он перебил ее, теперь его голос звучал спокойно и ровно — как будто бы ничего не случилось, — я не думаю, что ты обязана передо мной отчитываться. Мы с тобой… мы ведь почти не знакомы. Поэтому ложь была бы глупой, а правда не совсем уместной, да и ненужной. Разве не так?

Вика зажмурила глаза. Она не могла поверить, что все может разрушиться вот так, в один момент, что разочарование снова придет именно в ту минуту, когда она так сильно ожидала радости. Некоторое время они молчали. Вика не находила слов, мысли путались. Страх и предчувствие надвигающейся беды полностью охватили ее.

— Молчишь… Значит, я прав. Я позвоню тебе, Вика. Как только у меня будет время.

— Сашка!.. — закричала она, на минуту всерьез подумав, что сможет перекричать эти чертовы гудки, частые, монотонные, бесчувственные. Повесив трубку, она, как тряпичная кукла, спустилась на пол, закрыла лицо руками и беззвучно разрыдалась.

Узкий и прямой солнечный луч падал в комнату через окно, освещая суетливое движение невесомых, почти прозрачных частиц. Вечернее солнце светило мягко, прощаясь, успокаивало, дарило надежду на то, что завтра все будет иначе. Возможно, Вика просто пыталась себя в этом убедить, наблюдая, как медленно движется по комнате солнечный луч, становясь почти с каждой минутой все короче.

«Человек всегда должен на что-то надеяться. Без надежды жизнь не имеет смысла. Жизнь без надежды — это прошлое без будущего. А ведь человек все-таки живет тем, что впереди. Прошлое — это только опыт, это основа для будущего…» — рассуждала Вика, пытаясь убедить себя в том, что в жизни еще не все потеряно. Кажется, прощаясь, он обещал позвонить. Но сколько раз она сама точно так же абстрактно обещала кому-то позвонить, заранее зная, что звонить не станет! «Я тебе позвоню» — прекрасная отговорка для тех, кто, не собираясь поддерживать дальнейших отношений, предпочитает обходиться без их выяснения. Эти три слова, дающие надежду, могут иметь совершенно противоположный смысл: я тебе никогда не позвоню. Чаще всего так и бывает… «Глупо… Боже мой, как глупо! — в сотый раз подумала Вика, не в силах справиться с чувством досады. — Он ничего не понял, даже не пытался понять, выяснить что-то. С другой стороны, он прав — ведь мы почти не знакомы, и долгое выяснение отношений было бы неуместно. Мы почти не знакомы… А то, что я его люблю, не имеет значения».

Поднявшись, она прошлась по комнате, не задумываясь, взяла тряпку и принялась механически стирать пыль с тумбочки. Все это она уже делала, в квартире была стерильная чистота, и все же это было лучше, чем сидеть в кресле и смотреть в одну точку, упиваясь своей болью. «Позвонит или не позвонит?» — без конца спрашивала она себя и не могла найти ответа. Совершенно случайно взгляд ее остановился на собственном отражении в зеркале. Брови сошлись на переносице, образуя единую ломаную линию, глаза — как после пытки. «Черт возьми, остается только найти ромашку, сесть посреди комнаты прямо на пол и отрывать лепестки, глотая слезы. Позвонит или не позвонит? Но разве мне семнадцать лет? Ведь не семнадцать, не двадцать и даже уже не двадцать пять. Тогда почему?! Эй, дама в розовом платье, где же ты? Вернись, черт бы тебя побрал, приди мне на помощь!»

Вика откинула волосы со лба, подошла к окну и попыталась прикурить сигарету. Но спички, попавшиеся под руку, были влажными. Погасла одна, другая, третья… Вика досадливо выругалась, огляделась по сторонам в поисках зажигалки, которую так и не смогла обнаружить. Снова, все так же безуспешно, попыталась зажечь спичку — и вдруг, сама, наверное, того не ожидая, отшвырнула в сторону злополучный коробок, бросила сигарету на пол, а пачку, почти полную, безжалостно смяла в руке. Пальцы побелели от напряжения, но она все продолжала сжимать их. Другой рукой поспешно открыла створку окна и, разжав наконец пальцы, выбросила пачку на улицу.

— Я же не курю, — тихо и спокойно произнесла она вслух, — я бросила курить. Бросила. Тогда зачем мне сигареты?

Шумно и глубоко вздохнув, она закрыла окно и огляделась по сторонам. В поле зрения попал телефон. Не раздумывая она направилась к нему, набрала привычный номер телефона и вскоре услышала знакомый голос.

— Привет, Ленка. Ты что-то пропала, не звонишь. Никаких новостей?

— Новостей — куча! Ты извини меня, мне просто сейчас некогда, столько дел навалилось… Но ты узнаешь об этом первая! — торжественно произнесла Неверова, от восторга срываясь на фальцет. — Я выхожу замуж!

— П-поздравляю, — оторопев от неожиданности, слегка заикаясь, произнесла Вика, — значит, все-таки?

— Да! Да! И еще раз — да!

— А на свадьбу пригласишь?

— Конечно, приглашу, — рассмеялась Ленка, — будешь у меня свидетельницей.

— Я правда очень рада за тебя! Только, знаешь… За тобой — должок.

— Должок? Я вроде не занимала…

Впервые за последние сутки Вика искренне, от души рассмеялась. Несчастная Ленка, коммерция так сильно въелась ей в мозги, что она все воспринимает в переводе на деньги.

— Да что ты ржешь как сумасшедшая, — не вытерпела Неверова, — говорю, не занимала!

— Да я не об этом, — Вика вытерла выступившие на глазах слезы, — я о девичнике!

— О девичнике?

— Ну да, о чем же еще!

— Конечно, обязательно. А я-то думала… — Ленка наконец тоже от души рассмеялась. — Я только еще точно не знаю, какого числа у нас будет регистрация.

— Это не важно. Мы устроим девичник сегодня, — категорично заявила Вика.

— Сегодня? Да с чего это?

Некоторое время Вика молчала, надеясь, что Ленка, старая подруга, сама все поймет, и Вике не придется рассказывать ей о своем мерзком состоянии.

— Вика, у тебя депрессия… — Ленка, умница, все-таки догадалась.

— Хуже, — вздохнула Вика, — меня спасет только девичник. Ты и я — больше никого не нужно.

— А что у тебя случилось-то?

— У меня? Ничего особенного. Просто я курить бросила.

— Ты?! Бросила курить?.. — Лена наконец поняла, что Вике не слишком приятен этот разговор. И уж если она бросила курить, значит, случилось что-то невероятное. — Ладно. Ты да я да мы с тобой… И правда, ведь давненько мы с тобой не сидели, по душам не говорили. Приезжай ко мне.

— К тебе? А может, ты ко мне?

— Нет уж, — возразила Ленка, — первый прием борьбы с депрессией — выйти из дома. Сменить обстановку, вдохнуть свежего воздуха. Так что жду тебя через сорок минут. К тому же это все-таки мой девичник.

— Уже выезжаю, — покорно согласилась Вика, повесила трубку и принялась собираться.

В тот вечер у Неверовой она жутко напилась — наверное, первый раз в своей жизни выпила одна целую бутылку коньяка. А выпив коньяк, пролила море слез, наговорила кучу глупостей — и наконец почувствовала облегчение. Она порывалась уехать домой на такси, но Ленка, не сделавшая по причине своей беременности ни одного глотка спиртного, домой ее не отпустила. Вика, с трудом раздевшись, завалилась спать на Ленкиной широченной кровати красного дерева, еще несколько минут всхлипывала и бормотала, что ей нужно домой, а потом наконец заснула.

Утром нестерпимо болела голова, и все же Вика решила не злоупотреблять Ленкиным гостеприимством. Прощаясь, она сказала, что ужасно завидует Ленке.

— Ты завидуешь, что я выхожу замуж?

— Ну да, — согласилась Вика, не совсем уверенная в том, что говорит искренне, — я тоже мечтаю выйти замуж.

— Так выходи, — улыбнулась Ленка, для которой с недавнего времени все стало слишком просто.

— Выходи! — передразнила ее Вика. — За кого выходить-то? За Павлика, что ли?

— За Павлика! — рассмеялась Ленка. — А что, неплохая идея! Богатый, солидный, любит тебя, а от жены сбежит по первому же твоему слову…

— Нет уж, спасибо. Сыта по горло солидным, богатым и… Что там еще, не важно. Не хочу больше! Не нужно убегать от жены.

— Все будет хорошо, — Ленка поправила шарф у Вики на шее и внимательно, как-то по-матерински, посмотрела в глаза, — вот увидишь. У тебя все будет хорошо.

— Ты как курица-наседка, — беззлобно ответила Вика, — еще живот не округлился, а уже — мама… Ладно, прорвемся!

Спустившись вниз, Вика долго стояла возле Ленкиного подъезда, пытаясь справиться с нахлынувшим головокружением. Домой идти не хотелось. Вика даже представить себе не могла, каким будет ее возвращение туда, где за последнее время с ней столько всего случилось. Некоторое время она просто шла по улице, вперед, без цели, потом поняла, что впереди набережная, и зашагала быстрее… Но в какой-то момент остановилась как вкопанная, несколько секунд стояла на месте, смотрела перед собой — туда, где серебрилась уже совсем очистившаяся ото льда вода, а потом решительно повернула назад, прочь от воспоминаний и глупых надежд на случайную встречу.

Остановив попутную машину, Вика назвала свой адрес. Через несколько минут она уже открывала дверь ключом — нарочито медленно, потому что слышала, что там, в квартире, звонит телефон. Пальцы дрожали от нетерпения, но Вика все же заставила себя спокойно, не торопясь, повернуть ключ в замочной скважине — один, потом другой раз… Когда Вика оказалась внутри квартиры, телефон уже молчал.

…Она бесцельно ходила из комнаты в кухню, пыталась читать, смотреть телевизор. Поняв наконец, что ее не спасет ничего, кроме забытья, проглотила две таблетки димедрола, разделась и принялась ждать, когда же они подействуют. Уже находясь на грани между реальностью и забытьем, она вдруг подумала: «Кажется, я правда бросила курить… Это хорошо. Это просто замечательно!» Проснувшись на следующий день утром, она вспомнила, что ей снился Павлик.

* * *

Павлик смотрел на нее своими прозрачными глазами и снова твердил о том, как сильно соскучился. Это был уже не сон — Вика проснулась почти два часа назад, привела себя в порядок. Звонок в дверь застал ее за чтением газеты. Она снова просматривала объявления о работе — только на этот раз более внимательно. Нервно, сама того не замечая, постукивала пальцами по светлой лакированной поверхности кухонного стола, задумчиво вертела в руках ручку и что-то подчеркивала. Она даже не знала, радоваться или огорчаться тому, что ее оторвали от этого занятия.

— Ты даже не позвонил.

Она смотрела, прищурившись, как играют огоньки от лампочки в его потемневших от приглушенного света глазах. Павлик казался ей немного растерянным, и радостным, и грустным — так, наверное, выглядят поэты в минуту вдохновения. Небрежно распахнутая короткая кожаная куртка, прядь волос, неожиданно упавшая на лицо, розовый румянец на щеках — все это делало его внезапно помолодевшим, но от того еще более беззащитным.

— Я звонил, но у тебя, кажется, повреждение на линии. Сплошные короткие гудки. — Павлик без повода рассмеялся и притянул Вику к себе. — На улице уже почти лето, Викуля!

Вика позволила ему несколько раз дотронуться губами до лица, отстраненно подумав: «Повреждение на линии… Ведь такое тоже бывает. И очень часто. А я об этом даже не знала». Потом она все-таки отстранилась от Павлика и скрылась в дверном проеме. Подняв телефонную трубку, не услышала абсолютно никаких звуков.

— Да, ты прав. Повреждение на линии, — подтвердила она, наблюдая за тем, как он торопливо снимает с себя верхнюю одежду. — Интересно, это надолго?

— Сейчас позвоним, узнаем. — Павлик достал из внутреннего кармана мобильный телефон и вопросительно посмотрел на Вику: — Ты знаешь, по какому номеру можно…

— Не нужно, — она оборвала его, — не нужно ничего узнавать. Какая разница, мне все равно не нужен телефон. В крайнем случае могу позвонить из автомата.

Некоторое время Павлик молча смотрел на нее, видимо, отметив несколько необычные нотки в ее голосе, немного изменившееся выражение лица. Ни слова не сказав, опустил мобильник в карман, повесил куртку на вешалку и снова улыбнулся.

— Знаешь, Викуля, у меня для тебя новости.

— Да? — Вика отреагировала достаточно вяло, продолжая думать о своем.

— Видела дом, который строится на набережной? Одноподъездный, с двухъярусными квартирами?

— Сейчас по всему городу строятся десятки таких домов, — ответила Вика, припоминая высокий силуэт кирпичного здания, расположенного как раз напротив кафе «Андалузская лагуна». — Так в чем дело?

Они продолжали стоять в прихожей. Вика рассматривала Павлика, думая о том, что, возможно, сегодня она видит его в последний раз, и совсем не замечая того, что застыла в проходе, не давая ему возможности зайти наконец в комнату.

— Вика, мы так и будем здесь стоять?

— А что, — равнодушно прореагировала она, — здесь очень мило.

Вслед за Викой он направился в кухню и опустился напротив нее на табуретку.

— Дело в том, что этот дом уже сдан. И я покупаю в нем квартиру… Я покупаю в нем квартиру и дарю ее тебе. Ну подумай, сколько ты можешь жить в этой «хрущевке»? Трубы прогнили, батареи текут, кухня крошечная…

Павлик, наверное, еще очень долго мог бы перечислять ужасающие бытовые подробности Викиного существования, если бы она его не перебила:

— Ты с ума сошел. Я не просила тебя покупать мне квартиру. Мне не нужны такие подарки.

— Пустяки! — Павлик махнул рукой. — Послушай, родная, ведь у меня никого нет, кроме тебя. Для кого же… для кого же еще все это? Тебе не стоит отказываться, Вика. Я понимаю, это немного неожиданно…

— Да замолчи ты наконец! — Вика поднялась со своего места и встала у окна, повернувшись к Павлику спиной. Он замолчал, ошарашенный тем, что она повысила голос. В первый раз за два года этой тихой идиллии она позволила себе закричать на него. Вика и сама почувствовала себя немного неловко. Было такое ощущение, будто она отругала ребенка, который и сам не знал, что поступает плохо. Но именно в тот момент — Вика сразу поняла это — рухнул невидимый барьер, последняя преграда, которая, возможно, так и не позволила бы ей сделать то, что она собиралась сделать уже давно.

За окном стоял обычный весенний день. Солнце светило ослепительно ярко, заливая своим светом все вокруг. И вдруг Вика увидела, что деревья стали зелеными. Кажется, еще вчера не было ни одного листка, а теперь вдоль узкой асфальтированной площадки у дома тянулся целый коридор высоких зеленых исполинов. Все вокруг изменилось: еще вчера была весна, а сегодня неожиданно наступило лето. «Странно, почему-то деревья всегда становятся зелеными так внезапно. За одну ночь. Еще несколько дней люди будут смотреть на них, удивляться и радоваться, а потом зеленые деревья станут привычными — никто и не заметит, как появится и упадет на землю первый желтый лист», — подумала Вика и еще шире распахнула форточку, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат свежей зелени, смешивая свое дыхание с влажным и теплым дыханием просыпающейся земли.

Некоторое время она молчала; почему-то не хотелось сейчас, в эту минуту, показавшуюся ей по-настоящему волшебной, начинать этот тяжелый и неприятный разговор. Она обернулась. Павлик сидел за столом, низко опустив голову, и не смотрел в ее сторону. На мгновение Вике показалось, что он уже сам обо всем догадался и что сейчас, через несколько секунд, он поднимется и молча, не сказав ни слова, уйдет из ее квартиры и из ее жизни. Что ей не придется быть сильной. Вика часто казалась себе сильной; да и многие считали ее такой, даже Ленка Неверова, которая знала Вику десять лет, была абсолютно уверена в том, что подруга ее — железная женщина со стальными нервами, трезвая, расчетливая и бесчувственная… Наверное, только после импровизированного «девичника» она немного переменила свое мнение о Вике; хотя не исключено, что проявившаяся вдруг слабость подруги была списана на чрезмерное содержание алкоголя в крови.

— Извини, — Вика наконец нашла в себе силы, чтобы заговорить, — я тебе нагрубила. Но ты и впрямь сошел с ума. Как ты мог подумать…

Внезапно Вике показалось, что он ее не слышит. Перед ним на столе лежала газета с объявлениями о работе. Некоторые были подчеркнуты. «Ну и прекрасно. Просто замечательно, — подумала Вика, — может быть, этого будет достаточно?»

— Я вижу, ты просматривала объявления о работе, — наконец подняв на нее глаза, спокойно, даже немного радостно, как показалось Вике, проговорил он.

— Просматривала, — подтвердила она и замолчала, ожидая его дальнейшей реакции.

— Ну вот и хорошо, — все тем же будничным тоном произнес Павлик, — очень хорошо! Я тебя прекрасно понимаю. Надоело сидеть дома… Только почему же ты мне не сказала? Я мог бы тебе помочь.

Павлик достал из внутреннего кармана сигареты. Вика успела заметить, что пальцы его слегка дрожат. Она даже не была уверена в том, что ей это не показалось. Он огляделся вокруг и, не заметив пепельницы, поднял на Вику вопросительный взгляд.

— Я бросила курить, — ответила она на его невысказанный вопрос.

— Да? — переспросил он и снова сказал: — Очень хорошо!

— Ты меня прекрасно понимаешь, — усмехнулась Вика, начинавшая уже испытывать легкое раздражение от того, что никак не может направить разговор в нужное русло.

— Вика, — он улыбнулся, — ты правда молодец! Ты… Знаешь, я так тебя люблю. Так сильно люблю тебя, что иногда мне кажется…

Вика чувствовала, что ей необходимо было заставить его замолчать. Сделать все, что угодно, только бы не слышать этих слов, в которых — она это прекрасно знала — не было и капли лжи.

— Если хочешь, я сейчас принесу тебе пепельницу.

Не став дожидаться его ответа, она прошмыгнула в комнату и принялась рыться в буфете, почти не задумываясь над тем, что она, собственно, ищет. Через секунду она увидела, как в проходе мелькнула тень. Павлик подошел сзади, обнял, прижал к себе и принялся легонько целовать ее затылок.

— Родная, родная моя!

— Послушай… — Она отстранилась, не почувствовав ни малейшего сопротивления с его стороны.

Он отпустил ее легко, и Вика подумала, что такого с ним почти никогда не случалось. Не успев зацепиться за эту мысль, она скороговоркой принялась повторять что-то про пепельницу, которая затерялась. Павлик смотрел на нее и улыбался — казалось, он совсем не слушает ее глупой болтовни. Вику это слегка разозлило.

— Ты меня совсем не слушаешь.

— Это можно было сказать в двух словах: ты не помнишь, куда положила эту чертову пепельницу. Это не важно, Вика.

— Ты прав, — тихо отозвалась она, почувствовав напряжение от внутреннего ожидания чего-то неизбежного. Через минуту она все же поняла, что это неизбежное — жалость. Она смотрела в его голубые, полупрозрачные глаза и думала о том, что это — глаза ребенка на лице старика. Наверное, даже когда Павлику будет восемьдесят, его глаза останутся все такими же детскими, наивными и пронзительно-голубыми. Тысяча мыслей пронеслась в голове за несколько секунд. Вика думала о странном превращении мыслей в слова. Очень редко человеку удается правильно изложить словами свои чувства и переживания. Как правило, чувства, облеченные в словесную оболочку, теряют свою непосредственность, искренность. В словах — хочешь ты того или не хочешь — всегда сквозит фальшь. Как жаль, что люди до сих пор не научились понимать друг друга без слов — по одному взгляду, прикосновению… Сейчас, в эту минуту, ей больше всего на свете хотелось, чтобы Павлик все понял и не стал ее ни о чем спрашивать. Чтобы он не стал бороться, а сделал все так, как она, Вика, считает нужным.

Но он, казалось, абсолютно ничего не замечал. Он был совершенно спокоен, все так же преданно смотрел в глаза и восторженно реагировал на каждое ее слово. Вернувшись на кухню, они некоторое время разговаривали обо всяких пустяках — о погоде, почему-то о бездомных собаках, о курсе доллара и евро. Павлик неожиданно отказался от пива, решив выпить чашку чаю. Не допив и до половины, он внезапно поднялся и произнес:

— Я, наверное, пойду.

Вика от удивления потеряла дар речи.

Они встречались уже почти два года. Сколько раз за прошедшие два года Павлик приходил к ней домой? Сто, двести, а может быть, триста раз? Случалось, что Павлик никуда не спешил, несколько раз даже оставался ночевать. Случалось, что он торопился. Но еще ни разу — ни разу за все время их отношений — не случалось такого, чтобы Павлик ушел, не выполнив свой «супружеский долг». Каждый раз, когда приходил Павлик, они занимались любовью. Всегда. Иногда долго, два или три часа, медленно, лежа в постели. Иногда — быстро, почти не раздеваясь, в прихожей или в ванной, на кухне, если Павлик спешил уйти. Павлик, несмотря на возраст, в этой области человеческих отношений пока не знал проблем. Так что же случилось сегодня? Вика не могла поверить в то, что слышала. И пока она сидела, молча и удивленно глядя перед собой, он уже успел скрыться в дверном проеме…

— Павлик! — Она бросилась за ним, схватила его за плечи, развернула к себе… И сразу поняла, в чем дело. «Он все знает… Он все понял, он просто боится, что я наконец скажу это вслух! Он убегает, убегает от меня, от этого разговора…»

Некоторое время они стояли, пристально глядя друг другу в глаза. Вика первая не выдержала и опустила взгляд. И в тот же момент он тихо спросил:

— Что, надоел старик? Совсем надоел?..

Вика молчала, не поднимая глаз. Голос у Павлика дрожал, и ей вдруг захотелось крикнуть ему: не говори так, не смей быть таким жалким! Нет ничего ужаснее в жизни, чем бороться против слабого. Ведь он мужчина, он должен, просто обязан возмутиться, ударить ее, наговорить ей кучу гадостей. Все, что угодно, только не эта рабская покорность!

— Послушай, — так же тихо ответила она, — давай… давай поговорим. Пойдем в комнату.

— О чем, Вика? О чем здесь говорить? О том, что тебе двадцать восемь, а мне — пятьдесят один?

— Не в этом дело, — она закусила нижнюю губу и даже не почувствовала боли, — хотя в этом тоже. Это так сразу не объяснишь. Пойми, я тоже уже не молодая. Мне не пятьдесят, но и не двадцать. А наши с тобой отношения, они… они себя уже давно исчерпали. Я хочу, чтобы у меня в жизни тоже было что-то свое.

Вика наконец подняла на него глаза. Сотни слов, десятки заготовленных фраз в тот же момент испарились, не оставив в памяти ни малейшего следа, — она увидела, что он плачет. Плачет не так, как обычно плачут люди — в голос, роняя слезы. Он молчал, его лицо не было искажено гримасой, а глаза продолжали оставаться сухими. Но в них застыла такая ужасная боль, которую нельзя сравнить ни с чем, которую невозможно выразить даже самыми отчаянными рыданиями и стонами.

— Прости меня, — тихо сказала она и слегка коснулась пальцами его руки.

В ту же секунду он схватил эту руку и принялся осыпать лихорадочными поцелуями.

— Вика, родная, — торопливо зашептал он, не отрывая губ от ее пальцев, — я понимаю, я все прекрасно понимаю. Ты молодая, ты хочешь жить. Милая, родная моя! Так разве я… Разве я когда-нибудь ограничивал твою свободу? Ты ведь можешь вести тот образ жизни, который считаешь нужным! Хочешь работать — иди работай, хочешь сидеть дома — сиди дома! Со мной у тебя никогда и ни в чем не будет нужды! Вот и квартиру, в самом центре… — Внезапно он осекся и замолчал. Безвольно разжав пальцы, выпустил Викину руку и тихо произнес: — Да что же я… что же это я такое говорю.

Но Вика, почувствовав, что у нее наконец появился повод для гнева, тут же ядовито произнесла:

— Квартиру, говоришь? Что ж, можно. Только, если ты не против, в этой квартире я буду встречаться с любимым мужчиной. Если ты готов сделать мне такой щедрый подарок…

— Вика, — он резко оборвал ее, внезапно, в первый раз за прошедший вечер, проявив непривычную решительность, — давай не будем говорить друг другу гадости. Я совсем не хотел обидеть тебя. Ты ошибаешься, полагая, что нам нужно расстаться. Я вчера весь вечер об этом думал. Знаешь…

— Ты, — теперь настала Викина очередь перебивать, — ты думал об этом вчера? Вчера?

Она не могла понять, что ее так сильно задело. Что-то странное, неприятное, чего не должно быть… Она застыла без движения, пораженная, почти не мигая, глядя в его глаза. Именно в них она прочитала ответ на свой вопрос — и все же задала его, не в силах поверить в то, что не ошиблась в своих подозрениях:

— Этот рассказ про твою дочь… Ты знал?! Ты понял еще тогда… Так, значит, ты специально?! Ты не случайно вспомнил? Неужели?!

— Не случайно, — прошептал он одними губами, низко опустив голову, — прошу тебя, Вика. Ты слишком жестока со мной. Да, я еще в тот день… Не знаю, как тебе это объяснить. Мне было страшно. Я увидел тебя — и все понял. Я был не готов. Пойми, прошу тебя. Я был не готов к этому разговору. Я не хотел услышать от тебя эти слова. И, знаешь, если честно, я никуда не уезжал. Не было никакой командировки. Мне просто необходимо было подумать… Прости меня.

— О Боже, — Вика застонала, — неужели ты думаешь, что жалость способна…

— Нет, я так не думаю, — снова перебил ее Павлик. — Это была отсрочка. Тайм-аут. Жалость — не способна. Только любовь…

В его последних словах сквозила робкая, едва уловимая надежда. Но Вика, пораженная своим внезапным открытием, уже не пыталась быть тактичной.

— Послушай, я не понимаю. У тебя есть жена — возможно, она тебе надоела. Что ж, такое случается. Но у тебя есть куча денег. С твоими деньгами ты можешь менять женщин как перчатки. Ты можешь найти себе любовницу моложе меня. Ты можешь иметь десять, двадцать, сколько угодно… Все зависит от суммы!

Она смотрела не отрываясь в его лицо. Он весь сжался — каждое ее слово было для него равносильно удару плети. «Ну что же ты, — скомандовала она самой себе, — добей! Проведи сквозь строй — до конца!»

— Так что не теряйся. Ты вполне способен найти замену!

Некоторое время они стояли в полной тишине, глядя друг на друга. Вике казалось, что сейчас он не выдержит ее взгляда, повернется и уйдет наконец, дав ей возможность упасть на диван и разрыдаться. Но вместо этого он тихо, слегка дрогнувшим голосом произнес:

— Я люблю тебя, Вика.

— Да что же это такое, в конце концов! — Она беспомощно развела руками. — Бьешь по одной щеке, а он другую подставляет! Это ж невыносимо… Я не верю тебе! Не верю! Ты не можешь меня любить!

— Я люблю тебя, — тихо повторил он, — с того самого вечера… Ты помнишь, мы сидели в ресторане. Ты была в темно-синем платье…

— Замолчи! Сейчас не время для сентиментальных воспоминаний!

— Я знаю, — едва заметно улыбнувшись, ответил он, — они для тебя ничего не значат. Ты, наверное, и не помнишь…

— Ты не знаешь! Ты не можешь этого знать! Прекрати, замолчи сейчас же! — Вика бушевала, не в силах взять себя в руки, видя его слепую и рабскую покорность, это всепрощение, которое казалось ей неуместным и ненужным. — Ты помнишь, три дня назад я сказала тебе, что иду к подруге на день рождения? А ведь я никуда не ходила! Я была дома, здесь, с мужчиной. Я спала с ним на той же постели…

Вика не договорила, внезапно почувствовав, что переступает невидимую грань дозволенного. Удар ниже пояса она всегда расценивала как самую последнюю подлость, и не важно, кто наносил этот удар — мужчина или женщина.

Павлик как-то странно скривил губы. Если бы не глаза, словно покрытые невидимой пеленой страдания, можно было бы подумать, что Павлик широко улыбается. Уголки его губ поползли вниз — но уже через долю секунды снова вернулись наверх, и лицо приняло непроницаемое выражение.

— Я это знаю. Этот запах, который остался на постели, твои губы… Я знаю.

— Знаешь? — недоверчиво переспросила Вика. — Черт бы тебя побрал, ты все обо мне знаешь! Ты знаешь все мои мысли, все мои чувства, ты можешь предсказать наперед все мои действия… Тогда, может быть, ты скажешь мне, сколько у меня было любовников за те два года, что мы с тобой встречаемся?

— У тебя не было любовников. Ни одного. Ты изменила мне первый раз, Вика. Разве не так?

Вика молчала. Казалось, у нее не осталось сил для того, чтобы бороться. Подняв на него беспомощный взгляд, она тихо ответила:

— Так. А теперь уходи, прошу тебя, Павлик. Очень прошу тебя — уходи.

— Ты окончательно все решила? — спросил он ровным и спокойным голосом.

Вика нашла в себе силы только для того, чтобы кивнуть головой, не поднимая глаз. Павлик медленно повернулся к выходу.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, — полуобернувшись, добавил он, — прошу тебя, не стесняйся и не думай, что это тебя к чему-то обяжет.

Вика кивнула, чувствуя, как к горлу все-таки подступает неотвратимый ком. Через секунду он уже захлопнул дверь. Вика застыла на месте, прислушиваясь. Его шагов не было слышно — он, наверное, стоял с той стороны точно так же, без движения, прислушиваясь к звукам, с каждой секундой теряя последнюю надежду на то, что сейчас дверь распахнется и Вика позовет его обратно. Вика вытерла слезы, стекающие по щекам, вздохнула и беспомощно огляделась по сторонам. В окне все так же светило солнце. Она опустилась в кресло и стала смотреть, как раскачиваются в солнечной колыбели верхушки позеленевших деревьев, чувствуя, что успокаивается. Вика слышала, как заработал двигатель машины, на которой приехал Павлик, сначала громко, потом все тише и тише, с каждой секундой удаляясь… Через некоторое время шум мотора стал совсем неразличим. В этот момент Вика почему-то вспомнила одну забавную особенность своего, теперь уже бывшего, любовника. Павлик очень смешно надевал шарф. Надевая шарф, он тщательно расправлял его руками на груди, потом опускал подбородок и широко открывал рот, тем самым фиксируя шарф на шее в течение всего времени, пока накидывал на плечи пальто. Вика всегда смеялась, глядя на него в такие моменты, а он, видимо, для того, чтобы доставить ей удовольствие, нарочно затягивал процедуру.

Остаток дня прошел бестолково. Вика бесцельно ходила по квартире, что-то пыталась делать, читать, смотреть. Ничего не получалось. Глаза бегали по строчкам, не улавливая смысла — только буквы, слова, ничем, казалось, не связанные, не оставляющие в памяти никакого следа. Лица на экране — восторженные, печальные, равнодушные, чужие. «Одна. Я осталась одна. Совсем одна». Эта мысль настойчиво свербела в голове, заслоняя собой все остальное. Вика удивлялась самой себе — она даже и представить не могла, насколько ей будет тяжело. Это и в самом деле было странно — так сильно переживать из-за утраты того, что тебе никогда не было нужно, от чего уже давно мечтала избавиться. С одной стороны, она чувствовала облегчение. Но все же долгожданного чувства свободы не было. Было какое-то отупение и страх. Как будто она оказалась одна посреди океана на маленькой лодке без весел. Не было больше ни сил, ни желания бороться. Все планы, которые она строила, теперь стали казаться глупыми и наивными детскими мечтами. И только одно желание — забыть, не помнить ничего этого. Ни жалости, ни дрожи в голосе, ни этих глаз, молящих о пощаде. Оказывается, в жизни можно распланировать все, кроме чувств. Чувства — самое непредсказуемое, а потому опасное явление.

Закрыв глаза, Вика попыталась расслабиться, отключиться, не думать… Но, переставая думать о Павлике, она тут же начинала вспоминать Александра, и от этого ей становилось еще хуже. Когда она думала о Павлике, ей было ужасно жаль Павлика, а когда она думала об Александре, то начинала до слез жалеть саму себя. На какое-то время она провалилась в тяжелый сон. Потом ее разбудил телефон — молнией вскочив с кровати, она бросилась к нему, подняла трубку и услышала ровный протяжный гудок. Телефонный звонок — теперь она поняла это — ей просто приснился. Некоторое время она продолжала держать в руках трубку, словно ожидая, что она все же оживет, заговорит с ней. Потом рука ее безвольно опустилась. Она убрала с лица волосы и снова рухнула на кровать.

На улице уже стемнело. По потолку ползали белые прямоугольные блики. Из окна доносились звуки проезжающих машин. Когда они стихали, Вика слышала, как шумят листья на деревьях — те самые листья, которые появились только сегодня. День близился к концу. Легче не становилось. Вика жутко хотела курить. Казалось, одна-единственная затяжка, одна порция дыма может решить все проблемы. Сизый, голубоватый, горько-сладкий дым. Закрывая глаза, она представляла, как выпускает его изо рта ровной прямой струйкой, как эта струйка растворяется в воздухе, тает, превращаясь в туман. «Я, наверное, схожу с ума, — думала Вика, — и в этом нет ничего удивительного: в течение каких-то двух дней лишиться всего, что любила и к чему привыкла. Найти и потерять любовь, бросить курить — а ведь я двенадцать лет курила! — и расстаться с любовником, который за два года стал практически родным. Остается только сесть на диету, чтобы жизнь окончательно превратилась в пытку». А еще через некоторое время она подумала: «Все, что мне нужно, — это Сашка».

Иногда ей и самой казалось странным и непостижимым это чувство. Оно было настолько глубоким, что пугало ее. Это чувство, родившись из пустоты, росло и угрожало теперь превратить в пустоту все остальное, что было в ее жизни. Хотя теперь, заболев, она уже не могла сказать, что в ее жизни хоть что-то было. До встречи с Александром мир был окрашен в совсем другие краски. Черно-белые, контрастные, а оттого определенные. Теперь все было по-другому: у каждого цвета появились сотни оттенков, глубоких, мягких, манящих. И рядом не было никого, кто мог бы помочь разобраться. Наверное, еще месяц назад Вика рассмеялась бы в лицо тому, кто предсказал бы ей такое будущее. Она ни за что в жизни не поверила бы, что сможет вот так влюбиться — почти с первого взгляда, с первой встречи заболеть человеком настолько, что он превратится в ее навязчивую идею. Она удивлялась себе еще в тот день, когда после случайной встречи в кафе долго перебирала в памяти все подробности этого вечера. Она не могла понять, почему так ждала на следующий день его телефонного звонка, и уж тем более не могла понять, почему сбежала от него на море. Ведь это был побег — теперь Вика совершенно точно знала, что уехала с Павликом на море совсем не просто так, не из внезапных побуждений. Она как будто знала заранее… Но и это не помогло убежать от себя. Теперь, вспоминая все то, что произошло за последние несколько дней, Вика смотрела на себя со стороны и понимала, что она предчувствовала скорый конец. Возможно, именно поэтому все воспринималось намного острее. Возможно, именно поэтому в их отношениях и не было прелюдии, которая, как правило, предшествует серьезным отношениям.

Снова в сотый, а может быть, в тысячный раз она вспоминала, как прижалась в тот день к его груди, уткнувшись в теплый и мягкий ворс его свитера. Как он приподнял ее лицо и долго смотрел в глаза, как прикоснулся губами к губам — все то, что теперь стало ее прошлым. Почти тридцать лет жизни она подсознательно стремилась к этому моменту. И вот теперь он остался позади. А впереди не было ничего, кроме одиночества. У Вики даже не было возможности попытаться оправдаться перед Александром — она не знала ни его телефона, ни адреса, ни фамилии. Оставалось только одно — бесцельно бродить по улицам города, снова и снова заглядывая в то кафе, где произошла их первая встреча, и надеяться… Но этот вариант был не для Вики. Засыпая, она дала себе слово, что с завтрашнего дня всерьез займется поисками работы.

Лето наступило совсем неожиданно. Позеленевшие кроны деревьев почти сразу покрылись сероватой пылью и утратили свою первоначальную яркость. Трава, желтые, мелькающие тут и там одуванчики, темно-синяя гладь воды и солнце — везде. Солнце, каждое утро сонно выплывающее из Волги, задорно плескалось в ней весь день, отражаясь радужными ликами до самого вечера. Звезды, обсыпавшие теплое небо, говорливый ветер, птицы, летающие над водой, выкрикивающие непонятные слова, которые каждому слышались по-своему. Первые дни лета всегда обещают слишком многое, заставляют забывать о том, что есть зима и холод. Заставляют верить в то, что так будет всегда. Долгие месяцы ожидания тепла в эти дни уже кажутся смутным, далеким и очень коротким эпизодом, промелькнувшим в памяти почти бесследно. Холодный ветер, снег, часто такой красивый, и даже серые весенние проталины — все забывается, все кажется сном, когда наступает лето, когда дни становятся долгими и теплыми, а ночи пролетают незаметно.

Вика медленно шла по улице, с наслаждением вдыхала теплый воздух, то и дело с легкой улыбкой откидывая с лица пряди волос, которые, впрочем, тут же забрасывал обратно легкий игривый ветер. Ей трудно было поверить в то, что за три недели, прошедшие со времени ее разрыва с Павликом, в жизни все так сильно изменилось. Не осталось и капли сожаления — теперь, напротив, Вика ликовала, сознавая, что ей все-таки удалось сделать этот шаг.

Она почти не вспоминала Павлика. Несколько раз он звонил ей, что-то предлагал — то деньги, то устроить на работу, то просто встретиться и поговорить. Казалось, он все еще не мог поверить в то, что случилось, — как будто им обоим приснился дурной сон. Впрочем, за последнюю неделю Вика ни разу не слышала его голоса. Видимо, Павлик постепенно успокаивался, примирившись с утратой. Впрочем, возможно, он и звонил, но Вики не было дома. Несмотря на то что сама Вика практически не верила в это, она все же сумела найти себе работу.

Возможно, это была совсем не та работа, о которой Вика мечтала — хотя, с другой стороны, она почему-то никогда не мечтала ни о какой работе, — и все же это был просто грандиозный переворот в ее жизни. Она снова была в окружении людей, которые разговаривали с ней, воспринимали факт ее существования… Странно, но за последние два года Вика от этого практически отвыкла. Она была абсолютно замкнута в себе и не задумывалась над тем, что практически не общается с внешним миром. Не испытывала ни чувств, ни желаний, ни стремлений. Ее теперешние ощущения напоминали те, которые перевернули всю душу месяц назад — в тот день, когда она поняла, что любит Александра. То же ощущение свободного полета, падения в манящую и волшебную глубину.

За эти несколько дней Вика, к своему удивлению, узнала, как сильно она любит людей. Ей вдруг стали интересны такие вещи, которые раньше оставляли ее совершенно равнодушной. Она стала смотреть по телевизору обычные американские комедии, стала слушать анекдоты, посещать вечеринки, которые по поводу и без повода устраивались ее новыми знакомыми. Почти десять лет с ней такого не случалось. Она укрывалась под своим панцирем не только от чувств, но и от жизни. Впервые за долгое время Вика стала скучать дома, рваться наружу и тосковать в выходные. Работа, которую Вика сумела подыскать по объявлению, сама по себе была не слишком интересной — все то же заполнение накладных, компьютерная распечатка, немного нудные подсчеты. Что-то среднее между бухгалтером и секретарем под будничным теперь уже названием «менеджер». Но люди вокруг были просто замечательные. Вика сразу нашла общий язык и с начальством, и с коллегами по работе.

Она шла по улице и рассматривала проходящих мимо нее людей, которые щедро дарили друг другу улыбки. Немного щемило сердце — все та же боль утраченной любви еще не остыла, лишь немного притупившись. Только иногда — чаще по утрам, выходя из слабо освещенного подъезда на свет, вдохнув внезапно свежий воздух, Вика замирала, задерживала дыхание и судорожно сглатывала ком, подступающий к горлу. По-утреннему свежий, прохладный воздух, ветер, играющий листьями, серые птицы. Все отступало на второй план перед непреодолимой и страшной истиной — она его потеряла.

Человек, которого она любит, не с ней.

Они не вместе.

Все остальное — декорации к жизни, а сама жизнь проходит мимо нее.

В такие моменты она долго стояла, всматриваясь в даль, пытаясь успокоиться и снова примириться с неизбежным. Она думала о том, что душевные раны не заживают. Душа почему-то представлялась Вике вполне осязаемым органом, спрятанным где-то в глубине человеческого тела, так далеко, что его невозможно было отыскать и потрогать руками. Вика представляла себе нечто похожее на пчелиные соты — именно такой виделась ей душа. Сотни маленьких светлых ячеек, в каждой из которых живет какое-то чувство. Душа обитаема — в это Вика верила точно так же, как и в то, что она бессмертна.

Нечто похожее, почти такую же, но только более острую боль Вика испытывала в первые месяцы после того, что произошло между ней и Лерой. Тот маленький участок души, клеточка, согретая и освещенная светом любви, осталась пустой. Свет постепенно затухал, а угли еще долго тлели… Это место в душе так и осталось пустым и темным. За прошедшие годы никто не сумел занять в Викиной душе того места, которое занимала Лера. Сейчас эта клеточка души превратилась в черную пустоту, лишь изредка подающую в мозг сигналы о фантомной боли.

И вот теперь — Сашка. «Неужели со временем моя душа полностью почернеет?» — думала Вика и хмурилась, на самом деле не понимая, почему мир вокруг нее не перевернулся в тот момент, когда она его потеряла. Почему солнце все так же встает над горизонтом и катится по небу, почему поют птицы и распускаются цветы.

В тот день, проснувшись рано утром, Вика распахнула окно. Ее снова охватило это ужасное чувство. Но к концу рабочего дня она уже и не вспоминала, что утром ей было так плохо. Она шла по улице, наслаждалась солнцем, летом, с легкой улыбкой отвечала ветру, который без конца трепал ее волосы, заигрывал с ней, не оставляя равнодушной. Вика вспоминала какие-то мелочи, из которых сложился этот день. Набирая на компьютере официальное письмо, Люда, секретарь отдела маркетинга, вместо буквы «л» в имени «Галина» пропечатала букву «д», находящуюся на клавиатуре совсем рядышком. Ошибку не заметили и вывели письмо на принтер. Потом над получившимся обращением смеялись до обеда: «Уважаемая Гадина Николаевна…» Вика снова улыбнулась. В обеденный перерыв Андрей, который в отделе занимал непонятную должность — нечто среднее между курьером и грузчиком, — пытался накормить местную кошку Феньку кремом от пирожного, которое упало на пол. Фенька жила в этом здании уже давно, ее периодически подкармливали сотрудники всех офисов, находящихся на этаже. Но пирожное кошка почему-то есть отказалась. Утром в открытое окно залетел голубь и долго метался по комнате, пугая всех вокруг. Света, менеджер по персоналу, громко визжала — ей казалось, что эта сумасшедшая птица непременно в нее врежется. Прибежал сотрудник охраны и выпустил голубя в коридор. Там птица долго билась и наконец вылетела обратно в окно.

Вика вспоминала все эти мелочи и думала о том, как она могла раньше жить без всего этого. Без смеха, без шуток, без людей. Проработав две недели на новом месте, она уже получила свой первый аванс. На радостях была куплена и распита после работы бутылка шампанского.

Теперь она шла по улице, изредка бросая взгляды на свое отражение в витринах, и думала о том, что жизнь — не такая уж и безнадежная вещь. В конце концов, бесконечного, непрекращающегося счастья или радости на свете не существует. Если бы было иначе, люди быстро устали и, насытившись, перестали бы замечать вокруг себя все простое и удивительное. Воздух, солнце, листья на деревьях, улыбки…

Вика перешла улицу и спустилась к подъезду. Сквозь асфальт тут и там отчаянно пробивалась зеленая трава. Вика переводила взгляд с одного пучка на другой, все продолжая мысленно рассуждать о том, как прекрасна жизнь. И только в тот момент, когда она уже почти подошла к подъезду, она подняла глаза и застыла на месте от неожиданности.

Прямо напротив, слегка прищурившись от яркого солнечного света, стоял Александр. Стоял и молча, без улыбки, смотрел на нее. Вика остановилась как вкопанная, не веря своим глазам.

— Здравствуй, Вика!

Голос показался ей чужим и далеким, почти нереальным. Смысл простых слов не доходил до сознания. Она не могла ему ничего ответить — наверное, потому, что боялась звуком своего голоса спугнуть это видение. Он переступил с одной ноги на другую, на мгновение опустил глаза. В ту же секунду Вика вдруг почувствовала, как застучало сердце, поверив в то, что это не сон.

— Сашка?

Он снова посмотрел на нее. В его глазах она увидела тысячу сомнений и тысячу надежд. Она сразу поняла, что он растерян точно так же, как и она. Что он почти смущен и не знает, правильно ли поступил, что пришел сюда и стоит возле ее подъезда. Он не знает, рада ли она его приходу, не уверен в том, помнит ли она его, не имеет понятия, нужна ли ей эта встреча. Она может позвать или прогнать его. Он может оказаться ненужным или долгожданным. Все то, что было, было уже месяц назад. Да и было ли?

Внезапно Вика почувствовала, что ей не хватает кислорода. Такое случалось с ней достаточно часто, особенно весной, и началось, наверное, с того времени, когда она попала в ту чертову автомобильную аварию и получила легкое сотрясение мозга. Она вспомнила дорогу, убегающую из-под колес, серый асфальт, поворот и скрип тормозов. Как будто все это было вчера… «Черт возьми, почему я об этом сейчас думаю?» — пронеслось в голове.

Он продолжал молча смотреть на нее. Ей хотелось просто броситься ему на шею, вдохнуть его запах и не отпускать — никогда, ни за что в жизни не отпускать его от себя. Срастись в одно целое, стать сиамскими близнецами. Чтобы больше никогда не расставаться. Но что-то мешало ей сдвинуться с места.

— Если бы ты знал… Если бы только знал, как я ждала тебя все это время. Ты просто не представляешь! Почему так долго?

— Я думал, — тихо ответил он.

— О чем ты думал?

— О том, смогу ли жить без тебя. Оказалось, что нет.

Вздохнув, Вика наконец сделала шаг ему навстречу. Невидимый барьер рухнул — теперь они стояли друг против друга. Ничем не разделенные.

— Наверное, я просто сошла бы с ума, если бы все оказалось по-другому. Я бы просто не выдержала, Сашка. Так глупо…

— Иди сюда, — тихо позвал он, и она послушно приникла к нему, в тот же момент почувствовав, как бьется его сердце.

Поднявшись наверх, они долго стояли в коридоре, не разнимая рук, что-то говорили, перебивая друг друга, потом замолкали в один момент и снова начинали говорить, опять наперебой, смеялись и целовались. Словно охваченные лихорадкой, не в силах оторваться друг от друга, они источали одну только нежность, не думая о страсти. Вика не могла насмотреться в его глаза, а он нежно проводил ладонями по ее лицу, гладил волосы и целовал руки.

— Мы с тобой, как дети, — прошептала Вика, посмотрев на часы, — уже больше часа болтаем о пустяках. Я даже не спросила тебя: ты, может быть, есть хочешь?

Александр удивленно поднял брови.

— Есть?

В тот же момент они снова рассмеялись в один голос — поняв, насколько бессмысленной в данной ситуации кажется простая фраза.

— Я ужасно хочу есть. Я голоден как зверь. И знаешь что? У меня имеется отличная идея. Мы с тобой устроим ужин на острове.

— Ужин на острове? — Вика рассмеялась в полной уверенности, что он шутит. — На каком еще острове?

— На самом настоящем острове. Необитаемом, поскольку в последних числах мая люди еще очень редко посещают подобные места. Только ты и я.

— Да что за остров? Ты шутишь, что ли?

Она смотрела в его глаза. Никаких вопросов, никаких упоминаний о произошедшей ссоре. Словно и не было этих долгих дней…

— Наоборот, я еще никогда не был таким серьезным. Так ты плывешь со мной на остров или нет?

Некоторое время Вика молчала. Ей снова, уже в третий раз, захотелось спросить, что это за остров, не шутит ли Александр, каким образом они будут туда плыть, на чем, как они вернутся обратно… Но потом она вдруг поняла — все это абсолютно не важно. Важно только одно — они вместе. Хочет ли она плыть с ним на остров? Конечно, хочет! Так зачем задавать лишние вопросы?

— Плыву, — решительно ответила она и обхватила руками его шею, — с тобой — хоть на Северный полюс…

Он разомкнул ее руки.

— Тогда собирайся. Возьми купальник.

— Зачем? Ведь мы будем на острове вдвоем! — улыбнулась Вика.

— Ты права, — ответил он раздумывая. — Возьми что-нибудь… Да ничего не нужно брать! Пошли! Он потянул Вику за руку.

— Пошли! — Вика покорно последовала за ним улыбаясь. «Какой-то остров… Какое счастье!» Она крепче сжала его пальцы, в глубине души все еще продолжая слегка сомневаться в реальности происходящего.

Почти час они бродили по магазинам. Александр быстрыми и широкими шагами преодолевал пространство и тянул Вику за собой. Она еле поспевала за ним, громко смеясь. Они смеялись вместе. «Как дети», — еще раз подумала Вика, крепче сжав его руку. Вот так же громко она смеялась и разговаривала последний раз лет в семнадцать. В ранней юности, когда человек не слишком сильно задумывается об окружающих людях и о том, как выглядит в их глазах. Когда он смеется просто потому, что ему смешно.

— Креветки. Берем.

Одной рукой Александр тянул Вику за собой, а другой подталкивал впереди себя тележку с продуктами. Она была уже почти полной.

— Конфеты фабрики «Россия». Замечательная вещь!

Вика, согласившись, кивнула. Креветки и шоколадные конфеты казались одинаково необходимыми для счастья. Наверное, так оно и было. Они продолжали двигаться дальше.

— Сашка, остановись! Мы ведь не на вечное поселение едем.

— А что, неплохая идея. Мы будем жить на острове — вдвоем. Ты и я. Всегда.

Он остановился, притянул Вику к себе. Она обхватила его руками за шею. Через некоторое время, отдышавшись, она огляделась вокруг и громко рассмеялась. Он, проследив за ее взглядом, в ту же секунду прочитал ее мысли и подхватил смех.

— Мы целовались у полки с собачьей едой. Пошли дальше, здесь нам ничего не нужно.

Обойдя все витрины, они подошли к кассе с тележкой, полной всевозможной съедобной и несъедобной снеди, выбранной без всякого принципа. Продукты упаковали в четыре больших полиэтиленовых пакета, три из которых взял Александр. Он пытался забрать у Вики и четвертый, но она сумела отстоять свое право на участие в транспортировке сумок до лодочной базы.

— Так мы идем на лодочную базу? — задав этот вопрос, Вика снова рассмеялась.

— Что тебя так рассмешило? — Он улыбнулся в ответ. — Лодка ведь не может находиться на автомобильной стоянке, Вика! Прости, но у меня пока нет собственного вертолета. Придется плыть до острова на лодке.

Вика почему-то представила себе старую, с облезшей, вспучившейся краской, обшитую деревом весельную лодку. Такие лодки плавали на пруду в городском парке. Потом в ее воображении возникла индейская пирога.

— Что за лодка, скажи?

Он пожал плечами:

— Обыкновенная резиновая лодка. Ты никогда не плавала на резиновой лодке? Тебе все еще смешно?

— О Боже…

* * *

Все оказалось не настолько ужасно, как пытался представить ей Александр. Лодка была не резиновой и даже не весельной.

— «Прогресс-3», — прочитала Вика, — да, это не индейская пирога. Зачем ты меня пугал?

— Хотел нагнать страху, чтобы получился приятный сюрприз, — ответил Александр. Завернув брюки до самых колен и сняв носки, он столкнул катер в воду и принялся загружать в него сумки.

— Холодная вода? — спросила Вика, зябко пожав плечами.

— Нормальная, — бодрым голосом ответил Александр. — Иди сюда.

Он вышел из воды. Она послушно шагнула к нему. Он подхватил ее на руки и поставил в лодку. Вика сразу же сбросила туфли. Как и Сашка, завернула джинсы до колена и устремилась на нос. Лодка слегка покачнулась. Успев боковым зрением отметить, что Александр уже приготовился ее поймать, Вика вскрикнула и нарочно начала падать. Он поймал ее, но, не удержав равновесия, в ту же секунду свалился на дно лодки, которая от столь бурных и активных перемещений чуть не перевернулась. Вика упала на него. Она снова закричала, но на этот раз уже по-настоящему испугавшись. Замерев, почти не дыша, они ждали, пока лодка обретет равновесие.

— Сумасшедшая, — прошептал он тихо, как будто боялся, что кто-то, кроме нее, услышит его слова. — Ты ведь это специально сделала. Да?

— Да, — ответила Вика, вдыхая его запах. — Я люблю тебя. Когда же мы наконец приедем на этот чертов остров? Я не могу больше ждать. Я так хочу…

Он не дал ей договорить, закрыв губы поцелуем. И уже позже, когда лодка совсем перестала качаться, а они все продолжали лежать на самом дне, она наконец выдохнула:

— Тебя…

Вечер был золотым и по-летнему теплым — даже несмотря на ветер, не дающий покоя волнам. Ветер гнал золото, рассыпанное по воде, куда-то вперед, изо всех сил стараясь забрать с собой каждую искру вечернего солнца, растворившегося в речной глади.

— Правда, красиво? — тихо прошептала Вика, прижимаясь к Александру. В ответ он ничего не сказал, только слегка дотронулся губами до ее волос, отсвечивающих бронзой в лучах заходящего солнца.

— Любовь и солнце. Наверное, в жизни человеку больше ничего и не нужно. Я до сих пор не могу поверить в то, что это не сон. Кажется, просто невозможно быть настолько счастливой.

Они сидели на песчаном берегу, слушая шум волн. Небольшими глотками Вика пила вино из пластикового стаканчика. Этот стаканчик казался ей самым прекрасным сосудом из всех, что успело придумать человечество за всю историю своего существования. Одежда была перепачкана в песке. Мелкие песчинки поблескивали в волосах и на коже. В последние минуты перед наступлением сумерек небо казалось теплым прозрачным куполом, повисшим над землей.

— Смотри — луна, — сказал Александр. — Луна и солнце. Такое бывает?

— Наверное, бывает. Все бывает, — ответила Вика. — Я так счастлива. Поцелуй меня.

Через некоторое время солнце окончательно скрылось за потемневшей полосой горизонта. Они еще долго сидели без движения и смотрели на город, мерцающий вдалеке подвижными серебристыми огнями. Уезжать не хотелось. Через некоторое время Александр, набрав сухих веток, сумел разжечь на берегу костер. Вика, закутавшись в брезентовую куртку, оказавшуюся в лодке, сидела рядом и смотрела на его лицо, озаренное бликами пламени.

Казалось, она знала этого человека всегда. Просто когда-то давно, много лет назад, они расстались. По странной, нелепой случайности они были не вместе все это время — почти тридцать лет. И вот теперь судьба снова соединила их. И теперь они ни за что не расстанутся.

На обратном пути мотор «Прогресса» заглох. Александру пришлось грести веслами, но это, впрочем, Вику только рассмешило. Она даже помогала ему грести одним веслом. В черной воде, успокоившейся с наступлением ночи, отражались звезды. Тихий плеск, серебристые крапинки и белая пена — все, что можно было услышать и увидеть. Этого было более чем достаточно. Бросив весла на дно лодки, они позволили ей плыть по воле волн, поглощенные друг другом. Потом Александру еще очень долго пришлось грести вдоль берега против течения, чтобы добраться до лодочной станции.

Они оказались дома только в третьем часу ночи — уставшие, замученные и счастливые. Сразу же как подкошенные свалились на кровать, уверенные в том, что заснут через секунду. Но сон не приходил еще долго. Только с первыми лучами рассвета Вика почувствовала, что дыхание, которое было теперь у них общим, становится глубже. Сил не оставалось — они как будто продолжали плыть по тихой реке, поддаваясь ее желанию, растворяясь в прохладной и ласковой воде, в серебристой россыпи звезд.

Проснувшись утром, по приобретенной за короткий срок привычке, Вика приподнялась на локте и долго рассматривала лицо спящего Александра, слушала его тихое дыхание. Внезапно ей стало страшно. Она подумала, что, проснувшись, он все забудет. Он встанет и уйдет, и она его больше никогда не увидит. Странным и непостижимым казалось то, что этот человек теперь рядом с ней. Ведь Вика была абсолютно уверена в том, что потеряла его навсегда.

«Суббота, — подумала она и впервые за долгое время обрадовалась тому, что день выходной. — Какое счастье!»

Вздохнув, она перевернулась на другой бок и снова попыталась заснуть. Но близость его тела уже не позволяла ей успокоиться. Она снова рассматривала его лицо: мелкие складки вокруг глаз, губы, покрывшиеся от ветра и влаги тонкой блестящей пленкой.

Он нахмурился во сне, и она, едва касаясь, провела указательным пальцем по его лицу, словно разглаживая, отгоняя тревогу. Ей хотелось, чтобы он проснулся. Хотелось снова услышать его голос, хотелось целовать его и чувствовать его прикосновения. Но в то же время ей было жаль потревожить его сон.

— Эй, Сашка, — прошептала она. — Знаешь, я так долго ждала тебя. Столько лет… Иногда мне уже начинало казаться, что я тебя никогда не встречу. В жизни было столько всего! А я никогда и никому не признавалась в том, что продолжаю верить в любовь. Даже самой себе… Наверное, я просто боялась показаться смешной. И только теперь понимаю, что этого не нужно было бояться. В любовь нужно верить, ее нужно ждать — и тогда она придет. Обязательно придет… Ну вот, ты меня не слышишь…

Вика тихонько рассмеялась, представив себя со стороны. И в то же время она понимала, что в этих словах, которые она только что произнесла, обращаясь скорее к самой себе, нет ни единой капли фальши. Что они родились в самой глубине души. Эти слова стоили многого. Почти всей прожитой жизни…

Суббота прошла, за ней исчезло и воскресенье. Все оставалось по-прежнему. Дни, заполненные счастьем и любовью. Отключенный телефон, солнце, вечерние сумерки и звезды. Вечером они сидели на кухне и пили чай с шоколадными конфетами.

— Я хочу остаться с тобой. Навсегда, — тихо прошептала Вика и подняла на него глаза. За все прошедшее время они ни разу не говорили о том, что же будет с ними дальше. Вика, казалось, и не задумывалась над этим. Она просто сказала вслух то, о чем подумала.

Он смотрел на нее, улыбаясь, но почему-то молчал.

— Сашка, я что-то не так сказала?

Он покачал головой.

— Я люблю тебя, Вика. Я говорил тебе об этом когда-нибудь?

— За прошедшие двадцать минут — ни разу.

— Я буду говорить об этом чаще.

— И все-таки… Хорошо, давай не будем об этом.

— Давай не будем ничего загадывать. Жизнь — противоречивая вещь. Не всегда получается так, как хочется. Чаще бывает наоборот.

— Я думаю, что все зависит от людей, — убежденно ответила она, чувствуя невидимые токи сопротивления, исходившие от него.

Некоторое время они молчали. Наконец она не выдержала:

— Сашка… Это глупо. Как будто бы между нами снова что-то произошло. Мне кажется, ты хочешь меня о чем-то спросить.

— А ты — меня, — немного помедлив с ответом, произнес он.

Вика задумалась. Она знала о нем слишком мало — почти ничего. И в то же время она знала его всего. Она знала его улыбку, его глаза, знала, как он целует, знала его смех и тепло его тела. Разве что-то могло измениться от того, если ей станет известно, что за женщина когда-то занимала в его жизни то место, которое занимает сейчас она, Вика? Ничего не изменится. Он здесь. Рядом. Он любит ее — она совершенно точно знала, что любит. А прошлое — это всего лишь прошлое.

Она не ответила на вопрос. Пристально вглядевшись в его глаза, Вика поняла: что-то изменилось. Спонтанный обмен мыслями привел к первой неискренности между ними. «Только не это, — подумала Вика, — этого нельзя так оставлять…»

— Прошу тебя, не молчи. Если ты хочешь что-то узнать — спрашивай. Я отвечу.

— Глупо, — не скрывая возникшего раздражения, произнес он. — Я сам себя не понимаю. Не понимаю, зачем, для чего мне это. Со мной такое впервые. Впервые за всю взрослую жизнь. Это в шестнадцатилетнем возрасте прошлое кажется важным. Возникают какие-то претензии на собственную исключительность и прочую ерунду. Но когда человеку тридцать лет, у него не может не быть прошлого. Ты понимаешь, о чем я?

— Это нормально, — пытаясь скрыть беспокойство, ответила Вика. — Это вполне нормально. В любви каждому человеку хочется быть собственником.

— Скажи, у тебя есть кто-то?

— Ты, — ответила Вика, пристально глядя в его глаза. — У меня есть ты. Больше никого нет.

Некоторое время они молчали. Вике хотелось подойти к нему, обнять, вдохнуть его запах — но что-то мешало. Как будто бы она была перед ним в чем-то виновата.

— Мне показалось… — начал он и сразу же оборвал сам себя, махнув рукой, — не нужно все это.

— Отчего же!

Теперь какое-то другое чувство постепенно заполняло ее. Она не могла понять, откуда оно взялось — чувство, похожее на злость. Этот разговор, происходящий сейчас между ними, напоминал айсберг, большая часть которого скрыта от глаз. Двусмысленные фразы, многозначительные паузы… К чему все это, если два человека любят друг друга?

— Знаешь, Сашка… Некоторое время назад в моей жизни был еще один мужчина. Но теперь никого, кроме тебя, нет. Только ты.

Александр не отвечал. Он сидел, опустив голову, и вертел в руках чайную ложку. Вика не видела, как побледнело его лицо, она смотрела на его руки. Побелевшие пальцы дрожали от напряжения — стальная ложка медленно сгибалась пополам… Через секунду он отшвырнул ее в сторону. Ударившись о стену, она упала на пол.

— Черт! — выругался он и, поднявшись из-за стола, отошел к окну. Прикурив сигарету, выпустил ровную струйку дыма в приоткрытое окно. Вика молчала.

— Скажи, ты его любила?

— Нет. Я его не любила. Я встречалась с ним, потому что боялась оставаться одна. Потому что мне было нужно, чтобы рядом был мужчина, — просто и искренне ответила Вика.

Несмотря на то что голос ее был спокойным, сердце билось так, словно она только что пробежала спринтерскую дистанцию. Ей внезапно стало ужасно страшно. Она подумала о том, что все может измениться в считанные секунды. О том, насколько зыбко и беззащитно это внезапное счастье. Ей хотелось крикнуть о том, что она не хочет его потерять. Что она не сможет больше жить без него. Что она никогда в жизни не станет спрашивать его о прошлом. Но вместо крика смогла выдавить из себя только тихий шепот:

— Ты еще что-то хочешь узнать?

Он очень долго молчал. Вика уже решила, что он не расслышал ее вопрос. Она собиралась его повторить в тот момент, когда услышала его голос:

— А кого-то еще… ты когда-нибудь любила?

Немного подумав, Вика все так же тихо ответила:

— Любила. Я любила свою подругу.

— Что?! — Он обернулся, и его брови изумленно поползли вверх.

Вика даже не сразу поняла, почему он так удивился, а поняв, улыбнулась.

— Ты совсем не то подумал… Я ее просто любила, и все…

— Ты ее просто любила, и все? — повторил он, видимо, все еще не совсем понимая смысл сказанных слов. — То есть просто…

— Ну да, — ответила Вика улыбаясь, — просто — и все.

В воцарившейся тишине было отчетливо слышно только дыхание. Всего несколько секунд — и вдруг они в один голос рассмеялись. Вика бросилась к нему. Он прижал ее к себе и долго гладил по спине, время от времени повторяя сквозь смех:

— Просто — и все!

Когда стрелки часов сошлись на самой вершине, Александр поднялся и начал одеваться. Вика смотрела на него сквозь полуопущенные ресницы и думала о том, как она счастлива.

— Может, ты все-таки останешься?

— Не могу, — ответил он с заметным разочарованием в голосе. — Мне нужно доделать кое-какие расчеты. Обязательно. А все чертежи дома. Да и тебе завтра на работу. А я приду как договорились… В пять?

— В пять, — кивнула Вика. — В пять я уже дома. Только обещай мне, что ты больше никуда не пропадешь. Что завтра ты придешь и останешься со мной навсегда.

— Обещаю. — Он коснулся губами ее щеки. — Если бы ты только знала, как я этого хочу. Я приду и останусь с тобой навсегда.

Вика поднялась с кровати. Она ужасно хотела спать и знала, что заснет сразу же после того, как за Александром захлопнется дверь. И все же ей не хотелось его отпускать. Ей хотелось спать с ним рядом, чувствовать тепло его тела и во сне касаться губами его плеча.

— Мне страшно тебя отпускать.

— Перестань. Что со мной может случиться?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — В прошлый раз ты ушел…

— В прошлый раз все было по-другому, — возразил он, пытаясь ее успокоить.

Но Вика не успокаивалась — нервное напряжение только нарастало. Она и сама не понимала, что с ней происходит. Какое-то дурное предчувствие заставило ее вцепиться в рукав его рубашки.

— Я ведь даже не знаю, где мне тебя искать. У меня нет твоего номера телефона…

— У меня нет телефона.

Вика прижалась к нему и зажмурила глаза, пытаясь успокоиться. Когда они стояли так близко, прижавшись друг к другу, ей становилось немного легче. И все же страх не проходил — ей хотелось вжаться в него, раствориться, стать одним целым. Она прижалась сильнее и ощутила выпуклость в кармане рубашки.

— Что это у тебя? — отстранившись, она расстегнула пуговицу и залезла в карман.

— Паспорт.

— Паспорт… Ну вот и отлично, сейчас хоть адрес твой узнаю.

Она развернула паспорт и прочла адрес, вписанный в прямоугольную печать:

— Улица Артиллеристов, двенадцать, квартира сто семь… Ты живешь на окраине города?

— Я там не живу. — Он забрал у Вики паспорт и положил его в карман. — Я там просто прописан. А живу я в центре, снимаю квартиру… Перестань, слышишь. Чего ты боишься?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Я ужасно боюсь снова тебя потерять.

— Не выдумывай. Ты меня не потеряешь. Я приду завтра…

Надев куртку, он застегнул молнию.

— Ну все, я побежал.

Она приникла к нему, нашла его губы.

— Я люблю тебя…

— Мне пора, Вика.

— Да, конечно… — тихо прошептала она, чувствуя, что ее охватывает паника. «Не сейчас, — подумала она, чувствуя, что страх становится еще сильнее, — только не сейчас. Еще минуту. Всего одну минуту».

— Подожди. Скажи мне… скажи, почему ты не живешь там.

— Где?

— Ну, там, где ты прописан.

— Зачем тебе это?

— Не знаю. Просто скажи.

Вика тянула время. Она не была уверена в том, что для нее это важно.

— Там осталась жить моя бывшая жена. Мы развелись восемь месяцев назад. Я оставил ей квартиру, в которой мы жили.

— Это была твоя квартира?

— Это была моя квартира, — повторил он.

— Подожди, — почувствовав, что он отстраняется, Вика еще сильнее сжала его ладони. — Подожди, еще две минуты… У вас есть дети?

— Нет, у нас не было детей.

«Зачем мне все это? Ведь я же дала себе слово. Ведь я же знаю, что прошлое не имеет значения. Зачем я все это говорю?» — подумала Вика и все же задала, почти помимо собственной воли, еще один вопрос:

— Она красивая?

— Кто? — вздохнул он и посмотрел на Вику, как ей показалось, с легким укором.

— Твоя жена.

— Бывшая жена, — поправил он. — Вика, может быть, не надо?

— Не знаю. Скажи.

— Она обыкновенная. Ничем не лучше других.

— Но и не хуже, наверное?

— Ты ревнуешь? — Он взял ее за плечи и пристально посмотрел в глаза. — Ревнуешь, скажи?

— Я не знаю.

— Не надо, Вика. Подожди, послушай…

Он огляделся по сторонам, снова расстегнул молнию и взял Вику за руки. Подчинившись, она послушно опустилась на невысокую табуретку. Александр присел рядом с ней на корточки.

— Наверное, нам нужно поговорить. Я понимаю твое состояние, просто… просто это немного неожиданно. Мне казалось, что все это для тебя не важно.

— Мне тоже так казалось, — тихо проговорила она, — я и сама не понимаю, что это со мной случилось. Как будто оборвалось что-то внутри…

— Не бойся, — прошептал он, коснувшись губами ее щеки, — слышишь, не бойся! Несколько часов назад я почувствовал то же самое, что сейчас чувствуешь ты. Это пройдет. Спроси у меня… спроси все, что хочешь узнать.

Вика задумалась над его словами. В этот момент ей хотелось закричать, что она ничего, совсем ничего не хочет узнать. Что ей страшно и больно спрашивать его об этом. Она не хотела знать ничего — и в то же время хотела знать все, абсолютно все о его прошлой жизни. Все то, что она подавляла, внезапно вырвалось наружу. Все это время она убеждала себя в том, что прошлое не имеет значения, что важно только то, что они думают и чувствуют теперь. Но внезапно ощутила жуткую ревность к этой женщине, которая когда-то обнимала Сашку, ее Сашку, спала с ним в одной постели, пила по утрам кофе, гладила его рубашки… К женщине, которая когда-то была его женой.

— Расскажи мне, — медленно проговорила она, с трудом сдерживая нервную дрожь в голосе.

Он продолжал сжимать в своих руках ее похолодевшие пальцы.

— Да здесь и рассказывать нечего. Мы познакомились три года назад, работали в одной фирме, в соседних отделах. Обычная история… Она жила отдельно от своих родителей, снимала квартиру. Потом переехала ко мне, мы стали жить вместе. Поженились… Несколько месяцев все было нормально, потом стали отдаляться друг от друга. В сентябре разошлись.

Александр говорил тихо и медленно — Вика чувствовала, как сложно ему было подобрать слова.

— Ты ее любил?

Он долго молчал. Вика затаив дыхание ждала ответа.

— Было бы глупо ответить «нет». Конечно, я ее любил. Но это было давно. Теперь мы не вместе, мы чужие… Я люблю тебя, Вика. Тебя. Посмотри на меня!

Он приподнял ее подбородок, но она отвернулась, побоявшись встретиться с его взглядом.

— У тебя есть ее фотография?

— Было бы странно, — медленно проговорил он, — если бы я носил с собой фотографию своей бывшей жены… Ты так не считаешь?

— Я не знаю. Я, наверное, не очень хорошо сейчас соображаю. Так у тебя ее нет?

— Возможно, она у меня есть. Зачем тебе?

Вика почувствовала, как по телу пробежала дрожь.

— Значит, ты все-таки носишь с собой фотографию своей жены? Несмотря на то что она бывшая?..

— Перестань, прошу тебя. Что с тобой произошло? Ты белая как мел…

— Не знаю, — снова повторила Вика. — Ты мне не ответил, Александр.

Вздохнув, он снова накрыл своими ладонями ее пальцы.

— Я ношу ее с собой просто потому, что всегда носил. Я об этом даже не задумывался… Она всегда там лежала, я не подумал о том, чтобы вытащить ее…

— Где?

— В паспорте. За обложкой. Ты не заметила?

— Не заметила. Почему ты сказал мне? Ты ведь мог не говорить.

— Не знаю, — тихо ответил он. — Я просто сказал тебе правду.

«Остановись! — мысленно уговаривала себя Вика. — Не нужно всего этого. Это бессмысленно. Этого нет. Это — прошлое…» Но остановиться она уже не могла.

— Покажи мне ее.

— Вика, прошу тебя…

— Не разговаривай со мной, как с ребенком или с душевнобольной! — Она повысила голос. — Покажи, я хочу посмотреть…

— Но ведь это глупо. Зачем тебе?

— Покажи, — снова потребовала она и решительно поднялась с табуретки, на которую он ее усадил. — Я от тебя не отстану. Я хочу посмотреть, какая она.

Почувствовав, что она не сдастся без боя, он раздраженно вынул из кармана паспорт в темной обложке, раскрыл его на последней странице и извлек оттуда небольшую фотографию.

— Этой фотографии очень много лет. Здесь она еще девчонка. Сейчас она, конечно, совсем не такая…

Он говорил еще что-то. Но Вика уже не слышала ни одного слова.

Маленький глянцевый прямоугольник отражал тусклый свет электрической лампочки. На старой фотографии была изображена девушка.

Она стояла, полуобернувшись, у пианино. Черно-белые клавиши и удивление, застывшее в глазах. Вика очень давно не видела эту фотографию. Почти десять лет, в течение которых она запрещала себе вспоминать о Лере.

«Это конец». Мысль, промелькнувшая в сознании, была лишь хвостом кометы. Вся прожитая жизнь уместилась в одном мгновении. И вот теперь ей почти тридцать… Она стоит в тускло освещенной прихожей и держит в руке старую фотографию. Будущего нет. Прошлое — всего лишь прошлое. И только эти секунды, разделившие жизнь на две части.

— Вика!

Она вздрогнула, услышав его голос. Он смотрел на нее — человек, за эти несколько секунд ставший бесконечно далеким. Когда-то давно она любила его и верила в то, что можно быть счастливой…

Вика протянула ему фотографию.

— С тобой все в порядке?

— Конечно.

Голос изменился. Она отметила это с досадой и посмотрела на него, пытаясь казаться равнодушной.

— Ты уверена?

— Конечно, — автоматически повторила она.

Он снова сунул фотографию за обложку паспорта и убрал в карман.

— Сегодня же, торжественно тебе обещаю, я уберу куда-нибудь подальше эту чертову фотографию.

— Да, конечно…

— Да что с тобой?! — Он встряхнул ее за плечи. — Что случилось?

— Ничего не случилось. Перестань. Отпусти, ты делаешь мне больно.

Он послушно опустил руки. Вика отступила на шаг. Некоторое время они молчали. Вика не поднимала глаз. Александр безуспешно пытался поймать ее взгляд.

— Ты… может быть, ты хочешь еще что-то узнать? — осторожно поинтересовался он.

— Нет. Я ничего не хочу больше знать. Это не важно…

— Прошу тебя, Вика, скажи, что все в порядке.

— Все в порядке, — с трудом выдавила она.

— Ничего не изменилось?

— Ничего не изменилось, — монотонно повторила Вика, и в этот момент он взорвался:

— Черт возьми, я же вижу, что изменилось! Да объясни же ты, в конце концов…

— Послушай, — собрав последние силы, Вика попыталась говорить спокойно, — зря я все это придумала. Не думала, что будет так тяжело. Это пройдет.

Он долго смотрел на нее, пытаясь понять, насколько искренне она говорит. Она не выдержала его взгляда и, сделав еще одно усилие, прижалась к нему. Они долго стояли неподвижно. Сашка гладил ее по волосам, и Вика каждой клеточкой своего тела впитывала его прикосновения, вдыхала его запах. Каждая секунда казалась длиной в бесконечность.

— Ну что, все в порядке?

Она кивнула. Он поднял к себе ее лицо и легонько ткнул указательным пальцем в кончик носа. Она слегка поморщилась и выдавила из себя улыбку.

— Какие мы с тобой дураки. Ведь по большому счету прошлое не имеет никакого значения!

Она кивнула, изо всех сил пытаясь удержать на лице улыбку. Уголки губ предательски ползли вниз.

— Завтра. В пять часов.

— Да, конечно.

— Я люблю тебя.

— И я тебя.

Дверь наконец захлопнулась. Вика очень долго стояла без движения, словно окаменев. Потом медленно пошла на кухню. Собрав со стола чашки с недопитым чаем, она собиралась сложить их в раковину и вымыть. Она вспомнила, как они пили этот чай. Как Александр размешивал в чашке сахар, улыбался и смотрел на нее. Чашка выпала из рук, глухо ударилась об пол, но не разбилась. Вика подняла ее, задумчиво повертела в руках — и вдруг, размахнувшись, со всей силы бросила в стену. Чашка со звоном разбилась и разлетелась на мелкие куски. За ней вторая… Опустившись на табуретку, Вика закрыла лицо руками и разрыдалась.

* * *

Она вспоминала — долго, не торопясь, словно смакуя свою боль, восстанавливала в памяти все то, что так тщетно старалась забыть все эти годы. Каждый момент жизни. Вспоминала, как первый раз увидела Леру во дворе дома, в который они недавно вселились. Тогда им было по шесть лет. Потом они пошли в школу и как-то незаметно стали подругами. Выросли, повзрослели…

И все же мысли путались и неотступно возвращались к настоящему. К тому, что произошло несколько часов назад. Иногда Вика думала, что это — судьба, и то, что случилось, должно было случиться. Иногда ей начинало казаться, что этого просто не может быть, что все это — дурной сон. Тысячи раз она прокручивала в памяти этот эпизод с фотографией. «За что… за что мне все это?» — думала она, вспоминая лицо Александра, его глаза, губы. Это странное сплетение судеб двух людей невозможно было объяснить ничем. Вика никогда в жизни не могла подумать, что спустя девять лет после того трагического эпизода жизнь снова сведет ее с Лерой таким странным образом.

Она была уверена, что больше никогда не увидит Леру. Тогда, девять лет назад, вернувшись домой от родственников, она со страхом думала о том, что ей предстоит увидеть Леру. Она тысячи раз прокручивала в голове все возможные варианты их встречи. Как она посмотрит ей в глаза, что она будет говорить? Да и можно ли найти такие слова, которыми можно было бы объяснить все то, что чувствовала Вика?

Прислушиваясь к шагам наверху, она злилась, что громкие удары собственного сердца мешают ей расслышать эти шаги. Еще тогда, в первый день своего возвращения, Вика почувствовала, что что-то изменилось.

О том, что Лера вместе с семьей переехала, Вика узнала только на следующий день от соседей. Никто не знал нового адреса Леры. Леры как будто бы не было. Какие-то другие, незнакомые люди поселились в квартире наверху. Все это казалось Вике непостижимым и нереальным.

Она очень долго ждала, что Лерка появится. Она очень хотела — наверное, она больше никогда в жизни ничего так не хотела — объяснить Лере, что произошло недоразумение. Ведь то, что произошло, иначе, как недоразумением, назвать было нельзя… Но в такие моменты в глубине души часто поднималось и разрасталось другое чувство. Она вспоминала, как долго потом звучало в сознании это противное липкое слово — «шлюха», и ненавидела Лерку. Ненавидела за то, что та даже не попыталась ее понять, поверить ей, простить ее. Окажись Вика на месте Лерки, она бы так и поступила — выслушала, поняла и простила.

Она тосковала по Лерке и ненавидела Лерку. Так прошло несколько лет, пока Вика наконец не поняла, что нельзя жить прошлым. Все то, что было, нужно было просто принять и смириться. Смирившись с прошлым, подумать наконец о настоящем и о будущем… Со временем Вике это удалось. И вот теперь, в тот самый момент, когда она наконец поняла, что встретила свое счастье и свою любовь, ее прошлое снова выросло перед ней огромной тенью, заслонив собой все ее призрачные надежды на счастье. На простое женское счастье — быть рядом с человеком, которого любишь. И вот теперь это оказалось невозможным. Прошлое словно мстило Вике за то, что она перестала о нем вспоминать.

Это было невыносимо. Вике начинало казаться, что она сходит с ума. Снова и снова перед глазами вставали картины, которых она никогда не видела, но которые представляла себе очень отчетливо. Сашка и Лера — утром, сонные, с заспанными лицами, на кухне. Днем — счастливые, улыбающиеся, в парке или на пляже. Вечером — рядом, на диване, перед телевизором. Ночью, в одной постели…

Она словно слышала рядом с собой их дыхание. Жаркое, страстное. Лера и Сашка. Это было дико, непостижимо — и тем не менее это было так. Прошлое вернулось к ней бумерангом. Когда-то давно Лера застала ее в одной постели с человеком, которого любила, — с Кириллом. Теперь Лера ей отомстила. Лера не могла об этом знать, и все же она ей отомстила. Она причинила ей такую же невыносимую боль, которую испытала сама девять лет назад. «Но ведь я этого не хотела! Я не хотела делать ей больно, это была просто слабость! Минутный порыв, который ничем не закончился… Боже, сколько раз за прошедшие годы я повторяла эти слова!» — думала Вика.

Почему-то она вспомнила Павлика. Вспомнила его жалобные глаза, прозрачные, вечно о чем-то умоляющие. Это воспоминание на этот раз не вызвало никаких эмоций, и даже привычная жалость куда-то испарилась. Вика подумала о том, что может вернуть этого человека в любой момент. Ей стоит только набрать номер… Но именно этот человек абсолютно не был ей нужен. Ей нужен был другой, совсем другой — тот, с которым она никогда не будет вместе…

Вика твердо решила, что больше никогда не станет встречаться с Александром. Не слишком суеверная по натуре, на этот раз она была глубоко потрясена этим чудовищным совпадением и решила, что его нельзя рассматривать иначе, как предзнаменование. Да она и представить себе не могла, что сможет теперь, как когда-то, легко и открыто посмотреть в его глаза, высказать ему свои мысли, дотронуться губами до губ, ощутить влажность и прохладу кожи… Теперь между ними всегда будет стоять Лера. Всегда. И Вика ничего не сможет с этим поделать. Она будет смотреть на Сашку и видеть рядом с ним Леру. Она будет закрывать глаза и снова видеть Леру. Всегда, как и сейчас, в эти долгие часы раздумий, она будет представлять, как он касался ее губ, как он обнимал ее, как говорил ей «люблю».

Сердце сжималось от боли. Она беспомощно смотрела в пространство, не замечая, что за окном уже показались первые лучи рассвета. Тот волшебный вечер на острове теперь казался ей далеким, сказочным сном. Она перебирала в памяти эпизоды своего недолгого счастья, словно нанизывала на нитку сверкающие жемчужины. Нитка была слишком короткой…

Наступающее утро было ветреным. Ветер ворвался в приоткрытую створку окна вместе с первыми каплями дождя. Под этот грустный и неравномерный стук капель Вика наконец заснула тревожным и неглубоким сном.

Какой-то внутренний толчок заставил ее открыть глаза в тот момент, когда стрелки часов показывали уже половину девятого. Казалось, она забылась сном всего лишь на минуту — а прошло, как выяснилось, почти два часа.

— Черт! — выругалась Вика и вскочила с дивана. Через полчаса ей нужно было быть на работе.

Она пулей влетела в ванную и подставила голову под кран, одновременно выливая на нее остатки шампуня. Через пару минут она уже сушила волосы феном, который сжимала в левой руке и одновременно наносила правой рукой на ресницы тушь. В рекордный срок — двадцать четыре минуты — она собралась и выбежала из квартиры на улицу, почти сразу же сумев остановить такси.

Только в машине она немного успокоилась. Сердце больно кольнуло — в тот самый момент она вспоминала все то, что произошло накануне. За окном мелькали проезжающие мимо автомобили. Все куда-то спешили. Это всеобщее движение показалось Вике бессмысленным. Она удивилась самой себе — еще несколько минут назад она летала по квартире и думала только о том, что опаздывает на работу. Какое значение это может иметь, после того как обрушилась вся жизнь?

По стеклу стекали капли. На улице шел дождь… Вика медленно дотронулась пальцами до волос и почувствовала, что они влажные. Надо же, она даже не заметила дождя.

— Ну и погода, — словно прочитав ее мысли, бросил водитель, — а вчера — какое солнце было!

— Да, — согласилась Вика и повторила как эхо: — вчера было солнце.

Водитель, улыбнувшись, слегка повернул небольшой рычаг на панели автомобильного магнитофона. Молодой приятный мужской голос пел о солнце, море, счастье и любви. Мужчина за рулем заулыбался еще шире и принялся насвистывать мотив, который, вероятно, был ему хорошо знаком. Вика сначала пыталась отмахнуться от навязываемого ей веселья — серое небо и неритмичные звуки падающих капель в то утро намного больше подходили к ее настроению. Ей показалось странным, что простой набор музыкальных фраз, сопровождающихся банальными словами, способен вызвать у кого-то такой прилив эмоций.

— А ты что такая хмурая? — спросил мужчина, поймав ее взгляд в зеркале.

Вика не отвечала. Было бы бессмысленно пытаться рассказать этому человеку все то, что сейчас заставляло ее так мучиться. Да он бы и не понял… Гораздо проще снова забраться в свой панцирь, спрятаться от посторонних глаз, от дождя и от солнца. Пусть не узнав больше радости, но и не помня о разочаровании.

— Не выспалась, наверное! — предположил водитель.

Вика вяло улыбнулась. Ее всегда немного смешили люди, которые вот так запросто могли разговаривать сами с собой, задавать вопросы и тут же отвечать на них, как бы и не ожидая ответов от собеседника.

— Не выспалась, — согласилась она с его предположением просто ради того, чтобы хоть что-то сказать. Она действительно не выспалась. Может быть, поэтому…

Машина резко затормозила. Какой-то парень перебежал дорогу в нескольких сантиметрах от их «жигуленка».

— Черт, жить, что ли, надоело! — гневно прокричал водитель традиционную в таких случаях фразу.

— А такое ведь бывает, — тихо проговорила Вика, сама не ожидая, что станет высказывать свои мысли вслух. На ее счастье, водитель в пылу эмоций ее слов не расслышал и никак на них не прореагировал. Она вздохнула и, отвернувшись к окну, попыталась сосредоточиться на предстоящем рабочем дне. Мужчина за рулем почему-то тоже замолчал и убавил громкость, а потом и вовсе выключил магнитофон. Остаток пути они проехали в тишине, наполненной только стуком капель о стекло.

Пулей промчавшись через вертушку на проходной, Вика пешком поднялась на четвертый этаж и открыла дверь. Начальства, на ее счастье, на месте еще не было. Вике повезло, потому что обычно за опоздания сотрудникам сильно попадало. Поздоровавшись, она откинула с лица мокрые волосы, вытерла подошву о резиновый коврик и направилась к своему столу.

Через некоторое время текущие дела, требующие внимания и сосредоточенности — Вика работала с цифрами, а цифры, как известно, не терпят рассеянности, — заставили ее немного забыться. Боль притаилась где-то внутри осязаемым сгустком, она пульсировала, как пульсирует оголенный нерв, рвалась, но не могла вырваться наружу. Вика чувствовала ее, но не думала о ней, и поэтому ей было немного легче.

— Что с тобой сегодня? — тихо, почти шепотом, поинтересовалась Люда.

— А что? — Вика подняла глаза и попыталась улыбнуться.

— Ты вообще ни на что не реагируешь. Я тебя три раза окликала — ноль реакции. Николай Сергеич тут цирк показывал, ты даже не улыбнулась. Как будто не слышишь и не видишь ничего.

Вздохнув, Вика опустила глаза. Люда, секретарь отдела маркетинга, была немного моложе Вики, но у нее были муж и двое детей. Едва ли стоило пытаться объяснить Людке все то, что мучает. Да и найдется ли на свете такой человек, который смог бы ей сейчас помочь? Вряд ли…

— Не выспалась. — Вика отвела глаза, ухватившись за версию, которую так удачно подбросил ее утренний попутчик.

Люда недоверчиво посмотрела на нее, но ничего не сказала. Вика была ей благодарна за это молчание. Хотя, возможно, было бы и лучше, если бы она перестала молчать и высказала все то, что было у нее на душе, — хоть кому-нибудь, пусть даже постороннему человеку. Пусть этот человек ее не поймет — все равно мысли, облеченные в слова, становятся уже не так мучительны. Они словно разбавляются, теряя свою едкую концентрацию… Когда-то давно Вика вычитала в одной из книг выражение — «гангрена души». Страшные душевные муки, которые она теперь испытывала, были, как ей казалось, порождением именно этой неизлечимой болезни. Лекарства не существует. Неужели что-то еще может спасти, вернуть ее к жизни?

— Знаешь что, Вика. — Она вздрогнула, снова услышав голос Людмилы, и подняла глаза. — Ну что ты так испугалась… как будто я тебя бить собираюсь.

— А что, не собираешься? — Вика попыталась шутить, но глаза, как и прежде, были тоскливыми.

— Нет. — Она смотрела пристально, без улыбки. — Я просто хотела сказать тебе одну вещь… Когда-то давно мне это сильно помогло.

— Что тебе помогло? О чем ты?

— Нам только кажется, что счастье — это что-то недосягаемое. На самом деле оно гораздо ближе, чем мы думаем. И дорога к нему гораздо проще… И еще.

— Да?

— Каждый человек считает, что он должен быть счастливым. Возможно, именно поэтому многие и чувствуют себя бесконечно несчастными — просто потому, что не получили в жизни того, что, по их мнению, должны были получить. Но ведь единственная вещь, которую каждый из нас получает, не прикладывая к этому никаких усилий, — это сама жизнь, возможность существования. Солнце, которое иногда бывает так близко, что кажется, вот-вот дотронешься рукой. Бесценный дар, который мы не умеем ценить…

Все то, что Вика услышала, она слышала уже не в первый раз. Ничего, кроме чувства горечи, эти слова в се душе не вызвали. Люда говорила горячо и в то же время немного сдавленно. Вика поразилась выражению ее лица. Наверное, в жизни этой девушки не все и не всегда было гладко. Да только что с того?

— Знаешь, Люда… Ты, конечно, говоришь умные вещи. Красивыми словами. Только я сама обучалась на факультете психологии, и в жизни у меня всякое бывало… И знаешь, к какому выводу я пришла? Всем известно, что деревья, солнце, цветы, возможность дышать, ходить, видеть — все это счастье. Но такое счастье умеют ценить только инвалиды. Люди, у которых отняли ту или иную способность восприятия. А когда руки и ноги на месте, глаза видят, а уши слышат, человек хочет большего. И с этим ничего не поделаешь! Человек хочет денег, удобств, развлечений, славы, любви, секса… И чувствует себя несчастным потому, что не в полной мере обладает чем-то из вышеперечисленного.

— Возможно… Возможно, ты права, — согласилась Люда. — Я не стану с тобой спорить. Но я же вижу, что тебе очень плохо…

— Да, мне очень плохо! Мне ужасно плохо, но я ничего не могу с этим поделать! Я ничего не могу изменить, потому что прошлое не изменишь!

— Прошлое? — Люда подняла тонкие брови, заметно удивившись. — Но разве прошлое может иметь какое-то значение в настоящем? Ведь это глупо — жить вчерашним днем…

— Нет, — Вика замотала головой, зажмурилась, словно в ожидании удара, — ты меня не понимаешь, ты не знаешь…

— Эй, народ! Что-то вы сегодня расшумелись… — раздался голос из противоположного конца большой комнаты. Николай Сергеевич, программист, решил вмешаться.

Но у Вики больше не оставалось сил на то, чтобы продолжать этот бессмысленный спор. Внутренние резервы, казалось, полностью иссякли. У нее не было ни сил, ни желания с кем-то спорить, кого-то в чем-то убеждать… И уж тем более бороться. Ей хотелось сдаться — впрочем, она уже сделала это. Она сдалась еще вчера вечером, сразу же, в тот момент, когда увидела старую Лерину фотографию. Сдалась, смирившись с тем, что ей не суждено быть счастливой.

— Может, в коридор выйдем? — предложила Людмила, возбужденно сверкнув глазами. Но Викины глаза потухли, едва загоревшись.

— Нет, Люда, я…

Она уронила голову на стол и закрыла глаза. Перед глазами внезапно замелькали разноцветные искры. Они кружились, словно смерч, закручивались в длинную спираль, убегали куда-то, звали, манили за собой…

— Эй, Вика! — услышала она откуда-то издалека. Сил подняться не было — она только вяло пошевелила губами и произнесла:

— Со мной все в порядке. Я просто немного устала. Устала и не выспалась.

— Иди домой!

За окном сверкнула молния, прокатился мощный разряд грома.

— Домой? — переспросила Вика и ужаснулась. Ей показалось просто невозможным вернуться сегодня домой. Будет слишком тяжело вдыхать запах, оставшийся на постели, видеть стены, которые были немыми свидетелями их любви… Нет, домой она не пойдет. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Слишком тяжело…

— Конечно, иди домой. Отдохни, поспи. Работы почти нет. Время уже почти четыре. Что ты будешь сидеть в таком состоянии?

— Я в нормальном состоянии. — Вика попыталась сопротивляться, в то же время понимая, что до конца рабочего дня ей не выдержать. Вернуться домой она не может, пойти к родителям… Эта мысль показалась ей еще более ужасной. Почти десять лет назад случилось все то, за что она теперь вынуждена расплачиваться. Там, в родительской квартире, ей будет еще страшнее. Там она просто сойдет с ума.

Подняв голову, она беспомощно огляделась вокруг. Ее окружали лица, полные сочувствия. И все же ни одно из них ей сейчас не хотелось видеть. Она внезапно ощутила острое желание остаться одной, спрятаться, никого не видеть, ни о чем не думать, ничего не чувствовать… «Кажется, я дошла до точки. Я совершенно отчетливо и осознанно хочу умереть», — отстраненно подумала Вика и, сделав над собой усилие, поднялась из-за стола.

— Я, пожалуй, пойду, — стараясь сохранять видимое спокойствие, проговорила она.

Медленно спускаясь по ступенькам, Вика раздумывала над тем, куда она идет. Ни одного варианта ответа на этот вопрос у нее не было. «Только не домой. Только не домой и не к родителям», — твердила она как заклинание, как будто бы боялась случайно оказаться там, где ей совсем не хотелось оказаться.

— Вика! — услышала она и обернулась. Вслед за ней вниз по лестнице спускался Андрей и держал в руках огромный мужской зонт.

— Ты ведь без зонта. На, возьми мой. Намокнешь…

Вика не понимала, почему это показалось ему настолько важным.

— Спасибо, Андрей. Я сейчас остановлю машину и попрошу, чтобы меня подбросили прямо до подъезда. Не нужно, спасибо тебе…

— Как хочешь, — тихо ответил он и серьезно посмотрел в ее глаза. — Послушай, может быть…

— Не нужно. Мне сейчас ничего не нужно. В другой раз, Андрей… Спасибо тебе.

Только оказавшись на улице, Вика почувствовала облегчение. Теперь вокруг не было ни одного знакомого человека. Чужие, равнодушные лица. Но именно равнодушие сейчас было необходимо ей. Чтобы никто не замечал ее боли, не задавал вопросов, не пытался ей ничем помочь, не жалел и не сочувствовал.

Капли больно ударили ее по лицу, когда она наконец вышла из-под козырька и ступила на дорогу. Вика повернулась спиной к холодному ветру. Спина тут же намокла — словно кто-то вылил на Вику ведро воды. Она снова развернулась лицом к ветру и, зажмурив глаза, пошла вперед, почти не задумываясь над тем, куда идет.

Через несколько минут Вика была уже вся мокрая. Тушь стекала по лицу, оставляя серые дорожки, но скоро и их не осталось. Вокруг не было ни одного человека. Лишь иногда попадались люди, прячущиеся то под красным козырьком телефонной будки, то под деревом. На остановке людей скопилось достаточно много. Редкие прохожие, попадающиеся на пути, скрывались под зонтами. Сильный ветер заставлял каждого из них держать зонт под легким наклоном — так, что лица были полностью закрыты. «Люди без лиц», — подумала Вика и остановилась, внезапно почувствовав сильный озноб. Издалека приближался трамвай. Даже не посмотрев на номер маршрута, она вскочила на подножку. Пройдя в самый дальний конец вагона, она прислонилась лицом к стеклу и стала смотреть на дорогу, стремительно убегающую вдаль. Снова перед глазами мелькал асфальт, снова нахлынули старые воспоминания…

Она очнулась только в тот момент, когда кто-то тронул ее за плечо.

— Девушка, я же сказала, в депо. — Полная, большегрудая молодая женщина смотрела на нее с нескрываемым раздражением. — Это конечная. Ну сколько можно вам повторять…

Вика вышла из вагона, сначала даже не поняв, в каком районе города находится. Местность казалась абсолютно незнакомой. Но ее удивило другое — сразу же, едва оказавшись на улице, Вика поняла, что дождь здесь закончился уже давным-давно. На небе светило солнце, по-летнему теплое, припекало асфальт, который послушно изменял свой свинцовый цвет на светло-серый. Редкие лужи в его сияющих лучах казались прозрачными. Вика провела ладонью по волосам — они были мокрыми. Слегка разгладив их, пропустила между пальцами и разложила по плечам.

Она шла вперед, пытаясь сообразить, где же все-таки находится. Оглянувшись, увидела номер маршрута того трамвая, который ее сюда привез, и наконец поняла, что заехала на самую окраину. И вдруг на одной из стоящих рядком недавно отстроенных девятиэтажек она увидела надпись. Это было название улицы.

Артиллеристов, 66а. Она вздрогнула от неожиданности, а потом подумала, что скорее всего что-то перепутала. То место, где жили Александр и Лера, называлось как-то по-другому. Возможно, это была не улица, а проспект или проезд Артиллеристов, или это была улица с другим названием… Но перед глазами слишком отчетливо стоял черный квадрат печати. Артиллеристов, двенадцать… Это было то самое место. Нужно только пройти один или два квартала вперед, чтобы увидеть тот самый номер дома…

Остановившись, она застыла на месте. Мимо проходили люди — кто-то обгонял Вику, кто-то шел навстречу… Она словно находилась в движущемся потоке, став его живой частью. И теперь она могла поступить как захочет — ведь движение в этом потоке было двусторонним. Она могла повернуть назад или пойти вперед. У нее была возможность сделать выбор…

И она сделала его. Первые шаги давались с трудом — но, пройдя вперед несколько метров, она уже не понимала, как могла сомневаться. Все то, что случилось с ней, теперь показалось ей какой-то зловещей шуткой. Игрой, в которую она ввязалась не по своей воле, сама не ведая и не подозревая о том, каковы будут последствия. Вика чувствовала, что боится. Но только теперь, именно в этот момент, она впервые попыталась ответить на вопрос — чего она боится? Она впервые попыталась разобраться в себе и поняла, что не может ответить на этот простой вопрос. Она решила, что на пересечении будущего и прошлого может быть только пепел. Возможно — и даже скорее всего, — так оно и есть. И все же она должна знать, что не ошиблась. Она обязана убедиться в том, что права, прежде чем отказываться от будущего во имя прошлого. И помочь в этом ей может только один человек. Один-единственный человек на свете — Лера.

Номера домов мелькали перед глазами. Через квартал новостройки сменились старыми «хрущевками», потом всплыл высокий силуэт одноподъездного высокого дома. Сорок второй, сороковой, тридцать восьмой…

Внезапно Вика испугалась, что у нее не хватит сил. Слишком большое количество шагов отделяет ее от двенадцатого номера. Целая жизнь…

Почувствовав, что цепенеет от страха, Вика заставила себя некоторое время не обращать внимания на таблички с номерами. Она нарочно не смотрела по сторонам, все внимание сосредоточив на дороге — на просыхающих лужах, на траве, выбивающейся из-под асфальта. Но мозг — с этим она уже ничего не могла поделать — продолжал фиксировать каждое здание, совершенно четко определяя его номер. Пройдя двадцатый дом, Вика ускорила шаг. Она чувствовала — еще немного, и ей придется повернуть обратно. С каждой минутой становилось страшнее. Потом Вика побежала, изо всех сил, не обращая внимания на удивленные взгляды проходящих мимо людей. Добежав наконец до высокого многоподъездного дома, стоящего на перекрестке двух улиц, она остановилась и перевела дыхание: еще не увидев таблички с номером, Вика уже знала, что это тот самый дом, в котором теперь живет Лера.

Сто седьмая квартира, вероятно, должна была находиться во втором подъезде. Все происходило словно в тумане. Вика отыскала второй подъезд, но на двери был установлен кодовый замок. Еще пять или десять минут промедления — Вика не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она оказалась здесь. Незнакомые голоса, лестничные пролеты. Единица, ноль и семерка. Простая комбинация цифр — закодированный шифр, говорящий о том, что здесь, за этой дверью, сейчас решится ее судьба. Не дав себе времени подумать, Вика нажала на кнопку звонка.

Он прозвучал громко и пронзительно — Вика отчетливо услышала этот звук и внезапно отпрянула в сторону, увидев на двери маленькое круглое стеклышко глазка. Все, что угодно, только не это — она не хотела, чтобы Лера стояла с той стороны и разглядывала ее в этот глазок. Она обязана обеспечить себе хотя бы небольшое преимущество…

С той стороны было совершенно тихо. Вика почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. «Этого не может быть. Этого просто не может быть. Она должна быть дома — иначе все слишком бессмысленно».

Вика снова нажала на кнопку звонка, зажмурилась… А открыв глаза, увидела, как дверь распахнулась.

— Лера.

Лера была в домашнем халатике. Она всегда любила носить мягкие, теплые, уютные домашние халаты. Ничего не изменилось. Спустя десять лет перед ней стояла все та же Лера. Только глаза были уже не детскими — на нее смотрели взрослые глаза взрослой женщины… Взрослой, незнакомой и чужой.

— Вика? Ты?

Вика перевела дыхание. Она молчала, только в эту секунду осознав, что ей нечего сказать. А что, собственно, она скажет Лере? Зачем она пришла — просто увидеть, что ее бывшая подруга тоже слегка постарела? Что она по-прежнему носит дома халат? Что она продолжает ненавидеть Вику за то, что та искалечила ей жизнь?

— Лера… — Она снова выдавила из себя это имя и почувствовала, что больше уже ничего не сможет сказать. Ей было слишком трудно поднять глаза — и все же она заставила себя это сделать. Лера смотрела на нее удивленно. Кроме удивления, в первые минуты Вика ничего не смогла прочесть в этом взгляде. Они стояли друг против друга. И только потом, немного позже, Вика увидела в Лериных глазах отражение своих воспоминаний. Она видела их обеих, пятнадцатилетних, глупых, горячих, стремительных… Они стояли и думали об одном и том же.

Вика не имела понятия, сколько времени прошло с тех пор, как она произнесла Лерино имя. Было такое ощущение, что время просто остановилось, растерявшись, заметалось назад и вперед. Из прошлого в будущее, совсем позабыв о настоящем. Вика опустила глаза, снова почувствовав, как стены и потолок внезапно стали медленно смещаться… Она ухватилась за дверной косяк.

— Вика? — тревожно произнесла Лера.

— Все в порядке, — ответила Вика, стараясь побороть нахлынувшую слабость. Через минуту она окончательно пришла в себя и снова подняла глаза. Видения из прошлого исчезли — теперь Лерин взгляд снова не выражал ничего, кроме равнодушия. И именно в эту секунду Вика вдруг поняла, для чего спустя десять лет она решила увидеть свою бывшую подругу. Почему ей было так необходимо прийти сюда, что именно ей так нужно было узнать… Ей нужно было задать Лере всего лишь один вопрос — и от того, как Лера ответит на этот вопрос, зависело, имеет ли Вика право дать себе шанс на счастье.

— Зачем ты пришла? — тихо спросила Лера.

— Скажи… скажи, мне очень важно это знать. Ты счастлива?

Лера молчала. Время снова повисло — Вике казалось, что Лера молчала несколько минут или даже часов. Но возможно, еще до того, как Лера произнесла первые слова, Вика уже прочитала ответ на свой вопрос в ее глазах. Прозрачные, посветлевшие, почти ничего не выражающие чужие глаза внезапно озарились каким-то глубинным светом. Тем самым светом, который когда-то давно натолкнул Вику на мысль о сравнении этих глаз с двумя маленькими прожекторами, излучающими счастье.

— Я счастлива. Действительно счастлива. Я люблю одного человека, и этот человек любит меня. Послушай… — Лера внезапно отступила на шаг. — Да что же я… да что же мы с тобой… Ты зайди. Зайди, слышишь, Вика… Я расскажу тебе…

Вика только покачала головой. Горло так сильно сдавили подступившие слезы, что она не могла вымолвить ни слова.

— Зайди, прошу тебя… Ты даже не представляешь, сколько…

— В другой раз, Лера, — перебила ее Вика, — спасибо тебе. Я обязательно зайду. Обязательно. Я ужасно соскучилась по тебе, мне тебя не хватало. Но… только не сейчас, не сегодня. Сегодня мне нужно… мне нужно успеть… Сколько сейчас времени?

— Времени? — переспросила Лера, словно не понимая смысл вопроса. — Да какая разница…

— Прошу тебя, скажи…

— Двадцать минут шестого, — рассеянно оглянувшись куда-то в глубь квартиры, ответила наконец Лера.

— Мне нужно идти. Мне срочно нужно идти, — проговорила Вика и уже обернулась, собираясь сбежать с лестницы.

— Вика! Да остановись же ты наконец!

Остановившись, Вика медленно обернулась. Несколько секунд они стояли словно две застывшие статуи, а потом Лера стремительно бросилась вперед и прижалась к Вике, спрятав лицо у нее на груди.

— Ну не надо… не надо, слышишь… Все хорошо. Все просто замечательно… Не плачь! — Вздохнув, Вика провела ладонью по ее волосам. — Ты все такой же ребенок.

Когда она выпорхнула из машины около подъезда, часы показывали уже пять минут седьмого. Стремительно, словно вихрь, она одолевала один лестничный пролет за другим.

На площадке было темно. Только тусклый свет вечерних фонарей из узкого и пыльного прямоугольного окошка слегка освещал пространство перед квартирой.

— Черт! — выругалась Вика, от досады ударив носком ботинка о железную поверхность двери. — Ну почему?! Почему он меня не дождался! Черт!

Еще один удар — и она медленно сползла вниз по стене, опустившись на бетонный пол у двери. И в этот момент сверху послышался голос:

— Перестань бить дверь. Ей сегодня и без тебя уже досталось…

Александр стоял наверху, между этажами. По-видимому, курил у прикрепленной к перилам импровизированной пепельницы.

— От кого? — спросила она, не узнавая собственного голоса.

— От меня, от кого же еще! Я посчитал несчастную дверь виноватой в том, что ее хозяйка меня обманула.

— Сашка, — простонала Вика, — иди сюда. Прошу тебя, пожалуйста, иди ко мне…

Быстро спустившись вниз, он подошел и крепко прижал Вику к себе. По ее щекам текли слезы — теперь наконец она почувствовала, что имеет право на слабость.

— Да что с тобой, родная? Что случилось?

— Я так боялась, что не успею… Что ты уйдешь. Что я тебя больше никогда не увижу… Что это?

Глаза почти привыкли к темноте, и она с удивлением пыталась разглядеть что-то непонятное и темное внизу. Казалось, что возле ног притаилась большая черная собака.

— Сумка, что же еще! Это моя сумка. Ты ведь просила, чтобы сегодня в пять часов я пришел к тебе… Навсегда. А навсегда — это значит, мне нужно будет бриться, менять одежду…

Она снова спрятала лицо у него на груди. Некоторое время они молчали, а потом он тихо сказал:

— А я ведь тоже ужасно испугался.

— Чего?

— Того, что ты снова исчезнешь.

Вика задумалась, а потом решительно проговорила:

— А знаешь, я ведь собиралась исчезнуть.

— Шутишь?

— Нет, — Вика покачала головой, — все гораздо серьезнее, чем ты думаешь… Я тебе все расскажу. Но сначала… Сначала пообещай мне, что ты никуда не уйдешь. Что ты навсегда останешься со мной. Что ты женишься на мне…

— Ты делаешь мне предложение? — улыбнувшись, спросил он и коснулся губами ее волос.

— Да, да, я делаю тебе предложение! И только попробуй его не принять! Только попробуй! — Вика угрожающе сдвинула брови, но не выдержала и рассмеялась.

— Сначала расскажи мне, из-за чего ты собиралась…

— Нет, сначала ты скажи мне, что согласен…

— Послушай, Вика… Может быть, мы сначала войдем в квартиру? Как ты на это смотришь? Я ведь с пяти часов стою под дверью…

Воцарилась полная тишина — а потом они рассмеялись в один голос.

— Пожалуй, ты прав, — сквозь взрывы хохота ответила Вика и вставила наконец ключ в замочную скважину. — Сначала нужно войти в квартиру…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ 1 КОРИЧНЕВОЕ СЧАСТЬЕ

ЧАСТЬ 2 УЛИТКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg