«Уловки любви»

Уловки любви (fb2) - Уловки любви (пер. И. С. Дейнеко) 708K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кейт Норвей

Кейт Норвей Уловки любви

Глава 1

Последние шестьдесят восемь лет больница «Принцесса Мери Текская» (или просто «Мей») была достойным заведением с хорошей репутацией. Мне нравились предоставляемые здесь услуги и профессионализм врачей. Но когда послышался ропот недовольства, выяснилось, что многие не разделяют моего мнения. Раньше я думала, что и остальные студенты моего курса Школы III/67 (таково было официальное обозначение, поскольку мы начали учиться в сентябре 1967 года) довольны своим положением. А вот теперь, на третьем, заключительном курсе, когда нам выдали красные повязки, чтобы подчеркнуть нашу ответственность и подготовленность, теперь-то и началась смута.

Каждый год появлялись все новые первокурсники. Они были гораздо жестче нас и любили добиваться своего; именно они все и затеяли. Парочка юных всезнаек отправилась на выходные в Лондон, а вернувшись оттуда, загорелась идеей устроить марш протеста против «невыносимо тяжелых условий труда медсестер». Не прошло и ночи, как этой идеей заразились второкурсники, потом и третьекурсники прислушались, а под конец даже обеспеченный всем необходимым постоянный медперсонал проявил сдержанный интерес, а потом начал заявлять о своих правах.

Джим Хикен, старший медбрат в восьмой палате, рассуждал об этом в понедельник, когда мы вместе разбирались с антибиотиками и болеутоляющими. Я постаралась закончить вечернюю перевязку как можно скорее, чтобы помочь ему. Его рабочий день заканчивался в шесть, и он никак не успевал встретиться со своей подружкой в половине седьмого, если только кто-то не засучит рукава и быстренько не поможет рассортировать таблетки и шприцы. Конечно, это неправильно: рядом всегда должен быть напарник, который подстрахует и завершит начатое, когда твой рабочий день окончен. Но сегодня у Роусторн, сменщицы Хикена, выходной, и Джим должен передать дела непосредственно сестре Каттер, поэтому ему самому придется закончить всю мелкую работу. Как студентка старшего курса, я должна помогать сестре, но с тех пор, как двое сотрудников свалились с простудой, наше расписание стало более напряженным. Мы перераспределили обязанности и подменяли друг друга. Сестра Каттер совершенно не стремилась засучить рукава и сделать хоть что-нибудь. По характеру она совсем не походила на медсестру, скорее ей бы подошла канцелярская должность. Она принадлежала к той вымирающей породе бывших военных, которые предпочитают работать с помощью пульта дистанционного управления, ни к чему не прикасаясь руками. Второкурсники же просто не могли выполнить наши обязанности.

— Нам нужно больше старшекурсников в этой палате, — ворчал Джим. — Куда они исчезают, как только заканчивается практика? Разумеется, они не остаются здесь. По крайней мере, большинство.

— Девушки выходят замуж, — отозвалась я. — Просто чтобы встать на ноги. Немного жизни, пока старые жуки не избавятся от них, а потом некоторые снова возвращаются сюда, по крайней мере пока не найдут кого-нибудь еще.

Медбрат поднял шприц с пенициллином на уровень глаз, выпустил струйку раствора и положил шприц на поднос на столике с расписанием мистера Планта.

— Да, черт побери! Они просто испаряются. Посмотри хоть на свой собственный курс. Как ты думаешь, многие придут сюда на постоянную работу после практики? Сколько студенток осталось из твоей группы? Что же, возможно, это требование повышения заработной платы заставит вас остаться.

Я была занята пересчитыванием таблеток тетрациклина и поэтому ответила не сразу.

— На первом курсе нас было двадцать две. Трое ушли почти сразу. Двое несколько раз проваливали экзамены, и их направили на подготовительные курсы для сестер. Трое вышли замуж по любви и одна — потому что не было другого выбора. Значит, осталось тринадцать… Да, тринадцать. Потом дал знать о себе характер Макдоналд, и ей пришлось уйти. Потом выбыла Перри.

— Так что насчет Перри?

Перри была довольно странной особой. Она начала улучшать свое материальное положение, используя для этого одежду и наличность других.

— Это длинная история. Короче, ее больше здесь нет. Остается одиннадцать, ровно половина. А чем этот шум поможет нам?

— Наша работа покажется студентам более привлекательной, если за нее будут больше платить, я так думаю. Увеличится набор, уменьшится утечка кадров.

— Утечка кадров будет всегда, — заявила я. — Думаешь, эта работа сейчас не привлекательна? Будь это так, люди бы не шли к нам. Но с течением времени они все равно пополняют ряды уволившихся. Если это идея мистера Фуллера, то он уже передумал, а мистер Кершоу сказал…

— О да. Но стоит немножко надавить, и он снова изменит свое мнение.

— Мы не должны так поступать, — напомнила я приятелю. — Люди доверяют медперсоналу.

— Я знаю это. Но ночью здесь нет ни одного старшекурсника, так что пациента, которому потребуется помощь, могут не услышать. Или больному придется ждать, пока освободится единственный дежурный. Вот что я имею в виду. Нам нужно…

— Я положу это в ящичек ночной сестры, с запиской, — предложила я. — Не слишком законно, но ведь работает.

Джим вздохнул:

— Ладно, согласен принести целесообразность в жертву спокойствию, — и внезапно нахмурился. — Такими темпами я ни за что не доберусь до города к половине седьмого.

— Конечно, доберешься, — подбодрила я собеседника. — Ты просто любишь ворчать. Запри медикаменты и повесь ключ на место, а я прослежу за остальным. Я совсем не тороплюсь.

— Ты вылетишь с работы, если будешь оставаться сверхурочно без разрешения.

— Поживем — увидим, — сказала я с наигранной бодростью. — А ты пошевеливайся!

Было четверть седьмого, когда мы наконец закончили, и я знала, что приятелю придется идти на свидание в рабочей одежде, успев сменить только галстук. Медбратьям в больнице выдавали простые костюмы цвета древесного угля. В палатах они сменяли пиджаки на толстовки с высокими воротниками. И все мужчины носили традиционные в «Мей» галстуки в синюю и золотую полоску. Им было достаточно двух минут, чтобы привести себя в порядок. Мы, девушки, часто завидовали тому, что у них так мало времени уходит на переодевание. У нас-то было целое хозяйство из платья, фартука, шейного платка, манжет и черных нейлоновых лент для волос.

Но в понедельник у меня совершенно не было причин завидовать, поскольку я никуда не торопилась. Честно говоря, добравшись до общежития без четверти семь, я чувствовала себя такой уставшей, что не нашла в себе сил даже сразу подняться в свою комнату. Вместо этого я направилась через холл прямо в гостиную, сняла шляпку и вытянулась на освещенной солнцем поверхности крошечного диванчика, положив ноги на подлокотник. Болтовня, доносившаяся с другого конца комнаты, где студенты собрались у телевизора, совершенно не беспокоила меня: я была слишком измучена. Я лежала закрыв глаза и минут пять медленно дышала, как рекомендуют йоги. Затем я перешла к упражнению на расслабление, начав с пальцев ног. Я уже добралась до шеи, и моя челюсть отвисла от удивления, когда в мой уголок впорхнула нарядно одетая Ди Воттс.

— Лин, привет, — промурлыкала она и села на диванчик, отодвинув мои ноги в сторону. — Тяжелый день?

Я открыла один глаз и снова закрыла его.

— Понедельник, — напомнила я ей. Затем невысоко подняла руки и тяжело уронила их. Я повторила эту операцию трижды, пока не убедилась, что руки полностью расслаблены.

— Список мистера Кершоу?

— Угу. И три срочных вызова с часу дня.

В списке неприятностей понедельника значилась еще и сестра Каттер, но Ди прекрасно об этом знала. Она сама раньше работала в восьмой палате и хорошо разбиралась в ситуации.

Как это часто бывало, она словно прочла мои мысли:

— А милашка Каттер, как обычно, в своем репертуаре?

— А то нет! — У меня в висках все еще стучало и болело, как будто там скребли наждаком. Вряд ли это было последствием взбучки за опоздание, скорее меня совершенно вымотал визг сестры, в полдень подошедшей к регистратуре мистера Кершоу. Даже мисс Лей, обычно невозмутимая, как и все тучные женщины, вскоре потеряла терпение. В конце концов, не ее вина, что какой-то идиот прислал в и без того переполненную больницу пару пациентов, состояние которых требовало немедленной операции. Мистер Кершоу был занят, и мы могли легко потерять больных, пока пытались изобрести что-нибудь и придумать, где их разместить. Сестре Каттер все это было отлично известно, просто она не хотела сдерживать раздражение. — Кстати, она устроила настоящую войну с Викторией.

— Быть не может, — удивилась Ди. — Наша Виктория не дерется.

— Хочешь поспорить? — усмехнулась я, поднялась и начала методично массировать кожу головы. — Представляешь, она отбрила сестру парочкой удачно подобранных слов.

— Правда? Слава богу! — воскликнула приятельница. — Давно пора это сделать. Я подумывала записать одну из тирад сестры Каттер на диктофон и дать послушать старшей сестре, но так и не решилась… Ну так что, ты никуда не собираешься сегодня?

— Нет. Точно, нет. Я хочу подольше полежать в горячей ванне и рано лечь спать. Тебе-то хорошо, ты проходишь практику в другом отделении и домой вернулась в пять. А что у тебя на уме? — Я повнимательнее присмотрелась к Ди. Подруга облачилась в свой лучший зеленый твидовый костюм, который дополняли меховая муфта и шляпка, и не пожалела времени, накладывая макияж. Впрочем, ей это не нужно. У Ди и так прекрасная кожа, естественная форма бровей слегка подчеркнута, как у Элизабет Тейлор, черные блестящие волосы всегда напоминают аккуратную шапочку и чудесно держат форму, не важно, укладывает она их или нет. К тому же приятельница смотрит на мир легко вводящим в заблуждение удивленным взглядом олененка Бемби, не изменявшимся даже во время образцовой работы в больнице или осторожной критики местных порядков. «Супер» — подходящее определение для Ди.

— Так куда ты собираешься? — спросила я снова. Я знала, что ее нынешний возлюбленный, работающий в регистратуре доктора Хилсдена, сейчас на дежурстве, поскольку третья и четвертая палаты не работают в понедельник, так же как седьмая и восьмая. Расписание терапевтов всегда совпадает с нашим, хирургическим. — Я хочу сказать, Эдриан ведь на работе, так?

— Да, но он не единственный мужчина в «Мей».

Это было для меня внове. Интересно, что же пошло не так? Ди частенько меняла поклонников, но никогда не позволяла себе встречаться с двумя мужчинами одновременно. Со стороны не было заметно никаких признаков того, что их отношения уже дали трещину и вступили в свой заключительный период.

Подруга продолжала:

— На самом деле, мы приглашены на новоселье Тома Робертсона.

— Мы? — Том был новым врачом в отделении скорой помощи, так что мы редко виделись. Я только однажды танцевала с ним на вечеринке в клубе любителей регби. — Да он едва меня знает.

— Это тот самый случай, когда говорят «захвати с собой подружку». И, кстати, Мартин Вудхерст будет там. Я знаю, что его пригласили, он нужный человек, если хочешь получить повышение. Вудхерст обязательно придет, в «безмозглом» отделении ведь не так много сверхурочной работы.

От девушек, работавших в психиатрическом отделении, я слышала совсем другое.

— Ты шутишь! Когда у них срочный случай, приходится действовать быстро и слаженно, Ты же не можешь оставить человека, если он в ярости, или склонен к суициду, или еще к чему-нибудь. Может быть, с пациентом необходимо будет провести полночи. Это не похоже… это не просто «отрезать и выбросить», как в хирургии, черт бы ее побрал.

Ди слегка подняла брови.

— Нет. Впрочем, вопрос остается: ты идешь или нет? Еще куча времени, приглашены на восемь. Кроме того, — ехидно добавила она, — люди, которые любят приходить последними, там пока не появятся, не так ли?

Я поняла, что приятельница имеет в виду Мей Вильямс. Все знали, что у Мей виды на Мартина. Она крутилась вокруг парня с тех пор, как практиковалась три месяца в его отделении. Но и сейчас, когда Вильямс работала в отделении скорой помощи, она не оставляла Мартина в покое. Мысль о ней уколола меня, на что Ди и рассчитывала.

— Хорошо, — вздохнула я, — думаю, время выбросить белый флаг. Но вначале мне нужно принять ванну. Я чувствую себя грязной и совсем разбитой.

— Давай, только быстро, — кивнула подруга. — Я подожду здесь, внизу. Буду пока смотреть «Улица Коронейшн». Неудивительно, что Элси Таннер исчезла. Они совсем ее замучили. Пытаются сделать из нее учительницу Хелен Келлер или что-то в этом роде. Я этого не понимаю.

— А я не понимаю, почему ты так увлеклась сериалами! Вот уж медвежья услуга твоего отделения! Ты свободна в пять каждый день и ленишься отправляться куда-нибудь по вечерам.

Я медленно поднялась, вытянула руки и ноги и пожалела, что не могу просто поваляться на кровати — вместо этого позволяю втянуть себя в очередную авантюру.

— Что мне надеть?

— Да все равно, — пожала плечами Ди. — О, вон то новое замшевое пальто. Тебе очень идет сиреневый цвет. Никогда не думала, что сиреневый будет так удачно сочетаться с твоим своеобразным цветом волос!

— Медным, — подсказала я. — И не нужно вежливо именовать этот цвет «золотисто-красным», как делает моя мама.

— Он не красный, — покачала головой приятельница. — Знаешь, в вестернах такие волосы называют «солнечная клубника».

— В вестернах? — удивилась я. — Ты, наверное, имеешь в виду лошадей. Клубничными называют чалых лошадей. Не знаю, правда, что значит «чалый».

Она склонила голову набок:

— Боже мой, неужели? Это особая пятнистая масть, как у игрушечных лошадок. Чалые лошади все покрыты круглыми пятнами. Как если ты добавишь молоко в какой-нибудь сок, ну, например, из ревеня. О, дорогая, неужели ты совсем ничего не знаешь о лошадях?

Ди была права, но я в сотый раз расстроилась. Она ведет себя так, будто люди, которые никогда не были членами клуба «Пони», ничего не понимают в жизни! Я же не считаю ее недотепой только потому, что приятельница совершенно не умеет кататься на коньках или не знает, как выглядит горихвостка!

— Да, почти ничего, — произнесла я вслух.

— Ты, наверное, и двуколку от обыкновенной телеги не отличишь.

— Это точно, — согласилась я. — Моя мама такая последовательная защитница животных, что считает даже езду на лошади бесчеловечной. А гонять по арене на пони тебе уже поздно: они слишком маленькие…

— Зато они поворачиваются быстрее, — усмехнулась подруга.

В школе я пару раз видела, как Ди проделывает подобное. Ей здорово удавалось играть на каком-то музыкальном инструменте, стоя на маленьком лохматом животном с дико вращающимися глазами и густой челкой.

— О, правда?.. Я спущусь к восьми. — Я подняла шляпку и перекинула через плечо плащ.

Приятельница кивнула:

— Хорошо, я пока постараюсь найти машину.

Я медленно плелась вверх по лестнице, как делала частенько, когда чувствовала себя совсем вымотанной. В «Мей» нам не разрешали пользоваться лифтами, чтобы добраться до палат. Исключение составляли случаи, когда мы сопровождали пациентов. А здесь, в общежитии, лифтов просто не было, если не считать крошечного подъемника, предназначенного для перевозки белья из прачечной, курсировавшего между первым и цокольным этажами. Сейчас, в конце длинного, тяжелого дня, подниматься по лестнице на третий этаж — это, по-моему, уже чересчур. Я знаю, такое отношение к ходьбе неправильно, и уже давно выяснила, что подъем по лестнице — это лучшая мера профилактики варикозного расширения вен. Кроме того, третий этаж считался привилегированным: первокурсницы жили на первом этаже, где за ними всегда присматривала комендант, студенты-мужчины обитали под надзором на втором этаже, а мы, старшекурсники, были предоставлены сами себе на третьем; над нами располагался только звукоизолированный пентхаус, где селился персонал, дежуривший ночью.

Прежде чем окунуться в горячую ванну, я вытащила новые сиреневые брюки, шелковую блузку и украшенную бахромой замшевую тунику — те вещи, которые посоветовала мне Ди. В вопросах одежды, как и в случае с лошадьми, я считала подругу экспертом. Конечно же она предложила мне появиться в сиреневом еще и для того, чтобы оттенить ее собственный зеленый костюм, и одним выстрелом убивала двух зайцев. Сиреневые туфли — это уже слишком. Я словно услышала ее слова, поэтому надела серые замшевые мокасины и короткое пальто с узкими рукавами. Я была рада словам Ди о том, что мне идет сиреневый: всю жизнь мне советовали носить зеленое и коричневое, а мне от этих цветов просто дурно. Забавно, но на лекции по цветотерапии нам объяснили, что сиреневый — провоцирующий депрессию оттенок и его нельзя носить рядом с больными людьми. Только в психиатрических клиниках пациентам в маниакальном состоянии полезен этот цвет, действующий на них успокаивающе. Я не знаю, отражает ли излюбленный мной оттенок мое душевное состояние, но я чувствую себя совершенно счастливой в сиреневом костюме. Кроме того, это единственный цвет, оттеняющий мои глаза, так что они не кажутся блеклыми.

Я добавила масло для ванны — подарок на Рождество, и вода стала удивительно похожа на нежное молоко. Я лежала и мечтала, пока кто-то не застучал в дверь, завопив: «Пятьдесят три!» — и не швырнул сумку на пол. После такого предупреждения признаком хорошего тона было выбраться из ванной до того, как прозвучит следующая серия ударов. Никому не хотелось услышать этот грохот еще раз. В нашем коридоре было десять ванных комнат на шестьдесят человек, и их вечно не хватало. Проходя мимо 53-й комнаты, я постучала в дверь, и Лизмор, работавшая во второй операционной, вышла из комнаты, облаченная в алое кимоно. Ее соломенного цвета волосы были накручены на бигуди. Я подумала, не собирается ли она тоже на это новоселье. Как и большинство медиков, работающих в операционных, она была постоянным гостем на вечеринках. А я, честно признаться, нет. Коллеги иногда приглашали меня на разнообразные мероприятия, с несколькими молодыми людьми я пару раз встречалась, но и только. Однажды у меня случилось что-то вроде свидания с Мартином: мы пошли в театр посмотреть модную пьесу, но во время второго акта ему пришлось меня покинуть, потому что его срочно вызвали в отделение. Позже я лишь ловила его взгляд при встрече, махала ему рукой в столовой или из дальнего конца коридора. Наши пути редко пересекались.

Одеваясь, я думала о Мартине. Оставалось признаться самой себе, что идти на это новоселье меня побуждает только мысль о триумфальном появлении там Мей Вильямс. «На самом деле, подобные чувства просто смешны», — сказала я себе. Я не настолько хорошо знаю Вудхерста, чтобы вести себя так, будто он принадлежит мне. Конечно, он притягивает меня. Ну что ж, он действительно красив. С одной стороны, Мартин крупный мужчина, с которым чувствуешь себя в безопасности, с другой — у него такой глубокий, спокойный голос, что сердце просто замирает от восторга. Кроме того, у Вудхерста репутация человека, никогда не теряющего самообладания, а это необыкновенно ценное качество для доктора, особенно общающегося с молодым персоналом психиатрического отделения. Дело в том, что при общении с раздражительными пациентами студенты сами постепенно раздражаются, и врачу приходится приводить их в чувство. Некоторые практиканты вообще ужасно волнуются, особенно когда только появляются в больнице и их направляют, например, в отделение интенсивной терапии или они оказываются в помощниках у какого-нибудь всемогущего типа вроде нашего мистера Кершоу. Стив Сейл, новый ассистент мистера Кершоу, все еще пребывал в подавленном состоянии, а сестра Каттер только усугубляла дело. Это было так же истинно, как и то, что Виктория Лей не давала ему прохода, а Джим Хикен и Роусторн не упускали случая дать ему очередное ценное указание.

Когда у нас появлялись новые молодые доктора, мы часто задавались вопросом, чему именно их учили на протяжении последних пяти лет. Когда новички осматривали пациентов, у них перед глазами все еще маячили «Клинические методы», но им никогда и в голову не приходило помыть руки, прежде чем начать осмотр. Практиканты знали обо всех новых лекарствах, но понятия не имели об их дозировке или о правильном кормлении грудных детей. Кроме того, они не представляли, как долго проводятся анализы и диагностические тесты, понятия не имели об их дороговизне и полностью терялись, когда приходило время говорить с родственниками пациентов. В палате сестры Каттер таким новичкам приходилось не сладко. Она никогда ничему их не учила, но стояла у них над душой и нудно повторяла фразы вроде «И вы называете себя докторами? Ха!» или «Полагаю, вы, мистер, родились стерильным — вам не нужно мыться, как простым смертным?». Сестра бубнила нечто подобное до тех пор, пока у бедняги совершенно не сдавали нервы и он не запутывался окончательно. Мы все были добры к малышу Стиву Сейлу и учили его защищаться от нападок сестры Каттер, но парень все еще не научился отстраняться от ее бесконечных придирок, как это делало большинство из нас.

— Не думаю, что она на самом деле пытается изводить тебя, — объясняла я ему. — Просто ей, как и всем маленьким женщинам, хочется быть заметной, и желание это приобретает агрессивную форму. Теперь уже никто не считает ее красивой и обаятельной, даже если когда-то она такой и была, и поэтому сестра привлекает к себе внимание и самоутверждается с помощью слов.

— Я тоже маленький, — возразил Стив, — но я не пытаюсь быть заметным. Честно говоря, иногда мне вообще хочется стать невидимым!

— Но ведь ты молод, и у тебя легкий характер, — ответила я ему. — А она — нет. И наверное, у нее никогда и не было подобного характера.

Впрочем, наша беседа, кажется, мало что изменила. Сейл все еще боялся этой женщины не меньше, чем хирургические сестры из отделения неотложной помощи боялись старшей сестры Крейдж, а это серьезно. Всякий раз, встречая в столовой похожих на загнанных зверьков медсестер, мы, не спрашивая ни о чем, знали, что девушки сбежали из отделения неотложки и боятся возвращаться. Только в отделении неотложной помощи да еще в нескольких палатах регулярно появлялись студенты. Большинство же из них оставались в палатах Королевского лазарета, больницы, расположенной в непосредственной близости от медицинской школы. Но мы с интересом слушали истории о необычных эпизодах, упоминаемых студентами, а несколько аспирантов даже собирали материал для кандидатских. Даже сестра Каттер их не преследовала: она сама собирала информацию о непредвиденных случайностях в хирургии.

Я начала забывать испытания рабочего дня, спускаясь вниз, чему немало способствовало появление Мартина Вудхерста у входной двери, заметившего: «Лин, ты чудесно выглядишь». К моему восхищению, он добавил: «Я должен подвезти Ди Воттс и ее подружку на новоселье к Тому Робертсону. Ты тоже туда собираешься?»

Я ответила «да» и призналась, что эта подружка — я.

— Ди в гостиной, — добавила я. — Зайду за ней.

Мартин улыбнулся:

— Хорошо. Я могу прихватить еще гостя, если нужно, но только одного. В машине со мной двое ребят, Джордж Форд и малыш Сейл, но там еще может поместиться какая-нибудь девушка, если она не побоится давки.

Я кивнула:

— Договорились, Мартин. Я посмотрю, кто еще не смог найти машину.

На самом деле в гостиной, кроме Ди, болтались только второкурсники, которых на вечеринку не приглашали, Я обрадовалась, ведь если бы Мей Вильямс оказалась там, было бы непорядочно не предложить подвезти ее, А вот Ди смогла бы. Хоть я никогда не отличалась терпимостью по отношению к непослушным лошадям, как она, но зато была гораздо терпимее к людям. Конечно, подруга никогда не грубила пациентам, но коллеги часто говорили: «Спаси Господь ленивого новичка, которому придется работать с Воттс. Вот уж кто задаст ему жару». В любом случае, Мей не было в гостиной, и мне не нужно было сначала упражняться в порядочности, а потом ненавидеть себя за невозможность поступить иначе.

Машина стояла прямо напротив двери. Я села на переднее сиденье рядом с Мартином, а Ди примостилась на заднем между Джорджем Фордом и Стивом. С ее стороны это был благородный жест, потому что Джордж, наш временный психиатр, оказался довольно скучным пуританином, чье лицо, похожее на застывший пудинг, полностью соответствовало его внутреннему миру. Стив же выглядел слишком по-мальчишески и поэтому тоже не мог бы понравиться подруге.

Я обернулась, чтобы поболтать со Стивом:

— Как тебе удалось вырваться? Сегодня же твое дежурство. Или сестра Каттер наконец-то приказала тебе держаться подальше от палаты?

Парень скорчил гримасу, но затем его лицо снова приняло слегка удивленное выражение.

— Хотелось бы. Это было бы чудесно, — вздохнул он. — Но на самом деле мисс Лей, то есть Виктория, сказала, что справится, если мне захочется смыться пораньше и попасть на вечеринку. Она просто душка, правда?

— Она просто замечательная, — согласилась я. — Во время ленча она чуть было не разорвала сестру Каттер в клочья. Никогда не думала, что наступит день, когда сестра не найдет слов для ответа. Это выглядело незабываемо: Каттер пыталась что-то бормотать, а потом заперлась у себя в кабинете почти на час.

— Сестра страшная женщина, — заявил парень, замахав своими маленькими руками перед лицом. — Она парализует меня, заставляя делать что-либо. Я сразу будто становлюсь левшой. Как бы мне хотелось, чтобы она оставила меня в покое! Человек в ее присутствии начинает вести себя как идиот, пытающийся сделать большой прокол не той иглой. А она просто стоит над душой, как ангел возмездия.

«Ангел», по-моему, не совсем подходящее определение для этой женщины. Джордж Форд хрюкнул в своем углу и пробормотал что-то о неадекватной личности сестры Каттер. Когда я отвернулась от Стива с Джорджем, Мартин улыбался. Он поинтересовался:

— Вы говорите о женщине, которая называет старшего доктора «молодой человек»?

Вот этого я не слышала.

— Правда? Что же, это вполне в ее духе. Она говорит еще более интересные вещи секретарю.

— Да. Я слышал об этом в комнате отдыха.

Ди наклонилась вперед, просунув голову между нашими сиденьями.

— А что еще ты там слышал? — спросила она. — Мы все знаем, что ваша комната отдыха всегда полна сплетен. Ну, например, об Эдриане Вулфе?

— Об Эдриане? — Голос собеседника прозвучал настороженно. — Ничего. А должен был?

— Я просто подумала: может быть, в этом разговоре всплывало имя Севард?

Так вот в чем дело! Грета Севард была новой старшей сестрой в третьей женской палате доктора Хилсдена. Она видела Эдриана каждый день, как раньше видела его Ди до перехода в другое отделение. Я могла понять, почему приятельница волнуется: на Грету было приятно смотреть, а кроме того, она была золотой медалисткой и медсестрой от Бога. Одна из тех высоких спокойных блондинок, голос которых похож на сладкий карамельный крем, а глаза, как у Барбары Мюррей или Джейн Голден, — голубые с черным ободком по краю и изогнутыми ресницами. Даже Ди не смогла бы выдержать сравнение с ней, если бы, разумеется, возникла необходимость такого сравнения.

— Насколько я знаю, нет, — произнес Мартин. — По крайней мере, не в связи с Эдрианом. Кажется, скорее ее упоминали вместе с Биошемом.

Это прозвучало убедительно, но было, скорее всего, блестящей импровизацией. Доктор Крофт — видный мужчина, холостяк, но никто никогда не замечал, чтобы он хоть раз проявил интерес к какой-нибудь медсестре. Если же слова Вудхерста правдивы, то Грета Севард просто волшебница.

— Неужели? — произнесла я вслух. — Это интересно, правда, Ди?

— Было бы интересно, если бы я хоть на секунду поверила словам Мартина. Проблема общения с психиатрами заключается в том, что нельзя верить ни единому их слову. Они все время хитрят и готовы на любые проделки.

— Только в терапевтических целях, — возразил ей Мартин. — Если честно, я думаю, что доктор Крофт тоже вступил в забастовочный комитет, требующий повысить зарплату, и они вместе занимаются этим вопросом.

Я вспомнила, что Грета Севард была делегатом от старшекурсников в комитете по демонстрациям в Мидленде. Алан Бриттон, работающий со мной, был делегатом-мужчиной в нынешнем комитете, а вот делегата-женщину старшекурсникам еще предстояло выбрать.

— Ну и пусть он радуется, — заключила Ди, снова усевшись на заднее сиденье. — А что насчет вас двоих? Почему вас там не видно? Идите и выскажите свое мнение, хотя бы на собрании в воскресенье.

— Хорошо, я так и сделаю, — неожиданно согласился Джордж Форд. — Или вам нужны только доктора?

— Нам нужны все, кто работает вместе с нами, и нам необходимо чувствовать их поддержку в случае проведения забастовки. Черт побери, если свое мнение может высказать мусорщик, то я не вижу причин, почему бы этого не сделать персоналу. У вас ведь, кажется, самый сильный профсоюз в мире?

— Но мы не должны бастовать, — с волнением проговорил Стив. — Как же мы можем?

— А я могу, — возразил ему Джордж. — Пациент ведь не умрет, если я не проведу с ним тест на IQ или не выясню предпочитаемый им цвет.

У меня перехватило дыхание, и понадобилось несколько минут, чтобы оно восстановилось. Наконец я смогла произнести:

— Ты понимаешь, о чем ты говоришь, Ди? Ты ведь не можешь всерьез решиться на такой безответственный поступок! Мы не должны бастовать. Мы не имеем на это права!

— Ну, разумеется, мы не можем устроить настоящую забастовку. Но мы просто откажемся выполнять те обязанности, которые не являются непосредственно сестринскими. Например, заполнять бланки, приносить еду, ставить цветы в воду, вызывать основной персонал из аптеки.

— Да как ты можешь говорить такое? — возмутилась я. — Для начала, о еде. Это ведь тоже часть наших обязанностей, важная часть. Знать приемы, с помощью которых можно заставить человека, ненавидящего молоко, выпить его и даже не заметить этого. Уговаривать пациентов…

— Но для подобной работы не нужна медсестра. Любой может научиться ей.

Я чувствовала, что Ди упрямится.

— Но ведь никто другой этого не делает.

— Наверняка кто-нибудь найдется, если мы начнем забастовку. Для начала родственники пациентов могли бы стать добровольцами.

Я шумно вздохнула:

— Но мы ведь всерьез не собираемся бастовать? Тогда зачем же говорить об этом? — Я повернулась к Вудхерсту: — Мартин, кто еще собирается на это сборище у Тома?

Его нахмуренный лоб разгладился.

— Обычная компания. Весь персонал неотложки, возможно, пара сестер из хирургического, мой новый босс.

— Конечно же не доктор Бернштейн?

— О нет, не эта известная личность. Дело не в том, что доктор не пришел бы, он довольно демократичен, особенно по сравнению с психологами-консультантами. Но сейчас я говорю о его новом ассистенте, только что защитившем кандидатскую в Лондоне. Его имя произнести невозможно, поэтому мы зовем его просто Дез.

Я заинтересовалась:

— А кто он?

— Индиец. Приятный парень и, кстати, умный. Пациенты его любят. Вы сами увидите, если он придет.

Всю дорогу мы болтали о подобных мелочах, но меня это вовсе не раздражало. Я все еще недоумевала, как Ди могла предположить возможность такого дикого шага, как забастовка. Студенты уже принимали участие в общем марше протеста вместе с персоналом других больниц нашего района, и сестра Каттер до сих пор презирала нас за это. Я не участвовала в нем, поскольку в тот день дежурила. Более того, я совсем не уверена, что это достойный способ получить еще немного денег. И еще мне кажется, что деньги не главное в жизни. По крайней мере, их точно не следует добиваться подобным способом.

Незадолго до конца поездки Мартин обернулся ко мне:

— Копеечная прибавка, Лин.

— Можно ожидать большего, — ответила я ему. — Я думала о первом апреля. Интересно, решатся ли они на шикарный жест к этой дате.

— Дню дураков? Кто это «они»?

— Правительство или кто-нибудь подобный. Министерство. В честь… как это называется, когда кому-то исполняется сто пятьдесят лет?

— Я забыл, — пожал плечами собеседник. — Стопятидесятилетие, наверное? Ты имеешь в виду годовщину королевы Виктории?

— Нет! — возразила я. — Флоренс Натингейл, разумеется. Конечно, они же родились в одном и том же году! Я не подумала об этом. В любом случае первое апреля — годовщина со дня ее рождения. Да, годовщина — подходящее слово!

— А по-моему, стопятидесятилетие звучит гораздо лучше.

— Наверняка будут танцы и празднества, поэтому…

— Например?

Я попыталась вспомнить что-нибудь из прочитанного в «Сестринских вестях» примерно неделю назад.

— Юбилейный набор марок, во-первых. Выставка в «Томас». Торжественные мероприятия во дворце Джеймс и Вестминстерском аббатстве. Раз все эти расходы заложены в бюджет, так почему бы и медикам не преподнести приятный сюрприз?

Ди услышала мои последние слова.

— Лин, это просто потрясающая идея. Действительно, почему бы и нет? Давайте давить на всех членов парламента, до кого сможем дотянуться, напишем во все газеты. — Конечно же нам повысят зарплату по случаю грандиозной пирушки! Какая чудесная идея! А ты не так проста, как выглядишь!

— Но, Ди, — не согласилась я, — очевидно, что подобный жест стал бы не сентиментальной уступкой в честь праздника, а способом заручиться новыми голосами в преддверии следующих выборов. Так же, как отпускные подняли до трехсот фунтов. Это элементарная политика. Правительство наверняка все обдумало, поэтому попытка надавить на чиновников — пустая трата времени. Получится, что мы перехватываем у них инициативу.

— Разумеется, это вовсе не пустая трата времени! — воскликнула подруга. — Любая публичность, которой мы сможем добиться, привлечет внимание к нашим проблемам.

— Я думаю, в правительстве поймут все иначе. Я в этом уверена, — убеждала я. — Было бы намного лучше позволить им самим поднять нам зарплату, а не скандалить по этому поводу. Я думаю, чиновники так и сделают (они что-то говорили о пятнадцати процента), да и деньги — это ведь не самое главное в жизни. Они влияют на набор студентов, вот что важно. Но разве мать хочет, чтобы ее дочь присоединилась к шайке шумных дебоширов, вопящих на улицах? Я бы для своей дочери такого не захотела.

Водитель медленно повернул машину и въехал в ворота многоквартирного дома.

— Вот мы и приехали. Детишки, успокойтесь.

Я улыбнулась ему:

— Хорошо. Давайте не будем ссориться — сейчас ведь вечеринка. Но я думаю, что вся эта кампания неразумна, она разрушает и портит наш имидж. Забастовка недостойна, а сестры никогда скверно не поступали. Вот так.

— Знаете, она ведь действительно уверена в своих словах, — изумленно произнесла Ди. — Она говорит серьезно.

— Вот именно, — подтвердила я.

Глава 2

Полчаса спустя я беседовала о том же с Томом Робертсоном, который только что принес мне свежий стакан какого-то странного пунша, приготовленного неизвестным кулинаром в красной пластиковой миске для мытья посуды. Том выглядел удивленным.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Дело не в деньгах? Конечно же в них!

Парень сел на пол передо мной, прислонившись спиной к стене, как делало большинство присутствующих, потому что хозяева смогли предложить гостям лишь два кресла и скамеечку. Плечи Тома находились на одном уровне с моей головой, стоя, он возвышался бы даже над Мартином, но его вьющиеся волосы цветом походили на солому, в то время как Мартин был брюнетом. Кроме того, мой собеседник был совершеннейшим экстравертом, а я не думала, что Мартин такой. Я надеялась, что он не похож на Тома, потому что мне с такими людьми трудно общаться.

— В таком случае в чем же дело? — поинтересовался парень.

Я отпила еще немного варева и помедлила, обдумывая ответ. Некоторое время спустя, взвесив все, я произнесла:

— Думаю, в условиях в целом. Их нельзя исправить, просто повысив зарплату, правда? По крайней мере, деньги нужно платить не нам. Вероятно, если бы их предоставили министерству… Чиновники смогли бы изменить кое-что.

— Например, что?

— Да почти все. — Я наблюдала за Мей Вильямс, в свою очередь наблюдавшей за Мартином, который танцевал что-то вроде джиги с Ди около магнитофона. Вудхерст смотрел на нас с Томом. Я притворилась, что не замечаю его взглядов. — Например, условия прохождения практики. Посмотри, предполагается, что мы студенты, правда? Но с нами не обращаются как со студентами, нас используют как рабочую силу, за исключением коротких периодов пребывания в учебных аудиториях. То есть почти всегда.

— Да, и вам не платят столько, сколько официальным работникам, — закивал приятель. — Именно об этом я и говорил: дело в деньгах.

— Нет! Я не хочу, чтобы нам платили, как медперсоналу. Я хочу, чтобы со мной обращались как со студенткой: больше учили и не обязывали делать что-то до тех пор, пока не смогу делать это действительно хорошо.

— А разве вы обязаны?

— Конечно! — воскликнула я. — Посмотри, первокурсников вполне могут запихнуть на ночное дежурство, оставить на их попечении палату. Такая ответственность пугает их, и разве это справедливо по отношению к пациентам? Никто не сможет быстро прийти на их зов, и…

— Но ведь есть постоянный персонал, — возразил Том. — Есть ночная сестра.

— Если нужна неотложная помощь? — уставилась я на него. — Ты не можешь говорить это серьезно! Том, в «Мей» около пяти тысяч пациентов, верно? Восемнадцать палат. А сколько медиков, способных оказать экстренную помощь ночью? Один фельдшер в хирургии и один в общей медицине. Формально есть человек, который при необходимости даст обезболивающее. Но это все, включая отделение неотложной помощи, не забывай. Даже не принимая во внимание неотложку, на двести пятьдесят коек приходится один квалифицированный служащий. И на всю больницу еще только старшая ночная сестра и младшая сестра. И ты думаешь, мы действительно можем оказать срочную помощь, если в ней возникнет необходимость? Даже не говори мне об этом! Если у тебя сердечный приступ или…

— Значит, ты хочешь, чтобы работало больше врачей? — прервал меня собеседник.

— Нет. Больше старших сестер, — ответила я. — Студенты совсем не должны дежурить ночью. Нам необходимо быть именно стажерами большую часть времени.

— Но чтобы иметь больше квалифицированных сестер, нужно привлекать больше абитуриентов, правда?

— Думаю, что так. Но их нельзя привлечь только…

— Увеличение зарплаты сестры помогло бы сделать это? — настаивал Том. — Вот видишь, мы снова вернулись к начальной точке.

Я поставила стакан на пол, специально, чтобы жестикулировать обеими руками, а не одной:

— Деньги только спровоцируют еще большую утечку кадров. Большая зарплата будет привлекать не тех людей! — завопила я. — Разве ты не понимаешь? Это не просто работа, как, например, на заводе! Это призвание.

Том снова поднялся на ноги и теперь стоял, глядя на меня сверху вниз. Ему было скучно.

— Дорогая, ты истинный образец вымирающего вида консерваторов, разновидность неандертальца. Ты просто старомодная, малышка, не правда ли? И кто бы мог подумать!

Когда я действительно разозлюсь, я часто говорю больше, чем собиралась, но всегда выкладываю именно то, что думаю.

— Хорошо, — заявила я. — Знаю, «самоотверженность» теперь почти ругательное слово. Ди довольно часто напоминает мне об этом. А мне кажется, что мы сейчас вместо нормальных медиков вынуждены работать просто с подонками. Например, с девицами-секретаршами в париках и с накладными ресницами, которые обожают расхаживать по улицам с плакатами…

Мей Вильямс приблизилась к нам и встала рядом с Томом, глядя на меня свысока. Она, вероятно, услышала наш разговор. В черном платье с блестками, обрисовывающими линию глубокого декольте, и украшенной блестками широкой ленте на лбу, почти касавшейся бровей, она походила на героиню музыкальной комедии Миннехаха.

— Говори за себя, Дрейк. Кого это ты называешь подонками?

В тот момент меня было невозможно заставить замолчать.

— Новую породу, — отрезала я. — Тех, кто приходит и тут же начинает суетиться, кто вечно полон новых идей о том, как облегчить себе жизнь. Месяцев через шесть они исчезают, потому что им не нравится жить в общежитии, или мамочка считает их работу слишком тяжелой, или папочке не нравится, как этот грубый персонал разговаривает с его ребенком. Или от отчаяния, что им еще не сделал предложение какой-нибудь консультант. Они меня уже просто бесят! Они скорее умрут, чем вымоют несколько чашек и блюдец, ведь это «не их работа». Если вы отчитаете их за это, они пойдут в офис жаловаться. Нет, в больнице лучше обходиться без них! Вообще, зарплату стоит уменьшить, а не увеличить, и тогда здесь останутся только те люди, которые действительно хотят работать сестрами.

— О, замечательно, — протянула Мей, посмотрев снизу вверх на Тома. Впрочем, ей не пришлось особенно запрокидывать голову, потому что она принадлежит к породе высокорослых людей с живыми черными глазами, поразительно легких в общении.

— Теперь ты видишь, почему многие студенты не присоединяются к нам, — изрекла она. — Бедняги слушают людей, которые, как Дрейк, презрительно выпячивают губы и…

— Ну, хватит, — бросил ей парень. — Ты теряешь время. У девушки голова забита предрассудками. — Он положил руку на талию Мей. — Пойдем потанцуем, солнышко.

Я сидела там еще некоторое время, погрузившись в грустные размышления, пока другие непринужденно веселились; большинство собралось вокруг магнитофона, над которым уже появилась завеса из голубого дыма. Внезапно тихо открылась дверь, и вошел незнакомец, высокий брюнет с оливкового цвета кожей. Он ничем особенно не выделялся, но, когда он улыбнулся, мне внезапно захотелось ответить ему улыбкой. Его улыбка была неподражаема — она просто не оставила мне выбора. Незнакомец подошел поближе, присел на корточки рядом со мной и сказал:

— Привет, меня зовут Дез. А ты кто?

— Конечно! — Я подала ему руку. — Ты новый ассистент доктора Бернштейна. Я Лин Дрейк, из восьмой палаты. Мартин предупредил, что ты, возможно, придешь.

— Едва вырвался. — Собеседник только теперь отпустил мою руку, как будто до этого забыл про нее. — Кризис за кризисом, как они говорят. И вероятно, мне не следовало сегодня приходить. В отделении сейчас дежурит одна мисс Брукс.

Я поняла, на что он намекает. Шесть месяцев назад Эми Брукс работала с доктором Хилсденом (я тогда тоже была в его женской палате), и от нее было столько же пользы, как от куска резиновой трубы шириной в полдюйма. Я думаю, главврач направил ее в психиатрическое отделение, потому что она тряслась от страха в отделениях, занимавшихся физическими болезнями.

— Да, я понимаю твою проблему. Тогда тебе стоит прямо сейчас налить себе выпить, прежде чем они снова тебя вызовут. Вон там стоит красная миска. Но лучше, если ты найдешь скотч, он был где-то здесь. Я не могу рекомендовать тебе эту гадость под видом пунша.

Он отстраняюще поднял ладонь:

— Нет, я этого не пью. Может быть, чай или кофе?

Я рассеянно оглядела толпу. Гости болтали, танцевали джигу, смеялись, проливали напитки и не беспокоились по этому поводу. Затем я перевела взгляд на дверь в кухню за спиной Деза.

— Не думаю, что Том станет возражать, если мы приготовим чай, правда?

— Я думаю, что он, наоборот, обрадуется нашей сообразительности.

— Тогда пойдем. Мне тоже захотелось чаю.

Мы нашли заварочный чайник, а в маленьком холодильнике обнаружились остатки молока. Дез наполнил чайник и поставил его греться, а я распаковала желтые чашки, преподнесенные девушками из отделения скорой помощи в качестве подарка на новоселье. Мы сидели за столом друг против друга, пили горячий чай, и даже мысль о Мей Вильямс, которая, вероятно, сейчас пользуется ситуацией, не могла испортить мне настроения.

Дез сказал:

— Кажется, все медсестры постоянно пьют чай.

— И доктора тоже, — ответила я. — А почему бы и нет? Это ведь безвредная привычка?

— Нет такой привычки, которая была бы совершенно безвредна. Тебе никогда не приходило в голову выяснить, как ты будешь чувствовать себя без чая. Поэтому ты не знаешь, почувствовала бы ты симптомы «ломки» или нет.

— Ну, пожалуй… Но я никогда не слышала…

— Однажды у меня была пациентка, которая выпивала дома сотню или даже больше чашек чаю в день. И очень крепкого. В больнице ей давали всего три чашки, и очень слабого. — Он улыбнулся. — Ее состояние становилось просто угрожающим. И мы не могли диагностировать симптомы до тех пор, пока она сама все не объяснила.

— И какими же они были?

Парень снова сверкнул белыми зубами:

— Ты пришла на вечеринку, чтобы говорить о делах?

— Почему бы и нет, если эти дела интересуют меня?

— Многие сестры не хотят и слышать о таких вещах за стенами больницы.

— Чепуха! — воскликнула я. — Наоборот, нас понуждают ограничивать свое любопытство. Есть даже правило, запрещающее говорить о делах в столовой. Но мы его не выполняем, иначе все наши разговоры исчерпывались бы насмешками над персоналом… Итак, эта зависимость от чая. Пациентка очень волновалась?

— Она была раздражена и подавлена. Ее сердце выписывало кренделя, и она вела себя не слишком адекватно.

— Именно так себя чувствую сейчас я. Не слишком адекватно. Но не из-за отсутствия чая, скорее это последствия отвратительного пунша. Представить себе не могу, что они в него набросали… Ну как, тебе нравится работать в «Мей»?

Собеседник пожал плечами:

— Я здесь только неделю, но сейчас я почти счастлив.

— А как ты ладишь с сестрой Хуппер? — Я знала, что это такое же тяжкое испытание, как найти общий язык с сестрой Каттер.

— Она очень грозная леди! Но мне повезло: она когда-то работала в моей старой больнице в Лондоне. У нас нашлись общие друзья, поэтому она добра ко мне. Она старается быть доброй, — поправил себя мой собеседник. — И придерживает тяжелую артиллерию для мисс Брукс… Бедная мисс Брукс, — добавил он задумчиво. У нее всегда душа в пятки прыгает при сестре Хуппер.

— Ты хочешь сказать, душа в пятки уходит? — уточнила я.

— Да. А ты? Или тебе еще не приходилось работать с сестрой Хуппер?

— Еще нет, — призналась я. — Мы можем провести в ее отделении три месяца, если захотим, или же выбрать работу в инкубационном отделении для недоношенных детей или в отделении послеоперационной терапии.

— И ты предпочитаешь детей?

— Нет-нет. Я думала о терапии, но точно еще не решила.

— Мы бы хотели видеть тебя в своем отделении.

Я оглянулась и удивленно взглянула на Деза:

— Мы?

— Я, и наверняка мисс Брукс тоже, и конечно же Мартин Вудхерст.

— Но не сестра Хуппер! — усмехнулась я.

— Об этом я ничего не знаю.

— Дез, Мартин говорил, что хотел бы меня там видеть? Я не могла поверить своим ушам.

— Нет, ты ему нравишься, — отозвался парень. — Поэтому я подумал…

— Нравлюсь? Но он едва знает меня, — вздохнула я печально. — А я едва ли часто вижу его.

— Он очень занят.

Именно в этот момент Мартин вошел в кухню. На плече у него повисла Мей Вильямс.

— Это уж точно, — заявила я ехидно. Мне не хотелось общаться с ними, что, конечно, было ребячеством с моей стороны.

Дез тоже был не рад появлению сладкой парочки, но повел себя дипломатично, сказав:

— Пойду поболтаю с хозяином и, наверное, вернусь домой.

Я уже готова была сказать, что у меня похожие планы и что я буду признательна, если меня подвезут, но затем передумала. Я приехала сюда померяться силами с Мей, и настало время бороться, иначе вся эта поездка — пустая трата времени. Я набрала в легкие побольше воздуха и вернулась обратно в кухню, прошмыгнув между Мартином и Мей, стоявшими у плиты.

— Извините за вторжение, — проворковала я, — но я забыла вымыть наши чашки.

Мей посмотрела сквозь меня, но Мартин улыбнулся:

— Я заварю свежий чай. Останься и выпей с нами еще чашечку, Лин.

Я почувствовала себя счастливой оттого, что вернулась.

— Чудесно, — сказала я. — Этот пунш приготовили специально для того, чтобы умереть от жажды. Это мог бы быть соляной раствор. У меня во рту именно такое ощущение. Что в него положили?

— О, дешевое красное вино, бутылка вермута, фруктовый сок, сидр. И немного джина, я думаю. Обычный маленький «коктейль Молотова»…

— Это его собственный рецепт! — возмущенно заявила Мей. — Там сушеная шелуха мускатного ореха, и божоле, и…

— Итак, ты единственная, кто попросил добавки? Кстати, Дез рассказывал мне о людях, которые «подсели» на чае. Ты не можешь удержаться, правда? — спросила я, вытерла две чашки и поставила их на стол. — Восхищаюсь этим парнем. Он совершенно не теряется перед сестрой Хуппер.

— Сестра Хуппер будет возглавлять следующий марш протеста, — мягко сказала Мей. — Это доказывает, как несправедливы к ней люди. Думаю, она хороший человек.

— Она будет возглавлять? — Я была удивлена. — Тогда я не уверена, что хоть кто-нибудь еще придет.

— Знаешь, Дрейк, по-моему, ты не стремишься к успеху нашей акции. Ты пока еще ничего не сделала, чтобы помочь нам.

— Именно так, — согласилась я. — И не думаю, что стану что-то делать.

Мартин накрыл крышкой наполненный чайник, а затем воззрился на меня:

— Противопоставляешь себя коллективу?

— Я не единственная. Не так уж сильно я отличаюсь от других.

Мей недовольно заявила:

— Ты, похоже, будешь единственной студенткой в «Мей», пытающейся саботировать кампанию. Ты осознаешь, во что ввязываешься, поступая наперекор общему мнению?

— Нет, и не собираюсь сдавать своих позиций. Но давайте не ссориться из-за мелочей. Я услышала только твою точку зрения и мнение Тома Робертсона. Пусть у меня будет свой взгляд на происходящее. Никто пока не доказал мне его необъективности. Хорошо, возможно, нам должны повысить зарплату и создать более комфортные условия работы. Но я не думаю, что лучший способ добиться этого — поднимать шум и угрожать забастовкой, словно мы можем реально ее организовать.

— А кто это угрожает забастовкой? — поинтересовался Мартин, пододвигая мне мой чай. — Сахар?

— Нет, спасибо… — Я покачала головой. — Ди Воттс думает, что дело может этим кончиться. Ты ведь слышал ее слова: «Но неужели мы сможем?»?

Чашка Мей застыла на полпути к губам.

— Предположим, забастовочный комитет решит, что нужно бастовать. Тебе ведь придется выполнить его требование?

Мартин задумчиво посмотрел на спутницу:

— Разве?

— Она ведь не захочет, чтобы от нее шарахались, как от прокаженной?

— Не говорите обо мне так, словно меня здесь нет, — фыркнула я. — Мне наплевать, если кто-то назовет меня дурацкими словами. Я считаю, что у нас нет морального права бастовать или, если ты об этом, отказаться выполнять «несестринские» обязанности. Я против того, чтобы люди приходили сюда работать только ради денег. А ты?

— Разумеется. Но…

— Тогда почему ты здесь? Ты видела себя в мечтах «холодной женщиной в белом», как Турбер назвала нас? Или хотела поскорее смыться из дома? Или у тебя не хватило воображения представить, чем еще можно заниматься?

Собеседница разозлилась:

— Я пришла сюда, потому что хотела быть медсестрой! А почему же еще?

— Хорошо. Тогда ты прекрасно знала о зарплате и об условиях работы еще до поступления. И ты согласилась с ними. Зачем же поднимать шум сейчас?

— А она права, — мягко сказал Мартин. — Ты знала все это до того, как поступила, Мей. Ты ведь пришла сюда не для того, чтобы все реорганизовывать? Как некоторые женщины, выходящие замуж с мыслью перевоспитать своего супруга?

— И я слышу это от тебя? — возмущенно парировала девушка. — Ты же загорелся идеей демонстрации не меньше остальных!

— Да, но в тот момент я не слышал, чтобы кто-то предлагал отказаться от работы. С забастовкой я не согласен.

— Правду говорят, что некоторые из постоянного персонала больницы склонны больше играть на публику. А вот Том считает — нам следовало выступить уже давно.

— Да? — усмехнулся Вудхерст. — Если он откажется заполнять бланки, ему станет трудновато поддерживать порядок в отделении скорой помощи.

— Нет, ты просто невозможен! — Вильямс поставила свою полупустую чашку в раковину и ушла, перебросив косу через плечо. Лента на лбу сползла, и выглядела Мей сейчас так же устрашающе, как вышибалы в клубе «Вершина поп-музыки». Не будь я так раздражена, я бы расхохоталась.

— Вот видишь? — заявила я Мартину. — Она отплатила тебе за отсутствие поддержки.

— Дело не в этом. — Мужчина пожал плечами. — Я только указал на невозможность отказа медсестер от выполнения своих обязанностей.

— Проблема не только в ухудшении обслуживания. Подобные действия подрывают престиж нашей профессии, выглядят как несправедливость к пациентам. Общество всегда хорошо к нам относилось, ценило нас. Но если мы раздуем шумиху ради денег, тогда мы недостойны огромной благодарности, испытываемой людьми. Профессия медсестры станет обычной работой, которую мы выполняем тщательно только потому, что нам хорошо платят, а вовсе не призванием.

— А ты действительно хочешь работать медсестрой, правда?

— Конечно, хочу!

— А я хочу быть доктором, — кивнул собеседник. — Но мне не нравится противостоять всему отделению. Иногда совместные усилия — единственный способ чего-то добиться.

— О, Мартин, но ведь это не так! Ты ведь не собираешься всерьез идти с маршем по улицам! — воскликнула я горячо. — Ты слишком занят, и мы тоже. Все эти сестры, сидящие без дела в знак протеста или бегающие туда-сюда с плакатами… Это так глупо — бездарно тратить время, когда ты необходим в палате, чтобы ухаживать за больными.

— Хорошо. А какую демонстрацию ты бы предложила?

— Например… Мы могли бы в течение месяца выполнять все свои обязанности предельно тщательно, так, как нас учили. А в конце месяца попросили бы какую-нибудь уважаемую газету, «Таймс» или «Гардиан», опубликовать наше расписание и список обязанностей, без комментариев обнародовав несколько рабочих недель по девяносто шесть часов в каждой, мы смогли бы повергнуть людей в шок, заставить их понять, что нам не хватает рабочей силы. И если бы они также пришли к заключению, что нам недоплачивают, это было бы справедливо. Но к этому выводу они должны прийти сами, мы не можем давить на них. Нам действительно недоплачивают за весь круг наших обязанностей. Но нам платят достаточно за нашу реальную работу. Мы ведь все делаем на бегу. Больные больше не получают внимания и душевного тепла.

— Так почему бы тебе не предложить свой вариант студентам? — произнес Мартин.

— Мне? — удивилась я. — Мне одной? Да мне никогда не позволят!

— А кто может остановить тебя?

Я рассмеялась:

— Во-первых, сестра Каттер. Вчера я опоздала домой, потому что было много работы, а сестра любит придумать для студентов побольше заданий. Дома на меня накричали за то, что я стою на своем. Если бы кто-нибудь поддержал меня!

— Заставь их.

Я покачала головой:

— Никто не станет меня слушать. Окружающие подумают, что я просто сошла с ума.

— Я так не думаю.

— Это очень мило, и я тебе признательна. Но твое мнение на них не повлияет.

— Да, наверное, не повлияет, — согласился Мартин. — А сейчас ты не хочешь пойти и повеселиться со всеми? Или ты предпочтешь поехать домой и лечь спать?

— Честно говоря, я бы хотела вернуться в свою комнату, — призналась я. — Но мне не хочется, чтобы кто-то уезжал раньше только для того, чтобы подвезти меня.

— Я не пожалею. Я порядком устал от этой странной вечеринки.

— А как же Ди и остальные, которые приехали вместе с тобой?

Здесь остается прорва машин, — отозвался мужчина. — Где твое пальто, я принесу его?

— Оно в спальне. Короткая серая шубка с фиолетовым шарфом, засунутым внутрь.

— Сумочка?

— Нет, я ее не брала.

Мой спутник рассматривал стеклянную дверь за раковиной:

— Это пожарная лестница. Мы могли бы выскользнуть через нее.

— Отлично, — согласилась я. — Спасибо, Мартин.

Он вернулся через две минуты, подал мне меховое пальто и произнес:

— Чудесный запах. Какие это духи?

Я не сразу вспомнила, какой из флакончиков, преподнесенных мне на Рождество, я использовала на этот раз.

— Это «Эмпревю». Запах не очень мне подходит, но это подарок от подруг из палаты.

— Но он похож на тебя, — возразил мужчина. — «Эмпревю»… По-французски — «неожиданный, непредвиденный».

Я завязала пояс пальто и подождала, пока он откроет дверь.

— Я совершенно предсказуема.

— Смотря что подразумевать под этим словом. Я пойду вперед, а ты будешь ступать по моим следам. — Он посмотрел на мои туфли. — Хорошо, они совсем легкие.

— Конечно, — хмыкнула я. — Кто носит тяжелые сапоги с чулками?

Мой спутник оглянулся через плечо и рассмеялся, уже спускаясь вниз по ступенькам:

— Некоторые именно так и делают. Ужасные женщины, которые лечатся у нас амбулаторно. Представь: джинсы, сатиновые блузки и сапоги на высоком каблуке; одной рукой они толкают детскую коляску, а другой держат сигарету.

— А на волосах химическая завивка?

— Точно.

Пожарная лестница заканчивалась в восьми футах от земли, последняя секция изгибалась крючком, как и в «Мей», чтобы остановить незваных гостей. Мартину пришлось прыгнуть вниз, а затем задержаться, чтобы подхватить меня. Сделав последний шаг, я упала прямо в его объятия. Он на мгновение прижал меня к груди, а потом позволил встать на ноги.

— Значит, ты абсолютно предсказуема?

Я согласилась:

— Абсолютно.

— Давай выясним. — Мужчина обхватил мое лицо обеими руками и поцеловал в губы. Я застыла неподвижно, чувствуя себя так, будто солнце зажглось в моей душе; я не чувствовала под собой ног от радости, я словно парила на головокружительной высоте.

Мартин выглядел удивленным.

— Вот видишь! Ты совсем не так предсказуема, как хочешь казаться. Я был уверен, что ты или дашь мне пощечину, или разрыдаешься. Ты не сделала ни того ни другого… — Он улыбнулся. — Идем. Моя машина там.

Когда мой спутник взял меня за руку и повел через лужайку, я ощущала себя на седьмом небе от счастья. Я совершенно не ожидала этого поцелуя, раньше Мартин всегда вел себя сдержанно и осмотрительно.

Мы уже подъезжали к дому, когда я снова обрела дар речи:

— Извини, что не последовала твоим предположениям, — заявила я. — Просто я была ошеломлена.

— Но не разозлилась?

— Конечно нет.

— Хорошо, — кивнул мужчина. — Поскольку в будущем я бы хотел повторить опыт. Но не сегодня. Во-первых, во всем должна быть мера, а во-вторых, мне нужно сохранять трезвую голову. У меня нет ни малейшего представления, что мисс Брукс успела натворить в отделении.

— Но она там не одна, — напомнила я. — Дез отправился туда какое-то время назад.

— Это было очень мило с его стороны, — произнес Мартин.

— Думаю, это была не его вечеринка.

— Это была и не моя вечеринка, — признался мой спутник. — Вот в чем моя проблема. Я не очень общительное создание. Мне нравится отделиться от стаи и поговорить с одним человеком и не особенно нравится танцевать или пить, если, конечно, называть эти судороги танцами.

— И если эту бурду можно назвать выпивкой, — добавила я.

— Обычно моя вечеринка заканчивается на какой-нибудь кухне, где я тихо сижу и пью чай.

— Я тоже, — призналась я. — Я уже выяснила все странные места, где люди держат заварочные чайники. Мужчины, например, всегда ставят их поближе к тому месту, где кипятят воду. А вот женщины — нет. Когда сестра Рейбрук увольнялась, она устроила прощальные посиделки, и ее чайник я нашла в имбирном кувшине в шкафу.

— У моей тетушки чайник найти посложнее. Она его запирает, и исключительно потому, что кто-то подарил ей старинный шкафчик с замком, родом из тех времен, когда утварь ценилась на вес золота и хозяева не доверяли слугам.

— Как подставка для графина с вином, которую нельзя открыть без ключа, — улыбнулась я. — Или так получилось потому, что тетушка Мод была алкоголичкой?

— Нет, я думаю, дворецкий был тихим пьяницей.

Я протерла окошко, чтобы выглянуть наружу. Мы почти приехали.

— Мартин, высади меня на углу, а не у парадной двери, — попросила я.

— Но ведь все останавливаются на углу.

— Вот именно. Комендантша такая проныра! Ей нечего делать, кроме как следить, кто с кем уходит и во сколько возвращается.

— Тогда почему бы нам не удовлетворить ее любопытство? — усмехнулся мужчина.

Мне не хотелось доходчиво объяснять ему, что в этом случае на следующее утро его имя будет непременно склоняться на все лады вместе с моим и что ему это может не понравиться.

— Пусть она погадает, — ответила я. — Для нее смысл жизни состоит в том, чтобы строить предположения о чужих романах.

— Что ж, вот и угол. Ты только посмотри на это. — Мартин сбросил скорость, чтобы я могла обозреть окрестности.

На пятачке у большой березы уже стояли три машины. Каждая из них принадлежала кому-то из персонала больницы, и в каждой на переднем сиденье виднелись две склонившихся друг к другу головы.

— Нет, — решила я. — Домой, Мартин.

Он спустился вниз по дороге и притормозил прямо напротив веранды.

— Ну вот, мы и приехали. Теперь о нас все известно. — Мой спутник посмотрел мимо меня. — Боже мой! Как давно это здесь болтается?

Я тоже оглянулась. Когда мы уезжали, там висела написанная обычным шрифтом доска, гласившая: «Частное владение. Общежитие медсестер». Сейчас она была закрыта кричащим красно-белым плакатом с надписью: «Однажды вам может понадобиться медсестра: поддержите наше требование о повышении зарплаты, или вы можете ее не дождаться».

— Сестра Венаблес наверняка этот кошмар еще не видела, — заявила я. — И если увидит, то будет причитать. Лучше я сниму плакат.

— Нет. — Голос Мартина звучал очень решительно. — Ты не должна так поступать. Ты можешь не соглашаться с забастовочным комитетом, но никто не давал тебе права вмешиваться в его политику. Они делают то, что считают нужным. Если ты не готова пойти на собрание и высказать свое неодобрение вслух, не стоит злиться, когда подобное вывешивают и от твоего имени тоже. Я действительно так считаю, Лин. Если ты возмущена, жалуйся в комитет, но нельзя просто сорвать плакат.

— Но, Мартин, мы не можем позволить такой вульгарности висеть у общежития!

— Тогда иди на собрание и заяви об этом, — нахмурился мужчина. — Сделай так, как положено.

Мне показалось, что Вудхерст еще не выбрал, на чьей он стороне. И наш вечер мог бы закончиться совсем иначе.

— Возможно, — проговорила я, открывая дверь. — Доброй ночи, Мартин. И спасибо, что подвез.

Он положил свою руку мне на плечо, останавливая:

— Постой, Лин. Теперь, когда у нас в отделении появился Дез, мы не настолько перегружены, как прежде. Как ты думаешь, мы можем встретиться снова? — Мужчина улыбнулся. — В прошлый раз все было как-то не так, или ты другого мнения?

В этот раз все было тоже не так, и я чувствовала себя виноватой: не следовало высказываться так категорично по поводу всей этой кампании. Но я была довольна, что он хотя бы запомнил наше прошлое свидание.

— Возможно, — ответила я вслух. — Когда?

— Как насчет вторника? — предложил Мартин. — Я официально работаю полдня.

— Извини. Я, вероятно, не смогу освободиться раньше девяти.

— Я смогу подхватить тебя в половине десятого, — не сдавался он. — У нас будет возможность поужинать вдвоем.

— Я буду такой уставшей, Мартин, — вздохнула я с сожалением. — У меня просто сил не будет ни с кем общаться. Может быть, лучше на следующей неделе? Две наши жертвы простуды собираются выйти на работу к тому времени.

— Хорошо. Я позвоню тебе, можно?

— Да, — согласилась я. — Так и сделай. Я узнаю расписание своих дежурств в субботу, хорошо?

— Я не забуду, — кивнул мой кавалер. — Спокойной ночи, Лин. Я обязательно позвоню.

— Увидимся, — произнесла я и вылезла из машины, а он покатил назад вокруг блока, чтобы поставить машину на стоянку.

Сестра Венаблес отсутствовала в своем офисе. Это было только к лучшему, потому что на стену около лестницы был наклеен еще один плакат. Он гласил: «Мы студенты или рабы? Собрание в среду, в маленьком лекционном зале, в 21.00. Приглашаются также постоянные медсестры и врачи». Несколько первокурсников в клетчатых хлопчатобумажных халатах с номерами глазели на это объявление. Одной из них была Элен Кей из восьмой палаты. Она спросила:

— Сестра Дрейк, вы придете, правда?

— Думаете, мне стоит? — усомнилась я.

— Да, потому что цель нашего собрания — организация в воскресенье митинга и марша протеста по улицам. Управляющий обещал, что мы сможем пройти по главной площади, а затем по боковым улицам с фонарями в руках, как болельщицы футбольных команд, в колоннах… Конечно, его жена — частный пациент.

— Большое дело, — кивнула я. — И вы действительно считаете такое шествие лучшим способом заручиться поддержкой людей, да? Покажем, что мы настолько черствые, чтобы терять время, шагая шеренгами вокруг кинотеатра? И вы таким образом хотите заставить людей понять, насколько сестры необходимы в палатах?

Подружка Кей уставилась на меня:

— Но иначе нам никогда не позволят настоять на своем и изменить сложившийся порядок!

— Конечно, но ведь люди этого не понимают, — продолжала я свою речь. — Что они подумают? Если у них есть родственники среди наших пациентов в «Мей», они просто решат, что мы пренебрегаем своими обязанностями ради дурацкой демонстрации, разве не так?

— Ну… — Девушка явно колебалась. — Да, думаю, некоторые из них могут так подумать. Но как еще мы можем привлечь внимание общественности? Центральный комитет попросил местные комитеты всеми возможными способами стремиться к публичности.

— Всеми способами? Правда? — удивилась я. — Хорошо, у меня тоже есть интересные идеи, но сейчас нет времени обсуждать их. Вы двое должны быть в своих комнатах в половине десятого. У вас двоих будет совершенно ненужная вам публичность, если сестра Венаблес застанет вас здесь. Возможно, я созову собственное собрание.

— Вы правда сделаете это, сестра? — изумленно спросила Кей. — Но что скажут представители комитета?

— Забудьте о них, — отрезала я. — Кстати, а кто в этой инициативной группе?

Они начали считать, загибая пальцы:

— Из больницы «Мей» там Севард и Алан Бриттон, сестры Мей Вильямс, П. Дж. Вильямс, мистер Робертсон, доктор Вудхерст, сестра Хуппер, доктор Крофт и…

— Доктор Вудхерст? — переспросила я. — Вы уверены?

— Конечно! Пойти в Одеон — это его идея. И он предложил всем сестрам в палатах обзавестись списком наших требований, чтобы все родственники больных могли расписаться там и таким образом поддержать нас.

С какой стороны ни посмотри, я оказалась полной идиоткой.

— Понятно, ведь дело дьявола — петь на разные лады, правда?

Кей нахмурилась:

— Что вы хотите этим сказать, сестра?

— Не важно, — отмахнулась я. — Спокойной ночи.

Они обе проговорили «Спокойной ночи, сестра» достаточно вежливо, но, поднимаясь вверх по лестнице, я спиной чувствовала их недоуменные взгляды. Когда я взглянула вниз с площадки третьего этажа, они все еще стояли у плаката, ожидая, пока я скроюсь, чтобы продолжить приватную беседу.

На моем туалетном столике лежала записка: «Пожалуйста, зайдите к старшей сестре в девять утра. Дж. С. К.», Автором послания была дежурившая в ночную смену сестра Коллинз. Уютно свернувшись в постели, я принялась гадать, зачем я могла так срочно понадобиться старшей сестре, что она послала сообщение после окончания нашего дневного дежурства. Или это случилось после посещения сестрой Каттер палаты? Это предположение взволновало меня. Но я тревожилась не настолько сильно, чтобы перестать думать о Мартине Вудхерсте. Я не могла собрать воедино эпизод у пожарной лестницы и решимость, с какой он запретил мне срывать плакат. Путаницы добавляло его участие в инициативной группе забастовочного комитета и планы одеонской демонстрации. Все вместе выглядело слишком противоречиво и, кстати, немного печально, потому что я уже давно ни к кому не испытывала такого влечения. Ничего подобного не случалось с тех пор, как на первом курсе я влюбилась в студента-стоматолога Дэвида Мортимера.

Интересно, что с ним сейчас. Еще интереснее, что я в нем находила, кроме тщеславного удовольствия от его желания встречаться со мной, поскольку я оказалась первой девушкой на курсе, которую куда-то пригласил молодой человек. Мартин — совсем другое дело. Он старше. Он мужчина, а не мальчишка. У него есть собственное мнение. И в этом, как ни печально, и заключается главная проблема. У нас были разные взгляды на развернувшуюся кампанию, и я не понимала, как мы можем прийти к согласию. Из-за всех этих сложностей мне захотелось плакать.

Единственная мысль согревала меня. Взгляды Мартина и Мей Вильямс тоже не совпадали.

Глава 3

Восьмая палата показалась мне какой-то тревожной, не похожей на себя, когда я заступила на дежурство на следующее утро. Во-первых, Джуди Коссар, ночная сиделка-студентка, хлопотала в перевязочной и металась туда-сюда с затравленным видом. Это было на нее не похоже. Раньше Джуди была веселой девушкой: она по-приятельски приветствовала дневных дежурных и пересказывала парочку забавных случаев, произошедших ночью. Она не бежала, по обыкновению, за кофейником, чтобы мы могли глотнуть кипящей жидкости перед обходом. Во вторник все было иначе. Когда я взяла таз из нержавеющей стали, чтобы положить туда свой поднос, девушка собственнически посмотрела на него и заявила:

— Давайте скажите мне, что он грязный!

Таз сверкал.

— На нем нет ни пятнышка, — успокоила я ее. — Зачем ты такое говоришь?

— Эта женщина! — прошипела студентка. — Она заставила меня их полировать. Я вам говорю, она, должно быть, выжила из своего крохотного умишка!

Джуди, я уверена, не могла так ругать свою наставницу, Лену Браун. Лена была очень милой, разумной девушкой.

— Сестра Коллинз? — предположила я.

— Нет, не она. Эта ужасная Остин! Если бы я знала, что они пришлют…

— Ты хочешь сказать, что сестры Браун здесь нет?

— Вы что, не слышали? — удивилась Коссар. — Она свалилась с гриппом. Она подхватила вирус в столовой вчера утром.

Тогда я вспомнила неважный вид Лены, когда та стояла перед сестрой Каттер, сдавая ей вечерний рапорт. В тот момент я решила, что ее бледность — результат тяжелой работы: сестра готовила операционную в дополнение к обычной работе. Да, она выглядела нездоровой, если хорошенько подумать.

— Но мне сестра Браун ничего не сказала.

— Нет, она бы не стала. Она не из тех девушек, которые постоянно жалуются, — отозвалась Джуди. — Теперь они прислали сестру Остин принять дела. Честно говоря, она меня в порошок стерла. С ней ужасно работать. Точнее, на нее.

Я могла только посочувствовать. Остин славилась, с одной стороны, неистребимой расхлябанностью, а с другой — эксплуататорскими замашками, а это достаточно гадкая смесь в старшей ночной сестре. Она была так неорганизованна, что ради компенсации могла заниматься сразу шестью делами и ожидала, что все остальные будут вести себя так же.

— Бедная старушка Коссар, — сочувственно произнесла я. — Бьюсь об заклад, ты точно не сидела без дела всю ночь.

— Вы шутите! Я носилась без остановки до этой самой минуты! — воскликнула Джуди возмущенно. — Каждый раз, когда мне удается сделать что-то наполовину, она поручает мне новую работу и покрикивает: «Поторопитесь, сестра! А то мы никогда ничего не успеем!» И бог ее знает, чем занималась она сама. Остин только сейчас ушла писать рапорт. А насчет полировки тазиков… Я возразила ей, что люди покупают вещи из нержавейки как раз для того, чтобы их не полировать, но эта женщина обвинила меня в праздности и заявила, что не понимает, куда катятся в наши дни медсестры.

Это было забавно.

— В наши дни? А в какие еще дни она жила?

— О, она говорит так, как будто ей лет пятьдесят.

— Ей двадцать два, — рассмеялась я. — А может быть, и того меньше. В любом случае не позволяй ей расстраивать себя. Ты должна уметь управляться с возбудимыми людьми. Ты ведь умеешь утихомиривать нервных пациентов, так что наверняка справишься и с нервными коллегами. Рассматривай ее как больного, только и всего.

— Да простит меня Господь, но на больничной койке она была бы в десять раз невыносимее. Похоже, сегодня не будет кофе. Если я только высуну нос за дверь, Остин заставит меня полировать огнетушители или делать какую-нибудь другую глупость. Она не позволит, чтобы в мои ленивые руки вселился дьявол.

— В таком случае пойдем вместе: поможешь мне перевернуть мистера Планта, — предложила я. — Он ужасно плох. А эта женщина не сможет тебя запрячь, пока ты делаешь что-то другое, даже если выполняешь обязанности дневных сестер.

— Она на это не клюнет, — засомневалась Джуди. — Ну хорошо, я принесу белье из прачечной.

Вместе мы вымыли и вычистили мистера Планта, приподняли его в кровати и устроили поудобнее. Он был шестидесятилетним водителем с переломом бедра. Грузовик врезался в его такси, как нож в консервную банку, и водитель оказался заблокирован в груде искореженного металла на несколько часов. Он был абсолютно белым, по словам врачей скорой помощи, когда пожарные смогли вырезать хоть кусок металла, чтобы доктор смог сделать ему укол.

Он усмехнулся мне и поднял глаза на Коссар, пока мы приводили его в порядок.

— Улыбнись, деточка, — сказал он ей. — Тебе ведь спать с ней не придется, правда? — Затем он повернулся ко мне: — Эта сестра Остин следила за ней всю ночь. Она напоминает мне старуху жену. Никогда не может остановиться.

Я положила сохнуть его повязку и наклонилась положить мыло обратно в ящичек. Выпрямившись, я произнесла:

— Ну… Она хорошая сестра.

Естественно, что мы по секрету жалуемся друг дружке, но мы должны защищать персонал и выглядеть лояльными перед пациентами, или больные перестанут доверять нам. Этому правилу нас научили еще на первом курсе, и оно работало.

— Она очень добрая, — добавила я для большей уверенности. В конце концов, у меня не было никаких доказательств обратного.

— Чушь! Кто бы говорил, — усмехнулся Плант. — Девочка ведь вам все рассказала. Я ей тоже сказал, что думаю.

— Да? — удивилась я.

— А что касается сестры Коллинз, она была… А вот и неприятность! Молчите. — Он натянул свою простыню до подбородка и закрыл глаза, а я понесла свой поднос к следующей тумбочке. Остин уже шарила по палате своим близоруким взглядом.

— Ах, вот вы где, сестра Коссар! Что вы делаете?

— Помогаю сестре Дрейк поднять мистера Планта, — спокойно ответила Джуди. — А затем мне нужно…

— Да, но ведь он уже в порядке? — не сдавалась та. — Поэтому идите и отполируйте пепельницы на столе старшей сестры. И ради всего святого, пошевеливайтесь, а то она появится раньше, чем вы закончите.

— Но, сестра, я их уже отполировала один раз!

— Возможно, и так. Но после этого их использовал мистер Сейл, — проворчала Остин. — Я не знаю, почему дежурным не запретят приносить сигареты с собой в палату, меня тошнит от этой грязной привычки. Не слишком-то хороший пример для пациентов. Вперед, сестра!

Но Коссар первым делом подкатила ко мне тележку с чистым постельным бельем, а затем с интересом воззрилась на потолок.

— Видите, как она себя ведет? — пробормотала Джуди. — Остин проигнорировала мое присутствие, но это не задело меня, несмотря на намеки мистера Планта.

Я уже забыла об этом инциденте, когда в ответ на громкое «Войдите», произнесенное старшей сестрой примерно час спустя, появилась в кабинете и закрыла за собой дверь.

Я стояла навытяжку, с руками, сложенными за спиной, как у прилежной ученицы, и ждала, когда начальница обратит на меня внимание. Я молча наблюдала, как она подписывает какие-то документы. Затем она подняла голову от бумаг, и я произнесла:

— Вы хотели видеть меня?

Она нетерпеливо захлопнула папку с документами и, слегка прищурив глаза за розовыми линзами, пыталась узнать вошедшего.

— А, сестра Дрейк. Да.

Она выловила бланк из глубокого ящика картотеки, на котором было написано: «Дрейк Л.П., III/67».

— Позволю себе предположить, что вы знаете, почему я послала за вами.

— Да. — У меня не было времени, чтобы продумать тактику защиты. На самом деле мои действия выглядели непростительной халатностью, с ее точки зрения. Но я хотя бы могла выгородить Джима Хикена.

— Это была полностью моя идея, — быстро проговорила я. — Мистер Хикен ничего не знал, поскольку я вызвалась отнести их пациенту.

Что еще я могла сказать? Бесполезно и доказывать, что иначе я не допустила бы такого грубого нарушения и не оставила секонал в ящичке ночных сестер.

— Видите ли, я рассчитывала, что дежурить будет сестра Браун, которая бы все поняла. Я не знала, что сестра Остин…

Я осеклась, уловив взгляд начальницы. У нее было одно из тех маленьких деревянных лиц, плоских и невыразительных, как будто вырезанных из камня, и похожих на навершие Сиокского тотемного столба. Начальница не пошевелилась, но ее морщины стали глубже, и я поняла: говорю что-то не то.

— Я не знаю, о чем вы лепечете, сестра, и это, вероятно, к лучшему. Может быть, вы позволите мне продолжить наш разговор? — Женщина забарабанила по крышке стола квадратными пальцами правой руки. — Вы закончили?

Лучшим ответом был тот, который я и произнесла:

— Да, мэм.

— Очень хорошо. А теперь, что вы думаете о выборе специализации на выпускном курсе? Вы уже приняли решение?

Я еще и не задумывалась над этим вопросом.

— Не уверена, мэм.

— Понятно. А ведь время идет, сестра. Скоро у вас не останется выбора, так что не упустите свой шанс. Итак, каковы же возможные вакансии? Инкубационное отделение для недоношенных детей, операционная или психиатрическое отделение. Или два месяца работы на диетической кухне, если вас это, конечно, интересует.

Кухня меня не интересовала. Я не могла вообразить себе ничего более скучного, чем два месяца в компании нашего диетолога, миссис Хоррабин, неуклюжей женщины с роданским акцентом и без капли воображения. Она так увлекалась едой, что сама приобрела комплекцию пудинга. С другой стороны, я понятия не имела, что предпочесть. Вопрос старшей сестры поставил меня в тупик, и я не успела как следует обдумать свой выбор, иначе я никогда не произнесла бы этих слов:

— Не могла бы я устроиться в психиатрическое отделение, мэм? — По крайней мере, там будет Мартин, утешала я себя, бросившись с головой в этот омут.

Брови начальницы поднялись почти до края шапочки. Она была удивлена.

— Психиатрическое отделение, сестра Дрейк? Не операционная?

— Нет, мэм.

— Понятно.

Не знаю, что ей было понятно, но, судя по выражению ее лица, мое решение не привело ее в восторг.

— Очень хорошо. Я посмотрю, сможем ли мы быстро найти вам там вакансию. Сестра Паркинсон вскоре должна покинуть отделение. Но я была абсолютно уверена в вашем желании приобрести больше хирургического опыта.

Я созерцала ее письменный стол, кипу бумаг под большим пресс-папье, отвратительную темно-бордовую промокашку и молчала. Один звук моего голоса мог, я чувствовала, вызвать вопросы. Например, о том, какой же сомнительный поступок я пыталась оправдать в начале нашей беседы.

Начальница быстро и небрежно написала что-то на карточке с моим именем и засунула ее обратно в открытый ящик.

— Очень хорошо, — повторила она снова. — Думаю, вы можете идти, сестра.

Перед возвращением в палату я забежала в столовую за чашечкой кофе. Мне не придется шагать вверх-вниз по ступеням, если я глотну кофе сейчас, вместо того чтобы вначале отчитаться, что я освободилась. Столовая у нас очень демократична: все приходят сюда позавтракать и потом перехватывают что-то во время рабочего дня. Что же касается обедов, то предусмотрены четыре обеденных зала: отдельно для постоянного персонала, старших сестер, медсестер и работников лаборатории, работников обеспечения. Это были прекрасные помещения для нудной болтовни с девяти до десяти тридцати. Ди, сидевшая там с Питером Ховеттом, одним из медиков хирургического отделения, мне помахала.

— Что это ты делала в офисе сегодня утром? — поинтересовалась она. — Вильямс заметила тебя под дверью.

— И одного взгляда ей хватило, чтобы пустить сплетню?

— Ты же знаешь, Мей умеет извлекать выгоду из любого события. Так зачем ты туда ходила и что там делала?

— Ничего, — бросила я ей, садясь и прихлебывая какой-то невразумительный кофе. По крайней мере, он был горячим. — Все дело в специализации на третьем курсе, — объяснила я наконец. — О чем я услышала с облегчением после того, как у меня перед глазами уже пролетела вся моя жизнь.

— И?..

Ди вполне могла рассердиться на меня из-за моего решения и затеять спор, поэтому я ответила уклончиво:

— Сказала, что еще не определилась.

Ди искоса глянула на Питера.

— Кажется, тебе пора, — сказала она.

Когда мужчина ушел, подруга снова обернулась ко мне:

— Но ты ведь изберешь работу в операционной, правда? Ты всегда этого хотела…

Ее голос звучал так, словно Ди была кровно заинтересована в моем выборе.

— А как ты? — в свою очередь поинтересовалась я.

— Я бы выбрала операционную, но если ты пойдешь туда…

Я поняла, что она подразумевает. Вакансий было немного, они появлялись нечасто, и за них разворачивалась настоящая борьба между студентами.

— Я туда не пойду. Так что будь спокойна на этот счет.

— Правда? — Подруга улыбнулась и расслабилась. — В таком случае мои шансы увеличиваются. Старшая сестра всегда предпочитала мне тебя, ты ведь так хорошо сдала экзамен… Но ты не пойдешь в инкубационное отделение, разумеется?

Мне ничего не оставалось, кроме как пересказать весь разговор:

— Честно говоря, я и сама еще не знаю. Она предложила диетическую кухню, это одна из возможностей.

— Да кто на этой планете сможет вытерпеть мадам Хоррабин? И там нет пациентов! Да ты же умрешь со скуки! Что касается недоношенных детей, то это отделение ничуть не лучше. Там везде приколоты маленькие таблички: «Только дипломированные сестры могут кормить детей, изменять инкубационный режим, устанавливать подкожные капельницы, измерять температуру прямой кишки, следить за грудным вскармливанием». Черт возьми, да там ты окажешься девочкой на побегушках, будешь целыми днями мыть бутылочки и стирать пеленки!

— Сейчас уже так не поступают, — возразила я. — Там наконец-то порядки стали более демократичными. Теперь для них все делает прачечная, а студенты заполняют карточки на малышей.

— Да, ты права. — Она поднялась. — Я должна идти, я то сейчас здесь появится вечно ворчащая Фанни Крейг. Когда ты освободишься?

— Приблизительно без двух минут пять, — проговорила я. — Но не обещаю, потому что у нас две сестры еще на больничном.

— Так разве ты не к этому стремишься? Остаться и работать сверхурочно?

Я заинтересовалась, откуда ей известно о моих словах, но Ди уже ушла. Пока я допивала свой кофе, я ломала голову над этой проблемой. Мы с Мартином были одни в кухне Тома Робертсона, когда я бросила эту фразу. Как она могла успеть дойти до подруги?

Сестра Каттер возилась у себя в кабинете и что-то ворчала, когда мне удалось наконец поймать ее и сообщить о своем возвращении. Она заявила:

— Вы опоздали, мисс! Предполагается, что вы сегодня отвечаете за кладовую. Там есть столик? Или маленькая тележка?

Я попыталась вспомнить точно, что было свалено в захламленном углу большого запыленного чулана.

— Найдите что-нибудь похожее и поставьте у входной двери до вечернего посещения. — Она протянула мне красную тетрадку с карандашом, прикрепленным к корешку примерно полуметровым шнуром. — И положите вот это сверху. Думаю, было бы лучше повесить рядом объявление, чтобы привлечь внимание входящих, впрочем…

Я открыла обложку. «Мы, нижеподписавшиеся, хотим поддержать сестер в их требовании повышения заработной платы и улучшения условий труда», — гласила надпись.

— Сестра, но вы ведь не собираетесь просить родственников наших пациентов подписывать это, правда?

— Просто делайте то, что вам велено, сестра Дрейк.

Это было уже слишком. Неужели сестра Каттер с ее железным характером, одна из представительниц старой школы медсестер, позволила втянуть себя в нынешнюю позорную кампанию. Этого я не могла ни понять, ни принять. Я глубоко вздохнула, напомнила себе, что у меня есть право на собственное мнение, и сказала:

— Нет, сестра. Я не стану этого делать. И нигде не написано, что я обязана вам подчиняться в подобных случаях. — Я опустила красную тетрадку ей на стол. — Извините, сестра, — добавила я по старой привычке. Замолчав, я стала ждать, когда же разразится буря. Пальцами я крепко сжимала дверную ручку и сосредоточенно изучала разделявшую нас полосу зеленого линолеума.

К моему удивлению, воцарилась тишина. Я посмела поднять голову. На узком лице сестры Каттер возникло выражение, ей совершенно несвойственное. Вероятно, оно обозначало улыбку. Недовольные складки в уголках рта углубились, и все же это была именно улыбка. А поскольку речь шла о Каттер, то эту гримасу можно было назвать даже широкой улыбкой. Она мягко спросила:

— Вы хотите сказать, что в нашем лагере появился бунтовщик? Сестра Дрейк, вы не поддерживаете кампанию? Да?

Я кивнула:

— Да, сестра.

— Понятно. Кто-нибудь еще разделяет ваши взгляды?

— Я не знаю, сестра, — ошеломленно произнесла я.

Она обдумывала мои слова несколько секунд, потирая подбородок, а затем сказала:

— Роусторн колеблется, «определяет свое мнение»; мистер Бриттон и сестра Кей поддерживают комитет. Вы и я против. Это означает, что в восьмой палате пятьдесят процентов медиков возражают против кампании.

— Но остаются еще сестра Моррис и сестра Кинг.

— Они сейчас больны и не будут принимать участия в голосовании. Ладно, сестра. — Каттер взяла тетрадку и засунула ее в ящик, где хранила обрывки бумаг и старые бланки. — Забудем об этом. И не смотрите так, я на самом деле старалась поступить справедливо, — проговорила она. — И теперь я по-настоящему справедлива, ведь в нашей палате мнения разделились.

Я все еще пребывала в столбняке от удивления и продолжала смотреть на нее не мигая.

— Не стойте там! — прикрикнула на меня Каттер. — Идите и продолжайте заниматься перевязкой. Вы прекрасно знаете, что у мистера Хикена сегодня выходной, и его обязанности становятся вашими.

Это было гораздо больше похоже на нее, прежнюю, и я ответила:

— Да, сестра.

Все утро, пока я толкала туда-сюда тележку с перевязочным материалом и инструментами, помогала Алану Бриттону с тяжелыми банными простынями, разносила традиционные для полудня витаминные напитки вместе с Элен Кей и чистила стерилизаторы, я продолжала думать о внезапном появлении человеческих чувств у сестры Каттер. Раньше она всегда механически следовала букве закона. Впервые я видела, чтобы эта женщина приняла решение, свое собственное, не согласующееся с больничными правилами. Я была просто потрясена. В то же время мне было интересно, как долго может продлиться ее сопротивление.

Когда Виктория Лей пришла на обход перед ленчем, она попросила:

— Не ходите за сестрой. Я только хочу проверить перевязки мистера Вилсона. Я думаю, мы можем отпустить его домой завтра, если вы не против?

Я не имела права принимать такие решения, но кивнула:

— Рана хорошо затягивается. Я только что наложила новую повязку, но я ее сниму, если вы хотите осмотреть его сами.

— Нет, не беспокойтесь. — Она улыбнулась. — Я доверяю вашему слову, сестра.

— Мне приятно слышать это, мисс Лей, — ответила я ей. — Но сейчас я должна разыскать старшую сестру. Вы же знаете, насколько она следит за соблюдением правил. — Я замолчала, потому что мне в голову пришла отличная идея. — Чтобы мы все выполняли обязанности согласно Кокеру. Так что я лучше схожу за ней.

Виктория вздохнула и растянула рот в вымученной улыбке:

— Я надеюсь, она в лучшем расположении духа, чем вчера.

— Да, — доверительно проговорила я, — и намного.

Мне захотелось добавить, что буквально несколько минут назад я всерьез зауважала сестру Каттер, но я промолчала, потому что было бы слишком долго все объяснять. Но когда Джим Хикен заступил на дежурство и спросил: «Почему мы единственная палата, где нет брошюры с петицией?», — я ответила, что так решила сестра Каттер, которую я полностью поддерживаю.

Парень изумленно уставился на меня:

— Да ты просто сумасшедшая! Мы все завязаны в этом деле! За исключением старшей сестры.

— Нет, не все. Я не желаю связываться с этой акцией, — возразила я. — Я уже говорила тебе, что против таких методов.

— Тогда какие же тебе подойдут, ради всего святого?

— Я работаю над этим, — заявила я ему. — Рано или поздно я что-нибудь придумаю.

Я оставила его здорово раздосадованным, отправившись на ленч.

Когда я вернулась в палату без четверти два, мне оставалось только четверть часа до конца дежурства, чтобы завершить обход и измерить температуру у пациентов. На тщательный осмотр времени оставалось в обрез, да еще нужно было прибраться. Без двух минут два позвонили из отделения неотложной помощи и предупредили, что мы должны принять срочного больного.

— Но это не наши обязанности, — возразила я. — И что гораздо важнее, у нас нет свободных кроватей.

Я отчетливо услышала нервный, надтреснутый смешок секретаря Кетри:

— Мисс Лей говорит, вы можете положить одного пациента, Вилсона, на раскладушку, а завтра отправить его домой. И меня не интересуют ваши возможности, это экстренный случай, которым вы обязаны заняться.

— Подождите, — попросила я. — Дайте мне возможность найти старшую сестру.

— Это на самом деле экстренный случай, — подтвердила Каттер и схватила трубку: — Что это вы хотите сказать о приеме лишнего пациента? У меня нет кроватей, и меня совершенно не волнует… Что? — Она нахмурилась, а затем взглянула сквозь меня широко раскрытыми глазами. — Так почему вы этого сразу не сказали, дежурная?

Сестра с грохотом бросила телефонную трубку, полетела в комнату, где лежало постельное белье, и начала стягивать простыни и наволочки с полок.

— Быстрее, Дрейк! Положите двух пациентов из крайней палаты вместе во вторую комнату. Мы должны приготовить раскладушку для мистера Вильсона, а кровать перенести в первую комнату, — нервно распоряжалась она. — Боже мой, они везут нашего мистера Кершоу!

Я впервые видела, как Каттер сама засучивала рукава. Я должна была признать, что, когда она двигалась, она была похожа на ракету. Нам понадобилось ровно семь минут, чтобы перевезти мистера Вильсона вместе с его постельным бельем и всеми вещами на раскладушку в конце палаты, продезинфицировать его кровать, положить новые матрасы, а также перетащить и заправить кровать в первой комнате, пока Джим двигал нашего мистера Холта поближе к больному аппендицитом во второй комнате. Когда я положила ему грелки и принесла блоки, поскольку эта кровать не была наклонной, сестра Каттер сказала:

— Прекрасно. Теперь вам пора идти, сестра Дрейк.

Это был удачный момент, чтобы испробовать свою идею. Если сестра на моей стороне, она не станет спорить.

— Я не хочу уходить сейчас, сестра. У сестры Кей выходной, а вам нужен будет помощник для транспортировки его в операционную, если он поступит к нам, конечно.

— Ну разумеется, поступит! — воскликнула женщина. — У него, бедняжки, ущемленная грыжа. Что он делал, чтобы ее избежать? Впрочем, все врачи такие.

— Тогда я остаюсь.

— Но, сестра, я просто не могу позволить вам сделать это!

— В таком случае я останусь и без вашего разрешения, — настаивала я. — У меня есть серьезные причины для неподчинения. У вас собственное мнение по поводу книги петиций. А сейчас пусть у меня будет возможность отстоять собственное мнение. Пожалуйста, сестра. Наши поступки — составные части одного целого. Это мой маленький протест.

Каттер немного посопротивлялась, но потом у нее не осталось времени спорить, потому что из лифта послышался лязг каталки и носильщик из отделения скорой помощи вытолкнул ее. Рядом с каталкой шла Мей Вильямс, в руке она держала бутылочку с кровью.

Носильщик придвинул каталку к основанию кровати так, чтобы мы втроем могли легко пациента поднять; все одновременно, чтобы ни в коем случае не сместилась капельница. Мистер Кершоу выглядел ужасно: зеленоватый цвет лица, вокруг запавших глаз и рта темные тени, заостренные скулы…

— Он очень плох и находится в шоковом состоянии, — пробормотала Мей. — Ему уже ввели морфий, и врач настаивает, чтобы больной поступил на операционный стол, как только ему введут эту кровь.

— Сестра Вильямс, в операционную сообщили? — поинтересовалась Каттер, просмотрев карточку пациента.

— Да, сестра. Мистер Чесхант как раз поднимается сюда.

— Надеюсь, старший стажер не собирается сам проводить операцию? У них что, никого больше нет?

— Они пытаются разыскать мистера Беттса, но стажер сказал, что задерживать операцию нельзя.

Мей сунула мне бланк поступления, забрала одеяла из отделения скорой помощи и ушла.

Я знала, что дело не только в мнении сестры Каттер, считающей, что стажер не сможет прооперировать ущемленную грыжу, даже если она и называла Чесханта «молодой человек». Просто ее непоколебим мая как скала приверженность врачебному этикету была глубоко оскорблена. Консультанта, по ее мнению, должен был оперировать только человек, ему равный, и было оскорблением препоручить мистера Кершоу обычному персоналу. Глядя на его холодное и влажное лицо, пытаясь нащупать его слабый пульс, я осознала: ему была бы абсолютно безразлична личность хирурга. Главное, чтобы операцию провели побыстрее.

— Я сама отвезу его в операционную, — решила старшая сестра. — Это самое малое, что я могу для него сделать. Если вы твердо намерены остаться, то позвоните вниз и убедитесь, что у них наготове есть еще кровь. Проверьте, чтобы кровь была и в операционной. Ему много ее понадобится, бедняжке.

Каттер подняла глаза, удивившись собственной мягкости, и пролаяла:

— Ну, не стойте там! Делайте как я велела, сестра!

Это звучало гораздо более привычно.

Кершоу увезли в операционную после вливания половины второй емкости крови, и он пробыл на операционном столе больше часа. Когда его, наконец, привезли обратно, Виктория Лей, все еще в халате, помогала толкать каталку, санитар следовал за ней, а Стив Сейл нес капельницу. Мы с Аланом поспешили избавиться от посетителей, приготовили чай и поставили в вазы свежие цветы.

Я не пошла в крайнюю палату, потому что Джим Хикен уже работал там. Появившись после ухода санитара, он изрек:

— Хирурги думают, с ним все будет в порядке, хотя он был плох. Послушайте, вам нет смысла оставаться. Кажется, это ваш свободный вечер? Так почему бы вам не смыться отсюда теперь?

Я кивнула:

— Как только разберусь с цветами.

— И старшая сестра говорит, чтобы вы не возвращались раньше шести. Сейчас чуть больше четырех.

— Хорошо, — вздохнула я облегченно. Я доказала свой тезис: вполне возможно работать сверхурочно, и тебя никто не станет за это увольнять. И если я смогла уговорить сестру Каттер, любой может договориться с кем угодно, так мне казалось. Сестра и Алан освободятся в шесть, Кей вернется в пять, Джим сейчас работает за Роусторн, у которой все еще выходной. Один из нас, очевидно, будет лично приставлен к мистеру Кершоу. У Кей еще недостаточно опыта, у Джима хватает своих обязанностей, значит, это буду я. Я должна вернуться до шести, чтобы сестра ушла вовремя. Я просто выпью чаю где-нибудь в столовой и вытяну ноги на часок.

В столовой я просидела дольше, чем планировала, из-за Эми Брукс и Дез, подсевших ко мне. Когда они взяли по второй чашечке чая, Дез принес и мне тоже. Эми выглядела чуть менее измотанной, чем после работы с доктором Хилсденом, поэтому я поинтересовалась:

— Вам нравится в отделении, мисс Брукс?

Она залилась румянцем. Эми всегда краснела, когда кто-то заговаривал с ней.

— Надеюсь, мне там понравится, как только я получше освоюсь. Я еще не привыкла к здешним порядкам.

— Ей не слишком нравятся сеансы групповой терапии, — уточнил Дез, подарив белозубую улыбку.

— Да? — Я удивленно взглянула на девушку. — А почему нет? Что случилось?

— Понимаете, в этот момент мы должны выглядеть одними из них. К подобному сложно привыкнуть: тебя терроризируют вопросами о твоей личной жизни, о твоем отношении к разным больным и так далее, — попыталась объяснить Эми. — Я хочу сказать, мы привыкли держать дистанцию с пациентами. Поначалу сложно уподобиться обычному больному.

— Но ведь мы всего лишь обыкновенные люди со своими проблемами, — заметил Дез. — В этом мы все равны, правда? У нас нет никаких оснований притворяться, что мы боги, неуязвимые и не способные ошибаться.

Я нахмурилась:

— А тебе не кажется, что пациенты доверяют нам больше, когда считают нас почти всемогущими? Если ты встанешь на одну доску с больными, признаешь, что совершаешь иногда глупые ошибки, как же они смогут положиться на тебя?

Эми кивнула:

— Никак. Они просто поговорят со мной и помогут мне разобраться с их проблемами. Мы здесь не для того, чтобы на нас полагались.

Дез подался вперед.

— Мы хотим, чтобы пациенты встали на собственные ноги. Мы поддерживаем их, только если они очень остро страдают. Во всех остальных случаях мы только маяки, помогающие людям самим решать свои проблемы, — доказывал он горячо. — Мы для них должны служить ориентиром, а не опорой.

— Существует множество психологических школ, — возразила я. — Люди вроде Баркера, помешанные на отвратительной терапии. Психоаналитики, последователи Фрейда и Юнга. Ни с одной из них вы не согласны. Так как же вы можете гарантировать стабильность кому бы то ни было? И я не считаю, что медики должны принимать участие в этих групповых забавах. Я знаю со слов Мей Вильямс, что иногда случаются взрывоопасные ситуации.

— Это правда. Каждый волен выражать свое мнение, принимая во внимание и мнение другого, — пояснил Дез. — Это очень интересно и очень помогает. Таким способом освобождаются эмоции, напряжение снимается, и у пациентов появляется возможность завязывать отношения друг с другом. Только так они снова могут научиться взаимодействовать с внешним миром. Лучше, когда люди открыто выражают свою агрессию. Постоянно вежливый человек не говорит правды, не общается от чистого сердца, не создает искренних отношений с окружающими.

— Сестра Капер отлично научилась открыто выражать свою агрессию, — заметила я. — Значит ли это, что она более эмоционально здорова, чем люди, сдерживающие ярость?

Эми Брукс скорчила гримасу:

— Точно как сестра Купер. В самом начале практики в моей первой группе я стала «пришибленной», утратила присущую мне раньше силу воли. Сестра всегда считала меня глупой и неумелой и не скрывала этого. Я даже начала верить в ее правоту, поскольку у меня все валилось из рук и путались мысли в ее присутствии. Но, думаю, теперь мы лучше узнали друг друга.

Эта печальная исповедь поставила меня в тупик.

— Я решила пойти туда, — призналась я.

— Правда? — Дез потрепал меня по плечу. — Это замечательно, мы все будем очень рады. Можно я скажу Мартину?

— Если хочешь, — кивнула я. — Еще нет официального приказа, но старшая сестра считает, что я смогу заменить уходящую вскоре Паркинсон.

— Значит, через неделю. Она говорила мне, что возьмет отпуск в следующий понедельник, а потом вернется сдавать экзамен.

— В следующий понедельник? Так скоро? — удивилась я. События разворачивались неожиданно быстро, и я не почувствовала радости.

Дез поднялся и улыбнулся мне:

— Мы будем ждать. Состряпаем к понедельнику кучу провокационных вопросов и станем задавать их тебе на сеансе групповой терапии. Это будет очень интересно.

— Не верь ему, — искренне улыбнулась Эми, будто бы я могла воспринять слова Деза всерьез. — Он открывает рот на сеансах, только если его припереть к стенке. На этих занятиях он волнуется даже больше, чем я.

Этот разговор дал мне пищу для размышлений. Следующий час я обдумывала его лежа на кровати. Мне было интересно, как ведет себя Мартин во время сеанса групповой терапии. Никто из моих собеседников о нем не упомянул. Означает ли этот факт, что Вудхерст в этом не участвует? Но если там обязана присутствовать даже сестра Хуппер, то мне не приходило в голову ни одной причины, из-за которой он мог остаться в стороне.

Я вернулась в палату без четверти шесть. Джим Хикен встретил меня в коридоре и попросил:

— Ради бога, вытащи оттуда старшую сестру. Она не отходит от мистера Кершоу с тех пор, как ты ушла. Она даже не позволила мне работать в палате. Посмотри, что можно сделать, ладно? Ты все-таки женщина, вам легче понять друг друга.

— Ему так плохо?

Парень нахмурился:

— Давление понижено, и он все еще без сознания.

— В таком случае она не уйдет, — покачала я головой. — Ты же знаешь, как много для сестры Каттер значат инструкции. Она хотя бы чай пила?

— Боже мой, нет! Мне даже в голову не пришло предложить ей чаю.

— Мужчины! — вздохнула я. — Подумай, она отправила Кершоу в операционную и с самого ленча ничего не ела. Я отнесу ей чего-нибудь перекусить, ладно?

— Лучше заставь ее выйти и выпить чаю в кабинете, пока ты посидишь с ним.

— Я попытаюсь.

Я проверила бумаги, все еще лежавшие на столе администратора, прежде чем войти в палату. Каттер включила рассеянный свет в боковой палате и сидела там вплотную к кровати. Она не шевелилась, только пальцы теребили серебряную пряжку.

Я пробормотала:

— Сестра, позвольте мне подежурить рядом с ним, пока вы выпьете чаю в кабинете.

Женщина печально покачала головой:

— Нет, я пообещала ему, что буду рядом, и я останусь. Я никогда не прощу себе, если не сдержу слова. Он еще не приходил в сознание, и я должна быть здесь, когда он очнется.

Не имело смысла спорить об этом.

— Тогда я принесу вам поднос с едой, — заявила я.

Отправившись на кухню, я положила яйцо-пашот на тост, заварила чайничек, положила на поднос блюдце с шоколадным печеньем из ее шкафчика, отнесла все это ей и сказала, опустившись на стул рядом:

— Пожалуйста, поешьте, сестра, пока все не остыло.

Женщина даже не посмотрела на поднос. Ее взгляд был прикован к землистому лицу мистера Кершоу.

— Он не выживет, — беззвучно произнесла сестра Каттер. Я с легкостью прочла эту фразу по ее губам: она постоянно твердила ее. Но сейчас сестра была уверена в своих словах, сейчас они были слишком похожи на правду.

— Он выживет, — возразила я. — Выживет.

Но в моем голосе было больше страстного желания, чем уверенности.

Женщина покачала головой.

Я прикоснулась к ее плечу, чтобы она прислушалась к моим словам:

— Он не выживет, если вы будете сидеть здесь и постоянно повторять это!

Но Каттер лишь махнула рукой в сторону двери:

— Идите, сестра. Я остаюсь.

Джим ждал меня в коридоре.

— Ну что?

— Она не выходит. Я отнесла ей чай и еду, попыталась ненадолго вытащить оттуда, но сестра все время твердит, что он не выживет.

— Вероятно, она права.

— Но почему? Я прочла записи: хирург успешно удалил грыжу, и Кершоу сейчас должен быть вне опасности.

— Виктория, возможно, утаила информацию, которая могла бы его расстроить. Сестра Блекни на несколько минут поднялась к нам из операционной, чтобы проверить его состояние. Она сказала, что все это произошло из-за чертовой раковой опухоли, которую они раньше не обнаруживали. И как ты теперь оцениваешь его шансы?

— Сестра знает? — спросила я.

Парень пожал плечами:

— Она была в операционной.

— Понятно… Я думала, у нее просто сдали нервы, хотя она редко паникует. Я должна была догадаться, что Каттер доверяет только фактам. Бедный мистер Кершоу! Должно быть, он обо всем знал, если, конечно, кто-нибудь вообще знал о существовании опухоли. Почему доктора так по-идиотски относятся к собственному здоровью? Подобное ведь постоянно случается.

— Возможно, они правы, — мрачно изрек Джим. — В этом случае… Мистер Кершоу активно работал до сегодняшнего дня. Согласившись на операцию год назад, он мог бы все это время проваляться в постели и все равно умереть. Кто знает? Может быть, лучше, если смерть приходит быстро?

Я услышала легкий звон посуды.

— По крайней мере, старшая сестра пьет чай. Мне приготовить антибиотики для тебя?

— Нет, лучше оставайся здесь, — отозвался Хикен. — Вдруг ты ей понадобишься. Найди себе работу в бельевой или где-нибудь поблизости.

Я кивнула.

— Я отнесу поднос с ужином на кухню, — предложила я. — И помогу Кей. Подходит?

— Отлично, — согласился он. — Приглядывай за Каттер. Ей может стать плохо, если состояние мистера Кершоу резко ухудшится. Да, и кровь нужно менять примерно каждые полчаса. Проследи за этим, ладно?

— Хорошо, — пообещала я.

Примерно каждые десять минут я поглядывала сквозь стекло в боковой двери. Когда кровь закончилась, я взяла полную бутылочку и заменила ею пустую, отрегулировала капельницу. Затем я унесла поднос старшей сестры: она съела около трети яйца. Каттер все еще сидела там совершенно неподвижно и молча смотрела на лицо мужчины. Она все еще там оставалась в девять вечера, к приходу ночной смены.

Прежде чем сестра Остин подошла к Джиму, чтобы забрать отчет, я поманила ее на кухню. Я ничего не забыла.

— Я слышала, будто ты жаловалась на меня сестре Каттер? — спросила я.

Ее узкое лицо было веснушчатым, а кожа — бледной; портрет завершали близко посаженные голубые глаза и тонкие волосы. Такой человек заливается краской, как пион, если его припереть к стенке. Сейчас она покраснела и недовольно нахмурилась.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — пробормотала она.

— Понимаешь. Ты рассказала ей о секонале для Фуллера.

— Это случайно у меня вылетело во время разговора, — оправдывалась девушка. — Она спросила, есть ли тут лекарство, и…

— И тогда ты ей все выложила? Людям приходится нарушать некоторые нелепые правила ради спасения пациентов. Все когда-нибудь начинают поступать так, чтобы избежать непредвиденных осложнений. Я знала, что могу доверять Браун, но я надеялась, что ты тоже чему-то научилась. Хорошо, когда тебе ночью придется бегать по больнице, трезвонить и заставлять больных дожидаться болеутоляющего, не вини меня. Я не стану снова тебя выручать.

Остин тщательно складывала свою накидку не глядя на меня.

— Я не знаю, почему ты приняла это так близко к сердцу, Дрейк! — обиженно произнесла она. — А где старшая сестра? Почему отчет составляет Джим Хикен?

— Поэтому я так и разозлилась, — объяснила я. — Она сидит в боковой палате с мистером Кершоу. У него нет шансов, и Каттер об этом знает. Она пробудет с ним всю ночь, если ты не вытащишь ее оттуда. Так что напряги мозги и придумай какую-нибудь уловку, вместо того чтобы выбалтывать тайны о коллегах из своего же отделения.

— Мистер Кершоу? — спросила она. — Но за завтраком никто ничего мне не рассказал.

— Никто, вероятно, ничего теперь тебе и не сообщит, раз все знают, какая ты болтушка, — сердито произнесла я. — Извини, Остин, но ты безумно раздражаешь меня, когда ходишь туда-сюда, всюду суешь свой нос и сплетничаешь. А сейчас, ради всего святого, постарайся убедить сестру Каттер уйти домой. Я полагаю, Коллинз пришлет специальную сиделку, она сегодня понадобится.

Прежде чем уйти, я сама подошла к сестре.

— Вы еще не уходите? Ночные дежурные уже здесь. О нашем больном обязательно позаботятся.

— Нет, я останусь рядом, сестра. — Женщина подняла на меня печальные глаза. — Что вы о нем думаете?

Каттер не была родственницей, которую нужно подбадривать доброжелательной ложью. Она оставалась профессионалом, проверяющим свое собственное впечатление. Дыхание мужчины стало более поверхностным, нос заострился, мочки ушей зловеще отодвинулись от черепа.

— Довольно скверно, — честно признала я. — Он приходил в сознание?

— Только на мгновение. — Собеседница криво улыбнулась. — Он узнал меня и понял, что я сдержу обещание.

— Это хорошо, — проговорила я. — Спокойной ночи, сестра.

Спускаясь вниз по лестнице вместе с Джимом Хикеном, я сказала:

— Думаю, она была немного влюблена в него все эти годы…

— Кто? — недоуменно спросил парень. — О чем ты тут толкуешь?

— Я говорю о сестре Каттер и мистере Кершоу. Такое иногда случается, когда люди много лет работают вместе. У непривлекательной женщины тоже есть чувства. Сестра ненавидела всех девушек, работавших у него в регистратуре. Она просто со свету сживала бедную Викторию.

Джим выглядел потрясенным:

— Чепуха! Ты что сегодня такая романтичная? Они терпеть друг друга не могут, она и шеф, вечно цапаются.

— Именно об этом я и говорю, — пояснила я. — Они привыкли друг к другу. А привычка тоже разновидность любви, не так ли? Они всегда могли попререкаться всласть. Никто не будет годами ругаться с посторонним человеком.

Джим в ответ заявил, что женщин не зря упрекают в нелогичности. Он совсем ничего не понял.

По пути в столовую швейцар позвал меня.

— Для вас письмо, — сказал он мне и подмигнул. — Его передал доктор Вудхерст.

Я опустила послание в карман: открою его, когда доберусь до своей комнаты, не раньше. Белый квадратный конверт оказался довольно тяжелым, и я надеялась посмаковать его содержимое на досуге.

За ужином было решительно не с кем поговорить. Ди, по-видимому, развлекалась где-то в компании с Адрианом Вульфом, поскольку вечер вторника у него свободный, и за столиком для старшекурсников не оказалось никого из моей группы. На ужин подали рыбный пирог, который я не переношу, поэтому, съев немного лимонного мусса и выпив две чашечки кофе, я поднялась в свою комнату.

Прежде чем зашторить окно, я бросила взгляд на больничные блоки. Я могла только разглядеть окно боковой палаты в углу здания, налево от центрального лифта. Свет горел. Это было не к добру. Сев на кровать, я стянула шапочку, достала письмо Мартина и заставила себя аккуратно и терпеливо разрезать конверт уже порядком затупившимися ножницами.

Письма не было. В конверте лежал мой фиолетовый шарф и не было даже короткой записочки. Я решила, что Вудхерст положил шарф к себе в карман, забирая мое пальто на вечеринке у Тома, а потом забыл вернуть его мне.

Я чуть не расплакалась от разочарования. «И вовсе не из-за Мартина, — говорила я себе, — а потому, что сестра Каттер сидит там, смотрит на мистера Кершоу взглядом маленькой хрупкой женщины и постепенно становится такой».

Я засунула шарф в верхний ящик тумбочки, собрала туалетные принадлежности и отправилась в ванную. Вернувшись, я раздвинула занавески и снова посмотрела на туманную лужайку. Свет в окне все еще горел, и мне совсем это не понравилось. Сегодняшний день выдался очень тяжелым, и я была рада, что он наконец закончился. Но будет ли завтрашний хоть немногим лучше?

Завтра, подумала я, среда. Что же такого особенного должно случиться в среду? Что-то точно намечалось, я была уверена. Что-то я обязательно должна сделать. Но что? У Джима Хикена будет выходной, у Стива Сейла тоже, Роусторн выйдет на работу… Потом я вспомнила: должно состояться собрание медиков, поддерживающих кампанию за повышение заработной платы. Плакат гласил, что пройдет оно в малом лекционном зале в девять часов.

Мне было интересно, какого рода публика там соберется. Придет ли Мартин? Если придет, смогу ли я критиковать его идеи публично? И хочу ли я этого? Но если я просто отстранюсь от участия в акции, не будет ли мой шаг обычной трусостью? Я не нашла ответа ни на один из этих вопросов перед сном. Возможно, я не слишком тщательно их искала…

Глава 4

Я оказалась права насчет света в боковой палате…

Я почувствовала, что какие-то туманные слухи уже просочились, войдя в столовую на следующее утро. При моем появлении Ди опустила глаза и помрачнела, а Джим Хикен — утром он был в штатском — поднял голову и посмотрел на тесную компанию во главе стола так, словно объявил: «А вот и она».

Остин стояла, ожидая нас в коридоре отделения. Ее молчание (вместо привычной для всех болтовни) доказывало, насколько глубоки ее переживания.

— Он умер, — хрипло сказала девушка, еще не до конца осознавая случившееся. — В половине одиннадцатого.

— Я догадывалась об этом, — отозвалась я. — Свет был включен. Что со старшей сестрой?

— Она была здесь и пошла спать после часу ночи. Она бы осталась и… Я не могла…

— Я знаю. С ней все в порядке?

— Я не уверена. Она не разговаривала. Но сестра Каттер не позволила бы мне помочь ей. Вы знаете, какой она становится, когда с ней начинают пререкаться… Я перевела мальчика с аппендицитом обратно в первую палату.

Я пересказала наш разговор Алану Бриттону на кухне. Для него это известие стало новостью.

— Сколько ему было? — спросил Алан.

— Пятьдесят с хвостиком, — предположила я. — В его деле возраст не указан. Может быть, шестьдесят. Он старше, чем Каттер, а ей должно быть пятьдесят шесть, если судить по ее редким обмолвкам об участии в войне. Она служила вместе с моим отцом в Северной Африке, в Первой армии, а ведь Кершоу тогда уже не был зеленым юнцом.

Роусторн, едва появившись, уже была осведомлена о случившемся. Более того, она знала, что Виктория Лей попытается занять освободившуюся должность, как только на нее объявят конкурс.

— Скоро ему начнут подыскивать замену, я думаю. Это нужно сделать побыстрее, — говорила она. — Ведь нужно подумать обо всех его частных пациентах.

— Откуда ты узнала все это к восьми утра? — поинтересовалась я.

— Элементарно. Я не пошла завтракать, а протиснулась в общий зал. Хороший кофе — все, что мне было нужно. Там сидел мой приятель и шептался о ночном происшествии с кем-то из седьмой палаты. Он мне и выболтал все. Думаю, он воспользовался случаем, чтобы избавиться от своих собеседников, — объяснил, что ему нужно срочно поговорить со мной.

Теперь я поняла. Но я все еще не могла понять, как могло случиться, что Ди Воттс знала, что я сказала Мартину на кухне Тома Робертсона.

В половине девятого двое молодых людей из «Пост энд мейл» заглянули в палату, разыскивая сестру Капер. Роусторн высунула голову из кабинета и заявила:

— Сестра не заступит на дежурство раньше половины одиннадцатого. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Газетчики ответили, что нет. Они хотели побеседовать с ней о мистере Кершоу и надеялись услышать «характеристику, которую можно процитировать в газете, по возможности от сестры его отделения. Они могут вернуться попозже. И не подскажут ли им, где можно выпить чашечку кофе?

Я сама как раз собиралась вниз, поэтому спросила у Виктории:

— Я покажу им дорогу в столовую, ладно?

— Сделай одолжение, — кивнула она, а взгляд говорил: «И попытайся избавиться от них, если сможешь».

Молодые люди представились как Том и Билл уже на пути вниз. Младший из них, Том, оказался фотографом. Я всегда считала, что фотографы ходят, нагруженные тяжелыми камерами и обвешанные всякими электрическими устройствами, но при нем была только «лейка» в одном кармане и миниатюрная японская камера в другом.

— У меня работа Джеймса Бонда, — усмехнулся он. — Маленький фотоаппарат сподручнее для быстрой съемки.

Выпив чаю, газетчики пришли поболтать со мной. Они говорили о некрологе. Я и не догадывалась, какой вес наш мистер Кершоу имел в окружающем мире. Когда я призналась в своем невежестве старшему из парней, Биллу, он рассмеялся мне в лицо.

— Разве это не поразительно? — заявил он. — Вы долго работали с ним и даже не знали, какое имя у него в медицине! Полагаю, вы никогда не слышали о полковнике Хартли Кершоу? Первом человеке, который начал покрывать раны пластиком?

— Да вы что? — Я нахмурилась. — Пластиком? Но зачем?

— Зачем, она спрашивает! — воскликнул Билл. — Солнышко, он просто загерметизировал их, чтобы вирусы не могли размножаться до тех пор, пока раненого не доставят в стационарный госпиталь. А потом выяснилось, что обработанные таким способом повреждения сами заживали, становились розовыми и чистыми. Разве это не очевидно?

Я вздохнула:

— Я всегда думала, что этот способ возник еще в Первую мировую войну. И что был использован французский пластырь, а не пластик. Это не ново. Вообразите, я слышала о шине Кершоу, но не…

— И не знали, что у него были военные ордена, я полагаю?

Должно быть, они считают меня идиоткой.

— Понимаете, нет. Он… он был для нас просто мистером Кершоу. Но как мог врач получить военный орден? Медики ведь не принимают непосредственного участия в боях.

Билл склонил голову набок:

— Это долгая история. Давайте скажем так: ему однажды пришлось серьезно повоевать. Уверен, вы прочитаете об этом сегодня в некрологе. Этот факт из его биографии наверняка не обойдут вниманием.

— В «Мейл»?

Газетчик молча кивнул. Том добавил:

— Кто же собирается продавать эту информацию в «Экспресс» или «Стар»? Он родился в Волверхамптоне. Местный мальчишка добивается успеха, все в таком духе… Кстати, как продвигается ваша кампания за повышение зарплаты? Кажется, на прошлой неделе была многолюдная демонстрация в Волсолле?

— Правда? — Демонстрацией я не очень интересовалась. — Меня об этом спрашивать бессмысленно. Боюсь, я представляю реакционный лагерь.

Билл не мог поверить своим ушам.

— Вы довольны существующими порядками?

— Да, более или менее. Если говорить уж совсем честно, было бы отличной идеей снизить зарплату, а не повысить, и тогда… О, вам все это неинтересно. Но люди, действительно желающие заботиться о других, чувствующие призвание… — Я осеклась, увидев на другом конце длинного помещения Мартина. Он остановился поговорить с кем-то у двери. Грета Севард. «Он может выяснить что-то насчет собрания», — сказала я себе. Мне удалось заметить, как он улыбнулся, дотронулся до ее плеча, а потом летящим шагом вышел из комнаты.

— Что вы говорили? — пробормотал Билл.

Мне понадобилось несколько минут, чтобы вернуться в реальность.

Мы попытались скрыть печальную новость от пациентов, но слухи неизбежно просочились. Все вели себя очень тихо в то утро, но я догадывалась, что происходит, заметив, как они шепчутся друг с другом и замолкают, когда кто-то может их услышать. Жена мистера Вилсона, пришедшая забрать мужа на ленч, сунула ему деньги, которые он отнес Планту, когда я забирала его поднос.

— Мой вклад, Тед, — пробормотал он. — Я чуть было не забыл.

Собеседник наклонился и бросил монеты в жестяную коробочку из-под табака, стоявшую у него на тумбочке.

— Спасибо. Я проверю, включено ли в список твое имя.

Затем мистер Плант посмотрел на меня:

— Понимаете, цветы для нашего шефа. Подойдет, да? Большинство ребят хотели бы сделать для него хоть что-то. Я хочу сказать, он ведь был добр к нам.

Я обязана была ответить, что им не следовало собирать деньги и никто не требует этого от них, но не стала этого говорить.

— Благослови нас Бог, — произнесла я. — Но кто вам рассказал, мистер Плант?

Он указал большим пальцем на Арчи, молодого мотоциклиста, который попадал к нам в третий раз. Сейчас у него была повреждена голова, и это несмотря на все наши проповеди о необходимости защитного шлема.

— Парень на соседней кровати сказал мне.

Арчи спал.

— А как он узнал?

— Он догадывался, что-то слышал прошлой ночью. А потом он спросил сестру Коссар, и она ответила так уклончиво, что мы сразу поняли — это правда. Это ведь правда, да?

— Боюсь, что так. Мистер Кершоу был в очень плохом состоянии. Мы немногое могли для него сделать.

— Проклятие! У него ведь было все самое лучшее. Верно сказано — здоровье и силу ни за какие деньги не купишь. Кто теперь будет заниматься нами, сестра?

Я ответила, что, возможно, мисс Лей на какое-то время возьмет эти функции на себя.

— Позже обязательно кого-нибудь назначат, но на это нужно время. Не беспокойтесь, вас будут лечить не хуже, чем прежде.

— Я уверен, так оно и будет. До тех пор, пока вы, девочки, нас не бросите. Моя жена говорит, будто прошел слух, что вы угрожаете забастовкой. Знаете, я вас в этом не виню. Мне кажется, вам не платят и половины того, что вы заслуживаете.

— Глупости все это, — возразила я. — Мне здесь все нравится. Так что у вас есть одна практикантка, не собирающаяся бастовать. И старшая сестра Каттер тоже не станет этого делать, и сестра по персоналу, насколько я ее знаю. И вообще, как мы можем бастовать, даже если бы захотели? Это всего лишь глупые разговоры.

— Правда? Мне так не кажется, — покачал головой шофер. — Сестра Кей говорила, что не будет приносить нам еду, когда придет время проводить акцию. Что уж говорить о прачечной или о протирке пыли на тумбочках?

Я была взбешена.

— Посмотрим, — фыркнула я. — А вы не позволяйте ребятам собирать большие суммы на цветы. Некоторые из них не могут себе позволить больших трат, у них только больничная страховка, а ведь им еще семьи содержать. Не все пациенты, подобно вам, могут получить компенсацию.

— Да не волнуйтесь. — Мужчина улыбнулся. — Я сказал им, что шиллинга будет достаточно, но они все принесли по полдоллара или больше. А старик Вильсон и вовсе отдал целый доллар. Они сами хотят собрать побольше. И я не думаю, что старшая сестра сможет их остановить.

— Она не станет этого делать, — заверила я его. — Конечно, она станет ворчать из-за нарушения правил, но на самом деле ей будет очень приятно, я уверена.

Мы не видели сестру Каттер целый день, потому что она заперлась в кабинете и не разговаривала ни с кем, кроме Роусторн. Она отказалась встречаться с репортерами и совершать вечерний обход с членами Королевского общества, и я не думаю, что она обедала.

Я должна была освободиться в шесть, но было едва половина шестого, когда я закончила. Я спросила Роусторн:

— Мне просто уйти или пойти и сдать сестре отчеты?

Она кивнула:

— Да. Пойдите и посмотрите на нее. Сестра Каттер не должна все время оставаться наедине со своими мыслями. Я беспокоюсь о ней. Идите, она вас не съест, и, возможно, ей не понравится, если я вас просто отпущу.

Я постучала в дверь офиса, не услышала ответа и вошла. Старшая сестра просто сидела там неподвижно, как она сидела у постели мистера Кершоу, — прямая, глаза устремлены в одну точку. Я произнесла:

— Я могу окончить дежурство, сестра?

Она даже не взглянула на меня. Я попыталась снова:

— Сестра, вы разрешаете мне уйти сейчас?

Спрашивать дальше было бессмысленно. Стоявшая в дверях Роусторн подняла брови:

— Она все еще просто смотрит в пустоту?

— Да. Очевидно, она в шоке. Что нам делать?

Она задумалась на минуту.

— Я знаю, что мне следовало бы сделать. Сообщить старшей сестре. Но я не стану так поступать, не сейчас. Заместительница сейчас на месте, к сожалению, а вы ведь знаете, как наша сестра любит миссис Эвансон?

Я знала. И отвращение было обоюдным. Когда бы заместительница ни вошла в палату, мы почти наяву видели, как топорщатся синие форменные платья двух женщин, словно перья у птиц перед дракой. Никто доподлинно не знал почему: казалось, это редкий случай абсолютной несовместимости двух людей, когда появление одного из них проявляет худшие качества в характере другого. Возможно, между ними и случился когда-то конфликт, но если и так, я об этом ничего не знала.

— Я позвоню в отделение психиатрии, — предложила Роусторн. — Посмотрю, сможет ли кто-нибудь ее быстро осмотреть. Хорошо?

Не в моей компетенции было советовать ей, и я не понимала, почему она интересуется моим мнением. Наверное, иногда даже опытные сестры не знают, что делать.

— Почему бы и нет? — согласилась я. — Хотите, я сама позвоню?

— Если у вас есть время. А пока вы будете дозваниваться, я закончу с инъекциями.

В отделении ответила сестра Хуппер. Я не хотела распространяться о происшествии с Каттер, поэтому я просто проговорила:

— Говорят из восьмой палаты. Могу я поговорить с мистером… с вашим дежурным?

Жаль, что я не знала фамилии Деза.

Сестра ответила, что мистер Гобблдгууг уже освободился и покинул клинику.

— Может быть, вы поговорите с мисс Брукс?

— Конечно, сестра, если никого другого нет. — Я не рассчитывала, что моя фраза прозвучит настолько отчаянно.

— Подождите, — приказала она мне и удалилась.

Затем она вновь вернулась к телефону и спросила:

— А кто говорит?

— Это сестра Дрейк. Я звоню по просьбе старшей дежурной Роусторн.

— В таком случае будьте так добры позвать к телефону саму старшую дежурную, а я пока схожу за доктором. — Я снова услышала удаляющиеся шаги Хуппер.

Шаги, услышанные несколькими мгновениями позже, были медленнее и мягче, поэтому я не стала класть трубку. Потом голос Мартина произнес:

— Вудхерст слушает.

— Мартин, это Лин. Ты не мог бы…

— Послушай, я не могу говорить сейчас. Твой разговор не может подождать? — Он, конечно, подумал, что это личный звонок, а сестра Хуппер все слышит.

— Послушай, — прервала его я. — Нам необходимо, чтобы кто-то пришел и осторожно осмотрел сестру Каттер. Она, кажется, в шоке, и старшая дежурная не знает, что делать.

— О, извини. В шоке, ты говоришь? Как это выглядит и почему произошло?

Я все объяснила. Потом, все еще чувствуя себя неловко, я добавила:

— Я попросила найти Деза, а не тебя, но, кажется, он уже ушел.

— Жаль. Тебе бы стоило вначале поговорить именно с ним или с другим врачом в этой должности, но… Ладно, я поднимусь через пару минут.

— Хорошо, — согласилась я. — Спасибо, Мартин.

Я подождала, пока он положил трубку, затем нашла Роусторн и объяснила ей:

— Вудхерст сказал, что мы должны были сначала обратиться к его заместителю, но, поскольку дело срочное, он уже поднимается.

— Я знаю, что должны были, — ответила дежурная. — Но, зная доктора Гайдона… Уверена, так будет быстрее.

Она имела в виду, что доктор Гайдон находился сейчас, скорее всего, в своем доме на другом конце обширной территории клиники, и только стихийное бедствие смогло бы выгнать его из дому до ужина. Роусторн опустила последний из использованных шприцов в мусорное ведро и заперла шкафчик с лекарствами.

— Спасибо, — поблагодарила она. — А теперь бегите. Вы и так уже сильно задержались… Вы собираетесь на это собрание сегодня вечером?

— Я размышляла об этом, — призналась я. — Но не думаю, что собравшиеся станут меня слушать. Они сейчас слишком увлечены своей идеей.

— Понимаю. Вы чувствуете себя не в своей тарелке из-за этой кампании, как и я, не правда ли? Что же, вы — свежий ветер на фоне остального персонала этой палаты!

— Честно говоря, я действительно считаю их неправыми. Если бы они отложили демонстрацию до первого апреля!

— День рождения Флорри? — Дежурная быстро улыбнулась. — Да, я тоже о нем вспомнила. Я и не знала, что наши мысли настолько совпадают. Ладно, мы вместе пойдем на собрание и обнародуем наше мнение. Вы согласны?

В этот момент Мартин бесшумно появился в дверях. Я кивнула:

— Увидимся позже, сестра. Доктор Вудхерст уже здесь.

Его голос по телефону звучал раздраженно, но я списала это на боязнь быть подслушанным. Я не могла придумать ни одной причины, из-за которой он может убить меня в моей же собственной палате. Но что-то похожее он проделал. Меня как будто вообще не существовало до той минуты, когда я прошла мимо него в дверях. Мужчина подвинулся, причем в этом жесте сквозила скорее не вежливость, а неприязнь: его губы были плотно сжаты, а взгляд скользил мимо меня. Непроизвольно я остановилась и произнесла:

— Мартин!

Вудхерст быстро прошел мимо меня.

— Здравствуйте, дежурная. Чем я могу вам помочь?

Мне не нужно было даже оглядываться, чтобы почувствовать обращенную к ней улыбку. Я услышала ее в голосе Мартина. Поэтому я просто пересекла коридор, села в лифт, что было нам запрещено, и спустилась вниз. Существуют правила или нет, чем быстрее я доберусь до своей комнаты, тем лучше. Было бы вопиюще непрофессионально разрыдаться в общественном учреждении.

Но моим планам было не суждено сбыться, потому что в моей комнате сидела в ожидании Ди Воттс.

— Как ты сюда попала? — спросила я ошарашенно. — Я не возражаю, просто мне любопытно.

Подруга не улыбнулась:

— Ты забыла запереть дверь. Это просто не твой день, да?

— Правда? Не похоже на меня. — Я сняла шляпку и начала расстегивать пуговицы форменного платья. — Я хочу принять ванну, прежде чем появятся соперницы и начнется толкотня… Что-то произошло?

— Что-то произошло? Я тебе скажу! — возмущенно заявила она. — А для твоей сегодняшней непохожести на себя я просто слов не нахожу. Вот так.

Я резко обернулась и взглянула на нее. И все это из-за незапертой двери?

— Что с тобой происходит, Ди?

— Полагаю, ты «забыла» об этом? — Теперь я заметила на кровати рядом с ней выпуск «Мейл». Подруга не глядя ткнула пальцем в первую страницу:

— Когда до меня впервые дошли слухи, я решила, что ты просто неправильно все поняла. Я даже приняла твою сторону. Но это…

Я выхватила у нее газету и уставилась на нее. Затем я прокляла Билла. Заголовок статьи шириной в две колонки на первой полосе гласил: «Городская медсестра: платите нам меньше, а не больше!» Что еще хуже, рядом помещалась моя смазанная фотография — по-видимому, сработала миниатюрная камера Тома. Мое имя было написано правильно, значит, им помогал кто-то еще.

— Ну, давай. Вперед, читай это! — кипятилась Ди. — Боже мой, ты что, была пьяна или что похуже? Если бы я не пробовала кофе в столовой, я бы так и подумала. О, как же все теперь будут тебя любить! После твоего бреда о том, что хорошая зарплата привлекает случайных людей, что стандарты понижаются, когда улучшаются условия труда… Ты и вправду завязла теперь в этой грязи по уши, моя дорогая.

Я бегло просмотрела статью. Каждая фраза из нашей беседы с Биллом была напечатана. Мое недовольство акцией было искусно преувеличено, но все цитаты оказались точными. Я почувствовала себя такой ничтожной, что могла бы протиснуться в щель у себя под дверью.

— Я всего лишь болтала с ними, — произнесла я беспомощно. — Я понятия не имела, что они собираются использовать мои слова! Разве они имеют право так поступать?

Ди пожала плечами:

— Они ведь сделали это, правда? Признай, с их точки зрения, это сенсационная история.

— О, черт! — Я села рядом с ней. — Что же мне делать? Зачем мне вообще понадобилось открывать рот? Эти парни казались… Ну, они вели себя дружелюбно. И приехали только ради разговора о мистере Кершоу. Я и не думала, что их интересует мое мнение.

— Правда? Эта кампания — главная новость недели, если тебе это раньше в голову не приходило. Как ты могла оказаться такой бестолковой?

— Но почему они прицепились ко мне? Я ведь не разделяю вашей идеи…

— Вот именно! В этом-то и заключается сенсация, знаешь ли. Странная девушка, одна против всех. Предательница.

— Предательница?

— Они заставили тебя выглядеть именно так. Упрямица, которая может все испортить. О, Лин, почему ты не задумалась о своих словах?

Я страдальчески пожала плечами. Что бы я сейчас ни сказала, сделанного не исправишь.

— Ты же знаешь, что за люди репортеры, — продолжала она. — Не понимаю, почему ты не сообразила, что они тебя раскручивают?

— Да, не сообразила. Это выглядело обычной болтовней за чашкой кофе.

— Просто болтовня! — Подруга поднялась с кровати. — Ладно. Что сделано, то сделано. Тебе придется переждать эту бурю. Твое интервью в «Мейл» будет свежей новостью дней десять, и о тебе забудут, я думаю, а потом неожиданно произойдет что-то еще, что привлечет внимание общества. Но некоторые из коллег все это так просто не оставят.

— Я знаю, — согласилась я. — И догадываюсь кто. Мей Вильямс, например.

Но на самом деле я думала не о Вильямс. Я вспоминала ледяное выражение лица Мартина, видела, как он отстранился и дал мне дорогу. Статья все объясняет. Должно быть, он уже видел газету в комнате отдыха для врачей. Этот номер как раз вышел во время вечернего чаепития.

— Где ты достала газету?

У нас, в комнате для сестер, не оказалось экземпляра, возможно, кто-то посчитал нас безграмотными.

— Эту я выпросила у Эрика в обмен на результаты скачек.

Эрик был нашим швейцаром.

— Я принесла ее сюда прежде, чем сестра Крейг или кто-то другой успел ее прочитать, но, полагаю, еще один экземпляр лежит в комнате отдыха старших сестер.

Я подумала еще об одном человеке, который обязательно разозлится на меня.

— Сестра Хуппер это тоже прочтет, а она ведь решительная женщина.

— Тебе не стоит о ней волноваться, она тебя даже не знает. По крайней мере, ты с ней вместе никогда не работала. Но зато ты время от времени видишь Фанни Крейг. После этой статьи ты ведь раздумала идти на собрание? Конечно, если ты вообще туда собиралась. А ты собиралась?

— Я почти пообещала пойти туда с Роусторн.

Дежурная, по крайней мере, не собиралась демонстративно игнорировать меня или объявлять бойкот. И сестра Каттер тоже. Я вспомнила, что еще не рассказала Ди о случившемся с сестрой, но момент был неподходящий.

— И если я не пойду, собравшиеся посчитают меня трусихой, неспособной встретить трудности лицом к лицу.

— Ты говоришь прямо как моя мама. Она не пропускает ни одного утреннего чаепития, хотя и ненавидит их, потому что там собираются сплетницы, обсуждающие людей, которых за столом нет. — Ди распахнула дверь и высунулась наружу. Теперь, оставив за собой последнее слово, она стала гораздо дружелюбнее. — Это твое личное дело, подружка. Я не стану тебя критиковать публично, но не думаю, что все присутствующие окажутся так же щепетильны.

Достав свое домашнее платье, я натянула его поверх нижней юбки.

— Знаю, я допустила оплошность. Мне не следовало и рта раскрывать. Моя мама предостерегала меня от разговоров с незнакомыми мужчинами. Как же она была права! В следующий раз буду умнее… Я не отрекаюсь от своих слов, но я не хотела подобной огласки. Это негативно влияет на…

— На имидж? Ты ведь обвиняла нас в создании отрицательного образа медсестры. Так от чьих действий больше вреда?

— Ладно, — сдалась я. — Не надо начинать наш спор снова. Я вряд ли могу соображать хуже, чем сейчас. Может быть, ванна мне поможет.

Я отмокала больше получаса, будто горячая ароматизированная вода могла успокоить мою душу подобно ноющему телу. Иногда так и случалось, но не сейчас. Я не смогла даже согреться. Мне было так зябко, когда я одевалась, что поверх платья я накинула толстое твидовое пальто, спустившись поужинать пораньше в компании Ди.

В столовой было немноголюдно. Толкотня должна начаться позже, когда сменятся большинство дневных дежурных. Ди, чувствовавшая, что была слишком резка со мной, почти силой заставила меня съесть запеканку из цветной капусты, которая, чередуясь с рыбным пирогом и запеканкой из макарон, стала нашей постоянной вечерней трапезой с тех пор, как появился новый ученик повара. Администрация всегда позволяла ученикам экономить на ужине, поскольку недалекие члены Комитета по управлению больницами никогда не приходили к нам с проверками в столь поздний час, так что жаловаться было бессмысленно.

— Кто-то должен объяснить сестре Хейдок, что существуют и другие блюда, — проворчала я. — Если она заставляет поваренка использовать остатки сыра в пищу до крошки, почему бы ей не научить его готовить пиццу? Или гренки в сыре? Я здесь ни разу не видела даже яйцо-пашот, кроме единственного, которое сама приготовила для сестры Каттер.

— Гренки с сыром нельзя приготовить на нашей кухне, — заметила Ди. — Но когда эта сестра, как ее имя… Парсонс, что ли? Когда она работала здесь, она изобретала разные любопытные блюда. Пока она готовила, у нас на столе бывали даже лимонный пирог и взбитые сливки.

— Вероятно, она использовала больше рецептов, чем положено по инструкции, за это ей и указали на дверь, — вздохнула я. — Неужели настоящие сливки для обычных сестер? Ужасная экстравагантность! А что касается замены масла маргарином в сегодняшней запеканке, то я никогда не слышала о более бессмысленном поступке.

Ди сурово посмотрела на меня:

— Не противоречь сама себе. Ты ведь та самая девушка, которая хочет получать меньше, а не больше, помнишь? Ты не должна ворчать по поводу еды.

— Я никогда не упоминала о питании, только о деньгах и часах работы. И потом, еда здесь совсем не так плоха, как могла бы быть. Намного лучше, чем в некоторых колледжах. Посмотри как-нибудь на ужасную бурду, которую едят в Королевском медицинском колледже. Помнишь, мы были там во время теннисного кубка между медицинскими учебными заведениями? Черствый хлеб, несвежий маргарин. Их макаронная запеканка водянистая и жидкая, а наша хотя бы сытная.

— Слишком сытная. — Ди похлопала себя по животу. — После получения диплома мне понадобится интенсивный курс похудания, чтобы избавиться от накопленного за три года жирка.

— Миддер, — сообщила я ей. — Это самый интенсивный курс похудания. Все здорово теряют в весе, когда проходят его.

— Полагаю, что так. Только я не собираюсь тратить время на миддер. Я хочу быть сестрой в операционной.

Мне показалось, что раньше я не замечала за ней таких амбиций. Она всегда молча слушала наши разговоры на тему «Когда я окончу Мей».

— Скорее ты выйдешь замуж за Эдриана Вульфа, и вы будете жить в роскоши. Все считают, что он обязательно откроет свою консультацию. Я просто вижу тебя женой врача-консультанта, ухоженной дамой, приглашающей секретаршу на игру в бридж.

Подруга поднялась и направилась к горячему кофейнику на боковом столике, чтобы налить себе еще кофе. Вернувшись, она заявила:

— Возможно, но не женой Эдриана.

Ее лицо было совершенно бесстрастным.

— Но мне казалось, все было… — пробормотала я беспомощно.

— Все кончено. Finito. Все на помойку. — Приятельница потянулась к сахару, избегая смотреть мне в глаза. — Эдриан Вульф — это всего лишь два грязных слова.

Я вспомнила вечеринку у Тома. Ди общалась со всеми и ни с кем. Ведь так? Я с трудом вспомнила ее болтовню с Мартином у магнитофона, но затем он флиртовал с Мей Вильямс, а потом со мной. И в общежитие Вудхерст вез меня одну. Может быть, ей всерьез нравится Том? В конце концов, они долго работали вместе. Или Эдриан влюбился в другую девушку?

— Но почему, Ди? И насколько давно?

Подруга нерешительно пожала плечами. Я заметила, какой хрупкой она выглядит в тонком зеленом свитере.

— Мы все время балансировали на грани разрыва. Ты же знаешь, как это случается.

— Это было твое решение? — допытывалась я. — Или его?

— Обоюдное. Если бы случилось что-то особенное, я бы обязательно с тобой поделилась, но здесь и рассказывать нечего. И разве в твоей жизни недостаточно драматичных событий и без моих проблем?

Очевидно, Ди больше не хотела говорить об Эдриане, так что, допив кофе, она поднялась наверх подправить макияж перед собранием. А я сидела внизу, в одиночестве дожевывая резиновый яблочный пирог.

Потом я побродила туда-сюда по коридору школы медсестер в ожидании Роусторн, но после нашей встречи в четверть десятого мы не пошли прямо в малый лекционный зал, потому что она сказала:

— Ты ведь наверняка хочешь узнать о сестре Каттер. Мартину ее состояние не понравилось. Он сказал, что, хотя она и может самостоятельно выйти из шока через пару дней, существует опасность развития тяжелой депрессии, если не назначить специального лечения. Так что он позвонил по телефону в отделение, и они решили забрать ее.

— Забрать ее? — Это звучало непостижимо. — Прямо сейчас?

— Да, ее увезли. Вот почему я задержалась: мне пришлось ее сопровождать.

— Как она это восприняла?

Старшая дежурная криво улыбнулась:

— Ты же ее видела. Сестра никак не прореагировала. Я посадила ее в инвалидную коляску, объяснила, что ей нужно будет отдохнуть несколько дней, и отвезла в психиатрическое отделение. Бедняжка не произнесла ни слова. Надеюсь, она все-таки придет в себя. Но, по словам доктора Вудхерста, в ее возрасте тяжелые переживания рискованны… Ты знаешь, она, наверное, постоянно думала о нем.

— О мистере Кершоу? Да, мне тоже так кажется, — призналась я. — А Хикен подумал, что я с ума сошла.

— Мужчины! — фыркнула собеседница. — Ну как, я удовлетворила твое любопытство? В таком случае идем.

Я медлила.

— Ты не видела вечерней «Мейл», правда?

— Нет. А должна была? Когда я могла успеть?

Я быстро объяснила ей про статью и добавила:

— Ты все еще хочешь сидеть рядом со мной?

— О, дорогая, — вздохнула она. — Ты серьезно усложнила ситуацию, но тем лучше. Ты не можешь оказаться единственной противницей демонстрации. И, конечно, я сяду рядом с тобой. Пойдем, — заторопилась она.

В зале было всего около тридцати активистов. Я-то боялась, что все помещение будет заполнено народом. Сестра Хуппер занимала место в президиуме вместе с доктором Крофтом, Гретой Севард и Аланом Бриттоном. Когда мы вошли, все обернулись, как будто кто-то указал на нас пальцем. Мы сели сзади.

После переклички сестра Хуппер встала и объявила:

— Мы с радостью единогласно избираем Мей Вильямс представителем от студентов третьего года обучения.

Мей, одетая в излишне обтягивающее платье цвета морской волны, направилась к столу президиума. Прежде чем сесть, она произнесла:

— Спасибо за оказанное доверие, сестры, — затем, поймав мой взгляд, добавила: — Вношу поправку: спасибо большинству из вас. Поскольку теперь я представляю третьекурсников, я должна подчеркнуть, что мы совершенно не разделяем взгляды, высказанные в прессе одной из наших сокурсниц. Но, вероятно, сестра Дрейк изменила свое мнение, раз она посетила это собрание?

Кто-то громко прокричал:

— Давно пора!

Сестра Хуппер слегка стукнула по столу, восстанавливая тишину, потому что все вдруг загомонили одновременно.

— Тишина, пожалуйста! Сестра Дрейк, где вы?

Я подняла руку.

— Вы хотите сказать собравшимся что-нибудь, прежде чем мы приступим к обсуждению предстоящей демонстрации?

Я не могла проигнорировать вызов, звучащий в ее голосе, и беспощадное выражение маленького лица и встала.

— Да, сестра. Я бы хотела подчеркнуть: я понятия не имела, что мои взгляды, высказанные в частной беседе, будут опубликованы…

— Хорошенькая сказочка! Она обо всем знала! — Я отчетливо расслышала чьи-то громкие комментарии. Собравшиеся возмущенно гудели до тех пор, пока сестра Хуппер снова не постучала по столу.

Затем я продолжила:

— Я понятия не имела, что мои высказывания напечатают, но я не отказываюсь от собственной позиции. И некоторые сестры разделяют мое мнение, хотя мы в меньшинстве. Честно говоря, я считаю вашу кампанию преступлением.

— Сестра, вероятно, была слишком занята чтением «Мейл» и не услышала новости Би-би-си, — издевательски произнесла Хуппер. — Позвольте мне повторить специально для нее, что нам официально объявили о повышении зарплаты на двадцать два процента в течение двух лет. Что, сестра Дрейк, наша кампания по-прежнему кажется вам преступлением?

Я была ошеломлена. Двадцать два процента? Когда учителям предложили так мало? Больше пятой части нашей нынешней зарплаты? Это известие выглядело абсурдно.

— Это много, — проговорила я. — Это слишком много. Но если нам пообещали прибавку, больше нет необходимости в демонстрациях и забастовках, правда?

На этот раз угомонить собравшихся оказалось не просто. В конце концов сестра Хуппер сняла туфлю на двойной подошве и постучала ею по столу.

— И снова повторяю специально для сестры Дрейк. И, кажется, для вас тоже, сестра Роусторн? — язвительно продолжала эта женщина. — Мы выработали решение продолжать наше давление еще более настойчиво. Мы не согласны на меньше чем двадцать пять процентов. И немедленно, а не в течение двадцати пяти лет. Я не сомневаюсь, другие больницы поддержат нашу позицию. А теперь давайте послушаем объявление старшей сестры Севард по поводу собрания на выходных.

— Нам нет смысла слушать дальше, — пробормотала я.

Роусторн встала, и мы обе направились к выходу.

— Извини, — проговорила я, когда мы вышли из зала. — Нам бы никогда не предоставили слова, так что не было смысла оставаться.

— У меня есть идея получше, — сказала она мне. — Как зовут вашего знакомого репортера? Я поговорю с ним. Поднимется шум, читатели станут писать в «Мейл», и кто-то из них обязательно встанет на нашу сторону хотя бы потому, что мы в меньшинстве.

— Ты шутишь, — изумленно произнесла я.

— Нет, я говорю серьезно. Я видела, как активисты нами недовольны. Но пусть они только попробуют нас растерзать! Мы пойдем жаловаться в Комитет по управлению, если старшая сестра попытается на нас отыграться.

Я никак не могла поверить в происходящее.

— Сестра, но ты всегда была такой тихой! Ты из тех людей, которые следуют букве закона…

— Ну и что? Разве мы не на стороне порядка? — возразила она. — Это остальные — бунтовщики. Я бы хотела посмотреть, как комитет попытается давить на нас, зная, что мы поддерживаем политику правительства и законность.

Она повернула налево, к телефонной будке в холле общежития.

— Давай же посмотрим, сможем ли мы связаться с журналистом.

Когда я объяснила все телефонисту на коммутаторе в офисном центре «Мейл», он ответил:

— Это, наверное, наш мистер Моран. Его сейчас нет на месте, но я могу дать вам номер его домашнего телефона, если парень вам срочно нужен. Или вы можете поговорить с другими журналистами из службы новостей.

Я пояснила, что мы предпочитаем поговорить с мистером Мораном лично, и записала телефон для сестры Роусторн. Я ждала в холле, пока она звонила. Выйдя из будки, сестра улыбнулась:

— Он выезжает сейчас, я встречусь с ним в гостиной. Ты останешься?

— Если ты этого хочешь.

— Да, хочу, — кивнула собеседница. — Я могу упустить что-то важное, если ты мне не напомнишь! А теперь, до его прихода, перескажи мне точно содержание статьи, чтобы мне не повторяться. Я думаю, ты утаила от них больше половины происходящего, потому что ты тоже законопослушная. Даже бедняжка Каттер как-то сказала, что на тебя можно положиться.

— Она так сказала? — удивилась я. — Но она придиралась ко мне всякий раз, когда видела!

— Она ко всем придиралась, давай будем честными. Возможно, Вудхерст прав, утверждая, что у нее депрессивный тип личности.

— Интересно, почему доктора не было на собрании? — задумалась я. — Кей сказала, он состоит в комитете.

— Может быть, потому, что он все еще занят с сестрой Каттер. Ладно, давай сейчас вкратце набросаем содержание статьи. — Она выудила из верхнего кармана ручку. — Ты сравнивала между собой оклады медсестры-студентки и, например, машинистки, которой тоже приходится много тратить на еду, письменные принадлежности и прочее?

— Нет, но это хорошая идея, — ответила я. — Ведь в каком-то смысле нам повезло. А ведь больничные сестры вынуждены платить пять шиллингов в неделю за ту же самую пищу и жилье, за которые мы платим только какую-то ничтожную сумму в год. Это тоже несправедливо. Это называется взиманием из дохода, если ты должна платить тем больше, чем больше зарабатываешь. Сколько же, интересно, платят старшей сестре и ее заместителям?

— Боже мой, астрономическую сумму! Около двенадцати в неделю, я полагаю.

— В таком случае вот еще одна несправедливость: взимание.

— Я обязательно упомяну об этом. А как насчет этой дурацкой идеи гибкой зарплаты, которая никого не устраивает? Наши мятежные друзья сначала ухватились за нее, а сейчас говорят, что она несправедлива. И это нововведение не прижилось бы, если бы старшая сестра не настояла.

Я слегка толкнула ее локтем:

— Я вернусь через минутку. Он, вероятно, хочет сказать тебе что-то о сестре Каттер.

Мартин стоял прислонившись к стене в углу школьного коридора. Я не заметила, сколько он пробыл там.

Взлетая по лестнице, я услышала голос Роусторн:

— Я вам нужна, доктор Вудхерст? Извините, я вас не видела.

Когда звуки их голосов утихли и послышался хлопок входной двери, ведущей в школу медсестер, я решила вернуться. Роусторн глядела на меня снизу вверх, пока я спускалась.

— Представляешь, — сообщила она, — Вудхерсту была нужна не я. Он ждал, пока ты освободишься, чтобы поговорить.

— Со мной? — удивилась я. — О чем?

— Откуда мне знать? Я не спрашивала… Но зато я спросила о сестре Каттер, — отозвалась собеседница. — Доктор успокоил ее, а его начальник осмотрит ее утром, потому что сейчас сестра спит как младенец. Надеюсь, она отдохнет, поскольку она не смыкала глаз прошлой ночью… А вот это и есть твой репортер?

Это был он. Прежде чем мы отправились беседовать в маленькую гостиную, я кое-что вспомнила.

— Знаешь, я ведь из-за всех этих событий так и не прочитала некролог мистеру Кершоу. Но газета лежит у меня в комнате. Я покажу ее тебе позже.

— Позже у тебя не будет времени. В десять пятнадцать ты должна сидеть на скамейке в живой беседке у теннисного корта.

— Что, при такой погоде?

— Так велел передать доктор.

— Мартин? — Я не верила своим ушам.

— Да, Мартин Вудхерст. А теперь мы наконец можем поговорить с Биллом?

Я не помню ни слова из ее беседы с журналистом. И не знаю, как долго просидела дрожа на той скамейке. Я знаю только, что он примчался бегом, потому что сильно опаздывал, взял мои ладони в свои и сказал:

— Лин, ты, должно быть, замерзла… Послушай, мне о многом нужно с тобой поговорить. Знаю, я обещал позвонить в субботу, но, уверен, ты слышала о перемене расписания на следующей неделе. Мы можем сейчас окончательно договориться о встрече?

— Я не знаю, где буду работать на следующей неделе, — отозвалась я, не упомянув о том, что Паркинсон покидает отделение и я могу ее заменить. Вероятно, Дез тоже умолчал об этом факте. — Ничего не смогу точно сказать до воскресенья.

— Понятно. Тогда я позвоню тебе. Сейчас я не могу задержаться, я нужен в отделении, к тому же ты совсем заледенеешь, если мы продолжим разговор.

Он снова взял мои руки, наклонился, будто бы для поцелуя, как в тот вечер у пожарной лестницы. Только на этот раз Мартин не поцеловал меня. Он просто сжал мои руки и пробормотал:

— Доброй ночи, Лин.

Затем развернулся и побежал обратно к блокам больницы.

Он даже не улыбнулся. Но его настроение изменилось с его последнего появления в восьмой палате. За это я была ему благодарна.

Но у себя в комнате я почувствовала новый удар судьбы, когда прочла некролог мистеру Кершоу. Потому что, закончив читать, я перевела взгляд на колонку похорон. Меня интересовала дата его погребения, если она уже определена, для того чтобы сообщить мистеру Планту. Мой взгляд механически пробежал по сообщениям о свадьбах и помолвках. И там черным по белому было напечатано: «Вудхерст — Монтес: свадьба между Мартином Джеймсом и Лолой…»

Я не стала читать дальше, детали меня не интересовали. И к тому моменту, когда мне удалось перестать плакать, газета была изорвана в клочья.

Глава 5

Мартин не позвонил мне ни в четверг, ни в пятницу, увидеться нам тоже не удавалось.

В разговорах со мной никто не упоминал его имени, все мысли коллег крутились вокруг сестры Каттер. Ветром принесло слух, что ей понадобится шоковая терапия.

Роусторн недоумевала.

— Они ведь не будут сразу использовать шок, правда? — спросила она. — Врачи сначала должны прописать ей успокоительные по крайней мере недели на две, мне кажется. Я всегда думала, что шоковую терапию применяют только в безнадежных ситуациях.

— Не знаю, — призналась я. — На следующей неделе я, может быть, смогу что-нибудь выяснить. По крайней мере, я расширю свой кругозор в этой области, в том случае, конечно, если заменю Паркинсон в психиатрическом отделении.

— Неужели и ты тоже уходишь? — вознегодовала собеседница. — Разве нам недостаточно отсутствия сестры Каттер? Сейчас самое время украсть у нас студентку третьего курса!

— Ты получишь замену, — успокаивающе произнесла я. — Кто сейчас замещает сестру?

— В настоящий момент — я. Старшая сестра сказала, что придумает другой вариант через пару дней. Она обещала, что заболевшие сестры вернутся на следующей неделе, и…

— Послушай, — сказала я ей. — Если я не переведусь в другое отделение, мы сможем здесь справиться, разве нет? Даже если она никого не пришлет?

— Да, но…

— Никаких но, — возразила я. — Скажу старшей сестре, что передумала, это ведь очень просто сделать. Она меня вынудила сделать выбор, и она не сможет проигнорировать мой отказ. У меня ведь совсем не было времени на обдумывание. Что ж, я пойду и скажу ей об этом. Так что могу я уйти пораньше, чтобы успеть выпить кофе и попробовать ее поймать?

На лице Роусторн отразилась противоречивая смесь осторожного облегчения и упрямого следования долгу.

— Дрейк, я не знаю, что сказать… — вздохнула она. — Такой шаг действительно помог бы решить все проблемы. Но я не хочу заставлять тебя отказываться от своего выбора. Мы как-нибудь сами справимся.

— Глупости, — заявила я. — Я ухожу. Хорошо?

Всю дорогу до офиса я внушала себе, что мой поступок поможет разрубить запутанный узел проблем. Если мне удастся избежать направления в психиатрическое отделение, то у меня не будет больше повода видеться с Мартином. Чтобы избежать встреч с ним, я была готова вызваться добровольно на гериатрические ночи, а это о многом говорит. Взявшись за дверную ручку, я рассудила, что даже болезнь сестры Каттер — проявление воли высших сил.

Мой героизм оказался бессмысленным. Начальница бескомпромиссно заявила мне:

— Нет, сестра, вы не имеете права менять решение. Я вам ясно дала понять, что больше не могу дожидаться вашего окончательного выбора. Вы его сделали, и вы там останетесь… Я действительно не понимаю, как вы набрались наглости прийти ко мне сейчас и надеяться, что я стану отменять назначения ради вас!

— Просто пока сестра Каттер не может работать…

— Спасибо, сестра, я прекрасно осведомлена о трудностях в вашем отделении. И мне придется вам напомнить, что вопросами кадров здесь занимаюсь я, а не вы. Я уже договорилась, что вас заменит сестра Воттс, ее, в свою очередь, — мистер Харрис, а старшая сестра Дин заменит сестру Каттер. И вы думаете, я все это отменю ради вашей прихоти?

Мора Дин была старшей сестрой и одновременно преподавала в школе сестер. Если ее отзывали из школы, вероятно, старшая сестра надеялась, что это временная мера. Так что был шанс на скорое возвращение.

— Все понятно, — отозвалась я. — Извините, мэм, вы не могли бы сказать мне, как себя чувствует сестра?

Ее лицо казалось более непроницаемым, чем обычно.

— Я ее еще не видела. — Это было у нее в обычае — не говорить ничего до осмотра пациента, потому что не доверяла ничьему мнению, кроме собственного. — Думаю, ей обеспечили полный покой, а короткий отдых пойдет ей на пользу. Будем надеяться. Странно видеть ее больной.

Мне очень захотелось возразить, что ситуация, когда врач-консультант срочно поступает в отделение своей же больницы и умирает в ту же ночь, выглядит еще необычнее, но я сдержалась.

— Да, мэм. Спасибо, мэм, — пробормотала я и вышла из офиса.

Ди сидела в столовой за дальним столиком и выглядела очень раздраженной.

— Что это за бред о моем направлении в восьмую палату, для того чтобы замещать тебя? Сестра Крейг просто в бешенстве из-за этого приказа. Она не согласится заменить меня Харрисом ни за что на свете. Неужели, по мнению старшей сестры, он на что-то годен?

— Я пыталась ее отговорить, — призналась я. — Но она не позволила мне изменить решение. Что я могу поделать?

— Но ты же говорила мне, что еще не определилась?

— Это действительно так. Но она отправляет меня в психиатрическое отделение и отказывается переделывать расписание из-за меня. Матрона назвала мою просьбу наглой. Мору Дин она тоже отсылает в восьмую палату.

— Сестру Дин? А как же ее работа в школе?

— Она, вероятно, считает назначение временным, только на день или два, иначе она бы нашла кого-то другого… О боже, я так боюсь сестру Хуппер!

Взгляд Ди говорил, что я сама себе вырыла яму и теперь должна спокойно в нее падать.

— На собрании в среду ты не внушила ей особенной любви. Твое поведение было, по меньшей мере, неразумно, если ты готовилась работать рядом с ней. А если вспомнить историю с интервью для «Мейл», то я вообще удивляюсь, почему старшая сестра от тебя не избавилась.

Я ответила, что она даже не обмолвилась об этом инциденте:

— Может быть, она не обратила внимания на статью?

— Ты шутишь! Если она сама не прочитает, то найдется дюжина людей, которые спать спокойно не смогут, не помахав газетой перед ее носом. Она прекрасно все знает, не заблуждайся на ее счет.

Вероятно, она знала и о секонале? И если она видела «Мейл» и ничего не сказала, возможно, она играет в моей команде? Начальница была не похожа на человека, который стал бы поддерживать недостойную демонстрацию, впрочем, она могла не одобрить и мою реакционную деятельность. Но у меня был еще один вопрос к Ди:

— Послушай, откуда ты узнала о моей идее протеста в форме сверхурочной работы? Помнишь, ты заявила: «Именно этого ты и добивалась?» А я ведь ни с кем не делилась своими мыслями, кроме Мартина. Так как ты узнала?

Подруга нахмурилась, задумавшись.

— Ой, я не помню! Кто-то что-то говорил об этом. Но вот кто? — размышляла она вслух. — Я уверена, это был не Мартин. Мне кажется, я это услышала от Мей Вильямс. Удовлетворена ответом?

Я кивнула:

— Да.

Я солгала.

К субботе я все еще ломала голову, зачем бы Мартину обсуждать мои идеи с Мей или с кем-то другим, но в конце концов пришлось признаться самой себе, что его мотивы не имеют для меня значения. Ничто из его слов и поступков теперь меня не касалось. Я не Лола Монтес, какой бы она ни была и кем бы ему ни приходилась. Поэтому я сильно удивилась, когда Алан Бриттон, вернувшись из кафе, сказал:

— Мне ужасно жаль, но я забыл передать тебе, что, пока ты была на ленче, звонил доктор Вудхерст. Он попросил ему перезвонить, когда у тебя освободится минутка. Мне пришлось днем побегать по городу, и его просьба вылетела у меня из головы. Надеюсь, ничего важного?

— Абсолютно ничего, — заверила я. — В противном случае он сам бы перезвонил. Мартин знает, что никто ему сейчас за лишний звонок голову не откусит — сестра Каттер ведь болеет. Забудь об этом. Но в следующий раз, пожалуйста, записывай сообщения.

Я и не подумала перезванивать. И в воскресенье, в общежитии, я тоже не подошла к телефону. Воскресенье стало внеплановым выходным днем, поскольку Ди уже заменила меня в восьмой палате, несмотря на недовольство сестры Крейг.

— Скажи ему, что я вышла, — бросила я коридорной, поднявшейся ко мне, чтобы позвать к аппарату. — И ты не можешь меня найти. Или придумай еще что-нибудь.

Женщина покачала головой:

— Я уже сообщила, что вы дома, сестра. Он сразу раскусит мою выдумку.

— Тогда намекни, будто я в ванной и не могу сейчас подойти к телефону. Ну иди же!

Она закряхтела от смеха:

— Это звучит так, словно вы в туалете.

— В таком случае заяви ему прямо, что я не хочу разговаривать с ним, Марджори. Потому что я на самом деле не хочу.

— Но ведь он хороший, — запротестовала коридорная. — А вы ужасная, сестра Дрейк. На вашем месте я бы… Ну хорошо, я объясню, что вы в ванной. Но ведь он обязательно позвонит снова.

— Ну и что? В следующий раз ты скажешь, что не можешь найти меня. И ты на самом деле не сможешь, поскольку просто не будешь этого делать, ладно?

Очевидно, Марджори посчитала меня истеричкой, но врала она прекрасно. Я слышала с другого конца коридора, как она убедительно объясняла:

— Но я не могу ей достучаться, она меня не слышит за шумом воды в ванной, доктор, — и потом: — Да, да. Я ей передам.

Через минуту она вернулась в мою комнату.

— Я сказала ему, сестра.

Я оторвала взгляд от книги:

— И?..

— И он сообщил, что будет ждать вас в машине на стоянке у входа с двух часов до пятнадцати минут третьего. Мне пришлось пообещать, что я вам передам. — Коридорная волновалась больше, чем я. — В два часа, сестра. Не забудьте.

— Хорошо, ты мне передала, — кивнула я. — Он, наверное, и сам все поймет, когда я не приду.

Марджори снова повторила, какая я ужасная, а потом пошла обедать. Без сомнения, она рассказала о моем поступке всему обслуживающему персоналу, но меня это мало волновало.

Когда Ди вернулась с дежурства около двух, я все еще полулежала в кровати и читала. Несколько раз я ловила себя на желании, чтобы мои проблемы в «Мей» разрешались так же счастливо, как в описанном в книжке госпитале Люсиллы Андрюс. Ее героиня медленно, но неуклонно поднималась к вершинам счастья. Я пожалела, что не могу сказать того же самого о себе.

Ди просунула голову в комнату и быстро спросила:

— Ты еще не готова? А ну-ка, бегом!

— Но я не… — Я осеклась. Она ведь никак не могла узнать о просьбе Мартина. Или могла? — Готова к чему?

— К демонстрации в Одеоне, разумеется. Ты же хочешь устроить там свой маленький антипротест? Черт возьми, будь последовательна! Ты встала и обнародовала свою позицию на собрании, а теперь иди и сорви демонстрацию. Это ведь будет логичным продолжением твоих поступков, правда? Этого все от тебя ждут. И никто не против, потому что твои заявления только привлекут внимание к проблеме.

— В таком случае их мечтам не суждено сбыться, — отозвалась я. — Так вот почему он хотел заехать за мной. Он либо отвезет меня в Одеон, либо похитит, чтобы я туда точно не попала.

— Кто? — Подруга застыла в дверях, нахмурившись. — Кто за тобой заедет?

Значит, она не знала. Я снова плюхнулась на кровать:

— Мартин.

— Правда? Но ведь он туда не собирается!

Я повернула голову и удивленно взглянула на нее:

— Нет? Это почему?

— Ну да, ты же не дотерпела до конца собрания, так что откуда тебе знать. Он опоздал, кажется, занимался сестрой Каттер, я точно не помню. Но он появился под занавес, после вашего с Роусторн ухода, и отказался от членства в комитете. Все были ошарашены, особенно потому, что веселье в Одеоне было его идеей, как бы он от этого ни открещивался.

— Точно, — вспомнила я. — Кей и ее приятель упоминали об этом, но я не поверила.

— Это было его изобретение, и, кстати, замечательное. А потом, в среду, когда мы обо всем условились, он внезапно передумал и заявил, что наша демонстрация уже не кажется ему остроумной идеей и нам не стоит продолжать акцию протеста.

— Так что же случилось?

— Разумеется, все начали кричать на него, — пожала плечами Ди. — Ты бы слышала сестру Хуппер! Так что он просто отказался участвовать. Потом его вызвали в отделение, и он ушел… Я-то думала, ты об этом слышала. Так что если он намеревается заехать за тобой сегодня, то вряд ли повезет тебя на демонстрацию. А что же ты до сих пор не собралась?

Я взглянула на часы.

— Уже четверть третьего, — покачала я головой. — Вудхерст не будет ждать дольше. Нет, я остаюсь дома. Буду беречь силы для завтрашней встречи с сестрой Хуппер.

— Как знаешь, — отозвалась подруга. — Это твоя жизнь.

В голосе Ди слышалось облегчение оттого, что ее это не касалось.

Я удивилась, какая пропасть разверзлась между нами из-за такого банального события, как обычная забастовка с требованием повышения зарплаты. Если бы мы соперничали за сердце какого-нибудь мужчины, я бы могла понять ее отчуждение. Но рассориться из-за политики было бы смешно. Из разговоров с нашими пациентами я знала, что даже непримиримые противники на ринге часто были лучшими друзьями за его пределами.

После ее ухода я продолжила тупо разглядывать ту же самую страницу, которую пробежала глазами уже раза четыре, пытаясь сконцентрироваться. Ни одна медсестра у Люсиллы Андрюс не пала бы так низко, чтобы нести лозунги на демонстрации в Одеоне. Ничего недостойного. И ни одна из них, убеждала я себя, не лежала бы в кровати, погруженная в грустные размышления о молодом студенте-психиатре, собиравшемся жениться на некоей девице Лоле Монтес, — совершенно идиотское киношное имя. С другой стороны, чем бы эта медсестра занималась? Я скользнула взглядом по страницам «Секретного оружия», которое перечитывала в третий раз. Я пришла к интересному заключению, что смысл жизни сестер в книге состоял в мастерском ничегонеделании. Следующий понедельник многое расставит по местам, так что я могу поберечь силы до этого знаменательного момента.

Я не могла бы ошибиться сильнее — в понедельник не решилось ничего. Я даже не выяснила степень отвращения ко мне сестры Хуппер, потому что она в тот день не дежурила.

С самого начала стало очевидно, что мне будет очень трудно свыкнуться с новыми обязанностями. Психиатрическое отделение было совершенно иным миром по сравнению с хирургическими палатами. Во-первых, здесь не ощущалось атмосферы болезни. Большинство пациентов не лежат в кроватях весь день, они проводят время в общей гостиной с потрясающе удобными креслами (мягче, чем у нас в общежитии!), или в игровых комнатах, или в тихой маленькой библиотеке. Кроме того, они могут поиграть в сквош, покататься на велосипеде по окрестностям или пойти в городской бассейн. У каждого из них отдельная спальня, и, насколько я могла оценить, они пользовались всеми удобствами жизни в маленьком отеле.

— И кроме того, — объяснила Фреда Кук, заместитель старшей сестры, — у нас нет обязательных пациентов, «пациентов по принуждению», как мы их называем. Здесь все находятся по собственному желанию. Это большая разница: люди, которых необходимо запирать, например, все отправляются в Ворвик или в Хайкрофт. А мы работаем только со случаями, подходящими для групповой терапии.

— Значит, большинство наших пациентов — обычные невротики?

— Я хотела донести до вас совсем другое, сестра. — Женщина хмуро посмотрела на меня, ее брови соединились в одну блестящую черную линию. — Прежде всего, вы не должны так резко разграничивать состояние пациентов. Мы знаем теперь, что большинство терминов, обозначающих психические отклонения, довольно условны и грубы, они часто дублируют друг друга. В отделении находятся люди, чья психика поддается групповой терапии. Здесь могут быть, например, больные с расстройством личности, «химики», которых нельзя назвать невротиками в вашем понимании, но они не до такой степени не контролируют себя, чтобы назвать их психопатами. Если вы представляете медицинское значение слова «психопат», в чем я сомневаюсь!

— Я не знаю, — честно призналась я. — Но надеюсь узнать.

— Я на это тоже надеюсь, сестра! — фыркнула Фреда. — После окончания дежурства можете взять «Красную карманную книгу» из офиса. Старшая сестра захочет, чтобы вы ее изучили… Вы планируете остаться у нас после практики?

Мне такая мысль в голову не приходила, поэтому я осторожно ответила:

— Я предполагала, что идея выбора отделения для практических занятий состоит в том, чтобы помочь нам выяснить свои предпочтения. — Затем я спросила: — Если сестра Каттер все еще здесь, значит, она больна серьезно?

— Для того чтобы это выяснить, нужно время, — беспомощно проговорила собеседница. — Сейчас у нее серьезная депрессия, но доктора до конца не определились с диагнозом… — Потом она добавила: — А теперь, Дрейк, вы займете пост младшей сестры в нашем отделении. Мы с мистером Принсом — заместители старшей сестры. Также здесь работают сестра Лейкин, мистер Шинер, мистер Макбридж и сестра Мур (последние двое — студенты третьего курса), а также второкурсники, направленные сюда из Ворвика для практики в групповой терапии. Считая вас, у нас четверо помощников-практикантов. Вы должны ходить в белых халатах. Студенты носят обычную форму, остальные медики ее не надевают, за исключением времени дежурства, как я сегодня. Доктора полагают, для нас лучше ненавязчиво смешаться с больными, чтобы не мешать пациентам во время групповых занятий вести себя непринужденно. Они непременно замкнутся, если мы станем отстраняться от них. Понятно?

Я кивнула:

— И каковы мои обязанности?

— Вот это обычно трудно объяснить девушкам из хирургических палат… Здесь нет обычной работы по палате. Пациенты сами наводят порядок в комнатах, им лишь немного помогают, а уборщицы доделывают остальное. Лекарства и различные процедуры — обязанность постоянного персонала, а не практикантов. А ваше дело — основная составляющая психиатрической помощи — это просто слушать. Вы понимаете? Слушать.

— Больных, вы имеете в виду? — уточнила я.

— Всех, кто высказывается на групповых занятиях: и персонал, и пациентов. Любого человека, который обращается к вам лично. Вы смешаетесь с пациентами, будете участвовать во всех их занятиях, я подчеркиваю — участвовать, а не молча сидеть в сторонке. Вы должны внушить им доверие, чтобы больные могли свободно говорить с вами обо всем, что придет им в голову. Но вы не должны им ничего советовать. Понятно? Они будут рассказывать о своих проблемах и просить совета, но наша цель — помочь им самостоятельно найти ответы на собственные вопросы.

Я заволновалась:

— Уверена, я ляпну что-нибудь не то.

— Не ляпнете. Если пациент задаст вам вопрос, задайте встречный, — поучала меня Фреда. — Допустим, он говорит: «Я не знаю, что делать с женой», а вы отвечайте: «А как вам кажется?» Пусть именно он придумывает различные варианты развития событий… Вы скоро научитесь.

Я страстно на это надеялась.

— А когда проходят занятия в группах? — спросила я. — Простите, я не знаю, как обращаться к вам, боюсь, я никогда не работала с заместительницей сестры.

— Называйте меня сестра Фреда. А вас будут называть сестра Лин. Здесь все друг друга знают только по именам — врачей, сестер, пациентов.

Я была шокирована:

— Это звучит как в каком-нибудь ужасном бульварном романе!

— Возможно, их авторы когда-то работали в психиатрических больницах! Подобный подход создает у пациента ощущение безопасности и анонимности. Во время групповой терапии они говорят о событиях и чувствах, которые не должны стать достоянием посторонних, например о своей личной жизни. И им спокойнее, когда никто не знает ничьих фамилий. Никто не может прийти домой и сказать: «У нас есть мистер Арбушнот, утверждающий, что задушил свою жену. Может быть, это тот самый Арбушнот, который живет по соседству с тетушкой Нелли?» Вы понимаете, что я хочу сказать?

Я кивнула и добавила, что мне будет неловко называться просто сестрой Лин.

— Вы привыкнете к этому. Теперь о групповой терапии. У нас двадцать пациентов, разделенных на две группы по десять человек в каждой, с равным соотношением мужчин и женщин, — начала рассказывать она. — Эти группы собираются каждое утро в девять, и беседа продолжается до ленча. Доктора следят за каждым. Еще существует индивидуальная терапия: любой пациент имеет право поговорить с врачом час или два в неделю, но обязательно с тем доктором, который не ведет его группу. Получается, что один врач общается с ним лично, а другой наблюдает за поведением больного в группе, и у нас получается целостная картина.

— А что делают сестры? — поинтересовалась я.

— Они проводят время в своих группах, как и врачи, — объяснила женщина. — Вы будете прикреплены к группе В, ее ведет доктор Вудхерст, за одну половину секции ответственна мисс Брукс, а за вторую — доктор Дез, как мы все его называем… Один раз в неделю, по средам, мы общаемся в так называемой большой группе. В нее входят наши группы А и В, а также весь дежурный персонал. Эти занятия ведет доктор Бернштейн… Так, сейчас почти девять, — спохватилась Фреда. — Идите и помогите собрать группу В: они встречаются в библиотеке. Сегодня их будет только восемь, потому что сестра Каттер в депрессии, а Роберта я оставила в постели из-за высокой температуры. Я сама приду через минуту.

Как выяснилось, мне не нужно было никого собирать. В библиотеке обнаружились четыре девушки и трое мужчин; одна из девушек при моем появлении вскочила и сказала:

— Пол снова опаздывает. Я приведу его, сестра.

Мне оставалось только улыбнуться и произнести:

— Доброе утро. Меня зовут сестра Лин. А теперь я попытаюсь запомнить ваши имена, хорошо?

В этот момент вошел Мартин. На нем не было белого больничного халата, думаю, из-за необходимости поддерживать непринужденную атмосферу. Он выглядел невероятно молодо в бледно-голубом свитере-поло и неправдоподобно чистых джинсах «Ливайс».

Длинноногая блондинка кинулась поприветствовать его. Вудхерст аккуратно и нежно ее отстранил со словами:

— Ой, Полли, поставь меня на место!

Потом он мимоходом глянул на меня и быстро ушел. Женщина средних лет, со спутанной массой медицинских ниток на коленях прокомментировала:

— Ну вот, Полли снова его напугала. — Потом она наклонилась ко мне: — Эта девчонка не может оставить мужчину в покое, в этом вся ее проблема.

Знай я характер девушки, я бы успела ее остановить. Но я была слишком неопытна. Когда Полли кинулась через всю комнату, я только стояла и глупо улыбалась.

Она дала женщине с нитками звонкую пощечину, так что у той на щеке остался след от ее ладони:

— Заткнись, Роуз! Метишь в любимчики новой сестры?.. — И, обернувшись ко мне, спросила: — Что она наплела про меня?

Молодой человек с длинными волосами и в вышитой жилетке, с виду похожий на хиппи, подошел к нам:

— Прекрати, Полли, она хорошая девушка. Ты сегодня мастерски отыграла свою роль, а теперь садись и молча украшай собой пространство. Ты знаешь, что у тебя это лучше получается. — Он подмигнул мне. — Она пытается доказать всем, что она самая скверная девчонка. Скажите ей, что она законченная стерва, и она станет просто ангелом. А вы хорошенькая, да?

К счастью, мне не пришлось отвечать на это замечание, потому что Эми Брукс появилась в библиотеке с молодым студентом, которого она называла Яном. Это, должно быть, Макбрайт, подумала я, а Петси, девушка в твидовом костюме, возможно, была сестрой Лейкин, но я не могла сейчас этого выяснить. Петси осмотрелась и спросила:

— Где Пол и Додо?

Отозвался парень-хиппи:

— Додо ушла, чтобы привести Пола. Думаю, парень все еще в постели.

Собеседница кивнула:

— Как обычно! Спасибо, Тони. — Затем Петси, действительно оказавшаяся старшей сестрой Лейкин, повернулась ко мне: — Сестра Фреда полагает, что вам было бы неплохо посидеть с теми пациентами, которые сегодня в постели. Кому-то нужно это сделать, а остальные практиканты сегодня не появятся раньше ленча. Вы согласны? Роберт находится в шестой комнате, а ваша знакомая — в первой.

— Она имеет в виду Сильвию, — вставила Полли. — Сильвия — старая глупая перечница.

Эми Брукс, пытаясь успокоить ее, пробормотала:

— Конечно, дорогая. Знаешь, Полли, все не могут быть такими молодыми и обаятельными, как ты.

— Говори только за себя, — бросила ей Полли. — Ты ничуть не лучше остальных. Посмотри на себя! Несвежая кожа, толстые лодыжки…

Я оставила Петси с Яном урегулировать этот конфликт, посчитав, что не имею к нему никакого отношения. В коридоре Фреда Кук прервала разговор с Дезом, чтобы попросить меня:

— Сестра Лин, не оставляйте сестру Каттер одну, вдруг вам удастся помочь ей. Она не станет разговаривать, но вы оставайтесь рядом, ладно? Не думаю, что Роберту понадобится уделять много внимания.

— Да, сестра, — ответила я. — Я буду только рада. Пациенты уже успели слегка разозлить меня.

— Вероятно, наша подружка Полли, — предположил Дез.

Фреда кивнула:

— По-моему, Полли нужна хорошая порка раз в неделю. Но доктор Бернштейн говорит: «Дайте ей возможность думать своей головой». Так что же мы можем сделать?

— Когда Полли хамит мне, я груб с ней. Кажется, это срабатывает. — Индиец ослепительно мне улыбнулся. — Но ведь я мужчина. А она ненавидит только женщин.

Он махнул рукой и направился вдоль по коридору.

— Группа А встречается в игровой комнате, — объяснила Фреда его уход. — Ладно, сестра, вы можете идти. Я вас освобожу к ленчу.

Дальше все прошло очень мирно. Сестра Каттер, проспавшая большую часть утра, выглядела изможденной и потерявшей в весе, а седины в ее волосах прибавилось. Она казалась хрупкой и беспомощной, когда лежала в больничной кровати, утонув в матрасах. Один раз она открыла глаза, но на мои слова не ответила. У парня по имени Роберт был транзисторный радиоприемник, кипа журналов на неделю и полный пакет апельсинового сока. Его температура оказалась нормальной, и у меня возникло впечатление, что молодому человеку просто не хотелось идти на групповое занятие. Есть миллион способов сделать так, чтобы градусник показывал желаемую температуру.

— Ты обманщик, Роберт, — заявила я. — Почему ты не встаешь?

— Просто не хочу, чтобы мою жизнь анатомировали в группе, где есть глупцы вроде…

— Полли? — подсказала я и попала впросак.

— Полли? О боже, нет конечно! — воскликнул парень. — Она нормальная. А вот Роуз меня просто убивает, ей вообще здесь не место, мерзкой провинциальной интриганке. Вы это скоро сами поймете. Эта тетка пойдет к сестре Хуппер у вас за спиной и будет распускать о вас грязные слухи, как она делает с Эми… Послушайте, вы знаете, что доктор Бернштейн не считает нужным брать в это отделение тех, у кого IQ ниже нормы? Так что же здесь делает эта глупая корова Роуз?

— Не буду оспаривать твои слова о ее глупости, потому что еще не успела с ней поговорить. Но, возможно, в ее присутствии здесь есть какой-то смысл? — предположила я. — Например, пробуждать в окружающих людях какие-то чувства…

— Что-то вроде катализатора, да? — усмехнулся Роберт. — Умная идея. В вас есть кое-что помимо хорошенького личика. Думаю, вы правы, — согласился он. — Предполагается, что мы составляем терапевтическое сообщество, то есть мы якобы должны хорошо влиять друг на друга и вылечиваться сами. Наверняка у подобного сообщества должна быть определенная структура. Правильные пропорции разнообразных качеств для возникновения межличностных связей. Возможно.

— Может быть, если вы воспримете ее как лекарство?..

— Видите ли, для меня она плохое лекарство, — возразил парень. — Она напоминает мне мою мать, с ее примитивными идейками. Впрочем, давайте лучше поговорим о вас.

— Извини, — ответила я. — Но мне нужно взглянуть на другого пациента. Как-нибудь в другой раз.

Роберт пообещал, что запомнит мою последнюю фразу, а я вернулась к сестре Каттер. Она все еще дремала. Практикантка, пришедшая сменить меня на время ленча, поинтересовалась:

— Она волновалась?

Я покачала головой:

— Она почти все время спала.

— Хорошо. Сестра забыла попросить вас расписаться за нее, так что сделайте это сейчас. Вот карточка.

— Расписаться за нее? — Я уставилась на собеседницу в недоумении. — Что вы имеете в виду?

— Разве вам не сказали? За Сильвией требуется постоянный присмотр, поэтому на нее заведена специальная «карточка наблюдений». Здесь это обычное дело, — разъясняла мне девушка. — Думаю, если бы сестра не работала в нашей больнице, ее бы сюда вообще не поместили, — продолжала она. — Когда у вас есть пациент, за которым требуется постоянное наблюдение, на него заводится такая карточка. Вы расписываетесь здесь, когда заступаете на дежурство, чтобы начальство могло узнать, кто за нее отвечает, а дежурный не забывал, что такого пациента нельзя оставлять одного. — Она протянула мне розовую карточку. — Смотрите, вы расписываетесь каждый раз, принимая дежурство, а потом я расписываюсь, когда вы ее мне передаете.

Я подписала карточку, указав в графе «время» девять утра, но я все еще не понимала смысла этой процедуры.

— Но зачем кому-то нужно имя дежурного?

— Зачем? — Ее бледно-голубые глаза расширились. — Если пациент сделает с собой что-нибудь, коробку с карточками отнесут в Комитет по управлению больницами. Вы же не думаете, что глава отделения всезнающий, как Господь Бог?

— Сделает с собой что-нибудь? — непонимающе повторила я.

Она кивнула, затем тихо пробормотала:

— Разве вы не знаете, что в ее случае существует риск суицида? Неужели сестра Фреда вам не сказала?

Я покачала головой и представила, что могло бы случиться, пока я болтала с Робертом.

— Вот почему она здесь, — продолжала девушка. — Мартин очень беспокоится о ней. Вот почему он планирует применять электрошок.

Мне до сих пор не удалось увидеть Мартина и поговорить с ним.

— Я еще не видела его, а то он предупредил бы меня. А где он?

— Прямо сейчас он все еще веселится с группой В. Поверьте мне, Полли его достанет, — усмехнулась практикантка. — А сегодня днем у него две часовые консультации с ребятами из группы А. Потом он придет сюда, так что, возможно, вы встретитесь. Хотя нет. Сестра Фреда попросила меня передать, что вы свободны в пять.

— Понятно. Она не объяснила, что мне делать во второй половине дня?

— Думаю, то же, что и нам всем. Смешиваться… — отозвалась девушка. — Ты знаешь, что можешь выбирать: пойти в столовую или обедать здесь, да? Докторам нравится, когда мы питаемся вместе с пациентами, но если с ними остается хоть одна ответственная, то мы можем идти куда угодно. Сегодня с ними будет Петси.

— А где я могу найти сестру? — поинтересовалась я.

— Нигде, — ответила она. — Просто ты заканчиваешь дежурство и уходишь, как только другая медсестра подписала эту карточку. Ты больше не в хирургической палате, здесь все иначе.

Что правда, то правда. Я привыкла официально сообщать старшей сестре о каждом уходе из палаты и о каждом возвращении, даже если это были недолгие отлучки в амбулаторию или лабораторию. Когда Ди попросит описать мое новое отделение, я и знать не буду, с чего начать. Наверное, слово «другое» будет хорошим началом.

Я не встретила подругу в столовой, зато столкнулась со Стивом Сейлом. Он подсел ко мне и спросил:

— Как сестра Каттер?

Я колебалась. Возможно, информация от практикантки была конфиденциальной.

— Не слишком хорошо, — выговорила я наконец.

— То есть она все еще в депрессии?

— По правде говоря, да. Я видела ее, она очень спокойна и молчалива.

— Бедняга, — вздохнул медик. — Она меня пугала до смерти, но я бы никому не пожелал подобного. Как ты думаешь, можно ее увидеть?

— Я думаю, тебе лучше спросить об этом Мартина, — засомневалась я. — Или Деза, вот он как раз идет.

Я помахала рукой индийцу. Он принес тарелку с карри.

— Скоро я отправлюсь на кухню и наконец научу их правильно готовить горячий карри, — заявил он. — Здесь всегда экономят на макаронах.

— Знаю, — согласилась я. — Жаль, что не ты наш повар. Дез, как ты считаешь, Стив мог бы навестить сестру Каттер?

— Почему нет? — улыбнулся индиец. — Если он сможет проскочить мимо сестры Хуппер.

— Ее сегодня нет.

— В таком случае пойду прямо сейчас, — решил Стейл. — Прежде чем меня запрягут в амбулатории мистера Кершоу. То есть теперь уже Виктории.

После ухода Стива Дез вопросительно посмотрел на меня:

— И как тебе все мы и наше отделение?

— Подожди! — взмолилась я. — Это совсем другой мир.

— Да. Как тебе Полли?

— Я считаю ее ходячим кошмаром, если хочешь знать правду. Она всегда себя так ведет? Что с ней такое?

Дез пожал плечами:

— Она такая же, как Пол, и Тони, и Додо, и большинство наших больных. Думаю, ты бы их назвала «выброшенными на обочину». У нас много блестящих молодых людей, которые были лучшими у себя в университетах или в школах, а потом — пуф! — и они ломаются, как сухая ветка. У них нет больше ни сил, ни веры, чтобы к чему-то стремиться.

— Но почему, Дез?

— Мне кажется, они слишком быстро впитывают академические знания, но у них не остается времени, чтобы вырасти эмоционально. Ты понимаешь? Широта познаний должна соответствовать глубине чувств, иначе не получится гармоничной личности.

Я кивнула:

— Понимаю тебя. Люди вечно учатся: сначала школа, потом университет, вечные лекции… Тебе не кажется, что стоило бы узаконить свободный год после школы, просто чтобы люди успели повзрослеть? Чтобы они могли попутешествовать, или пройти службу в каком-нибудь подразделении, или просто поработать в магазине. Тогда, столкнувшись со стрессом во время учебы, они окажутся более уравновешенными. И они бы лучше себе представляли, чем именно хотят заниматься.

— Ты говорила с доктором Бернштейном, да? Или с Мартином? Они оба думают одинаково.

— Правда? — удивилась я. — Да нет, это мое личное мнение.

— Но ты, ты же не устраивала себе этот каникулярный год?

— Нет. Но только потому, что всегда знала, где буду работать. Я с самого раннего детства не думала ни о чем другом, — пояснила я. — И кроме того, невозможно работать в больничной палате и не получить колоссального эмоционального опыта. Черт возьми, тебе просто придется повзрослеть. Или ты сломаешься… Так что же сломило Полли?

— Полли? Музыка. У нее есть способности, но нет таланта, — пожал плечами Дез. — Вместо концертирования ей пришлось преподавать. Но у нее и уроки получались плохонькие. Ее отвергли, и теперь она отвергает музыку, ее креативность преобразуется, и она устраивает нам маленькие концерты здесь, — вздохнул индиец. — Что касается Тони, то он хочет быть журналистом. Его отец — директор школы и настаивает на получении сыном ученой степени в Англии. Тони говорит, что это худшее из возможных занятий для будущего журналиста. Но он хороший сын: три раза он начинал учиться и три раза вылетал с треском.

— И что с ним будет теперь?

Собеседник умолк, доедая свой карри.

— Он сам это решит. Парень может бросить вызов отцу и получить работу, о которой мечтает, — пока стать младшим репортером. Или он может забыть о журналистике и попробовать стать преподавателем, как того хочет его отец. Такой выбор приходится делать большинству молодых людей. И принять решение очень непросто. — Он улыбнулся. — Так же, как Мартину было нелегко покинуть забастовочный комитет.

— Правда? — ехидно произнесла я, поднимаясь, чтобы идти. — А мне показалось, что гораздо тяжелее было бы в нем остаться. Особенно если дорогой Лоле их идеи пришлись не по вкусу!

— Лоле? — Дез выглядел расстроенным. — Ради бога, кто такая Лола?

— Его невеста, — фыркнула я. — Или он и тебе ничего не сказал?

Он остался за столиком, а я вернулась в отделение.

Вернувшись с дежурства в пять, я первым делом плюхнулась на кровать. Там меня и застала Ди в шесть часов и воскликнула:

— Не может быть, чтобы новая работа так выматывала! Что ты делала весь день?

Я попыталась вспомнить:

— Учила некоторых из пациентов фантазировать, позволяла им учить меня играть в сквош и настольный теннис, гуляла с кем-то из них по окрестностям, слушала, как они ссорятся, пока помогала Роуз собирать головоломку. Ах да, еще успокаивала Полли.

— Роуз? Полли? — повторила подруга. — Занимательно.

— Это длилось целую вечность, — продолжала я жаловаться. — И ты бы не поверила и половине моих историй, если бы я успела их тебе рассказать. Это совсем не похоже, абсолютно не похоже на обязанности нормальной сиделки.

— Все так говорят… — кивнула она. — Как сестра Каттер?

— Совершенно погружена в себя. Я узнала, что Мартин обеспокоен ее состоянием, но его самого я не видела, — сообщила я. — Он взглянул на меня разок и сразу исчез. И я могла бы побиться об заклад, что это его идея — забрать меня из группы и отправить следить за больными в палатах утром.

На самом деле мне это соображение пришло в голову только что. Но чем больше я обдумывала эту мысль, тем более похожей на правду она мне казалась.

— Ой, ты все придумываешь. — Ди недоверчиво взглянула на меня.

— Правда? И некую мисс Монтес я тоже выдумала?

— Кого?

— Никого. Это не важно… — отрезала я. — Почему бы нам не пойти куда-нибудь и не выбросить «Мей» из головы хотя бы на пару часов?

— Извини. — Подруга вздохнула. — Я выжата как лимон. Но ничто не мешает тебе прогуляться.

— Одной? — Я понимала, что становлюсь занудой.

— Господи, да столько людей ищут компанию! Зайди в общую гостиную и…

— Это не для меня, — возразила я. — Это бы сделала Полли, но мне не хочется. Кстати, как вчера прошла демонстрация в Одеоне?

— Ты хочешь сказать, что не слышала? — Ди застыла в дверях. — Никто тебе не сказал?

— А я никого и не спрашивала.

— Но ведь в отделении наверняка знали! — недоумевала приятельница. — Сестры Хуппер не было, и вообще…

— Я тебя не понимаю, — отозвалась я. — Какое отношение демонстрация имеет к отсутствию сестры Хуппер? А, поняла, она возглавляла колонну?

— Точно, — подтвердила Ди. — Ее и сестру Вильямс арестовали.

— Не может быть! За что?

— За помехи движению, за нападение на полицейского и за отказ покинуть помещение кинотеатра по требованию управляющего, — перечислила подруга. — По крайней мере, такие доводы привела полиция. Хорошая реклама.

— Хорошая? — повторила я. — Ди, ты, наверное, с ума сошла. Так чем все закончилось?

— Джордж Форд внес за них залог, но сегодня утром они должны были присутствовать в суде. Им ничего серьезного не инкриминировали, просто обязали сохранять порядок, — успокоила меня подруга. — Должно быть, судья на нашей стороне. А вот старшая сестра устроила ужасный разнос Вильямс. Бедная ведьмочка! Ну все, я ухожу. Ах да, кстати, старичок Планкетт сегодня снова попал в больницу. Он о тебе спрашивает, передает привет и все прочее.

— Мой мистер Планкетт? — улыбнулась я. — Он милашка. С чем на этот раз?

— Якобы нужно сделать новую колостомию. Не слишком умно придумано, впрочем.

— Бедный старичок, — печально вздохнула я. — По правде сказать, мне непонятно, как он так долго к нам не попадал. У него чертовски опасное новообразование. Передай ему привет и скажи, что я попробую его навестить.

— Обязательно, — пообещала приятельница и закрыла дверь.

Я осталась дома, закончила читать «Секретное оружие» и начала биографию леди Рендолф Черчилль. Фотография герцога Кински напомнила мне мистера Кершоу. Должно быть, это чудесно, подумала я, когда в твоей жизни столько любимых. Особенно в викторианскую эпоху. Сегодня, в 1970-м, мы уже не можем жить такой яркой жизнью или только я не могу?

Может быть, что-то не так со мной? Возможно, я испытываю тот самый «дефицит эмоций», по выражению Деза? Или я недостаточно взрослая для длительных отношений?

Я долго размышляла в одиночестве. Потом полежала в ванне, оделась и направилась в кофейню на другой стороне шоссе. Единственным посетителем из «Мей» кроме меня был какой-то санитар из хирургии. Он шумно и во всех подробностях поведал мне, что именно сестра Крейг сказала Мей Вильямс об аресте, а потом ушел на свидание с подружкой. Я заказала еще кофе и уселась читать о Дженни Черчилль, но никто из знакомых так и не пришел. Я пересекала сад, срезая путь по лужайке к общежитию, когда вдруг услышала знакомый голос. Это был голос Мартина.

Я остановилась и, затаив дыхание, прислушалась. Разговаривают двое, поняла я, и их голоса доносятся от каменной скамейки в живой беседке, мимо которой я как раз собираюсь пройти. Сидящие там не могли меня заметить сквозь кусты, к тому же небо над головой цвета густого индиго было беззвездным. Я очень тихо подошла поближе и узнала обладательницу второго голоса. Это была Ди.

— Нет, Мартин, дорогой, ты должен сам ей все рассказать.

Это было просто великолепно.

Когда Ди поднялась на третий этаж, дверь моей комнаты была приоткрыта. Мне удалось спокойно спросить:

— Хорошо провела вечер?

Я дала ей шанс. Но она ответила:

— Да, спасибо. А ты?

— Очень мирно, — соврала я. — Я читала о Дженни Черчилль и всех ее любовниках. Она была той еще штучкой.

— Ей повезло, — отозвалась подруга.

— Кстати, она похожа на тебя. Ты должна обязательно прочесть о ней, когда я закончу. Впрочем, не думаю, что тебе для очередного приключения нужен какой-то толчок.

— И что твои слова должны означать? — Ди остановилась и посмотрела мне прямо в глаза. — Ну?

— Ничего, — равнодушно произнесла я. — Ровным счетом ничего. Забудь о них.

Я вернулась в комнату, захлопнула дверь и с минуту прислушивалась к удаляющимся шагам подруги. По моему лицу текли слезы, и я злилась за это на саму себя.

Глава 6

Только в четверг утром я почувствовала, что значит быть членом терапевтического сообщества, в противоположность обслуживанию больных людей в обычных палатах. Поджидая остальных пациентов группы В около девяти часов утра, мы с Тони разговорились в библиотеке. Он рассказывал мне о лошадях, потому что им с Робертом разрешили в тот день на местной конюшне совершить часовую прогулку верхом.

— Ты ездишь верхом? — спросил парень. — Они могли бы согласиться на твою поездку вместе с нами.

— Я в этом сомневаюсь, — откликнулась я. — Служба здравоохранения не станет платить за подобные развлечения медсестер. К тому же у меня почти нет опыта, и я бы чувствовала себя увереннее, путешествуя на пони или осле. А вот моя подружка здорово катается (а Ди все еще моя подружка?), она просто помешана на лошадях. Интересно, в конюшнях Майора есть приличные лошади? Или одни раздолбанные старые клячи?

— Нет, они великолепны, — вдохновенно говорил собеседник. — Мне очень нравится одна пегая, но там еще есть несколько потрясающих гнедых, пара чалых, а еще чертова огромная серая лошадь, слишком крупная для всех, кроме самого Майора. Еще жеребец и…

— Чалые? — перебила я. — Клубничные чалые?

— Нет, голубые. А что?

— А как бы ты описал клубничных чалых? — заинтересовалась я. — Они все в круглых пятнах, как детский конь-качалка?

Он рассмеялся:

— На самом деле нет. Скорее это тот цвет, который ты назвала бы пестрым, описывая собаку. Перемешанные светлые и темные волоски. Рыжие и белые у клубничных, черные и белые у голубых. А что?

— Спасибо тебе огромное, — сказала я ему. — Ты здорово поднял мне настроение.

Он последовал за мной к окну, рассматривая лужайки между главными блоками больницы:

— Как мне это удалось?

— Ты не поймешь. — Я смотрела на окна восьмой палаты, где сейчас работала Ди, с откровенным чувством самодовольства.

— Но ведь мы здесь именно для этого. Понимание — это и есть цель всей проклятой групповой терапии. Нам нужно научиться общаться друг с другом… — взволнованно говорил Тони. — Научиться понимать другого человека и, следовательно, разбираться в собственных чувствах. Разве это не так? Поэтому продолжай и объясни… Хотя нет, дай мне самому угадать. Ты узнала, что кто-то другой был не прав?

— Вот именно, — кивнула я. — Некто, который обычно всегда прав.

— Ага… Так что теперь ты страстно желаешь поверить, что он или она может ошибиться и в каком-то другом случае?

Парень был очень проницателен или прошел хорошую тренировку в группе.

— Наверное, ты прав.

— Но почему?

Когда я промолчала, он продолжил:

— Ну хорошо. Тогда скажу я… Она рассказала тебе неприятную правду о тебе самой или, возможно, только подумала, а ты об этом догадалась. В конце концов, ведь обижает только правда. Но ты хочешь обмануть себя, поэтому и радуешься, поймав ее на ошибке. Поскольку теперь тебе будет легче убедить саму себя в ее некомпетентности. Так?

— Ну и что? — отозвалась я. — Если бы мы никогда не вели себя как страусы, мы не смогли бы справиться с трудностями.

За нашими спинами послышалось шуршание, и Тони заглянул назад через мое плечо:

— Скажи ей, Додо.

— Я не все слышала, — ответила девушка. Она поднялась на цыпочки, чтобы сесть на подоконник. — Только о вашем желании себя убедить в том, что окружающий мир таков, каким вы хотите его видеть. А не такой, каким он на самом деле является… Что ж, попробуйте, только этот путь кончается тупиком. Я это точно знаю, мне понадобилось два года, чтобы осмелиться взглянуть в лицо реальности. Благодаря ребятам из группы В и здешним врачам я смогла это сделать. Через несколько недель я вернусь в большой и неоднозначный мир. — Она улыбнулась. — Ой, я все вам о себе расскажу, когда будет потише.

— Мне бы этого очень хотелось, — ответила я ей. Было уже девять часов. — А прямо сейчас мне нужно собрать остальных.

Я развернулась и застыла как вкопанная. Они были там, все девять. Даже Роберт. Я была одновременно и раздражена, и удивлена, глядя на это молчаливое собрание.

— Вы что, на цыпочках крались?

— Верно, — согласился Роберт. — Правило учреждения номер один: никогда не прерывать важный психологический разговор. Ладно, вы нам вполне подходите. Ваша предшественница вообще никогда не открывала рта.

Если он говорил о Паркинсон, он, вероятно, был прав. Я не могла взять в толк, почему настолько необщительная личность выбрала это отделение. Или, может быть, ее заставили работать здесь, чтобы излечить ее робость? Возможно, меня тоже незаметно заманили сюда с неизвестной целью? Но почему? Неужели старшей сестре или кому-то другому показалась слишком эксцентричной моя реакция на акцию протеста?

— Может, и я его больше не открою, — с сомнением произнесла я.

— Неправда, — возразил мне Роберт. — И мы в этом еще убедимся.

Я почувствовала себя совершенно беспомощной.

— Послушайте, это ведь вы здесь пациенты, а не я.

Тони рассмеялся:

— Вы только послушайте ее! Она и мы! Вот что, дорогая начинающая медсестра, мы здесь все в одной лодке. Это командная игра, в которой нет избранных. Посмотри на Эми, — продолжал он воинственно. — Если у кого-то были проблемы с интуицией, то это у нее. Она понятия не имела о собственном потенциале. А теперь?

— Доктора так же замешаны в этой игре, как все остальные, — объявила Полли. — Начнем с дорогого старичка Мартина. То, что ему нужно, — это…

— Я знаю, — отозвался Вудхерст из дверного проема. — То, что ему нужно, — это побольше девушек: хороших и разных. Ты так часто говорила. А теперь давайте сядем и начнем, хорошо? — Он улыбнулся мне. — Доброе утро, сестра Лин. Вы не посмотрите, собираются ли к нам присоединиться Лео и Ян?

Я кивнула:

— Как скажете, доктор.

— Мы не называем его доктором, мы зовем его Мартином, — запротестовала Полли. — Так почему бы тебе не делать то же самое?

Роуз поймала мой ошарашенный взгляд, и я услышала ее голос:

— У некоторых из нас хорошие манеры, не так ли, сестра? У нас осталось приличествующее уважение к докторам.

Полли, по замыслу Роуз, должна была это услышать, что и произошло. Девушка шагнула вперед и замахнулась. Я приняла единственно верное решение — я ей подмигнула. Мой жест остановил ее на полувзмахе. Потом я попросила ее:

— Пойдем, поможешь мне вытащить этих типов. Ты найди Лео, а я — Яна.

— С радостью, — не слишком уверенно произнесла пациентка. А затем, уже искренне, добавила: — Да, хорошо.

За дверью я сказала:

— Я должна тебе кое в чем признаться, Полли. Я понятия не имею, кто такой Лео. Так что ты здорово меня выручила.

— Правда? — Она рассмеялась. — Вы ничего не потеряли. Он старший медбрат, заместитель Петси. Один из тех мрачных типов, которые много думают и мало говорят.

Очевидно, это был мистер Шинер.

— Ну вот видишь, — доверительно проговорила я. — Того, что я не знаю о нашем отделении, хватило бы на несколько толстых томов.

Мы встретили двоих мужчин, выходивших из палаты, и последовали за ними обратно в библиотеку. У Полли оставалось достаточно времени, чтобы обдумать наш разговор.

Она заявила:

— Во что вы играете, сестра Лин? Вы ведь припрятали туза в рукаве?

— Я? Припрятала туза? В каком смысле, Полли? — пробормотала я.

— Пока не знаю. Но выясню, можете не сомневаться. И если вы носите маску…

— Нет. Но если бы?

— Тогда вам пришлось бы несладко, — призналась девушка. — Мне не нравятся двуличные люди.

— Мне тоже, — согласилась я. — Ну давай же идем, а то выставят нас обоих… И не будем садиться рядом с Роуз, она меня раздражает.

Это было неудачной идеей, я хотела только найти себе союзника, но это был неверный путь.

Вскоре мне пришлось в этом убедиться. Даже после разговора с Тони я не слишком серьезно отнеслась к требованию искренности на групповых занятиях. После десятиминутного обсуждения того занимательного факта, что Кети, «толстая, блондинистая, сорокалетняя, пустая и, как сказал бы мистер Кершоу, желчная тетка», перестала грызть ногти, Полли вдруг заявила:

— А теперь давайте поговорим о том, какой эффект на наше сообщество оказывает Роуз. Можно, Мартин?

Мартин никак не прореагировал. Эми Брукс открыла рот, а потом снова его закрыла. Лео Шинер, похоже, безумно скучал и бездумно смотрел в одну точку. Тони воскликнул:

— О боже! Разве это необходимо?

Одновременно с ним Роберт пробормотал:

— Что, снова?

— Ну вот, ваши слова только доказывают мою точку зрения! — с триумфом воскликнула Полли. — Конечно, вам с ней скучно. Потому что она нудная, правда? Слышишь, Роуз, ты нудная. Ты всех раздражаешь.

Роуз агрессивно потрясла своим вязаньем:

— Не сильнее тебя, девочка. Ты слишком восхищаешься звуком собственного голоса. Даже если сократишь наполовину, это все равно будет слишком.

— Скучная, скучная, скучная! — твердила Полли. — Кстати, ты раздражаешь даже сестру Лин. Она так сказала.

Глаза Вудхерста заблестели. Эми Брукс покраснела. Лео очнулся и спросил:

— Правда, сестра?

Деревянный пол и не думал провалиться у меня под ногами. Я должна была что-то ответить, и лгать не имело смысла.

— Да, я это сказала. Мне не понравилась ее попытка разозлить Полли.

Я ожидала всеобщего осуждения, но Мартин только кивнул:

— Это верно. Я с этим согласен. Кто-нибудь еще хочет высказаться?

Роберт уныло произнес:

— Мы снова должны повторять то же самое? Я хочу сказать, мы постоянно возвращаемся к этому дурацкому противостоянию между Полли и Роуз.

— И это по-настоящему скучно. — Мартин обернулся. — Не так ли?

— Да, вот это по-настоящему скучно!

— Кто-нибудь еще так думает? — Мартин подождал, пока единомышленники Роберта поднимут руки (подняли почти все), потом вытянул вверх свою. — Ладно. Что скажешь, Роуз?

— Мне нечего вам сказать. — Дама остервенело вонзила спицу в клубок ниток. — Совершенно нечего.

— Тогда перестань думать о своей неприязни, — обратилась к ней Додо. — Вот что представляет опасность и в группе, и за ее пределами. Не слова людей, а их мысли. Их отношение друг к другу. Им следовало бы выразить свои чувства и таким способом избавиться от накопленной агрессии.

Эми Брукс наконец собралась с духом и высказалась:

— Я думаю, Додо права. Я тоже думала кое о чем и хочу поделиться своими соображениями. Роуз, вместо того чтобы вязать нечто неопределенное, вязать бесцельно, почему бы тебе не связать конкретную вещь? По-моему, ты так же относишься к терапии: не хочешь ничего достичь. Твой подход к лечению неконструктивен. Но если бы ты закончила что-нибудь, шарф, например, возможно, ты увидела бы свет в конце туннеля, и терапия начала бы тебе помогать. И потом, ты пришла сюда освободиться от груза переживаний, а не вязать всю жизнь нечто бессмысленное.

Пол, маленький, тихий и необычно заинтересованный, наклонился вперед:

— Может быть, для нее вязание — убежище от реальной жизни? Я имею в виду, что существуют люди, которые таким способом защищаются от окружающего мира. Дез говорил об этом. Что скажешь, Роуз? Ты считаешь наше отделение местом, где можно жить не неся ни за что никакой ответственности? Ты чувствуешь себя здесь в безопасности?

Роуз начала плакать, неуклюже вытирая лицо грязной, неопределенного цвета пряжей. Я подумала, были ли ее нитки когда-нибудь белыми и как долго эта женщина вязала из них нечто, а потом распускала.

— Это неправда. Ну скажите же им, доктор Мартин! Скажите им, — причитала она. — Я не хотела ехать сюда, меня прислали!

Мартин не смотрел на нее.

— Действительно, Роуз? — Он смотрел на меня. — Ты знаешь, сестра Лин была с нами целый день. У нас у всех было время составить свое представление о ней. Лин сможет нас получше узнать, если мы расскажем ей свое мнение.

— Нет! — вырвалось у меня. — Пожалуйста, нет.

Эми повернулась ко мне:

— Не позволяйте им смущать себя, сестра. Такое было и со мной! Мартин прав, всегда лучше начинать с самого трудного. Кроме того, такие беседы полезны.

— Хорошо, — сказал Мартин. — Итак, Роберт?

— Я думаю, она умна, но не слишком наблюдательна. Вчера у меня вылетело несколько слов, которые она обязательно должна была связать с Роуз, но сестра не обратила на них внимания. Она все еще не понимает, как сильно мы все здесь зависим друг от друга. Может быть, это делает ей честь?

— Тогда ты сам нам их скажи, — предложил Мартин.

— Я обмолвился, что Роуз напоминает мою маму. Но пока я не готов говорить об этом. Сейчас эта тема не совсем уместна, и я буду обсуждать ее с Дезом.

Мартин кивнул:

— Хорошо. Тони?

— Мне кажется, сестра Лин готова учиться. Придя сюда, она не стала притворяться, будто все знает. А ведь некоторые так делают. Она добрая, но может быть слишком мягкой с людьми, которые этого не заслуживают.

— Понятно. Додо?

— Жалоб нет.

— Полли, ты еще не уверена, да? Кети? Кто-нибудь еще? Нет? А что думаешь ты, Роуз?

Роуз склонилась над вязаньем:

— Я не хочу ничего говорить, доктор Мартин. Я не хочу никого раздражать.

Мартин откинулся на спинку стула:

— Неплохое начало, сестра Лин. Но не поздравляйте себя. Вам и дальше будет нужно зарабатывать хорошее отношение.

— Постараюсь, — тихо ответила я. Мое лицо горело. Я бы очень хотела, чтобы они нашли другую тему для разговора.

Возможно, молчаливый Лео почувствовал мое смущение. Он перебил:

— Роберт хотел обсудить изменения в группе А. Я пообещал, что мы затронем этот вопрос. Ты все еще этого хочешь, Роберт?

— Кажется, я передумал, — произнес парень. — Мы можем забыть об этом?

Ян Макбрайт улыбнулся Тони:

— Думаю, у Тони есть для нас сообщение. Видимо, он хотел приберечь его на десерт.

— Предатель, — фыркнул собеседник. — Ну хорошо. Но у меня есть и вопрос тоже… Вот что: у меня было собеседование с редактором «Шрусбери кроникл» и…

Он был вынужден замолчать, потому что все вокруг завопили: «Молодец!» и «Поздравляем, Тони!». А Додо воскликнула:

— Да ты ужасно скользкий тип! Вот что было в письме, которое ты получил сегодня утром! Почему ты нам сразу не сказал?

Меня удивило, что все пациенты, даже Роуз, по-настоящему радовались за парня. Я начала понимать, что им действительно небезразлична судьба друг друга.

— Да, я наконец принял важное решение, — заявил молодой человек, когда все смолкли. — Трех предупреждений вполне достаточно. Я лучше буду терпеть ругань отца, чем позволю ему заставить меня заниматься не своим делом. Я уже потерял четыре года… Но Дез считает, что перед уходом отсюда мне нужно подстричься. Проблема не в моем упрямстве, я не такой дурак, а в моей боязни того, что изменение прически повлияет и на мою личность. А если я потеряюсь и не буду узнавать себя, это не слишком мне поможет на следующем собеседовании. Если я позволю парикмахеру сделать чересчур короткую стрижку…

— Твою проблему легко решить, — предложила Додо. — Ты не пойдешь к парикмахеру. Лучше мы с Полли приведем в порядок твои волосы; мы укоротим их совсем капельку, только чтобы придать им опрятный вид. Они станут чистыми и блестящими. Ты будешь выглядеть так же элегантно, как принц Чарльз, если мы зачешем волосы назад и чуть-чуть побрызгаем лаком, который ты потом легко смоешь. Ну, что скажете?

Полли согласилась. Все одобрили идею Додо, и снова никто не остался равнодушным. Кроме Роуз, которая вела себя настолько неискренне, насколько могла.

— И кстати, — пробубнила дама, — он выглядит как… как наркоман. — Она сморщилась. — И вообще он очень неприятный. У него такой вид, как будто он никогда не работал.

— Ответь ей, Тони, — попросил Мартин.

Тони поправил непослушную челку:

— А почему бы мне и не выглядеть как наркоману? В университете я сидел на амфетамине, чтобы не сбежать. Другими словами, чтобы угодить отцу. Но его шантаж больше на меня не действует, так зачем мне теперь нужны экстази? Довольна?

— Я не хочу это обсуждать, — снова проговорила Роуз.

Вот теперь Тони разозлился:

— Тогда зачем ты вообще завела песню, ты, старый глупый клубок ниток? Я куплю тебе красную огромную деревянную ложку, когда поеду в Шрусбери. Ты чемпион по раздуванию ссор!

— Успокойся, Тони, — спокойно произнес Вудхерст. — Роуз, я отвечу вместо тебя, можно?

Она кивнула и ниже обычного склонилась над вязаньем.

— Роуз сама бы поведала тебе свою историю, если бы умела говорить так же складно, как остальные… У нее был сын. Мальчишка употреблял героин. Это его убило. Ему было только семнадцать. Думаю, этого достаточно. Что, Додо?

— Послушайте, нам всем не хватает наличных. — Девушка искусно сменила тему беседы. — Большинство получает только фунт в неделю, остающийся из больничной страховки. Вероятно, некоторые из нас уже обдумывали возможность подзаработать. Мы можем обсудить, будет ли выгодным делать конфеты и продавать их в общих палатах, или издавать собственный журнал, или вязать свитера, или заняться еще чем-нибудь. Что скажете?

Началась дискуссия, длившаяся около часа. В конце группового занятия Мартин сказал:

— Мне бы хотелось поговорить с тобой, Лео, и с вами, сестра Лин, в офисе. Остальные могут идти. Приближается время ленча.

Я ждала под дверью маленькой комнаты для консультаций, пока он и Лео обсуждали, какие медикаменты необходимы пациенту из группы А. Нардил ему не помогает, объяснил Лео, и они решили от него отказаться. Вудхерст заметил, что больному потребуется около двух недель восстановительного периода, прежде чем они смогут попробовать что-нибудь другое. Лео ворчал, что ему никогда не нравились моноамино-оксидные замедлители реакции, но тофранил нравится еще меньше. Я достаточно знала об антидепрессантах, чтобы согласиться с его мнением.

Когда Лео ушел, Мартин пригласил меня в кабинет и закрыл дверь.

— Ты не имеешь права так поступать, — напомнила я ему. — Правила старшей сестры.

Он улыбнулся:

— Это ведь не хирургическая палата. Ты думаешь, что все пациентки психиатрического отделения чрезмерно болтливы? Некоторые из них не произнесут ни слова до тех пор, пока дверь не будет заперта.

— Да, но ведь я не пациент.

— Расслабься, — улыбнулся он. — Лин, мне нужно поговорить с тобой, но только не здесь. В отделении это невозможно. Мы можем договориться о встрече в каком-то другом месте? Я ждал тебя в воскресенье до половины третьего, но…

— Я знаю.

Внезапно я задрожала. Человек, которого я любила, стоял едва в футе от меня. Рукава его голубого шерстяного свитера были закатаны до локтей, и я кожей чувствовала тепло, исходящее от его рук. Если бы Мартин прикоснулся ко мне, я бы разрыдалась. Я всеми силами старалась скрыть дрожь в голосе, но все равно говорила очень тихо:

— Мне жаль что… что ты зря потратил время. Я решила, ты собираешься позвать меня на демонстрацию в Одеон.

— Понимаю… Лин, это была единственная причина твоего отсутствия? — спросил мужчина, пытаясь поймать мой взгляд. — Скажи прямо.

Я достаточно научилась честности у группы, чтобы выпалить:

— Нет… Не единственная.

Но даже совместные усилия Додо и Тони не смогли бы побудить меня к большей искренности. Я не желала упоминать имя Лолы Монтес ни сегодня, ни когда-либо еще. И затрагивать скользкую тему о Ди Воттс я тоже не собиралась, тем более у меня не было уверенности в том, связывает ли ее что-нибудь с Мартином.

— Нам не стоит об этом говорить, — продолжала я с камнем на сердце. — Просто у каждого из нас своя жизнь, и наши дороги не пересекаются.

— А ты этого хочешь? — Мужчина повернул голову и прислушался. — Черт! А вот и проблема идет.

Шаги принадлежали Полли. Секунду спустя она уже барабанила в дверь, а потом стремительно распахнула ее и заявила:

— Идемте, сестра Лин. Пойдемте на ленч с нами. Вчера вы от нас сбежали… — и стрельнула глазами на хмурого Вудхерста: — Мартин, ну не будь таким занудой!

— Полли, что я тебе говорил о комнате консультаций? — строго спросил Вудхерст.

— О, солнышко! На двери ведь нет таблички «Держись подальше».

Он покачал головой:

— Ладно, а теперь оставь нас. Сестра Лин присоединится к тебе через минуту, обещаю.

— Я пойду прямо сейчас, — запротестовала я. — Мартин, пожалуйста…

Он подождал, пока Полли выйдет, прежде чем ответить:

— Не раньше чем мы условимся о точной дате. Сегодня вечером подойдет? В девять?

— Но у меня может не получиться…

— Я буду ждать, — настаивал мужчина. — В девять вечера на автостоянке.

— Мартин, я… Ну хорошо, — беспомощно пробормотала я. — Подумаю об этом.

Только тогда он разрешил мне удалиться. Когда мы шли по коридору, Полли спросила:

— Доктор твой любовник? Он прелесть. Знаешь, я ужасно ревную!

Ситуация становилась абсурдной.

— Конечно нет! На самом деле он помолвлен с какой-то девушкой, — выдавила я. — Удовлетворена ответом?

— Правда? А она какая?

— Понятия не имею, — пожала я плечами. — Я ее никогда не видела. Брюнетка, вероятно. И не суй нос не в свое дело, ты и так достаточно из меня выудила.

— А почему брюнетка? Может быть, ему нравятся блондинки. Ему нравятся мои волосы, он сам сказал.

— Ой, я не знаю. Потому что у нее испанское имя, кажется, — отмахнулась я. — Оно звучит так, будто она брюнетка.

— Какое? Долорес, наша Леди печали? Или, может, Хуанита? Единственное, в чем я уверена, — это наверняка не Лолита: ему не нравятся нимфетки.

Она и не догадывалась, как близка к истине. Но я уже приобрела достаточно опыта во время занятий в группе и не позволила ей вытянуть из меня остальное.

— Я его даже произнести не могу, — солгала я. — А что у нас на ленч? Меня это волнует гораздо больше.

Я даже не услышала ответа Полли. Мне требовалось сконцентрироваться и решить, что делать с Мартином. На этот раз я не могла просто оставить его ждать меня на стоянке. Но о чем нам было говорить? Он женится на этой Монтес через пару недель, иначе заметки не было бы в «Мейл». И если он хотел поделиться со мной своей радостью или даже пригласить на свадьбу, то он плохой знаток женской психологии. Каким не должен быть врач-практикант в психиатрическом отделении. И о чем бы он ни собирался говорить, уже обсудил это с Ди. Или, возможно, он и ее обманывал?

Я ломала голову над причиной настойчивости Мартина во время всей следующей дискуссии о способах подрабатывания денег. Меня выбрали руководителем секции по производству сувениров; Ян должен был организовывать производство игрушек; Додо и Полли, отличные доморощенные парикмахеры, предложили проект дешевых парикмахерских услуг для сестер; у Тони и Роберта был собственный секретный план; Лео подал идею тиражирования дисков звукозаписывающих компаний, если издавать журнал не получится. Кети заставила Роуз присоединиться к ее секции вязания: сестры и пациенты будут снабжать их материалами, а они вдвоем — выполнять работу. Вся их деятельность была любительской, вроде тех ярмарок, которые часто устраивают в школах. Удивительно, но они собирались объединить выручку и разделить ее поровну, не исключая даже таких людей, как Роуз, которые, очевидно, не принесут особенной пользы.

Я, наверное, размышляла бы до поздней ночи, если бы у нас не случилось одно неприятное происшествие. Собрание на тему «Как побольше продать», как назвала его Додо, прервала сестра Хуппер, влетевшая на всех парусах в комнату для игр и прогремевшая:

— Весь персонал в мой офис, и немедленно! — Потом она заметила меня. — Вам не нужно идти, сестра, — обратилась она ко мне, впрочем вежливо. — Мы все знаем, что вы не из числа заинтересованных! Вы можете принять дежурство у сиделки в первой палате, чтобы временно освободить ее. Ну что же вы, не стойте столбом!

Эми Мур, которую я застала у дверей палаты Каттер, тяжело застонала:

— А теперь-то что случилось? Совещание персонала в этот час? — Эми возвела глаза к небу. — Она, должно быть, помешалась. На какую тему?

— Понятия не имею, — ответила я. — Ничего не знаю, кроме ее слов о том, что меня эта тема не заинтересует. Не могу понять, откуда она может знать о моих интересах. В любом случае Хуппер настаивает на твоем присутствии.

— Хорошо, я пойду, — вздохнула собеседница. — Сильвия спит, ей сегодня нехорошо.

— Нехорошо? — удивилась я. — Почему?

— Разве ты не знаешь? Ей впервые утром дали электрошок. У нее ужасно болела голова, так что, вероятно, он действует, — начала рассказывать Эми. — Никто из докторов не замечает связи, а я знаю: пациенты, у которых очень сильно болит голова, всегда выздоравливают. Когда человек не чувствует головной боли после этой процедуры, она почти наверняка не поможет. Никто меня не слушает, но я смогла бы доказать свои слова, имей я возможность сравнить статистику.

Когда девушка убежала, я зашла в палату посмотреть на сестру Каттер. У нее был жар, лицо горело, но ее поза была более расслабленной, чем раньше. Я очень этому обрадовалась. Прямо на столике стояла маленькая старомодная ваза с тюльпанами, на открытке рядом было написано: «С наилучшими пожеланиями, Б. Карти» (это была старшая сестра). Рядом стояла корзинка с фруктами, карточка на них гласила: «Возвращайтесь, сестра! Стив Сейл». Не думаю, что Сильвия заметила хотя бы одну из них.

Эми Мур вернулась примерно минут через десять.

— Мы победили! — воскликнула она. — Мы добились желаемого!

Я нахмурилась:

— Добились чего?

— Нам подняли зарплату, дурочка! На двадцать процентов, с первого апреля! — Эми с наслаждением начала дубасить меня кулаками по спине. — Боже мой, я получу прибавку почти в две сотни! И ты тоже. Это только что стало известно. Разве это не чудесно?

Я попыталась прийти в себя:

— Я ведь вам говорила, что нам поднимут оклад с первого апреля.

— А откуда ты знала?

— Потому что, видишь ли, это юбилей Флорри. В министерстве посчитали этот день подходящей датой.

— Чепуха! Да им наплевать на Флорри, — фыркнула собеседница. — Просто сейчас время утверждения бюджета, и в правительстве изыскали дополнительные источники доходов, я думаю.

— Поэтому теперь мы все должны считать первое апреля днем Флорри, — улыбнулась я.

Эми уставилась на меня:

— Я и не знала, что у нее какой-то юбилей, пока ты мне этого не сказала. И я могла бы побиться об заклад, что никто другой об этом тоже не вспомнил. Признай, о ней уже давно все забыли.

— Но это же неправда! — возмутилась я. — Она была по-настоящему передовой женщиной в свое время. Ты читала ее биографию, Мур?

— Боже мой, нет, конечно. — Девушка покачала головой. — Она родилась… когда? В восемнадцатом веке? Какое же значение имеет сейчас ее жизнь? Это все равно что приказать Гарольду Вильсону вызубрить Джона Стюарта Милла.

— Ну и что? — возразила я. — Ты настолько уверена, что человеческая природа с тех пор во многом улучшилась? Если говорить о сестринском деле, я буду утверждать, что она, наоборот, резко ухудшилась. Чем больше у нас технических приспособлений, тем меньше больные получают настоящего человеческого тепла.

— Опять эта старая песня?! — недовольно воскликнула собеседница.

Да, то, что занимало мой ум, было и вправду смешным для остальных. Если бы Мартин не вышел из забастовочного комитета, он хотя бы продолжал заботиться о создании положительного образа медсестер. Об их имидже и их мотивах. Я стояла у края постели, созерцая вспотевшее лицо сестры Каттер.

— Ты права, — согласилась я. — Это старая песня. И все же именно она заставляет жить Сильвию.

— Да, Каттер уже достигла худшей точки и теперь возвращается к нам, — подтвердила Эми.

— И она чертовски хорошая сестра. Она просто зверь, особенно на первый взгляд, но у нее все всегда сделано на совесть, и ее пациенты выздоравливают первыми. Спроси любого.

Эми Мур долго и с любопытством смотрела на меня, а потом провозгласила:

— Знаешь что, Дрейк? Все-таки ты непробиваемая консерваторша.

Консерваторша или нет, но без пятнадцати минут девять я быстро накинула пальто и была готова прогуляться на автостоянку.

Глава 7

Сейчас уже сложно вспомнить, чего именно я ожидала. Наверное, неловкого объяснения с Мартином (если он придет, конечно) или, наоборот, его пугающей откровенности. Я была готова ко всему — от короткой резкой ссоры до длинного, нудного разговора. Но ни одна из воображаемых ситуаций не предполагала столь странных событий.

Во-первых, Мартин был не один. Он стоял прислонившись к машине и болтал со стройным, симпатичным незнакомцем в твидовом костюме. Я его не знала. Мужчина первым заметил мое появление и указал на меня Мартину, а когда я подошла поближе, даже и не подумал уйти.

— Вот и ты, Лин, — улыбнулся Мартин. — А это Джон Айткен. Джон и его жена — мои старые друзья. Джон, это Лин Дрейк.

Айткен крепко сжал мою ладонь. Его рукопожатие было сильным и выдавало человека, заслуживающего доверия.

— Я рад наконец-то вас увидеть, — произнес он приятным голосом.

— Наконец? — вопросительно произнесла я, когда он открыл мне дверцу машины. — Разве я опоздала?

Джон сел на заднее сиденье, а Мартин завел мотор.

— Нет, совсем нет. Я имел в виду, что мне о вас рассказывали уже раза три.

Я незаметно покосилась на Мартина, но он казался полностью поглощен дорогой.

Почувствовав мой взгляд, он сообщил:

— Мы должны захватить жену Джона. Она еще не была готова к выходу, когда я за ними заехал. Ты же знаешь, как долго могут прихорашиваться женщины. Потом мы поужинаем в «Малтшовеле». Ты не против? Мы устроим прощальную вечеринку: завтра они оба улетают на Багамы.

«Малтшовел» — один из тех ресторанов, в которых крошечный стейк стоит не дешевле трех фунтов. Там могли бы запросить пять шиллингов даже за стакан воды из-под крана, и все же многие считали, что удовольствие того стоит. Это совсем не уровень Мартина, подумала я.

— Понимаю, — кивнула я.

Но на самом деле я вообще ничего не понимала.

Мартин улыбнулся уголками губ.

— Джон платит, — уточнил он. — Это ведь его медовый месяц. Мы решили устроить вечеринку вместо свадебного приема, я ведь не смог вытащить тебя из дому в субботу. Они женаты уже четыре дня, но еще не отпраздновали это событие. Все времени нет.

— У нас было время, приятель, — возразил Джон из-за моей спины. — Но мы никак тебя не могли поймать. Сначала марш протеста сестер, потом ты не мог заставить Лин назначить дату встречи…

— Да, — согласился Мартин. — Ты долго увиливала, правда, Лин? Но это не важно, раз теперь ты здесь.

— Мне очень жаль, — извинилась я. — Не знала, что из-за меня откладывается что-то важное, тем более медовый месяц на Багамах.

— Ты ничему не помешала, — возразил Вудхерст. — Они все равно не могли вылететь раньше завтрашнего дня… Ну, вот мы и приехали.

Мы остановились в квартале богатых домов с роскошными квартирами. Наши ребята из скорой помощи называли его улицей Городских Шишек, а официально район именовался Особняки Фозерингей. Джон взбежал наверх по белоснежным ступенькам, чтобы поприветствовать спускающуюся вниз хорошенькую девушку. Миниатюрная, с золотистыми волосами, в накинутой поверх платья серой беличьей курточке, она выглядела ухоженной. Когда она уселась на заднем сиденье машины, Мартин представил ее:

— Лин, это Пиппа, жена Джона.

Она слегка наклонилась вперед, и я почувствовала легкий аромат «Претекст». Этот запах ей очень подходил.

— Я так рада, что вы реальная, — произнесла она мелодичным голосом. — Честно говоря, я не совсем в вас верила, Очень мило, что вы на самом деле существуете.

Мне стало интересно, как же Мартин им меня описывал.

— Мы оба знаем его с тех пор, когда он бегал в коротких штанишках, — объяснил Джон. — Я тоже в вас не верил. У Мартина было много причин вас выдумать, и такой поступок был бы в его духе. Вы должны извинить наш излишний интерес.

Именно тогда я решила бросить заниматься самоанализом, самовнушением и разгадыванием чужих загадок и начала просто наслаждаться вечером.

— Каким он был в детстве?

— Ужасным и с кучей прыщей, — хмыкнул Джон.

— Да нет же! — возразила Пиппа. — Он был очень милым: невинный взгляд, огромные глаза. Все просто таяли…

Потом новоиспеченная миссис Айткен начала вспоминать о танцевальном кружке, который они с Мартином посещали в детстве:

— Это случилось еще до его знакомства с тобой, Джон. Мама мне внушала, чтобы я не танцевала ни с кем другим: во-первых, мы соседи, а во-вторых, остальные мальчишки — неповоротливые увальни. Только я все равно бегала за каким-то ужасным драчуном, его звали Стенли, кажется, а Мартин был очарован кошмарной маленькой ведьмочкой по имени Памела. Так что мы всегда твердили родителям, что мы партнеры, но на самом деле все обстояло иначе. Только во время ежегодного отчетного концерта мы должны были встать в пару, иначе бы наш обман раскрылся. Конечно, вместе мы были просто безнадежны. Мама так потом кричала на бедную старушку мисс Пайфилд.

— Боже мой! — воскликнул Джон. — Она же и меня учила. Я просто понять не могу, почему мы не встретились гораздо раньше. Может быть, потому, что я сначала пропадал в школе, а потом уехал в Кембридж. Мы тысячу раз могли встретиться еще в детстве!

Весь вечер прошел так же весело и непринужденно. Еда была просто восхитительной: холодная форель, турнедос Россини и всякие закуски, которые в «Малтшовеле» стоили целое состояние. И шампанское. Потом мы Пиппой вместе пошли в гардероб. Когда мы поправили прически, хотя ее локоны в этом не нуждались, девушка сказала:

— Присматривай за Мартином, хорошо? Мы его очень любим.

— Я? — вырвалось у меня. — Мы едва видимся, разве что на дежурстве… Ты меня с кем-то путаешь, я не его невеста, просто приятельница.

— Его… — Она пристально посмотрела на меня. — О, я сказала что-то не то. Забудь мои слова, Лин. Ты же понимаешь, мужчины!

Мы вернулись за столик, а потом Мартин отвез Айткенов обратно в Особняки Фозерингей. Они хотели пригласить нас на чашечку кофе, но было уже поздно, и мой спутник отказался от имени нас обоих.

— Бедные мы работяги, — усмехнулся Вудхерст. — Нам ведь завтра с самого утра работать. И придется общаться со многими сложными людьми, да, Лин?

— Такими, как Роуз и Полли, — согласилась я. — Не говоря уже о состоянии сестры Каттер.

Когда мы помахали молодоженам рукой и уехали, Мартин признался:

— На самом деле на пару дней я свободен от Роуз и Полли. Я везу Додо на специально созванную конференцию в Бетлем завтра. Она наша лучшая пациентка, и мы ею очень гордимся, ты знаешь… Если бы ты видела ее два года назад! Кстати, у нас есть фотографии.

— Да? Так, значит, группу В будет курировать Эми Брукс?

— Нет, Дез, — уточнил мой спутник. — Но это только на пару дней. А Брукс займется группой А, это гораздо легче.

Когда я смогла переварить информацию, он сменил тему и продолжил:

— Тебе понравился вечер, Лин?

— Да, очень! Довольно странно. Я хочу сказать, это не было то…

— То, что ты предполагала?

— Вот именно, — кивнула я. — Ты ведь сказал, что хочешь поговорить со мной.

— Если бы я сказал, что хочу пригласить тебя на ужин с двумя своими старыми друзьями, ты бы только глубже спряталась в свою раковину и ни за что бы из нее не вылезла. А ведь я на самом деле хочу поговорить с тобой, и я это сделаю. Но вначале я должен был подготовить почву. И кроме того, я хотел доставить тебе удовольствие.

— Подготовить почву? — недоумевала я. — То есть позволить им рассказывать мне истории из твоего детства? Кружок танцев, прыщи и все остальное?

— Нет, этого я не планировал. Но Пиппа действительно рассказала правду.

— Она очень красивая, да?

— Очень, — согласился Мартин. — Но не мой тип. Мне нравится девушка, которая не боится запачкать руки и не делает трагедии из нескольких веснушек.

— Спасибо, — сказала я. — Я давно бросила все попытки избавиться от этого кошмара.

— И правильно сделала… А Пиппа очень подходит Джону, — заметил Вудхерст. — Ему повезло: у него много денег, и он к ним привык. Я не смог бы позволить себе встречаться с такой шикарной девушкой, даже если бы захотел. А я не хочу.

— А чем он занимается? — поинтересовалась я. Если Джон и Мартин выросли вместе, я не могла понять, почему же один из них сейчас живет в Особняках Фозерингей, а другой в такой ужасной помойке, которой (если честно), является общежитие в «Мей».

— Ой, он такой же доктор, как и я. Но отец Джона завещал сыну кучу денег — «Пиво Айткена», знаешь? — так что теперь у него процветающая медицинская практика в Лондоне. А отец Пиппы преуспел во время войны, он владел заводом по пошиву военной формы. Думаю, он хорошо нагрел руки, впрочем, Пиппа не любит обсуждать эту тему. А она — единственный ребенок в семье.

— Прямо как в «Цитадели». Там Рекс Харрисон играет Джона, а Роберт Донат (это же, кажется, был Роберт Донат в том старом фильме, который показывали по телевизору?), он играет тебя. Судьба к тебе несправедлива, ты так не думаешь?

— Ты упускаешь из виду одну деталь, Лин… Удовлетворенность своей работой. Может быть, я рехнулся, но я не завидую роскошной жизни Айткена, а Джона, конечно, не привлекает моя жизнь. Каждому свое. Мой друг доволен своей работой: он очаровательный семейный врач с хорошими манерами. И он на самом деле очень хороший доктор, в сотню раз лучше рафинированных лондонских мальчиков.

На этот раз он припарковался прямо напротив парадной двери общежития. Он заглушил мотор, и мне оставалось только сказать:

— Они по-настоящему влюблены друг в друга, правда?

— Да, это за милю видно, — усмехнулся Мартин. — Я надеялся, что ты это заметишь.

— Нужно быть совсем слепой, чтобы не увидеть очевидного!

— Дорогая Лин, но ты ведь часто ведешь себя так, будто не замечаешь очевидного. Ты, как страус, прячешь голову в песок.

— Разве? — почти обиделась я.

— Да… Послушай, сейчас мы попрощаемся, но я очень надеюсь снова увидеть тебя в четверг, когда вернусь, — мягко проговорил мой спутник. — На этот раз мы будем только вдвоем, обещаю. Нам ведь многое нужно понять… Что скажешь?

Я глубоко вздохнула и сказала себе, что этому мужчине нет места в моей жизни, а мне — в его. Это был отличный вечер, но сейчас мы должны поставить точку, попрощаться навсегда, прежде чем не зашли слишком далеко. Я не стану встречаться с ним ни в четверг, ни в пятницу, ни в любой другой день. Вечеринка окончена. Я решительно раскрыла рот, чтобы отказаться, и…

— Очень хорошо, — услышала я свой голос.

— Ты свободна в половине девятого?

— Да, Мартин, — кивнула я.

Он взял мою правую руку, поцеловал ее и отпустил.

— Удачи тебе, — нежно сказал он.

И что мне оставалось делать?

Группа В под руководством Деза и Петси выглядела какой-то странной. Не было Мартина и Эми Брукс. Мы все довольно долго восхищались прической Тони. Додо и Полли на самом деле отлично подготовили его к собеседованию, которое было намечено на завтра. Теперь, после отъезда Додо в Лондон, Полли была занята самостоятельным подсчитыванием возможной прибыли. Дез обратился к ней:

— Ты хочешь заработать побольше денег? Я тебе заплачу, если ты и меня подстрижешь. Тони выглядит просто потрясающе, — восхищенно заметил он. — Я тоже хочу выглядеть потрясающе.

— Да, — кивнула Полли. — А ты принесешь нам пиво, чтобы мы смогли смыть им весь жир с волос.

После этого мы вернулись к делу. Все казалось беспорядочным и плохо организованным без четкого руководства Додо, но зато Роуз, кажется, прониклась общей идеей. И что еще важнее, она принесла с собой новую пряжу. На этот раз розовую.

— Я буду вязать детскую распашонку, — объявила она. — Как доктор Эми сказала. А потом ее можно будет продать.

Я прикинула, что пряжи достаточно, чтобы связать распашонку даже на слоненка в зоопарке, но не сказала этого вслух. Даже Полли на этот раз не высказалась. Девушка все еще светилась от гордости по поводу прически Тони и постоянно делала вид, будто поправляет локон на его плече.

Я должна была догадаться, что такая идиллия не может продолжаться вечно. Полчаса спустя, когда Роберт закончил рассказывать нам, почему Роуз напоминает ему собственную авторитарную мамашу, воцарилась тишина. И в этот момент Полли совершенно неожиданно спросила Деза:

— Это правда, будто Мартин собирается жениться на великолепной испанской пташке? Правда, что они помолвлены?

Как можно настолько прямой вопрос снова переадресовать пациенту? Дез проделал это просто виртуозно:

— А почему тебе самой его не спросить, Полли, если тебя это так интересует?

— Я собиралась выяснить это у него сегодня утром, — ответила пациентка. — Он ведь не сказал нам, что уезжает.

— Тогда спроси его, когда он вернется.

— Нет! — непроизвольно вырвалось у меня. — Не надо, Полли.

— Очень хорошо. Тогда ты его спроси! — Дрянная девчонка вызывающе вскинула подбородок. — Потому что, если ты этого не сделаешь, это сделаю я.

Петси пришла мне на помощь:

— Очень хорошо, Полли, вот и узнай у него сама. Так что там насчет отвращающей терапии, Тони?

— Вы видели эту телепрограмму вчера вечером? — усмехнулся парень. — Мы могли бы поэкспериментировать на старушке Полли, чтобы каждый раз после открывания рта она получала бы дозу электрошока… Нет, если серьезно, большинство из нас страдали от зависимостей. Но мы считали их только симптомами болезни, а не основной причиной…

— Это верно, — согласился Роберт. — Какая польза отучивать человека от конфет, или пива, или женщин? Он только разовьет новые симптомы стресса вместо старых. Дез, а ты что думаешь?

Это был сложный вопрос. Мы все еще его обсуждали, когда пришло время ленча.

Я зашла взглянуть на сестру Каттер, прежде чем отправиться в столовую. Женщина выглядела намного лучше, и на этот раз она меня узнала.

— Сестра Дрейк, — сонным голосом сказала Сильвия. — Так, значит, теперь вы работаете здесь?

— Да, а мое место заняла сестра Воттс, так что в палате все в порядке. Да, и мистер Планкетт снова на любимой кровати.

Она слегка улыбнулась:

— Он хороший человек.

Потом она снова закрыла глаза.

Сиделка, стоявшая у ее изголовья, последовала за мной в коридор. Ей было лет сорок, она была полноватой, а ее лицо — добрым.

— Сильвии гораздо лучше, не так ли, сестра? Лекарства сделали свое дело. Я ей говорила, что вы теперь работаете у нас, но она забыла. Такое случается. Это самое плохое в шоковой терапии: память слегка расстраивается.

— Но она ведь со временем восстанавливается?

— Чаще всего — да. Это словно… словно люди забывают то, о чем им не стоит помнить. Ужасные события, которые с ними произошли, — убеждала меня женщина. — Они не забывают, как выполнять привычную работу, например. Но вот чувства больные иногда забывают.

— Тогда давайте надеяться, что она забудет мистера Кершоу.

Сиделка покачала головой:

— Сильвия не забудет случившегося. Только свои чувства, связанные с его смертью. Это похоже на забывание боли при родах. У меня пятеро детей, так что я знаю, о чем говорю, — вздохнула она. — Ты помнишь, что происходило во время рождения ребенка, но не помнишь, что ты чувствовала… Сестра его очень любила, да?

— Думаю, очень, — ответила я. — Бедняжка…

И все же я считаю, что ей повезло больше, чем мне. У нее не было необходимости видеться с мистером Кершоу каждый день, зная, что ее любовь безнадежна. А мне предстоит еще очень долго работать вместе с Мартином.

Дез обнаружился в столовой, он помахал мне рукой и указал на пустой стул рядом со своим. Индиец внимательно изучил рыбный пирог, который я принесла:

— Да, это совсем не уровень «Малтшовеля», я думаю.

— Кто тебе сказал? — удивилась я.

— Мартин. Он интересовался моим мнением о том, понравится ли тебе поужинать в этом ресторане или лучше «Литтлтон-Армс».

— Правда? — ошеломленно спросила я. — Послушай, Дез, не подумай ничего дурного. Все было замечательно, но мы там были вчетвером.

— Я знаю.

— А кто еще знает? — начала я допытываться.

Дез усмехнулся:

— Думаю, только я.

— Но почему, Дез? — Почему он вообще это обсуждал, в конце концов подумала я, он ведь Деза знает не дольше пары недель.

— Просто я сказал кое-что. Впрочем, это не важно.

— Ты не спрашивал его…

— Мне нужно идти. — Индиец быстро поднялся. — Доктор Бернштейн будет искать меня, чтобы обсудить состояние сестры Каттер. Так что извини.

У меня едва не сорвался с языка вопрос, говорил ли он с Мартином о Лоле Монтес. Дез, должно быть, догадался об этом и поспешил исчезнуть, потому что доктора Бернштейна не было в отделении, когда я вернулась, а Эми Мур пояснила:

— Он никогда не появляется по средам. Это его личный выходной в клинике. И разве он не уехал в Бетлем с Мартином и Додо?

— Мне показалось, Дез упомянул о беседе с ним, — с сомнением проговорила я. — Может быть, он ждал только телефонного звонка от доктора?

— Дез? — Девушка рассмеялась. — Дез — это сплошной ходячий розыгрыш. Не верь ни одному его слову. Он весь — одна большая шутка. Между прочим, этот индиец потрясающе составляет гороскопы. Мне кажется, все азиаты немного психологи? Почему бы вам не сказать ему дату своего рождения и не посмотреть, что он вам предскажет? Мой гороскоп был так правдив, что я была потрясена.

— Если он такой шутник, я не стану его просить об этом, — возразила я. — Он просто придумает несколько вероятных ситуаций, и все.

— Ну хорошо. Я ему просто отнесу данные и скажу, что это день рождения подруги.

— Боже, это все такая глупость, — сказала я.

— Но ты ничего не потеряешь, — улыбнулась Эми. — Ладно, договорились.

Она быстро и небрежно нацарапала число на изнанке передника, где все сестры делают записи. А потом я спросила:

— Какие у меня обязанности сегодня вечером?

— Если хочешь, останься с сестрой… То есть, я хотела сказать, с Сильвией, ненадолго. Или ты могла бы организовать группу, которая попытается делать шарфы на продажу. Если, конечно, знаешь что-то о ткацких станках.

— Я могу разобраться, — пообещала я. — Я знаю, что такое рама, и представляю, как выглядят другие части. Но будь я проклята, если знаю, как они действуют.

— Ты скоро научишься, не бойся. Ладно, сегодня я буду общаться с нашими ткачами, а ты скажи этой толстой сиделке, чтобы она пошла и поела. Хотя думаю, что ей бы не повредило недельку поголодать.

Сестра Каттер спала. Но в четыре часа она широко открыла глаза и попросила чаю. У нее был собственный электрический чайник и чайный сервиз, стоящий на столе около двери, так что выполнить ее просьбу было несложно. Она привстала, отпила глоток и пригласила меня присоединиться к чаепитию. Потом она спросила:

— Теперь вы чувствуете себя увереннее?

Я не знала, правильно ли ее поняла.

— Вы сказали увереннее, сестра? В этом отделении, вы имеете в виду?

— Нет-нет. В самой себе, — быстро ответила женщина. — Вы становились очень… Как бы поточнее сказать… очень отрешенной. Вначале я думала, что это происходит из-за несогласия с коллегами по поводу демонстрации… Но ведь дело не в этом, правда? Или не только в этом. — Сестра снова легла на подушки и закрыла глаза. — Интересно, не переживаете ли вы из-за мужчины?

Это было совершенно на нее не похоже.

— О нет, — ответила я ей. — Честное слово, мужчина тут ни при чем.

Собеседница как будто не слышала моих слов.

— Видите ли, я знаю, как чувства могут разрушить… призвание. Мне было бы очень жаль, потому что вы хорошая сестра.

Что-то сделало ее необычно разговорчивой. Наверное, общительность возникла как реакция на шоковую терапию. Никто ведь точно не знает, как или почему электрошок помогает больным выздороветь. Его воздействие на мозг можно сравнить с ударами по телевизору, когда на экране возникают помехи. Так нам объяснял доктор Бернштейн, читая две лекции в колледже. Психика, говорил он, может прийти в состояние, похожее на перемешанные в беспорядке «паззлы». Только мозг — странная головоломка: если ее хорошенько встряхнуть, ее детали почти всегда сами становятся на свое место, нужно только время. Наверное, что-то подобное сейчас происходило с сестрой Каттер. Ее головоломка, наверное, перемешивалась долгие годы.

— Всем нужна любовь, — настойчиво продолжала женщина. — Жизнь покажется очень неблагодарной штукой, если в ней нет любви, и доброты, и признания твоих заслуг.

— Да, сестра, — отозвалась я.

— Мы не должны относиться к любви легкомысленно. Мы обязаны дарить ее и имеем право принимать ее… Я так хочу спать, сестра, — внезапно проговорила она.

— Тогда поспите, — предложила я ей. — Давайте я поправлю вам подушки.

Когда я взбила ее подушки и расправила складки на одеяле, Сильвия погладила мою руку:

— Вы хорошая девочка, сестра Дрейк.

Жаль, что этих слов не слышали Роусторн и Джим Хикен. Но, наверное, она до сих пор не в себе из-за действия ларгактила, убеждала я себя. Она все еще спала мирно, как ребенок, когда я закончила дежурство в пять часов.

В шесть кто-то громко постучал в дверь моей спальни. Это была та полная сиделка. Ее имя, вспомнила я, было Мод. Женщина выглядела ужасно напуганной.

— Сестра, я давала вам «карточку наблюдений» Сильвии?

— Нет. Уверена, что нет, — покачала я головой. — Я думала, что в ней отпала необходимость, раз сестре Каттер стало настолько лучше.

— Но ей не лучше, а я не могу вспомнить, куда дела ее во время ленча. Я вообще не помню, видела ли я карточку сегодня, но ведь ее должны были мне передать! — Казалось, сиделка вот-вот расплачется.

— Но мне вы ее точно не отдавали, — произнесла я уверенно. — А что случилось, Мод?

— Сестра Хуппер приказала мне привести вас к ней, если у вас нет карточки. Видите ли…

— Что случилось? — повторила я с тревогой.

— Разве вы не слышали? А, ну конечно нет. Что я такое несу? — бессвязно лепетала женщина. — Она… С ней рядом никого не оказалось, она заперлась в ванной и вскрыла себе вены на запястьях пилочкой для ногтей.

— О нет! — вырвалось у меня. Разве могла так поступить спокойная, разумная сестра Каттер, которую я оставила спящей всего около часа назад? Это казалось непостижимым. — Но, Мод, она ведь уже начала поправляться!

— В этом вся проблема. Сестра Хуппер говорит, именно в период выздоровления за ними нужно следить внимательнее, чем обычно.

— Но как она вообще могла достать пилочку для ногтей? — допытывалась я. — Ей же не разрешено…

— Все из-за этой ненормальной Полли, — бормотала сиделка. — Она забыла пилочку в ванной, а сестра Хуппер, узнав об этом, просто взбесилась. Так что, пожалуйста, идемте, она с вами хочет поговорить. Я уверена, она меня уволит, если вы не придете сейчас же. Вы ведь только студентка, и сестра поверит вашему признанию. Просто скажите, что вы предполагали, будто Сильвия уже не способна причинить себе вред.

— Правда? — Я очень сомневалась, что Хуппер мне поверит. — Хорошо, но сначала мне нужно надеть пиджак.

— Тогда я вернусь в отделение и скажу ей, что вы идете. Хотя я не думаю, что вам обязательно надевать форму.

Все же я переоделась. Я была уверена, что мне предстоит очень сложный разговор с сестрой, и не хотела предстать перед ней в вылинявшем лиловом свитере и широких зеленых брюках, выглядевших неуместно даже в комнате отдыха. Я даже надела новую шляпку. Ко времени моего появления Хуппер уже дошла до точки шипения и с трудом могла изъясняться членораздельно. У нее изо рта даже пена летела от ярости.

— Вы все-таки соблаговолили явиться, — заорала она. — Так где же карточка Сильвии?

— Я не видела карточку сегодня. Я предположила, что необходимости в постоянном наблюдении за сестрой Каттер больше нет, и…

— Необходимость все еще есть, — отрезала женщина. — Именно когда такие пациенты начинают выбираться из депрессии, за ними нужно особенно пристально следить. Вы знаете, что случилось из-за вашей невнимательности и пренебрежения своими обязанностями?

— Да, Мод сказала мне, сестра.

— Понятно! И полагаю, вы очень гордитесь собой.

Ее фраза привела меня в бешенство.

— Я не виню себя в случившемся! — Даже если бы и винила, ей не стоило об этом знать. — Мне никто не передал карточку, и, естественно, я подумала…

— Это вы так говорите! Это всего лишь ваши слова, сестра! Вы понимаете, что Сильвия могла умереть? Нет? И не спорьте! Или найдите карточку, или объясняйтесь со старшей сестрой.

— С удовольствием, — ответила я. По силе голосовых связок старшая сестра не шла ни в какое сравнение с сестрой Хуппер. — Прямо сейчас?

— Нет, не сейчас! Вы увидите ее утром, — категорично заявила собеседница. — Разумеется, если за это время не обнаружите карточку. А я не сомневаюсь, что вы ее найдете!

— А я сомневаюсь, — возразила я.

— В таком случае готовьтесь к неизбежному. Я не могу позволить небрежным сотрудникам работать в нашем отделении. Может быть, в клинике это в порядке вещей, но только не здесь! — продолжала кипятиться она. — Представить себе не могу, что скажет доктор Вудхерст. Что касается доктора Бернштейна…

— Сестра, с ней все нормально? — прервала я излияния Хуппер.

— Благодаря быстроте реакции мистера Шинера, да… Что же, этот случай доказывает справедливость моего мнения: ей здесь не место. — Сестра начала немного успокаиваться. — Теперь я уверена, доктор Вудхерст направит ее в более подходящую больницу. Ей это не понравится, но ничего другого не остается. Если какой-нибудь практикант снова нарушит правила…

— Да, сестра, — произнесла я. — Могу я теперь идти?

— Идите! Катитесь на все четыре стороны! И не возвращайтесь без этой проклятой карточки! — напутствовала меня Хуппер.

На этот раз я ничего ей не ответила.

Я лежала на кровати и размышляла о последних событиях, когда незнакомая первокурсница с нижнего этажа постучала в мою дверь, должно быть, около десяти часов вечера. В руке у нее было письмо.

— Извините меня, сестра, но это письмо лежало у портье для вас, — сообщила девушка. — Охранник подумал, что вы не видели послания, и попросил меня его вам принести, потому что сестра Мур упомянула о его срочности.

— Спасибо, — ответила я. — Это очень мило с вашей стороны.

Она покраснела:

— Да что вы, не за что.

Когда она быстро сбежала вниз по лестнице, я закрыла дверь и разрезала конверт. Сестра Мур? Может быть, это мой гороскоп? Хотя когда же Дез мог успеть его составить?

Внутри была свернутая записка, из которой выпала «карточка наблюдений» сестры Каттер. Послание гласило: «Уезжаю на выходные. Нет времени передать ее лично. Я совершенно забыла отдать ее сиделке. Если возникнут неприятности, вини во всем меня. Мне осталась всего одна неделя практики здесь, так что Хуппер больше не страшна. Весь день на ногах, а то бы обязательно вспомнила. Э.М.».

Она подписала карточку, указав время своего дежурства, с девяти до двенадцати. Ниже не было никаких записей о следующем ответственном за пациентку. Если бы у меня получилось перехватить Мод с утра до прихода сестры Хуппер, сиделка могла бы вписать туда свое имя. Я оставила для нее свободное место на карточке и подписалась, указав время между половиной второго и пятью часами пополудни.

Положив пропажу на туалетный столик, я отправилась спать. Это был скверный день, с какой стороны ни посмотри, и я задремала, убаюкивая себя воспоминаниями об ужине с Джоном и Пиппой. Я сонно размышляла о словах Мартина Дезу и о возможном сообщении Деза Мартину. А еще о веских основаниях Мартина меня выдумывать… Все это было слишком запутано. Ди Воттс тоже была как-то замешана в эту историю, и ее участие разрушало и без того не слишком стройную систему. Это было очень похоже на странные головоломки доктора Бернштейна, но я слишком устала, чтобы ждать, пока ее кусочки встанут на место.

Глава 8

Снова я совершила промах. Сестра Каттер сказала бы, что я страдаю из-за недостатка внимательности. На следующий день Мод не дежурила, она не должна была появиться до пятницы. Мне в голову приходили лишь дурацкие идеи вроде подделки ее подписи на «карточке наблюдений». К счастью, сестра Хуппер должна была прийти не раньше одиннадцати, а до тех пор дежурил Лео Шинер.

Я отнесла карточку к нему в кабинет:

— Послушайте, дежурный, я не знаю, как поступить с этой карточкой. Я хотела прикрыть старушку Мод, но мне не удалось этого сделать, потому что ее нет в больнице. Поэтому я могу быть честной. Медик внимательно осмотрел ее:

— И все это время она лежала у вас?

— Наверное, да.

— Чепуха! Думаю, она была у Эми Мур, — предположил он. — Ну хорошо, вы не хотите причинять ей неприятности, я понимаю. Но подобное случается с этой студенткой уже не в первый раз, она чересчур легкомысленна. А Мод действительно не видела в тот день этой карточки. Ну, не важно. По крайней мере, теперь мы знаем, что вы не были за нее ответственны во время этого неприятного инцидента… Оставьте карточку у меня.

— Сиделка считает, что с Сильвией тогда вообще никого не было, — рискнула произнести я.

— Вот именно, никого не было. А почему? — спросил Шинер сурово. — Потому что вы не передали карточку кому-то другому. Ведь именно в этом заключено предназначение карточки. Если бы вы помнили об обязанности передать карточку следующему дежурному, вы бы нашли человека, который позаботился бы о ней. Карточка похожа на ключ блокировки, который висит на одноколейной железной дороге, понимаете? Если есть карточка, то обязана быть и дежурная в данный момент сестра, и не возникает вопросов, кто ответствен за пациента. Понятно?

Я кивнула:

— Да. Вероятно, все это случилось из-за моего невежества. Мне следовало разобраться в ее предназначении.

— Вероятно, это так. На самом деле оплошность допустила Эми, но, может быть, это происшествие чему-то вас научит.

— Честное слово, дежурный, — сказала я виновато, — я была абсолютно уверена, что для нее постоянное наблюдение было отменено.

— Вы снова за свое. Уверены, говорите? — нахмурился медик. — Если пациент ставится на особый учет, то позже, когда попечение снимается, об этом объявляют на собрании всему персоналу… Честно говоря, мы придерживаемся принципа вовсе не брать в наше отделение таких пациентов, которым требуется наблюдение, — так что, может быть, вы с этой системой больше не столкнетесь. Это исключительно отделение групповой терапии. Сильвию взяли сюда по личной просьбе старшей сестры, по причине экстренности. И потом, она вполне могла оправиться от шока через двадцать четыре часа.

— Теперь ее переведут? — поинтересовалась я.

— Возможно. Это зависит от доктора Бернштейна.

— А она… Может она сделать это снова?

Он пожал плечами:

— Наверное, нет. Но во время депрессии такая опасность существует всегда, особенно когда пациент начинает идти на поправку, — проинформировал меня Лео. — Когда больному совсем плохо, его ничего не интересует, он безынициативен и не думает о суициде. Когда человек почти здоров, он уже не хочет этого. А вот промежуточная стадия самая опасная.

— Да. Сестра Хуппер говорила мне почти то же самое… Она очень на меня рассердилась?

— На самом деле она рассердилась на себя. — Шинер натянуто улыбнулся. — Она прекрасно осознает, что вы, студенты, не знаете всех этих нюансов. Она винит себя за то, что не объяснила вам предназначение карточки более доходчиво до того, как оставила вас с Сильвией. Вот увидите, она не такая злобная, как о ней говорят, — убеждал он. — Не думаю, что сестра вообще станет упоминать об этом случае. Это останется между нами.

— Но она угрожала, что отправит меня к старшей сестре, — возразила я дежурному. — Я заявила, что с радостью пойду. По крайней мере, старшая сестра меня выслушает.

— Постойте… Давайте признаем, что у сестры Хуппер по-настоящему взрывной характер. Но потом она очень сожалеет о своих несправедливых упреках. Видите ли, она очень часто кричит только для того, чтобы подчеркнуть значение какого-нибудь важного правила и заставить вас его запомнить, — пояснил медик. — И если сцена, которую она вам устроила, заставит вас в дальнейшем относиться внимательнее к карточке пациента, значит, дело того стоило. Вы так не думаете?

— Да, — согласилась я. — Хорошо, дежурный. Спасибо. Что мне делать теперь? Идти в группу В или к сестре Каттер? — Я не могла заставить себя называть ее Сильвией.

— С ней сейчас Петси, которая передаст ее Яну. Для вас у меня сегодня специальное задание, — произнес Шинер. — Отведите Роуз к дантисту, хорошо? Она должна быть там в десять, ей назначена консультация у мистера Крампселла. Она может забыть об этом и заблудиться среди магазинов, если ей позволить идти одной.

Вряд ли это было очень интересное задание, зато некоторое время между мной и сестрой Хуппер будет приличное расстояние.

— В таком случае я пойду и надену форму для улицы.

— В этом нет необходимости, — возразил Лео. — Возьмите накидку и идите как есть. Свободных служебных машин у нас сейчас нет, так что я вызову вам такси. У нас текущий счет в компании Роджерсона, так что просто позвоните туда перед возвращением, а потом распишитесь за поездку в путевой книге. — Он снова натянуто улыбнулся. — И не расписывайтесь за Роуз.

— А какие процедуры ей назначены? — поинтересовалась я. — Анестезия или что-нибудь еще?

— Нет, я думаю, только осмотр. Доктор Дез думает, что у нее инфекция Винсента или другое вирусное заболевание. У нее какое-то ужасное воспаление десен, и доктор считает, что ее нужно показать специалисту.

— Мне кажется, у нее нет личной посуды и столовых приборов. А ей должны их выдать в подобном случае?

— Хорошее замечание, — кивнул дежурный. — Нужно поручить кому-нибудь это организовать. — Он сделал пометку на листке блокнота. — Мы узнали об этом всего лишь час назад. Но, кажется, у нее болят десны уже около недели, просто она никому не говорила. Но больничная посуда стерилизуется каждые двадцать четыре часа, так что мы можем надеяться, что никто не заразился.

— Я никогда не видела, чтобы посуду кипятили. — Я следила, чтобы пациенты мыли за собой чашки и блюдца, но не замечала, чтобы из большой раковины из тика поднимался пар. — Это тоже входит в мои обязанности? Потому что…

— Нет, этим занимается ночная сиделка. Ей все равно больше делать нечего. Она здесь только на случай, если больным понадобится экстренная помощь. Пожар, например, или другое чрезвычайное происшествие… Милые дамочки проводят почти все время за чтением детективов… Непыльная работенка, если ее вообще можно таковой назвать.

— Мне было бы скучно до слез, — отозвалась я. — Ладно, я скажу Роуз, чтобы поскорее собиралась, а вы пока вызовите такси. Потом мы поедем.

Дежурный потянулся к телефону.

Роуз настояла на своем и взяла с собой розовую пряжу, что оказалось кстати, потому что нам пришлось провести почти час под дверью мистера Крампселла. Женщина уселась под дверью его кабинета, сгорбилась над щелкающими спицами и заворчала о Полли, битниках, недостатке уважения к старшим, забастовке учителей, введении сексуального воспитания в школе, экстравагантности полета на Луну и о вызывающей одежде Тони.

Наконец из-за двери вышла, хлопая накладными ресницами, сильно накрашенная девушка в белом халате и сделала нам знак заходить.

— Вы тоже идете, — заявила она мне. — Вы знаете, как с ними обращаться. Мы — нет. Так что проходите в кабинет вместе с ней.

— Обращаться с ними? — повторила я. — Она всего лишь обычная женщина. Она не горилла или какой-нибудь монстр.

— Сумасшедшая, да?

— Она пациент, проходящий групповую терапию, — холодно уточнила я. — И все, что ей нужно, — это немного доверия и уважения. И на вашем месте я бы не позволяла себе подобных высказываний. Не говоря уж о плохом воспитании, это просто старомодно.

— Вот еще! — Она, как веером, взмахнула своими ужасными ресницами и осмотрела меня с ног до головы. — Думаешь, ты здесь самая важная? Сестра, тоже мне! Все, недели на этой помойке с меня достаточно!

Я ответила, что очень рада слышать это, а потом последовала вслед за Роуз в кабинет. Мистер Крампселл оказался одним из тех подтянутых красавцев мужчин с седеющими волосами, в какого, как мне казалось, лет через двадцать должен был превратиться Джон Айткен. Он и три его студента по очереди обследовали десны Роуз. Даже сквозь маски я могла различить выражения их лиц и понять, что они об этом думают. Один из них спросил:

— Болезнь Винсента, сэр?

— Почему вы так думаете, Джеймс? — спросил доктор.

— Ну, центральное расположение, сэр.

— Что ж, возможно. А вы двое что думаете?

Девушка поинтересовалась, не может ли это быть психогения, а второй молодой человек пробормотал в ответ, что конечно же нет.

— Возможно, — сказал студентке мистер Крампселл. — Какое лечение предложите?

Молодой человек по имени Джеймс предложил «удар диатермией» и добавил, что вначале хотел бы изучить рентгеновский снимок. Девушка предложила пенбритин в качестве антибиотика. В конце они взяли пару мазков и согласились, что Роуз нужно будет прийти или на прижигание, или на частичное лечение воспаления через несколько дней, окончательный диагноз будет зависеть от результатов анализа. А тем временем пациентке выпишут пенбритин.

Мистер Крампселл повернулся ко мне:

— Вы поняли, сестра?

Потом он слегка наклонился вперед и внимательно на меня посмотрел:

— Да, я точно видел вас раньше. Вероятно, вы праздновали прибавку к зарплате, да?

— Я, сэр?

— Вы, дитя, — кивнул доктор. — В чудесном зеленовато-желтом платье. Вечером в четверг, да?

Все три студента сразу мной заинтересовались, и даже Роуз оглянулась, чтобы посмотреть на мою реакцию. «Он говорит о вечеринке в «Малтшовеле», — догадалась я.

— А, вот вы о чем, — улыбнулась я. — Нет, сэр. На самом деле это был запоздалый прием по случаю свадьбы, но не моей.

— Да? Так он все-таки на ней женился? — воскликнул собеседник. — Ну и ну! Это будет дорого мне стоить. — Он снял маску и лучезарно улыбнулся своим студентам. — Вот почему я так восхищаюсь нашими медсестрами, господа. Они всегда держат руку на пульсе событий. Дорогая, — обратился он ко мне. — Если бы вы к нам не забежали, я бы так и не узнал, что в мире творится… Ну хорошо, Роуз, ты можешь идти. Мы ведь тебя не слишком побеспокоили, да? Ну, разумеется, нет. А теперь иди, но мы скоро снова увидимся, я дам тебе знать когда… До свидания, сестра. Спасибо.

Я понятия не имела, что означают его слова, но доктор, очевидно, знал Джона, и Пиппу тоже.

Я доставила Роуз в отделение как раз к обеду, и Петси сообщила, что я могу быть свободна часов до пяти и должна вернуться после чая.

— Потом ты будешь дежурить с пяти тридцати до восьми тридцати, — объяснила она. — Да, и сестра выразила свою радость по поводу найденной карточки.

Я ждала продолжения.

— Это все, что она сказала, дежурная? — уточнила я после паузы.

— Да. А вы ожидали еще чего-то?

— Честно говоря, увольнения.

— Не сегодня, — покачала головой Петси. — Осмелюсь предположить, она выпустила весь пар вчера. В любом случае, это была не ваша вина.

— Нет, но я должна была задуматься.

— В следующий раз подумаете. Кстати, Сильвию перевели в частную клинику доктора Бернштейна, — сообщила она. — Он уже звонил по поводу ее и сказал, что недель через шесть вернет ее в нормальное состояние. Честно говоря, он был в прекрасном расположении духа, потому что сестра согласилась на терапию. Так что не волнуйтесь о ней. Вас даже не было здесь, когда все это случилось, — убеждала меня Петси. — У нас бывают свои небольшие неприятности, но мы с ними справляемся. Вы не можете всегда быть отличницей, вы же это понимаете.

Я решила, что она довольно милая девушка и занимается своим делом.

— Спасибо, — поблагодарила я ее. — Теперь я чувствую себя гораздо лучше.

— Вот и хорошо. Сильвия спрашивала, сможете ли вы навестить ее через недельку. Я, конечно, не могу вам советовать, но не думаю, что у нее много друзей.

— Да, не много, — согласилась я. — Сестра Каттер довольно замкнутый человек. Она правда просила? Конечно же я приду. Думаю, Роусторн тоже. И Стив Сейл.

— Хорошо. А теперь поторопитесь и уходите с дежурства. — Она улыбнулась. — Иначе вас втянут в очередной кошмар. Кажется, Эми устроила здесь настоящую бурю.

Я ушла.

Додо вернулась к шести. Тони тоже, и он чувствовал себя королем мира.

Я спросила:

— Значит, ты получил работу?

— Не совсем. По крайней мере, не в «Шрусбери кроникл».

— Что же тогда? — допытывалась я.

— У него был местный парень, знающий этот район как свои пять пальцев. Только мой предполагаемый босс еще не знал о его визите, когда посылал за мной. Но, наверное, приятель из «Бест-Мидланд пресс» сказал ему, что, если у них появится парень для «Солихилл ньюс» или если у него освободится какой-нибудь многообещающий сотрудник, он может отослать его туда.

— Значит, ты собираешься на собеседование? — уточнила я.

— Я уже там был. Парень должен был уезжать сегодня в Бирмингем, так что высадил меня у Волсолла, а сам поехал на встречу с каким-то высоким начальником. Так что я начинаю на следующей неделе! — просиял Тони. — У меня испытательный срок в шесть месяцев, и, если я им подойду, со мной подпишут контракт и отправят на учебу.

— Это здорово! — воскликнула я. — Я так рада за тебя, Тони. А где ты будешь жить?

— С жильем тоже все в порядке. У меня есть двое друзей, которые снимают вместе комнату недалеко от редакции, — объяснил он. — Ребята будут только рады делить арендную плату на троих. Мне осталось сделать только одно.

— Сказать родителям?

— Да… Дез и Мартин предложили сделать это вместо меня, но я хочу сообщить отцу эту новость сам. И лицом к лицу, а не по телефону. Я больше не боюсь. Не теперь, когда я уже сделал первый шаг.

— За это надо выпить шампанского! — провозгласила я.

Он счастливо рассмеялся:

— Тихо! Это же строго запрещено! Я принес две бутылки уцененного «Сент-Джулиана». Мы обязательно выпьем, когда сестра Хуппер сменится с дежурства. И никому ни слова!

— Никому ни слова, — пообещала я. Мне показалось, что ради такого случая даже сестра Хуппер не стала бы строго следить за соблюдением правил. Но потом я вспомнила об одной загвоздке. — Но послушай, люди, которые…

— Принимают транквилизаторы, не могут употреблять алкоголь? — закончил мою мысль Тони. — Они и не будут. Среди нас ведь не много таких пациентов. Вспомни, старине Мартину никогда не нравилась идея транквилизаторов. Не волнуйся, я на самом деле довольно ответственный парень, просто по-своему. Я действительно такой, иначе мне никогда бы не удалось заполучить эту работу.

Додо услышала его последние слова.

— Чушь! Ты получил эту работу благодаря прическе, а не своему чувству ответственности! — возразила она. — И я никогда не замечала, чтобы репортеры отличались ответственностью… Да, Тони, оставь стаканчик для старушки Грудинки.

— Грудинки? — спросила я.

— Ночная сиделка, — пояснила девушка. — Она выглядит как грудинка: невысокая, в коричневой форме. И она носит клетчатые подвязки, чтобы подчеркнуть принадлежность к Кемеронам. Или, может быть, она Кемпбелл?

— По-моему, Кемерон, — отозвался Тони. — Если она Кемпбелл, она слишком задается — мой дедушка был Макдоналдом!

— Дикарь! — воскликнула Додо. Потом она повернулась ко мне: — Я чудесно провела время в Лондоне. Бекенгем, например, я никогда раньше не видела. Когда я была там, я посетила обычную клинику, а не групповое отделение.

— Там было лучше, чем здесь? — поинтересовалась я.

— Так же. Только там было бы легче жить за чужой счет, — охотно объяснила она. — Приятные люди. Меня оставили ночевать с ними, мы устроили что-то вроде праздника. Они тоже очень инициативны, я привезла оттуда кучу идей.

Девушка начала рассказывать о своей поездке остальным, но я слушала ее вполуха. Я думала о Мартине и о предстоящей встрече с ним после окончания дежурства. Я наверняка опоздаю, и, может быть, он не станет меня дожидаться. Вудхерст ведь не знает, что мое расписание дежурств изменилось. Я прикинула, что, пропустив ужин и приняв душ вместо ванной, я опоздаю не больше чем на четверть часа… Потом Полли попросила меня поиграть с ней в настольный теннис. Я думаю, она просто устала долго находиться в тени и выслушивать Додо и Тони. Даже Роуз решила поговорить о кабинете зубного врача.

— Ладно, — ответила я Полли. — Но отбивай не слишком быстро и энергично, если можешь. Я не хочу чувствовать себя полностью вымотанной после дежурства.

Я надела любимое сиреневое с серым пальто, в котором приходила на новоселье у Тома Робертса, и шарф, возвращенный мне Мартином позже. Вудхерст ожидал меня прислонившись спиной к машине.

— Я думал, что опоздаю, — заметил он. — У меня был долгий спор с Эми Брукс, и я надеялся, что ты меня дождешься.

— А у меня изменилось расписание дежурств, — ответила я.

Мужчина захлопнул за мной дверцу, обошел машину и опустился на сиденье водителя. Мы выехали прямо на главное шоссе.

— Думаю, я не ошибусь, если предположу, что мы оба не ужинали, — заявил мой спутник.

— Ты прав. Но это не имеет значения…

— Нет, имеет, — возразил он. — К тому же я ужасно хочу есть. Так что нам стоит немного подкрепиться.

— Мартин, ужина во вторник должно было хватить нам на неделю. Кроме того… не хочу, чтобы ты тратился на меня.

— Кроме того, гораздо легче разговаривать за столом, — отозвался Вудхерст. — Зайдем в тихое местечко, в «Олимпию» например, ладно? Здесь недалеко.

— Я никогда там не была, — ответила я. — Ди Воттс была: она говорит, ужин там хорош хотя бы потому, что большинство посетителей — мужчины.

— Ди Воттс права. Это маленький и тихий ресторанчик. Один из тех, о которых в рекламных проспектах пишут «с интимной атмосферой», — это означает, что там удобно разговаривать и музыка негромкая.

— Хорошо, — согласилась я. — Я ненавижу навязчивую музыку, особенно когда ем.

Как только мы разместились за угловым столиком, Мартин сказал:

— Я закажу что-нибудь для нас обоих. Какие блюда ты не любишь?

— Только кабачки, но мне их никогда не предлагали в ресторанах.

— Мне тоже, — кивнул он. — Это странно, да? Эти овощи были одной из наших школьных страшилок: кабачки на ужин каждый четверг.

Вудхерст подозвал официанта:

— Мы закажем палтуса, потом — свежий ананас и бутылку холодного рислинга. Хорошо?

— Да, сэр.

Когда официант ушел, я спросила:

— Так о чем ты хотел поговорить?

— За кофе, хорошо? — ответил мой спутник.

Поедая палтуса и ананасы, он повествовал мне о конференции.

— Додо просто потрясла этих парней. Тамошние врачи перевели ее к нам два года назад, чтобы она сменила круг общения и у нее не возникало ассоциаций с прежней жизнью. В клинике помнят, насколько она была больна. Ты ведь знаешь ее историю?

— Нет, не знаю, — откликнулась я. — Она как-то обещала рассказать о себе, но удобный случай так и не представился. Она всегда слишком занята, выслушивая чужие жалобы, чтобы поговорить о своем прошлом.

— Да, она многим из них помогла… В общем, три года назад, как раз за неделю до свадьбы, она наблюдала гибель своего жениха в автогонке. Он умер не от столкновения, а сгорел заживо в автомобиле примерно в десяти ярдах от нее. Додо пыталась перелезть через ограждение, чтобы добраться до машины, но полицейские ей помешали. Она вырывалась и отказывалась отвернуться. Ей пришлось бессильно стоять там и смотреть, как гибнет ее возлюбленный. Это было страшно.

Я думала о Мартине, его глазах, руках, наклоне его головы, и меня охватил ужас, когда я представила себя на месте этой девушки.

— Это кошмар, — произнесла я с дрожью в голосе. — Бедная, бедная Додо.

— Да, это так. В течение нескольких месяцев она кричала днем и ночью, хотя ей давали успокоительное. Потом она совсем замкнулась, отказывалась есть, пить, говорить… Никто не мог найти к ней ключик. У нее развилась нервная анорексия, по сравнению с ней Твигги выглядела толстушкой. Она почти умирала… И посмотри на нее теперь.

— Но как? — спросила я. — Что ты мог сделать? Она ведь действительно хотела умереть.

— Думаю, хотела… Мы не можем излечить душевную боль. Только ждать, заботиться и хоть немного облегчать горе, если это в наших силах. Время лечит, если пациент не совершит непоправимое, — говорил мой спутник. — Поддержка и понимание постепенно снова научили ее общаться с людьми. Ведь жизнь — это способ общения. Если человек уходит в себя, варится в собственном соку, это психологическая смерть.

Я размышляла о Додо и о сестре Каттер, пока официант уносил наши тарелки, нарезал ананас и поливал его сверху киршем. Алкоголя он не пожалел.

Еще несколько минут спустя я произнесла:

— Я и сама не слишком общительна, Мартин. Так мало чутких людей… Даже с Ди, хотя она моя подруга, мы не всегда понимаем друг друга. Но я учусь… Ты думаешь, это старшей сестре пришла в голову идея перевести меня в ваше отделение? — спросила я. — Сестра Каттер отметила, что я была очень погружена в себя, а я и не замечала этого.

— Я считал, что это была твоя идея, — откликнулся мужчина. — Но Дез надеется, что пребывание здесь поможет тебе проснуться. Он воспринимал тебя кем-то вроде волка-одиночки на празднике жизни… Кстати, он передает тебе послание.

Он положил ложку и выудил из бокового кармана конверт.

— Думаю, это гороскоп, — предположил мой спутник. — Ему доставляет удовольствие играть с неизведанным.

— Ты не возражаешь? — Я разорвала конверт.

На листочке сверху была написана дата моего рождения, ниже была изображена диаграмма, озаглавленная «Карта рождения», еще ниже — написанный убористым почерком текст. «Как он узнал, когда я родилась? Наверное, ему сказала Эми Мур, — решила я. — Но как у него хватило времени? Только на вычисления нужно затратить несколько дней?»

— Хороший гороскоп? — поинтересовался Мартин. — Тогда поверь в него, а если нет, то выбрось его из головы. Вот мое отношение к гороскопам. Если рассуждать так, это просто безвредный аутотренинг.

Я взглянула на объяснения под диаграммой:

— Кажется, начинается хорошо. Венера в седьмом доме и… Нет, слишком длинное толкование.

«Венера в седьмом доме предвещает романтические отношения», — прочла я.

— Тебе будет неинтересно.

— Знаешь, какое-то рациональное зерно в этом должно быть. Чтобы протестировать способности Деза, мы заставили его составить пару гороскопов в комнате отдыха. Я назвал ему дату рождения Додо, — конечно, не называя ее имени, — и попросил рассказать, что могло случиться с этим человеком три года назад. Индиец заявил, будто видит почти полный распад личности и, может быть, уход из жизни. Как он мог это знать?

— Это могла быть телепатия, — улыбнулась я.

— Потом мы назвали ему время и место убийства Кеннеди, и он заявил, что небо предвещало взрыв насилия.

— Но это же совсем легко! — воскликнула я. — Если бы ты при мне произнес «Даллас», у меня бы возникли те же ассоциации.

— Да, но ему мы не говорили, — возразил собеседник. — Мы только назвали широту и долготу, карты он не видел. Затем мы взяли дату моего рождения, и…

— И что? — заинтересовалась я.

— Нет, я пока не скажу тебе. Лучше подожду и посмотрю, станет ли его предвидение правдой.

— Дез предсказал событие, о котором ты мечтаешь? Если так, то он просто почувствовал твои желания. С другой стороны, люди, которые по-настоящему чего-то хотят, обычно это получают.

Я не слишком верила в эту фразу. По крайней мере, по отношению к себе.

— Надеюсь, ты права… Кофе, Лин?

— Да, пожалуйста.

Он кивнул официанту, ожидавшему поблизости:

— Два бенедиктина. И большие, пожалуйста. — Мартин улыбнулся. Понятия не имею, что происходит внутри, когда бенедиктин смешивается с киршем, но сегодня мы это выясним. Это интересный эксперимент.

— Сестра, замеченная в помещениях больницы в нетрезвом состоянии, подлежит немедленному увольнению, — процитировала я. — Правила для персонала номер восемнадцать девяносто восемь. Я не слышала, чтобы его отменили. Оно все еще в силе.

— Правда? — усмехнулся доктор. — В комнате отдыха есть табличка с правилом, гласящим: «Члены медперсонала должны воздерживаться от написания своих имен на предметах мебели». Оно, конечно, потрясающе действенное.

— Правда?

— Честное слово. Имена писали всегда, — заверил он. — Я мог бы побиться об заклад, что видел инициалы старика Листера на большом дубовом столе.

Я почувствовала, что мой собеседник просто пытается поддержать разговор, да и со мной происходило то же самое. Когда нам принесли кофе и официант вернулся на свое место, я напряженно произнесла:

— Ладно, говори, Мартин. Я слушаю.

— Да… Для начала, вторник. Что ты думаешь о Джоне и Пиппе?

Я меньше всего ожидала подобного вопроса.

— Думаю, Пиппа очаровательна. И они безумно влюблены друг в друга.

— Тебе понравился Джон? — спросил Вудхерст.

— Он не в моем вкусе. Но ей он идеально подходит, ты так не думаешь? Они одного круга и во многом похожи.

— Да, я согласен… Айткены тоже сказали о тебе много хорошего, — заметил Мартин. — Точнее, о нас. А я ценю их мнение, потому что они мои старые друзья. Я очень хотел, чтобы они с тобой познакомились. Не то чтобы я не доверял своей интуиции, но ведь приятно, когда твое мнение с восторгом подтверждают близкие люди.

— А как же… — Я не могла продолжать. — О, Мартин!

— Лола?

— Да, — вздохнула я. — Так как же Лола?

— Можно, я расскажу тебе одну историю? — начал мой собеседник. — Так тебе будет легче… Жили-были двое детей, мальчик и девочка. Они были соседями, а их родители — близкими друзьями. Так получилось, что их семьи считали само собой разумеющимся, что однажды, когда дети вырастут, они поженятся… Детям это тоже казалось очевидным, словно их будущая свадьба должна была стать логическим продолжением и кульминацией счастливого детства.

Я поняла, что Мартин говорит о Лоле.

— Да, я знаю. Некоторые люди и сегодня так думают.

— Французы до сих пор так поступают… Может быть, такие браки по расчету счастливее? Кто знает? — подняв глаза к небу, вопросил он. — Но вернемся к нашей истории. Мальчик поступил в школу, потом в университет, завел новых друзей, но на каникулы он всегда возвращался к девочке. Когда ей было семнадцать, а ему двадцать один, она уехала за границу. Вначале в закрытую школу в Швейцарию, потом путешествовала вокруг света со своим отцом. Это был большой тур, часть ее образования. Но прежде чем молодые люди расстались, они решили сыграть свадьбу, когда девушке исполнится двадцать один. Юноша купил ей кольцо, об их помолвке было официально объявлено. Обе семьи были счастливы. — Он задумчиво отпил немного бенедиктина.

— Ну так что же? — нетерпеливо спросила я. — Продолжай.

— После пяти лет разлуки — они встречались каждый год только на Рождество — молодая женщина собралась вернуться домой. Красивая, образованная, много повидавшая — в ней было все то, что сводит с ума большинство мужчин. Очаровательная, веселая… Но к тому времени юноша влюбился в другую. Он надеялся, что его чувство со временем угаснет, но оно не умирало. И вот его невеста возвращается домой.

— Он рассказал ей?

— Нет. Ему не пришлось этого делать, — покачал головой Мартин. — Когда пришло время встречать ее самолет, он не смог поехать в аэропорт, он срочно был необходим в другом месте. Так что он попросил поехать своего лучшего друга, друга, которого знал еще со школы, и вместе с которым учился в университете, и который по странному стечению обстоятельств не был знаком с ней. В общем, он послал друга заменить себя. Это была любовь с первого взгляда, глубокая и взаимная. Они все честно рассказали молодому человеку, и девушка попросила освободить ее от обязательств. Так что все оказались довольны… Те двое поженились и…

— Что ты такое говоришь, Мартин? — Головоломка наконец начинала собираться. Я произнесла очень медленно: — Мартин?

— Я всего лишь говорю, любимая, что официальное имя Пиппы — Лола. Но ее все начали звать Пиппой, еще когда она была совсем крошкой. Я придумал ей это имя. Тогда была популярна дурацкая песенка: «Чего бы Лола ни хотела, она добьется своего…» Девочка ненавидела эту песенку. Потом появилась «Лолита». Так что прозвище Пиппа пришлось как нельзя кстати.

— Но, Мартин, в «Мейле» было написано, что…

— Что же там было написано?

— Что-то о свадьбе между тобой и Лолой Монтес. Я подумала, что объявлена дата, но…

— Дорогая, послушай. — Мужчина взял мою руку. — Ты ведь не прочитала статью полностью. Если бы ты взглянула на следующую колонку, то увидела бы продолжение сообщения, гласящее об отмене свадьбы. Пиппа не соглашалась выходить замуж за Джона, пока подобная заметка не появится в печати.

— Там было написано именно это? — Я все еще не могла поверить.

Мартин кивнул, все еще сжимая мою ладонь:

— Да. И благодаря мудрости Деза и бестактности Полли я догадался, что до тебя дошли искаженные сведения обо мне и Лоле. Например, о том, что она черноокая испанская красавица!

— Но ведь Монтес, кажется, испанская фамилия? — сказала я очень тихо.

— Испанцами они были много поколений назад. И их кровь разбавлялась английской последние две сотни лет.

— Как глупо. А я-то воображала страстную танцовщицу фламенко!

— Совсем не глупо, — возразил любимый. — Но я понял, что ты получила неверные сведения, хотя вначале и не сообразил, что ты просто не дочитала объявление. Я сам его даже не заметил, я был слишком занят размышлениями о твоем интервью в том же выпуске.

— Ты рассердился? — спросила я неуверенно.

— Рассердился?

— Ты едва со мной разговаривал. Ты смотрел на меня так, как будто я паршивая овца в отделении.

— Если я и злился, то только на себя. Я бы хотел никогда не ввязываться в эту глупость с повышением зарплаты. Ты была права, эта кампания разрушает престиж профессии. Я мог загладить свою вину единственным способом. Я должен был выйти из забастовочного комитета, и не важно, что другие подумали бы или сказали по этому поводу. А говорили они много. Особенно наша старая знакомая Мей Вильямс. И сестра Хуппер. «Он недостаточно тверд», и все прочее. Я пытался убедить Мей, что твой протест с помощью сверхурочной работы был замечательной идеей.

— Так вот как она об этом узнала? — внезапно поняла я. — Она рассказала об этом Ди. Но почему мое мнение так подействовало на тебя? Ведь моей позиции твои взгляды не изменили.

— Почему? Это провокационный вопрос. Я должен был заявить об этом и попросить разрешения ответить на него в более безлюдном месте.

— Разрешение дано, — дрожащим голосом пролепетала я.

— Тогда идем.

Он остановил машину под большими деревьями у церковного входа.

— Жаль, что в наши дни приходится запирать церкви на ночь из-за вандалов, — сказал Мартин. — А то мы могли бы зайти внутрь и возжечь свечи перед ликом какого-нибудь святого, который заботится о влюбленных. Огромные свечи. Это был бы почти пожар.

— Святому Валентину, например, — предложила я.

Мужчина обнял меня, и я спрятала лицо у него на груди.

— Дорогая Лин, я рассказал тебе о том, как юноша влюбился в другую. Ты знаешь, когда это произошло?

— Расскажи мне.

— Это было тысячу лет назад. В тот день, когда мы отправились в театр, а потом меня срочно вызвали в отделение.

— Я помню, — я тоже этого никогда не забуду.

— И ты не разозлилась. Ты была очень милой. Ты ответила: «Ну конечно же ты должен идти, ты же доктор». Любая другая девушка устроила бы настоящий скандал.

— Нет, медсестра бы так не поступила, — возразила я.

— А Пиппа бы поступила! Она бы восприняла мой уход как оскорбление, раз я имел неосторожность пригласить ее на свидание. Тогда я понял, что у нас точно ничего не выйдет. То есть у нас с Пиппой не выйдет. А только с девушкой, похожей на тебя. Я хочу сказать, с девушкой, которая относится к нашей работе с таким же уважением, как ты… А когда качалась борьба за повышение зарплаты, ты была единственной, кто остался честен перед самим собой и кому не было стыдно за свои слова.

— Это неправда, — заявила я. — Роусторн и…

— Ты была единственной, кто смело встал и сказал о том, о чем мы все должны были хотя бы подумать. Мне стало стыдно за самого себя, и все благодаря тебе. Ты, ты следуешь лучшим сестринским традициям, и я этим восхищаюсь. Дорогая, ты плачешь или смеешься? Что с тобой?

Думаю, я плакала и смеялась одновременно.

— Ты такой забавный, — сказала я. — Нельзя влюбиться в человека из-за его политических взглядов. — Интересно, как он меня себе представлял? Маленькая девочка с кучей идей?

— Солнышко, ты напрашиваешься на комплимент? Конечно же не только из-за взглядов. Ведь у тебя чудесные волосы, маленькие ручки, такие крошечные для медицинских перчаток. А еще ты потрясающе выглядишь в фиолетовом пальто, а твое лицо светится изнутри. Потому что ты — это ты.

Я бы расплакалась, если бы тут же не сморозила глупость:

— Напомни мне достать перчатки меньшего размера… Как это ни странно, я чувствую такую же привязанность к тебе. Только еще более глубокую, если это возможно. Мартин, ты собираешься еще хотя бы однажды меня поцеловать, потому что я не думаю…

Больше он ничего не дал мне сказать. Его поцелуй был похож на глоток холодной воды в пустыне или на глоток горячего чая в морозную темень в отделении скорой помощи. Я бы целовала его всю ночь и весь следующий день тоже, но, когда мы во второй раз оторвались друг от друга, чтобы вздохнуть, любимый поднял руку и посмотрел на часы.

— Надеюсь, тебя не выгонят, солнышко, — нежно произнес он. — Ты знаешь, который час? Уже почти двенадцать. И я не… боже, о чем я думаю?

— Не что? — мягко спросила я. Его волосы казались черными на фоне пурпурного неба, только глаза блестели в свете фонаря, пробивающегося сквозь листву.

— Смысл этого вечера заключался в одном: я собирался задать тебе простой вопрос, но так и не решился. — Мартин сжал мои ладони в своих. — Лин, дорогая Лин, ты думала когда-нибудь о многочисленных минусах в жизни жены психиатра?

— Да, — ответила я ему. — И часто.

— И?..

— И я пришла к странному заключению, что минусы перевешиваются несомненными плюсами.

— Какими же плюсами? — Мужчина коснулся моих губ легким поцелуем.

— Во-первых, всегда под рукой будет личный консультант, — улыбнулась я. — Их услуги в наши дни так дорого стоят. И никогда не знаешь, когда помощь одного из них может тебе понадобиться.

— Да, значительная экономия, — согласился Мартин с улыбкой. — Это даже больше, чём я заслуживаю. Лин, любимая, я должен сейчас отвезти тебя домой, но в субботу я свободен. Целый день. Предлагаю сходить и купить кольцо. Думаю, с большим аметистом и множеством бриллиантов вокруг.

— Без бриллиантов, — поправила я его. — Потому что я не должна чувствовать себя чересчур счастливой. Только я не уверена, свободна ли я в субботу.

— Свободна, — заверил любимый. — Я проверил, прежде чем попросил Деза подменить меня.

— Тогда домой! — сказала я. — Но прежде чем мы уедем… Я так сильно тебя люблю. И всегда любила. Только я не думала, что когда-нибудь смогу тебе в этом признаться. Неудивительно, что сестра Каттер заметила мою погруженность в себя. Мне ведь ничего другого не оставалось.

— Но теперь все изменилось, — откликнулся мужчина.

— В субботу, — сказала я решительно. — Поехали!

Когда я наконец добралась до постели, заснуть я не смогла. Поэтому я уселась на кровати и продолжила читать гороскоп Деза. Там было написано о четверых детях. Это, подумала я, будет выглядеть очень мило. К тому времени, как Мартин получит диплом и степень, мы сможем их обеспечить. Он ведь, разумеется, вскоре откроет свою консультацию, в наше время хорошие психиатры нарасхват. Там было еще много предсказаний, о богатом наследстве например, но мне бы хватило свадьбы и четверых детей. Остальное, я это чувствовала, может и подождать.

Внизу Дез приписал: «Надеюсь, ты не разозлилась за гороскоп. Мартин подкинул мне эту идею, а дату рождения он узнал в журнале регистрации персонала в офисе». Значит, меня выдала не Эми Мур. Должно быть, она просто забыла о своем обещании, как забыла о карточке сестры Каттер.

Я никому ничего не сообщала до тех пор, пока кольцо с аметистом не появилось у меня на шее на кусочке бинта под формой. Прежде остальных я поделилась своей радостью с Ди.

— Поздравляю, — сказала она. — Так вот почему ты выглядела как наевшийся сливок кот еще с четверга. Я должна рассказать эту новость сестре Крейг. Она думает, что ты увлечена Дезом, сама не знаю почему. Она считает твое поведение неподобающим, и, вообще, «о чем эта девушка только думает?». Только она не замечает, что это я пытаюсь ухаживать за Дезом. Кстати, она считает, что я испортилась после ухода из ее отделения. При каждой встрече она заявляет, что в ее отделении я бы не носила эту ужасную шапочку. Конечно, я была уверена, что рано или поздно у вас все получится. Мартин сказал…

Я вспомнила их голоса в саду.

— Да, о чем же вы беседовали на скамейке?

— Да я едва тебе все не выложила, если бы не твои подлые замечания, высказанные при моем появлении! О Дженни Черчиль и бог знает о чем еще! Мартин просил меня объясниться с тобой за него. Говорил, что не может до тебя достучаться. Но я его убедила самому с тобой побеседовать. Он спрашивал, есть ли у него хотя бы малейший шанс. Я ответила, что крошечный шанс у него есть. Эй! Это была моя лучшая шапочка!

В тот же день объявление о нашей помолвке появилось в «Пост», в «Мейл» и даже в «Гардиан». К утру понедельника я получила кучу открыток. Одна из них была от сестры Каттер. Она гласила: «Наверное, свадьба — именно то, что Вам необходимо. Я желаю Вам счастья, но постарайтесь обязательно сдать государственные экзамены до замужества!» Так я и собиралась поступить. Насколько я знала, до получения Мартином диплома могут пройти месяцы. И я не собиралась тратить все это время впустую.

Наша группа полчаса обсуждала эту новость, и их было не остановить. Мартин и я просто смущенно сидели рядом и слушали их. Додо сказала, что наши счастливые лица лучше любой терапии. Полли подарила Мартину новый галстук, а для меня у нее нашелся пузырек лака для ногтей. Роуз начала вязать светло-голубой праздничный жакет, и даже сестра Хуппер неохотно сказала: «Я надеюсь, вы знаете, что делаете». В ее устах, как заметил Лео, это звучало пожеланием всего самого наилучшего. Додо включила эту новость в текст телеграммы, которую они отсылали Тони в его первый день в «Солихилл».

Вечером мы снова отправились в «Олимпию», чтобы отпраздновать помолвку. На этот раз с собой мы пригласили Ди и Деза. На этой вечеринке мы заказали шампанское. На этот раз туда и обратно нас везли на такси.

Дез шумно описывал нам реакцию Роуз на обнаруженную бутылку вина, которую припрятал Тони, когда я воскликнула:

— Роуз! Как хорошо, что я вспомнила. Дорогой, Джон Айткен знаком с мистером Крампселлом?

— Сомневаюсь. А с чего ты взяла?

— Когда я отводила к нему Роуз, ты помнишь, я выяснила, что он видел нас всех в «Малтшовеле». Врач сказал тогда: «Так он все-таки женился на ней? Это дорого будет мне стоить».

Мартин рассмеялся:

— Крампселл говорил обо мне, дорогая. Он закадычный приятель моего отца. Он все время доказывал, что из попытки поженить меня и Лолу ничего не выйдет. По-моему, они заключили пари.

— Боже мой! В следующий раз я обязательно все ему объясню.

— В этом нет необходимости, — успокоил меня Мартин. — Отец, должно быть, уже поведал ему нашу историю и отослал выигрыш. Я звонил ему в субботу.

— И что же сказали твои родители?

— На самом деле, мама вздохнула с облегчением. Они просили выслать твою фотографию, так что я отправил ту, которая была напечатана в «Мейл».

— Нет!

— Почему нет? Это был мой личный экземпляр газеты, я принес его из офиса. И отец с матерью хотят, чтобы при первой же возможности мы приехали повидать их в Торквей, хорошо бы, если на недельку… А как твои родители?

— Я им написала, — призналась я. — Ответ должен прийти завтра. Не думаю, что они станут возражать. По крайней мере, когда увидят тебя, дорогой.

Ди фыркнула:

— Если вы двое уже закончили свою интимную беседу (это признак дурного тона — ворковать при посторонних, и я вообразить не могу реакцию сестры Крейг на подобное безобразие), то спешу заметить, что Дез только что утащил у вас еще одну бутылку шампанского.

— А кто хочет шампанского? — заявила я.

— Оно уже заказано, хотите вы или нет. Кроме того, есть кое-что еще… — Она передала Мартину маленький сверток. Дез, в свою очередь, протянул коробочку для меня.

Мартин получил в подарок серебряную рамку для фотографий. Ди выразила уверенность, что он найдет ей достойное применение. А мне подарили ожерелье из деревянных бусинок, чередующихся с шариками из слоновой кости. Дез пояснил: «Это амулет для рождения здоровых наследников. Он очень старый. Женщинам, у которых есть такое ожерелье, очень везет».

Потом они оба захотели узнать, что мы преподнесли друг другу.

— Ничего, — призналась я. — Я хочу найти по-настоящему замечательный подарок. А Мартин говорит, что уже обладает самым ценным сокровищем, о котором может мечтать.

— Да, теперь у меня есть ты, — заявил любимый. — И все же я приготовил для тебя сюрприз. Только я его не купил, а заработал.

— Дез, — укорила я индийца. — Ты не писал об этом в моем гороскопе.

— Лин, у меня нет ни малейшего предположения, что бы это могло быть. Он мне ничего не говорил.

— В таком случае ты должна угадать, — сказал мне Мартин.

— Тогда подскажи мне какой-нибудь ключик.

— Хорошо, только совсем крошечный… Жаль, что сюрприз по размеру не подходит для той рамки, которую подарила Ди, иначе я бы преподнес тебе его в ней.

— Фотография? — спросила я первое, что пришло в голову.

— Нет.

— Но это сделано из бумаги?

— Да.

— А я сообразил, — заявил Дез. — И все же я очень удивлен. Уже?

— Это ведь не может быть свадебный контракт? — не сдавалась я. — Потому что мне хотелось бы подождать, пока…

— Это не свадебный контракт. Этот документ имеет гораздо большее для меня значение!

— Теперь и я догадалась, — заметила Ди. — Подозреваю, что правильно догадалась. А ты блуждаешь в трех соснах!

А я все еще блуждала в тумане. Даже когда любимый достал из кармана большой конверт и поинтересовался:

— Ты же не думаешь, что я ездил в Лондон только для того, чтобы сопровождать на конференцию Додо? Бернштейн мог бы и без меня это сделать. Я не знаю, как смог держать это в секрете целых четыре дня!

Я открыла конверт. Там лежал его диплом.

— Ты доктор! — закричала я. — Мартин, это же чудесно! Я не думала, что это произойдет так скоро. Это ведь лучший подарок на помолвку. — Я приблизилась, чтобы поцеловать его.

— Если кто-либо из медицинского персонала будет замечен целующимся в общественном месте, это послужит поводом к немедленному увольнению, — ехидно произнес он.

— Вот и здорово, — заявила Ди. — Обними меня, Дез.

Мы не заметили, обнял он ее или нет.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg