«Брачные игры»

Кейт Сандерс Брачные игры

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Выражение благодарности

Я благодарна всем, кто помогал мне в написании этой книги. В первую очередь Филипу Уэллсу за перевод девиза семьи Хейсти на средневековый французский и Феликсу Уэллсу, впервые придумавшему Рессанскую сагу. Выражаю благодарность также Аманде Крэг, Джоанне Брискоу, Шарлотте Мендельсон, Луизе Сандерс, Биллу Сандерсу и Шарлотте Сандерс.

Моему дорогому Феликсу

Глава первая

— Это комплект книг Нарнии, — сказала Нэнси. — А это Барби и ее на редкость громоздкий пони, больше похожий на ломовую лошадь, — от мамы. — Она держала яркие пакеты перед сумрачным меланхоличным лицом сестры. — Мой подарок будет позднее. Это по меньшей мере на три подарка больше, чем мы рассчитывали.

— На четыре, — сказала Селена, не отрываясь от книги. Почти фанатичная любовь к чтению никогда не мешала ей участвовать в разговоре. — Я сделала ей шоколадную помадку. Может, положить ее в красивую коробку? Ей всегда это нравилось. Есть у кого-нибудь лишняя оберточная бумага?

— У меня есть, — проговорила Руфа. — Положи помадку на кровать, я запакую ее вместе со своим подарком.

Лидия туманно улыбнулась, как солнце, проглядывающее сквозь тучу.

— Все будет в порядке, верно? Я могу все вынести, лишь бы только у Линнет хватало подарков. Вы — чудо, не знаю, как и благодарить вас.

— Тебе нужно запретить ей подниматься на рассвете, — посоветовала Нэнси. — Прямо собачий холод, я целый час не решаюсь выбраться из своей постели.

Руфа нежно улыбнулась:

— Тебе повезет. Линнет сказала мне, что хочет взять мой будильник и поставить его на пять часов.

Она вытянулась на софе, измученная и пропахнувшая мускатным орехом после нескольких недель рождественской стряпни. Ее длинные каштановые волосы рассыпались по оранжевым твидовым подушкам. Три младшие сестры развалились на полу, стараясь занять как можно больше места на металлическом листе у камина.

— Лидия, — проговорила Нэнси, — подвинь свою толстую задницу…

— Толстую задницу… Кто бы говорил, — в тихом голосе Лидии послышались жалостливые нотки. — Мне нужно больше тепла, чем тебе. Я тоньше, и поверхность моего тела больше по сравнению с моим весом. — Она высадила пробку из бутылки дешевого красного вина.

Селена наконец оторвала голову от страниц «Потерянного рая».

— Не хотите печенья? — Она достала из-под складок своей штопаной вязаной кофты пакет со сладостями.

— Боже! — воскликнула Нэнси. — Откуда у тебя это?

— Брайан дал. Мне кажется, он жалеет нас.

Брайан был молодым человеком из аукционистов, занимавшихся в настоящее время установлением стоимости старого дома и его полуразрушенных строений. Мелизмейт, родовой дом семьи Хейсти в течение тысячи лет, уходил с молотка.

Селена вскрыла пакет, и сестры сразу потянулись к нему. Постоянное отсутствие денег, уже давно переставшее быть предметом шуток, превратило шоколадное печенье в столь же экзотическое кушанье, как икра. Уже несколько недель они перебивались на приготовленном матерью постном супе, экономя каждое пенни для последнего Рождества в Мелизмейте.

— Он очень добр, — проговорила Руфа с ртом, набитым печеньем. Она полагала, что людскую доброту следовало особо подчеркивать.

— Да-а-а… — отрешившись от реальности, Селена опять погрузилась в чтение.

— Он иногда бывает отвратителен, но это не его вина — мы разорены.

— Не говори «разорены», — пробормотала Лидия. Она разлила вино в четыре чайные чашки из разных сервизов и передала их сестрам. — Каждый раз, когда я думаю о будущем, меня начинает тошнить.

Был Сочельник. Настоящий Мужчина наслаждался своим первым Рождеством на небесах. Дом, который он покинул, замерзал. В преддверии аукциона семья влачила жалкое существование. Обед на следующий день в виде купленного в супермаркете цыпленка размером с канарейку стоял в холодильнике и был готов для приготовления. Руфа собралась с силами и перечистила гору картофеля, который должен был наполнить семь пустых животов. Больше заняться было нечем. Пирогов и тортов, которыми она занималась в период относительного изобилия, в этом году не предвиделось. Мать была внизу с маленькой дочкой Лидии. Девицы Хейсти собрались, как обычно, в старой детской комнате.

Детская состояла из двух чердачных помещений с покатой крышей, скроенных в одну большую комнату. В ней было так же ветрено, как на палубе «Cutty Sark». Комната была наполнена поленьями. Брайан оценивал их в 40 фунтов. Он не мог предвидеть, что наступит день, когда их истинная ценность превысит денежную. Детская была символом многослойной семейной истории: каждый слой соответствовал своему периоду, как кольца деревьев.

Пришедшее в негодность полотно с изображением пожелтевших херувимов в виде детей в морских костюмчиках представляло собой реликт викторианской эпохи семейства Хейсти. Громоздкая детская коляска фирмы «Сильвер кросс» относилась к послевоенному детству Настоящего Мужчины. Оранжевая софа, сильно изуродованная огнем, была частью истории самих девушек. Они все помнили знаменитый ночной пожар в 1980-е годы, когда Настоящий Мужчина трагически осознал разницу между фейерверком внутри помещения и на улице.

Настоящий Мужчина — это их покойный отец. Он ушел в мир иной полгода назад, заставив их рухнуть на землю, подобно отработанным ракетам. Он был божественно красив, ослепительно автократичен, по-королевски эксцентричен и на редкость очарователен. Он умел выводить нелепые жесты далеко за пределы комедии и с блеском использовать их. В свой медовый месяц на Антибах он в пылу спора выскочил из комнаты и попытался вступить в Иностранный легион. Однажды он обмазал свое голое тело синим красителем и принял участие в детском костюмированном представлении в роли древнего бритта. Настоящий Мужчина любил вечеринки, сама его жизнь фактически была вечеринкой. Ему нравился его дом, заполненный гостями и сотрясающийся от их смеха. Он с удовольствием влюблялся, а жена с дочерьми нежно выхаживала его после многочисленных измен, когда чувствительный организм с трудом восстанавливался после перегрузок. Но даже его адюльтер был каким-то особенным и не считался изменой. Никто не помнил, когда его стали называть Настоящим Мужчиной. Просто он действительно был представителем мужского пола — Настоящим Мужчиной, воплощавшим собой всех мужчин. Он окружил себя — и их — атмосферой возбуждения и романтики. Когда он умер, мир лишился блеска и жизненной силы.

Сделав над собой усилие, Руфа села, чтобы сделать глоток вина. Она обожала отца, но уже готова была признать, что весьма оригинальные моральные качества Настоящего Мужчины имели отрицательное воздействие на романтичную жизнь его дочерей. Они унаследовали от него фатальное предпочтение к украшательству в ущерб практичности.

Проблема заключалась не в том, что в мире не было больше таких людей, как он. Напротив, мир определенно кишел обаятельными эксцентриками. Их куда легче было встретить, чем подхватить грипп, но такие встречи всегда приносили разочарование. Их прелестная непрактичность не шла ни в какое сравнение с горделивой, приторной бесполезностью Руфы Хейсти.

Первое же романтическое разочарование Руфы стало для нее потрясением, настолько душераздирающим и унизительным, что даже три года спустя она не хотела думать ни о какой любви.

«И так не только у меня, — размышляла она, — но и у других».

Лидия вернулась в дом с маленькой девочкой после неудачного, нелепого брака. Нэнси была в данное время безумно влюблена в сына врача, живущего в фургоне в конце сада, принадлежащего его родителям. Селена еще училась и была слишком мала для действительно глубоких разочарований, хотя инстинктивно и прониклась склонностью к одному смазливому неудачнику. Так что это было лишь вопросом времени.

— Если бы только мы могли что-нибудь сделать! — повторила Лидия чью-то избитую фразу.

Нэнси продолжала наслаждаться печеньем.

— А делать и нечего. Остается лишь всем нам выйти замуж за денежный мешок.

— Неплохо бы, — заметила Селена.

— Что? До аукциона? — засмеялась Руфа. — Мы даже не знакомы ни с одним богатым. Тем более с настолько богатым, чтобы оплатить долги Настоящего Мужчины и спасти дом.

Селена опустила книгу:

— Но такая возможность все же существует.

— Я знаю единственного мужчину в округе, — задумчиво проговорила Лидия. — Мы никогда ни с кем не встречаемся.

— Можешь повторить это снова, — согласилась Нэнси. — Это место напоминает Бригадун. Не поймешь, в каком веке живем. Иногда хочется высунуть нос и узнать: отменили эти ужасные «хлебные законы» или нет.

— Действительно… — начала Руфа. Она уставилась на змееподобный язык пламени, вылетевшего из догорающих красных угольков. — Действительно, Лидия права. Если бы мы только имели возможность встречаться с богатыми мужчинами, то не исключено, что вышли бы замуж за одного из них.

— У меня более практичная мысль, — печально проговорила Нэнси. — Давайте потрем все лампы — вдруг появится какой-нибудь захудалый джинн.

— Я бы с удовольствием работала за деньги, — сказала Руфа, — если бы только знала, где заработать их в достаточном количестве. К несчастью, производство джема с чистой прибылью в шестьдесят два пенса за горшочек не принесет нам миллионов фунтов до конца марта.

— Не смотри так на меня, — сказала Нэнси. — Мои чаевые едва позволяют мне сводить концы с концами.

Руфа уже преодолела усталость. Она пристально всматривалась в лица сестер.

— Знаете, все вы — симпатичные девушки. Да и я не плоха, когда не пахну миндальными пирогами. И в этом наш плюс, просто стыдно, что Брайан не может выставить нас на аукцион вместе с мебелью.

Воцарилось молчание, в течение которого каждая из девушек обдумывала тот неоспоримый, само собой разумеющийся факт, что красота вытекала из принадлежности к семье Хейсти. Раньше им ни разу не приходила в голову мысль, что эта красота могла бы принести им гораздо больше, чем первое место при выборах местных талантов. И они могли думать о своей внешности лишь под восторженный аккомпанемент Настоящего Мужчины: «Мой сераль, мои генетические чудеса, мои несравненные принцессы…»

В 27 лет Руфа была нимфой с полотен Берн-Джонса, но одетой в джинсы и спортивную куртку. Ее кожа была прозрачно-нежной и белой на фоне царственной пышности ее блестящих каштановых волос (все девушки имели пышную шевелюру, так как Настоящий Мужчина утверждал, что его овечек не следует стричь). Глаза Руфы были редкой синевы: они могли потемнеть в тени, а затем вдруг заблистать, как сапфир. Ростом она была с Настоящего Мужчину и очень стройной. Когда она училась в пятом классе в Сэнт-Хильдегарде, женщина из модельного агентства «нашла» ее и просила приехать в Лондон.

Настоящий Мужчина долго смеялся при мысли о том, что его первенец и любимица будет выставлять себя на обозрение вульгарной публике. Об этом больше никогда не вспоминали.

26-летняя Нэнси сошла с картин Ренуара, отличаясь от его персонажей лишь телом. Ее внешние очертания были тонкими, а сладострастие скорее духовным, чем физическим. Она представляла собой «рентгеноскопический» вариант Руфы, будучи не столь сногсшибательно красивой, но несравнимо более сексуальной. Волосы Нэнси были откровенно рыжими. Ее крупные, твердые груди являлись предметом зависти тощих сестер. Сонные и насмешливые глаза, полные и роскошные губы. Она воплощала собой фруктовый сад среди долины лилий.

24-летняя Лидия имела большее сходство с матерью, чем с отцом. Ей были свойственны утонченная хрупкость, изысканность во всех деталях. Ростом она была ниже Руфы и Нэнси. Глаза отливали более легкой, светлой голубизной, а волнистые кудри были золотисто-каштанового цвета. В своем лучшем виде она походила на миниатюру Хильярда, исполненную самыми утонченными мазками. Даже сейчас, нечесаная и нестриженая, она напоминала ангела.

Селене, рождение которой стало неожиданностью для Настоящего Мужчины, было 17 лет. Она была очень высокой и долговязой, но сказать, как она выглядела, было довольно трудно. Ее волосы, того же цвета, как у Лидии, были небрежно заплетены в косу. Еще больше маскировали ее небольшие круглые очки и колечки в носу, на нижней губе и языке.

— Сейчас уже никто не выходит замуж по денежным соображениям, — печально сказала Селена.

— Люди всегда заключали браки по расчету, — возразила Руфа, — и будут делать это и впредь. Многие наши предки поступали так. Тогда никого не интересовала романтика.

Остальные собеседницы украдкой обменялись многозначительными взглядами. Они знали, что она думает о Джонатане — человеке, разбившем ее сердце.

— Брак без любви абсолютно бессмыслен. — Лидия, такая пассивная и отрешенная, говорила с необычной убежденностью. Она была единственной из всех, испытавшей брачные узы. — Это равносильно постоянной агонии. Я смогла покинуть Рэна, лишь когда разлюбила его.

На этот раз Руфа присоединилась к многозначительным взглядам. Сестры Лидии не верили, что она разлюбила бывшего мужа.

— Продолжать жить в браке имело бы смысл лишь в том случае, если бы у Рэна была куча денег, — сказала Селена.

Руфа подлила себе в чашку немного вина.

— В нашей семье всегда очень серьезно относились к любви. Каждый раз это приносит нам одни неприятности.

— Но Линнет — дитя любви, — заметила Лидия.

— Оставим Линнет. — Руфа скрестила свои длинные ноги и небрежно откинула волосы. — Может, лучше поговорить о браке по расчету? Сто лет тому назад это имело бы смысл.

Без особого энтузиазма сестры попытались сосредоточиться на реальном внешнем мире.

— Думаю, я смогла бы выйти замуж за человека, которого не люблю, — задумчиво проговорила Нэнси. — Если, конечно, он мне не совсем безразличен.

— Уверена, ты можешь попытаться, — сказала Руфа, — поскольку имеешь в виду любого, на кого можно опереться.

Нэнси улыбнулась с явным удовлетворением.

— Если бы я была такой разборчивой, как ты, то вообще не получала бы удовольствия.

— Разборчивость не принесла мне ничего хорошего, — вздохнула Руфа.

Она не часто упоминала об этом эпизоде своей жизни, когда единственный раз повздорила с Настоящим Мужчиной. Он безжалостно подтрунивал над ней по поводу ее романа с Джонатаном. Он развлекал семью таким чудесным подражанием Джонатану, что даже Руфа была вынуждена смеяться. Серьезное отношение Руфы к любви встревожило его. Единственный раз в жизни Настоящий Мужчина обнаружил, что делит свой трон с кем-то еще.

— Все это как в хорошем фильме на Чэннел Фор, — любил шутить он, наблюдая за склонившей золотисто-каштановую голову Руфой. — Склонный к сутенерству романист из Лондона арендует загородный домик, влюбляется в местную рыжеволосую красотку, а затем мчится домой к жене, чтобы описать все это.

Так, в общем-то, и было. В то время, три года назад, Руфа не знала, что отдать сердце Джонатану Уилби — это всего-навсего иллюзия. Она была готова преподнести ему в жертву и душу и тело, а он был не в состоянии совладать с ее энергией и с проделками ее аристократической семьи, выступавшей с угрозами в его адрес. Руфа так и не поняла до конца, почему Джонатан неожиданно испугался. Она подозревала Настоящего Мужчину, но не знала в чем; и это был единственный рубец на памяти о нем.

— Если хотите знать мое мнение, — сказала Нэнси, хватаясь за бутылку, — любовь — единственное, ради чего имеет смысл жить на земле. Но я не очень уверена относительно замужества. Взгляните хотя бы на Лидию.

— Да, верно, — вздохнула Лидия, — взгляните на меня.

Десять лет тому назад Лидия, совсем еще подросток, безумно втрескалась в Рандольфа Веррола, который занимался разведением коз на небольшом соседнем участке и полагал, что ношение кристаллика в кармане трусов увеличивает сексуальную потенцию. Мать Рэна жила в разрушенном шотландском замке, превращенном ею в коммуну. После смерти отца ему достался фермерский домик, ютившийся на нескольких захудалых акрах. Здесь Рэн разводил коз, устраивал на уик-энды факельные шествия и медитировал голым.

Редкостная смуглая красота Рэна ослепила Лидию и заставила закрыть глаза на абсурдность его поведения. Как и Настоящий Мужчина, он был итонцем чисто декоративного толка. Лидия сочеталась с ним браком на лужайке в индийском сари и с венком из лютиков на голове.

Как и предсказывал Настоящий Мужчина, смеясь, с первого же дня, брак увяз в трясине неудач и разочарований. Некомпетентность Рэна была потрясающей. После того как козы съели что-то и подохли, он прибегал к различным способам добывания денег, не очень утруждая себя настоящей работой. Все, к чему бы он ни прикасался, было обречено на провал.

С финансовыми кризисами Лидия свыклась. Но измену вынести не смогла. Подобно Настоящему Мужчине, Рэн был на редкость неверным мужем. В конце концов Лидия отчаялась и притащилась домой, в Мелизмейт. Семья восторженно приняла ее снова в свое лоно: чтобы отметить это событие, Настоящий Мужчина обменял фарфоровую ванну для ног на две бутылки шампанского. Это означало, что Линнет остается с ними, а они обожали дочь Лидии.

Поскольку Рэн был отцом благословенной Линнет и добродушным парнем, сестры любили его. Он был любящим отцом и добрым соседом, но не являлся образцом для брака. И, если уж на то пошло, для любви.

— Любовь, — объявила Руфа, — слишком переоценивают.

При таком неуважительном отношении к ее raison d'ktre Нэнси взвизгнула:

— О да. Сильно переоценивают, причем миллионы людей. Но все мы заблуждаемся. Не слушайте нас.

— Тим Дент так велик, не правда ли?

— Тим — это легенда, — настаивала Нэнси. — Послушали бы его стихи.

— Я серьезно, — Руфа не отвлекалась от главной темы. — Искать богатого мужа, должно быть, лучше, чем трахаться в фургоне.

Нэнси тихонько застонала:

— Ну и что? Скоро я буду с благодарностью вспоминать фургон. Когда это место будет продано, у нас не будет времени бегать за богатыми. Мы будем заняты зарабатыванием себе на хлеб и поисками жилья.

— Я не буду, — мрачно вставила Селена. — Я должна жить в этом дерьмовом коттедже в Бэнгеме с мамой и Роджером. Она говорит, я должна сдать экзамены.

— Значит, должна, — сказала Руфа.

— Я не буду поступать в университет, хорошо?

— Заткнись. Будешь.

Лидия нахмурилась с выражением тревоги.

— Мама говорит, что всегда найдет место для Линнет, но не для меня. А я в любом случае не могу жить отдельно от нее. Так что, возможно, я кончу тем, что поселюсь в сарае Рэна, пропахшем хлоркой, и рядом с его ужасной подругой.

— Так что остаемся мы с тобой, Ру, — сказала Нэнси. — У меня все-таки есть амбиции, как вам кажется? У меня есть планы на будущее. Когда придет время, я стану работать в пабе сверхурочно.

Руфа рассмеялась:

— Ну и амбиции!

— И совсем перестану брать чаевые в виде алкогольных напитков.

К счастью, государство не усматривает разницы между распадом аристократического рода и обычной нищетой. Будучи матерью-одиночкой с оставшимся без гроша бывшим мужем, Лидия получала небольшое государственное пособие; она называла его «собачьи чеки», потому что они были очень малы. Селена же намеревалась получать пособие, как только окончит Сэнт-Хильдегард, что бы Руфа ни говорила.

Нэнси, не учившаяся ни в колледже, ни в университете, вносила свою лепту в доходы семьи, работая барменшей в деревенском пабе. Он назывался «Герб Хейсти», и когда Настоящий Мужчина услышал, что она устроилась туда на работу, то не знал, радоваться ему или плакать. Его собственный родовой герб украшал полуразвалившуюся табличку при входе в паб с фамильным девизом: «Evite La Pesne». Настоящий Мужчина говорил, что это означает: «Избегайте утомления», и не очень-то это подходяще для настоящей норманнки из рода Хейсти — подавать пивные кружки и следить за порядком. Он всегда беспокоился относительно чистоты семейной крови, тем более что сам женился на женщине не своего класса и произвел на свет генетические чудеса. Нэнси удалось убедить его, предоставляя ему бесплатное питье и напоминая, как сильно они нуждаются в деньгах. Настоящий Мужчина дал добро: он надеялся, что работа у стойки — это призвание его дочери.

Нэнси получала удовольствие от работы. У нее все хорошо получалось, и ее единственным желанием было убедить владельца паба поставить караоке. Тогда можно будет рассчитывать на подходящую компанию и выбивать побольше денег. Она всегда подчеркивала в разговоре с отцом: «Я в любом случае останусь там, и мне кое-что перепадет». Бессчетное число раз ей предоставлялась возможность влюбиться, что она зачастую и делала. Она говорила, что на ее сердце множество трещин, которые разрушают его, а оно вновь склеивается. Руфе, подозревавшей, что ее любимая сестричка — самая умная из всех них, хотелось, чтобы она занималась в жизни чем-нибудь более возвышенным. Когда она выражала сожаление на этот счет, Нэнси отвечала: «Что, например? Для простенькой сельской девчонки не так много вариантов. Иначе придется садиться на пособия».

Руфа никогда не получала пособий. Она — единственная из сестер — имела среднее образование (английский, латынь, история искусства) и поступила бы в университет, если бы Настоящий Мужчина не противился этому, как только мог. Со слезами на своих божественных глазах он умолял Руфу не покидать его. Ему было нужно, чтобы «его люди» всегда были рядом.

Однако, оставшись в Мелизмейте, Руфа не растеряла естественной способности зарабатывать деньги. Благодаря какой-то генетической причуде дочь, более других похожая на Настоящего Мужчину, кипела энергией и предприимчивостью. Заблудший кусочек ДНК вывел ее в нормальное состояние, подобно стрелке компаса, стремящейся к северу. Она — единственная из сестер — успешно сдала экзамены на водительские права и потратила припрятанные сбережения на покупку голубого «вольво». Настоящий Мужчина очень сердился, узнав, что, оказывается, в семье имелась такая крупная наличность.

В сезон созревания фруктов Руфа готовила тонны отличного варенья и ездила вдоль Котсуолдских холмов, продавая его в туристические лавки. В течение шести недель она готовила начинку из изюма и миндаля и взбитые сливки на коньяке в небольших горшочках, украшенных миниатюрными этикетками, которые сама рисовала (скрыть коньяк от родственников было труднее, чем расщепить атом). Она также готовила еду для званых обедов в округе и придумала причудливую вязку для одного лондонского дизайнера. Деньги, выручаемые за все это, были небольшими и доставались тяжким трудом, но всегда оказывались кстати.

— Должен признать, — сказал как-то Настоящий Мужчина, — что твои мелкобуржуазные ухищрения помогают нам избежать худшего.

Подтрунивания Настоящего Мужчины по поводу работы не прекращались. Хотя они и были очень остроумными, но свидетельствовали о его оппозиции и даже враждебности. Он находил это слишком смешным, когда потомок норманнов из рода Хейсти стряпает пищу для людей, родословная которых не восходила к Вильгельму II Рыжему.

Он смирился с работой Нэнси в баре, превратив все это в шутку, но с Руфой все обстояло по-другому. Он ставил ее на одну доску со своей покойной матерью, которая была самой красивой дебютанткой своего поколения. Он мог вытерпеть, когда какой-то местный болван, называя Нэнси «любимой», требовал водки и «Ред Булл», но не выносил, чтобы Руфой командовала местная публика. Настоящий Мужчина не причислял себя к снобам. Он считал снобами тех, кто был обуян навязчивой идеей содержать в чистоте свой дом и семью. В его понятии лишь те, кто помнит о водосточных канавах, заботятся о гигиене, а ему не нужно доказывать свое благородное происхождение внешними проявлениями. Настоящий Мужчина был одним из длинной вереницы красивых рыжеголовых предков, учившихся в Итоне, и унаследовал дом, проходивший по первому разряду. Понадобились годы, чтобы он наконец понял, что это не дает ему прав на особые привилегии.

Руфа, хотя и очень любила Настоящего Мужчину, не разделяла подобных иллюзий. Твердо и вопреки желаниям вписанная в реальный мир, она была для своей семьи «крошкой Доррит», вкалывающей ради финансирования фантазий, которых она не разделяла. Порой она завидовала Лидии и Селене за умение порхать по миру, не пытаясь осмотреться вокруг себя.

Другое дело — Нэнси, отказ которой принадлежать к высшему классу был порождением упрямой энергии. Именно к Нэнси она обращалась в данный момент.

— Хорошо, рассмотрим имеющиеся варианты. Ты продолжаешь работать барменшей и жить в фургоне Тима, зная, что мама, Роджер и Селена ютятся в грязном коттедже в центре сада. Лидия и Линнет вынуждены спать в сарае Рэна, рядом с этой проституткой из книжной лавки, которая постоянно изводит его на людях. — Руфа сделала паузу, чтобы подавить возраставшее в ее голосе негодование. — Или же ты делаешь безумное усилие, чтобы заключить брак по расчету, понимая, что это будет сопряжено с тяжким трудом и необходимостью частенько вести себя как подобает леди.

— Что, что? — пробормотала Нэнси. — Боже, она это серьезно?

— Очень серьезно. — Руфа с удивлением услышала себя, произносящей эти слова. — Думаю, это можно осуществить. Должен же найтись богатый человек, готовый полюбить за внешний вид и хорошие манеры. А того и другого у нас в избытке.

В этот момент вдруг заявила о себе Селена, казалось, погруженная в чтение.

— Ведь всегда можно будет развестись, как только окажутся в кармане денежки.

Нэнси не могла скрыть своей заинтересованности.

— Так найди же мне богача, и я с удовольствием рассмотрю ситуацию.

— Я не смогла бы опуститься до человека с брюшком, — объявила Селена.

— Извините меня, мадам, — сказала Нэнси с наигранной суровостью. — Опуститься можно только спускаясь с лестницы.

Она протянула руку, звеня браслетами, и наклонила к себе часы Руфы.

— Чур, я первая в ванну! Я иду обедать к Дентам.

— Теперь они впускают тебя в дом, да? — спросила Руфа.

Нэнси встала на потертый каминный коврик и с наслаждением потянулась. Ее тесная черная кофта сдавила грудь и поднялась, обнажив пупок. Часто создавалось впечатление, что одежда Нэнси вот-вот спадет.

— Это будет невероятно скучно, но у меня важное дело. Благодаря моим неустанным усилиям под деревом Дентов меня ждет потрясающий подарок.

— Везет же этой корове, — пробормотала Селена. — Что за подарок?

— Мамаша Дент спросила, чего бы мне хотелось. Я сказала, что есть кое-что, и точно указала, где это можно достать. — Она улыбалась, глядя на сестер и наслаждаясь их напряженным ожиданием. — Речь идет о волшебном одеянии в радужном тюле…

— О, Нэнси! — прокричала в экстазе Лидия.

— …с пышной юбкой, крыльями, мерцающей волшебной палочкой и диадемой.

— Милая моя! — Лидия была готова вот-вот расплакаться. — Она будет на седьмом небе от счастья.

Руфа сияла.

— Это будет день Линнет. Ты душка, Нэнси.

— Лишь бы размер был двенадцатым, — сказала Нэнси. — Затем я помашу своей волшебной палочкой и заинтригую Дентов. Ради всего святого, не допивайте без меня бутылку: дом врача так же сух, как песок в пустыне. — Она окинула Руфу оценивающим взглядом. — Могу я взять машину?

— Не можешь, — резко возразила Руфа, — пока не получишь водительских прав. Да к тому же у Роджера есть машина.

— Ну что же, стоит попытаться.

На полпути, у края ширмы, Нэнси повернулась и договорила:

— И относительно твоей идеи у меня такая же позиция, дорогая. Меня не оставляет чувство, что я чертовски преуспею в этой Брачной игре.

Глава вторая

«…И о нем всегда говорили, что он знал, как хорошо отмечать Рождество, если только кто-либо из живущих на земле людей обладал таким знанием…»

Входя в пещерообразную кухню, Руфа услышала низкий, печальный голос матери. Роза Хейсти сидела у плиты, надвинув на нос массивные очки, держа в руках потрепанную книжку в мягком переплете и посадив на колено Линнет.

— «Да пусть это будет правдиво в отношении нас, всех нас! И, как заметил Крошка Тим…»

Ее голос задрожал и замолк. За нее закончила Линнет:

— «Да благословит нас Бог, всех нас!» — Она соскочила с колена Розы. — «Конец».

Роза закрыла книгу и с громким сопением откинулась на спинку стула:

— Боже мой, эмоциональное истощение!

— Почитала бы ты Диккенса, — заметила Руфа.

— Знаю. Сошла бы с ума.

Розе было пятьдесят: бывшая красотка, не столько движущаяся, сколько мчащаяся к увяданию. Тонкая кожа вокруг глаз была покрыта сплошной сеткой морщин, второй подбородок отвис, растрепанные локоны превратились в застывшие клубы с проседью. Тем не менее в ней еще можно было уловить черты изысканной, похожей на цветок, девочки, которая тридцатью годами ранее пленила Настоящего Мужчину во время безумного фестиваля рок-музыки в Уэст-Кантри.

— Чайник готов, — сказала она. — Завари, пожалуйста, чай.

Руфа была единственной из всей семьи, кого можно было попросить приготовить чай без каких-либо аргументов и тщательных извинений. Она положила два пакетика в две кружки и залила их кипятком из тяжелого чайника, стоявшего на плите.

— Роджер еще не вернулся?

Роджер был любовником Розы, и теперь, когда не стало Настоящего Мужчины, превратился в бесполезный атрибут дома. Он приехал в Мелизмейт случайно, десять лет назад, и с тех пор делил с Розой ложе. Настоящий Мужчина, обрадовавшийся тому, что кровать его жены обрела приличного обитателя, полюбил его. И вся семья получала пользу от его крошечного частного дохода.

— Он пошел к Рэну, — сказала Роза. — Там, похоже, кризисная ситуация.

Из-под громоздкого старого кухонного стола до них докатился голос Линнет.

— Старая проститутка из книжной лавки бросила его. Он звонил и плакался, а я сказала, что мне не жаль.

Регулирующие условность гены Руфы подернулись, выражая протест. Не было абсолютно никакого смысла напоминать кому-то, что дети любят подслушивать. Они не знают, что такое смущение.

— Осталось двадцать минут до отхода ко сну, ягодка, — объявила она.

Линнет недовольно пробурчала:

— Неужели не видишь? Я занята в своем домике.

Ей было пять лет, и она была настолько красива, насколько может быть красив ребенок. Голубые глаза ее матери генетически смешались с блестящими темными волосами Рэна, и в итоге получилась бледная, печальная, маленькая Рапунцель. На ней была дырявая светло-зеленая кофта с желтым узором, но при этом она была само достоинство.

Потягивая чай, Руфа опустилась на колени на каменный пол у стола. Линнет обставила свой домик грязной подушкой и голой веткой, служившей рождественской елкой. Оба ее коричневых медвежонка — Братья Рессани — валялись, как пьяные, на полотенце. Два носка Линнет были прикреплены к ножке стола на уровне роста медвежат.

— Это мой камин, — пояснила она. — Они только что вывесили сушить свои чулки.

Руфа восприняла упоминание о чулках как обнадеживающий признак. Несколько недель назад Линнет наблюдала за бабушкой, причитающей по поводу огромного счета за электричество. Поскольку никто не считал нужным быть сдержанным при ребенке, девочка слышала громкие обсуждения по поводу того, что у них должно быть в последнее Рождество в Мелизмейте — электричество или алкоголь.

Позднее она как бы невзначай сказала Руфе:

— Думаю, в этом году не будет много подарков.

Взрослость этого поступка задела сестер за живое. Мысль о том, что Линнет может ждать разочарование утром на Рождество, вывела их из состояния общего безысходного хаоса. Даже Селена, редко надолго отрывавшаяся от книги, смогла наскрести денег на шоколадную помадку. Нэнси во всеуслышание объявила, что сделает Линнет подарок, даже если для этого ей придется переспать со всем мужским уэльским хором, напевающим «Моя возлюбленная» (к счастью, этого не понадобилось). Руфа сожгла за ночь кварту масла, экономя деньги, которые были бы проглочены электрическим ведомством.

И вот теперь, опьяненная осознанием того, что все будет о'кей, — что восторг Линнет станет лучом справедливости в непролазной депрессии, — Руфа была почти счастлива. Она связала замечательную кофту из отходов «техниколора», сшила два крошечных костюмчика в стиле Пьеро для Братьев Рессани и сделала иллюстрации для рассказа о Нэнси под названием «Тревога в Рессани-холле».

«Дух Настоящего Мужчины сидит во мне, — размышляла она, — совершая чудеса неизвестно из чего».

В доме не было ни капли джина, к минимуму были сведены также другие потребности, но жертвы были оправданны. Завтра утром у подножия кровати, которую она делила с матерью, Линнет найдет чулок с подарками.

Под столом Линнет завертывала в фольгу два сморщенных конских каштана и потускневшую медную дверную ручку.

— Счастья вам, — снисходительно проговорила она, кивая своим медвежатам. — Они такие возбужденные. Успокойтесь, ребята.

— Подходит время вывешивать твой собственный чулок, — сказала Руфа. — И нам нужно не забыть оставить кое-что для Рождественского Деда.

Ей было больно видеть проницательный, осторожный взгляд Линнет. Настоящий Мужчина всегда оставлял в канун Рождества пищу для перетрудившегося святого. Но Настоящий Мужчина умер, и все переменилось.

Линнет выползла на четвереньках из своего домика.

— Прошлый раз мы давали ему джин с тоником.

— Джина нет, — вздохнула Роза.

— Тогда, пожалуй, чашечку чая с бисквитом, — предложила Руфа. — Это как раз то, что, на мой взгляд, нужно в такую ночь.

Линнет кивнула удовлетворенная.

— И немного травки.

— О нет, дорогая, — сказала Роза. — Не думаю, что Рождественский Дед курит.

— Не ЭТОЙ травы, глупая, а для оленей.

Руфа подавила неуместный приступ смеха: Линнет не терпела смех, так или иначе связанный с ней.

— На улице очень холодно. Как насчет кусочков сахара?

— О'кей.

Руфа поцеловала Линнет в макушку, пропахшую дымом, и отправилась за сахаром и блюдцем. Сахарные куски были залежалыми и какого-то зловещего коричневого оттенка.

Линнет захихикала.

— Они похожи на маленькие какашки.

Распахнулась дверь, и на волне сквозняка в комнату влетела Нэнси.

— Мисс Линнет, ваша мама ждет вас наверху.

После ванны Нэнси источала благоухание неподдающихся распознаванию духов. Она переоделась в черное вязаное платье, сквозь тонкое полотно которого просматривались очертания ее сосков.

— Еще рано! — запротестовала Линнет.

Бодрым писклявым голосом Нэнси проговорила:

— Пойдем, Линнет, я хочу спать. — И добавила серьезно и сердито: — И Рождество наступит быстрее! — Не отличаясь склонностью к серьезному уходу за детьми, Нэнси была настоящим Мелом Бланком в искусстве имитации голосов. Она изобретала голоса для всех основных игрушек Линнет и могла часами подряд «оживлять» Братьев Рессани.

— Пошли со мной, — приказала Линнет.

— О'кей.

— Это платье тебе идет, — сказала Руфа.

— Правда? Извини, я не спросила. Но ты ведь не возражаешь, да?

— Не возражаю. Жалею только, что в известных местах я не расширила его.

— Благодарю. — Нэнси взяла в руки чашку Руфы и бросила в нее три кусочка сахара.

Линнет поцеловала всех на прощанье и вышла в сопровождении тетки. Было слышно, как Братья Рессани спорили о чем-то, поднимаясь по лестнице.

«Нэнси действительно могла бы быть неотразимой, — подумала Руфа, — если бы одевалась как леди, а не как Дорелия Джон и Пош Спайс». Она все глубже проникалась мыслью о браке по расчету.

Ожидая, пока вскипит чайник, она оглядела помещение. Огромная кухня и большой сводчатый холл, примыкавший к ней, были старейшими частями Мелизмейта. Они были построены в четырнадцатом веке, и их массивные стены глубоко осели, углубившись каменными корнями в землю Глостершира. Теперь, когда они вот-вот должны были лишиться дома, Руфа жалела о неиспользованных возможностях. Каким бы мог быть этот дом — появись у них деньги на восстановление просвечивающей крыши и прогнувшихся балок! Она тяжело переживала предстоящую потерю.

На кружке, в которой она заварила себе чай, была надпись: «Я видел свиней на ферме Сэмпл!» Речь шла о ферме, где жил Рэн, но свиней там никогда не было. Кружки — единственное, что оставалось от этого оригинального, обреченного на неудачу проекта.

— Правда ли, что любовница Рэна бросила его? — спросила она.

Роза распрямила ноги, обтянутые выцветшими синими бриджами.

— Я знала, что это ненадолго. Она была слишком опрятной.

Руфа рассмеялась:

— Могу точно сказать, что когда она приходила сюда ужинать, то вытирала ноги, выходя на улицу. — Она села за кухонный стол. — Держу пари, Линнет, во всяком случае, довольна.

— И Лидия, несомненно, — глубокомысленно заметила Роза. — Эта идиотка все еще любит Рэна.

Руфа вздохнула:

— Она говорит, что боится снова жить на ферме, но лишь потому, что не может совладать с ревностью.

Роза тоже вздохнула, и они сидели в молчаливом согласии. Роза не всегда была в ладах со своей старшей дочерью, несмотря на постоянные усилия угодить ей. Подростком Роза бежала из кондитерского магазина в Фалмуте, чтобы спастись от нормальной жизни. Дело в том, что она влюбилась в рыжего Хейсти, так как он был полной противоположностью «нормальности». Роза предпочла измениться, и врожденная нормальность Руфы иногда казалась ей укором.

Однако появление на свет Линнет пробудило в Розе дремавшие буржуазные ценности. Как мать, она поощряла эксцентричность. Но как бабушка, хотела, чтобы у Линнет было все хорошее, основательное, что было у других девочек. Руфа, отношение которой к Линнет было близко к обожанию, также желала этого. Неожиданно Роза обнаружила, что у нее много общего со своим первенцем. В эти дни она опиралась на Руфу, как никогда не опиралась на Настоящего Мужчину и Роджера. К Руфе можно было питать нормальные чувства, не опасаясь неадекватной реакции.

— Ма, — сказала Руфа, — что ты думаешь о браке по расчету?

— Ты это серьезно? Да, конечно, ты серьезна, как, впрочем, всегда. Ты что, встретила кого-то богатого?

— Нет. На данный момент это из области теории. Но что бы ты сказала, если бы я вышла замуж за богатого человека, не будучи непременно влюбленной в него?

Роза задумчиво прищурила глаза.

— Я бы подумала, — медленно проговорила она, — что ты либо очень цинична, либо очень наивна. Выходить замуж без любви цинично. А думать, что можно жить без нее, наивно.

— Я могу, — сказала Руфа, отгоняя от себя эту мысль.

— Все равно вернешься к Джонатану. Нельзя выходить замуж без любви, Ру. С тобой случится нервное расстройство. Нэнси смогла бы — она легко убедит себя, что влюблена, но ты — нет. Для этого ты слишком утонченна, моя дорогая. — Роза наклонилась вперед, словно пытаясь придать своим словам больше убедительности: — Полагаю, тебе придется спать с этим твоим богатым мужем?

Возникла пауза, в течение которой Руфа через открытую дверь плиты бросила взгляд на огонь.

— Чтобы вызволить нас из всех этих неприятностей, я готова спать с Годзиллой, — сказала она.

Роза содрогнулась при столь открытом напоминании о «неприятностях», которые они старались не замечать.

— Мы выберемся, дорогая, не сомневайся. Особой трагедии не случится. Настоящий Мужчина остался в истории дома и семьи, и никто не может переписать историю, а мы будем жить, как миллионы других.

Взгляд Руфы не изменился.

— Отказаться от всего этого было бы слишком. Я не могу пойти на это.

— Ты молода, — сказала Роза. — Не губи себе жизнь. — Она встала и достала с полки бутылку красного вина. Умелым движением высадила пробку и поставила на стол два не очень чистых стакана. — Для начала нужно еще познакомиться с богатыми людьми.

— Это можно сделать в Лондоне, — пробормотала Руфа. — Мы должны ехать в Лондон.

— О Боже. Неужели Чехов снова пишет нам сценарии? Я бы предпочла Бенни Хилла. — Роза сделала большой глоток вина, как будто приняла дозу лекарства.

— И нам придется купить приличные платья.

— Опомнись, дорогая. На какие шиши? Ни у кого из нас нет ни гроша.

— Мы с Нэнси будем первой волной, — продолжала Руфа. — Будем считать это одним из розыгрышей Настоящего Мужчины — Брачной игрой.

— Брак — не игра.

— А остановиться можем у Уэнди. Я уверена, она примет нас.

Уэнди Уизерс была когда-то их няней. Она мирилась с состоянием дома и нерегулярной зарплатой, так как была по уши влюблена в Настоящего Мужчину. Между ними завязался один из его кратких бурных романов, на волне которого она вошла в его дом. Девочки любили ее, и Розе она тоже понравилась. Когда спустя пять лет Уэнди покинула дом, уступив место танцовщицам из Бали, обе женщины плакали. Роза поразилась, насколько Руфа все продумала.

— Ты права, она с радостью примет вас.

Руфа была полна планов.

— Я получу несколько тысяч за автомобиль, и мы проскрипим. — Она озабоченно наморщила лоб. — Хотя Линнет тогда придется ходить пешком в школу. А как ты будешь делать покупки? Может быть, не стоит рисковать?..

Огонь, еще теплившийся в тлеющих красных угольках, придал ее каштановым волосам цвет вина. Его отблеск золотил щеки.

«Красивая, — подумала Роза. — И растрачивает здесь свою жизнь, потому что Настоящий Мужчина взял с нее обещание остаться в этих краях навсегда».

— Рискни, — импульсивно проговорила она. — Сделай разок в жизни какую-нибудь глупость. Мне очень не хочется видеть тебя несчастной, дорогая, но Брачная игра — самая бредовая идея, которую я когда-либо слышала.

Руфа была поражена. Женщины смотрели друг на друга заинтригованные. Мгновение неожиданной интимности было нарушено скрипом тяжело открывающейся входной двери. Находящийся не в ладах с мелодией тенор пропел:

«Мы не бродяги,

Побирающиеся по домам,

Мы — дети ваших соседей,

Хорошо знакомые вам!»

— О, это Рэн, — сказала, улыбаясь и оглядываясь, Роза. — Шевелись, подумай, что бы еще добавить в суп, а то его не хватит.

Руфа поднялась, мысленно откладывая Брачную игру.

— Если только сапог?

— А нет ли картошки?

— Только что ты советовала не терять чувство реальности, — ответила Руфа. — Во всем доме нет ни картофелины.

Открылась массивная, потрескавшаяся от времени дверь, соединяющая большой холл с кухней, и в задымленное помещение ворвалась струя холодного воздуха. Вошел Роджер, расстегивая молнию на старой куртке Настоящего Мужчины. Это был бледный заросший человек тридцати пяти лет. Его волосы сбились надо лбом, а между лопатками свисал тонкий «конский хвост» каштанового цвета. Главным в жизни Роджера — все, что следует о нем знать, — была любовь к Розе на протяжении вот уже десяти лет, и эта преданность могла бы длиться до его самого последнего издыхания. Он источал добродушное спокойствие и вносил в дом незнакомый привкус здравого смысла. Несмотря на свое окружение, Роджер был неизменно и безмятежно нормален.

— Извините, что задержался, — приветливо произнес он. — Рэн не хотел оставаться один, и я притащил его с собой.

— Еще одного кормить, — проговорила Роза, — но по своей доброте не могу возражать. С любовными приключениями этого парня не соскучишься.

Рэн впрыгнул в комнату, отпихивая в сторону Роджера.

— Веселого Рождества, девушки! — Он сбросил на стол мокрый мешок и подался вперед, чтобы поцеловать Розу и Руфу. — Боже, какой холод! Дайте мне выпить.

— Если повезет, — сказала Роза. — Список желающих выпить вина весьма длинен.

«Рэн — еще один смирившийся с тем, что его исключительно симпатичная внешность пропадает в этом сельском болоте», — подумала она. На нем был цветной жилет и шляпа с дурацкой вышивкой, но нелепая одежда, однако, не могла скрыть его красоту. Его глаза и густые, ниспадающие на плечи волосы были черными и оттеняли белизну кожи. Молодой чокнутый папаша Линнет обладал лицом ангела эпохи Ренессанса.

— Приятно, что вы принимаете меня, — сказал он, останавливая на них полный горечи взгляд. — Знаю, как сейчас тяжело, но я пришел не с пустыми руками. Привез тележку дров и лук, который не смог обменять на рынке.

Руфа бросила взгляд на лежащий на столе мешок.

— Блеск. Суп теперь имеет шанс увеличиться в объеме.

Рэн с надеждой осматривался вокруг себя.

— А где Линнет?

— Наверху. Лидия укладывает ее спать.

— Раз ты доводишь ее до такого состояния, — строго вмешалась Роза, — то будь любезен сам укладывать ее.

— А не могла бы она остаться на ужин? — спросил Рэн.

— Нет, мы слишком измотаны. Роджер, сделай одолжение, скрути-ка сигаретку с марихуаной.

— Лучше не надо, — сказал Роджер. Он понизил голос. — С нами Эдвард.

Роза тихо застонала.

— Неужели он не может найти никого другого для чтения нотаций?

Руфа оторвала взгляд от лука, который резала.

— Не нужно, ма. Он хочет лишь добра.

— Надеюсь, что это так. Но если бы он только смог передохнуть, хотя бы на один вечер!

Эдвард Рекалвер, ферма которого граничила с обреченной землей Рэна, был крестным Руфы и самым верным семейным другом. Рекалверы веками обрабатывали этот уголок Глостершира и во время Гражданской войны поссорились с семьей Хейсти. Хейсти были роялистами, а Рекалверы сторонниками парламента. Хотя старая ссора давно уже стала частью истории, Эдвард и в наши дни выглядел поседевшим левеллером. Как ни странно, он был ближайшим другом Настоящего Мужчины. Правда, он беспощадно критиковал Настоящего Мужчину, но тот уважал его как весьма объективного наблюдателя и всегда прислушивался к его откровенным высказываниям. Рекалвер обитал в уединенном, человеконенавистническом мире безупречной чистоты и аскетизма. Он выращивал травы, перерабатывал все отходы и не мог ругаться без иронии. Все виды изобилия вызывали у него подозрение. Но он не всегда был таким. Шесть лет назад он был армейским офицером. Свою ферму он сдавал в аренду, а к ним совершал периодические наезды, памятные для детей Хейсти — он всегда водил их на цирковые представления и пантомимы. Руфа прекрасно помнила Эдварда, загорелого и неприступного. После Фолклендской войны он получил орден, а на его предплечье остался шрам от пули боснийского снайпера.

Руфа восхищалась Эдвардом и всегда испытывала перед ним благоговейный трепет. Как и все остальные, она полагала, что он — солдат до мозга костей. И поначалу не поверила, когда узнала, что он уволился из армии и будет все время рядом с ними. Настоящий Мужчина часто удивлялся, что заставило его уйти с военной службы. Будучи не в настроении, он любил говорить: «Эдвард знал, что не дослужится до полковника. Он слишком строптив». Но, находясь в добром расположении духа, вздыхал и добавлял: «Бедный старина Эдвард, он ушел из армии, потому что его сердце было разбито. Он по-прежнему не может жить без нее».

За пятнадцать лет, прошедших после смерти Элис, Эдвард постепенно отошел от мирской жизни. Руфа смутно помнила Элис, тихую блондинку, которая на фотографиях всегда смотрела немного в сторону, так что невозможно было вспомнить ее целиком. У них не было детей, но Эдвард не предпринимал шагов, чтобы жениться снова. В отличие от Настоящего Мужчины он, видимо, мог жить без романов. Казалось, что его жизнь сбилась с пути и села на мель.

После смерти Настоящего Мужчины Эдвард убедился, что хаос и убожество неискоренимы в Мелизмейте. Но между чтениями нотаций он осыпал семейство Хейсти добротой. Настоящий Мужчина умер, задолжав ему большую сумму денег, о чем Эдвард никогда не упоминал. После смерти Настоящего Мужчины он произвел уборку в доме, умело справившись к этим трудным делом. Когда Селена, упав с велосипеда, сломала щиколотку, он каждое утро возил ее в школу на своем «лэндровере». Селена не отплатила ему благодарностью. По словам Розы, в любезностях Эдварда было нечто карательное. Он хотел приблизить их к реальности, а у них было совсем иное представление о том, что такое реальность.

Роза в раздражении поднялась из-за стола.

— Я знаю, что он лишь старается быть добрым, — пробормотала она, вновь наполняя свой стакан вином. — В этом весь ужас: почему так раздражают люди, пытающиеся проявлять доброту? А дома его бедную душу не ожидает рождественское веселье.

Она внезапно замолчала. В дверях показался Рекалвер. Он мрачно кивнул Руфе и Розе и осмотрел комнату. Его безжалостный взгляд остановился на блюдцах, заполненных использованными пакетиками, коричневых кусках сахара и одинокой кастрюле супа, стоявшей на плите.

— Привет, — наконец сказал он.

Он никогда никого не целовал, но Руфа специально пересекла комнату, чтобы поцеловать его в щеку. Все же он был ее крестным, и неблагодарность означала для нее нечто большее, чем для других. Рекалвер был высоким, худощавым мужчиной лет за сорок. Официально он был на несколько лет моложе Настоящего Мужчины, но говорят, что возраст — это состояние ума, и Эдвард полностью оправдывал это высказывание. У него была коротко подстриженная бородка серо-стального цвета. Густые волосы были такими же. Он был очень красивым, хотя это сразу не бросалось в глаза.

— Эдвард, — проговорила Роза утомленным голосом, — какой приятный сюрприз…

Рекалвер был немногословен.

— Поищите сухую одежду, иначе этот человек умрет от воспаления легких.

— Какой человек? — повторила вслед за ним Роза. — О ком идет речь?

Рекалвер оглянулся назад.

— Заходи, здесь немного теплее.

Он посторонился, чтобы пропустить незнакомца, вся одежда которого насквозь промокла и была в пятнах засохшей грязи.

— Ах да, это Берри, — небрежно проговорил Рэн. — Мы вместе учились в школе.

Берри был полный, румяный молодой человек с испуганными оленьими глазами, скрытыми за замысловатой оправой очков.

— Гектор Берроун, — представился он. И словно после раздумья добавил: — Здравствуйте.

Глава третья

Направляя свой «БМВ» по замерзшей трассе, Гектор Берроун не представлял себе, что скоро попадет в совершенно иное измерение. Он полагал, что цель его поездки — добротный фермерский домик из золотистого камня с камином. Этот дом он и его невеста Полли арендовали на праздник за высокую цену.

«Добрый король, пом-пом-пом», — напевал он.

У Берри был дар чувствовать себя счастливым. Мысли о предстоящих наслаждениях отгоняли от него треволнения, связанные с работой. Его родители, с которыми он обычно проводил праздник, гостили у друзей-дипломатов на Бермудах. Его офис в Сити остался теперь позади на целых две недели. Не нужно подниматься без четверти шесть. Не нужно выкладываться настолько, что не остается сил даже на мысли о сексе. И вообще он любил предвкушение Сочельника. Камин и кларет, и весь мир, затаивший в полночь дыхание: он не сомневался, что это будет чудесно.

Полли начала кружить по проселочным дорогам уже в сентябре и последние полтора месяца занималась тем, что заказывала ветчину, гладила простыни и примеряла новые вельветовые одежды. Полли, которую Берри нежно любил с последнего учебного года в Оксфорде, была зациклена на всем «правильном» — ухоженные гостиные и белоснежные салфетки, раздача гостям по кругу портвейна и — не дай Бог! — никаких желтых цветов в саду. Ее несколько волновало, как мир будет воспринимать ее общественную жизнь. Ее одержимость эдуардианскими атрибутами утонченного аристократизма была слишком серьезной, чтобы счесть ее простым снобизмом. Она настраивала себя на милосердие, чтобы забыть о том прискорбном факте, что ее родители — австралийцы. Можно было, разумеется, говорить об австралийцах голубых кровей и колониальной аристократии, но для Полли это было почти так же прискорбно, как быть тайным валлийцем.

Берри по опыту прошлых лет знал, что Рождество будет похожим на разворот в журнале «Харперс» — своего рода Рождество, которое никто, за исключением скрытого австралийца, не испытает в реальной жизни. Венок на двери, плющ вокруг портретов и тому подобное. Будет дым от поленьев, ароматическая смесь из сухих лепестков, лаванда и воск — Полли запланировала даже запахи.

Кое-кто, например его сестра Аннабел, обвиняла Берри в том, что он боится Полли. Какая глупость… Просто он благоговел перед своей удачей за то, что получил женщину явно симпатичную и очаровательную.

«Сир, ночь становится темнее», — напевал Берри.

И действительно, становилось все темнее. Берри максимально замедлил ход «БМВ», а затем совсем остановился. Единственный свет на мили вокруг исходил от «вольво», заблокировавшего узкую дорогу. Обе передние двери машины были открыты. Берри подождал немного, прислушиваясь к окружавшему его необъятному безмолвию. Никто не появлялся. Покинутое «вольво» продолжало сиять, подобно Mary Celeste («Небесной Мэри»).

Он заглушил мотор, вынул ключ и вышел из машины. От холода у него перехватило дыхание. Дрожа в своем морском костюме и тонких городских туфлях, Берри продвигался к груде острых голых сучьев примерно в пяти метрах от дороги. Позади этой колючей завесы свет от «вольво» был тусклым, окаймленным тенями. Сквозь дымку собственного дыхания Берри различил две фигуры на краю чего-то похожего на небольшой пруд.

На замерзшем торфянике лежал без всяких признаков жизни фазан. Один человек стоял над ним на коленях. С ужасом в голосе он говорил:

— Всегда буду винить себя за то, что заставил тебя ехать коротким путем, и в результате уничтожил живое существо. Все, к чему я ни прикасаюсь, превращается в пепел.

Другой голос произнес:

— Я совсем окоченел. Закопай его или сделай ему искусственное дыхание и поехали домой.

Стоявший на коленях человек зарыдал. Он повернул голову к Берри. В его красивых темных глазах блестели бусинки слез.

Они смотрели друг на друга. Встреча была неожиданной, непостижимой.

— Рэн? — рискнул Берри. — Рэн Веррол, не так ли? Мы вместе учились в школе.

Рэн вскочил, проведя рукавом по лицу.

— Что за чертовщина! Не могу поверить — Гектор Берроун.

— Привет, привет, — сказал Берри. — А я думал, чья же это машина…

— Мой главный человек из «Микадо», — сказал Рэн, неожиданно усмехаясь. Он жестом указал на находившуюся частично в тени фигуру другого человека. — Это Роджер.

Берри с Роджером обменялись неопределенными улыбками, не зная, пожимать друг другу руки или нет.

— Просто невероятно! — счастливым голосом сказал Рэн. — Мы с Берри вместе учились в школе, Родж. Я был Юм-Юм, а он Нанки-Пу. Я должен был целовать его в губы, а это нелегко забывается.

Берри уже заставил себя забыть это. Теперь он вспомнил и был рад тому, что слишком замерз, чтобы краснеть. Тогда мысли о том, что ему завидует полшколы, чуть не доконали его.

— У него был прелестный голос, — продолжал Рэн, видимо, не обращая внимания на трескучий мороз. — Меня же выбрали лишь потому, что в кимоно я выглядел очень мило. Ну да ладно. Как поживаешь, старый бродячий менестрель?

— Очень хорошо, — сказал Берри. — Не мог бы ты сдвинуть свой автомобиль? Он загораживает дорогу.

— Прошло уже не менее десяти лет, — продолжал Рэн.

— Да, — Берри чувствовал, что теряет нить беседы. — Если бы ты дал мне возможность проехать…

— Пропусти человека, — сказал Роджер. — Хочу домой. Роза будет беспокоиться.

— У меня есть дочь, — объявил Рэн. — Ее зовут Линнет. Ей пять лет. А ты обзавелся потомством?

— Пока что нет. Я женюсь следующим летом.

«Какой абсурд, — подумал Берри, — вести здесь задушевные беседы».

— Наделай побольше детей, — сказал Рэн. — Они — единственное, что имеет смысл в этой жизни. — Он посмотрел на лежащего на мерзлой земле фазана. — Моей Линнет очень понравилась бы эта птица. Ее влечет все живое. Я приготовил ей морскую свинку.

— Роза сойдет с ума, — предсказал Роджер. — Не удивляйся, если она зажарит птицу.

Рэн печально созерцал мертвого фазана. Несмотря на холод, он был готов произнести надгробную речь.

— Мы сбили его. Я велел Роджеру остановиться, но сделать ничего не мог. Было слишком поздно. — Его сотрясали рыдания.

Рэн отличался этим еще в школе. Берри вспомнил, как его в слезах выводили с экзаменов и с церковной службы. Он безучастно наблюдал за происходящим, стремясь снова упомянуть об автомобиле. Полли будет ждать, а ее обеды были такими, что быстро портились.

— Его бросила подруга, — разъяснил Роджер.

— Понимаю.

— Пошли, Святой Франциск. Назад, в Ассиз.

— Я должен последовать за его душой, — сказал Рэн. — Она еще парит.

Нежданно-негаданно фазан ожил. Сильно взмахнув крыльями, он поднялся с земли и, потеряв ориентацию, влетел в лицо Берри. Кожаные подметки его дорогих, ручной работы, туфель заскользили по комьям замерзшей земли. Следующие несколько секунд проходили как при замедленной съемке. У Берри было мгновение, чтобы понять происходящее и ужаснуться, прежде чем он начал съезжать вниз. Мгновенно, но в мельчайших подробностях, он осознал, что навстречу ему несется темный пруд, готовый поглотить его. Он рухнул на тонкую корку льда, оказавшись в ледяной воде глубиной в два фута. Острые льдины врезались в одежду. Морозный поток заглушил мучительный крик. Холод охватил живот и нижнюю часть тела, превратив Берри в объект картины «Отступление французов из Москвы».

К ужасу происходящего добавилось сильное смущение. Берри пытался подняться на ноги, волоча за собой пряди водорослей, приставшие к его ногам. Он сумел ухватиться за протянутую руку Роджера и выбраться на берег. Его очки были в грязи. Судорожно глотая воздух, он снял их и машинально полез в мокрый карман за платком.

— Возьми, — Роджер передал ему свой платок.

— Спа… асибо…

— Жив?

— Думаю, да…

— Я не убил его, — восторженно проговорил Рэн. — Он указал на фазана, скрывшегося в зарослях. — На мне нет крови.

В этот момент Берри понял, что у него в руках больше нет ключей от автомобиля.

— Я уронил ключи! — простонал он. — Боже праведный!

Мало сказать, что он боялся Полли: она убьет его за это. И — о Боже! — номер телефона ее сельского дома был заперт в багажнике! Пока он не откроет его, он не сможет позвонить Полли и сообщить ей, что жив.

Он стоял на берегу пруда и стонал, объятый ужасом. Роджер засучил рукава, лег на землю и начал шарить рукой в замерзающей воде. Рэн сбросил свою кожаную куртку, накинул ее на плечи Берри и лег рядом с Роджером. Они вдвоем плескались руками в воде и чертыхались. Роджер порезал палец о разбитую пивную бутылку. Берри боролся с мертвящим чувством ползучей ирреальности. Как он мог попасть в такую ужасную ситуацию?

По дороге двигался другой автомобиль. Они услышали, как он затормозил прямо позади «вольво». Послышался раздражающий звук сигналов.

— Здорово, — пробормотал Роджер.

Дверь автомобиля хлопнула. Под серебристый блеск света фар ступил высокий человек. Он увидел Рэна и рявкнул:

— Так я и знал! Что происходит?

Он был очень красив и выглядел рассерженным бородатым ветхозаветным персонажем. Он молча выслушал невнятные объяснения. Рэн представил его как Эдварда Рекалвера.

Взяв руку Берри, Эдвард нахмурился:

— Вы погибли, — сказал он. — Где ваш дом?

— Не знаю… миль двадцать…

— Лучше отвезти вас в Мелизмейт.

— Но я не… не могу оставить…

— Об автомобиле не беспокойтесь. Я вернусь с сетью и прочешу пруд. Он неглубокий.

Сквозь пляску святого Витта, вызванную холодом, Берри почувствовал, что Рекалвер вносит в весь этот кошмар разумную струю. Дверь «БМВ» была не заперта. Рекалвер сел в машину, снял ее с ручного тормоза и велел Рэну и Роджеру столкнуть ее с дороги.

— Боюсь, мы не сможем посадить его в «вольво». Сзади лежат бревна.

— А что, у вас нет дров? Сказали бы мне. Я возьму Берроуна с собой. — Он уже знал фамилию Берри.

Берри полностью лишился способности двигаться. Рекалвер почти втащил его на сиденье своего «лэндровера». В машине была приятная теплота, от которой у Берри заболели руки. Уши гудели так, как будто были прибиты по обе стороны головы гвоздями. Рекалвер дал отмашку «вольво», в котором находились Роджер с Рэном. Он сел в «лэндровер», и они помчались вниз по дороге.

Берри взглянул на его безукоризненно правильный профиль. Рекалвер выглядел моложе, чем ему показалось вначале.

— Спасибо вам за все.

— Не за что, — проговорил Рекалвер.

— Ку… куда, вы сказали, везете меня?

— В Мелизмейт. В старое поместье, где живет Роджер. Всего в нескольких милях отсюда.

Держа кисти рук под мышками, Берри начал постепенно приходить в себя. Полли не будет особо злиться, если он в конце концов позвонит ей из поместья. Он может позаимствовать одежду, а деловой мистер Рекалвер воссоединит его с оставленным «БМВ». Затем он сможет освободиться от чокнутого Рэна Веррола и не увидит его еще десять лет.

— Одному Богу известно, что они подумают обо мне, — сказал он. — Не могу поверить, что я влип в такую дурацкую историю.

— Да, — кивнул Рекалвер, — с Рэном такое случается часто.

— Я знаю. Помню еще со школы.

— Так вот откуда вы знакомы. Но не беспокойтесь. Могу сказать, что в целом с вами все в порядке. Вы и не предполагали, что влипните в историю…

— Бог свидетель, нет, — сказал Берри, тоскливо размышляя о Полли и ее теплом домике.

— Рэн был женат на одной из девушек Мелизмейта, — сказал Рекалвер. — Я должен предупредить вас о ситуации в этом доме. Там полнейший кавардак. Они собираются продавать его. Они полностью на мели. — Он нахмурился, глядя на дорогу. — Это будет их первое Рождество без отца. Он умер в июне этого года.

— Надо же, — заметил Берри. — Какой ужас!

— Ужас и есть. Как бы то ни было, свыкнуться с этим невозможно. Он закатывал на Рождество такое… Им его ужасно не хватает. — Он бросил в сторону Берри неопределенный взгляд. — Да и со мной происходит то же самое. Я вырос с ним и знал его девочек с рождения. Он хотел, чтобы я позаботился о них.

— Вы любите их, — заметил Берри.

— Да, — сказал Рекалвер. — Понемногу оттаиваете?

— Понемногу да.

— Мы напоим вас чаем и дадим стаканчик бренди.

Берри понемногу стал успокаиваться. Рекалвер, видимо, понял, что от разговоров о смерти ему становится холоднее. Он сосредоточился на предполагаемом чае и спиртном. Его зубы перестали стучать, а веки смежила усталость.

Он понял, что задремал, лишь когда проснулся. Машина остановилась, Рекалвер тихонько тряс его за плечо.

— Вылезайте. Приехали.

Впечатления замаячили перед Берри, подобно разрозненным фрагментам безумного сна. Огромная входная дверь с вырезанными на камне словами и потрепанным гербом над ней.

— Будьте с ними полюбезнее, — посоветовал Рекалвер. — Они — не от мира сего. Но у них есть оправдание. Они готовы на все, лишь бы избежать правды о своем отце. — Он помог Берри выбраться из машины. — Дело в том, что он пустил себе пулю в лоб, размозжив голову в гостиной на нижнем этаже. Имейте это в виду, если они начнут нести всякую ерунду.

Глава четвертая

Руфа провела дрожащего незнакомца в единственную работающую ванную: сырой туннель на втором этаже с гулким эхом. Когда Берри вошел, он сделал над собой явное усилие, чтобы скрыть свой ужас. Руфе стало стыдно. Ванная представляла собой жалкое зрелище. По какой-то причине, о которой она сейчас не могла вспомнить, она была загромождена старыми велосипедами. Огромный чугунный резервуар был покрыт пятнами и трещинами, во многих местах эмаль быта стерта. Газовая колонка, примостившаяся на стене, подобно вредоносному насекомому, выдавала тонкую струйку тепловатой воды.

Для Руфы было очевидно, что Берри не привык считать горячую воду роскошью. Он ничего не сказал, но вел себя так, словно попал в трущобы и слишком поддался состраданию, чтобы мечтать о критике. Избегая удивленного взгляда его невинных карих глаз, Руфа подала ему полотенце, жесткое и облезшее, но чистое. И она, и Берри нарочито проигнорировали обветшалую кипу сухого белья, которое откопал Роджер.

Спускаясь вниз, Руфа представила себе ванную Берри — с тропическим теплом, изящными зеркалами, с кипой махровых полотенец и изысканными цветами. Возможно, там были и прозрачные кувшины с разноцветным мылом, которое рекламируют на страницах журналов. Она мечтала о такой ванной, хотя знала, что Настоящий Мужчина высмеял бы ее. Но что же в этом плохого?

Эдвард встретил ее в самом низу лестницы. Он был по-прежнему одет для улицы и держал в руках порванную рыболовную сеть.

— Смотри, что я нашел. Как раз то, что нужно.

— Ты что, снова пойдешь туда?

Он рассмеялся.

— Мы с Роджером с помощью сети поищем ключи от машины этого бедняги. И, подобно капитану Отсу, будем отсутствовать некоторое время.

— Ты очень добр, — Руфа знала, что Эдварду не часто говорят такое. Его доброта, к стыду, воспринималась как само собой разумеющееся.

— Ничего особенного, — как ни в чем не бывало сказал Эдвард. — Он такой приятный парень.

— Не загнись от переохлаждения.

— Подожди-ка минутку… — Он взял ее за руку, чтобы она не ушла в кухню. — Мне никак не выпадал случай поговорить с тобой наедине. С тобой… все в порядке?

— Со мной? Конечно. Все о'кей.

— Ты выглядишь изможденной. Куда я ни прихожу, я везде вижу твои горшочки с начинкой из изюма и миндаля.

— Надеюсь, ты приобрел несколько штук.

Он был серьезен и не позволил ей смягчить тон.

— Ты трудишься, как рабыня. Так нельзя, Руфа. Ты не должна растрачивать жизнь.

Руфа вздохнула. Она обожала поэзию, но проза Эдварда могла быть весьма утешительной, подобно сухому хлебу после тонн шоколадного мусса.

— Самое трудное — не работа, — сказала она. — Я не боюсь мозолей. Самое трудное — это убедить сестер оплатить счет за электричество, а не покупать джин.

Он мрачно усмехнулся.

— Ленивые прохвосты.

— Они не настолько плохи. Нэнси постоянно работает сверхурочно. Вчера вечером она надела одну из своих обтягивающих блуз и пришла домой с кучей чаевых.

— Нэнси — профессиональная барменша, — сказал Эдвард. — Это ее призвание. Но ты — умная девушка, и я хочу, чтобы ты чего-то добилась в жизни. Я всегда говорил твоему отцу, что он действовал как отпетый эгоист, отговорив тебя от поступления в университет. Но тем не менее ты еще довольно молода, чтобы сделать это.

— Ты думаешь, я должна была проигнорировать его мнение? — мягко спросила Руфа.

— Мы испортили его. Я имею в виду всех нас, — вздохнул Эдвард. — Бог свидетель: я тоже не мог ему ни в чем отказать.

— Если уж говорить об университете, мне хотелось бы, чтобы ты поработал над Селеной.

Эдвард понял, что она хочет сменить тему.

— Да?..

— Ты можешь мне не верить, но она на редкость способная. Девушка, читающая ради удовольствия Мильтона и Спенсера, должна изучать в университете английскую литературу.

— Я говорю о тебе, — напомнил ей Эдвард. Он сделал шаг назад, чтобы взглянуть ей в лицо. — Я буду никудышным крестным, если позволю тебе погубить себя.

Руфа знала наверняка, что Эдвард будет стоять насмерть против Брачной игры. Сама идея приведет его в бешенство — она могла бы с таким же успехом сказать ему, что собирается заняться другой игрой. Она хотела заставить его больше не поднимать вопрос о будущем.

— Я не думаю, чтобы Настоящий Мужчина очень серьезно относился к роли крестного отца, — сказала она, улыбаясь. Когда отец избрал Эдварда на эту почетную должность, ему, Эдварду, было 17 лет, но с самого начала он (в отличие от всех остальных крестных, избранных наобум) крайне серьезно исполнял этот долг.

Эдвард одарил ее одной из своих редких улыбок — мрачной и нежной.

— Я не отношусь к этому как к работе. Я считаю, что должен заботиться о тебе независимо от того, являешься ты моей крестницей или нет.

Руфа была тронута. Она всегда забывала, что Эдвард такой красивый мужчина. Теперь она вновь вспомнила об этом, разглядев при слабом свете его лицо, и вдруг почувствовала себя неловко: красота вовсе не входила в обязанности Эдварда.

— Тебе не стоит это делать.

— Это грязная работа, но кто-то должен ее выполнять.

— Дела улучшатся. Это должно произойти.

— Потеря Мелизмейта, возможно, самый лучший выход для вас.

Руфа резко выдохнула:

— Какая ересь!

— Нет, выслушай меня. Я не имею в виду смерть Настоящего Мужчины, отнюдь нет. Но его смерть может иметь положительное воздействие, сделав тебя свободной. Я проявлял большую заботу о твоем отце и теперь забочусь о его семье. Но больше всего о тебе. Ты стоишь их всех, вместе взятых. «Заботиться», Руфа, согласно моим принципам, означает «любить». Следовательно, я не должен пассивно наблюдать за тем, как ты попадаешь в западню, — ведь наследование груды старых кирпичей отрезает тебя от реальной жизни. Именно это погубило твоего отца. — Он подавил ее попытки протестовать. — Я хочу, чтобы, как только дом будет продан, ты вступила в реальный мир. Мне все равно, чем ты будешь заниматься, лишь бы это было более продуктивным, чем прислуживать своим родственникам.

Для Эдварда это была очень длинная и откровенная речь, и он еще не закончил. Он достал что-то из кармана своей куртки.

— Я хочу передать тебе эту вещь. Она принадлежала моей матери.

Он вложил в руку Руфы маленькую коробочку из потертой кожи. Удивленная тем, что получает в подарок от Эдварда нечто иное, чем символический знак от фирмы «Бутс», она открыла ее. Внутри на выцветшем бархатном основании лежала толстая викторианская брошь из золота с крупными, тусклыми драгоценными камнями.

— Бриллианты и сапфиры, — пояснил Эдвард.

— Красивая вещь… но я не могу… — проговорила Руфа.

— Она хотела, чтобы это принадлежало тебе. Ты всегда была ее любимицей, — он слегка запнулся. — И она была бы не против, чтобы ты продала ее. Мне говорили, что она потянет на приличную сумму.

— О Эдвард… — Мысли Руфы вновь нацелились на Брачную игру. Брошь может оказаться достаточно ценной, чтобы оплатить штурм Лондона, избавив от необходимости продавать автомобиль. Эдвард не будет знать, как она распорядилась его даром, пока не получит гравированное приглашение на свадьбу.

Она преодолела чувство вины, сказав себе, что его мать поддержала бы ее. Ей нравилась старая миссис Рекалвер — проворная, любившая верховую езду леди, умершая пять лет назад. Мать Эдварда сочла бы брак по расчету необходимым долгом для девушки из знатного, но обедневшего рода. Она не разделяла пуританских взглядов своего сына на классы и наследие.

Она улыбнулась ему:

— Спасибо.

Эдвард поцеловал ее в лоб.

— Веселого Рождества. — Он ущипнул ее за нос, как делал это всегда, когда она была ребенком. — И ни в коем случае не говори остальным.

* * *

Перед тем как уйти вылавливать из пруда ключи Берри, Эдвард сделал семье свой официальный рождественский подарок — большой ящик с набором бутылок. Роза была в восторге и крепко обняла его. Но после его ухода она все же заметила, что это, очевидно, награда от Господа за самопожертвование.

«Он послал им испытание, и они выдержали его: да, они не покупали джин и вели себя достойно в его глазах». Она отлила большую порцию «гордона» в ближайший стакан.

Лидия и Селена спустились на кухню, привлеченные раздававшимися оттуда голосами и запахом лука. Лидия вся сияла, потому что Линнет спала и последняя любовница Рэна бросила его. Она достала еще стаканы, а Селена тем временем отложила в сторону свою книгу и уже успела откупорить бутылочку бордо.

Дверь отворилась. Испуганно озираясь, в кухню вошел Берри. Высокого роста, с голым животом, он произвел сногсшибательное впечатление. Заимствованные им коричневые вельветовые штаны не застегивались на поясе, а распахнутую ширинку едва прикрывала широкая розовая кофта. Его каштановые волосы высохли и напоминали каминную щетку.

Все присутствующие завыли в приступе смеха. Как потом сказала Руфа, это закончилось бы плачевно, если бы Берри не обладал чувством юмора. После минутного изумления он ухмыльнулся и подернул штанины, усилив тем самым комический эффект.

Вдруг, как по мановению волшебной палочки, появилась настоящая рождественская атмосфера. В кухне сидели смеющиеся люди, впервые после смерти Настоящего Мужчины. Берри перестал пугаться этой необычной семьи. Теперь он помнил только, что они потеряли отца — при ужасных обстоятельствах — и вот-вот лишатся собственного дома. Девушки были на редкость замечательные, но в стремлении Берри утешить их не было никакой задней мысли. Он даже решил, что ему начал нравиться Рэн.

Суп, который Руфа обильно наперчила и заправила луком, наполнил кухню аппетитным запахом. Берри помог расставить на столе миски и порезал хлеб. Его настроение заметно улучшилось, когда он обнаружил, что никто из членов семьи не любит сухой херес. Воодушевленный, он вылил в суп полбутылки «Тио пип», принесенной Рекалвером.

Разгоряченные алкоголем, потреблявшимся в необыкновенном темпе, собравшиеся начали петь рождественские гимны. В какой-то момент, после того как они расправились с супом и двумя батонами хлеба, под дверью со стороны лестницы просунулся листок бумаги.

— О Боже, это Линнет! — выдохнула Роза. — Мы разбудили ее, и она бросает листовки.

В записке было написано: «Что там за ужасный шум?»

Прислонившаяся к своему бывшему мужу Лидия, изрядно пьяная и сонная, вздохнула.

— Мама, нельзя ли ей?..

— Сходи за ней, — Роза находилась под влиянием привнесенной джином терпимости. — Приведи сюда маленькую беднягу. Как-никак сегодня Сочельник.

Рэн вскочил, открыл дверь и вернулся к столу с дочерью на руках. Поверх пижамы «Барби» на ней была голубая байковая кофточка, под обеими руками она держала по медвежонку Рессани. Она примостилась на колене у Рэна с видом маленькой царственной инфанты.

— Кто этот дядя в бабушкиной кофте?

Берри очень подружился с Линнет, потому что не совершил фатальной ошибки и не изменил манеры поведения, разговаривая с ней. Он рассказал ей о том, как потерял ключи от машины, будто она была его коллегой в банке, и она слушала завороженная.

Руфа, судившая о людях по реакции на них Линнет, решила наградить Берри чашечкой чая. Она обсуждала с присутствующими целесообразность открытия бренди, которое хотела приберечь для завтрашнего пудинга, когда от Дентов вернулась Нэнси.

Нэнси сразу направилась к плите, снимая по дороге пальто.

— Ну и холодина! Посмотрите на мои соски — стоят, как пара бутылочных пробок.

Она выпятила грудь, и все посмотрели на ее соски.

— Ты рано вернулась, — сказала Руфа.

— Да, слава Богу. Денты уезжают на какое-то шикарное ночное шоу за многие мили отсюда. Я удрала, пока они не заставили меня поехать с ними.

Вдруг она заметила Берри. Ее губы скривились в сочную улыбку.

— Здравствуйте. Я Нэнси. Вы, должно быть, мой рождественский подарок: о, девочки, что это вы?

— Замолчи, не дразни его, — сказала, смеясь, Руфа. — Его зовут Берри. Он учился вместе с Рэном в школе.

— И он очень хороший, — закричала Линнет. — Он сказал мне на ушко, что, когда был в пруду, сделал пи-пи.

Это откровение было встречено взрывом смеха. Круглое лицо Берри сделалось пунцовым.

Медленно и удивленно Нэнси произнесла:

— Почему ты не можешь доставить подарки в Мелизмейт, Дедушка Мороз?

И низким, сочным голосом ответила:

— Прости, олень, здесь живет маленькая шаловливая девочка, которая никак не хочет ложиться спать.

Линнет скомандовала:

— Заставь Братьев Рессани признать, что это их вина.

Низкий голос проговорил:

— Как смеешь ты клеветать на этих невинных медвежат? А ну-ка, марш в постель!

Рэн поднялся, сдавив одной рукой плечо Лидии.

— Я отнесу ее наверх, дорогая.

— Но я не собираюсь уходить, — вспылила Линнет. — Почему вы хотите уложить меня спать? В чем дело? Ведь я совсем не устала.

— Пойдемте, мадам. Вы совершили хороший выход в люди. — Рэн поднял дочь на руки. — Пошли всем воздушный поцелуй и скажи: «Веселого Рождества».

— Веселого Рождества, — Линнет поцеловала свою звездную руку, а затем добавила:

— Подождите… Мне очень хотелось бы по правде поцеловать дядю, который писал в пруду.

Рэн кивнул и поднес ее к Берри. Все старались, как могли, удержаться от оскорбительного смеха, но сама Линнет была воплощением достоинства. Что же касается Рэна, то его было не узнать: словно по мановению волшебной палочки, неверный любовник превратился в заботливого мужа и отца. После того как он вынес ребенка из комнаты, Роза и Руфа обменялись скептическими взглядами.

Нэнси проговорила:

— Мамаша Дент видела, как женщина из книжной лавки плакала в баре. Можно ли из этого заключить, что она ушла от него?

— Да, но он опечален, — вздохнула Роза.

— Какой стыд! Я всегда наслаждаюсь этим.

— Ничего, — заметила Селена. — Тут же найдет другую.

— Вот стервы… — жалостливо проговорила Лидия.

— Он старается казаться веселым, и все ради Линнет. Так что не падайте так низко.

Нэнси удостоила Берри еще одной дружеской улыбкой.

— Интересно, кто будет следующей? Поле, кажется, сужается.

— Та старая хиппи из Бангама, которая продает кристаллы, — спрогнозировала Селена. — Могу поклясться: Рэн ей очень нравится.

— Ну и сволочи же вы!

Роза так смеялась, что сползла со стула. Она взяла себя в руки с пьяным вздохом.

— Не валяйте дурака, вы знаете, что все мы обожаем этого деревенского идиота.

Без четверти одиннадцать с триумфом вернулись Эдвард и Роджер.

— Я вел новый «БМВ», теперь могу спокойно умереть, — сказал Эдвард с ключами в руках. — И заправил твою машину, Руфа. Нельзя доводить количество бензина до такого низкого уровня.

Незаметно для него Роза состроила рожу.

— Спасибо, — тихо проговорила Руфа. Она тронула Берри за руку. — Послушай, ты свободен.

Берри оторвал взгляд от Нэнси с таким усилием, которое почти что можно было услышать.

— О чем ты?

— Твои ключи, — Эдвард насильно сунул их ему в руку. — Можешь ехать.

— Не уезжай! — воскликнула Селена.

— Я и не собираюсь уезжать, — сказал Берри. — Мне нужно лишь кое-что принести из багажника.

* * *

Мороз проветрил ему голову, но не вернул разум. Он лишился его в тот самый момент, когда увидел Нэнси. Он был возбужден, испуган, рожден заново. О эта рыжеволосая богиня с грудями, которые ему захотелось лизать!.. Он представить не мог, что половое влечение может быть столь сильным и столь необычным. Естественно, Берри мечтал о женщинах и раньше. Но это влечение выходило за пределы мечтаний. В ту же минуту, когда Берри увидел Нэнси, он точно знал, что он будет обладать ею.

Боже праведный, но что она подумает о нем?! Одного взгляда на ее соски было достаточно, чтобы потерять дар речи.

Берри открыл багажник своей машины. Поверх плетеной корзины лежала записная книжка с телефоном загородного дома, где его ждала Полли. Он импульсивно откинул ее в сторону. Корзина была заполнена роскошными стеклянными и жестяными банками с пестрыми этикетками и огромной индюшкой. Ее прислал сегодня утром один из клиентов, и Полли не узнает о ней, — во всяком случае, индюшка не для нее. Поднатужившись, он поставил корзину на мостовую. Это был дар небес, решил он, который следует преподнести оставшемуся без еды и без хозяина семейству Хейсти.

Глава пятая

Берри уехал через час после полуночи под влиянием неожиданно нахлынувшего на него чувства вины, робко сунув в руку Рэна бумажку со своим номером телефона, которую тот тут же потерял.

Благодаря корзине Берри Рождество в Мелизмейте было отпраздновано в стиле, неведомом с тех пор, как истощились последние запасы Настоящего Мужчины. Индюшка была настоящей чемпионкой по борьбе сумо среди птиц. Роза целовала ее в пьяном угаре, перед тем как засунуть в печь: «Она в два раза больше Крошки Тима!» Общими усилиями преодолев неверие в то, что произошло, они смогли выкроить несколько свободных от тоски дней для праздника.

Руфа проявила чудеса максимального использования деликатеса. Она изготовила из индюшки пирог, потушила ее, приправив кэрри, и сделала пудинг — ни одного грамма птицы не должно было пропасть. В довершение всего под Новый год она отварила кости, и получился наваристый бульон. Она терпеливо стояла над кипящими кастрюлями, снимая жир. Ее настроение ухудшалось по мере исчезновения птицы. Нищета по-прежнему стучалась в дверь. Настоящего Мужчины больше не было с ними.

Сегодня — последний день худшего года в их жизни, не переставала размышлять она. Она отдала бы все — буквально все, — лишь бы вернуться назад во времени, чтобы просто еще разок увидеть его и услышать знакомый голос. В этот день в прошлом году Настоящий Мужчина нашел чемодан, набитый старой одеждой. Он и Роза разоделись, как во времена своей юности, и демонстрировали танцы 70-х годов, от которых все они покатывались со смеху. Одежду Розы в стиле «кантри» проела моль, и один рукав неожиданно оторвался посередине. Живот Настоящего Мужчины выпирал из-под пояса бархатных фиолетовых штанов. Он и Роджер взяли свои гитары и бренчали шокирующие хиты Крикливого Мотта и Мака Флитвуда. Эдвард, каждый год после возвращения из армии отмечавший Новый год в Мелизмейте, говорил: «Смотрите, как много я потерял, проведя все эти годы далеко отсюда, в Сандхерсте: здесь единственное место на земле, где еще встретишь короткие волосы и узкие брюки». А Настоящий Мужчина говорил: «Тебе надо наверстывать упущенное, Эд, но никогда не поздно выйти из игры». В тот вечер он был в ударе, приветствуя Новый год, подобно двадцатилетнему юноше, у которого впереди вся жизнь.

Руфа прикрыла глаза, чтобы воссоздать портрет Настоящего Мужчины под тусклой кухонной лампой. В его густых каштановых волосах не было ни сединки. Среди ночи он брал Розу на руки, и они в течение какого-то времени любили смотреть друг на друга, как будто для них не существовало иного мира. Их любовь, не разрушенная постоянными изменами, была незыблемой скалой, защищавшей всех их.

Затем — как это было принято — Роза и Настоящий Мужчина вытягивали руки и обнимали сразу всех четырех дочерей. «Мои бесценные принцессы, мои бабочки, мои орхидеи! К чему мне сыновья?» Он никогда не согласился бы с мыслью о том, что ему нужен сын для продолжения освященного веками рода Хейсти. Он тормошил сопротивляющуюся сонную Линнет и давал ей маленький глоток вина — он проделывал это и со своими дочерьми, когда они были маленькими. Он приводил Линнет в восторг, притворясь, что угощает вином Братьев Рессани, а затем штрафовал каждого из них на пенни за то, что они пьяны и нарушают порядок. Он обнимал Роджера и целовал Эдварда, в основном чтобы досадить ему. Наконец, как это уже повелось, он поднимал рюмку и со слезами на красивых глазах произносил: «За тех, кого с нами нет».

Руфа проморгала подступившие к глазам слезы. Настоящий Мужчина имел в виду свою обожаемую мать, умершую, когда он был подростком. А теперь и его не стало. Она все больше погружалась в воспоминания, пытаясь найти ключ к разгадке. Да, позднее набежали тучи, но последнее Рождество было безоблачным. Настоящий Мужчина праздновал небольшую победу против «отвратного д-ра Файбса», известного также под именем Джеральда Бьюта, заядлого охотника. Сам Настоящий Мужчина прекратил охотиться, когда просрочил срок уплаты очередного взноса и слишком растолстел, чтобы влезать в старое отцовское пальто. К тому же он решил, что охота сама по себе — занятие недостойное, и покончил с ней.

Это был год возвращения Эдварда, и, к неудовольствию «отвратного д-ра Файбса», Эдвард поддержал Настоящего Мужчину в борьбе с жестокостью по отношению к лисицам. С тех пор они ежегодно выражали свой бурный протест на встречах в День боксера. Другие протестующие принадлежали, по словам сэра Джеральда, к «закореневшим городским типам». Он считал своих соседей предателями, и особенно Эдварда, бывшего когда-то офицером и джентльменом. Но Эдварда это нисколько не волновало. Он следовал за охотниками в своем «лэндровере», а сбоку сидел Настоящий Мужчина, разбрасывая листовки против кровопролитного спорта и выкрикивая по громкоговорителю грубую брань.

Руфа воодушевила себя воспоминанием о том, как они возвращались с наступлением темноты домой, перепачканные грязью, порой прихватив с собой неблагодарную лисицу. Это были единственные случаи, когда они видели Эдварда пьяным. Они с Настоящим Мужчиной весь день сосали крепкий терновый джин домашнего изготовления, а их пьяные песни сотрясали округу на многие и многие мили. Редкий Новый год обходился без получения злобного письма от сэра Джеральда.

Руфа перестала снимать жир, чтобы протереть глаза. Сэр Джеральд Бьют не написал ни строки, когда Настоящий Мужчина умер, и Эдвард сгоряча обозвал его «дерьмом». На этот раз День боксера был очень тяжел для Эдварда. У каждого были какие-то ситуации и периоды времени, когда отсутствие Настоящего Мужчины становилось невыносимым. Эдвард нашел убежище в Мелизмейте, потому что не мог выносить даже лай собак на дороге около своей фермы.

В кухню легкой походкой вошел Роджер.

— Все готовишь?

— Скоро закончу. — Она отвернулась к плите, чтобы он не заметил ее слез.

Коротким движением он сдавил ей плечо.

— Ты стоишь тут часами. Сделай перерыв.

— Я уже почти закончила.

— Дай-ка мне, — Роджер взял из рук Руфы ложку и осторожно оттолкнул ее от плиты. — Можешь доверить мне. Я известен своим терпением.

Это было правдой, и Руфа почувствовала к нему прилив нежности. Добрый старый Роджер… Его терпение, а также истинная и безграничная преданность не позволили Розе лишиться рассудка, после того как все произошло.

— Спасибо, Родж. Нужно снять еще полдюйма.

— Да, да.

Руфа заварила себе кружку чая и поднялась по шаткой лестнице в старую детскую. Посеревшую сельскую округу сковал сильный холод, по свинцовой крыше колотил проливной дождь. Сквозь дырявый потолок капала вода, время от времени ударяясь то в эмалированное ведро, то в два ночных горшка. На софе лежала Нэнси, поддерживая слабый огонек и читая порванный журнал «Woman's Weekly», который она нашла в куче дров.

— Привет, — сказала Нэнси. — Суп готов?

— Почти.

— Можно мне отведать перед уходом в паб? Я заступаю в шесть.

— Стыдно работать под Новый год, — сказала Руфа.

Не поднимая глаз, Нэнси проговорила:

— Деньги — хорошая штука, и Бог — свидетель: нам они необходимы. — Она устремила взгляд вверх. — Я не хочу оставаться здесь. Воспоминания не дали бы мне покоя.

— Понимаю. Но мне будет тебя не хватать.

— Не нужно, Ру. Извини меня, — Нэнси нахмурилась. — Какой ужасный день… Протекающая сквозь дыры в потолке вода забавна лишь в романах о милых сумасбродных семейках. В реальной жизни это нагоняет тоску.

— Убери свой зад, — сказала Руфа. — Хочу прилечь. Чувствую себя так, как будто съела одна всю 17-фунтовую индейку целиком.

Нэнси села на валик, освободив место для Руфы.

— Здесь опубликована история о том, как секретарша вышла замуж за своего босса. Она старалась выглядеть некрасивой, чтобы он восхищался ее работоспособностью. И вдруг сильный порыв ветра сбил ее очки, пригладил ей волосы, и босс обнаруживает, что она прехорошенькая. Вот такой тупой мужик и должен быть в доме.

— Настоящий Мужчина рассказывал, что мужчины часто внушают себе черт-те что. Помнишь, как говорил: «Если некрасивая женщина с точеными ножками носит подвязки, то мужчине в среднем понадобится несколько часов, чтобы определить, что она некрасива». — Они рассмеялись. Повторение шуточек Настоящего Мужчины на мгновение приближало его к ним, но потом еще более отдаляло.

— Хотелось бы знать почему, — вздохнула Руфа. — Что заставило его решиться на это, Нэнс?

— Этого мы никогда не узнаем, — печально проговорила Нэнси. — Так что не будем спрашивать об этом и оставим его в покое.

Руфа отрицательно покачала головой. Она не хотела и слышать, чтобы оставить Настоящего Мужчину в покое.

— Должна была остаться хотя бы записка. Ты же знаешь, он никогда ничего не делал без того, чтобы не раструбить об этом повсюду. Почему он не оставил нам хотя бы записку?

Нэнси перегнулась через коврик, чтобы подбросить в огонь покрытое паутиной полено.

— Для нас любой информации было бы мало. Мы всегда хотели бы большего.

— Достаточно было сказать «прощайте», — проговорила Руфа. — «Прощайте и я люблю вас».

— Перестань изводить себя. — Лицо Нэнси оставалось спокойным, но голос был жестким. — Наступил Новый год, и пора прекратить представлять дело так, как будто это произошло вчера, — в этом Эдвард, несомненно, прав. Нужно думать о будущем.

— Я не отступлю, Нэнс.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не сдамся без борьбы. — Стиснув от возбуждения руки, Руфа рассказала Нэнси о броши Эдварда. — Он пообещал, что поможет мне получить за нее приличную цену, если я с пользой использую деньги.

— Например, увеличишь себе груди? — предположила Нэнси.

— Ха-ха! Я серьезно.

Нэнси наклонилась к ней:

— Почему Эдвард не мог просто дать тебе денег, вместо того чтобы затевать всю эту мороку?

Руфа отреагировала спокойно. Она тоже думала об этом и заранее приготовила ответ:

— Ты же знаешь, как он странно ведет себя, когда дело касается наличных денег. И тем не менее его никак нельзя обвинить в нечестности.

— Разумеется нет, но он обожает все контролировать. Он не даст тебе ни пенни, если ты не выполнишь его приказ.

— Он доверяет мне, — напомнила Руфа. — Если я скажу, что использую вырученные за брошь деньги, чтобы оплатить учебу или открыть свое дело, он мне поверит.

Нэнси упустила значение ее тона.

— Конечно, поверит: он знает, что ты не солжешь даже ради спасения собственной жизни.

— Я уже нарушила одно данное ему обещание. Я сказала, что никому из вас не расскажу о броши.

— Старый маразматик! Он, видимо, думает, что мы обдерем тебя как липку. — Нэнси понимала Эдварда далеко не всегда. Настоящий Мужчина говорил, что они с Эдвардом абсолютные противоположности: пылкость — холодность, щедрость — скаредность, болтливость — собранность. — Кстати, а почему ты все же рассказала мне об этом?

— Я хотела спросить тебя кое о чем.

Нэнси опустила журнал и придвинулась к Руфе поближе.

— Дорогая, скажи, что ты не имеешь в виду эту дурацкую Брачную игру!

— Я не могу выбросить ее из головы, — честно призналась Руфа.

— О Боже, так я и знала! Ты прямо зациклилась на ней.

— Понимаешь, теперь, когда у нас есть деньги, это теоретически возможно, — упорствовала Руфа. — Мы можем вложить деньги в хорошую одежду, посещать хорошие места…

— А что, если мы потерпим неудачу? Я не хочу, чтобы Эдвард обвинил меня в том, что я сбила тебя с пути.

Руфа не думала об этом и вынуждена была признать, что Эдвард именно так и поступит.

— Если мы потерпим неудачу, я признаюсь и возьму всю вину на себя.

— Ну, не знаю, — сказала Нэнси. Она молчала, задумчиво глядя на Руфу и взвешивая шансы. — Как ты поступишь, если я скажу «нет»?

— Не знаю, — Руфа молчала несколько секунд, затем быстро проговорила:

— Буду действовать одна.

Нэнси неожиданно рассмеялась.

— Я боялась, что ты ответишь именно так. Ты знаешь, я ни за что не отпустила бы тебя в Лондон одну.

— Почему? Я еще в своем уме, — Руфа была уязвлена. — Я в состоянии постоять за себя.

— Тебе это не грозит. Я тоже еду.

— Ты хочешь сказать, ты принимаешь в ней участие? В Брачной игре?

Нэнси вздохнула, задумчиво разглядывая огонь.

— Думаю, да. Фактически это пришлось на очень удобный момент. Что касается Тима… ну, он не тот человек, за которого я его принимала. Его мать то и дело намекает, что, если я уйду со сцены, он вернется в колледж. Мне необходимо расширять свой кругозор.

Брачная игра глубоко укоренилась в сознании Руфы. Она провела Рождество, строя эшафоты, лелея надежды.

— Эти мужчины — наши потенциальные мужья — должны быть очень, очень богатыми, — сказала она. — Не такими, о которых говорила старая миссис Рекалвер, называя их «зажиточными». У нас гибнущий дом и целая куча долгов. Для экстренной помощи нам нужны только финансовые магнаты. Рок-стар-миллиардеры — вот на кого следует нацелиться.

— Прекрасно, — сказала Нэнси, — где бы только найти парочку таких, но не в образе старых толстяков-троллей.

Руфа проявила строгость.

— Ну и пусть будут толстяки-тролли. Мы идем на это не ради удовольствия. Наша задача — найти очень богатых людей и заставить их полюбить нас. Их внешний вид — дело второе.

Нэнси застонала.

— Не нужно, ты пугаешь меня. Ведь должны же быть богатые люди, которым не нужно показываться на людях с мешками фирмы «Гуччи» на голове.

— Нэнс, прошу тебя, будь серьезна!

— Извини. — Настрой Нэнси изменился, когда она увидела, как много значит теперь для Руфы Брачная игра. — Просто я не привыкла, чтобы ты так кипятилась, ты ведь всегда такая разумная. Я хочу сказать, что эта затея не имеет реальных шансов на успех.

— Есть совсем мизерный шанс, и этого достаточно. Вопрос в том, готова ли на это ты.

— Думаю, да, — ответила Нэнси. — С удовольствием побываю в Лондоне. Мне кажется, здесь я не полностью использую свой потенциал. Я изголодалась по любви.

Руфа нежно улыбнулась.

— Ты понравилась Берри.

— Правда? Я не думаю, что он мой тип. Это пузо, волосы как щетина. — Она сделала резкое движение и поднялась. — Так когда же мы покинем Вишневый сад и отправимся в Москву?

— Как только я получу деньги за брошь и наговорю Эдварду горы лжи, я позвоню Уэнди. Но, Нэнс… — Обычно беспристрастное лицо Руфы обрело явно умоляющее выражение. — Отнесись к этому со всей серьезностью, прошу тебя. Я по-прежнему называю это игрой, но это — не игра. Я очень не хочу, чтобы ты воспринимала это как шутку.

Нэнси улыбнулась и нежно пнула любимую сестру ногой.

— Не беспокойся. Я не разрушу замысел. Я буду потрясающе серьезной. И держу пари: я преуспею первой.

— О, я и не сомневаюсь в этом, — сказала Руфа. — Но держу пари: я первая получу предложение, которое не будет непристойным.

* * *

Уэнди Уизерс только что повздорила со своим привередливым квартирантом, когда раздался телефонный звонок от Руфы. Он прогремел январским утром, подобно удару грома. После него Уэнди пришла в такое волнение, что вскрыла коробку с миндальными дольками м-ра Киплинга. К черту калории, в Лондон приезжают Руфа и Нэнси, и нужно отметить это событие!

Уэнди была полная женщина, переставшая обращать внимание на возраст как только ей исполнилось пятьдесят. После отъезда из Мелизмейта ее жизнь состояла из борьбы с нуждой и неумолимой поступью возраста. Она облекала свое дряблое, грузное тело в легкую хлопчатобумажную индийскую ткань, модную в семидесятые годы, которые она считала лучшей порой своей жизни. Ее выкрашенные хной волосы были длинными, потому что Настоящий Мужчина как-то сказал, что это лучшее, что она имеет. Ее жирные щеки были постоянно намазаны румянами, даже когда она весь день занималась в подвале со своими клиентами рефлексологией: альтернативные терапии были, по ее мнению, большим благом для таких женщин, как она, — без семьи, квалификации и таланта. Мелизмейт и его обитатели были романтикой ее жизни.

— Мы настаиваем на том, чтобы заплатить тебе, — сказала Руфа. — А то вообще не приедем. Я кое-что продала, и мы не так стеснены в средствах, как обычно.

— Ладно, тогда согласна на символическую оплату, — уступила Уэнди. Про себя она поздравила Руфу за то, что та нашла, что продать. В период ее пребывания в Мелизмейте происходил постоянный отток всего, что плохо лежало.

— Мы не претендуем на полезную площадь, — сказала Руфа. — Посели нас на чердаке или где-нибудь еще.

Уэнди и в голову такое не пришло бы. Бог свидетель — в этом старом, грязном доме много места. Имеется пять спален и кроме нее самой два постоянных жильца — Макс и Рошан. Они жили на верхнем этаже. Ее любимые девочки могут поселиться в большой комнате на втором этаже.

Вооружившись очередной миндальной долькой, Уэнди поднялась наверх, чтобы осмотреть комнату. Какие у нее плюсы? Она скудно меблирована, и некоторые сочтут ее мрачной. Но она расположена рядом с ванной комнатой, а из окна открывается замечательный вид на Тафнел-парк.

В комнате стояли две односпальные тахты, туалетный столик с выдвижными ящиками и гардероб. Каждый шаг вблизи шкафа выдавал адский звон находящихся внутри него металлических вешалок. Уэнди решила украсить комнату плакатом Гэндальфа в рамке, который до сих пор висел в подвале.

Девочки будут жить рядом с ней, они будут болтать и сплетничать на кухне, а в случае плохого настроения подкрепляться греховной пищей. Она часто баловала себя ею для поднятия духа. Иногда Макс и Рошан удостаивали ее чести разделить с ними заказанную на дом трапезу. Конечно, это доставляло ей удовольствие, но ничто не может сравниться с приездом ее девочек. «Дорогих девочек» — как она сказала бы еще несколько лет тому назад.

Двоюродная бабушка оставила Уэнди этот дом в Тафнел-парке. Он был заполнен большими коврами с витиеватыми узорами и печальными мебельными атрибутами шестидесятых годов из жаростойкого пластика. Уэнди благодарила судьбу за то, что у нее прочная крыша над головой, но дом наводил на нее тоску и уныние. Она совершенно не занималась его обстановкой и не имела возможности проявить себя в новом окружении. У нее постоянно не хватало денег, и единственное, что она могла сделать, — это постелить на пол несколько индийских половичков. Все вокруг напоминало о тетушке Барбаре. Узкой, поднимающейся на четыре этажа полукруглой лестнице дома требовались молодость и энергия девушек Хейсти.

* * *

Руфа и Нэнси прибыли на следующий день. До станции их доставил Роджер, а Нэнси все еще ругала Руфу за то, что она оставила свой «вольво» в Мелизмейте.

— Маме машина нужна, что бы она ни говорила, — сказала Руфа. — Что же касается нас, то попасться на глаза в вышедшей из моды развалюхе еще хуже, чем вообще не иметь автомобиля.

Она хотела сэкономить, проехав на метро, но Нэнси настояла на такси.

Уэнди встретила их у самого дома, утопая в слезах. Она не видела «своих девочек» с похорон Настоящего Мужчины и не могла не разрыдаться.

Добрая, терпеливая Руфа взяла инициативу в свои руки и заварила чай в тесной кухне позади приемной. Нэнси сидела за столом и приканчивала миндальные дольки, а бедная Уэнди сотрясалась от рыданий. На похоронах она была одной из дюжины безутешных женщин. Руфа сочла, что было бы правильно дать ей выплакаться без соперниц.

Две чашки чая и пакет печенья «Мэриленд» привели Уэнди в чувство: она высморкала свой распухший красный нос и повела девушек наверх. Обе пришли в восторг от своей комнаты.

— Какая чистая! — вздохнула Руфа.

— И божественно теплая! — воскликнула Нэнси. Она сбросила рюкзак на одну из кроватей и кивнула на плакат Гэндальфа. — Твой пожилой родственник?

Уэнди восторженно хихикнула. Так ее дразнил Настоящий Мужчина.

— Ванная на лестничной клетке, а внизу есть другой туалет. Боюсь, вам придется пользоваться им вместе с моими жильцами.

— А сколько их? — спросила Нэнси.

— Всего двое.

— Секс?

— Не в коридоре, — торжественно проговорила Уэнди. — Слишком много шума.

Нэнси рассмеялась.

— Я имею в виду, кто они — мужчины или женщины?

— Оба — мужчины. — Жильцы Уэнди были ее головной болью, но во взгляде Нэнси она не прочла ни капли интереса. — Рошан занимает половину верхнего этажа. Он — индус из Лестера, журналист. Он — гей.

— О! — Интерес Нэнси пропал. — Полагаю, другой — его партнер?

Уэнди напустила на себя важность.

— Я вовсе не возражаю, что Рошан — гей. Единственное, что мне не нравится, так это когда люди захватывают места общего пользования — он постоянно натирает в ванной мазью свою грудь. А когда вода становится горячей, котел вновь начинает работать с самого начала.

— Может быть, нам установить расписание?

— Да я пыталась. Но он не обращает на это никакого внимания. И Макс тоже. Кстати, он не его партнер.

Нэнси, глаза которой вновь засверкали, спросила:

— А он что, тоже гей?

— Совсем наоборот. Мне пришлось ввести правило — «секс запрещен», когда я то и дело встречала на кухне разных девушек. Он работает в Би-Би-Си и, как утверждает, пишет роман.

Нэнси подняла брови, глядя на Руфу.

— Возможно, это скорее твой тип.

— Он бывает очень милым, — невинно протараторила Уэнди, — правда, когда бреется — а делает он это нечасто, — то оставляет в умывальнике целую кучу мелких черных пятен. И кроме того, Макс — единственный, кто может проследить, если вы оставили что-нибудь в холодильнике, и не надейтесь, даже если отметите, что продукт принадлежит вам, что это его остановит. Рошан, напротив, за километр не подойдет к моей кухне. Да что там… У него даже свой холодильник и микроволновая печь.

Руфа не очень следила за этим потоком накопившихся претензий. Она жестко противостояла Нэнси.

— Не вздумай влюбляться в кого-либо из них. Я запрещаю.

— Где тонко, там и рвется, говаривал Настоящий Мужчина. Я постараюсь, но сердцу не прикажешь.

— Тогда держи свое сердце под контролем, или у нас ничего не получится.

Нэнси вздохнула и закатила глаза.

— Тяжелый ты человек. Сначала оставляешь автомобиль, потом заставляешь меня надевать панталоны, а теперь говоришь, чтобы я не влюблялась.

Руфа открыла рот, чтобы продолжить спор, но заметила удивление на лице Уэнди.

— Я умираю с голоду, — быстро проговорила она. — Не заказать ли нам к ужину пиццу?

Она отнюдь не умирала с голоду, но надеялась, что пицца отвлечет Нэнси от стремления завязать не сулящий никаких дивидендов роман. И это сработало: еда была — после любви — любимым развлечением Нэнси. Она поглощала куски ветчины и ананасовую пиццу с радостным причмокиванием, в то время как Руфа рассказывала Уэнди о Брачной игре.

— Не слишком ли опрометчиво приезжать в Лондон, чтобы выйти замуж за мужчин, которые еще даже не сделали предложения? — спросила Уэнди.

— В том-то и дело, — ответила Нэнси с деловым видом. — Мы даже не знакомы со своими мужьями. Не знаем даже, кто они.

— По… нимаю… — произнесла с запинкой Уэнди.

— Добиться цели нам будет трудно, — сказала Руфа. — Прежде всего нам понадобится проникнуть туда, где они подвизаются. Непреодолимых препятствий этому нет. Разумеется, нам нужны новые платья. Настоящий Мужчина говорил, что можно проникнуть куда угодно, делая вид, что вы там свой человек.

Уэнди смотрела на девушек. На обеих были джинсы и свитера из джерси, и тем не менее они сильно отличались друг от друга. Отливающие золотом волосы Нэнси падали ей на плечи. Несмотря на январские холода, ее облегающий черный свитер имел глубокий вырез. Волосы Руфы были тщательно заплетены в косу. Ее джинсы были хорошо наглажены, а свитер имел морской покрой. Девушки были восхитительны, но очень трудно было вообразить их на каком-либо из великосветских вечеров, фотографии с которых Уэнди видела в газетах.

— Не будет ли это слишком дорого?

При упоминании о деньгах Руфа почувствовала себя неловко. Она раздраженно сказала:

— У нас не такая большая сумма, и нам придется удовлетворяться самым необходимым.

— Нижнее белье, — объявила во всеуслышание Нэнси, — не является необходимостью.

— Является. Попытайся уяснить эту сложную концепцию: ты должна выглядеть как леди. И вести себя соответственно.

— Послушайте ее, — проговорила Нэнси, — опуская нитки моццареллы. — Она уверена, что я пользуюсь за обедом не той вилкой и почесываю задницу, еще до того как провозгласят тост за королеву. Смягчись, дорогая.

Тем не менее Руфа была настроена на то, чтобы заставить Нэнси играть по строгим правилам. Когда они остались одни, она сказала:

— Я имела в виду любовь к квартиранту.

— Прекрасно. Успокойся. Если он пишет роман, то, видимо, во многом похож на этого жалкого Джонатана.

— Ты должна поклясться.

— Да ради Бога!

— Повторяй за мной: Я, Нэнси Вероника Хейсти…

— Клянусь, о'кей? — Нэнси принялась блестяще имитировать Уэнди. — Я даже не взгляну на него, чтоб мне сгнить.

Руфа ухмыльнулась.

— Сучка! Ты скрестила пальцы.

* * *

Рошан Лал был хрупким и учтивым молодым человеком с кожей цвета крепкого чая. Уэнди считала его желчным и вечно недовольным и полагала, что он хочет слишком многого за свою плату. Но он был надежный квартирант, и она надеялась, что вторжение сестер Хейсти не принесет ему неприятностей.

Ей нечего было опасаться. Когда Рошан вошел на следующее утро в незапертую ванную, он увидел Нэнси, лежащую в ванне с сигаретой и читающей журнал «Private Еуе».

— Привет, — сказала она. — Ты, должно быть, голубой. Подай, пожалуйста, полотенчико.

Через несколько минут он уже сидел на стульчике, сотрясаясь от хохота и обещая сводить Нэнси во все пабы геев в Кэмден-тауне. Когда же он встретился с Руфой, стройной и неприступной, то впал в полнейшее обожание.

Прежде чем Руфа смогла остановить ее, Нэнси рассказала Рошану о Брачной игре. Он был увлечен интригой и тотчас вызвался стать членом комитета.

— Я именно тот человек, который вам нужен. Я читаю все журналы мира и могу сказать вам, кто настоящий гей. Вы не поверите.

Почтительно глядя на Руфу, он пригласил сестер позавтракать в свою спальню на верхнем этаже. Комната была изысканно опрятной, если не сказать роскошной для мужчины подобной ориентации. На безукоризненно чистом столе стояло идеально протертое зеркало. Выкрашенные в белый цвет стены радовали глаз. У Рошана была микроволновая печь, утюг с паром и кофемолка последней модели.

Нэнси, завернутая в потрясающий розовый купальный халат, который не гармонировал с ее волосами, разлеглась на двуспальной кровати.

Рошан налил кофе в тонкие кружки и поставил в микроволновую печь шоколадные круассаны.

— Чудесно познакомиться с вами наяву, — сказал он. — Уэнди постоянно рассказывает о вас. Ее спальня завешана фотографиями вашего отца.

— Не могу представить себе, как вы уживаетесь, — сказала Нэнси. — Как вам удалось найти друг друга?

— Мы познакомились на занятиях йогой в Хайгейте. Однажды мы разговорились, и она упомянула, что сдает комнату. Если бы вы видели, как она выглядит в трико! Бедная старушка! Думаю, жизнь с нами — это напоминание ей о возрасте. Ведь мы с Максом моложе ее на тридцать лет. Мы не считаем, что «Трубные колокола» — действительно низкие, и нас еще не было на свете, когда Дилан стал играть на электрогитаре.

— Она застыла во времени, когда влюбилась в нашего отца, — разъяснила Нэнси. — Своего рода мисс Хэвишем семидесятых годов.

Рошан вынул круассаны и поставил на стол. Он клевал свою порцию, подобно птице.

— Я рассчитываю на вас в решении одного спора. Нам с Максом хотелось узнать: спал ваш отец, крупный специалист в области секса, с Уэнди или нет. Макс поставил 10 фунтов, что не спал. Я же уверен, что спал.

Нэнси захихикала, но по-доброму.

— Ты выиграл. Он, точно, спал.

— Она очень нравилась ему, — сочла необходимым отметить Руфа.

— Да, конечно, — поддержала ее Нэнси. — Настоящий Мужчина мог спать лишь с теми, кого любил.

Большие светло-карие глаза Рошана сделались тоскливыми.

— О Господи, он просто настоящее божество!

— Да, он был им, — сказала Нэнси. — Хотя влюбляться в него было не слишком умно.

— Нэнс! — Руфа была потрясена. Это походило на кощунство.

— Он был самым замечательным в мире человеком, — спокойно продолжала Нэнси. — Но никогда он не отпускал от себя. Непосвященному он мог казаться негодяем.

Руфа никогда не позволяла себе оценивать Настоящего Мужчину под таким углом зрения и отказывалась делать это сейчас. Она молча допила кофе. Душа ее отца была столь же прекрасна, как и его лицо. И что бы он ни делал — это не могло испортить ее.

Рошан и Нэнси набросились на кипу ярких журналов. Они выискивали подходящих мужей, но, по словам Рошана, все они, кроме архиепископа Кентерберийского, были скрытыми геями. Руфа оставила их на этом и спустилась вниз, чтобы вынуть белье из стиральной машины.

Выжимая комплект узеньких маечек Нэнси и свои симпатичные панталоны, Руфа встретилась с другим квартирантом. Макс Зенгуил просочился в кухню, швырнул на стол связку ключей и открыл холодильник. Схватив молоко, он бросил на Руфу оценивающий взгляд и сразу понял, что она, видимо, не относится к категории низкопробных клиенток Уэнди.

Руфа почувствовала тяжесть в душе. Теперь она никогда не отвадит от него Нэнси. Он был великолепен — высокий и мускулистый, с озорными миндалевидными глазами и густыми черными волосами. Его рваные джинсы и выцветшая клетчатая рубашка выдавали в нем обедневшего красавчика того образца, о котором Руфа была прекрасно осведомлена.

Макс заварил Руфе чашку чая и заложил под гриль четыре сдобные булочки Уэнди.

— Я проголодался, — сказал он. — Сидел за рулем всю дорогу от Севенокса. Ты, надеюсь, знаешь правила Уэнди: «Никакого секса в здании»?

Руфа нехотя засмеялась.

— Она говорит, что в этом твоя вина.

— Она любит представлять меня как пошлую свинью из-за того, что я — единственный в этом доме человек с нормальными сексуальными наклонностями.

Сверху они услышали громкий крик Нэнси, перешедший во взрыв смеха. Макс с удивлением возвел глаза к потолку.

— Ру! — Раздался звук босых ног, громыхающих вниз по лестнице. В кухню влетела Нэнси, держа в руках яркий журнал. — Ру… ох, извините… — Она подтянула полу халата, который Макс словно сдирал своим восхищенным взглядом.

— Это Макс, — отрешенно сказала Руфа. В Лондоне много некрасивых мужчин, так почему же Уэнди не выбрала одного из них себе в квартиранты? Нэнси умела выглядеть в неглиже просто блестяще.

— Привет. — Она улыбнулась, глядя в его смелые темные глаза. — Я — Нэнси, сестра Ру.

— Да, я уловил сходство. Я — Макс, правильный квартирант, и я всегда возбуждаюсь при виде красивых, не совсем одетых молодых леди. Я весьма обеспокоен относительно своего кровяного давления, когда вы рядом.

Рошан вошел в переполненную кухню как раз вовремя, чтобы услышать это.

— Привет, Макс. Вижу, ты уже начал.

— Что начал? — спросил Макс, не отрывая глаз от Нэнси.

— Должен исполнить хоровую песню «предупреждения о цыганах», — сказал Рошан. — Не обращайте на него внимания, девочки. У него докторская степень по части наставления рогов и соблазнения молодых девушек.

Макс рассмеялся.

— Я учился в Кембридже с этим милым коричневым человечком. Он очень любит меня. Это приятно и весьма печально. Мы уподобились А. Е. Хаусмену и Мозесу Джексону.

— Кому? — спросила Нэнси.

— Был такой поэт А. Е. Хаусмен, — пояснила Руфа, желая, чтобы Нэнси взглянула на нее: ей хотелось подать сестре знак не флиртовать.

Макс оторвал взгляд от Нэнси и повернулся к Руфе.

— Так что ты самая умная.

— Совсем необязательно, — сказала Нэнси. — Люди думают, что она умнее, потому что у нее меньше груди.

Руфа, все еще удрученная привлекательностью квартиранта Уэнди, не могла не рассмеяться.

— Это на случай, если вы не заметите.

Нэнси, вспомнив о том, зачем она спустилась вниз, подвинула журнал Руфе.

— Посмотри-ка, Ру, прямо чудо какое-то!

Журнал был открыт на странице, посвященной благотворительному балу. Руфа рассеянно пробежала страницу глазами, но ничего не заметила. Тогда Нэнси указала ей на верхний снимок. Рядом с герцогиней Глостерской стояла худощавая элегантная женщина в темно-синем бархатном платье, а чуть поодаль…

— О Боже! — изумилась Руфа. — Это же Эдвард!

Стриженые волосы и короткая борода Эдварда не соответствовали смокингу, о существовании которого сестрам не было известно.

— Тайная жизнь майора Эдварда Рекалвера, — сказала Нэнси. — Днем носит простую одежду и копается в своем тракторе. Вечерами якшается с королевскими особами.

— По-моему, весьма впечатляюще, — заметил Рошан. — Мне нравятся его бородка и стриженые волосы.

Нэнси и Руфа рассмеялись.

— Он вышел на фотографии таким, какой есть на самом деле.

— Он выглядит красиво, правда? — спросила Руфа.

Нэнси вновь исподтишка взглянула на Макса.

— В смокингах все кажутся одетыми более или менее со вкусом.

— Не помню, чтобы Эдвард когда-либо рассказывал об этом, — заметила Руфа, с интересом изучая страницу. — Здесь говорится, что он является покровителем фонда Фокса, не знаю, что это такое. О, смотри, этот фонд помогает больным лейкемией, а именно от нее умерла бедняга Элис. Это семейное дело, а ты знаешь, как не любит Эдвард говорить о своей семье. Думаю, что дама рядом с герцогиней — это Пруденс, сводная сестра Элис. — Она вернула журнал Нэнси. — Ее действий он не одобряет.

— Она постоянно выходит замуж, — пояснила Нэнси Максу и Рошану, одарив обоих сверкающей улыбкой. — Вот кому мы должны подражать. Мы ведь еще только новички в брачных делах.

Глава шестая

Первое заседание комитета они провели вечером следующего дня. Макс настоял на своем вхождении в сей орган. Он никак не мог для себя решить, что же такое Брачная игра — то ли веселая забава, то ли чудовищное издевательство над его социалистическими принципами, но он был слишком очарован девицами Хейсти, чтобы не поучаствовать в этом. Купив две бутылки шампанского, он сел там, откуда мог обмениваться с Нэнси пылкими взглядами. Рошан позаботился о тайской кухне и кипе ярких журналов «Харперс», «Тэтлер», «Вог», «Хелло», «О'кей!». Члены комитета расположились на полу гостиной Уэнди вокруг ужасного на вид, но удобного газового камина. Уэнди раздала всем записные книжки и шариковые ручки, усматривая в этой сумасшедшей затее безумный оптимизм Настоящего Мужчины и ощущая веселье, которого не испытывала уже много лет.

Руфа заранее попросила Нэнси не губить все смехом, но она напрасно беспокоилась: все были серьезными — и, как это ни нелепо, — создавалось впечатление заседания настоящего комитета.

— Итак, — сказала Руфа, видя, что все в ожидании смотрят на нее. — Прежде всего необходимо определить объекты.

— Объекты! — воскликнул Макс. — Так ты именуешь этих несчастных злополучных идиотов?

— Я имею в виду наших мужей, — быстро пояснила Руфа. — Предлагаю составить список подходящих кандидатов, который мы потом сократим до двух — по одному для каждой.

Она разделила груду журналов на пять частей и придвинула каждую одному из сидящих. Рошан тут же начал просматривать свою кипу быстро и по-деловому, как банковский служащий.

— Мы ищем богатых и сексапильных или только богатых? — спросил Макс.

— Только богатых, — ответила Руфа. — Когда получим первый список богатых, определим, кто из них сексапильнее.

— А если никто?

— Ты не понимаешь главного, — весьма резко заявила Нэнси. Макс играл роль адвоката дьявола, но она не позволит ему волновать Руфу. — Большой банковский счет подобен большому члену: если человек богат, всегда найдется что сказать о нем хорошего.

Макс взял из своей кипы лежавший сверху журнал «О'кей!» и стал быстро перелистывать его яркие страницы.

— Вы не знаете, чего хотите. К примеру, что хорошего можно сказать об этом?

Он шлепнул по фотографии глупейшего вида звезды рока, и все — даже Руфа — разразились смехом.

— Его зубы в очень хорошем состоянии, — заметила Уэнди. Это вызвало у них новый приступ смеха.

— Это серьезное испытание, — сказал Макс, глядя на Нэнси. — Ты могла бы выйти за такого?

— Он недостаточно богат, — уклончиво ответила Нэнси. — Это ясно. Лично я считаю, что он — настоящий Адонис, но мы ведем эту игру не ради забавы.

Сотрясаясь от смеха, Рошан переворачивал страницы «Тэтлера».

— У меня еще один тест. Вот он, чопорный дьявол. — Он продемонстрировал фотографию симпатичного молодого человека в смокинге, прикрыв рукой подпись. — Ты что, выбросишь его из постели за какую-то ерунду? Думаю, что нет. Глупая девственница вышла бы за него и без гроша.

— Это больше похоже на дело, — заявила Нэнси. — Что скажешь, Ру?

— Не знаю. Полагаю, он довольно красив. — Руфа, сердце которой было основательно потрепано Джонатаном, не привыкла измерять достоинства других мужчин. — В чем смысл этого теста?

— Мы должны либо заставить Макса перестать умничать, либо убрать его из комитета, — сказал ей Рошан. — Взгляни-ка, умник, что скажешь про этого?

Макс пожал плечами.

— Похож на крупье. Но ты хочешь сказать, что он принадлежит к высшим кругам?

— Так и есть — он маркиз, не женат и один из богатейших людей Англии.

— Внесем его в наш список, — заявила Руфа.

Макс добавил себе шампанского и прислонился к софе.

— Почему бы не остановиться на нем? Тогда останется найти еще одного, и мы сможем посмотреть сериал.

— Совершенно ясно, — настойчиво проговорила Руфа, — что это не так-то просто. Мало составить список богатых людей, надо еще найти к ним подход. Личные предпочтения появятся, лишь когда мы отберем мужчин с наибольшим количеством очков по финансовым критериям. Но прежде нужно детально спланировать свои действия.

Воцарилось молчание. Макс развалился, прислонившись к подушкам, его озорные черные глаза смеялись над Руфой.

— Ты уже все просчитала?

— Насколько это возможно.

— Итак, критерии таковы: сначала — деньги, потом — доступность. Затем — личные предпочтения.

— Верно, — сказала Уэнди. — Руфа, а принца Уэльского отбирать? Или же он недоступен?

— Фу, эти его уши! — воскликнула Нэнси, поморщившись.

Руфа была напряжена и чувствовала себя неловко, понимая, что Макс смотрит на нее и ждет ответа.

— Да, сбросим его со счетов. Мы должны быть реалистами.

— В любом случае, — отметила Нэнси, — принц не спасет Мелизмейт, разве только он убедит правительство поддержать наши дела.

— Но тогда может произойти революция, — сказал Макс, все еще бросая на Руфу насмешливые взгляды. — Ты же не хочешь сложить свою голову.

Рошан отбросил журнал и взялся за следующий.

— Макс, перестань выхолащивать Брачную игру. Мы понимаем, что она не соответствует твоим принципам, верно?

— Просто я не в состоянии постичь ее, — сказал Макс. — Пока у меня складывается впечатление, что вы настолько увлечены шикарной жизнью, что готовы продать себя мужчинам, которые вам даже не нравятся!

Губы Руфы побелели. Она не знала, что ему ответить. Макс обвинил их в самом отвратительном лицемерии. Он отказывался понимать, что они затеяли Брачную игру в надежде на награду, которая стоит жертв.

Глядя на нее, Нэнси быстро проговорила:

— Это не потому, что мы хотим роскошной жизни. Речь идет о спасении дома, который так много значит для нас и значил для нашего отца. Мы должны сделать это. Мы обязаны — ради его памяти.

— Его дух присутствует в каждом камне этого дома, — добавила Уэнди со слезами на глазах.

— Ты не знал его, Макс, — сказала Руфа. — Я не могу объяснить тебе, каким замечательным человеком он был.

Макс смягчился:

— Извини. Но во всем этом есть что-то очень печальное. Вы обе — существа возвышенные. Вы рождены, чтобы быть объектом обожания. А вы лишаете себя шанса влюбиться по-настоящему.

Вновь воцарилось молчание. Нэнси видела, что Руфа пытается не поддаваться приступу отчаяния. Все это зашло слишком далеко.

— Откуда ты знаешь, что мы не сможем влюбиться? — спросила она. — Если не хочешь нам помогать, иди приготовь чай.

— Макс никогда не готовит чай, — заметила Уэнди. Она оторвалась от журнала и взглянула на Руфу. — А Гарольд Пинтер достаточно богат?

— Видимо, нет, — сказала Нэнси.

Рошан грациозно вскочил на ноги.

— Я уже все просмотрел, поэтому пойду и приготовлю чай. Макс, ты с нами или против нас?

Глядя на Нэнси, Макс придвинул к себе свою кипу журналов.

— С вами. Я считаю это безумием, но я нужен вам.

* * *

После многочасового пробега по страницам журналов они наметили свои первые объекты. Они упорно отстаивали свои мнения, записывая и вычеркивая имена. Везде валялись обрывки бумаги. Макс, который к любому занятию подходил очень серьезно, со всей энергией принялся за Брачную игру и оказался действительно полезен. Отдавая дань полету фантазии сестер Хейсти, он выделял мужчин наиболее доступных.

— Думаю, можно объявить заседание закрытым, — сказал он в половине второго ночи. — Мы с Рошаном просмотрим имеющиеся картотеки с вырезками и составим соответствующие досье. — Макс работал стажером-продюсером по вопросам искусства на Би-Би-Си — «Радио четыре», а Рошан был заместителем редактора по стилистике одной вечерней газеты. Руфа теперь благодарила Бога за возможность воспользоваться помощью квартирантов Уэнди.

— С объектом, выбранным для Нэнси, будет намного легче, — продолжал Макс, — хотя, чтобы просмотреть все вырезки, нам понадобится уйма времени, а вот с кандидатом для Руфы будет сложнее, но, насколько я понял, временами он выбирается в оперу. Можно проследовать за ним до Глайндборна и изобразить обморок у его ног.

Рошан был не совсем удовлетворен этим.

— Я по-прежнему считаю, что Руфе должен достаться маркиз. Они составили бы замечательную пару.

— Можно потратить годы, чтобы подобраться к нему. Давайте все-таки будем реалистами. — Макс громко зевнул, потянувшись и обнажив безупречные белые зубы. — Девушки, я, однако, разочарован тем, что у вас так мало контактов. Я думал, что в высшем обществе все друг друга знают и сочетаются браком с кузинами.

— Настоящему Мужчине не нравилось традиционное высшее общество, — сказала Руфа. — Он выпал из своего круга, когда влюбился в нашу маму. Она из другого мира.

Макс был заинтригован.

— Он женился на женщине не своего круга, да? Это многое объясняет. Так же поступил и мой дядя, и никто не разговаривал с ним много лет. Английское дворянство и богатые евреи, очевидно, имеют массу общего.

— Дело не в том, что нашу маму не приняли, — быстро добавила Руфа. — Он никому не представил ее — вот в чем дело, потому что никто не проявил участия. А ее родители отнюдь не были бедными. Они владели магазином.

— И не одним, — добавила Нэнси, — а целой сетью. Мама говорила, что родители перестали разговаривать с ней, когда она убежала и забеременела Руфой. Я никогда не видела дедушку с бабушкой, но думаю, что я, должно быть, похожа на них.

Руфа тихонько засмеялась.

— Настоящий Мужчина говорил мне, что у меня жилка лавочника.

Нэнси, довольная тем, что заставила Руфу улыбнутся, нагнулась к сестре, чтобы в порыве нежности легонько толкнуть ее локтем.

— Но ты, дорогая, отличаешься от меня. Уверена, что в тебе больше голубой крови, чем во мне. Но на деле мы гибриды — мелкопоместное дворянство, джентри — и потомки Вильгельма Завоевателя. А фамильные лавки на углу улиц давно уже позакрывались. Поэтому мы никого не знаем. Большинство из друзей Настоящего Мужчины отвергли его…

— За исключением Рекалвера, — заметила Руфа.

— …а он восстановил против себя соседей. Они называют нас «эти маленькие девчонки-хиппи из поместья».

Макс и Рошан слушали с неослабевающим интересом.

— Неужели люди действительно думают о классовой принадлежности в наше время? — спросил Макс.

Рошан вздохнул и сказал:

— Боже, какая романтика: любовь сквозь социальные преграды!

— Настоящий Мужчина был величайшим в мире романтиком, — торжественно произнесла Уэнди. — Это все, что следует знать о нем. Для него не существовало никаких барьеров. Помню, например, в конце восьмидесятых где-то на шоу в Бате он заставил леди Гарбер уступить мне место, когда мне отдавила ногу свинья…

Нэнси, Макс и Рошан покатились со смеху. Губы Руфы дернулись, но она сумела сохранить спокойствие.

— Макс, ты вроде бы говорил, что завтра утром у тебя интервью? Думаю, пора спать, иначе просидим здесь до рассвета.

Уэнди, сияя, кружила вокруг них: она прекрасно провела вечер. Нэнси и Руфа унаследовали дар отца — мгновенно организовывать развлечения. Она чувствовала, что помолодела на десяток лет.

— Прекрасно. Напоследок сверим наши записи.

Макс записал основные данные двух кандидатов на отдельных листах. К каждому листу он прикрепил соответствующие статьи и фотографии, вырезанные из журналов. Затем он зачитал свои записи, дерзко и с вызовом чеканя слова, обращенные преимущественно к Нэнси:

— Джордж Хиссоп, граф Шерингемский.

Возраст: 32 года.

Семейное положение: холост.

Финансовое положение: богат. Владеет и обширными землями в Канаде.

Адрес: Линнский замок, Шерингем, Норфолк.

Личный телефонный номер: не определен.

Примечания: серьезных связей не имеет, редко фотографируется, о нем мало пишут, иногда появляется на благотворительных мероприятиях. Известен как утонченный знаток оперы. Возможно, будет нелегко впервые выйти на него, но, по мнению комитета, он настолько подходит Руфе, что этот факт значения не имеет. Мы считаем, что его привлекают леди знатного происхождения. По мнению комитета, Руфа должна проявить себя как потомок норманнов во всем блеске, на фоне этого великолепия его знакомые будут казаться выскочками. Полагаем, что ситуация, когда на него смотрят сверху вниз, непостижимым образом взволнует его.

Тимоти Дурвард, еще его называют Тигр.

Возраст: 29 лет.

Семейное положение: разведен, детей не имеет.

Финансовое положение: владеет сетью супермаркетов. Его мать — дочь графа.

Адрес: Хупер-парк, Вутон, Уилс.

Личный телефонный номер: не определен.

Примечания: скорее всего, на него легко выйти — он постоянно фигурирует в бульварных газетах благодаря своим похождениям. Его хобби — драки, пьянство и молодые девочки. Он так же шумлив и бесполезен, как распутник эпохи Регентства. Любит леди с большими грудями. Стал знаменит, пробежав голым на стадионе «Туикнем», — дуракам закон не писан. Женился на второсортной манекенщице в возрасте двадцати одного года. Развелся и выплатил ей компенсацию, но лишь после того, как был арестован за непристойные выражения в ее адрес. С тех пор флиртовал с обнаженными натурщицами, но длительных связей не имел. Комитет считает этого кретина малопривлекательной кандидатурой, но Нэнси проявляет упрямство и настаивает на том, что сможет укротить его.

Собравшиеся смеялись и свистели на протяжении всего чтения, а слово «кретин» заставило их стонать от удовольствия.

— Несомненно, я смогу укротить его, — заявила Нэнси, вытирая глаза. — Я регулярно выпроваживала из паба «Герб Хейсти» двух-трех таких молодчиков из сельскохозяйственного колледжа Сиренчестера. Они всегда мямлят «ну и ну», прежде чем ухватить за сиськи.

Руфа взглянула на фотографии, которые Макс прикрепил к каждой странице. Гоняться за такой личностью, как граф Шерингемский, — это, конечно, проблема. Он был высоким и поджарым, а белизна светло-русых волос придавала ему серебристую ауру. Все в нем говорило об особой утонченности. У него были бледно-голубые глаза и прозрачная кожа. Он выглядел так, будто сильный порыв ветра иссушил его, как орхидею. Руфа знала, что сможет уважать саму изысканность такого человека. Она сможет считать его Прекрасным Принцем, способным спасти королевство ее отца.

В то же время стыдно, что Нэнси придется побегать за таким человеком, как Тигр Дурвард. Руфе встречались бульварные газеты, лишь когда в них завертывали овощи, но даже она слышала о нем. Его мясистое, бесформенное тело и грубое багровое лицо были обычным приложением к таким заголовкам, как «Наследник "Сейвсмарта" просит отсрочки для уплаты штрафа за превышение скорости» или «Эксклюзив: Мэй Джакуззи флиртует с Тигром». Но, возможно, он не так плох, как его представляют.

Уэнди со стоном и раздражением начала тяжело подниматься с полу.

— Иду спать. Не оставляйте на кухне кавардак.

— Не оставим, — Руфа опустилась на колени и стала собирать кружки и тарелки. — Завтра предпримем первые шаги.

— Прошу прощения, — сказал Рошан. — Завтра мы покупаем вам приличную одежду.

* * *

Не обращая внимания на страдальческое выражение лица Руфы, Рошан просил ее назвать точное количество денег на банковском счету. Сумма, отведенная для покупок, встревожила его.

— Я не позволю тебе делать это кое-как. Вы обе эффектны, но этого недостаточно. Боюсь, что вы похожи на двух маленьких девочек из сельской местности, и за вас не дадут запрашиваемую цену.

Мода была его религией и средством существования. Он сопровождал Руфу с Нэнси по Бонд-стрит с деловитым почтением церковнослужителя, знакомящего посетителей с убранством собора.

— Если, девочки, вы всерьез хотите выйти замуж за богатых, одежда должна стать основным объектом инвестирования. Я процитирую вашего достопочтенного отца: делайте вид, что вы принадлежите к этому кругу. Богатые якшаются со всякими людьми, но в душе они имеют склонность жениться на девушках из своего круга.

— Надеюсь, это не будет очень дорого? — взмолилась Руфа. — Не могу поверить, сколько я извела на четыре пары туфель и две сумки. — Ее губы побелели от потрясения.

— Туфли и сумки из «Прада», — проговорил Рошан с нарочитым терпением. — Но если вы хотите выйти за мусорщика, дерзайте — закупайте все остальное в «Бритиш хоум сторз». Если вы не готовы иметь дело с тысячами, то напрасно теряете время.

— Он прав, и ты это знаешь, — сказала Нэнси, дружески подтолкнув ее локтем. — Так что не возникай. — Неожиданно она остановилась перед светящейся витриной. В ней находился единственный манекен, облаченный в зелено-желтый бархат. — Разве не чудо?

— «Москино»? Забудь об этом. — Рошан потянул ее за рукав, чтобы оторвать от витрины. — Это блеск, и ты можешь остановить движение транспорта, если наденешь его. Но это не соответствует целям твоей игры.

— Тогда что же ты предлагаешь? — Нэнси не видела смысла покупать дорогую одежду, если она не производит нужного эффекта. — Двойной комплект и жемчуга?

— Да, — сказала Руфа. — Мы должны выглядеть богатыми.

— Вы должны выглядеть элегантными, — поправил ее Рошан. — Вам нужны «Шанель» — но не ее аксессуары, «Жиль Сандер», «Армани», «Миу Миу» и Бог знает что еще. Последний раз прошу: оставьте это на мое усмотрение.

Нэнси дерзко улыбнулась:

— Прекрасно. Куда дальше?

— «Ригби и Пеллер».

— Боже, что это? Звучит как название похоронной фирмы.

— Они делают корсеты для королевы, — величественно произнес Рошан. — А для вас — бюстгальтеры.

— Но нас не волнует нижнее белье, — возразила Нэнси. — Никто его не увидит.

Рошан вздохнул:

— Шик, девушки, начинается с основания. Подходящий бюстгальтер — это часть имиджа, который я создаю для вас.

— Но у меня куча этих чертовых бюстгальтеров, — пожаловалась Нэнси.

— Да, и «балкончики», и нейлоновые, и как их там, которые возводят твои роскошные груди к самому подбородку. Настоящие леди подвешивают их ниже.

Она засмеялась.

— Разве я не выгляжу сексуально?

— Лишь в определенной степени, — сказал Рошан. — Тебе нужно меньше сексуальности. А Руфе, честно говоря, не мешало бы побольше. Что ты в данный момент носишь под шерстяной кофтой?

— В общем, ничего…

— И твоя грудь выглядит как гладильная доска. Ты не должна скрывать свои достоинства.

Взяв ее за руку и глядя ей прямо в глаза, он добавил:

— Доверься мне.

Нэнси сразу же понравилась Рошану, но с Руфой все обстояло по-другому. Он любил Руфу страстно, но без сексуального влечения, подобно средневековому рыцарю, и поклялся себе, что введет ее в общество разодетой, как принцесса. Он таскал их по магазинам, пока они не нагрузились многочисленными сумками и коробками. Когда они взяли такси, короткий январский день клонился к вечеру.

— Это не значит, что мы покончили с этим делом: нужна как минимум еще неделя, чтобы отсортировать некоторые вечерние платья.

Руфа не могла и слышать о вечерних платьях. У нее в животе что-то тревожно сжималось, когда она вспоминала, сколько денег потрачено и каков источник их поступления. Ситуацию ухудшало глубокое удовольствие, испытываемое ею от красивой одежды, — темный блеск плотного шелка, маслянистая мягкость настоящей кожи. Брошенные на чашу весов роскошь и фривольность действовали коварно и опьяняюще. Она уже встретилась с Доброй Волшебницей и отведала ее заколдованное турецкое зелье, и теперь единственное, чего она желала, — это новых впечатлений. Эдвард пришел бы в ужас.

«Обратного пути нет, — размышляла она, — мы обязаны преуспеть».

Когда они вернулись домой, Нэнси хотела посидеть за чашечкой чая, но остальные не желали и слышать об этом. Рошан повел сестер прямо наверх, чтобы превратить двух сельских девушек в красоток голубой крови, которым предначертаны ослепительные брачные предложения.

* * *

Уэнди и Макс составляли ожидавшую в кухне аудиторию. Уэнди была немного удивлена, что Макс проявляет к этому столько интереса. Приезд Нэнси и Руфы сделал его раздражительным и отрешенным, но он стал проводить дома больше времени, чем раньше. Обычно к дому Уэнди он относился как ко временному пристанищу восходящего гения. Но теперь приходил домой раньше, и всякий раз, когда Уэнди появлялась из своей приемной, она находила его расхаживающим взад и вперед.

— Неопределенность убивает меня, — сказал он. — Ты не хочешь попить чайку, Уэнд?

Она была уже наготове.

— Хочешь угостить?

— Нет. Просто подумал: ты собираешься поставить чай.

— Много думаешь, — сказала Уэнди. — Я не слуга.

— О'кей, о'кей. — Он агрессивно схватил чайник. — По крайней мере займусь чем-то.

— Ты не в себе, что ли? — Уэнди задумчиво взирала на своего красивого квартиранта. — И причина — Нэнси, да? Можно было догадаться, что она тебе понравится.

Макс был уязвлен, но постарался перевести все в шутку.

— Она восхитительна. Да и Руфа тоже. Я это сразу же заметил.

— Ты испортишь все дело.

— Ради Бога, Уэнди, дай мне прийти в себя, — отрезал Макс. — Чего же ты хочешь, когда приводишь в дом двух златокудрых богинь? Собираешься выселить меня как рехнувшегося?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Они приехали сюда, чтобы выйти замуж за богатых.

— И я им мешаю?

Уэнди улыбнулась. Магическая сила сексуальности Макса напомнила ей атмосферу, сложившуюся вокруг Настоящего Мужчины.

— Это не было бы проблемой, особенно если бы ты не нравился так Нэнси.

Он ухмыльнулся.

— Ты так считаешь?

— Ее нужно лишь немного подтолкнуть — и она по уши втрескается в тебя.

— Всего-то? Спасибо, Уэнди.

Она нехотя засмеялась.

— Ты ужасен. Хочу лишь заметить: не сбивай ее с толку, если ты… если у тебя нет серьезных намерений.

Макс передал ей чашку серого, еще не совсем заваренного чая и резко опустился на стул. Стул предостерегающе затрещал под его тяжестью. Макс не был крупным мужчиной, но ему всегда не хватало пространства.

— У них действительно серьезные брачные намерения?

Уэнди пила чай маленькими глотками.

— Весьма серьезные, хотя не могу сказать, что одобряю это. Семья очень нуждается в деньгах. Но я бы, конечно, хотела, чтобы они вышли замуж по любви.

— А почему они не могут влюбиться? На кой черт вся эта глупая затея с браком?

— Настоящий Мужчина был большой поклонник брака.

Макс фыркнул.

— Только на словах, потому что это давало ему прекрасный предлог не связывать себя надолго ни с кем из своих возлюбленных.

Уэнди была вынуждена признать, что в этом есть доля истины. Она не должна позволить Максу думать, что это действительно так.

— Да нет, он очень верил в привязанность на всю жизнь к одной женщине. И этой женщиной была Роза. Я всегда знала это.

— Ну а что же оставалось на твою долю? — спросил Макс. — Как ты могла вот так поехать и влюбиться в него, зная, что в конечном счете он бросит тебя?

— Настоящий Мужчина не бросал меня, — сказала Уэнди. Мечтательно улыбаясь, она приложила губы к краю чашки. — Он не поступал так и с другими. Он просто умел блестяще пользоваться жизнью.

Она знала, что это звучит, по меньшей мере, странно, знала, что никогда не убедит Макса. В душе она хранила доступные лишь ей одной воспоминания, которыми она не собиралась ни с кем делиться…

…Настоящий Мужчина лежал на спине на мокрой лужайке у небольшой реки в Мелизмейте. Дело было в конце весны, и воздух был насыщен ее благоуханием. Когда Уэнди полузакрывала глаза, то видела его как наяву — с закинутыми под голову руками, красивым профилем, обращенным к приветливому голубому небу.

И он говорил:

— У тебя стремление к поэзии, Уэнди. Ты никогда не обретешь счастья, если не будешь поддерживать эту поэтическую склонность.

Она сидела рядом с ним в высокой траве.

— Что ты имеешь в виду? Что я должна делать?

— Просто обосновывайся как можно ближе к тому месту, где действительно хочешь находиться.

— О… — Именно там она и хотела быть всегда — в этом сиянии солнца и состоянии безмятежности.

И Настоящий Мужчина сказал:

— Я имею в виду вот что, дорогая. Люди напрасно разочаровываются в жизни, когда чувствуют, что им не хватает чего-то. Даже двадцать пять процентов желаний лучше, чем сто процентов того, что тебе вообще не нужно.

Это была сложная для объяснения философия — что-то вроде того, что, мол, лучше: любить и потерпеть фиаско, или никогда не испытать любви. Люди не всегда так считают. Однако Уэнди разделяла его взгляд. Если бы у нее был выбор между браком с другим человеком и крупицей внимания Настоящего Мужчины, она, не колеблясь, выбрала бы последнее. Любовь к Настоящему Мужчине сожгла ей крылья, но лучше быть мечтателем с подожженными крыльями, чем обычной женой без крыльев…

Она вновь вспомнила о Максе.

— Не знаю, почему ты выступаешь против брака. Ты что, не собираешься жениться в один прекрасный день?

Он пожал плечами.

— Когда-нибудь женюсь. Но мне это не грозит, пока не встречу еврейку.

— Почему?

— Поразмысли, — предложил он раздражаясь.

— Ах да. Потому что ты сам — еврей.

— Да, Эйнштейн. И если я женюсь не на еврейке, с матерью случится нервное потрясение, — он мрачно улыбнулся. — Так что не волнуйся о том, что я разрушу Брачную игру коварных сестер Хейсти. Понятно?

— Я лишь стараюсь присматривать за ними… — Уэнди не могла понять, почему он так завелся.

— Спокойствие, мелюзга! — в комнату неожиданно влетел Рошан. — Пора вас поразить моими способностями. — Он отошел в сторону, пропуская вперед Нэнси и Руфу.

Они, улыбаясь, обменивались взглядами. Видно было, что они более чем довольны собой.

Макс и Уэнди молча созерцали сестер.

Наконец Уэнди дала волю своим чувствам:

— Вы обе потрясающи! Если бы только Настоящий Мужчина видел вас сейчас…

На Руфе был черный костюм свободного покроя поверх тонкой шелковой блузы кремового цвета. Ее волосы свободно спадали на плечи. Она казалась безупречно красивой, изысканной, но в то же время очень нежной, земной. Настоящим же откровением была Нэнси. На ней был темно-серый приталенный пиджак и длинная черная юбка. Никаких сосков и локонов: у обновленной Нэнси груди были неподвижными, а ее роскошные рыжие волосы умело уложены французской косой. Она по-прежнему была живой и сладострастной, но в ее облике уже ничего не было «от проститутки»! Невероятно, но она была настоящей леди.

Макс, взиравший на нее с притворным негодованием, встал.

— Боже, что он с тобой сделал?

— Тебе не нравится? — спросила Нэнси.

— Конечно же, ему нравится, — Руфа вся сияла, почти примирившись с пробелом в своем банковском счете. — Ты великолепна. Принцы и герцоги будут соперничать друг с другом за право жениться на тебе.

— Я не могу взять на себя всю честь за происшедшее, — сказал Рошан. — Кровь есть кровь. Мне пришлось лишь немного поработать для придания блеска.

Нэнси рассмеялась.

— Прелестно, — она сверлила взглядом Макса, и было ясно, что он загипнотизирован ею.

— Да, вот теперь я верю, — заявила Уэнди. — Признаться, поначалу у меня были сомнения, но теперь я действительно вижу перед собой леди Шерингем и миссис Дурвард!

Нэнси ухмыльнулась, глядя на Руфу:

— Не беспокойтесь, ваша светлость. Когда мы приедем погостить в ваш замок, я заставлю Тигра спать в собачьей конуре.

Глава седьмая

Рошан ворвался на кухню, снимая на ходу свое серое «в елочку» — на манер Пола Смита — пальто, чтобы сообщить важную новость: прошла всего неделя после выбора подходящих кандидатур, а он уже нашел место, где им начинать свой дебют. Пианист Раду Лупу давал концерт в Шерингем-хаус в пользу общества ревматоидного артрита. Шерингем-хаус — лондонская резиденция графов Шерингемских. Билеты были распроданы друзьям и родственникам членов комитета. Но Рошану удалось выбить для себя аккредитационную карточку.

— К счастью, я знаю еще с колледжа человека, который занимается вопросами по связям с общественностью, — сияя проговорил он. И, обращаясь к Максу, добавил: — Это Эрмьон Портер, очень полезная особа.

Макс кивнул.

— Да, она богатая и толстая.

— Так вот, она поверила мне, когда я назвал себя музыкальным критиком. За день до концерта я пригласил ее на обед. Взываю к небесам, чтобы она не проверила, кто я.

Рошан выскочил из комнаты, чтобы бережно повесить на плечики свое бесценное пальто. Затем он снова влетел в комнату и воскликнул:

— Боже, неужели! Не могу поверить своим глазам. Нэнси стряпает?

Макс и Руфа сидели за столом. Руфа чувствовала себя не в своей тарелке, то и дело хватаясь за чашку с мятным чаем. Макс ухмылялся, очарованный движением бедер Нэнси, которая чистила у плиты лук. Она тешила себя иллюзией, что сможет приготовить болонское спагетти. Накануне она с Максом совершила поездку в Сенсбери специально для того, чтобы купить все необходимое. В центре стола стояли пузатые бутылки «Бароло». Со всем остальным — дешевым мясом, маринованными помидорами, сушеными травами — она обращалась с такой беззаботной жестокостью, что Руфу всю передергивало.

— Не могу делать из Ру мученицу, — шутила Нэнси. — Она постоянно вкалывает на кухне, и это нечестно.

— Я не мученица, — протестовала Руфа. — По правде говоря, я люблю готовить. У меня это получается лучше, чем у тебя.

— Ты знатная повариха, дорогая, но не терпишь конкуренции. Надеюсь, мой соус удивит тебя.

Губы Руфы передернулись:

— Спасибо, он уже поразил меня.

— Успокойся, Ру. Хоть раз в жизни дай мне проявить себя.

Рошан взглянул на месиво, кипящее на плите, и состроил рожицу Руфе за спиной Нэнси. Руфа виновато фыркнула.

— Какая приятная новость относительно концерта, — быстро проговорила она. — Это как раз то, что нам нужно.

— Ты сможешь оценить свой будущий дом, — сказала Нэнси, вытряхивая сухую приправу из пакета, — и решить, где расположишь новую оранжерею.

— Раду Лупу — потрясающий исполнитель, — сказала Руфа. — Настоящий Мужчина водил меня в Челтнем послушать его.

— Да, но в чем мы пойдем и как ты нас проведешь? — спросила Нэнси.

Рошан осторожно откупорил одну из бутылок с вином и вынул из буфета четыре бокала.

— Мужчины — в смокингах, так что одевайтесь в самые что ни на есть вечерние платья.

Проблема вечерних платьев волновала Руфу. С одной стороны, она хотела иметь вечернее платье так же страстно, как Золушка. С другой — эта вечная проблема денег. Руфа всю ночь не сомкнула глаз, наблюдая за оранжевыми ромбовидными полосками на потолке от уличных ламп, переживая по поводу денег, денег и денег. Это походило на жизнь в оковах.

— А нельзя ли взять напрокат? — задумчиво спросила Руфа.

— Нет, — отрезал Рошан. — Я не повезу вас в Шерингем-хаус с чьими-то пятнами от супа на одежде. Даже если прокатный пункт более или менее приличный, дамские платья в нем никудышные. Рискуете простоять без внимания — вам следует выглядеть божественно. — Он взял из рук Руфы чашку с мятным чаем и заменил его бокалом вина.

Она улыбнулась.

— Ты прав. Придется выкладывать все, что имеем. Постараюсь отнестись к этому как к инвестированию.

— Я надеюсь на проход «зайцем», — сказала Нэнси. — Я всегда любила прорываться без билета.

— Надеюсь, это не будет очень сложно, — сказала Руфа. — Зачем беспокоиться о дорогом платье, если можно пролезть сквозь окно туалета.

— Мы не можем позволить себе испортить прическу или ободрать бедра, — заметила Нэнси.

Рошан наполнил вином свой бокал и опустился на стул.

— Не беспокойтесь. Я буду внутри и постараюсь обеспечить ваш проход — через служебный вход или заднюю дверь.

— Это выглядит так же здорово, как ограбление банка, — проговорил, посмеиваясь, Макс. — Попытаемся вначале выяснить, где находятся подсобные помещения. Снаружи можно определить расположение дверей и окон. — Он энергично подался вперед. — Я сделаю вот что: позвоню с работы, скажу, что хочу перепроверить качество поставляемых продуктов. Найду благовидный предлог и разузнаю все, что нужно.

— Это было бы замечательно, — сказала Руфа. — Ты так добр…

— Девочки, я участвую в Брачной игре из спортивного интереса!

Руфа подумала, что он просто охотится за Нэнси. Если сестрица даст слабину, придется ей действовать в одиночку. Она не была уверена в том, что Настоящий Мужчина одобрил бы ее позицию, — а вдруг Нэнси по-настоящему влюбится в Макса и будет счастлива с ним? Но пока этого не произошло, ее любовную энергию можно направить на что-нибудь полезное.

Руфа улыбнулась Максу:

— Думаю, мы можем пообещать тебе неплохое развлечение. — Она улыбнулась, оглядывая всех. — Знаете, я и в самом деле думаю, что это сработает.

Макс поднял свой бокал.

— Ватсон, Игра начинается.

Хотя Руфа все еще улыбалась, она была немного встревожена. Действительно, Ватсон. Она — одна из тех, кто выступает в роли охотника, и ему следует помнить об этом.

* * *

Рошан сообщил, что в следующую субботу он будет сопровождать девушек в Харвей-Николс. В четверг вечером Руфа позвонила в Мелизмейт.

На звонок ответил Линнет:

— Слушаю! Слушаю!

Руфа уселась поудобней и, полузакрыв глаза, представила себе Линнет на кухне в Мелизмейте. Сестры очень скучали по племяннице. Почти ежедневно Нэнси просила Руфу выделить часть столь драгоценных денег на угощения и отослать девочке. И чаще всего Руфа соглашалась.

— Привет, дорогуша. Это Ру.

— Привет, Ру. Что ты делаешь?

— Пью чай. Нэнси вышла, а Уэнди смотрит «Больницу для животных».

Линнет непременно должна знать где кто.

— А где эти дяди? — спросила она.

К сожалению, это, видимо, гены. Руфа давно заметила особый интерес племянницы к противоположному полу.

— Макс и Рошан ушли вместе с Нэнси. Я не захотела пойти с ними. А как ты поживаешь? Чем занимаешься?

— Да вот, стою здесь в новых розовых тапочках, которые подарил мне папа.

Руфа улыбнулась. В ее воображении рисовалась восхитительная картина. Ей так хотелось обнять это воздушное, извивающееся, полное чувства собственного достоинства маленькое существо!

— У тебя новые тапочки? Как здорово… Бедняжка Нэнси позавидует.

Это было частью игры, в которую Нэнси часто играла с Линнет. Она притворялась, что хочет украсть обновки Линнет, и плакала от досады, когда они оказывались ей малы.

Линнет захихикала, после чего возникла долгая пауза.

Руфа подсказала:

— А как поживают мама и папа? — Она всегда старалась быть в курсе любовных похождений Рэна. — Они здоровы?

— Здоровы, — ответила Линнет с запинкой, вероятно, она стала думать, как они поживают. — Папа часто навещает нас. Наверное, потому, что не может найти новой девушки.

«Хорошо, — подумала Руфа, — это значит, Лидди удерживает его».

— А как Троцкий?

Троцкий — это морская свинка, которую Рэн подарил Линнет на Рождество.

Девочка восторженно засмеялись.

— Бабушка разрешила ему побегать по столу, и он… он…

Ее охватило бурное веселье. Руфа тоже засмеялась: хохот Линнет был таким красивым.

— И он… он накакал в масло!

— О ужас! Бедная бабушка! Она ругалась?

— Да, она шлепнула его по заду. Она сказала, что в следующий раз проткнет его пешней для льда, но это она сказала просто так, они с Роджером хохотали, как и я. Я собираюсь записать об этом в своей тетрадке.

— Так хотелось бы почитать, — сказала Руфа. — Бабушка рядом?

— Да. Она хочет поговорить с тобой, когда мы закончим.

— Хорошо. Ну, пока.

Линнет расстроилась.

— Я же не сказала, что закончила.

— Извини. — Руфа с тревогой размышляла, почему Роза хотела с ней говорить. — А… как Братья Рессани?

— Мне очень нужно, чтобы Нэнси говорила за них. — Голосок Линнет стал жалостливым, с обвиняющими нотками. — Без нее не получается.

Драма с Братьями Рессани — это совместное творение Нэнси и Настоящего Мужчины. Через несколько дней после его смерти, будучи не в состоянии вынести замешательство Линнет, Нэнси с готовностью взяла на себя это бремя.

«Это способ сохранить о нем память, — сказала она Руфе. — Я не могу позволить им тоже умереть».

Линнет продолжала:

— Когда за них говорит Роджер, они всегда такие послушные и не делают ничего интересного. Что? Что? — Руфа услышала неразборчивый голос Роджера. — Что? Я не слышу!

Роджер приблизился к телефону, и было слышно, как он сказал:

— Тебе нужно уже идти, если хочешь прокатиться верхом.

— Хочу, — сказала Линнет, — иду, иду… до свидания.

Послышалось какое-то шуршание, затем трубку взяла Роза.

— Ру? Дорогая, извини, не хочу попусту болтать… но у нас очередное маленькое несчастье.

Шок подействовал, подобно ушату холодной воды. Еще одно несчастье в целой цепи несчастий в Мелизмейте. Они каждую минуту напоминают о себе.

— О Боже, что произошло на этот раз?

Резкий голос Розы смягчился.

— Никто не умер. Не такого рода несчастье.

— Значит, деньги, — смиренно проговорила Руфа. — За что и сколько?

— Мне очень не хочется перекладывать это на тебя, дорогая, но я не знаю, что делать. Совет откопал какие-то неувязки с тарифами. Требуют почти пять тысяч фунтов.

У Руфы перехватило дыхание.

— Боже милостивый, обнаружить одну из невинных махинаций Настоящего Мужчины в такое время!

— Он должен был бы поставить тебя в известность, — бесстрастно проговорила Роза. — Уверена, что ты обвела бы Совет вокруг пальца более успешно.

— Я не об этом… но что нам делать? Пять тысяч фунтов! — Руфа терла лоб, отчаянно пытаясь что-нибудь придумать. — А не могла бы ты попросить банк увеличить кредит с выплатой после продажи?

— Ты шутишь, — сказала Роза. — Я и так растапливаю печь угрожающими письмами из банка.

— Да. Но ты должна делать то, что сделал бы Настоящий Мужчина, и пусть все идет своим чередом, пока ты не получишь судебной повестки.

— Дорогая, повестка пришла сегодня утром.

Обе молчали. Затем Руфа издала дрожащий, подавленный вздох.

— Не знаю, что и делать. Придется обратиться к Эдварду.

— Я обращалась.

— Что? И он отказал?

— До сбора урожая у него не будет и пенса, — Роза засмеялась, но в голосе не слышалось веселья. — Он был настолько любезен, что не дал мне опуститься перед ним на колени, и я благодарна ему за это. Затем он напомнил мне о броши, которую подарил тебе, и сказал, что у тебя должно кое-что остаться, после того как ты оплатишь занятия.

— О дьявол!

— Вот так-то. Эдвард сказал, что ты можешь оплатить счет сейчас, а он возместит деньги потом. Это была невиданная щедрость с его стороны. Я провела ужасные минуты, стремясь заручиться его пониманием. Я заслуживаю Оскара. Не могу припомнить, о каких чертовых занятиях идет речь.

— «Пру Лейт», — мрачно проговорила Руфа.

— А, я знала, что это связано с едой. Но в любом случае я не могла ему сказать, что ты растратила все деньги на попытку заловить богатого жениха. Я пробормотала слова благодарности и отвалила.

— Мы еще не израсходовали все, — сказала Руфа. В принципе она знала, что делать. Финансовую махинацию Настоящего Мужчины (надо надеяться, последнюю из разоблаченных) следовало оплатить деньгами, вырученными за брошь Эдварда. Остального хватит, чтобы «целомудренная студентка» прожила на голодном пайке до получения работы. О вечерних платьях теперь можно забыть с легким сердцем.

В ее взгляде отразилась горечь разочарования. В тот самый момент, когда Брачная игра стала казаться перспективной, от нее пришлось напрочь отказаться.

* * *

— Итак, в Шерингем-хаус мы не едем. Когда я оплачу этот злосчастный счет, у нас едва хватит мелочи, чтобы купить себе пару мешочков для мусора. Все это крайне неприятно, но надо было такое предвидеть. Когда я составляла планы, я не приняла во внимание «эффект Мелизмейта».

Руфа оперлась на плюшевую скамью, прожженную сигаретами. Она предприняла беспрецедентный шаг, отыскав остальных в «Дьюк оф клэранс», в двух кварталах от дома Уэнди. Она относилась к пабам резко отрицательно, но не могла вынести без Нэнси крах всех надежд. Остальные выслушали прискорбную новость в молчании.

Рошан сочувственно сжал ей руки.

— Что же ты будешь делать?

Она попыталась засмеяться.

— Не знаю. Наймусь в гувернантки.

— Вы не должны сдаваться, — нахмурившись, сказал он. — Я не позволю. Вы вложили слишком много. Можно несколько уменьшить расходы.

— Мы и так уже действуем на пределе. Если снизить еще, то нам крышка.

Макс поднялся.

— Тебе нужно выпить.

— Думаю, да, — с благодарностью сказала Руфа. — Будь добр, белое вино с содовой.

«Дьюк оф клэранс» был насквозь прокурен. Он громыхал самоуничижающими мотивами в стиле «кантри». Изысканность новых лондонских пабов с подробными меню и изогнутыми спинками стульев еще не дошел до переулков Тафнел-парка. «Клэранс» навевал тоску и пессимизм. Молчаливые мужчины в рубашках из хлопчатобумажных тканей, обвешанные фальшивыми драгоценностями, выставили свои огромные животы в сторону стойки. В углу за большим столом несколько девушек пили водку с «Ред буллом» и пронзительно визжали.

Макс двинулся к стойке. Несколько секунд Нэнси наблюдала за ним, затем вскочила:

— В таких заведениях, дорогая, вино не пьют, у него будет вкус уксуса. Я закажу тебе настоящий коктейль.

Нэнси вспомнила, что сестра вела до смешного затворническую жизнь в Мелизмейте и практически не имела представления о том, как пьют в злачных местах, но ее мотивы были не совсем бескорыстными. Изменение заказа давало ей предлог побыть рядом с Максом в переполненном баре. Боже, как он сексуален — и он это знает! Ру следит за ней, как коршун, иначе она рухнула бы в объятия Макса через десять минут после знакомства!

Она прижалась к плечу Макса.

— Измени, пожалуйста, заказ Ру на джин с тоником.

Макс засмеялся.

— Боже, какие вы дорогие спутницы!

— Ты что, не слышал? У нас потрясение.

Макс с трудом повернулся, чтобы взглянуть на Нэнси, его грудь прижалась к ее груди.

— Но ты-то держишься неплохо.

Она улыбнулась, глядя ему в лицо.

— Я спокойнее отношусь к происходящему.

— Да, это так. Но зачем тогда ты занимаешься Брачной игрой?

— Потому что, — твердо заявила Нэнси, — это очень хорошая мысль.

Макс понизил голос:

— Да ну, чушь какая-то, ничего общего не имеющая с реальной жизнью.

Он бросал ей вызов не делать тайны из взаимного влечения. Он знал, что красота одурманила ее страстным желанием.

Нэнси вдохнула его мускусный аромат, затем взяла себя в руки и отнесла бокал Руфы к столу.

— Считай это временной неудачей, — говорил Рошан. — Твоим главным достоинством всегда была красота, а этого у тебя никто не отнимет.

Макс, пробившийся сквозь скопление людей, поставил на стол три кружки легкого пива (к неудовольствию Руфы, оно понравилось Нэнси).

— А у вас будет на что жить после оплаты счета?

— Денег останется мало. Придется подыскивать работу раньше, чем я хотела. Плохо то, что у меня связи в основном за городом.

Нэнси уже решила, что не вернется за город. Лондон ей нравился.

— Не беспокойся, дорогая. Я сама найду себе работу: чтобы подавать кружки, не нужны особые связи.

— Я не для того все это затеяла, чтобы ты вкалывала в пабе, — резко заявила Руфа. — Вдруг один из наших объектов увидит тебя?

— Все зависит от паба, — сказала Нэнси. — Интересно, здесь нужна работница с неполной занятостью?

— Здесь? Что ты! — Руфа была обескуражена.

— А что здесь плохого?

— Уэнди говорит, здесь каждую пятницу происходят драки…

— Ну и что? Во всех приличных пабах по пятницам вечером дерутся. Это не проблема. Надо лишь вовремя вызвать полицию.

— В «Гербе Хейсти» ты ничего подобного не делала! — протестовала Руфа.

Нэнси засмеялась.

— Очень даже делала. Пабы повсюду одинаковы. Почему, ты думаешь, в меня втюрились двое полицейских? Когда к нам приходила команда регбистов, я вынесла столько битого стекла, сколько хватило бы на строительство Хрустального дворца.

— Ты никогда ничего не говорила…

— Настоящий Мужчина не велел мне. Он считал, ты будешь волноваться.

— Боже, и он был прав, — сказала Руфа, потрясенная и не вполне поверившая сказанному. — Ты не будешь заниматься подобным здесь.

— Всем нужны деньги, — напомнил ей Макс. — С Брачной игрой работа в пабе несовместима лишь в том случае, если кто-нибудь засечет Нэнси, но я что-то не могу представить, чтобы этот граф заявился на караоке в «Дьюк оф клэранс».

Рошан положил клеенку под пиво Макса.

— Руфа совершенно права, это будет слишком рискованно. — Он смотрел задумчиво. — Давайте подойдем к этому творчески. Вы не можете совершить налет на Шерингем-хаус, так как у вас нет вечерних платьев. А что, если я достану вам пару платьев за просто так?

— Откуда? — спросила Нэнси.

— Из «Оксфэма».

— Почему кто-то должен давать тебе вечерние платья из соображений благотворительности?

— Думаю, он не имеет в виду благотворительность, — сказал Макс. — Смотрите на него, девочки: он готовит аферу.

— Отнюдь нет! Я лишь думаю использовать свои профессиональные связи. — Рошан возбудился. Он обратился к Руфе:

— Мой редактор помешан на шике, а сам — неотесанный мужик. Точно такая и его газета, что бы он там ни думал. Мы никак не можем добиться приглашения на какое-нибудь стоящее мероприятие. Если нам и удается пробраться куда-то, мы не можем найти приличного типа, чтобы сфотографировать. По правде говоря, он бы с удовольствием заснял таких красоток, как вы, и поместил фотографии в разделе мод. Особенно если вас щелкнут, когда вы затеете какую-нибудь шумиху в Шерингем-хаус.

— Я же говорил, — сказал Макс, — этот смуглый малый хочет написать о Брачной игре в своей газете. Почему бы вам не дать там объявления?

— Заткнись! — отрезал Рошан. — Если я и дам небольшой текст, то он будет посвящен норманнской крови, а были ли вы среди приглашенных — никто не будет проверять.

— Проверять, может, и не будут, — рассуждал Макс, — но как ты проведешь туда фотографа?

— Эрмьон сказала, что они впустят нескольких фотографов. Это, разумеется, ребята из «Вог» и «Дженниферс дайари». Я уверен, мне удастся провести своего человека.

Нэнси и Руфа взглянули друг на друга. Руфа проявила осторожность.

— Ты говоришь, нам бесплатно дадут платья?

— Разумеется, и все увидят, как шикарно они сидят на вас, — с уверенностью заявил Рошан. — Одно небольшое упоминание в газете — и фирма будет завалена предложениями от богатых бездельниц, желающих выглядеть так же.

— Даже не знаю, что сказать, — проговорила Руфа.

— Ты думаешь об Эдварде, — заметила Нэнси. — Он слишком скуп, чтобы купить газету. Все новости он узнает по «Радио-4».

— А вдруг он купит картошку и… и прочтет газету, в которую она будет завернута?

Нэнси разразилась смехом.

— Когда Эдвард покупал картошку? Нас могут сфотографировать голышом, но он никогда не узнает об этом.

Это соответствовало действительности. Руфа тоже рассмеялась.

— Ну что ж, если вы и в самом деле считаете, что мы можем это осуществить… Но вдруг твой редактор поймет, что мы не принадлежим к высшему свету?

Рошан лукаво улыбнулся.

— Не поймет, если заранее не будет знать. Для него главное — конечный результат. Если имеются сомнения, вспомни первую заповедь журналиста…

И они с Максом вместе проскандировали:

— Состряпай!

Глава восьмая

Шерингем-хаус занимал часть просторной площади напротив Кенсингтон Гарденз. Это было плоское здание в георгианском стиле с желтой штукатуркой и огромными продолговатыми окнами, в которых отражался залитый огнями театр. Вереница легковых машин медленно ползла к красивому центральному входу с колоннами: у входа, подобно кариатидам, стояли двое полицейских, которые наблюдали, как на холодную мостовую выходят мужчины в смокингах и женщины в мехах.

Руфа смотрела из окна такси на извивающуюся очередь. Она была удивительно спокойна, но ее глаза горели от возбуждения.

— Как удивительно, — прошептала она, — думать обо всем, что происходит здесь. Это совершенно иной мир, не правда ли?

— Другое измерение, — сказал Рошан, нервно теребя свой галстук-бабочку. Он сидел на откидном месте позади шофера, подолы шелковых платьев девушек касались его ног.

— Просто невероятно, — добродушно изрекла Нэнси. — Я насчитала три «роллс-ройса» и четыре «бентли»! Их нужно всех повесить на ближайшем фонарном столбе.

Руфа засмеялась.

— Самое время стать социалисткой.

— Я начинаю думать, что многое говорит в пользу социализма, — заметила Нэнси. — По крайней мере, стать социалистом дешево и просто.

— Да, но подумай о нарядах, — вздрогнув, сказал Рошан. — Социалисты выглядят хуже христиан.

— Мне все равно. Я уверена, на баррикадах будет удобно в хороших туфлях. Тебе не страшно, Ру?

— Конечно, нет, — быстро ответила Руфа. — Мы обе выглядим потрясающе. Если поддаться панике, то лучше вернуться назад в Мелизмейт.

Рошан уже в сотый раз посмотрел на часы.

— Почему все так затянулось? И на кой черт здесь эти полицейские? Мне они не нравятся.

— Не знаю, — проговорила, сладко улыбнувшись, Нэнси, — тот черный ничего.

— Я серьезно, — отрезал Рошан. — Эрмьон не сказала мне, что пройти будет не легче, чем в Кремль. Давайте прокрутим все еще раз. — Сестры вздохнули и закатили глаза, но он проявил настойчивость. — Послушайте, мы не можем допустить оплошность, когда все уже на мази. Мое приглашение будет наготове, я быстро помашу им перед носом полицейских, врываясь вовнутрь, вы обе прижмитесь ко мне, но при этом держитесь так, будто дворец принадлежит вам. — Когда он оглядел сестер, волнение исчезло с его лица. — При вашей ангельской внешности сложностей возникнуть не должно. Клэр должна бы приплатить вам за то, что вы надели эти платья!

Из своих многочисленных контактов по линии «Ролодекс» Рошан выудил жемчужину: амбициозную девушку-дизайнера по имени Клэр Сил. Она зарабатывала себе на хлеб, занимаясь разработками для «Больше, чем жизнь» — одного из сети фирменных магазинов, но мнила себя мадам де Гре двадцать первого века. Для Рошана это было столь же священным, как призвание к пасторскому служению. Он написал статью об организованном ею по окончании учебного заведения шоу в «Сент-Мартинз». Это помогло, но нужно было, чтобы все увидели, что платья Клэр носят девушки из высшего света. По мнению Рошана, редакторы, ведавшие модой, игнорировали истинное искусство, отдавая предпочтение замысловатости и грубому вкусу.

— Клэр переживает, — сказал он Руфе, — так как предпочитает работать с шелками и бархатами, а не с колючей проволокой и механическими коническими поверхностями.

Он сводил Руфу и Нэнси на запыленный чердак Клэр в конце Сити-роуд со стороны Хокстона. Она оказалась маленькой, полной женщиной в сапогах фирмы «Док Мартен» и черной джинсовой куртке, но вывезла сетку, заполненную изысканными платьями, предназначенными для лебедей. Когда Клэр увидела Нэнси и Руфу и поняла, что Рошан не преувеличивал, расхваливая их внешность, она предложила взять напрокат столько платьев, сколько они пожелают, в обмен на фотографии в разделе мод и написанную Рошаном статью. Вот так все и утряслось.

Руфа беспокоилась, что они используют Клэр, и не была уверена, что выбрала бы подобное платье для себя. Клэр и Рошан настаивали на длинном, облегающем фигуру тяжелом платье из шелка цвета бронзы. У него был оригинальный покрой, чем-то напоминавший средневековый. И Руфе пришлось признать, что цвет замечательно гармонирует с ее волосами, которые Рошан велел распустить по плечам.

Рыжие локоны Нэнси, наоборот, были затянуты в гладкий узел на затылке. Ее платье было из темно-желтого шелка с V-образным вырезом на шее и с полой в виде рыбьего хвоста — такие были модны в 1930-е годы. Руфа считала, что Нэнси произведет фурор. Может быть, размышляла она, граф предпочтет ей ее сестру. Она надеялась, что это не означало ее сближения с Тигром Дурвардом.

Клэр велела им надеть вечерние пальто из тафты, обитой бархатом, — темно-коричневое для Руфы, черное для Нэнси, а Рошан добавил две пары атласных туфель-лодочек, выкрашенных так, чтобы походить на изделия «Анелло и Дэвид».

Руфа нежно взглянула на него.

— Ты так добр к нам, Рошан. Без тебя у нас ничего из этого не вышло бы.

— Конечно, нет, — сказала Нэнси. — Мы всего-навсего две провинциальные девчонки-неумехи. Для нас тот день, когда Уэнди начала заниматься йогой, оказался счастливым.

Рошан просиял.

— Не нужно благодарить меня — вы обе исполнили мои детские фантазии с одеванием кукол, которые мне приходилось подавлять.

Нэнси вынула пакетик с мятными конфетами, оказавшийся единственным содержимым ее вечерней сумки.

— Было бы здорово, если бы по ходу дела мы смогли втянуть тебя в какую-нибудь любовную историю?

Его улыбка была печальной.

— Я уже покончил с любовными историями. У Руфы правильный подход: либо разумный союз, либо ничего. — Он многозначительно взглянул на Руфу. Он знал о ее неудачном романе с Джонатаном и рассказал свою историю о юристе из Эпсома. Оба были согласны с тем, что у разбитых сердец есть повод избегать страстей.

Такси завернуло за угол площади. Они приближались к главному входу. Руфа видела, как на тротуар выходили люди, собирались группами у колонн, а затем исчезали в манящей глубине дома.

— Давайте выйдем и потопчемся вокруг: нам нужно изобразить свою причастность к происходящему.

Рошан расплатился с шофером и галантно помог выйти девушкам. Было холодно, а их вечерние пальто были тонкими. Руфа, заметившая, что ее с любопытством разглядывает пожилая, закутанная в меха женщина, попыталась сделать вид, что ей тепло. Рошан засеменил вперед к толпившимся у самого входа людям, чтобы осмотреться. Вернулся он бегом, крайне возбужденный.

— Ужас какой-то… Боже! Только не паниковать.

Нэнси похлопала его по плечу.

— Успокойся, дорогой. Что там стряслось?

— Они проверяют приглашения — эти два фараона у входа. — Рошан вынул из кармана мобильный телефон и начал стучать по кнопкам. — Почему эта идиотка Эрмьон ничего не сказала? Со мной-то все в порядке, а как быть с вами? Привет, Макс. — Макс в обычном одеянии был выделен для наблюдения за территорией. — Ты где? У нас неожиданная загвоздка.

В этот момент по направлению к входу с завидной легкостью двигалась большая группа людей, состоявшая из лиц среднего возраста. Руфа и Нэнси, стараясь вести себя непринужденно, подошли как можно ближе к ним.

Нэнси старалась не хихикать.

— Чего это они уставились?

— Потому что ты чудесно выглядишь, — сказала Руфа.

— Благодарю. Может, имеет смысл смешаться с толпой?

— Если мы сделаем это, кто нас заметит?

— Пожалуй. Жаль, что на нас нет ярлыков с ценами. Будем надеяться, что кто-нибудь подберет нас.

Руфа оценила обстановку. Полицейские стояли у открытой настежь тяжелой входной двери, за которой находилась пара стеклянных дверей. Далее — большой холл с черно-белым мраморным полом. Молодая женщина в строгом платье в окружении двух мужчин в смокингах сидела за маленьким столом, внимательно рассматривая каждое приглашение и сверяя фамилии с напечатанным списком. Она догадалась, что это Эрмьон.

— Плохо дело, — шепнула она Нэнси. — Нам не удастся пройти через них.

— Ты что, выходишь из игры?

— Конечно, нет, — быстро проговорила Руфа. — Придется переключиться на План В, вот и все.

Молодой элегантный мужчина с густыми седыми волосами посторонился, чтобы они могли вернуться к Рошану. Руфа одарила его снисходительной, несколько отвлеченной улыбкой и взяла Нэнси под руку.

— Продолжай делать непринужденный вид.

— В таком-то одеянии? Ты шутишь! Подол платья стянул мне колени. Я ковыляю, как вдова Твэнки. — Нэнси подавила нервный смех. — Будем делать вид, что мы здесь — свои люди.

— Я и есть своя, — сказала Руфа. — Причем не хуже других, присутствующих здесь. Это именно тот мир, в который я стремлюсь. Ты тоже не должна забывать о своем решении. Помни, что ты из рода Хейсти.

— Я из рода Хейсти. Во мне течет норманнская кровь, без всяких примесей. У нас есть свой фамильный герб. И вообще, я девушка хоть куда. — Нэнси подавила еще один приступ смеха. Седовласый мужчина по-прежнему смотрел на них. Она понизила голос: — Извини, я заболталась. Страх развеселил меня.

К ним подбежал Рошан и заслонил их от «законных» гостей.

— Какой-то кошмар! Макс говорит, они усилили меры безопасности, потому что ожидается прибытие принцессы Кентской!

Руфа нахмурилась.

— Должен же быть другой вход. Может, просочимся через него?

— Позади здания, у конюшен, стоит еще один фараон. — Он грустно покачал головой. — Похоже, дело безнадежное. Что же, черт побери, делать?

— Может, через окно…

— О, ради Бога. — Нэнси крепко схватила Руфу за руку. — А как насчет прохода без билета? Рошан, проходи в здание и ищи своего фотографа.

— Что ты собираешься предпринять?

— Встретимся там. Иди же!

Рошан прошел сквозь колонны и, повернув голову, окинул их жалостливым взглядом, как будто они заставили его занять место в последней спасательной шлюпке на «Титанике».

— Каков твой план? — спросила Руфа.

— Тсс, не испорти дело.

Взяв Руфу за руку, Нэнси пристроилась к группе примерно из десяти человек. Полицейские у входа пропустили их без всяких проблем. Через стол, где проверяли приглашения, виден был полный зал. Открытые настежь двойные створки дверей демонстрировали блеск и позолоту стульев, приготовленных для концерта. У других дверей стоял швейцар с подносом бокалов. Теперь они ясно слышали мощный гул голосов.

Обративший на них внимание седовласый мужчина взял бокал и исчез в переполненной комнате. Нэнси потянула за собой к стеклянным дверям Руфу, глядя прямо перед собой, энергично замахала рукой и закричала во весь голос:

— Папа! Папа!

Раздались смешки, но никто не обратил внимание на двух девушек, нашедших своего отца. Они прошли мимо стола и оказались внутри дворца.

Руфа не могла прийти в себя от удивления и была в восторге.

— Нэнси, ты чудо! Я никогда не видела такой откровенной наглости.

Нэнси ощупывала пучок волос на затылке.

— Конечно, чудо, дорогая. Ты, похоже, мало знаешь меня.

Руфа огляделась. Прибывающие гости отходили к двери в левой части зала, сбрасывая с плеч пальто и пелерины. Они прошли вслед за тремя немолодыми женщинами по галерее, украшенной старыми портретами, и оказались в маленькой гостиной, превращенной в раздевалку. Две улыбающиеся филиппинки помогли им снять пальто.

Руфа разгладила платье, восторженно вдыхая благоуханный воздух — французский парфюм на невероятно чистом теле. Седая морщинистая леди в темно-синей шифоновой блузке приветливо улыбалась им.

— Какие восхитительные платья!

— Спасибо, — с тяжелым сердцем проговорила Руфа. В этот момент она поняла, что их наряды выглядят неуместно. Все остальные гости были немодно одетыми. Роскошные платья Клэр казались кричащими, показными, какими-то искусственными. Но было поздно давать обратный ход. К тому же она не хотела волновать Нэнси.

Руфа закинула назад волосы, жалея, что Рошан не позволил ей заплести их в скромную косу. Они вернулись в холл, а оттуда — в комнату, где должен был состояться концерт. Оказалось, что это библиотека. В дверях стоял маленький стол с кипой ярких программ. Они взяли по одной, а Нэнси взяла себе бокал шампанского.

— Мы же договорились не пить, — прошептала Руфа.

— Вы с Роши так решили. Я на это согласия не давала. Не откажусь от бесплатного шампанского.

— Хорошо. Только не наклюкайся.

Руфа оглядела комнату, пытаясь увидеть Рошана и фотографа, присланного газетой. Библиотека была большая, с двумя окнами, выходящими на площадь перед парком. Вдоль двух стен протянулись книжные полки. Книги были в хороших переплетах, но, присмотревшись, Руфа поняла, что это старые сброшюрованные номера журнала «Иллюстрейтид Лондон ньюс». Другие стены были завешаны портретами предков графа. Руфа с грустью вспомнила гостиную в Мелизмейте, где оставались лишь пять портретов — они оказались слишком плохо написанными и не нашли спроса. Настоящий Мужчина называл их «ненужным хламом». Невозможно было обойтись без сравнений. «Когда дворянский род деградирует, — подумала она, — он источает ужасную вонь».

— Вот он, — сказала Нэнси. — Пошли.

Она заметила Рошана, стоявшего за белоснежным мраморным камином и подававшего им знаки. Рядом с ним находился краснолицый мужчина с фотоаппаратом, который оглядывал все вокруг с выражением недовольства и презрения. Два других фотографа осторожно продвигались мимо худых, неряшливо одетых престарелых женщин с крючковатыми носами. Понятно было, почему шеф Рошана не хотел, чтобы эти люди появлялись на страницах эффектного и несколько вульгарного раздела мод, хотя и принадлежали к истинной аристократии.

— Прошли! — прошептал Рошан, чуть не прыгавший от радости. — Потрясающее зрелище, да?

— Это? Набор безумных старух! — сказала Нэнси. — У меня такое чувство, будто я организую музыкальные викторины, чтобы гости не умерли от скуки.

— Во всяком случае, вы прошли, и вас видят. А это главное.

Руфа незаметно огляделась. Худощавый мужчина с ухоженными седыми волосами продолжал задумчиво смотреть на них пристальным взглядом. Она повернулась к нему спиной.

— А где же граф?

— Еще не появлялся, — сказал Рошан. — Видимо, заперся где-нибудь в своих покоях — внутри иерархии всегда существует собственная иерархия. Осмелюсь предположить, что самые избранные общаются за закрытыми дверями с принцессой. Это, между прочим, Пит.

Фотограф засунул палец под воротник.

— Привет, девочки. Где их снимать, Рош?

Рошан кивнул на дверь.

— Вот и граф, попробуй щелкнуть его пару раз вместе с принцессой.

Пит протяжно захихикал.

— Принцесса Зануда. Она мне нравится. — Неспешным шагом он направился сквозь толпу. Руфа позавидовала его самонадеянности.

— Он не тот фотограф, которого я бы выбрал, — сказал Рошан Нэнси, — но следует довольствоваться малым: во всяком случае, у него есть смокинг.

Руфа смотрела на графа Шерингемского. Ее сердце нервно прыгало, но она не испытывала никаких чувств, кроме благоговения по причине огромной пропасти, разделявшей проникновение в дом этого человека от возможности убедить его жениться на ней. Он был бледнее и мельче, чем на фотографиях; хрупкость и элегантность его была подобна ценному, но выцветшему гобелену. Когда он смотрел на принцессу, его улыбка была нежной и чарующей, но всех остальных он обозревал с выражением презрения на холеном лице. На секунду его взгляд встретился со взглядом Руфы, не изменив выражения. Руфа почувствовала себя смешанной с грязью. Она вспомнила, что любил говорить Настоящий Мужчина о людях, смотрящих на тебя сверху вниз: «Когда Вильгельм II Рыжий передавал право на владение Мелизмейтом твоим предкам, предки этого парня выращивали репу».

Пит приковылял назад к камину и сменил пленку.

— Давай снимем девочек у камина, и я отвалю.

— Хорошая мысль, — сказал Рошан. — Беседуйте между собой, девочки. Делайте вид, что у вас куча времени; я хочу изобразить вас эдакими беззаботными овечками.

— Может, споем «Интернационал»?.. — пробормотала Нэнси. — Я чувствую себя извалянной в грязи.

Руфа взглянула на нее с улыбкой:

— Что-то не похоже. Ты по-прежнему выглядишь изумительно.

— Ты слишком добра, дорогая, но я не дождусь конца этого мероприятия. Когда выйдешь за этого человека, ни в коем случае не позволяй ему устраивать такие нудные званые вечера.

Пит пританцовывал и прыгал вокруг них, щелкая аппаратом без явных усилий и артистизма.

— Прекрасно… закинь волосы назад, дорогая… вот так, хорошо. Рош, хочешь, чтобы я снял их с Занудой и лордом Воображалой на заднем плане?

— Хочу, — сказал Рошан. — И помни: позы должны быть естественными. Девушки — не фотомодели, они аристократки. — Он взял обеих сестер за руки и отвел на новые позиции. Пит сделал еще несколько снимков. Вся операция заняла менее десяти минут, но они уже привлекли к себе любопытные взоры.

— Чудесно! — объявил Рошан. — Еще пару снимков Раду Лупу — и дело сделано.

— Кого?

— Того черноволосого, разговаривающего с Занудой.

— Хорошо.

Пит неторопливо смешался с толпой.

— В следующий раз, — сказала Руфа, — явлюсь под видом фотографа. Никто не пялит на него глаза.

— Да, но никто и не запомнит его, — мудро заметила Нэнси, поправляя прическу.

Руфа тайком наблюдала за графом, размышляя, как заставить его познакомиться с ней. Может, упасть в обморок у его ног? Выразить восхищение музыкой? Под благовидным предлогом вовлечь его в серьезный разговор? Нет, ей не преодолеть эту тяжкую атмосферу превосходства…

Граф наконец отошел от принцессы и пианиста. Своим холодным взором он медленно обвел комнату. И снова его взгляд скрестился со взглядом Руфы. Руфа похолодела от ужаса. Но на этот раз в его взгляде содержался элемент одобрения.

Эрмьон, подружка Рошана, симпатичная особа, явно чем-то обеспокоенная, подошла к графу. Она была с контролером, сидевшим за столом в холле. Граф повернулся спиной к Руфе, чтобы поговорить с ними. Руфа вздохнула с облегчением. Однако облегчение было недолгим. Контролер посмотрел через плечо графа на Руфу, на его лице отражалась досада, смешанная с презрением.

У Руфы зазвенело в ушах. «О Боже, — подумала она, — унеси меня отсюда!» Она теперь знала, что имеют в виду люди, когда говорят, что готовы провалиться на месте. Она полагала, что способна справиться с этим чувством, но унижение было невероятным. Она толкнула Нэнси.

— Что? В чем дело?

Не говоря ни слова, Руфа кивнула в сторону человека, который направлялся прямо к ним.

— Вот черт! — обронила Нэнси.

Мужчина обратился к Рошану. Его спокойный голос вносил струю несуществующей интимности.

— Я не припомню, чтобы вы были в списке гостей.

— У меня пропуск представителя прессы… — неуверенно проговорил Рошан.

— Мы пригласили ограниченное число музыкальных критиков, — сказал мужчина. — И не давали разрешения на фотографирование. Полагаю, что вам и вашим… вашим манекенщицам следует немедленно покинуть помещение. Вам понятно?

— Черт побери, — пробормотала Нэнси, — мы еще не сделали фотографии топлес.

Руфа, ослабевшая от смущения, разразилась приступом гомерического хохота. Она перехватила взгляд Рошана, и их обоих затрясло.

Раздражение мужчины усиливалось. Он положил руку на обнаженный локоть Нэнси и повел ее к двери. Руфа и Рошан последовали за ними, подавляя смех визжанием. Рыдая от смеха, Руфа тем не менее чувствовала, что эти пять минут будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Ужас был настолько велик, что вызывал истерический смех.

Около самого выхода с ее ноги слетела туфля. Она остановилась, чтобы поднять ее. Мужчина злобно оглянулся назад. Руфа замерла, не зная, что делать: может, оставить туфлю на ковре графа Шерингемского? Присутствующие повернули головы в их сторону; казалось, можно было даже слышать их голоса.

Она почувствовала прикосновение холодной руки. Элегантный мужчина с седыми волосами, наблюдавший за ними, протягивал ей туфлю.

— Вот ваша туфля, Золушка, — тихо проговорил он улыбаясь.

— Благодарю вас, — Руфа взяла ее и заковыляла к двери с горящими щеками и глазами.

Блюститель порядка погнал их через узкую галерею, ведущую к раздевалке, и попытался протолкнуть мимо нее.

Нэнси резким движением высвободила руку.

— Извините, нам нужно взять пальто.

Женщины-филиппинки сидели в креслах за чашкой кофе. Одна из них вскочила с виноватым видом. Она стала рыться среди сверкающих, надушенных мехов. Ей даже не нужно было спрашивать, какие из пальто были их. Они выделялись издалека.

Руфа вспомнила, что положила в свой ридикюль один фунт в качестве чаевых для гардеробщиц. Она прошла в довольно большую комнату, чтобы надеть пальто и опустила фунт в пустое блюдце. Обе филиппинки встретили это неопределенной ухмылкой.

— Прошу вас, пойдемте, — мужчина был явно раздражен. — Вы можете уйти через кухню.

Кухня была большой и теплой. За ее пределами свет был мягким и золотистым. Здесь же он казался ярким и серебристым. Женщина в переднике и два официанта с удивлением взирали на них, когда мужчина, не особо церемонясь, резким движением открыл дверь черного хода. В помещение устремился поток холодного воздуха, заставивший их съежиться.

— Вряд ли имеет смысл добавлять, — сказал он, — что вам не будет дозволено использовать сделанные фотографии.

Все было кончено. Дрожа от холода по ту сторону двери, они скрылись во тьме конюшен позади Шерингем-хауса.

* * *

— Это самое ужасное испытание, через которое мне пришлось пройти, — сказала Руфа.

Уэнди кипела от негодования.

— В конце концов они могли бы позволить вам остаться. Вы выглядели превосходно и не причиняли никакого вреда.

Через полтора часа после изгнания компания собралась вокруг кухонного стола Уэнди, делясь друг с другом замусоленными пакетиками чипсов. Рошан снял смокинг, галстук-бабочку и жесткий воротник. Он сидел в одной рубашке и красных подтяжках, деликатно опуская чипсы в тарелку с майонезом. Руфа и Нэнси были в халатах. Макс, вызванный по телефону, подъехал к конюшням и забрал незадачливых «невест». Именно ему пришла в голову мысль заказать еду домой, но денег, как всегда, хватило на малое.

Рука Макса случайно столкнулась с рукой Нэнси, потянувшейся за последним кусочком вяленой пикши.

— Я не думаю, что мы должны расценивать этот вечер как бесполезную трату времени, — сказал он. — Нужно отнестись к нему как к полезному опыту, генеральной репетиции.

— Просто нам не повезло с тем, что мы выбрали званый вечер, вход на который так строго контролировался, — сказала Нэнси с набитым ртом. — Главный вопрос в том, нужно ли нам заниматься этим графом. То есть продолжать гоняться за ним или вычеркнуть его из списка?

Руфа нахмурила брови.

— Можешь выходить за него, если хочешь. Я больше не буду иметь с ним никаких дел. Никто никогда не смел смотреть так на меня. — Она была бледна от нанесенного оскорбления.

— Полностью согласен, — заявил Рошан. Он не мог смириться с таким отношением к Руфе.

— Выберу себе другой объект из нашего списка неотобранных кандидатов. По правде говоря, Макс прав — нужно же чему-то учиться.

— Удивляюсь, что провал не отвадил тебя от этой затеи, — сказала Уэнди.

— Напротив. Я теперь настроена более решительно. Пока я подберу себе другого кандидата, нам необходимо сосредоточить усилия на Тигре Дурварде.

Нэнси вздохнула.

— Ну, раз уж Лорд Воображала не оставил тебе шансов, то и мои шансы малы.

— Ты возьмешь над ним верх, — сказала Руфа, нежно улыбаясь сестре. — Если я чему-то и научилась, так это ценить тебя. Теперь я поняла, что ты — наш главный козырь: ты была чудесна.

— Браво, браво! — воскликнул Рошан. — Когда ты брякнула про топлес, я думал, меня хватит кондрашка.

Воспоминание вновь вызвало приступ смеха. Они находились в состоянии пароксизма с того самого момента, когда рассказывали об этом Максу, который так смеялся, что ему пришлось остановить машину у Оксфорд-Серкус, чтобы выйти и отлить. Руфа не могла понять, почему это вызвало столь бурное веселье. Видимо, потому, подумала она, что позволило им почувствовать, что они еще сохранили чувство собственного достоинства.

— Жаль, что нельзя использовать фотографии, — сказал Макс. — Держу пари: они великолепны.

Рошан держался по-деловому.

— Боюсь, мы переборщили с этими платьями. Нужно придерживаться другого девиза: скромность и элегантность — вот что поможет выделиться среди других.

Руфа встала, чтобы заварить им по чашке чая.

— Нам нужно двинуться в другом направлении. Что бы ни говорил Настоящий Мужчина о нашей чудесной родословной, она, несомненно, не видна невооруженным глазом. В следующий раз мы пойдем на мероприятие, где классовая принадлежность не играет особой роли. Туда, куда пускают фотографов, а добрая воля ценится выше норманнского происхождения.

— Добрая воля и груди, — высказалась Нэнси.

Рошан просиял, восхищенный тем, что Брачная игра по-прежнему жива и продолжается.

— Предоставьте это дело мне.

Глава девятая

В официальном приглашении на бал Камбернолдского фонда было написано: «Белый галстук». Руфа встревожилась этим, но Рошан велел не беспокоиться.

— Дорогая моя, это всего лишь смехотворное жеманство, — сказал он. — Большинство гостей — честолюбивые жители пригородов, которые еще не усекли, что 1980-е годы закончились. А это значит, что половина женщин наденет на бал свои пышные свадебные платья. Если вы обе облачитесь в платья Клэр, то затмите всех остальных.

После неудачи Руфа стремилась узнать как можно больше заранее.

— Что, если кто-нибудь из Шерингем-хауса узнает нас?

Он фыркнул.

— Крайне маловероятно. Никого из этих джентльменов не заманишь на подобное мероприятие. Ты должна понять, что это будет шоу совсем иного рода. Они хотят как следует нажиться на этом и будут продавать билеты направо и налево, к тому же они обожают прессу. Это прекрасное место для охоты за Тигром.

Леди Дурвард, мать знаменитого Тигра, была патронессой благотворительных обществ. Тигр, который недавно порвал со своей подружкой, звездой новой «мыльной оперы», обещал поприсутствовать вместе с Антеа Тернер, организовавшей лотерею, и Аланом Тичмаршем, вызвавшемся проводить аукцион.

— Так что особо привилегированных не будет? — спросила Нэнси.

— Не будет даже в правлении, — ответил Рошан. — На сей раз мы выходим на самый верх: у меня есть знакомство в организационном комитете. — Он имел в виду Аниту Луповник, жену ювелира с Бонд-стрит. Луповники проявили щедрость, выделив для аукциона бриллиантовые серьги. Анита сказала, что она с радостью разрешит Питу сделать столько снимков, сколько он пожелает.

— Не бойся, на этот раз мы не опростоволосимся, — самодовольно сказал Рошан. — Даже если разденемся догола и будем слизывать шампанское друг у друга с пупков.

Под напором Нэнси он взял себе на прокат белый галстук и фрак. В тот вечер, когда должен был состояться бал, он, напевая, спускался по лестнице Уэнди. Собравшиеся в холле Нэнси, Руфа и Макс разразились аплодисментами. Неожиданно для всех Рошан выглядел восхитительно. Фрак и белоснежная крахмальная рубашка придавали значительность его хрупкой фигуре.

Руфа отвесила ему поцелуй.

— Ты выглядишь как Фред Астер. Жаль, что Уэнди тебя не видит.

Уэнди была в Киддерминстере, оставшись с незадачливой приятельницей, принявшей слишком большую дозу зверобоя.

Нэнси дружески похлопала Рошана по мягкому месту.

— Ты выглядишь лучше всех нас. Где ты все это достал?

— Он ограбил участвовавшего в концерте пианиста, — сказал Макс.

Рошан выставил свои белоснежные манжеты, чтобы продемонстрировать золотые запонки.

— Я съездил в пункт проката в Сэвил-Роу. Любой другой посетил бы «Мосс-Брос» — шоу с белым галстуком порождает прямо-таки невиданный спрос на прокатную одежду. Но мне хотелось чего-нибудь более изысканного.

Макс дернул за один из его хвостиков.

— Тебе нужно было бы подтянуть задницу.

— Я выставил ее на продажу, дурачина. Теперь… — он быстро переключился на девушек, — встаньте-ка под этот жалкий свет, посмотрим на вас.

Утром он позвонил Руфе с работы и сказал, что на него нашло озарение: девушки должны обменяться платьями. Хотя Нэнси была на пять сантиметров ниже Руфы, размер платья у них одинаковый. «Рыбий хвост» свободно сидел на более длинной фигуре Руфы, придавая ей хрупкую элегантность кинозвезды 1930-х годов. Ее густые каштановые волосы на сей раз были подобраны, обнажая затылок и лопатки. Округлые формы Нэнси придавали ощутимую сексуальность Руфиному платью цвета бронзы, а ее распущенные рыжие волосы свидетельствовали о ее необузданности.

— Я — гений, — объявил Рошан. — А вы обе — просто богини. Мужчины будут без ума от вас, им придется встать в очередь.

* * *

Танцевальным залом служил огромный, засаженный цветами ангар на Парк-Лейн. Вместо благородного сдержанного гула голосов звучал рев, приправленный визгами и криками. Оркестр был большим и шумным. С верхней балюстрады Руфа и Нэнси смотрели на кипящую массу черных фраков и светлых тонов «тюлевые занавески». Как и предвидел Рошан, некоторые из самых молодых женщин щеголяли в некогда шикарных подвенечных платьях.

— Это нам больше подходит, — прошептала Нэнси. — Возможно, мы хорошо проведем время.

Фотограф Пит, проинструктированный Рошаном, несколько раз снял их в раскованных позах, когда они потягивали шампанское. Потом он присоединился к обойме других фотографов, окруживших Антеа Тернер у лотерейного киоска.

— Хорошо, что мы будем обедать, — сказала Нэнси. — Мой живот бурлит, как Везувий.

Вокруг танцевальной площадки, утопающей в серебристом бисере, излучаемом сверху, стояли сервированные столы. В воздухе витал слабый запах пищи.

— Пошли, — сказала Руфа и начала спускаться по лестнице. — Давайте взглянем на посадочные карточки, чтобы знать, где найти Тигра.

Нэнси взяла ее за руку.

— Подожди минутку, мне нужно еще выпить.

— Нэнс, прошу тебя — мы здесь по делу.

— Я не забыла, сестричка, но я более привлекательна, когда выпью. И к тому же это отобьет противный запах, излучаемый старой задницей какого-нибудь графа.

Она знала, что это подействует на Руфу, которая до сих пор вспоминала высокомерное выражение лица графа Шерингемского, когда он смотрел на нее. Гнев вскрыл глубокие раны. Она помнила классическое определение джентльмена, данное Настоящим Мужчиной: человек, который никогда не оскорбляет случайно. Очевидно, такие типы, как Шерингем, поднаторели в нанесении адресных обид.

— Хорошо, — согласилась она. — Заодно измажемся грязью, как все остальные.

— Позвольте мне угостить вас, — предложил Рошан. — А вы оставьте деньги на перчатки и чулки.

Рошан ушел, оставив Нэнси и Руфу на самом верху. Руфа с радостью отметила, что на долю Нэнси приходится много восторженных взглядов — да и как можно было не поддаться ее соблазнам?

Вернулся Рошан с бутылкой шампанского. Руфа медленно потягивала из своего бокала. Ее настроение было на высоте. Кажется, что на этот раз все идет хорошо. В праздничном настроении, сама элегантность, она спускалась по длинной лестнице. Именно такую картину она рисовала себе, мечтая о Брачной игре под дырявой крышей Мелизмейта.

У лестницы внизу висела большая доска со списком лиц, участвующих в обеде. Руфа быстро отыскала свой объект на букву «Д». Вот он — м-р Тимоти Дурвард, стол № 12.

— А наш под № 11, — сказал Рошан. — Я говорил тебе, что Анита может все.

Нэнси прижалась к нему, стараясь прочесть поверх его плеча.

— О Боже: не верю глазам своим! — Она тихонько засмеялась. — Скажи, Ру, кого ты меньше всего желала бы увидеть на этом вечере?

— Эдварда, — быстро произнесла Руфа. — Уж не хочешь ли ты сказать, что он здесь?

— Не так плохо, но близко к этому. Я имею в виду этого ужасного д-ра Файбса.

— Шутишь?

Нэнси постучала по листку ярко-красным ногтем.

— Сэр Джеральд собственной персоной.

— О ком, черт возьми, вы толкуете?

— Он крупный специалист по охоте у нас в округе, — холодно сказала Руфа. — Он был не в лучших отношениях с Настоящим Мужчиной.

— Ну и что из этого?

— Не вижу повода для беспокойства. Он за номером 42; встречи с ним легко можно избежать.

Нэнси осенила тревожная мысль:

— А что, если он увидит наши имена и расскажет Эдварду? Придется давать объяснения.

Руфа казалась бледной и возбужденной:

— Эдвард даже не здоровается с ним. Да что ты так беспокоишься о д-ре Файбсе! Пойдем-ка за наш стол. — И она с гордым видом двинулась вперед.

— Боже, как она хороша! — прошептал Рошан Нэнси.

Нэнси улыбнулась:

— Так или иначе, но отцу удалось воспитать настоящую леди. Я-то могу преодолеть пошлость брака по расчету, а она не может. Это убьет ее. В глубине души она неисправимый романтик; все еще надеется на безумную любовь.

— Возможно, и влюбится.

— Да, но мы не можем ждать. Я выиграю эту игру, вот увидишь!

Рошан засмеялся.

— Ты? Чепуха! Ты слишком легкомысленна. Руфа сделает себе отличную партию, а ты сбежишь с мойщиком окон.

Нэнси попыталась возмутиться, но не могла не рассмеяться.

— Ах ты — коварный мужичишка! Тогда не дай мне расслабиться и сбежать с Максом.

Оркестр смолк. Раздались жидкие хлопки, и все устремились к столам. После унижения в Шерингем-хаус было так приятно отыскать карточки со своими именами. На верхней тарелке лежала программа с золотистой закладкой. Руфа положила на колени салфетку и со сдержанным интересом развернула ее. «Добро пожаловать на наш благотворительный бал! Ежегодно Камбернолдский Фонд спонсирует важные исследования в области геронтологии. Собранные сегодня деньги пойдут также в пять домов для престарелых…»

Нэнси меньше интересовала благотворительность. Она изучала меню.

— Здорово: копченый лосось, отбивные из молодого барашка, малиновый мусс… А вот список выставленного на аукционе. О, бриллианты! Жаль, что они нам не по карману. Так, что еще? Неделя на вилле в Греции и чьи-то бриджи с автографом.

— Я бы и свои отдал, — заметил Рошан.

Неожиданно он замолк и сосредоточился, глядя на соседний столик. Затем он положил руку на макушку Нэнси и тихо произнес:

— Вот они.

Напротив сидел высокий широкоплечий мужчина в черном галстуке и броском парчовом жилете. Это и был Тигр Дурвард. По его красному лицу с грубоватыми чертами блуждала бессмысленная ухмылка. Его смех был подобен звуку автомобильного гудка, а от голоса грохотала стеклянная посуда.

— Он симпатичный? — неуверенно прошептала Нэнси.

— Нет, — сказала Руфа.

— В какой-то мере да, — заметил Рошан. — Такого рода энергия может быть неотразимой. И следует признать, что его тело прекрасно.

— Нэнс… — Руфа посмотрела на Рошана. — Не нужно с ним связываться.

Нэнси разглядывала Тигра, пытаясь втиснуть его в свое представление о романтике и браке.

— Если я проявлю слабость на этом этапе, то на кой черт мы здесь? И кроме того, я считаю, у него есть определенные преимущества.

— Ты уверена? — Руфа не могла представить себе более ужасной судьбы, чем ежедневно видеть Тигра Дурварда.

— Ты меня знаешь. Я всегда предпочитаю простаков. Они, как правило, добрые.

Рошан наполнил бокалы белым вином.

— Он чем-то похож на большую собаку, облизывающую тебе ботинки.

Анита Луповник появилась у их стола, одетая в голубое платье с кружевами. Она приветливо, без всякой снисходительности поздоровалась с Нэнси и Руфой. Нэнси сразу решила для себя не искать общения с высшим обществом, когда этого можно избежать: несколько ниже, видимо, есть более славные люди.

Обед прошел в приятном общении, хотя девушки не забывали, что они здесь по делу. Громкий смех Тигра громыхал каждую минуту. Когда подали малиновый мусс, «жених» Нэнси был уже изрядно пьян.

Принесли кофе, чуть теплый и терпкий, и оркестр снова заиграл.

Рошан дал знак Питу, скучавшему на другом конце стола с сигаретой в зубах:

— Нам хотелось бы получить фотографии девушек, танцующих… с Тигром, если он еще может подняться.

Гости потянулись на танцевальную площадку. Сидевший за соседним столиком Тигр поднялся и, слегка покачиваясь, огляделся вокруг.

Нэнси опрокинула блюдечко с завернутой в фольгу мятой себе в сумку, чтобы отослать Линнет. Она встала.

— Полагаю, мне представилась возможность познакомиться с ним, прежде чем его единственная извилина перестанет функционировать.

Пит ухмыльнулся, снимая чехол с фотоаппарата.

— Если он начнет лапать тебя, я тресну ему между глаз. — Женщины из высшего общества раздражали и обескураживали его, но Нэнси ему определенно нравилась.

— Благодарю, — сказала она. — Приятно сознавать, что есть кто-то, чтобы защитить мою честь.

Руфа со страхом наблюдала, как Нэнси быстро преодолела несколько метров, отделявших ее от Тигра. Ей оставалось лишь прикоснуться к нему и прошептать:

— Извините…

Тигр попытался вовлечь ее в фокус своего зрения. Нэнси не спешила, ожидая, когда сформируется его мысль.

Он выставил вперед руки:

— Привет! Давай потанцуем!

Нэнси представилась. Не слушая ее, Тигр взял Нэнси за локоть и повел на танцевальную площадку. Рошан и Пит вскочили со своих мест, чтобы заполучить лучшие кадры шоу. Оркестр играл «Красное, красное вино». Тигр — как будто кто-то внутри него включил сигнал «танцевать» — начал нелепо подпрыгивать. Нэнси поймала взгляд Руфы. Она смеялась, уклоняясь от загребущих ручищ своего партнера. Руфа была довольна тем, что сестра находила это забавным. Одно дело строить иллюзии, сидя дома, а в реальности все совершенно по-другому.

Слегка волнуясь за Нэнси, но удовлетворенная тем, что вечер проходит по плану, Руфа встала и пошла вверх по лестнице в направлении женского туалета. Теперь у нее было не так много дел, разве только попозировать фотографу. Продолжительность их пребывания здесь зависела от Тигра и от того, насколько ему понравится Нэнси. Об этом было трудно судить — Руфа надеялась лишь на то, что в нем сработает романтическая жилка.

Женский туалет был большим и ярко освещенным. С одной стороны тянулся длинный ряд розовых кабинок, а с другой — сверкающие умывальники и зеркала. Перед последними стояло с полдюжины женщин, поправлявших изысканный макияж и причудливые прически. В воздухе стоял сильный запах смеси духов и дезодоранта. Звуки бала доносились сюда в виде приглушенного гула.

Руфа вышла из кабины и посмотрелась в одно из зеркал. Ее прическа по-прежнему безукоризненна, но помаду на губах следовало подправить. Рошан настоял на более ярких тонах, чем те, которыми она обычно пользовалась. Слегка нахмурившись, она подалась вперед, чтобы приложить к губам очень дорогую помаду — прихоть Рошана.

Дверь туалетной комнаты с шумом распахнулась, и долговязая леди средних лет с ухоженными седыми волосами заняла место у умывальника рядом с Руфой. В зеркале их взгляды встретились. Руфа похолодела.

Жена доктора Файбса леди Бьют смотрела на нее несколько секунд. Ее шок вылился в праведный гнев.

— Вы!.. — прошипела она.

— Здравствуйте… — Руфа не знала, что еще говорить.

— Надо же, Руфа Хейсти! Должна сказать, мне странно видеть вас здесь. — Леди Бьют открыла помаду зловещего розового оттенка. — Насколько я помню, ваш отец был слишком беден, чтобы выплатить нам долг.

Руфа замерла от ярости. Как смеет она касаться этой темы? Настоящий Мужчина всегда утверждал, что Бьюты по своей сути люди вульгарные.

— Да, мы бедны, леди Бьют. Спасибо за напоминание.

— Ваш отец задолжал нам стоимость хорошей выделки седла, не говоря уже о паре брюк для верховой езды, после того постыдного случая в День боксера. Он отказался платить, проявив полнейшую бестактность.

— Мой отец умер, — сказала Руфа.

— Да, и это единственная причина, по которой мой муж не возбудил дело. Он слышал, ваш дом выставлен на продажу… Но у вас, похоже, достаточно денег, чтобы щеголять на балу в явно дорогом платье. Это позволяет взглянуть на дело под совершенно иным углом, не правда ли?

Голос Руфы дрожал от гнева. Только злость не позволяла ей расплакаться:

— Я не знала, что речь идет о деньгах. Попросите сэра Джеральда изложить это в письменном виде. Мы добавим его имя к списку наших кредиторов.

— А хватит ли у вас средств, чтобы оплатить кредиторам?

— Нет.

— Вы так же грубы, как и он, — отрезала леди Бьют. — Он был очень грубым человеком, и я не понимаю, почему все мы должны притворяться, что забыли об этом лишь потому, что он умер. Он с презрением относился к своим соседям. Это его притворное отношение к охоте…

— Это не было притворством.

— Чепуха! Это было рассчитано на то, чтобы вызвать раздражение у моего мужа.

Позади них отворилась дверь кабинки. Появилась Анита Луповник, роясь в своей яркой сумке и вытаскивая помаду. Руфа и леди Бьют погрузились в тревожное, напряженное молчание.

Живые черные глаза Аниты были полны любопытства.

— Я не расслышала, но теперь хочу знать: что же это был за постыдный случай?

Леди Бьют закусила удила и нарочито молчала.

Руфа ответила:

— Мой отец обмазал клеем седло ее мужа.

Несколько секунд Анита молчала, а затем разразилась восторженным хохотом. Она прислонилась к умывальнику и смеялась до тех пор, пока тушь с ресниц не стала стекать по лицу.

Побледнев от охватившего ее гнева, леди Бьют выскочила из туалета.

Руфа почувствовала, что ее спину и плечи свело от напряжения. Когда леди Бьют ушла, она расслабилась и гнев стал постепенно улетучиваться. Однако его оставалось еще достаточно много, чтобы придать ей ощущение легкости и властности. Если бы не Анита, она могла бы разрыдаться. Она была готова расцеловать эту женщину, но ограничилась улыбкой.

— Ее муж известный в нашей округе охотник. Мой отец не одобрял охоту. Он говорил, что сэр Джеральд перестанет молоть чепуху через задницу, если склеить ее.

Хохот Аниты резко усилился.

— Боже, мой макияж… я промокла насквозь.

Перед зеркалом стояла гофрированная коробочка с бумажными салфетками. Она вынула одну и начала осторожно прикладывать ее к глазам.

— Вы кажетесь такой утонченной. Я и не предполагала, что вы знаете слово «задница». Вы меня порадовали.

Руфа засмеялась:

— Я собиралась поблагодарить вас за обед и хочу сделать это сейчас. Спасибо, мы чудесно проводим время!

— Не стоит благодарности. Кофе и бренди уже заказаны. Я присоединюсь к вам, как только устраню ущерб.

Руфа прошествовала из туалета подобно Боудикке, воодушевленная мыслью о том, что Настоящий Мужчина гордился бы ею.

На самом верху лестницы она встретила Рошана. Он запыхался и выглядел возбужденным.

— Я потерял их.

— Что?

— Нэнси и Тигр — они ушли вместе. Я прочесал танцевальную площадку как проклятый, но не смог нигде их найти.

— О… — Руфа обдумывала информацию. — Это хорошо. Верно? Я имею в виду, что они, видимо, нашли друг друга.

Рошан продолжал озабоченно оглядываться.

— Мне не нравится, что я потерял их из виду. По правде говоря, Нэнси выглядела не слишком здорово: она делала мне знаки…

— Она хотела, чтобы к ней пришли на помощь! О, Рошан, почему же ты не увел ее?!

— Я пытался, но они просто-напросто исчезли.

Руфа решительно подобрала полы своего платья. Нэнси не имеет привычки просто так звать на помощь.

— Покажи мне, где ты видел их в последний раз.

Он повел ее вниз по лестнице. Прищурив глаза, Руфа всматривалась в извивающиеся на площадке фигуры и в тех, кто ждал начала аукциона у столов.

— Где точно? — спросила она.

— Вот здесь. Через минуту их уже не было.

— А что за лестницей?

— Один из служебных входов или что-то иное… О, Руфа, это же глупо… — Рошан бросился вслед за Руфой в полумрак под лестницу. — Вряд ли он притащит ее сюда!

Перед ними была вращающаяся дверь, покрытая темно-красной пластмассой. Не обращая внимания на Рошана, Руфа пронеслась через нее в устланный ковром слабо освещенный коридор с проемами других дверей, уже капитальных. Догадавшись, что это какие-то офисы, она вновь вернулась под лестницу.

— Нет, еще раз говорю: не стану я трахаться, развратная тварь, отпусти меня!

Это был голос Нэнси. Руфа рывком открыла ближайшую дверь. Нэнси бешено отбивалась от мясистого настырного рта Тигра Дурварда.

— Эй ты, я не хочу отбивать тебе яйца, но если ты не выпустишь меня…

Сдерживаемый Руфой гнев превратился в разряд молнии. С криком «Ублюдок, не трогай сестру!» она набросилась на Тигра и вцепилась ему в глаза. Он завопил, схватился обеими руками за лицо, и Нэнси вырвалась.

Она обняла Руфу.

— Никогда в жизни не была так рада видеть тебя. Где ты научилась этому?

— Разумеется, у Эдварда, — жестко сказала Руфа. — Он обучил меня основам самообороны, когда один из моих знакомых мужчин на званом обеде стал распускать руки.

Тигр, продолжая тереть кулаками глаза, вслепую, спотыкаясь, побрел по комнате. Сестры сопровождали его презрительными взглядами.

— Я не могла остановить его, — оправдывалась Нэнси, приглаживая волосы. — Это случилось так быстро. У него бычья сила. Он просто затащил меня сюда, и теперь у меня наверняка размазалась помада.

— Нэнси, если ты выйдешь за этого отвратного бабуина, я лично поднимусь в церкви и оспорю брак.

— Спасибо, дорогая, — улыбнулась Нэнси. — Надеюсь, моим следующим объектом не будет распутный поганец.

Тигр громко стонал.

— Сучка, — закричал он. — Мне больно!

Рошан стоял в дверях, изумленно взирая на происходящее.

— Это преднамеренное оскорбление! — прошипел он, услышав слова Тигра. — Послушай, ты недостоин целовать ее ноги! Девочки, идите наверх и вызовите охрану, а я останусь с ним. Но еще лучше вызвать полицию.

Нэнси нежно взяла его за руку.

— Дорогой, ты слишком слаб и хрупок, чтобы справиться с этим монстром. И обойдемся без спецслужб. Со мной все в порядке, а он мертвецки пьян. Пойдем-ка домой.

Тигр убрал с лица руки. Первый, на кого были направлены его налитые кровью глаза, оказался Рошан. Тигр притих и сделался неестественно спокойным. Молчание затянулось. Наконец тихим четким голосом, совершенно не похожим на лай, Тигр произнес:

— Я ищу тебя всю свою жизнь.

Он закатил глаза и отключился.

* * *

И вновь все четверо собрались на кухне Уэнди для обсуждения происшедшего. Но на этот раз Макс не смеялся. Он смотрел на Руфу с уважением.

— Думаю, будь я с вами — я убил бы его.

— Ах, Макс, у меня была Ру, — улыбнулась Нэнси, нагнувшись к сестре, чтобы сжать ей руку. — «Ибо нет друга, подобного сестре, в тихую и бурную погоду, чтобы вдохновить на утомительном пути, поддержать, когда сбиваются с него…»

— Хватит! — взмолился Рошан, и его большие карие глаза заволокли слезы. — Если будешь продолжать цитировать это, я погиб.

Руфа и Нэнси, настроившиеся на торжественный лад, начали смеяться. Нэнси сказала:

— Жаль, что с нами не было Пита. Не в целях защиты, а чтобы он отщелкал все это.

Рошан высморкался и неуверенно улыбнулся.

— Увидев Тигра, распластавшегося на полу, мы не знали, что делать, — оставлять так или делать искусственное дыхание.

— Ну и что же в конце концов вы сделали с этим подонком?

— Еще до того как мы приняли решение, он очухался и начал рыдать.

— Он пошел вслед за нами покорный, как овечка, — сказала Руфа. — Мы оставили его на стуле под лестницей. Он так сильно рыдал, что мы не решились поднимать шум.

— И тем не менее он должен извиниться перед Нэнси, — сказал Макс.

Ко всеобщему удивлению, извинение пришло на следующее утро. Руфа открыла дверь и увидела посыльного с двумя большими букетами тигровых лилий. Руфа поблагодарила его и уже собиралась закрыть дверь, когда посыльный сказал, что у него еще одна передача. Он вернулся к своему фургону и возвратился с огромной корзиной кроваво-красных роз, украшенной большими скользкими бантами из шелковых лент. Руфе пришлось отвести толстые стебли назад, чтобы протащить корзину через входную дверь. К ручке корзины был прикреплен белый конверт, адресованный Рошану Лалу.

При этом они с Нэнси рассмеялись, но Рошан был потрясен.

— Видимо, Анита дала ему адрес… — Он вынул из конверта карточку. На ней четким круглым почерком было написано: «Мы должны встретиться снова».

Все трое с тревогой посмотрели друг на друга.

Рошан прошептал:

— Вот это да…

— Простите меня за грубость, — сказала Нэнси, — да пропади она пропадом — эта Брачная игра!

* * *

Руфа никак не желала признать поражение. Первые два выхода окончились полным провалом, но она настаивала, что им следует перестроиться и попытаться вновь.

— Мы проработаем целиком весь список, пока не найдем того, кто не презирает нас и не сходит с ума от Рошана.

На вернувшуюся Уэнди огромное впечатление произвела корзина роз.

— Думаю, если Тигр — гей, то это объясняет его ужасные поступки в отношениях с женщинами. Он отвергает их.

— Спасибо, доктор Фрейд, — сказал Рошан. — Все, хватит об этом. Он звонил мне на работу: хочет, чтобы я с ним пообедал. Как будто я на это пойду… — Последняя фраза была окрашена мечтательными тонами. — Зверюга, — бодро добавил он.

В воскресном номере газеты появились фривольные фотографии Нэнси и Руфы. Обе выглядели, как сказал Макс, достаточно аппетитно, чтобы их слопать. Уэнди сказала, что это должно помочь «ее девочкам». Роза была совершенно потрясена и даже позвонила им из Мелизмейта с выражением восхищения.

Но реальность была отрезвляющей: их средства улетучивались с невероятной быстротой. Руфа продумывала варианты с поиском людей, которым она могла бы стряпать. Нэнси вновь изъявила желание пойти на работу в бар. Руфа была настроена против этого. Погода была сырой и холодной. Тафнел-парк был мрачным: кругом постоянно капало.

— Наша Игра зашла в тупик, — заметила Нэнси в одно дождливое утро, печально наблюдая из окна спальни за потоком машин. — В тот момент, когда мы ставим ногу на лестницу, чтобы подняться, огромная змея готова тяпнуть нас. Но нам все-таки нужно пробираться на званые вечера, пока у нас есть деньги, чтобы оплатить проезд на автобусе.

Рошан, который чувствовал себя в какой-то степени виновным, продолжал снабжать их журналами. Руфа, ужасно расстроенная, покорно погружалась на сон грядущий в чтение «Харперз энд Квин».

— Прежде всего надо обустроить встречи, — мечтала Нэнси. — Затем — влюбленность и готовность жениться. А после этого — оплата долгов Настоящего Мужчины. На это потребуются месяцы!

— О Боже! — с изумлением произнесла Руфа.

— Да, но нам нужно считаться с этим. Рим не сразу строился.

— Смотри! Смотри сюда! — Руфа соскочила с кровати и передала «Дневник Дженнифер» Нэнси.

Нэнси всматривалась в страницу.

— Это Берри!

— Да, Берри, его отец — лорд, а взгляни-ка на его дом! — Она разразилась смехом. — Вот дурачок: он не удосужился упомянуть об этом, чтобы избавить нас от лишних забот! — Она стала читать подписи под фотографиями поверх плеча Нэнси. — Вот черт, он помолвлен, я забыла об этом. Это наша удача!

Чета Бриджмор была сфотографирована в своей роскошной гостиной на фоне камина времен Роберта Адама и огромного полотна Гейнсборо, которое выглядело достаточно шикарным, чтобы на вырученные от него деньги купить весь Мелизмейт, со всеми его долгами. Причиной публикации в журнале был бал по случаю 35-летия их бракосочетания и помолвки молодого Гектора Берроуна. Его невеста — о которой он умолчал в Сочельник — работала в знаменитой галерее «Соумс энд Пелью» на Бонд-стрит.

— Ну и ну, — тихо проговорила Нэнси. — Синяя птица счастья сидела все это время во дворе нашего дома. Я за то, чтобы поставить Берри на первое место в нашем списке.

Руфа заколебалась.

— Но он же помолвлен. Мы вроде бы прозевали его.

— Ничего подобного, — нахмурилась Нэнси. — Это шанс, ниспосланный нам небесами, и я хочу воспользоваться им.

— Но он же помолвлен, Нэнс!

— Ну ты же не станешь говорить, что я не понравилась ему.

— Конечно, ты очень ему понравилась, — признала Руфа, — но, очевидно, недостаточно, чтобы изменить отношение к своей девушке.

— Взгляни на меня, — сказала Нэнси. — Перед тобой будущая леди Бриджмор.

Глава десятая

Будущая леди Бриджмор, в девичестве Полли Мюир, сидела за своим рабочим столом в галерее на Бонд-стрит. Это была худощавая, аккуратная молодая женщина, приятные черты которой могли бы показаться смазанными, если бы не были столь блестяще преподнесены. В то утро она была в короткой черной юбке — ноги ее восхитительны! — и простой белой шелковой блузке. Длинные прямые светлые волосы были стянуты на затылке черной бархатной заколкой.

Главное — осторожность, всегда считала она. Если есть сомнение, то вообще следует избегать темы. Совершенствовать сдержанность было целью ее жизни. «Соумс энд Пелью» платили ей за то, чтобы она вся выглядела изысканной, и это не могло не наложить отпечатка на ее нынешнюю жизнь.

Она составляла список, кого нужно пригласить на свадьбу. Полли мысленно повторяла историю своей семьи и манипулировала ею так, чтобы та выдержала проверку в любой ситуации; но факт оставался фактом — у нее было очень мало подходящих родственников. Можно доставить на самолете из Австралии двоюродную бабушку, вдову шотландского баронета. Но остальные из этой команды — люди безнадежные: у всех гнусавый выговор и постоянный загар. Да, необходимо заполнить ее сторону церкви друзьями из знатных семей. И как бы то ни было, ей придется убедить отца не использовать данное ему при крещении имя. Никого ведь не называют «Лесли». Его второе имя — Алистер, и это гораздо лучше подойдет к шотландской юбке.

В жизни Полли все должно было быть проверено и перепроверено на предмет правильности. Она владела этим языком хорошо, но не совсем свободно. Нужно ли делать свадебные закупки согласно списку в универсальном магазине «Питер Джоунз»? Правильно ли будет включить туда забавную чашку в виде фарфоровой собаки, если ни у нее, ни у Берри нет собаки? И уж если на то пошло, то нужен ли вообще такой список? Полли не возражала против того, чтобы казаться хваткой. Английские аристократы — самые хваткие люди из тех, с кем ей приходилось встречаться. Надо только правильно проявлять это качества.

Когда в галерею вошли две богини с золотисто-каштановыми волосами, Полли с нежностью воскрешала в памяти образ Берри. Милый, милый Берри, она не может дождаться момента, когда сочетается с ним браком и будет жить в уютном домике в Челси, который его родители выделили им в качестве свадебного подарка. Они тоже душки. И таксы леди Бриджмор — душки. Единственное исключение — это ужасная сестрица Берри, Аннабел; но кому какое дело до нее? В аристократической иерархии сестры не очень котируются.

Рыжеволосые девушки с любопытством разглядывали викторианские акварели, развешанные на обитых панелями стенах. Полли вышла из-за стола и придирчиво осмотрела вошедших. На них были первоклассные платья — у Полли было нечто похожее. Их туфли и сумки, несомненно, из «Прада». И уже в последнюю очередь она заметила, что обе они в чисто физическом отношении красивы.

— Добрый день. — Разумеется, Полли не сказала «Не могу ли я помочь?» — это смахивало бы на приемы лавочника. Она была здесь полухозяйкой и полуангелом с карающим мечом.

Девушка, у которой волосы были ярче, в темно-сером жакете, улыбнулась.

— Добрый день, надеюсь, вы не будете возражать, если мы осмотрим вашу галерею? О, да вы составляете свадебный список!

Ее высокая, бледнолицая сестра — темный костюм — выглядела встревоженной.

— Нэнси! — прошептала она.

— Мы не могли пройти мимо, когда в окне увидели ваше имя, — невозмутимо продолжала Нэнси. — Берри говорил нам, что вы здесь работаете, и мы очень хотели встретиться с вами.

Улыбка Полли не дрогнула. В ее светло-голубых глазах была настороженность.

— Извините, но, мне кажется, мы не…

Нэнси протянула руку.

— Нэнси Хейсти. А это моя сестра Руфа.

Встроенный в память Полли компьютер обработал имя. Хейсти… Они помогли Берри, когда произошел этот идиотский случай в Сочельник. Представители аристократического, но обедневшего рода, владельцы полуразрушенного поместья с древним девизом над развалившейся дверью. Она бы предпочла, чтобы Берри сам представил ее членам семьи. И вот они здесь. Бедный, бедный Берри — как это на него похоже: не заметить бросающийся в глаза факт, что сестры Хейсти были великолепны.

Они обменялись рукопожатиями. Ее улыбка перестала быть официальной и стала теплой, сделав ее милое личико очень симпатичным.

— Конечно же, как приятно наконец познакомиться с вами. Я хочу поблагодарить вас, что вы были так внимательны по отношению к Берри.

— Для нас это было удовольствием. Он прислал нашей маме роскошные цветы.

— Я знаю, — кивнула Полли. — Это моя идея.

— Надеюсь, Рождество так или иначе исправило ситуацию.

— Это было божественно, благодарю вас. Нам обоим очень был нужен отдых, а ваша сельская местность навевает такое спокойствие. Вы надолго в Лондоне?

— Как вам сказать… — Руфа казалась смущенной.

— На недельку-другую, — тут же нашлась Нэнси. — Пока не кончатся деньги. Думаю, Берри говорил вам о нашей бедности.

Берри упоминал об их бедности, но теперь Полли видела воочию, что девушки одеваются в «Прада», и ее последние сомнения исчезли.

— Уверена, Берри будет рад вновь увидеться с вами, — сказала она. — Вот что, — добавила она после небольшой паузы, — а почему бы вам не побывать у нас на презентации завтра вечером?

Мысль Полли работала отлаженно. Хозяин галереи всегда призывал ее приглашать на презентации привлекательных людей. Руфа и Нэнси уже одной своей красотой способствовали бы блеску мероприятия.

— В шесть тридцать, как обычно, шампанское и легкая закуска.

— Чудесно, — сказала Нэнси. — С радостью придем.

* * *

Вновь оказавшись по другую сторону стеклянной двери на резком февральском ветру, Руфа сотрясалась от смеха.

— Просто не верится. Это наше первое официальное приглашение.

Нэнси вынула из безукоризненной новой сумки «Твикс».

— Теперь ты перестанешь зудеть о деньгах и купишь эти стульчики. Пойдем! — Она присмотрела деревянные стульчики в витрине магазина игрушек и убеждала Руфу купить их для Линнет.

— Не следует делать глупостей, — неуверенно проговорила Руфа.

— Пойдем, пойдем — тебе они очень понравятся. Размером как раз для Братьев Рессани. Представляю себе ее лицо, когда она откроет посылку!

— Хорошо, хорошо, — раздраженно проговорила Руфа, но затем начала смеяться. — Ты хочешь заставить медведей сделать заказ по медвежьему каталогу, как ты это проделала с чайным набором?

— Нет, я добавлю на этот раз больше драматизма. Вечером позвоню Линнет и скажу, что Рессани жалуются, что им не на чем сидеть и они снашивают мех на задницах.

— И потом вдруг она получит посылку, — подхватила Руфа. — Возможно, я смогу добавить еще пару маленьких подушечек. Но будем осторожны: не следует заходить слишком далеко только потому, что ты подумала встретиться с человеком, которому понравилась. Я не совсем понимаю, чего ты хочешь добиться, вновь увидев Берри.

Сочные губы Нэнси впились в «Твикс».

— Своей свадьбы, дорогая. Можешь считать меня старомодной, но я всегда хотела выйти замуж в июне. Мы могли бы натянуть в саду одну из этих полосатых палаток.

— Я по-прежнему считаю это напрасной тратой времени, — сказала Руфа. — Берри помолвлен с той девушкой из галереи. Он никогда не бросит ее ради тебя.

— Почему бы нет, скажи на милость? Что же во мне плохого?

— Дело не в тебе. Он не такой человек, чтобы отказываться от своих слов.

— Ерунда, — заносчиво произнесла Нэнси. — Все мужчины отказываются.

* * *

Берри не ожидал от предстоящего вечера ничего интересного. Если бы у него был выбор, он остался бы в Фулеме, где они жили вдвоем с Полли, и поел чего-нибудь вкусненького, сидя перед телевизором. А теперь он обречен на долгие часы голодания и приторных улыбок. Слава Богу, после женитьбы Полли уйдет с работы, и ему больше не придется стоя выслушивать очередное мнение какого-нибудь любителя картин.

— Викторианские акварели… — размышлял Адриан, сидя на другой стороне огромного «даймлера». — Они похожи на настольные салфетки под посуду. Но Наоми после развода забрала картины, а мой новый декоратор настаивает, что для стен подойдет что-нибудь не столь примечательное.

— Хорошо, что ты так решил, Адриан, — сказал Берри.

Он был поражен, когда директор его банка согласился прийти на презентацию. Адриан Мекленберг был сказочно богат и к тому же владел коллекцией красивых предметов. Полли сказала, что он может купить кое-что, так как его третья жена забрала у него столько картин, что ими можно заполнить Эрмитаж. Если Мекленберг сделает покупку на кругленькую сумму, Джимми Пелью подарит ей в качестве подарка попугая Эдварда Лира, на которого она давно положила глаз. Она уже рассчитала, куда повесит клетку в доме Челси, который ей еще не принадлежал.

Автомобиль сбавил ход около галереи, и Берри тайком бросил взгляд на свои туфли. И как они ухитряются вбирать в себя грязь? Когда он находился рядом с Адрианом, все на нем казалось неряшливым: развязанные галстуки, ослабленные воротники, живот, раздвигающий пуговицы рубашки.

Адриан словно всасывал из атмосферы свою элегантность. Он казался выше, чем на самом деле, так как его худощавая фигура была сложена исключительно пропорционально. Одежда сидела на нем без складок, как будто он был бесплотным. В промежностях его брюк в конце дня никогда не появлялись спиралеобразные складки, как это было у Берри. Его густые седые волосы всегда были аккуратно причесаны. Каштановая шевелюра Берри, напротив, торчала, как хохол какаду, хотя он изводил на нее тонны ароматной гадости с Джермин-стрит. Он не поддался соблазну потеребить свой галстук.

Полли поджидала их, в зеленом безукоризненном платье для коктейлей. Она отмела в сторону девушку с кипой ярких каталогов, поцеловала Берри, а затем Адриана. Снабдив их напитками, она направила Адриана в сторону, где возле самых дорогих картин прохаживался Джимми Пелью.

Сердце Берри забилось сильнее в предвкушении невероятного удовольствия, граничащего с болью. На фоне тусклого пасторального ландшафта он увидел Нэнси Хейсти. Тотчас же мир обрел новое звучание.

О Боже, Нэнси…

Что она здесь делает? Это было восхитительно, но одновременно и опасно. После Сочельника, испытывая чувство вины, он силой заставил себя никогда больше не думать о Нэнси, разве только во время мастурбации, от которой он не мог отказаться. Теперь, спустя два месяца, он почти приучил себя не мечтать о ней. И вот в мгновение ока весь этот тяжкий труд пошел насмарку. На ней был жакет, через который соски ее грудей не были видны. Волна стыда залила его от паха до головы.

— Берри… привет, — послышался нежный голос.

Он повернулся и увидел Руфу, красота которой была отрешенной, недоступной для осязания. Она поцеловала его в раскрасневшуюся щеку.

— Разве Полли не сказала тебе, что мы будем здесь?

— Нет, еще не успела, перед презентациями на нее находит столбняк. — С Руфой было так легко говорить, что Берри немного расслабился. — Как вы все поживаете? Как моя подружка Линнет?

Руфа улыбнулась.

— Она была в боевой форме, когда я разговаривала с ней вчера вечером. Мы с Нэнси звоним ей каждый вечер. Нэнси имитирует голос Троцкого.

— Троцкого?

— Это морская свинка, подарок Рэна. Он глупый и толстый, но она пока не замечает этого. А как ты?

— Да вот… глупый и толстый, — весело проговорил Берри. — Передай им всем, пожалуйста, от меня привет.

— Разумеется. Маме, кстати, очень понравились цветы.

Берри засмеялся.

— Я хотел прислать ей что-нибудь из продуктов, но не смог убедить Полли.

— Ты и так уже достаточно кормил нас. Твоя корзина спасла нам жизнь.

— Как я понимаю, дела… по тому, как вы обе выглядите… — Берри пытался проявить деликатность.

Руфа пришла ему на помощь.

— Нам удалось получить небольшие деньги.

— Чудесно! И вы перебрались в Лондон.

— Да. Мы остановились у нашей старой знакомой.

В мире, в котором вращался Берри, всегда вращались деньги и существовали полезные старые знакомые. Он был искренне рад услышать, что Хейсти, очевидно, не сметены водоворотом.

— По делам или ради удовольствия?

— Больше ради удовольствия, — ответила Руфа, — но я бы не отказалась от работы. Я часто стряпаю для банкетов… Может, у тебя есть знакомые, которым время от времени нужна хорошая кухарка?

— Уверен, что есть. У Полли наверняка есть. — Берри по-мужски проигнорировал смущение Руфы. — Дай мне свой телефон, я спрошу ее.

— О, кого я вижу, — сказала Нэнси, оказавшись между ними.

— Привет, — пропищал Берри.

Казалось, Нэнси не заметила этого неожиданного фальцета.

— Что, Ру снова зондирует почву насчет работы? Не слушай ее. Она и так чувствует себя совсем неплохо. Просто она уже не может не заниматься хозяйственными делами.

— Извините меня, пожалуйста… — Полли как с неба свалилась. Она взяла Берри за локоть и увела его от сестер Хейсти. Он на мгновение испытал настоящий ужас — а вдруг она заметила? Неужели скажет? — но затем понял, что Полли вся в делах.

Он смог спросить: «Что случилось?»

— Речь идет об Адриане. Он игнорирует картины. Занимается лишь тем, что глазеет на Руфу Хейсти.

— На… Руфу?

— Ну конечно, болван ты эдакий. Все, кроме тебя, заметили, что она выглядит как топ-модель. Ты должен представить их друг другу.

— Разумеется.

— Прямо сейчас. Не откладывая! — Полли плавно удалилась, чтобы направить свою искрометную энергию на группу увешанных драгоценностями престарелых дам.

Берри ухватил с подноса тарталетку с креветками и вернулся к сестрам. Сознание вины вынудило его к мгновенным действиям.

— Руфа, я хочу представить тебя одному влиятельному человеку из нашего банка. — Не отважившись снова взглянуть на Нэнси, он повел Руфу через людскую массу. — Его зовут Адриан Мекленберг, — шепнул он ей на ухо. — И он самый богатый из всех присутствующих здесь людей. Подумай о моей семейной жизни — попроси его купить что-нибудь.

— Насколько он богат? — с безразличием спросила Руфа.

— Просто купается в богатстве. Он обычно покупает Пикассо. Когда его бывшие жены удирают от него, он продолжает покупать Пикассо.

— А он женат на данный момент?

— Нет, — сказал Берри. — Он только что порвал с третьей.

Бледно-серые глаза Адриана изучали Руфу с жадностью профессионального коллекционера. Во время введения, сделанного Берри, он задержал ее руку в своей несколько дольше положенного, как будто проверял ее вес и строение тканей.

— Привет, Золушка, — сказал он.

Вежливая улыбка сошла с ее лица. Уши сделались красными.

— Вы… вы вернули мне туфлю. О Боже! — Руфа узнала мужчину, наблюдавшего за ней и видевшего, как их выставили из Шерингем-хаус. Неужели это унизительное испытание будет постоянно преследовать ее?

— Я подумал, что это вы. — Казалось, что ее замешательство радовало его. — Я не удивлен, узнав ваше имя. Я узнал вас во время того тягостного концерта. Несомненно, вы могли быть только дочерью старины Руфуса.

Забыв о смущении, Руфа улыбнулась, на ее лице взыграл луч солнца.

— А вы его знали?

— Конечно, знал. Жаль, что я не смог приехать на его похороны. Я не виделся с ним много лет — я был в школе его «шестеркой».

Она нервно рассмеялась.

— Вы были мальчиком, который отказался делать тосты.

— Вот именно. Хотя на самом деле я всегда восхищался Руфусом. Думаю, что я заартачился лишь для того, чтобы произвести на него впечатление, хотя это и не сработало. Я не могу прийти в себя от того, насколько вы похожи на него. Вы его женский двойник. Вы напомнили мне о нем с волнующей точностью.

Берри никогда не видел Адриана в таком возбуждении. Этот человек был известен своим шармом, который, как он считал, был своего рода универсальным комплиментом в адрес нужных людей. Но это был шарм в действии. И он действовал на Руфу.

Берри украдкой взглянул на Полли. Она через всю комнату улыбнулась ему и послала воздушный поцелуй. Прекрасно!

* * *

Адриан проводил их до такси. В тот момент, когда машина заворачивала за угол, Руфа прошептала:

— Боже, я выиграла обед!

— Неужели с ним? — Нэнси выглядела озабоченной при свете уличных фонарей. — О Ру, ты шутишь. Он такой древний.

— Ты просто ревнуешь, потому что я получила приглашение на свидание. С действительно богатым человеком.

— Ревную? Он к тебе благоволит…

Оглянувшись назад, шофер спросил:

— Куда везти, дорогуши?

— Извините, Тафнел-парк, пожалуйста, — сказала Руфа. И, обращаясь к Нэнси, добавила:

— Я просто не смогла дать адрес, стоя перед Адрианом. Это было нечестно с моей стороны?

— Нет, просто чванливо. Эта брачная забава не выявляет в тебе благородных качеств, моя милая.

Руфа, привыкшая к высоким моральным критериям, заняла оборонительную позицию.

— Что же в этом плохого: получить приглашение на обед и принять его? Он мне нравится. Он знал Настоящего Мужчину.

— Меня бросает от него в дрожь, — пояснила Нэнси.

— Он довольно приятный. Думаю, это то, что мне нужно. И у меня такое ощущение, что он — намного лучший вариант, чем Берри.

— Чепуха! Берри стоит десять таких. Для начала, он не спит в гробу и не избегает зеркал.

— Ха, ха, ха, Адриан прелестен, — раздраженно проговорила Руфа. — Несравненно лучше, чем тот образ мужчины, который мы создавали, начиная Игру.

— Хотелось бы знать, от чего умерли три его первые жены.

— Не стоит об этом беспокоиться. Думаю, он безупречен, — заявила Руфа. — С одной стороны, он явно умен. Мне не придется объяснять ему, почему для нас так важен Мелизмейт.

Нэнси тихо вздохнула.

— Ты не можешь выйти замуж за этого человека. Ты будешь несчастна.

— Это исключительно моя забота.

— Быть несчастной не было условием сделки. Ты знаешь, в чем твоя беда, Ру? Ты не разбираешься в любви.

— Брачная игра не предусматривает любви, — упрямо твердила Руфа.

— Да, я понимаю, речь о безумной страсти не идет, — сказала Нэнси, — но я предпочитаю, чтобы мужчина нравился хоть немного.

— Я всегда боялась, что ты не выдержишь напряжения, — заметила Руфа. — Передай все в мои руки.

Нэнси нахмурилась.

— Руфа, что с тобой произошло?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ты никогда не была такой странной. — Нэнси ослабила застежки на своих новых туфлях и поискала в сумке мятные конфеты «Поло» — ее сумка из «Прада» уже полна была конфетных оберток, салфеток, сломанных расчесок и тюбиков с помадой. Ее тон смягчился: — Я знаю, после смерти Настоящего Мужчины мы все свихнулись — но в своем слащавом, тихом помешательстве ты зашла намного дальше других.

— Тогда зачем ты увязалась за мной? — отрезала Руфа. — Почему ты с готовностью ухватилась за Игру, если это безумие? Я отыскала весьма приличный вариант…

— Ничего подобного! У меня есть Берри, и я уверена: он сделает меня невероятно счастливой. Можешь забыть об этом жутком Адриане.

— И не подумаю.

— О'кей, — выдохнула Нэнси. Она, тяжело дыша, проглотила три «Поло». — Итак, линия прочерчена. Я не хочу, чтобы ты выходила за Адриана. Ты не хочешь, чтобы я выходила за Берри — верно?

Руфа долго молчала.

— Это глупо, — сказала она наконец. — Мы ведем полемику, а желаем одного и того же.

— Если я заполучу Берри, я стану победителем в Игре. И моим призом будет твой отказ от Адриана.

Вновь воцарилось молчание. При желтом мерцании уличного света лицо Руфы сделалось бледным и усталым.

— Это если заполучишь… — протянула она. — Если…

Глава одиннадцатая

Первый обед состоялся спустя три дня в «Конноте». На Руфе был темно-серый пиджак поверх шелковой блузки цвета слоновой кости.

Адриан любезно предложил сделать за нее заказ.

— Я хорошо знаком с меню и надеюсь, что угадаю ваш вкус. Вам придется испробовать мой обед в холодный февральский день.

Руфа подумала, что это ловкий ход с его стороны.

Он заказал устриц по-английски и морской язык по-дуврски. К каждому блюду подавали изысканное белое вино. Руфа отпивала маленькими глотками, достаточными, чтобы на языке отложился приятный аромат. Главное — не переборщить, так как чрезмерное смакование будет воспринято Адрианом с неприязнью. Он внимательно наблюдал за ней.

— Я подумал, что «Конноте» будет для вас хорошим отвлечением. Это неподвластная времени классика, как, впрочем, и вы. Вы абсолютно прозрачны, как кристалл или высокая, верно взятая нота. Вам следует носить больше желтого и зеленого. Осенние тона оставьте своей сестре. Пиджак лучше смотрелся на ней.

Руфа улыбнулась.

— Я не думала, что вы заметите.

— Когда я вижу женщину, я всегда замечаю, во что она одета. Вы напоминаете мне о весне, вы — «Весна» Боттичелли во плоти, о чем, я уверен, вам уже говорили.

Он, видимо, ожидал ответа. «Если не ответить, — подумала Руфа, — это может быть расценено как протест. Адриана Мекленберга не может интересовать женщина, которая отступает под натиском бурных комплиментов».

— Да, — сказала она. — Настоящий Мужчина любил это говорить.

— Боттичелли, — заявил Адриан, — ему понравилась бы четкая линия вашего носа и эти неиспорченные губы.

Руфа смотрела на его длинные, бледные пальцы, ласкающие ножку бокала, и не знала, что ответить. Его движения были ловкими и целенаправленными, но, на удивление, бесстрастными.

— У меня есть рисунок Боттичелли, — сказал он. — Это украшение моей коллекции. Даже жене не удалось завладеть им.

Он улыбнулся, чтобы показать, что он поднял этот вопрос не случайно.

— Берри говорил мне, что вы знаменитый коллекционер.

— На данный момент скорее обобранный коллекционер. Последняя миссис Мекленберг увела половину моих картин.

— Вам их, видимо, не хватает.

— И да, и нет, — сказал он. — В них было слишком много от нее. Я не хочу сказать, что она подбирала их. Вся коллекция была реакцией на нее. И наоборот.

— Понимаю, — продолжая улыбаться, Руфа проявляла осторожность. Куда он клонит?

— Все мои жены обожали искусство, — продолжал Адриан. — Две из них учились в Куртолде. Я явно тяготею к женщинам, глубоко интересующимся искусством. Думаю, к ним принадлежите и вы.

Руфа слегка изменила улыбку, чтобы освоиться в неожиданно возникшей интимной обстановке. «Это, — подумала она, — выглядит как интервью для получения работы. Ее достоинства — воспитанность и красота — позволили ей преодолеть первый этап. Теперь ее экзаменуют более тщательно на предмет того, насколько она соответствует корпоративному имиджу».

— В любом случае… — неожиданно сказал Адриан после короткой паузы, — я рассчитываю начать все сначала. Новая коллекция, новый этап в жизни… Возможно, я ограничусь сбором картин с изображением рыжеволосых.

Нелегко любезно улыбаться, поедая рыбу. Комплименты Адриана были банальными и небрежными — простой констатацией фактов. Это была преднамеренная форма ухаживания, а также своего рода испытание, рассчитанное на то, чтобы выведать, будет ли она без зазрения совести испытывать восхищение. Ее роль ограничивалась тем, чтобы выслушивать и соглашаться. Возражения, даже слабые, будут считаться сопротивлением. Руфа уже знала, что любая форма сопротивления или аргументы будут для него просто непонятны.

— Не представляю, — вздохнул Адриан, — как Берри удалось скрывать вас ото всех.

— Муж моей сестры учился вместе с ним в школе, но познакомились мы только в прошлое Рождество.

Руфа рассказала историю с прудом и потерянными ключами и почувствовала, что преуспела, когда Адриан засмеялся. Он понравился ей еще больше, так как, очевидно, любил Берри.

— Славный малый, — произнес он. — Отличная хохма. Просто невозможно не любить человека, способного попадать в такого рода ситуации.

Тема Берри была исчерпана под хруст печенья.

— Полли очень симпатичная, — сказала Руфа.

— А, Полли. Излучающая любовь к титулу и дому, а также к бесподобной коллекции картин восемнадцатого века. Она любит не самого Берри… разумеется, не в обычном смысле слова. Такого рода женщины не влюбляются, как это положено. Она запрограммирована в расчете на весь пакет. Моя первая жена была одной из таких.

Это все-таки скользкая тема.

— Если она такая, то Берри никогда на ней не женится! — запротестовала Руфа.

Адриан пристально взглянул на нее.

— Вы упускаете важный момент. Женитьба — это в конце концов контракт, который существует, потому что каждая из сторон владеет тем, в чем нуждается другая сторона. То, что Полли предоставит Берри взамен титула, видимо, весомо: секс, дружеское общение. Эффективное управление хозяйством.

Руфе не понравился такой оборот беседы. Не хочет ли Адриан сказать, что он вычислил, что она — охотник за богатством? Или же это завуалированное уверение, что ее собственные эмоции не существенны для окончательной сделки? Она еще острее почувствовала, что ее оценивают, проверяют на свет. Это было унизительно, но ее положение вряд ли давало основание винить его.

Что-то в защитных движениях ее плеч понравилось Адриану. Он улыбнулся, взгляд его потеплел.

— Я шокировал вас, — нежно произнес он. — Какое очаровательное испытание… Я забыл, что имею дело с романтично настроенной представительницей рода Хейсти. Если я когда-либо захочу жениться на вас, я вначале постараюсь завоевать вашу любовь.

* * *

Затем он посадил ее в такси и дал шоферу 20 фунтов. Он говорил об их следующей встрече. Это тоже будет обед, но придется ехать в какое-то известное ему местечко за городом. Без единого поцелуя и объятия Адриан занимался ухаживанием.

Машинально глядя в забрызганное дождем окно машины, Руфа оценивала ситуацию. Она провела встречу на удивление удачно и без особых усилий. Адриан дал ход процессу, по завершении которого Руфа «влюбится» в него. За чашечкой кофе она рассказала ему кое-что из своего романа с Джонатаном, умолчав о гибели своего «либидо». Однако Адриан догадался и, видимо, загорелся идеей разбудить ее. Она не знала, хватит ли у нее сил действительно полюбить его, и пыталась дать волю своему воображению. Она желала (надеялась), что таковое произойдет. Он мил и симпатичен, правда, немного староват. Ранее в интересах Брачной игры она настраивала себя на худшее. Да, она увлечена и заинтригована. В настоящий момент это было все, чего он хотел от нее. Возможно ли, что это человек, способный шаг за шагом вернуть ее к любви?

Это никогда не будет похоже на исступленную, беззаветную любовь, которую она испытывала к Джонатану, но она и не хотела вновь проходить через это. Секс с Адрианом, после того как она съест свои обеды и ланчи — подобно адвокату в «Судебных иннах», — будет наверняка утонченным и даже приятным.

Когда Руфа вошла в дом Уэнди, она чувствовала себя немного усталой, но радовалась хорошо проделанной работе. За окном сверкали сильные вспышки молнии. Дождевая завеса делала воздух синевато-желтым. Она прошла в спальню, сняла с себя дорогую одежду и аккуратно повесила ее в гардероб, с большим облегчением облачившись в джинсы и шерстяную кофту.

Им наверняка до смерти хочется узнать, как все было. Спускаясь вниз, Руфа старалась решить, сколько рассказать. Она чувствовала себя странно защищенной всей этой историей, и ей не хотелось рассказывать о ней. Она понимала, что занимает оборону, и слегка стыдилась этого. Рассказывать — значит в какой-то мере исповедываться, хотя — Бог свидетель — она не совершила ничего плохого. К счастью, Уэнди была занята в подвальном помещении, прокалывая ступню клиента, а Нэнси еще не вернулась из похода по магазинам, связанного с чудо-бюстгальтером и высохшей новой помадой. Накануне ланча она заявила, что намерена предпринять новые шаги в отношении Берри.

«Но она ни за что не доведет дело до конца, — размышляла Руфа, — в тот момент, когда Макс предложит ей нечто серьезное, она моментально сдастся».

Ее радовало, что спальня полностью в ее распоряжении. В пустой кухне под мигающей полоской флюоресцентного света Руфа приготовила себе кружку чая, затем снова поднялась вверх по лестнице с книгой ранней Аниты Брукнер, которую она нашла в большом буфете Уэнди. Сегодня она заслужила отдых.

* * *

Спустя час раздался звонок в дверь. Руфа проигнорировала его, полагая, что пришли к Уэнди. Она глубоко погрузилась в чтение, размышляя над тем, что Анита Брукнер сделала бы с Нэнси, когда в дверях показалась прилизанная голова Рошана.

— Это к тебе.

— Да?

— Капитан Птичий Глаз хочет видеть тебя. Он насквозь мокрый и злой, утверждает, что ты знаешь его.

Руфа захлопнула книгу и спрыгнула с кровати. Ее сердце учащенно забилось.

— Боже, конечно, я знаю его!

— С тобой все в порядке?

Она попробовала засмеяться. Вышло нервное ржание.

— Я рассказывала тебе о моем крестном, да?

Рошан изобразил на лице радостное изумление.

— Тот, который подарил брошь? Я думал, он старше — но вид у него, конечно, довольно устрашающий. Что он здесь делает?

— Он редко бывает в Лондоне, — пояснила Руфа. — У меня жуткое предчувствие, что я разоблачена.

— Не паникуй. Считай это неофициальным визитом: какой приятный сюрприз, и все. Ничего не выдавай.

— Эдвард никогда не наносит неофициальных визитов.

— Мне остаться с тобой? — прошептал Рошан.

— Нет, нет. — Руфа носилась по комнате, опорожняя пепельницу Нэнси и пряча принадлежащую ей же пачку презервативов. — Я, пожалуй, приму его здесь, подальше от глаз других.

Эдвард терпеливо ждал в узком холле. Его серо-стальные волосы почернели от дождя, с пальто стекали водяные ручьи.

— Эдвард, какой сюрприз! — Руфа сбежала по лестнице и поцеловала его в щетинистую щеку. — Почему не предупредил, что приезжаешь? — Она не могла сказать, что ей приятно видеть его. Он был явно взбешен.

— Мне нужно поговорить с тобой. — Он бросил злобный взгляд на Рошана. — Наедине.

Словно специально раздался оглушительный удар грома. Dies Irae! («День гнева»).

— Конечно, — кивнула Руфа. — Пойдем ко мне в комнату. Это, кстати, Рошан Лал. Рошан, это Эдвард Рекалвер.

Вслед Эдварду Рошан изрек:

— Удачи!

Она ввела его в спальню и закрыла дверь. Она знала, что он сейчас задаст ей хорошую головомойку, и боялась ее, но все же это облегчение. Обманывать его было ужасно.

— Где Нэнси? — спросил он.

— Ну… она вышла. — Руфа была этому рада. Нэнси при полном параде сильно разозлила бы его. — Сними, пожалуйста, пальто и присядь. Хочешь чая, кофе или еще чего?

Он расправил плечи. Комната вдруг показалась невероятно маленькой.

— Нет, — отрезал он. — Спасибо.

— Скажешь, если захочешь.

Эдвард сложил руки.

— Не захочу. Поскольку я вел машину из Глостершира в грозу, а последние 40 минут пытался отыскать место для парковки, то, думаю, начнем, не откладывая.

Руфа села на кровать в другой половине комнаты.

— Надеюсь, ты догадываешься, почему я здесь, — сказал он.

— Говори прямо, Эдвард. Не нужно ходить вокруг да около.

— Прекрасно. Сегодня утром я был в Сиренчестере и столкнулся с Майком Босуортом.

— А…

— «Босуорт» — это аукционная фирма, которая оценивала Мелизмейт. Я спросил его, как обстоят дела с продажей, — сказал Эдвард. — И был совершенно ошарашен, узнав, что она откладывается. Майк сказал, что твоя мать до сих пор не дала ему «добро».

Воцарилось долгое молчание.

Руфа смотрела на свои колени.

— Мы хотели немного повременить.

— Время давно вышло. — Движением плеч Эдвард сбросил с себя мокрое пальто на спинку единственного в комнате стула. — Долги растут, дом вот-вот рухнет. Я ожидал глупостей от Розы, но не от тебя.

— А ты говорил с мамой?

— Я приехал в Мелизмейт, чтобы разобраться с происходящим. И разобрался. Оказывается, приостановка продажи — целиком твоя идея. Оказывается, вы отправились в Лондон с намерением выйти замуж за богатого идиота, чтобы урегулировать всю эту чертовщину.

Руфа опустила голову. У нее пересохло в горле. Она жалела, что Роза проболталась, хотя и не могла винить ее за это. Когда Эдвард цеплялся мертвой хваткой за что-либо, невозможно было не сказать ему правду. Роза говорила, что боится его моральных проработок. И к тому же она никогда по-настоящему не понимала, как важно было для Руфы его одобрение.

— Я не удосужился спросить, где вы с Нэнси достали деньги, — продолжал Эдвард. — Я, естественно, дошел до этого сам. Получается, что вашу прихоть финансировал я же, надеясь, что ты потратишь деньги на дальнейшую учебу. Теперь-то я точно знаю, как ты распорядилась ими. Роза показала мне вашу фотографию из одной воскресной газеты весьма сомнительного свойства. Она, видимо, думает, что это решает все.

— Извини, Эдвард, — сказала Руфа. Она заставила себя поднять голову и взглянуть на него. — Мне пришлось солгать тебе. Если бы ты узнал правду, ты отобрал бы брошь.

— Брошь оказалась никудышным подарком, — отрезал Эдвард.

— Сопровождаемым определенными условиями.

Его темно-серые глаза казались черными при слабом верхнем освещении.

— Ты рассуждаешь, как твой отец, что ты, несомненно, сочтешь за комплимент. А я-то считал тебя единственным из семьи человеком, сохранившим остатки разума. Ну, не будем углубляться в детали. Собирайся. Если собираешься поспорить, сделаешь это в машине.

Испытываемое Руфой чувство вины вылилось в гнев.

— Мы можем поспорить прямо здесь, потому что я не поеду с тобой домой. И в моей идее нет ничего безумного. Для такой девушки, как я, вполне возможно выйти замуж за богатого человека. Я знаю, что я могу спасти Мелизмейт. Так почему же мне отказываться от этого?

— Ты действительно хочешь, чтобы я ответил тебе? — Эдвард говорил тихо и спокойно, обуздав свой гнев. — Из-за явной аморальности этого. Конечно, ты можешь найти богатого мужа — ты девушка красивая. Но продавать себя за деньги…

— Послушай, Эдвард, ты не имеешь права врываться сюда и приказывать мне. Если эта брошь — подарок, я вправе делать с деньгами все, что заблагорассудится. И я использую их, чтобы спасти свой дом. И я не собираюсь выходить замуж за человека, которым не восхищаюсь и которого не уважаю…

— Ты думаешь, это принесет тебе счастье?

— Да! — закричала она. Раньше она никогда не кричала на Эдварда. — Я буду безумно счастлива с любым, кто вернет мне мой дом!

Эдвард был ошарашен. Он не ожидал такого отпора.

— Я не знал, как много значат для тебя деньги, — холодно проговорил он.

— Ты никогда не понимал, как много значит для всех нас Мелизмейт. Право наследования и право собственности для тебя ничто, поэтому ты не понимаешь, что он значит для нас гораздо больше денег, что он стоит жертвы. То же самое можно сказать и о твоем отношении к Настоящему Мужчине.

— Я не помню, чтобы он шел на какие-то жертвы, — сказал Эдвард.

Это была правда, и поэтому Руфа обозлилась еще больше.

— Ты не мог контролировать его; вот почему ты постоянно придирался к нему, критиковал все, что он делал…

Побледнев от гнева, он приблизился к ней еще на шаг.

— И ты думаешь, я действительно занимался этим?

Казалось, он возобладал над ней, подавил ее. Руфа не хотела больше спорить — это было бесполезно: ведь Эдвард прав. Она вдруг почувствовала запах дождя, исходящий от его пальто, и запах мыла, исходящий от его рук, а главное — мускусный запах его тела. Впервые она была смущена тем, что он мог нагнуться и поцеловать ее. В воздухе неожиданно запахло сексом. Руфа залилась краской и отступила.

— Ты пытался управлять им, — сказала она. — Но мы не давали тебе разрешения управлять нами.

Его голос был предельно тих.

— Я, слава Богу, не считал, что на это мне нужно разрешение.

— Ты не имеешь права врываться сюда и все портить.

— Я пытаюсь помочь, — пояснил он. — Я… я делаю это, потому что забочусь о тебе.

Она не могла принять это, не испытав чувства вины.

— Ничего подобного. Ты ревновал Настоящего Мужчину и теперь восторгаешься тем, что его примерная семья вынуждена превращаться в самую обыкновенную! Ты считаешь, что мы заслуживаем этого! О Боже…

Руфа прижала ладони к пылающим щекам. Она тут же поняла, что нанесла ему тяжелый удар. Он же был удивлен тем, что она способна на такое.

— Я ошибался, — проговорил он. — Ты такая же фантазерка, как и он. Я думал, у тебя есть частица здравого смысла, а ты все это время цеплялась за нелепое представление, что мир обязан тебе всем лишь потому, что вы веками владели небольшим клочком земли. Неужели это дает тебе право считать себя исключительной? Для того чтобы родиться в семье с древними корнями, не требуется никакого ума!

Руфа старалась не расплакаться.

— Ты знаешь, что это несколько большее. Мелизмейт — часть нас самих, нашего бытия. Без него мы никто и ничто.

Эдвард нахмурился.

— Чепуха! Можешь делать все, что хочешь. Послушай, Руфа. Я лишь хочу, чтобы ты перестала губить свою жизнь ради кучи камней. Зачем они тебе, скажи на милость?

— А ты найди миллион фунтов, — сказала Руфа, — и дай мне, не предписывая, на что его потратить.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! — Его упрямство бесило ее. — И никогда не поймешь! О Боже, это не… Эдвард, я не… — Она пыталась вернуть хотя бы частицу самоконтроля. — Я знаю, ты делаешь это из лучших побуждений. Но, пожалуйста, не вмешивайся в мои дела. Прошу тебя. Я хочу этого больше всего в жизни!

Они смотрели на ковер с замысловатыми узорами, прижав руки к телу, обдумывая, как расстаться, оставшись друзьями. Воцарилось продолжительное, ожесточающееся молчание.

— Ну что же, постараюсь, — сказал вдруг Эдвард. — Хотел помочь урегулировать эту заваруху, а ты отвергла мою помощь. Больше не буду вмешиваться в твою жизнь.

Руфа двинулась к двери, сделав вокруг него большой крюк, и резким движением открыла ее.

— Тогда счастливо оставаться.

Глава двенадцатая

На следующее утро после завтрака Нэнси тайком позвонила Розе.

— Она не должна выходить за этого человека, мама. Поверь мне, у меня кровь в жилах стынет, когда я подумаю об этом.

Находясь за много миль от Лондона в залитой дождем деревне, Роза хихикнула.

— Вчера вечером она звонила мне, когда ты была в ванне. Сказала, что я должна отговорить тебя от преследования молодого Берри.

— Она считает, он слишком хорош для меня, — возмущенно проговорила Нэнси. — У меня, по меньшей мере, два плюса по сравнению с ней.

— Я знала, что между вами начнется перебранка. Успокойся, пожалуйста. Это всего лишь обед.

— Всего лишь? Он повезет ее в этот чертов «Коннот»!

— Да, — вздохнула Роза. — Я тебе рассказывала историю о…

— О том, как Настоящий Мужчина мыл посуду, когда был студентом? Да, тысячу раз. Он уронил банку с кислотой и подумал, что помощник повара — осьминог. Возможно, Ру упомянет об этом, когда ей нечего будет сказать.

— Извини, но ты унаследовала мои саркастические гены, — мягко, но строго проговорила Роза. — Не заводись, дорогая. Руфа не совершит никаких глупостей.

Нэнси не была уверена в этом. Брачная игра казалась забавной, когда потенциальные женихи существовали лишь теоретически. Реальность в виде Адриана Мекленберга, но главное — готовность Руфы принести себя ему в жертву явились для нее огромным потрясением.

«Никто, — думала Нэнси, — не назовет меня ханжой, но в том, как Ру пытается запродать себя этому старому, закостенелому маразматику, есть что-то непристойное».

Что с ней стряслось? Неожиданно Брачная игра стала превращаться в нечто отвратительное. Если, конечно, не вмешается Нэнси.

В спальне Руфа одевалась для обеда. Она была бледной и усталой, но казалась весьма убедительной в роли девственницы голубых кровей. Нэнси понимала, что если она хочет опередить свою целомудренную сестру и первой оказаться у алтаря, ей придется проигнорировать наставления Руфы об учтивости и изысканности и решать дела по-своему.

Она сказала: «Не обращай на меня внимания» — и стянула свой тугой черный свитер, порадовав залитую дождем часть Тафнел-парк видом своих обнаженных белых грудей. Она надела чудо-бюстгальтер — это благо для не имеющих грудей, которое превращало имеющих их в настоящих королев. Затем она снова натянула на себя свитер, намазала губы яркой малиновой помадой и облачилась в мягкий кремовый классический плащ, который Рошан заставил ее купить в «Маргарет-Хауэлл».

— Куда направляешься? — спросила Руфа.

— В Сити, дорогая, — ответила Нэнси, аккуратно раскрывая свой лучший зонт. — Займусь кое-какими исследованиями.

* * *

Сити произвел на Нэнси огромное впечатление. Она с большим интересом разглядывала ряды старых и новых зданий, величественные колонны собора Святого Павла и прочие достопримечательности. Со все возрастающим оптимизмом она взирала на огромные толпы представительных молодых людей в одинаковых темных костюмах. Весь этот переполненный муравейник пропах мужским духом. Это была Земля мужчин — вечно занятых и вечно спешащих. На этой территории правил бизнес, а секс прятался на задворках. Несколько женщин, попавших в водоворот этой бесконечной толпы, либо тоже занимались бизнесом, либо были секретаршами. И те и другие выглядели очень ухоженными.

Офис банка, где работал Берри, располагался в Чипсайде, рядом с Треднидл-стрит. Нэнси стояла напротив него, с явным любопытством рассматривая новомодное стеклянное здание. В его окнах отражалось море зонтов, похожих на огромные грибы со своими логотипами. Появился Берри. Он был поглощен беседой с попутчиком и не заметил Нэнси, которая смешалась с толпой позади него.

Мужчины свернули в узкий переулок. Интерес Нэнси возрос. Берри и его собеседник складывали зонты у «Форбс энд Ганнинг», дорогого винного бара.

Когда они вошли в бар, Нэнси тоже спустилась вниз по узкой деревянной лестнице и очутилась в прокуренном сводчатом погребе, в котором стоял несмолкаемый гул мужских голосов. Длинный бар был скрыт за плотной стеной спин в темных костюмах. Некоторые ели старомодные, продаваемые прямо у входа бутерброды. Через стеклянную дверь можно было видеть других мужчин, сидящих за симпатичными белыми столиками. Берри и его друг протиснулись к бару, вернулись оттуда с бутылкой красного вина и устроились за круглым столом в сравнительно спокойном уголке заведения.

Нэнси уже подумала, что она слишком приметная здесь фигура и ей лучше уйти, как вдруг — это рука судьбы, как она впоследствии говорила она, — молодой человек в длинном фартуке, похожий на официанта, сошедшего с полотен Тулуз-Лотрека, тронул ее за руку.

— Здравствуйте… извините, что заставил вас ждать. Вы ведь по поводу работы?

Она вернулась к Уэнди лишь после полуночи. Карманы ее купленного у «Маргарет Хауэлл» плаща отягощали две бутылки шампанского фирмы «Форб энд Ганнинг». Молодой человек, которого звали Саймон, сразу же взял ее на работу. Он отвел ее в душный подвальный офис, угостил каппуччино и попросил по телефону у владельца «Герба Хейсти» дать ей рекомендацию.

Нэнси сказала ему, что она умеет накладывать настоящий трилистник поверх крепкого ирландского пива, но не разбирается в коктейлях, винах и работе аппарата «эспрессо». Саймон ответил, что это неважно, и предложил почасовую оплату, что показалось ей целым состоянием. Она сразу же приступила к работе и была поражена размером полученных чаевых. Мужчины, на удивление, не приставали к ней. Они лишь бросали на нее взгляды во время своих бесед, но ни один из них не счел, что чаевые дают ему право на приставание или даже на простой комплимент в ее адрес. Чаще всего они просто совали купюру ей в руку с мимолетной улыбкой. Нэнси не могла поверить, насколько все просто. Она уже подзабыла — как ей нравился раскатистый гул заполненного бара.

— Ну, мисс, — сказал Саймон, когда они закрыли дверь за последним припозднившимся клиентом и сидели за столом, потягивая шампанское, — я знал, что вы быстро освоите работу. — Он полагал, что Нэнси с ее роскошной внешностью является отличным приобретением.

— Дело не в быстроте, — сказала Нэнси. — Просто у вас такое замечательное заведение. Улицы Лондона просто усыпаны золотом!

Напевая, она поставила бутылки на кухонный стол Уэнди и вскипятила чайник. Возвращаясь домой на метро, она мечтала о том, какими подарками завалит Линнет на обретенное богатство. Из соседней комнаты раздавались звуки телевизора.

— Это ты, Нэнси? — раздался резкий голос Уэнди.

— Да, — ответила Нэнси. — Я поставила чай.

Шум из соседней комнаты неожиданно смолк. Появилась Уэнди, моргая глазами, поскольку любила смотреть телевизор в темноте.

— Где тебя носило? — Она увидела шампанское и сделала удивленное лицо:

— Чем ты занималась?

— Я напала на божественную работу — мечта, а не работа. Где Ру? Как прошел ее обед с графом Мекленбергом?

Голос Уэнди звучал торжественно.

— Она наверху. — На одном дыхании она в общих чертах рассказала о визите Эдварда. — Я его не видела, только слышала, как хлопнула дверь, когда он уходил.

— Боже! — простонала Нэнси. — Вот старый черт! Думаю, он обвинял ее в том, чего нет. Ты же знаешь, как она к этому относится. Надеюсь, ты сказала ей, чтобы она не обращала на него внимания?

— Я ничего не могла ей сказать, — ответила Уэнди. — Она не спускается вниз. И не впускает меня.

Нэнси охватила злость. Она сняла с полки еще одну кружку и резким движением бросила в нее пакет с заваркой.

— Как он мог? Он ведь прекрасно знает Ру. Она действует спокойно и собранно, но болезненно реагирует на все. И она единственная из нас, кто считается с мнением Эдварда!

— Я даже рада, что не видела его, — призналась Уэнди. — Когда я жила в Мелизмейте, я всегда его боялась.

— Я его не боюсь. — Нэнси взяла обе кружки с чаем. — Мы спустимся через минуту. Поставь, пожалуйста, шампанское в холодильник.

Она понесла чай наверх и вошла в спальню.

Когда она повернула ручку двери, раздался приглушенный голос:

— Уйди!

— Дорогая, это я. Я ведь тоже сплю здесь, если, конечно, ты не хочешь сослать меня в комнату к Максу.

Руфа лежала, распластавшись поперек своей одноместной кровати. Нэнси поняла, что она проплакала все это время. Ее лицо было мокрым и вспухшим от слез. Нэнси охватил приступ ярости по отношению к Эдварду, но она сумела изобразить радостную улыбку.

— Я принесла тебе чаю.

Нэнси редко угощала кого-нибудь чаем.

— Спа… асибо… — проговорила сквозь слезы Руфа и с трудом приняла сидячее положение.

— Я уже знаю, — сказала Нэнси, опускаясь на свою кровать. — Жаль, что меня не было, а то я не постеснялась бы сказать все, что о нем думаю.

— Он узнал о Брачной игре. Он презирает нас. — Содрогаясь, Руфа маленькими глотками пила чай. — Я наговорила ему массу ужасных вещей, скорее всего, он больше никогда не будет со мной разговаривать.

— Прекрасно, — заявила Нэнси. — Я всегда тебе говорила: не слушай его. Настоящий Мужчина никогда не воспринимал его всерьез.

Губы Руфы задрожали.

— Что будет со всеми нами без Эдварда?

— Переживем, вот что, — заявила Нэнси. — Только не злись, но я нашла работу, и совсем не в «Дьюк оф клэранс», пока ты не успела возразить.

Она вытащила из бюстгальтера смятую пачку ассигнаций.

Уголки рта Руфы дернулись в подобие улыбки.

— Только не говори, что ты выручила это, подавая пивные кружки.

— Бокалы с шампанским, дорогая. Я работаю поблизости от Берри — вниз по улице с каким-то бестактным историческим названием типа «Большая улица калек» или «Двор прокаженных».

— Что?

Нэнси засмеялась.

— Шикарное заведение! Когда подходит время закрытия, совсем не нужно выключать телевизор или уменьшать яркость света: гости уходят сами. А когда я уронила стакан, никто не приветствовал это криками.

— Да, видно, действительно шикарное.

— Признайся, — подлизывалась Нэнси, — ты поражена?

Руфа улыбалась сквозь слезы. Ее улыбка запала в душу Нэнси.

— О да… Я чувствую такую безысходность в отношении денег. Глупо было с моей стороны злиться за твое желание стать барменшей. Я тоже хочу найти себе какую-нибудь работу.

— Разве Берри не сказал, что поговорит со своими знакомыми насчет твоих банкетов? Я напомню ему.

— Разумеется, — проворчала Руфа. — Теперь ты часто будешь видеться с ним.

— Видеться? Да я закручу с ним бурный роман, я выйду за него замуж! Так что не унывай, дорогая. Спускайся вниз и выпей бокальчик шампанского. Забудь об Эдварде. Честно говоря, изводиться из-за мужчины можно лишь в том случае, когда ты в него влюблена.

— Я не могу вынести его презрения, — сказала Руфа. — Я не могу вынести пренебрежительного отношения ко мне. Начинаешь себя ненавидеть.

— Для пренебрежительного отношения к тебе нет оснований. Он поймет это, когда получит приглашение на мое грандиозное бракосочетание.

На выцветшем хлопковом индийском покрывале Руфы лежала груда использованных салфеток. Она вынула из коробки еще одну чистую салфетку и высморкалась. Она постаралась взять себя в руки, но ее голос был безутешным.

— Не думаю, что ты можешь рассчитывать на брак с Берри.

Нэнси засмеялась и поцеловала сестру в голову.

— Я не собираюсь спорить об этом.

* * *

Нэнси дала Берри толчок для знакомства с феноменом стресса. Раньше, согласно заведенному распорядку, он безмятежно курсировал между работой, невестой и семьей, и ничто не нарушало его жизненного ритма. Неожиданное появление за стойкой бара «Форбс энд Ганнинг» Нэнси вскоре превратило его в беспокойного, с жадностью поглощающего кофе неврастеника.

Самое ужасное, что и другие мужчины заметили ее — не могли не заметить. Она была златокудрой Гебой, с неспешной легкостью разносившей свой нектар. Она, приятно улыбаясь, легко парировала скабрезные замечания, всегда правильно отсчитывала сдачу и никогда не забывала о заказе. Сюда стали приходить из таких отдаленных районов, как Пристань Канареек, чтобы взглянуть на ее озорные глаза и пышные груди.

Некоторые мужчины приглашали ее на свидание, с разной степенью серьезности. Нэнси всегда отказывалась, намекая, что она «уже договорилась». Однажды это услышал Берри, и его охватил приступ ревности, опасный по своей силе. Услышав, что кто-то назвал ее «Рыжей завлекалой», он чуть не совершил убийство. Она ужасно обескураживала его. Берри понимал, что ее следует избегать — ради здравого смысла и душевного спокойствия, но не мог отказаться от посещений «Форбс энд Ганнинг» в виде жалкого призрака.

По мере того как зимняя стужа стала смягчаться, уступая место весенней оттепели, он по нескольку раз на день внушал себе, что ни за что не сделает ничего обидного для Полли — ни при каких обстоятельствах. Он постоянно повторял себе, что крепко любит Полли. Ничего, что приготовления к свадьбе будут дорогостоящими. Это дело принципа. Можно назвать его старомодным, но он верит в святость слова джентльмена.

Но какая-то часть его «я» не подчинялась кодексу джентльмена. Он всегда полагал, что она находится под надежным контролем. Однако мучительные проявления сексуальной одержимости полностью нарушили привычный ритм его жизни.

Ситуацию еще более усложняли два фактора. Смириться с тем, что Нэнси работает в «Форбс энд Ганнинг», где пьют и сплетничают его коллеги, было довольно трудно. Даже если он откажется от посещения бара, то все равно не сможет избежать общения с Нэнси, так как Адриан и Полли поддерживали близкие отношения с ее сестрой. У загадочного Адриана, насколько понимал Берри, были серьезные намерения в отношении Руфы. И чем серьезнее они становились, тем сильнее было стремление Полли дружить с будущей миссис Мекленберг.

Адриан действовал методично. Через несколько недель ланчи и обеды переросли в концерты и прогулки с выездом за город. По мере развития процесса ухаживания Полли становилась все приветливой с Руфой и более терпимой к Нэнси. Апогей пришелся на один из вечеров, когда Берри вернулся из офиса, наказав себя отказом пойти в «Форбс энд Ганнинг», и увидел златовласых сестер, сидящих на его же софе. Полли пригласила их отужинать.

— Надеюсь, ты не против, — сказала ему Полли, когда они находились наедине в кухне. — Мне было бы неудобно приглашать Руфу одну.

Нэнси ей не нравилась, и она полагала, что Берри того же мнения.

— О, я не против Нэнси, — сказал он равнодушно, стараясь не выдать себя.

Полли взяла из его рук портфель и вручила ему штопор.

— Надеюсь, ты побеседуешь с ней, пока я улажу свои дела с Руфой. Ты же знаешь, как Нэнси любит болтать!

Берри наблюдал за тем, как она готовит побеги спаржи в бальзамовой подливке, и думал, что постоянно жить напоказ очень трудно. Даже когда они были одни, Полли не прекращала воздействовать на невидимую аудиторию. Как будто, размышлял он, она запрограммирована. Она может создать у сестер Хейсти впечатление, что они живут так всегда, а это, черт возьми, так и есть.

— Нэнси мне не нравится, — сказала Полли. Она чистила пармезан у стола, повернувшись к нему спиной. — У нее никогда не будет истинной утонченности, которой обладает Руфа. Ты можешь себе вообразить, чтобы Адриан пригласил такую, как Нэнси, на камерный концерт? Боюсь, что в ней есть что-то провинциальное. Если не сказать вульгарное.

Берри испытал приступ резкой неприязни к Полли. Раньше такого не было, и это заставило его посмотреть в глаза правде.

Похоже, он влюбился в Нэнси. Она была подобна лучу солнца в холодном мраке. Ее обаяние, ее смех и ее неизменно прекрасное настроение заряжали атмосферу. Неожиданные всплески ее искренней доброты почти обескураживали его. Он безумно любил Нэнси, как никогда и никого ранее. Но брак с Полли был неизбежен. Он мог оставить Полли и потом всю жизнь презирать себя. Или же забыть о Нэнси и умереть от душевных мук. В любом случае он был обречен на жалкую жизнь, лишенную радостей секса.

Он пытался подавить свою предательскую плоть. Вместо того чтобы идти обедать с друзьями, он шел в спортивный зал. Полли купила ему годовой абонемент в качестве подарка ко дню рождения. После работы он, как обычно, заходил в бар, где сидел за стаканом минеральной воды, изнывая по вниманию со стороны Нэнси.

Он потерял интерес к пище. По мере того как удлинялись весенние дни, уменьшался объем его живота. Все его костюмы трижды ушивались, а затем выбрасывались за негодностью. Его челюсть отвисла, щеки втянулись. Во время бритья он смотрел на себя в зеркало и, видя свои большие карие глаза на исхудалом, словно детском лице, считал себя мученическим персонажем. Окружающие же, напротив, продолжали говорить ему, что он чудесно выглядит. Даже его сестра, как правило, легко определявшая его душевное состояние, поздравила его с тем, что он решил не превращаться в чопорного Блимпа.

Полли была в восторге. Почему она не замечает, удивлялся Берри. Как может она выходить замуж за человека, сгорающего от любви к другой? Он позволил себе небольшую дерзость обидеться на Полли за ее самодовольство, но это не сработало. Он по-прежнему был готов жениться на ней. Пусть на его надгробной плите будет написано, что он был человеком слова.

* * *

В середине марта Нэнси сообщила Руфе, что она добилась значительного прогресса.

— Долго он не продержится. Как только потеплеет, я сниму часть нижнего белья. Он уже на грани того, чтобы назначить мне свидание.

— Это довольно опасная грань, — сказала Руфа. — Он, видимо, не спешит срываться с нее.

Она была очень бледной, с яркими, возбужденными глазами. В этот вечер она собралась обедать с Адрианом. Возможно, после обеда должен был наступить новый этап в ухаживании. Каждая встреча с Адрианом облекалась в небольшой тест, который она всегда успешно сдавала. Ее реакция на искусство, музыку и пищу принималась к сведению.

Теперь он снял еще одну завесу, пригласив на обед свою сестру. Разглашение тайны, что у него есть сестра, носило само по себе сугубо интимный характер. Ее звали Кларисса Уоттс-Уэйнрайт, и, насколько могла понять Руфа, она находилась в центре частного круга Адриана. Она заподозрила, что это заключительная инспекция, перед тем как будет расчищен путь для возможных сексуальных контактов. До сих пор Адриан всего лишь целовал ее в щечку при встречах и расставании — с почти незаметно возрастающей теплотой. Руфе хотелось знать, как она отреагирует на совершенно невероятную ситуацию, если Адриан сделает заход.

Сказать честно, он ей нравился. Ее привлекали холодная чистоплотность и сдержанность Адриана: она не потерпела бы рядом с собой мужчину, распускающего руки. В глубине души — она ни за что на свете не призналась бы в этом Нэнси — она даже ждала секса с ним.

Для обеда в Холланд-парке нужен был вечерний туалет. Ранее Руфа приготовила два званых обеда (для одной очаровательной, но слегка чокнутой знакомой Полли, изобиловавшей титулами) и потратила заработок на длинное, облегающее фигуру голубое платье. Это позволяло ей не испытывать особой вины за исчезающие деньги Эдварда. Мысли об Эдварде вновь бередили старые раны. Она горько сожалела о ссоре.

Рошан, выступавший в роли камеристки, заколол шпилькой ее длинные волосы узлом на затылке.

— Помни, дорогая: если дело будет продвигаться слишком медленно, вынь верхнюю шпильку, и все обрушится, производя потрясающий эффект.

Уэнди издала вздох.

— Ты прекрасна. Жаль, что Настоящий Мужчина не может видеть тебя.

— Он сорвал бы платье с твоей задницы, — проговорила с кислым видом Нэнси. Она не могла видеть, как Руфа украшает себя ради принесения жертвы.

Руфа уже кое-что рассказала Адриану о ситуации в Мелизмейте. Теперь он посылал в Тафнел-парк свою машину, но никогда не приезжал сам. Нэнси возмущалась его снобизмом. Руфа же относилась к этому по-иному и ценила проявленную им тактичность.

Прибыв в огромный дом, она почувствовала, что полностью отрешилась от Тафнел-парка. Адриан — сверкающий, как отполированное лезвие, — вошел в холл, чтобы поцеловать ее в щеку и снять разорительно дорогую пелерину, которую Рошан уговорил ее купить.

— Вы прекрасны, — тихо сказал он.

Она вошла в гостиную, держа его под руку.

Сестра Адриана была женским вариантом своего брата: не столь откровенно красивой, но безукоризненной, с такой же яркой проседью в волосах. Когда Руфу представляли гостям, она заметила, что все они знают друг друга. Она была моложе собравшихся минимум лет на двадцать. Одна из женщин многозначительно подняла брови, когда она подала ей руку. Это понятнее всяких слов навело ее на мысль, что ее представляют как будущую супругу Адриана. Это впечатление усилила сама Кларисса Уоттс-Уэйнрайт, постоянно приобщая Руфу к беседе во время обеда.

Для Нэнси было бы неприемлемо однообразие такой вынужденной утонченности — «сдавливания задницы», как она это называла. Нэнси не подходила для такого сдавливания. Руфа же чувствовала себя в своей тарелке. Она никогда не боялась тяжкого труда.

Когда подали кофе, все потянулись в гостиную. С пелериной в руках появился Адриан. Он набросил ее на плечи Руфы и вывел ее из помещения под предлогом знакомства с садом.

Держа его за руку и слегка дрожа от весенней свежести, Руфа всматривалась в холмистые газоны и кустарник, окаймленные рядами горящих золотистых окон.

— Вы замерзли, — заметил Адриан. Он обнял Руфу. — Мне не следовало бы подвергать вас воздействию стихии. Вы лучше чувствуете себя в помещении.

Она не намеревалась дискутировать с ним, но не могла не подумать, как смеялась бы Нэнси, услышав такое.

— Вы потрясли меня, — сказал Адриан, — когда сказали, что ни разу не были в Париже. Это существенный пробел в вашем образовании.

— Боюсь, что таких пробелов полным-полно.

— Не оправдывайтесь, милая Руфа. Мне это даже нравится. Это означает, что вы не избалованы. Благодаря оригинальному воспитанию у вас редкая форма невинности. Мне не хотелось бы, чтобы вы познакомились с Парижем без меня.

Его голос в безлюдном саду звучал совсем тихо. Он говорил ей прямо в ухо. Руфе показалось, что она затаила дыхание.

— У вас есть какие-то планы на уик-энд на следующей неделе?

Уик-энд означает секс. Неожиданно Руфа испугалась. Если она не выйдет из положения, то окажется в ловушке.

— Вы же знаете, что я никогда не строю планов.

Во тьме она услышала улыбку в его голосе.

— Я думал, вы заняты подготовкой к банкету. — Его забавляла ее элегантная работа.

— У меня еще ничего не расписано, — сказала Руфа. — Кроме обеда для Берри и Полли, на котором будете и вы.

— Да, и признаюсь, сгораю от любопытства. Я не часто встречал женщин, умеющих готовить. Однако мой уик-энд в Париже не связан с вашей деятельностью. Поедете?

— Я… с удовольствием.

— Прекрасно. Хотя парижанки по сравнению с вами — так, ничего особенного. Я не говорю подобное слишком часто. Не люблю констатировать очевидное.

Он придвинулся к ней. Время замедлило свой бег. Близко перед собой она различала резкие очертания его лица.

Его губы оказались холодными. Руфа была неподвижна, желая расслабиться. После начального шока она почувствовала, что может легко вынести испытание. Это было вполне терпимо.

В какой-то безумный момент ей захотелось смеяться. Помимо полового акта, который, как теперь стало ясно, вряд ли будет неприятным, существовало огромное облегчение, связанное со спасением Мелизмейта.

* * *

— Не делай этого, дорогая, прошу тебя, не делай! Он запрет тебя в клетку, и ты не увидишь больше дневного света!

Обернув себя розовым полотенцем и распустив мокрые рыжие волосы, Нэнси кинулась на кровать Руфы.

— Слезь с моего платья, — отпарировала Руфа. — Что на тебя нашло? Этот уик-энд в Париже — все, к чему мы стремимся. Я уверена, что Адриан собирается сделать мне предложение.

— Но ты же не любишь его!

— Нэнси, я не хочу возобновлять этот разговор. Мне он нравится, и этого достаточно. Ты же не любишь Берри.

— Берри совсем другой, — сказала Нэнси. — И я тоже. Прошу тебя, Ру, послушай меня: образумься, пока не поздно! Ты не сможешь контролировать ситуацию.

Руфа вытянула подол своего шифонового платья из-под Нэнси.

— Я знаю, что делаю. Возможно, я не люблю Адриана. Но я и не пригодна для необузданных страстей.

Нэнси тяжело вздохнула:

— Очень даже пригодна. В тот момент, когда ты встретишь того, кто тебе действительно понравится, ты лишишься рассудка.

— Я слишком благоразумна, чтобы сделать нечто подобное, — сказала Руфа. — У каждого из нас есть своя мера контроля над эмоциями. Я понимаю, что потеряла ее с Джонатаном, но это произошло много лет назад, и было не чем иным, как издержками молодости. Адриан понимает меня. У нас одинаковые вкусы. Он может придать мне определенную уверенность в себе, к чему я всегда стремилась, и уже намекнул, что понимает, что я иду в одной связке с Мелизмейтом. Он превратит его в великолепнейший в мире дом. Это отнюдь не будет жертвой.

— Ахинея! — отрезала Нэнси. — Ты стремишься убедить себя в этом. Ты полна решимости воспользоваться такой благоприятной ситуацией.

Руфа вынула булавку из волос. Как и говорил Рошан, тяжелый пучок темно-рыжих волос рассыпался по ее жемчужным плечам.

— Я отнюдь не насилую его чувств, если ты это имеешь в виду.

— Мне плевать на его чувства, — раздраженно фыркнула Нэнси.

— Да тебе на всех плевать. Когда я выйду за Адриана, то перестанешь мешать жить бедняге Берри.

— Он должен быть мне благодарен. Ты проявляешь щепетильность, потому что решила подружиться с этой сучкой Полли.

— Кстати, она не сучка.

— Для тебя нет. Она смотрит на меня так, как будто считает, что я и в подметки ей не гожусь.

Руфа не собиралась втягиваться в спор из-за Полли.

— Послушай, что же получается? Игра почти закончена, думаю, ты рада этому.

— Адриан — старик и к тому же неисправимый эгоист. Ты прекрасно понимаешь, что будешь с ним несчастна.

— Я в состоянии сама позаботиться о себе.

Руфа уселась перед плохо освещенным зеркалом и стала с помощью ваты стирать тушь с ресниц.

Нэнси спрыгнула с кровати.

— Ру, послушай меня. Забудь о своем обычном аргументе, что Берри — человек чести. Предположим, я получу от него предложение, а он согласится позаботиться о Мелизмейте и всем, связанным с ним. Ты все равно пойдешь за Адриана? Будет это иметь значение?

— Очевидно. Но Берри никогда не сделает предложения, так о чем же спорить?

— Это я и хотела узнать.

Глава тринадцатая

— Я слышал, вы немного повздорили вчера вечером, — сказал Макс. — Неужели знаменитая Брачная игра столкнулась с трудностями?

Он прислонился к полкам в кухне Уэнди, держа в руках кружку чая и с неприкрытым восхищением глядел на оголившиеся ноги Нэнси, которая нагнулась к стиральной машине.

Она захлопнула дверцу и распрямилась, откинув назад свои длинные волосы.

— Единственная трудность заключается в том, что все идет слишком хорошо. Если я не сумею подсуетиться, Руфа пойдет на заключение ужасного брака.

— Не нужно пытаться остановить ее, — сказал Макс. — Пусть ошибается сама. Она всегда сможет развестись с ним, когда растратит все его деньги.

Нэнси улыбнулась.

— Так бы поступил ты, верно?

— Разумеется.

— Я не думаю, дорогой, что развод — радостное событие. Только представь себе, как тяжело Руфа перенесет это.

— Действительно. Избави нас Бог от серьезных типов. — Веселые, темные шаловливые глаза Макса медленно осматривали ее с головы до ног. — Как получилось, что вы такие разные?

Он мог говорить Нэнси что угодно, но это означало одно и то же. Каждая реплика, какой бы безобидной она ни была, являлась приглашением войти в распахнутую дверь. Нэнси чувствовала исходящие от него волны сексуальности и удивлялась своей стойкости. Он очень нравился ей. Иногда, лежа ночью на своей односпальной кровати, она злилась на Руфу и злосчастную Брачную игру. Но до сих пор ей все-таки удавалось уклоняться от ухаживаний Макса, не отпугивая его раз и навсегда.

Она улыбнулась, потупив взор.

— У нас больше общего, чем это кажется.

Это должно было означать: я тоже чту нравы, хотя на первый взгляд выгляжу легкомысленной, и меня не так-то просто заманить в ловушку.

Вот уж потеря так потеря, с сожалением думала Нэнси, тайком поглядывая на Макса. Впервые в жизни ей приходилось сдерживаться от любовных утех, да еще когда она их так ожидала!

На какое-то мгновение ей пришла в голову мысль последовать за Максом в его комнату и сказать, что она без ума от него. Совсем не обязательно, что и он без ума от нее. Согласно моральному кодексу Нэнси, истинная любовь к мужчине — это возвышенная страсть, а не просто траханье. Нэнси не одобряла простого траханья. Секс должен проистекать от любви, секс без любви аморален!

В этом состояла суть ее неприятия Адриана. Когда она дала согласие на Брачную игру, то исходила из того, что любовь возникнет сама собой, как только для этого будут заложены основы. Возможно, она была наивна, но ее всерьез беспокоило полное отсутствие любви между Адрианом и сестрой. И ее пугала мысль о том, что Руфа находится в руках этого бесчувственного человека.

«Ру — такая упрямая, — размышляла Нэнси, — она утверждает, что может жить без любви, хотя на самом деле изнывает от желания быть любимой».

Раздался звонок в дверь. Нэнси пошла открывать. У входа стоял смутно знакомый мужчина, высокий и худощавый, лет сорока с небольшим, с густыми темно-серыми волосами и гладким, выбритым лицом. Его костюм был слишком элегантен для Тафнел-парка в будничный день. И он был ослепительно красив.

— Привет, Нэнси, — сказал он.

Шок, подобно пощечине, привел ее в чувство. Она поймала холодный взгляд и, изумленная, проговорила:

— О Боже мой!

Это был Эдвард Рекалвер.

Эдвард без бороды в модной одежде!

Он выглядел помолодевшим лет на десять. Нэнси пришло на ум сравнение с деревом, с которого соскоблили старую кору.

Это потрясало.

Нэнси была настолько поражена и ошарашена, что сочла его сексуальным — и это Эдварда, надо же…

— Да, это в самом деле я, — сказал он и улыбнулся своей обычной кривой улыбкой. Он носил бороду с тех пор, как вышел в отставку. До этого у него были густые усы. Впервые в жизни Нэнси видела его с незаросшим лицом.

Она замерла:

— Что с тобой произошло?

— Я обрел разум и побрился, — сказал он. — Так-то вот. Ты одобряешь?

— Несомненно, — сказала Нэнси, нежно глядя на него. — Ты выглядишь на тысячу лет моложе. Как будто сделал европейский ремонт.

Эдвард рассмеялся, услышав ее высказывание.

— Проказница, сказал бы твой отец. Руфа дома?

Нэнси вспомнила, что должна была злиться на него, но проявление злости получилось неубедительным.

— Если ты пришел, чтобы снова наехать на нее, тебе не повезло.

Он содрогнулся от обиды, но голос был мягким:

— Нэнси, я очень сожалею о том случае. Поэтому и пришел.

— Ты шутишь, — сказала Нэнси. — Ты никогда не извиняешься.

— Видимо, я изменился, — отрезал он и тяжело вздохнул. — То, что наговорила Руфа, просто невероятно. Но то, что сказал я, непростительно. — Он окинул Нэнси проницательным взглядом. — Я понятно выражаюсь?

— Абсолютно понятно, — сказала Нэнси, подумав о том, что, когда Эдвард выражается спокойно, в нем есть что-то приятное. Она привыкла, что после смерти Настоящего Мужчины по отношению к ним он всегда проявлял свой назидательный талант. Но это могло быть признаком скорби, как и зацикленность Руфы на спасении Мелизмейта, как и ее стремление к любовным интрижкам, как тоска Лидии по Рэну и как страсть Селены к чтению. Эдвард реагировал на горе, подобно любой из них. Это было невероятно. Нэнси подумала, что все они разучились вести себя нормально.

— Не опасайся по поводу того, что я дам тебе очередную затрещину, — заверила она его. — Я солгала бы, если бы сказала, что Ру не была удручена. Но это лишь потому, что ты попал в цель.

Он был тронут.

— Я, наверное, сошел с ума, что проявляю к ней такую заботу?

— Не сошел. Со мной то же самое. — Нэнси шире распахнула дверь. Она не могла позволить ему уйти. — Входи. Выпьешь чаю?

— Спасибо. С удовольствием. — Казалось, он освободился от тяжести груза.

«Какого же приема ожидал он?» — подумала Нэнси.

Вслед за ней он направился в кухню. Нэнси заметила, что он с интересом осматривается, видит общее обветшание, но искренне старается не судить строго. Невероятно! И как он нашел в себе силы выслушать Руфу? В детали Нэнси не была посвящена.

— Присаживайся, — сказала она. — Не желаешь перекусить?

— Нет, спасибо! — Он осторожно опустился на стул.

— В таком случае извини меня, я займусь тостами с сыром, — сказала Нэнси. — Через минуту мне идти на работу.

— Ты работаешь?

— Разве мама тебе не говорила?

— По правде говоря, — сказал Эдвард, — я не показывался в Мелизмейте с тех пор, как мы с Руфой… с тех пор, как я был здесь в последний раз.

— А… — Нэнси терла сыр, не зная, что сказать. Эдвард был неотъемлемой частью Мелизмейта. Роза жаловалась на его вмешательство, но ни в коем случае не хотела, чтобы его не было. Она слишком во многом полагалась на него. Как и все они. — Ру, правда, возникла против тебя?

— Я, конечно, пришел сюда не для того, чтобы обвинять ее, — сказал он, начиная злиться. — Если она и «возникла против меня», как ты говоришь, я это заслужил.

Нэнси знала, что сказал бы Настоящий Мужчина, и решилась сделать это сама.

— Послушай, Эдвард, не заходи слишком далеко. У меня нет времени разбираться в той куче обвинений, которые ты тут собираешься нагромоздить. Иначе я не успею выпить чай.

Она заметила его минутное замешательство, после чего он расслабился и рассмеялся.

— О'кей. Расскажи мне о своей работе.

— Ну, как я уже говорила, для опытной барменши всегда найдется хорошая вакансия.

Заметив, что Эдвард искренне заинтересовался, Нэнси рассказала ему о баре «Форбс энд Ганнинг». Она не могла не приукрасить историю, как это сделал бы Настоящий Мужчина, и с блеском изобразила своего босса. Эдвард наградил ее смехом — он всегда с удовольствием слушал рассказы Настоящего Мужчины. Нэнси знала, что он нуждается в умении Настоящего Мужчины превращать жизнь в «мыльную оперу» так же, как Линнет, да и Руфа, нуждались в саге о Братьях Рессани. Она тяжело воспринимала отсутствие Настоящего Мужчины, и пустота, оставленная им после себя, кровоточила, как открытая рана.

Когда Нэнси наконец уселась, поставив на стол чашку чая и тарелку тостов с сыром, от которой шел пар, Эдвард, сделав над собой усилие, спросил:

— Я сильно расстроил Ру, да?

— Она была опустошена. Когда я пришла, она рыдала. Ты же знаешь, она всегда хотела, чтобы взрослые одобряли ее поступки.

— Да… Думаешь, она позволит мне увидеться с ней, чтобы я смог высказать сожаление по поводу случившегося?

— Конечно, позволит, — сказала Нэнси. — Ей не впервые прощать тебя.

— А она скоро вернется? Я хочу сказать, я не помешаю, если подожду ее?

Нэнси сочла, что его неожиданная чувствительность заслуживает вознаграждения, и к тому же ей до смерти хотелось услышать реакцию Руфы на его перевоплощение.

— Она у Берри. Его девушка собирается устроить обед, а Ру готовит. Пембертон Виллас, 8б, рядом с Фулем-роуд.

— А она не будет против моего появления?

Нэнси понимала, что будет. На обед к Полли был приглашен Адриан, а на следующий уик-энд запланирована краткосрочная поездка в Париж. Руфа не хотела бы, чтобы на этом решающем этапе вдруг появился Эдвард. Да хрен с ним, подумала вдруг она: это могло стать спасением для ее серьезной, легко ранимой сестры.

— Ну и пусть будет против. Может, тебе удастся расстроить ее брак с Адрианом.

Так впервые Эдвард услышал имя «жениха» Руфы. Он подозрительно сощурился.

— С кем?

«Пришло время, — решила Нэнси, — рассказать ему всю правду без малейшего налета хитрости, характерной для семейства Хейсти».

— Его зовут Адриан Мекленберг. Он до неприличия богат, стар и холоден, как сосулька. Она не должна выходить за него, Эдвард. Она не испытывает к нему никаких чувств, хотя и пытается внушить себе, что испытывает. Ты же знаешь ее. Знаешь о ее способностях делать себя несчастной.

Он задумчиво кивнул.

— Да, полагаю, что это так. А ты уверена, что она не… что ей безразличен этот человек?

Только впоследствии Нэнси поняла, что вопрос был задан неспроста.

— Да, уверена. Она не в состоянии обмануть меня; она внушила себе, что никогда больше не будет счастлива. Мелизмейт для нее — это все.

— Ты ведь тоже о ней беспокоишься, правда?

— А что же я, по-твоему, здесь делаю? — спросила Нэнси. — Я ведь не могла отпустить ее одну в Лондон. Такие, как она, способны умереть от душевных ран. Иногда мне кажется, что это вскоре действительно произойдет. Я не могу видеть, как она постепенно убивает себя. — Нэнси выдала это как на исповеди и почувствовала огромное облегчение. — Но ведь кто-то должен помешать ей загубить свою жизнь, а тебя она может послушать. Если ты в состоянии заставить ее признать, что эта Брачная игра — дерьмо, то сослужишь нам большую службу.

— Постараюсь, — сказал Эдвард.

* * *

Руфа считала вполне естественным, что кухня Полли была похожа на камбуз: она явно эксплуатировала своих работников, как галерных рабов. Уборщица-колумбийка и официантка-испанка носились взад и вперед, подчиняясь пронзительным командам хозяйки. Учитывая, что Руфа — будущая миссис Мекленберг, Полли маскировала обращенные к ней приказы под слащавые просьбы. Не могла бы Руфа потоньше нарезать копченого гуся? Не могла ли она промыть ночную фиалку не водой из-под крана, а минеральной водой? Не слишком ли малы пучки зелени? Не могла бы Руфа стереть отпечатки пальцев с холодильника из нержавеющей стали?

Руфа и раньше встречала истеричных хозяек, но была поражена, что Полли устраивала такую свистопляску по поводу званого обеда. Она хотела проникнуться симпатией к Полли, потому что ей нравился Берри, но это была трудная задача.

Она выполняла все требования Полли напряженно и топорно, поддаваясь волнению. С каждым днем волнение проявлялось все сильнее. Она не могла заставить Нэнси понять, в каком отчаянном положении был Мелизмейт. Ночные разговоры с Розой свидетельствовали о полном крахе. Они уже получили последние предупреждения от телефонных и прочих компаний. Потолок совсем прохудился… Брак с Адрианом — и как можно скорее — был единственной надеждой Руфы, да и всех остальных.

Ее семья распадалась одновременно с распадом дома. Селена бросила учиться. Она отказалась сдавать экзамены и целыми днями перечитывала «Аркадию» Сидни. Руфа была в отчаянии. Почему она не может читать эти толстые книги, обучаясь в университете? И почему Роза не может силой заставить Селену вернуться в Сент-Хильдегард? Руфа, Нэнси и Лидия когда-то учились в этой замечательной школе, пользуясь остатками семейного кредита, лишить их которого Настоящий Мужчина так и не смог. Но когда кредит закончился, Селена внезапно получила стипендию. Была бы Руфа в Мелизмейте, она не дала бы своей сестрице ни минуты покоя. Она возила бы ее в школу на автомобиле, связанную и с кляпом во рту, если бы в этом возникла необходимость, и втаскивала бы ее в класс за волосы.

Роза была всецело занята Лидией, дочерью, которая больше всего походила на нее внешне и стоила ей многих душевных мук. Рэн по-прежнему жил один на своей ферме, и его бывшая возлюбленная лелеяла несбыточные надежды. Руфа и Роза опасались, что Рэн не устоит перед ее большими, полными чувства глазами. И как им быть дальше, если он опять спутается с кем-нибудь еще?

«Лидия, видимо, рехнулась, — говорила Роза. — Даже Линнет понимает, что он переспал со всеми женщинами на много миль вокруг».

Руфа мечтала оказаться дома, чтобы довести до ума свою свихнувшуюся сестрицу. Лидия нуждалась в нежном обращении, а Роза была слишком нетерпима по отношению к ней. С другой стороны, если выслать им часть денег, которые она заработала, где гарантия, что Роза использует их на оплату счетов, а не растранжирит на джин? Раньше она могла полагаться на Эдварда: она не уехала бы в Лондон, если бы не была уверена, что он всегда готов предотвратить катастрофу. Однако после их последней встречи Эдвард не появлялся в Мелизмейте. Его никто не видел и никто не знал, где он. Руфа не могла с этим примириться. Ей очень не хватало его присутствия, и она корила себя за то, что отпугнула от себя эту семейную палочку-выручалочку. Роза наотрез отказалась обращаться за помощью к Эдварду: «Я скорее съем кусок дерьма на тосте». Теперь все зависело от Брачной игры. Если Адриан не женится на ней, то что станет с ними со всеми?

* * *

В половине пятого Полли влетела в кухню, как раз в тот момент, когда Руфа уселась на табуретку с чашкой чая в руках.

— Какой-то мужчина хочет тебя видеть, и, честно говоря, я пожалела, что он не ко мне: он такой интересный. Говорит, что он твой крестный.

— Эдвард? — Руфа от неожиданности резким движением расплескала чай. — Ой, извини… — Она быстро наклонилась и вытерла тряпкой пол. — Ты не возражаешь, если я?..

В ее памяти не запечатлелись слова, что Эдвард «интересный». Ее сразу же осенила мысль, что он решил примириться, так как в Мелизмейте произошло что-то ужасное. Она пронеслась мимо Полли в гостиную.

— Привет, — сказал Эдвард. Он подошел к ней и поцеловал ее в лоб. — О Боже, как ты побледнела! Но у меня нет плохих новостей.

Руфа, потерявшая дар речи, неожиданно застеснялась. Она с трудом узнала красивого мужчину в темном костюме. Она вряд ли могла вступить с ним в дискуссию в присутствии Полли, но не считала возможным относиться к этому человеку, как обычно относилась к Эдварду. Так как же обращаться с ним? Она неловко взглянула на Полли, которая была удивительно спокойна и улыбалась.

Эдвард положил руку на плечо Руфы.

— Полли, не мог бы я забрать ее на полчасика? Нам нужно поговорить.

— Но мне ведь еще нужно… — начала Руфа.

Полли продолжала улыбаться.

— Да что ты… Спешить некуда.

— Мы будем в кафе напротив, — сказал Эдвард. — Если я задержу ее слишком долго, приходите и ругайте меня.

— Ерунда, я ничего не сделаю подобного. Вернетесь, когда придет Берри: он будет очень рад видеть тебя. — Хихикнув, Полли забрала из рук Руфы тряпку. — Руфа, сними же свой фартук, соседи подумают, что я — эксплуататорша!

Руфа не признавалась самой себе — насколько одинокой чувствовала себя без Эдварда. Радость от встречи с ним почти отбросила на задний план ее удивление по поводу его ошеломляющего внешнего вида. Ей было так приятно и спокойно на душе, когда Эдвард вел ее через дорогу в кафе. Длинная стойка у окна была занята, но Эдвард сумел отыскать в уголке небольшой столик с мраморной поверхностью. Они молча уселись, с грустью глядя друг на друга.

Неожиданно Эдвард засмеялся.

— Ну, давай же, скажи, что думаешь.

— Ты потрясающе выглядишь без бороды, — сказала, улыбаясь, Руфа. — Я с трудом тебя узнала.

— А это хорошо или плохо?

— Я сказала «с трудом». Тебе не так-то легко скрыть свою внешность. — Она продолжала смотреть на свежевыбритое лицо Эдварда, делавшее его моложе своих лет. Ему еще нет сорока пяти, решила она. Признаки старения практически не бросались в глаза. Вечно молодой Настоящий Мужчина был на несколько лет старше своего друга. — Скучаешь по бороде? Лицо, наверное, кажется голым?

— Без нее как-то холодно, — признался он. — Но пора было покончить с ней. Я и отрастил-то бороду лишь для того, чтобы узнать, как все это смотрится.

К столику подошла официантка. Эдвард заказал две большие чашки чая и оладьи с черникой.

— Извини, — сказал он. — Мне нужно было бы сначала спросить тебя. Но я знаю, что ты голодна, хотя сама этого не чувствуешь. Ты выглядишь измотанной. Чем, скажи на милость, ты занимаешься?

Он был прав. Руфа была измотана. Весь день крутясь на кухне, она не ела с самого утра.

— Это мой третий званый обед за четыре дня, — сказала она. — Полли проявила участие и порекомендовала меня своим друзьям. У нее тысяча знакомых, и, кажется, они только тем и занимаются, что дают званые обеды.

Принесли оладьи с черникой, приправленные ванилином. Руфе они очень понравились. Она была рада, что Эдвард наблюдает за ней.

— Нэнси нужно сворачивать свою деятельность, если она все еще хочет заполучить Берри, — сказал он. — Мисс Полли Мюир производит впечатление превосходного эксперта вашей Брачной игры.

— Именно это я ей и внушаю. — Руфа с облегчением и удивлением услышала, что он лишь между прочим упомянул об этой противоречивой Брачной игре. — Полли ни за что от него не откажется.

— Подобно немке на пляже, — сказал Эдвард, — она накидывала на него свое полотенце с самого утра.

Руфа засмеялась.

— Нэнси не совсем понимает, с какими сложностями сопряжен брак.

— Ну конечно, это не одни забавы и развлечения, — осторожно произнес он. — Но брак не тяжкий труд. Существует определенное удовлетворение от работы — если вести ее как положено.

Она выпила чай. Эдвард хмурился. Внешне спокойный, он вместе с тем крайне осторожно и неторопливо подбирал слова.

— Руфа, — сказал он, — я хочу извиниться за то, что наговорил в прошлый раз.

— Прошу тебя… — Руфа почувствовала, что не вынесет возобновления разговора на эту тему, даже в форме извинения.

— Все нормально. Я здесь не для того, чтобы запугивать тебя. — Его серые глаза сделались серьезными. — Я лишь хочу, чтобы ты знала, как это подействовало на меня. — Он мрачно улыбнулся. — Я поехал домой взбешенный. Я не спал всю ночь. Но включив в шесть часов утра программу «Сегодня», я, можно сказать, принял решение.

— Какое?

— Ешь, ешь оладьи. Наберись терпения. Нам нужно многое обсудить. Начнем, пожалуй, с Элис.

Элис — его жена. Руфа не вспоминала о ней уже много лет и чувствовала себя виноватой, видя боль в глазах Эдварда. Она не видела такого выражения его лица со дня смерти Настоящего Мужчины.

— Мне пришлось примириться с прошлым, — сказал он. — Я вынужден был признать, что времена изменились. Я увидел, что попал в ловушку. — Он рассеянно взглянул на стол. — Думаю, ты помнишь, каким ударом для меня была ее смерть.

— Конечно, помню, — кивнула Руфа. Она, действительно, помнила. В Мелизмейте все знали, что Эдвард пережил тяжелое потрясение.

— Я считал себя храбрым человеком, я побывал не на одной войне, но на самом деле мне лишь хотелось остановить время, сократить между нами расстояние. И это, надеюсь, тебе понятно.

— Ты не мог допустить каких-либо перемен, — сказала Руфа, — потому что они отдалили бы ее от тебя. Перемены ты расценивал как предательство.

Эдвард наклонился к столу, чтобы сжать ей руку.

— Мне следовало бы понять это, но я был слишком глуп. Вот в помощь этому и была придумана Брачная игра, не так ли?

— В какой-то мере.

— И я ни за что бы не признал, что делал точно то же. Мы оба ублажали мертвых.

Она не поняла, но была озабочена оттенком боли в его голосе. Он не осмеливался смотреть на нее. Склонившись над столом, он отрешенно собирал коричневые куски сахара в круг.

— Элис и я состояли друг с другом в родстве. Она была дочерью старшего брата моего отца. Мы вместе росли. Влюбились друг в друга и поженились. — Он взглянул на нее. — Тебе кажется это странным?

В определенной степени так и было.

— Нет, — сказала Руфа.

— Я не могу сказать, когда мы влюбились друг в друга. Принято считать, что любовь вспыхнула в тот момент, когда ее мать привезла Элис к нам на ферму. — Он засмеялся. — Ей было три года, а мне четыре. Перед смертью она сказала мне, что мечтала выйти за меня замуж каждый год, когда мы пекли рождественский пудинг.

— Вы были близки по духу, — осторожно предположила Руфа.

Он был благодарен ей за то, что она пытается понять.

— О да… Мы так или иначе составляли одно целое, причем каждый из нас по отдельности тоже был цельной натурой. Хороший брак делает мужа и жену похожими друг на друга. Мы нуждались в необходимости быть нужными друг другу. Ты понимаешь?

— Конечно.

— Родственники были против нашего брака. Моя мать любила Элис, как дочь, — в этом-то и загвоздка, говорила она. Она считала, что у нас будут ненормальные дети. А в итоге детей вообще не получилось.

На его лицо опустилась маска. Это была даже не боль, а лишь какое-то подобие ее.

— Она хотела ребенка, — продолжил он, — больше всего на свете. А тут еще твоя мать, плодившая детей. Она с трудом выносила это.

Его руки застыли. Он изучал поверхность стола, как будто читал прошлое. Руфа ждала, когда он снова заговорит.

Он поднял голову.

— Во всяком случае, это не то, что я… Единственное, что тебе следует знать, так это то, что касается денег.

— Не поняла, — Руфа вновь теряла нить беседы. Эдвард повернул ее в новое, неожиданное русло.

— Я никогда не рассказывал тебе о моей семье, — сказал Эдвард. — У отца Элис, моего дяди, было двое детей. Элис и Пруденс, ее сводная сестра. Он так и не женился на ее матери. Моя тетка Кэтрин нашла прибежище у нас, потому что не могла жить с моим дядей. Она, очевидно, любила его, иначе чем объяснить ее частые возвращения к дяде… Эти двое то уходили, то возвращались… — Он прочистил горло, после чего заговорил быстрее. — Не буду вдаваться в детали. Как-нибудь я расскажу тебе всю историю целиком, но сейчас хочу остановиться на другом. Тебе следует знать лишь, что дядя был человеком коварным… — он выдавил эти слова через силу, — и они, я имею в виду и Элис тоже, не могли оставаться с ним. К тому же он был очень богат.

Он бросил на Руфу короткий взгляд.

— О… — промолвила она.

— Он лишил Элис наследства. Но я, как племянник, унаследовал большую часть его денег.

— Как… ты? — Руфа была удивлена. Невероятная скаредность Эдварда была такой же привычной его чертой, как борода на лице. — И много денег?

— Много.

— И что с ними произошло?

— Ничего, — сказал Эдвард. — Элис была еще жива, и существовало условие, которое выставляло все в забавном свете… Мы даже смеялись над этим, потому что завещание было выдержано в истинно викторианском духе. Короче говоря, я бы получил эти чертовы деньги, если бы развелся с Элис и женился на ком-то другом.

Руфа была поражена. Она не могла представить себе, что за спиной прозаичного Эдварда плетутся такие интриги.

Эдвард сидел и рассматривал ладони своих рук.

— Но потом, как известно, Элис умерла. Когда она заболела, мы жили в Германии. Она пошла к врачу — ей показалось, что она беременна, — и мы узнали, что анализ крови очень плохой.

— Как ужасно! Я и не знала…

Он поднял глаза, пытаясь улыбнуться.

— Я не стану тебе рассказывать все. Не в этом дело. Я тоже хотел умереть. И деньги моего дяди казались отличным предлогом, чтобы даже не помышлять о новой женитьбе. Мне казалось, что я всем обязан ей. — Он сделал паузу. — Это довело мою бедную мать до безумия. Она без конца говорила, что Элис умерла, а я еще молод, и мой долг — непременно жениться вновь. Но мне была невыносима сама мысль об этом. Я не мог рисковать и по новой проходить через все это.

Несколько минут он сидел без движения и молчал, склонив голову над столом. Затем выпрямился и быстро проговорил:

— Я рассказал тебе об Элис и деньгах. Теперь я должен сказать кое-что о тебе.

— Обо мне? — Руфа была озадачена.

Он нахмурился, осторожно выбирая слова.

— В прошлый раз я был невероятно черствым. Я не хотел понимать, как крепко ты привязана к Мелизмейту. Я ставил тебя на одну доску с твоим отцом. Но теперь-то я вижу, что романтика не столь уж плоха. Понадобилась эта ваша пошлая Брачная игра, чтобы я понял, что значит для тебя Мелизмейт. И… и… — Он сделал глубокий вдох. — И что значишь ты для меня.

Жар прилил к лицу Руфы. Его искреннее раскаяние устыдило ее.

Эдвард нежно взял ее за руку.

— Я не могу позволить тебе сделать это, иначе мое сердце будет разбито. Я полюбил тебя, когда уволился из армии. Но ты к тому времени уже повзрослела. Если такое возможно, я полюбил тебя еще больше после того, как ты потеряла отца. Нет слов, чтобы передать мое восхищение тем, как ты пыталась сохранить Мелизмейт. — Он улыбнулся. — По правде говоря, я даже восхищался твоим стремлением продать себя ради того, что тебе дорого. Но я не могу быть сторонним наблюдателем того, как ты выходишь замуж за человека, к которому не испытываешь никаких чувств.

— Откуда ты?.. — начала Руфа, пытаясь изобразить возмущение.

— Прошу тебя… — Эдвард больно сжал ей пальцы. — Я еще не закончил. Теперь я понимаю, как я должен поступить. Ты должна выйти за меня замуж.

У Руфы перехватило дыхание. У нее закружилась голова, она оглянулась, чтобы удостовериться, что все происходит наяву.

Эдвард вновь отвел свой настороженный взгляд.

— Я, разумеется, не имею в виду, что ты должна выйти за меня, — я выразился неудачно. Я хочу сказать, что я… буду любить тебя, если ты согласишься. Ты не влюблена в меня, как в мужчину. Но думаю, я тебе нравлюсь. Полагаю, что со мной ты будешь во много раз счастливее, чем со своим Мекленбергом. — Он рискнул вновь поднять на нее глаза. — Во-первых, ты наверняка приведешь в порядок Мелизмейт, и — Бог свидетель — я точно знаю, с чего тебе следует начать. Ближайшая буря совсем снесет крышу.

Опомнившись от изумления, Руфа ждала обычного в таких случаях поцелуя. Когда его не последовало, она успокоилась, хотя и разочаровалась. Тот ли Эдвард мужчина, который в состоянии разбудить в ней женщину? — подумала она. Руфа вдруг обнаружила, что проверяет его черты, одну за другой, в попытке найти что-нибудь отталкивающее. К ее удивлению, ничего такого не обнаруживалось. Эдварда никак нельзя было назвать непривлекательным. Рано или поздно изъяны появятся, но на данный момент к нему невозможно было придраться.

Он выпустил ее руку и взглянул ей прямо в глаза.

— Руфа, я не хочу, чтобы ты подумала, что… цель моего предложения в том, чтобы воспользоваться тобою. Это последнее, чего я желаю. Моя цель не зависит от того, будешь ли ты заниматься со мной сексом или нет.

Это невероятно смутило Руфу. Ее лицо горело. Она не могла ответить. Их взгляды встретились и тотчас разошлись. Мысль о том, чтобы иметь Эдварда в качестве сексуального партнера — когда полный самоконтроль уступал позиции страстям, — была невероятной.

Эдвард почувствовал, что тяжелейшая часть его предложения осталась позади. Он вздохнул. Его плечи немного расслабились, а тон стал отрывистым. Это был тот тон, который он мог использовать в армии, постукивая по карте указкой и говоря: «Обратите внимание, ребята…»

— Давай отбросим это сразу же напрочь. Секса не будет, Руфа. И не потому, что ты не привлекаешь меня, — это не так, а потому, что я отказываюсь участвовать в вашей Брачной игре. Я хочу помочь тебе спасти Мелизмейт, но не в обмен на секс. Пусть другие думают, что я покупаю тебя, но ты должна знать, что все обстоит совсем иначе. Отнесись к этому как к деловому соглашению, хотя это звучит слишком прозаично. Ты была права. Я не могу допустить, чтобы Мелизмейт прекратил свое существование со смертью твоего отца. Это в какой-то степени касается и его. Перед смертью он просил меня заботиться о тебе. Таким способом его воля будет исполнена.

Он говорил со спокойной, непоколебимой убежденностью, которой Руфе так не хватало. После смерти Настоящего Мужчины Руфа полагалась на Эдварда, когда дело касалось той или иной проблемы. Он всегда действовал уверенно и никогда не ошибался. Они молчали. Руфа была ошеломлена и старалась привести неподконтрольные ей чувства в порядок. Она пыталась представить себя женой Эдварда. Это было совсем иное, чем быть замужем за Адрианом.

Адриан был ей чужим, а Эдварда она знала с пеленок и безоговорочно доверяла ему. Он ей нравился. По-своему она даже любила его. Но это не имело ничего общего с романтичными отношениями. Он воплощал собой всю ее любовь к надежному и хорошо знакомому. Постепенно ошеломляющее предложение Эдварда стало казаться ей Божьим даром. Впервые в жизни — и уж точно впервые после смерти Настоящего Мужчины — она может отправиться спать, не беспокоясь о будущем семьи. О, какое это блаженство и счастье знать в грозовую ночь, что крыша Мелизмейта и любимые люди, живущие в нем, находятся в полной безопасности!

Очень тихо Эдвард проговорил:

— Скажи «да» и положи конец этому безумию, связанному с Брачной игрой. Ты измотана, Ру, ты так и не пришла в себя после смерти отца, и я не могу этого выносить. Скажи мисс Мюир, что делать с ее званым обедом, и я отвезу тебя прямо домой.

Она закрыла глаза. Домой вместе с Эдвардом… Не нужно больше вкалывать на кухнях у чужих людей. Не нужно больше подстраиваться под жесткие стандарты Адриана. Она никогда не полюбит Адриана. Ему это было так же хорошо известно, как и ей. И он также понимал, что покупает ее. Если она выйдет за Эдварда, она никогда больше не увидит его.

Казалось, что железный обруч вокруг ее сердца, замораживавший и сковывавший ее после смерти Настоящего Мужчины, неожиданно расплавился, испарившись в воздухе. Если она сделает глубокий, свободный вздох, то улетит в заоблачную высь.

Она тихо и слабо плакала, освободившись от всего этого.

— Да, — прошептала она. — Я согласна. — Она разрыдалась. Рыдания ждали выхода месяцами, и их невозможно было удержать.

Эдвард неспешно и осторожно, как делал всегда, встал и подошел к столу со стороны Руфы. Она почувствовала, как он поднимает ее со стула и уверенным шагом выводит из кафе в темный коридор с общественным телефоном.

Руфа была подавлена тем, что никак не может прекратить плакать. Эдвард ненавидел сцены. Однако вместо призывов взять себя в руки он положил ее голову на свое плечо, как сделал это в тот ужасный день, когда умер Настоящий Мужчина.

— Все хорошо, — прошептал он. — Теперь все закончилось.

Мысленно Руфа вернулась к тому дню, когда умер отец. Тогда она пролила тонны слез, но наедине с собой. Лишь однажды она потеряла контроль над собой: когда встал вопрос о том, чтобы помыть комнату, в которой нашли мертвым Настоящего Мужчину. Ее истошные вопли услышал Эдвард. Не говоря ни слова, он тогда успокаивал ее целый час. Тот взрыв чувств и этот казались связанными между собой, как будто она с тех пор не переставала плакать.

Наконец она смогла снять свое мокрое от слез лицо с его плеча. Он вложил ей в руку чистый носовой платок.

Она протерла покрасневшие глаза и высморкалась.

— О Боже, извини меня…

— Перестань извиняться, — сказал Эдвард.

— Я хочу сказать, что я не могу не думать о…

— Да, я понимаю.

— Который час? Вот черт, уже нужно возвращаться.

Он улыбнулся.

— Думаю, прежде тебе необходимо выпить чашечку чая.

Они вернулись за свой столик, и Эдвард снова заказал чай. Руфа почувствовала себя спокойной и свободной. Она осознала силу и глубину его любви к себе и к ее семье. Мелизмейт спасен. Она осторожно проверяла вновь обретенное блаженство на предмет того, как бы оно не улетучилось. Кошмар окончился.

— Ты был прав, — сказала она. — Я устала. И к тому же была несчастна.

Теперь Эдвард вновь обрел прежнюю живость и хладнокровие.

— Руфа, все сложности остались позади. Я знаю причину твоих несчастий и обещаю проявлять доброту по отношению к твоим близким ради тебя.

Слегка покачиваясь, она засмеялась.

— А ты давно видел их?

— Да, дорогая, давно. Как там они? Ты удивишься, но я скучаю по ним.

Руфа не могла не рассказать о неоплаченных счетах и ветхом состоянии дома. Эдвард слушал, как всегда, невозмутимо. Она не просила о помощи, а лишь наслаждалась предоставившейся возможностью поделиться своими заботами с ним.

Было почти семь часов, когда она поспешила вернуться в квартиру Полли. Мир для нее изменился, стал добрым и многокрасочным. Ей нравились теперь все, даже Полли.

— Я понимаю, что я непростительно задержалась, но возникли сложности.

Полли только что получила огромный сверток апельсинов и роскошный букет красных роз и сияла от радости.

— Расскажи мне еще что-нибудь о своем молодом и изящном крестном. — Ты его пригласила?

К своей досаде, Руфа почувствовала, как ее вновь бросило в жар.

— Да, — сказала она.

— Скоро придет Адриан. Ты бы лучше сменила одежду.

Поменять одежду? Она и сама изменилась! Теперь ей следует взять назад то, что так и не было сказано: дать понять Адриану, что он потерял ее. Брачная игра закончилась.

Глава четырнадцатая

Нэнси с мрачным видом сняла ложкой остатки пены со своего каппуччино. Как хорошо, подумала она, что Берри живет напротив бара и она может наблюдать за его домом, одновременно приходя в себя после ссоры с Руфой. Нэнси выскочила из квартиры Уэнди, вопя от злости, а в метро извела целый пакет салфеток, чтобы привести в порядок заплаканное лицо. Боже, как это неприятно: все глазеют, а какой-то негр даже начал что-то спрашивать ее о Библии. Но она была уже далеко. Вот так — из огня да в полымя. Она никогда бы не стала откровенничать с Эдвардом, если бы только могла подумать, что он положит конец Брачной игре, сам женившись на Руфе.

Она рассказала Эдварду о болезненной уязвимости своей сестры, а он поспешил воспользоваться этим, чтобы прибрать ее к рукам. Это безнравственно, отвратительно! В разгар ссоры Нэнси заявила, что это не что иное, как инцест. Ведь он уже был в браке с двоюродной сестрой и потому «явно не прочь перетрахать всех родственников».

На глаза вновь навернулись слезы. Она злобно фыркнула, жалея, что до конца не использовала всех аргументов. Конечно, инцест — сказано слишком сильно. Но Эдвард был взрослым человеком, и она ожидала, что он лишь задаст Руфе нагоняй, безо всяких мыслей. Глупая сестрица теперь считает себя счастливой, когда всем ясно, что она забыла, что означает это слово. По мнению Нэнси, Руфа дала согласие выйти за Эдварда лишь потому, что он — не Адриан, и лучше уж свой человек, чем кот в мешке. Возможно, он интересен и уж никак не похож на старика, но все равно — это такая глупость! А Настоящий Мужчина счел бы это предательством.

Ноющее осознание вины ухудшало ситуацию. Нэнси по возможности избегала самокопания, но теперь была вынуждена вернуться в прошлое, чтобы оценить собственное поведение. Что удалось ей сделать после смерти Настоящего Мужчины? Она поздравила себя с тем, что не зациклилась на доме, как это произошло с Ру, но она была под защитой, отдав свое сердце Тому Денту, а теперь даже не могла вспомнить, почему влюбилась в него. Она просто отказывалась заглядывать в будущее. Все это она передоверила Руфе, потому что та лучше ориентировалась в тревожных ситуациях. И вот результат. Ее любимая сестра, стоившая столько, сколько все они, вместе взятые, готова теперь броситься навстречу браку, который можно назвать не иначе как нелепым.

Есть только один путь для спасения Руфы. Нэнси пришла сюда с совершенно определенной целью — выудить у Берри предложение. Еще до того как она дала волю слезам, она слышала, что Руфа сказала, что Полли пойдет сегодня утром в парикмахерскую. Этим объясняется, что она сразу же побежала к метро, надеясь одержать победу. Руфа, конечно, попыталась бы остановить ее, но она ничего не знала об этом. Сейчас она с Эдвардом направляется в Мелизмейт, якобы триумфально.

Нэнси нетерпеливо вздохнула. Она сидит здесь уже пятьдесят пять минут, ожидая, когда Полли выйдет из голубого парадного. Несомненно, Полли Безупречная с ее сложными жизненными позициями не могла позволить себе отменить поход в парикмахерскую.

Наконец дверь отворилась. На верхних ступенях лестницы появилась выкрашенная под блондинку Полли. Она постояла несколько секунд, чтобы с одобрением осмотреть привлекательную голубизну неба. Затем полезла в свою сумочку от «Фенди» за ключами, села в изысканный серебристый «джип» и аккуратно влилась в поток машин.

Пора действовать. Нэнси вытерла салфеткой губы, чтобы устранить все следы каппуччино, надеясь, что глаза кажутся не слишком распухшими. Она вышла из кафе, перешла на другую сторону улицы и нажала кнопку звонка. Сердце ее учащенно билось. Она нервничала, что было для нее нехарактерно.

В домофоне протрещал его голос.

— Кто?

— Привет, это Нэнси Хейсти. Я могу подняться?

— Нэнси? — Голос Берри взлетел к дрожащему фальцету. Он прочистил горло. — Мда… Но Полли нет дома.

— Черт возьми! — сказала Нэнси. — Какое разочарование. Но ты-то дома, я войду?

Воцарилось короткое, но многозначительное молчание. Затем дверь зажужжала, и Нэнси смело вошла. Холл общего пользования был в образцовом состоянии, с толстым бежевым ковром и отполированными ящиками для писем. Нэнси улыбнулась, глядя на свое отображение в большом позолоченном зеркале. На ней были облегающие джинсы и вышитая шелковая кофта, дающая возможность полюбоваться ее сосками. По собственному признанию, выглядела она фантастически.

Берри ждал ее наверху, у двери своей квартиры на втором этаже. Он был босиком, в черных джинсах и старом синем свитере. Она вспомнила, что, не считая прошлогоднего Сочельника, всегда видела его в облачении чиновника — в темном костюме, галстуке, накрахмаленной рубашке. Без всего этого со взъерошенными волосами, спадавшими на глаза, он казался абсурдно молодым и невероятно сексуальным. Нэнси воодушевилась.

— Привет. — Он был напряжен и озабочен.

Она поцеловала его в щеку и прошла мимо него в квартиру. На низком столике гостиной рядом с субботним выпуском «Файнэншл таймс» и тарелкой с круассанами стоял кофейник. Нэнси заинтересованно посмотрела на все это, надеясь, что у них еще останется время поесть.

— Полли ушла, — сказал Берри слишком громко. — В парикмахерскую.

Нэнси опустилась в объятия подушек софы.

— Жизненные принципы, да? Бедняга, хочет всегда быть на высоте. Как тяжко иметь корни, требующие столько внимания!

Он суетился вокруг, явно стараясь контролировать растущее возбуждение.

— Не желаешь… не хочешь ли кофе?

— После. — Нэнси сбросила туфли, демонстрируя яркий педикюр. — Садись же, я пришла именно к тебе.

— Ко мне?

— Это деликатный вопрос — вряд ли его можно решить при Полли. Да сядь же, ты действуешь мне на нервы!

— Извини. — Берри осторожно опустился на диван, глядя на Нэнси с обожанием. — Какое дело?

— Никогда не догадаешься, — сказала Нэнси. — Так что перейдем сразу к действиям. Я пришла, чтобы насмерть затрахать тебя.

— О Боже… — прошептал Берри.

Она сняла с него очки и поцеловала в губы. Он подчинился, как в трансе. Его руки обвили ее. Он нервно прижимал ее к себе. Они стали неистово целоваться.

Внезапно он оттолкнул ее от себя.

Нэнси легла спиной на подушки и стала расстегивать свою кофту.

— Нет, — сказал, с трудом сдерживая дыхание, Берри.

— Не хочешь, чтобы я раздевалась?

— Да, я имею в виду… Да. Не хочу. — Его голос набирал мощь. Он потянулся за очками и встал. — Мы не должны… мы не можем. — Он говорил так, как будто хотел убедить в этом самого себя. — Нэнси, я не могу пойти на это.

— Что? — Нэнси была поражена.

— Мне ужасно жаль… — Он выглядел потрясенным от горя, но решительным. — Это невозможно. Об этом не может быть и речи!

— Ты хочешь сказать, что не будешь заниматься со мной любовью? — Еще никто никогда не отказывался от секса с Нэнси. — Не говори ерунду. — Она села, ее голос сделался пронзительным. — Этого не может быть!

В смущении он сгреб свои волосы в подобие пика.

— Нэнси, ради Бога, прошу тебя, не отягощай мне жизнь.

— В чем проблема?

— Прекрати, ты знаешь. Я не хочу сказать, что если бы я встретил тебя раньше… Боже, я несу какую-то чепуху. — С каждым словом он обретал достоинство. Он распрямился и расправил плечи. — Нэнси, я женюсь на Полли.

Нэнси удивленно взирала на него.

— Но ты же любишь ее гораздо меньше, чем меня!

— Я люблю ее.

— Ты лжешь.

— Нет, не лгу! — горячо произнес Берри. — Я слишком сильно люблю Полли, чтобы изменить ей. Я не могу даже и подумать об этом. Я никогда бы не простил себе этого.

Он действительно так считал. Мир вокруг Нэнси мрачнел, по мере того как он говорил. Руфа была права. Он был редким человеком, ценившим, кроме секса, кое-что другое. Он отказывался нарушать данное Полли обещание. Его невозможно было обольстить или убедить жениться на Нэнси, и потому Руфа теперь уже точно погубит свою жизнь, выйдя замуж за Эдварда. Она выдохнула воздух с громким всхлипыванием. На этот раз она плакала не от злости, а от отчаяния. Закрыв лицо руками, она рыдала до боли в сердце.

— Нэнси… о Боже… — Берри был потрясен.

Она почувствовала неуверенное прикосновение его руки.

— Дело не в тебе, — рыдала она. — Все, что ни происходит с нами, все плохо… Даже если бы он не сделал этого, было бы то же самое.

— Если бы не сделал?.. Ты имеешь в виду своего отца?

Подушки рядом с ней продавились под его весом. Он обнял ее за талию, теперь она плакала, положив голову на его плечо. Он не двигался и ничего не говорил, а лишь нежно поглаживал ей спину, что было очень приятно. Наконец она в изнеможении отпрянула от него.

— Прости меня. Я глупая лошадь. Не беспокойся, я ухожу.

Она рискнула взглянуть на него и почти расслабилась, увидев, с какой добротой он смотрит на нее.

— Подожди уходить, — сказал он. — Я поставлю чай или что-нибудь еще.

Нэнси попыталась смеяться.

— Так есть же кофе.

— Он остыл. Я сделаю другой. — Он снял с нее руку и встал.

— Как ты пьешь кофе?

— Черный, три куска сахара, достаточно крепкий — чтобы взорвать сейф.

— Прекрасно. — Он полез в карман и достал платок. — Возьми. Он чистый.

Берри пошел на кухню. Нэнси примостилась на диване, вытирая слезы и чувствуя себя круглой идиоткой. Когда он вернулся, она немного овладела собой.

— Берри, ты славный парень. Мне так неприятно, что я испортила тебе субботнее утро.

— Ты и не испортила. Честно.

— Просто сегодня у меня один из дней, когда все валится из рук. Обычно я обладаю невероятной способностью не обращать на это внимание. — Она медленными глотками потягивала кофе. — Тебе Ру говорила?

— Ты имеешь в виду помолвку? Да, говорила. Мы были шокированы, потому что полагали, что они с Адрианом…

— Это намного хуже, — сказала Нэнси. — Прямо катастрофа…

Берри передал ей тарелку с круассанами.

— Попробуй… Почему катастрофа?

— Надо же! Выбрать изо всех Эдварда Рекалвера. Тебе не кажется, что это отвратительно? — Нэнси со злостью откусила круассан.

— Нет, — сказал Берри. — Мне нравится Эдвард. Даже больше Адриана. И не потому, что Адриан мой босс. Достаточно было увидеть лицо Руфы, когда она вернулась. Полли сказала: все ясно без слов. Эдвард был сердит на Руфу за то, что та водила всех за нос. Но даже Адриану было ясно, что теперь она счастлива.

— На самом деле она отнюдь не счастлива, — возразила Нэнси, набив рот круассаном. — Ей только так кажется.

Берри улыбнулся.

— А разве этого недостаточно?

— Ты ее не понимаешь. Никто не понимает, потому что она умело притворяется. После смерти Настоящего Мужчины она совсем рехнулась.

— Она никогда не говорила об этом. Видимо, она перенесла это тяжелее, чем другие?

— Да. — Сказав это, Нэнси поняла, что это правда. — Она обнаружила его тело, и это, видимо, не прошло бесследно. К тому же она была с ним дома одна. Я поменялась сменой в баре, чтобы вечером встретиться со своим другом. Если бы не это, то я тоже была бы там.

— Ну и что бы вы смогли сделать? — осторожно спросил Берри.

Нэнси пожала плечами.

— Не знаю. Просто была бы вместе с ней. Она не знала, что делать.

— Я не удивляюсь этому. Ну и что же она предприняла в конце концов?

— Она решала, куда звонить — в полицию или в «скорую помощь», и в конце концов позвонила Эдварду. Слава Богу, он был дома, когда все другие… в общем, он сделал все остальное. — Нэнси помрачнела, сдерживая слезы. — Он умеет все хорошо организовать. Думаю, это у него еще с армии. Разумеется, он действовал в приказном порядке. Он велел Ру выйти из дома и побыть на улице до его прибытия. Ни до чего не дотрагиваться и никому не звонить. Он сделал все сам.

— Очень любезно с его стороны.

— Да, он был очень добр. Он заботился о нас как мог, а мы были не в себе. Знаешь, смерть превращает людей в идиотов: можно не плакать и считать, что все хорошо. А на самом деле это не так. С нами было такое… Особенно с Руфой.

— Ты любишь Руфу, да? — спросил Берри.

— Ру — моя правая рука. Я не могу смириться с тем, что он забирает ее. — Нэнси делала над собой усилие, чтобы не расплакаться. — Не могу поверить, что выболтала все это тебе. Я вообще никому не говорила об этом. Если хочешь знать правду, я пришла сюда с безумной идеей заставить тебя жениться на мне, чтобы Руфе не нужно было выходить за Эдварда.

На лице Берри на мгновение отразилась тревога, но затем он улыбнулся.

— И ты собиралась завалить меня счетами на ремонт вашего дома?

— Думаю, да, дорогой. И долгами. Ты счастливо избежал этой участи.

— Но и ты тоже, — сказал он, нежно улыбаясь. — Я не смог бы удовлетворить твои запросы.

— Что?! — Нэнси была поражена. — Не говори глупостей. Я видела фотографию вашего дома!

— Думаю, что тебе хорошо известно, во что обходится содержание огромных домов. Большая часть денег моего отца уходит на поместье. Но это не моя проблема, пока я не унаследовал его. Слава Богу, мой отец исключительно крепок и бодр. Мы думаем, он протянет еще лет тридцать. Он передаст мне дом, когда я женюсь. В общем, я должен работать, как все остальные. И я не являюсь банкиром, который зарабатывает достаточно много, чтобы спасти Мелизмейт.

— Но… но… — Нэнси была смущена и одновременно возмущена. — Твой образ жизни… эта квартира.

— Это квартира Полли.

— О…

— Вот видишь, — сказал Берри, отважно изгоняя тоску из голоса. — Брак со мной — это не пасторальная любовь. Единственная крыша, о которой может позаботиться моя семья, — это крыша над нашей собственной головой. У нас нет лишних миллионов.

— О… — снова протянула Нэнси. Она начала смеяться. Берри тоже засмеялся. Они оба протянули руки, чтобы взять последний круассан, и хохотали почти до слез.

Берри торжественно разломил круассан надвое и пошел в кухню приготовить новую порцию кофе. Нэнси лежала, подминая спиной мягкие подушки Полли, и слушала, как он напевал что-то, хлопая дверцами буфета. У Берри был бодрый голос, и она чуть было снова не расплакалась. Она не понимала, что нашло на нее.

— Ты ангел, — сказала она, когда он вернулся.

Он застенчиво ухмыльнулся.

— Чепуха.

— У тебя… я даже вижу твои крылья. Полли — счастливая девушка и, надеюсь, что это понимает. — Она сделала резкий вздох и потянулась за своей порцией круассана. — Я рада, что ты не так богат, как мы думали. Во всяком случае, у тебя меньше шансов закончить дни с такой сучкой, как я.

— Ты не сучка, Нэнси, — сказал Берри, краснея. — Ты делала это ради Руфы, но в любом случае сомневаюсь, чтобы это сработало. Даже если бы я смог спасти Мелизмейт, тебе не стоило отговаривать ее от брака с Эдвардом.

— Ты прав, — Нэнси выглядела мрачной. — Если она вобьет себе в башку что-нибудь, ее не переубедишь. Меня пугает то, что она прямо зациклилась на нем.

— Я все же не понимаю, почему ты так настроена против Эдварда, — более твердым голосом сказал Берри. — Мне кажется, он потрясающий мужик. В тот вечер, когда он вызволил мои ключи, он рассказал мне, что очень любит всех вас.

— Правда?

— У меня создалось впечатление, что он сотрет в порошок того, кто попытается обидеть вас — любого из вас. Он сказал, что это его долг перед вашим отцом.

Круглые глаза Нэнси налились слезами — слезами, которые она так и не пролила за Настоящего Мужчину, потому что старалась казаться бодрой.

— Хотелось бы, чтобы Эдвард женился на ком-то другом, прибрал к рукам деньги и передал их нам, когда мы будем в них нуждаться.

— Возможно, он не считает, что ваш отец взял бы их.

Она быстро высморкалась.

— Ты, должно быть, шутишь. Настоящий Мужчина, не задумываясь, взял бы деньги у любого.

— Возможно, Эдвард жалеет о случившемся, и женитьба на Руфе — это своего рода способ помириться со всеми вами. Держу пари: он отдал бы все деньги до последнего пенса, чтобы спасти вашего отца. Такой вот он человек. Это же лежит на поверхности.

Воцарилось молчание.

— Наверно, я слишком строга по отношению к нему, — сказала Нэнси.

— Да, мне кажется, он очень любит твою сестру.

Снова молчание.

— Черт возьми, — проговорила Нэнси. — Ты так добр, а я веду себя как настоящая идиотка. Утром я накричала на Руфу. Угрожала изничтожить ее. И она отправилась домой, думая, что я ненавижу ее.

— Вздор! Она не может так думать.

Нэнси высморкалась, полностью успокаиваясь.

— Постараюсь в какой-то мере восстановить отношения.

Глава пятнадцатая

На Мелизмейт опустилась весна, разбросав голубые колокольчики и бледные примулы по лесным просекам и пучки зелени по мокрым коричневым полям. Разросся ракитник, на речных берегах обосновались бледно-желтые нарциссы. Воздух пропах мокрой почвой и молодой травой.

Руфа, теперь официально невеста Эдварда, сидела на переднем сиденье. Изменение погоды — хороший признак, размышляла она, для первого нового этапа в ее жизни. Она хотела, чтобы мир был устроен по-иному, чтобы можно было созерцать счастливый конец собственными глазами. Она все еще немного злилась на Нэнси и стремилась получить новые доказательства своей правоты.

Нэнси заявлялась домой после полуночи, работая в баре, а затем кутила с Рошаном в ночных клубах Сохо. В то утро Руфа сообщила о своей помолвке. Она была совершенно не подготовлена к гневу сестры, уверенная, что новость порадует ее. Возмутительные обвинения Нэнси обозлили Руфу. Более того, от вопиющей неблагодарности у Руфы перехватило дух. Неужели она не понимает, что значит для них Эдвард? Что бы с ними стало без него? Он всегда выручал их из неприятностей, не требуя благодарности и, как правило, не получая ее.

Но она не могла смириться с гневом Нэнси. Правда заключалась в том, что она отчаянно нуждалась в одобрении сестры. Нэнси была ее любимой сестрой, она была для нее жизненно необходимой. Ее отсутствие ослабляло блеск триумфального возвращения домой. Но Нэнси придется изменить мнение, когда она увидит счастье их матери. Руфа была уверена, что Роза будет в восторге. Она старалась сосредоточиться на грандиозном счастливом конце. Нэнси будет вынуждена примкнуть к общему веселью.

Эдвард поглядывал на Руфу сбоку, стараясь понять ее настроение.

Так или иначе, до прибытия в Мелизмейт им придется выступить в роли любовников. Эдвард не мог себе представить, как у них это получится. Руфа и не догадывалась — он был не в состоянии сказать ей об этом, — как страстно он любил ее. Собственное чувство вызывало у Эдварда удивление. После их ссоры, когда он не спал всю ночь, доискиваясь до причин внезапного гнева, это стало для него большим откровением. На протяжении шести лет после возвращения на ферму он жил в условиях личной драмы, заключавшейся в любви к Руфе. Подобно подземному потоку, эта любовь определяла все его отношения с семьей.

В его представлении она была ребенком, пока он не встретил ее вновь — высокую, хмурую и невероятно красивую. Она была идолом отцовского сердца. Эдвард вспоминал пьяные заявления Настоящего Мужчины о том, что он боится «сдать» Руфу какому бы то ни было мужчине.

Настоящий Мужчина доверял Эдварду, потому что не видел в нем соперника. Эдвард не считал себя таковым. Любое чувство в отношении Руфы, любая душевная боль, вызванная созерцанием ее красоты, немедленно подавлялись и предавались забвению. Вопрос о признании в любви к ней даже не стоял. Он исходил из того, что она никогда и не помыслит влюбиться в него. Эдвард еще глубже зарыл свои чувства, когда она влюбилась в этого ужасного писаку, сдававшего свой коттедж.

Женитьба на Руфе означала бы воскрешение всех похороненных желаний. Он был искренен до последнего слова, когда сказал ей, что секс не является частью сделки. Но, разумеется, Эдвард желал секса с ней. Он желал его неистово, и сама мысль об этом стала сводить его с ума. Они попали в странную ситуацию, размышлял он. Они были помолвлены, но, для того чтобы в один прекрасный день стать любовниками, ему придется завоевать ее расположение. Однако одному Богу известно, как он сделает это, раз он так боится создать впечатление, что принуждает ее.

Секс принадлежал к той стороне его жизни, о которой Руфа ничего не знала. Он не думал, что сможет когда-либо объяснить ей, почему часть жизни он проводил за пределами Мелизмейта. Слава Богу, он сможет все это урегулировать, и Руфа ничего не узнает. Эдвард бросал взгляды на Руфу и не знал, как пробиться сквозь улыбчивое молчание, окружавшее ее.

«Я закостенел от одиночества, — думал он, — оно превратило меня в истукана. Я не знаю, как показать этой девушке, что готов умереть за нее».

Он откашлялся.

— Как ты чувствуешь себя?

Руфа, продолжая улыбаться, повернулась к нему.

— Прекрасно. — Когда они говорили, восстанавливалась нормальная обстановка.

— Я так не думаю, — сказал он. — И хотелось бы знать, что можно с этим поделать. Это из-за меня?

— Нет, конечно, нет.

— Из-за Нэнси?

Молчание подсказало ему, что он не ошибся.

— Я был уверен, — сказал он, — что Нэнси поедет с нами. Она отсутствует именно из-за меня?

Руфа бросила на него задумчивый, обращенный внутрь взгляд, который он расценил как гнев.

— На нее опять нашло. Мы крепко поругались.

— Думаю, по поводу меня. О женитьбе на великовозрастном прощелыге.

— Вообще-то да. Но она успокоится, — Руфа произнесла это убежденно, веря в правоту своих слов. — Так в конце концов обычно и бывает.

Эдвард крепче ухватился за руль, подавляя сильное раздражение. Нэнси унаследовала все недостатки Настоящего Мужчины, решил он, и на редкость мало его достоинств. Но главным объектом его внимания все же оставались чувства Руфы. Он был встревожен глубокой болью, проявившейся вчера, когда делал предложение. Она не столь хладнокровна, как думают люди. Мысль об этом утешила его. Он поступает правильно: не пользуется преимуществом. Она нуждается в нем.

— Я не думаю, — сказал он, — что твой Мекленберг был слишком взволнован происшедшим.

Руфа вздохнула. Она еще не сказала ему о том, что говорила с Адрианом.

— Да, это так, хотя он и не дал мне возможности все объяснить. Он лишь окинул меня своим страшным взглядом, который превратил меня в ледышку.

— Довольно неуклюже, мне кажется.

— Я заслужила это, — сказала Руфа. — Это самое малое из того, что я заслуживаю. Для Адриана главное — пристойное поведение. Перед другими он был очень мил. Он заставил всех поднять за меня тост и сказал, что ты — счастливый человек. Я чувствовала себя полным ничтожеством.

— Да, и это сказывается сейчас.

— Возможно. — Она снова замолчала.

— Ты не против того, чтобы остановиться по пути на ферме? — спросил Эдвард.

— С удовольствием.

Он окинул строгим взглядом дорогу.

— Подумай-ка, что можно там сделать. Снаружи все в порядке, но внутри никаких работ не ведется уже лет двадцать, — и затем добавил: — Фактически с тех пор, как Элис вошла в дом.

— Не заставляй меня осуществлять перемены, — сказала Руфа. — Не могу взять на себя такую ответственность.

— Это же не святыня, — Эдвард был тверд. — Это будет твой дом. Наш дом. — Он подбросил эту мысль с осторожностью. Ранее они не говорили, что ради спасения Мелизмейта Руфе придется жить в ссылке. Но ведь они должны жить под одной крышей, иначе зачем жениться? Он почувствовал, что поступил жестоко, сказав об этом, и уже приготовился к ее протесту.

Она продолжала улыбаться.

— О'кей, но мне нравится ферма в нынешнем виде. Она напоминает мне о твоей матери.

— Это было бы ей исключительно приятно, — сказал Эдвард, тронутый тем, что Руфа взывает к ее благословенному, зримому присутствию.

— Только если я сделаю тебя счастливым.

— Ты сделаешь.

— Надеюсь на это. Но мне бы не хотелось, чтобы брак со мной стал для тебя очередным добрым делом.

Это была для него возможность заверить ее, что брак для него — все, потому что он обожает ее. Но он лишь сказал:

— Я не женюсь направо и налево, как укрепляют дренажные системы.

Машина свернула на узкую проселочную дорогу, ведущую к ферме. Они остановились перед простым, квадратным домом, который не изменился с детских лет Руфы. Дом был невероятно чистым и фактически пустым. Огромные окна в георгианском стиле отливали холодным блеском в лучах солнца.

Руфа вышла из машины. Эдвард был удивлен тем, какой счастливой она казалась: полной энергии и решимости получить физическое наслаждение — он не имел в виду только секс. Солнечный свет, игравший на ее волосах, потряс его неожиданным осознанием красоты девушки. Ему захотелось заполнить ее руки огромными охапками весенних цветов.

Эдвард отпер входную дверь. На половике валялась груда почты. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и прошел через широкий, выложенный плиткой холл в гостиную. Руфа покорно, подобно гостье, проследовала за ним.

В период его службы за границей дом сдавался в аренду разным людям, До сих пор здесь не было заметно выраженного отпечатка хозяев. Признаков пребывания Элис тоже не было, за исключением двух фотографий в серебряных рамках над камином. На одной прищурившаяся от солнца Элис рядом с их домом в Германии. На другой она со своим маленьким племянником, сыном сводной сестры. Руфа посмотрела на фотографии и отвела взгляд. Испытывая острое желание дотронуться до нее, Эдвард обнял ее.

На какую-то долю секунды у Руфы сработал защитный рефлекс. Но она тут же расслабилась, прижавшись к нему по-дружески, но и этого было достаточно. Он нежно освободил ее из своих объятий. Руфа была не готова. Его пугало то, что она может подумать о сексе с ним как о долге. Слишком много призраков. Ему представилась Элис, постепенно теряющая свои очертания, уходящая и закрывающая за собой дверь. Он стер из памяти тревожащее воспоминание о том, как стоял перед купелью в сельской церкви с грудным ребенком на руках. Нет, слишком рано. Им понадобится больше времени.

— Хочешь чаю? — спросил он.

Она поблагодарила, и это было ужасно.

— Я сейчас поставлю.

— Спасибо. В кладовой есть упаковка консервированного молока.

Руфа пошла на кухню. Эдвард слышал, как она открыла двери, что-то тихонько напевая. Он опустился на софу, решив вскрыть полученные письма.

Она принесла приборы на зазубренном жестяном подносе, украшенном потускневшим изображением шотландской овчарки, о которой она мечтала в детстве. Чашки были чистые и небитые, но с разными рисунками. Чайник для заварки был толстым, коричневым, с резиновой крышкой над треснутым носиком.

— Нам понадобится новый чайник для заварки, — сказала она. — Никто уже не пользуется этими презервативами.

Эдвард рассмеялся, почувствовав вдруг прилив веселья. Ему очень нравилось, когда она отдавала ему приказы.

— Неужели?

— Да. Они плохо смотрятся — какие-то причудливые.

— Но их довольно сложно купить, если уж на то пошло. Презервативы — гораздо легче.

Руфа поставила поднос на маленький столик перед камином и, подобно гейше, опустилась на колени, чтобы разлить чай. Она отыскала даже кувшин для молока.

— Ничего. Я втащу тебя в новое столетие. — Она передала ему чай и удобно расположилась у его ног — неожиданный физический контакт сильно подействовал на него, увеличив дистанцию между ними.

— Чудесно, правда? — спросила она. — Такое впечатление, будто мы женаты давным-давно.

* * *

— Итак, предлагаю тост за русскую пьесу, — сказала Роза, поднося к мутному свету четвертый бокал шампанского. — Ту, где молодая красивая девушка выходит замуж за пожилого соседа, чтобы спасти фруктовый сад.

— Он не пожилой, но ты можешь говорить все, что угодно, — спокойно ответила Руфа. Она суетилась между плитой и кухонным столом, собирая скудный ужин. Она велела Эдварду сделать по дороге крюк к супермаркету в Сиренчестере, зная, что в Мелизмейте ничего нет. — Мне все равно, лишь бы вы вежливо вели себя по отношению к нему, когда он здесь.

— Разве я не само воплощение вежливости? Да и все мы?

— Ты понимаешь, что я имею в виду, — сказала Руфа.

Впервые после своего триумфального возвращения она была наедине с матерью. Эдвард благоразумно разрядил обстановку ящиком шампанского из супермаркета. Даже с учетом этого Руфа понимала, что мать и сестры не протестуют лишь потому, что еще не отошли от изумления. Она прекрасно могла объяснить беспокойство и скептицизм Розы. Облегчение наступало только тогда, когда Эдвард уходил домой, оставляя ее здесь. А сегодня они могли поговорить о нем открыто и как следует повздорить в случае необходимости.

Развалившись в кресле у самой плиты, Роза пристально следила за Руфой.

— Дочери — удивительные создания, — уныло размышляла она. — Но как ты можешь действительно быть счастливой?

— Ма, прошу тебя в последний раз, верь мне. — Руфа повернулась к ней лицом, чтобы Роза видела, что она не шутит. — Сейчас я гораздо счастливее, чем когда-либо раньше. У меня такое ощущение, что с плеч свалился тяжелый груз.

— Дорогая, ты вообще не предназначена для переноски грузов.

Губы Руфы дернулись. Она находила возражения против Эдварда весьма комичными. Роза, Лидия и Селена хотели казаться недовольными, но не могли противостоять бесплатному спиртному. Дикари Мелизмейта продавали друг друга за каплю «огненной воды».

— Тебе не следует пить шампанское, — сказала она. — Оно нагоняет на тебя тоску.

Роза взвизгнула от смеха. Этого она не ждала от своей серьезной, воспитанной в викторианском духе дочери.

— Да? Неужели?

— Я очень люблю Эдварда и по-настоящему счастлива.

Это, несомненно, должно было быть правдой, и потому было. Руфа действительно любила Эдварда, но в том смысле, что зависела от него, стремилась ему угодить. На ферме, видя Эдварда в знакомом окружении, она подумала о том, как легко было бы влюбиться в него, если бы они только что встретились. Она жалела, что была не готова, когда он обнял ее. Эдвард пошел на попятную слишком быстро, подумала она. Довольно сложное положение, когда оба считают, что партнер лишь разыгрывает сцену влюбленности.

А если бы он проигнорировал ее неготовность и овладел ею, получила бы она удовольствие? Или же стала презирать его за то, что он ведет себя так, как будто купил ее? Любой подход к Эдварду мог измеряться в неприятных категориях купли и продажи. Эти сложные проблемы только начинали формироваться в голове Руфы. Она не хотела, чтобы Роза облекала их в грубую форму. Роль ее матери во всем этом должна состоять лишь в чрезмерной радости, и ни в чем ином.

— Почему ты не можешь принять все как есть и с оптимизмом смотреть в будущее?

— Я уже потеряла такую способность, — печально сказала Роза. — Будущее всегда казалось мне бесперспективным.

— Оно будет божественным. Я так волнуюсь… — Руфа выдавливала лимон на тарелку с копченым лососем. — Эдвард сказал, что привезет своего приятеля — он инженер-строитель, пусть посмотрит, какие необходимы работы: фундамент, крыша, западная стена.

Роза тяжело вздохнула и наклонилась, чтобы вылить себе в бокал остатки шампанского.

— Избавь меня от этого.

— Жаль, что это так тяготит тебя, — сказала Руфа, отложив наконец лимон. — Но он же не просит тебя делать что-то. Единственное, что от тебя требуется, так это ужиться с рабочими и не пытаться совращать их с пути истинного.

Роза выдавила из себя кислую улыбку.

— Ты даже говоришь его словами.

— Мы с ним заодно.

— Я имею в виду не строительные планы, — сказала Роза. — Настоящий Мужчина был бы потрясен.

Руфа посыпала лосось черным перцем.

— Я все думаю о нем. Жаль, что мы не смогли спасти дом, когда он был жив. Это изменило бы все. — Она пыталась придать голосу обычное звучание, но он сломался.

— Я не имела в виду дом, — сказала Роза.

— Тогда все, что он собою знаменует.

— Нет, здесь нечто большее. — Розе было легко говорить о Настоящем Мужчине отвлеченно, если не беспристрастно. — Утраченный внешний вид, потерянные годы… Пятидесятилетний юбилей пугал его. Он не мог вернуть назад время.

— И все же я хочу, чтобы время вернулось назад. — Голос Руфы вновь дрогнул.

Роза подавила приступ гнева по отношению к Настоящему Мужчине. Даже не признаваясь самой себе, она объясняла его самоубийство эгоизмом и презирала его за это. Неужели он не понимал, как это повлияет на девочек? Особенно на Руфу, которую он любил больше всех. Он должен был знать, что Руфа первой найдет его тело. Это ранило ее на всю жизнь. И было очень трудно поверить, что он вообще хоть сколько-нибудь заботился о них.

Она поднялась с кресла.

— Ты права, шампанское действительно нагоняет на меня тоску — вот и празднуй после этого чертову помолвку. Если ты и вправду счастлива, я тоже счастлива. Верно? — Она наполнила обветшалый чайник водой из крана над грязной раковиной и с шумом поставила его на горячую плиту. — Я беспокоюсь лишь о тебе, дорогая. Если Эдвард в самом деле тот мужчина, который тебе нужен, я приму старого зануду с распростертыми объятиями.

Лицо Руфы прояснилось.

— Тебе не кажется, что без бороды он красивый?

— Да, конечно, с этим не поспоришь. Должна сказать, что вы замечательно смотритесь вместе, — вы будете самой красивой парой, которую знал наш приход за последние годы. — Роза заварила чай и вновь села в кресло. — Но мне не хватает воображения, чтобы представить тебя в постели вместе с ним. И это меня беспокоит. Секс важнее, чем ты, видимо, себе представляешь. Жить без него — это не одно и то же, что жить с кем-то и не заниматься сексом.

— Я еще не спала с ним, — сказала Руфа. — Но я заверяю тебя, секс с Эдвардом — очень приятная вещь.

— Что… ты хочешь сказать, что ты этим занималась?

Руфа склонилась над столом, пряча лицо.

— Да. А что в этом такого?

— О Боже! — оторопела Роза. — Ты занималась этим с Эдвардом! — Ее охватил приступ нервного смеха. — Ты видела его промежность! Я не смогу теперь смотреть ему в глаза!

— Прекрати, — Руфа смеялась.

Роза подыгрывала аудитории, как она делала это после смерти Настоящего Мужчины.

— Скажи правду, дорогая, помни, что ты должна говорить своей мамочке всё: у него на лобке волосы седые?

— Не скажу. Спроси об этом его сама.

— У Роджера — седые. Я раньше выдергивала их пинцетом, но сейчас их слишком много. Его мошонка сделалась похожей на ощипанную утку. — Роза издала глубокий вздох, полный облегчения. — Присядь, хватит заниматься делами.

— А кому же ими заниматься? Ну хорошо. — Руфа села за стол и взяла в руки чашку чая. Роза забыла вынуть пакетик с заваркой, и чай сделался кирпичного цвета, но это был домашний чай. Другого такого нет во всем мире. Она не жалела, что соврала насчет того, что спала с Эдвардом. Ложь успокоила ее мать.

— Я рада, что твоя Брачная игра закончилась так хорошо, — сказала Роза. — Эдвард был просто вне себя от злости в тот день, когда узнал об этом. Боже, можно подумать, что я продала тебя в рабство! Это похоже на сцену из «Дэвида Копперфилда», где м-р Пегготи узнает о маленькой Эмили.

— Тебе придется утешиться своими литературными экскурсами. Наш сценарий написан не Чеховым, не Достоевским, не Диккенсом и не Стивеном Кингом. Он скорее напоминает последнюю главу романа Джейн Остин. Счастливый конец из множества возможных вариантов.

— Надеюсь, это так, — сказала Роза. — Ведь если ты действительно счастлива, я начну прокручивать оптимистический вариант. Полное блаженство. Никаких волнений относительно долгов. Заделанная крыша над головкой Линнет. Неограниченное потребление джина.

«Наконец-то, наконец, — подумала Руфа, — вот вознаграждение, к которому она так долго шла: увидеть, как с лица матери сходит напряжение и печаль».

— Хорошо бы и Нэнси так считала… — сказала она.

— Отвратная девчонка. — Роза с шумом отхлебнула чай. — Я разговаривала с ней сегодня утром по телефону, визжит, как торговка рыбой.

— Она вроде тебя, — сказала Руфа. — Отказывается верить, что я могу быть счастливой. То, что говорю я, в расчет не принимается. Одному Богу известно, как я должна доказать это. Может, поговоришь с ней?

— Могу попробовать. Но она и слушать не будет. Сама опомнится, когда придет время, пока она вся кипит. Иногда она так похожа на Настоящего Мужчину…

Дверь на лестницу открылась. В кухню впорхнула маленькая, воздушная фигурка Линнет, но на этот раз слишком громоздкая, так как из-под ее штопаной вязаной кофты высовывались Братья Рессани.

— Ба, ты такая пьяная, что не сможешь меня искупать?

— Я? Пьяная? — Роза встала и залпом выпила свой чай. Руфа еще раньше замечала, что, какой бы пьяной она ни была, с Линнет она всегда выглядела проворной и собранной. — Ничуть. Но, может, ты хочешь, чтобы тебя искупала Ру?

— Нет, — величественно произнесла Линнет. — Она расскажет мне потом историю. Новую.

— Правда? — засмеялась Руфа. — О'кей.

— О Братьях Рессани. Жаль, что нет Нэнси, некому придумывать голоса. — Она задумчиво взглянула на лица Розы и Руфы. — А она скоро приедет? — Подобно своему покойному деду, Линнет любила собирать вокруг себя всех.

— Совсем скоро, — твердо сказала Роза, улыбаясь Руфе. — Как только выплеснет из себя всю горячность.

Линнет была заинтригована.

— Я не знала, что у нее есть горячность. А где, в ее грудях?

Роза и Руфа, размягченные шампанским, покатились со смеху.

— Должна заметить, — Линнет разозлилась и попыталась сложить руки на своей набитой игрушками кофте, — я задаю совершенно разумный вопрос. Некрасиво смеяться над детьми, если они не знают чего-то.

— Извини, дорогуша, — сказала Руфа.

— И тем не менее вы продолжаете делать это.

В этот сложный момент хлопнула входная дверь. Откуда-то из пустоты через резонирующий холл раздался пронзительный визг:

— Троцкий! Седлай коня, мы едем кататься!

А гортанный, акцентированный голос ответил:

— Да, мистер Рессани…

— Нэнси! — закричала Линнет, и ее только что недовольное личико вновь засияло.

Дверь между холлом и кухней отворилась, и на пороге появилась Нэнси.

Она опустилась на колени, чтобы обнять Линнет и покрыть ее лицо звонкими поцелуями.

— О, мой вкусный персик! Моя сладкая принцесса! Я так скучала по тебе, и у меня накопилось так много озорных историй о Рессани! — Она целовала медвежат через кофту Линнет. — Что они здесь делают?

— Они еще не родились, — сказала Линнет. — Они появятся как другие маленькие детки, и я буду вставать по ночам и кормить их. Но… — быстро добавила она, — они уже могут говорить. И сидеть в своих креслах-качалках.

Роза прошла через комнату и поцеловала Нэнси.

— Дорогая, как я рада тебя видеть.

Через плечо матери Нэнси умоляюще взглянула на Руфу и проговорила:

— Прости.

Руфа радостно улыбнулась ей.

— Я так рада, что ты изменила свое мнение, Нэнси.

— О, я больше не могла оставаться у Уэнди. Ее дом похож на морг, заваленный огромным количеством цветов от этого коварного Тигра Дурварда.

— Ты как раз вовремя для моей истории, — сказала Линнет.

Нэнси вновь занялась ребенком.

— Хорошо. Позволь мне выпить чашечку чая, а потом я расскажу тебе о школьной экскурсии Рессани в Лондон.

— О да! Но они не посещают школу. Это поездка для детей ясельного возраста.

— Жаль, что меня арестовали, — сказала Нэнси низким, раскатистым голосом. — В следующий раз я не возьму с собой бомбу.

Линнет захихикала, обнажив ряд маленьких идеальных зубов.

— А он пойдет в тюрьму?

— Где мама? — спросила Роза.

— Наверху.

— Попроси, дорогая, чтобы она приготовила тебе ванну. Я хочу поговорить с Нэнси.

Линнет обдумала ситуацию, затем кивнула:

— Хорошо. Только если Нэнси после сразу же придет наверх. И принесет Троцкого. И если Ру споет мне песню и выключит свет.

— Да, да, ты хорошо умеешь торговаться, — сказала Роза. — Вот если бы только твои родители были, как ты.

В тот момент, когда Линнет умчалась наверх, Нэнси выпалила:

— Ру, извини меня. Я была последней стервой.

Руфа вновь поставила на плиту раскаленный докрасна чайник. Она сияла. Когда она ссорилась с Нэнси, все валилось у нее из рук.

— Извини и меня. Забудем об этом. Ты пришла как раз к роскошному ужину.

— А Эдвард здесь?

— Нет, ему пришлось уехать на ферму. Но он вернется к ужину. Надеюсь, ты привыкнешь к этому.

— Ру, я очень хочу его видеть. Хочу извиниться.

— Хотелось бы взглянуть на это, — смеясь, сказала Руфа. Теперь, когда дома оказалась Нэнси, можно было говорить о счастливом конце.

Роза боролась с фольгой на бутылке шампанского.

— Это похоже на сцену из «Маленьких женщин», где Джо и Эми примирились после того, как Эми чуть не утопил…

— Заткнись, безумная старушка, — сказала Нэнси. — Дай мне выпить. Но прежде большую чашку крепкого чаю. У меня был очень тяжелый день.

Шампанское было откупорено с праздничным хлопком. Роза передала Нэнси бокал. Руфа снова заварила чай. Все трое расположились за кухонным столом. Руфа и Роза находились в состоянии полного блаженства.

— Итак, — сказала Роза, — ты решила не четвертовать свою сестру, следуя закону о психической неполноценности. Ты решила благословить ее.

— В то утро меня охватило безумие, — пояснила Нэнси, потягивая шампанское. — Кажется, что с тех пор прошла целая вечность.

— Но куда же ты умчалась? — спросила Руфа. — Я заставила Эдварда прождать лишние полчаса в надежде, что ты вернешься.

Веки Нэнси распухли. Она казалась уставшей, но тем не менее улыбалась.

— Я зашла слишком далеко, чтобы давать задний ход. Фактически я обезумела, помчалась к Берри и стала просить его жениться на мне.

— Неужели! А как отреагировал он?

Улыбка Нэнси немного померкла.

— Я пыталась обольстить его. Но это не сработало. Фактически он отверг меня. Ты была права, Ру… Я ему, видимо, не нравилась настолько, насколько я это представляла. Он полон решимости жениться на своей Полли. — Она вздохнула и сделала видимое усилие, чтобы натянуть мышцы, отвечающие за улыбку. — Да это и к лучшему, в любом случае он недостаточно богат для нас. Все это время я была нацелена не на ту мишень. — Наконец ее улыбка ослабла и совсем исчезла. — Но тем не менее он душка. Угостил меня кофе, позволил мне пошуметь и объяснил, какой хороший Эдвард. А затем отвез меня на машине к Уэнди. Я позвонила в бар, что ухожу с работы, села на поезд, прождала в Суиндоне полжизни и взяла самое дорогое в мире такси из Страуда. И вот я здесь.

Роза и Руфа обменивались удивленными взглядами. Они давно не видели Нэнси такой подавленной.

Руфа нежно дотронулась до ее руки.

— Ты больше не сердишься?

— Нет, — сказала Нэнси. — Не сержусь. Думаю, я должна радоваться, так как твой брак с Эдвардом означает, что я могу высвободить из оков свое глупое сердце. — Она подняла свой бокал. — Предлагаю тост: за бурный, необузданный роман!

* * *

Эдвард вошел на кухню перед ужином и увидел там Нэнси, которая курила сигарету с марихуаной, склонившись над сковородой с бараньими сосисками, купленные им в Сиренчестере. Когда она увидела его, то быстро затушила сигарету, убавила огонь и бросила на него взгляд жены мэра, открывающей базар.

— Заранее прошу прощения за мое отвратительное поведение накануне.

Он улыбнулся, пристально глядя на нее.

— Ты была в шоке.

— Это не оправдание.

Эдвард снял куртку и выбросил из пепельницы окурки в корзину для мусора.

— Извинение принято. И нечего об этом говорить.

— Спасибо. Сегодня я только и делаю, что извиняюсь. — Нэнси вновь занялась сосисками. — Ру клянется, что прощает меня, но тем не менее она кажется слегка обиженной.

— Она бывает довольно строптивой, — произнес Эдвард. — И как ей это удается после двадцати семи лет жизни с вашим отцом — выше моего понимания. Не обращай внимания. Она в восторге от того, что вы помирились.

— И я тоже. Мне так плохо, когда мы ругаемся.

— Ру не очень считается с мнением других. Однако по какой-то причине она ценит мнение местной барменши, — в голосе его просквозила улыбка, — выше мнений других людей. Настоящий Мужчина всегда говорил, что вы двое — это жена полковника и Джуди О'Грейди.

Нэнси повернулась и взглянула на него.

— Шутишь.

— О да, ты плачешь, — заметил Эдвард.

Стоявшая на краю стола лампа осветила на лице Нэнси следы слез. Она отерла их рукой.

— Это еще с того дня.

Воцарилось молчание. Когда он заговорил снова, его голос был нежным:

— Я знаю, ты думаешь, что я использую ее. Возможно, это и так. Но, Нэнси, не думай, пожалуйста, что я делаю это, чтобы затащить ее в постель. Ты же знаешь прекрасно, как и я, что кто-то должен о ней заботиться. Одному лишь Богу известно, что, по ее мнению, произойдет, когда будет отремонтирован дом.

— Она не принимает реальность, — сказала Нэнси. — Она по-прежнему считает, что что-то изменится.

— Дело в том, что ей нужен кто-то, и этим человеком могу стать я. Потому что люблю ее.

— Да, я знаю, — кивнула Нэнси. — Я размышляла над этим в поезде, и меня осенило, что ты уже много лет влюблен в нее.

— А разве это было не очевидным?

— Отнюдь нет — и это хорошо. Настоящий Мужчина убил бы тебя.

Вновь воцарилось молчание.

— Ты считаешь, что я предаю его? — спросил Эдвард.

— Нет, — ответила Нэнси. — Вначале немного считала. Но он ненавидел любого, кому нравилась Руфа. — Она пошмыгала носом и стала переворачивать сосиски. — Ты вовсе не старая развалина, и как это здорово, что нам удастся сохранить дом. Ты прав: ей нужен кто-то, чтобы присматривать за ней. Я плакала не из-за тебя.

— Спасибо, мне нужна и твоя поддержка, — сказал Эдвард. Он улыбнулся. — Выпей еще шампанского.

— Меня и так уже ноги не слушаются.

— Давай, давай. Сегодня такой день. — Он нагнулся над стоящим на полу картонным ящиком. — Не хватает всего трех бутылок? Вы, девочки, теряете форму.

— О'кей. — Нэнси подняла свой бокал. — Уговорил.

Он открыл бутылку умелым движением, как профессиональный бармен.

— А сейчас почему плачешь?

— Да так, — сказала Нэнси. — По совершенно глупой причине. — К ее глазам вновь подступили слезы. — Я всегда чувствую себя тоскливо на свадьбах.

Глава шестнадцатая

Руфа готовилась встретить свое будущее в таком состоянии радости, о котором можно только мечтать. Однако для любого другого счастливая жизнь при таких обстоятельствах стала бы тяжким занятием. Эдвард дал понять, что никакого беспорядка и халтуры при ремонте он не потерпит. Мелизмейт находится под новым управлением, с протечками и лопнувшими трубами теперь покончено.

В понедельник после помолвки Эдвард усадил Розу за кухонный стол и обрушил на нее сведения о строителях и отделочниках, о фундаментах и канализационных трубах. Никаких проволочек не будет, сказал он. Строительные работы начнутся со дня на день.

Роза старалась быть на высоте, но запомнить все сразу было для нее слишком сложно. Сбитая с толку, она маленькими глотками пила замечательный кофе, приготовленный Руфой в новом ярком кофейнике. Она пробовала роскошное шоколадное печенье, которое Руфа выложила на тарелку (на тарелку!). Она смотрела на дочь, такую же лучезарную, как установившаяся погода за окном, и столь уверенную в том, что грандиозные планы Эдварда поразят всех их.

Спали они вместе или нет? В ухаживаниях Эдварда (а иначе это никак не назовешь) существовала какая-то формальность, озадачившая Розу. На этой стадии они с Настоящим Мужчиной целыми днями не вылезали из постели и были никому не доступны. А Эдвард и Руфа, как это ни странно, находятся всегда на глазах, размышляла Роза. Перед другими они обмениваются, подобно главам государств, церемониальными поцелуями. Можно предположить, что в их отношениях ничего не изменилось, разве что Эдвард стал приезжать в Мелизмейт с охапками весенних цветов из своего сада, подернутых росой. Он подарил Руфе баснословно дорогое кольцо, принадлежавшее ранее его матери, старомодное, усыпанное огромными бриллиантами. Это привело Руфу в восторг, а ее восторг — это и его восторг. Но это вроде бы не повысило степени нагрева их отношений. Роза догадывалась о тайной интимной жизни Эдварда за пределами Мелизмейта, и ее интересовало, как он это объяснит Руфе. Вероятно, он продумал все, прежде чем делать ей предложение. Но на данный момент романтика занимает в его голове последнее место. Они с Руфой думают только о том, как восстановить Мелизмейт.

Эдвард сказал, что будет руководить строительными работами, а Руфа заниматься интерьером. Они, очевидно, без конца обсуждают эти проблемы, в то время как нормальные пары слились бы под одеялом в страстных объятиях, предварительно отключив телефон. Руфа, согласно длинному списку Эдварда, была ответственной за покраску, штукатурку, ванные комнаты, кухню и подбор мебели. Кроме того, она должна была организовать чистку и реставрацию оставшихся семейных портретов.

— Что, что? — неуверенно спросила Роза.

— Обновление, — перевел Эдвард.

— А… — сияя, произнесла Роза. — Я рада, что они получат в результате этого капельку блеска, бедные, бедные души.

Эдвард, не обращая внимания на ее слова, вдарился в лекцию о прокладке электропроводов.

— Знаешь, — радостно прервала его Роза, — эту работу может выполнить приятель Роджера — Спайк. Может, позвонить ему?

Руфа выглядела смущенной. Эдвард был подчеркнуто терпелив.

— Спайк — это тот, кто украл предохранительный блок на линии «Селлотейп»?

— Да, именно.

— Мда… пожалуй, я предпочту того, кого пришлют Биккерстаффы, если не возражаешь.

Биккерстаффы учились вместе с Эдвардом в Стоу и выполняли теперь в графстве большинство строительных работ.

— Боже, конечно же, я не против! — сказала Роза. — Я даже почту за честь, если они возьмут нас под свой контроль. Я думаю, что Дей Биккерстафф по-прежнему увлечен Нэнси. Он всегда спрашивает о ней с вожделением и пытается сделать это так, чтобы не слышала жена. Но у него мало шансов, у этого старого пня. — К счастью, она ощутила присутствие Эдварда, Руфы и Роджера, которые взирали на нее с различной степенью нетерпения.

— Ма, — прошептала Руфа, — позволь же ему продолжать.

— Что, что? — раздраженно спросила Роза. — Я не мешаю ему.

Эдвард, нахмурившись, возобновил лекцию. Роза потягивала свой кофе, честно стараясь вникнуть в детали. Все это так скучно! Ее внимание было привлечено роскошным печеньем с выбитыми фигурками в центре. Она сняла очки, чтобы получше их рассмотреть.

— Ма… — Руфа осторожно дернула ее за рукав.

— Ах, это слон, — радостно проговорила Роза. — Я приняла его шляпу за вымя.

— Проснись, старушка, — сказал с полным ртом Роджер. — Он уже трижды просит тебя.

Роза надела очки.

— Что просит?

Челюсть Эдварда напряглась.

— Я хочу знать, можете ли вы съехать через десять дней.

Роза подняла шум:

— Что? Съехать? Но ты же обещал, что нам не придется съезжать!

— Всего на пару-другую недель, — заверила ее Руфа, — пока ведутся работы. Это не будет особым потрясением.

Роза разгневалась.

— Куда, черт возьми, мы поедем?

— В данный момент коттедж моей матери свободен, — сказал Эдвард. — И в него можно запросто въехать. Мебель немного потрепанная, но, заверяю, вы даже не заметите этого.

— Ты можешь заверять кого угодно, потому что я и не собираюсь переезжать, — вгорячах проговорила Роза.

— Ма, не говори глупостей, — просила Руфа. — Не будете же вы жить на строительной площадке!

— К чему затевать спор? Ремонт — это всего-то капля краски и чуть цемента.

Эдвард с шумом швырнул на стол карандаш.

— Роза, ты что, все прослушала? Дом вот-вот рухнет — в прямом смысле слова, если мы не разберем его по кирпичику и не сложим с нуля.

— О чем ты говоришь?! Я не позволю тебе разрушить мой дом!

— Разрушить? Я стремлюсь к противоположному!

— Ты хочешь вырвать сердце!

— Я пытаюсь выгрести всю грязь. Но если ты не желаешь, я оставлю все как есть — тогда ты сможешь продать дом на компост, чтобы построить себе бунгало.

— Это дом Настоящего Мужчины, — не унималась Роза. — Я позволю тебе изменить его, потому что ты женишься на моей дочери. Но я отказываюсь переезжать!

Роджер положил руку на твердое плечо Эдварда.

— Считай до десяти, Эд, — тихо сказал он.

— И не подумаю считать до десяти, — рявкнул Эдвард. — Можешь разбить лагерь на лужайке, если хочешь, но дом будет отремонтирован, и не местными самоучками, а первоклассными строителями! — Он заметил осуждающий взгляд Руфы и тяжело вздохнул. — Боже, я уже начинаю кричать на вас!

— Прошу тебя, ма, не беспокойся, — сказала Руфа, пытаясь обуздать раздражение. — Ты понимаешь, что делать это нужно. Переезд в коттедж Эдварда — моя идея. Ты должна радоваться этому.

— Ничего подобного! Ты думала, я уступлю? Меня не удастся одурачить, Руфа, и командовать мною не выйдет!

Эдвард со злостью расплескал кофе в чашке с отбитым краем.

— Смотри, как я поглощаю кофеин, — сказал он, обращаясь к Руфе. — Так можно язву получить.

Руфа пыталась использовать более мягкий подход.

— Подумай, как приятно будет созерцать обновленный Мелизмейт на нашей свадьбе.

— Вот как! — сказала озадаченная Роза. — А кто будет смотреть? Ведь церемония должна быть тихой.

— Тихой? — Эдвард по-прежнему сидел неподвижно. Его черные глаза горели злобой. — Ты хочешь сказать «тайной»?

— Ты же понимаешь. Ты намного старше, знаешь ее с детства и ждал, пока умрет Настоящий Мужчина, чтобы предпринять этот шаг.

— Ну ты даешь… — проворчал Роджер, качая головой. — Прямо спасу нет.

Эдвард потерял самообладание.

— К твоему сведению, Роза, — закричал он, — мы с Руфой планируем грандиозную шумную свадьбу, на которую пригласим всю без исключения округу, несмотря на то что невеста еще в пеленках, а жених — беззубый старик, ковыляющий с палкой.

Открылась задняя дверь, и вошла Линнет. Рэн взял ее из школы и доставил до ворот дома. На ней была разноцветная кофта, которую связала Руфа, и подбитый мехом рюкзак, который ей привезла из Лондона Нэнси. Она строго осматривала их угрюмые лица. Тяжело дыша, Эдвард и Роза умолкли, и воцарилось молчание.

— Я слышала крики, — сказала Линнет.

— Извини, милая, — сказала Руфа, бросая на мать осуждающий взгляд. — Мы закончили.

Линнет засунула грязную руку в карман своих джинсов. Она торжественно подошла к Эдварду.

— Папа дал мне пятьдесят пенсов, чтобы я не злилась. Думаю, лучше передать их тебе.

Несколько секунд Эдвард смотрел на монетку, которую она вложила в его ладонь. Затем, так же неожиданно, как до этого потерял самообладание, начал смеяться. Руфа вспомнила, что Настоящий Мужчина всегда усмирял Эдварда, заставляя его хохотать, даже когда сам доводил его до белого каления. На этот раз Линнет не возражала, что над ней смеются. Удовлетворенная решением проблемы, она стала на цыпочки, чтобы дотянуться до тарелки с печеньем.

Все еще смеясь, он протянул ей пятьдесят пенсов обратно.

— Спасибо, Линнет, но на этот раз я перестану злиться бесплатно. Извини, Роза, я подзавелся.

— Мне надоело постоянно слушать твои извинения, — раздраженно проговорила Роза. — Зачем это нужно, если ты не отказался от мысли выбросить меня из дома?

Руфа тяжело вздохнула.

— Ма, он не выбрасывает тебя!

— Если хотите заставить Розу перестать злиться, то это обойдется вам больше чем в пятьдесят центов, — сказал Роджер.

Это снова рассмешило Эдварда. Он подвинул тарелку с печеньем поближе к Линнет.

— Мы говорим о ремонте, в котором нуждается дом, — сказал он ей. — Придут рабочие, будут делать огромные дыры…

— Ты зря теряешь время! — прервала его Руфа. — Линнет не поймет, для чего нам нужен ремонт. Ты считаешь, что наш дом и так хорош, да, милая?

Линнет нахмурилась, глядя на Эдварда.

— Где они сделают дыры?

— Мы поставим абсолютно новую крышу, — сказал Эдвард. — Эти чердаки будут смотреть в небо. Затем мы снесем стену позади того места, где сидит бабушка, чтобы построить новую перегородку — она уже не будет прогибаться. Вначале будут шум и неразбериха, а когда работы закончатся, все станет красивым. Тем временем, как я думаю, все вы можете пожить в моем коттедже. Но бабушка не хочет переезжать.

— И я не хочу, — быстро сказала Линнет. — Мы же живем здесь.

— Я тебе говорила… — пробормотала Роза.

Эдвард не обратил на нее внимания.

— А ты отнесись к этому как к празднику, — предложил он. — Дом очень хороший. Прямо рядом с полем, где пасется Члоу. — Речь шла о довольно немолодой лошади Эдварда.

— И тебе не нужно будет так долго добираться до школы, — вмешалась Руфа.

Линнет сразу же взяла быка за рога.

— А я смогу угощать Члоу каждое утро яблоком? Ездить на ней? А она разрешит мне расчесывать ей гриву и хвост?

— Она будет очень рада, — сказал Эдвард, бросая на Розу дразнящий взгляд. — Ей нужен новый верный друг. А она, тихая старушка, не прочь позволить своим друзьям получить уроки верховой езды. — И, обращаясь к Руфе, добавил: — Пора Линнет начинать ездить верхом. У нее получится.

Решение было принято, хотя Роза все еще артачилась, бубня что-то себе под нос. Пока Руфа готовила Линнет пончики для чая, все обсуждали подготовку к переезду. В коттедже были три небольшие спальни. Одну отвели для Розы и Роджера, другую — для Лидии и Линнет, а на долю Селены пришлась треугольная комната под карнизом.

— А как же Ру, как Нэнси? — спохватилась Роза.

— Нэнси вернется обратно в Лондон, — сказала Руфа, — а я, полагаю, буду рядом с Эдвардом.

Она улыбнулась ему, чтобы скрыть сомнения. Трудно было представить себе совместную жизнь с Эдвардом: спать рядом, наблюдать, как он бреется. Она находила перспективу довольно волнующей, хотя и обескураживающей. Если она будет жить вместе с Эдвардом, то не изменит ли это их соглашения относительно секса? Кроме всего прочего, ей хотелось спать с ним, чтобы обнадежить себя, — ну что, кроме секса, может удержать его?

— Итак, я исхожу из того, что тебе также нужно возвращаться в Лондон. Надеюсь, что ты будешь ведать закупками в нашем бизнесе.

Руфа почувствовала облегчение со странным, паническим налетом неудовлетворенности.

— Ты прав, дел куча. Устроюсь лучше там.

— Но пока что несколько дней тебе неплохо было бы побыть здесь, — предложил он.

Да, конечно, она согласна. Теперь, когда она знала, что ехать не нужно, Мелизмейт — это ее родной дом.

— Да, я хотела бы отдохнуть здесь до конца недели.

Он засунул под мышку свой планшет.

— Хорошая мысль. Ты устала?

— Я? — Неожиданно возбудившись и почувствовав, что она в состоянии остановить время и двинуть его назад, Руфа засмеялась. — Ма постоянно жалуется на мою энергию.

— Отнюдь не жалуюсь, — запротестовала Роза.

— Жалуешься, жалуешься… Ты сказала, что жизнь со мной похожа на жизнь с Дональдом Даком.

— Я жаловалась, что ты не можешь сидеть без дела. Это сводит меня с ума.

Атмосфера в доме была напряженной, потому что за благополучным фасадом празднеств без конца вспыхивали ссоры. Прежде всего Роза и Руфа лавировали между взаимным обожанием и озлоблением.

— Думаю, я догадываюсь, почему она причиняет нам столько беспокойства, — сказала позднее Руфа, когда шла с Эдвардом по лужайке, направляясь к ограде парка.

— Образумится, — сказал Эдвард. — Все они образумятся.

— Не могу выносить, как она с тобой обращается: как будто ты должен рассыпаться в благодарностях.

— Но я и должен, — спокойно проговорил Эдвард. — У меня есть ты.

Она быстро обернулась, надеясь увидеть нежность на его лице. Но он шел вперед, отстраненно вглядываясь в горизонт.

— Я рад, что мы с тобой одни, — сказал он. — Я хотел поговорить с тобой. Мне нужно на несколько дней уехать.

Он заявил об этом подчеркнуто важно. Руфа, удивленная тем, что он считает необходимым отчитываться перед ней, прошептала:

— А…

— В Париж, — сказал он.

— Как приятно.

— Мда… Я бы этого не сказал. — Он взглянул на нее сбоку. — Чтобы повидаться с Пруденс, сестрой Элис.

— А… — Руфа вспомнила лакированное существо, которое она видела на страницах журнала.

— Я должен сказать ей, что мы с тобой женимся. Это такое дело, когда необходимо предстать лично. — Он остановился и повернулся к ней. — Боюсь, что вопрос о наследстве будет для нее определенной проблемой.

Руфа слегка заволновалась. Всякая угроза деньгам Эдварда — это угроза Мелизмейту.

— Почему?

Пока он молчал, она поняла две вещи: первое, что задала слишком сложный вопрос; второе, что он уже подготовил на него ответ.

— Если бы я умер вдовцом — а у нее были основания полагать, что так и будет, — ее сын унаследовал бы все, что я рассчитывал израсходовать на твой дом.

— Но это совершенно неразумно, — сказала Руфа. — Никакой логики.

— Не скажи. Я служил в армии и мог в любое время погибнуть. Например, от этой пули в Боснии. Шесть дюймов правее, и я вернулся бы домой в мешке.

— Прекрати. — Руфа не могла и слышать о трупах. Настоящий Мужчина покинул Мелизмейт в мешке. Из памяти пришлось мгновенно стереть эту картину, чтобы кошмар не засосал ее полностью.

— Извини. — Он заметил ее боль и поспешил с объяснениями. — Дело не только в деньгах. У Пру уйма денег. Дело в том, что у нас с ней общая история.

— Ты хочешь сказать, у тебя был с ней роман. — Казалось, оснований для того, чтобы этот факт привел ее в ужас, не было, но Руфа чуть не впала в паранойю. — Я понимала, что кто-то должен был быть. — Она хотела задать ему тысячу вопросов, начиная с «ты любил ее?», но сочла, что у нее нет на это прав. — Мою историю ты в любом случае слышал.

— Это случилось через год после смерти Элис, — твердо сказал Эдвард. — Нам обоим ее не хватало. И поскольку Пруденс только что развелась с мужем, все было вполне естественным. Возможно, слишком простым. Я начал думать, что смогу полюбить ее… но затем все кончилось.

— А… — сказала Руфа. В ее голосе слышались незаданные вопросы.

— Она стала встречаться с другим. В итоге ничего из этого не получилось. Если бы ты знала ее, то поняла бы, что Пру не могла стать женой фермера. Она была не такая, как Элис, в этом-то все дело. — Он вздохнул, радуясь в душе, что преодолел самую тяжелую часть разговора. — Но я должен рассказать ей о тебе. Она имеет на это право. Ты меня понимаешь?

— Конечно, понимаю.

— Я знал, что ты поймешь. Пока я буду в Париже, ты можешь начать подбирать обои. По-моему, — заботливо проговорил Эдвард, — мы вполне можем сделать на несколько недель передышку. — Он не хотел больше говорить о Пруденс. Руфа чувствовала его раздражение, задавая вопросы. Он давал ей понять, что ее любопытство неуместно. Она с неприятным для себя откровением поняла, что Эдвард может предаваться страстям за закрытыми дверями. Она пыталась не терзаться, что неизвестная ей женщина, по сути, владела им.

* * *

Селена оторвалась от чтения, чтобы сообщить, что она не намерена жить в коттедже Эдварда.

— Что я там забыла? Почему я не могу поехать в Лондон и остановиться у Уэнди?

— Я думала, ты вернешься в школу, — сказала Руфа.

— К черту школу! Если заставишь меня вернуться, я сожгу это проклятое заведение.

— Но миссис Каттинг говорила, что ты — ее лучшая ученица, — просящим голосом проговорила Руфа. — Она сказала, что ты можешь выбрать университет…

— Посмотри на мой рот, — сказала Селена, упрямо выставляя свою проколотую нижнюю губу. — Я не собираюсь поступать в университет.

Роза сказала, что не отпустит Селену в Лондон.

— Тебе семнадцать лет, и ты ни разу не видела города больше Страуда. Можешь считать меня сумасшедшей.

— Ру и Нэнси будут присматривать за мной, — сказала Селена. — Они гарантируют, что я не забеременею и не начну продавать героин.

Нэнси подчеркнула, что она занята пять вечеров в неделю. Руфу слегка удивляло ее упорное стремление вернуться в «Форбс энд Ганнинг», но она была слишком занята проблемой Селены, чтобы вникать в этот вопрос. Она была уверена, что ее младшая сестра перестанет создавать им трудности, особенно теперь, когда они знают, что Мелизмейт спасен.

Роза ожидала поддержки со стороны Эдварда, но он был на стороне Селены.

— Почему бы ей не познакомиться с Лондоном? Там будет Ру, а ты знаешь, какая она строгая.

— Я не такая!

Сама того не желая, Роза рассмеялась.

— О да, она гораздо хуже, чем я. Когда рядом Ру, я чувствую себя послушницей в монастыре. И, по правде говоря, хочется отдохнуть от Селены. Она отрывает голову от своей дурацкой книги только для того, чтобы посмеяться над нами.

Руфе пришлось согласиться вернуться в Лондон с Нэнси и Селеной. В глубине души она была не в восторге от такой перспективы. Она подозревала, что лишилась влияния на Селену, когда та превратилась из забавного ребенка в замкнутого подростка. Селена стала еще хуже после смерти Настоящего Мужчины: задав ей вопрос, можно было прождать целую вечность, прежде чем та ответит. В школе она делала все, чтобы вызвать раздражение учителей. Она перестала общаться с другими девочками из класса и болталась у автобусной остановки с разными подозрительными типами.

Эдвард умеет правильно судить о жизни, размышляла Руфа. Возможно, Селене и в самом деле понадобится лондонский опыт, чтобы вернуться на землю своих предков. Она стыдилась ее сопротивления. Но винить Селену в том, что та беспокоит ее, было бы неправильным, так как она знала, что реальной причиной ее тревоги является Эдвард.

Если бы он вдруг изменился в одно мгновение, Руфа была бы встревожена. Но в такой же степени ее тревожило и его упрямое постоянство. Когда они были одни, он говорил с ней с такой любовью — минутки нежности в нескончаемой саге будничных дел! — что она чувствовала себя в опасной зависимости от него. Однако он не требовал ни поцелуев, ни объятий. Очевидно, решила она, он слишком щепетилен, чтобы позволить ей относиться к сексу как к обязанности. Он не мог допустить, чтобы кто-то подумал, что он купил секс на деньги. По мере того как развивались их отношения, Руфа с тревогой осознавала, что он красив. Она была загипнотизирована мерцанием его глаз из-под черных бровей. Руфа догадывалась о существовании огромных пробелов в его жизни, которые он не желал раскрывать.

Эдвард ничего больше не говорил об отношениях с Пруденс. Руфа старалась не слишком волноваться на сей счет и недоумевала, почему она так обеспокоена. Было бы нелепо ожидать, чтобы такой человек, как Эдвард, обходился все эти годы без секса. Возможно, размышляла она, сведения о Пруденс подтверждают тот факт, что она очень мало знает о нем. Ей-то казалось, что он посвящал себя их семье в Мелизмейте, как будто у него не было иной жизни. Но у него была иная жизнь за пределами Мелизмейта — неведомый ей континент. А после смерти Настоящего Мужчины она вела борьбу с ужасным, изнуряющим страхом перед неизведанным.

А что, если Эдвард и в самом деле сделал ей предложение, исходя из идеализированного чувства долга перед Настоящим Мужчиной? Он вполне способен на такое. Возможно, ему легко проявлять благородство, потому что он не любит ее. В таком случае, что же она может дать ему взамен? Если уж на то пошло, раз он не любит ее, то зачем ему это?

За неделю ее пребывания в Мелизмейте Эдвард вывозил ее на званые обеды в старые особняки. Он брал ее и на другие мероприятия — на концерты в Челтнем и Бат, как будто они женаты уже лет двадцать. Руфа видела, как смотрят на него другие женщины, и старалась не мучиться тем, что она так мало знает о нем.

Когда она вернулась в Лондон, ее триумф был несколько подпорчен охватившими ее сомнениями. Как ни стыдно в этом признаваться, но секс с Эдвардом придал бы больше надежности ее положению. Джонатан был единственным ее любовником. Она не имела понятия, как украсить физическую близость. Она по-прежнему была фригидной — и ничего тут не поделаешь.

На второе утро ее пребывания в доме Уэнди прибыл посыльный с большим картонным ящиком. Ящик был проложен сырой ватой и доверху забит колокольчиками из лесочка позади дома Эдварда. Они наполнили кухню нежным ароматом.

В ящике находилась намокшая карточка: «Я люблю тебя. Э.»

Руфа сохранила ее, словно желая выжать из нее любовь, чтобы ослабить свой страх.

* * *

Уэнди была рада приготовить последнюю оставшуюся спальню для Селены. Для нее младшая из сестер Хейсти всегда была ребенком. Если бы этот ребенок не превратился в долговязую шестифутовую девочку с кольцами в разных местах, то Уэнди усадила бы ее на колени. Пребывание в доме Селены выявило у Уэнди скрытый до поры до времени талант няни. Она беспокоилась, что «ребенок» слишком худой, и заполнила буфет сладостями, которые любила сама. Селена, углубившаяся в свою неизменную спутницу — книгу, молчаливо опустошала пакеты «Джэмми Доджерс» и «Вэгон Уилз». Время от времени она засовывала очередную книгу в рюкзак и исчезала на долгие часы.

Она никогда не говорила, куда идет, и Руфа каждый раз волновалась.

— Прекрати нервничать, Ру, — успокаивала ее Нэнси. — Ты уже списала ее со счетов как бесперспективную из-за того, что она не хочет поступать в колледж. Возможно, она встретила кого-то, и я могу лишь пожелать ей счастья.

— С ней может случиться все, что угодно, — считала Руфа. — Она ведет себя грубо, по законам улицы, а ей всего семнадцать.

На деле же Селена вела безупречный образ жизни. Между чтением и приемами пищи она предавалась страстной и совсем не характерной для Хейсти тяге к культуре. Ей и в голову не приходило сказать своим зацикленным на любви сестрам о своих намерениях. Все равно они не поймут. По мнению Селены, Руфа фанатично предана Эдварду и Мелизмейту и проводит дни, разрываясь между красками и образчиками тканей. Нэнси же вся поглощена работой — можно подумать, она расписывает Сикстинскую капеллу, а не подает кружки в баре. Ни одной из них, решила Селена, не стоит говорить. Лондон потерян для них. Колеся по городу в теплом метро, Селена составляла список мест, достойных ее внимания.

Она побывала в Доме д-ра Джонсона, в Доме-музее Китса и в Британском музее. Прошлась по «Судебным Иннам» и аллеям Кларкенуэлла. Она питалась вафлями «Вэгон Уилз», трача полученные от Руфы деньги в букинистических магазинах Чаринг-кросс Роуд. Она осматривала «Коллекцию Уолласа» и Музей Виктории и Альберта. Побывала на серии концертов барокко в Сент-Джонс Смит-сквер. Это было не просто блаженство. Все казалось таким важным, что она понимала: ей не хватит и трех жизней, чтобы переварить все это. У нее кружилась голова от идей, которые вот-вот должны были сформироваться.

Селена всегда увлекалась чтением. После смерти Настоящего Мужчины царство ума стало ее фетишем и прибежищем. Физический мир темен и хрупок. Литература символизирует собою вечность. Школа — или любое иное вмешательство в ее интеллектуальную жизнь — была для Селены чудовищным посягательством. Она желала, чтобы все лишнее было устранено с ее пути.

Но к удивлению Руфы, Селена была не такой скрытной с Рошаном. Раньше он изучал английскую литературу в Кембридже и рискнул поэкзаменовать ее. Когда Селена поняла, что он кое-что смыслит, она предалась опьяняющим спорам с ним. Руфа, слушавшая их дискуссии, мысленно взывала к Рошану, чтобы он уговорил Селену выйти из состояния непримиримой изоляции. Она молилась, чтобы он навел ее на мысль о поступлении в университет. Не прошло и недели пребывания Селены в Лондоне, как она уже сняла кольца и научилась причесываться, ибо Рошан считал ее вид слишком провинциальными.

Без «боевого оснащения» Селена неожиданно обрела лебединую грацию и выглядела очень симпатичной. Руфа завалила сестру новыми нарядами, довольная тем, что ее семья наконец-то сплачивается. Рошан заверил ее, что Селена умна, и она позволила себе предаться мечтам, в которых видела свою сестренку, прогуливающуюся в парках Кембриджа.

Но, вопреки мечтам Руфы, Селена подыскала себе работу. Когда она наслаждалась живописью в Национальной галерее, ее приметил менеджер из агентства мод. Длинное, худощавое тело Селены прекрасно подходило для демонстрации модных нарядов. За удивительно короткий срок она втянулась в водоворот показов, снялась для журнала «Вог» и получила совсем неплохие деньги.

Нэнси считала, что все идет как надо, и с гордостью приколола проспект сестры в своем баре «Форбс энд Ганнинг». Руфа же была раздосадована, хотя и не подавала виду. Она не могла забыть, как десятью годами ранее ее тоже «заприметили». Настоящий Мужчина не воспринимал саму идею модельных студий, но теперь его нет и Селену не остановить.

— Эта карьера недолгая, — с кислой усмешкой сказала она Нэнси. — Она закончится раньше, чем Селена доживет до моих лет.

— Ну и что? К тому времени у нее будет куча денег, — ответила Нэнси. — Ирония судьбы. Мы день и ночь вкалывали, чтобы заполучить богатенького жениха, а деньги оказались у нас дома. Мы могли бы отправить Селену на заработки и оставаться в Мелизмейте.

— Я так рада, — прошептала Руфа, — что мне не пришлось выходить замуж ради денег.

Наедине с собой Нэнси находила предсвадебную эйфорию Руфы проявлением некоторой самонадеянности.

— А ты вышла бы за Эдварда без денег?

— Конечно, вышла бы! — отрезала Руфа. Ее реакция была автоматической, но, когда она произнесла эти слова, она поняла, что говорит правду. Если Эдвард по каким-то причинам лишится всех денег, она ни за что не откажется от него!

* * *

Неожиданно они столкнулись лицом к лицу на узкой полоске тротуара у магазина кофе на Олд Комптон-стрит.

— Боже, Руфа… — проговорил он. — Руфа Хейсти!

Он оказался меньше и потрепаннее, чем время от времени всплывал в ее воспоминаниях. Руфа, у которой захватило дух, когда она увидела его, напряженно разглядывала его растрепанные каштановые волосы, карие глаза и тонкие черты.

— Джонатан… — сказала она. — Как поживаешь?

Она не могла сказать, что разлюбила Джонатана в такой-то день и такой-то час. Когда он неожиданно уехал, оставив в раковине немытые чашки и короткую записку на задней стороне двери, Руфа погрузилась в беспробудное пьянство. Тогда ей и в голову не могло прийти, что она вот так спокойно будет смотреть на него. Его восхитительные мягкие кудри, мочки его ушей, его выразительные ноздри — все эти детали она хранила в душе. Теперь же она ничего не чувствовала. Остался только рубец. Она осознала это с триумфом — Джонатан больше не нравился ей.

Джонатан же был потрясен.

— Боже! — сказал он. — Почему ты в Лондоне? Я никогда не мог представить тебя вне Мелизмейта.

Руфа хотела засмеяться. Это невероятно, но теперь ей все равно. И что такого она находила в этих нелепых, дрожащих ноздрях?

— Я была на примерке своего подвенечного платья.

Он вздрогнул.

— Ты выходишь замуж? Прекрасно. Поздравляю тебя!

— Спасибо.

— Когда же Большой День? В кавычках, ты понимаешь.

— В июне, разумеется, — сказала Руфа. — Мы все делаем для того, чтобы я стала традиционной июньской невестой, без кавычек.

Он расслабился, рассмеявшись.

— Кто он?

— Ты его знаешь, — сказала Руфа. — Эдвард Рекалвер.

Ей показалась странной его реакция: сначала тревожное трепетание при упоминании имени Эдварда, затем полузабавное смирение.

— Конечно. Мне следовало бы догадаться.

Руфа хотела знать, почему ему следовало бы догадаться. Джонатан был первым человеком, кто не был удивлен ее помолвке.

Он улыбался. В какой-то мере он казался успокоившимся.

— Дорогая, ты, как всегда, убийственно прекрасна, а я испортил все дело.

— Я уже давным-давно простила тебя, — сказала Руфа.

Он положил свою руку на ее.

— Слышал о твоем отце, мы были в Сиренчестере, и я прочел о следствии в местной газете. Так жаль.

— Мне пришлось давать показания, — сказала Руфа, — в полицейском участке.

— Я хотел написать тебе. Но потом решил не делать этого.

— И правильно.

Они молча стояли, отдавая дань прошлой драме.

Его рука по-прежнему лежала на ее руке.

— Мы загораживаем проход. Пойдем, пообедаем вместе. Затем сможем предаться объяснениям и взаимным обвинениям и поставим точки над «i».

Руфа улыбнулась.

— Как в романе.

— Прошу прощения, но не в моем. Я бы преуспел гораздо лучше, если бы не имел этот некоммерческий зуд отражать реальную жизнь.

Романы Джонатана, размышляла она, очень напоминали реальную жизнь, с многочисленными повторениями и зачастую довольно скучные. Ей понадобилась целая вечность, чтобы понять, что он — не гений. Поскольку она так интересовалась собственными чувствами, что согласилась пообедать, и они завернули за угол в «Эскарго». Было еще рано. Самый лучший столик у окна был свободен.

— Ты не против, если мы сядем не за него? Харриет работает в Сохо, и я не хочу рисковать, если она пройдет мимо.

Харриет — жена Джонатана, мать двоих его детей, вкалывающая в поте лица и финансирующая проекты его романов. Руфа ни разу не видела ее, но Джонатан вбил себе в голову, что Руфа так и осталась третьим лицом в их взаимоотношениях. Он постоянно жил в страхе, как бы не узнала Харриет.

Их проводили к отдаленному, уединенному столику. Джонатан заказал бутылку белого вина.

— Представляешь, а мы ведь с тобой ни разу не были вместе в ресторане… — Он облокотился на стол и сложил руки под подбородком. — Я не мог этого сделать, когда мы… когда был влюблен в тебя. Я боялся, что ты растворишься во внешнем мире, подобно леди Шалотт.

— И у тебя была мания, что за тобой следят, — сказала Руфа.

— И это присутствовало, несомненно. — Он умел выглядеть слегка пристыженным. — Я действительно был влюблен в тебя, Руфа. До безумия.

— Знаю. Читала в романе. — Она не могла противостоять желанию слегка подмазаться к нему. — Это действительно хороший роман.

— О Боже… Хочу сказать — спасибо.

— Но конец довольно тягостный: почему я должна была умереть?

— Извини, так получилось, — сказал Джонатан. — В какой-то степени сказалось то, что твой отец назвал бы «тисками символики». Если серьезно, ты разозлилась?

— Конечно, нет. Была польщена.

Он нахмурился, глядя на скатерть.

— Извини. Я знаю, ты считаешь меня законченным негодяем, и ты права. Я не создан для адюльтера — ты была у меня единственной.

— А ты рассказывал обо мне Харриет?

— О да, — сказал он. Чувствовалось, что ему тяжело. — Она сама дошла до этого, когда начала читать первые главы книги, но мне пришлось полностью признаться задолго до ее окончания. Харриет не могла понять, почему я вернулся в Лондон, если так успешно работал за городом. Затем она вбила себе в голову, что хочет на длительный срок арендовать коттедж Эдварда и переехать туда с детьми. Вот мне и пришлось рассказать.

— Бедный, — вздохнула Руфа. — Она злилась?

— Разумеется.

— Но потом помирились?

— Да, как всегда. — Джонатан полез в нагрудный карман за бумажником и, открыв его, показал фотографию улыбающихся детей.

Он никогда не показывал ей своих детей. Когда-то, не так давно, такая фотография вызвала бы у нее приступ стыда и печали. Теперь она не значила ничего.

— У тебя же есть еще один.

— Да. Большие — это Криспин и Клио, а маленький — Оливер — оливковая ветвь, цена прощения Харриет. Одним из мистических и в какой-то мере тягостных обстоятельств женитьбы является то, что всегда можно откупиться от женщины очередным ребенком.

— Думаю, ты откупился легко, — сказала Руфа. — Он великолепен.

— Спасибо, пожалуй, да.

На стол подали первое блюдо — маслянистое желе из креветок. Джонатан засунул подальше свой бумажник. Они прошли через предгорье. Теперь настало время преодолевать главный пик.

Руфа защитила себя, потягивая вино.

— Джонатан, ты не возражаешь, если я кое-что спрошу у тебя? Я хотела бы знать, что заставило тебя уйти так неожиданно. Наверное, Настоящий Мужчина, да? Он что-нибудь сказал или сделал: я знаю — ему не нравилось, что мы были вместе.

— Твой отец? — Джонатан был поражен. — Нет, это не имеет к нему никакого отношения. Он выуживал высокую цену за дочь в виде выпивок на дармовщинку в «Гербе Хейсти». Но не он изгнал меня из города. Это сделал Эдвард.

— Что?! — нахмурилась она. — Ты уехал из-за Эдварда?

— А ты не знала? Когда я въехал в коттедж, он был любезен, — сказал Джонатан. — Я объяснил ему, что я — писатель и что мне необходимо побыть в одиночестве, и он никогда не мешал мне. Все изменилось, когда мы… когда я стал встречаться с тобой. Он начал появляться в дверях коттеджа с обрезом через плечо. А однажды пришел и сообщил мне, что я — дерьмо.

— Серьезное дело, — сказала Руфа. — Большинство людей для него педерасты и свиньи, а слово «дерьмо» он приберегает для таких, как полковник Каддафи. И это из-за меня?

Джонатан смотрел на нее как-то странно.

— Разумеется. Он сказал, что я завлекаю тебя, разрушаю тебе жизнь. Он сказал, что я вполне заслуживаю, чтобы отстегать меня хлыстом, и, если я тотчас не покину коттедж, он скажет моей жене, чем я здесь занимаюсь. — Он сделал паузу и застенчиво улыбнулся. — Я не знал, что такое хлыст и какой ущерб он может причинить нежным местам романиста. Но я не собирался торчать там, чтобы узнать это.

— Значит, ты бросил меня — именно так — из-за того, что Эдвард велел тебе это?

В ее голосе чувствовалось недоверие и всплеск презрения. С некоторым раздражением Джонатан произнес:

— Боюсь, что да. Мы, романисты, — сентиментальные трусы, ведь верно?

— Не кажется тебе, что ты перестарался?

— Он сказал, чтобы я выбирал между тобой и Харриет, но фактически не оставил мне особого выбора. — Джонатан смеялся, тряся головой. — Он сказал, чтобы я вытряхивался из его дома не позднее суток, по истечении которых он лично расскажет все Харриет и обломает мне ноги.

— И все это сказал Эдвард? — Это было невероятно. Руфа не знала, сколько здесь правды.

— И еще многое другое, хотя он — человек немногословный. Он сказал, что не будет стоять и смотреть, как я разбиваю тебе сердце.

Она смотрела на свою тарелку, пытаясь воскресить в памяти события своей большой обреченной любви. Эта любовь давно умерла и похоронена, но душа по-прежнему ноет.

— Я была безмерно счастлива. Почему Эдвард решил, что ты разбиваешь мне сердце?

Джонатан вздохнул.

— Мы и впрямь должны пройти через все это?

— Да, — отрезала она. — Ты обещал поставить все точки над «i».

— Хорошо, хорошо. — Он положил свою вилку на одном зубце которой была насажена креветка. — Прежде чем перейти к стеганию хлыстом и обламыванию ног, Эдвард спросил меня о моих намерениях.

— Ты имеешь в виду, были ли они благородными?

— Примерно так. Он спросил меня, намерен ли я бросить Харриет и детей и жениться на тебе.

Воцарилось молчание.

— И ты ответил — нет.

— Руфа, прошу тебя, постарайся понять: помимо детей я не мог взять и отказаться от Харриет. Просто не мог.

— Следовательно, ты всегда был готов бросить меня, — холодно произнесла Руфа. — Это было лишь вопросом времени.

— Послушай, извини, я тоже страдал.

— Почему же ты не написал об этом в своем романе, а решил отделаться от героини, убив ее? Другой конец превратил бы тебя в благородного, испытывающего душевные муки человека. Это дорого ценится.

Джонатан нахмурился. Когда-то она думала, что такое его выражение — это признак силы. Теперь оно казалось скорее недовольной гримасой.

— Мне жаль, — раздраженно пробормотал он. — Жаль, жаль, жаль. Понятно?

Руфа снова принялась за вино. Взаимные обвинения были смехотворны, но они выворачивали прошлое, и ее беспокоило, что его нельзя было загнать в старый ящик.

— Мне тоже жаль. Я не собиралась обвинять тебя — теперь это давно в прошлом. И мне кажется, в какой-то мере я почувствовала облегчение. Мне было неприятно обвинять в этом Настоящего Мужчину. — Ее глаза блеснули, но она подавила слезы.

Джонатан сделал несколько глубоких вздохов. Его голос после паузы сделался нарочито дружеским и бодрым.

— Надеюсь, теперь ты не будешь обвинять во всем Эдварда. Я не осуждаю его. Понятно, чем он руководствовался.

— Мы в какой-то мере были удочерены им, — сказала Руфа. — Он всегда заботился о нас.

Джонатан улыбнулся.

— Да, и если бы я понимал, что к чему, я бы заметил это раньше.

— Извини… что заметил бы?

— Что он увлечен тобой.

— Что? — прошептала Руфа. — Нет… Ты ошибаешься. — И когда она произнесла это, то поняла, что он не ошибается.

Он подлил еще вина в ее стакан.

— Здорово, верно? Влюбленный майор Рекалвер! Честно говоря, если бы я знал, то не раз подумал бы, стоило ли мне влюбляться в тебя. Он, несомненно, выглядел так, будто знал, как обращаться с этим обрезом.

Она была сбита с толку. Она внушила себе, что Эдвард предложил ей руку, исходя из высоких принципов или… из жалости. Теперь она вдруг поняла, почему Брачная игра так разозлила его, и уяснила сущность его борьбы после их ссоры по поводу нее.

Ее лицо горело. Она была потрясена тем, что только что услышала от Джонатана. Эдвард желал ее, и это желание вылилось во вспышку жестокой ревности. Руфа стыдилась, что это привело ее в такое возбуждение. На какой-то момент у нее закружилась голова от возникшего желания заставить Эдварда потерять контроль над собой.

Джонатан прикурил сигарету. Руфа с удивлением вспомнила время, когда находила его постоянное курение интересным.

— Я рад, что мы полностью выговорились, — сказал он. Его плечи расслабились, и он улыбнулся ей.

— И я рада. Теперь можем наслаждаться обедом. Можешь рассказать мне, над чем работаешь в данный момент.

Они поговорили о его работе, о детях, о его большом новом доме в Далидже. Руфа улыбалась и подсказывала, поощряя Джонатана брать в свои руки все нити разговора. Она не хотела, чтобы он догадался, как много нового он рассказал. Ей надо было побыть одной, чтобы все осмыслить. Она должна испытывать злость, потому что он заставил ее усомниться в Настоящем Мужчине. Но главной эмоцией стало тревожное, вызывающее страх возбуждение.

Глава семнадцатая

Солнечный луч засиял на поверхности рва с водой, специально прочищенного по случаю свадьбы Руфы. Было девять часов. Комары и стрекозы слетелись к воде в качестве первых гостей. Руфа вышла на террасу. Она была в халате, с чашкой чая в руках. Улыбаясь, она вдыхала золотистый, пахнущий сеном воздух. Настоящее июньское утро. Для нее это был шанс насладиться его очарованием, до того как предпраздничная суматоха перерастет в кромешный ад.

Лидия стояла, опираясь на покрытую лишайником каменную балюстраду и любовалась садом. Она улыбнулась, когда Руфа присоединилась к ней. Они молчали, прислушиваясь к двум лебедям, плещущимся на поверхности рва. Эти грациозные птицы были свадебным подарком от близнецов Биккерстаффов. К тому же они, — разумеется, лебеди — удачно отвлекали гостей от недоделанных работ. Одно крыло дома было в лесах и полотнах просмоленной парусины. Роза настояла на возвращении домой, как только будет восстановлены водопровод и электроснабжение. Большой холл, гостиная и кухня уже закончены. Одна комната наверху была отведена под будуар невесты. Семья временно проживала в чердачных помещениях, там, где работы были в основном завершены.

— Волнуешься? — нежно спросила Лидия.

— Да, это нормально?

— Я страшно волновалась, — сказала Лидия.

— Ты была очень молода.

— Все казалось таким значительным. С Рэном было еще хуже — ты ведь помнишь, как он то и дело бегал к ограде, чтобы отлить? Какое замечательное, волшебное было время… — Она повернулась и взглянула на сестру печальными голубыми глазами. — Мне не нравится, когда люди говорят, что брак — пустой звук. Он многое значит.

Руфа задумалась над тем, что на неудавшемся браке лежит некая печать незавершенности. Правда ли, что брак кончается, когда одна из сторон отказывается его признавать?

— Ты отдаешь часть себя, когда заключаешь брак, — сказала Лидия. — И обратного хода нет.

— О, Лидия, — нежно сказала Руфа, — извини меня, но, по-моему, уход от Рэна — лучшее, что ты совершила.

— Я не хотела этого.

— Вы были несчастны!

Упрямые голубые глаза вновь повернулись к залитому солнцем ландшафту.

— Я держалась, сколько могла. В конце концов Рэн вынудил меня уйти.

— Мы слышали другую версию. Ты говорила, что он выставил тебя вон.

— Да нет. Ты же знаешь Рэна. Он всегда невинная сторона. И он сделал вид, что меня просто не существует. И действительно — меня не стало. — Она вымученно улыбнулась. — Я подумала: лучше понять намек — и исчезла.

Руфа взглянула, как один из лебедей с угрожающим видом бороздил водное пространство.

— Мне так хочется, чтобы ты забыла о нем.

— И он хочет этого, но в этом нет ничего хорошего. Я не могу. Никто из вас не понимает этого. Он — единственный человек, которого я любила.

Историческое сближение Лидии с Рэном стало частью семейной легенды. Лидия влюбилась в Рэна и лишилась девственности в четырнадцать лет, когда он вернулся из Индии и обосновался в Семпл-фарм. Руфа прекрасно помнила, как тем летом Лидия возвращалась в теплые сумерки домой с волосами, полными сухой травы. Она была счастлива, ведя эту босую жизнь: она никогда не была материалисткой. Как и Рэн, она довольствовалась жизнью в ирреальности настоящего, имея самое смутное представление о будущем.

В утро собственной свадьбы Руфа припомнила еще одно обстоятельство, связанное с Лидией в роли невесты. Вся семья собралась у мэрии, и Настоящий Мужчина своими шутками вызывал у них приступы смеха: он всегда высмеивал все, что связано с бюрократией.

Но в разгар церемонии, когда Рэн и Лидия обменивались доморощенными клятвами — церемония проходила под открытым небом, — Настоящий Мужчина был безутешен. Лидия стояла босиком в высокой траве, и в ее волосы были вплетены полевые цветы. Она источала неземную красоту, она была как богиня. Громкие рыдания Настоящего Мужчины почти заглушали ее нерешительный голос, обещавший любить Рэна до скончания дней.

Лидия, несомненно, исполнила свою часть договора. Она никогда не смотрела на сторону. Она была убеждена в том, что брак сделает Рэна ее верным спутником по жизни, и очень удивилась, когда этого не произошло. Она цеплялась за веру в то, что он вернется, доводы матери и сестер не могли разубедить ее.

В глубине души Руфа завидовала Лидии в том, что та относилась к браку с такой серьезностью. Ей хотелось быть столь же уверенной в том, что она любима. Мысль о любви Эдварда более не вгоняла ее в краску. Она мечтала заполучить свидетельство того, что он действительно любит ее. По возвращении из Парижа Эдвард был все время далек от нее и очень занят, готовясь к свадьбе с мрачным смирением, столь непохожим на интригующее описание Джонатаном человека, одержимого дикой страстью. О Пруденс он сказал лишь то, что их встреча была «трудной». Он был мрачнее тучи, и Руфа не осмелилась расспросить о деталях, которые ее интересовали. Главное состояло в том, что Пруденс и ее сын — единственные родственники Эдварда — на свадьбу не приедут.

Возможно, это было признаком неодобрения. Пруденс не могла примириться с тем, что место ее покойной сестры будет занято другой. Руфа пыталась оправдать эту женщину и отыскать причины мрачного молчания Эдварда в чем угодно, но только не в сексуальной неудовлетворенности. Спал ли он с Пруденс или нет — вот что мучило ее больше всего.

Он объяснил ей, что беспокоится из-за какого-то бизнеса, связанного со службой в армии. По возвращении из Парижа он тотчас же уехал в Лондоне. И вновь, хотя на его лице отражалась боль, он отказывался посвятить ее в детали. Эдвард не привык давать объяснения, и его дела в глазах Руфы приобрели мистическую окраску. Руфа чувствовала, что Эдварда что-то тяготит, и связывала это с предстоящей женитьбой. Она хотела, чтобы он верил ей и ничего не скрывал. Он спас ее дом, но теперь этого было недостаточно. Ее угнетала необходимость безграничной веры, когда сердце отдается в руки фактически — после разговора с Джонатаном она расценивала его так — незнакомого человека.

* * *

Руфа попросила Клэр придумать фасон ее свадебного платья и сшить его. Сама она выбрала бы что-нибудь традиционное, возможно в «Либерти», но с некоторых пор признавала, что Клэр очень талантлива. Отметив, что желтый креп придает Руфе особую элегантность, Клэр сделала воротник-стойку из этого материала. Вуаль была из тонкой белой ткани, волной спадавшей на лицо. Она сдерживалась старой бриллиантовой диадемой миссис Рекалвер, которую Эдвард откопал в банковском хранилище.

В начищенной до блеска кухне Руфа стояла в напряженной позе, демонстрируя свое пышное подвенечное платье. Мать и сестры с изумлением смотрели на нее, словно пугаясь ее совершенства. Розе стоило огромных усилий, чтобы не расплакаться.

— Ты выглядишь как принцесса, — сказала Линнет.

— В чем у тебя рот? — Роза сделала резкое движение в сторону Линнет и схватила ее за подбородок. — Да ты вся в шоколаде! Ради всего святого, не ешь ничего, пока мы не закончим, слышишь?

Линнет обиделась.

— А что, если я голодная?

— Я отведу тебя под душ!

Всего двадцать минут назад Линнет была еще в детской пижамке с эмблемой фирмы «Уитабикс». Теперь же, в бледно-желтом шелковом платье от «Кейт Гринауэй» и лакированных детских туфлях-лодочках она была прекрасна, как фарфоровая фея. К ее огромной радости, Линнет оказалась единственной подружкой Руфы. Эдвард, будучи блюстителем традиции, надел ей на шею золотой медальон в форме сердечка. По совету Руфы он дал девочке две игрушечные свечки, подходившие по размеру для Братьев Рессани. Но и без подарков Линнет положительно относилась к Эдварду. В ее глазах он был человеком, который привнес в дом порядок, а она с некоторых пор полюбила порядок и с удовольствием прожила несколько недель в чистом коттедже рядом с Полем Члоу. Хотя Линнет по-прежнему спала с Лидией, она надоедала братьям Биккерстаффам, требуя поскорее закончить ее новый, выкрашенный в розовый цвет будуар.

Руфа потрогала венок из желтых розовых бутонов на маленькой темной головке.

— Она и сама как принцесса, правда?

— Даже лучше, — сказала Нэнси. — Настоящие принцессы ревнивы. Я сама ревную.

На Нэнси было облегающее строгое платье из темно-золотистого шелка, на голове — черная шляпа с большими прямыми полями. Селена, выкроившая пару дней между съемками, появилась в короткой юбке и узкой шелковой бледно-голубой блузке. Ее подстриженные волосы стали серебристо-белыми, и Роза не могла свыкнуться с ее элегантной оригинальностью. Селена мало рассказывала о своей загадочной жизни, которая, видимо, устраивала ее. Вчера она просидела весь обед, ни разу не раскрыв книгу. Она стала холодной и отрешенной и относилась ко всем с почтительной любезностью, будто рассматривала окружающих в уменьшающие линзы бинокля.

Лидия — дитя природы — мало заботилась о нарядах. Руфа взяла все в свои руки и купила ей длинное фиолетовое платье от «Гоуста». В нем Лидия выглядела на удивление молодой. Она отказалась от шляпы и распустила свои длинные локоны.

Роза была неузнаваема в платье и широкополой шляпе из мокрого шелка в крапинку. Впервые за многие годы она сделала макияж.

— О'кей, девочки. Время не ждет. — Роджер — в сером смокинге — появился в дверях. — Машины поданы, а я поклялся Эдварду, что мы не опоздаем. — Он был посаженым отцом Руфы и по этому случаю срезал свои косички.

Час пробил. Роза и ее дочери не без удивления смотрели друг на друга, пытаясь осознать реальность происходящего. Они были теперь новыми женщинами в новой жизни и новой обстановке. Кухня была закончена всего три дня назад, и они еще не привыкли к отсутствию убожества. Покосившиеся, прокуренные стены сияли чистотой. Гнилые деревянные буфеты заменены новыми. Плита, эта музейная редкость, заботливо отреставрирована. На кухонном столе выстроилась батарея винных бутылок, кругом — огромные букеты роз и лилий. В большом холле стояли четыре длинных украшенных цветами стола.

— Невероятно, — сказала Нэнси. — И все это сделала ты. Ты сказала, что выйдешь за богатого, и сделала это.

Руфа неуверенно улыбнулась.

— Получилось не так, как я думала. Я была глупа, полагая, что могу пройти через все это с любым богатым человеком. Слава Богу, им оказался Эдвард.

— Ну, что касается меня, — сказала Роза, — я бы не возражала, если бы моим зятем стал Тигр Дурвард.

Это вызвало у всех неуверенный раздраженный смех. Тигр Дурвард стал объектом семейных шуток. После нескольких недель безуспешного преследования Рошана он ушел в монастырь. Оттуда он вышел успокоившимся и трезвым и продолжил преследовать Рошана с новыми силами. Убедившись, что Нэнси не возражает, Рошан дважды отобедал с остепенившимся повесой и пригласил его на свадьбу в качестве своего полуофициального друга. Ждать долго не придется, решили все, скоро Тигр выйдет из спячки и даст бульварной прессе очередной повод для кривотолков.

Женская часть семьи Хейсти нуждались в поддержке. Приближалась годовщина: Настоящий Мужчина умер тихим, теплым, солнечным днем, похожим на сегодняшний. Когда в последний раз они собирались в сельской церкви, там стоял гроб Настоящего Мужчины. Стол и тогда был уставлен вином, но все пребывали в состоянии шока, граничившего с безумием. Теперь они молились — хотя никто не озвучивал этого — за то, чтобы свадьба Руфы знаменовала собой окончание траура.

— Роза, Нэнси, Лидия и Селена — в первую машину, — командовал Роджер. — Ру, Линнет и я последуем за вами ровно через десять минут. Начинайте движение; Эдвард проверяет мою точность по хронометру.

Роза снова посмотрела на Руфу, а затем учтивого поцеловала ее. Чувствуя, что дочь нисколько не изменилась, как это могло бы следовать, судя по ее элегантному внешнему виду, она тут же заключила ее в крепкие объятия.

— Ты выглядишь великолепно. Настоящий Мужчина гордился бы тобой.

— А это порадовало бы его? — спросила Руфа.

— Да, если бы он выкроил время на размышление, — сказала Роза. — Он любил Эдварда. Другому бы он тебя не отдал.

* * *

«Прости меня, Элис, — размышлял Эдвард. — Прости за то, что я люблю ее так сильно, что осмеливаюсь жениться на ней».

Руфа нежно улыбалась ему с другого конца придела. Он же до сих пор опасался, что в последний момент она отменит свадьбу. Раньше он не мог позволить себе мечтать о Руфе в подвенечном платье, но вот она здесь — настолько красивая, чтобы разбить сердце любого.

Но я буду заботиться о ней, обещал Эдвард тени Настоящего Мужчины.

Он практически не спал в эту ночь, в последний раз созерцая тень Элис. Как хорошо, подумал он, что он не венчался с ней в этой церкви. Они удрали тогда в Лондон, чтобы избежать висевшего над ними неодобрения старой миссис Рекалвер. Настоящий Мужчина осуждал его: почему он не сделал его своим шафером, а его хорошеньких маленьких дочерей — подружками невесты? Ну, слава Богу, этого не произошло, иначе сейчас он чувствовал бы себя еще более неуверенно.

На этот раз шафером Эдварда был его старый приятель из Сандхерста, ныне полковник шотландского полка. Его жена и две дочери-подростки стояли в церкви на стороне Эдварда, вместе с фермерами, составлявшими его круг. Судя по их лицам, они с трудом верили, что Эдварду удалось заполучить такую женщину. Да и сам он не очень этому верил. Чтобы пройти через все это, он должен прогнать всех призраков — мертвых и живых.

* * *

— Низойди на нас, о Божественная любовь, — пел Берри. — Разыщи мою душу…

Люди часто поют эти гимны на свадьбах. Меньше чем через три недели все будут петь на их свадьбе с Полли. Он до последнего не верил, что свадьба состоится, до тех пор пока он не увидел изменившуюся Руфу. Невозможно было представить, что совсем недавно она стряпала обеды для его знакомых.

Берри надеялся выглядеть так же великолепно, как Эдвард, которому очень шел смокинг. Эдвард стоял прямо, навытяжку, своим взором обжигая Руфу, однако самоирония не оставила его, судя по тому, что он иногда бросал насмешливые взгляды и в сторону Линнет.

Берри считал, что Линнет выглядит восхитительно. Неожиданно для самого себя он подумал, как было бы чудесно иметь такую же маленькую девочку, дочку. Неудивительно, что Рэн постоянно что-то бубнит об отцовстве: Линнет — единственное, что он сделал как положено.

Рэн и пухлые рыжеволосые близнецы Биккерстаффы были церемониймейстерами. На близнецах были фраки. Их серые цилиндры лежали, подобно двум ведрам, на столе у двери. Рэн в синем пиджаке-френче, застегнутом до самой шеи, приветствовал Берри при встрече звонким поцелуем, брови Полли даже подпрыгнули от удивления.

Полли повернулась, чтобы улыбнуться ему. Берри почувствовал, что любит ее. Как хорошо, что он проявил силу воли и не поддался Нэнси. Эта свадьба была для него испытанием, возможностью доказать, что он может смотреть на Нэнси, не проявляя желания броситься к ее ногам. Это было трудно, поскольку она выглядела такой божественной, такой обольстительной в этой огромной шляпе. Некоторым женщинам идут огромные шляпы. Но Полли, слава Богу, не принадлежит к их числу. Ее бледно-голубое платье напомнило Берри абажур над бильярдным столом в их доме. Абсурдность ее одежды заставляла его любить Полли еще больше. Он нежно, как подобает жениху, сжал ее руку с бриллиантовым кольцом от «Будл энд данторн», подаренным к помолвке.

Полли оценивала свадьбы по строгим меркам. Данная заслужила ее одобрение. Небольшая сельская церквушка, так уютно примостившаяся в богатом предместье Котсуолдса, восхищала ее. Руфа и Эдвард были потрясающей парой. Ее позабавило, что Рэн поцеловал Берри. И она была заинтригована, узнав Тигра Дурварда, стоявшего на противоположной стороне придела.

— Что, интересно, делает здесь этот Дурвард? — прошептала Полли. — Может, он встречается с Нэнси?

Берри, преодолев укол ревности, беспечно ответил: навряд ли. Его волновал отнюдь не Тигр и не смазливый индус-гей, очевидно, лучший друг Нэнси. Самые худшие подозрения ему внушал другой мужчина на церковной скамье — высокий, темноволосый и дьявольски красивый. Это, очевидно, второй жилец Уэнди. Если бы Берри не чувствовал себя абсолютно счастливым, предвкушая брак с Полли, он возненавидел бы этого человека.

Да, он предвкушал тихое семейное счастье, заключая брак с Полли. У них будет пышная свадьба в Лондоне и отличный медовый месяц в Кении. Полли проследит за тем, чтобы всю последующую жизнь у них все шло своим чередом. Предсказуемость — это благословение. А все остальное — иллюзия.

* * *

Для Руфы остаток дня был полон блаженства. Она произнесла клятву и расписалась в книге. Теперь Эдвард — ее муж. Она фотографировалась рядом с церковью, опираясь на его руку. Ее целовали гости, включая викария и Тигра Дурварда.

Уэнди, обезумевшая от счастья, бросала разноцветные конфетти. Когда они закончились, она принялась носиться кругом, делая снимки маленьким фотоаппаратом, мешая всем.

Новый гравий на дороге к Мелизмейту был испещрен колесами десятков автомобилей. Руфа и Эдвард заняли места у входа для встречи гостей. У них не было времени смотреть друг на друга. Гости проходили толпами, знаменуя их прежнюю жизни.

Рошан официально представил Тигра, который заметно изменился. Бледный и похудевший, он произносил поздравления своим резким голосом. Руфа решила, что он ей нравится: он явно обожал Рошана, а любовь превращает в ангелов самых непривлекательных людей.

Разумеется, было и шампанское, выбранное и оплаченное Эдвардом. Был и свадебный завтрак: незаконно выловленный лосось и ранняя клубника — все дико дорогое. Эдвард считал, что плохо накрытые свадебные столы делают людей сварливыми. Произносились речи, которые Руфа внимательно выслушивала и тут же забывала. Шафер Эдварда с воодушевлением предложил тост за Линнет. Сам Эдвард говорил мало, в основном благодарил всех за то, что пришли.

Всем сидевшим за длинными столами было хорошо известно, что Эдвард в критический момент спас семью. Местные жители были удивлены изменениями в Мелизмейте, кто-то даже сказал, что дом стал таким же красивым, как невеста. Никто и не удивлялся, что Руфа так удачно вышла замуж. Она всегда отличалась здравомыслием. А затем все хлынули на залитую солнцем террасу и продолжали там пить шампанское. Гости, разбившиеся на группы, шептались о том, что у семейства Хейсти прирожденный талант становиться на ноги.

* * *

Нэнси сняла шляпу и распустила волосы. Они с Берри приветствовали друг друга скромным поцелуем, в результате которого оба залились краской. Они виделись в винном баре, после того как Нэнси ворвалась в квартиру Берри, но она по возможности избегала обслуживать его. Временами она пропускала через кассу его кредитную карту. Это была самая тесная интимность, которую они себе позволяли.

«Полли Совершенная не замечает их смущения. Она отсчитывает часы до собственной свадьбы», — мрачно размышляла Нэнси. Она ни разу не видела, чтобы австралийка выглядела так хорошо. На Полли было голубое полотняное платье и дурацкая шляпа, но ее кожа сияла свежестью росы. Полли была очень любезна по отношению к Нэнси, возможно потому, что невеста Берри пришла в восхищение от Мелизмейта. Разумеется, она не видела его в дни убожества.

Нэнси полагала, что желает этой молодой паре счастья. Берри, как никто другой, заслуживает его. Она осмелилась взглянуть на него именно в тот момент, когда и он украдкой взглянул на нее. Они снова покраснели и отвернулись друг от друга. Аура несостоявшегося секса во время их последней встречи вводила их в смущение.

Нэнси сбежала вниз по лестнице и направилась к торфяникам. Она не привыкла носить в своем сердце тяжесть. Это мешало ей.

— Нэнси…

Макс был в нескольких метрах позади нее. Она замедлила шаг, подумав, что в смокинге он выглядит очень сексуально. Они вместе шли по направлению к большой акации, стоявшей у ограды парка. За оградой лежали луга, заросшие травой. Повсюду порхали бабочки.

— Какое сказочное место, — сказал Макс. — Мне кажется, теперь я начинаю понимать цель вашей Брачной игры. Я никогда не думал, что ты обладаешь таким богатством, — я имею в виду Мелизмейт.

Нэнси рассмеялась:

— До того как Ру раскрутила на деньги Эдварда, это была помойка.

— Уверен, что это место всегда красиво, — сказал Макс. — Так же красиво, как и ты.

— Шутишь?

— Я серьезно. Зачем ты сняла шляпу?

— Она мешала мне целоваться, — сказала Нэнси.

Макс вошел вслед за ней в неровный круг тени под акацией.

— Видимо, поэтому я до сих пор и не поцеловал тебя?

— А ты и не пытался. — Макс очень нравился Нэнси, но с некоторых пор ее естество больше не выделывало кренделей, когда он бросал плутовские взгляды.

— Почему и не пытался? — Он натужно засмеялся. — Одно время между нами что-то наклевывалось.

— Да, но помешали другие проблемы.

— Ты гонялась за лордом имяреком. Но теперь тебе не нужно больше заниматься этим. — Макс прислонился к стволу дерева. — Сейчас, когда твоя сестра победила в Брачной игре, ты можешь расслабиться. Вернуться к любовным утехам.

— Но это так непросто, — сказала Нэнси. Она уловила его оценку брака Руфы и отвергла ее.

Его голос смягчился.

— Что с тобой происходит, Нэнси? Игра закончилась. Ты свободна. Почему же ты не хочешь, чтобы тебя совратили и трахнули?

— Боже, откуда ты взял, что мне нравится это?

Он засмеялся и отступил, но по-прежнему был готов вступить в игру, когда она предоставит ему шанс.

— Что же теперь ты намереваешься делать? Возвратиться домой к своим корням?

— Не говори глупости. Я всего на два дня отпросилась с работы. В понедельник я снова должна быть за стойкой.

Макс задумался.

— Это такая хорошая работа?

— Лучшая из того, что у меня было.

— И единственное место, где ты можешь видеть его?

Нэнси застонала.

— Боже, неужели на моем лице все написано?!

— Однозначно. Видимо, маленькие стрелы Купидона наконец пронзили тебя. Ты вышла на бой и влюбилась.

— Да, — сказала Нэнси, — думаю, это и называется настоящей любовью. Теперь я понимаю разницу между «Ромео и Джульеттой» и музыкальной комедией. — Она вздохнула. — Макс, а ты был когда-нибудь влюблен?

— Хочешь получить галантный ответ или правдивый?

— Правдивый.

— О'кей, я был влюблен, — сказал Макс. — Страстно, и страсть у меня была отнюдь не платонической. Но счастье было недолговечным. Я был опустошен, когда все закончилось, и, наверное, вина за это лежит на мне. Не пойму, почему так произошло.

Нэнси нравился Макс, когда он не флиртовал и говорил откровенно. Он становился гораздо более привлекательным. Возможно, он понимал это.

— Такой была и моя романтичная карьера, — проговорила она, — пока я не встретила Берри. Хочу тебя предупредить.

Он улыбнулся ей, очевидно, не очень потрясенный ее отторжением.

— Ну и что же дальше?

— Ничего хорошего, дорогой, — сказала Нэнси. — Особенно если учесть, что он вот-вот женится.

— Я бы так не сказал. Он ни на секунду не отводил от тебя глаз. Ты должна послать ему веревочную лестницу в качестве свадебного подарка.

— Надежды нет, — мрачно сказала Нэнси. — Ты не знаешь Полли. Она удерживает его почище любого магнита. Никакая сила не способна ослабить ее хватку.

* * *

Полли теперь точно знала то, о чем порой подозревала. Раньше она никогда не любила по-настоящему. В некоторые моменты во время службы — между Вагнером и Мендельсоном — она погружалась в иной мир. Теперь до нее наконец дошло, почему пишут стихи поэты, а что касается поэм, то она вмиг постигла суть доброй половины мировой литературы.

Его зовут Рандольф Веррол, и у него слишком длинные волосы. Его затмевает мрачная жена, бывшая жена, и маленькая, с блестящими глазками дочка. Все здесь неуместно: этот обворожительный кусочек природы просто нуждается в небольшом обновлении. Полли плавала в черных бархатных глазах Рэна с того момента, как Берри представил их друг другу.

— Осторожно, — сказал Рэн.

Они гуляли вдоль рва вдали от шумного веселья и тяготящего присутствия его мрачной бывшей жены. Бледно-голубые каблуки Полли измазались грязью, но, на удивление, она не обращала на это никакого внимания — и это Полли Привередливая, которая невероятно напрягалась, когда видела «проклятые капели» майонеза на чистом столе. Рэн взял ее за руку, чтобы поддержать. Она почувствовала, как электрический разряд пронзил ей сердце.

— Это самое красивое место, которое я когда-либо видела, — прошептала она.

— А сколько романтики… — сказал Рэн. — Следует принять закон по его охране.

Они остановились, по-прежнему держа друг друга за руку. Мимо проплыли лебеди, извивая свои длинные шеи. Под только что подстриженной плакучей ивой вился беспокойный комариный рой.

— Так вот где выросла Руфа, — сказала Полли. Она была заворожена Руфой. — Марианна на окруженном рвом хуторе.

— Ров еще месяц назад был не больше двух дюймов глубиной, — сказал Рэн. — В жаркую погоду он вонял, как сортир на фестивале в Гластонбери. Приходилось держать все окна закрытыми.

Такое нелепое слово, как «сортир», в обычной ситуации заставило бы Полли содрогнуться. Но сейчас она подумала лишь о том, что у него рот, как у ангела.

— Конечно, — сказала она. — Ты знаешь их всех очень хорошо. Ты был женат на одной из них.

— Как мне было не жениться, — сказал Рэн. — Я жил совсем рядом с ними.

Полли вздрогнула, потому что теплые пальцы Рэна по-прежнему удерживали ее руку.

— Ты, наверное, был влюблен во всех них?

Она подтрунивала, жеманно и насмешливо, и все получалось как-то естественно.

Однако Рэн отнесся к вопросу со всей серьезностью.

— Мне нравились старшие, но это прекратилось, когда я сблизился с Лидией. Женщины меняются, когда женишься на одной из их сестер. Становятся гарпиями. — В его больших глазах появились налеты трагизма. — Ты не поверишь, но Нэнси как-то швырнула в меня мусорным ящиком.

— Почему? — спросила Полли. — Что ты натворил?

— Влюбился.

— Ах…

— Это единственное преступление, на которое я способен.

Затаив дыхание, Полли заявила:

— Любовь не может считаться преступлением.

— Ты так полагаешь? Хорошо бы Лидия была того же мнения. — Рэн тяжело вздохнул. — Все превратилось в привычку. Духовные связи между нами прервались. Связь вечна, а музыки более нет.

— Музыки? — Полли была загипнотизирована.

— Той музыки, которую слышат двое, когда влюбляются. — Его голос стал тихим. — Слушай!

Несколько секунд они молчали.

— Скрипки, — прошептала Полли.

— Фанфары, — проговорил Рэн, придвинув свои губы к ее губам.

И они встретились.

* * *

Полли достался букет, а Лидия начала лить слезы. Берри, видимо, ничего не заметил, но она увидела, что вокруг ангельских черт ее бывшего мужа собирается гормональная буря. Он вновь влюблялся. Она знала признаки этого.

Розе тоже они были известны. Она вызвала в памяти призрак своего «я», когда, бывало, содрогалась от романтических глупостей Настоящего Мужчины. Со вздохом облегчения она рухнула в стоящее у плиты кресло и стянула с ног новые туфли.

— Выпей чашечку чая, — предложил Роджер, нежно глядя на нее. — Ты совсем валишься с ног.

Они были одни в хаосе мутных бокалов и пустых бутылок. Официанты занимались уборкой в большом холле. Нэнси и Селена втащили Лидию в старую детскую, чтобы дать ей вина, утешить и помочь советом. Линнет кое-как уснула на новой софе в гостиной, крепко сжимая в руках Братьев Рессани.

— Все прошло хорошо, верно? — спросила Роза.

Она ожидала утвердительного ответа, и Роджер оправдал ее ожидания.

— Прекрасно. Эдвард даже благодарил меня. Без сучка, без задоринки.

— И с Руфой все в порядке, да?

— Пожалуй, да. — Он передал Розе кружку с чаем. — А ты как считаешь?

— Не знаю, — сказала Роза. — Клянется, что счастлива. Могу судить только по ее словам. Но я не верю, чтобы она спала с Эдвардом, — она врет, чтобы я отстала. Или это шампанское портит мне настроение?

— Ты ведь думаешь о старике? — нежно проговорил Роджер.

— Посмотри, что этот тип сделал с моими дочерьми. — Раньше Роза никогда не говорила об этом вслух. Она могла сказать такое лишь Роджеру. — Взять Лидию — она без ума от этого сельского идиота, Нэнси — хандрит, как мадам Баттерфляй, Селена…

— Селена — умница, — прервал ее Роджер.

— Она покинула нас. Она вернулась на свадьбу, как на другую планету. Но она беспокоит меня меньше, чем Руфа. Я не могу заставить Ру говорить о будущем безотносительно к этому дому. Такое впечатление — будто она получает приказы с того света.

* * *

— Тебе лучше переодеться, — сказал он, услышав сухость собственного голоса и проклиная себя за это. — Транспорт будет неплохим, но мы должны оставить себе много времени. — Из-за того, что Эдвард назвал «некоторой путаницей на фронте предварительных заказов», они поедут прямо в аэропорт, чтобы успеть на самолет, отправляющийся в Италию. Он подумал, что это даже хорошо. У него взыграла кровь от мысли, что он будет заниматься любовью с Руфой, но, до тех пор пока они оставались в их доме или где-нибудь поблизости от Мелизмейта, им пришлось бы обойти массу нелепых препятствий.

Он выбрал виллу в Тоскане, потому что это был самый романтический фон, который он мог себе представить. Так или иначе, но через несколько часов он должен сбросить с себя имидж верного друга семьи и превратиться в любовника. Женитьбы на Руфе и организации карнавала грандиозной семейной свадьбы было недостаточно. Странность ситуации обескураживала его. Он снова и снова слышал голос Пруденс: «Ясно, что она выходит за тебя из-за денег, — неужели ты всерьез думаешь, что такая девушка будет спать с тобой за просто так?»

Но Пруденс — так болезненно стремящаяся доставлять ему неприятности — не представляет себе, о какого рода девушке говорила. Эдвард знал, что ощущение того, что секс — это то, что она должна своему мужу, ужасно обидело бы Руфу. Он беспокоился о дистанции, которую нужно преодолеть, чтобы достичь нормального уровня интимности. Как ему подступиться к ней?

Он вынул из внутреннего кармана конверт.

— Чуть не позабыл. Нэнси велела мне отдать это тебе.

Руфа взяла у него конверт. На нем было написано: «Миссис Руфе Рекалвер. Дома не вскрывать».

Внутри была фотография голых задниц. Нэнси, Лидия и Селена в наспех связанных вокруг пояса лучших свадебных нарядах делают низкие японские поклоны, отвернувшись от фотокамеры. Внизу было написано: «Сегодня вечером — полнолуние!»

Руфа смеялась до слез. А затем расплакалась. Она спрятала лицо на плече Эдварда, неожиданно начав сотрясаться от рыданий. Он обнял ее и, почувствовав любовь, которую она питает по отношению к нему, пытался преодолеть барьер, который ставила на его пути заключенная между ними сделка. Он чувствовал себя сильным и на удивление умиротворенным. Пока он держал ее в объятиях, тени вокруг них становились темнее.

— Все хорошо, — прошептал он.

— Извини меня. Извини меня за все.

— Тебе не за что извиняться.

— Дело в том, что я очень люблю тебя, — сказала Руфа. — Я по-настоящему не говорила тебе об этом.

— А тебе и не нужно говорить об этом.

— Я люблю, — настаивала она, пытаясь смахнуть слезы тыльной стороной своих рук. На ее лице появились две темные полоски потекшей туши. — Эдвард, мне так стыдно…

— Стыдно?

— Я, должно быть, сошла с ума. Я была безумна.

— Успокойся. — Он полез в карман, достал платок и вложил его в ее мокрую руку.

Она уныло засмеялась.

— Ты всегда выручаешь меня носовыми платками.

— У меня их столько, сколько тебе понадобится.

Она вытерла глаза.

— Ты должен знать. Это случилось не из-за денег.

— Мы, случайно, говорим не о твоей печально знаменитой Брачной игре? — Эдвард улыбался несколько хмуро.

— О ней…

— М-да. Согласно общему мнению, ты играла совершенно наугад.

— Не смейся, пожалуйста. Пока ты не спросил меня, я действительно не признавала, насколько она нелепа. В душе я признавала это, но тогда не было другого выхода. А теперь я не знаю… Я не могу найти путь… — Руфа с трудом отыскивала нужные слова. — Я, видимо, вышла бы за Адриана, но чувствовала, что это сделает меня несчастной. А затем появился ты и спас меня.

Эдварду не нравился образ себя как добродушного — прямо в духе Рождественского Деда — спасителя семьи, но он был тронут ее верой в него. Она все еще уверена, что спасена. Он обнял ее за талию, мужественно приказав эрекции ослабнуть, пока они не будут на расстоянии нескольких сот миль от Глостершира, и подвел Руфу к окну. Ночь была ясной. Небо усеяно звездами. Лунный свет заливал газон.

— Возможно, ты тоже спасла меня, — нежно произнес он. — Если бы ты не придумала Брачную игру, я остался бы в западне своей прежней жизни, быстро превращаясь в седобородого, выжившего из ума старика. Я не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, что все лавры принадлежат мне.

— Ты мог бы жениться на ком-то другом.

— Но я же не сделал этого, правда? Потому что был влюблен в тебя.

— Ты был… ты любил меня до того, как мы тогда поссорились?

Он понимал, что этот вопрос чрезвычайно важен для нее, и постарался быть осторожным. Одно лишнее слово — и он потеряет ее. В уме он тасовал колоду правдивых карт, чтобы изыскать сочетание, которое не обидит ее.

— Все это не так просто. Моя жизнь остановилась, когда я ушел из армии. Лишившись поддержки армии, я к тому же обнаружил, что тоскую по Элис. Я был не в состоянии влюбиться в кого-то. Твоя Брачная игра заставила меня предпринять действия, когда мне уже казалось, что такой силы не существует. Без нее я никогда не женился бы на тебе — или на ком-то другом.

Она перестала плакать.

— Честно?

— Честно, так что, ради Бога, перестань благодарить. Нельзя строить брак на благодарности. Хотя я мог и не признаваться самому себе, я понял, что люблю тебя много лет.

— А почему ты не признавался мне в любви?

— А ты взглянула бы в мою сторону?

— Это нечестный вопрос — ты сам не хотел, чтобы смотрели в твою сторону.

Его голос был таким нежным, каким только мог быть.

— Настоящий Мужчина дал бы мне понять, что я путаюсь с его девочкой, — он так и не мог смириться с фактом, что ты взрослая. И я не смог, когда вернулся домой после армии, — мне всегда казалось, что я совсем недавно водил вас всех на пантомиму. Но даже я не мог не понимать, что ты превратилась в женщину. Невероятно красивую. — О Боже… — Эдвард тихо засмеялся. — Я не верю этому. Я никогда тебе это не говорил. — Он прикрыл ладонями ее лицо. — Руфа, ты самая красивая женщина из тех, кого я видел. Даже если по твоему лицу стекает макияж. — Улыбаясь, он стер своим большим пальцем грязные пятна у нее под глазами. — Когда ты была счастлива, опечалена или сердилась — ты в любом состоянии всегда была красива. Твоя душа отражается на лице. И оно тоже прекрасно.

Он был глубоко тронут, когда увидел, с каким удовлетворением Руфа реагирует на его похвалы.

Она сказала:

— Тогда мне не нужно думать, что ты жалеешь, что женился на мне.

— Нисколечко не жалею. — Жалеть? Он молил Бога, чтобы у него хватило слов, чтобы сказать ей, что его счастье слишком велико, чтобы осознать его. — Я хотел бы знать, Ру, как сделать так, чтобы ты не была такой озабоченной? Чего ты боишься?

— Сама не знаю. — Она молча смотрела на него с минуту, выискивая ответ. — Что я недостаточно хороша для тебя. Я по-прежнему думаю, что ты заслуживаешь чего-то лучшего.

Он улыбнулся ей.

— Тогда мы сами должны создать что-то лучшее. Настоящая Брачная игра только еще начинается.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

— Ее зовут Полли, — сказала Линнет. — Но я зову ее Смелли.

Руфа высыпала крупные зерна риса на кухонные весы, изо всех сил стараясь сдержаться, чтобы не фыркнуть от смеха.

— Не такая уж она плохая.

— Плохая. От нее воняет, как от старпера. Она вечно шепчется с папой.

Линнет никогда не нравились подружки Рэна, но она и не воспринимала их всерьез, поскольку те менялись слишком часто. Руфа была рада, что Линнет пока еще не поняла, что на этот раз, по-видимому, все намного серьезнее. Она наклонилась и погладила ее темные волосы. Прикосновение к Линнет всегда помогало ей прийти в себя, если она вдруг теряла самообладание.

— Постарайся смотреть на это оптимистически, — сказала она. — Полли может уговорить папу купить телевизор.

Рэн считал телевидение опиумом для народа, используемым правительством для промывания мозгов; но Руфа не могла представить, как Полли сможет вынести ребенка в доме без телевизора. Телевидение, безусловно, было опиумом для Линнет.

— Думаешь, она сможет? — Линнет сидела, задумавшись, с непроницаемым видом. Вдруг она оживилась. — Можно я немного посмотрю телевизор?

— Можно, если только ты не поднимешь шум, когда пора будет идти домой.

— Обещаю. — Линнет вскочила и бросилась в гостиную, чувствуя себя у Эдварда как дома, потому что здесь жила Руфа. Руфа завидовала этой ее способности так легко приспосабливаться к переменам. У нее самой просто голова кружилась в необычной обстановке.

Рэн высадил дочь у фермы, высунул голову из окна машины и крикнул:

— Привет, Ру! Надеюсь, вы хорошо провели медовый месяц? Не смогу зайти… Полагаю, ты уже слышала о Полли?

Руфа слышала. Вчера в одиннадцать вечера они вернулись с Эдвардом из Италии. В дверях торчала записка от Розы: «Угадай, какие у меня новости!!! Позвони, мама».

— Очень похоже на нее, — заметил Эдвард. — Ни слова о тебе и твоем медовом месяце. Только сплетни.

Но как только они внесли в дом чемоданы, он сам напомнил ей немедленно позвонить Розе. Ему тоже хотелось узнать последние новости. А утром Руфа обнаружила, что все вокруг только и обсуждают новость, сообщенную Розой. Как говорит Эдвард, в деревне все на виду и от чужих глаз невозможно укрыться. Здесь не существует такого понятия, как «частная жизнь». В магазине, покупая мешки для мусора, Руфа услышала все еще раз от Сандры Поултер, муж которой служил управляющим на ферме Эдварда. Потом об этом же упомянул владелец «Герба Хейсти», он даже специально вышел из паба, чтобы рассказать новость Руфе, хотя и сделал вид, что хотел спросить ее о Нэнси. Это была сенсация.

У Рэна появилась новая подруга: шикарная блондинка, которая достаточно глупо вела себя в магазине, попросив бальзамический уксус. Эта блондинка сбежала от своего жениха прямо у алтаря, бросила престижную работу и свезла кучу вещей на ферму Семпл.

Если бы Руфа не поговорила сначала с Розой, она бы не поверила этому. Она видела Рэна и Полли вместе на своей свадьбе, но и подумать не могла о том, что пылкие взгляды, которыми они обменивались, перерастут в нечто более серьезное уже через три с половиной недели. Менее всего она могла ожидать этого от Полли Мюир, которая всегда была такой разумной и аккуратной. Она могла не спать ночами, беспокоясь о столовых приборах, а ферма Семпл была просто дырой. Эдвард, который считал Рэна кем угодно, но только не завидным женихом, каждый раз смеялся, представляя Полли среди разложенных на полу подушек и благовонных палочек.

Сейчас, когда Линнет благополучно поглощена просмотром телесериала «Сабрина — юная ведьма», Руфа имела возможность вновь проанализировать свои чувства. Ее беспокойство о Лидии и Линнет лишь усугубляло ощущение, что все ускользает от нее, становится непонятным и неконтролируемым. Как выяснилось, даже Полли Мюир ценит страсть выше здравого смысла. Она выиграла великолепный приз в Брачной игре и отказалась от него в момент триумфа. Она предпочла страсть благополучному и безбедному существованию.

Руфе хотелось бы заново постичь тайны страсти. С Джонатаном, единственным ее любовником, страсть была инстинктивной, к тому же у нее не было необходимости предварительно завоевывать его.

Медовый месяц в Тоскане был раем, который она наблюдала через стекло.

Она была очарована голубым небом, но еще больше — жаркими ночами, наполненными звенящим стрекотом сверчков. Они приехали в Тоскану на следующий день после свадьбы, в приподнятом настроении из-за волнующего ощущения, что наконец-то остались одни. В поездке Эдвард стал более раскованным, более внимательным и вообще более веселым, чем раньше. Когда они сидели на веранде виллы, он был очень нежным с ней, ласковым и любящим. Руфе показалось вполне естественным первой подняться в спальню с закрытыми ставнями. У нее пересохло в горле от предвкушения первой брачной ночи. Она скинула одежду и натянула на себя льняную простыню, приятно пахнущую лавандой.

Но Эдвард не пришел. Она заснула, и за этот короткий час все изменилось. Эдвард был молчаливым и погруженным в свои мысли. На его рубашке проступили пятна от пота. Он сказал, что выходил на прогулку, будто все еще жил на своей ферме в Глостершире. Его отношение к ней было по-прежнему внимательным и обходительным, но он явно был чем-то расстроен.

Позже — но без каких-либо подробностей — он объяснил ей причину этого. Ему позвонила Пруденс, разговор был непростым, но они в общем-то помирились. Что это значило? Если новость была хорошей, почему Эдвард был огорчен? И как Пруденс узнала, где они находятся? Эдвард запретил Руфе говорить Розе и сестрам, где они проведут медовый месяц, объяснив это тем, что хочет отдохнуть от вечных просьб ее родственников, но сообщил о Тоскане Пруденс. Руфа не хотела думать о том, почему эта женщина считала, что имеет право вмешиваться. Она побоялась спросить об этом Эдварда.

Итак, их первая брачная ночь позорно провалилась. Не зная, что предпринять, Руфа опять поднялась в спальню и опять легла обнаженной в постель, накрывшись тонкой простыней и с нетерпением ожидая мужа. На этот раз Эдвард совершенно сбил ее с толку, заявив, что не сможет заниматься с ней любовью до тех пор, пока не избавится от ощущения, что купил Руфу, как покупают новую красивую вещь.

Руфа, оцепеневшая от унижения, провела ночь на краю постели, стараясь заглушить рыдания, а Эдвард, облаченный в пижаму, спокойно спал рядом.

На следующее утро он извинился. Они провели чудесный день. За завтраком в увитом виноградом кафе Эдвард удостоил ее своим доверием. Он объяснил, что его мысли были заняты не только Пруденс. Он состоял в длительной переписке с Международным трибуналом по расследованию военных преступлений в Гааге. Это касалось участия в боевых действиях в Боснии. Впервые она узнала, что он был разочарован в военной службе, и это разочарование заставило его уйти из армии.

— Что же касается Пруденс… — сказал он, — она по-прежнему способна причинять мне боль, хотя бы потому, что она единственный член моей семьи, а ты слишком хорошо знаешь, как утомительны семейные узы, поэтому тебе не стоит беспокоиться.

Он был обворожительным. Руфа безраздельно владела его вниманием, чего практически невозможно было добиться дома.

А в конце этого великолепного дня они вместе отправились в постель, но на этот раз Руфа, все еще испытывая стыд из-за своего провалившегося «спектакля», прикрыла свою наготу футболкой. Тон их медовому месяцу был задан.

Ложиться вечером в постель и не заниматься любовью стало обычной практикой. Ночь за ночью Руфа лежала без сна рядом с мужем и слушала его ровное дыхание. Невероятно, но он спал. Он привык засыпать в местах, гораздо более неудобных, чем двуспальная кровать с женой, жаждущей его любви. И если бы не один-единственный раз, Руфа всерьез стала бы беспокоиться о том, что с ним или с ней не все в порядке.

От одного только воспоминания о ТОЙ ночи у нее перехватило дыхание. Она с одержимостью, хотя и не без некоторой доли смущения, воскрешала ее в памяти. Впрочем, это была и не ночь даже, а знойный, грозивший окончиться дождем день.

* * *

— Мне сказали, это что-то вроде местного бренди. — Эдвард наполнил бледно-золотистой жидкостью бокалы и протянул один Руфе. Аромат напитка, впитавшего в себя аромат спелого винограда, смешивался с запахом лаванды, сосен и розмарина, посаженного под верандой. Сильвия, пожилая прислуга, чьи услуги входили в стоимость аренды, убирала остатки их неторопливого обеда.

Руфа знала, что ей нельзя много пить, и обычно ограничивала себя бокалом красного вина. Но бренди подействовал на нее совсем по-другому. С каждым глотком по ее телу разливалось спокойствие.

Они сидели в тени большого зеленого зонта на толстых подушках из набивного ситца, пахнувших запекшейся пылью. В побеленных кадках алела герань. Стены виллы были увиты пурпурными цветами бугенвиллей.

— Это просто рай, — промолвила Руфа. — Абсолютный рай. Я не хочу его покидать.

— Выпей еще, — сказал Эдвард и вновь наполнил бокалы.

Они говорили, как обычно, о ремонте, который все еще продолжался в Мелизмейте. Руфа смеялась над рассказами Эдварда о безумных предложениях Розы по перестройке дома. Он вспоминал о Хейсти с любовью, и это давало ей ощущение полной безопасности.

Бренди наполнил ее тело сладкой истомой. Она вновь протянула бокал.

Эдвард, раскованный и нежный, засмеялся, глядя на нее.

— Не глупи — ты и так абсолютно пьяна.

— Почему? Я никогда не пьянею. Я даже не предполагала, что это так здорово. Я только сейчас открыла для себя алкоголь, до сих пор я никак не могла понять, почему все столько о нем говорят.

— Бренди пошел тебе на пользу. Наконец-то ты перестала обдумывать, что делать дальше.

— Я бы хотела, чтобы мама видела меня сейчас. Она бы поняла, насколько хорошо ты мне подходишь.

Руфа отпила еще немного бренди. Откинувшись на подушки, она смотрела вдаль на коричневато-желтые поля и чувствовала, что все ее тревоги чудесным образом прошли. Она ощущала полный покой, однако, когда она попыталась повернуть голову, все вокруг закружилось. Ей хотелось закрыть глаза. Ее тело жаждало любви и ласки. Каждая клеточка ощущала себя живой. Она почувствовала, как набухли ее соски под шелковым платьем, между ног разлилось приятное тепло.

Эдвард обнял ее. Его голос был мягким и дразнящим, когда он прошептал ей на ухо:

— Посмотри на себя — ты мертвецки пьяна. Тебе лучше лечь.

Она вздохнула:

— Я не могу пошевелиться.

— Тебе и не придется.

Он поднял ее и понес через веранду. Они оба смеялись. Руфа не знала, что ее развеселило, но жизнь стала вдруг прекрасной. Она ощущала близость тела Эдварда. Она теснее прижалась к Эдварду.

Потом она ощутила под собой мягкий матрас их огромной двуспальной кровати. Эдвард стягивал с нее сандалеты.

— Ты хочешь, чтобы я снял с тебя платье? — пробормотал он.

— Ммм… Да. — Она не смогла бы сделать это сама, даже при желании.

Она почувствовала, как его теплые крепкие пальцы расстегивают пуговицы. Он стащил с нее шелковое платье, обнажив тело. Она почувствовала, как он приник губами к ее груди. Откуда-то издалека донесся ее собственный громкий вздох, полный страсти.

В следующее мгновение Эдвард вдруг оказался на ней, практически полностью одетый, и она ощутила, как что-то движется внутри нее. Он сделал еще одно быстрое движение, и ее ноги обхватили его талию. В эту минуту для нее не существовало ничего, кроме острого желания слиться с ним в одно целое. Огромная кровать раскачивалась в такт их бешеной пляске.

Потом Руфа лежала и смотрела, как Эдвард в полумраке комнаты с закрытыми ставнями окнами молча срывает с себя одежду. Она чувствовала себя так, будто он разбил ее на мелкие кусочки и теперь собирает заново. Где-то в глубине ее затуманенного сознания мелькнула мысль: как могла та, старая Руфа, считать беднягу Джонатана хорошим любовником? Эдвард был абсолютно другим. Его тело было крепким и стройным, с четкими треугольниками волос на груди и в паху. Она зачарованно наблюдала за его членом, удивляясь, как такая огромная штука могла поместиться внутри нее, и безумно желая вновь ощутить ее внутри себя.

На этот раз он действовал очень медленно, наблюдая за ее лицом и сдерживая себя до тех пор, пока они оба не достигли оргазма. Эдвард издал протяжный стон, полный блаженства. Все вокруг перестало существовать для Руфы. Она лежала, прижавшись к его груди и постепенно погружаясь в сладкий, безумно счастливый сон.

* * *

Вздохнув, она попыталась отогнать воспоминания прочь, но слишком поздно — перед глазами встал следующий день. Она проснулась рано утром с дикой головной болью, потом ее рвало, и она поклялась, что больше никогда не притронется к спиртному. Эдвард был необыкновенно внимательным. Вечером, при свете луны, когда она уже настолько пришла в себя, что смогла выпить стакан ромашки, он тихо извинился. Когда она стала заверять его, что ему нет необходимости извиняться, он сделал вид, что не слышал ее. Едва ли она могла винить его за это — из зеркала на нее смотрело бледное одутловатое лицо с темными кругами вокруг красных глаз. Она была похожа на ожившего мертвеца. Несколько раз она ловила взгляд Эдварда, который смотрел на нее с беспокойством, словно ужасаясь тому, что он по ошибке убил человека. Больше они не занимались любовью.

Руфа страстно мечтала, чтобы он вновь обладал ею, и несколько раз, испытывая стыд оттого, что ей приходится так унижаться, она деликатно намекала ему на свое желание, но он игнорировал все ее намеки. С таким же успехом она могла говорить об этом кирпичной стене. Она не хотела спрашивать его прямо, боясь получить отказ. Ее очень пугали приступы депрессии Эдварда, когда он окружал себя неприступной стеной. Иногда она даже боялась его. Хотя его дурное настроение никогда не было направлено на нее, в такие моменты он становился совершенно чужим.

Сейчас, когда они вернулись домой, он стал больше похож на себя. Прошлой ночью они опять не занимались любовью, но вовсю веселились лежа в постели. Руфа просто покатывалась со смеху над язвительными замечаниями Эдварда в адрес Рэна. Настроение Руфы улучшилось и стало примерно таким, каким было до свадьбы. В конце концов, окружающий ее мир остался прежним, и замужество не вызвало в нем существенных изменений.

Она залила кипятком сушеные белые грибы, вдохнув с наслаждением мшистый лесной запах. Так приятно готовить обед для своей семьи, не думая о стоимости продуктов. Она отбросила мысль о том, что тратит деньги Эдварда, и полностью отдалась приготовлению обеда. В магазине деликатесов она купила большой кусок сыра пармезан, твердого и белого как мел, пакет свежего пурпурного инжира, тончайшие кусочки пармской ветчины и говядину воздушной сушки. Из Италии она привезла несколько бутылок «Марсалы», спелые черные маслины в масле и красивую керамическую посуду для торжественных обедов. На огороде Эдварда она набрала полную миску ярко-красных помидоров, не забыв сорвать ароматные веточки орегано и розмарина. Она находилась в тихой залитой солнцем кухне у новой плиты. Если это не было счастьем, то очень было на него похоже.

Они пригласили на обед Розу и Роджера. Руфа решила сделать крем-мусс из яичных желтков, сахара и «Марсалы» — для пудинга. Она лишь однажды готовила его для званого обеда в Лондоне, поэтому старалась точно следовать рецепту, чтобы ничего не перепутать. Она собьет его в новой медной кастрюльке, которую купила во Флоренции.

Все вокруг было пропитано жарой, как золотистым сиропом, от нее даже пчелы засыпали на лету. Совершенно ошалевшее насекомое случайно влетело в открытое окно кухни, и Руфа спокойно взяла его, чтобы выпустить обратно на улицу. Эта жара, которая переносилась тяжелее, чем в Италии, заставляла ее ощущать свое тело. Она нагрузит себя работой, чтобы отвлечься от мучительного желания заняться любовью с собственным мужем. Последний раз она чувствовала себя такой энергичной, когда ее роман с Джонатаном был в самом разгаре. У нее было такое ощущение, что в ее онемевшие конечности возвращается жизнь.

Она услышала звук хлопнувшей двери из коридора, и на пороге появился Эдвард, потирая глаза. Когда они вернулись из Италии, дома его ждала огромная кипа писем, в том числе насчет Боснии, и он потратил почти весь день, чтобы ответить на все послания. Руфа подумала, что именно поэтому он выглядит таким уставшим.

— Дорогая, — сказал он. Он не был любителем ласковых слов и произносил их только в особых случаях. Руфа сразу же насторожилась.

— Что случилось?

— Дорогая, мне очень жаль, но тебе придется отменить ужин с Розой и Роджером.

— О… — Она была огорчена, но решила не делать из этого трагедии. — Ну что ж. Это еще не конец света.

— Мне страшно не хочется тебя огорчать, но уже ничего невозможно изменить. Боюсь, что Пруденс скоро свалится нам на голову.

— Что? — Руфа была в полном смятении и не могла скрыть этого.

Он вздохнул:

— Она собирается погостить у нас и будет здесь примерно через час. Я понимаю, что о таких вещах надо предупреждать заранее. Она позвонила уже с дороги. Я думаю, она знала, что я скажу «нет».

— А почему ты не сделал этого?

— Как я понял, в ее лондонской квартире произошел пожар.

— А что с ее парижской квартирой? — резко оборвала его Руфа. Ее удивила собственная язвительность.

— Она пустила туда кого-то пожить. Но я обещаю тебе, что она пробудет здесь всего пару дней. — Выражение досады исчезло с его лица. Он насмешливо улыбнулся Руфе. — Считай, что это первое серьезное испытание в нашей семейной жизни — тебе придется вытерпеть Пруденс и скандал, который она может устроить.

— Она едет сюда для того, чтобы устроить скандал?

— Возможно. — Руфа почувствовала, что он зол.

— Но ты сказал, что она простила тебя за женитьбу на мне.

— Не совсем. Я сказал, что она сказала, что простила меня. О Боже… Какое скверное возвращение домой. — Он обнял Руфу и поцеловал ее в шею. — Мне действительно очень жаль. — Руфа, вздохнув, прижалась к его груди. Эдвард погладил ее волосы. — Она будет доведена до белого каления, когда увидит, как ты красива.

— Ты говорил ей, что я некрасивая?

— Тристан будет поражен моей гибкостью. Он думал, что я уже вышел в тираж.

Руфа перестала смеяться.

— Итак, мы ожидаем еще и ее сына. Я думаю, мне следует приготовить для них постели.

— Как хорошо, что ты не сердишься, — сказал Эдвард.

— Я знаю.

— Я очень тебе благодарен. Я объясню Розе, что это моя вина.

— Не беспокойся, мама все поймет. Они придут в другой раз.

— Наверняка возникнет разговор о деньгах. — Эдвард выпустил ее из своих объятий, еще раз нежно поцеловав. — Но Тристан вряд ли ее поддержит — он хороший мальчик. А Пру слишком хорошо воспитана, чтобы устраивать сцены.

Разгоряченная его объятиями, Руфа промолвила:

— Слава Богу, что хоть кто-то хорошо воспитан. Все остальные, очевидно, только и делали, что устраивали театральные сцены на протяжении последних недель. Почему перемены происходят так сразу?

* * *

Полли вывалила содержимое ящика для столовых приборов на поцарапанную поверхность кухонного стола. Вилки и ножи имели просто отвратительный вид, все были покрыты пятнами и погнуты. Их нужно выбросить в ту же кучу мусора у черного хода. Ей придется избавиться еще от массы вещей, прежде чем она сможет распаковать свои безукоризненно чистые кухонные принадлежности. Сейчас, когда Рэн увез свою дочь, она может, наконец, спокойно разобраться в шкафах.

Все это придется выкинуть. Конечно, на кухне деревенского дома могут быть какие-то старые вещи, но, во всяком случае, они должны быть хорошими. Здесь же все было низкопробным, грязным, погнутым и с вмятинами. Они могли бы пожить некоторое время в гостинице, пока ферма Семпл не будет очищена от всего этого хлама. Полли не настолько была ослеплена любовью, чтобы не заметить небольшую симпатичную гостиницу в ближайшем городке, где проходят базары.

Это было бы хорошо еще и потому, что позволило бы на время убрать ребенка до тех пор, пока Полли не решит, как с ней обращаться. Дети — это такая загадка. Что можно делать с ними целый день, если нет няни? Возможно, им понадобится домработница, если девочка будет часто здесь бывать. Линнет постоянно липнет к Рэну, а на Полли смотрит волком. Она не дает им побыть вдвоем.

Полли пока не говорила на эту тему с Рэном. Для этого просто не было времени. Оставшись наедине, они сразу же кидаются в объятия друг друга. Полли вздохнула и с удовольствием потянулась. Жара делала их страсть еще более бурной. Каждую ночь они лежали обнаженные под тонкой простыней, мокрые и пахнущие потом. Полли, которая всегда считала, что нет ничего более не свойственного джентльмену, чем пот, обожала слизывать блестящие капельки соленой влаги с гладкой кожи Рэна. В темноте комнаты, залитой лунным светом, Рэн раздвигал ее ноги. Пружины старого неровного матраса издавали ужасный скрип, когда он овладевал ею. Они превращались в единое целое в безумном наслаждении, которое, казалось, продолжалось часами.

Свадьба Руфы была в субботу. В понедельник Полли бесстыдно заявила Берри, что едет в Питерсфилд к родителям. Бедный Берри решил, что ее поездка связана с их предстоящей свадьбой, и благодарно поцеловал ее на прощанье.

Полли отправилась прямо на ферму Семпл, совершенно не заботясь о том, что кто-то может ее увидеть. Рэн ждал ее, они договорились о встрече еще у Руфы. Через несколько минут они уже занимались любовью на старом скрипучем диване, пропахшем собаками. Это было ее второе рождение. Тогда Полли едва заметила царившие в доме нищету и убожество. Она была опьянена необычной красотой Рэна. Конечно, она обратила внимание на его ужасную одежду и весьма странные убеждения, но в тот момент это не имело никакого значения. Он был невинным младенцем, ангелом. Одежду можно сменить, а его убеждения достойны обожания. Полли вся светилась от радости, словно ей удалось сбросить старую кожу.

Потом они, держась за руки, отправились по тропинке к тому месту, где она оставила свою машину. Все закончилось тем, что они вновь занялись любовью на траве под огромной желтой луной с синими прожилками. Его громкие стоны сливались с криками лис и филинов. После этого он плакал горькими слезами и умолял ее остаться с ним навсегда. Она была той женщиной, которую он искал всю жизнь. Без нее он не сможет жить. Во время своего второго визита Полли уже точно знала, что никогда не покинет его.

Теперь ей предстояло сообщить Берри, что их свадьба не состоится. Это было ужасно, но она действовала так же рационально, как действовала всегда. Она выбрала для разговора пятницу, чтобы Берри не пришлось идти на работу с разбитым сердцем. До его прихода она позвонила в одну из лучших фирм и заказала грузчиков на утро понедельника. Днем она позавтракала с Джимми Пеллью и отказалась от работы в галерее.

К тому времени, когда Полли услышала свист Берри за дверью, она уже уволила уборщицу, позвонила агенту по продаже недвижимости — ей надо было выставить квартиру на продажу, — а также договорилась с Хэрродами о том, чтобы оставить у них на время громоздкие вещи. Не осознавая этого, Берри лишился своего дома еще до того, как повернул ключ в замке.

Воспоминание об этой сцене было очень болезненным для Полли. Она усадила беднягу Берри на диван и дала ему бокал коньяка. Она объяснила ему — глядя прямо в его потрясенные карие глаза, — что ее второе рождение ни в коем случае не бросает тень на него. Ей очень жаль, но страсть сильнее ее.

Берри был, конечно, расстроен, но (об этом Полли отказывалась говорить), по ее мнению, недостаточно сильно. Он не плакал и не умолял ее остаться. Он усиленно — слишком усиленно? — демонстрировал ей свою готовность помочь. Конечно, это было вполне в его духе, поскольку он добрый и заботливый, но все же… Потом Полли пошла приготовить чай. Берри позвонил своей сестре и спросил ее, не согласится ли она приютить его в своей квартире в Клэпхеме. Он старался держать трубку подальше от уха, потому что из нее доносились такие громкие звуки, что могли бы разбудить и мертвого. Слава Богу, что все это уже позади.

На выходные Полли уехала домой в Питерсфилд, чтобы сообщить новость родителям и дать Берри возможность вывезти свои вещи. Ее мать была потрясена, но всего больше она сожалела о деньгах, потраченных на свадебные приглашения, роскошные цветы и марочное шампанское. Каждый раз, когда она вспоминала о подарках, которые необходимо будет вернуть, она поднималась в спальню и ложилась в постель.

Ее отец, напротив, был обрадован новостью. Он несколько раз упомянул о том, как он рад, что ему не пришлось раскошелиться на кожаную сумку мехом наружу, — необходимый аксессуар костюма шотландского горца — он никогда особо не любил надевать национальную одежду. Эти неприятные моменты тоже теперь в прошлом. С тех пор Полли постоянно находилась на ферме Семпл, все глубже и глубже погружаясь в бездонное море любви.

Страсть не изменила ее характера. Рэн делал вид, что занимается «работой», — например, он отвозил на рынок поздние сливы и беспорядочно копал на участке, где рос лук. Любовь не могла скрыть от Полли тот факт, что он никуда не годный фермер, но он непременно изменится к лучшему. В те часы, когда его не было дома, Полли строила планы на будущее.

Этот дом в георгианском стиле был прелестным. Он станет еще лучше, после того как она родит Рэну детей, и когда сдохнут эти две вонючие собаки.

Это был долгосрочный проект. Полли любила решать сложные задачи. Напевая себе под нос, она с жутким грохотом вывалила стопку его тарелок на мусорную кучу, намереваясь открыть коробку с глиняной посудой. Она не сразу заметила изящную фигурку в дверях. Полли подняла голову и после несколько затянувшейся паузы произнесла:

— О, привет.

Лидия, которая казалась еще более похожей на маленькую девочку, чем всегда, в цветастом хлопчатобумажном платье и сандалетах, стояла в дверях, прикрыв рот дрожащей рукой. Женщины изучающе рассматривали друг друга. Полли решила, что неумение преподнести себя сводит практически на нет волнующую красоту Лидии.

Она аккуратно поставила на стол стопку бульонных чашек.

— Мне очень жаль, что вам не удалось застать Линнет. Рэн отвез ее к Руфе.

— Я пришла, чтобы увидеть вас, — сказала Лидия. Она произнесла это тихим запинающимся голосом.

— Я понимаю, — осторожно проговорила Полли. В этой ситуации разумнее всего быть максимально любезной, подумала она. — Ну, вот она я.

— Зачем, зачем вы разбили желтые тарелки?

Это был странный вопрос, но Полли неприятно было думать, что ее видели весело напевающей и разбивающей тарелки.

— Они все были с зазубринами и щербинками.

— Они достались нам от матери Рэна, — трагическим голосом произнесла Лидия. Все, что она говорила, звучало трагически.

— В самом деле? — спросила Полли. — Но на них была надпись Hotel Dinnerware Ltd. (Обеденная посуда для отелей.) Я не думала, что они представляют собой фамильную ценность.

— Она купила их, когда мы поженились.

— О… — Что, в конце концов, она рассчитывала услышать в ответ? Выражение сочувствия в связи с тем, что не удалось сохранить фамильную ценность?

— Могу я их взять, раз уж вы все равно их выбросили?

— Думаю, да. Конечно, можете. — Полли растерялась. — Я не спрашивала Рэна, но я не намерена оставлять их, — честно говоря, я терпеть не могу такой рисунок. Я найду для вас коробку.

Пока ей было неясно, чего следует ожидать от Лидии, — враждебности или дружелюбного отношения. С этой семьей никогда не знаешь заранее, чего ожидать.

Лидия спросила:

— Вам придется вернуть все подарки назад, раз ваша свадьба не состоялась?

Полли улыбнулась, но этот вопрос привел ее в ярость. Эта женщина была умнее, чем казалась, иначе она бы не задала столь болезненный вопрос.

— Естественно, некоторые подарки я отправлю обратно. — Она вспомнила соусник от члена королевской семьи, ящик для хранения столового серебра от тети и дяди Берри. — Но некоторым я напишу и объясню ситуацию. Возможно, они захотят, чтобы я оставила подарки себе.

Лидия уставилась на нее, пытаясь осмыслить ее слова о «ситуации».

— Это не ваша вина, — произнесла она. — Я не хочу обвинять вас. Вы не могли не влюбиться в Рэна. Но не думайте, что он любит вас так же, как вы его.

Теперь Полли точно знала, как ей следует вести себя. Ее тон был сочувствующим и терпеливым.

— Сядьте, Лидия. Рэн предупреждал меня о том, что может произойти нечто подобное. Он сказал, что вы никак не можете смириться с разводом.

Лидия сжала кулаки.

— Никакого развода не было.

— Это просто глупо с вашей стороны, вам не кажется? Конечно же, развод был.

— Есть только бумажка и больше ничего. От этого я не перестала быть женой Рэна. Я думаю, вам следует вернуться в Лондон, пока он не разбил ваше сердце окончательно.

— Перестаньте! — резко оборвала ее Полли. — Никто не собирается разбивать мое сердце. У вас просто истерика.

— Нет!

— Я очень сожалею, Лидия. Я думаю, это — симптомы скрытой депрессии, вам необходима помощь специалиста. Но факты таковы, что Рэн полюбил меня. Он сказал мне, что не может жить без меня. — Голос Полли звучал очень уверенно. — Он говорит, что умрет без меня.

— Он это всем говорит.

— Чепуха! Вы знаете, что со мной у него все по-другому, иначе вы бы не пришли сюда. Я думаю, мне следует чувствовать себя польщенной.

— Садовая дорожка может быть длинной, но когда-нибудь вы пройдете ее до конца.

Полли была по горло сыта этой сумасшедшей и ее афористическими высказываниями.

— Нет, на этот раз все действительно по-другому, и вам лучше смириться с этим. — Она указала на пластиковый пакет, висевший на дверце шкафа. — Видите это? Здесь мое свадебное платье. Я привезла его с собой, потому что мы с Рэном собираемся пожениться.

Лидия вздрогнула, будто Полли дала ей пощечину.

— Он что, сделал вам предложение?

— Да.

— Вы лжете!

Полли действительно солгала. Она просто вынуждена была сделать это. Какое, черт возьми, это имеет значение, предлагал ей Рэн выйти за него замуж или нет? Он видел свадебное платье. Для чего еще она могла привезти его сюда?

— Я изо всех сил старалась быть вежливой с вами, потому что вы мать дочери Рэна. Но сейчас, я думаю, вам лучше уйти. Этот дом больше не ваш.

— Не мой, но и не ваш! — Голубые глаза Лидии наполнились слезами, но ее голос был громким и твердым. — Ни сейчас и никогда! Вы не выйдете замуж за Рэна!

Глава вторая

Руфа закрыла за собой дверь кухни и набрала номер Уэнди. Нэнси ответила почти сразу же — она каким-то шестым чувством определяла, что звонит Руфа.

— Нэнс, привет. Это я.

— Дорогая, я надеялась, что ты позвонишь. Как у тебя дела?

— Прекрасно. На самом деле. Мне просто захотелось поговорить с нормальным человеком, который не станет взвешивать каждое сказанное мною слово.

Нэнси тихо засмеялась.

— С тобой все в порядке?

— Более или менее. Я готовлю ей кофе. — Руфа, прижав трубку к плечу, ловко расставляла старинный бело-золотистый кофейный сервиз прежней миссис Рекалвер. Ее стремление к совершенству с каждым днем все усиливалось. — Умоляю, расскажи мне, что происходит в обычной нерафинированной жизни.

— Со вчерашнего дня основные новости не изменились, — сообщила Нэнси. — Кроме того, что Тигр умоляет Рошана поселиться вместе с ним.

— А он не хочет? Почему? Он ведь обожает этого увальня, разве нет?

— Это проблема выхода в свет, — сказала Нэнси. — Он страшно боится, что информация об этом попадет в газеты. Ты же знаешь, как Тигр любит выставлять свою личность напоказ.

Руфа насыпала кофе в кофейник.

— Попроси Рошана позвонить мне. Желательно рано утром. Конечно, он может позвонить в любое время, но боюсь, я не смогу откровенно отвечать на его вопросы.

Нэнси вздохнула:

— Ему тоже приходится следить за тем, что он говорит, когда Тигр крутится рядом. Этот увалень сразу начинает ревновать и плакать.

— Боже мой… Но мы не можем оба говорить с помощью кода. Передай ему, что я позвоню, когда Пруденс уедет. — Она открыла коробку дорогого шоколадного печенья — главным образом для того, чтобы красиво сервировать стол, потому что Пруденс не ела практически ничего, кроме приготовленного на пару шпината, — и ловко разложила его на фарфоровой тарелке.

— Когда она уезжает? — поинтересовалась Нэнси.

Руфа понизила голос до шепота, хотя от гостиной ее отделяли коридор и две закрытые двери.

— Не раньше вторника.

— Почему ты терпишь ее? Ведь это обязанность Эдварда.

— Он старается изо всех сил, но он так занят. — Руфа не добавила, что из-за царственного присутствия Пруденс он предпочитает часами торчать в своем офисе. Было множество причин, по которым она не могла сказать об этом Нэнси. — Она вовсе не такая плохая, а Тристан — очаровательный мальчик. Но она заставляет меня понять, как много значит простота Уэнди. Передай им всем, что я их люблю.

— У тебя на самом деле все в порядке? — спросила Нэнси.

— Я же сказала тебе, что у меня все хорошо. Как у тебя дела? Ты видела Берри в последнее время? Заметно, что он переживает?

Она услышала тяжелый вздох Нэнси.

— Он уехал во Франкфурт. Ему там предложили место, и он теперь не скоро вернется сюда.

— Тебе следует поехать за ним, — сказала Руфа более твердо, переведя разговор на любимую тему Нэнси. — Найдешь работу в каком-нибудь пивном погребке.

— Не подстрекай меня к идиотским поступкам, — произнесла Нэнси убитым голосом. — Я должна признать, что проиграла. Первый приличный человек встретился на моем пути, и я его отпугнула. Теперь я выбыла из Брачной игры.

— Чепуха, — ободряюще произнесла Руфа. — Жди, и он вернется. О Господи, чайник — мне пора. Поговорим завтра?

— Ру, подожди! В чем дело? Я чувствую, у вас что-то не так.

Все не так. Косые взгляды, намеки, с трудом скрываемое раздражение… Руфа не могла объяснить этого Нэнси.

— У нас все хорошо, — ответила она, — пока. — И повесила трубку.

Она посмотрела в окно на цветущие изгороди. Снаружи все было таким прелестным, но здесь, в доме, стояла гнетущая тишина. Руфа не могла выразить свое беспокойство словами. Оно было скрыто глубоко под толстым слоем приличий.

Эдвард ушел в себя, как он делал всегда, когда его что-то тревожило. Он не мог спать. Он лежал неподвижно рядом с Руфой, и она чувствовала, что он весь напряжен, словно наэлектризован. Прошлой ночью она почувствовала, что он встает с постели. Она ждала его двадцать минут. Потом ей вдруг захотелось узнать, где он. Она встала и нашла его на кухне. Эдвард слушал Всемирную службу новостей. Он раздраженно обернулся, когда услышал, что она вошла, потом извинился и сказал, что просто очень обеспокоен.

Но Руфу не удовлетворил его ответ. Когда Эдвард говорил, что он обеспокоен, подразумевалось, что это связано с военными преступлениями. Но сейчас она была уверена, что дело совсем в другом. Она чувствовала, что это связано с его отношениями с Пруденс, но не могла понять, в чем там дело, будто смотрела фильм с середины.

Она подошла с подносом к гостиной и с раздражением поймала себя на мысли о том, следует ли ей постучать в дверь. Это был ее собственный дом — почему же она вела себя как прислуга?

«Возможно, потому, — вдруг подумала она, — что ко мне так относятся».

Пруденс, в белой полотняной сорочке и серых брюках, лежала на диване, листая журнал «Вог». На ее лице был скромный, но безупречный макияж, она, судя по всему, чувствовала себя легко и непринужденно. С обложки журнала смотрело лицо Селены. Она выглядела очень эффектно на темном фоне. Матовая розовато-лиловая помада на ее губах придала ее изящным чертам завершенную красоту. Глаза Селены, наполовину скрытые бедром Пруденс, усиливали ощущение реальности, висящей на волоске.

По какой-то причине Пруденс была раздражена тем, что фотография сестры Руфы была на обложке. Журнал лежал в гостиной уже два дня, и каждый раз, когда о нем упоминали, Пруденс говорила колкости. Несколько раз, когда атмосфера становилась невыносимой, Руфа специально упоминала о нем. Она не знала, почему между ними шла война и почему она была вовлечена в нее, но инстинктивно пыталась найти оружие.

Пруденс было далеко за сорок, но она не выглядела на свой возраст. Она была очень красива, и эта красота искусно поддерживалась на протяжении последних тридцати лет. Она была подтянутой и загорелой, ее глаза блестели, и она вполне допускала определенную дерзость в общении с мужчинами. Недавно она развелась со своим четвертым мужем.

Эдвард рассказывал, что Пру и Элис воспитывались по-разному. Отец Элис соблазнил экономку. Разумеется, он не женился на ней, но уделял много внимания побочной дочери, Пруденс. Возможно, он и хотел разделить единокровных сестер, но ему не удалось этого достичь. Элис и Пруденс прижались друг к другу, чтобы согреться. Они защищали друг друга во время частых любовных приключений отца, объединив силы для того, чтобы никто из них не чувствовал себя брошенным и несчастным. Они делились друг с другом деньгами. Они проводили вместе каникулы. Это была странная ситуация, и Эдварду до сих пор было неприятно говорить об этом. Он просто обрисовал ее Руфе в общих чертах, чтобы ей было понятно, почему Пруденс и Элис все-таки получились разными.

Элис была тихой и застенчивой. Она любила Эдварда просто так, как действительно близкого ей человека. Пруденс, которая совершенно не стеснялась тратить деньги своего отца, выбрала для себя экстравагантный стиль жизни.

Руфа не понимала, почему эта женщина должна жить у них, пока приводят в порядок ее лондонскую квартиру после небольшого, насколько она поняла, пожара, когда у нее есть прекрасные квартиры в Париже и Нью-Йорке.

— Как мило! — воскликнула наконец Пруденс. — Ты очень любезна. Представляю, какие неудобства я вам создаю.

— Вовсе нет. — Руфа поставила поднос на низенький столик и наклонилась, чтобы разлить кофе. Она не хотела садиться на диван рядом с Пруденс.

— Кофейный сервиз Сильвии. Я не видела его уже много лет. Это сливки? Да, пожалуйста, налей мне немного.

Сильвия — это старая миссис Рекалвер. Руфа подала Пруденс чашку кофе. Пруденс отметила:

— Ммм, ты все делаешь безукоризненно. Ты просто образцовая жена. Неудивительно, что Эдвард безумно влюбился в тебя. Путь к сердцу мужчины… сама понимаешь.

Руфа улыбнулась:

— Он ест все, что перед ним поставят. Я думаю, что его совершенно не волнуют кулинарные изыски.

— О, это волнует всех мужчин. Я вижу, что жизнь с тобой его вполне устраивает, — я говорила тебе, что он выглядит великолепно?

— Да.

Пруденс говорила об этом не реже, чем дважды в день. Она продолжила:

— Ты заслуживаешь медали за то, что заставила его сбрить эту ужасную бороду.

— Я здесь совершенно ни при чем.

— Ну конечно! Все дело именно в тебе. Он хотел произвести впечатление на молодую красивую женщину. В его возрасте мужчины начинают паниковать из-за утраченной молодости.

— Эдвард совсем не старый. — Руфа терялась, когда речь заходила о разнице в восемнадцать лет, которую Пруденс всегда старалась представить как зияющую пропасть.

— О Боже мой, конечно, нет, — сказала Пруденс с коротким смешком. — Если он старый, то что, черт возьми, говорить обо мне? Но такой красивый мужчина должен стремиться наверстать упущенное время.

Руфа предложила:

— Бери печенье.

— Нет, спасибо. Мне пришлось почти отказаться от пищи девятнадцать лет назад. Я даже не хочу вспоминать, какой толстой я была, когда родила Трисса. Кстати, ты его видела сегодня утром?

— Я думаю, он отправился на прогулку, — ответила Руфа.

Пруденс улыбнулась.

— Хорошо. Он вновь открывает для себя активную жизнь после того, как несколько лет провел в затемненной комнате. Кстати, не напомнить ли мне Эдварду о том, что мы собирались с ним позавтракать вместе?

— Нет, он не забыл.

Эдвард жаловался Руфе сегодня утром, что Пруденс уже достала его с этими завтраками наедине. Он сказал, что, если она еще раз намекнет о деньгах, он свернет ей шею. Руфе очень понравилась эта мысль.

— Он выглядит расстроенным… — задумчиво проговорила Пруденс. — Совсем не так, как, на мой взгляд, должен выглядеть мужчина, только что вернувшийся из свадебного путешествия. Надеюсь, у него все в порядке?

— У него все прекрасно, — запинаясь, пробормотала Руфа.

— Ты знаешь, — на лице Пруденс появилась кошачья улыбка, — я могу поговорить с ним откровенно. Мне всегда удавалось вызвать его на откровенный разговор.

Руфа постаралась вежливо заверить ее в том, что Эдвард и с ней не бывает скрытным.

— Он обычно замыкается, когда в доме посторонние.

Пруденс и не подумала принять это на свой счет.

— Да, ему, наверное, трудно привыкнуть к твоему присутствию, ведь он так долго жил один. Бедняга не любит показывать свои чувства. Все это очень напоминает мне, каким он был после смерти Элис, но ты, вероятно, этого не помнишь.

— Думаю, что нет.

Прищурившись, она внимательно посмотрела на Руфу.

— Ну да, ты ведь тогда была еще ребенком.

— Мне было одиннадцать лет.

— Тебе, наверное, нелегко жить в тени твоей предшественницы. Особенно когда все знают, каким счастливым был их брак.

— Эдвард редко говорит о ней.

— Беда этого брака в том, — сказала Пруденс, — что он навсегда испортил Эдварда.

— Что ты имеешь в виду? — Руфа не ожидала этого.

— Я думаю, Элис забрала все лучшее, что было в нем, с собой. Он утратил способность любить. Что-то перегорело в нем. Тебе не кажется, что иногда он бывает слишком холодным и бесчувственным?

Руфа наклонила голову, сделав вид, что передвигает приборы на подносе.

Пруденс приняла ее молчание за согласие.

— Я полагаю, он рассказывал тебе о наших с ним отношениях? Конечно, ведь правда для него превыше всего. Я всегда знала: чтобы добиться от него хоть какой-то реакции, нужно растоптать его чувства. Со мной у него ничего не вышло, потому что мне нужно было больше тепла. Если хочешь, больше страсти. Я полагаю, что он был страстным с Элис. Хотя она никогда не поверяла мне свои тайны — она была такой же замкнутой, как он. — Улыбнувшись, она скрестила свои длинные ноги и решила сменить тему. — При этом, заметь, они оба были значительно менее сдержанными с Тристаном. Он обожал бывать здесь, когда был маленьким, и до сих пор боготворит Эдварда. Когда меня не было в стране, я обычно просила Эдварда навестить Тристана в пансионе, — честно говоря, я терпеть не могу эти вещи, а Эдвард принадлежит к тому типу людей, которые свободно могут общаться и с воспитателями, и с директором пансиона. Я никогда этого не умела.

Она сделала паузу, чтобы Руфа усвоила: Эдвард фактически заменил отца ее сыну, стал главой ее семьи. Руфа уже слышала это. Она подумала: какой же надо быть коровой, чтобы посылать кого-то навестить единственного сына в пансионе!

— Так забавно видеть внезапную любовь Тристана к сельской местности. Я отправила его в школу в самой глуши, и он постоянно жаловался на это. А сейчас он просит меня разрешить ему остаться здесь до начала занятий. Как ты думаешь, Эдвард не будет возражать?

— Нет, конечно, нет. Он будет только рад. — Руфа могла сказать это с абсолютной уверенностью. Эдвард очень любил Тристана. Сейчас ему было уже девятнадцать лет, и он учился в Оксфорде. — Но разве ты не будешь скучать по нему?

— Нет, если он опять будет хандрить.

— Вот уж не поверю, что такой жизнерадостный мальчик может хандрить!

Пруденс промолвила:

— Придется поверить. — Она пригубила кофе и сделала паузу, чтобы Руфа могла подумать о возможном значении ее слов. — Все свои вспышки раздражения он оставляет для меня. Ты поймешь, о чем я говорю, когда у тебя самой будет ребенок.

Руфа ощущала себя совершенно раздавленной. Ей казалось, что Пруденс знает, что они с Эдвардом занимались любовью всего один раз.

— Полагаю, что это произойдет достаточно скоро, — продолжила Пруденс. — Очевидно, именно поэтому Эдвард так спешил жениться. Советую тебе поторопиться с этим.

— Почему ты не рожала больше? — Руфа спросила это без всякого умысла, но тут же поняла, что попала в цель, напомнив Пруденс о разнице в возрасте.

Пруденс натянуто рассмеялась.

— Спасибо, мне вполне хватило Тристана. Когда у тебя найдется пара свободных часов, я тебе расскажу об ужасных отношениях с его отцом. — Она взяла печенье, посмотрела на него и положила обратно на тарелку. — Первый развод самый ужасный. Я бы не пережила его без Эдварда.

У нее были голубые глаза миндалевидной формы. Слишком маленькие, по мнению Руфы. Возможно, поэтому ее взгляд был таким жестким. Мысленно она умоляла Пруденс перестать откровенничать с ней.

Но от нее не так-то просто было отделаться. Она совершала ловкие маневры, готовясь к тому, чтобы вести огонь под флагом откровенности.

— Он был для меня опорой, надежной опорой на протяжении всей моей жизни. Должна признать, я всегда воспринимала его как нечто само собой разумеющееся. Я полагала, что он всегда будет в нашем распоряжении. Мне следовало прибрать его к рукам, пока у меня был шанс.

Щеки Руфы покраснели. Ее охватила паника.

— Когда он просил тебя об этом?

— Он меня не просил, — ответила Пруденс. — Мне самой следовало предложить ему. Но ты понимаешь, Руфа, я не думала, что это необходимо. — Она продолжала улыбаться, но Руфа ясно видела, что она просто в ярости. — Он тебе рассказывал о том, что произошло в Париже?

— Да, он сказал, что вы поссорились. Из-за меня.

— Не персонально из-за тебя, — возразила Пруденс. — Я думаю, что мы поссорились из-за того, что Эдвард считал, что он холостяк, и, следовательно, может жениться на ком захочет.

Эти слова изменили все вокруг, и Руфа уже не могла ничего понять. Неужели Пруденс считала себя его законной женой? Но это совершенно невозможно.

Что-то в ее реакции смягчило Пруденс. С ее лица исчезла вызывающая любезность. Она выглядела уставшей.

— Это одно из основных различий между мужчинами и женщинами, — заметила она. — Когда женщина говорит, что не замужем, то она имеет в виду именно это. Когда мужчина говорит, что он холостяк, он имеет в виду только то, что женщина, с которой он спит, недостаточно хороша.

— Эдвард не такой, — заявила Руфа. Она не собиралась всерьез принимать слова Пруденс.

— О, я знаю, он — воплощенное благородство, он никогда не позволит вам забыть об этом. — В словах Пруденс чувствовалась обида. — Именно поэтому он бросился чинить крышу Мелизмейта и спасать вашу семью. Все это было связано с его нелепой привязанностью к Настоящему Мужчине.

Руфа опустила голову. Ее собственная глупость, а также нищета ее семьи, по существу, вынудили Эдварда совершить благородный поступок и жениться на ней. Пруденс хотела внушить ей мысль, что Эдвард совершил этот романтический поступок, не считаясь с чувствами женщины, которая любила его. И он не хотел заниматься любовью с Руфой потому, что все еще чувствовал себя связанным с той, другой, женщиной. Жестокость ситуации, описанная Пруденс, заставляла Руфу поверить в то, что это должно быть правдой.

— Пру? — донесся голос Эдварда из коридора.

— Мы здесь! — Услышав мужской голос, Пруденс оживилась, в ней словно зажегся какой-то внутренний свет.

Эдвард вошел в комнату.

— О, вот вы где. — Он посмотрел на них обеих.

Пруденс улыбнулась ему.

— Привет. Где ты скрывался все утро?

— Извини, мне нужно было поработать.

— Руфа прекрасно заботится обо мне.

Эдвард нахмурился. Он часто хмурился в присутствии Пруденс.

— Хорошо. Я думаю, что нам пора идти, если мы собираемся позавтракать. Только, пожалуйста, не заставляй меня надевать галстук.

— В такую жару? Я не садистка. — Пруденс вскочила и поцеловала Эдварда в щеку. Ее пальцы смахнули воображаемую пылинку с его плеча. — В любом случае ты выглядишь великолепно в этой рубашке.

Глядя на них, Руфа впервые поняла, почему ей было так неприятно видеть их вместе. Между Эдвардом и Пруденс явно существовала физическая близость. На языке, понятном только женщинам, Пруденс рассказала ей о том, что произошло в Париже. Она и Эдвард, несомненно, все еще были любовниками, и, что касается Пруденс, она вовсе не собиралась прекращать отношения.

* * *

После этого все изменилось. Пруденс не смогла бы продемонстрировать ей это более явно, даже если бы она прокричала в мегафон, — между ней и Эдвардом существовали гораздо более длительные и более близкие отношения, чем было представлено Руфе, и Пруденс просто хотела, чтобы Руфа знала, что положение молодой красивой жены вовсе не было таким уж неуязвимым, как казалось.

Было ли это предупреждением о том, что она все еще опасна? Руфа помахала им рукой, когда они удалились, совершенно удрученная необычностью ситуации. Пруденс вовсе не была бы опасной, если бы Эдвард не лежал рядом с ней, Руфой, не прикасаясь к ее телу, разве что случайно. Их разделяли не дюймы, а мили. Догадывалась ли об этом Пруденс? Было ли это так явно?

На какое-то мгновение Руфу, которая так и стояла в пустой гостиной, вцепившись в поднос, охватила тревога. На нее вдруг вновь нахлынул страх темноты, мучивший ее со дня смерти отца. Под темнотой она подразумевала невозможность достучаться до окружающих, полное, беспросветное одиночество. Эдвард спал с этой женщиной, когда ездил в Париж, чтобы прекратить их отношения. У Пруденс была сила, которой не было у нее. Если бы Пруденс захотела разрушить ту хрупкую оболочку, которую Руфа только начала создавать для защиты от темноты, ей бы вполне это удалось.

Страх отступил, как только она подумала о муже. Он самый благородный человек в мире. Он любит ее. Самое меньшее, что она может сделать для него, это доверять ему. Ей не нужно было заглядывать глубоко в свою душу, чтобы понять, что Эдварду она могла доверить свою жизнь.

Солнце играло на серебристых поверхностях ее кухни. Прищурив глаза, Руфа поставила поднос на подставку для сушки посуды. Упоминание о сексуальной привлекательности Эдварда, в то время когда она так страстно желала близости с ним, вывело ее из душевного равновесия. Но если она не сможет доверять ему, то во что она вообще сможет верить?

Руфа повертела в руках кофейник прежней миссис Рекалвер. Вдруг он выскользнул из ее рук и, ударившись о каменный пол, разлетелся на мелкие кусочки. Руфа разрыдалась. Ей смертельно надоело играть роль прислуги, вынужденной угождать Пруденс, которая ухитрялась в каждую вежливую просьбу вложить всю свою неприязнь и враждебность. Ей захотелось оказаться дома, где бывали самые обычные ссоры без всяких двусмысленностей.

— Руфа?

Она вздрогнула. В дверях стоял Тристан — она совсем забыла, что она не одна в доме. Чувствуя себя неловко, оттого что он застал ее рыдающей, Руфа оторвала полоску бумажного полотенца и прижала ее к лицу.

Она задохнулась от неожиданности.

— Привет, ты напугал меня, — она с удивлением отметила, что ее голос звучит весело и беззаботно.

Руфа и Тристан старались сохранять дистанцию. Не потому, что они испытывали неприязнь друг к другу, но потому, что они оба осознавали неловкость ситуации. Руфа, будучи женой Эдварда, относилась к старшему поколению. Тристан, как сын Пруденс, относился к младшему поколению. Но он был всего на восемь лет моложе Руфы, и это заставляло их чувствовать себя так, будто они были втянуты в глупый фарс.

Ситуация усложнялась тем, что Тристан был очень красив. Пруденс и Эдвард говорили о нем как о мальчике, но он, по сути, был уже молодым мужчиной. Он был высоким и изящным, с золотисто-каштановыми вьющимися волосами до плеч и добрыми, совсем не похожими на материнские, глазами.

— Извини, — проговорила Руфа. — Это так глупо. Не обращай внимания.

Его глубоко взволновали ее слезы. Он посмотрел на мелкие осколки фарфора, разлетевшиеся по полу, на забрызганные остатками кофе деревянные дверцы буфета.

— Это была действительно ценная вещь?

Руфа попыталась улыбнуться.

— Боже, не в этом дело — это была последняя капля.

Тристан стоял в дверях кухни с глупым видом, глядя на грязный пол, словно герой мелодрамы, по ошибке ворвавшийся на чужой балкон.

— Я знаю, в чем дело, — серьезно сказал он. — Всему виной моя мать.

— О нет, — слабо попыталась возразить Руфа, поскольку дело было действительно в ней.

— И ты измучена, так как позволила ей обращаться с тобой как с рабыней. — Он был возмущен, и это действовало на нее успокаивающе.

Руфа устало облокотилась на кухонный стол.

— Я же не могу не выполнять ее просьбы.

— Можешь, — энергично возразил Тристан. — Ей на шею следует повесить табличку с надписью: «Не слушайтесь меня». Как больной диабетом собаке, которую нельзя кормить чем попало.

Руфа весело рассмеялась, впервые после приезда Пруденс.

— Мне трудно не выполнять ее капризы.

— У моей матери бывают моменты взлета, — сказал Тристан, — но я не слепой и прекрасно вижу все ее недостатки. Я просил ее не быть стервозной по отношению к тебе, но она делает вид, что не понимает, что я имею в виду. Я думаю, она считает, что я слишком молод, чтобы понять, что ты сделала.

— Сделала? Я?

Тристан сухо проговорил:

— Ну, ты ведь вышла замуж за Эдварда!

— Это было ошибкой?

— Ужасной. Он не должен был жениться ни на ком, тем более на тебе, имеющей сестру, фотография которой помещена на обложке «Вог».

— Тогда зачем она приехала сюда?

— Посмотреть на тебя, — ответил Тристан. — Постараться вывести тебя из себя, чтобы потом в разговоре с Эдвардом делать ехидные замечания в твой адрес.

Руфа испытала огромное облегчение оттого, что он называл вещи своими именами. Не осознавая этого, она стала более свободной и раскованной.

— Думаешь, она занимается сейчас именно этим?

— Возможно.

— Она только зря тратит время. Эдвард не понимает намеков. — Она высморкалась. — Это просто ужасно, что я говорю тебе это. Критикую твою мать.

Тристан усмехнулся.

— Не стесняйся критиковать ее. Тебе нужно научиться не обращать на нее внимания. Воспринимать все ее замечания как сомнительные комплименты.

— Я постараюсь.

— Садись. Я уберу осколки Золотой Чаши.

— О нет, я не могу…

— Пожалуйста, Руфа. Позволь мне хоть чем-нибудь помочь тебе, чтобы не чувствовать себя совершенно бесполезным. — Он взял ее за локоть и подвел к стулу. — Я полагаю, веник и совок находятся под мойкой.

Руфа вытерла слезы с лица, наблюдая, как он сгребает осколки кофейника в совок и вытирает тряпкой остатки кофе. После его уборки грязи не уменьшилось. Кухня выглядела еще хуже после того, как он поставил веник на место.

— Ну вот… — Его лицо раскраснелось от усилий, которые были совершенно бесполезными.

Руфа встала.

— Спасибо, все отлично. Ты, наверное, пришел сюда, чтобы позавтракать?

— Ну да. Извини, но я умираю с голоду.

— Я сейчас что-нибудь найду.

— Нет, пожалуйста, как я могу позволить тебе заниматься мною?

Они оба рассмеялись и посмотрели друг на друга с любопытством, будто только что познакомились.

Он спросил:

— В пабе можно пообедать, не так ли?

Руфа сказала:

— Я вижу, ты уже успел побывать в пабе. Я думала, ты коротаешь время в длительных прогулках.

— На улице слишком жарко. Чтобы удрать от мамы, я сижу в пабе с книгой.

Сейчас, когда стена между ними рухнула, Руфа могла представить себя на месте Тристана.

— Тебе, наверное, скучно здесь. Мне очень жаль.

— Вовсе нет. — Он говорил вполне серьезно. — Честно говоря, мне здесь нравится. Я прочитал половину из того, что нужно прочитать к следующему семестру. — Он покраснел еще больше и отвел взгляд в сторону. — Ты позволишь мне пригласить тебя позавтракать?

Руфа улыбнулась.

— Ты очень любезен, но моя сестра одно время работала в пабе и рассказывала мне, из чего состоит говяжий паштет. Здесь пища гораздо лучше.

— Хорошо, давай останемся здесь. Только я сам все приготовлю, а ты будешь сидеть и смотреть. — Он вновь заглянул в ее глаза. — Только при условии, что все комментарии запрещены.

Его попытка командовать была очень забавной и подкупающей. Руфа согласилась.

— Ну если ты так настаиваешь, то в холодильнике есть очень хорошая ветчина, и я набрала…

— Замолчи, здесь я командую. — Тристан отвернулся от нее и открыл новый большой холодильник, который Эдвард купил специально для нее. — Ты должна только сидеть и поддерживать вежливый разговор. Или лучше грубый разговор. Не знаю, как тебе, но мне до смерти надоели эти вежливые разговоры.

Руфа, начиная получать удовольствие от происходящего, села и стала наблюдать за ним. Было так приятно почувствовать себя слабой после восторженных замечаний Пруденс относительно ее, Руфы, работоспособности.

— Дело не в вежливости, — сказала она. — Мне надоело скрывать свои чувства.

Он обернулся и посмотрел на нее через плечо.

— Что именно? Не бойся, расскажи мне.

С ним было легко разговаривать. Каким-то образом он заставил ее почувствовать, что он на ее стороне. Но он был сыном Пруденс, и ей следовало соблюдать осторожность.

— Мне надоело делать вид, что мы уже сто лет женаты, когда мы женаты чуть больше месяца. Я все еще чувствую себя гостьей. Я очень напряжена.

Тристан внезапно схватил бутылку шампанского.

— Это поможет.

— Нет, я не буду, спасибо.

— Почему нет? Лето в разгаре, на улице пекло, и нам обоим совершенно нечего делать. — Он открыл бутылку и наполнил два бокала.

Руфа, взяв свой бокал, сочла необходимым сказать:

— Мне еще нужно приготовить обед.

— Пусть они едят салат.

— Я думаю, они не будут возражать. — Она выпила еще глоток шампанского. — Эдвард неприхотлив в еде, а твоя мама все равно ничего не ест.

— Ну вот, теперь я чувствую, что я вас объедаю!

— Вздор! Для тебя так приятно готовить! — Руфа была бы расстроена, если Тристан не поглощал бы приготовленные ею изысканные блюда из мяса, птицы и дичи, а также блюда из тонко нарезанного мяса, рыбы и дичи, к которым его мать едва притрагивалась.

Он приготовил сэндвичи, положив на куски белого хлеба холодное масло, толстые ломти домашней ветчины и большие кружки помидоров. Его сэндвичи были такими же аппетитными, как сэндвичи, которые готовила Нэнси. Руфа не могла бы состязаться с ними в щедрости и расточительности. Она часто думала, что таких любителей-непрофессионалов мог бы удовлетворить разве что сэндвич размерами со ступеньку крыльца.

— Давай поедим на улице, — предложил Тристан. Он положил сэндвичи на большую керамическую тарелку, купленную Руфой в Сиене, и достал дуршлаг с вымытым белым виноградом, который Руфа поставила просохнуть. Руфа купила его для Пруденс, которая любила, чтобы на столе была дорогая еда, хотя она ее и не ела. Неожиданно придя в восторг от его предложения организовать пикник, Руфа взяла шампанское, бокалы и остатки очень удавшегося ей открытого торта с фруктами.

За домом на склоне был большой дуб. Этим утром Тристан читал здесь. На раскаленной земле был расстелен коврик. Книга стихов Джона Клера о сельской жизни и природе лежала обложкой вниз там, где оставил ее Тристан.

Руфа взяла книгу.

— Это тебе нужно прочитать?

— Ну да. — Тристан смутился. Она чувствовала, что ему хочется поговорить об этом, но он проявляет осторожность. — Она подходит для такой погоды и для сельской местности. И… — Ему не хотелось продолжать.

Руфа подала ему бокал и расположилась на коврике, прислонившись к стволу дуба. Подняв голову вверх, она увидела над собой переплетение веток на фоне голубого неба. От жары их укрывала густая листва, через которую проникали редкие солнечные лучи. Один из них падал на лоб Тристана, отчего волосы его казались золотистыми. Они с удовольствием ели приготовленные им огромные сэндвичи, весело смеясь, когда томатный сок капал на их колени.

Тристан вновь наполнил бокалы. Шампанское уже нагрелось, и в нем почти не осталось пузырьков. Руфа, объевшаяся и сонная, уже не могла притронуться к торту. Тристан съел его, а затем взял горсть винограда. Он лежал на боку, опершись на локоть, и смотрел на Руфу. Стояла удивительная тишина. Единственным звуком, нарушавшим ее, был доносившийся откуда-то издалека стук. Рядом с ними приглушенно жужжала пчела.

Руфа вздохнула:

— Это просто блаженство.

— Тебе следует чаще делать это, — сказал Тристан.

— Я не умею ничего не делать.

— Разве ты ничего не делаешь? Ты завтракаешь со мной. — Он произнес это приглушенным голосом, словно на исповеди. — Разговариваешь со мной. Позволяешь мне говорить с тобой, не обращаясь со мной так, словно тебе столько же лет, сколько моей матери.

— Это заставляет меня чувствовать себя виноватой, — сказала Руфа. — Я начинаю нервничать, если я не делаю что-нибудь полезное. Я должна видеть реальные результаты того, что я делаю.

— Это только внешняя сторона. Не менее важно позаботиться о своей душе. — Он покраснел, с трудом произнеся эти слова. — Не говори мне, что ты не любишь поэзию, потому что я тебе не поверю. Твоя душа должна быть такой же прекрасной, как и ты сама.

Руфа широко открыла свои сонные глаза. Тристан, пораженный своей смелостью, настороженно смотрел на нее, ожидая ее реакции. Он был так красив, что она испугалась, что ее сердце разорвется. Он протянул руку и нерешительно дотронулся до ее руки, лежавшей у нее на коленях. Когда его рука коснулась ее руки, Руфа ощутила напряжение в животе и тепло между ног.

Она резко отдернула руку, удивившись, что не рассердилась и не испугалась.

Глава третья

Через два дня после отъезда Пруденс Эдвард вдруг сообщил Руфе, что уезжает. На долю секунды ее охватил страх, поскольку в эти дни ей в голову приходили самые безумные мысли.

Потом она вдруг поняла, что он не собирается сбежать со своей Камиллой Паркер Баулс. Он объяснил, что ему необходимо уехать на несколько недель, возможно на месяц. Его вызвали в Гаагу для дачи свидетельских показаний в Международном трибунале по расследованию военных преступлений. Он ждал этого почти весь год и очень нервничал из-за этого. Руфа почувствовала себя немного виноватой из-за того, что не относилась к этому более серьезно.

— Извини, — сказал он. — Мне очень не хочется туда ехать, но я думаю, ты понимаешь, что у меня нет никакой возможности избежать этого.

— Нет, конечно, нет.

Они ехали в Мелизмейт. Эдвард любил обсуждать сложные вопросы в машине, где у них не было возможности смотреть в глаза друг другу.

Он хмурился, глядя на дорогу.

— Тогда спроси меня об этом.

— Ты не должен рассказывать мне все подробности, — мягко сказала Руфа. — Ты вообще не должен мне что-то говорить. — До того как он сообщил ей о своем отъезде, она смотрела в окно на зеленые поля и думала совсем о другом.

— Было бы глупо, если бы я пытался что-то скрывать от тебя, — сказал он. — Но вся эта история слишком долгая и слишком сложная и связана со многими другими вещами, о которых я не хочу говорить.

— Другими вещами? — послушно повторила Руфа. Она покорно слушала его в то время, как все ее существо противилось тому, что все вокруг имело под собой скрытую и очень неприятную подоплеку.

— С причинами, по которым я ушел из армии. С вопросами о моральных аспектах того, что я делал, которые я постоянно задаю себе.

— О…

Это был очень вялый ответ, но Эдвард был слишком увлечен своим рассказом и не заметил этого.

— Я должен буду выступить в качестве свидетеля на суде над сербским бандитом, имя которого практически не произносимо. Он обвиняется Бог знает во скольких убийствах. Я думаю, что на него повесят все нераскрытые убийства. Я испытаю глубокое удовлетворение, когда увижу этого маленького негодяя за решеткой.

Руфа спросила:

— Насколько хорошо ты его знал?

— Я никогда его не видел, — сказал Эдвард с неприятным смешком. — Я только видел то, что он натворил. Помнишь, я рассказывал тебе, что служил в войсках ООН? — Он не ждал от нее ответа. — Мне и пятерым голландским офицерам показали братскую могилу. Мы встретили двух женщин, которые утверждали, что они были свидетелями той резни. — Его голос был сухим и бесстрастным, что свидетельствовало о силе его переживаний.

Она проговорила:

— О Боже… — надеясь, что он остановится и не станет рассказывать ей о вещах, о которых она не хочет слышать. Она заметила, что в последнее время они беспокоят ее. Ей стали сниться четыре всадника, описанные в Апокалипсисе. Эдвард знал, что ее мучают ночные кошмары, хотя она категорически отвергала все его попытки поговорить об этом.

— К тому времени, как мы туда приехали, они уже раскопали могилу, — продолжил свой рассказ Эдвард, — как археологическую находку. На дне в кучу были свалены тела.

Руфа спросила слабым голосом:

— Сколько их там было?

— Сорок девять. Мы, конечно, их пересчитали. Сорок девять хорватских мусульман — так нам сказали, — пойманных во время облавы и расстрелянных. Это у них называется этнической чисткой. Они выглядели именно так, как печатают в газетах. Скелеты с обрывками одежды на них для сохранения индивидуальности. — Он слегка притормозил, чтобы пропустить трактор, который въезжал в ворота. — К сожалению, могила была разрушена в ходе бомбардировок НАТО, и никто не знает, где найти тех женщин, которые показали нам могилу, — там просто невероятный хаос. В результате в их распоряжении только наш рапорт, который мы тогда составили.

— А вы… есть ли какие-то фотографии?

— Все братские могилы выглядят одинаково, — сказал Эдвард. — Я думаю, они попытаются представить дело так, будто мы сфотографировали какую-то другую братскую могилу совершенно в другом месте. Там их огромное множество в этой проклятой стране. — Он с угрюмым видом смотрел вперед на дорогу. — Это было еще одной причиной, почему я больше не смог оставаться в армии. Когда ты видишь, на что способна армия неизвестно ради чего, — у тех людей в могиле руки были связаны за спиной. Все они были убиты выстрелом в голову с близкого расстояния. В этом нет никаких сомнений — во всех черепах были зияющие отверстия. Хотя я полагаю, что защитники на суде будут клясться, что все эти люди умерли от страха, а отверстия в их черепах прогрызли полевые мыши. Это гнусные люди. Они совершенно не знают, что такое стыд.

— Эдвард…

— Они не заслуживают демократии. Они заслуживают тоталитарного режима. Нам следовало разбомбить их всех к чертовой матери.

— Эдвард, пожалуйста, не мог бы ты остановиться?

— Что? — Он резко повернулся к ней. Лицо Руфы было белым, как бумага, губы приобрели свинцовый оттенок, а на лбу выступили капельки пота. Он тут же съехал с дороги на траву.

Руфа резко открыла дверцу и почти выпала из машины. Ее тут же вырвало на траву. Все ее тело сотрясалось от ужасной рвоты. Ее просто вывернуло наизнанку. Она смутно осознала, что Эдвард вышел из машины, обнял ее за плечи и осторожно помог ей выпрямиться после того, как весь этот ужас вышел из нее вместе с рвотой. Ей удалось восстановить дыхание — теперь она чувствовала себя гораздо лучше. Она была даже рада, что смогла избавиться от всего этого кошмара так быстро и эффективно. В ее мозгу, вероятно, был какой-то нервный узел, который помог ей избавиться от всего этого ужаса, прежде чем он убил ее.

— Ру, дорогая, извини, мне очень жаль. — Он обнял ее. — Не могу поверить, что я сказал это, я просто бесчувственный идиот: я совершенно не думал, когда рассказывал тебе все это. Мне следовало помнить.

Руфа была полна решимости не вспоминать об этом. С присущей ей живостью она вновь привела в порядок картину мира.

— Извини меня за это. Не знаю, что со мной случилось.

— Ру…

— Как ты думаешь, может быть, все дело в копченой треске?

Эдвард воскликнул:

— При чем здесь копченая треска! Я хочу, чтобы ты с кем-нибудь проконсультировалась по поводу твоих ночных кошмаров.

Руфа намеренно не слышала его слова.

— А ты себя нормально чувствуешь? Ты съел ее больше, чем я.

Он тихо застонал. Она чувствовала его теплое дыхание на своих волосах.

— Скажи мне, когда тебе будет лучше, дорогая, и я отвезу тебя домой.

Руфа раздраженно высвободилась из его объятий.

— Ерунда, я в полном порядке. Забудь об этом. — Она приказывала ему забыть об этом, а он продолжал смотреть на нее с этим ужасным сочувствием — неужели он не понимает, что, если он будет продолжать, все повторится? С ней все в порядке. Она направилась к машине. — Поехали. А то я не успею пожелать Линнет спокойной ночи.

— Подожди. — Он коснулся ее руки. — Не пытайся от этого убежать.

— От чего? — сердито ответила она. — Я не пытаюсь ни от чего убежать. Я себя чувствую совершенно нормально. Пожалуйста, поехали домой.

Эдвард вздохнул и убрал свою руку, хотя и был взволнован, он вынужден был подчиниться ее требованию.

— Хорошо. Только сначала отдышись немного, хорошо?

Нескольких минут они стояли молча. Оба прекрасно понимали, о чем нельзя говорить.

Совершенно обычным голосом Руфа спросила:

— Когда ты едешь в Гаагу?

— В конце следующей недели. — После этого вновь возникла тишина. — Терри Поултер сказал, что он сможет справиться с управлением фермой. А завтра вернется Тристан, так что тебе не придется быть одной.

— Нет никакой необходимости в том, чтобы Тристан оставался со мной. Я прекрасно справлюсь одна.

Он улыбнулся ей с такой теплотой и добротой, которые почему-то показались ей почти невыносимыми.

— Дорогая, тебе никогда в жизни не приходилось быть одной. Ты всегда была окружена множеством людей. Ты никогда не слышала настоящей тишины.

— Слышала. Нет ничего тише той тишины, которую ты слышишь, обращаясь к мертвым.

Он сказал:

— Я говорю не о метафорической тишине, а об обычной физической, когда вокруг нет ни одной живой души. Этот дом может быть невероятно одиноким. Я сойду с ума, если буду знать, что ты в нем одна.

— Никто еще не умер от нескольких недель одиночества.

— Хм… — Он говорил раздражающе скептическим тоном. — Мне будет спокойнее, если Тристан будет с тобой, чтобы хотя бы напугать грабителей. Я бы с удовольствием взял тебя с собой, но…

— Но Терри должен каким-то образом попадать в офис, и тебе нужен кто-то на связи. И потом: мы не можем уехать и все бросить здесь. Я бы хотела, чтобы ты перестал обращаться со мной как с инвалидом. — Это был вызов с ее стороны, но она знала, что, если бы он захотел возразить, ему пришлось бы вновь начать тот разговор. Но она также знала, что он не захочет заставить ее опять пережить ту боль.

Он, однако, осмелился произнести:

— Ты не такая сильная, как думаешь. Ты должна избавиться от мысли, что ты отвечаешь за все и за всех, и позволить мне заботиться о тебе.

— Извини, — ответила Руфа. — Мне очень приятно это слышать, но я просто не привыкла к этому.

Эдвард поцеловал ее в лоб и сел в машину. Он проговорил, посмотрев на нее через плечо:

— Я чувствую, что чуть не свел тебя в могилу непосильным трудом, с тех пор как мы вернулись. По крайней мере, тебе не придется очищать кожицу с винограда для Пру.

— Я просто возненавидела ее, — вдруг заявила Руфа.

Он рассмеялся.

— Я это заметил.

— А она тоже заметила? Я имею в виду: она тебе говорила что-нибудь об этом?

— Нет. Она не такая, как ты. Она не станет мучиться бессонницей, беспокоясь о том, что думают о ней другие люди.

Высказав ему свое мнение о Пруденс, она заметно развеселилась, хотя его реакция несколько ее разочаровала. Руфа села в машину, и они вновь выехали на дорогу. Они ехали через деревню.

Вдруг, поддавшись порыву, Руфа спросила:

— Ты спал с ней в Париже?

Он испугался — Руфа еще никогда не видела его таким испуганным, — а потом пришел в ярость.

— Нет, — резко ответил он, — не спал.

— Но ведь ты спал с ней не так давно, правда? — Ее отчаяние было вызвано сексуальной неудовлетворенностью, тем, что в течение всех этих недель она просто умирала от желания заняться с ним любовью. — Я имею в виду, не сразу после смерти Элис, а совсем недавно.

Эдвард сердито смотрел на дорогу.

— Не знаю, что она там тебе наговорила, но у меня с ней все кончено. Тебя это устраивает?

— Где она сейчас? В Лондоне?

— Руфа, у меня с ней все кончено. Это все, что тебе следует знать.

Он замолчал надолго, и Руфа уже начала беспокоиться, что она обидела его. Машина затормозила у новых ворот Мелизмейта, украшенных семейным девизом Evite La Pesne. Эдвард свернул на подъездную дорогу.

Затем он проговорил спокойным, но твердым тоном офицера:

— Прошлое не имеет значения. Я не стану утверждать, что ты единственная женщина, которую я когда-либо любил, но ты женщина, которую я люблю сейчас. — Он резко затормозил и повернулся к ней лицом. — Пру напрасно старалась, ты оказалась победителем. Ты довольна?

Они были у двери дома, и, прежде чем он успел сказать что-либо еще, из двери выскочила Линнет.

* * *

Руфа постоянно напоминала себе, что быть любимой таким человеком, как Эдвард, — огромная привилегия. Его объяснение несколько развеяло сомнения, которые породила в ее душе Пруденс. Ей было стыдно, что ее сексуальная неудовлетворенность заставила ее быть неблагодарной. Это не его вина, что, страстно желая его, она готова нарушить всю гармоничность их соглашения. Ей очень хотелось знать, что произошло между Эдвардом и Пруденс. Она даже пыталась вычислить, была ли у них возможность заняться сексом. Вся эта ситуация — все это ее замужество — была очень неприятной, обидной и нелепой.

Она собралась с силами и постаралась спокойно проводить его в Гаагу. Только в самый последний момент, когда Эдвард уже почти собрался идти к выходу после объявления посадки на самолет, она поняла, как сильно ей будет не хватать его. Ее мир без его успокаивающего присутствия показался ей незнакомым и пугающим. Он обнял ее, и она горячо к нему прижалась, уткнувшись лицом в его плечо и крепко обхватив руками.

Торопливо и с таким видом, будто он делал что-то незаконное, Эдвард поцеловал ее в губы с настоящей и пугающей страстью. После этого он ушел, и Руфа осталась одна, чувствуя себя ужасно одинокой и никому не нужной, мучительно желая близости с ним. В первую ночь без него она заснула только после восхода солнца.

Тристан вернулся, и Руфа вынуждена была признать, что Эдвард был прав: она была рада, что ей не придется быть одной. Присутствие Тристана не делало ее более защищенной, но наполняло дом молодостью и весельем. Как гость он не доставлял ей никаких хлопот. Тристан, как ребенок, заполнял весь дом беспрерывной приглушенной болтовней. Он приехал, по его словам, почитать в одиночестве и привез с собой коробку книг, коробку компакт-дисков и небольшой рюкзак, в котором, судя по всему, лежали две пары белых джинсов, две футболки и пачка одноразовых лезвий. Руфа разрешила ему пользоваться принадлежащей Эдварду пеной для бритья.

Целыми днями Тристан читал, слушая при этом музыку через наушники плеера. По вечерам он ужинал на кухне вместе с Руфой. Эти вечера очень быстро стали главным событием всех ее дней. Она с любовью готовила для него еду, а он развлекал ее историями из своей жизни. Слова лились из него потоком. Он никак не мог выговориться.

Он рассказал ей о своем беспокойном обеспеченном детстве с Пруденс и бесконечной чередой отчимов. О своей школе-пансионе и о том, как он потерял невинность на теннисном корте с дочкой заведующего пансионом.

Руфа призналась ему в том, о чем она никогда никому не рассказывала.

— Я потеряла невинность в спальне коттеджа прежней миссис Рекалвер. Это было ужасно романтично.

Голубые глаза Тристана на его загорелом лице были наполнены любовью. Он признался:

— Больше всего я запомнил, что корт продувался ветром насквозь, и я чувствовал себя ужасно глупо с голой задницей на ветру. Я жалею, что не сохранил себя для кого-нибудь, похожего на тебя.

Тристан рассказал ей о том, как в прошлом семестре они ставили «Бурю» в колледже, и он под всеобщие аплодисменты и возгласы одобрения появился на сцене обнаженным. Молодой одаренный режиссер-постановщик этого спектакля, который, однако, был очень подвержен настроениям, безумно влюбился в него и бросился в реку, когда узнал, что Тристану нравятся только девушки.

— Там было достаточно мелко, — успокоил он ее. — Он просто промок, и больше ничего. В то время я еще не понимал, что такое любовь. Я не знал, что она делает с людьми.

Все их разговоры сводились к любви. Руфа прекрасно понимала, что Тристан влюблен в нее. Он постоянно смотрел на нее. Он приближался к ней с подчеркнутым уважением. Он находился в состоянии постоянного изумления от силы и красоты своих чувств. Если она случайно касалась его рукой, он краснел до самых корней волос. Он начинал заикаться от волнения, когда она находилась слишком близко от него.

Руфа не видела в этом ничего плохого до тех пор, пока он не признавался ей в своей любви. Она поздравила себя с тем, что ей удается сохранять дистанцию, зная, что это только усиливает его обожание. Она часто ловила себя на том, что она часто смотрит на него, отмечая мельчайшие детали его волнующей красоты: тень, отбрасываемую его длинными ресницами на гладкую кожу, голубые прожилки на внутренней поверхности его локтей. Она остро ощущала его присутствие и чувствовала, что его глаза постоянно следят за ней. Она была уверена, что сможет справиться с ситуацией. Это застенчивое обожание только заставляло ее более отчетливо осознавать разницу в возрасте между ними. От его взглядов у нее захватывало дух, но его незрелость иногда слишком раздражала ее. Ему было всего девятнадцать лет. Два года назад он еще учился в школе. Руфа в то время уже пыталась заработать на жизнь. Иногда она чувствовала себя на тысячу лет старше.

Эдвард казался ей страшно далеким. Когда он звонил ей, Руфа изо всех сил старалась показать заинтересованность в его рассказах о его упорной борьбе с еврократией и бесконечном ожидании в непроветриваемых коридорах с кондиционерами. Все это казалось ей совершенно нереальным, потому что происходило где-то там, за пределами заколдованного треугольника. С искренней самовлюбленностью, присущей молодости, Тристан наполнял весь дом своей любовью. Казалось, сам воздух был пропитан этим чувством.

Весь этот избыток любви, переполнявшей дом, заставлял Руфу еще сильнее желать Эдварда. Их ежевечерних разговоров было совершенно недостаточно. Она старалась не вспоминать слова Пруденс о его «бесчувственности». Он казался ей таким же далеким, как Австралия. Она хотела его, а он, несомненно, хотел ее — ну почему тогда их супружеские отношения развивались так неудачно? В чем бы ни была причина, она твердо решила, что, когда он вернется домой, она сделает все возможное для того, чтобы их отношения стали нормальными.

Посторонний человек не понял бы странности всей этой ситуации. Руфа не приглашала к себе мать и сестер, потому что они моментально поняли бы, что Тристан влюблен в нее, особенно Роза, которая, как ищейка, сразу же чуяла, если между кем-то существовала любовная связь, после всех тех номеров, которые выкидывал Настоящий Мужчина. Чтобы избежать их визитов на ферму, Руфа сама ездила в Мелизмейт, без Тристана. Она рассказывала родным о нем, как о мальчике, не упоминая о том, что этому мальчику уже двадцать лет и ростом он выше нее. Она находила всякие предлоги, чтобы не знакомить его с ними.

К счастью, сейчас почти все внимание Розы было привлечено к новому эпизоду в драме Лидии. Казалось, что замужество Руфы действительно решило все проблемы, и Лидия вдруг пробудилась. В свете перемен на ферме Семпл она вновь вдруг стала решительной и энергичной. Она отправила Линнет к ее отцу с выглаженной и заштопанной одеждой. Помогала Розе смывать из шланга грязь, которая все еще сохранялась на всех поверхностях восстановленного дома. Она готовила, хотя никто ее об этом не просил, причем готовила достаточно хорошо, гораздо лучше Розы. Однажды утром она объявила Руфе, что будет петь в котсуолдском хоре. Это был очень известный и уважаемый хор, которому покровительствовал Эдвард. За неделю до их свадьбы он водил ее в церковь в Сайренсестере, где исполнялась оратория Гайдна «Сотворение мира». Руфа, которая вспомнила этот вечер и множество мужчин и женщин среднего возраста с поджатыми губами, похожими на куриные зады, была очень удивлена ее словами, которые отвлекли ее от мыслей о Тристане.

— Ты шутишь.

— Ты же помнишь, как я любила петь в хоре в школе. Это практически единственное, что я умела хорошо делать, — сказала Лидия. — Так что я набралась смелости и записалась на прослушивание.

— Тебе пришлось пройти прослушивание? Ты пела одна? — Руфа не могла себе представить, что ее сестра, страдающая от безнадежной любви и находящаяся вечно в подавленном состоянии, осмелилась на это.

Лидия захихикала.

— Я ужасно нервничала. Но Фил Хардинг — он дирижер — был очень терпеливым. Я фактически пела с листа по нотам, впервые за много лет. В эту пятницу я пойду на репетицию. Фил божится, что у них там очень неофициальная обстановка. Они начинают репетировать «Реквием» Моцарта.

Руфа уже целую вечность не слышала от Лидии такой длинной речи и тем более очень давно не слышала, чтобы она так много говорила, ни разу не упомянув имени Рэна.

— Поздравляю тебя, — сердечно сказала она. — Я действительно забыла, насколько ты была увлечена пением в хоре в школе Святой Гильдегарды. — Она взяла песочное печенье из стоящей перед ней тарелки. — Помнишь, как на одном из концертов Настоящий Мужчина тоже пел в хоре?

Лидия улыбнулась.

— Месса си-минор Баха — у нас не хватало теноров. Ты помнишь? Он стоял рядом с Нэнси, и они оба так дурачились, что мы чуть не умерли со смеху.

Обе сестры вздохнули. Руфа проговорила:

— Это печенье просто потрясающее.

— Я его пекла сегодня утром вместе с Линнет.

Руфа была просто поражена, услышав о том, что Лидия занималась таким нормальным и организованным делом: пекла печенье вместе со своей дочерью.

— Как тебе удалось не дать ей испортить их?

— Мы испекли по противню, — смеясь, сказала Лидия. — Она повезла свое подгоревшее печенье Рэну.

Руфа серьезно посмотрела на нее.

— Ведь все это не ради Рэна? Только не говори мне, что ты пытаешься вернуть его, превратившись в Найджеллу Лоусон[1].

Лидия продолжала улыбаться улыбкой Джоконды, но в ее добрых потускневших глазах была заметна скрытая твердость.

— Не говори глупости. Я делаю это вовсе не ради него. Я решила, что мне пора начать что-то делать ради себя. — Она говорила запинаясь и очень серьезно. — Найти себя, если хочешь. На протяжении многих лет вы все постоянно твердили мне, что я живу бесцельно, и вы были абсолютно правы. Я не могу слоняться без дела в ожидании Рэна. Я должна продолжать идти вперед ради Линнет.

— Я не верила, что я когда-нибудь доживу до этого дня, — мягко рассмеялась Руфа. — Надо будет рассказать об этом Нэнси.

Лидия выглядела озадаченной.

— О чем рассказать? О том, что я буду петь в хоре?

— Конечно же, о том, что ты наконец отказалась от своих попыток вернуть Рэна.

— О нет, — возразила Лидия. — Я никогда не откажусь от него. Я по-прежнему его жена. Но он должен сам захотеть вернуться ко мне. Он должен захотеть этого очень сильно, потому что ему придется вновь завоевывать меня.

Руфа мягко проговорила:

— Боюсь, что он не захочет вернуться к тебе. Полли очень решительный человек, и я не думаю, что она захочет жить в грехе. Она обязательно заставит его жениться на себе.

— Он никогда не женится на ней, — резко оборвала ее Лидия.

— Лидия, — Руфа никогда не слышала таких резких слов от своей робкой и застенчивой сестры.

Лидия просто рассвирепела.

— Я знаю, он думает, что безумно влюблен в нее. Но я знаю, я абсолютно уверена, что в конце концов он поймет, что мы его семья, и вернется к нам с Линнет.

Руфа задумчиво молчала. Не было никакого смысла спорить с Лидией о чем-нибудь, что имело какое-то отношение к ее бывшему мужу. Однако признаки того, что она постепенно пробуждается и начинает замечать, что происходит вокруг, были достаточно обнадеживающими. Она подумала о том, как было бы здорово, если бы, занимаясь в хоре, Лидия встретила наконец порядочного человека. Ведь она очень красивая, при условии, что она перестанет носить эти выцветшие свободные платья и связывать волосы старыми колготками.

— Мы отправимся с тобой по магазинам, — сказала она, вдруг поддавшись порыву.

— Что? — Лидия была озадачена. Она не могла так быстро переключаться.

— Ты единственная из всех нас, кого мы еще не успели переделать. Единственная из всего Мелизмейта, кого не коснулся процесс восстановления. Давай поедем в Лондон и будем возмутительно расточительными. — Мысль о расточительности показалась ей вдруг очень возбуждающей.

— Но я не могу оставить Линнет…

— Мы поедем всего на один день. Мама и Роджер присмотрят за ней. Или Рэн.

Лидия покачала головой, улыбнувшись с гордостью и беспощадным злорадством.

— Она ни за что не останется с этой Смелли.

Руфа захихикала.

— Бедная старушка Полли! Ей очень не повезло, поскольку она не заслужила благосклонности Линнет. Я думаю, она согласится остаться с мамой. В крайнем случае, если понадобится, мы ее чем-нибудь задобрим. — Руфе не терпелось отправиться в Лондон. — Поехали, Лидия. Это будет замечательно. Мы сможем повидаться с Нэнси и Уэнди, я никого еще не видела с тех пор, как вернулась из Италии.

— Ты уверена? Ну, я имею в виду, что у меня нет денег.

Протянув руку через стол, Руфа взяла руку Лидии.

— Не беспокойся об этом. Это моя забота. Мы купим тебе красивую одежду, сделаем модную прическу, в общем, наведем полный лоск. И тогда — держись Рэн, потому что ты станешь самой великолепной женщиной в округе.

Глава четвертая

— Первое, что тебе нужно будет сделать, когда мы приедем туда, это подрезать волосы, — сказал Тристан. — Они у тебя очень красивые, но ты будешь выглядеть еще великолепнее, если их укоротить примерно на семьдесят процентов.

Лидия попыталась возразить:

— О, я не думаю, что смогу решиться…

— Ты просто гений, — сказала ему Руфа. — Это замечательная идея. Я попрошу Рошана порекомендовать нам хорошего мастера.

Тристан был за рулем «лэндровера» Дискавери, принадлежащего Эдварду (Эдвард предусмотрительно перед отъездом оформил на него страховку). Тристан настоял на том, что он поведет машину, после их остановки на бензозаправочной станции. Он без всякого приглашения отправился с ними в поездку по магазинам и с трогательным рвением принимал участие в решении задачи преображения Лидии. Руфа считала, что это очень мило с его стороны, хотя немного беспокоилась из-за того, что ей придется представить его Нэнси. Лидия была слишком ошеломлена новизной всего происходящего, чтобы обращать внимание на Тристана или задумываться о том, почему он поехал с ними, но Нэнси — это совсем другое дело. Нэнси умела читать Руфу, как открытое меню, гораздо лучше, чем саму себя.

Лидия сидела на заднем сиденье, потому что впереди при долгой езде ее всегда укачивало. Последний раз она была в Лондоне незадолго до рождения Линнет, да и то только в отделе товаров для новорожденных в магазине Джона Льюиса на Оксфорд-стрит. Она с благоговейным трепетом слушала, как Руфа небрежно и спокойно говорила об этом бурлящем экзотическом Вавилоне.

Тристан посмотрел на нее в зеркало.

— Извини меня, Лидия. Я знаю, что мы с тобой познакомились только сегодня утром, но беспристрастный взгляд незнакомца может быть полезным.

— Тебе следует открыть свое лицо, — согласилась Руфа. — Твои роскошные волосы совершенно скрывают твое лицо, Лидди.

Она попыталась слабо возразить:

— Отцу нравились наши волосы.

— Селена обрезала волосы, но небеса не рухнули, — живо возразила Руфа. — Я думаю, что нам следует послушать Тристана. Он знает, что значит выглядеть нормально. Разве ты не хочешь выглядеть нормально?

— Ну, — с сомнением в голосе произнесла Лидия. Какая-то часть ее уже начала страстно стремиться к нормальному состоянию, но это было серьезным шагом. — Я не спросила согласия Линнет. Вдруг ей не понравится, и мы все будем занесены в черный список.

Это была веская причина, но Руфа прекрасно понимала, что ее сестра говорила и о Рэне.

— Ей может понравиться.

Тристан рассмеялся.

— Кто этот ребенок? Муссолини?

Обе сестры воскликнули в один голос:

— Да! — и весело рассмеялись.

— Ради Бога, — продолжила уговаривать ее Руфа, — не бойся рисковать. — Утро было ясным и безоблачным, обещающим изнуряющую жару днем. Она чувствовала себя молодой и беспечной. — Сделай что-нибудь для себя, не советуясь ни с кем. Если тебе от этого станет легче, я тоже обрежу свои волосы.

— Нет, — решительно возразил Тристан. Он вдруг стал серьезным, он, как ртуть, очень быстро мог переходить от веселого настроения к серьезному, причем отдавался обоим настроениям всем своим существом. — Ты — нет.

— Полагаю, — осторожно проговорила Руфа после непродолжительной неловкой тишины, — это было бы здорово. Ну, ладно, сегодня не мой день, а день Лидии. — Ей приходилось постоянно напоминать себе об этом. На самом деле у нее было такое ощущение, что это был ее день.

* * *

Все они поднялись сегодня очень рано, чтобы не попасть в пробки и иметь достаточно времени, чтобы спокойно походить по магазинам. Руфа легко вставала по утрам и обещала Тристану постучать в его дверь. В сумерках рассвета она подошла к его двери и, прежде чем постучать, прислушалась. Из его комнаты еле слышно доносились звуки его дыхания, похожие на звуки волн, набегавших на берег. Когда она постучала, он застонал. Спустя несколько минут, находясь уже на кухне, она услышала его неуклюжие шаги. Чтобы убедиться, что он действительно встал, она выключила чайник и прислушалась. Она услышала звук спускаемой воды в туалете. Потом до нее донесся звук душа из ванной для гостей. Вскоре он появился на кухне с мокрыми волосами, излучая энергию. Он съел четыре тоста и воздушный омлет, с любовью приготовленный Руфой.

Они приехали к Уэнди немногим ранее девяти, чтобы оставить там машину и еще раз перекусить тостами. Нэнси, одетая по случаю жары в удлиненное свободное платье оранжевого цвета, под которым явно ничего не было, приготовила целую кучу тостов из белого хлеба. Она, как всегда, радушно встретила Тристана, но Руфу весьма обеспокоило то, что за его спиной она удивленно подняла бровь и многозначительно взглянула на Руфу. Рошан, который так же, как и Руфа, без всякого труда вставал очень рано, приготовил для них круассаны и свежий апельсиновый сок. Селена оставила довольно сердитую записку с объяснениями, что она не сможет отправиться вместе с ними по магазинам, потому что у нее опять «какие-то дурацкие съемки».

— Разве ей не нравится быть моделью? — удивленно спросила Лидия, широко раскрыв свои наивные глаза.

Рошан, необычайно элегантный в белом полотняном костюме, схватил кофейник.

— Она скорее умрет, чем признает это, но она вряд ли выдержит весь курс. Она делает это только для того, чтобы одержать победу над всеми вами. Руфа, ты приготовишь кофе? Ты знаешь, что я не могу доверить это Нэнси или Уэнди, а мне еще нужно приготовить травяной отвар для Тигра.

— Тигра? — Руфа была захвачена врасплох. — Он здесь?

— О да. Крепко спит наверху. — Рошан был оживленным и деловитым, но даже он (с интересом и тревогой заметила Руфа) не мог скрыть тот факт, что влюблен, совершенно опьянен и околдован, что душа его безраздельно принадлежит любимому человеку. — Я не стал его будить, потому что секс и сон, пожалуй, единственные удовольствия, которые остались в его жизни. Он отказался от спиртных напитков, наркотиков, жирной пищи и молодых женщин. Без наркотиков он очень беспокойный и неуверенный в себе. Ему необходима моя постоянная поддержка, потому что, как он постоянно говорит, он делает все это только ради меня.

— Любовь — великолепная вещь, — заметила Нэнси. — Старина Тигр обосновался на эти дни в Тафнелл-парк. Я не могу осуждать его. Даже Макс признал, что ты все больше привязываешься к нему.

— Он пылесосит ступени, — вставила Уэнди. — Он научился в реабилитационном центре.

Руфа улыбнулась Рошану.

— На этот раз это действительно настоящее чувство?

Он ответил очень серьезно:

— Руфа, я никогда не знал, что это может быть так. С Тигром происходят сплошные неприятности. Он настолько ревнив, что я не могу даже написать записку молочнику. Когда я впервые его увидел, он предлагал свою сентиментальную любовь моему лучшему другу. Несмотря на это, я просто безумно в него влюблен.

— Мы ужасно горды в эти дни тем, что наследник Сейвсмарта пользуется нашей ванной, — сказала Нэнси. — Бьюсь об заклад: ты просто не узнаешь ее.

Руфа с любовью обвела взглядом тесную, заполненную вещами кухню Уэнди. Сейчас она выглядела очень милой и богемной. Какой же несчастной, должно быть, я была тогда, подумала Руфа, когда эта кухня показалась мне такой унылой и жалкой.

— Я думаю, она выглядит прекрасно, как никогда. Я скучала по этому дому.

— Удивительно, как быстро все меняется, — довольно заметила Уэнди. — Макс передал вам привет, он уехал со своей новой девушкой, по-моему, в Шефердс-Буш.

Лидия спросила:

— Это не тот, кому нравилась Нэнси? — Она не успевала следить за разговором. Ее голова была слишком занята собственными проблемами.

Тристан, с аппетитом поглощающий тосты с джемом, проговорил:

— Извините, мне надо в туалет, — и вышел из комнаты. Он был очень взволнован сегодня и постоянно бегал в туалет. Руфе это казалось до боли милым.

Как только он вышел, Рошан повернулся к Руфе.

— Что происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Я спрашиваю вас, миссис Рекалвер, кто этот прелестный мальчик?

— Я же тебе говорила, это сын сестры первой жены Эдварда.

— Да, да, мы уже знаем всю родословную, спасибо. — Рошан сел за стол на стул, освобожденный Тристаном. — Но я думаю, ты заметила, что он просто божественно красив и очень сексуален?

— Конечно, не заметила, — сказала Нэнси. — Ру никогда не замечает достоинств мужчины без письменного разрешения.

— Не говорите глупости. — Руфа почувствовала, что ее щеки горят. Она попыталась засмеяться. — Он не захотел оставаться один на ферме, и потом он вел машину часть пути. Он очень хороший, правда. — Она понизила голос. — На самом деле я не хотела, чтобы он оставался со мной, но Эдвард решил, что мне обязательно нужен какой-нибудь мужчина, который бы охранял меня.

Нэнси рассмеялась:

— Это действительно так. Боже мой, он знает тебя достаточно хорошо. Всю свою жизнь ты жила в тени какого-нибудь сильного мужчины.

— Вовсе нет! — Эти слова задели Руфу за живое, потому что она знала, что это действительно так. Сначала это был Настоящий Мужчина, потом на короткое время Джонатан. Затем после смерти Настоящего Мужчины она благодарно перенесла свою любовь и преданность на Эдварда. Ей было очень досадно видеть себя в таком жалком виде.

— Ну, — сказал Рошан, — если бы это была не Руфа, а любая другая женщина, то мы бы уже наблюдали третий акт «Любви под вязами». Этот парень просто великолепен.

Нэнси взяла себе чашку кофе.

— Оставь ее в покое. Разве ты не видишь, что она не имеет ни малейшего понятия, о чем ты говоришь?

Руфа, которая очень хорошо понимала, о чем он говорит, испытала облегчение оттого, что Нэнси ничего не заметила. На этот раз ей удалось обмануть присущую Нэнси наблюдательность и подозрительность. Причиной была ее безответная любовь. Никто не заметил в ней никаких изменений из-за присутствия Тристана, потому что среди них был другой человек, который очень сильно изменился из-за любви. Нэнси была худее тени. Несмотря на ее странное оранжевое платье, которое, по мнению Руфы, совершенно не шло к ее волосам, Нэнси выглядела просто сногсшибательно. Ее белые плечи были покрыты веснушками. Ее босые ноги, которые всегда были более аккуратными и изящными, чем у Руфы, были обуты в легкие сандалеты, а ногти на пальцах были покрыты золотистым лаком. Она носила серебряный браслет на одной руке, немного выше локтя. Хотя ей было очень стыдно, Руфа испытывала сильное беспокойство. Понравилась ли Нэнси Тристану? Он был каким-то притихшим с момента их приезда, но, может быть, он просто стеснялся.

Тристан вернулся в комнату и улыбнулся Руфе так, словно между ними существовала особая близость. Она почувствовала, как по всему ее телу распространилось тепло, будто солнечные лучи проникли внутрь ее грудной клетки. Потом она вдруг испытала острое чувство вины и страстное желание, чтобы Эдвард вернулся и спас ее. Она не могла рисковать, обмениваясь особыми взглядами с Тристаном, когда Нэнси и Рошан внимательно наблюдали за ними.

К счастью, она могла не опасаться, что Лидия сделает какие-то ненужные выводы из этой поездки. Все ее мысли, уже переполненные новыми впечатлениями, были заняты благоговейным ожиданием предстоящего похода по настоящим магазинам, а не по тем магазинчикам, которые занимаются благотворительной распродажей или мелким лавочкам, принадлежащим друзьям Рэна. В любом случае она вообще обращала мало внимания на мужчин, которые не были ее бывшим мужем. Руфа попыталась отвлечь внимание Рошана, спросив у него совета. Это, по-видимому, сработало. Он взял лист бумаги и ручку и аккуратным почерком составил для них целый список магазинов, а потом лично позвонил дамскому мастеру, который был рад ответить ему услугой на услугу. Уэнди любезно вызвала микротакси, чтобы они могли добраться до Уэст-Энда. Руфа решила, что ей благополучно удалось отвлечь всеобщее внимание от себя и Тристана.

Однако Нэнси все-таки удалось припереть ее к стенке в коридоре, когда они уже собирались уходить. Она схватила Руфу за руку.

— У тебя все в порядке?

Странность этого вопроса, когда вся она просто светилась от радости, заставила Руфу улыбнуться.

— Конечно. Эдвард сказал, чтобы я не беспокоилась о деньгах и оплатила все покупки Лидии.

— Это очень мило с его стороны. — В тусклом свете коридора Нэнси пристально взглянула на нее. — Как у него дела?

— Он все еще ждет, когда его вызовут для дачи свидетельских показаний, бедняга. Он говорит, что бесполезная трата времени хуже, чем служба в армии. — В глубине души Руфа была готова возражать против возможных обвинений Нэнси.

Нэнси сказала:

— Ты ужасно похудела, Ру.

Руфа рассмеялась.

— Я думала, что человек не может быть слишком богатым или слишком худым. И вообще, кто бы говорил об этом, посмотри на себя, если ты еще хоть немного похудеешь, то просто некому будет заманивать Берри в западню.

— Ты уверена, что у тебя все хорошо?

— Нэнс, о чем ты? Почему у меня что-то должно быть не в порядке?

— Я не знаю. — Она вгляделась в ее лицо. — Просто я толком не видела тебя с самой твоей свадьбы. Ты изменилась.

— Конечно, изменилась, — ответила Руфа, стараясь придать большую убедительность своим словам. — Вспомни, что с нами было год назад, в какой мы были переделке, как пытались найти деньги, чтобы заплатить владельцу похоронного бюро, который грозился обратиться в суд. Я не хочу даже думать о том, как я выглядела тогда. Если я изменилась, то только благодаря тому, что дела у меня сейчас обстоят намного лучше.

— Это правда? — с сомнением спросила Нэнси. — Надеюсь, что это именно так. — Она порывисто обняла Руфу. — Звони мне. Обещай, что будешь звонить и рассказывать обо всем, как раньше. Плохо, что ты так далеко.

Руфа выглянула наружу в открытую входную дверь. Тристан ждал ее возле микротакси.

— Приезжай время от времени домой. Тогда ты сама сможешь убедиться, что у всех нас все просто отлично.

* * *

В одиннадцать часов Лидия сидела перед зеркалом в салоне Джона Фриды на Нью-Кавендиш-стрит, со смешанным восторгом и ужасом наблюдая за тем, как мастер своими тонкими пальцами перебирает пышные пряди ее светло-каштановых волос. Руфа и Тристан оставили ее в салоне и отправились в Хэмли купить какой-нибудь подарок для Линнет, чтобы задобрить ее. Они купили ей надувную летающую тарелку (идея Тристана) и два комплекта трикотажной кукольной одежды для Братьев Рессани. Руфа не смогла пройти мимо отдела детской одежды «Гэп Кидс», где она, не задумываясь, приобрела три очаровательных хлопчатобумажных платья. Она обожала покупать одежду для Линнет — из Италии она привезла целый чемодан детских вещей.

Вернувшись в салон, они застали Лидию, дрожащую от возбуждения и необычайно преображенную. Уборщица сметала с пола огромную кучу ее волос. Мастер сделал ей короткую стрижку, и теперь ее короткие вьющиеся пряди были похожи на шерсть барашка. Эта прическа абсолютно подходила к хрупкой прелести ее лица в форме сердечка. Она выглядела помолодевшей и полной сил и на удивление элегантной. Вся ее одежда теперь совершенно не соответствовала ее внешнему виду. Теперь Лидия окончательно пробудилась и была полна нетерпеливого желания изменить себя.

Тристан вежливо намекнул на то, что он проголодался. Они на скорую руку перекусили в «Дикинс энд Джонс», а потом началась настоящая вакханалия посещения одного магазина за другим. Они купили полотняные брюки и полосатые бретонские жакеты от «Маргарет Хауэлл», вязаные жакеты и пиджаки от «Джозефа», костюм, джинсы и сумочку от «Эмпорио Армани». Они приобрели также туфли на шпильке с убийственно заостренными носками от «Рассела и Бромли» и серебристые спортивные туфли от «Донны Каран». Они купили целый ворох нижнего белья от «Маркса и Спенсера» (Лидия предпочитала приличное нижнее белье) и очень эффектную маленькую курточку для Линнет, перед которой обе сестры просто не смогли устоять.

Они вновь спустились с небес на землю, выйдя из магазина «Джона Смедли» на Брук-стрит, когда Тристан жалобно произнес:

— Руфа, может быть, ты оставишь хоть что-нибудь на своей кредитной карточке. Я уже целый час хочу в туалет.

Лидия с трудом сделала еще шаг и поставила на землю все это множество пакетов, которое она с трудом удерживала в руках.

— Если я сейчас не присяду, я просто потеряю сознание.

— Вы оба просто слабаки, — смеясь, проговорила Руфа. — Я едва начала делать покупки. Именно так я представляла себе, что я буду делать, когда мечтала о том, чтобы иметь много денег. Ну ладно, на сегодня, пожалуй, довольно.

Она была абсолютно удовлетворена, абсолютно счастлива. Они втроем сидели за столиком в кафе, отдыхая от изнуряющей жары. Вокруг них была целая груда пакетов с покупками.

Лидия со смаком поглощала шоколадный кренделек.

— Ру, это был потрясающий день! Огромное тебе спасибо, и, пожалуйста, поблагодари за меня Эдварда. — Она улыбнулась Тристану. — Я думаю, мне следует поблагодарить и тебя тоже. Я знаю, мужчины не любят, когда их таскают по магазинам. Когда это происходит с моим мужем, он начинает плакать.

Он рассмеялся.

— Мне с трудом удавалось сдерживать слезы. А вообще, это было не так уж и плохо.

— Не нужно меня благодарить, — сказала Руфа. — Это было просто грандиозно. Должна признаться, что я очень люблю, когда люди позволяют мне командовать ими.

Лидия завернула второй шоколадный кренделек в салфетку для Линнет.

— А если мы сейчас поедем домой, движение будет очень интенсивным? — Она чувствовала себя очень усталой и хотела скорее попасть домой.

— Не волнуйся, — Руфа пожала ее руку. — Это не займет у нас много времени.

Тристан наклонился вперед, убедительно улыбаясь.

— Лидия, а почему бы тебе не поехать на поезде? Мы проводим тебя до вокзала, а там тебя кто-нибудь встретит. А мы с Руфой сможем вернуться домой, когда движение будет не таким интенсивным.

Сердце Руфы учащенно забилось. Перспектива остаться с ним вдвоем в Лондоне была заманчивой, но в то же время пугающей. Восторг было невозможно отделить от ощущения надвигающегося несчастья.

Он пристально смотрел ей в глаза, будто они были вдвоем во всем мире.

— Просто мне в голову пришла сумасшедшая идея, что мы можем посмотреть «Сон в летнюю ночь» в Риджент-парке. Погода для этого просто отличная.

Руфа воскликнула:

— О, это было бы замечательно! Но мы едва ли сможем туда попасть.

— Пруденс пользуется услугами агентства, которое обеспечивает билетами элиту. Позволь мне позвонить туда.

— Я с удовольствием поеду на поезде, — заверила ее Лидия, с надеждой подняв голову. Она любила поезда. В машине она чувствовала себя скованной и бессильной, особенно в пробках. То, что они несколько раз останавливались по дороге утром, для того чтобы Тристан мог облегчиться, лишь усилило ее беспокойство о том, что машина может сломаться или попасть в аварию. — Честно. А вам не придется спешить.

Так они и сделали. Тристан заказал билеты в Открытый театр через дорогое элитарное агентство, услугами которого пользовалась Пруденс. Они погрузили Лидию вместе с ее покупками в такси, довезли до Паддингтонского вокзала и посадили в поезд. Решив быть расточительной до конца, Руфа купила ей билет в первый класс. Она позвонила в Мелизмейт и сообщила любезному Роджеру, во сколько встретить Лидию в Страуде. Тристан сбегал для нее за чашкой чая.

Лидия благодарно расцеловала их обоих.

— Это было просто восхитительно! Когда я проснусь завтра утром, я подумаю, что все это мне только приснилось.

Поезд тронулся в сторону зеленых полей на запад, а Руфа и Тристан остались одни. Быть с ним вдвоем в заполненном толпой зале Паддингтонского вокзала почему-то казалось ей более интимным, чем быть вдвоем в доме Эдварда. Он крепко взял ее за руку и повел через потоки спешащих людей к остановке такси. Он заботился о ней — не так, как это иногда делал Эдвард, будто она была инвалидом, — а с уважением и почти с почтением.

Они не говорили это вслух, но оба чувствовали себя ужасно виноватыми и возбужденными. Тристан был отчаянно влюблен, любовь переполняла его и рвалась наружу.

* * *

Руфа никогда прежде не была в Открытом театре в Риджент-парке. Она пришла в полный восторг. В центре Лондона, в этот тихий и очень теплый вечер, они сидели плечом к плечу внутри волшебного круга, образованного деревьями. Звуки машин были отдаленными и приглушенными. На сцене влюбленные страдали, а эльфы играли в футбол их сердцами. Постепенно небо над ними окрасилось в перламутровый цвет.

После антракта, который они провели в упорной борьбе за пластиковые стаканчики с апельсиновым соком, сцена предстала залитой ярким светом в окружении серых теней. Стемнело, и на деревьях зажглись огоньки. Было очень красиво. Во всем городе они не смогли бы отыскать более великолепное зрелище. Руфа была очень взволнована и просто очарована спектаклем. К тому времени, когда на небе появилась луна, на сцене все благополучно завершилось. В луче прожектора Пэк, взгромоздившись на сук, предложил всем свою дружбу:

Давайте руку мне на том. Коль мы расстанемся друзьями, В долгу не буду перед вами.

Их мягко окутала ночь, полная глубокого покоя, нарушаемого сильным чувственным желанием.

Руфа, как ребенок, которого привели на рождественское представление для детей, больше всего желала, чтобы это волшебство никогда не кончалось. Ее душа была наполнена поэзией и романтикой. Ее сердце было абсолютно обнажено; оно было таким же чувствительным, как рога улитки.

Тристан продолжал держать ее за руку, когда толпа хлынула к выходу из театра и растеклась по темным лужайкам парка. Свет фонарей с дороги окрашивал листья деревьев в изумрудный цвет. Они стояли в воротах парка, не желая возвращаться к реальности.

— Ну что, пойдем на главную дорогу? — мягко спросил Тристан. — Нам нужно добраться до машины.

— Да. — Руфа позволила ему взять себя за руку. Она шла рядом с ним, как во сне, до тех пор, пока им не попалось свободное такси. Тристан остановил такси и назвал водителю адрес. В такси они сидели молча, не глядя друг на друга. Во рту у них пересохло. Они все еще держались за руки, когда такси остановилось на Тафнелл-парк.

Из-за коротких занавесок гостиной Уэнди пробивался свет.

— Давай не будем заходить, — пробормотала Руфа. — Поедем домой.

— Хорошо, дай мне ключи. Я поведу машину, ты слишком устала.

Машина Эдварда стояла под фонарным столбом, казалось, что в самих этих привычных очертаниях содержался упрек.

— Ты не возражаешь? — Она до смерти устала. Слишком устала, чтобы думать.

Тристан стоял под фонарем, обняв ее за плечи и вглядываясь в ее лицо.

— Ты выглядишь измученной. О Руфа, у тебя круги под глазами, ты на ногах с самого рассвета. Я обещал Эдварду, что не позволю тебе изнурять себя работой.

Руфа улыбнулась.

— Он вечно слишком много суетится. Но я думаю, что я просто не смогу вести машину.

Он взял у нее ключи, открыл дверцу и усадил ее на место пассажира. Сев в машину, он немного отодвинул назад ее сиденье. Она пристегнула ремень. Ее глаза закрылись. Перед ее мысленным взором возникли украшенные огоньками деревья, эльфы и феи в расшитых сверкающими блестками костюмах, смущенные влюбленные, падающие в объятия друг друга. Жаркий сон в летнюю ночь.

* * *

Она проснулась от смутного ощущения, что машина остановилась и Тристан тихонько трясет ее за плечо.

— Руфа!

— Ммм… что? — Прищурившись, она заметила, что они остановились на стоянке у бензозаправочной станции на автомагистрали. — Где мы? О Боже, я заснула…

— Мне очень жаль, что пришлось тебя разбудить. Я был бы рад, если бы ты проспала всю дорогу до дома, но — угадай, что? — мне опять нужно в туалет, и я не могу оставить тебя здесь одну.

Руфа расстегнула ремень и открыла дверцу машины.

— Ну, тогда пошли.

Место показалось ей слишком кричащим и отвратительным; ярко освещенные бетонные плиты. Ее сон исчез без следа. Она чувствовала себя оскорбленной и жалкой.

Тристан взял ее за руку и повел через длинные ряды машин. Они договорились встретиться у выхода из ресторана через десять минут. Руфа зашла в женский туалет. На дверце кабинки была непристойная надпись. Реальность насмехалась над ней. Она посмотрела на свое отражение в длинном узком зеркале над раковинами. Ее лицо было бледным и усталым. На одной щеке было красное пятно — в том месте, где щека была прижата к сиденью, когда она спала. Она плеснула в лицо холодной водой, чтобы прийти в себя.

Тристан ждал ее у выхода из ресторана.

— Я только сейчас понял, что я страшно проголодался. Мы забыли поужинать.

— В самом деле. — Она взглянула на часы и рассмеялась. — Мы действительно перенеслись в мир эльфов и фей. Уже почти полночь.

— Во всяком случае, это было великолепно, не правда ли?

— Разве я не сказала тебе об этом? — Руфа была поражена. С тех пор как они вышли из театра, она была под таким впечатлением, что чуть не потеряла сознание. Но они, по-видимому, даже толком не обсудили спектакль. — У меня просто нет слов. Это действительно великолепный спектакль. Я чуть не расплакалась, когда он закончился.

Он приблизил к ней свое лицо.

— Ты на самом деле плакала. Я видел слезу, которая вытекла из твоего левого глаза, который был ближе ко мне.

— Хорошо, признаюсь, я действительно плакала. — Руфа улыбнулась. — Я куплю сэндвичи, потому что горячее в таких местах брать опасно. — Она чувствовала, что он собирается сказать что-то еще об ее глазах, а этого ему нельзя было позволять. День закончился. Теперь ей необходимо вернуться в прежние рамки. Они вдруг показались ей надежными и комфортными, и на какое-то мгновение она вдруг почувствовала, что ей очень не хватает Эдварда.

На мгновение он смутился, словно что-то вдруг выбило его из колеи. Затем весело улыбнулся ей в ответ. Они купили отсыревшие сэндвичи с сыром и отправились с ними обратно к машине, дружески и беззаботно болтая о спектакле.

— Я уже проснулась, — сказала Руфа. — Если хочешь, теперь я могу повести машину.

— Нет. Ты слишком устала, это опасно. И потом, мне очень нравится вести эту машину. Я чувствую себя таким взрослым.

На этот раз ее попытка изменить тему разговора сработала. Сев в машину, Руфа протянула Тристану сэндвич. Их разговор был веселым и беззаботным. Но по мере приближения к дому он становился все более сдержанным и совсем прекратился, когда они свернули с шоссе. Они ехали по узким улочкам среди спящих домов и темных рядов живой изгороди. Сердце Руфы билось так, что она чувствовала, как кровь стучит у нее в ушах. Напряжение между ними еще более усилилось, когда Тристан аккуратно подъехал по грунтовой дорожке к дому.

Она моментально выскочила из машины, не дожидаясь, когда он заглушит двигатель, пошла открывать дверь. Казалось, прошли годы, с тех пор как они уехали отсюда. Привычность домашней обстановки — вчерашняя почта все еще лежала на столике в прихожей, поставленные вчера в вазу маргаритки были еще свежими — помогла ей справиться с собой.

Она слышала, как Тристан захлопнул дверцу машины и включил сигнализацию. Руфа быстро прошла по коридору на кухню, включая везде свет. Ее руки дрожали и не слушались ее. Она налила в чайник воды и включила его в розетку, отчаянно пытаясь выглядеть спокойной и небрежной, когда он войдет.

Он стоял в дверях, пристально глядя на нее. Она, как загипнотизированная, посмотрела на него. Было слишком поздно. Его уже не остановить. Медленно, не отводя от нее глаз, он подошел к ней и заключил ее в свои объятия.

Она почувствовала внезапное острое желание. Его губы коснулись ее губ, и они слились в жарком поцелуе. Ее желание достигло предела, она почти испытала оргазм. Она вырвалась из его объятий.

— Я не могу, — проговорила она.

Он вновь обнял ее за талию.

— Моя дорогая… — Он наклонился, чтобы снова поцеловать ее.

Руфа резко вырвалась из его объятий. Она отошла в другой конец комнаты. Тяжело дыша, они молча смотрели друг на друга. Тристан прикрыл рот тыльной стороной ладони. Его глаза были широко раскрыты от изумления.

— Нет. Извини… — сказала Руфа. Она вся дрожала. — Мне очень жаль. Но ты знаешь, что я не могу.

— Почему? Что я сделал?

— Ради Бога… — Руфа была озадачена. — Я говорю об Эдварде. Я замужем, ради Бога, не может быть и речи о том, чтобы я…

— Но чем же тогда мы занимались целый день?

Руфа разозлилась. Она не хотела мириться с его утверждением, что она уже нарушила супружескую верность.

— Мы делали покупки для моей сестры и ходили в театр.

Замешательство Тристана переросло в гнев. Она никогда не видела его злым. Он казался выше, сильнее, жестче и в то же время еще моложе.

— Ты прекрасно знаешь, что не только этим, — возразил он. — Ты весь день посылала мне сигналы. Ради этого мы отправили Лидию домой на поезде и пошли в театр. Ты как бы обещала мне, что это произойдет.

— Я не обещала тебе ничего подобного, — сказала Руфа. Когда она сердилась на Тристана, ей было легче сопротивляться ему и цепляться за свою любовь к Эдварду. Потому что она действительно любила Эдварда, даже несмотря на то что он, по-видимому, не хотел ее. Без него темнота поглотила бы ее. — Ты все это вообразил себе, даже не удосужившись спросить меня о моих чувствах. Ты что, думаешь, что я не люблю своего мужа? Ради Бога, ведь это его дом. Ты действительно считаешь, что я способна изменить ему за его спиной? Ты думаешь, что я отношусь к этой категории женщин? — Она была искренне возмущена. Она была потрясена, что она чуть было не стала именно такой.

— Нет, конечно, нет. — Тристан вновь был озадачен. Он подумал, что ему, вероятно, показалось, что Руфа только что страстно ответила на его поцелуй. — Руфа, мне очень жаль, мне действительно очень жаль, если я ошибся. Но я говорю не просто о сексе. — Он пересек комнату и схватил ее за руку. — Не сердись на меня, я этого не вынесу. Я бы не притронулся к тебе, если бы я думал, что ты не знаешь. Боже, Руфа, я безумно тебя люблю. До боли.

Бесполезно. У нее совершенно нет сил. Боль в его глазах растрогала ее. Она вновь почувствовала острую боль оттого, что никогда не слышала этих слов от Эдварда.

Она сказала:

— Я знала.

— Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы переспать с женой Эдварда. Я просто подумал, что было бы неплохо с ним повидаться, кроме того, для того, чтобы поехать куда-то еще, мне понадобилось бы много денег. Я представлял себе жену Эдварда сорокалетней деревенской женщиной. — Он покраснел. Слова признания лились из него потоком. — Я чуть не рухнул, когда увидел тебя. Я не мог поверить своим глазам. Ты была так прекрасна. Я не осмеливался даже мечтать о том, чтобы дотронуться до тебя. Но ты вела себя со мной, как ангел. Ты такая добрая, такая мудрая…

— Не надо…

Он не отпускал ее руку.

— Сотни раз я хотел броситься к твоим ногам и умолять тебя о любви. Я никогда не думал, что любовь приносит такие страдания. — Его ясные глаза были полны слез. — Иногда я чувствовал, что готов умереть за твою улыбку. Я сойду с ума, если ты скажешь, что не испытываешь ко мне никаких чувств.

Две горячие слезы обожгли щеки Руфы. Она погладила его волосы.

— Нет никакого смысла обманывать тебя. Я не могу сказать, что я ничего не чувствую к тебе. Но эти чувства возникли вопреки моему желанию, и я должна бороться с ними.

— Ты хочешь сказать, что не можешь нарушить свой долг или что-то в этом роде? — грустно проговорил он.

— Я не думаю, что ты знаешь, что такое долг. Ты думаешь, что он не имеет ничего общего с любовью. Но все дело в том, что это и есть любовь. И когда я говорю, что я люблю Эдварда, этих слов недостаточно, чтобы описать, что я имею в виду. Речь не идет о том, что он просто мне очень сильно нравится. Я живу только благодаря ему. Если я когда-нибудь забуду об этом…

— Но его здесь нет, — настойчиво прошептал Тристан. — Если мы займемся любовью, как он об этом узнает? Он никогда об этом не узнает, и тебе не нужно будет рассказывать ему об этом. Пожалуйста, Руфа… — Он прижал ее руку к своему паху, чтобы она почувствовала его возбуждение. — Пожалуйста, пожалуйста, или я умру от желания…

Руфа вырвала руку. Он умолял ее тайком заняться сексом в доме ее мужа. Она взглянула на всю ситуацию с другой стороны, и вся эта романтическая идиллия вдруг показалась ей постыдной и омерзительной. Тристан, вероятно, считал, что если она против своего желания влюбилась в него, то чем-то ему обязана. Если он так безумно ее любит, почему он не может взглянуть на всю эту ужасную ситуацию ее глазами?

— Тристан, мне очень жаль, — сказала она с твердостью, которую не смогла проявить днем. — Ты выбрал не ту женщину, чтобы влюбиться.

Он нахмурился.

— Ты просто не осмеливаешься признать, что это действительно случилось. Это не пустяк и не увлечение, которое скоро пройдет. Я никогда не смогу забыть тебя.

— Сможешь, если мы на этом остановимся, — сказала Руфа. — Нам лучше забыть об этом.

— Нет! — Неожиданный громкий вскрик Тристана напугал их обоих. — Тристан был глубоко оскорблен, от причиненной ему боли он пришел в бешенство. — Ты не можешь просто сказать мне, что я должен забыть об этом. Я отдал в твои руки свою жизнь. Ты отказываешься понять, как это важно, потому что ты боишься лишиться этого красивого уютного дома и всех этих мешков денег…

— Как, черт возьми, смеешь ты говорить мне об этих деньгах?! — выкрикнула Руфа. Упоминание о деньгах Эдварда разрушило реальность и привело ее в бешенство. — Значит, ты чертовски обожаешь меня, когда все выходит по-твоему, но, как только ты не получаешь то, что ты хочешь, ты сразу же обвиняешь меня в том, что мне нужны только эти проклятые деньги Эдварда!

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что это не так? Хватит, Руфа, кончай притворяться.

— Я не притворяюсь. Почему ты не хочешь мне верить, когда я говорю, что люблю Эдварда?

Тристан весь дрожал от гнева. На его ресницах, как искры, блестели слезы.

— Если бы ты действительно его любила, ты бы спала с ним.

Руфа прошептала:

— Кто… О чем ты говоришь, черт возьми?!

Они оба стояли не двигаясь. Тристан боялся взглянуть на ее белое, полное муки лицо, но он был все еще достаточно зол, чтобы выпалить:

— Пруденс сказала мне. Она сказала, что спросила Эдварда, в чем дело, потому что она видела, что он чем-то обеспокоен, и тот сказал ей, что вы не занимаетесь сексом. И честно говоря, только поэтому я еще не лишился рассудка — я имею в виду, что я люблю Эдварда, и все такое. Но если бы я постоянно думал, что ты занимаешься с ним любовью, я бы просто покончил с собой.

Руфа прислонилась к кухонному столу. Она чувствовала себя совершенно уничтоженной, словно чей-то огромный кулак вдребезги разбил все ее представления о собственной жизни. Эдвард предал ее. Он обсуждал их самую сокровенную и глубокую тайну — и не с кем-нибудь! — а с Пруденс. Она почувствовала, что темнота вновь начинает сгущаться, она всего в нескольких сантиметрах от двери дома. Она подумала, что сейчас ей было бы легко умереть, потому что это означало бы, что она перестала бы чувствовать эту боль.

— Она солгала. Это неправда.

— Нет, это ты лжешь. Ты живешь во лжи. Вся твоя жизнь — это одна огромная ложь. — Тристан плакал и весь пылал от гнева; он яростно наносил ей удары в самое сердце.

— Это неправда. Пожалуйста — ты не понимаешь…

— Знаешь, в чем ирония всего этого? — спросил он. — Я мог бы защитить себя от тебя, если бы я прислушался к словам Эдварда. Он пытался рассказать мне правду, но я не слушал.

— Правду? Что…

— Почему, как ты думаешь, он попросил меня остаться здесь с тобой? Почему оформил на меня страховку на машину и все такое прочее? Он считает, что ты не сможешь сама позаботиться о себе. Если бы не я, ты бы просто потеряла голову.

— Убирайся! — пронзительно закричала Руфа. Она не узнала свой собственный голос. — Убирайся! Убирайся!

— А из-за чего, ты думаешь, они поссорились в Париже? Он тебе не рассказывал, что на протяжении всех этих, черт знает скольких лет он был любовником Пруденс? Почему, ты думаешь, ни один из ее браков не продлился дольше пяти минут? Я тебе скажу, почему она имеет полное право злиться на тебя, — если он и должен был жениться, то только на ней!

— Убирайся!

Тристан закрыл лицо рукавом своей рубашки.

— О, я уже ухожу, черт возьми.

— Отстань от меня!

— Ты разрушила мою жизнь. Надеюсь, что ты удовлетворена, фригидная сука. — Он грубо оттолкнул ее и пошел к парадной двери. Он хлопнул дверью с такой силой, что вылетело стекло и мелкие осколки веером разлетелись по всему полу кухни. Руфа услышала, как машина Эдварда со свистом вылетела со двора.

Затем этот звук был заглушен ревом тишины. Она стояла совершенно неподвижно, слушая этот страшный рев. Гнев прошел. Она чувствовала головокружение, ее слегка мутило. Тристан ушел. Она потеряла его, а она любила его больше, чем кого-либо на свете. Он любил ее, но она отшвырнула его любовь.

Она отказалась от своей любви ради Эдварда, а Эдвард считал ее немощным инвалидом. Как он мог, как он мог обсуждать их брак с Пруденс? Почему он мог небрежно болтать с этой старой расфуфыренной коровой за завтраком об их несуществующей интимной жизни и ни разу не поговорил об этом с Руфой? Конечно же, потому что Эдвард и Пруденс были любовниками. На протяжении многих лет они успешно занимались любовью. Он говорил ей, что звонит в Гаагу, а сам звонил ей, чтобы убедиться, что в их отношениях ничего не изменилось. Он считал свою молодую жену помехой и ошибкой. Возможно, он даже рассказал Пруденс об ее ночных кошмарах. Почему бы и нет? А она, идиотка, думала, что он никому не может признаться в том, что они не занимаются сексом. Тристан прав: жизнь их обоих — это огромная унизительная ложь.

Реальность исчезла, и в ее голове возникли образы Эдварда, Настоящего Мужчины, Тристана, бросившегося прочь от нее, оставив ей мир, абсолютно лишенный любви.

Она села, обхватила голову руками и рыдала до тех пор, пока не потеряла сознание.

Глава пятая

Она проснулась с бешено бьющимся сердцем от пронзительных звонков разрывающегося телефона. Придя в себя, она обнаружила, что спала, прижавшись одной щекой к кухонному столу и почти приклеившись к нему высохшими слезами. Солнечные лучи заливали кухню, проникая через окно над раковиной. Руфа вскочила, слегка пошатываясь, потому что одна нога у нее онемела. Если это Эдвард, она должна постараться говорить нормально.

— Алло? — проговорила она хриплым голосом.

— Ру, это Тристан. Прежде чем ты скажешь хоть слово, я хочу извиниться за прошлую ночь. Я вел себя, как дерьмо, и не достоин прощения. — Его голос был бодрым, умоляющим и очень энергичным. — Я заслуживаю того, чтобы меня проволокли по улице и устроили публичную порку. У тебя есть полное право швырнуть трубку и больше никогда не сказать мне ни слова — это окончательно разобьет мое сердце, но я заслуживаю этого. Алло? Ты меня слушаешь?

Руфа почувствовала, что мир вокруг вдруг снова стал цветным после того, как в течение многих месяцев он оставался черно-белым. Все сразу встало на свои места, и она вдруг заметила мерцающую красоту раннего утра.

— Да, я слушаю. Где ты?

— В Сайренсестере. Это длинная история. В сущности, мне нужно, чтобы меня довезли домой. Мне нужна моя кредитная карточка — она в бумажнике на туалетном столике. Ты можешь мне ее привезти?

Она засмеялась.

— Что, в конце концов, происходит? Зачем тебе нужна кредитная карточка?

— Дело в том… Послушай, только, пожалуйста, не злись: у меня возникли небольшие проблемы с машиной Эдварда, и мне нужно заплатить парню, который отбуксировал ее в гараж.

— Небольшие что?..

— Приезжай сюда, и я тебе все объясню, — сказал Тристан. — Все знать — значит все простить. Ты действительно не сердишься?

— Насколько сильно я должна сердиться?

— На самом деле, если честно, то очень сильно.

Руфа почувствовала, что вся переполнена радостью. Она почувствовала себя до смешного счастливой, какой не была уже Бог знает сколько времени. До этого момента она не осознавала, что забыла, что можно быть такой счастливой, а теперь она вспомнила. С нее словно спала вуаль или рассеялся окружавший ее туман.

— Лучше скажи мне, где ты, — сказала она.

* * *

Он ждал на переднем дворе гаража рядом с общественной автостоянкой. Как только она увидела его, ее сердце сжалось от сильного желания. Его белые джинсы и рубашка были перепачканы грязью, его длинные волосы с одной стороны спутались и почернели. Его лоб был заклеен пластырем. Он был необыкновенно красив. Она увидела все это, остановив свой «рено» около мойки.

Тристан бросился к ней, она выскочила из машины. Они не знали, как приветствовать друг друга, и стояли, смущенно глядя вниз.

Молодой парень в комбинезоне с коротко обритыми волосами и серьгой в ухе лениво направился к ним.

— Это она, да?

Тристан поднял голову.

— Да, это миссис Рекалвер. Вообще-то, это машина ее мужа.

— Я понимаю. — Парень многозначительно подмигнул им. — Вам придется объясняться с ним.

— Это Кен, — представил парня Тристан. — Он любезно согласился отбуксировать сюда мою машину в кредит. Кстати, ты привезла мою кредитную карточку?

— Тристан, что с твоей головой? Ты в порядке? — Руфа слегка коснулась пластыря на его лбу.

— Ему наложили швы, — пояснил Кен. — Я привез его сюда после аварии.

— Аварии?! Ради Бога, расскажи мне, что случилось? — встревоженно спросила она.

— Представляю, как вы разозлитесь, когда увидите свою машину, — снова ухмыльнувшись, проговорил Кен.

Он провел их мимо основного здания в пропитанный маслом гулкий гараж, сквозь трещины в бетонном полу которого пробивалась высокая трава. Вдоль одной стены были свалены проржавевшие банки с маслом и толстые мотки проволоки. Прямо перед ними стояла разбитая машина без переднего стекла и одной двери. Капот сложился в гармошку, а мешок безопасности бесформенно свисал с руля. Руфа вдруг осознала, что перед ней «лэндровер» Эдварда. Все закружилось у нее перед глазами.

Тристан схватил ее за руку.

— Извини, я должен был предупредить тебя.

— Боже правый… — промолвила она. Кровь отхлынула от ее лица. — Ты… Ты мог погибнуть.

— Ему повезло, — проговорил Кен, пристально глядя на Руфу. — Он отделался парой царапин.

— Руфа, мне очень жаль. Но вы сможете получить страховку, потому что я не был пьян и все такое прочее.

— Я не о машине беспокоюсь, идиот, а о тебе. — Руфа начала немного приходить в себя. — Я чуть не потеряла тебя.

— А ты бы расстроилась?

— Не говори глупости. Это убило бы меня.

— О, моя дорогая… — Он весь сиял от радости. Все было решено, больше не о чем говорить. Тристан нежно обнял Руфу. Она обхватила его руками за шею и крепко прижала к себе, чтобы чувствовать биение его сердца. Мысль о том, что она чуть не потеряла его, приводила ее в ужас. Он был на волосок от гибели. Ей было страшно представить безжизненным это великолепное, полное жизненных сил тело. Ей хотелось навсегда крепко прижать его к себе и никогда не отпускать.

Кен кашлянул, напоминая о своем присутствии, и уточнил:

— Ну, так вы привезли кредитную карточку?

Руфа и Тристан разжали объятия и спустились с небес на землю. Руфа протянула ему бумажник. Они прошли в небольшой офис, где Тристан оплатил счет.

Теперь они были свободны. Они вышли из гаража, взявшись за руки и испытывая невероятное счастье только оттого, что они вместе и любят друг друга.

Тристан взглянул на часы.

— Половина одиннадцатого. Может быть, выпьем кофе? — Он улыбнулся, глядя на нее. Его лицо было так близко, что она видела перед собой только его сияющие глаза. — Я постоянно говорю тебе это, но я снова просто умираю с голоду.

— Я угощу тебя завтраком, — сказала Руфа, — а потом ты расскажешь мне всю эту ужасную историю, и мы придумаем версию, которую можно будет рассказать Эдварду. — Странно, но сейчас она воспринимала Эдварда чисто теоретически. Если она думала о нем слишком долго, боль становилась невыносимой — человек, который женился на ней, потому что ее семья в большей степени заслуживала его денег, чем женщина, на протяжении многих лет бывшая ему любовницей; он, вероятно, отказывался от секса с ней потому, что рассматривал это как измену Пруденс. Ей было гораздо спокойнее и безопаснее вообще не думать об Эдварде.

Они нашли старомодное кафе, на его отделанных филенками стенах висели медные подковы и покрытые пятнами гравюры. Руфа села за столик у окна. Тристан отправился смыть засохшую кровь на волосах.

— Ну, как теперь? — спросил он, вернувшись. — Надеюсь, теперь я меньше похож на Рэба Несбитта? — Руфа подумала, что он похож на молодого рыцаря, покрытого грязью Нейсби или Эджхилла.

Она рассмеялась:

— Ты грязный, но довольно-таки респектабельный. Сойдет. Настоящий Мужчина имел привычку заходить сюда босиком.

Они заказали чай, круассаны, горячие булочки и сэндвичи с поджаренным беконом. Тристан жадно накинулся на еду — Руфа вспомнила, что он не ел с тех пор, как она кормила его сэндвичами с сыром в машине вчера поздно вечером. Казалось, что вчерашний день относится к какой-то другой эпохе.

— Я просто обезумел, — рассказывал Тристан. — Я даже не осознавал, что я за рулем. Я думал только о том, что ты отвергла меня. Я был уверен, что ты ненавидишь меня. Я сам ненавидел себя за то, что сказал тебе. Это не то, что я имел в виду.

Руфа, опустив глаза вниз, проговорила:

— Кое-что из этого действительно правда.

— Нет, все это было так по-детски глупо. — Его голос звучал очень убедительно. — Мне не следовало обвинять тебя. Я не имел никакого права высказывать какие-то предположения.

— Где произошла авария?

— Я врезался в каменную ограду возле Харди-Кросс. Я не заметил ее из-за поворота. — Он покраснел. Он перегнулся через стол и взял ее руку в свою. — Честно говоря, я не заметил ее потому, что плакал.

Она быстро взглянула на него.

— Я тоже плакала. Как это нелепо — мы оба плакали, когда мне всего-то надо было признать правду.

— Правду, что ты любишь меня?

— Да. Не знаю, почему я так испугалась. — Это было неправдой. Руфа знала. Она боялась потерять свой якорь спасения — человека, чье хорошее мнение о ней было для нее важнее всего на свете.

— Из-за Эдварда, — произнес Тристан таким тоном, будто отношения с Эдвардом были для нее утомительной обязанностью.

Она поспешно добавила:

— Я не говорю, что я боюсь Эдварда.

— Боже, а я очень боюсь, — признался Тристан. — Особенно теперь, когда я влюбился в его жену и разбил его машину. Он вполне может применить прием с захватом двух ног и удушением, который применяют бойцы спецподразделений.

— Не говори глупости, — резко ответила Руфа, испытывая раздражение не только оттого, что ей приходится защищать Эдварда, но и от легкомыслия и беспечности Тристана. Ей сейчас меньше всего нужно было проявление его юношеской беспечности.

Она немного помолчала.

— Ты должен понять, насколько сильно я тебя люблю, — сказала она. — Ты должен понять, как трудно мне предавать Эдварда. Но сейчас я зашла слишком далеко. Если я не смогу любить тебя, я не смогу жить. — Она просто умирала от желания быть любимой. Она сходила с ума от желания быть с человеком, который сделал ей страстное признание в любви и был готов умереть за нее.

Тристан убрал свою руку.

— Ты все время говоришь о смерти и о том, что это убьет тебя.

— В самом деле?

— Ты слишком напряжена, и все твои чувства обострены. Я понял это в первый же вечер, который мы провели вместе, когда ты приготовила этот великолепный итальянский обед. Ты была невероятно красива, но я чувствовал, что ты несчастна. Ты казалась какой-то потерянной. Вот такой я увидел тебя в тот вечер. — Он машинально взял лежавший перед ним сэндвич, откусил от него большой кусок и продолжил свой рассказ с полным ртом. — Я не знаю, как это произошло, и хотел ли я этого. Ты не оставила мне выбора. Когда я уехал отсюда прошлой ночью, я думал, что на этом моя жизнь кончена, я просто не представлял себе жизни без тебя. За секунду до столкновения с той оградой я почувствовал себя героем, умирающим за тебя. — Он ласково улыбнулся. Теперь все благополучно разрешилось. — Но когда я понял, что я жив, то почувствовал себя так, словно оказался в заднице. Дверь погнулась и не открывалась.

— И долго ты так просидел?

— Мне показалось, целую вечность. Какая-то служанка-ирландка в бунгало слышала грохот, но не осмелилась подойти посмотреть, опасаясь увидеть искалеченный труп.

Руфа поморщилась.

— Прекрати. — Он говорил об этом совершенно спокойно, словно считал, что обрел бессмертие, после того как выжил в этой аварии.

— Она вызвала всех, кого могла, кроме разве что горных спасателей, и я имел возможность наблюдать, как весь цвет мужского населения Глостершира бросился спасать меня. Бригада пожарных сняла дверь, полицейские предложили мне подышать в трубочку, а «скорая помощь» отвезла меня в больницу.

— Полиция тебя в чем-нибудь обвинила?

Тристан, залпом выпив чай, покачал головой.

— Я не был пьян, и потом не могли же они оштрафовать человека за то, что он не смог справиться с рыданиями из-за несчастной любви. В сущности, они отнеслись ко мне очень хорошо. Они все в один голос утверждали, что ты наверняка меня любишь.

Руфа не смогла сдержаться и рассмеялась.

— О Боже, и что же ты им рассказал?! Боюсь, что теперь я не смогу взглянуть в глаза полицейским. — Будучи запертым в искореженной машине, Тристан сумел очаровать полицейских. Это напомнило ей Настоящего Мужчину, которого всегда арестовывали и который был в дружеских отношениях с половиной всех полицейских графства. Десятки полицейских пришли на его похороны.

— Я не называл никаких имен, — заверил ее Тристан.

— Это меня утешает.

Руфа услышала, как сзади кто-то забарабанил по толстому оконному стеклу. Она обернулась и увидела растрепанную голову Розы, которая радостно улыбалась и что-то говорила. Меньше всего она хотела бы видеть сейчас свою мать. Она улыбнулась и помахала ей рукой, изо всех сил стараясь выглядеть обрадованной.

— Моя мать, — прошептала она Тристану.

— О…

— Она идет сюда. Просто соглашайся со всем, что я буду говорить.

Они оба встали, когда Роза с шумом и грохотом вошла в кафе, нагруженная звенящими пакетами с покупками. Если бы Руфа полностью не утратила способность соображать, она ни за что не привела бы Тристана в это кафе. Это было неразумно, но до сих пор ей не приходило в голову, что нужно что-то скрывать.

Стоявшая за стойкой подавальщица средних лет обратилась к Розе как к старой знакомой.

— Посмотрите, кто к нам пришел! Давненько вы тут не бывали. У нас как раз есть эти длинные пирожки, которые вы так любите.

— О да, пожалуйста, и чашечку кофе. Нет, чая. Нет, лучше кофе. — Роза обняла дочь. — Дорогая, как я рада видеть тебя. Я только сейчас думала о том, что надо позвонить тебе, чтобы рассказать, как прелестна Линнет в желтом платье, которое ты ей купила. Она настояла на том, чтобы надеть его сегодня. — Она приветливо улыбнулась Тристану. — А вы — Тристан. Лидия вас так расхваливала. Она говорит, что никогда не знала, что мужчина может так хорошо вести себя в магазине. Что же вы сделали со своей головой?

Не дожидаясь ответа, Роза тяжело опустилась на стул и стала рыться в одном из своих пакетов.

— Я купила у Бутса очень хороший крем с арникой, отлично помогающий от ушибов и синяков, хотите попробовать?

— Нет, спасибо. У меня нет ничего серьезного. — Тристан бросил вопросительный взгляд на Руфу.

Руфа, однако, заметила, что все органы чувств Розы были отключены. Это всегда происходило с ней, когда она отправлялась за покупками. Возможность законного приобретения различных вещей на те деньги, которые Эдвард выделял ей, чтобы она могла самостоятельно распоряжаться ими, доставляла ей огромное наслаждение.

— Лидия в полном восторге от вчерашнего дня, — сказала Роза. — Она вернулась домой просто восхитительной. Я думаю, что, увидев ее, руководитель хора непременно сделает ей предложение. Я уверена, что она ему нравится.

Тристан спросил:

— А Линнет понравилась летающая тарелка?

Роза фыркнула.

— Я бы взяла ее с собой сегодня, но она ни о чем другом и думать не хочет, кроме этой проклятой тарелки. Родж смог ее надуть с помощью ножного насоса, и, когда я уходила, она скакала по всей веранде, как сумасшедшая. Поэтому я и купила арнику, антисептические повязки и какие-то новые пластыри. Она уже ободрала одно колено и набила шишку на лбу. — Она наконец-то разместила как следует все свои пакеты и смогла обратить все свое внимание на Тристана. — Я ужасно рада, что мы с вами встретились. Не понимаю, почему Ру не пригласила вас в Мелизмейт.

— Он слишком занят, ему приходится очень много заниматься, — ответила Руфа.

— В такую жару? Ерунда. Приходите как-нибудь вечером, когда Лидия приготовит ужин. Я думаю, Ру, тебе стоит побеспокоиться о сохранении своего первенства, Лидия скоро превратится в достойного соперника.

— Я бы очень хотел увидеть Мелизмейт, — сказал Тристан. — Под столом он слегка коснулся своим коленом колена Руфы. Она не осмеливалась посмотреть ему в глаза. Им нельзя появляться вместе в Мелизмейте. Впервые в жизни она совершенно не контролировала свои чувства. Она боялась, что они выдадут ее.

Официантка наконец принесла Розе кофе и пирожок, что ее несколько отвлекло. Однако, как только официантка отошла, она спросила:

— Ну, как там Эдвард?

— Хорошо. — Руфа старалась не поднимать глаз от своей тарелки. Последний раз она разговаривала с Эдвардом позавчера. Ей даже не пришло в голову проверить сообщения на автоответчике. Она понимала, что ей следует срочно оставить для него какое-то успокаивающее сообщение в отеле. Ей не хотелось разговаривать с ним самой, но не стоило, чтобы он волновался. — Ему приходится ждать, когда суд решит, стоит ли заслушивать его показания. Его пока еще не вызывали в качестве свидетеля.

— Бедняга, — проговорила Роза. — Всего месяц как женился, а вынужден бесцельно проводить время за сотни миль от дома. Передай ему привет, когда будешь с ним разговаривать.

— Хорошо.

— Представляю, как его это бесит. Я знаю, что Эдвард просто не может сидеть без дела. Ему обязательно надо чем-то руководить. Я всегда думала, что из него вышел бы отличный диктатор для какой-нибудь из стран Южной Америки.

Тристан рассмеялся. Руфа видела, что Роза ему понравилась, — это ее обрадовало и одновременно обеспокоило.

— Это был бы необыкновенно деятельный диктатор, никому бы не позволил бездельничать и нежиться под солнцем в огромных шляпах.

— Ну конечно, вы ведь знаете его, — сказала Роза. — К счастью, Ру точно такая же. Она вечно чем-то занята, все время что-то готовит, штопает, изобретает, стараясь экономно вести хозяйство.

Он улыбнулся Руфе такой улыбкой, которая сразу же разбудила любопытство Розы.

— Да, Руфа просто живой укор всем бездельникам. Именно поэтому я так много занимаюсь, что руководитель нашей группы умрет от потрясения.

Он дразнил ее, обволакивая теплом. Руфа улыбнулась — это было так приятно.

— Большое спасибо. Послушать тебя, так я просто ужасная зануда.

— Нэнси прозвала ее Железными выдвижными ящиками, — весело сказала Роза, наблюдая за Тристаном. — Она говорила, что каждый раз, как кто-то хотел присесть, чтобы немного отдохнуть, он слышал грохот выдвигаемых и задвигаемых ящиков.

Все рассмеялись. Руки Руфы и Тристана коснулись друг друга под столом, и Руфа почувствовала острое желание снова поцеловать его. Когда они вернутся на ферму, они займутся любовью. От предчувствия этого она ощутила прилив тепла внизу живота.

Затем Роза сказала:

— Я все думала, похожи ли вы на Элис, но вы совсем не похожи на нее. Вы больше похожи на Настоящего Мужчину.

— О нет, — запротестовала Руфа.

— О да, — сказала Роза с глубоким вздохом, полным воспоминаний. — На такого, каким он был, когда я впервые его увидела.

Руфа достала из сумочки кошелек.

— Нам пора идти.

Тристан вскочил со стула.

— Я заплачу. — Он направился к кассе у стойки.

Роза продолжала наблюдать за ним с задумчивым видом.

— Юный Аполлон, — проговорила она.

— Что? — Руфа притворилась, что не расслышала ее слов.

Роза перевела взгляд на нее.

— Не забудь передать привет Эдварду, хорошо?

— Не забуду.

— Скажи ему, чтобы он скорее возвращался домой.

— Нет смысла проявлять такое нетерпение, — сказала Руфа.

— Приходи к нам, голубушка. — Роза погладила ее по руке. — Старый дом скучает по тебе. Так же, как моя маленькая Линнет. Мне очень не нравится, что ты сидишь одна на этой ферме.

— Я не сижу одна. Тристан составляет мне компанию.

Роза проговорила:

— Ну хорошо. В любом случае береги себя.

Глава шестая

Парикмахерская выглядела крайне невзрачно. Грязный потрескавшийся линолеум был весь усыпан волосами. На пожелтевших стенах фотографии мужчин вульгарного вида с допотопными прическами. Парикмахер стоял за одним из двух виниловых кресел, установленных у зеркала, подстригая редкие волосы лысеющего пенсионера. Одному Богу известно, почему Рэн настоял на том, чтобы пойти именно сюда, когда за углом была вполне нормальная парикмахерская, хотя, может быть, и не очень модная.

Парикмахер не обрадовался появлению Рэна. Придав последний лоск голове пенсионера и сняв с его плеч нейлоновую накидку, он спросил:

— Что вы хотели?

Полли решительно втолкнула Рэна в зал и закрыла за собой дверь.

— Я извиняюсь, но, по-видимому, произошло какое-то недоразумение.

— Что?

— Мы хотели сделать стрижку.

— Я только что подстриг его!

— Боюсь, что вы сделали это не так, как надо.

Парикмахер был настроен очень воинственно. Это был худой человек мрачного вида.

— Что вас не устраивает?

— Ну, я не вижу абсолютно никакой разницы, даже незаметно, что его подстригали. Он вышел точно таким же, каким зашел. — Полли приподняла прядь блестящих волос Рэна, доходящую до плеч. — Я думала, что вполне понятно объяснила вам, что он хочет. И, честно говоря, мне кажется, что вы взяли слишком большую плату практически ни за что.

Парикмахер упер руки в бока.

— Послушайте, я сделал то, что он просил, ведь так? Он попросил просто подровнять концы. Скажи ей, приятель.

Он повернулся к Рэну, который лишь беспомощно пожал плечами.

— Вероятно, произошла ошибка, — резко ответила Полли. — Я думала, что вполне понятно объяснила вам, что он хочет, чтобы вы коротко остригли волосы сзади и по бокам, а сверху оставили более длинные пряди. Ну, я не думаю, что имя Хью Гранта о чем-нибудь вам говорит. — Она обвела презрительным взглядом развешанные на стене фотографии и, наконец, выбрала одну, самую безобидную. — Ну, примерно вот так, только без геля. Скажи ему, дорогой.

— Я не хочу так коротко, — пробормотал Рэн. — Я буду похож на хлыста.

— Не будешь. Сейчас твои длинные волосы выглядят просто абсурдно. Такие прически носят только посыльные.

— Но это мой стиль, — проговорил Рэн, начиная раздражаться. — Он выражает мою сущность.

— Вздор. Ради Бога, ты ведь не родился с такой прической. — Полли посмотрела в лицо парикмахера. — Подстригите его еще раз, пожалуйста. Очевидно, нам придется еще раз заплатить вам. — Удовлетворенная тем, что дело, наконец, улажено, она села на маленький шаткий пластиковый стульчик и раскрыла новый номер журнала «Вог».

Парикмахер нерешительно взглянул на Рэна.

— Ну что?

Рэн стоял, засунув руки в карманы своих новых черных полотняных брюк, с несчастным видом побежденного.

— Да, хорошо. Я хотел сказать спасибо.

— Тогда садитесь, — парикмахер указал ему на свободное кресло. — Я займусь вами через секунду. — Он достал большую деревянную щетку и стал яростно махать ею вокруг плеч пенсионера, словно желая вымести их всех из парикмахерской.

С робким страдальческим вздохом, который не произвел ни малейшего впечатления на Полли, Рэн уселся в кресло напротив зеркала.

Пенсионер расплатился и ушел. Парикмахер взял ножницы и занял место позади Рэна.

— Ну что ж, начнем сначала. Сколько состригать?

— Как она сказала, — пробормотал Рэн. Он вздрогнул, когда парикмахер занес над ним ножницы.

— Я, черт возьми, не умею читать чужие мысли, — тихо пробормотал парикмахер, помня о неумолимой блондинке, склонившейся над журналом «Вог». — В следующий раз приносите записку от нее.

— В следующий раз? О Боже…

— Ну да, волосы ведь отрастают, не так ли?

— Думаю, что да. О Боже…

— Закройте глаза, приятель. Так будет быстрее.

Рэн зажмурил глаза. Ловко и искусно, но не слишком осторожно, парикмахер принялся за его голову. Он состриг волосы почти до корней и потянулся за электрической машинкой. Когда он включил ее, Рэн что-то жалобно проблеял. Парикмахер застыл в нерешительности.

— О, ради Бога, — проговорила Полли.

Машинка зажужжала. Волосы Рэна были подстрижены сзади и с боков и стали гладкими и прилизанными, как у тюленя. На лоб романтично спадала густая прядь. Полли закрыла журнал и придирчиво осмотрела Рэна.

— Ну, вот и все, — сказал парикмахер. — Можете открыть глаза.

Рэн открыл глаза, увидел в зеркале свое отражение и издал протяжный стон:

— Дерьмо!

— Да, отлично и совсем не больно, правда? — Полли поднялась со стула и достала из сумочки кошелек. — Именно то, что мы хотели. — Она расплатилась, добавив хорошие чаевые, и увлекла Рэна из парикмахерской.

Он промолвил:

— Я похож на задницу.

— Дорогой, не говори глупости. Ты выглядишь просто грандиозно. — Полли ликовала. Ей с трудом верилось, что теперь он выглядит так великолепно: очень чувственно и соблазнительно небрежно. Он был таким аппетитным в новых полотняных брюках и белой полотняной рубашке, которые она ему купила, что у нее просто слюнки текли. Она взглянула на их отражения в оконном стекле. Именно так она хотела появиться перед Джастин и Хьюго в этот вечер. Джастин была ее школьной подругой, она позвонила Полли и сообщила, что они приедут в Глостершир навестить мать Хьюго. Несмотря на все заверения Джастин в том, что она очень соскучилась по подруге, Полли знала, что та просто сгорает от любопытства и хочет увидеть Рэна. Вернувшись в Лондон, она непременно поделится своими впечатлениями со всеми знакомыми, поэтому так важно представить Рэна в соответствующем виде. Ферма Семпл пока еще не была готова к приему гостей, и Полли договорилась встретиться с Джастин и Хьюго на концерте, а потом пообедать в ресторане загородного отеля. Теперь она могла спокойно ждать этой встречи в полной уверенности, что Джастин просто умрет от зависти.

Если бы только Рэн не был таким сердитым. Он раздраженно убрал руку Полли со своей руки и с мрачным видом плелся рядом.

— В одном очаровательном маленьком магазинчике я видела прелестные шкатулки ручной работы и очень симпатичные гобеленовые подушки, которые могли бы придать новому покрывалу для дивана старинный вид.

Он не ответил. Полли, однако, уже привыкла к этому. Бог с ним, он не любит перемен и каждый раз начинает дуться, но ее это совершенно не волнует. По крайней мере, теперь он знает, что, в конце концов, она всегда добивается своего.

Перед тем как повернуть на главную улицу, Рэн остановился. Он достал из кармана брюк вязаную перуанскую шапку с наушниками и кисточкой на макушке и надел ее.

Полли сорвала шапку с его головы.

— Что ты делаешь, черт возьми?

— Моя голова совершенно голая.

— Что за вздор ты несешь! На улице страшная жара. И даже если бы не было жары, я не потерплю, чтобы меня видели с кем-то, кто носит шапку с кисточкой, как какой-нибудь ужасный эльф.

— Прекрати, Полл!

— И не зови меня Полл. Я не попугай. — Они стояли возле урны. Полли, дрожа от отвращения, бросила шапку в урну.

— Эй! — Рэн возмущенно бросился вперед, опустил руку в урну и извлек из нее свою шапку вместе с оберткой от мороженого, прилипшей к одному наушнику. — Ты даже не пытаешься понять. Эта шапка очень много значит для меня. Не просто потому, что это мой стиль, а потому что мне подарил ее настоящий шаман. Он жил здесь, когда наша деревня только строилась. — Он снова натянул шапку на голову.

Полли вновь сорвала шапку с его головы и засунула ее в свою аккуратную сумочку.

— Я хочу, чтобы ты понял, Рэн. Меня не интересует, кто тебе ее подарил. Ты выглядишь в ней ужасно глупо.

— Глупо? — Он был уязвлен. — Это часть моего прошлого!

— Возможно, тебе стоит вставить ее в рамку и повесить на стену. Потому что она не имеет ничего общего с твоим настоящим.

Она попыталась взять себя в руки. Несмотря на все свое очарование, Рэн становился все более сварливым. Под его задумчивым видом потерявшегося мальчика скрывалось пугающее упрямство. Он притащил домой все вещи, которые она выкинула. Вся мансарда в их доме, которую Полли в будущем планировала использовать для няни, была завалена всяким хламом. Неужели этот идиот не понимает, что она оказывает ему услугу? И более того: неужели он не понимает, сколько денег ей потребуется, чтобы воплотить свои планы?

Но он уже прекратил сопротивляться и спорить с ней, как он всегда делал. И снова Полли пришла в умиление от его красоты. Она протянула руку и ласково погладила его коротко остриженный затылок. — Пожалуйста, не сердись, мой дорогой. Я просто хочу, чтобы весь мир увидел, как ты изумительно красив.

Их глаза встретились. Волна взаимного желания охватила обоих. Полли медленно провела кончиком языка по своим розовым губкам. Это был их интимный код, означающий оральный секс. Ей совершенно не нравилось заниматься этим с Берри, но с Рэном она могла делать это хоть каждый час. Он улыбнулся, его кровь разогрелась до температуры кипящего молока. Все его раздражение моментально прошло. Полли нежно взяла его за руку. Он с любовью сжал ее пальцы. Надежно укутанные в свою неиссякаемую страсть, они вышли на главную улицу.

— Смотри, — сказал Рэн, — вон Руфа.

Руфа быстро шла по другой стороне улицы, почти бежала. В одной руке она держала ключи от машины, а в другой круглую плетеную корзинку, полную срезанных цветов и бутылок вина. Полли решила, что она купит себе такую же круглую корзинку, но потом вдруг поняла, что не это было причиной того, что Руфа выглядела так шикарно.

— Она великолепно выглядит, — окинув ее критическим взглядом, произнесла Полли. Она не видела Руфу с того рокового дня ее свадьбы. — Что она с собой сделала? Замужество явно пошло ей на пользу. — В этом содержался тонкий намек для Рэна, который не торопился назначать дату их свадьбы.

— Она просто счастлива, вот и все, — сказал Рэн, провожая Руфу грустным взглядом своих темных глаз. — Вовсе не обязательно выходить замуж, чтобы быть счастливой.

* * *

С глубоким вздохом Тристан перевернулся на спину.

— Извини, все произошло гораздо быстрее, чем я хотел. Если ты хочешь, чтобы я мог сдерживаться дольше, ты не должна быть такой чертовски красивой.

— Ты абсолютно развратный тип, — проговорила Руфа. — Ты дождешься, что нас обоих арестуют.

Они лежали на небольшой лужайке, заросшей первоцветом, на краю большого ровного поля, «рено» застыл на самом краю заросшего травой склона.

Облокотившись на один локоть, он нагнулся и стал целовать ее соски.

— Я просто не могу удержаться. Я хочу обладать тобой весь день и всю ночь. Я хочу доводить тебя до исступления своей любовью. Я хочу боготворить тебя своим телом.

Фиолетовое платье Руфы было задрано до талии и расстегнуто до пупка, обнажая ее грудь. Ее растрепанный вид казался более распутным, чем ее нагота. Она чувствовала себя счастливой и удовлетворенной и совершенно не хотела скрывать свою наготу. Тристан просто умолял ее остановить машину. Он пригрозил ей, что если она не остановится сейчас, то он достигнет оргазма прямо на концерте, и все это увидят и услышат, благодаря громким звукам, которые он не сможет сдержать. Ей нравилась его настойчивость. Со дня аварии они, не переставая, занимались любовью. Они закрывались в доме, никого не желая видеть и не обращая внимания на время. Тристан был великолепным любовником, благодаря своей молодости он был неутомим, оргазм следовал у него за оргазмом, и после каждого из них он как мертвый засыпал в ее объятиях. Он не знал, что она наблюдает за ним, когда он спит, роняя слезы на его волосы. Счастье было очень болезненным, потому что было куплено ценой несчастья других и не могло продолжаться вечно. Ей было трудно объяснить это Тристану. В его эмоциональном словаре просто не было такого понятия, как предательство. Ей нужен был любовник, который смог бы понять ее и сопереживать вместе с ней ее боль. Тристан пока не достиг такого уровня зрелости. Его нужно было развлекать и отвлекать, как ребенка. Любые сложные и серьезные проблемы раздражали его. Он, безусловно, был не тем человеком, на которого она могла бы положиться.

— Нам пора ехать, — прошептала она, не двигаясь.

Тристан спросил:

— Тебе удалось застать Эдварда?

Руфа напряглась и попыталась отогнать воспоминания. Да, ей удалось дозвониться до Эдварда. Впервые за все время она не ответила на его ежедневный звонок — в тот момент они с Тристаном занимались любовью в душе. Она испытала ужас, когда обнаружила на автоответчике сообщение Эдварда. Когда она ему потом перезвонила, его голос был каким-то отчужденным и осуждающим, хотя, возможно, он просто торопился. В любом случае их разговоры с Эдвардом никогда не были задушевными. Он был до предела лаконичен, хотя и достаточно нежен. Говорил в основном о делах на ферме и ремонте в Мелизмейте. Он не давал ей ни единого шанса сделать какое-то признание или молить его о спасении.

Она ответила:

— Да, но я смогла поговорить с ним очень коротко.

Понимая, что его вопрос расстроил ее, он постарался говорить мягким и нейтральным тоном.

— Он что-нибудь сказал?

— Он не знает, когда вернется, если это то, что ты имеешь в виду?

— Хорошо.

— Не надо, Тристан, это заставляет меня чувствовать себя ужасно порочной.

— Ты не порочна. Ты ангел. — Он сел и стал застегивать брюки. — Я — нет и поэтому не чувствую своей вины из-за Эдварда, как ты. Он далеко за морем. Это значит, что у меня больше времени оставаться в раю.

Руфа вздохнула:

— Я бы хотела, чтобы мы могли жить так всегда — быть вдвоем и ни от кого не прятаться. Я просто не могу думать о том, что когда-то тебе придется уехать.

— Перестань говорить об этом, — сказал Тристан. — Этого пока еще не произошло.

— Скоро начнется новый семестр.

— Забудь об этом. Думай о вечном.

— До того как я тебя встретила, я не жила по-настоящему, — проговорила Руфа. — Как я смогу вновь вернуться к прежней жизни, когда я была полумертвой? — Реальный мир был суровым и жестоким. Она понимала, что тот мир, в котором они существовали вдвоем с Тристаном, был лишь мечтой в пастельных тонах, но ее это совершенно не заботило. Впервые она начала понимать, почему у Настоящего Мужчины было так много романов на стороне. Он искал то же волшебное царство — новую сексуальную страсть. Реальность причиняла ему боль — так же, как ей сейчас, — и он только пытался от нее убежать. Ей было невыносимо думать о том, от чего он пытался убежать.

Это было опасное направление мыслей. Она заставила себя улыбнуться Тристану.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб:

— У тебя очередной приступ депрессии после занятий сексом.

— Извини. Я постараюсь развеселиться перед концертом.

«Я слишком много говорю о себе и своих чувствах, — подумала она. — Тристан не любит все эти разговоры. Он считает, что, если люди впадают в депрессию из-за любви, они просто рисуются и ведут себя, как герои какой-нибудь пьесы».

Она села и стала застегивать платье. Они стряхивали друг с друга частицы земли и, смеясь, проверяли, не осталось ли на одежде зеленых пятен от травы. Он прав: надо жить сегодняшним днем и не думать о будущем. Они вместе — а все остальное не имеет значения.

Руфа больше не беспокоилась о том, как они смогут появиться где-то вместе. Сегодня вечером Лидия в составе котсуолдского хора исполняла «Реквием» Моцарта. Руфа не могла пропустить этот концерт и не могла оставить Тристана одного дома. Она беззастенчиво заказала два билета на имя Эдварда по специальной цене, установленной для пожизненных попечителей хора. Многие из других пожизненных попечителей хора присутствовали на ее свадьбе, и ей придется давать многочисленные утомительные и неубедительные объяснения, но это лучше, чем быть без Тристана.

К счастью, они будут не одни, а среди большого количества людей. В большой церкви, в которой должен был состояться концерт, Руфа сразу же отыскала среди огромной массы людей Розу, Роджера и Линнет.

Роза приветствовала Тристана звучным поцелуем.

— Рада видеть тебя.

Линнет обхватила руками ноги Руфы.

— Я тебя не отпущу, ты пойдешь домой с нами.

— Я действительно очень долго к тебе не приходила. Но я приду завтра. — Руфа погладила ее по темной головке, презирая себя за то, что совсем забыла о маленькой девочке. — Сегодня последний день твоих каникул, не так ли?

— Да, и я буду учиться в новом классе, и — угадай что — две девочки, которых я терпеть не могу, будут учиться в классе мисс Шо.

— О, хорошо.

— Они смогут гоняться за мной на переменах, но не смогут сидеть за моей партой и говорить мне всякие гадости тихими противными голосами.

— О, я очень рада, — сказала Руфа. — Теперь ты сможешь общаться с девочками, которые тебе нравятся.

Внимание Линнет перенеслось к главному входу в церковь.

— Папа! Это папа! Привет, папа!

В церковь вошел Рэн с Полли и двумя хорошо одетыми незнакомыми людьми. Его измученное заботами лицо озарилось улыбкой. Он бросился навстречу Линнет и подхватил ее на руки.

— О Господи! — пробормотала Роза. — Что она сделала с его волосами? Съела их, что ли?

Не обращая внимания на недовольное выражение лица Полли, он опустил девочку на пол. Она встала своими грязными розовыми спортивными туфлями на его новые кожаные ботинки и весело смеялась, пока он продвигался, покачивая ее на своих ногах, через толпу. Люди, расступаясь, давали им пройти, снисходительно улыбаясь молодому цветущему отцу и его веселой маленькой дочке.

Роза сердечно поцеловала его.

— Рада тебя видеть. Никогда бы не подумала, что ты любитель котсуолдского хора. — Она произнесла это таким тоном, словно обвинила его в сексуальных извращениях.

Его лицо потемнело.

— Я очень глубоко чувствую любую музыку, Роза. Я думал, что вы знаете это. А что вы все здесь делаете?

— Мама поет в хоре, — сказала Линнет, раскачиваясь, держась за его руку. — Это ее самый первый концерт.

— Что? Что? — Рэн был испуган. — Вы шутите.

— У тебя короткие волосы, — наконец заметила Линнет. — Ты выглядишь довольно-таки глупо.

— Я знаю. Извини. Когда я приду встречать тебя после школы, я надену шапку.

— Я думаю, это Смелли заставила тебя подстричь волосы.

— Да, это все дело рук Смелли.

— Рэн! — запротестовала Роза. Она смеялась. — Не поощряй ее.

— Ты теперь под стать маме, — сказала Линнет. — Она тоже обрезала волосы.

— Что?!

Полли со своими друзьями подошла как раз вовремя, чтобы увидеть болезненное возмущение на лице Рэна.

— Лидия не могла обрезать волосы! — воскликнул он. — Это ее главное украшение! Кто ее заставил?

Линнет с силой дернула Рэна за задний карман брюк, немного распоров шов.

— А можно мне тоже обрезать волосы?

Рэн содрогнулся.

— Боже упаси!

Полли с широкой дружеской улыбкой подошла к Руфе и обняла ее. Это была их первая встреча после свадьбы Руфы.

— Ты выглядишь просто замечательно, надеюсь, вы хорошо провели время в Италии. — Она тихонько захихикала. — О Боже, люди просто не сводят глаз с Женщины в Красном.

Руфа вздрогнула, но потом поняла, что Поли имеет в виду саму себя.

— Ты просто поразила всех нас.

— Я как-нибудь потом расскажу тебе всю эту невероятную историю. Моя жизнь — в общем, вся моя жизнь — сплошной аттракцион «Русские горы». Позволь представить тебе Джастин д'Аламбер и Хьюго.

— Как поживаете? — Руфа пожала руки Джастин и Хьюго.

— Это Руфа Рекалвер, несущая косвенную ответственность за мой безумный порыв. Как обидно, что Эдварда нет с нами. — Полли дотронулась до рукава Рэна: — Пойдем, дорогой, а то все хорошие места займут.

Еще раз улыбнувшись Руфе заговорщической улыбкой, она в сопровождении Рэна и своих знакомых отправилась по проходу занимать места.

— Нам надо было занять места поближе, — сказала Роза. — Лидия так нервничает, я не хочу, чтобы она нервничала еще больше из-за того, что не может найти нас.

Руфа отстала от всех, чтобы потихоньку взять Тристана за руку так, чтобы мать этого не видела. Ей просто необходимо было дотронуться до него, прижаться к нему. У него был скучающий вид. Она прижала его руку к своему бедру.

Высокая седая женщина потеснила их. Руфа обернулась и встретила возмущенный взгляд Леди Бьют. Она окинула холодным взглядом сначала Руфу, а потом Тристана, а потом вновь перевела полный презрения взгляд на Руфу.

— Извините, — проговорила она, не скрывая своего отвращения.

Этот инцидент, который длился всего пару секунд, так сильно подействовал на Руфу, что ей захотелось плакать. Ужасная Леди Файбс заставила ее посмотреть на себя со стороны — молодая жена, откровенно прижимающаяся к другому мужчине. Ведущая себя как глупый подросток. Как достойная дочь Настоящего Мужчины.

Тристан отпустил ее руку, чтобы не загораживать проход. Он встал на пару шагов впереди нее. Руфа смотрела на его спину, и ее вдруг охватил страх. Она собирается взвалить все это — то, что она собирается предать Эдварда и пожертвовать своей семьей, — на плечи этого мальчика. Если он не сможет нести этот груз на своих плечах, она останется совершенно одна в целом мире.

Он обернулся и улыбнулся, глядя ей в глаза особым интимным взглядом. Руфу совершенно не заботило, что Роза с любопытством проследила за его взглядом. Она улыбнулась ему в ответ, и их обоих объединило блаженное воспоминание о том, что всего час назад они были в объятиях друг друга. Она не должна сомневаться в их любви, иначе она сведет с ума их обоих. Тристан сразу как-то отдалялся, если она требовала уверений в вечной любви. В отличие от Эдварда он мог жить только настоящим. Она села, тесно прижавшись к нему, ощущая исходящее от него тепло, чувствуя, как ее собственный запах смешивается с запахом его тела.

Оркестранты заняли свои места. Все утихло; когда хор занял свое место у алтаря, раздались аплодисменты. Теноры и басы были в смокингах и черных галстуках-бабочках. Женщины в длинных черных юбках и белых блузах. Даже в этой простой униформе Лидия выглядела необыкновенно привлекательной. Ее короткие локоны в свете ламп казались темно-золотистыми. Она немного подкрасилась и казалась такой же изящной и элегантной, как китайская статуэтка. Зажав в руке партитуру, она взволнованно огляделась вокруг, увидела Линнет и улыбнулась ей обворожительной улыбкой.

По другую сторону от прохода Полли вся дрожала от охватившей ее тревоги. Если бы она знала, что Лидия будет петь в хоре, она бы ни за что не пошла на этот проклятый концерт. Она попыталась отыскать в рядах белых блузок несчастное, упавшее духом существо с огромной гривой волос, которое, потеряв рассудок, кричало ей, что она никогда не выйдет замуж за Рэна. Для нее было огромным потрясением обнаружить, что Лидия превратилась в настоящую соперницу. Она почувствовала, как сидевший рядом Рэн весь напрягся, очевидно, он был удивлен не меньше, чем она. Каким же надо быть глупцом, чтобы так реагировать на неожиданное преображение своей бывшей жены, как будто они не прожили вместе столько лет и не сделали друг друга несчастными. С видом собственницы она взяла его под руку.

Аплодисменты становились все громче и громче, заполняя все пространство церкви. Появились солисты, а за ними дирижер. Это был высокий худой человек цветущего вида с лысеющей головой. Все звуки и шорохи стихли, наступила полная тишина. Зазвучали первые аккорды.

Полли прошипела:

— Прекрати вертеться! — и сильно толкнула Рэна в бок.

* * *

— Он просто великолепен, — сказала Джастин. — Я бы, не раздумывая, бросила Хьюго ради него. Неудивительно, что ты лишилась рассудка и бросила беднягу Берри у алтаря. А как он в постели?

Полли рассмеялась.

— Просто божествен. Я никогда не думала, что секс может быть таким изумительным.

— Ну, ты всегда была удачливой коровой.

Джастин теперь по всему Лондону разнесет слухи о красоте Рэна, и это очень приятно. Однако в целом вечер начинал все больше раздражать ее. В перерыве Рэн убежал на улицу курить, хотя прекрасно знал, что Полли терпеть не может эту его привычку. Она не ожидала встретить на концерте его бывшую жену, дочку и целую кучу родственников бывшей жены. Неужели Рэн никак не может вбить себе в голову, что он больше не принадлежит к этому семейству?

Музыканты уже вновь рассаживались по своим местам, и лишь несколько человек еще оставались в задней части церкви, торопливо допивая свои бокалы воды «Перье» и теплого белого вина.

Хьюго проговорил:

— Я думаю, нам пора.

— Да, мы не будем ждать Рэна. — Полли направилась к их местам, делая вид, что совершенно не сердится на Рэна за то, что он вовремя не вернулся к ним. Что это за игры, черт возьми? Как можно быть таким невоспитанным? Как он мог поставить ее в такое неловкое положение? Всю вторую половину концерта она просто кипела от негодования. Очевидно, потребуется проделать еще очень большую работу, прежде чем ее нового любовника можно будет представить на публичное обозрение.

После окончания концерта она обнаружила Рэна в толпе родственников его бывшей жены держащим на руках свою спящую дочь. Он, по-видимому, даже не считал, что ему надо за что-то извиняться. Он вообще бы не заметил ее, если бы она не дотронулась до его руки.

— О, привет, — произнес он совершенно равнодушным тоном.

Она прошипела:

— Что с тобой случилось? Где ты был?

— Я ужасно захотел в туалет, а очередь была на целую милю. Мне пришлось идти в паб.

— Ради Бога! Ты мог бы предупредить меня.

— Гм… Извини. — Рэн не сводил своих божественных черных глаз с людей, окружавших Розу. Лидия, взволнованная и улыбающаяся, представляла им дирижера.

— Фил был так добр, — говорила она. — Он сказал, что ни за что не отпустит меня, хотя я просто оцепенела, когда поняла, что взяла не ту ноту в середине Санктуса.

Фил смущенно переступал с ноги на ногу.

— Она хотела продавать программки, но я сказал, что у нас не так много хороших сопрано, чтобы мы могли позволить себе отпустить ее.

Они оба рассмеялись, объединенные общими воспоминаниями. Полли заметила, как он непроизвольно загородил ее от людей, которые попытались протиснуться мимо нее. Ей было очевидно, что он безумно влюблен в Лидию. Это, на ее взгляд, могло быть отличным решением проблемы бывшей жены и дочери.

Рэн тоже заметил это. На его ангельском лице появилось оскорбленное выражение.

Глава седьмая

— Ничего, если я войду? — спросил Рэн. — Ну, я имею в виду, ты не будешь возражать?

— Конечно, нет, дорогой, — ответила Нэнси. — Это же бар. Мы, наоборот, заинтересованы, чтобы к нам заходило как можно больше людей. Во всяком случае, я рада тебя видеть.

— Спасибо. Ты не представляешь, как много это значит для меня.

Губы Нэнси задергались. Ей очень хотелось рассмеяться, но она не рискнула сделать это, когда Рэн был так явно удручен. Хотя Роза рассказала ей о преображении Рэна, она была потрясена его видом. С короткими волосами он уже не выглядел так легкомысленно и глупо и был просто возмутительно красив. Вторая девушка за стойкой бара в «Форбс энд Ганнинг» просто не могла оторвать от него глаз.

Глубоко вздохнув, Рэн уселся на высокий табурет.

— Нэнс, могу я поговорить с тобой?

— Не стесняйся. Представь себе, что я исповедник или психоаналитик. Клятва барменши предусматривает сохранение тайны исповеди.

Нормальный Рэн счел бы это забавным. Обновленный вариант лишь глубоко вздохнул.

Нэнси спросила:

— Что ты будешь пить? Боюсь, что мы не сможем приготовить для тебя сок порея.

В его огромных трогательных глазах появился упрек.

— Мне, пожалуйста, что-нибудь покрепче.

Она наклонилась вперед.

— Не валяй дурака. Ты же не пьешь.

— Мне надо привыкать, — мрачно проговорил он. — Это единственное средство, способное повысить настроение.

Нэнси налила ему стакан свежего апельсинового сока из большой запотевшей банки, которую она достала из холодильника.

— Как поживает наша дорогая Полли?

— Она просто сияет от радости. — Рэн стал еще мрачнее. — Она говорит, что никогда не знала, что может быть такое счастье.

— Боже мой! Как хорошо.

— Да.

Последовала многозначительная пауза.

Нэнси спросила:

— Что ты делаешь в Лондоне?

Рэн равнодушно пожал плечами.

— Полли договорилась с кем-то пообедать. А я только что от портного, он снимал с меня мерку, чтобы сшить костюм.

Она больше не могла сдерживать смех.

— Что? Настоящий костюм на заказ? Я вижу, она решила сделать из тебя джентльмена. Надо будет рассказать маме.

— Да, расскажи Розе, почему бы и нет? — произнес он загробным голосом. — Она и так меня презирает.

— Ну, что ты, Рэн, не расстраивайся так. Что случилось?

— Какое тебе дело до меня? Я больше не имею к тебе никакого отношения.

Нэнси сжала его руку.

— Я очень тебя люблю, независимо от того, с кем ты спишь. Ты знаешь это. Пожалуйста, не начинай плакать пьяными слезами. Обычно у нас начинают это делать только после шести.

— Моя жизнь выходит из-под контроля, — проговорил Рэн. Он хмуро посмотрел на свой стакан, а потом залпом выпил содержимое, будто в стакане у него было спиртное. — Я никогда не испытывал такой неистовой страсти и не знаю, куда она меня заведет. Полли занимает каждую клеточку моего тела. И каждую секунду каждой минуты каждого дня. Конечно, это потрясающе…

— О, конечно. — Нэнси принялась раскладывать зеленые оливки в маленькие вазочки. Она слышала уже столько речей Рэна о страсти.

— Но, Нэнс, я теряю свое собственное «я». Свою индивидуальность, все, что делает меня таким, каков я есть.

— Она выкинула твои восточные халаты с поясом, не так ли?

— И мои колокольчики и святыни из храма богини Лакшми. — Он не заметил ее иронии. — Я бы не возражал, если бы она оставила мне хоть немного личной свободы. Нэнси, мне так не хватает всех вас.

Неожиданно для самой себя она была тронута.

— Но ты всегда желанный гость в Мелизмейте.

— Полли боится этого. Она не пойдет со мной туда, а если я попытаюсь заявиться к вам один, она придет в бешенство. Она не понимает, что, кроме вас, у меня никого нет. Роза была для меня матерью, а вы — сестрами. Меня изгнали из жизни людей, которых я люблю.

— О, Рэн, ведь ты отец Линнет. Никто не собирается тебя изгонять.

Он уже не мог остановиться.

— Знаешь, о чем я постоянно думаю? О той книге, которую Роза все время цитирует.

— Какую книгу, дорогой? Ты ведь знаешь, что она прочитала не одну книгу. — В тоне Нэнси было уже немного меньше сочувствия. Обычно ей быстрее, чем всем остальным сестрам, надоедали излияния Рэна.

— Мы водили Линнет на этот фильм. О четырех сестрах.

— «Маленькие женщины»?

— Ну да. Там еще был мальчик, их сосед, который влюбляется в них.

— Лори, — подсказала Нэнси.

— Да. Они объясняют Лори, что такое любовь, а потом принимают его в свою семью. Это я. Лори — это я.

— Успокойся. Лори не соблазнил одну из них, когда она была несовершеннолетней, не сделал ей ребенка и не трахался со всеми женщинами округи.

Губы Рэна задрожали.

— Я пытаюсь объяснить тебе, что я изменился. Я начинаю понимать, чего я лишился. Я оказался в такой ситуации исключительно из-за моей глупости.

Вновь последовала тишина. Нэнси намеренно не стала опровергать его слова.

— Во всяком случае, — пробормотал он, — это только моя вина, и мне придется за нее расплачиваться. Мне одному.

Нэнси почувствовала, что она изменилась в лице. В дверях бара появился Берри, он был в рубашке, пиджак перекинут через руку. Она не видела его со дня свадьбы Руфы. Впервые он предстал перед ней как холостяк. Она вся затрепетала от волнения. В миллионный раз она проклинала себя за ту неудачную попытку соблазнить его. Если бы только она знала, что Полли сбежит от него, она бы не торопилась и все сделала как следует.

Рэн вскрикнул, увидев Берри. Мужчины в ужасе уставились друг на друга. В баре никого не было, и им просто невозможно было избежать встречи. Берри не знал, как ему реагировать. Со временем он, вероятно, будет только благодарить Рэна за то, что тот увел у него Полли, но сейчас он, по крайней мере, обязан изобразить гнев. Уголком глаза он заметил, что Нэнси с трудом сдерживает смех, и ему тоже захотелось рассмеяться вместе с ней.

О Боже, как же он любит ее… Эта любовь не дает ему покоя, она просто сводит его с ума. Сейчас ему представилась возможность увидеть ее. Он прилетел утром из Франкфурта, а днем должен улететь обратно. У него было два драгоценных часа, чтобы насладиться ее улыбкой, прежде чем он снова вернется в свою мрачную квартиру, которую предоставил ему банк.

Он улыбнулся Нэнси и протянул руку Рэну.

— Привет.

— Берри, дорогой, — сказала Нэнси, — я думала, ты все еще в Стране кожаных штанов.

— Так и есть, я в Лондоне всего на один день.

Рэн вскочил с табурета. Он крепко сжал руку Берри в своих руках.

— Берри, потрясающе. Неужели ты не злишься на меня? Разве ты не хочешь вызвать меня на дуэль?

Берри хмыкнул.

— Не говори глупости.

— Я думал, что ты возненавидишь меня. Я увел у тебя Полли, а значит, разрушил твою жизнь.

— Ну, я бы так не сказал, — он мягко высвободил свою руку. — В конце концов, Полли вольна поступать так, как считает нужным.

— Это ты правильно сказал, — согласился Рэн.

Берри услышал, как Нэнси тихонько фыркнула от смеха, и вынужден был прикусить обе щеки, чтобы не рассмеяться вместе с ней.

— Она не захотела выйти за меня замуж, — сказал он Рэну, — и я должен был уважать ее желание. Сейчас все просто замечательно. Надеюсь, вы оба будете счастливы вместе.

— О Боже, это превосходно! — Он опять схватил его руку, прежде чем Берри успел его остановить. — Это так благородно с твоей стороны, так великодушно…

Теперь уже более решительно высвободив свою руку — он всерьез опасался, что Рэн может ее поцеловать, — Берри проговорил:

— Не стоит об этом. — Он повернулся к Нэнси: — У меня есть немного времени до вылета. Может быть, ты смогла бы освободиться ненадолго и пойти со мной пообедать?

Он был очень рад увидеть восторг в ее небесно-голубых глазах. Однако улыбка исчезла с ее лица, когда Саймон, хозяин бара, вышел из своего кабинета. Бар постепенно заполнялся людьми. Он нахмурился, глядя на Нэнси.

— Это тебе не бар «Возвращение скитальца», Нэнси. Хватит болтать, пора работать.

— Вот и ответ на твой вопрос, — несчастным голосом проговорила Нэнси. — Но обед за тобой, причем хороший обед.

Он рассмеялся.

— Самый лучший.

— Только, пожалуйста, предупреди меня заранее. — Она перехватила недовольный взгляд хозяина и быстро направилась в другой конец бара.

Берри вздохнул, а потом улыбнулся Рэну.

— Ты свободен? Может быть, пообедаем вместе?

— Что, сейчас? Ты серьезно?

— Абсолютно. Просто чтобы доказать тебе, что я не сержусь. — Ангел улыбнулся ему: она была рада его видеть. Он почувствовал, что сейчас он любит даже Рэна, любит весь мир.

* * *

В ресторане было полно мужчин в одинаковых полосатых рубашках. На спинке каждого стула висели одинаковые темно-серые пиджаки. Рэн, в своем модном полотняном костюме, выглядел как павлин среди стаи голубей. Берри хотелось бы, чтобы столы не стояли так близко друг к другу. Он почувствовал себя неловко в компании такого красавчика, при том что ни один из них не был геем. Он повесил пиджак на спинку стула.

— Томатный суп, — произнес Рэн, глядя в меню с загнутыми уголками. — Паштет из говяжьей вырезки и почек с картофельным пюре и луковой подливкой. Пудинг с заварным шоколадным кремом. — Он передал меню через стол.

— В такую жару?

— Полли не позволяет мне это есть.

— Да, это вполне в ее духе. — Берри было неловко обсуждать Полли с Рэном, поэтому он был краток.

— Она прекрасно готовит, — продолжил Рэн. — Но почти никогда — обычную еду. Я соскучился по яичнице и печеным бобам.

Берри подозвал официанта, чтобы сделать заказ. Было очень жарко. Ему хотелось снять галстук.

— Это так благородно с твоей стороны, — сказал Рэн после того, как официант отошел.

— Забудь об этом.

— Другой на твоем месте убил бы меня.

Берри рассмеялся.

— Ты действительно можешь забыть. Давай расслабимся. Сейчас слишком жарко для того, чтобы драматизировать ситуацию.

— Хорошо. — Рэн облокотился на стол. — Могу я тебя кое о чем спросить?

— Ну конечно.

— Возможно, ты сочтешь меня слишком бесцеремонным, но мне не дает покоя эта мысль. Как ты сделал предложение Полли?

Берри был удивлен.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты понимаешь. Как это происходило? Ты встал на одно колено, или это произошло во время романтического ужина? Как ты предложил ей выйти за тебя замуж?

— Я не знаю… Так же, как все. Как ты сделал предложение Лидии?

— О, я никогда этого не забуду, — с тоской проговорил Рэн. — Мы лежали обнаженные под живой изгородью.

— Хм… Как романтично. Но с Полли так не получится. — У Берри не было сил сопротивляться разговору о Полли, хотя он и считал, что поступает не по-джентльменски.

— Она только рассердится, правда?

— Несомненно.

— Это так ужасно, когда она сердится, правда?

— Да, ужасно, — согласился Берри. Он просто не мог солгать. Ей-богу, это ужасно… Она заставляла дрожать и скулить от страха. Он уже начинал сочувствовать Рэну. — Послушай, я буду с тобой честным. Я толком не помню, как я ей сделал предложение. Такого момента, когда я произнес слова: «Ты выйдешь за меня замуж?» — не было. Я просто знал, что люблю ее, что хочу быть вместе с ней ну, и все такое прочее. Я устроился на работу после Оксфорда, а ее родители подарили ей квартиру к двадцать первому дню рождения…

— Теперь мне понятно, почему ты переехал туда вместе с ней, — вздохнул Рэн.

Берри кивнул.

— Ну да, что ж тут непонятного. Именно тогда Полли начала говорить о нашей свадьбе. Сначала в шутку, а потом всерьез.

Рэн был весь внимание.

— А когда ты понял, что пути назад нет?

— О, это очень просто. Она заговорила о свадьбе в присутствии моей матери. Не мог же я сказать, что ничего об этом не знаю. Я был польщен и даже счастлив. — Берри прочистил горло. — Потом намеки продолжились. Она без конца показывала мне каталоги с обручальными кольцами и везде оставляла свои колечки, чтобы я знал ее размер. В итоге я пошел в магазин и купил ей кольцо. — Он не смог удержаться, чтобы не добавить: — И притом чертовски дорогое кольцо.

— И это все?

— Более или менее. Я принес кольцо домой и подарил ей. По какой-то непонятной причине она была удивлена. Она говорила всем своим друзьям, что я очень импульсивный.

— А ты действительно таким был?

Берри вздохнул.

— Ну, вот еще! Ты-то знаешь меня. В мире нет человека более пассивного, чем я.

— Тебе повезло, — мрачно вздохнул Рэн. — А я вот всегда бросаюсь в омут головой. Потому-то все так и вышло. Она говорит о нашей свадьбе так, будто все уже решено. Неужели это значит, что в конце концов я на ней женюсь?

— Я думал, что именно этого ты и хочешь.

— Все так думают. Никто даже не пытается спросить меня, чего я хочу. — Черные брови Рэна трагически изогнулись. — Я в безвыходном положении, Берри. Со мной чуть не случилась истерика у этого портного.

— Где?

— Она послала меня к портному, чтобы тот снял с меня мерку, — с горечью проговорил Рэн. — Я целый час стоял неподвижно, пока этот старый педик ощупывал меня со всех сторон. В конце концов он проговорился, что Полли заказала домашний костюм. Я чувствовал себя так, будто с меня снимали мерку для гроба.

Официант принес суп для Рэна и копченого лосося для Берри.

— Да, это действительно сложно, — сказал Берри. — Другие не поймут, как трудно иметь дело с Полли. Моя сестра удивлялась, почему я так мямлю, почему не могу говорить с ней тоном, не допускающим возражений. Но каждый раз, когда я пытался повысить голос, Полли умудрялась повернуть все так, что я вынужден был просить у нее прощение. — Он посыпал лосося черным перцем. — Буду откровенным с тобой, Рэн. Если ты не хочешь на ней жениться, костюм не предвещает ничего хорошего.

Рэн перемешивал ложкой томатный суп, словно пытаясь обнаружить в его глубине золотой песок.

— Я позволил всему зайти слишком далеко. У меня нет пути назад. — Он опустил ложку в тарелку. — Что мне делать, черт возьми?

— А что ты хочешь делать?

— Стал бы я спрашивать, если бы знал? Господи, во что я превратил свою жизнь? Я оттолкнул от себя всех людей, которые любили меня, я бросил все, что я любил… — Его глаза наполнились слезами. Крупные слезы закапали с длинных ресниц. — Иногда мне хочется умереть.

Берри замер с копченым лососем во рту. Пожалуйста, только без слез… Только не здесь… Если он, Берри, сохранит спокойствие, то Рэн, возможно, возьмет себя в руки.

— Она встала между мною и Линнет, — сказал Рэн. — Она не понимает Линнет, она никогда с ней не разговаривает. Ей не нравится, что я бываю в Мелизмейте. Теперь Линнет думает, что я люблю Полли больше, чем ее. Мне это словно нож в сердце. — Его тело сотряслось от громких рыданий.

Берри прошипел:

— Рэн, ради Бога…

Мужчины за соседними столиками подозрительно уставились на них.

— Вчера я встречал Линнет из школы. Увидев меня, она бросилась ко мне. Но потом вдруг заметила, что я не один, а с Полли. Она остановилась и как-то сникла. Я даже не могу описать выражение ее лица. — Он вытер слезы рукавом своего пиджака. — Я сам все разрушил. Я потерял дочь. Она теперь будет жить с этим развратным типом из хора.

— С типом из хора? — переспросил Берри. Мужчины за соседними столиками, похоже, уже прислушивались к их разговору. Один из них даже перестал жевать в ожидании развязки.

— Он руководит хором, в котором поет Лидия. Если бы ты только видел, как он крутится вокруг нее. Обычно она убегает, если кто-то начинает приставать к ней с ухаживаниями. Но на этот раз она твердит, как заведенная: «Да, Фил, нет, Фил, ты такой чертовски талантливый, Фил!» — я просто не мог вынести этого!

— Но ты ведь больше не женат на ней.

Но Рэн не услышал его слова.

— Он проводит с ней индивидуальные репетиции, этот слюнявый старый козел. Она поет в «Спем ин Алиум» (Spem in Alium). И, если не дай Бог, в результате появится «Сперма в Лидии», я покончу с собой. — Он закрыл лицо салфеткой.

Берри наклонился к нему через стол. Очень спокойно, но четко он проговорил:

— Ты делаешь из себя полного идиота. Возьми себя в руки.

Он выпрямился и стал доедать своего копченого лосося.

Рэн вытер салфеткой лицо, а потом громко высморкался в нее.

— Извини. Мне на самом деле стало легче. — Он снова высморкался и почти весело принялся доедать свой суп.

— Если говорить серьезно, — сказал Берри, — никто не может заставить тебя жениться. Поговори с Полли, она не такой уж плохой человек.

— Полли замечательная! С моей стороны было бы нечестно, если бы я стал жаловаться на нее. Но когда я думаю о прошлом, то понимаю, что не все еще кончено между мною и Лидией. — Рэн доел остатки супа, вытер губы остатками салфетки и вздохнул. — Ну и семейка, не правда ли? Если тебе суждено влюбиться в одну из сестер, то ты никогда уже не сможешь избавиться от этого чувства.

Глава восьмая

Линнет влетела в кухню Мелизмейта, зажав в руке помятый листок бумаги.

— Привет, бабуля.

Роза наклонилась и, с трудом заключив девочку в свои объятия, поцеловала ее в лоб.

— Что это? Один из твоих рисунков? Какой красивый!

— Здесь нарисованы яблоки и банан. Это называется натюрморт, потому что здесь изображены неподвижные предметы. Можно я посмотрю про ведьму? — Не дожидаясь ответа, Линнет стянула с себя рюкзачок с изображением Пикачу и розовый кардиган, бросила их на пол, схватила с туалетного столика Братьев Рессани и вылетела из комнаты. Через плечо она крикнула: — Сок, пожалуйста, только без мякоти!

Роза подняла с полу ее вещи, вопросительно глядя на вошедшую в комнату Руфу. Она знала, что ее старшая дочь запрещает Линнет смотреть видео сразу же после школы. Когда Руфа жила в Мелизмейте, она строго следила за тем, чтобы девочка соблюдала режим дня. Даже по горло занятая работой, она в определенное время отправляла Линнет спать, кормила ее по часам, преимущественно здоровой пищей и, конечно же, учила хорошим манерам. Но Руфы не было здесь уже несколько недель, и Роза вынуждена была признать, что без нее дисциплина совсем ослабла. Она приготовила целую речь, чтобы защитить себя от упреков дочери, собираясь сказать, что после лета трудно наладить режим дня.

Руфа, однако, казалось, ничего не заметила. Она стояла у двери, сжимая в руке ключи от машины. Она улыбалась, но Роза видела, что в мыслях она далеко отсюда, на какой-то другой планете.

Роза включила чайник.

— Спасибо, что забрала ее, милая.

— О, мне это совсем не трудно. — Руфа наконец-то встретилась глазами с глазами матери. — Я люблю забирать ее из школы. Она выходит полная впечатлений.

— Ты очень выручила нас. Наша машина стоит неисправная в гараже, а Рэн отправился на состязания.

— Отправился куда?

— На состязания по поеданию булочек с сосисками в Челтенхэм. Полли захотела, чтобы он встретился с какими-то ее друзьями. В результате его дочь некому было забрать из школы.

Руфа улыбнулась.

— Да, с Полли не поспоришь. А где Лидия? Ее нет дома?

Роза достала чистую кружку из новой посудомоечной машины.

— Нет. Она репетирует с Филом Хардингом, и я ни за что не позволила бы ей пропустить репетицию. Хор Фила вернул ее к жизни. С тех пор как она ушла от Рэна, я никогда не видела ее такой веселой. Садись, дорогая.

— О нет, спасибо, я побегу.

Роза, раскинув руки, загородила ей дорогу.

— Мы не видели тебя целую вечность. Я тебя никуда не отпущу, пока ты не выпьешь чаю.

Руфа рассмеялась.

— Хорошо, я останусь. Только ненадолго.

Она отошла от двери и села за стол, все еще сжимая в руке ключи от машины.

«Как гостья, — подумала Роза. — Словно этот дом ее больше не волнует — и это та девочка, которая готова была согласна пожертвовать всем ради Мелизмейта». Роза украдкой наблюдала за Руфой, заваривая чай из пакетиков. В ней определенно что-то изменилось: этот застывший взгляд не сможет ее обмануть.

— Расскажи мне, как у тебя дела. Расскажи подробно, о чем ты думаешь и что делаешь целыми днями. — Роза села рядом с ней за стол. — Я очень соскучилась по тебе. Мы все соскучились.

— Я была очень занята, — сказала Руфа. — Столько дел накопилось.

— Каких, например?

— С утра ей готовила чатни. Если ты помнишь, это кисло-сладкая приправа к мясу.

— Это замечательно. Роджер обожает твой чатни. Ты нам дашь пару баночек?

Руфа рассмеялась.

— Можете взять хоть ящик. Я приготовила тонну чатни. Мне уже некуда ставить банки, весь дом заполнен ими. Может, продать что-то тому магазину в Буртоне?

— Дорогая, я думала, ты уже бросила это занятие. Теперь тебе больше не нужно часами простаивать у горячей плиты, чтобы приготовить что-то на продажу. Для чего тебе это?

— Просто ради забавы, — ответила Руфа. — У нас такой урожай помидоров, что я просто не знаю, куда их девать. — Она вдруг рассмеялась, что-то вспомнив. — Тристан собирает эти проклятые помидоры быстрее, чем я успеваю их консервировать.

Роза вздохнула.

— Послушай меня. Год назад ты действительно спасла нас, когда варила варенье на продажу. Мне стыдно вспоминать о том, что тебе пришлось этим заниматься.

— Тебе лучше всех удавалось по дешевке покупать целые мешки фруктов.

— Да, но я думала, что со всем этим покончено. Эдвард, будет недоволен.

— Не будет. — Ее взгляд стал печальным, а лицо спокойным и напряженным. Она словно закрыла ставнями свою боль или свою вину или что-то другое, что явно мучило ее. — Он любит, когда я проявляю предприимчивость и инициативу.

«Какая же она открытая, — подумала Роза. — По ее огромным, серьезным сияющим глазам всегда можно понять, что она чувствует». Пристально наблюдая за ней, она спросила:

— Кстати, как он там? Не собирается возвращаться?

— Его могут вызвать для дачи показаний на следующей неделе. После того как он даст показания, он сможет вернуться домой. Он ведь не единственный свидетель.

— А из-за чего такая задержка?

— Очевидно, из-за того, что подсудимый утверждает, что он серьезно болен.

— Никогда не думала, что я когда-нибудь произнесу эти слова, но я очень скучаю по Эдварду, — заявила Роза. — Помимо всего прочего, нам пришлось вызывать водопроводчика, чтобы починить туалет внизу. Эдвард починил бы его за одну секунду.

— Да, не повезло вам. — Руфа взяла кружку с чаем и подула на чай, чтобы немного остудить его.

— Оказывается, там просто испортился поплавковый кран. Этот водопроводчик просто чуть-чуть тряхнул его и взял с меня за это миллион фунтов. Больше я никого не буду вызывать, подожду, когда вернется Эдвард и посмотрит, что там с канализационной трубой. — Роза ожидала, что Руфа начнет протестовать и скажет, что не следует считать его домашним мастером на все руки, который все должен делать бесплатно. Но Руфа вновь погрузилась в свои тайные мысли и просто улыбнулась в ответ.

Роза узнала этот безотчетный страх, который всегда испытывала ее дочь, когда ей предстояло справиться с чем-то, с чем справиться она была не в силах. Она помнила, какой была Руфа на протяжении многих недель после смерти Настоящего Мужчины, как она совершенно замкнулась в себе, пытаясь скрыть свою безумную тоску. Роза винила себя в том, что не заставила себя, преодолев собственное горе, подумать о дочери. Эдвард понимал это, и сейчас она молила Бога, чтобы он поскорее вернулся домой.

Они услышали, как хлопнула парадная дверь.

— Это наверняка Роджер, — сказала Роза. — Что должно означать, что машина нам еще немного послужит.

Но это был не Роджер. Дверь на кухню открылась. На пороге появилась Селена, тоненькая, как тростинка, в мешковатых джинсах и коротенькой футболке, с трудом волоча за собой лопнувший рюкзак.

— Привет, мам. Привет, Ру. — Она смущенно улыбнулась им. — Вы мне не поможете принести вещи из такси?

* * *

Селена привезла с собой два больших кожаных чемодана, набитых книгами. Они были невероятно тяжелыми. Понадобились совместные усилия Розы, Руфы, Селены и водителя такси, чтобы втащить их в дом. Руфа вновь обрела присущую ей активность и отправилась на кухню подогреть чайник.

Линнет с радостным криком ворвалась в комнату, и они с Селеной стали возиться на полу, как два маленьких щенка. Отдышавшись, Селена извлекла из своего рюкзачка потертый пластиковый пакет. В нем оказалась розовая бархатная дамская сумочка, украшенная расшитым блестками красным сердечком.

— О, спасибо, она очень, очень красивая, — Линнет с благоговением рассматривала ее со всех сторон. Она обнаружила внутри несколько шоколадных кнопочек и вновь вскрикнула от радости. Она обняла Селену за ноги. — Ты вернулась навсегда?

— Не навсегда, — сказала Селена. Она осторожно взглянула на Розу. — На некоторое время.

— Но ты обещаешь, что не выйдешь замуж и не найдешь работу?

Роза и Руфа многозначительно посмотрели друг на друга, и Селена постаралась отвести взгляд.

— Я обещаю.

— Хорошо. Ты хочешь посмотреть «Самую плохую ведьму»?

— Нет, спасибо. Я хочу поговорить с бабушкой.

— Хорошо. — Линнет побежала досматривать фильм, прижав сумочку к груди.

— Она хочет поговорить со мной! — пробормотала Роза. — Ты слышала? Она выразила желание поговорить со мной!

— Прекрати, мама, — сказала Руфа. — Селена, не обращай внимания, садись, выпей чашечку чая.

— Не волнуйся, я и не рассчитывала ни на что другое, кроме этой ядовитой иронии. — Селена разместила в кресле свое длинное тело. — Рада, что ты здесь. Я собиралась позвонить тебе.

Роза села в кресло напротив нее.

— Я просто счастлива видеть тебя, дорогая, но объясни мне ради Бога, что происходит? Ты действительно собираешься вернуться домой?

— Если ты меня примешь.

— Конечно, я приму тебя, не надо драматизировать. Но как же твоя замечательная карьера?

— Я не хочу больше этим заниматься, — сказала Селена. — Модельный бизнес — это сплошное дерьмо. — Она криво улыбнулась Руфе. — Я решила попытаться поступить в Кембридж.

— Серьезно? О Боже, это просто замечательно! — С ними вновь была их прежняя Руфа. — Я знала, что ты слишком умна для того, чтобы заниматься этой ерундой.

— Я, наверное, умерла, — проговорила Роза, — и попала в рай. Наконец-то я могу гордиться своим трудным подростком. — Ей показалось, что стрелки часов перевели назад, впервые за Бог знает сколько времени она вспомнила, как выглядит Селена, когда она счастлива. — Что же тебя заставило принять такое решение?

— Рошан постоянно пилил меня, — проговорила Селена. Она машинально потянулась за печеньем. — Но последнее слово оказалось за Максом. Я жаловалась на людей, с которыми мне приходится работать, — на фотографов, которые считают себя Господом Богом, на моделей, которые страдают отвращением к пище, и мерзких женщин, которые говорят о тебе так, как будто тебя здесь нет. И Макс сказал, что я просто должна признать, что не принадлежу к их кругу. Он сказал, что не знает, в чем состояла моя цель, но считает, что на это не стоит тратить всю мою жизнь.

Роза спросила:

— А в чем состояла твоя цель?

— Я не знаю, — Селена чувствовала себя неловко. — Возможно, я хотела доказать, что во мне есть что-то особое.

Руфа тихо засмеялась.

— Тебе это, безусловно, удалось. Твоя фотография на обложке «Вог» просто великолепна. Тристан сказал, что ты похожа на статую «арт деко».

— А кто такой Тристан?

Руфа болезненно покраснела:

— Я забыла, что ты не знаешь его. Он племянник Элис и сейчас гостит у нас на ферме.

— О…

— Настоящий Мужчина всегда говорил, что ты превратишься в настоящую красавицу, которая будет всех сводить с ума, — проговорила Роза. — Поэтому он настоял на том, чтобы тебе на зубы надели эти ужасные металлические скобки. Он даже оплатил счет.

Селена широко улыбнулась ей, продемонстрировав свои безупречные зубы.

— Тогда я ненавидела его за это. Но сейчас я ему очень благодарна.

Руфа сказала:

— Ты и твои зубы это, пожалуй, единственное стоящее капиталовложение из всех, которые он когда-либо сделал.

— Ну, давай продолжай, — нетерпеливо проговорила Роза. — Рассказывай, что было дальше. Именно тогда ты и решила бросить все это?

— Нет, — сказала Селена. — Это было вчера вечером. А сегодня утром меня словно озарило. Я стояла по колено в воде в озере Серпентин в розовато-лиловом бальном платье с пышной юбкой.

— Боже мой, почему?

— Это же были съемки, мама, — рассмеялась Руфа. — Для чего еще она стояла бы в бальном платье в озере Серпентин?

— Это были съемки для Харперс энд Куин, — сказала Селена. — В агентстве страшно разозлятся на меня, я им еще ничего не сказала. Но я вдруг подумала, что, черт возьми, я здесь делаю? Рядом нет ни одного человека, которого я уважаю и тем более люблю. Все относятся ко мне так, словно я сделана из пластика. Я поняла, что и следующая работа будет не лучше. Поэтому я подумала: пропади все пропадом! Я вылезла из воды, стянула с себя это платье, влезла в свои джинсы и отправилась назад к Уэнди. Макс сегодня работает дома. Прежде чем уехать, я купила ему бутылку в Клэренс в знак благодарности. — Она была оживленной и уверенной в себе. — Он, кстати, передает вам всем привет.

Руфа поняла причину ее оживления.

— Ты выбрала для этого самый подходящий момент. Когда начался новый семестр в школе Святой Гильдегарды? Мама, тебе следует сегодня же позвонить миссис Каттинг.

— Я уже позвонила, — спокойно проговорила Селена. — Она была первой, кому я позвонила после того, как смыла грязь и тину со своих ног. Она сказала, что будет очень рада принять меня обратно.

— Эта женщина просто мазохистка, — сказала Роза. — Она столько мучилась с тобой, и я просто не могу поверить, что она хочет еще помучиться.

— Ты просто позвонила миссис Каттинг и сообщила, что собираешься вернуться?! — Руфа была поражена. — Боже, я бы никогда не осмелилась!

— Ты просто зануда и трусиха, — добродушно проговорила Селена. — Ты не знаешь, какие правила можно нарушить, поэтому ты соблюдаешь их все до единого.

— Я соблюдаю? Ну да, миссис Каттинг всегда лучше относилась к отличникам, а я никогда не была гордостью школы.

Роза заметила, что мысли Руфы заняты чем-то другим, ее радость показалась ей немного неестественной. Ведь она больше всего на свете мечтала о том, чтобы Селена вернулась в школу, почему же тогда она не пришла от этой новости в полный восторг? Что с ней случилось? Она кажется еще более красивой, чем всегда, если это, конечно, возможно. Но в ней определенно что-то изменилось. С упавшим сердцем Роза вспомнила, как Руфа выглядела и вела себя, когда она была влюблена в этого ужасного Джонатана. Руфа и любовь — это горючая смесь. Она вся растворялась в сексуальной страсти и вся словно светилась изнутри. Она никогда не выглядела такой с Эдвардом.

Роза спросила:

— Кстати, как там Тристан?

Руфа засмеялась. Она вновь ожила, вся словно загорелась.

— Прекрасно. И наконец-то очень много занимается, потому что у него есть только одна альтернатива — собирать помидоры. Он говорит, что был бы счастлив, если бы никогда в жизни больше не увидел ни одного помидора.

— Жаль, что он живет не здесь, — на ходу, сориентировавшись, проговорила Роза. — По возрасту он очень подходит Селене.

Руфа сердито поморщилась. Селена моложе ее на десять лет. Она прекрасно поняла, о чем думает ее мать, и была полна решимости не поддаваться ее нападкам.

— На самом деле он постарше, ему уже почти двадцать один.

— Ну, между двадцатью и семнадцатью не такая уж зияющая пропасть. — Руфа прекрасно поняла, о чем хотела сказать, но не стала говорить Роза: о том, что между двадцатью и почти двадцатью восемью годами разрыв значительно больше.

— Он достаточно взрослый для своего возраста, — холодно проговорила Руфа, зная, что на самом деле все как раз наоборот. — Я иногда думаю, что он более зрелый, чем я. — Она поднялась. — Мне пора идти.

— Подожди, — что-то заставило Розу вскочить на ноги вслед за ней. Она обняла свою дочь. — Пожалуйста, приходи к нам почаще, хорошо? Не забывай нас. — Она не могла отделаться от чувства, что потеряла дочь. Руфа наклонилась, молча поцеловала мать и почти бегом бросилась к машине.

Позже, когда Селена читала Линнет вслух (она была наиболее терпеливой из всех и с удовольствием соглашалась почитать Линнет), Роза налила себе лечебную дозу джина с тоником и предалась размышлениям о прошлом. Она со страхом думала о том, что ей, вероятно, следует винить себя за то, что она позволила Руфе пожертвовать собой и выйти замуж за Эдварда. Все ее инстинкты противились этому. Неужели она пренебрегла ими только потому, что они отчаянно нуждались в деньгах? Если бы она отдавала себе полный отчет, к чему это может привести, пришлось бы ей стать свидетелем всего происходящего?

«О Боже, — подумала она, — пожалуйста, начни существовать, чтобы я смогла поверить в Тебя и молить Тебя об одном: пожалуйста, сделай так, чтобы я ошибалась насчет Ру, но если я не ошибаюсь, пожалуйста, позаботься о ней».

Глава девятая

— Итак, попечительский совет проголосовал за предоставление ей стипендии, — объявила миссис Каттинг. — Возможно, помогла фотография на обложке «Вог». Мне даже не пришлось их долго уговаривать.

— Спасибо, — горячо поблагодарила ее Роза. — Огромное вам спасибо.

Директриса школы Святой Гильдегарды зашла в Мелизмейт сразу же после заседания попечительского совета школы, чтобы сообщить Розе приятную новость о том, что, несмотря на ужасное поведение Селены в прошлом году, было решено оставить ей стипендию.

Роза почувствовала огромное облегчение. Ей даже представить было трудно, как она смогла бы просить денег у Эдварда в сложившейся ситуации.

Она была очень удивлена и даже встревожена, увидев на пороге миссис Каттинг. Директриса школы, в которой училась Селена, вовсе не была грозной женщиной, но Роза не могла избавиться от воспоминаний о своих бурных школьных годах. Поэтому ей всегда было трудно общаться с учителями и директором школы, в которой учились ее дочери. Раньше она предоставляла возможность очаровывать их Настоящему Мужчине. Сейчас она боролась с желанием извиниться за состояние своего дома, словно миссис Каттинг потребовала у нее объяснений перед всем классом.

Однако извинения в любом случае уже не требовались. С лучезарной улыбкой и видом настоящего ценителя искусства Селена провела директрису и свою мать в гостиную. Розе было неуютно в этой комнате. В течение последних десяти лет комната была совершенно голой, без ковров, занавесок и мебели, постоянно заполненной холодным белым светом. Они никогда ею не пользовались, и Роза чувствовала себя как гость в чужом доме. Настоящий Мужчина не узнал бы ее.

Это было давнишней честолюбивой мечтой Руфы. Она всегда мечтала, чтобы в Мелизмейте была достойная гостиная. Во время капитального ремонта она повесила там шторы из толстого индийского шелка, расстелила на полу отреставрированные старинные персидские ковры, а в нишах повесила книжные полки. Она протерла и вставила в новые рамки семейные фотографии, и теперь со стен смотрели плохо нарисованные портреты предков Хейсти: любительская мазня на дереве восемнадцатого века с изображением Хейсти, похожая на вывеску на дверях паба; портрет Хейсти в стиле поздней викторианской эпохи; портрет Хейсти 1930-х годов в грубых пастельных тонах. Из всего хлама Руфа смогла отобрать ценные вещи, которые можно было привести в нормальный вид. Она купила огромный диван и два кресла, которые сейчас стояли у камина. К огромному удивлению Розы, Селена развела в камине огонь, чтобы в этот осенний день в гостиной было не так холодно. Но все равно гостиная была прохладной и гулкой.

Роза подумала о том, что миссис Каттинг чувствует себя в новой гостиной более свободно, чем она сама. Директриса, импозантная шатенка пятидесяти с небольшим лет, была одета в бледно-голубую блузку, шерстяной жилет, произведенный на острове Фэр-Айл, и черные туфли на высоком каблуке. Роза в своих потертых вельветовых бриджах и мешковатом свитере чувствовала себя так, словно ее вновь отчитывали при всех (Роза Дарроу, ты позоришь эту школу!). Она только успела снять свои высокие сапоги, когда пришла миссис Каттинг, и сейчас с досадой заметила, что ее большой палец высовывается из дырки в носке. Она постаралась потихоньку прикрыть ее другой ногой.

— Вы были очень добры и просто невероятно терпеливы, — сказала она. — Я действительно думаю, что это больше не повторится. Я толком не могу добиться от нее, что там у нее произошло в Лондоне, но с тех пор как она вернулась оттуда, она выглядит намного счастливее.

— Я верила в нее, — серьезно сказала миссис Каттинг. — Совершенно понятно, почему она была такой трудной в прошлом году. Это была ее реакция на потерю отца.

Роза вздохнула, вдруг остро почувствовав, как ей не хватает Настоящего Мужчины — его больше нет с ними, он не знает, что с ними происходит, не знает об их планах.

— Я изо всех сил пыталась достучаться до нее, но у меня ничего не вышло. Ее молчание было просто ужасным, еще хуже, чем грубость. Иногда мне казалось, что она хочет уйти в себя настолько, чтобы исчезнуть без следа.

— Миссис Хейсти, я ни в чем вас не упрекаю. Я знаю, что для всех вас это были ужасные времена.

— Зовите меня Роза.

Миссис Каттинг вновь улыбнулась.

— Как же я могу вас так называть, если вы отказываетесь называть меня Терезой?

— Дайте мне время, — благодарно улыбнувшись ей в ответ, проговорила Роза. — Я до сих пор все еще со страхом жду, что вы опять скажете, что застали ее курящей в классе.

Обе женщины рассмеялись. Миссис Каттинг сказала:

— Все это уже в прошлом. Мы с Селеной уже обо всем договорились. Она поставила перед собой цель, и я думаю, что смогу помочь ей подготовиться к поступлению в Кембридж. Она одна из самых способных моих учениц за все время моей работы в школе.

Дверь открылась. В комнату вошла Селена собственной персоной, неся поднос с чаем. Она поставила его на старинный столик, стоявший на коврике у камина, и Роза постаралась сделать вид, словно это было для нее в порядке вещей. Селена заварила настоящий чай в чайнике и достала из коробки новые чашки и блюдца, которые Руфа купила в магазине Хила. Она с серьезным видом разлила чай по чашкам. Роза со стороны наблюдала за этой элегантной, уверенной в себе и очень представительной молодой девушкой. Для нее было удивительно, как преображаются ее дочери. Настоящий Мужчина не узнал бы своих дочерей.

— Я пойду, если вы не возражаете, — обратилась Селена к миссис Каттинг. — Я обещала почитать Линнет.

— Конечно, я не возражаю. А что ты ей читаешь?

— «Феникс и ковер».

— А, Несбит, это замечательно. У тебя действительно отличный вкус. Ей нравится эта книга?

— Она просто обожает ее.

— Ну, не буду тебя задерживать. Встретимся в школе в понедельник. — Когда этот неузнаваемый образец совершенства вышел из комнаты, миссис Каттинг повернулась к Розе. — Знаете, кого она мне сейчас стала напоминать? Руфу в этом же возрасте.

Миссис Каттинг очень любила Руфу. Ее отношение к Настоящему Мужчине стало значительно более прохладным после того, как он отговорил свою старшую дочь от поступления в университет. С тех пор она регулярно приглашала Руфу, когда ей нужно было приготовить еду для званых вечеров, и она огорчила всех девочек, появившись у нее на свадьбе.

— Да, полагаю, между ними есть некоторое сходство, — задумчиво произнесла Роза. Раньше она не замечала этого, до сих пор рассматривая Селену как «удлиненный» вариант самой себя и Лидии. Она определенно была похожа на Руфу посадкой головы и своими длинными ногами, как у жеребенка. — Она обладает такой же врожденной способностью все делать как следует. В этом камине не разводили огонь со времени снятия осады с Мафекинга, а ей даже не понадобилась растопка.

— А как там Руфа? — весело спросила миссис Каттинг.

— Прекрасно! — заявила Роза с несколько преувеличенным восторгом.

— Вы, наверное, очень рады, что она поселилась рядом с вами?

— Да, конечно.

— Чем она занимается целыми днями? Она так и будет продолжать готовить?

— Она все еще думает, — на ходу импровизировала Роза. Она не видела Руфу уже целую вечность. Та звонила не чаще двух раз в неделю, чтобы просто узнать, как у них дела, и сообщить, что у нее все в порядке. Чем она занималась? Что на самом деле делала? Роза не могла признаться миссис Каттинг, что подозревает, что у ее любимой ученицы бурный роман с племянником первой жены ее мужа.

Миссис Каттинг сказала:

— Когда ваш муж умер, я больше всего беспокоилась о Руфе. Они были необычайно близки, ведь правда? Я боялась, что она не сможет справиться со своим горем.

«Вы были правы, — подумала Роза, — вы знаете ее лучше, чем я; в течение нескольких месяцев она водила меня за нос».

— Но, кажется, она вполне смогла справиться со всем этим. Я никогда не видела такую потрясающую невесту, а я их повидала немало за свою жизнь, как вы понимаете. Мне приходится очень избирательно относиться к приглашениям на свадьбы, иначе летом у меня не было бы ни одной свободной субботы. Но свадьба Руфы была чем-то особенным, символом обновления. Я бы ни за что не согласилась ее пропустить.

Они услышали за окном хруст гравия под колесами подъехавшей машины. Роза выглянула в окно. В сгущающихся сумерках она узнала машину Руфы.

— Это она, — радостно воскликнула она. — Теперь вы сможете спросить ее саму.

Это была не Руфа. Если бы рядом не было миссис Каттинг, Роза бы пронзительно вскрикнула. Эдвард… Что он делает здесь, когда все думают, что он все еще в Гааге? И почему один? В сумерках ей было трудно разглядеть выражение его лица, но Роза поняла, что он очень напряжен и рассержен. Как потом она рассказывала Лидии и Селене: «У меня все оборвалось внутри. Я поняла, что что-то случилось».

Она услышала, как он колотит кулаками в дверь. Лидия, которая была на кухне, крикнула:

— Я открою.

В следующее мгновение Эдвард уже был в гостиной. Он выглядел очень элегантным и суровым в темном костюме и военном галстуке.

Только ради миссис Каттинг Роза поцеловала его в щеку.

— Эдвард, как я рада тебя видеть! Когда ты вернулся? Я уверена, что ты знаком с Терезой Каттинг.

В темно-серых глазах Эдварда появился опасный блеск. Он не обратил никакого внимания на миссис Каттинг, и это было очень плохим знаком, ведь он был очень церемонным человеком.

— Я думаю, ты прекрасно знаешь, почему я здесь, — сказал он. — Я хочу поговорить с Руфой.

— С Руфой? — Помня о присутствии миссис Каттинг, Роза старалась, чтобы голос ее звучал беззаботно. — Боюсь, что ее здесь нет. Разве ее не было дома, когда ты приехал?

Эдвард проговорил:

— Пожалуйста, не лги мне, Роза.

— Почему я должна тебе лгать? Я не видела ее уже несколько недель. Пожалуйста, сядь.

Он не сел. Он так и остался стоять в дверях. Он не сводил с Розы горящих яростью глаз.

— Я приехал на ферму примерно полчаса назад и нашел записку на кухонном столе. Руфа ушла от меня.

— Что?! — На этот раз Роза громко вскрикнула. — О Боже, нет! О Боже, она сошла с ума!

Миссис Каттинг с тактичным выражением на лице быстро поднялась с дивана.

— Мне пора идти. Рада была повидать вас. — Она поспешила к выходу, не попрощавшись за руку и не оглядываясь назад.

— Я видела, что с ней что-то происходит, — простонала Роза. — Почему я ничего ей не сказала? Дорогой, мне безумно жаль. Единственное, что я могу сказать в ее защиту, так это то, что она, наверное, сошла с ума. — Она не поднимала глаз от коврика у камина, боясь взглянуть ему в глаза. — Что было в записке?

— Только то, что она уходит от меня и что ей очень жаль. Я думаю, что я, по крайней мере, имею право на получение объяснений. Где она?

Роза нащупала в кармане брюк сигареты и спички. Она прикурила сигарету, со злостью швырнув обгорелую спичку в камин.

— Последний раз тебе говорю, что Руфы здесь нет.

— Ты знаешь, где она, — сказал Эдвард.

— Я не знаю точно, она мне не сказала ни слова, — ответила Роза. — Но я предполагаю, что она там же, где и Тристан. — Она взглянула на него и поняла, что он глубоко потрясен ее словами. Невероятно, но он совершенно ничего не подозревал: как мог он быть так наивен?

— Тристан?

— Послушай, я ничего не могу утверждать наверняка. Но я видела их вместе. Это было очевидно.

Он произнес тихим, дрожащим от гнева голосом:

— Я не верю этому.

— Ну хорошо, будем надеяться, что я не права.

— Но он же еще мальчик!

— Мне он не показался мальчиком, — резко возразила Роза. — Он выглядел как молодой мужчина, причем довольно самонадеянный молодой мужчина.

— Во всем виноват он, не так ли? — вскипел Эдвард. Его крик заставил Розу резко отпрянуть. — А она здесь ни при чем? Она меня не предала?

— Да ты практически сам ее вынудил, — резко оборвала его Роза. — Чего ты ждал, скажи на милость? Уехал и оставил ее в доме одну с молодым красавцем. Чего еще можно было ожидать, черт возьми?

— Я доверял ей. У всех вас мораль — как у гулящих девок, но я думал, что Руфа другая. Она точно такая же, как Настоящий Мужчина, — все повторяется, как ночной кошмар.

— Муж должен спать со своей женой! — воскликнула Роза, задетая за живое. — Это совершенно нормальная вещь для всех нормальных людей, кроме тебя! О Боже! — Она прижала ладони к щекам, пытаясь успокоиться. — Извини. Извини. Это просто глупо с моей стороны. Почему я кричу на тебя? Я должна испытывать невероятный стыд и смущение.

Эдвард был озадачен.

— Почему ты должна испытывать смущение?

— Ну конечно. Она обманула тебя, чтобы завладеть твоим состоянием. Конечно, это ее вина. И моя. Я позволила ей выйти за тебя замуж, когда ее все еще страшно мучили воспоминания. О Господи, какая неприятность!

Его ярость немного утихла. Казалось, вся комната пропитана его болью.

— Я тоже знал это, — сказал он. — По ночам ее мучили кошмары, ей снился Руфус. Она позвонила мне два дня назад, плакала и просила вернуться домой. Я постарался вернуться поскорее — и я опоздал.

— Дело в том, что она действительно любит тебя. Я думаю, что она не хотела бросать тебя. Должно быть, она просто сошла с ума. — Роза подошла к нему и смущенно коснулась его руки. — Пойдем на кухню и чего-нибудь выпьем.

— Насколько очевидно это было? Неужели вся округа смеется надо мной?

— Никто не смеется!

— Боже, все меня жалеют, — поморщился Эдвард, словно проглотил ежевику. — У тебя есть виски?

— Есть. Я налью тебе большой стакан. — Она подтолкнула его к выходу из гостиной — мечты Руфы — и с облегчением закрыла за собой дверь. На кухне ситуация казалась такой же отвратительной, но здесь с ней было легче смириться. К счастью, на кухне никого не было. Лидия, у которой в последнее время появился такт, столь несвойственный семейству Хейсти, увела Селену и Линнет наверх, чтобы они не мешали их разговору. В доме пахло скандалом. Роза налила себе большой стакан джина. Она налила в стакан Эдварда так много виски, что он мрачно улыбнулся, когда она протянула ему стакан.

— Лекарство, — проговорил он.

— Это помогает. — Роза села за стол. Эдвард тяжело опустился на стул напротив нее, он был просто ошеломлен случившимся. Между ними повисла тишина, которая длилась, казалось, целую вечность.

Роза тяжело вздохнула.

— Эдвард, ты меня извини, но неужели ты действительно даже не подозревал, что между ней и Тристаном что-то происходит?

— Нет. — Он нахмурился. — Я полагаю, что я выгляжу полным идиотом, но не могу в это поверить. Любая другая женщина в мире, но не Руфа. Только не Руфа.

— Почему нет? Она всего лишь женщина, а вовсе не ангел. Это вполне понятная и обычная вещь, когда женщина вступает в связь с живущим в ее доме молодым красавцем.

— Гм… — Он взглянул на нее. — А Тристан красавец? Я даже не заметил, когда он повзрослел. Для меня он все еще ребенок.

— И ты любишь его, — грустно проговорила Роза.

— Да. Ты ведь помнишь, как его обожала Элис. Он был совсем ребенком, когда она умерла.

— Наши дети вырастают, — сказала Роза. — И тогда проявляется все, что мы сделали неправильно. После смерти Настоящего Мужчины я слишком много взвалила на Ру, ведь она была такой благоразумной. Но получилось так, что я не оставила ни малейшего отверстия, через которое она могла бы общаться с нами. И она привыкла, что никто ее толком не слушает. Кроме тебя. Только к тому времени было уже слишком поздно, и она просто не знала, как кричать о помощи.

— Это и есть ее крик о помощи — то, что она сбежала с Тристаном? — резко оборвал ее Эдвард.

Ей было больно смотреть на страдания Эдварда.

— Для нее это — как юношеское увлечение. Когда я увидела их вместе, она вела себя так, словно секс для нее — открытие. Возможно, — поспешила добавить она, — потому что ей не хватало тебя.

— Ты знаешь, Роза, — тихо проговорил Эдвард, — мы с ней занимались сексом всего один раз. Я думал, она тебе рассказала…

— Она мне ничего не говорила, но я догадалась, — призналась Роза. Она не испытывала никакого удовлетворения оттого, что она была права. — Я не могла найти никакой другой причины для измены в медовый месяц. Я понимаю, что говорю бестактно, но я уверена, что Руфа не могла отказать тебе в выполнении своих супружеских обязанностей, ведь она человек долга.

— Вот именно, — сказал Эдвард. — Я не мог заниматься с ней любовью, думая, что она идет на это только из чувства долга.

Роза сочувственно кивнула.

— Это, конечно, отбивает охоту. А почему же ты не убедил себя в том, что она просто умирает от любви к тебе.

Он мрачно улыбнулся.

— Это комплимент, Роза? Осторожно!

Она улыбнулась ему в ответ.

— Эдвард, ты очень хороший человек, ты лучший из всех, кого я знала. Кроме того, ты невероятно красив. Любая женщина, если она в здравом уме, с радостью согласится переспать с тобой. Мне кажется, это несправедливо, если тебя будут считать импотентом.

— Я не импотент, черт возьми! — Теперь он был уже не раздражен, а изумлен ее бестактностью.

— Ну, извини. Но ведь у тебя не было близких отношений с женщинами после смерти Элис? Вот я и подумала, что ты просто не можешь заниматься сексом.

Эдвард осушил свой стакан.

— Не знаю, почему я тебе это говорю, но я хочу, чтобы ты знала. У меня, конечно же, были женщины после смерти Элис. Но не здесь, — главным образом, из-за того, что Руфус увидел бы во мне конкурента.

— Это точно, — согласилась Роза. — Ты был бы безумцем, если бы сказал ему об этом. В этих джунглях мог быть только один лев.

— Да, это было довольно затруднительно.

Роза воскликнула:

— О Боже, только не говори, что ты вновь связался с Пруденс! Только не это!

Он раздраженно поморщился.

— Ну да, у меня были определенные отношения с Пруденс.

— Что, черт возьми, это значит?

— Я не относился к этому серьезно. Мы с ней просто встречались в перерывах между ее замужествами.

— Ты рассказывал об этом Руфе?

— Я говорил ей, что у нас был роман после смерти Элис. — Он был готов защищаться.

— Это было давным-давно, — сказала Роза. — У этого романа было продолжение?

— Послушай, все это было несерьезно, по крайней мере, с моей стороны. Пру никогда не стремилась к постоянным отношениям. И мы практически не встречались после моего увольнения из армии.

Роза побелела от гнева.

— Неудивительно, что эта старая проститутка не захотела присутствовать на вашей свадьбе. Я полагаю, ты ездил в Париж, чтобы сообщить ей эту новость?

— Да, — осторожно ответил Эдвард, чувствуя, что он может потерять в ее глазах репутацию высоконравственного человека.

— Она страшно разозлилась на тебя, не так ли? Она кричала и плакала и обвиняла тебя в предательстве?..

— Да… — Эдвард тяжело вздохнул. — Я полагаю, что мне не следовало удивляться этому. Но я был удивлен, Роза, пожалуйста, поверь мне. Я честно думал, что между нами все уже конечно. Я думал, что Пруденс дала мне от ворот поворот еще до смерти Руфуса. Я не был готов к тому, чтобы со мной обращались так, словно я нарушил какую-то договоренность.

— Ну конечно, постарайся взглянуть на все это ее глазами, — проговорила Роза. — Милый надежный Эдвард, с которым всегда можно пойти куда-нибудь пообедать или заняться сексом, вдруг оказывается таким же, как все, — бросает ее ради кого-то на двадцать лет ее моложе.

В воздухе повисла тишина. Эдвард сказал:

— Ты считаешь меня идиотом…

— Нет, я просто думаю, что ты такой же, как все мужчины. Иначе ты рассказал бы бедняжке Ру всю эту историю.

— Я не думал, что мне есть что рассказывать.

Роза дала выход гневу.

— Поэтому ты пригласил эту проклятую женщину в свой дом.

— Пру явилась без всякого приглашения. Я не смог придумать предлог, чтобы отказать ей. Я думал, что теперь, когда я женился…

— Я уверена, что Руфа обо всем узнала, — сказала Роза. — Она может вести себя глупо, но она вовсе не глупа. Подумай только, как все это выглядело в ее глазах. Ты отказываешься заниматься с ней сексом во время медового месяца, а потом приглашаешь в свой дом бывшую любовницу.

Эдвард снова поморщился.

— Но все было совсем не так! У меня был шанс влюбиться в Пруденс, когда мы с ней впервые занялись сексом после смерти Элис. Но этого не произошло, в следующий раз все было совсем по-другому. Пру ясно дала мне понять, что ей просто необходимо плечо, на котором она могла бы поплакать, человек, который мог бы ее понять. Я уверен, что она не могла рассказать Руфе.

— А я нет, — с горечью возразила Роза. — Я помню, какой она была, когда бросила тебя ради Настоящего Мужчины. Она постоянно пыталась утереть мне нос. Это был единственный раз, когда мы с ним поссорились из-за одной из его любовниц. — Она пожалела, что напомнила ему об этом, увидев, какая боль отразилась на его лице. Что ж, боль за боль. Она закурила еще одну сигарету. Ее глаза были полны слез. — Я не понимаю тебя, Эдвард. Я не понимаю, почему ты вновь возвратился сюда. Сначала Настоящий Мужчина сбежал с Пруденс, а теперь его дочь сбежала от тебя с ее сыном. Наша семейка просто поимела тебя. Ты будешь абсолютно прав, если возьмешь в руки кувалду и разнесешь, к чертовой матери, весь этот дом.

Он понял, что она говорит серьезно, и ответил ей так же серьезно:

— Я думаю, это потому, что я всех вас очень люблю.

— В первую очередь ты любишь Руфу, — шмыгнула носом Роза. Она достала из рукава бумажный носовой платок.

— Всех вас. По сути, вы были моей семьей — каждому человеку нужны такие вот надоедливые родственники. Но мне даже нравилось, когда вы надоедали. Без вас я бы умер от одиночества. — Он никогда не делал таких признаний Розе. Вдруг, смутившись своей откровенности, он встал. — Могу я попросить еще виски? Я отдам тебе деньги.

— Пожалуйста, не говори о деньгах, — сказала Роза. — Деньги — не самое главное в жизни, теперь я поняла это. Передай мне бутылку джина.

Эдвард протянул Розе зеленую бутылку с джином, а себе налил полный стакан виски.

— Я собираюсь напиться, — сказал он. — Я собираюсь напиться, как в тот день, когда Руфус склеил задницу Бьюта. А потом я завалюсь спать на этом ужасном диване, который Руфа выбрала для гостиной.

Роза хихикнула, вытирая нос. Она всегда восхищалась мужчинами, которые могли напиться без всяких последствий для окружающих.

— Ты здесь всегда желанный гость. Я даже постелю тебе новые простыни. Это гораздо лучше, чем возвращаться на ферму. — На ферму, где он потерял двух жен: одна умерла, а вторая сбежала. Джин начинал действовать, и ее чувства притупились.

Он выпил свою порцию виски.

— Завтра я поеду в Оксфорд за Руфой.

— Черт возьми, она может не захотеть вернуться к тебе.

— Я обязан дать ей еще один шанс, — сказал он. — В этом есть и моя вина. Я слишком глупо вел себя с Пруденс. Я не должен был позволять ей вести себя так, словно я в чем-то виноват. Я попрошу у нее прощения и предложу начать все с начала.

Роза не могла понять, почему, но ей не понравилось, как он это произнес.

— Ты говоришь, что решил простить ее?

— Конечно.

— Пожалуйста, Эдвард, не делай… — Она замолчала.

— Не делать — что? — раздраженно спросил он.

Роза ответила:

— Пожалуйста, не прощай ее слишком сурово.

Глава десятая

Отец Тристана купил ему небольшой домик в Оксфорде в районе, известном под названием Иерихон. Парадная дверь была выкрашена в ярко-красный цвет. В наружных ящиках росли пыльные вечнозеленые растения. Во всем ощущался веселый дух отнюдь не бедного студенчества.

Эдвард стоял на другой стороне улицы и смотрел на парадный фасад. Он никак не мог связать этот дом с Руфой и вдруг почувствовал страшную тоску по ней. Он проклинал себя за то, что еще в те годы, когда он ушел из армии, не осмелился признаться ей, как страстно ее любит. Он так и не смог объяснить ей, как страстно любит ее сейчас. А все из-за дурацкого чувства вины перед Пруденс и его нелепой гордости. Сейчас, когда от встречи с Руфой его отделяли лишь минуты, он знал, что готов упасть перед ней на колени и молить ее вернуться к нему. Он не видел другого способа вырвать ее из рук ее торжествующего молодого любовника.

Будучи разумным человеком, он не испытывал ненависти к Тристану — ребенку, которого обожала Элис, к этому обаятельному мальчику, незрелому дурачку, который так необдуманно разрушил его брак. По дороге в Оксфорд он уже решил, что нет смысла быть суровым с Тристаном. Он будет вести себя как здравомыслящий человек и постарается побороть ненужные вспышки гнева.

Переходя дорогу, он старался отогнать от себя пренеприятнейшую картину: в объятиях друг друга Тристан и Руфа. Он нажал потускневшую медную кнопку звонка, отодвинув ногой кипу телефонных справочников в целлофановой обертке. Эдвард почувствовал, как бешено бьется его сердце. Даже прячась в окопах от снарядов, он не испытывал такого страха и волнения. Все слова, которые он приготовил, показались ему неуместными.

Внутри дома послышалось какое-то движение. Эдвард весь напрягся и был застигнут врасплох, когда дверь открылась и на пороге показалась круглолицая маленькая девочка лет двенадцати. Ее макушка едва доставала ему до груди. Ее карие глаза смотрели на него серьезно сквозь круглые очки.

— Вам кого?

— Я… Э-э… Тристан дома?

Девочка осторожно проговорила:

— Он вроде дома, а вроде и нет.

— Я его дядя, — сказал Эдвард и добавил: — Он непременно захочет меня увидеть, а позже я не смогу зайти. Я приехал в Оксфорд всего на несколько часов.

— О'кей, — сказала она. — Это другое дело. Проходите.

Эдвард прошел за ней в узкую кухню, окно которой выходило на маленький садик позади дома. В кухне стояла новая дешевая мебель и царил страшный беспорядок. У стены примостился небольшой стол с двумя расшатанными стульями. Эдвард сел на один из них, чтобы занимать меньше места.

— Я — Клайти, — сказала девочка.

— Что?

— Это мое имя. Я Клитемнестра Уильямс. Мой папа преподает античную филологию.

— Я — Эдвард Рекалвер. — Он ждал, скажет ли ей что-то его имя.

Она только спросила:

— Хотите чаю? — Она знала, как следует вести себя со взрослыми. — Есть с мятой и ромашкой. Ну и, конечно, обычный.

Эдвард не смог сдержать улыбку.

— Обычного, пожалуйста. Откуда ты знаешь Тристана?

— Я здесь живу. — Она взяла две чашки с сушки посуды и слегка ополоснула их под краном. — Я его квартирантка.

Он подумал, что она, вероятно, старше, чем кажется.

— А в каком колледже ты учишься?

— В Сомервиле. Я учусь на филологическом факультете, как и Тристан.

«А она ведь знает, о чем я собираюсь ее спросить», — мрачно подумал Эдвард. Он не знал только, как ему потребовать встречи с Тристаном и Руфой.

Она спросила:

— Вам с молоком?

— Да, пожалуйста.

Клайти подошла к холодильнику, увешанному магнитами, фотографиями и небрежно написанными записками. На внутренней дверце стояло несколько картонных коробок молока, на некоторых из них уже образовалась желтая творожистая корка. Она понюхала две или три коробки, наконец, выбрала наиболее свежую и закрыла дверцу холодильника. Она готовила чай медленно, словно перед экзаменационной комиссией. Эдвард чувствовал себя глубоким стариком, он был тронут ее свежестью.

Она села на стул напротив него. Их колени соприкасались под столом.

— Я думаю, мне следует сказать ему, что вы дожидаетесь его, — сказала она.

Ее доверчивость встревожила Эдварда. Неудивительно, что Настоящий Мужчина так беспокоился о своих дочерях. Можно представить, как чертовски страшно ему было выпускать своих дочерей во взрослую жизнь, зная, что с ними могут сделать мужчины.

Он вдруг заметил фотографию на дверце холодильника. Очень счастливая Руфа позировала на фоне его фермы. Он почувствовал безысходное отчаяние и тоску. Клайти с любопытством проследила за его взглядом. Он решил, что нечестно пользоваться ее неведением.

Он мягко сказал:

— Я муж Руфы.

В любых других обстоятельствах ему показалось бы очень комичным то, как Клайти широко открыла рот. Его слова привели ее в полное смятение.

— Вы? О Боже, он убьет меня! Боюсь, что мне нельзя было пускать вас в дом!

— Я уйду, если вы хотите.

— Нет, это просто глупо. — Она постепенно приходила в себя. — Понимаете, я представляла мужа Руфы стариком. А вы еще очень молодой. Вы… вы ведь пришли не для того, чтобы убить его.

Он непроизвольно улыбнулся.

— Нет.

— Ну, я думаю, вам следует остаться. Рано или поздно ему все равно придется встретиться с вами. А мне вы кажетесь вполне порядочным человеком.

Эдвард мысленно написал письмо отцу Клайти, преподавателю античной филологии, умоляя его предупредить дочь о мужчинах, которые кажутся вполне порядочными.

— Спасибо. Как вы видите, я не вооружен и более или менее в здравом уме. Я только хочу поговорить с ними.

Эти слова вновь привели ее в смятение.

— С ними? О нет… Она…

Клайти попыталась что-то придумать на ходу, но, сдавшись, сказала:

— Послушайте, я ничего не буду говорить. Это не мое дело. Я провожу вас наверх.

Руфы здесь нет. Эдвард почувствовал внезапную злость на Тристана. В отсутствии Руфы, которая могла бы сдержать его, у него возникло желание содрать с этого мерзавца шкуру. С мрачным видом он шел за Клайти по грязным ступеням, застеленным новым ковром.

Наверху она тихонько постучала в закрытую дверь.

— Трисс!

Из комнаты раздался раздраженный голос:

— Чего тебе?

— К тебе пришли.

— Скажи, чтобы катились к черту.

— Я не могу, — сказала Клайти. — Это муж Руфы.

Повисла гробовая тишина. Прошло довольно много времени, прежде чем раздался звук отодвигаемого стула и шаркающие шаги. Эдвард напрягся, его руки непроизвольно сжались в кулаки.

Дверь открылась. Прямо перед собой он увидел голубые глаза Тристана. Выглядел он ужасно. Бледное лицо распухло от слез, волосы были грязными и слипшимися. Он был воплощением горя. У Эдварда появилось дурное предчувствие. Они беспомощно смотрели друг на друга, не зная, с чего начать.

— Я вас покину, — с явным сожалением сообщила им Клайти. — Думаю, что при данных обстоятельствах вам действительно нужно все выяснить. — Она пошла вниз.

Эдвард спросил:

— При каких обстоятельствах? Почему она говорит загадками? Где Руфа?

— Входи, — сказал Тристан. В его голосе было что-то зловещее. — Можешь устроить мне сцену. Я даже представляю ее.

Вернувшись в комнату, он уселся за письменный стол у окна, на котором были разбросаны бумаги.

Эдвард подавил в себе желание дать ему подзатыльник.

— Где Руфа?

— Ушла, — сказал Тристан.

— Ушла? Что ты говоришь?

Тристан повернулся в кресле к Эдварду и тихо проговорил, не поднимая глаз:

— Это конец. Она больше не хочет меня видеть. Она бросила меня.

Эдвард пытался осмыслить его слова. Он ожидал обнаружить здесь любовное гнездышко, а нашел Тристана, такого же брошенного и несчастного, как он сам. Он совершенно ничего не понимал.

— Послушай, что произошло?

— Я не могу говорить об этом.

— А ты постарайся, — резко оборвал его Эдвард.

Тристан осмелился наконец взглянуть ему в глаза.

— Мы поссорились.

— Ты хочешь сказать, что она ушла от тебя после размолвки, которые случаются между влюбленными? Я тебе не верю.

— Придется поверить! — выкрикнул Тристан, он с трудом сдерживал рыдания.

Эдвард вздохнул. Меньше всего он хотел, чтобы разговор превратился в скандал. Его чувство собственного достоинства и так пострадало.

— Если ты не скажешь мне правду, я подумаю, что ты спрятал ее под полом.

— Это была не моя идея, — в отчаянии выпалил Тристан. Его покрасневшие глаза вновь наполнились слезами. — Я не предлагал ей сбежать со мной. Да, я влюбился в нее. Да, у меня была с ней связь. Но, насколько я понимал, она решила остаться на ферме. Мне это не нравилось, я умолял ее назначить дату нашей следующей встречи, но она отказывалась и вела себя так, словно не хотела больше меня видеть. — Он отвернулся под испепеляющим взглядом Эдварда. — Но позавчера она вдруг появилась здесь. — Он жалостно выгнул нижнюю губу. — Все изменилось, потому что она беременна.

Руки Эдварда скользнули в карманы, он крепко сжал зубы, чтобы не зарычать. Это было так же жестоко, как смерть. Он потерял не только жену, но и возможность иметь ребенка.

— И что ты сказал ей?

Его тон заставил Тристана вздрогнуть.

— Я потерял самообладание.

Между ними вновь повисла тишина. Тристан ждал, когда Эдвард сам предположит, что произошло дальше.

Эдвард сказал:

— Ты сказал ей, чтобы она избавилась от ребенка…

— Нет, я не говорил ей этого, — нерешительно произнес он. — Честно… Ты понимаешь, мне даже в голову не приходило, что она захочет оставить его. Ну, в самом деле, как бы мы справились с ребенком? Она что, всерьез считала, что я соглашусь пропустить выпускные экзамены и буду сидеть с ней в родильной палате? Боже, это просто кошмар какой-то…

Желание врезать ему кулаком в челюсть, как Гари Купер в каком-то фильме, было настолько сильным, что казалось почти животным. Он изо всех сил пытался сдержать свою ярость.

— Она, очевидно, ждала от тебя совершенно другой реакции.

— Она, по-видимому, думала, что я захочу жениться на ней, и все такое. — Тристан устало потер глаза. — Потом она стала упрекать меня, что я не люблю ее так, как она любит меня. Я испугался и стал клясться, что я люблю ее и готов сделать для нее все, что она захочет. Но было уже слишком поздно. Она сказала, что я заставляю ее выбирать между мной и ребенком.

— И она, конечно же, выбрала ребенка, — сказал Эдвард. — Ты совсем ее не знаешь, не так ли? И она поняла, что совсем не знает тебя.

Тристан кивнул. Он снова заплакал.

— Она сказала, что была просто идиоткой, влюбившись в меня, потому что человека, которого она любила, просто не существует, — раньше она не понимала этого. Потом она ушла. — Он повернулся к столу и закрыл лицо руками.

У Эдварда в голове был полный хаос. Он поискал, куда бы ему присесть. В комнате была только кровать, кое-как прикрытая скомканным пуховым одеялом. Он сел на нее.

— Куда она пошла?

— Я не знаю, — глухо проговорил Тристан. — Если бы я знал, то был бы с ней и умолял ее простить меня. Я бы заставил себя смириться с ребенком, если бы она только согласилась вернуться ко мне.

Эдвард проигнорировал его слова о том, что он умолял бы ее простить его. Он знал Руфу. Этого она никогда ему не простит. Тристан больше не опасен для него.

— У тебя есть какие-нибудь предположения?

— Нет.

— В Лондон. Конечно! — Эдвард вскочил с кровати и схватил трубку стоявшего на столе телефона. Он набрал номер Уэнди, который запомнил еще в период помолвки.

Уэнди была взволнована, и он не смог добиться от нее ничего вразумительного. Роза наверняка уже сообщила ей, что Руфа сбежала. Эдвард сразу же повесил трубку, как только Уэнди ответила, что Руфы у нее нет.

Его терзало беспокойство. Руфа одна в целом мире, и она беременна. Она сбежала от мужа, ее отверг отец ее будущего ребенка. Ее вновь окружает эта пугающая темнота. Он должен найти ее.

Рядом с ним был Тристан, рыдающий над руинами своей великой страсти. Эдвард почувствовал, что его ярость исчезла. Тристан переживет это, потому что он оплакивает то, что уже закончилось. Для Эдварда все закончится только тогда, когда он отыщет свою сбежавшую жену.

Он неуклюже дотронулся до плеча Тристана.

— Ну, давай, подумай. Вспомни все, что она тебе говорила. Куда она могла пойти? Она боялась, что я рассержусь?

Тристан поднял голову.

— Она сама рассердилась на тебя. Ты ее очень обидел.

— Я? Что, черт возьми, я сделал?

— Ты рассказал Пруденс о своей сексуальной жизни, вернее, о ее полном отсутствии. — Тристан, похоже, открыто потешался над ним.

Охваченный новым приступом ярости, Эдвард тяжело выдохнул:

— А Пруденс рассказала тебе…

— Конечно. А ты чего ожидал?

«Ну и дурак же я! — подумал Эдвард. — Будто бы я не знал о коварстве Пруденс. Нельзя было поддаваться на ее уговоры, льстивые речи и заигрывания, нельзя было поверять ей свои самые сокровенные тайны». Но тогда его охватило неудержимое желание поделиться тем, что скопилось у него на душе. Теперь Руфа будет считать, что он ее предал. И она будет права.

— Все мужчины, которых она когда-то любила, предали ее, — вздохнул он. — Одному Богу известно, что она сейчас чувствует.

Тристан выпрямился.

— Эдвард…

— Мм?

— Извини…

— Тебе не передо мной надо извиняться. Но я в любом случае тебя прощаю.

— Спасибо. — Тристан засопел носом, размякнув от облегчения. — И извини за машину.

Эдвард чуть не рассмеялся. Разбитая машина была где-то там, в прошлом, и не имела к настоящему никакого отношения.

— Пустяки. Я рад, что ты не пострадал.

Они неуверенно смотрели друг на друга, словно пытаясь оценить обстановку.

— Спасибо, — прошептал Тристан.

Господи, он еще совсем мальчишка!

— Не забрасывай из-за этого учебу, Трисс, — произнес Эдвард, поддавшись порыву. — Все пройдет, и ты забудешь о своем унижении. Однажды ты вспомнишь об этом и поймешь, каким полным дерьмом ты оказался. И тогда, возможно, напишешь роман. — Он погладил Тристана по голове, ласково и слегка презрительно. — Но мой тебе совет: наберись сначала жизненного опыта. — Он вышел из комнаты.

Клайти дожидалась его на кухне. Она поймала Эдварда в прихожей, когда он пытался протиснуться мимо велосипедов, висевших на стене. Она положила свою руку с обкусанными ногтями ему на плечо.

— Пожалуйста, — прошептала она, — пожалуйста, не сердитесь на него слишком сильно. У него сердце разбито.

Что может этот ребенок знать о разбитых сердцах, с горечью подумал Эдвард.

Глава одиннадцатая

Руфе снилось, что ее зовет Настоящий Мужчина. Будто она сидит у окна в своей спальне в Мелизмейте, а Настоящий Мужчина — внизу, в маленькой гостиной, обхватив голову руками. Она никак не могла заставить себя встать и пойти к нему, хотя знала, что очень нужна ему. Она все сидела и сидела, а Настоящий Мужчина все звал и звал ее.

Проснувшись, она почувствовала, что все ее лицо залито слезами. Сидевшая напротив женщина сочувственно взглянула на нее поверх журнала по домоводству. Руфа выпрямилась и отвернулась к окну. В сумерках мелькали серые поля — типичный пейзаж, открывающийся из окна поезда в Англии. На фоне этого пейзажа она увидела свое бледное отражение. Руфа полезла в свою сумку за носовым платком.

— Я присматривала за ней, — сказала сидевшая напротив нее женщина.

— Что? — Руфа не сразу поняла, что женщина обращается к ней.

— За вашей сумкой. Пока вы спали.

— Спасибо. — Руфа изобразила на лице подобие улыбки.

Губы женщины несколько раз дернулись, прежде чем она нашла способ удовлетворить свое любопытство.

— Я собираюсь в буфет. Может быть, принести вам чашечку чая? Вы не очень хорошо выглядите.

Руфа усмехнулась, подумав, что это слишком слабо сказано.

— О, со мной все в порядке — это просто… — У женщины было доброе и мягкое, как подушка, лицо. Она была такой же по-матерински доброй и готовой утешить, как миссис Ной. Поддавшись порыву и проверяя, как звучат эти, еще непривычные для нее слова, Руфа призналась: — Я беременна.

Это было вполне удовлетворительное объяснение даже ее рыданиям в поезде. Женщина облегченно улыбнулась.

— Утренняя тошнота? Бедняжка. Это ужасно. Тогда чашечка чая именно то, что вам нужно. — Она резко встала, взяла свою сумочку и поправила твидовую юбку. — Мне это всегда помогало.

— С удовольствием выпью чашечку, — сказала Руфа, испытывая благодарность к женщине за то, что та восприняла все происходящее как вполне естественную вещь. — Вы очень добры.

— Я еще помню, что значит быть беременной.

Когда женщина вышла, улыбка исчезла с лица Руфы. Она была готова поспорить, что ее попутчица понятия не имеет, как себя чувствует женщина, сбежавшая от мужа и любовника и носящая в себе ребенка любовника. Она подумала, как это странно, что она плакала по отцу, но до сих пор не проронила ни одной слезинки по своим разбитым надеждам.

Теперь, когда она наконец немного успокоилась и может оглянуться на дымящиеся руины, Руфа вновь вернулась мыслями к тому дню, который стал началом ее возвращения в царство ночных кошмаров. Все происходило постепенно и незаметно, хотя задумайся она на мгновение — то уже давно заметила бы явные признаки этого.

Фантастическая жара закончилась неожиданно резко. Однажды утром любовники проснулись и увидели, что за окном льет проливной дождь. Руфа, которой для полного счастья было необходимо только присутствие Тристана, растопила в гостиной камин. Но невероятно: Тристан не захотел заниматься с ней любовью перед камином. И, что еще более невероятно, заявил, что испытывает клаустрофобию и предложил поехать в Мелизмейт. Он отказывался понимать, почему об этом не могло быть и речи. Между ними возникла ссора. Не смертельная ссора, а небольшая перебранка, и он очень быстро довел ее до слез. Встревоженный, но одновременно довольный тем, что имеет над ней такую власть, Тристан кинулся просить у нее прощения и утешать ее. Они вновь клялись друг другу в любви, теперь уже обнаженные, перед горящим камином, как и предлагала с самого начала Руфа. Сейчас она жалела, что не обратила внимания на его неспособность смотреть в будущее, и вынуждена была признать, что именно это разлучило их.

В глубине души она прекрасно понимала, что происходит.

Страшные сны вновь пришли к ней в ту ночь, когда она спала в объятиях Тристана на узкой кровати для гостей. Тристану был непонятен ее отказ спать с ним в ее собственной постели. Ей приснилось, что она стоит на коленях в маленькой гостиной в Мелизмейте и заметает на совок осколки чего-то очень дорогого ей. Она слышала голос невидимого ей Настоящего Мужчины, который сказал, что осколки можно склеить. Но Руфа знала, что ничего склеить уже нельзя. Она проснулась в слезах и тотчас же почувствовала острое разочарование оттого, что Тристан не был Эдвардом.

Тристан был очень добрым, но он не мог утешить ее так, как Эдвард. Пока Руфа, запинаясь, рассказывала ему свой сон, он заснул. В тот момент она напомнила себе, что он еще слишком молод и не знает, что такое смерть. Ему еще не приходилось переживать смерть близкого человека, и он считал, что смерть не имеет к нему никакого отношения. Она упрекала себя, а не Тристана. Зачем ей рисковать и утомлять его этими мрачными картинами из своего подсознания?

Весь следующий — тоже дождливый — день Руфа изо всех сил старалась создать в доме легкую, почти фривольную обстановку. С помощью лести и флирта, пустив в ход все свои чары, она смогла возвратить блаженное счастье и покой. Ей удалось остановить время и отбросить все мысли об Эдварде. Но где-то в глубине души у нее вновь стала появляться надежда — почти бредовая, — что Эдвард сможет простить ее и согласится начать все сначала. Перспектива жизни без Эдварда пугала ее.

В тот последний день с Тристаном вновь выглянуло солнце, словно для прощального поклона. В воздухе уже ощущалась осенняя свежесть. Несмотря на поразительную неспособность думать о будущем, Тристан вынужден был вспомнить о том, что ему пора возвращаться в Оксфорд. Они в последний раз отправились на прогулку по любимым местам, и он вдруг потерял голову: стал умолять Руфу уехать с ним, быть с ним, жить и умереть вместе с ним.

Руфа задумчиво проговорила, что, может, ей стоит подать заявление о приеме в колледж. Но Тристан никак не отреагировал на ее слова, и, поняв, что он не считает это хорошей идеей, она больше не заговаривала об этом. Она была слишком тронута его мольбами, и боялась все испортить.

Вопрос был в том: изменилось бы что-нибудь, если бы она поехала с ним в Оксфорд?

Теперь уже бесполезно размышлять об этом. Тогда она считала важным официально попрощаться с Эдвардом, словно была на смертном одре или хотела попросить у него разрешения бросить его.

Возможно, подумала она сейчас, я надеялась, что он найдет способ спасти меня и удержать.

Руфа вспомнила, с каким мучительным наслаждением они прощались в тот день на вокзале, словно в мелодраме «Короткая встреча». Они стояли, тесно прижавшись друг к другу и обливаясь счастливыми слезами. Руфа до сих пор не могла понять, почему она так безудержно рыдала, когда позже разговаривала по телефону с Эдвардом, умоляя его поскорее вернуться домой. Те слезы совсем не были счастливыми. Она вдруг разрыдалась, когда на мгновение почувствовала ужас окружающей ее темноты. Позднее, уже успокоившись, она сама удивлялась своему странному поведению.

С отъездом Тристана время продолжило неумолимый бег вперед. Руфа пыталась отвлечься, занявшись домашними делами, которые совершенно забросила во время любовной идиллии. Она отправилась в магазин, чтобы купить необходимые в хозяйстве вещи (чистящий порошок, отбеливатель, тряпки для пыли). В магазине Бутса она неторопливо и методично обошла все полки, заполняя корзинку зубной пастой, шампунем, мылом и очень симпатичными фланельками для протирания мебели, на которые в этот день была установлена специальная цена.

Так же, как перед полками с другими товарами, она остановилась у полки с гигиеническими прокладками и уже протянула руку, чтобы взять пачку прокладок, когда вдруг с ужасом попыталась припомнить, когда у нее в последний раз были месячные. Обычно она каждый раз отмечала их начало в календаре.

Следующие мгновения возникли в ее памяти с ужасающей четкостью, как кадры фильма. Она никогда не забудет того спокойствия, с которым поставила на пол корзинку и достала из сумочки записную книжку-календарь. Она перевернула странички назад и с ужасом обнаружила, что у нее задержка на две с половиной недели. Время, несомненно, шло даже тогда, когда ей казалось, что оно остановилось. Она купила тест на беременность, все еще отказываясь верить в невероятный и нереальный факт своей беременности.

После того как тест показал положительный результат, у нее уже не оставалось другого пути. Она решила, что не имеет смысла сожалеть об Эдварде, поскольку ее отношения с Тристаном зашли слишком далеко. Хорошо это или плохо, но теперь она принадлежит Тристану, и эта мысль была единственной, которая не позволила ей сойти с ума. Она чувствовала такую радость, такую любовь и нежность по отношению к Тристану и к прекрасному малышу, который появится на свет в маленьком домике в Иерихоне. Она с благоговением думала о своей огромной любви к будущему ребенку. Может быть, это будет мальчик, который сможет заполнить пустоту, образовавшуюся в ее сердце после смерти отца…

Она увидела свою добрую соседку, которая шла, покачиваясь, по проходу между сиденьями, держа в руках небольшой бумажный пакет. Руфа ощущала необыкновенный покой, наблюдая за тем, как женщина села и стала распаковывать пластиковые чашечки с чаем и крошечные упаковки молока.

— Я взяла вам два молока, — сказала женщина, — потому что одного никогда не хватает. И имбирного печенья.

— Спасибо большое, но, честно говоря, я не думаю…

— Вам, наверное, кажется, что вам совсем не хочется есть, — прервала ее женщина, — но как только вы поедите, вы почувствуете себя намного лучше.

Руфа улыбнулась и придвинула к себе целлофановый пакет.

— Вам это тоже помогало?

— Когда я ждала свою дочь, я только им и спасалась. Я тогда вела класс восьмилеток и ела так много имбирного печенья, что они прозвали меня Миссис Имбирный орех.

Руфа из вежливости отпила немного чая и откусила кусочек печенья. К своему удивлению, она сразу же почувствовала себя намного лучше. Головокружение и слабость прошли, и она могла размышлять вполне нормально.

— Ну, что я вам говорила? — сказала Миссис Имбирный орех. Тактично улыбнувшись, она вновь взяла свой журнал.

Окна, словно черные зеркала, отражали уютный освещенный вагон. Руфа вполне успокоилась и могла наконец подумать о том, во что она превратила свою жизнь с тех пор, как вышла замуж, вернее, с того дня, как умер Настоящий Мужчина. С того момента следует начинать отсчет всех происшедших с ней событий. Она пыталась понять, как могла она оказаться в такой ситуации, как могла настолько потерять голову.

Это было вполне объяснимо и даже простительно, что Тристан в порыве страсти забыл о такой прозаической вещи, как контрацепция. Он еще слишком молод и, наверное, надеялся, что она сама об этом позаботится. Но до сих пор Руфа так гордилась своим размеренным образом жизни и порядком, который она соблюдала во всем. Нэнси или Лидия вполне могли выйти из дому со спущенной петлей на чулках или с облезшим лаком на ногтях, Руфа — никогда. Настоящий Мужчина вполне мог организовать пикник и забыть о еде, но Руфа всегда все предусматривала и не забывала захватить с собой сэндвичи. Роза всегда пренебрегала контрацепцией. Руфа, которая своим существованием была обязана именно этой глупости, всегда с определенной долей презрения думала о том, что мать отдается страсти, совершенно не заботясь о последствиях. Теперь ей было стыдно.

«Какой же чопорной коровой я была, — подумала она, — воображала себя добродетельной и правильной и презирала других за их слабость».

Ей не хотелось даже вспоминать себя прежнюю — такую слепую, сдержанную, замкнутую. Просто полное ничтожество. Ей хотелось стереть себя с лица земли. Посмотреть им всем в глаза — значит увидеть отражение себя прежней. У нее сейчас совершенно не было сил выдержать упреки в том, что она сбилась с пути истинного.

Выбежав из дома Тристана, она добралась до оксфордского вокзала и села в поезд, отправлявшийся в Лондон. Руфа надеялась найти убежище у Уэнди. Уже в дороге, сидя на заднем сиденье такси и судорожно сжимая пальцы, она вдруг осознала, что просто не может показаться на глаза Нэнси, Уэнди или Рошану. Они скажут Эдварду и Розе. Она не сможет выдержать их укоряющих взглядов и едких слов. Она попросила водителя отвезти ее на станцию Кингс-Кросс — это была единственная станция на главной железнодорожной линии, которую она была способна вспомнить.

На станции Кингс-Кросс она зашла в книжный магазин Смита и купила открытку и марки. Она не хотела, чтобы они беспокоились о ней. Она напишет им, где находится, когда доберется до места, и это будет очень, очень далеко. У нее будет время, прежде чем они смогут отыскать ее.

Поезд в Эдинбург должен был вот-вот отправиться. Руфа подумала, что в названии Эдинбург есть что-то величественное и историческое, и это ей понравилось. Она вспомнила, что у одной ее клиентки, которая приглашала ее для приготовления званых обедов, был там дом. Эта приветливая женщина, имеющая связи с влиятельными людьми, может оказаться весьма полезной Руфе, ведь ей снова придется работать. Сейчас на ее карточке достаточно денег, но это деньги Эдварда. Он наверняка заблокирует счет. Даже если он этого не сделает, Руфа не притронется к этим деньгам. Она будет много работать, чтобы убить свою боль, и попытается искупить свою глупость, обеспечив хорошую жизнь своему ребенку. Как ни странно, ее немного успокоили мысли о том, что ей снова надо работать и зарабатывать деньги.

На открытке был изображен Букингемский дворец, желтый, как масло, на фоне бирюзового неба. Руфа долго подбирала слова, постукивая кончиком ручки по подбородку, стараясь, чтобы текст получился как можно более обезличенным. Она написала: «Простите меня. (Сначала она хотела написать «Пожалуйста, не презирайте меня», но потом решила, что в этом случае письмо получится слишком плаксивым.) Пожалуйста, передай всем, чтобы они не волновались. У меня все в порядке. Целую. Руфа». Она написала на открытке адрес Нэнси в Тафнелл-парк — она надеялась, что в отличие от всех остальных Нэнси не будет судить ее слишком строго.

Сельский пейзаж за окном постепенно сменился городским. Мелькали ярко освещенные улицы и дома. Поезд подходил к Дарэму. Соседка напротив надела жакет и аккуратно сложила свои вещи в аккуратные пакетики. Она уже полчаса сидела в полной готовности.

Поезд остановился, и она поднялась.

— Ну, до свидания, — сказала она с улыбкой. — Желаю удачи.

Руфа протянула ей открытку.

— Вас не затруднит бросить ее в ящик? Там есть марка и все, что нужно.

— Конечно, нет. Мне это совсем не трудно.

— Спасибо, — поблагодарила ее Руфа. Улыбка, которой она одарила свою соседку на прощанье, уже не была вымученной. Руфа была очень довольна своей хитростью. Нэнси получит открытку, отправленную из Дарэма, но они ни за что не найдут ее в Дарэме, даже если обыщут там каждый утолок. Никто не догадается, что на самом деле она в Эдинбурге. Впервые в ее жизни никто не будет знать, где она находится. Оказывается, подумала она, это ужасно просто — исчезнуть.

* * *

На вокзале Уэйверли она попала в водоворот огней и людей. Чувствуя себя песчинкой в толпе людей, Руфа думала о том, что ей делать дальше. Было уже поздно. Она чувствовала, что страшно устала, но устала как-то по-новому, до мозга костей. Больше всего ей хотелось сейчас лечь, этого требовал ее ребенок. Воодушевленная тем, что у нее возникают вполне разумные желания, она подошла к одному из охранников и спросила, где находится ближайший отель.

Он осмотрел ее с ног до головы, отметив чемодан фирмы Малберри, сумочку от Прада, дорогое обручальное кольцо на пальце, и направил ее в «Балморал». Руфа не очень поняла его из-за акцента, но догадалась, что такси ей не потребуется. Она вышла на Принсес-стрит. Отель «Балморал» невозможно было не заметить. К счастью, она была слишком измучена, чтобы подумать о том, что его солидная роскошь не совсем подходит для падшей женщины.

Предъявив портье золотую кредитную карточку, она зарегистрировалась под именем миссис Рекалвер. Как здорово она придумала с открыткой из Дарэма… Пройдет целая вечность, прежде чем кому-то придет в голову мысль проверить гостиницы в Эдинбурге.

Комната оказалась очень комфортабельной. Дав носильщику фунт на чай и закрыв за ним дверь, Руфа скинула жакет и рухнула на огромную мягкую двуспальную кровать. От облегчения у нее закружилась голова. Она искренне надеялась, что это не будет продолжаться все девять месяцев. Завтра она постарается найти квартиру. Купит местную газету и просмотрит колонку о найме на работу, позвонит Диане Карстерс-Мак-Как-то-там и предложит ей свои услуги в приготовлении званых обедов.

Она положила руку на свой плоский живот и закрыла глаза. Впервые она представила себе своего будущего малыша и испытала такую неистовую языческую радость, перед которой померкло все — смерть Настоящего Мужчины, отвратительное, недостойное поведение Тристана и гнев Эдварда. Ребенок был важнее их всех. Маленький теплый комочек, который она будет держать на руках, который будет сосать своим маленьким нежным ротиком ее ноющую от боли грудь. Она почувствует, как его маленькая, покрытая мягким пушком головка коснется ее руки, и забудет о своем горе и о горе, которая она принесла всем остальным. Она стала напевать ему колыбельную песенку, а в голове у нее звучал убаюкивающий голос Настоящего Мужчины, который доносился откуда-то издалека, из давно прошедших, доисторических, времен.

Глава двенадцатая

Руфа слышала, что Эдинбург очень красивый город. Но вид, который открылся на следующее утро из окна гостиницы, показался ей очень унылым и непривлекательным. Замок Касл-Рок возвышался над городом на огромной гранитной скале, а вокруг него теснились крыши и шпили зданий Старого города. Прямо перед ней было ажурное готическое сооружение, похожее на взлетающую ввысь ракету, — памятник сэру Вальтеру Скотту. Знаменитый писатель задумчиво взирал на дворец Холируд. Она видела из окна магазины на одной стороне улицы Принсес-стрит, выходящие фасадами на замерзшие сады, и узкую полоску реки. Осень прибыла сюда уже давным-давно, распаковала вещи и обосновалась надолго.

Люди на улице были одеты в теплые пальто, они шли, наклонив головы, стараясь отвернуться от ветра. Руфа надела свой кремовый кашемировый свитер, мягкий и теплый, как объятия, и спустилась вниз позавтракать.

Она все еще чувствовала усталость, но тошнота прошла. Она съела кашу, бекон, яйца, сосиску и два тоста. Официантка смотрела на нее с удивлением, но Руфа не винила ее за это — она и сама была удивлена. Эти приступы голода до головокружения появились у нее еще до того, как она узнала, что беременна. Спастись от них можно было, только загрузив внутрь огромное количество пищи.

Сейчас, когда ее желудок был полон, она могла рассуждать более разумно. Вчера она вела себя ужасно глупо, разыграв это представление с открыткой, отправленной из Дарэма. По кредитной карточке Эдвард сможет совершенно точно узнать, где она находится. Если она действительно хотела скрыться от всех, ей следовало расплачиваться только наличными и жить на эти деньги до тех пор, пока она не найдет работу. Первым дело необходимо найти квартиру. Руфа никогда раньше не снимала квартиру и не знала, как это делается. Она робко спросила об этом молодую женщину за конторкой портье.

Она видела, что женщина очень удивлена ее вопросом: зачем этой англичанке, одетой в кашемир, срочно понадобилась дешевая квартира? Она протянула ей местную газету, где была страничка с рекламой агентств, сдающих жилье внаем. Руфа выбрала агентство с самой большой рекламой, заказала такси и вернулась в номер. В сверкающей белизной ванной она заплела волосы и сделала легкий макияж. Помада отдавала мылом, и ей пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы подавить приступ тошноты. С этими приступами вполне можно было бороться усилием мысли. Она только однажды потеряла над собой контроль — у Тристана.

Это было похоже на кошмарный сон. Помимо боли она испытывала унижение, вспоминая о том, как она заявилась к нему с чемоданом в руках и радостной улыбкой, абсолютно уверенная, что он встретит ее с распростертыми объятиями. Дверь открыл Тристан. В первое мгновение он был больше потрясен, чем обрадован. В следующую секунду они бросились в объятия друг друга.

Он прошептал:

— Это была такая мука… Я так тосковал по тебе, просто с ума сходил от желания…

На кухне он гордо представил ее девочке, поедавшей кукурузные хлопья.

— Она приехала! Это Руфа!

Девочка с прелестным личиком, очевидно, слышала удивительные вещи о Руфе. Она тактично вышла из кухни, прихватив с собой хлопья. Тристан снова поцеловал Руфу, коснувшись рукой ее бедра. Руфа вздохнула и крепко прижалась к нему. Но она заметила, что ее тело не откликнулось на его ласки так, как раньше, возможно, из-за постоянной и вовсе не романтичной тошноты. Тайный язык их близости не включал слово, означающее тошноту.

Потом Тристан спросил:

— А что ты делаешь в Оксфорде? Ты надолго приехала?

Это был первый признак дистанции между ними. Сердце Руфы заныло от дурного предчувствия. Он поставил ее перед тяжелой необходимостью объяснять, что она приехала в Оксфорд, потому что ей больше некуда пойти, и что она пробудет здесь неопределенное время.

Руфа оправила несуществующие складки на безукоризненно сидящем платье. К сожалению, не так-то легко сообщить мужчине, что ты забеременела от него. В старых фильмах мужчина в таких случаях обычно неуклюже старался проявить нежную заботу: начинал очень комично суетиться и предлагал жене сесть. Реакцией Тристана было абсолютное неверие, переросшее в страх.

После этого все вокруг нее стало рушиться с ужасающей скоростью. Мужчина, которого она обожала, на ее глазах превратился в холодного незнакомца, которого она не узнавала. Он что-то говорил о частных клиниках и друзьях, которые пользовались ими. Он немного успокоился, когда услышал, что Эдвард ничего не знает об этом.

— Слава Богу. Если мы все сделаем быстро, он никогда ничего не узнает.

В тот момент, словно в знак протеста, к ее горлу подступила тошнота. Все вокруг поплыло. Она лишь с трудом выдавила из себя, что ее сейчас вырвет, и Тристан грубо втолкнул ее в ужасную уборную, всю в грязных пятнах, как зубы курильщика. Ее обильно вырвало. Она чувствовала, как из нее выходят все ее надежды и мечты, все фантазии и иллюзии.

Его соседка оказалась очень доброй и любезной. Она услышала, что Руфу рвет, и прибежала вниз, чтобы приготовить ей чай с мятой. Ее доброта только подчеркнула черствость и равнодушие Тристана. Он был настороже и готов защищаться, словно Руфа обидела его.

Возможно, это действительно так, подумала Руфа. Он слишком молод, чтобы справиться с этим. Ее необыкновенный, золотой молодой человек превратился в испуганного эгоистичного мальчика. Она слушала его и понимала, что ее великая страсть умерла. Он предлагал ей убить их ребенка.

— Тебе не следует относиться к этому так эмоционально, — сказал он. — Это еще не ребенок, а просто набор клеток.

Руфа пересчитала деньги в кошельке и подумала, что Тристан не совсем уж бессердечный, и это делает ее боль еще сильнее. Как только он понял, что ее любовь к нему умерла, он стал рыдать и умолять ее не отвергать его. Но было слишком поздно. Руфа, сквозь свою боль, поняла, что он никогда не будет ее опорой и спасением. Хотя она не ожидала этого — она бы умерла, если бы могла предвидеть это, — она осталась совсем одна. Это было чертовски справедливое наказание для изобретателя Брачной игры. Приз «отстающего» — того, кто набрал меньше всех очков, — Игра в мать-одиночку.

Зазвонил телефон у кровати. Руфа вскочила и испуганно попятилась к стене. Дрожащими руками она сняла трубку.

— Да?

Это был не Эдвард. Женщина-портье сообщила ей, что такси подано. Руфе стало стыдно, что она испытала такое разочарование. Как глупо чувствовать себя разочарованной, что это звонит не ее разгневанный обманутый муж. Она должна научиться быть независимой; жить сама по себе, не обращаясь каждые пять минут за помощью к Эдварду. Ей будет очень трудно отучиться от этой привычки.

Когда Руфа вышла на улицу, ветер набросился на нее, обжигая глаза. В воздухе стоял запах горелых тостов с привкусом кислой отрыжки. Такси двигалось по мрачным улицам, застроенным серыми каменными зданиями с маленькими окошками. Нигде не было ни одного ростка, ни одного побега зелени. Ни деревьев, ни парков, ни наружных ящиков с цветами. Ни одного пучка травы, цепляющейся за щели в стене, никакого мха, пробивающегося между брусчаткой. Природа была бессильна справиться с камнями. Серый холод города вызвал у нее тоску по родным местам, по зеленым лугам и полям.

Офис агентства находился в унылом ряду однообразных магазинчиков и контор. Озабоченные люди ожидали своей очереди на оранжевых пластмассовых стульях. В помещении была длинная конторка, ряд картотечных шкафов и несколько устаревших компьютеров. Телефоны звонили без умолку. Руфа поняла, что никто не собирается слушать, какая квартира ей нужна. Как только она назвала предельную стоимость, ей дали пачку отпечатанных листов.

Она опустилась на стул, чтобы просмотреть их. Руфа решила, что снимет небольшую квартирку с садом в тихом районе недалеко от центра, когда она вновь начнет брать заказы на приготовление званых обедов, ей нужно лучше жить поближе к центру, особенно когда родится ребенок. Ее настроение резко упало, когда она прочитала описание предлагаемых квартир. Цены были фантастически высокими, а сами квартиры, насколько поняла Руфа, совершенно не знающая Эдинбурга, просто отвратительными.

Она вернула бумаги женщине за конторкой.

— Извините, но это все коммунальные квартиры, а я ищу небольшую отдельную квартирку.

Женщина за конторкой посмотрела на нее (или Руфе это показалось) с презрением.

— Боюсь, что в этом случае вам придется заплатить больше.

— Сколько? Это не имеет значения. Не могли бы вы примерно описать мне квартиру? Мне достаточно одной спальни, но хотелось бы, чтобы там была отдельная кухня и ванная.

Женщина повернулась к ней спиной, прежде чем Руфа успела перечислить все свои пожелания, рывком открыла картотечный ящик и достала оттуда еще пачку бумаг.

Руфа вернулась на свой стул. Увидев цены, она обрадовалась, что успела сесть. О Боже, неужели квартиры в этом мрачном городе-крепости стоят так дорого?! Самая дешевая квартира находилась в районе Северного моста, по-видимому, недалеко от Трона Артура. Руфа видела открытки с изображением Трона Артура, утопающего в зелени, и представила, что этот район похож на пригороды Челтенхэма. Это может быть вполне терпимо. Она понимала, что, с точки зрения большинства людей, у нее слишком большие запросы. Владелице поместья следует умерить свои запросы, что отчасти является платой за позор.

Она сказала, что хотела бы посмотреть квартиру, и женщина за конторкой дала адрес. Ей следовало обратиться к миссис Ритчи, живущей на первом этаже. Руфа взяла такси, которое промчало ее по мрачным каменным улицам и остановилось на самой мрачной улице из всех. Она попросила водителя подождать.

Снаружи дома не было звонков. Руфа толкнула тяжелую дверь и оказалась в темном коммунальном коридоре, окрашенном в бутылочно-зеленый цвет, напомнивший ей унылый цвет старого набора игр в школе Святой Гильдегарды. Она почувствовала смесь запахов еды и дезинфицирующих средств. На стене нижней площадки лестницы висела выцветшая дощечка с надписью: «График дежурств по лестнице». На деревянном гвозде висел диск с цифрой 2.

Руфа позвонила в ближайшую дверь. На звонок вышла миссис Ритчи. Она что-то жевала, а в комнате за ее спиной работало радио. Руфа с трудом поборола муки голода. Миссис Ритчи повела ее наверх по коричневым ступенькам. Обернувшись к ней, она весело пояснила, что означает надпись на дощечке. Англичане, сказала она, иногда удивляются, узнав, что в шотландских квартирах все жильцы должны мыть ступеньки и коридоры раз в шесть недель.

Руфа уже решила для себя, что коричневых ступенек слишком много и ее совершенно не прельщает перспектива мыть их. Квартирка была очень маленькой, невероятно грязной и пропахшей сыростью. Жить здесь — значит просто убить себя. Она даже подумать не могла о том, чтобы ее ребенок появился на свет в таком отвратительном месте.

Подавленная и удрученная, она вернулась в агентство. На этот раз женщина за конторкой посмотрела на нее более внимательно. Если Руфа согласна снять квартиру всего на три месяца, сказала она, то у нее есть еще вариант, возможно, ей подойдет. Плата за аренду была просто немыслимой, но Руфа была согласна на все. Она понимала, что это очень дорого и непрактично, но ей уже было все равно. Если место будет более или менее приличным, она купит себе целых три месяца спокойной жизни и будет избавлена от необходимости взглянуть в лицо своим домашним.

* * *

Квартирка находилась на территории старинной крепости, возраст которой насчитывал около 400 лет, недалеко от улицы Ройял Майл (Королевская Миля), примерно на 50 метров ниже замка. Стены квартиры были почти метровой толщины, и она была такой же холодной, как темница в Бастилии. В квартирке были крошечные кухня, спальня и ванная. В нескольких расположенных поблизости магазинах не продавалось ничего, кроме сувенирных брелков с шотландской символикой и футболок с изображением шотландских монархов. В первые недели Руфа просыпалась по три раза за ночь от выстрелов пушек в крепости.

Ей нравилось жить рядом с замком. Она чувствовала себя в безопасности рядом с прочными каменными стенами. Часовые говорили ей «Добрый вечер», когда она проходила мимо них. Иногда она специально старалась пройти мимо них, чтобы услышать дружеский голос. Руфа чувствовала себя совершенно несчастной. Я должна была знать, думала она, что Эдвард был готов отдать мне только свои деньги, но не самого себя.

В этом смысле он принадлежал Пруденс. Он был настолько крепко связан с ней близкими отношениями, что считал, что не имеет права на интимные отношения со своей законной женой. Теперь она понимала, почему та единственная ночь, когда они были близки, казалась какой-то незаконной, — Эдвард чувствовал, что он изменяет Пруденс. Она ненавидела себя за свою глупость и за то, что Эдварду пришлось жениться на ней, чтобы спасти ее.

Когда холод и тишина в пустой квартире становились невыносимыми, Руфа отправлялась на долгие прогулки по поднимающимся круто вверх улицам прекрасного Старого города.

Иногда ей приходилось пользоваться кредитной карточкой, хотя она и старалась за все расплачиваться наличными, чтобы ее не могли найти. Единственное, в чем она была уверена во всем этом хаосе, так это в том, что не хотела, чтобы ее нашли. И дело было не только в ее гордости. Она настолько остро ощущала боль, которую она причинила Эдварду, словно кинжал вонзили в ее собственное сердце.

Она чувствовала страшную усталость и могла бы проспать целый день. Ей требовались огромные усилия, чтобы просто помыться, постирать и погладить свою одежду. Однако постепенно она стала пытаться выйти из этой депрессии. Диана Карстерс-Макинглис, ее любезная клиентка, для которой она готовила в Лондоне, собиралась посетить свой дом в георгианском стиле в Новом городе только следующей весной, но порекомендовала Руфу своим эдинбургским друзьям. Вскоре одна из ее подруг позвонила Руфе и предложила ей заняться приготовлением еды для большого званого обеда. Она жила в замке примерно в часе езды от города, но обещала прислать за Руфой машину. Она также подсказала Руфе, где купить необходимые продукты, хотя значительную часть меню должны были составлять блюда из мяса, рыбы и дичи из ее поместья.

Работа действительно оказалась лучшим лекарством. Руфа провела безумный день на отделанной под старину кухне замка и спала всю дорогу домой в машине. Но ее работа была настоящим успехом, и она вновь испытала удовольствие от приготовления превосходной пищи. Она смогла оценить отличное качество шотландской говядины и лосося. Ее работодательница держала граусов — шотландских тетеревов (как она гордо сообщила Руфе) подвешенными до тех пор, пока личинки не выели в них все внутренности до самой шеи, и Руфа обнаружила их на полу в кладовой. Ее два раза вырвало, когда она потрошила птиц и вытаскивала из них свинцовые пули, однако в результате приготовленное ею блюдо получилось просто чудесным — нежным и ароматным. Она по-прежнему умела хорошо готовить и по-прежнему умела зарабатывать деньги. Ей нужно было зарабатывать больше. Своим рождением и жизнью она обязана всему остальному миру.

Перед Рождеством будет много званых обедов. Руфа не могла спокойно думать о празднике. Тоска по Мелизмейту становилась сильнее с каждым днем. Бродя по улицам города или по паркетным полам Национальной галереи Шотландии, она мысленно представляла себе, что скажет, когда позвонит Нэнси. Но так и не звонила ей. Нэнси заставит ее вернуться домой, и тогда ей придется встретиться с ними и осознать весь ужас того, что она сделала. Она не представляла себе, как сможет вернуться прежней Руфой. Им всем гораздо лучше без нее, Эдварду уж точно лучше, хотя иногда ей было даже немного стыдно оттого, что она очень сильно скучает по нему. Ребенок, который постепенно рос внутри нее, придавал ей мужество. Бывали дни, когда она чувствовала себя настолько сильной, что могла бы сразиться с целым миром ради своего ребенка. Она стала обещать себе, что вернется домой, когда ребенок родится. Это станет как бы паспортом, который поможет ей вновь обрести их расположение, думала она. Им придется простить меня, когда у меня будет ребенок.

Во время одной из прогулок она оказалась на узенькой улочке с множеством магазинов подержанных вещей, претендующих на художественность, и модных лавок. Там было кафе, куда она иногда заходила выпить чашку чая, — шумное место, где часами просиживали студенты университета. Руфа наблюдала за ними, поражаясь их молодости. Неужели Тристан был таким же молодым, когда она влюбилась в него?

«Я делала вид, что я так же молода, как он, — подумала она, — может быть, я старалась обрести юность, которой у меня не было».

На запотевшем окне кафе появилось объявление о том, что требуется повар. Руфа не могла упустить возможность получить постоянную работу. Она подала заявление о приеме на работу, сославшись на рекомендации Дианы Карстерс-Макинглис. После утомительной испытательной вечерней смены ее приняли. Ей приходилось готовить для студентов целые горы стовиз — очень вкусного блюда, представляющего собой мелко порубленную баранину, тушенную с нарезанным ломтиками картофелем и нарезанным кольцами луком. Работа была очень тяжелой, на кухне было страшно жарко, и у нее сильно отекали ноги. Днем, когда она была свободна, она могла только лежать на коротком диване в своей квартирке и читать потрепанные романы, купленные в букинистическом магазине на Старом рынке. Однако работа притупляла чувства и словно ускоряла течение времени. Дни теперь приобрели смысл и форму. Она подружилась с Эми, энергичной женщиной средних лет, владелицей кафе. Теперь вокруг нее были люди. Она стала немного меньше ненавидеть себя…

Руфа вдруг почувствовала острую режущую боль в животе, словно кто-то вонзил в нее несколько ножей. Она ощутила боль раньше, чем проснулась. Еще плохо соображая со сна, она подумала, что никогда прежде не испытывала таких жутких болей во время месячных. Но этого не может быть…

Она нащупала выключатель. Вся простыня под ней была залита кровью. Она смотрела на нее целую вечность, отказываясь поверить в то, что видела. Боль стала еще более сильной, словно кто-то повернул ножи внутри. Руфа издала дикий стон отчаяния.

Она еще не исправилась. Ее все еще наказывали. Она висела на самом краю мира, и больше не было абсолютно никакого оправдания ее существованию.

Глава тринадцатая

— Я думала о том, чтобы убрать стену между кухней и буфетной, — сказала Полли. — Чтобы сделать одну большую, теплую комнату, похожую на кухню в Мелизмейте, но почище и поаккуратнее. Я хотела бы воссоздать прежний дух этого дома.

Она подошла к столу, держа в руках белый будничный кофейник марки Уэджвуд, и налила ароматного черного кофе в его большую чашку с горячим молоком. Он что-то рассеянно пробормотал и с такой силой перевернул страницу «Гардиан», что смахнул на пол кусочек тоста, даже не заметив этого. Рэн не мог одновременно делать несколько вещей, а чтение «Гардиан» поглотило все его внимание.

Полли наклонилась поднять тост. Рим — в очередной раз напомнила она себе — был построен не за один день. Рэн не обращал внимания на то, что было вокруг него, и процесс великого обновления шел мучительно долго, но изменения уже были заметны. Она позволила себе смотреть на все это с оптимизмом. Его убогая кухня была теперь по крайней мере чистой. Стол был оттерт, появились новые стулья, фарфоровая посуда и кастрюли. Полли одержала безоговорочную победу над прежней хозяйкой, и сейчас, в этот холодный ноябрьский день, у них на кухне было тепло и уютно. Нужно будет не забыть разжечь заранее камин. В деревне они привыкли мерзнуть и видеть пар от своего дыхания за обедом. В отличие от Лондона здесь это вовсе не было признаком бедности.

Она продолжила намеренно веселым уверенным тоном, которым она старалась говорить каждый раз, когда ей необходимо было уговорить Рэна.

— И раз уж мы об этом заговорили, нам действительно следует убрать стену между общей комнатой и тем, что ты так мило называешь гостиной.

Рэн, сосредоточенно уткнувшийся в газету, машинально допил кофе и стал ковырять концом серебряной чайной ложки в ухе.

— Когда-то это, наверное, была настоящая гостиная, — сказала Полли. — Это будет большая гостиная. Я думаю, в ней должно быть много света, что характерно для таких домов в раннем георгианском стиле, как наш. — Она вздохнула. — Если бы у меня была волшебная палочка, я бы сделала так, чтобы все было готово уже к сегодняшнему вечеру. Я сделала все, что смогла, но это все еще кошмар для хозяйки дома. Туалет внизу просто в ужасном состоянии. Это еще одно, чем необходимо заняться до наступления зимы. — Она села за стол напротив него, выжидающе сложив руки на столе.

Рэн взглянул на нее.

— Хм-м?..

— Я говорю о туалете внизу.

— Он что, опять засорился?

Полли снова вздохнула.

— Нужны новая раковина, новый унитаз, новая дверь и эта великолепная темно-зеленая краска, которую делает Джон Оливер. И мне еще нужно решить, подойдут ли туда гравюры, изображающие сцены охоты восемнадцатого века; я пока сомневаюсь, не могу понять: классический стиль — не слишком ли это банально и избито?

Рассеянно-непонимающее выражение исчезло с лица Рэна.

— Послушай, Полл, это будет стоить чертовски дорого.

Она улыбнулась, отпив кофе и наслаждаясь созданной ею безмятежной картиной.

— Я понимаю, это огромный проект, но его можно осуществлять поэтапно. Я могла бы воспользоваться услугами фирмы Бикерстафф. Их услуги очень дороги, но они стоят того — так сказала мне бедняжка Руфа всего за несколько дней до того, как сбежала от мужа.

Рэн не был готов к тому, чтобы перейти к разговору о Руфе.

— Это будет стоить огромных денег, — повторил он. — В его лучистых глазах появился упрямый блеск.

Полли проговорила ласковым голосом:

— О, дорогой, тебе не стоит беспокоиться об этом. Я не Кристина Онассис, но достаточно обеспечена, чтобы позволить себе немного перестроить этот дом. Я рассматриваю это как вложение в будущее.

— Но это твои деньги, — сказал Рэн. — Я не могу позволить тебе тратить свои деньги на мой дом.

Полли прошептала:

— Это наши деньги. И наш дом.

Его безупречные брови угрожающе сошлись вместе.

— Если хочешь знать правду, я не хочу больше никаких изменений. Мне нравится все как есть.

— Ты говоришь глупости, — начала сердиться Полли. Ей уже трудно было сохранять спокойный и беззаботный тон. — Не может же тебе нравиться весь этот беспорядок.

— Мне нужна гостиная для медитации.

— Ты сможешь медитировать в новой гостиной.

— Почему ты хочешь снести все мои стены? — жалобно спросил Рэн. — Это мой дом!

Свадебное платье Полли все еще висело в синем защитном мешке для перевозки трупов на дверце шкафа. Она не думала, что должна напоминать ему о таком очевидном факте — о том, что это и ее дом тоже. Она улыбнулась, глядя в его божественные глаза. — Милый, честно говоря, я не собираюсь разрушать твой дом. Я знаю, что без конца твержу о новом оформлении интерьера. Я просто очень волнуюсь насчет сегодняшнего вечера.

— Сегодняшнего вечера? — с невинным видом переспросил Рэн.

Она снисходительно рассмеялась.

— Ты забыл, не так ли? Сегодня я устраиваю обед для Хьюго, Джастин и родителей Хьюго.

— О, хорошо…

— Признаюсь, что я всегда очень нервничаю, когда готовлюсь к приему гостей. Мне так давно не приходилось готовить праздничный обед, я бы с удовольствием снова пригласила бедняжку Руфу, если бы только она не вышла замуж за деньги, а потом не сбежала со своим любовником и не бросила это занятие. Я не знаю больше никого, кому бы я могла доверить этих фазанов.

Рэн сложил газету. С видом человека, приготовившегося к расстрелу, он проговорил:

— Дело в том, что, мне действительно очень жаль, меня здесь не будет.

В воздухе повисла тишина. Губы Полли побелели и сжались от ярости. Этот званый обед был необходим ей для того, чтобы познакомиться с местным обществом. Жизнь в деревне обязывает поддерживать отношения с нужными соседями; к сожалению, покойный отец Рэна об этом не побеспокоился. Родители Хьюго были крупными землевладельцами и весьма заметными фигурами в этом районе Глостершира. Как смеет Рэн вести себя так, словно он впервые слышит о сегодняшнем званом обеде, когда она уже несколько недель мучается над составлением меню.

— Конечно же, ты будешь здесь, — сказала она. — Где еще ты можешь быть?

Он смотрел на нее с несчастным видом.

— Дело в том, что сегодня пятое ноября.

— И…

— Извини, что я забыл сказать тебе, но Нэнси пригласила нескольких человек на праздник с фейерверками.

«Проклятая Нэнси, — раздраженно подумала Полли, — почему она не может уехать обратно в Лондон?»

— Ну, я думаю, она поймет, если ты скажешь, что не можешь прийти.

— Я должен быть там, — проговорил Рэн. — Я обещал Линнет.

— Но ты был там только два дня назад, на ее дне рождения. Я думаю, что для разнообразия ты бы мог уделить немного внимания и мне. — Полли замолчала; она знала, что не стоит ныть и жаловаться. — В конце концов, я проделала весь этот путь в Лондон за этим розовым велосипедом.

— Нет, я не могу подвести их, — торжественно произнес Рэн. — Нэнси организовала этот праздник специально для того, чтобы развеселить Линнет.

— Она показалась мне достаточно веселой.

— Она скучает по Руфе.

— Ради Бога! — резко оборвала его Полли. — Ты вечно несешься в Мелизмейт. Ты практически живешь там. Я бы хотела, чтобы ты, наконец, понял, что ты больше не принадлежишь к семейству Хейсти. Ты выглядишь ужасно глупо, продолжая крутиться возле них.

— Я лучше буду крутиться возле них, чем возле этого болвана Хьюго, — с жаром выпалил Рэн.

— О, я прекрасно понимаю, в чем тут дело: ты снова одержим Лидией.

— Я не одержим. — Это было его больное место.

— Только потому, что она стала петь в хоре и у нее появилась собственная жизнь…

— Дело вовсе не в Лидии.

— Я думаю, что должна пойти на компромисс, — ледяным тоном проговорила Полли. — Моя мама всегда говорит, что это основа семейного счастья. Раз уж ты обещал, то покажись там ненадолго, я думаю, праздник начнется рано из-за Линнет. Но тебе придется уйти не позднее семи часов. И пожалуйста, не надевай туда свой новый костюм, ты наденешь его, когда вернешься домой.

— Я не собираюсь возвращаться домой, — Рэн был непреклонен, как никогда. — Я останусь там до конца. Я уже купил бенгальские огни.

— Ты будешь дома в семь часов! — рассвирепела Полли. — Я пригласила д'Аламберов в гости к нам как к семейной паре. Я сказала им, пока неофициально, что скоро у нас будет свадьба. Если тебя не будет здесь, это будет выглядеть просто ужасно.

— Какая, к черту, свадьба! — заорал Рэн. — Тебе следовало бы сначала сказать об этом мне, прежде чем всем вокруг. Разве я согласился?

Она встала — ее просто трясло от ярости.

— Каждый раз, когда я делаю то, что тебе не нравится, ты пытаешься разрушить все, делая вид, что мы не собираемся пожениться. Ты ведешь себя как ребенок, который пытается вызвать к себе жалость. Зачем бы я стала тратить столько денег?

— Я уже говорил тебе: мне не нужны твои деньги!

— Какие мы гордые и благородные! Я жду тебя здесь к семи часам. Если ты опоздаешь хоть на минуту, будешь спать на диване. — Полли собиралась величественно удалиться, сильно хлопнув дверью, но Рэн разрушил все ее планы, вскочив со стула и раскидав во все стороны кусочки тоста.

— Я вернусь домой когда захочу! Этот вечер принадлежит Линнет — ты вечно пытаешься встать между нами!

Он первым вылетел из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что свадебное платье Полли подпрыгнуло в своем пластиковом саване.

* * *

Нэнси принесла тарелки с пирожками с мясом на двор у конюшни, где Роджер развел костер. От трехметровой стены оранжевого пламени во все стороны летели искры, как пули снайпера. На столе были выставлены напитки и легкие закуски. Все, казалось, шло отлично, но у Нэнси еще были какие-то сомнения. Дело было не только в том, что все вокруг знали о том, какая история произошла с Руфой, — это был первый вечер, который она организовала сама.

Она остановилась на мгновение, скованная приступом острой тоски по Руфе. С тех пор как Эдвард привез новость из Оксфорда, Нэнси пролила целые реки слез. Где, в самом деле, может скрываться эта дурочка? Роза утверждала, что Руфа никуда не денется и через несколько дней вернется домой, но Нэнси гораздо лучше знала свою сестру. Она могла быть ужасно упрямой. Она в большей степени, чем все остальные в семье, могла испытывать чувство стыда — Руфа ни за что не посмотрит им в глаза, пока не сможет посмотреть в глаза самой себе. Она скорее умрет, чем вернется домой.

Нэнси прорыдала всю ночь на плече Рошана, представляя себе сестру в полном одиночестве. Она примчалась в Мелизмейт и настояла на том, чтобы обратиться в полицию. Однако Руфа была взрослым человеком, и полиция в данном случае ничего не могла сделать. Их единственной надеждой был Эдвард. Примерно через неделю после того, как пришла открытка из Дарема, Эдвард обнаружил, что Руфа снимала деньги с кредитной карточки в Эдинбурге. Сейчас он ищет ее, и, как только найдет, немедленно сообщит им. Нэнси любила его за то, что он любит Руфу. Она просто не представляла, как она могла бы справиться со своим беспокойством, если бы не знала, что Эдвард занимается поиском Руфы.

Этот вечер был попыткой прогнать страх. Они все были очень напуганы. Настоящий Мужчина всегда именно так реагировал на любую беду — устраивал праздник, и сейчас они пытались вызвать его дух. Нэнси была потрясена тем количеством работы, которую ей нужно было проделать, — всех обзвонить, все купить, все нарезать и приготовить. Обычно все это делала Руфа, умудряясь при этом выглядеть так, словно это доставляло ей удовольствие. Она была просто волшебницей!

Но я, подумала Нэнси, должна все организовать по-своему.

Роза чинно переходила от одной группы гостей к другой, наполняя опустевшие бокалы. Лидия и Селена наконец ожили. Вернувшись домой, Нэнси была поражена переменами, произошедшими в ее сестрах. Она постоянно задавалась вопросом, было ли это возможно, если бы не исчезновение Руфы. Селена, которую она в последний раз видела уныло отправлявшейся на фотосъемки, удивила Нэнси, встретив ее на станции в белом «гольфе». Вернувшись в Мелизмейт, она сдала на права, и теперь возила Линнет в школу. На ужин она приготовила изумительную оленину в горшочке. Она была еще слишком молода, а потому легко забыла о прошедшем кошмарном годе и вновь стала гордостью школы Святой Гильдегарды, словно Настоящий Мужчина и не умирал.

Еще одним откровением стала Лидия. Она была по-прежнему мягкой и нежной, но уже не настолько нежной, чтобы стекать с тарелки. Ужин стал возможен благодаря ее отличным кулинарным способностям. Она испекла имбирное печенье, приготовила сложные салаты, печеный картофель и вегетарианские хот-доги.

— Прекрати меня благодарить, — сказала она Нэнси как-то. — Считай, что это твоя награда за то, что тебе удалось развеселить Линнет. В эти дни она не отходила от тебя.

— Послушай, я бы с радостью согласилась всю оставшуюся жизнь говорить голосом Братьев Рессани, если бы это могло развеселить Линнет.

Нэнси была поражена до глубины души, когда узнала, что Линнет каждую ночь плачет по Руфе и спрашивает, почему она не звонит. Нэнси пришлось призвать на помощь всю свою фантазию и сочинить сумасшедшую историю о приключениях Братьев Рессани в космосе. Но еще большей популярностью пользовалась ее же история о жизни Руфы в Шотландии. Трудно было только объяснить, почему с ней нельзя связаться. Нэнси не нравилось, что Руфа стала героиней фантастических рассказов, но Лидия клялась, что Линнет заметно повеселела.

Наблюдая за Линнет, Нэнси решила, что этот праздник — великолепный способ отвлечь девочку от грустных мыслей. Она пригласила Терри и Сандру Поултер, которые работали у Эдварда. Их дочь училась в одном классе с Линнет. Еще одна девочка из ее класса пришла с друзьями Лидии из хора. Нэнси с улыбкой смотрела на трех малышек у костра, полных веселья и радости, похожих на щебечущих птах. Как давно, подумала она, на праздниках в Мелизмейте не собирались такие нормальные люди, как сейчас.

Селена пригласила своих школьных подруг, которые тоже собирались поступать в университет. Нэнси и Роза были приятно удивлены их респектабельностью. Лаура и Кларисса, как небо и земля, отличались от тех неандертальцев, с которыми Селена общалась в прошлом году. Они забавлялись с бенгальскими огнями так же по-детски, как и подруги Линнет. Они были в шерстяных перчатках, а их волосы блестели в свете огня. Селена пыталась написать в воздухе бенгальским огнем свое имя. Она весело смеялась, и выдыхаемый ею воздух образовал в морозном воздухе кольцо над ее головой.

Если я прикрою глаза, подумала Нэнси, я почти смогу увидеть его. Она вдруг почувствовала, что Настоящий Мужчина очень одобрительно отнесся бы ко всему этому, словно он стоял рядом с ней и говорил ей это.

Лидия приготовила глинтвейн по старому рецепту отца. Она выглядела прелестно в новых джинсах и свободном ярко-красном свитере. Она пригласила десяток человек из котсуолдского хора и сейчас с восторженным и сияющим лицом слушала дирижера Фила Хардинга.

— Только посмотри на него, — злобно прозвучал рядом с Нэнси голос Рэна. — Так и старается ублажить ее.

— Возьми пирожок, — сказала Нэнси, протягивая ему тарелку.

— Они натуральные?

— Конечно, нет. — Она забрала тарелку назад. — Что ты на них уставился, Рэн?

— Он влюблен в нее — это совершенно очевидно.

— Он имеет полное право любить ее.

Рэн пробормотал себе под нос:

— Он — нет.

— Мне кажется, что он ей нравится.

Рэн нахмурился.

— Он просто пытается воспользоваться случаем.

— Пойди и зажги бенгальские огни для Линнет, — сказала Нэнси. — Разве ты не для этого пришел сюда?

— Я не спускаю глаз с этого жеманного ублюдка!

Нэнси рассмеялась, добродушно, но немного презрительно.

— Боже мой, ну и нахал же ты! Если ты ревнуешь Лидию, тебе следует вновь завоевать ее, пока этому жеманному ублюдку не пришло в голову на ней жениться.

— Я вполне мог бы.

— А как это понравится твоему финансисту?

Рэн нахмурил брови.

— Полли мне не невеста.

— Я и не сказала невеста, я сказала финансисту, и ты прекрасно меня слышал. Кстати, а где она?

— Дома. К ней пришли друзья.

— О, как это мило с ее стороны отпустить тебя сюда. Послушай, может, ты перестанешь следить за Лидией? Иди пообщайся с другими гостями.

— Я не хочу.

— Честно говоря, Рэн, меня совершенно не интересует, чего ты хочешь. — Нэнси понизила голос. — Тебя пригласили, чтобы доставить удовольствие Линнет. Вот и доставь ей удовольствие.

— Я не хочу, чтобы она видела меня таким сердитым.

— Тогда возьми себя в руки хотя бы на этот вечер.

Нэнси оставила его и направилась в оживленной группке, собравшейся вокруг Лидии. Следует признать, что Настоящий Мужчина посмеялся бы над некоторыми из них — такие они были чистенькие, такие вежливые и такие невыносимо безобидные. Лидия, однако, чувствовала себя свободно среди них. Она стояла рядом с Филом Хардингом и принимала участие в обмене убогими шуточками. Впрочем, а почему бы и нет? Нэнси стало стыдно своего презрительного отношения к этим людям. Предоставленная самой себе, Лидия, очевидно, предпочла банальную манерность волнующей богемности Настоящего Мужчины. Странно, подумала Нэнси, что все они, выйдя из его тени, пытаются найти самих себя.

Лидия отошла в сторону, чтобы налить себе глинтвейн. Увидев Нэнси, она сказала:

— Давай выпей, ты еще вообще ничего не пила.

— Спасибо, дорогая. Все идет отлично, как ты считаешь?

— Замечательно. Ты просто гений.

— По крайней мере, никто больше не стоит молча.

— Все великолепно проводят время. — Лидия налила еще одну кружку глинтвейна. — Может быть, ты отнесешь ее Рэну? А то он расстроится, если это сделаю я.

— Хорошо. Я думаю, сцены нам ни к чему.

Они обе посмотрели на Рэна, который стоял, буравя взглядом Фила Хардинга. Нэнси подумала, что он напрасно видит в этом лысом дирижере серьезного соперника.

— Он поссорился с Вальсирующей Матильдой, не так ли? Все признаки налицо.

— Какие признаки?

— Ну, в данный момент он все еще дуется, — сказала Нэнси, намеренно не понижая голос. — На следующем этапе это перейдет в меланхолию. По моим расчетам, примерно в половине девятого он разрыдается.

— Корова… Не будь такой злой.

— Ха! Ты смеешься! — Нэнси осуждающе показала пальцем на сестру. К явному неудовольствию Рэна, они обе начали хохотать.

— Он злится, когда видит меня в окружении друзей, — прошептала Лидия. — Когда мы были женаты, мне приходилось общаться только с теми людьми, которых выбирал он. Они любили медитировать, сидя на полу с зажженными благовонными палочками. Он считал, что друзья, которых выбирала я, представляли собой слишком большую опасность. — На ее лице отразилась нежная любовь к бывшему мужу.

— Лидия, — строго спросила Нэнси, — ты специально делаешь так, чтобы он тебя ревновал?

Лидия улыбнулась.

— Конечно.

— Зачем тебе это? Зачем ты вообще обращаешь на него внимание? — Еще не услышав ответа, Нэнси поняла, что задавать эти вопросы Лидии бесполезно. Ее глупая сестра, одурманенная Рэном, затеяла все это исключительно ради него. Остается только открыть рот от изумления, наблюдая за упорством. Почему Лидия думает, что теперь сможет с ним поладить? Неужели она надеется, что он изменится?

Нэнси подошла к Рэну и протянула ему кружку с глинтвейном.

— Выпей, и твоя хандра пройдет.

Рэн проворчал:

— Я вовсе не хандрю. Это очень похоже на тебя — ты никогда не умела распознать настоящую боль.

— Чепуха, — сказала Нэнси, уверенная, что это единственный ответ, которого он заслуживает. Что, в самом деле, происходит с семейством Хейсти? Руфа вышла замуж по расчету, а потом разбила свое сердце связью с Тристаном. Лидия связала свою жизнь с деревенским дурачком. Сама Нэнси безоглядно влюбилась в Берри, но он уехал во Франкфурт. Одна надежда на Селену, или все они закончат свои дни в одиночестве.

Она вернулась с пустой тарелкой на кухню, показавшуюся ей особенно светлой после кромешной тьмы во дворе. Огромный горшок с олениной, приготовленной Селеной, грелся на плите. Нэнси вынула из духовки сковородку с шипящими сосисками.

Зазвонил телефон. Нэнси сняла трубку.

— Алло?

— Нэнси? — Это был голос Полли, резкий и разъяренный. — Я хочу поговорить с Рэном. Он все еще у вас?

— Привет, Полли, да, он все еще здесь.

— Могу я с ним поговорить?

— Он во дворе, — сказала Нэнси. Свободной рукой она высыпала сосиски в миску. — Попросить его перезвонить тебе?

— Мне необходимо поговорить с ним прямо сейчас. Срочно. Ты можешь его позвать?

— Хорошо, если ты согласишься подождать. Кстати, жаль, что ты не смогла прийти. Получилась отличная вечеринка.

— С твоей стороны было очень мило пригласить меня, — оборвала ее Полли. — К сожалению, мы сегодня даем званый обед. Рэн, по-видимому, забыл о времени.

— Старый глупец! — Нэнси с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. — Я позову его.

Нэнси, не спеша, направилась во двор, она не могла отказать себе в удовольствии заставить ее ждать у телефона. Рэн не потерял своего воинственного вида, но теперь он стоял намного ближе к хористам.

— Рэн, дорогой, твой финансист ждет тебя у телефона.

— О…

— Что же ты не сказал, что у вас званый обед?

— Я ненавижу званые обеды, — огрызнулся Рэн. — Скажи ей, что я не приду.

— Скажи ей сам. Я слишком занята, чтобы участвовать в ваших разборках.

Неожиданно он схватил ее за руку. Его черные глаза горели гневом.

— Неужели ты не понимаешь? Ты только посмотри на нее! Стоит мне отвернуться на секунду — и она уже обжимается с ним!

Нэнси мягко высвободила свою руку.

— Что за чушь! И это говоришь ты, перещупавший добрую половину женского населения Глостершира?!

— Пожалуйста, Нэнс, просто скажи Полли, что я приду позже.

Она рассмеялась.

— Хорошо, но я как-то сомневаюсь, что она оставит для тебя горячий ужин.

— Я понимаю, что я глубоко в дерьме, но мне плевать. Пожалуйста!

— Я же сказала — хорошо.

Нэнси вернулась на кухню и взяла трубку.

— Алло, Полли?

— Наконец-то! — прошипела Полли. Нэнси услышала звон бокалов на другом конце провода. — Он уже выехал? Затолкай его в машину и отправь домой, пока я окончательно не потеряла терпение!

— Извини, но он не захотел подойти к телефону. Он сказал, что приедет позже.

— Позже! Что это значит, черт возьми?

— Мне действительно нужно идти, Полли. Ты понимаешь: обязанности хозяйки, и все такое. Пока! — Нэнси положила трубку. Она испытывала даже некоторую жалость к этой грозной командирше. Полли сожгла за собой все мосты только ради того, чтобы обнаружить, что Рэн вовсе не такой уж податливый, каким кажется. Ради этого идиота она добровольно отказалась от Берри — самого лучшего человека на свете. Ее утешала мысль о том, что даже эксперты в Брачной игре могут шмякнуться задом об землю, пытаясь взять последний барьер.

* * *

— Лидия, — Рэн настойчиво дергал ее за рукав ярко-красного свитера. — Ради Бога, мне нужно поговорить с тобой!

— Подожди минутку, — сказала Лидия. — Ты ел что-нибудь?

— Нет. Я ничего не хочу.

— Ты уверен? Тушеная оленина очень вкусная.

— Сколько еще это будет продолжаться? О, пожалуйста!

В кухне было полно народу. Лидия, Селена и Нэнси только что закончили раскладывать еду по тарелкам. Роджер заваривал чай. Роза в приподнятом настроении порхала вокруг них с бокалом в руках.

— Я не могу сейчас уйти, — сказала Лидия. — Мне нужно присмотреть за девочками, иначе они, кроме сливочной помадки, ничего не будут есть.

На ее утонченном лице появилась мягкая улыбка, когда она посмотрела на Линнет и ее подружек, сидевших в отдалении. Братья Рессани, которые всегда обедали вместе с Линнет, были сосланы на туалетный столик. Девочки, перепачканные сажей, громко смеялись и отпускали шуточки, содержащие слово «задница».

— Им и без тебя хорошо, — сказал Рэн. — Пожалуйста, Лидия, мне действительно нужно с тобой поговорить.

Момент настал. Лидия чувствовала себя на удивление легко и спокойно. Рэн наконец-то понял, что она преобразилась не только внешне. Она переосмыслила свою жизнь, и этот процесс оказался болезненным. Но теперь она знала свою истинную цену. Рэн был не в курсе, что она уже отказала Филу Хардингу, который, по мнению многих, стоил десяти мужей. Когда она пронзительно кричала на Полли, она поняла очень важную для себя вещь. Она поняла, как низко пала. Она посмотрела на себя со стороны и увидела жалкую неудачницу. Как может такой бесхитростный человек, как Рэн, желать такое жалкое создание? Тогда она решила изменить тактику и предоставить этой противной Полли возможность тратить свои деньги. Стоило попытаться, когда на карту было поставлено ее счастье.

Она спросила:

— А мы не можем поговорить здесь?

— Нет!

— Ну хорошо.

Вокруг было полно людей.

— Пойдем наверх. Только давай побыстрее. — Она повела его вверх по деревянной лестнице. — Не так страшно, если я пропущу следующую партию фейерверков, но сразу после этого мы будем петь.

Рэн едва поспевал за ней.

— Петь?

— Мы подготовили несколько мадригалов.

— Хм, полагаю, это была идея Лысого.

— Нет, — невозмутимо проговорила Лидия, — это была моя идея. Я уверена, что ты предпочел бы ритуальные мантры, но я люблю петь мадригалы. Фил говорит, что в зале отличная акустика. — Она вошла в свою спальню и включила свет. — Ну, говори.

Рэн был озадачен. Последний раз он был в спальне Лидии задолго до реконструкции Мелизмейта. Подсознательно он предполагал, что вновь окажется в убогой комнатушке с облупившимися стенами. Он был совершенно не готов к тому, чтобы увидеть этот прелестный, залитый мягким светом будуар с обивкой из мебельного ситца.

— О, Лидия, я тебя не узнаю, — грустно произнес он. — Что с тобой произошло?

— Ничего. Я всегда была такой. Я люблю хорошую музыку и красивые вещи. Мне нравится отправлять Линнет в школу в приличной одежде.

Рэн в смятении ходил взад и вперед по гладко отполированному полу и коврикам с цветочным узором.

— Тебе никогда это не нравилось, когда ты жила со мной.

— Я достаточно сильно любила тебя, чтобы обходиться без всего этого.

— Вот уж не предполагал, что ты такая собственница.

— Ну, это не совсем так, — сказала Лидия. — Дело вовсе не в вещах, а в стандартах, по которым живут другие люди.

— Прекрати, — жалобно попросил Рэн. — Ты говоришь как Полли.

— На самом деле она многому меня научила.

— Это не ты!

Лидия вдруг заметила, что на прекрасном лице Рэна уже появились морщины, а на висках седина. Так же, как Настоящий Мужчина, он не мог поспорить со временем. С каждым годом он становился все менее совершенным.

Лидия приняла твердое, осознанное решение не позволить ему превратиться в Настоящего Мужчину. Она села на кровать.

— Мне очень жаль, что тебе не нравятся произошедшие во мне перемены. Но у тебя нет никакого права возражать против них.

— Есть, если это влияет на мою дочь, — сказал Рэн.

Лидия ждала этих слов и была к ним готова.

— Линнет чувствует себя хорошо, как никогда, — спокойно произнесла она. — Она ведет правильный образ жизни. В школе у нее появились подруги, и никто больше не считает ее изгоем. Если ты собираешься критиковать то, как я воспитываю дочь, иди к черту!

Рэн вытаращил глаза. Лидия никогда не позволяла себе таких выражений.

Она ждала, чтобы он осознал высоту горы, на которую ему предстоит взобраться. В комнате повисла тишина, которую она не хотела нарушать первой. Снизу доносился смех и громкие голоса.

Рэн перестал ходить по комнате. Он выглядел бледным и вмиг постаревшим.

— Девочки, а вернее, их родители, не приглашали ее домой поиграть, — сказала Лидия, — потому что ее нищая мать, пребывающая в вечной депрессии, живет на свалке, а ее отец, сексуальный маньяк, тоже живет на свалке. Ее единственными друзьями были Братья Рессани.

— Сексуальный маньяк? — Рэн был настолько поражен, что впал в транс и мог повторять только ключевые слова. Его нежная кроткая Лидия никогда не говорила с ним так.

Она вздохнула.

— По-моему, это ты хотел поговорить, а на самом деле говорю я. Извини.

— Тебе следовало рассказать мне о Линнет, — мягко сказал он.

— И что бы ты сделал?

— Я не знаю. Придумал бы что-нибудь. Мне больно видеть ее несчастной. Я ненавижу себя за то, что позволил Полли вклиниться между нами. Ну почему я такое дерьмо?

Она улыбнулась.

— Ты хватаешь все, что тебе нравится, не думая о последствиях. Как Линнет, когда она гоняется за лебедями.

Он не плакал, не злился и не старался оправдаться.

— Если бы я только мог повернуть время назад… — тихо проговорил он. — Я сделал несколько неслыханных ошибок.

— Полли тоже ошибка?

— Бедняжка, это не ее вина.

Лидия повторила:

— Полли тоже ошибка?

— Да, — покорно проговорил Рэн. — О Боже, это ужасно! Если бы ты только видела, что она сделала с моим домом. Она думает, что купила меня. Я не могу заставить ее понять, что я не собираюсь на ней жениться.

— Но ты женишься на ней?

Рэн взял ее руку.

— Нет. Я не собираюсь жениться на Полли. Я вбил себе в голову, что влюблен в нее, ну, ты меня знаешь.

Рука Лидии напряглась в его руках.

— И ты собираешься сказать ей об этом?

— Да. Несмотря на то что она, наверное, убьет меня и выселит из дома до тех пор, пока я не верну ей все деньги, потраченные на обустройство. Мне все равно. Но в любом случае это лучше, чем причинять боль моей малышке. — Рэн тихо застонал и прижал руку Лидии к своей щеке. — На этот раз я здорово влип, да? Я смотрю на тебя и вижу, каким же дураком я был, что отпустил тебя. Извини, что я разозлился сегодня, но ты потрясающе красива, к тому же я не могу игнорировать твои мысленные сообщения.

— Если ты хочешь, чтобы я осталась с тобой навсегда, тебе придется жить по другим правилам, — сказала Лидия. — Ты знаешь, о чем я говорю. — Она затаила дыхание, но потом заставила себя продолжить речь, которую мысленно произносила уже столько раз. — Я была очень несчастна, когда жила с тобой. Когда ты изменил мне в первый раз, я думала, что умру. Ты сказал мне, что я привыкну к этому…

— О Боже! — Рэн содрогнулся. — Неужели я это сказал?

— Но я так и не смогла к этому привыкнуть. Каждый раз я словно заново умирала. Но я продолжала надеяться, что ты снова захочешь быть со мной. — Она говорила, с трудом сдерживая слезы. — Возможно, это было бы не так важно, если бы я не любила тебя.

Он вновь стал прежним молодым Рэном. Впервые за весь вечер он широко улыбнулся.

— Ты все еще любишь меня?

— Не понимаю, как ты можешь спрашивать меня об этом. Я никогда не переставала любить тебя ни на секунду… — проговорила Лидия, задыхаясь от рыданий.

Он вскочил с полу, сел рядом с ней на кровать и сжал ее в своих объятиях. Он нежно положил ее голову на свое плечо и прошептал:

— Лидия, пожалуйста, прости меня, и давай начнем все сначала. Я ужасный идиот, но я, по крайней мере, понял, что никогда не буду счастлив без тебя. И без Линнет. Я хочу вновь обрести свою семью.

* * *

Вечер для Нэнси закончился тем, что она страшно разозлилась на Лидию. Во время ужина она вдруг исчезла, оставив сестер развлекать всех этих людей из хора и делать вид, что они просто в восторге, когда те вдруг начали петь мадригалы. Они явно были озадачены отсутствием Лидии, и Нэнси пришлось срочно выдумывать малоубедительную историю о внезапной мигрени. Все они поверили в это и, прощаясь, дружно выражали свою озабоченность.

Вечер уже близился к завершению, последние гости из числа любителей выпить по-дружески помогали убирать посуду. Линнет и оставшаяся ее подруга, Лорен Поултер, лежа на диване в гостиной, слипающимися глазами смотрели «Русалочку». Роза и Нэнси сгребали в мусорное ведро остатки пищи и ставили тарелки в посудомоечную машину. Селена стояла у раковины и отмывала кастрюли.

Среди всей этой суматохи Нэнси не сразу заметила Полли. Она стояла, дрожа от ярости, среди грубых вязаных жакетов и черных от сажи рук последних гостей. Поверх ее короткого нарядного платья из черного бархата было новое шикарное пальто от Барбур. На ее шее сверкал бриллиант.

— Я пришла за Рэном. — Она была слишком рассержена, чтобы заботиться о том, кто слышит ее слова.

Нэнси выбросила картофельные очистки в мусорное ведро.

— Рэн? Я думала, что он давным-давно ушел. Разве он не дома?

— Я знаю, что он здесь, Нэнси, — проговорила Полли. — И если я сейчас же не увижу его, я не увижу его больше никогда.

— Послушай, никто не собирается его прятать. — Нэнси коснулась плеча Розы. — Мам, ты не видела Рэна?

— Нет, и я также не видела эту несносную Лидию. Как могла она бросить нас одних со своим хором? Я не знала, куда деваться, когда они вдруг запели эти свои мадригалы. Ну и чепуха! — Роза выпила достаточно, чтобы достичь уровня, когда она не стеснялась говорить суровую правду.

На хорошеньком лице Полли застыла маска японского театра Ноо, выражающая страшное возмущение.

— Мне пришлось одной развлекать гостей. Я в жизни не испытывала такого унижения. И я не собираюсь сидеть и ждать, когда он соизволит вернуться домой.

— Хорошо, ты можешь не стесняться и поискать его по дому, — любезно предложила Роза. — Кстати, раз уж ты пришла, не хочешь выпить чашечку чая?

— Нет, спасибо. — Полли решительно направилась к большому залу, откуда доносился громкий смех. В дверях она нетерпеливо фыркнула и, передумав, направилась в сторону лестницы.

Роза и Нэнси смотрели на нее с выражением вежливого сочувствия.

Роза проговорила:

— Пусть лучше увидит сама. Он никогда не решится сказать ей.

Нэнси вздохнула и округлила глаза.

— Лидия совсем спятила. Почему она не могла соблазнить кого-нибудь другого?

— Потому что он ее муж, — сказала Роза. — В отличие от Рэна она знает, что брак не разлагается под действием микроорганизмов, особенно если в семье есть ребенок. Он должен понять, что нет такого понятия, как одноразовый брак. Настоящий Мужчина всегда знал это. Поэтому он всегда возвращался домой.

Нэнси была удивлена. Она никогда не слышала, чтобы мать говорила об отце осуждающе.

— Ты была любовью всей его жизни.

— Да, потому что я вышла за него замуж и все терпела. Но это было не просто. Почему, ты думаешь, я выглядела такой старой и вся была покрыта морщинами, а он нет? Я была его портретом на чердаке. — Она протрезвела и заметила удивление Нэнси. — О, дорогая, меня вполне устраивала такая жизнь. Все это компенсировалось многим другим. Я сама выбрала такую жизнь так же, как и Лидия. И потом, двое людей, у которых есть такой замечательный ребенок, как моя Линнет, обязательно должны быть вместе. — Она бросилась вперед и схватила свой бокал. — Быстренько налей мне еще немного, пока я не превратилась в Энн Уидеком[2].

Торжественной поступью на кухню вошла Полли с побелевшим лицом и горящими глазами.

Роза спросила:

— Ты нашла его?

Полли не ответила. Она обвела комнату испепеляющим взглядом, а потом бросилась вон через черный ход, как злая фея на крестинах.

Нэнси все поняла через полчаса, когда понесла спящую Линнет наверх. Дверь в комнату Лидии была слегка приоткрыта. Лидия и Рэн крепко спали на смятой постели в объятиях друг друга.

Глава четырнадцатая

Руфа стояла на переходе у отеля «Каледониан», пытаясь защититься от ветра. Жизнь в этом городе была бесконечной борьбой с ветром врукопашную. Ветер дочиста отчищал серые камни, подгонял толпы людей, отправившихся за покупками на Принсес-стрит, завывал в каньонах Нового города. Жесткие снежинки хлестали Руфу по лицу. Стоял просто невероятный холод, от которого даже в перчатках ныли руки.

Когда она уже готова была расплакаться, ее вновь вдруг охватило странное и неприятное чувство какой-то отрешенности. Грохот машин, толпы усталых людей, ярко освещенные рождественские витрины — все казалось каким-то нереальным и плоским, как картинка. Руфа попыталась вновь обрести связь с реальностью, чтобы вспомнить дорогу домой. Ей следовало остаться дома и сидеть там, закутавшись в пальто и взятое напрокат пуховое одеяло.

Но ей нужно было найти подарок для Линнет. Это была очень большая программа. Она в течение многих часов бродила с остекленевшим взглядом по магазинам детских игрушек, прежде чем купила кукольный чайный сервиз. Потом еще нужно было найти оберточную бумагу, открытку с надписью «Шесть лет» и большой упаковочный пакет «Джифи бэг». Раньше ей потребовалось бы на это не больше часа. Сейчас ей пришлось затратить на все это огромное количество энергии. В очереди на почте она потеряла сознание.

Она оказалась в очень неловком положении. Там было полно старушек, пришедших получать пенсию, и ей с трудом удалось вырваться от них. Они хотели вызвать «скорую помощь», но сразу успокоились, как только Руфа соврала, что она беременна. Беременность, казалось, могла объяснить любые проявления болезни. Руфа подумала, что если бы у нее вдруг оторвалась голова и покатилась в канаву, но она сказала бы, что беременна, все бы облегченно вздохнули и произнесли: «Ох, ну тогда не о чем беспокоиться».

Возможно, она потеряла сознание, потому что совсем ничего не ела. Дело было не в том, что ей не нравился вкус пищи, ей просто казалось, что все это не имеет никакого отношения к ее телу. Ей было совершенно все равно, что она видит перед собой, — горы брокколи, мяса, хлеба или белые фарфоровые тарелки и стальные вилки. Она уставала уже только оттого, что ей требовалось что-то поднести ко рту. Сегодня утром практически целый час, пока шла программа «Сегодня», она жевала небольшой ломтик тоста. Она смотрела в свою тарелку и видела, что тост совершенно не уменьшается в размерах.

Ей, однако, было гораздо лучше, если она не думала о грустных вещах. Например, о рождественских украшениях. От этого ей еще сильнее хотелось домой. Дом, по которому она тосковала, больше не существовал. Она хотела оказаться в старом Мелизмейте, где царили нищета и беспорядок, где на кухне сидели бы Настоящий Мужчина с Линнет на коленях и Роза на своем высоком табурете, а в детской наверху были бы ее сестры. Она разрушила детскую, покрасив ее в белый цвет и свалив весь хлам на чердаке конюшни. Разрушение было оплачено деньгами Эдварда. Она желала спасти дом Настоящего Мужчины, она надругалась над ним.

От мыслей об Эдварде ей стало теплее. В последнее время она замечала, что, когда она думает о нем, ее окутывает какое-то тепло, все звуки вокруг затихают, а земля под ногами превращается в трясину. Руфа увидела где-то вдали появившегося на светофоре зеленого человечка. Толпа хлынула по переходу. Прежде чем Руфа вспомнила, что тоже собиралась перейти дорогу, на светофоре загорелся красный человечек. Почему все происходит так быстро?

Она почувствовала руку на своем плече.

— Руфа? Я так и думал, что это ты.

Она повернула голову и увидела — не кого-нибудь, а именно Адриана Мекленберга.

* * *

Адриан действовал как человек, привыкший все делать безупречно. Он словно следовал инструкциям, содержавшимся в еще не написанной книге по этикету «Как себя вести, когда знакомая вам женщина падает в обморок на Принсес-стрит».

Он привел Руфу в отель «Каледониан» и устроил ее в огромном номере, похожем на футбольное поле, покрытое ковром. Послал за частным доктором. Это заняло у него не более пятнадцати минут, и затем уехал на совещание на Джордж-стрит. Та часть Руфы, которая еще была способна мыслить, чувствовала себя страшно униженной. Для Адриана обморок был примерно таким же неприятным и оскорбительным, как если бы человек вдруг испортил воздух, — в обоих случаях ненужное внимание, суета и неспособность контролировать себя.

Врачом оказалась молодая женщина не старше самой Руфы. Каждый вопрос она начинала с союза «И».

— И давно у вас произошел выкидыш?

— Почти пять недель назад. — Они пили крепкий листовой чай, и Руфа наклонилась вперед, чтобы подлить чая доктору в чашку.

— Спасибо. И много было крови?

— Тонны. Кровотечение продолжалось целую вечность. Но сейчас уже прекратилось.

— И были какие-то другие выделения?

Ну и вопрос. Слава Богу, что Адриан этого не слышит.

— Нет.

— И как долго длилась боль?

Руфа задумалась. Ей трудно было отделить одну боль от другой, трудно было сказать, где заканчивается одна и начинается другая.

— Она то появляется, то проходит. Но это терпимо.

Врач кивнула. Руфе показалось, что она держится немного официально и неуверенно, возможно, она не так давно работает врачом.

— Ваш терапевт вам что-нибудь назначил от болей?

— У меня, в сущности, нет терапевта, — сконфуженно проговорила Руфа. — Я здесь не так давно и не обращалась к врачу.

— Но вы же должны были обратиться к врачу, когда у вас произошел выкидыш?

— Я не видела в этом никакого смысла, — сказала Руфа. — Мне никто не смог бы уже помочь.

Врач посмотрела на нее осуждающе, а потом намеренно тактично проговорила:

— В таких случаях всегда нужно к кому-то обращаться за помощью.

— Я принимаю нурофен, — сказала Руфа.

— И вы нормально питаетесь?

— О да. — Это было правдой. Руфа действительно затрачивала очень много сил во время приема пищи. Она посмотрела в окно на стальное небо, пока врач что-то записывала в маленький блокнот.

— У вас анемия, — объявила она. — Я выпишу вам железо. И у вас, похоже, какая-то инфекция, так что я назначу вам небольшой курс антибиотиков, но, ради Бога, вы должны позаботиться о себе. Вам, вероятно, необходимы витамины D и С, но чтобы сказать точно, нужно полное обследование. — Она вырвала рецепт из блокнота.

Руфа улыбнулась, радуясь тому, что визит врача уже завершен. Она протянула руку за рецептом.

Врач сказала:

— Я должна отдать это портье. Так распорядился мистер Мекленберг.

— Почему?

— Это частный рецепт, — мягко сказала врач. — Он договорился с портье и оплатил все расходы. Вам не о чем беспокоиться.

Руфа была потрясена.

— Он все предусмотрел, не так ли?

Вопрос казался незаконченным. Врач спросила:

— И как вы сейчас себя чувствуете?

Трудный вопрос.

— Ну, я не знаю. Хорошо.

— Вы были чем-то подавлены в последнее время?

— Не думаю. — Что это значит? Быть подавленной — значит грустить, а Руфа не думала, что она чувствовала именно грусть.

— Это могло бы объяснить, почему вы ничего не едите, — сказала врач.

— Я же вам говорю, что я ем. Просто это продолжается и продолжается.

— Что продолжается?

— Ну, вы понимаете. Жизнь. Все вокруг. Но я постепенно начинаю овладевать ситуацией.

— Хорошо, — сказала врач, неожиданно улыбнувшись. — Постарайтесь отдохнуть пару дней и как следует пообедать. Я полагаю, мистер Мекленберг ждет вас внизу.

Руфа спустилась в ресторан, пожалев, что не надела сегодня что-нибудь более элегантное. Адриан был ее хорошим знакомым, и ему будет не очень приятно, если кто-то увидит его обедающим в ресторане отеля «Каледониан» с женщиной в джинсах. Если бы только она надела кашемировый свитер, но под шерстяную фуфайку она могла надеть две теплые нижние рубашки, а в квартире у нее было ужасно холодно.

Увидев ее, Адриан поднялся из-за стоящего обособленно в углу столика, где он читал «Файнэншел Таймс». Руфа слегка чмокнула его в свежевыбритую щеку.

— Ты был так любезен. Мне ужасно жаль, что все так случилось.

Он усадил ее на стул и сел сам.

— Пожалуйста, не извиняйся. Сейчас ты нормально себя чувствуешь?

— Абсолютно нормально. Не знаю, что на меня нашло. — К своему удивлению, Руфа обнаружила, что очень рада видеть Адриана. Сейчас он был не таким напряженным, и ей было гораздо легче разговаривать с ним, чем тогда, когда она пыталась выйти за него замуж. Кроме того, она изголодалась по общению с людьми. На протяжении многих недель она ни с кем нормально не разговаривала.

— Я должна сказать тебе, Адриан, это было очень любезно с твоей стороны. Ты был слишком добр ко мне, гораздо больше, чем я того заслуживаю.

Он сдержанно поблагодарил ее.

— Давай не будем об этом. Я заказал для тебя говяжью вырезку — судя по твоему виду, тебе необходимо съесть что-то существенное. Ты очень сильно похудела по сравнению с тем, когда я видел тебя в последний раз.

В последний раз он видел ее у Берри, в день ее помолвки с Эдвардом. Руфа не хотела говорить об этом и потому промолчала. Но Адриан и не ждал ответа.

— Ты очень изменилась, — сказал он, — но я сразу узнал тебя по твоим волосам — они остались прежними. А теперь выпей бокал вина и расскажи мне, что ты делаешь в Эдинбурге.

— Главным образом работаю, — осторожно проговорила Руфа.

— Где?

— Обслуживаю клиентов, которые заказывают приготовление званых обедов. И еще работаю в кафе возле Старого рынка, оно называется «Несси», по имени чудовища. Но ты его наверняка не знаешь.

Одна бровь Адриана удивленно поднялась вверх.

— В кафе? А что об этом думает твой муж?

Руфа решила, что он имеет право знать правду. Она вкратце рассказала ему историю своей катастрофической глупости, потягивая изысканное красное вино. Она старалась говорить небрежным и беспечным тоном, помня о том, как любил рассказывать свои истории Адриан — кратко и по существу. Она запнулась лишь один раз, когда поспешила перевести разговор в другое русло, упомянув о своем выкидыше. Он слушал с невозмутимым видом.

Им подали первое блюдо — копченую утку. Руфа выразила свое восхищение и предприняла решительную попытку справиться с деликатесом. Она жевала, жевала, жевала и, наконец, проглотила кусочек утки. И как только люди умудряются жевать целый день?

Еще до того как она закончила пережевывать первый кусок, к их столику подошел мужчина в униформе и передал Адриану белый бумажный пакет.

— Ваши лекарства, сэр.

— Спасибо. — Он протянул пакет через стол Руфе. — Я полагаю, тебе следует выпить их прямо сейчас.

Руфа открыла пакет и достала из него две пластиковые цилиндрические коробочки с лекарствами. В одной из них были блестящие коричневые таблетки с запахом ржавой проволоки, в другой — белые капсулы. Она проглотила одну таблетку и одну капсулу. Адриан с пренебрежительным видом отвернулся в сторону, пока она глотала таблетки.

— Я все еще никак не пойму, — проговорил он, — почему ты здесь? Что мешает тебе просто вернуться домой к своей семье?

— Я не могу посмотреть им в глаза, — сказала Руфа. Она понимала, что это кажется ему неубедительным, и попыталась объяснить. — Понимаешь, за дом и за все, что в нем есть, заплатил Эдвард. Я заставила его это сделать, согласившись выйти за него замуж. А сейчас я нарушила соглашение. Я обесчестила его.

— Наверное, я пропустил какую-то часть твоего рассказа, — сказал Адриан. — Я думал, что ты хочешь выйти за меня замуж из-за моих денег. Но я понимал, что это было не настолько важно, как меня пытались убедить. Для меня было очевидным, что ты влюблена в мистера Рекалвера.

— В самом деле?

— Признаюсь, я был немного недоволен, когда обнаружил, что меня использовали для того, чтобы двое влюбленных наконец-то могли воссоединиться.

Руфа почувствовала, что ее лицо пылает. Она вела себя как полная тупица и дешевка.

— Я знаю, что ты не любишь извинений, но я должна извиниться за то, как я себя вела. Я сейчас вспоминаю об этом и просто не могу поверить, что это была я.

— Итак, в конце концов ты поняла, что не любишь мистера Рекалвера?

— Все не так просто. — Руфа вилкой двигала кусочек утки по тарелке, рисуя едой, которую она совершенно не хотела есть, новый рисунок. — На самом деле я люблю его. И это только все усложняет, не так ли? Я люблю его и скучаю по нему больше, чем по кому-либо, — и посмотри, как я обошлась с ним. Ему действительно намного лучше без меня.

— Он тоже так считает?

— Думаю, что да. — Она осмелилась взглянуть на Адриана и увидела, что он смотрит на нее все с тем же выражением снисходительного изумления. — Пожалуйста, если ты увидишь кого-нибудь из наших, не выдавай меня. Не говори им, что ты меня видел. Я не перенесу этого.

В его глазах, кроме изумления, появилось нескрываемое неудовольствие.

— Руфа, если ты помнишь, я не принадлежу к вашему кругу и вообще не имею привычки распространять сплетни. Я не имею ни малейшего желания вмешиваться в ваши дела. — Он подозвал официанта. — Если ты не собираешься это доедать, оставь. В три часа я должен выехать в аэропорт.

* * *

— Ах, Берри. — Адриан, не сняв пальто, вошел в его коллективный офис.

Берри подскочил с виноватым видом, с ужасом осознав, что его застали врасплох в подтяжках без пиджака и с отсутствующим выражением на лице. Он вскочил на ноги.

— Адриан. Как прошло совещание?

— Я хочу с тобой поговорить не о делах. — Он взял портфель в другую руку. Взгляд его серых глаз на мгновение остановился на валявшемся на столе пустом пакете от хрустящего картофеля. — И, как я полагаю, о чем-то не очень приятном. Ты все еще встречаешься с сестрой Руфы Хейсти, которая работает в баре?

Берри почувствовал, что его лицо стало пунцовым.

— Да. Она работает в «Форбс энд Ганнинг». Я захожу туда иногда.

— Ты знал, что Руфа сбежала?

— Да, знал, как ни странно. — Когда неделю назад он ворвался в бар почти сразу же после возвращения из Франкфурта, вторая барменша, видя, как он расстроен, что не застал Нэнси, рассказала ему всю эту историю об исчезновении Руфы. Его дорогая Нэнси, вероятно, прорыдала всю ночь, выплакав все свои прекрасные глаза. От одной только мысли об этом он почувствовал физическую боль. Он мучительно искал предлог, чтобы заключить ее в свои объятия и утешить.

— Тогда скажи ей, что я видел Руфу. Я встретил ее сегодня в Эдинбурге и пообедал вместе с ней. Она работает в кафе под названием «Несси» недалеко от Старого рынка. Я не знаю точно, где оно находится, но не думаю, что там много кафе с таким названием.

Берри был поражен. Он едва не раскрыл рот от удивления.

— А у нее есть телефон?

— Она не дала мне номер телефона, — сказал Адриан. — Она заставила меня пообещать, что я никому не расскажу, что я ее видел.

— А что ее заставило передумать?

Адриан вздохнул.

— Она не передумала. Я солгал ей. Она выглядела так ужасно, что я подумал, что я просто обязан буду послать кого-нибудь спасти ее.

— Она больна? — Это были тревожные новости. Берри знал, что Адриан ни за что не стал бы вмешиваться в чужие дела, если бы у него был выбор.

— Да, — твердо сказал Адриан. — Когда она увидела меня, она потеряла сознание. Она сказала, что у нее был выкидыш. — В его взгляде промелькнуло отвращение. — Врач сказала, что у нее анемия. Она также что-то пыталась рассказать мне об инфекциях и депрессии, честно говоря, все это было не очень приятно.

— В любом случае, — смело сказал Берри, — было очень любезно с твоей стороны позаботиться о ней.

Неожиданно на лице Адриана появилась ледяная улыбка.

— Не смей обвинять меня в любезности. Я просто вынужден был позаботиться о ней, хотя это и противоречило моим инстинктам. Надеюсь, теперь я могу умыть руки?

— Да, конечно, — быстро проговорил Берри. — Я прямо сейчас пойду к Нэнси и все ей расскажу. — Он схватил свой пиджак со спинки стула. — Я уверен, что она захочет, чтобы я поблагодарил тебя.

— Скажи ей, чтобы она отправила эту глупую девчонку обратно к мужу, — сказал Адриан. — Он вышел из офиса, не сказав больше ни слова. Окошко, которое он приоткрыл для Руфы, теперь было закрыто.

Берри знал, что необходимо срочно сообщить эту новость Нэнси, но по пути все-таки решил забежать в туалет, чтобы пригладить свои непослушные волосы и поправить галстук. Был уже вечер, и толпа людей на Чипсайд значительно поредела. Ярко сверкающая рождественская елка в фойе здания напомнила ему о событиях прошлого года, о том вечере, когда он впервые увидел Нэнси.

Ему показалось, что он вспоминает чью-то другую жизнь. В это время в прошлом году он жил с Полли и был абсолютно уверен, что они будут жить вместе до тех пор, пока один из них не умрет. Он был упитанным и довольным жизнью; Полли втайне мечтала о том, что родословная ее семьи появится в «Книге пэров» Берка. Но одна случайная встреча с Рэном Верралом в прошлом году накануне Рождества перевернула всю его жизнь и жизнь Полли; и даже жизнь Адриана.

Теперь, спустя почти год, Полли скрывает свою ярость в доме своих родителей вблизи Питерсфилда. Она застала Рэна в постели с его бывшей женой и в отместку вывезла из его дома все, что смогла (вторая барменша рассказала ему обо всем в деталях). Рэн весь год промучился, мечтая о том, чтобы вновь вернуться к жене. В конце концов, его мучения закончились. Счастливый финал был предопределен звездами. В этот вечер Нэнси должна была быть в баре. С тех пор как на прошлой неделе закончился срок его командировки во Франкфурт, он несколько раз заходил в бар, но все безрезультатно. Вторая барменша, которую звали Фрэн, объяснила ему, что Нэнси сейчас работает всего два раза в неделю, а все остальные дни проводит в Мелизмейте. Сегодня она должна быть на работе. Понимая, что это не совсем честно, он все же не мог не думать о том, что если он принесет Нэнси новости о Руфе, это послужит поводом к более близким отношениям.

Бар был украшен серебристыми венками из виноградных листьев и битком забит посетителями, которые находились в предпраздничном приподнятом настроении. В углу большая компания работников соседнего банка уже начала праздновать Рождество. Берри заметил рыжую головку Нэнси, мелькающую среди черных пиджаков посетителей. Она работала, как фурия, быстро заполняя подносы бутылками и бокалами и бросая банкноты в кассу. У Берри возникло желание уйти и вернуться попозже, когда народ немного разойдется, но он самоотверженно решил остаться — ведь Руфа больна, и ее семья должна узнать об этом как можно скорее.

Берри наклонил голову и стал прокладывать себе путь сквозь толпу. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы наконец-то оказаться у стойки бара. Он крепко ухватился за край стойки, чтобы толпа не оттеснила его.

Нэнси улыбнулась ему.

— Привет. Что ты будешь пить?

— Ничего. Привет. Мне нужно поговорить с тобой.

— О чем?

Решительно протолкнувшись сквозь нависшие над стойкой плечи, он наклонился к ней.

— О Руфе. Адриан сегодня встретил ее в Эдинбурге. — Сквозь шум громких мужских голосов Берри коротко пересказал ей все то, что узнал от Адриана. Нэнси слушала, замерев. Когда он рассказал ей о выкидыше, обмороке и болезни, ее голубые глаза наполнились слезами. Ему очень захотелось ее утешить.

Она сказала:

— Я должна позвонить Эдварду, — и поспешно бросилась звонить, не проронив больше ни слова.

Берри мужественно старался не дать толпе оттеснить его от стойки бара, вцепившись в нее руками. Нэнси нуждается в нем. Он ни за что не покинет ее сейчас. Его решительность еще более возросла, когда он увидел торопливо возвращающуюся Нэнси, вытирающую слезы.

Он спросил:

— Ты дозвонилась ему?

— Да. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Я рада, что ты еще здесь.

Уголком глаза Берри заметил Саймона, который, надев фартук, также обслуживал клиентов. Саймон подозрительно покосился на Нэнси.

— Я сейчас что-нибудь закажу, — проговорил Берри. — Бутылку шампанского, пожалуйста. И два бокала.

— О, ты не один. — Она была явно разочарована.

— Да, я с тобой. — Берри надеялся, что его голос был лишен неуместного ликования. — И тебе нужно выпить.

— Я не могу, у нас слишком много клиентов.

— Когда ты заканчиваешь работу?

— Не раньше одиннадцати.

— А ты не можешь сделать перерыв?

Саймон, протиснувшись сквозь толпу, подошел к ней:

— Пошевеливайся, Нэнси, сейчас не время для ухаживаний.

— Извини. — С ресниц Нэнси скатились две слезы, а нижняя губа задрожала.

Берри почувствовал себя необычайно сильным. Он мог бы победить льва.

— Прошу прощения. — Он уверенно постучал Саймона по руке своей кредитной карточкой — он видел, что так делали другие мужчины. — Нэнси узнала плохие новости. Семейные проблемы. Я думаю, что мне лучше увести ее отсюда на минутку. Куда мы могли бы пройти?

Саймон был застигнут врасплох, он бросил испытующий взгляд на Нэнси.

— Хорошо. Извините. Я могу отпустить ее на полчаса. Я думаю, что вы можете пройти в офис.

— Спасибо, — сказал Берри.

Саймон открыл деревянную дверцу и пропустил Берри внутрь. Берри заботливо обнял Нэнси за плечи. Он ощущал мягкость ее кожи и тепло ее тела под тонким черным кардиганом. Его сердце бешено забилось. Вытирая глаза тыльной стороной ладоней, она подвела его к двери в голой кирпичной стене в подвале. Дверь вела в крошечный офис без окон.

Берри закрыл за собой дверь и сжал Нэнси в объятиях. Она уткнулась лицом ему в плечо.

— Моя дорогая, — прошептал он, с наслаждением вдыхая аромат ее волос. — Моя дорогая, все будет хорошо.

Нэнси проговорила приглушенным голосом, уткнувшись в его плечо.

— Я знаю, что это глупо, но для меня невыносима мысль о том, что Руфа потеряла ребенка и упала в обморок в присутствии Адриана. Боже, я так рада, что она жива!

Она оторвалась от него, громко шмыгая носом и пытаясь нащупать в кармане носовой платок.

Берри достал из кармана свой платок и вложил его в руку Нэнси.

— Но теперь с ней все будет хорошо. Вы нашли ее, вам больше не о чем беспокоиться.

— Я так и знала, что у нее не все в порядке! Я всегда чувствую это. Между нами существует особая связь. — Она вытерла слезы. — Не могу представить себе Адриана в роли доброго самаритянина.

Он тихо засмеялся.

— Самаритянина поневоле, очень недовольного тем, что ему приходится играть эту роль. Хотя, мне кажется, что он по-своему любит ее.

— Какая ирония судьбы, что именно он нашел ее, в то время как Эдвард сбился с ног, разыскивая ее по всему Эдинбургу. Он побывал там трижды, но не обнаружил никаких ее следов. Могу я высморкаться в твой платок?

— Считай, что он твой.

— Спасибо. — Нэнси высморкалась. — Он прямо сейчас отправится в Эдинбург. Не знаю, правильно ли я сделала, сообщив ему первому, но, я думаю, он имеет на это право. И потом, от него гораздо больше пользы, чем от всех нас. Он привезет ее домой. О, Берри, она будет дома на Рождество!

Впервые за все время она улыбнулась лучезарной улыбкой, которая уничтожила следы слезы. Она бросилась Берри на шею и крепко прижалась к нему. Берри показалось, что это так просто и совершенно естественно — целовать ее в нежные щеки и сочные губы.

Он оторвался от ее губ, держа руку на ее груди.

— Послушай, я должен сказать тебе, — прошептал он, — я не могу больше это скрывать. Ты богиня, ты ангел, я схожу по тебе с ума с того самого дня, когда ты заставила меня посмотреть на свои соски в Мелизмейте.

— О, дорогой, — у Нэнси на глазах блестели слезы, а по лицу блуждала блаженная улыбка. — Я схожу по тебе с ума с той минуты, когда ты сказал, что у тебя не так уж много денег, чтобы участвовать в этой дурацкой Брачной игре.

Они жадно прильнули к губам друг друга. Берри прижался своим бесстыдным членом к бедру Нэнси. Он тихо застонал и погладил ее роскошную грудь.

— Ты все еще расстроена, — прошептал он. — Я скажу твоему боссу, что ты не сможешь сегодня работать, а потом я отвезу тебя домой и буду любить тебя очень долго. Возможно, даже несколько дней.

— Недель… — Ее рука гладила его ширинку.

— Месяцев, а может быть, и лет. На самом деле мне, конечно, жаль, но боюсь, что я тебя никогда не отпущу.

Глава пятнадцатая

Кафе «Несси» невозможно было не узнать. Над его окном весело подпрыгивало забавное пурпурное чудовище. Увидев его, Эдвард замер на месте, чуть не задохнувшись от охватившего его волнения. А вдруг Руфы нет там? А вдруг она там? Он так долго искал свою неверную сбежавшую жену — это стало для него навязчивой идеей, — что она стала казаться ему чем-то нереальным, как призрак, которого невозможно поймать и удержать.

Не отрывая глаз от освещенного окна, Эдвард потер руки, пытаясь хоть немного согреть их. Небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, из которых вот-вот мог пойти снег. Он примчался в Эдинбург сразу же после звонка взволнованной Нэнси, задержавшись лишь для того, чтобы сообщить радостную новость Розе. Дорога до Эдинбурга показалась ему бесконечно долгой. Наконец, на рассвете он подъехал к гостинице на Шарлотт-сквер. К своему огромному удивлению, он проспал до десяти часов — так спокойно и без всяких сновидений он не спал со дня свадьбы. Он не сможет думать ни о чем другом, пока не убедится, что Руфа в безопасности.

Предыдущие поездки в Эдинбург только укрепили его решимость. Он замучил расспросами персонал гостиницы, в которой Руфа расплачивалась с помощь кредитной карточки. Одна из девушек вспомнила, что Руфа, кажется, искала квартиру. Эдвард обошел все агентства, сдающие квартиры внаем, которые он нашел в телефонном справочнике, прочесал вдоль и поперек весь город, а она все это время работала здесь до изнеможения, чтобы не умереть от голода. Он, должно быть, сотни раз проходил мимо этого кафе.

Эдвард решил дождаться обеденного времени, чтобы застать Руфу за работой. В этом случае у нее будет меньше шансов убежать от него. Собравшись с духом и приготовившись к еще одному разочарованию, он пересек узкую улицу и подошел к кафе.

Его сердце замерло. В окне он увидел ее.

Руфа в полосатом фартуке, похожем на фартук мясника, что-то перемешивала в огромной кастрюле. С тех пор как он видел ее в аэропорту — Руфа провожала его в Гаагу — она изменилась до неузнаваемости. Она была страшно худой. Впалые щеки и темные круги под глазами. Она была бледной и измученной, но невероятно красивой. Он почувствовал огромное облегчение оттого, что наконец-то нашел ее. По его лицу заструились слезы, которые на обжигающем ветру моментально превратились в лед.

Руфа обернулась и увидела его. Она замерла на месте, широко раскрыв глаза от неожиданности. Эдвард бросился внутрь кафе, подошел к ней и прижал к себе. Под слоями одежды остро выступали ее кости. Словно задыхаясь без кислорода, он вдохнул запах ее волос. Потом мягко отстранил от себя, чтобы заглянуть ей в лицо. В ее смущенных глазах не было слез.

— Моя дорогая, — прошептал Эдвард, не обращая внимания на взгляды посетителей. — Скажи что-нибудь. Скажи, что ты больше никуда не убежишь. Скажи, что ты рада, что я тебя нашел.

Руфа прошептала:

— Я потеряла ребенка. — Ее тело содрогнулось. Она бросилась ему на шею и разрыдалась.

Она так давно не плакала… Выплакавшись, она оторвалась от него, вытирая глаза тыльной стороной ладони и рассыпаясь в извинениях. Она настояла на том, чтобы до конца отработать свою смену. Эдвард отказался оставить ее одну. Он уселся за столик в углу и не спускал с нее глаз, словно опасаясь, что она снова исчезнет. Она принесла ему мясное рагу, и он съел его, не почувствовав вкуса. Время обеда прошло, кафе опустело. Он смотрел, как она убирает посуду, переговариваясь с посетителями. Все это казалось странным сном, не более. Время от времени Руфа посматривала на него с сомнением и беспокойством. И каждый раз он ободряюще улыбался ей в ответ. Он приехал не для того, чтобы упрекать ее. Он хотел, чтобы она знала: он приехал спасти ее. Она явно нуждалась в этом. Ему казалось, что она рада тому, что он приехал за ней. Когда он улыбался ей, в ее печальных глазах появлялись искорки надежды.

Напарница Руфы подошла к столику Эдварда с чашкой чая. Она прошептала:

— Вы ее муж, не так ли? Она мне рассказывала о вас. Я отправлю ее собирать вещи, как только мы здесь закончим.

Ему хотелось забросать женщину вопросами, но у нее не было времени. Он терпеливо дожидался, пока Руфа вымоет плиту, протрет стойку бара и снимет свой фартук. Когда она наконец прибралась, он увидел, что ее слегка качает.

Напарница Руфы принесла ее пальто, что-то сказала и поцеловала ее на прощанье.

Квартира Руфы была недалеко от кафе. На Ройял Майл можно было пройти напрямик, поднявшись по крутым каменным ступеням. Эдвард шел за ней, с горечью отмечая, что она едва держалась на ногах под порывами ледяного ветра. Он был готов протянуть руку и подхватить ее, если она вдруг упадет. Войдя в квартиру, она перестала делать вид, что нормально себя чувствует, и без сил рухнула на диван со вздохом облегчения.

— Лестница, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — В этом городе сплошные лестницы.

С каких это пор Руфа не может осилить ступени? И сколько еще она будет делать вид, что она не больна? Эдвард сдержал желание прочитать ей нотацию о необходимости заботиться о себе. Ему не следует забывать, что он не в армии и что перед ним хрупкая женщина, а не нерадивые новобранцы. В гражданской жизни привычка читать нотации приводит к тому, что жены просто сбегают, и все.

— Я приготовлю чай, — сказал он.

— Это хорошая идея.

Она даже не возражала против того, что он будет готовить чай: это плохой знак.

Он прошел на кухню размером с гроб. Маленькое узенькое окошко выходило во двор королевской резиденции, где фотографировалась кучка туристов. Эдвард пришел в крайнее замешательство, увидев, что на полках нет никакой еды, кроме сдобного печенья к чаю. На подставке для сушки посуды небрежно валялись кулинарные книги. Эдвард понял, что Руфа практически не бывала в этом помещении.

Когда он вернулся с чаем, он увидел, что Руфа — все еще в пальто и перчатках — крепко спит. Он тихонько позвал ее. Она даже не пошевелилась. Эдвард осторожно подложил ей под голову жесткую подушку. Он обнаружил в крошечной спальне, вызывающей клаустрофобию, тонкое одеяло и накинул его на нее, а потом сел рядом и стал ждать, когда она проснется. О Боже, как ужасно она выглядит! Она не должна больше оставаться в этом мавзолее, но как, как убедить ее, что он — это человек, который готов умереть ради нее, если только она ему позволит.

Короткий зимний день сменился сумерками, а он все сидел и смотрел на нее. Когда стало совсем темно и уже невозможно было различить ее лицо, он встал, включил лампу и задвинул шторы на окнах, чтобы укрыться от зимней ночи. За окном, в лучах света, падающего из окна, кружились крупные снежинки.

Он вновь сел рядом с ней, подумав о том, сможет ли когда-нибудь рассказать ей, как давно и как сильно он ее любит. Что бы ни утверждала местная молва, он вовсе не был влюблен в нее с тех пор, когда она была еще ребенком. Тогда она была всего лишь одной из дочерей Настоящего Мужчины, с редкими зубами и разъезжающимися во все стороны ногами, как у жеребенка. Когда он бывал дома, он часто заставал Руфу на своей кухне. Она сидела рядом с его матерью и Элис и с серьезным видом помогала им чистить горох или месить тесто для пирога. На протяжении многих лет Настоящий Мужчина обращал его внимание на расцветающую красоту Руфы. Эдвард замечал это теоретически, но влюбился он в нее только тогда, когда ушел из армии.

Сначала они были друзьями. Руфа, в отличие от всех остальных, видела, как тяжело он переживает смерть матери, насколько глубже стала его депрессия и ощущение оторванности от нормальной жизни. Интересно, догадывалась ли она, как сильно он нуждался в ней в такой долгий и такой тяжелый год?

Момент озарения наступил для него в тот день, когда Настоящий Мужчина организовал в Мелизмейте грандиозный пикник в честь дня рождения Розы. В самый разгар праздника вдруг полил проливной дождь, и все поспешили укрыться. Эдвард оказался рядом с Руфой. Он смотрел на ее мокрые волосы и смеющийся рот и вдруг осознал, что чувствует по отношению к ней. Он понял, что любит ее и что это очень серьезно.

Он с грустью смотрел на лицо жены. Может, все дело в освещении, но она выглядела немного лучше. Ее губы слегка порозовели.

Эдвард в который уже раз вспомнил о той единственной ночи, когда он потерял контроль над собой. Во всем был виноват бренди. Бедняжка Руфа напилась, как скунс, она едва стояла на ногах, она ничего не соображала. Ему было стыдно за себя, за то, что он овладел ею, но никогда в жизни он не испытывал такой безумной страсти. Она кончила, а потом отключилась, но он не остановился. Он продолжал заниматься любовью с женщиной, которая была без сознания. «Мое место в сумасшедшем доме», — подумал он.

Воспоминание о той ночи заставило его вновь испытать стыд. На следующий день он пришел в ужас, глядя на страшные мучения Руфы.

Со дня смерти Настоящего Мужчины Эдварда глубоко тревожила ее исключительная ранимость. Одному Богу известно, что испытывала она, глядя на мертвое тело отца. Он сожалел о том, что так безжалостно говорил ей о невыносимом. А еще он отчитывал ее за горы варенья, наваренные вместо того, чтобы спасти дом, выставленный на аукцион. Это по его мнению, а Нэнси, как всегда бросившаяся на защиту сестры, выпалила, что Руфа занимается этим для того, чтобы заплатить проклятым владельцам похоронного бюро. Потом Эдвард целый день колол дрова, чтобы хоть как-то избавиться от угрызений совести. Он ни за что бы не согласился воспользоваться ситуацией и жениться на Руфе, если бы бедняжка не была полна решимости выйти замуж за кого-то другого. Слава Богу, что ей не удалось этого сделать — он успел подхватить ее на самом краю обрыва.

Руфа вздохнула и заворочалась. Она взглянула на потолок, а потом повернула голову в сторону Эдварда. Он был рад, что затравленное выражение на ее лице исчезло, как только она увидела его.

— Сколько сейчас времени?

Эдвард подошел к дивану и сел у нее в ногах.

— Почти семь.

— Сколько? О Боже…

Он положил руку ей на плечо.

— Не волнуйся. Я все-таки приготовлю тебе чай.

— Я просто не верю. Я проспала целых три часа. — Она улыбнулась, глядя ему в лицо. — Я рада, что ты все еще здесь. Если бы ты ушел, я бы подумала, что ты мне приснился. Ты мне постоянно снишься. Если ты пойдешь на кухню, принеси мне, пожалуйста, стакан воды. Мне надо принять таблетки. — Она приподнялась на локтях, поискав взглядом свою сумочку. — Просто невероятно. Я чувствую себя намного лучше.

— Ты выглядишь отвратительно, — сказал Эдвард. — И конечно же, я здесь. Я никуда не собираюсь уходить.

— Адриан все-таки выдал меня, да?

— Да, слава Богу, — сказал Эдвард. Он все-таки порядочный человек.

— Он был невероятно добр со мной. Несмотря на то что болеть, по его мнению, неприлично.

— Я не удивлен, что ты заболела. Здесь нет ни крупицы еды, и к тому же ужасный холод. Нельзя ли подкрутить батареи, чтобы было теплее?

— Боюсь, теплее они уже не будут.

— Ну ладно, тогда оставайся под одеялом.

Эдвард заварил свежий чай и достал печенье, с трудом подавив в себе желание прочитать ей нотацию. Все это свидетельствовало о том, в каком состоянии она находилась. У нее была самая настоящая депрессия. И это в значительной степени его вина, ведь он не сразу понял, что ведет себя как полный эгоист.

Когда он принес ей чай и стакан воды, Руфа уже сидела. Она сняла перчатки и попыталась пригладить волосы.

— Большое спасибо. Как там все? У Линнет все в порядке? Мне ужасно не хотелось пропускать ее день рождения.

— У всех все в порядке, — сказал Эдвард, присаживаясь рядом с ней. — Они почувствуют себя еще лучше, когда ты скажешь, что возвращаешься домой.

— А я возвращаюсь домой? — Руфа была озадачена, пытаясь вспомнить, почему она не может поехать с ним.

— Да, — твердо произнес он. — Сейчас я выпью свой чай и увезу тебя из этого дома.

— Я не знаю, смогу ли я.

— Ты не хочешь?

Ее глаза наполнились слезами.

— Хочу. Больше всего на свете.

Эдвард взял ее холодную руку и поднес к губам.

— Ру, дорогая, все закончилось. Позволь мне позаботиться о тебе.

Она покачала головой.

— Я не могу. После того, что я сделала.

— Моя дорогая, все уже забыто.

— Но не мною, — сказала Руфа.

— Дело не в прощении. — Эдвард говорил таким нежным и ласковым голосом, что Руфа заплакала. — Я разыскивал тебя столько времени не для того, чтобы ты попросила у меня прощения. Это я должен просить у тебя прощения. Я вел себя нечестно по отношению к тебе, когда не рассказал тебе о Пруденс. — Ему очень не хотелось говорить о Пруденс, чтобы не выглядеть в глазах Руфы униженным. Это было примерно так же, как давать свидетельские показания в Международном трибунале по расследованию военных преступлений. — Я не рассказал тебе всю историю. Я считал, что она не имеет никакого значения, потому что все это было в прошлом. Я забыл, каким возмутителем спокойствия может быть Пруденс.

— Ты рассказал ей о нас, — с горечью проговорила Руфа.

— Мне не с кем было поговорить, поэтому я решил поговорить с ней, — сказал Эдвард. — Я еще тогда понял, что мне не следовало этого делать. Извини меня.

Она посмотрела на него.

— Ты клянешься, что между вами действительно все кончено?

— О Господи, конечно! Между нами все было кончено еще тогда, когда мы расстались в первый раз.

— После смерти Элис.

— Да. Когда мы… В общем, потом все было совсем по-другому. В наших отношениях не было любви. Мы встречались примерно три раза в год. Все ее браки были неудачными. Я думаю, потому, что она пыталась найти мужчину, похожего на ее отца. Впрочем, все это не имеет значения. Ей нужна была моя дружеская поддержка.

— А тебе нужен был секс.

— Да. — Эдвард был недоволен собой, но не мог отрицать этого. — Не могу сказать, что секс для нас ничего не значил, но это было просто дружеское соглашение.

— Пруденс, по-видимому, думала, что это было нечто большее, — сказала Руфа.

— Она бы ни за что не сдалась, пока не заставила нас пережить муки ада. Теперь я это понимаю. А тогда я считал себя виноватым. — Он мрачно улыбнулся. — Ты ведь знаешь, как я не люблю ошибаться.

— В тот день, когда вы отправились с ней завтракать, — сказала Руфа, — она ведь думала, что вы займетесь сексом, не правда ли?

Эдвард был смущен. Он понимал теперь, что поступал неправильно во всем, что касалось Пруденс. Он заставил себя взглянуть Руфе в глаза.

— В сущности, да.

— Ты спал с ней, когда ездил в Париж, — сказала Руфа.

— Да, несмотря на то что я был помолвлен с тобой. — Он заставил себя не искать оправданий. Их не было. — Не буду говорить, что я не смог удержаться, это будет смешно. Но она предложила, а я не попытался отказаться.

Она прошептала.

— Тебе нужен был секс.

Эдвард тихо застонал.

— Конечно. Мне безумно был нужен секс. — Он старался не напугать ее своими откровенными признаниями. — На протяжении последних нескольких лет моя жизнь была одной большой попыткой избежать всего, что могло бы мне напомнить, до какого отчаяния я доведен. Мои отношения с Пру помогали мне не сойти с ума.

Затаив дыхание, Руфа спросила:

— Это я довела тебя до отчаяния?

— О Боже… — Он попытался рассмеяться, хотя готов был заплакать. — Если бы ты только знала.

— Ты должен был как-то показать мне это.

— Я ждал, когда все будет так, как должно быть. Но это было невозможно, я не мог забыть о том, что наш брак был лишь сделкой.

— Но мы никогда не говорили о сексе, — сказала Руфа. — Стоило мне только намекнуть тебе об этом — как ты сразу же отправлялся во двор ремонтировать трактор.

Это действительно было так, и Эдвард рассмеялся. А ведь совсем недавно он был просто в отчаянии из-за пропасти, что была между ними.

— Мне страшно не хотелось заставлять тебя заниматься со мной любовью. Мысль о том, что я обладаю тобой, потому что я заплатил за тебя, была невыносимой. Твоя мать даже решила, что я импотент.

— Я подумала, что ты захочешь возобновить прежние отношения с Пруденс, потому что она лучше меня в постели.

— О Боже…

Она слабо улыбнулась.

— Прекрати повторять одно и то же.

— Извини, Руфа. Я расскажу тебе все, что я должен был рассказать тогда. — Эдвард заставил себя посмотреть на нее. — Ты права, конечно, права, я не могу отрицать этого. В тот день за завтраком она предложила мне заняться сексом. Наверное, это было глупо с моей стороны, но я удивился.

Руфа спросила:

— Как она это сделала?

— Может быть, не стоит обсуждать детали?

— Стоит.

Он улыбнулся вымученной улыбкой.

— Хорошо. Пру сказала, что я выставил себя полным дураком, женившись на тебе, поскольку у тебя явно что-то… — Он вздохнул. — Послушай, я не стану повторять все, что она говорила о тебе. Какой смысл? Ты ей сполна отомстила.

— Я отомстила?

— Перестань, Руфа. Она была в ярости, когда узнала о твоей связи с Триссом. Она говорила, что из-за тебя он получил нервное расстройство, что его выпускные экзамены оказались под угрозой, и еще много чего.

Губы Руфы побелели.

— Я не хотела причинять ему боль.

— Он переживет, — сухо сказал Эдвард. — Все это в значительной степени связано с нашим прошлым. Я знал, что она злится из-за денег. Дело не в ее жадности, просто существует много причин, по которым она хотела бы, чтобы деньги остались в семье. После смерти Элис мне было не трудно в нее влюбиться. Я знаю, что она собиралась выйти за меня замуж, потому что она, как ни странно, считала, что я добрый и со мной легко жить вместе.

— Ты добрый, — кивнула Руфа. — И с тобой было бы значительно легче жить вместе, если бы ты хотя бы иногда признавал, что не прав.

— Спасибо. Как говорится в псалме, я признаю свои прегрешения, и мой грех всегда передо мной. — Эдвард улыбнулся. Как это ни странно, но он был тронут тем, что она так серьезно говорит о его недостатках. — Но из этого ничего не вышло. Пру не любила меня. Я понял это, когда она действительно влюбилась — в другого человека.

— В кого?

Он не мог взглянуть на нее.

— Не имеет значения. Ты его не знаешь.

— В Настоящего Мужчину, не так ли?

Он снова вздохнул. Она хочет знать всю правду.

— Да, конечно, в него. Она была одним из самых сильных его увлечений. Она влюбилась в него, а он, конечно же, бросил ее. Я думаю, он был единственным мужчиной на свете, который бросил ее. Поэтому, когда я женился на его красивой дочери, Пру восприняла это как оскорбление. Но я думаю, ты будешь рада услышать, что в последний раз я без особого труда отклонил ее предложение. Я подозреваю, и она решила, что я импотент. Но она наверняка считает, что я идиот. Возможно, я на самом деле идиот. — Он протянул руку и погладил Руфу по щеке. — Я не могу отказаться от тебя. Я так безумно тебя люблю, что сделаю все, чтобы удержать тебя. Когда Нэнси позвонила мне вчера вечером и сказала, что ты больна, я бросился к тебе, чтобы отвезти домой. Тебе не нужно сейчас ни о чем думать и принимать какие-то решения, пока ты не вернешься домой. И тебе не нужно беспокоиться о том, что ты должна что-то делать только потому, что по глупости согласилась выйти за меня замуж. — Он улыбнулся, страстно желая утешить ее. — Ты будешь делать так, как ты захочешь.

Усталые глаза Руфы наполнились слезами.

— Это не было глупостью. Это был мой самый разумный поступок. Я даже не знаю, как мне начать просить у тебя прощение.

Он сел на диван рядом с ней и заключил ее в объятия. Она прижалась к нему и разрыдалась. Он почувствовал вдруг, что она прикасается к нему как-то по-другому. Ощущение физической сдержанности в их отношениях пропало. Тот лед, который образовался в ее сердце после смерти Настоящего Мужчины, начал таять. Сейчас она уткнулась в его плечо так, словно ей необходимо было прикоснуться к нему, чтобы облегчить внутреннюю боль.

Совершенно непроизвольно в его голове пронеслась вереница мыслей. Он слегка откинулся на подушки, чтобы Руфа не заметила его эрекции. Он нежно перебирал ее волосы.

— Ну, хватит, Ру. Я не смогу проделать весь этот путь до Мелизмейта, если ты всю дорогу будешь так терзаться. Я вижу, как глубоко ты сожалеешь. Ты чуть не умерла от этих переживаний.

— Я не больна, я так плохо себя чувствую с тех пор, как потеряла ребенка… — Руфа подняла голову. — Ты рассказал Тристану?

— Нет. — Эдвард не удержался и ответил очень резко.

— Он должен знать.

— Гм… Думаю, что да.

Руфа нерешительно спросила:

— Ты слышал что-нибудь о нем? Как он?

— Насколько я знаю, у него все хорошо.

— Я рада.

Они оба замолчали. Эдвард спросил:

— Это все, что ты хочешь мне сказать?

— Мне тяжело было думать, что я сделала его несчастным, — сказала Руфа. — Не могу понять, что со мной случилось.

— Ты влюбилась в него.

— Я думала, что я влюбилась, мне казалось, что я влюбилась именно в него. Сейчас уже все прошло. — Она говорила спокойно, но он заметил, как она нервно вцепилась пальцами в отворот его твидового пальто. — Я бы сказала, что это была другая Руфа, которая влюбилась в Тристана. Но тогда я была бы похожа на Линнет, которая обычно говорит, что это Почтальон Пэт нацарапал на стенах. Одному Богу известно, что творилось в моей голове. Я думала, что умру, если мы расстанемся. Он так хотел меня.

Эдвард поморщился от слов «Он хотел меня», которые подразумевали, что ее муж не хотел ее. Он постарался придать своему лицу как можно более безучастное выражение.

— Я ездил в Оксфорд через несколько дней после того, как там побывала ты, и разговаривал с Тристаном.

— И в каком он был состоянии?

— В ужасном. Он сказал, что сделает все возможное, чтобы вернуть тебя.

— О…

— Ты хочешь вернуться к нему?

— Нет. — Он почувствовал, как напряглось ее тело в его объятиях. — Я уже не чувствую к нему того, что чувствовала тогда. Все это было основано на моих фантазиях. Но все мои фантазии и мечты были разбиты, когда я появилась на пороге его дома.

— Я знаю, — сказал Эдвард. — Он предложил тебе сделать аборт. Когда ты услышала это и увидела его отвратительно грязную кухню, пелена спала с твоих глаз.

Руфа издала короткий смешок, который был похож на всхлипывание.

— Неужели я настолько предсказуема?

— Я знаю тебя достаточно хорошо. — Эдвард почувствовал, что непроизвольно возникшая эрекция стала ослабевать. Он дружески поцеловал Руфу в лоб и выпустил из своих объятий. — Я знаю, что ты хочешь домой. Так что давай забудем о прошлом. Мы оба совершили ошибки. Я прощу тебя, если ты простишь меня.

— Мне нечего прощать…

— Ну хорошо. Собирай вещи, а я сообщу Розе, что мы выезжаем.

— Сейчас?

— Прямо сейчас. Можешь обвинять меня в том, что я привык распоряжаться и командовать, но тебе нельзя больше оставаться одной.

* * *

Эдвард оставил Руфу в квартире, а сам отправился за своей машиной. Пока он ехал из Нового города, машина успела достаточно прогреться. Руфа откинулась на пассажирское сиденье с таким блаженным вздохом, что они оба рассмеялись.

— Мне уже очень давно не было так тепло.

Он пристроился за длинной вереницей машин, направляющихся к автостраде.

— Поспи, если хочешь.

Она подавила зевок.

— Я еще раз тебе повторяю, что я не инвалид. Сейчас, когда я стала принимать таблетки, я чувствую себя намного лучше. Позже я поведу машину.

— Даже не думай об этом. Не пытайся помочь. Ты не будешь возражать, если я включу новости?

— Включай.

Эдвард включил приемник как раз тогда, когда передавали прогноз погоды. Диктор сообщил о сильном снегопаде в восточной части Шотландии и о возникших пробках на автостраде.

Руфа пробормотала:

— Это на нашей автостраде пробки?

— Да.

— Мы могли бы вернуться обратно в мою квартиру и выехать завтра.

— Я ни за что не вернусь в ту квартиру, — резко прервал ее Эдвард. — Я лучше всю ночь простою в пробках. — Она выглядела встревоженной. Он попытался улыбнуться ей ободряюще. — Но я думаю, что это не потребуется. Я уверен, что смогу найти кратчайший путь.

Она доверилась ему. Это было так приятно — откинуться на сиденье в теплом салоне и не беспокоиться об этих ужасных дорожных условиях, а полностью положиться на Эдварда. Ее голова была пустой, как воздушный шарик. Она была в состоянии полусна, осознавая все, что происходит вокруг. Эдвард крепко держал руль и, нахмурившись, смотрел на дорогу. Дворники с трудом справлялись со снегом, залеплявшим стекло.

Эдвард воспринимал все это — рождественскую суматоху, отвратительную погоду, огромные пробки — как сложную задачу, которую он должен выполнить, как испытание его сил. Руфа пассивно наблюдала за его действиями, удивляясь своему спокойствию. Разве не должна она испытывать угрызения совести? Возможно, это придет позже. Сейчас, когда Эдвард был рядом, она чувствовала огромное облегчение, и все остальное не имело значения. Это был конец кошмара, спасение из темницы. Наконец-то она могла признаться самой себе, как сильно она скучала по нему. Она жалела, что он так спешил уехать, и они не смогли закончить разговор. С Эдвардом у нее всегда было ощущение, что она не все успела ему сказать.

Не было никакого смысла продолжать с ним разговор сейчас. Он был слишком поглощен своим стремлением доказать самому себе, что он сможет преодолеть все препятствия. Он съехал с забитого машинами шоссе и теперь осторожно продвигался вперед по узким улочкам, на которых даже не было освещения. Они проезжали мимо деревень с закрытыми ставнями окнами и окраин маленьких городков. Руфа смотрела на него, думая о том, как ей повезло, что она встретила Адриана. Благодаря Адриану (или в большей степени врачу, которой он, вероятно, заплатил кругленькую сумму), она сейчас чувствовала себя намного лучше, чем на протяжении всех предшествующих недель. Правда, она испытывала некоторую слабость от антибиотиков, но это ерунда. Это было даже приятно после той отвратительной слабости, которую она испытывала раньше. Инфекция превратила ее несчастье в настоящую трагедию. Как странно, подумала она, что трагедия может свестись к обычной болезни, которую можно вылечить таблетками.

Машина замедлила ход и остановилась. Эдвард поставил ее на ручной тормоз и выключил двигатель. Вокруг них была сплошная темнота, и лишь где-то вдали были видны несколько огоньков. Ветер усилился, и это был единственный звук, который доносился до них снаружи.

Руфа, задремавшая в тепле, глупо пробормотала:

— Где мы?

— Одному Богу известно.

— Что ты сказал?

— Я заблудился, — сказал Эдвард. — Я могу провести вооруженный конвой через боснийские горы, где полно снайперов, но не могу найти Бервик-он-Твид. Ну-ка, дай я еще раз взгляну на карту. — Он отстегнул ремень безопасности и нагнулся над картой, которую положил ей на колени. — Ты была права. Надо было остаться в Эдинбурге. Не знаю, что на меня нашло, — я просто хотел поскорее увезти тебя домой, пока ты снова не исчезла.

— Я больше не собираюсь исчезать, — сказала Руфа.

— Как ты себя чувствуешь? — Его серые глаза с прожилками, похожие на гальку, посмотрели в ее глаза. — Ты очень расстроена?

— Вовсе нет, я чувствую себя прекрасно. — Его лицо было совсем рядом. Она нежно провела рукой по его лбу, погладив мелкие морщинки. — Я люблю тебя.

Он замер, а затем попытался перевести все в шутку.

— Несмотря на то что я совершенно не умею ориентироваться на местности?

— Я так сильно люблю тебя, что согласна даже заблудиться с тобой в метель, — сказала Руфа. — Это в любом случае лучше, чем быть одной без тебя.

— Без всех.

— Особенно без тебя. Почему ты не веришь мне, когда я говорю, что люблю тебя?

Эти слова потрясли его.

— Конечно, я тебе верю.

— Нет, не веришь. Я столько раз пыталась сказать тебе об этом. Ты считаешь, что я испытываю к тебе благодарность или что-то вроде того. — Сердце Руфы глухо заныло, но она решила наконец высказать ему все, о чем так долго молчала. — Ты всегда старался не дать мне показать свою любовь. Ты вел себя так, словно не хотел, чтобы я любила тебя, ты понимаешь, что я имею в виду. Мне хотелось, чтобы ты объяснил мне, что я делаю не так. Когда мы поженились, я была готова спать с тобой.

Эдвард сердито фыркнул.

— «Была готова спать» совсем не то же самое, что хотела спать со мной. Каждый раз, когда я приближался к тебе, ты принимала такой вид, словно пришла к зубному врачу.

— Вовсе нет!

— Мне так казалось. И я не мог заниматься с тобой любовью в таких условиях.

— Ты слишком гордый.

— Да.

— Но, Эдвард, — умоляюще прошептала она — ведь сейчас все совсем иначе.

— Ты имеешь в виду — после Тристана? Не хочешь ли ты сказать, что я должен его поблагодарить за то, что у тебя появился интерес ко мне?

Руфа сморщилась от боли:

— Это нечестно.

— В чем бы ни была проблема, ему, видимо, удалось устранить ее, — сказал Эдвард. — Он застонал и отодвинулся от нее. — Господи, ну и момент ты выбрала, чтобы рассказать мне об этом!

— Я все делаю не так, — в отчаянии проговорила Руфа. — Возможно, что именно благодаря ему, я… Но если бы ты спал со мной, я все это узнала бы от тебя.

Он разозлился и изо всех старался сдержать свою ярость.

— Ты хочешь сказать, что я должен был заставлять тебя до тех пор, пока тебе бы это не понравилось? Тристан поступил именно так?

— Нет! — резко ответила она. — Я думала, мы договорились забыть о том, что было. Или это касается только меня?

— Ты ждешь, что я извинюсь перед тобой за то, что я вел себя слишком прилично и не изнасиловал тебя…

— Вовсе нет!

Он прорычал:

— Это ужасно глупо. Вчера в это же время я думал, что сидеть рядом с тобой — это и есть абсолютное счастье. А теперь мы с тобой ссоримся, прямо как супружеская пара.

— Все, что я пытаюсь тебе сказать, это то, что я люблю тебя, — сказала Руфа. — И то, что мне очень понравилось, как ты трахал меня.

— Ты была пьяна.

— Надо было мне снова напиться, чтобы ты опять меня трахнул. — Она разочарованно улыбнулась. — Тебе не нравится, когда я произношу слово «трахал», да?

— Не очень. Мне кажется, это не очень уместно и совсем не похоже на тебя.

— Откуда тебе знать, какая я на самом деле? Ты создал для себя идеальный образ, и ему иногда очень трудно соответствовать. Ты не трахался со мной, и я думала, что ты не хочешь меня.

— Ты ошибалась. — Эдвард взял ее руку и прижал ее к своему паху, чтобы она почувствовала его эрекцию. — Видишь, как сильно я тебя хочу.

У Руфы закружилась голова. Все ее тело заныло от желания.

Он придвинулся к ней и отстегнул ее ремень безопасности. Он жадно приник к ее губам. Они попытались расстегнуть друг на друге бесчисленные слои одежды. Когда Эдвард оторвался от нее, они оба с трудом дышали. Она испугалась, что он снова рассердился, но он улыбался. Он не мог оторвать от нее глаз.

— Может быть, я действительно совсем не знаю тебя, — сказал он, — но я думаю, что ты вряд ли предпочитаешь, чтобы тебя трахали в машине.

* * *

Бреймар был расположен на одной из улиц на окраине Бервика и являл собой жалкое подобие каменного особняка эпохи Тюдоров. Крупные мокрые снежинки таяли, падая на бетонную подъездную дорожку. Дом был полностью погружен в темноту, лишь над крыльцом горел слабый призрачный свет. В окне у входа была выставлена табличка: «разумные цены — спальни с туалетом и душем — свободные места».

— Все только самое лучшее, — сказал Эдвард. — Пошли. Давай кого-нибудь разбудим.

Он выскочил из машины навстречу ветру и помог выйти Руфе. Обнимая ее одной рукой, он нажал на звонок. Где-то в глубине дома раздался пронзительный звук, который эхом разнесся по всему погруженному в сон дому.

— Не замерзай, — сказал он. — Он крепко обнял ее, и они снова стали целоваться. Ей было даже немного стыдно оттого, что она так сильно его хочет. В его прикосновениях чувствовались настойчивость и уверенность, и это пробудило в ней страстное желание, которое она когда-то испытывала по отношению к Тристану, и что-то еще, в самой глубине ее сердца. Она прикрыла глаза, стараясь сосредоточиться на ощущении его рук, пытавшихся проникнуть через одежду к ее груди.

Внутри дома хлопнула дверь. Они отскочили друг от друга, их сердца бешено колотились. Послышались мягкие шаги по лестнице. На крыльце вспыхнул свет, и они смогли разглядеть за замерзшим стеклом нескладную фигуру в чем-то розовом. Седая женщина очень долго возилась с засовами и замками, потом, наконец, чуть-чуть приоткрыла дверь.

— Что вы хотели?

— Извините за беспокойство, — сказал Эдвард. — Я знаю, что уже очень поздно, но нам с женой нужна комната.

Женщина с сомнением посмотрела на них.

— Боюсь, что мы не сдаем комнаты людям с улицы.

— Пожалуйста, — попросила Руфа. — Нам очень неловко, что нам пришлось вас побеспокоить, но… — Она улыбнулась Эдварду. — Но у нас медовый месяц.

Эдвард почувствовал прилив такого счастья, что на глаза у него навернулись слезы. Он обнял Руфу за талию.

— Да. Мы поженились всего несколько часов назад.

Лицо женщины смягчилось. Она плотнее запахнула свой розовый халат.

— Ох вы, бедняжки… И в такую ужасную погоду. Ну не могу же я вас выгнать на улицу в такое время года. — Улыбаясь, она впустила их в дом. — Я сдам вам одну из комнат с туалетом и душем.

Она привела их в большую, ярко освещенную комнату с несколько кричащим убранством. Над изголовьем широкой двуспальной кровати висела гравюра с картины Лэндсира «Шотландский монарх». В комнате было очень тепло и слишком светло. Как только женщина вышла, пожелав им спокойной ночи, Эдвард выключил эту чудовищно-яркую люстру. Комнату окутал полумрак.

Он спросил:

— Это место тебя устроит?

Руфа прошептала:

— Здесь просто чудесно.

— А как ты себя чувствуешь?

— Замечательно, — сказала Руфа. — Прекрати меня спрашивать, на этот раз я не собираюсь отключаться. Я совершенно трезвая и в своем уме.

— А я нет. Это самое романтическое приключение в моей жизни. — Он крепко обнял ее и уткнулся лицом в ее шею. — Я едва смог дождаться, когда я смогу показать тебе, как сильно я тебя люблю.

Руфа прошептала:

— Покажи мне, что ты хотел со мной сделать, когда я заставила тебя отчаянно хотеть секса.

Он начал срывать с нее одежду и, прежде чем успел снять все, что на ней было, уже вошел в нее. Полуодетые они упали на нейлоновое атласное покрывало и отдались страсти. Он прошептал в ее ухо:

— Ру, дорогая, я так сильно тебя люблю, ты возмутительно красива. Я просто схожу с ума от любви к тебе, даже у алтаря я почувствовал желание. Я хотел бы остаться внутри тебя на всю оставшуюся жизнь…

Они одновременно испытали оргазм, и глаза их наполнились слезами счастья. Потом Руфа лежала в состоянии полнейшего экстаза, прижав его голову к своей груди.

— Я люблю тебя больше всего на свете, — сказала она. — И ты просто великолепно трахаешься.

Он тихо засмеялся.

— Звучит просто восхитительно, когда ты это произносишь. Возможно, я даже привыкну к этому слову.

— Тебе придется привыкнуть, — сказала Руфа, — потому что я больше никогда не покину тебя, ни на один день. Теперь ты никогда от меня не избавишься.

Глава шестнадцатая

— «На сердце у него было весело и легко», — читала Роза. — «И для него этого было вполне довольно. Больше он уже никогда не водил компанию с духами, — в этом смысле он придерживался принципов полного воздержания».

Она сидела на высоком табурете у плиты. На коленях у нее сидела Линнет, прижав к себе обоих Братьев Рессани. Роджер, Лидия, Селена и Рэн расположились за кухонным столом и пили уже третью чашку чая с глазированными имбирными звездочками, которые Селена испекла утром. Рэн плакал.

— «И про него шла молва, что никто не умеет так читать и справлять Святки, как он». — Роза взглянула на своих близких глазами, полными слез. — Ах, если бы и про нас могли сказать то же самое! Про всех нас! А теперь нам остается только повторить за Малюткой Тимом…

Она опустила книгу, и они все произнесли хором:

— Да осенит нас всех Господь Бог своею милостью!

Чтение закончилось, как и много раз в прошлом, хлюпаньем носами и застенчивым смехом.

— Я постоянно вожу компанию с духами, — сказала Роза. — Кто-нибудь, пожалуйста, налейте мне большой стакан джина.

Линнет, льстивая, как хорек, соскользнула с ее колен.

— Когда приедет Руфа?

— Хватит спрашивать, дорогая. Ответ будет прежним.

— Мы ждем ее целый день, — сказал Роджер, налив Розе большой стакан джина. — Им, по-видимому, пришлось прервать свою поездку прошлой ночью из-за погоды.

— Мне все равно что уже поздно, — заявила Линнет. — Я буду ждать ее, пока она не приедет. Ну почему она так долго?

— Эдвард сказал, что им нужно еще кое-что купить, — сказала Роза. — Иди и посмотри фильм про Русалочку Мюриэль.

— Ариель, — поправила ее Линнет, бросив на нее уничтожающе-презрительный взгляд.

— Иди и смотри про кого хочешь и можешь взять шоколадку с елки.

— Ура! — Маленькая девочка радостно выбежала из кухни, держа над своей блестящей черной головкой медвежат.

Как только дверь в гостиную закрылась, Роза спросила:

— Что они там еще придумали? Я думала, Эдвард привезет мне несчастную безутешную Ниобу, а они отправились по магазинам. И Нэнси куда-то пропала. Она обещала вернуться к шести.

— Только послушайте миссис Крэтчит, — сказала Селена. Они с Лидией все еще хихикали над «Мюриэль».

Роза взяла стакан с джином из рук Роджера. Она не плакала, но только потому, что у нее на сердце — как у Скруджа — было весело и легко. Когда завтра утром она пойдет в деревенскую церковь смотреть выступление Линнет, играющей роль жены трактирщика в рождественской пьесе, все, кого она любит на земле, будут сидеть на скамье рядом с ней. Она подумала, что это, в сущности, так мало и в то же время так много.

Роджер понял. Пока Лидия и Селена дразнили Рэна из-за того, что он плакал по Малютке Тиму, он ласково коснулся ее плеча и прошептал:

— Ему бы это понравилось.

Роза смогла только кивнуть. Воспоминания о Настоящем Мужчине уже не были такими болезненными. Эти воспоминания по-прежнему заставляли ее плакать, но теперь они были радостными и светлыми, словно это он сам распространял их. Его присутствие ощущалось так, как никогда прежде, со дня его смерти. На прошлое Рождество они были слишком потрясены горем и просто ослепли от слез, чтобы заметить его.

Она не могла не удивляться произошедшим переменам. В это же время в прошлом году Селена была мрачной и угрюмой, и они находились в состоянии постоянной войны. Лидия была пассивной и полной отчаяния. Теперь Селена превратилась в «синий чулок», она постоянно что-то готовит и организует, постоянно поправляет свою мать, если она неправильно что-то цитирует. А Лидия — кто бы как к этому ни относился — вся светилась счастьем оттого, что ей удалось полностью переделать Рэна. Рэн жил в Мелизмейте в течение недели после праздника с фейерверками, пока Полли не подбросила ключи от его дома в их почтовый ящик. После этого он забрал свою жену и дочь и вернулся на ферму Семпл.

Разъяренная Полли, желая отомстить ему за оскорбление, вывезла из дома все, что смогла: все вещи, купленные на ее деньги. Все кухонные шкафы были пусты. Во всем доме не осталось ничего, кроме трех стульев и одной кровати. В нем не было вообще никакой посуды. К счастью, Лидии удалось тогда спасти обеденную посуду, купленную матерью Рэна, а Рэн тайком прятал на чердаке все, что выбрасывала Полли. Они вернулись к той блаженной и счастливой жизни, которую вели после свадьбы, как когда-то сказал Настоящий Мужчина, они питались травами вперемешку с любовью и прочей ерундой. Лидия вся сияла от радости.

Роза провела в Аргосе все утро, накупив для Лидии целый ворох простыней и полотенец. Это доставило ей огромное удовольствие и, хотя она потратила на рождественский подарок больше, чем предполагала, это будет считаться и свадебным подарком. Рэн уже договорился, что они распишутся в первую неделю апреля. Рэн так же весь светился счастьем, как Лидия. Роза очень сомневалась, что это было его последнее любовное приключение, но теперь он, по крайней мере, понял, что семью бросать нельзя. Она подозревала, что Лидия либо уже беременна, либо вот-вот собирается забеременеть. Ведь не зря Линнет на первое место в списке рождественских подарков многозначительно поставила «Маленький братишка».

Селена обратилась к Лидии:

— Надеюсь, вы останетесь на ужин. Я наготовила целые горы бифштексов, запеченных в тесте.

— Хорошо, если только они натуральные, — осторожно заметил Рэн.

— Конечно, натуральные, — сказала Селена, — разве могут бифштексы быть ненатуральными?

— Ха-ха!..

— Конечно, мы с удовольствием останемся на ужин, — твердо заявила Лидия. Она теперь намного строже обращалась со своим бывшим и будущим мужем. — Линнет ни за что не уйдет, пока не увидит Ру. Надеюсь, что она так устанет, что сразу заснет. Мне совсем не хочется вставать завтра в пять утра.

Рэн наклонился и поцеловал ее, заботливо коснувшись рукой ее живота. «Беременна!» — подумала Роза.

— Тебе нельзя переутомляться.

— Я не буду. Мы с Селеной еще вчера завернули все подарки.

Из гостиной донесся пронзительный визг. Дверь распахнулась, и Линнет, как безумная, промчалась через кухню с криками:

— Руфа! Она приехала! Руфа!

* * *

Окна Мелизмейта светились золотистым светом. Мерцание снега в темноте казалось каким-то мрачным и внушало суеверный страх. Фары высветили надпись на воротах Evite La Pesne.

Руфа тихо проговорила:

— Сейчас мне придется встретиться с ними. — Она очень устала, и у нее до сих пор кружилась голова после блаженной, наконец-то состоявшейся первой брачной ночи. Она очень нервничала из-за предстоящей встречи с матерью и сестрами. — Я доставила им столько хлопот. Моя мама, наверное, перенесла все муки ада. Даже тогда я точно не знала, почему хочу убежать от всех. Я никогда не смогу объяснить этого.

— Тебе не придется ничего объяснять, — сказал Эдвард. Он убрал руку с руля и нежно коснулся ее бедра. — Все они так же, как и я, будут просто рады, что ты вернулась домой целой и невредимой. Никто не захочет ничего вспоминать. Они вцепятся в тебя и больше никуда тебя не отпустят.

— Им придется меня отпустить, — улыбнулась Руфа. — Я буду жить со своим мужем. Мне так хочется поскорее вновь вернуться в теплую постель вместе с тобой. Вставать сегодня утром было настоящим мучением.

Он тихонько фыркнул от смеха. Они спали очень мало, каждый раз просыпались, прикоснувшись друг к другу, и вновь занимались любовью. Из Бреймара они выехали очень рано, чтобы Руфа успела купить для всех рождественские подарки и продукты для дома. Она упорно продолжала ходить по магазинам до полного изнеможения, и теперь у нее кружилась голова и звенело в ушах. Но она вновь обрела любовь своей жизни, свою вторую половинку. Ее сексуальное влечение было настолько сильным, что могло показаться неловким, если бы это не было влечение к Эдварду. Несмотря на усталость, воспоминание о том, как нежно и страстно он любил ее, заставило ее сердце биться быстрее.

— Ты просто измучена, — сказал Эдвард. — Я утомил тебя. Я очень вреден для тебя. Я ведь предупреждал тебя, что если начну, то уже не смогу остановиться.

— Не говори глупости. Для меня в целом мире нет никого лучше тебя. — Она задумчиво посмотрела на дом, к которому они осторожно подъезжали по занесенной снегом дорожке. — Я постоянно думаю о том, что сейчас Настоящий Мужчина был бы доволен. Я имею в виду сейчас, когда его с нами нет. Он бы вовсе не был нами доволен, если бы он был жив.

— И ты чувствуешь, что сейчас он благословляет нас? — ласково спросил Эдвард.

— Может быть, я слишком сентиментальна, но я действительно чувствую это.

Эдвард остановил машину под окном гостиной, освещенной разноцветными лампочками елочной гирлянды. Они услышали, как Линнет вскрикнула от радости и, хлопнув дверью, бросилась им навстречу. Они оба рассмеялись.

Он прошептал:

— В таком случае он знает, что я сделаю тебе столько детей, сколько ты захочешь. Мой дом будет завален этими ужасными пластиковыми игрушками, и я буду наслаждаться каждой минутой своей беспокойной жизни. — Он нежно коснулся ее губ. — Так что не волнуйся, подумай о том, что нас ждет в будущем. Тебе совершенно нечего бояться.

Руфа попыталась заглянуть в будущее — после всех этих месяцев, когда она не могла думать о будущем без страха, — и оно показалось ей мучительно прекрасным. Из бездонного колодца внутри ее души вновь поднялись слезы и застыли в ее усталых глазах. Они с Эдвардом создадут настоящую семью.

— О, дорогой…

Огромная деревянная дверь скрипнула и медленно приоткрылась. За ней показалась маленькая фигурка сгорающей от нетерпения Линнет. Руфа почувствовала прилив сил от охватившей ее радости и абсолютного счастья. Она распахнула дверцу, опустилась на колени на покрытый снегом гравий и сжала Линнет в своих объятиях. Потом она почувствовала, как девочку кто-то оттеснил, и она оказалась в объятиях Розы. Руфа с наслаждением вдохнула знакомый запах табака и дыма и старой застиранной фуфайки матери. Роза качала Руфу, как маленького ребенка, успокаивая ее и шепча ей в ухо:

— Моя дорогая, мой цветочек, моя нежная принцесса, все уже хорошо.

— Мамочка, прости меня, — бормотала Руфа, уткнувшись в ее бесформенную грудь в шерстяной фуфайке. — Я очень, очень сожалею…

— Моя дорогая, тебе не о чем сожалеть.

— Я весь день твержу ей об этом, — сказал Эдвард. — А она не желает снимать власяницу и весь день продолжает посыпать голову пеплом.

— Теперь пора уже снять ее. У нас сегодня праздник, и власяница не предусмотрена правилами. — Она выпустила Руфу из своих объятий, крепко поцеловав, и ее тут же подхватили в свои объятия сестры.

Руфа спросила:

— А Нэнси здесь? — Она страшно соскучилась по Нэнси. Им так о многом нужно поговорить.

— Она уже едет, — заверила ее Роза. — Она звонила сегодня утром и голосом мадам де Помпадур пообещала приехать к шести часам. Насколько я понимаю, она занята рождественским сексом. Помочь тебе отнести чемоданы в дом?

— Нет, спасибо, — решительно произнес Эдвард. — Ру здесь не останется.

— Да? — Роза насторожилась.

— Я поеду домой с Эдвардом, — сказала Руфу, вдруг смутившись. — Мы, ну, в общем, мы решили попытаться начать все сначала.

— Дорогая! — Роза чуть не задушила ее в своих объятиях. — Это просто замечательно. А это означает…

— Да, Роза, — сказал Эдвард, засмеявшись и обняв жену. — Прежде чем ты начнешь задавать бестактные вопросы, я тебе отвечу: да, это случилось. Ты удовлетворена?

— Я не собиралась спрашивать об этом, но должна была догадаться, — сказала Роза. — Это так похоже на Руфу — закрутить роман со своим собственным мужем.

— Так вот чем вы там занимались, дьяволы с незапятнанной репутацией, — язвительно заметила Селена.

Роза, шутя, дала ей подзатыльник.

— Несносный ребенок! Каково мне терпеть ее. — Она поежилась. — Ру, ты вся посинела от холода. Заходите в дом.

Все начали смеяться и говорить, перебивая друг друга. В следующее мгновение Руфа уже сидела на высоком табурете своей матери у плиты, чувствуя головокружение от тепла, в состоянии полного изумления и восторга от обрушившегося на нее счастья. Роджер приготовил ей чашку крепкого домашнего чая. Взглянув на Эдварда, она увидела в его глазах такое же счастье. Он выглядел моложе ее.

Линнет обхватила Руфу руками за шею.

— Больше тебе не разрешается никуда уезжать. Тебе разрешается поехать к Эдварду, и больше никуда. Ты слышишь?

Руфа погладила ее по головке.

— Меня это вполне устраивает. Мне не понравилось быть так далеко от вас.

— Зачем же ты уехала?

— Когда-нибудь я тебе расскажу. Я так по тебе скучала. — Она не могла оторвать глаз от девочки, которая стояла, прижавшись к ней.

— Я теперь живу у папы, — произнесла Линнет довольным тоном.

— Я слышала.

— Полли уехала. Она застала папочку в мамочкиной постели.

Руфа слишком устала для того, чтобы попытаться сделать строгое лицо, и, не удержавшись, рассмеялась.

— Боже мой!

— Правильнее сказать: слава Богу! — поправила ее Линнет. — Я была очень рада. Скоро у них опять будет свадьба, и я смогу надеть свое платье подружки невесты.

— Правда? И вы уже назначили день свадьбы? — спросила Руфа у Лидии.

Лидия кивнула:

— Первое апреля — и не вздумай говорить, что мы выбрали подходящий день.

— Мои поздравления! Я испеку для тебя еще один свадебный торт.

— Мы прибережем верхний слой для крестин, — сказал Рэн.

— Не надо, Рэн. Еще не время говорить ей об этом. — Лидия посмотрела на Руфу своими сияющими от счастья глазами. — Извини. Пока еще рано говорить об этом.

— Но вы пытаетесь? — спросила Руфа. Она улыбнулась, чтобы показать им, что она была бы рада. — Лидия, это было бы чудесно.

— Мы еще посмотрим, кто будет первым, — сказал Эдвард. — Пусть победит сильнейший.

Рэн дружески похлопал его по плечу.

— С возвращением в семью, Эд. От этих женщин Хейсти просто невозможно избавиться, так что лучше заняться тем, чтобы делать вместе с ними детей.

Селена протянула Руфе тарелку с имбирными звездочками.

— Я надеюсь, вы с Эдвардом придете завтра на рождественский обед. Это будет мой дебют, и я надеюсь услышать щедрую похвалу от кого-нибудь, кто знает в этом толк.

Руфа была поражена.

— Ты ведь не собираешься все готовить одна?

Молодая элегантная леди вдруг ухмыльнулась, вновь превратившись в ребенка.

— Я бы не отказалась от помощи в приготовлении индейки.

Лицо Руфы порозовело. Она оживала прямо на глазах у них, как японский бумажный цветок, брошенный в воду.

— Ты приготовила колбасный фарш для начинки?

— Да.

— А каштаны?

— Ага.

— Очищенные?

— Консервированные.

— Я купила пакет свежих каштанов в бакалейном магазине, — сказала Руфа. — Я знала, что они пригодятся. Завтра я захвачу их в церковь. Эдвард, в чем дело? Почему ты смеешься?

— Ты опять собираешься поднять меня на рассвете, не так ли?

— Да. Отоспишься в День подарков.

— Ничего не выйдет, — сказал Роджер. — А как же сбор охотников? Ты должен там быть, Эд. Мы не можем позволить старику Бьюту считать, что он обыграл нас только потому, что мы потеряли Настоящего Мужчину.

Рэн заявил:

— Запишите меня. Я ненавижу охоту, но мне пора сделать что-то, присущее Настоящему Мужчине.

Эдвард задумался.

— Я уверен, что где-то должна быть коробка с его старыми листочками.

Роза снова остро почувствовала присутствие Настоящего Мужчины. Она слушала, как трое мужчин говорили о сборе охотников в День подарков, как будто это он подал им эту идею. Было так приятно вновь слышать в доме мужские голоса. Она наблюдала за своими девочками, болтавшими и смеявшимися возле плиты. Лидия и Селена — постоянно натыкаясь друг на друга — накрывали на стол и наперебой рассказывали Руфе о поражении Смелли. Руфа, качая на руках Линнет, старалась внимательно слушать обеих. Роза заметила, как часто она бросала взгляды на Эдварда и как нежно он смотрел на нее, заметив ее взгляд. Это был неожиданный финал, но у Розы было ощущение, что все наконец-то встало на свои места.

За прошедший год она очень хорошо узнала Эдварда. Она обнаружила, что если счищать слой за слоем в его характере, то там не будет ничего, кроме доброты и великодушия. Она содрогнулась при мысли о том, что было бы сейчас со всеми ними, если бы не его бесконечная любовь к Руфе. Все кончилось тем, что он женился на всей их семье, смирившись с тем, что они до конца его дней будут надоедать ему. Он будет давать деньги на безумные проекты Рэна, которым не суждено сбыться. Он оплатит учебу Селены в университете и позаботится о том, чтобы холодильник в Мелизмейте всегда был полным. Когда-то Роза удивлялась, зачем все это нужно Эдварду. Сейчас, когда она увидела его вместе с Руфой, она все поняла. Он словно заново родился.

— Бифштекс готов, — позвала Селена. — Садитесь.

Дверь в зал со скрипом распахнулась. На пороге появилась Нэнси с пакетами в руках и с ягодами омелы в блестящих волосах.

— Счастливого Рождества! А где Руфа?

* * *

— Послушайте, ангелы поют пом-пом, пом-пом, возвещая о рождении нового Владыки! — пел Берри. Рядом на сиденье соблазнительно спала Нэнси, наполняя весь салон ароматом своих духов. Берри приказал себе не возбуждаться, пока ведет машину. В своей прошлой сытной и безбедной жизни с Полли он часто мечтал о том, чтобы провести одну ночь с Нэнси. Теперь он знал, что в отношениях с Нэнси понятия «достаточно» просто не существует. В течение последних двух дней они занимались любовью каждые четыре часа, во всех мыслимых позах. За всю свою жизнь Берри не испытывал такого безумного и до смешного нелепого счастья. Занимаясь любовью с Нэнси, он чувствовал себя сексуальным гигантом, Казановой, королем. Она любила его, и жизнь казалась трогательно-прекрасной.

Он улыбнулся, вспомнив о том, как они, совершенно не стесняясь, обнимались и целовались в такси, когда ехали к Уэнди, в тот, первый, вечер. Он тогда дал таксисту очень щедрые чаевые. Потом он овладел ею, лаская губами и языком ее бледно-розовый сосок. Он испытывал оргазм за оргазмом. Сразу же после этого он сделал ей предложение, и Нэнси ответила:

— Не волнуйся, дорогой, это совершенно бесплатно.

Но он не позволил ей шутить с такими вещами и заставил ее серьезно признаться в своей любви к нему. Она не смогла скрыть свои чувства в обычной шутливой манере. Как только он понял, что держит в своих объятиях настоящую совершенную Нэнси, он почувствовал абсолютную уверенность в том, что должен жениться на ней. Он заявил, что купит ей кольцо с огромным роскошным бриллиантом и расскажет всему миру об их предстоящей свадьбе, пока она не передумала.

Нэнси сказала:

— Разве я могу передумать, если я наконец-то нашла самого идеального мужчину в мире, настоящего рыцаря, который к тому же просто великолепный любовник, словно Летучий Шотландец. — После этого они вновь занялись любовью.

На следующий день, не обращая внимания на толпы людей, покупающих рождественские подарки, Берри привел Нэнси в ювелирный магазин «Будл энд Данторн» на Слоун-стрит и выбрал для нее необыкновенно красивое и безумно дорогое кольцо с бриллиантом.

— Дорогой, ты что, спятил? — строго спросила Нэнси. — Что случилось с Ратнером?

— Пожалуйста, не спорь, Нэнси. Это мое личное дело. Это кольцо вдвое дороже кольца, которое я купил Полли. Возможно, тебе покажется, что я слишком мелочный, но я не могу позволить, чтобы у моей жены было более дешевое кольцо. Кстати, она так и не вернула мне его.

— Ну, тогда ладно, — сказала Нэнси и протянула продавцу левую руку, чтобы он мог измерить ее палец.

Она надела это кольцо в тот вечер, когда он привез ее в гости к своей сестре в Клэпхем. У нее гостили его родители, и ему не терпелось познакомить их с матерью своих будущих детей — Берри уже решил, что он хочет четверых. Нэнси была просто потрясающе красива в темно-сером жакете.

Аннабель пробормотала:

— Боже милостивый, она просто великолепна — и что только она нашла в тебе?!

А его отец, растягивая слова, произнес голосом Терри-Томаса:

— Ну и дела!

Они сразу же полюбили ее.

Берри повернул свой «БМВ» на улочку, которая вела к воротам Мелизмейта.

— Вот мы и приехали.

Нэнси блаженно потянулась.

— Мм-м… Мне снился такой дикий сон про тебя.

— И что я делал?

— Я тебе потом покажу.

— Ну, хоть намекни, каких частей тела это касалось?

Нэнси просто трясло от смеха.

— Подожди — и увидишь.

Он, остановил машину на подъездной дороге и наклонился к ней, чтобы поцеловать ее.

— Это будет очень трудно, когда ты так потрясающе красива. Ты так же счастлива, как я?

— Просто безумно счастлива. Я просто не могу дождаться, когда я смогу обо всем рассказать Руфе. — Она открыла дверцу. — Ну, разве это не ирония судьбы? Мы обе были готовы от всего отказаться ради любви, и мы обе не могли бы заключить более удачного брака, даже если бы нам заплатили.

* * *

На руке будущей леди Бриджмор сверкало кольцо с бриллиантом. Более того, подумала Роза, она явно безумно влюблена. Она была очень возбуждена и намного более естественна, чем когда-либо со времени смерти Настоящего Мужчины. Впервые за все время Нэнси влюбилась в мужчину, прежде чем прыгнуть к нему в постель. Берри, который в прошлое Рождество не мог оторвать глаз от ее роскошных форм, теперь с трудом удерживался, чтобы не коснуться их.

Ах, эта счастливая пора влюбленности, с тоской подумала Роза; объятия и поцелуи под луной, безумная страсть… Она почти три недели не выходила из дома, когда Настоящий Мужчина впервые привез ее в Мелизмейт. Такая любовь никогда не умирает, она просто уходит в подполье, чтобы бесконечно повторяться в следующих поколениях.

Все смеялись и громко говорили, не слушая друг друга, ели бифштексы, запеченные в тесте, и пили красное вино. Селена хвасталась перед Руфой своими необыкновенными пудингами, испеченными точно по научному рецепту и безукоризненными в каждой детали.

— Я читала сэра Кенелма Дигби, — самоуверенно проговорила она. — Под впечатлением от его книги мне захотелось поэкспериментировать с традиционной английской кухней.

— Она считает, что ее сестры полные дуры, — заявила Нэнси. — Надо сказать, что она права. Как хорошо, что все наши мужья пьяны.

Роза сказала:

— Слышите этот резкий громкий звук? Это миссис Панкхерст переворачивается в своей могиле. Вы у меня совсем не похожи на феминисток.

— Лидия похожа на феминистку, — проговорил Рэн, и в его огромных глазах появился скорбный взгляд. — Независимость. Собственная общественная жизнь. Пение в этом проклятом хоре. Посещение этой несносной церкви. С тех пор как она вернулась ко мне, она обращается со мной как с более низшим существом.

— А я люблю ходить в церковь, — сказала Линнет. — Нэнси, угадай — что! Я играю жену трактирщика в рождественской пьесе. Я говорю эти слова: «Муж, как насчет конюшни?» Мама сшила мне костюм из чайных полотенец.

— Гм… — проговорила Нэнси, лениво касаясь ноги Берри под столом. — Уверена, ты будешь просто бесподобна в этой роли. — Низким голосом одного из Братьев Рессани она добавила: — Да, она бесподобна, но она не танцует и не показывает свой зад.

Линнет, у которой уже начали слипаться глаза, рассмеялась и проснулась. В комнату внесли сыр «Стилтон», который наполнил комнату запахом тысячи старых носков. Роджер заварил для всех крепкий чай, а для Линнет приготовил сок.

— Посмотрите, — сказал Эдвард, кивнув на часы над плитой. — Уже двадцать минут как Рождество. Всем счастливого Рождества!

Все опять стали целоваться и наполнять бокалы.

— Я так счастлива, что хочу танцевать, — заявила Нэнси. — Хорошо бы сейчас послушать праздничную кассету Настоящего Мужчины. Он специально записал на кассету наши любимые песни, — объяснила она Берри. — Он обычно ставил ее, когда был подходящий случай. Он наверняка сейчас поставил бы ее, правда, мам?

— О Боже, да! — вздохнула Роза. — Все эти потрясающие новости заслуживают «Cum on Feel the Noyz»[3], по меньшей мере.

— Или даже «The Funky Chicken», — сказала Руфа.

Селена встала.

— Мне кажется, я знаю, где она. Все вещи из его стола лежат в ящике под лестницей, и я уверена, что я ее видела, когда доставала елочную гирлянду.

Лидия, хихикая, нетвердой походкой отправилась вместе с ней на поиски кассеты в пыльном ящике под лестницей, где в беспорядке были свалены старые вещи.

— Принесите что-нибудь, подо что можно танцевать, — крикнула Роза им вслед. Она чопорно поднялась со своего стула. — «Лучшее из АВВА» вполне подойдет.

Роджер наклонился и поцеловал смуглую руку Розы.

— Не откажите в удовольствии.

— Дорогой, конечно. И я настаиваю на том, чтобы станцевать с каждым из моих зятьев.

— Нашли, — торжествующе объявили Селена и Лидия, входя в комнату. Селена стерла с кассеты паутину о свой свитер. — Знаменитая праздничная кассета. — Она вставила ее в старенький магнитофон и сделала звук погромче. Как всегда делал Настоящий Мужчина, она объявила: — Леди и джентльмены, пожалуйста, займите ваши места и приготовьтесь к прослушиванию «Hi-ho Silver Lining» («Луч надежды»). — Она нажала кнопку «Воспроизведение».

Послышались шипение и громкие аккорды, а потом музыка вдруг прервалась.

Голос Настоящего Мужчины заполнил комнату.

— Привет, девочки. Я надеюсь, что вы поставили эту кассету, потому что вам весело.

Селена резко выключила магнитофон, словно ужаленная. Все замерли.

Роза прошептала:

— Ну, конечно. Я должна была догадаться. Я знала, что он должен был оставить какое-то сообщение.

Мягко отодвинув Селену в сторону, она подошла к магнитофону и перемотала кассету на начало. Эдвард обнял Руфу за талию. Лидия опустилась на стул, усадив к себе на колени Линнет с широко открытыми глазами. В комнате установилась мертвая тишина, все приготовились услышать голос с того света.

— Привет, девочки. Я надеюсь, что вы поставили эту кассету, потому что вам весело. Это значит, что вы не слишком печалитесь. Мне очень жаль, что все так произошло, и я не буду вам объяснять причины, по которым вынужден вас покинуть. Я только хотел сказать вам, как сильно вас всех люблю. И я записываю свои слова на эту кассету, потому что я хочу, чтобы вы помнили меня именно таким. Только забавные моменты, хорошо? Все остальное можете забыть. — Он замолчал, и они услышали, как он тихонько напевает что-то себе под нос, как всегда, когда о чем-то глубоко задумывался. — Это похоже на Оскаров, — его голос был до боли близким и знакомым. — Роза, Руфа, Нэнси, Лидия, Селена, Линнет, до свидания, мои дорогие, мои нежные принцессы. — Его голос дрогнул. Он прочистил горло. — Я также должен упомянуть Роджа и Эдварда, потому что я надеюсь, что они позаботятся о вас. Ну вот, пожалуй, и все, мне пора — да, пока не забыл: пожалуйста, пусть на моих похоронах не звучит песня «Seasons in the Sun».

Он снова замолчал. Они ждали, затаив дыхание, остро ощущая его присутствие среди них.

— Простите меня и постарайтесь быть как можно более счастливыми. Извините, что записал на песню «Луч надежды». — Его голос вдруг стал оживленным и веселым. — Извините, если я расстроил вашу вечеринку. Надеюсь, это была смешная шутка. Леди и джентльмены, пожалуйста, займите свои места и приготовьтесь слушать «Wig Wam Bam».

Зазвучала песня.

Роза выключила магнитофон. Все молча плакали. После долгого молчания Роза проговорила:

— Да, это действительно смешная шутка.

Эти слезы не причиняли боли. Комната была наполнена необыкновенным покоем.

Нэнси подняла свое заплаканное лицо с плеча Берри.

— Разве вы не слышали, что он сказал? Он хочет, чтобы мы танцевали. Включите музыку!

Все вдруг стали улыбаться друг другу, их взгляды были какими-то рассеянными, словно все они только что наблюдали чудесное видение, которое благословило их, как Дух Рождества. Селена включила музыку и схватила Линнет за руки. Рэн увлек Лидию на середину кухни. Берри до упаду насмешил Нэнси своими неуклюжими попытками изобразить что-то в стиле джаза. Роза танцевала очень экстравагантно, расчистив вокруг себя побольше места. Эдвард прислонился к столу и заключил Руфу в свои надежные объятия.

— После того как он сделал это, я думала, что больше никогда не буду счастлива, — сказала Руфа. — Но это — самая счастливая ночь в моей жизни. Я не понимаю, почему все вокруг стало вдруг таким прекрасным, хотя мало что изменилось. Я чувствую себя так, словно наконец завершила длинное-предлинное путешествие и вновь оказалась на пороге собственного дома.

Он поцеловал ее сзади в шею.

— С возвращением!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

1

Найджелла Лоусон — писательница и телеведущая, автор книги «Как стать домашней богиней». Прим. перев.

(обратно)

2

Энн Уидеком — министр внутренних дел теневого кабинета. Прим. перев.

(обратно)

3

Правильное название песни «Come on Feel the Noise». Прим. перев.

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg