«Саня, или Двойная свадьба»

Глава 1

Что старается вспомнить человек, когда ему плохо? Конечно, что-нибудь хорошее. А когда ему хорошо? Тогда ему на ум тем более приходят только веселые мысли и воспоминания. Кому в радостный день захочется вспоминать о грустном? Только мне, благодаря моему ненормальному характеру, на память часто приходит тот промозглый холодный поздний вечер в марте, когда смешались обида и обман, глупость и хитрость, ярость и страх, возмущение и боль, ни с чем не сравнимая боль. Не верьте боевикам, царящим на экранах наших телевизоров и кинотеатров, в которых киногерои с милой снисходительной улыбкой крушат все живое и налево и направо. Они, конечно, получают редкие ответные удары от своих противников, но почти не замечают их и, уж конечно, не испытывают при этом никакой боли. Так вот, я им не верю, и в это не поверит никакой человек, хоть раз в своей жизни испытавший настоящую физическую боль.

Как больно и страшно! И негде укрыться от этой боли! Удары сыпались на меня со всех сторон! За что?!! Если бы я хоть понимала, за что? Мне казалось, в ушах у меня еще звенела музыка, вырывавшаяся из магнитофона, когда на мою голову обрушились удары. Буквально за секунду до этого, выскочивший из-за угла Борис оттолкнул меня к железной стенке сарая, схватил в руки магнитофон и бросился прочь, закричав мне на ходу: «Беги, Саня! Беги!» Музыка смолкла, и я осталась одна, только сейчас заметив, что никого со мной рядом нет. Скудный свет одинокого фонаря слабо освещал захламленную площадку, у меня под ногами хрустел битый кирпич и щебень. Осколки стекла яркими брызгами вспыхивали в свете лампы. Куда это нас нелегкая занесла? Похоже, какая-то свалка. Темно, не разобрать. В ста метрах стоят многоэтажные дома. Оказывается, я тут танцую в полной темноте совсем одна и, видимо, уже давно. Ну и не надо, мне было и одной неплохо. Вот только музыки не стало. В недоумении я остановилась и огляделась. Куда же делась вся наша развеселая компания? А почему кричал Борис?

— Ага, попался, гад! Ну, я тебе сейчас покажу!

Сзади раздался грубый сиплый голос и на меня набросился здоровый мужик. Кто-то сбил меня с ног и начал избивать.

— Ах, ты еще и дерешься, паразит!

Послышался топот ног, крики, какой-то грохот. Внезапно вспыхнул мощный луч света, он ослепил меня, я попыталась прикрыть лицо руками, но кто-то крепко держал меня за руки. Защищаясь от безжалостного света, я низко наклонила голову и попыталась еще раз брыкнуть державшего меня мужчину. На секунду мне удалось вырваться, и хватка ослабла, я бросилась в сторону, но вновь была сбита с ног. Луч света вновь догнал меня, кто-то быстро приближался, держа в руках фонарик.

— Что здесь происходит?

Луч света метался по сторонам, освещая лица подходивших людей.

— Взломщиков поймали. С вами только бандюг и ловить. Говорю им русским языком: «Заходи сзади и хватай». А ваш Модестович во весь голос как закричит: «Молодые люди, что вы тут делаете?» Они и бросились врассыпную. Одного только и поймали.

Мужчина пнул меня ногой.

— Да вы что, ошалели? Женщину же бьете!

— Кого?

С моей головы сдернули вязаную шапку и рывком подняли на ноги.

— Да какая она баба? Кочерыжка бритая.

— Ты полегче, Степан. Самосуд никогда до хорошего не доводил. На ней же места живого нет.

— Самосуд, самосуд. Я посмотрю, что ты скажешь, когда увидишь, что они с твоим гаражом сотворили. На твоей машине точно живого места не осталось. Пойди, полюбуйся!

Мужчина скрипнул зубами, луч ручного фонарика запрыгал в сторону. Степан заломил мне руку за спину и поволок вслед за обладателем фонарика. Собравшаяся вокруг нас толпа наспех одетых мужчин, нестройно гомоня, отправилась вслед за нами.

За кучами мусора располагались гаражи, мне удалось их рассмотреть в неровном свете ручного фонаря.

— А почему нет света? — раздался чей-то робкий голос.

— Эти… провода порезали, — голос Степана срывался от возмущения.

— Да, накуролесили…

— Это у кого же рука только поднялась?

Постепенно возмущенные голоса стали крепчать, и я стала всерьез опасаться, что волна праведного народного гнева вскоре захлестнет меня с головой. Громче всех ругался Степан, не забывая при этом больно пинать меня в спину. Молчал только владелец раскуроченного гаражного бокса. Кто-то сумел соединить оборванные провода, вспыхнули фонари, установленные на стоянке, и в их свете можно было увидеть полную картину разрушения. Степан что-то сдавленно крикнул, сдавил мою шею и начал с остервенением трясти меня. Какие-то руки с силой разжали пальцы, сдавливавшие мое горло. Я перевела дух и смогла вздохнуть.

— Угомонись, Степан, — спокойно проговорил все тот же мрачный голос.

— Ну, что вы за народ? Ты раскрой свои глаза, Максим, посмотри, что тут с твоей машиной сотворили. Их давить за это надо, давить, как клопов. Сколько раз я вам говорил: «Вышку надо поставить, и дедка из деревни выписать». Есть у меня один на примете. Крепкий такой дедок, ничего ему не будет. Посадить его на вышку с пулеметом, и ни одна сволочь не пройдет. А вы мне что на это ответили? Молчите теперь? Конечно, Степан плохой, Степан не понимает, а я дело говорил. Развели тут… Деревьев насажали, кустов. Я за ними аж в питомник ездил. Красота спасет мир. Философы липовые!

— Может быть милицию вызвать? — неуверенно предложил чей-то голос.

— Да что толку? Ее отпустят через пару часов, а тут убытку на несколько миллионов.

— Как только земля таких носит…

— Дать бы ей, как следует.

Последняя фраза вывела из продолжительной задумчивости владельца изуродованной машины.

— Спокойно, Степан, не кипятись. Николай Модестович, вы здесь?

— Я здесь, Максим Николаевич.

— Вы ведь, если не ошибаюсь, юрист? Поможете составить исковое заявление? Можно подать на нее в суд. Это разумнее, чем заниматься рукоприкладством.

Народ возликовал, радуясь такому простому решению вопроса. Все желающие разбрелись по домам спать, а меня, в сопровождении неугомонного Степана и хозяина разрушенного гаража, повели на квартиру к Николаю Модестовичу.

Через несколько минут я уже сидела на кухне, жена Николая Модестовича и мрачноватый пострадавший (хотя надо еще посмотреть, кто из нас пострадал больше, ему хоть лицо не разбили) безжалостно промывали мои раны. Я старалась не кричать и не морщиться. Сам Николай Модестович сидел за кухонным столом и быстро водил ручкой по бумаге. Так как я наотрез отказалась сообщить имена тех, кто был со мной, то обвинительный документ составляли против меня одной. Николай Модестович уже собирался прочитать всем присутствующим предварительный вариант своего творения, когда раздался резкий звонок в дверь, и в квартиру буквально ворвался Степан, держа в руках мой замшевый рюкзак. Только теперь я вспомнила, что, когда мы вышли с ребятами из леса, оставила его на камне под фонарем, мне было неудобно танцевать с рюкзаком за спиной.

— Я же знал, что что-нибудь найду. Вот он, родименький! А в нем и ее вещички лежат, и паспорт.

— Кто дал вам право копаться в моих вещах?

— Ого, гонору у тебя, как у английской королевы, а на деле ты — воровка, налетчица.

— Я ничего не взяла.

— Потому что не успела.

— Да нужны мне вы и ваши вещи, как прошлогодний снег.

— Я-то, может быть, и не нужен, а вот Максиму совсем не помешает знать твое имя и адрес, чтобы сообщить, куда следует. Что, съела, стриженная? Как тебя зовут? Молчишь? Ну и молчи! Сейчас мы сами посмотрим. Так. Александра Алексеевна Смирнова…

— Меня зовут Саня.

— Для бабы звучит почти как собачья кличка.

— Это не ваше дело.

— Это с какой стороны посмотреть. Погоди, мы еще до твоих дружков доберемся. Вы нас еще попомните. Если бы у меня машину разбили, я бы вас своими руками придушил.

— Степан, уймись ты. Лучше послушай, что тут написано. Потом распишешься, как свидетель.

Кроме Степана на меня никто не обращал внимания, только он постоянно цеплялся ко мне. Даже сам пострадавший, Степан называл его, кажется, Максимом, был занят составлением какого-то документа. После того, как он смазал перекисью водорода все мои царапины и ушибы, он перестал даже смотреть в мою сторону. Степан внимательно прочитал листки бумаги, шевеля губами, потом радостно потер руки, схватил ручку и подписал. Максим забрал у него листки бумаги, пожал ему руку. Степан попрощался и ушел.

Максим подошел ко мне, сел напротив меня на табуретку и медленно, размеренным голосом начал читать документ, делая небольшие паузы, чтобы я смогла хорошо понять смысл прочитанного. Документ, составленный Николаем Модестовичем, представлял собой расписку, по которой я должна была возместить Максиму Николаевичу Алексееву, проживающему там-то, нанесенный мною материальный ущерб в размере… От написанных на бумаге цифр у меня просто кругом пошла голова. Да мне этих денег за всю жизнь не заработать!

— А теперь подпишите это.

— Не буду. С какой это стати? Откуда я могу знать, может быть вы понаписали тут лишнего?

— Вы правы. Степан работает на станции техобслуживания. Завтра при свете дня он сможет более полно оценить размеры нанесенного ущерба.

— А если я на все это чихать хотела?

— Послушайте, вы же взрослый человек и должны сами нести ответственность за свои поступки. Вы же не хотите, чтобы я сообщил вашей семье обо всем случившемся. Ваши родители будут явно не в восторге. В конце концов, вы сами должны возместить материальный ущерб, и немалый. Хоть какое-то чувство совести у вас есть?

— Откуда я возьму столько денег? Да мне до конца жизни с вами не расплатиться.

— Хорошо, что вы это понимаете. Вы работаете или учитесь?

— А какое вам до этого дело?

— Хочу уточнить, когда вы сможете возместить мне нанесенный материальный ущерб.

— Я учусь.

— Так я и думал.

— Я учусь на вечернем.

— Значит вы еще и работаете?

— Иногда.

— Ну, разумеется, а в свободное время вы, значит, активно развлекаетесь?

После этих ехидных замечаний мне захотелось вцепиться руками ему в лицо. Я взглянула на него. Его глаза словно предупреждали меня: «Вот только попробуй это сделать!»

— Вы что, издеваетесь надо мной?

— Пока нет. Итак, вы подпишете?

— Хорошо-хорошо, вот смотрите, я подписала. Отдайте теперь мне мой паспорт.

— Сегодня он вам не понадобится, а завтра я вам его верну. Завтра в десять часов приедете по этому адресу. Вас будут ждать.

Мне очень хотелось возразить, но как-то не нашлось слов. Меня проводили до двери и выставили за порог. Хорошо еще, что мой рюкзак вернули. Все свое ношу с собой — так, кажется, говорили древние. А теперь надо подумать и о ночлеге.

С тех пор как начались мои странствия, я усвоила твердо только одно: не так трудно найти ночлег, гораздо труднее привести себя в порядок утром. Иногда даже самое простое умывание может превратиться, на первый взгляд, в неразрешимую проблему. Последнее время мне везет, удалось найти довольно надежный приют. Можно даже помыться в душе, правда, вода бывает с перебоями и, по большей части, почти холодная. Но это уже мелочи быта.

В записке, которую мне вчера вечером вручил пострадавший Максим, был указан адрес и нарисована схема, поэтому я легко нашла улицу и сам дом. Улица была тихая с небольшими старинными особняками. На многих из них висели вывески с названиями учреждений и контор, которые в них размещались. Вид у них был довольно обшарпанный и вызывал сожаление. Другим домам повезло больше, было видно, что их недавно отремонтировали, многие были даже отреставрированы, тщательно была восстановлена лепнина, украшавшая фасады, а окраска стен была подобрана так, что неяркие нежные пастельные цвета не раздражали, а радовали глаз.

Тот дом, в который я направлялась, был отремонтирован не очень давно, но без особой роскоши: не было ни новых рам со стеклами, отражающими свет, вход не охранялся охранниками. Да, контора явно из небогатых. Но, делать нечего, придется идти.

Сверившись с запиской, я решительно постучала в дверь под номером двенадцать. В большой полупустой комнате за обшарпанным столом сидела молодая женщина и что-то сосредоточенно писала. Я осторожно кашлянула. Женщина подняла голову и посмотрела на меня. Ее темно-зеленые глаза внимательно меня изучали.

— Добрый день!

— Добрый! Вы — Саня?

— Да.

— Проходите. Садитесь. Максим Алексеевич вышел, скоро вернется. Давайте пить чай.

— Спасибо, я не хочу.

— Зря отказываетесь, мне было велено напоить вас чаем, я уже все приготовила.

С ловкостью фокусника, женщина сдернула салфетку со стоящего рядом маленького столика. На красном пластмассовом подносе стоял заварочный чайник, чашки, на тарелке красовалась горка бутербродов с сыром и колбасой. Я почувствовала, что рот мой непроизвольно наполнился слюной. Утром я действительно не успела позавтракать, так как боялась опоздать на электричку. Отказываться больше не было сил. Я сглотнула слюну и села за стол. Женщина налила мне чай и положила в чашку два куска сахара. Потом налила чай в свою чашку и села рядом со мной во второе свободное кресло. Хлеб был очень мягкий, а колбаса и сыр нарезаны так аккуратно, что эти аппетитные бутерброды сами просились в рот.

Я доедала бутерброд с колбасой, когда за моей спиной негромко хлопнула дверь, и в комнату вошел мужчина в темно-сером костюме с черным портфелем в руках.

— Добрый день! Ну что, милые дамы, чаем напоите? А бутерброды уже все съели? Вас ни на минуту нельзя оставить одних.

Этот камень явно был направлен в мой огород. Я хотела возразить и уже открыла рот, но подавилась и закашлялась. Сильная рука постучала меня по спине. Женщина встала, подошла к окну, взяла еще одну чашку из коробки, стоявшей на подоконнике. Ее начальник преспокойно плюхнулся в освободившееся кресло. Кроме обшарпанного стола со стулом, журнального столика с двумя продавленными креслами, в комнате мебели не было; женщина вернулась за свой стол и погрузилась в изучение каких-то бумаг, одновременно прихлебывая чай из своей чашки.

— Я вовсе и не собиралась есть эти ваши бутерброды…

— Однако съели почти все и ничего бы мне не оставили, если бы я вовремя не пришел.

Пока я лихорадочно соображала, что бы мне такое сказать в ответ, мой обидчик преспокойно допил свой чай и стал внимательно меня рассматривать. Я решительно отодвинула от себя чашку, пить мне больше не хотелось. С одной стороны мне очень хотелось поставить его на место, но с другой стороны — вчера наша компания разгромила его гараж и повредила машину. Так что его подшучивание вполне можно стерпеть.

— Максим… Николаевич!

Женщина запнулась, как это делают люди, привыкшие называть знакомых только по имени без упоминания отчества. Неужели она хотела заступиться за меня? По крайней мере, выглядела она слегка растерянной, словно не ожидала от своего начальника таких слов.

— Не волнуйтесь, Людмила Александровна, я не съем нашу гостью. Чай допили? Тогда пошли ко мне.

Он легко поднялся, открыл дверь в соседнюю комнату и жестом пригласил меня следовать за ним. За массивной деревянной дверью, когда-то покрашенной в коричневый цвет, почти ничего не было. Нет, там, конечно, находилась комната, но совершенно пустая. Кроме стола и двух расшатанных стульев я больше ничего не увидела. На широких подоконниках были свалены папки с какими-то документами.

— Ну, так что?

— Что?

— Так и будем молчать?

— Я думала, что вы мне что-нибудь скажете. В моем положении особо говорить не приходится.

— В таком случае, давайте проясним ситуацию. Вчера вечером после известных вам событий, вами был подписан документ в присутствии свидетелей, по которому вы обязуетесь возместить мне нанесенный материальный ущерб. Вы это помните?

— Помню. Вы что думаете, что я не помню, что со мной происходило вчера? Я что, по-вашему, вчера пьяная была и ничего не помню?

— В трезвом состоянии люди обычно не крушат гаражи и машины.

— Все равно, ваша бумага ни на что не годна, чтобы она имела какую-то законную силу, ее надо заверить у юриста. В присутствии свидетелей, мне так кажется.

— Уже сделано. Один из тех, у кого вы пытались разгромить гараж, юрист. Вот полюбуйтесь.

Он протянул мне листок бумаги с машинописным текстом и печатями. Но почему-то буквы прыгали у меня перед глазами, и я ничего не смогла толком прочитать и понять смысл написанного. Я смогла хорошенько рассмотреть только итоговую цифру, написанную цифрами и прописью, цифра была, кажется, семизначной.

— Да мне этого до конца дней моих не выплатить.

— Не преувеличивайте. Все это можно решить довольно просто. Пусть вас не удивляет, но подобные ситуации возникают сравнительно часто.

— Что вы имеете в виду?

— Совсем не то, о чем вы подумали.

— Откуда вы знаете, о чем я думаю?

— Если бы подумали о чем-нибудь другом, вы бы так не покраснели. У вас щеки стали просто малиновыми. Разве вы не чувствуете?

— Как вам не стыдно!

— Мне? А что такого сказал? Я намереваюсь предложить вам работу.

— Какого рода?

— Будете у меня референтом.

— По совместительству?

— Нет. Может быть вы не будете меня перебивать и выслушаете до конца?

— Какого конца?

Мой потенциальный работодатель воззрился на меня, слегка приподняв брови. Потом брови опустились и слегка сдвинулись, а рот сжался в узкую линию. Пришлось на время замолчать и сделать вид, что сосредоточенно его слушаю. Через минуту он понял, что мои мысли блуждают далеко, и внезапно начал задавать мне вопросы. Волей-неволей я стала вникать в смысл излагаемого. Его явно порадовало то, что я заканчиваю институт. Судя по решительному выражению его лица, он был готов лично заставить меня сдать вступительные экзамены, и явно подобрел и расслабился, когда узнал, что делать этого не придется. Итак, отныне мне предлагалось решать множество ответственных задач, сберегая драгоценное время своего начальника. В общих чертах мне рассказали, чем занимается данная контора. Тут мне только стало ясно, что меня собираются принять на государственную службу, а не в частную фирму.

— Так сколько же вы собираетесь мне платить?

Начальник пожал плечами, как бы говоря: «Я все жду, когда же мне будет задан этот вопрос?», потом назвал цифру.

— При такой зарплате мой долг тяжким бременем должен пасть на моих внуков, я же должна еще на что-то жить сама.

— Я думаю, мы сможем договориться.

— И после этого вы смеете утверждать, что не делали мне гнусных предложений?

— Я?! Конечно, нет! Ваша бритая голова напоминает мне об узниках Бухенвальда. Только там людей брили насильно, а вы себя, как я понимаю, уродуете добровольно. Вы думаете, ваш внешний облик делает вас привлекательной для мужчины?

— Мне это даром не нужно.

— Короче, завтра вы начинаете работать у меня, постепенно возвращая свой долг, который будет индексироваться в зависимости от уровня инфляции. После выплаты я возвращаю вам документ, и вы вольны делать с ним все, что вам заблагорассудится.

— Иными словами, я попадаю к вам в полную кабалу. А что я с этого буду иметь?

— Приличную работу после окончания института, выплату убытка, понесенного мною в результате погрома, кроме того, я обещаю не сообщать ничего вашим родителям. Разве вас это не устраивает? Или вы хотите, чтобы я с них потребовал возместить нанесенный ущерб? Кроме того, я ничего не буду сообщать в милицию, если вы будете вести себя как законопослушная гражданка. Разве вас это не устраивает?

Мне почему-то вдруг стало холодно, на лбу появился холодный пот. Видимо, после последних его слов я побледнела, так как он с тревогой посмотрел на меня. Или мне это только показалось?

Глава 2

— Итак, что вы решили?

— А что вы сделаете, если я не соглашусь?

— Подам на вас в суд.

— У нас суды не успевают рассматривать гораздо более серьезные преступления.

— Смогу вас уверить, я сделаю все возможное, чтобы ваше дело дошло до суда.

— Вы мне угрожаете? Вы, такой большой и сильный, будете подавать в суд на слабую женщину?

Сидящий напротив мужчина откинулся в кресле, сложил руки на груди и принялся оценивающим взглядом рассматривать меня с ног до головы. Он и раньше изучал меня довольно внимательно. Но теперь под его взглядом мне показалось, что меня окатило горячей волной, щеки мои запылали, стало трудно дышать, я судорожно перевела дыхание. Раздался негромкий смешок. Похоже, я кое-кого очень забавляю.

— Слабой вас нельзя назвать даже с натяжкой. Не думаю, что вид бритой почти наголо женщины, изображающей из себя рокера-тракториста, вызовет сочувствие в суде. А после представленных доказательств произведенного погрома и свидетельских показаний, фотографий изуродованного автомобиля и гаража, маловероятно, что вам удастся доказать свою невиновность. Вы же отказываетесь назвать своих сообщников.

— Я была там одна.

— Ну вот, видите.

— А вы не боитесь брать меня к себе на работу?

— А почему я должен бояться?

— Я могу учинить здесь погром и похуже, чем в вашем гараже.

— Тогда я привлеку к материальной ответственности ваших родителей.

— Не удастся, я совершеннолетняя и отвечаю сама за себя.

— Есть много способов…

— Я вас ненавижу.

— Это придает пикантность ситуации. Трудности иногда интересно преодолевать. Ну как, вы согласны? А теперь идите к Людмиле Александровне, она оформит вас на работу.

— Я еще не сказала «да».

— Но вы подумали об этом, идите, нечего терять время.

Молчаливая Людмила Александровна помогла мне заполнить анкету, написать заявление, потом меня отвезли сфотографироваться и буквально через час у меня в руках были мои фотографии. Последний раз я фотографировалась при поступлении в институт. Я хорошо помню то фото, на котором я была с длинной косой и глупой улыбкой на губах.

Сам шеф отбыл на совещание в вышестоящую организацию. Перед своим уходом он поручил Людмиле Александровне мною заняться. Людмила Александровна твердым суровым голосом рассказала мне о моих обязанностях при нашем начальнике, непогрешимом Максиме Николаевиче Алексееве.

— Интересно, Людмила Александровна, по какому принципу наш начальник подбирает себе подчиненных?

— Что вы имеете в виду?

— Я спросила что-нибудь не то?

— Почему?

— Мне показалось, что мой вопрос вам не понравился.

— Просто я не поняла его.

— Все очень просто. Он что, всех нанимает по именам? Меня зовут Александра Алексеевна Смирнова. Нашего уважаемого начальника Максим Николаевич Алексеев. Получается сплошной перепев имени Алексей.

— Вы будете смеяться, но моя фамилия Алешина.

— Прямо-таки куст какой-то Алексеев распустился махровым цветом. Да нас любая проверка обвинит в семейственности, придется доказывать, что мы все не родственники.

— Я думаю, наш начальник с этим сумеет разобраться.

Наша непринужденная беседа была прервана стремительным появлением небезызвестного господина Алексеева, который выдал мне книгу с описанием компьютерной программы и потребовал, чтобы я изучила ее досконально. По счастью, я уже имела небольшой опыт работы с компьютером и к концу дня уже смогла вполне грамотно набрать и распечатать несколько служебных писем и документов.

Когда я впервые понесла своему новому начальнику документы на подпись, то испытала странное ощущение, словно сдаю зачет или экзамен. Начальник молча прочитал их, сухо поблагодарил и передал новую пачку. Так продолжалось несколько дней подряд. К концу недели я уже вполне уверенно шлепала по клавишам. Пятница ознаменовалась тем, что мне выплатили зарплату за пять проработанных дней, и начальник вызвал меня в свой пустой кабинет, в котором гулким эхом отдавалось каждое слово.

— С понедельника у нас начинается ремонт. Чтобы не дышать краской, отправляйтесь закупать мебель. Поможешь Людмиле Александровне. Я давно хотел спросить, ты всегда поешь, когда работаешь?

— Я не замечала. Иногда пою. А что? Это вам мешает?

— Ты не обращала внимания на то, что ты поешь?

— Нет, а что?

— Ты сегодня целый день пела одну песню с достаточно приятной мелодией, но слова… не выносят никакой критики.

— Вы о чем?

— Целый день сегодня звучало: «Я мажу губы гуталином, я обожаю черный цвет…» Это, конечно, дело вкуса, но дальше, если я не ошибаюсь, было так: «Убей себя, убей меня, ты не изменишь ничего…» А в припеве, если не ошибаюсь, была такая строчка: «Давай вечером умрем весело…»

— Я не понимаю, чем вы недовольны. Эту песню передают по радио. Вы находите ее неприличной? У вас прямо-таки пуританские взгляды. Если я вас шокирую…

— Я только просил, хотел попросить, чтобы ты не пела подобное в присутствии Людмилы, ей это может не понравиться.

— Так это она вас попросила мне сказать, да?

— Она никогда ни о чем не попросит для себя, ей о нашем разговоре ничего не известно. Я тебя прошу в порядке личного одолжения.

— Хорошо, я больше не буду петь.

— Я не запрещал тебе петь, это не мешает работе. Только подумай о своем репертуаре.

Из этого разговора я только поняла, что наш шеф очень трепетно относится к Людмиле и что ему иногда совсем не чужды простые человеческие чувства.

Просьба моего начальника, по правде, меня слегка озадачила и заставила более пристально присмотреться к моей сослуживице, когда она вернулась из банка.

Бывают люди-фонарики — рядом с ними светло и тепло, бывают, как фейерверк — стремительно взлетел, рассыпался яркими искрами и погас, кажется, что с ними весело и хорошо, а погасла последняя искра, и ты оказываешься в полной темноте, становится сразу холодно и одиноко. Людмила была маленькая и невзрачная, словно прогоревшая в костре потухшая ветка, чуть тронешь ее — и она рассыплется в серый пепел. Мы с ней почти не разговаривали, целыми днями она корпела над финансовыми документами, считала и пересчитывала сметы, доходы и расходы, ездила в банк, вела всю бухгалтерскую отчетность. Максим Николаевич сказал, что с моим приходом количество ее работы уменьшилось ровно наполовину. Как же она умудрялась справляться со всем без меня? По ночам она, что ли, еще работала?

Почувствовав на себе мой взгляд, она оторвалась от своих бесчисленных бумаг и подняла на меня глаза.

— Вы хотите пить чай?

— Нет, спасибо.

— В таком случае давайте договоримся, где мы с вами завтра встречаемся. Я скоро уйду, мне нужно ехать в налоговую инспекцию.

Большие зеленые глаза чуть печально смотрели на меня. Кажется, что однажды в этих глазах просто выключили свет, и они потухли. А может быть они никогда и не горели? Бывают же такие скучные лица! Интересно, что-нибудь в жизни может вывести ее из себя? Заставить накричать, например? Но, честное слово, мне даже и не хочется пробовать выводить ее из себя. Всегда противно обижать беззащитных. Вот нашего шефа я бы с радостью позлила.

Наутро мы встречались с Людмилой в метро. Электричка опять опоздала, и мне пришлось бежать в метро, расталкивая пассажиров. Какой-то парень больно толкнул меня в спину; хорошо, что рюкзак смягчил удар.

Людмила уже ждала меня на платформе. Она сидела на скамейке и читала какую-то очередную инструкцию. Увидев меня, она захлопнула книгу и встала. Выдержанная дама, ни слова не сказала по поводу моего опоздания.

— Доброе утро. Теперь нам надо сделать пересадку.

— А куда мы едем?

— На ВВЦ.

— ВДНХ?

— Да, теперь там в павильонах торгуют вещами, в том числе и мебелью.

— Все понятно, раньше там была выставка достижений нашего хозяйства, а теперь западного. А много у нас денег?

— На кабинет руководителя у нас по смете выделено…

Сейчас она полезет в свои нескончаемые бумаги. Так и есть, копается в своей большой не по росту сумке, извлекает блокнот. Я невольно вздохнула.

— Вас раздражают мои расчеты?

— Нет.

— Раздражают, я же вижу. Но нам выделяют не так много денег, а хочется, чтобы нашему начальнику было удобно работать в своем кабинете. Нам надо обставить еще и нашу комнату. Наш Центр лицензирования образован совсем недавно, раньше он работал на правах отдела, а теперь объем работы возрос, многие сейчас занимаются коммерческой деятельностью. Мы выдаем лицензии на право заниматься коммерческой деятельностью.

— Людмила Александровна, вы раньше в школе работали?

Она посмотрела на меня, чуть сдвинув брови. Как она все-таки напоминает полусдутый воздушный шарик, сиротливо повисший на ветке в парке отдыха. Вырвался у кого-то из рук, улетел, но запутался в кроне дерева, застрял и стал никому не нужен.

— Нет, я никогда не работала в школе, а почему вы спрашиваете?

— Вы очень хорошо объясняете. Я же целую неделю отработала с вами и видела вывеску на дверях, кроме того, я документы печатала для вашего начальника.

— Мне показалось, что вы отбываете у нас трудовую повинность, и проблемы нашего учреждения вас не волнуют.

— Один на один. Достойный ответ на мою подначку.

И тут она улыбнулась, чуть-чуть дрогнули уголки губ, но главное, засмеялись глаза, словно два больших озера в солнечный день. Но она почти сразу прогнала улыбку со своего лица и чуть суховато предложила пойти по павильонам, торгующим мебелью.

Так начались наши мучения. Огрызком карандаша, извлеченным из моего рюкзака, я стала записывать номера павильонов, в которых располагались фирмы, торгующие мебелью. В каждом павильоне мы брали рекламные листы с указанными ценами изделий и записывали условия доставки. Как, оказывается, трудно тратить чужие деньги! К ним начинаешь относиться, как к своим, уж очень не хочется переплачивать лишнее.

— Я больше не могу, у меня ноги устали, а в глазах столы и стулья, шкафы и кресла.

— Людмила Александровна, нам осталось обойти еще два павильона. Потом проведем сравнительный анализ цен, и можно будет вернуться в павильоны и заказать выбранную нами мебель.

Так мы и сделали. В одном павильоне мы заказали кресла и стулья, а в другом — столы и шкафы. Нам выписали счета, и мы поехали на работу, чтобы отпечатать платежки. Людмиле предстояло отнести их в банк, с нашего счета снимут нужную сумму и перечислят на счета фирм, у которых мы покупали мебель. После получения денег фирмы должны были доставить нам мебель. Вся эта процедура называлась безналичным расчетом.

Счастливые и довольные мы приплелись на работу. Я тут же села печатать платежки, уж очень хотелось поскорее покончить с нашими мебельными хлопотами. Рабочие уже почти закончили свою работу в кабинете шефа; уходя, они пообещали завтра отремонтировать и наш кабинет.

Опять за моей спиной негромко хлопнула дверь. Больше никогда не буду сидеть спиной к входящим: врагов нужно встречать лицом к лицу, тогда успеваешь собраться и дать достойный отпор.

— Добрый день, уже вернулись? Как успехи? (Это, несомненно, относится к Людмиле). Александра, скажите на милость, что вас заставляет жить на конюшне: тяга к острым ощущениям или извращенный вкус? (А вот это уже относится ко мне).

— Максим Николаевич, зачем вы так с ней разговариваете?

— Да будет вам известно, господин Алексеев, лошади, в отличие от людей, очень чистоплотные животные.

— Людмила, не надо поедать меня глазами, надеюсь, вы теперь сами убедились, что Александра в вашем заступничестве совершенно не нуждается.

— А что, вы теперь уже и шпионить за мной начали?

— Нет, просто один из наших клиентов содержит свою лошадь в конюшне, в которой вы обитаете. По утрам он катается в манеже и регулярно видит вас там.

— Ну и что? В угоду вашим клиентам я должна…

— По крайней мере, вести нормальный образ жизни, как все люди.

— Чем вам не нравится моя жизнь? И какое право вы имеете в нее вмешиваться?

Но он не стал меня слушать и обернулся к Людмиле, которая с возмущением на него поглядывала.

— Нечего на меня так смотреть, ты же сама жаловалась на пустоту в доме, вот и сдай одну комнату коллеге.

— Минуточку, если я еще буду снимать комнату, то мне никакой зарплаты не хватит, чтобы прожить, а еще долг вам отдавать придется.

— Этот вопрос можно решить немного по-другому. Что, если она будет у тебя убирать и готовить в оплату за проживание?

— Я согласна, — торопливо проговорила Людмила.

— Вы даже не выяснили, умею ли я готовить. Может быть я и не соглашусь еще.

— Научитесь, компьютер вы освоили в рекордно короткое время. А работа на кухне не намного сложнее.

Ого, мой начальник, похоже, впервые похвалил меня, если не считать, что только что продал меня в кабалу. Как это он быстро все решил за меня. Я все больше и больше запутываюсь в сети, им расставленной, затягивает, как муху в паутине.

— Александра, хватит мечтать…

— Меня зовут Саня, попрошу запомнить.

Он внимательно посмотрел мне в лицо и неожиданно быстро согласился.

— Хорошо, Саня. Только при клиентах я буду называть вас Александра Алексеевна, если вы не возражаете.

— И вы не имеете права вмешиваться в мою жизнь.

— Я это понял, может быть теперь мы вернемся к проблемам работы? Сегодня я уезжаю в командировку в Петербург, вернусь через три дня. Вам предстоит за эти дни выяснить, сколько оргтехники предполагается выделить на наш Центр. Если в смету не включить нужное количество компьютеров, то весь Центр будет заполнять документы от руки. Поняли? В лицензионной палате нам обещали помочь. Действуйте вдвоем. Людмила, проследите, чтобы в ближайшие дни Саня к вам переехала жить. У меня все, я поехал домой собирать вещи. Желаю успехов.

Начальник подхватил свой толстенный портфель с многочисленными отделениями на молниях и скрылся, оставив нас одних.

— Ну что, поехали в банк, а потом ко мне домой? Вы не против, Саня?

— Людмила Александровна, вам не показалось, что наш глубокоуважаемый начальник манипулирует теперь не только мною, но и вами? Ему почему-то очень хотелось поселить меня к вам. И как ловко он все провернул, даже не дал нам ни слова вставить. Вам что, действительно, так хочется мне сдать комнату?

Людмила робко посмотрела на меня. Ну почему, скажите на милость, я не могу нагрубить человеку, когда он смотрит на меня с таким беззащитным выражением на лице? Что остается делать в такой ситуации? Только согласиться.

Глава 3

Людмила Александровна жила в старом кирпичном доме, в подъезде было разбито стекло, а на лестнице пахло чем-то противным. Мы молча поднялись на третий этаж. Людмила долго копалась в сумке в поисках ключей. Дверь квартиры была высокой, двустворчатой, а ручка — большой, медной. Людмила, наконец, отворила дверь и прошла внутрь квартиры, я осторожно двинулась вслед за ней. В нос ударил резкий запах кошек, в конце коридора мелькнула серая тень. Осторожно переведя дыхание, я осмотрелась. Коридор украшала массивная старинная вешалка с потемневшим от времени зеркалом. Обои в коридоре были зверски ободраны кошачьими лапами. Тут за моей спиной стала негромко всхлипывать Людмила.

— Вы что?

— Я мою пол два раза в день: утром и вечером после работы, они меня ненавидят и делают все назло.

Людмила разразилась рыданиями, ее худенькие плечи вздрагивали, сумка упала на пол. В конце коридора появился огромный серый кот с нахально торчащими в разные стороны усами.

— Этот, что ли, тебя ненавидит?

— Да, он у них главный.

— Так он не один?

— Их трое: Барон, Муська и Клякса. Но он верховодит. А они его слушаются.

— Ладно, не реви. Разберемся. Пошли на кухню.

— Стойте, Саня, там ванная. Кухня сюда.

На кухне Людмила села на табуретку, облокотилась на стол и, закрыв лицо руками, горько заплакала. Когда рядом с тобой так рыдает знакомый человек, тебе приходится либо рыдать вместе с ним, либо начинать действовать. Для начала я напоила Людмилу водой, когда она немного успокоилась, то рассказала мне, что эту квартиру завещала ей ее недавно умершая тетушка. Людмила пообещала ей, что будет заботиться о ее кошках.

— Ты его бить не пробовала?

— Жалко.

— Так, сколько лет этому злодею? Может быть он от старости в квартире пачкает?

— Ему лет семь, не больше.

— На старость не похоже. Послушай, а скипидар ты не пробовала?

— Я?!! Зачем?

— Тебе лично он совсем не нужен. А вот против кошек… Кажется, надо обрызгать скипидаром его «любимые» места.

— Мы задохнемся.

— Ради такого случая будем спать на кухне.

Пока я отмывала квартиру, уничтожая следы кошачьих бесчинств, Людмила ходила по соседям в поисках скипидара. Одна из сердобольных соседок поделилась с ней скипидаром. Пока Людмилы не было дома, мне удалось отловить ее мучителя. Схватив за шиворот пушистого злодея, я ткнула его носом в испачканный пол и хлопнула газетой по спине. Кот взвыл от возмущения и взлетел по шторам на карниз. Встав на цыпочки, я слегка стукнула его газетой по морде. В ответ он громко зашипел.

— Саня, вы не знаете, куда делся Барон? Я звала его есть, а он не пришел. Маня и Клякса здесь, а его не видно. Обычно, он ест первый.

— Ничего, сегодня ради разнообразия первыми поедят дамы. Не пропадет, есть захочет — придет.

Кот пришел есть ночью. С того вечера его поведение заметно улучшилось. Он стал намного чистоплотнее и перестал царапать Людмилу, нападая на нее из-за угла. Меня он старательно игнорировал. На третий день Клякса, маленькая черно-белая кошечка, чуть прихрамывающая на переднюю лапу, попыталась сесть к Людмиле на колени. Людмила вздрогнула и брезгливо поджала губы.

— Погоди, не прогоняй ее.

— Я боюсь кошек.

— Успокойся, она только посидит у тебя на коленях. Положи ладонь ей на шерсть, попробуй, какая она мягкая.

Стиснув зубы, Людмила смотрела, как кошка устраивалась на ее коленях. Вскоре раздалось громкое мурлыканье. Людмила даже осмелилась погладить кошку по голове. Ее рука робко касалась головы кошки, осторожно поглаживая пушистые, широко расставленные ушки.

— Странно, никогда раньше не думала, что гладить кошку приятно.

— Ты никогда не гладила кошек?

— Мне всегда говорили в детстве, что на них много заразы. У меня как-то не возникало желания гладить кошек.

— Неудивительно, что ты не умеешь с ними ладить.

Моя жизнь стала теперь почти идеальной. Каждый день я имела возможность помыться горячей водой, постирать белье. Не нужно было таскать с собой на работу мой потрепанный рюкзак с самыми необходимыми вещами. Теперь я оставляла его на квартире у Людмилы. В выходные я перевезла сумку с учебниками и остальными вещами.

Наш шеф позвонил нам из Петербурга и сообщил, что задержится еще на два дня. Честное слово, лично я не расстроилась. Нам с Людмилой было совсем неплохо работать вдвоем. Почти все его указания, данные перед отъездом, нам удалось выполнить. Центр продолжал работать и без нашего грозного начальника.

По вечерам после возвращения с работы, мы готовили ужин, прибирали в квартире, кормили наше зверье и играли с кошками. Кошки даже начали встречать нас у порога квартиры. Кошачий босс смирился и ужинал вместе со своим гаремом. Людмила рассказала мне, что бывшая владелица кошек подобрала их всех на улице и очень их любила.

В книжном шкафу Людмила нашла большой старый альбом с фотографиями. Фотографии пожелтели, но на них еще можно было разглядеть лица людей, смотревших на нас со спокойным достоинством. К сожалению, Людмила не знала всех имен своих родственников. Но это не мешало нам по выражению их лиц, одежде, додумывать характеры этих людей, предполагать, как сложилась их жизнь.

Наша мирная жизнь однажды вечером была прервана неожиданным появлением на пороге квартиры матери Людмилы. На резкий, какой-то нервный звонок, к двери подошла сама Людмила. Я в это время сидела на кухне, обложившись книгами. Место за письменным столом, стоящим в комнате, облюбовала Клякса. Она ложилась под лампу и вытягивала лапы, занимая полстола. Сгонять ее мне было жалко: кошка ждала котят.

Я уединялась по вечерам на кухне, выставляла миски с кошачьей едой в коридор и плотно закрывала дверь, чтобы хвостатые не просачивались на кухню и не мешали мне.

Было слышно, что кто-то прошел вместе с Людмилой в столовую — оттуда вскоре стали раздаваться тихий голос моей квартирной хозяйки и раздраженный резкий голос незнакомой мне женщины. Не в моих правилах прислушиваться к чужим разговорам, но, судя по напряженному голосу Людмилы, ей приходилось плохо.

— Ты мне так и не объяснила, что заставляет тебя жить в этой квартире, пропахшей кошками.

— Здесь больше не пахнет кошками. У меня — чисто.

— Почему ты скрываешься здесь?

— Из-за кошек…

— Их давно нужно было выгнать на улицу.

— Они жили здесь всю свою жизнь, жестоко лишать их крова.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, просто они имеют права на это жилье.

— Тебе не кажется, что ты помешалась на этой квартире и своем одиночестве?

— Что в этом плохого?

— Только то, что ты позоришь свою семью, а кроме того, неужели ты до сих пор не хочешь выяснить свои отношения со своим мужем.

— Ты хочешь сказать, с моим бывшим мужем…

— А ты стала мстительной…

— Нет, просто не хочу дважды совершать одну и ту же ошибку.

Голоса в комнате звучали все громче, я уже не могла сосредоточиться на своих книгах. Пожалуй, Людмилу пора спасать от ее рассвирепевшей гостьи. Я нацепила фартук, стащила с веревки сохнущую после стирки косынку. Кое-как повязав косынку на свою стриженную голову, я громко покашляла в кулак и вошла в соседнюю комнату.

В столовой, в кресле, вжавшись в его спинку, в напряженной позе сидела Людмила. За столом, стоящим в центре комнаты, на краешке стула примостилась моложавая женщина с модной стрижкой. Мне так и захотелось сказать ей: «Да, сядьте нормально, не бойтесь, не запачкаете вы свой красивый костюм в кошачьей шерсти. Клякса не любит спать на этом стуле».

Даже совершенно незнакомому человеку было бы понятно, что рядом сидят мать и дочь. Мать была ухоженной, с красиво наложенной косметикой и благоухала какими-то нежными духами, она прямо-таки излучала энергию и силу. Не хотелось бы мне встречаться с такой на узкой дороге, такая, не задумываясь, спихнет тебя в пропасть и даже не обернется.

Дочь, на первый взгляд, производила совершенно противоположное впечатление — безвольная и какая-то блеклая, с тоскливым выражением на лице, словно птица с подрезанными крыльями. Но, сравнивая двух женщин, я поняла, что мне по сердцу больше пришлась мрачноватая Людмила. К ней испытываешь доверие, едва взглянув в большие, опушенные густыми ресницами, глаза.

Еще раз громко кашлянув в кулак, я заговорила басом.

— Людмила Александровна, Клякса отказывается есть, даже не знаю, что и делать. Ой, здравствуйте, я и не заметила, что у вас гости. А Муська, кажется, наконец собралась котиться.

Я громко шмыгнула носом, для пущей убедительности вытерла нос рукавом и стащила косынку с головы. Людмилину мать передернуло.

— Люда, кто это?

— Это Александра, моя компаньонка. Ты же говорила, что я уже в том возрасте, когда просто неприлично оставаться одной. Вот Александра и живет отныне со мной.

— Вообще-то, меня зовут Саня.

— Вы, что, мужчина?

— Нет, я женщина, но меня зовут Саня.

Я закатила глаза, подняла лицо к потолку и кончиком тапки стала рисовать на паркете замысловатые узоры, глупо при этом хихикая.

— Людмила, как ты можешь жить в одной квартире с этой ненормальной? До чего ты докатилась, ты позоришь меня.

— Мама, я попрошу тебя…

— Нет, это я прошу тебя сказать, что я могу передать Юрию?

— Мама, мне нечего ему сказать… ты же понимаешь…

— Что я должна понимать? Я устроила тебе жизнь, а ты, как самая последняя, неблагодарная…

— Так я не поняла, чем мне ваших котов кормить? Они там на кухне…

— Людмила…

— Так вот я и говорю, Людмила Александровна, что им дать? После них вчера много супа осталось, так может быть нам его себе на обед разогреть?

Людмилина мать сморщилась и с ужасом посмотрела на меня.

— Людмила, скажи этой, чтобы она замолчала.

— Мама, успокойся.

— Ты еще позволяешь надо мной издеваться? Я ухожу, но ты обо мне еще вспомнишь и пожалеешь о своей глупости. Ты вместо благодарности… Я тебе этого не прощу.

Дама резко развернулась и вылетела из комнаты. В коридоре хлопнула входная дверь. Людмила направилась проводить свою мать, но, поняв, что ее уже не догнать, вернулась в комнату, села в кресло и обхватила себя руками за плечи.

— Людмила, вы простите меня, я не знаю, что на меня нашло. Я не должна была вмешиваться. Думаю, мне лучше будет уехать, пойду соберу свои вещи.

— Тогда я останусь совсем одна. Тебе очень трудно жить со мной?

— Нет, просто я хотела извиниться.

— Саня, я должна вам объяснить… Даже не знаю, с чего начать. Недавно я развелась с мужем. Развелась из-за кошек, которых ненавидела.

— Из-за этих?

— Да, перед своей смертью сестра моего отца позвала меня к себе в больницу и сообщила, что сделала меня своей наследницей. Мне была завещана квартира, ее библиотека и кошки. Она просила не обижать их. Мой муж предложил продать квартиру и все теткино имущество, и пожить в свое удовольствие. Моя мать его поддержала, а я почувствовала себя клятвопреступницей, когда они за моей спиной, не ставя меня в известность, стали договариваться о продаже. Короче, кошек я отстояла, в буквальном смысле, вытащила их из ветеринарной поликлиники, куда их повезли усыплять, а семью свою не сохранила. Хотя, что я говорю, семьи у меня никогда и не было. Меня выдали замуж, словно сбыли с рук. С детства меня звали не иначе, как Людочка-страхолюдочка. Сколько себя помню, моя мать всегда была мною недовольна. Сейчас я понимаю, что ей приходилось со мной трудно. Она долго не хотела иметь детей, и я появилась на свет, в общем-то случайно. Ей хотелось иметь розовое чистенькое существо, которым при случае можно похвастаться перед знакомыми, а взамен она получила болезненную, хилую, неуклюжую дочь, которую не только гостям, но и во двор было стыдно вывести.

— А твой отец? Он тоже тебя стыдился?

— Нет, что ты! Он был у меня известным фотокорреспондентом, он очень любил снимать природу. Когда я подросла, то часто ездила с ним по стране. Вон, на стене в рамке моя тетя повесила его фотографию.

— Где? Я не вижу.

— Ты не туда смотришь. Вон в том углу.

— Но там нет никакого мужчины.

— Чудачка! Когда я говорю фотография отца, это значит, что он сам снимал. А его собственных снимков у нас почти и не было. Он очень любил снимать людей и природу. В последние годы я снимала его, иногда. Пыталась научиться, но у него был дар, а для меня фотографирование — только увлечение. Смотри, вот она. Эта фотография сделана им самим. Он подарил ее тете много лет назад.

— Девочка и цветок.

— Да, он снимал на Алтае.

— А кто на фотографии? Очень красивое лицо…

— Перестань. Это я, мне здесь лет пятнадцать.

— Ты так радостно улыбаешься. Ты была с ним счастлива…

— Нам было очень хорошо вместе. Папы не стало, когда я окончила школу. Мне было очень плохо без него.

— У тебя не было друзей?

— Подруги у меня были, но знакомых молодых людей совсем не было. Однако моей мамочке удалось-таки меня выдать замуж по сговору.

— Как это?

— Очень просто, мой муж получил хорошую работу, где он мог, не особо утомляясь, получать большие деньги, машину и еще многое другое, но ему пришлось терпеть меня.

— И ты это знала?

— Нет, конечно, даже и не догадывалась. Я считала, что он меня любит. Моей матери без особого труда удалось убедить меня, что мой муж жить без меня не может. Она долго объясняла мне, что главное в женщине — не красота, а пикантность.

— Честно говоря, в этом я с ней согласна. А что было потом?

— Мы мирно прожили с моим мужем несколько лет, пока я не убедилась, что вся наша жизнь не что иное, как большой обман. Когда я отказалась избавиться от злополучных котов, он подал на развод. Он заявил мне, что согласен жить с уродиной, но отказывается быть рядом с непрошибаемой дурой. А знаешь, какую причину он указал в своем заявлении в суде? Я не могу иметь детей, это послужило… Я оказалась ни на что не годной, как лежалый заплесневевший товар.

У Людмилы затряслись плечи.

— Ну, не надо так, не твоя вина, что ты столкнулась с подлецом.

— Формально — он прав.

— Если даже это и так, то можно решить проблему, не унижая партнера. Если ему так хотелось ребенка, могли бы усыновить.

— Он их ненавидит.

— Кого?

— Детей.

— Тем более радуйся, что избавилась от него. И, значит, после развода ты поселилась в этой квартире, а спасенные тобой коты доводили тебя, как могли.

— Больше всех усердствовал Барон.

— Чудище он неблагодарное! Ты ему, можно сказать, жизнь спасла, а он?

— Саня, можно я буду звать тебя Сашей?

— Потому что мое имя шокирует твою мать?

— Нет, не поэтому. Просто мне кажется, что Саша тебе больше подходит. И не брей больше голову, хорошо?

— В таком случае, мне бы хотелось называть тебя Милой. Ты не возражаешь?

— Нет, ты, случайно, не помнишь, пакет с кошачьим кормом убран в шкаф? Мне кажется, Барон на кухне шурует.

Как это ни странно, но посещение Людмилиной мамой нашей квартиры сблизило нас с Людмилой — с тех пор мы начали жить, как сестры. А поменяв наши имена, мы, как бы начали новую жизнь. В понедельник в нашу мирную жизнь снова ворвался начальник.

Глава 4

Утром его приход был поначалу вполне мирным. Он даже вежливо поздоровался, скользнул взглядом по нашим лицам и умчался в мэрию на совещание. Возвратившись, он коротко переговорил с Людмилой по поводу счетов и баланса, а потом позвал меня в свой кабинет.

Надо признаться, что кабинет его значительно изменился после моего первого визита сюда. Пока наш шеф был в командировке, доставили мебель, купленную Людмилой и мной. Теперь комната выглядела вполне цивилизованно: стоял большой красивый стол, к которому под углом крепился столик для компьютера. Папки с документами больше не валялись, где попало, а стояли на полках нового шкафа, выполненного в едином стиле со столом. Еще мы купили небольшой диван и кресла. Вся мебель была выдержана в серо-черных тонах. Монотонность расцветки мебели оживляли цветы: живые, в горшках, мы поставили на подоконники, а искусственные разместили в темных, не освещенных солнцем углах большого кабинета там, где живым было бы темно. Одним словом, кабинет выглядел очень респектабельно. Я с удовлетворением оглядывалась, отметив про себя, как хорошо наш начальник смотрится в своем новом кабинете.

— Ну, а теперь, когда мы остались с тобой совсем одни, может быть ты мне расскажешь, что ты творила в мое отсутствие в лицензионной палате?

— Я творила?

— Ну, не я же, сама понимаешь, что меня в Москве в последнюю неделю не было…

— Да в чем, собственно дело? Вы можете мне объяснить?

— Расскажи мне лучше, как ты ворвалась в кабинет руководителя лицензионной палаты.

— Откуда я знала, кто он такой? На двери висела только табличка с фамилией.

— А разве его секретарша не пыталась тебя остановить?

— Я вошла, она вскочила и спрашивает: «Вы записывались на прием?» Я говорю: «Нет, но мне очень нужно. И потом, я же не по личному вопросу, а по важному делу.» Она мне говорит: «Но он через десять минут уходит на совещание.» Я ее поблагодарила, сказала, что десяти минут мне вполне хватит, и прошла в кабинет. Она мне, правда, что-то говорила вслед, но мне очень не хотелось терять время на ненужные разговоры и задерживать начальника дольше десяти минут. Я же с секретаршей могла поговорить, выходя из кабинета начальника, правда?

— Ты так искренне все объясняешь, что даже трудно усомниться в правдивости твоих слов, но что-то мне подсказывает, что в действительности все было несколько по-иному.

Вот ведь, какой недоверчивый попался! И как это я вечно умудряюсь работать с такими, во всем сомневающимися людьми! Неужели ты думаешь, что я тебе буду рассказывать, как секретарша в броске, словно заправский вратарь, пыталась перехватить меня у двери в кабинет своего начальника? А я с милой улыбкой на лице, делая вид, что не понимаю цели ее резких телодвижений, стремительно проскальзываю в кабинет? Как же, жди! Так я тебе это и рассказала!

Я подняла глаза и увидела на лице шефа чуть ехидную усмешку, словно ему удалось прочитать все мои мысли. Под его пристальным взглядом мои щеки стали пунцовыми. Да что же такое со мной происходит? Может быть он и в самом деле читает мои мысли?

— А что я, собственно, сделала? Вы же сами сказали, что нужно утвердить смету на оргтехнику. Нас с Людмилой отфутболивали из всех кабинетов, очень вежливо отправляли дальше. Время шло, и ничего не получалось. Смету нужно было утвердить не позднее четверга. Вот мы и пошли по кабинетам вдвоем, Людмила шла по правой стороне коридора, а я по левой. Я же не виновата, что мне достался кабинет начальника. Он очень возмущался, да? Со мной он очень вежливо разговаривал, на следующий день даже совещание собрал по нашему вопросу. Людмила на нем присутствовала, нам конкретно пообещали, сколько нам передадут компьютеров. Самое главное, что нам удалось выполнить все, что вы наметили, уезжая в командировку. Мы по списку все проверили. Напротив всех пунктов стоят галочки. Можете сами потом посмотреть.

— Придется учесть на будущее ваши пробивные способности.

— Он очень ругался?

— Нет, только позавидовал мне, что у меня такие сотрудники, и поинтересовался, где я их нашел. Вы в него вцепились вдвоем, он просто побоялся, что живым его не выпустят.

— Он говорит неправду. В кабинет к нему ходила я одна. Мила была на совещании, которое он созвал на следующий день по нашему вопросу.

— Ему этого было достаточно.

— Но не наша вина, что вопросы решаются так медленно. Вы же нам поручили сделать, мы и выполнили. Чем вы, собственно, недовольны?

— А я разве сказал, что чем-то недоволен?

— Тогда я пошла?

Вы сегодня обедали?

— Некогда было.

— Постарайся на будущее не забывать об этом, следи за Людмилой, а то она тоже часто забывает обедать.

— Хорошо, тогда я пошла?

— Подожди, как у тебя дела в институте?

— У меня скоро защита диплома. Уж не хотите ли вы сказать, что будете и это контролировать?

— Без диплома о высшем образовании ты не сможешь тут работать, а…

— А не работая тут, я не буду у вас под контролем, тогда ваш ущерб не будет возмещен, и так далее и тому подобное.

— С тобой приятно говорить, ты все понимаешь с полуслова.

— Уже привыкла к вашей манере общения. Я могу идти?

— Погоди, вот возьми. Это вам к чаю.

Мой свирепый начальник слегка наклонился, раскрыл свой толстый портфель и вытащил оттуда что-то, завернутое в шуршащий полупрозрачный пакет. Машинально я протянула руку, взяла пакет и, кивнув головой, молча вышла из кабинета.

Людмила сидела, низко наклонясь над очередными расчетами, но шорох пакета заставил ее повернуться.

— Чем ты там шуршишь? Противный звук.

— Начальник дал, сказал, чтобы мы выпили чаю.

— Просто ему самому захотелось, а поставить лень. Ты поставишь чайник? Мне тут совсем немного осталось…

Я налила в чайник воды, ополоснула заварочный чайник и стала ждать, когда закипит вода. Сверток оставался лежать на столе. Мне было страшно до него дотрагиваться.

— Все, подсчитала! Чайник закипел?

— Еще нет.

— А чем нас начальник порадовал? Ты что, не посмотрела еще? Открывай.

— Тут, кажется, конфеты, — сказала я как можно равнодушнее.

— Ой, прелесть какая! Саша, ты только посмотри, как они называются. «Саня»!

Действительно, на большой коробке с шоколадными конфетами был нарисован портрет девушки в красном платье, она смотрела чуть в сторону и невозможно было понять выражение ее глаз, а на торце коробки латинскими буквами было написано «Саня».

— Ты только посмотри, она же на тебя похожа: твои серые глаза, прямой нос, немного пухлые губы, высокие скулы, золотистые волосы, только у нее длинные. А у тебя были длинные волосы?

— Были, только я их отрезала ножом.

— Ножом?!!

— Ну, что ты на меня смотришь так испуганно? Да, ножом, ножниц под рукой не оказалось. А потом голову побрила бритвой, она была очень тупая, я еще сильно порезалась с непривычки. Как только мужчины бреются каждый день?

Людмила молча с ужасом смотрела на меня. На мое счастье в этот момент закипел чайник, и я смогла отвернуться к окну, скоро мои руки перестали дрожать, даже удалось заварить чай, не пролив ни капли воды.

Дверь позади меня отворилась, в нашу комнату зашел наш начальник, я, не сказав ни слова, взяла еще одну чашку и налила всем чай.

— Очень красивая коробка, Максим Николаевич, спасибо.

— Рад, что вам понравилась, а конфеткой угостите?

— Конечно, только вот сейчас открою.

Повозившись немного, мне удалось снять целлофановую упаковку. Пока я низко склонялась над коробкой, мои щеки перестали гореть и приобрели нормальный цвет. Людмила за моей спиной в это время наливала чай начальнику, пока он пил чай, она развлекала его подробным описанием процесса составления сметы расходов и доходов нашего Центра на ближайшие месяцы. Едва Людмила успевала составить смету и отнести отпечатанный вариант в бухгалтерию вышестоящей организации, как наутро раздавался звонок, и милый женский голос просил подозвать к телефону Людмилу Александровну. Людмила подходила к телефону, чуть слышно вздыхала, брала листок бумаги и начинала записывать очередные изменения, которые предстояло внести в очередной вариант сметы. Первые три варианта она рассчитывала на бумаге, потом отдавала секретарше Наташе, которая должна была впечатать в соответствующий бланк. При этом, пишущую машинку еще предстояло занять в соседней организации, так как своей у нашего Центра еще не было, так как смета расходов для нас еще не была утверждена. Словом, получался какой-то заколдованный круг. Видя ежедневные мучения добросовестной Людмилы, я, вооружившись учебником, выяснила, как строятся таблицы, и, провозившись целый день, создала необходимый бланк в памяти нашего компьютера. Теперь для Милы уже не составляло особого труда создать очередной вариант финансового документа.

Я осторожно пила свой чай, когда мой начальник вспомнил о моем существовании. Можно подумать, что мне мало утреннего разноса!

— Александра Алексеевна, какие у вас планы на сегодняшний день?

— Необходимо дозвониться до фирмы, мы хотели заказать канцтовары. Просили перезвонить после обеда.

— Почему такие сложности? В Москве, что, стало мало канцелярских товаров?

— Нет, конечно, но там они наиболее дешевые и склад у них расположен недалеко, поэтому доставка обойдется дешевле.

— Александра, ты крохоборствуешь!

— Вовсе нет! Я запросила прайс-листы на товары у некоторых фирм, потом просчитала, и у меня получилось, что мы выгадаем на этом…

Я повернулась к своему столу, нашла нужный листок бумаги и стала доказывать свои расчеты со всеми необходимыми выкладками. Надеюсь, теперь ему стало ясно. Сложив листок бумаги вдвое, я подняла глаза на начальника. Его темно-серые глаза, опушенные густыми темными ресницами, пристально меня рассматривали, даже не меня, а мой рот. Непонятно, что его так заинтересовало. Непохоже, чтобы раньше он сомневался в моей способности говорить. Он смотрит на меня так, будто я говорю с ним по-китайски. Я замолчала, прервав свои рассуждения на полуслове. Ага, очнулся! Шеф резко моргнул и уже более осмысленно на меня посмотрел.

— Вы согласитесь теперь, что я права?

— Все, что ты сказала, очень разумно.

— Рада, что мне удалось вас убедить.

Могу руку дать на отсечение, что он не слышал ни слова! Нужно пойти посмотреть на себя в зеркало, может быть у меня губы испачканы в шоколаде? Иначе, почему он так пристально на меня смотрел?

Шеф слегка помедлил, лениво поднялся, перекинулся с Милой парой слов и ушел в свой кабинет. Я тут же вышла в коридор, у самой лестницы там висело зеркало. Странно, но на лице у меня ничего не было. Губы, как губы, что он так на меня смотрел?

Мила сидела за своим столом, углубившись в свои расчеты. Дверь в кабинет начальника была широко распахнута.

— Мила, толкни дверь, я хочу распечатать письмо, принтер будет шуметь, а мне не хочется мешать начальнику.

— Шуми на здоровье, он ушел в мэрию на совещание.

Принтер с противным лязганьем печатал строчки официального письма, казалось, что ему самому не нравится шум, им производимый.

— Что же он так скрежещет?

— Он старый.

— Это не дает ему право так шуметь. Они, что, все так скрипят?

— Да нет, просто, когда образовывался наш Центр, то нам передали с баланса на баланс какое-то имущество, чтобы мы могли начать работу. Естественно, что нам передали не лучшее.

— А когда мы сможем еще купить? Ведь мы же с тобой добились решения вопроса по оргтехнике.

— Добились, но сначала надо…

— Утвердить смету.

— Правильно, умница, ты же все сама понимаешь, и тете Миле не надо тебе ничего объяснять.

— Тетя Мила, объясни мне, пожалуйста, почему он нас взял к себе работать и держит здесь, словно не может без нас обойтись?

— Максиму Николаевичу очень нравится, когда ты поднимаешь телефонную трубку и официальным голосом произносишь: «Центр лицензирования… Вас слушают». У тебя очень внушительно это получается.

— Ты все шутишь, а я говорю совершенно серьезно.

Людмила резко подняла голову и посмотрела на меня. Было видно, что резкая смена разговора обескуражила ее. Если нужно что-то выведать у человека, нужно делать именно так: задавать интересующий тебя вопрос неожиданно, тогда получишь правдивый ответ. Ибо если человек начнет задумываться, то будет придумывать как бы половчее тебе все разъяснить или скрыть от тебя что-то. Ну вот, не получилось, Людмила задумалась над моими словами.

— Мы с тобой хорошо работаем.

— Теперь да. Можно сказать, научились. Но в нашем Центре полно более квалифицированных людей. Девчонки из лицензионного отдела почти все знают и умеют работать на компьютере. Меня еще обучать приходилось.

— Ты все освоила сама.

— Верно, но проще было взять более подготовленного человека. Да еще и с высшим образованием в придачу, а мне еще институт заканчивать. Это, что касается меня. Теперь — ты. Ты же недавно стала бухгалтером, так? Человек ты — аккуратный, спору нет, но постоянно читаешь литературу по бухгалтерскому учету, значит, опыта у тебя мало. При твоем трудолюбии ты скоро станешь хорошим специалистом, очень нужным Центру.

— Все верно, ты очень наблюдательная. Только ты переоцениваешь мои способности.

— Не скромничай. Но я не хотела, чтобы мы сейчас занимались самолюбованием, просто не могу понять причину, по которой он меня здесь держит. С тобой все ясно — ты хороший специалист, а что касается меня, не понимаю я нашего шефа. Я же у него пыталась отпроситься по-хорошему, то есть нет, вернее, хотела уволиться и перейти работать к нашим клиентам, которым выдают лицензии в нашем Центре. Один очень настойчиво звал меня, обещал приличную зарплату. Я же свой долг за порушенный гараж ему бы вернула быстрее. Ему же самому было бы выгоднее меня уволить. Так, ведь, не отпустил! Ворчал совершенно непонятное, а потом заявил, чтобы я шла работать и не отвлекала его с глупостями.

— Может быть он хочет, чтобы ты закончила институт, тебе же остался один диплом. А много ты напишешь, если будешь торговать в палатке целыми сутками?

— Да что ему с моего диплома? Одна морока!

— Как тебе объяснить? Мне кажется, что мы с тобой для него, как подкидыши, которых надо спасать. Вот бывают брошенные зверюшки…

— Так, значит, он — дед Мазай, а мы — его зайцы.

— Что-то вроде…

— Хорошо, только от чего меня нужно было спасать, скажи на милость?

— Иногда человека нужно спасать от самого себя.

— А не обидно быть в роли спасенного кролика?

— Кролику все равно, кто протянул ему руку, когда он был в беде. Главное, что это было сделано от всего сердца.

— Ладно, будем считать, что он спас меня от тлетворного влияния улицы. А ты, как ты попала к нему?

— Он спас меня от унижения.

— Как это?

— Мне посоветовали обратиться к нему, как к специалисту, разбирающемуся в камеях.

— Это камни такие?

— Да, на полосатом камне вырезается рисунок так, чтобы на однотонном фоне было изображение другого цвета; у нас в семье из поколения в поколение передавалась старинная камея с изображенным на ней женским лицом. Моя тетка Вера передала мне ее незадолго до смерти. Я ее положила в шкаф. После вступления в права на наследство, нужно было заплатить деньги. Я взяла доллары, которые откладывала на покупку нового музыкального центра для мужа, и заплатила необходимую сумму. Мой муж обнаружил, что доллары исчезли, подумал, что на них я купила что-то себе, разозлился и швырнул камею на пол, на ней образовалась трещина. Вот и пришлось мне искать специалиста, чтобы ее склеить. Максим пришел ко мне после моего звонка, мы договорились встретиться на квартире моей тетушки. Он был на кухне, когда пришел мой муж.

— Он его увидел?

— Максим? Нет, но все услышал. Максим слышал, как мой муж очень доходчиво объяснил мне, что заставляло его все эти годы жить со мной. Он бы и жил со мной дальше, при условии, если я продам все имущество тетки и куплю ему новую машину. Я пыталась что-то объяснить, говорила про родственные чувства, про долг перед умершей, но он просто не хотел меня слушать. Мой муж вскоре ушел, и я осталась одна, про человека на кухне я совершенно забыла. Максим поддержал меня, когда я почувствовала, что все меня предали и обманули. Когда мой муж ушел, мне не хотелось жить. Так тяжело узнать, что, в сущности, ты никому не нужна. Он устроил меня на бухгалтерские курсы и так загрузил работой, что мне вздохнуть было некогда. Времени жалеть себя не оставалось, а потом он мне объяснил, что люди живут и бывают счастливы, даже если жизнь поступила с ними гораздо более жестоко, чем со мной. Сама видишь, я, как ты говоришь, его заяц.

— А тебе не унизительно было принимать помощь от незнакомого человека?

— Поначалу было трудно, но потом поняла, что он просто не может пройти мимо, когда человек в беде.

— Какой он у нас, оказывается, благородный!

— Не иронизируй, лучше присмотрись к нему и больше старайся с ним не ругаться.

— Тебя послушаешь, так можно подумать, что самое большое мое желание — досадить нашему начальнику.

— Между прочим, ты все сделала, что он просил?

— А что, скоро дед Мазай появится?

— Саша!

— Молчу я, молчу. Не волнуйся, вот у меня на столе в папочке лежит все, что он просил подготовить.

— Что-то он сегодня задерживается.

В этот момент дверь отворилась и наш любимый начальник появился на пороге.

Глава 5

Меня всегда интересовало, как удается некоторым людям так ловко устраиваться в жизни? На первый взгляд ничего они из себя и не представляют, но почему-то всегда получается так, что абсолютно все стремятся им помочь и всячески облегчить им жизнь. Вот я и хочу спросить, почему так получается?

Едва наш начальник отворил дверь, как Людмила тут же пошла разогревать ему чай, так как выяснилось, что их светлость даже не обедал, у него, видите ли, времени на это не нашлось. Обхватив двумя руками чашку, начальник уселся на стул, боком привалившись к Людмилиному столу. Ну почему бы ему не попить чаю в своем кабинете? Я за ним могу потом даже чашку помыть. Ну чего ради он тут сидит и с улыбкой меня разглядывает? И почему мне всегда кажется, что он читает мои мысли, или я это только себе вообразила? Я подняла на него глаза и встретилась с внимательным, чуть ехидным взглядом.

— Александра Алексеевна, весна скоро закончится, не пора ли вам обновить гардероб?

— А на какие шиши?

— Людмила Александровна вам премию выпишет, можете ее потратить. Наши милые дамы из лицензионного отдела так и сделали в прошлом месяце.

— Я не понимаю, чем вам не нравится мой гардероб?

— Скажем, он достаточно однообразен.

— Как вам не стыдно говорить так с женщиной. У меня свой стиль одежды.

— Не спорю, вы достаточно эффектно выглядите, но скоро станет совсем тепло, а в ваших ботинках-тракторах, в которых, как я понимаю, вы проходили всю зиму…

— У меня еще есть два свитера.

— Джинсы, брюки и еще два свитера.

— Максим Николаевич… мне здесь нужно поставить печать.

Шеф встал, прошел вместе с Людмилой в свой кабинет, тихо лязгнула дверца сейфа. Воспользовавшись случаем, я вскочила, схватила поднос с чашками и убежала их мыть. Возвращаясь, я услышала, как Людмила ругается со своим любимым начальником.

— Максим, как тебе не стыдно так с ней говорить, у нее же нет никаких вещей, кроме сумки с учебниками, да рюкзака. Что ты ее доводишь? Она же все деньги откладывает, чтобы тебе вернуть, складывает их в коробку из-под конфет, которые ты ей подарил.

— Мила, неужели ты всерьез думаешь, что я возьму с нее эти деньги? Я же тебе уже говорил, а злю ее, чтобы она рассвирепела. Когда она на меня злится, у нее все силы уходят на то, чтобы молчать и не показывать, как она меня ненавидит. Вот тогда-то я ее и отвезу купить одежду. Я правильно решил, Александра Алексеевна?

— А почему я должна ехать с вами? Если вам так стыдно за мой внешний вид, то увольте меня по собственному желанию. Сразу станет легче и вам и мне.

— С какой это стати я должен терять ценного работника? Ваша работа меня вполне устраивает.

— В таком случае, дайте мне мою премию, и я поеду на вещевой рынок и куплю что-нибудь.

— Ну уж нет, ты опять купишь себе что-нибудь военизированное. Мы сейчас поедем в один магазин и приобретем одежду по безналичному расчету.

— Рабочий день еще не кончился…

— Завтра раньше придете с обеда.

— С какой это стати?

— Чтобы восполнить недостающее время.

— Да я…

— Лучше перестаньте спорить и пошли к моей машине.

Всю дорогу я молчала, всячески показывая свое пренебрежение к начальнику. Мы подъехали к площади, свернули в переулок, оставили машину во дворе и вошли в полутемный подъезд. Максим нажал на кнопку звонка, нам открыли дверь, и мы вошли в небольшой магазин. На вешалках висела самая разнообразная женская одежда. Пока я краем глаза разглядывала вешалки с одеждой, стараясь не терять при этом из виду шефа, за моей спиной раздались быстрые шаги, и в торговый зал вошла высокая интересная женщина. Ростом она была даже повыше меня.

— Добрый день! Максим, здравствуй, мой дорогой!

Как удивительно слышать, что кто-то так радостно приветствует моего начальника. Неужели его появление может кого-то искренне обрадовать? Чудеса, да и только!

— Светлана! Ты все хорошеешь! Как дела? Как Мария Олеговна поживает?

— Отправила их всех на дачу, а сама вырвалась, чтобы помочь немного Олегу разобраться с документацией. Отчетность его одолела. А что нового у тебя? Нашли тех бандюг, что тебе гараж попортили и машину?

— Ищут…

Как-то очень неопределенно отозвался мой шеф. Разумеется, мне тут же захотелось внести ясность.

— Между прочим, я непосредственно участвовала в том нападении и погроме, если вас это интересует.

Разумеется, мое вступление в беседу не могло остаться незамеченным. Максим дернулся и отвернулся в сторону, всем своим видом показывая, что он давно смирился с действительностью и будет нести свой тяжелый крест до самого конца.

— Так, мне кажется, я опять что-то не то ляпнула. О, мой бедный язык!

— Меня зовут Светлана, а вас как?

— Меня зовут Саня.

Сзади раздался полувздох-полустон Максима.

— Я так понимаю, вы теперь работаете у Максима Николаевича?

— Совершенно верно. Он вынужден терпеть мое присутствие у себя на работе, так как в противном случае он потеряет всякую надежду когда-нибудь получить компенсацию за понесенный им ущерб.

— Вы собираетесь ему его возместить?

— По крайней мере, он на этом очень настаивает.

— Оригинально, Саня, вы мне нравитесь. Теперь, мне кажется, мы заставим Максима немного поскучать и отправимся в примерочную. Какой суммой вы располагаете?

— Я не знаю. Нужно спросить у Максима Николаевича. Я забыла выяснить размер премии, которую нам выписали.

— Премия? — брови у Светланы резко взметнулись вверх. — Хорошо, пойду у него уточню. Идите в примерочную. Это вон туда, направо, а я сейчас подойду.

Минуту спустя, Светлана появилась с целым ворохом одежды в руках. Увидев мое недовольно скривившееся лицо, она повесила вешалки с платьями и костюмами на крючок и уверила меня в том, что вовсе не собирается заставлять меня примерять все подряд. Но, как оказалось, аппетит приходит во время еды. Красивая одежда действует очень странно. Никогда не думала, что мне понравится копаться в застежках и крючках, снимать и натягивать новые тряпки только ради одного мига, только ради того, чтобы взглянуть на свой преображенный вид в зеркале. Я не узнавала сама себя, даже моя коротко подстриженная голова уже не портила внешний вид. Что удивительно, сами платья не казались на мне чем-то инородным. Одежда смотрелась так, словно ее шили специально для меня. Теперь мне стало понятно, почему Светлана не дала мне самой выбирать вещи на стеллажах, а подтолкнула меня к примерочной. Ее опытный взгляд сразу нашел те вещи, которые мне подойдут. Однако пора на чем-то остановиться. Невозможно до бесконечности испытывать терпение моего шефа, так он, чего доброго, еще сюда ворвется, чтобы выяснить сколько я еще буду заниматься самолюбованием.

Свой выбор я остановила на красном платье с большим вырезом спереди и костюме зеленоватого цвета. В тон к нему Светлана принесла очень изящную блузку. Я было запротестовала, но Светлана заявила, что сделала это по настоянию Максима. Едва нацепив на себя джинсы и свитер, я вылетела из примерочной и бросилась к начальнику, вольготно развалившемуся на диване.

— С какой это стати вы вмешиваетесь?

— Ты о чем?

— О блузке. Надо еще выяснить, хватит ли у меня денег, чтобы купить и платье и костюм, а вы мне еще и блузку подпихиваете.

— Я?!! Какое мне до этого дело, скажи на милость? Просто у тебя сегодня день рождения, сотрудники собрали деньги тебе на подарок.

— У меня?

— У тебя, лапочка, у тебя…

— Откуда вы знаете?

— Ну, я же принимал тебя на работу… В твоем паспорте указан и день твоего рождения.

— Ничего мне не нужно. Я никогда не отмечаю свой день рождения.

— Так нельзя, ты обидишь людей, они хотели сделать тебе приятное…

— Я не хочу принимать ничего, ни от кого.

— Это твое дело, но смирись с неизбежным. Тебе все равно что-нибудь подарят, так пусть это будет блузка. От тебя только и требуется мило улыбнуться один раз и сказать «спасибо». Потом можешь делать с ней что хочешь: можешь носить, можешь мыть ею пол. Это твое личное дело. Только у меня одна просьба — не обижай людей, договорились?

Как это у нашего начальника все так ладно получается? Даже возразить нечего. Что мне оставалось делать? Я молча кивнула.

Мы тепло простились со Светланой, забрали пакеты с одеждой, Светлана дала какие-то бумаги, которые Максим ловко перехватил через мою голову, так я и не увидела, во сколько обошлись мне покупки. Мы сели в машину, по дороге заехали в магазин и купили торт, фрукты и конфеты. Максим вышел ненадолго из машины, а вернувшись, положил на сидение пакет с бутылкой вина. Платил за все он сам, объясняя это тем, что у него остались коллективные деньги.

За час до окончания работы все собрались в нашей с Людмилой комнате, принесли стулья и уселись у накрытого стола. Мне в торжественной обстановке подарили блузку. Мужчины тут же потребовали, чтобы я ее примерила, но женщины встали на мою защиту и заявили, что пусть лучше я приду в ней на работу на следующий день.

За столом собралось около двух десятков людей самого разного возраста, но, как это ни странно, всем было весело и хорошо. Мы шутили и пели, в честь меня говорили смешные тосты, время пролетело совершенно незаметно.

Когда мы с Людмилой приехали домой, то первые полчаса потратили на то, чтобы найти вазы и поставить цветы в воду. Наши кошки, не привыкшие к такому невниманию с нашей стороны, с громким мяуканьем носились за нами по квартире, только Барон, взобравшись на пианино, чуть презрительно наблюдал сверху за всей этой кутерьмой. Наконец порядок был восстановлен, цветы поставлены в три вазы, кошки накормлены; теперь мы без всяких помех смогли спокойно рассмотреть мои покупки. Людмила посоветовала мне завтра надеть на работу новый костюм с блузкой. После недолгих колебаний я согласилась.

На следующий день мы с Людмилой ехали на работу в приподнятом настроении. Мне было очень весело, а, глядя на меня, и Людмила стала улыбаться. В воздухе пахло настоящей весной, припекало солнышко, а у метро тепло закутанные женщины торговали привозными весенними фиалками. Не сговариваясь, мы с Людмилой остановились, отсчитали нужную сумму и купили нежный, чуть прохладный наощупь букетик цветов.

Цветы мы поставили на стол в нашей комнате, и все утро сотрудники нашего Центра под разными предлогами приходили полюбоваться цветами и моей новой блузкой. Такое явное внимание было для меня непривычным, но вскоре я уже перестала смущаться.

Телефон у нас с начальником параллельный, и если я не успеваю снять трубку, то ее берет Максим. В начале одиннадцатого раздался звонок. В тот момент я пыталась вытащить лист бумаги, который безжалостно зажевал наш капризный ксерокс. Максим сам взял трубку и несколько минут тихо говорил по телефону.

Было слышно, как неожиданно громко звякнула телефонная трубка, положенная на рычаг. Максим вышел из своего кабинета, осторожно закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

Глава 6

— Саша, нам с тобой нужно ехать.

Удивительно, но впервые мой начальник смотрел на меня со странно ласковым выражением, словно жалел.

— Я опять что-нибудь натворила?

— Нет, Саша, просто…

— Что-то случилось?

— Мне сейчас позвонил Николай Модестович. Ты помнишь его?

— Помню.

— К нему зашел Степан. Утром в гараж приходил Борис, твой знакомый.

Странно, Борьку я видела после того случая раза два. Я была зла на него за то, что он с приятелями натворили тогда в гараже. Обиднее всего было, что они подставили меня. Увидев меня в институте, он попытался подойти ко мне и извиниться, но мне было противно даже говорить с ним. Борька отстал от меня и больше ко мне не приближался. Что же он придумал на этот раз?

— Я не знаю, что он мог тебе наговорить, но я его не видела с тех пор, как начала работать у тебя. Уверяю тебя, он все врет.

— Саша, погоди… Я тебе верю. Борис разыскивал тебя потому, что три дня назад умер твой отец, сегодня похороны. Нам нужно ехать.

— Я не поеду… Нет… Я не хочу его видеть.

— Саша!

— Нет, нет, не поеду!

Я яростно замотала головой, села за стол и закрыла глаза, чтобы не видеть испуганные, широко раскрытые глаза Милы и осуждающий взгляд моего начальника. Он подошел ко мне сзади. Мне на плечи легли его большие сильные руки.

— Саша, успокойся, так нельзя! Тебе нужно поехать.

— Я его ненавижу, из-за него я ушла из дома.

— Хорошая моя, я все понимаю, но есть в жизни такие вещи, которые уже нельзя изменить. Никто не может. Если сейчас ты не поедешь, то будешь жалеть всю свою жизнь.

— Не буду… Не хочу.

— Саша, девочка моя, тебя обидели. Это бывает, но иногда приходится смирять себя. Тебе нужно поехать, чтобы выполнить свой долг. Тебе очень трудно, но ты должна это сделать, иначе ты будешь жалеть потом об этом. Чтобы забыть прошлое, нужно отдать свои долги, тогда ты сможешь все забыть и больше не мучиться. Ты сейчас нужна своей матери, ты у нее единственная дочь. Кто, как не ты, должен поддержать ее? Ты согласна со мной?

Он повернул к себе кресло, на котором я сидела, осторожно обхватил мое опущенное лицо руками и приподнял, заглядывая мне в глаза. Я молча кивнула.

— Людмила, нужно найти что-то темное. Сегодня кто-то из девчонок в отделе был в черном… Кажется, Ирина. Да, совершенно верно, на ней был черный свитер.

Мила вскочила с места и выбежала за дверь, буквально через минуту она вернулась вместе с нашей кокетливой Ирочкой, менявшей наряды чуть ли не каждый день. Сегодня на ней был одет изящный темный джемпер из пушистой, почти черной шерсти. Мы зашли в кабинет начальника, и девочки помогли мне переодеться. Осторожно постучав в дверь, к нам вошла Вера Петровна с большой теплой шалью в руках. Она стащила с моей головы кепку и укутала в свой расписной павлово-посадский платок.

— Сегодня холодно, как бы ты у нас не простудилась, Сашенька. А так тебе теплее будет, вон, ты уже дрожишь. Людочка, налей-ка воды в стакан. Я валерьянки принесла, надо дать ей выпить, а то больно она бледная. Ты не спорь со мной, Саша, я тебе плохого не посоветую. Ирина, я тебе пальто принесла. Не фасонь, на улице холодно. Накинь на плечи и проводи Сашу до машины. Максим пошел мотор прогревать. А ты, Людмила, оставайся за старшего. Вот тебе ключи, Максим передал. Тут и от сейфа, и от кабинета. Готовы? Ну, идите.

Максим подогнал машину прямо к подъезду. Перегнувшись через сидение, он открыл переднюю дверь. Ирина помогла мне сесть в машину, плотно прихлопнула дверцу. Машина плавно тронулась с места. Сколько я потом ни вспоминала, так и не могла вспомнить, по каким улицам мы ехали и о чем говорили. Сначала говорил один Максим, он что-то мне рассказывал, я кивала головой, почти не понимая смысла, но как-то незаметно для себя я стала отвечать на его вопросы. Мне трудно сказать сейчас, сколько времени мы ехали, пока я не увидела серое приземистое здание. С заднего сидения машины Максим достал букет красных гвоздик и вложил мне в руки. Обойдя машину кругом, Максим помог мне выйти из машины, крепко взял под руку и повел к зданию с вывеской «Ритуальный зал».

Утреннее известие застало меня врасплох, я не успела даже осмыслить происходящее, не успела свыкнуться с мыслью о том, что моего отца больше нет на свете.

В зале стоял закрытый гроб, вокруг него толпились люди. Стояли венки, за ними я сразу и не разглядела маленькую ссохшуюся фигурку матери, бочком сидевшую на деревянном стуле. Рядом с ней в большом кружевном платке сидела моя бабка, ее губы были сурово сжаты. Мы подошли ближе, люди расступились, пропуская нас к красному гробу. Максим что-то чуть слышно говорил, наклонившись к моей матери. Она вскинула глаза, посмотрела на меня, мне показалось, что она меня не узнала. Если бы не сильная рука Максима, крепко державшая меня под локоть, я бросилась бы прочь. Но неожиданно он подтолкнул меня вперед, и меня усадили на стул рядом с матерью. В ту же секунду ее маленькая худенькая рука вцепилась в мою ладонь. В другой руке она держала скомканный белый платочек. Я положила свою руку сверху, поглаживая и грея ее маленькую холодную руку.

Кругом нас толпились люди, шаркали ноги, где-то вдалеке чуть слышно играла музыка, но я ничего не видела, кроме материнской руки с синими набрякшими венами.

— Саша, надо ехать. Скажи маме.

Максим помог нам встать, так и пошли мы, поддерживая маму под обе руки.

Дорога на кладбище, траншея, отрытая в мерзлой земле, холодный ветер, пробиравший до костей, стук смерзшихся комьев земли, с гулким стуком падающих на крышку гроба, рвущие душу звуки траурной мелодии, венки с лентами и букеты цветов, положенные на свежую могилу — словно мгновенные стоп-кадры запечатлелись в моей памяти. Мне казалось, что я вижу все это, как бы со стороны, как в медленном страшном сне, который никогда не кончится. Только твердая рука Максима согревала меня, давала мне живительную силу и поддерживала меня. Теплая рука нежно погладила меня по щеке, помогла расстегнуть куртку, снять платок с головы. Мы стояли в полутемном коридоре, на стене висело зеркало, завешенное темной тканью. В квартиру заходили люди, негромко переговариваясь между собой. Мы с Максимом стояли в квартире, в которой я родилась и выросла, где с детства мне был знаком каждый уголок, каждая трещинка в полу.

— Зачем мы здесь?

— Тебе надо побыть на поминках.

— Поедем домой.

— Твой дом здесь, и ты должна побыть на поминках.

— Разве еще не все? Разве я не все сделала, что была должна? Что я еще должна сделать? Может быть сказать перед всеми, как я его люблю? Как дорог он мне?

Еще секунда и я бы закричала в полный голос, но Максим схватил меня в охапку и потащил в ванную. Захлопнув за собой дверь, он прижал меня к себе и стал гладить меня по голове, легонько укачивая, как ребенка.

— Тише, тише, все хорошо, ты у меня умница. Еще немного и я отвезу тебя домой к Людмиле. Потерпи немного. Все будет хорошо, девочка. Ты же умница, ты все можешь. Тебе нужно подождать совсем немного. Только молчи.

Ему удалось меня успокоить и побороть мою истерику, воистину этот человек мог абсолютно все. Мы прошли в столовую, где уже начинали рассаживаться люди. Меня посадили во главе стола рядом с мамой и бабкой. Максим пристроился рядом со мной чуть сзади, погладил меня по плечу, видимо, до конца не уверенный, что я снова не начну в голос кричать за столом при всех.

А потом были речи за столом, накрытым в столовой, рядом с большим портретом отца, поставленным на буфете. Я не видела эту фотографию отца, на ней он был изображен в костюме и галстуке, серьезный и строгий. Видимо, ее взяли из личного дела на работе. Перед портретом стояла рюмка водки и лежал кусок черного хлеба.

Вставали и говорили что-то люди. Максим положил какую-то еду на мою тарелку и заставил меня есть, незаметно подталкивая меня под руку и шепча на ухо: «Ешь!». Я жевала, совсем не замечая вкуса еды, не слыша, что говорят сидящие вокруг меня люди.

Постепенно туман у меня перед глазами рассеялся, и я стала нормально воспринимать окружающее.

Выступал пожилой представительный мужчина, он говорил, каким хорошим работником был мой отец, как близко воспринимал он все проблемы своего коллектива, с каким усердием он работал. Его сменил другой, более молодой, он тоже долго рассказывал о трудовых успехах моего отца. Я посмотрела на маму и бабушку. Бабушка сидела, гордо выпрямившись на стуле, изредка кивая головой. По правую руку от нее сидела мама, сгорбившись и низко наклонив голову. Ее руки теребили скатерть, постеленную на стол. Выступающие сменяли друг друга, мама все ниже опускала голову.

Коллеги отца внезапно засуетились, один из них достал из кармана конверт и передал его своему начальнику. Начальник вновь встал, слегка откашлялся, и, обращаясь к маме, произнес: «Нам осталось выполнить скорбную обязанность, нам нужно передать вдове деньги, собранные нашим коллективом».

Мама взяла конверт, будто бы не понимая, зачем он ей нужен. Свекровь протянула руку, взяла конверт из рук матери, поблагодарила говорившего и повернулась к матери.

— Антонина, тебе надо сказать что-то в ответ.

Мама машинально встала и обвела взглядом всех присутствующих. В ее глазах застыли растерянность и боль. Она посмотрела на портрет отца и глубоко вздохнула.

— Я должна поблагодарить всех вас за то, что вы разделили с нами эту тяжелую потерю. Но получается так, что мне нужно благодарить людей, которые помогли моему мужу прийти к гибели.

— Что ты мелешь, Антонина! Я же ему мать! Замолчи немедленно!

— Я же всю жизнь свою молчала, Зинаида Ивановна! Молчала и терпела. Вы ему и жениться на мне разрешили только потому, что я тихая была и спорить с вами не решалась. Вы же были в этом доме хозяйкой, вы и характер Алексею сломали.

— Как ты можешь так говорить, Антонина, я же мать ему, я же его воспитала!

— Да вы не воспитали его, а сломали его характер, сделали его безвольным и слабым, готовым бездумно слушаться вас во всем.

— Замолчи, Антонина!

— Меня попросили сказать, вот я и говорю. Рос маленький мальчик, один со своей матерью, ходил в школу, все давалось ему легко, только надо было во всем слушаться свою маму, тогда у него и карманных денег было вдоволь. Мама много работала, она была парикмахером и зарабатывала много. Он кончил школу и поступил в институт. Алексей был очень способным, но избалованным, он не привык свои дела доводить до конца, все за него решала мама. Мальчик вырос и женился. Институт закончить ему не пришлось, не хотелось преодолевать трудности. Он пошел работать, а на работе его по-настоящему ценили. Руки у него были золотые, в технике он хорошо разбирался. А потом родился ребенок, девочка, а не мальчик, как хотелось его маме. Ее даже и назвали, как мальчика, как хотела его мама. Девочка была маленькая и часто болела. Нам было трудно, но все проблемы решались так, как скажет мама. Мы слушались ее во всем. А потом постепенно власть мамы стала давить, ему хотелось многое решать самому, это не удавалось. На работе его ценили, а дома им помыкали. Успехов на работе было много, как приятно было их отметить со своими друзьями. Так в нашу семью пришла водка. Все началось с малого, с одной рюмки после работы, с кружки пива с друзьями. Мужа не тянуло домой. А когда он приходил, он не видел своей дочери, я старалась уложить ее спать до прихода отца. Было неприятно видеть, как он целует ребенка своими пьяными слюнявыми губами. Вскоре девочка уже не спрашивала, где папа, почему он поздно приходит. Можно простить обман и измену, но как простить человека, обворовавшего своего ребенка, лишившего его любви и ласки. Пыталась ли я бороться? Пыталась. Что может сделать жена? Уговаривать, плакать, кричать, требовать, молить… Как трудно смотреть в глаза своему ребенку, спросившему, почему папу во дворе называют пьяницей? Потом ребенок вырастает и перестает спрашивать…

— Грех великий, Антонина, так про покойника говорить.

— Грех? Чем же я согрешила, что раз в жизни прилюдно правду сказала?

— Накажет тебя господь за грехи твои, за то, что оговариваешь хорошего человека.

— Да разве можно меня еще больше наказать? Преступнику суд срок наказания определяет, а у меня жизнь была, что бессрочная каторга. Грех мой в том, что терпела, что блевотину пьяную отстирывала да убирала, что ждала по ночам, вздрагивая от каждого стука в подъезде, что побоялась уйти с маленьким ребенком. Все думала, как же я лишу ее отца, как же выращу ее одна? Свои грехи я давно у бога слезами замолила. Бог меня и так наказал. Двоих детей я потеряла, умерли они, едва родившись, один слабенький был, родился до срока. Да где же ему сильным-то быть, когда отец его толкнул меня, а я упала на живот. Второй родился мертвым, врачи говорили, что из-за водки… Грех мой, что старшенькую свою не уберегла, искалечил ей Алексей жизнь. Ушла из дома… Может еще и выживет…

— Мама!

— Прости меня, дочка! И вы, люди добрые, простите. Разговорилась я что-то, мне, как вдове, плакать положено, а слез у меня больше нет, выплакала я давно все свои слезы. Любовь моя с теми слезами вся и вышла до самой последней капельки. Когда видите пьяного — не жалейте его, жалейте его детей, которые ждут его дома. И есть ли у них деньги на еду и игрушки? Жить сейчас трудно, легко плыть по течению, сваливать на обстоятельства причину своего пьянства, а труднее всего умереть достойно, чтобы не было родственникам стыдно… Жил, мучая других, и умер так, что слова доброго сказать нельзя.

— Замолчи, Антонина!

— Я все уж и сказала. Ты, Саша, только меня не жалей, у тебя теперь своя жизнь, только никогда не люби из жалости.

Мама замолчала и села, казалось, силы совершенно ее покинули. За столом воцарилась тишина, а потом все начали потихоньку расходиться. Люди выходили молча, не глядя друг другу в глаза. А перед портретом отца стояла нетронутая рюмка водки.

Максим осторожно тронул меня за руку, помог встать и вывел из-за стола.

— Пойдем, попрощайся с мамой, и поедем.

Я вышла из комнаты и прошла на кухню; мамы там не было. Я нашла ее в коридоре, она прощалась с сослуживцами отца. Их начальник снял шляпу, наклонил голову и прижался губами к маминой руке.

— Простите нас, Антонина Владимировна, что были рядом и не уберегли человека. Что будет нужно, обязательно позвоните.

— Спасибо вам большое, но мне уже ничего не надо. Вы не беспокойтесь.

Мужчины неловко потоптались в коридоре и вышли из квартиры. На кухне за закрытой дверью чуть слышно гремела посудой соседка. Мама подняла на меня потухшие, ничего не выражающие глаза.

— Мама, я…

— Ничего, дочка, все в порядке. Спасибо, что приехала.

— Мама, я помогу.

— Нет, у тебя должна быть своя жизнь.

— Поедем со мной.

— Что ты! Как же я бабушку оставлю? Ей же без меня плохо будет. Болеет она последнее время, нельзя ее одну оставлять. Алеша для нее всем был. Мы теперь вместе жить будем, вспоминать…

— Мама, я останусь.

— Нет, у тебя должна быть своя жизнь, здесь ты пропадешь. Ты же не простила его, я же вижу. Ты не сможешь здесь жить.

— Мама, а навещать тебя я могу?

— Конечно, девочка моя хорошая. Приезжай, я буду тебя ждать.

Максим помог мне одеться и вывел меня из квартиры.

— Я же забыла помочь посуду убрать, — внезапно вспомнив, попыталась я вернуться.

— Саша, соседки обещали помочь, я узнавал. А тебе прилечь надо, ты с самого утра на ногах. Слишком много волнений…

Я позволила ему усадить меня в машину, застегнуть ремень безопасности. Максим сел за руль и завел мотор. В машине постепенно становилось все теплее, но мои зубы не переставали стучать.

— Я все время считала, что моя мать, как безропотная овца, молча переносит все издевательства отца. Мне даже казалось, что она уже ничего и не чувствует.

— Саша, не надо.

— Я была жестока по отношению к ней. Как я могла так поступить? Почему бросила ее одну?

— Саша, твоя мама права: она живет воспоминаниями. Она сильно любила твоего отца.

— Как можно было любить его?!

— Можно, она его любила, несмотря ни на что. В их жизни не все было плохое, было много хорошего. Она живет этими воспоминаниями. А тебе нужно жить самой. Не вини себя, твоей вины здесь нет, так получилось. Ты стала взрослой, у тебя теперь своя жизнь.

— Но я оставила ее одну.

— Это не так.

— Она там совсем одна с бабкой.

— Не делай из нее врага, она тоже несчастная женщина, которая всю жизнь прожила одна и пестовала одного любимого сыночка. Представь, как трудно потерять самое дорогое?

— Да она всю жизнь исковеркала маме.

— И себе тоже, она тоже несчастная женщина. Тебе нужно ее пожалеть.

— Не могу.

— Не спеши, подумай об этом завтра. С обидой нужно переспать, завтра многое ты будешь воспринимать по-иному.

— Неужели они будут жить вместе?

— Будут. И им будет вдвоем легче пережить горе.

— Они же всю жизнь жили, как кошка с собакой. Только мама была безответная, слова грубого никогда не скажет. А бабка ненавидела маму.

— Вот увидишь, им будет легче вдвоем. Им теперь нечего делить, кроме своей беды.

Машина остановилась около дома Людмилы. Мы вышли из машины. Я подняла голову вверх, в окне квартиры горел свет.

— Идем, я провожу тебя до квартиры, Людмила тебя ждет.

— Странно, но я возвращаюсь сюда, как домой.

— Просто, тебе хорошо здесь.

— Дом там, где хорошо.

— Не могу согласиться с этим безоговорочно, но спорить мы будем завтра.

Максим негромко позвонил в дверь и слегка подтолкнул меня к входу.

— Хотела бы я знать, почему мы все время с тобой спорим?

— Просто ты всегда стремишься добиться, чтобы последнее слово непременно было за тобой. Спокойной ночи!

Глава 7

Человек приходит домой, и его ждет горячий чай и еще теплый ужин, поставленный под грелку. Видимо, так у человека и появляется чувство дома. Ведь дом — это место, где тебя ждут, где тебе тепло и спокойно.

Людмила сразу же открыла нам дверь, мы не успели даже позвонить. У окна она, что ли, стояла?

— Добрый вечер, Людмила! Сашу нужно покормить и уложить спать, она целый день на ногах и почти ничего не ела.

Людмила засуетилась, стала накрывать на стол. Непонятно мне только, почему один человек все время распоряжается, а я его слушаюсь. Пользуется моментом, спорить с ним у меня нет ни желания, ни сил.

— Мила, я не хочу есть, сначала приму душ.

Не услышав ни слова возражения в ответ, я удалилась в ванную, открыла на полную мощность краны и залезла в ванну. В конце концов надо же им дать возможность обсудить сегодняшние события во всех подробностях, мне даже легче будет: не придется рассказывать Людмиле о моей семье, отце, объяснять, почему я ушла из дома.

Как хорошо почувствовать сильную горячую струю воды, бьющую по телу. Во время моих скитаний вне дома мне больше всего не хватало вот такой горячей воды. В своей прошлой жизни я была уткой или рыбой, большой блестящей рыбой, покрытой перламутровой чешуей. Я даже представила себе красивую веселую рыбу, плещущуюся в прозрачной теплой воде. Мои красочные мечтания были прерваны осторожным стуком в дверь.

— Саша, как ты там? Ты не заснула?

— Все хорошо, не беспокойся. Сейчас приду.

С сожалением я встала из воды, хотя она уже почти остыла, и, сняв полотенце с веревки, стала вытираться. Противно натягивать на еще влажное тело джинсы и свитер. Надо было вместо красного платья купить халат. Странно, у меня никогда раньше не появлялось желания обзаводиться лишними вещами. Что-то со мной удивительное происходит.

Я вышла на кухню. Мила сидела на табуретке, держа на коленях книгу.

— А где Максим?

— Уехал домой.

— Он решил, что меня уже можно оставить на твое попечение?

— Зачем ты так говоришь? Но, если тебе захочется поговорить со мной, я буду всегда готова тебя выслушать. Только не думай, что я навязываюсь. Ты вольна поступать, как хочешь.

Людмила встала и направилась к двери, прижимая к груди свою книгу.

— Мила, подожди. Прости меня, я не хотела тебя обидеть.

— Ты меня не обидела, каждый человек имеет право побыть один.

— Посиди со мной, пожалуйста.

В моем голосе неожиданно для меня самой прозвучали просительные нотки. Последние годы я не хотела ни к кому привязываться, ни от кого зависеть. Но в присутствии Милы мне всегда становится спокойно, словно она распространяет вокруг себя защитное поле тепла и любви.

Мила вернулась, молча взяла тарелку и стала накладывать мне еду, сняв грелку с кастрюли. Потом она протянула тарелку мне и села за стол. Мне ничего не оставалось делать, как присоединиться к ней. Я жевала, не чувствуя ни вкуса, ни запаха пищи.

— А Максим? Он же тоже ничего не ел.

— Я его покормила, пока ты была в ванной.

— Ты вкусно готовишь.

— Ты мне это говоришь каждый раз, когда садишься ужинать.

— Это правда.

— Тогда меня это радует, хоть что-то я научилась в своей жизни делать.

— Тебя учила мама?

— Нет, просто мне хотелось сделать приятное отцу. Наша домработница по вечерам уходила домой, а отец приходил из редакции поздно вечером, мама обычно по вечерам была занята. Вот я и старалась сделать приятное отцу, играя роль хозяйки.

— Моя мать тоже всегда ждала отца. Когда я была маленькой, то не понимала, почему она по вечерам стоит у темного окна, прижавшись лицом к стеклу. Мы жили на седьмом этаже, и чтобы увидеть дорожку, ведущую к дому, маме нужно было встать на цыпочки, а мне залезть ногами на батарею. Мне тогда казалось, что мама любит смотреть на проезжающие машины, на луну и на звезды. Когда я подросла, то многое начала понимать. Тогда я и возненавидела пятницы, субботы и воскресенья, а еще я не люблю праздники. Свою мать я всегда считала овцой, молчаливой безобидной овцой, безропотной и глупой. Не могла я понять, разве можно до такой степени любить человека, что не обращать внимание на то, что он помыкает, унижает и издевается над тобой. Главной в семье была бабушка, на ней держалось все в доме. Она долго работала парикмахершей, и деньги для нее были не проблема. В душе она презирала маму за ее нищенскую инженерную зарплату, за ее образование. А я тем временем росла и росла, пока три года назад ушла из дома.

— И где ты жила?

— По-разному. Когда перешла на вечерний, находила себе работу с жильем, пока не напоролась на Максима.

— Ты устала сегодня, давай ложиться спать.

Мы разошлись по нашим комнатам. Моя постель была уже разобрана. Покрывало было аккуратно сложено и лежало на кресле. Людмила постаралась, она побывала и здесь.

Я медленно разделась и легла на холодные простыни. День был нескончаемо длинный. Я закрыла глаза, но у меня перед глазами все равно мелькали чужие незнакомые лица сослуживцев отца, помертвевшее лицо матери, цветы на кладбище, мерзлая земля и холод, холод, пробирающий до костей. Озабоченное лицо Максима, склонившееся ко мне. Что же он мне тогда говорил? Я не слышала, нет, слышала, но не понимала смысла слов. И ощущение сильной мужской руки, поддерживающей меня под локоть.

Ночью я проснулась от ощущения тяжелой мужской руки, придавившей меня. Я забилась под одеялом, пытаясь освободиться, и с трудом подавила готовый сорваться с моих губ крик, уткнувшись лицом в подушку. Рядом со мной на одеяле, развалившись, лежал Барон. Его огромные нахальные глаза ярко светились при лунном свете. Хороша была бы я, если бы разбудила Людмилу своим воплем, испугавшись невинной киски. Правда, этот котяра отказался покинуть мою кровать. Я пнула его в бок, не вытаскивая руку из-под одеяла, на котором он разлегся, но Барон только недовольно хрюкнул, потянулся, вытянул лапы и выпустил когти, изо всех сил растопыривая свои лапы. Я хмыкнула и решила сделать вид, что подобная демонстрация силы меня испугала. В довершение всего я даже отодвинулась немного от края кровати, давая ему возможность улечься поудобнее. Кот свернулся клубочком и громко замурлыкал. С этой ночи Барон стал часто спать со мной, выбирая дни, когда мне было особенно плохо и не хотелось с ним скандалить.

Дни пролетали быстро, на работе мне постоянно находились какие-то задания, которые, по мнению нашего шефа, можно было поручить только мне и никому другому. По вечерам я сидела допоздна на кухне, работая над дипломом. Так продолжалось неделями, пока однажды вечером в пятницу Мила не вошла на кухню и решительно сказала: «Так жить нельзя! Все! Завтра мы едем на дачу».

Засунув ручку за ухо, я повернулась на стуле и посмотрела на свою квартирную хозяйку.

— Мила, побойся Бога, какая дача?

— Посмотри на себя — ты стала зеленая, как прошлогодняя пожухлая трава. Нам с тобой обеим не повредит свежий воздух.

— Но это не значит, что меня следует вывозить посмотреть на свежую травку. Могу тебя заверить, что мне не грозит стать такой же изумрудной, как ты.

— Нам нужно заняться посадками.

— Чем?

— Посадками.

— А зачем мы будем это делать?

— Сейчас все что-нибудь сажают. Это модно и очень полезно для дома и семьи.

— А что, скажи на милость, будем сажать мы?

— Ну, овес, например.

— Овес?! Зачем нам овес?

— Для кошек, они любят его есть зимой, когда им не хватает витаминов. Вспомни, как они обкусывали кактусы этой зимой. А если мы с тобой обеспечим их овсом, то, по крайней мере, спасем комнатные цветы.

— Ты что, собираешься овес заготовлять на зиму, как сено? Или заквашивать, как силос? Думаешь, наш Барон будет это есть? Не оскорбляй наших кошек. Они в любом случае траве предпочтут мясо или рыбу.

— Тогда мы можем посадить огурцы.

— Для кошек?!

— Для себя.

— Скажи мне, только честно, ты когда-нибудь сажала огурцы?

— Нет. Но почему мы не можем попробовать?

— Бред какой-то. Но, по крайней мере, никто из нас не будет мучить друг друга советами. А где мы будем сажать?

— На даче, на моей даче. У моей тетушки была дача, она вместе с квартирой перешла теперь ко мне. Я заплатила за нее страховку, должна же я хоть что-то иметь с этого?

— Конечно, тебе хочется еще и получать дивиденды. Она далеко, эта твоя дача?

— Не очень.

— На сколько не очень далеко?

— Километров тридцать от города.

— Ты там была когда-нибудь?

— Очень давно. Допрос с пристрастием уже окончен?

— Куда мы денем кошек?

— Возьмем с собой.

— На чем мы поедем?

— На машине. У моей тетушки были старенькие «Жигули», Максим отвез их на прошлой неделе к своему знакомому механику…

— Степану.

— Да, он проверил, машиной можно пользоваться.

— Твоя тетушка тебе случайно самолет не оставила? Что ты на меня так смотришь? Я опять сказала глупость? Прости меня, я не хотела. Через одно воскресенье будет Пасха, нам с тобой нужно будет съездить на кладбище: тебе к тетке и отцу, а мне… тоже нужно будет…

— У нас много времени, мы все успеем сделать.

На следующее утро Людмила разбудила меня чрезвычайно рано, даже кошки со мной были согласны, что вставать в такую рань в выходной день — просто преступление. Мы оделись потеплее, быстро собрали все, что, на наш взгляд, могло нам пригодиться в нашей вылазке на природу. Труднее всего было загнать наш кошатник в большую корзину с крышкой, которую Мила нашла на антресолях. Дольше всех сопротивлялся, конечно, Барон. Уже сидя в корзине, он все норовил просунуть в щель свою оскаленную морду. Убедившись в тщетности своих попыток, он растолкал своих товарок, улегся на дно корзины и начал испускать низкие утробные вопли. Муська и Клякса забились в противоположные углы корзины и испуганно молчали.

Пока я возилась с кошками, Людмила во дворе прогрела мотор, и мы стали загружать наши пожитки. На мой взгляд, машина даже немного просела под тяжестью вещей.

— Ты хочешь сказать, что умеешь водить машину?

— Странно, что ты спрашиваешь об этом, когда уже села рядом со мной.

— У меня была слабая надежда на то, что наш шеф не допустил бы авантюры. А, уж если он сам помогал проверить техническое состояние машины, то, надо думать, он знал, что делал.

— Водить меня учил отец, с ним я ездила довольно часто. В его поездках всегда необходимо было иметь лишнюю пару рук, я при случае могла заменить его за рулем.

Машин в столь ранний час на дороге было совсем немного. Кошки наконец затихли в своей корзине, и мне даже захотелось их выпустить, но, посмотрев на свирепый глаз Барона, проглядывающий между прутьями, я не решилась.

— Ты хоть знаешь, куда мы едем?

— Я была там пару раз, а потом у меня есть карта и адрес.

— Ну-ну.

— Что-то я не слышу оптимизма в твоем «ну-ну». Вот, смотри, нужный поворот.

Мы действительно свернули на проселок, и машина стала подпрыгивать на неровностях дороги. Мы еще пару раз свернули, дважды спросили дорогу у местных жителей, один раз развернулись, чуть не свалившись в канаву. При этом Барон проорал нам из своей клетки что-то вроде: «Смотреть надо, куда едете, раззявы! Как только таких за руль сажают!» Наконец, почти в самом конце неширокой улицы тихого дачного поселка, мы увидели небольшой двухэтажный домик, увитый побуревшими прошлогодними побегами дикого винограда.

— Это все твои владения, или есть еще? Ты знаешь кто? Латифундистка!

— Ага, ты еще вспомни семнадцатый год и скажи, что меня пора раскулачивать. Пойдем лучше, попробуем дом открыть.

Дом открыть нам сразу не удалось, дверь за зиму отсырела и ее слегка перекосило, зато дверь сарая поддалась почти сразу же. В сарае мы обнаружили садовый инвентарь и инструменты.

Мы вернулись к дому и открыли входную дверь, воспользовавшись лопатой в качестве рычага. Дом встретил нас застоявшимся воздухом и запахом сырости. Но у печки лежали дрова, которые нам вскоре удалось разжечь. Пока Мила воевала с печкой, вьюшкой, дымоходом и еще чем-то, я постепенно перетаскала все вещи из машины в дом, заранее придя в ужас от того, что через день их придется укладывать опять в машину.

Корзину с кошками я вытащила в последнюю очередь. Барон продолжал шипеть и выражать мне свое негодование. Крышку корзины, по совету Милы, я открыла в доме. Барон пружиной вылетел наружу, Муська и Клякса выбирались, осторожно принюхиваясь. Когда кошки обошли весь дом, я выпустила их на улицу. Некоторое время мы были заняты приведением в порядок места нашего ночлега. Предусмотрительная Мила захватила из Москвы и выдала мне пару резиновых перчаток. В ответ я пожалела, что мы не догадались приобрести респираторы. Пыли в доме накопилось изрядное количество. К обеду основные работы по дому мы закончили, наскоро перекусили и решили осмотреть земельные владения Людмилы.

Почти сразу нам удалось найти место бывшего огорода, грядки были покрыты изрядным количеством прошлогодних засохших сорняков, но границы грядок просматривались довольно четко. Вооружившись лопатой, я попробовала начать вскапывать крайнюю от забора грядку. Немного спустя я подсчитала вскопанную мною площадь, помножила на затраченное время и пришла к неутешительному выводу, что площадь всего огорода мне удастся вскопать не раньше, чем к концу столетия. Своими неутешительными выводами я поспешила поделиться с Людмилой, в ответ она что-то проговорила про квадратно-гнездовой метод посадки. Что она имела в виду? Может быть под посадки достаточно копать только маленькие ямки, оставляя остальную часть земли нетронутой?

— Чтобы вскопать землю на грядках, лучше всего использовать узкие вилы, поищите их в сарае. Легче будет вытаскивать сорняки из земли.

Мужской голос, раздавшийся неизвестно откуда, вывел меня из задумчивости, я огляделась по сторонам, но потом, решив что это голос свыше, решила воспользоваться советом и отправилась на поиски в сарай. Как ни странно, мне почти сразу удалось найти названный инструмент. К возвращению Милы мне удалось наковырять вилами достаточно большую поверхность грядки.

— Как ловко у тебя получается! А говорила, что ничего не смыслишь в сельском хозяйстве. Смотри, что я нашла. Семена!

На мой взгляд этим количеством семян можно было спокойно засеять половину Московской области.

— Что мы будем сажать? Ты уже решила?

— Ты мне скажи сначала, как тебе удалось вскопать столько земли? Открылось второе дыхание?

— Слушайся голоса свыше.

— Да? Может быть ты и права. Вот, смотри, что я нашла — огурцы.

— Огурцы еще рано сажать, земля для них еще холодная, можете посадить зелень.

— Вот видишь, тебе говорят русским языком: надо сажать зелень.

Мила немного оторопело посмотрела на меня, потом перевела свой взгляд, разглядывая что-то или кого-то за моей спиной. Я обернулась. Сзади меня, опираясь о забор руками, на соседнем участке стоял мужчина. Его зеленая камуфляжная форма, столь любимая подростками, делала его почти незаметным на фоне стволов яблонь, которые он окапывал. Неудивительно, что я его сразу не заметила.

— Добрый день, соседки!

— Здравствуйте!

— Так вы считаете, что еще рано сажать огурцы?

Робкий голос Милы вызвал у него на лице слабую полуулыбку. Ничто так не располагает к вам мужчину, как возможность лишний раз хоть в чем-нибудь продемонстрировать свое превосходство перед слабым полом. Мила подошла к забору с коробкой семян, и мужчина, слегка нагнувшись к ней через забор, стал терпеливо объяснять сроки посадки. Поначалу я прислушивалась, но потом решила, что под их грандиозные планы понадобится много земли, освобожденной от сорняков, и я снова взялась за вилы.

Пока шел оживленный обмен информацией, мне удалось почти полностью освободить грядку от сорняков. С сомнением посмотрев на пакетики с семенами, которые Людмила раскладывала на земле по порядку, я продолжила свою борьбу с сорняками. Получив подробный инструктаж, Людмила разложила пакетики с семенами по кучкам и удалилась в дом, что-то чуть слышно бормоча себе под нос. Вот, так вот и начинается тихое помешательство городских людей на дачных участках.

Людмила вскоре вернулась вместе с лопатой и стала что-то делать на грядке, только что мною вскопанной. Шепча себе под нос что-то совершенно непонятное, она стала сыпать семена в сделанные бороздки. Наконец-то, дело сдвинулось с мертвой точки. До темноты Мила сумела высыпать несколько пакетиков семян в землю. Она и мне предложила поучаствовать в этом процессе, но я в категорической форме отказалась, решив не без основания, что столь ответственный этап работы можно доверить только Миле. Ее голова была наполнена сельскохозяйственными знаниями, а мне все-таки хотелось сохранить ясность мысли для дипломного проекта. Через пару часов положение спасли сумерки, незаметно опустившиеся на землю. Мы вернулись в дом. Мила нашла в доме карандаш и бумагу. Усевшись в старое продавленное кресло, Мила положила на колени старые газеты и клочки чистой бумаги и стала быстро писать.

Я вздохнула и пошла кормить кошек. Кошки за день набегались, проголодались и почти без скандала быстро поели. Насытившись, они разбрелись по дому и стали искать места для ночлега. Барон облюбовал себе кресло около печки, а так как там сидела Мила и сосредоточенно что-то строчила, то он вспрыгнул на спинку кресла, улегся и сверху стал караулить, справедливо решив, что рано или поздно Мила покинет облюбованное им место. Клякса и Муська улеглись у печки на тряпке, которую я им постелила.

Через полчаса Мила кончила писать и пришла ко мне на кухню. Барон тотчас с довольным мурлыканьем спрыгнул на сидение кресла.

— Саша, просто удивительно, сколько же может знать человек. Я сегодня записала, чтобы не забыть…

— Мы сегодня есть будем?

— Будем, будем. Ты представляешь…

— Ты руки мыла? Я воды нагрела.

— Да, сейчас. Наш сосед прекрасно разбирается…

— Тебе хватит макарон, или еще положить?

— Хватит, хватит. Мы с тобой завтра будем сажать. Ой, забыла, как это называется…

— Ты не забыла, где лежит пакет?

— Нет, что ты, у меня все по срокам посадки разложено. А еще нам нужно подписаться на журнал «Приусадебное хозяйство». Там очень много советов печатают для огородников.

— Приусадебное хозяйство — это хорошо. Корову купим или козу. Молоко свое будет.

Мила внезапно оторвалась от своей тарелки. Ее вилка повисла в воздухе.

— Я кажусь тебе смешной?

— Конечно, нет. Разве можно смеяться над человеком…

— У которого тихое помешательство?

— Я так совсем не думаю, приятно смотреть на увлеченного человека. Может быть что-нибудь и вырастет на твоих грядках.

— А тебе это не нравится?

— Кто же будет возражать против свежего воздуха. Только спать хочется. Знаешь, на втором этаже я утром видела шкаф с книгами. Может быть ты там найдешь какую-нибудь нужную литературу?

У Людмилы загорелись глаза, а я отправилась на кухню мыть посуду. Но Мила ловко отстранила меня от тазика с водой, заявив, что помоет посуду сама. Я не спорила, так как достаточно наработалась сегодня, и мышцы рук и спины потихоньку начинали болеть.

На следующее утро все повторилось вновь. После торопливого завтрака мы ринулись на грядки. Светило солнышко, наши кошки гоняли по кустам птиц, увлекшегося погоней Барона долбанула по голове возмущенная ворона. Словом, каждый с полной отдачей сил занимался своим делом.

После обеда Мила объявила всеобщий сбор, мы принялись было активно возражать, но Мила была непреклонна, и нам пришлось сдаться. Часть вещей мы оставили на даче. Все мы были твердо убеждены, что вернемся на следующей неделе на свежий воздух. Котов мы с большим трудом загнали в корзину. Набрали немного распустившихся первоцветов, заперли дом и поехали в сторону Москвы.

В машине я так крепко заснула, что Мила с трудом растолкала меня почти у самого дома. Корзину с кошками я поставила себе на колени, и Барон возмущенно сопел мне в ухо, когда я задремала, облокотившись на крышку корзины.

— Ты очень устала? Я не думала, что это будет так тяжело для тебя.

— Просто давно не занималась физическим трудом.

— Я надеялась, что ты хоть немного отдохнешь на даче, подышишь свежим воздухом. А получилось совсем наоборот.

— Что такое отдых? Отдых — это не что иное, как смена вида трудовой деятельности.

— Он мне сказал почти то же самое.

— Кто он?

— Максим.

— Как?! Так это ему я обязана своим каторжным трудом на даче? Мало того, что он занимается эксплуатацией моего труда в течение недели, так он еще замахивается на мои законные выходные?

— Но он же хотел, как лучше…

— Вот-вот. Все он за всех решает. По какому праву, можно спросить?

— Хватит ворчать, у тебя появятся морщины на лбу. Лучше забирай наших котов, я пока поставлю машину.

На следующее утро я с тихим злорадством увидела легкий загар на лице нашего свирепого шефа, а когда Мила протягивала ему традиционную чашку чая, он болезненно поморщился, неловко повернувшись на стуле. Ага, значит не одна я трудилась вчера на грядках. На вопрос Милы, как он провел выходные, начальник процедил сквозь зубы, осторожно массируя руку, что помогал родственникам копать огород.

Глава 8

Весна все увереннее вступала в свои права, с каждым днем становилось все теплее. Мы почти каждую субботу ездили на дачу, что-то делали в доме, пытаясь привести его в порядок. Часто я присоединялась к Миле, но, чем меньше времени оставалось мне до защиты диплома, тем больше часов мне приходилось проводить за письменным столом. Меня почти ничто не отвлекало от моей работы. С мамой установились вполне нормальные отношения, она иногда звонила мне, и мы разговаривали. С бабушкой было труднее: если я звонила и телефонную трубку брала она, то, услышав мой голос, молча ее вешала. Мне было обидно, но что мне еще оставалось делать.

Последнее время даже мой шеф перестал ко мне цепляться, а, возможно, я просто привыкла к его придиркам и не обращала на них внимания.

В очередную субботу Мила собралась на дачу, но с собой меня не взяла. У меня разболелось горло, и Мила потребовала, чтобы мы с Кляксой сидели дома. Кошке тоже нездоровилось. Я уговаривала Милу не брать с собой и остальных кошек, но она решила вывезти их прогуляться. Выезды на свежий воздух благотворно влияли на Барона. Он становился добрее и терпимее к окружающим и почти до середины недели не доводил домочадцев своими капризами.

В воскресенье горлу моему стало легче, я приготовила ужин и с нетерпением стала поджидать путешественников, но в обычное время они не вернулись. Шум мотора во дворе я услышала, когда уже почти стемнело. Скоро раздался шум ключа в замочной скважине. Я с облегчением вздохнула, вышла в коридор и уже совсем было собралась поворчать вволю из-за столь позднего возвращения, но слова застряли у меня в горле, когда я взглянула на заплаканное Людмилино лицо.

— Милочка, что случилось? С тобой все в порядке? У нас радость: у Кляксы родилось три котенка, один очень похож на Барона.

Мила бросилась ко мне и заплакала у меня на плече. Прижав ее к себе, я гладила ее по плечам, по голове, тщетно пытаясь успокоить. Надо было что-то делать. Решительно взяв ее за руки, я отвела ее в комнату, усадила на диван и отправилась на кухню за водой. Вернувшись с кружкой воды, я встряхнула Милу, оторвала ее от диванной подушки, в которую она успела уткнуться носом. Зубы у нее стучали, но мне удалось напоить ее водой. Судорожные всхлипывания стали реже. Так, теперь можно приступить к вопросам.

— У тебя что-нибудь болит?

Мила отчаянно замотала головой. Уже легче, по крайней мере, с ней почти все в порядке. Можно идти дальше.

— Ты можешь мне сказать, что случилось?

Рыдания стали громче, видимо, я поспешила с этим вопросом. Ладно, попробуем с другой стороны.

— На даче дом цел?

— Цел.

— А участок?

— Что ему сделается?

— Ну мало ли, может быть нашествие шелкопряда уничтожило все посадки на нашем огороде. Ты кого-нибудь видела там из соседей?

— Зачем тебе соседи?

— Мне они ни к чему. А у них все в порядке?

— У кого?

— У соседей, конечно.

— Ты же сама сказала, что они тебе ни к чему.

— Правильно, а…

Скажите на милость, как можно разговаривать с рыдающей женщиной, чтобы она не расплакалась еще больше? Что же случилось?

— Тебя обидели?

— Нет. Просто я Барона потеряла. Ну почему ты смеешься?

— От радости. Я уже начинала бояться, что ты убила кого-нибудь случайно.

— Ты все шутишь, а Барон пропал. Что мы теперь делать будем?

Я вернулась в коридор, подняла корзину, в которой одиноко сидела Муська.

— Где же он у тебя сбежал?

— Он не вернулся вчера вечером, я его ждала-ждала, а его нигде не было. Что мы теперь делать будем?

— Да куда он денется? Подумаешь, сокровище!

— Как ты можешь так говорить? У него и характер в последнее время стал значительно лучше.

— Ага, кусаться стал через раз. Не переживай, вернется, погуляет и придет. В следующее воскресенье поедем и найдем его.

— А если его украли? Он такой красивый кот.

— Ничего, за неделю он покажет свой норов и нам его вернут и еще заплатят за то, чтобы мы их от него избавили. Только надо будет повесить объявление о пропаже.

— Я уже просила Николая, чтобы он позвонил нам, если Барон вернется.

— Николая?

— Да, нашего соседа.

— Он опять учил тебя огородным премудростям?

— Нет, мы просто обменивались семенами кабачков.

— Кабачков?

— Я купила их у метро. А ему я рассказала о горбатых грядках, я вычитала о них в журнале, который нашла на втором этаже в шкафу.

— Понятно, огородная страсть вас захватила, Барон не потерпел такого невнимания и сбежал. Ну, не переживай, вернется этот злодей. Вот увидишь.

Я как в воду смотрела. В десять часов утра в нашем офисе раздался звонок, и приятный мужской голос позвал меня к телефону. Трубку на этот раз взял шеф. Не могу сказать, что он скривился, но я почему-то сразу подумала, что будет мне разнос за болтовню в рабочее время на рабочем месте.

— Александра Алексеевна? Это ваш сосед по даче беспокоит. Спешу вас успокоить: нашелся ваш котик. Пришел вчера вечером, буквально через полчаса после отъезда Людмилы. Я его покормил и привез в Москву. Могу вам его завезти после обеда. Вас это устроит?

— Этот зверюга вас не покусал?

— Совсем немного. Вы только, пожалуйста, успокойтесь, с котом полный порядок.

— На этот счет у меня нет ни малейших сомнений. — Теперь оставалось только Милу успокоить, очень она за него переживала.

— Да, она очень расстраивалась, что ваш любимый кот пропал. Я могу вам сегодня передать вашу киску?

— Она вас уже замучила?

— Нет, что вы! Он очень милый котик.

— Позвольте с вами не согласиться. У него отвратительный характер.

— Не сердитесь, пожалуйста, на Людмилу. Я могу с ней поговорить?

— Да-да, конечно. Мы вам очень благодарны.

Я передала телефонную трубку Миле, а сама попыталась вернуться к своим документам, но в этот момент из кабинета показался наш шеф и попросил поставить чай.

Вот интересно, почему его совершенно не волнует, что Мила разговаривает по телефону о полной чепухе, спрашивает, что кот ел и как он спал, договаривается, где и когда ей передадут ее лохматое сокровище, это почему-то в порядке вещей, а стоит мне только посмотреть в сторону телефона, как это вызывает явное недовольство начальства. Где справедливость?

Пока я тихо ворчала себе под нос, чайник закипел, довольная Мила окончила разговор. Ополоснув чайник кипятком, я уже собиралась вылить воду в цветочный горшок, но Мила сделала большие глаза, и мне пришлось выплеснуть воду в форточку. Никак мне не удается ее убедить в том, что от горячей воды наш скрюченный кактус-заморыш, нахально красующийся на подоконнике, будет только лучше расти, может, родину вспомнит. В этом вопросе Мила непреклонна. Под ее неусыпным взглядом я бросила горсть заварки и налила кипяток.

Начальник вышел из кабинета. Мила подала ему чашку чая, он поблагодарил ее и стал молча прихлебывать чай, периодически на меня поглядывая. Через пару минут противным скрипучим голосом он начнет меня воспитывать. Сегодня поводом, несомненно, послужит телефонный разговор с Николаем. Мила по нашей утренней чайной церемонии сразу определяет настроение шефа. Если он в хорошем настроении, то может даже что-нибудь рассказать хорошее, а если настроение не очень, то он начинает заниматься моим воспитанием. Вся процедура сводится к молчаливому разглядыванию моей персоны, когда чашка пустеет, он обычно высказывает несколько замечаний в мой адрес относительно качества моей работы.

Сегодня чашка опустела очень быстро, шеф неожиданно похвалил чай. Я тут же воспользовалась ситуацией и предложила налить еще. Начальник не успел ответить, как я схватила его чашку и налила ему добавки. В этот момент раздался осторожный стук в дверь и в комнату просочился Борис. Вот уж кого я не ожидала сегодня увидеть.

— Добрый день! Саня, я хотел…

— Как ты меня нашел?

— Мне сказали в деканате. Ты туда недавно привозила справку с работы.

— Я не понимаю, зачем ты приехал.

— Но ты бы не стала говорить со мной по телефону, а мне нужно было тебе передать, что у нас сегодня в четыре встреча с руководителями дипломного проекта. Нужно ехать в институт.

— Я там недавно была. У меня нет к нему вопросов.

Начальник допил свой чай, выразительно посмотрел на меня и пошел в свой кабинет. Мила уткнулась в свои документы, а я свирепо уставилась на Бориса.

— Пойдем, я тебя провожу.

Мы вышли в коридор. Борис остановился у окна, его руки нервно комкали шапку.

— Саня, нам надо поговорить. Ты избегаешь меня.

— Просто нам не о чем говорить.

— Но раньше нам хорошо было вместе.

— Ты так считаешь? Нам было так хорошо, что ты подставил меня и бросил одну у тех гаражей.

— Но они же ничего тебе не сделали, ты этих мужиков задержала, а ребята убежали.

— А как ты думаешь, если бы я знала, что вы там делали в гаражах, я бы вам помогла?

— Саня, ну я же просил у тебя прощения.

— Слушай, уходи, мне нужно работать.

— Ты в институт приедешь?

— Нет, у меня нет времени, я пишу диплом.

— Я могу тебе помочь. У меня в библиотеке есть знакомые девчонки, они могут подобрать дипломные работы за прошлый год. Темы-то повторяются. Садись и переписывай.

— Спасибо, мне это не нужно.

— Ну, чего ты… Я же хотел, как лучше.

— Мне не нужно твоего «лучше», сама справлюсь.

— Чего зря мозги сушить, когда можно просто переписать. Мы же на вечернем учимся, нам трудно.

— Борис, ты лучше иди.

Я вернулась в комнату, села за свой стол и попыталась вспомнить, чем же я занималась до того, как стала заваривать чай.

— Александра Алексеевна, зайдите ко мне, пожалуйста.

Ну вот, пожалуйста, началось. Я поднялась со стула и, медленно переставляя ноги, побрела в кабинет начальника.

— Во сколько тебе нужно ехать сегодня в институт?

— К четырем. Я не поеду, мне там нечего делать.

— Мне что, тебя за руку тащить? Собирайся и поезжай.

— Ну зачем…

Я посмотрела на лицо начальника и, не договорив, вышла из его кабинета, осторожно прикрыв дверь. Как же мне хотелось стукнуть ею изо всех сил!

Мои тихие жалобы на начальника Мила не поддержала, она мне заявила, что Максим прав, надо изредка показываться в институте, чтобы преподаватели меня не забывали.

Почти целый вечер я проторчала в институте. Если говорить честно, то время я не потеряла, можно даже сказать, что потратила его с толком. По крайней мере, теперь работа над проектом для меня окончательно прояснилась, и единственное, что мне теперь требовалось — это время. Домой я вернулась поздно, открыла ключом дверь, и первым, кто меня встретил, был наш любимый Барон. С мурлыканьем он бросился мне под ноги.

— Ой, вернулся, бродяга. Ну как, нагулялся?

Из комнаты вышла Мила, держа в руках книгу.

— Ты уже пришла? Раздевайся, пойду разогрею ужин.

На кухне загремели кастрюли, Барон навострил уши, бросил меня и легким пружинистым шагом направился вслед за Милой на кухню.

— Садись скорее. Как съездила? Удачно?

— Удачно. Откуда появилось сие прелестное дитя?

— Николай привез после работы прямо сюда.

— Он что, воевал с Бароном целый день?

— По его словам, они прекрасно поладили.

— А что я тебе говорила? Барон всегда очень тонко чувствует, кого можно доводить, а кого нельзя.

— Николай был так любезен, что привез Барона прямо сюда.

— Мила, а почему…

— Ты представляешь, Николаю котята так понравились, что он обещал их пристроить, когда они подрастут.

Мила говорила очень оживленно, но при этом смотрела в сторону, чтобы не встречаться со мной глазами.

— Послушай, почему у меня сложилось странное впечатление, когда я с ним разговаривала. Он, словно, уговаривал меня, а не успокаивал тебя. Что ты ему наговорила?

— Я?! Совершенно ничего.

— Мила, а почему тогда…

— Хорошо-хорошо, просто я ему сказала, что ты хозяйка дачи и Барона.

— Можно узнать, зачем?

— Мне хотелось узнать, как он будет относиться ко мне.

— Как это?

— Ну, чтобы он думал, что ты хозяйка дачи, а я у тебя живу.

— Но зачем тебе это понадобилось, скажи на милость?

— В прошлое воскресенье он сказал, что у меня красивые глаза.

— Ну и что? Он сказал правду. Я давно тебе говорила, что у тебя очень красивые глаза орехового цвета с необычным цыганским разрезом.

— Но ты это говорила без всякой задней мысли.

— Почему ты так думаешь? Может быть я тебя задобрить хотела. У тебя ужины очень вкусные получаются.

— Вот именно поэтому я и сказала, что хозяйка дачи — ты.

— Но это же глупо.

— Может быть, но мне так захотелось, ты не обиделась?

— Нет. А что будет дальше?

— Не знаю.

— Мила, но он может спросить у соседей.

— Они меня не знают.

— Мил, но ведь…

— Тебе что, трудно помочь мне?

— Нет, конечно. Поступай, как знаешь.

Глава 9

Я сидела на кухне и лениво ковыряла вилкой в тарелке. Есть мне уже не хотелось, день сегодня был трудный и нескончаемо длинный, я не могла даже предположить, что так устану. Ужасно не хочется садиться за письменный стол, с другой стороны времени остается все меньше, а предстоит еще чертить схемы и чертежи к защите.

Что-то мягкое потерлось о мои колени. Кто-то из нашей живности вышел на охоту за кусочком чего-нибудь вкусненького. На этот раз на колени мне вспрыгнул Барон и головой начал бодать меня в подбородок.

— Барон, тебя что, целую неделю не кормили? Или перегулял на свежем воздухе?

В одном Барон мне помог: без лишних капризов он доел мой ужин, который я никак не могла одолеть. Мила вошла на кухню, когда Барон в углу с довольным чавканьем доедал последние куски с моей тарелки, которые я положила в кошачью миску. К слову сказать, кошки более аккуратны, они никогда так громко не чавкают в своем углу. Ну, так и есть, Мила посмотрела в угол и недовольно нахмурилась. Догадалась, откуда у Барона появилось дополнительное питание.

— Саня, на, возьми. Тебе Максим просил передать.

Мила положила на стол набор ярких маркеров.

— Зачем это?

— Тебе понадобится, чтобы диаграммы и схемы рисовать. Он еще передал тебе рулон ватмана. Я в комнату поставила.

— Интересно, а почему он не передал мне лично?

— Ты забыла, Максим же сегодня уехал в командировку на неделю.

— Спасибо.

— «Спасибо» за что?

— За заботу.

— Иди отдыхай, ты сегодня и так достаточно устала.

— Может быть, действительно, отдохнуть сегодня, лечь пораньше спать.

— Иди, иди. Выспись, а то в отсутствии начальника у нас с тобой вечно полно работы бывает.

Мила, как всегда, оказалась права. Начальник уехал, а текущие проблемы остались, а, как известно, именно текучка отнимает большую часть времени и сил.

В пятницу после обеда Мила достала из сумки ключи и деньги, протянула мне и попросила пойти купить продукты.

— А ключи мне зачем?

— Саша, тебе нужно больше спать по ночам и меньше работать. Ты же совсем спишь на ходу. Я же тебе только что сказала.

— Мила, прости, я, действительно, немного задумалась.

— Вот тебе деньги и адрес, купи немного продуктов и отвези на квартиру начальнику. Он сегодня поздно вечером приезжает из командировки, а дома нет ни крошки еды.

— А почему я?

— Мне сейчас нужно ехать отвозить смету нашего бюджета на следующий год. Сама понимаешь, я не успею.

— Я не могу понять одно: сколько можно делать вариантов одного и того же документа? На моей памяти это уже третий.

— Четвертый, — поправила меня Мила и пристально посмотрела мне в глаза.

— Ну почему все пользуются моей добротой и беззащитностью?

— Это ты у нас беззащитная?

— А что?

— Да нет, просто я уточняю, чтобы в будущем не ошибиться. Раз ты у нас такая добрая — помоги мне в последний раз. Тем более, что для тебя вчера в дом был притащен огромный рулон ватмана.

— Это уже шантаж.

— Долг платежом красен. Ну, не вредничай.

— Ты еще и свои деньги дала?

— Нет, я их забрала из премии, которую выплачивала вам в понедельник. Максим не успел получить. Что тебя еще интересует? Может быть хватит тянуть время? Скажи мне прямо: ты идешь или не идешь?

Тяжело вздохнув, я согласилась. Откуда я могу знать, что ест наш шеф? Честно говоря, к еде он непривередлив, обычно ест все, что ему дают. Что бы мне хотелось съесть на ужин, если бы я поздно вечером приехала домой из командировки? Яблоко и кусок колбасы с хлебом. Последнее время Мила все уши мне прожужжала о рациональном питании, калорийности и усвояемости пищи. Ее послушать — так можно подумать, что питание это искусство. По крайней мере, о еде она говорит с воодушевлением и душевным трепетом. Она мне рассказывала, что на свадьбу ей подарили кулинарную книгу Елены Молоховец. Мужа часто по вечерам не бывало дома, вот она и читала ее, а потом стала пробовать готовить разные вкусности. А еще говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Какой тут путь, кулинарными способностями Милы можно проложить широкую столбовую дорогу. А может быть у него сердца совсем не было? Мила считает себя некрасивой, но только слепой не может заметить, как загораются у нее глаза, как сверкают они, освещая ее лицо, когда она начинает рассказывать о чем-то интересном, хотя бы даже о своей кухне. Она же просто преображается. Жалко только, что на своем пути она встретила такого подлеца.

Ругая на чем свет стоит разных женатых и неженатых проходимцев, я тем временем обошла несколько продуктовых магазинов и набила сумку продуктами. Хотелось бы мне видеть его физиономию, когда, вернувшись домой из командировки, он открыл свой холодильник в поисках чего-нибудь съедобного и обнаружил там маленькую баночку красной икры, какой-нибудь заморский фрукт со сложным названием и крошечный импортный тортик, цена которого превышает нашу с Милой зарплату, а рядом я бы оставила огромную записку, из которой мой любимый начальник узнал, что я потратила все его деньги до последнего рубля, и до зарплаты у нашего бухгалтера ничего не получит. Вот это была бы месть! Мечты, мечты! Но даже при моем вредном характере, конечно же, такого я никогда не сотворю. Так: сосиски, хлеб, сыр, кефир, макароны (кто знает, есть ли у него какая-нибудь крупа дома на гарнир), на первое время хватит. По крайней мере, до утра доживет. Теперь можно отправляться на квартиру шефа. Даже интересно, как он живет.

Жил он в обычном кирпичном доме в одном тихом московском дворике. У подъезда на лавочке сидели старушки, провожающие внимательными взглядами всех входящих и выходящих. С независимым видом я прошла в подъезд, неся в руках тяжелую сумку. Теперь у бабулек будет повод пообсуждать меня: куда прошла, к кому и с чем. Целый вечер это обсуждать можно. Хотя, я не совсем права, теперь бабушки больше обсуждают героев телесериалов. Перед дворовой скамеечной критикой они совершенно беззащитны. Наши боевые старушки дружно набрасываются на заморских героев и критикуют их вдоль и поперек. Молодым теперь полегче стало: теперь и длину юбок, и покрой брюк, и прически уже не так сурово обсуждают. Чего возмущаться, когда в «Санта-Барбаре» и не такое увидишь?

Ключ от квартиры мне показался на удивление тонким, но замок был большой. Я прошла в квартиру и осторожно прислушалась. В последний момент мне померещилось, что мой начальник здесь, в своей квартире, но мне это только показалось, когда я вторглась на площадь моего мучителя.

Пол был довольно чистый, поэтому я скинула свою обувь и прошла на кухню. Как и предполагала Мила, в холодильнике было пусто, кроме банки горчицы и нескольких штук яиц на стенке холодильника, внутри не было ничего.

Я аккуратно разложила продукты на полочках, захлопнула дверцу холодильника и вернулась в коридор. Немного помедлив, я все-таки заглянула в комнату. Комната была просторной и на первый взгляд почти пустой. Кроме большого шкафа с книгами, дивана и телевизора в углу там ничего не было. Я уже направилась к выходу из комнаты, когда заметила у противоположной от входа стены странный стеллаж. Он занимал всю стену от пола до потолка, был сделан из дерева и был не очень глубоким. Я подошла ближе, на деревянных полочках лежали камни, но не те, которые можно встретить на улице, а яркие, необычайно красивые куски и обломки. Одни камни были прозрачные, другие с прожилками самых невероятных цветов. Такого разнообразия оттенков мне никогда не довелось видеть. Камни были холодными наощупь, но быстро согревались в руке, некоторые из них переливались, казалось, что они меняют свой цвет. В самом центре одной из полок я увидела каменную картину. В рамке, укрепленной на подставке, между двух прозрачных стекол был насыпан разноцветный песок и налита какая-то жидкость. Вверху под самым краем рамки скопились маленькие пузырьки воздуха. Желтовато-красный песок с зелеными вкраплениями образовывал причудливый пейзаж. Я увидела горы, поросшие лесом, и ущелье, по которому тек бурный пенящийся поток. Я погладила рамку картины рукой и увидела, как пейзаж начал меняться: стали осыпаться горы. Теперь стало понятно, почему картина была укреплена на вращающейся подставке. Я перевернула рамку и стала наблюдать, как осыпающийся песок начал образовывать новую долину, и горы, и облака. Пузырьки воздуха, стремящиеся подняться наверх, удерживали некоторое количество песка, который тоненькими струйками просачивался между пузырьками воздуха и стекал вниз, рисуя новый причудливый пейзаж.

Интересные игрушки для взрослых, оказывается, можно обнаружить в квартире моего начальника. Я более внимательно стала рассматривать каменные сокровища. Не могу сказать, почему я обратила внимание на самую верхнюю полку, но мне очень захотелось потрогать большой серый камень неправильной формы, лежащий в углу. Оглядевшись по сторонам, я обнаружила за дверью кресло и подтащила его поближе к стене. Забравшись на него, я попыталась достать заинтересовавший меня камень. Моего роста явно не хватало. Тогда я встала ногами на поручни кресла и с трудом дотянулась до интересующей меня полки. Но мои усилия оказались не напрасны. В моих руках был большой полый камень, напоминающий огромное яйцо неправильной формы. Камень был распилен на две части, и я держала в руках только его половину. Вся его внутренняя поверхность была усеяна крупными кристаллами голубовато-фиолетового цвета. Они переливались в лучах заходящего солнца, освещавшего комнату. Игра бликов настолько заворожила меня, что, залюбовавшись на сверкающую красоту, которую я держала в своих руках, я совершенно не замечала, что происходит вокруг меня, забыв, что у меня под ногами скользкая ненадежная поверхность подлокотников кресла.

Солнечный диск опустился еще ниже и почти скрылся за соседним домом, я повернула камень, чтобы в последний раз насладиться блеском камней. Как жалко, что хорошее кончается так быстро. Вздохнув, я вытянула руки и попыталась дотянуться до верхней полки, чтобы вернуть камень на его место. Странно, но водрузить камень обратно оказалось гораздо труднее, чем достать его. Что же делать? Я попыталась еще раз, и вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Я была не одна в комнате. Мне показалось, что в коридоре кто-то стоит. В испуге я повернулась, потеряла равновесие и, неловко взмахнув руками, стала падать спиной на пол. Чья-то черная тень метнулась ко мне и сильные руки подхватили меня у самого пола. Я ожидала удара, уже зажмурилась и сжалась, чтобы перетерпеть боль от падения. Так бывает, когда идешь по скользкому тротуару зимой, поскальзываешься и падаешь. Все у тебя внутри обрывается, но в самый последний момент удается удержать равновесие и не упасть, но страх так велик, что долго не можешь прийти в себя. Так случилось и со мной.

Когда мне удалось перевести дыхание, глубоко вздохнуть и открыть глаза, я увидела, что лежу на руках у моего шефа. А его глаза с густыми темными ресницами близко-близко от моего лица.

— Но я же слышала удар.

— Угу.

— Что же упало?

Крепкие сильные руки обнимали меня, моя щека прижималась к воротнику мягкой куртки, пахнущей кожей и одеколоном. Почему я раньше никогда не замечала, что у Максима глаза с маленькими золотыми искорками у самого зрачка? Удивительные теплые глаза, в которых можно утонуть. Я резко встряхнула головой и попыталась встать на ноги. Мой шеф поставил меня на пол, но продолжал мягко держать за талию, словно сомневаясь в моей способности стоять на ногах самостоятельно без его поддержки.

— Откуда вы взялись? Мы ждали вас только завтра.

— Закончил дела немного раньше и поменял билет на более ранний поезд.

— А что упало? Мне показалось, что я слышала грохот.

— Аметистовая друза.

— Что?

— Камень.

— Нет!!!

Я вырвалась из крепко обнимавших меня рук и опустилась на пол. По всей комнате были разбросаны крупные и мелкие фиолетовые брызги. Чудо, которое несколько мгновений назад я держала в своих руках, было уничтожено. Кристаллы рассыпались по полу и уже никогда больше они не будут соединены вместе, образуя причудливую корону. Что же я наделала?!

Слезы хлынули у меня из глаз, я смахивала их рукой, они мешали мне собирать с пола сверкающие камешки. Где-то в глубине души у меня еще теплилась сумасшедшая надежда, что вдруг удастся собрать, соединить камни воедино, чтобы вновь засияло, засверкало каменное великолепие, созданное природой.

— Саня, перестань, не надо. Что ты плачешь? Тебе больно?

— Я же не смогу ее собрать, она разбилась.

— Перестань, это же просто камни, они не стоят слез. Ты же никогда не плачешь. Вспомни, ты не плакала даже после смерти отца, а тут… из-за какой-то ерунды.

— Как ты не понимаешь, это было так красиво, а я разрушила своими руками.

— Ты впервые назвала меня на ты.

— Простите.

— За что?

— Я приношу людям один вред, но я не хотела, честное слово, не хотела…

— Дуреха, ты до сих пор не подумала о том, что могла свернуть себе шею, падая с кресла?

Мой начальник смотрел на меня с добротой и участием, а к этому я совершенно не привыкла. Уж лучше бы он меня отругал, было бы привычнее. Я взглянула ему в глаза и почувствовала, как меня обдало жаркой волной. Почему у мужчин так темнеют глаза, когда они смотрят на женщин? Хотя, как я могу говорить о всех мужчинах и женщинах? Откуда я могу знать? Я сужу по моему начальнику, именно в его присутствии мне всегда становится жарко и душно. Правда, когда он ворчит на меня, то становится немного легче. Видимо, все излишки энергии моего шефа уходят на мое воспитание. Может он опять поворчит, ну, хоть немного? Я с надеждой на него посмотрела: может повоспитывает меня? Но вместо этого он взял из моих рук горсть сиреневых камней, высыпал ее на ближайшую полку, выбрал самый крупный кристалл и засунул мне в карман джинсов. «Это тебе, чтобы ты больше не плакала», — проговорил он шутливо. Я засунула руку в карман и вытащила камень. Он сверкнул у меня на ладони фиолетовым огнем. Я подняла голову и посмотрела в лицо Максима, но даже не успела взглянуть ему в глаза. Он резко повернулся и вышел в коридор, взяв мою куртку, помог мне одеться и сказал, что проводит меня до остановки.

Мы молча вышли из дома и направились к остановке автобуса, хотя я и возражала, но Максим поехал со мной до станции метро, а потом и до дома Милы.

Глава 10

— Нет, ты только подумай! Я его звала зайти попить чаю, так он сказал, что не хочет нас беспокоить, а кроме того…

— Что ты расшумелась? Он, может быть, действительно, устал после поезда, ему необходимо отдохнуть.

— Так чего ради он ехал сюда вместе со мной?

— Не мог же он тебя бросить вечером одну. Волновался, как ты доедешь.

— Да что мне сделается? Я почти каждый день езжу по городу и ничего со мной не случается.

— Что ты ворчишь сегодня весь вечер? Саша, у тебя портится характер. Ты становишься брюзгой. Поскорее бы ты защитилась, чем ближе к защите диплома, тем больше ты нервничаешь.

— Поговорить уже нельзя. А что ты читаешь?

— «Приусадебное хозяйство».

— Готовишься к субботе? Да, я тебе купила перчатки резиновые самого маленького размера. Теперь они у тебя не будут сваливаться с рук во время прополки грядок.

— Саша, ты прелесть!

— Я не прелесть, я — вредитель.

— Ну, не надо так расстраиваться. Ты же сама говорила, что Максим на тебя не сердится.

— Мало ли что он говорил, а что он думает на самом деле, никто не знает.

— Тем более голову нечего ломать. Посмотрим. Не переживай.

Как ни странно, Максим, действительно, совсем не вспоминал о погроме своей коллекции камней. На следующее утро он сдержанно поблагодарил меня за купленные продукты. Еще пару дней я безуспешно ждала разноса от шефа, но его так и не последовало. Между тем, времени до защиты оставалось все меньше, а сделать предстояло еще много. Мила старалась помогать мне, чем могла. Она даже вызвалась обводить чертежи и схемы. Максим предложил мне уходить пораньше с работы.

По выходным Мила ездила на дачу одна. По моему настоянию, в дождливую погоду она оставляла дома кошек. С помощью своего соседа она поставила пару парников и засадила их огурцами и помидорами. Сосед все чаще упоминался в ее рассказах о даче. У меня порой складывалось впечатление, что в выходные дни он только и делает, что трудится у Людмилы на участке, помогая ей ухаживать за огородом и садом. Когда же он умудряется обрабатывать свой участок? Видимо, в будние дни, но как оказалось, всю неделю он старательно трудится в Москве, и только в субботу и воскресенье отводит душу на своей недавно приобретенной даче.

По вечерам Мила больше не сидела, поджав ноги, на диване, с томиком стихов, взятым из книжного шкафа своей тетушки, теперь она усаживалась за большим столом на кухне или в столовой, раскладывала журналы по садоводству и внимательно их изучала, делая выписки в толстенную общую тетрадь. По выходным дням она обменивалась добытой информацией с Николаем.

Когда два дилетанта или энтузиаста объединяются на почве какого-нибудь дела, то это может привести к совершенно непредсказуемым результатам. Вспомнив наш первый выезд на дачу, я должна была признать, что за короткий срок Миле удалось добиться огромных успехов на сельскохозяйственном поприще. В воскресенье, вернувшись в очередной раз с дачи, Мила угощала меня свежей зеленью, собственноручно выращенной и собранной на грядках. Правда, Мила еще не всегда могла вспомнить название трав, которые она мне скармливала в качестве «так необходимых мне витаминов», но я обычно успокаивала себя тем, что в Подмосковье почти не растут ядовитые растения. По крайней мере, меня радовало хотя бы то, что она все реже сидела с отрешенным выражением на лице, разгладились скорбные складки в уголках рта, а глаза все чаще смеялись, когда она вспоминала и рассказывала мне о своих трудовых подвигах на даче. Но, как ни уговаривала меня Мила приехать на дачу подышать свежим воздухом, я категорически отказывалась, мне было жалко терять быстро сокращающееся время, а до защиты мне предстояло сделать еще очень много.

Однажды вечером Мила поехала навестить свою мать, домой она возвращалась одна поздно вечером. На пустыре ее встретил какой-то бандит и попытался отобрать сумочку с деньгами. В тот день Мила выдавала сотрудникам зарплату, я не успела получить свою, так как ездила в тот день на консультацию в институт. Короче говоря, Мила шла через пустырь совершенно одна, а в сумке у нее были две наши зарплаты.

— Ты представляешь, Саша, он у меня сумочку отбирает, а мне жалко, так обидно стало: там же твои и мои деньги лежат. Как же я домой приду и тебе скажу, что у меня деньги украли?

— Да, пропади пропадом наши с тобой деньги, он же мог тебя убить.

— Ну, не убил же. Он у меня из рук сумочку вырывает, а я про себя думаю: кричать надо.

— Господи! Когда тебе там думать было!

— Вот я себе и говорю: надо кричать. Я и закричала: «Ура!»

— Что?!!

— Сначала тихо получилось, хрипло как-то, а потом смотрю, парень отступил немного назад и смотрит на меня. Тут я с силами собралась и изо всех сил закричала: «Ура-а!»

— А он что?

— Выпустил мою сумку из рук, покрутил пальцем у виска, повернулся и ушел.

— И что потом?

— Я стою и так мне обидно стало, что я не то кричала. Нужно было кричать: «Караул! Помогите!» А я…

Мила горько заплакала, прижавшись головой к моему плечу, я утешала ее, а потом мы вдруг начали смеяться. Так и смеялись до слез весь вечер. Стоило только посмотреть друг на друга, как мы начинали громко хохотать. На следующий день Максиму сразу показалось подозрительным наше непонятное веселье, но Мила просила меня ничего никому не рассказывать, так как боялась, что весь наш Центр будет над ней потешаться. Все же к концу дня нашему бдительному шефу удалось-таки выяснить у нас причину нашего смеха, он нахмурился, а потом начал воспитывать Милу, объясняя ей, как следует себя вести, чтобы не попадать в критические ситуации. Мне было непривычно слушать, как поучают не меня, а кого-то другого. Потом я не выдержала и попросила его больше не мучить Милу своими нравоучениями. Начальник слегка оторопел, замолчал и ушел в свой кабинет, правда, в ответ на мою заботу Мила вместо благодарности сказала, что всегда надо давать мужчинам выговориться, тогда они становятся менее свирепыми. От себя я добавила, что женщинам надо давать возможность иногда выплакаться, тогда им бывает легче жить.

Наступило лето, по вечерам Мила, высунув от усердия язык, обводила яркими маркерами мои схемы. Это она называла окончательной доводкой. Я лихорадочно дописывала проект и готовила краткую десятиминутную его выжимку, с которой собиралась выступать на защите диплома.

Мила стала потихоньку уговаривать меня надеть на защиту диплома мое новое красное платье, а не мои любимые джинсы. Каждый день она находила все новые аргументы в пользу своего предложения.

— Ты только представь себе, как эффектно ты будешь смотреться на белом фоне своих многочисленных схем.

— Мила, ты повторяешься, ты говорила это еще вчера.

— А ты подумала, что отвлечешь внимание комиссии на себя и дашь Борису приготовиться к защите, ведь ты в паре с ним защищаешься?

— А почему это я должна думать еще и о нем?

— Ну, просто ради себя самой надень красное платье.

— Я буду чувствовать себя непривычно и забуду все на свете.

— Даже если ты что-нибудь и забудешь, то комиссия посмотрит на тебя и все-все тебе простит.

— За красное платье?

— Не говори глупости. Ты давно уже готова к защите диплома, а платье станет завершающим штрихом.

Я уступила Миле, решив, что из чувства благодарности должна сделать ей приятное. Платье сидело на мне хорошо, хотя за последний месяц я сильно похудела. Мила помогла мне уложить отросшие и ставшие такими непослушными волосы.

Сама защита прошла для меня, как в густом тумане. Борис помог мне развесить чертежи и диаграммы. Я выступала с подготовленным материалом, отвечала на задаваемые вопросы. В зале с напряженным выражением на лице сидела Мила, крепко прижимая к себе сжатые кулаки. Рядом с ней сидел мой начальник, который вызвался довезти нас с Милой до института, решив, что весь ворох разрисованных ватманских листов нам с Милой без его помощи не удастся дотащить. Оставив свою машину около института, Максим прошел вместе с нами в зал, помог донести мои многочисленные схемы, а потом преспокойненько уселся в третьем ряду рядом с Милой. А как я надеялась, что он уедет на работу!

Я защищалась пятой, и, когда начала говорить, то взглянула в сторону Милы. Она ободряюще мне улыбалась. Председатель комиссии смотрел на меня доброжелательно, иногда слегка кивая головой в знак одобрения. Начальник сидел, чуть наклонившись вперед и сложив руки на груди, лицо его было совершенно непроницаемым. У меня сложилось впечатление, что, если я собьюсь или скажу что-нибудь не то, то он надерет мне уши. Но все прошло на удивление гладко, недаром я несколько раз дома репетировала свое выступление.

Борис защищался сразу после меня, я ему ассистировала: вешала схемы. Борис говорил долго и убедительно, но вопросов ему задавали намного больше, чем мне. После защиты счастливый Борис выскочил в коридор и заявил, что сегодняшнее событие мы обязательно должны отпраздновать. Я стояла в коридоре с букетом цветов, который мне подарили Максим и Мила. Как фокусники, они вдвоем, помогая, а скорее мешая друг другу, вытащили красные розы из рулона ватмана и вручили мне сразу после защиты. Я стояла в коридоре и прижимала к лицу розы, с наслаждением вдыхая их аромат и касаясь губами прохладных алых лепестков. Мила что-то весело мне говорила о своих переживаниях во время защиты. Одной рукой она держала под руку меня, а другой подхватила нашего шефа. Мне было так хорошо, что даже присутствие начальника меня совсем не раздражало. Слегка улыбаясь, я делала вид, что слушаю ее, а на деле я наслаждалась ощущением свободы и радовалась тому, что сегодня вечером мне не придется снова садиться за письменный стол и заставлять себя работать до тех пор, пока глаза не начнут слипаться от усталости. Давно я не чувствовала себя такой счастливой.

К нам подскочил радостный Борис и заявил, что молодым инженерам необходимо сегодня отпраздновать свое рождение. Наши ребята встречаются на квартире у Бориса, а завтра все вместе едем к нему на дачу. Мне совсем не хотелось куда-то ехать и веселиться. Единственное, против чего я бы не возражала, так это несколько часов сна. Последние дни я спала очень плохо. Мила называла мою бессонницу предзащитным синдромом.

Борис бесцеремонно схватил меня за руку и потащил к нашей группе. Я слегка сопротивлялась его напору, но Мила шепнула мне на ухо, чтобы я ехала развеяться, а она поедет на работу вместе с Максимом.

На следующий день я проснулась очень поздно, в квартире было совсем тихо. Мила с вечера собиралась поехать на дачу и проведать свои посадки. Я решила посвятить выходные приведению квартиры в порядок и посещению мамы.

Мила вернулась домой вечером в воскресенье уставшая и задумчивая. Я накормила ее приготовленным мною (впервые за последние несколько недель!) ужином, помыла посуду, прибрала на кухне и устроилась на диване перед телевизором, ожидая Милу, которая плескалась в душе. Может быть, когда она смоет с себя дачную пыль, то настроение у нее улучшится, и она расскажет мне, что ее тревожит?

Мила вышла из ванной, вошла в столовую и уселась на диван, подобрав под себя ноги.

— Как ты поработала на даче?

— Хорошо.

— Как поживает твой сосед?

Не отвечая на мой вопрос, Мила стала расспрашивать меня о том, как мы отметили группой защиту диплома. Я ей рассказала, что вернулась домой рано, так как очень устала за последние дни и хотела отдохнуть. Мила молча кивнула и стала смотреть на экран телевизора.

— А почему ты не поехала с Борисом на дачу? — спросила Мила через несколько минут.

— Тебе не кажется, что мы с тобой ведем разговор, как два американских ковбоя?

— Как это?

— Очень просто. Вспомни, как было написано у О'Генри. Он писал, что ковбои в ходе разговора могут проскакать несколько миль, убить человека или сделать еще что-нибудь не менее важное, а уж потом, ответить на предыдущую фразу собеседника.

— Цитировать наизусть ты явно не умеешь, но смысл передала верно.

— Ладно, я пойду спать.

— Ты сколько спала эти дни?

— Много, и еще хочу и буду.

— Посиди со мной немного. Как вы отметили окончание института?

— Как обычно, собрались на квартире у Бориса, и далее по программе «трех П»: поели, попили, потанцевали, а потом я потихоньку ушла.

— Почему?

— Просто скучно стало, очень хотелось спать.

— А Борис?

— Что Борис?

— Он проводил тебя домой?

— Конечно нет, я потихоньку ушла. А потом еще очень рано было. Я домой приехала в семь. Если бы я вернулась чуть пораньше, то могла бы поехать с тобой на дачу.

— Ты своей маме сообщила, что защитилась?

— Да.

— А съездить к ней не хочешь?

— Я ездила в воскресенье, виделась с ней.

— Как она сейчас?

— Получше. Только ей не очень хочется жить.

— Господи, что ты говоришь!

— Знаешь, складывается впечатление, что она устала жить. Я не могу к ней подступиться, она равнодушна ко всему окружающему. Она рада моему приезду, но у нее нет сил ему радоваться.

— А как бабушка?

— Теперь получше, даже поздравила меня с окончанием института.

— Тебе хочется поговорить о чем-нибудь?

— О ком-нибудь.

— Спрашивай.

— С какой это радости наш начальник остался на мою защиту, ему что, делать больше было нечего?

— Он переживал за тебя.

— Какое там, он же сидел совершенно спокойный, как глыба арктического льда. Я же на него смотрела.

— Тебе не все было видно. Когда седой старикан начал задавать тебе въедливые вопросы, он сквозь зубы обозвал его ушастым трухлявым пнем.

— Что?! Так и сказал?

— Так и сказал.

— Не может быть! И это наш благовоспитанный шеф! Ой, как стыдно! Этот дед — профессор.

— Он очень вредный, по нашему с Максимом мнению.

— Вот уж никогда бы не подумала.

— Между прочим, Саша, ты не будешь возражать, если я приглашу Максима к нам на дачу в воскресенье?

— Ты считаешь, что я могу возражать, если ты приглашаешь к себе на дачу своего знакомого?

— Я спрашиваю твое мнение.

— Конечно, буду против. Совершенно нечего ему у тебя на даче делать.

— Понятно. К твоему сведению, я его уже пригласила на эту субботу.

— Но ведь сегодня только воскресенье!

— Недели тебе как раз хватит, чтобы привыкнуть к мысли, что Максим приедет в субботу.

— Больше тебе мне нечего сказать?

— Николай пригласил меня в театр на этой неделе.

— Поздравляю тебя.

— Он взял три билета.

— А третий для кого?

— Для тебя, для кого же еще?

— Я должна идти в качестве буфера между вами?

— Как это?

— Ты не понимаешь? Почему ты боишься встречаться с ним?

— Мне казалось, что тебе будет приятно пойти в театр развлечься.

— Мила, кого ты пытаешься обмануть? Себя или меня? Мне, например, совершенно ясно, что твоему милому соседу намного приятнее провести время с тобой, чем со мной. Да что с тобой происходит последнее время? Он тебя, что, обидел?

— Нет.

— Тогда в чем же дело?

— Я не знаю. Просто мне нечего дать ему, вот я и не хочу, чтобы он разочаровался.

— А что, собственно говоря, ты подразумеваешь под этим?

Мила побледнела, мне не хотелось быть преднамеренно жестокой, но рано или поздно человек должен преодолеть страхи, которые его мучают.

— Ты же знаешь, что я не могу создать с ним полноценной семьи.

— Что значит полноценная семья? Та, где есть дети? А всегда ли они счастливы? Семья может жить и без ребенка. А потом, разве вопрос встает о ребенке? Ты сказала, что он пригласил тебя в театр.

— Последнее время мы проводим вместе довольно много времени.

— Тем более я не могу понять, что плохого в том, что ты проводишь много времени в компании с приятным человеком. Никто же тебя не обязывает ни к чему большему.

— Так, значит ты не против, если мы в субботу вчетвером организуем шашлык и отпразднуем твое окончание института?

— А разве я сказала что-то против? Я только не пойму, что там делать нашему начальнику?

— Как это, что делать? То же, что и всем — отдыхать. Не морщись, пожалуйста, у тебя на лице от этого могут появиться преждевременные морщины.

Глава 11

Неделя, моя первая дипломированная неделя, промелькнула очень быстро. Было очень странно и непривычно быть совсем свободной, совсем-совсем. Не считая работы, конечно. Теперь по вечерам можно без всяких угрызений совести спокойно смотреть телевизор, не думая о том, что потом придется сидеть целую ночь, чтобы погасить задолженность. Мила первое время не понимала систему задолженности, пока я ей не объяснила, что это такое. Я по праву считаю себя автором уникальной системы самопонукания. По своей природе я человек ленивый и люблю побездельничать, но чтобы это не доводило меня до беды, и была создана система. Суть ее заключается в том, что весь объем работы, который нужно выполнить к определенному сроку, разделяется на число дней, определяется дневная норма и ведется ежедневный учет выполненного. Мила долгое время удивлялась моей системе плюсов и минусов. Плюсами я помечаю перевыполнение нормы, минусами — проявление своей лени. Чаще всего мне удается понемногу накапливать перевыполнение своей нормы, а иногда я устраиваю себе дни отдыха, в которые не работаю, тогда мой плюсовой запас и съедается. Система моя универсальна и годится для любой работы, ведь норму можно измерять прочитанными страницами и подготовленными документами и напечатанными деловыми письмами.

За неделю я почти привыкла к мысли, что все выходные мой начальник будет мелькать у меня перед глазами. В конце концов, я всегда смогу уединиться на огороде. Не думаю, что у шефа возникнет желание полоть грядки.

Мила всю неделю разрабатывала меню субботнего дачного приема. На листке бумаги она старательно записывала блюда, которые собиралась приготовить в субботу. Поначалу она пыталась привлечь к обсуждению меню и меня, но, видя мое явное нежелание ублажать гастрономическими изысками нашего начальника, она устранила меня от этого важного дела. Мне был выдан список продуктов, которые предстояло закупить к субботе, я попыталась возразить, заявив, что приглашенных будет всего двое, а, по моему мнению, этими продуктами их можно будет кормить не менее месяца. Уж не собираемся ли мы со своими гостями просидеть на даче до конца лета?

Мила была непреклонна, и мне пришлось в свои обеденные перерывы и после работы ездить закупать продукты. Нельзя сказать, чтобы после этого я стала с восторгом воспринимать идею субботнего шашлыка. Но делать было нечего, машина была запущена в ход. Начальник при этом совершенно не обращал на меня внимания и даже не упоминал о предстоящем выезде на природу. У меня порой возникала мысль спровоцировать шефа на словесную схватку, слегка с ним поругаться и отказаться ехать с ним на дачу, но мой начальник, как назло, не давал мне повода для словесной баталии.

Выезжать решили в пятницу после работы. Милин железный конь закапризничал во время последней поездки на рынок за мясом для шашлыка. Я, естественно, тут же сказала Миле, что даже машины не выдерживают налетов на продуктовые магазины. Машину пришлось отправить в ремонт, а на дачу нас повез начальник на своем собственном автомобиле. Доехали мы на удивление быстро; нужно признать, что машину начальник водил мастерски, очень спокойно и уверенно. Он не шарахался от грузовиков и автобусов, как это обычно делала Мила. Но я бы ни за что вслух не призналась в этом. Даже наши кошки, включая Барона, вели себя вполне прилично. Барон не орал, как ненормальный, а хранил гордое молчание. В награду я выпустила кошек сразу, как только выбрались из машины после приезда на дачу.

Пока мы с Максимом открывали ворота и отпирали дом, Мила побежала на огород поздороваться со своими зелеными детьми. Через несколько минут она вернулась и с радостью сообщила, что у огурцов появились новые завязи, смородину нужно будет завтра собрать, она уже созрела. Больше всего я боялась, что наш язвительный начальник посмеется над восторгом своего бухгалтера, но он только весело улыбнулся. Я с облегчением вздохнула, а потом вспомнила, что обычно все язвительные замечания предназначаются только мне.

Вечер промелькнул быстро. Пришлось перенести в дом и разложить наши многочисленные припасы, застелить кровати и приготовить ужин. Я все еще не поборола свое желание выспаться и рано ушла спать. Мила и Максим еще долго пили чай на веранде и слушали радио. Когда я уже почти совсем заснула, в окно моей комнаты ударил свет автомобильных фар, послышался шорох шин по гравию. Это сосед Людмилы прибыл в свои владения. Вся шашлычная компания в сборе. Хоть бы завтра пошел дождь.

Проснулась я от луча солнца, бьющего мне прямо в лицо. Небо было чистое, солнышко светило ярко, и спать мне больше не хотелось. Моя спячка закончилась, мне потребовалась почти неделя, чтобы отоспаться, но теперь я почувствовала себя отдохнувшей и бодрой. Вполне можно садиться за написание второй дипломной работы. Я быстро оделась и осторожно пробралась на улицу. Открыв сарай, я достала необходимые инструменты и отправилась пропалывать цветы. У Милы до них не доходили руки, она все силы отдавала грядкам, а я за последние недели все свое время уделяла дипломному проекту. В результате, цветы почти исчезли за рослыми сочными сорняками. Когда с сорняками было покончено, я даже пожалела, что мы посадили так мало цветов. Оказывается, прополка очень хорошо снимает раздражение и совершенно устраняет намерение с кем-нибудь поругаться. Удивительно, почему только один человек на свете пробуждает во мне постоянное желание говорить ему колкости?

Оглядевшись по сторонам, я увидела, что помидоры в парнике совсем попадали. Мила подвязала несколько кустов к палкам, остальные беспомощной зеленой массой валялись на грядке. У сарая я видела несколько срубленных березок. Судя по всему, именно от них Мила отломала ветки на подпорки для помидор. Вооружившись топором, я попыталась отрубить ветку потолще.

Кто бы мне объяснил, каким образом большинство людей так ловко обращается с топором? Вот я даже не могу тюкнуть по одному и тому же месту два раза подряд. Может быть мне топор попался неудачный? Я приподняла лезвие и стала его внимательно рассматривать. Лезвие, как лезвие, только почему-то плохо рубит. Может быть его точить надо? Или отбивать? Нет, отбивают косы, а что делают с топорами?

— Будь добра, отдай мне топор. Что ты собралась с ним делать?

— Нарубить палок для помидор.

— Ясно. Будь добра, отойди в сторону.

Вот, пожалуйста. Только найдешь себе достойное занятие, как тебя уже отстраняют. Но это несправедливо, я же первая придумала нарубить палки этой капризной железякой. Хотя почему капризной? Топор на удивление послушно обрубал сучья сухой березы. Максиму даже не приходилось дважды бить по одному и тому же месту. Он отсекал ветки с одного удара. Ну почему у этого человека все так ловко получается? Все-то он умеет, все-то он знает. Как завороженная, я молча смотрела за сверкающим блестящим лезвием.

— Голубушка, что ты стоишь? Бери палки, иди подвязывай помидоры.

Опять командует. Наш начальник любого заставит работать. Делать нечего, пришлось взять охапку нарубленных палок и отправиться выполнять очередное распоряжение моего начальника. Даже в шортах защитного цвета и в трикотажной майке с явно легкомысленным рисунком, он сохранял неприступный начальственный вид, а уж голос с его начальственными интонациями совсем не изменился на лоне природы.

Я заканчивала подвязывать хрупкие помидорные стебли, когда Мила вышла на крыльцо и прокричала нам, что завтрак готов. Я попыталась объяснить, что не хочу завтракать и по утрам у меня совершенно нет аппетита, но моих возражений почему-то всерьез воспринимать не стали. Мила посоветовала привести меня силой, если я буду сопротивляться. Максим без долгих рассуждений воткнул топор в колоду, на которой рубил палки, подхватил меня на руки, взвалил на плечо и легко зашагал к дому. Я, как тряпичная кукла, болталась у него на плече. Мила весело смеялась, стоя на крыльце и глядя на нас. Милин смех мы слышали столь редко, что стоило немного подыграть моему бесцеремонному шефу. Подойдя к крыльцу, Максим слегка подбросил меня и поймал, схватив своими сильными руками за талию. Я попыталась освободиться, но, оттолкнувшись, только с размаху упала на теплую мужскую грудь. Кровь ударила мне в голову, и я покраснела. Какое там, покраснела! Мои щеки прямо-таки запылали! Максим все еще легонько прижимал меня к себе и внимательно рассматривал мои бордовые щеки.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Я неловко схватил тебя. Прости, мне хотелось просто пошутить немного. Голова не болит?

— Ничего.

Я еще что-то пробурчала себе под нос и пошла мыть руки. Завтрак прошел весело. Сама того не замечая, я совершенно случайно съела все, что положили мне в тарелку. После завтрака я собрала грязную посуду. Мила и Максим отправились на поиски дров для шашлыка. В сарае им удалось найти достаточное количество сухих дров, и Максим принялся их колоть. Затем, взяв лопату, он принялся очищать площадку под костер. В этот момент негромко хлопнула калитка, и на дорожке у дома показался Николай. Он кивнул мне, вежливо поздоровался с Милой и отправился помогать Максиму. Мила взялась за кухонное полотенце, чтобы вытереть вымытую мной посуду.

— Ой, Саша, я совсем забыла представить мужчин друг другу.

— Мне кажется, это совершенно излишне. Они прекрасно поладили и без твоего вмешательства. Я за ними наблюдаю. Они уже сложили дрова и зажигают костер.

— Все равно, как-то неудобно. Они не знакомы.

— Ничего, разберутся и без нас. Нам с тобой хватит работы.

— Да, пора начинать делать салаты.

Кулинарные фантазии Людмилы были поистине безграничны. Когда мы начали выставлять тарелки с закуской на стол, то мне показалось, что для шашлыка на столе и в наших желудках просто не останется места. В этот момент на веранду, где мы орудовали ножами и ложками, пришел Максим и попросил принести кастрюлю с замаринованным мясом. Я нашла ее в холодильнике. Не успела я сесть за стол и вооружиться своим ножом, как пришел Николай и попросил тряпку. Скоро мне принесли шампуры с просьбой помыть их. Затем мужчинам понадобился таз, чтобы укладывать туда шампуры с нанизанным на них мясом. Когда они заявились в очередной раз за какой-то кружкой, чтобы что-то там поливать, я сказала Миле, что если бы мы взялись за приготовление шашлыка, то не стали бы никого отвлекать от работы.

Но что бы я там ни говорила, а наши совместные усилия не пропали даром. Вскоре от костра повеяло таким вкусным запахом, что я опять почувствовала страшный голод. Вместе с Бароном я пробралась поближе к костру и стала исследовать содержимое эмалированной кастрюли. Когда же я попыталась попробовать уже зажаренный шашлык, то с позором была выгнана. Хитрому Барону повезло больше, он умудрился спрятаться за кустом. От возмущения у меня даже не нашлось слов, но что мне оставалось делать? Я со вздохом ушла в дом. Через полчаса было торжественно объявлено, что шашлык готов и можно садиться за стол. Честно говоря, я уже и не надеялась, что наши мужчины закончат когда-нибудь свои священнодействия у костра. Но они появились и потребовали, чтобы мы нашли какое-нибудь одеяло и прикрыли кастрюлю с драгоценным шашлыком, чтобы он не остывал, пока мы будем садиться за стол.

Наконец, долгожданный миг настал. Оживленные и довольные собой мужчины быстро помыли руки и уселись за стол. Несколько минут продолжалась веселая суматоха, все устраивались на своих местах, потом мой шеф постучал черенком вилки о край тарелки, призывая всех к вниманию и тишине.

— Итак, сегодня мы собрались здесь, чтобы отпраздновать очень важное событие в жизни Александры. А наш Центр приобретает в ее лице нового дипломированного специалиста…

— Способного, — добавила Мила.

— Который, несомненно, внесет новую свежую струю в работу…

— Максим, прекрати немедленно дурачиться, — внезапно закричала Мила.

Самое удивительное, но начальник сменил свой официальный тон на общечеловеческий и заговорил вполне нормальным тоном. Суть его речи сводилась к тому, что все присутствующие очень рады собраться за этим красивым столом и по такому торжественному поводу. На этом официальная часть закончилась, и все присутствующие набросились на еду.

Мне даже было трудно предположить, что, сидя за столом с, в общем-то, не очень мне близкими людьми, я буду чувствовать себя так непринужденно. Начальник совершенно забыл о своем положении и превратился в веселого общительного человека, который не видел во мне врага.

Для меня было удивительно, что, сидя за столом, мужчины не стремились перещеголять друг друга в уничтожении спиртных запасов, выставленных на стол. Между Максимом и Николаем установилось полное взаимопонимание, даже странно, как им удалось так быстро сработаться. Вот как, оказывается, работа сближает. А всего-то — зажарили мясо на костре! А что было бы, если бы они вместе пошли на охоту и завалили бы, к примеру, мамонта?

Мила, воспользовавшись тем, что первый голод был утолен, стала убирать со стола пустые тарелки из-под закуски. Мужчины вызвались нам помочь, но мы с негодованием отвергли их помощь. Николай предложил Максиму показать свои земельные владения. Услышав, что мы не возражаем, если наши галантные кавалеры на время нас покинут, они удалились. Пока Николай хвастался своей недвижимостью, мы с Милой привели в порядок стол и даже успели помыть грязные тарелки.

Мужчины вернулись и, в качестве оправдания за свою задержку, принесли гитару. Уже стало темнеть, когда мы, наконец, встали из-за стола и вышли на открытую веранду.

— Мила! Ну, скажи же им, что нас здесь заедят комары.

— Уже июль, и комаров почти не стало, а потом, что за проза жизни? Нам же собираются петь серенады, если я не ошибаюсь.

— Ошибаешься, серенады поют по ночам любимым дамам, которые нежатся в своих кроватках.

— Какая разница? Все равно, они собираются петь нам. Главное, чтобы нас петь не заставляли.

Во время наших студенческих сборищ ребята часто пели, но я даже и предположить не могла, что гитара может петь, и страдать, и плакать. Николай пел, а мне хотелось плакать и смеяться. Я не понимала, что со мной происходит. Так сладко и так приятно слушать грустные романсы. Николай пел о любви, об одиночестве, о надежде. Хотелось слушать еще и еще, но внезапно он замолчал. Стало совсем тихо, чуть шелестела листьями береза около дома. В траве чуть слышно, как-то неуверенно, стрекотала цикада. На веранде было почти темно. Свет пробивался только через окно, выходящее на веранду.

— Давай, я попробую, — Максим протянул руку и взял гитару. Пробежал пальцами по струнам и на минуту замолчал. Про себя я едва успела только подумать, что если он поет так же хорошо, как и делает все остальное, то окончательно поверю в исключительность своего шефа и больше никогда не буду с ним ругаться. Максим запел, и от его негромкого голоса у меня перехватило дыхание.

Везде и всегда за тобою, Как призрак, я тихо брожу, И с тайною думой порою Я в чудные очи гляжу. Полны они негой и страстью, Они так приветно глядят, И сколько любви, сколько счастья Они мне порою сулят. Быть может, и время настанет, С тобою не будет меня, И в очи те чудные станет Смотреться другой, а не я. Другому приветно заблещут Твои огневые глаза… Как вспомню их, сердце трепещет И тихо струится слеза.

Максим пел, а я слушала его, закрыв глаза. Что за чудный вечер был сегодня. Да, именно был, потому что все когда-нибудь кончается. Максим перестал петь. Сколько еще тайн хранит в себе этот человек? И почему мне хочется все о нем узнать? С каких это пор мне стал так интересен мой суровый начальник?

Глава 12

Мы поздно разошлись спать тем вечером, а заснула я еще позднее. В ушах у меня все звучала музыка, никогда не слышанная мною прежде. Я не помню, что мне снилось тогда, осталось только ощущение чего-то хорошего и светлого.

Проснулась я внезапно, за окном было темно, только был виден свет одинокого фонаря, стоящего на улице недалеко от нашего забора. Окно в моей комнате было открыто. Перевернувшись на другой бок, я укрылась потеплее одеялом и закрыла глаза. Скоро рассвет, и от окна потянуло холодом.

— Ой, мамочка!

От странного полустона-полукрика я вскочила, села на кровать и замерла, прислушиваясь. Не могла же я ошибиться, на улице кто-то кричал. Схватив свою одежду со стула, я стала лихорадочно одеваться, распахнула дверь своей комнаты и бросилась в коридор. Навстречу мне из своей комнаты, кутаясь в длинный халат, вышла Мила.

— Саша, что случилось? Мне показалось или кто-то кричал? Ты слышала крики?

— Я не поняла. Кажется, кто-то кричит на улице.

— Куда вы собрались? — раздался голос Максима со второго этажа. Полностью одетый, он стоял у лестницы, ведущей вниз.

— На улице кто-то кричит. Мы хотели пойти посмотреть.

— Может быть, вы позволите мне это сделать?

— Мы сами в состоянии.

— Саша, не дерзи.

Я замолчала, не желая затевать спор с начальником. Он прошел на веранду, не зажигая свет, открыл входную дверь и неслышно вышел на улицу. В доме стало очень тихо, мы с Милой затаили дыхание, прислушиваясь к тому, что происходило на улице. Через несколько минут я не выдержала и молча двинулась к выходу.

— Ты куда? Он же сказал нам оставаться здесь.

— Мила, сиди тихо. В случае чего беги к Николаю за помощью.

— Куда ты?!

— Пойду только взгляну, что там такое. Вдруг ему помощь нужна.

— Саша, я боюсь.

— Я скоро.

Можно подумать, что мне не было страшно, и я не боялась. Но сидеть на темной даче и не знать, что случилось на улице, для меня было еще страшнее. Я осторожно приоткрыла дверь и выскользнула на улицу. Мои глаза сразу привыкли к темноте, я даже разглядела дорожку, идущую между кустов к калитке. Теперь понятно, почему Максим не стал включать свет на веранде. Дом казался спящим. Милу, стоящую на веранде, прижавшись лицом к стеклу, было почти не видно. Я стала осторожно пробираться к забору. До меня донеслось только неясное бормотание и какая-то возня. Однако на драку это совсем не походило. Где же Максим? Куда он делся?

На улице было тихо. Осторожно выглянув из-за калитки, я увидела Максима, стоящего на дороге. Вот он наклонился, разглядывая что-то в канаве. Я подошла к нему.

— Что ты здесь делаешь? Где я сказал тебе находиться?

— Ты что командуешь, как ефрейтор на плацу? Где хочу, там и хожу. Что случилось?

— Да вот…

Максим как-то неопределенно махнул рукой в сторону канавы. Я подошла поближе и увидела длинные белые ноги. В канаве в самой нелепой позе лежала женщина.

— Я попытался ее разбудить, поднял на ноги, сказал, куда идти, пошел уже домой, а она опять завалилась.

Фигура в белом подобрала ноги и попыталась поудобнее устроиться на дне узкой канавы. От этих усилий подол белого платья задрался еще выше и мелькнули белые кружевные трусы. Меня передернуло от омерзения.

— Пошли отсюда. — Я резко пошла к дому, пройдя несколько шагов, обернулась и увидела, что Максим стоит на том же месте и задумчиво трет подбородок.

— Что ты стоишь? Пойдем домой, уже поздно.

— А с ней что делать?

— Пусть валяется до утра, пока не проспится.

— Так нельзя. К утру станет холодно.

— Ничего, не зима. Не замерзнет. Быстрее протрезвеет на холоде.

— Она человек, и нуждается в помощи. Мы не можем бросить ее здесь.

— Она же пьяна, проспится — уйдет сама.

На дорогу упала тень, мы с Максимом обернулись. Удерживая рукой у горла ворот халата, к нам подошла Мила. Оставаться одной в темноте так долго ей было очень страшно.

— Саша, что тут такое?

— Мил, да ничего. Пошли спать. Девка пьяная в канаву свалилась. К утру проснется, пойдет домой. Пошли.

Но Мила не ушла, напротив, она подошла к Максиму и стала смотреть на его находку. Мне это наскучило, демонстративно засунув руки в карманы джинсов, я уселась на пенек и стала наблюдать за тем, как Максим вместе с Милой пытаются вытащить девчонку из канавы. Это была девчонка, ей было лет семнадцать. Накрашенная и приодетая по моде, на первый взгляд она походила на взрослую, но стоило приглядеться, как сразу становилось ясно, что девчонка еще молоденькая и глупая. Было противно наблюдать, как она поползла на коленях обратно в канаву в поисках потерянной туфли. Когда Мила наконец нашла ее туфлю и протянула ей, она даже не смогла ее одеть на ногу. Она сидела на земле и громко икала. Мила наклонилась и обула эту поганку.

— Да, ремня ей всыпать — сразу проснется. Скотина пьяная. Что вы с ней возитесь?

— Саша, погоди.

Еще минут пять Мила вместе с Максимом пытались втолковать ничего не соображающему человеку, куда ему надо шагать. Недалеко от дачного поселка был расположен небольшой подмосковный город. По выходным и праздникам его жители ходят в лес, проходя мимо дач. Максиму удалось узнать, что девчонка живет в городе, немного подумав, она даже вспомнила свой домашний адрес.

— Вспомнила? Ну и катись домой, нечего людей по ночам будить.

— Саша, ну зачем ты так?

— Может быть я ее еще и пожалеть должна, что она так напилась?

— Нет, конечно, но…

— Нет, это бесполезно. Она сама не дойдет, — негромко пробормотал Максим.

— Так что же делать?

Мила в растерянности посмотрела на Максима. Мое мнение они в расчет явно не принимали.

— Придется отвести ее в город, а то она опять где-нибудь завалится, — со вздохом произнес Максим. — Идите домой и закройте дверь, неизвестно, где еще бродит компания, с которой она гуляла. Я провожу ее и скоро вернусь.

По решительному выражению лица Людмилы я поняла, что сейчас она предложит оставить девицу до утра у себя дома. Сама эта мысль мне показалась кощунственной. Я повернулась и взглянула на нее, деваха сидела на краю канавы и, держась руками за голову, раскачивалась из стороны в сторону.

— Так, девчонки, идите домой. Я скоро приду.

— Вот уж и нет, дудки. Я тебя одного не пущу. Мы пойдем вместе.

Кто бы мне объяснил тогда, почему я так поступила. Честно говоря, я и сама не ожидала от себя такого. Максим вскинул на меня глаза и грозно сдвинул брови. Я спокойно выдержала его взгляд. Все, прошли те времена, когда я тебя боялась, голубчик. Ничего ты мне теперь не сделаешь. Он, словно прочитал мои мысли, но спорить со мной не стал, только молча кивнул головой. Мила вернулась на дачу, по требованию Максима закрыла калитку на замок. Когда мы ездили с ней на дачу одни, то всегда по совету соседей на ночь запирали на замок калитку. Сегодня мы изменили своему правилу, так как с нами ночевал Максим.

Итак, Мила вернулась в дом, и мы отправились. Взяв под обе руки «эту», мне даже трудно подобрать слово, потому что нет ничего противнее пьяных, мы медленно побрели к городу. Поначалу мы шли очень медленно, но потом прохладный ветерок слегка привел ее в чувство, и она смогла почти самостоятельно переставлять ноги. Постепенно она протрезвела настолько, что смогла даже и говорить. Правда, ее пьяные излияния перемежались икотой и рвотой, но шла она теперь сама, ругая какого-то Федьку, который бросил ее одну. Максим шел молча рядом с разглагольствующей девицей, иногда рукой беря ее за плечо и направляя в нужную сторону, чтобы она не сбивалась с дороги. Казалось, его совершенно не трогает пьяная околесица, которую несла девица. Когда она полезла к Максиму за сочувствием, я ей посоветовала лучше смотреть под ноги, а не вешаться на незнакомых ей мужчин. Она рассвирепела и с размаху ударила меня по щеке. Мне трудно восстановить в памяти, что было дальше. Волна ярости захлестнула меня, помню только, что разнял нас Максим. Встав между нами, он какое-то время молча терпел удары кулаками, которые мы наносили друг другу, причем девчонка все время промахивалась. Одной рукой Максим обхватил меня и, слегка подбросив, поставил в сторону, другой рукой он придержал девицу, потому что от затраченных на драку усилий она в очередной раз потеряла равновесие и стала заваливаться на бок.

— А ну, уйди лучше, — свистящим шепотом сказала я ему.

Как ни странно, но он послушался. Когда дерутся женщины, мужчине лучше не вмешиваться. Бить я ее, конечно, не стала, хотя руки у меня и чесались. Накрутив себе на руку ее длинные волосы, которые выбились из замысловатой прически и рассыпались у нее по плечам, я погнала ее впереди себя, периодически подгоняя коленом под зад. Первое время она пыталась ругаться и ударить меня, но я дернула ее за волосы и пригрозила, что оставлю ее лысой, если она не будет быстро переставлять свои ноги.

Некоторое время мы шли молча, потом девчонка стала просить, чтобы мы ничего не говорили ее отцу. Я ее заверила, что со своим отцом она будет объясняться сама. Вдали показались огни городских улиц. Мы довели девчонку до ее дома и проследили, как она вошла в свой подъезд.

— Может быть, поднимемся вместе с ней? — несколько неуверенно спросил Максим.

— Обойдется. Пошли домой, там Мила одна.

Я резко повернулась и пошла обратно. Максим чуть слышно хмыкнул и пошел вслед за мной. Улицы были тихи и пустынны, но в домах еще светились окна, а у некоторых подъездов еще сидели небольшие группы молодежи. Мы дошли до нашего спящего поселка и невольно замедлили шаги. Максим шел рядом со мной, и я чувствовала, что он смотрит на меня. Даже в темноте его взгляд обжигал, и мне становилось просто трудно дышать. Что же со мной происходит? Скоро я буду пылать и плавиться в присутствии шефа. Температура у меня, что ли, поднялась? Это от перевозбуждения! Конечно, я понервничала, и теперь мне очень жарко. Все стало на свои места. А мне начала мерещиться всякая ерунда. А на деле…

— Почему ты пошла со мной? Тебе же не хотелось этого делать и было противно возиться с этой девчонкой.

Вопрос Максима неожиданно громко прозвучал в темноте и прервал мои размышления.

— То есть, как?

— Так, почему?

— Ну, не знаю…

— Этого не может быть. Ты всегда знаешь, чего тебе надо. Ты же никогда не поступаешь опрометчиво. У меня было время изучить тебя за время работы.

— А ты не забыл, как мы с тобой познакомились?

— Это была случайность, в которой ты была не виновата.

— Да?! И как давно ты понял это?

— Так почему ты пошла со мной?

— Ты не догадываешься?

— Нет.

— Просто боялась, что когда ты дотащишь на себе эту девку, она при виде своих рассвирепевших родителей начнет кричать, что ты ее напоил или, еще хуже, что-нибудь с ней сделал. Как бы ты тогда доказывал свою невиновность? Накостыляли бы тебе по шее.

— Ну, и чем ты могла помочь мне в такой ситуации?

— Я бы громко кричала, что ты мой муж, что девчонка разбудила нас среди ночи своими воплями на улице. По крайней мере, если бы тебя забрали в милицию, я была бы свидетелем.

— Так ты это сделала для меня?

— Вот еще… Просто Мила волновалась.

— Так ты это сделала ради меня, — повторил он утвердительно.

— Думай, как хочешь. Не понимаю, почему ты так глупо улыбаешься?

Максим не ответил, так как мы подошли к дому. Калитка была закрыта на замок.

— Ну, и как мы с тобой войдем?

— Нет проблем, — бодро промолвил мой шеф и одним махом перепрыгнул через забор.

Если он считает, что я смогу последовать его примеру, то он глубоко ошибается. На такие подвиги я не способна.

— Подойди сюда.

Я послушалась и подошла к забору. Сильные руки подхватили меня и, как перышко, перебросили на участок. Я даже испугаться не успела, только вцепилась от неожиданности в крепкие мужские плечи. Моя щека скользнула по щеке и слегка укололась об отросшую за день щетину. Моей щеки коснулись теплые нежные губы. Кончиками пальцев я слегка коснулась чужого лица и погладила чуть шершавую щеку. Внезапно жаркая волна окатила меня с головы до ног. Я задохнулась и, как утопающий, лихорадочно перевела дыхание. Что со мной? Стоя на цыпочках, я тесно прижималась к теплой мужской груди, испытывая при этом совершенно непонятное чувство умиротворения. Вздрогнув, я попыталась освободиться от крепко обнимавших меня рук Максима. Он сразу отпустил меня, я потеряла равновесие, чуть не упала, и прямо через кусты, отбрасывая рукой шелестящие ветки, бросилась к дому. Я влетела на веранду, одним прыжком перемахнув ступени крыльца, широко распахнула дверь дома.

— Что?! Что случилось?

С дивана вскочила Мила, широко раскрытыми глазами она смотрела на меня. Рядом с ней стоял Николай.

— Все в порядке. Просто мы вернулись. А вы что не спите?

— Ко мне Николай пришел, как только вы ушли. Услышал шум и проснулся. Он хотел пойти вас догонять, но мне было так страшно одной, что он решил остаться со мной. Саша, ты очень устала? Как-то очень странно выглядишь.

На веранду поднялся и вошел в дом Максим. Николай подошел к нему, и они стали негромко о чем-то говорить. Удивительное дело, мужчинам всегда есть о чем поговорить. Ну, о чем они там секретничают? Похоже, это никого, кроме меня, и не волнует совсем.

— Саша, ты хорошо себя чувствуешь?

Как я себя чувствую? Да я сама не знаю. Об этом спрашивают больного, а я пока здорова. Хотя нет, меня всю трясло. Даже руки слегка дрожали. Крепко сжала их в кулаки, но это не помогло. Неужели всем заметно, как я дрожу? Просто на улице холодно. Я чувствовала себя какой-то взвинченной. Мне хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Но все окончилось довольно безобидно: меня просто отправили спать. Да-да, Мила посмотрела на меня и строго сказала, чтобы я шла спать. Не могу понять, почему я ее послушалась без всяких споров и пререканий. Она меня еще теплым молоком напоила, как маленькую. И, по настоянию Николая, добавила в молоко мед, который он собственноручно принес со своей дачи.

Я вошла к себе в комнату, разделась и легла на холодные простыни. Мне было холодно, меня бил озноб, а щеки мои горели. Я потрогала их руками и почувствовала, что они стали мокрыми от слез. Проклятая девчонка! Если бы она не разбудила нас этой ночью, мы спали бы спокойно до самого утра. И тогда… тогда Максим не сжимал бы меня в своих объятиях и не поцеловал меня. Хотя это и получилось совсем случайно.

Тогда почему я не могу заснуть? Почему у меня в ушах звучит грустная мелодия романса, который пел Максим? Прощание с любовью, грусть… Зачем люди расстаются? Как хорошо было! Пока меня не разбудили пьяные вопли. Я была так груба с ней. Максиму это не понравилось. Он пытался защитить ее, когда мы с ней сцепились. Как он тогда бросился между нами. Словно рефери на ринге. Конечно, ему не понравилось, когда слабого бьют. Как ему объяснить, что после ее пощечины я уже не помнила себя от ярости. А Максим всегда защищает слабого, как говорила Людмила. Он и меня защищал, и Милу. Только теперь я сильная, и у меня все нормально. Меня же теперь не нужно опекать, как воробья-заморыша в сильный мороз. С его помощью и институт закончен. Он может все свои силы направить на кого-нибудь другого, будет творить добро, будет раздаривать его направо и налево. Он же у нас щедрый. Только, оказывается, не так просто принимать помощь от кого-то и ничего не давать взамен. Вот от этого душа и болит: тебе дают, ты берешь и ничего-ничего не возвращаешь. Это несправедливо, что человек так много отдает другим. Ему легко ощущать себя правым, справедливым и благородным, а задумывался ли он когда-нибудь, что добротой можно ранить? Что теперь я ощущаю себя нахлебницей? Вот почему мне теперь так больно! Но я тоже буду отдавать свою доброту, я же тоже могу помогать другим. И тогда я не буду мучиться и не будет болеть у меня душа.

Мне стало ясно: он просто прощался со мной.

Глава 13

Я очень плохо спала той ночью. Но, заснув под утро, когда небо на востоке уже стало светлеть, я, тем не менее проснулась довольно рано, совершенно не чувствуя усталости. Вчера вечером мне удалось принять для себя очень важное решение. Итак, я избавилась от поводка, который указывал мне путь, и теперь начинаю жить самостоятельно.

Жалко, что я вчера прополола все цветы. Но еще можно попробовать привести в порядок лужайку перед домом. Никогда не думала, что борьба с сорняками будет доставлять мне такое удовольствие, вот, что значит — ясная цель в жизни.

— Саша, остановись! Ты сегодня спала?

— Спала, конечно. Что за вопрос?

— Саша, пойдем завтракать. Можно попросить Николая принести его новую косилку. Тогда легко можно все покосить…

— Я же не собираюсь скашивать все сорняки на твоем участке, только перед домом… Ой, прости, совсем забыла…

— Ничего, вчера вечером мы разговаривали с Николаем, и я ему призналась в обмане.

— Он не обиделся на твой розыгрыш?

— Да, нет… А почему ты такая грустная сегодня? Не выспалась?

— Сорняки жалко. Росли себе, росли, а я их выполола. Всех до одного, под самый корень.

— Не грусти, новые вырастут.

— Правда?! Тогда зачем я тут работаю?

— Чтобы цветы росли и красиво было.

— Может быть, кто-нибудь меня накормит? Гостей полагается кормить по утрам, — на улицу с довольным видом вышел Максим, одетый в спортивный костюм.

— Саш, как думаешь, стоит его кормить или нет?

— Стоит, стоит, я бываю хорошим. Особенно, когда поем.

— Смотри, сколько Саша с утра прополола, пока мы спали.

— Она молодец. Давай, схожу к Николаю за косилкой, он обещал помочь покосить траву.

— Зови его завтракать, я уже почти на стол накрыла. Максим, ты видел, какие Саша цветы вырастила?

А вот этого Миле лучше бы не говорить. Теперь внимание Максима снова переключилось на меня. Хотя он стоял у меня за спиной, я почувствовала на себе его взгляд, от которого мне сразу стало жарко. Что за мучение, вот так краснеть каждый раз, когда на тебя смотрят! Спасибо, что он хоть молчит.

— Как ты себя чувствуешь? Ты не замерзла сегодня ночью?

Какое там замерзла! Да я прямо пылаю, вон щеки как горят. Низко опустив голову, я пробормотала себе под нос: «Нет!» Мой голос прозвучал неожиданно хрипло и низко. Нет, положительно, мне вредно находиться рядом с этим человеком, со мной начинают происходить странные вещи: ноги меня не держат, руки дрожат, голос хрипит, щеки пылают, и неудержимо хочется плакать.

— Пойду к Николаю за косилкой, — сказал тихо Максим.

Порой мне наш начальник напоминает большого медведя — топчется, топчется, словно не знает, что ему дальше делать. Можно подумать, что я буду возражать и удерживать его. Мне еще предстоит с ним за одним столом сидеть.

Но, к моему большому удивлению, завтрак прошел очень весело. Пришел довольный жизнью Николай и за завтраком стал рассказывать смешные случаи из своей жизни. Он вспоминал институт и преподавателей, как это ни странно, но Максим вышел из своей мрачной задумчивости и начал дополнять рассказы Николая. Оказалось, что они закончили один институт, только в разные годы, и у них было много общих воспоминаний и знакомых. Теперь понятно, почему они так быстро нашли общий язык друг с другом.

После завтрака я вернулась к цветам, Николай вызвался помочь вытереть посуду, а Максим стал копаться во внутренностях своей машины. С веранды доносился веселый смех Милы и низкий рокочущий бас Николая, что-то ей рассказывавшего.

— Тебе жарко. Голову напечет.

На мою голову опустилось нечто, напоминающее головной убор, а мне в руку буквально всунули эмалированную кружку с водой. Нет, вы подумайте, какая бесцеремонность! Обращаются, как с ребенком малолетним. Я уже открыла рот, чтобы возмутиться, но кружка приятно холодила руку, а в горле у меня действительно пересохло.

Вода из колодца была прямо ледяной и ужасно вкусной и чуть-чуть пахла бензином. Нет, бензином пахли руки Максима, который поправлял на моей голове странную панаму защитного цвета.

— Надо же, у тебя форма сохранилась, — искренне удивился подошедший к нам Николай.

— Только выгорела совсем.

— В Азии солнце жаркое. Ладно, пойдем покажу, как с сенокосилкой обращаться, хватит Саше на коленях по участку ползать.

— А мне, может быть, нравится.

— Александра, с прогрессом нечего спорить.

Мужчины занялись освоением новой техники, а мы с Милой — приготовлением обеда. На даче обед готовить просто — достаточно нарвать с грядок разной зелени и все сварить, при этом не нужно уточнять, какие ингредиенты послужили основой того или иного блюда. Мы с Милой давно уже для себя решили, что у нас на участке не растет ядовитых растений, а значит, можно смело экспериментировать, что мы и делали. Наши гастрономические фантазии оказались удачными. Максим с Николаем уничтожили обед, не задавая лишних вопросов, и вернулись к прерванному занятию.

Сенокосилка заработала, когда мы с Милой уже помыли и убрали посуду.

— Упорные. Полдня возились, но освоили.

— Меня больше волнует, где мы будем искать наших кошек. Похоже, от этого шума кошки под предводительством Барона бросились просить убежище на других участках. Как мы будем их отлавливать перед отъездом?

— Ничего страшного, ты забыла, что со следующей недели я ухожу в отпуск? Неделю Барон как-нибудь продержится на подножном корму, а потом и я появлюсь.

— Мила, что с тобой стало? Ты перестала бояться за Барона? И этот лохматый шантажист больше тебя не сможет мучить?

— Саша, ты все смеешься.

— А как же путевка? Твоя мама предлагала тебе путевку в Анталию. Ты откажешься?

— Как я могу оставить свои грядки?

— Интересная логика. Ты меня разыгрываешь?

— Нет.

— И тебе не будет страшно одной в будние дни?

— Кругом много народу, почти все соседи живут. Через неделю и Николай уходит в отпуск.

— А как же твоя мама?

— Думаю, найдет себе приятельницу, с которой можно поехать отдохнуть. Послушай, давай поставим чайник. Надо напоить мужчин чаем, отловить кошек и ехать в Москву.

Мила пошла в дом накрывать на стол, я отправилась на поиски наших четвероногих. Почему-то так случается, что мне всегда достается самая трудная и неблагодарная работа. Как, скажите на милость, можно в теплый июльский день загнать кошек в душную раскаленную машину? Но я зря жаловалась на свою судьбу, Максим принес Муську, Клякса прибежала на зов Милы, которая вынесла на крыльцо кошачьи миски с едой, а спустя несколько минут из зарослей шиповника величественно вышел Барон. Кошек мы заманили на веранду и плотно закрыли дверь.

Во время чая мужчины откровенно хвастались своими техническими достижениями. Мы с Милой переглянулись.

— Мила, тебе не хочется рассказать о своей поездке в центр техобслуживания?

— Зачем?

— Это к вопросу о приоритетах.

Мила рассмеялась. Мужчины насторожились и стали внимательно прислушиваться.

— Несомненно, самое главное в жизни мужчины — это техника. Мила недавно почти целый день провела на станции техобслуживания. Расскажи, а то мне не поверят.

— Саша, перестань смеяться. А дело было так: твой любимый Степан, Максим, не смог отремонтировать мне машину, но посоветовал своего знакомого. Вот и пришлось мне ехать на станцию. Людей было совсем немного. Пока механик осматривал машину, я присела в сторонке и имела возможность понаблюдать за всем со стороны. Буквально через пятнадцать минут после моего приезда на станцию приехали «Жигули», оттуда вышел маленький толстенький мужчина и высоченная девица на огромных каблуках и почти без юбки.

— Совсем? — почему-то хором тихо спросили наши мужчины и очень внимательно стали следить за рассказом Милы.

— Нет, юбка на ней, конечно, была, но увидеть ее можно было только при ближайшем рассмотрении.

— А еще лучше через микроскоп.

— Саша, не перебивай, — нетерпеливо оборвал меня Николай.

— А дальше начался самый настоящий спектакль. Владелец автомобиля стал жаловаться механику на своего железного коня, а его подружка начала психическую атаку против всех присутствующих. Взяв стул, она поставила его так, чтобы механик хорошо ее видел. Потом она села на стуле, закинула ногу за ногу и начала покачивать носком туфельки. Юбка слегка поднялась вверх и совершенно спряталась в складках ее джемпера. Механик, судорожно глотая, делал вид, что внимательно слушает жалобы владельца. Но мне показалось, что описание технических проблем прозвучало не менее трех раз, прежде чем он вник в суть проблемы. Тем временем вся станция пришла в движение. Словно металлические стружки, попавшие в поле притяжения сильного магнита, все мужское население вытянуло шеи, а потом стало как-то незаметно приближаться к нашему участку. Одному срочно понадобился какой-то инструмент, другой пришел в поисках отвертки, третий искал сигареты и так далее. Они замирали невдалеке от девушки и, как околдованные, смотрели на ноги, совершающие волнообразные движения. Девушка заворожила их, как заклинатель змей из Индии.

— А чем дело кончилось?

— Ах, Николай, чем это могло кончиться? Мой механик, корпевший под моей машиной, неосторожно высунулся из-за машины и ему на руку случайно уронили что-то тяжелое. Раздался жуткий вопль, сопровождающийся страшной руганью, которая вывела всех из оцепенения, мужчины пришли в себя. Механика повезли в травмопункт. Выскочил директор, разогнал всех по своим рабочим местам, ругался при этом последними словами, но я видела, какие пламенные взгляды бросал он в сторону блондинки. А мне пришлось ехать домой, оставив машину на станции.

— Душещипательная история.

— Вовсе нет, просто она лишний раз доказывает, какие мужчины слабые существа.

— Пришла Саша, сказала гадость и привела всех в чувство.

— Вот здорово, оказывается я виновата!

— Шучу-шучу.

— Нечего шутить, давайте собираться, нужно ехать в Москву, завтра всем на работу.

Мужчины немного поворчали, но делать было нечего, пришлось собираться в обратный путь. Мы упаковали наши вещи, запихнули в машину Максима наших котов и отправились в обратный путь.

Домой вернулись довольно поздно, Максим довез нас до дома и помог выгрузить и занести вещи. На чай остаться он отказался, только внимательно посмотрел в мою сторону, когда я громко с облегчением вздохнула, услышав, что он отклонил предложение Милы.

Мне еще предстояло сделать очень много, и я сразу же ушла в свою комнату после отъезда Максима. А Мила первой отправилась в ванную. Было слышно, как она что-то напевает под аккомпанемент журчащей воды.

— Ты почему собираешь вещи? Куда ты собралась?

— Домой.

— Саша, что случилось? Я тебя обидела чем-нибудь?

— Ну, почему сразу обидела? Просто мне давно уже было нужно домой.

Мила села на кресло, стоящее рядом с торшером; на нем было так уютно сидеть по вечерам с книгой. Даже самый трудный материал становился более понятным во время моей подготовки к многочисленным экзаменам. Мила очень смеялась, когда я ей рассказала про странную особенность этого кресла. По ее признанию, ей в нем ни разу сидеть не приходилось, так как его обычно занимал Барон. А с этим животным Мила спорить не решалась.

— Саша, я все-таки не пойму, почему ты так внезапно решила уехать?

— Вовсе не внезапно, я это поняла уже давно. А события воскресенья меня просто подтолкнули к решению. По долгам надо платить. Нужно отдавать свои долги вовремя, пока не стало поздно. Я поняла, что нужна своей матери. Одно время мне казалось, что она бросила меня, предала, а потом я поняла, она не могла поступить иначе.

— Но она же сама сказала, что тебе лучше жить самой.

— Все равно она нуждается во мне, теперь мой черед помочь ей, поддержать ее. Она же совсем одна.

— А бабушка?

— Им плохо обеим. Помнишь, когда в конце зимы нам было плохо, нам помогло то, что мы держались друг друга.

— И свел нас с тобой вместе Максим.

— И за это мы ему благодарны.

— У меня никогда не было сестры.

— У меня тоже.

— И мы с тобой станем чужими, Саша?

— Конечно, нет. Мы же с тобой вместе работаем. Мы будем видеться каждый день.

— Мне все равно будет очень не хватать тебя.

— Мне тоже, но дома я сейчас нужнее.

— Через месяц у меня день рождения. Ты приедешь?

— Конечно, если ты меня пригласишь.

— Когда ты поедешь?

— Завтра после работы.

— Надо попросить Максима, чтобы он помог тебе.

— Это еще зачем?

— Помочь с вещами… На что еще годны мужчины?

— Мила, у меня только одна сумка и рюкзак.

— Как тогда зимой, когда ты приехала сюда.

— Тогда сумка была тяжелая, в ней было полно книг. А теперь я их сдала в институтскую библиотеку. По ним теперь другие будут набираться ума-разума.

— Все-таки я попрошу Максима, чтобы он отвез тебя.

— Не надо, он со мной опять не разговаривает после того, как мы с ним отвели деваху в город. Я была груба с ней. А он ее опекал. Я же, в отличие от нее, крепко теперь стою на ногах. Что ни говори, а наш начальник большой молодец, что познакомил нас с тобой. Помнишь, как он хитро вынудил тебя сдать мне комнату?

— Я всегда буду ему благодарна за это. А помнишь, как Барон хулиганил?

— И как ты плакала?

И мы начали вспоминать, нам было что вспомнить о приключениях двух испуганных девушек в незнакомом доме, хранителем уклада и тайн которого был огромный пушистый кот со скверным и упрямым характером.

Глава 14

В понедельник наш начальник неожиданно стал собираться в командировку, так что вопрос о помощи в моем переезде отпал сам собой. Мила даже не стала его просить. Полдня он готовил необходимые документы, а потом отправился домой за вещами. Почему-то все командировки обрушиваются на голову нашего шефа совершенно внезапно.

Мила дорабатывала последние дни до своего отпуска. В разгар лета наши ряды основательно поредели, почти половина сотрудников нежилась под ярким солнышком если не на юге, то на даче. Из жаркой душной Москвы стремились убежать все. Мать Людмилы не поняла ее любви к сельскому хозяйству, природе и свежему воздуху. Отказ ехать по путевке на заморский курорт ее обидел, но она сумела пережить свое разочарование. Она вполне утешилась компанией своей старинной подруги. А Мила, вызволив со станции техобслуживания свою машину, в конце недели, вместе со всем зверинцем отправилась на дачу. По просьбе Милы, Николай перезвонил мне через несколько дней и сообщил, что переезд прошел удачно, никто из котов не потерялся, а зеленые дети стали еще более интенсивно расти, благодаря ежедневному поливу. Что мне оставалось делать? Только попросить Николая, чтобы он позаботился о Миле и проследил, чтобы она не перетруждалась на своих грядках. Николай в ответ заверил, что приложит для этого все свои силы, тем более, что на следующей неделе он сам собирался уйти в отпуск и уехать на дачу. По крайней мере, у Милы будет рядом надежный сосед, что в наши дни немаловажно.

Дома у меня было все нормально. Я медленно вживалась в свой родной дом. Мои скитания меня изменили, я повзрослела, стала более самостоятельной, и дома поначалу мне было трудно. Но я понимала, что поступила правильно: я была нужна близким мне людям. У человека должен быть свой дом, дом, построенный им самим, но он в ответе и за тот дом, в котором он родился.

Поначалу мне казалось, что мое присутствие раздражает и мать и бабушку, но уже через несколько дней мне стало ясно, что они ждут моего возвращения с работы. Я делилась с ними своими новостями, рассказывала смешные случаи, пыталась расшевелить их, внести живую струю в затхлую атмосферу моего родного дома.

К концу недели вернулся из командировки Максим; мне показалось, что он слегка осунулся и побледнел. В первый день я его почти не видела. Забрав целую пачку документов, он уехал на доклад к начальству. Второй день прошел для него не менее хлопотно, появился он только после обеда, сразу прошел в свой кабинет и занялся разбором накопившихся документов и неподписанных лицензий.

Когда я вошла к нему в кабинет с чашкой горячего чая в руках, Максим даже не поднял головы.

— Будь добра, положи вон туда, я потом посмотрю, а то все перемешается.

Максим слегка махнул рукой в сторону единственного свободного угла на его столе, буквально заваленном документами. Господи, да у него даже руки похудели. Мила вернется из отпуска и убьет меня за то, что не следила и не берегла нашего начальника. Даже глаз на меня не поднял, вон как заработался. Ну что же, придется наводить порядок в безалаберном образе жизни нашего трудолюбивого шефа. Я наклонилась над столом и решительно поставила чай прямо перед ним.

— Так нельзя. Ты сегодня обедал?

— Нет. Не было времени.

— Понятно.

— Что?

— Я сейчас принесу тебе бутерброды.

— Спасибо.

— Не за что. Благодари Милу, это она просила меня не забывать поить тебя чаем.

Пока я старательно резала хлеб и намазывала масло, Максим со своей чашкой переместился ко мне в комнату и уселся за стол Людмилы. Сразу стало понятно, что быстро избавиться от него не удастся. Поставив перед голодным начальником тарелку с бутербродами, я вернулась к своим прямым обязанностям.

— Как? Разве ты не составишь мне компанию? Ты сама обедала сегодня?

— Обедала. Вернее, буду обедать вечером дома.

— Так я тебе и поверил. Неужели ты готовишь для себя одной? Тем более, что тебя вчера не было дома. Я звонил тебе вчера поздно вечером.

— Проверял, дома ли я?

— Нет, просто хотел поболтать.

— Но я была дома и действительно ела вчера суп и буду есть его и сегодня. А суп мне готовит мама. Я вернулась домой, Максим. Больше я не живу у Людмилы.

— Ты уверена, что поступила правильно?

— Конечно, настало время и мне помогать другим. И я благодарна тебе, что ты дал мне понять это.

Максим поморщился, как от зубной боли.

— Ты говоришь со мной так, будто я тебя воспитывал все это время.

— А разве не так? Ты многому научил меня, помог встать на ноги и окончить институт. Я тебе очень благодарна.

— Что это значит?

— Как что? Максим Николаевич, вы слышите меня? У меня складывается впечатление, что мы говорим на разных языках.

— Саша, скажи мне прямо. Ты хочешь уволиться?

— А что, я уже должна сделать это?

— Саша! Я говорю совершенно серьезно.

— И я!

Максим обхватил голову руками и закачался на стуле.

— Совершенно ненормальный день, целый день сплошная беготня. Сел чаю попить, а тут ты еще ребусы задаешь. Тебе, что, совсем невмоготу стало здесь работать?

— Да нет же! Это ты говоришь невесть что.

— Так, уже легче.

— Ну, почему, скажи на милость, ты вечно понимаешь все не так? Я что, говорю на непонятном тебе языке? Меня другие понимают. Почему ты всегда ко мне придираешься? Я же только хотела тебя напоить чаем, как это просила Мила. Кому-то надо о тебе заботиться. Я хотела только сделать, как лучше. А ты вместе с чашкой чая начинаешь требовать от меня заявление об уходе.

— Саня, Саня, я не хотел тебя обидеть. Не надо плакать.

— Да, я и не плачу вовсе.

Он протянул мне свой чистый белый платок с тоненькой голубой полоской.

— Хорошо-хорошо, не плачешь, только у тебя слезы текут.

— Ты надо мной издеваешься все время.

— Что ты! Нет, конечно. Я только тебе слезы вытру.

И он вытер мне слезы, как маленькой, и нос помог вытереть, а потом осторожно гладил по голове, перебирая пальцами мои отросшие волосы. Сколько мы так просидели, я не помню. Мы оба вздрогнули от стука распахнувшейся двери. В комнату вошла Ирочка, неся в руках пачку новых лицензий на подпись. Максим вскочил и загородил меня собой от любопытных глаз.

— Ой, Саша, что с тобой?

— Александре Алексеевне что-то попало в глаз. С трудом соринку вытащили, собирались уже к врачу ехать.

— А-а, тебе нужно лицо помыть холодной водой. Сразу станет легче. Мне потом занести документы? Вы сейчас заняты?

— Я посмотрю их сейчас.

Ирочка многозначительно на меня посмотрела и, громко цокая каблучками, прошла в кабинет начальника. Максим погладил меня по плечу и пошел к себе.

Что же со мной такое происходит? Слезы непонятно почему льются, и совершенно не ко времени. Начальник, тоже хорош, задает глупые вопросы, да, конечно, именно из-за этого я и заплакала. Стало так обидно. И что они так долго с этой Ириной в кабинете сидят? Ишь, как она перед ним фасонила! Вот возьму и тоже куплю себе туфли на высоченных шпильках. Сумасшествие какое-то! Какая глупость мне в голову лезет! Зачем мне шпильки? Я на них и ходить-то не умею…

У меня на столе тихо замурлыкал телефон. Когда я писала диплом, то иногда просматривала записи на работе, вот и уменьшила звук до минимума, чтобы каждый раз не вздрагивать от звонков.

— Алло, вас слушают.

— Добрый день! Александра, тебе свежий теплый привет от Людмилы.

— Николай, это ты?

— Я, я. Мила просила передать, что пошли огурцы.

— Куда пошли?

— Ты все смеешься, а Мила не знает, что с ними делать. Приезжай в субботу.

— Огородница она наша, говорили ей, чтобы не сеяла семена в таких количествах.

— Максим из командировки уже вернулся?

— Да.

— Так захвати его с собой.

— Как это я его захвачу? Он, что, зонтик, что ли?

— Ты чего ворчишь? Опять поссорились?

— Как я могу поссориться со своим начальником? У меня с ним исключительно деловые отношения.

— Понятно. Он там далеко?

— У него посетитель.

— Очень занят? Тогда я ему позвоню домой вечером. Миле что мне передать? Когда ты приедешь?

— Скажи в субботу… Электричка в десять, около одиннадцати буду.

— Почему электричкой? У Максима машина сломалась?

— Какое мне дело до его машины?

— Саша, спокойно, ты не волнуйся, Максим тебя все равно привезет.

— Да я с ним не поеду!

— Хорошо, сама приезжай, Мила ждать будет. Договорились?

— Договорились.

Николай со мной попрощался, а я стала думать, что можно сделать с огромным количеством огурцов, выращенных на грядках неугомонной Людмилой.

Неделя прошла быстро, я оглянуться не успела, как наступила пятница. Мне еще предстояло пройтись по магазинам и закупить продукты. Весь вечер я готовила и убирала в квартире, бабушка ворчала, что ее раздражает звук пылесоса. Пылесос у нас и вправду ревет, как ракетный двигатель, он у нас старый-престарый, чуть ли не первого выпуска. В свое время отец не сумел его продать, видимо, потому, что он у нас давно вышел из моды и очень страшный на вид, но работает он вполне прилично. Вместе с мамой мы приготовили еду на выходные, чтобы ей не надо было возиться на кухне в субботу.

Глава 15

В субботу я встала слишком рано и даже успела на более раннюю электричку. Поезд был набит битком, и я с удовольствием вышла на платформу, разминая уставшие руки. До участка Милы было минут двадцать ходьбы. Люди, сошедшие вместе со мной с электрички, торопливо разбегались по улицам и переулкам дачного поселка, таща на себе тяжелую поклажу. Кое-кого встречали изголодавшиеся и соскучившиеся чада, они грузили на велосипеды поклажу измотанных родителей и шли вместе с ними домой, на ходу рассказывая о событиях, происшедших за неделю. Приятно было видеть, как ласково гладили материнские руки выгоревшие на солнце упрямые вихры сыновей, как с тревогой разглядывали они расцарапанные и обильно смазанные зеленкой коленки и какой счастливой гордостью загорались материнские глаза при виде своих подросших за неделю чад.

Вот почему бывает такая несправедливость на свете? Мила могла бы стать прекрасной матерью, мягкая по характеру, аккуратная и трудолюбивая, она бы многому смогла научить своих детей, а как бы она их любила! Вместо этого ее удел — выращивать на грядках зеленых детей и переживать за них, как за настоящих. С другой стороны, просто счастье, что она нашла себя в этом. Без кошек и своих зеленых сокровищ ей было бы очень тоскливо. Милу сейчас трудно узнать, по сравнению с той невзрачной женщиной с остановившимся взглядом, какой она была зимой. Она стала такой уверенной в себе. На днях на работе наши дамы обсуждали комплекс неполноценности у женщин. Наша неотразимая Ирочка утверждала, что уверенная в себе женщина, смотрящая на окружающих чуть свысока, привлекает взгляды мужчин к себе. Я сама была свидетельницей того, как Ирочка и ее подружка Оля ехали в метро. Мы сели в один вагон, но я со своими учебниками сразу забилась в угол, в надежде прочитать хоть несколько страниц. Рядом со мной стоял мужчина. Через некоторое время он начал толкать меня в бок и топтаться на месте. В первый момент я даже решила, что его внимание привлекла моя сумка, мне даже захотелось сказать ему, что в моем кошельке настолько пусто, словно там прошел ураган и смел все подчистую. Подняв голову, я проследила за взглядом мужчины и убедилась, что он буквально пожирает глазами нашу Ирочку, хотя Оля, стоящая рядом, по общему мнению, гораздо интереснее. Но Ирина прямо-таки излучает уверенность в своей неотразимости, а бедная Ольга словно несет печаль неудачницы. Так и хотелось крикнуть ей: «Оля! Встряхнись, посмотри вокруг — мир прекрасен и нужно радоваться ему. Не надо смотреть на всех несчастным затравленным взглядом!»

Почему я вспомнила об этом? Просто подумала, как изменилась за последнее время Мила. Насколько привлекательной она стала! Все-таки большой дурак был ее муж, если оставил ее. И почему он считал ее некрасивой? Язык не повернется так назвать ее, когда она рассказывает о чем-то интересном. Как можно было не рассмотреть ее очарование и обаяние? Хотя большинство мужчин слепы, как кроты. Копаются себе, копошатся, а ничего рядом не замечают. Вот и Людмилин муж такой же был, ничего дальше своего носа не видел.

— Саша! Приехала! Вот молодец!

Мила, одетая в старые джинсы, клетчатую рубашку и резиновые сапоги, раскрыла парники.

— Иди ко мне, я тебе покажу, как тут все выросло.

— Подожди, только в дом уберу сумки с едой, нужно убрать продукты в холодильник, а то Барон продегустирует все, что я привезла.

— Зачем ты притащила столько? У меня все есть, честное слово. Мы с Николаем ездили в магазин и на рынок.

— Это мама передала, мы с ней готовили вчера котлеты. Не могла же я не взять!

— А почему ты не захотела поехать с Максимом?

— А откуда ты знаешь?

— Догадалась. Он приехал вчера какой-то странный и издерганный.

— Он здесь?

— Ты так искренне удивляешься, что можно подумать, что ты об этом не знала.

— И где же он сейчас?

— Они с Николаем на рыбалку уехали рано утром. К какой-то там зорьке. Обещали быть к обеду. Может быть и рыбу привезут.

— Ну, если они поехали на рыбалку, то, наверное, за рыбой.

— Как я поняла, рыбалка — это ритуал, успех которого не зависит от наличия рыбы. Они меня чуть было с собой не увезли, меня спасло только то, что ты должна была приехать.

— Могла бы и поехать с ними.

— А ты?

— Ради меня не стоило лишать себя удовольствия.

— Если ты переживаешь только из-за этого, то успокойся: я ненавижу сырость и промозглый холодный воздух. Я тебя успокоила?

Я кивнула и пошла переодеваться в дом. Найдя в комнате свои старые потрепанные джинсы, я натянула их и направилась на огород бороться с сорняками. Похоже, это становится для меня любимым занятием.

— Как у вас с Максимом?

— Работаем помаленьку, трудно ему без тебя, и поговорить не с кем.

— Это не самое страшное, поговорить ему на работе есть с кем, помимо меня. Я спрашиваю, как у тебя с Максимом? Что ты на меня так смотришь?

— Как обычно: ругаемся.

— И не надоело?

— А что же я, по-твоему, могу сделать, когда он ко мне все время цепляется?

— Ничего, милые бранятся — только тешатся.

— Что?!! Какие еще милые?! Что ты говоришь? — я прямо-таки задохнулась от возмущения.

— Саша, ты что, маленькая? Неужели ты не понимаешь, что он к тебе неравнодушен?

— Как это?

— Он же глаз с тебя не сводит.

— Он следит за мной все время.

— Ага, за всеми бы следили такими влюбленными глазами.

— Он же ненавидит меня.

— А ты?

— Я тоже.

— Что-то в твоем голосе не слышно уверенности. Это ты себе напридумывала, не пойми чего. Можно тебя спросить, если ты так его не любишь, то почему же ты до сих пор от него не ушла? Почему не уволилась?

— Если ты не забыла, я должна ему деньги.

— Да-да, конечно, слышала я эту сказочку про белого бычка. Ты себе это внушаешь, чтобы был повод быть рядом с ним. Он же тебе говорил, что не возьмет с тебя денег. Говорил? Что же ты молчишь?

— Ну, говорил.

— Вот, то-то и оно! Просто ты, как страус, прячешь голову в песок и не желаешь себе признаться, что влюблена в своего начальника.

— Мила, ты смеешься надо мной.

— Хорошо, пусть я, как ты говоришь, смеюсь, но, в таком случае, ты извела до полусмерти не самого плохого человека. Приехал он вчера, а на него даже смотреть страшно — такой худой.

Я присела на траву, сняла с рук перчатки и запустила пальцы в волосы. Щеки мои пылали, голова кружилась, руки и ноги дрожали. Нет, в том, что говорит Мила, нет ни слова правды, а если есть? Что мне делать? Нет, не может быть! Что же мне теперь делать?

— Нечего трясти головой, это тебе не поможет. Лучше подумай над всем этим.

— Сегодня просто очень жарко.

— Дождь собирается. Но ты мне так и не ответила.

— За что мне это, Мила?

— Что ты так переживаешь, радоваться надо. А потом, ты сама разве ни о чем не догадывалась?

— Нет, конечно. Мне же плохо становится в его присутствии.

— Как это?

— Меня просто в жар бросает, когда он рядом, щеки горят, голова кружится. А еще меня от него током бьет.

— Интересно.

— Я серьезно говорю, а ты все смеешься. И ничего интересного в этом нет, мне жарко становится, когда он рядом.

— Вот-вот. Я тебе говорила, а ты мне не верила. Это же явные признаки типичной влюбленности. Ты к нему неравнодушна.

— Глупости! У меня на всех такая реакция.

— Ты так думаешь? А теперь что ты скажешь? На меня у тебя такая же реакция?

Мила решительно подошла ко мне и взяла за руку. Руки у нее были прохладными, с коротко подстриженными ногтями, перепачканными землей и зелеными пятнами от помидорной ботвы; видимо, она уже успела этим утром повозиться с помидорами. Мила, как одержимая, обдирает на них листья, это называется пасынкованием. Господи, какая ерунда мне лезет в голову!

— Что, никакой реакции у тебя на меня нет? Убедилась? Не надо так жалобно на меня смотреть, лучше иди на кухню, скоро наши рыбачки заявятся. Хоть бы они ничего сегодня не поймали!

— Почему?

— Не нравится запах сырой рыбы, меня от него просто мутит, от одной мысли о рыбе мне становится плохо.

— Мы с тобой раньше часто готовили рыбу, что это вдруг с тобой случилось?

— Не знаю, но в последнее время не выношу ее запаха, даже кошкам почти перестала ее давать.

— Барон, наверное, безутешен.

— Ему вполне достаточно мяса, а потом, он ловит мышей. Ладно, хватит болтать. Пора приниматься за работу!

Мила не дала мне прийти в себя, спокойно посидеть и подумать. Она заставила меня готовить обед, приносить воду, искать на огороде зелень для супа. Я была занята и почти не думала над тем, что сказала мне Мила. Она хлопотала на кухне, и сразу было видно, что приготовление пищи на газовой плите с чуть чадившими конфорками стало для нее привычным занятием. Раздался шум мотора и к воротам дачи подъехал незнакомый автомобиль, из него выпрыгнул Максим, одетый в полевую форму, с большой сумкой в руках, и направился к дому. Он подошел к крыльцу, прислонился к столбику и посмотрел на меня своими большими серыми глазами. Я только сейчас заметила, как ему идет полевая форма, как ладно она на нем сидит. Ну какие мне глупости приходят в голову! Я подняла глаза и встретилась со взглядом Максима. Он чуть улыбнулся в ответ на мои мысли. Неужели он их понимает? Тогда мне от него не будет покоя.

На крыльцо с шумом прошел Николай, громко топая своими высокими сапогами.

— Доброе утро, Саша! Ну, милые дамы, вам сегодня чистить рыбу. Мы ее добыли, вам ее готовить.

— Мы уже приготовили обед, а Саша привезла с собой из Москвы изумительные котлеты, — смеясь, ответила Мила, надеясь, что нам удастся избежать чистки рыбы. Но, увы, Николай был непреклонен. Мила вооружилась большим ножом и стала потрошить рыбу.

— Сначала нужно ее почистить, — командовал Николай.

— Она скользкая и противная, — жаловалась Мила.

— А ты рыбу любишь есть?

— Люблю, только когда она жареная.

Перебранка Милы с Николаем вывела меня из задумчивости, я схватила тяжелый нож и бросилась на помощь Миле. Но Николай продолжал изводить нас с Милой своими замечаниями. Максим, напротив, молча застыл на стуле, глядя на нас своими огромными глазами. Почему я раньше не замечала, какие у него длинные ресницы?

— Рыбу нужно чистить с хвоста, — продолжал свои наставления Николай.

— Вот только непонятно, почему она гниет с головы, — ехидно промолвила Мила.

— Ты на что это намекаешь, а?

Я почти не прислушивалась к разговору Милы и Николая. Все мои силы уходили на то, чтобы делать вид, что я совсем не замечаю, как давит на меня взгляд Максима.

— Ой, она же живая!

— Она просто свежая.

— Николай, рыба шевелится. Я это ясно вижу.

— Бедная Мила, ты что, ничего в своей жизни, кроме мороженой рыбы в магазине, не видела?

— В магазине она хоть не шевелится. Вот, опять, смотри!

Мила взвизгнула и отшвырнула от себя и нож, и рыбу. Николай безуспешно пытался убедить ее в том, что вся рыба снулая, кроме того он ее оглушил молотком. Говорил он очень убедительно, но Мила только мотала головой. Мне ничего не оставалось, как снова взяться за нож. Но чистить скользкую почти живую рыбу было ужасно противно, после слов Людмилы каждая рыбина казалась мне живой. Скользкие рыбьи хвосты так и норовили выскользнуть из моих рук, но, упорно сжав губы, я скребла рыбу.

— Дай сюда!

Максим, молча наблюдавший за моими мучениями, внезапно встал со стула, отодвинул меня от стола и, аккуратно забрав нож из моих пальцев, принялся чистить и потрошить улов.

— Ты что это двигаешь меня, как табуретку?

— Голубушка, на тебя смотреть — так проще самому почистить рыбу.

— Да я слова не сказала.

— Вот именно, что не сказала. Стоит бледная, испуганная, руки дрожат, губы сжала так, что они стали белые. А в глазах такой ужас, словно ты не рыбу чистишь, а ждешь нападения из-за угла. Глядя на тебя, чувствуешь себя злодеем, заставившим девочку совершить убийство.

— Максим, ты не прав. Мы с тобой договорились, что заставим наших огородниц самостоятельно приготовить рыбу.

— Максим-то прав, а ты, Николай, вредничаешь.

Мила подхватила Николая под руку и увела его в дом. Я осталась с Максимом и, как заколдованная, смотрела на его ловкие сильные руки, быстро чистящие рыбу. С голодным мурлыканьем ко мне на колени запрыгнул Барон. Я оглянулась. Клякса и Муська сидели по обе стороны моего стула. Мы молча наблюдали за Максимом, я — с восхищением, кошки — с жадностью. Максим, подобно индийскому факиру, в буквальном смысле заворожил публику, я вместе с кошками, не отрываясь, наблюдала за стремительными движениями ножа, следя за ним взглядом, как за дудочкой.

Через несколько минут он отложил в сторону нож, аккуратно собрал газету с рыбьей чешуей и потрохами и выбросил в мусорное ведро. Кошки выразили свое недовольство мяуканьем, а Барон, вскочив, выпустил когти и вцепился в мои колени. Теперь настала моя очередь возмущаться.

— Ты что, не мог не дразнить кошек? Я теперь буду ходить вся исцарапанная.

— Кошкам нельзя есть сырую рыбу, ее надо ошпаривать.

— Барону все можно, у него столько вредности, что его ни одна зараза не возьмет.

— Ты так его не любишь?

— У нас с ним взаимное уважение, мы стараемся не обижать друг друга.

— Ну все, можно готовить рыбу.

— Она мне в рот не полезет, и Миле тоже, могу поручиться.

— Тогда скормим кошкам, — бодрым голосом проговорил Максим.

— Столько усилий, чтобы скормить рыбу кошкам? Тогда зачем ездить на рыбалку? Вставать приходится рано, сидеть нужно на холоде и в сырости, потом чистить эту пахнущую рыбу, а в результате после всего этого — накормить кошек?

— Рыбалка — это состояние души. Рыбалка — это стремление соединиться с природой и найти умиротворение и покой.

— И непродуктивно потерять уйму времени.

— Саша, ты стала слишком прагматичной.

— Защита диплома меня испортила, я слишком долго планировала и экономила свое свободное время, поэтому не могла позволить себе тратить его ради собственного удовольствия.

— Но теперь ты можешь себе это позволить.

— Нужно привыкнуть.

— Саша, ты консерватор.

— Только не надо вешать на нас с Сашей ярлыки из-за того, что мы другие, и не переносим запаха сырой рыбы.

Мила вместе с Николаем вышли на веранду, Николай нес в руках скатерть, тарелки и приборы.

— Мила, можешь ее готовить. Добрый Максим ее всю почистил и даже кошек не угостил.

— Кошкам нельзя давать сырую рыбу, — монотонным голосом произнесла Мила, явно кого-то копируя.

— Вот почему все знают, а я, как всегда, не в курсе?

— Просто у тебя не было трех голодных громко орущих кошек и очень опытного начальника. Он меня и научил искусству общения с домашними животными.

— Что-то я не помню, чтобы ты умело обращалась с Бароном, когда мы с тобой познакомились.

— Просто, поначалу я оказалась несостоятельной в качестве кошачьей хозяйки.

— Смешно, но мы уже можем подводить итоги и вспоминать.

— И делиться опытом!

— С кем?

— Ну, не знаю… с начальником, например.

— Мила, ты это серьезно? Нашего начальника, по-моему, ничему нельзя научить: он слишком много знает.

— Кто слишком много знает? — Николай с Максимом вытащили на веранду стол и застелили его скатертью. Мила стала помогать им накрывать на стол.

— Наш начальник.

— А тебя это угнетает?

— Нет, что ты! Конечно, восхищает.

— Вы уже решили, что будете готовить из нашей рыбы?

— Насколько я поняла, Николай, ее собирались сварить нашим кошкам.

— Что?!

— Мила, вот видишь, хоть один человек искренне переживает за судьбу злосчастной рыбы. Николай, вот ты мне ответь, зачем ты ездишь на рыбалку и зачем она тебе?

— Рыбалка — это отдых.

— От чего?

— От стресса.

— Мне кажется, что скорее стресс можно получить, когда насаживаешь несчастного извивающегося червяка на крючок, стоишь в холодной воде, а потом вытаскиваешь из нее ошалевшую рыбешку, ничего не подозревающую о своей дальнейшей судьбе.

— Саша, в нашей жизни, к сожалению, нельзя добиться того, чтобы одновременно всем было хорошо.

— Ты сейчас будешь убеждать меня в том, что в мире нет совершенства?

Мы весело смеялись с Николаем. Наш шуточный спор закончился тем, что мы заключили соглашение — я жарю рыбу, а Николай обещает до конца сезона не привозить ее и не заставлять Милу и меня ее готовить. Вооружившись ножом и сковородкой, я ушла на кухню. Николай вызвался помочь мне. Его помощь выразилась в том, что он рассказывал мне смешные истории, случившиеся с ним во время многочисленных рыбалок. Я хохотала до слез. Самое удивительное, что при этом нам чудом удалось не сжечь рыбу. Николай в нужное время хлопал меня по плечу и указывал на сковородку. Если же я была не в состоянии разогнуться от очередного приступа смеха, то он ловко выхватывал из моих рук лопаточку и сам переворачивал рыбу на сковородке.

Несколько раз на кухню приходила Мила, молча брала что-нибудь из шкафа и уносила на веранду. Пару раз появился Максим, мрачно на нас глянул и удалился на веранду. Даже спиной я чувствовала его осуждающий взгляд, но в меня словно бес вселился, меня просто трясло от веселья, словно я опьянела от смеха.

Наконец, рыба была пожарена, и мы сели за стол на веранде. Но уже через несколько минут стало ясно, что милого застолья у нас на этот раз не получится. Обстановка была какой-то натянутой, хотя все старались поддерживать беседу. Даже вкусная еда, приготовленная Милой, не спасла положения. Мужчины набросились поначалу на еду, но когда первый голод был утолен, Максим принялся лениво ковырять в тарелке, бросая на меня мрачные взгляды. Мила молчала и посматривала по сторонам. Некоторое время мы с Николаем пытались расшевелить компанию, но то ли иссяк его запас анекдотов, то ли усталость дала о себе знать. Короче, вскоре Николай замолчал тоже.

— Ну, что, мужчины, наелись? — прервала затянувшееся молчание Мила. — Идите-ка лучше спать, послеобеденный сон очень полезен, а вы сегодня рано встали.

Николай поднялся, с хрустом потянулся, посмотрел на меня и подмигнул мне, улыбаясь краешком рта.

— Максим, пошли ко мне. У меня дом пустой, тишина, аж в ушах звенит. А тут милые наши дамы и их назойливые коты тебе толком поспать не дадут, будут болтать и мяукать, мять косточки всем знакомым и выпрашивать рыбу.

Мы с Милой возмущенно хмыкнули. Мила стала шутливо препираться с Николаем. Я подняла глаза и в буквальном смысле поперхнулась под тяжелым осуждающим взглядом Максима. Вскочив со стула, стала лихорадочно собирать тарелки и носить их на кухню. Кухня казалась мне наиболее безопасным местом. Я поставила греть воду на плиту и решила, что лучше подожду на кухне, пока она согреется. Выходить на веранду мне очень не хотелось. На мое счастье, вода согрелась довольно быстро, налив ее в тазик, я опустила в него тарелки и брызнула несколько капель моющего средства для мытья посуды из большого пластикового флакона. В этот момент сильная рука схватила меня за локоть и грубо развернула к себе. Мои пальцы инстинктивно сжались, и из узкого горлышка флакона вырвались крохотные радужные мыльные пузырьки и устремились вверх. Один из них запутался в волосах Максима, другой чуть не сел ему на нос. Я глупо хихикнула, но Максим не был расположен к веселью. Он еще крепче сжал мою руку и, яростно сверкая глазами, буквально подтащил меня к плите. Теперь мы стояли далеко от окна, и с веранды нас было не видно.

— Я думал, что у тебя хватит совести не кокетничать с Николаем.

— Я кокетничаю? Да как тебе не стыдно!

— Мне стыдно? Ты бессовестная, лживая…

— Ну, скажи, скажи. Так кто я?

Максим сжал губы, было видно, как у него на скулах ходят желваки, а на шее пульсирует вена. В таком гневе я его еще не видела. Даже в ту страшную ночь, когда меня били около его гаража, он умудрился сохранить хладнокровие.

— Лучше замолчи!

— Да что я такого сделала?

— Не понимаешь? Оставь Николая в покое. Он не для тебя. Разве ты не видишь, что он и… Что с тобой говорить! Ты же только назло все сделаешь.

— Максим, ты скоро? Пошли спать. Мила дала для тебя плед — раздался с улицы голос Николая. Максим бросил еще один свирепый взгляд в мою сторону, нервно сглотнул и совершенно спокойным голосом ответил, чуть повернув голову назад: «Сейчас иду». Еще раз мрачно посмотрел на меня, как к полу припечатал, повернулся и вышел.

Глава 16

Что же я такого сделала? Почему он на меня набросился, как сумасшедший? У меня и в мыслях не было завлекать Николая. Это же просто смешно. Мы только смеялись. А со стороны это выглядело, как будто я его… Ой, неужели Мила подумала также? Вот ужас! Нет, этого не может быть. Это глупость. Она же разумная женщина, она не должна так считать.

Усилием воли я заставила себя домыть тарелки, хотя мне хотелось все бросить и бежать на поиски Милы. Меня охватила настоящая паника. Нет, так нельзя, нужно спокойно обо всем подумать. Если Мила на меня обиделась, я дам ей остыть и пойду извинюсь перед ней. Как хорошо, что тарелок было совсем немного; моего терпения едва хватило на то, чтобы торопливо побросать их в сушилку и вылить воду из тазика в раковину. Вытерев мокрые руки, я потерла виски и попыталась успокоиться. Ведь ничего не случилось, это простое недоразумение. Мы поговорим, и все разрешится само собой.

Я осторожно вышла на веранду, Мила сидела в кресле-качалке спиной ко мне. В одних из наших первых приездов на дачу весной мы нашли это кресло в сарае, оно было совсем поломанное. Видимо, Николаю удалось отремонтировать его, как он и обещал.

— Ты не боишься упасть?

Мила повернулась ко мне. Ее глаза были скрыты за темными солнечными очками, и их выражение мне не удалось разглядеть.

— Нет, Николай только вчера его принес, ремонтировал его почти неделю и, как видишь, собрал.

— Он молодец, трудолюбивый.

— Да.

— Ты обиделась на меня?

— За что?

— Ну, он рассказывал мне анекдоты, я смеялась.

— А почему я должна была обидеться? Он имел полное право делать это. Ты говоришь глупости.

— Правда? Тогда я пойду полоть грядки.

Я вооружилась маленькой тяпкой и отправилась на огород. Проработала там несколько часов, солнце уже стало садиться, заметно похолодало и подул ветер. Раньше борьба с сорняками приносила мне удовлетворение, но сегодня не было покоя в моей душе. И зачем я вообще приехала сюда? Как было все хорошо, пока Мила не завела свой утренний разговор. И кто был прав? Конечно, я. Если бы у него было ко мне хоть чувство справедливости, разве он бы на меня так набросился? Что я такого сделала? Только немного посмеялась вместе с Николаем. Кто ему мешал к нам присоединиться? Нет, он обвинил меня совершенно незаслуженно. А, может быть, он все-таки прав? Значит, я виновата? Сама спровоцировала Николая. Со стороны это выглядело, словно я вешаюсь на Николая. Тогда я очень обидела Милу, и Максим прав, мне нет прощения. Но я же не хотела! Я не нарочно! Почему так получается, что я обижаю близких мне людей? Я только вред всем приношу. Мне нужно уехать, и немедленно! Пока что-нибудь не случилось.

Мила поливала огурцы в теплице, что-то негромко напевала, изредка наклонялась и завивала огуречные усы на натянутые в парнике веревки. «И этого безобидного человека, от которого я только добро и видела, я же и обидела! Как стыдно!»

Мила с удивлением на меня смотрела, пока я путано пыталась объяснить причину моего скоропалительного отъезда. Она попыталась меня отговорить, но я упорно стояла на своем. Поднявшись в свою комнату, торопливо покидала вещи в рюкзак и переоделась.

— Саша, скоро дождик начнется. Смотри, какие тучи! И ветер дует.

— Перестань. Не сахарная, не растаю. Ты не волнуйся, мне действительно нужно ехать.

— Подожди, я пойду разбужу наших сонь. Они тебя довезут хотя бы до станции.

— Не надо. Я сама автобусом доберусь.

— Ты можешь сейчас не уехать сама. Теперь часто автобусы отменяют, особенно по вечерам. Сегодня суббота…

— Не волнуйся, я уеду. Ну, я пошла.

Торопливо поцеловав Милу на прощание, я вышла на дорогу и пошла в сторону города. Конечно, я совершила большую глупость.

Нужно было наплевать на слова Максима, подняться к себе в комнату и не обращать ни на что внимание. С другой стороны, почему я должна была сидеть целый вечер в комнате и носа не высовывать? Что я такого совершила? Просто попала под плохое настроение начальника. Это мое единственное преступление. Нужно было его отправить куда-нибудь. Но дело сделано, и возвращаться на дачу мне совсем не хотелось. В субботний вечер было просто неумно возвращаться в Москву, и, похоже, что подобную глупость совершила только я. На электричку по темным улицам мне идти не хотелось, я пошла в сторону автобусной остановки. Мила, как всегда, оказалась права: на остановке никого не было, и висело объявление об отмене последнего рейса автобуса на Москву. Вот незадача! Придется ловить попутную машину. Только бы дождь не пошел. В ответ на мои мысли дождь не пошел, он просто хлынул. Я торопливо спряталась под навес, но это не помогло. Дождь был такой сильный и косой, что я намокла буквально через несколько минут.

Надо же, всего только восьмой час, а потемнело, словно уже ночь наступила. Только бы грозы не было. Ну, понятно. Стоило мне подумать о грозе, как небо надвое было расколото огромной молнией, почти в то же мгновение раздался совершенно жуткий удар грома. Даже природа против меня. За что мне такое? Хотя, что винить судьбу? Сама виновата, нужно было остаться на даче, тогда бы не стояла одна-одинешенька под холодным дождем и не мерзла. Никто не хочет в такую погоду никуда ехать. Целый город сидит по домам и смотрит телевизоры. Одна я тут под дождем, как мокрая бездомная кошка. Нужно выйти на шоссе за городом, может быть там удастся поймать машину.

Я закинула сумку на плечо, сжалась в комочек, втянула голову в плечи и храбро шагнула под дождь. Идти под дождем оказалось ненамного холоднее, чем стоять на продуваемой ветром остановке. Я старалась не обращать внимания на воду, хлюпавшую в кроссовках, на ставшие ужасно тяжелыми мокрые джинсы. Почему я не взяла с собой свитер? Хотя сейчас от него было бы мало толку, он промок бы за минуту. Нужно думать о чем-нибудь приятном. В конце концов дождь — это даже приятно. Ага, когда сидишь в теплой комнате, а не шлепаешь в скользких кроссовках по мокрой дороге.

Мне оставалось дойти до шоссе всего с километр, когда сзади меня вспыхнули фары автомобиля, вывернувшего из-за поворота. Кто-то едет. Машина остановилась сзади меня, осветив меня ярким светом фар. Я обернулась, но ничего не смогла рассмотреть, ослепленная бьющими в глаза огнями, кроме мелких струек дождя, мелькавших на свету. Где-то совсем рядом сверкнула молния и раздался оглушительный удар грома. Молния на мгновение ярко осветила силуэт автомобиля и открытую для меня переднюю дверь. На секунду я заколебалась, неуверенно двинулась к машине и снова остановилась в нерешительности.

— Что ты стоишь? Иди сюда, идиотка!

При звуках знакомого голоса мои сомнения разом исчезли, я резко развернулась и пошла прочь от машины. Но не успела я сделать и трех шагов, как сильная мужская рука схватила меня и поволокла назад. Мои ноги разъезжались, мокрые подошвы скользили по асфальту, еще одно мгновение и я была небрежно засунута в машину. В самый последний момент мою голову резко нагнули, чтобы я не ударилась о крышу машины. Так преступников сажают в машину бравые оперативники, по крайней мере, так показывают по телевизору в хронике.

— Угомонилась? Что ты молчишь? Хватит реветь, раньше нужно было думать.

— Я н-не р-реву, эт-то вода с головы капает.

— Понятно.

Максим рывком развернул машину на мокрой дороге и резко тронул с места. Он вел машину так, словно за нами гнались, через несколько минут машина уже затряслась по ухабам улицы, на которой стояла Людмилина дача. Мы остановились перед домом, свет в нем был потушен. Максим вышел из машины, набросив на голову куртку. Мне было приказано оставаться на месте и не двигаться. Последнее выполнить было довольно затруднительно, так как меня стала бить крупная дрожь. Через несколько минут он вернулся, держа в руках куртку и плед, взятый из кресла на веранде. Мою сумку он небрежно забрал с моих колен и швырнул на заднее сиденье, а плед протянул мне.

— Прикройся. Куда?! Разденься сначала.

— Не буду.

— Я сейчас тебе поговорю. Ну-ка быстро делай, что тебе говорят.

Он бесцеремонно рывком помог мне стащить мокрую рубашку, потом потребовал, чтобы я сняла джинсы и кроссовки. Швырнул мою одежду на заднее сиденье, отвернулся от меня и завел мотор.

— В доме никого нет?

— Нет.

— Мила обычно оставляет ключ за наличником окна на веранде. Можно посмотреть.

— Я не привык мешать людям, когда им хорошо. Мы едем в Москву.

Я не возражала, только потеплее укуталась в плед. Согреться мне никак не удавалось. Ехать под дождем по мокрому шоссе на большой скорости — удовольствие не из приятных. Максим вцепился в руль, ноги его слились с педалями машины. Казалось, свою злость он вымещает на этой покрытой водой дороге. Мне стало немного страшно, я забилась в уголок машины и незаметно для себя заснула. Проснулась я от толчка в бок.

— Просыпайся, приехали. Тебя сегодня вечером не ждут, надо думать?

— Нет, а что?

— Тогда переночуешь у меня, завтра утром отвезу тебя домой. Нечего на ночь глядя людей будить. Твои уже, наверное, спят давным-давно.

— Может быть ты спросишь и мое мнение на этот счет?

— И не подумаю, я слишком устал сегодня, чтобы устраивать дискуссии.

— Ты же спал после рыбалки.

— Если бы я только мог заснуть.

Я наклонилась, поискала и с трудом натянула на ноги мокрые кроссовки.

— Дай мне мою одежду.

— Зачем?

— Я не могу дотянуться.

— Завернись, как следует, в одеяло, оно, по крайней мере, сухое.

— Я что, по-твоему, папуаска?

— Ну, я же тебе не в листья предлагаю завернуться, а в одеяло. На, возьми ключи, я скоро, только поставлю машину в гараж.

— А как же я? Если меня здесь кто-нибудь увидит?

— Тебя это очень волнует? В таком случае, иди быстрее открывай квартиру. Дверь не захлопывай, я скоро.

У меня не было сил, чтобы высказывать свое возмущение такой бесцеремонностью, холодный ветер задувал под одеяло, как ни старалась я плотно в него завернуться. Максим вложил мне в руки мои мокрые вещи и сумку и снова сел в машину, а я проскользнула в подъезд и на цыпочках пошла к лифту. Если мне повезет, то я не наткнусь на какого-нибудь жильца дома, собравшегося выгулять своего четвероногого друга перед сном. Мне повезло, в подъезде никого не было. Немного повозившись с замком, я открыла его и вошла в квартиру. Нашла выключатель на стене и включила свет в коридоре. Через несколько минут негромко хлопнула дверь лифта на площадке, и в квартиру вошел Максим.

— Что ты стоишь? Неужели нельзя было сообразить пойти наполнить ванну горячей водой? Что ты стоишь в коридоре? Иди в ванную, да долго там не засиживайся, а то заснешь.

— Почему ты так со мной разговариваешь?

— Ты считаешь, что заслуживаешь лучшего?

— Ты грубиян.

— Возможно. А теперь иди в душ, я тоже хочу помыться. Шагай, я тебе сказал.

Не слушая моих возражений, Максим подтолкнул меня к ванной и закрыл за мной дверь. Видимо, мне стоило поблагодарить его за то, что он включил в ванной свет, а не заставил меня мыться в темноте. Когда я вышла из ванной, мне был предложен горячий чай, в который Максим на моих глазах добавил немного коньяка из только что откупоренной бутылки. Когда же я попыталась отказаться, то мне было сказано, что в таком случае чай будет вылит мне за шиворот. Моя одежда была повешена на кухне на веревке. Взамен ее мне предложили надеть спортивный костюм, разумеется, он оказался мне велик, но выбирать не приходилось.

— Укладывайся, я уже постелил кровать, — сказал мне хозяин и отправился в ванную мыться.

С момента моего последнего визита там мало что изменилось. Как и тогда, в комнате была только одна кровать. В неярком свете торшера на полках поблескивали камни. Под резкими порывами ветра чуть поскрипывала открытая форточка и колыхалась штора. По ногам тянуло холодным воздухом, мне опять стало холодно. Вытащив из своей сумки чуть влажную ночную рубашку, я натянула ее на себя и, поеживаясь, быстро нырнула под одеяло. Накрылась с головой, отвернулась к стене, подтянула ноги к груди и обхватила себя руками, тщетно пытаясь согреться. В ванной смолк шум воды, через несколько минут открылась дверь, щелкнул выключатель.

— Что ты собираешься делать? — спросила я, почувствовав, что пружины дивана чуть скрипнули и прогнулись.

— Не задавай глупых вопросов. Я ложусь спать. Да не дергайся ты. Диван достаточно широкий, я лягу с краю и прикроюсь пледом, места хватит. Спи.

Диван подо мной снова дрогнул, это Максим дотянулся до торшера и выключил свет. Комната погрузилась в полную темноту, стало совсем тихо, только шумел дождь за окном. Я настороженно прислушивалась, за моей спиной не было слышно ни звука.

— Ну я же просил тебя погреться в душе, не могла воду включить погорячее? Ты дрожишь так, что диван вибрирует, — недовольный снисходительный голос прозвучал у меня над ухом. — Да не дергайся ты так, ничего я тебе не сделал, только краешком пледа прикрыл. Что ты с головой одеялом укрылась? Страшно стало?

— Меня трясет, пытаюсь согреться.

С тихим стоном Максим повернулся ко мне лицом и вместе с одеялом притянул меня к себе. Его рука так и осталась лежать поверх одеяла на моем плече. Потом край одеяла сполз с моего лица, и рука стала трогать мои волосы, погладила лоб и переместилась к носу. Чуть шершавые наощупь пальцы старательно обследовали мой нос.

— Что ты делаешь? — недовольно фыркнула я.

— Не смейся ничего смешного нет, просто я проверяю, теплый ли у тебя нос.

— Так проверяют нос собакам.

— И еще маленьким детям.

— Я уже не ребенок.

— Иногда ты ведешь себя хуже ребенка. Зачем, спрашивается, ты сегодня отправилась в дождь, на ночь глядя, в Москву?

— Когда я уходила, дождя не было.

— Можно было предположить, что он вот-вот пойдет. Глупая ты.

Подобное заявление меня возмутило, но тепло, исходившее от Максима, почти согрело мне спину, и дрожь стала проходить. Спорить мне не хотелось. Видимо, несвойственное мне молчание было воспринято с удивлением, и рука продолжала свой путь, легонько погладила меня по бровям, натолкнулась на мои моргающие ресницы.

— Ты не спишь?

Как мне было заснуть, когда теплая большая и неожиданно ласковая рука кончиками пальцев стала осторожно гладить мне брови, убрали с лица непослушные взлохмаченные пряди волос, аккуратно заправили их за ухо и стали осторожно теребить и поглаживать мочку уха. Потом пальцы продолжили свое путешествие к моему подбородку, а осиротевшему уху стало очень холодно, я невольно поежилась. И как по мановению волшебной палочки, мне сразу стало тепло, теплые нежные губы стали согревать меня. Максим лицом зарылся в мои еще не до конца просохшие волосы и стал своим дыханием согревать их. Его руки гладили мой подбородок, обследовали шею и ключицы, руки и плечи. Одна рука робко скользнула под одеяло и стала поглаживать мне шею и судорожно сжатые плечи. Волшебные руки дарили мне тепло и покой, снимали усталость и напряжение. Вот любопытная рука нашла под одеялом мои пальцы, сжатые в кулак, и начала осторожно их поглаживать и разжимать. Указательный палец прошелся по краю моей ладони, как бы очерчивая ее. В детстве я часто прикладывала руку к листку бумаги и обводила свою ладонь цветным карандашом и рисовала на пальцах красивые яркие ногти и кольца, как у взрослых тетей.

Каждое прикосновение рук дарило мне тепло и ласку и рождало во мне совершенно непонятное чувство. Губы скользнули чуть ниже и поцеловали шею. Сладкая дрожь пробежала по мне. Кончик языка пришел на место губ и стал изучать каждый изгиб ушной раковины, спускаясь все глубже и глубже. Мое тело, разбуженное умелыми руками, словно пробудилось ото сна и стало жить своей собственной жизнью. Оно не подчинялось мне, оно жило помимо моей воли, стремилось навстречу рукам, дарящим наслаждение. Я вдруг услышала свой отдаленный глухой стон, но не боли, а незнакомого наслаждения.

Максим приподнялся, повернул меня на спину и еще теснее прижал к себе. Его губы спустились к подбородку, поцеловали шею и стали спускаться все ниже. Я обиженно застонала, он понял мое желание, его язык снова вернулся к моему уху, зубы стали нежно покусывать мочку, волна наслаждения подхватила меня. Мое тело выгнулось, резким движением руки я задела локоть Максима, он на секунду потерял равновесие и опустился на меня всей тяжестью своего сильного тела. Широкие мужские плечи опустились на меня и с силой вдавили меня в диван. Во мне поднялась и захлестнула меня волна уже давно забытого кошмара. Меня охватил ужас, я забилась и закричала в сильных мужских руках, пытаясь освободиться. Я задыхалась от страха. В одно мгновение Максим скатился с меня, вспыхнул свет. Забившись в угол дивана, я судорожно прижимала к себе простыню.

— Саша, Саша, что с тобой? Что случилось? — он протянул ко мне руку. Увидев протянутую ко мне руку, я вздрогнула, как от удара.

— Успокойся, чего ты испугалась? Я же тебя не обижу.

Звук низкого, но такого ласкового голоса привел меня в чувство. Ужас отступил, я узнала Максима, и на место испугу пришли судорожные рыдания. Максим осторожно погладил меня по голове, словно боялся испугать ненароком, мне стало так стыдно, и безудержным потоком хлынули слезы.

— Саша, не плачь, не надо плакать. Ну иди ко мне на руки, иди.

Он подхватил меня на руки вместе с одеялом и стал носить по комнате, тихонько что-то напевая.

— Смотри, что я тебе сейчас покажу. Смотри, только не надо плакать.

Максим посадил меня в кресло и подошел к полке, что-то взял и поставил на пол передо мной. Из-за спины Максима мне не было видно, что он делает, и я невольно вытянула шею заглядывая ему через плечо.

— Сейчас, сейчас. Ах, ты любопытная, маленькая девчонка! На, смотри!

Максим подошел ко мне и сел рядом со мной на корточки. На полу передо мной стояла маленькая каменная горка с большим каменным шаром наверху. Шар по размеру был чуть меньше теннисного мяча. Максим нажал какую-то кнопку, и вся каменная горка засветилась изнутри теплым желтовато-розовым светом, откуда-то сверху горы полилась вода — и каменный красновато-желтый шар, ставший прозрачным в электрических лучах, засверкал и начал вращаться в струях воды. Я замерла, завороженная необыкновенным зрелищем: сверху горы, где в небольшом углублении вращался в воде камень, каскадом падала вода, орошая россыпь крупных овальной формы сердоликов, лежавших у ее основания. Сама гора как бы светилась изнутри, подсветка давала возможность рассмотреть необычайную красоту полупрозрачных камней, ставших еще более красивыми в струях стекавшей воды.

— Что это? — спросила я, совершенно завороженная увиденной красотой.

— Это мой подарок тебе на окончание института. Все собирался подарить, да случая не представлялось.

— Я не могу это принять, это слишком дорого.

— Я сделал это своими руками, если ты не примешь, то разобью.

Максим стремительно поднялся.

— Нет, не делай этого!

— Ты примешь мой подарок?

— Да-да!

— Хорошо, успокойся. А теперь расскажи мне, что с тобой случилось.

Глава 17

Максим приподнял меня и посадил к себе на колени, закутал в одеяло и стал укачивать, как маленького ребенка.

— Расскажи мне, Саша, мне нужно знать. Просто поделись со мной и не думай ни о чем. Тебе станет легче, если ты расскажешь.

— Нет. Я не могу.

— Нужно избавиться от страхов, которые тебя мучают.

— Ты будешь презирать меня.

— Для тебя так важно мое мнение? Значит наши отношения не безнадежны.

— Ты не будешь даже смотреть в мою сторону, если я все расскажу тебе.

— Никогда, глупенькая моя. Просто поделись со мной своей болью.

— Это противно, мне неприятно вспоминать об этом.

— Нельзя хранить все в себе.

Неужели мне станет легче, если я все расскажу чужому человеку? Хотя какой он чужой? Тем более не хочется, чтобы знакомый мне человек презирал меня. Но искушение было очень велико. Может быть меня, действительно, не будут мучить воспоминания? Я столько времени загоняла их вглубь моей памяти, что порой почти не вспоминаю прошлое, оно приходит ко мне только во сне.

— Когда это случилось?

— Почти три года назад.

Я вздрогнула, так и не поняв сначала: вслух я это сказала или подумала. Рука Максима гладила меня по голове, перебирая спутанные пряди волос. Я сидела, прислонившись щекой к его груди, и слышала, как сильно, ровно бьется его сердце.

— Продолжай, ты уже начала избавляться от своего страха. Вспоминать это совсем не страшно. Говори.

Тихий спокойный голос Максима, словно загипнотизировал меня. Он взял меня за руку, осторожно разжал мои пальцы, погладил ладонь и крепко обхватил. Мои тревоги и страхи ушли прочь, мне стало легко и свободно, словно через его руку перелилась в мое тело та необходимая мне сила и решительность.

— Я вернулась из института счастливая и довольная после успешной сдачи последнего экзамена, был закончен второй курс. Я была счастлива и беззаботна. Дома никого не было, мама и бабка уехали на рынок за продуктами. Найдя в холодильнике еду, стала разогревать себе обед. Хлопнула входная дверь, я выглянула из кухни, но это была не мама, с которой мне так хотелось поделиться свей радостью. Это был пьяный отец, в то время он уже пил постоянно, и не было и дня, чтобы он не приходил домой пьяным. Он был мне противен, и я старалась поменьше с ним общаться. Меня раздражала мамина терпимость к его постоянному пьянству. Когда он был пьян, то выглядел счастливым и довольным, а когда не добирал нужную дозу, то винил судьбу и все жаловался, что его никто не понимает. Его пьяные разглагольствования вызывали у меня отвращение, я уже почти не вспоминала те времена, когда он был хорошим, просто хорошим трезвым отцом. Я не понимала мамину жалость и всепрощение. Мне сразу вспоминался жуткий стыд, который я испытала, когда вела домой спотыкающегося отца. Я встретила его во дворе, где я играла с подружками в классики. Он подошел к нам, очень весело поговорил с нами, а потом попытался попрыгать, как и мы, но повалился на землю и упал, глупо улыбаясь. Все кругом засмеялись над ним, а мне было до слез обидно за моего папочку. Я попыталась поднять его своими слабыми ручонками, но мне не удавалось даже приподнять его. Какой-то посторонний мужчина поднял его на ноги, прислонил к забору, обругал незнакомыми мне словами и заспешил на подошедший автобус. Отца качало из стороны в сторону. «Папочка, папочка, только не падай, ты держись за меня», — просила я его. Он почти повис на мне, но я сумела довести его до дома. «Папочка заболел, бабушка», — сообщила я, когда бабка открыла мне дверь. Но бабка только прикрикнула на меня и прогнала меня на улицу, а сердобольные соседки мне все объяснили, что к чему.

С возрастом я научилась не обращать внимание на сплетни и разговоры и просто сочувствующие взгляды соседей, а дома просто старалась избегать отца, да и его особенно не тянуло к общению со мной.

В тот день я просто проигнорировала появление отца, про себя только немного удивившись его раннему появлению. Я торопливо поела, быстро помыла и убрала посуду и уже собиралась тихо проскользнуть к себе в комнату, когда он схватил меня. Он напал на меня из-за спины, обхватил руками и начал целовать слюнявыми губами, шепча: «Тоня, Тонечка!» С пьяных глаз он принял меня за маму. Говорят, в молодости она была очень на меня похожа, вернее, я напоминаю сейчас молодую маму.

— А потом?

— Что было потом? Он повалил меня на пол, стал рвать на груди платье, задирать подол. Я сопротивлялась как могла, но в его слабом, насквозь пропитом теле откуда-то появились силы. С трудом освободив одну руку, я ударила его кулаком по голове и била, била до тех пор, пока он не затих. Кое-как мне удалось выбраться из-под него, отец мешком лежал поперек коридора, из его разбитой губы текла кровь, в кулаке была зажата вырванная прядь моих волос. Руки и лицо у меня были в крови, меня била крупная дрожь, и просто не было сил подняться на ноги. Заскрежетал ключ в замке, и в квартиру вошли мама с бабушкой. Увидев их, я зарыдала в голос, поднялась на ноги и бросилась к ним, но бабка оттолкнула меня, обругала и стала кричать, что я во всем виновата, что все несчастья в доме от нас с мамой, что лучше бы мне было не рождаться на свет. Она долго еще кричала на меня, а мама, моя мама обтирала отца, обнимала его и жалела. Вот тогда я и бросилась на кухню и схватила нож и отрезала себе волосы, по крайней мере никто теперь не сможет схватить меня и вырвать пряди моих волос. К вечеру, когда бабка успокоилась и перестала выкрикивать угрозы в закрытую дверь моей комнаты, а отец громко храпел, лежа на диване, я собрала свои вещи в рюкзак и тихо выскользнула из дома.

— А что было потом?

— Началась моя самостоятельная жизнь: работала, училась. Перешла со следующего семестра на вечерний.

— Как ты жила?

— Сначала было трудно, а потом привыкла. Стала носить джинсы, они давали мне ощущение надежности и защиты, уходя из дома, я не взяла с собой ни одного платья. Научилась обходиться самым необходимым. По крайней мере, смогла выжить и даже окончить институт с твоей помощью.

— А как к тебе относились?

— Как к юродивой, честное слово, на Руси всегда с почтением относились к ненормальным. Для окружающих я всегда была немного чокнутой. Я стала Саней, своим парнем. Сейчас все заняты своими проблемами, и абсолютному большинству глубоко наплевать на тех, кто с ними рядом. Меня считали стильной, не похожей ни на кого. Первое время моя бритая голова вызывала недоумение и удивление, я всем своим видом бросала вызов окружающим, не всем хватало храбрости последовать моему примеру. К чудному привыкают быстро, очень скоро многие девушки стали брить себе головы. Мой стиль поведения был принят, и ко мне не приставали с вопросами.

— Ты совсем не виделась с матерью?

— Не-а. Борька иногда рассказывал. Что ты смотришь? Мы раньше жили с ним в одном дворе, пока он год назад не переехал. Меня и нашли с его помощью, когда отец умер, помнишь? Они своим старым соседям оставили свой адрес.

— Прости меня.

— За что? Мы же с тобой все давно выяснили. Только не надо меня жалеть, все получилось не так уж плохо. Мне привычнее, когда ты меня ругаешь.

— Я тебя ругаю?

— Целыми днями.

— Прости.

— Если еще раз извинишься, я стукну тебя подушкой.

Ни слова не говоря, Максим вскочил с кресла и с размаху бросил меня на диван. От неожиданности я вскрикнула, но сумела-таки дотянуться до подушки и замахнуться, бросать я ее не стала, так как увидела стоящую на полу каменную горку. Вода журчала, поблескивая, вращался камень на ее вершине. Я испугалась, что нечаянно разрушу эту красоту. Максим проследил за моим взглядом и спокойно сел рядом со мной на диван. Мы любовались красотой камней, ставших необычайно яркими в струях воды. Максим легонько обнял меня рукой и я непроизвольно прижалась к его теплому плечу. Мои опасения были напрасны, мой рассказ не вызвал у Максима отвращения ко мне. Мне стало легко и спокойно на душе, словно большая цепь, стягивающая мое сердце, разорвалась, и я стала наконец свободной. Большим пальцем руки Максим легонько поглаживал мое плечо, чуть повернув голову, я наблюдала за его рукой. Что будет, если я поцелую эту руку? Эта совершенно бредовая мысль неожиданно пришла мне в голову. Некоторое время я пыталась бороться со своим желанием, потом мои губы прихватили гладящий меня палец, а зубы слегка его укусили. Максим замер и напрягся.

— Будет очень хорошо, если ты до конца понимаешь, что творишь, — прошептал он и мягко уложил меня на диван.

Я протянула руку к выключателю, но он мягко отстранил ее.

— Не надо, тебе не надо бояться ни света, ни темноты. Смотри мне в глаза.

И его руки снова неторопливо отправились в путешествие по моему телу, дарящее мне новые ощущения и радость. Максим, словно музыкант, своими прикосновениями заставлял петь мое тело. Эта музыка движений переполняла меня, я задыхалась, не могла понять, что со мной происходит, пока не догадалась, что мне нужно поделиться своим восторгом и счастьем. Мои руки поднялись и обняли склонившегося надо мной мужчину. Я должна была тоже дарить ему счастье. Мои руки скользнули по ткани, и все во мне возмутилось. Нет! Во мне проснулось первобытное желание вернуться к естеству, одежда скрывала гладкую кожу и сильные мышцы. Рывками я стала снимать с него одежду. Два обнаженных тела коснулись друг друга, словно упругие капельки ртути слились вместе, соединенные взаимным притяжением. Забытое ощущение покоя охватило меня.

— Как долго я тебя искала…

— … блуждая впотьмах в холод и непогоду.

— Откуда ты знаешь, о чем я подумала?

— Я чувствую это.

Я хотела еще что-то спросить, но его губы закрыли мой рот, а его полуприкрытые глаза были так близко, но я не могла увидеть их выражение. Максим тесно прижался ко мне, но это не привело меня в ужас, а вызвало ответное желание раствориться в нем, принадлежать ему до конца. С ним мне уже ничего не было страшно. Мое тело выгибалось ему навстречу, требуя еще большего наслаждения.

Резкая боль заставила меня вскрикнуть от изумления и обиды. Это напоминало неожиданное предательство, ведь было же так хорошо. Почему же теперь так больно? Максим замер, словно моя боль передалась ему и ушла без следа, растворившись в его могучем теле. Глаза его потемнели и сузились. Мне стало страшно, таким незнакомым и отрешенным стал вдруг его взгляд. Мое тело робко двинулось ему навстречу, он ответил мне, и вскоре все вокруг закружилось в сказочном танце.

Опустошенная, обессиленная и в то же время наполненная новыми ощущениями, почувствовавшая радость освобождения и полета, я медленно приходила в себя. Наконец, мне захотелось открыть глаза, Максим лежал, опираясь на локоть, с тревогой глядя на меня, другая его рука покоилась на моем бедре.

— Почему ты молчишь? — пальцем я обвела контур его губ, как бы снимая с них заклятие.

— Почему ты не сказала?

— А что ты ожидал? Если я жила, как бродяжка, то и вела себя как…

— Молчи, — рука Максима зажала мне рот, не давая вымолвить то страшное слово, которым однажды уже наградила меня бабка. Яростно мотнув головой, я оттолкнула его руку.

— Если бы он тогда сделал бы со мной что-нибудь, я бы руки на себя наложила.

— Ой, какая ты у меня дурочка! Почему ты каждый раз заставляешь чувствовать меня подлецом?

— Почему? Ты жалеешь о том, что было?

— Конечно нет, просто опять я грубо с тобой обошелся, сделал тебе больно, а нужно было быть более нежным с тобой. Я не имел право так с тобой поступать, ты заслуживаешь большего.

— Я уже вправе решать это сама. Я хотела этого, все, что у меня было, я отдала тебе по своей воле.

— Прости меня.

Максим встал, принес из ванной свой халат, помог его одеть. Пока я принимала душ, он сменил постельное белье, вошел в ванную, вытер меня, как маленького ребенка полотенцем, и отнес в кровать, укутал меня одеялом и осторожно лег рядом, потушив свет.

Уже засыпая, я подумала, что шум дождя за окном звучит даже приятно, когда тебя согревает дыхание большого надежного человека.

Глава 18

Мне было тепло и так спокойно, я потянулась и открыла глаза. Максим лежал на боку, опираясь на локоть, и внимательно меня рассматривал.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ты забыл сказать: «С добрым утром!»

— Я задал тебе вопрос.

— Ого! По-моему, ты забыл, что начальником ты станешь только завтра. Ты что, всю ночь не спал, все на меня смотрел?

— Саша!

— Я хорошо себя чувствую. А почему ты сказал вчера, что я заставляю тебя быть подлецом?

— Я чувствую себя подлецом, потому что постоянно причиняю тебе боль.

— Но мы, по-моему, вчера все уже выяснили.

— Я имел ввиду нашу первую встречу.

— А как ты тогда догадался, что я — женщина?

— Девушка. Ты дралась с Семеном уж очень по-женски, дралась, как кошка, когтями.

— Ну, ободрала я его тогда порядком.

— А когда он повалил тебя на землю, ты сжалась, как маленькая девочка.

— Семен был на меня очень зол.

— Оставь в покое Семена. Нам нужно решить несколько вопросов.

— Повторяю, начальником моим ты станешь только завтра, нечего сбиваться на официальный тон.

— Саша, я говорю совершенно серьезно.

— Разумеется.

— Выходи за меня замуж.

— А поутру они проснулись. С чего это ты?

— Саша, прекрати немедленно, иначе я…

— Что ты? Ну что ты мне можешь сделать?

— Хорошо, завтра мы едем подавать заявление.

— Ты с ума сошел.

— Я это сделал уже давно, с того самого дня, как тебя увидел.

— Послушай, ты же попрощался со мной тогда.

— Когда?

— Когда пел мне романсы у Милы на даче.

— Я потерял всякую надежду завоевать тебя, кроме того, я думал, что между тобой и Борисом что-то есть. Мне и в голову не могло прийти, что ты меня когда-нибудь простишь.

— Тебя трудно понять и с тобой трудно спорить. Ведь я разбила твой гараж.

— При чем тут гараж, чудачка! Ты разбила мое сердце.

— Правда? А как же гараж?

Максим застонал, перевернулся на спину и закинул руки за голову.

— Тебя там и рядом не было, я это понял в первую минуту. Ты была растеряна и озлоблена, но совершенно не чувствовала себя виноватой.

— Тогда зачем тебе нужно было устраивать весь этот спектакль?

— Просто я посмотрел в твои глаза и понял, что пропал, что пропаду совсем, если каждый день не буду видеть тебя рядом.

— Ты хочешь сказать, что все это решил уже тогда, в самую первую минуту?

— Нет, поначалу мне было просто тебя жалко.

— Все ясно, дед Мазай. Ты уверен, что не ошибаешься на мой счет?

— Абсолютно. Кроме того, потом ко мне приходил Борис и приносил деньги. Он сказал мне, что ты не простишь его, пока он не возместит мне материальный ущерб.

— А ты?

— Отправил его вместе с деньгами и заявил, что прощаю все долги.

— Почему ты мне ничего не сказал?

— Чтобы отдать тебя ему своими руками? Это было сильнее меня. Расстаться с тобой мне было не по силам. Лучше не спорь со мной, а выходи за меня замуж.

— Меня съест все женское население Центра лицензирования.

Максим удивленно вскинул брови и посмотрел на меня.

— Только не делай такое удивленное лицо, они все в тебя влюблены, включая Веру Петровну.

— Да у нее же внуки!

— Вот-вот, она тебя и прочит в мужья для своих внучек.

— Хватит язвить. Я так и не услышал от тебя вразумительного ответа.

— А если его у меня до сих пор нет?

— Тогда мы здесь останемся до тех пор, пока он у тебя не появится.

— Очень заманчивая перспектива. Пожалуй стоит подумать над твоей угрозой.

Вечером Максим все-таки отвез меня домой, а на следующее утро я пришла на работу. Прошла еще одна суматошная неделя, снова наступил понедельник, я вошла в свою комнату и увидела там сонную Милу.

— Привет, отпускница! Как там твои огурцы поживают после дождя?

— Глупая, дождь лил только в прошлое воскресенье и понедельник, а потом, они же в парниках. Их приходится поливать каждый день.

— Как поживают кошки?

— Оставила их на даче. Они растопили суровое сердце соседки тем, что передавили почти всех мышей в округе. Она взяла их на постой до осени. Старушку мыши совсем затерроризировали в начале лета, только теперь она вздохнула свободно. Саша, ты прекрасно выглядишь. Как твои дела?

— Кажется, я скоро выхожу замуж.

— Как, уже?

— Что — «уже»? Как понимать твое «уже»?

— Неужели сработало?

— Может быть ты все-таки спросишь, за кого я выхожу замуж?

— Как за кого? Разумеется, за Максима. За кого ты еще можешь выйти? Только мы и не надеялись, что так быстро получится.

— Мила!

— Мы договорились, что Николай с тобой будет заигрывать, я ему подыграю, чтобы вызвать ревность Максима. Сама видишь — сработало.

— Как тебе не стыдно! Вы не подумали, что он мог меня убить ни за что.

— Ну, не убил же? Он человек разумный, хотя допускаю, некоторый риск в этом был. Давай рассказывай!

— Мы ездили ко мне домой, говорили с мамой. Максим настаивает на свадьбе. Я хотела подождать, из-за смерти отца, ведь мало времени еще прошло, а мама заявила, что ждать нечего. Она так и сказала, что жизнь продолжается. Под конец и бабка была не против.

— Саша, как я за вас рада! Когда свадьба?

— Через месяц. Мне до сих пор не верится.

— Ой, как здорово! Подожди, мне нужно позвонить в одно место, а потом мы с тобой все обсудим во всех деталях.

Мила позвонила какой-то Ольге Николаевне, договорилась с ней о встрече в конце дня. Потом Мила с головой погрузилась в работу, но во время обеда и нашего традиционного чаепития мы вдоволь наговорились.

На следующий день опять была дождливая погода, я пришла на работу в хлюпающих от воды туфлях, недовольная и рассерженная на весь мир.

— Мила, куда ты свой зонт поставила?

— В кабинете Максима, его сегодня до обеда не будет, он звонил.

— Пойду поставлю туда же.

Я кое-как причесала намокшие от дождя волосы, отпечатала пару документов, разобрала почту и внезапно поразилась необычной тишине. Мила молча сидела, глядя в окно, заливаемое струями дождя. Раздался звонок, Мила сняла трубку.

— Да, это я, Ольга Николаевна. Ну что?.. Правда?!. Хорошо, хорошо, я обязательно приеду завтра. Не беспокойся, я же все понимаю.

Людмила положила трубку и внезапно заплакала. Я бросилась к ней, принесла воды, стала успокаивать ее, гладить по плечам. Когда рыдания понемногу стихли, я повернула ее к себе лицом, вытерла слезы.

— Успокоилась? Давай, рассказывай, безвыходных ситуаций не бывает.

— Саша, я беременна. Я вчера ходила к врачу, которая меня лечила в свое время, она мне это сказала. Я даже не поверила, а сегодня я сдала анализ, она мне позвонила сообщить о результате.

— А что она тогда тебя пугала по телефону?

— Говорила, что мне нужно будет постоянно наблюдаться у врачей и следить за собой.

— Так чего же ты плачешь, дуреха?

— Просто мне до сих пор не верится.

— И что теперь?

— Не знаю.

— Чего ты не знаешь? Оставлять его или нет?

— Что ты говоришь! — Мила инстинктивно обхватила живот руками. — Это же мой ребенок!

— Понятно. А кто же его отец? Ты все еще не доверяешь Николаю? Комплекс богатой невесты?

— Какая там богатая невеста! — отмахнулась Мила. — У него своя фирма, дачу он купил в прошлом году на свои деньги. Он там устает на работе, так что любит просто отдыхать от людей, уединяться на даче. О моем богатстве даже и говорить не приходится в этом случае.

— У него своя фирма? Тогда понятно, как ему удалось так быстро пристроить котят нашей Кляксы. Он их, видимо, раздавал сотрудникам вместе с зарплатой. Начальнику же не откажешь, правда?

Мила улыбнулась, теперь она уже не казалась мне такой испуганной, как раньше.

— Да, урожайное лето у нас получилось. Растили-растили огурчики, а получился ребенок. Вот что природа с людьми делает! Недаром все так ратуют за возврат к природе, к естественному образу жизни.

— Саша, перестань.

— Так, хорошо хоть один вопрос снят. О его возможной корысти. В чем же ты сомневаешься? В его порядочности? Он очень быстро сошелся с Максимом, а у Максима чутье на хороших людей.

— Ничего удивительного в этом нет, они с Максимом учились вместе, только Николай выпускался на год раньше.

— А что они кончали?

— Можно сказать, что они военные, но с особой подготовкой. В последние годы многих уволили, вот они и пошли кто куда. Образование у них хорошее. Их везде охотно берут.

— Теперь понятно. Так когда ты будешь ему сообщать о ребенке?

— Погоди, дай мне самой привыкнуть. А потом я совсем не уверена, что он будет в восторге от этого известия. Получается, будто бы я навязываюсь или ловлю его своим ребенком.

— Вашим. Не забывай, что для рождения ребенка требуются двое.

— Так, как я понимаю, прежде всего нужно второе свадебное платье. Я поехал к Светлане и Николаю. Нет, сначала к Николаю, а потом к Светлане, — голос Максима, неожиданно вошедшего в нашу комнату, заставил нас с Людмилой вздрогнуть. — Саша, возьми вот это письмо и напиши на него ответ. Когда я приду, то подпишу, сегодня вечером его нужно отправить. Ну, я пошел, мои красавицы.

Мы не успели даже рта раскрыть, как входная дверь хлопнула за нашим начальником.

Эпилог

— Саша, вставай! Тебе нужно помыть голову, а то мы не успеем.

Светлана может быть на удивление настойчивой, когда надо, а мне, как назло, так хочется спать. Поспать бы еще, хоть часок!

— Вставай, вставай, нужно было вчера вечером перед сном валерьянку выпить, говорили тебе опытные люди, что невеста перед свадьбой вообще не спит от волнения.

— Я спала, подумаешь, свадьба, велика важность.

— Не каждый день выходят замуж за своих начальников, кроме того у нас сегодня свадьба двойная.

— Ой, девочки, я боюсь, что мы сегодня что-нибудь забудем или не успеем, — в комнату вошла в халате заспанная Мила.

— Что ты встала? Тебе по расписанию еще полчаса спать полагается. У меня там все указано буквально по минутам. Все успеем, они нам даже временной запас предусмотрели на непредвиденные обстоятельства.

— Да, уж, сегодняшний день спланирован, как операции спецназа, с точностью до минуты.

— Ты еще здесь? Ну-ка немедленно в ванную, — накинулась на меня Света.

Ровно через двадцать минут Света и Мила приступили к сборам и облачению первой невесты. Пока Света колдовала над моей прической и лицом, в ванную была отправлена Людмила. Через полчаса начались предварительные сборы второй невесты, которая, в отличие от меня, была облачена на этот раз в кремовый костюм.

— Светик, ты можешь мне сказать, сколько же стоили тогда вещи, которые Максим купил для меня в вашем салоне?

Вместо ответа Света негромко хмыкнула, старательно делая прическу Людмиле.

— Так, все-таки, сколько?

— Саша, не приставай к Светлане, все равно она тебе не скажет.

— В противном случае, Максим, как Отелло, меня задушит, и суд его оправдает. Когда будете переодеваться, не попортите прически. У нас будет мало времени, чтобы их поправить, — напутствовала нас Светлана.

— Да, ты уже рассказала Светлане о прическе?

— А в чем дело?

— Мы с Сашей говорили, что ей перед свадьбой нужно подравнять волосы, придать им форму. Максим услышал обрывок разговора и подумал, что Саша опять хочет сбрить волосы, и всю последнюю неделю таскал Сашу повсюду с собой, чтобы у нее не было времени на парикмахерскую. Представляешь, мы с трудом убедили его в том, что она не собирается стричься наголо перед своей свадьбой.

Раздался звонок, Мила вышла в коридор и сняла трубку.

— Ой, девочки, непредвиденное обстоятельство: моя мамочка решила приехать ко мне пораньше, чтобы помочь мне собраться.

— Отговорить ее не удалось? — по-деловому спросила Светлана.

— Нет. Она сказала, что я у нее единственная дочь.

— Не переживай, — Светлана сверилась с бумажкой, — ровно через двадцать минут за нами прибудет мой Олег. Успеем до приезда твоей мамочки исчезнуть.

Неуверенно задребезжал дверной звонок. С криком «вот и он, родимый» Света кинулась к двери. Ровно через пять минут из квартиры выпорхнули три красиво одетые молодые женщины и в сопровождении мужчины уселись в машину, а спустя двадцать минут в квартиру вошла женщина, открыв дверь своим ключом.

Саму церемонию бракосочетания я помню плохо. В машине Светлана впихнула мне в руки букет невесты, потом вскрикнула так, что Олег с перепугу чуть не ударил по тормозам, а потом всю оставшуюся дорогу до ЗАГСа отчитывал Светку за несдержанность. В ответ она твердила, что дала мне другой букет невесты, который был приготовлен для Милы. А он же совершенно не подходит к моему платью! Наконец, мне в руки всунули мой персональный букет и помогли мне выбраться из машины. На долю Олега и Светы выпала нелегкая доля ухаживать аж за двумя в меру перепуганными невестами.

— Да не трясись ты так! Вон, смотри, Максим, а с ним твоя мама и бабушка.

Для меня осталось загадкой: как удалось Максиму уговорить мою бабушку приехать на нашу свадьбу. Сама процедура бракосочетания показалась мне ужасно длинной. Мы постояли немного в коридоре, мужчины ушли заказывать музыку, оставив нас ненадолго одних. Наконец, нас провели в зал, где высокая представительная женщина, на мой взгляд очень долго говорила о любви и браке, о наших обязанностях перед обществом и друг другом. До моего сознания доходили только обрывки ее речи: «Будьте верными друг другу… любите… уважайте… объявляетесь мужем и женой… Молодые, скрепите свой союз поцелуем». Поцелуй был теплый и нежный, а кольцо никак не налезало на палец Максиму. Мои дрожащие пальцы никак не могли преодолеть последнюю фалангу его безымянного пальца. «Я одену его тебе потом», — громко прошептала я Максиму к изумлению оторопевшей дамы. Но Максим мило ей улыбнулся, подхватил меня под локоть и сдержал мой порыв. Я уже успела повернуться и торопливо направиться к выходу. Максим помог мне укротить непослушное кольцо, и мы чинно и благородно вместе с ним направились к выходу. «Первый раз в жизни встречаю настолько торопливую невесту» — донеслось до меня.

Когда радостные и счастливые мы втроем влетели в квартиру, Людмилина мама повторно пила валерьянку.

— Мила! Что случилось? Я уже не знаю, что и думать! Где ты была?!

Оставив Милу объясняться с собственной матерью, Светлана прикрыла меня своим плащом и проводила в комнату, где помогла снять мое свадебное платье и упаковать его в коробку. С вешалки было снято новое платье.

— Так, молнию я тебе застегнула, переодень пока туфли и попудри носик. На окне фрукты, давай поешь. Утром ты ничего и не ела, а я все за Милой следила, чтобы она голодная не ушла. Пойду теперь выручать ее из рук мамочки.

Вскоре Светлана стала облачать Людмилу. Ее мама суетилась рядом и давала много советов. Светлана молча кивала головой и делала по-своему. Наконец она не выдержала.

— Ираида Петровна, времени остается мало, а вам нужно еще немножко поправить косметику. У нашей очаровательной невесты и мама должна быть на высоте.

Милина мама торопливо удалилась в ванную, а Света без помех докончила Милин макияж.

— Скоро мальчики приедут.

— И мой муж.

— Хорошо звучит?

— Немного непривычно, только еще целый вечер придется притворяться.

— А может быть зря вы не отмечаете свою свадьбу?

— Мне не хотелось обижать бабушку, отец умер совсем недавно, нехорошо свадьбу играть так скоро.

— Людочка, почему бы тебе не познакомить меня с твоими подругами? — подновленная Ираида Петровна впорхнула в комнату.

— Это — Светлана, а это моя свидетельница — Александра.

— Сашенька, а вы не замужем?

— Замужем.

— Ах, как неудачно, полагается, чтобы свидетели были неженатые. И потом, это все так скоропалительно, ведь ты даже не познакомила меня со своим будущим мужем. Я его даже и в глаза не видела.

— Мама, было у меня уже все, как полагается. И даже свидетели неженатые, а счастья не было. Мужа моего ты скоро увидишь, будет у тебя возможность и познакомиться с ним.

— Надеюсь, ты не забыла сказать своему будущему мужу о некоторых своих особенностях? Ты же понимаешь, что потом опять могут возникнуть проблемы?

— Единственное, что я должна сказать тебе, мамочка, что ты скоро станешь бабушкой. Саша, будь настолько добра, принеси маме валерьянки, а мне витамины. Я сегодня утром забыла выпить.

— Правильно! Под пунктом номер двенадцать у меня так и написано — «Витамины», — радостно провозгласила Света. — Через пять минут прибудет жених в сопровождении свидетеля. А вот и они. Саша, открывай дверь.

А потом была торжественная свадебная церемония, которую я наблюдала уже со стороны, пока Максим не прошептал мне на ухо, что я, между прочим, свидетельница, и мне предстоит сейчас расписаться на документе после молодых. В нужный момент Максим легонько подтолкнул меня, я подошла к столу, а уже знакомая мне женщина ткнула указкой в нужное место на документе, где мне предстояло поставить свою подпись, и негромко сказала: «Вы уже больше никуда не торопитесь? Могли бы нас предупредить, мы бы немного перенесли время, чтобы вам было удобно». «Спасибо» — не сговариваясь, хором ответили мы с Максимом.

И была свадьба в большом красивом зале, мы сидели вчетвером во главе большого праздничного стола, звучали тосты, кричали «горько» молодым, а мы с Максимом переглядывались, сидя по обе стороны от жениха и невесты.

Людмилина мама жадными глазами рассматривала Николая, который при знакомстве галантно поцеловал ей руку.

— Вы только подумайте, я ей предлагала отдых с такими интересными молодыми людьми в Анталии, а она предпочла весь отпуск возиться с огурцами и нашла себе мужа прямо там, на грядке. Хорошо еще, что она избавилась от той вульгарной девицы, с которой жила, — чуть позже пожаловалась она своей соседке по столу. Людмилина мать подняла на меня глаза, оторвавшись от тарелки, и замерла. В ответ я только сладко ей улыбнулась. Максим под столом сжал мне на всякий случай руку.

— Тебе не кажется, что пора подойти к твоим?

— Ты мне когда-нибудь скажешь, как тебе удалось уговорить их прийти сюда?

— Пусть это останется нашим с Николаем маленьким секретом. Никогда не думал, что буду отмечать свою свадьбу подпольно.

Под конец вечера развеселившаяся Ирочка с нашей работы встала и крикнула «горько» свидетелям.

— Ну, наконец-то, — проговорил сразу повеселевший Максим, впиваясь в мои губы.

— Как ты думаешь, они знают? — прошептала я.

— Рано или поздно узнают, а по законодательству ты не имеешь права иметь в подчинении свою собственную жену. Увольняй ее по собственному желанию, я возьму ее к себе в фирму, — спокойно предложил официальный новобрачный.

— Так она будет получать больше меня, — пробормотал Максим.

— Ничего, переживешь. За вас! — проговорил Николай.

— За вас! — повторила я.

— За вас! — присоединился к нам Максим.

— За всех нас! — сказала Мила и подняла свой фужер, наполненный яблочным соком.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Эпилог