«Таинственная Клементина»

Брижитт проснулась. Светящийся циферблат у ее изголовья показывал четверть четвертого; неопределенное время — уже не ночь, но и еще не утро. Она знала, что ей уже не удастся заснуть и по меньшей мере четыре часа придется оставаться наедине со своими мыслями…

Вместе с пробудившимся сознанием проснулась и боль, к которой Брижитт никак не удавалось привыкнуть. Жизнь… Да разве же это жизнь? Она попробовала пошевелить ногами, не отрывая взгляда от прикрывавшего их белого одеяла. Ни малейшего движения не было заметно. Ее глаза наполнились слезами: она была уверена в том, что ей удалось пошевелиться… Но ведь всем известно, что больные продолжают ощущать свои конечности еще долгое время после ампутации. Ноги Брижитт, какими бы бесполезными они теперь ни были, по крайней мере оставались при ней. Ее общее состояние улучшалось; когда оно полностью войдет в норму, исчезнет и этот странный паралич — следствие перенесенного ею шока. В подобных случаях выздоровление может наступить очень не скоро, и самое главное — это сохранять присутствие духа.

Никто из окружающих, казалось, не проявлял ни малейшего беспокойства по этому поводу, в том числе и муж Брижитт Фергюссон. Дети тоже не волновались, они «как сыр в масле катались» под неусыпной опекой Присси — новой бонны, явившейся настоящей находкой для их семьи. Тетушка Аннабель и дядюшка Саундерс были рады их присутствию в огромном фамильном особняке, — в последние годы им жилось одиноко, и старшие представители аристократического и по-прежнему процветающего семейства с удовольствием делили кров со своей больной племянницей и ее двумя детьми.

Возвращаясь из полетов, Фергюссон первым делом бежал в комнату Брижитт — самую большую и удобную в доме Темплеров.

— Милая моя, дорогая… Знала бы ты, как я люблю твои несчастные ноги! — ей казалось, что она на самом деле слышит голос своего мужа. — Я всегда подозревал, что они обладают своей собственной волей и в один прекрасный день надумают уйти в отпуск! Неудивительно — ведь ты же их просто нещадно эксплуатируешь: заставляешь бегать, таскаться вверх-вниз по лестницам… Дай же им наконец отдохнуть! Не будем больше об этом думать… — нежный поцелуй Фергюссона высушивал сначала ее слезы, потом замирал у нее на губах. — Да и о ребенке тоже, — шептал он чуть слышно.