«Любовь к человеку-ветру»

Светлана Демидова Любовь к человеку-ветру

Как только он вошел, Маша сразу догадалась, что сегодняшний день – именно тот, которого она ждала много лет. На другой стороне стола, как раз против нее, был свободный стул. Вообще-то он предназначался для тети Наташи, но она заболела прямо накануне дня рождения брата, отца Маши, и прийти не смогла. Никто на этот стул так и не сел, и нетронутые столовые приборы продолжали весело поблескивать начищенным мельхиором прихотливо гнутых вилок и ножей с узорными рукоятками. Хрусталь с особой насечкой испускал во все стороны бриллиантовые искры, а глянцевый фарфор праздничных тарелок поражал воображение голубоватой морозной белизной. Все это нетронутое великолепие, красующееся рядом с другими тарелками, измазанными цветными слоями селедки под шубой и растекшимся холодцом, предназначалось ему, Александру Григорьевичу Павловскому, папиному другу детства.

Извинившись за опоздание перед отцом и его гостями, Александр Григорьевич вручил имениннику бутылку дорогого коньяка, сказал несколько приличествующих случаю слов, выпил штрафную стопку водки и наконец сел напротив Маши. Ему тут же наложили на тарелку гору салата, кусочек селедочки, солененький огурчик в трогательных пупырышках, крепенький маринованный помидорчик, пару ломтиков сервелата и рулетик из буженины с чесноком и зеленью. Павловский на все это даже не взглянул. Он сразу посмотрел в глаза Маши, и она окончательно поверила, что сегодняшний день будет особым в череде других, наполненных одним лишь ожиданием.

И этот день стал таким, в каком она давно мечтала очутиться. Прилично захмелевшие гости ели, пили, веселились, танцевали, пели и рассказывали анекдоты. Александр Григорьевич так и сидел над своей тарелкой со скорчившимся от скуки огурцом, лопнувшим помидором и развернувшимся рулетиком, из которого прямо на праздничную скатерть, расшитую голубыми цветами, по капле слезно сочилась чесночная начинка.

Маша, не отрываясь, смотрела в серые глаза папиного друга до тех пор, пока не поняла – пора!

Она встала из-за стола и быстрым шагом вышла в полупустую кухню, из которой в комнату были вынесены стол и все табуретки, и выжидающе обернулась к дверям. Руки Павловского, который вслед за Машей материализовался в кухне, сомкнулись на ее спине. Его губы нашли ее, и Маша поняла: именно для этой минуты она и родилась на свет. Именно после этой минуты можно и умереть. Но умереть друг отца ей не дал. С сожалением оторвавшись от Машиных губ, Павловский прошептал:

– Поехали ко мне.

Ни слова не говоря, она прошла в коридор, где накинула на плечи плащ. Александр Григорьевич вызвал по мобильнику такси.

В лифте его дома они опять обнялись. И если бы лифт наконец не остановился, они отдались бы друг другу прямо в загаженной зловонной кабине.

В двухкомнатной квартире папиного друга царил первобытный хаос. Среди набросанных на полу вещей негде было ступить. Но этим двоим ступать и не надо было. Они опустились то ли на подушки, то ли на скомканные одеяла, то ли на тюки грязного белья. Все эти мелочи не имели никакого значения. С равным успехом они могли бы прилечь на доски, утыканные гвоздями и посыпанные битым стеклом.

Маша сама рванула полы нарядного шелкового платья цвета чайной розы, специально сшитого к отцовскому юбилею. Многочисленные жемчужные пуговки запрыгали по всей квартире. Под декольтированным праздничным нарядом не было бюстгальтера. Корчиться, снимая колготки, ей казалось унизительным, и Маша схватила валяющиеся на полу ножницы, которые, как нарочно, оказались рядом. Не отрываясь от губ Александра Григорьевича, змееподобно извернувшись, она одним взмахом вспорола золотистую лайкру колготок и шелк маленьких трусиков. Ей даже не пришла в голову простая мысль о том, что дом Павловского все равно когда-нибудь придется покинуть. Вряд ли у него, старого холостяка, имеется запасное женское белье. Но до этого ли было Маше?!

– Девочка моя, – прошептал папин друг и мгновенно перешел в иное качество. Он стал любовником дочери своего бывшего одноклассника.

– Виктор мне не простит, – сказал он, когда смог наконец оторваться от Маши.

– Куда он денется? – смеясь, ответила она и еще раз вгляделась в его лицо, хотя давно знала его наизусть. – Я люблю тебя, Саша… Сашенька… Са-шень-ка…

Маша повторяла и повторяла его имя на разные лады. В детстве она, конечно же, звала папиного друга дядей Сашей. Затем, когда поняла, что он слишком много для нее значит, перешла на официальное – Александр Григорьевич. А потом он стал приходить к ним все реже и реже, и Маша уже не называла его никак. Она только ждала очередного визита Павловского. На пятидесятилетие отца он обязательно должен был прийти. И пришел. И вот сегодня она может наконец назвать его так, как ей мечталось по ночам. Она гладила его по шершавым, покрытым жесткой щетиной щекам и плавилась от нежности и любви.

Он улыбнулся. Улыбка была самым главным его оружием. Два ряда белых зубов безупречной формы! Мало кто из женщин мог устоять перед таким голливудским великолепием. Больше ничего голливудского в Павловском не наблюдалось. Среднего роста, с весьма умеренной ширины плечами и обыкновенным русопятым, лишенным особых примет лицом, он был бы незаметен, если бы не эта улыбка. Она рождала на его щеках серии серпообразных складок. От сужающихся щелками глаз к вискам расходились десятки тонких сухих морщинок. Но это вовсе не старило его, наоборот: он казался солнечным, лучистым. Summer son.[1] Сын солнца.

Маша перебирала пальцами морщинки Павловского. Солнечная мудрость. Вечное знание. Он, Саша, был всегда. Он старше пирамид. Она, Маша, еще и не родилась, а он уже был. Ее уже не будет, а он останется. Он будет жить всегда. Она передаст его другой Маше… или новой Еве… или древней бессмертной Лилит, которая знойным вихрем носится сейчас где-то в глубинах Вселенной. Но это потом… когда-нибудь… А сейчас они совпали во времени. Наконец-то совпали!

– Я люблю тебя, – опять сказала она и положила голову ему на грудь.

– Ты сидела на моих коленях, и я кормил тебя манной кашей, – отозвался он.

– Хочешь, теперь я буду кормить тебя кашей?

– Ненавижу каши!

– А что ты любишь?

– Все остальное.

– А меня? Саша, ты меня любишь?

Она спросила и тут же пожалела об этом. Вдруг он не сможет выговорить для нее эти слова! Может быть, он давно заметил ее молящий о любви взгляд и наконец решил сделать ей подарок. Подарок дочери на пятидесятилетие отца… Маша накрыла губы Павловского ладонью.

– Нет! Ничего не говори! – прошептала она. – Считай, что я об этом не спрашивала. Я больше никогда не спрошу! Клянусь!

Она легла на спину. Он склонился над ней, легким прикосновением скользнув по телу. Оно изогнулось дугой вслед его пальцам. Пожалуй, они с Павловским могли бы выступать с иллюзионом. Он приближал бы к ней ладони, а ее тело изгибалось бы виноградной лозой и пело бы самую вечную на земле песнь.

Разве так уж важно, любит ли ее Саша? Она его любит, и в этом все дело. Маша встала на колени и прижалась к нему, обняв за шею. Он слегка отстранился, и через минуту по ее коже побежали его губы, горячие и жадные. Она так и стояла на коленях, откинув назад голову и заложив за голову руки, а губы любимого человека упоительно медленно путешествовали по ее телу. Издав протяжный стон, Маша снова упала на те подушки, или одеяла, или одежду – то, что было разбросано по полу, и заплакала навзрыд.

– Что? Машенька? Что-то не так? Я обидел тебя? – испугался Павловский.

– Я… я никогда не была так счастлива, – всхлипывала она и, как ребенок, размазывала кулаками слезы пополам с дорогой косметикой, купленной тоже по случаю юбилея отца.

Павловский присел рядом с ней в позе скорчившегося мальчика Микеланджело.

– Я не имею права тебя любить, – после нескольких минут молчания проговорил он.

Маша помнила только что данную клятву и ни о чем не переспросила.

– Зато я имею право любить кого хочу! – сказала она. – А хочу я любить тебя! И никто не сможет мне запретить!

Она мягко, за плечи уложила его все на те же разбросанные вещи и отдала ему долг любви. Он смущался и пытался сказать что-то вроде: «Не надо», но в конце концов полностью отдался ее ласковым рукам и страстным поцелуям.

– Это черт знает что такое! – Виктор Юрьевич, отец Маши, не смог сдержать возмущения. – Ему же сто лет!

– Папа! Вы с ним одногодки! Почему ты врал гостям, что тебе пятьдесят? – рассмеялась Маша.

– Знаешь, мне не до смеха! Ты хоть в курсе, что он был женат уже три раза и что у него несметное количество отпрысков по всему городу? И это только та вершина айсберга, которая на поверхности! Я уверен, что у него куча женщин по всей стране, а детей и сосчитать нельзя!

– Папа! Мне все равно! Я люблю его! – жестко отрезала Маша.

– Ну и дура! Он бросит тебя, как трех своих предыдущих жен!

– Я ему не жена.

– Он все равно тебя бросит! Не понимаю, что бабы в нем находят: ни кожи, ни рожи! Одни зубы!

Виктор Юрьевич заглянул в глаза дочери и умоляюще проговорил:

– Маша, забудь о нем… пока не поздно!

– Уже поздно.

– Что значит поздно? – испугался отец. – Неужели… неужели ты уже… беременна… Вроде бы еще…

– Папа! – Маша с укором посмотрела на отца. – Разумеется, я еще не беременна. Но мне непонятно, почему тебя это так пугает. Мне не пятнадцать лет! Общественное мнение возмущено не будет! И предохраняться я не собираюсь!

– Маша! Ты знаешь, я мечтаю о том, чтобы ты наконец устроила личную жизнь и родила мне внуков, но… не Сашкиных же детей!

– Ты не сможешь их полюбить?

– Нет! То есть я не знаю! Дело не в этом! Дело в Сашке! Как он посмел?! Старый козел!!!

– Пап! Он не старый… Он… солнечный! – счастливо рассмеялась Маша.

– Гад он! Мы еще поговорим с ним по душам! Этого ты не можешь мне запретить! Мы с ним… знаешь ли… еще до тебя… В общем, он у меня еще свое получит! Казанова! Но, разумеется, не сейчас… Все, побежал…

Виктор Юрьевич поцеловал дочь в макушку, сдернул со стула пиджак и отбыл на службу. Маша, скорчившись в уголке дивана, оглядела комнату. Да-а-а… Тут она прожила всю свою жизнь… Сначала эта квартира казалась ей самым замечательным местом на земле. Их маленькая семья из трех человек была в ней как-то по-особенному счастлива. Маша никогда не видела родителей ссорившимися или просто раздраженными. В их доме всегда царили покой и уют. Родители очень любили Машу. Она росла в волшебном облаке этой любви, как экзотический цветок в оранжерее. Она с трудом приспособилась к детскому саду, потому что воспитатели очень хотели превратить ее в безликий нейтральный атом общего детского организма, который ест, спит, гуляет, а также рисует и поет не для удовольствия, а для режима. Маленькая Машенька, положительно заряженная в домашнем микроклимате, постоянно ионизировалась и, как могла, протестовала против режимного засилья. В тихий час она могла встать с неудобной раскладушки и пойти к куклам, чтобы, пока никто не мешает, сварить им суп из припасенного за обедом кусочка хлеба или котлеты. Вслед за Машей поднимались другие дети, и очень скоро возмущенные воспитатели потребовали, чтобы родители либо научили дисциплине свою капризную девочку, либо вовсе забрали ее из дошкольного учреждения, которое не обязано приспосабливаться к неправильным детям.

Надо отдать должное Машеньке, после первой же беседы с родителями она поняла, что у кукол есть определенный режим дня, нарушать который никому не позволено. Позже она уже совершенно самостоятельно вывела одну за другой следующие закономерности: если моментально съедать, например, за завтраком даже самую гадкую манную кашу с комочками, то в компанию к тем же куклам можно попасть гораздо раньше других девочек, а если быстрее всех одеться на прогулку, то появится возможность встать в первую пару, а значит, успеть занять одни из двух качелей.

К моменту выпуска из детского сада Машенька была уже вполне коллективизированным ребенком, а потому переход в ипостась ученицы средней школы свершился безболезненно. Девочка продолжала устанавливать закономерности и делать выводы, как то: если быстро сделать уроки, то останется время на кукол, книжки, рисование, мультики, прогулки с родителями, – и прочее в том же роде. Неуклонное следование самой же установленным правилам помогало ей комфортно существовать.

А потом случилось такое, что напрочь лишило Машеньку способности к выводу закономерностей и причинно-следственных связей. Все распалось и сделалось алогичным, когда умерла мама. Она, как принято говорить, сгорела в один месяц. Машеньке было двенадцать лет. После похорон отец и дочь погрузились в тяжкое вязкое горе, которое своими размерами превосходило сумму всех радостей, которые они когда-то испытывали. Мужчина и девочка могли бы отдалиться друг от друга, но сплотились еще больше. Все свободное время Виктор Юрьевич старался проводить с дочерью, да и Машенька предпочитала общество отца всем другим. У нее почти не было подруг. Ее не интересовали мальчики. Зачем ей какие-то неумные сопляки с потными руками и блестящими рожами, когда у нее есть отец, красивый, статный, эрудированный и очень мобильный.

Куда только не ходили и не ездили отец с дочерью! Театры, музеи, экскурсии, походы – пешие, конные, на байдарках и велосипедах. И всегда отец казался Машеньке лучше всех тех, кто был с ними рядом. Ну разве что его друг, дядя Саша, мог хоть как-то сравниться с ним. Немудрено, что Маша, которая очень мало общалась со сверстниками, влюбилась в человека, намного старше себя. В того, которого чаще других видела рядом. Друг отца уж точно должен быть таким же блестящим, как он сам.

Разумеется, у нее имелись поклонники из числа одноклассников, а потом однокурсников, но они интересовали Машу очень мало. А вот ее, Марию Задорожную, некоторые товарищи забыть никак не могли. Например, одноклассник Лешка Задворьев с утомительной для Маши регулярностью предлагал ей сначала крепкую мужскую дружбу, потом светлую и чистую любовь, а затем даже руку, сердце и законный брак. Конечно же, она отказывалась. Каждый раз. Ну разве можно всерьез воспринимать Задворьева с его нежной внешностью Сергея Есенина в начале творческого пути?! Маше нравились настоящие мужчины. Мужики!

Маша спустила с дивана затекшие ноги, слегка помассировала их и прошла в свою комнату. Сейчас она соберет вещи и покинет ее… Неужели навсегда? При этой мысли у нее болезненно сжалось сердце. Мамина смерть научила ее не заблуждаться на предмет земного постоянства. Вечность – она там, за гранью. Там же и то, что мы называем «навсегда». А здесь все меняется и путается, сбивается с логического пути и часто недоступно пониманию. Впрочем, сейчас совершенно необязательно думать о странном и невеселом в этой жизни. У нее, Маши, наконец-то все хорошо. Она любит Сашу! Он любит ее! И отец никуда не денется: примет союз дочери и друга как должное. И может быть, наконец сам устроит свою личную жизнь. Маша знала, что у него есть какая-то женщина, которую он усиленно и глупо скрывает от нее. Теперь наконец они все будут счастливы!

Двухкомнатная квартира Павловского пребывала в кошмарном состоянии. На всех горизонтальных поверхностях в самом нелепом сочетании были сложены газеты, книги, журналы, пустые пачки и контейнеры от продуктов быстрого приготовления, какие-то ведомости с печатями, компьютерные диски. На полу высились стопки немытых тарелок, в самых неожиданных местах попадались вилки с ножами, грязные стаканы, чашки с кофейными разводами, винные бутылки, пивные жестянки и переполненные окурками пепельницы. Спинки стульев и кресел скрывались за мятыми рубашками, футболками, джемперами.

– Саша, ну как ты мог так жить? – укоряла Павловского Маша, но он только отшучивался:

– До тебя, Машунь, я вообще не жил! Правда! Я возвращался в эту берлогу только для того, чтобы поесть да поспать.

– Вот уж на самом деле берлога! Да я за год всю грязь отсюда не вывезу!

– А ты не вывози! Ну ее, эту грязь… – каждый раз весело говорил он и осторожно опускал Машу на только что освобожденное ею от хлама пространство, и они предавались самой сладкой любви.

– Ну, хорошо… Допустим, тут ты ел и спал, а где проводил остальное время? – как-то задала вопрос Маша, когда очередные ласки естественным образом завершились. Спросила и сама испугалась. Она же давала себе слово не лезть в его жизнь. Саше пятьдесят, он холост, а потому мог жить у женщины. У разных женщин. Это не должно ее смущать, ведь она любит его таким, каков он есть.

– Да-а… – Он небрежно махнул рукой. – Где когда. Долгое время у меня была такая работа, что приходилось мотаться по командировкам. Плацкартные вагоны поездов, убогий быт третьеразрядных гостиниц, вечная спешка… Привык все делать на ходу, кое-как, второпях. И, представь, меня такое положение вещей всегда устраивало! Но теперь… – Он опять навис над Машей, поцеловал ее в губы и, с неохотой оторвавшись, продолжил: – …теперь совсем другое дело. Если ты хочешь, чтобы в этой квартире все было по-твоему – перекраивай, как только взбредет в голову! Слова не скажу! Только не заставляй меня возиться со всем этим! Умоляю!! Ты складывай все лишнее в мешки, а я потом вынесу на помойку. Договорились?

– Саш, но я же могу выбросить что-нибудь нужное!

– Ничего нужного я на пол не бросаю! Все нужное у меня в рабочем кабинете, а тут один хлам!

– А то, что мне понравится, я могу оставить? Некоторые журналы… я бы почитала… Диски с фильмами тоже есть неплохие. Да и вообще у тебя тут много интересного. Какие-то штучки, статуэтки…

– Это все подарки, сувениры от фирм, с которыми работал. Для меня они не представляют никакой ценности, но ты оставляй, что хочешь, милая ты моя труженица! Если надо денег, чтобы что-то заменить из мебели или посуды, ты скажи – я дам.

– Я бы занавески сменила… И еще постельное белье и полотенца…

– Понято! Подсчитай, сколько нужно денег, завтра я тебе перед уходом оставлю.

Следующий день проходил у Маши под знаком новых занавесок.

Она почти привела в порядок маленькую комнату в квартире Павловского. Ей не очень нравилась мягкая мебель – скользкие кожаные диван и два кресла. Маше хотелось бы иметь вместо дивана большую кровать, на которую можно рухнуть навзничь вместе с Сашей в любой момент, не раскладывая ее и не доставая из ящика постельное белье. И чтобы покрывало было красивое, шелковое, гладкое… И подушки… Много маленьких подушек… Но приходилось довольствоваться тем, что есть. Она ни за что не станет диктовать Саше условия и навязывать свои вкусы. Маша будет беречь их особенные отношения.

Когда потеки кофе и всякие другие противные пятна были отмыты, кожа диванов и кресел оказалась темно-синего цвета. Обои на стенах – бежевые. В общем-то, сочетание неплохое. Надо купить синие шторы и бежевый тюль. Или наоборот: бежевые шторы и синий тюль… Нет, все-таки синими должны быть шторы, чтобы не сливались со стенами. Пусть все строится на контрасте, как у них с Сашей. Они контрастны во всем и этим бесконечно интересны. Они не смогут наскучить друг другу никогда.

Маша наскоро накрасила лицо, потому что главным в этот момент была вовсе не ее персона, а нечто одинаково нужное для нее и Саши – новые занавески для их спальни. Конечно же, маленькая комната станет спальней! Чтобы зря не тратить время, она вызвала такси и поехала в центральный торговый комплекс города под названием «Все для вас».

Готовых штор и материалов для занавесей было море разливанное, но нужного тона Маша найти никак не могла. На одной из стоек, правда, отыскался кусок шелка подходящего цвета, но на нем висела бирка: «Остаток 1,5 метра». Маша подошла к продавщице – очень крупной крашеной блондинке по имени Валентина. Во всяком случае, именно это имя было написано на ее бейджике. Над узкой джинсовой юбкой Валентины свисали три жирные складки, обтянутые белой трикотажной кофточкой, но продавщицу это ничуть не стесняло. Она казалась вполне довольной собой и обстоятельствами, а потому на все расспросы Маши отвечала величественно, но с большой охотой.

– Этого артикула нет и в ближайшее время не будет, – сказала Валентина и с вялым любопытством посмотрела на покупательницу.

А Маше так захотелось купить ткань именно этого артикула, хоть плачь. Она уже представила комнату в отблесках синего шелка, поэтому очень жалостливым голосом спросила:

– Может, вы подскажете, куда съездить? Что, если на фабрику…

– Че, так приспичило? – удивилась Валентина. – Вон, глянь, голубой шелк – тоже ничего! Цветочки такие неброские! Мне нравится!

– Нет, понимаете… мне именно тот оттенок нужен. У нас обивка у мебели точь-в-точь такого же цвета!

Валентина смерила Машу снисходительным взглядом, зачем-то поскребла длинными, затейливо украшенными ноготками среднюю складку живота и сказала:

– Ну-у… вообще-то… Одна мадам отложила пять метров этого шелка, а сама… – продавщица бросила быстрый взгляд на часы – …что-то задерживается…

– Так, может быть… – заискивающе начала Маша.

– А пять-то хватит?

– В самый раз: выйдет две шторы по два с половиной метра, – почти шепотом произнесла Маша, чтобы не спугнуть расположение продавщицы.

– Ну… в общем… я щас принесу, но ты же понимаешь… – И Валентина посмотрела на покупательницу особым продавщицким взглядом.

Маша значения взгляда не поняла и глупо спросила, жалко вытянув шейку:

– Чего?

– Того! Мне же придется с дамой объясняться, если вдруг придет: куда ее шелк делся, то да се… Сечешь?

Маша сначала хотела сказать, что берет ткань на законном основании, потому что предыдущая покупательница не уложилась во время, но в нужный момент просекла все, чего Валентине хотелось, и яростно закивала головой:

– Конечно, я заплачу… сколько скажете…

И Маша заплатила. Приличную сумму сверху. Конечно, нынче времена такие, что можно было бы позвать менеджера, и на следующий же день в отделе ткани центрального торгового комплекса стояла бы другая продавщица, а Валентину взяли бы в лучшем случае на вещевой рынок, но Маше не хотелось скандала. У нее такая благость на душе – а тут скандал… Нельзя. Это во-первых. Во-вторых, ей было приятно, что она идет на все, чтобы угодить Саше. Нужен не абы какой шелк, а именно этот. Саша обязательно оценит. У него отменный вкус. Правда, на бежевый тюль – нежную кружевную сеточку – денег теперь не хватает. Совсем чуть-чуть… Маша постеснялась просить у мужа много денег. У мужа? А что? Разве Саша ей не муж? Пусть не перед людьми, но перед богом – самый настоящий муж. Они еще обвенчаются! Непременно! Как-нибудь…

Конечно, за тюлем можно приехать сюда завтра… Хотя… Саша говорил, что его фирма располагается как раз на той самой улице, где высится огромный «Все для вас». Где-то неподалеку должен находиться недавно построенный офисный центр. Маша даже представляет, как он выглядит: высоченный, весь в зеркальных окнах. Саша наверняка обрадуется, если она зайдет к нему на минуту. Он всегда повторял ей, что она настоящая красавица. Пусть его сотрудники увидят, какая у него… жена… Ну, пусть не жена еще… какая разница…

Маша посмотрела на свое отражение в зеркальной витрине универмага. Хороша! Как же она хороша! Темные густые и блестящие волосы рассыпаны по плечам, глаза вишневые, глубокие, счастливые. И купленная вчера помада так идет ей. Тон называется «Горькая слива». Но помада не горькая… Она сладкая, душистая, очень темная, и ее цвет находится в полной гармонии со смуглой Машиной кожей и темно-бордовым коротеньким пиджачком. Черные шелковые брючки красиво обтягивают Машины стройные ноги. А на шее поблескивает цепочка, которую подарил ей Саша. Он очень обрадуется, когда увидит и Машу, и эту цепочку на ее шее!

Офисный центр Маша нашла быстро. Высотное, сплошь застекленное здание видно было издалека. Молодая женщина вошла в просторный холл и принялась изучать табло с названиями фирм. Она несколько раз самым внимательным образом просмотрела его с начала до конца, потом прочитала все названия в обратном порядке, но фирмы Павловского не обнаружила.

– Вам помочь? – спросили ее с рецепшена.

Маша обернулась. На нее приветливо смотрел рыжеволосый и веснушчатый парень в синей форме вневедомственной охраны.

– Да! – обрадовалась Маша. – Понимаете, я никак не могу найти фирму «Алекс».

Парень пожал плечами, взъерошил свои яркие волосы и виновато сказал:

– А у нас такой и нет…

– Не может быть! Это фирма по ремонту компьютерной техники. Ею руководит Павловский Александр Григорьевич!

– Вы, наверно, ошиблись, девушка. В этом здании нет такой фирмы, и Павловского я не знаю, – окончательно огорчился охранник.

– Ну как же… – растерялась Маша. – Может быть, вы здесь недавно, а потому…

– Нет, я здесь давно. Работаю с того самого момента, как здание построили. Лично помогал фирмачам устраиваться: мебель таскал, компы… Так что я тут всех знаю.

Маша продолжала ошарашенно смотреть на него.

– Да вы не расстраивайтесь! – Парень по-доброму улыбнулся. Ему явно хотелось помочь. – Если у вас компьютер вышел из строя, то я могу дать вам адрес другой фирмы. Там хорошие мастера работают. Сюда их вызываем, если что вдруг случится… Ни разу не подвели.

Маша покачала головой и сказала:

– Нет-нет… Спасибо. Дело не в компьютере. Мне человек нужен… Павловский…

– Ну… В этом я вам не помощник. Здесь ваш Павловский не работает. Это точно. И никогда не работал. – Парень развел руками. Было видно, как он огорчился тому, что так и не смог ничего сделать для Маши.

Она поблагодарила словоохотливого и услужливого охранника и вышла на улицу. Как все странно. Саша утверждал, что его фирма находится именно в этом здании. Он еще говорил: «Там сплошные зеркальные окна». Другого здания с зеркальными окнами в центре города не было, если не считать парочку низеньких круглосуточных продуктовых универсамов. Может быть, он перевез свою фирму в другое место? Но тогда этот синий секьюрити так и сказал бы: был, мол, Павловский, да весь вышел. А он его вообще не знает. Но, может, Саша работал здесь недолго, и охранник тогда еще не успел узнать всех поименно. Нет… Об этом центре Саша говорил совсем недавно. Они и живут-то вместе не больше месяца, а зеркальное здание торчит в центре города уже не менее полугода, а то и год. Время летит так быстро…

В состоянии глубокой задумчивости Маша прошла мимо остановки. Очнулась в конце улицы. Вот тетеря… Зачем сюда забрела? Может быть, перекусить? Вон какой-то ресторанчик…Что-то на нервной почве желудок подвело. Она плохо позавтракала, предвкушая удовольствие от предстоящих покупок.

Маша подошла к ресторанчику. На синей вывеске было написано: «Индиго». Все, как один, ударились в потустороннее! Небось пускают сюда только странных детей-провидцев. Завтракать геркулесовой кашей…

Маша поняла, что раздражена. В ее жизни опять появилась какая-то алогичность, которая очередной раз может испортить ей все. Знает она эти алогичности…

Молодая женщина тряхнула головой, пытаясь освободиться от неприятных мыслей, и зашла в ресторанчик. К ней стразу подлетел менеджер и предложил на выбор свободные столики. Маше приглянулся самый дальний, за колонной. Она села спиной к залу, и тут взгляд ее уткнулся в занавески из синего шелка почти такого же тона, какого она только что купила. Это знак… Только вот какой?

Скатерть тоже была синяя. Хорошо, что другого оттенка. Видимо, это и есть тот самый – индиго, который обещало название ресторанчика. Совершенно не контролируя свои действия, Маша взяла в руки нож и в ожидании заказа принялась чертить им по плотной тяжелой скатерти разные геометрические фигуры. Неужели Саша ее обманул? Зачем? Не привык посвящать своих женщин в дела службы? Так разве она лезла бы в его дела?

Как только Маша подумала об этом, ее смуглые щеки залила краска стыда. Она именно полезла в его дела! Как самая пошлая бабенка, намеревалась явиться к нему на работу с просьбой о деньгах на кружевные занавесочки! Фу! Как в водевиле! Жена хочет купить очередную шляпку, а муж не знает, куда от нее спрятаться, потому что этими шляпками можно уже огород городить. Саша, наверное, из этих соображений и скрывает свое место работы. Видно, за пятьдесят-то лет невоздержанные женщины его уже достали. А Маше он назвал самое приметное здание в городе, чтобы она больше уж ни о чем и не расспрашивала. Как же он был дальновиден, ее Саша! Он все знает заранее! Он наперед просчитывает шаги представительниц женского пола! Как хорошо, что все сложилось именно так! Как хорошо, что она не опозорилась перед ним и не опозорила его перед сотрудниками! Она ни за что не скажет ему, что искала фирму «Алекс»…

Расставив таким образом точки над «i» в свое удовольствие, Маша с аппетитом пообедала чудно приготовленным мясом и поехала домой, чтобы к приходу Саши успеть повесить синие шторы.

– Очень красиво! – сказал Павловский, разглядывая занавески. – Только моя драгоценная Машенька могла так точно угадать тон! Но вроде бы ты хотела купить еще и эти… ну как они называются… такие тонкие прозрачные занавески…

– Тюль?

– Ну да, тюль…

– Понимаешь, денег не хватило… совсем чуть-чуть… – отозвалась Маша и начала в лицах пересказывать свой диалог с продавщицей Валентиной.

Павловский весело смеялся над ужимками Маши, а потом сказал:

– Если бы ты пожаловалась администрации, тебе хватило бы на тюль, а эту многоскладчатую Валентину живо научили бы правилам торговли.

– Не хотелось мне скандалить, Саша, – интимным голосом проговорила Маша и прижалась к его плечу.

Он обнял ее, долго целовал в губы и был таким своим, таким близким, дорогим и родным, что она решила, чуть-чуть исказив факты, кое-что все же рассказать ему:

– Знаешь, мне даже захотелось разыскать тебя в офисе, чтобы попросить добавить денег на тюль, но я вовремя сообразила, что это будет выглядеть как-то не комильфо… Приходит женщина в солидную фирму и клянчит на тряпки… Думаю, тебе стало бы за меня стыдно…

– Все-то ты у меня понимаешь правильно, – шепнул ей в ухо Павловский и обнял еще крепче.

Маша изо всех сил прижалась к нему всем телом. Он самый лучший! Он все делает верно, так, как нужно! И все сложилось самым замечательным образом – ей удалось не поставить его в неловкое положение перед коллективом!

Маше очень хотелось думать, что инцидент исчерпан, что надо перестать о нем думать и целиком отдаться ласкам лучшего мужчины на свете. Но в душе что-то царапало и свербило. В мозгу бились обрывки мыслей, и, чтобы они сами собой не связались в какую-нибудь малоприятную мысль, Маша поторопилась спросить Сашу между поцелуями:

– Но ты ведь по-прежнему работаешь в том центре с зеркальными окнами? Очень красивое здание…

Честно говоря, Маше это здание не нравилось вовсе, потому что совершенно не гармонировало с центром города, застроенным старыми домами в стиле сталинского ампира. Но она боялась перестать говорить, потому что если Саша скажет, что он продолжает там работать, то…

Павловский очередной раз закрыл ей рот поцелуем, а потом небрежно бросил:

– Да, я все там же… Но, чтобы ты больше не попадала в такие нелепые ситуации, я буду каждый день оставлять дома… очень приличную сумму, чтобы тебе хватало на любые тряпки, шпильки, помады и даже – на кровать с балдахином. Ты, кажется, говорила, что тебе не нравится этот скользкий диван. Но пока кровати нет, извольте на диване… – И он начал быстрыми пальцами расстегивать на ней блузку.

Маша поняла его ответ так: «Не лезь в мои дела, живи своими тряпками, шпильками и кроватями с балдахином!» Но почему? Они же родные друг другу люди! Самые родные! Неужели он считает ее всего лишь безмозглым украшением собственной квартиры? Или все еще видит в ней ту маленькую девочку, которую когда-то держал на коленях и кормил манной кашей? Тело девочки развилось до такой степени, что им можно пользоваться в свое удовольствие, а все остальное в ней его не интересовало. Неужели так? Тогда она совсем не знает своего Сашу… Да! Получается, что они так еще и не познакомились как следует…

– Ну что же ты, Машуль… – услышала она его жаркий шепот. – Как неживая сегодня… Устала бегать по магазинам или у тебя что-нибудь болит? Голова? Что-то другое?

Маша внимательно посмотрела в его встревоженные глаза. Он ее любит! Да, она это отчетливо видит. Но он даже не может предположить, что у нее болит не голова. А «что-то другое» – это не нога и не живот. У нее неспокойно на сердце. Ее гложет какое-то нехорошее предчувствие, но она понимает, что нельзя прямо обо всем расспросить Сашу. Почему-то нельзя. В эту минуту ей совсем не хотелось близости с ним, но она не должна ему этого показать. Пусть думает, что у них все прекрасно.

Маша завела руки за спину, расстегнула бюстгальтер и откинула его в сторону.

– Маша, я тебя умоляю: купи платье сегодня же! – сказал Павловский, повязывая перед зеркалом галстук.

– Но, Саша! Я же буду на работе! Я и так уже столько дней брала за свой счет, что начальство на меня смотрит очень косо! – отозвалась Маша.

– Ты вполне успеешь в обеденный перерыв, если поймаешь такси и поедешь к одной дизайнерше… я сейчас напишу тебе адрес… Ее зовут Зоей. Зоя Малиновская. Слышала такое имя?

– Кто ж у нас в городе его не слышал? Ты знаком с самой Малиновской?

– Ну… не то чтобы близко… Так… Она шила моим… женщинам… – Павловский оторвался от зеркала и, посмотрев Маше прямо в глаза, безжалостно добавил: – Надеюсь, ты понимаешь, что они у меня были?

Маша жалко кивнула. Павловский опять вернулся к своему галстуку и продолжил:

– Так вот: я позвоню ей и предупрежу, что ты приедешь. Во сколько у тебя перерыв?

– В тринадцать ноль-ноль.

– Ну вот… Скажу ей, что ты будешь в начале второго. Фигура у тебя, по нынешним стандартам, очень хорошая. Думаю, она тебе что-нибудь подберет из эксклюзивного.

– Надо обязательно из эксклюзивного? – спросила Маша, которой эта затея изначально почему-то не нравилась. – У меня есть прекрасное платье из темно-красного бархата, декольтированное. Оно тебе всегда казалось красивым.

– Машенька! – с бесконечным терпением в голосе проговорил Павловский. – Я уже объяснял, что мы приглашены на такой прием, где все дамы будут в навороченных туалетах от самых модных наших дизайнеров одежды. Ты не должна выглядеть хуже других, тем более что ты лучше… – Он бросил наконец свой галстук, подошел к Маше, обнял ее за плечи и, опять заглянув в глаза, сказал: – Я никак не могу понять, чего ты дуешься. Моя женщина должна быть самой-самой… Пусть все мужики сдохнут от зависти.

– А если я пойду в своем красном платье, они не сдохнут?

– По протоколу этого сборища платье должно быть до пола, а у тебя?

– Не до полу…

– Вот видишь!

Павловский решил, что он привел самый веский аргумент, после которого все остальные будут лишними, чмокнул Машу в щеку, взял со стула папку с бумагами и уже из прихожей крикнул:

– Если ты сейчас поторопишься, я отвезу тебя на работу!

– Не-е-ет! – крикнула в ответ Маша. – Я лучше на автобусе! С подругой договорилась! Она меня будет ждать у остановки!

– Как хочешь! Заеду за тобой ровно в половине пятого. Надеюсь, ты уже будешь в новом платье! А о цене Малиновскую даже не спрашивай. Я договорился с Зоей, что оплачу все позже. Может, еще чего-нибудь себе подберешь. Не стесняйся! Машина все увезет! Пока…

Никакой договоренности с подругой у Маши не было. Она из какого-то глупого упрямства не хотела ехать вместе с Павловским. Она вообще не могла понять, почему ее так раздражает необходимость приобретения нового платья, да еще от самой Зои Малиновской. Ей бы радоваться, предвкушая поездку к знаменитой модельерше, а она почему-то злится. Может быть, потому, что ни ее мнение, ни ее желание Сашу не интересовали. Не она, Маша, будет выбирать себе платье, а Зоя Малиновская… Ну и что с того, что она знаменита на весь город? У Маши и самой вкус не хуже!

Впрочем, она лукавила с собой. С того мерзкого дня, который она теперь называла «днем синих занавесок», в ее душе поселился непокой. Она сто раз уже оправдала Сашу по всем статьям, но смутное беспокойство мешало жить, саднило, как незаживающая царапина. В каждом самом невинном высказывании Павловского ей виделось двойное дно, какой-то особый смысл, ускользающий, а потому пугающий.

К обеду, вынырнув из омута навязчивых, тягучих мыслей, она поняла, что таблицу, которую она составляла с самого утра, придется переделывать заново. Голова болела тягуче и тошнотворно. Девушка достала из ящичка рабочего стала таблетку анальгина, запила остатками остывшего, а потому до омерзения противного кофе и с отвращением вызвала такси.

Зоя Малиновская своими объемами очень походила на незабвенную продавщицу Валентину. Вместо узкой джинсовой юбчонки на ней были надеты бежевые капри, над поясом которых толстыми складками нависал необъятный живот. Поверх складок горой лежала не стесненная бюстгальтером колыхающаяся грудь. Знаменитый дизайнер женской одежды вряд ли могла носить то, что моделировала. Маша представила себя на приеме в таких же штанах и растянутой черной майке, как у Малиновской, и с трудом сдержала смех, чему обрадовалась. Смех – он лучше беспричинной угрюмости. Да! Беспричинной! У нее нет никаких причин не доверять Саше!

Зоя Малиновская без лишних слов повертела перед собой Машу, как неодушевленный манекен, изучающе заглянула в глаза, сказала:

– Жди тут, – и скрылась в недрах своей мастерской.

Через некоторое время она вынесла платье такого красивого и глубокого шоколадного цвета, что Маша сразу поняла – то!

– Раздевайся, – рявкнула немногословная Малиновская.

Маша огляделась вокруг в поисках какой-нибудь ширмы, но ничего подобного не нашла. Правильно расценив ее ужимки, модельерша рявкнула второй раз:

– Тут никого нет!

Маша, неуклюже пожав плечами, начала раздеваться, чувствуя себя, как на приеме у врача.

– Лифон долой! – приказала великая Зоя. – Такие платья носят на голое тело.

– Что, и трусы снимать… – прошептала Маша.

– А ты думала! Ткань такая тонкая, что даже самые крохотные стринги будут видны. К черту трусы!

Маше совершенно не хотелось оголяться перед толстой незнакомой теткой, но глупо было капризничать, раз уж пришла. Дрожащими руками она стянула трусики.

– Не трясись – не у гинеколога! – мощно расхохоталась Малиновская и принялась облачать свою новую модель в платье.

Оно, нежно касаясь кожи, легко скользнуло вниз по Машиному телу. Зоя что-то подправила на груди, расправила подол и, обнажив крупные широкие зубы в довольной улыбке, сказала:

– Ну прям как на тебя шила! Глянь! – И она подтолкнула Машу к зеркалу.

Платье оказалось очень простым и одновременно потрясающим воображение. Маша так и не смогла угадать, из какого материала оно было сшито. Что-то среднее между трикотажем, шелком и тонким бархатом. Платье до того точно повторяло изгибы Машиной фигуры, что превращало молодую женщину в скульптуру. И при этом Маша не выглядела вызывающе, хоть сколько-нибудь непристойно или эротично. Зоя оказалась права – под такое платье надевать белье было нельзя. Единственным украшением наряда являлась легкая драпировка на груди, закрученная изящной восьмеркой.

– Нравится? – спросила Малиновская.

– О-о-очень… – протянула Маша.

– В общем, так: сходишь на свою тусовку, можешь сдать. Возьму почти по той же цене.

– Как сдать? Это напрокат, что ли?

Малиновская усмехнулась и сказала:

– Ну ты ж не наденешь его второй раз!

– Почему? – еще больше удивилась Маша.

– Ну-у-у… девка, с тобой все ясно. Слушай сюда: два раза в таких туалетах в одно общество не ходят. Моветон. Поняла? Не по дому ж в нем разгуливать? У Сашки, я знаю, не дворец! – Зоя залихватски подмигнула и добавила: – Пока не дворец! Для тебя, думаю, отгрохает! Ты того стоишь!

Машин слух оскорбило панибратское «Сашка». Откуда Зоя знает, что у Павловского не дворец? Бывала у него? Не из тех ли она женщин, которые… оставались на ночь в его «недворце»? Нет, ну не мог же Саша спать с этим толстым Карлсоном без пропеллера… А если модельерша растолстела совсем недавно… Нет! Саша говорил, что Малиновская шила его женщинам… Как же она, Маша, сразу не догадалась, насколько ей станет тут стыдно? Сколько же их, женщин, было? Скольких обшивала Зоя?

Маша принялась торопливо снимать платье, чтобы Малиновская не прочитала по лицу, как у нее опять стало муторно на душе.

– Еще что-нибудь будешь брать? – спросила Зоя. – Сашка сказал, что все оплатит.

– Нет, спасибо! – Маша отчаянно замотала головой. – Мне сейчас некогда. Я вообще-то работаю… Обеденный перерыв уже заканчивается…

– А-а-а… Ну ладно. Заходи потом. У тебя фигура ладная – подберем все, что захочешь.

Маша торопливо оделась, поблагодарила, попрощалась и, прижав к груди пакет с платьем, выскочила на улицу. Рука, которую она выставила для приманки такси, неприлично тряслась.

– Машунь! Ну почему ты не в платье? – недовольно спросил Павловский, когда Маша после работы села к нему в машину. – У нас очень мало времени, а придется еще украшение купить. Надо же, чтобы камешки подходили к платью!

– Саш! Ты что, не понимаешь, что я не могу раздеваться догола на рабочем месте?

– Ну… не на рабочем, конечно… В туалете, например…

– Саша! Ты бывал в общественных туалетах? Разве там можно надевать вечерние платья? И вообще, как бы я пошла в нем по коридору? И потом… у меня туфли совсем не подходят…

– Черт! Как же я про туфли забыл! Все! Поехали! Там и платье переоденешь!

Павловский был так сосредоточен, что с Машей не разговаривал. Это ее устраивало. Через несколько минут он подрулил к тому же центру «Все для вас», который Маша тихо ненавидела со «дня синих занавесок».

– Выходи! – так властно потребовал он, будто Маша была не Маша, а какая-нибудь нерадивая подчиненная, которой он сейчас будет делать разнос.

Но Павловский не сказал ни слова, взял Машу за руку и потащил к служебному входу в торговый центр. В узком предбаннике вызвал лифт, затолкал туда свою спутницу, нажал нужную кнопку и уставился на часы, шевеля губами.

– Так! – наконец изрек он. – Если Игорь в полчаса уложится, мы успеваем.

Потом они почти вприпрыжку бежали какими-то коридорами, куда-то сворачивали и даже один раз поднялись по ступеням небольшой лесенки. Наконец Павловский распахнул дверь кабинета. У стола, в самом центре небольшого помещения, целовались мужчина и женщина.

– Игорек, прости-прости, но времени в обрез! – ничуть не смутившись увиденной картиной, прокричал Александр Григорьевич и небрежно вытолкнул вперед себя Машу. – Вот ей – срочно – туфли и камни на шею…

Тот, кого он назвал Игорьком, еще раз сладко поцеловал свою женщину в шею и, взяв за плечи, легонько направил к выходу из кабинета.

– Иди, Маришка! Все путем! Все потом! – сказал ей он и, уже не обращая никого внимания на только что страстно целованную женщину, уставился на Машу, а потом непонимающе спросил: – Че? К джинсам камни на шею?

– Нет, конечно… Машка, быстро переодевайся! – приказал Павловский.

– Саша, ты что! – возмутилась Маша, впервые поймав от него «Машку». – Надо же все снимать! Понимаешь?! Вообще все!!

– Ну и что?! Мы не смотрим! Что мы с Игорьком, дамских прелестей не видали?

Мужчины в унисон расхохотались. Маша покраснела от унижения и тихо, но четко произнесла:

– Я не буду здесь раздеваться, ясно?

– Брось, Маш… – скривился Павловский. – Ну к чему капризы, когда у нас времени в обрез! Всё! Мы отворачиваемся! Переодевайся!

Мужчины действительно отвернулись, но Маша успела поймать оценивающий и липкий взгляд Игорька. Она с минуту постояла за их спинами и сказала:

– Только не поворачивайтесь…

После этого она аккуратно положила пакет с платьем на стул и, невесомо ступая, на цыпочках вышла в коридор. У окна курила Маришка.

– Где выход? – одними губами спросила Маша. – Желательно в торговые залы…

– Дык… свернешь в тот коридор… – так же тихо ответила Маришка и махнула в сторону рукой, обронив на пол столбик пепла. – Там лифт. Едешь на четвертый этаж, как выйдешь – дуй в застекленный переход… Найдешь, в общем!

Маша бросилась в указанном направлении, на ходу попросив женщину:

– Молчи только!

– Могила, – отозвалась Маришка и добавила: – Все они козлы! Один козлее другого!

Маша специально побежала в торговые залы. Там легче затеряться и переждать. Для Павловского так важен этот прием, что он обязательно на него поедет, даже без женщины. Запросто нарушит протокол. А она, Маша, послонявшись для порядка по магазину, вернется домой. Домой? Сашин «недворец» – ее дом? В лицо опять бросилась краска стыда. Как он мог заставлять ее переодеваться при каком-то Игорьке, будто свою содержанку? Девку, которую снял на вечерок… А вообще-то… она и есть его содержанка… Кто она ему? Никто! Он, конечно, сто раз говорил Маше о своей любви, но наверняка и для других своих женщин этого слова не жалел. Оно волшебное – это слово. Произнеся его, мужчина может делать с женщиной что хочет.

Уже в застекленном переходе в сумочке зазвонил мобильник. Маша автоматически выхватила его из специального кармашка, но вовремя сообразила, что надо посмотреть, кто звонит. Звонил, конечно же, Павловский. Маша криво улыбнулась и отключила телефон.

Бродя по залу и беспрестанно озираясь, чтобы не попасться на глаза Саше, если он вдруг решит искать ее здесь, Маша мучилась тяжкими раздумьями. Ну почему ее вдруг стали беспокоить бывшие женщины Павловского? Их не могло у него не быть!! У него еще и бывшие жены есть! Целых три! И дети!! Отец же говорил… Маше тогда все отцовские доводы казались нелепыми и лишенными смысла. Они с Сашей любят друг друга, а отец поминает каких-то жен, каких-то детей… Маше не было до них никакого дела. Теперь же ей стало странно, что Саша никогда не вспоминал своих детей, будто их у него и не было… А что, если вдруг сегодня или завтра в Сашин «недворец» заявится его взрослая дочь, или сын, или дочь и сын парой? Или целым сводным отрядом?

У Маши опять разболелась голова, но спасительный анальгин остался в ящике рабочего стола. Впрочем, анальгин не поможет. Маша все отчетливей понимала, что совершенно не знает мужчину, с которым живет. Она не знает, чем он занимается, откуда у него куча денег и почему с эдакой кучей он так и не завел себе дворец. Она не знает его прошлого, не представляет настоящего. Она не знает, что у него на душе, что на уме. Маше, как одалиске, принадлежит лишь его тело, его лучезарная улыбка… А кто сказал, что принадлежит? Может, у него полным-полно разнообразных маришек, как у того скользкого Игорька. А может, Павловский и Карлсоном, Малиновской, не брезгует – все какое-то разнообразие…

Маша пыталась вспомнить, где они бывали с Павловским. Практически нигде. Пару раз прогулялись по вечерним улицам. Один раз поужинали в каком-то маленьком полуподвальном ресторанчике. И все! Все!! У Павловского не было выходных. Он говорил, что серьезные деловые люди их не имеют. Бизнес нельзя оставлять на подчиненных. Они всегда должны чувствовать присутствие босса. В будние дни Саша являлся домой около девяти часов вечера, а иногда и позже. Маша не тосковала только потому, что все это время была занята уборкой квартиры и созданием в ней элементарного уюта. А что бы она стала делать потом, когда этот уют наконец восторжествует? Сидеть у телевизора или за книжкой и ждать, когда наконец придет Павловский и соизволит заняться с ней любовью, чтобы сразу после этого заснуть мертвым сном? Как-то мало похоже на то, о чем она мечтала, переезжая к Саше…

С трудом выдержав в толкучке торговых залов минут сорок, Маша вышла из магазина. Отойдя от него на приличное расстояние, она поймала такси и поехала на квартиру Павловского. В два больших пакета с логотипами все того же ненавистного «Все для вас» она в полном беспорядке покидала свои вещички. Хорошо, что еще довольно тепло и она не успела перевези к Саше тяжелые и крупные теплые вещи. Прикидывая, все ли взяла, Маша задержалась в комнате, которую только что с большой любовью обустроила. Паспорт! Она чуть не забыла паспорт! Хорошо, что вспомнила! Вместе с паспортом лежит медицинский полис и прочие важные бумажки.

Маша сунула руку в недра узенькой полочки, где хранились ее документы, старая, но очень полезная записная книжка, счета за телефон и прочее бумажное имущество. Вот она сейчас заберет самое главное, а на остальное – наплевать. Даже если что и забыла – новое наживет!

Маша сунула документы в пакет с вещами, положила на тумбочку в прихожей ключи от квартиры Павловского и решительно вышла за дверь. Прежде чем захлопнуть ее за собой, Маша бросила прощальный взгляд в глубь квартиры, где так недолго была счастлива, и тут же с силой потянула на себя дверь. Замок лязгнул так оглушительно, что Маша болезненно вздрогнула.

* * *

Дина Сергеевна с раздражением посмотрела на свою дочь, которая вяло ковырялась в тарелке с жареной картошкой.

– Нет, ты мне все-таки объясни, чем он тебе не нравится?

– Ма-а-а-ма-а-а… – не менее раздраженно протянула Туся. – Ну почему он мне должен нравиться? И вообще… ты же в курсе, что он младше меня!

– Ну-у-у… знаешь! Год разницы – это такая ерунда, о которой не стоит даже говорить! – возмутилась Дина Сергеевна. – Вот если бы тебе было двадцать лет, то ты могла бы еще выбирать себе небритых мачо лет на пяток тебя постарше! А когда уже через тридцатник перевалило, надо брать, что дают!

Туся бросила вилку на стол и крикнула:

– Ма! Да ты что?! Кто мне что дает? Он в мою сторону даже не смотрит!

– Правильно! Не смотрит! А чего ему на тебя смотреть, если ты вечно воротишь морду на сторону! Ты возьми и посмотри на него ласково!

– Зачем?!

– Затем, что тебе уже давно пора рожать!

– А я не хочу! – зло бросила ей дочь и, похоже, еле сдержалась, чтобы не разрыдаться.

Дина Сергеевна решила сбавить обороты и перевести разговор в несколько иную плоскость. Она взяла со стола вилку, опять впихнула ее в руку дочери и сказала, тихо и проникновенно:

– Тусенька, потом ведь поздно будет!

Туся шмыгнула носом, загоняя внутрь непролитые слезы, наколола на вилку сосиску, откусила приличный кусок и с полным ртом проговорила:

– Чего вдруг поздно? И в сорок рожают…

– Ага, рожают… А дети потом стыдятся своих матерей, которые по возрасту годятся им в бабушки! Тебе это надо?

– Мама! Ну не могу же я строить глазки кому попало только для того, чтобы будущие дети чего-то там потом не застыдились! А как же любовь?

При слове «любовь» Дина Сергеевна подскочила со своего места и опять заголосила на всю кухню:

– Нет, вы посмотрите на нее! Любовь!! Где ты видела эту любовь? В кино? Сильно тебя любил твой Вовка? Бросил, как только помоложе подвернулась! Разве не так?

Туся, продолжая усиленно жевать свою сосиску, закрыла лицо руками.

– И не вздумай реветь! – все таким же громовым голосом рыкнула Дина Сергеевна, напрочь утратившая жалость к дочери. Слово «любовь» действовало на нее, как красная тряпка на известных своей свирепостью быков. – А строить глазки я тебя призываю не кому попало, а соседу, который у меня на глазах вырос! Нормальный парень… Хотя, конечно, какой он парень… Тоже уж тридцатник разменял… К тому же – у него квартира большая…

Туся отняла от лица ладони и уставилась на Дину Сергеевну почти с ненавистью. Потом еще пару раз жеванула не вовремя откушенную сосиску, проглотить забыла и глухо спросила:

– Мать… так ты это что… из-за квартиры?

– Представь, что в наших обстоятельствах квартира – тоже лишней не будет! Тебе не надоело переодеваться в ванной и спать в одной комнате с семнадцатилетним братом?!

– Наплевать…

– Врешь! Вот ведь врешь мне из чувства противоречия! – Дина Сергеевна опять соскочила с табуретки, на которую только что уселась, и забегала вдоль кухни от окна к дверям и обратно. – Впрочем, даже если не врешь… Все равно… Мне… – Она сделала особое ударение на этом слове. – Мне надоело отсиживаться в кухне, когда ты смотришь дебильные передачи по этому… ящику, а Денис режется в свои стрелялки и мочилки! Достала меня наша общага! Можешь ты это понять?! Я покоя хочу! Мне скоро пятьдесят!

– То есть ты готова взашей вытолкать меня замуж, чтобы квартиру освободить, да?! – Туся наконец проглотила свою сосиску и посмотрела на мать с таким укором, будто та собиралась продать ее каким-нибудь заезжим янычарам.

– К сожалению, сосед, которого я тебе предлагаю, меня замуж не возьмет! – Дина Сергеевна наконец остановилась напротив дочери, уперев руки в бока. – А то я сама бы к нему в постель пролезла и женила бы на себе!

– Из-за квартиры?!

– Да!! Представь себе! Вот такая я гнусная… меркантильная… еще как-нибудь меня назови… Достало все! Понимаешь, до-ста-ло!!!

– Слушай, ма… – Туся вдруг рассмеялась сквозь слезы. – А ведь ты можешь!

– Что могу?!

– Ну это… пролезть в соседскую постель…

– А-а-а… – презрительно протянула Дина Сергеевна, возвела глаза к потолку, подумала немного и, отвернувшись от дочери, положила себе порцию картошки.

– Нет, я серьезно! – продолжила Туся, улыбаясь и забыв про все свои обиды. Ты ж у нас еще о-го-го!! Тебе только волосы покрасить поярче, и любой сосед у тебя в кармане!

– Совсем с ума сошла, да?

– Не-е-е… Я правду говорю! Да оставь ты эту картошку! – Туся схватила мать за руку и потащила из-за стола.

– Туська, отстань… – пыталась сопротивляться Дина Сергеевна, но дочь была непреклонна.

Она вытолкала мать в коридор к большому зеркалу, встала рядом, обняла за плечи и сказала:

– Ты лучше погляди на себя непредвзято! Мы с тобой роста одинакового! Бедра у тебя узкие, как у меня, ничто ниоткуда не выпирает! Лицо… А что? Нормальное лицо! Морщин почти нет! А если как следует подкрасить…

– Да ну тебя! – Дина Сергеевна вырвалась из объятий дочери и пошла на кухню, где тут же начала торопливо есть остывающую картошку.

Она понимала, что главное сейчас – это элементарно сосредоточиться на жевании, чтобы Туськины слова случайно в голову не запали. Все! Ее бабье время кончилось! Малолетний сосед ей и даром не нужен… И вообще… не только сосед, а хоть кто… Никто не нужен… Ни даром, ни за квартиру… Хотя за квартиру…

В этот момент очень удачно вернулся из школы младший сын Дины Сергеевны Денис.

– Поесть дайте! – прокричал он от самых входных дверей.

– Вот это без меня! – тут же проговорила Туся и исчезла со своей тарелкой в комнате, где врубила телевизор.

Дина Сергеевна мгновенно вскочила с места и начала суетиться вокруг сына в попытке поскорее выбросить из головы те мысли, которые дочь только что пыталась в ней поселить. Никаких мыслей! Никаких! «Нет!» всяческим мыслям, которые не касаются обеда Дениса и его успехов… то есть неуспехов в школе.

– Ну, как там химия? – преувеличенно заботливо спросила она, быстрыми нервными движениями нарезая соленый огурец. Вообще-то она оставила огурец для салата, который собиралась сделать завтра, но руки тоже должны быть заняты. У нее все должно быть занято.

– Какая еще химия? – удивился Денис, засунув голову в холодильник.

– Такая! Школьная! У тебя «два» было за прошлую контрольную!

Сын с ошалелым лицом вынырнул из холодильника, держа в руке кусок сыра. Чтобы сыр зря не пропадал, он откусил от целого ломтя приличный кусок и не без труда проговорил:

– Мать… Ты че? Это ж в прошлом месяце было… Я уж давно все, что надо, исправил…

– Знаю я, как ты исправил! Списал небось? – не растерялась Дина Сергеевна и взялась резать головку лука. С огурцом да с подсолнечным маслом будет самое то.

– А хоть бы и списал… Какая разница? Особенно сейчас. Че тебе вдруг взбрендило?

– Денис! Ты как с матерью разговариваешь?! – взвизгнула Дина Сергеевна и полоснула ножом по пальцу. Здорово! Отлично! Теперь можно заняться пальцем! Как красиво кровь хлещет! Любо-дорого смотреть! Можно представить, как радовался классический отец Сергий,[2] когда напрочь отрубил себе палец!

– Нормально разговариваю… Химию зачем-то приплела… Поругать, что ли, больше не за что? Да сунь ты палец-то под воду! Весь стол закапала… Туська-а-а-а!!! – заголосил он на весь дом. – Принеси маме пластырь! Порезалась она!

– Нет у нас никакого пластыря! – в ответ ему прокричала из комнаты Туся. – Сам же извел, когда на роликах шандарахнулся!

Денис вздохнул, посмотрел матери в глаза и с сожалением развел в стороны руками. Дина Сергеевна вырвала из его рук упаковку с сыром, бросила на стол подальше от него и понесла свой палец к крану. Денис опять полез за едой. Дина Сергеевна зловеще проговорила:

– Если не оставишь в покое холодильник, буду из принципа капать на стол!

– Ма, ну есть же хочется! Шесть уроков было и классный час!

– Сейчас все сделаю! Подожди! А что было на классном часе?

Денис усмехнулся и с удивлением спросил:

– И че тебя сегодня вдруг школа приперла? То химия, то классный час? Да что хорошего может быть на классном часе? Муть всякая! – Он скорчил уморительную рожу и, подражая голосу классной руководительницы, заныл: – Заполняйте, дети, дневники… Подавайте на подпись родителям… Убирайте класс… Не бегайте по коридорам, а то можете получить травму… Это, прикинь, она нам, одиннадцатиклассникам, советует не бегать! Курить за школой – это пожалуйста, а вот по коридорам – лучше ходить медленно!

Дина Сергеевна рассмеялась и наконец забыла о том, о чем только что безуспешно старалась забыть. Она наливала сыну щи, подогревала остывшую картошку, резала хлеб и без устали слушала, как Денис, ободренный ее смехом, рассказывает про свои школьные дела, острит и злословит. Потом вдруг принялась вспоминать собственное школьное прошлое, и сын, хохоча во все юношеское луженое горло, забывал есть. Их неуемное веселье заставило Тусю выключить телевизор, присоединиться к ним на кухне, и они принялись веселиться втроем.

Сквозь веселую размягченность в голове Дины Сергеевны мелькали мысли о том, что ей прекрасно живется с детьми. Они дружат и близки душами, а потому – плевать на скудный быт. На все можно наплевать, когда с детьми такая общность, которой могут похвастать далеко не все родители. И неизвестно, сложилось бы все именно так, будь она замужем. Вполне возможно, что мужа бесил бы беспечный, расхристанный Денис с тремя серьгами в одном ухе или раздражало занудство и правильность Туськи.

Накормив сына обедом, Дина Сергеевна с удовольствием вымыла посуду, разделала и замариновала курицу на ужин. Потом загрузила в машину белье и под ее монотонное жужжанье часа полтора читала детектив, приткнувшись с книжкой в уголке кухонного диванчика. Когда в тесной кухне было развешано белье, как раз промариновалась птица – пора было жарить.

Дина Сергеевна с ужасом поглядела на стираные тряпки. Черт!!! Сейчас все пропахнет курицей! Ну и ладно! Хорошо, что не рыбой! Надо уметь во всем видеть положительные стороны…

Готовясь поздним вечером ко сну, Дина Сергеевна распустила по плечам волосы и вгляделась в собственное отражение в небольшом мутноватом зеркале ванной. А что? Она и впрямь еще о-го-го! Сорок девять лет никто не даст! Ну… от силы сорок… сорок два или… три… А вот с волосами действительно надо что-то делать: посерели от седины. Даже не поймешь, что за цвет. Пепел какой-то… И брови… Выщипать, что ли? Или сначала спросить у Туськи, какие брови сейчас носят? Пожалуй, надо бы прикупить еще что-нибудь из одежды, а то все Туське да Туське… Все равно никто замуж не берет. Дураки мужики! Идиоты! Да она на их месте к Туське в очередь выстроилась бы…

Дина Сергеевна тихо рассмеялась, представив, как она, множась, создает дочери очередь. Потом, очередной раз испытав острый приступ жалости к Туське, прервала преступный смех, горько вздохнула и пошла спать.

Сны были жаркими и неправильными. Дина Сергеевна обнимала и целовала кого-то очень молодого и красивого. А красавец ответно обнимал ее и шептал в ухо постыдные слова, а она млела и подставляла для поцелуев самые потаенные уголки своего практически пятидесятилетнего тела. Красавца это ничуть не смущало. Более того, Дина Сергеевна ему страшно нравилась. Он без устали говорил ей об этом, и женщина, которая самым чудным образом понимала, что спит, просыпаться не хотела.

На следующий день, прямо с утра, отправив сына в школу, а дочь на работу, Дина Сергеевна пошла в парикмахерскую. Оставшиеся дни отпуска надо наконец использовать на полную катушку.

– Что будем делать? – спросила сонная девушка, привычно взвесив на руке ее волосы.

В пустынном зале ее голос звучал гулко и громко.

Сначала Дина Сергеевна хотела прямо сразу взять и уйти. Видно же, что этой парикмахерше нет никакого дела до клиентки. Ей все равно, как женщина будет выглядеть, встав с ее кресла, очень похожего на зубоврачебное. Но если уйти, то придется искать другую парикмахерскую или возвращаться домой. Нет, лучше остаться здесь. Дина Сергеевна мысленно махнула рукой и ответила:

– На ваше усмотрение. Хочу кардинально сменить этот… как его… имидж…

– Кардинально? – уточнила парикмахерша, и глазки ее по-людоедски сверкнули.

Этот хищный посверк Дине Сергеевне понравился. Стало понятно, что девчонка истосковалась по творческой работе, ежедневно подстригая под полубокс старушек и изображая женщинам «то же самое, только покороче».

– В общем, чтобы не узнали! – отозвалась Дина Сергеевна и подмигнула парикмахерше.

Та ответно улыбнулась во весь рот и еще раз уточнила:

– И красить будем?

– Будем все, что вам придет в голову, но…

– Что «но»? – сразу насторожилась мастерица.

– Но чтобы я стала хороша, как никогда!

– А-а-а… – Сразу успокоившаяся девушка махнула рукой и добавила: – Это само собой…

И Дина Сергеевна закрыла глаза. Она открывала их только два раза: когда пересаживалась с кресла на кожаный диванчик, где так и продремала все время, пока красились волосы, и когда пересаживалась обратно в кресло. Потому слова парикмахерши прозвучали для нее неожиданно:

– Ну все… Готово… Глядите же наконец!

Дина Сергеевна глубоко вздохнула и открыла глаза. Из глубины зеркала на нее смотрела незнакомая женщина. Блестящие темно-каштановые волосы ладно облегали голову, чуть приподнимаясь на затылке. На щеки набегали две острые пряди.

– Что? Не нравится? – испугалась парикмахерша.

Дина Сергеевна качнула головой. Острые прядки коснулись уголков рта и чинно улеглись на место.

– Нравится… – потрясенно произнесла она. – Как же это может не нравиться…

Довольная мастерица облегченно выдохнула и затараторила:

– Значит, так! Вам даже ничего особенного делать не придется. После мытья только тщательно расчесать, а на затылке приподнять с помощью вот такой штуки… – И она показала Дине Сергеевне крупную круглую щетку для волос. – Хорошо, конечно, в этом месте просушить феном… У вас есть фен?

Дина Сергеевна отрицательно покачала головой. Парикмахершу это нисколько не расстроило.

– Это ничего, – сказала она. – Можно купить самые крупные бигуди и навернуть пряди на несколько минут. Главное, чтобы до конца не высохли и сильно не кудрявились! А вот эти стильные прядки моделируются гелем. Поняли?

– Конечно, – радостно отозвалась Дина Сергеевна, щедро расплатилась и пошла к выходу.

– Только вам придется… – услышала она на пороге. – Сменить хотя бы… помаду…

– Само собой! – ответила она в девушкином духе и вышла на улицу.

Новую помаду Дина Сергеевна купила в соседнем универсаме, куда зашла за продуктами. Накрасила губы прямо у его зеркальной стены и еще раз подивилась своему преображению. Надо же, как много значит для женщины прическа! Да! И цвет волос! Теперь ей никто не даст больше… тридцати восьми…

В дверях собственного подъезда она столкнулась с тем самым соседом, которого они с дочерью вчера так активно сватали друг другу. Дина Сергеевна почувствовала, что отчего-то краснеет. Сосед автоматически извинился, потом поднял на нее глаза и удивленно произнес:

– Ой, это вы! Я и не узнал… Хорошо выглядите сегодня!

Он показал ей вытянутый вверх большой палец и нырнул в припаркованную у подъезда машину. Сердце Дины Сергеевны ухнуло вниз и мощно забилось где-то в районе печени. Женщина зашла в подъезд и прислонилась спиной к входной двери. Да что же это с ней делается? Это все гадкий сон, где она обнималась с каким-то молокососом! Это все дурацкая болтовня Туськи! Надо немедленно взять себя в руки и приняться за уборку квартиры. Она как раз сегодня планировала все пропылесосить.

Несколько раз Дина Сергеевна ловила себя на том, что застывает посреди комнаты с намертво присосавшейся к старенькому паласу пылесосной насадкой. Думы были такими же неприличными, как давешний сон. Особенно неприятным оказалось то, что в отличие от сна эти думы были четко персонифицированы. Из головы Дины Сергеевны не выходил сосед. И чем он не нравится Туське? Высокий, стройный, с хорошим открытым лицом. Наверно, неплохо зарабатывает… машина есть… и, главное, шикарная квартира. Да! Да! Да! Именно это главное! Квартира у него трехкомнатная, где он после смерти родителей и отъезда старшей сестры в другой город проживает один. Один! Не жирно ли ему будет? Вот они втроем живут в двух крохотных комнатах! В общем, надо все-таки вбить в голову Туське, чтобы она смотрела на соседа ласковей!

Дина Сергеевна в усиленном темпе заработала пылесосом.

Когда она вышла из квартиры с мусорным ведром, опять столкнулась с соседом.

– Представляете, документы забыл! – смущенно проговорил он и окинул ее таким странным взглядом, что сердце Дины Сергеевны опять сместилось в неположенное место. На ватных ногах она приблизилась к мусоропроводу, а сосед уже выскочил из квартиры, потрясая папкой с бумагами.

– Вот они! В коридоре оставил! – отрапортовал ей он и еще раз зачем-то добавил: – Просто потрясающе выглядите сегодня!

Дина Сергеевна просыпала мусор мимо зева мусоропровода, но сосед этого не видел, потому что уже съезжал на лифте вниз. Подбирая с пола смятые контейнеры из-под майонеза, шкурки от бананов и скорлупу яиц, она думала о том, что он зря ее похвалил. Ни к чему это. Лучше бы к Туське пригляделся. Вот ее не грех и похвалить – настоящая красавица. Или это ей, матери, только кажется? Ведь бросил же ее Вовка, подлец! Вот надо было настоять, чтобы они поженились. Все-таки жену так легко не бросишь. Вовка был чудовищно ленив. Он поленился бы заморачиваться с разводом. А так: раз-два, вещи собрал и был таков. А в браке Туська и на детей вполне могла бы решиться. От детей тоже не всякий смог бы уйти. Впрочем, не ей об этом говорить. Она вот осталась же одна с ребенком… А что касается появления на свет Дениса – так об этом лучше вообще не вспоминать. Никогда! Жизнь – штука непростая… И ни за что не угадаешь, как все сложится.

Через два дня отпуск у Дины Сергеевны закончился. Она надела недавно купленный плащик терракотового цвета, который очень удачно подходил к новому оттенку волос, и вышла из квартиры. Одновременно с ней на площадке появился сосед, приветливо поздоровался и, как ей показалось, неприлично улыбнулся. Что она, девица на выданье, чтобы ей так улыбаться? Дине Сергеевне хотелось нырнуть обратно в глубь собственной квартиры. Можно было тоже прикинуться, будто она что-нибудь забыла. Например, выключить утюг… Но… лучше этого не делать! Пусть знает, что ей нет никакого дела до его идиотских улыбок. Что он себе позволяет? Она помнит его сопливым мальчишкой! Через двор как-то его проводила, потому что он боялся собаки…

В лифте сосед смотрел на нее почти неотрывно и все так же призывно улыбался. В конце концов Дина Сергеевна не выдержала.

– Ну что ты на меня уставился, Леша? – зло спросила она.

– Сам не знаю. – Он пожал плечами и добавил: – На красивое всегда хочется смотреть.

– Мы живем дверь в дверь уже сто лет! Что-то раньше ты ничего особенного во мне не замечал!

– Чему и удивляюсь! Вы свою красоту как-то очень умело прятали!

– Да пошел ты! – бросила ему она, вышла из лифта, потом из подъезда и быстрым шагом направилась к остановке троллейбуса. Главное, поменьше с ним разговаривать, и все будет хорошо.

Соседская машина обогнала ее и остановилась. Из окна выглянул Алексей и предложил:

– А давайте я вас подвезу!

Дина Сергеевна опять хотела заткнуть его тем же «да пошел ты», но вдруг подумала, что еще дней пять назад свободно села бы к нему в машину. Да, но пять дней назад он ей ничего не предложил бы, как не предлагал никогда. И все-таки она сядет в его чертову машину – назло! Он, может, думает, что она откажется, а она сядет! Пусть везет ее на другой конец города!

Дина Сергеевна строевым шагом подошла к «Ауди», рванула дверцу и плюхнулась не на заднее сиденье, на что Лешка, возможно, рассчитывал, а на место рядом с водителем.

– Ну! Вези! – гордо сказала она.

– Куда? – все так же улыбаясь, спросил он.

Она назвала адрес. Алексей присвистнул.

– Что? Выходить? – очень ядовито спросила Дина Сергеевна. – Далековато будет?

– Ну что вы! – весело отозвался он. – Я, наоборот, рад, что мы с вами еще и покатаемся!

И они поехали. Алексей о чем-то спрашивал ее, и она даже отвечала. Со стороны их разговор мог показаться оживленным, но у женщины так тяжко билась в висках кровь, что она потом никак не могла вспомнить суть беседы. Остановив машину возле проходной завода, где работала Дина Сергеевна, сосед повернул к ней по-прежнему улыбающееся лицо и предложил:

– А давайте я заеду за вами после работы! Вы во сколько заканчиваете?

– Какая тебе разница? – еле выдохнула Дина Сергеевна. – Я в лучшем виде доеду на троллейбусе! Как всегда!

– Зачем ехать в набитом троллейбусе, если есть возможность на машине! Я за вами заеду, и мы сможем… где-нибудь, например, поужинать…

Алексей перестал улыбаться и смотрел на нее очень серьезным взглядом. В лицо Дины Сергеевны бросилась краска. Она схватилась за пылающие щеки руками и, сглотнув подступившую прямо к горлу дурноту, без всякого вопроса в голосе сказала:

– Совсем с ума сошел, да…

– Нет. Вы мне очень понравились, – так же без улыбки ответил он.

– Ага… Сто лет не нравилась, а теперь вдруг… на тебе… понравилась… – пропела она все ту же песню.

– Так часто бывает… Разве вы не знали?

– Я тебе в матери гожусь, Леша! Постыдись!

– Чего мне стыдиться? Я свободный взрослый человек, вы тоже… Кому какое дело, какая между нами разница в возрасте?

– Мне есть дело! Моя дочь – тебе ровесница! Ты бы лучше на нее посмотрел!

– А я смотрел, между прочим. Натуся, конечно, хороша, но вот с ней мы действительно сто лет знакомы. Но я все равно о ней уже подумывал… А тут вдруг с вами метаморфоза какая-то случилась… Вы прическу сменили и еще что-то сделали… Не разбираюсь я в ваших женских штучках, а только заметил, что вы еще лучше Туси. Очень похожи на нее, но лучше… ярче… в вас изюминка такая…

– Пятьдесят лет – вот моя изюминка, понял?!

– Так вам пятьдесят? – искренне огорчился он.

– Да! Представь! Через пару месяцев юбилей!

Алексей промолчал. Дина Сергеевна расхохоталась. Ей вдруг сделалось с ним легко и свободно, как раньше.

– Ну что? Юбилярша, значит, не нужна? – с презрительной улыбкой спросила она.

– Я подумаю над этим, – серьезно пообещал Алексей и открыл ей дверцу машины.

– Ну-ну! Думай, сынок! Если что – подъезжай! Я заканчиваю ровно в 16.30! – отчеканила она, изо всей силы хлопнула дверцей, будто ударила его по лицу, и быстро пошла к проходной.

Когда она после смены вышла на улицу, темно-синей «Ауди» нигде видно не было. Дина Сергеевна понимающе усмехнулась, а в груди что-то неприятно кольнуло. Все! Вышла тетка в тираж! Конечно, сослуживцы сегодня восхищались ее новой прической, ярким колером волос, новым макияжем и терракотовым плащиком, но отсутствие синей «Ауди» возле проходной одним махом свело на нет все комплименты. Она старая, старая, старая… И как ни прихорашивайся, как ни стригись и не красься, моложе, чем есть, все равно не станешь! Впрочем, зачем ей быть моложе? Разве она собиралась ужинать с этим молокососом? Да никогда! Он ей и даром не нужен! Он в самом деле годится ей в сыновья. Она была дружна с его матерью… Но подогнать свою «Ауди» к проходной все же мог бы! Из элементарной вежливости и порядочности. А то получается, что он подвозит только тех, с которыми потом можно ужинать и… спать… А просто по-соседски… по-дружески… – черта с два! Давись, тетка, в троллейбусе!

На ночь Дина Сергеевна выпила хорошую порцию успокоительных капель Морозова, чтобы ничего непотребного не снилось. Она, без пяти минут юбилярша, должна думать о детях и… о производственном плане родного предприятия. Все! Остальное надо оставить за бортом! И она оставит! Лучше еще раз прикинуть, какой вуз Денису выбрать после окончания школы, а потом она заснет как миленькая под каплями Морозова.

Дина Сергеевна заснула. Ей, разумеется, что-то снилось. Какая-то странная чехарда сменяющих друг друга картинок. Ничего нарочито эротического. Все как всегда. Победа! Полный контроль над снами и… действительностью.

Утром у подъезда на прежнем месте стояла «Ауди» Алексея. Дина Сергеевна видела, что он сидит на водительском месте, и похвалила себя за то, что в ней не дрогнул ни один мускул. Она волевая… пожилая женщина, которой плевать на зарвавшийся молодняк!

Когда она с самым независимым лицом обогнула «Ауди» и прошла по дорожке к детской площадке, через которую было удобно пересекать двор, машина тронулась с места. Дина Сергеевна слышала, как заурчал мотор, и почему-то сразу поняла, что эти звуки издает именно машина Алексея. Но она не повела даже бровью. Какое ей дело до соседских машин? Выходя из подворотни на проспект, она уже забыла и думать о всяческих «Ауди», но сосед заставил ее вспомнить. Его машина перегородила ей проход.

– Что ты себе позволяешь? – взвизгнула Дина Сергеевна и даже в раздражении притопнула ножкой.

– Сядьте, пожалуйста, в машину, – попросил Алексей, высунувшись в окошко.

– Да зачем мне…

– Сядьте, прошу вас… – тихо сказал он, – …на два слова…

Его тихость Дину Сергеевну удовлетворила. Перестал наглеть – это хороший знак. На всякий случай она огляделась по сторонам. Никаких знакомых поблизости не обнаружила и села в машину, пытаясь сохранить непроницаемое выражение лица. Это оказалось очень кстати, поскольку чертов сосед начал говорить такие вещи, что, не надень Дина Сергеевна маску вовремя, вряд ли ей удалось бы это сейчас.

– В общем, так… – сказал Алексей. – Я все обдумал, взвесил и решил, что вы мне подходите, а потому настойчиво приглашаю вас сегодня поужинать со мной.

– Ну ты даешь! – восхитилась она. – Похоже, мое мнение тебя абсолютно не интересует!

– Если честно, то да… не интересует…

Дина Сергеевна как раз набирала в легкие побольше воздуха, чтобы возмутиться как можно громче и цветистее, но он мгновенно обезоружил ее следующим:

– Я же не замуж вам предлагаю.

Конечно, можно было использовать уже свободно поступивший в легкие воздух, чтобы закричать что-нибудь вроде: «Я тебе не девка, которую можно взять на содержание!» – но Дина Сергеевна поперхнулась, так как вовремя сообразила, что содержание он ей тоже не предлагал.

– Так чего ж ты хочешь-то? – вынуждена была спросить она после того, как хорошенько откашлялась.

– Я же сказал: давайте поужинаем вместе.

– А потом?

– А потом видно будет.

– Интересно, и что же ты сможешь увидеть, когда мы поужинаем? – опять спросила Дина Сергеевна и очень внимательно вгляделась в соседа. Тот глаз не отвел и очень спокойно сказал:

– Ну… мы оба поймем, что делать дальше.

– И какие возможны варианты? – продолжала дивиться его словам Дина Сергеевна.

Алексей нетерпеливым жестом потер подбородок и ответил:

– Вариант номер один: я отвожу вас домой, и мы расходимся по своим квартирам. Вариант номер два: я отивожу вас домой, и мы идем… – Он тяжко вздохнул, но все же сказал: – …ко мне в квартиру…

– Вариант номер три? – потребовала продолжения Дина Сергеевна.

– Третьего, как говорится, не дано, – усмехнулся он. – Альтернатива: или – или…

– То есть ты открыто предлагаешь мне… переспать с тобой?

– А чего скрывать? – он опять сразу обезоружил ее своей честностью.

– То есть тебе больше не с кем? – нашлась наконец она.

Алексей поморщился, но все же ответил:

– Да есть, конечно, но вот такой, как вы, – не было еще…

– Ты, значит, экспериментатор по натуре.

– Я уже говорил, что вы мне понравились. Что тут еще добавить?

Он был прав. Добавить к их диалогу решительно нечего. Она должна сейчас же дать ему по морде или… согласиться на все его предложения. Дина Сергеевна справедливо подумала, что дать по морде успеет всегда, например, во время ужина, а потому решила согласиться. В конце концов, в ее-то годы больше, может, уже вообще никто никогда и никуда не пригласит. Не то что в постель, а даже и просто рядом постоять.

Весь рабочий день Дина Сергеевна усиленно размышляла над тем, правильно ли она сделала, что согласилась. Первой пришла следующая мысль: отказать Лешке можно на любой стадии, хоть даже и сразу после работы. Возьмет да и поедет домой на троллейбусе. Что он с ней сделает? Да ничего! С другой стороны, зачем ей ехать домой на троллейбусе, если можно на машине? А после, ночью, можно еще дополнительно получить бесплатные секс-услуги. Он пусть ухаживает за ней, старается, раз ему приспичило, а она будет получать удовольствие. Если учесть, что удовольствие подобного сорта она не получала уже давно, то можно и пренебречь остальными аргументами против ужина с Лешкой. В конце концов, если вдруг что, всегда оставался первый вариант. Они так и договаривались!

Но что скажет Туська, если вдруг узнает, что мать поступила по второму варианту? А почему она непременно должна об этом узнать? Кто ей скажет-то? А если бы и сказали, так что? Она, Дина Сергеевна, много раз предлагала дочери Лешку от чистого сердца. Раз она отказалась, так пусть теперь локти кусает. Да, но что скажут соседи? А почему они должны что-то говорить? Уж с ними-то Лешка ни за что не станет обсуждать свои интимные отношения!

Дина Сергеевна обхватила голову руками и задумалась еще мучительнее. Неужели она, сорокадевятилетняя мать семейства, опустится до секса с мальчишкой тридцати лет от роду? А что, разве ровесники предлагают ей этот самый секс? Нет, она, конечно, сама виновата, что не предлагают. На работе, например, ведет себя так, что никто и не посмеет предложить. А так бы… может, и предложили… Вот, например, Евгений Петрович Рукавишников, начальник отдела труда и зарплаты… Он давно поглядывает на Дину Сергеевну со значением. Но если представить секс с начальником отдела труда и зарплаты, то лучше вообще жить без этой самой зарплаты… Мужики к пятидесяти и далее, они каковы? Если не лысые, так с брюшком, которое мешком выпирает из брюк. А если не с брюшком, то исполосованы морщинами вдоль и поперек – чистые кроссворды… Смотреть противно, не то что…

К 16.00 Дина Сергеевна измучила себя так, что впору было пить корвалол, а не ехать ужинать. В 16.15 она позвонила Денису домой и сообщила, что после работы поедет на день рождения к подруге, где и останется на ночь. Сын и не подумал спрашивать, что это за подруга, потому что заранее был благодарен любой, которая сумела на ночь выманить мать из дома. Знамо дело: все самое интересное в Сети и по телику начинается как раз после полуночи.

Дочери Дина Сергеевна решила не звонить. Та обязательно привяжется с расспросами. Пусть ей эту новость сообщит Денис.

В 16.30 она вышла за дверь отдела в тайной надежде, что синей «Ауди» на улице не обнаружит. Машина стояла аккурат напротив проходной. Дине Сергеевне не оставалось ничего другого, кроме как открыть дверцу и плюхнуться на сиденье. В салоне пахло дорогим мужским парфюмом, а на водителе был надет шикарный и, похоже, очень дорогой темный костюм. Дина Сергеевна некстати покрылась потом от испуга. Это куда ж он собрался ее везти? Она была убеждена, что в какое-нибудь безобидное кафе, а потому оделась очень демократично: черные джинсы, пушистый серый джемперок из ангоры и все тот же стильный плащик терракотового цвета, который, безусловно, являлся главным украшением ее туалета. Похоже, что там, куда он ее повезет, плащик придется снять. И в чем же она останется? В джинсиках? Рядом с этим костюмом и нечеловеческим благоуханием?

Нечеловечески благоухающий водитель, как факир, вытащил откуда-то букет алых роз на длинных стеблях. Дина Сергеевна приняла их в дрожащие руки и в очередной раз ужаснулась. Та-а-ак… Со стороны Алексея протокол полностью соблюден. Только вот что-то не видно рядом с ним декольтированных дам в бриллиантах…

– Слушай, Леш… – заискивающе начала она. – Может, передумаешь, а? Я, видишь, и приодеться-то не догадалась… Ну… никакого соответствия…

Алексей расхохотался:

– Вот уже и испугались! Да вы принцу крови можете соответствовать, если перестанете сжиматься в комок и дрожать.

– А я разве дрожу? – удивилась Дина Сергеевна и задрожала еще сильнее.

– Ладно, поедем в такое место, где никому не будет видно то, что вы называете несоответствием.

После этих слов Алексея машина наконец тронулась с места. Дина Сергеевна держала на коленях розы, которые при каждом повороте пребольно впивались ей своими шипами в пальцы. Она не смела даже поморщиться. Еще бы! Он ей такие розы… небось по стольнику за штуку… а она еще будет строить из себя что-то и морщиться. Вообще он правильно рассчитал. Розы – они дорогие, а потому женщина должна понимать, что…

Она не успела точно сформулировать то, что должна понимать, потому что Алексей вдруг сказал:

– Да расслабьтесь вы наконец, Дина Сергеевна! Мы ничего плохого не делаем! Просто едем перекусить. Да и потом ничего… не сделаем, если вы не захотите. Доставлю вас к Туське с Дениской в целости и сохранности.

Дина Сергеевна отчаянно закивала головой. И кивала долго. То ли потому, что не могла остановиться, то ли потому, что машину изрядно потряхивало, поскольку они выехали в какой-то плохо заасфальтированный переулок. Алексей остановил «Ауди» у довольно неказистого здания. У входа посверкивала лампочками-миньонами вывеска «Кафе „Глаз“.

– Что еще за «Глаз»? – нервно спросила Дина Сергеевна.

– Эту кафешку держит мой одноклассник Димка Глазьев. Само собой, в школе у него была кликуха Глаз, вот он и назвал так свое заведение.

– Леш… – окончательно сникла Дина Сергеевна. – Ну зачем тебе демонстрировать меня своему однокласснику? Не лучше ли поехать в такое место, где никто тебя не знает?

– Честно говоря, мне наплевать, что подумает на наш счет Глаз, но могу вас успокоить: именно в эту минуту он скорее всего сам находится в каком-нибудь парижском кабаке, ибо отдыхает с супругой именно в столице Франции. Так что – милости прошу к Димонову шалашу.

Димонов «шалаш» был оформлен в полном соответствии с названием и не без оригинальности. Как только Дина Сергеевна вошла в заведение, со всех сторон на нее уставились разнокалиберные и разноцветные глаза. Они смотрели со стен, с потолка, с дверей. Даже зеркало у гардероба было удлиненной, суживающейся к концам формы и украшено чем-то вроде топорщившихся во все стороны металлических ресниц. Когда Дина Сергеевна подошла к зеркалу поближе, то отражение ее головы попало ровно в центр, будто глазное яблоко. Она рассмеялась и, повернувшись к Алексею, спросила:

– А есть мы тоже будем чьи-нибудь глаза?

– Кухня у Димки традиционная, русская, – отозвался он и повел ее за локоть в зал… – Ну… пирожные он, конечно, делает в форме глаз… заливное тоже… А остальное – без прибамбасов. Все просто и вкусно.

Украшали небольшой зал тоже исключительно размещенные на стенах глаза. Они были сделаны из разных материалов: эмалевые, ярко расписанные, чеканные по меди другим металлом, ажурно выкованные из чугуна, тряпичные, бумажные, стеклянные, соломенные. В конце концов Дина Сергеевна устала пересчитывать варианты, тем более что заметила: Алексей собственных глаз с нее не сводит.

– Ну что ты опять на меня уставился? – спросила она и поежилась.

– Вы красивая.

Она оглядела его и ответила:

– Да ты тоже вроде ничего… Блондин такой кудреватый…

– Ага, как бы коротко ни стригся, вечно вьющиеся концы остаются. Еще смешнее получается – торчат во все стороны, как солнечные лучи. Я и перестал особо усердствовать со стрижкой! Как там в песне поется: «Кудри вьются до лица, люблю Ваню молодца!»

– И правильно сделал. Не стригись коротко. Тебе так идет.

– Ну вот и хорошо.

– Не знаю, Леша, что хорошо, что – нет… Запуталась я…

Он, ничего на это не ответив, подал ей меню в мягкой, вкусно пахнувшей кожей папочке. Она решительно отмахнулась:

– Нет-нет, я ничего в этом не понимаю… Выбери на свой вкус.

И он выбрал. Дина Сергеевна ела креветочный коктейль, потом какое-то удивительно вкусное мясо, запивая его терпким вином, названия которого даже не потрудилась узнать. Она чувствовала, что пьянеет. От обильной еды, от вина, от необычности обстановки и, главное, от присутствия Алексея, который продолжал жадно смотреть на нее. Собственно говоря, Алексей уже не казался ей Алексеем, то есть соседом, то есть мальчишкой, который вырос у нее на глазах. Рядом с ней за столиком сидел мужчина, которому она нравилась. Очень нравилась. Она ощущала исходящие от него призывные флюиды, или, как их сейчас называют, феромоны… что ли… А имя… Что ж… Рядовое русское имя… Алексеев в России – пруд пруди. Они могли бы жить в разных домах и даже на разных улицах. И тогда то, что он пригласил ее в кафе, вообще выглядело бы нормальным. Не стал бы он спрашивать ее, сколько ей лет. Она выглядит достаточно молодо, а он – старше своих тридцати, так что все казалось бы совершенно естественным… Но! Они всю жизнь прожили на одной площадке… И это отравляло… Что отравляло? Да все!

На этой отрезвляющей мысли Дина Сергеевна выныривала из состояния приятного опьянения, ужасалась тому, на что решилась, потом говорила себе: «Но я же все равно уже пришла…», и опять погружалась в расслабленность и негу. Наконец она вдруг заметила, что Алексей ничего не пьет. Это ее очередной раз отрезвило. Он за рулем, поэтому не пьет, но хорошего в этом ничего нет. Значит, его взор не закроет дурманная дымка. Он все будет делать трезво и расчетливо. Кроме того, он увидит все совершенно четко: и ее грудь, несколько обвисшую после кормления двоих детей, и несколько растяжек на животе. Дениска родился крупным, аж в четыре килограмма, вот кожа и растянулась. Да и вообще, она уже очень немолодая женщина с самым настоящим целлюлитом в определенных местах. И если под свитерком из ангоры и джинсами этого не видно, то… Хотя… он же сам сказал, что после кафе может доставить ее к детям. Но что-то ей не хочется к детям… Что она их, не видела, детей своих? Да каждый день видит… А Лешка… его она, конечно, тоже достаточно часто видит, но не в таком же качестве…

– Ты меня специально напоил? – спросила она, хотя точно знала ответ. Она пила по собственной инициативе. Она хотела, чтобы сегодня все было пьяно, пряно и, возможно, даже развязно. Ну не любовь же она собралась крутить с Лешкой? Не любовь… Она собиралась устроить праздник своему телу. А для этого дела Лешкино тело – не худшая партия.

– Мне кажется, вам так будет легче – слегка подшофе, – отозвался он.

Дина Сергеевна подумала, что она уже вовсе «не слегка», а в самый раз. Если принять на грудь еще – то это будет уже излишне, но и протрезветь окончательно ей не хотелось.

– Может быть, поедем? – предложила она, постеснявшись добавить «к тебе».

– А как же десерт? – улыбаясь, спросил он.

– А десерт полнит…

– И то верно… – согласился Алексей, подозвал официанта и положил в папочку для расчета какие-то деньги. Дина Сергеевна очень хотела разглядеть купюры, но ей так и не удалось. А интересно было бы знать, как на нее потратился молодой сосед, то есть в какую сумму можно оценить ее, престарелую тетку. А если еще присовокупить деньги на розы…

Когда они сели в машину, Дина Сергеевна опять испугалась. Они же сейчас поедут не просто в собственный дом, но даже на ту самую лестничную площадку, где находится ее родная квартира. А что будет, если из дверей выйдет Туська или Денис? Что она им скажет: пьяная, с розами, в обществе соседа? Нет, конечно, она не так уж сильно пьяна, и Лешку можно посчитать случайно встретившимся. Но розы со счетов не сбросишь. Это, как ни крути, улика. Не скажешь же, что на дне рождения подруги всем гостям выдавали по букету голландских роз и потому она не стала там ночевать, чтобы, значит, цветы, не завяли…

Всю дорогу они молчали. Возможно, Алексея мучил тот же вопрос, но она об этом знать, разумеется, не могла.

Остановив машину возле подъезда, Алексей спросил:

– Ну, что вы решили?

Дина Сергеевна повернула к нему лицо с нервно подпрыгивающими губами:

– А что, если из квартиры выйдет Туся или Дениска?

– Тогда придется разойтись в разные квартиры.

– А розы?

– А что розы? Розы – подарок вам!

– Не, ты не понимаешь… Розы – это доказательство того, что я не была на дне рождения…

– На чьем?

– Какая разница? Я должна же была как-то объяснить детям, где проведу вечер и ночь.

– А что, вы обычно ночуете там, где празднуете? – усмехнулся Алексей.

– Вот это не твое дело! – отрезала Дина Сергеевна. – Лучше скажи, что будем делать с розами?

– Ну-у-у… отдадите мне… Скажете, мол, дал подержать, пока дверь открываю. Годится?

– Можно попробовать…

Но им повезло. На пути от машины к подъезду, в самом подъезде и даже на площадке, где находились их квартиры, они никого не встретили. Дина Сергеевна вконец изранила руки розовыми шипами и опять неприлично взмокла от страха под теплым ангорским свитерком. Она в полном изнеможении привалилась спиной к захлопнувшейся двери Лешкиной квартиры, облизнула ставшие горькими губы и выдохнула:

– Все…

– Дина Сергеевна, вы будто прощаетесь с жизнью, – сказал Алексей и невесело усмехнулся, потом вдруг увидел, что руки женщины испачканы в крови. Он выхватил у нее букет, сам укололся, ойкнул, отбросил розы на столик, развернул к себе ее израненные ладони и спросил: – Да что ж вы так… боитесь-то… Дина…

Она отметила, что он уже опустил ее отчество. Оно и правильно: чего церемониться с… теткой по вызову… Ей вдруг захотелось заплакать, но она сдержалась. Только без мелодрам! Она знала, на что шла.

– Леша, а нет ли у тебя еще чего-нибудь выпить? – спросила она, потому что поняла: протрезвела окончательно.

– А на трезвую голову вы не хотите?

– А на трезвую голову я… стесняюсь!

– Чего?

– Не чего, а кого! Тебя! Это вы, молодые, такие смелые, вам хоть в парке на скамейке, а я…

– Ладно, для начала вымойте руки и обработайте ранки… хоть туалетной водой, что ли… Вон там стоит. А ваты я вам сейчас дам…

Лешка ушел в глубь квартиры, и Дина Сергеевна вдруг вспомнила, что именно на квартиру и зарилась. Конечно, Лешка на ней никогда не женится, так что нечего и губу раскатывать, но посмотреть-то можно.

Дина Сергеевна осторожно подошла к двери в комнату. Перед ней открылось большое, метров на двадцать с лишним, помещение, квадратное, светлое и хорошо обставленное. Да и вообще все жилище соседа говорило о достатке, сытости и благополучии. Непонятно только, зачем ему в нагрузку к таким хоромам понадобилась престарелая тетка. Да на такую квартиру красивые девчонки должны слетаться, как мотыльки на свет фонаря!

Алексей вышел к ней уже без пиджака, в одной рубашке и с пакетом ваты. Поскольку она так и стояла у входа в комнату, сам оторвал кусок ваты, смочил в своей пахучей туалетной воде и принялся прикладывать к ранкам на ладони Дины Сергеевны. Она взвизгнула.

– Ну, значит, жива! – рассмеялся Лешка. – Чаю хотите? Мы в кафе обошлись без десерта.

– Нет! – затрясла головой Дина Сергеевна. Ей было настолько не по себе, что никакой чай уже и в рот не полез бы. Кроме того, она продолжала отчаянно потеть в плаще, надетом на душную ангорку. Она собралась с силам и пролепетала: – Мне бы… в душ…

– Да-да! Снимайте плащ! – наконец догадался ее раздеть Алексей. – Сейчас полотенце принесу, чистое…

Он опять скрылся в глубинах квартиры, а Дина Сергеевна уже была не в силах подойти к дверям кухни, чтобы посмотреть, как там и что.

С большим банным полотенцем, которое принес Лешка, она зашла в ванную, отделанную снежно-белым кафелем. Вот у них в квартире кафель идиотский: синий с дурацкими разводами. Наверно, изготовителям казалось, что облепленные их кафелем стены будут изображать собой морской бриз, но они изображали именно кафель, причем словно бы давно не мытый.

Повесив на никелированную стойку полотенце, Дина Сергеевна вдруг заметила, что на дверях нет ни шпингалета, ни какой-нибудь другой защелки. Вот новости – входи, кто хочет! Хотя… раз Лешка живет один, кому к нему входить-то? А любовницы, они пусть входят… и ублажают прямо тут… Вон, ванная какая большая – в ней не то что вдвоем, тут с ордой тоненьких современных девок поместиться можно.

После данных размышлений Дина Сергеевна опять испугалась, что Лешка войдет к ней, а она все еще немытая и вся в поту. Она скорехонько разделась и забралась в ванную. Мылась она недолго все из тех же соображений: вдруг войдет, а она в мыле… вдруг войдет, а она еще мокрая…

В конце концов она насухо вытерлась и глубоко задумалась о том, что же надеть. Ну не потный же свитер с джинсами. Оглядевшись по сторонам, Дина Сергеевна увидела небрежно брошенный на какой-то сундучок непонятного назначения махровый темно-синий, как «Ауди», халат. Она поднесла его к носу. Халат пах Лешкиной парфюмерией. Вот! Его-то она и наденет. Да! На голое тело! Она пришла сюда именно за тем, чтобы демонстрировать свое голое тело. Женщина решительно тряхнула головой и вышла из ванной. В квартире царила абсолютная тишина, будто, кроме нее, в ней вообще никого не было!

– Ле-о-ошшш… – тихо позвала Дина Сергеевна.

Никто не отозвался. Окликнуть соседа погромче она побоялась. Вдруг за стеной собственные дети услышат ее голос. Она зачем-то встала на цыпочки и осторожно вошла к комнату. Лешка сидел, откинув голову на спинку кресла, и… спал. Самым натуральным образом. Крепким здоровым сном сильно уставшего человека.

Дина Сергеевна довольно громко хмыкнула. На Лешку это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Он продолжал сладко спать. Тихо. Красиво, как ребенок. Ни тебе храпа, ни раззявленного рта. Одетая в его банный халат женщина подошла поближе и опять тихо позвала:

– Леша-а-а-а…

Эффекта это не произвело никакого. Дина Сергеевна присела на подлокотник кресла и слегка дернула Лешку за нос. Он чуть качнул головой, но не проснулся. Это ж как надо устать, чтобы так отключиться?! Не иначе вчерашнюю ночь с девчонками прорезвился, вот силушки и покинули. Не пионер, чай. Дина Сергеевна приблизила губы к Лешкиному уху и внятно проговорила:

– Лешенька! Вставай!

Сосед слегка приоткрыл глаза, в которых не отразилось ни одной мысли, пробормотал что-то вроде: «щас… щас» – и мгновенно заснул, крепче прежнего. Дине Сергеевне хотелось проорать ему в ухо, что она очень качественно помылась и готова на все, но вдруг поняла, что сосед в ближайшее время не проснется. В качестве последнего средства она гаркнула во все горло:

– Вставай, гад! – И даже чувствительно тряхнула его за плечи.

Лешкина голова перекатилась с одного плеча на другое, глаза еще раз открылись, чтобы мгновенно закрыться снова, а с губ слетело нечто, похожее на «во как!».

– Во как! – повторила за ним Дина Сергеевна и обиженно фыркнула.

Вот так номер! Вот так отдалась молодому и красивому, предварительно помывшись. А с другой стороны, может, этого как раз и достаточно? Он ее, престарелую тетку, на машине покатал? Покатал! В кафе креветками накормил? Накормил! Еще и мясом! А потом даже чаю предлагал, а она, дура, закочевряжилась. Может, чаю-то попил бы, да и взбодрился. К тому же она чисто вымыта на ночь, и дома этим вечером собственную ванну можно не занимать. Пусть себе Туська плещется, сколько хочет.

Дина Сергеевна слезла с подлокотника, сбросила с плеч хозяйский халат прямо на пол и прошла эдакой Венерой одеваться в ванную комнату.

Перед тем, как выйти из Лешкиной квартиры, Дина Сергеевна долго изучала в «глазок» лестничную площадку. Потом одним махом распахнула дверь, выскочила наружу, тихонько захлопнула ее и, сделав один огромный прыжок, оказалась перед дверью в собственную квартиру. Все! Теперь можно и отдышаться. Уж около своей двери она может стоять сколько хочет. Ее дверь. Родная.

Ни Туська, ни Денис раннему возвращению матери не обрадовались. Было совершенно очевидно, что она нарушила какие-то их очень важные планы.

– У меня что-то разболелась голова, – заявила она детям и добавила: – Спать буду на кухне. Делайте, что хотите…

Постелив себе на узеньком кухонном диванчике, Дина Сергеевна улеглась, уткнувшись лицом в его обивку. Она пахла табаком. Курили дома, гады: Денис или Туська… Ну и черт с ними! Черт! Черт! Черт! После троекратного чертыхания она вдруг тихо заплакала и довольно быстро заснула на влажной подушке. Наверно, от избытка впечатлений.

На следующий день возле подъезда соседской «Ауди» не наблюдалось. Дина Сергеевна, трясясь в троллейбусе, никак не могла определиться, хорошо это или плохо, что Лешка ее не ждал. По большому счету, конечно, хорошо. Нелепое приключение закончилось на самой целомудренной стадии, а потому она, почти пятидесятилетняя женщина, не чувствует никаких угрызений совести. С другой стороны, глупо что-то начать и завершить, безрезультатно оголившись в чужой квартире перед тупо спящим мужиком. Дине Сергеевне начало представляться, как этот кретин-сосед был бы счастлив и благодарен ей, если бы не заснул. Уж она бы не подкачала. Все-таки еще есть кое-какой порох в пороховницах. Ее бывший муж был о-го-го какой умелец в постели. Она обязательно воспользовалась бы чем-нибудь из его арсенала.

Об этом же самом Дина Сергеевна думала и на рабочем месте, а потому, когда к ней подошел со своими дурацкими бумагами начальник отдела труда и зарплаты Евгений Петрович Рукавишников, она глянула на него таким запредельным взглядом увлажненных глаз, что тот неопределенно крякнул и остался стоять около нее столбом, вместо того чтобы отправиться восвояси.

– Ты, Евгений Петрович, иди себе… – сказала наконец Дина Сергеевна. – Я потом принесу тебе эти ведомости.

Чувствовалось, что Рукавишникову уходить не хотелось, а потому женщина вынуждена была временно забыть о своей неудачной личной жизни и углубиться в ведомости. Поставив галочки и крестики возле нужных граф, Дина Сергеевна всучила ведомости начальнику над зарплатой их отдела и сказала:

– Все, Женя! Свободен! Иди! Свободен, говорю!!!

Выйдя из проходной, Дина Сергеевна наткнулась на синюю «Ауди». Она никак не ожидала ее увидеть, а потому, встретившись глазами с Алексеем, поняла – бежать поздно.

– Ну и че те надо? – грубо спросила она в стиле собственного сына.

Можно было бы задать и другой любимый им вопрос: «И чего тебя так приперло-то?» – но она решила больше не ронять понапрасну слов. Если что надо, пусть говорит сам.

Алексей приоткрыл дверь и сказал:

– Прости меня, Дина…

Женщина задохнулась от негодования:

– Это с каких пор ты со мной на «ты»?

– С тех самых, когда ты мылась в моей ванной…

– О! В ванной! Ну, даешь! Да когда у нас нет горячей воды, где я только не моюсь!

– И по квартирам мужиков?

– А вот это… – Разумеется, Дина Сергеевна хотела сказать, что ее жизнь его совершенно не касается, но Алексей с силой дернул ее за рукав и «хвост» плащика, и она прямо-таки рухнула на сиденье его машины. После этого он ловким быстрым движением перебросил в салон ее ноги, захлопнул дверцу и рванул машину с места.

– Ну и куда ты меня везешь, придурок? – продолжала она злиться.

– Я не придурок. Я просто две ночи не спал, мы объект сдавали. Я не мог даже предположить, что меня так вырубит!

– Ну и что теперь? – спросила Дина Сергеевна. – Неужели ты думаешь, что я еще раз решусь залезть в твою ванну, не говоря уже о постели?

Алексей резко затормозил у обочины. От неожиданности его пассажирка чуть не врезалась головой в приборную панель, но он перехватил ее, развернул к себе за плечи и впился в ее губы. Сначала она хотела сопротивляться, потом раздумала. Пусть себе… Вроде бы у него получается неплохо… Конечно, стыдновато, что посреди улицы… С другой стороны, кому какое дело, что происходит внутри «Ауди». Мало ли, может, они с Лешкой законные супруги, а потому имеют право целоваться где хотят. Тем более в своей машине! И квартира у них тоже есть, где они могут не только целоваться… При мысли о своем счастливом супружестве с Лешкой Дина Сергеевна, распалившая себя еще на рабочем месте и чуть не завлекшая в свои сети невинного Евгения Петровича Рукавишникова, окончательно обмякла, сама приобняла соседа за плечи и даже не дала ему по морде, когда тот полез к ней под плащ. Тем более что немного он там и нашел: все те же черные джинсики и свитерок, только не из ангоры, а из какой-то синтетики.

– Поедем ко мне, – страстно прошептал он ей в ухо.

– Там за стеной мои дети, – так же тихо ответила она.

– А я высажу тебя за домом, и ты пройдешь под балконами – они даже в окно тебя не смогут увидеть.

– А ты?

– А я нормально подъеду и открою для тебя дверь…

Она попыталась кивнуть, но губы опять оказались соединенными с Лешкиными, и они кивнули вместе.

Дину Сергеевну неприлично тряхануло от страха, когда вместе с ней в лифт сел детский врач Альберт Игоревич с пятого этажа. Вместо приветствия она пролепетала нечто до того невразумительное, что педиатр сочувственно спросил:

– Никак приболели?

Она жалко кивнула.

– Сейчас самое вирусное время, – продолжил светскую беседу педиатр.

Дина Сергеевна очень испугалась, что он поедет с ней прямиком до ее восьмого этажа, чтобы поподробнее рассказать о вирусах нынешнего межсезонья, и, может быть, даже поставит градусник, а потому поторопилась сообщить:

– Я уже принимаю этот… как его…

– «Ремантадин»? – подсказал педиатр.

Дина Сергеевна согласно закивала. Педиатр тоже кивнул, весьма удовлетворившись такой медицинской грамотностью населения, и вышел на своем пятом этаже. На восьмом бедная женщина вывалилась из лифта чуть живой от нервного перенапряжения. Если бы сейчас открылась дверь ее квартиры, то она, наверно, рухнула бы в собственный коридор навзничь. Но открытой была дверь другой квартиры. Дина Сергеевна ровно минуту подумала, стоит ли туда входить, шагнула и попала прямо в Лешкины объятия. Поскольку дверь за спиной захлопнулась, она наконец отпустила себя, повиснув на нем всем своим измученным телом. Он все понял, поднял ее на руки и понес в дальнюю комнату через ту, в которой Дина Сергеевна уже бывала. Алексей положил ее на широкую постель, застеленную шелковистым покрывалом, и начал расстегивать на ней плащ. Дина Сергеевна не могла ему помочь. Она ничего не могла. Она была на таком пике напряжения, когда легко разрыдаться от любого пустяка и даже неловкого прикосновения. Он не был неловок. Его движения оказались мягкими и четкими. Дина Сергеевна даже успела подумать о том, какое же бессчетное количество женщин он раздел до нее, раз у него такие отточенные движения. Потом решила, что ее не интересуют никакие бывшие женщины, потому что сейчас он старается явно для нее. Она была уже совсем раздета, а он разоблачаться не торопился. Дина Сергеевна закрыла глаза. Ей плевать на то, одет он или раздет. Ей нравится то, что он с ней делает. Ей хотелось, чтобы эти минуты длились вечно. Но помогать ему она не будет. Ей и так хорошо… и так сладко… и томно… и горячо… Все окружающее дрожит и пульсирует в такт с кровью в ее висках. Под закрытыми веками пылает костер. А тело будто уже не ее, будто принадлежит всему мирозданью, Вселенной, каким-то странным, закручивающимся в спирали мирам. Дина Сергеевна прижала к губам ладони, чтобы вопль, который готов был вырваться из нее, звучал не так громко. Какой-то одной жалкой молекулой она продолжала чувствовать, что за стеной – ее дети, а потому ей нельзя до конца… И все же, не выдержав, крикнула, и закусила руку, и заплакала навзрыд.

– Что ты, Диночка? – услышала она над своим ухом. – Я сделал тебе больно?

– Нет, нет… все хорошо… Все даже лучше, чем хорошо… – Она чуть приподнялась на локтях и постаралась перевернуть его на спину. Надо же? И когда он исхитрился раздеться… Какое у него красивое тело. Сильное… и еще очень молодое… очень…

Она принялась целовать это молодое тело мелкими жаркими и жалящими поцелуями. Он вздрагивал от каждого ее прикосновения, мышцы его напрягались, и она поняла, что сможет еще раз слиться с ним в едином полете к иным мирам, таким странным, тягучим и скручивающим в жгуты и спирали. И она припала к его губам и к его телу, и он сумел сделать так, что ее опять пронзила то ли острая сладостная боль, то ли запредельная чувственная радость.

– Мы ведь еще встретимся… – шептал ей он. – Ты ведь будешь приходить ко мне, Диночка. Тебе же хорошо… Я же вижу, чувствую, как тебе хорошо…

Она ничего не говорила, только продолжала его целовать… всего. Он, не стесняясь, разлегся перед ней обнаженный и такой прекрасный, что Дина Сергеевна не могла оторвать губ от его горячей гладкой кожи. Конечно же, она будет приходить. Она не сможет не прийти. Она хочет еще и еще раз испытывать это давно забытое чувство парения над бессмысленной суетой жизни.

Так началась тяжкая двойная жизнь Дины Сергеевны Манчини, сорокадевятилетней матери двоих детей, начальника группы одного из отделов местного завода, уважаемого человека, интеллектуалки, женщины с определенными принципами и давно сложившимся мировоззрением. Поступаясь своими принципами, она очень мучилась. Не далее как в прошлом месяце Дина Сергеевна попросила начальство убрать из ее группы Ингу Гараеву, которую неоднократно заставала за обжиманием с различного рода мужскими особями в не приспособленных для этого местах. Сейчас ее, начальницу беспринципной Инги, вполне можно было бы застать за этим же самым делом в таких же неподходящих для этого местах. Она могла заскочить к Лешке, «выбежав за хлебом». При этом остатки хлеба, которых было вполне достаточно, она прятала от детей в самую дальнюю кастрюлю, в которую, конечно же, ни Туська, ни Денис не полезут. И все между ней и соседом происходило второпях, в коридоре. И именно то, что времени оставалось в обрез, что нельзя до конца раздеться и пройти в комнату, добавляло остроты и терпкости в их соитие. Дина Сергеевна была на вершине блаженства, если вдруг Лешка, вычислив отсутствие Туськи и Дениса, врывался к ней в квартиру, и они сливались воедино в их тесном коридорчике, где вдвоем и развернуться-то всегда было сложно. Теперь она обожала этот коридорчик, где слияние с Лешкой становилось еще более полным, где, казалось, происходило срастание их тел.

Однажды, собираясь на работу и бросив в зеркало быстрый деловой взгляд, Дина Сергеевна вдруг заметила, что похорошела. Ее преступная связь с Лешкой начала проступать на лице: в глазах появился особый блеск, по самому же лицу разлилось неповторимое удовлетворенное выражение. Никакой усталости, или скуки, или обиды на жизнь. Но своему новому лицу Дина Сергеевна не обрадовалась. Вот он – конец той веревочки, которой, как ни виться… Рано или поздно на ее новый взгляд обратят внимание дети. Они и так очень удивились, когда увидели ее с новой прической и ярким колером волос. Что же они скажут, когда заметят этот бесстыдный взгляд? Да и вообще, каким станет конец ее отношений с Лешкой? Они почти ни о чем не говорили. О любви, разумеется, тоже. Да и была ли она, любовь-то? Дина Сергеевна с пристрастием пытала себя: влюбилась она в соседа или нет? По всему выходило, что не влюбилась. Она испытывала всего лишь небывалый чувственный восторг и наслаждение. И она хотела его испытывать снова и снова. Она, у которой не было мужчины приличное количество лет, имела на это право. Или не имела? Дина Сергеевна всегда осуждала откровенное женское кокетство. Ее бесило, когда на корпоративных вечеринках отдельские бабенции обнимались по углам с кем попало, не гнушаясь и Евгением Петровичем Рукавишниковым. Как же она теперь понимала этих замордованных бытом женщин! В ресторанном полумраке да под винными обманными парами они обнимали вовсе не толстого лысого Рукавишникова, а прекрасного принца Зигфрида, который лишь на короткий миг ворвался в их скучную жизнь, а потому надо торопиться и выложиться сразу до самого донца. Пожалуй, Дина Сергеевна теперь вполне подружилась бы даже с той самой Ингой Гараевой. Им было бы что обсудить…

Дина Сергеевна часто спрашивала себя, смогла бы она расстаться с Лешкой. Когда она об этом только думала, у нее непроизвольно сжимались кулаки. Но ведь настанет время, и его придется отдать. Кому-то… Он ведь еще очень молод. Соберется наконец жениться… Поскольку у него здесь большая квартира, вряд ли он переберется на жительство в другое место. А ей что останется? Смотреть на его жену и представлять, как он с ней… Она этого не вынесет…

Дина Сергеевна морщилась и злилась на себя. Ишь какая нежная – не вынесет! Куда денется? Вынесет… Но неужели станет выбирать моменты, когда жены не будет дома, и ломиться к Лешке? Да он вытолкает ее взашей, когда найдет себе молодую и красивую жену. Кстати, почему он до сих пор не женат? Это по сравнению с ней, с Диной Сергеевной, он молод, а так… В его возрасте уже давно пора иметь семью. Может, спросить? Нет! Нельзя! Он подумает, что она набивается в жены! А она разве хочет быть его женой? Нет! Не хочет! Не хо-чет! Ей хорошо так, как есть! А значит, надо и принимать все так, как есть, не копаться в себе и не мучить себя понапрасну.

И Дина Сергеевна дня два принимала все, как есть, и радовалась жизни, а потом опять начинала мучиться и терзаться.

– Мам, а ведь ты была права, – начала однажды за ужином Туся. – Он ничего…

– Кто? – спросила еще ничего не подозревающая Дина Сергеевна.

– Да Лешка, сосед. И не так уж бросается в глаза разница в возрасте!

У Дины Сергеевны в момент повлажнели руки, из них выскользнула чашка и, разумеется, разбилась.

– О! К счастью! – весело продолжила дочь. – Понимаешь, мы с ним сегодня вместе были в книжном магазине. Оказалось, одну и ту же книжку искали. Ну ту… Бестселлер Роберта Флавински «По ту сторону света»… Ее в продаже не оказалось, так мы оба по книжке себе заказали. Он помог мне на компе заказ набрать… А потом Лешка подвез меня до дому. И мы, представь, всю дорогу проболтали. И я, как ты и советовала, смотрела на него о-о-о-очень нежно. Странно так… – Туся никак не могла остановиться. – Мы сто лет знакомы, живем дверь в дверь, в одной школе учились, а будто впервые встретились. В общем, мама, он мне понравился. Да! И не из-за квартиры! Не думай! Хотя и она, конечно, для нас лишней не будет… Просто понравился. У нас с ним все-все совпадает! Он обещал мне дать почитать еще две книжки Флавински. У него, оказывается, они есть, а я весь город обегала в поисках. А еще в его библиотеке Павел Погодин – ПП… Помнишь, мы с тобой обсуждали его триллер «Дом у дороги»? Ты тогда еще сказала…

Туся наконец подняла взгляд на мать и осеклась.

– Ма… Ты что? Тебе плохо? – Она перестала есть, подошла к ней и обняла за плечи. – Че случилось-то? Я все трещу, трещу… Может, врача, мам?

– Не надо… – с трудом выговорила Дина Сергеевна. – Это все этот… как его… климакс… вот…

– Климакс?! – Туся так удивилась, будто мать призналась, что у нее СПИД или гепатит С.

– Ничего удивительного… Мне скоро пятьдесят…

– Но как-то странно. Прямо так – раз – и климакс…

– Все, Наташенька, когда-нибудь – раз – и начинается…

– Ну если я – Наташенька, то представляю, как тебе плохо! Может, приляжешь? Я Дениске, как придет, не дам комп включать! И сама не буду телевизор смотреть. Ты отдохни!

– Да… пожалуй, это лучшее, что можно сделать… – отозвалась Дина Сергеевна и пошла в комнату.

За ней рванулась Туся, быстро раздвинула диван, приготовила постель, чмокнула мать в щеку и ласково шепнула в ухо:

– Отдыхай, мамочка… мы тебя беспокоить не станем. Спи, в общем…

Когда за Тусей закрылась дверь, обессиленная Дина Сергеевна, не раздеваясь, кулем повалилась на постель. Ее разрывали с трудом сдерживаемые рыдания. Вот оно! Подкатилось, подъехало то, чего она так боялась. Лешка сменит ее на молодую и красивую. И не на ту, незнакомую, а потому чужую, у которой не грех было бы его иногда красть, а на собственную ее дочь – Наташу, Натусю, Тусю, любимую, дорогую, самую главную… ну… если не считать еще Дениса, конечно…

* * *

– Ну и сколько можно ждать? – резко спросил Павловский одного из своих подчиненных. – Я обещал, что к Новому году у него непременно будет квартира в центре с видом на Николаевский парк!

– Да нашел я одну-у… – жалобно протянул сотрудник и зачастил. – Хорошую. В старом фонде. Три комнаты. Кухня пятнадцать метров. Эркер[3] есть, представляете! И как раз окнами в парк!

– Кто хозяин?

– Мужик молодой. Тридцать лет.

– С кем живет? Семья есть? Что из тебя все вытягивать надо! – рассердился Павловский.

Молодой человек, лет двадцати пяти, по имени Сергей, вытянулся перед ним во фрунт и наконец четко отрапортовал:

– Значит, так! Молодой мужик, Задворьев Алексей Васильевич, живет один, потому что родители его давно умерли, а сестра проживает в другом городе и никакой доли в этой жилплощади не имеет… Баб, конечно, Задворьев водит. Но все время одних и тех же: соседок по лестничной площадке.

– И много их у него?

– Соседок-то? Соседок полно: на их лестничную площадку выходит целых четыре квартиры. Но этот Леха крутит романы только с двумя, зато одновременно! – Сергей прыснул в кулак.

– Че ржешь? – спросил Павловский.

– Да так… Этот Задворьев, похоже, спит и с мамашей, и с дочкой ее. И я, честно говоря, его понимаю.

– Да ну?! Давай-ка с этого места поподробнее!

– Да пожалуйста! Дочке… не знаю, сколько лет, но не пацанка. Думаю, меня постарше будет. Очень миловидная… А мамаша… В самом соку тетка… Про таких говорят «ягодка опять». Думаю, ей лет сорок с гаком.

– Думаешь, Эльза этому… как ты сказал… Задворьеву… не понравится?

– Трудно представить такого урода, которому не понравится Эльза!

– И в чем же дело? – Павловский оскалил свои ровные зубы в пренебрежительной улыбке.

– Так ваших указаний ждем!

– А без указаний прямо и не знаете, что делать? – съязвил Александр Григорьевич.

– Знаем, конечно… – замялся Сергей.

– Чего ж ломаешься тут передо мной, как копеечный пряник?

– У Эльзы машина в автосервисе…

– Опять!!! – взревел Павловский. – А ну пригласи ко мне эту диву!

Сергей моментально испарился. Через несколько минут в кабинет вошла Эльза.

Александра Григорьевича и самого пробирала дрожь, когда он встречался глазами с этой девицей. Собственно, красавицей в классическом стиле она не была. Немодельного роста, не больше метра шестидесяти, она притягивала взгляды царственной, горделивой осанкой. Блестящие темные волосы Эльза как-то необыкновенно стригла в шарик. Сплошная густая челка закрывала брови. Из-под массы волос смотрели удивительной синевы глаза. Когда девушка опускала веки, на щеки ложились пушистые полукружья ресниц. Губы она красила исключительно по-вампирски – красной помадой, что здорово шло ей. Несколько портил ее лицо носик, больше, чем нужно, задранный верх. Одевалась она во все черное, всегда как-то небрежно расстегнутое, расшнурованное или спущенное с плеч. Казалось, потяни за какую-нибудь деталь ее одежды, и девушка в мгновение ока окажется обнаженной.

Надо сказать, что Павловский проверял. Потянул как-то за длинный рукав свитерка, который эффектно обнажал плечо Эльзы, и вслед за плечом мгновенно обнажилась молодая крепкая грудь. Девушка при этом ничуть не смутилась. Далее Александр Григорьевич потянул за кончик странно и небрежно замотанного на талии пояска, и блестящая черная юбочка как-то сама собой съехала к ногам Эльзы. Трусики на ней были до того крошечные, что их можно вообще не считать за одежду как таковую, а потому девушка сама неуловимым движением дернула за очередную веревочку, и трусики исчезли.

С тех пор Павловский иногда вызывал к себе Эльзу, чтобы дернуть за какой-нибудь хитрый шнурок ее одеяния и расслабиться прямо посреди трудового дня. Особенно приятно было то, что девушка никогда не просила ни продолжения, ни любви, ни прибавки к жалованью. Видимо, она считала секс с боссом неотъемлемой частью своих должностных обязанностей. Павловского это устраивало.

На этот раз на теле Эльзы оказалось наверчено нечто до того невообразимое, что Александр Григорьевич не утерпел, чтобы не попытаться размотать то ли длинный широкий шарф, то ли просто кусок черной с блестящими искрами ткани. Эльза с готовностью крутанулась и вышла из своего кокона практически обнаженной, если не считать прозрачных, чуть дымчатых колготок.

Павловский тут же сбросил пиджак и распустил галстук, хотя собирался лишь поговорить о деле.

После утоления сексуального голода, не давая Эльзе замотать себя в шарф обратно и поглаживая ее шелковистое тело, размягченный Павловский уже вовсе не возмущенно, а по-отечески спросил Эльзу:

– И что ж у тебя, Матрена Иванна, опять с машиной-то?

– Откуда я знаю… – лениво проговорила девушка. – Не заводится что-то…

– Ах не заводится!

– Угу…

Александр Григорьевич хотел сказать, что если ее «опелек» еще раз в течение месяца не заведется, то он отберет его у нее навсегда, к чертям собачьим, но не сказал. Заленился, тем более что обсудить надо было более важный вопрос.

– Насколько я знаю, клиент тебе уже известен, – проговорил он, не выпуская девушку из объятий.

Эльза, несмотря на раскованность собственной позы, деловито кивнула.

– Так вот! К середине декабря он должен тебе эту квартиру подарить, или проиграть, или… В общем, ты и сама все знаешь.

Павловский еще раз погладил девушку в тех местах, куда сами собой так и тянулись руки, потом велел одеваться и «дуть на задание», получив все нужные инструкции у Сергея, а также (последний раз!) служебную машину.

Когда Эльза ушла, Александр Григорьевич привел в порядок одежду и решил поехать к Витьке Задорожному, чтобы поговорить о Маше. Маша была ему нужна, как воздух. Он любил ее, дочку своего школьного друга. Все эти Эльзы… это так… для здоровья… Он еще очень крепкий мужик, и секса ему надо много. А Машеньку ведь не заставишь вести себя так же расхристанно, как Эльза. Эльза – это девочка для интим-услуг. А Маша… На Маше, пожалуй, нужно жениться. Да, иначе Витька не простит… Хотя… при чем тут Витька? Когда он, прожженный циник и записной бабник Александр Павловский, думает о Маше, у него начинает першить в горле. Так бывало только в юности, когда он женился в первый раз. Впрочем, не стоит терять время на воспоминания. К Витьке надо ехать, к Витьке!

Виктор Юрьевич Задорожный перегородил своей мощной фигурой вход в квартиру, явно не намериваясь впускать в нее школьного друга.

– Че надо?! – грубо спросил он и даже скрестил на груди руки, как бы отгораживаясь от Павловского.

– Поговорить, – спокойно отозвался тот.

– Я же тебя предупреждал, Сашка, что, если ты Машу… если моя Маша… если с нее… хоть волос… хоть слезинка… я тебя… – Руки Задорожного, похоже, помимо его воли сами собой стали сжиматься в кулаки.

– Погоди, Вить! Ну не на лестнице же ты меня бить будешь? Дай войти-то! Есть смысл сначала поговорить!

Задорожный закусил губу, но все же отступил в глубь квартиры, освобождая проход для нежданного гостя. В коридоре опять встал в стойку, скрестив руки на груди, и спросил все то же:

– Че надо?

– Я люблю твою Машу, Витька! – хрипло отозвался Павловский. – Вот не сойти мне с этого места! Клянусь чем хочешь! Своим здоровьем… зубами… Пусть все вывалятся разом! Бизнесом клянусь! Пусть у меня там все хряпнется! Люблю я ее!

– Чего ж она тогда от тебя ушла?

– Да сам не пойму… На звонки не отвечает, встреч избегает, говорить не хочет. Вот я и пришел узнать у тебя: что, в конце концов, случилось? Один грех за собой знаю: попросил ее переодеться в вечернее платье в подсобке у одного мужика. Так торопились мы на прием! Да если бы этот мужик на переодевающуюся Машу хоть один взгляд бросил, я бы его… В общем, ты сам понимаешь… А она убежала! Обиделась! Глупо так! Ну не подумал я! Мы-то мужики тертые, а она еще молода… Готов повиниться во всем, но мне для этого надо с ней встретиться, понимаешь?

– Хочешь сказать, что больше ничего плохого между вам не произошло?

– Вот еще раз готов чем хочешь поклясться!

– Нужны мне твои клятвы, как прошлогодний снег… – буркнул Задорожный уже более миролюбиво и даже вытянул руку в сторону кухни.

Когда бывшие школьные друзья уселись за столом друг против друга, Павловский спросил:

– Так что она говорит-то?

Виктор пожал плечами и ответил:

– Представь, ничего.

– То есть вообще ничего?

– Вообще.

– А ты спрашивал?

– Естественно.

– Так она должна же была как-то ответить на твой вопрос… если ты его задавал… А ты ведь не мог его не задать!

– Разумеется, задал, на что мне Маша ответила: «Папа, я не буду на эту тему разговаривать».

– И все?

– Нет. Еще добавила, что никогда к тебе не вернется.

Павловский рванул узел галстука, который очень красиво завязал после интима с Эльзой, потом шлепнул рукой по колену и уже заискивающе спросил:

– Слушай, Вить, ну ты, как отец, может, сам догадываешься, в чем дело?

– Нет, – отозвался Задорожный и так неприязненно посмотрел на Павловского, что тот крикнул на всю кухню:

– Какого черта ты на меня так смотришь?! Я не сделал твоей дочери ничего плохого!

– А ты припомни, Сашка, хоть одну женщину, которой ты сделал что-нибудь хорошее. Ты же по каждой танком проехал! И я говорил об этом Машке!

– О чем? – Лицо Павловского посерело, и теперь уже у него сжались кулаки.

– Маша – моя единственная дочь, и я не мог не предостеречь ее! Я сказал ей, что у тебя полно женщин и наверняка куча детей по всему свету раскидано. Что? Разве не так?

– Да что ты знаешь про меня, Витька?! – взревел Павловский. – Ты просто с десятого класса простить не можешь, что Дина выбрала меня.

– Ей не пришлось выбирать! Ты налетел на нее, как тайфун, и смял… Не было у нее выбора!

– Так тебе-то это только на пользу пошло, не так ли! Встретил свою Елену, прожили… сколько получилось… душа в душу, Машку родили! Разве ты до сих пор жалеешь о том, что мне Дина досталась?

– Но ведь ты же бросил ее, бросил!!!

– Здрасте!!! Ты забыл, что она сама от меня в одночасье съехала? Да и вообще, никто никого не бросал. Мы просто культурно разошлись… Ранние браки, они очень часто распадаются… И статистика это утверждает…

– А Наташа? Туся? Ты хоть когда-нибудь подумал, как она живет? Вдруг нуждается в чем?

– Ты прекрасно знаешь, что Дина запретила мне с ней видеться. Я навязываться не собираюсь!

– Но деньги-то мог посылать?

– Куда? На деревню дедушке? Неизвестно мне, понимаешь, где нынче Динка. Но, зная ее решительность, уверен, что она без меня не пропала. Наверняка давным-давно и прочно счастлива в другом браке… С тем хмырем, к которому сбежала. И с Наташкой, конечно же, все в норме. – Павловский, окончательно ослабив петлю, снял галстук, сунул его в карман и спросил: – Выпить у тебя нет?

– Водки хочешь?

– Не-е-е… Как после водки с Машей разговаривать?

– А ты надеешься ее дождаться?

– Ну… если не выставишь…

– Хочешь, сиди, – ответил Виктор и поднялся с табуретки. – У меня там… на компьютере работа… срочная. Я пошел, в общем… А ты, если хочешь, воды вскипяти. Вон в том шкафчике банка кофе. На столе – хлебница. В холодильнике – ветчина, сыр и, кстати, бутылка какого-то вина. Осталась с юбилея. Так и не открыли. Можешь приложиться.

– А Маша когда придет? – спросил Павловский, первым делом доставая из холодильника вино.

Виктор вытащил из навесного шкафчика хрустальный стаканчик, шмякнул его о стол, резко подвинул Павловскому и ответил:

– Через час, думаю, будет дома.

– Так я подожду?

– Жди! Черт с тобой! Но если Маша попросит, скину с лестницы без раздумий, понял?

Гость Задорожного охотно кивнул, уселся за стол к бутылке вина вкупе с изящным хрустальным стаканчиком и крепко задумался.

…Он, Александр Григорьевич Павловский, всегда нравился женщинам при всем том, что красавцем никогда не являлся. К тому же он был невысок ростом – всего метр семьдесят три, и надежды на то, что как-нибудь еще подрастет, исчезли уже годам к двадцати пяти. Саша принял это абсолютно спокойно, потому что и метр семьдесят три – вполне нормальный мужской рост. А если учитывать, что девушки и… не очень девушки… просто гроздьями вешались ему на шею, то задумываться о размерах своего тела он перестал давно. Бабы, все, как одна, утверждали, что у него потрясающая улыбка. Саша пытался улыбаться перед зеркалом, чтобы понять, что же в ней такого потрясающего, и нашел, что собственная улыбка нравится и ему. Во-первых, она красиво демонстрирует ровные белые зубы – один к одному, а во-вторых, придает его лицу беспечное выражение своего в доску парня, бесхитростного, доброго и положительного. Это оказалось особенно важным, потому что ни добрым, ни положительным он не был. Улыбка отнюдь не являлась зеркалом его души. Она была его спасительной маской. Когда он, еще в школе, спер у зазевавшейся буфетчицы несколько рублей прямо из-под носа, она даже не могла предположить, что на это решился паренек с такой ясной, солнечной улыбкой.

– Ты не видел, кто еще подходил к буфету, пока я тебе сок наливала? – спросила она, пересчитывая мятые рубли, валяющиеся на прилавке.

– Тут много кто трется. Я всех в школе не знаю, – ответил Саша и опять так обезоруживающе улыбнулся, что буфетчица только безнадежно махнула рукой, пробурчала что-то вроде «лихоманка их забери» и на нервной почве вместо двух пончиков положила на Сашину тарелочку три.

Нет, Саша Павловский после этого случая не стал вором. Жалкие рублики с буфетного прилавка – это так, проверка действия улыбки и собственных возможностей. Самым крупным бизнес-мероприятием школьных лет Александра Павловского, которое в те времена назвали бы мошенничеством не слишком крупных размеров, явилась перепродажа пацанам из другой школы приличной партии макулатуры. Увязанные в аккуратные пачки газеты, журналы, исписанные тетрадки и смятые картонные упаковки, которые натащили из дома примерные ученики, до приезда машины с фабрики переработки вторсырья коротали время под лестницей у запасного выхода. Саша дальновидно не стал продавать все. То, что осталось, он так живописно разложил под лестницей, что серьезный убыток особенно в глаза не бросался. Когда же он наконец бросился, Сашино участие в краже макулатуры даже не рассматривалось, хотя многие вспомнили, что не раз видели его у запасного выхода. В ответ на несколько вопросов, которые ему все-таки задали, он сказал, что запасной выход гораздо ближе к его дому, чем парадный, и это было чистой правдой.

Первой по сбору макулатуры в той четверти стала соседняя школа. Самых активных макулатурщиков даже вывезли на львовском автобусе на обзорную экскурсию каких-то достопримечательностей. Понятно, что самыми активными оказались как раз те товарищи, которые вовремя договорились с Сашей Павловским. Сам Саша на вырученные от продажи вторсырья деньги перекупил у одного парняги во дворе только что вошедшие в моду клеши темно-синего цвета с высоким поясом и блестящими пуговицами на нем. Измученной поисками постоянных приработков матери сказал, что взял поносить эти брюки у приятеля. Мать велела отдать. Но потом забыла, что велела. Да и вообще: бегать, что ли, за этим приятелем, если сам не заходит и не забирает свои штаны?

Темно-синие клеши добавили Саше шарма, и, будучи в восьмом классе, он уже вовсю целовался с девчонками, не прикипая при этом душой ни к одной. Да и чего прикипать, если стоит только улыбнуться, выставив свои прекрасные зубы, и любая тут же падает в распростертые объятия, будто только его и ждала.

С Витькой Задорожным Павловский познакомился в девятом классе. Из 8-го «А» класса, где учился Саша, многие ребята и девчонки ушли в училища и техникумы, и в сентябре в 9-й «А» приняли несколько человек из другой школы, где не было старших классов. Саша сам предложил Витьке сесть к нему за парту. Просто так. От скуки. Он сидел за последней партой один. Постепенно они не просто подружились, а стали, что называется, неразлейвода. Такие пары, когда люди не соперничают, а дополняют друг друга – как в случае с взбалмошным, веселым Павловским и молчаливым, сдержанным Задорожным, – обычно славятся самой крепкой дружбой. Кроме того, в старших классах Саша весьма убавил свой пыл на предмет мелких мошенничеств, которые, ясное дело, не понравились бы Витьке. Произошло это не из-за Задорожного и не оттого, что Саша утратил к ним интерес, а потому что всерьез занялся учебой, решив, что хороший аттестат при любом раскладе повредить никак не может.

Соперничество между Виктором и Александром началось тогда, когда в десятом классе к ним пришла новая девушка со странным по тем временам именем Дина. Не только имя было странным у Дины. Фамилия ее была Манчини. А еще у Дины оказалась очень смуглая кожа и большие карие глаза, темные, почти совсем черные. В них будто тонули зрачки. Казалось, обе радужки представляли собой темные завораживающие туннели, которые вели прямиком в Динину душу. Все это очень странно контрастировало с обычными русыми волосами. Потом, уже став своей в новом классе, девушка объяснила, что черными глазами и смуглостью пошла в отца, происходившего из рода давно обрусевших итальянцев, а густые русые волосы получила от мамы, которая родилась на Волге.

Экзотическая внешность девушки свела с ума не только мальчишек из 10-го «А», но также «Б» и «В» классы. Чуть ли не каждый парень в свое время подкатился к ней, чтобы предложить крепкую мужскую дружбу. Дина выбрала Виктора Задорожного, потому что, совершенно ошалевший от нахлынувших на него чувств, он не стал врать про крепкую мужскую дружбу, а стразу, без обиняков, признался в любви. Они и погуляли-то вдвоем, держась за ручки, всего вечерочка два. А на третий Дина не пришла на условленное место. Виктор прождал ее часа два на скамейке в местном парке, как тогда было принято, под висящими на фонарном столбе часами. Мобильников в те времена еще ни у кого не водилось, а потому он ничего не мог узнать о девушке и самым настоящим образом сходил с ума. Отойти же от скамейки боялся даже на несколько шагов: вдруг все же придет! Мало ли, какие дела задержали. Отец у нее хоть и обрусевший, а все ж итальянец. Кто знает, какие у них там нравы в семье?

Когда Задорожный уже совсем отчаялся дождаться девушку и собирался идти домой, вместо Дины в парк явился Сашка Павловский, плюхнулся на скамейку под часами и изрек:

– Ты уж прости, Витек, но она – моя женщина!

– Кто? – еще не подозревая ничего плохого, спросил Задорожный.

– Дина.

– Что Дина? Где она? Что с ней случилось? – Витька принялся засыпать приятеля совершенно ненужными вопросами. – Я уже не знаю, что и думать!

– А думать тебе, Вить, о Дине лучше вообще не надо, – ласково посоветовал Сашка.

– В смысле? – продолжал недоумевать Задорожный.

Павловский вдруг развернулся к нему всем корпусом и закричал:

– Совсем кретин, да? Или делаешь вид? Сказал же – моя она женщина! Женщина, понял, дубина?!

До Задорожного медленно стал доходить смысл Сашкиных слов. Со щек Виктора совершенно спал румянец. Он облизнул пересохшие губы и медленно, с расстановкой произнес:

– То есть ты и Дина…

– Да! Да! Да! Я и Дина!! Не ты! А я и Дина! Дина, она… отдалась мне, понял?! Она мне практически жена, так что ты лучше не лезь! Ты мой друг… но не лезь!

– Как же так получилось? – только и смог спросить Задорожный.

– А так! Тебе бы только за ручку ее водить да в поцелуйчики играть, а мне… Мужик я, понял?!

Виктор тогда ничего не ответил Павловскому. Молча ушел из парка. Саша думал, что шандарахнутый известием приятель завтра выйдет из ступора и полезет в драку. Но Витька так и не полез. Несколько отдалился от Павловского, но из друзей его не вычеркнул.

– А ты ничего мужик! – как-то похвалил Виктора Сашка. – Простил. Я бы убил, наверно…

– Дурак ты, Саша, – ответил Задорожный. – Когда человека любишь, хочешь, чтобы он был счастлив. Если Дина полюбила тебя, третьему рядом места нет. Тут убивай не убивай – не поможет.

– И откуда ты это взял, Витька! – усмехнулся Павловский. – Женщины любят, когда за них морды квасят, геройские поступки совершают! А ты – раз – и в сторону! Вот я не побоялся встрять между вами, и Динка это вмиг оценила! А если бы ты мне хотя бы фингал под глаз навесил, может, она к тебе обратно вернулась бы.

На это Витька сказал уж совсем странную для Сашки вещь:

– А мне не нужна такая, которая, как флюгер: то сюда, то туда, в зависимости от обстоятельств.

Павловский тогда только хмыкнул в ответ, потому что ничего плохого во флюгерстве не видел. Он и сам всегда подстраивался под обстоятельства, разумеется, с выгодой для себя. В общем, держал нос по ветру. Он встрял в только что образовавшуюся пару одноклассников специально на самой ранней стадии, когда, кроме поцелуев и конфеток «Белочка», девушка от молодого человека еще ничего не ждала.

Сашка задержал Дину, которая шла на свидание к Витьке, в ее же собственном подъезде. Подъезд изначально был задуман проходным, а потому имел глубокую, плохо освещенную нишу, заканчивающуюся тамбуром с дверями. Жильцы уже давно заколотили эти двери огромными гвоздями, чтобы всякая шушера по ночам не поганила подъезд. В эту нишу Саша и затянул всерьез струхнувшую Дину.

– Не пугайся, Диночка! – ласково начал он. – Это всего лишь я, Саша Павловский. Я знаю, куда ты идешь сейчас, но… не ходи…

– Почему? – изумилась девушка.

Сашка, пораженный до глубины души тем, как мог обстоятельный, замедленный Задорожный успеть к Дине вперед него, решил больше не полагаться на обстоятельства, а действовать самым смелым натиском.

Он вытащил из кармана стальную цепочку с висящей на ней красной стекляшкой, которую заблаговременно купил в привокзальном ларьке за один рубль пятьдесят пять копеек, и сказал:

– Вот, посмотри… Это еще прабабкина вещица. Передается у нас по наследству… по мужской линии, значит…. Надевают ее невестам… Я хочу тебе надеть, Дина…

Девушка с испугом взирала на Сашку и на чуть посверкивающий камешек, который раскачивался, свисая с его ладони на тонкой цепочке. Сам же Павловский времени не терял. Он протянул руки и надел цепочку на шею девушки, специально огладив ее пальцами. Он почувствовал, как вздрогнула Дина, и посчитал это хорошим признаком. Болвану Витьке и в голову не пришло подарить возлюбленной «старинную» вещь. А ему вот пришло. Это же почти как кольцо обручальное надеть.

Чтобы укрепить уже завоеванные позиции, Сашка, едва касаясь, провел подушечками пальцев по щеке девушки, растягивая ее имя:

– Ди-и-иночка-а-а-а…

А сам в быстром темпе соображал: лучше остаться томно-печальным или улыбнуться своей знаменитой улыбкой. Выбрал улыбку, самую широкую и ослепительную. И она незамедлительно подействовала. Губы девушки тоже чуть дрогнули в ответ. Она почти улыбнулась. И Сашка, опытный целовальщик, не теряя зря времени, приник к ее губам. Дина хотела его оттолкнуть, но, видимо, любопытство оказалось сильнее, да и минута была уж слишком интимной. Правда, в подъезде немного попахивало кошками, но Павловский предусмотрительно побрызгался отцовским «Шипром», а потому надеялся, что Дина впоследствии станет вспоминать именно запах его одеколона, а вовсе не кошек. Придурок Задорожный, видать, целовал одноклассницу только в щечку, а потому от страстного поцелуя в губы девушка затрепетала так, что уже и самому Сашке эта минута показалась сакральной. После поцелуя он прижал Дину к себе и принялся нашептывать в маленькое горячее ушко:

– Ты теперь моя… моя… я люблю тебя, как сумасшедший… И ты… я же чувствую, что ты… моя… На тебе прабабкина цепочка, а значит, мы непременно поженимся… Ты невеста моя… А Витьке мы потом все объясним. Он мой друг… Хороший парень. Он поймет… Отойдет в сторону…

А потом были еще поцелуи, один страстней другого. И вот уже сама Дина обвила Сашкину шею своими гибкими руками, и он смог пробежаться жадными пальцами по ее напрягшемуся телу.

Нет, дальше этого он в тот вечер не пошел. Блефовал перед Витькой. Конечно, Дина не стала еще его женщиной, но после эдаких поцелуев и «прабабкиной» цепочки Витьке не видать этой девушки как своих ушей. И его женщиной она непременно станет. Кое-какой опыт Сашка в этом деле имел. Небольшой. Но в данной ситуации именно это и было кстати. Пусть Дина думает, будто у них обоих все это происходит впервые. Детей Сашке и на дух не надо было вообще, а если учитывать, что им с Диной еще и школу придется заканчивать, то и подавно. Этот вопрос требовалось как-то утрясти. А как? Конечно, можно кое у кого разжиться неким резиновым изделием, но хорош же он будет, если в момент первой же близости продемонстрирует его Дине. Да она с ума сойдет, сбежит от него прямо в голом виде и никогда больше не вернется. Тут надо действовать тоньше. И Сашка очень тонко действовал весь год: целовал страстно, обнимал горячо и настолько нежно поглаживал в разных местах исключительно через одежду, что к выпускному Дина, что называется, полностью спеклась и отдалась ему практически сразу после вручения аттестатов. То, что между ними произошло, Сашке настолько понравилось, что он тут же сделал предложение нареченной «прабабкиной цепочкой» невесте. Согласие, разумеется, получил мгновенно. Пришлось, правда, выждать годик, чтобы им обоим исполнилось восемнадцать. Но ждать оказалось не слишком трудно, поскольку дорога к телу Дины была уже проторена, а такой ловкий человек, как Сашка Павловский, всегда мог найти удобное местечко, где можно уединиться. По истечении положенного срока свадьбу справили пышную, в духе времени. Был и пупс на бампере снятого на несколько часов такси, белое платье, как у царевны, кружевная фата, море цветов, вусмерть пьяные гости и очень грустный Витька Задорожный. Он изо всех сил старался своей грусти не показывать и даже сам несколько раз крикнул молодоженам «горько».

А потом Витька с институтским стройотрядом поехал на какую-то стройку, откуда привез милую девочку Леночку, на которой вскорости женился, и родил Машку.

Семьи Павловских и Задорожных не слишком дружили, хотя на дни рождения друг к другу ходили исправно. Их девчонки, Туся и Машка, между которыми был всего лишь год разницы, подружками так и не сделались. Витька со своей Леночкой жил очень хорошо, но Сашке всегда казалось, что он продолжает любить Дину. Очень уж положительная и правильная была у Задорожных семья. Все по расписанию и режиму. На выходных – обязательно музеи, театры или спортивные мероприятия, в отпуск – в горы или в байдарочной поход. Сашке казалось, что этой бурной деятельностью Витька загоняет как можно дальше в глубь своей души любовь к Дине. Нет, Машку-то он свою любил, конечно, этого у него не отнять, но вот Леночку…

А самому Сашке давно уже обрыдла не только семейная жизнь, но даже и экзотическая внешность жены, которая, надо признать, год от года продолжала хорошеть. Из тоненькой черноглазой девочки она превратилась в роскошную женщину, на которую на улице оборачивались мужчины любого возраста. Павловского же почему-то совершенно не возбуждали ни ее еще больше потемневшая, оливковая кожа, ни густые русые волосы, которые она отрастила до пояса, ни красивый низкий голос. Он не раз ловил себя на мысли, что ему хочется зажать в темном углу Витькину худосочную Леночку. И он был бы совершенно не прочь, если бы Витька приударил за его собственной женой. Предложить такую рокировку до безобразия положительному Задорожному Павловский не мог, а полакомиться Леночкой очень уж хотелось. И однажды обстоятельства сложились так, что он смог зазвать к себе домой Витькину жену. Дина уехала к заболевшей матери, которая в то время жила за городом, на даче, а Туська вдруг возьми да и затемпературь. Павловский решил, что его час пробил, набрал телефон Задорожных и сначала долго рассказывал Витьке, как он совершенно сбился с ног и не знает, что делать с больной девчонкой. Разумеется, Витька сам послал к Павловским свою Леночку с какими-то целебными отварами и примочками.

Леночка делала Туське влажные обертывания, поила своими отварами и настойками, и девочка перестала капризничать и вполне спокойно заснула. В полутемной прихожей Павловский принялся целовать Леночке ручки, вроде как в знак особой благодарности. Осторожно продвигаясь вверх по одной из ручек, пропахшей какими-то, как ему показалось, дурманными травами, он вдруг сделал резкий выпад и прижал Леночку к себе. Она громко ойкнула, но ничего плохого, святая простота, еще не заподозрила.

– Отстань, Сашка! – рассмеялась она. – Все хорошо! Поправится ваша Туська!

Когда Леночка поняла, что Павловский вовсе не собирается размыкать кольцо своих рук, уже с испугом произнесла:

– Да ты что, Саша… да как же так можно…

А Саше уже сам черт был не брат. Женщины всегда впадали в состояние прострации от его жарких поцелуев, и он был уверен: Леночка точь-в-точь такая же баба, как и другие. Ну покочевряжется для порядка чуток, а потом сама снимет легонький халатик, в котором заявилась к ним в квартиру. Она наверняка специально этот халатик напялила, чтобы, значит, сподручнее раздеваться было. И он запечатал ей рот своим фирменным поцелуем, еще крепче сжал ее в объятиях правой рукой, а левой, уже ничуть не стесняясь, полез под халат, и не куда-нибудь, а прямо в трусики, и даже умудрился их сдернуть с положенного места. Как раз в этот момент почему-то вернулась Дина.

Она включила свет в коридоре и в полном изумлении уставилась на своего мужа в компании с полуобнаженной женой друга. Леночка была очень интеллигентной женщиной, а потому не могла позволить себе развизжаться: «Он сам ко мне полез!» Она суетливо натянула трусишки, дрожащими ручонками поправила халат и бесплотной бессловесной тенью выскользнула за дверь, которая так еще и оставалась открытой. Павловский был уверен, что Леночка ничего не расскажет Витьке, чтобы не расстраивать любимого муженька, а потому вопрос приходилось решать только с Диной. Честно говоря, его вполне устроило бы, если бы жена врезала ему по морде, забрала ребенка и исчезла бы из его жизни навсегда. А всяких Леночек на его долю еще хватит.

Дело сладилось самым наилучшим образом. Дина даже не стала портить мужу лицо. Она молча прошла в комнату дочки, легла спать рядом с ней, а утром, как об этом и мечтал Павловский, действительно собрала пожитки, свои и Туськины, с кем-то договорилась о машине и, не задав мужу ни одного вопроса, уехала то ли к мамаше на дачу, то ли еще куда. Это оставленного мужа, моментально впавшего в эйфорию по поводу освобождения от семейного бремени, совершенно не интересовало. Спустя некоторое время Дина забрала кое-какие вещицы и паспорт Павловского, а потом каким-то хитрым образом оформила развод безо всякого его участия. Разумеется, Александр не возражал. Не возражал и против того, что Дина отказалась от алиментов. Не хочет денег – не надо, целее будут. Нет, он, конечно, был привязан к Туське, но не до такой степени, чтобы бегать за ее мамашей и совать ей в зубы алименты.

Понимая, что Леночка никаким образом его не выдаст, поскольку он запросто может перевести стрелки на нее и сказать, что она к нему заявилась лечить Туську вообще без трусов, Павловский без тени смущения пришел к Задорожным. Витьке он очень доходчиво объяснил, что Дина влюбилась в какого-то неизвестного хмыря и его, законного мужа, бросила, прихватив с собой любимую дочку Наташку. Леночка при этом не смогла сдержать жалкого аха, но Витька, разумеется, не догадался, к чему этот ее «ах» относится. Решил, что жена жалеет брошенного Сашку. И брошенный Сашка продолжал ходить в гости к Задорожным и чуть ли не столоваться у них. И каждый раз, когда Витька отворачивался, он, проверяя дуру Леночку «на вшивость», неизменно щипал ее за тощий задок. И Леночка так же неизменно помалкивала.

Потом Павловскому предложили поехать на Север на заработки, и он, свободный от семьи, недолго думая, согласился. Когда вернулся в родной город с приличной суммой денег, прямо с вокзала направился к Витьке – самому верному дружбану, чтобы, значит, отметить возвращение. У Задорожных он застал разоренный дом. Леночку недавно похоронили. Нельзя сказать, что Павловский очень расстроился. Раз Леночки нет, значит, она уже никогда не расскажет о позорном инциденте в его с Диной квартире. И не потому позорном, что Динка застукала, а потому что ничего с Леночкой не получилось. Павловский любил доводить такие дела до логического конца, а тут получился полный облом: ни Леночки, ни Динки на ночь.

Уже в тот свой приезд он заметил, как хороша двенадцатилетняя Витькина дочка, Машенька. Нет, никаких преступных мыслей в его голову тогда не закралось. Он просто сказал себе, что из Машульки вырастет прелестная женщина. Прелестных женщин и без Маши Задорожной ему всегда хватало. После разрыва с Диной он сразу понял, что вряд ли женится еще раз. Ну… разве что в глубокой старости, чтобы, как говорится, было кому стакан воды подать. По прелестям семейной жизни Павловский не скучал. Он вообще оказался не домашним человеком. Ему неинтересно было обустраивать квартиру, покупать дорогую бытовую технику. Он считал себя человеком-птицей, человеком-ветром. Его дом был там, где он в данный момент оказывался. Если в гостинице, то сладко спал даже под звериный храп соседа по номеру. Если у любовницы, то чувствовал там себя совершенно вольготно и свободно. Это, правда, сбивало любовниц с толку. Им казалось: раз Саша так комфортно расположился в «гнезде», значит, покидать не собирается и будет помогать вить его дальше. Саша гнезда не вил, но никогда не жалел денег на женщину, которая ему нравилась. Конечно, строго до тех пор, пока нравилась. У некоторых ненадоедливых бабешек Александр Григорьевич, случалось, живал и по году, и больше. Чтобы можно было с ними приходить иногда к Витьке Задорожному, который так и остался единственным его настоящим другом, Павловский называл этих баб женами. Те млели, искренне надеялись, что таковыми непременно станут в самом скором времени, и ублажали его еще усердней. Витька же оказывал им почет и уважение, как настоящим супругам друга. Иногда Задорожный, правда, задавал Саше банальные вопросы: не надоело ли ему жениться-разводиться, не пора ли остепениться. Павловский отшучивался избитой фразой: «Как только – так сразу…»

Уходил Александр Григорьевич от своих любовниц с удовольствием. После Дины он не мог допустить, чтобы еще какая-нибудь баба позволила себе оставить его. Бросать должен был исключительно он. Ему нравилось говорить влюбленной в него идиотке, что все, мол, дорогая, любви кранты. Нет на этой земле ничего вечного. На слезы, причитания и уверения в смертельной любви ему было наплевать. Он молча, как Дина когда-то, собирал свои вещички и исчезал.

Павловский очень старался, чтобы дети от него не заводились. Думы о том, что где-то на белом свете живет его дочка Наташа… Натуся… Туська… были ему неприятны. Он не мог определить, скучает по ней или злится, что недоглядел и она у него некстати родилась. Поэтому без резинового изделия, которые теперь можно было купить в любой аптеке или прямо на кассе супермаркета, он ни в чью в постель не ложился. Когда некоторые претендентки на почетное звание его супруги начинали уверять, будто беременны, поскольку презерватив, видимо, оказался некачественным, Павловский предлагал им предъявить претензии производителям и, возможно, даже пожаловаться в общество защиты прав потребителей. Сам он, разумеется, участвовать в этой затее никогда не желал и сваливал от излишне предприимчивых мадамочек скорей, чем планировал.

После пары-тройки подобных инцидентов Александр Григорьевич больше никогда сам презервативов не покупал. Пусть это делают мадамы и сами носятся со своими проблемами, если умудрились приобрести некондиционный товар.

Иногда Павловскому приходила в голову мысль о том, что где-то на белом свете, а скорее всего прямо по улицам родного города ходят-бродят его дочки-туськи-матуськи, а может, даже и пацанчики какие, на него похожие, но посмотреть им в глаза и сказать: «Здравствуйте, я ваш папа!» – его почему-то не тянуло. Да и какой из него папа?! Смешно даже! Он свободный человек! Ветер! Птица! Детям брать с него пример не нужно и даже опасно! Не каждый так везуч, как он, Александр Григорьевич Павловский!

После возвращения с Севера Павловский долгое время ничем всерьез не занимался, благо деньги на житье-бытье у него имелись. Сначала он осторожно приглядывался к начавшейся в стране перестройке, а потом с диким восторгом и азартом принялся кидаться от одного частного предприятия к другому. Это было ЕГО ВРЕМЯ. Время человека-ветра, когда сегодня здесь, а завтра, глядишь, и уже там! Он руководил своими ЧП в виде крошечных кафешек на два столика, чебуречных и отделов по производству сахарной ваты ровно до того момента, пока дело не начинало пахнуть керосином, и сваливал из своих заведений так же быстро, как от надоевших любовниц.

Забирая последнюю выручку, например, у продавщицы сахарной ваты, на которую под разными предлогами и оформил «ватное» ЧП, Павловский так лучезарно ей улыбался, что у женщины не возникало никакого сомнения на предмет того, что завтрашний день будет так же прекрасен, как и нынешний. Если помещение позволяло, Александр Григорьевич закреплял уверенность женщины в завтрашнем дне путем быстрого секса на рабочем месте, куда уже никогда не планировал возвращаться.

Несколько раз он от греха подальше уезжал из родного города, потом снова возвращался. По возвращении непременно заходил в гости к старому другу Витьке Задорожному. С порога громовым голосом кричал:

– Как там поживает наша Марья-царевна?

Выходящая навстречу дяде Саше Марья-царевна цвела, как маков цвет, уставив в пол прекрасные глаза и опустив на свежие щеки полукружья густых ресниц. У Павловского аж дыхание перехватывало от вида того, как хорошела взрослеющая Маша. Он даже стал бывать у Задорожных реже, потому что юная красавица начала смущать его уж слишком сильно. Впрочем, причины для отлучек как раз имелись, потому что именно в это время он начал вертеться в карусели нового, очень интересного бизнеса. Бизнес оказался для самого Александра Григорьевича не слишком обременительным, но приносящим приличный доход. Большого дела Павловский заводить и не желал, так как был человеком довольно поверхностным и углубляться никуда не любил.

Короче говоря, в тот самый год, когда Маша уже всерьез поразила его сердце, Павловский стал владельцем некоторого количества игровых автоматов, называемых в простонародье «столбами», а в СМИ – «однорукими бандитами». Один приятель по имени Равиль, который решился открыть настоящее казино, предложил их Александру всего за пятнадцать тысяч родных рубликов штука, а ежедневный доход от них обещал стабильный – двести-триста долларов. Этот же приятель помог переоформить лицензию и решить все вопросы с налоговой службой. Самому Александру, кроме как снимать сливки, ничего и делать-то особо не приходилось, потому что на точках, где стояли «столбы», уже имелся свой обслуживающий персонал, которому всего лишь объявили о смене владельца автоматов, но жалованья, которое было довольно смехотворным, не прибавили.

Сначала Павловский не особенно верил в успех этого предприятия, посчитал очередной своей авантюрой. Решил, что, если не будет получать со «столбов» обещанной прибыли – продаст к чертям собачьим. Но оказалось, что автоматы привлекали огромное число народу. Свои денежки в его щели совали не только дети и молодые парни, но и почтенного вида матроны, и бравые пенсионеры, и даже старушки с жутко трясущимися руками. Понять их, конечно, можно. Этим самым трясущимся старушкам хотелось разбогатеть хоть в конце жизни до такой степени, чтобы купить себе не самый дешевый городской батон, а сдобную ватрушку. А автомат казался таким простым в обращении. Специальных знаний не требовалось, риск был небольшой, поскольку ставки – уж очень маленькие. Выигрыш, если случался, тоже оказывался некрупным, но приятным – как раз на ватрушку, а то и на две. А не повезло, кончились деньжата, покупай батон и дуй домой. Конечно, часто случалось, что азартным старушкам после игры не хватало не только на батон, но и на четвертинку черного, но кого это интересовало. Не лезь играть, коль нефартовая.

Иногда Павловский приходил понаблюдать за игроками к своим автоматам. Он уютно устраивался в людном месте где-нибудь у разменников и будто смотрел бесконечный фильм под названием «Игроки». Настоящих игроков, которые получали кайф именно от самой игры как процесса, Александр Григорьевич вычислил очень скоро. Максимум, что можно выиграть у автомата, – всего две жалкие тысчонки. С них не разживешься, а удовольствия, оказывается, получишь на миллион. Павловский удивлялся выражению самого сумасшедшего счастья на лицах «взявших банк» и в чем-то даже этим чувакам завидовал. Сам Александр Григорьевич почему-то не умел быть особенно счастливым, ну разве что в женских постелях, да и то минуту-другую – не больше. А играть он боялся. Он многого боялся в жизни. Что, например, делать, ели вдруг втянешься да и проиграешь все? Нет… Он лучше уж так – вприглядку побалдеет! Настоящих же игроков проигрыш беспокоил только в том случае, если у них не оставалось больше денег, чтобы играть дальше.

Пораскинув мозгами, Павловский решил прикупить автоматов, благо лицензия позволяла ставить их в любом месте города. Надо сказать, что наиболее выгодные точки: на вокзалах, в фойе кинотеатров, у рынков и внутри продуктовых магазинов – к тому времени были заняты. Павловский догадался поставить «столбы» в подземных переходах, парикмахерских, в банях и даже, выдержав положенное количество метров, за углом одной из школ. Борьба против него директрисы оказалась безрезультатной, потому что Александр Григорьевич не нарушил и буквы закона: ни с порога школы, ни из ее окон его «столбы» видны не были.

Зная, что Витька Задорожный не одобрит этот вид его деятельности, Павловский уверял, будто служит в одной из фирм, занимающихся сбытом металла местного завода в другие города и веси, а потому ныряет из одной командировки в другую и оттого так редко заходит к ним в гости. А к Витьке его тянуло все больше и больше. И не только из-за Маши. Задорожный был, по сути, единственным близким Александру Григорьевичу человеком. Не считать же за близких всякое похотливое бабье. Любому человеку, даже такому независимому и непривязчивому, как Павловский, хотелось иногда домашнего тепла и дружеского участия. А уж Маша… На Машу Александр Григорьевич боялся лишний раз взглянуть. Ему вдруг стало казаться, что она тоже смотрит на него как-то по-особому тепло, но относил это на счет своей разгулявшейся фантазии.

Между тем время шло, а давно уже невестившаяся Маша не торопилась создавать семью. Однажды Павловский даже спросил у Витьки, отчего его красавица дочь все еще не замужем.

– А черт его знает! – резко ответил Виктор. – У нее полно поклонников, а она от каждого нос воротит. Я ей говорю: «Останешься, Машка, одна-одинешенька! Всех хороших парней расхватают!»

– А она? – с большим интересом спросил Павловский.

– А что она! Смеется! Говорит, что уж Лешка точно никуда не денется.

– Лешка – это кто?

– Одноклассник. Делал ей предложение уже раз пять.

– А она?

– А она, как видишь, все со мной да со мной! Дурища! При такой-то красоте и останется старой девой! Уж двадцать пять давно разменяла!

– А этот Лешка, он… – Павловский никак не мог сообразить, что спросить про этого парня, потому что горло уже перекрыла чудовищной силы ревность. Он не мог этого сказать Витьке, но уже точно знал, что Маши этому Лешке не видать как собственных ушей.

– Да хороший парень! Раньше часто приходил к нам в гости, а потом, видно, гордость в нем оскорбленная взыграла. Что-то давно не забегал. Может, уж не выдержал и женился, не знаю…

– А что Маша говорит? – допытывался Павловский, потому что по части Машиных амурных дел он должен был знать все.

– А ничего… Ей бы только смеяться. Говорит, раз не приходит, значит, разлюбил. А я ей: «Позвонила бы ему сама, узнала бы, как житье-бытье. Не чужой ведь человек: одноклассник, друг хороший…» А она: «Мол, сопливые мальчишки меня не интересуют». И еще, знаешь, что, дуреха, сказала?

– Что? – Александр Григорьевич весь превратился в слух.

– Сначала долго хохотала, а потом объявила, что, если было бы можно, она вышла бы замуж за меня.

– Да ну… – Павловский оторопел.

– Ну не за меня, конечно! Челюсть-то подними! – тоже рассмеялся Задорожный. – За такого, как я. Говорит, что ее привлекают уже состоявшиеся, зрелые мужчины. Я ее спрашиваю: «Заришься на то, что они уже успели в жизни достигнуть и поднакопить?» А она отвечает, что ей плевать на все материальное. Ровесники, по ее мнению, глупы, инфантильны, а потому невероятно скучны. Так-то вот!

Все, что сказал Витька, Александру Григорьевичу очень понравилось. Он догадался, что у него есть шанс на Машину благосклонность. И не маленький. Он стал бывать у Задорожных чаще и в конце концов понял, что сам интересует дочь друга ничуть не в меньшей степени, чем она его. Но как со всем этим быть, Павловский придумать не мог. Витька его размажет по стене, если вдруг заметит их с Машей переглядки, и будет трижды прав. К живущей где-то в неизвестности Туське Александр Григорьевич не испытывал почти никаких отцовских чувств, но удавил бы любого старого козла, который посмел бы приблизиться к дочери. Козлам – козлицы, молодицам из хороших семей – молодцы. Исходя из этого, молодица Маша никак не подходила для такого прожженного бабника и старого козла, каким был он, Павловский. Но именно эта кажущаяся невозможность связи с дочерью друга распаляла Александра Григорьевича все больше и больше. В своих козлиных снах он уже давно спал с Машей, а потому ему вовсе не хотелось за ней ухаживать. Она была нужна ему сразу обнаженной и распростертой на любой более или менее горизонтальной плоскости. Тех женщин, которых хотел, Павловский добивался обычно любой ценой. И наверняка получил бы Машу в собственное владение довольно скоро, если бы общественность страны не восстала вдруг против «одноруких бандитов» и не потребовала бы их ссылки в особые резервации.

Понятное дело, что убирать из городов все казино и игорные залы, из которых в городскую казну лились золотые реки, никто не собирался. Во всяком случае, в обозримом будущем. Но вот «столбы» предписали удалить с улиц, из магазинов и бань в строго определенные сроки. У Павловского от навалившихся проблем так пухла голова, что было не до Маши. От надолго «уехал» от Задорожных в «очередную длительную командировку». Равиль, который в свое время продал Александру Григорьевичу «столбы», предлагал ему долю в своем казино «Опал». Казино разрослось, расцвело и до того неприлично разбогатело, что Равилю срочно потребовался компаньон. Павловский от компаньонства отказался. Ему не улыбалось «сидеть» на таких деньжищах и дрожать, как бы их не умыкнули особо ловкие и бесстрашные люди. Он хотел спать спокойно и по-прежнему снимать с небольшого бизнеса лишь пенки и сливки, ни за что особенно не отвечая.

Александр Григорьевич никак не мог понять, почему Равиль с ним как-то по-особому возится, но не стал долго разрабатывать в мозгу эту тему, когда получил от него очередной совет – перекупить у одного человечка небольшой зальчик все для тех же «одноруких бандитов» на окраине города. В такие залы ставить «столбы» как раз разрешалось.

Павловский зальчик перекупил. Он нисколько не сомневался, что его особые клиенты, которые с азартом совали монетки в автоматы в подземном переходе и бане, непременно приедут и сюда, на конечную остановку одного из городских троллейбусов. Разве проезд из центра на окраину – препятствие для гэмблинов[4] (как называл их Павловский), сбрендивших на почве игры. Кроме того, дальновидный Александр Григорьевич распорядился, чтобы проигравшихся вдрызг чинно выводили из зала под белы руки и вежливо сажали на троллейбус с оплатой проезда за счет заведения. И народная тропа к зальчику Павловского не зарастала.

Когда все более-менее опять утряслось и устаканилось, Павловский вспомнил о Маше, и у него так сильно скрутило внутренности, что он понял: увидеть ее надо немедленно. Он уже собирался явиться к Задорожным без всякого повода, когда вдруг получил нарядное приглашение на празднование Витькиного пятидесятилетия. Собственное он отпраздновал без шума и пыли в постели с одной из любовниц, а про Витькино, разумеется, и не вспомнил бы никогда, если бы не вовремя подоспевшее приглашение.

Павловский ехал к другу на пятидесятилетие, которое его нисколько не интересовало, и думал только о Маше. Подарком он даже и не подумал заморачиваться. По дороге купил в одном из универсамов самый дорогой коньяк из тех, которые имелись в наличии, и посчитал дело решенным.

Его посадили прямо напротив Витькиной дочери, и он не мог ни на что смотреть, кроме как на ее дивно созревшее тело, которое, как ему казалось, готово было разорвать нарядное платье. Александру Григорьевичу пришлось сказать приличествующий обстоятельствам тост, и он, кажется, даже удачно сострил, продолжая смотреть на Машины блистающие плечи, которые так соблазнительно обнажал декольтированный туалет. Павловский не мог есть и даже не допил до конца то, что ему налили в фужер. Он и не понял, что именно налили.

Похоже, что Маша находилась в сходном состоянии, потому что глаза ее очень призывно блестели, пальцы беспорядочно перекладывали с места на место столовые приборы, а грудь так волновалась, что декольте и в самом деле грозило как-нибудь непристойно увеличиться.

Павловский испугался, когда Маша вдруг резко встала и вышла из комнаты. Он почему-то подумал, что она решила сбежать от его неприлично раздевающего взгляда. Он рванул за ней, чтобы извиниться… или не извиниться… Он и сам толком не знал, зачем.

В полупустой кухне стояла Маша и напряженно вглядывалась в коридор. Лицо ее было чрезвычайно взволнованно. Александр Григорьевич сразу понял, что ждала она именно его.

Когда они отдались друг другу в его захламленной квартире, Павловский окончательно осознал, что самым банальным образом влюбился. Впервые в жизни. Жену свою, Дину, он не любил, потому так легко с ней и расстался. Он просто не мог позволить, чтобы первая красавица их класса досталась кому-нибудь другому, и она досталась ему. Александр Григорьевич не любил ни одну из десятка женщин, с которыми спал и которые намеревались сделать его своим мужем. Более того, он был уверен, что природа обделила его любовью. Секс – это да! В любовных игрищах он всегда оставался на высоте, и сейчас, в пятьдесят, ему не нужны никакие новомодные «Виагры» и прочие стимуляторы. Но вот любовь… Не было в жизни Павловского любви. А потому он еще не натешился ею, не надышался. Да, живя с Машей, он совершил слишком много ошибок. И, как ни смешно, именно по неопытности. Ранее Александра Григорьевича никогда не беспокоило то, что думают о нем его женщины. И думают ли они вообще. Иногда ему казалось, что мозги для женской братии – излишняя роскошь. Ошибка природы. Мутация. Он интуитивно обходил женщин, у которых в первом же приближении просматривался недюжинный ум. Пусть с ними маются другие, коли есть охота. Ему его умная жена Дина осточертела очень быстро.

Маша – это другое… Маша – это Маша… Нет, конечно, и в ней он первым делом полюбил сугубо женские формы. Он до сих пор не мог без сладкой дрожи вспомнить сливочные плечи и матовые полукружья груди, которые открывало нарядное платье на юбилее ее папаши. Павловский до мельчайших подробностей помнил все ее гибкое тело, и эти воспоминания волнуют его до неприличных судорожных движений. Удивительным было то, что ему хотелось с Машей разговаривать, делиться с ней своими радостями и печалями. Да! Очень хотелось, но он не мог раскрываться, не мог сказать ей, что жирует на разорении клинических гэмблинов. Он с удовольствием похвастал бы перед ней теми «услугами», которые лично изобрел и внедрил в своем зале, но понимал, что Маша придет в ужас, если узнает, как по-паучьи он опутывает этими нововведениями своих клиентов.

С появлением в его жизни Маши Александру Григорьевичу уже не нужно было надолго зависать у других женщин, а потому он сказал Задорожным, что оставил продажу металла. Дескать, его, практически семейного человека, перестали устраивать бесконечные командировки. Потом он сочинил, будто ему предложили купить небольшую фирмочку по ремонту компьютерной техники и что скорее всего он ее купит, так как компы будут ломаться при любых режимах, а потому дело это весьма выгодное и прибыльное. Затем он фимочку «купил», затеял «расширяться» и после «переехал» в знаменитый на весь город офисный центр с зеркальными окнами. Павловскому и в голову не могло прийти, что Маша захочет навестить его на работе.

«Компьютерный бизнес» здорово тяготил Павловского. Он никогда не только не работал в компьютерных фирмах, но и пользователем-то был весьма средним. Когда Маша расспрашивала, как у него дела на работе, он мямлил нечто маловразумительное, боясь ляпнуть очевидную глупость. Маша обижалась. Ей казалось, что он считает ее неспособной понять его серьезные мужские проблемы. Если бы она только знала, какого рода у него проблемы!!

Александру Григорьевичу, всегда жившему кочевой, малоопрятной жизнью, захотелось иметь уютный дом. Он был рад тому, что Маша затеяла перемены. Он запросто мог бы нанять дорогого дизайнера или купить новую квартиру в центре, но приходилось скрывать свои настоящие доходы. Даже «расширенная» компьютерная фирмочка не могла бы приносить владельцу такие деньги, какие у Павловского имелись.

А еще Александру Григорьевичу хотелось наряжать Машу и баловать настоящими драгоценностями, фирменными вещами, дорогим парфюмом, но он, «скромный компьютерный фирмач», не мог позволить себе этого в той мере, в какой жаждала его душа. Кроме того, именно наряжать и не умел. Конечно, Саша платил своим бабам за любовь. Но исключительно денежными знаками, приправляя «зарплату» интимным шепотом: «Купи себе что-нибудь эдакое…» Особо «любимых» посылал за шмотками к Зойке Малиновской, а потом вынужден был спать с этой горой жира. Таково было Зойкино условие. Но Павловский страдал от Малиновской не слишком. Во-первых, нечасто к ней и посылал, а во-вторых, Зойка оказалась бабой до того горячей и страстной, что ночь с ней можно было воспринимать как некое экзотическое приключение.

Когда Равиль пригласил Павловского на прием по случаю дня рождения своей супруги, про Зойку Александр Григорьевич вспомнил мгновенно, а вот про то, что к вечернему платью нужны строго определенные туфли, даже и не подумал. Он намеревался по пути к Равилю купить своей возлюбленной какое-нибудь золотишко в ювелирном отделе торгового центра, но никак не ожидал, что Маша сядет к нему в машину в джинсах, а вовсе не в новом платье. Тогда Павловский даже слегка на нее разозлился и лишь много позже, размышляя обо всем случившемся, понял, что он, старый холостяк, совершенно не знает женского мира, его тонкостей и условностей. Какого черта он потащил Машу к Игорьку?! Хотя, с другой стороны, куда же ему было ее тащить, чтобы она переоделась, – время-то поджимало! Стоило ему, дураку, выйти из кабинета Игоря и его за собой утянуть, а он заставил свою Машу, как панельную девку, раздеваться догола возле дверей незапертого помещения, да еще в присутствии постороннего мужика! И как он мог?! Все спешка, спешка…

Он должен был бы пасть к Машиным ногам на следующий же день. Нет! В тот же самый вечер. Но на прием к такому человеку, как Равиль, не явиться нельзя. Это равнялось бы смертельному оскорблению. Маше такое не объяснишь. Павловскому и так пришлось долго оправдываться перед Равилем, почему он без дамы, которую обещал предъявить обществу.

На следующей неделе Александр Григорьевич тоже никак не мог заехать к Задорожным, потому что на его голову свалились новые неприятности. Неизвестно откуда нарисовавшаяся братва стала навязывать игорному залу Павловского свою «крышу» за весьма немаленькие проценты от ежедневной выручки. В противном случае очень вежливо обещали снести зальчик с куска этой земли, которую почему-то считали своей собственностью. Павловский попросил пару дней на размышление. Отсрочку ему любезно предоставили с условием выплатить причитающиеся проценты за дни раздумий. Куда было бросаться сильно струхнувшему Александру Григорьевичу? Само собой, к Равилю, которого он так удачно не променял на Машу.

Равиль очень доходчиво «объяснил» братве, что, и как, и где, и кто. Мальчики в черном исчезли. Но Павловскому на такие случаи и на всякие другие, подобного же рода, понадобилась охрана. Тот же Равиль посоветовал ему двух амбалистых дембелей из ВДВ. Один парень имел постоянное жилье в городе, а второму требовалась квартира. Он оказался приезжим и к тому же собирался жениться на девчонке, которая была слегка беременна. Равиль весьма недвусмысленно намекнул, что квартира его человеку действительно нужна.

Павловскому уже несколько раз приходилось оказывать такого рода услуги Равилю. Собственно, это было всего два раза. Один раз кому-то из Равилевой свиты понадобилась комната, второй раз – однокомнатная квартира. Комнату он нашел быстро. На его же лестничной площадке располагалась коммунальная квартира. В двух комнатах жили молодые развеселые молодожены, а в третьей старая бабка-развалюха, из комнаты которой тянуло жутким старческим смрадом. Переговорив с молодоженами и заручившись их поддержкой, Павловский купил у бабки ее комнату. Бывшая хозяйка одиннадцати квадратных метров, уложившая жалкие денежки себе за пазуху, была засунута в убогий дом престарелых, а в ее комнату въехал один из кухонных рабочих равилевского «Опала».

С однокомнатной квартирой оказалось сложнее. Чуть ли не весь штат игорного зала Павловского был озадачен поисками одинокого алкаша, имеющего собственную жилплощадь. Александр Григорьевич обещал хорошо заплатить тому, кто найдет. Нашла Эльза. И не такого уж опустившегося алкаша, а в меру пьющего сорокалетнего мужичка Степана Эльдаровича Пищикова, который так сомлел от Эльзиной красы, что даже в трезвом состоянии был готов ради нее на все, а в приличном подпитии одним махом подписал все нужные бумаги. О том, куда потом равилевские ребята «устроили» самого Степана Эльдаровича, Павловский предпочитал не задумываться. Его дело – найти квартиру, не более. Он был чист. Престарелый хрен Эльдарович влюбился в Эльзу и сделал ей подарок. А Эльза имела полное право перепродать квартиру кому в ум взбредет, что она и сделала.

То, что теперь требовалась трехкомнатная квартира, да еще в центре города, Павловскому очень не нравилось. Конечно, этот дембель из ВДВ станет работать у него в зале, но не жирно ли ему – трехкомнатная квартира в центре. Какой-то сопливый дембель – и такая царская жилплощадь! Александр Григорьевич подозревал, что Равиль чего-то недоговаривает. Более того, ему стало казаться, что в конце концов этот самый Равиль, который так много для него сделал, полностью и насильно переведет его в черные риелторы, а зал оставит так… для души…

Но об этом лучше подумать потом… Сейчас главное – это Маша. Если с Машей удастся договориться, то он сначала все же развяжется с этой трехкомнатной квартирой, потом продаст свой зал и на самом деле купит какую-нибудь фирмочку по ремонту компов, а то и… можно вместе с Машей вообще свалить из этого города. Мало ли в России городов… где нет Равиля…

– Папуль! Это я! – донесся из коридора голос Маши.

Павловский вздрогнул. Он так задумался, что не слышал поворота ключа в замочной скважине. Сердце отозвалось болью. А что, если Маша сейчас выставит его за дверь? Хотя… за что? Ну что он такого ужасного сделал?

Отец и дочь о чем-то тихо разговаривали в коридоре. Видимо, Витька объяснял Маше, что за гость дожидается ее в кухне. Александр Григорьевич весь подобрался, пригладил волосы, еще раз поправил галстук и даже успел спрятать под стул, на котором сидел, полупустую бутылку вина и хрустальный стаканчик. Когда Маша вошла в кухню, он чуть не задохнулся от волнения. Он любил ее. Как же он ее любил.

– Маша-а-а… – только и смог произнести он.

– Зачем ты пришел? – как-то отстраненно спросила она, закрыла дверь и уселась напротив него на кухонный диванчик, сложив руки на груди и положив ногу на ногу.

Закрылась от него. Да, она явно не хочет с ним разговаривать. Но почему? Александр Григорьевич и не заметил, что это вырвалось у него вслух.

– Что почему? – спокойно спросила Маша.

– Почему ты ушла?

– А тебя это заинтересовало только сейчас? – Она бросила быстрый взгляд на яркий календарь, висящий в простенке.

Павловского это взбодрило. Раз она посмотрела на календарь, значит, считала дни, значит, не разлюбила…

– Маша, ты же знаешь, я человек бизнеса! Я не мог прийти раньше… – решительно начал он, но она перебила его язвительным вопросом:

– Дела компьютерной фирмы в таком плачевном состоянии, что ее нельзя оставить без босса даже на пару часов?

Александр Григорьевич как-то сразу взмок настолько, что пришлось вытереть повлажневшую переносицу. Неужели знает об игорном зале? Нет… Не может быть. Откуда?

– Маша! Мне поступило предложение купить новое оборудование… – Павловский понес первое, что пришло в голову. – Надо было срочно решать, срочно ехать. Или я бы упустил…

– Саша! Какое оборудование? Оборудование по ремонту компьютеров – это мозги твоих сотрудников и маленькие кейсы с дисками программ и отвертками, чтобы снимать стенки системных блоков!

– Маша! Ты ошибаешься…

– Может, и ошибаюсь, но не сильно. Ты все время обманываешь меня, Саша!

– Нет, я не обманываю! Я еще занимаюсь… продажей самой компьютерной техники… иногда перепродажей старой… Не говорил, потому что тебе это могло не понравиться. Сделки бывают разного рода… Это бизнес, Маша!!! Это деньги, на которые мы жили, черт возьми!! – В конце своей тирады Павловский уже вернул своему голосу твердость. Ему понравилось, как ловко он выкрутился из неприятного положения.

– Если ты думаешь, что для меня так важны платья от Зои Малиновской или твои… приемы, ради которых я должна догола раздеваться в каких-то подсобках… опять начала Маша.

– Машенька… – теперь уже Павловский перебил ее. Он хотел броситься к ней на диванчик, но вовремя понял, что еще рано. Молодая женщина сидела, все так же напряженно скрестив руки и ноги. – Прости ты меня, старого дурака. Я давно жил один, подчиняясь лишь своим правилам. Я уже забыл, как это… думать о женщине, которая рядом… Я путаюсь, Маша… Прости, пожалуйста!

Теперь Александр Григорьевич говорил чистую правду, и его искренность, похоже, проняла Машу. Она наконец расплела руки и ноги. Павловский решил ковать железо, пока оно горячо.

– Я же люблю тебя, девочка моя, неужели ты не чувствуешь этого? – проникновенно спросил он.

Маша посмотрела на него странным долгим взглядом и, будто раздумывая над этим вопросом, несколько замедленно произнесла:

– Чувствую… Да… Любишь…

– Ну вот… – Он привстал со стула, но Маша нетерпеливым жестом посадила его обратно.

– Я долго думала о нас, Саша, – сказала она, – и, перебрав день за днем, вдруг сообразила, что за месяцы совместного житья мы почти не говорили друг с другом. Я не замечала этого, потому что была очень счастлива близостью с тобой. Кроме того, я много трудилась, чтобы привести в порядок квартиру, и тоже уставала. А здесь, дома, я поняла, что совсем не знаю тебя…

– Брось! Ты знаешь меня с детства!

Маша покачала головой и с горечью произнесла:

– Ты и сам не веришь, что это так. Ты не пускал меня в свою жизнь. Ты держал меня в своем доме только для постели, Саша!

– Ерунда! Впрочем, нет, не ерунда! Когда люди только сходятся жить вместе, постель… она всегда на первом плане… Мы просто не успели ничего другого. Ты обиделась и ушла. Возвращайся, Машенька! Все теперь будет по-другому, вот увидишь! Клянусь, чем хочешь, я никого в своей жизни не любил так, как тебя! Возвращайся!

– Нет, Саша. Я думаю, что еще рано. Нам надо какое-то время пожить отдельно…

– Когда так говорят, это обычно означает, что расстаться надо навсегда. Это просто оборот такой… щадящий… Ты больше никогда не вернешься ко мне?

Павловский спросил это так тихо и горестно, что Маша болезненно передернула плечами. Александру Григорьевичу показалось, будто молодая женщина хотела броситься к нему на шею, но силой воли удержала себя от этого невольного порыва.

– Машенька… – Он сам шагнул к ней, присел наконец на диван и обнял за плечи. – Любимая…

Он потянулся к ней губами, и она даже позволила поцеловать себя в шею, но потом резко рванулась от него и глухо проговорила:

– Я не до конца поняла себя, Саша. Не разобралась… Пожалуйста, не принуждай меня ни к чему. Может быть, я вернусь к тебе… Но сама. Если пойму, что не смогу без тебя жить, – вернусь. А сейчас… пожалуйста… уходи…

Маша подняла на него глаза, и Павловский прочитал в них, что уйти все-таки придется. Сейчас. Но он искренне надеялся, что она вернется к нему… позже… Слишком уж затрепетало женское тело, когда он коснулся губами Машиной шеи. Если бы он сумел добраться до губ, то девушка вернулась бы к нему сегодня же. Но он не станет гнать лошадей. Пусть это случится позже. Пусть завтра. Или послезавтра. А еще лучше – через месяц. Он продаст этот чертов зал, и они с Машей начнут жизнь с чистого листа. Может быть, чтобы освободиться и очиститься от прошлого, он даже расскажет ей все.

Ничего не ответив Маше и даже стараясь не смотреть на нее, Павловский вышел в коридор. Витька из комнаты не появился, проводить старого друга не пожелал. Александр Григорьевич не расстроился. Он ушел от Задорожных в приподнятом настроении. Маша не смогла скрыть, что любит его. Тело ее выдало. А значит, все еще будет хорошо. Очень даже хорошо!

* * *

Маша терзалась и мучилась. Она наотрез отказалась обсуждать с отцом то, о чем они разговаривали на кухне с Сашей. Она вообще избегала разговоров о Павловском. Маша часто ловила на себе тревожные взгляды отца, но ничем не могла его утешить. Она никак не могла разобраться в себе. Она помнила, как ей стало невыносимо жарко, когда Саша коснулся губами ее шеи. Ей тогда хотелось прижаться к нему тесней тесного и прошептать: «Люблю». Но стоило ему уйти, и наваждение мгновенно исчезло. От разговора опять осталось неприятное ощущение. Александр Павловский в очередной раз сфальшивил, но вот в чем…

Маша устала ломать над этим голову и решила заняться чем-нибудь полезным, например, сходить в магазин. Вроде бы все необходимое в доме есть, но можно про запас купить каких-нибудь круп, соли, сахарного песка.

Если пойти в соседний магазин, то через полчаса она уже опять будет дома, и в голову снова полезут мысли о Павловском. Надо выбрать какой-нибудь большой универсам подальше, чтобы бродить, бродить по огромному залу, рассматривать полки, ломящиеся от товара, и ни о чем не думать. Да, но как потом припереть домой из дальнего универсама все эти пачки с крупой и солью? Ну… например, можно взять такси. А можно проще: и не покупать их! Кто сказал, что купить крупу с солью надо непременно сегодня? Она может выбрать каких-нибудь особых приправ, деликатесный сыр, кофе, наконец! Кстати, кофе у них с отцом уже дня два, как закончился. Но тогда надо ехать в тот самый торговый центр «Все для вас», потому что на его первом этаже находится лучший продуктовый магазин города.

Нет, туда ехать не стоит. Этот «Все для вас» уже подарил ей «день синих занавесок», а потом еще и кабинетик скользкого Игоря… Ну и что? Что же она теперь, должна избегать лучших в городе мест, потому что… Нет! Нет! И еще раз – нет! Она сильна духом и вполне способна абстрагироваться от негативных впечатлений и… воспоминаний.

Маша торопливо оделась и резво зашагала к остановке автобуса, чтобы не передумать и не свернуть к ближайшему универсаму.

Поднимаясь по пологому пандусу на широкое крыльцо торгового центра «Все для вас», где на первом этаже находился продуктовый магазин, Маша порадовалась тому, что совершенно спокойна. В торговом зале она обрадовалась еще больше. Вокруг было столько товаров в ярких пестрых упаковках, что у нее резко повысилось настроение. Нет, что ни говори, а шопинг (даже продуктовый!) лечит от хандры любого рода.

Маша медленно пошла по проходу между стойками, то и дело останавливаясь и снимая с полок то нарядную упаковку печенья, то пачку чая с корицей и кусочками экзотических фруктов, то золотистую баночку с медом. Она набирала в корзинку продукты, которые ей вовсе не были нужны, и чувствовала себя при этом почти счастливой. Девушка понимала, что попала в лапы прожорливому торговому спруту, который не отпустит ее, пока не высосет из нее все денежки, и, улыбаясь, опускала в корзинку то упаковку желейных конфет, то банку огромных черных оливок без косточек, то контейнер с сыром, покрытым ажурной синей плесенью. Ей стоило определенного труда остановиться и направиться туда, где стояли самые разнообразные упаковки с кофе. Все-таки именно за кофе она сюда и приехала. И еще за приправами… Да, но на приправы может уже не хватить денег… да и на кофе… Нет, кофе надо непременно купить, потому что отец его очень любит. В крайнем случае она выложит из корзинки сыр…

Около стоек с кофе ошеломляюще пахло жареными зернами. Маша покрутила головой и увидела отгороженный от торгового зала маленький кафетерий, откуда несся этот дивный аромат. Она положила в корзинку банку с кофе той марки, которую особенно любил отец, и, чуть подрагивая ноздрями, быстрым шагом отправилась к кассе. Хорошо, что в большом магазине и касс много, а потому всегда можно выбрать такую, где меньше народу. Маша расплатилась и заторопилась к кафетерию. У нее, тоже заядлой кофеманки, во рту уже будто перекатывался горько-пряный кофейный шарик.

Маша подошла к стойке, заказала себе большой двойной капучино с колечками крошечных сушек и обернулась, прикидывая, куда бы присесть. Свободным оказалось только одно место в самом углу этого маленького заведения. За столиком, спиной к Маше, сидел мужчина в строгом темном костюме. Она подумала: «Раз в костюме, значит, приличный человек», подошла к нему и дежурно спросила:

– У вас свободно?

Мужчина обернулся, и Маша чуть не выронила маленький подносик, который и без того с трудом удерживала одной рукой, поскольку другую оттягивал пакет с продуктами. Перед ней сидел ее бывший одноклассник Лешка Задворьев, который много лет был в нее безнадежно влюблен и даже раза три предлагал руку и сердце.

– Лешка! – радостно воскликнула она, а Задворьев уже перехватил ее подносик и устраивал его на столике.

– Машка! – так же радостно отозвался он. – Сто лет тебя не видел! Что ты? Как ты? Замужем, конечно?

– Тебе, разумеется, хотелось бы, чтобы я была не замужем? – спросила она, улыбаясь.

– Ну почему… Такие красивые женщины, как ты, непременно должны быть замужем, иначе теряется смысл…

– Какой еще смысл?

– Смысл жизни. Женщинам нужно выходить замуж и рожать детей. Красивые женщины будут рожать красивых детей, и род людской на земле улучшится…

– А сам-то ты женат? – Маша решила отвести разговор от собственной персоны. – Как насчет детей?

Алексей сделал глоток из своей чашечки и, сразу посерьезнев, ответил:

– Не женат я. И детей у меня, увы, нет.

Чтобы не спрашивать дальше, Маша срочно занялась кофе с сушками, но он продолжил и без ее вопросов:

– Как-то не сложилось. Так и не нашел хоть чуток похожую на тебя.

– Леш, вот только не надо начинать все сначала, – попросила Маша.

– Я ничего и не начинаю. Ты спросила, я ответил. Я же знаю, что никогда тебе не нравился. Обидно, что ведь не нравился в основном внешне. Твой прекрасный принц непременно должен был быть брюнетом, а я, понимаешь, вышел блондином…

Маша поставила чашечку на блюдце, с улыбкой оглядела одноклассника и сказала:

– Тебе, Лешка, время на пользу пошло. Заматерел. Исчезла излишняя есенинская женственность, которая мне действительно не нравилась.

Задворьев хлопнул себя по колену и огорченно проговорил:

– Ну вот! Когда я наконец вышел лицом, ты замужем! Обидно, понимаешь! Ну и кого ты осчастливила, Машка?

Маша сначала хотела сказать, что замужем за серьезным человеком, и описать ему Павловского, потом вдруг с удивлением вспомнила, что вовсе и не замужем за ним, да и вообще все у нее скверно, гадко, отвратительно…

Видимо, по ее лицу пробежала тень, потому что Задворьев спросил:

– Что-то не так? Ты прости, если я не то ляпнул…

– Нет-нет… все нормально… – поспешила заверить его Маша. – Просто я, Леша, не замужем. Так получилось. Конечно, есть человек… и все такое…

– Развелась?

– Нет! – Маша взяла себя в руки и очень твердо и членораздельно произнесла: – Я никогда не была замужем. То есть… как бы была, но…

Задворьев накрыл ее руку своей, отчего она вздрогнула. Он сразу руку убрал и сказал:

– Не надо, Маша… не оправдывайся. Ты жила, как жила. Это твоя жизнь, и у меня нет никаких прав лезть тебе в душу.

Некоторое время они пили свой кофе молча, потом Алексей сказал:

– Ты не думай, что я вообще никому и никогда не был нужен… Конечно, у меня случались романы, я нормальный мужик…

– Ничего я такого не думаю! – перебила его Маша уже с улыбкой. – Я тоже вполне нормальная, а вот почему-то все у меня неудачно складывается. Да и вообще, давай поговорим о чем-нибудь другом! Как тетя Рита? Василий Леонидович?

Алексей как-то нервно стукнул чашечкой о блюдце и ответил:

– Мои родители умерли, Маша… Уж лет пять назад. Один за другим.

– Прости, Леша, я не знала. Они же еще не старые люди. Что-то случилось?

– Мама заболела жутчайшей… какой-то дикой ангиной. Температура под сорок держалась недели две, а потом вдруг раз – отек легких, и все. А отец… Он просто без нее не мог. Он вообще потерял смысл жизни. Он ни в чем без нее не мог разобраться: ни где что лежит, ни что в каком шкафчике, в каком ящичке находится. Все это были мамины заботы. Отец не мог даже смотреть телевизор, потому что привык, что мама всегда у него под боком, привык с ней все обсуждать. Стал плохо есть, перестал за собой следить и как-то тихо угас. Я однажды пришел с работы, а он вроде спит. Я еще часа два ходил на цыпочках, чтобы не разбудить, пока наконец не понял, что он вовсе не спит…

– Ну а ты, Леш! Неужели ты не мог его как-то поддержать?

– Я все делал, что был в состоянии… но заменить ему маму… невозможно… Тут уж как ни старайся…

Они помолчали, а потом Задворьев предложил:

– Слушай, Маш! А давай поедем ко мне! Помянем моих родителей, ты же их хорошо знала. Потом фотки разные посмотрим, школьные… Повспоминаем… Воскресенье, поди… выходной…

Если бы Задворьев не упомянул родителей, Маша решительно отказалась бы. Но тетю Риту и Лешкиного отца она действительно хорошо знала, а потому согласилась:

– Ну… хорошо… Поедем, только…

– Маша! Я тебя прошу… – Лешка скривился. – Не говори ничего лишнего… Я не собираюсь к тебе приставать… Тем более что недавно я познакомился с одной девушкой… Она мне очень нравится… В общем, мы с тобой посидим просто как старые школьные друзья. Я расскажу тебе про Ольгу Гусакову с Пашкой Овчинниковым… Ты ж их наверняка тоже давно не видела…

– Они поженились? – оживилась Маша.

– Там такая история вышла! Хоть роман пиши! Поехали! Я расскажу тебе все в подробностях и по порядку!

В машине Алексея они почти не разговаривали, только улыбались друг другу светло и раскрепощенно. Маша уже радовалась тому, что согласилась поехать. Думы о Павловском как-то истончились и будто покрылись легкой дымкой. Остаток воскресенья, вплоть до возвращения домой, можно будет о нем не думать, а вспоминать беспечные школьные годы. Маша осторожно рассматривала Лешку и удивлялась тому, как здорово он изменился. Брюнетом, конечно, не стал, но лицо утратило свой мягкий овал, нижняя челюсть потяжелела, чуть вздернутый кончик носа опустился. Бывший мальчишка-одноклассник стал мужчиной.

Когда Маша с Алексеем зашли в подъезд, у лифта столкнулись с женщиной, которая окатила их странно враждебным взглядом.

– Здравствуйте, Дина Сергеевна, – сказал Задворьев.

Женщина процедила сквозь зубы что-то маловразумительное. И все то время, пока они втроем ехали в лифте, продолжала бросать на одноклассников жалящие взгляды, от которых Маше хотелось ойкать, как от настоящих укусов ядовитых насекомых. Когда они втроем вышли на одной площадке, Маша решила, что между Лешкой и Диной Сергеевной коммунальные дрязги.

Когда Лешка наконец открыл дверь, Маша первой нырнула в коридор, чтобы поскорее скрыться от назойливого взгляда дамы, которая явно не торопилась войти в свою квартиру. В Лешкиной же сильно пахло женскими духами. Лешка захлопнул дверь, включил в прихожей свет, принюхался и явно расстроился. Маше было наплевать на этот запах. Она хотела спросить Задворьева о том, что он не поделил с соседкой, но не успела. Вдруг дверь комнаты распахнулась, и в ее проеме показалась полуобнаженная девушка. Маша невольно отметила, что она была необыкновенно хороша. Ей очень шла прическа: идеальной формы шарик черных глянцевых волос. Длинная густая челка доходила до самых глаз, очень сильно, но красиво накрашенных. Кроваво алели губы. Все в ней казалось как бы чересчур, в избытке, но именно этим и притягивало. На девушке были черные колготки, а стройный торс всего лишь эффектно замотан стального цвета шелковым шарфом. При этом одна маленькая крепкая грудь оставалась демонстративно обнажена.

– Эльза? Ты что тут делаешь? – удивился Алексей.

– Тебя жду, – певуче отозвалась девушка, вовсе не собираясь прикрываться.

– Ждешь, значит… Понятно… Но как ты сюда попала?

– Здра-а-а-авствуйте! – пропела Эльза, не обращая на Машу ровным счетом никакого внимания. – А кто мне дал ключи?

– Кто?! – еще больше удивился Задворьев.

– Ну ты вообще, Леша! – возмутилась девушка. – Ты, конечно, тогда очень много выпил… Но не думаешь же ты, что я могла взять ключи сама?

Маша посчитала себя лишней при этом разговоре, тем более что Эльзин шарф съехал еще более пикантно, и вот-вот должна была показаться свету и вторая грудь.

– Леш, я пойду, – проговорила она и повернулась к дверям.

– Нет, Маша… С чего это вдруг?! – засуетился Задворьев. – Эльза сейчас уйдет… Мы встретимся с ней в другой раз… – Держа Машу за рукав, он обратился к девушке: – Ты лучше познакомься, Эльза, это моя одноклассница, Маша Задорожная… Мы давно не виделись и хотели бы посидеть вдвоем. У нас масса общих воспоминаний… А потому тебе лучше уйти сейчас…

– Вот интересно… – Эльза капризно надула пухлые губки. – Ты спишь со мной, а посидеть вдвоем хочешь с ней. Согласись, что это нелогично.

Маша опять рванулась к двери, но Лешка держал ее слишком крепко.

– Я не собираюсь растолковывать тебе логичность этого! – рявкнул Задворьев. Я прошу тебя уйти! И вообще прикройся! Не в бане!

Эльза недовольно хмыкнула, натянула повыше свой шарф и ответила:

– Не понимаю, почему я не могу посидеть вместе с вами? Я не буду мешать. А одеться могу хоть в твой спортивный костюм, хоть в акваланг, если он, конечно, у тебя есть!

– Эльза! – еще мощнее гаркнул Алексей. – Меня от твоих дурацких острот тошнит! Ты же знаешь!

– Ну вот что, – резко сказала Маша и выдернула рукав из цепких Лешкиных пальцев, – недосуг мне слушать вашу перебранку! Ты, Леш, главное, не волнуйся. Я все понимаю. Эльза, видимо, та девушка, о которой ты говорил. Останься с ней! Это куда полезнее воспоминаний о давно ушедшем. Открой мне, пожалуйста, дверь!

Лицо блондина Задворьева было уже ярко-малинового цвета. Он видел, что Эльза уходить не собиралась, а потому предложил:

– Давай, Маша, я тебя хотя бы довезу до дома или… куда скажешь, в общем… раз уж все так гнусно получилось…

– Не надо, я прекрасно доберусь на автобусе. – Маша взяла из рук Алексея свой пакет с продуктами, прикинула его тяжесть и добавила: – Или такси возьму…

– Давай я тебе вызову!

– Не надо! Сейчас мы все на связи! Мобильник и у меня есть! Открывай дверь!

Последние слова она произнесла так резко, что Задворьев не смог ослушаться. Он бросил уничтожающий взгляд на безмятежную Эльзу и открыл дверь.

– Может, хоть номер телефона дашь? – спросил Машу Алексей.

– Незачем, – ответила она и, выйдя на площадку, захлопнула дверь у него прямо перед носом. Соседняя дверь тут же отворилась. Маша отпрянула, почему-то решив, что из нее выскочит разъяренная Дина Сергеевна и, возможно, выплеснет ей в лицо ведро помоев.

Но на лестничной площадке появилась молодая женщина, неуловимо напомнившая Маше кого-то знакомого. Женщина бросила на Машу такой же неприязненный взгляд, как Дина Сергеевна, и нажала кнопку вызова лифта. Сначала Маша даже не хотела вместе с ней заходить в подъехавшую кабину, но потом решила, что повода для беспокойства нет. Она ни в чем не провинилась ни перед Диной Сергеевной, ни перед этой молодой особой, которая скорее всего являлась Дининой дочерью. Если Задворьев здесь наворотил каких-то дел, то она, Маша, совершенно ни при чем.

Динина дочка буравить Машу взглядом не стала. Зайдя в кабину лифта, она, наоборот, сразу повернулась к ней боком. Маша бросила взгляд на ее профиль и опять задумалась над тем, на кого похожа эта молодая женщина. Она, пожалуй, красива… Тогда, возможно, напоминает какую-нибудь знаменитую актрису… Только вот какую? Впрочем, актрисы тут ни при чем… Этот изгиб губы… Если женщина улыбнется, то наверняка обнажатся зубы, ровные и белые, как у… Саши… Ну и ерунда лезет в голову! Какую же власть взял над ней этот человек, если ей всюду чудятся похожие на него люди!

Молодая женщина, видимо, почувствовала назойливый взгляд и резко обернулась. Маша с испугом отпрянула. На нее смотрели чистые Сашины глаза. Она зажмурилась.

– Вам плохо? – спросила незнакомка.

Отец говорил Маше… Нет, этого не может быть!

Маша поспешила открыть глаза и каким-то стертым голосом спросила:

– Просто… ваше лицо напомнило мне… В общем… ваша фамилия случайно не Павловская?

Молодая женщина улыбнулась ей Сашиной улыбкой и спокойно ответила:

– Нет, вы ошиблись. Мы с вами незнакомы.

После этого она быстро вышла из лифта, а потом и из подъезда. Маша в изнеможении привалилась к почтовым ящикам. Сердце ее колотилось так, что трудно было дышать. Неужели она обречена в каждой красивой улыбке видеть Павловского? С этим же совершенно невозможно жить!

Приехав домой, Маша весь оставшийся вечер находилась под впечатлением встречи с Задворьевым и окружающими его странными женщинами. О той особе, которая была очень похожа на Павловского, Маша старалась не вспоминать, считая это наваждением, выкрутасами измученной нервной системы. А вот Эльза не нравилась Маше как вполне реальный персонаж. И это почему-то ее злило. Ведь если разобраться, то какое ей дело до этой гологрудой девицы? Задворьев с ней, наверно, сейчас обнимается, окончательно стянув с нее шарф и… колготки… И что? Так и должно быть! Он говорил, что познакомился с девушкой, которая ему очень нравится. Если он симпатичен Эльзе, то, разумеется, они спят вместе. Нынче это норма. Вот она, Маша, тоже спала с Павловским… Ах да… Надо же подумать о Саше… Как им теперь быть…

Маша настроилась на Павловского, но его облик почему-то ловко ускользнул из ее воображения. Тогда она представила молодую женщину из лифта с белоснежной Сашиной улыбкой. Маша хотела подумать о ней подольше, но и она ускользнула из воспоминаний. А вот Лешка с Эльзой продолжали мельтешить в мозгу, пока ее не сморил сон.

Утром следующего дня за углом собственного дома Маша увидела машину Задворьева. Сердце как-то неприятно вздрогнуло. Маша собиралась сделать вид, что не поняла, чья это машина, и пройти мимо, но Лешка открыл дверцу и предложил:

– Сядь, Маша. До работы подброшу. Ты где нынче служишь?

Не отвечая на его вопрос, Маша задала свой:

– А сам-то не опоздаешь?

– Успею, – беспечно отозвался он.

Маша хотела спросить, кем он работает, но раздумала. Лучше не задавать лишних вопросов. Да, почему-то лучше не задавать… Надо назвать адрес, куда ее везти, и все!

Когда машина тронулась с места, Алексей сказал:

– У меня вчера ничего не было с Эльзой.

– Да какое мне дело?! – вскинулась Маша.

– Хорошо реагируешь. Сразу чувствуется равнодушие, – ответил Задворьев, глядя строго на дорогу.

– Идиот!!

– Ну не такой уж, как тебе кажется. Тебе же не понравилась Эльза в моей квартире. Ведь не понравилась?

– Кому может понравиться голая девка?!

– Можно было остаться к ней безразличной!

– Ага! Он приглашает меня в гости, обещает фотографии и всякие истории, а вместо этого я получаю… В общем, сам знаешь, что… – И раздраженная Маша отвернулась к окну.

– Маш, хочешь, я вычеркну из своей жизни Эльзу?

– Да какое мне дело… – опять начала Маша, но чуть не прикусила язык, потому что машина вдруг резко вильнула и остановилась у тротуара.

Задворьев снял руки с руля и повернулся к ней. Маша испуганно и затравленно посмотрела на него.

– Маш… – Лешка тяжело вздохнул и продолжил: – Я… однолюб, понимаешь? Как тебя однажды полюбил, так и все… Да, я пытался заменять тебя другими женщинами… У меня их было… не буду скрывать… страшное количество… Я как раз подумывал, не жениться ли мне на этой Эльзе, а тут вдруг опять повстречал тебя… Это не может оказаться случайным!

– Даже не вздумай мне сейчас втюхивать про судьбоносность встреч… – почему-то рассвирепела Маша. – Тошнит…

– А меня нет… В общем, я предлагаю тебе… свою постель…

– Что?! Ты… Да ты, что… – Маша никак не могла найти нужных слов, чтобы выразить негодование. – Я тебе не Эльза с голой грудкой!

Она попыталась открыть дверцу машины, но Задворьев таким тяжким голосом сказал: «Ну, подожди, Маша… Не уходи…», что она вынуждена была опять повернуться к нему лицом.

– Мое предложение, наверно, звучит цинично, – начал Алексей, – но только в первом приближении… Словом, я опять предложил бы тебе выйти за меня замуж, но ты же не согласишься.

Маша, в состоянии, близком к истерике, отрицательно помотала головой.

– Ну вот… А в личной жизни у тебя полный раздрай. Это видно невооруженным глазом, да ты и сама что-то такое говорила. Я тебе не чужой человек. Мы столько лет дружили. Что плохого в том, если мы сейчас друг друга утешим, поддержим… Ну… не знаю, как еще это назвать… Вдруг у нас что-то получится? Ты же ведь на самом деле всегда хорошо ко мне относилась, только вот… влюбиться никак не могла. А что, если сможешь? Ты уж прости за натурализм, но мои женщины находили меня в постели очень даже ничего…

– Леш… ты вообще… ты соображаешь, что говоришь… – залепетала Маша.

– Соображаю. Я всю ночь сегодня об этом думал. О тебе. Спать не мог. В общем, так… – Задворьев порылся в кармане куртки, достал связку ключей и сказал: – Это ключи от моей квартиры. Я сейчас ни на чем не настаиваю и надоедать тебе не буду, но если решишься, приходи. Я люблю тебя, Маша, и ты об этом точно знаешь. Возьми… – И он протянул ей связку.

Маша по-детски спрятала руки за спиной.

– Возьми, Маша… – опять попросил он. – Это ни к чему тебя не обязывает. В конце концов, ты всегда сможешь выбросить ключи, например… в реку… в мусоропровод…

– Ты всем своим женщинам выдаешь ключи, чтобы… – начала Маша, но Задворьев ее перебил:

– Нет. Никому не давал. Только у соседей лежит связка на всякий случай.

– А Эльза…

– А Эльза нагло врет! Я не давал ей ключей. Сама, видно, как-то стащила из прихожей. Я ее выставил вчера еще и за это: за вранье и… по сути… кражу…

– Но она утверждала…

– Маша! Я никогда не напиваюсь до беспамятства. Я не давал ей ключей. Я это точно знаю! На вот, возьми. – Он бросил связку ключей ей на колени и сам открыл дверцу. – А теперь выходи. Не повезу я тебя на работу. Прости уж… Невмоготу тебя видеть, пока ты все не решила до конца. Вон там остановка 65-го автобуса. Довезет прямо до места.

Маша сгребла в кулак связку ключей, выбралась из машины, и Задворьев сразу уехал.

* * *

Дина Сергеевна сидела в кухне в состоянии крайней задумчивости. Все рушилось. Все, что она с таким трудом лепила собственными руками, разваливалось. Нет, она не влюбилась в этого молокососа Лешку, хотя в постели он был, безусловно, хорош и очень нежен. Она всегда помнила, что он годится ей в сыновья, а потому не могла со всей серьезностью относиться к их связи. Она понимала, что когда-нибудь на ее место заступит молодуха, и считала это справедливым. Но молодуха не должна быть со стороны! Дочка наконец разглядела Задворьева, что радовало. Тело Дины Сергеевны еще просило Лешкиных ласк, но она вполне могла побороть в себе это. И поборола. Она однажды пришла к соседу и самым откровенным образом предложила ему вместо себя Туську. У того, что называется, глаза вылезли на лоб.

– Да ты что, Дина? – с удивлением произнес он. – Я тебя перестал устраивать?

– Не в этом дело, – ответила она.

– А в чем?

– Леша, не строй из себя дурака. Наши отношения не имеют будущего, а Туся… Вы почти ровесники… Могли бы создать… семью… Вам обоим давно пора…

– Ага, а ты, значит, будешь доброй тещей и заботливой бабушкой! – отозвался он и расхохотался.

– Не вижу в этом ничего смешного. Из меня действительно получится хорошая бабушка и… теща тоже…

– А если я вдруг по старой памяти потащу тебя в постель вместо Туськи? Ну… перепутаю…

– Я тебе этого не позволю! Я ради дочери готова на все. Тебе этого пока не понять.

– Где уж нам уж! – проговорил Алексей и попытался ее обнять.

Дина Сергеевна резко отстранилась и сказала:

– Я серьезно, Леша.

– Да с какой стати я должен менять… – уже раздраженно проговорил он, но она перебила:

– Еще скажи: шило на мыло!

– Я вовсе не собирался этого говорить! Не надо за меня придумывать!

– Леша! – Дина Сергеевна с большим терпением начала снова: – Ты ведь меня не любишь…

– Ну почему…

– Да потому! Тебе хорошо со мной в постели, и только! Поэтому ты вполне можешь заменить одну женщину на другую. Без всякого для себя ущерба. И я предлагаю тебе молодую… хорошую… хозяйственную. Красивую, наконец! Разве Туська не хороша?

– Хороша!

– Так что же тебя останавливает?

– Не знаю… Цинизм предприятия…

– Брось, Леша… Это всего лишь жизнь… Не любовный сериал…

– Но я никогда не замечал, чтобы Наташка смотрела на меня благосклонно.

Дина Сергеевна могла бы сказать ему, что Туська уже несколько переменила взгляды, но посчитала, что это скомпрометирует дочь, а потому ответила так:

– А ты уж постарайся! Можешь ведь, когда захочешь! Она, Туся, одинока и несчастна… А потому, думаю, откликнется на твои предложения. В общем, все зависит только от тебя.

– То есть ты, Дина, даешь мне полный отлуп. Правильно я тебя понял?

– Правильно. Только ради дочери.

– А если у нас не получится?

– Леш! Ну, сделай так, чтобы получилось! Умоляю тебя!

– Дин, ты еще всплакни: спаси, мол, мою гибнущую дочурку!

– А вот это уже настоящий цинизм, Алексей!

– Предлагаю перестать мериться цинизмом, – жестко сказал Задворьев. – В общем, так! Присылай ко мне Наташку, а там… посмотрим.

– То есть как это – присылай? – оторопела Дина Сергеевна. – Все должно произойти как бы случайно…

– Дина! Не будь пошлой! Если уж все не случайно, так пусть так и будет! Сама уж сообрази, за чем ко мне прислать Туську: за солью там… или за гвоздями… Не знаю. Придумай!

– Л-ладно… п-пришлю… – стала вдруг заикаться Дина Сергеевна.

И она действительно прислала. Как-то вечером попросила дочь зайти к Задворьеву за телефонным справочником.

– Мам, так у нас же есть… – отозвалась Туся.

Дина Сергеевна сначала хотела сказать, что у них он за прошлый год, а у соседа совсем свежий, но потом вдруг решила не отступать от правды:

– А ты прикинься, что у нас его нет!

– Зачем? – все еще не понимала Туся.

– Затем, что тебе замуж давно пора! Затем, что у Лешки квартира отличная! Затем, что он стал тебе симпатичен, сама говорила!

– Мам, но если я вдруг ни с того ни с сего приду за каким-то глупым справочником, он сразу все поймет.

– Ну… положим, поймет он далеко не все. А если вдруг… по-соседски… потянет тебя в постель, ты уж не сопротивляйся, а!

– Мать, да ты что? Совсем с ума сошла? Я приду за справочником, а он прямо сразу и в постель?

– Так постарайся, чтобы потянул!

– Нет, ну я так не могу…

– Не можешь?! А жить на моей голове можешь?! Вы меня с Денисом достали! Мне надоело тусоваться в кухне! Если ты выйдешь замуж за Лешку, нам всем станет легче! И, главное, Туська, я буду рядом, под боком. Если что, и с ребенком помогу, и вообще…

– У тебя прямо уже и ребенок готов! – рассердилась Туся.

– Да, представь, я, как нормальная мать давно выросшей дочери, хочу иметь внуков! Не вижу в этом ничего предосудительного! Не нравится телефонный справочник, сходи за… гвоздями!

– Какими еще гвоздями?

– Какая разница?!

– Мам, ну давай… не сегодня… – начала сдавать позиции Туся.

– Нет уж! Давай ковать железо, пока горячо.

– В каком смысле?

– В обыкновенном! Завтра ты опять пойдешь на попятный! Я тебя знаю! Надень тот халатик… такой открытый… с рюшечками… и дуй к Задворьеву, пока он дома.

– А откуда ты знаешь, что он дома?

– Ничего я не знаю… – оторопела Дина Сергеевна, но быстро нашлась: – Просто дело уже к десяти… ночь скоро…

– Мам, а вдруг у него… женщина?

– Туся! Если у него женщина, ты возьмешь гвозди и уйдешь! И умоляю тебя поторопиться, пока действительно какие-нибудь женщины не набежали!

В конце концов Туся, надев халатик с рюшками, пошла к соседу за справочником. Вернулась только утром. Дина Сергеевна провела бессонную ночь, представляя своего любовника с дочерью и уверяя себя, что все идет нормально и по плану. Увидев розовощекую дочь с затуманившимися глазами, спросила только для проформы:

– Все в порядке?

Туська лишь кивнула и прошла в свою комнату. Дина Сергеевна заставила себя обрадоваться этому. Никаких вопросов ей задавать не хотелось. Она прошла в кухню, достала бутылку коньяка и выпила хорошую порцию за счастье дочери и за конец своего собственного сексуального благополучия.

И Туся с Задворьевым начали встречаться. Чуть ли не каждую ночь дочь проводила с соседом. Дина Сергеевна уже совсем было приготовилась к свадьбе, когда вдруг у Алексея появилась новая девушка.

Началось все с того, что домой прибежала Туська с трясущимися губами.

– Что?! – только и смогла вымолвить Дина Сергеевна.

– Понимаешь… я прихожу, а у него… такая… – И Туся принялась махать руками вокруг собственной головы.

– Дочь! Перейди, пожалуйста, на язык слов! – потребовала Дина Сергеевна, которая в общем и целом уже все поняла. Нужны были подробности, чтобы понять, насколько все фатально.

– Ну… она такая… вся яркая… губищи – на пол-лица… как у вурдалчихи… А тут… – и Туся показала на свою все еще вздымающуюся грудь, – …вообще ничего…

– Как ничего? – испугалась Дина Сергеевна, потому что еще вчера дочь ночевала у Задворьева, а сегодня у него толкутся уже другие голые девушки.

– Не то чтобы совсем… а тряпка такая…

– Ну… тряпка – это еще не так страшно…

– Страшно, мама! Страшно! Ты ее просто не видела! – И Туся громко и некрасиво разрыдалась.

Очень скоро Дина Сергеевна имела возможность вдоволь насмотреться и на новую пассию Алексея, и на ту самую тряпку, которую описывала дочь. Девка (как, впрочем, и тряпка) была, конечно, очень выразительной, но именно девкой. С точки зрения Дины Сергеевны, на таких не женятся. Ну разве что зарвавшиеся олигархи, которым сам черт не брат. Она так и сказала дочери:

– Перетерпи! Такая образина очень скоро ему надоест!

– Ничего себе образина… – проныла Туся. – Красотка! Как в кино!

– Ты ничего не понимаешь! Она как в маске! Вот представь, что тебе пришлось бы выйти замуж за артиста, который все время ходил бы в гриме и наряде… ну, например, мушкетера! Это ж с ума можно сойти! Вот клянусь, что Лешка очень скоро ею натешится и турнет прямо под полуголый зад!

– И что?!

– Как это что? Он ее выгонит, а тут ты, вся такая нежная, понимающая, всепрощающая! И вообще, ты давно могла бы забеременеть! Все было бы куда проще!

– Мама! Что ты несешь! – выкрикнула Туся. – То, что ты говоришь, безнравственно! Ты готова сбагрить меня первому же попавшемуся мужику с квартирой!

Дина Сергеевна обняла плачущую дочь, прижала к себе и, гладя по волосам, как маленькую девочку, начала приговаривать:

– Это не так, Тусенька. Сколько раз тебе повторять, что Лешка – вовсе не первый попавшийся! Мы его сто лет знаем. А я хочу тебе только счастья. Семья, ребенок – это счастье! Ну… или… просто нормальная человеческая жизнь! И я тебя никуда не пихала, пока ты сама не сказала, что Лешка тебе наконец понравился. – Дина Сергеевна взяла в ладони заплаканное лицо дочери и проговорила, глядя ей в глаза: – Тусь! Вот скажи мне, как на духу: ты в Лешку влюбилась? Если влюбилась, я эту полуголую мымру в тряпке изничтожу, клянусь!

– Я не знаю, мама… – горько ответила Туся. – Мне тошно одной. Я действительно решила выйти за него замуж. Но я не могла действовать нагло: раз – и ребенок – и женись, Лешка, на мне, коли честный человек. Мне хотелось, чтобы он сам предложил пожениться. Мне хотелось, чтобы меня полюбили… Неужели тебе это не понятно, мама?!

Конечно же, Дине Сергеевне было все понятно. Она утешала дочь, как могла, поскольку искренне верила, что девчонка с красными губами и челкой до глаз не может надолго поселиться у Лешки. На всякий случай она запланировала с ним прямой разговор, а потом вдруг неожиданно увидела его с совсем другой молодой женщиной и все наконец про него поняла. Эту женщину с длинными темными волосами и глубокими карими глазами Лешка любил. Наверно, ее, единственную, и любил всю жизнь. Потому и не женился. Потому и пускался в сомнительные эротические приключения, поскольку уж и не чаял ее дождаться. А уж раз привел домой – это все! Конец! Туське придется сушить весла. Эту он не прогонит никогда. Да, не прогонит. Но можно постараться сделать так, чтобы она сама ушла.

* * *

– Какого черта ты тянешь! – крикнул на Эльзу Павловский и в раздражении добавил: – Да прикройся наконец! Не до твоих тут… прелестей!

– Я ничего не могу сделать! – ответила девушка, и глаза ее недобро блеснули. – Он сказал, что между нами все кончено…

– А чего ж ты допустила до этого, радость моя?! Ты ж на работе! Работа у тебя такая, понимаешь, – совращать мужиков с пути истинного?! И обычно это тебе очень даже удавалось! Квалификацию теряешь?

Эльза немного помолчала, а потом выпалила:

– Нет! Просто он, похоже, встретил ту, в которую влюбился по-настоящему! Или раньше любил! Не знаю!

Павловский с интересом посмотрел на Эльзу, которая вдруг вышла из образа сексапильной кошечки и вместо обычного мурлыканья стреляла в него словами. Александр Григорьевич усмехнулся и спросил:

– Ты чего так раздухарилась, Эльза? Никак клиент задел за живое?

Девушка посмотрела на него почти с ненавистью и ответила:

– Да, задел! Но вас это не касается!

– Ошибаешься, милая. – Павловский по-отечески потрепал ее по щеке. При этом он заметил, что Эльза готова была укусить его за руку и, похоже, сдержалась с большим трудом. Александр Григорьевич взглянул на нее с подозрением. Никак девка насмерть втрескалась в клиента? Это не входило ни в чьи планы. С этой любовью можно завалить всякое дело. Он еще раз оглядел ее, пышущую самой настоящей злобой, и, несколько повысив голос, отчеканил: – Ты у меня на службе! А потому должна исполнять только то, что от тебя требуется! Поняла? Инициатива не приветствуется!

– Я и делала, что требуется, – сквозь зубы проговорила девушка. – И он уже почти сдался… Словом, я видела, что он уже чуть ли не жениться на мне собрался, а тут вдруг появилась… другая…

– Ой, только не надо мне этих басен про других! Да как только у тебя поясок развяжется, все мужики в стойку встают. Даже я, грешный, твоих чар не миновал… – Александр Григорьевич молодецки крякнул и хотел было очередной раз потянуть за только что упомянутый поясок, но вовремя спохватился. Не до игрищ нынче. Надо кончать это дело с квартирой для дембеля. Порадовать Равиля, а потом по-быстрому продать зал к чертовой матери и рвануть с Машей на какой-нибудь курорт. А после видно будет, где они осядут и наконец совьют гнездо. Да! Пора завязывать с холостяцкой жизнью. Пожил. Натешился вволю! Уж на свадьбу он денег не пожалеет. Что Маша захочет, то для нее и сделает. Захочет свадьбу на Мальдивах – на здоровье! На Таити – нет проблем! У эскимосов – пожалуйста! Со слонами – запросто! С динозаврами – найдет для нее и динозавров!

Тряхнув головой, чтобы отогнать возникшие перед глазами видения собственной свадьбы, Павловский опять накинулся на Эльзу:

– А в зал… почему в зал так его и не привела?

– Да потому что он не игрок! – выкрикнула девушка. – Я и так, и эдак, а он говорит, что у него нет никакого желания!

– Так он должен был твои желания исполнять! – прорычал Павловский. – Ну не в наш зальчик, так в «Опал» бы затащила! Там его вмиг разделали бы под орех!

Эльза еще больше округлила свой и без того необыкновенно выпуклый кровавый ротик и почти простонала:

– Я уж сто раз намекала ему, что хочу, дескать, посмотреть, что такое казино и с чем его едят, а он – ни в какую! Хочешь, говорит, довезу, а там уж сама…

Павловский видел, что Эльза вот-вот зарыдает, что держится она из последних сил именно потому, что на работе. Но он должен ее сломить, чтобы она доделала то, что от нее требовалось, а потому ткнул в самую рану:

– В общем, влюбить его в себя так и не смогла?

Из одного глаза девушки выползла маленькая жемчужная слезинка. Она быстро смахнула ее алым ноготком и, собравшись, четко отрапортовала:

– Заставить его влюбиться очень трудно. Вокруг него тучи бабья вьются. Но все они ничто по сравнению с той, про которую я вам говорю. Любит он ее, и плевать ему на всех остальных, и на меня в том числе… и на казино тоже…

– Да что ж в этой бабе особенного-то?! – разъярился Павловский, уже не глядя на дрожание ресниц Эльзы. – Все как у всех! Пустая голова, две руки, две ноги… и между ними – все то же самое!

Из глаз девушки выкатилась еще одна слезинка, а потом слезы ручьем побежали по ее щекам, оставляя темные дорожки расплывшейся туши. Она вытерла мокрые щеки ладонями, размазав по ним еще и красную помаду, дрожащими руками порылась в сумочке, достала мобильник и сказала:

– Вот! Пожалуйста! Полюбуйтесь! Я их сфотографировала, когда они в машину садились. – Эльза протянула Павловскому телефон и пояснила: – Вот тут листайте. Сначала будет сам Алексей, потом я… он меня фотографировал… в душе… в общем… а потом он с этой своей любовью… около машины. А дальше она крупным планом… одна…

Александр Григорьевич с неохотой взял мобильник. Какая разница, какова новая любовница Алексея Задворьева. Баб он, что ли, не видел! Да его ни одна не проймет! Требуется, чтобы этот мужик подписал бумаги на свою квартиру или проиграл ее, а все остальное…

Павловский нажал на указанную кнопку, и перед ним появился клиент собственной персоной. Да, мужик не хлипкий. Видный. Понятно, почему эта девка на него так запала. Это вам не тихий алкоголик Степан Эльдарович Пищиков, который подарил Эльзе квартиру, будучи практически во вменяемом состоянии. Не за того Серега взялся. Этот не алкаш… С другой стороны, откуда бы у алкаша трехкомнатная квартира? А нужна именно трехкомнатная. Равиль недавно справлялся, как идут дела. Явно этот дембель ему самому позарез нужен. Ну и искал бы ему квартиру сам! Что у него, братвы мало? И чего именно к нему, Александру, привязался? Непонятно…

Александр Григорьевич пролистнул голую Эльзу под реденькими струями душа и уставился в кадр, где у темной «Ауди» стояли двое: клиент Задворьев и женщина с длинными темными волосами. При виде этой женщины у Павловского что-то так пребольно перещелкнуло в скулах, что пришлось срочно схватиться за нижнюю челюсть. Женщина своей статью очень напоминала Машу. Да, похожа. Но, конечно же, не могла быть ею. Просто сейчас все носят куртки примерно одинакового фасона. А все мода, мода… Будь она неладна…

Маша любит его, Александра Григорьевича Павловского, и ей даром не нужны какие-то задворьевы. Задворьеву лет тридцать, а Маша всегда говорила, что ей неинтересны ровесники. Конечно же, это не Маша. Просто качество снимка с фотокамеры мобильника плохое, вот темноволосая женщина и напомнила ему Машу.

Павловский потер все еще ноющую челюсть и, затаив дыхание, вызвал следующий кадр. Тут уж все его существо пронзила такая боль, что он даже не сумел сдержать вопль:

– Маша?!

– Да. Он, когда нас знакомил, называл ее Машей… Вы ее знаете? – сразу севшим голосом спросила Эльза.

Но Павловский уже не мог говорить. В кадре действительно была Маша. Как же хорошо он знал и этот небрежный поворот головы, и теплый взгляд карих глаз. Это его женщина! Его! Она не может быть ни с кем другим, кроме него самого! Она не должна стоять рядом с каким-то Задворьевым, у которого все равно отберут квартиру, а самого выбросят на помойку! Теперь уж обязательно отберут и выбросят! Он, Александр Павловский, сделает для этого все! Он скажет Равилю, что не справляется с заданием, что мужик оказался тертым калачом, что нужна помощь… В конце концов, можно прямым текстом рассказать о Маше. И Равиль непременно поможет! Он всегда помогал в трудных ситуациях! В конце концов, он, Александр, готов купить этому дембелю квартиру на свои деньги! Черт с ними, с Мальдивами и динозаврами! Они останутся с Машей жить в его двухкомнатной! Пусть! Лишь бы только она была рядом!!

Именно в этот момент Павловский впервые ощутил, что у него есть сердце – не как гипотетическое нечто – вместилище души и, возможно, совести, а в качестве обычного органа человеческого тела, который может болеть и ныть – не чета челюсти, а так, что хоть «Скорую» вызывай. Как ни крути, а ему уже пошел шестой десяток… Александр Григорьевич схватился за левую сторону груди, чтобы унять бешеное биение сердечной мышцы.

– Вам плохо? – с ужасом спросила Эльза.

Павловский посмотрел на нее дикими глазами и прошипел:

– Да я тебя уничтожу, девка ты панельная…

– За что?! – неприязненно спросила девушка, которая уже почти справилась с собой, и в глазах у нее опять полыхнуло холодное жалящее пламя.

– За то, что ты работу завалила!!! Не смогла, дрянь подзаборная, влюбить в себя этого мужика, и он теперь с Машей…

Александр Григорьевич в один прыжок подскочил к Эльзе, схватился за густые волосы и, вывернув ей шею, притянул к себе. Глядя в расшившиеся от ненависти глаза с растекшейся косметикой, он четко проговорил:

– Ты вывернешься наизнанку, Эльза, но что-нибудь непременно придумаешь! Иначе все… каюк тебе, девка… кранты… В общем, я сейчас еду в «Опал», а ты моешь свою морду, красишь ее заново и дуешь к клиенту!

– Сегодня же вторник… Он на работе… – просипела девушка.

– Ну и что?! У тебя ключи есть! Подождешь его! Встретишь… уж как умеешь… голой или там… в своих шнурочках… В общем, так, чтобы он думать забыл обо всех других женщинах на свете, поняла?!

– А если он придет с той… которая на фотках?

– А вот если с той… То ты уж будь любезна… – Павловский особенно сильно дернул девушку за волосы, – …покажи, насколько вы с клиентом близки… Той женщине это вряд ли понравится… Она сама уйдет… Я надеюсь… А уж ты там времени зря не теряй! Усвоила, дешевка?!

– Я не дешевка, – змеей прошипела Эльза. – И вы скоро это поймете… оба…

Пропустив мимо ушей ее слова, Павловский так резко оттолкнул девушку от себя, что она отлетела к стене и вроде даже ударилась о нее головой, но Александра Григорьевича это уже не интересовало. Он сунул в карман Эльзин мобильник, который еще сжимал в руке, и вышел из своего кабинета, чтобы ехать к Равилю. Большой надежды на Эльзу он не возлагал. Разница между Машей и дешевой шлюхой Эльзой настолько велика, что у него не оставалось сомнений в том, кого выберет этот мужик. Зато последняя своей вульгарной изысканностью вполне может отпугнуть Машу от Задворьева, что Павловскому весьма на руку.

Выйдя из кабинета, он, разумеется, не мог видеть, как смотрела ему в след Эльза. В ее взгляде была уже не только ненависть к боссу, но и лютая злоба загнанной волчицы. Девушка еще раз вытерла руками набежавшие слезы, окончательно размазав по лицу косметику, и размеренно, будто заклинание, произнесла:

– Вы еще пожалеете об этом, Александр Григорьевич! Я такое не прощаю! Я вам обоим устрою… Вы вместе с Задворьевым век меня помнить будете!

Возле казино «Опал» стояло несколько милицейских машин с мигалками. Первым желанием Павловского было повернуть обратно, но он вовремя сообразил, что приехали они явно не по его душу. Что же стряслось у Равиля? Впрочем, долго думать о чужих неприятностях Александр Григорьевич не привык. Свои беды перекрывали дыхание. Ему без конца представлялась Маша в объятиях Задворьева.

Александр Григорьевич сидел в машине и нервничал. Конечно, надо быть идиотом, чтобы соваться в «Опал», пока там менты. С другой стороны, уходят драгоценные минуты. Он уже жалел, что не взял у дуры Эльзы ключи и не поехал на квартиру Задворьева сам. Уж он бы придумал что-нибудь получше, чем эта девка… уж непременно… Он не отдаст так запросто Машу…

Пока Павловский маялся в мучительных раздумьях, прошло какое-то время, и на ступенях казино показались менты. Равиль проводил их до машин собственной персоной, со всей своей свитой. Александр Григорьевич подождал, пока милицейские машины уедут, и вышел из своей. Он немного потоптался возле нее, выкурил две сигареты, понимая, что в казино приехал не вовремя и что надо бы уехать… Однако только Равиль мог подсказать ему, что можно сделать с Задворьевым, чтобы он уж никогда больше не посягал на Машу. Нет, разумеется, не убивать… Это мера крайняя, и до нее, конечно же, дело не дойдет… Но как-то припугнуть… Да и квартиру отобрать, раз Эльза так опростоволосилась… На наркоту еще можно подсадить… Да мало ли у Равиля средств и способов. Равиль, он все может… Непонятно только, зачем он именно от него, Александра, требовал эту квартиру… Вот непонятно, и все! Кстати, можно сейчас наконец пойти и спросить! В конце концов, он имеет право знать, в какой игре его используют. Он им не пешка какая-нибудь…

Павловский бросил недокуренную сигарету, уже третью по счету, сплюнул неприятно горькую слюну и пошел к служебному входу в казино.

К его удивлению, в своем кабинете Равиль был один.

– Саша? – удивился он и посмотрел на Павловского долгим странным взглядом. – Какими судьбами?

– Да я тут ехал мимо… смотрю – менты… Что-то случилось? Может, я чем-то могу… – Александр Григорьевич на этом запнулся, поскольку понял, что явно переборщил: никогда и ничем он не смог бы помочь Равилю. Хотя неплохо на всякий случай выказать свою преданность. Не повредит, особенно в создавшейся ситуации.

Хозяин казино еще раз смерил его тягучим взглядом и подвинул ящичек с сигарами.

– Нет, – покачал головой Павловский, у которого и без того было отвратительно горько во рту. – Ты же знаешь, я не любитель… Ты уж сам… – Он отодвинул от себя ящичек и нетерпеливо спросил: – Что же у вас все-таки произошло?

Ему хотелось, чтобы хозяин «Опала» побыстрей и в двух словах обрисовал ситуацию. Тогда он, Александр Григорьевич, проблеял бы какие-нибудь сочувственные слова, из подобающих случаю, и они занялись бы его делом, то есть Машей и скотом Задворьевым.

– Да, понимаешь, кто-то навел… Кое-что сняли у нас из-под столов. На экспертизу повезли. Сечешь? – И Равиль опять посмотрел на Александра долгим взглядом неприятно ярких глаз.

Павловский сразу все просек, но гораздо больше его беспокоили собственные проблемы. Он никак не мог сообразить, каким образом лучше всего к ним перейти, а Равиль между тем продолжил:

– Да и на кухне у нас полно вин без акцизов… мясо тоже не всегда берем маркированное. В общем, куча проблем, Сашок!

И Сашок решил, что вставить свое сейчас как раз самое время.

– У меня, знаешь… тоже одни проблемы, – начал он и замер, внимательно следя за реакцией собеседника.

Равиль с непроницаемым лицом потянулся к сигарам, вытащил одну, покрутил в крупных мясистых пальцах, понюхал, положил на место и, как всегда покровительственно, спросил:

– Ну и что же у нас за проблемы, Сашок?

И тут уж Павловского понесло. Он начал рассказывать обо всем: и о безмозглой Эльзе, и о том, что у него в зале мало людей, которые могли бы справиться с таким заданием, как поиск трехкомнатной квартиры, а потом о Задворьеве и Маше. И наконец, уже только о Маше, о том, как любит ее и не может позволить, чтобы какой-то молокосос у него ее отнял.

– И вообще, Равиль, я не понимаю: твоим людям ничего не стоит выкинуть этого козла из его квартиры. Адрес я назову. Почему ты именно мне это поручил? Кто я такой? У меня и людей-то раз-два и обчелся! – Выговорившись, Александр Григорьевич тоже потянулся к сигарам, взял одну и машинально поднес к носу. Она пахла неплохо: хорошим табаком и, кажется, немного корицей.

– Расти надо, Саша, – отозвался Равиль. – За нормальные дела браться. Твой зал для меня резерв. Надеюсь, ты помнишь, что я тебе всегда во всем помогал как мог?

– Конечно! – Павловский подобострастно кивнул, хотя ему не нравился ни тон визави, ни то, что он говорил. Конечно, Равиль во многом ему помогал, но деньги он за все про все платил свои собственные, кровные. Он кожей чувствовал, что в этом деле нельзя брать чужих денег даже взаймы, и не занял у владельца «Опала» ни рублика, не говоря уже о конвертируемой валюте. Да как вообще понимать: его зал – и вдруг резерв для Равиля?

Александр Григорьевич боялся спросить об этом прямо, но этого и не потребовалось.

– Так вот! – Равиль начал объяснение сам. – «Опал» скорее всего прикроют. Под него давно роют и, похоже, уже нарыли столько, что долго нам не продержаться. Новое здание в нынешних условиях не только не построишь, а даже и не арендуешь. Потому, Саша, будем расширять твой зал под казино. Это пока властями разрешено.

Павловский сначала хотел возмутиться тем, что все решается без него, а потом вспомнил, что сам намеревался продать свой бизнес. Вот Равилю и продаст. Он набрал в грудь побольше воздуха, осторожно выдохнул и сказал:

– Да я… собственно, как раз хотел отойти от дел… Я готов тебе свой зал… продать… Делай с ним что хочешь… Хоть расширяй, хоть что…

И Павловский радостно улыбнулся, потому что все наконец складывалось очень хорошо: Равилю нужен зал, а ему, Александру, – уже нет!

Подхватив улыбку Павловского, Равиль зычно расхохотался:

– Продать?! Что ты такое говоришь, Саша!

– А что такого? Зал в порядке, доход нормальный! Я, как хозяин, дела не развалил, а даже наоборот…

– Хозяин?! – Равиль продолжал хохотать так, что на его выпуклых карих глазах заблестели слезы. – Какой ты хозяин? Это мой зал, понимаешь, Сашок? Мой!

– Как твой? – удивился Павловский.

– Так! Мой – да и все тут!

– Не понимаю… У меня и документы есть… лицензия…

– Выбрось, Саша, свои документы, куда хочешь… – уже совершенно серьезно отчеканил Равиль. – Неужели ты думаешь, что я пошевелил бы хоть пальцем, если бы зал был твой! Я, признаться, хотел проверить твои возможности на предмет изымания у непутевых граждан квартир и, при успехе предприятия, поставить тебя во главе этой службы… Квартиры – они всегда понадобятся. Но ты не справляешься, Саша! Ты ни с чем не справляешься! Ты мозгляк, Сашок!

– Равиль… я не понимаю…

– Чего уж тут непонятного?! – протрубил хозяин казино. – Мой это зал, и настоящие бумаги находятся у меня. Как ты правильно понимаешь, мои ребята, в отличие от тебя, могут если и не все, то многое.

Павловского опять кольнуло в сердце. Он, как и у себя в кабинете при разговоре с Эльзой, схватился за грудь.

– Ничего, Саша, пройдет, – небрежно махнул рукой Равиль, с презрением кивнув на руку собеседника, и закурил сигару.

Мощный приторно-коричный дух несколько взбодрил Павловского. Он посмотрел в спокойные глаза человека, которого долгое время совершенно безосновательно считал своим другом и покровителем, и глухо спросил:

– То есть ты хочешь сказать, что у меня… ничего нет…

– Да, именно так. Я мог бы оставить тебя в своей команде для каких-нибудь мелких дел, если, конечно, хочешь… Но, признаться, особого энтузиазма это у меня не вызывает. Так уж… только по старой дружбе я подыщу тебе какую-нибудь должностишку…

У Павловского никак не получалось сообразить, что же делать. Обратиться к ментам? Можно же объяснить, что владелец казино «Опал» обманным путем завладел документами на его игорный зал…

Видимо, тяжелая работа мысли отразилась на его лице, потому что Равиль сказал:

– А если дурная голова поведет тебя в ментовку, то имей в виду, Сашок, я тебя сделаю владельцем «Опала», где только что сняли со столов электронику. И за мясо с гнильцой придется ответить тебе! Икра у нас еще есть просроченная… Про отсутствие некоторых лицензий я вообще молчу. Как тебе такая перспективка? Может, лучше по-хорошему отступиться от зала?

– И что же мне теперь делать? – в состоянии настоящего ужаса спросил Павловский.

– А ничего! Иди домой! Работенка понадобится, подберем что-нибудь. Ты ведь знаешь, Сашок, у меня большое и доброе сердце.

Павловский не мог стронуться с места. Равиль скривился и повторил:

– Иди, Саша. Не мешай. У меня и без того полно дел. Я ж тебе все объяснил.

Александр Григорьевич не без труда оторвался от стула и побрел к выходу. Он потом никак не мог вспомнить, как оказался в собственной машине. Его руки тряслись. У него, в общем-то, очень удачливого человека, разменявшего шестой десяток, умудрились отнять все: бизнес, деньги и… Машу… А что же главнее: деньги или Маша? Да на что он нужен Маше без денег? Не садиться же ей на шею? Сколько она там зарабатывает в своем офисе? Копейки! Конечно, можно пойти к Равилю на поклон, обещал же пристроить, но, честно говоря, очень хочется удушить эту жирную свинью… Жаль, что нельзя и в самом деле поступить так. Да и где он найдет себе другую работу? Не на завод же идти? Не на рынке торговать? Вот ведь сглазил, идиот, сам себя! И зачем он Витьке Задорожному клялся своим бизнесом? Помнится, прямо так ему и сказал: «Пусть у меня все там хряпнется…» Вот оно и хряпнулось! Уж сколько твердят миру, что мысль материальна! Не надо о дорогом и важном поминать всуе! Впрочем, он не о том думает! Маша! Именно она для него – самое дорогое и важное! На Равиля больше нет никакой надежды. Надо срочно ехать в зал, пока его оттуда не турнули под зад, и узнать, что сделала Эльза. Все-таки он ее здорово припугнул. Она должна была решиться на что-то серьезное.

* * *

Маша держала в руках связку Лешкиных ключей и прикидывала варианты. Конечно, их можно просто выбросить. С другой стороны, почему бы не попробовать сделать то, что предлагал Задворьев? А что он ей предлагал? Он цинично предлагал постель. А, собственно говоря, чем его предложение циничней того, которое на отцовском юбилее сделал ей Павловский? Он ведь сказал: «Поехали ко мне», и она тут же поехала, точно зная, чем они займутся с «дядей Сашей». Да, но она его любила. Любила? Да, любила! Она и поехала к нему, потому что любила, и сразу после слияния тел стала считать его своим мужем перед богом. Она была уверена, что они не просто поженятся с Сашей, а обвенчаются. Чтобы уж навек, навсегда, до самой смерти и… после… быть вместе… И что теперь? Теперь она не в состоянии понять, как можно любить того, кого абсолютно не знаешь. Пожалуй, надо быть честной хотя бы с собой: она просто желала физической близости с Павловским! Да! Так желала, что ее всю скручивало, чуть ли не винтом! И Александр по-прежнему имеет над ней чудовищную власть. Всего лишь коснулся губами ее шеи, и она уже готова была снова пасть к его ногам. Но это же ненормально! С этим надо как-то бороться!

А Лешку она действительно знает давно. Они не виделись несколько лет, но вряд ли он сумел кардинально измениться за это время. Да, ей не нравилось его женственное лицо, и она ничего не могла с этим поделать. Но сейчас он выглядит вполне мужественно. И даже колер его волос ее больше не смущает. А что же смущает? Наверно, излишняя рассудочность. Одно дело, когда вдруг взгляд во взгляд – и мурашки по коже! Тогда и постель можно легко оправдать. А тут никаких тебе мурашек, дрожи, томления и прочего, что, собственно, и ведет к интимной близости. Но ведь им не по двадцать лет… И вообще, Лешка предлагал ей не просто постель, а брак с ним. А в браке вообще все оправданно. Да, но они все-таки еще не в браке! Тогда, может, сначала взять да и заключить брак? А что? Если уж опять до конца быть честной с собой, то придется констатировать: Павловский и не думал предлагать ей выйти за него замуж. Его вполне устраивало, что она и так всегда под рукой. Нет… не надо наговаривать на Сашу. Он ее любил. Она всегда это чувствовала. Да что там! Он и сейчас ее любит! Она точно это знает! Он любит, а она? А она?!

Маша в испуге вскочила с дивана, на котором сидела, и связка ключей с громким звоном упала на пол. При этом звуке ее почему-то пробрал мороз. Ага! Вот они, те самые мурашки, о которых она только что вспоминала. Отчего же она так испугалась? Аж сердце забухало колоколом, хоть беги на кухню и пей какую-нибудь валерьянку… или что там в таких случаях пьют… В чем же дело? А дело в том… Все дело в том… что она уже не может так безоговорочно и сразу сказать: «Да, я очень люблю Сашу». Почему-то не может. Но почему? Он правильно говорил, что в отношении ее не сделал ничего ужасного. Да. Не сделал. Ну… не подумал, что ей противно раздеваться догола в каком-то сомнительном месте. Саша все ей объяснил, просил прощения и по-прежнему дышал любовью, но… Да что же это за «но»? Что ей, Маше, все время мешает? Надо наконец с этим определиться, и тогда она, возможно, решит, как ей быть дальше. Да, надо положить конец блужданию вокруг двух сосен, то есть двух мужчин.

Маша, стараясь не коснуться лежащих на полу ключей, опять осторожно, будто боясь спугнуть мысль, села на диван, чтобы привести наконец в порядок свои думы.

Итак: первая «сосна» – это Александр Павловский…Что же все-таки Маше не нравится в их отношениях? Ну не в этом же дурацком переодевании все дело? Конечно, нет… Все дело во лжи… Да! Вот оно! Маша нашла верное слово! В их с Сашей отношениях всегда существовала какая-то недоговоренность, неопределенность, ложь. ЛОЖЬ!!! С самого начала он что-то утаивал от нее, скрывал, не посвящал ее в свои дела. И вообще, она, Маша, всегда чувствовала, что у Павловского две жизни: одна с ней, а другая – не имеющая к ней никакого отношения. И эта вторая жизнь казалась ей странной, опасной, темной, страшной… А вот Лешка… Он весь как на ладони… Он никогда ничего от нее не скрывал, да и сейчас не собирается. Она, Маша, легко войдет в его жизнь и станет неотъемлемой ее частью. У Задворьева не будет другой, отдельной от нее жизни. Если сравнивать этих двух мужчин, то, разумеется, условно можно сказать так: один из них свет, другой – тьма… Задворьев – свет, а Павловский… А Павловский… все же тьма!

Маша подняла с пола ключи и поехала ко второй «сосне», то есть к Лешке.

Выйдя из лифта на площадке, где жил Задворьев, Маша на всякий случай нажала на кнопку звонка. Ну что же, она дождется его в квартире. Стараясь не шуметь, ведь у Лешки очень странная соседка – вдруг услышит посторонние звуки, выскочит на лестницу и развопится, например, о том, что ходят тут всякие, а она потом за ними лестницу мой! Маша нервно поежилась, открыла дверь и проскользнула внутрь.

В квартире пахло духами, все теми же – Эльзиными, а потому неприятными. Маше это очень не понравилось, и она хотела сразу же уйти, но потом опять подумала, что в отличие от Павловского Лешка и не скрывал от нее наличия в своей жизни большого количества женщин. При этой мысли Машу прошиб холодный пот. Не по поводу Лешкиных женщин, нет… Она вдруг подумала, что та, другая, жизнь Саши, о которой она ничего не знала, могла быть тоже наполнена женщинами. Возможно, он приходил так поздно домой не всегда потому, что задерживался по делам бизнеса. А что, если у него была еще одна женщина… А может, и не одна… Жил же он как-то до Маши. Да, скорее всего у Павловского наряду с ней были еще женщины. Она, Маша, это подсознательно чувствовала, а потому все получилось так, как получилось…

Мысли о женщинах Павловского мгновенно примирили Машу с запахом Эльзиных духов в квартире Задворьева. Она сняла куртку и прошла в комнату. С двух больших фотографий, висящих на стене, на нее смотрели Лешкины родители: тетя Рита, миловидная блондинка и добрейшая душа, и Василий Леонидович, суровый и строгий. Надо же, этот сдержанный человек, оказывается, так был привязан к своей жене, что не смог без нее жить…

Маша слабо улыбнулась Лешкиным родителям, кивнула им и повернула обратно в коридор. Нет, она не станет шляться по чужим комнатам. Да, они для нее пока чужие. Она дождется Лешку в кухне. Чайку выпьет. В последние дни похолодало, и, похоже, она простудилась. В горле першило все сильней. Маша закашлялась. Хорошо, что тетя Наташа, сестра отца, привезла ей какую-то чудодейственную микстуру из трав, которые она лично собирает и настаивает на спирту. Микстура отлично снимала приступы кашля. Маша порылась в сумочке, нашла бутылочку тети Наташи и сделала из нее два хороших глотка. Кашель и впрямь начал затихать. Маша на всякий случай глотнула еще. Не надо, чтобы ее слышали соседи.

В сумке у нее очень кстати лежал детективчик.

Маша включила электрический чайник, нашла в навесном шкафчике чашку с какой-то птицей на боку и коробку с чайными пакетиками. Она оказалась пуста. Маша покрутила головой и увидела заварочный чайник. Неужели Лешка тоже не любит пакетики, как она сама?

Маша открыла крышечку чайника. Заварки было немного, но ей как раз хватало. А чуть позже она непременно найдет коробку с чаем и заварит его для Лешки. Немного подумав, Маша открыла холодильник. Сыр. То, что надо. Лешка не будет в обиде, если она съест всего лишь один бутербродик с сыром.

Маша включила электрический чайник и углубилась в чтение детектива. На самом деле она уже давно догадалась, кто убил богатенькую старушку, но делать было нечего, а потому приходилось следить за действиями на удивление тупого сыщика, который пропускал самое очевидное и удалялся от разгадки все дальше и дальше. Страниц до конца книги оставалось еще много. Электрочайник отключился, но Маша продолжала читать. Может быть, она ошиблась, и убийца все же кто-то другой. Да нет же… Наверняка эта тетка и убила… Вот если бы она, Маша, была автором, то сделала бы убийцей девчонку. Уж больно положительная. Такие – самые змеюки и есть.

Книжный сыщик продолжал выслеживать совсем не того, кого нужно, и Маша отложила книжку. Вот сейчас она перекусит и дочитает до конца. А вдруг убийцей окажется сам сыщик? Только этим можно объяснить его странные действия.

Маша сделала себе бутерброд, налила чаю и, придвинув поближе книжку, снова углубилась в чтение. Она прочитала еще страниц пять, жуя бутерброд и запивая еду чаем, и неожиданно зевнула. Надо же, какая скучная книга, аж глаза закрываются. Спать хотелось все сильнее. Сразу видно, что она явно нездорова. Да, и голова тяжелая, и во рту сухо и как-то горько… Неужели опять температура поднялась? Найти, что ли, у Лешки градусник? Где он может быть? Наверняка в комнате. Что-то уж очень нехорошо… Хоть «Скорую» вызывай… Глаза просто не разодрать… Как говорится, хоть спички вставляй…

Маша попыталась подняться. Кухня Задворьева качнулась и поплыла перед ее глазами. Маша хотела ухватиться за край стола, но руки ее не слушались. Девушка пошатнулась, покачнулась и упала рядом со столом, чиркнув лбом по краю табуретки. Боли она не почувствовала, потому что не чувствовала уже вообще ничего.

* * *

Дине Сергеевне приходилось нервничать, стоя у окна в кухне, потому что в большой комнате Туська смотрела по ящику какое-то невероятно тупое шоу. Никак не насмотрится, дурища! Вместо того чтобы Лешке, как говорится, ноги мыть и эту воду пить, она в телик таращится! Так никогда замуж не выйдешь! Конечно, та девка с кровавыми губами – явление временное! Это ясно, как день! Но надо же было держать руку на пульсе и не допустить, чтобы к Лешке проскользнула другая! Надо же было мужика ублажать… Но… не учить же ей дочь сексуальным премудростям… Как-то это не того… Да и вообще, не ей наставлять Туську, как обходиться с Лешкой…

Дина Сергеевна уже хотела отойти от окна и волевым усилием прекратить в большой комнате всяческие шоу, как вдруг увидела, что по двору к их подъезду направляется та самая молодая женщина с длинными темными волосами, которая явно была настоящей задворьевской любовью. Дина Сергеевна быстрой ланью скакнула к дверям и припала к «глазку». Из ванной вышел Денис и с удивлением спросил:

– Ма! Ты че?!

– Ниче! Эти… как их… цыгане тут какие-то ходят… – мгновенно среагировала Дина Сергеевна.

– О! – обрадовался Денис. – Дай посмотреть!

Дина Сергеевна развернулась к сыну так, чтобы головой перекрыть «глазок», и гаркнула:

– А ну дуй физику учить! У тебя завтра контрольная!

Денис почесал затылок, тяжко вздохнул и «подул» в маленькую комнату, сожалея о цыганах, посмотреть на коих хоть с минуту было бы куда интереснее, чем пялиться на бессмысленные, с его точки зрения, формулы.

Как только сын ушел, Дина Сергеевна опять припала к «глазку», и, как оказалось, вовремя. Темноволосая женщина именно в этот момент вышла из лифта и направилась к Лешкиной двери. Она несколько раз надавила на кнопку звонка, но ей никто не открыл, чему Дина Сергеевна очень обрадовалась. Но радость оказалась преждевременной и быстро сменилась раздражением. Незнакомка достала из сумочки ключи, по-свойски открыла соседскую дверь и скрылась за ней. Да-а-а-а… Лучше бы по их дому действительно ходили цыгане… Хоть какие: хоть «погорельцы», хоть с «медом» из жженого сахара…

Дина Сергеевна вернулась в кухню в самом дурном расположении духа. У этой Лешкиной зазнобы уже и ключи от его квартиры есть… Значит, все между ними серьезно… Получается, что Туське – полная отставка… Да что же у нее за дочка такая… ни рыба ни мясо… Впрочем, как известно, яблоко от яблони недалеко падает. Чем она, Дина, лучше? Она даже хуже! У Туськи хоть детей нет! А может, это и не лучше? Кто ей в старости подаст тот самый пресловутый стакан воды? Не Дениска же! У него уже сейчас девок – пруд пруди. Он в них, как в сору, роется!

Дина Сергеевна согрела себе чаю, сделала несколько больших бутербродов с ветчиной, чтобы, значит, забыться. Подольше двигать челюстями и не думать ни о Туське, ни о Лешкиной зазнобе. Пожалуй, надо взять какую-нибудь книжку, а то бредовые мысли в голову так и лезут, так и лезут…

Дина Сергеевна вытащила из сумки детектив, который читала в троллейбусе по дороге на работу и обратно, разложила на кухонном столе, но сосредоточиться на сюжетных перипетиях так и не смогла. В конце концов она закрыла роман, посчитав его дурацким. Вот жизнь – она круче любого детектива… А что, если сейчас, пока Лешки нет дома, сходить к этой его красотке и поговорить по душам: как там что… какие планы… Кто ее осудит, если она радеет о родной дочери? А если и осудят, тоже ничего страшного. Плевать ей на любые суды-пересуды.

Дина Сергеевна быстро запихнула в рот остатки бутерброда, допила чай и давно отработанным движением запихнула недоеденный батон в старую кастрюлю, которую давно пора было выбросить. Накинув плащ, она заглянула в комнату, где дочь смотрела бесконечное шоу, и сказала:

– Тусь, я в магазин. Что-то у нас ни булки, ни хлеба…

Дочь, не отрываясь от экрана, угукнула. Дина Сергеевна сказала то же самое Денису. Взгляд, который он на нее бросил, красноречиво говорил: «Иди, куда хочешь, только не приставай». И она пошла.

Разумеется, для начала Дина Сергеевна нажала кнопку звонка. Дверь никто не открыл. Странно… Пришла – и ушла? И зачем бы? С другой стороны, какое ее, Дины, дело, зачем красотка приходила! Но как-то обидно: ее замыслы потерпели сокрушительную неудачу. Неужели уходить несолоно хлебавши? А может, все-таки зайти и посмотреть, как там и что в квартире? Навезла ли мадама своих вещичек. В конце концов, она, Дина, могла это прокараулить. А если вещичек навезла, то и переговоры не нужны: ясно, что обосноваться у Лешки собирается надолго.

Подумав еще с минуту, Дина Сергеевна метнулась обратно в свою квартиру, вытащила из шкафчика в прихожей связку соседских ключей и на всякий случай крикнула в пространство собственного жилища:

– Деньги забыла!!!

Никто из детей никак на этот вопль не отреагировал, и она со спокойной совестью опять вышла за дверь.

В Лешкиной квартире удушливо пахло духами, а из кухни в коридор сочился свет. Дина Сергеевна в душе выругала растяпу-посетительницу и подумала о том, что духи у нее кошмарные и совершенно не вяжутся с обликом: чересчур сладкие, липкие какие-то, прямо хочется под душ залезть, чтобы от них отмыться. Решительным шагом она прошла в кухню и замерла на пороге, с трудом удержавшись от вскрика. Лешкина возлюбленная в нелепой позе лежала на полу, разметав по сторонам длинные волосы. На чересчур белом лбу виднелся кровоподтек.

Убили? Не может быть… Кому это надо? Это же обыкновенная жизнь, а не книжный детектив… Что же делать? А вдруг убийца еще тут? Затаился где-нибудь и сейчас шандарахнет и ее, Дину, по лбу… или затылку…

Дина Сергеевна резко обернулась. Коридор был темен, что неудивительно: она же не включала свет, а за окном уже почти сгустились сумерки. Члены женщины задеревенели от ужаса. Она никак не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Но ведь что-то надо делать… Может, Лешкина красотка еще жива, и тогда срочно требуется «Скорая»… Конечно, лучше всего завизжать, как в кино, выскочить из квартиры, переполошить всех соседей, и всем вместе решать, что делать. Но при этом упустишь драгоценное время… А с другой стороны, если она сейчас склонится над лежащей девушкой, преступник может дерболызнуть по затылку и ее, и тогда будет упущено вообще все…

Дина Сергеевна постояла в раздумьях еще с минуту и решилась все же подойти к пострадавшей. Если и ее, Дину, убьют, то это, как ни крути, окажется тоже неплохим выходом: ей не придется больше пристраивать Туську. Пусть-ка сама наконец о себе побеспокоится! Привыкла прятаться за маминой спиной. А Денис, он пробьется! Сейчас уже по всему видно, что парень – не промах.

Не без труда отлепив себя от дверного косяка, Дина Сергеевна подошла к лежащей и тронула ее за руку. Рука была теплой… Но кто знает, как долго трупы сохраняют тепло… В любом случае надо вызвать «Скорую»… Но идти в комнату, где стоит телефон, – это выше ее сил… Мобильник!! Как хорошо, что нынче есть мобильники… Дина Сергеевна достала его из кармана плаща и набрала номер «Скорой помощи», а потом долго и путано объясняла, что и где случилось. В конце концов медики обещали приехать, посоветовав вызвать заодно и милицию. Милицию она, вняв совету, вызвала и принялась названивать Лешке. Но сколько раз она ни набирала номер Задворьева, телефон выдавал одно и то же: «Абонент недоступен». Вот уж вовремя!

«Скорая» и милиция приехали почти одновременно. Они наделали столько шуму, что, как Дине Сергеевне и хотелось ранее, на лестничную площадку выскочили соседи. Дикий ужас, конечно, сразу отпустил ее, но дело осложнилось тем, что вместе с соседями возле Лешкиной квартиры мгновенно материализовались и ее собственные дети. Денис тут же, хотя его никто не спрашивал, принялся «давать показания» на предмет того, что совсем недавно по лестнице шастали какие-то цыгане.

Девушку, которая оказалась все же живой, увезла «Скорая помощь», а милиция принялась расспрашивать Дину Сергеевну. Она рассказала все как на духу, ну… или почти все. Даже про цыган, которых не было и в помине.

– То есть вы запросто вхожи в эту квартиру? – спросил Дину Сергеевну моложавый симпатичный милиционер.

– Да, запросто. Мы давно живем рядом, и у нас хранятся ключи Задворьева, а у него – наши. На всякий случай.

– А в этот раз вы, значит, просто хотели поговорить с любовницей хозяина квартиры. А пострадавшая как раз является соперницей вашей дочери. Я правильно понимаю? – очень четко обрисовал ситуацию представитель органов.

– Ага! Правильно! Я хотела устранить соперницу, а потому пришла сюда, двинула ей в лоб и вызвала вас! – очень ядовито произнесла Дина Сергеевна.

– Это мы обязательно проверим, – нисколько не обиделся работник милиции. Ваше счастье, что девушка жива.

Милиционер отвернулся от Дины Сергеевны и спросил своего товарища, очевидно, младшего по званию:

– Максим! Какие-нибудь документы у пострадавшей в сумке есть?

Названный Максимом положил перед начальником паспорт в изящной вишневой обложке. Тот открыл его и прочитал:

– «Задорожная Мария Викторовна…» Вам что-нибудь говорит это имя? – И он пытливо посмотрел Дине Сергеевне в глаза.

Она напряглась. Фамилия Задорожная – достаточно редкая – была ей знакома. Она училась в одном классе с Витей… Виктором Задорожным… А эта девушка, которая только что лежала на полу Лешкиной кухни… она Мария Викторовна Задорожная… Нет… не может быть… Таких совпадений просто не бывает…

Работник милиции, видимо, что-то прочитал на ее лице и потому повторил свой вопрос. Дина Сергеевна понимала, что скрывать знакомство с Виктором Задорожным, который вполне мог оказаться отцом этой молодой женщины, бессмысленно, а потому она сказала правду:

– Я училась в школе с Виктором Задорожным, но после выпуска мы ни разу не встречались.

– Так-таки и ни разу?

– Ни разу…

– Еще раз повторюсь, что вам оче-е-ень повезло, что женщина осталась жива, – опять зачем-то сказал милиционер и наконец отпустил Дину Сергеевну домой, отчеканив напоследок: – Разумеется, мы вас вызовем, когда понадобитесь, так что из города пока лучше не выезжать. Я понятно говорю?

– Вполне… – согласилась Дина Сергеевна, все мысли которой были заняты Виктором Задорожным. Она посмотрела в глаза милиционеру и спросила: – Скажите, а куда увезли эту девушку?

– А зачем вам? – строго спросил представитель органов.

– Ну… надо же сказать Леше… Алексею… хозяину этой квартиры… Он, понимаете, не отвечает… – И Дина Сергеевна потрясла перед носом милиционера своим мобильником.

– Ничего, ответит! – уверил он ее. – Мы сами о вашем соседе позаботимся. Тут все далеко не так просто, как вам кажется: дали в лоб – и все дела! Сейчас приедут эксперты, а Максим хозяина дождется. А что касается потерпевшей… в общем, тайны тут никакой нет. Задорожную Марию Викторовну увезли в первую многопрофильную больницу на улице Менделеева.

Когда Дина Сергеевна вошла в свою квартиру, на нее набросились с вопросами дети.

– Мам, а как ты очутилась у Лешки?

– Дверь была открыта, вот я и заподозрила неладное… – тут же сообразила, что им сказать, Дина Сергеевна.

– Ну ты, мать, даешь! Сила! – похвалил ее Денис. – А вдруг преступник находился бы еще в квартире! Неужели ты совсем не боялась?

– Боялась…

– Это точно цыгане! Или они могли прикидываться цыганами… то да се… да подайте на пропитание, а сами раз – и шасть в квартиру! Много у Лехи пропало-то? Я вот еще что думаю…

– Хватит ерунду молоть! – оборвала его Дина Сергеевна. – Милиция за тебя подумает! Им за это деньги платят!

– Ма! А ты куда? – испуганно спросил Денис, когда увидел, что мать снова застегивает плащ.

– Пойду… пройдусь… – ответила она. – Что-то мне не по себе…

– Мам! Ты совсем с ума сошла! – выкрикнула Туся. – Прямо из огня да в полымя! Тебе мало приключений! Посмотри, как на улице темно! Может, этот преступник… еще тут где-нибудь… поблизости…

– Я вижу, что темно… Но мне надо… подышать… Я пойду освещенными улицами… где людей много… – отозвалась Дина Сергеевна, стараясь не смотреть детям в глаза, вышла за дверь и направилась в сторону остановки автобуса, который мог отвезти ее в больницу на улице Менделеева. Милиция наверняка сообщит родителям этой Марии, где та сейчас находится. И родители тут же примчатся в больницу. Она, Дина Сергеевна, должна убедиться в том, что отец новой любовницы Задворьева не имеет никакого отношения к Вите Задорожному, с которым она училась в одном классе. Она солгала тому важному менту. Когда она, Дина, была замужем, они даже некоторое время как бы дружили семьями с Задорожными. Так… слегка. На дни рождения друг к друг ходили, пока она от мужа не ушла. Потом у них с Виктором случилась еще одна встреча… тоже уже давно дело было… Но это ментовки никак не касается и не имеет никакого отношения к тому, что произошло в квартире Задворьева. Ну… разве что очень косвенное отношение… Об этом Дина Сергеевна даже вспоминать не хочет. Зато сами собой в памяти начали всплывать события той поры, когда она училась в десятом классе…

Почему она, Дина, променяла Витю на Сашку? Все получилось очень и очень банально. Витя был положительным мальчиком из хорошей семьи, скромным и ненапористым. Он без конца извинялся, говорил «спасибо» и всегда подавал руку, чтобы помочь Дине выйти из автобуса, будто бы она сама, без его участия, не могла этого сделать. Витя и успел-то всего один раз чмокнуть Дину в щечку, когда на нее шквалом налетел Павловский. Сашка оказался легок в общении, весел и независим. Необыкновенная улыбка была его основным оружием, а также палочкой-выручалочкой. Когда он широко улыбался, даже самые строгие учителя прощали ему невыученный урок и вместо единицы ставили тройку с минусом. Он мог открыто взять с лотка на рынке яблоко, улыбнуться хозяйке, и она протягивала ему второе, еще краше первого. Девчонки обожали Сашку, висли на нем и жутко спорили, кому идти по правую руку от него, а кому – по левую. Сам же Павловский никого особенно не выделял, а потому Дине показалось необыкновенно лестным, что он выбрал именно ее, что именно ей надел на шею старинное украшение. Все это походило на сказку, а сам Сашка – на прекрасного принца. Впрочем, нет! На принца он не тянул. Павловский, скорее, казался похож на Робин Гуда, д’Артаньяна и Фанфана-Тюльпана одновременно. Где с ним было тягаться основательному тугодуму Задорожному? Да он сразу как-то и самоустранился. Дине даже не пришлось с ним объясняться, и ее любовь к Сашке-д’Артаньяну расцвела самым пышным цветом.

Однажды Дина, намереваясь съездить к родителям, жившим летом на даче, дольше обыкновенного вынуждена была ждать электричку на местном вокзале. В одном из киосков она вдруг увидела дешевенький кулончик, который чуть ли не один в один походил на тот, который она гордо носила на своей шее, словно знаменитую подвеску королевы Анны. Девушка даже попросила у продавщицы дать ей посмотреть кулон поближе. Сняла свой. Положила рядом. Стало совершенно очевидно, что эти изделия – близнецы-братья, изготовленные к тому же из отходов местной фабрики сувениров. На этикетке так и значилось: «2-й сорт, стеклянный бой». В тот день в Динино сердце впервые вонзилась иголочка недоверия к Сашке. Но она лгала себе, представляя, будто Павловский не просто вульгарно обманул, а хотел добиться ее расположения любой ценой, что тоже было довольно приятно. Девушка выбросила «прабабкин» кулон второго сорта в урну возле киоска, а Саша даже не заметил отсутствия на ее шее «старинного» украшения.

Дина была влюблена в Павловского не на шутку, а потому оправдала бы любые Сашкины проступки, но больше никаких проколов он не допускал, и девушка пребывала в уверенности, что он ее тоже очень любит. Поцелуи его были горячи, объятия страстны. Павловский так часто повторял ей, что они непременно поженятся, что в Дининой голове уже созрела сказочная феерия их с Сашкой свадьбы, которая обязательно произойдет при большом скоплении народа. Каждый раз перед сном она мечтала о том, как они станут жить-поживать и добра наживать. Нет, она не думала тогда о супружеской постели. В те времена девушки были не столь просвещены в половом вопросе, как нынешние. Она просто хотела, чтобы Сашка находился при ней неотлучно: протяни руку – и вот он, молодой любимый муж с лучезарной улыбкой и мягкими горячими губами.

Между вручением аттестатов и выпускным вечером у десятиклассников оставалось несколько часов свободного времени, и Дина с Сашкой провели его… не в постели, нет… Где ее было взять, постель-то, когда они жили в перенаселенных коммуналках? Они ушли в местный запущенный парк, дальние аллеи которого плавно переходили в настоящий лес. Там, среди цветущих ландышей, Дина и отдалась Сашке Павловскому. Нельзя сказать, что происшедшее ей очень понравилось. Но Сашка так светился от счастья, что Дина не хотела его огорчать и сказала, что ей тоже было хорошо и приятно. А потом ей уже действительно было хорошо, и даже очень, потому что ее юный возлюбленный оказался необыкновенно изобретательным по части извлечения наслаждения из соития двух тел. Конечно, им пришлось подождать с законным браком до тех пор, пока обоим не стукнуло по восемнадцати, но это оказалось нетрудно. Оба они поступили в институты, с головой ушли в новую студенческую жизнь, продолжая при этом встречаться. Сашка, переехавший в общежитие, всегда находил возможность услать куда-нибудь своих соседей, и они с Диной устраивали себе праздники плоти.

Свадьбу отпраздновали по всем традициям того времени, но Дина помнила ее плохо, потому что была совершенно одурманена свершившимся счастьем.

Очень скоро после свадьбы стало ясно, что, кроме супружеского соития, Сашу Павловского в браке не интересовало больше ничего. Он не умел элементарно вбить гвоздь или исправить электропроводку. Более того, он мог запросто обходиться и без того гвоздя и спокойно жить, к примеру, без утюга или настольной лампы. А еще без денег. Он совершенно не стремился что-то заработать для семьи. Поскольку молодые Павловские жили рядом с Задорожным, который тоже очень скоро женился на такой же скромной, как и он сам, девушке – Леночке, Дина видела, как вкалывает для семьи Витя. Нет, она не жалела о том, что выбрала Павловского, она по-прежнему еще любила своего лучезарного Сашу, но тяготы быта, которые муж никак не желал с ней разделять, начали ее утомлять.

Когда родилась Туська, дела пошли еще хуже. Саша под любыми предлогами ускользал из дома, чтобы не нянчиться с девочкой. Дина валилась с ног, ела на ходу с дочкой на руках и могла уснуть в любой позе и в любом месте на заданные собственным же мозгом полчаса или пятнадцать минут. В то же время до нее стали доходить сплетни о бурных Сашиных романах. Она пыталась призвать мужа к ответу, но он все сводил к шутке, обнимал ее, нечесаную, потную, и целовал так страстно и по-прежнему горячо, что в его объятиях она тут же забывала все сплетни и уговаривала себя считать их злыми наговорами, которые делаются исключительно из зависти.

То, что Саша Павловский оказался вовсе не таким светлым человеком, каким представлялся, Дина окончательно поняла тогда, когда пропали их обручальные кольца. Она хотела заложить их в ломбард, потому что жить было очень трудно, но на обычном месте, в выдвижном ящичке мебельной стенки, где они хранили документы и несколько ценных вещиц, колец не оказалось. Дина перерыла весь дом, но их нигде не было. Она спросила о них Сашу… просто так… для порядка, поскольку не могла даже помыслить, что он имеет какое-то отношение к их пропаже. А муж вдруг совершенно спокойно заявил, что давно продал их, так как очень нужны были деньги.

– Как продал? – изумилась Дина.

– Так! Сам купил, сам и продал! – невозмутимо ответил Павловский.

– Но Саша… Уж одно-то из них ты точно подарил мне!

– Ну… Динусик… – Павловский игриво приобнял жену. – Мне позарез требовались деньги. Как только разбогатеем, купим новые, и все дела!

– Подожди… – Дина нетерпеливо освободилась из его объятий. – Что значит, тебе требовались деньги?

– Не понимаю твоего вопроса! – уже довольно резко отозвался Павловский.

– Саш… А как же семья? Нам самим нужны деньги! Твоей дочери нужны! На что ты их потратил? – Голос Дины уже звенел настоящими слезами, но Павловский будто ничего не слышал и не желал понимать.

– Послушай, Дина, – сурово сказал он, – у мужчины могут быть свои расходы, в которых он совершенно не обязан отчитываться перед женщиной! Ты что, голодаешь?!

– Нет, но… – начала она, собираясь сказать, что девочка растет и ей необходима новая одежда, не говоря уже о чисто семейных нуждах, но договорить муж не дал:

– Что и требовалось доказать! Вот если бы ты голодала…

Тут уж Дину прорвало:

– Значит, так! Ты возвращаешь мое кольцо обратно, или я пишу в милицию заявление, что ты его у меня украл!

Павловский расхохотался:

– Да ты что, Динка! Какое заявление?! Мы ж одна семья! Кто с этим станет разбираться?

– Ты, похоже, забыл, Саша, что мой двоюродный брат служит в милиции. Он разберется, уверяю тебя.

– Значит, так, да?! – Павловский посмотрел на нее с явной злобой и одновременно с интересом.

– Да, именно так! Я не позволю тебе разорять семью и обкрадывать родную дочь! – отчеканила Дина.

– Слишком пафосно выражаешься, не находишь?

– По мне – так в самый раз!

– Ну-ну… – процедил Павовский и исчез на неделю.

Дина находилась в странном смятении, и одновременно у нее будто открылись глаза. Она вдруг начала понимать, что Саша вовсе не тот человек, которого она себе придумала, безоглядно влюбившись. Все его недостатки, которые раньше казались ей милыми слабостями, как-то вдруг выпятились, стали объемными и… мерзкими. Дина села за стол и выписала на отдельный листок те качества собственного мужа, которые приводили ее в негодование. Александр Павловский был:

1) беспечен;

2) безответственен;

3) неверен;

4) ленив;

5) нечестен;

6) жаден;

7) порой жесток…

Немного подумав, она жирно зачеркнула слово «нечестен» и написала рядом «лжив!». Дина чувствовала, что могла бы продолжать список и далее, но почему-то испугалась этого, разорвала листок на мелкие клочки и выбросила в мусоропровод.

Когда Павловский вернулся с повинной головой, с уверениями в бесконечной любви и даже с некоторой суммой денег, Дине почему-то стало казаться, что она виновата перед ним с этим своим списком. Вот ведь она тоже, наверно, не подарок, но Сашка же не фиксирует на бумажке все ее промахи. Одним словом, треснувшая чаша семейной жизни Павловских была кое-как склеена. И все-таки продолжала протекать. Саша без конца менял места работы, нигде подолгу не задерживаясь, а потому и не зарабатывая в той мере, в какой это нужно для содержания семьи. Кроме того, Дине казалось, что от него постоянно пахнет чужими женщинами. Нет, не духами или помадой… Дина никогда не смогла бы объяснить, по каким признакам понимает, что у мужа есть женщины. И, должно быть, не одна. Пожалуй, одна и та же любовница непостоянному Сашке быстро наскучила бы. А потому законная жена Дина была всего лишь одной из многих. Эта череда, эта длинная женская очередь в постель к Павловскому иногда снилась ей. И она, Дина, всегда стояла последней с маленькой Туськой на руках.

Дина очень обрадовались, когда ее родители отдали им с Сашкой небольшую двухкомнатную квартиру, которую отец получил от завода. Сами они так и остались жить в коммуналке. Дине казалось, что уж в этой квартире у них с Павловским начнется совсем другая жизнь, правильная и счастливая. Конечно, Сашке было неприятно кормить Туську кашей в коммуналке, на виду у соседей, которые в это самое время пили на кухне «Тридцать третий» портвейн, перепоручив детей женам. Получалось, что соседи – настоящие мужики, а он вроде бабий подкаблучник. А в собственной отдельной квартире можно ни на кого не оглядываться. Какое-то время Саша порадовался новому жилищу и даже умудрился собственными руками прибить карниз над окном в одной из комнат. На большее его не хватило. Через месяц он опять начал исчезать из лона семьи, уверяя, что скучает по соседям и заглядывает к ним в гости, потому как мужики приглашают. Дина чувствовала, что ходит он вовсе не к мужикам. Но не выслеживать же его. Это казалось ниже ее достоинства.

Динино терпение лопнуло, когда однажды она застала мужа в их собственной квартире в недвусмысленной позе с Леночкой Задорожной. Нет, она ни на секунду не усомнилась в Леночке. Вполне возможно, что жена Виктора как раз зашла за чем-нибудь к ней, Дине, не зная, что она уехала. А уж Саша не был бы Сашей, если бы не попытался воспользоваться тем, что само приплыло в руки.

Больше Дина с Павловским не виделась. Она и развод оформила самостоятельно. Она даже оставила ему родительскую квартиру. Дина не хотела жить там, где все будет напоминать ей о муже. Отец долго не мог ей этого простить и некоторое время порывался, как он говорил, «выкурить с кровной жилплощади негодяя Сашку». Но вскоре их коммуналку расселили, и в ней вместе с Диниными родителями осталась всего одна семья, с которой они очень дружили и расставаться не захотели. Дина же выбила себе комнату в общежитии завода, куда пошла работать. Так и вышло, что Александр Павловский, не пошевелив даже пальцем, получил в полное владение отдельную двухкомнатную квартиру. Он почему-то посчитал это совершенно справедливым и грязно ругался с бывшим тестем, который поначалу пытался у него эту квартиру отобрать.

Далее в своей жизни Дина все делала самостоятельно: растила дочку, училась, работала и даже получила собственную квартиру, когда стала хорошим специалистом. О расставании с Павловским никогда не жалела. Вычеркнула его из своей жизни. Туську переписала на свою фамилию и ничего не рассказывала ей об отце. Потом вот родился Денис… Но это уже совсем другая история, хотя…

– Первая многопрофильная больница… – прозвучало над ухом Дины Сергеевны.

Она с трудом вынырнула из воспоминаний, рванулась с места и еле успела выскочить из автобуса. Закрывшиеся двери даже прищемили ей хвост плаща, потом снова разъехались в стороны, и освобожденная Дина Сергеевна направилась к больнице. В справочной ей сказали, что Задорожная Мария Викторовна находится в отделении реанимации в крайне тяжелом состоянии.

Дина Сергеевна знала, что в реанимацию не пускают никого, кроме самых близких родственников, да и то только тогда, когда больной находится в самом критическом состоянии. Но ей и не нужна была больная. Ей очень хотелось посмотреть на отца Марии. Если он и Витя Задорожный ее юности – один и тот же человек, то она непременно найдет его у дверей реанимации, несмотря на то что туда не пускают. Он ночевать будет под дверями, за которыми находится его дочь. Дина Сергеевна уже сама не понимала, чего она больше хочет: чтобы этот Задорожный оказался тем самым Витей или, наоборот, не имел к нему никакого отношения.

Уже от самых дверей коридора, который вел к реанимации, Дина Сергеевна увидела группу из трех человек. Один из них был в зеленом медицинском костюме, двое других – в обычных, цивильных. Одного из этих двоих она даже посчитала слегка располневшей Леночкой, которая вполне может носить строгий костюм мужского типа. Сердце Дины Сергеевны болезненно забилось в груди, будто ударяясь не о стенки грудной клетки, а о бетонные надолбы. Она почему-то уже не сомневалась, что сейчас встретится с юностью. И она с ней встретилась.

К тому моменту, когда Дина Сергеевна преодолела коридор, врач уже скрылся за дверями отделения реанимации, а оба оставшихся оказались мужчинами. Леночки среди них не было. Один из мужчин действительно был тем самым бывшим одноклассником Витей Задорожным. Он почти и не изменился, разве что немного погрузнел и поседел. Рядом с ним стоял человек, которого Дина Сергеевна не только никак не рассчитывала увидеть, но на которого по-прежнему и не хотела бы смотреть. Вторым оказался ее бывший муж Александр Павловский. Павловский тоже изменился мало. Пожалуй, стал даже еще интереснее, чем в юности, но Дине Сергеевне на его мужскую привлекательность было самым решительным образом наплевать.

– Вы… здесь оба… – с трудом произнесла она и схватилась за сердце, которое болело уже непереносимо.

– Дина? – в один голос воскликнули мужчины.

– Что ты тут делаешь? – спросил Виктор.

– Хороша! – восхитился ею Павловский и даже прицокнул языком.

Но Дина Сергеевна в его сторону и не смотрела.

– Витя! Что с твоей дочерью?! – спросила она Задорожного.

– Понимаешь… странно так… отравление… а у Маши еще и особенная реакция на этот препарат… В общем, все очень тяжело… но ты… Ты здесь какими судьбами? У тебя тоже кто-то в этой больнице?

– Нет, Витя… Такой странный расклад… такое жуткое совпадение, но это именно я нашла твою дочь… Я, конечно же, не знала, что она твоя дочь…

– Как нашла? Где? – совершенно растерялся Виктор. – Мне милиция пыталась что-то объяснять, но я так ничего и не понял, кроме того, что Машенька почему-то оказалась в квартире своего бывшего одноклассника, которого и в городе-то сейчас нет… Он где-то в командировке… Говорят, уже выехал обратно…

– Это такая долгая история… – начала Дина Сергеевна… – но я… я вкратце… Понимаешь, Леша Задворьев – наш сосед…

– Задворьев?! – вдруг подал голос Павловский и даже несколько изменился в лице.

Дина Сергеевна в раздражении повернулась к нему:

– Помолчи, Александр! – Потом опять посмотрела на Виктора и спросила: – Вить, чего он-то тут делает? И вообще, где Леночка?

Задорожный нервным движением потер висок и ответил:

– Нет Леночки… давно нет. Машеньке было двенадцать, когда Лена умерла…

– Прости… – потерянно пробормотала Дина Сергеевна, а Задорожный продолжил:

– А Саша… ты не поверишь… но он практически Машин муж… ну… как сейчас принято… у них гражданский брак…

– Павловский?! Муж твоей дочери?! – выдохнула Дина Сергеевна и, вдруг схватив Виктора за борта пиджака, заговорила нервно и напористо: – Да как ты, Витька, мог допустить, чтобы твоя дочь и… этот… – Она даже не хотела называть Павловского по имени. – …Как ты мог отдать ему дочь?

– Меня никто не спрашивал, Дина, – устало ответил Виктор и осторожно отцепил ее руки от своей одежды. – Я не могу никому ничего запрещать… Маша уже вполне взрослый, самостоятельный человек. Она сама выбрала. И потом… оказалось, что Маша была беременна…

– И что? Выкидыш?

– Да…

– Почему ты не остановил свою Машу, Витька? На что тогда нужны отцы, если они самоустраняются, когда их ребенок лезет в пасть… к чудовищу?!

– Дина, не надо преувеличивать! – встрял Павловский. – Если у нас с тобой что-то не получилось, это не значит, что…

– Значит! – чересчур громко для больницы крикнула Дина Сергеевна и тут же прикрыла рот ладонью, помолчала немного и повторила почти шепотом: – Значит! Витя, ты же в курсе, что Павловский – страшный бабник, циник и вообще непорядочный человек!

– При мне он не проявлял этих качеств, – глухо ответил Задорожный.

– Вот ведь врешь! Эти качества у Сашки на лбу написаны! Я не верю, чтобы за все годы, что прошли, он ни разу не обманул тебя, или не подставил, или элементарно денег не отдал! Или ты ему, как другу юности, все прощаешь?

– Какая разница, Дина… Маша влюбилась в Сашку, и с этим ничего не поделать. Она сама должна была убедиться…

– А-а-а-а… То есть ты даешь женщинам возможность самим экспериментировать и во всем убеждаться самостоятельно! Меня Сашке отдал… просто так… без разговоров…

– А что изменили бы разговоры? – спросил Задорожный, прямо глядя ей в глаза.

– Не знаю… Может быть, что-нибудь и изменили бы… Особенно если бы ты с Павловским хотя бы подрался. А он как-нибудь среагировал бы, по-своему… Он же трус, Витя! И я могла бы в этом убедиться еще тогда, в юности… А ты интеллигентно отошел в сторону, и у меня теперь жизнь изломана. Но… не во мне, конечно, дело. Ты спихнул ему свою дочь! И она вот где, в реанимации! Да ты гад, Витя!

– Дина, не говори ерунды! – возмутился Виктор. – Может, я не самый лучший отец… и человек тоже… но в том, что Маша оказалась здесь, Сашкиной вины быть не может! Ты вообще в состоянии понять, что у него еще и ребенок… погиб…

– Кстати, а что сказал врач? – резко сменила тему Дина Сергеевна. – Я видела, вы с ним разговаривали…

– Ну… он говорит, что положение тяжелое, но надежда есть… у девочки сильный организм… А потому надо надеяться, что все будет хорошо…

– Слушай, Дина, ты что-то начала говорить про Задворьева, у которого оказалась Маша. Он вообще кто? Фамилия какая-то знакомая… – принялся вдруг расспрашивать Павловский, который все это время сохранял совершенно невозмутимый вид и никак не реагировал на те нелестные характеристики, что давала ему бывшая жена.

– Да-да, Дина, расскажи, как все произошло? – подхватил Виктор. – У меня мысли путаются…

Дина Сергеевна решила пока преподнести мужчинам версию о том, как она неожиданно увидела соседскую дверь открытой, что показалось ей подозрительным. Если что, она потом отдельно выдаст Виктору правдивый вариант, насколько, конечно, это будет возможно. Сашке знать все подробности совершенно необязательно.

Когда Дина Сергеевна закончила, Павловский вдруг спросил:

– Вы живете на улице Чкалова, 82?

– Да… – удивилась она. – Откуда ты…

– Я же сказал, что фамилия Задворьев показалась мне знакомой, – нетерпеливо перебил ее Павловский. – Дочь моего приятеля… очень эксцентричная особа, связалась с этим Задворьевым… кажется… Алексеем… да?

Дина Сергеевна кивнула.

– Так вот мы… ну… с этим приятелем как-то пытались выследить, куда ездит его девочка… Ты, может быть, встречалась с ней, раз вы с Задворьевым живете дверь в дверь… Она такая… необычная: черные волосы, как шлем, губы всегда ярко накрашены. Одежда нелепейшая – тряпки какие-то, и духи тяжелые… голова от них болит…

– Да, я такую видела, – согласилась Дина Сергеевна и вспомнила, что в квартире Задворьева довольно сильно пахло сладкими пряными духами. – А ее парфюмерией вся Лешкина квартира пропахла. Я как вошла, сразу запах почувствовала…

– Вот видишь, Витька, с кем Маша связалась! – резко выдал Виктору Павловский. – Этому Задворьеву все равно: что дочка моего приятеля, что твоя Маша! Еще неизвестно, кого он отравить хотел, смывшись в командировку.

– Нет! Ты что! – возмутилась Дина Сергеевна. – Я Лешку сто лет знаю. Женщин у него… много было… да… Но отравить? Нет, он на это не способен.

– Все мы на что-то не способны до поры до времени, Дина, – презрительно хмыкнув, заявил Павловский. – А уж если припечет… В общем, так, Витя! С Машей все пока вроде стабилизировалось… Съезжу-ка я к своему приятелю. Надо этого Задворьева выводить на чистую воду. Может, дочка чего порасскажет. А завтра, с самого утра, буду здесь как штык. Лады?

– Делай как хочешь, – довольно равнодушно отозвался Задорожный, и Павловского как ветром сдуло.

– Не верю я Сашке ни на грош, – сказала Дина. – Задворьев, у которого была Маша, нормальный мужик и, похоже, любит твою дочь, а эта дрянь Павловский…

– Самое смешное, Дина, что Сашка Машеньку тоже любит, – перебил ее Виктор. – Понимаю, что у тебя с ним свои счеты…

– Да не умеет он любить, Витя!! И мои счеты здесь ни при чем!

– Не умел. А вот ее полюбил. Я знаю. Я вижу. Потому и не мешал им. А Маша… она, похоже, уже разобралась в нем… Не так давно съехала с его квартиры ко мне обратно… С одноклассником начала вдруг встречаться… Но я не мог не позвонить Сашке, когда с Машей такое случилось. Не мог. Если она его уже и разлюбила, то он любит ее по-прежнему, лю-бит…

– Дурак ты, Витя. Похоже, твоя дочь уже практически вычеркнула Павловского из своей жизни, а ты его снова к ней под дверь привел! Все-то ты в жизни делаешь неправильно.

Задорожный не успел ответить, потому что из отделения реанимации опять вышел врач. Он сочувственно вздохнул и сказал Виктору:

– Идите, пожалуйста, домой. Ваша дочь в стабильном состоянии и будет всю ночь спать. А завтра приходите…

– Нет, я должен остаться… – возразил Задорожный. – Вдруг что понадобится…

Врач с легкой и совсем не обидной в данной ситуации улыбкой обратился к Дине Сергеевне:

– Уведите его, пожалуйста. Все будет хорошо. Я вам обещаю.

Дина Сергеевна кивнула, взяла Виктора под руку и повела прочь от дверей реанимации.

– Тебе куда? – спросил Задорожный, когда они, оказавшись на улице, покинули больничную территорию. – Могу довезти. Я на машине.

– Павловский же сказал: улица Чкалова, 82, – ответила Дина Сергеевна.

– Ах да… Говорю же, мысли путаются…

– А сам-то ты куда сейчас со своими путаными мыслями?

– Домой… куда ж еще?

– Ты, как я поняла, живешь один…

– Да… а как ты это поняла? – удивился Виктор.

Она улыбнулась и ответила:

– Ну ты же сказал, что Маша к тебе вернулась. Не «к нам»…

– Да, все так легко объясняется…

Дина Сергеевна села в машину и, когда они уже отъехали от больницы, предложила:

– А хочешь, поедем к тебе. Я с тобой побуду. Скрашу, так сказать, одиночество…

– Ты уже один раз скрасила, Дина, – горько отозвался Задорожный.

– И что? Тебе было так плохо со мной, Витя?

– Нет, просто… потом почти сразу умерла Леночка… Мне всегда казалось, что это мне в наказание за ту нашу с тобой ночь… единственную и неповторимую…

…Единственная и неповторимая ночь случилась восемнадцать лет назад. Оба, и Дина, и Виктор, как неожиданно выяснилось, работали в одном ведомстве и однажды одновременно оказались в Москве. Оба приехали в головную организацию в трехдневную командировку, и номера для них забронировали в одной гостинице. Гостиница под модным в те времена названием «Космическая» была страшненькая, жалкая, наскоро переделанная из общежития. Дина с Виктором в первый же день столкнулись в гостиничном ресторане, который вполне соответствовал общему духу этого местечка и больше чем на третьеразрядную столовку не тянул.

Дина и Виктор друг другу очень обрадовались, поскольку не виделись давно. После исполнения дневного служебного долга они каждый день до позднего вечера гуляли по Москве, а напоследок накупили в Елисеевском магазине всяких вкусностей, вина и поехали к себе в гостиницу. То ли Виктор выпил больше, чем нужно, то ли это так давно мучило его душу, что захотелось наконец облегчить ее, но он вдруг принялся говорить Дине, как любил ее в юности, как терзался, когда она предпочла ему Сашку Павловского. Дина, которая настолько «наелась» своим замужеством, что после развода даже в мыслях не держала возможность закрутить с кем-нибудь новый роман, как-то вдруг размякла, раскисла и даже прослезилась. Виктор бросился утешать. А там, где слезы и утешения, недалеко и до поцелуев, а где поцелуи – там и объятия, а уж от объятий перейти ко всему остальному – вообще плевое дело. И они перешли. Перешли все границы дозволенного и недозволенного. Они наслаждались друг другом всю ночь. Виктор шептал, что любит ее до сих пор и что дорого бы отдал за то, чтобы они оказались вместе. Но жизнь, к сожалению, уже сложилась так, как сложилась, и ничего переделать нельзя. У него семья, а потому никакие дальнейшие встречи невозможны, и все, что у них есть, – одна лишь эта ночь. И пусть она длится как можно дольше, потому что он, Виктор, должен отлюбить ее, Дину, сразу за всю жизнь.

А расчувствовавшаяся Дина называла Виктора разными ласковыми словами и просила прощения за свое предательство. Она говорила ему, что наказана за него в полной мере, потому что Сашка оказался негодным мужичонкой, и она, Дина, будто бы всю жизнь сожалела о Викторе. На самом деле она почти никогда не вспоминала Задорожного, но в убогом номере затрапезной гостиницы ей уже казалось, что она помнила его всегда.

Павловский, ввиду своей невероятной изобретательности, был неплохим любовником, но в интимных отношениях (как, впрочем, и во всех других) главным для него все же оставалось собственное удовольствие. Но поскольку и Дине кое-что от удовольствия перепадало, она считала их с Сашкой супружеские отношения достаточно гармоничными. Виктор оказался другим, что очень удивило Дину и понравилось ей. Она, привыкшая к бурному Сашкиному напору, была покорена нежной чувственностью Задорожного, и ей тоже хотелось, чтобы эта ночь продлилась подольше.

Но все хорошее имеет обыкновение очень быстро заканчиваться. Закончилась и эта сладкая для обоих ночь. Виктор вернулся к Машеньке и Леночке, а Дина забрала у мамы Туську, которую сдала ей на время командировки, и опять стала жить с ней вдвоем. Виктора она вспоминала часто. Ей хотелось встретиться с ним еще раз, но она не могла устроить такую подлянку милой Леночке, которую и без того однажды намеревался обесчестить ее бывший муж Сашка. Нет, Дина на подлости была не способна.

Вскоре ей пришлось вспоминать Задорожного еще чаще, поскольку вдруг выяснилось, что она беременна. Но не пойдешь же с этим известием к нему! Совестливый Витька будет разрываться между двумя домами и в конце концов сойдет от этого с ума, потому что не привык прятаться и притворяться. Он и так наверняка поедом ест себя за то, что посмел изменить жене, а тут еще и Дина явится со своей беременностью. Вот если бы он сам ее нашел и сказал, что жить без нее не может и потому решил развестись с женой, она ему непременно бы все сказала. А раз не ищет, так чего и тревожить. Прижился уже опять под бочком своей Леночки.

Аборт Дина делать не захотела – грех. А после той прекрасной ночи – двойной. Сына поднимать было очень тяжело. Мать вдруг взяла и категорически отказала ей в помощи. Свое поведение она аргументировала очень веско:

– Ты будешь по мужикам таскаться, а я с твоим приплодом сиди?! Не дождешься!

После этого она взяла да и сама (поскольку уже лет пять была вдовой) выскочила замуж за какого-то пожилого, но симпатичного татарина и уехала на постоянное жительство прямиком в Казань.

Дине жилось так трудно и муторно, что вскоре она перестала вспоминать Виктора, поскольку вообще перестала мечтать о несбыточном. Мечтать стоило только о том, чего можно добиться путем приложения определенных усилий, например: как достать Туське путевку в летний оздоровительный лагерь на все лето, а маленького Дениску пристроить в ясли, которые находились поближе к работе. Так Виктор постепенно превратился для Дины в эдакого сказочного эльфа с крылышками, который закружил ее однажды ночью в некоем подобии брачного танца да и помер к утру, поскольку мотыльки долго не живут…

И вот теперь этот сказочный эльф наконец материализовался из небытия, сбросил крылышки и очень профессионально управлялся с какой-то иномаркой, названия которой Дина Сергеевна не знала.

– Ты поэтому больше никогда не интересовался мной? – наконец спросила она.

Виктор кивнул, глядя на дорогу.

– Лена заболела через неделю после того, как я вернулся из той командировки, – сказал он.

– Чем?

– Тем самым, от чего всегда умирают…

– Значит, это сидело в ней раньше, Витя…

– Понятно… – согласился он. – Потом выяснилось, что метастазы поразили почти все органы. Болезнь просто затаилась и не давала о себе знать. И все равно мне это тогда показалось мистическим. Я ей изменил, сказал тебе, что одну тебя и любил всю жизнь, и Леночка, будто почувствовав свою ненужность, взяла и умерла… Это было неправильно. По отношению к ней совершилась чудовищная несправедливость, и я как бы оказался в этом виноват… Лена была самым светлым и чистым человеком из всех, кого я знал, а я ее предал… предал!

– Не накручивай себя, Витя, хоть сейчас! Ты прекрасно понимаешь, что на самом деле вовсе не мы с тобой виновны в ее болезни! – резко сказала Дина Сергеевна, которой очень не понравилась речь Виктора. Он не в ту ночь предал свою Леночку. Он обманул ее сразу, когда позвал нелюбимую замуж. И каждую ночь предавал, когда спал с ней, а думал о Дине. Впрочем, сейчас это уже не имеет ровным счетом никакого значения…

– Кто его знает, Дина, в чем мы на самом деле виновны… – еле слышно проронил Задорожный.

Дина Сергеевна надолго замолчала, а потом сказала:

– Да-а-а… всяческих вин на всех нас много, но нельзя всю жизнь казниться, Витя. Живым – живое…

– Да, живым – живое… Но вот теперь с Машенькой беда! И мне, понимаешь, кажется, что я опять что-то сделал не так… что-то проворонил… Почему с моими любимыми женщинами непременно случается что-нибудь ужасное?

– Не со всеми… – ответила Дина, но Виктор, похоже, ее не услышал, потому что уже сосредоточенно парковался возле высотного двенадцатиэтажного дома.

Дина Сергеевна не сомневалась, что на самом видном месте в квартире Задорожных должен висеть большой портрет Леночки. И он висел. Красивый, будто выполненный маслом на старом холсте. Леночка на нем мало походила на себя настоящую, но Виктору наверняка уже казалось, что она такой и была.

– Ты отдавал художнику фотографию Лены? – спросила Дина Сергеевна.

– Нет… впрочем, конечно, это сделано с фотографии, но занималась портретом Маша, – ответил Виктор и, в свою очередь, спросил:

– Чаю хочешь?

– Нет. Нервно как-то… Давай чуть позже…

– Давай, – согласился Задорожный и устало опустился на диван.

Дина Сергеевна пристроилась в кресле напротив него. Виктор оглядел ее, улыбнулся и сказал:

– А ты, Дина, все так же хороша, как тогда… Сашка это сразу отметил!

– Как когда? – спросила она.

Виктор махнул рукой и согнал улыбку с лица:

– Да… как всегда… Расскажи лучше, как живешь. Конечно, замужем. Наташа уже должна быть совсем взрослой. Они ведь с Машкой почти ровесницы. И тоже, понятно, замужем… У тебя все хорошо, ведь правда, Дина!

Задорожный не спрашивал. Он утверждал. Дине Сергеевне казалось, что он хотел убедить себя в том, что она по-прежнему для него недоступна, а потому прошедшие годы вовсе не были потерянными. Даже если бы он искал ее и нашел, она, чужая жена, все равно ему не досталась бы.

– Похоже, Витя, ты до сих пор готов меня уступить любому, – усмехнулась она.

– О чем ты? – встревожился он.

– Извини, что приходится повторяться! Я все о том, что ты своих любимых всегда готов кому-то уступить! – опять излишне резко сказала она. – Сашке Павловскому, другим! Все равно кому!

– Почему ты так зло говоришь?

– Да потому что вовсе у меня не все хорошо! Более того, у меня все плохо! Отвратительно! Я не замужем! И замужем после Сашки никогда больше не была! Мне даже противно было об этом думать, так я наелась твоим дружком! Меня только от одного слова «любовь» тошнить начинало!

– Как… – В голосе Виктора вопрос даже не прозвучал. Он был ошарашен. Похоже, его стройная система представлений о всеобщей безусловной счастливости окружающих дала трещину, и он не знал, что с этим делать, что еще спросить и как помочь Дине, у которой, как вдруг выяснилось, все плохо. Он еще раз оглядел ее в полной растерянности и сказал: – Ты же такая красавица…

Дина Сергеевна презрительно хмыкнула и ответила:

– Не родись красивой, а родись счастливой… Слыхал такую народную мудрость?

– Да-да… конечно, – поспешно согласился Виктор. – Моя Машенька тоже красавица, а вот ведь что приключилось…

Дина Сергеевна встала с кресла и села на подлокотник дивана поближе к Виктору. Он испуганно отшатнулся.

– Вить, да ты что? – усмехнулась она. – Боишься меня, что ли? Тогда, в Москве, не боялся! О любви говорил…

– Но ты ведь знала, что я не смог бы оставить Лену! – взвился он.

– Как выяснилось, Леночки давно нет…

– Да, но я даже не мог подумать, что ты как-то не устроена…

– А о том, что после той ночи, которую мы с тобой провели в Москве, могут случиться дети, ты тоже никогда не думал?

Лицо Виктора побелело.

– Нет… не хочешь же ты сказать… – начал он и замолчал, не в силах назвать словами то, что вдруг пришло на ум.

– Хочу, Витя, хочу… – устало произнесла она и опять отсела от него в кресло.

В комнате повисло тягостное молчание. Дина Сергеевна решила, что больше не произнесет ни слова. Пусть говорит он. Она дала Виктору самую прямую наводку.

Задорожный долго глядел в пол, потом вскинул на нее совсем больные глаза и спросил:

– У тебя есть от меня ребенок?

– Есть, Витенька, есть. Зовут Денисом. Ему семнадцать лет, последний год учится в школе. В институт надо поступать, а мы так и не выбрали, в какой. А отчество у него – Александрович!

– Почему? – односложно спросил Задорожный.

– А чтобы у детей было меньше ко мне вопросов, ясно?

– Но почему ты мне никогда…

– Да потому что и ты мне с тех пор – никогда и ничего! Будто и не было той ночи! Будто ты подшутил надо мной, Витька! Показал, как мужчины умеют любить, дал насмотреться, налюбоваться и опять унес с собой эту любовь, Леночку свою обманывать! Я именно с тех пор больше и слышать ничего не хочу о любви! Будь она трижды проклята!!!

Дина Сергеевна не заметила, как перешла на истеричный крик. Всю жизнь она убеждала себя, что надо принимать действительность такой, какова она есть, и не ждать никаких подарков судьбы, и теперь ей вдруг стало жутко жаль себя. Почему она, действительно еще очень привлекательная женщина, живет одна, волочет на себе семью, вынуждена зариться на чужие квартиры и даже спать с их хозяевами, потому что нет никакой надежды что-то выторговать для себя другим способом! Да, она грешна! Да, она была любовницей юнца, которого потом спихнула дочери, зная, что он вовсе не любит ее дочь и, возможно, не полюбит никогда! Но пусть тот бросит в нее камень, кто сам безгрешен! Даже Витька, почти святой, и тот без конца предавал свою Леночку, сначала в мыслях, а потом – и поступком…

– Да! Безгрешные Леночки умирают! – продолжала кричать Дина Сергеевна. – Им не вынеси жестокостей этой жизни! И их все оплакивают! Их все жалеют! Им молятся! – Она резко махнула рукой в сторону портрета жены Виктора. – А мы, великие грешники, мы все сможем, все преодолеем! Нас трудности и несчастья только закаляют! Нас некому пожалеть! Нам никто не сочувствует! И мы становимся жесткими и изобретательными! Злыми и циничными! Лживыми и расчетливыми… как я… и трусливыми… как ты…

На этом Дина Сергеевна вдруг выдохлась. Она закрыла лицо руками и с удовольствием разрыдалась. Как же сладко она оплакивала свою неудавшуюся жизнь, с каким мазохистским удовольствием размазывала по щекам слезы! Она даже умудрилась подумать о том, что если бы в ее жизни все было хорошо, она не смогла бы получить такого кайфа от рыданий. Вот оно, оказывается, как в жизни устроено: одни ловят кайф от удовольствий, а некоторые, вроде нее, – от осознания полной безысходности собственной жизни.

Почти на самой высокой ноте Дине Сергеевне пришлось приостановить стенания, потому что она вдруг почувствовала на своих волосах прикосновение Виктора. Вот еще чего выдумал! Он собирается гладить ее по головке, как маленькую девочку! Она не девочка! Она железная женщина! А то, что вдруг расплакалась перед ним, так и на железе, бывает, проступает ржавчина… Особенно если вокруг все прогнило…

Дина Сергеевна оттолкнула руку Виктора, а он срывающимся голосом проговорил:

– Я же не знал, Дина… Да если бы я только знал… Если бы ты хоть намекнула…

– И что?! Что бы ты сделал?!

– Я… Я все для тебя сделал бы… для вас… Все это время я любил тебя… Ты зря называешь меня трусом. Я всегда боялся помешать… кому-нибудь, что-нибудь испортить. А уж тебе… Дина… Прости меня… Если я только смогу все как-нибудь исправить…

Она с судорожными всхлипами расхохоталась, а отсмеявшись, спросила:

– И как же ты собираешься это исправлять? Ну-ка, ну-ка расскажи… Очень интересно послушать!

Задорожный за руку поднял ее с кресла и, глядя прямо в глаза, неожиданно сказал:

– Выходи за меня замуж, Дина…

– Ты спятил?! – мгновенно отозвалась она и всхлипнула как-то особенно смешно и громко.

– Я спятил уже давно. Ты знаешь это… Я всегда мечтал о сыне…

– Да какой он тебе сын?! Ему восемнадцатый год! Он пошлет тебя подальше! Я даже знаю, какими словами… И главное, он будет прав!

– Это ничего… я перетерплю, Дина… Я всегда любил тебя. И это чувство никуда не делось… И я наконец могу сказать это, не опасаясь причинить кому-нибудь боль и страдания. Впрочем, я не требую от тебя ответа сейчас… Да и вообще, что я могу требовать… У меня голова кругом от собственных бед… Что-то даже во рту стало как-то сухо и горько…

– Ты предлагал мне чаю…

– Да, но… думаю, что его нет… В смысле… заваривать надо… Маша не любит пакетики.

– Хочешь, я заварю? А ты пока посиди… У тебя был нелегкий день…

– Да я и сам могу…

– Сядь, Витя! – Дина Сергеевна легонько подтолкнула его к дивану. – Я все найду у тебя на кухне. Не беспокойся. Да и себя заодно приведу в порядок… Умоюсь хоть… Представляю, что за косметическая вакханалия у меня на лице!

Задорожный неохотно опустился на диван, но потом сразу положил голову на его спинку и даже закрыл глаза. Дина Сергеевна всмотрелась в его лицо. Да, пожалуй, сегодня он выглядит старше своих лет, но кто бы выглядел лучше, если бы его единственная дочь находилась в реанимации.

Она заваривала чай бездумно, будто все в ее жизни наконец решилось и ни о чем больше размышлять не надо. А может быть, события сегодняшнего дня измочалили ее так же, как Виктора, и она действует на автопилоте, как бывало дома, когда следовало накормить детей, а сил почти не оставалось.

Отыскав в кухне расписной поднос с уже слегка облупившимися розами, Дина устроила на нем два бокала с дымящейся густо-янтарной жидкостью, сахарницу, початую пачку печенья, пару бутербродов с колбасой, которую нашла в холодильнике, и осторожно понесла все это сооружение в комнату.

Виктор спал в самой нелепой позе, которую только можно было придумать. Его голова сползла со спинки, и он, согнув в локте руку и опираясь на нее, полувисел над сиденьем. Дина улыбнулась и, вспомнив заснувшего Задворьева, подумала о том, что с возрастом стала действовать на мужичье гипнотически. Она поставила поднос на журнальный столик и подошла к дивану.

– Вить… ты ляг… – шепнула она и попыталась его уложить.

Задорожный, опять-таки как Лешка тогда, открыл совершенно бессмысленные глаза, что-то пробормотал и, окончательно обессиленный, упал на диван. Дина подсунула ему под голову подушку, села на пол и уставилась на него, почти не мигая. Перед ней лежал человек, который позвал ее замуж. Она не столько смотрела на него, сколько думала. Нет, конечно же, она не станет обманывать себя тем, что мечтала о замужестве с ним всегда. Если честно, то вообще никогда не мечтала. Но она помнила ту московскую ночь. Она вспоминала ее, когда на душе было особенно темно и страшно. И даже тогда, когда ее обнимал Задворьев. Она сравнивала и понимала, что Лешка – это так… это подарок изголодавшемуся без мужских ласк телу и… вечные терзания душе. А с Виктором она, пожалуй, могла бы быть по-настоящему счастлива.

А еще Дина Сергеевна вспомнила, как сама выбрала Задорожного, придя в их десятый класс в новую для себя школу. Витя сразу понравился ей – интеллигентный мальчик с ровным пробором, честными карими глазами и четким красивым почерком, которым он писал даже на доске. Дина все время старалась оказаться рядом с ним. На одной из экскурсий она будто бы от страха схватилась за его руку, когда они всем классом ввалились на смотровую площадку телевизионной башни. Витя ответно пожал ее пальцы, и все оставшееся время экскурсии они так и проходили, взявшись за руки. Дина мечтала о том, как Задорожный поцелует ее не в щечку, а в губы, и именно в это время вдруг откуда ни возьмись вынырнул бесноватый Павловский.

При воспоминании о бывшем муже Дина Сергеевна скривилась. Как она могла поддаться на его лживую улыбку? Впрочем, не надо врать хотя бы себе. Сашка ошеломил ее своим открытым эротизмом. Он сразу позволил себе интимные прикосновения к ее телу, уже вполне созревшему для ласк. И скромный Витя сразу отошел на второй план. Когда бы он еще раскачался! А Сашка – вот он, рядом: горячий, страстный, смелый!

Надо же! Теперь Витина дочка купилась на происки пройдохи Павловского! Как же перепутались и переплелись их жизни! Что ж, пора обрубать излишне запутавшиеся концы. И она сделает это! Во-первых, она выйдет замуж за Задорожного и будет счастлива назло врагам! И Денису придется принять своего отца! И он примет! Какой парень, всю жизнь прокантовавшийся среди бабья, не обрадуется настоящему отцу! Не отчиму! Она, Дина Сергеевна, постарается все правильно объяснить сыну. Во-вторых, она не допустит, чтобы Маша опять сошлась с Павловским. Она откроет ей глаза на этого человека! У Маши все обязательно получится с Задворьевым! Получится? А как же Туська?! А никак! Не любят они с Лешкой друг друга! Так… пытались сдружиться-слюбиться от неприкаянности да по чужой указке! Найдет еще Туська свое счастье! Какие ее годы по сравнению с материнскими! Ей, Дине Сергеевне, например, через два месяца – полтинник…

Виктор мирно спал, как ребенок, подложив под щеку ладонь. Дина Сергеевна привстала с полу, наклонилась к нему, поцеловала в теплую щеку, и по всему ее телу разлилась такая благость, тепло и умиротворение, что она поняла: все в ее жизни наконец складывается правильно. Конечно, им всем будет нелегко, особенно первое время, когда придется разбираться, кто есть кто, и смотреть друг другу прямо в глаза. Но потом все обязательно устроится и утрясется. Старое, натужное и ненужное, будет смято и отброшено. Они все начнут жить с чистого листа!

Дина Сергеевна еще раз взглянула на спящего Виктора и поехала домой. Дети там, наверно, с ума сходят. Странно, что еще не позвонили. Позвонить, что ли, самой… Дина Сергеевна порылась в сумке, потом в кармане, но мобильника не обнаружила. Ну, конечно, она же трясла своим телефоном перед милиционером в квартире Задворьева. Видимо, машинально положила на стол.

Дома Дину Сергеевну ждала испуганная Туся. Она сидела посреди кухни на табуретке и очень напоминала нахохлившегося, измочаленного крупными птицами воробья. Глаза ее были мокры и несчастны.

– Ты что, девочка моя? – осторожно начала Дина Сергеевна, потом подошла к дочери и, обняв ее за плечи, сказала: – Все хорошо, Туська! Все у нас будет хорошо!

– Я думала, ты никогда не придешь… – хрипло проговорила Туся.

– Как же я могла не прийти! Дурочка! Да вы с Денисом – самое главное в моей жизни! Он сейчас, конечно, режется в очередную мочиловку?

Туся кивнула и заплакала.

Дина Сергеевна прижала к себе голову дочери, погладила по волосам и сказала:

– Ты поплачь немного, Туська, а потом мы с тобой поговорим. Я расскажу тебе про одного человека. И вообще все-все расскажу про свою жизнь. И ты перестанешь считать себя несчастной. Ты поймешь, что счастье может прийти к человеку в любом возрасте. И я больше не буду искать и навязывать тебе женихов. Они сами найдутся! Вот увидишь! Мы станем везде бывать: в театрах, в концертных залах, а иногда, возможно, даже ужинать в ресторанах. Там полно мужчин, а ты у меня – красавица! А еще мы обязательно будем выезжать за город, а может быть, даже съездим за границу. Например, в Баден-Баден! А, Туська! Ты хочешь в Баден-Баден?

– Ма, ты что, нашла на улице волшебную палочку? – невесело усмехнулась Туся.

– Лучше, Туська, лучше! Я нашла человека… Я его однажды потеряла, а теперь нашла! Но сначала давай-ка мы с тобой выпьем чайку, потом турнем Дениса спать, сами устроимся на моем диване, и я расскажу тебе историю своей жизни. Пора тебе все узнать, Туся! С завтрашнего дня мы начнем жить совершенно по-другому! Все у тебя будет хорошо, Туська! Ты, главное, верь мне!

Туся посмотрела на мать все же очень недоверчивым взглядом, шмыгнула носом, встала с табуретки и принялась наливать в чайник свежую воду.

* * *

Александр Григорьевич остановил машину за огромной фурой на приличном расстоянии от игорного зала, который по привычке еще называл своим. Возле входа торчала ментовская машина и часто-часто моргала своей идиотской мигалкой. Этого еще не хватало! Чего ментам здесь-то надо? Это не «Опал»! Его зал чист, как слеза ребенка! Ему, Александру Павловскому, не нужны проблемы с органами. Он с юности хотел спокойно спать. Игорные заведения разрешены государством, значит, он ничего не нарушает. Налоги всегда платит вовремя. Никаких электронных прибамбасов на свои автоматы не ставит. Одного такого кретина, который пытался навернуть на один из столбов электронную игрушку, он быстро вытолкал из зала без выходного пособия! В зале даже скромного бара нет, а потому быть не может просроченного товара и пойла без акцизов. Есть, конечно, стойка с сигаретами, минералкой и жвачкой, так поставщики – давно проверенные люди.

Нет, менты здесь, очевидно, по-другому поводу. А по какому? Может, Равилю не понравилось, как он с ним разговаривал? А как он с ним разговаривал? Нормально разговаривал! У любого бы глаза выползли на лоб, если бы ему сообщили, что некая собственность, в которой он был абсолютно уверен, на самом деле вовсе не является его собственностью. В общем, все непонятно. Если Равиль делал ставку на его зал, то никак не мог навести на него ментов. А кто тогда навел? Зачем? А уж менты зря ездить не станут. Не к добру. Они в самом святом месте нароют таких злоупотреблений, пожалеешь, что на свет родился!

Конечно, скрываться за этой фурой можно столько, сколько она будет тут стоять, но потом все равно придется идти в зал, или менты сами припожалуют к нему на дом.

Александр Григорьевич трехэтажно выматерился. Да что же это за невезуха такая?! Ну все, абсолютно все полетело к чертям собачьим! И главное, разом! Вот скажите, на милость, как могло случиться, что в его жизнь опять вплывет Дина? Конечно, хорошо, что она в нужный момент оказалась рядом с Машей, но ведь теперь никому не даст покоя. Из ее слов, обращенных к Витьке, становилось ясно, как день, что она собирается настроить Машу против своего бывшего мужа. Он, Александр, молчал у дверей реанимации только потому, что понимал: сейчас не время спорить с ней или оправдываться перед Витькой. Надо просто увидеть Машу первым, когда она придет в себя. Уж он уговорит ее не слушать Дину, он Машу уцелует, улестит. Она его еще любит! Не может не любить! Они оба любят друг друга! А то, что ребенок погиб, ерунда! Они еще не надышались друг на друга! Зачем им ребенок? Когда понадобится, нового организуют. Делов-то! Нет, конечно, он станет Машу утешать. Он даже готов рыдать вместе с ней, лишь бы она его простила. И она обязательно его простит! Она не может не простить!

Но как же Дина? А в сущности, кто такая Дина? Всего лишь бывшая жена. Причем он ее не бросал. Сама от него ушла. Да! В кого-то влюбилась и ушла! А то, что он не платил алиментов, так Дина этого не захотела. Возможно, что и Туська-то не его дочь… А что? Может, Динка не только с ним, а еще с кем-нибудь… чего-нибудь… Потом к нему и ушла…

Павловский затянулся сигаретой. Нет, конечно, на Дину он сейчас со злости наговаривает. На самом деле все, происшедшее между ними, банально: поженились – развелись! Да таких разведенных пар – миллионы! Гораздо неприятнее другое… вернее другой… этот – Задворьев… Как Маша у него оказалась? Раз самого его не было в городе, значит, она имела ключи от его квартиры, а раз имела ключи, то получается, что Маша… Нет! Только не это! Маша не должна любить этого типа! Она не может его любить! Да она его и не любит! Какое-то нелепое нагромождение случайностей! Наверняка дура Эльза что-то перепутала. Или не перепутала? Может быть, сделала специально? Он на нее наорал, об стенку шуранул, а она решила расправиться не с Задворьевым, а именно с Машей? Назло ему, своему боссу! Эльза же сразу просекла, что для него значит Маша. Он проявил явную неосторожность! И ведь знает же, что с женщинами нельзя вести себя так, как он позволил себе поступить с Эльзой. Видел же, что ее прямо всю трясло от злости и, пожалуй, даже самой лютой ненависти к нему. Он-то думал, что Эльза всего лишь безмозглая сексуальная приманка для мужиков, а она – настоящая дьяволица. А дьяволицы всегда мстят. Или она не мстила? Может быть, она так буквально поняла задание: раз уж Задворьев не поддался ее женским чарам, значит, остается только послать его на тот свет. А может быть, она уже выполняла не его, Павловского, задание, а свою волю? А что? Она ведь явно влюбилась в мужика, который послал ее на все четыре стороны. Такие, как Эльза, не терпят пренебрежения! А Маша? А Машу, разлучницу, она решила отравить заодно! Но тогда Эльза – сумасшедшая! Впрочем, прошлое ее весьма туманно. Он, разумеется, знал, что она из бывших проституток, но всю ее подноготную все-таки поленился выяснить. А надо было бы!

Александр Григорьевич Павловский запалил еще одну сигарету, потом нервно отбросил ее, положил руки на руль, выехал из-за фуры и направил машину прямиком к игорному залу. Неизвестность всегда хуже всего.

Менты удобно расположились в его кабинете. Один из них что-то писал, второй вел переговоры по мобильнику, а третий вместе с Сергеем внимательно рассматривал раззявленный сейф. Павловский, чуть вытянув шею, с порога увидел, что сейф пуст, и у него потемнело в глазах.

– А вот и сам Александр Григорьевич! – радостно провозгласил Сергей и явно освобожденно вздохнул. Раз вернулся босс, значит, с него, Сергея, и взятки гладки.

– Павловский Александр Григорьевич? – прочитал по бумаге капитан милиции, что сидел за столом.

Александр Григорьевич судорожно кивнул, а капитан продолжил:

– Нас вызвали ваши сотрудники по поводу пропажи денег из сейфа. Вы кого-нибудь подозреваете?

– Да… – с трудом произнес Павловский. – Пишите: Марусевич Эльза Геннадьевна.

– Вы так в этом уверены? – удивился капитан.

Павловский был уверен. Больше никто из его команды не решился бы на такой шаг. А Эльзу он унизил. Слишком унизил. И она отомстила! Ищи-свищи ее теперь с такими деньжищами. Она вполне могла уже улететь куда-нибудь на Майами. Были бы деньги, необходимые документы можно оформить в течение часа. Да! За деньги можно все! И этих денег, на которые он так рассчитывал, теперь у него нет. Их тратит сексапильная брюнетка с кошачьими повадками и характером настоящей ведьмы!

– Гражданин Павловский… – Александр Григорьевич услышал обращение к себе, как сквозь воду. Он повернул голову к капитану, и тот повторил: – Гражданин Павловский! Эльзой Марусевич мы непременно займемся. Знакомая личность. Но и к вам у нас накопилась масса претензий. Ваше казино «Опал»…

Александр Григорьевич вздрогнул и на всякий случай переспросил:

– Я не ослышался? Вы сказали, что «Опал» – мое казино?

– Да, именно! Мы уже беседовали с вашим управляющим Равилем Нургалиевым. Так вот он…

Дальше Павловский слушать уже не мог. Он вдруг понял, что все кончено. Все! Равиль сделал то, что обещал: повесил на него свой «Опал»! Но за что? Чем Павловский ему не угодил? Всего лишь не смог найти квартиру для того дембеля. Так еще время есть. Он мог бы и постараться. Хотя… что теперь об этом думать… Все пустое… И сейф пуст, и на сердце пустота… А Маша? Что Маша? Маша никогда не сможет вытащить его из того дерьма, в которое его по самое горло закопал Равиль. Прощай, Маша… единственная женщина, которую он по-настоящему любил…

* * *

Маша открыла глаза и снова зажмурилась. Что-то белое чересчур низко надвинулось на нее, а вокруг было до неправдоподобия тихо. Ах, да… Это же больничный потолок… Вон они, три смешные трещинки, исходящие из одного центра. Если посмотреть мельком, покажется, будто на потолке, прямо над Машей, сидит паучок… И плафон лампы, красивый такой, перламутровый, как диковинная морская раковина… Все правильно: она в отдельной палате… Дорогой, конечно же, потому что вокруг все уж очень эстетично. Даже тюль на окне – розовый, и не вульгарного ядовитого оттенка, а такой… с дымкой…

Каждое утро Маша начинала с того, что пыталась сообразить, где находится. Может быть, потому, что не в силах была принять того, что с ней случилось. Отравили… Да, ее отравили, будто в кино, будто в самом пошлом бандитском сериале… Состояние до сих пор отвратительное. На теле гадкая сыпь. Чешется и даже кое-где мокнет. А есть совсем не хочется. Вон ладонь стала какая прозрачная и синяя! Прямо как ощипанное крылышко недокормленного цыпленка…

– Машка! Ты проснулась! Я рад! – В палату ввалился Задворьев, как всегда, с огромным букетом. На этот раз он принес целую охапку нежно-розовых гвоздик с огромными, будто у роз, венчиками.

– Леш, твои цветы уже некуда ставить, – слабо отозвалась Маша и обвела руками палату, все свободные поверхности в которой оказались заставлены вазами и обыкновенными стеклянными банками с самыми разнообразными букетами. – И отец все время сердится, что ему свои поставить некуда!

– Ерунда! Это он не всерьез! Я завтра еще пару банок принесу! И эти сейчас обязательно куда-нибудь пристроим! – отмахнулся он, временно пристроил ворох гвоздик в раковину и слегка приоткрыл кран, чтобы вода лилась на стебли. – Как ты сегодня? Лучше?

– Нормально…

– Все чешешься?

– Чешусь…

– Че врачи говорят?

– Говорят, что перестану… когда-нибудь…

– Ладно, я сам переговорю с врачами. Ишь придумали: когда-нибудь! Пусть конкретное время назовут! Специалисты хреновы! И лекарства, если надо, любые достанем!

Лешка заглянул в холодильник, внимательно оглядел прикроватную тумбочку и заявил:

– Все понятно! Ничего не ешь! Милая моя, так дело не пойдет! Давай-ка съешь хотя бы вот этот йогурт! Ты только посмотри: он с малиной и ежевикой! А если хочешь, я тебе сейчас еще и бутерброд сделаю! В холодильнике и икра, и рыба красная! Знаешь, классные бутерброды у меня выходят!

– Лешь, успокойся! – попыталась остановить его бурную деятельность Маша. – Скоро завтрак принесут… кашу… Я поем… честное слово… А от твоих йогуртов я только еще больше чесаться буду!

– Да? – огорчился Лешка, а потом опять обрадовался: – Каша – это хорошо! Каша – это правильно! В выздоровлении каша – первое дело!

Они замолчали. Лешка смотрел на нее с немым обожанием. Маша сказала:

– Ты обещал рассказать мне…

– Маша, ну зачем тебе расстраиваться? Вот поправишься, тогда и…

– Леша! Я же слышала от врача, что меня отравили…

– Паразит! – рассердился Задворьев. – Ему же строго-настрого запрещено…

– Вы как дети малые, честное слово! – возмутилась Маша. – Отец тоже воркует о чем угодно, только не о том, что со мной случилось! Неужели вы всерьез считаете, будто мне на пользу неизвестность? Да она только томит, а в голову лезут такие мысли, что впору…

– Никаких дурных мыслей в голове не держи, пожалуйста! – тут же перебил ее Задворьев. – Никто тебя травить не собирался! Даже и не думай!

– В общем, так, Леша! – насколько могла решительно произнесла Маша. – Если ты мне сейчас же все не расскажешь, я буду считать, что отравил меня… ты!

– Как…

– А так! Я же помню, что была у тебя…

– Но я-то в то время как раз отсутствовал…

– Ну… ты как-нибудь все хитро подстроил, все предусмотрел, а сам смылся!

– Маш, да ты что! – как ребенок огорчился Лешка. – Откуда я мог знать, что ты все же придешь. Если честно, то я особо не верил в это даже тогда, когда отдал тебе свои ключи. – Он подался к ней всем телом и попросил, заглядывая в глаза: – Скажи лучше, почему ты все-таки пришла?

– Не знаю, Лешка… Все в моей жизни было как-то темно, скользко и… неправильно… И я подумала, что ты – единственный мой верный друг… с давних пор… Вот ведь тот… другой… он так ко мне и не приходит…

Пробормотав это, Маша отвернулась от посетителя и уставилась в полупрозрачную розовую дымность занавески. Ей очень захотелось заплакать. И не оттого, что Павловский так ни разу и не пришел. У нее была другая причина для расстройства. Совершенно случайно, из разговора врачей, она узнала, что потеряла ребенка. Врачи думали, что Маша спит, а она просто лежала с закрытыми глазами и все слышала. Это известие повергло ее в настоящий шок. Она догадывалась, что беременна, но в консультацию еще не ходила. А теперь этого ребенка, существование которого в себе она еще даже не успела как следует осознать, нет… Маша проглотила набежавшие слезы и вновь повернулась к Лешке.

Задворьев очень прямо сел на больничном стуле, оглядел ее непонятным взглядом и четко проговорил:

– Он не может прийти, потому что находится под следствием.

– Как под следствием?

Маша, которая и без того была бледна, побелела еще больше. Задворьев склонился к ней, взял за руку и тихо сказал:

– Не волнуйся, все идет как надо.

Но Маша не могла не волноваться. Все разрозненные кусочки мозаики, которые до этого беспорядочно крутились в ее мозгу, после этих Лешкиных слов, как ей показалось, улеглись почти в стройную картинку.

– Саша… – прошептала она. – Он узнал, что я с тобой встречалась, и решил меня наказать…

– Не совсем так. Он ту девчонку… ну Эльзу… помнишь ее?… Красногубая такая… Так вот он, оказывается, специально ее ко мне подослал…

– Он? Кто?

– Да Саша твой!

– Зачем? – спросила Маша и даже отмахнулась от Задворьева, будто он говорил нечто дикое и невозможное.

– Зачем? Да за тем, за самым… Я не скрывал от тебя, что она мне понравилась, и мы с ней… Ну ты понимаешь…

– Да, понимаю… – одними губами прошептала Маша.

– Так вот: не я был нужен Эльзе, и не тебя хотел наказать твой… Александр Григорьевич. Ладно, слушай… – Задворьев тяжело вздохнул. – Все равно когда-нибудь узнаешь. Может, чем раньше, тем и в самом деле лучше. Перестрадаешь сейчас и станешь наконец поправляться.

– Не томи, Леша…

Несмотря на то что сказал Задворьев, Маша все же очень надеялась услышать какую-нибудь драматическую историю о том, как Павловский, желая вернуть ее любовь, в состоянии полного отчаянья сделал неверный шаг. В глубине души она не верила в это, но желала, чтобы Лешка представил ей Сашу в романтическом свете. Иначе все выходило очень гнусно. Иначе получалось, что она, Маша, так дико обманулась, что даже думать об этом страшно…

В том, что принялся рассказывать Задворьев, места романтике не нашлось. Маша узнала, что Павловский был владельцем вовсе не компьютерной фирмы, а сети игорных залов города и даже шикарнейшего казино «Опал».

– Не может быть… – в ужасе прошептала она, а потом уже более окрепшим голосом принялась возражать: – Владельцы казино должны жить по-другому. У Саши самая обыкновенная квартира… небольшая, всего двухкомнатная… И самая обычная машина… Иномарка, конечно, но такие в городе у каждого второго… У тебя самого не хуже…

Леша посмотрел на нее с сочувствием:

– Ну, во-первых, ты можешь и не знать, какими особняками и лимузинами он владел на самом деле…

– А что во-вторых? – Голос Маши нервно зазвенел.

– А во-вторых, на него могли повесить все, что можно, его же подельники, когда он попал под следствие. Говорят, это казино уже давно шерстила милиция. Там выявили много всяких нарушений. В нынешние времена борьбы с игорным бизнесом и одного хватило бы, а в «Опале» и СЭС что-то ужасное нашла, и менты еще нарыли. Все наши газеты об этом пишут!

– Но Саша…

– А Саша твой… уж прости… еще промышлял черным риелторством.

– Нет… – Маша усиленно замотала головой. – Ты прав! На него просто сейчас хотят повесить всех собак!

– Как ни жаль мне тебя расстраивать, Машунь, но он отнимал квартиры у маргинальных элементов…

– Но ведь ты…

– А со мной пока еще не все ясно, но… Понимаешь, выяснилось, что именно меня хотела устранить Эльза. В чайник для заварки клофелин подсыпала, гадина. Вовсе не тебя, Маша! Ты просто не вовремя подвернулась. Им моя квартира понадобилась.

– Ничего не понимаю, Леша… – Маша продолжала растерянно качать головой. – Почему же так грубо? Отрава какая-то…

– А ты хотела бы, чтобы меня просто по голове тюкнули в каком-нибудь переулке?

Маша почувствовала, как к горлу подступили слезы. Все, что говорил Задворьев, было невероятно и никак не могло касаться ее, самой обыкновенной женщины, которая ничего не желала, кроме любви и обычного семейного счастья.

– Машуль? – испуганно обратился к ней Алексей и опять схватил за руку. – Может, достаточно правды-то на сегодня, а?

Маша очередной раз загнала поглубже слезы и осторожно вытащила свою руку из Лешкиной. Она должна до конца испить эту чашу.

– Нет, не достаточно. Я хочу знать все, – резко сказала она.

– Да, собственно, что тут еще добавишь… Ты спрашивала, почему вдруг отравление… Вот тут я, пожалуй, попробую твоего Павловского несколько оправдать. Он, возможно, и не посылал Эльзу меня травить. Просто дал какое-то задание, а она его поняла по-своему. Она, оказывается, бывшая проститутка-клофелинщица. Профессия у нее такая была, клофелин подливать или… подсыпать… я и не знаю, в каком виде он существует. Именно с Эльзой Александр Григорьевич и прокололся. Она не могла не понимать, что на нее запросто выйдут, поскольку даже мои соседи ее видели, а потому решила скрыться, прихватив содержимое сейфа одного из игорных залов Павловского. А сотрудники вызвали милицию, Сашеньку твоего не дождавшись. Увидели сейф нараспашку да и вызвали, дураки, ментов себе на голову. Ну вот… кажется, и все… – закончил Задворьев.

Маша молча смотрела в потолок на трещинки в виде паучка. На самом деле она должна была если и не обо всем, то о многом догадаться. Когда она ушла от Павловского, то вместе со своими книгами и журналами прихватила несколько листков, оказавшихся какими-то испорченными банковскими документами. Листы, видимо, заложили в принтер криво, а потому часть текста ушла за поля, другая была смазана. В получившихся отчетливо графах она видела фантастические денежные суммы. Вникать в это она не захотела, хотя в мозгу и билась мыслишка, что для небольшой Сашиной фирмы цифры слишком значительны. Машу тогда гораздо больше занимали собственные переживания о давшей трещину любви. Сейчас ей вспомнились обрывки телефонных переговоров Павловского, которые, бывало, удавалось услышать. Вспомнилось, что вообще-то Саша старался не говорить по телефону при ней. Выходил на балкон или на лестницу, будто и покурить заодно. Иногда даже останавливал машину и покидал ее на время ведения телефонных переговоров. Маша однажды даже спросила его:

– Саша, ты боишься, что я узнаю какую-нибудь твою страшную тайну?

Он, легко отмахнувшись от обвинения, ответил:

– Маш! Мне иногда приходится чуть ли не материться! Зачем тебе это слышать? Ты не представляешь, сколько у нас сейчас заказов, а мастера в основном мальчишки! То адрес перепутают, то вообще забудут к кому-нибудь зайти, а я оправдывайся перед клиентами!

Тогда она вполне удовлетворилась ответом. Даже посочувствовала ему. Начальникам всегда нелегко. Вся ответственность на них.

А сейчас, после рассказа Задворьева, Маше вспомнилось, как они с Сашей однажды проезжали мимо «Опала». Павловский остановил машину и сказал, что сбегает купить сигарет. Поскольку казино находилось в огромном здании, где были и аптека, и продуктовый магазин, Маше даже в голову не пришло, что любимый ее обманывает. А он все время врал ей! Всегда! С самого начала! Он приворожил ее своей лучезарной улыбкой! Summer son. Сын солнца – так она его называла про себя… Какого еще солнца! Он сын тьмы!

Маша закрыла лицо руками и тихо заплакала. Задворьев тут же скакнул к ней, бухнулся рядом с кроватью на колени и заговорил:

– Машенька, ты поплачь… только немного. Не стоит он того, чтобы по нему так убиваться…

– Я любила его… – прорыдала она.

– Вот и хорошо, что говоришь в прошедшем времени… Любила, а теперь перестала… Ты ведь перестала, а, Маша?

Она отняла руки от заплаканного лица и с горечью проговорила:

– Я ведь не случайно от него уехала… Я чувствовала во всем вранье и даже какое-то предательство. Не анализировала серьезно его деятельность только потому, что слишком была занята своими, как мне казалось, поруганными чувствами.

Задворьев рукой отер с ее лица слезы и сказал:

– От него уехала, а ко мне приехала… Тоже ведь не случайно…

Маша смотрела на него и не знала, что ответить. Почти задохнувшись вновь подступившими слезами, она все же переборола себя и смогла не заплакать.

– Я ничего не могу тебе объяснить, Леша. Приехала – и все тут… А сейчас… понимаешь… оказалось, что у меня… в общем, был выкидыш, и врачи говорили, что я вряд ли забеременею снова, а ты…

– А я считаю, – перебил ее Лешка, – что все еще может сложиться удачно. Организм у тебя оказался очень сильным! Так что думаю, что ты и детей еще кучу нарожаешь! Всем врачам назло!

– Я уже старушка, Леша. Мне тридцать…

– Ерунда! Тебе больше двадцати пяти никто и не даст!

Маша грустно улыбнулась! Вроде бы Лешку она знает давно и ошибиться в нем нельзя, но кто его знает… Она боится опять во что-нибудь вляпаться. Вот в какой такой командировке он был? Может, у него тоже какой-нибудь подпольный бизнес? Маша посмотрела ему в глаза и спросила:

– Леш, а в какой командировке ты был?

– Когда? – удивился он.

– Как это когда? Тогда, когда меня отравили!

Задворьев расхохотался:

– Нет, ты что, всерьез считаешь, что я весь этот кошмар сам и организовал?

– Нет, конечно, – смутилась Маша, – но все-таки скажи, где ты был!

– Да пожалуйста! Я ездил в Колмаково. Мы там сдавали очередной объект!

– Это какой же такой объект?

– Обыкновенный! Конвейерную линию на их пищевом комбинате по производству пельменей.

– Пельменей?

– Вот именно – пельмений! Не бриллиантов!

Маша представила Задворьева во главе преступной группировки по производству фальшивых бриллиантов и улыбнулась уже по-настоящему, широко и освобожденно.

– Ты улыбаешься… – обрадовался Лешка. – Вот и хорошо. Ты такая красивая, Маша, когда улыбаешься…

Она хотела возразить, что отравленные не могут быт красивыми, но он уже нежно сцеловывал с ее лица оставшиеся слезинки. Когда он добрался до ее губ, Маша пыталась сопротивляться, а потом вдруг захлестнула его шею своими слабыми, забинтованными и пропахшими специальными мазями руками и отдалась поцелую, как избавлению от прошлого. У нее теперь начнется новая жизнь. Самая обыкновенная, простая, а потому наверняка счастливая.

– Маш, ну выходи за меня замуж! Сколько можно просить? – проговорил после поцелуя Задворьев.

– Не торопи меня, Леша, – ласково прошептала она и провела рукой по его щеке.

Он тут же перехватил ее, поцеловал в ладонь и сказал:

– Не торопи… так ведь и вся жизнь пройдет неторопливо. Ты вспомни: когда я тебе первый раз сделал предложение?

– Я помню! После выпускного вечера! – Маша лукаво улыбнулась.

– Ну вот! А ты все: не торопи да не торопи… А вот батянька твой поторопился…

Вдруг Лешка замолчал и закрыл себе рот ладонью, но Маша тут же потребовала:

– Ну-ка вот с этого места поподробней, пожалуйста! Отец приходит ко мне таким странным! Я его прямо не узнаю. Говорит какими-то загадками, намеками. В общем, сплошной эзопов язык! Я уже сама собралась его как следует обо всем расспросить, а ты, оказывается, что-то знаешь и молчишь! Так нечестно, Лешка!

– Маш, но я же не могу выдавать чужую тайну. Я и так уж… Прямо стыдно, честное слово.

Маша присела на постели и, смотря Задворьеву в глаза, сказала:

– Леша! Тут никаких особых тайн быть не может. Я уже давно знаю, что у него есть какая-то женщина… Он что наконец решил на ней жениться?

Задворьев в смущении поскреб затылок.

– Я думаю, что он решил жениться совсем на другой женщине… – наконец проговорил он.

– На какой другой?! Тебе-то откуда знать, которая та, а которая другая?

– Маш! Я тебе все-все расскажу! Вот честное-пречестное! Но давай сначала еще разик поцелуемся, а?

– Торгуешься, Задворьев?

– Точно! – подхватил он. – За каждую новость – поцелуй! А мне есть чего тебе порассказать, Машка! Вот уж нацелуемся!!!

Маша улыбнулась, обняла его за шею и подставила губы для первого среди обещанного длинного ряда поцелуев.

Примечания

1

Summer son (англ.) – сын лета.

(обратно)

2

Отец Сергий – герой одноименной повести Л.Н. Толстого, отрубивший себе палец в момент сильного искушения.

(обратно)

3

Эркер – часть внутреннего объема здания, выходящая из плоскости фасада на всю высоту здания или на несколько этажей и имеющая полукруглую или многогранную форму.

(обратно)

4

Гэмблинг – хронически прогрессирующая неспособность сопротивляться участию в азартных играх.

(обратно)

Оглавление

. . . . .

Реклама на сайте