«Танец белых одуванчиков»

Туринская Татьяна Танец белых одуванчиков

Ирине и Владимиру Беловым посвящается

— Согласны ли вы, Тамара Семеновна, взять в мужья Андрианова Кирилла Александровича, делить с ним радости и печали, жить в здравии и болезни, в богатстве и бедности, хранить ему верность до последнего вздоха?

— Да! — с нескрываемой радостью ответила Тамара.

— Согласны ли вы, Кирилл Александрович, взять в жены Зельдову Тамару Семеновну, делить с нею радости и печали, жить в здравии и болезни, в богатстве и бедности, хранить ей верность до последнего вздоха? — с дежурной улыбкой на лице повторила заученный до смерти вопрос официальная представительница государства Российского, вся из себя подчеркнуто нарядная, с налакированной до блеска высокой прической.

— Да, — не раздумывая, ответил Кирилл. Под ложечкой что-то противненько засосало…

Глава 1

Они познакомились семь месяцев назад. Как приличные люди — встретились не где попало, на юбилее первого заместителя главы городской администрации по экономическому развитию города. Собралось приличное общество, все — сплошь представители деловых кругов или же городские начальники довольно высокого ранга. Даже губернатор области посетил сие мероприятие, а потому на вопрос: "Где вы познакомились?" ни Кириллу, ни Тамаре отвечать было не стыдно. Особенно этот вопрос радовал Тамару. Гордо вскинув очаровательную рыжую головку, она с неприкрытой гордостью за себя, любимую, отвечала: "На балу в мэрии!"

О, Тамара была в тот вечер исключительно хороша! В темно-зеленом платье с открытой спиной и высоким разрезом, при каждом шаге так кокетливо открывавшим очаровательную стройную ножку, с красновато-рыжими волосами, сверкавшими золотом в ярком электрическом свете она выглядела совершенно потрясающе! Правда, рядом с нею вышагивала еще одна красотка, не менее рыжеволосая, стройненькая, как осенняя золотистая березка — при взгляде на них просто глаза разбегались: ну до чего хороши, чертовки!

Если честно и откровенно, то вторая, та, что помоложе, была все-таки чуточку симпатичнее. И ощутимо стройнее своей спутницы. Но, несмотря на очевидную красоту, ее очаровательное личико ничем не привлекало: слишком правильные черты, взгляду зацепиться не на чем. Да, безусловно хороша, красива, как картинка, как обложка глянцевого журнала. А вот изюминки в ней не было. А потому та, что постарше, очевидно сестра, потому что, хоть девушки и не были слишком похожими друг на друга, однако родственность черт явно читалась на их непохожих лицах, явно выделялась в их тандеме.

Та, что постарше, обладательница восхитительно-гладкой, такой захватывающе-притягательной спины, хоть и не была так стройна, как младшая сестра, но с первого взгляда приковывала к себе мужское внимание. Не степенью оголенности, граничащей с чрезмерностью, не шикарными рыжими волосами, свободно ниспадающими и прикрывающими верхнюю часть спины от плотоядных мужских взглядов, но оставлявшими открытой куда более волнительную ее часть. Нет, притягивал к себе внимание некий изъян на ее лице.

Вообще-то вряд ли можно было с полным на то основанием назвать ее маленькую особенность изъяном. Просто губы ее были не совсем обычной формы, вот и вся изюминка. Просто уголки ее губ вели себя как-то странно, не особенно естественно, разлажено, как будто обиделись друг на друга за некую мифическую провинность и упорно досаждали друг дружке. Верхняя губя ее имела оригинальную форму, напоминающую чуть расползшуюся в стороны, чуть изломанную букву "М". В самом ее изгибе уже чувствовалось нечто хищное. Верхняя часть губы, слишком высоко вздернутая над нижней, оголяла ряд ровных, несколько мелковатых зубов. Уголки же ее очень резко устремлялись книзу, где столь же резко устремлялись вверх уголки нижней, полноватой и тоже чуточку изогнутой, сглажено повторяющей форму верхней сородички губы. В результате уголки губ все-таки смотрели больше вверх, нежели вниз, но тем не менее выглядела ее улыбка несколько неестественно, и при этом у губ появлялось какое-то странное выражение. Трудно было выразить словами, но создавалось впечатление некоторой хищности, небезопасности дамы, что так не соответствовало всему ее ангельскому облику. И благодаря маленькому дефекту ли, а может, напротив — украшению, абсолютно терялось несовершенство ее фигуры. А оно было. Пусть не такое и заметное, но оно было. При довольно скромной груди и тоненькой талии ее бедра казались чуть более крутыми, полными, чем следовало бы. Пусть чуть-чуть, пусть самую малость, но в результате эта малость существенно утяжеляла такую, в общем-то, стройную фигуру.

Похоже, Кирилл влюбился. Он никак не мог оторвать взгляда от губ новой знакомой, никак не мог решить для себя, нравится ли ему ее улыбка, или же она его отталкивает, пугает своею хищностью. И уже одно это создавало интригу, флер загадочности вокруг очаровательницы.

Тамара, довольно самоуверенная и привыкшая к мужскому вниманию, упивалась его влюбленным взглядом. Ах, ну и пусть не так уж и хорош — бывали у нее ухажеры и покрасивее, и повыше, зато этот взгляд… О, такой взгляд дорогого стоил! И Тамара благосклонно позволила обладателю не особенно яркой внешности быть ее кавалером в этот вечер.

Ну, а после… После были частые встречи, были прогулки при луне, но куда чаще их встречи проходили где-нибудь в уютном ресторанчике или в кругу друзей. Чуть позже стали встречаться уже вдвоем, одни, без свидетелей… И, как логическое завершение этих встреч — свадьба.

Нельзя сказать, что Кирилл так уж стремился поскорее окольцевать Тамару. Скорее даже наоборот. Его, в принципе, и так все устраивало: он всегда, в любую минуту имел возможность быть рядом с восхитительно-необычной Тамарой, для этого достаточно было лишь позвонить и договориться о встрече. Но однажды совершенно банально в их с Тамарой отношения влез ее любящий папочка, Семен Львович Зельдов.

Кирилл по обыкновению заехал за Тамарой вечером, как и было договорено заранее. Их нынешние планы ничем не отличались от обычных: легкий ужин в ресторанчике, потом, как обычно, интимное продолжение банкета уже у него дома. Похвастать шикарным загородным особняком Кирилл пока не мог, но им с Тамарой было вполне уютно и комфортно, и даже в некотором роде просторно в его двухкомнатной квартирке. Гостей туда приглашать они, естественно, не собирались, для гостей оба семейства имели более приличные дома.

Именно так они и планировали провести очередной вечер. А пока Тамара переодевалась в своей комнате (Кирилл подивился — что это с ней сегодня, ведь всегда была одета и причесана к его приходу, никогда не заставляла себя ждать!), гостя любезно пригласили на чашечку кофе.

Семен Львович, многоуважаемый генеральный директор знаменитой своими скандалами фирмочки с более чем скромным названием "Вторчермет-эко", высокий крупный мужчина с абсолютно седыми волосами, пышно обрамляющими блестящую лысину в стиле "опавшие листья", восседал за полированным овальным столом в гостиной. Изида Натановна, маленькая юркая женщина неопределенного возраста, подала мужчинам кофе на серебряном подносике и молча удалилась в свою комнату.

По-хозяйски придвинув к себе маленькую чашечку вместе с блюдцем, засунув в рот печенюшку целиком, Семен Львович радушно поинтересовался, едва выговаривая слова набитым ртом:

— Все гуляете, молодежь? Правильно, когда еще гулять, как не в молодости. А куда собрались, если не секрет?

Не почувствовав подвоха, Кирилл по-простецки поделился планами на вечер. Не всеми, естественно, только первой частью, официальной:

— Да сходим, поужинаем. В центре новый ресторан открылся, "Сольтерен" называется. Не слышали? Говорят, приличное место, и кухня довольно оригинальная. Сходим, проверим, посмотрим, что это за "Сольтерен" такой. Все лучше, чем слухами питаться.

— "Сольтерен", говоришь? Слышал, слышал, — покряхтел Семен Львович, тщательно изображая из себя старика, которым на самом деле пока еще не был. — А вот бывать не приходилось пока. Ну, сходите на разведку, потом впечатлениями поделитесь. А вообще какие планы?

— Вообще? — Кирилл неопределенно пожал плечом. Называется, каков вопрос, таков ответ. — Какие планы? Жить, работать, зарабатывать. Какие еще планы? Или вы имеете в виду бизнес? Вас интересует строительство?

Семен Львович крякнул со смешком, как будто негромко чихнул или подавился крошкой от печенья:

— В бизнесе, мил человек, меня прежде всего интересуют деньги и все, что с ними связано. Даже если это и строительство. Да только я не о бизнесе хотел с тобой поговорить. Бизнес — что бизнес? Бизнесом нужно заниматься на работе. А в кругу семьи не мешало бы от него абстрагироваться, а то как бы ненароком без семьи не остаться. Вот тебя, Кирилл Саныч, не беспокоит такое положение вещей? Тебе годков-то сколько?

Все еще не чувствуя подвоха, Кирилл честно ответил:

— Двадцать восемь.

— Вот, двадцать восемь, — удовлетворенно повторил Семен Львович. — Двадцать восемь! У меня в этом возрасте не только жена была, но и две девки на шее сидели. А потому мне было о ком заботиться, было к кому с работы спешить. А тебе? Так и будешь все новые рестораны проверять? И всех забот?! Хорошо устроился, парень! А жизнь, она серьезных любит, ответственных. Вот я, например, Изиду свою Натановну когда встретил, сразу понял — она. И рассупонивать долго не стал, через два месяца женился. Да и кто бы мне позволил рассупонивать?! Мне не то что ее папаша, уважаемый Натан Аркадьевич, земля ему пухом, башку бы снес. Мне б от родного отца досталось похлеще! Где это видано — порядочную девочку из приличной семьи выгуливать полгода без всяких обязательств! А сейчас что делается? Что творится, я тебя спрашиваю? А? Вот ты мне скажи — что же это такое творится?! О времена, о нравы! Тамарочка, невинное дитя, истинная красавица, редкая умница! Двадцать пять лет, и все одна и одна. Ну, может, и не совсем одна, так ведь замуж девочке давно пора. Изида моя Натановна в ее возрасте уже двоих детей нянчила, ходила по земле с гордо поднятой головой. А бедной Тамарочке только и остается, как прятать глаза от родственников. Ай-ай, бедная, бедная девочка!

Кирилл молча прихлебывал кофе. Вступать в беседу на столь скользкую тему не хотелось катастрофически. Да чашечка была столь мала, что опустела в два счета, а сидеть молча с незанятым ртом вроде как не совсем прилично, и ему таки пришлось вступить в диалог:

— Ну что вы, Семен Львович! Это же было раньше! Теперь времена изменились. Теперь принято семьи заводить не раньше, чем человек на ноги станет, карьеру построит. Лет этак за тридцать с гаком. Теперь женщины и сами не рвутся раньше времени замуж, у них теперь других интересов полно…

— Э, нет, — не согласился хозяин. — Ты, Кирилл Саныч, хрен с пальцем не путай! Это те не рвутся, что из бедных неустроенных семей, вот они, неприкаянные, несчастные, сами и пытаются себе хоть какую-то базу создать для последующей жизни. А благополучные девочки из приличных семей об этом думать не должны, у них другая задача, другая цель. Матушка-природа их женщинами, думаешь, зря создала? Им самой природой предназначено быть женами и матерями. Детей рожать — вот их главное предназначение. А детей рожать нужно в молодости, пока организм свеженький и крепенький, здоровый, одним словом. И тут тебе, Кирилл Саныч, переубедить меня никак не удастся. Даже и не пытайся. И с моей, отцовской позиции, Тамарочка моя уже начинает выходить из детородного возраста. А мы с матерью не можем позволить ей рисковать нашими будущими внуками, рожать, как ты говоришь, в тридцать с гаком. Здоровый внук может родиться только от молодой здоровой матери. Вот и получается, что ты, Кирилл Саныч, полгода мозги девочке пудришь, а замуж все не зовешь. Она-то, глупая, и так любить тебя готова, без заветного штампа в паспорте. А вот я, как отец, такого кощунства над родной дочерью не потерплю.

Кирилл покраснел. Если изначально этот разговор ему не особо нравился, то теперь он и вовсе вышел за рамки приятной беседы двух малознакомых людей. И, чего уж там, крайне мало приятного, когда почти посторонний человек давит на тебя авторитетом, принуждая принять решение, к которому ты еще явно не готов.

Семен Львович тем временем продолжал свою изобличительную речь:

— Как мужик я тебя прекрасно понимаю. А вот как отец — извини. А потому вот тебе мое напутственное слово — если Тамарочка тебя на самом деле интересует, пора уже принимать какое-то решение. Если же она для тебя так, финти-фиянти — это уже совсем другой коленкор. Для финти-фиянти ты себе, Кирилл Саныч, попроще кого-нибудь найди, из тех, что карьерой только и озабочены. Вот им твои финти в самую пору будут, у них самих одни фиянти на уме. А моя Тамарочка — девочка строгих правил, чай, не уличная, не заброшенная какая. Подходит — бери, в твои руки отдам с радостью. На нет же и суда нет, силой женить тебя никто не собирается. А вот голову морочить девочке не позволю — не для того мы ее с матерью ростили-лелеяли.

И, не успел Кирилл и головы поднять, не то что ответить на более чем откровенные речи Семена Львовича, тот крикнул:

— Тамарочка, ну что ты так долго копаешься? Гость вон уже заждался.

Словно по заранее оговоренному сигналу, двери Тамариной комнаты раскрылись, и она появилась на пороге, сияя каре-зелеными глазами и счастливой улыбкой:

— Все, я готова!

А Кирилл даже не смог ей улыбнуться — на душе кошки скребли.

Вот в этот-то вечер он и принял решение. Не столько под давлением будущего тестя, сколько самостоятельно, как ему казалось. За ужином в ресторане все больше отмалчивался, обдумывая ситуацию. Позже, уже дома, наедине, вроде как и не до размышлений уже было. И как-то так само собою получилось, что, откинувшись на подушку после горячечной любовной пляски, у Кирилла вырвалось:

— Ну что, Тамара, жениться будем, или как?

Та взвизгнула радостно, прижалась к его груди:

— Правда? Ты правда этого хочешь?!

Кирилл улыбнулся:

— Правда.

А действительно, почему бы и нет? Тамара и в самом деле божественно хороша, особенно вот эта ее завораживающая странная улыбка, больше похожая на оскал хищника. В постели тоже не разочаровывает. Ну а если еще и учесть, что не за папины деньги его привечает, как те многие, что были до нее, ведь и сама из небедной семейки, ведь ее папенька, достопочтенный Семен Львович, даже, пожалуй, еще и покруче его отца будет. И уж это обстоятельство вряд ли можно считать преградой на пути к загсу. Ведь папа не уставал ему напоминать о том, чтобы он не попался в сети ловкой охотницы за состоянием.

Глава 2

Кирилл родился в семье Александра Никаноровича и Ирины Станиславовны Андриановых в то время, когда они были обыкновенными советскими людьми, с обыкновенной советской зарплатой, соответствующей штатному расписанию каждого из них.

Ирина Станиславовна только-только окончила Политехнический институт, вернее, заканчивала его уже с Кириллом на руках, невероятным усилием воли заставив себя защищать диплом вместе со своей группой, несмотря на все прелести грудного вскармливания малыша. Не досидев дома до окончания положенного законом отпуска по уходу за ребенком, вышла на работу, отдав маленького Кирюшу в ясли. Не от жестокосердия — сугубо ради построения карьеры. Вышла сначала на неполный рабочий день, через полгода, когда сынок уже освоился в яслях, перешла на нормальный режим работы. Конечно, она не могла бы со стопроцентной уверенностью сказать, что вышла на работу только ради карьеры. Это, хоть и была правда, но неполная. Потому что зарплата ее была ох какой нелишней для молодой семьи!

Александр Никанорович был в те далекие времена простым работягой. Трудился на заводе крановщиком, ловил любую возможность заработать лишнюю копейку, потому что приходилось им с женой и ребенком снимать квартиру, а кто сказал, что это дешевое удовольствие? Днем работал, а по вечерам дома обкладывался учебниками — заочно учился в институте. Казалось бы, зачем крановщику, простому мужику, приехавшему несколько лет назад в город из деревни за легкой жизнью, высшее образование? И ладно бы техническое, как у супруги — это бы еще понятно. Так ведь не техническое, а торговое! Ну кто, скажите, в середине семидесятых мог предвидеть перестройку и все прелести жизни, связанные с нею?!

А вот у Александра Никаноровича такое предвидение было. Может, не предвидение — называйте, как хотите, а просто чувствовал мужик, что власть советская потихоньку загибается, что не может так продолжаться очень долго. А стало быть, назревают в жизни большие перемены. А в эпоху перемен кому хорошо живется? Только тому, кто вовремя сообразил, кто подсуетился, оказался в нужном месте в нужное время. Вот и надо заранее к этому теплому местечку подобраться, потому как искомое место определить гораздо легче, чем время "Ч".

Вот и корпел мужик над учебниками да над конспектами. Приятели по работе, такие же простые работяги, посмеивались над его чудачеством: эх, мол, Санька-то Андрианов совсем сбрендил, на торговлю намылился, да не с нашими рожами туда соваться! Не уставали в пивнушку его зазывать после работы, а то и на рабочем месте бутылочкой соблазняли.

Впрочем, нельзя сказать, что Саня был такой уж упорный да сознательный, что даже пивка себе никогда не позволял. Позволял, еще как позволял! Иной раз так расслаблялся, что о-го-го! Но — редко, крайне редко. Так редко, что даже любимая супруга не смела его упрекнуть, молча снимала с пьяного мужа ботинки и укладывала в постельку.

Невостребованный до поры до времени диплом о высшем торговом образовании лег в коробочку с документами. И пусть себе лежит, есть не просит. И вот тут-то, без предварительного предупреждения, без анонсирования, пришла Пятилетка Великих Похорон. Сначала один Генсек, обладатель пышных бровей и невнятной речи покинул такой уютный бренный мир, потом его сменщик, строгий дяденька с замашками Пиночета отправился вслед за ним. Последним из великой троицы был сухонький старичок, большой любитель передавать горячие пламенные приветы братским народам.

Советский народ насторожился: ай-ай, чего-то будет! Одни на кухнях обсуждали, чем все это закончится, другие давно знали, что ничем иным, кроме закономерного логического завершения, идиотизм под красивым названием "Социализм с человеческим лицом" закончиться не может. И, приняв стойку "На старт!", молча готовились к переменам.

Вот тогда Сане Андрианову и пригодился институт. Не диплом, нет — диплом ему вообще впоследствии не пригодился. А вот знания… Учился ведь не ради заветных корочек, сугубо для себя. А потому хорошо усвоил основные правила игры, основную формулу бытия: деньги — товар — деньги.

Да, любое дело начинается с того, что нужно вложить в него деньги. И к этому Саня тоже предусмотрительно подготовился. Правда, дражайшая половина, Ирина свет Станиславовна, в то время просто Ирочка, не очень-то обрадовалась перспективе вложить все с таким трудом сэкономленные средства в странное дело под названием "Кооперативное движение". Да муж в семье был отнюдь не условной единицей, и со слезами на глазах Ирине пришлось расстаться со сберкнижкой.

Первым делом Саша организовал на родном предприятии свой первый кооператив. Взяв в аренду у завода небольшой участок цеха да десяток станков, заказал в соседнем инструментальном цехе несколько специальных штампов, и начал изготавливать фурнитуру для пошивочных мастерских. В то время как раз в моду вошли всевозможные кнопки, клепки, металлические пуговицы "под джинсу", различные скобки и затейливые застежки для лямок да поясов. Мелочи, копеечное вроде дело, но фурнитура разлеталась, что называется, как песня, и первая прибыль не заставила себя долго ждать.

После того, первого кооператива, много еще было всякого, разного. Чем только Андрианов ни занимался! И челночный бизнес организовал, держал несколько контейнеров на рынке, и палатки со всяческими "Марсами"-"Сникерсами", с алкогольными да табачными изделиями, да все это было для него сущей ерундой, хлопотным, но не особо прибыльным делом. А хотелось чего-то пусть и хлопотного, но более существенного, хотелось крупного дела, хотелось настоящего бизнеса. А все крупные жирные куски распределили между собой те, что мордами вышли, кто никогда не стоял у станка, не марал белых своих ручек машинным маслом да технической грязью. Не подпускали бывшего крановщика к той заветной кормушке, где водились самые жирные щи, да со сметанкой.

И хорошо, что не подпустили. Потому что те, что стояли у той кормушки, вскорости перестреляли друг друга, а сама кормушка в конечном итоге досталась людям с явными криминальными наклонностями. На Андрианова же никто не охотился — для "охотников" он был в то время мелкой сошкой.

Однако потихоньку да помаленьку, а таки удалось Александру Никаноровичу подобраться к более крупному бизнесу. Сначала, договариваясь о доставке уже закупленного товара, познакомился с нужными людьми, потом и вовсе втерся в доверие, вошел в долю. Базарно-лоточный бизнес удачно перепродал, вложив деньги в перевозки. Стал зарабатывать посредническими услугами между государственной железной дорогой и частным потребителем, то есть желающим осуществить перевозку груза по железной дороге. Там деньги были уже куда более существенные, тем более что клиентами Андрианова, в основном, становились иностранцы, не имеющие прямого доступа к железнодорожному начальству.

Постепенно отвоевал себе этот кусок рынка. Потом добавил к нему морские перевозки. А уже после, заключая сделки на перевозку тех или иных товаров, каким-то образом подключился к строительному бизнесу. Вернее, непосредственно строительством Андрианов не был занят, а вот стройматериалами занялся вплотную. Но и перевозки бросать не собирался — кто ж откажется от хорошего куска мяса? И, уже поднявшись в полный рост на перевозках да на стройматериалах, облюбовал одну идейку: построить деревообрабатывающий заводик. Свой, собственный. Не купленный, а любовно выстроенный, можно сказать, собственными руками от и до, от фундамента до самой крыши. Оборудовать его по последнему слову науки и техники, а тогда уже гнать качественную доску хоть внутреннему потребителю, хоть на экспорт. Потому как российский лес на мировом рынке ценится довольно высоко. Да и дома, внутри страны, этот товар всегда востребован, а особенно теперь, когда вокруг одна сплошная стройка, потому что народ, пусть пока и не весь, научился жить по новому порядку, когда частная собственность стала уважаться, охраняться законом по-настоящему, не как раньше, когда такое понятие, вроде, и существовало, но считалось чуть ли не постыдным, мещанским, потому что "все вокруг народное, и все вокруг мое". А "только мое" считалось признаком жлобства и жадности.

Вот так, потихоньку, маленькими шажочками, а стал-таки Александр Никанорович к предпенсионному возрасту миллионером. Не особо крутым, не мульти, а просто миллионером. Состояние его к описываемому моменту составляло где-то шесть-семь миллионов, и все сплошь в "убитых енотах". А точнее и сам Андрианов сказать не мог. Потому что денег у него… не было. Вот так бывает — вроде и миллионер, но без денег. И никогда-то у него их не было, ни когда только вступил на эту дорожку, ни когда шагал по ней уверенной поступью. Ни теперь, когда все чаще стал задумываться пусть не о заслуженном отдыхе, но хотя бы о небольшом отпуске где-нибудь на Канарах, на Мальдивах. Да что там Канары с Мальдивами! Он бы с несказанным удовольствием повалялся под солнышком хотя бы на Черноморском побережье! Да пусть не на море, пусть на малую свою родину, в деревеньку с романтичным названием Беленькая съездить, сенца накосить, огород вскопать, на утренней зорьке с удочкой посидеть, насладиться тишиной, нарушаемой лишь лягушачьим кваканьем да стрекотом кузнечиков, и свежим воздухом. Да где там! Работа, работа, работа! Жизнь прожил, а что видел? Телефон, факс, ксерокс, да бесконечные полированные столы с маленькими флажками стран участников переговоров.

Денег, и тех не видел. Не мог подержать в руках, полюбоваться, даже посчитать толком — и то не мог. Потому что были они у него чисто номинально. Вроде все до единого предприятия исправно приносили прибыль, не было среди них ни единого убыточного. Но вся прибыль, буквально до копеечки, уходила на развитие бизнеса. Сначала прибыль от первого кооператива вкладывал в челночный бизнес. Потом прибыль от челночного — в алкогольно-табачный. Потом — в перевозки, потом в стройматериалы. Если раньше хоть как-то еще мог позволить супруге потрынькать, посорить деньгами, то теперь, затеяв стройку деревообрабатывающего заводика, снова пришлось потуже подвязать пояса, как в былые времена. Потому что заводик этот, любимое детище Андрианова, уже который год пожирал все, что было возможно. Потому что прибыли это предприятие пока еще не принесло ни копейки, пока только тянуло на себя все свободные средства. Но уже скоро, уже очень скоро должен был заводик выйти на полную мощность! И вот тогда…

А что тогда? Это дражайшей Ирине Станиславовне, главной помощнице и соратнице по бизнесу и по жизни в целом, Александр Никанорович мог обещать угомониться и почивать на лаврах, проедая прибыль от раскрученных проектов. Сам прекрасно знал — такая спокойная жизнь, хоть и беспредельно сытая, не для него. От такого покоя он вмиг окочурится. Нет, чтобы жить, нужно работать, непременно нужно заниматься тем, что любишь и умеешь делать. А что еще он по большому счету умеет, как ни работать? Тогда почему бы к деревообрабатывающему заводику не присоединить кирпичный? Или, скажем, цементный? Вполне логичное и последовательное продолжение. А уж Ирину Станиславовну он как-нибудь убедит.

Вот так и оказалось, что хоть и вырос Кирилл в семье весьма небедной, но разбалованным сверх всякой меры не стал. Знал цену деньгам, не позволял себе шиковать более положенного. Получилось, что начало его жизни ничем не отличалось от жизней миллионов его сверстников. И лишь к переходному возрасту положение семьи стало меняться в лучшую сторону. Но настолько плавно, незаметно, что ни Кирилл, ни его родители даже, кажется, не отдавали себе отчета, что уже оторвались от подавляющего большинства простых россиян. А потому никто и никогда из семейства Андриановых не ощущал себя ни высшей расой, ни кастой избранных, ни кем-то там особенным.

Просто, когда появилось чуть-чуть больше денег, в девятый класс Кирилл пошел не в свою родную школу, а в недавно открывшийся в городе лицей. Многого там насмотрелся. Придурков вокруг хватало. Была в лицее одна супер-крутая группировка, в которую мечтал войти, пожалуй, каждый нормальный ученик. Потому что только на членов той команды девчонки смотрели с восхищением. При этом мало кто не понимал, что в той компании нормальным людям, в принципе, делать нечего. Кто знает, может, и стал бы Кирилл одним из них, потому что, чего скрывать, сам-то он туда рвался, как и все остальные ребята, да в компанию придурков его не приняли. Потому что каждый из той компании приезжал в лицей на Мерседесе с личным водителем, а Кириллу приходилось пользоваться обыкновенной школьной развозкой. Правда, автобус был тоже довольно навороченный, не побитый годами и родными российскими дорогами Икарус, но все-таки это был всего лишь автобус, это было общее достояние. А ничем своим, личным, Кирилл похвастать не мог.

Одевался вполне неплохо — ребята из его бывшего класса обзавидовались бы. Но и не настолько шикарно, как те, которые входили в компанию придурков. Вернее, сами-то пацаны считали себя элитой, но на самом деле иначе, как малолетними придурками их могли воспринимать разве что собственные родители.

Так и получилось, что у Кирилла буквально ни разу в жизни не возникло ситуации, когда бы он смог почувствовать себя лучше других, сверхчеловеком, этаким хозяином жизни. Ни в чем не нуждался, имел все необходимое, даже немножечко сверх того. Но настолько немножечко, что основанием для особой гордости, даже гордыни, этот излишек не мог быть при всем желании. Получил нормальное высшее техническое образование, нормальный диплом нормального синего цвета. Никаких Оксфордов, никаких Сорбонн не заканчивал — так что опять же повода для особой гордости не было.

Во время учебы в институте в свободное время поработал немножко с отцом, набрался какого-никакого опыта ведения бизнеса, поварился в соусе торговли стройматериалами, а после защиты диплома начал собственное дело. Не полез в ту область, где ничего не соображал, не пытался убежать от того, чем занимался все эти годы, что само пришло в его жизнь. Так что от стройматериалов ему теперь уже, видимо, никуда не деться. Да только нынче он ими не торговал, он сам их теперь закупал у отца. А уже потом под разумным руководством Кирилла эти стройматериалы превращались в коттеджи повышенной комфортности. То есть занялся Кирилл строительством. И неважно, что непосредственно в строительстве разбирался не особенно хорошо. В строительстве пусть разбираются прорабы. Его же, Кирилла, задачей было организовать, наладить строительство. Найти заказчика, заключить договор, максимально выгодно закупить необходимые материалы, отследить, чтобы минимальными затратами были соблюдены все нормы строительства. А вот ходить в спецовке по стройплощадке в защитной каске и кричать крановщику "Вира" да "Майна" у него необходимости не было. Этим пусть занимаются профессиональные строители.

Дело пошло. Теперь уже не только супер-пупер крутые бизнесмены могли себе позволить жить в ближайшем пригороде в шикарных особняках. Нынче даже скромный бизнесмен, тот, что из прослойки между низами и верхами, любовно собственными руками копеечка к копеечке сложивший за годы независимости некоторое благосостояние, начинал задумываться об индивидуальном коттедже. И поэтому фирма Кирилла вполне процветала. Не настолько, чтобы нос владельца сам собою задрался к небу, а просто приносила доходы, достаточные для достойной жизни, но не более того. То есть Кирилл самостоятельно, без отцовской помощи, сумел купить себе двухкомнатную, но довольно просторную квартиру в центре города — не личный особняк, не двухуровневые апартаменты в элитной высотке. Ездил на новеньком джипе Тойота, а не на БМВ или Мерседесе. Да, конечно, ему очень хотелось шикануть перед знакомыми чем-нибудь эдаким, поразить всех материальным своим благополучием. Да пока еще его не было, того благосостояния, что позволяет особо шиковать. Да и не слишком-то Кирилл к этому стремился. Не к повышению собственного благосостояния, конечно, а к шику. С детства не был к нему приучен. Сыт, довольно неплохо одет, живет в приличной квартире, ездит на не горбатом Запорожце — что еще нужно человеку?

Глава 3

Не такова была семейка Зельдовых. У этих все происходило не так, совсем не так.

Рассказ о семье Зельдовых, пожалуй, следует начать с того, что в отличие от Андрианова-старшего, Семен Львович Зельдов, глава семейства, был человеком городским до мозга костей, из семьи скромных интеллигентов. Деревню "нюхал" разве что в студенчестве, ежегодно всеми силами борясь с очередным небывалым урожаем картофеля. Образование имел высшее — окончил факультет геофизики единственного в родном городе университета.

Работать попал по распределению в научно-исследовательский институт Геологии Земли, однако определили его почему-то в отдел, занимающийся проблемами экологии, что совсем не соответствовало его специализации по диплому. В то далекое время мало кто вообще знал это слово, а уж что оно под собой подразумевало — и вовсе для многих оставалось загадкой.

Кому неизвестно, как тяжело в материальном плане жилось рядовому сотруднику НИИ? Сначала младший научный сотрудник, потом, после защиты кандидатской диссертации — старший научный сотрудник. Разница в зарплате мизерная, сама же зарплата просто крошечная. Обидевшись на жизнь, Семен Львович отказался браться за докторскую диссертацию, на всю жизнь так и оставшись кандидатом неизвестно каких наук — этакой помеси физики с экологией. Правда, к сорока пяти годам высидел-таки себе должность начальника отдела, а на большее даже и не рассчитывал.

Так что семью кормил Семен Львович не особо жирно. Женился довольно рано по любви на маленькой худенькой рыжеволосой красавице со странным именем Изида. Оно-то, может, и странное, да вне всякого сомнения красивое, по крайней мере, уж никак не избитое, и Семену Львовичу нравилось представлять супругу знакомым и сослуживцам: "Знакомьтесь, это моя Изида!" Зельдову было всего-то двадцать шесть, когда Изида подарила ему вторую дочь, Сонечку. Старшей, Тамарочке, к тому времени чуть перевалило за два годика.

Семью свою Семен Львович любил безмерно. А потому столь же безмерно страдал от того, что при всем своем желании не может нарядить своих девочек, как куколок, что Изиду свою, неземную красавицу, не может осыпать, как грезилось в первые брачные месяцы, бриллиантами да сапфирами, не может укутать шелковистыми мехами. Вместо этого приходилось Изиде довольствоваться скромным обручальным колечком и пальтишком на ватине, а девочкам носить простые ситцевые платьишки производства фабрики "Заря".

В середине восьмидесятых родной брат Зельдова, Илья Львович, столь же неустроенный в этой жизни интеллигент, воспользовавшись оказией, уехал в такую привлекательную, манящую сказочными для советского человека перспективами Америку за сладкой жизнью. Отдал все, что удалось отложить на сберкнижку, за фиктивный брак — для достижения мечты ничего не было жалко, и уехал. Как думал, за сладкой жизнью.

Реальность оказалась жестокой. Америка хороша издалека, из голодной советской действительности. На самом же деле страна довольно бездушная и даже в некотором отношении жестокая. Никому-то там ровным счетом не был нужен скромный человечек Илья Львович Зельдов, никто-то ему не обрадовался, не распахнул гостеприимно объятья. Фиктивная супруга подалась к своим родственникам, а новоявленный иммигрант Зельдов оказался практически на улице.

Жить на вэлфер, то есть социальное пособие, оказалось унизительно. Хотя можно было особо и не голодать — на "поесть-попить" хватало. Но разве за этим ехал Илья Львович?! За четыре месяца более-менее сносно для минимального общения выучил английский, стал искать работу. Как вымпелом, размахивал своим дипломом о высшем гуманитарном образовании, да никого его филькина грамота не заинтересовала — не нужен был Соединенным Штатам специалист в области правоведения народного хозяйства. Почему-то никого не интересовали тонкости советского законодательства.

Разобраться же в хитросплетениях американского законотворчества, да еще и самостоятельно, было полной утопией. Надо было начинать все сначала, с полного нуля: поступать в американский университет и несколько лет серьезно корпеть над учебниками. Да и не с его знаниями английского. В общем, как ни прискорбно, а пришлось Илье Львовичу, как и многим, начинать американскую свою карьеру с выгула чужих собак.

Потом много чего было. И официантом в ресторане работал, и рыбой торговал на рынке, и пиццу развозил клиентам. Вот только хорошей работы никак не находилось. Однако времени понапрасну Зельдов не терял. Часами просиживал в библиотеке, пытаясь самостоятельно разобраться хотя бы в основных различиях советского и американского законодательства. Получалось не слишком хорошо, было очень сложно разбираться в специальной терминологии с его-то минимальным уровнем английского. Тем более что и раньше, в Союзе, звезд с неба, как говорится, не хватал, работая юрисконсультом на маленьком заводе, специализируясь сугубо на производственных конфликтах. Конфликтов в советское время на производстве много не случалось — поди-ка, поспорь с государством в лице директора завода! В основном приходилось рассматривать дела о необоснованном, по мнению жалобщика, лишении премии. И случаи-то практически все походили друг на друга, как два листика с одного дерева. Вот и не наработал Илья Львович особой практики. А так хотелось стать уважаемым человеком!..

Однако кое-что полезное Зельдов таки почерпнул в толстых малопонятных учебниках. Пусть не много, но некоторые сведения в голове засели. А тут и Союз, некогда великий и могучий, развалился на куски. От социалистического строя ничего не осталось, а народное хозяйство расползалось по карманам тех, кто порасторопнее. Эх, как хотелось Илье Львовичу поучаствовать в этом празднике жизни! Да кормушка та была далековато, из-за океана и не дотянуться. Да и без Ильи Львовича желающих приобщиться хватало.

Стал Зельдов-американец позванивать старшему брату в Россию: как, мол, живешь, Сеня? может, подсобишь чем? А Семен Львович наоборот ожидал помощи из Америки: как же, там ведь все такие богатые, такие умные, ты уж, Илюша, не прибеднялся бы, помог бы материально, племянницам на хлебушек подбросил. Так и продолжали братья бедствовать по разные стороны океана.

Ровно до тех пор, пока в НИИ Геологии Земли не возник маленький конфликт вокруг свалки металлолома. Институту выделили участок земли под возведение подсобного хозяйства, попросту свинарника для прокорма голодных сотрудников. А весь участок оказался завален металлическими отходами того самого заводика, на котором раньше в поте лица трудился Зельдов-младший. Завод заниматься утилизацией не желал, потому что только-только начал было подниматься из небытия, в которое рухнула практически вся промышленность после развала страны. Руководство завода поменялось, и новое начальство категорически отказывалось принимать на себя ответственность за грехи старого. А в центре всего скандала, как начальник отдела экологии, оказался Семен Львович Зельдов.

Вот тогда-то в его голове и мелькнула гениальная мысль: а о чем, собственно, спор? Заводу лень вывезти отходы, жалко выбрасывать деньги на мусор. А зачем выбрасывать? Пусть лом, но ведь металлический. Быть может, и сгодится кому такое добро? Вон ведь как усердно раньше пионеры металлолом собирали, значит, кому-то это было нужно? А раз было нужно тогда, то почему оно сейчас гниет, вернее, ржавеет под открытым небом? А ведь кому-то нужно, как воздух! Надо только найти заинтересованное лицо, и проблема решится сама собою. Глядишь, и денежки на перевозку отобьются. Однако где его найти, это заинтересованное лицо?

При очередном сеансе связи с братцем поделился мыслями. Тот подкинул идейку: за кордон, только за кордон! Потому что на всей территории России этот лом будет считаться мусором. Потому что только человек, выросший в стране с нормальной экономикой, понимает, что даже мусор может быть товаром.

Не сказать, что выйти на нужного человека оказалось легко, но таки нашлось заинтересованное лицо — спасибо брату Илюше, сам бы Семен Львович вряд ли справился с этой проблемой. И "мусор" с территории будущей свинофермы уехал в Польшу, уже несколько лет живущую по законам свободной экономики. Дальнейшая же его судьба мало волновала Зельдова. Свой кусок прибыли он получил, чему был несказанно счастлив. Потому что Изида Натановна, горячо любимая супруга, была немыслимо хороша в новой норковой шубке.

С тех пор Семен Львович не ждал милостей от природы. В смысле, не сидел сложа руки в ожидании, когда же в поле его зрения попадет очередная свалка, требующая перемещения. Искал сам, что еще можно расчистить, тем самым принеся пользу родине, ну и себя не обидеть, естественно. А разнообразных свалок в его списке было немерено, они у него все были на перечет, ведь именно их учетом и занимался столько лет. А он-то, глупый, и не подозревал, и не догадывался, что в буквальном смысле слова сидит на деньгах!

Всего за каких-то несколько месяцев благосостояние семьи Зельдовых резко улучшилось. Сеансы связи с заокеанским братом происходили теперь практически ежедневно. И уже очень скоро фирма "Вторчермет-эко", возглавляемая Семеном Львовичем, лишь на бумаге занималась вывозом за границу всевозможных отходов. А на самом деле под видом отходов страну покидал первосортный металл. Первая же подобная сделка принесла братьям огромную прибыль. Глазки заблестели, захотелось еще. Ведь так приятно делать деньги из ничего! Вернее, не совсем из ничего, из мусора. Еще вернее — из того, что вчера еще самому Зельдову казалось мусором, что уж говорить о менее посвященном народе?!

Деятельность фирмы "Вторчермет-эко" неоднократно сопровождалась скандалами. То и дело выплывали на поверхность сомнительные сделки, кто-то с кем-то делился подозрениями, что вместо заявленного металлолома из страны уходит отличнейшего качества прокат и пруток. Но все это так и оставалось слухами, не находило подтверждения. Потому что Илья Львович, целыми днями просиживавший в далекой Америке за компьютером в изучении нового российского законодательства, давал брату более чем ценные советы. А потому подкопаться ни под одну бумажку ни одному таможеннику, ни одному налоговому инспектору пока не удалось.

И за каких-то неполных три года семья Зельдовых из еле сводящей концы с концами превратилась в успешную и даже очень обеспеченную. Еще вчера не имея возможности накормить детей досыта мясом и рыбой, теперь Семен Львович закармливал их деликатесами. В совсем еще недавнем прошлом с трудом выискивая возможность купить проездные на всю семью, теперь любящий муж и отец ездил на Ауди последней модели, а Тамара с Сонечкой осваивали науку вождения на простеньких Жигулях, дабы вскорости пересесть на более престижные авто. Одним словом, если раньше Семен Львович баловал супругу и дочерей одной голой своею любовью, потому как приложить к ней, кроме жидкой похлебки, ему было абсолютно нечего, то теперь баловал не только по возможности, а даже и сверх того, словно бы искупая вину за прошлые свои более чем скромные возможности.

Из тесной двухкомнатной хрущевки Зельдовы перебрались в загородный особняк дивной архитектуры с башенками по периметру дома. И были в том особняке специальные покои, словно бы небольшие отдельные квартирки, предназначенные для каждой дочери. В принципе, Зельдов имел возможность подарить каждой из подросших дочерей отдельную квартиру, но не делал этого намерено, из соображений морали. Мол, из отцовского дома отпущу только к законному мужу, и никак иначе. Хоть и канули в лету прошлые строгости, хоть и не считалось нынче зазорным замуж выходить опытной во всех отношениях барышней, а хотя бы внешнюю благопристойность соблюдать необходимо, дабы не стыдно было приличным людям в глаза посмотреть.

И за обновками Изида Натановна с девочками нынче ездили не на базар, забитый турецко-китайской продукцией, а в дорогие магазины, а то и вовсе заграницу. Если раньше обходились дешевой косметикой, то теперь при виде рижской да польской помады брезгливо кривились. И самостоятельно укладывать и красить волосы, как в недавнем прошлом, теперь уже считали дурным тоном. Нынче к их услугам имелись дорогие салоны, престижные магазины, личные массажисты с косметологами. Девочки старательно забывали свое прошлое, отрекались от него, словно боясь, как бы не вернулись обратно все их ситцевые платья и польская краска для волос.

Сестры были дружны и близки не только по крови, но и по духу. Конечно, двухлетняя разница в возрасте в школьные годы казалась существенной, а потому каждая из них пусть не по многу, но все же имела друзей и подруг со стороны, то есть из класса или из соседнего подъезда. Особенно такие сторонние подруги оказались востребованы в пору взросления, когда в крови незнамо откуда вдруг резко возрастает количество гормонов и девичья душа начинает метаться от каких-то смутных еще не чувств, а мимолетных ощущений, ожиданий, грез. И вот в этом возрасте два года разницы — уже более чем существенная стена, это уже пропасть между сестрами, родными людьми. Нет, тут душевными беседами с сестрой не обойдешься, тут сверстницу подавай, близкую подругу, которой можно доверить сердечные свои тайны, которая поймет их, как собственные, потому что и сама мечется точно также от чего-то пока еще неизведанного, но уже такого желанного.

Такой подругой для Тамары стала Света Кукуровская, одноклассница, к тому же проживающая в соседнем доме. Света жила с мамой в однокомнатной квартире, папы своего не знала, не ведала, и лишь по собственному отчеству могла догадываться, что звали его Альбертом. Мама же ее, Наталья Леонидовна, на эту тему говорить не желала категорически, даже злилась, если Света в очередной раз пыталась у нее что-то выяснить об отце. А маму свою девочка очень любила, и потому старалась избегать этого вопроса, чтобы лишний раз не огорчать мамочку.

Наталья Леонидовна, дабы накормить да более-менее прилично одеть ребенка, работала на двух работах, и поэтому до позднего вечера Света распоряжалась квартирой по собственному разумению. Вот потому-то подружки практически все время отсиживались у Кукуровских, так как у Зельдовых дома было слишком много посторонних ушей.

Светка была добродушной хохотушкой, с лёту подхватывающей любую шутку, любую проделку. С одной стороны, была она совершенно легкомысленной, беззаботной девчонкой, с другой — верным и надежным товарищем и другом, который не только не предаст, но и всегда в трудную минуту поддержит не только дежурными словами, но и делом. А потому Тамарочка с ней сдружилась не на шутку, искренне считая подругу самым близким человеком на свете. Так бывает в юности, когда ни папа с мамой, ни сестра, ни кто-нибудь еще из родственников не кажутся достаточно понятливыми и разумными, чтобы разобраться в таких сложных хитросплетениях юношеских проблем.

И лишь когда Семен Львович неожиданно, пожалуй, даже для самого себя начал зарабатывать более чем прилично, между подругами пробежала маленькая трещинка. Нет, Светка не стала хуже, чем была раньше, не начала завидовать Тамаре черной завистью, тем самым отталкивая от себя подругу. Она-то как раз осталась такой же добродушной и приветливой, как и раньше. А вот Тамара почему-то стала чувствовать себя рядом с нею довольно неуютно. Потому что сама-то она красовалась в шикарном кожаном пальто и сногсшибательных сапогах на высоченной шпильке, а рядом с нею вышагивала простушка в китайском пуховике, линялых джинсах и дешевых ботинках на толстой подошве.

Зато младшая сестра как раз к этому времени повзрослела, сама стала девушкой, и несчастных два года разницы сгладились, стали почти незаметны. Пусть иногда Сонечка понимала ее не с полуслова, не с полувзгляда, как Светка Кукуровская, пусть даже иногда вообще не понимала, зато рядом с Соней Тамаре не стыдно было появиться в людном месте. Только одно ее несколько настораживало: с Соней было сложно соперничать, Сонечка превратилась в писаную красавицу, и, хоть и была Тамара абсолютно уверена в собственной неотразимости, а иногда все же ловила себя на мысли, что невольно ревнует и злится, когда в ее присутствии некий молодой человек глаз не сводит с младшей сестры. Да, порой это существенно портило ее жизнь. Ведь Тамара привыкла быть лидером, привыкла быть красавицей. Потому что легко было быть красавицей на Светкином фоне. Потому что назвать Кукуровскую красавицей мог только абсолютно безвкусный человек. Про себя Тамара называла ее "бледной спирохетой" — вот и всё описание.

После школы пути подруг разошлись кардинально. Тамара поступила в педагогический институт на отделение иностранных языков. На этом особенно настаивал Семен Львович, абсолютно уверенный в том, что когда-нибудь брат непременно заберет их к себе в Америку. Света же поступила в политехнический, на факультет холодной обработки металлов. Нельзя сказать, что ей сильно нравилась избранная профессия, просто на этом факультете был самый маленький конкурс, практически недобор. А с ее весьма скромным аттестатом никакой другой конкурс она бы не потянула при всем своем желании: даже если бы блестяще сдала экзамены, то конкурс документов проиграла бы с треском.

Первое время после школы девушки еще довольно плотно общались, по-прежнему без малейшей фальши именуя друг друга лучшими подругами. А вот к середине второго курса в их отношениях и наметилась та самая трещинка. Потому что блистать-то на фоне Светки, оно, конечно, было легко и очень даже приятно, но ведь с другой стороны, с такой подругой не во все двери постучишься, не во все интересные места зайдешь без стыда за Светкино нищенское одеяние. Ведь к тому возрасту Тамара уже могла себе позволить сходить не только в кино, но и в довольно дорогой ночной клуб. Зато перед сестрами Зельдовыми двери, навечно закрытые для разных кукуровских, распахивались весьма радушно. И можно сказать, что судьба сделала свой выбор.

Глава 4

За два месяца, предшествующих свадьбе, Кирилл ни разу не пожалел о своем решении. Напротив, он лишь с каждым днем все больше убеждался в его правильности. Ну в самом деле, чего тянуть? Прав Семен Львович, тысячу раз прав. Это неустроенным людям, из малообеспеченных семей, приходится потом и кровью зарабатывать себе место под солнцем. Долго и нудно искать себя в этой жизни, а найдя, добиваться зарплаты, достойной собственных знаний и опыта, такой зарплаты, чтобы не довелось детей голодом морить, в обноски одевать. А ему-то чего тянуть, чего еще от жизни ожидать?!

Квартиру, пусть не очень большую, но вполне достаточную для двоих, он к этому времени имел. Когда появятся дети, эту квартирку, естественно, придется менять на что-то более приличное, на трех-четырехкомнатную. В данный момент ему это было не по зубам, вернее, он и теперь имел необходимую сумму, но опять же сугубо виртуально, как и отец. Потому что, как и он, тоже каждую свободную копейку вкладывал в дело. Себе оставлял по минимуму, только самое необходимое: чтобы было где жить, чтобы было что есть, чтобы не ходить в дешевых тряпках, да еще и пешком. Все остальное пока что казалось не слишком важным: не пришло еще его время кататься на Мерседесах да Ламборджини. А для того, чтобы его время пришло, нужно жить по средствам, а не пускать пыль в глаза.

Так что Кирилл отдавал себе отчет, что с женитьбой его налаженная размеренная жизнь, многие его планы понесут существенные изменения. Впрочем, обычно до рождения детей проходит некоторое время, минимум девять месяцев — это только в кино героиня появляется с коляской сразу же после кадра, где на пышной свадьбе гости дружно скандирую "Горько!" Так что времени у него достаточно для того, чтобы заработать на улучшение жилищных условий. Конечно, он планировал и эти средства тоже пустить в дело, но что поделаешь — жизнь вносит свои коррективы. А может, они с Тамарой и не будут спешить с ребенком, может, примут благоразумное решение пожить пару-тройку лет для себя? Тогда вообще никаких проблем: и бизнес не пострадает, получив очередную порцию финансового вливания, и жене с детьми не доведется ютиться в двухкомнатной квартире.

Конечно, хорошо бы самому перебраться за город, в один из тех коттеджей, постройкой которых и занимается его фирма. Но, во-первых, самому себе такой коттеджик пока еще был не по зубам, вернее, после постройки собственного дома у него не осталось бы средств для бизнеса, а во вторых, менять шило на мыло, то есть городскую квартиру на маленький скромненький загородный домик не хотелось. Если уж и перебираться за город, то в дом, в который не стыдно было бы пригласить тестя с тещей, то есть не хуже, чем у Зельдовых. А такой домик Кирилл еще нескоро сможет себе позволить. Разве что с помощью отца. Но как-то стыдно молодому здоровому мужику рассчитывать на помощь отца. Да у того и денег-то свободных никогда не бывает. А оттягивать их из бизнеса отца — еще более некорректно, чем из собственного.

Нет, решено. С детьми молодые супруги спешить не будут. А для двоих им вполне хватит имеющейся у него на данный момент квартиры. Пару лет они очень даже запросто в ней проживут. Кирилл принял решение и вздохнул спокойно. Да, теперь можно спокойно готовиться к свадьбе.

Сомнений в правильности решения о женитьбе Кирилл не испытывал. Конечно, сам бы он вряд ли в ближайшее время надумал связать себя семейными узами с кем бы то ни было. И, пожалуй, вообще нескоро задумался бы об этом шаге. Так что с уверенностью можно сказать, что подтолкнул его к мысли о женитьбе Зельдов. Подтолкнул — не то слово! Это уже называется не подтолкнул, это уже собственноручно поставил на дорожку с надписью "семейная жизнь" и сказал: "Иди!"

Это в первые минуты Кирилл почувствовал от такого поворота событий дикий дискомфорт. Вот и в ресторане все отмалчивался, не в силах оторваться от неприятных мыслей. А чуть позже, когда остались они с Тамарой наедине, все как-то резко переменилось. И место неприятных мыслей было уже прочненько занято очень даже приятными ощущениями. С Тамарой он чувствовал себя уверенно и даже комфортно. Тогда почему бы, собственно, и нет? Очень даже эффектная дамочка, не столько, пожалуй, красивая, сколько именно эффектная. А благодаря маленькой странности губ еще и загадочная, таинственная, даже в некотором роде опасная, что в свою очередь добавляло не только шарма ей, но и адреналина в кровь Кирилла. Такую жену ему не стыдно будет представлять партнерам по бизнесу: "Имею честь представить, господа: моя жена, Тамара Семеновна Андрианова!"

Нет, нельзя сказать, что до Тамары у Кирилла не было достаточно красивых женщин. Были, были. Всякие были: и поскромнее, и покрасивее, и поэффектнее. Бывали даже и поопаснее Тамары. Однако ему никогда не пришло бы в голову связать свою жизнь с кем-либо из них семейными узами. И не потому, что почти каждая из них сама неоднократно намекала, что хорошо бы было узаконить отношения. Не из чувства противоречия, не от привычки всегда все делать наоборот. А потому, что не было у Кирилла уверенности в том, что их привлекает именно его скромная персона, а не финансовые возможности, тщательно скрытые за неброским, в общем-то, автомобилем. Каждый раз где-то в глубине души противненько ворочался червячок сомнения: "А любит ли, я ли ей нужен, или те блага, до которых она планирует добраться под моей фамилией?" Пусть не такими уж большими благами он владел, пусть отец его, уважаемый Александр Никанорович, жил довольно скромно, однако фирма "Астор", принадлежащая Андрианову-старшему, была в городе знакома всем и каждому, потому что значилось это коротенькое слово на вывесках аптек и магазинов оптики, на крыше самого крупного в городе супермаркета, и на фотолабораториях, и на парочке крутых бутиков. Ведь помимо перевозок и деревообрабатывающего заводика Александр Никанорович не брезговал и такими, казалось бы, мелочами, необходимыми каждому человеку.

Александр Никанорович неоднократно предупреждал его:

— Смотри, сынок, не проколись. Тебе нелегко будет устроиться в жизни. Не в материальном плане, нет, гораздо хуже. Поверь мне, без больших денег прожить можно. А вот без любви, без той единственной и неповторимой, предназначенной одному тебе небесами — нельзя. Может быть и можно, а вот прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно — нельзя. А найти ту единственную, которая твоя, тебе будет в миллион раз труднее, чем мне. Потому что я был гол как сокол, я даже дома не имел, когда с твоей матерью познакомился. Я жил в общежитии, и даже не догадывался о том, что когда-нибудь буду работать не на государство, а на самого себя. Я не обещал ей ничего, ровным счетом ничего, даже звезду с неба — потому что никогда не был романтиком. Но она все равно была рядом. Ее устраивал деревенский нищий паренек, ей не блага мои были нужны, а я сам. А на тебя смотрю — и сердце болит. Как ты сможешь найти ту, правильную? Которую бы и шалаш устроил, только бы рядом был ты. Таких, как наша мама, нынче днем с огнем не найдешь, таких нынче ни одно предприятие не производит. Потому что сейчас каждая спит и во сне себя видит женой миллионера. Заметь — мало кто из них рвется самостоятельно стать на ноги, еще меньше тех, кого деньги вообще не слишком интересуют. Зато все, как одна, мечтают выйти замуж за богатого, при этом еще желательно иностранца. Если раньше хотели за красивого, то теперь — пусть урод, пусть немощный старикашка, зато богатый. И как выбрать, если они все такие хорошие, такими глазками на тебя глядят, с такой любовью, да искренне-искренне! А что у нее на уме — поди, догадайся.

Кирилл молча слушал, мотал на ус и мысленно соглашался с каждым словом отца. Он вообще привык ему доверять, да и кому еще верить, как не родному отцу?

Андрианов-старший крякнул недовольно, как будто все женское народонаселение страны могло увидеть и услышать его недовольство их недостойным поведением и тут же устыдиться, прихлебнул пива прямо из бутылки, продолжил монолог:

— Вот и думаю я, Кирюша, что тебе жену нужно выбирать из нашего круга. Не ради денег, не ради выгоды для бизнеса. Я никогда не понимал и никогда не приму всех этих мезальянсов, когда женятся сугубо из соображений выгоды с той или иной стороны, ради слияния двух крупных состояний в одно огромное. А вот для того, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что замуж идет за тебя, а не за деньги — надо брать жену из обеспеченной семьи, желательно даже хоть чуточку, но более обеспеченной, чем наша. Не ради денег, сугубо ради уверенности, ради душевного покоя. Деньги — что деньги? Так, инструмент для выживания в жестоком мире, не более того. И нельзя ради денег закладывать свою душу. Потому что душу — ее ведь никакими деньгами не вернешь, обратно не выкупишь. Вот забери у меня твою маму, подсунь на ее место какую-нибудь молоденькую красотку — я бы повесился, точно тебе говорю. И никаких денег мне не надо без нее. Вроде и старая, и ворчливая стала, как старуха девяностолетняя, а никого мне другого, сынок, не надо. Иной раз с удовольствием бы отдохнул от нее, вот, кажется, надоела, как, как…

Александр Никанорович замялся, подыскивая подходящее сравнение, и продолжил, так и не подобрав нужного слова:

— Вот, понимаешь, иной раз ведь все нервы вымотает! Ведь без нее не могу спокойно с мужиками посидеть, в баньке попариться. Везде рядом, везде! Вот только что в саму-то баню с мужиками не лезет, конечно, но меня чуть не в предбаннике стережет!

Вздохнул тяжко, недовольно, еще раз крякнул и вдруг улыбнулся:

— И правильно делает. Как бы я на нее ни злился, а без нее неизвестно, во что бы я превратился. Я ж, как в бизнесмены записался, крепко выпивать начал, помнишь? Сам знаешь, как оно бывает: у русского человека любой договор, хоть устный, хоть письменный, хоть на сотню, хоть на миллион — всё за бутылкой решается. Без бутылки ни одну телегу с места не сдвинешь, ни одно колесо не закрутишь. А я ведь смолоду не умею сам останавливаться, не знаю меры. А мать — мой мерный стаканчик. Знаешь, Кирюша, я так рад, что нашел ее когда-то! Хоть и надоела хуже горькой редьки, а без нее — только в петлю. Вот посмотришь на всех этих бабочек молоденьких, и так иной раз хочется бросить все к чертовой матери, так хочется поменять свою пятидесятилетнюю на двух по двадцать пять! Эх, кажется, вот жару бы дал! Так нет же, она ж, как та рыба-прилипала, всюду рядом. А потом думаю: а на кой они мне, те молодухи? Что у них есть такого, чего я в свое время у мамки нашей не видел? А вот случись чего — от молодок тех и духу не останется, не то что денег, а мамка… А мамка наша — она всегда рядом будет. Пусть и старая, пусть ворчливая… Зато моя. Своя. Родная…

С тех пор эта мысль крепко засела в голове Кирилла. Да, прав отец, как всегда прав! Нету его, иного способа быть уверенным в том, что тебя любят не за деньги. Как бы ни клялась, как бы ни рыдала, как бы ни обещала верность до гроба, а в чужую душу не заглянешь, мыслей чужих не прочитаешь. А значит, всегда остается шанс, что тебя обманывают, что интересуются не тобой, а благополучием, стоящим за тобой. Если только сама невеста не может похвастать еще более крутым благополучием. Вот тогда уж точно можно быть уверенным в том, что ее интересуешь именно ты сам. Вот тогда и сможешь, как отец, с дрожью в голосе сказать: "Своя, родная".

И именно из этих соображений исходил Кирилл, когда сделал предложение Тамаре. Во-первых — хороша, вне всякого сомнения хороша! Во-вторых — весьма недурна в интимном плане, что тоже очень даже важно. Ну а в-третьих — она действительно любит его самого, а уж никак не руководствуется материальными соображениями, теряя на его скромную персону семь месяцев кряду. Так чего еще ожидать от жизни, от судьбы? Стоит ли мучиться в сомненьях, если сомнений-то как раз и нет, все сомнения при ближайшем рассмотрении вдребезги разбиваются о железную логику?

Глава 5

В день свадьбы настроение у Кирилла было праздничное. Он уже основательно подзабыл, что решение о женитьбе принял под очень существенным давлением Зельдова. Теперь это было уже вроде как его собственное решение, его инициатива. И никакие червячки сомнения уже не грызли ни сердце, ни душу.

Все было просто замечательно. Кажется, само небо одобряло предстоящее событие. Самое начало весны, обычно в это время еще стоят морозы и снега по колено. В этот же год весна выдалась ранняя, теплая. Еще в середине февраля установилась плюсовая температура, а потому к пятому марта от снега не осталось даже напоминаний в виде грязных ручейков. Травы, правда, еще не было, но отсутствие грязи почти полностью компенсировало этот недостаток. И, хотя деревья и стояли все еще по-зимнему голыми, почему-то казалось, что воздух уже резко пахнет молоденькими, едва проклюнувшимися сквозь липкие почки листиками.

Небо обещало молодоженам безоблачную жизнь. Действительно, словно по заказу, ни одного облачка на небе, ни единой тучки! Даже птички радовались предстоящему событию, уж так весело щебетали, предсказывая молодым многая лета и немереное счастье. И к особняку Зельдовых Кирилл со свидетелем Антоном, старым проверенным другом, а ныне его собственным заместителем, подъехал в более чем благодушном настроении.

Их уже ждали. Были там не только семейство Зельдовых в полном составе, разве что без Тамары, виновницы торжества, но и Андриановы. Было еще много разного нарядного люду, всевозможных родственников и друзей. Во дворе стояло несколько машин, все как одна украшенные шарами и цветными лентами, привязанными к антеннам. И, конечно, главная машина, своеобразная карета для новобрачных, белый лимузин, скромно украшенный лишь кольцами на крыше да белой же атласной лентой на антенне.

С шутками и добрыми подковырками жениха провели к "закутку" невесты. Закутками Зельдовы называли части особняка, выделенные для дочерей. На втором этаже просторного дома слева и справа от "Малой" по названию, но весьма немалой по размеру гостиной в зеркальном отображении находились, можно сказать, "квартиры" девочек. Каждая в собственном распоряжении имела одну большую комнату, предназначенную для приема гостей и имевшую своеобразный угловой "аппендикс" для кабинета, отделенный вертикальными жалюзи из плотной ткани от гостевой зоны комнаты. Смежно с этой комнатой находилась спальня хозяйки с гардеробной, рядом же была и личная ванная комната.

И вот как раз к этому-то закутку и подвели жениха. Двери были закрыты, а перед ними, широко расставив руки в стороны, словно закрывая собою вход, изображая строгого стражника на посту, стояла девушка, видимо, свидетельница, и требовала выкуп за невесту. Все происходило весело и шумно, и деньги для выкупа были заранее заготовлены свидетелем, так что никакой заминки не должно было бы произойти.

Но она все же произошла. Увидев свидетельницу, Кирилл почему-то споткнулся и остановился как вкопанный. Правда, этого никто даже не заметил, потому что действо не останавливалось ни на мгновение, и свидетель со свидетельницей тщательно разыгрывали сценку выкупа, торгуясь, словно на базаре. Кириллу по сценарию как раз ничего и не нужно было делать, только ждать, когда свидетели договорятся между собою, именно поэтому никто и не заметил заминки, никто не обратил внимания, как побледнел вдруг жених, как застыл в напряженной позе.

А Кирилл ничего не видел, ничего не слышал вокруг. Лишь уперся остекленелым взглядом в свидетельницу, но кажется, даже ее не видел. В это время он был где-то очень далеко отсюда. Впрочем, "далеко" не столько в пространственном отношении, сколько во временном. И только детский гомон, перемежаемый плеском воды и звонким стуком волейбольного меча о сильные руки игроков, стоял в его голове, заглушая шутливую перепалку между свидетелями. К счастью, как раз к концу "торговли" Кирилл, кажется, пришел в себя, но от благостного состояния души не осталось и следа.

Дальше все происходило, как во сне: поездка вереницы украшенных автомобилей во главе с лимузином во Дворец Бракосочетаний, марш Мендельсона и торжественный голос официальной представительницы государства российского, заученно вопрошающей брачующихся:

— Согласны ли вы, Тамара Семеновна, взять в мужья Андрианова Кирилла Александровича, делить с ним радости и печали, жить в здравии и болезни, в богатстве и бедности, хранить ему верность до последнего вздоха?

— Да! — в гулкой тишине огромного зала с нескрываемой радостью ответила Тамара.

— Согласны ли вы, Кирилл Александрович, взять в жены Зельдову Тамару Семеновну, делить с нею радости и печали, жить в здравии и болезни, в богатстве и бедности, хранить ей верность до последнего вздоха?

— Да, — не раздумывая, ответил Кирилл.

Под ложечкой что-то противненько засосало. А в голове назойливо бились о стенки черепной коробки звуки пляжа…

Свадьба — событие, бесспорно, торжественное. Но утомительное. Утомительное для всех без исключения участников, не говоря уже о самих новобрачных. Попробуй-ка целый день быть в центре внимания, попробуй безостановочно улыбаться всем и каждому вплоть до мышечных спазмов, когда губы становятся словно деревянными и категорически отказываются повиноваться. А если к этому еще прибавить незнамо откуда вдруг возникшее ощущение неуверенности в правильности происходящего, в правильности решения, в правильности выбора. И этот назойливый звук пляжа, категорически не желающий покидать голову…

Тяжело было сидеть во главе огромного стола, когда по одну руку от тебя сидит новоиспеченная законная жена, еще вчера, да что там вчера — еще сегодня утром такая желанная и даже, кажется, любимая. А по другую руку — та, кого увидел впервые в жизни, но ждал, искал, кажется, всю жизнь. Нет, не ждал, не ждал! Если бы ждал — ни за что не принял бы столь поспешного решения о женитьбе! Не ждал, в том-то и дело, что уже не ждал, ведь знал наверняка, что ждать нечего, что она, та, чьего имени не успел узнать, в прошлом, в страшном, безвозвратном прошлом!

И имя. Ее имя, которое узнал только после обряда выкупа невесты. Свежее, как порыв июльского бриза, легкое, как летящее перышко, воздушное, как поток утреннего света, светлое, как… Света, Света, Света…

И снова и снова сознание Кирилла словно бы отстранялось от действительности. Шум застолья, аппетитные запахи праздничных блюд каким-то невообразимым образом смешивались, а после и вовсе растворялись, исчезали, побежденные другими звуками и запахами. И все звонче в его голове звучали удары волейбольного мяча, все громче где-то совсем рядом плескалась вода. Так отвратительно пахло помидорами и сливочным маслом. И — звонкие детские голоса, нестройным хором скандирующие детскую считалочку: "Бабка сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок. Обвалился потолок, прыг-скок, прыг скок". И радостный девчоночий визг…

Да, трудно было сидеть во главе стола. Погружаться в звуки и запахи прошлого, при этом пытаясь сохранить на лице выражение радости или хотя бы участия в общем празднике. Не забывать ухаживать за новоявленной женой, сидящей слева, и за практически незнакомой девушкой по другую руку от него. И еще нужно было услышать сквозь назойливый шум пляжа настойчивые крики "Горько!", а услышав, встать и с радостным видом целовать опресневшие вдруг такие волнительные в недавнем прошлом губы невесты. Невесты? Нет, жены…

Да, это было трудно. Но не так трудно, как целый день кататься в машине бок о бок с той, кого не должно быть, кого не могло быть рядом. Но она была. И она была так близко, ближе невесты, сидящей в шикарном платье на отдельном сиденье. Вместо нее бок о бок с Кириллом сидела девушка со светлым именем Света. Так близко, что Кирилл чувствовал тепло ее тела через свой костюм и ее платье. А напротив, боясь смять пышный кринолин безумно дорогого наряда, одна на просторном сиденье сидела Тамара, улыбалась и радостно о чем-то щебетала. И так трудно было не сорваться, не схватить белую руку, лежащую на коленях Светы, и не начать целовать каждый коротенький ноготок. Не выпустить эмоции из себя, загнать их глубоко внутрь, так глубоко, чтобы постороннему человеку и следа от них не удалось обнаружить. А посторонними в эту минуту для Кирилла были все, кроме одной. Кроме обладательницы коротких белых кудряшек. Кроме Светы…

Брачная ночь. Как-то нивелировалось это понятие в последние полвека, перестало считаться столь уж значимым событием, каким должно бы быть по сути. Брачная ночь. Именно этой ночью девушка должна бы превратиться в женщину, в жену, переродиться физически и духовно.

Теперь это пустая формальность. Все: и гости, и родственники, и родители молодоженов прекрасно знают, что невеста давным-давно переродилась в физическом плане, а моральное, духовное перерождение ныне вообще мало кого волнует. И точно так же ни для кого не секрет, что с девственностью невеста рассталась давным-давно, и уж вовсе не жениху, не мужу ее подарила. Так же, как и жених, наверняка имевший немалый опыт на любовном фронте, даже не вздумал бы предъявлять претензии по поводу давным-давно утраченной невестою целомудренности. Ну и что? Нынче это стало нормой для всех, даже родители новобрачной не находили в этом факте ничего позорного.

А потому брачная ночь прошла именно так, как и должна была пройти, без сюрпризов и неожиданностей. Ни жених, ни невеста ничего особенного от нее и не ожидали. Мало ли у них уже было таких ночей? Не изменилось-то ровным счетом ничего, кроме разве того, что теперь уже не было необходимости подскакивать с теплой постельки среди ночи и разъезжаться по домам. Потому что дом у них теперь был один на двоих.

Исполнив супружеский долг, Кирилл повернулся к Тамаре спиной и притворился спящим. И та даже не обиделась. Еще бы, после такого сумасшедшего дня, после всех этих затяжных мероприятий ей и самой, кажется, было не до любовных игрищ новобрачных. По крайней мере, Кирилл довольно скоро уловил спокойное размеренное дыхание новоиспеченной супруги.

Самому же спать не хотелось, хотя усталость давала о себе знать. В душе не было ни радости по поводу нового своего мироощущения женатым человеком, ни огорчения по тому же поводу. Одно сплошное равнодушие. Пожалуй, раньше он испытывал по отношению к любой партнерше гораздо больше чувств, будь то Тамара или любая другая подруга из его прошлого. Пусть те чувства были родом не из души, пусть сугубо телесные радости, но они были. Теперь же — ровным счетом ничего. Ни удовольствия, ни разочарования. Просто факт — лежит рядом не разовая партнерша, не временная подружка, а законная супруга. Ну и что? Ничего, ровным счетом ничего. Пусть себе лежит.

А заснуть таки что-то мешало. Если не было раздражителя, то почему никак не удавалось заснуть? Ведь действительно устал не на шутку, не столько даже физически, сколько морально. Попробуй не устать от такого количества людей, от сотен любопытных глаз. А со сколькими людьми пришлось познакомиться?! Это же уму непостижимо! Все эти близкие и дальние родственники Зельдовых, все их друзья и приятели! И каждому надо было пожать руку, если дама — еще и наклониться и прикоснуться губами к протянутой для знакомства руке. И хоть бы одно имя запомнить из всей вереницы новых знакомых! Ведь ровным счетом ни одного имени не запомнил, ни одного лица! Ведь всё сплелось воедино, в странную массу лиц и тел, при всем желании не расчленить это месиво на отдельные человеческие единицы. И лишь одно лицо вырисовывалось в сознании предельно четко, лишь одно имя запомнил сходу, раз и навсегда. Мягкое, ласковое и бесконечно светлое. Имя Света…

"Бабка сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок.

Обвалился потолок, прыг-скок, прыг-скок"

Кто она? Откуда взялась? Почему непрошенной гостьей вторглась в его жизнь?! И почему именно сейчас, теперь, когда он не может каждую минуточку быть рядом с нею, защищать ее, оберегать от беды? Почему она так похожа на ту, которой нет? Которой не может быть, которая осталась в прошлом. Девочка-одуванчик, девочка без имени. Просто Одуванчик…

Глава 6

А потом было свадебное путешествие. Не медовый месяц, как положено, всего-то пять дней. Зато настоящее путешествие. На Туманный Альбион. На Великие Острова. В сердце Великобритании — в Лондон.

Для Кирилла это не было первой поездкой в его жизни. Приходилось бывать в Южной Корее, в Китае, в Польше, в Чехии, в Германии. Даже до Швеции однажды добрался по служебным делам. А вот с Великобританией как-то до сих пор не складывалось. Зато Тамара успела побывать, кажется, всюду, тем более в стране, изучением языка которой занималась вплотную. А потому была у супруга за гида.

Пять дней пролетели незаметно, скучать было некогда. Все нужно было успеть посмотреть: и Виндзорский замок, охраняемый отборными гренадерами Национальной Гвардии в смешных высоченных медвежьих шапках; знаменитый Биг Бен; не менее знаменитую благодаря бессмертным творениям Конана Дойла Бейкер-стрит с памятником незабвенному Шерлоку Холмсу и музеем мадам Тюссо; посетить Шекспировский театр "Глобус". Успеть погулять (непременно ночью!) по прославленной стараниями Лаймы Пикадили и Лейчестер Стрит, отметившись хотя бы в двух из четырех знаменитейших ночных клубов; насладиться красотами Лондона с высоты Александра Пэлас, и не забыть надивиться удивительной гармонией архитектурных шедевров Парламента и Собора Святого Павла. И уж, конечно, обязательно побродить среди зеркальных столпов современной архитектуры в стиле модерн на Кэнари Уорф, финансового и банковского центра не только Лондона, а, пожалуй, и всей Великобритании. Правда, все эти многочисленные достопримечательности в сознании Кирилла, переполненном избытком впечатлений, помимо воли сливались воедино, и уже вечером, в шикарном номере отеля Мариотт он не мог вспомнить названий хотя бы половины посещенных за день мест. К тому же Кирилл почти не понимал быстрой английской речи, по сравнению с американской более напыщенной и выспренной, но Тамара переводила ему самые важные моменты. Нужно было за пять дней успеть попробовать и английскую кухню, и в первую очередь… нет, не "Овсянка, сэр!", а знаменитые английские стейки, не забыть про традиционные пудинги. Ну и уж конечно, посидеть в пабах, попробовать их английского эля. "Эль, эль" — пиво, как пиво. Все-то у них в той Англии, не как у нормальных людей: и пиво элем обзывают, и вместо такси ездят на кэбах, и вообще ездят неправильно. А в остальном — очень даже достойная страна.

Перед самым отъездом домой Кирилл издалека затеял разговор на интересующую его больше всего остального тему:

— А мы подарки будем покупать?

Тамара посмотрела на него удивленно:

— Какие еще подарки?! Сувениров я и так уже накупила, а подарки-то зачем?!

— Ну как зачем? — искренне удивился Кирилл. — Мы же с тобой не одни на этом свете, не сироты. У нас, слава Богу, есть родители, друзья. Я, например, привык из поездок привозить им разные мелочи. Не шубы с бриллиантами, естественно, но тем не менее… Ну там, галстук какой-нибудь, маме шарфик шелковый — она их очень любит. А Антон коллекционирует трубки — как же я могу про него забыть, он ведь мой самый лучший друг. Вот и ты бы прикупила какую-нибудь мелочевку, чтобы людям приятно было. Родителям, Софье, подруге своей — как ее, Света, кажется?

— Светке?! — в Тамариных глазах сквозило искреннее недоумение. — С какой стати?!

— Ну как, это же твоя подруга. И, насколько я понял, самая близкая. Иначе зачем бы ты звала в свидетельницы постороннего человека?

— Фи, — надменно фыркнула Тамара. — Еще подарки ей возить! Перебьется! Пусть спасибо скажет, что я ее с такими людьми познакомила. Это она меня до конца жизни подарками задаривать должна. А у стариков и без того все есть, они сами чуть не каждый месяц в Париж за шмотками мотаются. А Сонька тем более перебьется — у нее уже шкафы от тряпок трещат.

Кирилл ненадолго притих. Разговор явно шел не в интересующую его больше жизни сторону. И его во что бы то ни стало следовало вернуть в прежнее русло.

— Ну, не знаю… Мне кажется, даже если у них все есть, не мешало бы преподнести им какой-нибудь скромный подарок. Если не от неблагодарной дочери, то хотя бы от благодарного зятя. Я ведь, как никак, нынче их родственник. И это моя первая поездка в этой ипостаси. Так что если не хочешь, я сам что-нибудь для них выберу. А заодно и для твоей Светки. Я не знаю, что там у вас с ней за отношения, мне в этом сложно разобраться. Но человек, между прочим, засвидетельствовал наш с тобой брак, значит, не последний для нас человек. Если не хочешь ты, то я преподнесу ей что-нибудь только от себя.

И, сообразив, что разговор у них выходит несколько суховатый, малоприятный, решил несколько смягчить ультимативный тон:

— Но, так и быть, я любезно позволю тебе присоединиться к моему подарку. Тебя устраивает такой расклад?

Тамара недовольно скривилась, пожала неопределенно плечиком:

— Ну, если тебе уж так хочется. Вообще-то я не понимаю, зачем их баловать.

— Кого "их"?

— Ну, кого-кого? Светку, Антона твоего. Стариков тоже… С какой стати мы им что-то должны?!

Кирилл изумился:

— Да почему же должны?! Никто никому ничего не должен! Но разве тебе не приятно делать подарки?! Я, например, так просто обожаю. И мне гораздо приятнее подарки преподносить, нежели получать. Вот ты мне скажи: неужели тебе не приятно, когда близкий человек радуется подарку? В жизни не поверю!

Тамара вновь пожала плечиком:

— Хм, не знаю, не пробовала…

— Что не пробовала? Подарки дарить?! Да брось, в жизни не поверю. Наверное, ты просто никогда не обращала внимания на то, как радуются одаренные.

— Да нет, — поправила его Тамара. — Действительно не пробовала. А с какой стати я кому-то чего-то должна?! Пусть они мне дарят подарки, а не я. У нас так заведено: мама с папой дарят нам с Сонькой подарки. Когда мы с ней были маленькие, у родителей не очень хорошо это получалось, зато теперь они не ждут повода, они дарят просто так.

Странно было Кириллу слышать такие слова. В их-то семье было заведено иначе, и он с самого раннего детства был вовлечен в игру с подарками. Даже если не имел еще денег, то непременно кооперировался с мамой или с папой, в зависимости от того, кому предполагалось дарить подарок. Например, к восьмому марта они с папой непременно готовились загодя. Отец покупал что-то интересненькое, сам подарок, а Кирилл придумывал к нему яркую оригинальную упаковку, сделанную своими руками. То коробочку сооружал из старых открыток, то красивый кулек из ватмана разрисовывал крупными разноцветными горохами акварельной краской. Когда уже учился в школе, на уроках труда старался выпилить то дощечку разделочную, а потом собственноручно выжигал на ней какой-нибудь рисунок и покрывал лаком, а то и сережки из дерева вытачивал оригинальной формы. И буквально обожал, когда мама их надевала. Как же так, без подарков? Разве так бывает?! Впрочем, сейчас разговор направился именно в интересующее его русло. Пусть самую капелюшечку, но повернул к нужной теме.

И Кирилл как можно более ровным голосом спросил:

— А почему? Я имею в виду, почему у них это не получалось, когда вы были маленькие? Я вообще ничего о твоей семье не знаю, расскажи. Вот, например, где вы раньше жили? Насколько я понимаю, вы в этом доме живете года полтора, от силы два, да? А раньше? Ну, когда еще не имели возможности жить в таком доме. Мы ведь все родом из социализма, мы все когда-то варились в том соусе. Где-то же вы жили? Где ты училась, в какой школе? Как вы вообще жили раньше?

Тамара нахмурилась. Уж очень она не любила распространяться на тему "Раньше". Она даже наедине с самой собой не любила вспоминать то время. Даже с сестрой никогда не говорила об этом. Вообще эта тема считалась запретной в доме, уж больно малопривлекательно выглядела их жизнь раньше. А потому, не сговариваясь, про "раньше" все четверо никогда не заговаривали, словно на свет появились лишь несколько лет назад, когда в карман Зельдова не тонким ручейком — полноводною рекою потекли денежки.

— Ай, кому это интересно? Хочешь покупать подарки — покупай, я же тебе не запрещаю. Иди. А я пока чемоданами займусь, у нас не так много времени осталось.

Только в самолете Кириллу таки удалось вытянуть из супруги кое-какие сведения. Очень мало, ведь Тамара почему-то так скупо делилась воспоминаниями о прошлом. Но самое главное Кирилл узнал: фамилия Светы — Кукуровская, она училась с Тамарой в одном классе и жила где-то рядом с нею. И еще удалось ему узнать, что до шикарного особняка жили Зельдовы в непрестижном районе Черная речка.

Черная речка, Черная речка… Что-то начинало вытанцовываться. Андриановы раньше жили на Пролетарской, а это не сказать, чтобы рядом, но и не на другом конце города. От Черной речки до Безымянного озера — минут двадцать пять автобусом, почти так же, как и от Пролетарской… В таком случае, Света наверняка там бывала. Но все равно это была не она. Это не могла быть она… Может, у нее была сестра? Может, близнец, а может и просто очень похожая на нее? Ах, как хотелось поверить в чудо! И если бы он увидел Свету тогда, после… О, тогда он точно поверил бы, ведь тогда он еще верил в чудеса. Но теперь…

Теперь Кирилл стал прагматиком. А потому о чудесах не то что думать — слушать было противно. Потому что все эти так называемые чудеса — не более чем сказки Венского леса. Сказочки для особо легковерных. Потому что чудес не бывает. А поэтому — Света просто очень похожа на ту, которая… которой… В общем, это определенно не она.

Но что это меняет? Разве от того, что Света не может быть той, она меньше нуждается в его помощи, в его защите?! Разве он может себе позволить еще раз отвлечься, разве может снова не оказаться рядом в нужный момент?! И кем он тогда будет? Сможет ли жить с такой ношей, с таким грузом в душе? Сможет ли пережить шок еще раз? Не сойти с ума от днем и ночью грызущей мысли: "Если бы только я оказался рядом, если бы только я был рядом, если бы я не отвернулся, если бы был рядом…"

Тамара ревностно оберегала свое прошлое. По крайней мере, встретиться еще раз в "официальной дружеской обстановке" Кириллу и Светлане она не позволила. Подарила предназначавшийся ей шелковый шарф, в выборе которых поднаторел Кирилл, частенько даря матери подобный предмет туалета, тет-а-тет, встретившись с подругой детства на нейтральной территории.

Впрочем, ей не удалось этим особенно огорчить супруга. Сразу по возвращении в родной город Кирилл без труда определил телефон и адрес Светланы Альбертовны Кукуровской, так как не слишком-то много Светлан Кукуровских проживало в районе Черной речки, особенно года рождения где-то в районе 1980. Там же, в справочной службе, даже дату подсказали точную: 18 апреля, стало быть, Овен. И сердце Кирилла сладко заныло. Уже несколько раз ему доводилось слышать, что наиболее близки по духу люди, рожденные под одним знаком Зодиака, а ведь он и сам Овен, только рожденный 27 марта, но все-таки Овен…

Установить место ее работы оказалось несколько сложнее. Движимый все тем же навязчивым опасением не оказаться рядом в нужную минуту, Кирилл несколько дней следил за Светой с самого утра. Не весь день, а только утром и вечером, словно бы провожая ее на работу и встречая обратно, вот только подойти никак не осмеливался. Недели три терзался вопросом, насколько корректно будет женатому мужчине навязывать свое общество подруге жены. Или бывшей подруге? Или нынешней, но тайной? Потому что по странному поведению и Тамариному отношению к Свете никак невозможно было определить степень их близости.

Этим вопросом Кирилл терзался днем и ночью, на работе и дома. Никак не мог разобраться в собственных чувствах. Что же его, в конце концов, гложет? Что так беспокоит, что не дает покоя?! Женился вроде бы по любви, по крайней мере, был уверен в этом вплоть до того самого мгновения, как впервые увидел Светлану. А потом? Что потом? Разлюбил жену? Полюбил Светлану?

Нет, не полюбил. Кажется, не полюбил. Нет, определенно не полюбил, совершенно точно! Но почему-то уже перестал быть уверен в свой любви к Тамаре. Почему, если не полюбил в первую же минуту Светлану? Куда же в таком случае делась любовь к жене?! Ведь по закону сохранения энергии ничто не приходит ниоткуда и не девается никуда. Стало быть, если любовь к жене пропала, значит, что-то другое должно было ее заменить, выместить, изгнать из его сердца. Где она, та любовь, из-за которой он, собственно, и отважился на такой ответственный шаг, как женитьба?

И вдруг поразился. А была ли она, любовь?! Разве он любил когда-нибудь Тамару? Или кого-то другого, вернее, другую?! Любил?!! Да нет же, не любил. Никогда никого не любил. Всю жизнь боялся любви, закрывался в себе, как раковинка, ревностно оберегающая драгоценную жемчужину. Вернее, не всю жизнь, а лишь последние годы, но так уж совпало, что именно те годы, когда нормальные люди влюбляются, у Кирилла выпали на период, когда у Андриановых завелся какой-никакой капиталец. И именно тогда отец все чаще стал напутствовать сына словами, что жену ему следует выбирать из еще более финансово благополучной семьи, нежели их собственная. Потому что любая другая жена может оказаться не любящей женщиной, не той единственной и неповторимой, о которой, пожалуй, мечтает любой нормальный мужчина, а охотницей за богатым мужем.

Да, именно так. И, пожалуй, не столько самой любви боялся Кирилл, сколько тех пресловутых охотниц, о которых неустанно напоминал ему отец. Хотелось найти такую, как мама, Ирина Станиславовна, которая всегда рядом, и в горе и в радости, и в нищете и в богатстве. Не потому, что ей что-то нужно от отца, а просто потому что любит, потому что ей нужен он сам, именно он, а не блага, за ним стоящие! А найти такую, по словам отца, можно было только в стане еще более состоятельных людей, только тогда он окажется в положении, максимально напоминающем положение отца к моменту женитьбы, когда тот был, по его словам, гол как сокол. Ведь тогда-то, в их если не нищие, то весьма постные годы, отец и имел возможность убедиться, что не ошибся в выборе, что мать, то есть Ирина — именно та единственная, посланная ему небесами.

И подсознательно Кирилл даже радовался, что практически постоянно испытывает некоторый недостаток наличности. Как ни хотелось порой шикануть перед Тамарой, а средства не позволяли. Вот и получалось, что он рядом с нею выглядел человеком с куда более скромным достатком, нежели она сама. И на сердце заранее разливалась медовая радость, буквально авансом, ведь еще не была ничем оправдана: он нашел, нашел такую, о которой говорил отец! И вот эту радость и принял за любовь?!

А чем же это было на самом деле? Ведь ему действительно было хорошо с Тамарой, порой даже очень хорошо. На душе спокойно, как-то даже уютно. И так приятно было показаться с нею на людях: смотрите все, это моя женщина! Вот эта красавица с хищным оскалом — моя, именно я целую эти восхитительно-странные губы, я ласкаю это тело, мое имя срывается с ее уст в самую сладострастную минуту!

О, да! Страстно шептать Тамара умела! От ее жаркого шепота тело Кирилла наливалось небывалой мужской силой, а разум осознанием того, что он и в самом деле самый-самый, просто таки гениально-умелый мужчина на всем белом свете! И уже от одного этого сама Тамара казалась не обычной женщиной, которых у него и до нее было очень даже немало, а царицей Тамарой, самой волнительной и восхитительной соблазнительницей во вселенной.

Вот эти две ее отдельные и независимые друг от друга черты в сочетании и дали Кириллу ложное чувство если и не любви, то небывалой доселе привязанности. Именно это и посчитал вполне достаточным основанием для женитьбы. И был абсолютно уверен в своей правоте.

Так что же изменилось за то недолгое время, что прошло после свадьбы? Без конца анализируя свои чувства и ощущения, Кирилл пришел к выводу, что Светлану он определенно не любит, больше того, он ее любить даже не может. Потому что Света — это совсем другое, совсем-совсем, это к любви не может относиться никоим образом. А стало быть, и винить ее в том, что он другими глазами стал смотреть на жену, было бы нечестно. Тогда что не давало ему покоя? Если только тот случай на озере, то почему гораздо больше самокопаний приходилось на долю отношений с Тамарой, нежели непосредственно связанных со Светой или происшествием на пляже?

И неожиданно для себя самого Кирилл понял: все его чувства к Тамаре не имеют ни малейшего отношения к Свете. Как и сама Света — к нему. И даже толчком к размышлениям и переменам в его настроении она не может быть причастна. Потому что перемены произошли не столько в душе Кирилла, сколько в поведении Тамары.

Потому что после свадьбы он вдруг обнаружил рядом с собою чужую незнакомую женщину. Потому что та, что носила нынче на безымянном пальце правой руки его подарок, очаровательное колечко из белого золота с платиновыми вставками и двухкаратным бриллиантом чистой воды, оказалась лишь внешне похожа на его Тамару, на ту, с которой так уютно было ужинать в ресторане, с которой так сладко было чувствовать себя сексуальным гигантом.

Потому что нынче рядом с ним была лишь бледная копия той шикарной женщины, которой была на самом деле или же лишь представлялась ему Тамара. Внешне, кажется, никаких изменений не произошло, все та же шикарная рыжеволосая красавица. Да вот только как-то все было неправильно, не так, как бы хотелось, как представлялось Кириллу в мечтах о счастливой семейной жизни. Один сплошной миссерабль, как говорят те же англичане. Всё не так, всё не так.

Умом он понимал, что супруге вовсе не обязательно подскакивать с постели ни свет, ни заря, если ей не нужно спешить на работу. Тамаре никуда спешить как раз не было необходимости, ведь окончив институт, работать она уже не пошла, потому что считала зазорным для дочери богатого папеньки заниматься чем бы то ни было, кроме собственной внешности и удовольствий.

Хорошо, пусть так, Кирилл не возражал. Однако некоторую обиду испытывал. Потому что прекрасно помнил, как мама каждое утро провожала отца на работу. Правда, она всю жизнь работала не меньше отца, и даже когда у нее появилась возможность не работать, она все равно не позволяла себе сидеть дома. С завода она, конечно, ушла, но стала работать вместе с отцом, стала помогать ему в бизнесе. Бывало, что подолгу, по нескольку месяцев, занималась на каких-нибудь курсах: то английского языка, то ведения бизнеса, то маркетинга, то изучала основы менеджмента. Потому что Александр Никанорович учился еще в советские времена, пусть почти на закате социализма, но все же еще при нем, а потому такие науки, как маркетинг и ведение бизнеса в институте не преподавались, тогда, кажется, даже этих слов еще никто не знал. Самому Андрианову некогда было подолгу сиживать за учебниками, нужно было бороться с рутиной, зарабатывать деньги. А вот Ирина Станиславовна с удовольствием училась, не считая для себя зазорным в зрелом возрасте вновь засесть за учебники. А между курсами с нескрываемым удовольствием работала плечо к плечу с мужем, помогая и с бумагами, и с переговорами, потому как отец по-английски знал лишь thank you, please, good morning да excuse me. Ах, да, еще одно словечко, его любимое: sorry! И лишь в редкие дни, когда болел маленький Кирюша, или же матери самой нездоровилось и она оставалась дома, Ирина Станиславовна непременно вставала, чтобы проводить отца на работу. Именно чтобы проводить: нежно поцеловать у дверей, перекрестить на дорожку, передав таким образом словно бы под опеку Всевышнего, под его надежнейшую охрану. Не ради пресловутого завтрака вставала: никогда бы Александр Никанорович не позволил ей подскакивать только ради того, чтобы соорудить ему парочку пресловутых бутербродов — что он, сам безрукий, что ли, не справится? Нет, отец и сейчас, став скромным миллионером, не считал зазорным выскочить с утреца в магазин по соседству, купить яиц, колбасы, молока, яблочного сока и собственными руками приготовить себе и дражайшей Ирине Станиславовне любимую яичницу на колбасе.

Тамара же не видела ни малейшей необходимости в том, чтобы поцеловать мужа перед уходом. Ну что ж, раз она сама не видела, Кирилл на этом не настаивал. Однако в глубине души обижался. Не для того ведь женился, чтобы жена в постели валялась, как разовая партнерша. А где же душевное тепло, где уют, комфорт?

Вместо уюта и комфорта в доме понемногу назревал беспорядок. Одному Кириллу жилось легче. Проще ведь за одним человеком убрать, чем за двумя. Домработницы он не имел, не столько экономил, сколько не считал необходимым ею обзаводиться. Не такое уж у них с Тамарой большое хозяйство, чтобы самостоятельно не могли с ним управиться. Вон, мама ведь успевает и на работе крутиться, и дома хозяйство вести. Готовить, правда, последнее время стала редко, все чаще обходится полуфабрикатами — благо, в соседнем супермаркете чего только нет, прекрасный кулинарный отдел, так что вроде и необходимости стоять у домашнего мартена не было ни малейшей. Однако и по сей день периодически баловала мужа чем-нибудь эдаким: грибным жульеном, например, или сладко-кислыми крылышками в соево-медовом соусе, или фаршированными баклажанами с орешками.

Тамара же категорически отказывалась не то что приготовить обед, а хотя бы вымыть за собой тарелку. Как же, у нее же пострадает сногсшибательный маникюр! Непонятно, что у нее могло пострадать от складывания в шкаф одежды, однако и это нехитрое занятие она категорически отказывалась делать. Приходилось Кириллу, вымотавшемуся за день и перешагнувшему порог дома в лучшем случае в одиннадцатом часу вечера, вместо отдыха подбирать по всей квартире, так сказать, следы Тамариной жизнедеятельности. Когда жил один, уборкой приходилось заниматься раз в неделю: пропылесосить, помыть полы, вымыть подоконники да радиаторы, поменять постельное белье. Среди недели разве что пыль смахивал тряпкой через день, да это так прочно вошло в привычку, что просто и не замечал этого. А вот убирать что-то куда-то, раскладывать вещи по местам, разгребая залежи одежды — это было для него чем-то новым. Ведь живя один, складывал да развешивал одежду в шкаф сразу, никогда не позволяя себе бросать ее на диване или на стуле, потому в доме никогда и не было настоящего беспорядка. Безалаберность же Тамары начала раздражать Кирилла буквально на третий день после возвращения из свадебного путешествия.

На его замечания супруга реагировала совершенно равнодушно:

— Милый, разве ты для того женился, чтобы превратить меня в профессиональную уборщицу?!

Крыть Кириллу было нечем. Нет конечно, и не думал об этом. И будучи неженатым очень даже умел ухаживать за самим собою: и убрать, и постирать, и ужин нехитрый приготовить — запросто, всегда пожалуйста. Но ведь и не для того женился, чтобы самому стать профессиональным уборщиком, у него ведь и без домашних хлопот работы хватало!

В следующий раз Тамара уже не была так равнодушна, позволила себе проявить недовольство нравоучениями мужа:

— Кирилл, я не понимаю, в чем проблема?! Ты мне скажи — у тебя финансовые трудности, да? Поэтому ты не можешь нанять домработницу и срываешься на мне?! Ну, знаешь ли, милый, если уж ты не способен обеспечить супругу всем необходимым, если не можешь даже нанять прислугу, зачем вообще нужно было жениться?

И, увидев возмущенный взгляд мужа, тут же добавила:

— Ну хорошо, хорошо! Я попрошу денег у папы. Он даст, он не умеет мне отказывать. Завтра же найму домработницу, чтобы ты больше не поднимал этого вопроса. Я устала от твоих бесконечных придирок, дорогой!

Домработница? В его доме? В его пока еще таком маленьком доме?! Что за блажь, что за барство?!

— Скажи-ка мне, милая, с каких это пор ты превратилась в английскую королеву? Может быть, у тебя генеалогическое дерево не умещается на простом листке бумаги? Все предки до восемнадцатого колена были королями?! Что ты корчишь из себя боярыню?! Молодая здоровая баба, а не можешь даже трусы за собой постирать, даже в стиральную машину их бросить не можешь — по квартире швыряешь, где сняла! Это даже не барство, дорогая моя, это натуральное свинство! И вместо того, чтобы домработницу заводить, научись-ка сама за собой ухаживать. Иначе я вряд ли смогу доверить тебе воспитание детей!

— Детей?! — Тамара усмехнулась. — Ну что ты, Кирюнчик, детей должны воспитывать няньки да гувернантки, это их парафия! Еще не хватало мне грязными пеленками, всякими ссанками-сранками ручки пачкать!

Кирилл потерял дар речи:

— Вот как? Ссанками-сранками? А что в таком случае будешь делать ты? Для чего ты живешь на свете?

Тамара кошкой подползла к краю дивана, поближе к возмущенному супругу, и осторожно, чтобы не сломать наращенные ногти, расстегнула ремень на его брюках, с наглым прищуром заглядывая в глаза Кирилла:

— Я? А вот для чего! Для твоего удовольствия. И для своего удовольствия. Вот поживем с тобой немножечко, потом я ребеночка тебе рожу, и снова буду заниматься всевозможными удовольствиями. А разве не для этого мы поженились, счастье мое? Скажи мне, неужели тебе не нравится это? И вот это?..

Спорить больше было не о чем. Кирилл в блаженстве прикрыл глаза, тут же позабыв о ссоре. Да, да, абсолютно права, чертовка! Разве не ради удовольствия владеть ею женился? Разве не ради вот этого экстаза, когда…

Кирилл был уже почти на седьмом небе, уже почти достиг полного удовольствия, когда ни о каких ссорах и размолвках и речи быть не могло, когда та, что рядом — самая родная и желанная женщина на свете, когда ради нее хочется горы свернуть, а домработница кажется такой мелочью, не стоящей выеденного яйца, Тамара вдруг резко отстранилась и спросила игривым тоном:

— Так что, радость моя, ты наймешь домработницу? Или будешь достигать оргазма самостоятельно?!

Еще секунду назад он готов был ради нее на все, на любые подвиги. Но то, как она повела себя в это мгновение, в самый ответственный момент любовных отношений, перечеркивало все его чувства. Во-первых, если бы она ощущала в тот момент то же, что и он, то есть на самом деле наслаждалась бы близостью с ним, она не могла бы думать о домработнице. Но она думала о ней, а значит… Не удовольствия добивалась, а корыстной своей цели. И не ему собиралась доставить удовольствие, а лишь насладиться его слабостью в тот самый ответственный момент, ведь как тщательно она его отслеживала, как тонко почувствовала, что настал тот миг, когда она может ставить ему ультиматумы. Это что же, таким образом она и в будущем намеревается удовлетворять свои прихоти?!

— И что будет, если я тебе откажу? — довольно холодно, словно вдруг протрезвев, спросил Кирилл.

— Да ничего, собственно, — Тамара отстранилась еще больше. — Просто хотела доставить тебе немыслимое удовольствие, но раз ты не хочешь…

Кирилл уже все понял. Однако позволил себе спросить:

— Если хотела доставить удовольствие — что же мешает тебе довести начатое до конца?

— Ну, ты же не хочешь выполнить мою мааааленькую просьбочку, — обиженным тоном ответила Тамара. — Тогда почему я должна заботиться о твоем удовольствии? В конце концов, у тебя есть руки, вот и воспользуйся ими.

И, не стесняясь наготы, даже определенно упиваясь ею, гордо прошагала в ванную. На диване остались лежать скомканными ее юбочка с прозрачной блузкой и тоненькие трусики на резиночках.

Глава 7

Это была их первая размолвка. Не более-менее серьезная, а вообще первая. Потому что до этого если что и было, то сугубо на уровне ощущений, но в слова недовольство друг другом вылилось впервые. И если бы ссора касалась сугубо бытовых проблем, она бы ни в коем случае не напугала так Кирилла. Однако это касалось не быта, совсем не быта. Это касалось сути его супруги.

А суть выходила малопривлекательной. И теперь Кирилл уже не был так уверен в собственной своей сексуальной неотразимости. Если бы Тамаре действительно было с ним очень уж хорошо в интимном плане, она бы ни за что не позволила себе подобного выпада. Возможно, она бы прибегла к старому, как мир, способу погасить начинающуюся ссору, и он даже был бы благодарен ей за это, ведь совсем не хотел с нею ссориться. Но в том-то и беда, в том-то и ужас произошедшего, что затеяла близость не ради спокойствия в семье, не ради мира, не ради обоюдного удовольствия, а ради войны, ради шантажа.

И все чаще Кирилл стал искать ответа на следующий вопрос. Хорошо, он-то принял ее за свою судьбу лишь потому, что Тамара явно не относилась к разряду охотниц на чужие состояния. А вот чем руководствовалась сама Тамара?! Она из очень обеспеченной семьи, может, и не более обеспеченной, чем семейство Андриановых, но денежки у них водились именно в свободном плавании, они на них жили, и жили довольно неплохо, откровенно говоря. Позволяли себе все, чего душа пожелает, ни в чем не отказывали. Ну что ж, если могут себе это позволить — почему бы и нет? Пусть живут, как хотят, это их право. Вот только непонятно, откуда у Тамары эти барские замашки? Ведь достаток-то появился совсем недавно, гораздо позднее, чем у Андриановых. Тогда откуда баловство? Ведь все предыдущие годы жили, по-видимому, очень скромно. Вряд ли у них с незапамятных времен было нормой содержать домработницу, наверняка самостоятельно справлялись с домашними хлопотами. Тогда почему теперь все иначе, почему Тамара считает для себя зазорным не то что тарелку за собою помыть, но даже сунуть, простите, собственное грязное белье в стиральную машину?!

И потом, из каких же все-таки соображений она вышла за него замуж? Конечно, пока они встречались, Кирилл позволял себе немножечко пошиковать. Не сильно, а именно немножечко, ведь для настоящего шика нужно много свободных денег, а у него с наличностью вечные проблемы. Может, она решила, что он уже очень хорошо поднялся, богат, как Крез? Но даже если это и так, то оставлять грязное белье валяться посреди комнаты — это все равно как-то недостойно нормального человека…

Так это что же, Тамара таки вышла замуж за деньги?! Она руководствовалась именно финансовыми соображениями?! О, как жестоко она ошиблась! Нет, не потому, что Кирилл беден, как церковная мышь. А потому, что как бы высоко он ни забрался на гору финансового благополучия, а никогда не позволит убирать его использованное белье постороннему человеку! Он даже супруге этого не позволит, потому что стирать трусы и носки, как и гладить брюки, мужчина должен сам! Только сам! Иначе это уже не мужчина, а размазня какая-то.

Но зачем, зачем ей нужен был этот расчет? Неужели у папеньки Зельдова недостаточно денег для баловства, к которому они, похоже, успели прикипеть насмерть? Или Тамара выбирала себе мужа из тех же соображений, что и он сам? Лишь бы не нарваться на охотника за папенькиным состоянием?

А как же любовь? Ведь они так долго встречались — почему же не почувствовали фальшь? А ведь Кирилл действительно чувствовал себя с Тамарой довольно комфортно. Ну, а наедине так и вовсе было замечательно здорово. И никогда, буквально ни единого разочка, Тамара не позволяла себе никаких диких выходок типа сексуального шантажа.

Нет, что-то не так в Датском королевстве, что-то не то… Миссерабль…

Кирилл практически с самого возвращения из Лондона старался почаще сопровождать Светлану на работу и обратно. Незримо, сторонним наблюдателем, не преследуя никаких целей. Кроме одной, самой главной — оберегать, не допустить беды, оказаться рядом в нужную минуту. Не пропустить, только бы не пропустить ее, эту минуту, когда его отсутствие рядом с нею вновь может стать фатальным, не отвернуться, не отвлечься ни на секунду…

Откровенно говоря, быть рядом с нею получалось не всегда. Как ни крути, а работа есть работа. Конечно, хозяин — барин, а он и есть хозяин фирмы, ее единоличный основатель, владелец и руководитель. Кирилл мог в случае чего положиться на ближайшего своего друга и соратника Антона Волынца, что он и делал едва ли не каждое утро и вечер. Но иногда требовалось его личное присутствие в налоговой ли инспекции, у таможенного ли брокера, быть может, на важных деловых переговорах, в то самое время, когда Света ехала на работу или домой. А поручить тому же Антону, например, сопровождать ее вместо себя Кирилл не мог. Нет, ни в коем случае. Антону он мог доверить разве что работу и собственное благополучие. Светлану он не смог бы передоверить никому…

Неизвестно, как долго продолжалось бы это невидимое преследование, если бы не эпатирующая выходка Тамары. Если раньше Кириллу нужно было просто незримо сопровождать Светлану, дабы быть спокойным за нее, знать наверняка, что пока он рядом, с нею не случится ничего страшного, то теперь все изменилось. Все чаще в голове раздавались звуки пляжа, все отчетливее чудился отвратительный запах помидоров и сливочного масла. И вновь нестройным хором девичьи голоса выкрикивали детскую считалочку:

— Бабка сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок.

Обвалился потолок, прыг-скок, прыг-скок…

А дома его ждала рыжая бестия с отвратительно-хищными губами и замашками шемаханской царицы. С момента ссоры они почти не разговаривали. Только на следующий после нее день Тамара, словно поняв, наконец, что очень здорово перегнула палку, так, что та если еще не поломалась, то основательно треснула, попыталась перевести все в шутку.

Едва Кирилл переступил порог, как его прямо в прихожей встретила абсолютно нагая красавица Тамара. Муркнула распутной кошкой и присела перед ним на корточках прямо у входной двери, вновь аккуратненько, дабы не поломать шикарные ногти, расстегивая ремень:

— Мрр, мой котик устал? Ну ничего, не для того ли у него есть кошечка, чтобы снимать усталость?..

Кирилл резко, быть может, чересчур резко оттолкнул ее, тем самым отрезав пути к примирению:

— Чего кошечка хочет выторговать на сей раз? С домработницей прокол вышел, так теперь новую шубку попытаешься заполучить? Или это вторая попытка получить домработницу?

Тамара обиделась. Развернулась на сто восемьдесят градусов и молча прошла в комнату. Впрочем, одеваться не собиралась, даже не попыталась прикрыть наготу. Нагло развалилась в кресле, демонстрируя собственные прелести, и дерзко смотрела на супруга.

Кирилл попытался было смягчить свои слова, добавил почти мирно:

— Или ты просто хочешь меня? Как раньше? Меня, такого, какой я есть. Не того, что я могу или не могу тебе дать, а именно меня самого. Тогда бы я…

Он не успел договорить. Тамара фыркнула, не скрывая сарказма, а лишь подчеркивая его:

— Тебя?! Ты действительно считаешь себя наградой?! Ты мне обеспечь жизнь, к которой я привыкла, тот уровень, к которому меня приучил папочка. А я за это, может быть, и одарю тебя неземным блаженством. Если будешь хорошо себя вести. А так… Чего я в тебе не видела, чего не пробовала? За так я тебя почти год до свадьбы обслуживала, теперь пришло время платить по счетам.

Кирилл остолбенел от такой откровенности. Так вот оно, значит, как?

— "За так"?! — изумлению его не было предела. — "Обслуживала"?! Ты же пищала и плакала в моих объятиях, как же ты можешь говорить?..

— Пфи, — презрительно скривилась Тамара. — Ты действительно полагаешь, что намного лучше других? Уверяю тебя, дорогой, ты ничем не лучше! Впрочем, и не хуже. Ты точно такой же, как остальные.

— Тогда зачем? Объясни мне — зачем?! Зачем я тебе был нужен? Ради чего ты почти год, как ты говоришь, "обслуживала меня за так"?!

Тамара скривила хищные свои губки:

— Зачем, зачем… Потому что дура была. Потому что думала, что ты меня любишь. Потому что папочку послушалась. Это он мне все на тебя пальцем тыкал: Андрианов, Андрианов! Думал, ему полезно будет с вами породниться. Про слияние капиталов все что-то говорил. Да только где они, эти ваши хваленые капиталы?! Вы же голь перекатная, даже домработницу себе позволить не можете!

Кирилл потрясенно молчал. Упал в кресло, обхватил голову руками. Ничего себе, откровения! Слияние капиталов?! А он-то, наивный, был уверен, что его любят не за деньги отца! Ну что ж, хорошо, что все прояснилось так скоро. В конце концов, ничего не стоит развестись теперь, когда правда выплыла наружу. Что ж, так будет даже лучше. За одного битого двух небитых дают. Зато в следующий раз он будет осторожнее.

— Ну вот и хорошо, — облегченно вздохнул он. — Ты уже выяснила, что я голь перекатная, что ты жестоко ошиблась в выборе. Или папочка твой жестоко ошибся. Результат один — ошибки нужно исправлять. Нет, не кровью, мы же цивилизованные люди. Мы просто разведемся. Это вполне логично после того, что ты мне рассказала. Мы оба ошиблись. Вот и давай разводиться.

— С удовольствием! — парировала Тамара. — С величайшим удовольствием! Думаешь, ты такой бесценный подарок?! Ты ничтожество, ты нищий, как последний безработный! Ты посмотри на себя — да был бы ты хоть красавцем расписным, а то ж и посмотреть не на что!

— Ну, с этим я категорически не согласен, — оскорбился Кирилл. — Может, и не писаный красавец, но и не последний урод, так что не передергивай, пожалуйста. А насчет ничтожества и нищеты я тебе так скажу. Я не нищий, нет. Но и не Рокфеллер пока что. А ты думаешь, как Рокфеллер состояние сколотил? Швыряя деньги налево и направо? Нет, дорогуша, так деньгами только последние идиоты распоряжаются. Деньги должны работать, деньги должны делать деньги. Не ради шика, не ради того, чтобы все завидовали. Сугубо ради чувства собственного достоинства, ради внутренней свободы. И они мне эту свободу дают. А остальное… Знаешь, мне не тяжело за собой тарелку помыть, и постель свою постирать мне тоже не западло. Я к этому спокойно отношусь, нормально. И мама моя всю жизнь работала, и до сих пор работает, хотя запросто могла бы позволить себе сидеть дома, и не просто сидеть, а как сыр в масле кувыркаться — заслужила, наработалась. А она при этом еще и не считает зазорным самолично квартиру убрать. А чего ж в этом зазорного? Не это ли главное отличие между обезьяной и разумным человеком? Это обезьяна съест банан, да шкурку тут же себе под ноги швырнет. А человеку, нормальному человеку, вряд ли понравится жить в хлеву да без конца скользить и падать из-за этих шкурок.

Тамара вскочила, кажется, напрочь позабыв о собственной наготе, воскликнула возмущенно:

— А! Так я, по-твоему, обезьяна?! Спасибо, милый, что не свинья! Хам, быдло! Сволочь!

Кирилл усмехнулся:

— Заметь — насчет свиньи это ты сказала, не я. И я рад, что ты сама это поняла. Так как насчет развода?

— Легко!!! Запросто!!! Прямо немедленно, нет, завтра! А сейчас я уезжаю к папе. И вообще — пошел ты! Козел!

Кирилл только усмехнулся:

— Ты так и поедешь голой? Или все-таки что-нибудь на себя накинешь?!

И лишь приняв решение о разводе, Кирилл успокоился. Да, так, несомненно, будет лучше. Причем не только для него, но и для самой Тамары. Пусть найдет себе такого, которого устроят ее фортели с шантажом, который будет выполнять все ее требования, наймет ей домработницу и личную камеристку. Ишь, домработницу ей подавай!

Собственно, Кирилл и сам не понимал, чего он прицепился к этой домработнице. Ну хочет женщина домработницу — так пусть получит ее, делов-то! Мелочь, копейки по сравнению с тем, во что ему обходится сама Тамара. И даже не в том дело, что мама, вельми уважаемая Ирина Станиславовна, с видимой легкостью обходится без домработницы и еще много без чего.

Нет, не в этом дело. Да, Кирилл и в самом деле хотел бы построить свою семью по образу и подобию семьи, в которой вырос, и вырос, между прочим, довольно неплохим человеком. Больше всего на свете ему хотелось бы таких же отношений, какие сложились между отцом и матерью, хотелось доверять жене безгранично. А еще больше хотелось о ней заботиться. Пусть так же нарочито грубовато, как отец заботится о маме, с непременным вздохом сожаления и усталости, но с неприкрытой любовью во взгляде. А можно и без ложной грубости, без притворных вздохов сожаления, а просто с откровенной любовью и во взгляде, и в улыбке, и в голосе. Не в форме было дело, совсем не в форме! Главное было — любить самому и быть абсолютно уверенным во взаимности. Главное — быть всегда рядом и чувствовать тепло родного тела и души, поддержку, читаемую в каждом взгляде. А уж муж ли будет притворно вздыхать, словно бы устав от постоянного присутствия супруги, или же жена будет преувеличенно-нарочито возмущенно ворчать, плохо скрывая за ворчанием радость от того, что он, самый дорогой, самый любимый человек — вот он, совсем рядышком, и так всегда было и так всегда будет, потому что не может быть иначе.

Вот чего хотелось Кириллу больше всего на свете. Только душевного тепла, уюта и спокойствия. Нет, не того спокойствия, мертвецкого покоя, когда тебя никто не трогает, потому что ты даром никому не нужен. Нет же, нет, пусть трогают! Пусть! Пусть будут мелкие заботы и хлопоты — куда же без них. Но и хлопоты эти должны быть любовными, то есть исходить от любимых людей или же для них, ради них, ради их здоровья, ради их удовольствия, ради их благополучия. Но никак не требования, исходящие от оказавшейся вдруг совершенно чужой женщины.

В одно мгновение Тамара перестала быть не только любимой и желанной, но даже и красивой. И эти ее губы, этот хищный оскал, которым Кирилл еще так недавно восхищался и даже гордился, которым никак не мог налюбоваться, вдруг показался ему отвратительным, тошнотворным. Господи, неужели он мог любить эту женщину?! Любить?! Нет, полноте, о какой любви может идти речь?! Да он же никогда ее не любил, никогда, ни единственного денечка. Просто думал, что любит. Но как же он мог хотя бы думать, что может любить эту женщину?!

И все чаще, все назойливее звучали в памяти звуки пляжа. Все громче плескались о каменистый бережок небольшие волны, поднятые купающимися, все звонче раздавались удары волейбольного мяча о руки игроков. И неясным шумом врывались в этот неровный пляжный гомон девчоночьи голоса, такие излишне громкие и резкие, такие раздражающие, что помимо желания хотелось оглянуться и увидеть источник этого шума. Увидеть среди оравы девчонок-малолеток одну, так резко выделяющуюся непохожестью на их фоне.

Девочка-одуванчик. Маленькая, излишне худенькая, с остренькими локотками и коленочками. И белыми-белыми волосами. Девочка-одуванчик.

Да, именно так он окрестил ее про себя при первом же взгляде. Девочка-одуванчик. Потому что была она худенькая, как стебелек, но не только поэтому — мало ли худеньких девчонок вокруг? И не столько из-за совершенно белых волос. Она вообще вся была белая, даже нет, белесая. Ни бровей не было заметно, ни ресниц — только крупные веснушки разбросаны на круглом белом лице да маленькие пухленькие губки бантиком. А еще… А еще Кирилл назвал ее Одуванчиком за мелкие-мелкие ее кудряшки. И были эти кудряшки такими легкими, как пушинки, что при малейшем же дуновении ветерка разлетались в стороны, как парашютики одуванчика, так и норовя оторваться от корней и улететь прочь вслед за ветром.

А потом в памяти всплывал тошнотворный запах помидоров и сливочного масла…

Света… Как замечательно подходило ей это имя! Белокожая, беловолосая — каким еще именем могли ее одарить родители? Только Света, Светлана. Потому что ее почти прозрачная кожа и столь же прозрачные волосы совершенно не задерживали свет, и он струился сквозь них, приобретая лишь легкий сливочный оттенок. Сливочный… Оттенок сливочного масла…

Нет, и сливочное масло, и помидоры остались в прошлом. Раньше Кирилл обожал помидоры, мог есть их где угодно, как угодно и с чем угодно, в совершенно невообразимом количестве. Раньше… Ровно до тех пор, пока из-за них не случилось непоправимое. Если от помидоров можно было отказаться навсегда, то со сливочным маслом дела обстояли много хуже. По возможности Кирилл от него отказывался, заменяя или растительным, или майонезом. Но иногда сливочное масло заменить было невозможно, как, например, в картошке-пюре или варениках и пельменях. И тогда Кирилл ел без аппетита, едва ли не затыкая нос, дабы не чувствовать этого удушающе-отвратительного запаха.

Господи, какие дурные мысли лезут в голову! Кирилл подивился самому себе. И о чем он только думает? На носу развод, а он не может отделаться от мыслей о сливочном масле и помидорах. Когда он поймет, что все в прошлом?! Вернее, нет: когда он снова поймет, что все в прошлом?! Когда, наконец, поймет, что Светлана Кукуровская, подруга его жены, их свидетельница, попросту не может быть той девочкой-одуванчиком?! Что она всего лишь похожа на нее, да и то только странными своими белыми кудряшками. Ведь ни острых коленок у нее нет, ни острых локотков. Она далеко не худышка, Светлана Кукуровская! Напротив, пышечка. Нет, не толстая, даже не полная, а именно пышечка, аппетитная, как сдобная булочка из пшеничной муки. И в придачу присыпанная сверху сахарной пудрой. А девочка-одуванчик совсем не походила на булочку, она была похожа только на одуванчик, на вызревший, белый-белый одуванчик на тоненьком зеленом стебельке.

Да, Света Кукуровская совершенно не была похожа на одуванчик. А вот на девочку-одуванчик была очень даже сильно похожа. Невзирая даже на разницу в возрасте и комплекции. Как такое могло быть?

Нет, она не была красива. Нет, неправильно. Они не были красивы. Ни девочка-одуванчик, ни Светлана. Ни та, ни другая не могли похвастать особой миловидностью. Очень невыразительные лица, очень белокожие, какие-то прозрачные. Правда, у Светланы брови и ресницы были куда заметнее, чем у девочки-одуванчика, может, она их просто подкрашивала? Но все равно она была какая-то несуразно-бледная, похожая на белую мышку. Вот только мыши не могут похвастать такими пышными кудрями, как Света. Мышь белая, кудрявая…

Кирилл ехал за автобусом, на котором, в свою очередь, ехала Светлана. Он уже давным-давно сбился со счета, в который уже раз провожает ее знакомым маршрутом. И не особо задумывался, зачем, собственно, он ее преследует, зачем сопровождает ее издалека, исподтишка? Просто ехал, просто вспоминал, просто сравнивал. Знал, что не она, что не девочку-одуванчика провожает. Просто вбил себе в голову, что должен быть рядом. Потому что однажды его рядом не оказалось…

В этот вечер Светлана почему-то вышла на две остановки раньше, чем следовало бы, если бы она ехала домой. Кирилл насторожился. А что ему делать? Ехать за ней? Или остаться около остановки и дожидаться? А если она пойдет пешком, да еще и не по главной дороге, а решит сократить путь где-нибудь между домами? Не там ли притаилась опасность? Не это ли тот самый случай, когда он непременно должен быть рядом?! И Кирилл принял решение ехать за ней на некотором расстоянии, благо Света шла по тротуару вдоль дороги.

Светлана вошла в какой-то дом. Идти за ней Кирилл не осмелился и остался ждать в машине. Если она идет не домой, а он уже точно знал, что она непременно каждый вечер возвращается домой, то он мог надеяться, что надолго она в гостях не задержится.

Однако ждать пришлось довольно долго, никак не меньше часа. Выйдя из парадного, Света пошла обратно к остановке. Кирилл дождался, когда она отойдет на приличное расстояние, и только после этого тронулся следом.

Сам себя спрашивал: и как долго это может продолжаться? Он что же, записался в ее тайные телохранители? Будет сопровождать ее до конца жизни вот так, бойцом невидимого фронта? Или когда-нибудь все же осмелится выйти из убежища, предстать перед нею во весь рост? А если и осмелится, что он может сказать ей, как объяснить свое поведение? Да и может ли он объяснить его хотя бы самому себе?!

Светлана подошла к автобусной остановке. Кирилл выехал на основную дорогу, проехал мимо на малой скорости, потом, словно бы неожиданно заметив ее, остановился и посигналил. Люди на остановке оглянулись. То ли каждый думал, что это могут сигналить ему, то ли простое человеческое любопытство заело. Оглянулась и Светлана. Да только издалека не узнала. Или всего лишь сделала вид, что не узнала?

Кирилл сдал немного назад, перегнулся к противоположной дверце, приспустил стекло и позвал:

— Света!

Только тогда Светлана нерешительно приблизилась к машине:

— Ой, здравствуйте, — а в голосе все еще слышалась неуверенность.

— А я смотрю — ты, не ты. Садись, я подвезу.

Кирилла несколько покоробило ее "Здравствуйте". Конечно, они едва были знакомы, но ведь все-таки знакомы, не чужие ведь люди. И к чему эти "вы", когда можно запросто на "ты"?

— Нет, что вы, мне тут совсем рядышком, не беспокойтесь, — излишне яростно засопротивлялась Света.

Кирилл улыбнулся:

— Вот и хорошо — не придется делать большой крюк. Да садись же скорее, а то сейчас меня какая-нибудь маршрутка подомнет.

— Да уж, подомнешь такую махину, — усмехнулась Света, но в машину таки села.

Кирилл тронул автомобиль с места. Про себя отметил словно бы невзначай: "Махину!" Некоторые его джип и за машину-то не считали: еще бы, для них Тойота — не больше, чем самокат. Для Светланы же его Тойота была верхом шика. Плохо это? Или хорошо? И вообще — какая разница? Она ведь ему даже ни капельки не нравится. Мышь белая, кудрявая.

— Каким ветром в этих краях? — спросил ровно, совершенно нейтрально, дабы не выдать интереса. Сам же буквально извелся за тот час, что ожидал ее под чужим домом — куда пошла, к кому, зачем?

Светлана засмеялась легонько, как колокольчик от дуновения ветра:

— Живу я тут!

— А! — многозначительно ответил Кирилл.

— Мне буквально два квартала проехать, совсем рядышком, — оправдывалась почему-то Света. — Я бы и пешком дошла, да просто лень ноги мучить.

— Да ладно, — снисходительно ответил Кирилл. — Чего ты извиняешься — не я ж везу, машина.

Светлана улыбнулась и не ответила. Кирилл тоже не нашелся, что сказать. Ничего, ровным счетом ничего от нее не исходило, ни малейшего флюида. Кроме потрясающего, просто сногсшибательно вкусного запаха. У Кирилла слюнки потекли. Не сдержался, сделал даме весьма сомнительный комплимент:

— От тебя просто офигительно пахнет котлетами!

Света покраснела. На ее белой коже это было очень хорошо заметно. Смутилась, втянула голову в плечи:

— Ой, какой ужас! Это ведь ужасно, да, когда от женщины вместо французских духов пахнет котлетами, да? Я их даже не ела. Честно-честно! Просто подруга жарила, а я стояла рядом, вот, видимо, и пропиталась запахом. Я к подруге заходила, надо было обсудить пару вопросов. А у нее семья, мужа кормить надо, сына. Вот мы и общались прямо на кухне, так сказать, приятное с полезным. Ой, вы меня извините, я вам всю машину котлетами провоняю…

Света извинялась так искренне, так смущенно оправдывалась, что Кириллу стало смешно. И как-то легко на душе, спокойно, уютно. Как будто бы это ему жена жарила котлеты. Ему и их детям.

— Ой, да ладно, Света, брось ты! Просто я голодный, а тут так вкусно котлетами пахнет. И вообще, чего ты все выкаешь? Не чужие вроде люди…

Тут они как раз подъехали к повороту, ведущему к ее дому. Кирилл как-то сразу не сообразил, что нужно бы сделать вид, что он не в курсе, и чуть было не оплошал. Уже включил поворотник, намереваясь свернуть с главной дороги, да Света вовремя сориентировалась, подсказала:

— Вот за этим перекрестком остановите, пожалуйста. То есть останови…

И опять покраснела.

А Кириллу почему-то уже не хотелось высаживать ее так далеко от дома. Почему-то приятно оказалось ее смущение, почему-то так хотелось улыбаться во весь рот.

— Командуй парадом, — распорядился он. — Доставлю прямо к подъезду в лучшем виде.

Света вновь зарделась, но спорить не стала. Правда, командовала не как надо, "направо" да "налево", а рукой показывая направление:

— Туда, а теперь сюда. Я все время путаю "право" с "лево", мне проще рукой показать. А то пока я вспомню, право это или лево, мы уже далеко уедем.

Кирилл лихо подкатил к подъезду и резко тормознул. Не поленился даже выйти из машины и предложить даме руку. Та уж и вовсе от смущения не знала, куда деваться. И вне себя от благодарности пригласила:

— Может, зайдете? Я вас покормлю, вы же голодный. Правда, котлет у меня нету, но я только вчера сварила очень вкусный борщ, хотите? И сырники…

Вообще-то Кирилл был не настолько голоден. Но ему почему-то было так приятно ее приглашение, а еще больше ее смущение. Да если учесть, что дома его вряд ли ждал вкусный ужин: в лучшем случае замороженные пельмени, в худшем — очередной поход в ближайший к дому ресторан. И так вдруг захотелось чего-то домашнего! Борща, например, да с майонезом. И сырничков со сметанкой!

— А с удовольствием! Только с одним условием — никаких "вы", договорились?

— Договорились, — едва слышно ответила Света, стесняясь заглянуть в его глаза. И в очередной раз покраснела.

Глава 8

Тамара лихо подрулила к дому и стала вытаскивать из машины сумки. Впрочем, тащить их в дом она и не думала, так и бросила около багажника — что она, тяжеловес, что ли? Неужто кроме нее некому сумки таскать?

Мама по обыкновению полулежала в любимом кресле перед телевизором и щелкала семечки. Тамару передернуло: ну что за идиотская, прямо-таки плебейская привычка?! Как бабка деревенская, еще бы цветастый платочек на голову повязала! Подставила какую-то солдафонскую металлическую мисочку под подбородок и сплевывает в нее шелуху. Фи, как это недостойно!

И Тамара прямой наводкой направилась в кабинет к отцу.

— Привет, пап! Я вернулась!

— О, дочура, — обрадовался Семен Львович.

Вышел из-за стола, обнял дочь, смачно чмокнул в губы:

— Ну здравствуй, здравствуй, радость моя! Здравствуй, госпожа Андрианова!

Тамара скривилась:

— Нет, папа, не называй меня так. Даже в шутку не называй. Говорю же — я вернулась, я не хочу быть Андриановой.

Зельдов посмотрел на нее внимательно, взял за руку и почти насильно протянул Тамару через весь кабинет к массивному кожаному дивану, усадил рядышком:

— Ну-ка, рассказывай, что еще за новости?

Тамара надула губки:

— Что еще рассказывать? Говорю же — я вернулась, неужели непонятно?! Хватит с меня замужних радостей, мне с вами лучше.

Семен Львович сказал строго, что было ему так несвойственно при разговоре с женой и дочерьми:

— Рассказывай, и в подробностях. Что случилось?

— Что, что? — возмутилась Тамара. — Ошиблись мы с тобой, папочка, вот что. Вернее, это ты ошибся, и сильно, между прочим. А из-за тебя я пострадала.

Она на мгновение замолчала, потом продолжила коверканным голосом, словно передразнивая отца:

— "Андрианов, Андрианов"! Большой пшик твой Андрианов, папочка! Голый и босый, нищий, как последний бомж! Вот тебе и Андрианов! Жадный, как сволочь, он же за копейку удавится!

— Ну за копейку-то вряд ли, — в голосе Семена Львовича не было и тени иронии. — И про жадного не верю. Ты уверена, что все рассказала? Вот просто так, на ровном месте он вдруг оказался жадным? В чем же это выразилось?

Тамара нервно стала выстукивать каблуком мелкую дробь.

— Противно рассказывать. Цепляется ко мне по любому поводу. Да жлоб он, твой Андрианов! Обыкновенный жлоб! Домработницу и то не может нанять, денег ему жалко, видите ли! Сам посуду моет, сам стирает. И от меня того же требует. Он целыми днями на работе, а я ему должна ужины готовить да порядки наводить. Того и гляди, скоро стирать заставит. Что я ему, прачка?! Женился бы на какой-нибудь Тосе Тютькиной — та бы ему и стирала, и жрать готовила. А я ему не прислуга! Все, папочка, сходила замуж под твоим чутким руководством. В следующий раз сама буду все решать, понял? Ты прокололся, а мне с этим дерьмом жить, да? Нетушки, не выйдет! Я развожусь, нравится тебе это или нет.

Зельдов помолчал немного, пожевал губы, почесал лысину. Встал, прошел к стильному письменному столу, присел на его краешек, и только тогда ответил. Ответил сухо, даже как-то зло. От его голоса у Тамары почему-то поджилки затряслись:

— Сама решать будешь не раньше, чем меня на кладбище свезут. А пока я жив, будешь делать то, что я говорю. Я не для того тебя баловал, чтобы ты мне своими капризами все планы перечеркивала. И если я сказал "Андрианов" — значит, твоим мужем будет Андрианов, и никто другой. До тех пор, пока я не найду более подходящую кандидатуру, поняла? А уж как мужика заставить исполнять твои прихоти — это не мне тебя учить. Раз сама не понимаешь, проконсультируйся у матери, она больших успехов в этой области достигла. А теперь разворачивайся и езжай к законному муженьку, вот тебе и весь мой родительский сказ.

Тамара опешила. Еще никогда в жизни отец не разговаривал с нею подобным тоном. А она-то так рассчитывала на его поддержку, была уверена, что он ее пожалеет, что он все поймет! Нет, наверное, она просто неубедительно ему объяснила, какой он на самом деле, этот Андрианов.

— Нет же, папочка, ты ничего не понял! Он не для меня, он совсем не для меня! И я никогда не смогу жить по его правилам. Ну ты же не хочешь, чтобы твоя любимая дочечка превратилась в его бесплатную прислугу? Ну как же ты не понимаешь?..

— Даже если так, — безапелляционным тоном прервал ее стенания отец. — Ничего страшного с тобой не случится, если тебе придется делать кое-что по дому. Это не так страшно, как оказаться без денег, уверяю тебя. А Андриановы без них никогда не останутся. Кто другой может и пролетит, как трусы над баней, но не Андриановы. За Кириллом ты никогда не познаешь нужды, с голоду не вспухнешь. Ну а прислуживать… За все в этой жизни надо платить, дорогая моя. Просто так никто никому ничего не дает, красивые глазки если когда и помогают, то впоследствии за них все равно будет выставлен счет. Так что возвращайся обратно, к мужу. Ну а если не хочешь быть прислугой, сделай так, чтобы он понял, что ты предназначена для других целей. Тут уж я, извини, даже советом помочь не смогу, это вопрос к матери.

Тамара сжала губы. Ничего себе, вот тебе и папочка! Любящий отец, называется!

— И ты что же, выгонишь меня силой? Если я не хочу к нему возвращаться?! Ты что же, выгонишь меня на улицу, выставишь вон, да? Я же сказала тебе — я развожусь, я не вернусь к нему! Если я тебе мешаю здесь — пожалуйста, я с превеликим удовольствием уйду жить отдельно. Купи мне квартиру, и я не буду мозолить тебе глаза своим присутствием, если я с каких-то пор стала так уж раздражать тебя. Купи мне квартиру, папа!!!

Семен Львович отошел от стола к окну, отвернулся от дочери, словно боясь взглянуть в ее глаза. Только после довольно длительной паузы ответил:

— Я не могу купить тебе квартиру…

— Ой, папа, брось! — взорвалась Тамара. — Кому теперь это надо?! Кого волнует — одна я живу или под строгим родительским присмотром?! В конце концов, это ханжество — когда все всё знают, кто с кем когда и сколько, но стыдливо прикрывают глаза. Можно подумать, ты не знал, что мы с Кириллом и до свадьбы очень даже весело проводили времечко! И можно подумать, ты не догадывался, что он у меня далеко не первый. Ведь знал, прекрасно знал! И все вокруг если и не знали наверняка, то уж как пить дать догадывались! Да кого это вообще волнует в наше время? Но даже если кого-то еще и волнует, то в моем случае условности соблюдены: до свадьбы я жила с заботливым папочкой, потом меня торжественно передали на попечение мужу, зато уж после развода я могу жить, как хочу! Потому что даже самые махровые моралисты не смогут меня в чем-нибудь упрекнуть! Купи мне квартиру, папа! Я уже взрослая женщина и хочу жить отдельно!

— Я не могу купить тебе квартиру, — тихо повторил Зельдов. — Не могу…

— Интересно, — с сарказмом спросила Тамара. — И что же тебе мешает?! Или ты вдруг заразился от Андриановых жадностью?

— У меня нет денег…

На какое-то мгновение Тамара оцепенела — уж такого-то ответа они никак не могла ожидать. Потом скривилась:

— Ой, можно подумать! И куда же это они у тебя все подевались?! Так и скажи — жалко.

Семен Львович резко повернулся к дочери, посмотрел в ее глаза:

— Если бы было жалко, вы бы с Софьюшкой до сих пор носили ситцевые платья!

Неизвестно, то ли его слова подействовали на Тамару как-то по-особенному, или же было что-то страшное в его глазах, но дочь вдруг поверила ему, испугалась, притихла.

Зельдов вернулся к столу, но на сей раз сел в рабочее кресло, и только после этого продолжил тихим заговорщицким голосом. При этом в глазах его появилась какая-то тоска и неуверенность:

— Я не хотел пугать вас раньше времени. Мама с Софьюшкой пока еще ничего не знают. Ты не говори им, не тревожь, не надо. Пока еще не все так страшно, я надеюсь, еще все утрясется…

— Что случилось? — напряженно спросила Тамара. В голове тревожно зазвенели колокольчики: ох, что-то будет, что-то будет?

— Илюша, — почти простонал отец. — Илюша прокололся. Он любит играть на грани фола… Да тем более бывшему советскому человеку избежать уплаты налогов — не преступление, а вроде как доблесть. А вот для американцев — это едва ли не самое страшное преступление…

— Что, попался? — обеспокоено, но все еще не понимая, какое отношение к ним могут иметь неприятности заокеанского родственника, спросила Тамара.

Отец кивнул:

— Угу. Прокололся по полной программе. Четыре года с уплатой всех налогов и штрафных санкций. Плюс расходы на адвоката. У него практически ничего не осталось…

Тамара вздохнула. Да, неприятно, конечно, все-таки не чужой человек, брат отца…

— Жалко… Только мы-то тут причем? Это же его личные проблемы. В конце концов, кто ему мешал платить налоги, как положено? Мы же не можем отвечать за его глупости.

— Глупости… Это ты глупая, Тамарочка. Эээх, милая моя! У меня же весь бизнес на Илюшу был ориентирован, на него завязан! Я-то грузы на него оформлял, это и было моим бизнесом. А уж куда эти грузы шли дальше, кому он их перепродавал, откуда брал деньги — не моего ума было дело. Я отправлял ему груз, он переводил мне за него деньги. Вот и весь расклад. Никаких хлопот, никаких забот. Купить товар здесь, затаможить и отправить, вот и все. Единственное, о чем приходилось беспокоиться — это как избежать излишних налоговых поборов, как обойти запреты на вывоз стратегического сырья. Да что я тебе рассказываю? Можно подумать, тебе это интересно.

Тамаре и в самом деле совершенно не были интересны тонкости отцовского бизнеса. Гораздо больше ее взволновало сообщение о том, что весь его бизнес был тесно связан с дядей Ильей. А дядя Илья накрепко засел на целых четыре года. Вот ведь идиот, из-за него они все теперь должны страдать!

— Но ведь у нас много денег, правда, папа? Мы ведь справимся без дяди Ильи?

Семен Львович грустно усмехнулся:

— Откуда их будет много, Тамарочка? Ах, дитя неразумное. У нас расходы-то какие, ты ж только посмотри! Я ж не знал, что все вдруг может закончиться в одно мгновение! Если б знал — можно ведь было и поскромнее…

— Поскромнее? — удивилась Тамара. — По-твоему, мы не скромно живем?! И что, по-твоему, у нас лишнее? Можно подумать, мы излишествами обвешались со всех сторон и даже не замечаем этого! О каких излишествах ты говоришь, папа? Мы же просто нормально живем, просто нормально, и все!

Зельдов усмехнулся:

— Нормально, Тамарочка, это когда люди живут в нормальном доме, когда на каждого члена семьи приходится одна комната плюс одна общая на всю семью — вот это нормально, а уж никак не загородные хоромы в три с половиной тысячи квадратных метров! Нормально ездить на Жигулях или в лучшем случае на Фольксвагене — ведь отличная немецкая машина! А БМВ да Мерседес, милая моя — это уже излишество, это пыль в глаза, когда деньги отдаются сугубо за марку, за престижность, а никак не за обычное средство передвижения. Нормально — это когда одежду покупают в нормальных магазинах, потому что в бутиках опять же платят не за особое качество, а все за тот же престиж, за марку, то есть за всякие ваши бабские кутюры. Я уже не говорю о специальных вылазках в Париж, Лондон или Милан сугубо с целью шопинга!

Тамара возмутилась:

— Но мы же можем себе это позволить? Значит, никакое это не излишество! Излишество — это когда последние деньги тратятся на что-то лишнее. А у нас лишнего-то и нету, у нас все необходимое для нормальной жизни.

— Для нормальной жизни достаточно абонемента в общественный бассейн, детка. А два личных: один под открытым небом, другой крытый — это уже излишество, поверь мне. Да и не об этом сейчас речь, Тамарочка, не об этом…

Тамара было вскинулась: как же не об этом, когда именно об этом, да тут же вспомнила о личных проблемах, о квартире:

— А, ну конечно, мы же говорили о квартире. Ну не будешь же ты утверждать, что отдельная квартира — это тоже роскошь? Мне же надо где-то жить, в конце концов!

— Надо, — подтвердил Семен Львович. — Надо. Вот поэтому ты немедленно отправишься к мужу и приложишь максимум усилий для того, чтобы помириться с ним.

— Не вижу связи, — воспротивилась Тамара. — Причем тут наши с Андриановым отношения, если дядя Илья угодил за решетку по собственной дурости?!

Зельдов прикрикнул:

— Не смей! Не смей так об Илюше! Не зря говорят: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, и это, между прочим, каждого касается! Особенно в нашей стране с ее дурацкими законами. Ты покажи мне человека, который бы платил все налоги, да еще и с удовольствием?! И вообще — не смей пререкаться! Я сказал: к мужу, значит к мужу! И точка!

— Пап, ну что ты заладил со своим мужем?! Что ты все в одну кучу свалил? Я понимаю: дядя Илья попал в беду, мы из-за него тоже оказались в затруднительном положении. Но каким образом это касается нашего с Кириллом развода?

— Дура! — не выдержал отец. — Какая же ты дура! Тебе все нужно говорить открытым текстом? Намеков не понимаешь, да?! Ты пойдешь обратно к Андрианову и сделаешь все, что он потребует для того, чтобы остаться его женой, поняла?! Потому что у меня практически нет свободных средств, я не только квартиру тебе купить не могу, мне через неделю бензин не на что купить будет, поняла, бестолочь?! Потому что я сдуру вбухал кучу денег в этот домину хрен знает с какой надобности! Потому что как последний осел по примеру Андрианова решил построить собственный заводик! А чего, а чем я хуже?! Если ему удалось построить завод с нуля, почему бы и мне не вложить подобным образом деньги в будущее? Переработка мусора — это, доложу я тебе, перспективнейшее дело! И не морщи нос, не строй из себя брезгливую — деньги между прочим не пахнут, и уж тем более не воняют, и не важно, каким путем они получены: от строительства или от дерьма. Вот и вложил на свою голову! Вбухал огромные деньги в него, теперь коробка почти готова, а на достройку да на оборудование денег нет. И взять мне их решительно негде, поняла? Разве что у того же Андрианова! А с какой стати он мне станет помогать, если мы уже не будем родственниками?! Так что и думать не смей о разводе, я тебе собственноручно голову оторву за такие мысли, поняла?! Хочешь вкусно кушать, хочешь мягко спать, хочешь в красивую тряпочку нарядиться — будешь делать все, чего пожелает пятая нога мужа! А иначе мы все с голоду сдохнем не завтра, так послезавтра. От тебя, от одной тебя теперь зависит наше благополучие, поняла? Я тебя кормил двадцать пять лет, теперь твоя очередь обо мне позаботиться. Вот теперь я все сказал. Так что собирай манатки — и к мужу, дорогая моя! И прежде чем слово ему сказать — впредь со мной будешь советоваться. И посудку помоешь, не развалишься. Не так давно это было твоим привычным занятием. И хватит, я все сказал!

И пришлось Тамаре побитой собакой возвращаться к мужу, предварительно собственноручно вновь загрузив вещи в машину.

Глава 9

Кирилл даже не замечал, что улыбается. Вроде как обычно ехал домой, но на его лице почему-то блуждала какая-то странная улыбка. Дурацкая улыбка. Влюбленная.

Борщ оказался изумительно вкусным. Кирилл такого не то что давно, а вообще ни разу в жизни не ел. Уж на что мама вкусно готовила, а до такого борща даже не додумалась бы. К своему несказанному удивлению Кирилл обнаружил в нем… клюкву!

— Что это? — воскликнул он, вылавливая красную ягодку из тарелки с борщом.

— Клюква, — уж в который раз за вечер покраснела Света.

— Клюква? В борще?!!

— Ага. Немножко странно, да? Но ведь вкусно! Я всегда для вкуса пригоршню клюквы бросаю. Нам с мамой очень нравится. Она такой привкус необычный придает, нежную такую кислиночку. Конечно, с брусничкой было бы еще вкуснее, да где ее возьмешь? А вам не нравится? То есть тебе…

Света говорила как-то странно, немножко, самую малость, грассировала. Не замещала неудобоваримый звук "р" звуком "л" или "г", не "проглатывала" его, а просто очень мягко выговаривала, на английский манер. Вообще-то Кирилла обычно несколько раздражали дефекты речи у посторонних людей, сам не понимал, почему. Просто необычная дикция резала ухо, нервировала. У Светы же говорок получался каким-то уж очень мягким, вроде и не дефект вовсе, а так, маленькая личная особенность, отличающая ее от остального человечества. Этакая изюминка, словно клюква в борще. Хм, не нравится? Разве ему не нравится? И что именно — клюква или ее маленькая особенность?

— Да я такого борща отродясь не ел! Так а варил кто, тоже мама?

— Нет, что ты! Маме некогда.

Светлана сидела за столом и почему-то не ела. Перед ней исходила паром тарелка борща, но она только размешала в нем сметану, но так и не попробовала. И как-то с почти неприкрытым удовольствием наблюдала, как ест Кирилл. А тот ел с таким аппетитом, словно его не кормили несколько дней кряду.

— Мама работает на двух работах, приходит поздно вечером, скорее даже ночью. Ей готовить некогда. Поесть и то не всегда успевает.

— Потрясающий борщ! — похвалил Кирилл. — Объедение! Ни за что бы не подумал, что ты можешь так готовить!

— Почему? — удивилась Света.

Кирилл смутился:

— Да нет, не потому, что сомневаюсь в твоих способностях. Просто знаешь… Обычно ведь очень вкусно готовят старушки. Вот вспомни собственное детство — наверняка любила бывать у бабушек в гостях, потому что бабушки обычно готовят вкуснее, чем мамы.

Светлана неопределенно пожала плечом:

— Не знаю. Бабушка умерла, когда я еще маленькая была. Я ее даже совсем не помню…

— А вторая? — удивился Кирилл.

Света вздохнула:

— А у меня только одна бабушка была, мамина. А с папиной стороны никаких родственников, собственно, как и его самого, он у меня весь в отчество ушел. Мы вдвоем с мамой живем, и так было всегда, сколько себя помню. Мама всегда много работала, чтобы хватило на нас двоих, а мне приходилось хозяйничать. С детства все делаю сама…

Кирилл рассмеялся:

— Представляю, какого мастерства ты достигнешь к пенсии! Хотел бы я попробовать того борща!

— О, да! — охотно рассмеялась Света. — Это точно! Внуков, наверное, отогнать будет невозможно!

Кирилл как раз доел борщ. Отставил пустую тарелку, откинулся на спинку стула, и ответил почему-то очень серьезно:

— А зачем же их отгонять? Это же счастье, когда они есть.

Света кивнула:

— Счастье. Конечно, счастье. Только где оно бродит? Если бы внуки могли завестись сами собою. Так ведь нет, сами собой только тараканы заводятся.

Пропустив замечание про тараканов мимо ушей, Кирилл заострил внимание на первой части ее тирады:

— Бродит? Ты полагаешь, оно заблудилось? Рановато, по-моему.

— Ну почему же рановато? — возразила Света. — Вы вот не посчитали, что Тамарочке рановато замуж, правда? А мы ведь с ней ровесницы, в одном классе учились. Стало быть, совсем и не рано.

Кирилл почему-то огорчился вместе с нею.

— Да нет, я не о замужестве сказал. Я имею в виду, что отчаиваться-то совсем рано, еще рано говорить, что твое счастье заблудилось. И вообще перестань выкать, мы ведь договорились.

Света кивнула и не ответила. Потом, словно только что заметив пустую тарелку, подхватилась, засуетилась. Подставила поближе к гостю тарелку с сырниками, сметану в пластиковой коробочке, а грязную тарелку тут же принялась мыть.

Сырники выглядели очень аппетитно, такие румяные, душистые. Но Кириллу почему-то ничего больше не лезло в горло. Почему-то комок перекрыл дыхание, стиснул глотку. С такой тоской смотрел на Светлану, и сам понять не мог, откуда эта тоска взялась. И за что он ее вдруг пожалел? Молодая здоровая баба, кровь с молоком. Вернее, больше молока, чем крови, вон какая вся белокожая, пышная, сдобная. Нынче, слава Богу, уже не те времена, когда на двадцатидвухлетнюю девушку смотрели как на старую деву. И пусть Светлане не двадцать два, а двадцать пять, это ровным счетом ничего не меняет. Не за что ее жалеть, совершенно не за что! И пусть не Бог весть какая красавица, зато ведь вон какая хозяюшка — такие одинокими не остаются, такая обязательно свое счастье отыщет.

Или не ее пожалел? Может, себя? А себя-то за что? За то, что с женой поругался, что разводиться собрался? Да этому только радоваться надо. Ну, ошибся — с кем не бывает. Главное, что вовремя осознал эту ошибку, когда еще не поздно ее исправить. Так за что себя жалеть? Ну, надо будет немножко побегать, уладить все бюрократические проблемы — и все, прощай, недолгая семейная жизнь, здравствуй, свобода! Чего жалеть-то?!

Однако ком по-прежнему стоял в горле и не собирался никуда уходить. И несмотря на одуряющий кисловато-сладкий аромат сырников со сметаной, все назойливее бил в нос отвратительный запах помидоров со сливочным маслом. Девочка-одуванчик… Бедная девочка…

… Как и каждые выходные, семейство Андриановых в полном составе устроилось на берегу Безымянного озера буквально в четырех метрах от воды. Мама никогда не разрешала Кириллу сразу прыгать в воду, с малолетства приучала сначала полежать на солнышке хотя бы минут двадцать, и только после этого, когда организм настроится на отдых, прогреется под солнышком в горизонтальном положении, окунаться в прохладное озеро.

Так было и в тот день. Они уютненько устроились на широком покрывале, вернее, на состроченных воедино двух шторах, давным-давно вышедших из употребления. Рядом с покрывалом на аккуратно составленной обуви покоились три стопочки сложенной одежды, тут же стояла плетеная корзинка с крышкой, в которую мама всегда складывала воду и что-то из продуктов — всем известно, какой зверский аппетит просыпается на свежем воздухе.

Кирилл уже вылежал свои положенные двадцать минут и как раз собрался купаться, когда неподалеку от них разбили лагерь несколько девчонок. Девчонки были еще маленькие, младше Кирилла, однако пришли сами, без родителей. Пять маленьких девчонок лет десяти, от силы одиннадцати, но сколько от них было шуму! Ничего-то они не могли сделать тихонько, даже свое покрывало раскладывали с такими криками и толкотней, что не заметить их мог разве что слепоглухонемой. Едва расстелив, наконец, подстилку, девчонки тут же посбрасывали с себя сандалетки да шлепанцы, легкие сарафанчики, и, попрятав свои "сокровища" под покрывалом, тут же бросились в воду.

Еще когда девчонки только-только затеяли возню с покрывалом, Кирилл заприметил странную девочку. Остальные четверо были самыми обыкновенными девчонками, каких вокруг — пруд пруди. А эта была необычная. Не красивая, не симпатичная, ни просто хорошенькая — Кирилл тогда еще даже не разбирался в женской красоте, все девчонки были ему на одно лицо. И только эта оказалась другой, непохожей на остальное человечество.

Пока она была в платьишке, еще не сильно выделялась из толпы. Но когда разделась, Кирилл просто поразился: из скромненького зеленого купальника торчали тоненькие ручки-ножки, коленочки с локотками были такими острыми, что казалось, могли поранить даже на расстоянии. Худенькое ее тельце было таким неестественно бледным, словно вылепленным из белого пластилина, а сверху вдобавок густо присыпанным мукой. А еще более странной была ее голова. Лицо ее, такое же белое, как и тело, только смешные крупные веснушки были щедро разбросаны вокруг носа, казалось словно бы лысым из-за совершенно белесых бровей и ресниц. И точно такими же белыми были ее волосы. Коротенькие кудрявые кудельки стояли шапкой, одуванчиком из-за ветра. И шапка эта склонялась то в одну сторону, то в другую, вслед за ветром. И лишь на очень короткие мгновения, когда ветер совсем стихал, мелкие белые кудряшки падали вниз, обрамляя ее лицо, и тогда она напоминала уже не одуванчик, а белого пуделя, обритого наголо, которому неизвестный парикмахер из неоправданной щедрости оставил зачем-то очаровательно-кудрявые уши.

Шумная ватага бросилась в воду и шума стало еще больше. От холодной воды девчонки дружненько заверещали, словно соревнуясь между собою на громкость крика. Потом, ежась от холода, взялись за руки и, добравшись до места, где вода доставала им чуть выше пояса, сомкнулись в круг. И тогда всю округу огласил дружный крик:

— Бабка сеяла горох: прыг-скок, прыг-скок,

Обвалился потолок: прыг-скок, прыг-скок!

И после этого все пятеро одновременно окунулись до самых подбородков. Что за визг тут поднялся! Верещали не столько от холода, сколько от веселья. А Кирилл никак не мог отвести взгляд от этих мелких кудряшек: они буквально на глазах намокали от многочисленных брызг, которыми девчонки щедро одаривали друг друга, и превращались в коротенькие неровные веревочки. Какие-то из них просто висели, хлопая девочку по ушам при каждом движении. Другие прилипли ко лбу, свернувшись очаровательными колечками. И Кириллу отчего-то непреодолимо захотелось оказаться рядом, словно бы украдкой прикоснуться к чужому празднику, к чужому веселью.

И он вошел в воду. Да, девчонки верещали не напрасно — холодная вода обожгла Кирилла, перехватила дыхание. Безымянное вообще считалось холодным озером, однако горожане любили его за чистую прозрачную воду без примесей какой-либо химии. Минуту-другую пришлось простоять чурбаном, привыкая к холоду. В первое мгновение даже ломоту в ногах ощутил. Однако понемногу тело начало расслабляться, и Кирилл аккуратными шажками, чтобы не погрузиться в воду слишком резко, не обжечься холодом, начал продвигаться в сторону веселой компании.

Сначала остановился несколько поодаль, и принялся плавать, подныривать, вроде не обращая ни малейшего внимания на девчонок. Но с каждым последующим нырком непременно выныривал уже ближе к компании, чем был еще минуту назад. Вот так, бочком-бочком, словно бы невзначай, словно бы случайно оказался рядом с девочкой-одуванчиком. И поразился — такими яркими оказались вблизи ее веснушки, такими прозрачно-голубыми были ее глаза. И вся она была такая прозрачная, казалось, что солнечные лучи проходят сквозь нее, не задерживаясь, и тонут в воде. Девочка-одуванчик как-то особенно ласково посмотрела на Кирилла и неожиданно толкнула на него воду выгнутой в запястье рукой, создав направленный фонтанчик воды. И засмеялась звонко-звонко! И Кирилл отплатил ей той же монетой — сначала рассмеялся вслед за нею, а потом точно так же обрызгал ее мощной струей воды.

Они не успели обменяться даже словом, Кирилл даже ее голоса не услышал — только смех, такой же звонкий, прозрачный, как она сама. Тут и родители подоспели. Мама с папой нагрелись на солнышке и решили охладиться. Отец, предварительно обдав сына точно такой же струей воды, тут же нырнул и мощными рывками поплыл к середине озера. Мама же осталась рядом с Кириллом, она почти не умела плавать. А Кириллу почему-то стало ужасно стыдно перед девочкой-одуванчиком. Потому что она, хоть и совсем маленькая, но уже такая самостоятельная, ходит на озеро без родителей, с такими же маленькими, как она сама, подружками. А Кирилл, довольно рослый для своих тринадцати лет мальчик, как дитя малое купается под присмотром мамочки-квочки. И купаться сразу расхотелось.

Правда, уходить из воды Кирилл не стал, а вот от стайки шумных девчонок с плохо скрытым сожалением отошел, плескался теперь рядом с мамой. Через несколько минут отец вернулся из дальнего заплыва и они все вместе вышли на берег. Кириллу так хотелось остаться, но не с родителями, а самому, снова оказаться рядом с девочкой-одуванчиком. Но родители настаивали: пора выходить, простудишься. Да и перекусить бы не мешало.

Кирилл устроился на покрывале спиной к озеру. Не столько к озеру, сколько к девочке-одуванчику. Почему-то было ужасно стыдно жевать у нее на глазах. Мама вытащила из корзинки бутылку минеральной воды, бутерброды со сливочным маслом, вареные яйца и кулечек с овощами. К вареным яйцам Кирилл был равнодушен, он, как и отец, обожал яичницу на колбасе, а вот помидоры любил до безумия. И первым делом ухватил из кулька самый большой помидор.

На свежем воздухе, да у воды, да после купания поесть — милое дело! Самый обыкновенный бутерброд с маслом кажется необыкновенной вкуснятиной. И Кирилл крепкими молодыми зубами впивался поочередно то в бутерброд, то в сочную сахарную плоть помидора. Наслаждался жизнью, и попутно пытался разобраться в себе: с чего это его вдруг заинтересовала та странная девочка?

А девочка действительно была странная. Не красивая, не симпатичная, а именно странная. Красивой ее при всем желании нельзя было назвать: как же, разве "лысое" лицо может быть красивым? А потому Кирилл и был уверен в том, что она ему вовсе и не понравилась. Просто она была такая худенькая, такая беззащитная, что поневоле хотелось ее жалеть, оберегать, просыпался какой-то древний мужской инстинкт: покровительство, защита, опека. Она казалась такой слабой, неспособной выжить без его, Кирилла, помощи в этом мире…

И вдруг его такие благородные мысли разбились о крики. Вернее, криков-то и раньше хватало, на пляже никогда не бывает тихо. Кричат дети, кричат мамы, зовут своих малышей обедать. Кричат игроки в волейбол, кричат болельщики, кричат даже птицы. Но теперь почему-то оказалось, что крик раздался в наступившей вдруг оглушительной тишине:

— Помогите, она тонет!!!

Кирилл еще не успел оглянуться, еще не видел, кто тонет, но раненное сердце уже знало, уже захлебывалось кровью: она, она, его маленькая подопечная, его девочка-одуванчик! Забыв прожевать хлеб с маслом и помидором, ахнул, резко оглянулся, пытаясь найти, высмотреть маленькую белую головку с прилипшими ко лбу колечками среди купающихся. Надежда билась в мозгу: нет, не она, только не она, это не может быть она! Поперхнулся, подавился, закашлялся до рвоты…

Увидел только, как с рук рослого загорелого спасателя, как сказочный богатырь выходящего из бездны морской, свисает маленькая безжизненная головка с мокрыми веревочками-кудельками… В голове зашумело, замутилось, закружилось все вокруг, и Кирилл потерял сознание.

Потом, позже, уже дома, мама успокаивала его:

— Ну что ты перепугался, дурачок? Все хорошо, ее спасли. Ты был в обмороке, а потому не видел. Вот и думай, можно ли самому, без взрослых, ходить на пляж? Вам все кажется, что родители перестраховываются, а видишь, как оно бывает?

От сердца отлегло: жива! И пусть он никогда не увидит ее больше, пусть ужасно обидно, что так и не познакомился с нею, но она жива, его подопечная, его маленькая девочка-одуванчик, и это главное!

А потом пришло отрезвление. Он рано в этот день лег спать, перенесенный шок дал о себе знать. Да только заснуть сразу все равно не получилось — все еще переживал события жуткого дня, когда он чуть не столкнулся со смертью. Радовался, что все обошлось, но не прекращал себя корить за то, что позволил произойти беде. Ведь он должен был быть рядом с нею, а он… Пошел есть помидоры!!! И какой он после этого защитник?

Уже почти заснул, да в этот момент зазвонил телефон. Отца дома не было, и трубку сняла мама. Ах, как жаль, что Кирилл не успел заснуть, ах, как жаль! Потому что не надо бы ему слушать мамин рассказ бабушке, не надо бы знать страшную правду!

— Ой, мам, Кирюшка уже спит, так что я шепотом буду говорить, хорошо? Тебе нормально слышно? Господи, что сегодня произошло — это ужас, бедный ребенок, как он это перенес! Как я сама перенесла?! Да девочка сегодня утонула на наших глазах. Да, совсем. Махонькая такая, лет десять, худенькая. Куда только родители смотрят?! Я бы таким родителям руки-ноги повырывала! Зачем рожать, если не можешь нормально вырастить?! Да нет же, мам, я знаю, что говорю — без родителей она была, с подружками. Они совсем рядом с нами расположились. Пять девчушек и ни одного взрослого, представляешь?! Потом купались тоже рядом с нами. Мне даже показалось, что эта девочка Кирюшке понравилась, он как-то подозрительно вокруг нее крутился. А потом мы вышли на берег, сели кушать, а девчонки все еще бултыхались. А ты же знаешь, какое там дно, на озере — мелко, мелко, а потом резкий обрыв. Вот они и скакали в "Бабка сеяла горох", и доскакались, пока она в этот обрыв не угодила. А плавать-то по-человечески никто не умеет! Пока спасали, девчонка утонула. А Кирюшка в обморок упал, когда ее увидел. Сначала вырвал от страха, а потом потерял сознание. Я ему сказала, что девочку спасли, что она пришла в себя и ее увезли в больницу. Да на самом-то деле она утонула. Да нет, мама, не дожидались мы скорую, там и без скорой все было понятно с первого взгляда — достаточно было на нее посмотреть — она аж синяя была, живые так не выглядят… Ты, мам, смотри, перед Кирюшкой не проговорись, вообще не говори на эту тему, ладно?

Кирилл не мог кричать. И говорить тоже не мог. Полтора месяца потом мама возила его к детскому психологу, чтобы речь к нему вернулась. Да только с того дня Кирилл перестал чувствовать себя ребенком, словно бы постарел в душе. Потому что похоронил в самом себе самое светлое, что было в его жизни. И пусть этот свет был в нем совсем-совсем недолго, но он был. И Кирилл должен был, обязан был защитить, сохранить этот свет. А вместо этого он отвернулся от девочки-одуванчика, повернулся спиною к ней, к ее беде. Вместо того, чтобы быть рядом, чтобы защитить, чтобы спасти, он обжирался помидорами с хлебом и с маслом…

… Светлана все еще мыла тарелку. А может, только делала вид, что мыла? А на самом деле просто чувствовала неловкость наедине с мужем подруги, чужим и незнакомым, в сущности, человеком? А может, это была неловкость иного рода? От того, что прониклась каким-то запретным чувством к чужому мужу? Или ничем не прониклась? Просто не о чем было говорить с ним, почти незнакомым?

А Кирилл почему-то не мог отвести взгляда от ее спины, от ее затылка. Нет, конечно нет — если бы не эти белые почти невесомые куделечки, он бы никогда в жизни не провел параллели между девочкой-одуванчиком, его светлым лучиком, его солнечным зайчиком, его неизбывной болью, и Светланой. И никогда бы не обратил на нее внимания. Светлана была взрослая женщина, совсем не с тоненькими ручками-ножками, не с остренькими локоточками. Зато она была такая же белокожая, как и девочка-одуванчик. И еще у нее были почти такие же глаза, как у той безымянной девочки — светло-голубые, вот только не прозрачные. Веснушек, правда, не было, как не было и белесых бровей и ресниц, а вот губки тоже маленькие, бантиком. И пухленькие…

А еще… А еще у Светланы было то, чего не было у той девочки. Когда она улыбалась, а улыбалась она очень часто — пусть смущенно, но все-таки улыбалась! — на ее щеках из ниоткуда появлялись такие уютные, такие милые, такие очаровательные ямочки, что вся ее некрасивость тут же куда-то исчезала. Некрасивость? Разве она некрасивая? Да нет же, нет! Даже если ее нельзя назвать красавицей, разве это автоматически зачисляет ее в разряд некрасивых женщин? Да, она не красавица, но есть в ней что-то такое… уютное, милое. И, главное — беззащитное. Главное, что каким-то непостижимым образом роднило ее с девочкой-одуванчиком — это именно беззащитность. Даже если она взрослая женщина с совсем не острыми локоточками — она все равно выглядела такой беззащитной, так нуждалась в опеке, в сильном мужском плече…

И Кирилл подивился: надо же, как жестока жизнь, как несправедлива! Почему те, кто не особенно-то и нуждаются в поддержке и опеке, без труда находят это самое пресловутое сильное мужское плечо, а те, кто действительно в нем нуждаются, вынуждены обходиться собственными силами? Разве Тамаре нужна его опека? Разве ей нужен он сам? Разве ей нужен кто-нибудь еще? Она же по натуре хищница, ее не опекать — от нее защищаться надо! Однако мужчины от нее глаз оторвать не могут — такие, как она, никогда не останутся без опеки, без мужской поддержки. Не он, не Кирилл, так всегда найдется другой дурак, которому она будет морочить голову. А тут же — вот она, совершенно рядышком, так близко, что дух захватывает — сама беспомощность, сама слабость! И — ни одного мужика рядом! Только он, только Кирилл. Но с какой целью он здесь, почему он рядом? Что ему от нее нужно?

Еще полчаса назад Кирилл не смог бы ответить на этот вопрос. Вернее, ответил бы как-то мутно, размыто: мол, защитить бы надо, как бы чего не случилось. Теперь ответ вытанцовывался более конкретный, потому что уже сформировалось нечто, что запросто могло вылиться не только в мысли, но и в чувства. Потому что если раньше, глядя на Светлану, думал только о девочке-одуванчике, терзал себя укорами, что не оказался рядом с нею, не спас, предал ради проклятых помидоров, то теперь видел именно ее саму, Свету. Не очень-то красивую, не очень интересную, совсем уж не яркую, абсолютно домашнюю и всю такую родную, такую уютную… И в глубине естества рождалось совершенно определенное желание: завладеть ею, сейчас, сию минуту, немедленно, подчинить себе ее пышное мягкое тело, покорить, нагло присвоить ее родную уютную душу. Куда уж конкретнее…

Вообще-то Кирилл всю жизнь причислял себя к сдержанным людям. Никогда не действовал по наитию, или нахрапом. Прежде чем сделать шаг, всегда тщательно его просчитывал, обдумывал со всех позиций — какие последствия может вызвать этот шаг. В общем, был всегда крайне осмотрителен и осторожен. Здесь же словно мозги туманом заволокло, словно в него вселился безумец, демон…

Кухня была такая маленькая, что ему оказалось достаточно просто встать из-за стола. И он сразу очутился практически прижатым к спине Светланы. Руки, его жадные руки… Он никогда не был наглым и бесцеремонным, почему же на сей раз руки действовали совершенно самостоятельно, не запрашивая согласия у мозга? А разве сейчас, в данное мгновение, мозг смог бы приказать им вести себя прилично?!

Кирилл прижался к ней, прижался весьма недвусмысленно, слишком тесно, слишком настойчиво, чтобы у кого-то могли возникнуть какие-либо сомнения на этот счет. Обхватил ее, нагло сунув руку в прореху между пуговицами блузки. И остолбенел на какое-то мгновение. Он ведь всегда любил девушек худеньких, стройненьких, чтобы без труда можно было пересчитать все косточки, все ребрышки под гладкой кожей. Тут же, дотронувшись до мягкого животика, ощутил просто небывалое доселе возбуждение. А мозг почему-то заранее радовался: "Она моя, она только моя!"

Остолбенела и Светлана. Ожидала ли она вероломного нападения, или нет — она сама вряд ли смогла бы ответить на этот вопрос. Может быть, хотела? Хотела, но боялась? Или боялась, потому что не хотела? А может, и вовсе не боялась именно потому, что не хотела, не видела в случайном визитере мужчину?

В любом случае, остолбенела она тоже лишь на короткое мгновение. Уж какие чувства были в ней изначально — неизвестно, однако в тот момент, когда почувствовала тепло его тела, когда ощутила наглую его руку у себя под блузкой, в ней боролись два желания. Вернее, желание-то как раз было одно, но было оно столь неприличным, что поддаваться ему было попросту стыдно: "Господи, он же подумает, что я шлюха!" А так хотелось оставаться порядочной женщиной…

И к двум этим взаимоисключающим желаниям прибавлялся стыд: ведь это же не просто посторонний мужик, которого завтра она уже не встретит, и не увидит уже никогда, а потому можно было бы без зазрения совести плюнуть на приличия и хоть раз в жизни получить удовольствие просто так, ни о чем не задумываясь. Но ведь это муж ее подруги, муж Тамарки Зельдовой! Как же она может позволить ему прикоснуться к себе, ведь совсем недавно была свидетельницей на их свадьбе?!!

Светлана попыталась развернуться лицом к гостю, чтобы оттолкнуть, чтобы поставить его на место. Но в душе ей совсем не хотелось этого. Хотелось наоборот расслабиться, утонуть в нем, в его объятиях. И Кирилл, словно почувствовав ее желание, не позволил ей повернуться. Держал крепко, нагло, вжимаясь в нее всем телом. Руки настойчиво шарили по мягкой ее груди, по животу, а губы жадно ласкали нежную белую шею, чуть прикрытую светлыми легкими кудельками…

И Светлана застонала, моля о пощаде:

— Кирилл…

Так много хотела сказать, объяснить, что нельзя, растолковать, почему нельзя, что это попросту невозможно… А голос задрожал, прервался на его имени. Дыхание стало прерывистым, воздуха катастрофически не хватало…

— Нет же, нет, — тихо и совсем неуверенно прошептала она. — Нельзя, как же Тамара?..

А сама едва не теряла сознание под его настойчивыми ласками.

Кирилл и сам знал, что нельзя. Как знал и про Тамару. Да, они поссорились, да, они собираются разводиться, но стоит ли сейчас распространяться на эту тему? Не до этого сейчас. А еще так не хотелось выглядеть обычным донжуаном, прибегать к избитым уловкам: "да не обращай внимания, мы скоро разведемся". И почему-то вдруг впервые в жизни захотелось быть беспредельно наглым. Нет, не быть им на самом деле, но казаться именно в эту минуту. Хоть раз почувствовать себя беспринципным покорителем женских сердец, хоть раз отказаться от природной своей учтивости…

И, не прерывая настойчивых ласк, лишь чуть оторвавшись от ее аппетитной шейки, он довольно жестоко, наверное, чересчур обидно, ответил:

— А разве обязательно ставить ее в известность? Она ведь тут совершенно ни при чем, здесь только ты и я, нас двое, и никого больше. Никто не узнает, это будет наш маленький секрет…

Света восприняла это не как успокоение и достаточное основание для продолжения взаимных ласк, а, скорее, как пощечину. Снова попыталась вырваться, и снова потерпела фиаско — Кирилл держал по-прежнему крепко, придавив к мойке, и не собирался сдаваться. А может, опять-таки почувствовал, что на самом деле ей не хотелось останавливать его, что просто очень больно ранили, зацепили его слова? Вырываться Света перестала, но попыталась "облагоразумить" кавалера словами. А может, просто совесть свою пыталась успокоить?

— Ты ведь женат, Кирилл, так нечестно, у тебя ведь есть Тамара…

А Кириллу почему-то понравилось играть роль мерзавца и хама. И вместо того, чтобы объяснить, что между ним и Тамарой практически все закончилось, он продолжил свою странную игру:

— А слабо просто так, без всяких ожиданий, зная, что всего лишь на один раз, что у меня жена и я от нее никуда не денусь? Не считая меня возможным кандидатом в мужья? Просто так, потому что хочется точно так же, как и мне. Хочется, чтобы прямо здесь и прямо сейчас, вот на этой самой кухне? Только ты и только я. И пусть оно все огнем горит — просто хочется сейчас и со мной, слабо? Без расчетов и выпендрежа, одно сплошное физическое влечение, и ничего больше? Слабо?

А руки уже забрались под юбку, уже лишь тонкая ткань трусиков отделяла их друг от друга. Свете было ужасно обидно, слезы набежали на глаза. Ведь не о грязном сексе мечтала, о большой любви, о романтике! И где она, романтика? Где она, ее любовь?! Заблудилась… Заблудилась?!!

Разве заблудилась? А вот же, рядышком, разве не она? Пусть не такая красивая, как в романах и кино, но разве не об этом мечтала с той самой минуты, когда… Разве может она ему отказать сейчас, если мечтала об этом моменте с самой их с Тамарой свадьбы?! Ведь еще там, в машине со стилизованными кольцами на крыше, готова была отдаться прямо на глазах у Тамары. Ведь с самого первого мгновения утонула в его серьезных глубоких глазах, ведь сердечко забилось неровно при первом же взгляде. Ведь все глаза уже от обиды выплакала: почему всё Тамарке, почему всё опять ей одной?!

Да, да, он прав, гори всё синим пламенем! Пусть хоть один раз, но она тоже познает это счастье — принадлежать любимому мужчине. Пусть не совсем по-человечески, пусть в некотором роде по-скотски, а не на атласной простыне, щедро устланной лепестками роз… Хоть раз не думать ни о чем, хотя бы раз руководствоваться не дурацкими правилами, придуманными благополучными моралистами, а только чувствами, только собственными желаниями! И пусть он чужой муж, пусть он даже не просто чужой, пусть он Тамаркин муж, пусть, пусть, пусть! Она не узнает, Тамарка никогда ничего не узнает! И ничего особо подлого в этом нет — ведь она не зарится на него, не строит планы, как бы его отбить, увести из семьи. Нет, она только чуть-чуть прикоснется к чужому счастью. Самую капельку, самую малость. Один-единственный разочек позволит себе быть безрассудно счастливой!

И Светлана перестала сопротивляться…

Кирилл даже не замечал, что улыбается. Вроде как обычно ехал домой, вроде обычный будничный день, вернее, вечер, практически ночь, но на его лице почему-то блуждала какая-то странная улыбка. Дурацкая улыбка. Счастливая.

Глава 10

Дома его благодушное настроение как рукой сняло. Или, скорее, как корова языком слизала.

Правда, была та языкатая корова весьма стройной и красивой барышней с чуть тяжеловатыми бедрами, огненно-рыжими волосами и хищным оскалом.

Да, к величайшему разочарованию Кирилла, дома его ожидала законная супруга. Которой, по идее, там уже быть не должно было бы. Та самая, на которую он так настойчиво советовал Светлане не обращать внимания. Если бы он еще сам смог не замечать ее — было бы просто великолепно!

Тамара встретила его в прозрачном до неприличия пеньюаре — вроде не раздетая, но и одетой ее язык не повернулся бы назвать. Не стала дожидаться, пока он пройдет в комнату. Едва ли не впервые за недолгую совместную жизнь, если не считать прошлого раза, когда она, совершенно обнаженная, даже без чисто символического пеньюара, вышла встречать его в прихожую.

Кирилл сделал вид, что не замечает ее. Молча разулся и прошел в комнату. Тамара последовала за ним и так же молча присела в кресло. Уже не нагло, как накануне, а скромненько, аккуратненько.

— Ты еще здесь? — нарушил напряженное молчание Кирилл недовольным тоном. — Я надеялся тебя здесь не застать.

Ангельским голоском Тамара спросила с едва прикрытым укором:

— Ну зачем ты так, Кирюнчик? Ну, поссорились немного, с кем не бывает?

— Немного? — возмутился Кирилл. — Ну-ну. Сколько же по-твоему нужно для много?

Тамара потупила глазки, почти прошептала:

— Прости, милый, я была неправа…

Кирилл подошел к окну, распахнул шторы, словно бы намереваясь полюбоваться видом из окна. На самом деле всего лишь пытался выиграть время. Да и что можно было увидеть, кроме ярких лучей уличных фонарей, разрывающих темноту на рваные куски, ведь на город уже давно опустилась ночь. Да, до самой ночи засиделся у Светланы, до тех самых пор, пока она тревожно не посмотрела на часы, пока не намекнула, что вот-вот вернется мама…

Ах, как все не вовремя! Он ведь был уверен, что Тамара уже в прошлом, иначе разве позволил бы себе такой кульбит с ее лучшей подругой? С лучшей? Что за вздор — у Тамары вообще нет подруг, по крайней мере, за весь год, что они были вместе, за год, в который вошли и месяцы горячих пылких встреч, и короткий опыт супружеской жизни, Кирилл ни разу не видел ни единой ее подруги, даже не слышал ни об одной из них. Если где-то с кем-то Тамара и появлялась, если о ком-то и говорила, то только о сестре, только о любимой своей Сонюшке. А Светлана появилась лишь однажды, только на свадьбе, да и то, наверное, из-за того, что сестер в свидетели брать не принято. Тогда можно ли считать Тамару и Свету подругами, тем более лучшими?

Тамара кошкой подкралась сзади, на цыпочках. Да только Кирилл видел ее отражение в стекле, а потому был готов к ее нежным объятиям. И все равно сжался, подобрался весь, словно что-то холодное и склизкое прикоснулось к нему, а не теплые ласковые женские руки проникли под рубашку.

— Мрр! Котик устал? Разве можно так долго работать, дорогой? Совсем забыл про свою кошечку…

Тамара вела себя столь же нагло, как еще совсем недавно вел себя он сам. И если то, как вел себя он сам по отношению к Светлане, Кириллу безумно понравилось, то Тамарино поведение вызвало лишь негативные эмоции. Длинные чуть загнутые ногти с ярким маникюром вызывали отнюдь не возбуждающие ассоциации. И эти губы, еще более искривленные отражением от недостаточно ровного стекла! Быть может, прикоснись к нему сейчас мягкие белые руки с коротенькими ноготочками, если бы вместо хищного оскала увидел в стекле смущенную ласковую улыбку с мило подмигивающими ямочками на щеках, у него бы возможно и получился очередной мужской подвиг, невзирая на усталость, но в данной ситуации…

Кирилл довольно резко отстранился, повернулся лицом к соблазнительнице:

— По-моему, мы собирались развестись.

Тамара бросилась к нему, прижалась к мускулистой груди, как к спасителю человечества:

— Ну что ты, что ты, Кирюнчик! Я же пошутила! Какой развод, что ты, милый! Я же тебя люблю, я так тебя люблю! И ты ведь тоже любишь меня, правда? Ведь любишь же, любишь, я знаю!

Кирилл вновь резко отстранился:

— Как ты можешь любить нищего козла? Именно так ты меня вчера назвала. И это не было похоже на шутку.

Тамара стояла там, где он ее оставил, боялась вновь подойти и вновь быть отторгнутой, отвергнутой. Жалобно попросила:

— Ты прости меня, а? Прости, Кирюнчик. Я ведь тебя так люблю…

Кирилл чувствовал фальшь в ее словах. Да даже если бы и не чувствовал — что бы это могло изменить? Ведь он-то не любил, теперь он точно знал, что не любит ее, и никогда, видимо, не любил. Потому что надо быть полным идиотом и бесхребетником, чтобы полюбить такую, как она!

— Не любишь. Ты никого не любишь. Ты вообще любить не умеешь.

— А ты? — парировала Тамара. — А ты разве умеешь любить? Не говори, что не любишь меня, скажи, умеешь ли ты любить вообще?

Если бы она нашла другие слова, если начала бы настаивать на своей любви к Кириллу, если бы стала лгать — вопрос об их совместном будущем был бы решен раз и навсегда. Но Тамара, словно почувствовав его решительность и испугавшись ее, невзирая на свою обычную нечуткость ко всему миру, вдруг нашла именно те слова, которые Кирилл не смог пропустить мимо ушей, которые зацепили его, затронули душу, заставили задать себе самый важный вопрос. А в самом деле, умеет ли он любить? Тамару — нет, определено не может, не любит. А вообще? Умеет ли он любить вообще?

Еще совсем недавно он ответил бы на этот вопрос утвердительно. Да, да, а иначе что же это было, там, со Светой? Что, как ни любовь?! Внезапная, захлестывающая с головой, сбивающая с ног, всеобъемлющая, вселенская любовь. Когда неожиданно для самого себя понимаешь, что просто умрешь, в буквальном смысле слова перестанешь существовать, если не соединишься вот с этой конкретной женщиной, и только с нею, прямо здесь и прямо сейчас в опьяняющем экстазе любви, до самозабвения, до потери собственной личности погрузишься в ее плоть, растворишься в ее душе. Кто она, что она для него, Светлана?! Что это было между ними всего каких-то час, два назад? Почему он вдруг сошел с ума, перестал соображать, творил не то, что подсказывал разум, а только то, чего жаждало его тело, чего требовало все его существо, все естество?! Сидела перед ним обыкновенная женщина, домашняя, мягкая, уютная, с такими ласковыми глазами и подмигивающими ямочками на щеках. Да, было приятно на нее смотреть, слушать ее совершенно замечательный чуть грассирующий говорок, есть странный борщ с клюквой, приготовленный ее руками — да, приятно, но не более того. Что же изменилось за тот миг, когда она повернулась к нему спиной, пока под струей воды терла щеточкой тарелку? Почему именно в тот миг он сошел с ума? Почему именно в то мгновение она показалась ему не просто необыкновенной, а совершенно неземной, волшебной? Другими словами и не скажешь, просто сами собою напрашивались знакомые с уроков литературы пушкинские строки: "Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты".

Кирилл уже готов был ответить утвердительно на Тамарин вопрос: да, да, он умеет любить, определенно, однозначно умеет! Но эти строки… С одной стороны, лишь подтверждающие, что все, что было только что со Светланой, именно к любви и относится. К чистой и высокой. К чистой? "Как гений чистой красоты"?! Красота — ладно, не в красоте дело, много ли он радости получил от Тамариной красоты? Но "чистой"?! О какой чистоте может идти речь, где она, чистота? Да и кому она нужна в наш прагматичный до абсурда век?! Когда двое отдаются друг другу, наслаждаются друг другом в тесной кухоньке рядом с плещущимся в тарелке остывшим борщом, практически не зная друг друга, без лишних слов, без всяких обещаний, просто, как дважды два, банально до пошлости, пошло до неприличия: "Ты меня хочешь? Правда, я женат, тебе от меня ничего не обломится, а вот слабо ли тебе просто так, потому что хочешь?!" И это — любовь?!! Чистая? Светлая? Неземная?! И пусть им обоим было действительно просто здорово, так здорово, как никогда ранее, несмотря на немалый опыт общения с противоположным полом. Но о какой любви можно говорить, о какой чистоте? Дикость, безумие, животная страсть — и ничего более…

И Кирилл промолчал. Потому что нечего было говорить. Потому что чем он сам лучше хищницы Тамары? Чем он сам занимался всего какой-то час назад? Он не романтик, нет, он жестокосердный прагматик. Вместо сердца у него калькулятор, он не умеет любить, он умеет лишь просчитывать всё и вся. А если вдруг счетная машинка в его груди дает сбой, то он начинает руководствоваться сугубо своими плотскими желаниями, физическим влечением, животной своею натурой, потому что вместо сердца у него — калькулятор. А любить калькулятором невозможно.

Тамара вновь приблизилась к нему, взяла обе его руки в свои, сказала вкрадчиво:

— Вот видишь? Мы с тобой одной крови, ты и я. Мы одинаковые. Тогда стоит ли обвинять в наших общих проблемах одну меня? Может быть, нам и нелегко будет вместе, время покажет, но мне кажется, мы все-таки должны попробовать. Как ты думаешь? Если тебе жалко денег на домработницу — хрен с ней, я попробую научиться обходиться без нее…

Кирилл, оглушенный собственными размышлениями, стоял рядом с нею истукан истуканом. Хотелось вырвать свои руки из ее холодных влажных ладоней, хотелось бежать от этой хищницы куда глаза глядят. Но чем он лучше? Он такой же, как она, они одного поля ягоды, одной крови.

— Мне не жалко денег, — равнодушно ответил он каким-то бессердечным, омертвевшим голосом. — Просто я не привык платить за то, что можно сделать своими силами, вот и все. Это совсем не трудно — убрать свою одежду в шкаф и вымыть за собой тарелку.

— Хорошо, — легко согласилась Тамара. — Хорошо, милый, без проблем! Как скажешь, так и будет. Это действительно не так уж трудно. Наверное.

А Кириллу уже было все равно. Наплевать на ее одежду, на ее посуду, наплевать на нее саму. Наплевать на себя. Если он такой же, как она, он сам себе противен. Ему не за что любить себя. Как не за что не любить Тамару. Они с ней одной крови…

Глава 11

В это утро Светлана проспала. Проснулась, как обычно, от противного зуммера будильника, выключила его, присела на кровати, еще ничего не соображая со сна. И вдруг резким колоколом мозг пронзила мысль: "Что я наделала?! Как могла, как посмела?! Зачем?!!"

Не в силах бороться с подступившей тошнотой от осознания необратимости произошедшего, вновь повалилась на кровать. Обхватила подушку руками и зарыдала навзрыд. Что она натворила?! И раньше надежды на счастье с Кириллом практически не было, теперь же, после вчерашнего, даже сугубо теоретической надежды и той не оставалось — он ведь больше не посмотрит в ее сторону. Теперь она для него — всего лишь доступная женщина. Безгранично доступная, сиречь шлюха. Как она могла?! Зачем поддалась его настойчивости?! Ведь знала, прекрасно знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, он чужой! Зачем же тогда, зачем?! Стоило ли ради мгновения счастья навеки распрощаться с самоуважением?

А разве нет? Стоило, определенно стоило! Что ей толку от того самоуважения? Очень трудно уважать себя, когда остальному человечеству нет до тебя ни малейшего дела. Потому что оно, человечество, даже не подозревает о твоем существовании. Потому что никому-то ты ровным счетом не нужна. Потому что ты моль бледная, а не женщина, и кому какое дело — уважаешь ты сама себя или не очень?

Да, она могла устоять под напором Кирилла. Не факт, но наверное смогла бы, будь на то ее сильное желание. Да откуда ему взяться? Когда дикая тоска по любви изгрызла душу. Когда от невостребованности хочется выть по ночам, зажав зубами подушку, чтобы не напугать маму. Когда прекрасно знаешь, что тот единственный, которого ты полюбила раз и навсегда неизвестно за что, за какие такие заслуги, за какие особые прелести — тот, единственный, никогда не станет твоим, потому что он чужой, потому что твоя же собственная подруга нынче носит его фамилию, она же обладает его душою и телом…

И пусть, пусть она распрощалась с самоуважением, пусть! Зато теперь она знает, что это за счастье, принадлежать любимому человеку. Пусть буквально один разочек! Ну, пусть не один, но только один вечер. И пусть у них никогда не будет второго вечера. Теперь она знает, как это, когда "гори всё синим пламенем, гори оно огнем"! Когда наплевать на все: на самоуважение, на неуважение партнера, возможно, на его презрение. На то, что прекрасно знаешь, осознаешь каждое мгновение, что это счастье чужое, перепавшее тебе по нелепой случайности на один-единственный разочек — просто вовремя подсуетилась, накормила голодного мужика фирменным своим борщом, вот он и размяк, раздобрел, десерту захотелось. И пусть, пусть он воспринимает тебя всего лишь как столовский десерт, зато был, был в твоей жизни самый сладкий миг. Тот миг, ради которого стоило родиться…

И незаметно для себя Света заснула. Проснулась, когда часы показывали без пяти девять. Кошмар! Ей же ехать через полгорода! А еще в порядок нужно себя привести, хоть чуть-чуть бровки с ресничками подкрасить — вдруг Кирилл, паче чаяния, все-таки придет? Может, ждет ее у подъезда? Может, вечером встретит? И пусть не из любви, пусть сугубо из соображений эгоизма — ему ведь тоже вчера было хорошо. Почему бы ему и сегодня не заглянуть к ней "на десерт"?

Увы — около подъезда ее никто не ждал… Обидно, но вообще-то Света не слишком на это надеялась. Но может быть, вечером? Может, он все-таки вспомнит о ней?

До офиса Светлана добралась только в пол-одиннадцатого. И в который раз порадовалась: как хорошо, что она работает одна! Остается только надеяться, что шеф не звонил, тогда он даже не догадается о ее опоздании.

Работу Света нашла себе хитрую. Вернее, это потом, чуть позже она оказалась хитрая. А изначально, когда она пришла на собеседование, все показалось таким серьезным и даже в некотором роде пугающим.

После окончания института Свете Кукуровской пришлось нелегко. Не сильно-то оказался востребованным диплом с ее специализацией. И правда, кому нынче нужен молодой, без малейшего опыта работы, специалист по холодной обработке металлов? Даже на завод с таким дипломом устроиться было нелегко. А если на завод не хочется?

Немало довелось побегать по собеседованиям. Если где и подходило ее образование, то требовался опыт работы по профилю хотя бы года три. Ну ладно, опыт работы — такое дело, в принципе, нормальное требование, хотя откуда ему, опыту, взяться, если молодого специалиста без опыта никто не хочет брать на работу? Но вот уж полный абсурд, когда требования к кандидату на должность, скажем, секретаря обычной посреднической фирмы, предъявляются во взаимоисключающих понятиях. Например, "требуется девушка не старше двадцати двух лет, с высшим образование, с опытом работы не менее пяти лет, со знанием английского и немецкого языка". Помилуйте, откуда в двадцать два года возьмется опыт "не менее пяти лет"? Да еще и с высшим образованием? Или имеется в виду образование заочное? Да еще и зарплата за высшее образование, два языка, пятилетний опыт работы и молодость — "аж" восемьдесят единиц в переводе на международную валюту!

Каждый работодатель хотел опытного, но молодого сотрудника. Больше того, сотрудник должен был быть непременно красавицей с пышной грудью, тонкой талией и ногами от коренных зубов. Светлана же под это описание никоим образом не подпадала.

Однако однажды пришел праздник и на ее улицу. Вернее, это она так считала в то время. Позже, конечно, разобралась что к чему, но это было позже. А пока… А пока что она просто радовалась.

Фирма с довольно нелепым названием "НЭВ-Техно" располагалась в крошечном двенадцатиметровом офисе, зато в самом центре города, в высоком здании офисно-развлекательного комплекса. Единственное окно выходило не на улицу, а в торговый центр, расположенный на первом этаже. На высоте седьмого этажа пластиковая прозрачная крыша торгового центра причудливыми линиями соединялась с основным зданием, уходящим в небо еще на восемь этажей. В результате вместо кислорода в офисы попадал лишь спертый воздух малопроветриваемого помещения. Кондиционера в офисе не было. Летом в крошечной комнатенке можно было задохнуться, зимой — замерзнуть. Плюс к вышеозначенным "прелестям" можно было добавить громкую музыку, постоянно играющую на полную мощность в огромном зале торгового центра.

Но все эти прелести стали очевидны чуть позже. В момент собеседования Светлане было не до таких мелочей. Главным было то, что собеседование она прошла успешно, о чем ей сообщили вечером того же дня, и пригласили завтра в девять быть на рабочем месте.

Начальства, проводившего накануне собеседование, Света на рабочем месте уже не застала. Был только молодой человек, Вадим Михайлович, лет так ближе к тридцати, с обручальным кольцом на безымянном пальце правой руки, отчего Светлана изначально восприняла его сугубо как заместителя директора. А вот в подчинении у этого заместителя она оказалась одна, как перст. Да, вот такая "солидная" фирма — шеф, его заместитель, и Света.

Занималась фирмочка торговлей оборудованием для пищевой промышленности. Вернее, это Свете так объяснили. Чуть позже выяснилось, что за год с небольшим существования фирмы не было реализовано ровным счетом ни одного проекта ("проектами" нынче называлось кругом всё и вся, любая мелочь, хоть торговля пустыми бутылками — тоже "проект"!). То есть за год не было продано ни единой гайки, ни единой шестеренки, не говоря уже о какой-нибудь производственной линии.

Первые дни Света чувствовала себя просто ужасно. Делать было решительно нечего. Вернее, официально это называлось "осуществлять проект", то есть пытаться что-то кому-то продать, но продавать было пока еще нечего и некому. Надо было только знакомиться с оборудованием. Самого оборудования, надо сказать, тоже не было. В крошечной комнатке стояли три письменных стола с огртехникой и два шкафа и этажерка, под завязку набитых разнообразными проспектами. Сунули ей в руки буклет с фотографией какого-то стального монстра. В углу буклета находилась крошечная, можно даже сказать, чисто символическая схемка "монстра". Ко всем прочим радостям, буклет оказался на немецком языке, который Света даже в школе не изучала. По-немецки знала лишь "Хэндэ Хох" да "Яволь", почерпнутые из старых фильмов про войну. Сказали: "Разбирайся", и оставили ее в покое.

Света крутила буклет так и этак, пытаясь разобраться, как же устроена эта стальная хренотень и с чем ее вообще едят. Спрашивать у Вадима Михайловича было стыдно — как же так, у нее же высшее техническое образование, как-никак! Правда, несмотря на наличие образования, в технике она, надо признать, практически не разбиралась. Спустя некоторое время Светлана таки решилась обратиться к нему за помощью. А Вадим Михайлович, по большому счету, и сам толком не знал это оборудование, ведь и в глаза его не видел. Предложил адресовать все вопросы шефу по электронной почте.

И только тогда Света выяснила для себя, пожалуй, самый важный вопрос: шеф, он же Константин Ермолаевич Потребенько, постоянно проживает в Австрии, в России же бывает иногда, наскоками, и очень не подолгу.

Это было приятное известие, но все-таки был рядом и заместитель шефа, то есть Свете-то расслабляться все равно было противопоказано. Именно поэтому первые дни и даже недели на работе она до сих пор вспоминала с содроганием. Попробуйте-ка высидеть восемь часов кряду под присмотром практически незнакомого человека, да еще и вышестоящего начальства, абсолютно ничего не делая. При этом нужно было не сидеть, сложа руки, а изображать если не бурную деятельность, то недюжинную работу мысли. И Света теребила и теребила в руках несчастный буклет с картинкой, старательно морща очаровательный носик: и как же она, эта хреновина, работает?!

Чуть позже напряженность в воздухе понемногу начала подтаивать. Вадим Михайлович оказался просто Вадимом, милейшим человеком, другом и соратником. Просто первое время, так же, как и Светлана, был настороже: черт ее знает, чего от нее можно ожидать? И только тогда Светлана перевела дух.

Теперь можно было не напрягаться, не изображать из себя гиганта мысли. Вадим, в основном, вместо таинственного "ведения проектов" занимался самостоятельным изучением английского языка и болтать целыми днями, к великому сожалению Светланы, не мог. И ей приходилось довольствоваться общением с компьютером, потому что даже с подружками поболтать не было решительно ни единой возможности — единственную телефонную линию подолгу занимать было нельзя: Потребенько ужасно сердился, если не мог дозвониться собственным сотрудникам и дать им очередные "ценные указания". И Света с чистой совестью целыми днями раскладывала пасьянсы да гоняла по монитору шарики.

Вадим оказался хоть и молчаливым, но очень коммуникабельным человеком. Никогда между ним и Светой не было и намека на что-либо, периодически то там, то тут возникающее между разнополыми сотрудниками, то есть пресловутого служебного романа не было и в помине — одни сплошные приятельские отношения. Возможно, в другой обстановке они бы даже и не подружились, не сошлись так близко, но несколько месяцев просиживания друг против друга в тесном двенадцатиметровом офисе оказались достаточным основанием для некоторой духовной близости, скорее даже, общности взглядов.

И Света уже не стонала каждое утро, не пересиливала себя, категорически не желая шагать на эту голгофу. За целый день они с Вадимом могли перекинуться буквально парой-тройкой фраз, но при этом в офисе царила такая дружеская атмосфера, что ни малейшей напряженности от длительного молчания не наблюдалось. Опять же — целый день офисное пространство было насыщено бодрой ритмичной музыкой, ни на миг не умолкавшей в торговом центре. Вадим периодически что-то довольно громко мурлыкал под нос, совершенно не смущаясь отсутствия слуха. И Света сделала для себя маленькое открытие: оказывается, существуют на свете люди, умеющие потрясающе уютно молчать!

Однако все хорошее обязательно кончается. Закончилась и эта светлая полоса в жизни Светы Кукуровской. Вадим долго сдерживался, выплескивая эмоции от совершенно бестолкового ведения бизнеса шефом, все подыскивал себе нормальную работу с более приемлемыми условиями работы и соответствующей зарплатой, уже давно, образно говоря, сидел на чемоданах. Хотел сначала подготовить почву, найти новую работу, а потом уже высказаться в адрес Потребенько по полной программе. Да не все вышло, как задумывал. Просто на очередное "ценное указание" шефа, именно такое, в кавычках, потому что даже малоопытная пока еще Света понимала: так, как Потребенько, нельзя вести дела, ведь сам, буквально каждым своим движением, каждым шагом своим, роет ямы, в которые потом благополучненько и попадает. Да только виноваты в этом оказываются, как водится, нерадивые сотрудники.

В общем, высказался Вадим по полной программе, все, что думал, сказал. И, естественно, вылетел с работы в то же мгновение. К слову сказать, увольнение лишь стало отправной точкой для последующей карьеры — уже через две недели Вадим нашел ту работу, о которой так долго мечтал, да еще и с зарплатой, почти в два раза превышающей его самые смелые ожидания. Но это потом, и это для Вадима.

Для Светы же все изменилось кардинальным образом. Она оказалась совершенно одна. С одной стороны, в крошечном офисе, конечно же, лучше одной: меньше народу — больше кислороду, причем в самом буквальном смысле. С другой стороны, стало совсем скучно. А делать по-прежнему было абсолютно нечего. Хоть и числилась она менеджером проектов, на самом деле, скорее, выполняла функции секретаря — принять факс, переправить электронную почту с одного адреса на другой — вот, в общем-то, и все ее обязанности на тот период. Разве что еще открытки к новому году подписать, разослать по предприятиям, дабы хоть как-то напомнить о существовании фирмы. В общем, скука…

Допросилась, дожаловалась на судьбу! Как-то совершенно незаметно, очень плавно, работы становилось больше. Разобравшись, поняв наконец, за два с половиной года работы вхолостую, что никому-то дорогущее австрийское да немецкое оборудование даром не нужно, если можно приобрести аналогичное итальянское, пусть чуток худшего качества, зато вдвое, а то и втрое дешевле, Потребенько решил перепрофилироваться сугубо на торговлю запчастями все для той же пищевой промышленности. Понадобилось в срочном порядке обновлять базы данных, обзванивать технических руководителей предприятий города и соседних областей, выяснять наличие необходимости тех или иных запчастей. Тут же всплыло, что оказывается, больше чем полтора года не сдавались отчеты ни в налоговую инспекцию, ни в пенсионный фонд, ни в фонд социального страхования. Утрясать все проблемы довелось-таки опять же Светлане. Штрафы посыпались со всех сторон, образовалась масса бумаг, с которыми срочно нужно было что-то делать. Надо было заниматься бухгалтерией, в которой Света совершенно не разбиралась, потому что, не заработав и копейки, Потребенько вдруг решил платить зарплату "по-белому", а не как раньше, в конвертике. И самое страшное — если раньше шеф приезжал раз в два-три месяца, да и то максимум на два дня, то теперь приехал на целый месяц! А с ним находиться в крошечном офисе было куда менее приятно, чем с Вадимом! И при этом раскладывать пасьянсы было уже нельзя, надо было опять, как в первые дни, изображать из себя гиганта мысли, даже если все дела на сегодня были переделаны еще вчера.

И теперь Света была несказанно рада, что шеф в очередной раз умотал в Австрию. Она еще никогда ни от чего так не уставала, как от его присутствия в этот раз. Сдерживалась уже из последних сил, как и Вадим в не такое уж далекое время, готова была в любой момент сорваться на ровном месте и высказать шефу все, что думала о нем и о его подходе к бизнесу.

И какое счастье, что Кирилл появился в ее жизни не неделю назад, а только вчера. Потому что вот сегодня-то она точно бы сорвалась, она наверняка нарвалась бы на скандал и увольнение, потому что ни о чем не могла бы думать, ни о какой работе, ни о каких фондах, ни о каких налоговых инспекциях, не говоря уже о совершенно бестолковых, несбыточных прожектах Потребенько.

Потому что ей надо было думать о Кирилле. Только о нем, родном, бесконечно любимом. Не о несправедливости жизни, не о жестокости судьбы — только о нем самом, о том, что было между ними всего несколько часов назад. Да и о какой несправедливости можно говорить? Разве же это не счастье, что он обратил на нее внимание?! Пусть всего лишь на миг, но ведь обратил! Пусть хоть какой-то миг, но она была ему нужна! Она, такая некрасивая, такая незаметная, бледная моль — она оказалась ему зачем-то нужна! И пусть она поступила непорядочно по отношению к Тамаре. Она для Тамарки все равно не соперница, все равно Кирилл будет принадлежать ей до конца жизни. А Света даже и не посягала на их счастье, она только так, скромненько прикоснулась к нему, очень скромненько, одним пальчиком, всего один разочек — просто потрогала на ощупь, какое оно, то семейное счастье. Тамарка об этом даже никогда не узнает, не догадается. Зато Свете теперь будет что вспоминать.

Потому что ей теперь есть, что помнить. Потому что того, что произошло вчера между нею и Кириллом, ей теперь до последнего вздоха хватит. Вернее, не хватит для счастья, конечно — для счастья этого слишком мало, а вот воспоминаний хватит до конца дней. И она уже не будет терзаться муками совести, нет. Света ведь не хотела этого, вернее, невзирая на жгучее желание, не сделала сама для этого ровным счетом ничего, она даже не пыталась почаще попадаться на глаза Кириллу, даже не знала, где они с Тамаркой живут, где Кирилл работает. А поэтому совесть ее чиста — она не воровка, нет. Все произошло случайно. Случайно встретились, случайно от нее пахло котлетами и Кирилл признался, что безумно голоден. Ну не могла же Света оставить его умирать голодной смертью! Нет ее вины в произошедшем, нет! А значит, нет оснований для самоедства, для стыда. Можно с чистой совестью вволю наслаждаться воспоминаниями о вчерашнем. Вспоминать его требовательные руки, его безумные горячие поцелуи, тепло его тела. И пусть это было не очень-то красиво и уж совсем не романтично. Зато это было. И это было замечательно. Пусть довольно грязно и пошло, пусть всего лишь раз, один только раз. Но этот раз, этот счастливейший миг был в ее жизни. Она теперь знает, что такое счастье. Счастье принадлежать любимому мужчине.

Правда, Кирилл на самом деле оказался совсем не таким, каким она его себе представляла, вернее, каким она его себе придумала. Она ведь его совершенно не знала — нельзя же уверять, что знаешь человека, если в ваш с ним общий актив можно занести разве что поездку в шикарном автомобиле под присмотром посторонних глаз, да соседство за свадебным столом, когда любопытных глаз вокруг еще больше. И одной тебе известно, какие чувства ты в тот миг испытывала — это навсегда останется тайной для всего мира.

В ее мечтах Кирилл был чутким и отзывчивым, уверенным в себе, но бесконечно ласковым и добрым. На деле… На деле же он оказался полной противоположностью себе придуманному. Наглый, бестактный, отвратительно нахальный, пошлый и беспринципный. Совсем, совсем не такой, как в Светиных мечтах! Но почему же она не оказалась разочарована? Почему ее не обидело его наглое заявление? Или вопрос? Или это была просьба? Или требование? Что это было, вот эти его чудовищные слова: "А слабо просто так, без всяких ожиданий и обещаний, просто потому что хочется, без выпендрежа? Один голый секс, грязный секс — и ничего более? Зная, что я больше никогда не приду, никогда ничего не попрошу и не предложу сам — слабо? Просто так, потому что хочется!" Что это было? Чудовищный цинизм, за которым прячется ранимая душа? Полноте, какая уж ранимая?! Он был предельно откровенен, искренен с нею. Он именно так и воспринимал то, чего хотел, что жаждал получить именно в ту минуту и неважно даже с кем. Просто он так захотел, и все. А ей слабо удовлетворить его желание? Он не настаивал — нет! Он просто интересовался: слабо?

Господи, до чего же это мерзко! И как это прекрасно! И пусть, пусть это больше никогда не повторится. Жаль, конечно, безумно жаль, но что поделаешь — жизнь тяжелая штука и ждать от нее справедливости бессмысленно. "Посчастливилось" уродиться на свет альбиноской — радуйся хотя бы таким крохам с барского стола, вернее, с Тамаркиного. По идее, ей и эти крохи не должны были достаться, просто несказанно повезло. Вот и надо относиться к эму, как к особому везению. Много ли еще везения ожидает ее в будущем? Много ли его было в прошлом? На сегодняшний день это ее единственный счастливый случай в жизни, единственный главный приз. И чего уж жаловаться, если главный приз оказался так мал — всего лишь парочка часов удовольствия в объятиях любимого мужчины. Ведь и этот приз запросто мог достаться другой счастливице, так что нечего пенять на судьбу. Ну, а что произошло все так буднично, не романтично… Что ж поделаешь? Занятой человек, ему не до романтики, не до праздничного антуража. Он и так уделил ей целых два часа драгоценного личного времени…

Глава 12

И потянулась нескончаемая череда серых безрадостных будней. Дом, работа, дом. В уютном некогда доме нынче было холодно и довольно мерзко. За окном — лето, жара, а в доме холодно и мерзко. Потому что холодно и мерзко в душе, потому что вместо сердца — счетная машинка, безбрежный айсберг, пожравший все чувства и эмоции.

Кирилл разучился улыбаться, радоваться жизни. Несколько оживал он только на работе, с головой погружался в бизнес, найдя там единственную отдушину. Выйдя же из офиса, становился механическим роботом. Словно по заданной навек программе ехал привычным маршрутом домой, а чаще в ресторан, потому что ужинать дома Тамара не любила.

В ресторане играла музыка, Тамара непременно напоминала супругу, что нужно бы с ней потанцевать, потому что сам Кирилл постоянно забывал об этом, потому что даже не слышал музыки, не замечал танцующих пар на танц-поле. Даже вкуса блюд не замечал, поедал все, что заказывала Тамара, опять же механически, просто жевал, просто глотал — потому что так было нужно.

После ресторана они ехали домой. Дома было привычно пусто и привычно мерзко, потому что там была Тамара и там был он. А где он, где Тамара — там холод и мерзость, там не может быть тепла, там не может быть ничего хорошего. Все тем же роботом Кирилл раздевался, привычным размеренным движением вешал брюки на специальную вешалку-прищепку, рубашку бросал в стирку. Едва успевал умыться, как хищная кошка уже безрадостно мурлыкала и так же механически, как и он, выполняла свою работу.

Противно, тошно было на душе. Одна радость — перестала всюду мерещиться девочка-одуванчик с мокрыми колечками, прилипшими ко лбу. Вместо нее теперь буквально всюду, на каждом шагу видел светленькие кудряшки взрослой женщины. Не очень красивой, малозаметной, какой-то словно бы полустертой, недопроявленной, словно некачественная фотография несказанной красавицы. Но отчего-то так гулко начинало стучать в груди, там, где вместо сердца — калькулятор, там, где айсберг, кажется, заморозил насмерть все чувства и ощущения. Но если заморозил, если насмерть — то что же там стучит, отчего его внутренний калькулятор словно бы проваливается в пустоту каждый раз, как мелькнет за окном машины чья-то светленькая головка?

Если раньше Кирилл ощущал жизненную необходимость быть рядом с девочкой-одуванчиком, на которую пусть немножко, но все же была похожа Света, сугубо для того, чтобы не пропустить момент опасности, чтобы уберечь ее от беды, от несчастья, от смерти, то теперь очень многое изменилось. Он уже не чувствовал опасности, грозящей Светлане, он уже перестал отождествлять ее с девочкой-одуванчиком, и казалось бы, должен был перестать мучиться, должен был элементарно забыть ее, совсем, напрочь выбросить из головы. Он ведь изначально знал, что Светлана лишь похожа на ту странную девочку из его далекого детства, что девочки-одуванчика больше нет, она умерла много лет назад практически на его глазах и даже по его вине. Да, именно по его вине, ведь если бы он тогда не отвернулся от нее из-за того, что ему стыдно было на ее глазах уплетать за обе щеки помидоры с хлебом и сливочным маслом, если бы он приглядывал за нею, он бы непременно увидел, что она зашла слишком далеко в воду, что вплотную приблизилась к роковому обрыву. И тогда… И тогда девочка-одуванчик и сегодня была бы жива. И кто знает, быть может, Кирилл никогда в жизни не вспомнил бы о ее существовании — ну подумаешь, ничем не примечательная девочка, слишком худенькая, слишком беленькая. Никакая, непроявленная, незаметная. Просто странная девочка. Да, наверняка бы не вспомнил. И не мучился бы всю жизнь, казня себя за то, что отвернулся, что не смог быть рядом, спасти, уберечь. За то, что с бешеным аппетитом уплетал за обе щеки чертовы помидоры.

Но он отвернулся. И теперь ничего невозможно исправить, девочку-одуванчик уже не спасти, она осталась в прошлом. И только теперь, когда Кирилл понял, осознал, что Света и девочка из его детства — совершенно разные люди, не имеющие друг с другом ровным счетом ничего общего, кроме белых пушистых кудряшек, он смог отпустить несчастную девочку. Или отпустить самого себя? Перестал хвататься за прошлое, перестал искать выхода, возможности изменить необратимое, вернуть утраченное. Он отпустил девочку-одуванчик в ее безвременье, в вечность. Пусть она навсегда останется маленькой и смешной девочкой с мокрыми веревочками-кудельками, прыгающими в такт ее резким движениям. "Бабка сеяла горох: прыг-скок, прыг-скок"… Покойся с миром, маленькая странная девочка без имени…

Ее место в израненной, истерзанной муками совести и страшными воспоминаниями душе Кирилла заняла не менее странная женщина. С именем. С замечательным, светлым, легким, как вздох, таким чистым именем: Светлана. Иногда он злился за нее, почти ненавидел за доступность, с которой она позволила себе практически пасть к его ногам. Как она могла, это же мерзко, это отвратительно! Не по-человечески, как-то по-скотски. Да, это он начал, не она. И именно он повел себя по-скотски. Но не для того ли, чтобы она не допустила этого, чтобы остановила его, поставила на место зарвавшегося гостя. Не с этой ли целью говорил ей гнусные слова, практически открытым текстом называя вещи своими именами? Да, в ту минуту он желал ее безумно, никогда раньше не испытывал ничего подобного. Всегда умел себя контролировать, всегда чувствовал себя человеком, а не животным, не умеющим обуздать грязных своих потребностей. И только тогда, единственный раз в жизни, позволил природному инстинкту взять верх над разумом. Ведь не впервые пожелал ее тогда, не впервые! Ведь на собственной же свадьбе, в машине, когда Света прижималась к нему жарким пышным боком на каждом повороте, готов был повалить, задрать подол нарядного платья и… Прямо на глазах у Тамары. Но ведь смог же тогда сдержаться! Смог победить животный инстинкт, смог целый день сидеть рядом с нею с равнодушным видом. Смог! Тогда почему же в этот раз все было иначе, почему не нашел сил себя контролировать? Неужели только из-за отсутствия посторонних глаз и ушей? Ну, угостили тебя борщом — съешь, скажи "спасибо" и иди домой. Можешь сказать парочку комплиментов гостеприимной хозяйке, но зачем же хамить, зачем за добро платить грязью, гнусностью?!

А вот только грязь ли то была?! Гнусность? — да, однозначно. Но грязь… Можно ли назвать грязью случившуюся между ними неожиданную страсть? И пусть это действительно было довольно гнусно с его стороны — ну кто, скажите, мешал наговорить пустых красивых слов, кто?! — но то, что произошло, все равно нельзя считать грязью. Потому что не может быть грязью любовь. Пусть такая, пусть странная, не всем понятная, непонятная даже самому себе, пусть лишь на один-единственный миг. Но Кирилл был уверен — в тот миг, в тот момент, когда они словно сошли с ума, когда весь мир перестал существовать вокруг, когда они вдвоем оказались в полном, абсолютном вакууме, когда соединились тела и души воедино, в едином же лихорадочном танце, на празднике плоти, в безумии страсти — это была именно любовь.

Может быть, это было привычным для Светланы. Может быть, для нее его неожиданное не то предложение, не то требование, и ее же готовность удовлетворить это требование было обычным, не выходящим за рамки гостеприимства поведением. Обидно, даже больно, но пусть так. А как иначе можно расценить ее готовность ко всему? Мерзко, ой как мерзко! Ему было бы абсолютно наплевать, у кого какие принципы: что ж, если для кого-то приемлемо такое поведение, такой стиль общения — пусть себе, ему-то какое до всего этого дело? Но так уж оказалось, что дело это касалось его самым непосредственным образом. Потому что как ни пытался убедить себя в том, что ему больше в том слишком уж гостеприимном доме делать нечего, а мыслями постоянно возвращался туда.

Ужинал ли в ресторане с Тамарой, смотрел ли с нею же премьеру спектакля, принимал ли участие в корпоративной вечеринке или же исполнял, как механический робот, супружеский долг, мысленно возвращался в тот дом, в тот вечер. Корил себя за гнусность, за то, что не смог удержать инстинкт в штанах, ведь должен был лишь охранять Светлану, защищать ее, оберегать от бед, а что он вместо этого натворил? Вместо защиты и покровительства самым банальным образом воспользовался ее беспомощностью.

Но как рад был он на самом деле своей несдержанности! Ведь сумей он скрыть, подавить свое желание, изобрази равнодушие, как в день свадьбы, отблагодари хозяйку за борщ нейтральным "спасибо", он не познал бы того, что между ними произошло. Может быть, никогда в жизни не познал бы, ни с одной женщиной. Ведь казалось бы — ну они же все такие одинаковые, ну вся-то разница в цвете волос да в комплекции, остальные-то прелести одинаковые, и польза от них одинаковая, в смысле, ощущения идентичные. Но тогда почему же, почему ему гораздо приятнее мысленно возвращаться в тот вечер вместо того, чтобы радоваться жизни, наслаждаясь физической близостью с гораздо более красивой, чем Светлана, даже откровенно шикарной Тамарой? Почему, исполняя супружеский долг, представляет на месте жены ту, с которой был всего лишь раз и к которой вряд ли осмелится подойти когда-нибудь после того, как гадко с нею обошелся? Почему реальные прелести Тамары исчезают, превращаются в пшик при сравнении с весьма скромными прелестями простушки Светы? И прав ли он, запрещая себе даже и думать еще хотя бы об одном свидании с нею? А может, ну их к бесу, те принципы?! Что ж — обидно, конечно, что Света настолько доступна, что того и гляди столкнешься нос к носу с очередным посетителем. Он ведь не жениться на ней собрался, правда? Тогда почему бы не позволить себе еще разок? Если другим можно, то почему ему нельзя?

А может, это все глупости, может, он сам себе напридумывал того, чего на самом деле не существует? Как-то не очень она похожа на распутницу. А то, что так легко ему уступила… А вдруг, как в сказке? Вдруг она влюбилась в него с первого же взгляда, еще там, на свадьбе? И именно поэтому не смогла отказать? Ведь она же пыталась, шептала что-то про то, что он женат, что у него определенные обязательства перед супругой, что Тамара ее подруга. И тогда он зря на нее наговаривает, зря злится, потому что никакая она не легкодоступная, а просто влюбленная дурочка.

Да нет, это вряд ли. Так только в кино бывает. Все эти сказочки на дураков рассчитаны. Реальность куда более жестока и прагматична. Да и сопротивлялась она как-то уж очень слабо, скорее, символически. И шепот ее больше был похож на страстный призыв, чем на запрет. Нет, определенно нет.

Что ж, тем лучше. Тем проще ему будет повторить опыт общения с нею. Если он прав, а он, несомненно, прав, то Света даже не потребует от него не то что обязательств, но даже неопределенных обещаний.

И спустя долгих три недели после памятного вечера Кирилл решился на продолжение знакомства. В конце концов, он не слишком-то и обманывает Тамару — они ведь оба знают, что не любят друг друга, а вместе живут только потому, что очень похожи друг на друга, не внешне, нет — сугубо отношением к миру, к людям. Потребительским своим отношением ко всему вокруг. А потребители ведь на то и потребители, чтобы потреблять. Что можно и что нельзя. Свое и чужое. Свежее и не очень. Хорошее и плохое. Белое и черное. Потребители всеядны.

Кирилл и сам не заметил, как превратился в циника. Поступившись одним единственным принципом, шагнул на скользкую дорожку наплевательства на всех и вся. Отныне были важны только его желания. Уже и не вспоминал, как еще совсем недавно мечтал о любви. Глупости, это было очень давно, когда он был еще наивным мальчишкой. Это было очень давно, слишком давно для того, чтобы быть правдой, чтобы помнить об этом. Это было до того рокового дня, когда в его жизнь вихрем ворвалась рыжая бестия с хищным оскалом.

И теперь наплевать на все. Даже если Тамара узнает о его связи со Светланой — плевать, ее проблемы. Он ей, в сущности, ничего не должен. Они — всего лишь парочка хищников, но охотятся они в одиночку. У каждого своя добыча.

Кирилл не задумывался, не терзался мыслями — а верна ли ему Тамара? Верна, неверна — какая разница? Ему от этого ни холодно, ни жарко. Они просто два хищника, обитающих в одном лесу, две отдельных диких особи, и ничего более. И ни единой общности интересов, ничего, кроме хищности натур. Поэтому она вольна вести себя, как заблагорассудится. Опасность ей не угрожает, она же хищница, она сама опасность. А потому пусть гуляет, где хочет — лес большой, всем места хватит. Даже ему с его добычей, со Светой…

Он ждал ее у офисного центра. Ждал в машине, даже не посчитал нужным выйти. Когда она покинула здание и направилась в сторону остановки, он просто посигналил, как в прошлый раз. Но тогда он еще и приветливо помахал ей в окошко, позвал по имени. Теперь не сделал даже этого. Просто посигналил, и все. И был абсолютно уверен — подойдет, куда денется.

И она действительно подошла. Молча села в машину, как-то скукожившись, сжавшись в комок. Как будто хотела спрятаться от него, от самой себя. Села на заднее сиденье, словно не считая себя достойной гордо сидеть рядом с ним. Нет, она как-нибудь, она скромненько, она сзади, не беспокойтесь…

Только почти уже доехав до дома, Света тихонько попросила:

— Мне продукты надо купить. Ты не мог бы остановиться у магазина?

Кирилл по-прежнему не сказал ни слова. Остановил машину, не открыл перед пассажиркой двери, не предложил руку. Чувствовал себя последней сволочью, видимо еще не до конца перевоплотился в циника, в хищника, еще не заматерел, но не сделал и малейшей попытки как-то смягчить обстановку. Дождался, пока она вернулась с полным пакетом продуктов и опять же не предложил помощи. Лишь выйдя из машины около ее дома, позволил себе забрать у нее тяжелый пакет.

Дома они тоже молчали. Неловкость чувствовалась в каждом движении, однако ни один из них даже не предпринял попытки исправить эту неловкость, заговорить, пошутить, разрядить атмосферу. Кирилл по-хозяйски прошел в комнату, не дожидаясь приглашения, остановился в ее центре, суровым взглядом показывая, что ждет ее. Света послушно подошла, даже не зайдя в кухоньку, не разложив по полкам холодильника купленные продукты — некогда, потом, все потом. Подошла почти вплотную, и так и стояла с опущенной головой: вот она я, берите, делайте, что нужно…

И вот эта ее покладистость, покорность, какая-то собачья преданность и бессловесность разозлили Кирилла. Ведь не за этим шел, не скотства хотел! Он, может, и циник, может, и хищник, но шел-то за любовью! Зачем она так? Почему всё так, почему всё неправильно?! Но исправить ничего не мог. А хотел? Да, хотел, но не знал, как. И некогда было, не хватило времени. Потому что уже не мог сдерживать себя, потому что слишком долго ждал, когда она снова окажется в его руках…

А потом снова был борщ, на сей раз зеленый, но опять же умопомрачительно вкусный. На второе — вкуснейший плов. Света, как и в прошлый раз, накрыла стол на двоих, но сама не ела, скромненько пристроившись на табуретке и не смея поднять взгляд на Кирилла.

— Ешь, — приказал он.

Света послушно взяла ложку и начала прихлебывать. Ее покорность вновь возмутила Кирилла:

— Почему ты такая?!

Света оставила ложку в тарелке, скукожилась на своей табуретке, как кролик перед удавом, ничего не ответила.

— Почему ты такая? — повторил Кирилл. — Почему не смотришь в глаза?! Почему ты вообще такая?!

Не смог найти подходящих слов, в бешенстве бросил ложку по примеру хозяйки, неопределенно обвел руками пространство:

— Почему? Почему всё так? Ты нимфоманка, да? Ты так любишь это дело, что готова с каждым, кто тебя пожелает?

Света вздрогнула, как от удара, согнулась еще больше, скрючилась на табуретке. Потом, не в силах вынести позора, подскочила и убежала в единственную комнату. Кирилл вернулся к остывающему борщу, проглотил несколько ложек и вновь бросил ложку. Черт! Все не как у людей! Не баба, а черт те что. Даже и не знаешь, как себя вести с нею. И угораздило же именно от этой, бесформенной-безответной, такой расплывчатой и прозрачной, получить то, чего никогда не давала ни одна другая, настоящая, женщина!

Посидел минутку-другую. И что делать? Она, видите ли, обиделась. Можно подумать, ему не обидно! Он, можно сказать, к ней душой и телом, а она… Как последняя шалава, как подстилка… Эх, плюнуть бы, уйти, забыть, как страшный сон! Так ведь не получится, он ведь уже пытался! Лезет ведь в голову и днем и ночью, зараза белобрысая!

А может, зря он так? Оно, конечно, мыслей в голову лезет множество, всяких разных, кроме хороших. А может, он все неправильно понял? Ну не может ведь быть, чтобы она оказалась такая. Такие — они все другие, совсем-совсем другие. Уж если женщина беспутна — так беспутна во всем. А эта… С виду скромная такая, ласковая. А голос, а картавость эта? Бесконечное смущение, покраснение по поводу и без. Разве беспутные женщины так себя ведут? Попробуй-ка заставь распутницу покраснеть да смутиться! Она тебе в лицо нагло рассмеется. А Света…

Кирилл прошел в комнату. Светлана свернулась клубочком на диване и тихонько плакала. Правда, ее лица не было видно, но плечики ее мелко-мелко подрагивали. Плачет?! Распутницы не плачут, они только вульгарно хохочут.

Присел на корточки перед диваном, положил руку на ее плечо:

— Света.

Та затихла. Перестала ли плакать, нет ли, но уже не вздрагивала, насторожилась вся, напряглась, словно приготовилась к новому удару.

— Ты меня прости, если что не так. Я просто сам не знаю, что и думать. Слишком ты какая-то…, - Кирилл замялся, не желая сделать ей еще больнее. — Какая-то податливая, что ли. Хоть бы слово сказала, хоть бы ради приличия покочевряжилась, а ты… "Нате меня, пользуйтесь". Думаешь, мне не обидно? Такое впечатление, что тебе все равно, я с тобой, или кто другой. Пришел — на, получи, чего изволишь, не жалко…

Света еще больше забилась в уголок, вжалась в диван, плечи вновь задергались. И совсем уже былая уверенность исчезла: нет же, нет, он дурак, он идиот, это он ничего не понял, а она, она…

Немалое усилие пришлось применить Кириллу, чтобы оторвать хозяйку от дивана. Попытался заглянуть в глаза, да та так рьяно засопротивлялась, уткнулась лицом в его рубашку и все так же молча продолжала плакать, только теперь уже иногда всхлипывала потихоньку, с каким-то жутким надрывом. Кирилл прижал ее к себе, гладил по спине, успокаивая:

— Ну-ну, тихонько. Ну хватит же, тихо, тихо. Не надо… Я неправ, я просто ничего не понимаю, я совершенно не разбираюсь в женщинах.

Он держал в своих объятиях ее податливое тело, но ни на что этакое не посягал. Отчего-то так приятно было просто держать ее в своих объятиях, просто обнимать, не предпринимая никаких действий. И уже полностью развеялись дурные мысли насчет ее чрезмерной любвеобильности и безотказности. Глупости, все глупости, он сам себе напридумал разных гадостей, которых на самом деле нет.

И только когда Света как-то резко вырвалась от него и, спрятав лицо в ладони, убежала в ванную, Кирилл понял, почему она так сопротивлялась, почему не позволила ему заглянуть в ее глаза — его рубашка была вымазана какой-то черной гадостью. Тушь. Тушь. Это всего лишь тушь поплыла, дешевая тушь. Света просто постеснялась этого, не хотела, чтобы он видел ее чумазой.

Через несколько минут хозяйка вернулась в комнату. Смущенная, розовенькая. То ли снова покраснела, то ли полотенцем сильно растерлась. Кирилл не смог сдержать легкого смеха:

— Ой, какая ты смешная!

Она и правда была смешная — ни бровей, ни ресниц, одно сплошное розовое, как у новорожденного поросенка, лицо. Света засмущалась еще больше, одной рукой прикрылась от гостя, другой сгребла косметику с полочки перед зеркалом и снова собралась улизнуть в ванную. Кирилл поймал ее, не отпустил:

— Стой. Иди сюда. Какая ты смешная…

А сам не мог оторвать глаз от ее действительно смешного "лысого" лица. Смотрел долго-долго, смотрел серьезно, даже и не думал насмехаться. Потом поцеловал в блестящий после умывания нос.

— Смешная… Как одуванчик…

И от его интонации, от теплоты, которую Кирилл не смог скрыть, Света смущенно улыбнулась и прижалась к нему всем телом.

— Я бледная моль, не смотри на меня…

Кирилл медленно покачал головой:

— Глупая, какая же ты глупая! Если уж на то пошло, то никакая ты не моль. Мышь. Обыкновенная белая мышь. Разве что кудрявая…

Глава 13

Александр Никанорович перевернул страницу "Деловых ведомостей" и снова погрузился в чтение биржевых новостей. Ирина Станиславовна вздохнула тяжко и перевернулась на спину. Глаза ее были открыты, слепо разглядывали потолок.

— Чего вздыхаешь, мать? — отозвался Андрианов.

— Да так, — неопределенно ответила Ирина Станиславовна.

— Что "так"? Ты давай не финти. Случилось чего, что ли?

Ирина Станиславовна вновь вздохнула:

— Да нет, вроде.

— А чего ж вздыхаешь? — Александр Никанорович забеспокоился. — Ир, ты лучше выкладывай, что там у тебя на уме, а то я себе напридумаю Бог знает чего. Что-то случилось?

— Да нет, с чего ты взял, — попыталась отвертеться от разговора. — Все нормально. А зачем к тебе Зельдов приходил?

— Да так, — расплывчато ответил Андрианов.

— Вот и поговорили, — невесело усмехнулась Ирина Станиславовна.

Александр Никанорович забеспокоился не на шутку. Свернул газету, положил на прикроватную тумбочку:

— Нет, Ириш, ну серьезно, в чем дело? Я же вижу, ты какая-то сама не своя. Что случилось-то?

Ирина Станиславовна приподнялась, подбила подушку повыше и села, опершись на нее спиной.

— Да нет, Саш, правда ничего не случилось. Вернее, я не знаю. Просто мне кажется, что что-то не так. Просто кажется, и все. Вот ты ничего не заметил? По-твоему, у Кирюшки все нормально?

— У Кирюхи-то? Да вроде нормально. Он мне ничего не говорил. Вроде без проблем. Бизнес расширяется, работает парень, как надо, башка на плечах имеется. Я не думаю, что у него какие-то неприятности. Я бы наверняка знал…

— Ай, — скривилась супруга. — Вечно у тебя один бизнес на уме! Ты хоть о чем-нибудь другом можешь подумать? Ладно я — я уже привыкла, что ты кроме бизнеса своего ничего вокруг не замечаешь. Я тебе не нужна — ясное дело, старая стала, а вокруг молоденьких полно.

Андрианов коротко хохотнул, ущипнул Ирину Станиславовну за бок:

— Ладно тебе прибедняться, старушка! На кой они мне, те молоденькие. Я-то уже не молоденький.

— Ага, не молоденький! — парировала Ирина Станиславовна. — Видела я, как на тебя красотки пялятся!

Александр Никанорович посерьезнел:

— Глупая ты, Ир! Они ж, мать, не на меня пялятся, они на деньги пялятся. Смотрят вроде на меня, а видят кошелек. А сам я им без надобности. Сам я не такая уж большая ценность. Кроме тебя и не нужен никому.

Ирина Станиславовна хитро прищурилась:

— Ой, ой! А кто сказал, что ты мне нужен? Что от тебя, старого, толку? Сам же сказал. Я, может, тоже на деньги твои позарилась.

— Ага. На деньги. На зарплату скромного крановщика. Тоже мне, охотница за сокровищами! Ладно, мать, ты мне зубы-то не заговаривай. Что там с Кирюхой?

Супруга замялась. Потянула мгновение, в последний раз посомневавшись: стоит ли тревожить мужа, или ее подозрения не более чем материнская ревность к невестке?

— Знаешь, Саш, мне кажется, у них с Тамарой не все в порядке. Я знаю, ты сейчас скажешь, когда кажется — креститься надо. Но я серьезно. Он какой-то другой стал. Счастливые люди ведут себя несколько иначе. Особенно молодожены. Они ж должны побольше времени вместе проводить, а его вечно дома не бывает. Да и колючий какой-то стал. А когда я его про Тамару на днях спросила, у него такой взгляд жуткий сделался, ледяной какой-то, неживой. Вот и маюсь теперь. А вдруг он не на той женился, а? Что скажешь? Как она тебе, Тамара?

Андрианов помолчал в раздумьях, потом ответил неуверенно:

— А черт ее знает! С виду-то хороша, вот только губы какие-то отталкивающие, а так вполне… А так… Откуда мне знать — не я же с ней несколько месяцев встречался, не я женился. Кто ее знает? Я ведь и самого Зельдова не сказать, что хорошо знаю, я с ним раньше не пересекался. Он как-то резко взлетел, его раньше-то никто и не знал…

— Саш, ну все-таки. Зачем он приходил? А вдруг это имеет отношение к Кириллу?

— Ну, к Кирюхе-то вряд ли, — уверенно ответил Александр Никанорович. — Хотя… Вообще-то все может быть. Знаешь, он ведь денег у меня попросил.

— Денег? — удивилась супруга. — Зельдов?!

— Ну да. Говорит, сложности временные возникли, груз с оборудованием никак растаможить не может — денег нет даже на пошлину да на НДС. Для заводика мусороперерабатывающего своего…

— У Зельдова нет денег? — никак не могла прийти в себя Ирина Станиславовна. — Как же так? Они же все из себя такие крутые, девчонки на Мерсах рассекают, особняк отгрохали — будь здоров… А теперь на растаможку не хватает? И что, ты дал?

Андрианов дернулся:

— А что я ему дам?! Или ты думаешь, что я только от тебя деньги прячу?! Ты ж сама знаешь, мы с тобой на зарплаты живем — твою и мою. Я ж за все эти годы к прибыли не прикоснулся ни разу, я же все до копеечки пускаю в оборот. Завод же все тянет на себя. Вот начнет работать на полную мощность, начнет давать прибыль, вот тогда…

— Ага, — с язвительными нотками в голосе перебила его Ирина Станиславовна. — Рассказывай. Вот тогда ты придумаешь еще какую-нибудь прорву, которая опять будет пожирать всю прибыль! Уже ведь наверняка что-нибудь придумал, говорить только боишься!

— Я боюсь?! — возмутился Александр Никанорович. — Еще чего! Думай, что говоришь! Чего это мне бояться?! Ты, что ль, не позволишь?

— Да ладно, — примирительно произнесла супруга. — Можно подумать, тебя мои запреты когда-нибудь останавливали. Всю жизнь все сам решаешь, хоть бы раз мое мнение спросил…

— Ир, ну чего ты, ёлки? — возмутился Андрианов. — Ну ведь столько раз обсуждали эту тему! Тебе что, обязательно такой особняк нужен, как у Зельдовых? Мерседесы да Феррари? Чего тебе не хватает? Голодными не сидим, в обносках не ходим. Ты будешь более счастлива, если будешь жить за городом, в таком особняке, как у Зельдовых?

— Да нет, — как-то совсем естественно ответила Ирина Станиславовна. — Мне и в городе неплохо…

— Вот и я о том же, — поддержал ее супруг. — Я за городом уже нажился во как! В деревне своей. В городе удобнее. Двадцать минут пешачком до работы — прекрасная утренняя зарядка. Да и вообще, все рядом. И как по мне, так четвертая комната нам даже лишняя, она у нас практически не работает, мы ж в нее даже и не заходим. Только пыль собирается — опять же, лишний кусок работы с уборкой. И Ауди меня вполне устраивает, отличная машина. Мерс — он только более навороченный, а ездит-то так же. Да еще и по нашим дорогам — разницы вообще не ощутишь. Так какой смысл? Разве что пыль в глаза людям швырнуть, покрасоваться, похвастаться — смотрите все, вот я какой! Не знаю, может, это и правильно, но лично для меня неприемлемо, мне это просто неинтересно. Мне именно процесс интересен. Вот у нас в деревне все говорили: сам собою человек ровным счетом ничего не представляет, ценны только его знакомства и родство, мол, только так, только через связи можно в этой жизни чего-то добиться. А мне интересно было добиться этого самому, с нуля. Ну вот скажи, кем я был? Простым работягой, крановщиком. Были ли у меня какие-то связи, скажи? Или родственники среди высокого начальства? Ни фига, никого не было, кроме тебя и Кирюшки. Зато у меня была голова на плечах. И мне неинтересно обжираться черной икрой, принимать по утрам ванны из холодного шампанского "Дом Периньон". Меня вполне устраивает жареная картошка с хорошим куском мяса, мне это вкусно и сытно. Иногда, в праздники, можно побаловать себя чем-нибудь этаким. А каждый день ложками трескать икру — для меня это не признак особого благополучия. У меня другие приоритеты — были бы вы с Кирюхой живы да здоровы, было бы чем вас накормить, было бы вам хорошо и удобно — вот и все мои приоритеты. Ну и, конечно, попутно заниматься тем, что мне нравится. А мне нравится что-то делать, и чтобы это "что-то" имело материальную окраску, чтобы его можно было пощупать…

Ирина Станиславовна рассмеялась задорно:

— Ой, много ты там нащупал? Щупальщик! У тебя ж денег вечно ни на что не хватает! Много ты их пощупал?

Александр Никанорович улыбнулся:

— Это точно. Пощупать как раз и не получается. Умом знаю, что есть, а потрогать, посчитать не получается. Вот и Зельдову сегодня попытался объяснить. Не уверен, правда, что он понял.

— Так ты что, отказал ему?

Андрианов чуть замялся:

— Ну, не то чтобы отказал… Просто у меня нет такой суммы. Ну наскребу я ему по сусекам тысчонок десять-двадцать зеленых, больше ведь при всем желании не получится вот так сразу. Так ведь его такая сумма не спасет, он же четверть лимона попросил. Где я ему найду такие деньги?! Я их и в руках-то не держал никогда, в глаза не видел, как выглядит такая куча денег. Я ему предложил выход, но, по-моему, он ему не слишком-то понравился. Да если честно — мне и самому не очень верится в успешность предприятия. Он ведь с самого начала как-то странно дело повел. Я не разбирался в тонкостях его бизнеса, это его личное дело. А вот с заводиком он напрасно замутил. По крайней мере, если и не напрасно, то неправильно. Ему бы с самого начала создать акционерное общество, выпустить акции, и на деньги акционеров начинать строительство, как это делают нормальные люди. Даже если и вкладывать свои, то не ранее, чем утрясутся все бюрократические проблемы. То есть сначала надо было добиться выделения земельного участка, а потом уже приступать к строительству.

— Ну, — удивилась Ирина Станиславовна. — Естественно. А как же иначе. А он тогда с чего начинал?!

— Он! — усмехнулся Андрианов. — А он, сват наш, оказывается, большой оригинал! Он высмотрел себе подходящий кусок земли, подал заявку в горсовет. Так надо же дождаться решения комиссии о землеотводе, надо иметь на руках все бумаги, и только после этого начинать строительство! А у него все еще этого решения нет, потому что еще не все автографы собрал, не все инстанции прошел! А коробку-то завода уже выгнал! Теперь у него в любой момент эту землю могут отобрать, и будут абсолютно правы — не хрен строить на чужой земле! Государственное — это еще не твое. Не те времена, мать, не те! А он этого, кажется, не понял. Вот что он будет делать, когда не получит эту землю?! Мало того, что придется смириться с тем, что кучу денег в землю зарыл. Заставят ведь еще и снести незаконную постройку, а это опять же денег стоит. Глупо. Вот ты мне и скажи: даже имел бы я необходимых четверть миллиона, стоило бы вкладывать их в столь рискованное дело? Да, переработка мусора — дело перспективное. Наверное. Сам не знаю, не интересовался этим вопросом, не просчитывал. Просто верю Зельдову — уж коли он вложил в это дело кучу собственных денег, наверное, знал, что делает? Так вот. Даже если бы у меня были эти деньги, даже если верить, что это очень прибыльный бизнес. Можно ли в него вкладывать деньги на таких условиях? Когда в любой момент от завода могут остаться рожки да ножки? Я понимаю, по-родственному оно бы надо подсобить. Но чем? У меня ведь действительно нет денег.

Ирина Станиславовна притихла. После довольно продолжительной паузы тихо произнесла:

— Значит, у Зельдовых проблемы… Не может ли с этим быть связан Кирилл? Может, он из-за этого стал такой деревянный? Может, он знает больше, чем мы с тобой?

Теперь паузу взял Александр Никанорович. Да, какие-то нерадостные перспективы вырисовываются в свете вновь открывшихся фактов. События последних недель выглядят уже совсем иначе.

— Ты думаешь?.. — начал было Андрианов, да замолчал, словно убоявшись собственной догадки. — Думаешь, это проблемы не последних дней? Уже давно?.. Да нет, нет… Глупости…

— Ну почему же? — каким-то заледеневшим голосом ответила супруга. — Как раз все сходится. Вряд ли эти трудности возникли у него только сегодня.

В спальне установилась напряженная тишина. От благодушного настроения ничего не осталось. Александр Никанорович недовольно крякнул, выключил светильник и повернулся на бок. А Ирина Станиславовна еще долго полусидела в темноте.

Глава 14

Света положила трубку на рычаг и тихонько выматерилась себе под нос:

— Твою мать! Козел!

Последнее время все труднее было сдерживать эмоции. Пока работы практически не было, не было и особых поводов для нервотрепок. Последнее же время хронически не хватало нервов. Тупость шефа все больше лезла в глаза.

— Господи, ну что за придурок! Ну не мешай ты мне — и все будет нормально! Пусть не сверхприбыли, но дело пойдет, сдвинется с места! Что ж ты, козел, сам себе малину портишь?!

Естественно, с шефом Света ни в коем случае не поделилась бы своими выводами. Ему небезопасно было даже высказывать свои мысли. Потребенько тут же высокомерно подбирался и спрашивал с отвратительной ехидцей в голосе:

— Светлана Альбертовна, вы не забыли, кто вам платит зарплату? Вот когда вы будете мне платить, тогда я и буду прислушиваться к вашему мнению. А сейчас, уж будьте любезны, выполняйте мои указания беспрекословно и в кратчайшие сроки!

О, он умел поставить на место! Чего-чего, а этого умения у него было хоть отбавляй. Уж лучше бы советовался со знающими людьми, нежели быть чересчур самоуверенным.

У Светы было немало поводов злиться. Работы навалилось столько, что она едва успевала сама со всем справляться. Слава Богу, уговорила шефа заключить договор с аудиторской фирмой — иначе во всех этих отчетах, банковских выписках да налоговых накладных ни за что на свете не разобралась бы. Правда, одной ей было известно, скольких трудов стоило его убедить. Потребенько настаивал, чтобы и бухгалтерию Светлана взяла на себя: мол, а что такого, там абсолютно ничего сложного нету. Любому нормальному человеку было бы понятно: фирма может существовать без бухгалтера, да и то с трудом, только в том случае, если существует незаконно, ведет подпольную деятельность. Ведь даже идиоту было бы понятно, что уж коли фирма зарегистрирована официально, то отчитываться перед налоговой инспекцией, так же, как и перед пенсионным фондом, и перед фондом соцстрахования необходимо даже в том случае, если нет финансового движения. Пусть нулевые отчеты, но сдавать нужно ежеквартально, в установленные законом сроки. Светлана ведь была уверена, что с налоговой шеф с шефиней разбираются самостоятельно, как-никак, а шефиня называла себя едва ли не гениальным бухгалтером. Света и не лезла в эти дебри — оно ей надо? У них самих две головы имеются, вот пусть и думают.

Оказалось, ни одна, ни другая голова ни о чем вообще не думали. Фирма "НЭВ-Техно" была зарегистрирована на одного Потребенько, но его супруга, Элеонора Вячеславовна Нетёпина, в чью честь и была, собственно говоря, названа фирма, считала себя законной совладелицей. К превеликому удовольствию Светланы, с шефиней ей доводилось встречаться гораздо реже, чем с шефом. Та к сорока годам преподнесла мужу подарок в виде второго сына и теперь, образно говоря, была связана пеленками по рукам и ногам. Иначе не миновать бы Свете нервного срыва.

Элеонора Вячеславовна была женщиной яркой. В смысле, ярко выделяющейся в толпе. Представительница бурятского народа с соответствующими этнографическими внешними особенностями. Лицо бы полбеды — в конце концов, у каждого народа свои понятия о красоте, да и при желании она и в самом деле умела выглядеть весьма недурственно, вот только желание это у нее возникало нечасто. Куда хуже, однако, было другое. Просто-таки чудовищная безграмотность во всех без исключения областях знаний плюс дикие, совершенно безосновательные амбиции создавали адский коктейль спеси, снобизма и тупости. Гордыня ее буквально пожирала. В каждом слове, в каждом жесте сквозило: вот я какая, я из бурятской глухомани вырвалась и сама создала себе положение, я нынче не где-нибудь, я в Австрии живу! и я, между прочим, нынче не халам-балам, я теперь бизнесвумен!

Косноязычие ее, хоть устное, хоть письменное, поражало, но она этого не замечала. И постоянно принималась учить Светлану уму-разуму. Сначала Света прислушивалась — все-таки ведь взрослая женщина, опытная, образованная, ведь каждый раз намеренно подчеркивала, что в свое время она якобы получила прекрасное образование. Чуть позже при оформлении некоторых документов (Потребенько частенько пользовались Светкиной посреднической помощью для оформления посольских бумаг, виз и прочей бюрократической канители) выяснилось, что образования у Элеоноры Вячеславовны — аж бухгалтерские курсы при клубе трамвайщиков города Йошкар-Ола. И как ее туда вообще занесло из Бурятии-то?

Да, собственно, даже не в образовании было дело. Вон ведь, Светкина мама имела всего лишь среднее образование, но была куда более интеллектуально развита, чем Нетёпина. А другой и с высшим образованием дурак дураком. Нет, не в образовании было дело…

Просто с Элеонорой Вячеславовной было уж очень тяжело общаться, слишком уж много гонору у нее было, слишком высокое самомнение. При абсолютном, просто-таки рекордном минимуме интеллекта. Например, не знала Нетёпина разницы между сознанием и подсознанием, убеждая Светлану, что раз уж в слове "подсознание" сознание таки присутствует, то даже на уровне подсознания человек действует совершенно осознанно. Еще категорически отказывалась понимать разницу между миграцией, эмиграцией и иммиграцией. Слово "эмиграция" ей было очень хорошо знакомо, а вот остальные были пустым звуком: что, мол, за чушь, эмиграция — она и в Африке эмиграция!

Плюс ко всему была Элеонора Вячеславовна дико ревнивой барышней. Держалась за своего Потребенько руками и ногами, опасаясь, как бы без него вновь не оказаться в Бурятии. В Бурятии-то оно, может, и хорошо, может, и пьют там мама с папой по сей день соленый чай со сметаной, но после Австрии возвращаться туда как-то, мягко говоря, не очень хотелось. Света не знала, не могла понять, какие отношения связывают Потребенько и Нетёпину. Если дикая любовь, как намекала Элеонора Вячеславовна, то почему она так и осталась на девичьей фамилии? Так или иначе, а ревновала Нетёпина свое сокровище дико. Хоть и было оно, это сокровище, весьма непривлекательно и непрезентабельно на вид: кругленький лысоватенький мужичонка, с отвратительной болезненно-бледной кожей, весь какой-то рыхленький, рыжеватенький. В общем, на Светкин взгляд — весьма сомнительное сокровище. Однако ж, как говорится, на вкус и цвет…

И вот тогда-то и поняла Света, почему она столь успешно прошла собеседование, почему из всех соискателей именно ее приняли на работу. Да потому что к ней Элеонора Вячеславовна ни за что не стала бы ревновать! Потому что на Светкином бледном фоне чувствовала себя едва ли не королевой. Да и насмотрелся уже Константин Ермолаевич на собственное отражение в зеркале, на собственную бесцветность и расплывчатость. После смуглой раскосой Элеоноры вряд ли он позарится на бледную моль.

Что ж, так или иначе, а Кукуровская получила эту работу. Вот и сиди, и работай. Да рассуждай поменьше. В конце концов, у каждого человека свой характер, свои слабости. Нет идеальных людей на свете. И личные качества кого бы то ни было не должны мешать работе. Но они мешали. Ой, как они мешали! Потому что если с самим Потребенько еще хоть как-то можно было договориться, хоть изредка, да проскакивал в его словах здравый смысл, хотя бы в технике мужик действительно разбирался, то у Элеоноры Вячеславовны с этим было ой, как все запущено… Потому что здравый смысл ей заменяли нездоровые амбиции и апломб.

Вот и получалась прямо беда. Если в семье один из супругов не особо мудр, то семья выживает за счет разумности второго супруга. Здесь же в одной связке оказались дурак и идиотка. И впрямь, просто беда. Тут уж не до смеха, не до ёрничества. Тут уж и впрямь впору пожалеть обоих.

Но… не получалось. Столько в обоих было яда и нездорового снобизма, что жалеть их как-то при всем желании не получалось. Да и чего их, здоровых да еще и богатых, жалеть? Оставалось только удивляться, откуда у них деньги.

Познакомившись с обоими поближе, Светлана поняла — нет, они не могли сами заработать начальный капитал. Такие, как они, могут только профукивать чужие деньги, на большее они не способны. По очень мелким деталькам, по обрывочным воспоминаниям Константина Ермолаевича, по невзначай брошенным фразам Света сделала для себя следующие выводы. Как-то Потребенько оговорился, что с малолетства едва ли не каждое лето гостил в Австрии, мол, оттого и немецким языком владеет свободно. А ведь детство его выпадало еще на те, советские годы. А в те годы выехать в капстраны было ой, как нелегко. Вот и выходило: либо был он родственником кого-то очень высокопоставленного, какого-нибудь посла или торгпреда, или же попросту имел там богатого родственника с австрийским же гражданством. А потом этот таинственный "кто-то" оставил ему жирненькое наследство. Потому как до этого Потребенько по его же признаниям приходилось зарабатывать на жизнь собственными руками, корячился несколько лет в Якутии на каких-то разработках. В тонкости он не вдавался, но вообще любил вспоминать те годы с мечтательной улыбкой на рябом одутловатом лице.

Да, только так. Разве могли они с Элеонорой самостоятельно заработать такие деньжищи, чтобы оплачивать расходы фирмы в течение четырех с половиной лет? Фирмы, не приносящей и копейки дохода. Оплачивать не только аренду помещения, пусть весьма скромного, но все равно дорогого, поскольку располагалось оно в престижном здании в деловом центре города. Оплачивать немалые счета за телефонные переговоры, иной раз доходящие до пятисот-шестисот долларов. Да еще и платить зарплату наемным работникам, от которых пользы пока еще не было никакой. На Светланин взгляд, это было совершенно нерентабельно. И разве могли бы практически выбрасывать на ветер такие, по ее понятиям, совершенно огромные деньжищи люди, заработавшие их потом и кровью? Фигушки, в это Света не могла поверить. Как пить дать, прожирали наследство.

И когда дело только-только, самую малость, сдвинулось с места, когда были выплачены все штрафы, когда опять же немалые деньги были уплачены за аккредитацию на таможне, брокеру за посреднические услуги, оплачена работа в таможенном зале и услуги самих таможенников, вездесущий налог на добавленную стоимость, таможенный налог, наконец; когда была продана первая партия запчастей и надо было потерпеть еще немножко, еще чуть-чуть, всего лишь несколько месяцев подождать, когда фирма таки станет на ноги и начнет приносить пусть и скромную, но стабильную прибыль, тут терпение Потребенько лопнуло. Вот тут они сами себе и начали рыть могилу. Вернее, пока еще не себе, но собственному детищу под странным названием "НЭВ-Техно"

Константин Ермолаевич, немало не стесняясь присутствия рядом Светланы, обзванивал всех знакомых и радостно сообщал, какую крупную сделку он провернул. Света поражалась — уж она-то прекрасно знала, что они пока еще не заработали ни копейки! Что всю прибыль от крошечной, буквально копеечной сделки сожрала оплата таможенных услуг с пошлинами и налогами, аренда офиса и телефонные переговоры. Ведь раньше и за аренду, и за телефон, и, собственно, зарплату Потребенько платил "из конвертика", из своих личных денег. Теперь же, заработав в буквальном смысле слова несчастных сорок две тысячи с копейками рублей на первой сделке, пришлось оплачивать все эти суммы с расчетного счета фирмы. И знала Света о движении буквально каждой копеечки, потому что давно уже была не менеджером проектов, а заместителем директора с очень широкими полномочиями. Даже банковский счет был открыт под единственно ее подпись, то есть именно она, а не Потребенько, обладала правом первой подписи. А второй подписи у них вообще не было. То есть абсолютно все банковские бумаги проходили только через Светлану. И потому она просто диву давалась — как он может хвастаться удачной сделкой, если для того, чтобы груз был растаможен, собственноручно внес добровольное пожертвование в сумме четырнадцати тысяч двухсот рублей на расчетный счет фирмы, после чего Света тут же все до последней копеечки перевела на счет таможни. А как только на их счет поступили деньги от макаронной фабрики, купившей у них запчасти, с этих же денег Света оплатила семь тысяч четыреста рублей за аренду офиса, восемь тысяч двести — за переговоры, да на зарплату себе и шефу восемнадцать тысяч. От так называемой удачной сделки на расчетном счету осталось несчастных восемь тысяч триста восемнадцать рублей! И если в сумму сделки включить деньги, "пожертвованные" самим Потребенько, то выходило, что их прибыль от этой сделки составила ни много ни мало — пять тысяч четыреста восемьдесят два рубля… убытка!!!

Одного Света не могла понять. Зачем нагружать фирму, только-только пытающуюся встать на ноги, непомерными расходами? Ну, таможенные платежи, налог на добавленную стоимость — никуда не денешься, иначе груз не растаможишь. Но аренда? Телефон? Их ведь можно было по договоренности с арендодателем по-прежнему платить черным налом, ведь наличными аренда обходилась гораздо дешевле. Ну, или по крайней мере, частично, пятьдесят на пятьдесят. Зарплату ей — да, теперь уже никуда не денешься, нужно показывать в отчетах, значит, нужно платить с расчетного счета с соответственными отчислениями во всевозможные фонды. Но почему бы не схитрить немножко, как это делают тысячи фирм и фирмочек разных мастей? Конечно, это плохо, это неправильно, ведь вся страна стремится выйти из тени и работать по-белому. Но разве может себе это позволить такая крошечная фирмочка, как "НЭВ-Техно"? Ведь с зарплаты каждого работника огромные суммы выплачиваются в пенсионный фонд! Конечно, в интересах Светы было получать "белую" зарплату — когда-нибудь это непременно отразится на ее пенсии. Но она сейчас больше думала не о пенсии — когда-то она еще будет? — а о благополучии, о процветании фирмы, ведь если фирма обанкротится, кому от этого будет хорошо? Тогда почему бы не показывать в отчетах минимально возможную для заместителя директора зарплату, а остальное, как и прежде, выплачивать в конверте? Не всегда, не делать это основным принципом работы. Только несколько месяцев, ровно до того момента, когда скромная прибыль позволит им работать "по-белому".

Но даже не это ее больше всего шокировало. Самым для нее странным было то, что Потребенько потребовал с сего месяца выписывать зарплату и ему. И тоже "по-белому"! А ему-то она зачем нужна, тем более "белая"?! Пенсию получать в России он даже не рассчитывал, из Австрии уезжать не собирался. Да и сама эта зарплата… Она ж ему ровным счетом на три хороших обеда в ресторане по-соседству! Он же все равно не на зарплату живет, она ему, по большому счету, как мертвому припарка! Тогда зачем, зачем?! Зачем душить фирму, только-только пытающуюся встать на ноги?! Да, Светлана прекрасно понимала, что он вложил в "НЭВ-Техно" уже очень много денег. Конечно, хочется уже не только давать, но и получать. Но потерпи ж ты еще немножко! Ведь если фирма сейчас загнется, ты уже никогда не сможешь вернуть вложенные в нее средства! А потерпи еще полгодика, год, просто перестань для начала вкладывать в нее деньги, но и не тяни из нее, не трогай, оставь в покое — и она поднимется. Пусть не станет гигантским по рентабельности предприятием, но будет приносить "железную" прибыль, потому что запчасти нужны любой фабрике, любому заводу. И пусть это дело копеечное, но когда идет большой поток "копеек", он постепенно становится ручьем, рекой. "Копейки" становятся "рублями". Только не трогай раньше времени, только оставь в покое!

Следующую аренду оплачивать было уже нечем. Телефонный счет тоже лежал неоплаченным. На подходе был очередной груз, нужно было срочно перевести деньги на таможенные процедуры. Но даже на это на расчетном счету средств было недостаточно. Пришлось Светлане вносить собственные деньги в виде все той же "добровольной помощи". А тут арендодатель решил, наконец, бороться с несвоевременной оплатой счетов. Если в офис Светлану пока еще пускали, то телефон в офисе молчал: сначала заплатите, потом подключим.

В общем, одной Светлане было известно, какими трудами все это ей давалось. Приходилось бороться буквально за каждую копейку. Потребенько со своей экзотической красавицей в Австрии, все проблемы валились, естественно, на голову Светы. И некому было пожаловаться, не с кем было обсудить эти проблемы, не с кем посоветоваться — одна, одна, целыми днями одна. Одна на работе, одна дома. Всегда одна…

Только Кирилл появлялся периодически. Не каждый вечер, увы — далеко не каждый. Но он приходил. Вернее, как во вторую их встречу — ждал Свету у выхода из офисного центра, ждал всегда в машине. Но больше никогда не было напряженного молчания между ними. Не было больше скотского отношения. Теперь все было иначе.

Но даже если бы он вел себя, как тогда, как в первую и вторую их встречи, Светлана несказанно радовалась бы и этому. Потому что самым страшным, на ее взгляд, было полное забвение. Пусть хоть как-нибудь, пусть плохо, пусть он ее не уважает — лишь бы был рядом. Да и за что ее уважать? Для того, чтобы уважали, надо вести себя несколько иначе. Не надо позволять едва знакомому человеку, к тому же еще и мужу собственной подруги, переступать рамки дозволенного. Тем более без каких-либо уговоров, без обещаний. Просто на "слабо". Хоть бы слов каких наговорил, хоть комплимент бы какой сделал. И пусть бы она знала, что ложь, что неправда, но хоть какое-то оправдание для самой себя было бы. И что еще важнее — для него. Чтобы не думал, что она такая доступная, что любой зашедший на огонек может получить сполна всего, чего душа пожелает.

Эх, зря она так, конечно же зря. Ведь Кирилл и сам потом высказался на этот счет: "Хоть бы покочевряжилась ради приличия". Конечно, надо было бы покочевряжиться, надо. И в любом другом случае Света не просто кочевряжилась бы, а сопротивлялась на полном серьезе и в полную силу. Но это в любом другом случае, не в этом. Потому что в любом другом случае она могла бы надеяться на вторую, третью встречу, могла бы строить какие-то планы, был бы прямой смысл изображать из себя порядочную девушку. Но разве могла она изображать из себя недотрогу в тот, первый их раз?! Ведь она была абсолютно уверена, что это случайность, а стало быть — второго раза не то что может не быть, а наверняка не будет, не будет никогда, ведь снаряд дважды в одну воронку не попадает! И как ей было отказаться от единственной возможности побыть с любимым? Чтобы потом всю жизнь сожалеть о том, чего не сделала? Нет, уж лучше она будет сожалеть о том, что сделала! Даже нет, она не собирается об этом жалеть! Как можно жалеть о том, что было между ними в тот раз?

И как можно жалеть о том, что было между ними во второй раз? Правда, стыда она тогда натерпелась — ужас сколько, не передать словами. На всю жизнь запомнит это ощущение быть продажной девкой. Может, и не продажной, но по сути это дела не меняет.

И уж вовсе Света не может жалеть о том, что происходит сейчас. Она прекрасно знает, что это временно, что Кирилл никогда не останется с нею. Он и сам даже не думал обещать ей что-либо обнадеживающее. Они вообще никогда не поднимали эту тему, никогда больше не говорили о Тамаре. Если не считать одного раза, когда Кирилл поинтересовался, что же за странные между ними отношения.

— Вот ты мне объясни, — затеял он в тот вечер разговор. — Сам я никак не могу разобраться. Обычно в свидетели приглашают лучших друзей, подруг. Я сам так поступил — Антон мой лучший друг. Тамара пригласила тебя. Но разве вы с ней подруги? Я уже не спрашиваю — лучшие или нет, я вообще сомневаюсь в вашей дружбе. Она ни разу не рассказывала мне о тебе до свадьбы, после свадьбы ни разу не упоминала твое имя, ни разу не пригласила в гости. Может, вы встречаетесь с ней на нейтральной территории? Может, у нее от меня какие-то тайны, секреты, связанные с тобой?

— Да какие там секреты, — Света положила голову на грудь Кирилла и легонько вздохнула. Ей было сейчас так хорошо, а он все портит своими вопросами. Тамара ведь и так всегда незримо стоит между ними, зачем еще и говорить о ней? — Нет, Кирюша, нету у нас никаких секретов. Собственно, как и понятия "мы". Наше "мы" осталось в прошлом: в детстве, в юности…

— То есть вы дружили в школе, да? Ну правильно, я так и подумал, — сам себе ответил Кирилл. — А после школы что? Черная кошка пробежала?

Света неопределенно пожала плечом:

— Да нет, вроде никаких кошек не было. Просто как-то незаметно разошлись, вот и все.

— Нет, — не удовлетворился ее ответом Кирилл. — Так не бывает. Наверняка что-то было?

— Да нет же, — возразила Света. — Действительно ничего не было. Наверное, ей просто стало со мной неинтересно. У них как раз появились деньги, а с деньгами, наверное, много куда можно пойти. А у меня их не было. Вот и все. Я не могла себе позволить одеться покрасивее, сходить в какое-нибудь модное место. Просто перестали общаться — и все. А потом они переехали. Сначала в центр, в районе Никитской, у них там четырехкомнатная квартира была. Она меня туда не приглашала, только сразу после переезда позвонила разочек похвастаться — и все. Это, собственно, был ее последний звонок. Ну, если не считать приглашения на свадьбу. Я только перед свадьбой узнала, что они снова переехали, теперь уже за город. Вот и вся история.

Кирилл помолчал немного, словно бы думая, о чем бы таком еще поговорить, потом спросил:

— А раньше? Пока у них не было денег. Какие у вас были отношения? Какая она вообще была?

— Нормальная. Как все.

— И всё? — удивился Кирилл. — Это всё, что ты можешь о ней рассказать? Вы же дружили несколько лет!

Света возмутилась:

— Но она действительно была нормальная! Как все. Всего в меру. В меру веселая, в меру вредная, в меру спокойная, в меру шебутная. Может быть, чуть-чуть эгоистка, но вообще-то мы все эгоисты по большому счету, разве не так?

— В принципе да, — вынужден был согласиться с нею Кирилл. — И все-таки. Вот мне непонятно, как вы с ней могли дружить, вы же такие разные.

Света невесело усмехнулась:

— Еще бы! Конечно разные. Тамарка всегда была красавицей, за ней пацаны знаешь как ухлестывали! Может, и не такой уж красавицей была, сколько просто шикарно выглядела на моем фоне. А еще ей со мной не так стыдно было. Я-то тоже, как и она, всегда в дешевеньких платьицах ходила, меня мама при всем желании не могла баловать. И Зельдовы тогда тоже очень скромно жили. Тамарка с Сонькой ни разу из города не выезжали, даже летом в городе сидели — в то время не считали это зазорным. Девки из-за отсутствия денег не особенно сильно переживали. По крайней мере, Тамарка никогда мне не жаловалась. Вздыхала, конечно, что родители не могут ей модные сапожки купить, но истерик я не упомню. Вот и дружила со мной. А чего — она на моем фоне даже в дешевом платье выглядела королевой!

— И что, — как-то кривовато усмехнулся Кирилл, да только Света этого не заметила. — Много у нее парней было?

— Да не сказать, что много. Были, конечно, но как перчатки она их не меняла. Не могла разбрасываться кавалерами. У нас ведь знаешь как — в основном по одежке встречают. А с одежкой у нас с ней в то время проблемы были общие. Поэтому она вела себя довольно сдержанно. Но внимание, конечно, любила.

Кирилл снова притих, потом спросил с некоторой хрипотцой в голосе:

— А ты? А ты внимание любила? Или меняла, как перчатки?

— Я-то? — Светлана как-то легко, беззлобно рассмеялась. — Ой, Кирюша, насмешил! Мне ли их менять, как перчатки?! С моей-то внешностью! Нет, Кирюшенька. Некого мне было менять. В мою сторону никто никогда и не смотрел…

Кирилл сбросил ее с себя, чуть приподнялся на локте, как-то смешливо посмотрел на Свету:

— Так таки никто и никогда? Вообще?

Света загадочно улыбнулась и сделала попытку отвернуться от любопытного любовника. Да тот ей этого не позволил, бесцеремонно прижав ее голову к подушке:

— А ну-ка в глаза мне, в глаза!

— Ну, был один, — кокетливо ответила Света. — Я, может, и моль бледная, но все-таки…

— Ты не моль, ты мышь белая. Так что там, говоришь?..

Света вновь попыталась вырваться, Кирилл не выпускал, держал крепко. Она взмолилась:

— Отпусти. Ну Кирюш, ну зачем тебе? Это было так давно и так недолго…

— Недолго?! Почему?

Беззаботной улыбки на Светкином лице уже не было. В глазах появилась какая-то тоска, обида на несправедливую судьбу.

— Потому что Тамара на моем фоне выглядела особенно привлекательно…

— Она что, отбила? — удивился Кирилл.

Света не ответила. Дернулась резко, вновь пытаясь отвернуться от него. На сей раз Кирилл не стал ее удерживать. Света повернулась к нему спиной, сжалась в комочек. Ни слова не говорила, но даже по ее напряженной спине Кирилл явственно читал ее горькие мысли. Погладил, жалея, да так и застыл, оставив руку на ее теплом боку.

Света несколько минут лежала молча, заново переживая обрушившуюся на нее несколько лет назад беду. Потом вновь повернулась на спину, вздохнула:

— Теперь я понимаю, что у нас бы с ним все равно ничего не получилось. Он бы все равно ушел рано или поздно — кому я такая нужна? Но тогда… Знаешь, я ведь на крыльях тогда летала. Мне было семнадцать лет, и я впервые узнала, что такое любовь. До этого даже не целовалась ни с кем — парни меня избегали, шарахались, как от чумы. Пока не научилась правильно пользоваться косметикой. Да и потом тоже ничего особенного не было. А тогда… Я была самой счастливой на свете, была уверена, что меня любят. Меня, такую несуразную, такую странную, если не сказать больше — вот такую моль, но нашелся человек, который меня полюбил! Мы с ним встречались четыре месяца. Это было самое замечательное время в моей жизни. А потом наступило отрезвление…

— Он перекинулся на Тамару?

Света кивнула и чуть отвернула голову в сторону.

— А она что? Она же знала, что вы встречаетесь? Что ты его любишь?

Света опять кивнула. Через пару мгновений добавила:

— Вряд ли это была настоящая любовь, теперь я это понимаю. Но тогда была уверена, что люблю. И Тамарка это знала. Прекрасно знала…

Кирилл недовольно спросил:

— Так кто кого соблазнил: он ее или она его?

— Не знаю, — тихо вздохнула Светлана. — Не знаю. Кто, кого… Может, он, может, она… Знаю только, что от меня он к ней перебежал. Она сама мне хвасталась, рассказывала, как он ей в любви признавался.

— Сволочь, — коротко и емко резюмировал Кирилл.

— Ну почему же, — возразила Света. — Может, он ее действительно полюбил. Если он разлюбил меня — это еще не говорит о его дурных наклонностях.

Кирилл не стал объяснять, что имел в виду совсем не парня.

А Света продолжила:

— Может, потом он понял, какую боль мне причинил. Потом, когда ему самому было так же больно, как и мне.

Кирилл хмуро ухмыльнулся:

— Так она его отшила?

— Ага, — подтвердила Светлана. — Конечно отшила. Пару недель понаслаждалась его обществом, и отшила. Она всегда любила красивых парней, таких же ярких, как она. А тот паренек был далеко не красавец. Сразу было ясно, что у них ничего не получится…

Потом посмотрела внимательно на Кирилла, чуть-чуть улыбнулась:

— Я сначала даже удивилась, почему она за тебя замуж пошла. Нет, ты, конечно, очень симпатичный, но насколько я помню, ей никогда не нравились такие парни. По крайней мере, раньше она предпочитала парней спортивного телосложения, этаких мачо. А скромные интеллигенты, интеллектуалы ее всегда только смешили. Наверное, просто повзрослела, поумнела, поняла, что за атлетической внешностью редко скрывается тонкий ум…

Кирилл молчал. Сам-то прекрасно знал, что не повзрослела, не поумнела. Но зачем это знать Свете?

Светлана же поняла его молчание иначе. Спохватилась, осознав всю бестактность своего заявления:

— Нет, нет, Кирюшенька, ты все неправильно понял. Это раньше она такая была, раньше, еще до тебя! Теперь-то она знает, что ты — настоящий, именно ты, а не все эти мальчики с обложки. А иначе пошла бы она за тебя замуж, как же! У нее всегда были высокие амбиции, всегда стремилась выбиться в люди. И мужа себе выбрать самого достойного. Тамарка — она упорная. Добилась цели, выбрала лучшего из лучших. Тебе не за что на нее обижаться. Она у тебя такая… Такая… Красивая. Она теперь еще красивее стала, правда. И раньше была хорошенькая, а теперь совсем расцвела. И, знаешь, Кирюшенька, ты не думай, что я ей отомстить решила, потому и с тобой… ну ты сам понял. Какая из меня народная мстительница, ты сам подумай? Я просто влюбилась в тебя с первого взгляда, вот и вся моя месть. Только такой местью ведь я не ее, я себя наказываю. Ей-то от этого ни холодно, ни жарко. Ты все равно останешься с ней, она обо мне даже не узнает. Да даже если бы и узнала — я ей не соперница, и она прекрасно это знает. Так, похихикала бы только надо мной, и все. Ты ей не говори про нас, ладно? Тебя-то она все равно простит, а надо мной будет так издеваться! Да и над тобой тоже. За то, что не нашел никого получше, посимпатичнее…

Кирилл некоторое время лежал молча, закинув руки за голову. О чем он думал в те минуты? Света даже не пыталась себе это представить. Зачем лишние вопросы, кому они нужны? Он рядом — и это главное. Он рядом — а все остальное суета, все такое мелкое, такое неважное. Он рядом, ее Кирюша. Ее мир, ее вселенная. И надо наслаждаться этим моментом, впитать в себя без остатка, чтобы потом, когда его не будет рядом, жить воспоминаниями об этом моменте. Значит, надо запомнить не только все слова, что он ей говорил, надо запомнить на всю жизнь все ощущения, все чувства, распирающие в эту минуту ее душу. Кирюша… Милый Кирюша…

Словно вспомнив что-то важное, Кирилл резко повернулся на бок, чуть приподнялся на локте, спросил:

— Тебе понравился шарфик?

— Шарфик? — удивленно переспросила Света. — Какой шарфик? О чем ты, Кирюшенька?

Кирилл разочарованно вздохнул — ну вот, она даже не помнит о его подарке! Снова откинулся на подушку и объяснил равнодушным голосом:

— Шелковый, пестрый. Тот, что мы привезли тебе из Лондона.

— Мне?! — бесконечно удивилась Света. — Вы привезли мне шарфик?

Кирилл дернулся, как от удара током. Понял, все понял!

— Ты с ней встречалась после свадьбы?

— Нет, конечно. Ни до, ни после. Она только позвонила перед свадьбой, пригласила, сказала адрес. Я, между прочим, еле туда добралась — на электричке ведь туда не подъедешь, а машины у меня нету. А потом даже не позвонила ни разу…

— А машину ей слабо было за тобой прислать? — возмутился Кирилл. — Или мне бы твой адрес дала — я бы заехал, забрал. Я ж все равно из города добирался. И шарфик, значит, пролетел мимо тебя. Да… Сдается мне, моя драгоценная супруга тебя не очень жалует.

Света обиженно помолчала, потом ответила тихо:

— Тоже мне, открытие. А за что ей меня жаловать? В детстве, может, я ей и нужна была, дабы несусветную ее красоту подчеркивать. А теперь я для нее — лишь напоминание о голодных годах. Знаешь, Кирюша, ты не осуждай ее, она не виновата, что ей так нелегко раньше жилось. Вот и пытается забыть поскорее прошлое, как страшный сон. А вообще она хорошая. Я же помню, какая она веселая была… А знаешь, может, она и права. Просто она во мне раньше разобралась, чем я в себе. Уже давно, наверное, поняла, что я смогу предать ее в любую минуту. И права оказалась. Видишь, с какой легкостью я ее предаю? Мне бы бежать от тебя, как от чумы. Знаю ведь, что ты не мой, чужой. Знаю, что я для тебя никто, и имя мое для тебя пустой звук. И ходишь-то ты ко мне, возможно, чтобы глубоко посмеяться в душе над моей доступностью. Знаю, Кирюшенька, я все знаю. Знаю, что ты никогда не бросишь Тамарку — таких, как она, не бросают. Да даже если бы и бросали, то не ради таких, как я. Я все понимаю. Да только поделать с собой ничего не могу. Я ж тебя каждый раз провожаю навсегда. Потому что не верю, что ты еще хоть раз вспомнишь обо мне. Потому что я тебе не нужна. Тебе ведь даже в любовницы нужна другая, посимпатичнее. И пусть я не бледная моль, пусть я белая мышь, как ты утверждаешь — хрен редьки не слаще. Я все понимаю, все-все! Да только ничего не могу с собой поделать. Вот увидела тебя на свадьбе — и поняла, что пропала. Глупо, правда? И тогда, в первый раз… Я не такая, Кирюшенька, ты не думай обо мне плохо, пожалуйста. Просто я ужасно испугалась, что второй такой возможности мне никогда не представится. И я просто не могла допустить, чтобы мне до конца жизни даже нечего было о тебе вспоминать. Понимаешь? Нет, ничего ты не понимаешь. Ровным счетом ничего…

Кирилл слушал молча. Не собирался переубеждать ее, не собирался объяснять, что точно так же сошел с ума на свадьбе, когда они ехали в машине и Света нечаянно прижималась к нему на поворотах. Крепко прижималась. Быть может, чуть крепче, чем следовало. Может быть, не столько крепче, а капельку дольше, просто растягивала удовольствие. И ему это нравилось, он сам ловил это удовольствие, аккумулировал его в себе, чтобы потом, когда окажется наедине с собою, проанализировать ощущения, разобраться в себе. Ведь если он увидел в Свете лишь нечто схожее с девочкой-одуванчиком из его детства, то почему ее прикосновения возбуждали в нем отнюдь не детские воспоминания? Почему и в машине, и позже, за столом, в присутствии многочисленных гостей, с огромным трудом пытался отвлечься от мыслей о том, что в данную минуту ему больше всего на свете хотелось бы остаться наедине со странной свидетельницей. С не очень-то красивой, с совсем не яркой, с абсолютно неэффектной. С белой мышью. С кудрявой. Вдвоем. Надолго. Навсегда.

Глава 15

Кирилл ехал домой и обдумывал Светкины слова. Не о Тамаре, нет. О ней он хоть и знал до этого очень мало, вернее, совершенно не знал о ее прошлом, но почему-то не был удивлен ни единым словом Светланы в адрес супруги. И вроде говорила-то она о ней без злости, и даже, кажется, пыталась защитить, а Тамара в ее изложении выглядела весьма малопривлекательной личностью. И как это у женщин получается?

Может, хитрила Светка? Изображала из себя добрую самаритянку, мол, я такая вся из себя бледная моль, а жена у тебя, Кирюша, откровенная красавица, не мне чета, куда уж мне уж с ней тягаться. А сама добивалась корыстной цели? Развести их с Тамарой и нахально присвоить Кирилла себе?

Ну, положим, решение развестись с Тамарой он принял самостоятельно, еще до первой подпольной встречи со Светланой. Ведь именно после договоренности с Тамарой о разводе и позволил себе, наконец, встретиться с ее подругой. Так что к этому решению Светка не имела ровным счетом ни малейшего отношения. Если не считать того, что из-за нее Кирилл все чаще раздражался в адрес законной супруги.

И какая же тогда, позвольте спросить, корыстная цель двигала Светой? Если она не пыталась развести их с Тамарой — чего еще она могла добиваться? Ясное дело, что без предварительного разрыва отношений Кирилла с Зельдовой Света не могла бы настаивать на женитьбе. Так она и не настаивала, как и не пыталась их развести. Факт? Факт. Что еще? Что она сказала такого, что у Кирилла сердце защемило?

Что отдалась ему в первый вечер без всяких обещаний, без уси-пуси только потому, что не надеялась на вторую встречу? Что не каждому встречному-поперечному позволяет подобные выбрыки — раз и в дамки, что именно ему, Кириллу Андрианову, хотела себя подарить? Или, скорее, самой себе подарила его, близость с ним. Пусть на единственный разочек, лишь бы было, о чем в старости вспомнить? Это что же, у нее настолько плохо с кавалерами, совсем дефицит замучил? Или все-таки правда то, что она еще там, на свадьбе, уже ни о чем другом думать не могла? Правда? А он что же, в этом сомневается?! Не он ли и уловил в тот момент, что чуть дольше положенного она к нему прижимается? О, да, он и без слов, без объяснений это уловил, понял, прочувствовал всем своим естеством! Так что как ни крути, а и этот пункт при всем желании не получалось отнести ко лжи. Нет, не лгала, правду говорила.

И не от этих слов защемило сердце, совсем не от этих. Об этом он, в сущности, если и не знал наверняка, то давно догадывался. А вот другие ее слова взяли за душу. Насколько искренна она была, когда говорила их? О том, будто знает, что Кирилл никогда не бросит Тамару, что никогда не будет с нею, никогда на ней не женится. О том, как каждый раз провожает его навсегда…

— Кирюнчик, ты опять поздно!

Тамара обиженно вытянула свои отвратительно-хищные губы.

— Я жду-жду, ну сколько можно?! Даже мобильный отключаешь все время. Опять ужинать пришлось в одиночестве, ты же знаешь, как я этого не люблю! Это, между прочим, дурной тон. Приличные люди не должны ужинать в одиночестве.

Надменно-претенциозный тон супруги обжег, вызвал внутренний протест. И без того уже давно Кирилл не испытывал к ней былой симпатии, теперь же почувствовал к Тамаре откровенную ненависть.

— Приличные люди — это, по-твоему, кто? Просто хорошие, или люди из общества, так сказать, "сливки"?

Тамара недовольно скривилась, хмыкнула:

— Ну ты еще нищих к приличным бы причислил, бомжей разных! Им-то как раз наплевать, есть компания, нет ли. Им лишь бы брюхо набить, было бы чем. А в нашем кругу не принято…

— И давно ты в этом кругу оказалась? — прервал ее Кирилл.

Тамара поперхнулась:

— Что значит "давно"?! Ты намекаешь…

— Я не намекаю, — вновь перебил ее Кирилл. — Я только спрашиваю, как давно ты сама попала в это общество? Год, два, три назад?! Десять? Или, может, ты родилась в своем Мерседесе? Усыпанная бриллиантами?

Тамара промолчала, недовольно отвернувшись от супруга.

— Что молчишь? Нечем крыть? Чего ты все корчишь из себя, принцесса? Если папочка сумел ловко провернуть пару-тройку удачных сделок, это не делает тебя автоматически лучше остального человечества. Ты такая же, как все. Как я, как Антон, как тетя Нюра-консьержка, как наш дворник дядя Паша. Как официант в ресторане, администратор, как водитель автобуса, как токарь у станка. Ты такая же!!! Ничуть не лучше, ничуть не хуже. Ты точно так же, как они, испытываешь чувство голода в независимости от того, одна ты в данный момент находишься или в окружении веселой компании. А после обеда, прости, точно так же, как и они, испытываешь некоторые физиологические потребности очищения организма. А если попроще, чтобы тебе было понятнее — то твое дерьмо точно такое же дерьмо, как и у других, даже если ты и питаешься одной черной икрой! И кровь в тебе течет не голубая, а такая же красная, как у остальных нормальных людей. Нет у тебя ни малейшего основания корчиться от гордости, занимаясь самолюбованием! Пойми, наконец, что наличие некоторой суммы на банковском счету не делает тебя сверхчеловеком! И вообще!

Что вообще, что вообще?! Что еще ей сказать, чтобы она поняла? А что она должна была понять? Что она плохой человек? А кто сказал, что плохой, кто? Света сказала? Нет, она наоборот ее защищала. Тогда кто? Или может, он сам сделал выводы, потому что очень хорошо узнал Тамару за несколько месяцев совместной жизни?! Может ли Кирилл утверждать, что хорошо знает свою супругу, что прекрасно понимает, о чем она думает в эту минуту? Пусть не в эту — он вообще имеет представление о том, что она думает? О нем самом, о людях, ее окружающих, о его родителях, о своих родителях, о сестре Сонечке, о подруге Светлане? Что он вообще знает о Тамаре? Абсолютно ничего, если не считать скупых сведений, раздобытых у ее бывшей подруги, по совместительству его любовницы! Тогда какое право он имеет так говорить с ней?

Да никакого. Если не считать правом то, что теперь он точно знает: они с ней не одной крови, они разные. Он не хищник, нет! Не хищник! Это она хищница, Тамара. Хотя бы потому, что у нее такой хищный оскал. А он, Кирилл, не такой! Им нечего делать под одной крышей, под одним одеялом! Потому что кровь в них течет разная — в Кирилле человеческая, в Тамаре — звериная, хищная. А значит, пора ставить точку в их хрониках. Они оба знают, что ошиблись, так зачем же мучить друг друга?

— Все, Тамара, все. Ты видишь — ничего не получается. Мы пробовали, мы с тобой честно пытались. И нет нашей вины в том, что ничего не получилось. Разве только та вина на нас, что не разобрались раньше, еще до свадьбы. Что не поняли, насколько мы с тобой разные.

Да, все правильно. Развод. Пора, самое время. Только развод, он уже давно назрел. А Светка тут вообще не причем. Никаким боком непричастна к его решению. Не к ней ведь он уходит. Он вообще не намерен никуда ни к кому уходить. Он останется в своей квартире и все будет, как прежде. Тамара отправится в свой дом, к папочке Зельдову под уютное крылышко, к домработнице, которой ей здесь так не хватало. Все будет, как прежде. Он будет жить один, будет работать. У него много работы, ему некогда отвлекаться на такие мелочи, как семейная жизнь. Ему вообще не до женщин. Нет, конечно, не вообще, а так… То есть, жениться у него надобности нет, но и в монахи записываться у Кирилла намерений тоже нет, по крайней мере, в ближайших лет тридцать. Но разве раньше, до Тамары, у него бывали с этим проколы? Ведь это так просто, найти кого-то на вечерок-другой, сугубо как лекарство от одиночества. Разовое лекарство, каждый раз разовое. Очень просто найти себе подругу на вечер. А впрочем, зачем разовое? Даже и искать-то не надо — вон, Светлана, всегда ведь рада его визитам. И ему хорошо, и ей не накладно. Она ведь ничего от него не требует, ничего не ждет. Пришел — спасибо, не пришел — что ж, дело хозяйское. Так что она тут абсолютно не причем. Он не из-за нее разводится с Тамарой. Не из-за нее. И даже Тамара не сможет ее обвинить в развале их семьи. Вздор — с какой бы стати Тамара стала ее обвинять? Она ведь даже не догадывается об их связи.

Все эти мысли пронеслись в голове Кирилла буквально за пару мгновений. Как раз столько времени понадобилось Тамаре, чтобы прийти в себя.

— Что значит "всё"? — прошептала она неуверенно. — Ты о чем, дорогой?

Кирилл вздохнул. Вот только скандалов сейчас и не хватало.

— "Всё" — это "всё". Что тут может быть непонятного? Мы с тобой уже собирались разводиться, вот и надо было сделать это сразу, не рассусоливать. Напрасно мы с тобой не сделали этого раньше.

— Развод? Ты что, миленький? Какой развод? — возмутилась Тамара. — Ты забыл? Мы же с тобой одной крови, ты и я. Мы же с тобой одинаковые! Мы должны быть вместе!

— Да брось ты, — как-то равнодушно усмехнулся Кирилл. — Тоже мне, Маугли нашлась. Брось, Тамара, брось. И кровь у нас с тобой разная, и характеры разные. И вообще ничего общего, кроме постели. А это, согласись, слабый повод, чтобы удержать нас надолго в одной связке.

Тамара опешила. Какой развод, какой развод?! Только этого ей для полного счастья не хватало! И так последнее время все идет наперекосяк, а тут еще Кирилл взбрыкнуть надумал! Можно подумать, ей самой так уж нужен этот брак! Можно подумать, она получает очень уж большое удовольствие, целыми днями просиживая в гордом одиночестве в этой двухкомнатной халабуде! Да она бы уже давным-давно сама все бросила к чертовой матери — нужен ей этот Андрианов, как слону пуанты! Так ведь папенька… Ведь нужно же… Папа сказал, что сейчас нельзя разводиться… Надо потерпеть хотя бы четыре годика, пока дядя Илюша не выйдет из-за решетки. Иначе ведь им всем придется очень несладко…

— Что ты, Кирюнчик? — возопила она. — Что ты? Что ты?.. Что ты такое говоришь, миленький? Ты же только что сам доказывал, что кровь у всех одинаковая, а теперь говоришь, что разная. Бог с тобой, Кирюничка, что ты такое удумал? Да мы же с тобой созданы друг для друга! Мы же безумно друг дружку любим — ты же не станешь этого отрицать?! Сейчас, миленький, сейчас я тебе докажу…

И чуть подрагивающими пальцами, забыв о дорогущих своих наращенных ногтях, Тамара привычно стала расстегивать ремень Кирилла. Поломала ноготь о пряжку, чертыхнулась, но и не думала бросать начатое.

Кирилл презрительно смотрел сверху вниз, наблюдая за ее действиями, но даже и не пытался ее остановить. Быть может, наслаждался ее унижением? Хотел унизить еще больше? Так или иначе, дождался, когда ее холодная липкая рука прикоснулась к его плоти, и только тогда отодвинулся от нее на шаг:

— Что? — скривился он. — Думаешь, поможет? Думаешь, опять переубедишь? Думаешь, что кроме тебя этого никто делать не умеет, что только ради этого я откажусь от развода? Или, может, уверена, что делаешь это как-то особенно? Я не знаю, чего ты в меня вцепилась мертвой хваткой, не знаю и знать и не хочу. Мне достаточно того, что я знаю, что ты меня не любишь. Точно так же, как я не люблю тебя. И то, что мы с тобой так часто кувыркаемся в постели — вовсе не признак неземной любви, уверяю тебя. Это говорит лишь о том, что нам с тобой больше нечем заняться, не о чем даже поговорить. Потому что мы друг в друге видим не более чем сексуального партнера. А для секса, дорогая, совсем не обязательно жить под одной крышей и спать вместе. Сексом мы довольно успешно занимались и не будучи женатыми. И если честно — тогда мне это нравилось гораздо больше. Хватит, Тамара, хватит. Наш брак исчерпал себя. Он с самого начала был ошибкой, фальшивкой.

Тамара застыла на месте. Да, такого унижения она еще никогда не испытывала. Мало того, что Кирилл настаивал на разводе, так он, подлец, еще смеет утверждать, что в постели она недостаточно аппетитна! Раньше ему, видите ли, это больше нравилось! Теперь, мол, разучилась удовольствие мужику доставлять! А что значит этот хамский шаг назад, когда она уже практически приступила к исполнению своего фирменного номера?! Ах ты гад, сволочь, мерзавец! Развода захотелось?! Развод ты, миленький, не получишь ровно до тех пор, пока она сама этого не пожелает! Вернее, нет. Тамара-то как раз хочет развода не менее Кирилла, но не оставит его в покое ровно до тех пор, пока над семейством Зельдовых не разойдутся тучи! Она, как-никак, благодарная дочь! И ради семьи она на все готова! И ради себя! Папенька ведь нынче скатился до того, что продал ее любимую машиночку, ее любимого Мерсика! Она, мол, нынче дама замужняя, а стало быть, о ней не папа должен заботиться, а любящий муж. Вот он пусть и покупает ей машины. Как же, дождешься от него, от этого мужлана! В лучшем случае какой-нибудь Опелёк занюханный купит, в худшем — Тойоту самую дешевую, практически разовую, а то еще и подержанную — с него станется. Сам ведь на Тойоте ездит, как последняя дешевка! Гад, гад какой! А без него-то и этого не будет! Эх, папа-папа! Как же жестоко ты ошибся! Как прокололся! Зачем настаивал на кандидатуре Андрианова?! Мало ухажеров было? Ведь были же и другие, были! Правда, замуж никто не звал, никто не предлагал ни руку, ни сердце. Но ведь и Андрианов не предлагал! Тогда чем он лучше остальных?! Прокололся, папочка! Надо было другого подталкивать к женитьбе, кого угодно, только не Андрианова! Только не этого скрягу, не эту эгоистичную сволочь! Ну ничего, миленький, ты еще попляшешь! Еще никто не позволял себе так разговаривать с Тамарой Зельдовой! Унизил? Заплатить придется за унижение. Дорого, очень дорого придется заплатить, Тамара Зельдова не из дешевых!

— Развод, говоришь? — прищурилась Тамара. — Что ж, раз ты так настаиваешь — будет тебе развод. Хотя видит Бог — я этого не хочу. Я — верная жена, покорная, послушная, исполнительная. Ты мне не позволил нанять домработницу — что ж, жаль, конечно, но худо-бедно справляюсь сама…

— Вот именно, худо, — перебил ее Кирилл. — До сих пор грязные трусы по всей квартире валяются. Я уж молчу о рваных колготках и носках.

Тамара проигноривала его выпад и продолжила, как ни в чем ни бывало:

— Я порядочная жена: вышла за тебя замуж — тебя и люблю. Хоть ты все реже даешь мне для этого основания. За что тебя любить, за что? Скажи? За то, что даже на звонки мои не отвечаешь, вечно вне зоны досягаемости болтаешься или временно не доступен! Когда, когда ты будешь доступен, Кирюничка?!! И еще смеешь меня в чем-то упрекать?! Может, нам с тобой и правда не о чем особо разговаривать — так извини, мне трудно разговаривать одной! Это уже напоминает первый признак сумасшествия: тихо сам с собою. А ты пробовал со мной поговорить?! Может, моя душа исстрадалась вся, изнылась без общения с тобой! А ты меня же в этом и упрекаешь?! Видите ли, кроме секса у нас с тобой ничего общего? Даже если так, дорогой, должна тебе сообщить: зато секс у нас не просто замечательный, не только восхитительный, но еще и продуктивный! Даже репродуктивный! Да, дорогой мой! Да! Хочешь развода? Получишь! Да только развестись со мной ты сможешь не ранее, чем нашему ребенку исполнится год! Нравится тебе это или нет, но это так! Таков закон. А насколько я знаю, ты у нас законы уважаешь. Вот и меня уважай, будь любезен. Хотя бы за то, что я твоя жена. За то, что ребенка твоего ношу. Нашего с тобой ребенка!

Кирилл побледнел: этого еще не хватало! Это что, шутка юмора?! Это у нее такое средство самозащиты?!

— Ты что несешь? — гневно прошептал он. Кричать почему-то не получалось. — Ты о чем говоришь? Ты сама соображаешь?

Тамара подбоченилась, как торговка морковкой на местном рынке:

— Соображаю, соображаю! Очень хорошо соображаю, любимый! А ты думал, все эти кувыркания в постели так просто? Сунул-высунул-уснул?! Хренушки, сокровище мое ненаглядное! Я сказала — люблю, значит люблю! Сказала — мой, значит будешь моим до тех пор, пока я не передумаю. Попробуй-ка брось меня беременную! Закон на моей стороне, в нашей стране беременная женщина под охраной государства! И никаких разводов, я сказала!

Тамара развернулась и словно солдат на плацу, чеканя шаг, отправилась в спальню, демонстративно прямо на ходу сбрасывая с себя пеньюар.

Кирилл последовал за нею, привычно не реагируя на ее наготу.

— И с каких это пор ты заделалась беременной? Если мне не изменяет память, с утра была нормальная.

— Много ты знаешь, — съязвила Тамара. — Много разбираешься в беременностях! Уже шесть недель, между прочим!

— Почему раньше не говорила? — Кириллу до потери сознания не хотелось верить в происходящее. Нет, этого не может быть, она все придумала, это неправда!

— А ты спрашивал? Когда ты мною последний раз интересовался? Когда хоть слово сказал? Что ты, как можно?! О чем с женой разговаривать?! Конечно, миленький, если жену только молча трахать, беременность всегда возникает неожиданно! Но ведь ты же не будешь утверждать, что ни разу за последние шесть недель ко мне не прикоснулся? Только в глаза мне смотри, в глаза: прикасался или нет?!

Кирилл не ответил. А что отвечать? Вопрос-то был риторический. Да и вообще общаться с Тамарой было неприятно даже и без скандала, теперь же и вовсе был противен даже звук ее голоса.

Прикасался, не прикасался… Естественно прикасался! Кто ж спорит?! Вопрос только — зачем?! Можно подумать, очень хотелось! Когда хотелось — он шел к Светлане. Потому что хотеть последнее время мог только ее. Не просто хотеть — желать душою и телом. Нет, скорее, только телом. Нет, все правильно — душой и телом, да, определенно: и телом, и душой. А Тамаре просто не мог отказать — как же, жена, вроде как обязан. К тому же что ему еще оставалось делать, когда… Как в песне, как у Нани Брегвадзе: "Если женщина просит"?! Мужик он в конце концов или слякоть? Должен же был он ей доказать?! Вот и доказал. А теперь вот…

А теперь наука будет на всю оставшуюся жизнь: никому ничего не должен, если сам не хочешь, никогда никому ничего не доказывай. А значит, можно позволять себе быть только с той, которую желаешь. То есть со Светой. А вот жить по-прежнему будет вынужден с Тамарой под одной крышей. Со Светланой-то он и не планировал жить, к ней хотел приходить, как и прежде, когда вздумается. Вот и будет приходить. А Тамару терпеть придется, никуда теперь не денешься. Хоть и воротит с души, глядя на нее, а беременную женщину действительно жестоко выгонять из дома. И даже не выгонять, а просто оставлять одну. Придется терпеть…

Глава 16

Маразм крепчал. Чем больше наваливалось дел, чем больше закручивался бизнес, тем более странно, если не сказать откровенно глупо, вел себя Потребенько. Упорно лез вперед, нахрапом, иной раз чрезмерным своим напором отпугивая потенциального клиента. Там же, где стоило поработать, там, где клиент практически созрел, Потребенько выставлял фирму в таком свете, что любому мало-мальски грамотному человеку было бы понятно — с этими людьми лучше не иметь общих дел, потому как необязательный человек бизнесменом быть не может.

Так случилось с одним очень крупным пивоваренным заводом. Немалых трудов Светлане стоило пробиться к техническому директору, еще сложнее было убедить собеседника в том, что запчасти к разливочной бутилированной линии гораздо выгоднее закупать у фирмы "НЭВ-Техно" — уже растаможенные, да еще и в российской валюте. И надбавка за все эти "прелести жизни" весьма скромная, можно сказать — чисто символическая. А закупать те же запчасти за валюту непосредственно у производителя линии, да самостоятельно осуществлять доставку на российскую территорию — дело весьма хлопотное и дорогостоящее.

Убедила. Кажется, убедила. По крайней мере, получила запрос на определенный перечень запчастей. Теперь в кратчайшие сроки следовало связаться с производителем этих запчастей и узнать его условия: цена, сроки поставки, способ доставки. Собственно, этими проблемами на месте, в Австрии, занимался сам Потребенько. Выходил напрямую на производителя запчастей, минуя этап изготовителя самой производственной линии по разливу напитков, за счет чего и намеревалось получение выгоды при более низких ценах конечной продукции. Светлане же оставалось лишь на основе добытых Потребенько сведений составить коммерческое предложение для заинтересованного предприятия и готовить контракт в случае, если это предложение заказчик посчитает приемлемым.

Было у заказчика единственное условие — они должны были получить предложение в течение ближайших двух недель, так как запчасти требовались срочно. Слезно просили: если не сможете уложиться в сроки — сообщите, чтобы мы не теряли напрасно времени, а связались с другим поставщиком. Света, как заместитель директора фирмы "НЭВ-Техно", пообещала: успеем.

Обещала не на ровном месте. Обычно коммерческое предложение они направляли потенциальному клиенту уже дня через три-четыре, самый максимум через неделю. Тут же, когда заказчиком оказался очень крупный завод, к тому же имеющий несколько филиалов по стране, надо было бы и вовсе подсуетится, дабы не упустить жирного клиента. Потребенько обрадовался: дело, можно сказать, в шляпе, потому что цены "НЭВ-Техно" предлагала действительно самые низкие среди конкурентов, можно даже смело сказать — демпинговые.

Да только его, дело, сначала нужно было бы довести до логического завершения, а потом уж руки потирать. Вместо этого Потребенько занялся неизвестно чем. Прошла неделя — тишина, ни слуху, ни духу. Светлана "бомбила" австрийский офис с утра до вечера — звонила, слала по электронной почте напоминания и настойчивые просьбы поторопиться. Потребенько вместо ответа не менее настойчиво советовал заместительнице вновь обзванивать клиентов, уже отказавшихся от сотрудничества, и добиваться их расположения: то есть еще раз, уж который по счету, убеждать их в том, что сотрудничество с "НЭВ-Техно" будет для них фантастически выгодным. Аргументы, что те клиенты уже начинают рычать, услышав в трубке надоевший до оскомины голос представительницы вышеозначенной фирмы, его мало волновали. Мол, настойчивость, настойчивость, и еще раз настойчивость — вот три составляющих успешного бизнеса. О коммерческом же предложении для огромного завода, очень важного, пожалуй, даже самого важного потенциального клиента — ни слуху, ни духу. Молчок. Словно не было запроса. Словно не было назойливых Светланиных напоминаний. Ничего.

Тем временем технический директор пивзавода звонил ежедневно с одним единственным вопросом: "Когда?!" Светлана уверяла его в полной лояльности: вот-вот, вот прямо завтра, потерпите еще денек! Не на голом месте обещала, не просто так уверяла, не пыталась обмануть. Ведь была абсолютно уверена: такого жирного клиента Потребенько просто так не отпустит, не может отпустить ни при каких условиях, он же вцепится в него мертвой хваткой, обязательно все сделает. Ну, а что не отвечает на ее вопросы — так видимо, есть некоторые затруднения. Он вообще ужасно не любил вопросов со стороны подчиненных лиц. Относился к ним приблизительно так же, как в прокуратуре: "Вопросы здесь задаю я. А ваше дело на них отвечать. И выполнять мои указания". И всё, и точка, и никаких гвоздей.

Две недели, которые выделил на подготовку коммерческого предложения пивзавод, истекли. Технический руководитель перестал тревожить заместителя директора "НЭВ-Техно", сделав для себя выводы о невозможности дальнейшего сотрудничества со столь необязательной фирмой. Потребенько все еще молчал. И лишь через три с половиной недели, когда Светлана уже практически забыла о том запросе, вернее, не столько забыла, сколько поняла, что клиента они потеряли, Потребенько вскинулся:

— Светлана Альбертовна, а что там у нас с пивзаводом?

Светлана опешила: ну наконец-то, вспомнил, миленький!

— А пивзавод, Константин Ермолаевич, тю-тю.

— Что значит "тю-тю"?! Светлана Альбертовна, не надо так со мной шутить!

Света начала закипать. Про себя, естественно про себя. И о каких шутках можно говорить, если шуток не понимали ни сам Потребенько, ни его драгоценнейшая Элеонора Вячеславовна?

— Да нет, Константин Ермолаевич, какие уж тут шутки. Человек сразу предупредил, что не сможет ждать предложение больше двух недель. А прошло между прочим, уже около месяца. Какие шутки?

Потребенько взвился:

— Как прошло? Что значит прошло?! Немедленно звоните, скажите, что в ближайшее время предложение будет лежать у него на столе!

Едва сдерживая гнев, Светлана ответила:

— Какое предложение, Константин Ермолаевич?! Поезд ушел, он уже обратился к старым поставщикам.

Света услышала в трубке легкий щелчок и поняла, что к беседе с шефом подключилась шефиня. Шеф максимально вежливо, что говорило о его крайнем бешенстве, спросил:

— Почему вы не сделали им предложение вовремя? Объясните мне, уважаемая, почему вы упустили такого клиента?

Света еще не успела ответить, только хватала воздух открытым ртом, не в силах прийти в себя от чудовищной несправедливости, как вдогонку шефу истерически заверещала Элеонора Вячеславовна:

— Вы что, упустили пивзавод?! Светлана, как вы могли?! За что мы вам деньги платим?! Чем вы там занимаетесь целыми днями?! У вас единственная обязанность — немедленно ставить нас в известность о потенциальных клиентах, передавать их заявки. Да как вы…

Света, наконец, опомнилась. Вопреки привычке сдерживаться, не спорить с начальством, подняла голос:

— Заявка лежит у вас больше трех недель! Проверьте электронную почту за двадцать первое октября! Вы вообще почту проверяете? Я две недели терроризировала вас вопросами, две недели ежедневно напоминала, что сроки уходят, мы теряем клиента. Вы хоть раз ответили на мои вопросы?! Вы выслали мне предложение? Что я должна была давать заказчику? Пустой лист без цен и сроков?!

Ответом ей были короткие гудки.

Больше всего на свете в тот момент Светлане хотелось психовать, топать ногами и рассказывать всем, какой Потребенько редкий козел. Однако рядом никого не было, так что рассказывать было решительно некому, разве что самой себе. А сама-то она уже давно об этом знала. Нервничать же, психовать? Из-за каких-то придурков, возомнивших себя великими коммерсантами и бизнесменами? Да пошли они… Светлане теперь не до них…

К вечеру раздался звонок все от тех же, которые в Австрии:

— Светлана Альбертовна. Мы нашли вашу заявку и передали ее по инстанции, послезавтра получим ответ. На его основе вы подготовите коммерческое предложение для пивзавода и немедленно его отправите. А сейчас позвоните контактному лицу, с которым вы связывались раньше, извинитесь перед ним и объясните, что через два дня коммерческое предложение будет лежать у него на столе.

А не провалиться бы тебе со своими коммерческими предложениями?! Вопреки данной себе установке "Не нервничать", Светлана опять начала закипать:

— Да какое, к черту, предложение, Константин Ермолаевич?! Поезд ушел, оно им теперь, как зайцу стоп-сигнал! Они уже сделали заказ у прежних своих поставщиков!

— Даже если так, Светлана Альбертовна, — ледяным тоном осадил ее Потребенько. — Даже если так. Слушайте, что я вам говорю. Вы сделаете все именно так. Даже если он уже сделал заказ. Он по крайней мере увидит, что наши цены приятно отличаются от цены их поставщиков. И пожалеет, что поспешил. И в следующий раз спешить не будет, будет ждать нас.

Света зловеще тихо, но твердо ответила:

— В следующий раз, Константин Ермолаевич, он к нам даже не обратится. Потому что один раз мы его уже подвели. Мы показали себя с наихудшей стороны. Мало того, что мы не смогли предоставить ему конкретное коммерческое предложение, мало того, что мы не уложились в две недели. Самое страшное то, что мы не предупредили его о том, что не укладываемся в сроки. Он ведь трезвонил мне каждый день, а я каждый день обещала "завтра". Поэтому…

— А на каком основании вы обещали ему завтра?! — перебил Потребенько. — С какой стати вы ему лгали?! Это должностное преступление!

— Нет, Константин Ермолаевич. Это вы допустили халатность, это ваше упущение. Вы должны были сообщить мне, что у вас там что-то не получается с поставщиком…

— Это у вас, Светлана Альбертовна, что-то не получается! А у меня все всегда получается! Вы не имели права обещать ему, не дождавшись обещаний от меня! Почему вы не дождались моих обещаний?!

— Потому что я не дождалась ответа вообще ни на один свой вопрос! Вместо ответов вы слали мне ценные указания о том, кого еще я должна обзвонить, кого должна убедить в нашей надежности. И вообще. Знаете, Константин Ермолаевич, я отказываюсь работать так, как вам нравится. Как минимум, вы должны отвечать на мои вопросы. Иначе как вы можете требовать от меня результатов работы, если я не знаю, что вообще происходит?! Как я могу работать, как я могу говорить с клиентами, совершенно не владея информацией?!

Ситуация была патовая. Светлане давно надоело работать под руководством двоих идиотов. Теперь она, как никогда, понимала Вадима Михайловича, то есть просто Вадима. Вот когда-то точно такая же сварка произошла между ним и Потребенько, он точно так же, как и Света, не смог сдержаться. Высказал все, что думает об их стиле управления фирмой, стиле ведения бизнесом. И в одночасье оказался на улице. И сейчас Светлана была на волосок от этого.

Вадим тогда оказался абсолютно прав. Он сказал, уходя:

— Ты сейчас можешь расслабиться, они тебя сейчас трогать не будут. Только вылизывать будут, мол, какая ты хорошая. Ровно до тех пор, пока ты не начнешь приносить действительную пользу, реальную. Пока ты неопытная, им легко выглядеть на твоем фоне умными. А вот когда начнешь самостоятельно что-то делать — тогда они тебя возненавидят. За то, что ты не тупее их. Хотя вслух они этого ни за что не признают даже наедине друг с другом. И за то, что не могут обходиться без тебя, потому что ты у них единственное доверенное лицо в России. Они ведь никогда не ведут деловых разговоров с друзьями. Вернее, разговоры, может, и ведут — в пустом разговоре запросто можно выглядеть умным. А вот общий бизнес со знакомыми ни за что не заведут. Даже просто посвятить кого-то в свои проблемы постесняются. А потому они будут зависеть от тебя, и именно за это будут тебя люто ненавидеть. Беги отсюда, беги. Это не та работа, которая тебе нужна.

Света и сама понимала, что работу нужно менять. Хоть и не особо пока еще страдала на том этапе от тупости семейства Потребенько, но понимала, что ничем хорошим этот их бизнес закончиться не может по определению. Да куда ей было уходить-то?! Кому она была нужна без опыта работы? Вот поэтому и осталась, не послушалась Вадима. Кто знает, права ли она была тогда. Может, да, а может как раз напротив. Но произошло то, что произошло. Светлана осталась. Сначала практически ничем не занималась, разве что отвечала на пару звонков в день да переводила на Австрию все вопросы и электронные сообщения. А получать зарплату за здорово живешь, за абсолютное ничегонеделание, оказалось как-то неожиданно приятно. Постепенно начала вникать в технические тонкости. Потом и вовсе дело начало проясняться. Вернее, буквально в воздухе чувствовалось, что оно вот-вот должно сдвинуться с мертвой точки. Сама прилагала к этому недюжинные усилия. Сама, своими ножками, обегала все инстанции. Сама умоляла снизить административные штрафы до минимума. Нашла общий язык с налоговой инспекторшей — ведь аудиторы у них появились буквально два месяца назад, а до этого Светлане самой приходилось заниматься отчетностью. Пусть нулевой, пусть им пока еще нечего было показывать, но сама, без посторонней помощи, она даже в пустом бланке не смогла бы разобраться. Инспекторша же, Любовь Антоновна, отнеслась к ней вполне лояльно, всегда все очень подробно объясняла. И штрафы, на которые пару раз таки нарвалась фирма, назначала именно минимальные, хотя во второй раз могла бы наказать более существенно.

Теперь Светлана Кукуровская была уже довольно опытным человеком. Не обладала особым опытом, как менеджер продаж, не была опытным заместителем директора фирмы, не была опытным главным бухгалтером, не была опытным специалистом по таможенной очистке грузов. Но в общем и целом обладала существенным объемом знаний. Причем не в теории, а на практике. Если изначально не могла понять, что имеет в виду таможенный брокер, объясняя ей порядок прохождения таможенного контроля и оформления бумаг, то теперь уже если и не обходилась без их помощи — там своя специфика, там действительно без помощи профессионала трудно обойтись — то теперь прекрасно понимала, что такое декларация или попросту ГТДэшка, что такое сертификат ИСО, что такое предварительное уведомление, лицензионный склад и прочая чепуха, кто о чем говорит, кто что имеет в виду, буквально с полуслова "въезжая" в проблему. Точно так же ориентировалась и в отчетности. Без помощи аудитора, естественно, обойтись не могла, но общее законодательство в отношении отчетности знала: что и когда, в какие сроки она должна сдать, с кем связаться в случае сего. Не понаслышке знала, что такое справка об отсутствии валютных ценностей предприятия заграницей, что такое справка на разрешение закупки иностранной валюты, как и в какие сроки перевести заграницу валюту за осуществленную поставку.

Впрочем, все эти ее знания были довольно поверхностными, просто помогали ориентироваться в ситуации. Понимать, о чем идет речь, не теряться в разговоре с официальными лицами. В любом более сложном случае она должна была прибегать к помощи профессионала — будь то аудитор, таможенный брокер или банковский служащий, занимающийся закупкой и переводом за рубеж валюты. Так не для того ли они, профессионалы, и существуют, чтобы заниматься тем, в чем они отлично разбираются?

Главным же приобретением Светланы за три с небольшим хвостиком года было умение общаться с людьми любого уровня. Самым страшным в работе с самого начала было для нее именно это. Именно звонков незнакомым, к тому же жутко ответственным людям, боялась больше всего на свете. Света ведь всю жизнь считала себя букашкой, песчинкой в этом мире. Привыкла быть незаметной бледной молью, на которую никто не обращает ровным счетом никакого внимания. Которую мало кто слушает и воспринимает всерьез. Потому что трудно воспринимать всерьез то, что практически незаметно. Поди-ка кому-то что-то объясни, если тебя практически не видно невооруженным глазом! Если ты такая бледная, такая прозрачная, что практически растворяешься в солнечном свете, тебя вроде как бы и нет. Может, это и не особо приятное ощущение, но Светлана к нему привыкла и абсолютно не терзалась от собственной никчемности. Вернее, не то чтобы привыкла. Она попросту никогда не знала другого, ей не с чем было сравнивать. Ее всю жизнь не замечали. Вот и выросла такая неуверенная в себе.

И тут вдруг одной из самых основных ее должностных обязанностей становится общение по телефону с незнакомыми людьми. Мало того, что незнакомыми. Страшно сказать — она должна была самым наглым образом звонить не кому-нибудь, а — о ужас! — директорам крупных предприятий, или генеральным директорам, или техническим директорам: и то, и другое, и третье было для Светланы одинаково неприемлемо, а потому до умопомрачения страшно. Это ж она должна от важных государственных дел отвлекать таких людей! И не просто отвлекать, а при этом еще и настаивать на том, чтобы они у них чего-нибудь купили!

Первое время не говорила в телефонную трубку — блеяла. Потому что самый же первый ее звонок оказался самым отрицательным из всей последующей практики. Потому что на ее робкий вопрос, не нуждается ли данный мясокомбинат в машине для мойки ящиков, директор буквально заорал в трубку:

— Да на хрена мне ваша машина?! У меня бабушки со шлангами в очередь стоят, на работу просятся!

И тут же швырнул трубку. А Светлана потом долго не могла превозмочь страх набрать номер очередной особо важной персоны.

Однако со временем так поднаторела в этом умении, что не только не испытывала внутренней дрожи, а даже говорила очень уверенно и даже абсолютно профессионально. И пусть результатов таких переговоров практически не было — не ее вина, что предлагать приходилось совершенно идиотские моечные машины по совершенно идиотским же ценам. Вообще-то оказалось, что машины как раз сами по себе весьма востребованы, что очень даже в них нуждаются мясоперерабатывающие и молочные комбинаты. Да вот только машины-то фирма "НЭВ-Техно" предлагала не по умеренной цене, а по супер-дорогой, совершенно нашему производителю неприемлемой. И объяснения Потребенько, что мол, "мы не торгуем Запорожцами", в смысле, Запорожец и Мерседес выполняют вроде бы одну главную функцию, а вот ценовая категория уж очень разная, для потенциального покупателя были мало убедительны. Те как раз предпочли бы Запорожец, лишь бы в рабочем состоянии. Потому как не до Мерседесов, выжить бы в этом жестоком мире, выстоять. Потому что можно, и даже нужно вкладывать большие деньги в оборудование, от которого зависит изготовление качественного продукта. А от моечной машины мало что зависит, в крайнем случае действительно бабушка из шланга ополоснет — и ладно, и уже хорошо. И то, что машина эта европейского производства и соответствующего же качества, мало убеждало покупателя в необходимости расстаться с огромными деньгами.

Да, не Светланина была вина в том, что ровным счетом ни единой моечной машины она не продала. Просто товар оказался невостребованным, не для нашего пока еще не особо успешного производителя. Зато сама Света так поднаторела на разговорах с незнакомыми людьми, что уже и пошутить с ними могла на нейтральные темы, и просто пообщаться "за жизнь, за погоду". Иной раз даже о литературе разговор заводили, о своих пристрастиях. И теперь Света чувствовала себя даже намного увереннее, общаясь с незнакомцем по телефону, нежели с немножечко знакомым при личной встрече. Потому что по телефону собеседник только слышал ее уверенный голос, и совсем не видел, какая она прозрачная и бледная, не презирал ее за бесцветность и как бы "недосуществование" в этом мире. И свой маленький недостаток, свою картавость Света недостатком не считала, а потому и говорила так уверенно. Потому что по сравнению с жутко бесцветной внешностью небольшой дефект речи выглядел сущим пустяком, безделицей, можно даже сказать, ее маленькой особенностью.

Так что опыта Света набралась, определенно набралась. И вполне можно было бы подыскать теперь себе другую работу. Плюнуть на Потребенько вместе с его очаровательницей Нетепиной, и подыскать. Но тут…

Тут как раз бизнес самую малость, но все-таки начал развиваться. Появилась хотя бы надежда на то, что фирма вот-вот станет на ноги. И почему-то так жалко было бросать свое детище. И пусть не она, Светлана Кукуровская, владела фирмой, пусть не ей бы принадлежали ее доходы, не она бы ими распоряжалась. Не это было главное, не это. Просто Светлана вложила в фирму "НЭВ-Техно" столько собственных сил, столько себя, ведь буквально каждая бумажка, каждый номер телефона в базе данных были собраны ею. Это ведь именно она помогала сдвинуть фирму с мертвой точки, именно с ее помощью она ожила. И пусть дышала фирма пока еще с трудом, образно говоря, не обходилась еще без аппарата искусственного дыхания, но надежда уже забрезжила. И потому было жалко бросать собственное детище в этот момент. Хотелось увидеть, что же из нее вырастет, что получится. И еще буквально предательством считала покинуть в данный момент Потребенько вместе с фирмой. Потому что без нее они не обойдутся, без нее фирма накроется бордовой шляпой…

Но при этом Светлана прекрасно понимала, что рано или поздно, а ей придется покинуть и "НЭВ-Техно", и Потребенько с Нетёпиной. Рано или поздно. И даже довольно скоро. Через несколько месяцев. Понравится это Потребенько или нет. Захочется ли Светлане самой или не очень. Рано или поздно придется бросить собственное детище на произвол судьбы. Да, всего через несколько месяцев. Вот потому-то и нельзя нервничать, что бы ни произошло с фирмой. Свете нельзя нервничать. Не ради собственных нервов, не ради собственного спокойствия. Ради здоровья. Ради здоровья малыша. Ее малыша. Их с Кириллом малыша. Нет, только ее малыша, только ее.

Потому что Кириллу их малыш не нужен. Малышей ему должна рожать жена. Кирилл явно не обрадуется известию о Светиной беременности, тут даже к бабке ходить не надо. И пусть, пусть так. Светлана все равно рада. Все равно не собирается огорчаться. Нет у нее повода для огорчений, нету! Разве что для легкой грусти. Да, мама давно намекала, что и Светлане доведется продолжить династию матерей-одиночек Кукуровских. Уже сколько поколений в их семье дети росли без отца. И почему-то каждый раз рождались непременно девочки. Все, как одна, бледненькие, бесцветные. Некрасивые. И каждая дочь непременно повторяла судьбу собственной матери. Что ж, не стала исключением и Светлана. Как ни боялась этого всю жизнь, а таки и ей уготована сия участь. Но сейчас Светлана почему-то была рада.

Да, Света действительно безумно радовалась предстоящему появлению малыша. Вернее, малышки. Тут и на УЗИ ходить не надо — в роду Кукуровских отродясь не рождались мальчики. Вот и у Светы наверняка родится девочка. Такая же бледненькая и бесцветная, как сама Светлана. Ну и пусть. Зато это будет дитя любви. Любви Кирилла и Светы. Нет, дитя любви Светы к Кириллу, так будет абсолютно правильно.

Потому что нельзя утверждать, что Кирилл ее любит. Может быть, она ему немножечко дорога, не больше. Пусть капельку, но все-таки дорога. Иначе зачем бы он стал ходить к ней столько месяцев? Пусть не каждый вечер, пусть. Но ведь все равно довольно часто. Так часто, что Светлана ужасно расстраивалась каждый вечер, когда он не встречал ее у выхода из офисного центра.

Нет, не расстраивалась. То, что Светлана испытывала в такие вечера, нельзя было назвать лишь расстройством, суть дурным настроением. Нет, в такие вечера она испытывала смертельное отчаяние. Даже не тоску, а именно отчаяние. Душу разрывала мысль: вот она и пришла, беда. Вот и насытился Кирюшенька, вот и опротивела ему бледная моль, белая мышь. Кудрявая. Не придет больше ее любимый, не запустит ласковую пятерню в ее пушистые кудряшки, не прошепчет ласково на ушко: "Мышь белая, кудрявая". Кончилось ее счастье.

Господи, какими словами передать, как Света боялась потерять его! Как боялась остаться без него, одной, опять одной тосковать длинными вечерами без любви, без ласки, без ощущения нужности ему, любимому! Как же разъедал душу этот липкий отвратительный страх!

Знала, с самого первого денечка знала, что никогда им не быть вместе. При первой же встрече знала, увидев его, такого красивого, такого обаятельного в дорогом костюме, с бутоном белой розы в петличке. Ведь сердце едва не разорвалось! В первое же мгновение поняла, что это он, тот самый, единственный и неповторимый, которого ждала всю жизнь, с которым так надеялась обмануть несчастливую свою Кукуровскую бабью долю! Поняла, все поняла, а продолжала улыбаться, как ни в чем ни бывало, почти серьезно торговаться со свидетелем за невесту. Не имей она к тому времени основательного опыта телефонных переговоров на любом уровне, кроме разве что уж совсем высшего государственного, наверняка бы растерялась, заблеяла бы что-нибудь неуверенно, расстроила бы всю свадьбу своим несчастным видом. Почему так, ну почему?! Что за насмешка судьбы — встретить любимого в день его свадьбы?!

Знала, всегда знала, что не быть им вместе. И в день свадьбы, и потом, когда нечаянно встретила Кирилла, когда от нее — страшно сказать! — отвратительно пахло жареными котлетами. Знала, она все знала. Даже когда с несказанной радостью обнаруживала Кирилла ожидающим ее в машине у выхода из офисного центра. Да, безумно радовалась, но при этом прекрасно понимала, что это лишь еще одна монетка в ее копилку счастья, еще одна маленькая кража чужого счастья. Знала, что нельзя, знала, что грех, что отольются ей Тамаркины слезы, как пить дать отольются! Но ведь это все потом, потом, когда-нибудь, очень нескоро! А сейчас… А пока что она может украсть еще чуть-чуть, еще немножечко. Пока Тамара не заметила и не пресекла. Пока Кирилл не передумал, не разочаровался. Еще хоть капельку, еще немножечко, Господи!!!

И услышал Всевышний, услышал ее мольбу. Послал ей дар бесценный, счастье несказанное. Не от кого попало бабское свое предназначение исполнить. От любимого человека, от Кирюшеньки. Чтобы, познав любовь женскую лишь символически, смогла Света заменить ее любовью материнскою. К тому, в ком будет течь кровь любимого человека. Пусть так, пусть неполноценное, незаконное, но свою долю счастья Светлана у судьбы отобрала. И пусть когда-нибудь потом придет расплата за воровство, за предательство. Ничего, пускай. Лишь бы ребеночек был здоровенький, лишь бы доченьке жизнь подарить. Пусть нелегкую, как и у всех Кукуровских, что ж поделаешь? И все-таки какое же это счастье — быть матерью!!!

Только бы Кирюша не узнал об этом раньше времени. Только бы не догадался. А то как бы не заставил отказаться от счастья материнства. Нет, не заставит, ни за что на свете не заставит! Даже если будет угрожать полным разрывом отношений — все равно не заставит! Света ведь и так едва ли не каждый день готовилась к разрыву. Как бы больно ни было, но она практически готова к этому. Потому что с самого первого дня настраивала себя на то, что их любовь недолгая, короткая, практически разовая. Даже удивлялась, что так долго она тянется. А потому день ото дня ожидала разрыва. Одного боялась — не успеть. Не успеть зачать младенчика, плоть о плоти Кирюшину, кровь от крови. Только этого и боялась. Но теперь ей ничего не страшно — ее кроха надежно укрыта от всех бед. Расти, малышка, расти. Набирайся силенок, милая, они тебе еще ох как понадобятся!

Глава 17

Зельдов прошел в гостиную, огляделся по сторонам и критически покачал головой. Потом улыбнулся ободряюще, мол, ничего страшного, бывало и похуже, и спросил:

— Ну что, дочуля, рассказывай, как живешь.

Тамара даже не догадалась предложить отцу хоть чашку чаю. По-хозяйски упала в кресло перед телевизором, вытянула ноги, чуть приглушила звук, чтобы не мешал разговаривать, и ответила недовольно:

— Не видишь сам? Сижу вот…

Она неопределенным жестом обвела руками вокруг: мол, сам посмотри, как живу нынче, аки сиротка несчастная. Вслух добавила:

— На сериалы вот подсела. Представляешь, ужас какой? А чем еще целыми днями дома заниматься?! Выйти особо некуда, встретиться не с кем. Перед знакомыми стыдно, ей Богу! Представь, если мне стыдно в эту конуру Софочку пригласить, то как я посторонних людей сюда приведу? Так, выберусь иногда на маникюр, на педикюр, к косметичке. Ну, парикмахерская, естественно, в смысле салон. Массажики там разные, солярий, тренажерный зал, по магазинам прошвырнуться. А так… В общем, обабилась совсем, превратилась в домохозяйку, даже в домработницу…

— Ну-ну, — ободряюще улыбнулся Семен Львович. — Не все так плохо, Тамарочка, не все так плохо. Многие хуже живут, и ничего, вполне довольны.

— Спасибо, папочка, утешил! — саркастично отозвалась Тамара. — Мне сразу стало легче! Сразу почувствовала себя в этой халабуде, как в родном доме!

Семен Львович посерьезнел. Брови сдвинулись к переносице, глаза потемнели:

— Ты, Тамарочка, запросы-то свои немножечко умерь. Между прочим, нам раньше вчетвером приходилось ютиться в куда худшей квартирке, и ничего, жили, не особенно тужили. Или ты забыла, как мы раньше жили?

Тамара скривилась недовольно. Уж очень она не любила, когда кто-то напоминал ей о прошлой жизни.

— То ж, папочка, было раньше. Мы ведь тогда еще не знали, что можно жить по-другому. А потом узнали. И теперь у меня нет ни малейшего желания возвращаться к прежнему уровню. Забери ты меня отсюда, папочка, пожалуйста забери! Ну не могу я здесь, не могу я с ним! И ведь бесполезно это все, ничем-то мои мучения не окупятся! Ты ошибся, папочка, признай! Надо было в другую сторону внимание обратить. На Воронцова, например. Или на Осипчука. Да хотя бы на Погребельникова! Ну неужели в нашем кругу не нашлось более приличного мужика, чем долбанный Андрианов?! Как ты мог так ошибиться, папочка?!

Семен Львович помолчал, словно раздумывая. Прошелся по квартире, заглянул в спальню, вышел оттуда с брезгливо перекошенным лицом — кровать не была застелена, хотя время было уже глубоко за полдень, скорее, ближе к вечеру. А там — полный бедлам. Присел в кресло. Устроился поудобнее, основательно, словно готовясь к серьезному разговору.

— Если я, Тамарочка, и ошибся, то не в выборе. Я, дочуля, ошибся, когда так бездумно начал деньгами швыряться. Мне бы тогда с Андриановых пример взять. Ведь у них-то денег побольше нашего будет, да они почему-то не считают возможным так ими швыряться. Скромно ездят, скромно живут. Никаких мерседесов, между прочим, обходятся Ауди. И ничего. Кирилл твой вообще на Тойоте ездит. Правда, не на самой дешевой, но все равно ведь не на Мерсе, не на БэЭмВухе. И не рассыпается при этом. Квартирку себе четырехкомнатную прикупили — и ладно. Не в типовом доме, конечно, не малометражку, и тем не менее. Никаких тебе загородов, никаких особняков. Чай, не бояре. А я чего-то в бояре полез. Дурак. Нет, дочуля, единственный раз, когда я сделал правильный выбор, был именно тот, когда я настоял на кандидатуре Андрианова. Потому что и Осипчук твой, и Воронцов, и Погребельников в любой момент могут оказаться у разбитого корыта. Такие же дураки, как и я. Сколько таких вот Погребельниковых да Воронцовых в девяносто восьмом в пропасть рухнуло? И мы бы тогда как пить дать рухнули, благо, нам в тот момент еще терять нечего было. А Андрианов тогда устоял. И ему, конечно, досталось, и ему основательно крылышки подрезали, перышки пощипали, но выстоял мужик. И в следующий раз выстоит. И от таких вот сотрясений он только закаляться будет. И крылышки свои когда-нибудь расправит о-го-го, будь здоров! А о Погребельниковых разных, Осипчуках с Воронцовыми никто и не вспомнит. Так же, как и о Зельдовых, между прочим. Потому что если в ближайшее время нам не удастся исправить ситуацию, о Зельдовых забудут очень скоро. Раньше, чем хотелось бы. И раньше, чем ты представляешь.

Тамара затихла. Только смотрела на отца перепуганными глазами, и молчала.

Семен Львович продолжил после короткой паузы:

— Так что, Тамарочка, терпи. Бог терпел и нам велел. Догадываюсь, что несладко. Опять же моя вина. Я не должен был приучать вас к такой безбедной жизни. Надо было жить, как раньше, ну, может, чуточку получше. А мне сильно вас побаловать хотелось. Слишком уж тяжело раньше жили, никогда ведь не могли себе ничего лишнего позволить. А так хотелось! Очень уж приятно было видеть радость на ваших лицах. Понравилось делать дорогие подарки… Глупо. Ах, как глупо!

Тамара словно опомнилась, отошла от шока. Как-то очень не хотелось думать, что дела у семейства Зельдовых уж настолько плохи.

— Пап, ну не может ведь быть все так плохо! Ты ведь наверняка утрируешь, правда?! Ведь это временные трудности, да? Ведь временные, скажи? Ведь мы же можем немножечко потерпеть, перетерпеть. Ну, затянем потуже пояса на месяц-другой, ну пусть на полгода, а потом же… А? Ведь это же не навсегда?

Семен Львович вздохнул горестно.

— Я бы и сам хотел так думать, дочуля. Да только здравый смысл подсказывает, что как прежде мы жить уже не будем.

Тамаре ну очень уж не хотелось мириться с безнадежностью. Всплеснула руками, как-то вся подобралась, воскликнула горячо:

— Нет же, пап, ты ведь говорил, что дядю Илюшу выпустят через четыре года. Если без него ничего не получится, то мы ведь сможем хотя бы через четыре года вернуться к прежнему уровню, правда?

Зельдов опустил голову, помолчал. С тяжким вздохом ответил еле слышно:

— Вряд ли. Вряд ли, Тамарочка, Илюша сможет нам помочь… Если б ты только знала, детка, как все плохо…

Зельдов вдруг заплакал. Тихо, по-мужски, без надрывных всхлипов, без бабских подвываний. Только плечи крупно подрагивали. Тамара совсем испугалась. Вжалась в кресло и сидела тихонечко, боясь пошевелиться. Плачущий отец — зрелище, доселе ею не виденное ни разу.

Семен Львович плакал долго. Пожалуй, впервые за долгие месяцы позволил чувствам вырваться наружу. Вытер глаза тыльными сторонами ладоней, сказал опять же со вздохом:

— Я ведь, дочуля, в себе все это ношу. Ты прости, что я так рассупонился. Просто так тяжело одному вариться в этих неприятностях. А маме и Софочке ничего не могу рассказать. Так не хочется их тревожить, если б ты знала! Ты теперь уже взрослая, самостоятельная. Замужняя. Ты сможешь понять. А Сонечка ведь еще сущее дитя. Мне б ее пристроить как тебя — и душа моя была бы спокойна. Да она взрослеть отказывается, у нее ж еще ни одного постоянного кавалера — сегодня с одним гуляет, завтра с другим. Вот и найди ей хорошего мужа при таком легкомыслии. Эх… А мама… Мама вообще слабая женщина. Я даже не представляю, как она сможет пережить такое потрясение… Эх, Тамарочка, дело ведь не только в Илюше… У меня и помимо него гора неприятностей. Как будто сглазил кто-то, как будто прокляли. Последний мой груз тормознули на таможне, арестовали. Я ведь, Тамарочка, нечисто работал, чего там… Разве в нашей стране можно работать чисто? Работать, наверное, можно, а вот заработать… В общем, груз арестовали. А я ведь половину суммы уже получил за него, понимаешь? Контракт сорван. Пусть не по моей вине, вернее, не совсем по моей, но контракт сорван. Мне пришлось перевести эти деньги обратно. Да еще и неустойку выплатить. А неустойка — страшно сказать — сто процентов суммы сделки. То есть мало того, что я на этой сделке ничего не заработал, я на ней практически последнее потерял. Все, что было, в заводик вбухал. Еще не достроил, а уже сделал предоплату за оборудование. Оборудование готово, нужно срочно проплатить остальные пятьдесят процентов. Вернее, уже не нужно, уже опоздал, сорвал очередной контракт. Слава Богу, тут хоть без неустойки обошлось. Правда, сумму предоплаты я таки потерял…

Тамара воскликнула:

— Но ведь это не могли быть последние деньги, правда, папа? Ведь не может же быть, чтобы у нас ничего не осталось! Ведь существует же завод, в конце концов, он ведь тоже чего-то стоит! Да и та партия товара, что на таможне. Ведь рано или поздно вопрос решится и груз отправится по адресу!

Зельдов вздохнул еще более горестно. Ох, как нелегко ему было признаваться дочери в своих ошибках!

— Никуда он, Тамарочка, не отправится. Никуда. Тут бы мне самому куда подале не отправиться… Там ведь, детка, все очень и очень серьезно… Впору сухари сушить. Да, ты была права — по неустойке я отдал не последнее. Последнее ушло на взятки, чтобы отмазаться от того дерьма, в которое я влез с головой. Денег не осталось абсолютно, голый да босый, а угроза еще не миновала. По сей день дамоклов меч висит на волосинке. В любую минуту, Тамарочка, в любую минуту…

Семен Львович опять расплакался. Тамара сидела, совершенно потрясенная. Господи, ужас-то какой! Еще не хватало, чтобы ее отца посадили! Какой позор! Ее же тогда ни в одно приличное общество не примут!

И тут вдруг Тамаре стало ужасно стыдно за свои мысли. О чем она думает? Как же она может думать о себе, когда над всей семьей нависла такая угроза? Папочка, бедный папочка! Он ведь только хотел, чтобы его девочкам было хорошо, только ради них и вляпался в нечестную игру. Только ради того, чтобы видеть радость на их лицах, даря очередную дорогую игрушку.

Тамара тут же подскочила, присела перед отцом на корточки, обхватила его ноги, уткнулась лицом в колени и тоже расплакалась:

— Папочка, папочка! Не плачь, не надо! Родненький, миленький, не плачь! Все обойдется, все будет хорошо. Я сделаю все, что ты захочешь, ты только скажи. Скажи, что нужно, папочка, я сделаю. Ты только не плачь…

Через несколько минут оба успокоились. Выплакавшись, смогли перейти на деловой тон. Зельдов откашлялся немного, и провозгласил:

— Ну все, все, поплакали и будет. Слезами горю не поможешь. От тебя, Тамарочка, собственно говоря, уже ничего и не требуется. Слава Богу, ты в безопасности — ты замужем, ты Андрианова, и твоему благополучию ровным счетом ничего не угрожает.

Тамара возразила:

— Да, но я ведь хочу помочь! Ты мне только скажи, папочка, скажи, что делать, чем я смогу помочь. Ты ведь уже наверняка придумал выход, правда?

Семен Львович вновь вздохнул:

— Ну, детка, выход — это слишком громко сказано. Выхода по большому счету у нас нет. Нам сейчас нужно думать не о том, чтобы вернуть утраченное состояние, а как сохранить хоть что-нибудь, чтобы было банальным образом на что жить. Очень, знаешь ли, не хочется оказаться снова в типовой хрущевке. Однако дом таки придется продать…

Тамара вскинулась но промолчала в ожидании разъяснений.

— Да, Тамарочка, да. Дом таки придется продать, — печально повторил Зельдов. — Это вопрос времени, другого выхода у нас нет. Мне одно только содержание этого дома вместе с прислугой выливается в жуткую сумму. Раньше я посчитал бы это целым состоянием… А денег ведь нет совсем…

Тамара не выдержала:

— Но ведь ты продал мой Мерседес!

Семен Львович криво усмехнулся:

— Если бы продал, детка, если бы… Впрочем, продать его можно было бы в лучшем случае за полцены от покупной стоимости. Нет, детка, на твоей машине нынче ездит старший следователь по особо важным делам… Да все равно тех денег хватило бы на месяц-другой, не больше, да и то при условии жесточайшей экономии. Нет, дочуля, наш дом мне нынче не по карману. Придется продавать, никуда не денешься.

— На моем Мерседесе? — потрясенно переспросила Тамара. — Какой-то мент?!

— Не какой-то, Тамарочка, — поправил ее отец. — Если бы не этот мент, твой папочка в шикарном полосатом костюме сейчас смотрел бы на тебя через решетку. Эх, да если бы он был один, этот мент! Их там знаешь, сколько голодных? Так что твой Мерседес — так, мелочи жизни. Песчинка, образно выражаясь…

Тамара молчала. Господи, какой ужас! Докатились… На ее любимом Мерсике нынче ездит какой-то гад-взяточник. И это, по папочкиным словам, мелочи жизни?! А дом? Боже, а как же дом? Их дом, их любимый дом, их несказанная гордость!

— А как же дом, папочка? Дом продавать нельзя. Ну пожалуйста, папочка, не надо дом, а? Лучше продай свой завод — зачем он тебе теперь? Продай его, а на вырученные деньги мы сможем жить несколько лет. А там, глядишь, дядя Илья выйдет и что-нибудь придумает. Или заберет нас к себе. А?

— Ох, Тамарочка, ох, дочуля, какое же ты еще дитя! Да кому он нужен, тот завод? Кто его купит, недостроенный? Да даже если бы и нашелся желающий… Не могу я его продать, Тамарочка. Не могу.

Тамара усмехнулась недовольно:

— Что, дорог, как память? О мусоре, на котором ты поднялся?

— А вот хамить не надо, — резко оборвал ее отец. — Не надо хамить, деточка. Насколько мне не изменяет память, раньше эти деньги тебе не воняли. А продать его нельзя, потому что мне он не принадлежит. Права у меня такого нет — продавать чужое.

— Как же чужое, — удивилась Тамара. — А на кого ж ты его оформил? На маму? Или на Соньку?

Семен Львович горько усмехнулся:

— Ни на кого.

Тамара посмотрела на него недоверчиво.

— Да брось. Так не бывает. Ведь на кого-то же все это оформлено?

— Частично. Что-то оформлено, что-то нет. Не успел…

Тамара взорвалась:

— Что значит "не успел"?! Как можно было строить без оформления?!

— А вот так, — глупо усмехнулся Семен Львович. — Слишком понадеялся на всемогущество денег. Самоуверен был сверх разумного. Начал строить, не дождавшись решения муниципалитета о землеотводе. Уверен был — да разве ж Зельдову посмеют отказать?! Да и завод такой городу действительно нужен. Вот и решил не терять времени даром. А оказалось, на эту землю еще какой-то умник глаз положил. Так и висит этот вопрос по сей день в воздухе. Если бы я мог и дальше его лоббировать, суть оплачивать, была бы надежда, что рано или поздно эта земля будет отдана мне в аренду минимум на сорок девять лет. А теперь получается, что только мой оппонент подкидывает пачки зеленых банкнот в костер чиновничьей алчности. Вот и догадайся с трех раз, в чью пользу будет вынесено решение. И это притом, что я в это дело вбухал целую прорву денег. Даже не в само здание, а именно в решение о землеотводе. А о самом здании я и вообще молчу. А новый хозяин за него ни копейки не заплатит. В лучшем случае присвоит себе на халяву со всеми потрохами.

— В лучшем? — удивилась Тамара. — А что же тогда в худшем?!

Семен Львович ответил с неприкрытой злостью, как будто это была прямая вина дочери:

— А в худшем, Тамарочка, от меня потребуют это здание снести. А это, между прочим, тоже стоит немалых денег. А потом еще и заставят вывести мусор.

Зельдов горько рассмеялся:

— Представляешь, ирония судьбы! Хотел на мусоре заработать, а придется на нем же потерять последние портки! Ха! Веселуха! За что, боги, за что?!

Он обхватил голову руками и стал раскачиваться. Тамара решила было, что отец снова расплачется, да тот только качался из стороны в сторону, без слез, но и не произнося ни слова.

— Чем я могу помочь, папа? — опять спросила Тамара. — Ты только скажи…

Зельдов резко, как-то вдруг, успокоился:

— А от тебя, Тамарочка, требуется одно: быть хорошей женой. Не хочет Кирилл нанимать домработницу — ну что ж, терпи. Но не так терпи, как сейчас, — Семен Львович широко повел рукой вокруг, указывая на откровенный бардак. — Не так. Тем, что ты ему демонстрируешь качества плохой хозяйки, ты абсолютно ничего не добьешься. Я понимаю, ты привыкла, чтобы хозяйством занимался кто-то другой, мы с мамой вас с Сонечкой к уборке никогда не привлекали. Но ведь ты же помнишь, как когда-то мама сама вела дом, сама занималась всем хозяйством. И уборкой, и стиркой, и продукты покупала, и готовила. У нас ведь раньше не было домработницы, помнишь? И ничего. Жили ведь, и довольно комфортно жили. Пусть в нищете, зато в чистоте. А ты что тут развела? Это же уму непостижимо! Скоро вечер, Кирилл может в любую минуту домой вернуться, а у тебя тут, как в конюшне. Самой-то не противно? Ты, Тамарочка, пойми — Кирилл должен быть доволен тобою. Он должен с удовольствием возвращаться с работы домой, это обязательное условие счастливой семейной жизни. Он должен тебя любить пуще самого себя. Он ни в коем случае не должен испытывать по отношению к тебе и тени недовольства. Ты только представь: не дай Бог, конечно, но ведь вдруг из-за этого бардака к другой уйдет? Как ты тогда будешь жить? Нам-то с мамой и Сонечкой придется перебраться в городскую квартиру. Не в такую, конечно, как раньше, постараюсь купить что-нибудь получше, попрестижнее, и тем не менее — шиковать мы больше не сможем. Нам бы Андрианова-старшего раскрутить на некоторую сумму, тогда вообще проблем бы не возникло. Конечно, шиковать и с его помощью не сможем, но на безбедную, в общем-то, жизнь при таком раскладе нам бы вполне хватило. Немного, хотя бы полмиллиончика несчастных. Да хотя бы тысяч триста — и то было бы неплохо. Потому что денег от продажи дома нам надолго не хватит — я ведь уже кругом задолжал, а долги-то, их ведь отдавать надо. Вот поэтому, дочуля, ты должна быть образцово-показательной женой, поняла? Эх, а еще вернее было бы, если б ты им внука родила! Это был бы железный аргумент, вот тогда бы они точно никуда от нас не делись!

Тамара покраснела. Помолчала немного, чуть отведя взгляд от отца. Тот вскинулся обрадовано:

— Что? Да? Тамарочка, да? Ты беременна, детка?! Ах ты ж моя умничка, ах ты ж моя любимица! Я знал, что могу на тебя рассчитывать, я знал!

Отец радостно бросился целовать дочь:

— Умница моя, дочуля моя ненаглядная! Радость-то какая! И что, когда? Сколько месяцев-то?

Тамара стушевалась. Хотелось бы, конечно, чтобы отец ушел от нее радостным, да совесть как-то не позволила солгать:

— Я, пап, пока не уверена… Еще рано говорить… Скорее да, чем нет, но срок-то еще слишком маленький, еще нельзя сказать с полной уверенностью…

Но Семен Львович, похоже, категорически не хотел слышать никаких "скорее да, чем нет".

— Все будет хорошо, дочуля. Все будет хорошо! Правда на нашей стороне, боги нам помогут. Ты наша надежда и опора, иначе и быть не может. Только ради всего святого — будь умничкой, ладно? Только будь умничкой, Тамарочка, только будь умничкой! Ай, какая молодец, ай да Тамарочка!

Глава 18

Антон Волынец в недоумении уставился на Кирилла. Тот в данную минуту изучал кипу бумаг, представленных главным бухгалтером ему на подпись, и недовольно хмурился. Несколько минут Антон молча наблюдал за странной реакцией друга, по совместительству еще и начальника, потом, не дождавшись даже единого слова в свой адрес, спросил:

— Я что-то не так сделал?

Андрианов оторвался от изучения бумаг:

— Что говоришь? Ты о чем?

— Я спрашиваю: я что-то сделал неправильно? Ты на меня сердишься? Таким макаром выражаешь свое презрение?

Кирилл удивился:

— Бог с тобой, Антоша. Ты о чем вообще говоришь? Или я просто перестал тебя понимать?

Антон недовольно поерзал в кресле.

— Да нет, Кира, мне кажется, это я тебя перестал понимать. Где я прокололся, где? И не справедливее ли с твоей стороны было бы сразу высказать мне претензии, чем изводить молчанием? Я, между прочим, не красна девица, я нормально отнесусь к критике. Уж лучше б ты меня отчитал, обматерил, чем вот так молчать и хмуриться. В конце концов, уж коли на то пошло — уволь меня на хрен, если я такой паршивый работник. Чего ты корчишь из себя, я не понимаю?!

Кирилл откинулся за столом, внимательно посмотрел на собеседника, подумал несколько мгновений, словно припоминая давние грехи визави.

— Я что-то пропустил? Я, Антоша, как-то в тему не въезжаю. Это ты сейчас о чем? "Уволь на хрен", "паршивый работник". Это ты цену себе набиваешь? Или, может, где-то слышал звон, да не знаешь, где он? Тогда где слышал, скажи. Я тоже пойду послушаю, может, расскажут, за что тебя на хрен увольнять.

Антон сцепил зубы так, что желваки на скулах заиграли, ответил напряженно:

— Да в том-то и дело, что ничего я не слышал! Ни от тебя, ни от других. Вообще! И целыми днями думаю, гадаю — где я прокололся.

Кирилл подобрался, как для трудного разговора, занервничал, начал постукивать ручкой о столешницу:

— Ну давай, я готов выслушать твою исповедь. Рассказывай, как на духу, а там посмотрим. Итак, где же ты прокололся, что такого страшного натворил? Надеюсь, это хотя бы можно исправить?

— Да нет, Кира, это я готов выслушать твои претензии. Мне признаваться не в чем. Если чего и натворил — так объясни, где я прокололся. Потому что я за собой грехов не знаю, не ведаю. Если и натворил чего, так не по злобе, по дурости. По такой дурости, что никак не могу понять — где ж я все-таки прокололся, чего ж я такого страшного натворил.

Кирилл чуть дернул головой, удивленно повел бровью:

— Так, разговор слепого с глухим. Давай еще раз, с самого начала. И поподробнее. Ты, Антоша, о чем сейчас говорил? Я как-то тебя понять не могу. Или ты виноват, или не виноват — третьего не дано. Если виноват — в чем? Где и когда прокололся? Если не виноват — о чем тогда вообще речь? А виноват, но не знаю, в чем — это, извини, какая-то хренотень выходит, тебе не кажется?

— Вот и я говорю — хренотень! — чуть поднял голос Антон. — Вот и я говорю — не хрен молчать, если ты мною недоволен! Так и скажи: так, мол, и так, Антоша, придурок ты редкий, кто ж так делает. Да заодно объясни, что именно "так" или "не так", а то я просто теряюсь в догадках. Ты вот все молчишь последнее время, все хмуришься в мою сторону, а объяснять ничего не объясняешь. Все ждешь чего-то. Чего? Объясни мне, пожалуйста?

— Нда! — крякнул Кирилл. — Вот и поговорили. Все сразу стало понятно. Антоша, чего тебе надо, а? По-человечески можешь выразиться? Простенько так, без позы: "увольняй на хрен". Сильно хочется — пиши заявление да сам и увольняйся. А мне подобная мысль пока в голову не приходила.

Антон растерялся:

— Так а чего ж ты?

— Я?! — Кирилл усмехнулся. — По-моему, это ты начал. Я молчал.

— Вот именно — молчал! Вот именно! Ты ж последнее время только и делаешь, что молчишь! Вообще! Деловым тоном отдал распоряжения, обсудил проблемы — и все, и опять молчишь!

— А тебе бы чего хотелось? — недоуменно уставился на него Андрианов. — Ну давай песенки попоем, что ли? Давай, запевай, а я подпою. С чего начнем? "В лесу родилась елочка" подойдет?

— Да причем тут песенки? Что ты передергиваешь? Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! Ты в последнее время чего-то дуешься на меня, как мышь на крупу, а объяснять ничего не торопишься. Что не так, Кирилл? Что происходит? Почему ты все время молчишь?!

— Ааа, — с легкой улыбкой расслабился Кирилл и оставил ручку в покое. — Ну так бы и сказал. Вот теперь понятно. Вот ты о чем. Ну слава Богу, разобрались. Так это, Антоша, очень просто. Я нынче в философы заделался. Вот все больше и помалкиваю.

— В философы? — удивленно переспросил Волынец. — Это ты что, переквалифицироваться решил? Из строителей в философы подался? Там что, платят больше?

Кирилл как-то радостно улыбнулся:

— Ага, платят! Там с тебя самого, Антоша, последнюю шкуру сдерут!

Антон успокоился, расслабился, развалившись в кресле. Но понимать опять-таки ничего не понимал.

— А по-русски?

— По-русски? Ну, на тебе по-русски. Как сказал Сократ, или это был Сенека? Или Диоген? Вообще-то я в философах ни хрена не разбираюсь, но в свете последних событий, видимо, придется присмотреться к ним повнимательнее. В общем, как сказал великий Кто-то: женись, и станешь или счастливым, или философом. Я вот стал философом.

Ну вот теперь наконец-то все стало совсем понятно.

— Так вот ты о чем, — облегченно вздохнул Антон. — Что, все так хреново?

Кирилл неопределенно пожал плечом, помолчал секунду-другую, ответил неуверенно:

— Не знаю. Может, и не настолько хреново. Я ж не знаю, как оно должно быть. Мне не с чем сравнивать.

Антон подхватил:

— А, ну если подходить с позиции: что не хорошо, то уже хреново, тогда-то оно конечно…

— А-ха, — согласился Кирилл. — Вот-вот, в самую тютельку. Вот и философствую теперь: насколько же оно хреново, если совсем ничего хорошего? То ли совсем хреново, то ли так, самую малость хреновато.

— Ну а в чем проблемы-то?

Кирилл пожал плечом, как-то странно скривился и не ответил. Волынец тоже помолчал, не то дожидаясь ответа, не то сочувствуя. Потом спросил:

— Стало быть, одному-то оно лучше… Надо учиться на чужом опыте. А то Танька мне частенько намекает, что пора бы уж и в загс отправиться. Да только, как показывает практика, по крайней мере твоя, без загса оно как-то спокойнее…

— Это точно, — с готовностью подтвердил Кирилл. — Да только знаешь, Антоша, все равно ведь рано или поздно жениться придется. Оно-то конечно лучше поздно, чем рано, но все равно без этого дерьма хренушки обойдешься. Рано или поздно задумаешься о наследниках, вот тогда и придется шею под хомут добровольно-принудительно подставлять. Потому что они без штампа в паспорте как-то рожать в основном отказываются. Им, видите ли, определенность нужна. А как по мне, не определенности они ищут, а шею поширше да поудобнее. Чтобы забраться на нее раз и навсегда, да ножки свесить. Да еще и родственничков бы своих с собой прихватить, рядышком усадить…

Антон вскинулся:

— Ну, тебе-то на родственничков жаловаться грех! Не нищенку ж взял. Те родственнички покруче тебя устроились, нужна им твоя шея, как козе баян!

Кирилл вновь пожал плечом. Действительно, причем тут Тамарины родственники?

— Да нет, это я не про Зельдовых, это я вообще… В широком смысле, так сказать. Говорю же — в философы заделался. Мало ли, на ком женишься. Мало ли какие родственнички достанутся в нагрузку к жене…

Еще несколько минут помолчали. Антон вновь нарушил молчание:

— Ну а что не так-то? У вас же все вроде нормально было. Вы ж с Тамаркой встречались столько месяцев… Тогда она тебе очень даже нравилась, насколько мне известно.

Кирилл возразил:

— Ну, не то чтобы очень уж нравилась… Знаешь, мне вот сейчас вообще кажется, что этого никогда не было. Что никогда она мне не нравилась. Просто… Как будто незрячий какой-то был. Вряд ли она мне нравилась. Мне с ней просто было удобно. А чего — девка яркая, эффектная — ты ж не будешь отрицать?

— О, да! Кто ж спорит? Красивая баба, правда.

— Ну вот. И я о том же. Меня ее губы просто завораживали, никак не мог понять — нравятся они мне или наоборот. Вот веришь, нет? Глаз ведь оторвать не мог: и притягивали они меня, эти губы, и отталкивали в то же время. Какие-то они у нее неправильные. Странные, хищные. Тебе не кажется? Больше все-таки склонялся к тому, что нравятся. Необычность — она всегда привлекает. А вот после свадьбы неожиданно для себя обнаружил, что ее губы меня дико раздражают. Вот этот странный изгиб, неправильность эта. Меня от них воротит. Я не могу смотреть на ее губы. Всегда стараюсь отвернуться. Или, по крайней мере, сфокусировать взгляд на ее глазах. Лишь бы только не смотреть на губы. Вот поверишь, нет — с души воротит в прямом и переносном значении. Мне все время кажется, что вот сейчас верхняя губа приподнимется еще больше, и я увижу огромные желтые клыки.

Кирилл вновь замолчал. Волынец дал ему время успокоиться немного, но потом опять начал терзать друга вопросами.

— Так, ну ёлки зеленые, неужели из-за губ можно возненавидеть человека? Ну не нравятся губы — не смотри, не целуй. Вот и смотри себе в глаза на здоровье! Девка-то действительно видная, яркая!

— Вот-вот, — вновь согласился Андрианов. — Вот именно, и видная, и яркая. Мне с нею выйти в люди было не стыдно. Ах, познакомьтесь: это Тамара Зельдова, моя подруга! Думал, представлять ее в качестве жены будет еще приятнее. А оказалось… Знаешь, я бы с удовольствием по-прежнему трахал ее в роли подружки. Вот это было самое, пожалуй, замечательное в наших отношениях. Просто мне было очень удобно сначала показаться с ней на людях где-нибудь в кабачке, чтобы все ахнули, а потом отвезти ее домой. К себе домой. Ну и там, как положено… Ну, ты сам понял. Мне именно это тогда надо было. Не только от нее, а вообще. С любой другой. Я себя очень хорошо чувствовал. Знаешь, как это здорово?! Когда захотел — сводил бабенку в кабачок, не захотел — остался дома в гордом одиночестве. Захотел — вволю покувыркался в постельке, не захотел — спокойно лег спать. Я ведь и не собирался на ней жениться. Никаких планов не строил. Я тогда вообще жениться не собирался — мне и так жилось очень даже неплохо…

— Так а на хрена, собственно?.. — перебил его Антон.

— Вот именно, — горько усмехнулся Кирилл. — Вот и я говорю: а на хрена попу гармонь?! Хороший вопрос, Антоша. Видишь ли, папочка ее, Семен Львович Зельдов, куда как прозрачненько намекнул, что просто так трахать свою девочку не позволит. Мол, хочешь и дальше Тамарочку иметь — женись, мил человек, будь любезен. Иначе в кратчайшие сроки доступ к интимному ее месту будет для тебя навсегда закрыт. Недельку-другую, так и быть, еще порезвись, а потом веди девочку в загс, пока она кому другому свои прелести не предложила…

Волынец ахнул:

— Да ты что?! Прямо так и сказал?! Открытым текстом?!

— Ну зачем же, — остудил его воображение Кирилл. — Нет, папочка у нас интеллигентнейший человек, кандидат наук, между прочим. Он такие мерзости о любимой дочери говорить не может. Без пошлости обошлось. Вокруг да около, но очень прозрачно. Мол, Тамарочке замуж пора, а то самый золотой для родов возраст уходит. А здорового ребенка, мол, только молодая здоровая мать родить может. Ну и дальше в таком духе. Я, мол, никого ни к чему не принуждаю, но и просто так голову дурить бедной девочке не позволю…

— И ты?.. — вновь вставил свои пять копеек Антон.

Кирилл кивнул:

— И я, как послушный мальчик, в точности исполнил волю чужого отца. Представляешь, какой дурак? Ведь меня никто не заставлял! Ну, предупредил Зельдов: не женишься в кратчайшие сроки — вылетишь вон с должности официального ё--я! Так и отойди спокойно в сторонку, предоставь освободившуюся вакансию другому кандидату! Нет же, как последний идиот женился!

Антон, как верный друг, попытался успокоить Кирилла:

— Так может, все-таки любил? Ты ж не идиот, я-то точно знаю! Раз никто не заставлял, раз никто силой в загс не толкал, ничем не угрожал — не мог же ты просто так, за здорово живешь, жениться на ком попало!

— Да в том-то и дело, что не на ком попало! — с горячностью возразил Кирилл. — В том-то и дело! Думал, что Тамара как раз не кто попало, понимаешь? Потому что больше всего на свете боялся нарваться на охотницу за папашиным состоянием. Ты ж сам знаешь, как сейчас тяжело найти порядочную бабу. Ведь практически каждая спит и во сне видит богатенького Буратинку! Вот и пойди разберись, которой из них нужны деньги папенькины, а которой — ты сам. Вот у тебя родителей богатых нету, тебе легче. Ты можешь надеяться, что Татьяна твоя именно тебя любит, тебя самого, а не деньги твои. В конце концов, не так уж их у тебя много, правда? И у меня тоже не так уж и много, сам знаешь. Зато на каждой второй вывеске в городе красуется название "Астор". А кто же это, скажите, не знает, кто стоит за этим скромным названием? Любой мало-мальски знающий человек без труда припомнит фамилию Андрианов. И пусть я не тот Андрианов, пусть я всего-навсего его сын, но сын-то, что ни скажи, самый настоящий, самый родный-преродный, да еще и единственный. Вот и как, скажи, понять, меня ли баба любит или отцовы деньги?

Антон не стал отвечать на риторический вопрос. Кирилл малость перевел дух, и продолжил исповедь:

— Вот я и рассудил. Вряд ли Зельдовым нужны наши деньги. И без нас многое могут себе позволить. Даже слишком многое. Гораздо больше, чем мои старики. Ты же знаешь, мой отец скромненько так ездит на Ауди, правда, не на бэушной, конечно, не на хламе, на отличной новенькой восьмерочке, и тем не менее — всего лишь на Ауди. А Тамара с Сонькой — на Мерсах рассекают, папашка их на БэЭмВухе. Одна только теща у меня скромница, вообще без машины обходится. Потому что водить не умеет. Вот и был я уверен, что Зельдовым-то уж точно не деньги мои нужны, и даже не отцовские деньги, а я и только я, собственной персоной. Андрианов Кирилл Александрович, прошу любить и жаловать. Только поэтому и задумался серьезно над словами Зельдова. А почему, собственно говоря, и нет? Денег у них куры не клюют, один только особняк на хороших "поллимона" потянет, вместе с "фаршем" — так и вовсе под "лимон" завесит. Им ли устраивать охоту на маленького скромного Кирилла Андрианова? Опять же — девка яркая, эффектная, да в койке ой какая умелица. Тогда почему бы, собственно говоря, и не жениться?! Вот и женился на свою голову…

— Даааа, — философски протянул Волынец.

Кирилл вздохнул тяжко, задумался о чем-то. Потом, словно вспомнив что-то важное, сообщил каким-то вопросительным тоном:

— Только вот знаешь, чего я не понимаю? Почему-то пару месяцев назад Тамара машину продала. Вот это, между прочим, меня так удивило. Она ведь от Мерсика своего была в полном восторге, иначе как "Мерсик" или "машиночка" его даже не называла. И вдруг продала. Ну ладно, мне было бы понятно, если бы она ее на другую модель поменяла. Так ведь нет, вообще без машины обходится! Правда, едва ли не каждый вечер меня терроризирует: "Купи мне машину!" А я никак не могу понять, куда же деньги делись.

Антон усмехнулся:

— Ну, а пока не поймешь, новую, естественно, не купишь!

Кирилл не отреагировал на шутку, ответил вполне серьезно:

— Да нет, не в этом дело. Просто как-то странно. Я этого просто не понимаю. У меня на это логики не хватает. А ты же знаешь, если я чего-то недопонимаю, это начинает меня тревожить. Я начинаю подозревать всяческие гадости. Хорошее ведь никогда в голову не лезет, одни глупости да откровенные гадости. Машину-то мне, конечно, придется купить, куда я денусь с подводной лодки. Но ведь не Мерседес! И она прекрасно это знает! Я даже Ауди ей не куплю. Я для себя-то не считаю это необходимым, а для нее тем более. Меня, например, вполне устраивает джип — мне на нем очень даже удобно по стройкам мотаться. И вообще удобная машина. Но ей-то не по стройкам мотаться, по нормальным ведь дорогам будет ездить. Если наши дороги, конечно, можно назвать нормальными. Так что вполне обойдется чем попроще. Вот это меня и удивляет: она прекрасно знает, что я не намерен выворачивать карманы наизнанку ради того, чтобы пустить пыль в глаза ее знакомым. И при этом продает свою любимую машину. Тебе не кажется это странным?

Волынец с готовностью кивнул, чуть выпятив губы:

— Да, пожалуй. Интересный финт ушами. Может, ее кто-нибудь шантажирует?

Кирилл помолчал, обдумывая предположение друга.

— Знаешь, мне приходило это в голову. И это меня тревожит. Не столько тревожит ее прошлое, то есть предмет шантажа, как то, что шантажисты обычно не оставляют свою жертву в покое до конца чьей-нибудь жизни. Или пока жертва не грохнет шантажиста, или пока не покончит с собой. В крайнем случае, пока не разорится. И мне ни один из этих вариантов не нравится. Так что вот он, еще один черный камешек в огород Тамары. Потому как вряд ли в чью-нибудь гениальную голову придет идея шантажировать чистого человека. Вот и думай, каких дел она наворотила. То, что мужиков у нее до меня был вагон и маленькая тележка — это аксиома, не требующая доказательства. Слишком уж она у меня умелая барышня в этом плане. Так что вряд ли ее шантажируют за интимную связь с кем-либо — это слишком очевидно и элементарно, чтобы быть поводом для шантажа. Да и вообще, в наше время моральная распущенность не считается преступлением. Нет, Антоша, тут наверняка что-то посерьезнее…

Друзья замолчали. Каждый обдумывал одно и то же, но вслух свои мысли никто не озвучивал. Кирилл было вернулся к изучению бухгалтерских документов, да надолго отвлечься от обсуждения волнующего его вопроса не смог. Отшвырнул стопку бумаг на дальний угол стола так, что они веером легли на полированную столешницу, откинулся на спинку кресла, сцепил руки и стал словно бы разминать пальцы.

Антон первым нарушил молчание:

— Кира, а ты никогда не задумывался о разводе?

Кирилл не ответил. Только весьма красноречиво усмехнулся и прикрыл глаза. Помолчал некоторое время, потом таки решил ответить:

— Если честно и откровенно, эта мысль впервые пришла в мою светлую голову в аккурат в день свадьбы…

Задумался еще на мгновение, потом поправил сам себя:

— Нет, наверное, не о разводе. В тот день я впервые засомневался в правильности выбора. А непосредственно о разводе впервые подумал приблизительно через пару недель после возвращения из Лондона.

Антон многозначительно повел бровью:

— Да, две недели — серьезный стаж. А на каком, собственно, основании?

— А, — Кирилл недовольно махнул рукой. — Так, мелочи всякие…

— Ну, — мудро заметил Волынец. — Жизнь вообще состоит из мелочей. В частности, именно из них складывается общая картина…

— О, да! — подхватил Андрианов. — Тут ты абсолютически прав. И картинка вырисовывается еще та… Весьма, знаешь ли, непривлекательная картинка вырисовывается…

— Поделиться не хочешь? — скромненько предложил свою помощь Антон.

Кирилл усмехнулся:

— Нет, спасибо. Увольте — еще не хватало все эти мелкие дрязги на люди выносить. Просто мы очень разные, вот и все. Совсем разные, кардинально.

Антон хмыкнул:

— Ну, раз кардинально — разведись, делов-то! Что ты теряешь? Я вообще не понимаю, чего ты тянешь? Если через полмесяца после свадьбы уже серьезно подумывал о разводе. Кто ж помешал? Чего ты тянешь-то — полгода уж прошло, если не больше! Ждешь, когда "уа-уа" пойдут косяком? Пеленки-распашонки, моральная и материальная ответственность за подрастающее поколение? Чего ты тянешь?!

Андрианов разочаровано крякнул, встал из-за стола. Подошел к окну, тщательно разглядывая там что-то одному ему ведомое. Потом развернулся к Антону и честно признался:

— Уже дотянул.

— Что? — воскликнул Волынец. — Таки?..

Кирилл кивнул:

— Вот именно. Говорю же — дотянул.

— И что, большой срок? — участливо поинтересовался Антон.

Кирилл неопределенно пожал плечом, неуверенно ответил:

— Говорит, шесть недель. Это где-то приблизительно полтора месяца?

— Ага, — машинально кивнул Волынец. — Так ведь если так мало, еще ведь можно все исправить. На хрена оно вам надо, если все равно рано или поздно разведетесь? Сделала бы аборт — и никаких проблем.

Кирилл задумчиво покачал головой:

— Нет, Антоша, я не могу на этом настаивать. Если бы она сама захотела, сама приняла это решение — я бы его принял. Даже, пожалуй, с радостью. С откровенной. А заставлять… Да даже предложить такое не могу. Я бы и с посторонней бабой вряд ли поступил бы так, хотя не знаю, не уверен. Если она ждет от тебя ребенка — разве можно ее считать посторонней? В общем, не могу я ей этого предложить. Это ведь я совершил ошибку, я ошибся, я, понимаешь?! Не она — я! Она-то виновата только в том, что приняла мое предложение. Но делал-то его я! Именно я принимал решение! Не папочка Зельдов — тот только намекнул, а я сам. И как я теперь могу заставлять ее сделать аборт? Она ж беременная не от кого попало — от собственного мужа. От законного, между прочим. И она правильно говорит — российский закон беременную женщину охраняет. Я теперь не смогу развестись с ней до тех пор, пока ребенку не исполнится год. А смогу ли я потом его бросить, ребенка? Это сейчас его еще нет, и он для меня всего лишь препятствие на пути к свободе. А потом? Когда он уже будет? Живой. Маленький. Беспомощный. Ты полагаешь, я смогу его бросить, беззащитного?

Антон не ответил. Да Кирилл и не ожидал ответа. Сам уже давным-давно все решил. Идея с разводом отпала сама собою, как абсолютно неисполнимая в реальности.

— Так что — подставил шею добровольно-принудительно, позволил надеть на себя хомут? Все, голубчик, попался, теперь не рыпайся — больнее будет. Вот и выходит, Антоша, что придется мне терпеть. Как миленькому. До конца дней своих… А тебе я вот что скажу: если не хочешь стать философом — не торопись. Не спеши, Антоша, только не спеши! Обдумай все хорошенько, не ошибись. Сначала убедись, что сам хочешь быть с этой женщиной. Не просто по вечерам ее иметь, а потом спокойненько засыпать мордой к стенке. А именно быть. В широком смысле. Жить вместе, растить детей. Вместе преодолевать проблемы, вместе радоваться их решению. Когда известие о беременности супруги тебя бесконечно обрадует, а не заставит скривиться и подумать всерьез о петле. Когда хочется вместе состариться и умереть в один день. Вот если твоя Татьяна абсолютно подходит под это описание — женись. Если хотя бы на один вопрос затрудняешься ответить — отойди в сторону, ибо это не твое…

— А ты? — тихо спросил Антон. — А как же ты?

Кирилл грустно усмехнулся:

— А я, Антоша, в прошлом. Потому что в будущем это буду уже не я. Это будет злой разочаровавшийся в жизни человек, не умеющий простить ни себе, ни законной супруге собственной ошибки.

Волынец помолчал немного, проявляя сочувствие, потом вдруг задорно улыбнулся и предложил:

— Ну тогда, Кира, тебе не остается ничего другого, как найти любовницу для души. Ту, которая никогда не потребует, чтобы ты бросил Тамару и женился на ней. Ту, рядом с которой ты будешь отдыхать душой. А иначе… А иначе тебе совсем хреновато будет.

— Да что ты говоришь?! — лукаво ответил Кирилл. — Хорошо, что ты подсказал. Сам бы я до этого никогда в жизни не додумался!

Антон внимательно вгляделся во вдруг повеселевшие глаза друга:

— Ну-ка, ну-ка, — подозрительно ухмыльнулся он. — С этого места поподробнее. Или я что-то упустил? Ну-ка колись, нашел, что ль, кого? Кто такая? Почему не знаю?! Это к ней ты каждый вечер срываешься, не дождавшись официального окончания рабочего дня?

Кирилл как-то легко улыбнулся, радостно. Глаза посветлели. Ответил со смехом:

— Я, Антоша, сам себе устанавливаю рабочий график. Это называется "Прелести работы на самого себя". И вообще. Много будешь знать — скоро состаришься. Давай-ка лучше займемся работой.

Глава 19

Света упивалась своим новым состоянием. Впрочем, не таким уж и новым — за четыре месяца беременности успела привыкнуть к мысли о скором появлении малышки на свет. Однако все равно едва ли не каждый день находила в своем положении все новые прелести. Подташнивало ли с утра, тянуло ли на солененькое, мучила ли изжога — все было хорошо, все было просто великолепно! Потому что каждый признак, каждая маленькая неприятность лишь напоминали: потерпи, милая, еще совсем немножечко, и ты уже никогда не будешь одна! Да, да, всего лишь несколько месяцев отделяли ее от полного беззаветного счастья. Конечно, у нее будет безумно много трудностей — Светлана прекрасно понимала, полностью отдавала себе отчет, что малыша, даже от самого любимого человека на свете, вырастить нелегко. Нелегко даже в полной семье, где и муж, и жена преследуют одну цель — поднять ребенка на ноги, выдать ему путевку в самостоятельную жизнь, воспитать так, чтобы не было мучительно больно и стыдно перед Богом и людьми за него. Одной же, без мужской поддержки, без крепкого надежного плеча, без опоры моральной и материальной, ей будет вдвойне, втройне труднее. И тем не менее, она была безумно счастлива.

Да и как ей было не радоваться, как не светиться от счастья? Ведь Кирилл, самый дорогой, самый драгоценный человек на свете, до сих пор был рядом! Конечно, Светлана по-прежнему знала, что это ненадолго, это временно, что в любой момент ее несказанному счастью придет конец, потому что рано или поздно Кирюша уйдет от нее. Вернее, уходил-то он от нее и так каждый вечер — домой, к жене, к Тамаре — но однажды придет страшный день, когда Кирилл не появится, не будет встречать ее с работы. И тогда Света поймет — пришел ее черный день. Но даже этот самый страшный день не сможет стать в ее представлении абсолютно черным, беспросветно мрачным. Потому что Кириллу уже никогда не удастся покинуть ее полностью. Потому что он уже не сможет забрать у нее частичку самого себя. Маленькую, даже крошечную частичку. Но частичка эта так велика в своей малости, так немыслимо, беспредельно огромна в смысловом содержании, что даже после расставания с Кириллом Света все равно не перестанет быть счастливой. Потому что она не будет одна. Она больше никогда не будет одна! И пусть у нее не будет Кирилла, но у нее будет своя маленькая Кирочка, Кира Кирилловна Кукуровская. Дитя любви…

Дитя любви… Их с Кириллом любви. Безусловно, из двоих всегда один любит больше, другой меньше. А то и вовсе один из пары лишь откровенно позволяет себя любить, не более. Но ведь и не менее! К тому же Светлана была полностью, на сто процентов уверена: Кирилл ее тоже любит. Да, да, любит! Пусть не так сильно, как она его, и тем не менее. Пусть самую капельку, но ведь все-таки любит! Ведь если бы не любил, разве стал бы проводить с нею едва ли не каждый вечер? Разве не пресытился бы ею, такой бесцветной, такой незаметной, уже после двух свиданий? Ведь не может же быть, чтобы несколько месяцев кряду он приходил к ней сугубо от скуки! Да и чего бы ему скучать, молодожену? Когда рядом красавица-жена. Ведь Тамарка — откровенная красавица, этого у нее не отнять. Ведь Светлана едва не ахнула, увидев ее в день свадьбы — так похорошела подруга детства, так расцвела! А мужа удержать дома почему-то не может. Почему-то Кирилл упрямо едва ли не каждый вечер поджидает Свету у выхода из офисного центра. Стало быть, для чего-то она ему нужна?

Конечно нужна, конечно!!! Разве может быть иначе?! Это в первые дни Светлана с легкостью убеждала себя, что Кирилл совершенно случайно оказался рядом. Случайно? Да, пусть случайно. Даже теперь еще, полгода спустя, не сомневалась, что та их встреча, когда Кирилл увидел ее стоящей на автобусной остановке, была именно случайной. Да, пусть так. И не пропитайся она в тот вечер запахом жареных котлет, их мимолетная встреча так и осталась бы мимолетной. Надо же, ирония судьбы! Ведь не сделай Кирилл Свете этот сомнительный комплимент про аппетитный котлетный аромат, исходящий от нее, она ни за что на свете не осмелилась бы пригласить его к себе. А так получилось очень естественно: он ее подвез, признался, что ужасно голоден, и вполне логично с ее стороны было пригласить его поужинать борщом с клюквой. А она-то, глупая, чуть не умерла со стыда там, в машине! Еще бы — какая женщина примет столь ужасное замечание за комплимент?! От настоящей женщины ведь должно пахнуть французскими духами, а уж никак не жареными котлетами!

Зато потом, после борща… Светлана обожала вспоминать, как все произошло тогда. И почему-то совершенно не испытывала стыда за свою легкомысленность, преступную доступность. Вот ровным счетом ни капелюшечки не было стыдно! Только сердце сладостно замирало: "Боже мой, он ведь наверняка принял меня за шлюху!" Но вместо стыда почему-то так приятно холодело внутри, и холод этот тут же превращался в жар: о, как это было прекрасно! Пусть пошло и постыдно, пусть без малейшего налета романтики, но до чего же это было прекрасно! Какой восторг она испытывала от бесстыжих прикосновений Кирилла! Проваливалась сквозь землю от стыда, и в то же время с такой податливостью отдавалась его наглым рукам, выгибалась под его бесцеремонными ласками, стыдливо раздвигала ноги… Какое безумное сочетание позора и бесконечного счастья! Только дважды Света испытала это странное, но несказанно волнительное, до безумия возбуждающее ощущение. В первый раз, когда все это произошло довольно грубо и откровенно пошло, прямо на кухне, в узеньком пространстве между обеденным столом и мойкой. И во второй, когда Кирилл молча привез ее домой, даже не поздоровался, не дождался приглашения войти. Когда вошел сам, первый, по-хозяйски прошел в комнату и требовательно посмотрел на Свету. Стыдно было до чертиков! Пожалуй, еще стыднее, чем в первый раз. Потому что в первый раз все еще можно было, хотя бы условно, списать на страсть, на внезапно возникшее желание. Во второй же раз оба прекрасно понимали, что произойдет дальше. И самое страшное, что Кирилл понимал! Понимал, что она все знает, что даже не сомневается, для каких таких далеко идущих планов, для каких целей он везет ее домой. И даже ведь не попытался сгладить это мерзкое ощущение, когда тебя, словно овцу на заклание, тащат с определенной целью в постель, даже не интересуясь твоим желанием! Кирилл как будто ждал тогда ее реакции. Пытливо заглядывал в глаза: откажет или нет? Когда вот так, по-скотски? Насколько же она доступна, насколько низко пала?!

Света пала низко. Ой, как низко! За что и получила сполна от Кирилла, когда он прямо в глаза задал жуткий вопрос: "Ты со всеми такая доступная? С каждым желающим в койку прыгаешь?" Ой, как было больно, как больно!.. Миленький, родненький, зачем же так больно, за что?! И все равно ни о чем не жалела. И в третий раз пошла бы на это, и в четвертый, и в сотый. Потому что мало ей было одного кусочка счастья. Совсем-совсем мало! Захотелось присоединить к нему еще хотя бы один украденный кусочек, осколочек чужого, Тамаркиного счастья. Потом еще один. Потом еще, еще… Так и пристрастилась к этому хобби: воровать по чуть-чуть, по осколочку, и в копилочку складывать. И почему-то уже не было стыдно перед Тамарой — сколько бы кусочков Света ни украла, а у Тамарки все равно больше останется. Тогда чего стыдиться?!

В третий раз уже совсем не было стыдно. Не то что перед собой — даже перед Кириллом. Потому что третий раз не был похож ни на первый, страстный, ни на второй, скотский. Потому что третий, как и все без исключения последующие разы, был человеческим. Да, Света по-прежнему была для него всего лишь любовницей, что само по себе унизительно. Но больше Кирилл никогда не позволял себе каких-нибудь хамских выходок. Если только не считать хамством то, как он звал Свету. Практически никогда не называл по имени, буквально ведь ни разу не назвал, если не считать его окрик на остановке, когда он пытался привлечь ее внимание. Вместо настоящего ее имени только шептал, запустив большущую свою крепкую ладонь в ее мягкие, как вата, и почти такие же белые волосы: "Мышь белая!" И не всегда, но очень часто добавлял: "Кудрявая". Обзывал? Может, и так, да только от слов его, от этого ласкового шепота, Светкино сердечко заливалось елеем: нет, нет, равнодушный человек никогда не сумеет сказать эти, в общем-то, довольно оскорбительные слова так проникновенно! Пусть чуточку, самую малость, пусть по-своему, по-странному, но Кирилл ее любит!

И вот за эту его капелюшечку любви Света была ему безумно, безгранично благодарна. Потому что пусть ненадолго, но она тоже прикоснулась к этому миру, к миру взаимной любви. И пусть она никогда в жизни не станет его женой — какая разница?! Разве это главное? Разве статус? Разве пресловутый штамп в паспорте? Жена ли, любовница — все одно. Лишь бы принадлежать с потрохами, до последней своей бесцветной реснички, до ноготочка мизинца, — только ему, родимому. Кирюше…

А Кирюшенька-то — вот он, рядышком! Такой родной, бесконечно любимый! Теплый, сильный, уютный… Светлана прижалась к его плечу, нежно поцеловала самыми кончиками губ, и уткнулась в грудь Кирилла, чтобы он, не дай Бог, ненароком не увидел блеснувшую вдруг в ее ресницах слезинку. Так много хотелось ему сказать, так много! Но, наверное, нельзя. Он ведь может испугаться ее любви. Зачем ему лишние проблемы, разве за ними он сюда приходит?! И Светлана в очередной раз промолчала, лишь покрепче зажмурившись от счастья. Любимый!..

А Кирилл словно услышал ее мыли, словно почувствовал, как сжалось от любви ее сердечко: так ласково-ласково чмокнул светлую пушистую макушку, прижал к себе покрепче. Вздохнул о чем-то о своем, спросил тихо:

— Я знаешь, чего понять не могу? Вот когда Тамара отбила у тебя того паренька — как ты могла ее простить? Ведь это же подлость! Предательство.

А Свете так не хотелось разговаривать! Вот так и лежать бы на Кирюшиной груди всю жизнь, не отрываясь ни на миг, не отвлекаясь на дурацкие разговоры. Всю жизнь, до самой последней секундочки быть вместе, так близко, как и представить себе невозможно! Но не отвечать невежливо, а вдруг Кирилл обидится?

Светлана вздохнула как-то по-детски беззащитно, чуть ли не обиженно, и ответила:

— Знаешь, Кирюша, я ведь и сама сначала так думала. Ненавидела страшно! Так обидно было, так больно! А она ведь еще и преподнесла это известие, как свою немыслимую услугу, представляешь? Мол, скажи еще спасибо. Я, говорит, твоему орлу проверку на вшивость устроила. Хотела, говорит, проверить, как сильно он тебя любит. Оказалось — не сильно. Даже вообще не любил. Не знаю, чего ему от меня было нужно? Зачем четыре месяца тянул резину? Может, просто неудобно ему было бросить меня? Вот так, без повода. Жалко было? Зато как только повод появился, он им тут же воспользовался.

Света тяжело вздохнула, вновь переживая события минувших лет, продолжила печально:

— А потом… Знаешь, потом я и сама решила, что так даже лучше. Правда, так действительно лучше. Представляешь, если бы мы с ним встречались не четыре месяца, а, например, восемь? Или год. Или еще больше. Когда бы я к нему вообще насмерть прикипела. А потом бы оказалось, что любила только я, а он всего лишь терпел мою любовь из вежливости или даже жалости… Я просто представила, как бы мне тогда было больно. Ведь гораздо больнее, чем когда он с Тамаркой… Обидно было, конечно, до ужаса. Я ее тогда ненавидела, не могла смотреть в ее бесстыжие глаза. А она только нахваливала себя: ах, какая она умница, она меня просто-таки спасла от этого негодяя! Подробненько все так рассказывала: как они встречались, кто кому чего сказал, кто кого где поцеловал… И все с такой издевкой в его адрес: мол, видишь, мне-то он и самой на фиг не нужен, только о тебе забочусь. Сама не знаю, как я ей тогда глаза не повыцарапывала. А потом поняла, что так лучше, правильнее. Потому что все равно рано или поздно он бы меня бросил. Тогда почему не ради Тамарки? Так я хотя бы сразу обо всем узнала. А мог ведь и голову мне морочить много месяцев… Нет, так действительно лучше. Хоть и больно было, и обидно, а я ей действительно благодарна. Потому что сама из-за этой влюбленности слепая была, ничего вокруг не замечала. А потом поняла, что никакой он не рыцарь на белом коне, самый обыкновенный паренек. И не в том дело, что обыкновенный. Просто я поняла, что я и сама-то его не любила. Понимаешь, я просто истосковалась одна. Мне ведь было уже довольно много лет — семнадцать! Представляешь, я тогда на самом деле думала, что это очень много!

Света искренне, совершенно беззаботно рассмеялась, и продолжила:

— Вот и представь: семнадцать лет, все подружки уже далеко не по одному разу влюблены были, у всех бурная личная жизнь — то радость великая, то слезы горькие. Все подружки ведь уже прикоснулись ко взрослой жизни, все, как одна! Плотно прикоснулись, очень плотно. Кое-кто уже познал все прелести этой самой взрослой жизни, в смысле, воочию увидел обратную сторону медали. А я, аки младенец, ничегошеньки ровным счетом не видела, не пробовала. Так хотелось стать взрослой! А тут — он. И не беда, что не красавец — главное, что меня заметил, обратил внимание, осчастливил… Ну, я умишком-то и поехала немножко. Не столько от собственной любви, сколько от радости, что и меня тоже любят. Понимаешь, не от того, что конкретно вот он, именно этот человек меня любит, а вообще. Я ведь так со своей бледностью намучилась, да еще и мама постоянно твердила, что любовь-морковь — это все не для меня. Она-то уберечь меня хотела, от страданий, от людской подлости, от предательства, да только не понимала, что своей наукой причиняет мне еще большую, смертельную боль! От тоски ведь сердце разрывалось! Вот и летала над землей от счастья, что неправа оказалась мама, что и на мою улицу праздник пришел. А потом оказалось — таки права была мама, надо было ее слушаться… В общем, благодаря Тамарке я сумела разобраться в собственных чувствах. Хоть и больно было, и обидно, но без этой науки в жизни, пожалуй, пришлось бы еще тяжелее. Если бы не она, если бы он сам меня бросил через какое-то время, я бы, возможно, и по сей день страдала. Потому что была бы уверена, что люблю, а он взял и вероломно предал. Так что, как видишь, я ее действительно простила. Конечно, даже сейчас немножечко обидно, но это так, мелочи. Потому что благодарности за науку во мне гораздо больше, чем обиды за предательство…

Света замолчала, вновь переживая, вновь ища оправданий для подруги. Права ли была, что простила, или неправа? А поверит ли Кирилл в ее искренность? А вдруг решит, что это лишь отговорки, а на самом деле она до сих пор помнит предательство подруги. Больше того, не просто помнит, а жестоко ей мстит, нагло присваивая себе ее мужа пусть всего на несколько часов, зато практически ежедневно. Но ведь это неправда, абсолютная неправда! Потому что не месть ею движет, любовь. Только теперь уже Света уверена, что вот эта любовь, к Кириллу, настоящая, не придуманная. Потому что ждала его, кажется, всю жизнь. Кажется даже, что видела его когда-то давно-давно, да почему-то упустила из виду, потеряла. А теперь вот нашла, да поздно. Нашла в тот день, когда он связал себя по рукам и ногам с другой женщиной, с Тамарой…

Кирилл приподнялся на локте, посмотрел на Светлану. Такая бесконечная жалость светилась в его взгляде, такая нежность! Да только Света этого не видела — лежала с закрытыми глазами, словно опасаясь, как бы Кирилл не прочел в них тоски и боли, как бы не надумал, что она и по сей день любит того паренька.

— Глупая, — прошептал он, целуя ее бесцветные брови. — Какая же ты глупая…

Поцеловал нежно в глазки закрытые, чмокнул в курносый нос, в розовое маленькое ушко. Светлана откинула голову назад и чуть набок, с готовностью подставляя шею под его поцелуи. Лежала под ним, как десерт на тарелочке: вся такая беленькая, пушистая, мягкая, как взбитые сливки. Кирилл плавно опускался: от сладкой нежной шейки перешел к пышной белой груди. Соски, как бутоны — и языком ласкать не надо, и без того налитые, торчат вверх, как маленькие солдатики. А приласкать-то все равно хочется. Кирилл прильнул губами к одному из них, поиграл немного. Чуть отстранился, словно бы любуясь произведенным эффектом. Ничего не изменилось, такие же. Вот только круги вокруг какие-то темные стали, не девичьи. Да уж, конечно, откуда им, девичьим взяться.

Скользнул еще ниже. Руки нахально прокладывали путь в сокровенные глубины. Светлана ахнула, и подалась вся навстречу его настойчивым пальцам, выгнулась назад, насколько позволяла подушка. Кирилл как раз ласкал ее живот. Отшатнулся, посмотрел подозрительно. Погладил рукой, снова присмотрелся.

— Эй, — спросил. — Ты у меня что, пивными дрожжами питаешься, что ли? Растешь прямо не по дням, а по часам. Я, конечно, не возражаю, мне твои пышности очень даже ничего, даже очень волнительны твои пышности. Да только ж ты не переборщи. Смотри вон, живот, как у бабы беременной. Это уже лишнее. Придется мне тебя, Мышь, на строжайшую диету посадить. А то раздобреешь так, что и в кровать-то не поместишься. Что я тогда буду с тобой делать?

Света скукожилась, как от удара. Всё, пришло время. Дальше не утаишься…

Кирилл понял ее реакцию по-своему:

— Э, дорогуша, ты еще расплачься. Я же пошутил. Ну, неправ — некорректно пошутил, каюсь. Я ж не со зла. Я ведь раньше худышек любил, чтоб кожа да кости, чтобы каждое ребрышко отдельно обхватить можно было. А ты вот меня своими пышностями прельстила почему-то. Да только я бы хотел, чтобы ты такая же осталась. И худеть не надо — тебе не пойдет, ты и должна быть пышненькая, но во всем ведь нужна мера, да? Просто клади в свой шикарный борщ с клюковкой чуть поменьше сметанки, договорились?

Светлана тихо ответила:

— Не поможет.

Кирилл с готовностью отозвался:

— И хлебушка поменьше. Картошки тоже. Лучше на мясо налегай с овощами — шикарная диета, честное слово! У меня мама на ней постоянно сидит. И сыта, и не поправляется ни капельки.

— И диета не поможет, — еще тише ответила Светлана.

— Что, уже пробовала? Ну ладно, что ж теперь, помирать, что ли? Не всем быть худыми и бледными. Так и быть, беру, заверните…

Кирилл вновь прильнул к ее животу, демонстрируя, что не стоит принимать его замечание всерьез. Продолжил было любовную игру, да Светлана отстранилась:

— Не надо, Кирюшенька. Подожди.

Кирилл расстроился:

— Что, все-таки обиделась? Ну вот…

Прилег рядышком и притих. И Света молчала, набиралась смелости для решительного заявления. Для расставания. Потому что беременная она ему наверняка не нужна. И небеременной-то неизвестно с какой радости заинтересовался, а уж с пузом, с проблемами…

Вздохнула глубоко-глубоко, то ли от переживаний, то ли просто набирая воздуха для предстоящего объяснения, сказала просто, без затей:

— Знаешь, Кирюшенька, не помогут мне диеты. Надо просто подождать немножко, потом сама вернусь к прежнему весу. Может, правда, поправлюсь немножко, а может вообще похудею. Но это потом, позже. А пока…

Кирилл молчал, пока еще не понимая, к чему она клонит. Извечные бабские дела, диеты, похудения, каждодневная борьба с собственным телом. Неинтересны ему эти проблемы.

— Ты, Кирюшенька, только не сердись на меня, ладно? Не кричи сразу, не ругайся, сначала выслушай. Я ведь не собираюсь вешать на тебя свои проблемы. Я со всем справлюсь сама, ты не бойся. И Тамара твоя ничего не узнает. Никто ничего не узнает. Даже моя мама… Она не знает, кто ты, она только видит мою счастливую мордочку, а кто ты такой — даже не догадывается. Я ей ничего о тебе не рассказывала. Никто ничего не узнает, тебя никто не осудит, Кирюша. Это мой выбор. Сознательный…

Что за ерунда? О чем это она? Какая-то белиберда. Кто его не осудит? За что его не осудят? И о каком выборе она говорит?!

— Я что-то резко перестал тебя понимать. Попробуй еще раз, хорошо? С самого начала. И более внятно.

Светлана присела на кровати, спиной к Кириллу. Боялась увидеть разочарование в его глазах, страх перед ответственностью. Не хотела видеть его растерянным, особенно принимая во внимание, что видит его наверняка в последний раз.

— Я, Кирюшенька, беременная. Вот на каких дрожжах я так толстею. Да только ты не бойся, не переживай. Это только моя проблема. И не думай, что я затеяла это, чтобы увести тебя у Тамарки. Нет, Кирюшенька, нет. Конечно, я была бы безумно счастлива, если бы ты всю жизнь был рядом со мной, но я реалистка. К сожалению. Потому что фантазерам, наверное, живется легче. Они не осознают тех трудностей, которые ждут их впереди. А я прекрасно знаю, как это трудно. Я видела, как тяжело было маме тянуть меня одной. Но я все равно не боюсь. Если бы ты только знал, как я рада! Не сердись на меня, миленький, ладно?

Она повернулась и внимательно посмотрела на Кирилла. Ни страха, ни разочарования, ни презрения или ненависти. Одно сплошное удивление. Как будто не догадывался, что от того, чем они занимаются едва ли не каждый вечер на протяжении нескольких последних месяцев, время от времени появляются дети.

— Не сердись, Кирюшенька! Я не хотела привязывать тебя к себе этой беременностью. Наоборот, я прекрасно понимаю, что больше тебя не увижу. И несмотря на это, я рада. Если бы ты только знал, как я рада!

Кирилл лежал чурбан чурбаном, ни слова сказать, ни хоть жестом каким выразить свое отношение к новости. Светлана прижалась к нему, положила голову на грудь:

— Я прекрасно понимаю, что сегодня наш последний вечер. Вот и давай расстанемся красиво, ладно? Не бойся, миленький, я никогда не напомню тебе о себе, не попрошу помощи. Я справлюсь. Я сильная. Кирюшенька, ты даже не представляешь, какая я сильная! Ты живи себе, ни о чем не переживай, хорошо? Вот только вспоминай иногда обо мне, ладно? По-хорошему вспоминай, не по-плохому. Нам ведь с тобой хорошо было вместе, правда? Вот и вспоминай, как нам было хорошо. И я буду вспоминать. А теперь иди, Кирюшенька, иди, миленький. И ни о чем не переживай. Иди.

И Кирилл, словно послушный ребенок, встал с кровати, молча оделся и покинул гостеприимную квартирку, даже не попрощавшись с хозяйкой. Минуту-другую Светлана сидела, как статуя, даже не шевельнулась ни разу. А потом откуда-то из глубин женской сущности пришли спасительные слезы.

Глава 20

Судьба порою смеется жестоко… Еще три дня назад Кирилл был абсолютно спокоен. Пусть не особо доволен жизнью, но не слишком и напрягался. Тамара его не очень-то и доставала, он научился воспринимать ее, как неизбежное зло. А как для неизбежного, оно было не таким уж и страшным. Потому что знал, что в любой момент сможет с нею развестись. И вот как раз в тот момент, когда принял это решение, оказалось, что он сам себе не хозяин.

Известие о беременности супруги застало его врасплох. Сам себе удивлялся: почему он никогда не думал, что от их тесных отношений могут зародиться какие-то сложности. Даже не сложности, много хуже. Если со сложностями еще можно бороться, можно преодолевать их, можно искать выход из затруднительного положения, то как можно бороться с собственным нерожденным ребенком?! Тем более от собственной супруги. Законной, между прочим.

Кирилла не так удивил, не ошарашил бы этот факт, если бы Тамара не объявила о нем именно теперь, когда ему отчего-то непреодолимо, до зубовного скрежета захотелось оставить в прошлом неудавшийся брак, как никогда ранее. Ведь сердце отчего-то запрыгало внутри, когда он озвучил Тамаре свое намерение. Почему-то вдруг вздохнул облегченно, как будто именно его решимость и означала долгожданную свободу. Но тут…

Банально до пошлости: супруг хочет развода, а жена ему сообщает о долгожданной беременности. Впрочем, в их с Тамарой случае ни о какой долгожданности говорить не приходится. О ребенке мечтал разве что Зельдов, сами-то они с Тамарой никогда даже не заговаривали на эту тему. Да и сложно мечтать о детях при их-то весьма странных отношениях. Разве можно заводить ребенка в такой семье? Где родители общаются друг с другом сугубо в постели. Да и то — общаются без помощи слов, одними только прикосновениями. Пусть тесными, пусть весьма и весьма откровенными, но нормальным такое общение назвать вряд ли возможно. И разве можно в такой семье воспитать нормального человека?! Это что же, ради ребенка ему придется не только остаться с Тамарой, но еще и изображать счастливого мужа и отца?! Отца — может быть, вполне может быть. Но счастливого мужа?!

Господи, и о чем он только думал?! Почему не развелся раньше? Ведь давным-давно понял, что ничего хорошего из этого брака не выйдет. Но даже не это Кирилла удивляло и возмущало больше всего в себе самом. Никак не мог понять и простить себе такого странного поведения. Почему так часто занимался с Тамарой тем самым, отчего родятся дети?! Ведь даже не испытывал особого желания! Но тем не менее упорно исполнял супружеский долг! Зачем? Что за глупая прихоть?! Ведь практически никогда не приходил домой неудовлетворенным, ведь редко когда обходил драгоценным своим вниманием Свету. И домой приходил сытым во всех без исключения смыслах! Ведь и столовался, можно сказать, у нее — разве дома его когда-нибудь ждал нормальный человеческий ужин? Ведь в лучшем случае приходилось самому варить магазинные пельмени. В худшем обходиться бутербродом с ветчиной и чаем. А у Светланы было так хорошо, так уютно. И готовит шикарно, и вообще…

От этого "вообще" до сих пор мурашки по коже бегают. Ведь как не хотелось от нее уходить!!! Пожалуй, если бы она жила одна, Кирилл периодически оставался у нее ночевать. И, скорее всего, происходило бы это все чаще. Потому что из уютного, хоть и предельно скромного гнездышка, так не хотелось возвращаться в свой холодный мрачный дом, где ждала его чужая хищница с отвратительно-странными губами. Чужая, несмотря на наличие штампа в паспорте. Нет, совершенно определенно: Кирилл крайне редко появлялся бы в собственном доме, и уже, пожалуй, давным-давно настоял бы на разводе, а может, Тамара сама настояла бы на нем, не в силах мириться с подобным поведением супруга.

Но в том-то и дело, что Светлана жила не одна. Ведь каждый вечер ждала возвращения матери. И именно поэтому Кириллу приходилось помимо своего желания остаться уходить в черноту ночи и ехать в холодный мрачный дом. Уже не свой, а как будто бы только Тамарин.

Да, если бы только не Светкина мать… Тогда все могло бы случиться иначе. И почему Кирилл раньше об этом не задумывался? Ведь запросто можно было бы снять квартирку для Светы, и она бы уже не стала напоминать ему, со страхом глядя на часы, с бесконечным сожалением во взгляде и в голосе, что вот-вот вернется мама. Почему? Ведь это такое простое решение проблемы, почему оно ни разу не пришло в его голову?

Может, подспудно все же опасался, как бы их со Светланой отношения не зашли слишком далеко? Именно поэтому и устраивало такое положение дел. Когда у Светы мать, а у него жена. И никто никому ничего не должен.

Хорошо, пусть даже так. Пусть Кирилл никогда не планировал ничего серьезного со Светой. Пусть ему просто было удобно проводить у нее все вечера. Вкусно поужинать, потом очень даже замечательно поваляться в постели… Да, с его стороны это было крайне безответственно, но Кириллу безумно нравилось такое нехитрое, в общем-то, времяпрепровождение. Ни разу не поймал себя на желании вывести Свету в свет — скромненький такой каламбурчик — в ресторан там, или в театр. Ни разу! Потому что ему было так уютно с нею дома, без посторонних любопытных глаз, что ни разу даже не подумал об этом! Да и ресторанная еда надоела еще в те времена, когда только встречался с Тамарой. Да, вкусно, иной раз изыскано, необычно. Но… надоело. Хотелось нормальной домашней пищи, такой, к которой он привык в своей семье, которой кормила их с отцом мама. А Светлана, оказалось, кормила его еще вкуснее. Тогда зачем им эти рестораны?

Но была и вторая причина. В свое время Кириллу нравилось представлять знакомым свою спутницу: "Знакомьтесь — Тамара Зельдова, моя подруга". Ему нравилось, какое впечатление на них производила Тамара. Да, каждый из них отдавал должное исключительному вкусу Кирилла — еще бы, такую красотку отхватил! А вот представлять знакомым Свету ему не хотелось. И не потому, что вряд ли при взгляде на нее у кого бы то ни было глаза на лоб полезли от восхищения. Хотя, если честно и откровенно, и от этого тоже. Но в большей степени все-таки от другого. От того, что ему самому никого не хотелось видеть. Рядом со Светой Кириллу вполне хватало ее одной. И уже просто не было необходимости светить перед кем-либо своим утонченным вкусом. Ему просто было хорошо с нею, с такой обыкновенной белой мышью.

Но вот это-то и самое странное, самое необъяснимое! Если ему было так хорошо со Светланой, так какого же черта он практически каждый вечер имел весьма тесные отношения с Тамарой?!! Разве он хотел ее? Пусть сугубо в плотском отношении, но разве хотел?

Да, Тамара действительно мастерица, действительно затейница. Этого у нее не отнять. Это она здорово умеет. В отличие от Светы. Света по сравнению с Тамарой — скромная ученица, первоклассница. А Тамара если не академик, то уж как минимум доктор наук, как максимум профессор. А может и в самом деле академик. Может, именно поэтому Кирилл и исполнял супружеский долг с такой завидной регулярностью? Вернее, сам-то он не спешил его исполнять, зато весьма охотно отзывался на откровенные призывы Тамары. Да, именно она первая начинала любовную игру. Всегда, начиная с того вечера, когда заявила о том, что они с Кириллом якобы одной крови. То есть после первого их, совместного решения о разводе. С того самого дня именно от нее исходила инициатива. А Кирилл даже ни разу не попытался отказаться. А зачем? Если само плывет в руки? Может, не особо и хотел, а вот отказаться даже мысли в голову не приходило. Под умелыми Тамариными руками в голове моментально образовывалась пустота.

Хм, как все это странно… Если в постели Светлана даже и близко не может сравниться с Тамарой, то почему Кирилл с такой настойчивостью каждый вечер встречал ее с работы? Неужели сугубо ради вкусного ужина?!!

Чушь, глупость, абсолютная ерунда! Светкины борщи и грибные запеканки тут ровным счетом ни при чем! Не к ним Кирилл спешил каждый вечер, совсем не к ним! К ней, только к ней самой! Только к Светлане! Потому что хоть и не умела выветрить все мысли из его головы одним только прикосновением, однако очень хорошо умела другое. В ее объятиях Кирилл не терял собственную личность, не терял себя, не переставал ощущать себя человеком, полностью превратившись в ненасытное животное. Пусть всего лишь на несколько минут, но ведь именно в безмозглое животное превращался с Тамарой. А Света…

А со Светой все было совершенно иначе. С ней он каждую секундочку оставался самим собою. Не терял контроля над чувствами и эмоциями, даже на миг не зверел, не становился похотливым самцом. Несмотря на некоторый проигрыш в плотских ощущениях, Светлана дарила Кириллу нечто совершенно иное, другого порядка, другой окраски. С ней было просто тепло и хорошо. Не по-звериному — по-человечески! Просто очень уютно, и все. Просто хорошо, просто здорово. Не столько телу здорово, сколько душе. Просто тепло.

Если совсем уж честно и откровенно, два первых свидания со Светланой прошли именно под девизом: "Долой все людское!" Кирилл вытворял с нею приблизительно то же, что и с законной супругой. Возможно, даже чуточку отвратительнее, словно бы проверял грань, за которую та готова зайти. И когда оказалось, что Светлана практически безгранична, что вроде как бы и не знает такого слова "Нет", ему почему-то дико захотелось отхлестать ее по щекам. Почему? Ведь подобная идея никогда не приходила в его светлую голову с Тамарой, ни до свадьбы, ни после. Почему-то с нею вся эта пошлость безграничья казалась вполне естественной и уместной. Потому что Тамарина внешность полностью отвечала ее внутренней хищной натуре, звериной, животной, бесстыдной, похотливой. И поэтому, собственно, ничего другого от нее и не ожидалось: только дикий животный секс, и ничего более.

Светланина же внешность обещала нечто иное, совершенно несравнимое с тем, чем Кирилла щедро осыпала законная супруга. И именно поэтому так отвратительно было на душе, когда оказалось, что за внешностью такой скромницы, практически незаметной былой мыши, скрывается такая же оторва, как Тамара. Настолько явным было это несоответствие, настолько не подходило белой мышке Свете поведение откровенной хищницы Тамары, что, в отличие от последней, выглядевшей вполне естественно в своей похотливой ипостаси, она создавала стойкое впечатление беспутной шлюхи нижайшего пошиба. И от этого несоответствия, от этого стойкого впечатление Кирилл, пожалуй, впервые в жизни ощутил довольно позорное для настоящего мужчины желание, если даже не потребность, отхлестать женщину по щекам. Не какую попало, Светлану. За то, что творила то же самое, что и Тамара. За то, что Тамаре можно это творить, потому что в ней осталось мало человеческого, ведь она не более, чем самка дикого животного. За то, что Свете уподоблять себя подруге категорически запрещено.

И за то, что несмотря на все эти "за то", несмотря на все несоответствие и гнев, за ощущение обиды, словно бы его жестоко обманули, подсунув вместо отборного эксклюзивного товара дешевый ширпотреб, к тому же неоднократно побывавший в употреблении, Кириллу все равно было до невыносимости хорошо с нею. Не столько даже хорошо, ведь имел опыт куда более, скажем, качественный. Сколько… вот когда просто хорошо, и все. Когда сам себе не отдаешь отчета в причинах удовлетворенности. Когда просто хочется прийти еще раз, и еще, и еще. И уже никогда не забывать дорожку в этот дом.

И кто знает, может, и отхлестал бы Кирилл Свету за ее вседозволенность. Хотя выглядело бы это с его стороны не только странно, а даже абсолютно алогично — ведь, собственно говоря, именно за вседозволенностью и шел в этот дом, к этой женщине, так по какому, собственно, праву, на каком основании?.. Но сначала вырвались слова. Руку сдержать было проще, именно поэтому первыми вырвались слова. И только увидев ее слезы, понял — не до конца еще пала, раз умеет плакать из-за оскорбления. Не до конца. А позже и вовсе понял, что не пала, не пала! Просто он дурак. А она… Понял, что только ради него готова на все.

Ради него… Почему? И почему он раньше не задавал себе этот вопрос: почему ради него Светлана готова на все? Только ли потому, что из-за более чем скромной своей внешности испытывает недостаток в поклонниках? Неужели и другому мужику, обратившему на нее драгоценное внимание, досталось бы столько же любви и тепла от нее, такой гостеприимной? Или же все это только ради него одного, ради Кирилла Андрианова?

Господи, как же все сложно! Узнай Кирилл о Светланиной беременности хотя бы на пару дней раньше, нежели о Тамариной, он непременно развелся бы. А, собственно, ради чего? Чтобы жениться на Свете? Нет! Однозначно нет. Разве можно жениться на женщине из другого социального слоя? Это ведь абсолютно противоречит его правилу. Главному правилу. Иначе как он сможет быть уверен в том, что она любит именно его самого, а не деньги Андрианова-старшего? Тогда зачем бы он развелся с Тамарой?

Кирилл и сам не знал ответа на этот вопрос. Твердо знал одно: стопроцентно развелся бы, и точка. Даже если бы спустя пару дней всплыла Тамарина беременность. Но оказалось наоборот: сначала он узнал о том, что его законная супруга носит его законного ребенка. Нельзя сказать, чтобы Кирилла эта новость обрадовала, но… Как-то слишком законно все это было, а Кирилла с детства приучили относиться к закону с уважением. А ребенок Светланы — незаконный. Кирилл ведь ей никогда ничего не обещал, и она должна была знать, что ничего не сможет требовать от женатого мужчины. А она и не требует. Пока не требует. А что будет завтра?

Как все сложно, как же все это сложно!!! Как в подобной ситуации должен поступить порядочный мужчина? Когда одновременно оказывается виновником двух беременностей. Когда практически одновременно беременеют и жена, и любовница. Пожалуй, порядочный мужчина не должен был бы вообще попасть в подобную ситуацию, порядочные — они, в основном, дома сидят, а не по любовницам шастают. А он, Кирилл, попал, хотя и считал себя всю жизнь глубоко порядочным человеком. И как теперь разрулить эту ситуацию?! Не может же он отправить на аборт собственную законную супругу?! Однозначно нет! А Светлану?!

Срок у Светланы, видимо, побольше, чем у Тамары. По крайней мере, по внешнему виду супруги никто бы даже не догадался о ее пикантном положении. По Светиному, впрочем, тоже, ведь Кирилл заметил все только при ближайшем, так сказать, рассмотрении. Да и то решил, что она немножко поправилась. Кирилл совершенно не разбирался в беременностях, в частности, в сроках, во всех этих месяцах и неделях. Знал только, как любой нормальный человек, что беременность женщины длится девять месяцев — вот и все его познания в этой области. И уж естественно, не мог знать о том, до какого срока допускаются аборты. То есть знал, что существуют какие-то ограничения, но ничего конкретного не знал. Но незнание, как гласит закон, не освобождает от ответственности.

Так смог бы он настаивать на аборте Светланы, если ее срок еще допускает прерывание беременности? Допустим, еще не поздно, и у нее есть для этого некоторое время. И что? Он вот заявится к ней и прямо так и скажет: "Иди, дорогая, я принял такое решение". И кто он будет после этого?!

С другой стороны, его-то желания на скорое появление ребенка не испрашивала ни Тамара, ни Светлана. Очень оригинально получается: столь ответственное решение, как продолжение рода, почему-то должна принимать одна женщина. Нет, она, конечно, может посоветоваться с мужчиной, не столь важно даже, с мужем или с любовником, но окончательное решение все равно остается за женщиной. И это называется равноправие?! Когда от желания мужчины ровным счетом ничегошеньки не зависит?

Выходит, от желания мужчины зависит только непосредственно физическая близость. Только там он имеет какие-то права: хочет ли он в нее вступать или не хочет. В данном вопросе, пожалуй, у мужчины даже больше прав, чем у женщины. Потому что если мужчина очень настойчив, женщина чаще всего ему уступает, даже если у него самого остаются сомнения в ее желании. А вот когда ребром встает вопрос о появлении наследников, тут все мужские права словно по мановению волшебной палочки превращаются в обязанности. И о правах больше даже заговаривать не имеет смысла — обязанности все равно перевесят.

И что же, с этим положением невозможно бороться? Совсем-совсем?! То есть вот поставили Кирилла две женщины в известность о скором отцовстве, и он должен все это молча проглотить? А если ему не хочется? А если он против?! Неужели от него ровным счетом ничегошеньки не зависит?!!

Вот так, видимо, мужчинам и отливаются женские слезы. Потому что на первом этапе женщина имеет не столько права, сколько одни сплошные обязанности, то есть она в первую очередь обязана заботиться об удовольствии партнера. Частенько даже вопреки собственным желаниям и удовольствиям. Ведь, например, взять случай Кирилла и Светланы. Разве он испрашивал ее желания на интимные отношения? Там, на кухне? Он-то вроде ее и не насиловал, вроде бы все произошло добровольно, но как-то уж больно это "добровольное" вступление в интимные отношения смахивало на принудительное. Взял ведь даже не на самый простенький комплимент, на одно голое "Слабо?". А о втором разе и говорить нечего, там было гораздо хуже. Ведь в тот раз Кирилл даже чисто символически не поинтересовался Светиным желанием. Все было предельно просто: "Иди сюда, кому сказал!" И пусть он не произнес эти слова вслух, но не об этом ли кричал его взгляд, не это ли приказание вытекало из всего его решительного поведения?!

Тогда на что он теперь обижается? Он использовал Светлану в своих корыстных целях. Она его — в своих. Кажется, все справедливо. Но ведь так кажется только на первый взгляд. Потому что о какой справедливости может идти речь, если при ближайшем рассмотрении оказывается, что право свое он использовал пусть не один раз, пусть несколько, и все-таки довольно непродолжительное время по сравнению со всей остальной жизнью. А вот ответственность за содеянное придется нести как раз всю оставшуюся жизнь. Да, справедливостью тут и не пахнет.

И все-таки? Как быть? Как поступить в сложившейся ситуации? Когда беременны сразу обе: и жена, и любовница. С женой Кирилл при всем желании ничего не мог поделать. А с любовницей?

Заставить Светлану сделать аборт он определенно не мог. Мог бы разве что намекнуть, попытаться уговорить ее на этот шаг, да и то при условии, что ее срок это еще позволяет. Да, он мог бы попробовать. Как говорится, за спрос денег не берут. Но хочет ли он этого? Вот в чем вопрос.

Однозначно, ее беременность Кирилла ни в коем случае не радовала. Точно так же, как и беременность Тамары. Так же? Или, может, в большей степени? Мог ли Кирилл с уверенность заявить, что Светкина беременность раздражала его куда больше Тамариной? А вот нет! Не мог! Потому что, пожалуй, все-таки беременность законной супруги раздражала его куда серьезнее. Как-то это совсем уж нелогично. Но если Кириллу и хотелось кого-то из них уговорить на аборт, так это именно законную супругу. Потому что ее беременность начисто перечеркивала все планы Кирилла.

Собственно, планов-то у него никаких особых и не было, кроме развода. Только развод, а больше, казалось, ничего Кириллу и не нужно менять, все остальное его вполне устраивало. И вот с этой позиции интересно следующее: если бы он уже развелся с Тамарой, какие эмоции вызвало бы в нем сообщение о беременности Светланы?! Он был бы точно так же подавлен, как и сейчас, или же воспринял бы эту новость несколько иначе? Возникли бы у него мысли насчет насильственного прерывания беременности или же он, паче чаяния, обрадовался?

Обрадовался бы, пожалуй, вряд ли. Но и в панику не ударился бы, это уж точно. Да и чего ему, собственно, паниковать? Он никогда ничего Свете не обещал, стало быть, совесть его вроде бы чиста. Вернее, должна бы быть чиста. А она его почему-то гложет. Хотя по идее Кириллу совершенно не о чем переживать: он женат, его законная супруга беременна, так что он при всем желании не может ее оставить. И с точки зрения ответственности за содеянное Кирилл должен бы только радоваться Тамариной беременности. А он почему-то именно ею и угнетен больше всего.

Неужели только из-за того, что Светлану он запросто смог бы оставить один на один с проблемами? Мол, это было твое решение, вот и выкручивайся, как знаешь. А вот от жены так просто не отделаешься: ребенок зачат в браке, а стало быть, вся ответственность за него лежит на официальном супруге. То есть отвечать и в моральном и в материальном отношении за ребенка ему придется минимум до исполнения тому восемнадцати лет. Независимо от того, разведутся ли они с Тамарой впоследствии, или же останутся вместе.

С Тамарой все так или иначе понятно: от нее Кириллу никуда не деться в ближайшие два года. Да и в последующие годы далеко от нее не убежать даже в случае развода. Так что об этом можно даже не думать. Изменить Кириллу в любом случае ничего не удастся, так стоит ли мотать самому себе нервы, без конца изыскивая возможность избежать наказания за несуществующую, вроде бы, провинность. А потому Тамару с ее беременностью нужно оставить в покое раз и навсегда. Пусть себе живет, пусть себе рожает. Все равно ничего нельзя изменить.

А что делать со Светой? Оставить ее в покое проще простого. За нее Кириллу не придется отвечать ни по закону, ни по совести. Потому что опять же ничего не обещал. Поэтому его бегство от нее могло бы выглядеть пусть не очень достойно, но по крайней мере честно. Да, это выход. Реальный выход. С глаз долой, из сердца вон. И у Кирилла появится еще один шанс стать примерным семьянином. Никто его за это бегство не осудит. Потому что никто ничего не знает. Не знают его родители, не знает Тамара, даже лучший друг Антоша и тот ничего не знает. То есть он догадывается, что у Кирилла кто-то есть "на стороне", но догадки на то и догадки. К тому же, о беременности Светланы Антон тем более не знает. Так что если Кирилл просто тихонечко смоется, попросту не появится больше у офисного центра, его никто за это не осудит.

Кроме разве что самой Светланы. И, возможно, ее матери. Правда, с ее матерью Кирилл так и не удосужился познакомиться, даже случайно ни разу не столкнулся в дверях — Света тщательно следила за временем, всегда вовремя выставляла Кирилла, а поэтому какая ему, собственно говоря, разница, что о его скромной персоне думает совершенно посторонний человек. А вот сама Света… Ее мнение о себе Кириллу было вовсе не безразлично. Почему-то не хотелось выглядеть в ее глазах сволочью.

И еще больше не хотелось выглядеть сволочью перед самим собой. Пусть даже никто другой, в том числе и Светлана, не стали бы осуждать его за бегство. Самому себе Кириллу были неприемлемы мысли о подобном бегстве. Нет, уж лучше нести до конца жизни на своих плечах бремя ответственности за грехи молодости, чем ощущать себя последней сволочью, хоть и очень удачно избежавшей ответственности.

Нет, пусть все остается, как есть. Пусть у него родятся сразу двое деток. Конечно, он не сможет жениться на Светлане и официально признать ее ребенка своим. Но он ей этого никогда и не обещал. Больше того, она и сама от него этого не требует. И не сможет потребовать при всем желании. Она ведь не хуже самого Кирилла знает, что он женат. А вот посильную помощь он ей, конечно же, будет оказывать.

Все, решено. Пусть живут оба. Мальчики ли, девочки ли. Будут оба. Один непременно будет похож на одуванчик: такой же беленький и пушистенький, как мама. Второй наверняка родится рыжим. С хищным оскалом. И, возможно, с острыми желтыми клыками. Может быть, именно такой и родилась когда-то Тамара, просто с клыками основательно поработал профессиональный стоматолог? Спилил до размеров нормальных зубов?..

Глава 21

Стоит ли говорить, как это было больно?!! Хоть и готовила себя к этой боли Светлана, можно сказать, с самого первого дня, а боль оказалась настолько сильной, что в буквальном смысле слова не поддавалась описанию. И теперь уже Света жалела, что все не обошлось одним, максимум двумя разочками. Ну почему, почему она не смогла забеременеть именно тогда?! Когда все это было не по-человечески, по-скотски, когда ей еще нечего было особенно вспоминать, кроме одной сплошной грязи и мерзости?! Почему, почему, почему?!!

Ведь тогда она и ребеночка родила бы от любимого человека, и страдания, выпавшие на ее долю, перенесла бы гораздо легче. Ведь сожалеть-то было бы ровным счетом не о чем. Ведь не будешь же, в самом деле, сожалеть о скотстве, произошедшем между ними. И пусть это скотство было безумно восхитительным, быть может, именно в силу абсолютной своей непорядочности и недопустимости. Тем не менее, Свете было бы намного проще смириться с тем, что их с Кириллом отношения ограничились двумя очень странными встречами.

Теперь же, когда она познала его настоящего… Не того бестактного нахрапистого хама, привыкшего к вседозволенности и безотказности, каким он намеренно стремился показаться Светлане в первые встречи. Нет, он ведь открылся ей. И оказался как раз таким, каким Света его себе и придумала. И пусть даже никогда ничего не обещал — Свете ведь и не нужны были его обещания. Ей вообще ничего не нужно было от Кирилла. Кроме него самого и его ребеночка…

Однако сказки не случилось… Да Светлана на нее и не надеялась. Не первый год жила на свете, чтобы еще верить в чудеса. Знала, с самого начала знала, что праздник на ее улице временный, чужой. Даже краденный — так будет точнее. А краденное рано или поздно должно быть возвращено хозяину. Вот поэтому и готовилась загодя к его потере. Однако это оказалось, пожалуй, гораздо больнее, чем Светлана могла надеяться. Не особенно радовало даже то, что малыш в животике начал понемножку хулиганить.

Да-да, именно малыш, не малышка, как ожидала Света. Ультразвуковое исследование однозначно показало, что родится мальчик. В первое мгновение Светлана безмерно огорчилась этому известию, ведь сама для себя уже все решила и с именем, и с отчеством. Но уже через несколько минут плакала от радости: мальчик, какое же это счастье! Не говоря даже о том, что у нее теперь будет свой маленький Кирюша, был еще один повод для радости, причем гораздо более существенный, нежели первый. Ведь в их семье, в их династии матерей-одиночек, ни разу за несколько последних поколений не рождались мальчики, а потому с каждой рожденной девочкой история повторялась и повторялась заново, идя по замкнутому кругу, по наезженной колее, даже не пытаясь найти съезд с порочного пути. Теперь же рождением мальчика Света рвала этот проклятый замкнутый круг! На ней закончится проклятье Кукуровских! Именно она, Светлана Альбертовна Кукуровская, станет последней матерью-одиночкой в их роду! Потому что ее мальчику наверняка уготована иная судьба. Ведь даже при стечении самых паршивых обстоятельств ее малыш не сможет стать матерью-одиночкой. Значит, у него все получится! Это будет первый в их роду успешный человек! Пусть не слишком успешный в материальном плане, но в общежитейском, в человеческом — он определенно станет успешным, даже счастливым! Он просто не сможет им не стать, ведь самою судьбой ему предназначено стать сильным! Иначе он родился бы, как и Света, и ее мать, и ее бабушка, и прабабушка, девочкой. Слабой, безвольной, бесхарактерной, бесцветной. Бледной молью, как и все Кукуровские. Или белой мышью, как Светлана. Кудрявой…

И вместо Киры Кирилловны Кукуровской через четыре с хвостиком месяца на свет появится Кирилл Кириллович Кукуровский. Вот и вся разница. Кирилл Кириллович. Кирилл-младший. Ее Кирилл, только ее, Светин. Ее личный маленький Кирюшенька, который никогда ее не покинет…

Кирилл Кириллович… А что, если когда-нибудь Света случайно столкнется с Тамарой? Что, если та узнает, что у Светиного сына отчество "совершенно случайно" совпадает с именем Тамариного мужа?! То, что Тамара никогда в жизни не простит такого "финта" самой Свете — это полбеды, это Света как раз запросто смогла бы пережить. Но ведь тем самым она обрекает не абы на какие неприятности самого Кирилла! Кирилла-старшего, естественно, не маленького Кирюшеньку, которому пока что еще только предстояло появиться на свет. Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить. Ее сын не сможет носить отчество родного отца. Он не сможет быть Кирилловичем. Кирилл — да, назвать своего сына Светлана имеет право как угодно, и тут ей Тамара не указ, понравится ей или нет то, что сына подруги (бывшей подруги?) совершенно случайно зовут так же, как и ее мужа. Ведь это может быть простым совпадением, правда? Хотя бы потому, что имя Кирилл — красивое, не особо избитое.

А вот с отчеством придется придумать что-нибудь другое. Что угодно, только не Кириллович. Хоть Иванович, хоть Михайлович, хоть Семенович. Да хоть Альбертович — почему бы и нет? И пусть Светлана даже ни разу не виделась со своим отцом, пусть ровным счетом ничегошеньки о нем не знала, но ведь именно благодаря ему она появилась на свет. Тогда почему бы не Альбертович? Пусть будет Кирилл Альбертович Кукуровский. А Кирилл, то есть Кирилл-старший, на это не обидится. Он ведь об этом даже не узнает…

Не узнает, миленький. Он ничегошеньки не узнает… Не узнает, какое это счастье — видеть беззубую улыбку на лице собственного сына. Не услышит "Папа" из уст ребенка. Не покачает его на руках, убаюкивая, успокаивая. Не узнает, как сладко пахнет грудное дитя… Бедный Кирюшенька…

Дабы не слишком сильно погружаться в тоску по любимому, дабы не навредить своим тяжелым моральным состоянием малышу, Светлана старалась побольше думать о работе. Что ни говори, а фирма "НЭВ-Техно" тоже в некотором роде была ее детищем, а потому постоянно требовала к себе ее драгоценного внимания.

Ни Потребенько, ни Нетёпина даже не догадывались о том, что Свете скоро придется покинуть работу. И так, и этак намекала им: не справляюсь я, мол, с таким объемом работы, срочно давайте помощника, на которого в случае чего смогли бы положиться. Однако Потребенько стоял на своем:

— Не на этом этапе, Светлана Альбертовна. На второго сотрудника фирма пока еще не зарабатывает. Вот и будете справляться самостоятельно ровно до тех пор, пока не заработаете на второго. Заработайте нам денег, Светлана!

Света прекрасно отдавала себе отчет в том, что в ближайшее время фирма еще не сможет потянуть второго работника. Да и как, откуда ж взяться деньгам на второго работника, если мало того, что Потребенько затребовал себе директорскую зарплату, так буквально со следующего месяца принял в штат рядовым менеджером и Элеонору Вячеславовну Нетёпину, назначив ей точно такое же материальное содержание, как и заместителю директора Светлане Кукуровской. И это притом, что вышеозначенная госпожа Нетёпина не несла по фирме "НЭВ-Техно" ровным счетом ни единой нагрузки, если не считать собственного имени, заложенного в название фирмы.

Кстати, оно, это нелепое, как и сама госпожа Нетёпина, название, доставляло Светлане немало хлопот. Потому что в логотип фирмы было вынесено немецкое написание "NEW-Techno", что по-русски и читалось, собственно говоря, "НЭВ-Техно". Но большинство технических руководителей, равно как и их секретарш, в школах да институтах изучали английский. А в английской транскрипции то же самое название читалось как "Нью-Течно". Некоторые на свой страх и риск читали как "Нью-Техно", но в любом случае из-за этого "Нью" возникало множество недоразумений. На слух название фирмы обычно не запоминалось, зрительно — тоже, потому что логотип, похоже, Нетепина разрабатывала собственноручно со всеми вытекающими последствиями. И каждый раз Светлане приходилось объяснять заново, что же это за фирма такая "НЭВ-Техно". А уж как эти непонятки злили самого Потребенько! Аж перекосоеживался каждый раз, когда слышал это "НьюТечно"! Светлане-то не объяснял, хотя она и не однажды спрашивала его о происхождении столь странного названия, просто злился сам в себе, не позволяя объяснениям вырваться наружу — как же, еще не хватало что-то там личное объяснять подчиненной! Это уже потом, спустя некоторое время, Света узнала, что супруга драгоценного шефа почему-то носит фамилию Нетёпина. Плюс имя-отчество. Вот тогда-то все и встало на свои места. Все сложилось и получилось НЭВ — Нетёпина Элеонора Вячеславовна.

Денег не хватало катастрофически. Едва приходили деньги за очередную поставку, как тут же все до единой копеечки расходились по разным счетам: на оплату труда работников, на социальные выплаты в многочисленные фонды за каждого работника, самым суровым, вернее, прожорливым из которых в плане объемов был пенсионный, плюс опять же аренда помещения и оплата немалых телефонных счетов за переговоры с Австрией. Плюс услуги таможенных брокеров, плюс услуги аудиторской компании… И, конечно, большую часть полученных от продажи товара денег следовало вернуть заграницу поставщику товара. Светлана устала ругаться с арендодателем, потому что при всем ее желании никак не удавалось расплатиться с ним в срок. А ругаться-то приходилось именно ей, хоть на самом деле от нее реально ничего не зависело. Зато Потребенько очень уютненько отсиживался себе в своих Австриях.

Денег не хватало. А потому Потребенько несказанно радовался, когда в свой очередной приезд умудрился заключить "жирный" контракт на поставку запчастей мясоперерабатывающему комбинату. Собственно, не таким уж жирным был тот контракт, в переводе на условные единицы чуть не дотягивал и до десяти несчастных тысяч. Но главное в этом контракте было то, что мясокомбинат должен был получить свои запчасти аж через три месяца, а стопроцентную предоплату обязан был сделать в трехдневный срок после подписания договора о поставке.

Потребенько радостно потирал руки. Не столь уж важно, что деньги на счету фирмы ему, по большому счету, не принадлежали, ведь он их еще не заработал. Как неважно было, видимо, и то, что через три месяца он должен будет кровь из носу поставить оговоренные запчасти на комбинат. Это ж еще когда будет — три месяца! Это же еще о-го-го, как нескоро! А пока — денег куры не клюют!

Первой тревогу забила Светлана. В оговоренный контрактом срок мясокомбинат перевел необходимую сумму, то есть полностью выполнил свои обязательства по договору. Дальше фирме "НЭВ-Техно" предстояло связаться с поставщиком запчастей, заключить с ними внешнеэкономический контракт и так далее. Это уже не Светиного ума дело, это уже непосредственная обязанность Потребенько. Тот подписал контракт с мясокомбинатом и умотал себе в Австрию. А Светлана сидела над банковскими распечатками, показывающими на счету фирмы приличную сумму, и думала, как же эта сумма будет отражена в отчете. Не в квартальном — до конца квартала было еще далеко, еще больше месяца, а прибыль показывалась именно в квартальном отчете. Хотя до конца квартала они все равно не успеют осуществить поставку, тем самым выполнив свои обязанности перед мясокомбинатом. Это что же, все деньги засчитаются им в прибыль? Впрочем, об этом она подумает чуть позже. А сейчас на носу конец календарного месяца, отчет по налогу на добавленную стоимость. Что делать с ним?! По идее, почти вся сумма НДС полностью должна была бы списаться после пересечения товаром границы — при таможенной очистке груза фирма оплатила бы тот же самый налог, который пошел бы в статью расходов. Но ведь этим месяцем они этот груз никак не растаможат хотя бы потому, что поставка-то у них по контракту через три месяца! А куда же денется эта сумма в отчете?!

Света связалась с аудиторами. Обрисовала ситуацию. Так, мол, и так, ребята. Что у нас получится по итогам месяца при таком раскладе? Аудиторы были профессионалами, а потому задумались буквально на секунду:

— А что еще у вас может быть, кроме выплаты государству налога на добавленную стоимость? По итогам месяца то, что не нивелируется выплаченными вами суммами по НДС, то есть на что у вас не будет налоговой накладной, все считается государственным. То есть практически весь НДС с перечисленной суммы придется отдать государству.

— Как же так? — возразила Света. — Мы же эти деньги еще не заработали, это же еще только предоплата! Нам же ее еще нужно превратить в валюту и перевести за границу, потом завезти и растаможить товар. Сделки-то еще вроде как и не было! Только предоплата!

— Так а вам ее в прибыль пока никто и не записывает, — "успокоил" ее консультант. — До конца квартала с этой суммы никто ничего тянуть не собирается. Кроме разве что НДС. А вот налог на добавленную стоимость берут сразу, это называется "по первому событию". На ваш счет перечислена определенная сумма — вот это и называется первым событием. Тут малейшее телодвижение несет за собой ответственность: пальчиком пошевелили — платите, господа хорошие!

Света притихла. Потом спросила с надеждой в голосе:

— А как же быть с растаможкой? Тогда нам не нужно будет платить НДС при растаможке, да?

В трубке почему-то радостно хмыкнули:

— Прям! Без уплаты НДС на стоимость груза вы никак не сможете его растаможить.

— А как же? — только и смогла промолвить Светлана.

— А никак, — равнодушно ответил ей собеседник. — Придется дважды заплатить НДС с одной суммы. Правда, потом он будет понемножку списываться. Суммы, которые будут подлегать налогообложению на добавленную стоимость, ежемесячно будут списываться, перекрывать долг государства перед вами. То есть эти деньги вроде как никуда от вас не денутся, но заплатите вы сразу и много, а возвращать их будете долго и по копейке. Вот и все. И никаких особых премудростей.

Светлана растерялась:

— Как же так… Но ведь многие же предприятия работают по предоплате. И что, у всех такие проблемы с НДС? Это нам и в дальнейшем на условиях предоплаты придется платить двойной НДС?

Собеседник вновь усмехнулся:

— А это, уважаемая, зависит сугубо от того, каким образом вы будете заключать договоры. Если это будет просто договор о поставке чего бы то ни было — то да, так же будет и в дальнейшем. А вот если это будет договор-поручение, тогда другое дело. Тогда ваша маржа будет жестко оговорена в этом контракте и именно она будет облагаться всеми существующими налогами, но никак не вся сумма поставки. Вам просто нужно было посоветоваться с нами. Вы же все равно оплачиваете наши услуги, почему не посоветовались, почему раньше не задали этот вопрос?

А что Света могла на это ответить?! Можно подумать, ее кто-то ставил в известность о своих планах! Можно подумать, кто-то интересовался ее мнением на этот счет!

— А можно ли как-нибудь исправить ситуацию? — вместо ответа спросила она. — Хоть что-нибудь сделать, чтобы избежать двойного налога. Потому что если мы его сейчас заплатим, нам уже нечего будет переводить заграницу, не говоря уже о растаможке.

— Можете, — прозвучал уверенный ответ. — Вы можете до конца месяца аннулировать договор и перевести деньги обратно поставщику. Или же, если ваши с ним отношения позволяют договориться о маленьком шахере-махере, можете просто перезаключить договор о поставке на договор-поручение — и никаких проблем.

Света поблагодарила собеседника за консультацию и немедленно связалась с Потребенько.

— Константин Ермолаевич, у нас могут возникнуть проблемы.

Потребенько взвился тут же, услышав одно только это слово:

— Светлана Альбертовна, вы негативно настроенный человек! Вы заранее пугаете и себя и окружающих! Надо говорить не "проблемы", а "вопросы". А в вопросах нет ничего страшного, вопросы — это нормальная рабочая ситуация.

Светлану передернуло. Ну что за зануда! Тут назревают серьезные финансовые проблемы, а он к словам цепляется! Какая разница, как их называть?! Хоть вопрос, хоть маленькая неприятность — все равно проблема, все равно препятствие к достижению цели!

— Хорошо, Константин Ермолаевич, — вынужденно согласилась она. — У нас возник вопрос. На нашем счету появились деньги от мясокомбината, и если мы не успеем растаможить груз до конца месяца — а мы при всем желании этого не успеем — то нам придется дважды заплатить НДС.

Шеф разочарованно фыркнул:

— Светлана Альбертовна! Давайте с вами договоримся — вы занимайтесь своим делом, а материальными вопросами мы будем заниматься сами. Ваше дело контролировать сроки поставки и искать новых клиентов!

Света сдерживалась из последних сил. Нет, ну надо же, до чего упрямый осел! А хоть бы на минуточку допустил, что может быть неправ!

— Константин Ермолаевич, — возразила она. — Я только что консультировалась с аудиторами. Мы еще можем избежать этого, надо только перезаключить договор о поставке на договор-поручение, и тогда все будет нормально. Или же попросту отправить деньги обратно комбинату, потеряв на этом что-то около процента за банковские операции. В любом случае, это будет дешевле, чем платить двойной НДС, мы же его сейчас не потянем! А потом, когда нужно будет переводить деньги заграницу, комбинат опять перечислит их на наш счет, и мы сразу переведем необходимую сумму в валюту!

Потребенько усмехнулся, как терпеливый отец, объясняющий сложную тему неразумному дитяти:

— Светлана Альбертовна, какая вы легковерная! Вам что-то сказали, напугали, и вы тут же во все поверили! Не слушайте никого! Я вам говорю — все это чушь собачья, это еще не прибыль, эти деньги нам еще не принадлежат! И никто не может облагать их никакими налогами! Успокойтесь и продолжайте работать. И не надо беспокоить нас по мелочам! Лучше бы с таким упорством искали новых клиентов. Заработайте нам денег, Светлана!

"Заработайте нам денег"… Это выражение рефреном проскакивало в речах шефа с самого первого дня работы Светланы в этой фирме. И сам же своими необдуманными действиями мешал их зарабатывать.

Свете пришлось смириться. В конце концов, хозяин барин. Правда, она еще несколько раз поднимала этот вопрос в беседе с аудиторами, допуская, что быть может просто неправильно обрисовала им ситуацию или же неверно истолковала для себя их ответ. Но ответ каждый раз был один и тот же. Больше того — по всему выходило, что они серьезно "попадут на деньги" в конце следующего месяца, когда закончится и квартал, и год. Ведь тогда вся перечисленная мясокомбинатом сумма механически зачислится им в прибыль, то есть будет подлежать уже другому налогообложению. Потому что три месяца для поставки, оговоренные в контракте, не совпадают с календарным кварталом. И эта "петрушка" будет им отливаться еще очень-очень долго. А может, и быстро — просто разорит фирму в один момент, и всё, финита ля комедиа, как говорят французы.

Через несколько дней Светлана решила повторить попытку, только на сей раз уже написала по электронной почте в надежде, что ее послание попадется на глаза шефине. Нетёпина ведь не раз намекала на свои почти феноменальные экономические способности.

Элеонора Вячеславовна не только прочла ее послание, но даже и позвонила, дабы успокоить нервную сотрудницу:

— Светлана, не забивайте себе голову! Это чушь собачья, этого просто не может быть.

— Ну как же так, — возразила Света. — Я же консультировалась с аудиторами…

— Аудиторы дураки, — резко прервала ее Нетёпина. — Они ничего не понимают. Я вам говорю — это чушь, значит это чушь.

— Но они же профессионалы, они деньги зарабатывают своими знаниями! — еще раз попыталась Света убедить "гениальную экономистку".

Элеонора Вячеславовна стойко придерживалась своей позиции:

— Это они должны быть профессионалами, а на самом деле они идиоты! Я вам говорю — никого не слушайте. Не будьте такой легковерной. В любом случае, мы с Константином Ермолаевичем скоро приедем на выставку, я сама с ними поговорю.

Сама? Света обрадовалась. Очень хорошо. Вот и разбирайся сама. Можно подумать, под нее кто-то специально изменит налоговое законодательство!

— Хорошо, Элеонора Вячеславовна, договорились. Только сходите к ним сразу, как приедете, хорошо? Это будет двадцать седьмое число, еще можно будет что-то переиграть в случае чего.

— Какая вы упертая, — психанула Нетёпина. — Я вам говорю — ничего не придется переигрывать!

И швырнула трубку.

Немало времени понадобилось Светлане, чтобы успокоиться. Ей-то, казалось бы, к чему все эти проблемы? Фирма принадлежит чете Потребенько-Нетёпиной, не ей. Да и вообще, Свете ведь осталось доработать каких-нибудь три с половиной месяца — и в декретный отпуск. С другой стороны, что будет с ее декретными, если фирма разорится? А она таки разорится, это уж как пить дать с таким-то руководством!

Впрочем, особо зацикливаться на проблемах фирмы у Светы даже не было времени. На носу была выставка, и в связи с предстоящим событием навалились дополнительные хлопоты. Нужно было разослать по предприятиям ближайших областей приглашения, нужно было утрясти все вопросы с организатором выставки, заказать кучу визиток, всевозможных наклеек с реквизитами фирмы "НЭВ-Техно" и понаклеивать их на буклеты и проспекты. Работа несложная, но отнимающая довольно много времени. И под нее так хорошо думалось о Кирилле-маленьком. И о Кирилле-большом…

Лишь только Потребенько с Нетёпиной переступили порог офиса, Светлана первым делом напомнила о визите к аудиторам.

— Да-да, я обязательно схожу, — уверила ее Элеонора Вячеславовна, прямо тут же, в двенадцатиметровом офисе распаковывая чемодан и доставая памперсы — младшего Потребенько, очаровательного малыша Иллариона двух с половиной лет от роду, родители посчитали необходимым привезти с собой.

Начался форменный дурдом. Света с настойчивостью, достойной лучшего применения, напоминала о "вопросе" с НДС и срочности его решения. Потребенько с Нетёпиной в один голос уверяли ее в том, что для решения этого вопроса у них впереди уйма времени, несмотря на то, что неумолимо приближался конец месяца. Дошло до того, что Элеонора Вячеславовна открытым текстом заявила Светлане:

— Чего вы так волнуетесь? Вы из своего кармана собираетесь платить этот НДС?

— Нет, конечно, — опешила Света.

— Вот и не дергайтесь. Это не ваши деньги. А свои мы уж как-нибудь посчитаем.

Света и заткнулась. Что ж, и правда, деньги не ее. А стало быть, пусть сами и волнуются. Пусть сами считают. Да ведь только деньги не любят, чтобы их считали "как-нибудь". Как к ним относятся, такой результат и получают. Впрочем, это их проблемы. Или вопросы. Пусть называют, как хотят. Светино дело предупредить, а потом пусть не говорят, что это ее упущение.

Ей и так было о чем волноваться. И даже вовсе не о проблемах личного характера, от них-то как раз иногда полезно было бы отвлечься. С выставкой оказалось столько хлопот, что времени в самом буквальном смысле ни на что другое уже не оставалось. Но больше всего Свету беспокоило то, что участие в выставке Потребенько с Нетёпиной решили оплатить опять же с расчетного счета фирмы, то есть из тех же денег, что перевел им мясокомбинат за будущую поставку запчастей. Мало того, что это само по себе удовольствие не из дешевых. Так ведь они решили пустить пыль в глаза, им мало было стандартного оформления, предоставляемого организаторами выставки. Они заказали дизайнера со стороны, заключив с ним опять же официальный договор на немыслимую для доходов фирмы сумму!

Голова у Светы шла кругом, однако нарываться на очередной комплимент она не стала. В конце концов, сами взрослые люди, куда постарше ее. Вот и пусть думают. Пусть сами просчитывают последствия своего неразумного управления. А ее, Светы, дело маленькое — выполнять указания начальства. Вот она их и выполняет. Потребовали перевести на счет организатора выставки деньги — перевела. Оплатить услуги дизайнера? Пожалуйста! Попросила Нетёпина распечатать банковские платежки, дабы проверить движение денег на счету фирмы — Света сделала и это. Вот и пусть теперь проверяет, пусть сама посмотрит, что финансы у фирмы давным-давно поют романсы, и без всяких там НДС. А своевременный визит к аудиторам Нетёпина уже все равно промухала — месяц закончился, и уже ничего невозможно было переиграть назад. Их проблемы. Или вопросы, если им это приятнее. И Светлана со спокойной совестью ушла домой.

Знала, ведь точно знала, что никто ее возле выхода не ожидает! Тогда почему, почему глаза сами собою устремлялись к автостоянке, тщетно разыскивая там машину Кирилла?! Зачем расстраивать себя лишний раз?!

Не успела прийти домой и разгрузить сумку с продуктами, купленными по дороге, как тут же зазвонил телефон:

— Светлана Альбертовна, куда вы перевели двадцать три тысячи рублей? — истерически визжала Нетёпина. — На каком основании, я вас спрашиваю, вы швыряетесь нашими деньгами?!

Света опешила. Какие двадцать три тысячи? Она эту сумму впервые в жизни слышит. Она никогда никуда такую сумму не переводила. Света вообще очень хорошо запоминала цифры и могла голову дать на отсечение, что такой проводки у нее не то что за последний месяц, но и за три предыдущих не было! Нетёпина же затребовала себе только выписки за последний месяц.

— Не может быть, Элеонора Вячеславовна, я никуда такую сумму не переводила.

— Как же не переводили, — верещала шефиня. — Если вот передо мной лежит выписка: двенадцатого числа с нашего счета в неизвестном направлении ушло двадцать три тысячи четыреста восемнадцать рублей двадцать шесть копеек. Кому вы их перевели?! Да как вы могли?! Что за панибратское отношение к чужим деньгам?! Или вы решили наложить лапу на нашу фирму?! Да я на вас в суд подам!

Ее голос, и без того не особенно ласкающий слух, был насквозь пропитан истерическими нотками и крайне неприятно резал ухо. Светлана была абсолютно уверена, что никогда никуда не перевела лишней копейки, что буквально на каждую копейку у нее имеются документы, договоры о предоставлении услуг и акты о проделанной работе: куда, кому, за какие такие услуги и сколько денег переведено. Откуда могла взяться эта чудовищная сумма?!

Ночь Света не спала, а лишь вертелась с боку на бок, без конца пытаясь припомнить, откуда же взялась эта сумма. Утром, едва придя на работу, первым делом кинулась проверять счета. Ни Потребенько, ни Нетёпиной еще не было, зато на Светином столе лежали выписки, на одной из которых ярко-зеленым маркером была обведена сумма в двадцать три с лишним тысячи. Едва взглянув на эту выписку, Светлана грубо выругалась. Даже рассмеяться не смогла, ведь едва не допереживалась до инфаркта. Означенная сумма находилась под чертой, то есть всего-навсего подбивала итог банковского дня: сколько на конец рабочего дня значится денег в дебете, сколько в кредите. Иначе говоря, сколько всего денег в этот день пришло на счет фирмы, и сколько с него ушло. Общая сумма! То есть арендная плата, телефон, и услуги аудиторам, оплаченные в указанный день, в сумме составили именно двадцать три тысячи четыреста восемнадцать рублей двадцать шесть копеек. Жаль, что "великой экономистки" в эту минуту не оказалось рядом — Светлана высказала бы ей все, что думает и о ее экономических способностях, и об уникальном уровне интеллекта, и вообще обо всем на свете!

Была нынче у Светы на работе лишь маленькая отдушина. Очень маленькая, росточком едва ли достигающая метра. По имени Илларион. Причем родители так и называли кроху: Илларион, никаких тебе сокращений типа Илюша или Ларик. Светлана вообще обратила внимание, что они даже между собой так общаются: Константин, Элеонора, и ни в коем случае не Костя, не Эля, что было бы значительно короче, а стало быть удобоваримее.

Иллариосик был невероятно смешной и покладистый мальчишечка, и Света буквально взгляда от него отвести не могла. Если раньше на детей практически не обращала внимания, словно их и не было рядом, то теперь, нося под сердцем Кирюшу-младшего, ни о чем другом думать не могла. Да вот только жалко ей было малыша, ах как жалко! Ведь бестолковые родители привязывали почти уже трехлетнего мальчишечку, которому нужно было гулять, бегать, резвиться — жить, одним словом — к прогулочной коляске ремнями, дабы он не мешал им работать, и львиную долю дня ребенку приходилось спать или дремать в крошечном, невероятно тесном офисе, дышать спертым воздухом. Проснется — мамаша сунет ему в рот несколько ложек детского питания и тут же вновь с головой пытается погрузиться в изучение производственных вопросов. И ничего, что она в них абсолютно не разбирается. Главное ведь участие, а не результат! А ребенок… Ну что ребенок? Сидит себе в коляске, никому особо не мешает, если не считать разбросанных по офису игрушек. "Палялюшек", как называл их сам Иллариосик.

Лишь после окончания выставки Нетепина таки соизволила пообщаться с аудиторами. После них заехала еще и к независимому консультанту, отдала приличные деньги за то, чтобы услышать все тот же ответ: налог на добавленную стоимость начисляется с момента первого события. То есть, как и говорила Светлана, поезд ушел, уехал, господа хорошие. И денежки тю-тю вместе с ним. И кого теперь волнует — "проблема" это, или же "вопрос"?

Впрочем, денег на счету уже все равно практически не осталось. Элеонора Вячеславовна вернулась в офис расстроенная:

— Константин, что делать будем? С НДС мы таки попали. У них тут какие-то придурки законы пишут, а приличные бизнесмены должны из-за этого страдать. Что делать?

О, что делать, что делать?! Тут разразилась целая буря! Потребенько рвал и метал. Орал так, что даже резвая Элеонора и то боялась ему слово поперек сказать. Светлана с плохо скрываемым интересом следила, чем же это кончится.

Потребенько принял решение не вносить деньги, полученные от мясокомбината, в месячный отчет по НДС, дабы избежать лишних расходов. Вернее, не столько избежать, сколько перенести их "на потом". Правда, "потом" налоговая приплюсует к той сумме еще и штраф за нарушение отчетности в размере десяти процентов на первый раз, но это же будет потом. А пока…

— А пока, Светлана Альбертовна, все остаемся без зарплаты. Денег на счету, как вы понимаете, нет. Надо потуже подтянуть пояса, надо немножко потерпеть. Нам сейчас самое главное — выполнить обязательство перед комбинатом. Вы видите — фирма работает себе в убыток. Зарплату получите в следующем месяце, сразу две. А пока, уважаемая — денег нету, — И Потребенько красноречиво развел руками. — Светлана, ну заработайте нам денег!

Вот так и закончилась эпопея с НДС. Фирма осталась без денег, Света без зарплаты. Да даже не в этом чертовом налоге было дело, вовсе не в нем! Светлана никак не могла понять, как можно так поверхностно относится к делу?! К деньгам? К бизнесу?! Ведь они же оба считали себя такими ушлыми бизнесменами! И так бездарно руководили фирмой, готовой вот-вот подняться на ноги!

Ну зачем, зачем было душить фирму непомерными зарплатами и соответственно весьма немалыми отчислениями в социальные фонды?! Ну ладно, захотелось вам зарплату — получите, распишитесь. Хотя это и было абсолютно нерентабельно со Светиной точки зрения, но не особо смертельно, хотя и душило тесной удавкой фирму. Но зачем вешать на нее, еще неокрепшую, еще практически недееспособную, выставку? Да еще и с супер-дорогим дизайном?! Да, участие в выставке им, конечно, было абсолютно необходимо, но ведь не любой же ценой! Ведь не ценой же "торжественных похорон" фирмы "НЭВ-Техно"?! Ведь даже после уплаты двойного НДС у фирмы еще был бы шанс выжить. Нелегко, очень нелегко, но был бы! Теперь же, после всех этих расходов… О каких шансах на выживание теперь можно было говорить?!

Честно говоря, Свете было уже по большому счету откровенно наплевать и на фирму, и на Потребенько вместе с его чухонкой Нетёпиной. В данный момент ее больше всего интересовало собственное будущее. Ясное дело, после декретного отпуска ей уже некуда будет возвращаться, потому что фирма к тому времени давным-давно перестанет существовать. А вот что будет с ее декретными?! Если фирма в ближайшее время накроется, а так и произойдет вне всякого сомнения, то кто же будет оплачивать ей декретный отпуск и отпуск по уходу за ребенком?!

Светлана настолько была погружена в свои невеселые мысли, что вопреки привычке даже не посмотрела на автостоянку. А зря. Ведь там ее ждал незабвенный Кирюшенька!

Даже на сигнал клаксона не отреагировала. Только услышав знакомый до боли, до першения в горле голос, окликнувший ее по имени, поняла, что все неприятности фирмы "НЭВ-Техно" ее больше не волнуют ни в малейшей степени!

— Кирюшенька!

Бросилась к нему со всех ног и вдруг застыла на полдороги. А может, не к ней он пришел? Вернее, к ней, но не так, как она ждала, не так, как раньше. Может, просто пришел поставить все точки над "i", сообщить, что между ними все кончено?

Однако Кирилл так приветливо ей улыбнулся, что у Светы тут же отлегло от души. Пришел, миленький, родненький! Пришел!

Глава 22

Кирилл внимательно разглядывал странный узор из эксцентрических кругов на потолке, отсвечивающих неровным светом от ночника. На его груди уютно покоилась голова Светланы. Оба молчали. Света лежала с закрытыми глазами и улыбалась чему-то своему.

Кирилл первым нарушил молчание:

— Ты уверена?

Света не стала уточнять, что именно он имел в виду. Кивнула с готовностью, не раздумывая ни секунды:

— Уверена. Кирюшенька, ты прости меня, что я сама все решила, ладно? Тебе ведь в общем-то все равно, я ведь тебе никто и зовут меня никак. Мне, Кирюша, на роду написано стать матерью-одиночкой. У нас вся семья такая, весь наш род Кукуровских. У нас ведь уже очень несколько поколений рождаются только девочки, и каждая в точности повторяет судьбу собственной матери. Когда-то вот точно так же моя мама приняла решение рожать без мужа. И слава Богу, что она его приняла, а иначе на моем месте сейчас лежала бы другая. Вот только мне повезло гораздо больше, чем моей маме. Она ведь родила неизвестно от кого, я о своем отце знаю только то, что звали его Альбертом. Она ни разу мне о нем не рассказывала. Может, нечего, а может, ей просто до сих пор больно? Не знаю… Знаю только, что мне повезло несравненно больше, чем ей. Потому что я рожу ребеночка не от кого попало, лишь бы только не остаться одной на старости лет. Если бы ты знал, как я хотела ребеночка от тебя! Именно от тебя! Миленький мой, родненький, я тебе до конца жизни буду за него благодарна! Ты ведь даже не представляешь, что это за счастье — ребенок от любимого человека!

Кирилл попытался было вставить что-то, но Светлана его довольно резко прервала:

— Не надо, Кирюшенька, не надо, милый, не говори ничего. Я сама все знаю. Я знаю, как будет тяжело, но я справлюсь. Я обязательно справлюсь! Ты не бойся за нас с ним, ладно? У нас все будет хорошо. Честно-честно, миленький. Я воспитаю тебе хорошего сына, обещаю тебе. Да, Кирюша, именно сына! Это будет мальчик. Врач уверяла, что не может быть никаких сомнений, даже мне пыталась что-то там показать, да только я так ничего и не увидела. И все-таки это будет мальчик! А значит, замкнутый круг разорвется! Понимаешь, Кирюшенька, на мне закончится проклятье рода Кукуровских! Твой сын не будет несчастным! Уже потому, что он не сможет стать матерью-одиночкой. Он обязательно будет счастливым! Я назову его в честь тебя, я уже все продумала. Кирилл Альбертович Кукуровский. Тебе нравится, Кирюшенька?

— Альбертович?! — едва не поперхнулся Кирилл. — Что значит Альбертович?! Ты же говорила, что это мой ребенок!

Света улыбнулась:

— Конечно твой, глупый! Просто… Знаешь, я вот подумала — а вдруг Тамара каким-нибудь образом узнает о его существовании? Да еще и отчество Кириллович… Зачем ее волновать? Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности. Поэтому пускай он носит твое имя, а мое отчество. Как тебе такая идея?

Кирилл помолчал немного. Как-то все это неправильно, как-то не по-человечески…

— Свет, — тихонько, словно раздумывая, сказал он. — Ну ты же понимаешь, что я никогда не смогу быть рядом с вами. Я не могу развестись с Тамарой, при всем своем желании не могу. А поэтому ты всегда, и в будни, и в праздники, будешь одна. Вернее, с ним, вдвоем с сыном. Но без меня. Ты отдаешь себе в этом отчет? Ты понимаешь это?

— Понимаю, — тут же откликнулась Светлана. — Очень хорошо понимаю. Кирюшенька, не волнуйся так. Все будет хорошо. Я сильная. Ты не смотри, что я вся такая бледная и прозрачная, моль бесцветная. Я очень сильная. А ты мой энтомолог…

— Энтомолог? — удивился Кирилл. — Причем тут энтомолог?

— Ну как ты не понимаешь, глупый, — радостно хихикнула Света. — Энтомолог — это специалист по изучению всяких там букашек, в частности, бабочек. А моль — она тоже к бабочкам относится. Не махаон, правда, и не мотылек, но все-таки бабочка…

Кирилл тоже расплылся в улыбке:

— Сколько раз тебе говорить? Ты не моль, ты мышь белая. Кудрявая…

Света улыбнулась:

— Знаешь, Кирюшенька, мне даже не обидно, когда ты меня мышью обзываешь. Может, и стоило бы, а я не могу обидеться. У тебя это так ласково получается. И вместо того, чтобы обидеться, мне только хочется еще больше к тебе приласкаться. Почему так, Кирюша?

Кирилл улыбнулся:

— А на что ж тут обижаться, если ты и есть мышь? И белая, и кудрявая. Мышь и есть. Ты такая, Светка, смешная! И говоришь ты смешно. Но так как-то… Вот скажешь "Кирюша", а у меня мурашки по телу бегают. Почему так, а?

Света вздохнула:

— Дура потому что. Потому что бестолочь слабохарактерная. Маме некогда было меня к логопеду водить, она меня только на первое занятие отвела, а потом это была моя святая обязанность. Я было начала ходить, а тут Тамарка твоя: "Зачем тебе этот логопед? Только время теряешь. Нормально ты говоришь, не слушай никого. Лучше давай гулять. Это ж в тыщу раз интереснее!" Вот и догулялись. Ей-то что, у нее с дикцией никогда проблем не было, а я вот теперь картавлю.

— Ну вот, и тут без Тамарки не обошлось!

— Нет, Кирюшенька, что ты? — испугалась Света. — Я ж ее не обвиняю, что ты, что ты? Я ж говорю — сама дура бесхарактерная. Ладно — сама не соображала, так ведь надо было маму слушать, а не сопливую подружку! А потом, когда мама узнала о том, что я у логопеда всего на нескольких занятиях и была, уже было поздно. Ушел мой поезд. Дефекты речи ведь только до определенного возраста исправить можно. Вообще-то может и можно в более зрелом возрасте, но почему-то логопед сказала, что уже всё. Так что, Кирюша, не быть мне диктором телевидения!

— Ну и не надо нам дикторов, без дикторов обойдемся. И, между прочим, мне очень даже нравится, как ты произносишь мое имя.

— Правда? — обрадовалась Света.

— Правда. — Кирилл прижал ее к себе покрепче, замер на мгновение, вздохнул обреченно:

— Знаешь, как-то не по-человечески все получается. Как в кино. Она ждет ребенка, а он от него отказывается. А заодно и от нее. Но я действительно не могу уйти от Тамары…

— Что ты, Кирюшенька, — успокоила его Светлана. — Я же сама этого хотела, сама! Ты же здесь абсолютно ни при чем! Вернее, при чем, конечно, еще как при чем. Я только хотела сказать, что я рада этому ребеночку, я ведь сама его очень хотела. И только благодарить тебя за него буду до последнего вздоха. И пожалуйста, миленький, давай больше не будем об этом говорить, ладно?

Кирилл промолчал. И Света замолчала. Так хорошо, так уютно было на его широкой мускулистой груди, гладенькой, без единой волосинки. Света наслаждалась ароматом мужского тела, пыталась запомнить его навсегда, на всю оставшуюся жизнь. Кто знает, как часто Кирилл сможет к ней приходить? Приятно ли ему будет видеть ее с огромным животом? Сейчас он еще не слишком большой, но ведь он растет не по дням, а по часам. Не за горами тот день, когда она вполне официально уйдет в декретный отпуск.

Отпуск… Декрет… Деньги… Откуда, с каких денег фирма "НЭВ-Техно" будет выплачивать ей декретные? Если на счету уже сейчас денег ровным счетом ни на что не хватает, даже на зарплату? Господи, какие же эти Потребеньки да Нетёпины бестолочи! Разве так можно распоряжаться прибылью? Вот ее Кирюша — он наверняка не такой, он ведь обязательно думает, прежде чем что-то сделать.

И сам собою у Светланы вырвался бесхитростный вопрос:

— Кирюшенька, а как ты распоряжаешься прибылью?

— Кирюшенька, а как ты распоряжаешься прибылью?

Вот и ответ на его незаданный вопрос. Все они одинаковые, все одним мирром мазанные. А он-то, Кирилл, уже было засомневался в этом. Почему-то вдруг показалось, что Мышь не такая. Почудилось, будто бы ей нужен он сам, только он сам, Кирилл Андрианов, а не то, сколько денег стоит за этой фамилией. Ох, дурак… Наивный, как школьник! Увидел две очаровательные ямочки на бледных щеках, эти честные глазки, говорок мягкий, чуть грассирующий, и все, поплыл. Думал, нашел ту единственную и неповторимую. Пусть поздно, когда уже невозможно было переиграть, отказаться от Тамары, но все-таки нашел. А оказалось… Оказалось именно то, что он и думал изначально. Всем нужно одно и то же, всех интересуют только деньги, только финансовые возможности мужчины. Нет исключений из этого правила, нету!

Нет, неправда. Не бывает правил без исключений. Мама. Его мама, Ирина Станиславовна. Она не такая. Она — исключение. Уж ее-то точно не интересовали отцовские деньги, когда она выходила за него замуж!

Но справедливости ради нужно сказать, что это исключение — единственное. Второй такой женщины, как мама, на свете нет, и искать ее бессмысленно. А значит нужно успокоиться, взять себя в руки и с головой вернуться в лоно семьи. К Тамаре. К ее будущему малышу. Она, хоть ничем и не лучше Светланы, по крайней мере является его законной женой и имеет право рожать от него детей. Его детей, Кирилловичей, а не каких-нибудь Альбертовичей!

Всё, всё, баста! Хватит! Хватит походов на сторону, хватит загулов "налево", хватит поздних возвращений домой. Больше нечего искать. Абсолютно нечего. Найдены все возможные ответы на единственный интересующий его вопрос: существует ли где-нибудь в мире женщина, способная любить Кирилла просто так, безвозмездно, не подсчитывая скрупулезно в уме его прибыли? И ответы эти все, как один, отрицательные: нет, нет, и еще раз нет. И хватит. И точка.

А Светлана едва не умирала от горя. Ребеночек уже вовсю толкался ножками, набирался силенок, готовился к самостоятельной своей жизни. Но даже это Свету не слишком радовало. Как-то постепенно исчезло ощущение новизны, и пусть такая желанная, но беременность стала обыденностью и даже тяжкой обузой. Все тяжелее с каждым днем было носить живот, вталкиваться с ним в часы пик в переполненный транспорт. Но не это было самое страшное. Самым страшным был моральный упадок. Как ни было тяжело ей в первый раз потерять Кирилла, но тогда все-таки было легче. Потому что она точно знала, что виной его уходу стало скорое появление на свет их малыша.

А вот почему он ушел теперь? Когда выяснил, что Свете от него ровным счетом ничегошеньки не нужно, кроме его самого. Пусть не навсегда — она ведь ни разу не обмолвилась о том, как хорошо было бы, если бы он развелся с Тамарой и женился на Свете. Ей это и в голову не приходило! Как же так, разве так можно? У него есть жена, у него есть Тамара. Да и вообще… Разве можно ее, бледную моль, поставить рядом с шикарной Тамарой на одну ступеньку? Да нет же, и в мыслях не было!

Правда, в самой глубине души все еще жила вера в чудеса. Светлана старалась гнать от себя сладкие мечты, чтобы не так больно было привыкать к реальности, но они то и дело так и норовили замутить сознание прекрасными картинками ближайшего будущего: вот Светлана выписывается из роддома, и их с сыночком встречают мама, теперь уже бабушка, и Кирилл. С шикарным букетом белых роз и огромной коробкой шоколадных конфет. Вот он отдает ей цветы, коробку конфет — медсестричке, и аккуратно, словно драгоценнейший сосуд, принимает из ее рук большой белый сверток, обвязанный голубой ленточкой…

Почему он ушел? Что она такого сказала, чтобы он мог обидеться? Наверное, ей не стоило в такую минуту заводить разговор о проблемах на работе. У Кирилла, возможно, своих проблем хватает, с кем бы поделиться, а тут еще она со своими Потребеньками да Нетёпиными… С другой стороны, с кем же, как ни с Кириллом, Свете обсуждать такие вопросы? Кто, кроме него, в ее окружении разбирается в таких вопросах? Ведь все остальные если что и знают о налоге на добавленную стоимость, так только то, что его в обязательном порядке включают в стоимость любого товара. А что оно такое и с чем его едят, не говоря уже о налоговом законодательстве, ни сном, ни духом не ведают.

А может, вовсе тут и ни при чем тот проклятый НДС? Быть может, Кирилл ушел вовсе не из-за ее неуместного в постели вопроса? Просто выяснил все, что хотел, вот и ушел. Узнал, что в Светланины планы не входит информирование о своем интересном положении Тамары. Больше того, что Света даже намерена дать малышу свое отчество, лишь бы только Тамара ни о чем не догадалась. Что Света не собирается выдвигать ему ровным счетом никаких претензий. Успокоился и ушел. Домой. К жене. Да, видимо, так оно и есть. А что еще прикажете думать?

На работе тоже все было очень плохо. Потребеньки, наконец-то, заметили, что Светлана как-то уж очень сильно раздалась в последнее время. Да и над верхней губой какая-то рыжинка появилась.

— Светлана, — не таясь, спросила Нетёпина. — Я вот всё смотрю — а вы, случайно, не беременны?

Света давно ожидала этого вопроса:

— Я беременна вовсе не случайно, Элеонора Вячеславовна.

Нетёпина вскинулась:

— Да вы вообще соображаете?! Какая сейчас может быть беременность?! Нам тут только беременных не хватало! А кто за вас будет работать? Запустили фирму дальше некуда, того и гляди разоримся. Нахозяйствовали тут!

К разговору немедленно подключился Потребенько:

— Мы вам фирму доверили, а вы что с ней сотворили?! Мы же из-за вас оказались на грани банкротства! Кто все это теперь будет расхлебывать?! Ишь, разумная какая, натворила дел — и в кусты? Я вас спрашиваю, Светлана Альбертовна, кто будет работать, кто будет исправлять ваши ошибки?!

Света аж зашлась от чудовищной несправедливости:

— Мои?! Мои ошибки?

— А чьи? — встала в позу Элеонора Вячеславовна. — Мы вам доверяли, мы все документы на вас оформили, даже право подписи в банке. И чем вы нас за это отблагодарили? Вы посмотрите — у нас на счету практически нет денег, что мы будем отправлять в Австрию? Или вы думаете, нам за красивые глазки товар отгрузят? Из-за вас контракт практически сорван. Между прочим, неустойку будете платить сами! Я вообще на вас в суд подам! Вы разорили фирму!

— Я?! — Светлана все еще никак не могла прийти в себя. — Я?! А не я ли вам говорила, что нужно немедленно бежать к аудиторам? Я вас с первой минуты, как только вы переступили порог офиса, напоминала об этом! Ведь еще можно было спасти ситуацию! Вы должны были проконсультироваться с аудиторами, и только после этого заключать договор!

— Да ваши аудиторы идиоты! Где вы их только нашли?! И брокеры ваши идиоты, вы бы при желании и без их помощи могли заниматься растаможкой — там же буквально нечего делать. Вы же ничего не делали, вы же только проедали наши деньги! Я высчитаю с вас все деньги, которые вы потратили. Все, до последней копеечки! Всё, что перевел нам мясокомбинат, вы обязаны вернуть в трехдневный срок! Ишь, беременная она!

Света устала от повышенного тона. Вздохнула и ответила совершенно спокойно:

— Знаете, если вы ровным счетом ничего не понимаете в российских законах, надо советоваться со знающими людьми. Тем более что сами же и оплачиваете их услуги. Тогда почему вы ими не пользуетесь? Разве это не глупость с вашей стороны? Глупость. Это раз. Во-вторых, какого черта нужно было оплачивать выставку со счета фирмы? Наличными гораздо дешевле, это во-первых, а во-вторых надо было головой думать, а не задницей. Ведь прекрасно знали, что нам еще предстоит перевести очень значительную сумму в Австрию, да и кроме этого куча расходов, по зарплате, например. Нет же, вы еще и дизайнера решили пригласить, и опять же за счет фирмы. И ведь я вам предоставила банковские выписки, чтобы вы воочию убедились, сколь плачевны наши дела! Да вы вообще хоть немножко соображаете, бизнесмены хреновы?! Вам не меня обвинять надо, а собственных родителей. За то, что зачали вас, видимо, в алкогольном угаре. А может, и родители тут ни при чем? Просто вы оба где-то прогуливались, когда Боженька разум раздавал.

— Что?! — в один голос заверещали Потребенько и Нетёпина. — Да как вы смеете?..

— Да пошли вы все, — равнодушно махнула рукой Светлана.

Молча под градом оскорблений собрала нехитрые свои пожитки и покинула фирму со странным названием "НЭВ-Техно".

Глава 23

Александр Никанорович Андрианов набрал номер мобильного супруги. Та откликнулась немедленно.

— Ирина, ты где?

— В бухгалтерии. Я тебе нужна?

Никаноров помедлил минутку, словно не желая отвлекать жену от важных дел.

— У тебя там что-то срочное? Я, в принципе, запросто могу потерпеть.

— Да нет, Саш, ничего срочного. Просто смотрю, что тут у нас делается, как обычно. Что-то случилось?

— Да нет, Ириша, все нормально, не волнуйся. Освободишься — приходи. Хорошо?

Андрианов нажал кнопку отбоя и откинулся на спинку стула. Прикрыл глаза, задумался.

Не прошло и трех минут, как в кабинет влетела Ирина Станиславовна:

— Что случилось?

Александр Никанорович потер лицо руками, словно умываясь без воды, ответил спокойно:

— Ты садись, мать, садись. Я же сказал — ничего не случилось, все нормально.

Ирина Станиславовна присела на край стола совсем рядом с мужем, требовательно посмотрела в глаза:

— Саш, ты давай не темни, ладно? Можно подумать, ты просто соскучился, потому и захотел меня видеть. Что случилось-то?

Александр Никанорович с обезоруживающей улыбкой посмотрел на супругу, спросил с неприкрытой теплотой в голосе:

— А что, ты полагаешь, я не могу по тебе соскучиться? Хотя и правда, соскучаешься тут, когда ты днем и ночью рядом, глаза мозолишь, покою от тебя нет…

— Саш, ну хватит, прекрати, — занервничала Ирина Станиславовна. — Не томи. Я же вижу — что-то случилось!

Андрианов посерьезнел:

— Да нет, Ириш, говорю же, ничего страшного не произошло. Просто ты скоро станешь бабушкой. Старушка ты моя. Нет, нет, пора искать себе молодую! — все-таки не удержался от шутливой подколки в сторону драгоценной половины.

Ирина Станиславовна ахнула:

— Да ты что?! Правда?! Ой, ну надо же! Кирюшка звонил?

— Нет, — остудил ее пыл Андрианов. — Дождешься от него. Он бы, наверное, сразу на крестины пригласил. Нет. Зельдов приходил, только что ушел.

— Зельдов? — удивилась Ирина Станиславовна. Неприятно, надо сказать, удивилась. — Опять? И что? Только за тем, чтобы сообщить приятное известие?

Александр Никанорович усмехнулся:

— Прям! Как же — дружеский визит свата. Он-то, конечно, первым делом радостную новость преподнес, мол, скоро дедами станем, Ляксандр Никанорыч, а потом слово за слово… Ну, сама знаешь, как это бывает. И опять разговор к деньгам вплотную подвел.

— А ты? — нетерпеливо спросила жена.

— А что я? — вздохнул Андрианов. — Знаешь, сколько он на сей раз попросил? В первый раз ему нужно было двести пятьдесят тысяч. Зеленых, естественно. Теперь полмиллиона затребовал.

— Полмиллиона? — почему-то шепотом переспросила Ирина Станиславовна. — Ни фига себе! Ты хоть ему объяснил, что у нас таких денег отродясь на руках не было?

Александр Никанорович помолчал немного, потом снова вздохнул:

— А что ему объяснять? Если у него горит.

— Что, совсем горит? Так и сказал?

Андрианов усмехнулся:

— Ну что ты, Ир! Он же у нас деловой человек. Так он тебе и признается о своих неприятностях. С заговорщицким видом предлагает вступить в долю. Все с тем же мусороперерабатывающим заводиком. Мол, дело стоящее, ты, Ляксандр Никанорыч, на нем хорошие бабки сделаешь. И подмигивает этак завлекающе: я, говорит, тебе сугубо по-родственному предлагаю, никого другого бы в свой бизнес не пустил. А для тебя, говорит, мои двери всегда открыты.

— Так может, — неуверенно протянула Ирина Станиславовна. — Может, у него еще не так уж и паршиво? Может, понемножку выкарабкивается?

— Куда там! — отмахнулся от ее предположения Андрианов. — Я ведь потихонечку справки-то навожу. Так, исподволь, чтобы воду не замутить. Короче, Ир, у него полный швах, все накрылось медным тазом. Он на днях дом на продажу выставил. А это, как ты понимаешь, его последний оплот. Это единственное, что у него еще оставалось.

— Да ты что? — ахнула Ирина Станиславовна. — Боже мой, какой ужас!

— Ну, — успокоил ее супруг. — Ничего особо ужасного я в этом не вижу. Миллионы людей живут без загородных особняков — и ничего, довольно даже неплохо живут. Некоторые даже счастливы. Нет, Ириш, на самом деле — это не так уж и страшно. Лично я давно предполагал, что он именно так и закончит. Слишком уж резво он деньгами расшвыривался. Да мне-то, собственно говоря, до его денег никакого дела нет. Ты же знаешь, я парень не гордый, меня бы вполне устроили сваты рабочей профессии, я сам такой в недалеком прошлом. Не это страшно, Ир. Я ведь в любом случае на его деньги не рассчитывал, ты же знаешь, я всю жизнь рассчитываю только на себя самого. А страшно то, что начало его неприятностей пришлось в аккурат на то время, когда Кирюшка активно с Тамарой встречался. Лично меня настораживает именно это. Хрен бы с ним, что у них за душой ни копейки — это совсем не признак второсортности. Лично меня пугает именно совпадение по времени. Понимаешь, мать? То есть я совсем не уверен, что Тамара за нашего Кирилла пошла сугубо по неземной любви. Меня терзают смутные сомненья: а не злой ли тут умысел, в смысле, не имел ли тут место расчет? Хотел бы отказаться от этой мысли, а как-то не получается.

Ирина Станиславовна молчала. Молчал и Андрианов. Оба думали об одном и том же. И как-то мысль о скором рождении внука уже не так сильно радовала.

— Знаешь, мать, — нарушил тишину Александр Никанорович. — Я вот почему себе покоя не нахожу. Я ведь Кириллу неоднократно намекал, что невесту ему следует искать в очень обеспеченном семействе. Не потому, что мне хотелось наложить лапу на чужое состояние. Только ради его спокойствия, ради его уверенности в том, что любят его, а не наш кошелек, понимаешь? А теперь получается, чего больше всего опасались, в то и вляпались по самое некуда. И мне кажется, Кирилл и сам уже обо всем догадался. Иначе чем объяснить его молчание насчет Тамариной беременности? Он понял, что как последний идиот попался на крючок. А виноват-то в этом я. Это ведь я его наставлял, учил уму-разуму. Вот и получается, что правильно говорят: благими намерениями вымощена дорога в ад. А ведь я-то ему добра желал, хотел, чтобы он себе жену хорошую нашел, такую, как ты. Хоть ты у меня и вредная к старости стала, хоть и надоела хуже горькой редьки, а одного у тебя не отнять — нужен-то тебе именно я. Хоть с деньгами, хоть без денег. За то и люблю тебя. Хоть и надоела. А теперь ты еще и бабушкой станешь… Нет, нет, пора менять. Я и так припозднился — вон, все приличные бизнесмены уже давным-давно обзавелись молоденькими женами. А я все тяну чего-то… Пора, точно пора!

— Я тебе поменяю! — привычно остудила мужа Ирина Станиславовна. — Смотри, как бы я тебя самого на двоих молоденьких не поменяла! И это очень спорный вопрос — кто кому больше надоел. Так а что ты решил с Зельдовым?

Александр Никанорович удивленно выпятил губы:

— А что с ним решать? В конце концов, не я же его разорил! Сам думал, сам распоряжался деньгами. Сам пусть и хлебает теперь. Что с ним решать? Ты полагаешь, я должен по его первому требованию выдать ему чемодан денег? Полмиллиона — ни фига себе, требованьице! С какой стати?! Я на семью никогда не позволял себе такие деньги тратить, а тут на какого-то Зельдова! Нет, он теперь тоже вроде как бы член семьи, но не слишком близкий. Да не собираюсь я ему ничего давать! У меня и денег-то таких нет. Да даже не в этом дело. Ты же знаешь мои принципы. Деньги существуют для внутренней свободы, а вовсе не для шика. Конечно, если им уже совсем не на что будет жить — помогу, куда я денусь? Ну не пол же миллиона! Буду подкидывать, скажем, тысчонку в месяц на пропитание. Даже нет, на пропитание это слишком жирно. Впрочем… Бог с ними. А остальное — это уж увольте. В конце концов, здоровый мужик, пусть работу себе найдет и все начинает сначала. Это не стыдно. Стыдно на чужой шее сидеть, а не зарабатывать собственным трудом. И сваха запросто может пойти работать, возраст позволяет. Или тебе работать можно, а ей стыдно? Меня такой расклад не устраивает. Софья, например. Молодая девка, институт закончила, а работать не спешит. Зато на Мерсе по городу рассекает. Да ну их, тех Зельдовых… Короче, мать, я не намерен вбухивать в это странное семейство бешенные деньги, вот и весь разговор. Да, кстати. Мы с тобой приглашены к ним на новый год.

— Куда? — удивилась Ирина Станиславовна. — Они же продают дом? Какие тут праздники?!

Андрианов усмехнулся:

— Вот-вот, в этом весь Зельдов. Идет ко дну с крейсерской скоростью, но упорно изображает из себя легкомысленного миллионера. Ну что ж, сходим — как-никак, сват. А дом… Он ведь его только выставил, еще ж не продал. На такие особняки покупатели нескоро отыскиваются. Ты подарками пока займись, хорошо? А я мозгами пораскину. То ли в такого же дурачка играть непонимающего, то ли, наконец, поговорить откровенно.

Ирина Станиславовна автоматически кивнула и задумалась.

Глава 24

Настроение было — хуже некуда. Новый год, а Света даже не могла себе позволить сделать маме хоть маленький подарочек — осталась совсем-совсем без денег. Последнюю зарплату не получила, до декрета не доработала. Расчет — и тот не выплатили. Не из чего ее было рассчитывать, разорился "НЭВ-Техно". И виноватой Потребенько с Нетепиной, естественно, сделали Светлану. Конечно, сама-то она себя виновной не считала, уверена была, что все делала правильно, и если бы бестолковые руководители не ставили ей на каждом шагу препятствия, не совали палки в колеса, фирма и по сей день не только была бы жива, а даже приносила бы пусть еще маленькую, но уже прибыль. Ну что ж, на будущее будет наука — никогда не следует связываться с идиотами, неполезно это. А пока что подарок маме придется ограничить большой шоколадкой.

Кирилл пропал. Вернее, никуда он не пропал, жил себе по собственному разумению. Он пропал только из Светкиной жизни. Ничего, в общем-то, странного и неожиданного, все так и должно было быть, ведь она изначально знала, что рано или поздно останется одна. Это ей еще очень повезло, что он был рядом с нею так долго, так много кусочков счастья позволил ей украсть у Тамары. И когда-нибудь, когда Свете уже не будет так больно вспоминать о нем, поздними безмолвными вечерами, когда мама и Кирюшенька-младший будут уже сладко спать, она будет вытаскивать из копилки по одному кусочку украденного своего счастья, по одному осколочку. Будет вспоминать, будет разглядывать, вертеть их так и этак, будет складывать отдельные кусочки в картинку, снова и снова пытаясь из ничего не значащих для Кирилла, но безумно многозначительных для себя самой моментов сложить узор их счастья. Но узор никогда не сложится до конца. Как бы ни крутила Света свои драгоценные осколки, как бы ни составляла их друг с другом, а всегда для полной картинки не хватит нескольких кусочков. Хотя бы одного-единственного, но его всегда будет не хватать.

Наверное, Светлане было бы легче, если бы Кирилл не пришел после того, как узнал о скором появлении на свет малыша. Да, так непременно было бы лучше. По крайней мере, тогда ей не было бы так больно, потому что в этом случае не оставалось бы ни одного вопроса, все было бы предельно ясно и даже вполне логично.

Но ведь он пришел, ведь пришел же! И не для того пришел, чтобы предъявлять ей претензии, уличать ее в корысти и обмане. Ведь так ласков был, так приветлив, как будто его абсолютно не разочаровало, что скоро он станет отцом. Правда, и не обещал ничего такого, но ведь Света и не ждала от него обещаний. Наоборот, только благодарна была за то, что не лжет, не бросается обещаниями направо и налево. И все бы хорошо, и все бы ладно, даже то, что он-таки покинул ее навсегда, как она и ожидала. Если бы только не проклятущий вопрос: почему?! Почему?! Почему он ушел так внезапно, почему ушел молча, почему даже не взглянул на нее, не поцеловал, не попрощался? Почему???

Если бы только он знал, как это больно — не знать ответа на этот страшный вопрос. Ничего Свете так не хотелось, как только чтобы Кирилл понял, как это больно — не знать, почему. Как это больно…

На сей раз в просторном доме Зельдовых посторонних не было, только свои. Кроме хозяев только семейство Андриановых в полном составе, но разве Андриановых теперь можно назвать посторонними?

Ирина Станиславовна с Александром Никаноровичем приехали раньше. Выгрузили из машины пакеты с подарками, Ирина Станиславовна аккуратно достала собственноручно приготовленный слоеный торт.

— Ну, где тут у вас елка, куда подарки складывать? — весело спросил Андрианов.

— Идем, сват, покажу, — гостеприимно пригласил Зельдов. — Правда, там уже почти не осталось свободного места, ну да как-нибудь вмонтируем. Мы, знаешь ли, тоже традиционно по многу подарков сразу дарим, так уж у нас сложилось.

Пока Ирина Станиславовна с Изидой Натановной выкладывали торт на блюдо да украшали стол ("Мы прислугу отпустили, у них ведь тоже у всех семьи" — почла необходимым оправдаться Изида Натановна), мужчины заперлись в кабинете Семена Львовича.

— Ну что, Ляксандр Никанорыч, — по-стариковски покряхтывая в шикарном кожаном кресле, спросил Зельдов, — Ты подумал над моим предложением? Стоящее ведь дело предлагаю, стоящее!

— Я в курсе, — кивнул Андрианов. — Как раз на полмиллиона баксов. Знаешь, Семен Львович, давай не будем сегодня о делах, хорошо? Праздник как-никак, новый год.

— О, вот тут ты, Ляксандр Никанорыч, на все сто прав! — воскликнул хозяин. — Давай-ка, пока наши бабочки не видят, остограммимся слегка, а? А то моя Изида-свет-Натановна последнее время шуметь начинает, все за сердчишко мое опасается. Не понимает, глупая, что у меня не сердце — вечный двигатель.

Зельдов, все так же старательно кряхтя, полез в ящик стола:

— У меня тут тайная схованка имеется от особо любопытных глаз. Вот мы с тобой сейчас по рюмочке-то накатим в честь праздничка, а?

— По рюмочке-то оно можно, — легко согласился Андрианов. — А то моя Ирина Станиславовна тоже не слишком это дело жалует. Веришь, нет — ни укрыться, ни спрятаться от нее. Всегда рядом, всегда все видит. Мое персональное всевидящее око.

— Вот-вот, а я тебе о чем толкую? — подхватил Семен Львович. — Все они, бабы, одинаковые! Все только о том и думают, как бы нам помешать, в чем бы ограничить свободу, что бы еще такое удумать, понимаешь! Ну, давай, а то неровен час принесет нелегкая! Будь здоров, Ляксандр Никанорыч, с наступающим!

— И ты здрав будь, сват, — чокнулся с ним рюмкой французского коньяка Андрианов. — С наступающим!

Выпили махом, как и положено русскому человеку, не манерничая, ни причмокивая по глоточку, закусили лимончиком, скривились одновременно.

— Ааах, — крякнул Андрианов. — Хорошо пошла!

— Или! — горделиво протянул Семен Львович. — Шестьсот восемьдесят баксов за бутылку, между прочим, не дешевка какая армянская. Так ведь есть за что, а?!

Александра Никаноровича передернуло, однако постарался свое недовольство держать при себе. Ну что за народ, ну вот обязательно покрасоваться, порисоваться нужно. Вот, мол, смотрите все, как Зельдов круто ест-пьет, на себя, любимого, денег не жалеет!

— А я, знаешь ли, нашу водочку предпочитаю. Да под маринованный огурчик, или еще лучше грибочек, а? Вещь! Или вот, скажем, к винишку французскому меня Ирина моя последнее время приучает. Тоже ничего. Но это так, под настроение. Или сугубо для компании. А так, чтобы выпить — тут уж водочке противопоставить нечего, а, Семен Львович? Или ты совсем зааристократился, водку нынче не признаешь?

— Ну почему не признаю, — вроде как обиделся Зельдов. — Если хочешь, есть у меня и водочка. Только ведь ее охлажденную пить нужно, а у меня в схованке, извини, нужную температуру хрен поддержишь. А коньячок — он тепло любит. Да и вообще. Водка, конечно, хороша, но все-таки это напиток плебейский, согласись.

— Да нет, Семен Львович, не плебейский это напиток, русский. Истинно русский. И цари пили, и холопы. А сейчас ни царей, ни холопов нету. А вот водочка осталась. Как человек себя ощущает — так и пьет.

— Ну-ну, — улыбнулся Зельдов. — Вот, значица, как. Пьем, значит, и царями себя ощущаем!

— Ну зачем же царями? — культурно осадил его Андрианов. — Русским человеком.

— Ну-ну, — уже не так уверенно повторил хозяин. — Так как насчет моего предложеньица, Ляксандр Никанорыч? Ты в доле?

Андрианов нюхнул зачем-то рюмку, которую все еще крутил в руке, и с громким стуком поставил ее на стол, как припечатал, словно бы ставя точку под своими словами:

— Да нет, Семен Львович, уволь. Вынужден отказаться.

Зельдов едва заметно побледнел:

— Что так? Верное ведь дело предлагаю, Ляксандр Никанорыч, верное!

Андрианов чуть помолчал, словно бы взвешивая — стоит ли откровенничать, портить человеку праздник. Решил — а почему, собственно, и нет, если сам на рожон лезет? Ведь сказали же ему: не сейчас, не в праздник. Умный человек догадался бы, что за этими словами стоит отказ. Но раз ему так необходимо услышать отказ словами? Что ж, воля ваша, получите-распишитесь.

— Ну, во-первых, Семен Львович, у меня отродясь таких денег на руках не было. Ты ведь не поверишь, но мы с Ириной моей Станиславовной сугубо на зарплаты свои живем. Правда, не сказать, что минимальные. Зачем же? Выписали себе столько, чтоб можно было нормально жить. Вот и живем. И, считаю, нормально живем, по крайней мере, ни в чем важном себе не отказываем. А доходы мои… Они вроде есть, а вроде и нету. В деле мои доходы, Семен Львович, в деле. А на руках у меня — извини. Образно говоря — копейки на руках. Для нормального человека может и не копейки, а для тебя… я бы и сотни штук при желании не собрал. Мне эти деньги пришлось бы оттягивать со своего заводика. А я его люблю, как дитя родное, понимаешь. Да даже не в этом дело, не в этом.

Александр Никанорович еще немножко помялся. Потом решил: а чего, собственно, тянуть, разговор-то этот, видать, давно назрел, да и самого Зельдова сейчас не новый год волнует, не все эти подарки под елочкой. Его сейчас другое больше всего на свете интересует — даст ли ему Андрианов денег или не даст. И стоит ли мучить человека неизвестностью? Это ведь так негуманно.

— Тут, Семен Львович, в игру вступает второе "но". Но, кстати, и про первое не забывай, я его не выдумал. Так вот, обещанное во-вторых. А во-вторых-то оно выходит, что даже будь у меня на руках необходимая сумма, я б ее в твое дело, прости, не вложил. Не в обиду тебе будь сказано, но я деньги только в надежные, беспровальные проекты вкладываю. А надежным со стопроцентной гарантией может быть только свое дело, собственное. Которое ты лично просчитал-прощупал, каждой своей извилинкой обмозговал. Только тогда оно становится беспроигрышным. А твой проект… Ты, Семен Львович, предлагая мне долю, должен был бы понимать, что я попытаюсь хоть немножко в это дело вникнуть. Иначе плохо ты обо мне думаешь. И проектик твой… скажи честно, Семен Львович, ты ведь сам-то понимаешь, что дело твое — швах? Ведь не можешь ты этого не понимать, в жизни не поверю! Всё прекрасно понимаешь. И тем не менее — предлагаешь вступить в долю. Вот тут мне остается решать: то ли Зельдов меня за последнего дурака держит, что, согласись, мягко говоря обидно, или же… Или, Семен Львович, тебе просто стыдно сказать мне прямым текстом: так, мол, и так, сват, попал я, как кур во щи, и без твоей подмоги ножки протяну вместе с семьей. Оно, может, и труднее такие слова произнести, да, согласись — честнее. Не чужие ведь люди. Так что давай сразу мух от котлет отгоним. Про проект свой больше не заикайся, потому что проекта как такового больше не существует. Про пол-лимона — тем более. Можешь считать меня скрягой — сколько угодно, но Андрианов бросать деньги на ветер не привык. Если тебе нужен мой совет — пожалуйста. Нет — не намерен лезть в душу.

По мере обличительности речи Андрианова Семен Львович словно бы терял в весе, сдувался, как праздничный воздушный шарик. К заключительному слову перед гостем сидел уже не тот лощеный крепкий мужик, намеренно-фальшиво изображающий из себя старика, тем самым лишь подчеркивая свою крепость и относительную молодость, а самый настоящий старикашка: лысенький, седенький, морщинистый. И какой-то ужасно жалкий.

И Андрианов уже несколько пожалел о своей откровенности, может быть, даже жестокости. Нет, разве он жестокий человек? Просто реальность жестока, а он ведь — до мозга костей реалист. И что ж тут поделаешь, если все сложилось именно так, а не иначе?

Тем временем подъехали Кирилл с Тамарой. Та, едва чмокнув в щеку мать и довольно сухо поздоровавшись с Ириной Станиславовной, тут же побежала в комнату Софочки. То ли соскучилась по сестре, то ли посплетничать нужно было. А может, просто не хотелось сидеть рядом со свекровью.

Кириллу, впрочем, тоже было не особо интересно оставаться с женщинами.

— Ма, а где отец?

Вместо Ирины Станиславовны ответила Изида Натановна:

— Они, Кирилл, в кабинете Семена Львовича, это на третьем этаже, справа от лестницы.

— Да, я знаю, спасибо, — поблагодарил Кирилл. — Пойду поздороваюсь.

Не спеша поднялся на третий этаж, без труда отыскал нужную дверь, постучал:

— Я не помешаю? Новое поколение сюда пускают?

К его недоумению вечно напыщенный Зельдов словно бы и не заметил его появления. Зато отец откровенно обрадовался:

— О, Кирюха, заходи! Приветствую, сын! С наступающим тебя! Как Тамара? Садись.

Кирилл присел рядом с отцом на массивный кожаный диван, одним углом примыкавший к письменному столу. Зельдов, кажется, по-прежнему не заметил появления зятя.

— И вас с наступающим, — поздравил присутствующих Кирилл. — Она к Софье зашла. Мама с Изидой Натановной стол уже накрыли. А вы тут чего притихли?

— Да мы тут, — как-то неуверенно протянул Александр Никанорович. Повернулся к Зельдову: — Семен Львович, ты не возражаешь, если я Кирилла посвящу в тему? Мы ведь одна семья, рано или поздно все равно узнает.

Зельдов неопределенно махнул рукой, мол, делай, как знаешь, и по-прежнему не сказал ни слова.

— Что-то случилось? — нахмурился Кирилл.

— Случилось… Собственно, ничего особо страшного не произошло. Слышишь, Семен Львович? Ничего ведь такого уж страшного, правда? Главное, все живы-здоровы. А деньги… Что деньги? Жили ведь раньше без денег, и нормально ведь жили. Да не печалься ты так, Семен Львович. Все будет нормально. Дом продашь — тебе этих денег до конца жизни хватит!

— Какой хватит?! — прохрипел Зельдов. — Его ж хрен продашь за ту сумму, которую я в него вбухал! Как минимум четверть цены потеряю — где еще такого дурака, как я, найдешь?! Вот ты, скажи, купил бы дом за миллион?!

— Нет, — честно признался Андрианов. — И никому бы не советовал. На кой он мне, такой огромный? Мы вот с Ириной жалеем, что четвертая комната у нас пустует, нам с ней и трех больше чем достаточно, а ты говоришь — дом. Честно сказать, я удивлялся, на хрена ты его затеял, этот особняк? Я было решил, наверное, стоишь очень крепко, деньги уже вкладывать некуда. А оно вон как оказалось. Ничего, Семен Львович, не переживай. Ну продашь чуть дешевле. Вложишь куда-нибудь по-умному, только не так, как ты в завод свой вложил, и все будет тип-топ, вот увидишь!

— Да что там уже вкладывать? — махнул тот рукой. — Мне ж еще с кредиторами рассчитаться надо. Там от дома — шиш да маленько в лучшем случае останется. Дай Бог, чтоб на квартиру приличную хватило. А жить-то на что?!!

Андрианов-старший невесело усмехнулся:

— Так ты у меня пол-лимона на жизнь просил? Лучше бы так и сказал, открытым текстом. Честнее было бы. Впрочем, результат бы от этого не изменился.

Кириллу казалось, что у него волосы дыбом становятся. Зельдов собирается продавать дом?! Зачем?! Ах, с кредиторами рассчитаться?! Ни фига себе! Что?!! От дома только на квартиру и останется?!! У отца полмиллиона просил?! Ни хрена себе! Так это что ж такое выходит, а?

— И… давно? — осмелился он. — Проблемы — давно?

Александр Никанорович тоже вопросительно взглянул на хозяина:

— А правда, Семен Львович, давно? Когда это началось?

Зельдов молчал. Андрианов-старший выждал для порядка несколько мгновений, потом вновь спросил:

— Что, выходит, и правда?..

Высказать догадку словами так и не осмелился. Зельдов поднял мрачный взгляд на свата:

— Какая теперь уже разница? Мы теперь крепко повязаны, Ляксандр Никанорыч. Кровно. Твоего внука, между прочим, моя дочь вынашивает, а не кто-нибудь. Мы теперь одна семья…

Вот теперь ни у кого никаких вопросов не осталось. Всё предельно понятно…

— Да, Семен Львович, ты прав. Мы теперь одна семья. Только для тебя это ничего не меняет. От внука, естественно, мы отказываться не собираемся — да, Кирилл? Как и от Тамары. Она — Андрианова. Вы с Изидой Натановной — ее родители. Если будет совсем невмоготу, если не сможешь найти работу — так и быть, помогу. Только на расстегаи с икрой да на рябчиков в ананасах не рассчитывай. Я сам никогда денег на ветер не бросал, и ты от меня на баловство хрен получишь. А вот с голоду не помрешь ни ты, ни Изида Натановна. Правда, Софью твою, извини, на баланс не приму — здоровая девка, пусть сама зарабатывает. Всё, мужики, пошли за стол. Там нас бабочки заждались. Да только смотрите мне — чтоб никто за столом не проболтался. Сегодня новый год, о проблемах — ни слова, поняли? Иди, Кирилл, зови девчонок — и за стол. Наговорились уже, хватит. Давай, Семен Львович, вычухивайся. А то Изида Натановна тебя такого увидит — скорую придется вызывать для обоих. Иди, Кирилл, мы подтянемся.

Кирилл вышел из кабинета, не видя и не слыша ничего вокруг. Так вот оно что, вот почему Тамара в него мертвой хваткой вцепилась! Вот почему от развода отказалась! Вот почему так радуется своей беременности!!!

Так, с тяжелыми мыслями, добрался до Софочкиного "закутка". Внешняя дверь, ведущая в ее гостиную, была приоткрыта, а потому стучать не стал, прошел внутрь. В комнате сестер не было. Кирилл уже собрался уходить, уверенный в том, что Софья с Тамарой уже, должно быть, сидят за столом, да тут услышал приглушенный голос из-за жалюзи, отделяющих гостиную от маленького углового "аппендикса", выполняющего роль кабинета. Подошел ближе, чтобы позвать, да так и остановился на полдороги.

— Бедная, — жалостливым тоном произнесла Софочка. — Как я тебе сочувствую! Ну кто бы мог подумать, что он окажется таким жлобом! Только знаешь, Том, чего я не понимаю. Ну ладно, ну пролетела — с кем не случается. Ну ошиблась. Так чего ты столько времени-то терпишь?! Теперь вот еще и рожать от этого быдла собралась! Оно тебе надо?! Можно ж было сразу и развестись, как поняла, куда вляпалась.

— А я и хотела, — глухо отозвалась Тамара. — Я ж его уже через две недели знала, как облупленного. Тогда же и решение приняла. Мне папа не позволил.

— Папа?! — удивилась Софочка. — Фи, с какой это стати папа вдруг будет нам указывать, что делать? И ты послушалась?!

— Дура ты, Софочка, — огрызнулась Тамара.

— Сама дура, — ответила сестра. — Уж я бы ни за что не осталась с таким козлом! И никакой папочка мне не указ!

— Вот я и говорю — дура, — повторила Тамара. — Вот и сама виновата. Я ничего не хотела тебе говорить, да и папа просил не тревожить вас с мамой раньше времени. Короче, дорогуша — прощайся со своим Мерсиком. А заодно и с домом. А если и дальше хочется красивой жизни — почаще моему козлу в ножки кланяйся. Потому что Андриановы теперь нами, как котятками играть могут. Потому что папочка наш последним лохом оказался. И последние полгода мы в долг живем, поняла? Идиотка сладкая, папочка ей не указ! Жрать захочешь — еще какой указ будет! И замуж пойдешь, как миленькая, за любого козла, которого он тебе подыщет. Еще и радоваться будешь, что вовремя фамилию поменяла!

— Что ты мелешь? — возмущенно произнесла сестра. — Вроде еще за стол не садились, еще не пили, а ты уже несешь какую-то ахинею. Или это у тебя токсикоз так выражается? Помутнением рассудка?

— Вот кстати насчет токсикоза. Мне нужна твоя помощь. Срочно, вчера! У тебя кобелек приличный на примете имеется?

— Кобелек? — удивилась Софья. — А сучка не подойдет?

— Я сама сучка каких поискать, — резко осадила ее Тамара. — Не про собаку спрашиваю.

— А что, тебе твоего козлика недостаточно? Или он у тебя уже обимпотентился?

— Сонька, — разозлилась Тамара. — Я не шучу. Это очень-очень серьезно! Мы действительно в полном дерьме. Папочка наш вляпался по самое некуда, дай Бог, чтоб на нары не угодил. А о деньгах и говорить не приходится. Ты знаешь, кто сейчас на моем Мерсике рассекает? Ментяра поганый! На моем Мерсике!!! Потому что у папочки денег на взятки уже не было, так он натурой расплатился. Моей, между прочим, натурой! Так что за твою красивую жизнь мне приходится своей задницей рассчитываться. А ты тут зубы скалишь, остроумие свое на мне оттачиваешь. Мы у Андриановых в кулаке, мы ж от них зависим, как не знаю кто. Нам всем этот ребенок нужен, как воздух. Хотя бы до тех пор, пока ты сама замуж не выйдешь. Лишь бы только не прокололось с выбором, как я, на такого же козла не нарвалась. Мне забеременеть нужно — кровь из носа. И срочно, сию минуту. Потому что у меня уже вроде как два месяца должно быть, а у меня — ни в одном глазу. Я ж папочке говорила — это еще не точно, а он так обрадовался. Говорит — вот теперь они у нас в руках! И его расстраивать не хочу, и что делать — не знаю. Я ж когда своему козлу сообщила, опять же уверена не была. Но думала — даже если нет, то все равно постараюсь в ближайшее время залететь. А эта сволочь то ли брезгливой оказалась — к беременной бабе прикоснуться не может, то ли и правда в импотенты записался. Короче, он меня с того дня ни разу не поимел, представляешь, сволочь какая?! А время-то идет, мне срочно залететь надо! А ты тут подхихикиваешь. Ты, Сонька, иногда такая тупая бываешь!

Софочка на мгновение примолкла, словно бы обдумывая услышанное. Потом произнесла растерянно:

— Так а… Я, Том, не понимаю. Даже если ты сейчас от кобелька случайного залетишь — твой козел же все равно догадается. Тут уж не семимесячный ребенок получится, а в лучшем случае одиннадцатимесячный!

— Это ничего. Он дурак, он не поймет. Да и куда он на хрен денется, даже если и поймет?! Я — законная жена, значит, и ребенок его, законный! Проглотит как миленький! В любом случае, закон будет на моей стороне.

— Я, может, и дурак, да не до такой же степени, — раздался голос из-за жалюзи, и в кабинет с перекошенным не то от ярости, не то от брезгливости лицом влетел Андрианов собственной персоной. — Даже если тебе удастся забеременеть от залетного кобелька до нашего официального развода — суд не признает этого ребенка моим, так что особо-то не старайся. Хорошая штука мобильный телефон. Со встроенным диктофоном. Особенно если оказаться в нужное время в нужном месте.

И, заметив что-то интересное, добавил:

— Ой, Софочка, как тебе этот шарфик идет! Где-то я уже такой видел. А, вспомнил, по-моему, я сам его в Лондоне покупал. Ну-ну. Прощай, жена.

И покинул Софьины владения, так и не услышав ни слова от обалдевших сестер. Прошел в большую гостиную, где был накрыт шикарный стол, а у окна подмигивала огоньками огромная елка. Александр Никанорович с Зельдовым были уже там. Андрианов-старший что-то тихонько объяснял супруге. Изида Натановна заботливо склонилась над Зельдовым, расплывшимся в кресле бесформенным мешком.

— Мам, пап, — громко провозгласил Кирилл. — Надеюсь, вам есть где встретить новый год? Потому что в этом доме нам делать нечего, здесь живут чужие люди. Вы как хотите, а я уезжаю в город. Ставлю всех в известность — в ближайшее время я не только подаю на развод, но даже приложу все усилия к тому, чтобы признать брак недействительным. Я думаю, у меня имеются для этого некоторые основания. Вы со мной или как?

Глава 25

Кирилл гнал машину по гладкому пустынному шоссе. Мимо пролетали невысокие беленые столбики, отсчитывающие километры, да нечастые фонари, терзающие черную беззвездную плоть новогодней ночи резкими лучами. По обе стороны дороги стояли высокие ели, за неимением праздничных одежд наряженные лишь белыми шапками слежавшегося снега.

Мысли хаотично перескакивали от одного к другому. Нет, какая дрянь! И как его только угораздило с нею связаться?! Это у нее-то, у Тамары, красивые губы?! Как он вообще мог принять ее хищный оскал за очаровательную изюминку?! "Козел". Это про собственного-то мужа?!! Дрянь, какая же дрянь!

А кто он, если не козел? Как он мог позволить какой-то дряни столько времени крутить себе мозги? И ведь даже считал себя счастливым человеком. Пусть совсем короткое время в промежутке между сделанным под давлением Зельдова предложением и свадьбой, но все-таки считал! Идиот. Это же надо было так вляпаться. Ну ладно, по глупости женился. Но ведь уже в день свадьбы понял, что жестоко ошибся. В Лондоне еще больше укрепился в своих подозрениях. Тогда почему не развелся сразу после возвращения? Ведь уже тогда все понял!

Какой все-таки сволочной народ эти бабы! Все, все как одна — дряни. Даже Светлана. Вот ведь казалось бы — мышь белая, ей бы хоть какого мужика ухватить и радоваться, ведь в ее-то положении не до жиру. Ладно Тамара — красавица. Таким хищницам, наверное, от природы положено тварями животными быть. Ясное дело, такая будет выискивать выгоду под микроскопом, эта за кого попало не пойдет. Но Света?! Ей ли перебирать, богатеньких дурачков подыскивать?! А смотри-ка ты, туда же! "Как ты прибылью распоряжаешься?" Мол, на что мы с ребенком можем рассчитывать?!

Все одинаковые. Никому верить нельзя. А отцу просто несказанно повезло. Это ж надо, встретил одно-единственное во всей вселенной исключение из правил! Такие, как мама, наверное, если и появляются, так в лучшем случае раз в столетие. И ему, Кириллу, даже искать в этом плане нечего. Потому что следующая порядочная женщина родится в лучшем случае лет через пятьдесят, а то и все сто.

И что ж? Оставаться одному? Ну, положим, в данный момент — почему бы и нет, как раз сейчас его бы покой устроил больше всего остального на свете. А вообще? В потенциале, так сказать? Даже если он теперь точно знает, что все бабы — стервы и дряни? Ну хорошо, останется он один, как перст. Плохо ли, хорошо ли одному — сейчас речь не об этом. Вот в его ситуации что делать? Сейчас он молод, ему и одному, в принципе, неплохо. При необходимости всегда можно найти разовую подружку. А если она разовая — какая разница, что она такая же хищница, как остальные? Ему на это плевать с Биг Бена. Он ведь не душевного тепла от нее ждет, а вполне определенных телесных радостей. А если захочется именно душевного тепла? Куда, к кому за ним идти? Не станешь же искать душевного тепла у разовой подружки? Или что, каждый раз к маме бежать: мама, согрей, мне холодно?!

Мама. Может, не так Кириллу и повезло с матерью? Она-то, конечно, замечательная женщина, но может, именно в том и проблема, может, уж слишком она у него хорошая? Была бы такой же стервой, как Тамара, так Кириллу не пришлось бы усердно выискивать пару. Потому что было бы все равно. Потому что с детства привык бы к плохому, и не ждал бы от будущего особых милостей. А как быть, если перед глазами такой пример? Как довольствоваться малым, если знаешь, что бывает и большое?

И ведь ему показалось, что не только мама щедра на душевное тепло. Ведь и со Светкой почувствовал что-то такое, когда приятно не только сексом заниматься. Ведь только с нею понял разницу между сексом и интимом. Потому что секс — это непосредственный половой акт, это именно то, ради чего мужчина и везет в дом разовую подружку, изначально зная, что она разовая. Не так ли он когда-то в первый раз повез к себе домой Тамару?

А интим… Да, и интим тоже очень плотно связан с сексом. Но это совсем другое. Потому что после голого секса хочется повернуться на бок и скорее заснуть в надежде, что соратница по постельным подвигам все поймет без слов и сама найдет выход, а утром вновь проснуться одному. А интим в том и заключается, что просто приятно заснуть и проснуться вместе. Не без физической близости, конечно, но не ради нее. А это, оказывается, огромная разница! Ведь вряд ли отец в матери видит сугубо сексуальную партнершу. Нет, тут ведь что-то другое, гораздо более глубокое, чему не найти подходящих слов. Вот спроси Кирилл у отца — тот, поди, и не ответил бы на этот вопрос. Улыбнулся бы загадочно и сказал:

— Да ну ее, маму твою! Надоела хуже горькой редьки. Так бы и поменял ее на двух молоденьких!

А в глазах при этом засветились бы такие красноречивые лучики счастья, что любому идиоту было бы понятно: никуда-то он от жены не денется. Да и не захочет деваться. И все эти "две по двадцать пять" — ни что иное, как нарочитая небрежность, стремление за анекдотичным юмором скрыть истинную свою нежность, которую настоящему мужику вроде как негоже выставлять напоказ.

Вот это и есть интим. Когда для двоих не физические упражнения в постели нужны, а гораздо, несказанно больше. Что-то такое, что не каждому в этой жизни дадено. И счастлив тот, кто познал на собственной шкуре, что это такое — настоящий интим. Когда просто лежишь рядом и умираешь от счастья. Когда на твоей груди покоится женская головка с очаровательными белыми кудряшками, мягкими до нежности, пушистыми до невесомости. А ты запустишь ладонь в эти кудряшки, и шепчешь:

— Мышь белая. Кудрявая…

Стоп! Кирилл резко затормозил. Слава Богу, трасса была пустынна в этот предпраздничный час, когда старый год истекал последними песчинками, иначе наверняка бы его сзади кто-нибудь "поцеловал".

Стоп. Это он к чему сейчас вспомнил? Как он мог сравнить маму с этой… Нет, как бы ни был зол на Свету, а называть ее "этой" было как-то неправильно, самого жгло изнутри такое мерзкое название. Да, она, увы, тоже оказалась охотницей. Пусть не такой хищной, как Тамара, но все равно охотницей. Может, даже еще хуже. Тамара хоть не скрывала свою хищную натуру, напоказ выставляла гнилую свою сущность, чтоб мужики не особо заблуждались на ее счет. А эта… То есть нет, не эта, конечно. Света. Ах, такой уж прикинулась овечкой, белой и пушистой, такая вся из себя мякенькая, податливая. "Ах, Кирюшенька, мне от тебя ничего не надо!" И тут же: "А как ты прибылью распоряжаешься?"

И все-таки… Если и было Кириллу когда-нибудь хорошо, так это с нею. Если и хотелось когда-то с кем-то заснуть, то только со Светланой. Но ни разу так и не заснул. Потому что негде было засыпать, не при ее же матери спать в одной-единственной комнате.

И что теперь? Он понял, что бесполезно ждать от природы особых милостей, понял, что все бабы — хищницы да охотницы. И что? Вычеркнуть надежду на нормальную полноценную жизнь? Тогда ради чего он живет? Ради чего живет отец? Ну, скажем, живет-то отец для мамы да для сына. А вот ради чего он работает? Ради чего работает сам Кирилл? Им что, денег мало? Да им тех денег хватило бы до конца дней, даже если бы шиковать стали, как бестолковый Зельдов! Но ведь не для себя же! Ведь хочется что-то оставить после себя! После! Чтоб передать по наследству не только фамилию, но и еще кое-что. Чтобы не стыдно было собственным детям в глаза смотреть, чтобы было чем накормить, во что одеть. Чтобы было, на что дать хорошее образование. Ведь для того и работают. А оказывается, что и передавать это все в результате будет некому. Потому что все бабы — твари продажные, хищные животные.

И какими бы хищными они ни были, а в данный момент зреет жизнь его сына. Ведь Светлана же сказала, что у нее будет именно сын, не дочь. Кирилл. Маленький Кирилл. Но не Андрианов. Кукуровский? Почему Кукуровский?! Ведь это же его сын, его! Это Тамара запросто могла родить от кого попало, от первого встречного кобелька, а Светка не такая! Если уж она беременна, то только от Кирилла! В этом даже сомневаться не приходится. Правда, это не слишком-то оправдывает ее расчетливость. И тем не менее… Да, и ее тоже интересуют только его деньги, но она все равно не такая! Еще не конченная, еще не прожженная!

Это Светка-то — не прожженная?! Да она же замаскировалась похлеще Тамары, а значит, в тысячу раз хуже! Ну и что? Ну и какая разница, если Кириллу почему-то упорно хочется запустить ладонь именно в ее белые невесомые кудряшки? Какая разница, если только с нею и испытал желание заснуть?! Ребенок опять же. Кирилл Кукуровский. О Боже, ведь не просто Кукуровский, ведь Кирилл Альбертович Кукуровский!!! Альбертович?! Его сын?!!

Куранты скрупулезно отсчитали двенадцать ударов и торжественно отыграли перезвон.

— С новым годом, мама!

— С новым годом, доченька!

Наталья Леонидовна обняла заметно располневшую дочь, чмокнула в щечку:

— Дай тебе Бог сил, Светочка. Терпи, родная моя. Таков уж наш удел. Мы ведь обе знали, что так и будет. Меня к этому мама готовила с детства, я готовила тебя. Чтоб не так больно было… Ничего, родная моя, ничего. Вот родишь сыночка…

Ее на полуслове прервал звонок в дверь.

— Кого это принесло? — удивилась Наталья Леонидовна.

Света недоуменно пожала плечом:

— Наверное, сеятели пришли. Или поздравлятели какие-нибудь.

Мать пошла открывать двери. Света присела на стул и принялась тщательно вытирать заплаканные щеки. Вот ведь обещала самой себе, что больше никогда не заплачет, и в очередной раз сорвалась. Ну зачем мама опять начала, зачем? Зайдут посторонние люди и увидят ее с пузом и мокрыми глазами.

Наталья Леонидовна тем временем открыла дверь. На пороге стоял незнакомый молодой человек. Увидев ее, почему-то смутился:

— Здравствуйте. С новым годом. Я вот тут… Я без подарка. Примете?

Хозяйка помолчала пару мгновений, потом неуверенно произнесла:

— Ну, если вы уверены, что не ошиблись, то проходите. Даже без подарка.

И сделала шаг назад, впуская гостя.

Кирилл снял дубленку и решительно прошел в комнату:

— С новым годом.

Света не ответила. И рада была безумно, и в то же время разозлилась — ну зачем, зачем пришел? Опять только хуже сделает. Почему не дает ранам затянуться? Сейчас опять сделает вид, что все хорошо, а потом снова бросит без всяких объяснений, даже не попрощается. И она отвернулась в сторону.

Наталья Леонидовна вслед за гостем вошла в комнату, чуть подтолкнула его, остановившегося у самого порога:

— Ну же, проходите, присаживайтесь к столу. Новый год все-таки. Правда, вы немного опоздали. Совсем чуть-чуть, самую малость, но мы уже выпили без вас. Придется повторить. Наливайте, не стесняйтесь. И, кстати, можно даже познакомиться. Меня зовут Наталья Леонидовна, я, как вы поняли, Светина мама.

— Да, конечно, — спохватился гость. Манерно наклонил голову: — Кирилл Андрианов. Я, как вы поняли, Светин…

— Можете не уточнять, — едва улыбнулась Наталья Леонидовна. — Будем считать, что я догадалась. Ну что же ты, Света, подсуетись немного. Достань тарелку для гостя, фужер. У нас, Кирилл, ни водки, ни коньяка. Мы со Светой малопьющие, нам обычно и бутылки шампанского на целую ночь хватает, а на гостей мы не рассчитывали.

Света нехотя поднялась из-за стола. Да и нелегко ей это было сделать. Комната, и без того не слишком просторная, была почти целиком занята большим столом и места для маневра почти не оставалось. А ей теперь нужно было куда больше места — это Кирилл сразу отметил. Надо же, не виделись-то несколько недель, а она уже так изменилась. На лице, некогда белом, проглядывали крупные коричневые веснушки. Как… у Кирилла екнуло сердечко — надо же, как у девочки-одуванчика, у нее тоже были такие веснушки.

Света принесла приборы и снова присела за стол. Наталья Леонидовна заботливо накладывала гостю салаты, а тот молчал. Смотрел на Светлану и молчал.

— Ну что же вы, Кирилл, — напомнила ему хозяйка. — Наливайте шампанское, вы у нас единственный мужчина, вам и командовать.

Кирилл встрепенулся, однако к бутылке не потянулся. Сказал сухо:

— Света. Я хочу, чтобы наш ребенок носил мое отчество и мою фамилию. Я готов к этому. Только об одном тебя прошу: никогда больше не афишируй, что я тебе нужен только из-за денег. Я готов с этим смириться, но только не надо это афишировать, я тебя очень прошу. Я ведь все-таки мужик, и у меня тоже есть гордость. Даже если это правда — все равно не стоит ею размахивать, как флагом. Ты принимаешь мое условие?

Светкино сердечко заколотилось от радости, но, как оказалось, преждевременно. По мере произнесения Кириллом речи ее сердце, кажется, совсем остановилось. И его слова, такие радостные вначале, многообещающие, как самый большой, самый волшебный новогодний подарок, к концу речи оказались звонкой пощечиной. Света, и без того бледненькая, стала совсем белой. Пухлые розовые губки сжались чуть не в точку.

— Уходи, — сказала глухо.

— Прости? — спросил Кирилл. — Я не расслышал.

— Я сказала "уходи", — с нажимом повторила Светлана.

Кирилл побледнел. Похоже, она не только не согласна с его условием, она еще и возмущена им! Ну это уж слишком! На такую наглость он не рассчитывал даже зная наверняка, что женская порядочность не более, чем миф.

— А чего ты хочешь?! Ты наглядно демонстрируешь свою заинтересованность моим благосостоянием, не пытаясь даже сделать вид, что тебе нужен я сам, и при этом требуешь, чтобы я терпел это молча? Может, мне еще плясать от радости, что сам-то я, Кирилл Андрианов, тебе на фиг не нужен, тебе только деньги мои нужны?! "Кирюшенька, родной, мне ничего от тебя не надо, я сама справлюсь!" — передразнил он. — А потом: "А достаточно ли у тебя денег, милый, чтобы содержать нас с ребенком?"

Света покраснела от негодования:

— Да как?.. Как ты смеешь?!! Меня никогда не интересовали твои деньги! И помощь мне твоя не нужна! И фамилия твоя ни мне, ни ребенку не нужна! Убирайся вон! Я хоть раз тебя позвала? Хоть раз о чем-нибудь попросила?! Убирайся! Не смей даже на глаза мне появляться! А какое отчество дать ребенку — я уж как-нибудь сама соображу. Уходи!

— Никогда не интересовали? — переспросил Кирилл. — Может, мне померещилось? Может, это не ты моими доходами интересовалась? "А как ты распределяешь свою прибыль, милый? Ты учитываешь нас с малышом при ее распределении?!"

— Прибыль? — Света застыла. — Так это все из-за прибыли?

— А, вспомнила, наконец! — обрадовался Кирилл.

— Вспомнила, — кивнула Света. И говорила снова тихо-тихо, как провинившаяся школьница, не смеющая поднять виноватый взгляд на учителя.

— Слава Богу, — Кирилл добрался, наконец, до бутылки и стал разливать шампанское по фужерам.

— Ну вот и разобрались, — примирительно вставила Наталья Леонидовна. — Давайте лучше выпьем — новый год все-таки, а вы взялись отношения выяснять.

— Кирюша, уйди, пожалуйста, — тихо попросила Света, не обращая ни малейшего внимания на мать.

Кирилл разозлился:

— Что опять? Чего еще изволите? Выяснили, сама подтвердила. Вот и давай оставим это в прошлом! И никогда больше не подчеркивай материальную сторону наших отношений. Ты можешь хотя бы делать вид, что я тебе интересен сам по себе? Неужели это так трудно? Ведь тебе же раньше это хорошо удавалось, ведь я же даже поверил тебе!

— Ты ничего не понял, — по-прежнему тихо возразила Светлана. — Я, Кирюша, тебя люблю и любить буду. Всегда, до конца жизни. Но мы навсегда останемся сами по себе. Ты и мы с маленьким. Потому что нам нельзя быть вместе.

— Это, интересно, почему же?

— Потому что ты не понял главного. Ты не понял, что меня интересуешь только ты. Ты усомнился в моей любви. Дурачок. Какой же ты дурачок! Я тебе последнее готова отдать, я тебе саму себя отдала — а ты не понял. Ты так ничего и не понял! Меня никогда не интересовали твои деньги, Кирюша. Я и не рассчитывала на твою поддержку. Мы с мамой сами справимся — правда, мама? У нас, у Кукуровских, это в крови. Никогда еще Кукуровские от мужиков не зависели, и я не буду. И никогда меня не интересовали твои доходы. А прибылью и правда интересовалась. Ты, Кирюша, понимаешь разницу между доходами и прибылью? Доходы — это твое личное. А прибыль — это доход твоего предприятия. Мне всего-навсего нужно было проконсультироваться с опытным человеком насчет распределения прибыли. Потому что хозяева моей фирмы настолько бестолково ею распоряжались, что в результате разорились, а теперь пытаются вину за это повесить на меня. Мне нужен был только твой совет, понимаешь? Консультация. А на твои деньги я никогда не зарилась. А теперь уйди, пожалуйста. Я не хочу тебя больше видеть.

Кирилл обалдело смотрел на нее и не мог отделаться от ощущения, что что-то упорно проходит мимо его сознания. Это она что, так ловко лжет? Изворачивается? Или он и в самом деле бестолковый дурак? Доход, прибыль. Это ж только слова разные, смысл-то все равно один — деньги. Поэтому услышав слово "прибыль", он, естественно, решил, что речь идет о деньгах. А Света, выходит, имела в виду совсем другое? Ее не интересовали его деньги? Она была с ним ласкова вовсе не по расчету?..

— Это… правда? Только посоветоваться? — все еще с нотками сомнения в голосе спросил он.

— Правда, — жестко ответила Света.

— Проконсультироваться? Просто по работе?

Светлана молча кивнула и отвернулась в сторону. Слезы душили. Обидно было до смерти! Как он мог подумать о ней такое?! Что ей нужны только его деньги?! Глупый, какой же ты глупый, Кирюшенька! Как же ты мог?! Как же не понял, не разглядел ее любви?!

До Кирилла доходило очень-очень медленно. Это что же, он собственными руками разбил счастье? В тот момент, когда оно было в его руках? Вернее, в аккурат покоилось на его груди? Его белое пушистое счастье. Кудрявое. А он ничегошеньки не понял?!

— Господи, Светка! — воскликнул он и бросился к ней.

Встал на коленки перед нею, уткнулся носом в ее мягкие колени:

— Светка, Мышь моя! Я что, и правда такой идиот?!

Та молчала. Правда, и отстраняться не стала. Сидела напряженная без движения, как статуя. А внутри выскакивало от счастья сердечко. Господи, вот же он, ответ на жуткий вопрос "почему". Вот почему. Он решил, что ее интересуют его деньги. И разве его в том вина? Это же она сама так по-дурацки сформулировала вопрос, что его запросто можно было принять за ее меркантильный интерес. Ведь нечестно обвинять его одного в этом недоразумении. Разве ее собственная вина меньше?

Кирилл упорно отказывался вставать, так и стоял на коленях, обхватив руками Светкины ноги. А та и не пыталась его поднять. Наталья Леонидовна тактично встала из-за стола, тихонько оделась в прихожей и вышла, неслышно прикрыв за собою двери.

Света громко сглотнула слюну. Господи, как же все глупо! Это что же, если бы Кирилл сейчас не пришел, они оба так и остались бы в неведении? Так до конца дней и не разобрались бы в этой нелепой ошибке? Но он пришел, зачем сейчас думать о том, что было бы, если бы… Ведь пришел, пришел даже невзирая на ее мнимую меркантильность! Значит… Значит, она хоть что-то для него да значит? Но что именно? Он ведь по-прежнему женат, и она по-прежнему не имеет на него никаких прав. И она снова и снова будет воровать у Тамарки счастье по кусочкам? В надежде, что когда-нибудь из этих кусочков можно будет сложить нечто цельное?

Светины руки сами собою потянулись к Кириллу. Теперь уже не он, а она запустила обе мягкие белые ладошки в его короткие жесткие волосы. И он понял, он все понял!

— Мышь! Белая моя, кудрявая моя! Ты меня когда-нибудь простишь? Хоть когда-нибудь, хоть к пенсии?

— Уже простила, — сквозь слезы улыбнулась Света. — А ты меня?

— Я? — удивился Кирилл.

— Ну как же, это ведь я так по-дурацки спросила. Нужно было как-то иначе, другими словами. Надо было рассказать тебе, какие у меня Потребеньки придурки. А я не хотела наше с тобой драгоценное время на них тратить, вот и не рассказывала ничего про них. А потом, когда невмоготу стало, когда обязательно надо было посоветоваться, так двусмысленно сформулировала вопрос. Знаешь, я ведь даже не подозревала, почему ты ушел. Так и этак нашу последнюю встречу по косточкам разбирала, все пыталась найти причину — что же тебе так не понравилось. Думала даже, что ты пришел убедиться, что я не доставлю тебе хлопот своей беременностью, а убедившись — тут же ушел.

— Глупая, — счастливо улыбаясь, произнес Кирилл. — Какая же ты у меня глупая! Какие мы с тобой оба глупые!

Подхватил на руки свою беременную ношу и с огромным трудом протискиваясь между столом и шкафом, поднес ее к дивану.

— Мышь моя, — бормотал он, расстегивая ее платье. — Кудрявая белая глупая мышь…

Света плакала, не боясь испортить праздничный макияж — глупости, разве Кирюша ее ни разу не видел ненакрашенную? Уткнулась маленьким розовым носом в его широкую грудь, и плакала, как дитя малое.

— Я сильно толстая, да, Кирюшенька?

Кирилл не ответил. Улыбнулся, и продолжал внимательно разглядывать потолок. Потом сказал:

— Знаешь, меня Кирюшенькой только мама всегда называла. То есть не всегда, а когда хотела мне показать, как довольна мною. Знаешь, ласково так, нежно. А у тебя еще нежнее получается. Ты так странно говоришь…

— Странно, — передразнила Света. — Не странно, а картаво.

— Нет, — возразил Кирилл. — Когда картаво — это некрасиво. А ты так мягко грассируешь. Честно, мне очень нравится. А тебя не обижает, что я тебя Мышью зову?

— Неа, — потерлась о него лбом Света. — Мне наоборот нравится. Вроде и неласково, кто другой бы оскорбился. А мне нравится. Потому что это говоришь ты.

Помолчали немного. Света всполошилась:

— Ой, мама же может в любую минуту вернуться!

— Надеюсь, ты меня не собираешься выставлять за дверь? Она меня уже все равно срисовала. Да и не выгонишь ты меня теперь.

— Ну хотя бы одеться я должна или как?

— Ну, одеться — так и быть, — любезно позволил Кирилл.

Света натянула платье, Кирилл тоже привел себя в порядок, и они вновь устроились на диване в обнимочку. И тут Света решилась задать более всего волновавший ее вопрос:

— Кирюша, а как Тамара? Сегодня же праздник, вы же должны быть вместе. Только не обижайся — я совсем не хочу тебя выгонять, очень даже наоборот. И все-таки?

— У, вспомнила. Ну, дорогая моя, Тамара сейчас очень далеко.

— Далеко? — переспросила Света. — Она что, по путевке куда-то уехала?

— Точно, — подтвердил Кирилл. — Я собственноручно ей путевку выписал.

— Далеко? — снова спросила Света.

— Далеко. Очень далеко. В прошлое.

Светлана примолкла на целую минуту, боясь поверить его словам. Может, ослышалась? Но с чем еще созвучно слово "Прошлое"? Ни единого примера не находилось.

— В прошлое? — все-таки решилась уточнить она.

— В прошлое, — упрямо повторил Кирилл. — В самое дальнее прошлое. Больше того — я попытаюсь аннулировать наш брак. Не уверен, что получится, но по-моему, у меня есть для этого некоторые основания. В худшем случае просто разведусь. Это уже решенный вопрос. И все, давай больше о хищниках ни слова, ладно? Хотя ведь еще час назад я и тебя к хищникам причислял, представляешь? И как я мог причислить мышь к настоящим хищникам?!

Света зарделась. И пусть он даже ничего ей не пообещал, не намекнул ни на что такое особенное — так ли это важно? Главное — вот он, рядом. Ее Кирюшенька, ее несказанное счастье. И за что оно на нее свалилось, чем она его заслужила? Она, такая бледная моль, такая простушка бесцветная.

— Кирюшенька, а зачем я тебе, а? — спросила она. — Я ведь не богатая, как Тамара, не красивая. Даже совсем некрасивая. Только не лги, пожалуйста. Если ты сейчас скажешь, что я самая красивая на свете — обижусь смертельно. Давай никогда друг другу не лгать, ладно? И скажи мне честно, зачем я тебе? Как так получилось, что ты обратил на меня внимание? Я, например, тебя как увидела на свадьбе — чуть в обморок не упала. Вот сама не могу понять, как это. Вот только увидела тебя — и все, и пропала. Видела ведь впервые, а такое ощущение было, что знаю тебя миллион лет. Сразу поняла — что только ты мне нужен, одного тебя искала, что никто другой тебя не заменит. А ты? Только честно, Кирюша, пожалуйста честно!

— Честно, говоришь? — переспросил Кирилл. Вздохнул тяжело. — Боюсь, Мышь, моя история тебя только обидит. Грустная у меня история. Давай не будем, ладно? Но в общем если я скажу, что тоже со свадьбы все началось — это не будет обманом.

— Нет, — засопротивлялась Света. — Так нечестно. Мы же договорились — всю правду. Ну пожалуйста, мне это так важно! Я не обижусь, честное слово не обижусь! Главное, что я хоть немножечко тебе нужна, хоть самую чуточку, иначе бы ведь ты не пришел, правда? А тогда меня уже ничего не сможет обидеть. Расскажи!

— Глупая. О какой чуточке можно говорить, если я простил бы тебе даже меркантильный расчет?! Ну, если хочешь — так и быть. Только предупреждаю — история моя грустная, не новогодняя, боюсь, праздничное настроение у тебя улетучится. Да и у меня тоже.

— Так вот, — переведя дыхание, начал он рассказ. — Когда я был маленький, мы с родителями пошли на озеро. Ну, наше озеро, Безымянное, оно ближе всего к дому было. И там рядом с нами девчонки расположились, совсем маленькие, лет по девять. Одни были, без родителей. И была среди них девочка, очень похожая на одуванчик. Как ты. Только тоненькая-тоненькая, как стебелечек. Она мне как-то сразу так понравилась. Вот вроде и не красивая, а было в ней что-то такое особенное. А потом они пошли купаться. Прыгали, скакали под "Бабка сеяла горох". Знаешь такую игру детскую?

Света как-то грустно кивнула. И продолжила, словно бы в подтверждение своих слов:

— "Обвалился потолок — прыг-скок, прыг-скок".

— Вот-вот, — согласился Кирилл. — Вот и допрыгались. Там знаешь, обрыв резкий есть? Вот туда-то мой одуванчик и угодил. А меня рядом не оказалось. Я ведь ее даже не видел. Мне стыдно было жевать на ее глазах, потому и отвернулся. А пока я жевал помидоры, утонул мой одуванчик. А я теперь помидоры ненавижу.

Кирилл замолчал, вновь припомнив в мельчайших подробностях, как с рук спасателя свисало безжизненное беленькое тельце с тоненькими ручками-ножками, коротенькие кудельки-веревочки. Сердце сжалось от боли. Бедная девочка-одуванчик! Она навсегда так и осталась маленькой! А он все те помидоры забыть не может!

— А потом, когда тебя увидел на свадьбе, — грустно продолжил он, — что-то екнуло в груди. Знал, что не она, ее ведь уже давно нет. Да и не похожа ты на нее совсем, разве что волосами. И белая такая же. А вот увидел — и накатило. Понял, что должен быть рядом с тобой. Еще имени твоего не знал, а уже все понял. Но было поздно — свадьба…

Света тоже молчала. Если бы Кирилл мог видеть ее лицо в этот момент — он бы замолчал, он бы понял, что говорит что-то не то, что он в очередной раз что-то сильно напутал. Но он ничего не видел вокруг, он вновь погрузился в прошлое, вновь слышал пляжный гомон, видел подпрыгивающих девчонок, подскакивающих мячиками над холодной гладью озера:

— Бабка сеяла горох, прыг-скок, прыг-скок,

Обвалился потолок, — прыг-скок, прыг-скок!

— А твой одуванчик был в зеленом купальнике? — почему-то уточнила Света.

— В зеленом, — машинально подтвердил Кирилл. Он и сейчас хорошо видел ее, такую худенькую, такую беленькую, стоило только прикрыть глаза. — Точно в зеленом. Знаешь, такой простой сплошной купальник. Мне потому и пришло на ум сравнение с одуванчиком — зеленый стебелек и белая пушистая головка.

— Тогда можешь успокоиться, — как-то буднично сказала Света. — Жив твой одуванчик. Только та девочка уже совсем не похожа на стебелек. Она уже давно не худенькая. А последнее время так и вовсе растолстела до безобразия. Еще бы — через три месяца сама одуванчика родит, прелестного мальчишку с белыми волосами. И отчество у него будет — Кириллович.

Кирилл отстранился, уставился на нее ошарашено:

— Ты?! Ты?!! Правда? Это и правда была ты?!!

Света серьезно кивнула и вдруг улыбнулась:

— Угу. Знаешь, как мне потом от мамы досталось?! Но это уже потом, когда из больницы выписали. Кстати, и Тамарка ведь тоже там была. Это был наш последний самостоятельный выход на озеро. С тех пор родители поумнели. А ты, значит, тот самый мальчик в полосатых плавках, который плескался рядом со мной? То-то мне показалось, что я тебя всю жизнь искала! Только знаешь, Кирюшенька, давай договоримся. Мы с тобой нашего Кирилловича не отпустим одного, правда?

— Правда, Светка! Мышь моя, подумать только — я же всю жизнь тебя оплакивал! Всю жизнь себя простить не мог за те проклятые помидоры!

— Так что, может, реабилитируем их наконец? Правда, свежих предложить не могу, а вот в собственном соку замечательные получились, я сама консервировала. Попробуешь?

— Какие помидоры? — возмутился Кирилл. — Ты хоть представляешь, что это значит?!

— Не представляю, — ответила Света. — Посвяти.

— Это значит, что никакая ты не Мышь! Ты — Одуванчик!

— Ну вот, — счастливо улыбнулась Света. — А мне так нравилась Мышь! Может, мы и ее тоже оставим? Пусть будут обе — и Мышь, и девочка-Одуванчик. Как тебе иое предложение? Согласен?

— Согласен, Светка, — крикнул Кирилл. — Я теперь на все согласен!!!

Оглавление

Туринская Татьяна . Танец белых одуванчиков

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Реклама на сайте