«Наваждение»

Джессика Марч Наваждение

ПРОЛОГ

Небесно-голубой «роллс-ройс», величественно следовавший по широкой пустынной автостраде, вынужден был резко затормозить, когда стадо зебр вдруг выскочило из-за пальмовых кущ и галопом понеслось через дорогу.

Ники Сандеман съехала с заднего сиденья и, чтобы не упасть, схватилась за полированную красного дерева перегородку, разделявшую салон лимузина на две части. Оставаясь на краешке сиденья, она наблюдала, как экзотические черно-белые полосатые животные исчезают в густых зарослях высокой травы.

Зебры! Трудно представить, что все происходит не в Африке, а в пятнадцати милях от побережья Северной Каролины, на острове. И подумала, что еще более невероятным кажется ее присутствие на Острове Фламинго, в этих частных владениях. По неписаным законам, с самого дня рождения ее нога не должна была касаться этого рая, принадлежащего клану Хайлендов.

Ники Сандеман не могла сдержать самодовольной улыбки. Не имеет значения, что там думают Хайленды. Главное, они теперь не только вынуждены терпеть ее присутствие на этом Острове, но и сами пригласили ее сюда! Какая горькая пилюля для Дьюка Хайленда! Но, злорадствуя, Ники понимала, что Дьюк может попытаться свести с ней счеты именно здесь, на своей территории. Что ж, пусть попробует!

Ее мысли прервал голос шофера.

— Извините, что тряхнул вас, мисс Сандеман, — сказал он, Продолжая вести машину. У него было блестящее, как из отполированного черного дерева лицо, копна снежно-белых волос, на которых сидела форменная фуражка.

— Все в порядке, Лазарус, — ответила она, усаживаясь поудобнее, — я не ушиблась. Должно быть, вам нелегко управлять автомобилем, когда вокруг носится столько диких животных.

Они отъехали немногим более двух миль от аэродрома, и Ники уже успела увидеть небольшие стада самых различных животных — газелей, жирафов, окапи, бизонов и огромные стаи розовых фламинго, в честь которых и был назван Остров. Она наблюдала их в лагуне, по краю которой шла дорога.

Шофер, довольный, негромко рассмеялся:

— Да, вы верно заметили, мисс, это иногда действует на нервы.

Ники видела его глаза в зеркало заднего обзора. Он как бы оценивал, с какой мерой свободы можно разговаривать с ней. Похоже, выбор был сделан в ее пользу.

Только чокнутый мог переправить эту птицу оттуда, куда ее поместил сам Господь Бог. Я имею в виду, что, если люди настолько богаты, что могут себе позволить такое, почему бы им не выстроить себе дворец прямо посреди джунглей?

— Думается, кое-кто, — предположила Ники, — хочет показать, что мог бы сделать сам Господь Бог, будь у него столько денег.

Шофер на секунду замешкался, переваривая услышанное, потом разразился веселым смехом.

Что правда, то правда, мисс. Эти Хайленды любят показать, что могут их деньги… — Он вдруг замялся, как бы спохватившись. — Не подумайте, что Лазарус Бейнс жалуется: ко мне и моей семье здесь всегда относились хорошо — и мистер Дьюк, и прежде его отец, нам не на что жаловаться…

Ники взглянула в блеснувшие в зеркале карие глаза и кивнула. Потом отвернулась и стала смотреть в окно. «…здесь всегда относились хорошо…» Слова шофера пробудили горькие воспоминания. Если бы они хорошо относились к ее матери, возможно, вся их жизнь сложилась бы по-другому.

У Ники перехватило в горле. Быстрым движением она смахнула набежавшие слезы. Никакой слабости теперь, приказала она себе, не время думать о том, что могло бы произойти. Они должна придерживаться той холодной ярости, которая руководила ею столько лет, гневом на то, что уже было. Эти ярость и гнев питали ее многие годы и привели к победе над врагами. Она отомстит за все, что они сделали с Элл. Проверяя, в порядке ли ее макияж, она достала из крокодиловой сумочки пудреницу, открыла и посмотрелась в зеркальце. Оглядела себя без ложного тщеславия — все должно быть безупречно под взглядами врагов. Она заранее обдумала одежду, макияж, чтобы выглядеть им ровней во всем — элегантности, вкусе, положении в обществе.

Конечно, в основном тут постаралась сама природа. В свои тридцать три Ники Сандеман была в расцвете необычайной Красоты. Гладкая шелковистая кожа; красновато-коричневые волны волос с выгоревшими золотыми прядями от многих проведенных на солнце часов обрамляли гордое лицо с высокими скулами; сильный волевой рот; темно-синие глаза. Цыганские глаза. Так называл их Уилл. Да, подумала Ники, она скиталась, как цыганка, многие годы, ища пристанища. Теперь хватит. Скитания подошли к концу.

Несколько минут, расслабившись, Ники отдыхала, наблюдая за удивительными картинами, проплывавшими в окне автомобиля. Великолепные цветы, редкие, ярких расцветок, растущие вдоль дороги. На деревьях и кустах мелькали птицы с драгоценным опереньем, проносились стада грациозных экзотических животных. Она столько слышала об этом удивительном месте, настоящем Шангри-Ла, созданном руками человека.

Первые воспоминания детства у Ники были связаны с удивительным Островом, с рассказами Элл об этом сказочном месте, которое по праву рождения должно было принадлежать ей, как и многое другое. Из всех печальных несбывшихся идей матери именно эта — дочь будет не только вхожа в этот рай, но и станет там хозяйкой — была самой навязчивой и самой печальной. Теперь, глядя собственными глазами на окружающий мир, Ники думала, что волшебные картины, нарисованные матерью, бледнеют перед действительностью. Десять тысяч акров земли с искусственными потоками, водопадами, густыми чащами, охотничьими угодьями, экзотическими рыбами, птицами, зверями, растениями, завезенными с далеких южных островов Тихого океана… Из окна машины Ники заметила цепочку яхт в одной из бухт крестообразного острова и комплекс великолепных строений, окруженных тщательно возделанными искусственными садами, спускающимися к пляжам с белоснежным песком. В современном мире Остров Фламинго казался анахронизмом, феодальной вотчиной семьи Хайлендов, которую обслуживала целая армия слуг, живших неподалеку в скромных коттеджах. Слуги жили и работали на Хайлендов, так же как раньше их родители.

Поговаривали, что Остров выиграл в карты сам патриарх клана — X. Д. Хайленд. Ставки в той игре были необыкновенно высоки. Но Ники знала другое. Вся эта огромная территория была куплена всего за полмиллиона у прогоревшего биржевого воротилы после краха биржи в двадцать девятом. Операция была типична для Хайлендов. Несмотря на свои несметные кровавые деньги, они всегда были не прочь поживиться на костях других — и друзей, и врагов, как настоящие стервятники.

Это тоже должно скоро измениться. Очень скоро.

«Роллс-ройс» проехал через широкие ворота под кружевной металлической позолоченной аркой, на верху которой красовалась большая буква «X». Далеко в конце прямой аллеи вязов стоял большой белый дом.

При первом же взгляде на «Сансет Хаус» уверенность Ники была поколеблена, и ее охватило неприятное чувство скованности. Огромный дом стоял как символ семьи, олицетворяя ее могущество. Здесь поколения Хайлендов принимали самых влиятельных политиков Америки, бизнесменов и банкиров, звезд Голливуда и даже членов королевских семей Европы. Сейчас в его стенах Ники будет противостоять не один человек, а целый семейный клан.

Готовясь к будущей встрече, она мысленно представила себе трех людей, выступивших против нее. Первый и главный, лидер клана Эдвард Хайленд — Дьюк, скрывающий под личиной южных аристократических манер высокомерие и жестокость. Будет там и Пенелопа Хайленд, старая добрая Пенелопа по прозвищу Пеппер. Ники вспомнила их последнюю встречу, и по коже у нее побежали мурашки.

Только третий член триумвирата вызывал у нее иные чувства, кроме ненависти и презрения. Это Бейб. Его никогда никто не звал Уильямом, и он тоже был в своем роде жертвой, как когда-то Элл, несмотря на привилегию богатого человека. Ники до сих пор испытывала к нему сочувствие и вынуждена была признать, что когда-то это было даже нечто большее, чем просто сочувствие.

Лимузин остановился на круглой площадке перед центральным входом, украшенным высокими колоннами в греческом стиле. Шофер, обойдя машину, открыл дверцу и помог ей выйти, потом сопроводил до массивной входной двери и стукнул в нее несколько раз блестящим бронзовым молотком.

Ники, стараясь быть спокойной, разгладила складочки своею костюма от Валентине и поправила воротник шелковой матросской блузки. Дверь открыл чернокожий швейцар в белом пиджаке.

— Это мисс Сандеман, — сказал Лазарус. — Мистер Дьюк ждет ее.

— Доброе утро, мадам, — произнес швейцар, — соблаговолите следовать за мной.

Пересекая огромный холл, она увидела портретную галерею Хайлендов, уже умерших и еще живых, в созерцательных позах взиравших на нее. От их взглядов у нее стеснило грудь и появилась легкость в голове, предшествующая головокружению. Эти лица на портретах, самодовольные и чопорные, казалось, говорили ей: «Ты никогда не принадлежала этому дому и никогда не будешь одной из нас!»

Только не это! Она заставила себя оторвать взгляд от этих лиц. Слишком далеко зашло дело, и ничто не может ее остановить. Сжав в кулаки опущенные руки, она вошла вслед за швейцаром в просторную библиотеку.

Они сидели там на удобных, обтянутых шелковой парчой диванах в окружении немыслимых предметов роскоши: стены украшали картины Ренуара и Матисса, бесценная коллекция редких книг и старых раритетов, которые только можно купить за деньги.

«Что за очаровательный семейный портрет!» — подумала Ники. Под толстым слоем макияжа Пеппер старалась скрыть разрушительные следы времени. У Бейба на лице застыло беспокойное выражение. На лице Дьюка — необузданная ненависть. «Он похож на диких животных, которых сам привозит из джунглей, — подумала Ники. — Только куда более опасное. Особенно если ему что-то угрожает».

Бейб встал и вышел вперед, приветствуя ее. Не человек, а медведь — ростом в шесть футов и три дюйма. В сорок пять у него сохранилось мальчишеское выражение лица, вьющиеся белокурые волосы и ясные голубые глаза. Было заметно, что ему не пришлось испытывать лишений, к тому же он не затруднял себя и принятием важных решений вообще. Согласно традициям южных штатов, которых все еще придерживались в семье Хайлендов, право наследования принадлежало старшему сыну, и старший брат полностью отстранил Бейба от активного участия в делах. Главным занятием Бейба были гонки на мощных катерах, на конструирование и постройку которых он потратил миллионы. Опасность этого вида спорта тоже не нашла отражения в безмятежности черт его лица. Ники даже пришла мысль, что он просто не дорожил жизнью, поэтому опасность и риск ровно ничего не значили для него.

— Доброе утро, Ники, — сказал Бейб, — давно с тобой не виделись…

— Да, давно. — Ее тон давал понять, что она не склонна к обязательным любезностям.

Садись, Ники, по деловому приказала Пеппер Хайленд своим хриплым прокуренным голосом. Она много лет курила сигареты «Пирамида» без фильтра, которые выпускала фабрика «Хайленд Тобакко». В сорок семь у Пеппер была гибкая спортивная фигура и узкая кошачья мордочка в обрамлении коротких светлых волос. Сочетание строгой диеты и косметических ухищрений помогали ей сохранить моложавый вид. И все же Ники заметила легкие морщины вокруг глаз.

Не обращая внимания на величественный жест Пеппер, Ники присела на краешек дивана, где уже сидел Бейб. Пусть подумают, что она готова слушать и повиноваться.

— Хочешь кофе? — предложил Бейб к неудовольствию старшего брата, как бы бросая ему вызов.

Ники не успела ответить и вообще раскрыть рот, как заговорил Дьюк Хайленд.

— Думаю, нет необходимости притворяться, что мы собрались приятно провести утро за чашкой кофе, — сказал он, по-южному растягивая слова. В отличие от Бейба он подчеркивал родной диалект. — К тому же она не захочет с нами ни есть, ни пить. — Он повернулся к ней. — Не так ли, Ники?

Ники посмотрела ему прямо в глаза. Вопрос его был не только прямолинеен, но и таил в себе глубокую насмешку: он знал, что было время, когда Ники отдала бы все на свете, чтобы очутиться с ними за одним столом.

— Нет, — холодно отозвалась она, — уже нет.

— Тогда перейдем прямо к делу. Согласна? Дьюк взял из стоявшей рядом на столике золотой сигаретницы сигарету с фильтром.

Ники молча смотрела, как он прикурил от золотой зажигалки «Данхилл» и сделал первую затяжку. Когда-то он был красивейшим мужчиной, которого она когда-либо встречала в жизни. Каштановые волосы падали на серые холодные глаза, прямой нос, решительный подбородок, чуть расширенный в середине. Сейчас эти волосы поседели, глаза немного выцвели, лицо казалось осунувшимся и болезненным. Неизвестно, что разрушило его красоту — время или нравственное уродство и злая воля, съедающие его изнутри.

— Тебя позвали по единственной причине, — продолжал он. — Мы готовы сделать тебе предложение. Ведь ты и пришла, я уверен, чтобы его выслушать. Но учти, Ники, торга не будет, ты принимаешь наше предложение как единственный шанс, или же… — В его голосе прозвучала скрытая угроза, фраза повисла в воздухе.

Ники ничего не ответила, продолжая молча глядеть на него.

Он тонко улыбнулся.

— Ты пришла, чтобы узнать, что получишь от нас, верно?

— Да, — ответила она, — я готова выслушать вас.

— Хорошо. Итак: пятьдесят миллионов долларов, чистоганом, — он помолчал, как бы давая ей время осмыслить всю громадную величину суммы, — и взамен ты прекратишь эту… войну, которую нам объявила, и навсегда забудешь обвинения в адрес «Хайленд Тобакко». Письменно заявишь, что никогда не предъявишь никаких прав.

«Пятьдесят миллионов долларов», — повторила про себя Ники. Даже для Хайлендов большая сумма. Это говорило о том, что они ее боятся.

— Как вы думаете выплатить такую сумму? — спросила она.

— Как ты захочешь, — вмешалась Пеппер, выказывая свою солидарность с Дьюком. — Банковский чек… Золото… Депозит в швейцарском банке. Можешь взять некоторые из моих проклятых драгоценностей, если хочешь…

Опять заговорил Дьюк:

— Наши адвокаты получили инструкции. Деньги могут быть переведены в течение двадцати четырех лет.

— Очень ловко, — скупо улыбнулась Ники, — в один день, одним жестом вы рассчитываете стереть всю боль, унижения, несчастья, которые принесли нам со дня моего появления на свет, нет, скорее со дня зачатия. — Она сделала паузу, и все трое наклонились вперед, ловя каждое ее слово. — Так вот, этого недостаточно, — грубо добавила она.

Бейб и Пеппер уставились на нее в немом изумлении. Но Дьюку понадобилось лишь мгновение, чтобы прийти в себя.

— Тогда скажи, сколько ты хочешь, — сказал он, — какова твоя цена, чтобы исчезнуть навсегда. У тебя есть своя цена, Ники, я уверен. Твою мать можно было купить, так что это должно быть у тебя в крови…

Она оставила оскорбление незамеченным. Это было типично для Дьюка — заставить ее дрогнуть, вызвав ярость, и добиться, чтобы она потеряла контроль над собой.

— Да, у меня есть своя цена., — спокойно ответила она — Какая же? — В его голосе слышалось удовлетворение, смешанное с любопытством.

Ники оглядела по очереди всех троих, напрягшихся в ожидании ее ответа.

— Я хочу того, чего всегда хотела она, — произнесла Ники, подразумевая свою мать. — Имя и все, что к нему прилагается! Бейб и Пеппер взглянули на старшего брата. Тот рассмеялся.

— Ты никогда не получишь этого, Ники. Никогда. Ники встала.

— Значит, я зря потеряла время, приехав сюда. — И пошла к дверям.

— Другого предложения не будет! — крикнул Дьюк ей вслед. — Если ты сейчас уйдешь отсюда, не подписав документ, который мы приготовили, война продолжится. И будет беспощадной, уверяю тебя. Мы заставим тебя пожалеть, что ты родилась на свет.

Ники остановилась и обернулась.

Ничего нового, Дьюк. Вы это делали, и не один раз. И ты, и X. Д. Хайленд, и все вы…

— Ники! — умоляюще вскрикнул Бейб, вскакивая с дивана. — Давай закончим это к радости всех нас. Возьми деньги. Ты что, не видишь, что Дьюк не уступит, даже если бы Я захотел…

— Бейб! — оборвала его Пеппер, прежде чем он успел сказать больше и не обнаружил их внутренние разногласия. — Не только Дьюк! Вся семья! — Она посмотрела на Ники. — Это и X. Д. Хайленд в том числе. Мы должны принимать во внимание и память о нем.

Ники взглянула на Пеппер. Ее не могло поколебать ханжеское обращение Пеппер к памяти умершего. X. Д. Хайленд был основной причиной той боли и страданий, за которые она теперь мстила. Она отвернулась и пошла прочь.

Позади яростно прорычал Дьюк:

— Это был твой последний шанс, Ники!

У двери она еще раз остановилась и не оборачиваясь сказала:

— Нет, Дьюк, ты не прав, и знаешь это. Последний шанс был у вас.

Вне себя она сбежала вниз по мраморной лестнице, пересекла огромный холл и выбежала из дома.

На воздухе Ники немного пришла в себя и перевела дыхание. Вдруг она почувствовала, что вся дрожит. Несмотря на браваду она не была уверена, что все закончится ее торжеством. Эта борьба за свое законное место как ребенка X. Д. Хайленда уже поглотила большую часть ее жизни и сил. Что это было — благородное отмщение за разбитую жизнь матери и свою собственную тоже, или навязчивая разрушительная идея?

Она знала, что еще не поздно вернуться, взять деньги и закончить борьбу за признание законности своего рождения.

Шофер, увидев приближающуюся Ники, открыл дверцу автомобиля.

— Вы уезжаете, мисс Сандеман? — спросил он, видя ее нерешительность.

Но это продолжалось только секунду.

— Да, Лазарус, — ответила она, — я уезжаю. Ники поняла, что выбора у нее не было. Если это было навязчивой идеей, то и ее судьбой одновременно. Этот путь был выбран много лет назад, когда ее мать поверила в волшебный сон, сказку, в которую могла поверить любая женщина.

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 1

Монако, 12 апреля 1956 года, 6.30 утра

В бухте маленького, похожего на шкатулку с драгоценностями княжества Монако его высочество князь Ренье ступил на борт королевской яхты «Део Джованте II» и отплыл в залив Геркулеса, чтобы встретить пароход «Конституция», который привез его невесту Грейс Келли в карманное княжество, где он правил.

Толпы народа собрались на террасах казино, набережных — двадцать тысяч монакцев, журналисты, туристы, просто любопытные со всего мира. Все они сейчас глядели на князя, стоявшего на носу выплывающей в море яхты. Люди не обращали внимания на легкий дождь, они готовы были ждать сколько угодно, чтобы увидеть прекрасную молодую женщину, бросившую трон звезды экрана ради того, чтобы стать настоящей княгиней.

На одной из самых высоких террас, выходящих на залив, держась руками за перила и чувствуя сзади напор толпы, стояла Гейбриэл Веро Элл, как все называли ее. Тоненькая девушка лет девятнадцати, с хорошеньким овальным личиком, лучистыми карими глазами и коротко подстриженными темно-русыми волосами. Она выглядела словно беззащитный ребенок. Но несмотря на внешнюю хрупкость Элл обладала силой, приобретенной на сельских работах, которыми занималась с восьми лет, и от плавания в горных речках, что ее заставляла делать мать с еще более раннего возраста. Когда Элл Веро напряглась, отталкивая налегающих сзади, результат был налицо: давление уменьшилось, переместившись на более податливую спину.

Элл всматривалась в яхту, которая подплыла к пароходу и была уже за пределами ее зрения: князь теперь превратился в маленькую черточку.

Что там происходит? — спросила Элл, Слегка толкнув локтем стоявшего рядом толстяка, счастливого обладателя бинокля.

Тот, некоторое время помолчав, возбужденно закричал:

— Вот она!.. На палубе парохода!… И она… она машет ему!..

Толпа вокруг разразилась восторженными аплодисментами.

— Теперь он… Поднимает руку… Приветствует ее в ответ!

В толпе рассмеялись.

Но Элл сделала гримасу. «Приветствует»! Какая проза! Сказочным романом называли все это необычное ухаживание, ПОТОМ предложение и подготовку к свадьбе князя и кинозвезды. Но это не было сказкой в понимании Элл. Конечно, совсем неплохо выйти замуж за человека, который живет во дворце, но… Страна, которой правил князь, была такой крошечной. К тому же он вовсе не был богат, и злые языки поговаривали, что состояние невесты превосходит его собственное. Конечно, маленькая страна нуждалась в деньгах, которые дает за невестой ее отец. И, в довершение всего, их встреча совсем не романтична! Если бы у нее был такой сказочный роман, думала Элл, она бы не хотела, чтобы ее князь посылал ей приветы издалека. Пусть бы он бросился в воду, приплыл к ней и заключил в объятия на глазах всей этой толпы, сотен тысяч людей. Потом подарил бы ей поцелуй и обнял, страстно лаская, не обращая внимания ни на кого. Он бы целовал и обнимал ее, пробудив в ней страсть.

Потеряв интерес к спектаклю, Элл подхватила стоявший у ног фибровый чемоданчик и начала спускаться вниз к центру юрода. В конце концов, она приехала сюда совсем не за тем, чтобы наблюдать за событиями из жизни кинозвезды. Просто она знала, что они соберут сюда людей со всего мира, и среди них, она была в этом уверена, окажется человек, о котором она мечтала всю свою жизнь.

Для осуществления этой мечты Элл приехала сюда из маленькой деревушки на юге Прованса, в восьмидесяти километрах от границы Монако. Чтобы сохранить свои небольшие сбережения, она почти весь путь проделала пешком, останавливаясь только для короткого сна где-нибудь в поле. И хотя чувствовала себя усталой, не помышляла пока об отдыхе. Человек, которого она разыскивала, был где-то здесь, в этой толпе, и она должна его найти.

Она направилась к причалу, от которого недавно отплыла яхта князя и к которому должна была вернуться уже с кинозвездой на борту. Элл, энергично расталкивая толпу, пробралась к кордону празднично разодетых монакских полицейских, с независимым видом хотела нырнуть за отгороженную часть, но была схвачена за руку молодым полицейским с пышными усами.

— Мне надо там кое-кого разыскать, — объяснила она. Кого?

— Моего отца.

Полицейский ослабил хватку, но руки не выпустил.

— А почему он должен быть здесь?

— Он фотограф, его зовут Ральф Сандеман, он делает снимки для газет.

— Каких именно газет?

— Я не знаю, — непроизвольно вырвалось у нее, прежде чем она обдумала ответ.

Полицейский недоверчиво улыбнулся.

— Значит, даже не знаешь, в какой газете работает твой отец!

— Я… — Она замолчала, не в силах ничего ему объяснить, так как никогда в жизни не видела Ральфа Сандемана.

Вдруг ее осенило. Вырвав руку, она поставила на землю свой чемоданчик, открыла его и из-под вороха одежды вытащила черно-белую фотографию в рамке и сунула под нос полицейскому.

— Эту фотографию сделал он. Она обошла весь мир, и вы наверняка ее знаете.

Удивленный полицейский взял фотографию и взглянул на нее. Стройная молодая женщина в темном купальном костюме, мокром и блестящем, как тюленья кожа, изогнувшись в изящном прыжке, парила в воздухе, перед тем как войти в воду.

Полицейский пожал плечами, и Элл вдруг поняла, что он еще слишком молод и навряд ли читал или слышал о тех замечательных Олимпийских играх в 1936 году.

Ладно, забудьте, — пробормотала она, выхватив у него фотографию и сунув обратно в чемодан.

— Извини, малышка, — сказал полицейский, — но тебе не удастся проникнуть туда и взглянуть на Грейс с помощью этого трюка.

— Я не обманываю, — тихо сказала она, отходя прочь. Ее не обескуражила неудача. Есть и другие способы найти отца. Он, конечно же, был здесь, где собрались фотографы всех известных газет мира делать снимки для первых полос. И останется на несколько дней, пока будут длиться свадебные торжества.

Однако к вечеру Элл уже стала впадать в отчаяние. Она обошла все отели высшего разряда — «Эрмитаж», «Отель де Пари», потом менее известные и совсем маленькие… Но ни в одном из них среди американских гостей не был зарегистрирован Ральф Сандеман.

Девушка останавливала всех мужчин и женщин, у которых были прикреплены карточки «пресса» или висели на плече большие репортерские камеры, и спрашивала, не знают ли они Ральфа Сандемана. Один из фотографов, американец, как будто слышал это имя, но из его сумбурной скороговорки Элл с трудом поняла, что он не знает, находится ли сейчас Ральф Сандеман в Монако.

Но она пока не теряла надежды. Ведь Ральф Сандеман делает фотографии самых важных и замечательных событий, происходящих в мире, как он сделал тот снимок ее матери, получившей на Олимпийских играх серебряную медаль. Конечно, он здесь, где же ему еще быть? Разве события, происходящие сейчас в Монако, не привлекли внимание всего мира?

Но время шло, а ее мечта все еще не осуществлялась. С трудом пробираясь через заполнившую город толпу, она вдруг засомневалась, не слишком ли много нафантазировала. Ведь Ральф Сандеман мог уже не работать фоторепортером, или его могли послать в другой город или страну. Вдруг ей пришла в голову мысль, что его вообще нет в живых! Конечно, он совсем не стар, но ведь ее мать, которая уже ушла из жизни, была еще моложе. Сомнение переходило в отчаяние, угнетавшее ее и заставлявшее терять надежду. Глупо было рассчитывать, что она найдет его здесь, но она так ждала этой встречи…

Представляла, как он будет восхищаться ей. Как скажет, что они теперь всегда будут вместе, и увезет в Америку.

Что ей теперь делать? Вернуться обратно в деревушку, откуда она ушла вчера, где за ее спиной вечно перешептываются и смотрят с недоверием и жалостью, будто она совершила нечто постыдное. Какое будущее ждет ее там? Она видела, что многие мужчины желали ее, но знала, что ни один порядочный человек на ней не женится. Она могла рассчитывать лишь на вдовца, которому нужна пара лишних рук, чтобы вырастить его детей и управляться по хозяйству. Нет, она скорее умрет, чем вернется туда! Она приехала сюда в погоне за несбыточной мечтой потому, что ее жизнь стала невыносимой. Ей хотелось уехать и начать новую жизнь, что она и сделала.

В десять часов вечера небо над Монако осветилось грандиозным фейерверком в честь прибытия невесты князя Ренье. Элл в этот момент находилась на набережной у центрального причала. Отсюда можно было любоваться дворцом Ле Роше, облицованным розовым камнем, в котором 220 комнат. Он построен на высоком мысе, с которого открывается вид на весь город. Сейчас там на одном из многочисленных балконов князь и его невеста наблюдают фейерверк. Как прекрасна и счастлива княгиня, как далека она от Элл, находясь на вершине счастья и успеха! Думая о прекрасной невесте, Элл еще острее ощущала собственное несчастье. Глядя, как взмывают вверх ракеты и расцветают в вышине гигантскими огненными цветами, она совсем не веселилась. Эти чудеса пиротехники казались символом ее рассыпающихся светлых надежд, которые, разом вспыхнув, сгорели и исчезли в темноте.

Голод и усталость брали теперь свое, и она совсем пала духом. Денег было очень мало, но аппетитные запахи из ближайшего кафе дразнили и притягивали ее. Прошло уже два дня, как она не ела как следует.

Стоя в дверях кафе, вдыхая запах жареного мяса и чеснока, слушая музыку, смех людей, наслаждавшихся теплом, едой и вином, Гейбриэл чувствовала, что умирает от голода, но не только от него. Трудно было это объяснить, но ей мучительно хотелось музыки, смеха, красивой одежды, такой, как у окружающей публики. Борясь с воспитанной в ней бережливостью, Элл вошла в кафе.

Она смело заказала пробегавшему мимо официанту аперитив. Но когда тот принес меню и она взглянула на цены, до Предела взвинченные в связи с нахлынувшей массой народа, то Побледнела. Обед здесь стоил фантастическую сумму, и, как бы она ни была голодна, позволить себе потратить на него почти все свои скудные сбережения он не могла. Элл заказала бутерброд с ветчиной, тонкий, как папиросная бумага — самое дешевое из того, что она отыскала в меню, и, с трудом сдерживаясь, чтобы не проглотить его целиком, стала откусывать миленькие кусочки.

— Что-нибудь еще? — многозначительно спросил официант, когда она съела бутерброд.

— Кофе без молока, — сказала она, надеясь здесь хоть немного передохнуть.

Медленно, маленькими глотками, стараясь продлить удовольствие, она пила кофе, закрыв глаза, чтобы полнее насладиться его ароматом и вкусом. Звуки скрипок усыпляли. И хотя металлический стул был неудобен, а спинка его врезалась и тело сквозь тонкое хлопчатобумажное платье, она не заметила, как задремала.

Элл проснулась оттого, что ее грубо схватил за плечо официант.

— Здесь кафе, а не отель, — сердито сказал он. — Уходи! , — Но я еще не допила кофе, — возмутилась Элл.

— Допивай и уходи, — зло приказал официант, — мы не хотим, чтобы здесь околачивались такие, как ты. Приходят, делают заказ на несколько франков и ждут, чтобы подцепить клиента!

— Клиента? — Элл пыталась защититься от его грубости. — Да как вы смеете! Я не…

— Давай, давай, — официант грубо потряс ее стул, как будто хотел стряхнуть с ветки спелую грушу, — я навидался таких, как ты, и не хочу неприятностей в нашем кафе.

В это время с соседнего столика раздался мужской голос, в котором чувствовался сдерживаемый гнев:

— Мне кажется, вы не должны так разговаривать с этой юной леди!

Элл и официант одновременно обернулись в сторону говорившего. Официант, недовольный вмешательством постороннего, хотел уже как следует отбрить незнакомца, чтобы тот не совался не в свое дело, и открыл было рот, но тут же закрыл его, когда увидел молодого человека с темными волосами, светло-серыми глазами, сделавшего ему замечание. С этим клиентом, пожалуй, связываться не стоило. Изысканность покроя элегантного синего блейзера и серых фланелевых брюк, а также золотистый морской загар говорили о том, что молодой человек ведет беззаботную жизнь богатого человека. Наметанный глаз официанта сразу распознал абсолютную самоуверенность молодого человека, которая присуща только очень богатым людям.

— Вы должны извиниться перед этой молодой леди, — настойчиво добавил молодой человек, и было заметно, что он привык к повиновению окружающих.

Официант колебался, а Элл тем временем рассматривала своего молодого защитника. Недостаточно испущенная в жизни, она все-таки сообразила, что он образован и хорошо воспитан. Он говорил на ее языке достаточно правильно, но с небольшим акцентом, указывающим на то, что был англичанином или американцем. Она уже слышала где-то такой акцент: в своем роде как бы музыкальный ритм, вызвавший неясные воспоминания.

Пожав плечами как истинный француз, официант принял решение. Даже если эта девица проститутка, она все же заплатила по счету и к тому же сейчас уйдет отсюда.

— Извините, мадемуазель, — быстро пробормотал он И шмыгнул к соседнему столику.

— Благодарю вас, — застенчиво прошептала Элл.

— О, не стоит благодарности!

Теперь она поняла, где слышала этот необыкновенный акцент. Она вспомнила Кларка Гейбла в «Унесенных ветром», единственной американской киноленте, которую видела с субтитрами. Молодой человек, должно быть, родом из той части Соединенных Штатов, где когда-то богатые имели рабов. Что она могла сказать ему и чем привлечь его внимание? Не найдя ничего подходящею, она уткнулась в чашку с кофе.

А подняв голову, увидела, что он вышел из-за своего столика и остановился возле нее. Интуитивно она пригладила волосы, проверяя, нет ли там застрявших соломинок, сожалея, что не успела переодеться после своего нелегкого путешествия и ее платье измято.

— Не хотите ли присесть? — спросила она, кивком указывая на стул напротив себя, делая вид, что обладает хорошими манерами.

— Нет, благодарю вас, — отозвался он. Элл склонила голову, пряча уныние. Наверное, она была слишком настойчива. Неужели он тоже принял ее за… Ее мысли нарушил его голос:

— Мне кажется, это место недостаточно хорошо для вас. — Перед ней на столе звякнула горсть монет и прямо перед собой она увидела его протянутую руку. Элл вложила свою ладошку в его ладонь и почувствовала, как ее мягко поднимают на ноги.

— Меня зовут Эдвард Хайленд, — сказал он, глядя в ее изумленное лицо, — но вы можете звать меня Дьюк. Надеюсь, вы не найдете мое предложение нескромным, но я был бы ужасно рад, если бы вы согласились быть моей гостьей и пообедать со мной.

Она кивнула, не в силах выговорить ни слова, и достала из-под стола свой чемодан.

— Разрешите, я понесу его. — Он взял чемодан и предложил ей руку. Элл понадобилась секунда, чтобы сообразить, чего он ждет от нее, потом она протянула ему ладонь, и они вышли из кафе.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Элл, — ответила она, смутившись, что не догадалась представиться ему раньше.

— Элл, — повторил он, не скрывая любопытства, так как ее имя звучало как французское слово «она». — И все? Она нервно улыбнулась.

— Вообще-то меня зовут Гейбриэл. — Она замялась на мгновенье, потом ее осенило, что если она решила начать новую жизнь, забыв о том, что она незаконнорожденная, то надо взять И новое имя, которое, кстати, принадлежало ей по праву.

— Гейбриэл Сандеман, — добавила она.

— Мадемуазель Сандеман, — молодой человек остановился и склонился в церемонном поклоне, — рад познакомиться с вами.

— Я тоже очень рада. Мне очень повезло, что вы спасли меня от этого ужасного официанта.

— Это был мой долг джентльмена, дорогая Элл. И когда он улыбнулся, то опять напомнил Кларка Гейбла, вернее, его героя в фильме — Ретта Батлера, и сердце ее учащенно забилось. Неужели все происходит с ней на самом деле? Может быть, она все еще дремлет в кафе? Все, что произошло, было даже лучше, чем в тех мечтах, которые привели се в Монако.

Глава 2

«Надо есть как леди… Откусывать не торопясь, маленькими кусочками, — предупреждала Элл саму себя, глядя на расставленную еду: аппетитная горка лангустов, нежные зеленые бобы, тончайшие зажаренные ломтики картофеля. — Как бы она ни была голодна, надо помнить о хороших манерах, постараться, чтобы этот молодой человек по имени Дьюк решил, что она благовоспитанная девушка из хорошей семьи. А может быть, он уже понял, что она просто бедная девушка из провинции, и заманил, чтобы лишить чести? Она может наскучить ему в любой момент, и он выпроводит ее вон из этого рая?»

К удивлению Элл, американец повел ее не в ресторан, а в конец причала, где они поднялись на борт одной из самых больших яхт, стоявших в гавани. На боку блестящей белой 185-футовой яхты золотыми буквами было выведено «Хэйленд Флинг». Они прошли на корму, где молодой человек отдал распоряжение стюардам. Вскоре под зеленым тентом был накрыт стол. Белоснежная скатерть, китайская фарфоровая посуда с золотыми ободками, искрящиеся хрустальные бокалы. К столу подвинули стулья, обитые мягкой белой лайкой. Вино разлили в бокалы, поставили блюда с сыром и паштетом, мягкие белые хлебцы. Потом был подан обед.

Элл поддерживала беседу и, отвечая на расспросы о себе, старалась перевести разговор на другую тему, задавая ничего не значащие вопросы о яхте. Но ничего такого, что могло бы показаться хозяину проявлением назойливого любопытства. Сон продолжался наяву. Роскошная яхта, обед, словно на открытке панорама Монако за кормой, деликатесы, которых она в жизни не пробовала.

Она потеряла выдержку, когда на десерт подали пирожные с кремом. Сладкое вообще редко водилось в доме кузена Жака, грубого фермера, у которого она воспитывалась после смерти матери. Она с жадностью откусила кусок потрясающего эклера И вымазала кремом щеки. Мнимые хорошие манеры оказались под угрозой. Она увидела, что молодой человек с улыбкой наблюдает за ней и, похоже, видит ее насквозь.

Элл быстро стерла крем со щек камчатной салфеткой и отодвинула от себя тарелку с пирожными.

— Больше не хотите? Мне показалось, они вам понравились.

— Даже слишком. — Она заняла оборонительную позицию.

Он опять улыбнулся, и, избегая его проницательного взора, она достала из вышитой сумочки мятую пачку «Галуаз», вытащила сигарету, сунула ее в рот. Он тут же поднес золотую зажигалку. Элл прикурила, глубоко затянувшись, выпустила дым, принимая независимый вид, перенятый от Симоны Синьоре, Даниель Дарье и других звезд французского кино.

Внезапно он наклонился через стол, приблизив лицо.

— А теперь, — произнес Дьюк, — больше никаких уверток. Я хочу знать о вас больше. Каждый раз вы уклоняетесь от ответа или меняете тему.

— Но вы все уже знаете! Я приехала из маленького французского городка, о котором вы в жизни не слышали. Там выращивают капусту, чтобы заработать на жизнь, и пьют вино, чтобы развлечься. Мне девятнадцать лет, и в Монако я хотела встретиться со своим отцом.

— Надеюсь, он не будет возражать, что я так поздно задержал вас.

— Нет, — ответила она быстро, — он знает, что я могу за себя постоять. А вы? — быстро спросила она. — Наверное, вы переплыли на яхте океан, чтобы присутствовать на торжествах? Почему вы сидели один в кафе, а сейчас обедаете со мной; вместо того чтобы быть на балу?

— Мой отец сейчас там. — Дьюк небрежно махнул рукой в сторону дворца Ле Роше. — И это, видите ли, не моя яхта, а его, и все остальное тоже. Но я поехал ради прогулки, и мне безразличны все эти светские развлечения.

В голосе его прозвучали горькие нотки, но Элл старалась сохранить веселый тон их беседы.

— Ну, я-то уж не упустила бы ни одного, если бы у меня был шанс, — сказала она. — Бьюсь об заклад, что венчание будет красивейшим зрелищем.

— Нет, мэм, — покачал головой Дьюк, — думаю, самое чудесное и красивейшее зрелище сейчас прямо предо мной.

Взволнованная и приятно пораженная его комплиментом, она вспыхнула и, чтобы скрыть смущение, затянулась сигаретой.

— Вы не должны курить «Галуаз». Слишком грубые сигареты и табак крепкий. Попробуйте эти.

Дьюк вскочил, прошел к столику с коктейлями и взял одну из нераспечатанных пачек сигарет в хрустальном ящичке. Подойдя к Элл, раскрыл пачку, и она увидела, что это один из лучших сортов сигарет, импортируемых из Америки. Погасив свою «Галуаз» в серебряной пепельнице, она закурила ту, которую предложил Дьюк.

Сигарета была легкой: чтобы почувствовать ее вкус, не следовало сильно затягиваться, обжигать язык.

— Лучше, не правда ли? — спросил Дьюк.

— Да, благодарю, — ответила Элл. Конечно, сигареты были хорошие, но ее несколько удивила та гордость, с которой он их предлагал.

— Ваш отец — он друг невесты или жениха? — спросила она.

— Ни то ни другое. Мы здесь благодаря моей мачехе — Джоан. Она посещала театральную школу в Нью-Йорке вместе с Грейс Келли.

— Неужели? — Глаза Элл широко раскрылись, она опять затянулась, выпустив дым.

Ну да. Они снимали квартиру на двоих и славно веселились в то время. Если бы вы слышали, что рассказывала о Грейс Келли Джоан… — он понизил голос, — и если бы это услышал старый добрый Ренье, он бы сначала хорошенько подумал, прежде чем выбрать ее матерью своих детей.

— Не может быть! — Элл была шокирована.

— Разумеется, это было еще до того, когда Грейс заметил Голливуд, а мать мою заметил X. Д. — то есть мой отец. Но Грейс и Джоан с тех пор не теряли друг друга из вида. Джоан была просто нокаутирована, когда узнала, что Грейс не пригласила ее на свадебный бал. — Дьюк захихикал, словно неприятности мачехи доставляли ему удовольствие. Она придумала историю, как будто вышло недоразумение. Просто боялась, что друзья узнают, как ее обошли, и начнут злословить по этому поводу. Не знаю, поверил ли ей кто-нибудь: моя мачеха всегда была безнравственной.

— А ваша настоящая мать, — Элл спрашивала мягко, понимая, что касается щекотливой темы, — умерла?

Дьюк засмеялся нерадостным неприятным смехом.

— Нет, но, бьюсь об заклад, X. Д. желал бы этого. Они разошлись, когда мне было шесть лет. Я жил в основном с ней, Но она отсылала меня к X. Д. на все школьные каникулы. Говорила, что для моей же выгоды, чтобы защитить мои права. Боялась, что Пеппер и Бейб вытолкнут меня из числа наследников. Элл положила сигарету в пепельницу.

— Пеппер? Бейб? Кто они?

— Дети X. Д. от Джоан. Мои единокровные брат и сестра.

— Они пошли на бал?

— Нет, их сейчас нет здесь. — Дьюк самодовольно улыбнулся. — Джоан хотела их взять с собой, но X. Д. сказал, что не собирается превращать яхту в детский сад. А то, что сказал мой отец — закон для всех, никто не может изменить его.

Он замолк и стал грустно смотреть вдаль, на темнеющий океан. Из нескольких его замечаний Элл стало ясно, что, несмотря на красоту, богатство и изысканную одежду, он, По-видимому, несчастен и считает, что отец и мачеха плохо к нему относятся.

Импульсивно, в знак понимания и сочувствия она прикрыла его руку своей.

Как странно, подумала она, что этот молодой человек, похожий на принца, недавно спасший ее, сейчас кажется таким уязвимым, что его самого хочется спасать. И кому, как не ей, знать, как это больно — чувствовать себя никому не нужным.

Посмотрев на нее, он сжал ее руку, и Элл почувствовала, как между ними пробежала искра доверия и понимания, когда людям достаточно взгляда, чтобы понять друг друга. Теперь о посвятил ее в часть своих переживаний, и она подумала, что о должен понять и посочувствовать и ее несчастьям.

— Я тебе солгала, — вдруг выпалила она. Ласково улыбнувшись, он еще крепче сжал ее руку.

— Я знал это…

Она выдернула руку.

— Откуда ты мог знать?

— Конечно, я не был уверен на сто процентов. Но из твоих слов следовало, что ты встретилась с отцом. И в то же время носишь с собой чемодан… Как-то противоречит одно другому, Она взглянула на него из-под полуопущенных ресниц, потом спрятала лицо в ладонях, и ее плечи затряслись от сдерживаемых рыданий. Выставленная напоказ со своим горем, она была смущена тем, что предстала перед этим молодым человек ком достойной презрения и жалости, какой всегда и была для жителей деревни Бизек… А она-то вообразила, что волшебство этой ночи никогда не кончится…

Дьюк сунул ей в руки салфетку. — Перестань, Элл, вытри глаза. Это не имеет для меня значения. Ты не хотела, чтобы я знал, что ты одинока. Я понимаю. Наверное, ты подумала, что я хочу воспользоваться твоей беспомощностью. Я тронут тем, что ты рассказала мне правду.

— Почему ты заговорил со мной в кафе? Зачем привел сюда?

Он чуть пожал плечами.

— Потому… Ну, потому что я был одинок и мне было не слишком весело. Ну, и потому, что ты красивая. А больше всего, наверное, из-за того, что ты выглядела такой же несчастной, как и я… Элл кивнула. Теперь ей хотелось рассказать Дьюку всю правду о себе. О своей матери, об отце, которого она никогда в жизни не видела.

Но не успела она вымолвить и слова, как он возбужденно вскочил.

Кажется, нам надо встряхнуться. Почему бы не выпить шампанского, как они делают там? — Он кивнул в сторону дворца и казино, сиявших огнями. Он ушел, Элл осталась одна. Стюард, прислуживавший им с обедом, сразу удалился, чтобы не мешать.

Сигарета, которую она положила в пепельницу, превратилась в пепел. Элл беспокойно огляделась вокруг в поисках пачки, которую принес Дьюк. Ее нигде не было видно. Наверное нечаянно положил себе в карман. Она встала и погнила к хрустальному ящичку, в котором лежали другие пачки, с различными названиями, и взяла одну под названием «Эвергргрин».

Доставая сигарету, она вдруг обратила внимание на имя «Хайленд», напечатанное мелкими буквами по краю пачки. Повернув пачку, она поднесла ее поближе к глазам и прочитала всю фразу: «Еще один превосходный продукт компании Хайленд Тобакко». Так вот что служило источником благосостояния Дьюка и его семьи. И, несомненно, приносило высокий доход.

Дьюк вернулся, неся бутылку «Дом Периньон» и два хрустальных бокала. С шумом откупорил бутылку, наполнил бокалы и протянул ей один.

За счастливую пару! — Он подошел к поручням палубы И поднял бокал в направлении розового дворца. — И пусть князь никогда не узнает о своей княгине того, что знает моя мачеха.

Элл со смехом повторила его жест, и они выпили.

Облокотившись на поручни рядом с Дьюком, Элл чувствовала себя по крайней мере знаменитой кинозвездой, отмеченной знаком судьбы. Еще совсем недавно она стояла вместе с толпой в гавани, а теперь она здесь, на шикарной яхте, в компании красивого и очень богатого молодого человека. Если бы только судьба, занесшая ее сюда, подсказала, как сделать, чтобы продлить этот волшебный миг!

Дьюк налил ей еще шампанского и опять посмотрел на дворец. Доносившиеся к ним по воде звуки музыки теперь стихли.

— Думаю, бал заканчивается. X. Д. прибудет сюда в любую минуту.

Дьюк говорил очень тихо, как будто сам себе.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Нет. — Он не смотрел в ее сторону.

Элл смутилась. Сначала эта искренность за столом, потом его возбуждение, шампанское. Ей показалось, что он становится романтичным. Она уже начала мечтать о том, что… И вдруг он отдалился, стал неуверенным, совсем не таким, каким был в кафе, когда защищал ее от грубости официанта или когда отдавал распоряжения прислуге на яхте. Может быть, ей самой сделать первый шаг? Нельзя упустить шанс, появившийся у нее с этой встречей, Она подвинулась и прижалась к нему. Вдруг идиллия была нарушена. От сходен яхты послышался раздраженный резкий женский голос:

— Я не собираюсь больше этого терпеть, слышишь?! Ты позоришь меня перед друзьями, несешь всякую чушь. Если ты не умеешь пить, X. Д., то хотя бы научись сдерживать язык!

Громкий мужской голос оборвал поток претензий:

— Ты все перепутала, Джоан, моя крошка. Ведь это ты не умеешь пить. Поэтому тебе лучше отправиться сейчас спать, чтобы выветрилось все выпитое тобой шампанское, а когда будешь чувствовать себя лучше, я куплю тебе что-нибудь красивое.

— Я говорю, чтобы ты прекратил проклятые высказывания в мой адрес! А если не сделаешь этого, я найду способ заплатить тебе тем же!

— Джоан, детка, не говори того, о чем завтра пожалеешь… Мгновение спустя искусно причесанная блондинка в расшитом блестками платье с горностаевой накидкой вихрем промчалась мимо Гейбриэл и Эдварда и, обогнув корму, скрылась из виду, громко стуча каблуками. Элл широко раскрыла глаза: женщина, промчавшаяся мимо, показалась ей похожей на королеву: такого количества драгоценных украшений на шее и руках Элл в жизни не видела.

— Это была моя мачеха, — сказал Дьюк. — Ты должна извинить ее за то, что она не поздоровалась, но когда она в таком состоянии, то обычно забывает о хороших манерах.

— Она очень красивая, — признала Элл.

— Может быть, в своем роде. По правде говоря, я нахожу ее немного вульгарной.

Элл даже не могла представить, что кому-то может не понравиться такая красивая и разодетая дама, но, прежде чем она успела изложить свою точку зрения, появился высокий мужчина, очень похожий на Дьюка. У него был спортивный подтянутый вид, серебристые с сединой волосы и стальные серые глаза. Смокинг и рубашка с бриллиантовыми пуговицами сидели на нем так же привычно, как на другом сидят джинсы.

Он был элегантен и двигался по палубе с таким видом, будто ему принадлежал весь мир.

— Так, так, — растягивая слова произнес он, увидев юную пару. — Я не знал, что у тебя гостья, Эдвард.

Тон был насмешливый, покровительственный, каким обычно говорят родители, потворствуя маленьким детям.

И на глазах Элл с Дьюком что-то произошло: он как будто съежился.

— Ты еще много чего не знаешь, X. Д., — обидчиво сказал он тоном, действительно похожим на тон маленького ребенка.

— Безусловно, Эдвард, я уверен, так оно и есть, — согласился отец со снисходительной улыбкой. — А теперь, может быть, представишь меня своей очаровательной подруге.

Нахмурившись, Дьюк неохотно представил их друг другу.

— Надеюсь, мисс Сандеман, — произнес X. Д. Хайленд, — мой сын оказал вам необходимое гостеприимство.

Элл на мгновение замешкалась, прежде чем ответить. У отца Дьюка был такой повелительный вид, его глаза смотрели на нее так пристально, сверкая почти так же ярко, как бриллианты на рубашке, но в его присутствии она чувствовала себя приятно и легко.

— О да, мы обедали и пили шампанское…

— Какая жалость, я не знал раньше, что у Эдварда такая прелестная подружка. Я мог бы достать для вас обоих билеты на праздничный бал. Такая хорошенькая женщина должна блистать, одетая в вечернее платье, танцевать, веселиться…

Он говорил, а у Элл кружилась голова. Она-то думала, что вершиной роскоши был обед на яхте… Но кружиться в вальса в бальном платье!

X. Д. Хайленд продолжал:

— Но поскольку Эдвард сказал, что балы его не интересуют, думаю, и у вас такое же мнение?

Элл посмотрела на Дьюка так, будто он оказался пришельцем с другой планеты, потом на его отца, который напоминал ей бога, спустившегося с Олимпа.

— Нет, меня очень интересуют. Не расскажете ли мне, как все происходило там сегодня? — робко попросила она.

— Как я могу отказать в такой очаровательной просьбе? — галантно отозвался X. Д., игнорируя мрачные взгляды сына. И начал рассказывать жадно внимающей Элл о событиях дня: во-первых, ланч во дворце, где все Келли из Филадельфии были представлены всем Гримальди из Монако; затем чай, на который Грейс пригласила только близких друзей, и наконец бал, где в огромном бальном зале дворца Ле Роше танцевала тысяча приглашенных.

— Как она была одета, мсье Хайленд? — умоляюще спросила Элл. — Не могли бы вы описать ее наряд?

— Если только вы будете звать меня X. Д., — рассмеялся он. — Но и тогда, пожалуй, не смогу рассказать много… Что-то розовое или, может быть, бежевое? Ну там кружева, блестки… Извините меня, дорогая, — заметил он, видя разочарование на личике Элл, — но когда дело касается нарядов, я только плачу по счетам. И, разумеется, — добавил он, — я всегда могу оценить красоту женщины, которая носит эти наряды.

— А завтра… Вы пойдете туда завтра?

— Да, завтра днем будет гражданская церемония, потом; прием в дворцовом саду…

Элл вздохнула, прижала руки к груди.

— Как замечательно! И, вероятно, там будет дюжина фотографов…

X. Д. довольно улыбнулся, принимая этот вопрос за наивную попытку юной девушки оценить таким образом эти знаменательные события.

— Ну да, — ответил он, — сотня фотографов.

— О, как бы мне хотелось быть там. Расскажите мне еще о…

— С меня довольно и этого, — сердито сказал Дьюк, — больше чем достаточно, хотел я сказать.

— Но я говорил не с тобой, Эдвард. Я отвечал на вопросы Гейбриэл. А если тебе слишком тяжело соблюдать правила приличия, я думаю, юная леди поймет и извинит тебя…

Дьюк уставился на отца, потом перевел взгляд на Гейбриэл. «Выбери меня, — — говорил этот взгляд, встань на мою сторону».

Но хотя Элл прекрасно поняла эту немую мольбу, она была не в силах оторваться от отца Дьюка. Если Дьюк показался ей молодым принцем, то X. Д. Хайленд, безусловно, был королем, блестящим, любезным и понимающим — ясно, что именно ему принадлежала эта яхта и все что тут было. Она застыла, в молчании.

Через минуту Дьюк отвернулся и бросился вон. По дороге он наткнулся на стул, чуть не упал, но сумел сохранить равновесие. Покраснев от досады, он бросил еще один взгляд в сторону Элл и убежал с палубы.

— Мы с вами сегодня в одинаковом положении, дорогая, — со смехом сказал X. Д. — Нас сегодня не очень любят.

Он взял бутылку с шампанским, предлагая Элл выпить еще, и, хотя у нее начинала кружиться голова, она кивнула, соглашаясь. He хватало, чтобы этот необыкновенный человек принял ее за такого же ребенка, каким был его сын.

Он ловким натренированным движением наполнил ее бокал, касаясь при этом ее пальцев, легко, непринужденно, но с намеком на продолжение. Потом еще поговорил с ней, рассказывая о том, что видел с того момента, как прибыл в Монако, припоминая детали, которые интересовали ее больше всего. Потом сказал:

По-моему, достаточно о Грейс и Ренье. Расскажите мне о себе, Гейбриэл. Ваша семья живет в Монако?

— У меня нет семьи, — ответила она. Ее деревенский кузен в счет не шел, а Ральфа Сандемана, наверное, уже не было в живых, раз он не приехал сейчас в Монако!

— О, мне очень жаль, — мягко произнес X. Д., и Элл поверила, что ему действительно жаль ее. Казалось, он ждал продолжения, и, к своему удивлению, она услышала, как рассказывает ему историю, которую собиралась рассказать Дьюку, если бы тот не ушел тогда за шампанским. Конечно, не все, опуская все неприятные моменты, а только то, чем она гордилась. О своей матери, Монике Веро, спортсменке из маленький деревни, у которой открылся талант к прыжкам в воду. Ее увезли из деревни, тренировали, пока она не стала лучшей во Франции в этом виде спорта, и затем она получила серебряную медаль на Олимпийских играх 1936 года. Элл рассказала и об американце-фотографе, который сделал чудесные фотографии ее матери, а потом влюбился в нее. Они провели волшебные несколько недель, путешествуя по столицам Европы.

— Это была настоящая любовь, — заключила Элл, — но потом… — Голос ее прервался, она всхлипнула.

— Что-то произошло, не правда ли? — мягко спросив X. Д.. — То, что сильнее любви, так? Элл кивнула.

— Началась война, гражданская война в Испании. Моего отца послали от газеты, где он работал, в Испанию.

Она помедлила, не зная, какую версию выбрать. Иногда, она рассказывала, что ее мать вышла замуж за Ральфа Сандемана, а потом его убили на войне. Собственно, эту историю и рассказала ее мать, вернувшись в деревню Бизек, хотя ложь открылась, когда она не захотела предъявить документы священнику, который крестил Элл. Элл решила приукрасить факты, но не лгать. Если X. Д. обнаружит, что она лгунья, то не захочет иметь с ней вообще ничего общего.

— Конечно, моя мать думала, что он вернется, и отправилась домой в Прованс ждать его. Но… — слезы потекли по щекам Элл, — он не вернулся… И никогда не узнал, что у него родилась дочь…

X. Д. покачал головой.

— Бедное дитя. — Он вынул прекрасный носовой платок; и вытер ей щеки.

Симпатия в его серых глазах и сочувственный тон подтверждали, что она на правильном пути. Лучше ему не знать, что Монике с младенцем, которого она родила в Париже, пришлось вернуться в деревню, чтобы не умереть в голоду.

— Позднее, во время войны, моя мать участвовала в движении Сопротивления, — с гордостью продолжала Элл. — Она была очень храброй и рисковала жизнью, сражаясь в маки.

— Да, похоже, она была необыкновенной женщиной, — сказал X. Д.

— Она была одной из самых известных героинь Сопротивления, — подтвердила Элл.

Не было нужды говорить, что стыд толкнул Монику на дикий необоснованный риск, заставляя совершать подвиги, далеко выходящие за пределы долга перед своей страной.

— Но ее поймали и казнили в гестапо.

X. Д. обнял Элл за плечи, но не произнес ни слова, как будто знал, что слова могут только обесценить трагедию смерти эпики.

— Меня воспитывал кузен, — закончила рассказ Элл, — это было нелегко, особенно после войны. Франция переживала тяжелые времена.

Она не сказала, что хотя во время войны все объединились против бошей, своего общего врага, позже, когда жители деревни немного оправились, стали забывать голод и тяготы войны, они снова вспомнили старое и превратили остаток детства Элл в настоящий ад.

Некоторое время они сидели молча, и Элл ощущала исходящую от X. Д. силу, сочувствие и еще что-то такое, что трудно было объяснить.

Пo воде доносились тихие звуки вальса. X. Д. встал, церемонно поклонился и протянул к ней руки. Эта учтивость вызвали новые слезы на глаза Элл, оказавшейся в надежном кольце его рук. Танцевал он превосходно. Избегая грубых объятий деревенских танцоров, Элл предпочитала танцевать дома, одна, воображая рядом партнеров, но X. Д. был даже лучше, чем ее воображаемые поклонники. Хотя он уверенно вел ее, рука его при этом легко, едва-едва касалась спины девушки, шаги были размеренны и легки. Как странно, думала Элл, проносясь в его объятиях по палубе, что жена такого замечательного человека сварлива, а сын по-детски капризен.

Когда музыка кончилась, X. Д. подержал Элл на расстоянии вытянутой руки, разглядывая ее лицо в лунном свете. Тишина нарушалась только мягкими всплесками воды за бортом яхты. Вдруг он легонько, кончиками пальцев, провел по ее щеке, потом обвел контуры полных чувственных губ. Это прикосновение пробудило в ней неутоленный голод по ласке, которой она была лишена после смерти матери. И когда он потянул ее за собой, она последовала почти не колеблясь.

Пройдя несколько ступенек и толкнув какую-то дверь, они очутились в большом великолепно обставленном салоне, где горела только одна лампа. Он привлек ее к себе и поцеловал долгим нежным поцелуем. Элл ощутила слабый аромат табака… и что-то еще — силу, богатство, их сладчайший аромат. Руки его были сильными и уверенными, и даже при всей своей неопытности Элл понимала, что в обращении с женщинами о был человек искушенный.

Чувствуя головокружение от шампанского, гордая тем, что ее желает такой необыкновенный человек, она не оказала соя противления, когда он начал расстегивать ее платье, осторожно и бережно, как будто оно было от Шанель, а не из простого деревенского ситца. Он касался ее шеи, полной округлой груди под тонкой ветхой сорочкой почти благоговейно. Когда он начал шептать нежные слова, она почувствовала себя буквально околдованной. Потом покорно дала уложить себя на обитую шелком кушетку. Когда он раздвинул ее ноги, она бросила тревожный взгляд в сторону двери, потом на приглушенный свет одинокой лампы.

— Никто сюда не войдет, — прошептал он, — не беспокойся… Разреши мне любить тебя.

Любить ее! Она покорилась, уступая, разрешая ему касаться себя там, где еще не касался ни один мужчина.

Он нежно ласкал ее самые сокровенные местечки, наблюдая при этом за ее лицом, повторяя ласку, если видел, что она приносит ей наслаждение, и прекращая, если этого не происходило. Дыхание ее стало прерывистым, наслаждение от его ласк усиливалось, она чувствовала, что задыхается от нетерпения.

Короткая острая боль пронзила ее в тот момент, когда она отдавала ему самое ценное, что имела и что могла отдать только один раз. Ее короткий крик был заглушен поцелуем, и их тела слились в завершающем, приносящем обоим наслаждение финале.

Уже через минуту беспокойные мысли начали сверлить ее мозг. Что теперь с ней будет?

И услышала его спокойный голос:

— Останься со мной, Гейбриэл. Я постараюсь, чтобы тебе было лучше в следующий раз. Я все сделаю, чтобы тебе было хорошо.

Ее молитвы были услышаны.

— Да, я останусь, — прошептала она, крепче обнимая его. — Да, спасибо тебе. Он тихо рассмеялся.

— Ты не должна благодарить меня. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Загадай желание.

— У меня их слишком много. — Выбери одно и назови его сейчас.

Она лихорадочно перебирала все свои мечты о счастье. Жизнь в роскоши и без забот. Вкусная еда и красивая одежда. Много денег, всегда. И любовь, которая поможет забыть все пережитые унижения. Но ее что-то удерживало от того, чтобы выплеснуть все сокровенные мечты.

— Я бы хотела… — начала она, — я бы хотела присутствовать завтра на венчании. — И она посмотрела на него, как ребенок, который не надеется, что его мечта может осуществиться.

— Ты будешь там, — сказал он так, как будто не было ничего проще.

— Правда? — прошептала она удивленно, глаза ее засияли от возбуждения. — Ты действительно можешь сделать это для меня?

— Когда ты узнаешь меня получше, Элл, — сказал он, — ты поймешь, что я всегда держу свое слово. — Она почувствовало вдруг легкий намек на недовольство в его тоне, хотя в глазах была только любовь. — Так хочешь остаться со мной и узнать меня лучше?

В какой-то миг она почувствовала страх от того благоговения и желания, которые испытывала к нему. И хотя Элл всегда отвергала деревенские суеверия, она выросла среди деревенских людей и теперь вспомнила их рассказы о дьяволе, который заманивает обещаниями, чтобы завладеть душой человека. Возможно ли, что X. Д. и есть этот дьявол?

— Конечно, я не принуждаю тебя, — продолжал он, — но через два дня, когда закончится свадебная церемония, мы отплываем на острова, в Грецию. Там будет много солнца, прозрачное море и красивые виды. Хочешь туда?

Она не смогла устоять.

— Да, да… Но как же я?.. — быстро сказала она, вспомнив, что с ними будет жена X. Д.

— Это очень просто, моя дорогая. Ты — гостья моего сына и будешь с нами в этом качестве.

Подруга Дьюка… Теперь она поняла. Он говорил о благоразумии, том самом, заимствованном у французов. Но вспомнив о Дьюке, его доброте в кафе, она почувствовала укол совести. Ведь это он привел ее на яхту и открыл перед ней новый мир.

Но на карту ставилась ее жизнь. Этот необыкновенный день принес возможность навсегда забыть позор матери и проскользнуть в рай для богатых. Будет ли у нее когда-нибудь еще такой шанс? Взвешивая все «за» и «против», Элл подумала, что такое небольшое препятствие, как чувства Дьюка, не должно встать на ее пути к счастью. Возможно, когда-нибудь они станут друзьями, уговаривала она себя. Во всяком случае, раненная гордость и капризы избалованного молодого человека не должны помешать осуществлению ее мечты.

— Да, — ответила она, — я хочу поехать с тобой. Я хочу этого больше всего на свете.

— Значит, все устроилось. А теперь, моя дорогая девочка, не мешает тебе поспать несколько часов.

Они быстро оделись, и X. Д. проводил ее по ступенькам на нижнюю палубу.

— Это моя каюта, — показал он. — А здесь, — тут он многозначительно взглянул на Элл, — спит миссис Хайленд. — Дьюк — дальше по коридору. Мы поместим тебя вот здесь, посередине…

Он открыл дверь каюты.

У Элл перехватило дыхание, когда она увидела великолепную плюшевую мебель, меховое покрывало на кровати, шелковые занавески на иллюминаторах и вазы со свежими цветами.

— Великолепно, — прошептала она.

— Устраивайся удобнее, Элл, и если что-нибудь понадобится, позвони. — Он указал на шнурок звонка около кровати. — Спокойной ночи. — И, легко коснувшись ее губ своими, вышел.

Элл бродила по каюте, как ребенок, попавший в магазин игрушек, трогая предметы, чтобы убедиться, что это не сон. И все принадлежит ей! Она подпрыгнула на матрасе. Какой мягкий! А под толстым меховым покрывалом кровать была застелена великолепными простынями с монограммой Хайлендов. Как разительно они отличались от грубого белья, на котором ей приходилось спать всю свою жизнь!

Она сняла платье и повесила его в шкаф. Рядом с шелковым халатом, тоже с монограммой Хайлендов, оно казалось еще беднее и совершенно не подходило к обстановке. Элл была уверена, что не сможет уснуть, переживая случившееся. Но как только ее голова коснулась великолепной наволочки, она тут же погрузилась в сон.

Ее разбудил негромкий стук в дверь и сильный запах кофе.

— Войдите, сказала она.

В каюту вошел стюард с серебряным подносом, на котором стоял белый сервиз китайского фарфора, тоже с монограммой. Он поставил поднос на столик возле кровати с вежливо-бесстрастным выражением лица. Его не касалось, кто она такая и что здесь делает, обслуживать гостей было его обязанностью.

— Желаете что-нибудь еще, мадемуазель? — спросил он вежливо.

Элл оглядела содержимое подноса, и рот наполнился слюной при виде огромных ягод клубники, хотя был еще не сезон для нее, тарелки с воздушными круассанами и дымящимся кофе С молоком.

— Спасибо, больше ничего, — ответила она и, как только дверь за ним закрылась, с жадностью принялась уплетать круассаны.

Немного времени спустя в дверь опять постучали. Теперь вошли два стюарда, которые внесли коробки и пакеты.

— Мистер Хайленд приказал принести это вам, — объяснил один из них.

Потеряв дар речи, она смотрела на стоявших перед ней слуг.

— Выложить для вас вещи, мадемуазель? — наконец спросил один из них.

— Да, разумеется, — ответила она с уверенностью, которой вовсе не чувствовала.

В шкафу были развешаны платья одно великолепнее другого, потом распакованы туфли различных размеров, за ними сумочки, пояса, купальные костюмы, спортивная одежда. У Элл на глаза навернулись слезы. Никогда в жизни никто не относился к ней с такой любовью и вниманием.

Когда слуги вышли, Элл выпрыгнула из постели и голая подбежала к шкафу. Она стала перебирать платья, не в силах выбрать какое-нибудь для предстоящего замечательного дня. Голубое из хлопка? Шелковое зеленое? Голова кружилась при мысли, что X. Д. так позаботился о ней, пока она спала. Наконец она остановилась на розовом платье с подходящим к нему по тону жакетом, расшитым вручную мелкими цветочками. Элл долго мылась под душем, наслаждаясь, казалось, нескончаемым потоком горячей воды. Закончив мыться, обратила внимание на коллекцию косметических и туалетных принадлежностей, удивляясь их разнообразию и количеству. Причесалась, украсила голову убором из скрученных шелковых розовых лент, напоминающим корону. Осторожно надела новое платье и подобрала пару шелковых туфель-лодочек на высоких каблуках такого же цвета.

Глядя на себя в зеркало, отражающее ее во весь рост, она с трудом узнала себя в этой молодой блистающей красотой женщине, которая как две капли воды походила на благородную леди.

Поднявшись на верхнюю палубу, она увидела накрытый стол. У X. Д. на завтрак были тосты и яйца всмятку. Перед Дьюком, у которого были красные веки и измученный вид, стояла только чашка кофе. Он не пошевелился, когда X. Д. встал, приветствуя Элл, и неохотно поднялся лишь после того, как его под столом толкнул отец.

Элл, пребывающая в радостном возбуждении, только сейчас поняла, что ей будет неловко в присутствии мрачного, расстроенного Дьюка, бросавшего в ее сторону сердитые взгляды.

Один X. Д. выглядел совершенно безмятежно, даже когда к ним присоединилась Джоан Хайленд.

— Это Гейбриэл — хороший друг Эдварда, — представил X. Д. — Прошлой ночью у вас не было возможности познакомиться. Она будет на церемонии венчания и поедет вместе с нами на острова.

Джоан холодно оглядела сначала новое платье Элл, потом подняла взгляд на ее лицо. Наконец она пробормотала «хэлло» и, перестав обращать внимание на Элл, занялась завтраком.

Дьюк оглядел всех по очереди, залпом допил кофе и ушел. Джоан посмотрела ему вслед.

— Вы не хотите пойти за своим другом, Гейбриэл?

Элл не знала, что ответить. Но на помощь тут же подоспел Х.Д..

— Не вижу причин прерывать завтрак только потому, что Эдвард не хочет есть.

Элл увидела, как по губам Джоан скользнула улыбка, хотя она не подняла глаз от клубники.

Все продолжали есть молча. Несколько раз Элл чувствовала на себе взгляд Джоан, скорее любопытный, чем недоброжелательный, и поняла, что выдержала экзамен. Интуиция подсказывала, что и в противном случае X. Д. нашел бы способ уладить дело. Он был главным в этой странной семье и правил здесь как король, наделенный священной властью и стоящий выше правил и законов, предназначенных для простых смертных.

Она вопросительно поглядывала на X. Д… но он, как ни и чем не бывало поддерживал светскую беседу, точно она и на самом деле была подругой его сына.

Когда все, наконец, поднялись из-за стола, X. Д., выбрав момент, прикоснулся к ней и прошептал на ухо.

— Сегодня вечером. Увидимся сегодня вечером.

Утром 19 апреля Элл поднималась по покрытым красным ковром ступеням собора св. Николая мимо часовых, замерших в карауле. На несколько шагов впереди шествовали X. Д. с Джоан, рядом с Элл молча, со стиснутыми зубами шел Дьюк. Шесть сотен тщательно отобранных гостей входили через готический портал в церковь из белого камня. Среди них Ага-хан, изгнанный из Египта король Фарук, Ава Гарднер, Аристотель Онассис и Глория Свенсон.

Элл во все глаза смотрела на знаменитостей, которых до сих пор видела только в журналах или в кино, и вдруг осознала, что многие из них оглядывались на нее. Ей было необыкновенно приятно их внимание, возможно, вызванное тем, что она находилась среди членов семьи известного американского миллионера.

Внутри собор утопал в цветах. Алтарь был украшен белыми лилиями, сиренью и гортензиями и уставлен свечами, к свисающим с потолка люстрам были прикреплены позолоченные корзиночки с белыми цветами львиного зева.

Когда они с Дьюком сели, Элл попыталась шепотом начать разговор, но он даже не взглянул в ее сторону. Знает ли он подумала Элл, что она и X. Д. любовники? Или он злится потому, что она так явно предпочла ему отца?

Она решила, что попытается позже помириться с ним, ей не хотелось думать о неприятном в такой замечательный день.

В соборе воцарилась тишина, граничащая с благоговением, когда на глазах тридцати миллионов телезрителей появилась Грейс под руку со своим отцом Джеком Келли. Она была само очарование в платье, представляющем из себя произведение искусства. Его создали из старинных, прошлого века музейных розовых кружев — двадцать пять ярдов шелковой тафты, сотни ярдов шелковой, тонкой, как паутина, ткани. На вуали, обрамляющей прелестное лицо невесты, были нашиты тысячи маленьких жемчужин.

Грейс вступила в собор в сопровождении четырех девочек, несущих цветы, двух пажей, подружки невесты и шести девушек в желтых шелковых платьях из органди. Невеста заняла свое место у алтаря, и через мгновение фанфары возвестили прибытие его высочества князя Ренье. Он был в великолепном мундире, сшитом по собственному рисунку, с золотыми эполетами и памятными медалями в честь истории Монако. Пара преклонила колени перед архиепископом Монако, монсеньором Жилем Бартом.

Церемония была проста. Веками установившийся ритуал был очень похож на тот, который видела в деревне Элл, даже с теми же мелкими оплошностями. У нее вызвал улыбку шестилетний мальчик Ян фон Фюрстенберг, который нес кольца для новобрачных и, приблизившись к алтарю, уронил одно из них, А кольцо, которое надевал невесте на палец принц Ренье, налезло с трудом.

Часовая брачная месса скоро закончилась. После последнего благословения молодая монаршия чета поднялась с колен, повернулась лицом к высокому собранию и направилась к выходу. Молодые вышли из собора и с улыбающимися довольными лицами направились к ожидавшему их «роллс-ройсу».

Держась за руки, они ехали по улицам Монако. Подъехав к маленькой розовой церкви, стоявшей в гавани, молодые вошли в нее, и принцесса оставила свой букет у раки Святой Девы, которая, по преданию, принесла христианство в Монако. Наконец началось празднование, гораздо более великолепное, чем все, которые проходили до этого. Американцы вряд ли могли понять это так, как понимала Элл. Для жителей Монако гражданская церемония была простой формальностью: какой же брак может быть без церковного благословения?

Чувствуя себя принцессой, Элл пыталась запомнить мельчайшие детали приема в саду дворца Ле Роше. Музыка, цветы, шампанское с икрой, балыки, устрицы, всевозможные деликатесы. Свадебный торт потрясал — пять искусно разукрашенных ярусов. Когда князь Ренье отрезал первый кусок своим мечом, Элл вообразила, как однажды она будет стоять такая же гордая и прекрасная, как Грейс, возле своего жениха. Но за кого она выйдет замуж? Впервые у нее мелькнула неприятная мысль, что ей придется немало пережить, пока X. Д. станет свободен и женится на ней. Но ведь ему не первый раз менять жену…

Свадебный торт был поделен между гостями и съеден, провозглашены последние тосты и выпито шампанское, и вот прием закончился. Собравшаяся публика отправилась на Национальный стадион смотреть футбольный матч. Грейс и Ренье переоделись и вскоре отплыли на «Део Дживанте II». Когда яхта покидала гавань, молодые отвечали на приветствия толпы. Были выпущены две ракеты, снабженные парашютами, и в воздухе повисли два флага — США и Монако.

Медовый месяц княгини Грейс начался.

Поздно вечером X. Д. пришел в каюту Элл, потом ушел, и для нее тоже начался медовый месяц, когда «Хайленд Флинг» отплыла на греческие острова. Покидая Монако, Элл грустно посмотрела на удаляющийся берег, будто навсегда расставалась с мечтой об отце, которого никогда не знала. Но печаль прошла быстро, ведь впереди ее ждала роскошная беспечная жизнь, счастливое будущее. Пройдет немного времени, и она выйдет замуж за своего короля, а пока она уже обручилась по крайней мере с новой жизнью.

Из потрепанного чемодана Элл достала единственную ценную для нее вещь — фотографию матери в серебряной рамке: изогнувшись, она парила между небом и землей, как птица — так навечно запечатлел ее фотограф, человек, который ее любил, а потом оставил.

Свернувшись клубочком в роскошной постели, еще теплой от тела любовника, и вспоминая обещания, которые он только что ей нашептывал, Элл подумала, что хорошо усвоила урок матери. Моника после короткого триумфа, после победного взлета упала, сломалась, а позже погибла. Элл поклялась не повторять ее ошибок и не рисковать всем на свете ради любви. Одной любви недостаточно. Рядом должен быть мужчина, который может окружить ее роскошью, защитить, дать имя и уважение в обществе. Женщина одна беззащитна в этом жестоком мире.

Она сделала правильный выбор и была в этом уверена. Сейчас, правда, X. Д. женат, но это скоро изменится. Разве он не дал ей понять, что несчастен в этом браке? Разве не говорил, что Джоан не любит его, а жаждет только его денег? Элл были известны такие браки. Даже в деревне встречались пары, живущие под одной крышей и едва разговаривающие друг с другом. Элл видела этих женщин с поджатыми губами, чьи мужья проводили каждый вечер в бистро. Развод был запрещен церковью, но для X. Д. такой проблемы не существовало. И когда он найдет женщину, которая по-настоящему полюбит его, кто знает…

С его деньгами и властью он может превратить ее в настоящую леди, а потом обвенчаться с ней по-королевски. И у нее не было причин сомневаться в тех обещаниях, которые он нашептывал ей недавно, лежа в ее постели, когда яхта, подняв якорь, отплывала из Монако: «Ты никогда об этом не пожалеешь, Гейбриэл. Буль ласкова со мной, и я всегда буду хорошо заботиться о тебе».

Глава 3

Виллоу Кросс, Северная Каролина, август 1965 года

Сотню лет воздух Виллоу Кросс был пронизан специфически острым запахом табака. Он лился отовсюду: с аукционов, куда местные фермеры свозили табак для продажи, из обширных сушилок, с заводов, где табак перерабатывали, из половины зданий в городе этот запах поднимался в воздух и распространялся в радиусе пятидесяти миль.

Временами насыщенность воздуха табаком была так велика, что могла вызвать возмущение местных жителей, если бы… если бы табак не был в течение долгих-долгих лет средством их существования и процветания.

Сто лет назад географическое расположение небольшого тогда прибрежного городка и климат окружающего региона привлекли внимание табачных компаний и сделали Виллоу Кросс центром выращивания и переработки табака. Там производили «плаг» — высушенный табак в брикетах, ароматизированный медом и специями, и «твист» — тоже ароматизированный табак, скрученный из сухих листьев. В те давние времена табак в основном жевали. Только среди местной аристократии несколько человек курили сигары или трубки. Последнее было заимствовано у американских индейцев. Война с индейцами послужила причиной возникновения привычки к табаку у европейских путешественников, переселенцев .в Новый Свет.

По мере того как конкуренция среди производителей табака возрастала, маленькие компании вынуждены были объединиться, более сильные пожирали слабых, и наконец осталась одна-единственная компания, победившая всех.

Виллоу Кросс превратился в город победителя — компании «Хайленд Тобакко», ставшей затем гигантом в мировом производстве табачных изделий и табака.

В жаркие дни запах табака над горизонтом был особенно ощутим и не всеми легко переносился. Жара стояла в то утро в конце августа и в просторном коттедже, где жила Гейбриэл Сандеман со своей шестилетней дочерью Николеттой. Хотя гигантский вентилятор под потолком создавал иллюзию ветерка, Гейбриэл знала, что теперь до сезона тропических дождей не будет облегчения от этого назойливого, всюду проникающего запаха. Она ненавидела его больше, чем жару. Он казался ей символом того соблазна, за которым она последовала, и того разочарования, которое теперь испытывала.

— Стой спокойно, дорогая! — раздраженно прикрикнула Элл, расчесывая шелковистые белокурые волосы дочери и заплетая их в косы.

Но Ники нетерпеливо вертелась перед большим, в полный рост зеркалом в своей бело-розовой спальне, мешая матери, которая старалась сделать ее как можно красивее. Сегодня ее отведут в школу и запишут в первый класс. Это слово для Ники было связано с картинками в книгах, где веселые дети играют все вместе. Как это отличалось от их одинокого существования, мирка, где они были всегда только вдвоем с мамой. Подпрыгивая от нетерпения, Ники не могла дождаться момента, когда ее повезут в школу.

Ники поежилась, когда мать надела ей через голову свеженакрахмаленное, только что выглаженное платье. Жесткая ткань и вышивка царапали нежную кожу.

— Почему я должна это надевать? — недовольно спросила она. — Почему не могу поехать в моем голубом или красном платье? — Она показала на аккуратно развешанные в шкафу поношенные старые платьица.

— Чтобы ты не выглядела маленькой дикаркой, — раздраженно ответила мать, которую выводили из себя назойливый запах и жара. — Ты должна выглядеть достойно, лучше всех. Сколько раз я тебе говорила, Ники, что ты отличаешься от других детей в городе. В будущем тебя ждет необыкновенная жизнь. Ты должна быть готова к ней и соответственно выглядеть и вести себя.

Ники хмуро повиновалась, пропуская мимо ушей объяснения матери. Эти слова произносились с тех пор, как она себя помнила. Он непрерывного повторения они наскучили ей и потеряли смысл, хотя немного значили с самого начала. Что это такое: «выглядеть достойно»?

Элл вздохнула, видя реакцию дочери. Она понимала, что Ники слишком мала для того, чтобы осознать свое исключительное положение. Но девочка уже не ребенок, и в школе обязательно возникнут вопросы, на которые она не сможет найти ответ.

Впереди Ники могли поджидать обиды и пренебрежение окружающих, от которых Элл так сама страдала в детстве. Это временами заставляло ее пожалеть, что она поддалась на уговоры Х.Д. Когда Элл поняла, что у нее будет ребенок, то обратилась к нему за советом, как прервать беременность.

— Я запрещаю тебе это! — заявил он твердо. — Это надругательство над святыми законами.

— Но пока мы не можем пожениться…

— Я не хочу убивать ребенка — родившегося или еще не родившегося! У нас здесь это не принято!

Разумеется, она больше не поднимала этот вопрос. Элл решила, что X. Д., как человек чести, сдержит все свои обещания и все для нее уладится к лучшему. Но до сих пор положение ее и Ники было неопределенным, и теперь Элл жалела, что не подождала с появлением ребенка, пока они с X. Д. не поженятся.

Хотя Элл не испытывала трудностей и забот, как другие жители Виллоу Кросс, занятые на работе в табачной компании Хайлендов, ей становилось все труднее удовлетворяться собственной скучной затворнической жизнью, скрашиваемой только комфортом и обещаниями, которые со временем становились все менее реальными. Девятикомнатный коттедж, в котором поселил ее X. Д., был на большом расстоянии от соседей и в десяти милях от центра города. Окруженный пятьюдесятью акрами полей и лесов. Когда-то здесь тоже выращивали табак, но после очередного кризиса один из городских банков прикрыл дело, и каким-то образом бумаги на землю оказались в портфеле Хайлендов. После того как здесь появилась Элл, землю перепахали бульдозерами, посадили цветы и кустарник, а поле сзади дома очистили, но уже никогда ничем не засаживали. Элл даже ни разу не обошла окрестности. Она оставалась в доме и ждала X. Д. У нее не бывал никто, кроме ее возлюбленного, и она не была знакома ни с кем из городских жителей, кроме Луизы, цветной женщины, которая приходила убирать в доме, стирать, гладить, парикмахера и нескольких владельцев лавок. Мальчик приносил из магазина покупки, которые она заказывала по телефону. А Ники подрастала, и Элл все более ощущала, как девочке одиноко и как не хватает друзей. Деньги не приносили им радости. Но сегодня она радовалась вместе с Ники. Ведь, посещая школу, девочка наконец вольется в общество других детей.

Засунув чистый носовой платок в карманчик платья дочери, Элл велела Ники идти вниз и ждать ее там, а сама вернулась в свою спальню, чтобы тоже переодеться. Из тщеславия она немного надушилась духами «Джой», которые не продавались в городе и были специально привезены из Чарльстона. Она настояла на том, чтобы иметь самые дорогие и редкие духи. Элл остановилась перед зеркалом, изучая свое отражение. Свежесть юности давно исчезла, но прекрасно ухоженная женщина перед ней была очень привлекательна, напоминая роскошный распустившийся цветок. Правда, печаль в бархатных карих глазах и горькие складочки у рта выдавали горечь бесконечного ожидания и крушение надежд.

Давно прошло радостное возбуждение при мысли о том, что она будет жить в Америке, получит необходимые документы и свой дом. Виллоу Кросс был совсем не той Америкой, о которой она мечтала. По правде говоря, он мало отличался от деревни Бизек во Франции, так как молодая мать жила вне «респектабельного общества» городка. Виллоу Кросс был к услугам Джоан Хайленд, горько подумала Элл. Джоан была королевой в городе, хозяйкой поместья Хайлендов, их летних домов, яхт, автомобилей и всего остального, связанного с положением жены X. Д. Хайленда — положением, которое Элл не теряла надежды занять.

Но ее терпение почти истощилось. Слишком долго X. Д. кормил ее обещаниями, что развод «только дело времени», что он слишком занят, чтобы заняться необходимыми формальностями. Ему всегда что-то мешало — или срочное дело, или «неподходящее время».

Элл поправила коричневую соломенную шляпу — теперь она носила гладкий шиньон — и расправила юбку полотняного кремового платья. Невзирая на свое неопределенное положение в обществе и на немыслимую жару, она отказывалась перенимать неряшливые привычки этого богом забытого города или разрешать дочери бегать босиком и полуодетой.

Перед тем как покинуть спальню, она бросила взгляд на фотографию матери, где та навечно застыла в момент наивысшего триумфа. Как всегда, она долго не могла оторваться от снимка, воображая себя на месте грациозной фигурки, парящей в воздухе. Но фотография больше не вдохновляла ее, не была источником постоянной гордости. Она становилась укором, напоминая, что Моника закончила жизнь трагически, несмотря на достигнутый успех, и заставляя острее чувствовать собственные неудачи. Сколько раз Элл проклинала судьбу за то, что была внебрачным ребенком. Теперь, несмотря на все усилия, приходится признать, что и ее дочери уготована та же горькая судьба. У Ники ведь не было отца. Сандеман? Человек, который не более реален, чем волшебник, посылающий детям счастливые сны.

— Прости, мама, — прошептала Элл фотографии, — я старалась сделать как лучше… Но как? Я больше не знаю, как мне быть. — Она схватила фотографию в рамке, как бы ожидая совета, которого так и не последовало. Из забытья ее вывел голос дочери:

— Мама, поспеши, пожалуйста. Я не должна опаздывать. Внизу Ники раскачивалась, повиснув на двери.

— Перестань, дорогая, — приказала Элл, — ты помнешь платье!

Носовым платком она вытерла руки дочери и отошла на шаг, чтобы еще раз полюбоваться и проверить, все ли в порядке. Ники уже сейчас обещала стать настоящей красавицей, более красивой, чем Пеппер, дочь Джоан. И умнее. Элл слышала сплетни о скверном поведении и плохих отметках Пеппер в школе. Кстати, дочь Джоан. к девятнадцати годам уже сменила несколько школ: ее или исключали или временно отстраняли от занятий.

Держа Ники за руку, Элл спустилась по гравиевой дорожке к черному «бьюику» — седану, который был подарен X. Д. в день ее рождения. Когда она открывала дверцу автомобиля, появился почтальон.

— Доброе утро, миссис Сандеман. — Он вежливо притронулся к фуражке. Чтобы избежать пересудов, Элл носила это имя, указывающее на то, что она замужем или была замужем. Хотя теперь в городе, пожалуй, не нашлось бы человека, который не знал истинного положения вещей.

— Похоже, опять будет жара, — почтительно сказал он, роясь в сумке. — Нужен дождь, немного прохлады не помешало бы.

Элл сдержанно кивнула и слегка улыбнулась, так, как это делал X. Д. , здороваясь с подчиненными. Она научилась вести себя и выглядеть как настоящая леди, получившая хорошее воспитание, и ей это удавалось. По той же причине она выбрала черный «бьюик» вместо красного, с откидным верхом, который первоначально предложил ей X. Д. Неумные людишки в городе, может быть, судачили о ней 'точно так же, как и в деревушке Бизек. Но они никогда бы не осмелились высказать это ей в лицо: слишком велика была власть X. Д., здесь бал правил он.

— Сегодня почти ничего для вас нет, — сказал почтальон, держа тонкий пакет с почтой.

— Оставьте это, пожалуйста, в почтовом ящике. Я потом взгляну, Элл не интересовала утренняя почта. Она всегда была одинакова. Каталоги магазинов Чарльстона и Атланты, где она делала покупки раз в несколько месяцев или чаще, если X. Д. проявлял щедрость; счета местных магазинов, которые по инструкции X. Д. она еженедельно отсылала в местный банк. И каждый первый день месяца, с точностью часов, ее зарплата — чек на 850 долларов, переведенная со счета компании «Хайленд Тобакко», отдела грузовых перевозок, куда X. Д. оформил ее ревизором. Ей платили зарплату, хотя, разумеется, она никогда не ходила на работу.

Элл вела автомобиль по грунтовой проселочной дороге, проезжая одно за другим поля с созревающим табаком. Она привыкла ненавидеть его вид и запах, как ненавидела все в Виллоу Кросс. Но маленькая Николетта явно не разделяла чувства матери. Она с удовольствием разглядывала проносящиеся мимо поля и, подняв носик, вдыхала аромат цветов. Иногда она говорила: «Скоро будут собирать урожай». Или: «Посмотри, какой красивый цветок, мама».

Несмотря на всю горечь и разочарования, Элл обладала достаточным умом и мужеством, чтобы не переносить все это на дочь, не делать ее несчастной раньше времени. Пусть она пребывает в счастливом неведении как можно дольше.

Когда они въехали в город, рабочий день там уже начался. В летние месяцы все магазины открывались рано и так же рано закрывались, чтобы как-то выкроить несколько прохладных часов. Школа располагалась сразу за двухэтажным зданием, в котором размещались ратуша, пожарная часть и полицейский участок. Припарковав «бьюик» у входа, Элл задержалась, разглядывая простое здание из серого бетона, и на лице ее отразилось отвращение. Законные дети X. Д. никогда бы не стали ходить в такую школу. Им нанимали лучших частных учителей и учили в лучших школах. Когда она заговорила с X. Д. об образовании Ники, он отнесся к теме равнодушно.

Если ты хочешь послать ребенка учиться за границу, скажи, и я распоряжусь об оплате.

На возражение, что Ники слишком мала, чтобы жить без матери, он нетерпеливо пожал плечами.

— Чего же ты хочешь? — спросил он.

Испугавшись его недовольного тона, Элл тут же отступила. За годы, прожитые с X. Д. в качестве любовницы, Элл поняла, что от него ничего нельзя требовать. X. Д. Хайленд всегда делал только то, что хотел и когда хотел. Любовница, игнорирующая сей факт, скоро была бы брошена. Результатом итого разговора были уроки музыки и танцев — слишком мало по сравнению с тем, что имели другие его дети.

Как и большинство общественных зданий в Виллоу Кросс, начальная школа носила имя одного из членов правящей семьи — в данном случае имя дяди X. Д., Джеймса, которого убило молнией в возрасте четырнадцати лет, когда он в грозу ехал верхом. Хотя школа существовала за счет общественных фондов и на пожертвования отцов города, никто не протестовал против увековечивания имени одного из Хайлендов, так как все понимали, что без этой семьи не было бы и самого города.

Когда Элл, держа за руку дочь, вошла в холл школы, сидевшая за столом секретарь, толстая женщина лет тридцати, быстро кинула на нее взгляд и явно узнала. Итак, надо привыкать к тому, чтобы люди узнавали ее и маленькую Ники — «дитя любви», как говорят американцы. Главное, чтобы они принимали Ники такой, как она есть, и чтобы на ней не отразилась незаконность ее рождения — оградить ее от людской несправедливости. На краю стола Элл заметила металлическую табличку с надписью «Белинда Дженнингс». Она хотела расположить к себе женщину, назвав ее по имени и зная, что многим это нравится.

— Доброе утро, мисс Дженнингс. — Элл постаралась произвести на нее впечатление своими манерами. — Я бы хотела записать в школу свою дочь.

Не отвечая, женщина нагло оглядела Элл с головы до ног. Элл поняла, что не нашла пути к сердцу этой дамы, и в голове у нее пронеслось: «Ты, наверное, воображаешь меня в постели с ним или оцениваешь, сколько стоит мое платье?» Она представляла, какую злобу должна испытывать к ней эта толстуха в вылинявшей от многочисленных стирок блузке, и даже посочувствовала ей, так как в прошлом ей и самой было знакомо, каково ощущать себя малопривлекательной и плохо одетой. Поэтому она промолчала.

Наконец женщина взяла анкету из стопки, лежащей на столе.

— Заполните это, — ледяным тоном произнесла она. Элл сдержалась, хотя глаза ее сузились от ярости. Она взяла анкету и отошла от стола, не говоря ни слова. Здесь не место и не время для ссор. Подойдя к стульям, стоявшим в ряд у стены, она посадила Ники рядом с собой и принялась заполнять анкету. Сначала она написала полное имя — «Николетта Моника Сандеман», — потом домашний адрес и телефон.

И тут же столкнулась с проблемой. Дальше стояли графы «отец» и «место работы отца». Она склонилась над листом, раздумывая, написать что-либо или оставить графы незаполненными. Подняв глаза, она встретила взгляд женщины, которая откровенно ее разглядывала. Элл поняла, что та ждала этого момента, зная досконально все графы анкеты и злорадно наблюдая за смущением Элл.

Решившись, она оставила пустыми эти графы и перешла к следующим. Далее шли истории болезни и «медицинское заключение». Элл написала о всех прививках, которые делали Ники, указав имя домашнего доктора Чарльза Бойнтона, который наблюдал их обеих. Дойдя до слова «госпитализация», она вздрогнула, вспомнив тот мрачный день, когда Ники свалилась с дерева и, ударившись об острый камень, получила глубокую рану в боку. Все платье промокло от крови… Элл боялась тогда, что Ники может умереть. Слава богу, что есть доктор Бойнтон, подумала она. Он позаботился обо всем, и, пока Элл, оцепеневшая от страха ждала в приемной госпиталя Виллоу Кросс, он зашил рану и сделал переливание крови, спасшее ребенку жизнь. Благодарение богу, это был единственный несчастный случай. Ники с тех пор росла здоровой и крепкой девочкой.

Поставив свою подпись внизу листа, Элл подошла к секретарю и отдала ей заполненную анкету.

Женщина взяла лист и, едва взглянув на него, заявила:

— Анкета заполнена неполностью. Вы должны представить информацию по всем пунктам.

Элл замерла, оскорбленная и охваченная нерешительностью. Первым кардинальным правилом, которое X. Д. требовал беспрекословно соблюдать после рождения Ники, было то, что он никогда нигде не должен был быть упомянут как отец ребенка. Он берет на себя ответственность и заботу о матери и ребенке, заявил X. Д., но никаких документов с его именем. Во всяком случае, добавил он, до тех пор, пока он не разведется с Джоан.

В тишине раздался голос Ники, у которой лопнуло терпение:

— Мамочка, чего ты ждешь? Я не хочу опоздать в школу! Не обращая на девочку внимания, секретарь заявила Элл:

— Вы также должны представить свидетельство о рождении ребенка. Оригинал или копию, заверенную нотариусом.

Элл пыталась найти выход из сложившейся ситуации. В свидетельстве, зарегистрированном в городской мэрии, стояло «отец неизвестен». Глядя на самодовольное лицо мисс Дженнингс, Элл подозревала, что и та осведомлена об этом. Ведь в городе полно семей, связанных родственными узами, возможно, кто-то из родственников мисс Дженнингс служил в мэрии. Все эти семьи поколениями работали на Хайлендов, и ничего удивительного, если кто-нибудь затаил на них зло, потеряв работу на фабрике или просто из зависти.

— Прошу вас, — Элл с трудом сдерживалась, — зарегистрируйте моего ребенка. Я принесу все необходимые бумаги завтра.

Может быть, до завтра она уговорит X. Д. согласиться на отцовство или хотя бы разрешить возникшие проблемы. Может быть, даже подделать свидетельство. Все что угодно, только выиграть время.

— Сожалею, — сказала Белинда Дженнингс, — но мы не можем принять ребенка без правильно оформленных документов. В конце концов, мало ли кто сюда заявится и как себя назовет без всяких доказательств.

Дергая мать за платье, Ники взмолилась:

— Я хочу ходить в школу! Я больше не могу играть одна! В первый раз женщина обратила взор на девочку. Элл показалось, что выражение лица толстухи изменилось, утратило презрительное выражение. Элл уже была готова, забыв прежние самоуверенные манеры, умолять. Возможно, это и помогло бы. «Ну что ж, вы знаете обо мне всю правду, но ребенок, здесь при чем?.. — могла она сказать. — Даже если вы ненавидите меня или их, почему должна страдать моя дочь?» Но гордость заставила ее сказать совсем другое.

— Думаю, в правилах бывают исключения, — сказала Элл, и в ее голосе проскользнула легкая угроза, ведь X. Д. мог применить свою власть.

— Понимаю, почему вы не хотите признавать правил, — сказала женщина с усмешкой, — но школы это не касается.

У Элл пол поплыл под ногами, она хотела решительно протестовать, даже пригрозить, как следует. Но побоялась, что женщина может оскорбить ее при Ники, Ее сопротивление было сломлено. Схватив Ники за руку, Элл потащила ее на улицу к машине. Ники была ошеломлена.

— Мама, почему мы уходим? Почему эта леди не записала меня в школу?

— Тихо, дорогая, тихо, — говорила Элл, сажая девочку в машину. — Ты пойдешь в школу, я обещаю.

— Когда? — настаивала Ники. — Почему ты не сказала этой леди о мистере Хайленде?

— Ей скажут, — ответила Элл, испытывая ярость от того, что ребенок, зная, кто ее отец, не смеет называть его так.

Элл долго и упорно спорила с X. Д., когда он потребовал, чтобы Ники не звала его ни «папочкой» или «папой», ни даже «отцом». И он заставил ее замолчать, предъявив ультиматум:

— Или ты подчинишься, или нам придется расстаться. Я не могу позволить, чтобы Ники крикнула «папочка», встретив меня однажды на улице города. И лучше если она с самого начала не станет привыкать к этому. Возможно, потом… когда положение изменится…

Элл старательно учила Ники правилам поведения, угодным X. Д.: мистер Хайленд «очень занят», он не может жить с ними вместе, только изредка будет навещать их, но он платит за их дом, еду и одежду.

Но как объяснить Ники, что ее отказались принять в школу, куда принимают всех детей, даже из самых бедных рабочих районов. Это было свыше ее сил!

Между тем Ники продолжала требовать объяснений:

— Мама, ну скажи, когда? Когда я смогу ходить в школу вместе со всеми детьми?

Элл с силой захлопнула дверцу машины, пресекая дальнейшие вопросы. Когда, обойдя кругом машину, она села за руль, Ники уже замолчала. Она поняла по настроению матери, что сейчас лучше не задавать больше вопросов. Элл включила скорость и нажала на газ. «Бьюик» рванул с места, пронесся по улице и завернул за угол с такой скоростью, что на повороте взвизгнули покрышки и машину слегка занесло.

Элл притормозила и только сейчас поняла, в каком направлении ведет машину. Сердце у нее дико заколотилось, но она не повернула назад, а, упрямо вцепившись в руль, увеличила скорость.

Не обращая внимания на улицы, по которым проезжала, она очутилась за городом, на дороге, ведущей вдоль каменной стены и заканчивающейся у огромной кирпичной арки — входа в поместье Хайлендов. Элл увидела арку, но продолжала мчаться, как будто собиралась идти на таран.

Рост Ники уже позволял ей выглядывать из-за приборной доски, и она тоже увидела прямо перед собой возвышающуюся арку.

— Куда мы едем, мама? — спросила она дрожащим голосом.

— Домой, — кратко ответила Элл.

Ники повернулась, глядя на нее с изумлением, но ничего не сказала. Элл прибавила газ. Она больше не в силах была переносить свое неопределенное положение, жить иллюзиями, теряя время на пустое ожидание лучших дней; что-то надо предпринять — ради Ники, иначе та будет расти изгоем, как это было с ней самой. Она должна заставить X. Д. признать их обеих.

Впереди из-под арки показался привратник. Ворота хоть и были, но, как правило, не закрывались, да и кто бы осмелился въехать без приглашения во владения самого Хайленда? Увидев мчавшийся автомобиль, привратник настолько опешил, что застыл, как вкопанный, глядя на него с изумлением.

Интересно, собирается ли он отскочить? Или она должна будет наехать на него? И, едва подумав об этом, Элл тут же нажала на тормоз. Машина зловеще заскрипела шинами и остановилась в нескольких ярдах от арки.

Уронив голову на руль, Элл зарыдала. Ники, дотронувшись до нее, испуганно прошептала:

— Мама? Мама, что случилось?

Элл обняла девочку и крепко прижала к себе.

— Эта женщина… в школе… я хотела, чтобы ты туда поступила…

— Но ты же сказала, что я буду ходить в школу. Ты обещала. Почему же ты плачешь?

Элл вытерла слезы и посмотрела на свою малышку. Она должна увидеть X. Д. и заставить его посодействовать, чтобы Ники приняли в школу. Но этого никогда не добиться, не нарушив все его запреты. А тогда конец всему.

Она должна заработать эту милость от X. Д. таким же путем, как получает все остальное — в обмен на ее собственные услуги.

Глава 4

Если X. Д. не уезжал в Виллоу Кросс по делам компании или в Вашингтон, где обедал с влиятельными правительственными чиновниками, добиваясь льгот для своих табачных изделий, он обычно посещал Элл вечерами во вторник и пятницу. Но хотя был понедельник, Луиза, ее приходящая прислуга, доложила ей, когда они вернулись домой:

— Он сказал, в восемь часов.

Так бывало, когда X. Д. вдруг в последнюю минуту решал навестить ее и просто оповещал о времени своего прибытия. Иногда Элл была недовольна, что рушатся планы на спокойный вечер. Но не сегодня. Сегодня это было как нельзя кстати: надо разрешить проблемы со школой, и как можно быстрее.

Чтобы Ники забыла об утренних неприятностях, Элл повезла ее днем в большой бассейн, где учила нырять и плавать. Уроки, которые когда-то давала ей мать, теперь пригодились. Она передавала свой опыт Ники, что создавало большую близость между ними. Моника погибла, не дождавшись серьезных успехов дочери, да Элл и не обладала врожденным талантом, чтобы добиться мастерства матери. Другое дело Ники; та училась с энтузиазмом и имела необходимые качества, чтобы когда-нибудь стать чемпионкой.

Когда они в три часа вернулись из бассейна, Элл уже ждала Чарлен Палмер из салона красоты, которой она заранее позвонила. К приходу X. Д. она всегда готовилась за несколько часов. Установился определенный, почти религиозный, ритуал, скрашивающий скучное существование, когда она тщательно готовила себя к его приходу.

Два часа уходили на педикюр, маникюр и прическу. Сегодня еще парафиновая маска. X. Д. выработал за время их связи целую инструкцию, как должно выглядеть ее тело, как пахнуть, каким быть на ощупь. Ему нравилось, что с тела были удалены все волосы, за исключением тщательно подстриженного треугольника на лобке, соски должны быть нарумянены. Иногда он указывал, какое белье хочет на ней видеть. Любил, чтобы были надушены определенные места ее тела. Контролировал все до мелочей. Однажды даже дал написанный им сценарий, как она должна себя вести, когда они занимаются любовью, что говорить, в какой момент, как и где до него дотрагиваться.

Она делала все, как он просил. Была готова на любой способ, который он пожелает. Это входило в условия контракта. В пять тридцать женщина из салона красоты ушла, и Элл спустилась в кухню, чтобы приготовить обед. Она любила готовить, это давало ей возможность чувствовать себя женой, а не любовницей. Ходили сплетни, что Джоан никогда не опускается до кухни и во всем полагается на слуг. Элл удвоила свои старания, чтобы показать X. Д., какой хорошей хозяйкой она может быть в его доме.

Закончив готовить, она поднялась в спальню, приняла ванну и надушилась. К этому времени Луиза ушла, оставив обед для Ники на кухонном столе. Элл надела халат, посидела с дочерью, пока та ела. Потом отвела Ники в ее спальню, с полчаса почитала ей. Они были уже на середине «Острова сокровищ».

— Как было бы хорошо, если бы ты могла остаться со мной и почитать еще, — сказала Ники, когда Элл закончила читать, — хорошо бы мистер Хайленд не приходил сегодня.

В последнее время Элл могла не предупреждать о приходе X. Д. — Ники сама догадывалась по ее приготовлениям.

— Ты должна радоваться, маленькая. Я расскажу ему о проблемах в школе, и он все быстро решит: раз-два-три… И готово. Теперь запомни…

Ники прервала ее, она тоже давно выучила все правила:

— Я все знаю, мама. Я должна спуститься вниз, когда услышу звонок, и поздороваться. Потом я поднимусь к себе в комнату, тихонько, как маленькая мышка, и лягу спать.

Слабо улыбнувшись, Элл погладила дочь по головке, поцеловала и вышла. Доведя за двадцать минут обед почти до полной готовности, она оставила его так, чтобы можно было подать через несколько минут.

Наконец у себя в спальне она нанесла несколько последних штрихов перед выходом «на сцену». Чуточку освежив макияж, достигнув полного совершенства, она через голову осторожно натянула на себя облегающее оранжево-красное, сильно декольтированное платье. Элл была совершенно готова без нескольких минут восемь и, чтобы не помять платье, встала посреди комнаты перед зеркалом и ожидала звонка… X. Д. был всегда пунктуален.

Сегодняшний вечер не стал исключением. Услышав звонок, Элл изобразила на лице радостную широкую улыбку и поспешила вниз по лестнице к входной двери.

Она мгновенно заметила, что он в хорошем настроении.

Тепло здороваясь, он вручил ей большой букет розовых чайных роз.

— Как очаровательно! — воскликнула Элл, зная, что такие розы не продаются в местных магазинах и даже не выращиваются в оранжереях Хайлендов; их, должно быть, доставили на одном из самолетов компании.

— Они такие же красивые, как ты, — улыбнувшись, он поцеловал кончики ее пальцев, — как хорошо быть здесь снова! Как вкусно пахнет, чувствую, ты сегодня превзошла самое себя!

— Ничего особенного, все самое обыкновенное, — скромно ответила Элл, хотя его комплименты были ей приятны и внушали надежду.

Поставив розы в сверкающую серебряную вазу на обеденном столе, покрытом льняной скатертью, Элл заметила выглядывающее из-за двери личико Ники. Она взяла ее за руку, ввела в гостиную, легонько подтолкнув к X. Д., который в это время готовил себе предобеденный коктейль.

— Добрый вечер, мистер Хайленд. — Девочка сделала небольшой реверанс.

— Добрый вечер, Николетта, — ответил X. Д.. — Как поживаешь?

— Хорошо, спасибо… — Ники замялась, как будто хотела что-то добавить к тем немногим фразам, которым была научена по сценарию, составленному специально для нее. Но, взглянув на мать и увидев, что та покачала головой, закончила:

— Доброй ночи, мистер Хайленд. Рада была вас повидать;

— Я тоже, Николетта, — сказал X. Д..

Ритуал не менялся с тех пор, как Ники научилась говорить. Элл давно потеряла надежду, что X. Д. когда-нибудь растрогает красота ребенка, ее ум или манеры. Но, как ни странно, это не вызывало у нее обиды, она видела, что X. Д. так же равнодушно относится к собственным детям, например к Дьюку, своему первенцу. Если он не любит детей, она не собирается ему навязывать Ники, до тех пор пока он не даст ей свое имя и права законнорожденного ребенка.

Она наполнила тонкие бокалы прекрасным белым бордо, ящик которого X. Д. присылал ей каждые несколько месяцев. Оно было охлаждено по его вкусу, чтобы запивать отменно приготовленный вареный лосось.

— Замечательно вкусно, Элл, — сказал он, пробуя мелкий молодой картофель, политый маслом и посыпанный петрушкой, растущей возле дома.

— Я очень рада, что тебе нравится. После долгого времени, проведенного за работой, тебе необходима домашняя еда. Если бы это зависело от меня, — запустила она пробный камень, — я бы позаботилась, чтобы тебе всегда было удобно, чтобы ты мог вкусно поесть и хорошо отдохнуть. Ведь нельзя быть счастливым, когда о тебе никто не заботится, кроме слуг, — добавила она мстительно, зная, что Джоан редко бывает в Виллоу Кросс.

— Я знаю, что ты сможешь хорошо позаботиться обо мне, — согласился с ней X. Д. Элл вдохновил его тон.

— Ты кажешься сегодня необыкновенно счастливым. Есть, видимо, причина?

— Множество причин, можно сказать. Только что получен результат испытаний нового сорта табака для сигарет с фильтром с содержанием в них ментола — результат превзошел все ожидания, похоже, мы снова победили. Новый сорт называется «Хайленд Грин»[1]. Разумеется, пока нам рано говорить о прибыли, но торговые агенты считают, что «Хайленд Грин» побьет все рекорды в течение пяти лет, и сигареты станут ходовым сортом.

— Замечательно! — с энтузиазмом, которого на самом деле не чувствовала, сказала Элл. Она подняла бокал. — Давай выпьем за твое последнее достижение — за «Хайленд Грин»… Пусть они принесут тебе успех сверх ожиданий!

Чокнувшись с ним, она выпила вино, скрывая горькое разочарование, потому что табак занимал такое место в жизни X. Д., какого ей никогда не добиться.

X. Д. отпил из бокала и улыбнулся.

— Думаю, ничто не может превзойти мои ожидания. Хочу и надеюсь, что мой успех в деле будет всегда неизменен и безграничен…

— А ты никогда не думал, — неожиданно для себя вдруг спросила Элл, — что ты слишком много хочешь?

— Нет, не думал. Табачный бизнес идет все время в гору. | Я всего себя отдаю работе, ты знаешь, как много я работаю.

— Да, ты прав, — спокойно согласилась Элл.

Ее разочарованный тон вызвал у X. Д. легкую снисходительную улыбку.

— Я не могу изменить себя, Элл. Потому что работа для ' меня все, она составляет смысл моей жизни. — Он говорил с редкой откровенностью. — Табак — основа экономики Америки. Ты знаешь, что после нашей революции англичане пытались обложить налогом наши табачные изделия. Но наши предки не дали им этого сделать! Англичане были достаточно благоразумны, чтобы отступить. Так было, Элл, так есть и так будет! Всегда! Табак принадлежит нам, то есть тем семьям, которые обладали предвидением и сумели из малого начинания создать процветающую промышленность. Табак — это Хайленды, мы связаны с ним неразрывно.

Элл выдавила улыбку восхищения в конце его речи и пошла на кухню, чтобы принести кофе по-французски и большую пепельницу баккара. Настал подходящий момент, чтобы поговорить о школе для. Ники, подумала она, X. Д. с удовольствием поел, сейчас будет наслаждаться табаком и кофе, предвкушая свою порцию секса.

Когда она вернулась, X. Д. курил одну из сигарет, специально изготовленных для него из особого сорта табака, они были завернуты в импортную бумагу с золотой монограммой хозяина. Он предложил такую же Элл. Как всегда, она отказалась, предпочитая свои собственные — «Пирамиды» с фильтром, которыми когда-то ее первый раз угостил Дьюк. Иногда она курила крепкие — «Галуаз», они напоминали ей о родине. Но «Галуаз» раздражали горло и вызывали нарекания X. Д., которому не нравилось, что она курит не его сигареты.

— Я хотела с тобой посоветоваться, — осторожно начала Элл, когда кофе был налит в чашки. Глаза X. Д. посветлели: ему нравилось, когда она просила совета, признавая тем самым его умственное превосходство.

— Ну разумеется, моя дорогая, — сказал он, — что я могу для тебя сделать?

— Я сегодня возила Ники в школу, чтобы записать ее в первый класс.

X. Д. слегка нахмурился, но кивнул. Элл знала, что он всячески пытался избежать запретной области — разговоров о Ники.

— Нам отказала ужасная женщина, секретарь, которая потребовала сведений о тебе.

— Обо мне? — X. Д. выпрямился, явно обеспокоенный. — Но мы же договорились, что мое имя нигде не будет фигурировать.

— Я не сделала ничего, что нарушило бы наше соглашение, — поспешно сказала Элл, — я не говорю, что она спросила конкретно о тебе. Она настаивала, чтобы я написала имя отца ребенка. Такие у них правила.

X. Д. вскочил, и Элл испугалась, что он сейчас выбежит вон, закроет за собой дверь, отсекая навсегда часть своей жизни, связанную с ней. Но он начал расхаживать по комнате.

— Разумеется, я не хотела беспокоить тебя, — заторопилась она, — и просто уехала оттуда. Но Ники должна ходить в школу. Она не может прятаться здесь всю жизнь. И, кроме того, иногда кажется просто глупым скрывать правду. Неужели ты думаешь, что люди не знают о наших отношениях, о Ники? Тебя видят, когда ты приезжаешь сюда, твой шофер рассказывает своим родственникам, моя прислуга своим. После нескольких лет сплетен половина города, если не весь, знает все. Даже Джоан, должно быть…

— Замолчи! — прорычал он с яростью, останавливаясь и глядя на нее в упор.

Его гнев, похожий на извержение вулкана, не только заставил ее замолчать, но просто приковал к стулу.

— Мне наплевать, в этом городе люди принадлежат мне, их уши, глаза и мозги. Они могут говорить и знать все, что им вздумается, до тех пор, пока они не будут настолько глупы, чтобы рассердить меня. Мелкие сплетни не могут вызвать мой гнев: если им нравится обсуждать между собой, с кем я сплю, черт с ними, если они от этого делаются счастливее, — он подошел ближе и склонился над ней, — если это делает их счастливыми, — повторил он, растягивая слова, — потому что это еще больше делает их моими. Ты поняла?

Он замолчал, сверкнув в ее сторону глазами. И его намек был понят. Он говорил и о ней тоже. Пока он содержал ее, давая все, что она просит, а у Элл никогда не хватало духу обходиться без просьб, — она тоже принадлежит ему душой и телом. В знак того, что поняла, она опустила голову.

Он продолжал:

— Поэтому я не обращаю внимания, когда они треплют языками, болтая о наших отношениях. Это лучше, чем их жалобы на то, что им мало платят или что они слишком много работают. Единственное, о чем я забочусь, так это о том, чтобы не дать им какое-нибудь веское доказательство против меня, каким было бы, например, свидетельство о рождении, или заполненная школьная анкета, или больничное свидетельство. Потому что тогда они получат в руки оружие и смогут сделать больше, чем просто разводить сплетни, они смогут создать проблемы, которые разрушат мою семью, настроят ее членов друг против друга, а это отразится на делах Компании, ослабит мою власть. Поэтому я никогда не допущу никакого подтверждения, что Ники моя дочь… пока это может вызвать проблемы.

— Тебе все ясно, Элл? В последний раз спрашиваю, тебе ясно на все сто процентов?

Она еще ниже склонила голову.

— А теперь пойдем наверх.

Сердце у Элл сжалось. Она думала, что сможет настоять на своем, но, увидев его гнев, испугалась и отступила. X. Д. не собирался усложнять свою жизнь из-за незаконнорожденного ребенка. И она поняла, что, если будет настаивать, потеряет его совсем.

Она даже не могла себя заставить спросить у него, как же ей поступить теперь со школой. Молча приняла его протянутую руку и покорно пошла с ним наверх. На площадке она заметила, что под дверью Ники нет полоски света, и порадовалась, что девочка спит.

— Сегодня, — заявил X. Д., когда они переступили порог спальни, — начнем с показа мод. Ты получила посылку, которую я послал из Нью-Йорка на прошлой неделе?

— Да.

— Надень вещи, которые я прислал тебе.

Элл достала из шкафа коробку и пошла в смежную со спальней ванную комнату. Почистила зубы, еще раз надушилась и распустила длинные шелковистые пряди каштановых волос, которые упали водопадом на плечи и спину. Выложив все из коробки, она надела прозрачные чулки, черный с красным пояс с резинками, бюстгальтер с вырезанными кружочками для сосков и джистринг, тоненький треугольник на тесемке. Посмотрелась в зеркало, оставшись довольной своим по-юношески крепким телом. Когда-то ее молодости и красоты было достаточно, чтобы возбуждать и стимулировать такого могущественного человека, как X. Д. Но сейчас она уже не возражала против постельных игр, однако обижалась на его приказы, словно была всего лишь откормленной, прекрасно одетой рабыней.

Элл всегда уговаривала себя, что делает это ради Ники, надеясь, что если будет ублажать его так, как ни одна другая женщина, то со временем он захочет иметь ее всегда рядом и женится на ней.

Как всегда, когда она пошла из ванной комнаты в спальню, X. Д. уже лежал голый на кровати, подложив подушки под голову. Элл включила небольшой проигрыватель с заранее выбранной пластинкой медленного рока и, извиваясь, двинулась по комнате, пританцовывая, изображая манекенщицу. X. Д. следил за ней взглядом.

— Ты прекрасна, дорогая, — сказал он тихо, — так приятно смотреть на тебя.

Она продолжала двигаться, постепенно приближаясь к кровати, но очень-очень медленно. Обычно он наблюдал за ней до тех пор, пока не возникала эрекция. Сегодня это заняло много времени.

— Иди сюда, — наконец сказал он, — встань около кровати. Я хочу почувствовать твой запах.

Когда она встала перед ним, он притянул ее к себе, прижавшись лицом к треугольнику между ног. Она чувствовала тепло от его тяжелого дыхания.

— Я люблю твой запах, — простонал он, и у него наконец началась эрекция, — я люблю твой вкус.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала, дорогой? — спросила она с нарочитой хрипотцой, чтобы имитировать страсть.

— Я хочу услышать, как нужен тебе.

Теперь, когда ритуал начался, она точно знала, какие слова произносить, каким тоном и сколько времени.

— Ты все для меня, моя любовь… Я — ничто без тебя… Я оживаю только тогда, когда ты со мной, когда ты внутри меня… Умоляю, возьми меня… О, прошу тебя, не медли…

— Я не верю тебе, — сказал он. Она упала перед ним на колени, приняв умоляющую позу.

— Прошу тебя, я сделаю все, только возьми меня…

— Покажи, что ты готова для меня сделать. Как будто действительно сгорая от страсти, она наклонилась над ним, с жадностью стала целовать и лизать его тело, потом взяла его член в рот, стараясь доставить максимум удовольствия. Он застонал, внезапно сел и перевернул ее на спину. Потом, положив руку на прозрачный лифчик, грубо сорвал его.

— О да… — Она извивалась под ним, изображая нетерпеливое желание. — Скорей… Не заставляй меня ждать…

Срывая с нее остатки белья, он поднялся над ней так, чтобы она смогла продолжать прерванное занятие. Теперь она была обнажена.

— Ну же, — умоляла она страстным шепотом, — я не могу ждать ни минуты! — Она откинулась на спину и раздвинула ноги так широко, как только могла. X. Д. взобрался на нее, но, приподнявшись на локтях, не спешил овладеть ею.

Она все шептала, потом взяла его пульсирующий член и легонько притянула к себе.

— Умоляю… О, умоляю тебя… Я так хочу тебя… Только тебя… Иди же ко мне… иди…

Глядя на нее сверху вниз, он улыбнулся своей самодовольной улыбкой, как всегда, и теперь ей оставалось только ждать, какой выбор он сделает. Иногда он отказывал ей, и тогда она ласкала его рукой до тех пор, пока он не кончал ей в лицо. Иногда он опять хотел минета.

Но сегодня он опустился и вошел в нее. Она плавно отвечала его движениям, энергично двигаясь вверх и вниз, не прекращая стонать, умолять, благодарно вскрикивать, пока не услышала рычание, которое перешло в хриплый крик. Выгнув спину, она вторила ему, пока он не обмяк.

Полежав на ней с минуту, он произнес:

— Такого момента стоило ждать, верно, дорогая?

— Всегда, мой дорогой. Такого, как ты, больше нет на всем свете.

Ритуал был окончен. X. Д. встал и начал одеваться.

— Ты не останешься на ночь? — В голосе Элл прозвучало неподдельное разочарование. Он часто оставался, когда уезжала Джоан. Сейчас она спасалась от самых жарких дней августа под прохладным морским бризом на Острове Фламинго, летней резиденции Хайлендов. Если бы он остался, то утром, лежа с ним рядом, возможно, она смогла бы снова поднять вопрос о школе.

— Извини, дорогая. Но у меня завтра утром назначена важная встреча.

Он прошел в ванную, принял душ и причесал свои серебряные волосы.

Элл встала с постели, надела пеньюар и начала ходить по комнате, не в силах больше выносить эту неопределенность. Что она скажет Ники завтра? Как объяснит невыполненное обещание? Заслужила ли она небольшую просьбу после всех своих стараний?

Когда он появился в спальне, она тут же подошла к нему.

— X. Д., я должна получить ответ на…

— Дай мне день, чтобы с этим разобраться, а послезавтра снова отвези Ники в школу. Думаю, никаких проблем возникнет.

— Но эта женщина, секретарь, она была так строга по поводу…

— Ее завтра уже не будет в школьном офисе, — заверь X. Д. — И, думаю, она больше никогда там не появится. Никто никогда не задаст тебе больше неприятных вопросов.

Искренне обрадованная, Элл обняла X. Д. Они поцеловались, и она проводила его вниз. У двери он сказал:

— Будь терпелива, моя дорогая. Будет очень жаль портить то, что существует между нами, особенно сейчас… — Он сделал паузу, чтобы она лучше усвоила обещание и угрозу, одновременно прозвучавшие в его словах, потом добавил:

— Мои адвокаты работают сейчас над тем, чтобы не пострадали интересы «Хайленд Тобакко», когда я разведусь с Джоан.

— Правда? Ты серьезно? — Глаза Элл заискрились от радостного возбуждения.

— Я же сказал, не правда ли? Доброй ночи, дорогая, приятных снов.

Он сам открыл дверь и вышел.

Перед тем как лечь спать, Элл легонько дотронулась до стекла на фотографии матери, как будто это могло принести ей удачу. Ее преследовали мысли о том, что она может умереть, как мать, раньше, чем они с дочерью получат полное признание. Сейчас появилась надежда на счастливый конец. Она не будет висеть в воздухе, падая, но не приземляясь, как фигура на фотографии.

Она закончит прыжок и получит свой приз. X. Д. обещал. Нужно только подождать.

Глава 5

Медленными неуверенными шажками Ники шла через вестибюль к своему классу. По дороге в школу в автобусе она сидела одна, в стороне от смеющихся, болтающих детей, и у нее стало зарождаться неясное тревожное предчувствие. Потом оно переросло в слабую боль, как будто ее желудок перетянули тугим поясом. Чем ближе она приближалась к двери в класс, ТЕМ сильнее становилась боль. Ей так хотелось пойти в школу, подружиться с детьми, но теперь она видела, что все дети уже выбрали себе друзей. И она чувствовала себя так же одиноко, как дома, когда играла одна в пустом поле за домом.

Ники стояла в дверях, пока учительница не заметила ее и не подошла.

— Здравствуй, — сказала она с приветливой улыбкой, — ты, должно быть, Ники Сандеман. Меня зовут Джун Фарлоу, я твоя учительница. Можешь звать меня мисс Джун. Твой стол — вон там… — Она показала в дальний конец класса.

Ники села и терпеливо ждала, пока мисс Джун призывала класс к тишине. Она встала, отдала салют флагу, приложив руку к сердцу, и запела «Звездное знамя». Ники заметила, что она единственная, кто знает все слова, но это не принесло ей удовлетворения. Что-то разделяло ее с остальными детьми.

Неприятное чувство усилилось, когда Мисс Джун попросила ее подняться и представила детям, которые молча на нее уставились, некоторые почему-то с ухмылкой.

Мисс Джун прочитала рассказ и потом начала задавать вопросы по прочитанному. Взметнулись вверх руки, дети охотно отвечали на вопросы, только Ники сидела молча, приклеившись к стулу. С каждой минутой она все больше отдалялась от остальных, как будто за два дня ее опоздания дети образовали прочный круг, в который ей никогда не проникнуть.

Когда урок кончился, дети начали играть, образовав маленькие группы, а Ники сидела одна. Никто не обращал на нее внимания и не приглашал принять участия в игре.

К ней подошла мисс Джун.

— Ты тоже должна играть, — сказала она, взяв Ники за руку, подвела к двум маленьким девочкам, которые играли возле кукольного домика в углу.

— Кейт, Тамми, почему бы вам не принять Ники в игру?

— Хорошо, мисс Джун, — ответили девочки хором.

— Мы играем в дом, — начала объяснять Кейт. У нее были красивые рыжеватые длинные волосы, веснушки и большие голубые глаза. И она была такая тоненькая, что ручки и ножки напоминали палочки.

— Мама-кукла готовит завтрак, а папа-кукла собирается на работу. А где работает твой отец? — спросила Кейт.

— Я точно не знаю, — ответила Ники. Девочки уставились на нее в недоумении.

— Не знаешь? Но куда он уходит после завтрака? — спросила Кейт.

Ники безмолвствовала. Она уже совершила одну ошибку. Как она могла им сказать, что ее отец никогда с ними не завтракает?

— Он не работает на фабрике? — спросила Тамми, блондинка, у которой были ухватки сорванца.

— Наверное… Я думаю, он там работает… — промямлила Ники. Ведь мама говорила, что мистер Хайленд имеет какое-то отношение к фабрике.

— Ты так думаешь? — повторила Тамми и начала хихикать. — Ты, должно быть, совсем дурочка, Ники, если даже не знаешь, где работает твой отец.

— Нет, я не дура! — Ники сжала маленькие кулачки.

— Конечно, нет, — к ней на помощь пришла мисс Джун, — я думаю, Тамми не это хотела сказать. Правда, Тамми?..

Некоторое время Тамми смотрела с вызовом, потом подчинилась учительнице.

— Нет, мисс Джун.

— Тогда извинись перед Ники.

— Извини. — Тамми посмотрела на нее, и Ники увидела, что та на самом деле ничуть не сожалеет. Наоборот, она была очень зла на Ники за то, что та доставила ей неприятности.

Школа не обещала ей веселья, поняла теперь Ники. Все было ужасно. Ей захотелось немедленно уйти домой.

Учительница тоже смотрела на нее, но по-доброму, с сочувствием.

— Ники, я тут нарисовала несколько картинок, чтобы украсить класс. Ты не поможешь мне развесить их?

Ники с благодарностью согласилась, радуясь, что уйдет от расспросов и будет пока в безопасности.

Почему другим детям так легко в школе и почему так тяжело ей, размышляла Ники. Наверное, есть какой-то секрет, как заводить друзей, который известен другим детям, но она его не знает.

Но как она узнает этот секрет? Мама наверняка не знает его, ведь у нее тоже никого нет, кроме мистера Хайленда.

После занятий, направляясь к школьному автобусу, Ники вдруг заметила длинный черный автомобиль, который остановился напротив школы. В открытом окне лимузина был виден шофер. Ники узнала автомобиль мистера Хайленда, который всегда привозил его к коттеджу. Она остановилась, раздумывая, продолжать ли путь к автобусу или бежать к автомобилю. Если он приехал, то, наверное, затем, чтобы отвезти ее домой из школы…

Пока она стояла, окно начало открываться. Ники увидела фигуру человека на заднем сиденье, он смотрел на нее. Наверное, сейчас позовет… Она не стала дожидаться и побежала к машине.

Но, пробежав несколько ярдов, она разглядела лицо мужчины — это был совсем не мистер Хайленд! Человек был гораздо моложе. Ники один раз видела его в городе, когда он, выскочив из дверей магазина, чуть не сбил их с ног. Какой-то миг они с мамой смотрели друг на друга, и их взгляды были похожи на тот, которым недавно на нее смотрела Тамми. Потом он вскочил в красный автомобиль с открытым верхом и уехал. Ники тогда удивилась и спросила у мамы, знает ли она этого человека. «Немного, — ответила Элл, — это сын мистера Хайленда».

Ответ поразил Ники. Если он был сыном мистера Хайленда, то они должны быть братом и сестрой? Но он был намного старше и, конечно, не мог быть сыном Элл. Эта мысль тревожила ее несколько дней, пока она не спросила об этом у мамы. И услышала, что у мистера Хайленда есть дети от трех различных женщин. Еще Ники было приказано не задавать больше подобных вопросов.

Узнав его теперь в окне автомобиля, Ники замедлила шаг. Надо ли ей садиться в машину? Она вспомнила, каким тоном ее мать говорила об этом человеке.

Но это был сын мистера Хайленда… И он приехал в его автомобиле…

Не успела она сделать еще несколько шагов, как человек в окне откинулся назад, окно начало закрываться, и длинный; черный лимузин уехал, Ники смущено глядела вслед. Зачем он приезжал? Ее вывели из задумчивости сигналы школьного автобуса, который собирался отъезжать. Она поспешила к автобусу и опять оказалась одна на заднем сиденье, так же, как утром.

И все время по дороге домой думала об этом человеке.

— Хорошо прошел день в школе? — спросила Элл, как только Ники вошла в дом.

— Да, мама. — Ники хотелось рассказать о сыне мистера Хайленда, но ведь мама запретила ей говорить о нем.

— Чем ты занималась?

— Я нарисовала две картинки.

— Дай мне посмотреть.

— Мисс Джун повесила их в классе, мама. Она сказала, что я смогу забрать их домой на следующей неделе.

— Это очень хорошо. Значит, все в порядке? Все были добры к тебе?

Ники помолчала: ей не хотелось расстраивать мать.

— Мисс Джун была очень добра… — наконец ответила она.

Элл вздохнула с видимым облегчением.

— Очень хорошо… Это очень хорошо…

На следующее утро Ники проснулась, чувствуя сильную боль в желудке. Элл испугалась, что рыба, которую они вчера ели на ужин, оказалась недоброкачественной.

Она немедленно позвонила доктору Бойнтону, который прибыл через двадцать минут.

Неряшливо одетый доктор, волосы которого давно нуждались в стрижке, осмотрел девочку и отвел в сторону мать.

— Что с ней, доктор? Может быть, она отравилась рыбой?

— Нет, все не так страшно, — ответил он с мягкой улыбкой, — я бы сказал, что это следствие нескольких вещей… Элл задохнулась, но доктор поспешил ее успокоить:

— Ничего серьезного, просто некоторая застенчивость и нервное возбуждение. Проще говоря, ваша дочь очень переживает начало школьных занятий.

— Но она сказала, что все были добры к ней. Она никогда не лжет…

— Я не думаю, что она солгала. И считаю, что ничего страшного не произошло… Просто нервы… Напоите ее теплым молоком с печеньем, дайте понять, что всем известно чувство страха и что нельзя ему поддаваться. Я уже поговорил с ней, но думаю, что у вас это получится лучше.

Элл поблагодарила доктора и взяла в холле свою сумочку. Хотя обычно она посылала счета доктора в компанию, где их оплачивали, на этот раз она не хотела, чтобы о болезни Ники узнал X. Д. Он и так уже достаточно наслышан о проблемах со школой.

— Сколько я вам должна, доктор? — спросила она.

— Ничего на этот раз.

— Но…

— Прошу вас. — Доктор жестом показал, чтобы она убрала сумочку.

— Вы слишком добры.

Отмахнувшись от благодарностей, он открыл дверь, потом остановился, на лице его отразилась борьба, было заметно, что ему нелегко это произнести:

— Я рад, что Ники пошла в школу, миссис Сандеман. Ей понадобится больше времени, чем остальным, чтобы привыкнуть. И ни в коем случае не сдавайтесь. Все будет хорошо, я уверен.

Элл была тронута. Неудивительно, что доктор знал о них все — ведь он даже принимал у нее роды. Он никогда не давал ей понять, что сочувствует ей, но и не пускался в рассуждения о морали, намекая на двусмысленность ее положения.

— Еще раз спасибо, доктор, — сказала Элл вслед доктору. Потом поднялась в спальню дочери. Комната была светлой и солнечной, с бело-розовыми обоями и белой в цветочках мебелью. Бледная Ники сидела на постели, укрытая одеялом, положив под спину две подушки. Она с испугом посмотрела на мать.

— Прости меня, мама, — произнесла она, — я не хотела тебя расстраивать.

— Ты меня совсем не расстраиваешь. — Элл обняла дочь. — Я рада, что с тобой все в порядке.

— Я завтра пойду в школу, — сказала Ники, — доктор Бойнтон говорит, что я должна туда ходить. Я обязательно пойду.

Понимая теперь, что в школе совсем не все в порядке и что дети, вероятно, сторонятся Ники, наученные своими родителями, Элл почувствовала, как у нее больно сжалось сердце. После всех своих обещаний она не смогла дать дочери нормальную семью, которая защитила бы ее от унижений. У Ники был уютный дом, красивая одежда, вкусная еда, вот и все, в чем она преуспела по сравнению со своей матерью. Но главным — чувством уверенности, что она такая же, как все, ничуть не хуже остальных, Ники была обделена так же, как она сама.

На следующее утро Элл отвезла Ники в школу.

— Не забывай, что говорил доктор Бойнтон, дорогая, — сказала Элл. — Вполне естественно, что ты сейчас волнуешься. Но как только привыкнешь к школе и заведешь друзей, эти боли в животе у тебя исчезнут.

Ники кивнула, соглашаясь с мамой, но, когда поцеловала ее перед тем как уйти, было заметно, что ей смертельно не хочется входить в школу.

Она протянула мисс Джун записку доктора, объясняющую ее вчерашнее отсутствие.

— Мне жаль, что ты плохо себя чувствовала, — с искренним сожалением сказала учительница, — надеюсь, сегодня тебе лучше.

Смешок одной из девочек тут же охотно был подхвачен остальными.

— Довольно! — резко прикрикнула мисс Джун. — Слышишь, Тамми? Прекрати, или мне придется вызвать в школу твоих родителей.

Тамми непокорно вздернула голову.

— Но моя мама сказала, что Ники не знает, кто ее отец потому, что его просто нет. Нет настоящего отца, какой есть. у меня.

Ники опять почувствовала резкую боль в желудке. Она ненавидела школу. Она бы убежала домой, если б не дала обещание маме и доктору.

В слепом отчаянии отдала салют флагу и, запинаясь, спела гимн. Но позже, когда все начали играть, случилось чудо. К Ники подошла Кейт и протянула ей руку.

— Я выбираю Ники, — сказала она громко и ясно, чтобы каждый мог услышать, — и я хочу играть с Ники.

Ники остолбенело смотрела на нее. Она была бы счастлива быть выбранной любым из детей, но быть выбранной Кейт, которая выглядела как ангел, и смех которой звучал как музыка, было настоящим чудом. Как послушный щенок, она поплелась за Кейт, радостно повинуясь всем ее словам, стараясь угодить, благодарная за внимание.

Потом, когда стало ясно, что Кейт не передумает, Ники спросила, почему она стала играть с ней, когда никто этого не хотел.

Кейт важно взглянула в лазурные глаза Ники.

— Я скажу тебе правду. Я выбрала тебя потому, что мне сказал папа о твоих болях в желудке; Он сказал, что тебе нужен друг.

Ники сначала не могла ничего понять, пока Кейт не объяснила ей, что ее фамилия Бойнтон — доктор, лечивший Ники, был ее отцом. Ники нахмурилась, она была разочарована. Ей совсем не хотелось, чтобы с ней дружили только потому, что им было приказано. Но Кейт вдруг добавила:

— Но я рада, что сделала это. Ты мне нравишься, Ники. Поэтому я сказала тебе правду. Потому что, если мы собираемся стать друзьями навек, мы должны всегда говорить друг другу правду. Согласна?

Ники охотно согласилась. Друзья навек? А в школе, оказывается, совсем не плохо!

Возвратясь домой, Ники сразу побежала на кухню, чтобы найти маму и рассказать о своем новом друге. Она нашла ее у раковины, где Элл стирала белье, и встала рядом, ожидая вопроса о школе. Но мама, казалось, не заметила ее, поглощенная стиркой, она напевала грустную французскую песенку, как делала всегда, когда была опечалена или расстроена. Ники не стала хвастаться своими успехами.

— Что случилось, мама? — спросила она.

— Ничего, моя крошка, — ответила Элл с отсутствующим видом, — ничего не случилось.

Но по ее голосу Ники поняла, что это не так. Она огляделась вокруг, как бы ища причину. На столе возле чашки с недопитым кофе и пепельницы, полной сигаретных окурков, Ники увидела газету, раскрытую посередине. Подойдя к столу, она взглянула на нее.

В центре была фотография: мистер Хайленд в модном черном костюме рядом с какой-то леди в очень красивом платье. «Вот и причина, — подумала Ники, — наверное, маме хотелось пойти на этот бал». Ники было очень жаль маму, и она отдала бы все, чтобы та больше не грустила.

Кейт Бойнтон стала частой гостьей в коттедже на окраине города, а Ники, в свою очередь, приветливо принимали в одноэтажном доме-ранчо. Ники раньше никогда не бывала ни в одном доме, кроме своего собственного, и сразу же восхитилась тем, что увидела у Бойнтонов. В доме всегда было шумно, полно людей, которые приходили и уходили. За домом находились бассейн и гимнастический зал, которым часто пользовались Кейт и три ее брата. Огромная просторная кухня отличалась от их крошечной, там всегда было полно разнообразных вещей, которые были запрещены дома. Например, содовая шипучка («слишком сладкая», — говорила Элл), или жевательная резинка, которую можно было надувать («слишком вредно для зубов»), или орехи в сахаре («тяжело для желудка»). Ники каждый раз блаженно вздыхала, когда ела или пила запрещенное, испытывая уколы совести, что предпочитает их прекрасно приготовленным питательным маминым блюдам.

Ники нравилось, что члены семьи Бойнтонов могли небрежно разговаривать друг с другом, даже ругаться, хотя было , видно, что они друг друга любят. Но они совсем не были «дикарями», как называла Элл детей городка. И если миссис Бойнтон спокойно говорила: «Следите за манерами, дети», крик и споры прекращались, и даже старший брат Кейт, Джеймс, которому было уже пятнадцать, слушался мать.

Как ни странно казалось это Ники, но Кейт с таким же восторгом относилась к коттеджу Сандеман. Ей нравился певучий акцент Элл, ее французские словечки и больше всего прекрасно приготовленная ею еда. Мать Ники казалась ей необычайной, прекрасной, как кинозвезда, и окутанной тайной. Она была восхищена ее манерами и культурой, предпочитая слушать чтение Элл, чем играть возле дома или смотреть телевизор.

Оставаясь одни, девочки мечтали о том далеком будущем, когда, закончив начальную школу, они займут свое место в мире взрослых.

— Я хочу поступить в «Корпус мира», — решительно заявила Кейт, — и помогать людям, действительно заслуживающим помощи, а не тем злым. старикам, которые живут у нас в городе.

— Я хочу… — мечтательно произнесла Ники, пытаясь мысленно нарисовать картину, сотканную из многочисленных желаний, — я хочу, чтобы ты всегда была моим другом.

— Я им буду. Но что еще?

— Я хочу, чтобы у меня была семья, как ваша, и настоящий дом.

— Каждый хочет иметь друзей, дом и семью, глупая. Но чего ты хочешь лично для себя?

Ники хорошенько обдумала вопрос. Легче было бы для нее перечислить, чего она не хочет. Например, жить одна, как мать, плакать по ночам, когда думает, что никто не слышит. Не хочет, чтобы ей запрещали, за исключением нескольких разрешенных фраз, разговаривать с родным отцом.

— Я не знаю, что еще, — искренне призналась она, — правда, не знаю.

— Но ты сможешь сделать все, что захочешь, — настаивала Кейт.

— Почему? — удивилась Ники.

— Потому что будешь богатой.

— Я? Откуда ты знаешь?

Удивленная этим вопросом, Кейт воззрилась на Ники.

— Так считает мой отец. Я слышала, как он говорил маме на следующий день после твоего первого прихода в наш дом. Он сказал, что мистер Хайленд обязан дать тебе денег, и, наверное, много, раз он очень богат. Правда? В прошлом году мы были у него в доме на Рождество. Там было так красиво! Дети катались на пони, был и Санта-Клаус, и клоун.

Кейт вдруг заметила, что ее рассказ вызвал у Ники слезы. Чтобы выразить ей сочувствие, она сказала:

— Я не понимаю, почему ты не была приглашена на этот вечер. Ведь если он собирается дать тебе много денег, он должен был тебя пригласить.

Ники потрясла головой и постаралась сдержать слезы. Может ли она рассказать Кейт о мистере Хайленде? И, предложив Кейт перейти играть во двор, Ники, не дожидаясь ответа, сбежала вниз по лестнице.

После того как Кейт ушла домой, Ники подошла к матери. Слегка напуганная тем, что обнаружится тема ее разговора с подружкой, Ники спросила:

— Можно, мы тоже пойдем к мистеру Хайленду на следующее Рождество? Осталось всего несколько месяцев.

Элл резко повернулась к дочери. По ее виду Ники поняла, что мама очень рассердилась.

Вдруг Элл опустилась на колени и протянула к ней руки. Ники бросилась к ней в объятия. Обрадовавшись ласке, прижавшись к матери, Ники не протестовала, когда та заключила ее в слишком крепкие объятия.

— Мы пойдем туда? — опять спросила она. — Кейт сказала, там очень красиво. Ты не попросишь мистера Хайленда, чтобы он нам разрешил пойти?

Не выпуская ее из объятий, Элл прошептала около самого уха Ники:

— Я попрошу его, моя маленькая. Ты обязательно пойдешь туда в следующий раз.

Элл знала, что самым подходящим для того, чтобы просить X. Д. о чем-либо, был момент, когда он бывал полностью ублажен ею — вкусной едой, выпивкой и ее сексуальными изысками. Но она не могла ублажать его, пока он не приедет. И теперь Элл была расстроена и сердита: X. Д. не давал о себе знать уже целых двенадцать дней! Она знала, что он уезжал на неделю в Нью-Йорк, но это было уже давно, с полмесяца.

Хотя ей было категорически запрещено звонить ему домой или на работу, она все-таки рискнула позвонить в главный офис компании. Назвавшись журналисткой, она спросила, нельзя ли взять короткое интервью у легендарного X. Д. Хайленда. Сотрудник отдела по связям с прессой и общественностью сказал, что X. Д. сейчас находится в Вашингтоне и пробудет там еще неделю. Элл повеселела. Хотя он не говорил ей об этой поездке, она знала, что X. Д. может вылететь по делам в любой момент, когда ему вздумается. Но, как правило, он звонил ей каждые несколько дней, где бы ни находился.

Когда прошла еще неделя, а X. Д. так и не позвонил, Элл впала в отчаяние, близкое к тому, какое она испытывала в Монако, безуспешно разыскивая отца.

Но в следующий понедельник, когда она стала просматривать «Дейли Сигнал», газету, которую каждое утро ей клали под дверь, ее плохое настроение улетучилось. Внизу первой страницы под фотографией жены X. Д., за которой носильщик вез тележку с багажом, шла надпись: «Миссис Хайленд планирует развод».

Наконец это произойдет! Элл ликовала. X. Д. будет свободен и женится на ней!

Его молчание было связано с этим событием, решила она. Наверное, X. Д. не хочет рисковать в такой критический момент, появившись у нее. Даже не хочет, чтобы видели, как он сюда приезжает. Может быть, он приедет тогда, когда все будет кончено, и попросит ее сразу же переехать в дом Хайлендов… Похоже, на этот раз ожившие мечты были близки к реальности, как никогда.

Но прошло еще несколько дней, потом еще две недели — ни звука от X. Д. Еще две недели. Нервы у Элл были напряжены до предела. Она была уже не в отчаянии, а в полной панике. У нее не было сил говорить с Ники, и она платила Луизе, чтобы та задерживалась и готовила обеды, а сама скрывалась в спальне.

В будние дни она теперь звонила в офис регулярно под различными предлогами. То это модельер, который спрашивал, что делать с тем сюрпризом, который X. Д. заказал для своей жены, ведь она слышала о разводе? То маникюрша интересовалась, приезжать ли в назначенное на завтра время? Каждый раз она испытывала мгновенное облегчение, когда слышала ответ, что X. Д. уже давно нет в Виллоу Кросс. Но ее радость: была недолгой.

Она прекратила звонить, когда ее выследила личная секретарша X. Д., как раз когда Элл хотела поинтересоваться по поводу драпировок, представившись на этот раз декоратором.

— Мисс Сандеман, — резко сказала секретарша, — пожалуйста, прекратите звонить. Я уверена, что мистер Хайленд скоро свяжется с вами.

Помертвев от унижения, Элл некоторое время молчала, потом бросила трубку, не проронив ни слова протеста. Она догадалась, что акцент выдал ее с первого же звонка, и все знали, кто звонит.

Она прожила еще один день, чуть не сойдя с ума от мысли, что он ее бросил.

На следующий вечер, в пятницу, зазвонил телефон. Услышав его голос, она изо всех сил попыталась придать своему тону необходимый шарм, выразить свою любовь и желание его увидеть.

— Я так скучала по тебе, — сказала она, ни звуком не обмолвившись о своей панике.

Он возвращается в Виллоу Кросс, сказал он, и хочет видеть ее завтра вечером.

— Ну конечно, дорогой, — ответила она, — я всегда здесь и всегда жду тебя.

Он тут же повесил трубку, но это ее не беспокоило. Завтра была суббота! Никогда раньше он не навещал ее по субботним вечерам. Они предназначались для Джоан, для загородных клубов, обедов с друзьями.

Но сейчас он разводится, и субботний вечер будет принадлежать ей. Это было так же приятно, как услышать от него предложение о браке.

Прозвенел дверной звонок, и Элл бросилась открывать своему возлюбленному. Бросив короткое «хэлло», X. Д. вошел в дом, лицо его было хмурым и злым. Она удивилась, увидев на нем рабочий деловой костюм и портфель в руке. Чувствуя ледяные уколы страха от его сурового вида, она провела его в гостиную, усадила на диван и сняла ботинки. Потом сделала ему коктейль мартини, налив почти одного джина. Только потом осмелилась спросить:

— Как прошел день, дорогой?

— Отвратительно! — отрезал он. — Я еще сегодня оставался до последней минуты в Вашингтоне и ничего не мог поделать. Правительство уже приняло решение… — Он поднял с пола портфель и вытащил из него документы. — Я платил миллионы моим людям в Вашингтоне, а они ничего не сделали для меня. Я поехал, чтобы попытаться пробить эту стену, но было слишком поздно. Все, что мне удалось, это раздобыть копию доклада, который протолкнули проклятые лоббисты! — И он бросил бумаги на кофейный столик.

Элл схватила их, чтобы скорее понять в чем дело. На обложке с внушительной печатью была надпись: «Медицинское управление США». Перелистнув, она стала читать. И, еще не дочитав до конца, поняла, что привело X. Д. в такое состояние. В докладе говорилось, что курение сигарет вызывает рак легких, одну из самых тяжелых форм этой болезни. Она теперь не могла винить X. Д. в том, что он не звонил ей последние недели. Разумеется, такой поворот дела грозил ущербом табачной промышленности.

И еще она поняла, что его заботы совершенно не касались ее положения.

— Это правда? — спросила она, положив доклад на стол.

— Разумеется, нет! — взорвался X. Д. — Это набор гнусной лжи! — И как бы в подтверждение своих слов закурил. Элл сделала то же самое.

— Тогда ты обязательно найдешь выход! — Она пыталась его успокоить, чтобы поговорить потом о более важных вещах. Но X. Д. не желал успокаиваться.

— Этого не должно было случиться после миллионов, которые высосали у меня эти паразиты из Вашингтона! Но я покажу этим негодяям, — продолжал он, — пусть только появятся с протянутой рукой! Я уволю всех, наберу другую команду, людей, которые оправдают затраченные мной деньги.

Элл не совсем поняла, о ком идет речь. Но ей было ясно, что эти люди сделали нечто ужасное, потому что она никогда не видела X. Д. в таком гневе. Он настолько потерял над собой контроль, что перешел на грубый язык простонародья, забыв весь свой лоск джентльмена с Юга.

Когда поток проклятий и ругательств иссяк, Элл повела X. Д. к столу и подала тщательно приготовленное филе «миньон», а к нему лучшее красное вино, рекомендованное местным торговцем — 90 долларов за бутылку! Но X. Д. был так зол и расстроен, что не смог по достоинству оценить ее старания. Впрочем, Элл не очень жалела: впереди у нее будет еще много таких обедов, когда она станет хозяйкой «Хайленд Хаус».

Сейчас надо показать X. Д. свою заинтересованность в его делах и сочувствие.

— Но если этот доклад лжет, — предположила она, — то люди не поверят ему.

— Людям давно, с самого начала, внушали мысль о вреде табака. Как только появились сигареты. Когда заключение приходит от начальника медицинского управления Штатов, даже ты, моя дорогая, можешь понять, что это не останется без последствий.

Элл согласно кивнула. Ее совсем не интересовали подробности его дел в Вашингтоне, но весьма удивило, что такое солидное ведомство при правительстве распространяет ложь о сигаретах, столь популярных среди населения. Элл не стала больше разубеждать X. Д. и выражать свои сомнения. Наоборот, ей хотелось скорее покончить с этой темой.

К тому времени как были поданы десерт и кофе, X. Д. уже немного успокоился. Элл снова провела его в гостиную, налила ему любимое бренди и уютно устроилась рядышком.

— Прекрасный обед, Элл, — запоздало похвалил он, — но, боюсь, что сегодня я неважный собеседник.

— Мне всегда приятно с тобой, — запротестовала она, — но хотелось бы обсудить еще кое-что, пока мы не пошли в постель.

— О? И что же это такое?

Вопрос прозвучал холодно, с намеком, что он слишком устал для обсуждений и ему не хочется слушать ее просьбы. Но Элл была просто не в силах ждать. Она чувствовала, что не выдержит больше ни минуты, если не выскажется. Все, о чем она мечтала и на что надеялась с детства, сейчас рвалось из нее наружу и требовало немедленного ответа.

— Наша свадьба, — сказала она. — Я видела в газетах сообщение о твоем разводе. Мне кажется, настало время для совместных планов.

X. Д. удивленно воззрился на Элл, — Боже мой, женщина, ты что, не слышала, о чем я говорил весь вечер?!

— Разумеется, слышала. — Она поняла, что ее опять отстраняют от главной темы и рассердилась. — С первой минуты ты только и делал, что говорил о делах. Но какое отношение это имеет к нам? Где все твои обещания?

— Я уже как-то говорил тебе, — сказал он тихо, — что мой бизнес — самое главное в моей жизни. Такой уж я есть, а теперь «Хайленд Тобакко» нуждается во мне как никогда раньше. Я не могу отвлекаться на другие дела, когда речь идет о защите всего дела Хайлендов. И я считал, что ты достаточно умна, чтобы понять это!

— Понять?! — крикнула она визгливо. — Я скажу тебе, что я могу понять! Что ты нарушаешь свое обещание! Снова! И из-за чего? Из-за них! — Она схватила с кофейного столика хрустальную сигаретницу. — Маленькие трубочки, набитые табаком, исчезают с дымом без следа. Так вот, я не дам превратить в пустой дым мою жизнь, пока ты будешь без конца говорить о своих делах.

X. Д. выпрямился.

— Хватит, Элл! — резко оборвал он ее. Но она уже не могла остановиться; все разочарования, все Проглоченные унижения, так долго подавляемый гнев — все вырвалось наружу.

— Хватит?! Нет, X. Д., не хватит! Мне наплевать на твои сигареты! — Она бросила сигаретницу, которая ударилась о противоположную стену. — Не хватит! Если у тебя ничего больше нет для меня и для Ники! Я устала от такой жизни. Устала смотреть, как страдает Ники от того, что у тебя каждый раз «неподходящее время». Ты женишься на мне сейчас, понятно? Как только оформишь свой развод. Настало мое время, и я не позволю, чтобы о Ники думали лишь как о твоем внебрачном ребенке!

Она замолчала. Наступила тишина.

X. Д. разглядывал ее с таким видом, что она почувствовала себя неодушевленным предметом, картиной на стене или скульптурой, которую оценивают.

Потом, очень спокойно, спросил:

— Так говоришь, ты больше не позволишь? — Вся нелепость ее угроз проявилась при повторении им этих слов. Внезапно она поняла, какую ошибку совершила.

— Прости, X. Д…. Я только хотела… Не знаю, что на меня нашло…

Он встал с дивана и сунул ноги в ботинки, которые она с него сняла раньше.

— X. Д., умоляю!.. Я была так расстроена твоими плохими новостями, что…

Схватив его за ногу, она попыталась притянуть его обратно. Но он, вырвавшись, подошел к стулу, на котором висел пиджак, и надел его.

Элл подбежала к нему.

— X. Д., ты не можешь так уйти… Я отдала тебе всю свою жизнь… Разумеется, я подожду, пока ты не сможешь на мне жениться… Буду ждать столько, сколько захочешь…

Он подошел к кофейному столику, собирая бумаги в портфель. Она шла за ним по пятам.

— Прости меня, — голос Элл стал плачущим, — скажи, что мне сделать, чтобы ты простил меня… Я сделаю все!.. — обезумев от страха, что он уйдет, она опустилась на колени и пыталась расстегнуть молнию на его брюках. — Никто никогда не сделает для тебя то, что сделаю я… Ты же сам говорил мне…

Он оторвал от себя ее руку и поправил одежду.

— Прощай, Гейбриэл, — сказал он, холодно глядя на нее, — ты можешь оставить у себя все, что я дал тебе. До самой последней вещи, — добавил он с натянутой улыбкой, и она поняла, что он имеет в виду Ники.

Ярость опять переполнила ее, и она не смогла сдержаться:

— Мерзавец! — крикнула она ему в спину. Он обернулся.

— Ты права, — ответил он и вышел.

Она упала на колени, глядя на дверь, в которую он только что вышел. В голове еще звучал ее собственный отчаянный крик.

Глава 6

Дни были ужасны, ночи еще хуже. Она жила несколько недель надеждой, что он смягчится и вернется к ней. Теперь все зависело от его решения — ее письма или звонки, любые попытки объясниться еще больше отдалят его. Это Элл понимала. Она еще надеялась, что в конце концов она или, может быть, Ники хоть что-то значили для него.

Во всяком случае она понимала, что связаться с ним будет очень трудно. Сейчас он почти не бывал в Виллоу Кросс. Получив вызов от противников курения, он начал борьбу с ними — самую жестокую и бескомпромиссную за всю свою жизнь. Местные газеты были полны сообщений о его деловой активности, направленной на защиту «Хайленд Тобакко». X. Д» летал по всей стране, встречался с главами других табачных компаний, с лоббистами в Вашингтоне, представителями рекламных и газетных агентств, особенно уделяя внимание новым выступлениям в любом уголке Соединенных Штатов. Он увеличил долю «Хайленд Тобакко» в спонсорстве телевизионных спортивных передач, а также пожертвования на филантропические цели в образовании и культуре. Не проходило недели без его снимков в газетах, где он фигурировал либо с мэром какого-нибудь города, либо вручал чек президенту университета или музея: X. Д. жертвовал значительные суммы на благотворительные цели. Деньги Хайлендов шли на создание клиники для детей-инвалидов в Миссисипи, на программу борьбы с неграмотностью в Арканзасе, поддержку команд «Малой лиги» по всей стране. Когда маленький город в Луизиане был разрушен наводнением, Хайленд послал туда продукты и одежду для пострадавших семей на самолетах с эмблемой Хайлендов.

Выражая свое презрительное отношение к медицинскому заключению, он постоянно курил свои фирменные сигареты и старался, чтобы это попало на фотографии. Он неоднократно заявлял, что научные разработки были «совершенно неубедительны» для такого сурового заключения, и проклинал тех, «кто подрывает табачную промышленность Америки, которая поддерживает миллионы американских семей и давнюю почтенную традицию свободного американского предпринимательства».

В то же время, понимая, что одних заявлений недостаточно, он удвоил усилия по развитию научно-исследовательской деятельности своей компании, нанял новых талантливых ученых, которые разрабатывали новые меры по защите курильщиков, способные свести на нет угрозы их здоровью или по крайней мере опровергнуть правительственное заявление, что курение разрушает здоровье и укорачивает жизнь тех, кто им увлекается.

Пока X. Д. выступал в защиту дела всей своей жизни, которое было для него дороже всех женщин на свете, Элл надеялась, что только занятость мешает ему подать знак своего милостивого прощения. Чтобы отвлечься, она много занималась Ники, уделяла больше времени домашнему хозяйству, ведя размеренную спокойную жизнь, находя неотложные мелкие дела, а когда стало тепло, пускалась в дальние прогулки по окрестностям. Тут она впервые обнаружила, что с холма за сосновой рощей можно увидеть на той стороне долины громадный дом Хайлендов в центре поместья, и иногда часами глядела на него, лелея мечту стать там хозяйкой.

Но шли месяцы, и мечты рушились. Она начала подумывать оставить Виллоу Кросс и хотела было распорядиться продать дом. Но местный агент по продаже недвижимости ей тут же напомнил, что дом принадлежит и содержится за счет «Хайленд Тобакко» и не является собственностью Элл, следовательно, она не имеет на него никаких прав. Впервые она осознала, что ей вообще не принадлежит ничего, кроме пары драгоценных вещиц: золотого кольца с изумрудом и браслета с рубинами. Дело в том, что каждый раз, когда Х.Д. дарил ей что-нибудь стоящее, она следовала его совету, разрешала оформить хранение и положить эти вещи в сейф одного из банков. Элл съездила в Чарльстон и продала кольцо и браслет. Выручив всего около десяти тысяч долларов, она поняла, что недолго продержится на эти деньги, если уедет из Виллоу Кросс.

И хотя ее положение оставалось неопределенным, а время шло, становилось ясно, что в Виллоу Кросс ей будет лучше, чем где-либо еще. Никто не давал ей понять, что дом надо освободить, счета, которые она отправляла за свою фиктивную работу, оплачивались, так же приходили рабочие, чтобы поправить крышу или обработать землю в саду. Элл решила, что X. Д. настолько занят, что вся система ее содержания будет крутиться, пока он не прикажет ее остановить. Но мало вероятно, что он найдет для этого время. Компания ворочает громадными суммами, и такая мелочь, как ее содержание, просто никого не интересует.

Она осталась в Виллоу Кросс.

И как только пришла к этому решению, почувствовала себя снова в безопасности, вернее, в иллюзорной уверенности, что все обойдется. Элл начала опять строить планы. Она должна бороться за права своего ребенка. Слишком много лет она и ее дочь готовились стать членами семьи Хайлендов. Она не собирается довольствоваться малым. X. Д., возможно, больше не появится, но Элл теперь вспомнила о другом мужчине, появившемся раньше X. Д., который может сделать эти мечты явью.

Элл стояла у порога, глядя на дорогу, где скоро должны были блеснуть фары приближающегося автомобиля. Она вышла задолго до назначенного ею часа. Весь ритуал приготовления был соблюден: волосы вымыты и уложены, она приняла ванну и надушила тело, новое платье надето на соблазнительное белье. На кухне приготовлен продуманный обед, который должен был выглядеть симпровизированным — только напитки, сказал он, хотя она все-таки надеялась, что он останется. Ники ночевала сегодня у Бойнтонов.

Когда автомобиль остановился у входа, Элл выглянула из-за штор и сразу заметила, как сильно он изменился.

Перед ней был уже не прежний мальчик, а мужчина, с властной уверенностью носящий имя Хайлендов, державшийся прямо. Он шел к двери твердыми шагами, а не прежней спортивной раскованной поступью. Густые каштановые волосы подстрижены старомодно; он теперь выглядел спокойным, степенным, без прежней нервозности, но тем не менее не потерял прежней привлекательности.

Она долго обдумывала, как снова пробудить к себе интерес Дьюка, который ненавидел ее за то, что она предпочла ему отца. Но обычно несбывшиеся желания оказываются самыми сильными и вынуждают действовать против воли. Если бы она смогла найти объяснение своему поступку, если бы заставила вспомнить их первую встречу, как он тогда желал ее, то они могли бы сейчас начать с того, на чем остановились.

Первым признаком того, что ее надежды обоснованы, было то, что он сразу ответил на ее звонок два дня тому назад. И вот он здесь.

Открыв дверь, она слегка приободрилась, когда увидела, как он оглядел ее с головы до ног, прежде чем переступить порог.

Она провела его в гостиную, и он принял предложение выпить виски с водой — любимый напиток Хайлендов. По дороге к буфету Элл заметила, что он с любопытством оглядывает дом и обстановку.

— Я так рада, что ты пришел. — Про себя она думала, насколько он осведомлен об их разрыве с X. Д. Он слегка улыбнулся.

— Разве я мог отказать леди? Это было бы невежливо и недостойно джентльмена. — Он сделал легкий, но заметный акцент на слове «леди».

Они сели друг против друга и немного поговорили о пустяках, о том, как она обставила свой коттедж, как поживают его брат и сестра. Элл была рада, что он не спрашивал о причине ее приглашения, и подумала, что Дьюк, вероятно, с возрастом перестал ее ненавидеть. Она спросила про его работу в «Хайленд Тобакко»; он рассказал, что провел на практике шесть месяцев, побывав в каждом отделении компании.

— Лучший способ узнать бизнес до мелочей. Собираюсь стать вице-президентом компании по маркетингу…

«Дьюк никогда не будет так элегантен и импозантен, как отец, — думала Элл, слушая его, — и уж, конечно, не обладает его шармом. X. Д. может быть неотразим, когда захочет. Но у Дьюка есть кое-что другое, может быть, не менее неотразимое — мрачная загадочность, рожденная тщетными усилиями заслужить отцовскую любовь».

— Что ж, я рада за тебя, — сказала она наконец, желая перейти от нейтральной на личную тему. Дьюк улыбнулся, но ничего не сказал.

— Я полагаю, тебе кажется странным, что я позвонила после… после долгого времени.

— Нет, — сказал он. — Я так и думал, что когда-нибудь ты сделаешь это.

Он поднял пустой стакан, показывая, чтобы его наполнили.

«Еще один хороший признак», — подумала Элл, беря у него стакан и отправляясь за виски.

— Мне бы хотелось, чтобы мы снова стали друзьями, Дьюк, — наливая виски, проговорила она с деланной беспечностью.

— Правда? — тихо спросил он. — Какая интересная идея!

Она подала ему стакан.

— Я не забыла, что между нами было… недоразумение. Но я думала…

Он оборвал ее.

— Ты считаешь, недоразумение? — Он продолжал тихо, спокойным тоном. — А мне казалось, что мы всегда прекрасно понимали друг друга, были даже связаны особой нитью. Было время, Элл, хотя, может быть, ты уже забыла…

— Я не забыла, — перебила она с возродившейся надеждой, что он до сих пор неравнодушен к ней. — Если бы мы не были тогда так молоды… У нас не было еще воли и сил, чтобы взять то, что нам хотелось, мы не знали, как поступить. Но теперь мы это знаем…

Дьюк потягивал виски, глядя на нее поверх стакана. Потом поставил его и, улыбнувшись, произнес:

— Я так не думаю, Элл… И сомневаюсь, что есть хоть малейший шанс снова стать друзьями. Я считаю, что ты никогда не будешь кем-либо для членов нашей семьи, кроме того, кем ты всегда была — кем рождена быть.

Элл отшатнулась, когда поняла, к чему он клонит. Но, видя, как умирает ее последняя надежда, не нашла сил защитить себя или хотя бы оградить от его дальнейших нападок.

— Неужели ты можешь хоть на минуту подумать, что сойдешь за порядочную женщину… Даже со всеми твоими притязаниями на это? Почему ты не признаешь свое поражение? Ты выложила карты на стол и проиграла. Я пришел сюда только с одной целью — сказать тебе это. Тебя здесь не хотят, и так было всегда. Самое время забрать свое отродье и убраться с территории Хайлендов.

Тихий, полный смертельного яда голос Дьюка был как бы эхом ее собственных мыслей, которые она гнала прочь, зная, что если даст им одолеть себя, то жизнь потеряет смысл. Всякий смысл. И ее дочь, маленькая Ники, останется ни с чем.

Увидев, что удары достигают цели, Дьюк опять улыбнулся.

— Но во имя прошлого… и потому что я представляю, насколько для тебя важным событием является свадьба, я думаю, перед тем как отсюда уехать, ты, может быть, захочешь побывать на одной из них, которая скоро состоится в нашей семье. Разумеется, она не будет столь грандиозной, как королевская, но, думаю, мы постараемся выглядеть на уровне — даже по твоим высоким стандартам, Элл.

Свадьба? Ее глаза выражали отчаяние, которое она не могла скрыть.

— Ты что, не слышала об этом? — грубо спросил Дьюк. — Да, ведь мы еще не давали официального объявления, а X. Д. больше тебя не информирует. Но потому, что я очень хорошо тебя понимаю, Элл, и знаю, как ты тяжело трудилась, чтобы попасть в «Хайленд Хаус», мне кажется справедливым, чтобы ты наконец перешагнула его порог и увидела то, что никогда не будет принадлежать тебе.

Она не могла сдвинуться с места, пораженная его злобой. Он допил виски и встал.

— Судя по всему, я полагаю, что X. Д. и не подумал пригласить тебя. Надеюсь, он не будет против моего желания исправить это. Потому что, Элл, это моя свадьба. Я женюсь на Памеле Уордор… И если ты придешь, то удовольствия прибавится.

И после этих слов Дьюк поставил стакан и достал из кармана тисненный золотом конверт. Выходя, он бросил его на столик у лампы.

Элл с трудом поднялась со стула и поплелась в спальню. Она думала об издевательском приглашении Дьюка на свадьбу.

Как долго он ждал, чтобы нанести ей сокрушительный удар, и как удачно выбрал для этого время. Как, должно быть, смеялся, когда она позвонила. Ослепленная своей навязчивой идеей, она ради хрупкой слабой надежды навлекла на себя позор и стала посмешищем.

Но все ли потеряно? Может быть, ослепленный ненавистью Дьюк сам дал ей возможность вернуть все. Придя по его приглашению на свадьбу, она предстанет перед X. Д. в другом свете — не как любовница, которую держат взаперти, вдали от всего мира, а как женщина, которая достойна занять свое место в «Хайленд Хаус», которая даже сейчас имеет для него значение. Теперь, когда в доме нет Джоан, некому нанести ей оскорбление. А если X. Д. рассердится, то отвечать за ее появление будет Дьюк, который ее пригласил.

И, приняв решение, Элл опять ожила. Никогда она еще не чувствовала себя такой уверенной и жизнерадостной, вновь обратив все свои силы и энергию на достижение поставленной цели.

Глава 7

День свадьбы Дьюка и Памелы Уордор был ясным и солнечным. Даже природа не осмеливалась идти против Хайлендов, думала Элл, особенно в Виллоу Кросс.

Она отослала Ники к Бойнтонам, чтобы не отвечать на вопросы, куда она собирается. И потом, чувствуя волнение, возбуждение и страх, как христианка перед римскими львами, начала готовиться к торжеству.

Шелковое кремовое платье, которое она собиралась надеть, было очень простым по покрою, но подчеркивало линии ее тела. Оно выглядело так, словно стоило целое состояние, но Элл сшила его у местной портнихи по собственному эскизу.

Ее руки дрожали на руле, пока она ехала в «Хайленд Хаус». Всего несколько миль, на которые было наложено табу. Сколько раз она тайком, как вор, проезжала здесь, строя планы и мечты, как войдет в этот дом в качестве миссис Хайленд.

Все еще дрожащими руками она предъявила приглашение у ворот, но охранник в форме, едва взглянув на тисненный золотом конверт, просто махнул ей рукой. Подъезжая по усаженной деревьями дороге к дому, она вспомнила, как сравнивала Дьюка с тем элегантным джентльменом с Юга, которого видела в «Унесенных ветром». Конечно, она ошиблась в нем, но зато дом, который возвышался перед ней, был так же величествен и громаден, как те, что она видела в фильмах.

Подъехав к молодому негру, обслуживающему стоянку, она услышала музыку. Играл струнный квартет. Целая армия лакеев, одетых на старинный манер в ливреи, разносила закуски.

Старый добрый Юг как будто ожил в «Хайлевд Хаус». Гости были одеты красиво, но с элегантностью прошлого, игнорируя современную моду. Хотя Элл была затворницей, она очень много читала, особенно газеты и журналы, где печаталась светская хроника (готовясь занять полноправное место), и теперь с легкостью узнала губернатора штата и двух сенаторов Соединенных Штатов. Она и раньше не сомневалась, что, когда Дьюк женится, на свадьбу будет приглашено столько знаменитостей, сколько захочет «Хайленд Тобакко».

Элл надеялась остаться незамеченной среди сотен гостей, во всяком случае теми, кто будет недоволен ее присутствием. Она огляделась, ища глазами X. Д., но не увидела его. Суматоха, поднявшаяся среди слуг, указывала на то, что церемония скоро должна начаться. Элл краем уха услышала чей-то шепот, что X. Д., вероятно, опоздает, потому что у него назначена встреча в Вашингтоне с президентом, и самолет ждет в аэропорту. Даже собственному сыну X. Д. не позволяет забыть, что дела компании превыше всего, подумала Элл, сама забывая о своих неприятностях.

Арфист играл отрывки из «Лоэнгрина», пока гости рассаживались на золоченых стульях, расставленных на лужайке позади дома среди цветников, столь великолепных, что они ей напоминали картины, где был изображен Версаль.

Квартет заиграл традиционный марш, и появились невеста под руку со своим отцом. На ней было платье из бельгийских кружев, которое могло поспорить по великолепию со свадебным нарядом княгини Грейс. В серой визитке очень прямо стоял неулыбающийся важный Дьюк. Неужели и в это утро в его сердце нет ни капли любви, если вообще для любви осталось место в этом полном честолюбия человеке?

Наблюдая за короткой церемонией, Элл почувствовала неумолимый бег времени. Юноша, который когда-то желал, а потом ненавидел ее, стал зрелым мужчиной, создающим собственную семью, а она и Ники до сих пор в забвении. Когда Дьюк поцеловал невесту, у Элл проскользнула мысль о том, что он навряд ли догадывается о том, что среди многочисленных гостей, желающих ему счастья, есть человек, который желает ему зла.

Когда новобрачные, взявшись за руки, двинулись к гостям, те разразились диким, хриплым кличем повстанцев, и сразу же забил шампанским шестифутовый фонтан, раздался смех, начались танцы под музыку латиноамериканского оркестра.

Элл старалась держаться подальше от молодоженов. Она не собиралась вызывать снова гнев Дьюка, и коль скоро X. Д., очевидно, здесь не появится, она намеревалась немного погодя уехать.

— Что ты здесь делаешь? — раздался сзади резкий женский голос. Элл обернулась и оказалась лицом к лицу с Пеппер Хайленд, увешанной бриллиантами и кипящей гневом. Немного в стороне от Пеппер стоял ее младший брат, Бейб.

— Я задала вопрос, и тебе лучше на него ответить, пока я не позвала слуг, чтобы вышвырнуть тебя вон как обыкновенную дрянь!..

— Пеппер! — остановил ее Бейб. — Это неприлично!

— А ты считаешь приличным явиться сюда без приглашения? Тебя здесь не хотят видеть! Ты первая в списке людей, которых не хотят принимать в этом доме!

Элл пришла в себя. Она не боялась «этих» Хайлендов. А уж особенно Пеппер, неудачницу, которая так и не закончила ни одну школу.

— Мне казалось, что все дети X. Д. хорошо воспитаны и имеют благородные манеры. Я ошибалась. Меня пригласил ваш брат, Эдвард, поэтому я здесь.

Она достала из сумочки конверт с приглашением, с удовлетворением увидела, как Пеппер лишилась дара речи, и, повернувшись на каблуках, пошла прочь.

Но Бейб остался.

— Вы должны извинить мою сестру, — сказал он. Элл с любопытством посмотрела на него. Ей казалось, что его мягкость и любезность притворные и через мгновение обернутся жестокостью и грубостью. Но он, взяв ее за руку, продолжал тем же извиняющимся тоном:

— Могу я проводить вас к столу и предложить что-нибудь? Теперь Элл заметила в глазах молодого человека восхищение, даже скрытое желание.

— Только если вы побудете там со мной, — сказала она, кокетливо улыбаясь.

— Буду польщен, — ответил он и отвесил учтивый старомодный поклон.

Он провел ее к столу и, кивком подозвав слугу, взял для нес шампанское и копченую лососину.

С таким кавалером, как Бейб, Элл почувствовала себя в достаточной безопасности и подумала, что сможет пробыть на свадьбе подольше. Ей было известно о младшем сыне X. Д., что он хороший спортсмен, прекрасный игрок в поло, ездит на спортивных автомобилях и любит яркую одежду. Поэтому, задав ему несколько вопросов об автомобилях и лошадях, она стала внимательно слушать, а уж слушать-то она умела.

Когда невеста с женихом начали разрезать свадебный торт, среди гостей поднялся легкий шум, потом послышались громкие голоса: X. Д. Хайленд наконец прибыл в окружении своих приближенных сотрудников и телохранителей. Он пожал руку Дьюку, позируя перед целым эскортом фотографов, но в его поздравлении не ощущалось теплоты. Потом поцеловал невесту, и тут Элл с досадой заметила, что X. Д. не утратил прежнего стремления восхищаться красивыми молодыми женщинами.

Она ждала, пока гости, окружив X. Д., стремились пожать ему руку или обратить на себя внимание. Потом сказала Бейбу:

— Я хочу поздороваться с вашим отцом. Вы меня не проводите?

Помня его любезность, она надеялась, что он выполнит ее просьбу. Под руку с Бейбом она, может быть, покажется X. Д. более приемлемой для этого общества.

Бейб, видимо, был польщен. Они пробрались сквозь толпу, окружавшую X. Д.

— Привет, X. Д. — сказала Элл, изобразив одну из своих лучших улыбок, — прекрасная свадьба… X. Д. был в шоке, но быстро оправился.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он тихо, но в его голосе слышался не меньший гнев, чем у Пеппер.

— Она со мной, — прервал Бейб, прежде чем Элл успела ответить.

Этого было достаточно, и Элл посмотрела на X. Д. невинными глазами.

Он ответил гневным взглядом и в какой-то момент казалось, что он взорвется и свадьба будет испорчена. Но потом пожал плечами, показывая этим, что Элл не стоит того, чтобы тратить на нее слова. И пошел прочь, оставив позади шепот сплетников. Короткий триумф Элл обратился в пепел. Она избегала взглядов гостей.

— Я должна была предугадать, что так будет, — с горечью сказала она.

— Тогда зачем же вы пришли? — спросил Бейб, не скрывая любопытства.

Элл помедлила, не зная, насколько откровенной можно быть с этим молодым человеком, который все-таки был сыном Джоан.

— Меня пригласил Дьюк, — наконец сказала она. — Он хотел жестоко подшутить надо мной. Но я подумала, почему бы мне не выйти из «своей норы», как вы говорите.

Бейб понимающе кивнул.

— Для этого нужна была храбрость, Элл. Я восхищаюсь вами. X. Д. и Дьюк обо мне тоже невысокого мнения. Думают, что я не смогу вести дела так, как ведут их они. Но я показал сразу, что не боюсь их: это единственный способ поставить их на место. Дьюк — мерзавец еще похлеще, чем X. Д.; я рад, что ему не удалось вас сломить.

Она покачала головой.

— Это была глупая затея. Пожалуй, я лучше уеду. — И, глядя в глаза Бейба, добавила:

— Я благодарна вам. И рада, что вы меня не ненавидите, как все остальные члены вашей семьи.

— Я не могу вас ненавидеть, Элл. Откровенно говоря, я всегда испытывал к вам интерес. Вокруг ходило столько слухов, сплетен, это делало вас загадочной… Я видел вас несколько раз на улице, — признался он, — и считаю, вас безумно привлекательной, просто не могу понять, как отец мог… — Тут с него слетела показная опытность, и он покраснел.

Элл снисходительно улыбнулась.

— Вы очень галантны, Бейб.

Она слышала, что Бейба часто видят с женщинами старше себя, и могла предположить причину. Живя в тени X. Д. рядом с неуемным властолюбцем, старшим братцем, он не пользовался успехом, на него мало обращали внимание. И немудрено, что его влекло к женщинам старше себя: он искал у них теплоту и поддержку, которых был лишен в семье.

— Я очень рада, что вы не похожи на своего брата, — сказала она. — Он так переполнен ненавистью, что его даже жаль.

Голубые глаза Бейба затуманились, как будто он вспоминал свои отношения с Дьюком. Но через минуту природная веселость взяла верх.

— Может быть, молодой жене Дьюка удастся его изменить. Она прекрасная девушка, отличный товарищ. Возможно, с ней он станет немного человечнее.

Заиграла музыка, и Бейб пригласил ее танцевать. Это был медленный волнующий фокстрот, музыканты играли его так, будто просыпались после долгого сна. Бейб вел ее в танце по площадке с уверенностью и ловкостью старшего, напевая ей на ухо мелодию.

— Вы посещаете школу танцев? — спросила она. — Прекрасно танцуете.

Бейб ухмыльнулся.

— О нет, меня учила мать, когда мне было лет восемь. Говорила, что чем раньше начнется обучение джентльмена светским манерам, тем лучше.

Протанцевав несколько медленных танцев, Бейб поговорил с руководителем оркестра, и тот исполнил вариацию на «Пепперминт Твист». Несколько пар задвигались в модном тогда танце, но остальные выглядели озадаченно и ушли с площадки.

— Ну-ка, давайте расшевелим эту компанию, — по-мальчишески засмеялся Бейб и потянул за собой Элл. Подумав, что терять ей нечего, она сняла туфли. Приседая и поворачиваясь под музыку в твисте, она чувствовала, что они с Бейбом стали центром внимания, но в этот момент шепотки и взгляды за ее спиной, сопровождающие каждое ее движение, перестали ее трогать.

— Не мог удержаться, — заявил Бейб, когда они сели, еле переводя дыхание. — X. Д., наверное, рвет и мечет, но меня это не волнует. Клянусь, старик не узнает радости, пока она не подойдет и не укусит его за нос.

Элл расхохоталась вместе с ним, чувствуя, что они вдруг стали в чем-то сообщниками.

— Вы бывали когда-нибудь в Нью-Йорке, в «Пепперминт Лонж»? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой.

— Там отлично играют. Не то что эти замороженные музыканты. Мы должны туда пойти когда-нибудь. Мне нравятся нью-йоркские клубы.

Элл молчала, вспомнив, как много лет назад X. Д. обещал показать ей места, далекие от Виллоу Кросс, но не выполнил это обещание. Она так нигде и не побывала.

Бейб прервал ее воспоминания:

— Может быть, захотите как-нибудь съездить? Похоже, он читал ее мысли.

— Я бы с радостью поехала, — сказала она немного печально, решив, что это ей не суждено.

Бейб опять ухмыльнулся, и Элл вдруг увидела, каким очаровательным может быть этот мальчик, с его блестящими голубыми глазами и волнистыми белокурыми волосами. «Как греческий бог», — подумала она.

Элл уже покорили его мальчишеские манеры и легкий нрав. Его можно было полюбить, оценив веселую искренность. Единственный из всех мужчин семьи Хайлендов Бейб не был заражен манией величия. Он просто пользовался тем богатством и роскошью, которые ему давала «Хайленд Тобакко».

Когда он предложил отвезти ее домой, Элл тут же согласилась, попросив только позаботиться о ее машине.

— Нет проблем, Элл. Завтра утром кто-нибудь из слуг пригонит ее вам.

Он привез ее на шикарной красной машине с огромной скоростью. Она никогда не видела таких машин: двенадцатицилиндровый красный «ягуар», все блестящие детали которого были сделаны не из хрома, а из бронзы.

Как и старший брат, он с любопытством посмотрел на ее дом, и, когда принял приглашение войти, она постаралась сгладить неловкость, которую чувствовала.

— Voila, — сказала она, усилив французский акцент. — Прошу в логово блудницы!

Но Бейб не засмеялся. Внимательно осмотрев гостиную, он перевел глаза на Элл.

— Если я задам вам вопрос, вы скажете мне правду?

Несмотря на высокий рост, он своей непосредственное напомнил ей маленького мальчика. Она сдержала улыбку.

— Я постараюсь.

— Это насчет X. Д… Я думаю… Вы еще скучаете по нему?

— Нет, — тихо ответила она, глядя в его глаза, и догадалась, почему он спросил. — Нет, — повторила она спокойно, — совсем нет.

Он молча смотрел на нее, потом слегка наклонился.

— Мисс Гейбриэл… Вы бы не возражали… Она не стала ждать продолжения и, протянув руку, легонько обняла его за шею.

Его губы коснулись ее губ, поцелуй был так сладок и продолжителен, что напомнил ей о тех временах, когда она испытывала благоговейный трепет перед былой любовью, о которой давно забыла.

— Я всегда хотел тебя, — страстно прошептал он, когда они оторвались друг от друга, — всегда думал, что это сумасшествие, что ты с ним…

Конечно, она понимала, чего хочет Бейб. К ней теперешней это не имело отношения, просто раньше она принадлежала X. Д., и теперь его сыночек хотел потягаться с отцом.

Но это не имело для нее значения. Он был очень мил, а она совершенно одинока. Он был здесь, и он был Хайленд. Ведь Ники все еще не имела отца.

В последующие недели Элл и Бейб стали любовниками, партнерами, друзьями. После закомплексованного X. Д. и мрачного Дьюка Бейб был сам свежесть и простота, подарив Элл то, чего она никогда не знала — радость детства. Жадный до развлечений, он составил ей замечательную компанию, они объехали все уединенные придорожные закусочные, где много пили и танцевали до утра. Если Элл не могла отослать Ники к Кейт или оставить с Луизой, она принимала Бейба дома. Поиграв с Ники (Бейб великолепно мог играть в прятки), Бейб и Элл устраивали вечеринку в гостиной, распевая непристойные песенки и упиваясь шампанским, пока не приходили в такое состояние, что там же занимались любовью. Они вдвоем сплетничали о «тех», злорадствуя, что их тайная связь, оскорбительная для Хайлендов, привела бы X. Д. в бешенство.

Зная, что из себя представляют Хайленды, Элл с удовольствием выслушивала разного рода семейные сплетни. Бейб никогда не ругал своих родственников, просто выставлял Дьюка глупцом, а X. Д. — напыщенным стариком.

Хотя Элл продолжала считать, что его отношение к ней основано на уязвленном самолюбии, его кипучая, полная чистой жизнерадостности натура заставила ее воспрянуть духом. После долгого унылого затворничества так приятно было вновь смеяться и чувствовать себя любимой!

Бейб был добр к Ники, в отличие от X. Д. Сам недавно еще ребенок, он был очарован ею и полон внимания к своей младшей единокровной сестричке. Казалось, его не трогало, что она явное доказательство неверности отца. Он взял на себя роль дяди, расспрашивал о школе, с неподдельным интересом просматривая ее домашние задания, шутил с ней и никогда не забывал принести какой-нибудь подарок.

Как он отличается от старшего брата, думала Элл, насколько благороднее и человечнее Дьюка. Он мог искренне любить, и даже если сначала их свели их же несчастья — ее отчаяние и его желание самоутвердиться — они перешагнули через это. Лежа в объятиях Бейба, Элл думала, что наконец нашла тот рай, к которому стремилась. Хотя им обоим, пусть и в разной степени, Хайленды причинили горе, вместе они были достаточно сильны, чтобы выжить и стать счастливыми.

Глава 8

Ники села в кровати, прижав к груди простыню; леденящий ужас сковал ее, прервав сон.

Кошмар? Но она не помнила, чтобы ей снился кошмар.

Почему она тогда дрожит? Ночь была жаркой и душной.

Наверное, это был гром. Она все еще слышала эхо от какого-то громкого удара или стука. Но, посмотрев в окно, не увидела капель дождя и не услышала их стука в стекло. Впрочем, иногда бывали молнии и гром без ливня — электрические разряды, так говорила мама.

Вдруг она услышала музыку. Она играла очень громко одна из джазовых мелодий, которые любил дядя Бейб. «Бум бум-бум», — звучал четкий ритм барабана. Но к нему примешивался другой звук, вероятно, топот их танцующих ног.

Ее и раньше будил по ночам шум, который устраивали мама и Бейб, но она не жаловалась. Ей нравилось, когда в их дом приходил Бейб. Он был такой забавный. Ники нравилось кататься в его автомобиле, слушать, как они с мамой шутят и смеются. И он обещал, что скоро они поедут в путешествие на большой лодке.

Ники легла и закуталась в одеяло, чтобы заглушить громкую музыку. Нет, она не будет жаловаться. Она готова на все, лишь бы мама была счастлива, и дядя Бейб не ушел от них так, как ушел мистер Хайленд.

Но музыка гремела все сильнее. И хотя она уговаривала себя, что это просто вечеринка, и вспоминала слова матери, что гром не причинит ей вреда, почему-то испытывала сильный страх. Ей казалось, что огромный монстр залез в окно, пока она спала.

Сердце ее билось все сильнее, и вдруг она почувствовала, что больше не может оставаться одна в комнате.

Ники знала, что нельзя беспокоить маму и дядю Бейба. За многие годы она научилась уходить спать рано и оставаться в своей комнате в те вечера, когда приезжал мистер Хайленд.

Ники тихонько вылезла из кровати и на цыпочках, босиком пробежав через комнату, начала спускаться по лестнице. Она не будет мешать маме, просто убедится, что та танцует с дядей Бейбом. Если мама ее не увидит, она не рассердится.

Спускаясь вниз, она заметила слабую полоску света под дверью полуосвещенной гостиной, где все так же играла музыка, но тяжелые удары прекратились. На последних ступеньках она встала на цыпочки, заглядывая в приоткрытую дверь гостиной. Сначала она увидела окна… камин, где догорали несколько поленьев… потом длинную кушетку, стоявшую перед камином. И лицо матери, которая, откинувшись, полулежала на кушетке, лицом к двери.

Ники подалась назад, но вдруг заметила, что глаза матери закрыты. Она решила подсмотреть еще и тут в тени увидела фигуру мужчины на коленях около мамы, который загораживал от Ники фигуру матери, за исключением руки, обтянутой розовым шелком. Хотя мужчина был спиной к Ники, она увидела, что он что-то делает.

У Ники перехватило дыхание, когда она увидела, что он держит розовый шелковый халат. Дядя Бейб раздевает ее!

Она не должна больше подглядывать ни секунды, говорила себе Ники. Но не могла оторвать глаз от человека, который вдруг поднялся на ноги, и тут Ники поняла, что это вовсе не дядя Бейб! Он был выше ростом и шире в плечах. Ники опять задохнулась и прижала руку к губам, чтобы не крикнуть: хотя она не могла видеть лицо человека, она узнала мистера Хайленда!.. У нее мелькнула мысль броситься к нему, не отпускать его, чтобы он не уходил больше никогда, потому что мама была так долго несчастна!

Но Ники больше нравился Бейб. Почему его здесь нет? Почему мама вместо него привела мистера Хайленда, и он дотрагивался до нее, когда играла музыка, которую любил дядя Бейб?

Фигура на кушетке задвигалась, как будто хотела повернуться на бок, и Ники тут же взбежала наверх, обратно в свою комнату. Она не могла больше смотреть, не могла даже думать о вещах, которые происходили и были лишены всякого смысла.

Прыгнув в постель, она укрылась одеялом с головой. Музыка вдруг смолкла. Стало очень тихо.

Засыпая, Ники услышала далекий звук рассыпающихся ледяных сосулек, как бы падающих с крыши.

И, уже проваливаясь в сон, вспомнила, что сейчас лето.

Когда она открыла глаза, было утро, и Ники не была уверена в том, что случилось ночью. Действительно ли она спускалась вниз? И там был мистер Хайленд? Или это ей приснилось?

Она спрыгнула с кровати и побежала искать мать. Кровать в спальне матери была заправлена, и Ники подумала, что она на кухне.

На последней ступеньке она заглянула в гостиную и застыла.

— Мама! — крикнула она, увидев, что мать до сих пор спит, но уже не на кушетке, а на полу у окна, в своем розовом халате, среди осколков стекла. Ники, подбежав, стала трясти ее. Острый кусок стекла впился в ногу, но она даже не, заметила.

— Мама, проснись!

Ники звала мать все громче и громче, продолжая трясти ее, пока крики не перешли в истерический плач.

Это не было сном. Она теперь поняла, что ночью, пока все спали, монстр и в самом деле залез к ним в окно.

— Ники, прошу тебя, поговори со мной, — просил человек, у которого на поясе висел пистолет, а с толстого живота свисали часы на цепочке. — Я знаю, как тебе тяжело, но мы хотим помочь тебе, а я смогу помочь тебе только тогда, когда ты расскажешь, что видела вчера ночью…

Ники молчала. Ей не хотелось говорить об этом. Если она начнет рассказывать, все станет реальностью, если промолчит, может быть, и нет… Монстров на самом деле не бывает. Сколько раз ей это говорила мама, когда Ники просыпалась от кошмара. Если она будет молчать и подождет подольше, и этот кошмар закончится. Сколько придется ждать?.. Она бежала по дороге из дома, босые ноги изрезаны о камни… грузовик с телефонной станции, который остановился… ее рассказ человеку из грузовика о том, что она видела… поездка в полицейский участок… и потом ожидание, пока этот человек и другие пошли в дом. Это был очень долгий кошмар. Должен же он когда-нибудь кончиться!

Вдруг дверь в комнату открылась, и вошел человек в форме. Он нес пакет молока и булочку и предложил Ники, но она отрицательно покачала головой. В желудке и в горле застыл холодный ком, и она знала, что если проглотит хоть кусок, ее тут же вырвет.

— Нам всем очень жаль, что это случилось с твоей мамой, — сказал человек с карманными часами, — и мы сделаем все, чтобы поймать того, кто вломился в дом и… так ужасно с ней поступил.

Тугой узел в желудке Ники взорвался дикой болью. Плечи ее затряслись, и она отчаянно зарыдала. Это было не во сне, значит, кошмар никогда не кончится. Мама ушла и больше никогда не вернется.

Полисмен неловко погладил ее по голове, бормоча слова утешения:

— Ну-ну, Ники, ты должна быть очень храброй, ради твоей мамы…

Но она не слышала, охваченная горем и парализованная страхом.

Человек с карманными часами прочистил горло.

— Малышка, — сказал он, смягчив голос, — я бы не возражал отложить это дело, пока ты не почувствуешь себя лучше… Но чем скорее ты поговоришь со мной, тем скорее мы сможет наказать того, кто… сделал эту ужасную вещь. Ты должна сказать мне, милая, все, что слышала и видела, и в какое, по-твоему, время…

Ники посмотрела на человека с часами. Она узнала его, вспомнив школьную экскурсию в полицейский участок. Он был тогда в форме, и мисс Джун представила его как шефа полиции Хайнса. «Полиция охраняет нас и следит, чтобы все соблюдали законы», — сказала мисс Джун, улыбаясь внимательно слушавшему классу. Но полиция не уберегла маму, и потому, что они сейчас держали ее здесь, она чувствовала себя так, как будто сама совершила что-то дурное. Она хотела домой, вбежать в дверь и найти там маму, которая ее ждет.

Но они не отпустят ее отсюда. Полицейские не дадут кошмару прерваться.

— Ники, — опять сказал шеф как можно терпеливее, — похоже, что к вам в дом ворвался человек, и твоя мама застала его. Ты слышала звуки борьбы или звон разбитого стекла?

— Музыка — вот все, что я слышала, — очень спокойно произнесла она.

— Музыка… — повторил шеф. — Ты проснулась оттого… Дверь широко распахнулась, и в комнату быстро вошел незнакомец. Очень высокий, седой, с белой, аккуратно подстриженной бородой и очень рассерженный.

— Вы должны знать, Билл, — начал он резко, — что надо было подождать меня, прежде чем допрашивать этого ребенка. Вы не имеете права…

— Это уголовное дело, и им должна заниматься полиция, — запротестовал шеф, — и я только выполняю свой долг.

— Я знаю, в чем ваш долг, — оборвал его незнакомец, — и если вы сами забыли, буду счастлив напомнить на ваших следующих выборах. А теперь оставьте нас одних.

И незнакомец посмотрел на шефа полиции долгим угрожающим взглядом. Тот постоял немного, колеблясь, и вышел.

Высокий мужчина подошел к Ники, встал напротив и улыбнулся. Потом очень мягко заговорил:

— Прости меня, дитя, но я пришел так быстро, как только смог. Я хотел бы избавить тебя от этого. — Он жестом обвел мрачную, окрашенную зеленой краской следственную комнату. — Я — хороший друг твоей мамы и позабочусь о тебе ТАК, как она попросила бы меня об этом.

В глазах Ники он прочитал вопрос: «Но я вас не знаю!»

— Меня зовут Стерлинг Уэзерби, — мягко произнес он. — И, хотя мы никогда не встречались, я вел дела твоей матери очень долгое время. И теперь пришел, чтобы позаботиться о тебе. Но мне нужна твоя помощь. Ты поняла, Николетта?

Ники почувствовала, что выхода у нее нет: он сказал, что был другом мамы.

— Вы думаете, этот человек, который сделал маме больно, был мистер Хайленд? — спросила она торопливым шепотом. Наступило зловещее молчание, потом адвокат сказал:

— Почему я должен так думать?

— Он был там.

Стерлинг Уэзерби покачал головой и улыбнулся.

— Но он не мог быть там, дитя, и уж, конечно, не мог бы причинить вред твоей маме. Мистер Хайленд позвонил мне и попросил тебе помочь — и звонил из Вашингтона, где находится уже три дня.

— Правда?

— Ники, я надеюсь, ты никогда никому не скажешь, что думаешь, будто мистер Хайленд был там. Это невозможно и просто все запутает. Ты не сделаешь этого, я уверен. Полиции уже много известно об этом деле.

— Я им сказала про музыку, — ответила она. Уэзерби искоса бросил на нее взгляд, потом опять улыбнулся.

— Им известно, что кто-то вломился в дом… грабитель, который хотел украсть вещи, и твоя мать попыталась его остановить. И он стал с ней бороться…

— Я ничего такого не слышала.

— Ты в это время спала?

Ники кивнула.

— Ты так и сказала полиции?

— Я еще ничего им не сказала, даже про мистера Хайленда.

— Но его там не было, Ники. Это можно доказать. Она думала, что видела его, но теперь мысли путались, и Ники уже не была уверена. Возможно, мистер Хайленд ей приснился, а настоящее началось только утром.

Уэзерби вдруг спохватился, что Ники сидит в ночной рубашке и халате.

— Ты замерзла, детка? — спросил он ласково. — Дать тебе одеяло?

Ники покачала головой. Она не чувствовала холода.

Мистер Уэзерби взял стул и сел напротив.

— Николетта, я знаю, ты хотела бы поскорей уйти отсюда. Ты сможешь это сделать, как только скажешь полиции то, что рассказала мне. Ты спала и ничего не видела. Но будет не правильно, если ты скажешь то, в чем не уверена полностью.

Ты поняла, детка?

Ники показалось, что мистер Уэзерби все правильно понимает, и к тому же она не хотела его огорчать.

— Если ты повторишь в точности то, что я тебе скажу, — продолжал он, — у полиции не будет больше причин тебя здесь держать. Через некоторое время все будет кончено, и о тебе хорошо позаботятся… Мистер Хайленд побеспокоился об этом. Ты должна быть благодарна, Николетта, что он так заботится о тебе.

И Ники сказала полицейским то, что велел ей мистер Уэзерби, и затем поехала с ним, так как он сказал, что она некоторое время поживет в его доме, «пока эта ужасная история не прояснится».

Он жил в большом белом доме почти в центре Виллоу Кросс. Там никого больше не было, кроме пожилой черной женщины, его прислуги, по имени Марта. Ее глаза расширились от удивления, когда она увидела Ники, но она ничего не сказала, услышав от мистера Уэзерби, что Ники поживет у них некоторое время.

— Вымой ребенка в ванне и уложи спать, Марта, — приказал он, — я потом пошлю кого-нибудь за ее одеждой.

Марта сделала, как он сказал. Хотя Ники не думала, что сможет уснуть, теплая успокаивающая ванна и ласковые руки Марты сделали свое дело, она почувствовала себя усталой, ее клонило в сон. Когда ее уложили в маленькой комнате для гостей, она быстро уснула.

Следующие два дня она прожила в доме Уэзерби, ее отводили куда-то поесть и возили в полицейский участок. Она была напугана, одинока и временами, когда вспоминала, что больше уже не увидит маму, чувствовала, что не сможет этого вынести.

Ее пришли навестить Бойнтоны, но ей не хотелось говорить с Кейт, и она скоро ушла в свою комнату. Ники слушала, как Бойнтоны внизу спорят с мистером Уэзерби, а тот говорит что-то о своих «обязательствах» опекать Ники.

На третье утро Марта принесла ей новое черное платье и пальто и сказала, что Ники пойдет на похороны матери.

И был новый кошмар: она сидела в церкви, глядя на белый гроб, потом ехала на кладбище, смотрела, как гроб опускают в глубокую яму. На похоронах было мало знакомых. Луиза и несколько служащих из магазинов, где мама делала покупки, мистер Уэзерби и полицейские. И все. Мистера Хайленда и даже Бейба не было.

Вечером после похорон она сидела внизу возле большого радиоприемника и слышала, как мистер Уэзерби с кем-то спорил по телефону:

— Я не разрешаю это… Потому что нет никакой нужды для ее появления там, вот почему, и это только расстроит ее. У вас достаточно улик для следствия. Ребенок ответил на все ваши вопросы.

Но на следующее утро, когда Марта кормила ее манной кашей с медом, мистер Уэзерби сел за стол и сказал, что повезет ее к судье, который желает задать ей несколько вопросов.

— Но я слышала, как вы говорили, что я уже все рассказала, — запротестовала Ники, — зачем же нам ехать к судье?

— Там должно решиться твое будущее, Николетта, например, где ты будешь жить.

Объяснение ее напугало, так же как и перспектива увидеть судью. Ники понимала, что не может навсегда остаться и доме мистера Уэзерби, но куда она пойдет?

— Не надо бояться, Ники. — Мистер Уэзерби как будто отгадал ее мысли. — Я обещал позаботиться о тебе и сделаю это. Найду хорошее место, где ты будешь счастлива.

Нет, подумала Ники, это невозможно. Она уже нигде никогда не будет счастлива.

Когда Ники в сопровождении мистера Уэзерби вошла в зал судебных заседаний, то в заднем ряду кресел увидела мистера Хайленда. Может быть, он пришел, чтобы забрать ее к себе? Хотя она не нравилась ему раньше, возможно, он передумал, после того как с мамой произошла эта ужасная вещь. Она уже хотела спросить об этом мистера Уэзерби, но у него было такое строгое лицо, что она не осмелилась.

Когда в зал вошел судья и занял свое место на возвышении, мистер Уэзерби встал и подошел к нему.

— Кто вы? — спросил судья. Мистер Уэзерби прочистил горло.

— Стерлинг Уэзерби, ваша честь. Я представляю ребенка. Судья бросил взгляд туда, где сидел мистер Хайленд. — Очень хорошо, — сказал он, — суд выслушает вас. — Ваша честь, — начал мистер Уэзерби, — перед вами маленькая девочка, Николетта Сандеман, недавно осиротевшая… Мы понимаем, что она по закону должна быть определена судом под опеку государства. Но, принимая во внимание, что ее мать, мисс Гейбриэл Сандеман, была служащей фабрики «Хайленд Тобакко», мы хотим принять участие в судьбе ее дочери. Поэтому я подаю петицию в суд, чтобы меня назначили опекуном ребенка и душеприказчиком ее матери.

— Есть кто-нибудь в зале, кто хочет опротестовать прошение мистера Уэзерби? — спросил судья. Все молчали.

— Решено, — сказал судья. — Ваше заявление удовлетворено, и суд назначает вас опекуном ребенка, Николетты Сандеман, до ее совершеннолетия.

Все произошло очень быстро. Никто ни о чем не говорил с Ники, просто однажды упаковали ее вещи и сказали, чтобы она была готова.

— Куда меня везут? — испуганно спрашивала она мистера Уэзерби, когда он вел ее к ожидавшему их автомобилю.

— В школу, Ники, — наконец ответил он. — В очень хорошую школу, где будут девочки твоего возраста. Тебе там понравится.

Ники не ответила. Какое имело значение, понравится ей или нет? Вещи упакованы, ее все равно отвезут в эту школу, что бы она ни говорила.

Она села в машину с видом заключенного, лишенного надежды на свободу. Вдруг она выпрямилась, вспомнив что-то важное, очень важное.

— Я не могу уехать, мистер Уэзерби, — сказала она, — мне надо заехать домой. В мой дом, мистер Уэзерби.

— Вздор! — Он рассердился. — Ты не можешь туда ехать! Это…

— Мне нужно! — закричала она и стала Открывать дверцу машины, собираясь выпрыгнуть.

Но мистер Уэзерби удержал ее сильной рукой.

— В чем дело? — спросил он. — Что тебе там надо?

— Мне нужно взять там одну вещь… Я умру без нее, я знаю это…

Уэзерби какое-то время смотрел на нее, потом — пожал плечами.

— Это недалеко и по пути. Думаю, мы сможем остановиться. Но если ты обещаешь, что больше не возникнет никаких проблем.

— Я обещаю.

— Хорошо. — Уэзерби завел машину и поехал. — Ты должна быть благодарна и не капризничать. Знаешь, как тебе повезло? Ты едешь в прекрасную школу вместо местного сиротского дома. Помни это, Ники. Кое-кто все-таки еще заботится о тебе, не забывай это.

Кто-то заботится о ней? Она не чувствовала, что у нее есть или будет человек, которому она нужна. И уж, конечно, не считала, что ей повезло. Единственный человек, который любил ее по-настоящему и хотел о ней заботиться, навсегда ушел из жизни.

На двери коттеджа висела большая оранжевая таблица, на которой огромными буквами было написано «Место преступления». Ники прочитала эти слова, перед тем как взяться за ручку двери. Та оказалась не заперта, как всегда бывало по утрам, и Ники вошла в дом и взбежала по лестнице в комнату матери.

Она быстро огляделась. Ничего не изменилось. Ничего и — все. Глядя на пустую спальню, она почувствовала, как ее сердце разрывается на части.

За окном раздался автомобильный гудок.

Из верхнего ящика туалетного столика Ники взяла вещь, за которой приехала: фотографию молодой женщины в полете — ее бабушки. Много раз она видела, как мама разговаривает с этой фотографией, так, как бывает в сказках, которые читала Ники. Как в них говорят с волшебными зеркалами, кольцами или лампадами, чтобы те выполнили желания. Сбылось ли хоть одно мамино желание? Может быть, некоторые из них, подумала Ники… И очень ненадолго.

Ники посмотрела на фотографию. Она поняла, что заставляло мать верить в нее. В этом мире, несмотря на все его несовершенство, должно быть волшебство, раз человек может так летать.

Опять послышался гудок.

Прижав к груди фотографию как защиту от зла, Ники выбежала из комнаты, полная решимости найти это волшебство.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава 9

Вирджиния, сентябрь 1971 года

Равновесие.

Равновесие — это все, — уже в тысячный раз повторяла про себя Ники. Хотя ей уже не нужно было осмысливать эту фразу. Даже не произнесенная вслух, она была в каждом ее нерве, каждой косточке и каждой жилочке, в каждой клеточке ее тела, когда она подошла к краю трамплина и приготовилась к прыжку.

Она несколько раз глубоко вздохнула, затем закрыла глаза. Как древний охотник, ловящий в темноте почти неслышный шорох крадущегося зверя, или как слепой музыкант, улавливающий единственную чистую ноту, она ожидала, пока не почувствует в своем теле то, что ей было необходимо в данную секунду — безупречное равновесие.

Наконец оно наступило, и это чувство явилось для нее толчком. Руки плавно взметнулись вверх, ноги пружинисто согнулись в коленях, все мышцы тела привычно напряглись… и, даже не думая, совершенно автоматически она взметнулась вверх. Согнувшись, она перекувыркнулась, затем распрямилась снова, выбросив перед собой руки — в этот момент перед ней возник образ ее бабушки, который всегда присутствовал где-то , в глубине ее сознания — и наконец — резкая прохлада освежающей воды, в которую чисто, без брызг, вонзилось ее тело.

Ники подплыла к краю бассейна и схватилась за бортик, чтобы передохнуть. Неплохо, подумала она, весьма неплохо. Может быть, она чуть-чуть недораспрямилась, входя в воду, руки тоже были не так плотно прижаты, и пальцы ног, возможно, на несколько градусов отклонились от идеального угла. Уже почти шесть. У нее еще есть время для нескольких прыжков. Ники вышла из воды, опять направилась к трамплину, чтобы продолжать тренировку.

В пятнадцать лет ее тело как нельзя лучше подходило для прыжков в воду — высокая, тоненькая, с длинными ногами, с хорошо развитыми, однако не бугрящимися мускулами. Именно ее участие в команде пловцов и прыгунов в воду школы «Блю Маунтин» и предопределило их успех на межшкольных состязаниях, а затем и на соревнованиях между штатами. Однако теперь она поставила себе более высокую цель, ей хотелось попасть в олимпийскую команду на играх I972 года. Ей особенно хотелось поехать на эти летние игры, потому что они будут проводиться в том же городе, где проводились тридцать шесть лет тому назад, где ее бабушка Моника завоевала серебряную медаль — в Мюнхене.

Ники понимала, что у нее очень мало шансов попасть в сборную. Хотя она была очень хорошей спортсменкой, однако было немало таких, кто прыгал лучше нее. Но в течение всех летних каникул она упорно тренировалась два раза в день по три часа, а иногда и больше, даже в отсутствие тренера. Если она будет все время тренироваться, все время стремиться к совершенству, то, кто знает, может быть…

Она еще раз взглянула на часы на противоположной стене бассейна. Прошло уже полчаса! Ну вот, теперь она опоздает к ужину, а сегодня это особенно неприятно. В общежитие, где Ники будет жить во время обучения на втором курсе, назначается новая заведующая, миссис Хелен Чардаш. Сообщение о ее приезде и о том, что она, кроме того, будет вести основы биологии, было повешено на доску объявлений общежития. Возможно, пока Ники была здесь, миссис Чардаш уже приехала и ждет ее к ужину в обычное время — в половине седьмого.

Ники поспешила в пустынную раздевалку, быстренько ополоснулась под душем, натянула джинсы и бумажную водолазку, не тратя время на нижнее белье; она не стала сушить свои длинные, светлые волосы, хотя они и промокли под купальной шапочкой, и, заперев за собой бассейн ключом, выданным ей тренером, выбежала из здания.

На улице было еще совсем тепло, косые лучи вечернего солнца проникали сквозь листву больших старых дубов и освещали кирпичные школьные здания. Хотя подготовительная школа «Блю Маунтин для молодых девушек» не считалась особо престижной, однако она славилась своим живописным старинным парком. Ники не настолько торопилась, чтобы бежать. Она просто шла быстрым шагом, наслаждаясь тихим вечером, и думала о том, что скоро наступит новый учебный год, и его приближение уже чувствовалось. Хотя занятия должны начаться лишь в понедельник, несколько студенток уже приехали. В проезде около двух домов с белыми рамами, где располагались общежития, стояли большие новые машины с открытыми багажниками, из которых шоферы или кто-то из родителей вынимали чемоданы. Почти у всех девочек, обучающихся в «Блю Маунтин», родители были в разводе и, кроме как на выпускном вечере, никогда не появлялись вместе. Школа была известна тем, что брала трудных детей, таких, от которых отказывались во многих других учебных заведениях.

Проходя мимо девушки, прощающейся с матерью, Ники заметила брошенные на нее взгляды и услышала за спиной' взволнованный шепот. Ники прекрасно знала, что в школе она достаточно известная личность. Это частично объяснялось тем, что ее фотографии нередко появлялись в школьной стенной газете, а иногда и в городской прессе, когда она получала очередную награду. Но это было не единственной причиной, почему девочки говорили о ней. Она никогда не уезжала из школы на летние каникулы, потому что школа стала ее единственным домом. Она почти никогда не получала писем. Ники не знала, действительно ли о ней говорят то, что соответствует истине. Но раньше, она помнила, девочки не стеснялись спрашивать ее, правда ли то, что о ней говорят — слухи были самые невероятные. Говорили, что ее родители погибли в авиационной катастрофе. Что ее отец и мать были шпионами, которых расстреляли русские. Вначале, когда она была поменьше, то пыталась рассказывать им правду: что маму ее убил грабитель, а ее отец очень богатый человек, и ей запрещено произносить его имя, иначе он уморит ее голодом. Но этому тоже никто не верил. Тогда она просто призвала на помощь чувство юмора, и если ее спрашивали о семье, то говорила, что ее уронил на ступени школьного крыльца пролетающий мимо аист. Это был один из способов Ники не сходиться близко с людьми, чтобы ей не задавали много вопросов. Та настойчивость, с которой она занималась прыжками в воду, тот отпор, который она давала всем, посягавшим на ее уединение, создали, ей репутацию «одиночки».

Она приехала в «Блю Маунтин» три года назад, сразу же после интерната для младших школьников в Арканзасе, где жила с самого юного возраста. Как и прежде, решение принималось без се участия. Весной появился мистер Уэзерби и сообщил ей, что как только она закончит свое обучение там, то отправится в «Блю Маунтин». Все уже решено, уже посланы необходимые письма с описанием ее трагической судьбы, все счета оплачены компанией «Хайленд Тобакко» как для сироты, чьи родители являлись служащими компании. Ники, кроме того, сразу же поняла, что имеется и договоренность о том, чтобы она оставалась жить в школе и во время всех каникул. Так было всегда. Уже девять лет она знала только школу. К ней никто не приезжал, если не считать чрезвычайно редких визитов мистера Уэзерби. В первые два года она получала поздравительные открытки к Рождеству и к своему дню рождения от Бейба, но затем и они перестали приходить. О Ники заботились заведующие общежитием, которых уже немало сменилось на ее веку. Все они были приятными и славными женщинами, но она так ни с кем из них и не сблизилась: сама не стремилась к этому. Сердце ее не желало никакой замены родной матери.

«Вейл Хаус» было таким же, как все остальные общежития школы — зданием в колониальном стиле, с большим холлом посередине и покрытым лаком дощатым полом и стенами, оклеенными цветочными обоями во всех комнатах. Ники толкнула дверь и пошла наверх. На ужин полагалось приходить в юбке и блузке или платье, но никогда в джинсах. Наверх ее подгонял, кроме того, аппетитнейший запах, разносившийся в воздухе — пахло, как показалось Ники, тушеным мясом. Она, конечно, еще не знает, что представляет из себя новая заведующая, но одно она могла сказать точно — готовит она лучше других.

— А ну-ка, девушка, спуститесь ко мне!

Ники была уже на полпути, когда услышала приказ. Она повернулась.

Внизу стояла крупная женщина, волосы ее с сильной проседью были весьма небрежно заколоты в пучок, у нее были темно-карие блестящие глаза и крупные, однако же достаточно приятные черты лица.

Ники стала спускаться.

— Я просто забыла о времени. Простите, миссис… — Она запнулась, не зная, как правильно произнести имя этой женщины и опасаясь обидеть ее еще больше.

— Чардаш, — сказала женщина, произнеся «ч» в начале слова и «ш» в конце. — Хелен Чардаш. — Она протянула руку, и Ники, подойдя к ней, пожала ее. Вытянувшись за лето, Ники заметила, что впервые оказалась выше, чем заведующая.

— Очень рада с вами познакомиться, — сказала Ники. — Меня зовут Николетта Сандеман. — Машинально она сделала небольшой книксен, который так любила их прежняя заведующая, мисс Неймейер. Но в джинсах это выглядело нелепо. Она хотела убрать руку, но почувствовала, что миссис Чардаш не отпускает ее.

— Ну, разумеется, я знаю, как тебя зовут, — сказала миссис Чардаш, внимательно рассматривая Ники своими темными глазами. — Я даже знаю, почему ты опоздала. Ты наверняка тренировалась в бассейне, правда?

Ники кивнула и внимательно посмотрела на Хелен Чардаш. Она почувствовала, что та говорит с каким-то акцентом, хотя и довольно легким, и Ники не могла понять, что это за акцент.

Миссис Чардаш сказала:

— Было несложно узнать некоторые вещи о самой известной студентке, живущей в «Вейл Хаус».

Ники было не очень приятно, что ее как-то выделили среди других. Она сразу же вспомнила о всем том, что могла узнать о ней заведующая из ее досье. Она попыталась отстраниться.

— Если вы мне все же разрешаете поужинать, миссис Чардаш, я лучше переоденусь.

— Ники, — быстро произнесла заведующая, — ведь тебя же называют Ники? — Ники кивнула, и миссис Чардаш продолжала:

— Пока, кроме тебя, в «Вейл» еще никто не приехал. Я очень хотела поужинать вместе с тобой, потому что, мне кажется, нам было бы неплохо познакомиться ближе, а сейчас есть прекрасная возможность для этого. И можешь не переодеваться. — Она опять улыбнулась.

Ники тронула ее дружелюбная улыбка, однако же она была в нерешительности. Заведующие всегда заставляли ее надевать к ужину платье, даже летом, когда не было других девочек. Возможно, эта новенькая еще не знает местных правил.

— Миссис Чардаш, но правила поведения…

— Я знаю о ваших правилах, — сказала миссис Чардаш. — Правила необходимы для того, чтобы в таких коллективах, как наш, был определенный порядок. Но правила нужны для того, чтобы было удобно, а не для того, чтобы нас порабощать. Запомни, Ники, мы не должны быть рабами правил. — Она махнула рукой в сторону столовой и пошла впереди.

Ники, чуть помедлив, направилась за ней. Неужели миссис Чардаш только что пыталась ей внушить, что правила позволено нарушать? Эта женщина действительно не похожа ни на одну из заведующих, с которыми Ники приходилось иметь дело прежде.

Во время ужина они действительно немного больше узнали друг о друге, особенно Ники, которую заведующая просила называть себя Хелен. Во-первых, она узнала, что Хелен готовит не просто хорошо, а великолепно, просто сказочно. Наваристый гороховый суп с копченым окороком и ароматный гуляш с маринованной репой и стручковой фасолью не были — впервые за время пребывания Ники в интернатах — ни переваренными, ни водянистыми. Голодная после упорных тренировок, поглотивших большую часть ее энергии, Ники попросила добавки и первого и второго.

— Только не думай, что тебя так будут кормить всегда, — с улыбкой сказала Хелен. — Просто я сегодня особенно постаралась. Но вообще-то я думаю, тебе нужна будет особая диета, чтобы восстанавливать силы после тренировок, хотя мне придется готовить чуть побольше для этого.

Когда начинались занятия, то еду в основном готовили дежурные по кухне, заведующая лишь давала им необходимые указания и иногда могла приготовить для них какой-нибудь особенный десерт. Так что Ники обычно обеспечивала себя сама необходимой едой. Однако она тем не менее оценила предложение Хелен: впервые кто-то из заведующих предложил ей свои услуги.

Хотя Ники и стеснялась задавать вопросы личного характера, она все же надеялась узнать у Хелен, каким образом она попала в «Блю Маунтин». Все другие заведующие казались ей несколько одинокими и неуверенными в себе, поэтому им так хотелось получить должность, где бы они приобретали некоторую власть, а также «семью», что давала им эта работа. Однако Хелен казалась ей человеком более независимого характера.

— Вы так прекрасно готовите, — сказала Ники, — что я удивляюсь, почему вы приехали сюда, вместо того чтобы открыть где-нибудь ресторан.

Та бросила на нее лукавый взгляд. Хелен догадалась, что Ники пытается выведать у нее что-нибудь о ее жизни.

— Это не так уж трудно понять. Мне кажется, что ничто не может сравниться с работой учителя. А здесь такое приятное место, да и комнаты здесь очень уютные. Это тоже важно.

— Когда приедут все девочки, вам здесь уже не покажется так славно и уютно.

Хелен от души рассмеялась. Ники никогда не слышала, чтобы женщины, а тем более заведующие, так весело смеялись.

— Может быть, не так уж уютно и славно. Но, поверь мне, я люблю, когда в доме весело и шумно, когда много молодых девушек. — Она немного помолчала, затем тихо добавила:

— Я слишком долго была одинока, Ники… Как, наверное, и ты…

Ники отвернулась. Она была не прочь услышать рассказ о чьей-то жизни, но терпеть не могла рассказывать о себе.

Хелен, как будто почувствовав это, продолжала рассказывать о своей жизни, о всех тех перипетиях, которые привели ее в конце концов в «Блю Маунтин». Ники с увлечением слушала. Хотя Хелен Чардаш достаточно сдержанно рассказывала о себе, Ники дорисовала в своем воображении недостающие детали, и Хелен казалась ей героиней какого-то романа.

Она родилась в Будапеште, столице Венгрии, и жила там до 1956 года, когда началось восстание против русского гнета, которое начали студенты университета. К тому времени она была замужем за человеком, который преподавал в университете экономику, сама же она была практикующим врачом и надеялась стать одной из немногих женщин-хирургов в стране. После того как короткая революционная вспышка была подавлена с помощью советских войск, муж Хелен, Георгий, оказался среди группы интеллигентов, обвиненных в подстрекательстве, и его посадили в тюрьму. Хелен тоже пострадала: ее лишили права заниматься медициной, ей пришлось работать прачкой в той больнице, где она мечтала стать хирургом.

Эти пять лет были для нее очень тяжелыми. Затем ее мужа освободили из тюрьмы, и они обратились к коммунистическому правительству с просьбой об эмиграции. Однако в течение трех лет они так и не получили никакого ответа, хотя обращались с такими просьбами неоднократно. И тогда они решили бежать, рискуя погибнуть при переходе строго охраняемой границы с Австрией. Оказавшись на Западе, они сразу же отправились в Америку.

— Спустя некоторое время мой муж опять смог преподавать — правда, уже не в колледже, а в мужской подготовительной школе в Новой Англии. Пока мы были там, я тоже училась, а затем и сама стала преподавать. Георгий умер два года назад еще совсем не старым: ему исполнился только пятьдесят один год. Его здоровье было подорвано в тюрьме, а кроме того, он очень много курил, что мешало ему восстановить силы. Одна я не могла остаться в мужской школе. В прошлом году я закончила специальный курс обучения и получила диплом учителя, так что теперь имею возможность устроиться получше. Потому я и оказалась здесь.

Ники осторожно спросила:

— Но почему вы не вернулись к своей прежней профессии? Хелен отвела взгляд.

— Мы не всегда можем делать то, что нам хочется. Прошло слишком много времени, чтобы начинать все сначала. Я больше была нужна Георгию. Имелось много причин…

Впервые Ники почувствовала в голосе Хелен грустные нотки. Она уже сожалела, что задала этот вопрос. Лучше не говорить о том, что может вызвать печаль. Именно поэтому ей так и нравились прыжки в воду. Пока прыгаешь, забываешь абсолютно обо всем.

Чтобы как-то отвлечься от печальных мыслей, Хелен резко встала и начала убирать со стола. Ники хотела ей помогать, но та велела ей сидеть, пока она не принесет десерт — творожно-сливочный пудинг с тертыми орехами, вазу с виноградом и тарелку с различными сырами.

Ники ела и не могла остановиться, и Хелен с удовольствием смотрела на нее. Наконец Ники отстранилась от стола.

— Хелен, это просто ужасно…

— Ужасно?

— Нет, я хочу сказать, что это потрясающе. Но для меня это ужасно. Мне нельзя набирать вес, а разве мыслимо отказаться от такого? Скоро у меня будут отборочные соревнования перед Олимпиадой.

— Ну прости, Ники, я как-то об этом не подумала. Просто. ужасно люблю готовить. Здесь такая удобная кухня. И еще, — сказала она откровенно, — мне хотелось произвести на тебя своей стряпней хорошее впечатление…

— Не беспокойтесь, вы меня просто потрясли. Я не знаю никого, кто бы готовил так вкусно, с тех пор как моя ма…

Неожиданно язык Ники просто прилип к гортани. Она не шевелясь сидела на стуле, глядя на женщину напротив нее. Она машинально проговорила эти слова. Когда Хелен сказала, что хотела произвести на нее впечатление, она имела в виду, что Ники ей не безразлична, и Ники откликнулась на это и почти сказала ей, что та ей тоже не безразлична, сравнив ее со своей матерью.

Но никто не сможет заменить маму. Ни в чем. Никогда.

Несколько секунд Хелен помолчала, думая, что Ники что-нибудь добавит. Затем произнесла:

— Спасибо за твои слова, Ники.

Ники удивленно взглянула на нее. Она почувствовала какое-то смятение в душе, хотя сама не понимала почему. Она не закончила фразу, так за что же Хелен благодарит ее? И это ее рассердило, не просто рассердило, а привело в такую ярость, что захотелось тут же показать этой женщине, чтобы та не думала, будто заполучила ее, сразу же став ей небезразличной. Ники взмахнула рукой и сбросила тарелки со стола на пол. Полетели осколки. Пудинг, виноград, сыр — все оказалось на полу.

— Ники! — воскликнула Хелен Чардаш скорее с удивлением, чем с возмущением.

Ники не ответила. Она выскочила из-за стола и выбежала Оставшись одна в своей комнате, она бросилась на кровать и разрыдалась так, как не рыдала с самого детства, с того дня, когда нашла мать мертвой. Ники плакала до тех пор, пока не выплакала все слезы… а затем немного послушала Джуди Коллинз, пластинку которой она купила на те небольшие деньги, что каждые два месяца присылал ей мистер Уэзерби.

Вспомнив выражение лица Хелен, когда разбились тарелки, Ники почувствовала стыд. Она удивилась, почему Хелен не пошла сразу же за ней и не наказала ее. Любая заведующая поступила бы именно так. Честно говоря, Ники знала, что заслуживает наказания. И что это на нее нашло?

Но все же ее оставили в покое.

Позже, уже после того как она выключила свет в комнате, она услышала, как к двери приближаются легкие шаги. Она ждала, пока в дверь постучат, или же Хелен ворвется в комнату, как это делала миссис Неймейер, когда проверяла, не курит ли кто-нибудь из девушек. Но через минуту шаги удалились.

Она долго лежала в темноте, не могла уснуть и все старалась понять, отчего она так взбеленилась. Единственное, что сделала Хелен — приготовила очень вкусный ужин, такой же вкусный, как когда-то готовила Элл.

А может быть, даже и лучше…

На следующий день стали прибывать и другие ученицы. Боясь показаться на глаза новой заведующей, Ники ушла в бассейн на рассвете и все утро тренировалась. Обедать она пошла в студенческий центр, где в кафе-автомате взяла печенье и бутылку содовой. Потом отправилась в библиотеку и стала изучать программу на следующий семестр.

Когда она вернулась в «Вейл», туда подъехали еще несколько девушек. Две тащили по лестнице огромный чемодан, а еще три сидели в холле и болтали о своих летних приключениях. Новеньких среди них не было. Она была знакома со всеми, но ни с кем из них не дружила. Они кивнули ей или же небрежно поздоровались, и она пошла к себе наверх.

Когда она уже поднялась на площадку, из комнаты в конце коридора вышла Хелен Чардаш, держа в руке лампочку, которую только что, по всей видимости, заменила. Проходя мимо Ники, она улыбнулась ей и пошла дальше. Ники сделала еще один шаг, но тут больше не выдержала.

— Вы должны наказать меня, проговорила они, догоняя Хелен.

— Наказать? За что?

— Вы сами знаете: я нагрубила, все разбросала. Чего вы ждете?

— Ничего, Ники. Не вижу смысла наказывать тебя. Мне кажется, ты и так уже сожалеешь обо всем этом, так что от моего наказания ты сильнее сожалеть уже не будешь.

Ники непонимающе уставилась на нее.

— Я хочу извиниться перед вами, миссис Чардаш.

— Хелен, — осторожно произнесла заведующая, затем вежливо добавила:

— Спасибо.

— Я сама не знаю, почему я вела себя так по-свински, — продолжала Ники. — Я… мне… мне действительно все очень-очень понравилось…

Хелен уже собиралась ей что-то ответить, но. тут по лестнице мимо них пробежали девочки из холла. Она подождала, пока те скрылись в своих комнатах.

— Возможно, — проговорила Хелен, — просто больно вспоминать о том, о чем стараешься не думать…

Ники молча отвернулась, чувствуя, как слезы застилают ей глаза.

— Да, — сказала она шепотом. — Это действительно больно. — Это были самые искренние слова, произнесенные ею за последние десять лет.

Хелен подошла поближе и обняла Ники за талию.

— Может быть, тебе хочется поговорить с кем-то об этом? Ники уставилась в пол и покачала головой.

— Если у тебя появится такое желание, — сказала Хелен, — ты знаешь, я всегда здесь. — Она взяла ее за подбородок и повернула к себе, осторожно вытерев выступившие слезы. Затем совсем другим тоном продолжила:

— А теперь, я думаю, ты хочешь познакомиться со своей новой соседкой. Ее зовут Блейк Андервуд. Она в комнате, разбирает свои вещи…

Ники равнодушно посмотрела в сторону комнаты. Ей придется подружиться с новой соседкой, хотя она всегда жалела, когда кончается лето и приходит конец ее драгоценному одиночеству. Но выбора у нее не было.

Хелен обняла ее за плечи и повела вдоль коридора. Ники вырвалась, не желая чувствовать на своих плечах руку Хелен. Этот непреднамеренный жест вызвал у нее такое же смешанное чувство, как и вкусная еда. Ники одновременно и нравилось это, и вызывало отвращение, ей хотелось этого, и она ненавидела себя за это. Только ее мама имела право вот так ласково дотрагиваться до нее…

Войдя в комнату, она увидела, как новенькая вываливала содержимое кожаного чемодана на кровать. Там уже лежала целая гора одежды. На полу стояло несколько опустошенных чемоданов. Ники и раньше приходилось видеть девочек из богатых семей, и поэтому она узнала комплект чемоданов «Виттон», который стоит не одну тысячу долларов. В центре комнаты стоял еще один нераспакованный предмет — и Ники видела его впервые: это была дорожная сумка «Виттон».

Только бросив взгляд на девушку, еще даже как следует не разглядев ее, Ники почувствовала, что та ей ужасно не нравится. Она совсем не была похожа на подростка. Хоть и небольшого роста, она уже полностью сформировалась. Одежда ее скорее подходила для взрослой деловой женщины облегающий красный костюм с черным бархатным воротником, тонкие нейлоновые чулки, туфли на высоких каблуках. Ее черные волосы были подстрижены и уложены явно классным парикмахером. Глаза были подведены, губы накрашены, и в довершение ко всему на чулках были модные в этом году стрелки. На руке болтался золотой браслет, стоивший дороже всех ее роскошных чемоданов, включая и сумку.

В Ники боролись два желания: сказать девушке, что здесь не положено носить такую одежду и пользоваться косметикой, или же побежать к Хелен и упросить ее заменить соседку.

Но тут девушка обратила на нее внимание и заговорила первой.

— Привет, — сказала она, открывая дорожную сумку. — Ты мне не поможешь вывалить это? Эта гадская сумка тяжелее медвежьей жопы.

Ники молча повиновалась, совершенно пораженная ее выражениями, и они вдвоем вытряхнули содержимое сумки на кучу одежды.

— Спасибо. Как я понимаю, ты Николетта… — Девушка кивнула в сторону двери с табличкой, где было написано ее имя.

Ники кивнула, — Меня зовут Блейк Андервуд. — Она продолжала, раскладывать на кровати свою одежду и не думая о том, чтобы протянуть ей руку. — Так что, мне так тебя и звать? Ни-ко-лет-та? — Блейк состроила гримаску. — Тебе не кажется, что это… просто фу-ты, ну-ты?

Чувствуя себя несколько униженной, она ответила тихо:

— Меня все называют Ники…

— Это уже лучше. — Блейк на секунду прервалась и стала ее рассматривать. — Черт подери, только этого мне и не хватает — комплекса неполноценности.

— Что?

Блейк схватила свою одежду в охапку.

— Ну ты, блин, такая беленькая и красивая… и высокая к тому же. А что это я слышала, что ты вроде бы какая-то спортивная звезда? Да, черт возьми, и как я, блин, должна себя при этом чувствовать?

Ники была в замешательстве. Может быть, ей надо извиниться за свою внешность? И потом ей казалось, что она никогда не привыкнет к манере Блейк выражаться.

— Послушай… мм… может быть, тебе лучше тогда поменяться с кем-нибудь комнатами…

— Ты что, шутишь? Если ты здесь звезда, то лучшей подруги мне и не надо.

Ники хотела было попытаться объяснить ей, что у нее нет подруг, даже со своими соседками она никогда особенно не сближалась, и, как бы она ни выглядела и сколько бы наград ни получала, девочки в школе знали, что она предпочитает одиночество.

Но она не успела и рта раскрыть, как Блейк опять заговорила:

— Так куда мне запихнуть все это дерьмо? Которые ящики мои? — Она направилась к огромному комоду.

— Три нижних.

— Так ты пользуешься только одним верхним? Это же меньше половины…

— У меня не так много вещей.

— Ну понятно, ты, наверное, носишь только купальники… Ники смотрела, как Блейк подошла к комоду и без всякого разбора стала распихивать свои вещи по ящикам. Она управилась за считанные секунды.

Выпрямившись, Блейк стала рассматривать некоторые из Никиных вещиц, расставленных на комоде. Она долго рассматривала фотографию в серебряной рамке.

— Знаешь, — сказала наконец Блейк, — по-моему, я где-то видела эту фотографию…

— Она довольно известная. Время от времени она печатается в каком-нибудь журнале. Это с Олимпиады — когда еще Адольф Гитлер…

— Нет, нет, — перебила ее Блейк. — Я не про то, что я видела ее в журнале. Я имею в виду вот эту. — Блейк повернулась к ней. — По-моему, мы с тобой учились в одной школе!

— Мы? Где?

— Откуда мне знать? До этой я была в десятке вонючих школ. Ты где училась раньше?

— Только в одной. Школа Брайтпойнт в…

— Ну точно, блин! — завопила Блейк. — Точно! Арканзас! Такая дыра! Я там была, когда мне было… по-моему, восемь. Это была моя вторая школа. Я там продержалась год. В то время это был для меня обычный срок. Затем меня выгнали. Не то писалась в постель, не то стянула что-то, я уже не помню. Но мне кажется, ты жила в комнате у самого холла. Я несколько раз туда заходила. Ты жила вместе с…

Ники постаралась вспомнить свой первый год вне дома.

— Алисия Бенсон, — прошептала она.

— Ага. Малышка Алисия — такие крысиные хвостики и очки с толстыми стеклами, такая вонючка. Но ее маменька присылала ей довольно часто огромные коробки с шоколадными конфетами, а я частенько забиралась в вашу комнату и таскала конфетки. Однако тебя я совсем не помню. Ты старалась как-то все время спрятаться, чтобы тебя никто не видел, правильно? Там я и увидела эту фотографию, я пришла поискать конфет, а ты тогда хранила ее в ящике комода…

Ники кивнула. Она и сейчас обычно прятала ее в ящик, кроме того времени, когда оставалась одна в комнате.

Блейк все качала головой и улыбалась.

— Мир тесен, правда? Хотя, наверное, так и должно было быть: я где только ни училась, так что обязательно должна была кого-нибудь да встретить из старых знакомых…

Неожиданно ее улыбка исчезла.

— Но там про тебя еще кое-что говорили… Девчонки часто о тебе болтали. — Она опять напрягла память. — Ведь ты же сирота, правильно? Твои родители попали под поезд, или вместе покончили с собой, или еще что-то в этом роде…

Ники молчала, не зная, что ответить.

— Мою мать убили. Мой отец платит за мое обучение, но он никогда не был женат на моей маме, и мне запрещено говорить о нем. Если я сделаю это и до него дойдет, то он перестанет платить, и мне придется бросить школу.

Блейк внимательно посмотрела на Ники.

— Круто, — тихо сказала она и опять покачала головой. Ники подошла к комоду, взяла фотокарточку в серебряной раме и убрала ее в верхний ящик.

Блейк закрыла свои чемоданы и выставила их в коридор. Позже служитель отнесет их в подвал. Вернувшись в комнату, Блейк закрыла дверь.

Ники легла на свою кровать и уставилась в потолок. Она сама удивилась, почему это она вдруг рассказала Блейк всю правду — особенно о том, что ее мать не была замужем.

Блейк продолжала разбирать свои вещи.

— Ники, — сказала она, — я шумная и не стесняюсь в выражениях, у меня вообще масса дурных привычек, это я тебе сразу заявляю… Ну, короче говоря, я здорово от тебя отличаюсь. Но если ты не возражаешь, я действительно постараюсь… постараюсь быть тебе хорошей соседкой. Ладно?

— Ну конечно, — ответила Ники. Почему-то, она и сама не знала почему, для нее имело большое значение, что они вроде бы были знакомы, хотя и очень давно. Как будто их связывала с прошлым какая-то ниточка, совсем тонюсенькая, однако у Ники возникло какое-то смутное чувство, что у нее появился кто-то вроде сестры.

Неожиданно Ники почувствовала запах табачного дыма.

Она повернула голову и увидела, что Блейк закурила сигарету. Ники вскочила.

— Эй, этого нельзя делать! Если тебя поймают, то могут исключить на время, а возможно, и насовсем.

Блейк затянулась, не обращая внимания на ее слова, и выпустила облачко дыма.

— Не думаю, киска. Мой папашка заплатил этой школе дополнительно пятьдесят тысяч баксов, чтобы меня взяли, и ему дали слово, что на сей раз меня продержат до конца и доведут до выпускного бала.

— Все равно перестань, — сердито сказала Ники. — И больше этого не делай. Я усиленно тренируюсь. И мне этого нельзя.

Блейк очень медленно загасила сигарету, подержала в руке еще несколько секунд, затем открыла окно и выбросила ее на газон.

— Нормально?

— Да, — сказала Ники. — Спасибо.

Блейк опять принялась устраиваться на новом месте.

Ники же опять улеглась и с трудом подавила вздох. Ей предстоит интересный год — с такой соседкой, как Блейк Андервуд, и Хелен Чардаш — заведующей. Но в сущности это ничего особенно не меняло. Она уже научилась преодолевать все свои проблемы, держаться спокойно и отстранение, быть готовой ко всему — научилась держать равновесие.

Равновесие — это все.

Глава 10

— Последний шанс, киски! — Блейк окликнула Ники:

— играешь или нет?

Ники сидела за своим столом и учила уроки.

— Не! — огрызнулась она, стараясь казаться оскорбленной: как только Блейк могла подумать, что она станет играть в такую игру! — но тем не менее ей с трудом удавалось сдержать смех.

— Хорошо, дамы, — обратилась Блейк к другим девочкам, сгрудившимся около ее кровати, сидящим на ее столе, на подоконнике и на полу, — значит, играют девять человек. Можете получить ваши денежки для конверта, пжаллста…

Девушки протянули Блейк по десятидолларовой бумажке, которые она положила в конверт. Разумеется, это была ее идея — устроить этот тотализатор, она всю жизнь мечтала о какой-нибудь авантюре вроде этой. Как-то девочки сравнивали свои записи о начале месячных, и кто-то из них сказал, что у нее обычно очень сильные выделения, затем другая заспорила, что у нее еще сильнее, и тут же Блейк объявила о состязании с объявлением имени победительницы, которой и пойдут все деньги. Все желающие принять участие в этом соревновании должны были показать Блейк свою подушечку за тот день, который она сама считала самым «обильным», и та взвешивала с точностью до одной тысячной грамма на электронных весах, «позаимствованных» в физической лаборатории.

Глядя на конверт, Блейк объявила:

— Через тридцать дней — или даже двадцать восемь — мы должны будем назвать победительницу. А теперь — брысь все отсюда! У меня завтра зачет по биологии, а Чарди только и ищет предлог, чтобы меня завалить.

Девочки разошлись. Блейк открыла учебник по биологии. Ники уже давным-давно перестала твердить Блейк, что некоторые ее выходки просто омерзительны. Все было как об стенку горох. Блейк совершенно искренне выражала свое сожаление, что чем-то обидела ее, а затем продолжала свое.

Однако как поняла Ники, в ее проказах не было жестокости или злобы. Это ее и спасало. Она могла признаться в том, что когда-то в детстве воровала шоколадные конфеты, однако Ники ни разу не замечала, чтобы Блейк что-нибудь стащила в «Блю Маунтин». Все, что она делала, было направлено на то, чтобы рассмешить, подстегнуть, поддразнить, даже иногда научить. Но никогда оскорбить или обидеть.

Честно говоря, Ники не просто терпела Блейк. Хотя она об этом и не говорила и никак этого не показывала, однако она постепенно привязалась к своей сумасбродной соседке. Различные выходки сделали Блейк постоянным центром внимания, и в комнате вечно находились девочки из всего общежития. Они играли в различные игры, изливали друг другу душу, и Ники не оставалось ничего другого, как стать более общительной. Еще нельзя было сказать, что она полностью выбралась из своей скорлупы, однако сбросила защитную оболочку гордой и неприступной одиночки. Ее стремление к уединению теперь вызывало скорее уважение, чем подозрение… Теперь девочки из «Вейл» целой толпой приходили на соревнования по плаванию, чтобы поболеть за Ники. Девочки из школы и раньше приходили болеть за нее. Однако раньше за ее выступлениями наблюдали в благоговейном молчании, ее скорее изучали, чем болели за нее. Теперь же девушки из «Вейл», а потом и из других общежитии подбадривали ее криками: «Давай, Ники!.. Покажи им, Ники!..»

Ее стали считать своей. И она была благодарна Блейк за то, что та способствовала этому.

Блейк также была великодушна и щедра и помогала Ники почувствовать, что такое мода и стиль. Из своих многочисленных туалетов, запасы которых постоянно и без всякой нужды увеличивались посылками от ее богача-папаши, Блейк предложила Ники брать все, что та захочет. Понимая разницу в размерах, Блейк уже написала отцу — владельцу ряда крупных универмагов на Среднем Западе — о том, что сильно выросла и, кроме того, о том, что в моду входят вещи более объемные.

— Но когда он увидит тебя, — запротестовала Ники, узнав об этом, — он разозлится до смерти!

— Он никогда не смотрел на меня так долго, чтобы понять, выросла я или нет, — сказала Блейк. — И во всяком случае он просто дает указание отделу сбыта подобрать мне кое-какие вещи из того, что не очень-то разбирают. Папашка и не знает толком, что именно они мне посылают.

Даже у тех девочек, у которых были настоящие отцы, хватает переживаний, подумала Ники. Она почувствовала к Блейк еще большую симпатию.

Ее привязанность к Хелен тоже росла. Однажды Ники пришлось провести одно воскресенье в конце октября в изоляторе, поскольку у нее поднялась температура и начался кашель. Хелен пришла к ней после ужина и принесла чай и кусок вишневого пирога, который был у девочек любимым десертом.

— Я не хочу, чтобы ты пропустила вот это, — сказала она. Поскольку Ники была больна и лежала в постели, эта трогательная забота опять вызвала у нее воспоминания о матери. Но на этот раз Ники не стала пытаться избавиться от них. Она рассказала Хелен о том, что это напоминало ей, как она однажды заболела ветрянкой, и Элл принесла ей какой-то особенный шоколадный мусс… Затем она поплакала, прижавшись к Хелен, жалуясь на то, что все эти годы ей приходилось жить с посторонними людьми, как будто она сама совершила какое-то преступление. И наконец Ники выплеснула свою обиду и злость на всех этих людей, безликих и безымянных, которые свысока смотрели на нее и ее мать, потому что они обе были — Ники было трудно проговорить это слово, но все же она с усилием выплюнула его: «Ублюдки».

— Это глупое, слово, — сказала Хелен, сидя у ее кровати в изоляторе. — Но это всего лишь слово. Оно совершенно ничего не обозначает и не говорит о тебе. Коммунисты посадили в тюрьму Георгия и назвали его — как это? — реваншистом. Еще одно глупое придуманное слово для обозначения тех, кто хотел бороться с диктатурой против несправедливости. А что касается меня, то они отобрали у меня слово. Меня уже больше нельзя было назвать «доктор». Но ведь люди-то от этого не меняются. — И Хелен показала на пузырек с микстурой от кашля, стоящий на полке. — Вот, сдери этикетку с этого пузырька Ники, и останется только эта бутылочка и то, что там внутри. Вся разница в том, что людям необходимо самим попробовать содержимое и определить, горькое ли там лекарство или сладкий мед. — Хелен взяла ее за руку. — Не думай о тех, кто просто читает этикетку и уходит. Они теряют истину, они никогда не узнают, что там внутри. А тот, кто. узнает и поймет, причем самостоятельно, что является твоей сутью, Ники, никогда и не вспомнит об этикетке. Они поймут, что нашли что-то совершенно особенное, сочетание нежности и силы…

После прихода Хелен к ней в изолятор Ники раза два в неделю ходила к ней пить чай, иногда днем, иногда по вечерам. Были и другие девочки, получавшие от нее такую же материнскую заботу и ласку — Пэтси Келлог, которую изнасиловал собственный отец, Дженна Форрестер, у которой были изрезаны руки и ноги, когда ее мать пыталась убить ее; впоследствии женщину признали шизофреничкой и отправили в лечебницу. Хелен несла утешение и покой всем, кто нуждался в этом. Но Ники знала, что между ними существуют особые отношения. Однажды, когда они как-то чаевничали, Хелен сказала ей, что «если бы у нас с Георгием была дочь, я бы хотела, чтобы она была похожа на тебя».

Внешне Ники отреагировала так же, как, на обычный комплимент, вполне искренним «спасибо». Однако сердце ее вздрогнуло от нахлынувших чувств, подобных тем, что она испытала, когда мама обняла ее в последний раз.

Когда наступил День Благодарения, в последний четверг октября, и начались осенние каникулы, Ники уже не чувствовала себя такой одинокой и покинутой, как прежде, когда видела, что другие девушки отправляются домой, чтобы отметить этот день в семейном кругу, пусть даже с осколком семьи. В школе оставались еще несколько девушек, но никого из общежития «Вейл». Ники радовалась, что будет вдвоем с Хелен.

Прости, что не могу взять тебя с собой, киска, сказала Блейк. Она одна отправлялась поездом до Вашингтона, где личный самолет отца уже поджидал ее, чтобы доставить на какой-то экзотический остров в Карибском морс. Думаю, ты только рада этому. Ну кто захочет есть на День Благодарения кокосовые орехи и прочую фигню? Тебе везет: ты останешься здесь и будешь есть индейку с тыквенным пирогом — Черди уж расстарается!

— Да, — сказала Ники совершенно искренне, — мне действительно везет.

Погода во время этих коротких каникул была прекрасная. Солнечная и ясная, как будто наступило позднее бабье лето. Пока Хелен проводила свободное время, готовясь к занятиям в следующем семестре и просматривая соответствующую литературу, а также мастеря новые занавески для холла нижнего этажа, Ники упорно тренировалась. Отборочные соревнования для включения в олимпийскую сборную по прыжкам в воду начинались через две недели в университете штата. К тому же у Ники появился дополнительный шанс, поскольку кандидатура одной из лучших спортсменок по прыжкам с трамплина — то есть в Никином виде спорта — отпала из-за травмы, правда, не связанной со спортом.

Но хотя Ники и проводила много времени на тренировках, у нее была масса возможностей общаться с Хелен. Та сказала ей, что на праздничный обед пригласила нескольких своих друзей. Но до этого два дня они ужинали вместе, и каждый раз вместе готовили еду. Хелен научила Ники готовить «палачинту» — венгерскую острую лепешку, а на другой день свой знаменитый пирог с вишнями. Стоя здесь в уютной, почти домашней кухне «Вейл Хаус» с испачканными в муке руками, Ники на секунду вспомнила эпизод из своего далекого прошлого.

— …Ники?

Ники все еще была там, в прошлом:

— Да?

— Ты что, не слышишь меня? Я говорю, что хватит уже раскатывать тесто, а то оно будет слишком плотным. Ники переложила тесто в форму.

— Я вспоминала маму… вспоминала, как мы с ней пекли печенье. Мне тогда было лет пять или шесть… — Ей теперь было уже не так тяжело говорить об этом с Хелен, даже слезы стали реже наворачиваться на глаза.

— У меня тоже есть рецепты хорошего печенья, — сказала Хелен. — Можно попробовать его испечь к праздничному столу в День Благодарения.

Ники ей улыбнулась.

— Здорово!

Моментальная реакция Хелен и предложение воссоздать то, что было частью ее воспоминаний, как бы вытесняя образ матери, раньше бы ей показались возмутительными. Теперь уже такого не было.

Размазывая вишневую начинку по тесту, Ники неожиданно произнесла:

— Я люблю вас, Хелен. — Чтобы ее слова прозвучали не очень напыщенно, она продолжала возиться с пирогом. — Так же, как я любила маму, — добавила она.

Ответа не последовало. Когда Ники повернулась к ней, то увидела, что та, окаменев, стоит у кухонного стола.

— Хелен?..

Ники подошла к ней. Она впервые видела, как та плачет. Ники обняла Хелен, и та прижала ее к себе. Так они простояли, обнявшись, минут пять. Затем Хелен отстранилась и с улыбкой посмотрела на Ники.

— Ты такая хорошенькая, девочка моя, ты выросла такой красавицей. Как мне жаль, что Георгий не может увидеть тебя… Ники подумала, что это прозвучало так, как будто Георгий тоже был частью их маленькой семьи: стал для Ники отцом, хотя он тоже был только воспоминанием.

Друзья Хелен стали прибывать вскоре после полудня. Ники услышала, как подъехала первая машина, и выглянула из окна. У дверей стоял видавший виды «фольксваген», выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, несомненно, своим владельцем. Из машины вышел маленький толстый человечек с копной светло-русых волос. В руках он держал пакет. Потом появилась яркая, по всей видимости, крашеная блондинка в жакете из какого-то меха, похожего на обезьяний, в розовой мини-юбке и красных сапогах. Она взяла его под руку, и они направились К дому.

Когда зазвонил звонок, Хелен крикнула из кухни:

— Ники, будь добра, встреть гостей! Я проворачиваю индейку…

Ники вздрогнула. Она не могла себе представить, как она будет разговаривать с этой парочкой. Как только она отворила дверь, мужчина ворвался внутрь, схватил ее и, держа на расстоянии вытянутой руки, стал рассматривать. — Просто ангел! — воскликнул он. — Хелен говорила, что ты похожа на ангела, и это действительно так! Ты же Ники, правильно? Меня зовут Лаци, а это Карин. — Он махнул рукой в сторону яркой блондинки, робко стоявшей рядом с ним.

Ники почувствовала тот же акцент, что и у Хелен, только более сильный. Она слегка поклонилась, лишь улыбнувшись в ответ.

Неожиданно Лаци потянул носом.

— Эта волшебница уже колдует вовсю. Пойду, куда поведет меня запах…

Он двинулся на кухню.

Карин застенчиво улыбнулась. Ники предложила ей снять жакет. Под обезьяной оказалась вышитая белым и красным деревенская блузка с очень большим вырезом. Ники повела Карин в гостиную, где Хелен устроила бар с пивом, водкой и вином.

«День Благодарения будет просто писк на лужайке, подумала Ники, используя выражение Блейк.

Так оно и было. Когда прибыли все друзья Хелен — всего восемь человек — «Вейл Хаус» просто сотрясало от веселого смеха, громких споров, шуток, печальных народных песен и — мгновениями — грустных воспоминаний, разговоров, иногда на венгерском языке. Почти все гости были венграми, беженцами восстания 1956 года. Лаци — или, как более официально представила его Хелен, Ласло Полгьяр — был любимым двоюродным братом Георгия и издавал небольшой венгерский журнал, где печатались не только другие эмигранты, но публиковались также статьи, нелегально переправленные от диссидентов на родине, многие из которых все еще сидели в тюрьмах. Карин, его жена, много моложе его, дочь поэта, политического заключенного в Будапеште, мечтала о том, чтобы добиться успеха в рок-группе венгерских эмигрантов «Яростный протест».

Там был еще человек по имени Тибор — Ники была просто не в состоянии запомнить или произнести его фамилию, равно как и фамилии других гостей — он когда-то вместе с Георгием преподавал в школе, а теперь был профессором политологии в Дартмутском колледже. Были еще Ференц и Анна, немолодая и очень симпатичная пара, которые продавали и покупали редкие книги, и их дочь — Герти, работающая на радиостанции «Голос Америки». Был еще мужчина средних лет — Виктор, неряшливо одетый в клетчатую куртку и пестрый, довольно засаленный галстук. Его представили как скульптора, но в данный момент он работал в химчистке и от него слегка пахло какими-то химикалиями. Он проявлял редкостное добродушие, никак не реагируя на бесконечные шутки остальных о том, что последние двенадцать лет своей жизни он провел, работая над огромным куском мрамора, высекая охотника, убивающего медведя — как он говорил, это была аллегория революции.

И наконец высокий и худой, как палка, русский по имени Дмитрий Иванов. У него были длинные черные волосы с проседью, чуть раскосые черные монгольские глаза, сверкавшие как угли над выступающими скулами, а скулы были такими острыми, что, казалось, вот-вот прорвут тонкую кожу. Дмитрий был театральным режиссером, достаточно известным в своей стране, но в поисках «свободы творчества» он восемь лет тому назад остался здесь, приехав сюда с делегацией работников культуры. Герти познакомилась с ним на радиостанции «Голос Америки», куда его иногда приглашали помочь с постановками спектаклей на русском языке. Она провезла его с собой, чтобы он не остался на праздники в одиночестве. Он был значительно старше се, и Ники не показалось, чтобы между ними были какие-то романтические отношения, хотя остальные все время на это намекали.

Это было одной из тем для многочисленных шуток во время застолья. Ники сидела и слушала, как завороженная. Ей еще никогда не приходилось бывать в такой удивительной и веселой компании.

Постепенно, не без намеков со стороны Хелен, они стали втягивать в свой беседу и Ники. Тибор сказал, что ей стоит подумать над тем, чтобы пойти учиться в Дартмутский колледж, и рассказал о знаменитом зимнем карнавале. Герти пригласила ее провести выходные в Вашингтоне и сказала, что ей обязательно надо работать в правительстве. Карин пообещала сообщать ей об успехах ее рок-группы, а также о предстоящих концертах, с тем, чтобы Ники могла приехать, прихватив своих друзей…

А русский режиссер все время смотрел на нее, все больше пьянея от неразбавленной водки, которую он поглощал в огромных количествах.

— Тебе надо познакомиться с моим сыном, — наконец произнес он, покончив с тыквенным пирогом. — Ты такая красивая, у вас будут совершенно очаровательные дети.

— Дмитрий, — поспешно перебила его Хелен, — этой девочке еще рано думать о детях.

— А почему нет? Такой красавице только рожать и рожать. Там, где я родился, женщины Никиного возраста уже имеют второго или третьего ребенка…

— Там, где ты родился, — сказал Лаци, — они все простые крестьяне, и вся жизнь идет, как на гигантской животноводческой ферме. Поэтому они только и делают, что рожают детей. А чем еще им заниматься? Хозяин фермы в Кремле принимает все решения и подбрасывает остальным немного корма, а другим позволено лишь есть, пить и трахаться.

— Лаци, — сделала ему замечание Хелен, бросая взгляд на Ники, — прекрати выражаться.

— Прости, — обратился Лаци к Ники. — Поэтический образ.

Так оно и продолжалось. Хотя, по мере того как Дмитрий напивался, его глаза все чаще и чаще обращались на Ники, и он опять заговаривал о своем сыне.

— Он понимает толк в женщинах, и я не сомневаюсь, что тебе он понравится…

— Опять о сыне! — поддразнил его Лаци. — И где же этот знаменитый сын? Мы столько слышим о нем, но стоит нам собраться на День Благодарения, как ты говоришь, что он куда-то уехал. Привези его с собой.

— Он всегда ездит к кому-нибудь из своих американских друзей, — объяснил Дмитрий. — Алексей говорит: «Папа, это американский праздник, и мне интересно посмотреть, как они его отмечают…»

— Но разве кто-нибудь может так приготовить американскую индейку, как наша Хелен? — спросил Ференц, довольно поглаживая себя по животу.

Тут же вся компания захлопала в ладоши.

— Да, вы правы, — сказал Дмитрий, стукнув кулаком по столу. — Хоть вы и венгры, но… но вы ничуть не хуже русских. Алексей должен быть в праздники с отцом. На будущий год он приедет. — Затем он опять уставился на Ники. — И ты Никушка, увидишь сама: тебе обязательно захочется иметь от него детей.

На сей раз Хелен была менее сдержанна:

— Дмитрий, прекрати сейчас же. Ники совершенно не интересует то, о чем ты здесь твердишь. Как раз сейчас у нее совершенно другие цели.

Еще раньше, когда все заметили, что Ники ест гораздо меньше остальных, им объяснили, что у нее режим, так как она готовится к отборочным соревнованиям перед Олимпийскими играми.

— А, ну да, — сказал Дмитрий. — Ну что ж, дорогая моя, надеюсь, ты попадешь на Олимпиаду и прыгнешь так, чтобы утопить всех проклятых коммунистов в своих брызгах! — Он допил оставшуюся в рюмке водку. — А потом ты сможешь вернуться домой и нарожать детей от моего Алексея.

Когда отъехала последняя машина, была уже почти полночь. После застолья еще долго сидели и просто болтали, затем разогрели то, что осталось, и опять уселись за стол. В конце вечера Карин уговорила Ники выучить несколько строчек венгерской песни и пропеть ее вместе с ними. С этими людьми Ники не чувствовала себя скованной или неуверенной. Она полюбила их всех и, прощаясь, всех перецеловала. Теперь у нее была семья.

Когда все уехали, Ники хотела немного прибраться. Но, всегда такая энергичная и деловая Хелен, проводив гостей, сразу же подошла к дивану и плюхнулась на него, как тряпичная кукла. Ники не очень этому удивилась. Сегодня она увидела совсем другую Хелен, отличную от мудрой и уравновешенной. заведующей общежитием, которую она знала прежде. Выпив перед обедом стопку водки и весь вечер потягивая вино, Хелен довольно сильно опьянела. В конце вечера она была такой же шумной и болтливой, как и все.

— А… брось все это! — сказала она, когда Ники стала собирать пустые рюмки и чашки из-под кофе. — Оставь это мышкам, — хихикнула она.

Ники остановилась. Она была так занята этой компанией, что только сейчас могла по-настоящему заметить состояние Хелен. И она не была уверена, что оно ей нравится. Предполагалось, что Хелен должна о ней заботиться. Хелен должна быть тем человеком, на которого она может положиться…

— Пошли, — сказала Ники, — я помогу вам лечь в постель. — Она не смогла скрыть своего недовольства.

Хелен бросила на нее настороженный взгляд, но затем подняла руки, чтобы Ники могла поддержать ее, и они заковыляли к ее комнате на первом этаже.

— Сейчас все будет в порядке, — сказала Хелен, открывая дверь. Они посмотрели друг на друга, и Ники поцеловала ее в щеку.

— Спокойной ночи, — сказала Ники. Хелен схватила ее за руку.

— По-моему, тебе сегодня понравилось с нами…

— Да, — ответила Ники, — мне было очень весело.

— И мне тоже. Но ведь я тебя удивила, правда? Возможно, ты подумала, что мне уж чересчур весело?..

— Ну, — медленно проговорила Ники, — просто я увидела вас с иной стороны.

— Стороны, которая не присуща идеальной заведующей? Тебе это неприятно?

— Да.

Хелен погладила Ники по щеке.

— Этикетки, милая девочка… не забывай об этикетках… — Она проскользнула в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Ники направилась к лестнице, и губы ее расплылись в широкой улыбке.

Она никогда в жизни не тренировалась с такой самоотверженностью, как в те дни после праздника и до самых отборочных соревнований. Утро и вечер она проводила в бассейне со своим тренером мисс Стедсмен, а уроки, подготовка к занятиям и еда тщательно распределялись между тренировками. Вставала она в пять утра и ложилась в девять вечера. Строжайшая диета из отрубей, салатов и фруктов должна была обеспечить необходимое, точно рассчитанное количество протеинов, карбогидратов и жиров. Даже постригла волосы, чтобы не придирались олимпийские судьи.

Будучи не в состоянии подладиться под строгое расписание Ники, Блейк помогла ей лишь в том, что переехала из ее комнаты. «Но только на время, — пообещала она. — Теперь уж я ни за что не стану меняться соседками. Ты станешь олимпийской звездой, киска, а я буду купаться в лучах твоей славы».

Блейк начала организацию команды поддержки для отборочных соревнований. Все девочки «Вейл» поедут в университет штата на автобусе.

Ники была не очень рада этому, хотя и не знала, как сказать об этом Блейк. Она не хотела, чтобы хоть что-то стесняло ее. Думала, что ее на машине отвезет Хелен.

— Конечно, отвезу, — сказала Хелен. — Тебе будет так спокойнее, чем в автобусе. Но почему ты не хочешь, чтобы поехали девочки?

— Хелен, это очень серьезно. Для меня это самое главное в жизни. Ну почему Блейк должна из всего устраивать балаган?

— Балаган? Ники, Блейк хочет твоей победы не меньше тебя. И все остальные тоже. Неужели ты не понимаешь: они чувствуют себя причастными к твоим успехам. Если ты добьешься этой чести, то они будут так гордиться. Они чувствуют, что как-то связаны с тобой, болея за тебя. А ты связана с ними — одна из них…

«Одна из них». Теперь она поняла. Ну конечно, Блейк должна поехать. И все остальные тоже. Если она будет бороться не только за себя, но и за всех них, ей будет намного легче.

Днем накануне соревнований Ники уложила чемодан, собрала свои плавательные принадлежности. Она хотела лечь спать в шесть, а в четыре утра отправиться в университет с Хелен. Пошел небольшой снег, и, хотя он, казалось, вот-вот перестанет, дорога может занять больше времени, чем они рассчитывают. Но все же, если они отправятся пораньше, у Ники будет время потренироваться в том бассейне.

Она уже собиралась лечь спать, как в комнату вошла Хелен. Лицо ее выражало серьезную озабоченность.

— Ники… Там внизу, в кабинете, мистер Уэзерби.

— Почему он приехал? — с тревогой спросила Ники. Кабинет — это маленькая комнатка в дальнем углу «Вейла». Обычно она служила местом, куда являлись посетители для конфиденциальных разговоров, где девушкам сообщали, что кто-то из их родителей неожиданно скончался.

— Не знаю, милая. Он только сказал, что ему необходимо поговорить с тобой наедине. — Хотя Хелен и не была до этого лично знакома с мистером Уэзерби, она получала от него письма и знала о том, что он опекун Ники, назначенный судом. Поскольку Ники рассказала ей о X. Д. Хайленде, Хелен прекрасно понимала, какую власть имеет этот адвокат над Ники и над всей ее жизнью.

Ники направилась в кабинет. Стерлинг Уэзерби стоял у окна, рассматривая парк, дома, деревья, дорожки, слегка припорошенные только что выпавшим снегом. Ники заметила, что в камине недавно разожжен огонь: поленья только начали разгораться. Хелен, по всей вероятности, хотела, чтобы в комнате для разговоров стало уютнее.

— Здесь неплохо, правда? — произнес Уэзерби, когда вошла Ники, все еще любуясь видом из окна.

— Да, — тихо ответила она.

Наконец он повернулся в ее сторону. В темно-синем костюме с серебристо-серой бабочкой он напомнил о том строгом, но благородном мире, который когда-то был и ее миром.

Миром, которым правил джентльмен с Юга, с мягкой речью и железной волей.

При виде изменений, происшедших с Ники за тот год, что они не виделись, глаза Уэзерби удивленно расширились. Прошлый раз он приезжал с какими-то документами, которые ей надо было подписать для налоговой инспекции, где указывалось, что Ники знает о том, что деньги за нее вносятся в качестве благотворительной акции и не означают, что оплачивающая сторона преследует какие-либо личные интересы или берет на себя обязательства по дальнейшему ее содержанию.

— Ну, Ники, — не скрывая своего восхищения, произнес он, — ты стала просто красавицей, должен тебе сказать, хотя мне гораздо больше нравилось, когда у тебя были длинные волосы. — Он указал ей на кресло, стоявшее около камина. Но, полагаю, это из-за твоих занятий плаванием…

— Да, — сказала она тихо. Она изо всех сил старалась перебороть в себе страх, охвативший ее в ту самую минуту, когда Хелен сообщила ей о приезде мистера Уэзерби. Он чрезвычайно редко навещал ее, и если это и происходило, то его приезд всегда планировался заранее — он обычно недели за две предупреждал ее об этом по телефону. Что это за неожиданный визит?

Он сел, и она расположилась напротив него. В течение нескольких минут он пристально разглядывал ее.

— Я все время тренировалась. И вообще, мистер Уэзерби, когда вы приехали, я уже собиралась ложиться спать. Вы знаете, завтра…

— Я знаю о том, что будет завтра, Ники, — сказал мистер Уэзерби. — Я именно поэтому и приехал. — Он улыбнулся.

На какое-то мгновение она почувствовала облегчение. Он, конечно же, приехал пожелать ей успеха, зачем же еще? Но она заметила, что несмотря на улыбку глаза его смотрели достаточно сурово.

— А ты знаешь, — продолжал он, — в какую огромную сумму обходится нашей стране отправить на Олимпиаду своих лучших спортсменов?

Ники кивнула. К чему это он?

— Большая часть денег — это взносы корпораций, — продолжал Уэзерби. — И так случилось, что компания «Хайленд» — и семейство Хайлендов с 1950 года переводит на эти цели значительные суммы. Они, разумеется, не хвастаются этим: некоторые ведь могут подумать, что они делают себе рекламу, помогая тем, кто стремится к вершинам спортивного мастерства, одновременно торгуя сигаретами. Однако же Олимпийский Комитет знает обо всем и высоко ценит финансовую поддержку, а это главное…

По мере того как он говорил, тревога Ники росла, она стала судорожно перебирать в уме всевозможные проблемы. Может быть, Уэзерби хочет сказать, что Хайленды могут повлиять на решение Комитета и попытаются таким образом помешать ей? Но это было бы ужасно!

— А говорю я тебе все это для того, — сказал Уэзерби, — чтобы ты поняла, что лицо, вносящее столь большие деньги, как мистер Хайленд, внимательно следит за всем, что происходит в области олимпийского движения. Если его интересуют какие-то моменты или события в этом плане, то Комитет немедленно предоставляет ему все необходимые сведения. А его в течение некоторого времени интересует, собираешься ли ты бороться за право участвовать в команде прыгунов в воду. Он помнит, что твоя мать очень гордилась своей матерью, ее успехами на Олимпиаде, поэтому он подозревал, что ты тоже захочешь таким же образом отличиться, и внимательно следил за твоими успехами, а потом увидел твое имя среди тех молодых женщин, которые собираются бороться за место в команде на завтрашних отборочных…

Она больше не могла сдерживаться:

— У меня очень мало шансов попасть в команду, мистер Уэзерби. Я на это и не рассчитываю. Но, какое бы влияние мистер Хайленд не имел в Комитете, я не хочу… не хочу, чтобы он помогал мне.

Он бросил на нее удивленный взгляд, показывающий, что совершенно не понимает ее. Но затем резким движением откинул назад голову, как будто до него дошло то, что она хотела сказать ему.

— Помогал? Не беспокойся, Ники. Но, имеется ли у тебя шанс или нет, мистер Хайленд должен быть уверен в окончательном исходе. Поэтому он и послал меня сюда. Он хочет убедиться в том, что ты не попадешь в команду… Ты не должна победить в этих соревнованиях.

— Не должна победить? — изумленно проговорила Ники.

— Понимаешь, он хочет подстраховаться. Если ты попадешь в команду, кто знает, вдруг ты выступишь успешно? Тебя действительно могут выбрать для того, чтобы представлять страну. Ты очень красивая, решительная девушка, и у тебя есть все шансы попасть в команду и отличиться. И что потом? На тебя будут устремлены взоры во всем мире, по всей стране будут писать о тебе в газетах. Разумеется, газетчики не пройдут мимо того, чтобы не рассказать историю об американской девушке, постаравшейся повторить высокий результат своей бабушки-француженки. Но даже если ты и не получишь медали, тебе все равно будет уделено очень много внимания: ты такая интересная молодая женщина. Не сомневаюсь, что ты сразу же станешь любимицей страны. Журналисты будут охотиться за подробностями твоей жизни, всем будет интересно узнать про тебя как можно больше, и газетчики не остановятся ни перед чем, чтобы раскопать все что можно, каждую мелочь: как твои родители приехали в Америку, кто они. Теперь ты видишь, Ники, в чем проблема и почему мистер Хайленд вынужден принять меры предосторожности. Он не хочет, чтобы выяснилось, что ты…

В ответ она только жалобно воскликнула;

— Пожалуйста, ну пожалуйста, мистер Уэзерби, не поступайте так со мной. Я не сделаю ничего такого, что повредило бы мистеру Хайленду. Он будет гордиться мной… Нет, нет, простите, я не хотела сказать, что кто-нибудь узнает о нем… Я никогда не сделаю этого, если он сам не захочет. Но дайте мне попытаться, ведь это так важно для меня, для меня это всегда так много значило…

— Ники, пожалуйста! Ты должна взглянуть на вещи с точки зрения мистера Хайленда. Он не хочет, чтобы появился хоть малюсенький шанс, чтобы в газетах…

— Ну пожалуйста… — Она умоляла его, готовая броситься перед ним на колени, если это поможет.

Но мистер Уэзерби покачал головой так, что она сразу же поняла, что все ее самые трогательные слова останутся без ответа.

Уже совсем потеряв гордость, Ники последним усилием вернула ее себе, сама испугавшись того унижения, к которому была близка и, возможно, поэтому с несвойственной ей яростью закричала, подходя к стулу Уэзерби:

— Убирайтесь отсюда! Вы мерзкий, бессердечный ублюдок! Вы не можете заставить меня сделать это! Мне плевать, какой суд доверил вам меня опекать, но вы не можете отнять у меня все, что мне дорого!

— Очень даже могу, — спокойно ответил Уэзерби. — Тебе здесь нравится Ники? Тебе хочется учиться, а затем продолжить учебу в колледже, а потом, получив определенную сумму в качестве небольшого трамплина, заниматься тем, что ты сама выберешь в этой жизни? Или же ты хочешь, чтобы все это завтра кончилось?

— Пусть мистер Хайленд подавится своими вонючими деньгами! — взорвалась Ники. — Я буду делать, что хочу! Без него обойдусь!

— Неужели? — Уэзерби поднялся со стула. Но не для того, чтобы уйти. Он взял кочергу с подставки и стал ворошить горящие поленья. — И каким это образом, Ники? Неужели ты думаешь, что школа будет держать тебя, если за тебя не станут платить, тем более, что за тебя надо платить больше, чем за других, учитывая, что ты здесь останешься на все каникулы, что школа для тебя как бы дом, которого у тебя может и не быть в противном случае?

«Хелен, — подумала она. — Хелен придумает что-нибудь, чтобы оставить ее здесь: все же она здесь преподает».

Однако Уэзерби моментально понял, куда направлены ее мысли, и сразу же пресек все ее надежды:

— Полагаю, что у тебя есть поддержка в лице миссис Чардаш, однако не думаю, что школа пойдет ей навстречу. А у такой женщины, как она, могут возникнуть проблемы, если она останется без работы. Вообще у эмигрантов здесь могут возникнуть определенные трудности… — Он повернулся к ней, держа в руках кочергу. — Поверь мне, Ники, если ты воспротивишься желанию мистера Хайленда, то можешь пострадать не только ты. Возможно, не одному человеку придется свернуть с гладкой дороги на… на обочину.

Он продолжал держать в руках кочергу, как бы желая, чтобы она увидела в ней символ той власти, которую он представлял — власти мистера X. Д. Хайленда, способного сокрушить все, что ему вздумается.

Ники поняла, что жертвой может стать не только она, но и Хелен, и даже ее друзья тоже. Она упала на стул.

Уэзерби поставил кочергу на место и пошел к стулу в углу комнаты, где он оставил свое пальто, шарф и шляпу.

— Если ты не будешь упрямиться, Ники, то можешь рассчитывать на все то, что тебе предлагалось и раньше. — Он надел пальто, затем сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил конверт. — Да, чуть не забыл… Вот чек — это на твое содержание, на сей раз немного побольше, чем обычно. Так что можешь… можешь пойти в ресторан и как следует поесть чего-нибудь вкусненького. Ведь теперь тебе не нужно думать о калориях. — Он положил конверт на стол.

Она была слишком потрясена, чтобы хоть как-то отреагировать на жестокие слова адвоката. Когда он сказал: «До свидания, Ники» и пошел к двери, она даже не ответила.

Потом услышала, как тихо затворилась дверь, и через несколько секунд в комнату вошла Хелен. Она увидела, что Ники смотрит в огонь отсутствующим взглядом.

— Ники, что случилось? Что он тебе сказал? Ники подняла голову и посмотрела на нее с таким несчастным видом, что Хелен бросилась к ней и опустилась на колени перед ее стулом.

— Что произошло, детка?

— Они мне не разрешают…

— Не разрешают что?

— Мне нельзя участвовать в соревнованиях.

— Нельзя? — В глазах Хелен появилось недоумение, но затем оно сменилось выражением гнева и возмущения. — Нет! Нет, они не могут сделать этого! Нет! — Она вскочила на ноги. — Ах, сукины дети! Всюду одно и то же! Они думают, что могут уничтожить тех, кто хочет чего-то добиться… — Она выбежала из комнаты.

Ники пришла в себя, услышав быстрые шаги Хелен по коридору, затем звук открывающейся и закрывающейся входной двери. Она вскочила и побежала за ней.

Когда Ники догнала ее, Хелен уже подбегала к месту парковки, где Уэзерби садился в черный лимузин. Хелен было закричала что-то на смеси английского и венгерского, но тут подоспела Ники и потащила ее в дом.

— Нет, Хелен, нет! Они и тебе навредят!

Хелен попыталась вырваться.

— Он ничего не может мне сделать! Они прежде тоже думали, что могут уничтожить меня — у них были и танки, Ники, и солдаты, и пушки. Но я здесь, Ники! И ты тоже будешь здесь, и никто ничего с тобой не сможет сделать! Отпусти меня! Мы должны бороться, бороться с ними! Ты должна выиграть!

— Нет! Нет, Хелен! — закричала Ники. — Нет смысла бороться с ними. Есть многое, что для меня важнее этого. Я хочу остаться здесь. Я хочу, чтобы вас не выгнали с работы…

— Меня с работы?!

— И я хочу, чтобы оставили в покое Лаци, и Тибора, и всех ваших друзей, разве вы не хотите этого?

Хелен перестала сопротивляться и недоуменно посмотрела в глаза Ники.

— Они… они пойдут и на это?

Ники кивнула.

Хелен в течение некоторого времени все еще смотрела на Ники, затем повернула голову в сторону извилистой дороги, ведущей через территорию школы к выездным воротам. Сквозь деревья было видно, как черный лимузин повернул в сторону ворот.

— Эти ничем не отличаются от тех, — сказала Хелен. — Просто другой тип тиранов. — Она повернулась к Ники. — А ты тоже своего рода эмигрантка. — Она обняла Ники, и они пошли в сторону «Вейла».

У самых дверей Хелен остановилась и нежно обняла Ники.

— У тебя еще будет мечта, девочка моя. Они убили эту, но у тебя будут и другие мечты, и они не смогут убить их все. И нужно жить и надеяться, что этот день обязательно придет. Ты веришь мне?

— Да, я вам верю, — сказала Ники.

— Ну, пошли домой, девочка, холодно на улице. Они вошли в дом. Но даже после того как Ники легла в кровать и укрылась теплым одеялом, безуспешно пытаясь заснуть, чтобы позабыть обо всем, ее еще долго била дрожь.

Глава 11

Ники пережила крах своей мечты, так же как в свое время пережила убийство матери. Но ее потери в следующие полтора года компенсировались приобретениями: у нее появились друзья, люди, которые полюбили ее, ее союзники во всем, делившие с ней и радости и печали, помогавшие найти новую цель в жизни.

И самым главным из этих новых друзей была, конечно, Хелен. Она давала Ники ту эмоциональную поддержку, которая была так необходима ей в некоторых обстоятельствах. Она также подсказала Ники выбрать новую и не менее трудную цель в жизни — стать врачом. Чем сильнее Ники привязывалась к Хелен, тем сильнее ей хотелось заняться делом, в котором было отказано женщине, заменившей ей мать.

Сама Хелен не очень-то поддерживала ее стремление. Она была благодарна Ники за ее выбор, поскольку он говорил о любви девушки к ней, однако подозревала, что для Ники медицина, возможно, будет не самым удачным выбором профессии. Но когда Хелен пробовала завести с Ники разговор о том, чтобы она подумала о какой-нибудь другой профессии, та возмущалась.

— Вы думаете, что из меня не получится хороший врач?

— Я думаю, что, чем бы ты ни занималась, ты добьешься успеха, — обычно отвечала Хелен. — Но мне кажется, ты из тех людей, кому нужны более активная деятельность, солнце, воздух. Ведь ты же не хочешь провести свою жизнь в серых палатах и операционных.

— Но вас же это устраивало.

Этот спор с легким оттенком вызова, как думалось Хелен, был похож на споры, часто возникающие между настоящими матерью и дочерью.

Ники сблизилась также с Блейк. С самого начала их дружба основывалась на мирном сосуществовании и духе товарищества. Блейк забавляла Ники, а спокойный и уравновешенный характер Ники прекрасно дополнял чересчур бурную натуру Блейк. Они ухитрялись жить в едином пространстве не мешая друг другу. Но у обеих имелась определенная защитная оболочка, которая первоначально мешала им сойтись ближе и полностью раскрыться друг перед другом.

И когда Ники пришлось так неожиданно отказаться от своих планов, связанных с Олимпиадой, она не хотела, чтобы Блейк — или еще кто-нибудь — узнали об истинных причинах. Она взяла с Хелен слово, что та ничего никому не расскажет, а на множество вопросов других девочек отвечала, что накануне отборочных соревнований у нее произошел нервный срыв, и она поняла, что не выдержит дополнительного нервного напряжения, связанного с Олимпийскими играми. И чтобы подтвердить свою выдумку, она совершенно отказалась от спорта, хотя основная причина была в том, что она не видела смысла тратить время на прыжки в воду, когда теперь перед ней стояла новая цель, новая высота, которую ей предстояло взять.

Казалось, Блейк приняла ее объяснение. Но однажды в конце мая к ним в окно ночью влетела летучая мышь и начала метаться по комнате, разбудив их обеих и до смерти напугав Блейк… Затем зверек примостился на стене, и тогда Ники быстро и осторожно схватила его и выпустила наружу.

Когда они лежали, пытаясь снова заснуть, Блейк вдруг тихо произнесла:

— Ведь это же не имело никакого отношения к твоим нервам, да?

Ники сразу же поняла о чем она.

— Да, — сказала она и рассказала Блейк обо всем.

— Ах ты, господи! — воскликнула Блейк, когда Ники закончила. Пока та говорила, она зажгла свет и пересела на кровать Ники. — Почему же ты мне сразу обо всем не сказала? Я бы не допустила такого. Я обязательно добилась бы, чтобы у тебя была поддержка. Может быть, мы бы просто делились всем, что мой старик присылает мне — ну, как с одеждой. Он бы никогда не догадался.

— Он бы догадался, если бы ему пришлось оплачивать школьные счета.

— Тогда бы я заставила его тебя удочерить. Ники рассмеялась:

— Спасибо. Только, по-моему, у него и так перебор с дочерьми.

К этому времени Ники уже знала, что Блейк была дочерью мистера Андервуда от второго из его четырех браков. А всего у него было четыре дочери и два сына.

После того как Ники рассказала Блейк о посещении мистера Уэзерби, между ними возникли необыкновенно доверительные отношения. Не существовало ничего такого, что бы они не сделали друг для друга или не рассказали бы друг другу. Ники могла говорить, с ней о маме или о Хайлендах так же свободно, как с Хелен. Узнав все о жизни Ники, Блейк однажды задала ей интересный вопрос. Вечером они сидели в холле и смотрели телевизор — как раз показывали фильм про Перри Мэйсона, который занимался делом женщины, убившей мужа.

Потом они вернулись в свою комнату, сели за уроки, и вдруг Блейк спросила:

— А ты никогда не думала, что это мог сделать твой отец?

— Что сделать?

— Убить твою маму.

Вначале Ники отмахнулась от вопроса как от очередной фантазии Блейк. Однако, высказанная однажды, эта мысль стала все больше и больше занимать ее. На уроках или ночью, лежа в постели, она все время мысленно возвращалась к событиям, происшедшим девять лет назад. Она была еще слишком мала, и в ее памяти многие моменты стерлись… Был ли там мистер Хайленд?

Ну зачем X. Д. убивать Элл? Разумеется, не потому, что не желал помогать ей материально. Для него это совершенно ничего не стоило — он мог позволить себе и больше, и, во всяком случае, с тех пор не переставал содержать Ники.

Может быть, он ревновал ее к Бейбу?

«Но почему?» — подумала Ники. Разве она не видела, как X. Д. в тот вечер раздевал Элл? Значит, она опять приняла его как своего любовника?

Но когда она нашла тело, Элл была в шелковом халатике и лежала у разбитого окна…

Каждый раз, когда Ники пыталась вспомнить обо всем этом, вопросы так и крутились в ее голове, и чтобы хоть как-то избавиться от них, она пыталась убедить себя, что решение, к которому пришло следствие, очевидно, и было самым правильным. Вполне вероятно, что в дом проник грабитель. Было известно, что Элл бывшая любовница очень богатого человека, она вполне могла иметь дома цепные вещи, кроме того, она жила одна, без всякой защиты. Возможно, вор даже и не был профессионалом, просто обычный горожанин, которому понадобились деньги… Он и запаниковал, когда Элл услышала звон разбитого окна и пошла посмотреть, что происходит. Да, официальная версия вовсе не казалась такой уж невероятной…

Затем Ники снова и снова мысленно возвращалась к достаточно ясно и недвусмысленно выраженной Уэзерби мысли о могуществе Хайленда. Поэтому какие бы улики и доказательства ни имела полиция, присяжные или жители Виллоу Кросс, ничего бы не изменилось.

Однажды, чаевничая ранним вечером с Хелен, Ники заговорила с ней о такой возможности.

— Не думаю, что стоило бы снова поднимать это дело, — сказала Хелен. — Во всяком случае пока не появятся какие-либо новые улики. А если просто вылезти сейчас с этим, выдвигая необоснованные обвинения, то это явно будет не в твоих интересах. X. Д. Хайленд содержит тебя. И не надо провоцировать его на то, чтобы он прекратил свою помощь.

— Но как я могу брать что-нибудь у него, если он убийца моей матери? Может быть, именно поэтому он и платит за меня все эти годы — чтобы я была обязанной ему, чтобы заткнуть мне рот?

Хелен отпила чаю и медленно проговорила:

— Если ты не знаешь точно, что он виновен, если у тебя нет доказательств, то, начиная ворошить все эти дела, ты только навредишь себе. Реши все сомнения в его пользу. — Она поставила чашку на стол. — В конце концов, он твой отец…

Убежденная словами Хелен, Ники перестала думать о той ночи. Перейдя в старший класс, она начала посещать различные колледжи округа, выбирая те, которые имеют хорошие медицинские подготовительные отделения, старательно занималась, чтобы получить оценки повыше, ходила на собеседования в приемные комиссии. Если подозрения о X. Д. и возникали в ее душе, она старалась тут же отбросить их. Думая о своем будущем, она понимала, что ей еще очень понадобится его материальная поддержка.

Затем в один из ужасно холодных январских вечеров вскоре после рождественских каникул произошло событие, которое открыло перед Ники совсем иную перспективу. Они занимались с Блейк в своей комнате, и Блейк курила сигарету: Ники сделала ей в этом уступку, поскольку бросила заниматься спортом. К этому времени Блейк уже стала заядлой курильщицей, и если Ники не позволяла ей курить в комнате, то она выходила курить на улицу. Но в такой мороз Ники сжалилась над ней и не стала ее выгонять.

Но в этот раз окурок Блейк вызвал небольшой пожар в корзине для мусора, и Хелен решила с этим разобраться. Поскольку причиной огня был окурок, наказали их обеих, отстранив на неделю от занятий. Потом Ники пошла к Хелен, чтобы выразить свое возмущение, почему ее наказали так же, как и Блейк, она же ведь не курила.

— Для Блейк это не так важно, — заявила Ники, — но у меня до этого была прекрасная характеристика, а это может помешать мне поступить в лучший колледж…

Но Хелен была неумолима.

— Прости, Ники, я не могу отменить наказание. Ты была там вместе с Блейк, ты позволила ей курить. Может быть, ты и меньше виновна, чем она, но ты должна нести большую ответственность. Блейк находится во власти привычки, потому ее воля ослаблена. Но ведь ты могла остановить ее — и должна была сделать это. О господи, ну как ты можешь говорить о том, чтобы стать врачом, и позволять подруге разрушать свое здоровье!

Ники вышла от нее разгневанная и обиженная. Она любила Хелен — и надеялась, что та тоже ее любит, поэтому она не могла понять, как Хелен может так жестоко поступить с ней, сделать что-то такое, что хоть в чем-то может помешать исполнению ее мечты. Она знала, что Хелен всегда была неумолима, когда дело касалось сигарет; здесь, вероятно, играл роль и личный момент, поскольку эта привычка явилась причиной смерти ее мужа. Но ведь можно иногда и нарушить правила, Хелен сама так говорила.

Рассердившись на Хелен, Ники решила, что напрасно надеялась, что та будет к ней относиться как-то по особенному — ведь по-настоящему прощать все на свете может только мама. А Хелен не была ее матерью. Ее единственной матерью была Элл, которую убили.

Огорченная, решив, что доверилась не тому человеку, Ники неожиданно решила забыть об осторожности. Она предпримет шаги к тому, чтобы дело было возобновлено. Убийца должен понести наказание. Даже если это был X. Д., и он перестанет содержать ее, что из того? В данный момент ей было безразлично, станет она врачом или нет.

Всю неделю, в течение которой ее отстранили от занятий, она посвятила тому, что пыталась вспомнить ту ночь, когда была убита Элл, старалась все расставить по местам, чтобы можно было представить письменное показание по этому вопросу. Поскольку в своем заявлении с просьбой о пересмотре дела она намекала на то, что полиция Виллоу Кросс могла быть как-то причастна к сокрытию фактов и доказательств, она решила отправить свое послание в администрацию штата Северная Каролина.

Она уже все приготовила к отправке, конверт был подписан и запечатан, но вдруг заколебалась. В таком виде письмо пролежало у нее на туалетном столике целую неделю.

Наконец в субботу утром уже в самом конце января она сунула конверт в карман куртки и пошла на улицу, чтобы бросить его в ящик.

Хелен догнала Ники, когда та была уже в дверях. Она так точно рассчитала время, что было ясно: Хелен следила за ней.

— Ники, — тихо сказала она, — пройди, пожалуйста, со мной в кабинет.

Ники пошла за ней с бьющимся сердцем. Опять Уэзерби. Наверное, он каким-то образом узнал о том, что она замыслила. Но как? Значит, кто-то шпионил за ней и кто-то видел исписанные ею листки в ее столе?..

Когда они вошли в кабинет, там никого не было. Ники вопросительно взглянула на Хелен, которая кивнула в сторону журнального столика, стоящего у дивана. Там лежали несколько местных газет, а также «Нью-Йорк Тайме». Ники шил.» «Таймс». В левом нижнем углу был портрет X. Д. Хайленда, рядом с ним описание его жизненного пути, а внизу подпись.:

«Табачный король скончался в возрасте 69 лет».

Ники бросила газету на стол. Она не имела ни малейшего желания читать о подробностях его жизни. Она лишь чувствовала, что его смерть помешала ей сделать так, чтобы совершить возмездие. Но Ники восприняла известие спокойно, не испытывая ни страдания, ни шока, ни даже особого удивления. Ей казалось, что это даже справедливо, после того как при жизни он лишил ее того, что она могла бы иметь.

— С тобой все в порядке? — спросила Хелен. После того случая отношения у них стали весьма прохладными.

— Да. А вы еще ничего не получали от мистера Уэзерби?

— Нет.

— Мне нужно знать, могу ли я продолжать мою учебу здесь…

— Ники, тебе не надо об этом беспокоиться. Что бы ни случилось, я сделаю все, чтобы ты могла спокойно жить и учиться.

Ники отвернулась, чувствуя, как ей стыдно за свою дурацкую обиду на Хелен. Ведь не было же на свете никого другого, на кого она могла с такой уверенностью положиться.

— Подождите, — сказала она, не поднимая глаз.

Затем она почувствовала, как руки Хелен легли на ее плечи.

— Давай забудем об этом, — сказала она. — Теперь нам надо думать о твоем будущем.

Ники тоже обняла ее, обрадовавшись тому, что они снова вместе. Затем сказала:

— Возможно, вы и сможете платить за меня здесь, Хелен… Но потом… это же все стоит так дорого…

— Ничего, справимся. Может быть, Лаци и другие смогут помочь.

За время всех каникул и праздников друзья Хелен стали для Ники чем-то вроде близких родственников. Однако даже на самых близких бедных родственников, подумала Ники, нельзя взваливать то, на что они никак не рассчитывают. Постоянные расходы, связанные с обучением в колледже, а затем в медицинском институте — это будет уже чересчур.

Ники ничего не сказала, однако в душе была благодарна Хелен за поддержку и доброту, независимо от того, сможет ли она воспользоваться ее предложением.

Наконец через три недели от Стерлинга Уэзерби пришло письмо, написанное на бланке юридической конторы в Виллоу Кросс. Он обращался к ней «дорогая мисс Сандеман», как, впрочем, и всегда в своих письмах, после чего шли несколько кратких, но совершенно ясных фраз:

«Ты, несомненно, будете рады узнать, что сделаны распоряжения о том, что вы можете продолжать свое образование при финансовой поддержке компании „Хайленд Тобакко“.

С наилучшими пожеланиями».

И больше ничего — никаких подробностей с указанием размеров и сроков этой «финансовой поддержки». Однако Ники не стала связываться с Уэзерби, чтобы узнать у него все подробнее. Она получила от него ту информацию, которая в данный момент волновала ее больше всего. Вопрос о вине X. Д. в смерти ее матери так и остался без ответа. Даже если он и заслуживал наказания, то уже никогда не сможет понести его. Но этот человек, в сущности, совершенно ей чужой, который был ее отцом, все же в течение определенного времени оказывал ей материальную поддержку.

Спустя некоторое время от Уэзерби пришло еще одно письмо, в котором он извещал Ники, что, будучи известным своей щедростью и великодушием, X. Д. Хайленд сделал распоряжения относительно того, что единственная наследница Элл Сандеман получает в свое распоряжение ее дом с земельным участком и все принадлежавшее ей имущество. Поскольку в данное время Ники не может пользоваться своим домом и прочей собственностью, он сдан в долгосрочную аренду. Деньги, полученные за аренду дома, пойдут на оплату обучения Ники — в этом и состояла суть завещания X. Д.

В ту ночь Ники приснился дом, будто она живет там со своей матерью. Но светлые образы прошлого, связанные с домом, потянули за собой воспоминания о той ужасной темной ночи, когда маленькая девочка спускалась по бесконечно длинной лестнице, пока не увидела в конце дверь и, заглянув в нее, увидела вампира, наклонившегося над мамой, раздевающего ее…

Проснувшись от своего кошмара, она подумала, что никогда в жизни не сможет вернуться в дом, завещанный ей X. Д. Хайлендом. А то, что он сделал это, казалось с его стороны проявлением не столько доброты, сколько жестокости. И она подумала, что, возможно, этим он хотел как-то очистить, искупить свою вину, смыть кровь со своих рук.

Глава 12

Беверли-Хиллз, ноябрь 1974 года

Пенелопа — «Пеппер» — Хайленд медленно приходила в себя от глубокого и тяжелого после валлиума сна. Сначала она долго не могла понять, где находится, на какой стороне Соединенных Штатов, и вообще, лежит ли она на кровати или на полу. У нее было такое чувство, что она потерялась.

Но когда она открыла глаза и огляделась, то узнала знакомое суперсовременное убранство своей спальни в «бунгало» в Беверли-Хиллз (этот термин использовали местные торговцы недвижимостью по отношению к домам с двумя или тремя спальнями, которые они, однако, ухитрялись продавать за четыре миллиона долларов). Пеппер поняла, почему она не сразу сообразила, где находится. Она лишь накануне вечером прилетела из Атланты, куда ее доставил из Виллоу Кросс маленький специально зафрахтованный самолетик. Перелет ужасно утомил ее. А перед этим она два дня провела на совещаниях в управлении компании «Хайленд», разбираясь с юристами и выслушивая речи Дьюка относительно того, что у нее «нет иного выбора», как только подписать целую кучу документов, в соответствии с которыми состояние X. Д. Хайленда может быть распределено между его наследниками, поскольку все необходимые налоги на наследство уже уплачены. Бейб, не желавший из-за всей этой процедуры отменить свое участие в регате в Биминии, оставил своей сестре доверенность, согласно которой она могла действовать от имени их обоих. Она уже перестала просить юристов, чтобы они еще и еще раз разъяснили ей все условия и положения завещания, и требовать, чтобы Дьюк посвятил ее в довольно запутанную систему доверительной собственности X. Д., связанной с определенными сроками выплат, поскольку это дает преимущества при уплате налогов, ибо с самого начала поняла, что ее угрозы опротестовать завещание — пустой звук, и в конце концов ей придется согласиться. Доли ее и Бейба сильно отличались от доли Дьюка, но в завещании все было определено очень четко и ясно, к тому же X. Д. был не так стар, чтобы можно было заявить о том, что, составляя завещание, он страдал от старческого слабоумия.

Итак, Пеппер и Бейб должны были получить по сто миллионов долларов, включая и акции, и недвижимость, в то время как доля Дьюка была в три или четыре раза больше. Кроме того, Дьюку достались лучшие владения — «Хайленд Хаус» и Остров Фламинго. Хотя они вроде бы являлись общей собственностью в том смысле, что при продаже они все получили бы равные доли, но в завещании указывалось, что Пеппер и Бейб могут проживать в этих домах не более тридцати шести дней в году. Дьюку поручался также контроль за основной частью акций компании «Хайленд».

Хотя Пеппер получила достаточно большое состояние, ее, возмущало, что основная доля досталась ее старшему единокровному брату. Сначала это еще и удивило ее. В отличие от, нее самой и Бейба, детей от второго брака X. Д., сын от его первого брака вначале очень мало общался со своим отцом. И в те редкие моменты, когда Дьюк встречался с X. Д., между ними, казалось, всегда вспыхивали споры. И поэтому Пеппер привыкла считать Дьюка как бы посторонним в их семье. Правда, в последнее время Дьюк проявил большие способности в ведении дел и вскоре стал любимцем X. Д.; Пеппер также чувствовала, что X. Д., очевидно, ощущал себя в некоторой степени обязанным Дьюку: возможно, хотел компенсировать недостаток любви и внимания к нему в детстве. Но основной причиной того, что Дьюк получил львиную долю отцовского наследства, явилось то, что лишь ему одному можно было доверить свое состояние, зная, что он не только сохранит, но и приумножит его.

Может быть, это и справедливо. Оба мужа, которых Пеппер имела и с которыми рассталась до того, как ей исполнилось двадцать восемь, обошлись ей каждый в два миллиона долларов из пятнадцати, выделенных ей после того, как ей исполнился двадцать один год. Еще несколько миллионов были потрачены на дома, яхты, картины, дорогие безделушки — ряд приобретений, которые она даже толком не могла оценить из-за того, что много пила, или же из-за лени. Так что еще сотня миллионов будет не лишней. Бейб тоже не станет опротестовывать завещание: его доли ему вполне достаточно, чтобы поддерживать тот образ жизни, к которому привык — абсолютно пустой, если не считать его увлечения парусными регатами. Да, деньги пригодятся, и их хватит — пока. Однако может настать время, когда ей захочется сразиться с Дьюком на его поле — отказаться от праздной жизни и разделить с ним обязанности, которые он принял на себя — тогда, возможно, он и увеличит ее долю. Во всяком случае у нее уже зрела одна мыслишка, которая могла бы принести некоторые дивиденды.

Пеппер сбросила одеяло и потянулась. Взглянув на зеркальный потолок, она скорчила гримаску плавающей на потолке изящной женщине, затем улыбнулась, любуясь своим загорелым телом и хитрой кошачьей мордашкой в обрамлении золотистых, модно подстриженных волос. Несмотря на безалаберный образ жизни Пеппер была в довольно приличной форме, чему способствовали регулярные поездки на самые дорогие курорты, занятия гимнастикой и шейпингом, рациональное питание в промежутке между кутежами и попойками и, по ее глубокому убеждению, главный секрет молодости и красоты — постоянное занятие атлетическим сексом в всем его многообразии. Секс, как полагала Пеппер, хорошо действовал на работу мозга: она чувствовала, что он хорошо прочищает мозги. Если она ощущала себя неудовлетворенной, то просто ни о чем не могла толком думать. Как, например, сейчас. Вообще-то эта поездка в Виллоу Кросс нарушила ее обычный распорядок жизни. И, чтобы не злить Дьюка, она решила вести себя прилично и не подъезжать даже близко к придорожным закусочным, где могла бы подцепить какого-нибудь дюжего фермерского сынка. Она уже целых пять дней не занималась сексом.

Пеппер перевернулась на бок и вытащила сотенную бумажку из пачки денег, лежащей на тумбочке возле кровати. Затем нажала на кнопку звонка в изголовье.

Через минуту в комнате появилась молоденькая — лет семнадцати — хорошенькая мексиканка в бежевом форменном платье.

Пеппер накрылась простыней.

— Доринда, подай мне завтрак.

Горничная кивнула и стала ждать дальнейших указаний.

— Подойди сюда, сказала Пеппер.

С легким выражением тревоги на лице девушка подошла к кровати, Я хочу, чтобы ты тоже со мной позавтракала. Пеппер стянула с себя покрывающую ее простыню. Это не возбуждает твой аппетит? Меня так давно не было здесь…

Горничная взглянула на стодолларовую бумажку, воткнутую у Пеппер между ног, там, где светлел чисто выбритый треугольничек. Она полезла на кровать.

— Подожди, — сказала Пеппер. — Сними униформу…

Девушка быстро сбросила с себя форменное платье, затем белье и оказалась рядом с Пеппер. Она наклонилась над ней, схватила купюру и выплюнула ее на пол. Затем опять приблизила рот к Пеппер и начала энергично работать языком.

Оргазм наступил через несколько минут. Горничная села на колени, ожидая дальнейших инструкций.

Со вздохом Пеппер опять потянулась к тумбочке и взяла еще одну стодолларовую бумажку. Горничная, стоя на коленях, потянулась к Пеппер, ложась рядом с ней.

— Нет, нет, Доринда, — нетерпеливо сказала Пеппер. — Больше не надо, по крайней мере сейчас. А лишние деньги потому, что это было здорово, просто отлично. Если бы ты еще в придачу умела так же хорошо гладить шелковые блузки, — не без ехидства добавила она, пока горничная одевалась, — тебе бы просто цены не было. А теперь принеси мне свежего апельсинового сока, тарелку овсяных хлопьев и кофе.

Девушка оделась, взяла деньги и через несколько секунд исчезла из комнаты.

Пеппер приняла душ в своей огромной ванной комнате. Теперь она чувствовала себя значительно лучше. Она уже ясно понимала где она, в голове прояснилось. Она могла вспомнить, как тошно ей было там, в компании с Дьюком и со всеми этими проклятыми юристами, не ведающими сомнений. Она помнила, с каким трудом пыталась сосредоточиться на всем, что там говорилось, в надежде хоть что-то узнать, получить хоть крохи информации, которые можно будет обратить себе на пользу. И тут ей на ум пришел случайно услышанный ею разговор между Дьюком и одним из юристов, затащившим его в угол комнаты.

— Ты уверен, что все будет в порядке? — спрашивал юрист. — Ты не думаешь, что эта девушка потребует опротестовать решение о владении наследством?

— Она не осмелится, — сказал Дьюк.

— Но там есть некоторые неувязки, так что тебе необходимо будет все уладить, пока не поздно…

— Я сделаю это, — пробормотал Дьюк. — , Не беспокойся из-за этой девчонки.

Девчонка… В контексте общего разговора и в связи с тем, что она может что-то там потребовать, Пеппер поняла, что речь может идти только о незаконной дочери X. Д., ребенке от этой француженки. Пеппер знала о существовании девочки с двенадцати лет, когда услышала, как мать ругалась из-за этой связи с отцом. Поскольку потом они еще прожили вместе пять лет, Пеппер поняла, что X. Д. просто откупился. Она кроме того еще смутно помнила какие-то слухи: эту женщину убил грабитель через год после того, как отец прекратил с ней встречаться, а ее ребенка отослали из Виллоу Кросс.

Но это упоминание о «девчонке» дало Пеппер понять, что этот незаконнорожденный ребенок продолжает что-то значить в делах семьи. Возможно, очень мало, однако достаточно, чтобы вызвать некоторую тревогу у Дьюка. Там имеются какие-то неувязки, которые надо бы решить…

Пеппер сообразила, что сейчас самое главное узнать, в чем они заключаются. Поскольку не исключено, что эти неувязки помогут ей связать ее старшего и не очень-то любимого братца по рукам и ногам.

Проходя через вестибюль «Сентенниэл холл» — общежития для первокурсников Бернардского колледжа — по дороге в химическую лабораторию Ники остановилась у своей почтовой ячейки. Встав в углу неподалеку от входа в библиотеку, она стала перебирать небольшую пачку полученной корреспонденции. Записка от профессора, преподавателя английской литературы с приглашением на конференцию. Письмо от Герти, которая теперь уже стала штатным корреспондентом. Открытка с забавной картинкой, где немолодая женщина крутит педали велосипеда с целой грудой французских батонов на багажнике. Ники, даже не читая, знала, что открытка от Блейк. Ее бывшая соседка по комнате в этом году жила в Париже, где отец устроил ее работать в один из домов моделей, не самый известный, на какую-то незначительную должность. Блейк посылала ей исключительно открытки, однако не реже трех-четырех в месяц и всегда с какой-нибудь забавной картинкой. Ники рассмеялась вслух, прочитав две строчки на обратной стороне: «Правда, похоже на палку в заднице? „Палка“ на языке лягушатников — батон, если ты еще помнишь…».

Затем она обратилась к последнему в пачке письму. Улыбка исчезла с ее губ, как только она прочитала обратный адрес. Ники села на ступеньки библиотеки и разорвала конверт. Внутри был обратный билет в Калифорнию и письмо. Ники внимательно прочитала страничку, написанную неуклюжим, почти детским почерком.

После этого она раздумала идти в лабораторию и побежала немедленно звонить Хелен.

Как сказала Ники, письмо содержало приглашение посетить Калифорнию в День Благодарения в качестве гостьи Пеппер Хайленд.

— Она говорит, что хочет со мной познакомиться…

— Тогда тебе, конечно же, надо ехать, — сказала Хелен.

— Но я всегда отмечала Благодарение с вами, — возразила Ники. — И потом, все это так странно. Никто из них никогда не желал иметь ничего общего со мной. Почему вдруг?

— Вот и узнаешь, — сказала Хелен. — Послушай, милая, не исключай и того, что они имеют самые добрые намерения. Возможно, мистер Хайленд держал тебя подальше от своей семьи. Но теперь он умер. А его дети — по крайней мере один или одна из них, возможно, сделаны из другого теста. Возможно, это его дочь — Пенелопа — хочет исправить то зло, которое причинил тебе ее отец. Ведь тебе тоже хочется кое-что узнать, разве не так? Может быть, она сможет что-нибудь рассказать тебе…

Ники все еще пребывала в сомнении.

Ну хорошо, я ей позвоню. Но предложу перенести мой приезд на какое-нибудь другое время.

— Ники, ты можешь приехать только на каникулы. Если не сейчас, то на Рождество. Но лучше на Рождество ты приедешь ко мне.

— Но мне ужасно не хочется пропускать Благодарение в нашей компании. Дмитрий дал честное слово… Хелен рассмеялась:

— Знаю. Он каждый год обещает это. Поезжай в Калифорнию, Ники. Ничего интересного ты здесь не пропустишь.

Ники согласилась и послала короткую записку Пеппер Хайленд с благодарностью за приглашение и за билет, а также сообщение о дне прибытия.

Но по мере того как приближался День Благодарения, Ники больше думала не о том, почему вдруг Пеппер решила пригласить ее в гости, а о том, привезет ли наконец Дмитрий своего знаменитого Алексея.

До сих пор это была их вечная и постоянная шутка. Дмитрий каждый раз обещал привезти с собой своего красавца-сына, от которого, как он утверждал, самой судьбой Ники предназначено рожать необыкновенно красивых мальчиков. Но он все так и не появлялся. «В этом году он остался на каникулы в школе, — говорил Дмитрий. — Он очень много работает, поскольку хочет кончить с отличием». В следующий раз он говорил, что мальчик ест свою индейку в семье своей новой подружки.

Лаци и другие безжалостно насмехались над ним: «Да нет, не существует на свете никакого Алексея… Это выдумка КГБ». «Вы что, действительно так думаете? — возмущенно ревел Дмитрий. — Погодите, вот увидите! На следующий год он обязательно будет здесь».

Но каждый год все собирались и отмечали праздник без сына Дмитрия. Наконец как-то однажды Хелен рассказала Ники правду об Алексее, услышанную ей от Герти: Дмитрий был разведен со своей женой, с которой и остался мальчик, и сын с матерью не простили режиссеру, что он бросил их одних в Москве, даже не предупредив, что собирается остаться за границей, и им пришлось самостоятельно хлопотать о выезде в США, в чем им отказывали несколько лет. Дмитрий стыдился этой истории и поэтому делал вид, что сохраняет хорошие отношения с сыном.

Однако впоследствии, похоже, отношения несколько улучшились, и в прошлом году на праздновании Дня Благодарения Дмитрий заткнул всем рот, показав фотографию, где он стоял рядом с необычно красивым молодым человеком — этакий молодой казак с шелковистыми черными волосами и горящими темными глазами.

— Вот, — сказал Дмитрий, — что, разве я не прав? Ничего, через год убедитесь сами. Я точно знаю, что он приедет. По крайней мере он полностью простил меня… — Частичное признание Дмитрием истины также являлось доказательством того, что ситуация изменилась.

После того как в течение многих лет Ники была наслышана об Алексее Иванове, ей ужасно хотелось увидеть его. Разумеется, все эти разговоры о том, чтобы их «спарить», вызывали у нее смущение и неловкость, да и вообще были нелепыми. Ей просто было интересно, так же, как и Хелен, и Лаци, и всем остальным. Хотя она не могла мысленно не согласиться с тем, что молодой человек действительно необыкновенно хорош собой…

Но когда Ники заговаривала о том, чтобы отказаться от своей поездки, Хелен убеждала ее, чтобы она не совершала подобной ошибки.

— Неизвестно, чем это все кончится, Ники, но тебе открыли дверь. Не надо ее захлопывать.

За два дня до праздника она отправилась в Калифорнию. Выходя из здания аэровокзала, она оглядывала толпу встречающих, среди которых пыталась найти женщину, похожую, по ее представлениям, на Пеппер Хайленд, но вместо нее увидела шофера с плакатиком «Николетта». Он взял ее чемоданчик и проводил к стоянке, где их ожидал серебристый «бентли» с откидывающимся верхом.

Она села рядом с шофером и попыталась завести с ним разговор. Однако шофер, еще совсем молодой человек, очень эффектный в черном форменном костюме, по всей вероятности, говорил только по-испански. Так что Ники стала рассматривать открывшийся перед нею пейзаж, очень сильно отличающийся от привычного ей — пальмы, невысокие дома, широкие бульвары, холмистая гряда на горизонте и наконец огромные красивые дома на улицах Беверли-Хиллз.

Машина свернула в один из проездов и остановилась у большого дома в стиле гасиенды с отштукатуренными стенами, арками и красной черепичной крышей. Глядя на этот приятный, совершенно не чопорный с виду дом, Ники подумала, что, возможно, и поладит с Пеппер Хайленд, Дверь отворила горничная и приветливо улыбнулась Ники.

— Мисс Хайленд ожидает вас у бассейна, — сказала она, ведя Ники по широкому коридору, из окон которого был виден большой сад, прилегающий к задней части дома.

Пока они проходили по коридору, 'Ники успела бросить взгляд на комнаты по обеим сторонам коридора, с прекрасной дорогой мебелью, великолепными картинами и прочими произведениями искусства. Затем они прошли через стеклянную дверь в закрытый дворик, выложенный плитками, в центре которого находился огромный бассейн. Горничная указала ей на шезлонги, расположенные на другой, стороне бассейна. На одном из них, прикрыв глаза от солнца, лежала Пеппер Хайленд в одних малюсеньких купальных трусиках.

Ники стояла в нерешительности, не зная, можно ли беспокоить хозяйку, отдыхающую там в полуголом виде. Но ведь горничная сказала, что та ждет ее. Ники обошла бассейн.

— Миссис Хайленд? Пеппер открыла глаза и, глядя на девушку, прикрыла их рукой.

— Николетта?

— Меня все зовут Ники…

— А меня Пеппер. — Она села и протянула руку. Ники пожала ее и села на шезлонг, стоящий рядом. Пеппер взяла со стоящего рядом столика темные очки и надела их.

— Ты просто потрясно красива, можешь мне поверить. Ники не знала, что на это ответить. Пеппер, безусловно, была очень привлекательной, однако если бы Ники ответила подобным же комплиментом, то это прозвучало бы фальшиво. В течение нескольких неловких минут они просто разглядывали друг друга.

— Так… — протянула Пеппер. — Значит, ты все-таки приехала. Я очень рада.

Ники не знала, что выбрать из обычного набора тем ничего не значащей светской беседы — красоту дома и бассейна, погоду, подробности полета, но все же решила сказать о том, что в данный момент ее больше всего занимало.

— Почему ты рада? — спросила она. — Неужели для тебя это имеет какое-то значение?

— Ага, — произнесла Пеппер, с веселым одобрением глядя на Ники Дерзкая сестричка, а? Карты на стол и давай играть в открытую.

— А что еще нам остается делать? Ходить вокруг да около, делая вид, что у нас нормальные семейные отношения?

— Да, это было бы глупо, согласна, — подтвердила Пеппер. — Ну что ж, объясню. Почему я решила с тобой связаться? Во-первых, потому что я безумно любопытна. Понимаешь, Ники, существование твоей матери и твое не было секретом. Такой человек, как мой отец… — Пеппер вдруг остановилась, затем поправилась:

— Я хочу сказать, наш отец… Ну, короче говоря, он всегда сам все решал и никогда не терпел никакого вмешательства. Он сам определял правила игры для себя и имел возможность платить за то, чтобы все делалось, как он желает. Поэтому он не очень-то тщательно скрывал ваше существование — лишь бы оно не стало «официальным», чтобы нигде не было зафиксировано на бумаге или в документах. Но разговоры были всегда, а поскольку я тебя никогда не видела, то мне ужасно хотелось посмотреть, какая ты…

Ники почувствовала, что начинает злиться. Ей совершенно не импонировала мысль о том, что ее пригласили, лишь повинуясь какому-то капризу — для того, чтобы разглядывать под микроскопом. Однако она сдержалась. Она сама напросилась на это, требуя, чтобы с ней говорили откровенно.

Теперь Пеппер спустила ноги на землю и повернулась лицом к Ники.

— Но это еще не все. Мне всегда казалось, что с тобой поступили не очень-то справедливо — держа на расстоянии от семьи. В сущности, единственное различие между мной и тобой в плане семейных отношений — это то, что моя мать оказалась потверже характером. Может быть, она и спала с X. Д. прежде, чем он надел ей кольцо, но лишь для того, чтобы заманить его в ловушку, а уж потом она вцепилась в него, пока не получила всею, что хотела. — Она положила руки Ники на колени. — Понимаешь, детка? Твоя мамочка отдалась ему по своему желанию и его просьбе, и он бросил ее в конце концов — с тобой вместе. Но теперь его нет… И я решила, что, возможно, пришло время и тебе вступить в этот клуб.

Ники опять внимательно посмотрела на Пеппер Хайленд. Было очевидно, что они совершенно разные люди, но вряд ли различие между ними стало бы больше или меньше, если бы они росли вместе как родные сестры.

Пеппер чуть улыбнулась, как бы догадываясь, о чем думает Ники.

— Ну, а теперь иди и устраивайся. А потом я тебе покажу здешние достопримечательности. Ладно, малышка?

— Хорошо, — сказала Ники, — все прекрасно. Кроме, пожалуй, одного…

— Догадываюсь, — сказала Пеппер. — Ты не хочешь, чтобы я называла тебя малышкой.

Ники не могла не улыбнуться.

Горничная, которая все время маячила где-то у дома, отвела Ники в комнату для гостей, огромную, меблированную как для испанской принцессы. В центре стояла большая старинная кованая кровать под балдахином, вся в прихотливых завитушках. Рядом с ней большой, украшенный купидонами шкаф и обитое шелком кресло. На окнах и на кровати висели легкие шторы из тонкого кружева. Через приоткрытую дверь Ники было видно отделанную зеленым мрамором ванную. Она еще никогда в жизни не спала в столь роскошной комнате.

Ее чемоданчик стоял у стены, но когда она подняла его, чтобы разобрать вещи, то обнаружила, что он пуст. Все ее вещи были развешаны в шкафу, разложены по полочкам в комоде и в ванной.

«Так вот что значит быть богатой, — подумала она. — Ничего безобразного, никакой физической работы, жизнь в окружении красоты». Она почувствовала приступ злости по отношению к Хайленду, который не дал ей возможности жить так же…

Но возникшая тут же мысль свела на нет эту мгновенную вспышку гнева. А захотела бы она поменяться местами с Пеппер Хайленд? Стать ленивой и избалованной, не иметь никакой цели в жизни? Нет, Ники нравилось быть самой собой. И какой толк кого-то ненавидеть? Тем более сейчас, когда уже сделаны первые шаги к примирению.

Даже если они с Пеппер никогда не станут близкими людьми, подумала Ники, это вовсе не означает, что у них вообще не окажется ничего общего.

Они вдвоем отправились кататься в открытом «бентли». Пеппер в модном ярко-оранжевом костюме из парашютного шелка сидела за рулем. Проезжая по Беверли-Хиллз, Пеппер показывала ей дома бывших и нынешних кинозвезд, затем они направились на Родео Драйв, чтобы сделать кое-какие покупки.

Поскольку Пеппер была с Ники весьма откровенна относительно себя и своих целей, той было с ней достаточно легко и просто. Проезжая по холмам Беверли, Пеппер призналась ей, что и она и Бейб не очень-то жалуют Дьюка, и оба обижены на то, что в своем завещании X. Д. оказался гораздо более щедрым по отношению к их единокровному брату.

— Господи, да кому я жалуюсь! — вдруг перебила себя Пеппер, улыбнувшись Ники. — Ведь ты же вообще ничего не получила, насколько мне известно.

Вначале Ники захотелось сменить тему. Учитывая ее собственное положение, ей казалось, что жалобы Пеппер были весьма бестактны и неоправданны. Однако она напомнила себе, что одной из причин ее приезда сюда было желание как можно больше узнать об этой семье.

— Я и не надеялась что-нибудь получить по завещанию. Того, что я имею сейчас, мне вполне хватает. Я только надеюсь, что эта поддержка не прекратится.

— Так, значит, ты что-то получаешь?..

Ники объяснила ей условия своего содержания через посредство «Хайленд Тобакко» на обучение и жизненно необходимые расходы.

Пеппер выслушала ее и задумалась.

Ники почувствовала, как ее одолевают сомнения. Может, не надо было рассказывать Пеппер все подробности о тех выплатах, которые она получает. Может быть, она вообще зря приехала?

Но затем они отправились по магазинам, и, перемещаясь из одного дорогого магазина в другой, Ники восхищалась щедростью Пеппер. Хоть она и возражала, ей накупили и дорогих блузок, и платьев, и поясов, и много других модных аксессуаров. И, если честно, то Ники очень нравилось приобретать новые платья и прочие вещи, очень модные и красивые, которые она бы никогда не купила сама. Покидая один из магазинов в замшевой юбке и ковбойской рубашке с бахромой, она почувствовала, что как бы вышла и из самой себя тоже, что в ней появилась какая-то уверенность в себе, присущая Пеппер. Неужели она бы себя все время так чувствовала, если бы воспитывалась в богатстве, как Пеппер?

Когда они вернулись домой, Пеппер сказала Ники, что сейчас они немного отдохнут, а потом отправятся куда-нибудь поужинать.

— Можно мне поплавать в бассейне? — спросила Ники.

— Ну разумеется, чувствуй себя как дома.

Ники пошла в свою комнату, надела свой обычный купальник и вышла на улицу. Пеппер удалилась к себе, в саду никого не было Ники немного поплавала, затем стала прыгать с трамплина. Она все это время продолжала заниматься спортом, хотя и наотрез отказалась от предложения тренера стать членом команды колледжа. Просто старалась не терять формы.

Она прыгала минут двадцать и только-только вынырнула на поверхность после прекрасно сделанного прыжка на полтора оборота, как услышала, что кто-то ей аплодирует. Подняв голову, Ники увидела очень хорошенькую молодую светловолосую женщину, прислонившуюся к одной из колонн, поддерживающих портик — Отличный прыжок, сказала блондинка, подходя поближе к бассейну. На ней было легкое белое платье с драпировкой на груди. — Ты, наверное, Ники, пропавшая родственница, о которой мне говорила Пеппер. Меня зовут Терри Дайер…

Ники протерла глаза, чтобы хорошенько разглядеть женщину. Она не часто ходила в кино, но тем не менее вспомнила, что видела эту блондинку в главных ролях в двух или трех довольно известных за последние несколько лет фильмах.

— Здравствуйте, — сказала Ники.

— На тебя так приятно смотреть, Ники. Прыгни еще раз.

— Я уже собиралась вылезать. Пеппер намерена идти куда-то ужинать.

— Не беспокойся. Я тоже иду с вами. Ну давай! Только один разок!

Ники послушалась и получила от Терри Дайер еще один комплимент по поводу своего мастерства. Вытирая полотенцем волосы, Ники спросила:

— А откуда вы знаете Пеппер?

— Мы встретились на одной из вечеринок. Здесь в городе их всегда масса, и мы с Пеппер часто на них ходим, поэтому мы просто не могли не встретиться. — Ники понимающе кивнула. Затем Терри добавила:

— А потом мы выяснили, что у нас чуть ли не с полдесятка общих мужиков. Так что мы почувствовали себя сестрами по духу.

— Эй, что это ты ей здесь рассказываешь? — раздался голос Пеппер.

Ники повернулась и увидела, что та направляется к ним. Она переоделась в платье из светло-зеленого шифона, развевающегося при каждом ее шаге. Ники с удивлением посмотрела на нее. Ей показалось, что в голосе Пеппер прозвучали резкие недовольные нотки.

— Ничего плохого, киска, — сказала Терри. — Только то, что у нас было несколько общих мужиков…

— Ладно, кончай! — сказала Пеппер чуть смягчившимся голосом. — Она еще совсем девчонка — и я должна присматривать за ней.

— Хорошо, хорошо, — сказала Терри, чуть отступая назад.

— Ники, иди одевайся. Надень что-нибудь из новых вещей.

Ей не надо было говорить, чтобы она надела что-либо из того, что накупила ей Пеппер. Просто в ее старом гардеробе не было платьев под стать тем туалетам, в которые были облачены эти две женщины.

Входя в дом, Ники на мгновение оглянулась. Она увидела, что Пеппер и Терри стоят рядышком и оживленно о чем-то беседуют; ей даже показалось, что они о чем-то спорят. Но все же пики не понимала, чем Терри могла так рассердить Пеппер.

Ники не обратила внимание на название ресторана, но явно это был один из самых известных в Лос-Анджелесе, поскольку у входа стояла довольно большая очередь, мимо которой они быстро прошли. А когда метрдотель провел их в зал, Ники пришлось остановиться, чтобы разглядеть множество знаменитостей, сидевших за столиками. Карол Бурнетт… Уоррен Битти с Джеком Николсоном… Джимми Стюарт… Дин Мартин… Джейн Фонда… Не меньше ее поразило и то, что так много людей знакомы с Пеппер и Терри: им приветственно махали или же просто обменивались парой слов. Да, это семья совсем другого рода, подумала Ники, здесь всех связывают богатство и известность. И ей было очень приятно войти в эту семью. Ники нравилось, что она здесь сегодня одна из них. Ей нравилось уверенно чувствовать себя в этом нарядном пестром шелковом платье с открытой спиной, которое ей подарила Пеппер… Нравилось, что на нее смотрят эти известные люди и пытаются догадаться, кто она такая и как попала в их мир.

Когда официант подошел узнать, что они будут пить, Ники хотела было отказаться, но Пеппер заказала бутылку шампанского.

— Нам необходимо отпраздновать наше воссоединение, — сказала она.

Если не считать одного-двух глотков вина на праздничных обедах у Хелен, Ники совершенно не пробовала алкоголя. Но шампанское она выпила, когда Пеппер предложила тост: «За мою сестренку и за все самое лучшее!» Вкус этого шипучего вина показался ей приятным и освежающим. Ники не считала, сколько она выпила бокалов, и стала уже чувствовать небольшое головокружение, когда осознала, что вино не такое уж легкое. Она тут же отказалась от еще одного бокала.

Во время ужина у нее все время было чувство, что она не сидит плотно на стуле, а парит где-то в воздухе, наблюдая за известными людьми вокруг себя; казалось, они тоже смотрят на нее и улыбаются ей в ответ. Она что-то отвечала на вопросы Пеппер и Терри, но не помнила ни слова из того, что им говорила. Правда, она не могла не почувствовать, что еда не шла ни в какое сравнение с тем, что готовила Хелен. Она еще очень много смеялась — фактически все время хихикала, а когда Уоррен Битти поймал на себе ее взгляд, то подмигнул ей и по дороге к выходу остановился у их столика, чтобы познакомиться. Остальное просто-все смешалось, до тех пор пока они не оказались в доме Пеппер.

Хотя голова у нее немного прояснилась, она дошла до своей комнаты, опираясь на руку Пеппер, и опять начала хихикать, когда вспомнила, как знакомилась с Уорреном Битти.

— По-моему, я ему представилась «Липучая Сосучка»?

— Нет, малышка, во всяком случае у тебя получилось «Пучая Сучка», — сказала Пеппер, укладывая Ники в постель. — Но не думаю, что этим ты отпугнула Уоррена. Он стремится трахнуть каждую красивую девчонку, которая попадается на его пути, а сейчас у него как раз небольшой простой, так что он наверняка будет сюда звонить и начнет прямо завтра. Сказать мне своей прислуге, чтобы они ему передали, что ты уехала в свой родной город Тимбукту или, может, ты хочешь переспать с Уорреном?

— Почему это я должна хотеть с ним переспать? Пеппер положила голову на ладонь и задумчиво взглянула на Ники.

— Нет, только подумать… — сказала она.

— Что подумать?

— Ты ведь девственница, правда?

— Ну конечно.

— И сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— Превосходно, — сказала Пеппер, затем, помедлив, добавила:

— Ну хорошо, разденься сама. Спокойной ночи, Ники. Прежде чем та вышла из комнаты, Ники окликнула ее:

— Пеппер…

Пеппер остановилась и оглянулась на нее.

— Спасибо, — сказала Ники. — Я получила большое удовольствие.

Пеппер улыбнулась.

Это я получила большое удовольствие. — Она помолчала, прислонившись к двери. — Знаешь, я не была уверена, что ты мне сможешь понравиться, но ты в порядке. Счастливых сновидений. — Она вышла, закрыв за собой дверь.

Несколько минут Ники вспоминала все то хорошее, что произошло с ней сегодня, но вскоре полностью отключилась.

Она чувствовала руки на всем теле как будто тысячи рук лапали се, и она видела эти руки, хватавшие ее ногу, когда опускала голову. Затем она поняла, что смотрит не на свое тело, что эта нога принадлежит другой женщине… И тогда она поняла, что это Элл. И там не было тысячи рук, а всего одна рука, и эта рука скользила по телу ее матери, стягивая с нее какую-то ткань — одеяло или, возможно, платье, а под ним мама была синевато-белая, как алебастровая статуя. Мертвая. Но вдруг она застонала от боли, и человек, чья рука стягивала с нее одежду, нагнулся к ней, чтобы прикрыть ее рот, и когда он наклонил к ней голову, он что-то шепнул ей на ухо, и тогда Ники увидела лицо этого человека — это был X. Д. Хайленд. В этот момент он неожиданно обернулся и увидел свидетеля своего преступления. Лицо его потемнело. Он был готов совершить еще одно убийство…

Вздрогнув, Ники проснулась. Тело ее было покрыто холодной испариной. Голубоватые фонари у бассейна отбрасывали странные тени в этой незнакомой комнате. Она не сразу вспомнила, где находится.

Она лежала, пытаясь успокоиться, ожидая, когда перестанет так сильно колотиться сердце, но тут она услышала какой-то звук, он раздался где-то совсем рядом — как будто простонала женщина, а затем короткий вскрик…

Может, Пеппер тоже мучают кошмары? А может быть, подумала Ники, снова засыпая, это просто любовные игры бродячих котов?

Глава 13

Проснувшись на следующее утро и увидев яркое солнце, Ники выглянула из окна и, увидев бассейн, почувствовала необходимость поплавать и окончательно избавиться от остатков хмеля после вчерашнего вечера. Кроме того плавание поможет забыть и ночной кошмар. Она надела купальник и выскочила через стеклянную дверь, чтобы сразу нырнуть в прохладную воду.

Она уже примерно полчаса прыгала в воду, когда заметила, как из боковой двери появилась Терри Дайер. Халат на актрисе распахнулся, поскольку был незастегнут и незавязан, и Ники увидела, что под ним ничего не было. Приглаживая волосы и растирая шею, та неуверенной походкой прошла к одному из стульев, стоящих во дворике, и плюхнулась на него. Ники подумала, что Терри, очевидно, так напилась, что Пеппер не позволила ей ехать домой одной.

— 0-о-о-х, — пробормотала Терри, — от тебя такой шум, как от океанского лайнера. И как ты выносишь его?

— Я не так много шампанского выпила, как вы.

— Шампанское еще не все, малышка.

Ники вылезла из бассейна и стала вытираться.

— А Пеппер еще спит? Терри кивнула.

— Она совершенно обессилена. Она проспит еще несколько часов. Если хочешь посмотреть город, то лучше ее не жди. Я бы поездила с тобой, но мне необходимо днем встретиться со своим агентом…

Ники оставила Терри под лучами целебного солнышка, а сама пошла принять душ и одеться. Если Пеппер собирается спать полдня, то Ники не желает попусту тратить время.

Когда она вышла из комнаты, то одна из горничных сообщила ей, что завтрак готов. Она провела Ники в солнечную комнату, окна которой выходили на бассейн; там на боковых столиках стояли тарелки со свежими фруктами, различными сортами сыра, кувшинами с соком, холодными закусками и копченой рыбой. В центре стоял круглый мраморный стол, сервированный на одну персону — прекрасный фарфор, серебро, хрусталь. Горничная спросила, будет ли она есть хлопья с молоком или же закажет что-нибудь горячее.

— Нет, нет, спасибо, — сказала Ники. При виде такого изобилия еды она почувствовала, что аппетит у нее не только не разыгрался, но, наоборот, исчезает. Она съела кусочек дыни, а официант-мужчина, которого она еще здесь не видела, подал ей кофе.

Когда она кончила завтракать, в комнату вошел шофер, встречавший ее накануне.

— Мисс Хайленд приказала отвезти вас куда пожелаете.

Он говорил по-английски с сильным акцентом, но вполне сносно, во всяком случае лучше, чем показалось Ники накануне.

— Спасибо, — сказала она. — Я поезжу по городу сама.

— Простите, синьорита, но это сложно. В Лос-Анджелесе без машины нельзя.

— Ну ладно, — уступила она. Кроме того, она подумала, что будет неплохо, если с ней окажется человек, знающий город, который сможет предложить ей маршрут поинтереснее.

Шофер представился как Панчо, а затем спросил, хочет ли она ехать в открытом автомобиле, как вчера, или закрытом лимузине, а может быть, «феррари»?

Ники лишь засмеялась, услышав о таком богатом выборе.

— Я люблю солнышко, Панчо. Пусть это будет вчерашняя машина…

Пока она ехала в открытом «бентли» в сторону города, Ники объяснила шоферу, что в Лос-Анджелесе впервые, ничего о нем не знает и хочет, чтобы он показал ей город, как показал бы его собственной сестре. Он провез ее мимо нескольких съемочных площадок — и новых, и старых, через территорию университета Лос-Анджелеса, затем к карьерам Ла Бриа, где были найдены останки динозавров, затем вдоль побережья в сторону Малибу, мимо домов кинозвезд.

Наконец, когда дело уже двигалось к обеду, шофер предложил отвезти ее в «Венецию».

— Там любят бывать молодые люди вроде вас… Там много художников, много магазинчиков, но они не такие дорогие, как в Беверли-Хиллз.

— Прекрасно, поедем, — согласилась Ники. Когда они свернули в сторону от моря, Панчо позволил себе немного разговориться. Он рассказал ей, что вырос в страшной бедности в мексиканской деревушке, несколько лет тому назад нелегально пересек границу и оказался в Калифорнии, рассказал, как попал на работу к Пеппер:

— Тогда я работал судомойкой, но услышал от одной девушки о мисс Пеппер, что она хорошо платит и что любит, когда у нее работают молодые и красивые. Я и пошел. Она и правда хорошо платит, и работа не трудная. И я не возражаю против некоторых дополнительных обязанностей, когда ей этого надо…

— Дополнительных обязанностей? — спросила Ники. — О чем вы?

Пока «бентли» мчался по шоссе, шофер довольно свободно разговаривал с ней, даже рассказал Ники о том, что живет здесь нелегально. Но тут он немного притормозил и внимательно посмотрел на нее. Вместо ответа он вдруг спросил:

— Мисс Пеппер называет вас сестрой. Но вы так непохожи… Невозможно поверить.

— У нас разные матери, и выросли мы отдельно. Вчера я впервые познакомилась с Пеппер.

— Она хорошая женщина, — сказал Панчо. Я рад, что работаю на нее. — Затем он включил радио. — Вы какую музыку любите?

— Все равно, — рассеянно ответила Ники. Она почувствовала, что здесь что-то не так. Панчо не хотел больше разговаривать с ней на тему о работе. Это было совершенно очевидно. Но почему? И что это за «дополнительные обязанности», которые Пеппер просит его выполнять?

Когда они приехали в «Венецию», Ники сразу же поняла, что побродить здесь будет интересно. Стало ясно, почему это место было названо так же, как прославленный итальянский город: множество каналов с переброшенными через них легкими мостиками пересекали центр городка. Вдоль побережья стояли старинного вида дома с лепниной и арками.

Она не стала возражать, когда Панчо припарковал машину неподалеку от набережной и предложил ей прогуляться одной.

— Я заеду за вами прямо сюда часика через два…

Ники показалось, что у Панчо были еще какие-то свои дела. Она согласилась, и они договорились встретиться на этом же месте через три часа. Обрадованная тем, что может немного пройтись и размять ноги, Ники прогулялась вдоль пляжа, где множество молодых и красивых юношей и девушек играли и волейбол, работали на тренажерах или просто загорали. Прошлась по набережной, где раскатывала на скейт-бортах молодежь в бикини и плавках, и сидели лицом к морю художники-акварелисты. Потом остановилась у небольшого киоска, чтобы купить несколько открыток для Хелен, Лаци, Герти и Блейк. Там же она выбрала несколько сувениров: для Хелен — большую ракушку, разрисованную светящимися красками, такими же не правдоподобными, как и сама Калифорния, а для Блейк футболку с надписью «Жизнь — это пляж».

Прогуливаясь по аллее, она вдруг обратила внимание на огромную черно-белую эффектную фотографию в витрине какого-то выставочного зала. На фотографии был изображен мужчина в черной форме эсэсовца, нежно прижимающий к себе очаровательную маленькую девочку и наблюдающий за тем, как группа немецких солдат помогает погрузиться в машину семье с ребятишками. Надпись под фотографией гласила: «Берлин, 1937». Ники сразу же вошла в этот зал.

Стены небольшого выставочного зала были увешаны в основном черно-белыми фотографиями — такими же драматическими, как и тот период, который был запечатлен на них. Они рассказывали о стране, шагающей от поражения к агрессии — в дыму фабричных труб, под свастикой, печать которой лежала на точеных лицах молодых мужчин и женщин «арийского» происхождения. Ники почувствовала, как участился ее пульс, когда она увидела сначала одну, потом еще одну фотографию Олимпиады 1936 года, дискобол с напрягшимися мускулами, бегун в последнем рывке перед финишем. Когда она подошла к фотографиям пловцов, то почувствовала, как по всему телу пробежали мурашки, хотя было совсем не холодно.

Прямо перед ней было изображение женщины, готовой к прыжку, в тот момент, когда она уже поймала рановесие и, казалось, вот-вот взметнется в воздух. Лицо прыгуньи было тем же, что и на фотографии, хранившейся у Ники. Это была ее бабушка Моника Веро.

С сильно бьющимся сердцем Ники обратилась к молодому человеку в джинсах — смотрителю зала — с просьбой дать ей некоторую информацию о фотографиях.

— Они вам понравились? спросил он. Их сделал один из наших местных фотографов.

— Как его зовут? — торопливо спросила Ники. Молодой человек кивнул в сторону стены, на которой висела дощечка с именем фотографа.

Ники не спускала глаз с восьми букв: «САНДЕМАН». Ей показалось, что время остановилось.

— Скажите, а его полное имя не Ральф Сандеман? — спросила она дрожащим голосом.

— Да. Он сделал эти фотографии, когда был еще совсем молодым человеком и ему поручили освещать Олимпийские игры…

Ники не помнила, как покинула выставку. Она пришла в себя уже на пляже, где, глядя невидящим взором в океан, пыталась понять, что же произошло. История ее бабушки и эта выцветшая фотография — все это было как бы из другого мира, какая-то сказка, только без традиционного счастливого конца. Она никогда в жизни не видела ни бабушки Моники, ни того человека, который любил ее, а потом бросил. Для Ники вся эта история была каким-то далеким нереальным прошлым, как будто главой недочитанной книги. И Ники была готова захлопнуть эту книгу, так и не прочитав до конца. Чего она добьется, если станет сейчас разыскивать этого Ральфа Сандемана? Она почувствовала, что не вынесет, если он отвернется от нее, откажется так же, как X. Д. Хайленд. А на что иное могла она рассчитывать? Именно он — этот неизвестный ей дедушка — и начал тот тяжелый путь отказов и непризнаний, который повторился в трагической судьбе ее матери. Он достаточно ясно продемонстрировал свои намерения, бросив Монику Веро почти сорок лет тому назад.

Но все же она была здесь… Возможно, до его дома всего несколько минут ходьбы. Ведь она приехала сюда, напомнила себе Ники, потому что Хелен велела ей узнать о себе как можно больше. И дело не только в ее настоятельном совете. Даже сам факт, что она была здесь и увидела эту фотографию, казался знамением судьбы…

Она встала и направилась обратно в выставочный зал. Когда она вернулась, молодой человек с удивлением посмотрел на нее.

— С вами все в порядке? Вы так быстро выскочили отсюда…

— Мне нужен адрес человека, сделавшего эти снимки. Он некоторое время изучал ее, затем прошел в небольшую комнату в углу и вышел оттуда с листочком бумаги, Следуя указаниям смотрителя галереи, Ники вышла на улицу, идущую вдоль, канала. Сверившись с записанным на бумажке адресом, она остановилась у небольшого каркасного дома деревенского типа в ряду таких же домиков, расположенном на крохотном участке земли. Кусты вдоль забора были аккуратно подстрижены, а на небольшой лужайке перед домом росли полевые цветы.

Она прошла в ворота и позвонила в дверь. Никто не ответил. Может быть, после всех ее переживаний выяснится, что его просто нет дома, в панике подумала она. Она постучала, затем прошла к задней двери и постучала еще раз. Послышался какой-то звук, потом ворчливый голос, в котором слышалось легкое раздражение. Это был старческий голос, как ей показалось.

— Подождите немного, сейчас открою.

Дверь открыл человек среднего роста, лет около семидесяти, с густыми, седыми, почти по-солдатски подстриженными волосами. На нем были шорты цвета хаки и белая рубашка с короткими рукавами. Ники стояла, уставившись на него, чувствуя, что не может произнести ни слова.

Он приветливо улыбнулся, и она наконец-то проговорила:

— Ведь вы Ральф Сандеман?

— Признаюсь, это так, — ответил он. — Но хочу вас предупредить, я не подписываюсь ни на какие журналы, и если вы пришли спасти мою душу, то вам лучше не тратить понапрасну свое время.

— Я… я ничего не продаю, — сказала она дрожащим голосом. — Я… мне кажется… то есть меня зовут Ники Сандеман…

Она ожидала, что он сразу догадается, кто она, но он лишь посмотрел на нее с подозрительностью.

— Сандеман? — переспросил он. — Девушка, у меня есть только сестра в Балтиморе, и ее двое детей…

— Николетта Сандеман, — сказала она. Моника Веро была моей бабушкой.

— О Господи! — прошептал он, и лицо его стало меняться прямо на ее глазах. Как будто на какое-то мгновение он сбросил свои годы, и Ники могла себе представить того молодого человека, каким он был когда-то.

Он смотрел на нее, и в его глазах блеснула радость. В эту секунду она поняла, что он не откажется от нее.

— Проходи, — сказал он чуть охрипшим от волнения голосом.

Когда он вел ее в небольшую гостиную, всю заставленную и увешенную сувенирами — множеством фотографий, оружием прошлых войн, коллекцией медалей и знаков отличия — Ники заметила, что он сильно хромает, как будто одна нога у него была намного короче другой.

Очевидно, для того, чтобы как-то прийти в себя, он предложил Ники кофе и минут десять провел один на кухне, готовя его. Наконец он принес Ники чашку дымящегося горьковатого кофе с молоком и еще одну — для себя.

— «Сандеман», — проговорил он, не спуская с нее глаз. — Значит, тебе дали мою фамилию… — В его голосе звучало одновременно и удивление, и растерянность.

— Вашим ребенком была моя мама. Она взяла это имя, когда приехала в Америку. Оно так и осталось у нее… Она ведь так и не вышла замуж.

Казалось, его растерянность еще больше возросла. Он покачал головой, затем встал и прошелся по комнате. Неожиданно до Ники дошла та часть всей этой истории, о которой ей никогда не рассказывали: возможно, ее не знала и сама мама.

— Но разве вы не знали, — спросила Ники, — что Моника родила от вас ребенка? — Это был не столько вопрос, сколько крик души — лишь бы он не стал отказываться и все отрицать!

— Конечно, не знал! — ответил Ральф Сандеман. — Я любил твою бабушку, Ники! Господи, как я ее любил! Она была такой красивой, такой грациозной, полной жизни… — Он встал у окна, как будто где-то там, вдали, мог увидеть свое прошлое.

— Она погибла во время войны, — резко сказала Ники, желая, чтобы он почувствовал свою ответственность. Затем продолжила свой печальный рассказ о большой любви Моники: историю ее позора, ее уединенной жизни в маленькой французской деревушке, ее отчаянной смелости, в конце концов приведшей ее в руки гестапо. И хотя все произошло давным-давно, Ники рассказывала с большим чувством, потому что этот рассказ жил и передавался из поколения в поколение.

Когда она закончила, Ральф Сандеман плакал, не стесняясь своих слез, и они текли по его изборожденному морщинами лицу. Ники поверила тому, что он действительно любил Моют нику, однако эта мысль не приносила ей удовлетворения. Какой смысл во всей этой любви, если от нее остались только боль и страдания?

Наконец Ральф Сандеман подошел к своему стулу и сел. Затем медленным прерывающимся голосом он начал рассказ о своей жизни:

— Мы были так влюблены и так молоды… Мы даже представить не могли, что с нами может что-нибудь произойти. Мы жили так, как будто перед нами было лишь самое лучезарное будущее, не думали о плохом. Я решил, что для меня будет очень интересно сделать фоторепортаж о гражданской войне в Испании. Это действительно было интересно… пока меня не ранило. Я провел в госпитале почти год… первые два месяца без сознания. Когда начал выздоравливать, то не думал, что Моника еще помнит меня. Я и представления не имел, что она ждет ребенка, когда уезжал в Испанию. Мы провели с ней несколько волшебных недель, но я считал, что она уже к тому времени вернулась во Францию и вышла замуж. Наверное, я мог бы получить пенсию по инвалидности и отправиться искать ее, но мне пришлось воевать. Тот ужас, который творился в мире, казался более реальным и более важным, чем то короткое счастье, которое было у нас. И я должен был доказать себе, что я не трус. Я воевал на Тихом океане и опять был ранен. — Он показал на искалеченную ногу. Меня сразу же отправили в Штаты в госпиталь. А потом все, что было в прошлом, стало таким нереальным, таким далеким. Я работал на студиях, делал снимки для рекламы — ничего общего с настоящим фотоискусством… — Он помолчал, разглядывая лицо Ники, как бы ища в нем сходство. — Как ты нашла меня столько лет спустя? — спросил он.

— Я приехала навестить родственницу здесь, в Калифорнии. Пошла прогуляться и увидела ваши фотографии в выставочном зале здесь, в «Венеции». Там я и…

Его лицо просияло.

— Я очень рад, что ты побывала на этой выставке, — сказал он несколько смущенно. — Там мои самые лучшие работы. И самая лучшая фотография твоей бабушки. Она напоминает мне, что когда-то я был совсем неплохим фотографом. Это особенно важно в последнее время, а то — сплошная реклама: кубики льда в водке и все прочее в таком же духе. Я так никогда и не женился, — добавил он гордо, как будто Ники это должно было обрадовать.

Он опять помолчал, затем опустил взгляд на свои сложенные руки, явно подбирая слова для следующего вопроса.

— Ты сказала, что приехала навестить родственницу, — тихо произнес он. — А твоя мама… Она тоже приехала? Потому что если да, то… Если она захочет… Если она сможет понять…

— Моя мама тоже умерла, — спокойно сказала Ники и увидела, как побледнело лицо Ральфа Сандемана. Она не хотела делать ему больно, но таковы уж были факты, и его доля ответственности ведь здесь тоже есть. — Ее убили, когда она была совсем молодой.

— Кто это сделал?

С минуту Ники размышляла, стоит ли говорить ему все то, о чем она подозревала. Это лишь причинит лишнюю боль. Ральф Сандеман казался ей порядочным человеком, и его разлука с Моникой Веро была вызвана не его жестокостью и коварством, а лишь безжалостной войной, искорежившей их судьбы.

— Его так и не нашли, — ответила она.

Ральф Сандеман медленно кивнул. Его губы шевелились, но Ники не могла расслышать слов. Затем он опустил голову и опять зарыдал сухими отрывистыми рыданиями — о своей дочери, которую никогда не видел и никогда теперь уж не увидит.

Наконец ему удалось справиться с собой, и он взглянул нанес.

— Тебе ведь пришлось несладко?

— Ничего, справилась, — ответила Ники. Меньше всего ей была нужна его жалость.

Он улыбнулся сквозь слезы.

— Ты такая же смелая… Она тоже была сильной… Моника была борцом. Расскажи мне побольше о себе, — попросил ее Ральф. — Где ты живешь? Где учишься?

Она рассказала ему, что учится в Бернарде в Нью-Йорке.

— Переведись сюда, — сказал он неожиданно. — Переведись в Лос-Анджелесский университет. Ведь ты же живешь одна. И я тоже. Это даст нам возможность поближе познакомиться.

— Неплохая мысль, — сказала Ники без всякого воодушевления.

Ральф почувствовал ее интонацию и вздохнул.

— Я понимаю, — сказал он. — Я не заслуживаю этого. Правда, Ники? У тебя моя фамилия, моя кровь, но где-то в прошлом все пошло наперекосяк… История — как скорый поезд: кто зазевался — попал под его колеса. Те мгновения счастья, любви, просто жизни, которую хотелось сохранить, дети, которых мы хотели иметь — все, все сметено. Но, Ники, клянусь тебе, я…

Она почувствовала, как трудно ему говорить от нахлынувших чувств. На этот раз она была искренне тронута. Она подошла к его стулу и встала перед ним на колени.

— Я очень рада, что смогла встретиться с тобой, рада узнать тебя, понять, что ты за человек. Но не думаю, что теперь можно что-нибудь изменить, Ральф…

Он посмотрел на нее и попытался улыбнуться.

— Для меня это уже изменило, Ники. Я надеюсь, что ты сможешь простить меня, что я смогу стать тебе… настоящим дедушкой.

— Мне нечего прощать, — сказала она. Она поверила ему, что он действительно не знал, что Моника Веро была беременна от него. Но когда он заговорил о более близких отношениях, она еще сильнее поняла, что они в сущности совершенно чужие друг другу люди, возможно, даже более чужие, чем она и Пеппер. Странно, что, идя сюда, она больше всего боялась, что он не примет или оттолкнет ее, а теперь не знала, хочет ли вообще впускать его в свою жизнь.

— Мне надо идти, — сказала она. — У меня здесь встреча. Он с достоинством принял ее неожиданный уход.

— Можно, я буду писать тебе в Бернард? — спросил он, провожая ее до двери.

— Ну конечно же. Может быть, нам удастся… — Она пожала плечами.

Он понял, что она хотела сказать.

— Может быть…

Когда он стоял, придерживая для нее дверь, она прочла в его глазах немую просьбу и, уступая этому невысказанному желанию, наклонилась и, прощаясь, поцеловала его.

Идя по дорожке, она опять оглянулась и увидела, что он стоит у окна своей гостиной, глядя ей вслед. Она не знала, вернется ли сюда когда-либо и что ей делать с этим неожиданно появившимся дедушкой, из легенды ставшим реальностью. Хотя Ники и была рада тому, что он действительно любил ее бабушку, но какое теперь это имело значение для Моники? Или для Элл, которая однажды рассказывала Ники, как долго и безнадежно искала его.

Все произошло слишком поздно.

Когда она вернулась домой, там вовсю шла подготовка к большому приему по случаю Дня Благодарения. В одном из уголков внутреннего дворика был устроен навес, подъезжали машины с едой из ресторанов, всюду расставляли букеты цветов.

В центре всего этого бедлама находилась Пеппер, отдающая бесчисленные распоряжения. Она не обратила внимания на задумчивость Ники, лишь объявила ей, что праздник начнется в восемь и она должна выглядеть как можно лучше.

Ники прошла в свою комнату, задернула шторы и стояла там в полумраке, стараясь осознать то, что произошло сегодня, думая о том, как бы все обернулось, если бы Ральф Сандеман не отправился в Испанию делать свои фоторепортажи, если бы он вернулся к Монике и узнал о дочери, которая у них родилась.

Несколько часов пролетели мгновенно, она услышала, как в комнату проникают звуки оркестра. Она выглянула в окно — гости уже начали собираться. Совершенно чужие ей люди, подумала она, совершенно чужие. Разве Пеппер была ей настоящей сестрой, разве можно считать родным человеком даже Ральфа? У нее мелькнула мысль о том, чтобы сбежать отсюда И, отправиться к Хелен.

Но ведь именно Хелен сказала, что ей надо быть здесь… Через несколько минут Ники спустилась в патио в белом воздушном шифоновом платье с плиссированной юбкой, купленном ей накануне Пеппер.

Пеппер заметила ее и подмигнула, продолжая разговаривать с высоким загорелым мужчиной, показавшимся Ники знакомым. Хотя она и не могла вспомнить его имени, но решила, что это киноактер, чье имя некогда связывали с одной из дочерей Линдона Джонсона.

Оказавшись одна, она согласилась потанцевать с красивым молодым человеком, который сообщил ей, что он актер и манекенщик. Он задал Ники множество вопросов, и тогда она поняла, что его интересует, каким образом она связана с Пеппер и представительницей какой ветви Хайлендов является. Когда она объявила:

— «Я просто бедная родственница», тот, извинившись, сказал, что пойдет что-нибудь выпить, но так и не вернулся.

Ей было не так уж весело, но она честно пыталась делать вид, что ужасно веселится, то схватив что-нибудь из расставленных на столе закусок, то с подноса официанта бокал шампанского, лавируя среди гостей и улыбаясь всем, кто обращался к ней. Она уже было подумывала о том, чтобы пойти к себе и укрыться там от суеты и шума, как вдруг услышала громкий всплеск, затем еще и еще. Это несколько гостей в полном облачении плавали в бассейне. Затем одна из женщин под одобрительные крики и аплодисменты сбросила с себя одежду, и вскоре бассейн был заполнен голыми людьми.

С Ники было довольно. Она стала оглядываться в поисках Пеппер, намереваясь пожелать ей «спокойной ночи», прежде чем пойдет спать, но так ее и не нашла. Она поднялась в дом и пошла вдоль коридора в сторону того крыла, где находилась спальня Пеппер. Приближаясь к ее комнате, Ники услышала голоса — там явно происходила какая-то бурная сцена, кто-то ссорился и кричал. Через секунду из комнаты выскочила Пеппер, настолько разъяренная, что даже не заметила стоявшую в коридоре Ники.

Уже было повернувшись, чтобы продолжать путь к себе, Ники услышала поток отборной ругани, звон разбиваемого стекла, а затем рыдания. Она заглянула в спальню Пеппер и увидела лежащую ничком на ее кровати Терри, молотящую кулаками по одеялу. Ники шагнула в комнату.

— Что-нибудь случилось? — спросила она, несколько смущаясь своего вмешательства, однако надеясь, что сможет чем-нибудь помочь, если Пеппер с Терри поцапались.

Терри села на кровати. Увидев Ники, она улыбнулась и похлопала по матрасу, приглашая ее сесть рядом.

Подойдя поближе, Ники почувствовала сильный запах алкоголя, исходивший от Терри.

— Из-за чего это вы повздорили с Пеппер? — спросила она.

— Ничего особенного. Пеппер действительно может вести себя как настоящая стерва, особенно когда с ней эта ее компания. — Терри с трудом произносила слова. И, внимательно присмотревшись, Ники заметила следы белого порошка возле се носа; она поняла, что актриса находится под действием не только алкоголя.

— Что это за компания? — спросила Ники.

— Да-а-а, — по-детски протянула Терри. — Ее Порочная Компания… Все эти типы, которых она не может позвать, когда здесь собираются приличные люди. Если хочешь знать, Пеппер всегда больше нравились всякие подонки и плебеи, хотя она и не признается в этом. Она совсем забыла о своих настоящих друзьях…

— Да нет, вам это только показалось, — сказала Ники, видя выражение искреннего страдания на лице Терри. — Ничего, завтра все уладится.

— Еще не знаю, хочу ли этого, — сказала Терри и обняла Ники. — Но это так славно, что ты пришла меня пожалеть. Пеппер сказала мне, что ты совсем особенная, — сказала она, с нежностью поглаживая руку Ники.

Ники улыбнулась.

— Ты тоже особенная. А теперь тебе, может быть, стоит немного отдохнуть?

Рука Терри скользнула вверх, погладила Ники по плечу, затем неожиданно схватила за грудь. Ники попыталась отодвинуться, осторожно убрать ее руку, чтобы та не обиделась. Терри, очевидно, так напилась, что уже не соображает, что делает, и лучше ее не смущать.

— Расслабься, — прошептала Терри, становясь все более настойчивой. — Просто расслабься, а Терри сделает так, чтобы тебе было хорошо. Я знаю, как это сделать, если мне не веришь, можешь спросить у своей старшей сестрички.

И в этот момент, к своему ужасу, Ники почувствовала на своих губах губы Терри, а ее язык проник ей в рот, руки же ее скользнули вниз, пытаясь задрать ей платье и проникнуть под трусики, нащупывая нежную розовую плоть.

Ники попыталась оттолкнуть ее от себя, но, трезвая или пьяная, Терри была сильнее, чем казалась, а попытки Ники вырваться только еще больше возбуждали ее.

— Я понравлюсь тебе, малышка, — шептала она, — вот увидишь…

Чувствуя, что ее вот-вот вырвет, Ники со всей силой оттолкнула Терри, заставив ее отлететь на край кровати.

— Эй, — заныла та, — ты чего это?

— Прости, — сказала Ники, — правда, прости, только я не… я не такая.

— Что значит «не такая»? — спросила Терри, с потемневшим и подурневшим от злости лицом. Ники покраснела от смущения.

— Я хочу сказать, я этим не занимаюсь… Глаза Терри сузились.

— И кто ты такая, чтобы отталкивать меня? — рявкнула она с искаженным от ярости лицом. — У тебя хватает наглости строить из себя важную особу и вести себя так, будто ты из порядочной семьи? Я все о тебе знаю, Ники, детка! Пеппер мне все рассказала — вот уж я посмеялась. Это твоя мать была настоящая шлюха, отдаваясь Хайленду за деньги! И почему это ты решила, что ты лучше нее? Почему, ты думаешь, Пеппер вытащила тебя сюда? Чтобы ты стала членом их семьи? — Терри разразилась громким грубым смехом. — Она мне все рассказала. Ей просто нужно вставить клизму своему братцу. Она думает, что он просто взовьется до потолка, когда узнает, что она с тобой подружилась. А ты что думала? Что она такая кисонька-лапонька и хочет тебя усестрить?

Ники выскочила из комнаты, и в ее ушах еще долго стояли мерзкие откровения Терри и ее жестокие, обидные слова. Стремясь убраться из этого дома как можно скорее, она быстро вбежала в свою комнату, сорвала с себя нарядное платье, надела что-то из своих старых вещей и запихнула в чемодан только то, что привезла с собой. Она вызвала по телефону такси и попросила машину остановиться у дальних ворот, радуясь тому, что не успела потратить свою месячную стипендию, что сможет сама оплатить такси, которое увезет ее отсюда.

Хотя Ники предупредила диспетчера, что вызов срочный, ей казалось, будто она ждет машину целую вечность. Дрожа от холода, хотя на ней был жакет, в темноте калифорнийской ноябрьской ночи, она надеялась, что никто из компании Пеппер не выйдет и не увидит ее здесь.

Когда машина наконец подъехала, она быстро забралась на заднее сиденье вместе со своим чемоданом и дорожной сумкой и велела таксисту ехать как можно быстрее.

Ники пришлось провести в аэропорту восемь часов, прежде чем ей удалось попасть на подходящий рейс, но она почти не почувствовала неудобств, так сильно ей хотелось оказаться подальше от Калифорнии. Всю ночь она думала о том, как ее обидели и обманули. Хайленды втоптали в грязь ее мать, а теперь вот Пеппер, сначала притворившись, будто Ники ей действительно небезразлична, заставила и ее почувствовать себя так, будто ее тоже вываляли в грязи. Она мысленно дала клятву, что запомнит этот вечер навсегда и никогда в жизни не забудет, что из себя представляют Хайленды, и никогда больше не позволит им провести себя.

Глава 14

С приближением Нового года Ники с головой ушла в учебу. Ей нравилось, что в ее жизни все так размеренно: твердое расписание занятий, определенные требования, касавшиеся того, что необходимо выучить, система оценок, награды за успешно сданные экзамены. Эта размеренность придавала ее жизни видимость благополучия и надежности, поскольку все остальное в ней было шатко и неопределенно.

Со временем Ники постаралась выбросить из головы все, что касалось Пеппер, и это оказалось достаточно легко. Из Калифорнии не было никаких известий, никто не пытался узнать причину неожиданного отъезда Ники, не было и писем с извинениями или объяснениями. Очевидно, Пеппер испытывала не менее сильное желание забыть обо всем этом, как о неудачном эксперименте.

Что касается Ральфа Сандемана, то здесь дело обстояло совсем иначе. Он довольно часто посылал ей коротенькие, написанные от руки письма, нельзя сказать, чтобы особенно содержательные. Он рассказывал ей о том, чем он занимается, что за время выставки удалось продать несколько работ, о незначительных событиях его жизни — «посадил около входных ворот куст азалии, но соседская собака тут же его вырыла». Ники казалось, что именно такие письма она могла получать от своего дедушки, которого знала бы всю свою жизнь. Несомненно, он и хотел добиться этого. Ники отвечала ему в том же духе, коротко сообщая о событиях ее жизни каждые три-четыре недели.

За десять дней до пасхальных каникул Ники получила открытку от Блейк с приглашением приехать в Париж, причем все расходы та брала на себя. «Вино, потрясающая кухня, великолепные мужики… и вообще это самый романтический город в мире», — Блейк искушала Ники в своей обычной телеграфной манере. Была и приписка: «Р. S. Ты все еще девушка?»

Даже сидя одна в своей комнате, Ники покраснела. Она также поняла, что даже если и успеет вовремя оформить паспорт, все равно туда не поедет. Было совершенно очевидно, что Блейк задумала устроить ей сексуальный ликбез, подобрав какого-нибудь симпатичного француза, и все время в Париже будет заполнено «романтическими приключениями». Ники знала, что Блейк в сексуальном плане достаточно активна. В «Блю Маунтин» после каждых каникул она рассказывала Ники о своих очередных победах, включая победы над друзьями отца, чьи предложения она иногда принимала; она всегда пыталась убедить Ники, что уже давно пора, как она выражалась, «разрушить стены Иерихона». Однако Ники не любила, когда на нее подобным образом давили, тем более, что возможностей было более чем достаточно, поскольку Бернардский колледж являлся женским колледжем при Колумбийском университете. Говоря по-правде, она изо всех сил старалась избегать в колледже каких-либо близких знакомств с многочисленными молодыми людьми, которые стремились к этому, независимо от того, учились ли они вместе или просто обращали внимание на ее поразительную внешность, когда она шла по территории студенческого городка. Она слишком хорошо знала, чем кончаются подобные «романтические истории». Они сломали жизнь и ее матери, и ее бабушке.

Даже Хелен пыталась ей внушить, что для молодой красивой девушке ненормально избегать контактов с противоположным полом. Этот разговор возник как раз во время рождественских каникул; сначала он касался Алексея Иванова. К этому времени сын Дмитрия приобрел прямо-таки легендарную славу, но уже не потому, что подозревали, будто его вообще не существует, поскольку он все-таки наконец появился — это было как раз в тот День Благодарения, когда Ники уехала в Калифорнию.

По словам Хелен, Алексей полностью соответствовал тому, что говорил о нем гордый отец. С того самого момента, как сын Дмитрия материализовался и поел индейки за праздничным столом Хелен, та не переставая превозносила до небес его многочисленные достоинства. «Совершенно очаровательный молодой человек… Такой красивый… Эти казацкие глаза… Совершенно обаятельная улыбка… Потрясающее чувство юмора… Прекрасно воспитан… Представляешь, он тоже собирается стать врачом! Я хочу спросить у Дмитрия, не смогут ли они приехать погостить у нас на следующие каникулы…»

На Рождество Ники поехала в «Блю Маунтин», испытывая смесь любопытства и неловкости в ожидании навязанного ей знакомства со знаменитым и всеми обожаемым Алексеем.

Но в сочельник собралась обычная компания друзей Хелен — ни Дмитрий, ни его сын не приехали. Глядя на мрачную Герти, Ники подумала, что, возможно, все-таки Дмитрий был ее любовником. Впоследствии, когда уже все гости уехали и Хелен с Ники чаевничали, поставив поднос с чаем на кровать, как в добрые старые времена, когда Ники была здесь ученицей, Хелен подтвердила это.

Хелен заметила, что Дмитрий не приехал, потому что бросил Герти и нашел кого-то еще.

— Я сказала ему, чтобы он все равно приезжал, мне так хотелось, чтобы ты познакомилась с Алексеем. Но Дмитрий ответил, что ужасно занят, поскольку готовит к выпуску спектакль на Бродвее в Нью-Йорке, а у Алексея какие-то свои планы. Это, действительно так: Дмитрии и вправду успешно работает как режиссер, но мне кажется, что истинная причина в другом — ему просто стыдно смотреть в глаза Герти. Это же просто позор…

— Позор, что она вообще полюбила его, — сказала Ники. Хелен бросила на нее взгляд, затем тихо сказала:

— Нет, я хотела сказать, что позор тому, кто виноват в том, что ты так и не познакомилась с Алексеем. Теперь, наверное, уже никогда не познакомишься.

— Не думаю, что это такая уж потеря. Что он может из себя представлять, имея такого отца? Дмитрий, конечно, очень приятный человек, но ужасно ненадежный, он всех женщин делает несчастными. Вспомни, как он сбежал за границу, бросив дома свою семью…

— В конце концов, его семья выехала из России. Нельзя судить его слишком строго, он художник, преданный своему искусству, живший при тирании, и ему пришлось делать выбор, причем моментальный — преданность искусству или преданность семье…

— Хелен, ну почему ты защищаешь его? Даже его собственный сын с трудом простил его.

— Но все же простил. — Хелен сдвинула поднос в сторону, так, чтобы сесть поближе к Ники. — Милая, ты говоришь так, будто считаешь, что все мужчины в конце концов бросают женщин, которых когда-то любили. Я понимаю, что то, что произошло у тебя в семье, оставило в твоей душе незаживающую рану. И единственным лекарством тут может быть любовь. Раскрой свое сердце, позволь любить себя, чтобы ты смогла понять, что это может принести радость, что есть мужчины, которые не перестают любить. Бывает на свете настоящая любовь, как, например, у меня…

— Но ведь и ты в конце концов осталась одна, — заметила Ники.

Хелен улыбнулась:

— Значит, ты так считаешь? Думаешь, Георгий бросил меня? — Она покачала головой и постучала себя по груди. — Он все еще со мной, вот здесь. Именно это и означает любовь.

— Ну да, — проворчала Ники, — но, по-моему, именно ты все время запрещала Дмитрию приставать ко мне с разговорами о том, чтобы рожать детей от его сына. Ты уже изменила свое мнение?

Хелен засмеялась и обняла Ники.

— Девочка, милая, я хочу, чтобы ты прожила свою жизнь так, как сама захочешь. Я совершенно не собираюсь ни за кого выдавать тебя замуж. Просто не хочу, чтобы ты боялась чего-то в этой жизни, боялась переживаний, которые могли бы дать тебе и радость, и счастье.

— Я не хочу никаких переживаний, связанных с Алексеем Ивановым, — сказала Ники, отстраняясь. — И хватит говорить о нем.

Но когда Ники приехала в «Блю Маунтин» на Пасху, первыми словами Хелен, после того как они обменялись приветствиями, были: «Угадай, кто к нам едет?»

Хитрый блеск в глазах Хелен и то, что на подобные праздники всегда собираются ее друзья, довольно легко подсказали Ники ответ.

— Приезжают Ивановы, — сказала Ники. Хелен кивнула, и Ники пожалела, что не уехала в Париж к Блейк.

— Пасха для русских очень большой праздник. Я хотела как-нибудь по-особенному отметить ее. А Герти уже перестала переживать из-за Дмитрия.

Ники вздохнула и заставила Хелен дать слово, что она не будет вмешиваться и как наседка все время «сводить» молодых людей, пусть все идет своим ходом.

— Когда ты его увидишь, — сказала Хелен, — не думаю, что тебя нужно будет с ним специально «сводить».

В пасхальное воскресенье Хелен приготовила обед из блюд скорее русской, чем венгерской кухни: борщ, котлеты по-киевски и вареники с мясом и картошкой. ^Это было сделано специально, чтобы угодить Ивановым.

Однако прошло уже полчаса, как все венгерские друзья Хелен собрались и ждали обеда, а Ивановых все не было.

— Ага, ну что я тебе говорил! — сказал Лаци. — На самом деле Дмитрий Иванов — русский шпион, а это его опоздание — очередной трюк КГБ. Он заставил тебя готовить всю эту вкуснятину, а нас сидеть и вдыхать эти волшебные ароматы, но не иметь возможности сесть за стол и поесть.

— Все, больше не ждем, — наконец сказала Хелен. Но только они стали садиться за стол, как в незапертую дверь ворвался Дмитрий и прошел прямо в столовую.

— Тысяча извинений, — произнес он театральным тоном, — но я был задержан в результате незаконных действий этого империалистического полицейского государства…

Компания, сидевшая за столом, с удивлением воззрилась на Дмитрия, заговорившего так, будто он убежденный сторонник коммунистической партии.

— Нет, вы только послушайте этого неблагодарного! — возмутилась Герти. — Америка приняла его, а он называет ее полицейским государством!

— Он хотел сказать «государственная полиция», — послышался из-за спины Дмитрия незнакомый голос. — Они задержали нас за превышение скорости по дороге сюда…

Ники не могла отвести глаз от вошедшего в столовую молодого человека. Он действительно был необыкновенно красив. Такой же высокий, как отец, с хорошо вылепленным лицом и бледной матовой кожей. Но если Дмитрий выглядел несколько изможденным, то его сыну эта бледность придавала благородство и утонченность. Его черные шелковистые волосы падали на лоб густой волной, а черные, как говорила Хелен, «казацкие», глаза ярко блестели. На нем были темно-серые брюки и черная водолазка, подчеркивающая длинную шею и аристократическую осанку, его лицо можно было бы назвать суровым, если бы не приветливая улыбка и веселые искорки в глазах.

— Покорнейше прошу простить за то, что заставили всех вас ждать, — сказал он, хотя в эту минуту обернулся в сторону Ники и смотрел только на нее, как бы обращаясь лишь к ней одной. — Вообще-то это вы виноваты. Я так мчался сюда, наверное, чересчур быстро, чтобы поскорее оказаться в вашем обществе.

В. комнате стало тихо. Все смотрели на Ники и Алексея, а они не сводили глаз друг с друга. Тишину нарушила Хелен:

— Ники, познакомься, это Алексей… Эта нелепая формальность всех рассмешила. — А кто бы это еще мог быть? — спросил Дмитрий, садясь на свободное место. — Король Франции?

Они все еще смотрели друг на друга.

— Очень приятно, — проговорила Ники.

Он улыбнулся и сел на свободный стул на другом конце пола. Во время обеда все, как обычно, подшучивали друг над другом и спорили о политике. Но Ники, казалось, не понимала, что происходит вокруг. В те моменты, когда она не смотрела и тарелку, смущенная восхищенными взглядами и обворожительными улыбками Алексея, то пыталась украдкой сама как следует его рассмотреть. Она заметила, что Алексей активно участвует в общей беседе, и его слова нередко вызывают общий смех, однако никак не могла сосредоточиться, чтобы включиться и слушать.

После десерта, состоящего из «паласинты» с горящим сверху абрикосовым бренди, все встали из-за стола и прошли и гостиную, чтобы выпить кофе с коньяком или ликером. Ники стала убирать со стола.

— Оставь, — сказала ей Хелен. — Сегодня такой чудесный день. Почему бы тебе не показать Алексею школу и парк? Когда он в прошлый раз приезжал в День Благодарения, то шел дождь, и он ничего не видел…

Ники бросила на Хелен испепеляющий взгляд. Хотя ей и хотелось побыть вдвоем с Алексеем, ее раздражало то, что Хелен пытается вмешаться. Алексею же Ники сказала:

— Тебе, наверное, не так уж интересно осматривать школьный городок?

— В сущности нет, — весело ответил он. — Но мне ужасно хочется пройтись с тобой.

Еще ни один день в «Блю Маунтин» не казался Ники таким пригожим, как этот. Неужели она когда-то могла быть здесь несчастной? Она этого не помнила. Чувствуя себя необыкновенно счастливой, она тихо шла рядом с Алексеем Ивановым по дорожке мимо увитых диким виноградом кирпичных зданий. Ей хотелось о многом его порасспросить, однако почему-то у нее было ощущение, что с этим можно и не торопиться. Она еще успеет задать ему множество вопросов.

Он заговорил первым:

— Хелен сказала мне, что ты готовишься поступать в медицинский, занимаешься на подготовительном отделении? Я уже поступил.

— Я знаю.

— Хелен мне также рассказывала, как ты оказалась здесь и что ты для нее как дочь…

Ники взглянула на него и прочла понимание и сочувствие в его глазах. Она подумала, что он нарочно рассказывает ей все, что знает о ней, чтобы она поняла, что ему известны все подробности ее жизни.

— Я слышала, у тебя тоже были нелегкие времена, — сказала она. — Когда отец оставил вас, попросив убежища здесь…

Он улыбнулся:

— Значит, ничего нового мы друг о друге уже не узнаем? Интересно, нам обоим все рассказали друг о друге?.. — Он спросил это весело, и она улыбнулась ему в ответ. Но он вдруг остановился и внимательно посмотрел ей прямо в глаза. Затем слегка коснулся пальцами ее щеки. — Ники, у меня такое чувство, что я так давно тебя знаю…

Ники боялась сказать то, о чем сразу же подумала, однако не смогла сдержаться:

— У меня такое же чувство… — Затем, как бы не желая, чтобы он понял, что она испытывает в этот момент, сказала:

— Ведь ты здесь стал просто живой легендой. Твой отец только о тебе и говорил. И так как ты все не приезжал и не приезжал, мы уже было подумали, что тебя вообще не существует на свете.

Он положил ладони ей на руки.

— Теперь видишь сама, — тихо сказал он. — Так я существую?

Он спросил это так, что она поняла: он ждет ответа.

— Существуешь, — чуть слышно прошептала она.

Они еще некоторое время простояли так, не спуская глаз друг с друга.

Вдруг Ники почувствовала, как ее охватил привычный страх. Она поняла, что .именно так все это и начиналось… Так было у Моники, у Элл, у каждой женщины, которая слишком поспешно отдавала свое сердце.

Она отвернулась от Алексея и быстро пошла по дорожке. Казалось, его не смутил взятый ею темп. Он продолжал идти рядом, затем спросил:

— Почему ты решила стать врачом? — Почему ты это спрашиваешь? — Она уже опасалась некого-то подвоха.

Алексей пожал плечами.

— Я всех спрашиваю, кто выбрал эту профессию. Наверное, потому, что это очень необычная профессия, хотя я и сам хочу стать врачом. Однако мне кажется, что не все врачи могут дать ответ на этот вопрос.

«А я могу»? — неожиданно подумала Ники.

— Ответ только один, — ответила она ему. — Я знаю, что его доставило бы радость Хелен, это было бы как осуществление ее собственной мечты. А для меня это самое важное…

Он внимательно посмотрел на нее.

— И это единственная причина, чтобы доставить радость кому-то другому?

— Она для меня самый близкий и родной человек…

— Но, Ники, а ты… тебе это доставит радость?

— Ну конечно же. Одно связано с другим… — Его вопросы несколько смутили ее. Она решила спросить его о том же:

— А ты почему?

— Больше всего мне нравится в медицине, — ответил он сразу же, — то, что у нее нет границ, на ее языке говорят во всем мире. Мне хочется быть членом этой огромной семьи, семьи, посвятившей себя исцелению людей. Мне это необходимо, потому что когда-то жил в ограниченном пространстве, и эти границы разрушили мою семью.

Ники взглянула на Алексея. До этого момента она полагала, что ее прошлое делает ее особенной, отличной от других, от тех, кто воспитывался в нормальной семье с двумя родителями. Но, слушая Алексея, она поняла, что его прошлое было не легче, чем ее. Сделав это открытие, она ощутила себя менее одинокой в этом мире.

Он нарушил молчание, спросив:

— Ты ведь учишься в Бернардском колледже?

— Да. А ты на медицинском факультете Нью-Йоркского университета? Он засмеялся:

— Может быть, просто попросим Хелен и моего отца Приготовить для нас наши досье? Мы ими обменяемся и посмотрим, есть ли там что-нибудь, чего мы еще не знаем друг о друге.

Тогда уж будем спрашивать о том, что нам действительно неизвестно. — Он взял ее за руку. — А вот это будет самым Интересным.

Ей показалось, что его рука обжигает ее. Необыкновенное, пугающее ощущение. Ники остановилась и посмотрела на него, затем выдернула свою руку.

— Алексей, мне кажется, нам пора возвращаться… Он помолчал, внимательно глядя ей в глаза, как врач, пытающийся поставить диагноз, и Ники по его внимательным и добрым глазам поняла, что он действительно станет прекрасным врачом, что он просто рожден для этой профессии.

Он кивнул, явно поняв причину ее неожиданного страха.

— Конечно.

Они пошли обратно.

— Ники, — сказал он, когда они уже приближались к «Вейл Хаус», — мне бы очень хотелось еще раз встретиться с тобой в Нью-Йорке. Пожалуйста, не отказывай мне.

Потупя глаза, она произнесла:

— Я не знаю…

— Потому что ты сама боишься своих чувств, — сказал он. — Разве я не прав?

— Алексей, то, что произошло со всеми женщинами в нашей семье…

— Я понимаю, — сказал он очень серьезно. — Но ты можешь доверять мне. Я никогда не причиню тебе боль. Клянусь.

Она взглянула на него. Его клятва показалась ей такой же серьезной и надежной, как и он сам.

— Пожалуйста, звони мне. Я живу в общежитии «Сентенниал холл».

Вся компания уже перешла в комнату Хелен. Увидя возвращающихся молодых людей, Хелен улыбнулась им. Ники вошла и робко села на стул в одном конце комнаты, Алексей в другом. Иногда они обменивались улыбками, но больше им поговорить так и не удалось, а потом Алексей сказал отцу, что им предстоит дальняя дорога в Нью-Йорк и пора ехать.

Когда они наконец остались одни, убирая со стола и занимаясь посудой, Хелен сказала:

— Теперь ты видишь: совсем неплохо встретить молодого человека, который тебе нравится… :

— Это ужасно! — сказала Ники, переставая, вытирать ножи и вилки. — Я стою и думаю только о нем, как будто больше мне не о чем думать. Это просто катастрофа! Как глупая школьница… А я не хочу! Не хочу ни от кого и ни от чего зависеть. Я не хочу терять контроль, не хочу терять себя.

Хелен улыбнулась:

— Ты себя не потеряешь, Ники. Ты просто откроешь в себе неизвестные тебе грани.

— Это ужасно, — еще раз повторила Ники, убирая столовое серебро в ящик.

Хелен принесла еще груду вымытых тарелок.

— Тогда, может быть, тебе вообще лучше не встречаться с Алексеем Ивановым? Просто больше с ним не видеться. Я постараюсь все объяснить Дмитрию, чтобы он…

— Только попробуй! — с искренним возмущением воскликнула Ники.

Хелен покачала головой и засмеялась. Ники, забыв о мгновенной вспышке злости, тоже засмеялась.

— Это ужасно, — повторила Ники. — Я просто этого не вынесу.

Но она так и не переставала смеяться, думая, как бы ей прожить все то время, пока она опять увидит Алексея, еще раз переживая необыкновенное, ни с чем не сравнимое сладкое и пугающее прикосновение его руки.

Глава 15

Тишину разорвал душераздирающий крик. Затем еще один, за которым послышался звук рыданий.

Ники затаила дыхание. Если не считать нескольких любительских студенческих спектаклей, она ни разу не была в настоящем театре. Она просто не могла сравнивать этот спектакль «Медея», поставленный в театре на окраине Дмитрием Ивановым, с чем-либо другим, более грандиозным и масштабным. Этот театрик был совсем небольшой, и декорации состояли из нескольких колонн из раскрашенного картона, большинство артистов были очень молоды — даже те, кто играл стариков и старух; они впервые играли на сцене Нью-Йорка. Тем не менее спектакль совершенно захватил Ники, и вся она была там, в Древней Греции, где царица, разъяренная тем, что утратила любовь своего мужа-воина, стремится отомстить ему самым ужасным образом.

— О презренный! Как я страдаю! — слышались причитания женщины из-за кулис. — О, смерти жажду я!

Седая кормилица быстро провела через сцену двух маленьких мальчиков.

— Бегите, милые детки! — шепотом взмолилась она. — И спрячьтесь поскорей! Ваша мать вся во власти гнева. Берегитесь ярости и злости этой гордой натуры…

Когда наконец опустился занавес, закрыв безжалостную Медею, погубившую своего неверного супруга, убив не только свою соперницу, но и собственных детей, Ники сидела не шевелясь, потрясенная силой искусства.

Алексей толкнул ее в бок.

— Умоляю тебя, Ники, — прошептал он в темноте, — похлопай, иначе мой отец не простит этого тебе. Он сейчас находится вон там, на сцене, и смотрит в дырочку, придумывая страшную месть тем, кто не аплодирует его гению.

Ники засмеялась и стала аплодировать. Когда зажегся свет, Алексей взял ее за руку, и они пошли за кулисы, чтобы выразить режиссеру свое восхищение.

Это была уже их четвертая встреча за те три недели, что прошли после их знакомства. Он позвонил ей почти сразу же, но Ники отложила свидание на конец следующей недели, оправдываясь тем, что ей необходимо готовиться к экзаменам. Внутри нее еще шла борьба. С одной стороны, ей ужасно хотелось увидеться с ним. С другой, она побаивалась, понимая, что чем больше они будут видеться, тем больше он станет надеяться; он не удовлетворится просто пожатием руки, может быть, даже поцелуем.

В их предыдущие встречи они ходили в недорогие рестораны в удаленной от центра части Бродвея, в кино. Но каждый раз она с тайным сожалением отклоняла малейшие намеки Алексея навестить его в его квартире около Вашингтон-сквер. Это было не так уж трудно, поскольку ехать к нему надо было через весь город.

Но когда она согласилась прийти посмотреть спектакль его отца, то не сообразила, что театр находился не на Бродвее, а совсем недалеко от того места, где живет Алексей. И если он опять пригласит ее к себе, то она сможет отказать ему, лишь признавая, что хотя он ей очень симпатичен, она все же боится поставить себя в такое положение, в котором рискует быть соблазненной. Интересно, думала она, закончится ли на этом его интерес к ней.

Закулисная часть театра представляла собой длинный коридор, по обеим сторонам которого шли двери малюсеньких грим-уборных. Протискиваясь сквозь толпу артистов, которые уже сняли грим, и пришедших с поздравлениями доброжелателей, Алексей Подвел Ники к двери с надписью «Иванов». Он постучал и вошел.

Дмитрий сидел на стуле перед трехстворчатым зеркалом, освещенным ярким светом электрических ламп. Он обращался к своему изображению с какой-то бурной речью на русском языке, но, увидев входящего сына, сразу же замолчал.

— Ники хочет сказать тебе, что ей очень понравился спектакль, — сказал Алексей, подталкивая ее вперед. Дмитрий покачал своей седеющей головой.

— Это не самый лучший спектакль, — сказал он грустно. — Я как раз ругал себя за это. Режиссер обязан замечать, когда актеры устали и выдохлись.

— Но мне очень понравилось, — сказала Ники. — Мне совсем не показалось, что кто-то там выдохся. Дмитрий вздохнул.

— Тебе понравилось? — спросил он, затем наклонился к ней, и в голосе его зазвучали резкие нотки:

— Но разве у тебя возникла потребность выскочить на сцену и защитить этих невинных детей? Разве он вызвал у тебя вспышку гнева?

Даже если Ники и смогла бы ответить на эти вопросы, Дмитрий не так уж и ждал ее ответа. Он опять повернулся к зеркалу и мрачно уставился на свое отображение.

— Нет, он недостаточно затронул чувства публики. Ты провалился, Иванов. Я обвиняю тебя в совершении чудовищных преступлений против театра, в смертных грехах небрежения, безразличия, гордыни, праздности… — Он продолжил по-русски, грозя самому себе пальцем, выговаривая сам себе.

Наклонившись между ним и его отражением в зеркале, Алексей прервал его, пожелав ему спокойной ночи.

— Увидимся, когда ты вернешься. Ники он объяснил, что Дмитрия пригласили в один из театров Среднего Запада на постановку пьесы Чехова «Чайка».

— Как видишь, его слава растет.

— Ха! — с насмешкой сказал Дмитрий. — Там, куда я еду, они, по всей вероятности, считают, что «Чайка» — это веселенькая сказка для детей и, кроме меня, никто не согласился ее ставить.

— Отец, ты же художник, не надо так себя унижать!

— После того, что я допустил сегодня на сцене, разве меня можно называть художником? Меня надо расстрелять. — Он опять обратился к своему отражению в зеркале:

— Тебя надо сослать в Сибирь!.. — И так далее, в том же духе.

Алексей прижал палец к губам и потянул Ники из комнаты. Она помедлила с минуту, боясь обидеть Дмитрия, но, казалось, он был полностью поглощен своей самоуничижительной речью.

— И часто это с ним? — спросила она, когда они очутились в коридоре.

— Разговаривает сам с собой? Все время, засмеялся Алексей. — Мой отец предпочитает собственное общество и собственную критику всем остальным. Он единственный из театральных деятелей, кого я знаю, кто ни в грош не ставит то, что О нем пишут и говорят. — Они вышли на улицу. — Может быть, это им тоже известно, потому что они редко отзываются о его работе плохо. Самые ругательные слова, которые они употребляют, это «эксцентрично» или «несерьезно»… и он первый соглашается с этим.

— Это замечательно, когда человек так увлечен, — задумчиво проговорила Ники.

Они медленно шли по одной из улиц Гринвич-Виллидж. Вечер был теплый и ясный. Алексей на секунду задумался.

— Нет, я так не считаю, я не думаю, что это просто увлеченность, — сказал он. — Когда Дмитрий начинает новую работу, это скорее похоже на наваждение. Он почти не пьет, не ест, не спит. Единственное, что может избавить его от этого состояния — другая пьеса. Как ты думаешь, почему он уехал из России? Потому что ему не разрешали ставить так, как он хотел. Мне кажется, его преданность своей работе — это какое-то проклятие, вроде наваждения, овладевшего Медеей, которой надо было уничтожить Ясона ценой жизни собственных детей. Любовь моего отца к театру когда-нибудь уничтожит его самого. Как она однажды уже уничтожила нашу семью…

— Все же, — не согласилась она, — он настолько увлечен, с такой страстностью отдается своему делу! — Она не могла скрыть своего восхищения.

— А ты когда-нибудь чувствовала такую одержимость, Ники?

— Возможно, однажды. Я очень хотела прыгать с вышки, — сказала она. Хотела стать, как моя бабушка.

— Так почему же ты бросила это?

Как ей ни нравилось быть в обществе Алексея, Ники никогда не ступала на почву, казавшуюся ей зыбкой: никогда не поверяла ему своих тайн и не ожидала никаких особых откровений и от него. Но сейчас она сделала первый шаг к их большему сближению, рассказав ему без утайки, почему она перестала заниматься прыжками в воду.

Когда она кончила, то почувствовала, что его рука лежит на ее плечах, он сильнее прижал ее к себе.

— Если бы я знал тебя тогда, я бы сделал все на свете, чтобы помочь тебе, этого бы не случилось, я не дал бы тебе потерять то, что так много значило для тебя…

Взглянув на Алексея, она поверила его словам. Его лицо выражало такое страдание, что ей захотелось его утешить.

— В общем все не так страшно, — сказала она. — Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что у меня действительно не было шансов прославиться в прыжках в воду.

— Кто знает, трудно сказать. — Затем, явно стараясь немного развеселить ее, он бодро сказал:

— А теперь позволь мне поделиться с тобой своим увлечением. — Заметив ее нерешительность, он добавил:

— Клянусь, в нем нет ничего плохого.

Он повел ее в восточную часть города и, пройдя быстрым шагом несколько кварталов, они оказались в районе, основанном в начале этого века иммигрантами с Украины. Здесь было несколько небольших кафе, в которых подавались национальные блюда, и Алексей привел Ники в одно из них, которое показалось ей самым маленьким и самым скромным.

Пожилая женщина с волосами, выкрашенными в ярко-рыжий цвет, подбежала к ним и начала обнимать и целовать Алексея, что-то быстро говоря по-русски. Когда Алексей наконец освободился от ее объятий, он представил ее Ники как мадам Комаревскую, владелицу кафе.

Мадам посадила их в нише за маленький столик, на котором стояла одна свечка. Где-то приглушенно играла балалайка. Затем на столе стали появляться различные кушанья: блины с икрой, маленькие вареные пирожки с рубленым мясом и специями — пельмени, затем шашлык. Принесли также маленький графинчик водки в ведерке со льдом, который охладил ее настолько, что она загустела, как сироп.

Хотя Хелен прекрасно готовила, но все же русские блюда у нее не получались такими вкусными, как здесь.

— Мой отец привел меня сюда, — сказал Алексей, — вскоре после того, как мы помирились. До этого я жил с матерью в Хартфорде, в Коннектикуте. Она зарабатывает на хлеб переводами с русского для различных издательств. Она все еще не простила Дмитрия. Но я не мог больше сердиться на него. В общем-то я всегда понимал, что он не столько отказывался от меня, сколько шел за своей мечтой о театре. А когда он привел меня в этот маленький ресторанчик мадам Комаревской, я сразу понял, как много между нами общего. Поскольку, Ники, я ужасно люблю поесть, а здесь кормят лучше всего, если не считать самой России. Бабушка мадам Комаревской работала на царской кухне. И, как она говорит, рецепты блюд передала своей дочери, а та — ей.

Упоминание о семейных традициях заставило Ники задуматься и вспомнить те короткие эпизоды своего детства, когда они что-нибудь готовили с мамой. Эти воспоминания были выцветшими, как старые фотографии. Прежде ей казалось, что с исчезновением этих воспоминаний из ее жизни уходит и любовь и нежность. Но теперь, когда рядом сидел Алексей, она почувствовала, что это не так.

Впервые она сама протянула руку и взяла его ладонь в свою. Его черные глаза, блестящие при отблеске свечи, сказали ей, что он понял, что она позволяет ему пересечь границу, до этого закрытую перед ним.

Потом принесли пирожные, затем крепкий черный кофе, а позднее «сливовицу» — крепкий сливовый бренди, от которого у Ники, казалось, разгорелся пожар во всем теле.

— Тебе здесь нравится? — спросил Алексей, когда все тарелки были очищены и все рюмки и чашки опустошены.

— Никогда не ела ничего вкуснее, — сказала она.

— И это не в последний раз. Мы будем часто сюда приходить. Ты разделишь со мной мою страсть.

Он уплатил по счету, и после бурных прощаний с мадам Комаревской они вышли на улицу. Ники чуть оперлась на Алексея, чувствуя легкое головокружение, ей казалось, что она не столько идет, сколько скользит.

Мимо проехало такси, и Алексей остановил его. Когда они сели, он попросил водителя отвезти их к Бернардскому колледжу.

— Нет, — сказала она. — Я хочу поехать к тебе. — Он с сомнением посмотрел на нее, и она улыбнулась ему. — Чтобы продолжать разделять твою страсть, — добавила она.

Квартирка Алексея состояла из одной комнаты в трехэтажном доме на небольшой улице Минетта-Лейн неподалеку от площади Вашингтона. Он зажег единственную небольшую лампу, и теперь Ники стояла в дверях, оглядывая его жилье. В центре был большой письменный стол, служивший, видимо, также и обеденным. У стены стояла широкая массивная деревянная кровать; два старомодных деревянных кресла разместились в разных углах комнаты, покрытые накидками. На полу лежал персидский ковер изумительной работы, сохранивший свои яркие краски, хотя и вытертый в некоторых местах. Комната, хотя и просто обставленная, несла на себе отпечаток индивидуальности Алексея. Ники почувствовала себя здесь как дома.

— Может быть, хочешь выпить? — спросил он. — Я положил в холодильник шампанское для нас…

— Так ты знал, что я приду к тебе сегодня? Он улыбнулся и подошел к ней.

— Надеялся, что ты когда-нибудь придешь. Я положил туда эту бутылку четыре недели назад, на следующий день после нашего знакомства. Это было как молитва, как жертва, предназначенная богам…

Она улыбнулась ему, и их руки сплелись.

— А ты не обидишься, если я откажусь? Я и так выпила столько водки… и еще бренди.

— Почему это я должен обидеться? Мри молитвы не остались без ответа.

Он нагнулся к ней и стал покрывать ее губы короткими страстными поцелуями. Шепча ее имя, он ласкал и гладил ее, расстегивая блузку и юбку. Она закрыла глаза, полностью отдаваясь своим ощущениям. Его руки так нежно ласкали ее кожу, его поцелуи, его жаркие губы скользили по ее шее, по плечам. Он расстегнул ее блузку и бюстгальтер, и ее обнаженная грудь вздрагивала от прикосновения его пальцев. Она ахнула, когда, почувствовала его горячие влажные губы на сосках, затем издала длинный и глубокий вздох, похожий на стон. Вздох, означающий полную капитуляцию. А также свободу. Ошеломляющую, ослепительную свободу, когда она освободилась из темницы своих страхов, заставлявших ее бояться любви.

Он поднял ее на руки и отнес на кровать. Медленно и нежно раздел ее, и, подняв голову, она увидела над собой его прекрасное лицо с горящими страстью глазами.

— Ты такой красивый, — прошептала она. Он засмеялся:

— Ты украла мой текст, Никушка.

Она протянула руки и привлекла его к себе. Их обнаженные тела касались друг друга. У нее было такое ощущение, как будто ее тело пронизывали жгучие, но не причиняющие боли язычки пламени. Его губы и руки скользили по ее телу, лаская, трогая, изучая, вызывая в ней необыкновенные ощущения, о существовании которых она даже не подозревала. Он на секунду приподнялся и стал смотреть на нее, его глаза скользили по ее обнаженному телу, но хотя прежде ни один мужчина не видел ее нагой, она не чувствовала ни смущения, ни стыда. Она тоже смотрела на него, и ей казалось абсолютно естественным ласкать его, чувствовать в своей руке его пульсирующий член. Затем она опять прижала его к себе.

Когда он вошел в нес, она застонала, почувствовала, как где-то в самой глубине жаркий огонь пронзил все ее существо, не оставляя места мыслям все было подчинено лишь ощущениям. Эта мгновенная боль почему-то показалась ей частью какого-то ритуала, необходимой жертвой, которая еще больше связала их, и, когда она исчезла, Ники почувствовала, как будто поднимается на какой-то волне — все выше и выше. Прижимаясь к нему, обняв его сильную спину, чувствуя его мерное движение внутри себя, она предощущала почти неосознаваемый момент, когда испытываешь чувство полного равновесия, похожее на то, что охватывает за мгновение до прыжка с трамплина… И вот она взмыла вверх, но на этот раз не одна, она летела, и кружилась, и кувыркалась вместе с ним до тех пор, пока сила тяжести не потянула ее к земле. Но на этот раз это была не прохладная реальность воды. На этот раз это были его надежные и горячие руки.

Все было так естественно. Вскоре она опять захотела его, и они опять предались любви, но на этот раз медленнее и как бы настороженно. Потом она захотела пить и пошла к раковине в углу — к нему на «кухню». Когда она вернулась, он неотрывно смотрел на нее.

— Покажи мне, как ты прыгала в воду, — сказал он. — Я хочу увидеть, как ты тогда выглядела…

Она со смехом покачала головой и забралась обратно на кровать.

— Ну пожалуйста, — повторил он, — покажи. Она встала на цыпочки на край кровати, как будто это был трамплин, и попыталась найти равновесие, стоя над ним. Но прежде чем она уже была готова прыгнуть, он потянулся к ней, схватил ее за бедра и начал целовать их, затем она почувствовала его губы у себя между ног.

Кончая, она выкрикивала его имя. И потом, когда она опять легла рядом, он сказал ей:

— Я люблю тебя, Ники..

А потом они наконец заснули.

Она проснулась от того, что ей на лицо упал солнечный луч. Она оглянулась, но комната показалась ей незнакомой. Затем увидела спящего рядом Алексея, и все воспоминания прошлой ночи нахлынули на нее.

Однако на этот раз она не чувствовала ни тепла, ни уверенности в том, что ей с ним так хорошо и просто. Она думала о том, что такие же ночи были и у Моники, и у Элл… Сначала страсть, а потом одиночество и отчаяние… Она пришла в ужас от того, что позволила ему сделать.

Он говорил о любви, но разве это имеет какое-нибудь значение? Все женщины, попавшие на эту удочку, ловились на приманку из слов. Спящий прекрасный Алексей с лицом, освещенным солнцем, казался таким счастливым, но Ники почудилась в его лице довольная усмешка победителя.

Она выскользнула из кровати и стала метаться по комнате, собирая разбросанную повсюду одежду.

— Ники… Ты куда?..

Она не остановилась, услышав его голос.

— Я… у меня занятия…

— Но сегодня же суббота.

— У меня спецсеминар, — солгала она.

Он вылез из кровати. Одеваясь, она старалась не смотреть на его обнаженное тело. Он увидел ее смущение и быстро натянул брюки.

— В чем дело? — с недоумением спросил он. — Ники, это же было прекрасно. Не надо…

— Я сделала глупость, придя сюда, — сказала она, торопливо застегивая пуговицы на блузке. — Именно так и была погублена жизнь моей бабушки и моей матери. Обманувшись в своих чувствах, они были несчастными все последующие годы из-за нескольких минут…

Он схватил ее, повернул к себе, заставляя посмотреть себе в глаза.

— Ники, не говори ерунды. Я не позволю, чтобы подобное повторялось с тобой. Я хочу быть с тобой всегда, я…

— Не нужно ничего обещать! — резко сказала она, вырываясь из его рук и надевая туфли. — Пожалуйста. Им тоже много чего обещали, но это совершенно ничего не значило…

Алексей в полном недоумении покачал головой.

— Но тогда… как же мне доказать, что ты можешь верить мне? Что же будет дальше с нами?

Она мгновенно остановилась и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Не знаю, Алексей. Я даже не знаю, могу ли… — И побежала к двери.

Он, казалось, просто не знал, как отреагировать.

— Но разве ты не любишь меня?

Остановившись в дверях, не повернув головы, она ответила:

— Я убеждена только в одном: вчера вечером я совершила ошибку.

Сбегая вниз по лестнице, она слышала, как он кричал ей вдогонку:

— Прости меня, Ники. Но ведь нам было хорошо… Я так хотел тебя…

В общежитии она приняла душ, пустив очень горячую воду, так что кожа стала очень красной. Однако ей не удавалось смыть со своего тела воспоминания о его ласках, о его поцелуях — эти воспоминания сводили ее с ума.

Потом она сидела в своей комнате, с ужасом задавая себе вопрос: а что если и с ней случилось то же, что с ее матерью: что если она забеременела? Он не бросит ее? Он хотел стать врачом, принадлежать к миру медицины. Это и есть его настоящая семья, как говорил он. Зачем ему обременять себя какими-то обязательствами, которые могут помешать ему достичь своей цели?

Может быть, она сама во всем виновата. Может быть, в генах всех женщин ее семьи запрограммирована эта слабость, эта влюбчивость, когда забываешь обо всем на свете, не думая о будущем…

Нет. Если бы он любил ее по-настоящему, то не стал бы с такой поспешностью ввергать ее в эту пучину страданий и сомнений.

В течение всего дня и вечером ей несколько раз стучали в дверь и говорили, что ее зовут к телефону. Ники велела передать, что не желает разговаривать. Потом она и вовсе перестала отзываться на стук, чтобы подумали, что ее нет дома. Вскоре после двенадцати ночи ей опять сказали, что ей звонит какой-то мужчина по имени Алексей.

— Передайте ему, чтобы он больше мне не звонил. Это бесполезно…

И на следующий день он не позвонил. Вообще не позвонил. Она почувствовала, что ее худшие опасения подтверждаются. Если бы действительно любил ее, то не отстал бы так быстро…

С понедельника опять начались занятия, и она с головой погрузилась в учебу. Возвращаясь в общежитие, она и боялась, и одновременно надеялась, что в своей ячейке для писем найдет от него записку. Но в первый день она ничего не получила. На следующий их было несколько. На одной было написано «срочно» и шел длинный ряд цифр, совершенно ей незнакомых. Междугородний номер, по которому ее просили позвонить. Вот и вся любовь. Он просто уехал, как уехал Ральф, бросив ее бабушку. Она порвала все записки и выбросила клочки бумаги.

Но в конце недели в очередной раз вынув записку с номером телефона, она решила вознаградить его за его настойчивость. Зашла в будку и набрала цифры, записанные на бумажке вместе со словами: «Позвонить сегодня. Очень важно».

— Контора, «Уэзерби, Фаррингтон и Блейн», — ответил голос.

Так, значит, это не Алексей. Ники чуть было ни повесила трубку. От мистера Уэзерби ей ничего хорошего ждать не приходилось. Но из прошлого опыта она знала, что он все равно ее найдет. Она назвала себя и попросила соединить с ним.

— Я рад, что ты наконец позвонила, — сказал Уэзерби, взяв трубку.

Ники поняла, что, очевидно, часть выброшенных ею записок тоже были от него.

— Я думал, что если просто извещу тебя письменно о состоянии твоей финансовой поддержки, то это будет невежливо с моей стороны.

— Какое еще состояние? — спросила Ники. Но когда Уэзерби начал говорить, она слушала его не очень внимательно, больше думала о том, сколько раз тогда ей звонил Алексей и звонил ли он вообще.

— Мне очень жаль, но от меня ничего не зависит. Компания брала на себя значительную долю расходов, но теперь, после финансовой реорганизации, они прекращают все специальные выплаты, которые непосредственно осуществлял Хайленд. Они собираются открыть ряд новых специальных фондов, и ты, возможно, захочешь туда обратиться, но пока…

Наконец его слова дошли до нее.

— Вы говорите, что я больше не буду получать деньги? Что мне нечем платить за свое обучение здесь?

— Ну, не то чтобы совсем нечем, — миролюбиво ответил Уэзерби. — Ты же помнишь, что X. Д. Хайленд был достаточно великодушен и оставил тебе тот дом. Срок его аренды кончился, но ты можешь что-нибудь получить за него, если продашь его. Я мог бы заняться этим для тебя.

Ники молчала. Было не так уж легко расстаться с реальной памятью о тех счастливых днях, проведенных с мамой.

— И сколько я смогу за него получить? — спросила она.

— Боюсь, что не так уж много. Те, кто там жил, не очень-то аккуратно обращались с ним. И, кроме того, накопились некоторые налоги по наследованию…

— Так вы не уплатили налог за наследство?

— Николетта, я старался всеми возможными способами добиться того, чтобы ты получила как можно больше. Но кое-что мы упустили…

Она прекрасно понимала, что мистер Уэзерби никогда не действовал в ее интересах, а исключительно в интересах Хайлендов. Налоги не были уплачены, значит, она потеряет этот дом. Однако она постаралась сдержаться и не показать, насколько возмущена всем этим. Ей было необходимо все как следует продумать.

— Сколько у меня останется, если я все же смогу продать его?

— Несколько тысяч.

Она понимала, что этого мало.

— Почему вы сделали это? — спросила она. — Почему вы не можете оставить меня в покое и дать те крохи, что я имела?

— Я здесь ничего не решаю. Это решение компании, Ники. Просто у них происходит реорганизация…

— Вы прекрасно знаете, что это не так.

Но он продолжал твердить свое равнодушным, лишенным сочувствия голосом:

— Я понимаю, что для тебя это потрясение. Но это еще не конец света. У тебя есть характер, Ники. Тебе было от кого унаследовать твердость духа. Так что ты не пропадешь, ты сможешь…

Она повесила трубку и в полном смятении чувств пошла в свою комнату.

Почему именно сейчас? В своем тревожном смятенном состоянии духа она уже была готова связать это известие с тем, что у нее произошло с Алексеем. Наказание судьбы за то, что она осмелилась перейти грань, осмелилась мечтать о любви.

Но затем вспомнила, что сама же рассказала Пеппер Хайленд о том, что получает деньги от «Хайленд Тобакко». Возможно, именно Пеппер и устроила так, чтобы выплаты прекратились или, во всяком случае, обратила на это внимание своего единокровного брата, который теперь руководит компанией. Но ведь они между собой тоже враждуют?

Одно она знала наверняка — то, что дистанция между ней и Хайлендами увеличилась еще больше.

Сидя у себя, Ники стала думать о том, что она может предпринять в данной ситуации. Конечно же, Хелен поможет ей. Но когда она подумала о том, чтобы взять деньги у Хелен, ей в голову пришел ответ на вопрос, который все время тревожил ее с тех пор, как Алексей впервые ей его задал: «Почему она хочет стать врачом»? Ники поняла, что это для Хелен, только для нее. Таким образом она хотела выразить свою любовь и благодарность женщине, заменившей ей мать. Она просто не знала, каким еще способом может выразить ей свою любовь. Но теперь она поняла это.

Сейчас Ники полностью осознала, что не так уж разочарована тем, что не сможет учиться на медицинском факультете. Может быть, это будет разочарованием для Хелен. Хотя Хелен всегда убеждала Ники поступить так, как будет лучше для нее самой.

А что же будет лучше для нее самой? Есть ли вообще способ добиться счастья и удовлетворения в жизни?

И вдруг она поняла. Возможно, счастье и недосягаемо в принципе, но во всяком случае у нее есть шанс получить хоть малюсенькое удовлетворение. Чего хотели Хайленды? Как можно больше отдалить ее от себя. Но это происходило слишком долго. Черта с два, станет она от них отдаляться! Наоборот, она приблизится к ним, и настолько, что им самим станет тошно!

Итак, она отправляется в Виллоу Кросс. Отправляется! Да! Да! Домой!

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава 16

Ники подъехала на машине, взятой напрокат, к мотелю недалеко от Виллоу Кросс и оставила свой чемодан в довольно заурядной, но чистой комнате. Она несколько минут передохнула, затем вернулась в машину, чувствуя необходимость как можно скорее оказаться там, куда так стремилась.

Небо было исчерчено тонкими перистыми облаками, окружающий пейзаж казался сероватым при свете бледного, слегка затянутого туманом вечернего солнца. Она вспомнила, что над Виллоу Кросс всегда, казалось, какая-то пленка, очевидно, из-за дыма, шедшего из труб множества огромных сушилен, расположенных в широкой долине. Поглядывая на проносящийся мимо ландшафт, время от времени украшенный различными рекламными щитами, предлагающими оборудование для ферм и подержанные автомобили, Ники глубоко вздохнула, подсознательно ожидая уловить знакомый запах табака.

Она мчалась на полной скорости, пренебрегая указателями, пока не добралась до границ своей собственности, единственного напоминания о матери. Тогда она притормозила и поехала тихо-тихо, стараясь внутренне подготовиться к тому, что увидит дом, где знала счастливое детство, но и кошмар внезапного его конца.

Но когда она увидела дом, то почувствовала скорее печаль, чем страх. Какой же он запущенный, каким выглядит несчастным и одиноким на фоне жемчужного неба. Сад зарос сорняками, огромный участок земли неухожен и заброшен. Как бы страдала Элл, если бы могла видеть это запустение. Даже некогда ровненький и побеленный забор был сломан в нескольких местах, доски от него, валявшиеся там и тут, были похожи на могильные кресты вдоль дороги.

Ники вышла из машины и стала с трудом пробираться сквозь высокую траву, скрывающую дорожку к дому. На дверях дома висел амбарный замок. Она чуть не улыбнулась над абсурдностью такой меры предосторожности. Воспоминания детства нахлынули на нее. Окно ванной комнаты на нижнем этаже было покрыто грязью и копотью. Она подергала его. Еще чуть-чуть — и оно поддалось. Никто так и не починил сломанный шпингалет. Ники открыла окно и втиснулась внутрь сквозь узкое отверстие.

В доме стоял неприятный затхлый запах. Раковина в ванной, некогда такая ухоженная, теперь была вся в трещинах, покрыта слоем грязи. Выложенный плитками пол, который всегда сверкал, давно никто не мыл. «Что же за люди здесь жили?» — подумала Ники, медленно проходя по дому, замечая и продранный диван, и глубокие царапины на мебели, и толстый слой копоти и грязи, покрывающий все в доме.

Она открыла окно, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха и выветрить дух мерзости и запустения. Проходя по комнатам, она чувствовала, что не удивилась бы, увидев, как из каждого угла на нее смотрят привидения. Однако она обнаружила и кое-что интересное для себя: это было чувство защищенности, чувство собственной территории. Черт подери, ведь это дом Элл, а теперь и ее дом — единственный предмет оседлой жизни, который X. Д. захотел подарить ей за верность и любовь к нему.

Возмущение Ники возросло, когда она поднялась наверх и вошла в бывшую спальню матери. От ее красивых вещей не осталось ничего, кроме кровати. Остальное было продано, или украдено, или безнадежно сломано. Комната, когда-то бывшая детской, была превращена в кладовку, забитую картонными коробками, старыми газетами, сломанной швейной машинкой и манекенами, которыми пользуются портные.

Она сошла вниз, на кухню, место, где, как она помнила, они с мамой проводили самое приятное время. Потемневшая стена у плиты говорила о том, что на плите часто что-то жарили, однако шкафчики и пол были не такими запущенными, как все остальное в доме. И Ники почувствовала что-то вроде благодарности к неизвестным жильцам.

Наконец она подошла к главному входу, взглянув оттуда на гостиную. Сердце ее забилось, как к ту ночь, когда она спускалась. но лестнице. Она снова видела, как стоявший около дивана мужчина раздевал мать, лежащую на диване… Затем этот последний краткий взгляд на маму сменился ужасом следующего утра, когда она спустилась вниз и нашла маму мертвой, лежащей у разбитого окна.

Неожиданно Ники почувствовала, что задыхается, и побежала в ванную, чтобы выбраться из сломанного окна, как воришка. Сев в машину, она включила зажигание, но не для того чтобы уехать. Она медленно двигалась по узкой ухабистой проселочной дороге, пролегавшей по ее земле в пятьдесят акров.

Кругом не было ни души, не было и намека на присутствие человека. Даже при вечернем освещении земля, все еще покрытая засохшими и гниющими остатками неубранного табака, казалась щедрой и по-своему красивой. В дальнем конце участка она остановила машину и, выйдя из нее, поднялась на небольшой бугорок — место, где, как она вспомнила, они однажды побывали с Элл. Отсюда были хорошо видны окрестности, а вдалеке можно было разглядеть огромный особняк Хайлендов.

Это уже была их территория, напомнила себе Ники, их священное королевство. Они изгнали ее из своей жизни, не желая ее никогда видеть. Неужели она осмелилась вернуться?

Да, черт возьми, она имела такое же право жить здесь, как и они! В ее глазах блеснула решимость. И, глядя на стоящий вдалеке дом, она поклялась, что если когда-нибудь и уедет отсюда, то только на своих собственных условиях.

«Никогда! — крикнула она с жаром в сторону огромного поместья своих врагов. — Вы слышите меня? Я — ублюдок — вернулась!»

Городок Виллоу Кросс показался ей значительно меньше, чем помнился. На Мейн-стрит появилось несколько новых магазинов — оригинально оформленная булочная, магазинчик, где продавалась только спортивная обувь, но в общем-то он не очень сильно изменился, был по-прежнему очень провинциальным, тихим, как бы немного потрепанным.

Контора мистера Уэзерби находилась на втором этаже сравнительно нового трехэтажного кирпичного здания; на двух других этажах разместились зубной врач и ветеринар.

Ники вошла решительным шагом, заставив вздрогнуть немолодую секретаршу, сидевшую в приемной за письменным столом. Воинственно надвигаясь на нес, Ники заявила:

— Я пришла, чтобы поговорить с мистером Уэзерби.

— Простите, кто вы такая?

— Меня зовут Сандеман. Ники Сандеман. Женщина спокойно кивнула, и Ники поняла, что та ожидала более бурного начала. Неужели имя Сандеманов уже больше не вызывает у жителей Виллоу Кросс презрения и пренебрежения?

— Мне очень жаль, мисс, — сказала секретарша, — но мистер Уэзерби уже ушел.

— Куда он пошел? Домой?

Секретарша колебалась, не зная, что ответить.

— Послушайте, если вы мне ничего даже и не скажете, — заявила Ники, — то это ничего не изменит. Я все равно его найду. Но если мне не придется потратить на это слишком много времени и сил, то настроение у меня станет получше.

Секретарша слегка улыбнулась: видимо, решительность Ники была ей по душе.

— Он пошел в гостиницу чего-нибудь выпить. «Гостиница» всегда означала «Хайленд-отель» в центре городка.

— Спасибо, — сказала Ники и вышла на улицу. Дверь еще не успела закрыться, как она услышала, что секретарша схватила телефонную трубку и стала набирать номер. Спускаясь по лестнице, Ники подумала, не предупреждает ли она его, чтобы он успел от нее скрыться. Но тут она услышала голос секретарши:

— Люсьетта, это ты? Никогда не догадаешься, кто сейчас здесь был… Плод любви мистера Хайленда… Ей-богу… Угу, хороша, как божий день, но орешек твердый. Ищет мистера Уэзерби… Да, думаю, у нас здесь будет небольшой фейерверк…

Ники грустно улыбнулась про себя, хотя ей понравилось то, как ее описали. Пусть говорят! Она не собирается притворяться, что ничего не слышит, как это делала Элл. Она собирается выслушать все, а потом, и очень скоро, ответить им-.

«Хайленд-отель», построенный посередине Мейнстрит в самом начале века, был прежде маленькой деревенской гостиницей, когда Хайленды только начали разворачивать свое дело по производству табака. Все то время, что Ники жила в Виллоу Кросс, «Хайленд-отель» так и оставался маленькой, но шикарной гостиницей. Теперь же, оставив машину на стоянке, она увидела на прежнем месте здание, которое своими размерами могло сравниться с роскошными отелями в крупных городах: к старой гостинице был пристроен современный десятиэтажный корпус. Попав в просторный холл, Ники увидела несколько дверей, ведущих в различные рестораны и бары, причем каждый из них имел название, так или иначе связанное с производством, обеспечивающим процветание Виллоу Кросс — «Сушильня», «Золотой лист», «Закрутка».

Ники заглянула в несколько баров. И когда зашла в «Сушильню», где покрытые деревянными панелями стены и обитые клетчатой материей стулья придавали помещению вид небольшого мужского клуба, тут же заметила мистера Уэзерби, сидящего с каким-то человеком за столиком у двери.

Увидев ее, он сразу же встал и направился к ней.

— Николетта, — сказал он, стараясь казаться приветливым, хотя было видно, что улыбается он явно через силу. — Какой сюрприз!.. — Он взял ее за руку и попытался вместе с ней выйти из бара.

Она не двинулась с места.

— В этом я не сомневаюсь, — сказала она. — И, наверное, не очень приятный сюрприз. Но для меня был довольно неприятный сюрприз, когда я увидела, до какого состояния вы позволили довести дом моей матери. — Она говорила все громче и громче.

— Ники, пожалуйста, не устраивай сцен. — Взяв ее за локоть, он с большей настойчивостью попытался вывести из комнаты.

На этот раз она не сопротивлялась. Ее это устраивало — пока: пусть мистер Уэзерби думает, что еще может ею командовать.

Они прошли в угол холла.

— Я понимаю, как ты расстроена, но эти люди — фермер с семьей — были единственными, кому мне удалось сдать дом. К сожалению, он оказался ненадежным человеком — пил, не платил за аренду и не очень-то следил за порядком.

— Мистер Уэзерби, какой налог я должна внести за получение по наследству этой собственности?

— Точную цифру я не знаю, но за эти годы сумма несколько увеличилась: думаю, тысяч десять-пятнадцать.

— И если этот налог не будет уплачен, то что произойдет, с домом и землей?

— Ну, тогда он будет продан с аукциона, чтобы оплатить счета.

«Аукцион, — подумала Ники, — и, разумеется, — самую большую цену за него смогут предложить только Хайленды». Сейчас она уже представляла себе, как развивались события после смерти главы семейства. Мистер Хайленд проявил щедрость по отношению к Ники, возможно, даже и сам того не желая, поскольку основной причиной его великодушия могло быть то, что ему хотелось отделаться от дома, в котором он совершил убийство. Однако его основной наследник не мог примириться с этим и попытается вырвать последний не принадлежащий ему участок в Виллоу Кросс, чтобы раз и навсегда покончить с ней и забыть о ее существовании.

Интересно, Пеппер тоже действовала против нее в союзе с Дьюком? Не исключено.

— Мистер Уэзерби, — сказала Ники, — завтра утром я хочу посмотреть все бумаги, касающиеся этого дома, — договор об аренде, декларацию о налогах, текущие расходы, все, что меня ожидает, потому что я собираюсь заплатить эти налоги и жить в этом доме и на этой земле.

Он изумленно воззрился на нее.

— Но почему вдруг?

— Потому что это мой дом, — сказала она. — И я собираюсь здесь жить.

Он на секунду задумался.

— Боюсь, что мне не удастся так быстро достать все эти документы. Разумеется, все, что касается уплаты налогов, то да, а вот договор об аренде…

— К завтрашнему утру, — твердо повторила она. — Все документы.

Казалось, он понял, что если он станет тянуть и прятать от нее документы, она найдет какой-нибудь мерзкий способ наказать его: опять выследит где-нибудь в баре вечером и на этот раз устроит настоящий скандал.

— Я постараюсь, — сказал он.

— Я надеюсь, вы меня не подведете, — ответила Ники, уходя.

Сидя в машине, она почувствовала, что у нее начинают сдавать нервы. А хочет ли она в самом деле вступать в схватку с этими акулами? Ее мать лишь чуть-чуть перешла грань дозволенного — и погибла. Может, будет лучше порвать последние связи с этой семьей, получить за дом хоть что-то и уехать подальше отсюда?

Но какой-то внутренний голос — а вдруг голос ее покойной матери? — настойчиво просил ее добиваться справедливости и — отомстить.

Как будто это могло хоть чем-то помочь ей, Ники решила навестить одну из своих старых подруг из далекого детства. Через несколько минут ее машина остановилась возле дома, некогда бывшего для нее вторым домом. Но, подходя к почтовому ящику, она увидела, что на табличке с именем владельца написано «Стивенс», а не «Бойнтон».

Во дворе стоял большой автомобиль с откидным сиденьем и багажником. Дверь открыла незнакомая Ники женщина средних лет. Когда Ники спросила о докторе Бойнтоне, то ей ответили, что он скончался в прошлом году, а его вдова переехала жить к сыну в Ричмонд.

— Простите, а вы ничего не знаете о его дочери Кейт? — с надеждой спросила Ники.

— Немного знаю. Она вышла замуж за парня по фамилии Форест, или Форестер — в общем, что-то в этом роде — он нездешний. И они вдвоем содержат в городе детский сад.

Через несколько минут Ники поднималась по ступеням детского сада «Радуга», небольшого двухэтажного легкого домика, выкрашенного желтой и белой краской. Надпись при входе извещала, что часы работы с семи до пяти, но был уже седьмой час. Все же Ники толкнула дверь и обнаружила, что она не заперта.

В большой комнате на первом этаже стояли детские кроватки и манежики, маленькие столы и стулья. Шкафчики были раскрашены в яркие чистые цвета. В углу находилась небольшая кухонька, где все было сделано из нержавеющей стали. На стенах висели картинки, многие из них нарисованные самими детьми, другие вырезанные из книг, на полу валялось множество игрушек.

Ники заметила, что на второй этаж ведет лестница с улицы. Она поднялась по ней и постучала. Ей открыла молодая женщина с мягкими темными волосами и добрыми глазами, прятавшимися за старомодными очками без оправы. На ней было ситцевое платье-мешок, которое сразу же пробудило у Ники воспоминания о прошедших днях, когда в ее жизни были и счастье, и любовь.

— Кейт, это ты? — неуверенно спросила Ники. Добрые глаза женщины широко раскрылись, в них мелькнули и удивление, и огонек узнавания.

— Ники! — Схватив подругу в объятия, Кейт прошептала:

— Я уж думала, что больше тебя никогда не увижу.

— Я тоже так думала. Но, как видишь, приехала, — сказала она, смеясь и в то же время ощущая какой-то странный комок в горле. — От фальшивой монетки не так уж легко избавиться.

— Не говори так, Ники, даже в шутку! Проходи, я напою тебя чаем, а если ты не торопишься, то, может быть, и поужинаешь?

Она прошла вслед за Кейт в комнатку, такую же уютную, как и комнатка детей. Мебель была сделана из дуба, а на дощатом полу лежал лишь небольшой тканый коврик.

Кейт заварила чай с травами в керамическом чайнике и поставила на старинный, но отреставрированный столик такие же две кружки.

— Ну, — сказала она тоном учительницы, — а теперь расскажи мне все о себе. Нам необходимо многое наверстать.

— Давай ты первая, — сказала Ники. — Мне казалось, что ты собиралась вступить в «Корпус мира». Честно говоря, я не особенно и надеялась найти тебя в городе.

— Я действительно вступила в «Корпус мира». И два года провела в Нигерии. Там-то я и познакомилась с Тимом — это мой муж. Мне кажется, я всегда чувствовала, что выйду замуж за человека, похожего на моего милого папочку, — сказала она с теплотой в голосе, — а когда встретила этого парня, то решила, что не отпущу его в американское консульство, и сделала его порядочным человеком, прежде чем он успел заговорить о «свободной любви»… — Ее лицо при упоминании о муже, казалось, просветлело. Ники почувствовала легкую зависть, не потому, что Кейт была уже замужем, но потому, что поставила себе цель и достигла ее.

— Посиди еще, и я вас познакомлю, — продолжала Кейт. — Он работает в городе: открыл небольшой магазинчик по продаже кустарных изделий, а я управляюсь здесь.

— Ребятишек еще нет? — спросила Ники. В глазах Кейт мелькнула печаль.

— У меня не может быть детей, — сказала она без надрыва.

— Прости, мне так жаль, — сказала Ники, чувствуя свою бестактность. Кейт кивнула.

— Мне тоже. Но здесь, в этом детском саду, у меня столько детишек, и я их всех люблю. И мы с Тимом уже подумываем о том, чтобы кого-нибудь усыновить.

— Так почему же ты все-таки вернулась? — спросила Ники. — Насколько мне помнится, ты всегда говорила о том, что хочешь жить где-нибудь в другом месте.

— Я передумала после смерти отца. Мы с Тимом приехали сюда на его похороны. Ты знаешь, Ники, пришли на них буквально сотни людей — просто трудно сказать, сколько человек подходили к нам, большинство из них мы даже и не знали, и говорили о том, как они скорбят о нем. Я всегда считала его очень хорошим человеком, но только тогда по-настоящему поняла, как много он сделал для Виллоу Кросс и как его будет здесь не хватать. И вдруг мне показалось ужасно глупым куда-то ехать спасать мир, когда здесь так много дел. Кроме того, Тим просто влюбился в этот город, а когда я попыталась посмотреть на окружающее его глазами, я поняла, что здесь живут такие же люди, как и всюду. Вот мы и здесь…

— Ты счастлива? — с легкой завистью спросила Ники, как бы желая узнать, действительно ли возможно такое в этом мире.

— Ты задаешь какие-то странные вопросы. Я делаю то, что мне нравится. А теперь перестань морочить мне голову и расскажи о себе.

Ники почувствовала, что ее собственная история гораздо беднее событиями, чем жизнь Кейт. Она коротко обо всем рассказала, выпустив лишь историю своих отношений с Алексеем.

Единственное, что я делала все эти годы — училась, — с несколько виноватым видом подытожила она. — Ну а теперь похоже, что деньги кончились. И вот я вернулась, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти дом и землю моей матери.

— Наверное, пора тебе этим заняться, — тихо сказала Кейт. — Мне кажется, что до сих пор ты жила лишь в собственном внутреннем мире. Возможно, тебе пора перестать ждать и смотреть, что делают другие, включая и то, что они делают по отношению к тебе. Возможно, тебе пора самой начать действовать и принимать собственные решения.

Ники кивнула. Она робко протянула Кейт руку и взяла ее ладонь в свою, как они делали, когда были детьми.

Кейт, казалось, тоже вспомнила это.

— Теперь, когда ты снова нашлась, — сказала она, — надеюсь, ты не собираешься больше исчезнуть из моей жизни?

— Исчезнуть? — с удивлением повторила Ники. — Странно, но мне всегда казалось, что все было наоборот.

— Нет, Ники Сандеман, ты вечно все путаешь. Я часто писала тебе в первые два года. Разве ты не помнишь? Ты мне ни разу не ответила. Я решила, что ты встретила новых друзей и я тебе больше не нужна, ты хочешь забыть обо мне вместе со всем тем неприятным, что было в твоей жизни.

— Да, у тебя всегда была хорошая память, — сказала Ники, и голос ее дрогнул, когда она вспомнила, как дружба Кейт спасла ее от мучительного детского одиночества. — Ты — самое светлое, что у меня было в жизни. Если бы не ты, я не представляю, как бы я жила.

— В это трудно поверить…

— Но это так, Кейт.

— Тем более непростительно, — в голосе Кейт послышался легкий упрек, — я никогда не давала тебе повода думать, что не хочу дружить с тобой. Если ты считала иначе, то сама это придумала, Ники. Возможно, у тебя была более тяжелая жизнь, чем у меня… Не сомневаюсь, что это так. Но это еще не значит, что ты имеешь право вычеркивать из своей жизни тех, кто действительно любит тебя, кому ты дорога.

— Прости, — прошептала Ники, не зная, что ответить на упрек Кейт.

— Ладно, извинение принимается, — с улыбкой сказала Кейт. — Мне просто хотелось облегчить душу. И не только потому, что это касается меня, но и тебя.

Ники кивнула: она все понимала и была согласна с Кейт. Затем вдруг ее мысли приняли иной оборот. Если тогда она была не права по отношению к Кейт, то сколько раз она вообще допускала подобные несправедливости? Алексей, например: может быть, она чересчур быстро прогнала его? Но если он так легко сдался, то, может быть, и не любит ее вовсе?

Неожиданно на лестнице послышались шаги. Они услышали голос:

— Дорогая, я дома. Ну-ка подойди сюда и поцелуй покрепче!

Кейт бросилась к двери встретить мужа, вспыхнув, как девчонка-подросток. Они крепко поцеловались, казалось, забыв обо всем на свете. Разглядывая их, Ники не могла не улыбнуться. Они были так похожи, даже очки были одинаковые. Наконец-то Кейт отстранилась.

— Милый, я хочу тебя кое с кем познакомить. Это моя старая подруга Ники Сандеман. Ники, а это мой муж — Тим Форестер.

— Очень приятно познакомиться, Ники. — Тим произнес эту достаточно формальную фразу с необычной сердечностью. — Кейт много мне рассказывала о вас.

— Вам очень повезло, Тим Форестер. Кейт — совершенно необыкновенный человек.

— Мне ли не знать? — согласился он, ласково улыбаясь жене и поглаживая ее по мягким волосам. Ники чувствовала, что эти двое сильно и нежно любят друг друга.

— Это мне ужасно повезло, — заспорила Кейт. — Я заполучила по-настоящему свободного человека, без предубеждений. И к тому же он превосходный повар! Ники, останься с нами поужинать, сама увидишь.

— Хорошо, если позволите вам помочь.

Тим снял с крючка на двери фартук и протянул его Ники.

— Вообще-то это мой, — сказал он, — но, поскольку ты такая близкая подруга Кейт, я разрешаю тебе им воспользоваться.

Они все вместе трудились на уютной кухоньке в окружении глиняных горшков с различными растениями, блестящих медных кастрюль и кастрюлечек, а также всевозможных сувениров, привезенных Кейт после двухлетнего пребывания в Нигерии. В отношениях между Тимом и Кейт чувствовались большая теплота и забота.

— Вот это и есть настоящий дом, — сказала Ники, когда они сели за легкий ужин, состоящий из домашнего овощного супа и хлеба грубого помола. — Это так напоминает мне тот дом, где жила Кейт, когда мы были детьми. Здесь так хорошо, отсюда не хочется уходить.

Тим и Кейт улыбнулись друг другу. Затем Кейт повернулась к подруге.

— Всегда легче что-то делать, когда научишься. Но, Ники, ведь научиться никогда не поздно.

Глава 17

Не обращая внимания на пот, струившийся по телу и пропитавший всю ее рабочую блузу, Ники упрямо сражалась с ублюдками самой Природы — сорняками, превратившими некогда ухоженный садик Элл в подобие диких джунглей. Работа была тяжелая и монотонная, продвигалась очень медленно. И хотя Ники была в превосходной физической форме, повторение одних и тех же движений вызвало у нее боль в пояснице и судороги в ногах. По мере того как солнце все выше и выше поднималось над горизонтом, согревая сыроватый воздух и разгоняя последние остатки облаков, Ники все чаще останавливалась, чтобы сделать глоток холодной воды из стоявшего поблизости термоса… Все же, наполняя один мешок за другим полу сгнившими усохшими растениями, оставленными прежними жильцами, она чувствовала необыкновенное удовлетворение, приводя в порядок то, что по праву принадлежало ей.

Она распрямилась, вытянув вверх руки и покрутив шеей, чтобы снять напряжение. Потом смахнула с лица прядь волос, испачкав щеку о толстую рабочую рукавицу: она стала надевать их лишь после того, как вздувшиеся на ладонях волдыри дали ясно понять, что ее руки не приспособлены для такой работы. Интересно, подумала Ники, а что бы сделала мама, если бы сейчас увидела свою дочь? Наверное, сначала пришла бы в ужас: Элл терпеть не могла физическую работу. Поэтому, возможно, и позволила соблазнить себя X. Д. Она больше всего на свете хотела забыть о тяжелом крестьянском труде, знакомом ей с детства в своей родной деревне.

Но в конце концов — и Ники в этом не сомневалась — мама одобрила бы ее решение бороться до конца несмотря ни на что и сохранить ту собственность, за которую Элл продала свою душу.

Но возможно ли это? Список того, что ей необходимо купить для ремонта дома, все рос, и к тому же ей вскоре придется кого-нибудь нанять, поскольку одной ей со всем этим не справиться.

Не проходило и дня, чтобы Ники не изучала документы, с такой неохотой предоставленные ей Уэзерби, стараясь придумать, каким образом ей уплатить налоги, не продавая дом и землю.

Она поработала еще час, выдергивая сорняки, пока не расчистила дорожку к дому. Затем оттащила тяжелые мешки с мусором на обочину дороги, чтобы их забрала вызванная ею специальная машина вместе со сломанной мебелью, разорванными и грязными матрасами, которые она свалила позади дома. Выбросив всю эту рухлядь, она осталась практически ни с чем.

Она налила в ведро горячей воды с нашатырным спиртом и, приставив к стене лестницу, стала смывать слой грязи и копоти со стекол второго этажа. Занимаясь этой работой, Ники мурлыкала про себя старую французскую песню, которую частенько пела Элл, когда тосковала по родине или же для того, чтобы напомнить себе, что занимается серьезным и нужным делом.

Где-то в середине дня небо неожиданно потемнело, и через мгновение ливень загнал Ники в дом. Она быстро вылила грязную воду из ведра и поставила его в центре бывшей комнаты Элл, чтобы в него стекала капавшая с потолка вода.

Наверное, я сошла с ума, уже в сотый раз после своего приезда в Виллоу Кросс сказала себе Ники. Это она почти каждый раз твердила себе, выкладывая драгоценные доллары за то, чтобы ей подключили электричество, установили телефон, поменяли замки в дверях — акция, не столько абсолютно необходимая, сколько символическая.

Возможно, она бы уже и отказалась от своей идеи поселиться в этом доме, но поддержка пришла с неожиданной стороны. В то время как Ники ожидала, что Хелен с неодобрением отнесется к ее намерению бросить учебу и отказаться от мысли стать врачом, она, наоборот, заявила ей, что в данный момент это самое правильное решение.

В телефонном разговоре, состоявшемся вскоре после приезда Ники в Виллоу Кросс, Хелен настоятельно уговаривала Ники остаться.

— Я уверена, что тебе необходимо сделать это, — говорила она. — Мне всегда казалось, что со смертью твоей мамы прекратилось твое развитие. Я имею в виду эмоциональное развитие. Ты была так напугана и одинока, что инстинктивно отгородилась от всего, что могло бы помешать тебе выжить. Ты не позволяла себе даже попытаться опереться на кого-нибудь, я уж не говорю о том, чтобы отдать свое сердце.

— Я отдала свое сердце тебе, — сказала Ники.

— Я знаю, родная. Но свой внутренний мир, какой-то более глубокий его слой, ты оберегаешь от вторжения. — Она немного помолчала. — Мне звонил Алексей. Говорил, что очень хочет поговорить с тобой. Как я поняла, ты сбежала от него и отказываешься…

Одно упоминание его имени вызвало боль.

— Я не хочу говорить о нем, Хелен.

— Но ты должна узнать одну вещь. Он сказал мне… — Я ничего не хочу знать! — перебила ее Ники. — Обещай мне, Хелен, обещай мне никогда не говорить об Алексее. Я знаю, его отец — один из твоих друзей и ты наверняка будешь встречаться с ним. Но теперь в моей жизни для него нет места. Теперь моя жизнь здесь — тем более ты говоришь, что я права.

Хелен вздохнула.

— Да, я действительно так считаю. Потому что думаю, что ты заново откроешь для себя свое собственное «я», чтобы развиваться и дальше, а это лучше делать там, где ты находишься сейчас.

С явной неохотой Хелен дала ей слово, что больше не будет говорить об Алексее Иванове, и вскоре после разговора прислала Ники чек на тысячу долларов, чтобы та починила крышу.

Понимая, что Ники не захочет брать у нее деньги, Хелен попросила ее считать, что это дано как бы «в долг».

Однако Ники пока не воспользовалась чеком, не желая осуществлять на чужие деньги свой еще и ей самой неясный план. Поэтому крыша все еще текла, и, поставив ведро в комнате Элл, она с той же целью поставила две кастрюли в своей комнате.

Защитив таким образом дом от дождя, Ники пошла на кухню приготовить себе что-нибудь перекусить. По крайней мере, здесь ей удалось все привести в более-менее божеский вид. Она скребла и чистила, пока не покраснели ободранные руки, желая вернуть утраченный блеск и чистоту маминым кастрюлям и прочей утвари. Потом долго уничтожала следы неопрятности и запустения в шкафчиках и на полках. Теперь на подоконнике стояли цветы в горшках, как и было при Элл. Здесь же находились подарки, присланные ей к новоселью Блейк, вернее, высланные по ее распоряжению из одного из универмагов ее отца, тут было все: от электронной кофеварки до портативного телевизора. И хотя эта роскошь казалась неуместной в требующей ремонта и нового холодильника комнате, они воспринимались как солнечный отблеск, как лучик Надежды на то, что когда-нибудь Ники сможет с полным основанием назвать этот дом своим.

Она съела бутерброд с арахисовым маслом, медленно запивая его молоком, чтобы немного продлить удовольствие, и дала себе слово устроить настоящий пир, если наконец-то заплатит. налоги и станет полноправной хозяйкой этого дома.

После немудреного обеда Ники снова принялась за работу. Когда она начала медленно и аккуратно сдирать старые обои в спальне, зазвенел телефон. Наверное, это Уэзерби: она просила его о встрече, чтобы выяснить, не сможет ли он договориться об отсрочке уплаты налогов или же попытаться как-нибудь получить арендную плату, которую в свое время не заплатили.

Но это оказалась Кейт.

— А ты надеялась услышать кого-нибудь другого? — спросила она, почувствовав удивление в голосе Ники.

— Вообще-то да, но мне приятней говорить с тобой.

— Вот и хорошо. Приходи сегодня к нам поужинать. Тим обещает, что приготовит твой любимый овощной рулет. А еще у нас в морозилке лежит много-много домашнего мороженого…

Ники улыбнулась. Это было как в прежние времена: ей казалось, что Тим с Кейт просто удочерили ее.

— Ужасно соблазнительно, — сказала она, — но боюсь, что не смогу. Я так устала, что способна только на то, чтобы завалиться спать.

— Расслабься, Ники, — постаралась убедить ее Кейт. — Оставь часть работы и на выходные, мы с Тимом снова приедем к тебе и немного поможем.

— Но вы и так очень много сделали, — возразила Ники, хотя и без особой убежденности, поскольку и помощь, и общество друзей делали работу и легче, и веселей.

— Тим обожает всякую работу по дому, — настаивала Кейт. — А я сделаю все что угодно, чтобы ты здесь осталась.

Однако, несмотря на поддержку Кейт и собственное упорство, Ники стало казаться, что ее на каждом углу подстерегает очередная неприятность.

На следующий день после того, как с немалой помощью друзей она окончила ремонт кухни, у нее сломался холодильник. Когда она попыталась купить себе в кредит новый, заведующий универмагом в Виллоу Кросс отказал ей. «Никаких кредитов незнакомым», — заявил он, не желая изменить свое решение даже после того, как Кейт и Тим предложили свое поручительство и совместно подписали ее заявление о кредите. Дело было не столько в кредите, подумала Ники, сколько в том, что она здесь чужая. В конце концов она воспользовалась чеком Хелен и купила себе подержанный холодильник в комиссионном магазине, потратив на него восемьдесят долларов из оставшихся у нее денег.

Когда она все подготовила к ремонту спальни, то наконец-то решилась заделать крышу. Но кровельщик заявил, что это невозможно: крышу вообще уже нельзя починить, ее нужно всю менять и обойдется это примерно в три тысячи долларов. В конце концов Тим забрался на крышу и заделал дыры рубероидом. «Но это долго не продержится, — предупредил он, — особенно если будут сильные дожди и грозы». Когда Ники захотела отремонтировать старый «бьюик» Элл, ей сказали, что это ей обойдется по крайней мере в тысячу долларов. Почему-то это расстроило се больше всего: для нее машина Элл была не просто средством передвижения, а, как и дом, символом того, на что она променяла свою жизнь.

Отчаявшись добыть деньги, Ники позвонила секретарше Уэзерби и пригрозила, что поселится на пороге его конторы, если он не откликнется на ее просьбу о помощи. В конце концов он был ее опекуном, назначенным судом, и если ее дела были в плачевном состоянии, то в этом отчасти была и его вина. Ему следовало бы получше заботиться о ее имуществе. А разве он не может использовать свое влияние в городе и у Хайлендов и добиться, чтобы табачная компания пересмотрела свое решение об отмене ее денежного содержания, которое она получала в течение многих лет?

Ответ на эту угрозу пришел летним солнечным утром через несколько дней, когда Ники была в саду, стараясь прибить перекосившиеся ставни. Почтальон просигналил из своего грузовичка и, когда она подошла, вручил ей большой плотный конверт, заказную бандероль. Внутри Ники обнаружила целую кучу каких-то документов, к которым было прикреплено письмо от Уэзерби.

Придерживаясь своего обычного безликого, почти анонимного стиля, адвокат писал: «Недавно на ваш счет пришел последний чек из компании „Хайленд“, однако, как вы сами можете удостовериться, он не полностью покрывает расходы за мои услуги. В виду переживаемых вами финансовых трудностей я принял решение отказаться от недостающей части». Сюда был приложен депозитный счет на сумму в 3500 долларов на имя Уэзерби как ее опекуна. Это были деньги, предназначенные на ее обучение, если бы она не бросила колледж. Теперь она могла бы с их помощью разделаться с кое-какими проблемами. Однако наряду с этим там также находился счет за юридические и прочие услуги по управлению за прошедший год, в которые входили и расходы по составлению, например, договора об аренде, а также по хранению документации, пересылке документов, даже расходы на копировальные работы — и вся эта сумма составляла более 3888 долларов. Здесь же была И копия чека, выписанного Уэзерби на свое имя: он закрывал счет для денежных поступлений Ники и переводил всю полученную ею сумму на свое имя в счет уплаты долга.

Эти тщательно собранные счета и документы поразили Ники даже больше, чем то, что ей больше неоткуда ожидать помощи для решения своих финансовых проблем. Как мог Уэзерби отобрать у нее эти несчастные деньги, пришедшие ей в качестве последней крохи от щедрот Хайлендов? Запихнув содержимое конверта в сумочку, она помчалась прямо в контору Уэзерби и, не обращая внимания на секретаршу, швырнула бумаги ему на стол.

— И вы думаете, что это вам сойдет с рук? — возмущенно воскликнула она.

Казалось, гнев Ники ни в малейшей степени не нарушил спокойствия Уэзерби. Казалось, он даже ждал ее.

— Сойдет с рук? Что именно вы хотите сказать, мисс Сандеман? Разве в моем поведении вас что-то не устраивает?

— Вот именно. Мистер Уэзерби, между нами никогда не было особой любви. Суд назначил вас моим опекуном в такое время, когда я ничего не могла решать, и с того самого времени это было скорее ваше поле деятельности, чем мое, так что ничего другого мне не оставалось, как примириться с этим и оставить вас в этой роли. Но я не знала, что вы используете свое положение мне во вред, позволив практически пустить на ветер мое единственное имущество, отдав неизвестно кому мой дом и участок, даже не побеспокоившись о том, чтобы вовремя потребовать с арендаторов оплату…

— Да, да, это все очень прискорбно, мисс Сандеман. Но видите ли, — он улыбнулся своей притворной улыбкой, и его южный выговор, казалось, стал еще заметнее, — это Юг, и здесь у нас свои порядки. Поскольку вы дочь… иностранки, да и сами практически здесь не жили, вы, возможно, плохо разбираетесь в наших обычаях. Но мы здесь не относимся ко многому так формально, как на Севере. Если мы сдаем кому-нибудь дом и землю, то мы обычно доверяем ему…

— Доверяете! — взорвалась Ники. Я даже не смогла купить здесь в кредит новый холодильник, а вы позволили кому-то разорить дом моей матери, забрать ее вещи без…

— Ну какой смысл так злиться? сказал он, все еще стараясь казаться вежливым. У меня много работы…

— Смысл очень даже есть, Уэзерби. Однажды вы привезли мне указание от Хайлендов — они предупреждали меня, что пойдут на все, если я попытаюсь каким-либо образом скомпрометировать их перед людьми, и мне совершенно ясно, что вы у них мальчик на побегушках. Теперь вы пытаетесь передать мне от них, чтобы я даже и не пыталась что-либо предпринять, что у меня все равно ничего не выйдет. — Она подошла к столу, где он по-прежнему сидел, спокойно глядя на нее. — Ну что ж, это только придает мне решимости. И, может быть, первое, что я сделаю, чтобы показать вам, что у меня свои планы — это найму адвоката, чтобы он проверил всю вашу работу — пусть он проверит, что вы как мой опекун сделали для меня, и посмотрим, что скажет суд о том, насколько непрофессионально и в ущерб моим интересам вы вели дело, я уж не говорю о том, что вы забираете мои деньги на оплату себе самому…

Уэзерби поднялся, и маска вежливости слетела с его лица. Он обошел стол, глаза его сузились, в голосе послышались угрожающие нотки:

— На вашем месте, мисс Сандеман, я бы не стал угрожать. Получать плату за свои услуги — совершенно обычное дело. И любой суд города, округа или штата сочтет ваши претензии необоснованными. А если вы хотите нанять другого адвоката и выбросить последние оставшиеся деньги на пустую судебную тяжбу, начинайте. Только я думаю, что если ты попробуешь запачкать в этом городе мое имя, то посмотрим, что они сделают с твоим — и с именем твоей матери, самой известной шлюхи здесь, в Виллоу Кросс. — Скрестив руки на груди, он уставился на нее.

Ники почувствовала, как у нее сжались кулаки. Ей хотелось изо всех сил стукнуть Уэзерби, но она могла лишь бросить на него презрительный взгляд. Что-то в нем — именно в эту минуту — заставило ее почувствовать себя опять десятилетней одинокой и испуганной девочкой, полностью зависящей от воли посторонних ей людей. Если у нее и был шанс остаться и выжить здесь, в Виллоу Кросс, то она действительно не могла себе позволить тратить время, энергию и деньги на борьбу со столь известным жителем города — к тому же его поддерживали Хайленды.

Торопливо схватив бумаги, брошенные ею на стол Уэзерби, Ники ни слова не говоря выбежала из его кабинета. Когда она проходила через приемную, секретарша наградила ее дежурной улыбкой, и Ники представила, какие слухи и сплетни вскоре разлетятся по телефонным линиям Виллоу Кросс.

Все еще потрясенная случившимся и чувствуя себя несчастной, она поехала в детский сад Кейт, надеясь получить поддержку и совет от подруги. Там оказался и Тим, поскольку его магазинчик не имел определенных часов работы. У детей был тихий час, и Ники сидела с Тимом и Кейт на их кухоньке и показывала счета, присланные ей в последний раз мистером Уэзерби. Они были потрясены не меньше ее.

— Он же твой опекун! — сказала Кейт. — Он должен был блюсти твои интересы, сохранять твое имущество!

— А этот счет! — возмущался Тим. — Думаю, что даже в Нью-Йорке адвокаты не запрашивают за свои услуги такие деньги…

— Что же мне теперь делать? — спрашивала Ники. — Он прекрасно понимает, что у меня нет денег, чтобы привлечь его к суду. Но ведь он оставил меня ни с чем!

Тим взглянул на жену, и она кивнула, как будто они уже между собой обсудили положение Ники.

— Ники, — сказал Тим, — мне кажется, ответ у тебя буквально под ногами. У тебя есть способ не только сделать так, чтобы твоя собственность полностью окупилась, но и получить кое-что сверху…

— Нет, Тим. В том состоянии, в котором все это находится, я за нее много не получу. И, кроме того, я просто не могу продать дом и землю. Это все, что у меня…

— Кто говорит о продаже? — вмешалась Кейт. — Мы имели ввиду совсем другое, мы думали, что ты могла бы… — Она посмотрела на Тима, как бы ожидая, что более серьезные рекомендации должны исходить от него…

— Да, так что же? — с надеждой спросила Ники.

— Выращивать табак, — сказал Тим.

— Табак?.. — тихо повторила Ники. Табак лежал в основе богатства ее врагов. Неужели ей тоже участвовать в таком деле?

Кейт оперлась на стол и говорила очень тихо, поскольку видела, что за перегородкой начали ворочаться спящие ребятишки:

— Просто безобразие, стыдно смотреть, как пропадает твоя земля, Ники. Пятьдесят акров — это совсем немало, чтобы обеспечить приличную жизнь. Масса фермеров в округе имеют гораздо меньше.

— Но я ничего не понимаю в сельском хозяйстве, — сказала Ники. — И, кроме того, боюсь, у меня нет даже начального капитала.

— Найми хорошего специалиста, — предложила Кейт, — постепенно и сама всему научишься. Используй те деньги, что тебе прислала Хелен, а когда они кончатся, мы с Тимом тебе поможем.

— Нет, я не могу…

— Ники, я как-то говорила тебе, как это больно, когда от тебя отказываются. Сейчас происходит то же самое. Если ты не позволяешь себе помочь, то ты в какой-то мере отказываешься от нас: стараешься показать, что боишься впустить нас в свою жизнь.

Ники наклонила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Кейт встала и, подойдя к ней, обняла ее за плечи, а Тим протянул руку и дотронулся до ее ладони.

— Стань частью нашей жизни, Ники, . — сказала Кейт, — это самое лучшее, что ты можешь сделать. Ты всегда была одинокой. Но ведь ты приехала жить сюда, в табачный край. Так стань и его частью тоже. Если ты ничего не предпримешь, и причем как можно скорее, ты потеряешь то, что так хотела сохранить.

Она ушла от Кейт с Тимом, дав обещание хорошенько подумать над их словами. Но все же она побаивалась — не потому, что ей придется заниматься совсем новым для нее делом, но потому, что это новое дело вовлечет ее в сферу влияния Хайлендов, сферу, которую они контролировали столь же жестоко и неумолимо, как и всю ее жизнь — и жизнь ее матери тоже.

Однако, вернувшись к себе, Ники взглянула на поля и представила их покрытыми ухоженными ровными рядами кустиков вместо засохших и полусгнивших стеблей. Она, усмехнувшись, подумала о том, что действительно будет забавно войти в дело — пусть где-то совсем сбоку — полностью контролируемое се врагами. Интересно, попытаются ли они вытеснить ее?

Эти мысли не покидали ее и весь следующий день, когда она приводила в порядок дом, но она так и не смогла убедить себя, что ей все же стоит рискнуть. Даже у опытных табаководов иногда бывают неурожаи. А вдруг она растратит деньги Хелен, потом деньги Кейт и Тима, а у нее ничего не получится?

В ту ночь она лежала без сна, мучимая сомнениями. Вдруг уже где-то в начале четвертого ночи ей показалось, что она слышит скрип гравия, как будто по незаасфальтированной дорожке, ведущей к дому, приехала машина. Ники встала и выглянула из окна спальни.

Ночной месяц слабо освещал сад, но дорожка, окаймленная высокими вязами, пряталась в темноте. Ники старалась приглядеться к густым теням. Есть там машина? Она не могла сказать точно.

Но затем она увидела, как лунный свет упал на фигуру человека. Это был мужчина. Она не спускала с него глаз. Он поднял руку, и тут Ники увидела, как в темноте вспыхнул огонек сигареты: очевидно, ночной посетитель сделал затяжку.

Кто бы это мог быть? Уэзерби? Может быть, они послали кого-то, чтобы навредить ей?

Ники хотела окликнуть его, но потом передумала. Лучше просто посмотреть, что он будет делать. Посетитель не мог видеть ее в темной комнате. Скорее всего он думает, что она спит. Если он подойдет к дому поближе и попытается вломиться, у нее будет время ускользнуть от опасности.

Но человек не шевелился. Он в течение довольно долгого времени лишь стоял, глядя на дом, время от времени попыхивая своей сигаретой. Наконец отбросил в сторону окурок и растоптал его каблуком. Затем исчез в тени деревьев. Ники услышала шум мотора, зажглись задние огни, и она увидела, как машина медленно удаляется по дорожке от дома. Этим все и кончилось. Кто бы это мог быть? Кто мог приехать сюда лишь с одной целью — посмотреть на дом, помечтать при свете луны? Кто-то, кому не спится так же, как и ей, и кто приехал сюда в поисках ответа на мучающие его вопросы? Может быть, он хотел, чтобы она уехала отсюда, пытался запугать ее и заставить уехать?

Интересно, знаком ли он ей? А может быть, это человек, который был знаком лишь с ее матерью?

Проснувшись на следующее утро, солнечное и ясное, Ники с трудом могла поверить, что этот таинственный посетитель при свете луны ей не приснился. Одевшись, она вышла к тому месту, где видела темную фигуру. В траве лежал раздавленный окурок.

Она все время думала о ночном происшествии, но никак не могла найти ему объяснения. Однако ей все-таки показалось, что кому-то хочется вселить в нее тревогу и мучительную неопределенность. В сущности этот человек, стоявший в тишине у нее под окном, ничем ей не угрожал.

И, думая обо всем этом, она наконец пришла к единственному решению, которое действительно было для нее важным. Она останется здесь, потому что только так она сможет найти ответ на все загадки, окружающие ее. Был ли этот молчаливый посетитель здесь единственным? Нет, она окружена ими здесь, как была окружена и ее мать. Ники поклялась себе, что покажет любому из них, что ее невозможно запугать и заставить уехать, докажет им, что дочь Гейбриэл Сандеман часть этого мира.

Глава 18

В маленькой баптистской церкви, стоящей в нескольких милях от города, скоро должно было начаться ежемесячное собрание «Виллоу Кросс Тобакко Кооперейтив». На Ники были джинсы и клетчатая рубашка. Ей казалось, что именно так должны одеваться фермеры. Но когда она приехала, то поняла, что ее предположения были неверными. Мужчины, женщины и дети были одеты в свою лучшую праздничную одежду.

— Почему ты меня не предупредила? — зашипела она на Кейт. — Почему ты не сказала, что я не так оделась?

Кейт, на которой было подходящее для всех случаев цветастое платье, улыбнулась.

— Я уже говорила тебе, Ники что настало время, когда тебе всему нужно учиться самой. Кроме того, здесь не показ мод. Наши люди, может быть, немного… провинциальны, но поскольку ты не в блестках и перьях, то не имеет никакого значения, как ты одета.

— Огромное спасибо. А я думала, что ты присоединилась ко мне для того, чтобы я не выглядела дурой.

— Я здесь для того, чтобы помочь тебе познакомиться со всеми. Здешние люди немного подозрительно относятся к незнакомым.

Ники подозрительно посмотрела на Кейт.

— Эй, не смотри на меня так. Не имеет никакого значения, родилась ты в этом городе или нет. Что касается местного общества фермеров, ты для них посторонняя.

Кейт взяла Ники под руку, как она обычно делала в школе, и повела ее по зданию церкви.

— Миссис Клей, — сказала она крупной женщине, затянутой в черное, — я хочу познакомить вас со своей старой подругой, Ники Сандеман. Она живет в доме Мартина.

Ники передернуло, когда она услышала, что Кейт назвала коттедж Элл по имени арендатора, который жил там после них, табачного фермера, так плохо следившего за домом. Она уже открыла было рот, чтобы возразить, но Кейт быстро пожала ее руку, и Ники поняла, что такое представление поможет ей войти в местное общество.

— Как дела? — отозвалась женщина. — Вы родственница Мартинов? — спросила она, при этом ее глаза заблестели от любопытства.

— Нет, не родственница, — ответила Ники.

— Чудесные люди, — продолжала миссис Клей. — Ужасно досадно, что они так неожиданно уехали. Как бы там ни было, — сказала она, быстро меняя тему, — я желаю вам всего наилучшего, миссис…

— Сандеман, — подсказала Ники, пытаясь понять по лицу женщины, узнала ли та ее. Но на лице ничего не отразилось и Ники предположила, что вокруг Виллоу Кросс были места, где Элл Сандеман была не так известна или же ее забыли.

— Надеюсь, ты не возражаешь, — быстро сказала ей Кейт после того, как женщина отошла, — но Мартины жили в твоем доме так долго, пока ты отсутствовала, что Все тут считают твой дом домом этим людей. Кроме того, ты говорила, что хочешь все начать сначала. Я думала, ты сама решишь, хочешь ли ты вспоминать прошлое.

Ники кивнула. Она поняла и оценила мотивы поведения Кейт, но тем не менее чувствовала себя неловко, отрекаясь от своего истинного родства, будто это означало, что она стыдится собственной матери.

Кейт представила ее еще нескольким людям. Они обменялись любезными фразами. Даже если люди, с которыми знакомилась Ники, были любопытны, они были все же достаточно вежливы, чтобы не спрашивать больше того, на что она была в состоянии ответить.

Ровно в семь крепкий с виду пожилой человек пригласил всех сесть.

— Это Томас Клей, священник, — сказала Кейт, когда они с Ники сели на два свободных места в дальнем конце зала.

Священник объявил о рождении близнецов у Мэри и Джека Конуэй, затем прочистил горло.

— А теперь печальные новости, сказал он. — Мать Кенни Такера скончалась прошлой ночью. Похороны состоятся здесь в субботу утром. Нам будут нужны те, кто понесет гроб, поэтому близких друзей Кении попрошу остаться и подойти ко мне после собрания. Теперь я уступаю место Уиллу Риверсу.

Свист и топот приветствовали высокого человека, который отделился от толпы и медленно взобрался по ступенькам на возвышение, как будто нехотя и смущаясь устроенной ему овацией. Но это не смущение, подумала Ники, наблюдая за ним, это просто скромность, которой не нравится, когда ее наделяют властью. Он поднял свои большие сильные руки, призывая к молчанию. Ники внимательно рассматривала его внешность. Одет он был очень просто, так же, как и она, у него были прямые густые темные волосы, довольно длинные. Над карими, почти золотистыми глазами нависали тяжелые выразительные брови. У него был прямой тонкий — если бы он не был фермером, можно было бы сказать, аристократический — нос и чувственный рот. Поскольку большая часть его жизни проходила на свежем воздухе, лицо его было обветрено, и, несмотря на то что он был молод, его щеки, когда он улыбался, были прорезаны глубокими морщинами. Даже сидя в самом дальнем конце зала, Ники могла почувствовать обаяние, которое исходило от Уилла Риверса.

— Кто он? — прошептала Ники.

— Слушай внимательно и все узнаешь, — прошептала ей в ответ Кейт.

— Преподобный Клей только что попросил о помощи. Я тоже хочу попросить вас об этом. Многие из вас уже знают о несчастном случае с Льюком Карсоном, — сказал он. Врачи говорят, что он, вероятно, не сможет ходить, а даже если и сможет, то это произойдет не так уж скоро. Я ищу добровольцев, которые могли бы помочь в этом году жене и мальчикам Карсона с посадками. Если вы не сможете уделить им целый день, то даже и полдня имеет большое значение для Миз Карсон.

Послышался сочувственный шепот, потом фермеры заговорили между собой. В таком обществе, как это, объяснила Кейт, люди сами о себе заботятся.

— И это действует, Ники, — сказала она, — лучше, чем разного рода программы благотворительности или страхования, или что там еще изобрели люди в городе. Здесь это более личное.

Уилл снова поднял руку.

— Я уже говорил с некоторыми добросердечными леди… Вы знаете, о ком я говорю, — сказал он с улыбкой, которая вызвала женское хихиканье. — Мы устроим танцы и благотворительную лотерею в пользу семьи Карсона. Через четыре недели, начиная с сегодняшнего вечера. Я не знаю, какие призы будут учреждены этими леди, но уже сейчас даю слово, что куплю пять книжечек билетов — хорошо бы это были пижамы для кошек!

Раздался еще один взрыв смеха.

— Надеюсь, что каждый из вас даст что сможет, — убеждал Уилл. Его дружелюбная улыбка исчезла, а карие глаза стали серьезными. — Есть еще важные проблемы. Постараюсь сказать обо всем просто. Никто из нас не ожидал, что выращивание табака будет легким делом, никогда так не было. Врагов у нас здесь более чем достаточно. Это корневая гниль, увядание, пятна на листьях, ложномучнистая роса, голубая плесень и почернение, — перечислял он, как будто читал стихотворение. — Еще клопы и кузнечики, блохи и гусеницы, черви и тля. Больше тварей, чем в Библии! Не сочтите за оскорбление, преподобный Клей, — добавил Уилл, кивнув в сторону священника. — Это все то, чего мы можем ожидать, выращивая листья. Мы живем с этими нашими естественными врагами и молимся, чтобы год выдался удачным, точно также, как делали наши отцы и деды…

Уилл Риверс подвинулся ближе к краю возвышения и засунул ладони за пояс.

— Но иногда нам приходится заботиться кое о чем другом. О наших друзьях, о людях, которые покупают наш урожай, которые изготавливают сигареты и жевательный табак — почему-то очень часто они начинают вести себя совсем не по-дружески. Иногда кажется, что у них больше денег, чем у Бога — простите меня опять, преподобный отец — но им всегда мало. Им кажется, что если мы рассчитываем на справедливую оплату нашего честного труда, если хотим отложить доллар или два на черный день, то тем самым вытаскиваем деньги из их карманов…

Завороженная, Ники слушала, как спокойное красноречие Уилла Риверса удерживало внимание толпы. Он мог бы быть политиком, проповедником, даже актером — и правда, в нем было понемножку от каждого. Но что казалось еще более интересным — он как бы возвышал голос против собственных врагов Ники.

— Я знаю, что все вы любите посещать ежегодный пикник у Хайлендов, — сказал он, снова воодушевляясь. — Вам нравится есть их жареное на вертеле мясо и пить их виски — как будто собрались вместе старые приятели. Но, люди, это не так…

Один из фермеров заговорил:

— Послушай, Уилл, мы все знаем, что у тебя на плечах есть голова, и мы с уважением относимся к тому, что ты хотел сказать. Но я не думаю, что нам стоит бороться с табачной компанией. Они нам нужны так же, как и мы им. Они те, у кого есть деньги. Они те, кто защищает нас в Вашингтоне, чтобы нам сохранили дотации.

По залу прошел ропот одобрения.

Уилл кивнул головой.

— Я слышу, что ты говоришь, Хэнк. Может быть, иногда и кажется, что мы все — одна большая семья, но среди нас есть жадные родственники, которые не возражают против того, чтобы сожрать все, что есть на столе. Если им удается удрать с добычей.

С каждой минутой Ники слушала со все большим интересом. У нее были свои причины не доверять Хайлендам, и у других, похоже, они тоже были.

— История, о которой я говорю сейчас, — продолжал Уилл, — похожа на ту, которую пришлось пережить моему деду и отцу. То же самое может повториться и сейчас, если мы не будем следить за этим. Вернемся в 1900 год. Тогда существовал табачный трест, такой же, как нефтяной или стальной. Плата за лист была от семи до девяти центов за фунт, но трест предложил моему дедушке всего три цента за фунт. Мой дедушка отказался. Он и еще несколько человек объединились, у них было что-то вроде того, что сейчас есть у нас. Знаете, что сделал трест? Он разъединил их, предложив штрейкбрехерам по двенадцати центов за фунт. Подумай об этом, Хэнк, — продолжал он, — эти. ублюдки заплатили самую высокую цену в истории просто чтобы показать, кто здесь босс!

— Итак, Хэнк, — сказал он, все еще обращаясь к тому же фермеру, который к этому времени уже тихо сидел на своем месте, — Верховный суд привел к краху табачный трест, точно так же, как он разорил ассоциацию. Но это не изменило образ мыслей компаний — они занимаются своим бизнесом все так же. Во время депрессии в 1929 году мой отец вынужден был продать землю, чтобы окончательно не разориться. Тогда это сделали многие фермеры. Но компании чувствовали себя прекрасно. Люди могут голодать, но они не бросают курить. Нет, сэр, не бросают. Потом Рузвельт оказал нам поддержку с ценами, хотя компании пытались помешать этому. Тогда эта политики помогла моей семье, да и вашей. Мы продержались даже тогда, когда по всей стране банки лишили фермеров кредита. И если мы не будем осторожны, друзья, то нас ждут тяжелые времена, и я скажу вам почему.

Он замолчал, как рассказчик сказок, чтобы усилить впечатление.

— Неважно, что происходило с ценами, мы всегда были спокойны, потому что американские сигареты всегда делались из американского табака. Мы выращивали лучший, и он по-прежнему таков. Но сейчас компании начали привозить табак из таких мест, как Бразилия или Зимбабве, и я постоянно слышу, что там лист лучше, чем где бы то ни было.

Он опять помолчал, чтобы до всех дошел смысл его откровений.

— Но правда заключается в том, что мы просто не можем победить или даже участвовать на равных в этих состязаниях. Не можем, потому что привозной табак выращивается в условиях рабства, не можем, потому что нефтяные компании повысили цену на топливо для нашей техники, выросла и цена на удобрения. Мы должны остановить все это — сейчас! Из разных углов зала послышались голоса:

— Как? Что нам делать? Что ты думаешь, Уилл?

— Рад, что вы спрашиваете, — ответил Уилл с улыбкой. — Нам следует начать поднимать шум, пока дела не стали совсем плохи. Составить ходатайства, поговорить с политиками в Вашингтоне. Правда, почти все они связаны с компаниями, но есть парочка таких, которые на стороне фермеров. Мы свяжемся с людьми из газет и с телевидения, попросим их рассказать несколько историй о том, почему иностранный табак дешевле нашего.

— Похоже на беду, — проговорил один из старых фермеров. — Похоже, что ты собираешься разворошить осиное гнездо, Уилл Риверс, и я не думаю, что нам от этого будет лучше.

Уилл посмотрел человеку прямо в лицо.

— Джон, я не могу пообещать ни того, что не случится никакой беды, — серьезно сказал он, — ни того, что мы победим промышленников. Но я хочу напомнить вам слова, которые сказал очень умный человек: «Лучше самим повеситься всем вместе, или нас перевешают поодиночке». Это был Бенджамин Франклин, он так убеждал некоторых, кто боялся подписать Декларацию Независимости. Мы все знаем, что произошло, когда они решили драться все вместе. Я прошу вас сделать то же самое и послать этот протест.

Когда Уилл спускался с возвышения, Ники заметила, что аплодисменты были не такими бурными, как раньше, но это, казалось, его вовсе не беспокоило. Он пробирался среди фермеров, пожимая руки и определенно стараясь найти поддержку своей позиции.

Ники почти ничего не знала о той истории, о которой рассказывал Уилл, но она была захвачена ею, готова поверить, что Хайленды всегда были бессовестными в бизнесе точно так же, как и в личной жизни.

Чуть погодя миссис Клей объявила, что накрыт стол. Люди начали собираться вокруг наскоро сооруженного стола, который был накрыт ярко-красной домотканой скатертью. Чаша с фруктовым пуншем, электрический кофейник и огромное разнообразие домашних пирогов и печенья. Ники и Кейт подошли к столу тогда, когда Уилл Риверс начал наливать себе кофе. Ники горела желанием поговорить с ним, узнать побольше о позиции фермеров.

Но Уилла Риверса окружили три женщины, у каждой в руке была тарелка с пирожками и каждая старалась заставить его попробовать кусочек.

— Ты спрашивала, кто он, — сказала Кейт. — Ты не догадываешься? Различные люди видят в нем разное, но для одиноких женщин Виллоу Кросс он наиболее подходящий жених. Ты заинтересована?

— Не в этом смысле, — быстро ответила Ники. — Но, думаю, он единственный, кто может доказать мне, что я делаю ошибку, начиная сейчас заниматься фермерством…

— Тебе будет трудно заполучить его для этой дискуссии, — заметила Кейт, если, конечно, ты не испечешь что-то исключительно вкусное.

Угощаясь печеньем и пуншем, Ники краем глаза видела, что Уилл галантно пробовал все, что ему предлагалось, награждая каждую женщину комплиментом и мальчишеской усмешкой.

Внезапно Уилл выбрался из кружка почитательниц и подошел к ним.

— Кейт, — сказал он, протягивая руку, — рад снова тебя видеть. Хочу поблагодарить тебя за то, что ты взяла ребенка Клифтона, пока мать была в больнице. Я вижу, что ты привела с собой нашу новую соседку.

— Местный телеграф здесь хорошо работает, — засмеялась Кейт и представила их друг другу. — Ники хочет попробовать заняться выращиванием табака, Уилл. Я думаю, ты мог бы помочь ей найти опытные руки.

— Всегда рад нашему соседству, — согласился Уилл, — но, может быть, я сам посмотрю на земли, просто чтобы знать, что там требуется.

— Ники будет очень рада, не правда ли? — произнесла Кейт, как будто она не была уверена в том, что подруга ответит так как надо.

— Конечно, — согласилась Ники.

Какое-то мгновение она и Уилл изучали друг друга. Но на их лицах это никак не отразилось.

— Я могу заглянуть завтра, — сказал он, — это первое, что я сделаю утром.

— Хорошо, — согласилась Ники, — я буду ждать вас в девять часов.

Уилл рассмеялся:

— Нетрудно заметить, что вам незнакомо фермерское дело. Начало утра означает здесь время, когда над горизонтом поднимается солнце, это около половины шестого. Но поскольку вы новичок, я могу это сделать и попозже. Как думаете, вы сможете расстаться с вашими чудесными сновидениями около семи?

— Я буду ждать вас тогда, когда вы скажете, мистер Риверс, — коротко ответила Ники.

Ей хотелось, чтобы ее слова звучали ответом на вызов, но это скорее прозвучало так, как будто она оказалась на одной ступеньке со всеми женщинами, которые хотели привлечь к себе внимание Уилла.

Уилл улыбнулся ей.

— Обычно моего отца называли мистер Риверс. Я в основном откликаюсь на Уилла. — Он протянул ей руку. Ники приняла ее.

— Тогда Уилл.

Его рукопожатие было твердым и сильным, заметила она, он не принял во внимание то, что она женщина.

Их разговор был прерван группкой мужчин, которые, казалось, хотели поспорить с Уиллом. Он перенес свое внимание на них, а Кейт потащила Ники в сторону.

— Все в порядке, — сказала Кейт. — Уилл — соль земли, и он занимается выращиванием табака с детских лет. Если он будет присматривать за тобой, то у тебя все пойдет чудесно.

— Но мне не нужно, чтобы за мной кто-то присматривал, — возразила Ники. — Мне просто нужен хороший совет.

— Ладно, — сказала Кейт, сверкнув глазами за стеклами очков, — твое дело, если это все, что тебе нужно. Но говорю тебе, ты произвела впечатление на нашего Уилла, ему придется пройти больше мили, чтобы помочь тебе.

— Откуда тебе это известно? — спросила Ники, стараясь чтобы ее вопрос звучал так, будто ей это не приходило в голову.

— Он сделал тебе маленький подарок, — сказала Кейт, — лишние полтора часа — как он назвал это — «чудесных сновидений».

Когда следующим утром будильник поднял Ники в шесть часов утра, она все еще твердила себе, что ее не волнует, что Уилл Риверс думает о ней, ее интересует лишь то, что он может дать хороший совет по выращиванию табака.

Тем не менее она накрыла стол одной из немногих оставшихся скатертей, которая не была порвана или заштопана, а затем принялась за выпечку ароматных бриошей по рецепту Элл.

«Мне тоже следует позавтракать», — пробормотала она самой себе, готовя свежий кофе, запах которого распространился по всей кухне. Закончив все, она тщательно оделась, выбрав мягкий шерстяной голубой свитер и джинсы, потом слегка подкрасила веки.

Ровно в семь она услышала, что кто-то подъехал, и, выглянув в окно, увидела грузовик.

При дневном свете Уилл выглядел даже интереснее, чем накануне вечером. Его темные волосы в лучах солнца отливали рыжиной, золотистые глаза были полны жизни, а когда он двигался, то излучал энергию. «Он самый мужественный из мужчин, каких я когда-либо видела», — подумала Ники.

Он принял ее приглашение поговорить за завтраком и присел у кухонного стола.

— Вы должны попробовать бриоши, — сказала Ники, наливая ему чашку кофе. — Это французские сдобные булочки.

— Да? — удивленно спросил Уилл. — Посмотрим… Французские… вы имеете ввиду, что они из Франции? — продолжал он, разворачивая льняную салфетку и заправляя ее под подбородком, как ребенок. — Мне никогда не оказывали такого гостеприимства. Вообразить только, вы предлагаете мне эти маленькие — как вы их называете? — которые проделали путь чуть ли не от России.

— Я приготовила их, — сказала Ники. — И до Франции отсюда далеко… — Внезапно, взглянув на его улыбку и заметив насмешливый блеск в его глазах, Ники замолчала и поняла, как глупа она была. — Извините, — сказала она, — я не хотела показаться снисходительной.

— Все в порядке, Ники. — Уилл вытащил салфетку из-под подбородка и, как и полагалось, расправил ее на коленях. — Я просто хотел довести до вашего сведения, что фермеры, выращивающие табак, не всегда живут вдоль дороги. Так случилось, что некоторое время я жил во Франции, несколько лет назад после окончания колледжа. В свое время я макал бриоши в чай как раз на левом берегу Сены.

Смущенная своей оплошностью, Ники молчала, вспоминая, как Кейт предостерегала ее от поспешных выводов о людях, если ей неизвестны факты.

Уилл спокойно переносил ее молчание, его манеры были приятными, хотя и деловыми.

— Мне нужно узнать кое-что, чтобы я мог дать вам совет по посадке. Прежде всего, вся ли ваша земля попадает под перечисление фондов?

— Перечисление? — спросила она. — Зачем? Он начал было макать бриош в кофе, но застыл и уставился на нее, как будто не в силах поверить в то, что слышит.

— Для программы поддержки цен, — в конце концов ответил он. — Вы хотите сказать, что ничего не знаете об этом? На мгновение Ники была уничтожена его недоверчивостью.

— Нет, не знаю, — сказала она наконец. — Что касается земледелия, то я ничего в нем, не смыслю. Именно поэтому я и попросила вас. Чтобы увидеть, сможете ли вы пробить мое колоссальное невежество.

Он усмехнулся.

— Хорошо, теперь моя очередь извиняться за то, что был слишком строг. Я не привык быть учителем. Просто здесь немного янки, которые хотят выращивать табак. Особенно таких хорошеньких, как будто они сошли с обложки журнала.

— Я не янки, — сухо возразила она, — я только родилась здесь.

— Правда? — спросил он. — Для начала это уже кое-что. Может быть, у вас осталось в крови кое-что от ноу-хау. И я ничего не имею против того, чтобы добавить местного ноу-хау. Это самое малое, что я могу сделать за бриош? — Он улыбнулся ей, и она тоже ответила ему улыбкой.

Она знала, что слишком старалась держать оборону, хотя Уилл Риверс был привлекателен, обаятелен, с чувством юмора и, казалось, прекрасно сознавал эти свои качества. Но Ники была полна решимости не быть похожей на местных красавиц, которые хотели заполучить его. И кроме того, хотела застраховать себя от судьбы, которая постигла ее мать и бабушку.

Уилл отодвинул в сторону кофейную чашку и перешел к делу.

— Начнем мы вот с чего, — сказал он, — я посмотрю ваши документы и постараюсь достать для вас некоторые брошюры из министерства земледелия, которые могли бы познакомить вас с федеральной программой. Тем не менее вот в двух словах, что вы должны знать. Каждый фермер, выращивающий табак и участвующий в программе, получает перечисление фондов. Вы можете обрабатывать землю сами или сдавать в аренду. Потом, если вы не можете продать ваш урожай по установленной на аукционе цене, табачный кооператив берет у вас лист и хранит на складе — хороший лист может храниться от пяти до десяти лет, пока не будет продан по надлежащей цене. Вы тем временем не выплачиваете государственные займы они называются невозвратными, что означает, что их не нужно выплачивать. Вы меня поняли или мне объяснить еще раз?

— Я поняла, — ответила она — Я неопытна, но не тупа.

— Я и не говорил этого, Ники. — Уилл секунду оставался в нерешительности, потом спросил:

— Вы не будете возражать, если я по-соседски дам вам совет, который не касается земледелия?

Ники неохотно кивнула.

— Мне кажется, что вы все время готовы вспыхнуть. Будьте осторожны, Ники, это может вам помешать. Ну а теперь позвольте мне задать вам серьезный вопрос…

Ники вся напряглась: возможно, он хотел узнать что-то о ее прошлом.

— А вы уверены, что хотите заниматься здесь фермерством? — продолжал Уилл. — Возможно, после того, что вы услышали прошлым вечером, у вас появились другие мысли? Многие молодые люди оставляют семейные фермы и ищут работу на фабриках. Это тяжелая жизнь, Ники, даже для тех, кто привык к ней, даже в хорошие времена.

— Я уверена, — спокойно сказала Ники. — Абсолютно уверена в том, что хочу попробовать.

Уилл поднялся из-за стола, подошел к раковине и вымыл свою чашку. «Интересно, кто научил его этому», — подумала Ники.

— Итак, все решено, — сказал он. — Давайте взглянем на вашу землю, тогда я буду лучше представлять, что вам может потребоваться.

Они вышли на улицу и направились к грузовику Уилла. Он открыл дверь, и Ники скользнула на сиденье для пассажира, стараясь не говорить и не делать ничего, чтобы не выглядеть в глазах Уилла глупой и невежественной.

Они ехали по дорогам, которые пересекали землю Ники. Уилл молча осматривал поля, чтобы иметь свое мнение. Он ничего не говорил, отвечая молчанием на молчание Ники.

Когда инспектирование было завершено, Уилл отвез Ники обратно к дому. Они опять уселись на кухне.

— Все не слишком плохо, — сказал он, — если не принимать во внимание, что урожай остался гнить на полях. Потерян шанс вырастить собственный урожай в этом году, но можно подготовиться к посадке. Это означает, что все должно быть расчищено, прежде чем вы станете выжигать поля.

Хотя этот совет ничего не прояснил для нее, Ники решила ни чем его не расспрашивать.

Уилл внимательно посмотрел ей в лицо, улыбнулся и решил уточнить:

— Вам придется простерилизовать вашу землю перед посадками. Чтобы убить все то нехорошее, что я перечислял прошлым вечером. Вы можете использовать химикаты, но большинство фермеров здесь просто выжигают поля после того, как снимают урожай.

Ники кивнула.

— Я никогда не мог понять, почему Джад Мартин уехал такой спешке, — сказал Уилл. — Вам ничего об этом не известно?

В вопросе прозвучало что-то похожее на обвинение, и голос Ники звучал жестко, когда она ответила:

— Это лишь мои догадки, но я думаю, что они не смогли заплатить за аренду, поэтому и убрались. То, что они сделала с землей, не идет ни в какое сравнение с тем, во что они превратили дом.

Уилл нахмурился.

— Это странно. Могу поклясться, что Джад заплатил долги. Конечно, года два назад у Мартина было трудное время. Но в последнее время, как я слышал, у них было все в порядке. А потом они вдруг уехали. Кое-кто говорит, что в Балтиморе попала в беду дочь Мартина, но я не обращаю внимания на слухи. — Удовольствовавшись тем, что Ники ничего больше не знает о Мартинах, он спросил:

— А почему вы решили взять в аренду эти земли?

Ники колебалась лишь долю секунды — и выбрала правду. Советы Кейт были хороши, но все это не подходило для Ники. Она не собиралась отрекаться ни от имени, ни от памяти о Гейбриэл Сандеман.

— Я не арендатор, — ответила она, — эти земли принадлежат мне. Принадлежали моей матери. — Задержав дыхание, она ожидала реакции Уилла.

Уилл сдвинул брови, пытаясь что-то припомнить.

— Минуточку, — в конце концов сказал он. — Я слышал кое-что об этом месте. Здесь было?..

— Да, — отрезала Ники, — здесь моя мать была убита. Да, она была любовницей X. Д. Хайленда! Карие глаза Уилла сверкнули.

— Как я и говорил раньше, вы всегда готовы вспыхнуть! Может быть, для этого есть причины. Тем не менее не стоит судить людей, которых вы не знаете. Мне очень жаль, что ваша мать умерла. Что касается всего остального, я думаю, что это были ее проблемы.

— Но все люди вокруг относились к этому иначе! Они заставляли ее почувствовать, что она… — Ники не могла заставить себя произнести отвратительное слово, во всяко-случае при человеке, которого едва знала. — Это переноси лось и на меня тоже. Многие относились к нам, как к подонкам.

Уилл смотрел вниз, будто испытывал стыд.

— Да, мы здесь не особенно либерально настроены, — сказал он. — Но почему вы вернулись сюда, если вам здесь было так плохо?

— Потому что я не могла позволить, чтобы был продан дом моей матери. Выращивание табака казалось мне единственным способом сохранить его.

— Кажется, что вы не все говорите, — предположил Уилл, немного помолчав. — Ладно, это не мое дело… — Он облокотился на стол. — Не хочу показаться просто любопытным, Ники. Просто подумал, что вам нужен друг, с которым вы могли бы поговорить. Вы ведь здесь что-то вроде чужака.

— Я привыкла к этому, — спокойно ответила Ники.

— Возможно, это и есть ваша первая ошибка. Ники не собиралась выслушивать советы местного волокиты, поэтому она сменила тему разговора:

— Мне нужна будет здесь помощь. Кейт сказала, что вы могли бы мне посоветовать кого-нибудь, знающего дело. Вы можете мне помочь?

— Табак привередливая культура, Ники. Я бы сказал, она с женским характером, — объяснил он с улыбкой. — Ей требуется внимание каждый день. Если оставить ее без присмотра, то неудача неминуема.

Ники смотрела в сторону, показывая свое нетерпение. Ей нужна была помощь, имена людей, которых она могла бы нанять, а не лекции.

Но Уилл упрямо продолжал:

— Все дело в том, Ники, что вы взяли на себя серьезное обязательство и стараетесь выполнить его. Но ведь вы можете и примириться с неудачей.

— Я собираюсь остаться здесь, — твердо заявила она. — Я взяла на себя обязательство.

— Я хочу сказать, если вам нужно, чтобы кто-то заботился о вашем урожае, то следует дать ему и долю в прибыли, а не только плату.

— Эта сторона дела меня не беспокоит. Мне нужно ровно столько, чтобы сохранить мой дом. Уилл кивнул.

— Хорошо. Мэтью Паркер может подойти. Я спрошу его. И сыну Лема Хансена нужна работа. Он не очень опытен, но если кто-то будет руководить им, он может принести большую пользу. — Уилл замолчал, глядя на нее исподлобья.

Ники почувствовала, что он не может решиться высказать еще какое-то предложение. В конце концов он произнес:

— Здесь есть еще человек по имени Джим Дарк, который мог бы быть вам полезным.

Ники поняла, что сейчас последует «но». Она ждала — так и произошло.

— Джим года два назад вышел из тюрьмы. Он зарабатывает на жизнь случайной работой. Как вы относитесь к тому, чтобы нанять на работу человека, который сидел в тюрьме?

Ники покачала было головой, но потом вспомнила то, что говорила ей Хелен о ярлыках, подумала о том, что к ней и к Элл относились так, что они тоже чувствовали себя, как в тюрьме.

— А какое преступление совершил Джим Дарк? Уилл посмотрел ей прямо в глаза.

— Он убил человека.

От неожиданности у Ники открылся рот.

— Вы хотите, чтобы я наняла убийцу?

— Джим не убийца. Это было непредумышленное убийство, судья разрешил Джиму обратиться с ходатайством о смягчающих вину обстоятельствах. Человек просто защищался, когда на него нападали. Если бы в баре не произошла драка, то Джим избежал бы тюрьмы. — Уилл пожал плечами. — Мне казалось, что у вас более широкие взгляды. Хотя, возможно, я ошибаюсь…

Ники была возмущена тем, что он пытается заставить ее почувствовать себя виноватой в том, что она не хочет нанимать на работу преступника. Она живет здесь одна, полагаясь на милость божью. Он что? Глуп? Или проверяет ее?

— Уилл, я живу здесь совсем одна…

— Я могу понять ваши опасения, — ответил Уилл и отодвинул стул, собираясь уйти.

— Вы думаете, что он единственный человек, кого я могу взять старшим?

— Нет. Но я думаю, что Джим лучше других сможет помочь вам. Нет ничего, чего бы он не знал о выращивании табака. Он умен и трудолюбив. Он вступил в АА, когда был еще в тюрьме, и вот уже год как не пьет.

— У него не было выбора в тюрьме. Уилл улыбнулся:

— У людей всегда есть выбор — даже там.

— Хорошо, — согласилась она, — а что если он опять начнет пить.

— В отношении людей не может быть никаких гарантий, Ники. Но я очень давно знаю Джима и не думаю, что он разочарует вас. Но почему бы вам не встретиться с ним и не посмотреть на него самой? Если вы не будете уверены в нем, наймите его на несколько дней на расчистку полей. Никаких — обязательств. Если решите нанять его, то можете рассчитывать на то, что я буду присматривать за всем.

— Похоже, что у вас на все есть ответ.

— Нет. Не на все. Например, я не знаю, придете ли вы на танцы, которые устраиваются в пользу семьи Карсона. Мне бы хотелось знать ответ.

— Я еще не решила.

— Мне хотелось бы услышать не такой ответ. Но если вы решите прийти, то я буду очень рад вас видеть. Ну а теперь мне пора вернуться к своей работе.

Ники проводила его до двери, а он пообещал ей организовать встречу с Джимом Дарком.

«Какая дерзость!» — думала она, возвращаясь в дом. «Какая самонадеянность!» — думала она, собирая со стола посуду после завтрака. Она швырнула ее в раковину с такой силой, что блюдце разлетелось пополам. Он не пригласил ее на танцы, как это сделал бы любой нормальный человек. Нет, он просто хотел быть свободным для всех здешних одиноких женщин. Она этого не принимала. Но его уверенность в том, что она будет рада стать членом его клуба поклонниц… Нет, это было уже слишком!

Тем не менее она в долгу у Уилла за его помощь — если, конечно, ее не убьет тот человек, которого он ей предлагает в работники.

Глава 19

Здание, в котором размещались офисы «Хайленд Тобакко», было задумано Хенри Дэйвидом Хайлендом в 1952 году. Это четырнадцатиэтажное здание было самым высоким в Виллоу Кросс. Следуя правилу покупать все только самое лучшее, X. Д. нанял архитектора Фрэнка Ллойда Райта.

— Я хочу, чтобы это было самое красивое здание на Юге, — сказал он Райту, — но не желаю, чтобы оно выглядело новым. Хочу, чтобы люди видели историю, глядя на «Хайленд Тобакко». Я хочу, чтобы они видели что-то… вечное.

Прежде чем для храма Хайленда был заложен фундамент, Райт сложил с себя полномочия, поскольку не мог согласиться с намерениями X. Д. сделать проект своим собственным и его постоянных требований изменений уже в «синьках». Райт был заменен одним архитектором с Юга, потом еще одним, поскольку удовлетворить требованиям X. Д. было почти невозможно.

Конечным результатом стал гибрид. И не собор, и не музей, и не здание, построенное до Гражданской войны в США, и не современное, оно было возведено не в лучшем вкусе. Но X. Д. был удовлетворен тем, что оно выражало то, что он хотел донести: табачная компания его семьи представляет собой историю, преемственность, власть. Все в лучшем духе феодального патернализма Юга.

Весь первый этаж был посвящен истории табачной промышленности: это была миниатюрная выставка, открытая семь дней в неделю. Первый экспонат изображал плантацию капитана Джона Рольфа, первого крупного производителя американского табака. Затем следовала выдержанная в патриотических тонах экспозиция, где был представлен протест производителей табака против запрещения британской короны продавать урожай за рубеж. Под ним была подпись: «Табак возглавляет борьбу за американскую свободу и независимость».

Далее располагалась действующая модель фабрики Хайленда XIX века, показывающая, как производились табаки «плаг» и «твист». Из краткой магнитофонной записи можно было узнать, как тюки табака поднимались на второй этаж фабрики, где их открывали и обрабатывали паром, снимались главные жилки, а потом все отправлялось в сушильню, где удалялась влага, затем лист бросали в кипящий чан с лакрицей или сахаром и потом уже сушили на солнце. Если начинался дождь, то все бросались заносить драгоценный лист в помещение.

— Когда природа заканчивала свою работу, — продолжал голос на пленке, — лист поступал в сушильную камеру, где поддерживалась температура более ста градусов по Фаренгейту, чтобы, удалить остатки влаги. Затем листья сбрызгивались ромом или другими ароматизаторами, чтобы создать уникальный вкус табака «Хайленд», столь любимый американцами. Затем рабочий связывал листья в кубы, стоящий рядом другой рабочий удалял стебли листьев, из которых формировались кубы. Кубы, похожие на кексы, назывались «плаг», те же, которые раскатывались, назывались «твист». И на конечном этапе листья подвергались воздействию давления. Потом они упаковывались в кленовые коробки, помещались в деревянные ящики с металлическими поясами, маркировались и отправлялись по железной дороге.

На выставке был представлен первый автомат по скручиванию сигарет начала XX века и, наконец, модель современной табачной фабрики Хайленда — хорошо оборудованные здания, где в едином потоке работали люди и сложные машины, где делалось все, начиная от дегидратации листа и удаления волокон и до приготовления табачной смеси, из которой потом получались сигареты.

В конце выставки три привлекательные молодые женщины предлагали посетителям образцы сигарет Хайленда и сопровождали посетителей к фотоиллюстрациям добрых дел компании. Под названием «Первые на войне» экспонировались фотографии, где усталым от войны солдатам вручалась продукция Хайленда, на которой были слова: «Мы заботимся». Здесь же в рамке красовалась благодарность президента Франклина Делано Рузвельта, который превозносил Хайленда, поскольку каждый из его служащих купил облигации военного займа.

Под надписью «Первые в мирное время» было представлено впечатляюще участие Хайленда в десятках филантропических мероприятий и субсидирование крупных спортивных состязаний.

Наверху, под самой крышей, размещались кабинеты главы компании, которым после X. Д. Хайленда стал его первенец Эдвард. Это тоже было похоже на музей, который демонстрировал возвышение семьи из среднего класса в число очень-очень богатых. Выставка, предназначенная для широкой публики, выражала идею служения обществу. Здесь же тон задавал собственный этический кодекс X. Д. Хайленда, который был выгравирован золотыми буквами на металлической дощечке в конференц-зале над столом главы компании:

БУДЬ ЛЬВОМ, А НЕ ОВЕЧКОЙ!

БУДЬ МОЛЧАЛИВ: ПУСТОЙ ОРЕХ ПРОИЗВОДИТ БОЛЬШЕ ВСЕГО ШУМА!

БУДЬ БЫСТР ИЛИ БУДЕШЬ МЕРТВ!

БЕЙ ВРАГА ЕГО СОБСТВЕННОЙ СЛАБОСТЬЮ!

НАГРАЖДАЙ ДРУГА, КОГДА ЭТО НЕОБХОДИМО!

В годы, когда компанией руководил Дьюк, его собственные неписаные правила отлично понимались его подчиненными:

«Нет друзей, есть только союзники».

«Шум может заглушить звук опасности».

«Помни о помощи, но никогда не забывай об оскорблении».

Этим зимним утром в пятницу Дьюк вошел в лифт, которым пользовался только он, кивком головы ответив на приветствие лифтера. Когда двери открылись на самом последнем этаже, секретарша Дьюка Нэнси Баттерфилд уже ждала его, предупрежденная о его прибытии охранниками снизу.

Как старый слуга на плантации, она следовала за хозяином на полшага сзади через приемную, через огромный конференц-зал в сто кабинет. Следуя привычному ритуалу, мисс Баттерфилд докладывала о звонках, которые поступили в его отсутствие, зная, что листок с перечнем звонков будет отправлен в корзину для бумаг непрочитанным. Подождала секунду, но, поскольку не последовало никаких распоряжений, мисс Баттерфилд приготовила свежий кофе, налила его в серебряный термос и вышла.

Дьюк потер глаза, как бы желая стереть немилосердное похмелье, которое подняло его на заре. Приступы тошноты очистили его желудок, а от головной боли он почти ослеп. Он взял с письменного стола две маленькие бутылочки — в одной было болеутоляющее, в другой смесь витаминов. Потом налил кофе, добавил туда изрядно виски и залпом выпил. Закрыв глаза, он откинулся в кресле, обтянутом кожей, и ждал облегчения, проклиная некомпетентность врача, которого он только что уволил.

— Я плачу вам за то, чтобы вы следили за моим здоровьем, — сказал Дьюк доктору Джозефу Кендрику, последнему в длинной череде докторов Хайленда, — а вы паршиво это выполняете. Не вижу смысла платить вам, если я не удовлетворен результатами.

— За результаты ответственны вы, мистер Хайленд, — ответил доктор Кендрик. — Я уже давал вам хороший совет. Но если вы будете пренебрегать моими советами и не прекратите пить, не сядете на диету и не измените образ жизни, то я вряд ли смогу вам помочь.

Дьюк думал, что все это ерунда. Доктор такой же механик, как и все другие, которым платит Хайленд. Его работа заключается в том, чтобы машина работала, а не в том, чтобы давать советы.

Почувствовав себя немного лучше, Дьюк вызвал мисс Баттерфилд и попросил ее пригласить Джошуа Мэйфилда, своего личного парикмахера. Мэйфилд был светлокожий негр, который приходил из города раз в неделю, как до него это делал его отец.

Сказав, как обычно, «доброе утро, мистер Дьюк», Мэйфилд тут же, заметив бледность и красные глаза хозяина, воздержался от дальнейших разговоров. Он молча открыл потрепанную кожаную сумку, и выложил свои принадлежности на письменный стол Дьюка. Затем развернул без единого пятна льняное полотенце и обмотал его вокруг шеи Дьюка.

— Ничего не трогать сверху, — пробормотал Дьюк.

— Хорошо, сэр, — согласился Мэйфилд, хотя никаких инструкций не требовалось. После шести лет знакомства парикмахер точно знал, как стричь густые темные волосы, которые уже начинали седеть. С расческой в одной руке и ножницами в другой Мэйфил работал медленно, подбирая упавшие волосы по мере того, как он их состригал, чтобы не оставлять следов своей работы.

Отдавшись во власть молчаливого парикмахера, Дьюк закурил сигарету и принялся подводить баланс удач и неудач. Плюсом было то, что он одержал верх над «Ригал Тобакко» в борьбе за покупку «Бирмингэм Бразерз», маленькой компании, которая производила нюхательный и жевательный табак. Дьюку хотелось приобрести эту фирму со столетней историей, кроме того было приятно одержать верх над «Ригал».

Но хорошее настроение было испорчено еще одной выходкой Пеппер. Включив телевизор, чтобы посмотреть вечерние новости, Дьюк услышал об аресте своей сестры, которую обвиняли в том, что она нарушала общественное спокойствие и оскорбила офицера. Было похоже на то, что Пеппер и ее бездельники-друзья решили дополнить свою пьяную вечеринку фейерверком. После того как соседи, напуганные тем, что это террористы, сообщили о взрывах в полицию, к дому для расследования подкатила полицейская машина. Увидев у двери полицейского, Пеппер пригласила его присоединиться к ним. Он отказался, и Пеппер, впав в пьяную ярость, принялась оскорблять и бить полицейского.

Лицо Дьюка исказила гримаса, когда он подумал о том, какие скоро появятся статьи, и о том, что имя Хайлендов будет опять вымазано грязью. Дочь Джоан была колючкой у него в боку, теперь даже больше, чем когда они были детьми.

Парикмахер закончил свою работу, слегка припудрил шею Дьюка английским тальком, убрал белую льняную салфетку и исчез, пробормотав:

— До следующей недели, сэр.

Дьюк встал с кресла и подошел к шкафу, где за стеклом хранилась бесценная коллекция сувениров его отца. Здесь все имело отношение к царским и королевским фамилиям, начиная от яиц Фаберже, которые принадлежали последнему русскому царю, и кончая табакеркой с бриллиантами французского короля Людовика XIV.

Дьюк открыл стеклянную дверцу шкафа и достал лучшую вещь коллекции — чудесный золотой кубок, инкрустированный рубинами. Если верить легенде, он принадлежал Генриху VIII, королю Англии, и обладал волшебными свойствами. X. Д. переименовал кубок в «Кубок Хенри» — в свою собственную честь — и говорил, что если выпить из него перед важным делом, то это гарантирует успех.

Дьюк наполнил кубок виски и, подняв его перед портретом отца, осушил.

В детстве Дьюк боялся своего легендарного отца. Но став взрослым, сумел развенчать его образ, напоминая себе о его неудачах и ошибках.

Дьюк опять поднял кубок, но уже обернувшись в сторону большого необработанного изумруда, который был помещен на медную подставку. Дьюк называл его «Безрассудство Хайленда». Ведь его отец купил бесполезную шахту в Бразилии из-за этого одного-единственного камня.

Последний тост он поднял в честь корабля «Хайленд Куин», предположительно первого корабля пароходной линии, известной как «Морское пароходство Хайленда». Но X. Д. закрыл предприятие, после того как его сожгли бразильцы, отдав себя целиком лишь одному бизнесу табачной промышленности.

Глупо, пробормотал Дьюк, допивая виски, — чертовски глупо. После второй мировой войны был шанс купить лишние корабли по низким ценам, но X. Д. пренебрег им. И оставил сына состязаться с компаниями, которые раньше поняли ценность многоотраслевого хозяйства.

Еще одна ошибка X. Д. это жены, которые после его смерти налетели, как вампиры, жаждущие крови, стараясь отобрать еще миллион или два из его собственности.

Дьюк улыбнулся. Он показал этим сукам, включая собственную мать, что для них все кончено. Своим собственным бывшим женам он тоже объяснил, что их ждет, если они переступят границы его щедрости.

Он широко улыбнулся, вспомнив, как его вторая жена потребовала от него дополнительно пятьдесят тысяч долларов за восстановление ее духовных сил каким-то полоумным гуру из Нью-Мексико.

— Ты должен мне, Дьюк, — настаивала она. — Брат Сингх сказал, что ты травмировал мою психику и что уйдут годы, чтобы восстановить ее. Самое малое, что ты можешь сделать, это заплатить за ущерб.

В нескольких крепких выражениях Дьюк разъяснил суке, что случится с ее психикой и с ее бесполезным ослом, если она не уберется из его жизни.

Раздался звонок.

— Вы готовы принять своего брата, мистер Хайленд? — спросила секретарша.

Дьюк бросил взгляд на записную книжку. По его расписанию, Бейб должен был бы подождать с полчаса.

— Впустите его, — сказал Дьюк. Дверь кабинета медленно открылась, чтобы впустить человека, чья внешность мало изменилась. Годы, проведенные под солнцем, оставили загар на его мальчишеском лице. Выцветшие глаза говорили о неудачах и разочарованиях, но он был все еще поразительно красив. В качестве уступки брату Бейб был одет в строгий серый костюм, а не как обычно, в свободную одежду яхтсмена, которую предпочитал.

— Заходи, маленький братец, — пригласил, Дьюк, — заходи и отдохни. Ты, должно быть, устал после перелета.

— Сдвиг во времени, — заметил Бейб. — Ничто не может заменить хороший ночной сон.

— Конечно. Хочешь кофе? — спросил Дьюк, ставя серебряный термос на письменный стол: он отлично знал, какое взбадривающее нужно его брату, чего он хочет.

— Нет, нет, спасибо, — отказался Бейб, бросив долгий взгляд на бар красного дерева, дверцы которого были открыты и где поблескивали бокалы и бутылки. Он посмотрел на часы, как бы решая, когда ему будет удобно попросить выпить.

Видя все это, Дьюк продолжал игру, которая ему так нравилась, но которая доставила бы ему еще больше удовольствия, если бы победа не достигалась так легко. Он взял со стола пачку бумаг.

— Я прочитал твой отчет, маленький братец. Должен сказать, — он помолчал, наблюдая, как Бейб подался вперед, — что я удивлен. Разочарован, — добавил он, видя как Бейб осел в своем кресле. Я просил тебя представить исчерпывающий отчет о наших фермах в Бразилии и Зимбабве. Мне нужно было знать о новых сортах табака, которые мы там разводим. Ты не предупредил меня, что такая работа тебе не по силам, маленький братец.

Голос Дьюка был мягким. Ему доставляло удовольствие унижать Бейба за одно только его существование. Особенно когда это ничего не стоило. Никакого риска. Дьюк рассчитывал прижать Бейба, потому что всегда кто-то работал за его спиной, делая дело как надо.

Бейб побледнел под своим загаром спортсмена. Он боялся этого момента.

— Новые сорта растут хорошо, — сказал он, — я включил это в отчет.

— А О чем же тогда весь остальной треп, маленький братец? — Это мое мнение о том, что нам следует сделать.

— Твое мнение, — повторил Дьюк, ив его голосе послышались саркастические нотки. — А кто тебе сказал, что ты имеешь право на собственное мнение? Ты в своей жизни потратил хоть сколько-нибудь времени на что-нибудь, чтобы заработать право на собственное мнение?

— Нет необходимости разговаривать со мной так, — спокойно сказал Бейб, пытаясь отстоять свое достоинство.

— Есть необходимость, если ты привозишь отчет, который может повредить будущему «Хайленд Тобакко». Представляешь, что может быть, если это попадет в руки какого-нибудь любопытного репортера? вопрошал он, для выразительности размахивая бумагами. — Ты хоть минуту подумал, что собираешь материал для наших врагов? Или думать слишком сложно для…?

— Я думал, что мы повредим «Хайленд Тобакко», если будем продолжать так же, — отрезал Бейб. — Если бы ты мог сам все это увидеть, Дьюк, что видел я… Фермеры, которые работают на нас в Бразилии, крайне бедны. Они голы и босы, обрабатывают поля на волах, Дьюк, это в наш-то век! Для транспортировки они используют деревянные тележки, которые похожи на те, что были в каменном веке. Они живут в лачугах, которые не приспособлены для жилья. Это трудно описать! А дети… Дьюк, их тела покрыты незаживающими язвами. Это… это как колония прокаженных!

— Но в будущем у этих людей будет что-то очень ценное, маленький братец, — подчеркнуто терпеливо сказал Дьюк. — Мы даем им наших квалифицированных агрономов, которые учат их выращивать высококачественный табак на их жалких землях. Мы тратим время и силы, вот почему эти люди должны нам что-то возвращать. А тем временем, — добавил он с улыбкой, — мы можем покупать их табак в два раза дешевле, чем у себя дома.

— В Зимбабве еще хуже, — настаивал Бейб. — Сотни рабочих живут в ужасающей тесноте, все пользуются одним-единственным неисправным туалетом. Нет воды, чтобы помыться, на сотни миль вокруг нет медицинской помощи. На деньги, которые мы платим этим людям, нельзя прожить. Меньше двадцати долларов в месяц. Это хуже, чем рабство.

Дьюк покачал головой.

— Ты жалкий дурак, — сказал он, — жалкий, невежественный дурак! Ты ничего не понимаешь в бизнесе и никогда не поймешь!

От унижения у Бейба вспыхнуло лицо, но те кошмарные условия, которые он видел, так потрясли его, что он продолжил:

— Если такие страдания неизбежны при хорошем бизнесе, то да, я невежествен.

— Рад, что ты наконец понял это, — сказал Дьюк с довольной улыбкой. — И поскольку совершенно очевидно, что ты не подходишь для работы за рубежом, придется мне найти на эту должность кого-нибудь менее сентиментального. Но не падай духом, братец, мы скоро снова поговорим. Я думаю, что если мы оба постараемся, то сможем подыскать что-нибудь соответствующее твоим талантам и возможностям…

Бейб начал было подниматься со стула, но Дьюк еще не закончил.

— И вот еще что. Мне не нравится то, что я слышу о твоей личной жизни. Если ты все еще не научился пить как джентльмен, то, возможно, настало время для повторного курса в «Вудленд Хилс»… — Бейб содрогнулся при упоминании об этом заведении, куда Дьюк отправил его вскоре после смерти X. Д., желая продемонстрировать свою власть. Целых тридцать кошмарных дней Бейб подвергался тому, что врачи называли «терапией отвращения»; после этой пытки хотелось просить избавления в смерти. Это ужасное воспоминание придало Бейбу смелости и он заговорил:

— Старик давно умер, — спокойно сказал он, — а тебе все еще нужно обижать меня?

Бейб боялся, что Дьюк взорвется, но тот был поражен. Да, подумал он, старик давно умер, и он может обращаться со своим младшим братом как захочет, и некому остановить его.

— Почему ты думаешь, что я хочу обидеть тебя? — мягко спросил он. — Разве у меня для этого есть причины?

— Я… я не знаю, — пробормотал Бейб, уже сожалея о своем вопросе.

— Давай подумаем, — сказал Дьюк. — Может быть, я обижаю тебя потому, что Х.Д. бросил мою мать и женился на Джоан?

Бейб молчал.

— Может быть, я обижал тебя потому, что старик забыл о том, что я существую? Потому что заставлял меня зарабатывать жалкие карманные деньги и одновременно неимоверно баловал тебя? Почему он давал тебе все, о чем бы ты не попросил? Разрешил тебе распоряжаться железнодорожными вагонами компании? Подарил тебе пони для поло, потому что ты сказал, что эта игра может тебе понравиться. И никогда не говорил ни слова, если тебе все это надоедало?

Бейб сидел молча, не решаясь прервать Дьюка. Он смотрел на модель «Хайленд Куин». Если бы только X. Д. и дальше занимался пароходной компанией, которую основал, тогда у Бейба было бы дело. Дело, для которого он бы подошел.

Когда Дьюк остановился, чтобы перевести дыхание, Бейб сделал попытку положить этому конец.

— Но X. Д. по-своему любил тебя, — сказал он. — Неважно, что он делал для меня, ты стал его наследником.

— «Любил», — передразнил Дьюк. И как ты думаешь, высоко ли эта любовь котируется сегодня? Нет, братец. X. Д. сделал меня своим наследником потому, что я родился первым. Старик придерживался традиций. Мы с тобой оба знаем, чего стоила его любовь.

Нетерпеливо махнув рукой, Дьюк тем самым дал понять, что разговор окончен.

Бейб поднялся и вышел. Как бы там ни было, ему никогда не приходило в голову спорить со своим братом. Он как послушный сын позволял Дьюку руководить собой. Бейб пробовал одну работу за другой, стараясь изо всех сил даже тогда, когда стало ясно, что Дьюк будет видеть в его попытках одни лишь неудачи.

Отдых наступал для Бейба лишь в периоды «безработицы», тогда он мог участвовать в гонках на своих любимых лодках, Удовлетворенный тем, что поставил Бейба на место, Дьюк поздравил себя с тем, что у него нет детей ни от одного брака. Люди думали, что это было разочарованием для него. Однажды журналист из «Тайм» спросил его, что он чувствует в связи с тем, что у него нет сына и наследника, и он ему честно ответил: «У Наполеона был наследник? У Александра Македонского был наследник? Нет, сэр, я думаю, если человек пытается достичь величия, то это у него лучше получается без детей». Потом он улыбнулся и оставил журналиста осмысливать услышанное. Сам бы он сказал, что у него нет никакого желания иметь в лице сыновей слабых бесполезных существ, вроде того, который только что покинул его кабинет. Еще меньше ему хотелось иметь сына, похожего на него, человека, который будет ждать его смерти, чтобы разрушить все то, что он построил в течение своей жизни.

Нет, думал Дьюк, его мечта о бессмертии заключалась в его видении будущего. У X. Д. была единственная любовь в жизни — его компания. Эта любовь, эта одержимость сужала его кругозор, он думал ограниченно, а не глобально.

На столе у Дьюка стояла миниатюрная теплица — часть будущего проекта. Под защитной пленкой росли образцы новых сортов шсоиапа пенса, которые особенно хорошо прививались в климате Бразилии и в отдельных районах Африки.

Невзирая на жалобы Бейба, проект этот процветал, и через годы обещал обеспечить Хайлендов тоннами дешевого табака.

Но контроль над дешевым привозным табаком был лишь одним элементом преследующего три цели плана Дьюка на будущее. Тройственный план, любил он называть его, за диверсификацию, которую никогда не понимал его отец, и за поиск рынков сбыта продукции «Хайленд Тобакко» за рубежом. Дьюк знал, что добиться высокой прибыли можно с помощью модернизации. Он уже заказал оборудование для производства сигарет, при использовании которого требовалось на 25 процентов табака меньше. Учитывая борьбу за здоровье нации, которую развернули эти ненормальные в Калифорнии и проклятые хиппи, сигареты в стране не продавались так хорошо, как это было раньше, тогда как поставки за рубеж быстро росли и с каждым днем обещали все больше.

Все, к чему бы ни прикасался Дьюк, процветало. Если в будущем его план оправдает себя, то компания «Хайленд Тобакко» станет самой богатой, самой могущественной в мире. Он привлекал к работе умных молодых людей. Всегда полагаясь на собственный инстинкт, он отбирал людей, которые, как и он, чувствовали атмосферу бизнеса, которыми руководила Жадность. Это были люди, проводившие в жизнь его волю, но привносившие в компанию собственные творческие силы. Неустойчивое равновесие, признавал он, но нельзя было не рисковать.

Дьюк нажал кнопку на письменном столе, давая знать мисс Баттерфилд, что он готов принять следующего посетителя. Посмотрев в записную книжку, Дьюк отметил, что этот человек ждал его дольше, чем Бейб, по крайней мере с час. В следующую минуту в кабинет вошел Стерлинг Уэзерби и приблизился к столу.

Не заботясь о любезности, Дьюк не пригласил адвоката присесть.

— Ну, — сказал он, — что там с этим делом, о котором мы говорили?

Адвокат теребил шляпу и неловко переступал с ноги на ногу..

— Я сделал все, о чем мы говорили.

— Но она все еще здесь, — заметил Дьюк. Он был готов взорваться. Но сдержал себя, потому что Уэзерби начал, запинаясь, извиняться.

— У нее, должно быть, есть другие средства, мистер Хайленд, — сказал он. — Клянусь вам, я сделал все, что только мог. Я держал ее вдали все эти годы, делал все…

— И вам за это хорошо платили, — заметил Дьюк. — Теперь, если вы не можете завершить свою работу, я не буду нуждаться в ваших услугах, Уэзерби, ведь так?

— Это лишь дело времени, мистер Хайленд, — перебил его адвокат. Уверяю вас, что это лишь дело времени.

— Вы это сможете сделать сейчас? — мягко спросил Дьюк. — А если для этого нужно время, то я не нуждаюсь в вас, Уэзерби, ясно?

Адвокат уставился на человека, который подписывал его ежегодные чеки на протяжении двенадцати лет.

— Вы не можете этого сделать, — запротестовал он прерывающимся голосом.

— О, но я делаю это. Считайте себя уволенным, Уэзерби. Без пенсии. Теперь прощайте.

Уэзерби, не веря, смотрел на Дьюка Хайленда. Конечно, его доход состоял не только из того, что он здесь получал. Но как только станет известно, что он больше не работает у Хан-ленда, все другие клиенты могут тоже исчезнуть. А если он будет бороться, то что он выиграет? Может лишь надеяться, что опять понадобится Дьюку и что тот переменит свое решение. Уэзерби вышел из кабинета, постарев на несколько лет.

«Черт бы ее побрал, думал Дьюк, черт бы побрал эту дочь шлюхи!». Было невыносимо думать, что она все еще в том доме. Она была постоянным напоминанием о своей матери — женщине, которую X. Д. украл у него, напоминанием о прошлом, которое он хотел навсегда вычеркнуть из своей памяти.

Глава 20

В тот день, когда все пятьдесят акров были расчищены от сгнившего урожая, Ники чувствовала себя так, будто она тоже сбросила с себя тяжелую ношу. Может быть, это был груз мертвого прошлого, размышляла она.

Теперь у нее новая жизнь. Теперь она фермер, занимающийся выращиванием табака, землевладелец, часть американских традиций — таких же старых и почитаемых, как сама земля. Работая плечом к плечу с людьми, которых она наняла, Ники уже не считала странным, что старший над этими людьми был осужден и что он, в свою очередь, полагался на взрослого человека с умом ребенка. Не казалось странным и то, что ее советчиком был местный Ромео из Виллоу Кросс.

В тот день, когда должны были выжигать ее поля, появился Уилл с двумя своими рабочими.

— Просто на всякий случай, — сказал он, стараясь, чтобы в его словах не звучала нотка опасений. — Я не хочу, чтобы вы беспокоились… Джим знает, что делать.

Когда вся восточная часть владений Ники была подожжена, вверх поднялся столб дыма, и воздух наполнился едким запахом. Прикрывая глаза рукой, она старалась следить за пламенем.

— Не волнуйтесь, — повторил Уилл, — плохо пахнет и выглядит устрашающе, но погода за нас.

Для Ники очищение земли было своего рода ритуалом: в огне погибали не только сорняки и вредители — исчезала прежняя атмосфера, и ферма заново рождалась для нее. Ей казалось, что Уилл все понимал, но она держала свои мысли при себе. Новая жизнь не обязательно влечет новые привычки.

— Я хочу поблагодарить вас за помощь, — сказала она. — Я знаю, как вы заняты. Как мне отблагодарить вас?

— Я это сделал бы для любого хорошего соседа, — быстро отозвался Уилл, потому что ее благодарность смутила его.

Ники надеялась, что это правда, хотя великодушие Уилла было, насколько она знала, не просто проявлением соседских отношений. Он помогал ей на каждом шагу: получить ссуду у кооператива, создать хоть какие-то удобства для жизни, пока она не продаст свой первый урожай.

— Что касается благодарности, добавил он, — вы это уже сделали. Вы дали шанс Джиму и Бо.

— Это не совсем так, как вы говорите. Они порядочные люди. Вы не должны были пугать меня…

— Неужели? — перебил Уилл. — Предположим, я не упомянул бы о том, что Джим был в тюрьме. Предположим, что вы услышали бы это от кого-нибудь другого, кто относится к Джиму не так, как я?

Джим сам мне все рассказал в первый же день. Я бы никогда ни о чем не догадалась, заметила Ники, вспоминая о первом впечатлении, произведенном на нее этим человеком. Джим Дарк был больше похож на проповедника, чем на скандалиста. Он был хрупкого сложения, опрятно одет, а в кармане его рубашки лежала маленькая Библия. Представившись, он сказал:

— Все, что вы обо мне слышали, правда. Трезвый я работаю лучше любого. Пьяный я похож на дьявола. Клянусь вам здесь и сейчас, что я не пью уже три года. Это все, что я могу сказать. Я сделаю для вас все, что в моих силах, мисс Сандеман.

Пока Ники не могла и мечтать о лучшем работнике, чем Джим.

— А теперь о Бо Хансене, — спросила она Уилла. — Он действительно отстает в развитии?

— Мы здесь говорим «простак». А почему вы спрашиваете?

— Не знаю, — медленно ответила Ники. Ему нужно время, чтобы понять суть дела, но когда это происходит, он становится ловким и способным. И его глаза, Уилл… Они такие яркие и живые.

— Ну, Бо всегда все медленно воспринимал. Но кто знает, отчего это? Его родственники любят его, но у них еще шестеро детей и клочок земли, с которым одни неприятности. Когда у Бо были сложности в школе, его родственники решили, что на то воля божья, и забрали его из школы, когда ему исполнилось двенадцать…

— И никто не остановил их? недоверчиво спросила Ники.

— Шли разговоры о том, чтобы послать его в специальную школу, но родственники Бо не хотели отправлять его отсюда.

Ники попыталась было сказать, что можно еще раз попробовать, но вспомнила, что такое быть одной в незнакомом месте.

— По крайней мере он с людьми, которые его любят, — пробормотала она. Это много значит.

— Конечно, — согласился Уилл. — И даже если у него нет успехов в учении, Бо знает, как отплатить людям за любовь. Это тоже много значит.

Ники ничего не ответила. Если Уилл говорит о ней, то у нее нет никакого желания объяснять, что она знает, как любить людей, которым можно доверять.

В этот день, когда работа была закончена, Ники пригласила Уилла остаться на ужин. Накануне вечером она приготовила много тушеного мяса и теперь планировала накормить Джима и Бо и всех остальных, кто захочет остаться.

— Спасибо, мэм, — ответил Уилл, — но мне нужно вернуться домой. Моя мама одна в доме, и за ней надо присматривать.

— Тогда возьмите с собой тушеного мяса — если это не обидит вашу маму…

— Я буду счастлив взять вес, что вы мне предложите — и большое вам спасибо. Моя мама замечательно готовит, но это не уменьшает моей благодарности.

Ники чувствовала себя глупо, как будто старалась произвести впечатление, а она лишь хотела выказать свою благодарность.

— Эй, Ники, — сказал он, потрепав ее, за подбородок, как это сделал бы старший брат. — Знаешь, тебе не нужно так стараться. Все будет хорошо. Просто будь сама собой.

Ее первой реакцией было: тебе легко говорить. В конце концов Уилл Риверс был практически некоронованным королем «Виллоу Кросс Кооперейтив». И он вполне это заслуживал, не могла не признать она. После того как она дала ему немного тушеного мяса в пластиковом контейнере с несколькими кусками французской булки, которую она испекла, он тепло обнял ее — как это мог бы сделать брат, и она поняла, как сильно благодарна ему за то, что он помогает ей приспособиться к здешней жизни.

Через несколько дней он приехал часов в восемь утра без предупреждения.

— Набросьте жакет, — сказал он, — я хочу вам кое-что показать.

Ники сделала, как он велел. Через двадцать минут они затормозили перед товарным складом Джонсона.

— Что происходит? — поинтересовалась она. — Почему здесь все эти люди?

— Добро пожаловать на выставку фермеров — производителей табака, — произнес Уилл. — Вы все покупаете через кооператив, и я подумал, что вам следует побывать здесь. Просто чтобы иметь об этом представление. Кроме того, именно здесь вы будете продавать свой урожай.

Склад был огромным.

— О, — воскликнула Ники, а ее глаза расширились от изумления.

— Четыре акра под одной крышей, — пояснил ей Уилл.

Это напоминало сельскую ярмарку под крышей. Здесь было все, что могло заинтересовать фермера, выращивающего табак: тракторы, ирригационные приспособления, удобрения, защитная пленка для рассады, пестициды, брошюры министерства земледелия США.

Хотя Уиллу самому надо было сделать много покупок, он нашел время, чтобы все объяснить Ники, указывал ей на те или иные достоинства удобрений, сказал, что растущие цены требуют мудрого выбора и разумных покупок.

Они остановились у выставки дымового оборудования.

— После того как вы соберете урожай, его нужно обработать дымом, эта работа занимает от четырех до шести дней. Вам нужны будут амбары, маленькие и непроницаемые. Печи топятся древесиной, углем, жидким топливом. Они оборудованы специальными вентиляторами. Вы понимаете, о чем я веду речь, Ники, или я говорю слишком быстро?

Ники уже не обижалась на его поддразнивания.

— Все просто замечательно, сэр.

— Хорошо, — усмехнулся он. — Тогда мы закончим этот урок. Но вам следует знать, что лист иногда окуривают древесным дымом, что придает ему аромат креозота.

Большое спасибо, ответила она с улыбкой. — Думаю, что на сегодня достаточно.

За выставкой оборудования была палатка «Хайленд Тобакко» с девизом «Мы сами о себе заботимся». Палатка была украшена фотографиями, рассказывающими о благах, которыми пользуются рабочие Хайленда: кафетерий, где подают бесплатные горячие завтраки, безукоризненно чистый изолятор с целой командой врачей и сестер, раздача бесплатных индеек в День Благодарения, рождественские праздники и летние пикники. Ники долго стояла перед фотографией с наряженным Санта-Клаусом. Она до сих пор с болью вспоминала, как ее лишили возможности участвовать в том празднике…

— Посмотрите, — сказал Уилл, уводя ее от болезненных воспоминаний. Он разглядывал выставку фотографий, относящихся к периоду депрессии. Они были озаглавлены «Работа для безработных». На первой были изображены бесцельно слоняющиеся люди. На остальных они же, работающие у Хайленда. Они сажали деревья во владениях Хайленда, прокладывали дорогу на Острове Фламинго, красили старую табачную фабрику Хайленда.

— Здесь представлена не вся история, — спокойно заметил Уилл. — Ничего не сказано о том, почему эти люди потеряли работу, почему они потеряли свои фермы и почему Хайленд мог нанять их тогда, когда этого не мог сделать никто другой.

— Звучит так, как будто вы недовольны Хайлендом, — казала Ники.

— Я думаю, что за ними нужно следить. Теперь, когда вы одна из нас, может быть, вы поможете мне убедить некоторых наших фермеров, что Хайленд не заботится о наших интересах.

— Я попробую, — сказала она; ей нравилась идея сотрудничества с ним, так же как и идея поставить Хайлендов на место. Да, я попытаюсь сделать это.

В этот момент рядом с ними появилась весьма привлекательная молодая женщина, на которой было очень открытое деревенское платье.

— У меня есть для вас подарок, — сказала она, предлагая Уиллу пакет, наполненный пачками различных сигарет Хайленда.

Уилл остановился и улыбнулся девушке, явно одобряя ее внешний вид.

— Нет, спасибо, — сказала Ники и, схватив Уилла за руку, потащила его прочь.

Уилл засмеялся.

— Эй, подождите минутку, я пообещал ребятам, что принесу столько образцов, сколько смогу унести…

Ники поняла, что, поддавшись женскому рефлексу, утащила Уилла от соблазна.

— Если вам нужны образцы, — сказала она, — тогда возьмите их вот здесь.

Она подтолкнула Уилла к другой палатке, где пожилая женщина с седыми волосами раздавала пачки с жевательным и нюхательным табаком. Маленькая табличка гласила: «Вам должно быть 21», но Ники обратила внимание на родителей, которые пачками загребали образцы и совали их в руки детям, которым было лет одиннадцать-двенадцать. Когда Уилл обратился к ней с просьбой, она расцвела улыбкой и наполнила ему образцами два пакета.

— Вы определенно имеете успех у женщин, — сухо заметила Ники.

— Это оттого, что я вырос с двумя сестрами, — ответил Уилл.

Ники надеялась, что Уилл расскажет ей о себе что-нибудь еще, но он не сделал этого, а она не стала расспрашивать. Опять не хотела быть, как все.

Когда они устали ходить, то остановились отдохнуть у одной из палаток. Сэндвичи, жареные цыплята, пиво и другие напитки раздавались бесплатно вместе с пуговицами и бейсбольными кепками, на которых были написаны имена спонсоров.

Около полудня Уилл взглянул на часы.

— У меня есть дело, но это займет не больше получаса. Так что не уходите.

Ники согласилась подождать, и Уилл исчез. Через несколько минут она обратила внимание на движение около сцены, которая возвышалась в центре здания. На сцену взобрался круглолицый человек, за ним следовало трио музыкантов. Человек заговорил в микрофон:

— Добро пожаловать, произнес он. — Надеюсь, друзья, что вы хорошо провели время. А теперь я хочу тепло поприветствовать нашего… Уилла Риверса!

Ники в изумлении уставилась на сцену. Почему Уилл не предупредил ее, что собирается сказать речь?

Через мгновение он выбежал на сцену, махая рукой приветствующей толпе. Кроме голубых джинсов и белой рубашки на нем теперь был кожаный жилет и цветной платок, его длинные волосы были наполовину скрыты большой бежевой шляпой. Откуда он ее взял? Теперь Ники вспомнила, что в грузовике сзади стояли какие-то чемоданы. В одном из них, наверное, была и лакированная деревянная гитара.

Уилл взял несколько аккордов на гитаре, и публика стихла.

— Благодарю за теплый прием, — сказал он. — Рад всех вас видеть снова. Я начну с нового номера, эту песню я написал, когда думал о смерти моего отца. Я назвал ее «Некоторые реки глубоки».

Он кивнул музыкантам за своей спиной, и они сыграли вступление, а Уилл начал петь. «Глядя туда, где садится солнце, я вижу тень мужчины, который возвращается домой…»

У Уилла был хрипловатый баритон. Как и сам Уилл, голос был слишком неровным, чтобы быть приятным, но он звучал лирично и естественно. Он пел об отце, который никогда не говорил о любви, но отдавал се другим, когда был свободен от тяжелой работы… Когда Уилл достиг того места, где рассказывалось о смерти отца, глаза Ники наполнились слезами.

Прозвучал последний аккорд, и голос Уилла затих. На несколько мгновений воцарилась полная тишина, а затем раздался гром аплодисментов.

Уилл кивнул в ответ и перешел к следующей песне — балладе. Слушая, как он поет о любви и боли, Ники спрашивала себя, что это — результат поэтического воображения Уилла или его опыта?

Он закончил выступление песней, которая называлась «Фермер Браун». Толпа хлопала и свистела, когда Уилл пел о жизни фермера, выращивающего табак — о маленьких победах и больших потерях.

— Еще! — требовала толпа, и он пел еще, а все ему подпевали. Наконец он взмолился:

— На сегодня у меня все, — сказал он, поднимая руки, чтобы воцарилась тишина. — Кроме того, вас будут развлекать «Кантри Канз». Окажите им такой же прием, как и мне.

Потом он отдал свою шляпу Ники — и внезапно сотня пар глаз уставилась на нее.

— Я и не знала, что вы еще и певец, — сказала она, когда Уилл наконец выбрался из толпы. — А я думала, что вы просто старый добрый фермер.

— Моя семья всегда занималась земледелием. После того как умер отец, кроме меня некому было следить за фермой. А пение я люблю.

— Кажется, вы говорили, что у вас есть сестры. Почему они не занимаются фермой? Или вы считаете, что женщины на это неспособны?..

— Вам не поймать меня, Ники, — ответил Уилл, зная, что она не только дразнит его, но и изучает. — Я был бы не против, если бы ею занимались мои сестры, но у них есть семьи, мужья. Конечно, если бы мама была на двадцать лет моложе и в добром здравии, она могла бы заткнуть за пояс любого мужчину. — Он замолчал и посмотрел на Ники так, как будто увидел ее впервые. — Знаете, — сказал он, — я думаю, что настало время посетить нашу ферму и познакомить вас с мамой.

Ники растерялась от этого предложения. Взглянув на ее лицо, Уилл понял, о чем она думает, и горько рассмеялся.

— Не будьте такой напуганной, Ники. Я не собираюсь устраивать смотрины. Просто она очень любопытна. Все новости она узнает от дам, которые ее навещают, но это не то же самое, что увидеть своими глазами.

— Конечно, я приду, — сказала Ники.

— Хорошо. А что если прямо сейчас? — спросил он.

— Сейчас? — повторила она. Уилл слегка покраснел.

— Я ей пообещал… Ну, мне казалось, вы не будете возражать.

— Вы никогда не думали о том, чтобы продать ферму и заняться пением? — спросила Ники, когда они отъехали от склада Джонсона.

— Никогда, — ответил Уилл. — Думаю, по той же причине, по какой вы не хотите продавать дом вашей матери, Ники. Это как семья. Выращивание табака здесь образ жизни. На протяжении четырех веков. Знаете, как здесь называют красную глинистую землю, которая простирается от Вирджинии до Джорджии?

— Как?

— «Табачная дорога». Ничто так не растет на этой земле, как золотой лист. А когда все хорошо, Ники, когда все действительно хорошо, он тогда по-настоящему золотой. Тогда один акр листа может принести прибыль до тысячи долларов.

Слушая Уилла, чувствуя его гордость и волнение, она радовалась, что теперь и для нее это тоже жизненно важные вещи.

Ники ожидала, что у Риверсов простой сельский дом. То, что она увидела, было принадлежностью Старого Юга: старинный особняк с изящным портиком и красивыми окнами.

— Это потрясающе, — сказала она, заметив, однако, что дом требует основательного ремонта.

— Это обременительное имущество, — произнес Уилл. Тем не менее в его голосе слышалась гордость. — Этот дом проедает деньги быстрее, чем я могу их заработать. Но мама привязана к этому месту. Наша семья живет в этом доме с тех пор, как его построил Этан Риверс, в раннюю пору войны за независимость. Этан начал выращивать табак. У него было две тысячи акров земли.

— Но у вас земли не так много… — сказала Ники. Она слышала, что у Риверса пятьсот акров.

— Верно. История нашей семьи оправдывает фамилию. Наша удача, как течение реки, улыбается нам во время дождей и отворачивается во время засухи. Старый Уинстон Риверс, мой прапрадедушка, был верным сыном Юга. Он продал пятьсот акров, чтобы спасти Конфедерацию. На его деньги был экипирован целый батальон. Это принесло ему известность, но не имело никакого значения после войны, когда дела пошли действительно плохо. Во времена депрессии — я имею в виду 1897 год — Джефферсон Риверс тоже вынужден был продать часть земли, чтобы расплатиться с долгами.

— Ваши корни уходят глубже, чем корни Хайлендов, — заметила Ники.

Да, конечно, они начали лишь сотню лет назад. Но не все Ривсрсы были такими примерными гражданами. Среди нас была парочка черных овечек, чьи истории могли бы заставить покраснеть белую овцу.

— Вы должны рассказать мне о них, — сказала Ники.

— В другой раз. Мама просила, чтобы я не задерживался. Она ждет нас, чтобы угостить кофе с печеньем. Это ее любимое время дня.

— А вы всегда делаете то, что говорит вам мама? — поддразнила его Ники.

— Всегда.

Как и все в семье Риверсов, мама Уилла оказалась сюрпризом: Чармейн Риверс была маленькой женщиной. Ее светлые волосы были аккуратно уложены волнами, кожа гладкой и нежной, как будто ее не касалось солнце. Она была искусно подкрашена, но Ники заметила глубокие морщины, которые появились от беспокойства или горя. В том, что в се жизни было много боли, не было никаких сомнений, потому что когда она пересекала холл, чтобы поздороваться с Ники, ей приходилось опираться на металлическую палку.

Но на се приветливом улыбающемся лице эти трудности никак не отражались. Сказав Ники, что она много слышала о ней от сына, мама Уилла предложила пройти на кухню.

Несмотря на то что ей было трудно передвигаться, Чармейн Риверс содержала кухню в идеальной чистоте и прекрасно готовила. Круглый дубовый стол был весь уставлен всевозможной сдобой, и кроме того, был домашний кофейный кекс.

— Уилл говорил мне, что у вас нет семьи здесь, — сказала миссис Риверс, когда они сели за стол.

— Да, мэм, — ответила Ники.

— Вы, наверное, очень храбрая. Или очень независимая, раз живете одна на ферме. Это хорошая жизнь, но немного одинокая.

— У меня есть старая подруга в Виллоу Кросс, — сказала Ники. — Кейт Форестер. Она…

— Я знаю. Ее отец, Чарлз, был замечательным врачом. Не вижу пользы от того, кто занял его место.

— Это потому, что он разрешает тебе помыкать им, — поддразнил ее Уилл. — Чарлз лучше знал, как с тобой справляться.

Миссис Риверс выразительно взглянула на сына. Внезапно, когда она открыла рот, чтобы что-то ответить, она начала хватать воздух ртом, потому что не могла дышать.

Уилл среагировал немедленно. Он кинулся к раковине и налил лекарство из стоящей около нее бутылочки. Потом быстро вернулся к матери и помог ей выпить жидкость, вытирая ее рот платком. Потом подождал, пока ее дыхание станет нормальным и мышцы расслабятся.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросила Ники. Уилл покачал головой. Он нежно взял мать на руки и унес наверх. Когда он вернулся, его лицо было темным от огорчения.

— С ней все в порядке? — спросила Ники.

— Сейчас да. — Уилл тяжело опустился в кресло. — Это ревматоидный артрит. Он у нее появился после того, как родилась моя сестра Элли. Но сейчас она страдает не только от болезни, но и от лекарств. Шесть операций. Меня убивают ее страдания, но врачи больше ничего не могут для нее сделать.

— Как жаль, — сказала Ники.

— Когда она впервые заболела, я мечтал о том, что стану таким богатым, что сумею излечить ее…

Казалось, что Уилл погружен в свои собственные мысли. Но потом он встряхнулся.

— Пойдемте, — сказал он, поднимаясь со своего места, — я вам покажу дом.

Комнаты, которые видела Ники, были очень красивыми, с мраморными каминными полками, резными ажурными решетками, но большей частью пустыми. Это навело ее на подозрение, что мебель, как и земля, была продана в тяжелые времена.

— Мы используем только пять или шесть комнат, — сказал Уилл извиняющимся тоном, — остальные закрыты. Мама говорит, что она хочет реставрировать дом, когда удача опять вернется к Риверсам. Я пообещал ей, что так и будет. Только не знаю, как этого добиться.

Он остановился и открыл дверь в комнату, где стояло маленькое фортепиано, заваленное нотами, а на стенах висели два банджо и гитара.

— А вот этой комнатой пользуюсь я. Когда мне не очень хочется спать, то сочиняю по ночам. Я занимаюсь этим здесь внизу, чтобы не потревожить маму во время отдыха.

Ники заметила на стене какую-то бумагу в рамке. Подойдя поближе она увидела, что это был диплом Университета Северной Каролины, выданный Уиллису Этану Риверсу 5 июня 1972 года. Интересно, подумала она, до какой степени — он играет в сельского парня? Кто же такой настоящий Уилл Риверс, человек, который вырос в громадном плантаторском доме, табачный фермер, завидный жених, кантрист? Может ли настоящий Уилл сочетать в себе все это?

Даже если и может, сказала себе Ники, он все равно не в ее вкусе.

Глава 21

В тот день, когда должна была начаться посадка табака, Ники поднялась до зари, и когда приехали Джим и Бо, она уже ждала их с крепким кофе и яичницей с ветчиной. Сама она была слишком взволнована, чтобы есть и, выпив чашку кофе, с удовольствием наблюдала, как едят мужчины. Затем они вышли в поле.

В своей обычной мягкой манере Джим показал Ники, как готовить грядки для рассады. — Берете пол-унции семян, вот столько, на каждую сотню квадратных ярдов. Затем добавляете удобрения и перемешиваете с золой и мелким белым песком…

Два дня она и ее люди готовили грядки, работая от восхода до заката, прерываясь лишь на полчаса в полдень, чтобы перекусить. Когда все было готово, они укрыли грядки, чтобы защитить их от внезапных изменений температуры, животных и насекомых. Из брошюры, которую дал ей Уилл, Ники знала, что она может рассчитывать получить с каждого квадратного ярда грядки от пятнадцати до двадцати пяти тысяч растений — хотя Джим добавил, что этого можно ожидать только в том случае, если на то будет воля Божья. С момента, когда табак был посажен, и на протяжении последующих трех-четырех месяцев такое количество насекомых, болезней и сорняков нападало на него, что Ники могла только представить, чего будет стоить вырастить хороший урожай.

Следующие две недели они работали на выжженных полях, очищая их и готовя к высадке рассады. Работая в поле, Ники чувствовала себя родителем, готовящим колыбель для ребенка, который должен был появиться на свет. Впервые в жизни она делала настоящую работу, своими силами, начиная с самого начала, вместо того чтобы чувствовать себя актером в пьесе, написанной другими.

Спустя восемь недель рассада была готова. Уилл обещал помочь ей с техникой. Но два дня лил дождь, и Джим принес Ники плохие новости. Почва была очень сырой, всю работу нужно было делать вручную. Когда он увидел растерянность на ее лице, то дотронулся до маленькой Библии, которая лежала у него в кармане, и сказал:

— Господь все делает неспроста, мэм. Вручную делать эту работу тяжелее, но мне нравится думать, что наградой нам будет урожай.

— Надеюсь, Джим. О Господи, я надеюсь на это! Высадка рассады заняла более двух недель, но никто не жаловался. Именно в это трудное время Ники узнала настоящую цену своим работникам. Она наблюдала, с каким терпением Джим обращается с Бо, и когда она похвалила его доброту, он опять ответил ей цитатой из Библии — о том, как Господь велел страдать.

Ники заметила, что когда она пользуется некоторыми жестами при общении с Бо Хансеном, то он понимает ее быстрее. Однажды вечером она наткнулась на него у сломанного «бьюика» Элл. Бо сидел за рулем и представлял, что ведет машину. Ники сказала, что машина испорчена и не может ездить. Тогда Бо вылез из машины, поднял капот и показал на двигатель, а потом на себя. Она поняла, что он хочет починить машину, и решила, что тут ей терять нечего. Она кивнула и достала из кармана несколько банкнот, давая ему понять, что заплатит за дополнительную работу. Счастливая улыбка Бо тронула ее сердце. В рабочей одежде, которой его снабдили родители, Бо представлял собой жалкое зрелище, а ведь ему нужно было так немного, чтобы почувствовать себя счастливым.

Желая облегчить нищую жизнь Бо, она отправилась в город и купила ему рабочий комбинезон, несколько рубашек и джинсовую куртку. Прежде чем вручить подарок, Ники два раза постирала вещи, чтобы у них был не новый вид, затем засунула их в багажник «бьюика». Настал момент, и они с Бо обнаружили их, тогда Ники предложила ему взять одежду, потому что ей она не нужна.

По вечерам она стала приглашать своих работников — мужчину, которого никто не ждал, и юношу, в семье которого было слишком много ртов разделить с ней ужин.

— Мой отец работал у отца Уилла, сказал однажды вечером Джим, после того как они закончили ужин яблочным пирогом и кофе.

— Каким он был? спросила Ники.

— Джон Риверс был суровым человеком. Но честным и справедливым. Богобоязненным и любящим своих близких. Ники решила удовлетворить свое любопытство.

— Странно, что Уилл не женат, — расспрашивала она.

— Не потому, что никто не хочет, это уж точно. Ники и сама это понимала.

— Наверно, Уилл не нашел подходящего человека, — сказала она.

— О нет, мэм. С этим было все в порядке, откликнулся Джим. — Младшая дочка Чарли Коннорса, Бет. Бет была лучшей девушкой в округе. Лучше и быть не может. Все считали их превосходной парой.

— Почему же они не поженились? — спросила Ники.

— Они собирались. Но Уилл потерял ее.

— Другой мужчина?..

— Нет, я не это имел в виду. Бет Коннорс заболела и быстро умерла. С тех пор прошло уже почти десять лет. Но похоже, что Уилл еще не пережил этого. — Он покачал головой, заканчивая разговор, если не с Ники, то с собой. Потом собрался и ушел.

Ники долго в задумчивости сидела одна за столом. Да, Уилл Риверс определенно был актером, думала она, и любил играть в простого человека, чья жизнь — открытая книга.

В следующие недели Ники поняла, что Уилл был прав, когда говорил, что табак — это требовательная культура. Когда листья пошли в рост, то на них стали нападать насекомые и гусеницы, было необходимо ежедневно опрыскивать их, чтобы уничтожить заразу. Потом, когда растения начали цвести, надо было отщипывать почки, чтобы предотвратить дальнейший рост.

Ники все больше чувствовала себя заботливым родителем, выхаживающим своего ребенка, оберегающим его от опасности. Днем она работала не покладая рук, ночи оставались для сна. Иногда, кончив домашнюю работу, она, борясь со сном, садилась писать письмо Хелен или Блейк. Но для этого ей всегда приходилось делать над собой усилие. После того как она столько лет не поддерживала отношений с Кейт, Ники решила никогда больше не терять контакта с людьми, которые ей дороги. Ники также переписывалась с Ральфом Сандеманом. Когда она представляла его одинокое холостяцкое существование, то не чувствовала в отношении его никакой обиды за то, как он поступил с ее бабушкой много лет назад.

Где-то в глубине души Ники считала, что ее мать и бабушка сами ответственны за то, что с ними произошло. Моника, провинциальная девушка, очень быстро смирилась с тем, что она брошена, и не сделала ничего, чтобы найти Ральфа Сандемана после того, как они расстались, ожидая, что он сам вернется к ней. Она не принимала во внимание тот факт, что он, может быть, ранен, разлучен с ней из-за страшных событий войны. А Элл… Она тоже отвергала любые возможности. Живя вновь в Виллоу Кросс, Ники другими глазами смотрела на город. В детстве она все видела глазами Элл, город и его жители казались ей неприветливыми. Но ведь и ее мать обращала мало внимания на окружающих ее людей. Теперь Ники узнала, что не все они были жестокими. Были люди, как Кейт и Тим, которые старались сделать окружающий их мир лучше. Они делали больше, чем просто приглядывали за детьми, пока родители тех работали. Тим и Кейт принимали целые семьи, так же как они приняли Ники, помогая им в трудные времена, обеспечивая едой, одеждой, медицинской помощью. А фермеры кооператива!.. Если случалась беда с одним из них — пожар, смерть, несчастный случай — это становилось общей бедой.

Сначала Ники ходила на собрания кооператива, чтобы учиться. Потом ее привлекла общественная деятельность, которая помогала переносить одиночество на ферме. Долго она делала это вместе с Уиллом, распространяя обращения и петиции, предназначенные конгрессменам. Она рассматривала общественную работу как путь в это общество, как оплату долга чести Уиллу за помощь, которую он оказывал ей. А сама себе она признавалась, что это способ показать Уиллу Риверсу, что она тоже не лыком шита и может действовать согласно тем высоким стандартам, которые он предъявлял к хорошим соседям.

Она была польщена, когда Уилл начал знакомить ее с той линией поведения, которой он придерживался внутри кооператива. Одной из его задач было побудить фермеров, чей продукт продавался только «Хайленд Тобакко», оказать давление на компанию, чтобы она ограничила примеси иностранного — более дешевого — табака. Фермеры понимали, что если дешевого табака будет больше и больше, то их табак будет покупаться по минимальным ценам, но они не знали, каким образом оказать на компанию давление.

— Это должно быть моральное давление, — говорил Уилл Ники, планируя следующее собрание кооператива. — Мы Должны заставить компанию осознать, что она несет ответственность за людей в Виллоу Кросс и прилегающем районе и что от этой ответственности нельзя просто так отречься. В то же время мы должны убедить наших людей в том, что и они имеют свою долю во всеобщем процветании и не должны быть так же благодарны компании. Все эти годы мы слышим сладкие разговоры о бесплатных индейках и пикниках. Это все хорошо, но мы должны объяснить людям, что они заработали все это, и даже больше. Обе стороны должны понять, что это партнерство.

— В принципе это конечно идеально, — заметила Ники. — Но правда в том, что, борясь с Хайлендом, мы ходим по краю. Он может не обратить никакого внимания на наши протесты и просто купить все за рубежом.

— Нет, не может, Ники. Нам самим надо поверить в нашу ценность для компании, и тогда она будет действовать в том направлении, в каком мы хотим.

Ники не была уверена в том, что Уилл прав: ей хорошо была знакома жестокость Хайлендов.

Вечером, когда должно было состояться собрание, куда она собиралась пойти с Уиллом, она сидела дома и ждала, когда он за ней заедет. Но вдруг зазвонил телефон.

Это был Уилл, впервые в его голосе она услышала панические нотки:

— Ники, у мамы тяжелый приступ. Я везу ее в больницу…

— Я встречу вас там, — сказала она, думая, что он ждет от нее такой поддержки.

— О нет, — возразил он. — Мне нужно, чтобы вы пошли на собрание и произнесли речь вместо меня…

— Но, Уилл, они не будут меня слушать. Я…

— Вы одна из нас, — твердо сказал Уилл. — Это все, что вам нужно понять, Ники. И вы знаете все, что нужно сказать.

— Да? — пробормотала Ники.

Хотя она и представляла себе в общих чертах выступление Уилла, но он никогда не говорил по бумаге.

— Если вы действительно чувствуете, что нужно сказать, то. найдете слова. Извините, мне нужно идти.

И он положил трубку.

Когда она пришла на собрание, ее тепло приветствовали другие фермеры. Но Ники уловила шепот любопытства. В последнее время она приезжала вместе с Уиллом и поняла, что сейчас обсуждают то, что она приехала одна. Не то чтобы их с Уиллом считали романтической парой. Было достаточно хорошеньких дочек местных фермеров, которые получали от него приглашения на танцы или в кино. И все же все знали, что он до сих пор остается неженатым. О Ники же было известно, что она изучает дело с его помощью.

Она нашла преподобного Клея, который обычно открывал собрания, чтобы предупредить его о том, что Уилла не будет. Но тот уже знал.

— Уилл звонил мне, сказал он. Он в больнице с матерью. Он сказал мне, что вы выступите вместо него…

— Может быть, это могли бы сделать вы. Уилл собирался говорить о…

Священник перебил ее:

— Уилл предупредил меня, что вы попытаетесь уговорить меня. Но сказал, что я совершу ошибку, если соглашусь. Лучше мне посидеть и послушать. Полезнее будет. Похоже, пора начинать…

Ники поняла, что выступления избежать нельзя. Она обещала Уиллу. Но боялась того момента, когда предстанет перед толпой, чувствуя себя посторонней… Более того, она дочь иностранки, которая была любовницей Хайленда. Сейчас Уилл не сможет защитить ее, думала Ники, и потому ей могут не поверить, приняв за представителя вражеского лагеря, провокатора, посланного лишь, чтобы взбудоражить фермеров, а потом еще больше прижать. Глядя на толпу, она представляла, какие злые слова они могут ей сказать. В ее ушах звучало эхо того шепота, который преследовал ее мать.

— …Мы молимся за Уилла и его мать, конечно. А сейчас я хочу уступить место Ники Сандеман, которая скажет несколько слов вместо Уилла.

Они смотрели на нее и ждали, пока Ники не поняла, что собрание уже началось пару минут назад. Ники сделала глотательное движение и прошла к возвышению.

По дороге к микрофону она старалась приободрить себя, вспоминая, что ей говорил Уилл, но ее внезапно охватило странное чувство. Она опять была на доске и шла к краю, чтобы прыгнуть. Равновесие, напомнила она себе, важно удержать равновесие, прежде чем нырнуть.

Она подошла к микрофону, прикрыла его рукой и посмотрела на толпу. Она не ее мать, напомнила она себе. Она сама строит свою жизнь, и это выступление — часть этой жизни.

Она начала говорить:

— «Хайленд Тобакко» готова выкинуть нас из бизнеса после того, как столько лет покупала у нас лист. Мы все обеспокоены тем, как оказать давление на Хайленда и заставить покупать урожай у нас, а не искать другие источники, У Уилла были кое-какие идеи по этому поводу, но, поскольку он не мог прийти, разрешите мне доложить вам о них…

Слова так и сыпались из нее, подогреваемые чувством тех же самых забот, что и у ее аудитории. А также жаждой справедливости со стороны Хайлендов, если не для себя, так для любого другого, заслужившего ее.

Она не смогла бы повторить того, что говорила — она слышала свой голос как бы издалека. Под конец она полностью завладела вниманием людей. Когда она закончила и отошла от микрофона, с минуту продолжалось молчание. Она колебалась с минуту, придя в замешательство, затем повернулась, чтобы уйти. В этот момент зал огласился криками и аплодисментами.

— Держу пари, Ники, мы им покажем!

— Мы не отступим на этот раз!

— Мы заставим их считаться с нами!..

Она оглядела зал, затем вытерла глаза, как будто только что вынырнула из воды. Этот прыжок, думала она, был почти превосходен. Было так чудесно, что хотелось попробовать еще раз.

Глава 22

Атмосфера на складе Джонсона напоминала восточный базар. На грязном полу были сложены кипы табачного листа, фермеры гордо расхаживали между ними. Они шумно обсуждали разного рода истории купли-продажи, сравнивали, у кого какой урожай, ожидая, пока появится пукцпопшт. В воздухе повисло ожидание. После долгих месяцев тяжелой работы это был день награды, знаменательный день.

Единственная женщина в толпе мужчин, Ники вместе с Джимом Дарком стояла рядом с кипами золотого листа, который они отвоевали у земли; Это был превосходный продукт, мягкий и ароматный, который отражал затраченный на него труд и заботу.

Ники тоже чувствовала, что она как бы выросла и созрела вместе со своим урожаем, утвердилась в своем желании выжить здесь. От солнца ее кожа стала бронзовой, волосы отливали золотом, мышцы стали крепкими. Сейчас Ники наконец могла расслабиться на несколько драгоценных мгновений, предвкушая удовольствие расплатиться за ссуду. Может быть, теперь она сможет позволить себе какое-нибудь небольшое удовольствие.

Внезапно она услышала, как кто-то ее окликнул:

— Николетта, Ники, это ты? Я не ошибся?.. Обернувшись, она увидела, что к ней приближается высокий мужчина. Он был покрыт темным загаром, у него были такие же светлые волосы, как и у нее, он был одет лучше, чем фермеры, которые пришли продать свой урожай. Он казался удивительно знакомым, но Ники не могла вспомнить его.

— Ты не помнишь меня? — спросил он, разочарованный тем, что она его не узнала. — Бейб Хайленд… Дядя Бейб, — напомнил он.

Ники застыла, с ее губ сбежала приветливая улыбка.

— Я помню, — холодно сказала она.

Бейб Хайленд покачал головой, явно смущенный реакцией Ники.

— Я действительно рад тебя снова видеть, Ники. Ты стала взрослой. Ты такая же красивая, как твоя…

— Что вам угодно, мистер Хайленд? — спросила Ники, желая избавиться от Бейба. Появление врага грозило испортить ей сегодняшний праздничный день.

В глазах Бейба застыла боль.

— Ники, я лишь хотел поздороваться с тобой… Ники помнила, что Бейб всегда был добр к ней, всегда был готов помочь Элл, когда другие члены семьи отказались от нее. И все же он был одним из них. Она не могла протянуть ему руку примирения. отделившись от группы фермеров, к ней подошел Джим Дарк.

— Что-то не так, мэм? — спросил он, неприветливо глядя на Бейба.

— Ничего, справлюсь, Джим, — ответила она, но он не отошел, пока она не добавила:

— Спасибо, действительно все в порядке.

— Только свистните, если будет нужно, — сказал Джим и отошел к фермерам.

— Послушайте, мистер Хайленд, — сказала Ники, стараясь быть вежливой, — у меня сегодня хлопотный день. Прошу прощения, но мне некогда разговаривать.

Бейб понимающе кивнул, но потом с умоляющим видом взял ее за руку.

— Ники, поверь мне, я скорблю по твоей маме. Гейбриэл так много значила для меня. Ты помнишь? Я хотел поговорить с тобой, когда она умерла, но ты была ребенком, и тебя отослали отсюда. Я всегда сожалел о том, что у меня не было возможности увидеться с тобой.

— Неужели? — холодно спросила Ники. — Меня было нетрудно найти. Мне всегда казалось, что никому из Хайлендов не было жаль избавиться от моей матери или от меня.

Она заколебалась, будучи неуверенной, стоит ли обвинять в смерти матери X. Д. Что теперь, когда она умерла, может измениться? Потом она решила, что Бейбу это следует знать, если он еще этого не знает.

— По сути, вам очень нужно было избавиться от нас… Громкие возгласы присутствующих заглушили ее слова. Это прибыл аукционист. Ники забыла о мести. Теперь ей хотелось только одного: получить за урожай самую высокую цену. Она прокричала Бейбу:

— Я уже сказала вам, что у меня нет времени ворошить прошлое! Мне нужно заниматься делом!

— Ники, пожалуйста, — попросил он, удели мне немного времени после аукциона. Я хочу кое-что рассказать тебе.

Если ты не захочешь меня больше видеть после нашего разговора, обещаю больше тебя не треножить.

— Хорошо, — согласилась она, горя нетерпением закончить, разговор с Бейбом, прежде чем начнется аукцион.

Когда он повернулся, чтобы уйти, Ники была поражена иронией этой ситуации.

— Подождите минутку, — сказала она, — вы собираетесь участвовать в торгах?

— Не совсем, ответил Бейб. — Я здесь в роли официального наблюдателя. В торгах для Хайленда будет участвовать кто-то другой.

Наблюдая, как он исчезает в толпе, Ники не могла удержаться от сочувствия к нему. Было ясно, что у Бейба никогда не было полномочий действовать от имени компании, которая носила имя его семьи.

Тем временем в центре зала преподобный Клей поднялся на сцену, помахивая рукой в знак приветствия фермерам, которых он знал. Как и многие священники Юга, он пополнял свой скромный доход в качестве аукциониста.

У каждого фермера был номер лота. Позиция Ники, как новичка, была в самом конце. Покупателям, которых было значительно меньше, вручили цветные лопатки, чтобы заявлять цену.

— Лот номер один, — выкрикнул аукционист. — Пять тысяч фунтов отборного листа. Доллар за фунт для начала, один доллар, один доллар-десять, один доллар-десять, один доллар-десять, теперь один доллар-двадцать… один доллар-двадцать пять… ЦИФРЫ вылетали изо рта аукциониста так быстро, что превратились в какой-то новый язык, понятный только тем, кто много лет занимался табаком.

Через тридцать секунд первый лот был продан, торги продолжались. Останавливаясь лишь для того, чтобы сделать глоток воды, аукционист работал пять часов, под конец голос его уже звучал хрипло. Атмосфера вокруг уже не была столь напряженной, поскольку один за другим фермеры испытывали облегчение, продав свой урожай. По мере того как лотов становилось все меньше, торги замедлились. Ники забеспокоилась. Конечно, программа поддержки цен защищала ее. Если никто не согласится дать за ее лист доллар и двадцать семь центов за фунт или около того, то ее урожай будет складирован. Но она чувствовала, что ее урожай заслуживает большего, и когда аукционист выкрикнул номер ее лота, Ники скрестила пальцы и стала молиться.

— Даю один доллар… один-десять, один-десять…

Ники заметила, что Бейб Хайленд спорит с другим мужчиной, который качает головой.

— Один-пятнадцать… один-пятнадцать…

— Один-двадцать… один-двадцать пять… Красная лопаточка поднялась опять — и урожай Ники был продан за доллар-тридцать! Одна из самых высоких цен дня!

Она закрыла глаза и про себя возблагодарила Бога, испытывая слабость триумфа и облегчения.

Ники скользнула на переднее сиденье красного «феррари» Бейба. Он завел мотор, с минуту с удовольствием прислушивался к его работе, затем рванул с места так, что взвизгнули покрышки. Ники была уверена, что Джим Дарк наблюдает за ними и молча предостерегает Бейба, лучше ему вернуть Ники домой в целости и сохранности. Ники решила поговорить с Джимом позже и заверить его, что Бейб не является такой угрозой, как Дьюк Хайленд.

«Феррари» летел по сельской дороге, потом выскочил на главное шоссе. Теплый ветер трепал волосы Ники. Она взглянула на Бейба, который, казалось, был весь погружен в свой собственный мир скорости и движения. Это был мужчина, который однажды принес в жизнь Элл смех.

Когда машина пересекла городскую черту, она спросила себя, может быть, он стыдится показаться с ней.

Наконец машина снова свернула на какую-то грязную дорогу, проехала с полмили и остановилась перед крошечной белой деревянной гостиницей с голубыми ставнями. Бейб вышел из машины и, обойдя ее, помог Ники выйти. Они молча пошли в направлении гостиницы. Ники глубоко вздохнула, почувствовав запах близкого водоема.

Улыбающаяся хозяйка приветствовала Бейба, назвав его по имени, и провела их к столику в углу крошечной столовой.

Бейб углубился в меню, как бы отодвигая момент, когда нужно будет встретиться с Ники глазами.

— Можно мне заказать для тебя? — спросил он наконец.

Ники безразлично пожала плечами. Ей не очень-то хотелось преломлять хлеб с Хайлендом.

— Кое-что они превосходно готовят, — сказал он. Цыпленка, например. Думаю, именно его мы и закажем.

Ники не улыбалась, не желая облегчить ему ситуацию. Он подозвал официанта и заказал бутылку белого вина. Передайте шефу, что мы хотим попробовать цыпленка и клецки. И какой-нибудь свежий салат.

Когда официант ушел, Бейб глубоко вздохнул и начал говорить, опустив глаза вниз, как бы изучая бело-голубую клетчатую скатерть.

— Ники, — спокойно сказал он. — Я никогда не забывал тебя. Я знаю, что семья позаботилась о том, чтобы ты получила образование, а когда я интересовался тобой, мне всегда отвечали, что ты счастлива и довольна. — Он встретился с ней глазами. — Но это не освобождало меня от чувства, что я должен сделать для тебя больше. Было слишком трудно плыть против течения, ты понимаешь, что я хочу сказать? Когда X. Д. был жив…

— Не надо говорить, что теперь, когда он умер, вы сделаете больше, — резко перебила Ники. — Ваша сестра уже однажды говорила мне это, и я допустила ошибку, поверив ей. Но больше этого не повторится.

— Пеппер? — с удивлением спросил Бейб. — Она мне никогда не рассказывала, что виделась с тобой!

— Не сомневаюсь!

— Я не понимаю. Пеппер причинила тебе боль, Ники?

Потому что, если она…

— Я не хочу больше говорить об этом. Это был скверный опыт, но теперь все кончено. — Ники старалась сдержать себя. — Послушайте, Бейб, вы говорили, что есть вещи, которые я должна знать, и поэтому я здесь. Это будет нелегко для нас обоих. Расскажите мне, а потом я уеду.

Подали вино, и после того как официант наполнил бокалы, Бейб осушил свой в два глотка.

— Я хотел, чтобы ты поверила, что я действительно заботился о Гейбриэл, — сказал он. — Мы сделали друг друга счастливыми, Ники. Ты слишком молода, чтобы понять это, но это было редкое и драгоценное чувство, которое возникло между нами…

Вернулись нежелательные воспоминания. Об удовольствии, которое испытывала Элл в компании Бейба, о смехе, который раздавался в их коттедже, о надеждах и мечтах, которые умерли одной ужасной ночью… Она услышала, как Бейб сказал:

— Мы думали о том, что настало время пожениться. Ники с изумлением уставилась на Бейба, а он взял бутылку, опять наполнил бокал и залпом проглотил содержимое. С ее губ сорвался вопрос:

— X. Д. знал?

Послужило ли это мотивом, мучил ее вопрос. Был ли он взбешен до такой степени, чтобы помешать Элл предъявить свои права на имя Хайлендов. Может быть, он избрал самый быстрый и жестокий путь, чтобы предотвратить женитьбу?

— Нет, — ответил Бейб, — мы знали, что было бы ошибкой сообщать об этом кому-нибудь. Мы думали о побеге. Я собирался посадить в машину Элл и тебя и уехать в Чарлстон.

Ники покачала головой, потом слабая улыбка тронула ее губы: ирония судьбы — Бейб Хайленд мог стать ее отчимом.

— Насколько я помню, — сказала она, — вы не были на похоронах. Если вы так ее любили…

Бейб посмотрел на нее с неподдельным сожалением.

— Меня, как и тебя, Ники, отослали. На этом настаивал X. Д. Он сказал, что мое присутствие на похоронах Гейбриэл может вызвать нежелательные сплетни. И для тебя…

Эти извинения были жалкими и раздражали Ники.

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто ваш отец осудил то, что люди говорили о нас? Он сделал нас отверженными.

Бейб наклонил голову и опять наполнил свой бокал. Еда была уже перед ними, но осталась нетронутой.

— Ники, — мягко сказал он, — я не могу осуждать тебя за то, что ты так думаешь. Я не могу отрицать того, что ты говоришь. Я был молод, эгоистичен, бездумен. У меня не было сил противостоять X. Д. Он был… слишком могущественным. Но Бог свидетель, я заботился о твоей матери. И мне стыдно, что я не смог помочь тебе.

Он хочет, чтобы Ники его поняла? Что это? Внезапно перед ней встала картина из ее детства: мужчина рядом с откинувшимся телом Элл. X. Д…? Или, может быть, Бейб? Может быть, он убийца, молящий о прощении?

— Вы были там, да? — обвинила она. Вы были там в ту ночь, когда она умерла!

Мальчишеское лицо Бейба застыло в ужасе.

— Бог мой, — прошептал он, — ты не можешь верить… Ники, ты не можешь верить этому!

Глаза Ники сузились, когда она изучала Бейба через призму воспоминаний. Он выглядел невинным, как ангел, но она лучше чем кто-либо другой знала, что Хайленды мастера обманывать.

Внезапно Бейб начал плакать. Он всхлипывал, как ребенок, открыто и не стыдясь, хотя на него смотрели официант, хозяйка и другие обедающие. Для Ники было очевидно, что к нему — вернулись давно похороненные воспоминания.

— Я был там, сказал он отрывисто. Она была так счастлива, так прекрасна. Мы говорили о том, что уедем, начнем новую жизнь. Мы собирались жить одной семьей, мы трое… Мы… Это моя вина, сказал он тонким голосом, закатив глаза, точно в бреду, отчего у Ники по спине пробежали мурашки. Это все моя вина. Если бы я остался с ней в тот вечер, как она просила меня, я мог бы защитить ее от убийцы. Но я… я сказал «нет», сказал, что мы не должны выставлять напоказ наши отношения, пока не поженимся.

Наступило долгое молчание. Бейб вернулся к окружающей действительности и с выражением искренности заглядывал Ники в глаза.

— Ты имеешь право ненавидеть меня. Я мог бы спасти ее!..

Но меня там не было!

Ники верила ему. Не только из-за его слез. Или из-за слов.

Просто она видела перед собой человека, который был подавлен смертью Элл — с ней было то же самое. Воспоминания этого человека были такими же болезненными, как и ее собственные. Рассказ Бейба опять заставил ее пережить трагедию матери. После стольких лет пустых обещаний Элл наконец поверила, что она будет невестой. Как счастлива она, должно быть, была!

Прощение пришло.

— Вы не могли знать, что это случится, — спокойно сказала она.

— Ники…

— Что?

— Дай мне шанс быть твоим другом… в память о Гейбриэл. Она засомневалась. Поверить Бейбу Хайленду — это одно, но пойти дальше этого… Ники трудно было такое вообразить.

— Друзья доверяют друг другу, — сказала она, но без горечи. — А я не думаю, что смогу доверять кому-то из Хайлендов. Даже вам, Бейб.

Он понимающе кивнул.

— Тогда дай мне шанс доказать тебе, что я не враг тебе. Можешь ты сделать это?

— Не знаю. Я сама построила свою жизнь, Бейб. Мне понадобилось на это много времени. Я не хочу, чтобы что-то… или кто-то испортил ее. — Видя грусть в его глазах, она воспользовалась методом Хелен сохранять мир. — Но я подумаю об этом, — сказала она. — Обещаю, что подумаю.

Глава 23

Проснувшись от какого-то внутреннего толчка, Ники зевнула и потянулась, наслаждаясь последними мгновениями тепла постели. За окном деревья застыли от мороза. Это не совсем былое Рождество, подумала она, но все равно оно чудесное.

Она с неохотой откинула одеяло и потянулась за шерстяным халатом. На ноги она натянула толстые шерстяные носки и тихо прошла в ванную, чтобы не разбудить спящих гостей.

— Веселое Рождество, — прошептала она своему отражению в зеркале. Отражение улыбнулось ей в ответ, излучая то же счастье, что чувствовала она сама.

Она быстро умылась и почистила зубы, затем спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак. Все сегодня казалось другим, даже пахло по-другому. Может быть, это просто запах вчерашнего обеда? А может быть, это присутствие Хелен и Ральфа, которые спят наверху, и от этого дом такой уютный и теплый.

Рождество всегда было горьковато-сладким праздником для Ники. Потому что она всегда была зависима от других. Но на этот раз все было иначе. Ее собственная жизнь казалась интересной и полной, и впервые она была с людьми, которых любила.

Она поставила тесто, чтобы приготовить вишневый пирог, накрыла кастрюлю полотенцем и оставила подниматься. Напевая, она отобрала дюжину апельсинов, чтобы приготовить свежий сок, включила автоматическую кофеварку, достала копченую ветчину, яйца, а когда был готов кофе, налила себе чашку.

Она прошла в гостиную, которая уже была отремонтирована, и наслаждалась плодами своих трудов. Хотя еще много нужно было сделать, ее коттедж теперь был похож на дом: отремонтирован деревянный пол, заново покрашены стены, обновлена кухня.

На каменной доске стояли толстые свечи. В центре гостиной высилась елка, украшенная красными ленточками и крошечными белыми огоньками, наверху сверкала звезда. Под ней были сложены подарки, которые Ники выбирала с такой любовью. Никогда раньше она не покупала столько подарков, никогда раньше ей не хотелось поздравить стольких людей.

Услышав шум наверху, Ники вернулась на кухню. Быстро и ловко поставила пирог в печь, накрыла стол, взбила омлет.

Когда появились Хелен и Ральф, все уже было готово.

— Счастливого Рождества, Ники, дорогая! — сказала Хелен.

— Счастливого Рождества, Хелен! Я так счастлива, что ты смогла приехать!

— Здесь чудесно, — смущенно сказал Ральф, стоя рядом. — Я давно по-настоящему не праздновал Рождество.

— Я так рада видеть тебя здесь, — сказала Ники, обнимая дедушку. Ральф похудел с тех пор, как она его впервые увидела в Калифорнии. После двух лет разлуки он сильно постарел.

Ел он очень мало, как заметила Ники.

— Может быть, ты хочешь чего-нибудь еще? — спросила она. — Тосты…

— Нет, спасибо, — ответил он, — просто я старею. Пропадает все, даже аппетит.

— Чепуха, — возразила Хелен. — Если следить за собой, то человеческий организм может функционировать замечательно даже в пожилом возрасте.

Ральф согласно улыбнулся и, достав из кармана пачку сигарет, закурил.

— В этом вы весь, мистер Сандеман, — указывая пальцем на сигарету, сказала Хелен. — Если вы наполняете свои легкие ядом, то чего же ждать?

— Я выброшу сигарету, если это вас беспокоит, мэм, — предложил Ральф.

— Я не о себе говорю, мистер Сандеман, — возразила Хелен. — Ваше здоровье всякий раз страдает, когда вы зажигаете один из этих… один из этих гвоздей гроба!

— Хелен, пожалуйста… — вмешалась Ники, надеясь спасти праздничное настроение.

— Все в порядке, — отозвался Ральф, — если бы, мэм, я был помоложе, то непременно бы обратил внимание на ваш совет. Но в моем возрасте, — он пожал плечами, — я помню только об одном, что от чего-нибудь умру. Пусть это будет что-то, что доставляет мне удовольствие.

Хелен поджала губы, но, поймав взгляд Ники, воздержалась от дальнейших комментариев.

Через несколько минут, когда они убирали со стола, Ральф начал кашлять. Ники кинулась подать ему стакан воды, но он замахал руками. Она беспомощно наблюдала, как он упал на стул и пытался обрести дыхание.

Когда приступ прекратился, Ники сказала:

— Я думаю, что стоит вызвать доктора. Ральф покачал головой.

— Он не скажет мне ничего нового. Это эмфизема. Нечего беспокоиться.

— Звучит ужасно, — запротестовала Ники. Ральф выдавил из себя улыбку.

— Этого недостаточно, чтобы убить такого стреляного воробья, как я. Я прошел две войны, помнишь? Кроме того, у меня есть красавица внучка, так что мне стоит жить.

— И все-таки нужно вызвать врача, — настаивала Ники. — Вдруг что-то…

— Я займусь этим, когда вернусь в Калифорнию, — пообещал Ральф. — Сейчас есть более важные дела.

Он взял Ники за руку и провел в гостиную. Здесь протянул руку и достал из-под елки сверток, который оставил тут накануне вечером.

— Счастливого Рождества, дорогая, и наилучших тебе пожеланий.

В свертке был голубой кожаный альбом, полный фотографий — солдаты на войне, простые граждане, защищающие правое дело, женщины и дети, чьи лица были омрачены ужасом войны.

— Они некрасивы, — извинился Ральф, — но это моя лучшая работа, и я хочу, чтобы она была у тебя.

Не говоря ни слова, Ники крепко обняла дедушку, желая, чтобы ее подарок был также драгоценен для него. Она протянула ему плоский сверток.

— Это не очень оригинально, — сказала она, пока он развязывал ленточку.

Но когда она увидела, что его глаза наполнились слезами, то поняла, что подарок превосходен. Это была рамка ручной работы, разделенная на три части. В центре была фотография Ральфа Сандемана, каким он был много лет назад, когда его карьера фотожурналиста была в расцвете. С одной стороны была фотография Элл, сидящей в этой самой комнате, молодой, красивой, полной надежды. С другой фотография Ники, когда ей было всего лишь восемь лет, в нарядном платьице.

Ральф трогал фотографию дочери, которую никогда не видел и не знал, дрожащими пальцами.

— Моя малышка, — в его голосе было изумление, — моя Гейбриэл.

Ники ласково погладила его щеку, вытерев слезы.

— Откуда это у тебя? — спросил он, указывая на свою фотографию.

— Я позвонила на фотовыставку в Калифорнию. Сказала им, что хочу удивить своего дедушку. Они помогли мне найти фотографию.

Прижимая подарок к сердцу, Ральф встал и покинул комнату.

Ники хотела было пойти следом, но Хелен остановила ее.

— Он хочет побыть наедине с воспоминаниями, Ники. Дай ему время. — Ники опять села.

— Я горжусь тобой, — сказала Хелен. То, что ты сейчас сделала, показывает, как ты выросла. Что ты многое понимаешь в любви.

«Правда ли это?» — думала Ники.

— Я не забыла о тебе, — сказала она Хелен, протягивая ей обтянутую атласом коробку, наполненную дорогим мылом, ароматизированными солями для ванн, кремами, пудрой.

— Спасибо, Ники. А теперь прими мой подарок и совет. Она подождала, пока Ники распаковала ее подарок — кремовую шелковую блузку с длинными рукавами и высоким воротником, отделанную кружевами ручной работы.

— Просто чудо! — воскликнула Ники.

— Только в том случае, если ты будешь ее носить. Я советую тебе помнить о своей женственности. Ты можешь работать, как мужчина, но ты женщина. Помни об этом.

— Да, мэм, — поддразнила ее Ники, понимая, что Хелен говорит не только о кружевах.

Внезапно за окном послышались звуки веселой рождественской песенки. Ники побежала открывать дверь. Это были Кейт и Тим и целая орава ребятишек, которые пели тонкими голосами. Ники запела с ними, еще раз моля о чуде о том, чтобы у Кейт и Тима появился свой собственный ребенок.

Когда пение кончилось, Ники пригласила всех в дом. Опять обменялись подарками, а каждый ребенок получил носок, полный конфет. Потом певцы поехали дальше, а Ники прошла на кухню, чтобы пригласить всех к столу. Ральф с сигаретой в руке стоял у окна, пристально глядя вдаль.

— Может быть, ты должен бросить это, — сказала она. Ральф рассмеялся:

— И ты тоже? Ну не странно ли, ведь ты выращиваешь табак!

— Не думаю. Я, конечно, не так… радикальна, как Хелен, но, учитывая состояние твоего здоровья, было бы разумно бросить курить.

— Может быть, — согласился он. — Но попробуй бросить после того, как курил сорок лет. Это непросто, Ники. Для меня во всяком случае.

Она хотела еще поговорить с Ральфом, но тут один за другим стали приходить с поздравлениями друзья из кооператива, Джим Дарк и Джоди Макинтайр из соседнего графства. Потом появился Бо с гирляндой, которую сделал из сосновых веток. Он быстро и смущенно преподнес свой подарок. Сказав, что пришел проверить «бьюик», зашагал прочь. Ники окликнула его, но он продолжал идти. Она позвала погромче, но он не остановился. Внезапно у нее появилась идея. Она взяла на кухне маленький бумажный пакет и пошла следом за Бо. Она сказала ему, чтобы он закрыл глаза, а когда он сделал это, она надула пакет и хлопнула по нему. На лице Бо не дрогнул ни один мускул. Потом она громко похлопала в ладоши, но он по-прежнему не двигался. Может быть, Бо не отстает в развитии, а просто плохо слышит? В этом случае ему можно помочь? Что бы это был за новогодний подарок, подумала она.

Стараясь скрыть свое волнение, Ники дотронулась до Бо, давая ему понять, что игра окончена. Он выглядел озадаченным, но последовал за ней в дом, где она дала ему кусок сочного окорока, перевязанный красной ленточкой, такой же, какой жарился у нее на плите. Лицо юноши просияло. Он взял руки Ники в свои и долго не отпускал их. Затем помчался домой, торопясь принести окорок к рождественскому обеду.

Обед, который приготовила Ники, был превосходен. Еда была обычной, но необычным было настроение и компания — включая Джима и Джо. Джим произнес молитву, а Ники добавила: «Аминь!».

После обеда все перешли в гостиную пить кофе и бренди. Ники поставила пластинку. Чуть дрожа, она достала из-под елки подарок Уилла, который он привез раньше. Это была василькового цвета шаль из чудесной английской шерсти. Она набросила ее на плечи, и с ее губ слетел легкий вздох.

Надеялась ли она найти нечто большее в открытке, которая была приложена к подарку, чем просто «Твой хороший друг Уилл»? Но почему же тогда к своему подарку — зеленой рубашке и подходящему к ней платку — она приложила открытку, где было написано «Моему любимому кантристу»?

Нет, подумала Ники, они просто друзья. Возможно, это и к лучшему. Она уже говорила Бейбу, она создала себе хорошую жизнь и не хочет больше рисковать ничем, ни для кого и ни для чего.

Церковь была украшена. Все фермеры кооператива «Виллоу Кросс», их жены и дети были одеты в свое лучшее праздничное платье. Следуя совету Хелен, Ники тоже сменила свои джинсы. На ней была новая шелковая блузка и черная бархатная юбка, ее золотистые волосы были схвачены бархатными ленточками, так что она походила на камею. Она уже не была здесь чужой, многие приветствовали ее, называя по имени, когда она с Тимом и Кейт шла по залу.

— Не знаю, почему ты хочешь встречать Новый год с двумя старыми женатыми людьми, — сказала ей Кейт.

— Мне больше не с кем.

— Правда? Ты веришь этому, Тим? — спросила Кейт мужа.

— Почему нет?

— Я думаю, Ники хочет, чтобы мы сопровождали ее на балы, — улыбнулась Кейт, — она хочет, чтобы мы защищали ее, сам знаешь от кого.

— Сам-знаешь-от-кого? — повторил Тим. — Он собирается сегодня вечером здесь быть?

— А вот и он, — объявила Кейт, указывая на Уилла, который собирался подняться на возвышение.

Ники отметила, что на нем ее рождественский подарок.

— Друзья и соседи, — сказал Уилл, — мое выступление не входит в официальную часть сегодняшних развлечений, но если никто не возражает, то я спою вам свою новую песню.

Он помолчал, ожидая тишины.

— Я назвал ее «Прелестная леди».

Он взял на гитаре несколько аккордов и начал петь.

— «Всякий раз, когда я закрываю глаза, то вижу тебя, прелестная леди… Полночь наступает и уходит, а тебя нет в моих объятиях, прелестная леди…»

«Интересно, кто она, эта прелестная леди, которая живет в его сердце, — подумала Ники. Та женщина, о которой рассказывал Джим? Уилл поет о прошлом?»

Когда песня закончилась, Уилл спел еще одну, потом еще. Наконец его место заняли музыканты, которые начали играть жизнерадостную танцевальную мелодию. А еще через секунду Уилл кружился по залу с одной из поклонниц.

Тим пригласил Ники на танец.

— Готова веселиться? спросил он.

— Спрашиваешь! — ответила она. Тим был хорошим танцором. Он кружил Ники, а другие пары старались следовать за ними.

Музыканты заиграли польку, и преподобный Клей пригласил Ники. Хоть он и был старше нес по крайней мере на тридцать лет, но танцевал с таким подъемом, что когда танец окончился, Ники не могла отдышаться.

Впервые ее пригласил танцевать Уилл, но она это расценила просто как дружеский жест. Как она заметила, Уилл танцевал со всеми дамами, но лишь по одному разу.

— Ты очень красивая сегодня, сказал он.

— Спасибо, — ответила она, разочарованная тем, что он назвал ее красивой, а не прелестной. Она спросила его о матери.

— Все по-прежнему, ответил он. — Она спрашивала о тебе.

— Я хотела навестить ее. — Она будет рада.

Ники думала, что вес это похоже на один из тех жутких школьных вечеров танцев, которые она была обязана посещать. С Уиллом было так просто разговаривать, когда они работали. Тогда она чувствовала себя абсолютно свободно. Почему же все иначе, когда играет музыка и его руки обнимают ее?

Когда он пригласил ее на второй танец, она почувствовала неожиданный прилив радости, что ее выделили из всех других. И Ники уже не уговаривала себя быть осторожной. Нет. У Уилла определенно были секреты, которыми он не хотел делиться. И если он знал о любви больше, чем она, о той любви, которая продолжается вечно то более вероятно, что он уже отдал кому-нибудь эту любовь.

Когда музыка закончилась, он поблагодарил ее церемонным: «Спасибо, мэм». Ники кокетливо улыбнулась: «Пожалуйста». После этого он танцевал со всеми по одному разу из числа тех, кто приглашал его. Она тоже несколько раз приглашала на танцы пожилых мужчин, которые были здесь с женами и детьми.

Приближалась полночь. Ники все время следила глазами за Уиллом. Он, как обычно, был окружен восхищенными женщинами. Наконец скрипач заиграл «Счастливый Новый год». Кейт и Тим заключили Ники в объятия, делясь с ней своей любовью. Джим Дарк тоже подошел обнять Ники.

Она оглядывалась вокруг в надежде увидеть Уилла. Но того и след простыл, он исчез с одной из своих прелестных дам.

Глава 24

С того вечера когда Ники произнесла речь вместо Уилла в кооперативе «Виллоу Кросс», она заняла определенное положение в обществе фермеров. Прошло два года, она стала более активной, все признавали, что она одаренный оратор. Фермеры, как правило, были неразговорчивы, терпеливы и принимали все неприятности без жалоб. Их было трудно подтолкнуть к какому-нибудь действию. Но с тех пор как Ники впервые вышла на трибуну, она доказала, что умеет убеждать. Она могла убедить самых скупых вложить что-нибудь в издание брошюр, самых апатичных — принять участие в демонстрации, которая устраивалась перед центром Хайленда. Были предприняты шаги против планов компании увеличить процент ввозимого табака за счет местных фермеров.

Когда Ники задумывалась от источнике своих новых талантов, то склонна была считать, что его питает ее глубокая ненависть к Хайлендам. Этой страстью она была охвачена больше, чем какой-нибудь другой.

На собрании летом 1983 года Ники выдвинула идею бойкота приближающегося пикника, который Хайленды устраивали в День Труда. Сначала это предложение не встретило поддержки. Многие фермеры ссылались на то, что они и люди компании в этот день встречались как друзья.

Одна женщина сказала, что было бы дурным тоном отвергать гостеприимство.

— А что такое хороший тон? — спрашивала Ники. — Спокойно сидеть, есть с их тарелки и благодарить их за это, а потом уйти ни с чем? Какова, по-вашему, цель этого пикника? Какова она была с самого начала — с 1920 года?

— С 1911 года, — раздался голос сзади. — Мой отец бывал там. Говорил, что никогда не пил так много пива.

— Тысяча девятьсот одиннадцатый год. Более семидесяти лет назад. Позвольте мне сказать вам, что и тогда цели были теми же. Накачать вас раз в год пивом с сосисками, чтобы вы не жаловались в остальное время. Все это ерунда, друзья. Пикник должен заставить нас поверить в то, что Хайленды наши друзья… Но все это вранье — что тогда, что сейчас. Мы должны дать им понять, что нам известна эта игра.

Раздались крики, свист, смех, но когда вопрос был поставлен на голосование, то более двух третей членов кооператива проголосовали за то, чтобы впервые с 1911 года бойкотировать пикник.

После собрания Уилл подошел к Ники.

— Должен признаться, что я предлагал это пять или шесть лет назад, когда мы были в тисках цен, но поднялся такой вой, что у меня не было никакой надежды протолкнуть это дело. Может быть, это происходит потому, что ты так здорово выглядишь, когда выступаешь, что люди выслушивают от тебя то, что они не стали бы слушать из уст другого человека. Как бы там ни было, я счастлив, что уступил тебе свое место.

Ники привыкла к лести Уилла. Он использовал каждую возможность, чтобы сказать ей, как она привлекательна, и это было чудесно. Но, отпустив комплимент, он обычно вскакивал в свой «пикап» и ехал куда-нибудь выпить или проводил вечер с кем-нибудь из членов своего клуба поклонниц.

— Знаешь, Уилл, — сказала она, — мне хотелось бы, чтобы ты не был так доволен моими речами. Мне нужно, чтобы ты поговорил о привозном табаке. Пришло время делать следующие шаги, а не только собирать петиции и отправлять их в Вашингтон. В конце концов, у промышленников целая армия лоббистов в Вашингтоне.

— Это факт, — согласился Уилл. — Мы не можем себе позволить купить такую армию.

— Может быть, и нет, — сказала Ники, — но мы не можем ее игнорировать, если хотим сохранить наши фермы. Уилл с минуту изучал Ники.

— И откуда мы возьмем сотрудников? Ты собираешься создать офис? — спросил он дразнящим тоном.

— Нет. Я просто поняла, что надо найти способ донести наши соображения до каждого, а не только до тех, кто рядом с нами. Табачные компании могут позволить себе заплатить за любую поддержку. Мы должны найти способ сделать это бесплатно…

Уилл покачал головой.

— Ты думаешь, что сможешь завоевать людей просто разговорами? Людей, которые ничего не знают о земледелии и не интересуются им?

— Мы можем по крайней мере попытаться привлечь их внимание. Знаешь, Уилл, когда я приехала сюда жить, больше всего меня поразило то, как люди Виллоу Кросс помогают себе сами, они не ждут, пока кто-нибудь другой решит их проблемы. Именно это мы и должны сейчас сделать. Признать тот факт, что результат борьбы в наших руках, и сделать все возможное, чтобы победить. Я хочу предпринять следующий шаг — и мне нужна твоя помощь. Как ты?

Он медленно кивнул.

— Как скажешь, прелестная леди, — ответил он, затем пожелал ей спокойной ночи и умчался на своем «пикапе».

Через две недели Уилл собрал членов кооператива на специальный митинг. Были приглашены журналист из «Дейли сигнал» и представитель местной телевизионной студии, мэр и конгрессмен, который представлял избирательный округ в Вашингтоне. Это была идея Ники пригласить конгрессмена.

— Даже если он не придет, — сказала она, — мы можем поставить его в известность о том, что в Виллоу Кросс происходит нечто, о чем ему следует знать.

Устроить митинг тоже было идеей Ники. После того как Уилл открыл митинг, спев песню «Фермер Браун», она произнесла речь о том, как выращивается иностранный табак, об условиях, похожих на рабство, которые существуют на плантациях Африки и Южной Америки.

Нечестно, — сказала она, — со стороны американских промышленников эксплуатировать людей других стран. Бесчеловечно извлекать выгоду из их страданий. Будет несправедливо позволить им разорить в погоне за наживой американских фермеров.

Как Ники и надеялась, сообщение о митинге появилось на первой странице «Сигнала». Выдержки из ее речи, так же как и песня Уилла, передавались несколько раз в телевизионных новостях.

Убедив Уилла, что они на правильном пути, Ники организовала такой же митинг в соседнем районе. Вскоре они совершили несколько поездок по всему штату. То ли из-за красоты Ники, то ли из-за таланта Уилла — телевизионные камеры следовали за ними по пятам. Сообщения об их кампании начали появляться в газетах и других штатов.

Пока Уилл и Ники боролись против угрозы иностранного табака, появилась еще одна угроза: отмена программы поддержки цен.

— Промышленники позволяют Конгрессу делать для них грязную работу, — сказал Уилл, найдя на кухонном столе Ники газету со статьей. Разве этого никто не видит? Неужели никого не волнует, что это может погубить тысячи фермеров?

— Мы заставим их подумать об этом, Уилл, — сказала Ники. Мы должны поехать в Вашингтон.

— Ты должна поехать.

— Но ты знаешь о земледелии больше, чем я.

Но это не о земледелии, Ники. Это о том, на что люди должны обращать внимание. Я думаю, это твое дело. Эй, — с усмешкой добавил он, — не могу же я петь песни перед конгрессменами?

Ники позволила себя уговорить. Они зашли слишком далеко, чтобы отступать. Ведь это затрагивало жизнь многих. Они позвонили своему конгрессмену и настояли на том, чтобы он организовал выступление представителя Виллоу Кросс во время слушаний по вопросу о табачных субсидиях.

Теплым вечером во вторник, когда вдоль реки Потомак начинают цвести вишни, Ники сидела в коридоре Конгресса США у комнаты слушаний и вспотевшими руками держала листки со своими заметками. Она была в синем костюме и белой блузке, ее густые светлые волосы были собраны сзади. Она даже отдаленно не напоминала фермера, который занимается выращиванием табака. Зная, что ее будут слушать мужчины, она думала, что это привлечет их внимание.

Она повернулась к Дженнифер Пирс, личному помощнику конгрессмена Самтера.

— Как долго нам еще ждать?

— Не знаю, — ответила мисс Пирс. Выйдет служитель и скажет, когда они будут готовы выслушать вас.

Вдруг в коридоре показалась группа вновь прибывших. Впереди шел высокий седой мужчина в безукоризненно сшитом английском костюме. Его осанка была прямой, почти как у военных, манеры сухими, но корректными, когда он отвечал на вопросы репортеров следовавших за ним.

— Это Десмонд Рис? — спросила Ники, узнав главу «Ригал Тобакко», которого не раз видела на фотографиях в журналах.

— Он самый, — ответила мисс Пирс. — Держу пари, он производит впечатление, и неважно, что он говорит.

Ники пришлось согласиться. Вопреки ее антипатии к табачным промышленникам, было трудно не поддаться впечатлению, производимому Десмондом Рисом. Он был выдающимся студентом в Гарвардском университете, звездой легкой атлетики. Выходец из среднего класса, он сумел добиться своего нынешнего положения. Больше всего Ники интересовал тот факт, что Десмонд Рис недавно одержал верх над Дьюком Хайлендом в борьбе за пост президента престижной Ассоциации табачных промышленников. Дьюк всегда мечтал занять этот пост, но это ему не удавалось.

Через полчаса дверь комнаты открылась. Молодой человек прошептал что-то мисс Пирс, а она обратилась в свою очередь к Ники:

— Они будут готовы выслушать вас через несколько минут. Войдите и сядьте.

С сильно бьющимся сердцем Ники последовала за служителем в комнату и села. Влиятельный конгрессмен с Севера заканчивал свою речь:

— Пусть табачные фермеры стоят на своих собственных ногах. Не стоит надеяться на программы, которые эта страна не может больше поддерживать. Я бы не выполнил своего долга, если бы не протестовал против поддержки табака, тогда как у многих американцев нет хлеба.

Хотя Ники и была готова к возражениям, но перед таким натиском она почувствовала себя неуверенно. Когда конгрессмен закончил говорить, то встал председатель комитета.

— Наш следующий оратор, — сказал он, — находится здесь по специальной просьбе нашего коллеги из Северной Каролины. Мисс Николетта Сандеман, пожалуйста, выйдете вперед.

Ники глубоко вздохнула и вышла на середину комнаты, стараясь вернуть себе уверенность. Она была здесь для того, чтобы говорить от имени своих друзей и соседей, напомнила она себе, от лица всех фермеров, чье существование зависит от золотого листа.

Она села у микрофона и разложила свои записи. Выдавив из себя улыбку, она начала:

— Господин председатель, господа члены комитета… Сегодня я представляю здесь табачных фермеров Виллоу Кросс, Северная Каролина. Я хочу сказать о тех, о ком забыли в дебатах о бюджете, о мужчинах и женщинах, таких, как я, которые всю жизнь работают от зари до зари и которые скорее умрут, чем достигнут благосостояния. Я здесь, чтобы напомнить вам, что выращивание табака всегда было почетным способом заработать на жизнь, с тех пор как Америка провозгласила независимость. Табачные фермеры помогли выиграть борьбу, помогли Америке стать богатой, так же как сейчас помогают держаться экономике Юга. — Она замолчала, чтобы перевести дыхание, и оглядела лица вокруг себя. — Я здесь для того, чтобы бросить вызов любому, кто называет программу поддержки подаянием или считает, что это ведет к благосостоянию. Прекращение действия программы — не решение проблем бюджета. Это уступка табачным компаниям. Если прекратится поддержка, они будут контролировать рынок и устанавливать цены, какие пожелают, за счет фермеров. Если, уважаемые представители, вы действительно заинтересованы в экономии денег налогоплательщиков, то поднимите налоги на сигареты. Я надеюсь, вы не повернетесь спиной к фермерам, которые служили Америке так долго и так часто.

Она отодвинулась от микрофона, ожидая вопросов членов комитета. Возможно, ее не принимали всерьез, потому что она была слишком хороша для того, чтобы быть настоящим фермером, но вопросы были удивительно короткими и нейтральными. Как давно она занимается земледелием? Уверена ли она, что возврат к свободному рынку не будет выгоден земледельцам?

Когда Ники отошла от микрофона, камеры следовали за ней, пока она не села на место в конце комнаты.

Председатель прочистил горло.

— Следующий оратор, — сказал он, — тоже здесь по специальной просьбе начальника медицинского управления Соединенных Штатов. Доктор Алексей Иванов, пожалуйста, выйдите вперед…

Ники вся превратилась во внимание, ее глаза шарили по комнате. Алексей! Но она нигде его не видела.

— Возникла пауза, пока выяснили, что его нет в комнате. Служитель прошептал что-то председателю комитета, и тот объявил, что доктор Иванов был срочно вызван к телефону, но прибудет через минуту.

Вот наконец и он. Он вошел в дверь и сразу же направился к столу свидетеля, элегантный, уверенный в себе. Даже более красивый — если это только было возможно. Интересно, думала Ники, знает ли он, что она выступала перед ним…

В следующий момент пришел ответ. Прежде чем сесть за стол, Алексей быстро оглядел помещение и увидел Ники. Чуть задержав на ней взгляд, улыбнулся.

«Алексей, Алексей Иванов», — повторяла она про себя, и на нее нахлынули прежние чувства. Рада ли она видеть его? Она не была в этом уверена, но лишь в первый момент. Теперь она уже больше не школьница, а женщина с определенными целями, часть общества, которое любила.

Но что здесь делает Алексей? Она внимательно слушала его выступление:

— Господин председатель, уважаемые представители, как врач, специализирующийся на заболеваниях сердца и кровеносной системы, я хочу напомнить вам о моментах более важных, чем экономические. Я призываю вас подумать о здоровье и благополучии американцев. О цене выращивания табака надо думать не в долларах и центах, а в человеческих жизнях. В своей практике я сталкиваюсь с огромным количеством ненужных страданий. Многие из них вызваны курением. Я утверждаю — преждевременная смерть, заболевания…

У Ники упало сердце, когда она слушала, как Алексей перечисляет заболевания, которые вызваны курением. Он начал с болезней сердца и респираторных заболеваний, потом перешел к раку легких и хроническому бронхиту — и закончил вредом, который причиняет курение еще не родившимся детям, если мать курит во время беременности. Ники пришла сюда, чтобы бороться с равнодушием и жадностью, но это!.. К такому нападению она не была готова, у нее не было защиты.

— Ни один разумный человек не может поддерживать выращивание такой культуры, как табак, — продолжал Алексей, — потому что следует помнить: табак разрушает здоровье тех, кто его использует, зачастую употребление его ведет к смерти.

Ники покраснела, когда Алексей закончил свою речь. Ей казалось, что она направлена лично против нее. Сама она не курила и поэтому не думала о проблеме курения и здоровья. Она рассматривала свой табак с исторической точки зрения, даже можно сказать, с романтической. Теперь Ники была показана та сторона жизни, которую она не хотела видеть.

Алексею не было задано никаких вопросов.

Когда он шел по проходу мимо того места, где она сидела, то вдруг схватил ее за руку и потянул из комнаты. Обрадованные возможностью сфотографировать двух удивительно красивых людей, фотографы быстро защелкали камерами, а один или два двинулись за ними следом.

— Что ты делаешь? — прошептала Ники Алексею. — Это не принесет пользы ни тебе, ни мне!

— Не обращай внимания. Я хочу сказать тебе, что мне хотелось бы сделать, — пробормотал Алексей, улыбаясь в ответ на ее негодование. Сначала мне захотелось встряхнуть тебя… а потом, — он понизил голос, — обнять.

Ники не знала, что ответить. В обществе Алексея она по-прежнему чувствовала себя школьницей.

Фотографы оставили их в покое, он взял ее за руку.

— Пойдем, Никушка, иди за мной… — Он шел быстро, не давая ей возможности сказать ни слова, к близлежащей стоянке машин, где его ждал серебристый «мерседес».

Можно узнать, куда ты везешь меня? спросила она.

— В спокойное и уединенное место. Где мы могли бы поговорить.

Он быстро проехал небольшое расстояние до «Джефферсон-отеля», который находился в нескольких кварталах от Белого дома. Алексей провел Ники через холл в небольшой уютный отделанный деревом ресторан, который напоминал столовую в помещичьем доме. Метрдотель с уважением приветствовал Алексея и провел их к уединенному столику в углу. Это место сильно отличалось от тех, которые им были знакомы в Нью-Йорке, но оно, казалось, более подходило для Алексея зрелого, уверенного, с достойными манерами. Он заказал бутылку шампанского.

— Надеюсь, ты не возражаешь, — сказал он. — Я хочу выпить за судьбу… за то, что она вновь свела нас. Ники заговорила на нейтральную тему:

— Я рада, что ты занимаешься делом, о котором всегда мечтал, — заметила она. — Кардиология — это, наверное, очень интересно.

— Возможно, — ответил он, — но я выбрал ее по личным причинам.

Ники была озадачена. Раньше он не говорил о том, что особенно интересуется этой проблемой.

— По каким личным причинам? — спросила она.

Он посмотрел на нее так, будто перестал понимать английский язык.

— Ты должна знать… Ники покачала головой.

— Ты не знаешь, очень медленно произнес Алексей, как будто ставил сложный диагноз, — что Дмитрий умер от сердечного приступа?

Ники снова покачала головой, пораженная удивлением в его голосе.

— Это случилось сразу после того, как мы были вместе. Он собрался ставить пьесу в Канзасе, и они вызвали меня туда. Я пытался позвонить тебе, но ты не хотела говорить со мной…

Она все поняла. Даже Хелен пыталась ей сказать об этом, но она отказалась слушать, запретила ей говорить о нем.

— Прости, — сказала Ники, — жаль, что я не знала. Я должна была…

«Но какое это теперь имеет значение», — подумала она. Она была напугана взрывом этой страсти, боялась, что это приведет ее туда же, куда и других женщин ее семьи. Она думала, что этот страх теперь побежден, и тем не менее ей иногда казалось, что она невольно расхолаживает Уилла…

Алексей спросил ее о Хелен, и Ники сказала, что они перезваниваются и переписываются.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что меня такое не удовлетворит, — заметил Алексей. — Теперь, когда я опять нашел тебя, я собираюсь позвонить тебе — и очень скоро. Мы потеряли так много времени… — Он поднял бокал шампанского и прикоснулся к ее бокалу.

Ники молча присоединилась к его тосту. «Приятно, когда за тобой ухаживают», — подумала она. Давно уже никто не смотрел на нее так, как Алексей, с обожанием и желанием. Возможно, они предназначены друг другу судьбой.

— А теперь, — твердо сказал он, хотя глаза его смотрели на нее с нежностью, — я не могу не поинтересоваться причинами, которые привели тебя в Вашингтон. Объясни мне, что такая хорошенькая девушка, как ты, делает в стане противника по такому важному вопросу? Как ты можешь быть частью этой ужасной промышленности?

— Я никогда не думала, что табак приносит такой вред, — медленно произнесла она. — Просто его все выращивают в Виллоу Кросс. Я люблю мою ферму, Алексей, мне нравится место, где я живу. Мне никогда не приходило в голову, что я кому-то причиняю вред.

— Если бы ты поработала со мной хотя бы неделю, Ники, — сказал Алексей, то у тебя не осталось бы никаких сомнений. Прости, но я ненавижу сигареты, мое чувство столь сильно потому, что мне не хочется лечить пациентов, которые продолжают курить. Вокруг полно тех, кто хочет помочь себе, так почему же я должен пожертвовать своим драгоценным временем и ценной техникой ради тех, кто продолжает разрушать себя?

— Но что если люди не могут бросить курить? — спросила Ники, вспомнив Ральфа. — Если это слишком тяжело?

— Конечно, тяжело, — нетерпеливо согласился Алексей. — Никотин это тот же наркотик, так же, как героин. Но есть способы расстаться с этой привычкой. Все зависит от элементарного выбора: жизнь или смерть.

В кармане Алексея раздался сигнал. Он выключил его и, извинившись, сказал, что ему нужно позвонить.

— Моим пациентам нередко нужно постоянное внимание, — сказал он.

Через несколько минут он вернулся.

— Ты простишь меня? — спросил од. — Мне нужно уехать. Тебя подбросить куда-нибудь?

Ей хотелось подумать о событиях этого дня.

— Я допью свое вино, а потом возьму такси до аэропорта. Он кивнул.

— Но обещай мне, что я увижу тебя.

— Конечно.

— Спасибо, Ники, — Сказал он. — Еще раз прости меня. Он оставил на столе деньги и, наклонившись, быстро поцеловал ее.

Она улыбнулась. Его сожаление определенно было искренним, и тем не менее она могла сказать, что он был рад звонку.

— В следующий раз я хочу услышать о твоей работе, Алексей, — сказала она на прощание. Это так интересно, так важно.

— О да, Никушка, — ответил он, уже почти уходя. — Нет ничего более важного или волнующего, чем ремонтировать человеческое сердце.

Когда он ушел, она подумала: может быть, сама судьба послала ей Алексея, чтобы он починил ее истерзанное сердце.

Вскоре после того как она вернулась в Виллоу Кросс, в Конгрессе прошло голосование по вопросу о табачных субсидиях. Результат был отрицательным для фермеров: впредь больше не будет ни программы поддержки, ни невозвратных ссуд для фермеров. За табак, который не будет продан с аукциона, станут отвечать кооперативы. Фермам придется еще тяжелее, и табачные компании станут еще богаче.

Опечаленная этим поражением, Ники в то же время постоянно думала о том, какой вред приносит табак. Раньше она обращала мало внимания на проблему здоровья, но теперь она не могла думать об этом. Ее новые знания подпитывались звонками от Алексея. Он говорил, что хочет приехать навестить ее, но очень трудно выкроить время. От него зависят слишком много людей…

Ники не могла справиться со своими сомнениями и решила поговорить с Уиллом, который не раз помогал ей в прошлом.

— Тебя не беспокоит, что мы выращиваем табак, — спросила она его однажды, — тебя не волнует то, что ты слышишь о вреде, который он причиняет?

Уилл был удивлен этим вопросом.

— Люди давно говорят об этом, — ответил он. Я сам никогда не курил, но не вижу большой разницы между выращиванием табака и зерна для производства алкоголя, Ники. Это не противоречит закону, а люди сами могут решить, пользоваться этим или нет. Так всегда было в Америке, и, насколько я могу судить, именно так и должно быть.

Это действительно ответ, подумала Ники, хотя и не совсем удовлетворяющий. Но любой другой означал бы конец того образа жизни, который она полюбила.

Глава 25

Алексей приехал без предупреждения.

Ники сидела на лужайке и писала письмо Хелен. Бо возился с машиной. Ее помощь Бо была одной из самых больших радостей в жизни Ники. Она заплатила за анализы и за слуховой аппарат, который он теперь носил. В воскресенье после службы в церкви с Бо занимался Тим. Теперь каждое слово, сказанное Бо, так радовало ее, каждый его успех так волновал, как будто он был ее собственным ребенком.

Внезапно на дороге показалось облако пыли, потом из него возник серебристый «мерседес» и остановился в двадцати ярдах от того места, где она работала. Из машины вышел Алексей и поспешил ей навстречу.

Ники была рада его видеть и бросилась в его объятия.

— Почему ты не позвонил? Почему не сообщил, что приедешь? — спрашивала она.

— Я не хотел, чтобы мне сообщили, что ты слишком занята свои урожаем. И, — признался он, — я все равно ехал сюда. Мой коллега захотел услышать мое мнение о его пациенте, который живет недалеко отсюда.

— Заходи, — сказала Ники, я дам тебе что-нибудь выпить, а тем временем переоденусь.

Она провела Алексея в кухню, налила ему лимонад и побежала наверх. Она быстро стянула с себя джинсы и рабочую рубашку, вымыла лицо и руки, причесала волосы и завязала их сзади лентой. Затем надела нарядную юбку цвета слоновой кости и цветную блузку, которую ей недавно водарила Блейк.

Спустившись вниз, она нашла Алексея у двери — он смотрел на поля, где на солнце рос ее золотой табак.

— Теперь я понимаю, почему это место так много для тебя значит, — сказал он, — но все-таки мне трудно привыкнуть к тому, что ты фермер, Ники. И выращиваешь это… — Он махнул рукой в сторону полей.

— Табак это не просто культура, Алексеи, это образ жизни, который я полюбила.

Она вывела его из дома, желая, чтобы он все увидел так, как видит она, почувствовал все так, как чувствует она. Она хотела, чтобы он понимал ее.

Они гуляли вместе. Он протянул ей руку, и она дала ему свою. Она только теперь поняла, как одинока была ее жизнь на протяжении последних нескольких лет. — У нее не было таких простых удовольствий, как прогулка в солнечный день с человеком, который желал ее.

Непроизвольно Ники посмотрела вдаль. Алексей проследил за ее взглядом она смотрела в сторону владений Хайлендов. Он положил руку на плечо Ники и повернул се лицо к себе.

— Ники, — сказал он, — я никогда не нарушаю профессиональных тайн, но сейчас я должен это сделать. Я хочу, чтобы между нами на этот раз все было ясно. Я хочу быть честным с тобой. Я упоминал о звонке и о человеке, которого приехал посмотреть… Я хочу, чтобы ты знала — это Эдвард Хайленд.

Ники застыла при упоминании имени Дьюка. Алексей обнял ее, притянул к себе ближе.

— Думаю, я правильно сделал, что сказал тебе, — заметил он, — думаю, твоя жизнь сильно изменится, если ты сумеешь похоронить прошлое, забыть обиды…

— Ты хочешь, чтобы я подружилась с Дьюком Хайлендом?

— Тебя обидел его отец. Помни, Ники, что Эдвард по сути твой единокровный брат, и он очень больной человек. Он знает, что ему предстоит лечение и что никаких гарантий выздоровления нет.

Ники остановилась и посмотрела на него, .

— Алексей, почему ты просишь меня об этом? Он послал тебя?

— Нет, Ники. Я не стал бы делать это для него. Я предлагаю это больше для твоего блага, чем для его. Когда сердце наполнено злостью и ненавистью, то остается очень мало места для любви.

Она посмотрела на него и попыталась улыбнуться.

— Это профессиональный диагноз, доктор Иванов? Он дотронулся кончиками пальцев до ее щеки.

— Это результат наблюдений человека, который заботится о тебе. Возможно, я тоже эгоистичен, но теперь, когда я снова нашел тебя, то хочу, чтобы у нас появился шанс. Я хочу, чтобы ты была свободна ото всего, что заставляет тебя бояться любви…

«Смогу ли я это сделать, — спрашивала себя Ники, — смогу ли я забыть те горькие обиды, которые разделяют меня и Хайлендов? Она никогда не знала Дьюка так, как знала Пеппер и Бейба. С трудом могла припомнить, что говорила о нем Элл, она упоминала, что узнала его, когда он был очень молодым человеком, и он тогда был очень добр к ней. Похоже, однако, она не слышала о Дьюке ничего хорошего.

Но если прислушаться к воспоминаниям матери, то, может быть, стоит попробовать, что предлагает Алексей.

Может быть…

Часы, проведенные с Алексеем, пролетели незаметно. Они вернулись в дом, и Ники рассказывала ему, как она жила в Виллоу Кроссе; он же говорил о своей работе, о лазерной хирургии. День пролетел. Внезапно Алексей взглянул на часы.

— Бог мой, Ники! Что со мной? Ты, должно быть, проголодалась? Разреши мне пригласить тебя куда-нибудь на обед, — предложил он. — Я думаю, что мы найдем место, где подают хорошую еду и приличное вино.

Его слова заставили Ники улыбнуться.

— Давай останемся здесь, — сказала она, думая, как это будет прекрасно — пообедать в ее собственном доме. — С вином у меня плоховато, но, думаю, еду мы сможет найти хорошую.

Исследовав содержимое холодильника Ники, они составили меню: цыпленок, салат, а на десерт малина со сливками. Они обедали при свечах, и простая пища казалась изысканной в присутствии Алексея.

Поле обеда они сидели на ступеньках дома под звездами. Когда Алексей обнял ее, Ники расслабилась и прильнула к нему.

— Я так часто думал о тебе, — нежно сказал он, — мне хотелось быть ближе к тебе. Если бы я не потерял тогда Дмитрия, то у меня, может быть, хватило бы разума последовать за тобой. Но…

— Я не знала, что произошло с Дмитрием, сказала она, — и, наверное, показалась тебе холодной и жестокой.

— Нет. — Он тронул пальцами ее губы, чтобы она перестала обвинять себя. — Я понял, что ты не хотела причинять мне боль. Сколько раз я хотел, чтобы ты поверила мне. Ты ушла, потому что думала, что я вовлеку тебя в беду, а я лишь хотел любить тебя. Ники, если бы я был тогда старше и мудрее, то понял бы тебя, зная твою историю. — Он сделал глубокий вдох:

— Выходи за меня замуж. — И его темные глаза сверкнули в лунном свете, голос охрип от желания. — Я люблю тебя, Ники. Я любил тебя с первого дня нашей встречи. Позволь мне доказать тебе, что ты можешь на меня рассчитывать… Всегда.

Слова Алексея звучали волшебно. Ники чувствовала себя самой красивой и желанной женщиной в мире.

Но когда дело дошло от ответа, Ники запнулась:

— Я… Я не знаю, что сказать…

— Ты думаешь, я сумасшедший, предлагая это таким образом?

— Алексей, ты только что вернулся в мою жизнь…

— Но у меня нет сомнений, — Алексей улыбнулся, его уверенность не поколебалась, — ты можешь положиться на меня.

Она покачала головой.

— Нет, Алексей, мне не нужны от тебя гарантии. Я тоже выросла и стала мудрее.

Он немного подождал, потом поцеловал ее, притянул ближе, и она почувствовала его дыхание на своем лице, биение его сердца. Они вошли в дом.

Когда они стояли в темноте ее спальни, он поцеловал ее, бормоча ее имя. Она прижалась к нему, они опустились на кровать. Его руки сняли одежду, которая разделяла их. Он нежно гладил ее лицо.

— Я люблю тебя, Ники, прошептал он, его дыхание согревало ее кожу.

Пальцы Алексея гладили ее руки, бедра и икры, снимая напряжение и вызывая дрожь удовольствия. Она вздохнула, глядя на него в темноте, и подумала, как же он красив. Когда он почувствовал, что Ники расслабилась, прикосновения его пальцев стали более легкими, они скользили по ее телу как крылья бабочки. Ее дыхание участилось, когда он поцеловал ее груди, пощекотал языком ее соски. Она потянулась к нему, но он отстранился, его пальцы двинулись вниз, раздвинули ее ноги, исследовали и гладили ее, пока она не была готова для него. Его руки, казалось, были везде, вызывали ощущения, которые так долго спали. Когда ее дыхание стало шумным, он вошел в нее, двигался быстро и сильно, пока она не вскрикнула от удовольствия, выгнувшись дугой.

Он уснул, а Ники еще долго не спала, чувствуя тепло и безопасность. Но какая-то ее часть жила отдельно от Алексея, хотя они были так близки, как только возможно. Сумеет ли она любить его и доверять ему? Или правда то, что сердце, полное ненависти, не способно любить? Если она сделает то, о чем просит Алексей, будет ли она тогда свободна для любви?

Ники по привычке встала очень рано. Приняла душ, посмотрела на свое отражение в зеркале. Она выглядела все так же.

Быстро оделась и спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак, достала из холодильника бекон и отрезала несколько кусочков. Разбила шесть яиц в миску и начала взбивать их, когда в дверь постучали. Она выглянула в окно и увидела, что это Уилл.

Вытирая руки, Ники поспешила открыть дверь.

— Что-то случилось? — спросила она, испугавшись, что Чармейн стало хуже.

— Ничего плохого не случилось. — Уилл подхватил Ники и закружил ее. — Ты не поверишь, что случилось! Я сам верю в это с трудом! Мне позвонил продюсер со студии звукозаписи из Нэшвилла. Кто-то записал мою песню «Фермер Браун» во время одного телевизионного шоу и послал запись в Нэшвилл. Продюсер спросил, есть ли у меня еще песни. Когда я сказал ему, что у меня их полно, он попросил меня прислать некоторые записи. Если они ему понравятся, то он запишет мой альбом! С настоящими музыкантами в студии!

— Это замечательно, Уилл! Поздравляю!

— Я пришел попросить тебя о любезности, Ники. Это очень важно.

— Все что угодно, Уилл, — быстро ответила она. После всего, что он для нее сделал, она готова была отплатить ему без просьб.

Он хотел было уже объяснить, но тут послышались шаги на лестнице. Ники взглянула на дверь кухни, не в силах скрыть своего смущения. Выражение радости слетело с лица Уилла.

В следующий момент в кухню вошел Алексей в шелковом халате, протирая глаза.

— Почему ты не разбудила меня, Ники? Я бы помог тебе приготовить завтрак.

Двое мужчин уставились друг на друга.

— Прошу прощения, — сказал наконец Алексей, — я не знал, что у тебя кто-то есть.

— Я уже ухожу, — сказал Уилл и вышел из дома. Ники побежала за ним и поймала его у грузовика.

— Уилл… Алексей… мой старый друг, — сказала она полуправду.

Уилл кивнул.

— Не надо объяснений, Ники. Ты красивая женщина, а он настоящий мужчина. Старый друг или нет, это неважно. — Он взобрался в грузовик и захлопнул дверцу.

Ники боролась с унынием, которое охватило ее. Он не был зол, он просто ушел, как джентльмен. Почему она позволила ему уйти?

— Ты не сказал, о какой любезности ты просил меня. Я не позволю тебе уехать, пока ты мне не скажешь!

Он ответил, слегка улыбнувшись:

— Я хотел попросить тебя поехать со мной в Нэшвилл. Для моральной поддержки. Возможно, это звучит глупо…

— Нет, — возразила она, — это вовсе не глупо. Назови день, Уилл, и я буду там.

Он кивнул, затем оглянулся на дом, как бы напоминая ей, что ее ждет гость.

Наступило молчание. Они несколько секунд смотрели друг на друга, потом Уилл уехал.

Когда она вернулась в дом, Алексей уже закончил приготовления к завтраку. Он не поднял глаза на Ники, когда она вошла.

— Это был Уилл Риверс, — сказала она, стараясь рассеять неловкость. — Его ферма дальше по дороге, мы принадлежим к одному табачному кооперативу.

— А! Так мистер Риверс приехал сюда утром по делу? — Кислый тон Алексея говорил о том, что он понимает все.

Ники была раздражена. Оба мужчины заставили ее почувствовать себя виноватой.

— Не по делу, — сказала она, — он пришел просить о любезности, и я окажу ему ее, потому что Уилл был мне хорошим другом с самого начала. Если бы не он, не знаю, как бы я здесь выжила.

— Это не объясняет, почему он был так зол, когда увидел меня здесь.

— Он не был зол, — быстро возразила Ники, — разве он выглядел злым?

Алексей улыбнулся.

— Я умею ставить диагнозы, моя дорогая. Вижу человека насквозь. — Отойдя от плиты, Алексей нежно обнял ее. — Все, что я говорил тебе вчера, Ники, правда. Может быть, ты еще не готова полностью разделить мои чувства, но я хотел бы знать: должен ли я считать мистера Риверса… соперником?

Соперник? Человек, который коллекционирует обожание женщин?

— Нет! — убежденно сказала она, давая единственный ответ, который могла. — Чтобы ни случилось между нами, Алексей, Уилл Риверс не соперник. Только сумасшедшая может в него влюбиться…

Глава 26

Владения Хайлендов были всего в нескольких милях от коттеджа Ники, но теперь, как и в детстве, эти владения являлись для нее другим миром. Насколько она могла видеть, там были зеленые лужайки, всевозможные деревья, цветущие клумбы. Главное здание казалось сказочным дворцом. Неподалеку дома были поменьше. Для гостей, гадала Ники, или для слуг?

Приблизившись к воротам, она вспомнила тот день, когда ее сюда привозила мать. Машина ехала так быстро, что Ники думала, что они разобьются. Но в тот день они повернули обратно.

Сейчас она продолжала ехать вперед. Вспомнив о желании Элл побывать здесь, Ники почувствовала прилив злобы. Но она подавила это чувство. Она приехала, чтобы заключить мир, напомнила себе Ники.

Припарковав машину, она подошла к белой двери с медным молоточком. Ее рука потянулась к молоточку, но на полпути застыла. Может быть, повернуть обратно? Выдержит ли ее самолюбие отказ?

Глубоко вздохнув, Ники взялась за молоточек и стукнула в дверь. Лучше узнать, что за этой дверью, чем всю жизнь сражаться с тенями.

Дверь открыл темнокожий дворецкий в униформе.

— Я хочу видеть мистера Хайленда, — сказала Ники.

— Мистер Хайленд ожидает вас? — вежливо спросил дворецкий.

— Нет. Меня зовут Николетта Сандеман. Пожалуйста, передайте ему, что я здесь.

— Да, мэм, — ответил дворецкий, проведя Ники в галерею с мраморным полом и стенами, обитыми узорчатой шелковой тканью. На стенах висели фамильные портреты. Указав ей на старинную золоченую скамью, где бы она могла присесть, дворецкий удалился.

Хорошо, думала Ники, наконец-то она зашла так далеко. Пока был жив X. Д., она об этом даже не мечтала.

Дворецкий вернулся через несколько минут.

— Пожалуйста, следуйте за мной, — сказал он и провел в солярий с экзотическими цветами. В шезлонге лежал Дьюк Хайленд. Он медленно поднялся на ноги, отбросив одеяло, которым были прикрыты его колени. Он молча изучал Ники, его темные глаза остановились на ее лице. Это была теплая и солнечная комната, и Дьюк здесь выглядел иначе, чем ей казалось в детстве, когда он был для нес какой-то мифической фигурой. Он не был похож на серьезно больного человека. Его тело выглядело крепким. Тем не менее Алексей говорил, что он находится в опасном для жизни состоянии, и у Ники не было основания не верить этому.

— Ты напоминаешь мне свою мать, — сказал наконец Дьюк глубоким, но не враждебным голосом. Что-то общее в манере держаться…

— Спасибо, — сказала Ники, высоко подняв голову, как бы желая показать, что не стыдится той истории, к которой не имела отношения. Дьюк указал ей на стул, затем занял свое прежнее место.

— Зачем ты здесь? — спросил он нейтральным тоном.

— Я слышала… может быть, сейчас подходящее время… нанести визит вежливости, — сказала она, аккуратно подбирая слова.

— Почему сейчас подходящее время?

— Потому что вы не совсем хорошо себя чувствуете. Дьюк нахмурился.

— Кто это сказал?

— Это неважно, быстро ответила Ники, не желая выдавать Алексея. — У меня была еще одна причина для визита…

— Я так и думал. — Дьюк кивнул головой с улыбкой удовлетворения. Ну, слушаю, сказа он, наклоняясь вперед, как бы подбадривая ее.

— Я пришла, потому что думала… потому что надеялась… Стоит ли нам оставаться врагами? Я никогда не могла понять, почему вы настроены против меня даже после маминой смерти и после смерти X. Д., почему Стерлинг Уэзерби сделал все, чтобы удалить меня из Виллоу Кросс. Потом я поняла, что за всем этим стоите вы…

— Продолжай, — сказал Дьюк, и его темные глаза заблестели при имени Уэзерби.

— Я до сих пор не понимаю, — продолжала она, — я просто хотела жить своей жизнью, и я не понимаю, почему вы используете всю свою власть, чтобы причинить мне боль.

— И?.. — спросил Дьюк, как будто все еще пытаясь узнать истинную причину прихода Ники.

— Все. Именно это я и пришла сказать. Может быть, у вас были причины злиться, потому что моя мать была в связи с вашим отцом. Но в этом он виноват так же, как и она, — добавила она быстро, не желая обвинять лишь Элл. — Но все это было давно. Сейчас нет никакого смысла злиться. Когда я узнала о вашей болезни, то продумала, может, вам станет легче, если…

— Ты хочешь сказать, что пришла лишь затем, чтобы помириться со мной? И это все, чего ты хочешь? — спросил он недоверчиво.

Ники подумала мгновение, отлично понимая, о чем спрашивает Дьюк. Была ли она готова здесь и сейчас признать, что у нее нет никаких прав, никаких претензий к Хайлендам?

— Да, — сказала она в конце концов, — это все, чего я хочу: положить конец злобе, оставить в покое прошлое. Я не чувствую себя свободной от этого. Я хочу прекратить это. Я хочу мира и покоя в своей жизни.

Дьюк пристально смотрел на нее, как бы желая запомнить ее черты. Потом она поняла, что он смотрит сквозь нее, точно видя кого-то другого.

Он откинулся назад.

— Твоя мать рассказывала тебе когда-нибудь, как мы познакомились? — спросил он, и голос его был удивительно ласковым.

— Нет, — удивленно ответила Ники.

— Мы познакомились в Монако весенним днем, — как бы вызывая в памяти прошлое, сказал он.

Ники вспомнила рассказ Элл о знакомстве с X. Д. Хайлендом в этом сказочном княжестве. О том, как уплыла на его роскошной яхте, как они путешествовали по романтическим местам и наконец приплыли в Америку. Но она никогда не упоминала о Дьюке. Ники покачала головой.

— Мама никогда не рассказывала этого. Она говорила мне…

— Говорила, что она познакомилась с моим отцом, — закончил предложение Дьюк. — Она не упоминала о том, что именно я нашел ее тогда, когда она не знала, где пообедает в следующий раз, я привел ее на яхту, а X. Д. отнял ее у меня? Ники продолжала качать головой.

— Я и не ожидал этого от нее. Знаешь, что мне понравилось в ней больше всего? Гейбриэл была первой девушкой, с которой я познакомился, и она не знала, что я сын и наследник X. Д. Хайленда. Она казалась такой свежей, такой искренней… Я думал, мы станем друзьями. Думал, что она та, которая может изменить мою жизнь…

Когда Дьюк говорил, его лицо смягчилось. И в душе Ники появилось к нему какое-то теплое чувство. Может быть, ее растрогала нежность, когда он вспоминал о своей юности, или его признание о неизвестной ей прежде любви к ее матери…

Но внезапно его тон изменился, стал холодным и резким:

— Но это все оказалось не так. Нет, твоя мать использовала меня и бросила. Потому что X. Д. казался более выгодной сделкой. И именно поэтому между нами не может быть мира. Понимаешь теперь, Николетта Сандеман?

— Нет! — запротестовала Ники. Пораженная признанием Дьюка, она все же не могла отказаться от надежды на примирение. Ники чувствовала, что между ними стоят не только гнев и ненависть. Совершенно очевидно, что он сам был чуть ли не влюблен в Гейбриэл. Почему же он не ненавидит X. Д. за то, что тот украл ее? Почему это разочарование переросло в вендетту именно между ними?

— Дьюк, — сказала она, пытаясь перейти на более доверительный тон, — должно быть что-то, что связывает нас. Я говорю это не потому, что мне что-то нужно от вас, а чтобы положить конец враждебности. Если прошлое причиняет вам боль, то и мне тоже! Разве не достаточно, что я росла без отца? Что я потеряла мать?

— Этого недостаточно! — отозвался он. — Этого никогда не будет достаточно. Не важно, что ты говоришь или делаешь, — мы всегда будем смертельными врагами. Я обещаю тебе это. И помни об этом всю свою жизнь!

Ники выбежала из дома. Теперь она точно знала, что ее страх перед Дьюком не был плодом ее детского воображения. Она спешила прочь от главного дома, когда увидела всадника, который приближался к ней. Это был Бейб.

На его загорелом лице отразилось удовольствие, когда он грациозно спрыгнул с лошади.

— Ники, вот так сюрприз! Какой чудесный сюрприз! — Теплое приветствие Бейба было полной противоположностью холодной враждебности Дьюка. — Почему ты не предупредила, что придешь навестить меня?

— Я приходила к Дьюку, — ответила Ники, не в силах сдержать дрожь.

— К Дьюку? — повторил Бейб, и его голубые глаза расширились от изумления. — Ради бога, зачем?..

— Не спрашивай меня, Бейб, пожалуйста… Я должна выбраться отсюда. — Она направилась к своему «бьюику», но Бейб схватил ее за руку.

— Оставь машину, — сказал он, — я ее пригоню тебе позже.

— Нет! — Она попыталась вырваться. Но Бейб крепко держал ее.

— Послушай, ты сейчас расстроена. Я-то знаю, что такое сталкиваться с Дьюком. Но у меня есть лекарство, помогающее выкинуть его из головы. Я могу поделиться им с тобой…

Его оптимизм был заразителен. Ники позволила довести себя до гаража, где раньше размещалась коллекция автомобилей X. Д. Сейчас здесь были новые модели.

— Какую мы возьмем? — спросил Бейб, указывая на машины — серебристый «ламборгини», голубой «мазерати» и красный «феррари», который помнила Ники.

Она указала на «мазерати» с откидным верхом, и Бейб одобрительно улыбнулся, как бы желая сказать, что быстрая езда на свежем воздухе принесет им пользу. Через минуту они уже летели на бешеной скорости.

— Скажи мне, зачем ты приходила к Дьюку? — спросил Бейб.

— Я хотела предложить ему дружбу, потому что слышала, что он болен.

Бейб изумился:

— Никто не знает об этом.

— Ты хочешь сказать, никто из тех, кто не живет в доме, поправила она.

Бейб кивнул.

— Дьюк знает, что я не выдаю секретов. Что касается прессы, то считается, что Дьюк будет жить вечно. Как и «Хайленд Тобакко», — добавил он с улыбкой.

— А откуда Дьюк знает, что ты ничего не скажешь? — спросила Ники, которая пыталась понять странные отношения братьев.

— Потому что так нас воспитал X. Д., ответил Бейб. — Он учил нас, что когда дело касается «Хайленд Тобакко», у нас нет выбора, мы должны держаться все вместе.

Ники задумалась.

— Знаешь, — сказала она, — я не помню случай, чтобы X. Д. учил меня чему-нибудь. Элл говорила мне, что он такой, какой есть. Но я не верила. Я была убеждена, что он становился другим со своими настоящими детьми. Знала, что у вас есть все, чего нет у меня…

— Ты говоришь не о деньгах, Ники?

Она покачала головой.

— Я представляла, как чудесно вы живете одной семьей в большом доме на холме, как радуетесь все вместе. Бейб печально улыбнулся.

— Ты все представляешь неверно, Ники. То, о чем ты думала, было просто фантазией.

Ники верила ему. Она видела благосостояние и привилегии, которыми пользовались законные дети Хайленда, но не заметила настоящего счастья.

Они ехали до тех пор, пока не достигли побережья. На пристани стоял парусник с эмблемой семьи Хайлендов. Когда Бейб и Ники вышли из машины, пожилой человек в капитанской фуражке приветствовал их.

— Добрый день, мистер Хайленд, мисс… — сказал он с улыбкой.

— Привет, Билл, — ответил Бейб.

— Билл работал на «Хайленд Тобакко», — пояснил Бейб, пока не состарился для такой работы. Теперь он присматривает за моими лодками.

«Как непохожи единокровные братья», — думала Ники. Она не могла себе представить, чтобы Дьюк заботился о старом рабочем. Ники смотрела на горизонт, где бледное небо встречалось с серо-голубой водой. Она чувствовала себя здесь очень спокойно. Вернулся Бейб с бутылкой шампанского, точкой икры и коробкой крекеров.

— Это похоже на праздник, — заметила Ники, — но у меня совсем не праздничное настроение.

— Сейчас самое время для шампанского, — возразил Бейб, наполняя два бокала искрящимся вином. Ты до сих пор мне не сказала, зачем приходила к нему.

— Это была еще одна моя фантастическая идея, — спокойно ответила она. — Я думала, что могу помириться с Дьюком.

— Но Дьюк не был в этом заинтересован, так?

— Он не просто не был заинтересован, — медленно произнесла Ники. — На какую-то минуту я почувствовала, что мой визит… тронул его. А потом он внезапно сказал мне, что ненавидит меня… И я знаю, что это так и есть, Бейб, я видела ненависть в его глазах.

— Очень жаль, что он обидел тебя, — мягко сказал Бейб, — но таков Дьюк, Ники. Он ни к кому не привязан и ни о ком не беспокоится.

«Это не совсем так», подумала Ники.

— Ты знаешь, что он познакомился с моей матерью раньше X. Д.? — спросила она. Бейб был озадачен.

— Это он сказал тебе?

— Он сказал… он сказал, что ему нравилась моя мать, что между ними могло что-то быть, но она встретилась с X. Д… Бейб помолчал. Его мальчишеское лицо было задумчивым.

— Это возможно, я думаю, — сказал он спокойно. — В этом есть смысл. — Заметив обеспокоенное выражение Ники, он взял ее за руку и сказал:

— Не надо обвинять свою мать в том, что случилось давно. Она была молода и одинока. Мы не можем судить ее, Ники. Не теперь.

Ники видела грусть в его голубых глазах. И хотя он защищал память Элл, Ники думала, не запятнана ли эта память связью с Дьюком.

Она наполнила бокалы, надеясь, что это улучшит настроение. Бейб покачал головой.

— Пойдем, — сказал он, — я знаю кое-что получше шампанского.

Бейб сбежал вниз, и вместе с Биллом они спустили лодку на воду. Ники с опасением посмотрела на нее. Бейб рассмеялся:

— У нас есть спасательные жилеты.

— А это безопасно? — с сомнением спросила она.

— Конечно, нет, — ответил он, как мальчишка, — именно это и доставляет удовольствие, Ники.

Она устроилась рядом с ним, и Билл отвязал судно. Они отошли от берега на тридцать ярдов, прежде чем он включил зажигание. Когда мотор зарычал, он громко рассмеялся, как будто этот шум наполнил его радостью.

В следующую секунду они неслись над водой, в лицо им летела водяная пыль, ветер трепал волосы. Ники была испугана и возбуждена. Бейб, как зачарованный, все прибавлял и прибавлял скорость. «Помедленнее», — хотелось сказать Ники, но ее сердце билось так быстро, что она не могла говорить. Кулаки ее сжимались по мере удаления от берега. Лодка, казалось, вибрировала от мощного двигателя. Словно вечность прошла, прежде чем Бейб сбавил скорость. Ники расслабилась, к ней вернулось дыхание.

— Бог мой, — сказала она, — за всю свою жизнь я не испытывала ничего подобного…

— Опасность — вот что возбуждает, — сказал Бейб, и его голубые глаза сверкали огнем, какого она раньше никогда не видела.

— А ты, Бейб, — спросила Ники, — ты не испугался?

— Здесь нечего бояться, Ники, — ответил он со странной улыбкой. — Удивительная вещь. Я так часто боялся, боялся непонятно чего, боялся только потому, что сидел в одной комнате с X. Д. или с Дьюком, боялся, пытаясь жить как Хайленды… Но здесь… Это единственное место, где я никогда ничего не боялся.

Глава 27

— Когда мы прибудем в Нэшвилл? — спросила Ники. По случайному стечению обстоятельств в городе проходил музыкальный фестиваль, и Уилл пообещал, что будет несколько дней непрекращающегося веселья.

— Мы не сразу поедем в Нэшвилл, если ты не возражаешь.

— Хорошо, а куда мы поедем? Это секрет?

— Нет, это сюрприз.

— Хорошо, — согласилась она.

Стоял чудесный июньский день, это был день Уилла. После всего того, что он для нее сделал, было лишь справедливо, что она сейчас рядом с ним. Кроме того, думала она, уже целую вечность у нее не было свободных от работы дней и было так приятно на несколько дней забыть о ней.

Когда появился дорожный знак «Мемфис», Ники поинтересовалась, почему они уклонились так далеко в сторону. Но Уилл продолжал ехать вперед, после Мемфиса он проехал еще тридцать миль до таблички «Уайтхевн».

— Не может быть, — смеялась она, — мы приехали туда, куда я и думала, что мы приедем?

— Да!

— Грейсленд! — засмеялись они вместе.

— Что заставило тебя приехать сюда? — спросила она. — Завтра вечером у тебя важная запись, я думала, что захочешь отдохнуть или позаниматься музыкой. Или заняться чем-нибудь, чем обычно занимаются музыканты.

— Ну, — возразил он, — будучи фермером, я не знаю точно, чем должны заниматься музыканты. Поэтому я просто развлекаюсь, если ты не против. Думаю, тебе не показался слишком банальным приезд в Грейсленд. Ты же янки, — поддразнивал он.

— О нет, Уилл Риверс, я приняла решение быть милой с тобой, и…

— Хорошо, мисс Ники, — перебил он, — я и не думал, что быть милой со мной требует таких усилий.

— Вовсе нет! — запротестовала Ники. — Я просто имела в виду, что хочу быть хорошим другом, каким был мне ты.

— «Хороший друг…» — повторил он таким тоном, что ее фраза прозвучала как оскорбление. — И когда ты это решила?

Ники сжалась на сиденье, потому что ей не нравились эти вопросы, и стала думать, такой ли уж хорошей идеей было это путешествие.

— Ты сама это решила? — наставал Уилл. — Или тебе посоветовал тот малый, которого я видел в твоем доме?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она, — и — для информации — «тот малый» мой старый друг.

— Еще один друг, сказал Уилл со странной улыбкой. — Я думаю, что мне следовало это знать, — добавил он и замолчал.

Ники тоже умолкла. Уилла не касались се отношения с Алексеем. Или его беспокоит, что в Виллоу Кросс есть одна женщина, которая не падает к его ногам?

Она облегченно вздохнула, когда они достигли цели своего путешествия владения в четырнадцать акров, купленного Элвисом Пресли в 1957 году за сотню тысяч долларов у мемфисского врача, которое теперь посещалось миллионами поклонников.

Когда они выбрались из джипа Уилла, он пробормотал: :

— Замок короля. — И, хотя он улыбался, Ники чувствовала, что он не шутит. — Элвису было лишь двадцать два, когда он купил это владение. Если бы он только знал, что однажды оно станет святыней.

Они подошли к розовой каменной стене, которая была вся исцарапана надписями: «Я люблю тебя, Элвис!» и «Элвис жив!» Около железных ворот они присоединились к поклонникам мужчинам, женщинам, детям, которые уже ждали. В записи зазвучал голос Элвиса.

Ники почувствовала, что сейчас хихикнет, но посмотрела на серьезное лицо Уилла и сдержалась. Потом ворота открылись, посетители тихо вошли.

Галерея с белыми колоннами была образцом классической гармонии. Дом из двадцати трех комнат внутри поражал роскошью: все было бело-золотое, хрустальные люстры отражались в голубых зеркалах.

Уилл говорил шепотом.

— А вот это кабинет Элвиса. Он называется «Комната джунглей», — сказал он, задерживаясь у двери. — Если верить рассказу, который я слышал, Элвис обставил кабинет за тридцать минут в мемфисском магазине, который назывался «Доналдс».

— Обстановка действительно необычная, — вежливо сказала Ники, взглянув на громадные стулья и диваны, которые были покрыты чем-то похожим на обезьяний мех, а пол и потолки обиты травянисто-зеленым ковром.

— Эта комната идеальная с точки зрения акустики, — сказал Уилл. — Элвис записал здесь восемь хитов для своего последнего альбома.

Когда они достигли телевизионной комнаты, Ники почувствовала запах южной домашней кухни.

— Я думала, что это музей, прошептала она Уиллу.

— И да… и нет. Внизу живет тетя Элвиса, миссис Лелта Виггс. Она готовит для служащих, которые убирают по ночам. Уилл внимательно посмотрел на Ники.

— Думаю, что тебе все это кажется шуткой, особенно если ты помнишь, каким был Элвис в конце. Но когда он начинал, Ники, никто не пел так, как он. Музыка, которую он сочинял, была первозданной, могучей и полной правды. Тогда он беспокоился о музыке, он должен был это делать, потому что не мог иначе.

Ники инстинктивно почувствовала, что он говорит не только об Элвисе.

— Тогда Элвису не нужны были наркотики или алкоголь, — продолжал Уилл, — он работал днями и ночами, не оставляя времени даже на еду… — Глаза Уилла горели таким обожанием, что Ники стало стыдно за то, что она поддразнивала его.

Они вошли в комнату памятных подарков, которая походила на сокровищницу египетского фараона. Уилл нахмурился.

— А потом успех разрушил его, Ники. — Он заставил его забыть, что настоящее, а что нет. Успех унес правду из его музыки, и там ничего не осталось.

Ники молчала. Уилл тоже был погружен в свои мысли. Внезапно он обернулся и посмотрел на Ники, как будто она тоже была одним из подарков. Его руки обняли ее, его губы приникли к ее губам. Застигнутая врасплох, она какой-то момент млела в его объятиях, чувствую рядом его сильное тело, пока инстинкт, который был сильнее желания, не заставил ее вырваться.

— Итак, я был прав, — сказал он спокойно.

— В чем? — спросила она, не желая встречаться с ним глазами.

— Я о том малом, которого видел в твоем доме, — осуждающе сказал он.

Ники старалась скрыть свое смущение под личиной холодности.

— Я уже тебе говорила, Алексей — просто старый друг. Хотя это и не твое дело, — добавила она.

Он поднял ее подбородок и посмотрел ей в глаза, как будто там он мог прочитать ее истинные чувства.

— Ты права, — согласился он, это совсем не мое дело.

Ники вздохнула с облегчением. Но было ли это облегчением?

Она последовала за Уиллом в «Сад медитации», где Элвис был похоронен рядом со своими родителями, Глэдис и Верноном. Ники и Уилл стояли в неловком молчании, наблюдая за поклонниками, которые рвали траву, чтобы привезти ее домой как сувенир, другие, похоже, молились. Везде были следы их преклонения: игрушечная собачка, ваза с цветами, записка.

Ники украдкой бросила взгляд на Уилла, у которого был растроганный вид. Она не решилась протянуть ему руку, не решилась преодолеть расстояние между ними.

Затем они прошли в маленький театр. Когда все места в нем были заполнены, свет погас, и на экране появился Элвис, поющий «Если бы я мог мечтать…» Поклонники пели с ним вместе. Уилл тоже пел, и его голос сливался с голосом Элвиса. Теперь Ники поняла, что они сделали две сотни лишних миль, чтобы посетить это место. Уилл приехал сюда в надежде, что и его коснется чудо, которое сделало его героя звездой.

Когда они вернулись в джип Уилла, Ники старалась вновь обрести то беззаботное, полное дружелюбия настроение, с которым они ехали в Мемфис. Но Уилл замкнулся в себе. На все ее вопросы он давал лишь односложные ответы, потом замолчала и она.

Как друг Уилл доказал, что ему можно доверять. Но поскольку теперь он выказал совсем иные чувства и желания, то у Ники возникли подозрения. Он надеялся, что в другой обстановке она упадет ему в объятия? Может быть, он решил добавить ее к числу своих побед только потому, что увидел в ее доме Алексея?

В Нэшвилл они приехали очень поздно, но город был ярко освещен, и многочисленные поклонники музыки «кантри» бродили по улицам.

— Я не думала, что здесь будет так много народа, — сказала она.

— Я же говорил тебе, Что этот музыкальный фестиваль — крупнейшее ежегодное событие в Нэшвилле.

— Да. — Ники зевнула, устав от дороги. — Я с нетерпении ем жду фестиваля, — сказала она, — но сейчас я хочу лечь в удобную постель и немного поспать.

Но когда они прибыли в мотель, где Уилл забронировал места, им выдали лишь один ключ.

— Это, должно быть, ошибка, — холодно сказала Ники; все ее подозрения опять проснулись.

— Я заказывал две комнаты, когда звонил, — заверил ее Уилл.

Дежурный отеля переводил взгляд с одного на другого. Он улыбнулся, как будто все это уже было ему знакомо, и беспомощно пожал плечами.

— Я ничего не знаю о двух комнатах, — сказал он, — и мой вам совет, берите единственную, которая у нас есть. В это время года вы нигде в Нэшвилле не найдете свободных мест.

Ники сдерживала себя, пока они не вышли из помещения.

— Это старый трюк! — взорвалась она. — И если ты думаешь, что я собираюсь делить с тобой комнату, Уилл Риверс, я могу сразу же сказать, что этого не будет!

— Я заказывал два номера, — зло возразил Уилл, — а если ты думаешь, что мне требуются уловки, чтобы заманить кого-нибудь в комнату, то ты сильно ошибаешься!

— Я буду спать в машине, — сухо сказала она. — Тебе нужен отдых.

— Я сам решу, что мне нужно! — Он схватил ее за плечи и встряхнул. — Я не знаю, что случилось, леди, но мне кажется, что ты во всем выискиваешь двусмысленности.

— Да? — все также раздраженно заметила она. — А мне кажется, что задето твое «эго»! Если я не упала в твою постель, значит, со мной что-то не в порядке!

— О? А разве не так? — Они стояли лицом к лицу, как противники.

Уилл рассердился.

— Нормальная женщина не ведет себя так, когда мужчина целует ее!

Ники ответила ему:

— А разве нормальный мужчина проводит жизнь в рыданиях по умершей любви и в то же время не упускает из виду ни одной женщины?

Уилл отшатнулся, его глаза сузились, кулаки сжались от усилия сдержать себя. Битва была внезапно окончена. Он подошел к джипу, достал сумку Ники и бросил ее ей вместе с ключом от номера. Через секунду он уехал.

Ники прошла в номер мотеля, быстро разделась и прыгнула в постель. Она долго крутилась и вертелась, не в силах заснуть. У нее в ушах все еще звучали ее собственные жестокие слова, но она старалась оправдать себя. Во всем виноват он! Разве не так? Он первым начал сражение. «Но ведь он говорил правду», — сказал ей внутренний голос. «Ну и я тоже», — возражала она. Но если они оба сказали только правду, то почему они были так злы?

Вспомнив, зачем они приехали в Нэшвилл, Ники почувствовала угрызения совести. Она представила, как Уилл ездит по улицам города, где нет свободных комнат, и всю ее злость как рукой сняло. После всего того, что Уилл для нее сделал, было ли честно так отнестись к нему? Неужели женщина не может сказать «нет» без объявления войны?

Она уснула на несколько часов и проснулась на заре. Быстро приняла душ, оделась, размышляя, приедет ли за ней Уилл. Если нет, то она не вправе винить его за это.

В семь часов раздался стук в дверь. Ники готова была извиниться, но Уилл опередил се.

Поторопись, — сказал он, — я хочу отвезти тебя позавтракать.

Она последовала за ним, села рядом с ним в джип.

— Уилл, — сказала она, когда он завел мотор, мне жаль, что я ссорилась с тобой. Я не имела никакого права говорить такие слова, расстраивать тебя перед выступлением.

— Все в порядке, — упрямо сказал он, не желая встречаться с ней глазами, это я вышел из себя. Мужчина не должен приставать к женщине, которую он не интересует.

— Но ты и не делал этого, — запротестовала она.

— Забудь, — остановил он ее, — это было прошлым вечером, когда мы оба устали.

Он выехал из города и направился к месту, которое называлось «Нелюбимый мотель и кафе». Ники поинтересовалась, есть ли скрытый смысл в его выборе.

— Это место знаменито своими завтраками, — пояснил Уилл, снова входя в роль гида и учителя. — Многие музыканты едят здесь.

Внутри знаменитостей не оказалось.

— Мы увидим музыкантов позже, — сказал Уилл, словно именно она была разочарована.

Еда, правда, была выше всяких похвал. Ники ела свежее печенье с домашним джемом, а Уилл заказал яичницу с ветчиной.

У них оставалось еще несколько свободных часов, и Уилл решил показать Ники Нэшвилл.

— Мы не опоздаем в студию? — беспокоилась Ники.

— Нет, ответил Уилл.

Они проехали через центральный деловой район, мимо здания местного Капитолия, мимо парка на берегу реки, подъехали к открытому музыкальному театру и наконец к знаменитому зрительному залу. Потом продолжили путешествие — к Парфенону, который был точной копией греческого, к поместью Эндрю Джексона, к Эрмитажу. Наконец они подъехали к студии. Уилл глубоко вздохнул, прежде чем открыть дверь. Ники поняла, что он боится.

Он открыл дверь, и Ники последовала за ним с намерением оказать моральную поддержку, которая теперь была наказанием, а не подарком.

Когда он вошел, его приветствовали продюсер и студийные музыканты, и он, казалось, совсем забыл о ней. Уилл взял несколько аккордов на гитаре, музыканты о чем-то посоветовались с Уиллом, готовясь к записи.

Хотя она слышала пение Уилла много раз, здесь оно звучало по-другому. Он надел наушники, сосредоточился, склонился над гитарой, дал знак музыкантам. Было сыграно вступление, а через секунду полился его голос, чистый и ясный, который с гордостью рассказывал о жизни табачного фермера — о его жизни, со всеми ее трудностями и радостями.

Затем Уилл начал «Некоторые реки глубоки». Его глаза затуманились, как будто он впервые почувствовал горе от утраты отца. Голос проник в душу Ники, и у нее на глазах навернулись слезы. Странно, думала она, что его голос так трогает ее, пробуждает чувства, которые она пытается отогнать от себя.

Пока музыканты отдыхали, Ники слышала, как Уилл разговаривал с продюсером о том, что хочет записать новую песню. Продюсер показал на часы на стене и покачал головой, но Уилл настаивал.

— Я буду играть сам, — спорил он, — но позвольте мне спеть ее. Может быть, «Темная сторона сердца» лучшее, что я написал.

После недолгих споров было достигнуто согласие. Уилл занял свое место. Высоко подняв голову, он начал петь. В тишине студии, где было слышно даже ее собственное дыхание, Ники слушала балладу о человеке, в сердце которого темнота, хотя раньше там была любовь. Он пел о веснах и зимах, которые были схожи, и Ники чувствовала, что это ее собственная песня. Какие они разные, его песни, но вызывают часто одни и те же чувства.

Со своего места Уилл смотрел прямо на нее, с грустным и одновременно злым выражением лица.

«Я видел любовь в ее очаровательных голубых глазах, — пел он, — я знал это…»

Он пел для нее, поняла Ники, новая песня была для нее!

«Я открыл свое сердце, я пригласил ее войти, но она не знала, как это сделать, она знала лишь, как скрыться… Она не показала мне ничего, кроме темной стороны своего сердца…»

Ники казалось, что она настроила себя против Уилла, но она была беззащитна перед его песней. И хотя она отвергла опасности любви, она почувствовала острую боль, услышав, что дверь, которую он открыл на короткое мгновение, теперь закрыта перед ней навсегда.

Силы, которые Уилл затратил на свое выступление, истощились. На обратном пути Ники вела машину, а Уилл спал, надвинув шляпу на глаза. Ей пришлось расталкивать его, когда они подъехали к ее дому.

— Я надеюсь, что у тебя все будет хорошо, Уилл, — сказала она, выйдя из машины. Он занял место за рулем. — Прошу прощения, добавила она, — если у тебя со мной было больше хлопот, чем моральной поддержки.

— Я бы сказал, что было и то, и другое. Ники взяла из машины свой саквояж и пожелала ему спокойной ночи. Сделав шаг к двери, она остановилась.

— Я думаю, что новая песня это победа, Уилл. Женщина может сделать больше, чем просто вдохновить на что-то подобное…

Уилл улыбнулся.

— Возможно, мужчина когда-нибудь тоже сможет сделать больше, чем просто спеть об этом…

Возможно, у них есть надежда, подумала Ники, зажигая огни в своем доме.

Когда она распаковывала свою сумку, зазвонил телефон.

— Это Ники Сандеман?

— Да…

— Меня зовут Бен Даффи, — сказал голос, — вы не знаете меня но я слышал о вас от Ральфа. Я живу рядом с ним. Можно сказать, я его лучший друг.

Ники улыбнулась, вспомнив визит дедушки.

— Да, мистер Даффи, чем могу быть вам полезна?

— Я думаю, что поступаю верно. Ральф не хотел, чтобы я звонил, но мне кажется, что это не правильно. Я думаю, что вам следует знать.

— Знать что, мистер Даффи? С моим дедушкой что-то случилось?

— Боюсь, что так, Ники. Он плохо себя чувствует, а вы единственная его родственница, вы должны это знать, что бы ни говорил Ральф.

Ники вспомнила его кашель, затрудненное дыхание. Но Ральф заверил ее, что покажется доктору, и все время повторял, что он не так плох для своих семидесяти лет.

— Я прилечу первым же самолетом, — сказала она. — И, мистер Даффи…

— Да, Ники?

— Пожалуйста, присмотрите за ним, пока Я не появлюсь.

Она положила трубку и позвонила своему работнику Джиму.

Он присматривал за фермой в ее отсутствие, но ждал ее приезда. Теперь она снова уедет возможно, надолго. Услышав о причине ее отъезда, Джим согласился переехать в дом на следующий день, чтобы присмотреть за всем.

Позвонив в аэропорт Чарлстона и заказав билеты, Ники задержалась у телефона. Уилл уже, наверное, приехал… Может быть, его тоже следует предупредить, что она уезжает.

Но она пошла упаковывать чемодан, не позвонив. Она не обязана докладывать о каждом своем шаге Уиллу. Он, возможно, не будет даже скучать по ней.

Когда Ники ехала из аэропорта Лос-Анджелеса, она вспомнила, как первый раз побывала в Калифорнии. Если бы не Пеппер, она никогда не нашла бы Ральфа, никогда не узнала и не полюбила бы его. И мысленно поблагодарила свою сестру.

Дверь в доме Ральфа ей открыл седоволосый человек.

— Вы, должно быть, Ники, — сказал он с улыбкой. — Я — Бен Даффи. Проходите, молодая леди. С ним сейчас приходящая сиделка, она делает процедуры. Скоро закончит.

Ники подготовила себя к болезни дедушки, но она побледнела, увидев его. Он лежал на низкой кровати, на лице его была маска, слышалось тяжелое дыхание. Увидев Ники, он попытался снять маску, но сиделка не дала ему сделать это.

— Еще немного, мистер Сандеман, сказала она профессиональным тоном. Еще чуть-чуть. Мы должны пополнить запас хорошего, здорового воздуха, так ведь?

Ники стояла в дверях маленькой спальни Ральфа, беспомощно глядя на процедуру.

— Они называют это «прерывистое дыхание», — пояснил Бен. — Сестра дает ему кислород. Потом он будет чувствовать себя лучше, подождите и посмотрите.

Ники ждала. Когда сестра наконец сняла маску и покинула комнату, Ники подошла к Ральфу и поцеловала его.

Хотя он не стал выглядеть лучше, но улыбнулся и погрозил пальцем своему другу Бену.

— Тебя следует пожурить, — говорила Ники Ральфу, — рассказывал мне всякие истории, тогда как должен был сказать мне, чтобы я полетела с тобой вместе.

Жаль, что у тебя столько хлопот из-за меня. Тебе не стоило прилетать.

— Какие хлопоты? Я просто искала предлог, чтобы сбежать с фермы. Чем плох отпуск в Калифорнии? Так что не надейся, что тебе удастся избавиться от меня.

Через несколько минут она извинилась и вышла из комнаты, чтобы побеседовать с сестрой.

— Может быть, его положить в больницу? — спросила Ники. Он выглядит таким слабым. Сестра покачала головой.

— Я забираю его в больницу раз в неделю, чтобы проверить легкие на приборе, который определяет, сколько углекислоты он выталкивает. А помещать его в больницу необходимости нет.

— Может быть, показать его специалистам, — настаивала Ники, — я хочу, чтобы за ним был самый лучший уход. Неважно, сколько это будет стоить. Я найду возможность оплатить это.

— Я была бы рада сообщить вам что-то утешительное, мисс. Но в этом нет смысла. Ваш дедушка очень больной человек, и ему ничем нельзя помочь, только обеспечить покой. Правая сторона его сердца — та, что снабжает кровью легкие, — очень увеличена. А его легкие, — она покачала головой, — сплошное сплетение шрамов. Я удивлена, скажу вам честно, что он еще жив.

— Не могу ли я что-нибудь сделать? — умоляла Ники. Сестра мягко сказала:

— Будьте с ним рядом. Помогайте ему двигаться, насколько это возможно. Помолчав немного, добавила: Любите его, мисс, это единственное лекарство, которое может принести пользу.

Эмфизема. Для Ники это было лишь слово, и оно не звучало так страшно, как «рак», но теперь она поняла, какой беспощадной может быть и эта болезнь.

С помощью Бена Даффи она старалась следовать предписаниям сестры. Всячески выказывала Ральфу свою любовь. Она бегала по магазинам и готовила крепкие бульоны, уговаривая дедушку поесть, когда у него не было аппетита. Она меняла ему постель и взбивала подушки. Она читала ему вслух, в основном Хемингуэя. Когда у него были силы, она ходила с ним по дому или по берегу, чтобы восстановить циркуляцию кислорода. Он много спал, и Ники была рада этому, потому что сон прибавлял ему сил. Ники жила у дедушки почти две недели. Не проходило и дня, чтобы Ральф не говорил ей, как он ее любит. Иногда он просто пристально смотрел на ее лицо, как будто стараясь запомнить его навеки.

Ральф становился все слабее, и Ники теперь спала в кресле у его кровати. В воскресенье после восхода солнца он попросил Ники подойти к нему поближе. Она встала с кресла и обняла его.

— Я вижу ее… прошептал он. Моника… она была здесь, Ники. Она улыбалась тебе. Она сказала… она сказала… — После этих слов сердце его перестало биться, и Ральф Сандеман навеки успокоился.

Врач установил, что причиной смерти явилась остановка сердца, но Ники чувствовала себя так, как будто она тоже виновата.

Заупокойная служба состоялась в маленькой церкви недалеко от дома, где жил и умер Ральф. На ней присутствовали Ники, Бен и несколько других соседей. Каждый сказал прощальные слова. Все говорили о том, что Ники осветила последние годы жизни Ральфа. Она поблагодарила Бена за то, что он ей позвонил, за то, что дедушка умер не в одиночестве.

После короткой службы Ники преклонила колени перед гробом. Смерть смягчила черты Ральфа. Его старое лицо казалось спокойным и умиротворенным, но Ники чувствовала тяжелый груз горя.

— Время, сказал распорядитель похорон, — мы скоро закроем гроб, мисс Сандеман. Нас ждут на кладбище.

— Могу я побыть с ним еще одну минуту? Наедине?

— Конечно, пробормотал он.

Ники открыла сумку и достала оттуда фотографии, которые она подарила дедушке на Рождество, на этих фотографиях они выглядели как настоящая семья. Она бережно положила подарок в гроб.

— Прощай, дедушка, — прошептала она, надеясь, что где бы ни находился Ральф, он не будет одиноким. А может быть, он там найдет свою потерянную любовь.

Глава 28

Пока Ники ехала к ферме Риверсов, она включила радио, и удивилась, услышав голос Уилла, который пел «Темная сторона сердца». В списке хитов страны эта песня стояла под номером девятнадцать, хотя в Виллоу Кросс значилась под номером один. Местные диск-жокеи крутили ее утром, днем и вечером.

Слушая по радио песню, Ники впала в меланхолию, как будто перед ней опять стали закрываться двери. Какое это имеет значение, спрашивала она себя. Алексей был более внимателен, чем когда-либо, звонил два или три раза в неделю, приезжал навестить ее, как только это ему позволяла работа. А Уилл всегда какой-то не тот для нее; с пришедшей известностью он стал для нее опаснее. Он всегда был любимцем местных женщин, сейчас же у него был сонм поклонниц, которые писали ему письма, посылали поцелуи, делали интимные подарки, от которых Чармейн Риверс краснела. Тем не менее Ники не нравилось, что он держался в отдалении, она ждала от него проявления тепла, она даже хотела, чтобы он поддразнивал ее, как раньше.

Когда она повернула к дому Риверсов, то заметила трех маляров, работающих над фасадом дома. Итак, Уилл выполнял свое обещание Чармейн, подумала Ники, вопреки заявлениям, что успех его песен — лишь счастливая случайность и что ничего от этого не изменится.

Когда она постучала в дверь, ей открыла сиделка, еще одно новое лицо в доме Риверсов. Ники проводили на кухню, где Уилл и его мама пили кофе с пирогом. Уилл удивился, увидев ее, но Чармейн приветливо улыбнулась и пригласила Ники к столу.

— Сейчас как раз время десерта, дорогая, — сказала она, — это мой особенный воскресный черничный пирог.

Ники согласилась съесть кусочек пирога и выпить чашку кофе.

— Вы хорошо выглядите, — сказала она Чармейн, которая была в приподнятом настроении.

— Скажите это ему, — ответила Чармейн, указывая на сына. — Он, кажется, думает, что за мной нужно присматривать.

— Я никогда не говорил этого, — запротестовал Уилл, — я просто сказал, что спокойнее себя чувствую, когда знаю, что кто-то постоянно есть в доме.

— Я говорю, что лучше бы ты тратил свои деньги на себя, Уилл Риверс. Купил бы тех лошадей, о которых всегда мечтал. — Повернувшись к Ники, Чармейн сказала:

— Почему вы не вразумите моего мальчика? Пусть радуется жизни. После смерти отца он только и делал, что работал.

Ники покраснела, смущенная предположением Чармейн, что Уилл ей доверяет, но ничего не сказала.

— Я не устаю повторять маме, что музыкальный бизнес — это не то, что земледелие, возразил Уилл. — Это как дым. Ты видишь его перед собой, а через минуту его уже нет.

— Как ты можешь так говорить, Уилл? — спросила Чармейн. — После того как тебя пригласили петь в Опри?

— Ты собираешься в Опри? — спросила Ники, которую больно задело то, что она услышала новости о последних успехах Уилла от Чармейн.

— Опри — это большая честь, — ответил Уилл, глядя на мать. — Я буду помнить это всегда. Но это не означает, что кто-то будет помнить Уилла Риверса через несколько лет.

— Чепуха, — настаивала Чармейн, — ты просто скромен, Уилл. Я знаю, что твой отец ненавидел грех гордыни, но ведь нет ничего плохого в том, чтобы радоваться своим успехам. После твоей поездки все…

— Поездки? вмешалась Ники. Какой поездки? Чармейн перевела взгляд с сына на Ники, будто только что поняв, что в их отношениях что-то изменилось.

— Поездки с Лореттой Линн, — медленно сказала она. — Разве Уилл не говорил вам? Я думала, он сообщил вам, вы ведь были такими хорошими друзьями…

— Это еще не точно, защищаясь, произнес Уилл, — мне все-таки не хотелось бы оставлять маму одну, оставлять ферму.

— Если ты не согласишься, тогда ты просто дурак, Уилл Риверс, — заявила Чармейн, и ее щеки порозовели от негодования. — Если ты любишь что-то, то протягиваешь руку и берешь это, а не ждешь, пока все пройдет мимо!

— Чармейн права, спокойно сказала Ники. — Иногда жизнь не дает нам второго шанса.

Еще раз Чармейн посмотрела на Ники и сына, как будто услышала больше, чем просто разговор о карьере Уилла.

— С фермой все будет в порядке, — сказала она, — так же как и со мной. Какой смысл нанимать сиделку, если не давать ей выполнять свою работу? — добавила она как решающий аргумент.

Уилл поднял руки, сдаваясь.

— Похоже, остался в меньшинстве, — сказал он со смехом. Когда Ники собралась уходить, Уилл поднялся и пошел проводить ее до машины.

— Желаю тебе удачной поездки, — вежливо сказала она. — Думаю, ты будешь иметь огромный успех.

— А ты будешь скучать по мне? — спросил он в своей обычной дразнящей манере.

Ники изобразила соответствующую улыбку и в тон ему ответила:

— Конечно же, я буду скучать по тебе! К кому еще я могу обратиться за советом, если что-то не так? Кто удержит меня от ошибок, которые я могу сделать?

Усмешка Уилла пропала.

— Я думаю, есть много людей, подходящих для этого, Ники.

«Нет, — хотелось ей сказать, — таких нет, таких, как ты, нет!»? Но она лишь произнесла:

— Я буду скучать по тебе в любом случае.

— Может быть, ты приедешь послушать меня. Если у тебя будет время…

— Может быть, приеду, — ответила она, — если у меня будет время.

Только когда Уилл уехал, Ники поняла, что она привыкла во многом полагаться на него. Ей нужен был не только его совет, как она ему сказала, но и просто… чтобы он был. Она скучала по нему, по его улыбке, по его песням — по тому, как он их пел для фермеров Виллоу Кросс. И она завидовала новой карьере Уилла, потому что с каждым днем все больше чувствовала, как теряется смысл ее существования.

Она очень любила ферму и заботилась о золотых листьях, но теперь они казались ей зловещими. После смерти Ральфа все труднее становилось оправдывать выращивание табака, который вызывал такие ужасные страдания. Сознание того, что курение, как и алкоголь — это дело выбора, уже больше не утешало ее.

Видя ее колебания, Алексей повторил свое предложение, когда они как-то гуляли по полям, где созревал новый урожай, который мог стать для Ники последним.

— Сохрани ферму, — сказал он, — если хочешь, если ты так ее любишь. Выращивай цветы, выращивай все что угодно, но не табак. Мы можем приезжать сюда в отпуск…

— А что я буду делать? — спросила она с грустной улыбкой, — Кроме выращивания цветов?

— Ты можешь участвовать в моей кампании против курения, — ответил он. — С твоей помощью я могу больше времени уделять практике…

— А как быть с доверием ко мне? — спросила она. — После всего того шума, который я подняла, выступая на стороне табачных фермеров?

— Кто сможет лучше говорить о вреде табачной промышленности? Подумай, как много ты сможешь сделать в Вашингтоне, если будешь на верном пути, Ники. Табачная промышленность свободна от регулирования правительством. Потребители желают знать, что они едят и пьют, а продукты табачной промышленности не подвергаются контролю. В табачной промышленности используются сотни добавок: для ароматизации или чтобы сигарета горела дольше, но правительство бессильно контролировать их, а ведь они могут быть токсичными!

Ники кивнула. Все, что говорил Алексей, было правильно, но она не могла принять его аргументы как свои собственные. Так же, как не могла принять предложения стать его женой.

В конце июня Ники получила письмо. На конверте был фирменный знак «Ригал Тобакко компани». Письмо было чрезвычайно коротким:

«Дорогая мисс Сандеман.

Я хотел бы обсудить с Вами важные вопросы, представляющие взаимный интерес. Мой секретарь свяжется с Вами, чтобы организовать Ваш перелет в Атланту, где находятся наши офисы.

Искренне Ваш Десмонд Рис, президент правления».

Какие взаимные интересы могут у нее быть с главой «Ригал Тобакко»? — спрашивала себя Ники.

Если бы письмо было от кого-нибудь другого, то она выбросила бы его в мусорное ведро. Но, несмотря на свою принадлежность к «Ригал», Десмонд Рис был не тот человек, которого можно было не принимать во внимание.

После того как она увидела Риса в Вашингтоне, она постаралась узнать о нем побольше, и то, что она узнала, произвело на нее впечатление. Рис всем был обязан самому себе. По одной из версий, в студенческие годы он однажды вечером захотел съесть пиццу. Обзвонил дюжину ресторанов, но ни один из них не доставлял пиццу на дом. Огорченный тем, что ему не удастся поужинать, Рис продолжал поиски. Он обнаружил, что хотя в Бостоне было огромное количество студентов, ни один ресторан не организовывал доставки на дом. Поняв, что на этом поприще можно развернуться, Рис организовал маленькую компанию. Она располагала тремя маленькими фургонами, многоканальным телефоном и контрактами с ресторанами. Рис развернул дело на собственные средства, и к тому времени когда он закончил обучение, зарабатывал до десяти тысяч долларов в год.

Завершив образование, Рис стал работать в «Ригал Тобакко». Через двадцать лет его уже считали естественным преемником главы компании.

Все это показалось Ники очень интересным. Журналисты часто сравнивали Дьюка и Риса — джентльменский стиль руководства Риса и тиранические методы Хайленда, про которого говорили, что у него «железный кулак в железной перчатке». Пресса была скорее на стороне джентльмена. Когда однажды репортер спросил Дьюка о его более популярном сопернике, Хайленд ответил: «Я скорее сумею победить, чем быть любимым»«. Рис ответил: „Не понимаю, почему одно должно исключать другое“. Десмонд Рис и Дьюк Хайленд постоянно конкурировали.

Именно это соперничество, да и просто любопытство заставили Ники принять приглашение посетить Атланту.

В Атланте, где было много роскошных отелей и башен из стекла и стали, здание «Ригал Тобакко» отличалось от других. Классически простое по дизайну, построенное из лучших материалов с большим вниманием к деталям, здание отражало вкус руководства компании.

Интерьер был традиционно элегантным, сдержанно изящным и очень-очень дорогим. Стены были отделаны деревом, на полу восточные ковры, мебель ручной работы. В приемной секретарь приветствовала Ники — очень любезно, с истинно британским акцентом. Она что-то сказала по селекторной связи, и через несколько секунд появился молодой человек, безукоризненно подстриженный и безупречно одетый. Он представился:

— Я Тимоти Хейл, помощник мистера Риса. Добро пожаловать в «Ригал Тобакко». Надеюсь, что вы долетели хорошо.

Ники ответила, что хорошо. Возможность слетать на частном самолете компании «Ригал» окончательно склонила Ники в пользу Атланты. Она наслаждалась каждым моментом своего короткого путешествия, окруженная роскошью и превосходным обслуживанием, о каком она раньше и представления не имела.

Следуя за Хейлом через стеклянные двери, она отметила, что мебелью, которая стояла в комнатах, по которым они проходили, могли бы гордиться музеи. Кабинет Десмонда Риса показался ей огромным, как баскетбольная площадка.Все в нем было необыкновенным и не имело цены. На стене висели Ван Гог, Сезанн и Матисс. В витрине стояла драгоценная коллекция стекла.

Как и на фотографии в журнале «Джентльменс куотерли», Десмонд Рис стоял с трубкой в руке, облокотившись на каменную доску.

— Очень хорошо, что вы приехали, сказал он так, будто время Ники было так же драгоценно, как и его. — Обед через несколько минут. — Он кивнул помощнику, и тот предложил Ники напитки.

Ники взяла стакан с водой. Она была слишком любопытна, чтобы притуплять свои чувства алкоголем.

— Хочу перейти сразу к делу, сказал Рис. Я не часто обедаю днем — я делаю это в вашу честь. Хочу признаться вам, мисс Сандеман, что я то, что называют «трудоголик». Я хочу предложить вам место в «Ригал Тобакко». Я искренне надеюсь, что сумею убедить вас принять мое предложение.

— Но я не ищу работу. А если бы и так, я не стала бы…

— …Интересоваться работой в табачной промышленности, — закончил он вместо нее с улыбкой. — Я ожидал, что вы это скажете, мисс Сандеман. Я хорошо осведомлен о вашей позиции и о вашей деятельности на стороне тех, кто выращивает табак. — Улыбка Риса стала шире. А пригласил я вас для того, чтобы у вас была возможность изменить свое мнение.

— Мистер Рис, я не знаю, с чего вы взяли, что компании будет от меня какая-то польза. Я умею лишь выращивать табак. И чтобы не отнимать у вас время, хочу сказать вам, что серьезно думаю о том, чтобы закрыть ферму. Я верю, что сигареты вредны, и не хочу быть среди тех, кто выпускает их.

— Хорошо, — кивнул он, — если вы решили начать новую карьеру, мне кажется, что мой расчет превосходен.

Ники покачала головой. Этот человек плохо слышит или играет с ней? Неужели он не понимает, что она вообще не хочет иметь дело с табаком?

— Я не хочу оказывать на вас давление мисс Сандеман. Что может предложить «Ригал», станет ясным, если у вас будет желание это узнать. А мне разрешите предложить вам приятный обед и возможность узнать то, чего вы не знаете.

Как по волшебству, распахнулись двери, и стала видна громадная столовая, где мог бы разместиться целый эскадрон, но сейчас стол был накрыт на двоих. Рис подал Ники руку в старинной манере и повел ее к столу, подвинул ей стул, затем сел сам.

Почувствовав дразнящие ароматы, Ники испытала сожаление. Это было чудесное место, а Десмонд Рис действительно был джентльменом. Жаль, что он занимался производством табака — это был единственный бизнес, которым она не хотела заниматься. «Ну и что, — подумала она, — путешествие в Атланту было приятным, и обед обещает быть таким же».

Официант принес Десмонду на пробу вино. Десмонд понюхал букет, попробовал, глубоко задумался, затем кивнул.

— Подойдет, — сказал он. Первым блюдом было консоме. Рис поднял бокал с вином и сказал:

— За ваше здоровье, мисс Сандеман, и за сотрудничество, которое, надеюсь, будет плодотворным.

Ники сделала глоток, удивляясь, что он не реагирует на ее слова.

— Мисс Сандеман, — сказал он, — я человек, который имеет дело с реальностью. Мне нравится думать, что мой маленький успех в «Ригал» основан частично на моей интуиции в отношении людей. Мой инстинкт подсказал мне связаться с вами. Позвольте мне быть откровенным. Я был поражен уровнем общественного внимания, которое вы смогли привлечь к положению фермеров. Выдающееся достижение, тем более, что вы сумели обойтись без финансовой поддержки.

Ники приступила к супу.

— И позвольте мне сказать, — улыбнулся Рис, — я поражен вашей красотой и умением держать себя — ценные качества в любой профессии, с чем вы, безусловно, согласитесь.

Ники кивнула.

— Я уверен, что вы уже знаете, табачная промышленность выдержала проверку временем, лихорадку экономических циклов. Мне хочется верить, что это происходит потому, что мы предлагаем продукт, который оправдывает себя всегда.

Ники хотела было перебить.

— Теперь те из нас, кто управляет кораблями промышленности, должны изменить курс. Мы должны думать о приближающемся финансовом годе.

Куда он ведет, ради всего святого? Ники недоумевала. И почему Десмонд Рис произносит речь для нее одной?

— Мой план, мой пятилетний план, включает вложение средств в нетабачные отрасли. Как и вы, мисс Сандеман, я понял, что процветание «Ригал» не будет достигнуто за счет подрыва здоровья американского народа. Как о нас пишут в прессе, мы — прогрессивная компания с лидерскими позициями. Короче, мисс Сандеман, я хочу, чтобы вы работали в нашем новом отделении, чтобы вы своим энтузиазмом и преданностью помогали «Ригалу» вкладывать капитал в различные предприятия.

— Вы говорите, что хотите вывести «Ригал» из табачной промышленности? — Ники с трудом могла поверить в то, что слышала. Неужели Рис думает, что он супермен? Или он сумасшедший?

Когда он ответил, стало ясно, что он ни то, ни другое.

— Я говорю «да», но это наша программа на будущее. Это произвело на Ники впечатление. Никакой другой представитель табачной промышленности не осмелился бы сказать, то, что говорил Рис. Но, хотя она восхищалась этим, она не могла понять, какую работу ей предлагают.

— Но у меня нет никакого опыта административной работы, — заметила она. — Я должна признаться, что даже не закончила свое образование.

— Мисс Сандеман, — сказал Рис с улыбкой, — в «Ригал» десятки сотрудников с дипломами. От вас мне нужны те качества, которые вы уже продемонстрировали, когда выступали на стороне фермеров. Я хочу, чтобы эти качества работали на «Ригал». Конечно, вас обучат работе в корпорации. Со временем, мисс Сандеман, вы поймете, что нет границ карьеры, которую вы можете сделать в «Ригал». Начальная зарплата, которую мы предлагаем, я думаю, вас устроит.

— Мистер Рис, — медленно произнесла она, — меня очень соблазняет ваше предложение.

— Я чувствую, что сейчас последует «но». Она кивнула.

— Работа на «Ригал» решит мои личные проблемы с табаком. Но я думаю, что с моей стороны будет нечестно уйти от людей, у которых нет никакого выбора. Их земля пригодна лишь для выращивания табака.

— Мисс Сандеман, ваша лояльность очаровательна. Позвольте мне предложить другое решение проблемы. Есть, конечно, фермеры, которые откажутся делать что-нибудь другое и будут до смерти выращивать табак.

Ники кивнула. Это было правдой.

— Теперь что касается других… Я приведу вам в пример Джорджа Вашингтона Карвера, который начал выращивать орехи там, где раньше выращивали хлопок. По сути мы с «Ригал» уже исследуем такие возможности, например выращивание некоторых сортов чая.

— Правда? Я не знала, что в Америке можно выращивать чай.

— При соответствующих технологиях. В любом случае, если вы будете работать с нами, у вас будет больше шансов помочь вашим фермерам.

Восхищение Ники Десмондом Рисом не знало границ.

На те деньги, которые она здесь заработает, она сможет содержать дом в Виллоу Кросс. Сможет нанять Джима и Бо присматривать за ним. Аэропорт в Атланте самый оживленный. На уик-энд она сможет долететь куда угодно. Навещать Виллоу Кросс, Хелен, даже Уилла.

Рис заканчивал свою речь:

— «Ригал» бросает вызов, мисс Сандеман. Я думаю, вы не сомневаетесь в том, что наши конкуренты имеют свои собственные планы на будущее. Нам нужны такие таланты, как вы, если мы хотим одержать верх над такими компаниями… как «Хайленд Тобакко».

«Да, — подумала Ники, — да, мистер Рис, вы сейчас сказали волшебные слова».

— Возможно, вы захотите обдумать мое предложение, — сказал он.

Ники подумала только о том, как на это будет реагировать Алексей, но потом отмела эти мысли. Если он действительно заботится о ней, то не может требовать от нее, чтобы она жила так же, как ее мать, которая всегда подчинялась мужским прихотям и желаниям.

— Нет, мистер Рис, — сказала она. — Мне не нужно обдумывать его. Я принимаю ваше предложение. Когда я могу приступить к работе?

Она стояла в гостиной в окружении коробок, которые она упаковывала, когда услышала, как подъехала машина. Звук был очень тихий, колеса двигались очень медленно. Она целый день была занята делами: что взять, что оставить; хотя она большую часть времени будет жить в Атланте, ей не хотелось забрасывать ферму. Ники откинула волосы, которые упали на лицо, посмотрела на часы, висевшие на кухне. Было почти два часа ночи.

Кто мог приехать в такое время? — удивилась она. Уилл… Джим… Алексей? Она никого из них не ждала.

Она перешагнула через коробки и пошла открывать входную дверь. Она вглядывалась в темноту, но не видела огней. Может быть, ей показалось? Может быть, машина просто проехала мимо?

Но она чувствовала, как что-то неуловимо изменилось в привычной музыке ночи, что-то предупреждало о чужом присутствии.

Она сделала шаг наружу и стала вглядываться в дорожку света, который падал из открытой двери.

— Эй?.. — позвала она.

От тишины пробирала дрожь. Она была уверена, кто-то наблюдает за ней из темноты. И вдруг ей вспомнилась другая ночь, много лет назад, когда она чувствовала такое же странное беспокойство. Ей пришло в голову, что она лишь два раза чувствовала эти визиты, но они могли происходить и чаще, просто она не замечала их.

— Кто здесь? — закричала она, делая несколько шагов назад, под защиту дома, И вдруг она застыла. Вдали в свете, падающем из раскрытой двери, появилась фигура. Мужчина в простой белой рубашке и темных брюках. Он был далеко, и Ники не могла разглядеть его черты.

Но потом, как будто поняв, что она не узнает его, мужчина двинулся вперед — сейчас он был достаточно далеко, чтобы она могла его узнать.

— Дьюк! Мгновение она пристально смотрела на него, а потом у нее вырвался крик:

— Что вы хотите? Зачем, Дьюк?.. Зачем вы пришли сюда? Она уже не боялась и двинулась ему навстречу.

— Чего вы хотите?

Она пошла быстрее.

Но он опять скрылся в темноте, хлопнула дверь машины, заработал мотор. Загорелись огни, и машина растворилась в ночи.

Это долго беспокоило ее, даже после того как она легла спать.

Вспоминая его заявления, которые она выслушивала в Хайленд Хаусе, Ники могла объяснить это только одним. Охваченный идеей избавления от нее, он пришел, чтобы подогреть свою ненависть, чтобы помечтать о том дне, когда она уедет. Может быть, его сегодняшний ночной визит удовлетворил его, он приехал, потому что она уезжала? Может быть, он хотел сказать, что хотя это и не полная его победа, но он победил.

Думая о кампании, которую она собиралась начать, Ники даже почувствовала жалость к Дьюку…

Глава 29

Ники вступила в роскошные апартаменты корпорации, которые были местом ее жилья вне дома, опустила на пол набитый вещами кожаный чемодан и сбросила с ног модные, но слишком тесные туфли. После очередной длинной серии дней, когда она работала по двадцать четыре часа в сутки, она страстно жаждала горячей ванны и легкого ужина. И тут раздался телефонный звонок. Она с неохотой подняла трубку.

— Как насчет времени? — услышала она знакомый голос. — Это кто-то из ваших друзей, мисс Сандеман. А вы даже не ответили на мое сообщение.

— Я только ввалилась, Блейк. Даже не успела прослушать все сообщения.

— Это означает, что ты останешься вечером у себя? Снова? Ники вздохнула.

— Я очень сожалею, Блейк, правда, но…

— Я не верю, что ты сожалеешь. Думаю, ты с удовольствием попала в свою старую колею и катишься по ней. Ты когда-нибудь остановишься, Ники, чтобы спросить себя: «Что все это значит»?

Ники снова вздохнула. Вчера вечером она потратила целый час, пытаясь по телефону убедить Алексея, что у нее нет возможности провести с ним уик-энд, она была просто слишком измучена, чтобы снова повторять все эти аргументы.

— Пожалуйста, Блейк, — сказала она, — может быть, поговорим об этом в другой раз? Я и в самом деле валюсь с ног.

— Но когда? — настаивала Блейк. — Моя карьера тоже требует многого, в том числе и времени. Все же я стараюсь еще иметь и личную жизнь. — После ряда лет в бизнесе дизайна в Париже, а затем в Нью-Йорке Блейк перестала бездумно пользоваться возможностями, предоставленными ей отцом. Она вернулась домой, чтобы присоединиться к числу ответственных служащих магазинов Андервуда.

— О'кей, Блейк, — согласилась Ники. Твоя взяла. Почему бы мне не подхватить тебя завтра в магазине? Мы могли бы вместе пообедать… И я обещаю тебе не произнести ни слова о работе.

— В семь часов. И лучше не отменяй, иначе я аннулирую твои права на скидки в магазинах Андервуда.

— Я непременно буду, — засмеялась Ники, — без скидки мне не по карману ваши взлетающие цены.

«Милая Блейк», — подумала она, положив трубку. Ники внимательно следила за ней, как только та прибыла в Атланту. С тех самых пор Ники чувствовала в своей жизни ее будоражащее присутствие. Несмотря на свою занятость, обусловленную высоким положением главы отдела маркетинга компании Андервуда, она вес же находила время, чтобы устраивать и свои собственные дела. Вовлечение Ники в светскую жизнь местного общества было одним из таких дел, другим стало превращение се самой в первую даму Атланты, устроительницу приемов.

Ники сняла свой синий, сшитый на заказ костюм и повесила в шкаф рядом с дюжиной подобных униформ — «костюмов власти», которые Блейк предложила для усиления ее имиджа в корпорации. Она наполнила ванну и погрузилась в горячую, с ароматизированной мыльной пеной воду, наслаждаясь освобождением от дневного напряжения. Хотя она давно привыкла к тяжелой работе, но ее деятельность в «Ригал» была даже более напряженной, чем труд на ферме. Было нелегко стать продуктивной частью огромной машины корпорации. «Ригал Тобакко» была грандиозным комплексом множества отделов — каждый со своей собственной иерархией, каждый говорил на особом диалекте общего корпоративного языка, который бросал ей вызов и озадачивал се. Со своей обычной настойчивостью Ники сократила годичный срок обучения до нескольких месяцев. Прокрутившись в различных отделах «Ригал», она стала перенимать опыт из рук людей, державших бразды правления. Она посещала семинары, жадно читала книги, журналы по бизнесу, даже копии компьютерных файлов и памятных записок. Каждое утро она изучала «Уолл-стрит джорнэл», а по вечерам ежегодные отчеты компаний, которые были потенциальными кандидатами на приобретение. У нее почти не оставалось времени или анергии на такие бытовые мелочи, как подыскание и обустройство квартиры. После нескольких попыток ее временное пристанище в «Хайатт» приобрело характер постоянного.

Отдохнув и освежившись в ванне, Ники облачилась в махровый халат и заказала в бюро обслуживания салат и бокал белого вина. Когда ей доставили ужин, она велела официанту накрыть столик возле окна, подписала чек, добавив щедро чаевые.

Усевшись перед панорамой города, Ники открыла портфель и достала оттуда письмо Уилла, которое она приберегла, чтобы прочитать его в подходящий момент. Медленно потягивая вино, она начала читать, задерживаясь на каждой фразе. «Это самый сумасшедший способ увидеть Америку, — писал он, — я уже потерял счет — штатам, через которые мы проехали. Они все выглядят абсолютно одинаково: те же отели и рестораны, театры и стадионы. Мой менеджер говорит, что пора заканчивать новый альбом, но мне ненавистна сама мысль, что для этого нужно все время быть в пути. Я скучаю по Виллоу Кросс. Я слетал туда, чтобы увидеться с мамой, но только на один день. Она скучает по тебе — и, мне кажется, я тоже». Письмо было подписано «Твой Уилл». За этим следовал постскриптум: «Когда ты приедешь, чтобы повидаться со мной? Я гарантирую, что у тебя будет своя собственная комната. Мы даже можем жить в разных отелях». И еще один постскриптум:

«На прошлой неделе я встретил Рэнди Трэвиса. Он сказал, что у него есть мой альбом. Ты можешь это представить?»

Ники улыбнулась. Уилл весь поглощен своими успехами, Уилл все еще фанатик. Он остался именно тем восхитительным и забавным, каким всегда и был: самовлюбленным, но непритязательным и, насколько Ники могла судить по его письмам, неиспорченным деньгами и успехом.

Хотя Ники и обещала посмотреть одно из его выступлений, она знала, что не только занятость удерживала ее от этого. Возможно, Уилл и в состоянии шутить относительно их встреч в Нэшвилле, но она по-прежнему не находила в этом ничего забавного. И не желала ничем рисковать. Почему она должна делать это ради мужчины, чье сердце принадлежит кому-то еще? Она положила письмо Уилла вместе с другими письмами, которые получила раньше, и все аккуратно убрала в ящик с бельем. Покончив со своим легким ужином, она легла в постель, прихватив толстую стопку ежегодных отчетов.

До сих пор роль Ники сводилась к исследованию, сбору данных о компаниях, намеченных к приобретению. Теперь она была готова совершить новый, гигантский шаг вперед рекомендовать мистеру Рису, чтобы «Ригал» приобрел компанию «Фрешфрут». Она следила за «Фрешфрут» с того момента, как в журнале «Форбс» прочитала интервью с основателем фирмы.

Она обозревала разложенные документы, надеясь убедить мистера Риса в достоверности своих выводов. По бумагам, «Фрешфрут» выглядела такой компанией, от которой у «захватчика» могли только слюнки потечь. Текущая стоимость акций была ниже балансовой стоимости основных фондов, исключая такие непредсказуемые факторы, как «добрая воля» и «место на рынке», но включая возвратные краткосрочные — до 10 дней средства. Компанию в таком отличном состоянии «Ригал» могла легко и выгодно выкупить с помощью банковской ссуды, полученной под гарантию основных фондов «Фрешфрут». И в самом деле, по мере того как Ники перепроверяла цифры, она подумала, что, вероятно, «Ригал» сможет одолжить даже больше средств под залог «Фрешфрут», чем полная стоимость выкупа. На бумаге сделка казалась не только волнующе привлекательной, но и лишенной всякого риска. И Ники уже почти вкушала сладость нового успеха.

Как скромный фермер-табаковод, она была не больше чем крошечная точка в королевстве Хайлендов. Будучи членом команды «Ригал», она уже принадлежала к штабу могущественной армии, сражающейся на арене, где «Хайленд Тобакко», случалось, оказывалась и побежденной.

От имени фермеров она выступала за гиблое дело, но теперь она выступала как поборник справедливости, на стороне, которая могла показать и «Хайленд Тобакко», и всей Америке, что можно отказаться от производства смертоносного продукта, не жертвуя прибылью или благосостоянием фирмы.

В предвкушении достижения этой благородной цели, окруженная документами, которые приближали ее к цели, Ники заснула в своей одинокой постели.

В восемь часов утра следующего дня Ники вступила во внутреннее святилище Десмонда Риса. Отклонив предложение секретаря выпить кофе, она заняла «горячее место» напротив массивного стола Риса.

— Пожалуйста, приступайте, мисс Сандеман, — сказал он, — я жажду услышать ваши рекомендации.

— Я верю, что мы имеем прекрасную перспективу с «Фрешфрут», мистер Рис. Хотя компания в бизнесе всего лишь пять лет, вы можете видеть из моих выкладок, что они уже добились впечатляющих прибылей.

— Я просмотрел цифры, мисс Сандеман. И хотя я согласен, что «Фрешфрут» — жизнеспособная маленькая компания, но ключевое слово тут «маленькая». Что заставляет вас верить, что для нас это Стоящее приобретение?

Ники улыбнулась: она предвидела это возражение.

— «Фрешфрут» мал, мистер Рис, но крошечная истинная драгоценность может быть лучшим вложением, чем большая, но с трещиной. С моей точки зрения, ее потенциальные доходы вне всяких сомнений. Эта компания уже играла существенную роль на рынке в своем родном штате Калифорния. При вложении капитала, на который способна «Ригал», продукция «Фрешфрут» может с успехом выйти и на федеральный рынок. Я верю, что в ней заложены возможности для быстрого и значительного роста.

— Согласен. Что еще, мисс Сандеман?

— Я думаю, что «Фрешфрут» обладает имиджем, в котором «Ригал» нуждается. Ее — натуральные — прохладительные напитки изготовляются без рафинированного сахара и добавок. Они полезны для здоровья и питательны. Упаковка превосходна. Бутылки изготовлены из стекла; у них такая старомодная, очень привлекательная форма, и это вызывает ностальгические чувства, что очень распространено сейчас.

Улыбка Риса более чем приободряла.

— Вы хотите сказать, что вызывает воспоминания обо всех этих исчезающих вещах — старомодных формах и домашнем яблочном пироге?

— Вот именно, — улыбнулась она в ответ. — Это многообещающая концепция, мистер Рис. Думаю, объединение пойдет на пользу «Ригал». Продемонстрирует, что именно мы пытаемся предпринимать. Более того, — добавила она, — я верю, что принципы деятельности «Фрешфрут» могут быть успешно распространены не только на производство прохладительных напитков, но также и на различные другие натуральные продукты на основе фруктов. Рис кивнул:

— Вы справились с вашим домашним заданием, мисс Сандеман. Я думаю, вы нашли для нас выигрышное приобретение.

— Тогда, если позволите мне сказать, мистер Рис, я думаю, нам следует действовать быстро.

— Но почему так, мисс Сандеман? Кто-нибудь из наших конкурентов проявил интерес к «Фрешфрут»? — Глаза Риса сверкнули: так случалось всегда, когда он упоминал о «конкуренции».

— Пока нет, сказала она, но если мы начнем шевелиться быстро, выкуп может быть осуществлен безболезненно. Как вы видели, большинством акций владеет основатель компании мистер Харви Бенсон. Я провела некоторое расследование финансового положения мистера Бенсона: похоже, он испытывает некоторые проблемы с наличностью, связанные с крупными вложениями в недвижимость в Калифорнии. Я полагаю, что если вы сделаете ему предложение сейчас и подсластите эту пилюлю долгосрочным контрактом на должность управляющего, то все проблемы мистера Бенсона могут быть разрешены. А вы еще получите выгоду, поскольку он человек в этом деле опытный.

— Я приму к рассмотрению все ваши рекомендации, мисс Сандеман. А сейчас прошу извинить меня…

— Мистер Рис, если вы найдете еще минутку или две… — нервничая, попросила Ники, понимая, что отведенное ей время истекло.

Рис взглянул на свои часы и кивнул. Ники вынула из своего портфеля газетную вырезку.

— Я уверена, вы видели эту заметку, — сказала она, — об иске, возбужденном против «Хайленд Тобакко» мужем женщины, которая умерла от рака легких, после того как тридцать лет курила сигареты «Хайленд».

Рис нахмурился.

— В этом нет ничего нового, — сказал он, отодвигая от себя вырезку, — судебный иск такого рода — отражение сутяжнического времени, в котором мы живем, мисс Сандсман.

Невзирая на его холодную реакцию, Ники настаивала на своем.

— Я подумала, сказала она, — что при всех негативных последствиях этого процесса для Хайленда, это может быть прекрасным поводом для «Ригал» раскрыть некоторые собственные планы на будущее.

— Я принимаю мысль, — кивнув, сказал Рис. — Однако, мисс Сандсман, в преждевременности есть такая же опасность. Если мы будем сейчас обсуждать планы, которые не могут быть осуществлены в течение нескольких лет, то можем породить скорее цинизм, чем воодушевление.

— Понимаю, — медленно протянула она.

— Но, — добавил он, улыбнувшись, — поскольку вы проявляете такой острый интерес к имиджу «Ригал» в глазах публики, пожалуйста, не стесняйтесь приходить ко мне с любыми другими идеями, которые у вас возникают. Я ценю ваш проект, мисс Сандеман, и вашу преданность. Как я уже сказал при нашей первой встрече, думаю, что вас ожидает в «Ригал» многообещающее будущее. Весьма многообещающее…

Ники оставила кабинет Риса со смешанным чувством. Удовлетворенная его похвалой, она в то же время была разочарована, что Рис, как ей показалось, не оценил всех достоинств ее предложений.

Разумеется, он тоже видел возрастающее число-публикаций с нападками на особые привилегии, которыми пользуются табачные компании, и на их смертоносную продукцию. Конечно, он не мог не заметить возрастающую силу движения против курения. Теперь, когда Хайленд был публично обвинен в смерти от курения, почему бы Десмонду не захватить возможность дистанциировать «Ригал» от других компаний? Почему он не понимает, что заявление о намерениях лучше, чем молчание, свидетельствующее о соучастии?

Стоя перед зеркалом, Ники поправляла расшитую бисером головную повязку, которая довершала се вечерний туалет для бала у Андервуда. Ее белое развевающееся платье в складку, приобретенное в одном из старейших магазинов Атланты, великолепно сидело на ней, так же, как вечерние туфли.

Когда позвонил дежурный отеля и сообщил, что прибыл ее сопровождающий, Ники добавила немного румян на щеки и нанесла еще один слой красной помады, чтобы придать своему рту вид «пчелиного укуса», как было модно в двадцатые годы.

Она открыла дверь, чтобы встретить Алексея, мгновением раньше, чем он успел постучать.

— Ты выглядишь ошеломляюще, Ники, — выдохнул он, — совершенно великолепно!

— Ты и сам прекрасно выглядишь, — сказала она, одобрительно оглядывая безукоризненно сшитый вечерний костюм Алексея и шелковый шарф, небрежно накинутый на шею. Мимолетно взглянув в зеркало, Ники должна была признать, что они составляют превосходную пару. Но чем лучше она узнавала и ценила Алексея, тем дальше отдалялась от мысли выйти за него замуж. «Что со мной?» — не раз спрашивала она себя. Всю свою жизнь она чуралась мужчин, особенно тех, которые выглядели способными любить. Алексей не желал ничего больше, кроме как заботиться о ней, в чем она всегда нуждалась, но все, что Ники могла дать ему — признательность и извинения.

— Спасибо, что заехал, — сказала она, коснувшись его губ теплым, но не страстным поцелуем. — Блейк угрожала мне всеми земными карами, если я не вытащу тебя на этот уик-энд.

— Весь к твоим услугам, — галантно произнес он, — хотя до сих пор не могу понять, почему ты ведешь такой образ жизни. Я уважаю твою независимость, Ники, и понимаю, как важна для тебя твоя работа, если компания «Ригал» добровольно отказывается от своих табачных интересов, если такой человек, как Десмонд Рис, выступает с публичным заявлением против производства сигарет. Но чего я никак не могу понять, так это почему ты не можешь вести нормальную жизнь в добавление к своей работе. Разве у тебя нет времени оставить этот отель и…

— Нет времени даже подумать о том, чтобы найти квартиру, поэтому пусть все останется как есть, — оборвала Ники Алексея, прежде чем он смог закончить фразу.

Его темные глаза блеснули.

— Я не говорил о деталях, — сказал он спокойно.

— Я знаю, — вздохнула она, — извини меня, Алексей. Я просто не в состоянии дать тебе ответ, которого ты ждешь. — Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась его лица. Он перехватил ее руку и надолго задержал в своей.

— Может быть, кто-то есть? — мягко спросил он. — Кто-то, кого ты могла бы любить?

— Нет! — быстро ответила она и затрясла головой, словно стараясь изгнать образ Уилла, который мелькнул в сознании. Необъяснимым образом Алексей вызвал у нес раздражение, задав вопрос, на который у нее не было твердого ответа.

Бал Андервуда в честь полудюжины местных благотворителей ожидался в Атланте как гвоздь сезона в жизни общества. Построенный еще до Гражданской войны особняк Блейк — дар самой себе за счет доходов от ее трастового фонда — был заполнен свежими цветами и освещался хрустальными канделябрами. Армия слуг, облаченных в униформу солдат-конфедератов, обносила гостей шампанским и бутербродами, в то время как оркестр Питера Дучина наигрывал танцевальные мелодии, к удовольствию высшего общества города.

Ники церемонно представилась Блейк, которая была одета как истинная дочь Старого Юга, в алое платье со смелым декольте.

— Прекрасно, — протянула она. — Давно пора показаться на людях, Ники Сандеман. И самая пора представить этого красивого и элегантного мужчину, вместо того, чтобы где-то прятать его.

— Рад снова видеть вас, Блейк, — сказал Алексей, манерно кланяясь и поднося ее руку к губам.

Блейк тяжело вздохнула.

— Ах, ну почему я никак не могу найти кого-нибудь, столь же совершенного, как вы? Ники, ты не будешь возражать, если я одолжу у тебя этого очаровательного мужчину на танец или даже на два?

Она протянула руки к Алексею и приготовилась увести его. Однако, верная своим обязанностям хозяйки, Блейк обвела сначала взглядом зал. Ее взор остановился на мужчине в повседневном костюме, она помахала ему рукой, как раз когда он брал бокал с шампанским у проходящего мимо официанта.

— А сейчас позвольте мне представить вас одному очаровательному джентльмену, — сказала она. — Ники, это мой дядя, Джон Кромвелл. Он из северной ветви нашей семьи. Он зарабатывает себе на жизнь, что не извиняет его появление на моем вечере в неподходящем костюме. Дядя Джон намеревается завтра покинуть Атланту, но если мы окажем ему наше южное гостеприимство, может быть, это заставит его задержаться.

Исполнив свой долг, Блейк уверенно повела Алексея в сторону танцевальной площадки.

«Дядя Джон» сохранял серьезное выражение лица, которое соответствовало его строгому темно-серому костюму. И хотя на вид ему было не менее шестидесяти, Ники не ощущала никаких препятствий для того, чтобы вовлечь его в разговор.

— Что же такого вы сделали, мистер Кромвелл, что Блейк не одобрила вас? — спросила она.

— Я юрист, мисс Сандеман, — ответил он. «Кромвелл, Бэджетт и Константин», Трентон, Нью-Джерси.

— Ваше имя мне знакомо.

— Я главный адвокат в деле Тройано. Может быть, вы читали о нем.

— Это не то, которое…

— Да, мисс Сандеман, — обронил он жестко. — Дело против «Хайленд Тобакко». Я рассматриваю как победу уже то, что мы смогли довести его до суда, после всего что они сделали, чтобы похоронить дело.

Ники следила за этим процессом по газетам.

— Но это очень трудное дело, мистер Кромвелл. Доктора умершей женщины сказали, что если бы она перестала курить, то могла бы остаться в живых. Ее муж свидетельствовал, что она много раз пыталась бросить, но не смогла. Как вы думаете, присяжные сочувственно отнесутся к делу?

Кромвелл покачал головой.

— Нам предстоит пройти еще долгий путь, мисс Сандеман, и нам потребуется много больше, чем сочувствие, чтобы выиграть.

— Но тогда почему вы взялись за это дело, если не уверены, что сумеете выиграть его? — спросила она, теперь уже довольная тем, что Блейк свела ее с таким интересным собеседником.

— Потому что это необходимо. Мои партнеры и я знали, что, ввязываясь в это дело, мы попадаем в тяжелую ситуацию. Знаете, чего стоит его ведение моей фирме? Миллионов долларов и многих лет изучения документов и прочей предварительной работы. Я не обманывал ни себя, ни своего клиента, что это будет легкое дело. В конечном счете компания постарается затянуть процесс лет на тридцать. Они готовы переносить, затягивать, хитрить. Они пытаются повернуть колесо назад после каждого пройденного шага. Отдают обманные распоряжения, чтобы помешать нам получить информацию, в которой мы нуждаемся, а когда мы добираемся до предварительного рассмотрения дела, заваливают нас бумагами.

Ники с возрастающим возмущением слушала, как Кромвелл описывал тактику сопротивления, которую использовали адвокаты «Хайленд».

— И если бы судья не отменил несколько перерывов в слушании дела, мы до сих пор не продвинулись бы…

— Но это дело приобрело гораздо большую известность, чем любое другое из тех, о которых я раньше слышала, — сказала Ники. — Может быть, это воодушевит и других людей обратиться в суд.

— Может быть, — согласился он. — Но, мисс Сандеман, взгляните спокойно на голые факты. В прошлые годы табачная индустрия потратила примерно от 800 миллионов до 1 миллиарда долларов, защищаясь в судебных процессах. Это превосходит весь национальный бюджет многих небольших стран. Кто располагает сравнимыми суммами, чтобы сражаться с ними?

— Но если они начнут проигрывать…. настойчиво сказала она, представляя, как этот Голиаф отбивается от угроз со всех сторон, и размышляя, может ли вообще такой гигант, как «Хайленд», быть повержен.

— Даже если они начнут проигрывать десять или пятнадцать дел в год — а ныне мы не уверены, что способны выиграть хоть одно дело — даже тогда, мисс Сандеман, они способны покрыть ущерб в пять или шесть миллиардов долларов, просто подняв цену пачки своих сигарет на двадцать пять центов. Эти деньги, которые добровольно внесут курильщики, пойдут на образование фонда защиты, способного уберечь их от непоправимого ущерба. Как вам нравится такой поворот? Эффект в том и заключается, что курильщики защищают эти компании против самих себя.

— Но это же чудовищно! — воскликнула Ники. Джон Кромвелл угрюмо усмехнулся.

— Я испытываю точно такие же чувства. Скажите, мисс Сандеман, почему вы так заинтересованы в деле Тройано? Вы не представительница местной прессы? Под слоем румян Ники даже вспыхнула. — Я работаю в «Ригал Тобакко», — сказала она тихо. На лице Кромвелла появилась гримаса отвращения. — Выходит, — произнес он с сарказмом, — вам бы хотелось увидеть поражение «Хайленд», но вы не видите ничего зазорного в том, чтобы работать на «Ригал».

— Это не совсем так, — запротестовала она: ее очень заботило, чтобы произвести хорошее впечатление на Джона Кромвелла. Я не имею права сейчас все объяснить, но, уверяю вас, что «Ригал» вовсе не похож на «Хайленд». Наше руководство заботится о здоровой продукции.

Кромвелл покачал головой.

— Я давно перестал верить в это, мисс Сандеман. И уже не поверю ни в чью благожелательность из тех, кто связан с табачной индустрией. Но, поскольку вы кажетесь заинтересованной, я скажу вам о моих личных мотивах, заставивших меня взяться за это дело. Я думаю, что вердикт будет политическим, а не финансовым. Думаю, что мы разрушаем табачную индустрию каждый раз, когда можем содрать с нее эту блестящую мишуру, которой они окружили себя с помощью своей системы общественных связей. Не важно, как повернется конкретное дело Тройано, ведь мы хотим показать, насколько зловеща вся эта индустрия, как далеко она заходит со своей тактикой «Большой Лжи». И хотя они безмерно богаты и могущественны, думаю, люди начинают в определенной степени проникаться к ним отвращением и начинают заставлять своих конгрессменов прислушиваться к своему мнению.

— Я думаю, вы правы, — подтвердила Ники, — вы сказали именно то, во что я верю.

— Что ж, тогда, мисс Сандеман, я думаю, вы понимаете, что ваш босс должен быть так же обеспокоен, как и мистер Хайленд. Потому что если любая компания проигрывает одно дело — всего лишь одно, — все огромное корпоративное тело начинает кровоточить. А тогда на него со всех сторон налетают акулы, чтобы растерзать.

Глава 30

— Мы нуждаемся в большем количестве компаний, которые обладают привлекательным имиджем, а не только хорошими финансовыми показателями, — доказывала Ники. Вдохновленная своим успехом — бескровным выкупом компании «Фрешфрут» — она стала более смелой и уверенной в своих поисках новых приобретений. Она положила на стол Риса результаты своего изучения двух фирм: одна производила натуральные витамины, другая — натуральную косметику. Наклонившись вперед с «горячего места» напротив Риса, она продолжала:

— Если вы не возражаете, мистер Рис, то нужно сказать, что табачные компании много выигрывают от своего сотрудничества с фермерами.

— Я не возражаю против того, что вы сказали, ответил Рис с лукавой улыбкой.

— Хорошо, в таком случае мы нуждаемся в том, чтобы найти новые способы показать, что «Ригал» утверждает что-то хорошее. Что его дело правое. Что он отличается от других табачных компаний.

— Именно так, — согласился Рис, глубокомысленно кивнув головой, — и я внимательно рассмотрю каждое ваше новое предложение. — Как школьный учитель по отношению к любимому ученику, он добавил предостерегающим тоном:

— Разносторонность и многообразие, мисс Сандеман вот о чем я хочу, чтобы вы помнили всегда в будущем. Мы не можем ограничить свое внимание только так называемым «здоровым» рынком. Мы, конечно, отличаемся от наших конкурентов, но я хочу, чтобы вы обращали пристальное внимание на то, что они делают, и изучали это.

Ники уступила. После того как она нашла подтверждение, что «Хайленд Тобакко» сделала предложение «Баркли», престижной винной фирме, она пошла прямо к Рису и предложила ему купить эту компанию для «Ригал».

Вначале он держался уклончиво.

— Что заставляет вас думать, что «Хайленд» не сделает нового предложения? спросил он. Почему вы полагаете, что мы добьемся чего-то большего, чем просто повышения цены?

— Этого не может случиться, — сказала она со знанием дела. — Но представьте, что мы сделаем лишь одно хорошее предложение… И на условии немедленного ответа. Если «Баркли» поймет, что она не является частью войны цен, они не могут сказать «нет» без большого риска. Они тогда рискуют встретиться с возможностью уступить за более низкую цену, чем предлагаем мы, если мы выйдем из игры.

Рис откинулся в кресле и изучающе посмотрел на Ники.

— Знаете, мисс Сандеман, — заметил он в конце концов, — вы напоминаете мне меня самого, разумеется, когда я был много моложе. У вас есть инстинкт к разрешению проблем, который так же важен, как и редок. — Он улыбнулся. Подхватывайте мяч и мчитесь дальше.

Через две недели Ники обедала с шампанским и устрицами в ресторане Брениана в Новом Орлеане не с кем иным, как с Бейбом Хайлендом. Все еще одетая в синий деловой костюм, поскольку пришла сюда прямо после долгого дня в офисе, она жадно слушала, как он угощал ее новостями о реакции Дьюка на последний удачный ход «Ригал».

— Это достаточно скверно — проиграть старине Десмонду Рису, — смеялся он, — не зная, что ты была причастна к этому… Ладно, я передам тебе в точности, что он сказал, но ничего из этого нельзя назвать приличным, даже для ушей ветерана-Табаковода.

Ники рассмеялась вместе с ним. Их общее стремление причинять неприятности Дьюку было частью их товарищеских отношений с Бейбом. Он не испытывал никакого беспокойства, радуясь успехам Ники в ее работе, даже несмотря на то, что ее успехи обостряли конкуренцию компаний..

— Я еще не сказала своего последнего слова, заметила Ники. — Я тут положила глаз на кое-что; по сравнению с этим все, что я сделала до сих пор, покажется детскими игрушками.

— Правда? Что-нибудь такое, от чего Дьюк подскочит от злости? — улыбнулся Бейб, и его голубые глаза блеснули с озорством. В этот момент он выглядел молодым, красивым и беззаботным, совершенно непохожим на лишенного прав брата Дьюка Хайленда.

— Более того, — сказала Ники. Уже не в первый раз, глядя на Бейба, она думала, каким приятным он становится, когда приобретает вид зрелого человека. Что бы она испытывала к нему, размышляла она, если бы они не были в родстве?

— Расскажи мне об этом, настаивал Бейб тоном заговорщика, нагибаясь к ней через стол.

— Еще рано. Пока это большой-большой секрет…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ты и старина Рис планируете наехать на «Хайленд»? пошутил он.

Явная смелость такого предложения, которое ей и во сне бы не привиделось высказать, ошеломила Ники. На мгновение она замолчала. Неужели такое может быть?

— Нет, — сказала она в конце концов. — Насколько мне известно, у мистера Риса нет таких планов относительно «Хайленда». Но, — улыбнулась она, — разумеется чисто теоретически, на чьей стороне ты будешь, если мы начали бы наступление на «Хайленд»?

— На твоей, конечно, — галантно ответил Бейб. Говоря теоретически.

После ужина они рука об руку гуляли по Французскому кварталу, прислушиваясь к звукам джаза, доносящимся из крошечных клубов, что непрерывной чередой тянулись вдоль узких улочек. В тот чудесный вечер квартал был заполнен и туристами, и местными жителями. Одетый в кремовый итальянский костюм, со своими золотистыми волосами, так контрастирующими с его круглогодичным загаром, Бейб привлекал столько же восхищенных взглядов, сколько и Ники.

— Я все еще никак не могу поверить, что ты вытащил меня сюда поужинать, — сказала она, вдыхая европейский аромат этого портового города. — Когда ты сказал, что прибываешь самолетом фирмы, я предположила, что мы пойдем куда-нибудь в Атланте.

Бейб пожал плечами в обычной манере человека, давно привыкшего ко всему лучшему, что только могут дать деньги.

Я решил, что ситуация требует чего-то особенного. Твоя мама всегда любила Новый Орлеан, — добавил он тихо. — Мы как-то собирались провести здесь свой медовый месяц, а затем, может быть, сплавать куда-нибудь. Элл любила море так же, как я. Она…

Вслушиваясь в воспоминания Бейба, она вспоминала и какие-то свои собственные забытые впечатления. Когда он рассказывал, Ники представляла, как могло проходить ее собственное детство, если бы не трагедия, которая оборвала жизнь Элл. Из всех Хайлендов Бейб был единственным, который никогда не был женат, хотя его имя связывали со многими красивыми и богатыми женщинами. Теперь она размышляла, не была ли тому причиной верность памяти об утраченной любви. Так же, как, похоже, и у Уилла Риверса.

Как она намекнула в разговоре с Бейбом, Ники остановила свой взгляд на компании, которая была не меньшим гигантом, чем сам «Ригал» — «Хоумпрайд фудс». В индустрии готовой еды «Хоумпрайд» возвышалась над всеми остальными, как башня. Начав в 1925 году с готового теста, она разрослась в сеть процветающих предприятий, которые производили продукты для микроволновых печей, не нуждающиеся в замораживании. Фактически в каждой американской кладовке можно было найти хоть один продукт «Хоумпрайд», точно так же, как в коробке для завтраков любого школьника можно было увидеть какое-нибудь печенье или вообще что-то съестное от «Хоумпрайд фудс», Это была компания, которая, как надеялась Ники, могла бы обеспечить «Ригал» успешный отход от табачных дел. Не менее важно было и то, что это могло охранить «Ригал» от захвата со стороны.

Успехи «Ригал» следовали один за другим: доходы от табака порождали улучшение технологии, обновленная технология порождала в свою очередь большие доходы. Сейчас ежегодная прибыль «Ригал» превышала миллиард долларов наличными — более чем сто тысяч долларов в час — что делало компанию привлекательной целью для захвата извне.

Вооруженная доскональной документацией, Ники сделала свои рекомендации Рису: прибыли «Хоумпрайд» были в равной степени и стабильными, и высокими. В пенсионном фонде компании были значительные излишки, у нее было очень немного долгов, поэтому «Хоумпрайд фудс» могла легко брать взаймы значительные средства, чтобы оплатить прекращение собственного существования как независимого юридического лица. Акции «Хоумпрайд» на бирже котировались примерно по шестьдесят долларов за одну. Это было значительно ниже их реальной стоимости. Все эти сигналы в деловом мире, где перекупка стала обычным явлением, воспринимались как знак опасности.

В атмосфере строгой секретности, чтобы не поднять стоимость акций «Хоумпрайд», Ники провела подготовительную работу. Используя липовую корпорацию, специально созданную для этой цели, она купила маленький пакет акций «Хоумпрайд», что дало «Ригал» право получить список владельцев акций «Хоумпрайд». Так как она купила значительно меньше пяти процентов общего числа акций, то регистрации этой покупки в комиссии по ценным бумагам и биржам не потребовалось. Иначе этот шаг привлек бы внимание всех брокерских фирм Америки к намерениям «Ригал». Следующим шагом было обеспечение необходимого финансирования.

Личная жизнь Ники на последующие несколько недель полностью застопорилась, поскольку ей приходилось встречаться с представителями банков всего мира. Большинство из них стремились оказать услугу такой могущественной и процветающей компании, как «Ригал».

Хотя в менее значительных приобретениях Ники занимала ведущие позиции, на этот раз сам Десмонд Рис открыл огонь из орудий главного калибра. Не мешкая, он в девять часов утра в понедельник позвонил Чарльзу Сторру, президенту и исполнительному директору «Хоумпрайд» в штаб-квартиру корпорации в пригороде Чикаго.

«Ригал» предложил девяносто долларов за каждую акцию пакета «Хоумпрайд». Это означало сделку на общую сумму 12, 5 миллиардов долларов наличными: из них 2, 5 миллиарда из денежных средств корпорации и ю миллиардов от консорциума иностранных банков.

Хотя всячески соблюдалась секретность, чтобы избежать повышения цены в последнюю минуту, Рис нанес свой первый, достаточно сильный, по его выражению, «упреждающий удар», чтобы убрать с арены всех возможных покупателей-конкурентов.

Теперь наступила пора дать знать прессе. В тот же самый день в двенадцать часов Ники собрала более сотни журналистов в конференц-холле «Ригал» размером с танцевальный зал. Представляя своего нанимателя, она сказала:

— Вы все знаете Десмонда Риса. Его опыт бизнесмена может быть сравним лишь с его личной честностью. Под его руководством «Ригал» переживает эру динамичного роста и замечательного процветания. Но взгляд Десмонда Риса простирается дальше линии горизонта, и сегодня «Ригал» находится на пороге беспрецедентных волнующих перемен. Леди и джентльмены, я представляю вам мистера Десмонда Риса.

Рис дал утихнуть вежливым аплодисментам. Зная аудиторию, он пренебрег своей обычной философской многозначительностью.

— Я знаю, что все вы люди занятые, сказал он, — поэтому я буду краток и выскажусь только по существу. Сегодня утром я имел дружелюбный и джентльменский разговор с Чарльзом Сторром из «Хоумпрайд фудс». Мы сделали им предложение — девяносто долларов за акцию.

Последовал общий вздох, затем вверх взметнулась рука.

— Пожалуйста, мистер Бэрон, сказал Рис, узнав обозревателя «Бизнес уик».

— И как высоко вы готовы поднимать цену? спросил Бэрон.

— Я полагаю, что мы сделали самое великодушное и существенное предложение, — последовал ответ.

— Каковы ваши планы относительно управления «Хоумпрайд»? — спросил кто-то.

— У нас нет таких планов, — мягко ответил Рис. — Однако смею вас уверить, что мы своевременно известим о всех изменениях. А теперь, — добавил он, — позвольте мне вновь передать бразды моему способному помощнику Ники Сандеман.

Рис вышел из комнаты, оставив Ники объяснять детали сделки и парировать всевозможные предположения репортеров.

Думала ли она о том, что «Хоумпрайд» может попытаться найти «белого рыцаря» другого покупателя, который согласился сохранить в неприкосновенности нынешний аппарат управления?

Следуя примеру Десмонда Риса, Ники отклонила попытки рассуждений на эту тему, но выразила надежду, что «Ригал» достигнет своих целей.

Немедленно после звонка Риса «Хоумпрайд» так быстро, как только возможно, стала скупать собственные акции, надеясь поднять их цену выше предложенной Рисом. Затем главный исполнительный директор Чарльз Сторр созвал свою пресс-конференцию.

Категорически отрицая, что хоумпрайдовский «гусь уже зажарен», как провозгласил один обозреватель, Сторр убеждал, что намерен сохранить независимость компании. Он объявил план выпуска дополнительных акций на четырнадцать миллиардов долларов, что принесло бы владельцам акций «Хоумпрайд» примерно по сто десять долларов дивидендов на акцию и одновременно значительно увеличило бы долг компании. Чтобы помочь финансировать этот шаг, сказал Сторр, он продаст некоторые подразделения фирмы за три миллиарда. Подчеркнув серьезность своих намерений, Сторр добавил, что уже предприняты шаги для ликвидации таких подразделений, Поздним вечером, когда здание «Ригал» опустело, в кабинете Риса состоялось закрытое узкое заседание. На нем присутствовали три старших вице-президента, Ники Сандеман и сам Рис.

— Итак, — сказал Рис, — мы должны тщательно продумать наш следующий шаг в свете стратегии мистера Сторра.

— Он блефует, — заявил вице-президент, который, как предполагалось, должен был занять место Сторра.

— Может оказаться, что «Ригал» дорого обойдется раскрытие своих карт, — мягко сказал Рис. — Что вы думаете по этому поводу, мисс Сандеман?

— Я думаю, он собирается сделать именно то, что объявил, — откликнулась Ники с уверенностью, почерпнутой из изучения окружения Сторра. — Цена предлагаемая перекупщиком компании, это ночной кошмар каждого исполнительного директора. Как глава «Хоумпрайда» Сторр получает от лично ему принадлежащего пакета пять миллионов долларов дохода ежегодно. Если он теряет его, он теряет больше чем . деньги. Сторру шестьдесят два, он бездетный вдовец. Он живет своей работой, и если он теряет «Хоумпрайд», то будет вынужден уйти в отставку. Вот почему я думаю, что он готов ввергнуть компанию в долги, но помешать «Ригал» захватить ее.

Рис улыбнулся.

— Так каковы ваши рекомендации?

— Я полагаю, вам следует встретиться со Сторром. Выяснить, что можно сделать, чтобы привлечь его на нашу сторону. — Услышав шум недовольства, она повысила голос:

— Сторр очень хороший управляющий, мистер Рис. В интересах «Ригал» было бы сохранить его.

Искоса она взглянула на человека, который рассчитывал занять место Сторра.

Рис снова улыбнулся.

— Ваш подход совпадает с моим, мисс Сандеман. Когда возможно, я всегда предпочитаю сделать врага другом.

Через два дня Рис и Ники прилетели в Чикаго. В специальных апартаментах отеля аэропорта они встретились с Чарльзом Сторром и его личным помощником. Серьезные переговоры начались в десять часов вечера и продолжались непрерывно три часа. После часа ночи Рис и Сторр обменялись рукопожатием. «Хоумпрайд» была продана приблизительно за двенадцать миллиардов, чуть больше ста долларов за акцию. Чарльз Сторр стал вице-президентом «Ригал», ответственным за объединение и руководство продовольственными подразделениями всей компании.

Это была сделка почти беспрецедентная по масштабам.

Выступая в бизнес-прессе как победитель, Рис по-джентльменски разделял успех с Ники, которая получила значительное повышение жалованья и новый пост — вице-президент по особым проектам.

Испытание ей пришлось пройти почти немедленно, даже несмотря на то, что газеты к сделке с «Хоумпрайд» были подготовлены.

В Конгрессе и в любопытной прессе были подняты вопросы об огромной мощи, которой теперь обладала «Ригал», мощи, которая могла бы быть использована, чтобы заставить замолчать критиков табачной индустрии. С журналами и газетами, столь зависимыми от рекламы, кто осмелился бы обидеть такую компанию, как «Ригал»?

Ники сразу вылетела в Вашингтон, чтобы провести серию секретных встреч с федеральными властями. Она страстно защищала дело «Ригал», указывала на образцовый перечень общественных деяний Риса, обрисовала его планы дальнейшей деятельности.

— В то время как другие табачные компании до тошноты манипулируют общественным мнением, чтобы защитить себя, — сказала она, — нам нет никакого смысла заниматься этим. «Ригал» скоро завоюет полное доверие общества, и это доверие мы заработаем честно.

Сделка осталась неоспоримой, и семейство компаний, входящих в «Ригал», стало пятым по величине конгломератом в Соединенных Штатах.

Охраняемая своим статусом любимицы и в личном окружении Риса, Ники предложила, чтобы «Ригал» начала отделываться от своих табачных интересов.

Рис снисходительно улыбался.

— Мисс Сандеман, даже Господь отдыхал на седьмой день. Разве мы все не заслужили передышку, минуту расслабления? Когда у вас был настоящий отпуск?

— Не помню, — ответила Ники.

— Возьмите несколько свободных дней. Купите себе какие-то новые платья, ну или что там нынче нравится молодым женщинам. Потом я хотел бы, чтобы вы слетали в Лондон. Возьмите один из самолетов «Ригал» и…

— Лондон? — повторила она. Уилл писал, что будет в Лондоне, и снова приглашал ее приехать.

— Какие-нибудь проблемы, мисс Сандеман?

— Никаких проблем. — Но все же она колебалась. Или это судьба в лице Десмонда Риса указывала ей, что настала пора перестать убегать от Уилла. — А что бы вы хотели, чтобы я там делала?

— Быть нашим связующим звеном с мистером Филиппом Теннисоном, хранителем Британского музея. Я согласился одолжить коллекцию произведений искусства этому музею для организации специальной выставки. Надо обеспечить ее безопасность, страхование и, конечно…

Паблисити, закончила Ники.

— Точно. После того как вы увидитесь с мистером Теннисоном, я хотел бы, чтобы вы просто насладились Лондоном. Полностью вознаградили себя за хорошо проделанную работу. Я настаиваю на этом.

Воодушевленная успехами, Ники последовала совету Риса. Отбросив свою обычную предусмотрительность, она позволила себе серию экстравагантных покупок в «Андервуде» — от авторских моделей до изящных вечерних туфель. Это была награда, которую она заслужила, хотя подспудно существовала цель, в которой она едва ли призналась бы даже себе самой: желание выглядеть как можно лучше, когда она снова увидится с Уиллом.

Глава 31

С воздуха Лондон походил на картину, составленную из лоскутков. Это был великий порт на реке, в котором соседствовали огромные лайнеры и грузовые суда. Это был и расползающийся мегаполис с башнями из стекла и бетона, но это был и город роскошных зеленых парков.

Те семь часов, что Ники провела в воздухе, она наслаждалась покоем беспосадочного перелета. В роскошном уединении реактивного самолета корпорации «Ригал» она спала в кровати королевских размеров и проснулась, чтобы позавтракать на тончайшем фарфоре.

Что же касается перспективы увидеться с Уиллом, то она подытожила, в чем она за это время изменилась. Стала сильнее, более уверенной в себе, стала женщиной, для которой путешествие на частном самолете уже не было в новинку, а подготовка многомиллиардной сделки вовсе не страшила. Она завоевала собственное место в мире, у нее теперь не было оснований бояться судьбы, как боялась Элл. Она и выглядела иначе. Рассматривая свои тщательно ухоженные ногти, она мысленно возвращалась к тем дням, когда у нее были красные, огрубевшие и мозолистые от работы в поле руки. Тогда она нравилась Уиллу, нравилась ему в джинсах и клетчатых рабочих рубашках и такой она нравилась себе тоже. Конечно, ей не приходится жаловаться, что она носит элегантную одежду, как тот черный шелковый костюм от Валентине, что был на ней сейчас. И, возможно, она даже привлекла несколько лишних взглядов, когда проходила по аэропорту, со своей природной красотой, которую подчеркивала французская косметика, и с густыми белокурыми волосами, уложенными в лучшей парикмахерской в Атланте.

Но что все это может значить для Уилла? Он был в ряду самых известных звезд-кантристов, удостоен многих наград индустрии звукозаписи, немало его песен числятся в первом десятке шлягеров. Только в прошлом году его последний альбом получил первую 'позицию в списке, посвященном музыке «кантри» и «вестерн», и числился в первых строчках общенационального рейтинга. Он был знаменит и зарабатывал миллионы долларов. И к тому же, Ники это знала: Уилл был Уиллом. Он, возможно, не изменился вообще. Что, понимала Ники, нельзя было сказать о ней.

Когда самолет приземлился в аэропорту Хитроу, Ники была встречена шофером в ливрее. Он представился лишь как Харди и объяснил, что ему поручено выполнять ее пожелания во все время ее пребывания в Лондоне. Когда шофер укладывал вещи в багажник черного «бентли», Ники наслаждалась своим статусом ответственного сотрудника «Ригал» высшего ранга.

Ее удовольствие возросло еще больше, когда Харди высадил ее у великолепия того входа в отель «Кларидж», где она была встречена с помпой и церемониями, полагающимися главам государств, которые останавливались здесь. Она была очарована старинным великолепием, стильным декорумом, балконными решетками из кованого железа и винтовыми лестницами в фойе. Она пришла в восторг, когда увидела, что в апартаментах есть настоящий камин, в котором горят поленья. Когда она сняла одежду и улеглась, чтобы немного вздремнуть, на старинной кровати с пологом, то представила, как они с Уиллом сидят перед уютным камельком и делятся друг с другом рассказами о том; как изменилась их жизнь. В полусне-полуяви Ники видела себя в объятиях Уилла.

Встрепенувшись от своего забытья, Ники быстро приняла душ и оделась, стремясь поскорее приняться за изучение этого города. Завтра она должна встретиться с мистером Теннисоном в Британском музее, а на следующий день прибудет Уилл, чтобы начать выступать в Палладиуме. Но сегодня был ее день: она могла делать все, что ей вздумается.

Харди ждал ее возле отеля. Завидев Ники, он вырулил из длинной вереницы лимузинов, подъехал к подъезду и выскочил, чтобы открыть ей дверцу.

— Куда прикажете, мадам? — осведомился он.

— Предоставляю это вам, Харди. Это мой первый приезд в Лондон, и сегодня я хочу чувствовать себя просто туристкой.

— Очень хорошо, мадам.

Их первая остановка была у лондонского Тауэра, где Ники поражалась драгоценностям короны и орудиям пыток. Она сочувствовала сэру Уолтеру Рэйли, который томился в башне более двенадцати лет, и двум маленьким принцессам, которые были убиты здесь в 1485 году.

Затем она посетила величественный дворец Хэмптонкорт, где Генрих VIII временами жил со многими из своих шести жен, и Банкетинг-хаус в Уайтхолле, где король Карл I был обезглавлен своими подданными — на целых сто лет раньше, чем французам пришла в голову идея сменять правительство посредством цареубийства.

Она обозрела «Хэрродз», главный универсальный магазин, где посетитель мог найти все, да еще совершить на «роллс-ройсе» «Летящая Леди» обзорную экскурсию.

Она купила кашемировые шали «Скотч-хаус» и нефритовую булавку для Блейк в антикварном магазине на Портобелло-роуд. Поразившись, что на протяжении последних дней ни разу не вспомнила об Алексее, Ники ощутила угрызение совести и купила ему старинную книгу о болезнях кровеносной системы, написанную английским придворным врачом.

Совершенно обессиленная, она вернулась в отель и после легкого ужина пораньше легла спать.

На следующий день Ники встретилась с хранителем Британского музея, чтобы выполнить специальное поручение, доверенное ей Десмондом Рисом. Это требовало от нее полной переориентации. Она понимала, что если ее уполномочили осуществить этот культурный проект, столь важный для общественных связей «Ригал», то от нее ожидали, чтобы она добилась полного успеха.

Когда Ники за чаем с бисквитами обсуждала с Филиппом Теннисоном детали предстоящей выставки коллекций произведений искусств компании «Ригал», при этом присутствовал также представитель Ассоциации страховщиков лондонского Ллойда. Они обсудили вопросы страхования на сотни миллионов, предусмотрели бронированные автомобили для перевозки, продумали систему безопасности, включая новейшее электронное оборудование и дополнительные подразделения охраны. Ники не могла не восхищаться богатством и могуществом «Ригал», позволившими компании собрать коллекцию, которую стремился выставить даже знаменитый национальный музей.

Помня о необходимости пропагандировать величие «Ригал», Ники предложила провести в музее гала-бал, пригласив и пэров Англии, и выдающихся представителей различных искусств. Может быть, удастся убедить прийти кого-нибудь из членов королевской семьи. Когда хранитель вежливо напомнил ей, что все члены королевской семьи очень заняты, их расписание заполнено на два года вперед, Ники не стала спорить. Вместо этого она ответила так, как ответил бы сам Рис: «Оставляю это на ваше усмотрение, мистер Теннисон. Позвольте, однако, заметить, что если бы королева или принц Чарльз смогли присутствовать на балу, то компания „Ригал“ была бы рада компенсировать все расходы, связанные с выставкой».

Когда Ники вернулась в свой отель, то нашла послание от Уилла: «Сегодня поздно вечером покидаю Париж. Увидимся в восемь утра. Я теперь уже не встаю так рано, как прежде».

Ники встала рано и устроила себе долгое великолепное купание в мыльной пене в огромной фарфоровой ванне. Погрузившись глубоко в воду, нежась и наслаждаясь, начав растирать губкой свои мускулистые руки и нежные округлые груди, Ники вспомнила наставления тренеров: доверять силе своего тела. Но тут нужна была сила другого рода, она знала это, и размышляла, способна ли применить ее полностью — довериться своей женственности, не опасаясь предательства или, того хуже, обмана.

Она вышла из ванны и вытерлась махровым полотенцем. Потом искусно наложила дневной макияж и принялась расчесывать свои белокурые до плеч волосы, пока они не заблестели. Затем облачилась в пару широких синих шерстяных брюк, соответствующий свитер и кашемировый блейзер.

В бюро обслуживания она заказала кофе и сдобные булочки. Когда завтрак принесли, Ники обнаружила, что так нервничает, что не может есть. Уже прошло много времени, с тех пор как они были вместе, и еще больше с того времени, когда он выказывал радость от общения с ней. Расхаживая по комнате и каждые несколько минут поглядывая на часы, она начала рассуждать: он посылал ей приглашения так же, как она их и получала со смешанными чувствами, ощущением, что они не будут приняты? Или, того хуже полагая, что она придет в восторг, как каждая женщина, которую он знал? Кумир множества тех, кто слышал его пение, он мог считать неизбежным интерес к нему и увлечение им еще одной из них.

Наконец, услышав стук в дверь, Ники кинулась навстречу. Едва увидев суровое лицо Уилла, его знакомую улыбку, она почувствовала, что у нее даже перехватило дыхание.

— Вот и пришло время, сказал он хрипло, — я уж начал думать, что ты никогда не приедешь.

— Никогда — это слишком долго, — прошептала она, уткнувшись ему в грудь.

— Эй, он засмеялся, — это звучит как название песни. Хочешь помочь мне написать ее? Он начал напевать на высоких нотах: «Моя госпожа отпустила меня опечаленным… я думал, что она никогда больше не захочет видеть меня… Она Сказала: „Дорогой, ты ошибаешься, потому что никогда — это слишком долго…“

Она рассмеялась и попросила его остановиться, но она имела в виду не это. Глупая песенка, казалось, воскресила былого Уилла, того, который поддразнивал ее и шутил над многими вещами, которые она воспринимала всерьез.

В то же мгновение Уилл отстранился и взглянул на нее.

— А ты стала другой, — сказал он. — Что ты сделала с собой? — Заметив разочарование в ее глазах, он быстро добавил:

— Ты выглядишь прекрасно, Ники, но совсем не похожа на ту, что я помню.

— Я оставила мои джинсы и рубашки в Виллоу Кросс, если ты это имеешь в виду, — сказала она с некоторой резкостью в голосе.

Уилл улыбнулся, как будто довольный ее ответом.

— Вот, дорогая, — сказал он, — вот это убеждает меня, что ты осталась прежней, хотя и выглядишь так, словно сошла с обложки журнала.

Прежде чем она успела что-то ответить, он прошел по апартаментам, разглядывая роскошную обстановку. Он выглядел тем же самым, подумала она: в куртке и джинсах из грубой хлопчатобумажной ткани. Немного похудел, но этого можно было ожидать: работа допоздна, нерегулярное питание и напряженное расписание поездок.

— Сколько ты платишь за этот номер? — спросил он. Ники была изумлена этим вопросом. С теми ли деньгами, что должен был зарабатывать Уилл, думать о стоимости пребывания в отеле?

— Я не плачу за эти апартаменты, ответила она. Все расходы по этой поездке взяла па себя «Ригал». Похоже, этот ответ не удовлетворил Уилла.

— Значит, вот как ты теперь живешь, — медленно произнес он. — Похоже, что тебя по-настоящему взяли в штаб корпорации…

— А что в этом плохого? Я, кажется, объясняла в своих письмах… Я люблю мою ферму, Уилл, но больше не в состоянии любить табак. Вот почему я пошла в «Ригал», вот почему…

— Ладно, — прервал он ее со смехом, — не будем обсуждать это сегодня. На улице светит солнце, и мы можем заняться чем-то более интересным, чем разговаривать о «Ригал Тобакко», — сказал он, беря ее за руку.

Когда они подошли к дверям отеля, она указала ему на поджидающий снаружи «бентли».

— Мне кажется, ты не захочешь воспользоваться автомобилем компании «Ригал».

— Ты угадала, — ответил он и, махнув рукой, остановил такси.

Уилл показал ей совсем другой Лондон нежели тот, что она осматривала сама. Они прогуливались по этническим районам, которые отражали прошлое английской империи: населенную индийцами и пакистанцами южную часть Западного Лондона, вдыхали ароматы Карибского моря в Брикстоне и восточную атмосферу Чайна-таун и Жерард-стрит. Они заглядывали в кипрские магазинчики в Кэмдене и восторгались исламской мечетью, величественной и безмятежной, на краю Ридженгс-парк.

Со своим музыкальным слухом Уилл легко воспроизводил любой, какой только можно было услышать в Лондоне, акцент: живой ритм «кокни», гнусавый выговор австралийцев, картавость шотландцев, утонченное произношение питомцев аристократических школ.

В одиннадцать тридцать они наблюдали смену караула перед Букингемским дворцом. В двенадцать тридцать Уилл купил булочки с сосисками и содовую у уличного разносчика и объявил, что они перекусят на открытом воздухе в Сент-Джеймском парке. Некогда частное владение Генриха VIII, теперь он был населен пеликанами и дикими птицами и был в равной мере излюбленным местом прогулок бизнесменов и влюбленных.

— Ты хочешь, таким образом, дать мне понять, что Уилл Риверс не изменился? — спросила Ники, усевшись на зеленой траве и стараясь так съесть сосиску, чтобы ни капли жира не упало на ее свитер.

— Не совсем так, — ответил Уилл, передавая ей чистый носовой платок. — Я обнаружил, что в музыкальном бизнесе чертовски много фальшивого и гнилого. И если бы это было возможно, — произнес он мечтательно, — я бы вернулся в Виллоу Кросс. Может быть, я тогда и не выпускал бы так часто альбомы. Жил бы с настоящими людьми, для которых лгать вовсе не так же естественно, как дышать. — Бросив озорной взгляд на Ники, он добавил:

— Мы с тобой не часто видимся с глазу на глаз, но я рассчитываю, что ты будешь мне говорить правду.

Ники ничего не ответила. В самом деле, заслужила ли она называться правдивой, когда так много скрыла от Уилла? И почему он вообще ожидает полной честности от всех, когда у него самого столько собственных секретов?

— Не могу сказать, что мне понравилось, когда ты говорила мне, каким ничтожеством я был, — сказал он, словно прочитав мысли Ники.

— Я никогда этого не делала!

— Ха! — Он засмеялся. — Мы сейчас говорим о правдивости. Помнишь Нэшвилл?

Ники вздрогнула. Да разве могла она забыть?

— Как бы то ни было, — продолжал Уилл, — я думал о том, что ты сказала. Я с ума сходил по тебе, но я знал, что ты не из того сорта людей, которые что-то говорят без оснований. И я понял, что было что-то не правильное в том, как я цеплялся за Бет.

Он произнес имя своей утраченной любви с такой нежностью, что Ники ощутила укол ревности. В то же время она была польщена, что Уилл думал о ней, когда они были в разлуке, и тронута, что он хотел поделиться с нею своими воспоминаниями.

— Мне было всего лишь пятнадцать, когда я встретил Бет, — рассказывал он, — но я знал, что она та самая, кого я хотел. — Просто и проникновенно он говорил о своей первой невинной, сдержанной и неумирающей любви к девушке, пленившей его сердце. Мы всегда говорили «навсегда». И не знали, что все кончится так скоро. Бет заболела лейкемией, когда ей было семнадцать. Она так отчаянно боролась, Ники! — продолжал Уилл надломившимся голосом. — Она так хотела жить!.. Господи, а как я хотел, чтобы она жила! Но она умерла перед самым окончанием школы… Ее похоронили в том платье, которое она должна была надеть на выпускной вечер… Розовом с оборками… — Уилл словно удалился куда-то, его повлажневшие глаза блуждали где-то далеко за деревьями и цветами.

Ники соболезнующе дотронулась до его руки. Уилл улыбнулся благодарно, словно хотел сказать, что он снова сейчас здесь, с Ники.

— После той вспышки, что произошла между нами в Нэшвилле, я посетил могилу Бет. Я часто это делал…

— Я не знала…

— Конечно, ты не знала. Я ничего не говорил тебе о ней. Даже когда я был… Ладно, даже когда думал, что именно ты можешь стать той, кого бы я мог действительно полюбить…

«Кого бы я мог полюбить…» Это прозвучало как стихотворение или песня, Ники же это показалось откровением. Уилл, видимо, ожидал от нее какого-то ответа. Но она размышляла, как мог мужчина, который любит, действовать подобным образом.

— Как бы то ни было, — продолжал он, я пошел на кладбище и разговаривал с ней, но что-то стало другим. Я всегда воображал, что слышу ее голос. Нет, не вслух, — поспешно добавил он, — я не сумасшедший. Но я слышал ее голос внутри себя, словно она все еще была со мной, и до тех пор пока это продолжалось, было ощущение, что все еще может вернуться. Но в тот день я был… Ладно, я был просто мужчина, стоявший у могилы женщины, которую любил… Это было словно… словно она умерла еще раз. И я знал, что она уже никогда не вернется.

Его голос был таким мягким, таким нежным, что Ники' не ощущала теперь никакой ревности, только печаль из-за его боли.

— Прости, что я так растревожила тебя, — сказала она. — Я не имела права…

Он коснулся пальцами ее подбородка и заглянул ей в глаза.

— Если ты начинала любить меня, у тебя было полное право…

Она опустила глаза. Может быть, ему так легче, подумала она, оставить в покое дух умершей любви. Может быть, было гораздо труднее похоронить страхи, что она еще слишком жива.

После полудня они взобрались на Парламентский холм и стояли на южной окраине, взирая на город, раскинувшийся перед ними как огромная пестрая деревня. Уилл: обнял ее за плечи, и она не стала отстраняться.

Поскольку в восемь часов у Уилла был концерт, они решили поужинать пораньше. Ники предложила отправиться в «Ле Гаврош», который, по словам Харди, был лучшим французским рестораном в Лондоне. Уилл скорчил гримасу. Он пообещал накормить ее лучшей едой по эту сторону Атлантики, остановил такси и дал адрес на Пикадилли. Когда Ники увидела, что имел в виду Уилл — крохотный фасад, отмеченный простой вывеской «За милую душу» — она скорчила гримаску.

— Только попробуй отказаться, — серьезно сказал Уилл, — если это место не выглядит зазывающе, еще не значит, что тут плохо.

— Но и то, что здесь хорошо, еще тоже ничего не значит, — возразила Ники, размышляя, почему Уилл так старается доказать, что успех совсем не изменил его.

Уилл заказал себе зубатку и зелень: все это не имело ни малейшего сходства с тем, ' что Ники когда-либо видела или собиралась есть.

Она ела салат и много хлеба с маслом, отклонив обвинение Уилла в снобизме заявлением, что предпочитает быть здоровым снобом, чем посмешищем с пищевым отравлением. И хотя они весело переругивались, Ники чувствовала себя с Уиллом много легче, чем ей было долгое время. Не потому ли, что он приоткрыл ей самые сокровенные уголки своего сердца и, кажется, пригласил се туда?

После ужина Уилл подвез Ники к ее отелю и вручил ей конверт, в котором находился билет и пропуск за кулисы.

— Теперь я должен идти, дорогая, — сказал он, — но я буду ждать тебя после выступления.

Ники поспешила в спой номер, чтобы побыстрее освежиться. Приняв душ, она тщательно оделась и только что купленное шелковое белье, затем скользнула в мягкое облегающее шелковое платье циста морской волны от Кэролайн Рем и изящные вечерние туфли. Потом нанесла свежий макияж: подрумянила скулы, оттенила веки, подкрасила свои роскошные ресницы. Завершила она свой туалет высокой прической, которая подчеркивала и открывала се изящную длинную шею. Напоследок придирчиво оглядев себя в зеркало, она вспомнила замечание Уилла, когда он снова увидел ее. Ладно, подумала она, только из-за того, что он хочет быть таким воинственно Виллоукроссовским, она вовсе не собирается идти на концерт похожей на деревенскую простушку. Она добавила к своему туалету пару бриллиантовых украшений, накинула шелковое вечернее пальто и направилась к Харди с его «бентли».

Снаружи эстрадного театра «Палладиум» были развешаны объявления и афиши с именем Уилла и его изображением: высокая, мускулистая фигура, сильное мужественное лицо с темными бровями и чувственной нижней губой. Вынув из сумочки свой билет, Ники протиснулась сквозь людской водоворот в огромный и уже заполненный зал.

Большая часть аудитории состояла из молодежи и женщин, точно так же, как это бывало и в Виллоу Кросс. Место Ники — прямо против центра оркестра — предоставляло ей великолепную возможность все видеть и слышать.

Когда оркестр занял свое место, зал охватило легкое возбуждение. В динамиках раздался безличный голос: «Леди и джентльмены, „Палладиум“ с гордостью представляет… Уилл Риверс!» Когда упругой и бодрой походкой, в знакомом костюме, Уилл вышел на сцену, в зале раздались аплодисменты и возгласы. Он небрежным жестом приветствовал аудиторию и, перекрывая гул одобрения, начал свой последний хит «Маленькие перемены». В нем перечислялись крохотные подробности, подмеченные мужчиной в женщине, которую он любил, сказавшие ему о том, что она его больше не любит. «Обычно она работала рядом со мной, до самого заката солнца, теперь я в поле один, она говорит мне, что она так устала…»

Слушая, Ники проникалась не только поэзией Уилла, но его пониманием любви, женщин, знанием людей и тех мест, которые были для него родными. Стало ясно, что он не утратил связи с ними. Но она размышляла, почему он выбрал именно эту песню, не потому ли, что недавно говорил о таких изменениях, которые, как она опасалась, могут перерасти в барьер между ними.

Его голос стал богаче, глубже, мелодичнее, и он уверенно пользовался им. Среди ахов, вздохов и возгласов восторга он работал без пауз. Пел и те песни, которые она знала наизусть, и те, которые она никогда не слышала. В чувственной атмосфере, сгущавшейся в зале, глаза Уилла бродили по рядам, заставляя каждую женщину считать, что он поет для нее.

Только когда Уилл стал петь свою классическую «Темную сторону сердца», его взгляд наконец достиг того места, где сидела Ники. От одной строфы к другой их взгляды встречались, и она чувствовала, что когда он поет о своем одиночестве и стремлении к любви, он обращается к ней. Его голос звучал с каким-то чувственным надрывом. Такой же казалась и его страдальческая улыбка. Когда наконец он отвел от нее глаза, Ники ощущала себя так, словно солнце зашло за облака.

Он пел почти два часа, но когда попытался сказать «спокойной ночи», аудитория подняла крик, требуя еще, и он спел еще несколько песен, новых, как он сказал, исполняемых впервые, а затем спел несколько из своей «классики», приглашая аудиторию подпевать вместе с хором «Фермер Браун», совсем так, как он делал это на танцах в Виллоу Кросс.

Наконец представление закончилось — с овацией, выкриками, хлопаньем и топаньем, которые продолжались добрую четверть часа.

Ники направилась за сцену, но ей пришлось пробираться сквозь стену девчонок-подростков, пытающихся прорваться туда. Они смотрели на нее с нескрываемой завистью, когда она предъявила свой пропуск, и ее действительно пропустили. «Фанатка!» — завопила одна из девчонок. Ники покачала головой и улыбнулась.

Распорядитель сцены провел ее в грим-уборную, занимаемую блистательной звездой. Она постучала и вошла. Уилл лежал на кушетке, совершенно опустошенный, его потная одежда прилипла к телу, но выглядел он еще более сексуально притягательным. Когда Ники вошла, он быстро вскочил и обнял ее.

— Я твоя самая большая фанатка, Уилл, — сказала она, — а ты самый лучший из всех этих чертовых ребят-певцов, которых я когда-либо слышала. — Она произнесла эти слова на нарочито «кантри», чтобы ярче выразить свое искреннее восхищение.

Он засмеялся, потом скрылся за ширмой.

— А теперь дай мне минуту, чтобы я привел себя в порядок и выглядел по случаю воскресенья наилучшим образом.

— Там снаружи собралась огромная толпа, — заметили Ники, пока он переоделался. — Может быть, мне стоит позвонить Харди в отель, чтобы он заехал за нами.

— Нет надобности, — откликнулся он. — Я ненавижу всю эту возню вокруг звезд — все эти лимузины, телохранители, прихлебатели. Все это чепуха, Ники, и не имеет никакого отношения к музыке. — Через несколько минут он появился в свежем хлопчатобумажном костюме. — Обычно я задерживаюсь на некоторое время, а потом говорю «Привет!» поклонницам. Так поступал Элвис Пресли, — добавил он с улыбкой. — Но сегодня я сделаю исключение. Мы можем воспользоваться пожарным выходом. Потом пройдем квартал или два и поймаем такси.

Ники с сомнением взглянула на свои изящные вечерние туфельки, на свое элегантное платье. Уилл взял ее за руку и повел вниз по длинному коридору, потом свернул куда-то за угол. Там он толчком отворил тяжелую железную дверь, оглядел улицу и кивнул ей, чтобы она следовала за ним. Стуча каблучками по тротуару, Ники быстро шагала, стараясь не отставать от Уилла. Неожиданно, когда они достигли перекрестка, раздался вопль — их узнали! — и к ним кинулась толпа подростков. Крепко схватив Ники за руку, Уилл побежал, наполовину подталкивая, наполовину волоча ее за собой. Она слышала, как затрещало ее платье и с ноги слетела туфля. Потом ее нога попала в трещину в асфальте, она сбросила и вторую туфлю, чтобы не упасть.

Ники охватила паника, она чувствовала, что задыхается, а толпа гнала и гнала их вниз улицу за улицей. Оставшись в одних чулках, она обдирала о бетон тротуара ступни, но бежала и бежала, пока наконец Уилл не втолкнул ее в темную сырую аллею. Они выжидали довольно долго, дрожа от ночной прохлады, пока не заглохли крики и топот.

— Господи, Уилл, ну почему ты не позволил мне позвонить Харди? — посетовала Ники, немного отдышавшись. Ну почему ты должен так тяжело работать и воображать при этом, что все еще находишься в Виллоу Кросс?

— Это, по твоему мнению, то, что я делаю? Ники направилась из аллеи к улице. Она не имела ни малейшего представления, как отсюда добраться до «Клариджа».

— Я не хочу торчать здесь и спорить с тобой, Уилл. Я хочу вернуться в отель. И если ты полагаешь, что это слишком… слишком корпоративно… то это просто глупо!

Молча Уилл вышел на улицу и остановил проезжавшее такси. Когда они подъехали к отелю, он проводил ее до номера.

Спокойной ночи, — холодно сказала она, — и спасибо за запомнившийся вечер.

Он стиснул зубы, но потом рассмеялся:

— Нет, Ники, так не пойдет. После того, что мы сейчас перенесли, ты по крайней мере, должна меня пригласить выпить. Позволь мне хоть согреться несколько минут, прежде чем выставишь меня.

После минутною колебания Ники согласилась. В конце концов ничего плохого не стряслось, если не считать потери пары новых туфель. Она разожгла огонь в камине и налила два стакана бренди. Вручив один Уиллу, села рядом с ним на ковер.

— Я сожалею о том, что так случилось, Ники. И не упрекаю тебя, что ты так напугалась…

Что это? Неужели Уилл Риверс извиняется?

— …Но я чувствую, что должен бороться за то, чтобы оставаться самим собой. Я люблю мою музыку, Ники, я люблю аплодисменты, но ненавижу все, что этому сопутствует: устроителей, которые лгут, менеджеров, которые воруют твои деньги…

— С тобой такое происходит? — спросила она. Ее негодование растаяло в тепле комнаты. Она очень хорошо понимала все, что относилось ко лжи и злоупотреблению доверием.

Он кивнул.

— Дело не в деньгах, Ники. Черт с ними, если кто-нибудь попросит у меня пару пригоршней, я, возможно, и сам отдам. Но когда это проделывают вороватые люди, которым я доверял…

Ники потянулась к нему и накрыла его руку своими ладонями, прекрасно понимая, что он имел в виду. У них обоих изменилась жизнь. Она чувствовала, что ее жизнь идет в правильном направлении, но Уилл, похоже, еще боролся за свой путь. «Остерегайся, мольба может осуществиться», — подумала она, вспоминая, как Уилл мечтал о карьере, которую теперь сделал.

— Да, — сказал он, я полагаю, что это во многом верно. — Он помолчал с минуту. — Я всегда думал, что ты и я — две стороны одной и той же медали, Ники. Ты всегда много работала, очень старалась вырваться бежать от самой себя, от своего прошлого. А я… У меня тоже было прошлое, но я не стремился убежать от него. Я был ему по-настоящему близок все это время, но в конечном итоге у нас оказалось много общего: мы оба, опираясь на наше прошлое, старались никого не полюбить. Я полагаю, мы рассчитывали, что если пройдем мимо множества возможностей, то избежим настоящих потрясений. Но это не работает, Ники. Мы все равно испытываем потрясения, и все кончается тем, что мы снова оказываемся в одиночестве.

В комнате было тихо и покойно, только тикали, словно биение сердца, старинные часы. Сидя рядом на полу напротив камина, купаясь в нежном отблеске огня, они смотрели на тлеющие поленья. Она обратила к нему лицо и увидела свое отражение в его глазах, почувствовала жар его желания. Он нежно поцеловал ее, сплетя свои пальцы с ее.

— Я скучал по тебе, — тихо сказал он, — мне все время хотелось, чтобы ты была рядом. Повсюду, где я только ни был, я думал о том, что если бы только ты была там со мной…

— Я тоже скучала по тебе, — прошептала она. — Я… Он остановил готовый излиться поток слов другим поцелуем. Держа ее в своих объятиях, Уилл нежно уложил ее на кровать. Она застыла и внутренне напряглась. Уилл каким-то образом почувствовал это. Он коснулся ее лба, взлохматил волосы кончиками пальцев, словно желая сказать, что пришло время.

— Я полагаю, что люблю тебя, Ники Сандеман, — прошептал он. — Я люблю тебя, и с этим ничего не поделаешь.

Это простое заявление было произнесено тихо, оно как бы повисло в воздухе. Губы Ники дрогнули, но она не вымолвила ни слова. Она потянулась к Уиллу и прижалась ртом к его рту, сердце ее билось от страха и предвкушения.

— Не бойся, дорогая, — шептал он, — я не причиню тебе зла. Я только хочу любить тебя…

«Я не должна бояться», — сказала она себе. Любить Уилла — в этом не могло быть ничего плохого, не было бы, если бы она отнеслась к этому бережно…

Они сорвали с себя всю одежду, которая разделяла их, пока не остались совершенно обнаженными. Он зарылся лицом в ее груди, его руки двигались по гладкой шелковистой коже ее бедер.

Желание согрело тело Ники, когда любовь Уилла согрела ее душу. Дрожащими пальцами она ласкала руки, которые обнимали ее, твердые мышцы его ног.

Он глухо простонал, лаская ее груди, ее соски быстро набухли, все ее чувства проснулись после долгих лет спячки. Ее ноги раздвинулись и охватили его сильную спину, границы плоти расплылись, когда слились их тела. Нежно, сначала чуть дразняще, он распалял пламя ее желания. Ее тело выгнулось, мышцы напряглись, стремясь к нему в волнах ощущений, которые становились все острее… пока не достигли пика, поглотив их обоих в великом потрясении освобождения.

Охваченная новизной и чудом любви, Ники покойно и тихо лежала в объятиях Уилла, едва дыша, боясь нарушить очарование момента словами. Он улыбался ей в темноте, почти благоговейно целуя ее лицо, сияние его глаз выдавало его чувства, как и ее собственные. Они ненадолго заснули, пока Уилл снова не потянулся к ней, так жадно, словно они никогда не занимались любовью, пробуждая ее желание, призывая ее тело к жизни прикосновением своих рук, своего чувственного рта.

Пробуждение в мужских объятиях было новым и странным. Когда она вглядывалась в лицо Уилла, она находила в самой себе нежность, которой раньше в ней никогда не было. Думая сделать ему сюрприз роскошным завтраком, она на цыпочках прошла в гостиную и позвонила в бюро обслуживания. Она заказала все, что было в меню.

— А еще пришлите цветы, — сказала она, — и бутылку шампанского тоже.

Уилл все еще спал, когда явился щеголевато одетый в униформу официант и вкатил столик, покрытый скатертью. Проснувшись через несколько минут, разбуженный ароматом свежего кофе, Уилл открыл один глаз и привстал на локоть. Он улыбнулся Ники — пока не заметил официанта, расставлявшего на столе хрустальные бокалы и фарфоровую посуду с золотой окантовкой.

— Доброе утро, — дружелюбно произнесла она, когда официант ушел, — я надеюсь, ты проголодался.

Уилл сел. Он смотрел на корзинки с фруктами и тарелки со сдобными булочками, на яичницу с беконом, на сосиски и ветчину, на кувшин с апельсиновым соком, на серебряное ведерко с шампанским, на хрустальную вазу с розами.

— Господи, Ники, зачем все это? — спросил он. — К чему вся эта показуха…

У Ники задрожала нижняя губа. Пламя желания Уилла зажгло ее, а теперь, когда она была уязвима и беззащитна, он обдал ее холодом, словно она совершила что-то плохое.

— Я хотела сделать тебе сюрприз, — тихо сказала она. Он покачал головой в недоумении, словно тоже был разочарован.

— Этим?.. Чтобы сделать меня счастливым, достаточно было просто сказать: «Я люблю тебя, Уилл»… или что-нибудь в этом роде.

Слова Уилла показались ей вызовом, неожиданно указавшим дистанцию, которую она по его требованию должна была пройти. Эта мысль вызвала в ней гнев.

— Почему ты не можешь понять мои чувства, как я пытаюсь понять твои? — спросила она с жаром. Я ела ужасную еду, которую ты захотел, я порвала платье, потеряла туфли и бежала, спасая свою жизнь, потому что мы поступили так, как ты хотел. А теперь ты указываешь мне, что сказать, что сделать, как смотреть, черт возьми! Почему ты не оставишь немного места для меня, Уилл? Почему ты не?..

— Почему ты изо всех сил стараешься быть кем-то, кто мне не нравится? — оборвал он ее. — Почему ты не можешь быть той Ники Сандеман, которую я искал?

— Черт тебя побери, Уилл! — Она снова ринулась в бой, гнев сделал ее смелее. — Да ты-то кто, по твоему мнению? Может быть, ты думаешь, что ты тот самый Уилл Риверс, которого я знала в Виллоу Кросс? Но ты не тот! Ты хуже!

Уилл полупривстал на кровати. От гнева и волнения морщины на его лице обозначились еще резче.

— И ты так думала сегодня ночью, Ники? Скажи мне!

— Этой ночью, — сказала она, запахнув на себе халат и устремляясь в ванну, — произошла ошибка! Как я и предполагала!

— Так?! — закричал он ей вслед. — Может быть, ты иногда остановишься и задумаешься, не по твоей ли вине все оборачивается плохо? Может быть, ты иногда перестанешь жалеть только себя и подумаешь о чувствах других?

В ответ она хлопнула дверью.

Через несколько минут Уилл хлопнул дверью еще громче.

Ники заставила себя пробыть в Лондоне еще несколько дней, как ей и советовал Рис. Ей нужно было убедить себя, что с ней все в порядке. Доказать, что ее жизнь не изменяется к худшему только потому, что Уилл Ривсрс оказался таким же невыносимым, как всегда, И когда она в одиночестве бродила по Вестминстерскому Аббатству, гуляла по живописным, пользующимся дурной репутацией, улочкам вокруг Пикадилли-Серкус, сидела на ошеломляющем спектакле «Король Лир» в Королевском Шекспировском театре и пыталась смеяться над древними непристойностями в «Унион-таверн», ей казалось, что все можно преодолеть.

Но почему-то все было испорчено одним кратким моментом, когда она была почти счастлива.

Глава 32

Возможно тут какая-то ошибка, подумала Ники, прочитав заметку в «Бизнес уик». В ней утверждалось, что вскоре после приобретения «Хоумпрайд» во всех кабинетах, комнатах отдыха и кафетериях компании были сняты таблички «Не курить». И в заключение: «В то время, когда мыслящие американцы поднимают свой голос в пользу некурящего общества, этот шаг „Ригал“ может вызвать обратную реакцию. Или таким образом „Ригал“ заявляет: „Добро пожаловать в нашу семью“? А может быть, это нечто более зловещее: способ, которым „Ригал“ побуждает сотрудников „Хоумпрайд“ употреблять больше табачных изделий головной компании? Не поднимет ли новая администрация жалованье или не предложит ли надбавку, чтобы компенсировать дополнительный риск за работу в помещении, где курят?»

Ники размышляла, кто бы мог быть вдохновителем такого неумного и дискредитирующего поступка? Чтобы бросить тень на блеск «Ригал» сейчас, когда компания собиралась показать всему деловому обществу, что просвещенное управление может добиться прибыльности, не жертвуя совестью.

Разгневанная таким злобным комментарием ее собственного успеха, Ники понесла заметку к Рису.

В своей важной манере он дал понять, что уже прочитал ее. Сложив пальцы щепотью, он начал изрекать, точно священнослужитель:

— Ники, еще в 1604 году король Англии Яков I написал о табаке и его роли как вносящем смуту и порчу духа. И все же в своей безграничной мудрости Отцы-основатели нашей страны приняли табак как нашу национальную сельскохозяйственную культуру. Осмелюсь сказать, табак остается более уникальным американским продуктом, чем любой другой. Ныне, как добросовестные руководители выдающейся американской компании, мы несем двойную ответственность: перед общественностью в целом и перед держателями акций, которые рассматривают нас как управителей их вложений. В конце концов, — сказал он с легкой улыбкой, — ты должна сознавать, что «Ригал» самая крупная из самых крупных держателей пакетов акций. Что она обладает самым значительным портфелем пенсионного фонда, каким где-либо обладает какое-либо правление. Я думаю, и надеюсь, вы со мной согласитесь, что даже самые пылкие адвокаты антиникотиновой кампании не хотят, чтобы их цель была достигнута за счет американских вдов и сирот…

— Но мы уже закрыли эту тему, — нетерпеливо прервала его Ники. — Я понимаю необходимость осторожного, хорошо спланированного сокращения. Чего я прошу — это изменения политики для «Хоумпрайд фудс».

— Ах да, это так же неотъемлемая часть нашего всеохватывающего плана, мисс Сандеман. Некоторые руководители «Ригал» — и я с ними полностью согласен — Почувствовали, что поскольку мы участвовали в бизнесе по производству сигарет, то было бы лицемерием, запрещать курение.

Для Ники это показалось спором о первенстве курицы и яйца.

— Но мы должны где-нибудь начать, мистер Рис. Почему бы нам не сделать такой жест — просто сказать: «Мы не можем вывернуться наизнанку, но вот наши намерения: мы будем сокращать производство сигарет, будем делать это рассудительно и будем защищать вложения держателей наших акций. А тем временем станем поощрять здоровую практику наших служащих, поддерживая окружение, свободное от курения».

Рис кивнул.

— Я понимаю вашу точку зрения, мисс Сандеман. Почему бы вам не написать мне памятную записку, и мы рассмотрим ее по существу на следующем заседании исполнительного правления.

Он поднялся, и для Ники это было сигналом, что она может быть свободна.

Она направилась прямо в свой кабинет и набросала памятную записку на одной страничке, к которой приколола вырезку из газеты. Сверху надписала: «Разве мы можем допустить такой, враждебный выпад? Я думаю, мы обязаны обратить на него внимание, чтобы защитить доверие к „Ригал“.

На личном телефоне Ники вспыхнула красная лампочка. Подняв трубку, она услышала голос Алексея.

— С возвращением, — сказал он, — надеюсь, твоя поездка в Лондон была успешной.

— Я жалею, что поехала, — выпалила она. — Я имею в виду, что не должна была так надолго отрываться от офиса, — добавила она, пытаясь скрыть чувство вины и сожаления. «Черт бы побрал этого Уилла Риверса, — подумала она, — черт побери, он был как изводящая зубная боль, от которой никак не избавиться».

— Я надеюсь, это не означает, что ты настолько занята, что не сможешь приехать в Балтимор на этот уик-энд.

— Конечно, приеду, — согласилась Ники. Постоянство Алексея было целительным бальзамом.

— Вот и отлично. Я тут кое-что хочу показать тебе.

— Что именно? — спросила она.

— Приедешь — увидишь.

Они стояли на поросшем травой холме в тихом пригороде.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Алексей, показывая на участок земли с деревьями и спокойной гладью пруда. В будничных широких брюках и свитере с открытой шеей, с откинутыми назад темными волосами он больше походил на кинозвезду, чем на врача-кардиолога.

— Очень мило, — сказала Ники, — прелестное место для пикника.

— Даже больше, — с гордостью заявил Алексей, — это место, где я собираюсь построить мой новый дом.

Ники была поражена. Она была уверена, что Алексей вполне доволен жизнью в квартире с теми удобствами, которые она предоставляет.

— И когда же ты все это надумал?

— Я сделал взнос на эту собственность на прошлой неделе. Но думал об этом долго. — В его глазах появилось мечтательное выражение. — Это будет дом, который я всегда представлял в своем воображении, Ники. Все эти годы, что Дмитрий и я колесили по свету, я обещал себе, что в один прекрасный день обзаведусь чем-то солидным, постоянным. Я разговаривал с несколькими архитекторами и, кажется нашел того, кто мне нужен. Нет, конкретного плана еще нет, но это должен быть дом, передаваемый из поколения в поколение, со многими окнами. Потому что когда я буду в нем находиться, то хочу, чтобы в нем весь день было солнце. Хочу, чтобы гостиная выходила на пруд, а спальни…

Когда Алексей описывал дом своей мечты, Ники почувствовала себя неуютно от предчувствия того, что последует дальше. Ее ссора с Уиллом никак не способствовала усилению ее чувств к Алексею. Она только породила новые сомнения. Хотя она и хотела бы сильно полюбить его, но находила, что сделать это даже труднее, чем поверить, как полагал Алексей, что любовь может прийти после замужества. А если даже это и так, то разве сама любовь не проблема?

Но пока что Алексей не повторял своего предложения. Казалось, вместо этого он хочет показать Ники, что вносит изменения в свою жизнь. Было ли это изменением тактики с его стороны, размышляла она, чувствуя разочарование и облегчение одновременно. Или так он дает ей понять, что они больше, чем друзья?

Они вернулись в квартиру Алексея, которая находилась всего в нескольких кварталах от больницы. Хотя здание было современным, квартира Алексея походила на ту, что у него была в Нью-Йорке — в стиле и духе Старого Света, хотя и гораздо более роскошная. Восточные ковры, старинная мебель, большей частью из Восточной Европы. Библиотека была заполнена сувенирами, оставшимися от Дмитрия — театральными программками и афишами, фотографиями и текстами ролей, сохраняющими живую память о непростых, но тесных семейных узах.

Когда Алексей ушел на кухню, чтобы приготовить кофе и сэндвичи, Ники включила радио, пытаясь настроиться на классическую музыку, которую он так любил. Поймав передачу срочных новостей, она стала слушать: «Сегодня утром ураган „Ханна“ обрушился на побережье Каролины со скоростью ветра 120 миль в час, сея смерть и разрушения. Жители нескольких населенных пунктов на побережье эвакуированы. Населению более отдаленных районов дан совет обезопасить свои дома от шквальных ветров и проливных дождей. Оставайтесь с нами, мы будем передавать новости по мере их поступления…»

«Господи, — подумала Ники, — Виллоу Кросс находится менее чем в сорока милях от берега. Достаточно ли это далеко, чтобы ее друзья чувствовали себя в безопасности? Все ли в порядке с Кейт и Тимом? С Джимом, и Бо, и Чармейн Риверс? И Уилл… Вернулся ли он в Виллоу Кросс, или ему ничего не угрожает, и он где-нибудь далеко?»

Она схватила телефонную трубку и набрала номер Джима Дарка. Механический голос сообщил, что ее звонок не может быть выполнен набором диска. Она пробовала позвонить на ферму Нансена, затем всем, кого знала с тем же результатом.

— Я должна уехать, — сказала она Алексею, когда он вернулся с кофе.

— Но почему? Что случилось? — 'спросил он, заметив беспокойство на ее лице.

— На Северную Каролину обрушился ураган. Очень сильный. Я должна отправиться в Виллоу Кросс. Я пыталась дозвониться туда, но связи нет. Нужно самой увидеть, все ли в порядке. И мой дом…

Ты не можешь отправиться туда сейчас, — прервал ее Алексей. — Если шторм действительно жестокий, то аэропорты будут закрыты. Я уверен, что твои друзья получили своевременно предупреждение, чтобы обезопасить себя. Что же касается твоего дома, то, конечно, твои работники сделают все, чтобы укрепить его. Оставайся до завтра, Ники, отдохни немного. Возможно, телефонная связь уже будет восстановлена, и надобность в твоей поездке отпадет.

Ники покачала головой. Все, что сказал Алексей, было совершенно разумно, но то, что она чувствовала в связи с Виллоу Кросс, ничего общего с разумом не имело.

Часом позже Ники уже была в аэропорту Даллеса, где провела очень много времени. Когда она сидела в зале ожидания, пила скверный кофе и то и дело поглядывала на часы, то поняла, что Тоже кое-что сообщила Алексею — показала ему, где глубже всего коренятся ее чувства.

Только на следующее утро Ники попала наконец в аэропорт Рейли. Она отыскала работающий телефон и снова попыталась дозвониться до Кейт. На этот раз это ей удалось.

— Слава богу, — сказала она, вздохнув с облегчением, — с тобой все в порядке? Я извелась, с тех пор как услышала про ураган.

— «Ханна» задала нам жару, — сказала Кейт, голос ее едва пробивался сквозь треск на линии. — Не могу припомнить ничего подобного, Ники. Не было электричества. Все телефоны молчали. Большинство молчит до сих пор, на весь город работают лишь несколько. Но мы пострадали куда меньше, чем прибрежные районы.

— Тебе что-нибудь известно о Бо и Джиме?

— И Уилле? — догадливо добавила Кейт. — Ты не спросила о нем. Знаешь, он вернулся на свою ферму. Ники промолчала.

— Знаешь, это забавно, — сказала Кейт.

— Что забавно?

— Уилл отреагировал точно так же, когда я на днях упомянула твое имя.

— Кейт, я увижусь с тобой и Тимом позже. Тогда и поговорим.

Прошло много времени с тех пор, как Ники была дома. И вот каким придется снова увидеть его, думала она, медленно ведя взятый напрокат автомобиль по наполовину затопленным дорогам, через упавшие ветки, внимательно всматриваясь вперед, чтобы не наткнуться на электрические провода. И это не только «Ханна» причинила такие сильные разрушения, вырвав с корнями деревья и разметав ветхие дома. Повсюду Ники могла видеть следы битвы, проигранной табачными фермерами — оставленные под пар поля, задушенные сорняками, заброшенные амбары, пни на месте деревьев — великолепных высоких сосен, спиленных на продажу из-за отчаянной нужды.

В хорошие времена ферма, по размерам наполовину такая, как у Уилла, могла прокормить несколько семей, даже позволяла фермерам послать счастливчика-младшенького, а то и двоих в колледж. Теперь казалось очевидным, что хорошие времена никогда не вернутся.

До 1984 года было редкостью, когда десять процентов урожая табака отправлялись под заем в фермерские кооперативы. Ники слишком хорошо знала, как быстро рос этот процент, какие огромные излишки создавались, потому что табачные компании могли позволить себе тянуть время и выжидать, когда упадут цены.

Ники уже слышала предсказания более страшные, чем те, что делал Уилл. Утверждалось, что мелкие табачные фермеры скоро станут историческим курьезом, вроде кузнецов или извозчиков. Скоро табачные компании полностью сосредоточат в своих руках выращивание табака не только за границей, но и в Америке.

С дороги Ники видела таблички с надписью «продается» на землях, которые принадлежали здесь семьям на протяжении поколений. Куда же должны деваться люди, которые строили свои жизни на этих золотистых листьях? Податься на бездушные фабрики в других городах? Лучшее, на что они могли рассчитывать — на продажу своей земли застройщикам. Это было нечестно, думала Ники, ощутив укол вины за то, что она избежала их судьбы. И было трудно поверить, что все эти страдания были неизбежны, хотя люди, на которых свалилась эта беда, были ее друзья и соседи. Должен же найтись какой-то способ помочь им, он просто должен быть!

Когда Рис нанимал Ники, он сказал, что «Ригал» разделяет ее заботу о перемещенных фермерах. Может она убедить его сделать что-нибудь сейчас? Со своей надорванной экономикой Виллоу Кросс и окружающие общины никогда не смогут оправиться от последствий урагана.

Когда Ники достигла своих владений, у нее перехватило дыхание. Только бы дом оказался в порядке, молилась она про себя, дом ее мамы.

Дорога была завалена камнями и ветвями деревьев. Ей пришлось оставить машину и пробираться чуть не по колено в грязи. Она увидела Бо и Джима, работающих на крыше, изрядная часть которой была сорвана. Половина окон была еще забита досками, но те, которые Ники могла видеть, были не повреждены.

Она окликнула мужчин на крыше. Они замахали ей, а Джим начал спускаться по лестнице.

— Ты даже не представляешь как я рада видеть тебя, — сказала она, когда он подошел к ней. — Я пыталась дозвониться тебе вчера вечером, но пробиться не смогла.

Джим кивнул.

— Да уж какие тут телефоны, мисс Ники. Большинство из нас даже не вспомнили о них до сегодняшнего утра: мы были слишком заняты, стараясь справиться с ветром и водой. — Он указал на крышу. — Это самое худшее для вас, мам. Вода нанесла некоторый ущерб наверху. Мы с Бо пытались убрать там сегодня утром, но некоторые доски на полу покоробились.

Выходит, она оказалась в числе тех, кому еще повезло, подумала Ники. Ее дом устоял, и у нее были деньги, чтобы отремонтировать все поврежденное.

— Кое-что вы должны увидеть, — сказал Джим. Он вошел в дом, а несколько мгновений спустя появился снова, неся что-то в руках. Это была заржавевшая металлическая коробка. — Мы нашли это, когда опускали вниз часть разрушенной крыши. Она была в пустоте прямо над потолком вашей спальни.

— Выглядит так, словно эти Мартины запрятали в ней какие-то сокровища, — пошутила она. — Ты можешь ее открыть?

— Да, мэм, она здорово заржавела. Но я думаю, что несколько ударов стамеской и молотком будет достаточно.

Джим положил шкатулку на глинистую почву и пошел за своими инструментами.

Ники не ожидала слишком многого. Ее не мучала совесть в связи с намерением вскрыть шкатулку, во всяком случае после того, что Мартины сделали с ее домом. Возможно, внутри и нет ничего, кроме какого-то хлама, такого же, как и все, что они оставили после себя.

Двумя сильными ударами Джим сбил ржавый замок, а затем вернулся к своей работе, предоставив Ники возможность одной изучить содержимое шкатулки.

Она подняла крышку. Внутри оказалась стопка сертификатов, скрепленных резинкой, которая лопнула, как только Ники дотронулась до нее.

Она уставилась на печатные буквы и стала протирать глаза, словно после этого можно было лучше видеть. Это были акции «Хайленд Тобакко» — и все на имя Ники!

Но каким образом? И кто тогда? И почему, в таком случае, она не получила никаких писем, которые обычно получают все держатели акций?

Ответы находились на тетрадном листке, исписанном аккуратным, почти европейским почерком Элл; здесь были проставлены даты приобретения десяти отдельных пакетов акций, каждый покупался в день рождения Ники. Возле каждой заметки о покупке было помечено, что из своих вещей Элл продала для этого: сначала нитку жемчуга, затем пару серег и так далее. Очевидно, она ощущала необходимость держать эти свои приобретения в секрете, потому что на странице был проставлен номер абонентского ящика в почтовом отделении Виллоу Кросс. Верная своим крестьянским корням, Элл прятала эти документы в своем доме, не зная, будет ли она жива, чтобы передать их своей дочери. Дар, который по-своему мог обладать признаком законности.

Какая злая ирония, подумала Ники, что она должна владеть чем-то, что носит ненавистное имя «Хайленд». И то, что это обнаружилось сейчас, в это тяжкое время, вызвало у Ники суеверное чувство, словно небеса разверзлись и раскрыли перед ней цель, ранее ей неведомую.

Но что ей делать с этим нежеланным и странным образом навязанным даром? Акции должны были «разделиться» несколько раз с тех пор, как Элл приобрела первый лот, так что общее число акций по сравнению с первоначальным увеличилось многократно. Она могла, конечно, продать эти акции, а деньги пожертвовать на благотворительные цели, возможно, передать в Американское онкологическое общество в память о Ральфе. Нет, сказал ей внутренний голос. Нет, потому что Элл продала свои драгоценности, чтобы оставить это наследство ей. Нет, после того как судьба чудесным образом сберегла эту часть состояния Элл от разграбления Уэзерби.

Ники закрыла шкатулку, внесла ее в дом и положила на полку шкафа в своей спальне. Пусть постоит здесь, подумала Ники, пока она надумает, что делать с этими акциями. Она поставила на туалетный столик фотографию в серебряной рамке, чего не делала долгое время, потрогала ее так, как это делала Элл, пробуждая в себе воспоминания.

Взглянув в окно, Ники увидела знакомый автомобиль, подъезжающий к тому, что было когда-то лужайкой перед домом. Она сбежала вниз по лестнице и открыла дверь как раз в тот момент, когда Уилл вылезал из своего джипа.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос.

— Я живу здесь… По крайней мере иногда.

— Я не знал, что ты окажешься здесь, — сказал он с явным замешательством. Просто решил удостовериться, что с твоим домом все в порядке. — Он осмотрелся. — Похоже, Джим и Бо знают свое дело, так что, полагаю, мне можно уехать.

— Подожди, — сказала она, неожиданно сообразив, как грубо она себя вела и как великодушно поступил Уилл, что приехал.

Он остановился с каким-то странным выражением лица.

— Может быть, зайдешь? — спросила она. — Я почти ничего не могу предложить… Разве что чашку растворимого кофе?

Уилл следом за ней вошел в дом и присел к столу на кухне.

— Я хотела спросить тебя о твоей матери, — спросила Ники, наливая воду из бутыли в чайник и ставя его на плиту, чтобы вскипятить, — и о твоем доме… Я надеюсь, что разрушения не очень велики?

— Мама в порядке. Требуется что-нибудь побольше, чем сильный ветер и проливной дождь, чтобы напугать ее, — ответил он с хмурой улыбкой, — а дом слишком упрям, чтобы сдвинуться с места.

— Как и некоторые наши знакомые, — выпалила Ники раньше, чем успела спохватиться. — Извини, — сказала она, прикрыв рукой рот. Потом присела к столу напротив Уилла.

— Можешь не извиняться, — сказал он, широко улыбнувшись. — Я знаю кое-кого из их числа.

Ники пропустила эту реплику мимо ушей.

— Когда ты вернулся? — спросила она.

— Несколько дней назад. С меня хватит. Больше никаких туров, никаких месяцев в дороге.

— Как же так? — спросила Ники. Она понимала нелюбовь Уилла к долгим гастролям, его привязанность к своим корням и желание быть поближе к дому. Но она не понимала, как может он прервать карьеру, которая совсем недавно достигла своего пика. — А как относится твоя звукозаписывающая компания к этому решению?

Уилл пожал плечами, но Ники не слишком поверила этому жесту.

— Я сказал им, что буду записывать пластинки, пока кто-нибудь будет их покупать, но не собираюсь проводить всю свою жизнь в отелях и самолетах. Им это не понравилось. Они сказали, что, может быть, позже, а пока я должен поддерживать свой имидж.

— И тогда ты сказал, что если не будет по-твоему, то не будет вообще никак.

Уилл неуверенно усмехнулся.

— Ты что, подслушивала мои частные разговоры, Ники?

— Назови это удачной отгадкой, — сказала она с легкой улыбкой в уголках губ. Чайник на плите засвистел. Ники насыпала в кружки растворимого кофе, налила кипятку и подала кружку Уиллу. — Так на чем вы расстались? — спросила она.

Он снова пожал плечами.

— Решили подождать. Потом попытаемся найти выход.

Он встретился с ней взглядом.

Отпивая кофе, Ники думала, как будет жаль, если еще одно дарование из Виллоу Кросс не состоится. Как бы ни складывались их отношения с Уиллом, она любила его пение. Было бы не правильно, если бы его талант зачах, точно так же, как было бы не правильно, чтобы весь этот городок приходил в запустение и умирал.

— У тебя такой вид, словно ты пытаешься решить все мировые проблемы, — сказал Уилл.

Она покачала головой.

— Только не сейчас. Я думаю о Виллоу Кросс… Клонящемся к упадку… Мне делается дурно, когда я вижу, что здесь происходит. И не только из-за урагана, но и из-за всего прочего.

Уилл кивнул.

Понимаю, что ты имеешь в виду, и чувствую то же самое, Ники. Может быть, именно по этой причине я и не хочу снова уезжать.

— Уилл, — сказала Ники, у нес стала рождаться идея, — а что если ты будешь поддерживать свой имидж, никуда не уезжая? Если одновременно сможешь оказывать помощь здешним фермерам? Ты бы пошел на это?

— Ты не шутишь, Ники? Конечно, я согласен. Но как все это организовать?

— Мне еще самой не все ясно, но я думаю о фестивале. О чем-то грандиозном может быть, что-то вроде Вудстока для музыки «кантри» здесь, в Виллоу Кросс. Если мне удастся убедить «Ригал» покрыть расходы, дать хорошую рекламу, мы, возможно, сумеем получить согласие многих других певцов-кантристов. Некоторые компании звукозаписи наверняка заинтересуются возможностью выпустить альбом, заинтересуем мы и телевидение. Думаю, что сможем собрать кучу денег на продаже сувениров, маек и пластинок.

— Представляется интересным, — осторожно протянул Уилл, но блеск в его глазах не соответствовал тону голоса, — но не знаю, стоит ли мне связываться с «Ригал»…

— Не будь таким предубежденным! «Ригал» найдет деньги, чтобы финансировать такое мероприятие, если повести дело правильно. Подумай, Уилл, деньги, которые будут получены, могут помочь фермерам восстановить их дома. И их жизнь тоже. Скажи «да», и я представлю эту идею мистеру Рису еще до конца недели.

Уилл сказал «да».

Ники возвращалась самолетом в Атланту, полная ожиданий. Оказание помощи фермерам, присвоение имени «Ригал» фестивалю должно стать блистательным ходом в отношениях с общественностью. Особенно теперь, размышляла она, перелистывая лежавший на коленях «Уолл-стрит джорнэл». Спустя четыре года после иска Тройано к «Хайленд Тобакко» жюри присудило семье Мэри Тройано полмиллиона долларов. Это, конечно, никак нельзя было назвать сокрушительным поражением «Хайленд» — чуть больше карманных расходов. Но это был первый случай, когда суд удовлетворил подобный иск, когда несокрушимая оборона «табачной оси» была пробита.

Как следовало из журнальной статьи, юристы «Хайленд» намеревались немедленно подать апелляцию. «Позвольте мне внести полную ясность, заявил их главный юрисконсульт. — Мы будем сражаться и выиграем любое и каждое дело, направленное против нас. Никакого внесудебного соглашения не будет. Не будет выплачено никаких денег, чтобы избавиться от раздражающих судебных процессов».

Защита «Хайленд» заявила, что судья в процессе Тройано был предубежден. В доказательство они приводили его собственные слова, когда он отклонил попытку «Хайленд» прекратить дело. «Я верю, — сказал он тогда, — что имеется достаточно оснований полагать наличие заговора в табачной индустрии, обширного по своим масштабам, дьявольского по своим целям и опустошительного по своим результатам».

Ники ликовала, что «Хайленд» была публично посрамлена. И пока еще не все шаги были предприняты, чтобы показать, что ее компания стоит в стороне от «заговора табачной индустрии» о котором говорил судья, она видела в этих словах зловещее предупреждение также и для «Ригал».

Ники едва сдерживала свой энтузиазм, когда излагала Рису свои планы проведения Каролинского праздника музыки «кантри» с Уиллом Риверсом в качестве первой звезды.

— Я пока еще не сделала все выкладки, — сказала она извиняющимся тоном, — но я уверена, что смогу заполучить по крайней мере с десяток участников. Мы можем превратить это в действительно значительное событие, мистер Рис. Более значительное, чем спортивные соревнования, спонсорами которых мы являемся. Полученный доход можно использовать для ликвидации последствий урагана, а также создать фонд, который поможет фермерам дотянуть до сбора урожая. Средства фонда помогут также восстановить почвы, так что можно будет выращивать и другие культуры. Мы можем даже создать программу переобучения… — Ники остановилась в ожидании благожелательной улыбки, которая раньше означала о принятии ее идеи.

— Ваша идея обладает достоинствами, мисс Сандеман, — сказал Рис. Очень значительными достоинствами. Да, я полагаю, что «Ригал» может взять на себя расходы по такому рискованному мероприятию. Мы могли бы даже сделать значительные пожертвования наличными…

— Это чудесно! — воскликнула Ники, глаза ее блестели от возбуждения. — Вы даже не представляете, что это будет значить для многих людей и…

— Однако, — он резко прервал ее, — это будет только благотворительным актом. Мы поможем фермерам восстановить их дома, мы поможем им ликвидировать разрушения, причиненные ураганом. Что же касается остального, — он покачал головой, — я думаю, нет, мисс Сандеман.

— Но почему? — настаивала она, придя в замешательство от такого оборота событий. — Вы говорили, что есть необходимость в переходной программе. Вы согласились, что «Ригал» будет частью такого перехода.

— Конечно, я говорил. Но сейчас неподходящее время для такого шага.

— Неподходящее? — словно эхо повторила она. — Если бы вы видели то, что видела я, мистер Рис… все фермы… все эти приходящие в упадок в одном только Виллоу Кросс… а таких но всем штате более ста…

— Я не сомневаюсь, что они терпят лишения, мисс Сандеман. Просто говорю, что в настоящее время «Ригал» не должен одобрять и, не говоря уже о том, чтобы финансировать, какой-либо проект, который может выглядеть как подрывающий индустрию.

— Но когда же? — потребовала она, разгневанная тем, что снова услышала те же ответы, — каковы же сроки «Ригал» для такого решения? Или любого решения, связанного с переориентацией?

— Я понимаю ваше разочарование, — сказал он с резкой ноткой в голосе, — и насколько я одобряю энтузиазм с которым вы исполняете вашу работу, настолько же я не могу терпеть в этом кабинете неучтивость.

Неожиданно все маленькие сигналы, которые она примечала, слились в ослепительную вспышку.

— Вы никогда не относились серьезно к высвобождению «Ригал» из табачного бизнеса, не так ли? — спросила она серьезно.

— Вы сомневаетесь в моей честности, мисс Сандеман. Она пристально смотрела на этого образованнейшего джентльмена, человека, которым она восхищалась. Неужели он такой же лжец, как все остальные?

— Я думаю, вы обманывали меня, — сказала она бесстрастно. — Может быть, обманывали и себя тоже.

— Что за слова вы подбираете, мисс Сандеман, осуждающе заметил он. — Я чувствую, как теряется взаимопонимание, когда слова приобретают оскорбительный характер.

— Почему вы наняли меня на такую должность? Просто для того, чтобы я заткнулась? Чтобы убрать меня с дороги? — От мысли, что ее всего лишь использовали для повышения и без того огромных доходов «Ригал», Ники стало дурно.

— Мисс Сандеман, хотя моя главная линия состоит в том, чтобы превращать врагов в друзей, это вовсе не значит нанимать тех, кто не может выполнить какие-либо функции. Нет, продолжал он, — вы более чем оправдывали мое доверие. Я полагал, что со временем вы преодолеете ваши, я бы сказал, донкихотские тенденции. Я надеялся, что вы достигнете очень высокого положения.

Ники смотрела на своего нанимателя, преисполненного надменного самомнения и не ожидающего услышать то, что она собиралась сказать:

— Неужели вы не понимаете, что я пришла сюда не для того, чтобы добиться высокого положения? Неужели вы не сознаете, что я пришла сюда, потому что поверила в вас? Потому что думала, что вы хотите свершить много хорошего — и я хотела стать частью этого.

— А мы и делали много хорошего в «Ригал»… Ники покачала головой. Какой же дурочкой она была, что поверила в хорошие манеры и напыщенные речи.

— Освободите меня, сказала она, — освободите меня от служения партии табачной индустрии! Если бы вы не были окутаны завесой табачного дыма, то могли бы увидеть картину в целом, сделать все то, что обещали, и выйти победителем. Не только потому, что это было бы хорошим делом, но и потому, что для этого сейчас наступило подходящее время.

Рис взглянул на часы.

— А теперь, пожалуйста, извините меня…

— Я ухожу, сказала она угрюмо, больше не могу злоупотреблять вашим драгоценным сто-тысяч-долларов-за-час временем. Но я не снимаю с вас обвинения. Вы ничем не лучше торговцев наркотиками, которые продают свою отраву на улицах. Ваши друзья в Вашингтоне не смогут слишком долго защищать вас, чтобы покрывать бессердечность и жадность «Ригал»…

Рис грустно улыбнулся, словно его лучшая ученица только что провалилась на важном экзамене:

— То, что вы назвали жадностью, мисс Сандеман, это основа любого успешного бизнеса. Если вы этому не научились здесь, то, я уверен, научитесь атому на вашем другом месте работы. Подождите и увидите.

— Нет! возразила она. — Я уже прошла тот период, когда думала, что научусь чему-нибудь от таких людей, как вы. Теперь мне следует учить других, мистер Рис. Я еще не знаю как, но даю вам обещание, которое намерена выполнить: показать вам, что вы отбросили шанс, который вам больше никогда не выпадет. Я намерена доказать, как ничтожна и продажна ваша так называемая «философия бизнеса». Учтите это!

Глава 33

— К черту «Ригал»! — взорвался Уилл. — И к черту этою сукина сына Десмонда Риса!

Ники следила, как Уилл расхаживал по подъездной дороге к ее дому. От гнева он был словно натянутая струна, не обращал внимания на дождь, от которого намокли и его одежда, и темно-каштановые волосы. Вдруг он остановился и повернулся к ней.

— Подожди, Ники. Почему мы предоставляем «Ригал» решать, что нам следует делать, а чего не следует? Фестиваль это чертовски хорошая идея. Почему мы не можем провести его старым добрым деревенским способом? Поможем сами себе, как мы это всегда делали, вместо того, чтобы ждать, когда кто-нибудь придет на помощь.

Отбросив с лица намокшие волосы, Ники улыбнулась, несмотря на свои собственные гнев и разочарование. На сей раз она и Уилл были настроены на одну волну.

— Честно говоря, я думала, что мы в любом случае должны пробить это дело. У меня нет работы. И у меня полно времени, чтобы организовать и координировать фестиваль. Это хорошая цель, и я уверена, что мы сумеем получить помощь из других источников.

— Для начала я внесу свои деньги, — предложил Уилл, лукаво взглянув на Ники. — А почему ты сразу не сказала, что пойдешь напролом?

— Я полагала, что должна дождаться, пока ты скажешь:

«Ведь я тебе говорил…»

— Если ты этого ожидала, то ошиблась. Черт побери, Ники, люди, подобные Рису, лгали и мошенничали еще до того, как ты на свет родилась. Ты не можешь выиграть, когда играешь в их карты. Если бы ты усвоила это, то ушла бы сразу.

— О, я усвоила это, — сказала она, просто пока еще не решила, как поступать дальше.

— Забудь об этом, — решительно заявил Уилл, — ты вернулась туда, откуда ты родом, и это главное.

«Так ли это?» размышляла Ники. Она потеряла больше чем работу, когда рассталась с «Ригал». Цели, которые она перед собой ставила, самоутверждение, которого она добилась, все это теперь пропало, и приходится вес начинать с самого начала.

Она сказала Уиллу, что должна продумать некоторые предварительные наметки насчет фестиваля, и условилась встретиться с ним на днях.

В этот вечер ей позвонил Алексей.

— Как дела? — спросил он. Его голос предательски выдавал беспокойство. — Я пытался дозвониться тебе нисколько дней. В отеле мне сказали, что выехала, чиновник в «Ригал» вел себя так, словно никогда не слышал о тебе.

— Этого я от него и ожидала, — с горечью сказала она. — Забудь об этом. Я должна была это предвидеть.

— Ты уволена? И поэтому исчезла так внезапно? Поэтому вернулась в Виллоу Кросс?

— Я уволилась, — сказала она равнодушно.

— Но почему? Я думал, что ты решила остаться, по крайней мере до тех пор, пока «Ригал» закончит свою программу сокращения, пока…

— Не было никакой такой программы, — прервала она, — все это была ложь. Большая ложь. Вот что такое «Ригал» — такая же, как все остальные.

— Мне очень жаль, Ники. — Алексей сделал паузу. — Но почему ты не позвонила мне? — спросил он с упреком.

— Полагаю, мне просто не хотелось говорить об этом. Может быть, мне не хотелось признаться, что я была дурой. Снова. — Но еще раньше, чем Ники высказала это объяснение, она поняла, что это лишь половина правды. Было так много предательств, так много лжи! Она ничего не могла поделать, кроме как размышлять. Неужели таков ее удел? Снова и снова получать подобный урок от жизни? Одержимая сомнениями, она должна была кинуться назад в Виллоу Кросс и зализывать раны. И превратить в реальность Каролинский фестиваль музыки «кантри».

После того как она убедила его, что с ней все в порядке, Алексей, казалось, испытал облегчение от того, что Ники больше не была вышколенной подчиненной Десмонда Риса.

— Мы можем легко решить проблему твоей безработицы, — предложил он полушутя.

— Я могу лишаться работы, но я не совсем уж безработная, ответила она с некоторым раздражением. — Я в самом разгаре работы над очень важным проектом. Тружусь здесь в пользу фермеров, — сказала она, собираясь рассказать о фестивале.

— Ты нашла другое дело? Так быстро? Что-то в том, как он произнес слово «дело», заставило Ники занять оборонительную позицию.

— А что в этом плохого? Фермеры нуждаются в помощи. Черт побери, нигде в другом месте получить ее они не могут…

Наступила пауза.

— Я не это имел в виду, Ники. Я ничего не говорил о фермерах.

— О чем же тогда? — поспешила спросить Ники, желая, чтобы он ответил на ее последнее заявление.

— Я говорил о тебе. Ты такая опытная, такая предусмотрительная в личных отношениях…

— Продолжай, — сказала она.

— Ты не отдаешь себя полностью — душой и сердцем — кому-то, только чему-то… Делу, спорту, работе. Это когда-нибудь изменится? — У нее не было ответа. Она не могла не согласиться с тем, что сказал Алексей. Она знала, что это правда, так же как знала, почему это правда. И хотела это изменить.

Но у нее не было ответа на его вопросы, как и твердой уверенности, что он когда-нибудь найдется.

Через две недели подготовка к Каролинскому фестивалю музыки «кантри» шла полным ходом. А вскоре казалось, что все население Виллоу Кросс поголовно вовлечено в эту работу. Редактор «Дейли сигнал» предоставил в распоряжение Ники кабинет в редакции и возможность пользоваться копировальной техникой и факсом, так что она могла бесплатно выпускать пресс-релизы. Президент Первого фермерского банка лично позаботился, чтобы Ники могла открыть специальный операционный счет, и предоставил общую кредитную линию, приняв во внимание известность Уилла. Местная телевизионная станция начала передавать отрывки выступлений Уилла и распространять их через другие филиалы по всей стране. Ники убедила Уилла позвонить каждому члену сообщества исполнителей музыки «кантри» и пригласить их бесплатно выступить в пользу фермеров.

Владелец ярмарочной площади согласился бесплатно предоставить ее на этот день. Старшеклассники местной школы записались в добровольцы, чтобы после праздника навести на площади порядок. Кейт и Тим возглавили группу добровольцев, чьей обязанностью было приготовить сувениры для тех, кто внесет свой вклад в виде товаров, услуг или денег.

Благодарная полученному в «Ригал» опыту, Ники лично руководила всеми делами. Она зарегистрировала мероприятие как официальный акт благотворительности, с тем, чтобы доход не был обложен налогом, а те, кто внесет деньги на его проведение, смогли бы исключить их из налогового обложения. Как официальный представитель фестиваля она начала обзванивать компании звукозаписи в Нэшвилле и Нью-Йорке, стимулируя интерес к выпуску сувенирного альбома и создавая атмосферу аукциона, чтобы получить лучшие возможные условия. Она убедила фабриканта хлопковых изделий Рэлея выпустить по самой низкой цене партию сувенирных маек.

Работа рядом с Уиллом проходила совсем как в добрые старые времена. Почти. По мере того как подготовка фестиваля набирала обороты, ширясь день ото дня, Уилл все чаще говорил Ники:

— Я перестал думать, что ты изменилась к худшему, Ники. Теперь я вижу, что ты имела в виду, когда сказала тогда о любви к Виллоу Кросс.

Она осторожно кивнула. Она тоже видела, что Уилл изменился, переставал быть человеком, который никогда не соглашался, если был в чем-то не прав. Но она не сомневалась, что он по-прежнему остается человеком, который легко может причинить ей боль, если она ему это позволит.

И все время, что Ники работала над подготовкой фестиваля, она продолжала размышлять об акциях «Хайленд» в заржавевшей железной шкатулке. Они «разделились» четыре раза с тех пор, как Элл купила первый лот. Полученный доход можно было бы вложить в новое дело. Или же он мог поддержать ее, пока она не начнет новую карьеру. Но Ники думала не о связанных с этим деньгах — это было средство вернуть себе то, что принадлежало ей по праву. Средство компенсировать ей предательства, осуществить предназначенное ей судьбой, которая ускользала от нее так долго.

Когда она наблюдала, как фестиваль приобретает зримые очертания, как появляются результаты удачной идеи, у нес родилась другая идея. Она была настолько же дерзкой, насколько и смелой. Она должна была привести ее в самое сердце того, что всегда было вражеской территорией «Хайленд Тобакко». Но отважится ли она? Сможет ли она преуспеть против оппонента более грозного, чем Десмонд Рис — Дьюка Хайленда?

В семь часов утра в субботу ожила пустынная ярмарочная площадь на окраине Вмллоу Кросс. Группы рабочих начали возводить дощатую сцену, дополнительное освещение, громкоговорящие установки. Вокруг площадки, отведенной для фестиваля, палаточники парковали машины и вывешивали над своими палатками яркие флаги. Торговцы сувенирами устанавливали временные киоски, украшая их майками, почтовыми открытками и афишами.

Погода для февраля была необычно теплой — это хороший признак, подумала Ники, когда, проснувшись, увидела яркое солнце и голубое небо. Она быстро оделась в джинсы и рубашку из шотландки, затянула волосы «конским хвостом». Затем поехала на ярмарочную площадь, чтобы встретиться с главами различных компаний для окончательного обсуждения повестки дня.

Уилл уже был там, наблюдая за работой звукотехников и ожидая прибытия других выступающих.

К десяти часам непрерывный поток автомобилей уже медленно двигался по узкой дороге в сторону ярмарочной площади. Вся полиция штата была поставлена на ноги, чтобы контролировать и направлять интенсивное дорожное движение, а также наблюдать за пьяными и наркоманами.

К полудню на площадке собралось уже по меньшей мере две, а то и три тысячи человек. Люди сидели на расстеленных одеялах и наслаждались хорошей погодой. Каждый из них заплатил десять долларов, чтобы увидеть парад звезд, которым мог бы гордиться любой фестиваль.

В воздухе висел вертолет, нанятый одной из телекомпаний, и широко известный диск-жокей оттуда так описывал происходящее внизу: «Это частично Вудсток, частично сельский праздник, чисто американское торжество в своем лучшем виде».

Ровно в полдень УИЛЛ приветствовал толпу:

— Мы все знаем, почему вы пришли сюда, земляки. Хорошо провести время и помочь своим друзьям и соседям. Так что наслаждайтесь музыкой и не забывайте раскрывать наши сердца и ваши кошельки. Я открываю шоу «Фермером Брауном», а вы подпевайте, если того просит душа…

К трем часам дня толпа разбухла до десяти тысяч. С воздуха ярмарочная площадь казалась многокрасочной картиной в духе пуантилистов. По всей стране телевизионные камеры были запрограммированы на трехчасовую телепередачу, которую открыла Лоретта Линн, исполняя попурри из своих любимых песен. На телевизионных экранах вспыхивали номера, когда добровольцы отвечали на телефонные звонки, принимая заявки.

С площади неслись свист и приветственные крики, когда на сцену цепочкой выходили знаменитые музыканты-кантристы — Рэнди Трэвис и Кейт Уитли, Долли Партон и Таня Такер, Дуайт Йоакам и многие другие.

Местный оркестр кантристов заполнял паузы между выступлениями звезд и вдохновлял публику подпевать ему. После полудня быстро возросла продажа прохладительных напитков, а также сувениров. Ники расхаживала в толпе, пытаясь прикинуть дневную выручку от этого, понимая, что она составит лишь небольшую часть общего дохода. Время от времени она подходила к мобильной телевизионной группе, чтобы увидеть то, что видела вся Америка, и услышать, что сбор денег растет.

Без десяти шесть сцену занял Уилл. Закрывая шоу, он исполнил «Некоторые реки глубоки», и десять тысяч человек присоединились к нему.

Когда телевизионные камеры выключили, вперед вышел шеф местной полиции и попросил публику разъезжаться организованно и не нарушая порядка. Удивительное дело: не было ни одного ареста, ни серьезных беспорядков, самой серьезной проблемой оказалось воссоединение потерявшихся детишек со своими родителями.

Поздним вечером, когда рабочие разобрали сцену, а добровольцы подмели мусор на всей площади, Уилл и Ники стояли рядом, измученные, но торжествующие.

— Мы, конечно, составляем хорошую команду, когда находимся на одной стороне, — сказал он, улыбаясь. Ники. улыбнулась в ответ.

— Мне кажется, что после всего этого у тебя не будет проблем убедить звукозаписывающую компанию, чтобы она приняла твои условия.

Он кивнул.

— А как насчет тебя, Ники? Я все думаю: ты сейчас, без работы, может быть, я что-нибудь смогу сделать для тебя… Я имею в виду, если ты нуждаешься в деньгах. — Уилл запнулся, заметно смущенный тем, что пытался сказать. — Мы можем назвать это займом, — быстро добавил он. — Или, может быть, я могу тебе помочь найти работу… Ники покачала головой.

— Спасибо за предложение, Уилл, но я не думаю, что начну искать работу прямо сейчас.

— Да? Что же ты задумала, Ники? — спросил он с явным любопытством.

Она заколебалась. Еще не могла выразить словами свою идею. Да и стоит ли говорить о ней, пока она еще не продумала все как следует.

— Кое-что я обмозговываю уже несколько недель, медленно сказала она. — Я имею в виду попытаться занять место в правлении «Хайленд».

— Что?!.

Как она и ожидала, он недоверчиво взглянул На нее.

— Когда на свете столько разных возможностей, чтобы приложить руки, черт возьми, почему ты хочешь спутаться с Хайлендом? Я не сказал «вот, я тебе говорил» после того, как тебя уволили из «Ригал»… Но кто-нибудь обязательно скажет это теперь.

— Забудь об этом, — оборвала она. Забудь о том, что я сказала. Я и не думала, что ты поймешь…

— О'кей, тогда просвети меня. На случай, если ты этого не заметила, сообщаю, что я способный ученик.

— Заметила, — призналась она. — Я просто не знаю, если кто-то вроде тебя…

— А что это должно означать: кто-то вроде меня?

— Кто-то, чьи корни в семье. Кто-то, у кого никогда не было оснований сомневаться в том, кто он… Уилл кивнул, ожидая продолжения.

— Дело не в должности или в работе, Уилл. Это что-то куда более значительное и важное. Может быть, самое важное, что я должна сделать во всей своей жизни.

Уилл выслушал то, что рассказала ему Ники о железной шкатулке, о ее возросшем убеждении, что она должна использовать это одним-единственным способом: добиться того, в чем ей было отказано, добиться законности, которая ей требовалась.

В глазах его мелькнуло понимание.

— Ты хочешь сказать, что это тот зуб, который ты против них имеешь? Старый больной зуб?

— Это слишком мягко сказано.

— Может быть. Но главное, что эти чувства не изменились, — Что ж, то, что ты предлагаешь, похоже на то, как если бы я стал преследовать старину Скрэнтона за то, что его отец надул моего при сделке с землей.

— Это не то же самое, — твердо ответила она. — Хайленды должны мне что-то большее, чем земля или деньги. Они похитили мое имя, мою сущность.

Уилл покачал головой.

— Мне кажется, что ты сама себя обманываешь, Ники. То, о чем ты толкуешь, означает возвращение назад.

— Нет! — резко возразила Ники, затем повернулась и направилась к своей машине, опасаясь, что своей мелочной критикой и словечками, вроде «имеешь зуб», он обесценит смысл того предназначения, которое ею руководило. Наверное, она и Уилл могли ладить только тогда, когда делали что-то, во что он верил.

И все же то, что она высказала эту идею вслух, сделало идею реальной. Ее пакет акаций «Хайленд» стал только началом. А в конце она должна будет заявить, что Элл боролась, чтобы обеспечить Ники принадлежавшее ей по праву место рядом с законными наследниками X. Д. Все, что ей было нужно — это занять единственное кресло, чтобы сменить одну из марионеток Хайленда, которые сидели в правлении год за годом, автоматически утверждая власть Дьюка. Находясь внутри, она сможет навязать те изменения, которые пыталась мирным путем провести в «Ригал».

Она улыбнулась, когда представила, как будет пресса освещать деятельность члена правления, выступающего на всю страну против производства табака, направляющего владельцам акций письма с требованием поддержать программу сокращения.

Средством для осуществления ее плана был Бейб. Она знала, что он поддержит ее. Да и как он может не помочь ей? У него было почти столько же оснований насолить Дьюку, сколько у Ники. Он так же был обойден в своих правах, доставшихся ему по рождению, да и не только по завещанию Х.Д., но и в результате постоянного унижения со стороны Дьюка.

Она пригласила Бейба на обед, таинственно намекнув, что у нее есть нечто величайшей важности, что надо обсудить, но отказалась что-либо объяснить по телефону. Бейб явился в отличном расположении духа, с огромным букетом цветов, охлажденной бутылкой «Дом Псриньон» и коробкой пирожных, доставленных самолетом из Парижа. Вернувшийся недавно с Карибского моря, где его новое судно показало рекордные результаты, Бейб выглядел таким счастливым и раскованным, как никогда раньше. Опытной рукой он откупорил шампанское, наполнил два хрустальных бокала и вручил один Ники.

— А теперь расскажи мне, по какому поводу сегодняшнее торжество, — попросил он, — чтобы мы могли провозгласить тост.

— Почему ты решил, что это торжество?

— Определил по твоему голосу, каким он был, когда ты мне позвонила, ответил он. — Я понял, что ты хочешь сообщить мне нечто особенное.

— Это еще не торжество, — сказала она, поднимая бокал. — Это только начало. Мы можем выпить за это.

Медленно, с подчеркнутой тщательностью Ники поставила цветы в воду, дразня Бейба увертками и намеками; что входило в ее планы.

Не раньше, чем подав куропатку в соусе, она раскрыла снова свои намерения.

— Все, что мне нужно, это иметь тебя за спиной, — сказала она, — и я уверена, что получу кресло в правлении. Вместе мы можем существенно изменить дело, — продолжала она с возрастающим волнением, когда представила свой план, который, как она надеялась, осуществится.

Бейб опустил вилку и молча смотрел на нее.

— Что-то не так? — спросила она. — Ты не веришь, что мы можем сделать это?

— Так не получится, Ники, — сказал он с тревожной ноткой предостережения в голосе, — и ты даже не думай о том, чтобы ссориться с Дьюком. Ради собственного блага.

Ники ожидала всего, только не этого. Бейб смотрел на нее так, словно у нее выросла другая голова.

— Но я думала, что ты ненавидишь те методы, какими Дьюк управляет компанией. Я думала, тебе ненавистна мысль, что у тебя там нет голоса. Или ты лгал мне? — спросила она. В ней сразу всплыли старые подозрения относительно всего, что было связано с «Хайленд».

— Да, ненавижу. Пеппер и я никогда не ладили с Дьюком, Но когда грозят неприятностью со стороны, мы выступаем все вместе. — Он с горечью улыбнулся. — Только тогда!

— Но я не человек со стороны, — сказала она мягко, — ты забыл, Бейб?

— Для меня ты никогда не была посторонней, — ответил Бейб, тщательно подбирая слова. — Но когда дело касается «Хайленд Тобакко», только X. Д. решал, кому дать место, а кому нет. Только его слово принималось во внимание. Он нас обоих сделал посторонними, хотя и дал мне свое имя.

Ники встала.

— Я хочу, чтобы ты оставил мой дом, Бейб, — холодно сказала она.

— Ники, не надо, — сказал он и потянулся к ее руке.

Она отдернула ее.

— Дьюк по крайней мере сказал, что ненавидит меня, прямо мне в лицо. Ты говоришь, что любишь меня, но за этим у тебя ничего не стоит. Ничего, на что можно было бы рассчитывать, Я рада, что моя мать не вышла за тебя замуж! — подытожила она, как бы вынося окончательный приговор. — Иметь тебя в качестве отчима было бы гораздо хуже, чем вообще не иметь отца!

Захлопнув за ним дверь, Ники еще продолжала дрожать от гнева. Сколько уже раз она получала такие жестокие уроки? Сколько еще их придется получить, чтобы убедиться, что она не должна доверять никому из Хайлендов?

Ладно, подумала она, обойдусь без Бейба. Это будет труднее, займет больше времени, но фестиваль в пользу фермеров показал ей, что решительность всегда помогает добиться своего.

Глава 34

Сидя за столом, заваленным документами и юридическими справочниками, Джон Кромвелл более походил на отягощенного трудами профессора, чем на влиятельного юриста. Его юридическая контора в Трентоне, штат Нью-Джерси, была относительно скромной, хотя Кромвелл преуспевал там, где не имели успеха многие другие.

— Чем могу служить, мисс Сандеман? спросил он — Вы оказались правы относительно Десмонда Риса и «Ригал Тобакко», — сказала она, — вот почему я на них больше не работаю.

— Похоже, я должен принести вам извинения. Но не думаю, что вы приехали в Трентон только ради этого.

— Я здесь потому, что намерена внедриться в «Хайленд Тобакко».

— Ну?! — Кромвелл улыбнулся при упоминании своего величайшего противника. — И как вы намерены осуществить это?

— Финансовой поддержкой вкладчиков, из тех, кто заботится не только о деньгах:

— Чрезвычайно редкий вид особей, — сказал он с еще более широкой улыбкой. — Но я верю, что они существуют.

— Как вы знаете, — сказала Ники, — семья Хайлендов контролирует пятьдесят один процент акций компании, так что обычный метод захватчиков здесь не проходит. Мой план: найти инвесторов, которые пришли к заключению о необходимости программы сокращения всех табачных подразделений и взорвать все изнутри. И вынести все на общественное обозрение.

— Примерно то, что делали в шестидесятые годы те, кто протестовали против войны и боролись за права человека.

— Точно.

— Но почему вы пришли ко мне? — спросил он. — В Северной Каролине есть много хороших юристов, которые занимаются делами, связанными с акциями…

— Я не уверена, что они способны бороться так упорно, как вы. Я знаю, что вы ненавидите деятельность табачных компаний — и знаете о «Хайленд Тобакко» столько, сколько не знает ни один из здравомыслящих юристов. Кроме того, я думаю, что могу доверять вам, что вы будете заниматься этим, как бы вам ни было противно.

Кромвелл задумчиво кивнул.

— И ко всему это дело может оказаться очень опасным.

— Так вы возьметесь за него? Он колебался только мгновение.

— Я ваш человек. И по-настоящему. — добавил он. — Я смогу помочь вам в поисках таких инвесторов.

Она наклонилась к нему, воодушевленная.

— Это сбережет мне массу времени, сказала она. — Я очень сомневаюсь, что банкиры, с которыми я сталкивалась в «Ригал», будут заинтересованы в обязательствах того рода, что я нуждаюсь. Это все сторонники больших прибылей любой ценой.

— Понимаю. Но во время процесса Тройано я разговаривал с рядом людей, у которых есть личные основания разделять ваши убеждения. Позвольте мне сделать несколько телефонных звонков, полезных для вас, мисс Сандеман, ну а затем я в вашем распоряжении.

В Детройте Ники разговаривала с автомобильным фабрикантом, чей сын умер у ужасных мучениях от рака языка, возникшего потому, что он был заядлым курильщиком с пятнадцати лет.

— Я здесь не ради милосердия, — сказала она, — или сбора пожертвований на добрые дела. Я здесь потому, что некто, кого я любила, тоже умер из-за табака. Я верю, что если мы добьемся, чтобы хоть одна компания добровольно прекратила производство табака, то такие люди, как мы, смогут добиться всего. Ники вкратце обрисовала свою деятельность в «Ригал Тобакко». Я знаю, что смогу проделать нечто подобное в «Хайленд», — сказала она. — Если вы изъявите желание поддержать меня, я сделаю все, на что способна, чтобы защитить ваши вложения, и прослежу, чтобы к вам честно вернулись ваши деньги.

Ники вернулась из Детройта с обязательством на два миллиона долларов.

В Нью-Йорке она произнесла такую же речь перед крупным магнатом недвижимости, чья жена недавно умерла от рака горла. Еще прежде чем она закончила говорить, этот человек достал из кармана чековую книжку.

— Я собирался сделать внушительное пожертвование Американскому онкологическому обществу в память о моей жене, — сказал он. — Но, может быть, эти деньги принесут больше пользы, если их потратить на то, о чем говорите вы.

Ники покинула Нью-Йорк с пятью миллионами долларов. Потом она помчалась в Балтимор и направилась в Университет Джонса Гопкинса, чтобы получить некоторые медицинские данные, которые ей обещал подготовить Алексей. Она застала его, погруженным в работу, в просторном солнечном кабинете в окружении зеленых растений. Одна стена кабинета целиком была уставлена книжными полками, вторая увешана почетными дипломами и другими наградами свидетельствами его выдающейся карьеры.

— Ты выглядишь усталой, — заметил он, после того как тепло обнял и поцеловал Ники. — Или ты забываешь вовремя поесть и мало спишь? — спросил он тоном скорее любящего человека, чем врача, откинув тонкими сильными пальцами упавшие ей на глаза белокурые локоны.

— Виновата, ответила она с улыбкой раскаяния, — но это по уважительной причине, Алексей. А когда я имею возможность сражаться, то мне можно каждый день засчитывать за два.

— Это восхитительная философия, — сказал он, подводя Ники к софе, застланной зеленым восточным шелковым покрывалом, и усаживаясь рядом с ней. — Но лишь в том случае, если ее применять только в работе.

— То, что я сейчас делаю, это не просто работа, — быстро сказала Ники.

— Я знаю. Для тебя это всегда не просто работа, Ники, это всегда больше походит на религию, на подвижничество.

— Какие же мы разные! — сказала она, размышляя над тем, как построил свою жизнь Алексей. Ты посвятил свою жизнь исцелению людей, научился побеждать болезни и боль. Разве не поэтому ты добился так много?

— Возможно, — согласился он, по различия между нами, Ники, в том, что моя работа никогда не поглощала меня без остатка. Цели, которые ты ставишь, каким-то образом кажутся менее важными, чем внутренние мотивы, которые движут тобой. — Алексей сделал паузу и улыбнулся. — То, что я говорю, более подходит врачу, чем другу?

Ники покачала головой, ее голубые глаза затуманились.

— Может быть, ты прав. Я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь была другой. Я стремлюсь к чему-то, думаю только о том, чтобы этого добиться, а когда добиваюсь, выясняется, что это совсем не то, чего я вообще хочу.

— Примерно так, Ники, смотрят на вещи русские. Так же неопределенно, так же рефлексивно, так же пессимистично. Это из-за климата и долгих темных месяцев. Но ты-то выросла на юге, где много солнца и тепла.

— Это лишь видимость, — сказала она тихо. Он притянул ее к себе и удержал так на момент.

— Ну а твой последний крестовый поход, спросил он, — ты в самом деле веришь, что он пройдет по-иному?

— Я должна верить в это, — сказала она с жаром.

— В таком случае я даже не буду пытаться отговаривать тебя. — Он встал с кушетки и взял со своего стола большой конверт. — Надеюсь, что ты найдешь эти материалы полезными для себя. Это последние медицинские статистические данные, относящиеся к табаку. Используй их наилучшим образом, Ники.

— Я так и сделаю, — пообещала она, взяв его за руку. — Ты всегда был таким хорошим другом. Лучше, чем я заслуживаю, — добавила она, размышляя, какой несправедливой, какой непростой может быть любовь.

Алексей снова улыбнулся, но в его темных глазах была печаль, словно он прочитал ее мысли.

— Любовь это не то, что можно заслужить, Ники. Мы любим того, кого любим, просто потому, что так оно и есть. Потому что просто невозможно любить кого-то другого…

Одиссея Ники пролегла через всю страну. Она навестила владельца сети отелей в Чикаго, владельца торгового центра в Индианаполисе, миллиардера-отшельника в Палм-Спрингс.

Она чувствовала себя, как проповедник-»возрожденец», странствующий из города в город, чтобы распространять слово божье. Так она уже делала когда-то в пользу табачных фермеров. Но на этот раз в ней крепло убеждение, что она не может, не должна снижать своей активности, что бы ни происходило.

Ее жизнь, казалось, походила на шкатулку с сюрпризами, когда в каждой коробке обнаруживаешь еще одну, и всякий раз, когда она думала, что нашла последнюю, внутри обнаруживалась еще одна.

Получив от Десмонда Риса урок секретности, Ники держала свои намерения в тайне, пока не собрала достаточный капитал, чтобы скупить пять процентов акций «Хайленд Тобакко». Сделав это, она была обязана зарегистрировать покупку в Комиссии по ценным бумагам и биржам.

Затем она обратилась с предложением ко всем держателям акций «Хайленд» продать акции по цене семьдесят пять долларов за штуку.

Деловая печать немедленно подхватила эту новость, и поскольку перекупка компании была невозможна, всех интересовало одно: что задумала Ники Сандеман?

Ники была вынуждена созвать пресс-конференцию, вроде тех, что она устраивала для Десмонда Риса.

— Я намерена, — заявила она, — скупить столько акций «Хайленд», сколько будет возможно.

— Но зачем? — спросил репортер из «Бизнес уик».

— Вы поверите мне, если я скажу, что считаю акции «Хайленд» хорошим вложением? — пошутила она. Раздался взрыв смеха.

— Хорошо, — сказала она, — я также намерена получить доверенность на право голосования от тех держателей акций, кто не желает их продать.

— Уж не собираетесь ли вы выйти на поединок с Дьюком Хайлендом? — с улыбкой спросил репортер «Форчун».

— Я просто обязана буду это сделать, — ответила Ники, — если это заставит Хайленда покинуть табачный бизнес.

В зале поднялся гул возбуждения. Вот, значит, какая новость! Невероятная, однако тем не менее новость…

Смирив свою гордость, Ники поехала на ферму Риверсов, чтобы повидаться с Уиллом. За месяцы, прошедшие после фестиваля, его популярность достигла такого уровня, что ему не нужно было стоять на дороге, чтобы ловить своих поклонников. Он мог теперь позволить себе роскошь оставаться дома, смог оборудовать абсолютно профессиональную студию звукозаписи и не должен был теперь никуда уезжать, чтобы записывать свои пластинки. Земля Риверсов теперь стала сценической площадкой, как это могло быть много лет назад, когда табак был королем.

Ники застала Уилла, когда он выгуливал одну из лошадей своей четверки на участке, который его отец когда-то вынужден был продать, а Уилл теперь выкупил обратно. Завидев Ники, он повернул лошадь и пошел ей навстречу.

— Похоже, у тебя теперь есть все, что ты хотел, — сказала она. Он прищурил глаза на солнце и взглянул ей в лицо, словно искал в ее словах какой-то скрытый смысл.

— Не знаю, получал ли кто-нибудь «все», — сказал он небрежно. — Но я не жалуюсь. Что привело тебя сюда? — спросил он. — Не думал, что у тебя сейчас найдется время для Виллоу Кросс, с этими твоими разъездами от одной уличной трибуны к другой.

— Я здесь для того, — бесстрастно сказала она, — чтобы просить твоей помощи. Ты гораздо более популярная тема, чем табак. Если ты отправишься со мной на некоторые диспуты и, может быть, споешь песню, я смогу заинтересовать людей, которых не интересуют деловые новости. У них есть их доля, до которой я хочу добраться. Мне просто нужен способ привлечь их внимание.

— И как далеко ты хочешь, чтобы я зашел? — прервал он со странным выражением лица. Чтобы я ухаживал за репортерами-леди? Или, может быть, подкупал мужчин? Ники подумала, что он дразнит ее.

— Я вовсе не намерена подсказывать тебе, что и как делать, — ответила она, — я всего лишь прошу тебя помочь мне в добром начинании. Что бы ты ни думал обо мне, ты должен признать…

— Но это не мое дело, — сказал он спокойно, и теперь его лицо было серьезно. Я знаю, что ты веришь в то, что делаешь доброе дело, Ники. И Бог видит, что я не питаю любви к табачным компаниям. Но я не могу помогать тебе выталкивать из бизнеса еще больше фермеров. Просто не могу. Попроси меня петь для бездомных. Или накормить голодных детей. И я отправлюсь за тобой в ту же минуту.

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь, черт побери! Я могу сказать это, лишь взглянув на твое лицо. Ты так чертовски захвачена этой идеей относительно «Хайленд», что в твоей голове просто нет места, чтобы понять кого-то, кто думает иначе! Точно так же, как в твоем сердце нет места для…

— Я не хочу больше ничего слышать, Уилл Риверс! — оборвала она. — Не хочу еще раз выслушивать, что во мне не правильного, даже в одной из твоих песен. Она повернулась на каблуках и ушла.

Ладно, подумала она, если Уилл не поможет, она должна найти другой способ рассказать американской публике правду о табаке. Зная о каждодневном аппетите средств массовой информации на свежие новости, Ники решила выдавать им такие, какие влекли бы за собой шлейф различных подходов к каждой публикации, каждой телевизионной программе.

Репортеру «Вашингтон пост» она говорила о вторжении табака в иностранные государства. «Я потрясена, — сказала она, что при поддержке наших политиканов мы позволяем таким компаниям, как „Хайленд“, соблазнять детей. Знаете ли вы, что „Хайленд“ предлагает японским подросткам бесплатные билеты на рок-концерты взамен на пустые пачки сигарет? Можем ли мы терпеть такое в Соединенных Штатах? Или это не так плохо, если происходит в другой стране?»

Корреспонденту «Нью-Йорк таймс» она говорила о жульнических методах рекламы, когда под видом передовых статей помещали серию рекламных материалов табачной индустрии. По мере того как истории о Ники Сандеман множились, ее начали сравнивать с Жанной Д'Арк и Дон Кихотом.

Ее первоначальная группа инвесторов возрастала день ото дня, привлекая мужчин и женщин из всех общественных слоев. Контора Кромвелла нашла необходимым добавить еще одну форму сотрудничества с ней, занявшись бизнесом Ники. Ее пакет из десяти процентов акций вырос до двенадцати, потом до пятнадцати, а затем до восемнадцати. Число доверенностей на голосовании также росло, вначале медленно, а затем все быстрее, по мере того как имя Ники становилось почти таким же известным, как Уилла.

По случаю тринадцатой годовщины Великого американского похода против курения она выступила в шоу Опри Уинфри и рассказала, как курение стало главной убийцей женщин. «Это не тот случай, когда нужно равенство, — сказала она. — Я думаю, что женщины должны поставить своей целью прекратить распространение этой отравы. Вот что я намерена сделать, когда займу место в правлении „Хайленд“.

Сразу после этого Ники получила телеграмму от Хелен. «Я всегда знала, что ты хорошо воспитана. Теперь, похоже, ты тоже открыла „что-то особенное“ в самой себе. Я молюсь за твой успех».

По мере того как приближалось ежегодное собрание акционеров, компания Ники набирала силу. Затем она получила новый мощный импульс. В статье «Нью-Йорк таймс» сообщалось, что «Ригал Тобакко» объявил о потере дохода в 447 миллионов долларов от внутреннего падения потребления сигарет — по сравнению с чистой прибылью в 335 миллионов за тот же период предыдущего года. В статье отмечалось, что эти потери были возмещены за счет высокой производительности продовольственных подразделений.

Ники размножила эту статью и разослала всем держателям акций «Хайленд» с письмом, предупреждающим, что при нынешнем руководстве «Хайленд» вскоре встретится с падением того же рода.

Как бывший служащий «Ригал», она так высказалась в «Уолл-стрит джорнэл»: «Если бы „Ригал“ не имела своих продовольственных подразделений, то оказалась бы сейчас по-настоящему в тревожном положении. „Хайленд“ грозит еще худшее, если не выручит заграничный рынок. Мне кажется, что больше смысла в следовании общей тенденции, чем в попытках идти против нее. Американцы тратят более ста миллионов долларов в год, чтобы избавиться от курения. Они обращаются к гипнотизерам, слушают действующие на подсознание пластинки, прибегают к иглоукалыванию ушных раковин, жуют жвачку с никотином, применяют растительные лекарственные средства. Они даже смоделировали вслед за „Анонимными алкоголиками“ программу „Анонимные курильщики“. Неужели это ни о чем не говорит табачной индустрии?»

Приглашение прибыть на Остров Фламинго поступило утром следующего дня после того, как «Уолл-стрит джорнэл» опубликовал ее выступление. Его доставила круглосуточная курьерская служба. Это было письмо с печатным заголовком фирмы «Хайленд Тобакко компании» в верхней части листа. Само послание было написано от руки чернилами, нацарапано наспех или в разгневанном состоянии:

«У меня есть предложение, которое может положить конец всем нашим проблемам. Пожалуйста, свяжитесь с моим секретарем, чтобы устроить ваш полет на Остров Фламинго завтра».

Письмо не было подписано. Дьюк был справедливо уверен, что Ники никогда и секунды не станет размышлять над тем, от кого исходит приглашение.

Однако он ошибался, полагая, что Ники примет его условия. Во время своего визита на Остров она отказалась от предложенного ей отступного в пятьдесят миллионов долларов, чтобы прекратить свою кампанию. Битва продолжалась.

Собрание акционеров должно было состояться в «Брекерс-отеле» в Палм-Бич. Ники прилетела неделей раньше в надежде расшевелить местную прессу.

Когда она стояла в зале прибытия аэропорта Вест Палм-Бич в ожидании своего багажа, то увидела человека в униформе шофера, который держал в руках дощечку с надписью «Сандеман». Думая, что его прислал отель, она указала ему на свои вещи, а затем вслед за ним вышла из здания.

Он подвел Ники к самому длинному лимузину, какой она когда-либо видела, и придержал для нее дверь.

Внутри сидел улыбающийся человек, одетый в костюм. Это был Уилл Риверс.

У Ники широко раскрылись глаза.

— Что ты здесь делаешь? Откуда ты узнал, что я прилетаю этим рейсом?

Уилл протянул руку и втащил ее в машину.

— То, что мы не разговариваем, отнюдь не означает, что я не знаю, где ты и что делаешь.

— А как ты объяснишь, что делаешь ты? Я думала, ты ненавидишь лимузины и костюмы — и вообще все, что не подходит для фермы.

— Так оно и есть, черт возьми! Особенно я ненавижу этот костюм.

— Итак? — потребовала она.

— Итак, можешь назвать это предложением мира, — сказал Уилл. — Я рассчитал, что ты мне поверишь больше, если я буду одет в твою униформу, вместо моей. Как ты думаешь, этот костюм заставляет меня выглядеть более искренним?

Против своей воли Ники рассмеялась. Было просто невозможно злиться на Уилла, когда он бывал таким.

— Вот так-то лучше, — одобрительно сказал он.

— Означает ли все это, что ты решил помогать мне?

— Это означает, дорогая, что я тебе не враг. И никогда им не был, даже когда ты обращалась со мной, как с врагом. А сейчас не придавай, пожалуйста, своему лицу такое праведное выражение. Я приехал сюда, потому что забочусь о тебе, даже когда ты не права…

— Ты избрал забавный способ предлагать мировую, Уилл. Он выглядит так, словно ты стараешься завязать первый бой. Уилл засмеялся.

— Драка может быть частью любви, Ники. Это может даже оказаться забавным, если не позволяешь запугать себя. Я вспомнил, как мои родители ссорились… А немного погодя моя мама смеялась, советуя отцу, как ему лучше поправить свои дела… Я достаточно рано понял, что они не говорили друг другу и половины того плохого, что могли сказать, но вторая половина все равно не изменила бы того, что они чувствовали друг к другу…

Слушая его, Ники вспоминала частые споры, которые они вели с Уиллом. Не ожидает ли он, что она будет походить на Чармейн, независимо от того, что он говорит и делает?

— Смотри, сказал он, когда лимузин подъехал к роскошному отелю, обращенному к океану. Смотри, как далеко я согласен идти с тобой, Ники. Я даже собираюсь остановиться в этом фантастическом месте, просто чтобы быть рядом с тобой, если разразится драчка.

— О, она непременно будет! — ответила Ники. Мне это обещал сам Дьюк Хайленд. Он…

— Ники, — перебил ее Уилл, — как ты думаешь, ты можешь забыть о «Хайленд Тобакко» на какое-то время, для того, чтобы сказать, что ты рада меня видеть?

Она взглянула в его смеющееся лицо, которое занимало ее мысли даже тогда, когда она старалась вычеркнуть его обладателя из своей жизни.

— Да, — сказала она наконец, — я очень рада видеть тебя, Уилл. Ты мне здесь нужен.

Как только Ники разместилась в своих роскошных апартаментах с видом на океан, зазвонил телефон. Она подняла трубку, думая, что это Уилл. Но услышав, что это Бейб Хайленд, едва не бросила трубку.

— Мне надо увидеться с тобой как можно скорее, — сказал он. — Это касается собрания акционеров.

— Скажи своему брату, что я по-прежнему ни в чем не заинтересована, холодно ответила она. — Вы не можете ни подкупить меня, ни запугать.

— Ники, я говорю не от имени Дьюка. Я очень ждал твоего приезда. Нам крайне важно поговорить сейчас. Обещаю, ты об этом не пожалеешь.

— Я уже усвоила, что твои обещания ничего не стоят, Бейб.

— На этот раз все по-другому, Ники. Я хочу помочь тебе. Она не верила ни одному его слову. И все же она не была настолько глупа или заносчива, чтобы игнорировать возможность помощи.

— Хорошо, — сказала она, — давай встретимся сейчас. Убедись, что придешь один.

Бейб издал короткий смешок.

— Не беспокойся, Ники. Если Дьюк заподозрит, что я разговариваю с тобой, он с меня заживо сдерет кожу.

Бейб явился через десять минут и сразу попросил чего-нибудь выпить. Ники предложила ему шотландское виски из мини-бара, а когда передавала стакан, уловила исходящий от него запах алкоголя. Хотя он был как всегда загорелым и выглядел щеголевато в своей одежде яхтсмена, глаза его были красными, а лицо осунувшимся.

— Ты говорил, что хочешь помочь мне, сказала она, сразу переходя к делу. — Почему я должна тебе верить?

— Потому что мне сорок пять. Потому что для X. Д. я был второй сын. А для Дьюка я никогда не был чем-то большим, чем пакет голосующих акций. Черт побери, Ники, все же человеческая жизнь стоит чего-то большего, чем это!

— Тогда почему же ты не помог мне, когда я тебя просила об этом раньше?

— Потому что у меня никогда не хватало духу выступить против моего братца. В этом ты была права, Ники. Ты была права и во многом другом.

— Что ты хочешь этим сказать, Бейб? Ты намерен выступить на моей стороне?

Бейб грустно улыбнулся.

— Не совсем так.

— Тогда что же?

— Я отдаю тебе мои голоса, Ники. Доверенность в сейфе отеля — на твое имя. Семнадцать процентов «Хайленд Тобакко», и ты можешь голосовать, как ты захочешь.

— Семнадцать процентов! — Глаза Ники вспыхнули от возбуждения. Это было сверх ее самых смелых ожиданий. С голосами Бейба в руках она может одержать верх над всей этой проклятой компанией!

— Но как же ты? — спросила она. — Что ты будешь делать на собрании?

Он покачал головой.

— Я не пойду, Ники. У меня все еще кишка тонка становиться поперек дороги Дьюку. Завтра я участвую в гонках на «Хайленд-III». А после этого отправлюсь в Грецию, а может быть, на Сардинию. Вернусь через год, возможно…

— Не знаю, что и сказать, — выговорила Ники. Бейб снова улыбнулся и на какой-то момент напомнил того молодого человека, которого любила ее мать.

— Для меня это важно, — сказал он. — По крайней мере буду знать, что сделал что-то хорошее для тебя, для Элл. Может быть, даже и для «Хайленд».

— Так и будет! — с жаром воскликнула Ники. — Держу пари, что так и будет!

— Есть кое-что, что ты можешь сделать и для меня, — сказал он смущенно.

— Все что скажешь.

— Приди и посмотри гонки. Мне будет приятно, если моя маленькая сестренка будет болеть за меня…

— Я буду там.

— И, Ники, пожалуйста, сохрани это дело с голосами в секрете до самого собрания. Я просто… Ладно, словом, я не хочу иметь никаких неприятностей с Дьюком, пока не уеду.

— Хорошо, согласилась она. Ники понимала, как тяжело порывать с привычкой, выработанной всей жизнью. И Бейб сделал самое большое, на что был способен.

Флоридское солнце сверкало ослепительно ярко для зимнего дня, море было голубым и спокойным. Превосходный день для гонок. Ники и Уилл расположились на верхней палубе «Салли Энн», парусной яхты, принадлежащей одному из друзей Бейба. Яхта на якоре в полумиле от финишной линии.

Теплый морской бриз ласкал лицо Ники, и она чувствовала себя почти безмятежно. Скоро подойдет конец ее жизни скиталицы.

— Я должна проделать все правильно, — говорила она Уиллу. — Я не просто использую голоса Бейба, чтобы пройтись по собранию словно паровым катком. Я намерена убедить каждого акционера, что то, что я делаю, это правильно.

— И ты так уверена в этом, что готова пожертвовать всем? Уверена? Было ли что-нибудь в ее жизни, в чем она была бы более уверена? Разве Уилл не понимает, что бывают такие ситуации, когда ты ничего уже не можешь поделать? Когда ты просто обязан поступить так, потому что не может быть ни примирения, ни передышки, пока ты этого не сделаешь?

Прозвучал стартовый выстрел, и Ники поднесла к глазам бинокль. Она обрадовалась, когда «Хайленд-III» сразу вырвалась вперед. На этом расстоянии обтекаемое фиберглассовое тело, казалось, словно парило над водой.

— Он должен выиграть! — сказала Ники. Бейб должен выиграть на этот раз, он просто обязан выиграть?

Уилл стоял молча, его глаза были устремлены в какую-то точку далеко за горизонтом. Ники этого не замечала. Она была слишком поглощена наблюдением за легким, как перышко, судном, которое было гордостью Бейба — а возможно, только игрушкой.

У отметки середины дистанции «Хайленд-III» все еще лидировала, но две лодки быстро нагоняли ее.

У Ники перехватило дыхание, когда Бейб прибавил скорость. Две другие лодки последовали его примеру.

Невероятная скорость буквально выбросила «Хайленд-III» к финишной линии. Но неожиданно лодка сильно накренилась и перевернулась. Раздался зловещий грохот, а затем вспыхнули ослепительные языки пламени.

— Бейб! — закричала Ники. — Кто-нибудь должен спасти Бейба!

Секундой позже оглушительный взрыв взметнул в воздух искореженные куски металла, и небо потемнело от густых облаков дыма.

Уилл схватил Ники и резко развернул к себе, чтобы она не видела страшного зрелища. Но она уже увидела весь этот ужас, забыть который она никогда не сумеет. Жизнь Бейба оборвалась в тот самый момент, когда забрезжила надежда, что она по-настоящему только начинается.

Глава 35

Огромный бальный зал «Брекерс-отеля» был заполнен до отказа. Никогда раньше собрания акционеров «Хайленд» не собирали подобной толпы, да еще так возбужденной. Линии противостоящих сторон были прочерчены задолго до этого дня, и теперь в атмосфере повисло ожидание, словно в прокуренном воздухе спортивной арены перед финальным боем боксеров тяжелого веса за чемпионское звание.

Для тех держателей акций, кто прибыл в Палм-Бич, еще не решив, чью сторону они примут, последние несколько дней были непрерывной чередой приемов с коктейлями и обещаний. Для главных игроков в этой игре с высокими ставками последние несколько дней были полны возбуждения и тревоги. Среди других актов этой драмы гибель Бейба была быстро вытеснена из центра всеобщего внимания. Крупные заголовки в газетах, оповещающие о его гибели, несколько соболезнований тех, кто его знал, а затем его имя упоминалось только в связи с тем, как и кто будет голосовать акциями Бейба в «Хайленд Тобакко». Было общепризнанно, что Дьюк является главным наследником и что это усиливает его позиции.

Когда в зал вошла в окружении своих сторонников Ники Сандеман, здесь уже стоял шум. Она только мельком бросила взгляд на место, где сидели ее враги Дьюк, Пеппер, их марионетки из правления, и заняла свое место в первых рядах аудитории.

Собрание призвал к порядку Генри Лоуэлл, старейший «набоб», который заработал свое место много лет назад как производитель целлюлозных волокон, которые используются в сигаретных фильтрах. Открывая собрание, Лоуэлл сделал несколько общих замечаний о продолжающихся успехах «Хайленд Тобакко», а затем представил слово ответственному лицу председателю Дьюку Хайленду.

Одетый в белый полотняный костюм, он выглядел точь-в-точь как плантатор былых лет. Хайленд элегантно раскланялся в ответ на аплодисменты, которыми его приветствовали, прежде чем начал говорить:

— Леди и джентльмены, я не буду утомлять вас длинными речами. Вместо этого я приведу вам старое американское выражение: «Если это не сломано, не чини его». Он сделал паузу, выждав, когда утихнет всплеск смеха, — Вы все прочитали годовой отчет, вы все получили чеки на ваши дивиденды, которые, я уверен, все вы заметили, представляют значительный прирост по сравнению с прошлым годом. Эти достижения говорят более красноречиво, чем мог бы сказать я.

В толпе послышался шум одобрения.

Не глядя в сторону Ники, хотя, разумеется, зная о ее присутствии, Дьюк продолжал:

— Вы услышите сегодня рассуждения, которые, по моему мнению, больше подходят для уличной болтовни, чем для места, где делается бизнес. Вас призовут поддержать некую молодую леди, чье единственное основание для претензий на лидерство заключается в неудачной карьере в другой табачной компании.

Ники едва не подпрыгнула на месте, слово «лжец» было готово сорваться с ее уст, но Джон Кромвелл удержал ее. «Не сейчас», — шепнул он ей.

— Вас призовут извлечь ваши вложения, чтобы поддержать странное намерение вывести «Хайленд Тобакко» из табачного бизнеса в расчете на какую-то выгоду. — Дьюк дружелюбно захихикал, словно приглашал слушателей одобрить эти шутки. Я не тот человек, который указывает пальцем, но я не был бы удивлен, если бы узнал, что эта идея исходит от наших конкурентов.

Ники сжала кулаки и стиснула зубы, чтобы не выпалить гневные слова.

— Да, конечно, — продолжал Дьюк, — я уверен, что наши конкуренты будут рады заполучить зарубежные рынки, наши табачные фермы в Бразилии в Африке.

Дьюк сделал паузу, а потом уже совершенно серьезно перешел к заключительной части:

— Я вижу что-то весьма порочное в таком намерении, которое может принести прибыль только другим компаниям, леди и джентльмены. И я предлагаю вам, если уж вами владеет приступ милосердия, то просто опустите лишние несколько долларов в кружку для воскресных пожертвований. — В зале снова послышался гул одобрения. Я обещал вам, что буду краток, поэтому я не стану распространяться о моих планах насчет будущего «Хайленд». Я только скажу, что оно превзойдет все, что было в прошлом. Он любезно улыбнулся и оставил подиум, сопровождаемый горячими аплодисментами.

Генри Лоуэлл оставил без внимания несколько чисто рутинных вопросов повестки дня, а затем спросил, кто из акционеров хотел бы выступить.

Поднялась только одна рука. Она взметнулась, словно флаг, водруженный над взятой вершиной, и все в зале повернули головы, чтобы взглянуть на Ники Сандеман.

— В таком случае, может быть, леди в третьем ряду выйдет вперед? — сказал Лоуэлл. Хотя он и знал, кто такая Ники, но не пожелал назвать ее по имени.

Ники поднялась на подиум, глубоко вздохнула и начала говорить:

— Леди и джентльмены, мое имя Ники Сандеман. В опровержение того, что вы слышали, я не призываю вас изымать ваши вложения из «Хайленд Тобакко». Я только спрошу, что вы думаете по поводу того блистательного будущего, которое имел в виду мистер Хайленд. — Она сделала паузу, чтобы бросить насмешливый взгляд на Дьюка, который был занят тем, что шептал что-то на ухо Пеппер, словно желая подчеркнуть, что Ники просто незначительное надоедливое существо. — Мистер Хайленд доставил вам удовольствие своей ссылкой на ваши возросшие дивиденды. Но я хочу, чтобы вы задумались над тем, откуда взялись эти дивиденды. — Ее голос звучал уверенно. — Не вводите себя в заблуждение в этом отношении. «Хайленд Тобакко», как и все ее конкуренты в этом прибыльном бизнесе по продаже табачных изделий, является торговцем смертью. Да, респектабельным — по сравнению с торговцами наркотиками, которые делают свой бизнес в темных аллеях, на углах наших умирающих городов. Но разве табак менее смертоносен? Или он стоит нашей нации меньше, если каждый год требуются дополнительные миллиарды долларов на здравоохранение из-за тех бед, которые несет курений? А падение производительности? Я уже не говорю о цене человеческих страданий! Эти «респектабельные» торговцы смертью на деле, заверяю вас, еще более опасны. Мы теперь располагаем правдой относительно этого, — сказала Ники, подняв вверх для убедительности последний обобщенный медицинский отчет, — правдой, которую не могут больше скрывать даже миллионы долларов табачных денег. Табак такой же наркотик, как героин! Подумайте об этом, леди и джентльмены! И, что самое ужасающее, табак каждый год убивает в тридцать раз больше людей, чем все вместе взятые наркотики! Ники сделала выразительную паузу и продолжила — Каждый вечер, когда вы смотрите последние новости, вы с ужасом узнаете о гибели людей в сражениях, о смертях от СПИДа, от несчастных случаев и преступлений. И никому из вас не приходит в голову, что какая-нибудь из этих трагедий приносит человечеству пользу или что она имеет право на существование. Но каждый год происходит куда больше смертей от курения, чем от СПИДа, крэка, кокаина, алкоголя, пожаров, убийств и автокатастроф, вместе взятых!

Ники яростно прокричала последние слова, точно все эти ненужные смерти затрагивали ее лично.

— Подумайте об этом, леди и джентльмены, прошу вас, подумайте об этом! Только в этом году более чем полмиллиона американцев умрут от рака легких и других болезней, связанных с курением. А ведь находятся такие, кто мою войну… мой «крестовый поход» против табачных компаний называет безнадежной и дурацкой затеей. Но разве мы все не желаем положить конец бессмысленным смертям, которые несут войны с помощью оружия и пуль? Только представьте, друзья мои: полмиллиона американцев, которые умрут в этом году! Они могли бы жить, если бы вы не курили — это больше потерь нашего народа в битвах Второй мировой войны и во вьетнамской войне, вместе взятых!

Реклама сигарет пытается заставить нас поверить, что курение — такая же американская традиция, как яблочный пирог, — заметила она с сарказмом. — Но в ней никогда не упоминается, что эта всеамериканская привычка стоит нам каждый год сто миллионов долларов на оплату медицинских отчетов и потерю производительности труда. Сколько могла бы сделать Америка на эти деньги, если бы потратила их на бездомных, на бедных, на образование!

Подумайте о той цене, которая не может быть подсчитана — цене смерти и человеческих страданий. Подумайте о том, как мы развращаем наших собственных детей. Мы требуем от них, чтобы они сказали: «нет» наркотикам, а потом своим собственным примером мы говорим: «да, да, да» сигаретам. И они усваивают этот пример, друзья мои. Подсчитано, что каждый день от трех до пяти тысяч детей закуривают в первый раз. И они присоединяются к маршу этих серых батальонов, которым суждено умереть, если я проиграю мой «безнадежный и дурацкий» поход.

Ники сделала паузу, чтобы стереть капельки пота, выступившие на лбу. Она глядела на эти ряды мужчин и женщин, которые лишь минуту назад аплодировали Дьюку Хайленду, и думала, сумела ли она воздействовать на них. Была ли она, по выражению Риса, Дон Кихотом, чтобы допустить, что в большинстве человеческих существ достаточно достоинства, чтобы преодолеть жадность?

— Если я получу контроль над «Хайленд Тобакко», — подошла к заключению Ники, — то в моих намерениях, леди и джентльмены, приступить к производству разнообразных безвредных продуктов. Ликвидировать все табачные подразделения и переименовать компанию в «Хайленд инкорпорэйтед». Ваш нынешний председатель говорит, что если «Хайленд» избавится от своих табачных предприятий, то кто-то другой станет извлекать из них прибыль. Я говорю, что этот аргумент идет от жадности. Он игнорирует то, что происходит сейчас в нашей стране. В 1986 году впервые за тридцать лет общая продажа табачных изделий упала. И с тех пор неуклонно снижается. Смертельная хватка законодателей нашего народа, защищающих табак, тоже ослабевает. В 1986 году на муниципальном уровне были приняты только восемьдесят девять законов, ограничивающих курение. А к концу 1988 года их было уже около четырехсот, и еще несколько сот находятся в работе.

Ах да, — продолжала она, — ваша компания хорошо потрудилась, чтобы выхолостить или ослабить эти законы. Но и конце концов она потерпит поражение.

Ники сурово взглянула на Дьюка, словно хотела привлечь к нему всеобщее внимание.

— Ваш председатель знает, что американский табачный рынок никогда не восстановится в прежнем объеме. Его реакция такова: «Будем продавать смерть в другие страны, другу и врагу, все равно. Будем заставлять их правительства впускать нас, будем взывать к свободной торговле, будем принуждать их политиканов следовать тем же путем, к какому мы принудили наших собственных». Я призываю вас вовсе не пожертвовать вашими инвестициями. То, чего я хочу — это хороший бизнес, перспективный, без продажи несущих смерть продуктов здесь или за рубежом.

Уголком глаза Ники заметила, что Дьюк взглянул на часы. В следующий миг Лоуэлл поднялся со своего кресла за столом конференции.

— Мисс, — сказал он, — я должен напомнить вам, что мы должны сегодня обсудить важные вопросы. Как держателю акций вам была оказана любезность получить слово, но…

Ники оборвала его:

— Как держатель большинства акций я не нуждаюсь в вашей любезности или разрешении, чтобы говорить.

Наступило ошеломляющее молчание, затем состоялось поспешное совещание между Дьюком и Пеппср.

Не в состоянии дальше игнорировать Ники, вперед вышел Дьюк.

— Что вы имели в виду, назвавшись «держателем большинства акций»? потребовал он ответа.

Торжествующая Ники достала копию доверенности Бейба. Она ждала, наслаждаясь его потрясением и немой яростью.

Зал загудел: началось сражение.

Неожиданно Дьюк широко улыбнулся.

— Нет, мисс Сандеман, — сказал он, — я полагаю, что вы допустили еще одну ошибку. Если бы вы нашли время изучить правила этой корпорации, вы бы поняли, что полномочия, которыми вы располагаете — ноль и пустышка.

Как такое могло быть? Ники потянулась к своему портфелю, который, пока говорила, оставила у подиума. Он, должно быть, обманывает, подумала она, просто пытается выиграть время. Ники достала оригиналы документов, которые ей передал Бейб. Они были должным образом подписаны, датированы и заверены нотариусом.

— Мне кажется, это вы допускаете ошибку, — холодно заявила она, протягивая документы. — Это мне вручил Уильям Хайленд. Подпись заверена нотариусом.

— Я не ставлю под сомнение подпись моего брата, — ответил Дьюк. — Или его право передать полномочия. Но я не принимаю ваше право голосовать по таким полномочиям. Как я уже сказал ранее, если бы вы удосужились прочитать оригинал соглашения с держателями акций, вы бы знали, что акции, принадлежащие семье Хайлендов, не могут быть ни при каких условиях переданы, если это может сказаться на итогах голосования, никому другому, кроме как члену семьи Хайлендов.

Он сделал паузу, следя, какое впечатление произвело его, подобное взрыву бомбы заявление.

В ушах Ники звенели слова «член семьи Хайлендов». Ее щеки вспыхнули от смущения. Неужели она вынуждена здесь и сейчас, в этом зале, наполненном чужими людьми, перебороть позор своего детства? Выбрать между широковещательным раскрытием унижения своей матери или перспективой еще раз быть отвергнутой?

Победоносная ухмылка Дьюка придала ей силы. То, что она делает, более важно, чем гордость и собственные чувства. То, что она делает, может внести изменения в жизнь не только ее и Уилла, но и миллионов людей. Выпрямившись, она объявила звонким голосом:

— Я думаю, сэр, вам хорошо известно, что я член семьи Хайлендов. Ваш брат, мистер Уильям Хайленд, знал это так же хорошо — вот почему он передал мне свои полномочия.

В зале наступила внезапная тишина. Личная драма, разворачивающаяся на глазах у всех, на мгновение затмила чисто финансовый вопрос. Дьюк бросил на нее изумленный взгляд. Он покачал головой, его манеры внезапно снова стали такими, какими и должны быть у настоящего джентльмена с Юга.

— Мисс Сандеман, я глубоко сожалею, что вы чувствуете необходимость ввергать всех нас в смущение таким образом. Могу я спросить вас, к какой ветви семьи вы, по вашему утверждению, имеете отношение?

Кто-то в аудитории захихикал, вызвав волну нервного смеха.

Щеки Ники стали пунцовыми, она почувствовала, как в ней поднялась волна ярости. Дьюк обращался с нею, словно она была не вполне нормальным человеком, и это действовало на присутствующих. Она чувствовала, как от нее ускользает поддержка зала, масса качнулась в ту сторону, которой принадлежит богатство и сила, она поверила этому мужчине, который держался с такой уверенностью в себе.

Приложив все силы, чтобы сохранить достоинство, Ники сказала:

— Вы знаете так же хорошо, как и я, Дьюк, что у вас и у меня один и тот же отец — Хенри Дэвид Хайленд.

Тут уж дыхание перехватило у всего зала, он загудел. Никогда раньше скучные, рутинные собрания акционеров «Хайленд» не походили на ночные «мыльные оперы».

Дьюк захихикал:

— Что ж, это очень удобное заявление, мисс Сандеман, поскольку отец скончался много лет назад и не может защитить себя. Но я не припоминаю, чтобы о вас когда-нибудь говорили как о члене семьи. Я не припоминаю, чтобы вы когда-либо получали какое-либо наследство. Я также не припоминаю, чтобы вы когда-нибудь входили в дверь нашего дома.

Дьюк явно упивался этим моментом, уязвляя ее той грубой и ранящей истиной, заключающейся в том, что если они и унаследовали гены и хромосомы X. Д. Хайленда, то на этом все и кончается. Напоминая ему что она имеет не больше прав называть Х.Д. отцом сейчас, чем тогда, когда он был жив.

— Быть может, вы сумеете представить хоть какое-то доказательство вашего заявления? — спросил Дьюк, подчеркнув свое терпение тоном, каким говорят с придурковатыми или больными.

Ники мучительно сознавала, что она могла лишь предъявить свидетельство о рождении, где было четко проставлено:

«Отец неизвестен».

— Говорите же, мисс Сандеман, — подстрекал ее Дьюк. — Законный претендент на членство в моей семье не должен испытывать такие трудности, которые, похоже, испытываете вы.

Ники долго молчала. Будет ли этому конец? Уверенная победа обернулась публичным унижением, о котором завтра широко протрубят газеты? Она проклинала себя за самонадеянность, за то, что не провела всю необходимую подготовительную работу.

— Я думаю, что если мисс Сандеман больше нечего сказать, то нам лучше перейти к неотложным делам.

— Нет, мистер Хайленд! выкрикнула она, хватаясь за последнюю соломинку. — Я полагаю, что если вы не признали мои полномочия, то деловые вопросы сегодня решаться не будут. По моим подсчетам, у вас нет необходимых для кворума пятидесяти одного процента. Прочитайте ваши правила, мистер Хайленд. Вы увидите, что я права.

По рядам акционеров пронесся гул разочарования. Глаза Дьюка сверкали. Казалось, он готов был убить Ники прямо на том месте, где она стояла.

— И это еще не все, — сказала она, пока вы не объявите мои претензии справедливыми, вы можете, черт побери, считать «Хайленд Тобакко» в состоянии паралича.

Ники подхватила свой портфель и направилась к выходу из зала. В следующий момент рядом с нею очутился Уилл, прокладывая ей дорогу сквозь толпу поджидающих репортеров и фотографов. «Никаких комментариев», — отвечала она на все вопросы, уже зная, что каждая пикантная деталь этого собрания скоро станет известна публике. «Только бы без фотографий», — молилась она про себя, закрывая лицо, пока Уилл за руку вытаскивал ее из помещения.

— Выше голову, дорогая, — шепнул он, — не позволяй этим мерзавцам заставлять тебя прятаться.

— Это все твоя вина, — сказала Пеппер, когда они с Дьюком остались наедине в апартаментах «Брекерс-отель» после собрания. — Бейб никогда бы не передал ей своих полномочий, если бы ты не обращался с ним так плохо. Ты натолкнул его на это, Дьюк, и он отплатил тебе за все.

— Заткнись! — взорвался Дьюк. — Он был слабым и глупым, Пеппер! И то, что его больше нет, ничего не меняет, черт возьми!

Лицо Пеппер, омоложенное с помощью хирурга, приняло жесткое выражение.

— Полегче! — предупредила она. — Ты нуждаешься во мне, Дьюк… Ты нуждаешься в моей поддержке больше, чем когда-либо. И я предупреждаю тебя: если ты когда-нибудь еще скажешь хоть одно скверное слово о Бейбе…

Дьюк пошел на попятную.

— Ладно, ладно, я сожалею о Бейбе. Знаю, как вы двое были близки. Но сейчас не время для угроз, Пеппер. Сейчас нужно держаться вместе, чтобы избавиться от этой суки.

— Она выглядит чрезвычайно уверенной, — сказала Пеппер.

— Ну, это просто видимость. Думаю, что после сегодняшних событий мы сумеем ее полностью дискредитировать. Сегодня же направлю письмо акционерам, в котором охарактеризую ее как рвущуюся к власти авантюристку, которая им дорого обойдется в случае ее успеха.

— Ты уверен, что все так просто уладишь?

— Уверен, — сказал Дьюк; его челюсти сжались, создавая ложное впечатление уверенности. Пеппер такой не выглядела.

— Не знаю, Дьюк. Мне кажется, что она пытается пробиться, получив, по крайней мере, место в правлении.

— Только через мой труп.

— Дьюк, будь реалистом!

Дьюк попытался улыбнуться.

— Не беспокойся, дорогая сестрица. Я собираюсь сделать то, что должен был сделать давным-давно. Я предупреждал ее, что это война, а теперь она поймет, что я имел в виду.

Глава 36

Команда юристов «Хайленд» работала с молниеносной быстротой и активностью прошедшей хорошую выучку армии. В течение двух дней после прерванного собрания акционеров федеральному судье в Рэйли была направлена петиция с просьбой аннулировать полномочия, подписанные покойным Уильямом Хайлендом на имя Николетты Сандеман. В ней требовалось сделать это немедленно, чтобы воспрепятствовать тяжкому ущербу для деятельности «Хайленд Тобакко».

Как и опасалась Ники, средства массовой информации обрели свой «звездный час» после этой новости и ошеломляющего развития ее «крестового похода» против «Хайленд Тобакко». Неожиданно оказалось, что ее личная история для многих значительно интереснее ее филантропических устремлений.

Репортеры осаждали ее в поисках пикантных подробностей, чтобы облечь в плоть и кровь историю незаконнорожденного ребенка, ищущего признания одной из самых богатых и известных семей Америки. Копаясь в прошлом Ники, они неожиданно натолкнулись на такую «золотую жилу», как до сих пор не раскрытое убийство Гейбриэл Сандеман. Оказавшись лицом к лицу с репортерами, которые всячески обсуждали эту мрачную тайну, Ники с трудом удерживалась от побуждения высказать, что за это преступление несет ответственность X. Д. Хайленд. В конце концов доказательств нет, и такое обвинение побудило бы всех считать, что она совсем растерялась. Но покоя своим молчанием она не купила. Когда она отказалась как-либо прокомментировать убийство, репортеры запрудили улицы Виллоу Кросс, интервьюировали старожилов, а некоторые из них припомнили — или сделали вид, что припомнили — покойную Гейбриэл Сандеман, как нездешнего происхождения «штучку», о которой ходили слухи, что она вела беспутную жизнь, занималась скверными делами, прежде чем «плохо кончила».

Одна предприимчивая телевизионная ищейка копала даже глубже других. Открыв, что Элл Сандеман и сама была незаконнорожденной дочерью французской олимпийской медалистки Моники Веро, раздула этот факт в статью о незаконнорожденных детях «богатых и знаменитых». И в этой связи рассуждали о том, сумеет ли Ники избежать такой же судьбы: иметь собственного незаконнорожденного ребенка.

Чувствуя, что падает духом от разрастающегося скандала, Ники забаррикадировалась в своем коттедже. Уилл, уехавший в Калифорнию для участия в специальной телевизионной дискуссии, позвонил, предложив немедленно вернуться, чтобы: обеспечить ей поддержку. Но она была настроена держать его подальше от себя. Она чувствовала, что его карьера может пострадать, если его свяжут с ней «любовным интересом».

Однако без предупреждения явился Алексей. Не обращая внимания на фотографов и операторов телевидения, разбивших лагерь у подъездной дороги к ее дому, он прошел мимо них, выйдя из своей машины, позволив сфотографировать его на пороге дома с чемоданом, вынутым из багажника.

— Выходи за меня замуж прямо сейчас, — заявил он Ники, сразу после того как она поздоровалась с ним. — Нет никакой необходимости подвергать себя всей этой нервотрепке. Тебе ничего не нужно от Хайлендов, Ники. Если ты хочешь получить новое имя, возьми мое! Брось Виллоу Кросс и возвращайся со мной в Балтимор.

— Я не могу оставить Виллоу Кросс. Во всяком случае, не теперь. Не из-за того, что некоторые люди говорят обо мне. И не из-за того, что они пытаются заставить меня чувствовать себя тварью. Я должна была бы уже привыкнуть к этому, — добавила она грустно, — но не могу. Мне так же плохо сейчас, как в детстве.

— Но почему тогда ты не откажешься от этого сражения? До сих пор ты остаешься единственной пострадавшей, и я не хочу видеть тебя…

— У меня нет выбора! — горячо возразила она. — Неужели ты этого не понимаешь, Алексей! И я не обрету себя, пока все не завершится! Мне нужны не деньги Хайлендов, Алексей! И не их имя! Я сражаюсь за себя, можешь ты это понять?

Он надолго замолчал, словно услышал нечто большее, чем слова Ники, словно наконец услышал то, что всегда отказывался слышать..

— Если все эти истории беспокоят тебя, — мягко сказала Ники, — если ты чувствуешь, что они могут каким-то образом повредить твоей карьере, может быть, для тебя будет лучше вернуться в Балтимор. Я пойму тебя, Алексей, в самом деле пойму.

Гримаса боли исказила лицо Алексея.

— Я однажды обещал, что не оставлю тебя, Ники. Значит, если ты идешь до конца, то я останусь здесь, пока все это не завершится.

Ники верила, что место в правлении «Хайленд» каким-то образом легализует ее происхождение и упрочит репутацию. А теперь, похоже, ей придется вести эту битву в зале суда — и снова появилась опасность, как писали газеты, что в глазах мира она как бы не существует официально.

Несмотря на все сплетни и злословие, она была готова пойти на такой риск. Ее лишь беспокоило, что она не видела Уилла и ничего не слышала о нем с тех пор, как Алексей появился в Виллоу Кросс. Видимо, он поверил всему, что говорили о Ники, даже не дав ей возможность объясниться.

Она поехала в Рэйли за день до слушания дела, чтобы встретиться с Кромвеллом, который разместился в местном отеле и работал не считаясь со временем, чтобы подготовиться к защите.

— Каковы мои шансы? — спросила она, зная, что он будет честным до грубости.

— Приблизительно пятьдесят на пятьдесят, — ответил он. — Последнее подобное дело в штате Северная Каролина рассматривалось в 1954 году. Богатый бизнесмен в Рэйли оставил свое состояние жене и детям с условием, что оно будет разделено поровну. У него был незаконнорожденный сын, который потребовал, чтобы он был включен в их число, потому что родился до того, как было составлено завещание. Он заявил, что не был особо упомянут в завещании, потому что отец не хотел смущать законных детей.

— И что произошло? — спросила Ники. Лицо Кромвелла передернула гримаса.

— Суд принял решение против него. Судья рассудил, что если незаконнорожденный ребенок не был признан своим отцом, то суд не имеет возможности узаконить отпрыска незаконного союза.

— Понимаю. Похоже, что для меня это дело вовсе не пятьдесят на пятьдесят.

— Этому решению уже более тридцати пяти лет, — напомнил ей Кромвелл. Но даже тогда, если бы тот человек обладал возможностями выдержать схватку в апелляционном процессе, решение могло бы быть изменено. Более того, — добавил он, в других штатах прошло огромное число подобных дел, в которых судьи выносили решения в пользу незаконнорожденного ребенка. Даже Юг, Ники, не чужд прогрессу в подобных вопросах. Все, что мы должны сделать, это убедить суд, что, поддерживая материально вас и вашу мать, поскольку у нее не было других известных средств к существованию, как это делал X. Д. Хайленд, он тем самым фактически признал вас как принадлежащих его семье.

— Я пыталась убедить в этом саму себя всю свою жизнь, — с горечью произнесла Ники.

— Не упоминайте об этом, — предупредил ее Кромвелл. — Я уже выступал раньше против этих юристов «Хайленд», Ники. Они чертовски хороши и умеют чертовски быстро подметить любой признак слабости, так что вы не должны проявлять ни малейшего колебания или сомнения. Наша позиция должна быть такой — вы без каких-либо сомнений дочь X. Д. Хайленда, а Дьюк Хайленд тщетно пытается отвергнуть законную претензию.

— Но так оно и есть на самом деле, — прервала его Ники с горячностью, — так оно и было всегда!

— Вот и хорошо, — сказал Кромвелл с улыбкой, — помните об этом, когда мы будем в суде, и, может быть, шансов окажется больше, чем пятьдесят на пятьдесят.

Зал суда был заполнен до отказа, репортеры заняли все задние ряды, телевизионные камеры облепили все входы. Когда Ники вошла в зал и увидела Дьюка и Пеппер, сидящих рядом со своими юристами, она на мгновение замедлила шаг. Но Алексей, идущий рядом, подбадривающе взял ее под руку, и она продолжила свой путь. Ей придавала силу мысль, что ей принадлежит любовь этого мужчины, который обещал всегда быть рядом. Здесь были и другие, на чью любовь и поддержку она могла рассчитывать всегда и везде Хелен, Блейк, Кейт. Даже Джим и Бо пришли сюда.

И все же, окидывая взором галерею для публики, она не то надеялась, не то ожидала увидеть лицо другого человека, который не обещал ничего. Мужчины, который отвернулся от нее, возможно, в последний раз Секретарь объявил традиционное: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!», когда в зал вошел судья Гаррисон Петти. Бросив неодобрительный взгляд в сторону репортеров, он сделал строгое предупреждение:

— Леди и джентльмены из прессы! Вы находитесь здесь по моему усмотрению. Если ваше присутствие каким-либо образом окажется нарушающим порядок или назойливым, вы будете немедленно удалены из зала суда.

— Что вам известно об этом судье? — шепотом спросила Ники у Кромвелла.

— Это не человек Хайлендов, если это то, что вы хотели спросить.

— Я надеялась, что хоть что-то будет вам благоприятствовать.

Кромвелл покачал головой.

— Это пораженческий разговор, Ники Помните, как мы договаривались? Твердая уверенность! Ну а если вы не чувствуете этою, то притворитесь такой.

Ники кивнула. Через несколько минут ей пришлось изобразить неподдельную уверенность, когда главный юрисконсульт «Хайленд» — Квентин, «Папаша», Ломбард вышел вперед, чтобы сделать предварительное заявление. В прошлом известный всей Америке футбольный защитник, он был так же прославлен своим искусством в суде, как и своими победными выступлениями за «Голубых Дьяволов» Дьюка.

В своей неторопливой и витиеватой речи Ломбард сказал, что факты в этом деле просты и незамысловаты. С помощью каких-то «неизвестных средств» (здесь он сделал паузу, чтобы она заметила намек) и по «соображениям, лучше известным ей самой» (опять значительная пауза) мисс Николетта Сандеман «раздобыла» полномочия Уильяма Хайленда. «Обнаружив, что эти полномочия недействительны по подлинным правилам „Хайленд Тобакко компани“, — продолжал он, — мисс Сандеман решила предъявить претензию на родство. Хотя эта претензия не имеет никаких юридических оснований, она препятствует ведению бизнеса „Хайленд“. По поручению моих клиентов я вынужден просить суд вынести скорый и справедливый вердикт».

По контрасту с ним Джон Кромвелл выглядел просто воплощением юриста с Севера — быстрым, рациональным и сухим. Да, он тоже просит суд быть скорым и справедливым в вынесении того, что только и может быть единственно справедливым решением — даровать Николетте Сандеман тот законный статус, в котором ей так долго отказывали.

Ломбард вызывал трех свидетелей — Дьюка, Пеппер, и юриста, который готовил завещание X. Д. Хайленда, с одним намерением: взять за образец прецедент 1954 года и вынудить суд вынести подобный же вердикт. Все свидетели под присягой заявили, что X. Д. никогда не упоминал о существовании такого ребенка и не выражал никакого интереса обеспечивать Николетту Сандеман.

Кромвелл отказался подвергнуть кого-либо из этих свидетелей перекрестному допросу.

— Допрашивать лжецов не имеет никакого смысла, — сказал он Ники, — если нет никаких документов, чтобы доказать ложь.

С улыбкой победителя Ломбард занял свое место за столом истца. Теперь наступила очередь Кромвелла. Его единственным свидетелем во всем этом процессе была сама Ники Сандеман.

Хотя Кромвелл и репетировал с ней, Ники сразу забыла все его указания, когда стала отвечать на вопросы. Запинаясь и краснея на слове «отец», она попыталась убедительно обрисовать те годы, когда X. Д. Хайленд был постоянной частью жизни ее и Элл.

— Ваша мать работала в упомянутые годы, мисс Сандеман?

— Не работала, — не без стыда признала Ники.

— На что же вы жили в этот период?

— Возражаю, — вмешался Ломбард. — Маленький ребенок не мог знать финансовые детали жизни своей матери. Все, что она сможет сказать, будет основываться на слухах.

— Ваша честь, мы просим у суда снисхождения и проявления здесь некоторой терпимости, — сказал Кромвелл. — Хотя мисс Сандеман и была ребенком, она может свидетельствовать, в меру своего знания, об определенном финансовом положении.

— Суд разрешает ответить на вопрос, — постановил судья Петти.

— Мой отец каждый месяц присылал чек, — ответила Ники, — Моя мама показывала их мне, когда я расстраивалась, что его нет с нами.

— Расскажите суду своими собственными словами, мисс Сандеман, о каких-то признаках присутствия вашего отца в вашем доме.

Запинаясь, Ники рассказала о гардеробе X. Д., который он держал в их доме, об особых винах, которые он присылал из своего личного погреба, и блоках сигарет постоянных сортов.

— Благодарю вас, мисс Сандеман. А теперь я покажу вам этот документ, который прошу приобщить к рассмотрению. Вы узнаете его?

— Да. Это прошение моей матери о гражданстве.

— Вы можете вслух прочитать имя поручителя вашей матери?

— Хенри Дэвид Хайленд, — Произнесла Ники громким звенящим голосом.

— Защита делает перерыв, — сказал Кромвелл. Словно кот, что съел канарейку, «Папаша» Ломбард вышел вперед и приступил к перекрестному допросу Ники.

— Я понимаю, что это может быть очень тяжело для вас, мисс Сандеман, — сказал он вежливо и с симпатией, — и глубоко сожалею, что мои вопросы могут поставить вас в неудобное положение. Я знаю, что, должно быть, это очень тяжело — расти без отца…

— Да, едва слышно согласилась она, так и было… «Папаша» кивнул.

— Я понимаю, что это должно было быть очень тяжело также и для вашей мамы. Но она изо всех сил старалась, не правда ли, вырастить вас так, чтобы вы чувствовали, что у вас есть какое-то положение.

— Да, — ответила Ники, погружаясь против своей воли в воспоминания, — она пыталась, но это было невозможно. Так уж здесь складывались дела. Она… Ломбард прервал ее:

— Я в этом уверен. И она говорила вам, что X. Д. Хайленд ваш отец и заботится о вас.

— Да, — сказала Ники, стараясь удержать слезы.

— И конечно, вы верили вашей маме.

Ники застыла, внезапно заслышав сигнал тревоги.

— Да, я верила ей, — холодно сказала она. Моя мама не была лгуньей.

— Конечно, нет, — мягко сказал «Папаша». — Но ведь вы знаете, мисс Сандеман, что иногда, любя своих детей и желая им лучшего, мы стараемся защитить их от информации, которая может причинить им боль и печаль.

— Возражаю! выкрикнул Кромвелл, вскакивая на ноги. — Мистер Ломбард тенденциозно излагает слова свидетеля и произносит речь…

— Возражение принимается, — сказал судья Петти. — Мистер Ломбард, если вы хотите задать вопрос свидетелю, задавайте его.

— Я задам, ваша честь, конечно, задам. Мисс Сандеман, — сказал Ломбард, — разве невозможно, чтобы ваша мать выдавала вам X. Д. Хайленда за вашего отца только потому, что он был богатый и выдающийся человек? Разве невозможно, что она пыталась защитить вас по-своему? Разве невозможно…

— Нет! — громко крикнула Ники, желая остановить этот поток предположений. — Это невозможно! Это он подталкивает вас на это! — Она указала на Дьюка, который сидел, самодовольно улыбаясь во время этого тяжкого испытания. — Он пытается сейчас запятнать мою мать, потому что она не может здесь защитить себя. Он…

— К порядку, к порядку, — сказал судья, с силой стукнув своим молотком. — Прошу свидетеля воздержаться от дальнейших выпадов, иначе я накажу вас за неуважение к суду.

— Я понимаю ваши чувства, продолжал Ломбард, — разумеется, понимаю. И мне огорчительно причинять вам новые страдания, мисс Сандеман, в самом деле огорчительно. Я всего лишь хочу выяснить истину.

— Истину… — с горечью повторила она. Или то, что сойдет за нес, лишь бы удовлетворить вашего клиента.

— Мисс Сандеман, — увещевающе произнес судья, — я уже предупреждал вас…

Неожиданно дверь зала распахнулась. После короткого разговора с судебным приставом мужчине позволили войти. Он подал знак Ломбарду.

— Ваша честь, могу я просить вас о пятиминутном перерыве? — спросил Ломбард. — Мне кажется, мы можем прояснить все это дело без дальнейших проволочек, если суд извинит меня.

— Очень хорошо, мистер Ломбард. Перерыв пять минут. Ники оставила место свидетеля и поспешила к Кромвеллу.

— Что происходит? — спросила она. Кромвелл покачал головой.

— Не знаю. Но если он собирается представить улики, с которыми мы не знакомы, я могу оспорить его на основании существующих правил. Сохраняйте спокойствие, Ники. Не позволяйте Ломбарду провоцировать вас.

Ники выпила воды и попыталась собраться с мыслями. Вскоре она снова была вызвана на место свидетеля, и ей напомнили, что она все еще находится под присягой.

— Мисс Сандеман, — начал Ломбард, вы припоминаете один эпизод, который случился с вами, когда вы были еще маленькой девочкой приблизительно четырех лет?

— Возражение, ваша честь! Уместно ли? Ломбард поднял руку.

— Ваша честь, если вы предоставите мне минуту или две, я думаю, вы найдете эту линию допроса не только уместной, но и решающей.

— Возражение отклоняется. Переходим к делу. Свидетель, отвечайте.

— Да, — ответила Ники. — Был один случай.

— Вы припоминаете, что вас отвезли в больницу Виллоу Кросс, где в ходе вашего лечения вам было сделано переливание крови?

— Этого я не помню. Моя мать говорила мне, что это произошло.

— Хорошо. — Ломбард широко улыбнулся. — По счастью, у нас нет необходимости подвергать в данном случае сомнению слова вашей мамы. Мы имеем выписку из госпиталя о последней болезни мистера Хайленда. Ваша кровь, мисс Сандеман, принадлежит к группе Б, положительной, у мистера Хайленда кровь принадлежала к группе А, отрицательной…

Он сделал драматическую паузу, чтобы придать вес своему заключительному заявлению:

— Тем самым установлено, что, с медицинской точки зрения, мистер Хенри Дэвид Хайленд никак не мог быть вашим отцом.

— Возражение! — вскричал Кромвелл. — Это безосновательное утверждение, ваша честь! Мы возражаем!

Ники почувствовала, что словно электрический разряд пронзил ее тело. Голова пошла кругом, и она потеряла сознание.

Глава 37

— Подумай, Кейт, пожалуйста, — просила Ники, сидя на кухне своей приятельницы с опущенными плечами. — Твой отец многое рассказывал мне. Неужели нельзя найти какие-то его записи, что могло бы подтвердить, кто был мой отец?

Кейт свела брови, пытаясь сосредоточиться.

— Насколько я припоминаю, мама убрала после смерти папы все его вещи на склад. Кажется, в Ривер Джанкшн. Она не перевозила их и не выбрасывала, поэтому, если она не изменила своих намерений, они, возможно, все еще находятся там. Но, Ники, — добавила она, беря за руку подругу, — даже если они и целы, ты не должна на это возлагать слишком большие надежды.

— Я знаю, Кейт. Я просто считаю, что должна что-то делать.

Сколько раз Ники желала, чтобы ее отцом был кто-нибудь другой, а не этот отчужденный холодный человек, который никогда не обнял и не поцеловал ее? А теперь, когда, казалось, это ее желание исполнилось и она была освобождена от родства с Хайлендами, она стремилась к обратному…

— Она лгала мне, — сдавленным голосом сказала Ники. — Как она могла так поступить со мной? Или она была так захвачена желанием иметь что-то общее с Хайлендами, что пошла на это? И лгала ему тоже?

Кейт пыталась как-то успокоить свою подругу, найти какое-то оправдание в том ужасном открытии.

— Ники, — сказала она, — мы можем никогда не найти ответа на эти вопросы. Все, что мы знаем — это только то, что по какой-то причине твой истинный отец скрылся от вас. И тогда, возможно, Элл ради твоего блага отдалась X. Д. — чтобы выжить. Но ты ненавидела его — ты это помнишь? Так разве не лучше думать, что, может быть, твоим отцом был кто-то, кого твоя мама любила по-настоящему — и кого бы ты тоже любила?

Ники отказалась от такого утешения.

— Я не поверю в это и на минуту, Кейт. Если бы было хоть что-то хорошее у моего настоящего отца, разве бы она не рассказала мне? Она знала, какой несчастной я была оттого, как X. Д. обращался с нами. Нет, — твердо сказала она, глубоко вздохнув, — если Элл это держала в секрете, значит, правда еще хуже, чем то, во что я верила в детстве.

— Это вовсе ничего не означает, — возразила Кейт, — возможно, Ники, она намеревалась когда-нибудь рассказать тебе всю правду. В конце концов, — тихо добавила Кейт, — она не ожидала, что умрет раньше, чем ты вырастешь.

Склад Парсона в Ривер Джанкшн был доверху забит картонными коробками и пыльной мебелью. После того как они заплатили мистеру Парсону двадцать долларов за право порыться в принадлежащих ее отцу вещах, Кейт с Ники вошли внутрь.

То, что осталось от тридцатипятилетней практики доктора Чарльза Бойнтона, состояло из конторки с откидывающейся верхней крышкой, обтянутого кожей смотрового стола, металлического шкафа с инструментами, объемистого стерилизатора и дубового шкафа для хранения документов. Все записи доктора Бойнтона были сделаны аккуратным, старомодным, как и он сам, почерком.

Дрожащими руками Ники извлекла тоненькую синюю папочку со своим именем. Там были в деталях описаны все ее детские болезни — корь, свинка, ветряная оспа — так же, как и тот роковой случай. Здесь были аккуратно отмечены вызовы на дом, сделанные, когда Ники болела ангинами, они сопровождались рекомендациями удалить миндалины. «Мать пациентки отказалась», написал он. Позднее была сделана еще одна запись: «Мать пациентки отчасти права. Симптомы исчезли. Подождем и посмотрим». И нигде ни слова о ее отце. Тяжело вздохнув, Ники передала папку Кейт.

— Ты была права, сказала она, — просто я хваталась за соломинку.

— Ладно, раз уж мы здесь, не будем так быстро сдаваться, — сказала Кейт, вытаскивая другую папку с надписью «Сандеман, Гейбриэл». Первая страница была копией свидетельства о смерти, составленного Чарльзом Бойнтоном.

— Не могу, — сказала Ники, отодвинув папку. — Я не могу видеть этого.

— Тогда я посмотрю, — ответила Кейт, перелистывая страницы.

Неожиданно она ахнула:

— Ники… Ох, Бог ты мой! Ники!..

Вид Кейт напугал ее, но Ники зашла слишком далеко, чтобы теперь остановиться. Она нагнулась над плечом Кейт и прочитала запись, сделанную 15 декабря 1958 года. Там в деталях описывался вызов на дом, сделанный в полночь. «Пациентка в истерическом состоянии. Ушибы на лице и плечах. Гематома на левой скуле. Пациентка сказала, что случайно упала. Характер повреждений свидетельствует о нападении. При дальнейших расспросах пациентка сказала, что была изнасилована».

Вся кровь отхлынула от лица Ники. К горлу подступила тошнота. Наступит ли когда-нибудь конец этим ужасным открытиям прошлого? Неужели ее отец был чудовищем, даже худшим, чем тот, кого она знала? Пока Кейт продолжала изучать папку, Ники испытала желание вернуться назад, к моменту до того, как она объявила войну Хайлендам. Это казалось таким благородным и справедливым тогда — но все, что она сделала потом, всколыхнуло грязное и гадкое болото, которое грозило поглотить все ее так трудно завоеванное самоуважение.

Кейт вынула из папки запечатанный конверт. Внутри они обнаружили записи врача во время беременности Элл. «Пациентка согласилась, чтобы когда ребенок родится, отец его был бы записан как „неизвестный“. Для блага ребенка я настоятельно убедил пациентку сохранить в тайне имя ее насильника, заверив, что раскрытие его имени будет произведено мной только в случае врачебной необходимости».

Далее следовало имя — «Эдвард Хайленд».

Никогда за всю свою жизнь Ники не чувствовала себя такой разбитой. Лежа в спальне своего детства, она дрожала, как в лихорадке, сдерживая рвоту, словно все ее тело стремилось исторгнуть какого-то ужасного демона. Потрясенная до глубины души, она была безутешна.

— Все будет в порядке, — шептал Алексей, накладывая холодный компресс ей на лоб, — все обойдется, Ники.

Но, казалось, его успокаивающие слова лишь ввергали ее в еще большее отчаяние. Она вздрагивала под исцеляющими пальцами Алексея, словно боролась с ночным кошмаром, от которого не могла очнуться.

— Уже никогда ничего не будет в порядке! — кричала она. — Я должна убраться отсюда, Алексей! Я должна уехать!

Но даже издавая эти отчаянные крики, Ники сознавала, что ей некуда бежать, некуда скрыться. После стольких лет войны с самой собой она не была в состоянии ни жить, ни забыть, что Хайленды были ее частью. И каждая ее победа оборачивалась и ее поражением. Каждый раз, когда она была близка к триумфу, мрачное чудовище принимало другой облик, опять угрожая погубить ее.

— Если это то, чего ты хочешь, мы можем уехать, — выговорил Алексей. — Я надеюсь, что именно это ты скажешь…

«Будет ли это нужным ответом? — спросила она себя. — После всех этих лет… Отступление? Постыдная капитуляция?»

В немом отчаянии она покачала головой. Алексей долго сидел рядом с ней. От изнеможения у нее тяжело набухли веки. Он прошептал что-то о необходимости поехать в город, чтобы купить какую-то еду.

— Я не задержусь, — обещал он. — Постарайся немного отдохнуть, пока я съезжу.

Она закрыла глаза и погрузилась в лихорадочный, не приносящий отдыха сон.

Она пробудилась от звука шагов на лестнице. Думая, что это Алексей, она попыталась сесть. Через мгновение в дверях показался Уилл, лицо его было пасмурным. Когда он увидел лежащую в постели Ники, выражение его лица смягчилось.

— Прости за вторжение, — произнес он, — но я стучал несколько раз. Я толкнул дверь, она не была заперта.

— Ладно, все в порядке, — спокойно произнесла она. — Почему ты здесь?

— Потому что я оказался в стороне, Ники, — начал он, словно повторяя заранее приготовленную речь. — Ты можешь прогнать меня, если хочешь, но прежде выслушай. — Он замолчал, вдруг заметив бледность Ники, темные круги под ее воспаленными глазами. — Что с тобой, дорогая? — спросил он, опускаясь рядом с ней на колени. — Что с тобой случилось? Я наполовину потерял рассудок, подумав, что ты не хотела видеть меня. Я решил, что ты вознамерилась выйти замуж за того парня, не дав мне шанса высказаться.

Ники слабо улыбнулась. Даже теперь Уилл отказывался называть Алексея иначе чем «тот парень».

— А я думала, что это ты больше никогда не захочешь видеть меня, — сказала она тихо. — Я думала, что ты начал верить всем этим ужасным вещам, которые говорили обо мне люди. А теперь, когда я знаю правду о том кто я, это даже хуже.

— О чем ты говоришь, Ники? — спросил Уилл, присев на кровать, лицо его выражало беспокойство.

— Ты был прав, — ответила она надломленным голосом, — о том, что «темно внутри меня». И теперь я знаю, почему. Моим отцом был не Х.Д. Им был другой Хайленд — его сын Дьюк. Я была зачата, когда он изнасиловал мою мать, Уилл… И я не в состоянии перестать думать об этом, я не могу отогнать от себя все эти ужасающие картины. О Господи, я чувствую себя в такой грязи, такой никчемной! — Она начала тихо плакать.

Уилл сжал кулаки, в его карих глазах вспыхнул гнев. С видимым усилием он заставил себя говорить спокойно.

— И что ты намерена теперь делать? — спросил он.

— Делать? — тупо спросила она. — Что я могу?..

Он перебил ее, одновременно схватил в крепкие объятия:

— Ники, ты помнишь, как это было, когда ты в первый раз вернулась в Виллоу Кросс? Как ты подожгла сгнившие табачные стебли на полях, чтобы новые растения могли начать свой рост? Если ты не можешь пройти сквозь все это, если не сожжешь все прогнившее и разложившееся, это всегда будет оставаться с тобой, омрачать всю твою жизнь. Я считаю, что ты заслуживаешь лучшего, дорогая. Я считаю, что есть смысл в том, что ты все узнала о своем отце. И не думаю, что из-за этого надо все забросить.

Ники промолчала, взвешивая сказанное им. Конечно, он прав. Она боролась за то, чтобы жизнь ее стала более полной и яркой. Элл снова возникла из небытия, чтобы помочь своей дочери найти свою подлинность, которая так долго ускользала от нее.

— И не имеет значения, как это все обернется, — сказал Уилл, вытирая слезы с ее щек. — Может быть, я был круглым дураком, что ждал так долго. Может быть, ты уже сказала о… Но я не знаю ничего в этом мире, за что можно было бы ручаться, и, надеюсь, ты это знаешь тоже, Ники, и потому примешь меня таким, какой я есть.

Ники приподнялась на подушке и взглянула на него вопрошающим взглядом.

— Ты говоришь о…

— Черт побери, да! — прервал он ее и широко ухмыльнулся. — Не думаю, что это самый романтический способ сделать предложение, дорогая, но я прошу тебя выйти за меня замуж.

Ники на мгновение закрыла глаза, погрузившись глубоко в себя в поисках ответа. Имеет ли она сейчас доказательство, что это принесет ей защищенность — любить Уилла? Он давал ей своего рода обязательство, которого ждала ее мать, произнеся слова, которых никогда не слышала Моника. Если Уилл презрел прошлое Ники и сделал ее свободной, то почему же тогда она не в состоянии говорить?

— Эй, ну скажи же что-нибудь, — нервно уговаривал ее Уилл, взяв за руку, которая сейчас была холодна, как лед. — Черт побери, если ты собираешься выйти замуж за этого русского, скажи мне это и оставь меня с моими страданиями.

— Уилл, — выдавила она из себя. — Я не могу выйти замуж ни за кого. Ни за тебя, ни за Алексея. До тех пор… до тех пор…

— До тех пор, пока не покончишь это дело с Хайлендами. Ники кивнула. Уилл был прав, высказав обвинение, что ее одержимость была сильнее ее способности любить.

Она ожидала вспышки гнева, но вместо этого он обнял ее.

— Ладно, — сказал он хрипло. — Не могу сказать, что это мне нравится. Не могу даже сказать, что понимаю твои чувства. Но все также не хочу оставить тебя, Ники. Хочу, чтобы ты подумала о семье, которую мы можем создать. Подумай об уроках, которые ты можешь преподать нашим детям, о том, как зло превратить в добро. Они будут гордиться тобой, дорогая, как я горжусь тобой сейчас.

Ники села немного прямее, глаза ее стали ярче, когда слова Уилла нарисовали ей картину, которую она никогда раньше не видела отчетливо: не просто мужчину и женщину вместе, но семью, построенную на любви. Любви, которая может преодолеть ложь и ненависть, и смертельную одержимость.

— Я вижу, что привлек твое внимание, — сказал он с явным облегчением. А теперь мы подумаем о том, чтобы почувствовать себя лучше. Тебе предстоит еще сжечь гнилье на нескольких полях, дорогая… Так что рассчитай получше, в какую сторону дует ветер.

Хотя она была еще слаба и ее лихорадило, бодрые слова Уилла заставили ее снова начать думать. В состоянии ли она найти способ нанести поражение человеку, который совершил насилие над ее матерью? Который публично осквернил память Элл, чтобы скрыть свое собственное отвратительное преступление? У Ники сжалось горло, свело живот, когда слово «отец» вспыхнуло в ее сознании. Поскольку ее отцом был Дьюк Хайленд. И это он посеял отравленные семена того урожая, который теперь должен быть уничтожен.

Через несколько минут после того как Уилл уехал, вернулся Алексей. Понимая, что он уже мог находиться в доме, по крайней мере, в последние минуты пребывания Уилла, Ники избегала встречаться с Алексеем взглядом, боясь увидеть в его глазах невысказанные вопросы. Хотя она чувствовала, что должна ответить на них. Даже если она не сможет выйти замуж и за Уилла, она понимала теперь, что не сможет выйти замуж и за человека, которого она не любит.

Когда он сел рядом с ней, она спокойно сказала:

— Это нечестно удерживать тебя здесь и позволить тебе верить, что есть шанс на то, что мы будем вместе. Я очень хорошо отношусь к тебе, но…

Он ответил ей улыбкой, в которой печаль была смешана с мужеством.

— Это Уилл… кого ты любишь, — сказал он. Она хотела быть как можно более честной:

— Я никогда не понимала, как приходит любовь. Я даже никогда не была способна произнести это слово. Может быть, для меня было невозможно любить самой, потому что во мне всегда жило присутствие человека, который не хотел меня, воспоминание, как моя мать страдала от того, что любовь отравила ее жизнь, вместо того, чтобы наполнить ее. Я не жду, что ты поймешь, я только надеюсь, что сможешь простить меня…

— Нечего прощать, Никушка. К тому же, возможно, я понимаю больше, чем ты представляешь. Во всяком случае насчет любви, — добавил он с разрывающей сердце улыбкой. Я знаю, почему ты никогда не была способна сказать «да» ни мне, ни мистеру Риверсу. Ты никогда не могла выбрать мужчину, всегда предпочитая «может быть», а не «да, это тот, кого я люблю», потому что боялась подвергнуть риску другого. Я только надеялся, что когда ты преодолеешь этот страх, то я окажусь тем, кому ты протянешь руку.

Глаза Ники заблестели от новых слез. Из-за Алексея. Из-за себя. Потому что боль всегда следует за неуловимым обещанием любви.

Двумя днями позже Ники встретилась с Джоном Кромвеллом. Она рассказала ему о том, что узнала о своем отце, и показала ему папку Чарльза Бойнтона, — Мы можем это представить суду? — спросила она. — Если мы найдем эксперта, который подтвердит подлинность почерка, это убедит судью, что я имею право голосовать по полномочию Бейба?

Кромвелл нахмурился, потом покачал головой.

— Не обязательно, — медленно произнес он. — Все, что мы имеем — это свидетельство, основанное на слухах. Свидетельство умершего человека о том, что сказала умершая женщина.

— Но она была изнасилована! — вскричала Ники, видя, как ее слабая надежда на победу испаряется. — Разве это ничего не значит? Черт побери, Джон, это чудовище восседает в суде и плюет на мою мать! Он назвал ее лживой бродяжкой, и судья поверил ему! Я не собираюсь ему спустить это!

— Успокойтесь, Ники, остыньте! Я вовсе не предлагаю, чтобы мы все спустили Дьюку Хайленду. Я просто сказал, что одна только папка доктора Бойнтона не может доказать истину. Однако, — добавил он, — может быть и другой способ установления отцовства. Тест ДНК, например…

— Тогда его надо провести! — с жаром воскликнула она. И снова Кромвелл покачал головой.

— В случае изнасилования, — объяснил он, — суд может распорядиться о проведении ДНК-теста. Но в данном случае, где нет возможности доказать изнасилование, нам будет очень трудно убедить суд вынести решение о проведении ДНК-теста у мужчины, который этого не желает.

— А как тогда насчет медицинских записей? спросила она. — Мы не можем установить его группу крови, ему же ее определили?

— Этого недостаточно, — возразил Кромвелл. — То есть не слишком трудно установить группу крови Дьюка Хайленда, но при этом мы установим лишь возможность того, что он отец. Это не будет доказательством. Тесты на кровь дают одиночное заключение лишь в тех случаях, когда отцовство невозможно.

— Что же нам в таком случае делать? — спросила Ники, осознав всю парадоксальность попыток доказать, что человек, которого она ненавидела, был ее отцом.

— Есть частный детектив, которого мы нанимали во время процесса Тройано, — сказал Кромвелл. — Его расследование дел «Хайленд Тобакко» и всех ответственных служащих компании было очень успешным. Возможно, он поможет нам.

Когда Кромвелл объяснил свои намерения, Ники улыбнулась.

— Но может статься, — предупредил Кромвелл, — что его данные нельзя будет по закону представить суду.

— Хорошо, — сказала Ники. — Может быть, существует высший суд для таких, как Дьюк Хайленд.

Сидя в одиночестве в своем уставленном книжными полками кабинете, Дьюк налил себе двойную порцию «бурбона» и залпом выпил. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер своего личного врача. Хотя был уже поздний час, Дьюк не беспокоился, что вторгается в личную жизнь другого человека. Люди, которые служили ему, хорошо оплачивались, и он ожидал от них готовности откликнуться по первому его зову в любое время дня и ночи. Нетерпеливо постукивая пальцами по столу, он ждал ответа на свой вызов.

— Хендрик, — сказал он, услышав знакомый голос, — это Дьюк Хайленд. То дело, о котором я заботился, почти сделано. Дай мне пару недель, чтобы связать все концы, и назначь операцию, о которой мы говорили, на первые числа следующего месяца.

Ответ доктора заставил его раздраженно нахмуриться.

— Это ваше дело сделать так, чтобы была уверенность, что это не слишком поздно, — грубо возразил Дьюк. — Если не можешь как следует сделать свою работу, когда я готов, я найду того, кто сможет.

Опустив трубку, он пробурчал: «Доктора, они хуже законников». Они всегда пытаются запугать вас, думал он, чтобы поднять свои гонорары. Разве они не изрекали страшные пророчества пять лет назад? А он выжил тогда и выживет сейчас. О его болезни никогда ничего не становилось известно. И он, разумеется, не допустит, чтобы это произошло сейчас, когда он консолидирует свои силы в «Хайленд» так, чтобы никто никогда не мог ему снова угрожать. Его юристы уже работают над петицией об аннулировании доверенности Бейба. Когда это будет сделано, акции Бейба перейдут к Пеппер, и Дьюк готовился сделать ей такое предложение, от которого она никогда не осмелится отказаться. Он здорово отделал эту смутьянку, дочь Элл. Получил удовлетворение, видя, как она потерпела крах прямо на его глазах.

Внезапно послышался звук громких голосов, а в следующий момент в кабинет Дьюка вторглась Ники, следом за ней семенил дворецкий.

— Извините, мистер Дьюк, — бормотал он, — я говорил молодой леди, что вы заняты, но она просто ворвалась сюда.

— Это потому, что она вовсе не леди, — сказал Дьюк с мерзкой ухмылкой. Застигнутый врасплох, он колебался, пытаясь решить, доставить ли себе удовольствие сразу вышвырнуть ее вон или сначала выслушать то, что она хочет сказать.

— Оставьте нас, — сказал он дворецкому и откинулся в кресле.

— Я говорил тебе, что ты пожалеешь, — злорадствовал он, взирая на Ники. — Я говорил тебе, что будет война, если ты не примешь мое предложение.

Оставшись наедине, они долго смотрели в глаза друг другу. И Дьюк увидел в них что-то, чего не видел никогда раньше.

«Могла она разузнать? — размышлял он. — Могла ли она узнать все?»

Несколько секунд Ники вглядывалась в лицо своего отца. Подстрекаемый ее молчанием, ее немигающим взглядом, Дьюк снова заговорил:

— Если ты думаешь, что сумеешь сейчас провернуть какую-нибудь сделку, то забудь об этом. С тобой покончено, Ники. Ты сыграла по своему разумению и проиграла.

— Я пришла не за тем, чтобы совершить какую-либо сделку, — сказала она твердо.

— Тогда почему…

— Я знаю, что ты сделал с моей матерью, — сказала она звенящим от гнева голосом, я знаю, что ты изнасиловал ее! И если бы я не имела в мыслях кое-чего похуже, я бы убила тебя прямо сейчас, как собаку!

Рот Дьюка искривила злобная ухмылка.

— Никому никогда не требовалось насиловать эту продажную суку, — прохрюкал он. — Она даже умерла как шлюха, какой и была, полуголой. Она всегда была готова раздвинуть ноги перед каждым, кто мог заплатить. Мне не требовалось насиловать ее.

— Подлый лжец! Ты избил ее и изнасиловал!

Дьюк пожал плечами, словно Элл больше не имела никакого значения.

— И она забеременела от тебя, — выпалила Ники с гримасой, говоря так о собственном зачатии.

Почувствовав сигнал тревоги, Дьюк замер в своем кресле.

— Ты теряешь голову, Ники. Разве ты не знаешь, что не дозволено вот так клеветать на людей? — спросил он угрожающе. — Я могу сейчас позвонить моим юристам, и они возбудят против тебя судебное дело.

— Сделай это. И расскажи им, какую скромную жизнь ты ведешь. А заодно и покажи им это! — Она вынула какой-то документ из сумочки и швырнула ему на стол.

Дьюк едва глянул на бумаги.

— Ну, в чем дело? — потребовала она. — Тебя не интересует правда? Это результат ДНК-теста, отец! Меня тошнит, когда я говорю это, и меня тошнит, когда я гляжу на тебя, но этот тест так же точен, как отпечаток пальцев. Ты оставил свою метку на мне, Дьюк Хайленд, и теперь я говорю тебе об этом, не стесняясь в выражениях.

— Ты блефуешь, — сказал он, — я не проходил никаких проклятых тестов.

— Ты и не должен был их проходить, — парировала она, — ты недавно, как всегда раз в неделю, стригся. Помнишь это, Дьюк? Я подкупила твоего парикмахера, и он передал мне прядь твоих волос. «По сентиментальным соображениям», — сказала она с сарказмом. — Большего мне не требовалось. Лаборатория сделала все остальное.

Дьюк поднял документ и стал читать его, нахмурясь от замешательства.

— Читай, читай! — сказала она, — поищи увертку, только вряд ли найдешь. А теперь давай, зови своих юристов, потому что когда мы встретимся в следующий раз, это произойдет в суде! А после всего этого ты увидишь меня в своем офисе! После того, как я займу его, папа!

Ники повернулась на каблуках и выскочила прочь, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Дьюк тяжело осел в кресле. Он налил еще виски и залпом выпил, но алкоголь не избавил его от разъедающей боли внутри. Он закрыл глаза, вспоминая день, когда он подхватил в кафе в Монако молодую француженку. Он пытался вспомнить, что он чувствовал в тот день, но те чувства давным-давно были похоронены. Точно так же как был похоронен юноша в том мужчине, каким он стал. И она все отказывалась покинуть его, преследовала и досаждала всю его жизнь. Она была его Далилой, с горечью подумал он, даже мертвая, она послала кого-то похитить его волосы, похитить его силу; уничтожить его тогда, когда должен был наступить момент его величайшего триумфа.

«Смогут ли его юристы снова перебороть ее?» — размышлял он. Игнорируя боль, которая пронизывала его, словно раскаленный нож, он еще раз наполнил стакан, стараясь составить какой-то план. Но все, что мог увидеть Дьюк, было только ее хохочущее лицо. Мрачная перспектива замаячила перед ним — его собственная незаконнорожденная дочь.

Лежа в своей одинокой постели, Ники чувствовала себя изможденной. Она выиграла наконец, и на этот раз уже не будет больше уверток, не будет больше проволочек. Теперь наступит новый день для «Хайленд», новая рука возьмет бразды правления. Она никогда не станет носить фамилию Хайленд — она и не желала этого, хотя была уже на самой грани осуществления того, о чем всегда мечтала. Она получит узаконение, которого сама добилась, а не получила в подарок. Она увидела свою собственную победу в ненавидящих глазах Дьюка, но кроме этого она увидела теперь и еще что-то — ужасающую силу всепоглощающей одержимости, сметающую на своем пути все, даже способность любить.

Она думала об Уилле, сожалела о потерянных годах. Все, в чем она нуждалась, было в пределах досягаемости, если бы только она знала, куда взглянуть.

Когда она наконец заснула, к ней снова пришло видение дои ночи… Маленькая девочка на лестнице, разбуженная ударом грома… Мужчина, склонившийся над матерью, мнущий ее платье, раздевающий ее…

Внезапно Ники, вздрогнув, проснулась. Сквозь брешь между миром, увиденным во сне, и реальностью пронеслась искра, которая полностью пробудила ее. Слышала ли она звук в доме, звук выстрела? Ее усталый, взбудораженный разум еще витал в пространстве между реальностью и воспоминаниями. Возможно, то, что она считала своей жизнью, было сном, а она все еще была ребенком, нуждающимся в том, чтобы спуститься вниз по лестнице и найти свою маму.

Стены комнаты стали менее зыбкими, и она поняла, где находится. Но образ того кошмара остался при ней: X. Д., склонившийся над распростертым телом ее матери, раздевающий ее.

Х.Д?..

И тут все дошло до нее — истина, голубая искра во мраке. И она поняла почему. Потому что Дьюк сказал: «Она умерла полуголая, как шлюха, какой она и была»!

Но Элл была найдена у окна в халате.

Полное понимание — не пришедшее к ней за десятилетия из-за ошибочного восприятия ребенка, каким она была — наконец пришло к ней. Фигура, которую она видела склоненной над ее матерью в ту ночь… Он не раздевал ее… Он укрывал ее наготу, чтобы, когда она будет найдена, создалась видимость, что ее убил какой-то бродяга. Но это Дьюк убил ее! Элл была уже мертва, когда ребенок на цыпочках спускался вниз.

Неожиданно она услышала звуки внизу на лестнице, звуки, которые заставили Ники почувствовать себя словно все еще во сне. Напуганная, она укуталась в халат и тихонько сошла вниз, как сделала много лет назад. Подойдя к двери, она увидела лежащий раскрытым на столе холла чемоданчик Джима с инструментами. Она взяла гаечный ключ и подняла руку.

— Кто там? — спросила она дрожащим голосом.

— Пеппер Хайленд. Впусти меня, ради Бога! Со вздохом облегчения Ники опустила гаечный ключ и открыла дверь.

Освещенная слабым пучком желтых лучей от торшера, Пеппер выглядела мертвенно-бледной.

— Что тебе надо? — слабым голосом спросила Ники: у нее не было сил ссориться или спорить.

Пеппер вошла в комнату без приглашения и опустилась на софу.

— Он мертв, — сказала она. — Дьюк мертв. Ники ужаснулась. Она раскрыла рот, чтобы сказать что-то, но не смогла вымолвить ни слова. Чувствуя, как у нее подгибаются колени, она почти упала на софу напротив Пеппер.

— Хочешь знать, как он умер? — спросила Пеппер. Ошеломленная, Ники могла пока думать только о тех ужасных моментах, когда она и ее отец сошлись в смертельной схватке, о своем внезапном озарении относительно того, что он убил ее мать и украл ее детство.

— Он застрелился.

Ники моргнула, но ничего не сказала.

— Ты так нас ненавидишь? — тихо спросила Пеппер. Теперь, несмотря на все искусство хирургов, стал заметен ее возраст.

— Я больше никого не ненавижу, — спокойно ответила Ники. Я лишь хочу, чтобы все это закончилось.

Пеппер взглянула в лицо Ники, словно пытаясь измерить страдания молодой женщины. Выражение ее собственного лица смягчилось.

— Прошлый раз, когда я предложила тебе дружбу, из этого ничего не получилось. Полагаю, я была слишком безнравственной, слишком испорченной, а ты слишком невинной. Но, может быть, мы можем попробовать снова, — неуверенно предложила она. — Теперь нас осталось только двое, даже если мы не родственники, то…

— Но мы родственники, — прервала ее Ники, решив ничего больше не скрывать. — Мы родственники. Дьюк был моим отцом.

Пеппер начала одновременно смеяться и плакать.

— О Господи! — выговорила она. — О Господи, ну и семейка!

Пожалев Пеппер, Ники принесла ей рюмку бренди.

— Ты должна знать и все остальное, сказала она. — Он убил мою мать.

У Пеппер широко раскрылись глаза, она непроизвольно схватилась рукой за горло, когда Ники подробно рассказала то, что теперь знала об отце, который возненавидел ее даже еще до рождения.

— Я до сих пор не знаю всего, — подытожила Ники, — и полагаю, что не узнаю никогда.

— Дьюк говорил, что он всего лишь хочет защитить Бейба, — вмешалась Пеппер, голос у нее был хриплый, рука, которой она сжимала рюмку с бренди, дрожала. Когда мы узнали, что Бейб увивается вокруг Элл, Дьюк отправился поговорить с ней. Он сказал мне, что предложил ей деньги, чтобы они уехала из города и оставила Бейба в покос, а она рассмеялась ему в лицо, ответила, что намерена стать женой Хайленда, неважно, какого…

— И тогда он убил ее. Он сказал тебе об этом. Пеппер так яростно замотала головой, что бренди пролился ей на колени.

— Я никогда не знала этого, — сказала она, клянусь Господом, я никогда не знала. Он сказал лишь, что они спорили, что он угрожал рассказать Бейбу что-то, что заставит его бросить се…

Ники поняла, что это могло быть. «Что я была незаконнорожденным ребенком его, а не X. Д.». Она закрыла глаза. Остальная сцена представлялась ей так ясно, словно она присутствовала при ней. Схватка между двумя одержимостями закончилась выстрелом из револьвера. Дьюк одел Элл, чтобы создать впечатление о неизвестном преступнике, чтобы исключить подозрение, что она принимала любовника в ночь своей смерти.

— Бедняжка Бейб был совершенно сломлен, продолжала Пеппер, охваченная теперь собственными воспоминаниями, — вот почему мы услали его. Дьюк сказал, что, если кто-нибудь спросит, Бейб может оказаться настолько глупым, что признается в связи с Элл. Может быть, даже признается, что они намеревались пожениться…

Ники осознала всю меру ненависти Дьюка, когда подумала о том, что он отнял у нее дар любить и доверять, оставив в наследство только страх и подозрительность.

Пеппер докончила свой бренди и поднялась.

— Ладно, — сказала она, — мы порешим со всем этим здесь и сейчас, Ники. Больше никаких юристов, никаких судов. Мы сделаем по-твоему — «Хайленд инкорпорэйтед». — Она протянула свою руку и Ники приняла ее.

Потом Пеппер ушла.

Ники стояла в дверях, наблюдая за нежно-розовым светом восходящего солнца, разгоняющею последние следы ночи.

Она взбежала наверх по лестнице, умыла лицо холодной водой, натянула джинсы и рубашку и поехала к ферме Риверсов так быстро, словно от этого зависела се жизнь, не в состоянии терять больше ни одной драгоценной минуты.

Когда она издали увидела его, сгорбившегося над поломанной изгородью, то проехала так далеко, как позволяла дорога, а потом остановила машину. Перепрыгнув через развалившуюся изгородь, она побежала в открытое поле.

— Уилл! — закричала она, весело смеясь, обрушиваясь на него, с развевающимися под бризом белокурыми волосами.

Он широко раскрыл руки, чтобы приветствовать ее, его карие глаза влажно блестели.

— Я люблю тебя, Уилл! — кричала она, радуясь самим этим словам и свободе высказать их. — Я буду любить тебя всегда!

Когда его руки сомкнулись вокруг нее, прошлое отпало, как падает осенью увядший табачный лист. Больше не было секретов, больше не будет одержимости фантомом. Теперь были только они двое, и вдвоем они будут строить жизнь на любви, заботе и доверии.

— Эй, знаешь что? — вдруг сказал Уилл. — Я чувствую себя так, словно написал дюжину новых песен. — Он взглянул ей в лицо и улыбнулся. — Черт, ты всегда была моим вдохновителем! Ты дала мне ту песню, что свела меня с ума…

— «Темная сторона сердца», — догадалась она. — Но теперь темная сторона исчезла, Уилл.

— Ты в этом уверена, прекрасная леди? Она улыбнулась.

— Я уверена.

— Ладно, не переживай. Я знаю, ты дашь мне многое другое, о чем можно написать. — Он поцеловал ее, а потом поднял на руки. — Как тебе такое название: «Я чувствую себя так, словно прямо сейчас занимаюсь любовью»?

— Остается только завершить для надежности! Когда Уилл нес ее к дому, он уже напевал под нос что-то новое. «Это звучит прекрасно, — подумала Ники, — словно колыбельная…»

Примечания

1

Green — зеленый (англ.)

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

КНИГА ПЕРВАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

КНИГА ВТОРАЯ

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

КНИГА ТРЕТЬЯ

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

Реклама на сайте