«Её единственная страсть»

Роберта Лэтоу Её единственная страсть

ФАЙЕР-АЙЛЕНД, НЬЮ-ЙОРК 1993 год

Глава 1

В доме раздавался только шум миксера – она вымешивала тесто для пирога. Ни малейшего ветерка; стояла та удушливая жара, которую Дендре не выносила, а Гидеон очень любил. Утерев пот со лба тыльной стороной ладони, она представила себе мужа в мастерской, одетого только в темно-синие плавки. Он всегда носил темно-синие, похожие на боксерские, трусы, летом на острове чаще всего в них и работал. Коренастый, мускулистый Гидеон, с капельками пота, выступившими во время лихорадочной работы над очередной картиной, тридцать лет спустя после их первой встречи все еще был предметом ее страсти.

Дендре отошла от кухонного стола и оглядела плоды своих утренних трудов: стеклянную миску молочно-белого картофельного супа с накрошенным зеленым луком; блюдо с мясом омаров в майонезе собственного приготовления с расположенными вокруг потрескавшимися оранжево-красными клешнями; длинную зеленую спаржу, сдобренную особой приправой; тарелку свежего салата-латука, подаваемого с соусом из рокфора; сырники с густым шоколадным муссом и сладким кремом. Это было ее произведением искусства – любимые блюда Гидеона, в приготовлении которых она достигла совершенства.

При виде всего этого Дендре ощутила гордость, однако только мысль о восторге Гидеона, когда он откроет холодильник, взволновала ее. В конце концов, она жила ради того, чтобы угождать мужу. В этом она находила и радость, и удовлетворение, в том числе эротическое. Закрыв дверцы холодильника, Дендре вернулась к миксеру, проверила качество теста и стала укладывать кружочки ананаса на дно квадратного противня.

Кухня, где пахло свежей выпечкой, корицей и кишмишем от пирога, была ее царством, и не единственным. Дендре являлась хозяйкой не только усадьбы на Файер-Айленде, но и на острове Гидра в Греции, а кроме того – их с Гидеоном трехэтажной квартиры в Нью-Йорке в Сохо.

Жизнь Дендре Пейленберг протекала в трех домах и двух мирах: мужа и собственном очень укромном мирке мечтаний и представлений о любви, которой ей хотелось бы от Гидеона. Фантазия, которой она тешила себя, и только. Она примирилась с тем, как он любит ее, вскоре после свадьбы. Это не мешало ей обожать его и принимать ту жизнь, какую он ей обеспечивал. Она чувствовала себя счастливой, несмотря на компромиссы.

Дендре услышала шум гидросамолета, потом увидела, как он летит над океаном, приближаясь. Гидросамолет описал над домом круг, другой: это означало, что пассажир или пассажиры хотят, чтобы их встретили.

– О черт, – произнесла Дендре, глядя поверх кухонной раковины в окно. И мысленно добавила: «Куда деваются девочки в самый ответственный момент?»

Гидеон никогда не встречал гидросамолет. Дети, когда оказывались дома, могли встретить, особенно если в гости прилетал человек малознакомый, как сейчас. Кого Гидеон пригласил на обед и забыл ее предупредить? Впрочем, здесь не было ничего удивительного. У Гидеона это было скорее нормой, он радушно зазывал гостей под влиянием минуты, а потом забывал о них. Итак, кого же? Коллекционера? Торговца картинами? Каких-нибудь весельчаков, которые будут его забавлять? Хорошенькую девицу, которая настолько возбудила в нем страсть, чтобы стать его музой, по крайней мере ненадолго? Кого-то из многочисленных друзей-художников? Очередного историка искусств? Наверняка не журналиста, пишущего об искусстве, – Хэвер Сэвидж поставил бы ее в известность. Знаменитый торговец общался с ней почти исключительно по этому поводу. Или прилетел сам Хэвер?

Но кто бы то ни был, встречать гидросамолет придется Дендре. Притом не закончив работы над ананасным пирогом. Какая досада! Особенно после того, как она мечтала все утро, что они с Гидеоном будут обедать только вдвоем. Напрасная надежда. Они почти никогда не обедали одни. В усадьбе Пейленбергов на Файер-Айленде всегда бывало много и еды, и людей. В доме постоянно жили три помощника и пара подручных Гидеона; двое слуг Дендре, незаменимый Юкио, исполнявший обязанности мажордома, и Китти, судомойка и кухарка (редко допускаемая на кухню), и наконец, три дочери – Дейзи, Пьета и Эмбер. Невозможно было представить, кто еще постучится в затянутую сеткой дверь и сядет вместе с ними за стол. Гостей всегда принимали радушно.

Этим утром Гидеон был особенно внимателен. Секс был неистово возбуждающим для обоих. Дендре всегда определяла, в каком настроении муж, по тому, как он овладевал ею поутру, что происходило почти всякий раз, когда они спали вместе. В это утро он был радостным, сильным в своем вожделении, бурлил живостью и энергией. Сказал ей, как иногда в минуты страсти: «Я всегда тебя буду любить больше, чем кого бы то ни было».

Дендре верила ему. Потому и пережила годы его измен. Она даже сочувствовала другим влюбленным в него женщинам, потому что хорошо их понимала – сама до сих пор пылала страстью к Гидеону, до сих пор была жертвой, как и все они, его неотразимости как мужчины и великого художника.

Дендре сознавала, что одержимо любит мужа и радостно принимает это как свою жизнь. Люди из мира искусства исподтишка посмеивались над ней: с их точки зрения, Дендре так и осталась заурядной еврейкой из Бруклина, простофилей, кухонной клушей, – но ее это нисколько не трогало. Мужчина, которого хотели все те изысканные дамы, принадлежал ей. Они были вынуждены заискивать перед ней, чтобы заполучить его, а не наоборот. В глазах всего мира она была женой художника, моделью, ее портреты висели в престижных музеях и на стенах жилищ коллекционеров на всех континентах. Уже только поэтому Дендре ощущала себя значительной личностью.

Гидросамолет прогудел над домом еще раз. Это было необычно. Дендре выключила миксер и схватила саронг Дейзи, висевший на спинке стула. Завернулась, чтобы прикрыть тело и скромный черный купальник, ее дневную одежду на Файер-Айленде. Сняла с вешалки на задней двери старую широкополую соломенную шляпу и небрежно нахлобучила поверх ярко-желтой косынки, покрывающей длинные, вьющиеся от природы волосы. Вышла из кухни на деревянную веранду, оглядела усадьбу в поисках кого-нибудь. Нигде не было ни единого признака жизни.

Она взяла одну из маленьких тележек, стоявших в ряд под верандой, и направилась по песку к шаткой деревянной пристани, где их гости высаживались с самолета или катера. Тележка предназначалась для посылок, которые могли прибыть на самолете.

Машин на Файер-Айленде не было. Люди и товары прибывали на частных или общественных паромах, которые пересекали бухту с Лонг-Айленда до многочисленных поселков, протянувшихся вдоль длинной, узкой полосы дюн, делавших этот остров прибежищем для отдыхающих ньюйоркцев. Самые богатые всегда прилетали и улетали самолетами. Однако как бы гости ни попадали на остров, и они, и местные жители ходили пешком к домам и обратно, таская за собой тележки с продуктами, багажом и прочими вещами.

Только постукивание колес о настил нарушало полную тишину. Горячие доски обжигали босые ноги, поэтому Дендре остановилась, взяла сандалии, которые держала в тележке, и обулась. Она прошла лишь небольшое расстояние, приблизилась к мастерской Гидеона, и вдруг, к большому удивлению, увидела, как оттуда вышел муж и побежал к пристани.

Он, казалось, светился от возбуждения. Светло-каштановые волосы, выгоревшие и смешанные с седыми прядями, блестели под солнцем, как и загорелое мускулистое, весьма привлекательное тело. Всем своим обликом он производил впечатление страстного, чувственного человека, которому ведомы и муки, и радости. Сила его страстей, жажда жизни были потрясающими, какими-то первобытными, тем более что на нем не было никакой одежды, кроме плавок. Но будь Гидеон даже в костюме с галстуком, от этого мало что изменилось бы. Вся суть этого замечательного человека и художника выражалась в его глазах – больших темно-карих, почти черных, искрящихся живостью и умом. Это были озорные, чувственные глаза, широко расставленные на большом, квадратном мужественном лице с прямым римским носом, выступающими скулами, ямочкой на правой щеке.

Дендре удалось на краткий миг взглянуть в них. Муж не обратил на нее внимания. Словно она была невидимкой. Это ее задело. Настолько сильно, что женщина остановилась и, онемев, стала смотреть, как он бежит. Потом вновь изгнала из мыслей выражение, которое много раз видела в глазах Гидеона: увлеченность преследованием другой. Соперницы. Повернув тележку, Дендре направилась обратно к дому заканчивать работу над ананасовым пирогом.

Прошло почти два часа, прежде чем Гидеон и Эдер рука об руку вошли в кухню к Дендре. Две дочери, Пьета и Эмбер, вернулись с пляжа с молодым человеком, флейтистом, который жил неподалеку от их усадьбы. Иногда Адам Сорел играл на флейте Гидеону в мастерской, когда художник работал. Пьета с Эмбер после краткого, но дружелюбного приветствия Эдер отняли у нее отца и потащили к Адаму.

Дендре улыбнулась Эдер с другого конца кухни и сказала:

– Ничего особенного, кроме хорошего обеда. Я рада, что вы смогли приехать, разделить его с нами.

Эдер ответила улыбкой, удивляясь самообладанию этой женщины. Неужели та не понимала, после того как они с Гидеоном открыто демонстрировали привязанность друг к другу, что у них серьезные любовные отношения? Эдер не могла решить: или Дендре потрясающе держится в руках, или на самом деле гораздо умнее, чем кажется? Или жена надеется, что этот роман скоро кончится, как и все остальные? Такому, сказала себе Эдер, не бывать.

О жене Гидеона Эдер вспоминала не так уж часто. Но сегодня она поймала себя на том, что оценивает соперницу. У Дендре было отличное тело, очень соблазнительное и удивительно молодое для женщины ее возраста. На несколько секунд Эдер представила ее себе без черного купальника – и Гидеона, с вожделением склонившегося над этим телом. И тут же выбросила эту картину из головы. Дендре существовала для Эдер как почти невидимая жена. Ее лицо с длинным аристократическим носом выглядело скорее интересным, чем красивым. Однако темные, почти черные миндалевидные глаза, полные ума и страсти, казались Эдер застывшими. Будучи женой выдающегося человека, она оставалась одной из представительниц среднего класса, весьма ограниченной духовно. Впечатляющие широкие скулы, красивые чувственные губы, длинная, стройная шея – все, по мнению Эдер, сводил на нет недостаток вкуса. Эдер находила у Дендре какой-то извращенный снобизм и тщательно маскируемую надменность. Миссис Пейленберг пренебрегала косметикой, этикетками модельеров, всяческим – пусть самым умеренным – шиком Пятой авеню. По-прежнему одевалась и выглядела как заурядная жительница Бруклина, хотя картины ее мужа приносили миллионы долларов.

Эдер почувствовала жалость к Дендре Пейленберг. Все в этой женщине казалось трогательным: рабская покорность Гидеону, всепоглощающая любовь к мужу, обожание домашних дел, в которых Эдер видела западню, губительную для личности. То, как она вела себя с Гидеоном на людях, раздражало Эдер, как и всех людей из мира искусства, – для Дендре он был просто мужем, а не гением. Жена-мещанка не пыталась и не могла стать его истинной музой. Эдер это вполне устраивало, – она не испытывала ни малейшего желания быть хозяйкой и матерью. У Эдер сложились именно те отношения с Гидеоном, как ей хотелось. Они удовлетворяли запросы и обогащали жизнь друг друга. Их объединяли секс и ум, страсть к величию в искусстве. Не майонез собственного приготовления.

Поглядев с другого конца кухни на одиноко стоявшую Эдер, сиявшую красотой и тем румянцем, какой появляется у женщин после занятий любовью, Дендре впервые осознала, что эта светская дама, хищница, интеллектуалка, способна дать Гидеону то, чего она сама предложить не может. Несколько секунд женщины глядели друг другу в глаза, и Дендре ощутила безразличие Эдер. Она, жена Гидеона, не являлась даже соперницей, от которой нужно избавиться, просто вещью, которая не стоит внимания.

Дендре отвела взгляд, сделав вид, что ей необходимо пойти за чем-то в кладовую. Потребовалось волевое усилие, чтобы не утратить самообладания и не выбежать из кухни, – она уловила во взгляде Эдер недоумение, что Гидеон может любить и такую женщину.

В кладовой Дендре села на колоду для рубки мяса, закрыла ладонями лицо и начала глубоко дышать, пытаясь взять себя в руки. Потом сосредоточилась на мысли, которая спасала ее всякий раз, когда в их жизнь входила другая женщина: любовница – не жена, а она является женой Гидеона Пейленберга. Женщиной, без которой он не может жить.

Дендре посидела в кладовой несколько минут, бесстрастно думая об Эдер Корнинг. Тот взгляд вывел ее из равновесия. Он каким-то образом разрушил ее оборону, отрицание того, кем является эта женщина и как глубоко она вошла в их жизнь.

Она вспомнила, как впервые увидела роскошную, изысканную Эдер Корнинг в одном из художественных салонов, где Пейленберги вращались задолго до знакомства с ней. Дендре издали наблюдала за этой выпускницей Беннингтонского колледжа, которая большую часть жизни изучала изобразительное искусство и близко знала блестящих художников и скульпторов. Она была многообещающим искусствоведом и весьма незаурядной личностью. Эдер обладала острым умом, характером, в котором сочетались глубокая проницательность и уверенность в себе, соблазнительной чувственностью, независимостью – всем, что волновало многих незаурядных мужчин. Тех, кто ее интересовал, она всегда заполучала и оставалась верна очередному другу, пока тот обогащал ее жизнь, а потом, когда он становился обузой, бросала…

Долгое время Дендре завидовала Эдер, потому что внимания признанной красавицы жадно добивались множество поклонников, хотя было известно, что у нее есть склонность к пожилым мужчинам большого таланта и творческой мощи. В мире искусства она играла значительную роль и затмевала многих своих коллег.

Дендре считала эту дочь вашингтонского сенатора высокомерной. Было известно, что Эдер богата, владеет немалой частью семейного состояния, что позволяло ей жить, как хочется. Сейчас она как будто бы хотела быть любовницей и музой Гидеона. Сидя в кладовке, Дендре думала о том, что эта молодая, сексуальная интеллектуалка обладает всем, что восхищает Гидеона, чего ему хочется и чего он не находит ни в жене, ни в кратких любовных связях. Гидеон влюбился в эту женщину, ввел ее в свой дом, в их семейную жизнь.

Итак, она это поняла! Прерывисто вздохнув, Дендре словно задернула шторку в сознании, закрыв только что увиденное. Ей всегда удавалось не замечать самых неприятных вторжений в ее жизнь.

Вернувшись на кухню, Дендре увидела Гидеона в окружении двух дочерей и Эдер. Адам играл на флейте. Гидеон любил своих девочек. Они были так похожи на отца, что пребывание с детьми доставляло ему радость. Правда, мое быть и строгим, когда требовалось. Теперь он поглаживал по щеке Пьету. Эмбер взяла его кисть, поцеловала, потом обвила руку отца вокруг своей талии и прижалась к нему. Это была минута нежности, словно бы заполнившей комнату. Впрочем, все эмоции Гидеона имели подобное свойство.

Счастливая компания не заметила ее возвращения, во всяком случае, никто не подал виду. Дендре наблюдала, как Гидеон оторвался от дочерей; взял Эдер за руку и притянул вплотную к себе. Погладил подругу по голове, глянул ей в глаза. Дендре заметила в муже искру возбуждения – страсти к Эдер. И еще раз сказала себе, что Гидеон никогда ее не оставит. Она опора его жизни.

Девочки уже привыкли видеть Эдер рядом с отцом, поэтому находили в порядке вещий то, что он ее обнимает. Вряд ли они не догадывались об отношениях отца с другими женщинами, которые в течение долгого времени то появлялись в их жизни, то исчезали. Они, подобно ему, были очарованы Эдер. Молодая дама представляла собой воплощение изысканности, успеха, шика – всего, о чем мечтают большинство девушек, – ценностей, которые были несомненны для них, но для их матери несущественны. Пьета, самая младшая, откровенно преклонялась перед Эдер; двадцатидвухлетняя Дейзи была ослеплена ее красотой и умом; двадцатичетырехлетняя Эмбер видела в Эдер утонченную женщину и сама стремилась стать такой.

Девочки любили Дендре; мать олицетворяла собой дом, заботилась о них, как в свое время о ней заботилась ее мать. Но они были и дочерьми своего отца, притом во всех отношениях больше походили на Гидеона. Благодаря таланту отца они получили известность и богатство, были способны начать самостоятельную жизнь, имея все, чего у родителей не было в юности. Интересные девушки, они каждая по-своему собирались добиться успеха, как это сделал отец и делала Эдер. И понятно, что они радовались ее присутствию.

– Обед готов, – объявила Дендре. Группа распалась, и все направились в столовую.

Бросив в кипящую воду спагетти домашнего изготовления, Дендре вновь ощутила, что держит в руках свое счастье. Гидеон и девочки ждали, что их накормит хозяйка дома. Она улыбнулась, вспомнив свою поговорку: «Любовница – это не жена».

Гидеон встал рядом с Дендре, снял с нее косынку, поправил пряди ее волос. Она повернулась к мужу, подалась вперед и поцеловала его. Он взял с рабочего стола чайное полотенце, утер пот с ее лица и любовно погладил по плечу. Просунул руку под купальник, погладил ее голую грудь, потом зад. Ему всегда нравилось ее тело, но он перестал писать портреты жены уже давно, с тех пор как из его любви к ней ушла страсть.

Гидеон отошел на несколько шагов от жены. Он ощущал в себе ту ауру радости, возбуждения и силы, которую любил носить, как король свою мантию. Ему хотелось ощущать полноту жизни еще острее, и это чувство давала ему Эдер, ее страсть и ум – а не жена с ее спагетти. Дендре давала ему нечто иное – семейную жизнь, помеху творчеству, – и это угнетало, душило его.

– Целый день трудишься до изнеможения над стряпней… такая жарища… зачем?

У Дендре хватило ума не ответить «ради тебя».

– Где Китти и Юкио? Наверно, дала им выходной?

– Нет, – отозвался Юкио.

Гидеон обернулся и увидел его и Китти, слуг Дендре. За ними в кухню вошли его помощники.

– Мы установили на пляже обеденный павильон. Стол накрыт, вино охладили, и мы пришли сказать, что обед подан.

Все потянулись за тарелками, чтобы взять их на пляж.

Гидеон пришел в восторг. Он обожал обедать в кругу семьи и друзей под навесом из тростника у кромки воды. Он предвкушал один из тех долгих, неторопливых обедов, после которых так славно полежать на песке или погулять по пляжу. Особой радостью являлось присутствие Эдер. Он намеревался уйти с ней подальше, поплавать в океане, заняться сексом и полежать в объятиях друг друга на песке у самой воды, чтобы их обдавало волнами. Он был без ума от Эдер. И она от него.

Несколько секунд Гидеон разглядывал жену. Язык ее телодвижений был утонченным, сдержанным. В нем была бодрость молодости, некоторая внешняя холодность, предполагавшая горящий внутри огонь. То, как Дендре пользовалась этим языком, нравилось ему до сих пор. Лицо некрасивое, но интересное. Когда-то эти черты волновали его сокрытыми глубинами ее характера. Теперь он знал, что там, в глубине, самоотверженная преданность и любовь к нему и дочерям, полная покорность его славе и богатству. Вся жизнь Дендре была сосредоточена на нем. Гидеону когда-то это очень нравилось. Теперь только раздражало.

Гидеон отнес в павильон большое блюдо спагетти. Жара и влажность по-прежнему были гнетущими, но обед проходил в трех футах от воды, и легкий ветерок, волны, подкатывавшиеся почти к ногам, приносили какое-то облегчение. Дендре села в конце стола, Гидеон во главе, и обед начался.

Дендре смотрела через стол на мужа. Он выглядел очень молодым, полным жизни, воздух был наэлектризован его присутствием. Он мог быть очень забавным и во время обеда вызвал всеобщий смех, рассказав пару историй из мира искусств. Адам играл на флейте. А Эдер! Она сияла красотой и чувственностью, носила купальный костюм, как матадор свой плащ. Вдоль кромки воды прогуливались несколько человек из Сосен, небольшого поселка, расположенного южнее; они вежливо, с некоторым благоговением при виде великого человека спросили, можно ли сфотографировать их застолье. К удивлению Дендре, Гидеон дал согласие и спросил, пришлют ли ему фотографию. Те пришли в полный восторг.

Большая часть компании, пресыщенная едой, вином и весельем, задремала на песке под пляжными зонтами. Эдер и Гидеон пошли прогуляться по берегу. Вернулись они в павильон, где Дендре подавала чай и пирожные, уже в сумерках. Их долгое отсутствие не вызвало беспокойства ни у жены Гидеона, ни у других. Все привыкли к исчезновениям и появлениям великого художника.

Шум гидросамолета заставил Эдер прекратить чаепитие. Последовало торопливое прощание, поцелуи некоторых гостей, «спасибо» хозяйке за превосходное угощение. Гидеон и все три дочери Пейленбергов сопровождали Эдер по узкому острову к бухте, где самолет ждал ее, чтобы доставить обратно в Нью-Йорк.

В самолете Эдер погрузилась в полусон. Расслабленная, томная, она вызвала в воображении занятия любовью с Гидеоном в его мастерской и на пляже. Гудение самолета убаюкивало ее и вызывало желание. Эдер затрепетала от возбуждения, ощутив, как по телу прошла волна страсти. Ей захотелось испытать экстаз еще раз.

Близость с Гидеоном давала ей настолько острое удовольствие, что спуститься с этих высот было нелегко. Поэтому в темноте открытой кабины Эдер вновь и вновь переживала каждый миг их дневных занятий любовью. Она впилась зубами в тыльную сторону ладони, чтобы подавить сладострастный вскрик, напрягшись всем телом, задержала дыхание, содрогнулась еще раз, и все было кончено. Наконец-то она спустилась из сексуальной нирваны. Великолепный оргазм без Гидеона был своего рода гарантией, что она не зависит от него даже в этом.

Гидеон был самым могучим мужчиной из всех, кого она знала. Он съедал своих женщин и выплевывал, не задумываясь над тем, что делает, а Эдер не хотела, чтобы ее использовали таким образом. У Гидеона была только одна настоящая любовь, одна подлинная страсть – его работа. Эдер говорила с Гидеоном на эту тему, и он признал, что это правда. Всех женщин мира он мог бы принести на алтарь своего творчества.

Эдер рассмеялась в темноте. Она чувствовала себя не менее сильной, чем он. Вдвоем они удовлетворяли страсть и интеллектуальные запросы друг друга, упивались своей независимостью и понимали один другого, как никто на свете. Для них никогда не кончится вечная игра мужчины и женщины в кошки-мышки. Эта игра была вдохновляющей и опасной, потому что ставки в ней были высоки: эрос, любовь и сверх-я.

Глава 2

Дендре, разумеется, сидела за столиком номер один в цокольном этаже музея Гуггенхайма. Никогда музей не выглядел так великолепно, так оживленно, как в тот вечер, когда общественность чествовала Гидеона Пейленберга ретроспективной выставкой его работ. Потребовалось три года, чтобы организовать выставку, и несколько недель, чтобы установить освещение: подчеркнуть достоинства каждой картины, коллажа, каждой скульптуры. Мягкий, неяркий свет в нескольких дюймах над полом, чтобы можно было ходить, а выше темнота усиливали впечатление. Здесь царила атмосфера гения Пейленберга. Цокольный этаж, где гости вернисажа ужинали и вели непринужденную беседу, был освещен тысячами мерцающих свечей.

Как и требовал протокол, Дендре предупредили о том, что ей предстояло услышать. Государственный департамент и видные представители мира искусства заботились, чтобы официальные мероприятия проходили гладко. Однако когда ее мужа вызвали для получения ордена Почета из рук президента Соединенных Штатов за вклад в американское искусство, Дендре почему-то удивило, что ему нужно встать и идти к круглому помосту. Все присутствующие поднялись и устроили Гидеону долгую овацию. Раздавались топот и крики «браво!». Вдруг в ее сознании возник протест: «Гидеон, этот орден настолько же мой, насколько и твой, тварь ты этакая!» Это было совершенно несовместимо с ролью жены художника и потрясло Дендре.

Откуда этот яростный протест? Правительства многих стран удостоили мастера почестей, тем более не в новинку были блестящие выставки, восторг зрителей и художественной общественности. Однако до этого вечера художник уклонялся от приемов, выражал свое сожаление по поводу невозможности участвовать в очередной церемонии и присылал своего агента Хэвера Сэвиджа получать от его имени всевозможные награды. Дело было не только в том, что Гидеон презирал светскую сторону жизни мира искусства – художник знал себе цену, знал меру своего вклада в современное искусство и считал, что может плодотворнее использовать свои силы и время, нежели очаровывать людей, которые восхваляли его.

Дендре всегда восхищалась этой сдержанностью мужа. Теперь, на этом весьма людном мероприятии, где из рук главы государства Гидеон принимал награду, она чувствовала себя униженной его самомнением, его оглушительным успехом.

Неужели это тот самый человек, который посещал картинные галереи и музеи только по утрам, когда там почти не было посетителей, чтобы не попадаться на глаза публике? Не похоже! Этот Гидеон, ее Гидеон, которого она так оберегала от вторжения в его жизнь случайных людей, чтобы он мог жить и работать в тишине и покое, казалось, жадно упивался каждым мигом своего триумфа. Впервые за все годы совместной жизни она почувствовала, что муж отдалился от нее.

Дендре хотелось, чтобы он принял награду безо всей этой суматохи с черным галстуком и вечерним платьем, без льстивых речей тех, кто много лет не замечал его творений. А ведь тогда Гидеон был таким же замечательным художником, как и теперь. Его ранние полотна пользовались большим спросом и почти не появлялись на рынке. Когда же появлялись, то стоили десятки миллионов долларов. Но где были музеи, меценаты, поклонники, когда она и Гидеон отчаянно нуждались в деньгах? Когда она работала на двух работах, чтобы он мог писать, когда ее мать привозила им продукты в мастерскую в заброшенном здании, где не было горячей воды? О да, эта награда их общая, не только Гидеона, и Дендре была уверена, что ее муж, когда поднимется на трибуну, скажет об этом всему миру.

Дендре обвела взглядом знаменитостей из мира искусства, отдающих должное ее мужу и очень вежливо не замечавших ее. Внезапно она почувствовала себя оскорбленной, поймав обожающие взгляды дочерей, устремленные на отца. Гости вяло пожимали руку Дендре, оживленно болтая с Эдер, и смотрели поверх ее плеча, чтобы встретиться взглядом с кем-то более значительным. Она испытывала не смущение, а презрение к тщеславной любовнице великого человека, что, в сущности, не являлось секретом.

Все смотрели если не на Гидеона, то на Эдер, потому что, поднявшись со стула, он сначала отрывисто сжал руку жены, потом сердечно обнял и поцеловал молодую, чувственную, соблазнительную мисс Корнинг.

Гидеон моментально исчез в толпе и неожиданно появился на трибуне. В зале наступила тишина, нарушаемая лишь скрипом стульев.

Президент произнес краткую речь:

– Я интересуюсь вашим творчеством со студенческих лет, сэр, и для меня большая честь вручить вам высшую награду страны за достижения в области литературы и искусства.

И передал художнику орден Почета на красно-бело-синей ленте.

Гидеон принял награду в руки, а не на шею. «Ну вот, – подумала Дендре, – настал момент истины. Сейчас он признает, что это наш момент торжества». Всем сердцем она возрадовалось гениальности человека, которого любила сверх всякой меры. Которого кормила и оберегала, чтобы он мог обогатить мир своим талантом.

Гости вновь поднялись со стульев и стояли молча, готовые слушать благодарственную речь одного из самых значительных художников двадцатого века. Дендре тоже встала, у нее ослабли колени от предвкушения: награда, вполне заслуженная делом всей ее жизни, любовью к мужу, почти в руках. Она смотрела, как Гидеон обвел взглядом присутствующих. На одних лицах взгляд задерживался дольше, чем на других. Гидеон был таким же, как всегда, – поразительной личностью. Каждый чувствовал силу этого человека. Наконец Гидеон улыбнулся поклонникам, повернулся и поблагодарил президента легким кивком. Потом с высоко поднятой головой спустился с помоста, не сказав ни слова.

Гости не сразу поняли, что это все. Ему было нечего сказать им. Было ли это оскорблением? Снобизмом чистейшей воды? Или он просто оставался верным себе, говоря своим молчанием то, что утверждал всегда: ему нечего говорить, все сказано в его картинах? Ему некого благодарить, не с кем делить эту минуту торжества. Она принадлежит ему, и только ему.

Дендре наблюдала, как Гидеон идет через толпу, задерживаясь, чтобы где-то принять рукопожатие, теплое слово. Вот он поцеловал знаменитую коллекционершу, с которой его связывали очень теплые отношения. Мужчины похлопывали его по спине. Блестящие дамы в вечерних платьях, увешанные драгоценностями, с обожанием смотрели на него. Президент Соединенных Штатов, оставшийся на трибуне один, выглядел несколько обескураженным. Он ожидал ответной речи и возможности добродушно пошутить над великим художником, очаровать его и между прочим убедить денежную элиту республиканцев, что президент-демократ не прочь перейти в их лагерь. Но вместо этого как будто стал выглядеть менее значительным человеком, чем тот, кого чествовали.

Дендре видела, как дочери и Эдер протискиваются сквозь суетливую толпу к Гидеону, но сама не шевельнулась, не выказала ни малейшего волнения, когда дочери поцеловали ее в щеку и попытались потащить с собой. И тут же была сражена одиночеством, зрелищем того, как быстро уходит ее жизнь: осыпаемый похвалами Гидеон искренне смеялся вместе с незнакомцем, дети огибали столы, чтобы подойти к нему. Эдер, стоявшая рядом с Гидеоном, обернулась и поглядела в сторону Дендре.

На краткий миг Дендре увидела в сопернице себя – влюбленную, торжествующую вместе со своим мужчиной, – и ее охватило желание принадлежать предмету своей одержимости, как в данную минуту красавица Эдер.

Несколько человек подошли к Дендре с краткими поздравлениями, она машинально поблагодарила их, но у нее было странное ощущение, что телом она здесь, а душа парит где-то в другом месте зала. Ее брат Орландо поцеловал Дендре в щеку и обнял за плечи. Из-за волнения и обиды Дендре почти не замечала старшего брата, с которым была дружна всю жизнь, хотя в те годы, когда складывалась ее личность, они шли разными путями.

– Могла ли ты мечтать в юности, когда впервые привела Гидеона домой, в Бруклин, что тебе когда-нибудь выпадет такой вечер? Что Гидеон станет живой легендой?

Дендре не представляла, что ответить. Неужели Орландо слеп? Неужели не видит, что она брошена ради другой, более молодой, более красивой женщины, совершенно на нее не похожей? Ей хотелось расплакаться, она была охвачена жалостью к себе. Но Дендре была сильной, закаленной компромиссами и достаточно владела собой, чтобы сдержать слезы. Ей и не потребовалось отвечать Орландо, потому что подошла Эдер.

Первые ее слова были обращены к Дендре:

– Присоединяйтесь к нам. Мы не собирались оставлять вас одну за пустым столиком. У нас идет подсаживание то к одному столику, то к другому. Примите участие в этом развлечении.

Дендре уловила жалость Эдер и пришла в замешательство. Она не нуждалась в сочувствии любовницы своего мужа. Но не успела женщина ничего сказать, как Эдер перенесла внимание на Орландо. Они обнялись, Эдер поцеловала его. Он радовался за Гидеона и его семью, радовался этому вечеру, почестям, которые воздавались художнику.

Орландо глянул через плечо на сестру. Неужели Дендре надеялась удержать при себе Гидеона своей рабской покорностью и преданностью, стряпней, выпеченным дома хлебом, уютным домом, когда женщины вроде Эдер будоражат его страсть, сердце, даже душу? Он не испытывал жалости к сестре, просто сочувствовал ее положению и удивлялся, как любовь к мужу перешла в одержимость, обращенную главным образом на себя, а не на выдающегося художника.

Орландо знал это, как и Гидеон. Мужчины были дружны с тех пор, как Гидеон женился на Дендре, и не раз обсуждали, пусть мимоходом, подобные вещи. В том, что его сестра и ее муж любили друг друга, сомнения не было. Что теперь между ними не все ладно, было очевидно. Дендре была опорой, основой жизни семьи, Гидеон хотел этого, нуждался в этом – возможно, до сих пор. Тогда почему же они отдалились друг от друга? Страсть Дендре к Гидеону постепенно растворялась в повседневности совместной жизни. Каким-то образом она перенесла свои чувства в старания приготовить идеальное суфле, оберегать покой мужа, сделать их детей своей копией. Дендре пошла в мать. А Гидеону в этом возрасте ежеминутно требовалось вдохновение, которое ему давала не еда, а яркая, молодая красавица, с которой он вел авантюрную любовную жизнь.

Орландо несколько раз ужинал с Эдер и Гидеоном, о чем Дендре не знала. Пути их пересекались случайно: однажды в калифорнийском музее, где Гидеон устраивал выставку своих картин; как-то в Лондоне, в ресторане отеля; и в Париже, где он случайно встретился с Эдер на авеню Монтень и та настояла, чтобы он отобедал с ними. Орландо помнил даже меню: устрицы и бутылка шабли. Ему была понятна страсть Гидеона к Эдер: она бросала вызов всем своим существом – походкой, умом, чувственностью. Эта женщина помогала Гидеону чувствовать себя молодым, будоражила его творческую душу, возбуждала сексуальностью.

Орландо видел, что Гидеон заставляет сестру страдать. Одержимость Дендре убивала то, за что он полюбил ее, и все-таки у них по-прежнему было что-то общее. Прошлое? Любовь? Кто знает? До сегодняшнего вечера Орландо считал, что Дендре сможет не допустить распада их брака.

Теперь, держа Эдер в объятиях, глядя через ее плечо на сестру, он понял, что этот союз обречен. Потухший взгляд Дендре сказал ему, что этот вечер, дань признания родной страны Гидеону, и то, что светила мира искусства воздавали должное ее мужу и весьма предупредительно обращались с ней как с пустым местом, – все это разрушало ее одержимость. Действительность развеяла иллюзии. Но он знал свою сестру и понимал, что она все еще надеется.

Эдер высвободилась из объятий Орландо и обратилась к ней:

– Пойдемте. Мы присоединились к Раухенбургу и Джиму Дайну. Гидеон выставляет угощение. Даже президент с супругой сели за этот столик. Вам не следует оставаться в стороне.

Дендре овладела собой. Она все еще оставалась женой Гидеона Пейленберга, человека, которого чествовали здесь, и Эдер была права: ее место рядом с мужем.

– Гидеон приглашает меня? – спросила она.

– Конечно, – ответила соперница.

Явная ложь! Все трое знали это. Женщины переглянулись и поняли, что Эдер может позволить себе быть великодушной. В конце концов она победила. Она отняла у Дендре привязанность, страсть, любовь Гидеона, и никакого притворства между ними быть не могло.

Но Дендре все же обладала некоторой значимостью в мире искусства. Жены художников – музы-домработницы – занимают в нем особое положение. Поклонники художника могут установить через них прямую связь с художником, когда все остальные пути закрыты. Дендре отлично это знала и иногда – не особенно часто – этим пользовалась. Ее отчужденность от мира искусства поначалу вызывала интерес, который, увы, скоро угас, поскольку Дендре Пейленберг очень мало чем могла блеснуть как личность. Большинство людей видело в ней тень мужа. Однако существовали исключения, и одно из них приближалось теперь к Дендре.

То был Бен Боргнайн, респектабельный торговец картинами, владелец нескольких художественных галерей в Нью-Йорке и Лондоне. Эдер приветствовала его со всем своим обаянием и представила Орландо. Боргнайн приветствовал брата Дендре, но первым делом направился к жене художника и поцеловал ее в щеку. Потом, взяв за руку, сказал:

– Сегодняшнего вечера не было бы, если бы ты много лет не поддерживала Гидеона. Сердечно поздравляю.

Его слова пролились успокоительным бальзамом на ее душу. Бен всегда придавал Дендре сил, помогал почувствовать себя цельной, незаурядной. Они знали друг друга много лет. Бен был одержим картинами Гидеона и не раз представлял их на групповых выставках в своих галереях. Величайшим стремлением Бена было стать единственным агентом по продаже картин Гидеона, чего художник ни за что бы не допустил: у него уже был лучший на свете торговец картинами.

Боргнайн, моложавый пятидесятилетний мужчина, больше походил на крутого бизнесмена в исполнении Стива Маккуина, чем на спокойного, эрудированного, умного владельца галерей. Он был первым любовником Дендре. Бен соблазнил ее много лет назад, и связь их, дающая Дендре уход от реальности ее жизни и подавляющей любви к мужу, то прекращалась, то возобновлялась. Эта связь спасала ее брак, позволяла осуществлять сексуальные фантазии. Тайное обожание требовалось ее хрупкому эго и не представляло угрозы для брака. И не имело ничего общего с Гидеоном и любовью к нему.

Бен имел обыкновение появляться, когда Дендре больше всего нуждалась в нем. Воспрянув, она сказала Орландо и Эдер:

– Ступайте, мы подойдем. – С этими словами налила два бокала шампанского и подала один Бену.

– Замечательный вечер, Дендре, – сказал тот, чокнувшись с ней. – Ты не только чудо, но и выглядишь чудесно.

– Правда? Он засмеялся:

– С головы до пят гранд-дама, жена художника.

– Я старалась! – улыбнулась она. – Если б ты знал, сколько стоит это платье… Больше, чем весь мой гардероб.

– Дендре! Твой муж на прошлой неделе продал Тейту картину за четыре миллиона, а ты все скряжничаешь? Дорогая, ты уже давно покинула Бруклин. Тебе никто не говорил этого?

– Дочери говорят каждый день. Но они могут позволить себе смеяться над моей скупостью – у них богатые отец и мать.

Благодаря такому добродушному подшучиванию Дендре когда-то обратила внимание на Бена. Она видела его с красивыми женщинами, с которыми тот обращался как с трофеями, и была польщена, когда он удостоил ее внимания и затащил к себе в постель. С тех пор за пятнадцать лет их влечение друг к другу не ослабело.

Всякий раз, когда Бен видел Дендре обнаженной, он вспоминал полотна Гидеона. Бен хотел женщину, изображенную на тех картинах, еще до того, как познакомился с ней и стал ее любовником. И теперь хотел ее все так же сильно. Страсть его разжигало не только тело Дендре, но и ее покорность. Во время секса он проникал в самую душу Дендре и поражался, как мало людей могут понять эту женщину. Казалось, большинство из них не видели в ней ничего, кроме интересного, но некрасивого лица. Бен был одним из немногих, способных понять привязанность Гидеона к ней, понять, почему картины, где изображена Дендре, так эротичны и ярки. Почему люди толпились в музеях перед этими полотнами, названными все как одно «Женщина».

Всем своим существом Дендре принадлежала мужу, и любви между ней и Беном не было. Но секс был. Их отношения радовали Дендре. Первым ее мужчиной был Гидеон, вторым Бен, он, как и муж, мог заставить ее забыть обо всем на свете, почувствовать себя королевой Эротикой, женщиной для всех мужчин. С Беном, как и с Гидеоном, она полностью погружалась в секс, переживая экстазы, не сравнимые ни с чем в жизни. Отдаваясь, она позволяла себе приходить в неистовство, жить полной жизнью.

Поначалу Дендре было трудно принять собственную неверность. Вот почему их роман с Беном прерывался… и возобновлялся. Она прислушалась к шуму толпы, к струнному квартету, игравшему Вивальди, потом обратила внимание на стол, за которым царил Гидеон. Видела, как муж наклонился к Эдер и что-то прошептал ей на ухо. Та соблазнительно улыбнулась, встала и направилась к выходу, Гидеон следовал за ней по пятам. Дендре взяла Бена за руку и, крепко сжав ее, смотрела, как они уходят.

От музея Гуггенхайма было рукой подать до дома на Пятой авеню, где находилась просторная квартира Эдер с окнами на Центральный парк. Лифт открывался прямо в ее холл. Эдер открыла большие японские двери шестнадцатого века – тигры на них были изображены так искусно, что, казалось, готовы прыгнуть. В большой гостиной стояла темнота, оттуда был виден ночной Нью-Йорк, луна и звезды походили на театральный задник. Держась за руки, Гидеон и Эдер отвернулись от этого зрелища и пошли в спальню.

Голую Эдер Гидеон находил еще более привлекательной, чем одетую. Не только из-за красивого, почти совершенного тела: полных, округлых грудей, сосков сливового цвета, весьма соблазнительных, тонкой талии, чуть полноватых бедер, изгиба спины и высокого зада. Она обладала какой-то утонченной сексуальностью. Волосы внизу интриговали Гидеона, возбуждали желание исследовать эту самую интимную часть Эдер.

Длинные, тонкие руки, совершенные бедра, стройные ноги, узкие ступни…

Раздевшись сам, Гидеон поднял женщину на руки, понес к кровати и уложил на бок. Она не потянулась к нему, не поцеловала. Эдер никогда не ласкала Гидеона.

Позволяла себя ласкать. Ждала, что он пробудит ее страсть. Гидеон стал целовать ее груди, соски, покусывать и ласкать их, провел пальцами по щели между ног, нежно коснувшись мягких, скрытых губ. Эдер застонала. Гидеон перевернул ее на живот и поставил на колени; положил ей подушку под голову. Несколько секунд наблюдал, как она приготавливается: Эдер оперлась на предплечья и раздвинула ноги пошире. Он поднялся и медленно взял ее сзади. Глубоко вошел в нее и, держа за талию, стал совершать долгие, легкие движения. Она прижалась к нему задом, требуя продолжать. Тело ее напряглось, сердце часто забилось. В миг экстаза она вскрикнула, не отпуская его, и Гидеон приник к ней, обезумев от страсти. Извергнув семя, он в прямом смысле слился с Эдер. Они принадлежали друг другу, были одержимы друг другом. Да, эта женщина могла доводить Гидеона до одержимости. Он отдавал ей себя в самой первобытной неистовой, волнующей форме, а она принимала его всем своим роскошным телом. Удержать семя, вкус мужчины, быть заполненной им было для Эдер самым естественным проявлением, самой возвышенной из страстей.

Любовники вернулись в музей через полчаса. Люди общались, смотрели картины. Столы были убраны, но не было признаков, что вечер заканчивается.

Дендре, искавшая мужа, увидела Орландо с их тремя дочерьми. Девушки выросли красавицами, какой она никогда не была, – у детей были осанка и обаяние отца, даже чуточку его надменности. «Девочки преуспеют в этом мире, который так обожают, покажут себя так, как мне не удавалось», – грустно подумала она.

Наконец Дендре увидела, что Гидеон вернулся. Он стоял в небольшой компании, обняв Эдер и лаская ее обнаженное плечо.

Глава 3

– Он многого добился в жизни и все еще сравнительно молод. Он очень долго принадлежит всему миру, и просто поразительно, как ты ухитрялась выносить это, – сказал Орландо, обняв сестру за плечи и поцеловав в темя.

Бен и Дендре нашли его перед ее портретом, привезенным специально для этой выставки из музея современного искусства в Париже. Скрестив руки на груди, Орландо разглядывал картину, когда ощутил рядом присутствие сестры.

Дендре посмотрела на свое изображение. Как Гидеон любил ее тогда! Она прижалась к брату и сказала ему:

– Я была Дендре Московиц, девятнадцатилетней, наивной, когда позировала для этого портрета. И лишь недавно поняла, что после стольких лет с тех пор, как впервые увидела Гидеона, после всего, через что нам пришлось пройти, я во многих отношениях оставалась такой же наивной – до сегодняшнего вечера.

В ее голосе звучало что-то такое, чего ни Бен, ни Орландо раньше ни разу не слышали. Была ли то печаль, сожаление, даже жалость к себе? Бен мог бы понять любое из этих чувств, зная, какая жизнь была у нее с Гидеоном. Но нет. В голосе этой страстной женщины не было ничего подобного, – лишь полное, холодное равнодушие. И впервые за все годы их знакомства он понял, что Дендре не испытывала иллюзий по поводу своих отношений с Гидеоном. Каждый день, каждый час жизни с ним Дендре сознательно закрывала глаза на ту битву, которую вела с мужем, – на свою беззаветную любовь к нему и его тиранию. Теперь приближался кризис, и Бен понимал, что ничем не может помочь. Настало время расстаться с ней.

Он взял руку Дендре и поцеловал.

– Думаю, не такой уж наивной. Может быть, это наивность по расчету. Большинство из нас склонны закрывать глаза на некоторые вещи, чтобы облегчить свое положение. Кстати, там Беттлзы – мне нужно поговорить с ними. Ты извинишь меня? Приезжай, когда сможешь, пообедаем вместе, – сказал Бен и отошел.

Орландо тоже обратил внимание на странность поведения сестры: отстраненность от мужа в такой день, тон, неожиданное горькое признание в собственной наивности. Орландо, весьма умный человек и к тому же врач, в течение многих лет не раз пытался намекнуть сестре, что всепоглощающая любовь и полное подчинение – не лучший способ строить отношения с мужем, что, любя его, она должна найти способ управлять Гидеоном. Но Дендре всегда пропускала мимо ушей его намеки, она была слишком поглощена своей страстью, слишком увлечена фантазией о себе как о миссис Дендре Пейленберг, жене одного из величайших художников современности.

– Дендре, происходит что-то такое, о чем мне следует знать? – осторожно спросил Орландо.

– Думаю, ты знаешь об этом. Мне кажется, об этом знает весь мир. Жена всегда узнает последней, – отозвалась она.

– Давай отойдем вон туда, подальше от толпы. – предложил он.

Ведя сестру к скамье у самого входа в музей, Орландо заметил, что мужчины обращают внимание на Дендре, и увидел в ней чувственную, но очень сдержанную женщину. Он впервые увидел Дендре такой. Его это потрясло. Он привык видеть в сестре любящую, неизменную кормилицу семьи, поглощенную любовью к мужу, несмотря на его многочисленные измены и временами деспотическое поведение. Орландо считал ее гордой женщиной, способной вытерпеть все, что причинял ей Гидеон, потому что Дендре верила: для мужа она дороже всех любовниц. Сколько раз она говорила брату об этом? Он невольно задался вопросом, верит ли она в это до сих пор.

Сев на скамью, Дендре повернулась к брату и спросила:

– Ты всегда знал, ведь так?

– Что знал, Дендре?

– Что он любит меня не так, как я его. Что относится к нашему браку не так, как я.

– В течение всей твоей жизни с ним я пытался втолковать тебе это, моя дорогая, – проговорил Орландо и утешающе взял ее за руку. – Но почему ты вспомнила об этом сейчас, на этом блестящем торжестве? Думаю, здесь совсем не время и не место.

– Потому что сегодня вечером, когда Гидеон пошел получать орден Почета, я впервые поняла, что он никогда не любил меня больше других. Что наш брак для него не более чем удобное соглашение.

– Я назвал бы это иначе и в другое время назову.

– Нет, Орландо, сейчас. Я хочу знать, хочу понять, что было между нами, пока Гидеон не покинул меня ради Эдер.

– Дендре! Ты уверена, что он это сделает?

– Чую нутром. Ну и что бы ты об этом сказал? О нашем браке, ставшем моей жизнью, который подходит к концу?

Орландо не видел смысла уходить от ответа. Наконец-то сестра готова была слушать и услышать, посмотреть и увидеть.

– Дендре, с твоей стороны самонадеянно думать, что муж должен любить жену так же, как она его. Скорее самонадеянно, чем наивно, моя родная. Здесь предъявляет требование эго, а не сердце. Очень редко мужья и жены любят друг друга одинаково. Не принимай ничего поспешного в отношении Гидеона и вашего брака. Ты утверждаешь, что поняла теперь, что представлял собой ваш союз. Я в этом не уверен.

Дендре попыталась заговорить, но Орландо перебил ее:

– Пожалуйста, дай мне закончить. Нет никакого сомнения в том, что Гидеон любит тебя. В том, что он счастлив в браке, я тоже не сомневаюсь. Но… насколько он любит эти два аспекта своей жизни, настолько же ненавидит их. У Гидеона и к тебе, и к браку двойственное отношение: любовь – ненависть. Так было всегда. И если дашь себе труд подумать над этим, ты поймешь, что сама всегда это знала.

– Люди так думают? – спросила она с ноткой удивления в голосе.

– Кое-кто – возможно, но я не думаю, что все это знают. Гидеон неплохо скрывает свои чувства. Или, что существеннее, твое поведение всегда гарантировало, что кое-чего ты не понимаешь, и ты постаралась, чтобы этого не понял никто другой.

– Неужели я настолько умна?

– Ты жила его жизнью… Охваченные одержимостью люди очень умны, изобретательны, поскольку хотят сохранять мир своих фантазий.

Мне никогда не приходило в голову, что Гидеон ненавидит меня и наш брак настолько же, насколько любит. То есть пока сегодня вечером у меня не открылись глаза, когда он поднялся со стула, чтобы отойти от меня. Я поняла это, когда он отвернулся от меня, принимая аплодисменты. Я ждала, что он выразит мне благодарность с трибуны, скажет хотя бы одно слово, чтобы его услышал весь мир. Нет. Нет, и все тут. В определенном смысле это самый жестокий удар, какой муж нанес мне. Гидеон радовался своему триумфу. Он и сейчас сияет такой любовью и страстью, каких никогда не питал ко мне. Он испытывал сильные чувства к себе самому, своей работе, своим дочерям, к Эдер, но не ко мне. Почему?

– Ты устроила ему мещанскую жизнь – это смерть для великого художника, который должен быть свободен. Ты опутала его своей любовью и собственничеством, превратилась в тирана с деревянным половником, мученицу пеленок. Ты была телохранительницей, не подпускавшей к нему весь мир. Ты держала его в клетке, да, в клетке, дорогая, но он все-таки научился улетать от тебя.

– Хочешь сказать, что и в хорошие, и в плохие времена в течение стольких лет я обманывалась? Что он никогда не любил меня так, как теперь Эдер?

– К сожалению.

– Орландо, я не могу с этим согласиться.

– Знаю. Но в конце концов ты поймешь, что это так, и у вас опять все будет хорошо, – сказал он.

Дендре с горечью усмехнулась. Брат погладил ее по голове и сказал:

– Этот вечер войдет в историю искусства. Напрасно ты портишь его себе.

– Твое обвинение несправедливо. Вечер испортил мне Гидеон!

С этими словами Дендре поднялась со скамьи, вся дрожа.

Орландо тут же встал и принялся утешать ее:

– Дендре, совершенно ни к чему, чтобы тебя видели в таком состоянии. Особенно Гидеон. Выбрала же ты время, чтобы прозреть! Я не хочу, чтобы ты страдала еще больше, так что, пожалуйста, ради всех, кого это касается, – никаких публичных сцен.

Дендре вновь издала нервозный смешок. И, сдерживая слезы, сказала брату:

– Видимо, способность закрывать глаза на действительность – фамильная черта, потому что ты сейчас делаешь именно это. Гидеон навсегда уходит от меня, притом демонстративно, на глазах у всех. Он получил от жизни все, о чем мечтал, притом в огромном размере. То, чего я больше всего боялась с того момента, как мы познакомились и я влюбилась в него, происходит на глазах у всей Америки: он бросает меня. Видишь вон те телекамеры? Женщину рядом с ним, которая смотрит на него с обожанием? Это не я, так ведь, Орландо? Наши три дочери стоят позади отца… меня с ними нет, разве не так?

– Ну так давай присоединимся к ним, – возразил брат.

– Зачем?

– Потому что ты много раз так или иначе разыгрывала эту сцену и продолжала жить с ним.

– Ты прав.

– Тогда чем сегодняшний вечер отличается от всех других случаев?

– Сегодня, когда Гидеон не признал перед всем миром моей роли в его жизни и работе, я поняла, что заслуживаю большего, чем привязанность, которую он скупо проявляет ко мне.

– Я не могу это обсуждать.

– Орландо, я бы не отказалась от бокала шампанского.

Дендре наблюдала, как брат скрылся в толпе. Она стояла совершенно одна и взглядом искала лица Гидеона и Эдер. Через несколько мгновений увидела мужа. Пейленберг был выдающимся. Великим.

Гидеон закуривал толстую гаванскую сигару. Никогда еще он не выглядел так великолепно, как в эту минуту. Живой, обаятельный, он вызывал интерес и обожание у всех, попадавших под его чары. Глядя на мужа через разделявшую их толпу, Дендре понимала, что никогда не сможет противостоять ему ни на людях, ни в уединенности их спальни.

Поняв, что не сможет бросить вызов Гидеону, Дендре кое-как взяла себя в руки. Перестала дрожать. Орландо был прав: не нужно ничего предпринимать. Она не пара мужу. Никогда не была парой. Он будет делать все, что захочет, а она – покорно исполнять его желания. Ей ничего не остается, кроме как ждать казни. Разве только спастись бегством…

Разглядывание Гидеона издали оказало гипнотическое воздействие на Дендре. Она поняла, что никогда не сможет убежать. Потом произошло нечто необъяснимое: Дендре, по своей природе никогда не пытавшаяся взглянуть на себя со стороны, занялась именно этим. Воспоминания превратились в яркие картины, проносившиеся перед ней, словно кадры фильма, который она была вынуждена смотреть против своей воли.

Орландо вернулся с бокалом вина. Сестра задумчиво смотрела сквозь него; он спросил почти шепотом:

– Ты как будто в другом мире, далеко-далеко отсюда. Скажи, ты в порядке?

Дендре увидела глубокую озабоченность в лице брата и погладила Орландо по щеке. Приняв у него бокал, взяла под руку и повела обратно к той скамье, на которой они только что сидели. Двери в музей были открыты, и поток мужчин в черных смокингах, дам в вечерних платьях медленно, но непрерывно струился мимо брата с сестрой.

Дендре едва замечала гостей. Яркие картины собственной жизни перенесли ее в другое время, в другое место, к той жизни, которую она утратила в любви к Гидеону.

– Я на самом деле далеко, снова в Бруклине. Помнишь? Мы были юными, счастливыми и ничего не опасались. Мы были довольны жизнью, не знали и не хотели ничего лучшего. Если не принимать во внимание ушедшей юности, мечтаний матери, нашей самонадеянности, мы все еще как будто живем там.

– Дендре, время не стоит на месте.

Да, но продолжает существовать как воспоминание или как багаж, который мы несем всю жизнь. Я вспоминаю, какой была до встречи с Гидеоном. Какой беззаботной была наша жизнь в Бруклине! Помнишь, как мы гордились, что родились и выросли там, среди выходцев из Европы. Я помню, как познакомилась с Гидеоном. Я сидела на садовой скамейке в Вашингтон-сквер. Стоял солнечный день. Я собиралась позавтракать, держала в руках пакет, приготовленный мамой: бутерброд с языком и швейцарским сыром между толстыми ломтями ржаного хлеба с тмином, книше с мясом, половину маринованного огурца и еще три больших креплаха. И купила стаканчик кофе. Орландо засмеялся:

– Один из легких ленчей нашей мамы. Она была замечательной кухаркой, но очень плохим диетологом.

– Но ты никогда не говорил ей об этом?

– Нет, ни разу.

Я тоже. Она была нашей богиней, опорой нашей жизни. Чего ради было нам обижать маму?.. Гидеон, когда я заметила его, наблюдал за двумя игроками в шахматы. Я подумала, что еще не видела такого красивого мужчины. Он был таким большим и… совершенным, что походил на древнегреческого бога. Излучал одновременно силу и нежность. Он достал из кармана джинсов фляжку, и помню, как я поразилась, когда он сделал из горлышка несколько глотков и протянул ее шахматистам. Раньше я ни разу не видела, чтобы мужчина пил на улице. Через пару минут он заметил меня. Сперва мои ноги. Уставился на них. На мне было легкое черное пальто – дело происходило в начале апреля. Оно было распахнуто, и я запахнула его, чтобы закрыть ноги. Гидеон громко засмеялся и подошел ко мне. «Ты пялилась на меня», – пояснил он вместо приветствия. Он меня поймал, я растерялась. И ответила – да. Он спросил почему, и я ответила, что еще ни разу не видела мужчину, который пьет прямо на улице. Тут Гидеон подсел ко мне. Бесцеремонно распахнул мое пальто и улыбнулся. «У тебя великолепное тело, очень чувственное, – сказал он. – Оно любит солнце. Не закрывайся от меня. Я очень голоден. Не поделишься со мной своим завтраком?»

– И ты поделилась? – спросил Орландо.

– Я не знала, что еще делать. Отодвинулась от него и разорвала бумажный пакет. Разложила на нем еду. «Какая гора еды на ленч! Ты всегда так ешь?» – сказал он. Я сочла этот вопрос странным. Разве не все так едят? Я была уверена, что да. В нашей семье все так ели, наши друзья тоже. Для меня это было нормой. Помню, как удивилась тогда… «А ты нет?» – ответила вопросом на вопрос. «Нет, к сожалению», – признался он и спросил, с чего начинать. «Я начну с бутерброда», – сказала я и отдала ему половину. Там был ломоть мяса толщиной в дюйм, сыра – в полдюйма… ну, ты знаешь маму. Она не умела отрезать ломоть хлеба меньше чем в дюйм толщиной.

Орландо засмеялся:

– Зато папа умел.

Дендре тоже улыбнулась.

– Мама всегда говорила: это потому, что он всю жизнь кроил шкурки животных.

– Удивительно, когда мы были детьми, мне ни разу не приходило в голову, какой они были странной парой и, однако, как дружно жили в браке, несмотря на разницу в характерах.

Дендре пропустила это замечание мимо ушей и продолжала:

– Гидеон спросил, я ли делала этот бутерброд. Помню, я ответила, что нет, в нашей семье еду готовит мать. «Я рос в доме, где бутерброды были тонкими, почти прозрачными. И был вечно голоден, – сказал он. И спросил, запуская зубы в креплах: – А что это?»

Дендре снова засмеялась.

– Я объяснила, что это равиоли с мясной начинкой, потом стала описывать книше как пирог с мясом или картошкой и луком. Гидеон никогда не слышал о еврейской еде. Он был голоден как волк. Я наблюдала, как он поглощал все это, и помню, какой восторг испытала, когда он объявил, что ему понравилась еврейская еда. Я даже отдала ему свой кофе. Доев все, Гидеон улыбнулся мне, и я почувствовала себя безнадежно влюбленной. «Как тебя зовут?» – спросил он. «Дендре Московиц». – «При таком теле, как у тебя, Дендре, и матери, которая так стряпает, я готов немедленно на тебе жениться, поэтому, наверно, следует представиться. Я – Гидеон Пейленберг из Сент-Луиса, голодающий художник, который со временем будет царить в мире искусства. Ты веришь мне?» «Да», – сказала я. Я действительно поверила, Орландо. «Идем со мной». – И он, взяв меня за руку, потянул со скамьи. Собрал остатки нашего завтрака, продолжая держать меня за руку. Потом мы подошли к урне и бросили объедки туда… Я спросила, куда мы идем, и он ответил: в его мастерскую на Нижнем Бродвее. Спросил, где я живу, и, услышав ответ, рассмеялся: «И как я не догадался! У тебя жуткий бруклинский акцент. Нужно как-то избавляться от него». Орландо, мне так отчетливо это помнится, словно было вчера. Как я выдернула у него руку, обидевшись на его замечание. Какую испытала зависть к тому, что у него произношение образованного, культурного человека. «Я горжусь своим акцентом, – заявила я, – и тем, что родилась в Бруклине. Это самый замечательный из пяти районов города, не считая, конечно, Манхэттена. Но Манхэттен – это нечто особое. Ты никогда не бывал в Бруклине?» Я видела по лицу Гидеона, что его удивила, может, даже слегка позабавила моя привязанность к родному району. «Нет, – ответил он. – Знаю только, что он находится на другом берегу Ист-Ривер…»

– Ты лепечешь о прошлом, дорогая. А нужно думать о настоящем. Прошлое мертво, и незачем его воскрешать, – перебил сестру Орландо.

– Для тебя – может быть, но не для меня. Для меня прошлое словно новая демонстрация старого фильма, который я должна посмотреть. И как знать? Может, внимательный взгляд в прошлое поможет мне разобраться в настоящем. Ты, уехав из Бруклина в Гарвард, расстался со своим окружением: мной, мамой и папой, нашим простым маленьким миром великодушных семей и зеленых парков.

– Да, – кивнул он.

– И думаешь, что я нет, так ведь?

Нет, дорогая, ты переехала, но захватила Бруклин с собой. Даже сейчас, здесь, когда весь мир принадлежит тебе, когда твой муж удостоен высших почестей, ты будто бы хочешь принизить его жизнь и труды, да и свои тоже, ради образа жизни среднего класса, экономной, зато бестревожной жизни, какую мы вели в годы своей бруклинской юности. Дендре, глупо оглядываться, перепрыгивая через овраг. Можно упасть в него.

– Это что, оскорбление?

– Нет, милая, предостережение. А теперь давай присоединимся к Гидеону, забудем о тревогах и неприятностях. Ты совершенно не похожа на себя. Просто неузнаваема.

Орландо попросту не понял. С Дендре произошло нечто очень важное. Спящая царевна проснулась.

– Иди, я тут хочу поговорить кое с кем, подойду потом, – сказала она брату.

Едва Орландо скрылся в толпе, Дендре направилась в гардероб, подала номерок и получила длинную шиншилловую шубу. Одевшись, Дендре почувствовала, что это экстравагантное, роскошное произведение искусства в самый раз по ней. Она вышла из музея на холодный свежий воздух и прошла несколько кварталов, потом остановила такси и поехала в центр, на Двадцать седьмую улицу, туда, где она подходит к Гудзону. Среди темных тихих домов бросалась в глаза мигающая неоновая вывеска «Содружество».

Дендре вошла с улицы – этим поздним вечером там не было ни людей, ни машин – в греческий ресторан и была встречена громкими, визгливыми звуками бузуки и бурным приветствием Димитрия Константиноса, владельца. Она увидела исполнительницу танца живота Ясмин, которая вертелась перед множеством большей частью пустых столиков.

«Содружество» оживлялось и заполнялось до отказа клиентами с полуночи до пяти утра. Одинокие греческие матросы, греческие судовладельцы, стосковавшиеся по дому иммигранты, даже коренные ньюйоркцы охотно посещали это заведение как средоточие гостеприимства и веселья.

Щелчок пальцами, и Дендре подвели к одному из столиков у эстрады, где Димитрий сам снял с нее шубу и придвинул стул. Ясмин кивнула и помахала рукой Дендре, не сбиваясь с ритма танца.

– Вы сегодня выглядите королевой, – улыбнулся Димитрий, целуя ей руку.

– Ты сама любезность, – отозвалась она.

Дендре все нравилось в этом шумном, веселом ресторанчике, куда они с Гидеоном выбирались ради духа Греции, которую оба любили. Они скучали по этой стране, когда не появлялись там долго, и приезжали в «Содружество»: здесь их ждала не особенно хорошая греческая кухня, невообразимая греческая музыка, множество Ясмин, перебывавших там за годы. Гидеону нравился дух товарищества, царивший в ресторане, далеком от мира искусства. Нравилась пестрая публика. Художник любил как следует выпить с каким-нибудь незнакомцем и танцевать по-гречески соло, чего не делали многие из греков: то была форма самовыражения, к которому они не стремились.

– Гидеон встретится с вами здесь? – поинтересовался Димитрий.

– Нет. Он на вечеринке. Мне захотелось послушать греческую музыку, выпить вина, посмотреть танец Ясмин и поднять настроение. И вот я здесь. А Гидеон может появиться. Кто знает? Ты знаешь, как он любит танцевать, когда в хорошем настроении.

Дендре не впервые приезжала одна в этот ресторан. У Димитрия было немало клиентов, которые любили при случае выбираться к нему без супругов; просто посидеть, послушать музыку и унестись в какой-то иной мир.

Димитрий вернулся лишь раз, поставил перед Дендре миску очищенных и нарезанных фруктов, чашку густого меда янтарного цвета и тарелку обжаренных и подсоленных фисташек.

Дендре еще несколько минут следила за экзотическим танцем Ясмин, пока пышная, моложавая женщина, увешанная золотыми украшениями, не убежала, трепеща шифоновыми покровами, со сцены. И тут появились звезды «Содружества»: смуглые красивые музыканты с мрачными лицами – игроки на бузуки. С инструментами в руках они сели в ряд лицом к слушателям. Несколько минут спустя музыка проникла в сердце Дендре, и она унеслась мыслями в прошлое.

ФАЙЕР-АЙЛЕНД, НЬЮ-ЙОРК 1961-1993 годы

Глава 4

Дендре пыталась понять, что с ней происходит, когда Гидеон Пейленберг вел ее по Гринич-Виллидж в свою мастерскую. Знакомиться с мужчинами на улице было не в ее характере. Сердце девушки колотилось, приключение с незнакомцем возбуждало.

Дендре потрясло ощущение чувственного удовольствия, когда Гидеон смело распахнул ее пальто, полюбовался ее фигурой, потом продолжал с аппетитом есть ее завтрак. В его глазах была страсть, и это пробудило воспоминание об интимных ощущениях, которые она испытывала до сих пор лишь в спальне, наедине с собой, мечтая избавиться от невинности и заниматься сексом в свое удовольствие.

Секс для Дендре был тайной, столь же притягательной, сколь пугающей. Ей хотелось надежных брачных уз, чтобы узаконить беспокоившую ее могучую, но основательно подавленную чувственность. Встречаясь с еврейскими парнями из Бруклина, большей частью симпатичными, умными, амбициозными, она смотрела на каждого прежде всего как на возможного мужа, потом уже как на сексуального партнера. Страх оказаться отвергнутой как «легко доступная женщина» определял ее отношение к мужчинам. И сводил интимную жизнь к нулю, оставляя ей только воображать физическую близость, о которой Дендре почти ничего не знала и которую жаждала испытать. Девственница поневоле, она совершенно не представляла себе, где найти достойного мужчину, чтобы отдаться ему (как ей внушала мать), и это стало для нее в последнее время гнетущей проблемой. Девятнадцать лет. Время пришло. Ей был нужен сильный, красивый, решительный мужчина. Словом, где-то между Вашингтон-сквер и Нижним Бродвеем Дендре влюбилась.

– Если бы ты шел помедленнее, я бы успевала за тобой, – сказала она Гидеону.

Продолжая держать ее за руку, Гидеон внезапно остановился, развернулся, и она ткнулась ему в грудь. Он засмеялся и сказал:

– Я всегда спешу к чему-то, кому-то, куда-то. Хочу жить полной жизнью, испытать все, а ты – неожиданность, нечто новое, чтобы насладиться тобой, как стряпней твоей матери.

Сообщив это, он перешел с быстрого шага на бег. Дендре приходилось стараться изо всех сил, чтобы не отстать. Миновав несколько кварталов, они сбавили скорость, и Гидеон обнял девушку за плечи. Так они шли по улицам. Волнение и неопытность делали Дендре в глазах Гидеона особенно соблазнительной. Новая знакомая была совершенно не похожа на типичных американок, белокурых красоток, которым он обычно отдавал предпочтение в постели. Ее лицо было намного более выразительным, чем у манекенщицы, в пышном теле никаких недостатков. Походка девушки казалась чувственной, даже эротической, выражение лица – спокойным, сосредоточенным. Он был заинтригован.

Когда они миновали Гринич-Виллидж, Дендре почувствовала тревогу. Улицы, по которым они шли, – грязные, почти безлюдные, если не считать пьяных и бродяг, – вызывали пугающее чувство бедности: сердца, духа и, разумеется, кошелька. Казалось, там не было признаков жизни, за исключением рывшихся в мусоре кошек, несколько зверьков агрессивно преследовали их в надежде получить какой-нибудь корм. Где же булочные, зеленные лавки, сапожные мастерские, аптеки? Из уютного, обжитого Бруклина Дендре попала в кирпично-каменную пустыню.

Наконец Гидеон остановился перед четырехэтажным зданием.

– Пришли. Мне не терпится показать тебе свои работы, услышать, какого ты мнения о них, – сказал он, крепко обняв девушку. И страстно поцеловал ее, перед тем как отпереть тяжелую металлическую дверь, покрытую рисунками. С этим поцелуем из ее сознания исчезли унылая улица, запах бедности и запустения. Дендре чувствовала головокружение от страсти, радость от его живости, волнение от перспективы увидеть его работы. Она чувствовала, как он крепко сжимал ее руку, увлекая в вестибюль здания, который она ожидала найти темным и грязным.

Увидев отразившееся на ее лице облегчение, Гидеон улыбнулся. Весь вестибюль был выбелен, даже пол. У стен стояла какая-то сломанная мебель, но даже она в этих стенах выглядела эстетично.

– Все взято со свалок, – пояснил он.

– Ты превратил выброшенную мебель в скульптуры, – восхитилась Дендре.

Гидеон подумал, что верно ее оценил: девушка хочет жить полной жизнью, ее легко будет воспитать, у нее есть кое-что за душой. Им будет хорошо вместе.

– Ассамблаж, – поправил он, – прикладной ассамблаж. Здесь хранится все мое добро: еда, одежда, необходимые вещи.

Голые лампочки в вестибюле, свисавшие на длинных черных шнурах, отбрасывали скорее теплое сияние, чем яркий свет. Каждая появлявшаяся из темноты вещь дышала живостью, энергией. Дендре поняла, что создатель этих вещей, ее похититель, является природной силой, феноменом, преображающим все, с чем соприкасается. Очарованная тем, что увидела, Дендре сняла пальцы Гидеона со своего запястья. И, потирая затекшую руку, стала расхаживать, рассматривая его работы.

– Не трать время попусту. Это не настоящая моя работа, просто временная мебель бедного голодающего художника.

Гидеон снова обнял ее, поцеловал, на сей раз погладив по шее, потом запустил руки под лиф платья и стал ласкать ее грудь. Дендре напряглась от страха, но не стала вырываться. Он улыбнулся этой неопытности. Такой она нравилась ему еще больше. Он чувствовал, что она потрясена своими чувствами к нему, и это тоже нравилось ему. Взяв Дендре за руки, Гидеон поднес их к губам и поцеловал пальцы. Потом, держа за руку, повел девушку туда, где ей наверняка хотелось оказаться.

Темная, шаткая лестница, по которой они взбирались, была очень крутой и угрожающе отходила от стены. Дендре, которую в другое время угроза падения удержала бы от того, чтобы подняться хотя бы на один пролет, забыла о страхе. Она была так счастлива, что не могла не подниматься вместе с Гидеоном.

Громадный верхний этаж, ничем не перегороженный, был залит полуденным солнечным светом, лившимся из окон в разных концах помещения. И все же это было мрачноватое место с высоким потолком и железными опорными колоннами. Здесь пахло сыростью, масляной краской, льняным маслом, скипидаром. Запах был не столько неприятным, сколько красноречивым. Эта мастерская была островком творческой энергии посреди Манхэттена, местом уединения. Металлические рамы с картинами, белые стены и аккуратность вызвали у Дендре ощущение организованности и целеустремленности. Это было убежище энтузиаста, подвижника, поставившего перед собой огромную задачу.

Краем глаза Дендре увидела несколько картин на подрамниках, холсты, приставленные к стенам, громадный мольберт, большой стол с аккуратно сложенными выдавленными тюбиками масляной краски, жестяными и стеклянными банками со стертыми кистями всевозможных размеров, лист стекла, видимо, служивший палитрой… Гидеон вел ее к месту, где на полу лежали три матраса один на другом. Они были покрыты белыми простынями и старым, потертым восточным ковром, заменявшим покрывало. Стол, вернее, деревянная дверь, положенная на две металлические бочки из-под пива, пара шатких стульев в дальнем от постели углу, обшарпанный холодильник и жалкого вида плита в другом – таковы были житейские удобства Гидеона, не считая книжного шкафа, а также туалета и двойной раковины с выщербленной белой эмалью. Они не были закрыты хотя бы ширмой.

Гидеон повернул девушку лицом к себе и, не выпуская ее рук, отступил на шаг и принялся разглядывать Дендре. Между ними явно возникло влечение друг к другу, невысказанная, но острая потребность, которая требовала удовлетворения. Гидеон выпустил руки и погладил густые черные кудри. Провел пальцем, по ее носу, потом по губам. Ни он, ни она не произнесли ни слова. Гидеон снял с Дендре пальто и позволил ему соскользнуть на пол. Расстегнул пуговицы платья и стянул его с плеч к бедрам. Потом стал разглядывать девушку: превосходные по форме и размеру груди, соски, окруженные темным, восхитительно декадентским ореолом, такие возбуждающие на фоне белой, упругой, шелковистой как атлас кожи. Он был очарован зрелостью, готовностью Дендре Московиц. Он будет писать ее множество раз. Она будет представлять для него меняющиеся аспекты охваченных страстью женщин.

Влечение стало почти невыносимым. Дендре хотела предпринять что-нибудь, но понятия не имела, что и как.

Она знала только одно: ей хочется отдаться этому мужчине. Чтобы он любил ее, как никто и никогда раньше, так сильно, что никогда не захотел бы другой женщины. Дендре была уверена, что в эту минуту Гидеон любил ее именно так. Это было ясно по тому, как он пожирал ее глазами, по восхитительной страсти, сияющей на его красивом лице.

И Дендре была права. Гидеон обожал женщин, женское тело и секс. Секс, вожделение и страсть были для него эликсиром, божественной амброзией. И в этой странной, незрелой, но чувственной девушке было нечто гораздо большее, чем то, о чем говорила ее внешность. Гидеон влюбился в заурядность Дендре Московии, роскошную женщину со страстной скрытной душой, трепетавшей для него, и только для него.

Гидеон раздевался перед ней неторопливо, потому что девушка не могла оторвать от него глаз и он хотел, чтобы она насладилась каждым дюймом его плоти. Он был возбужден, трепетал от желания прильнуть к ней губами, разделить чувственное блаженство. Потрясение Дендре при виде его пениса, так готового к обладанию ею, отражалось в ее глазах. По этому взгляду Гидеон понял, что она еще ни разу не была так бесстыдна с мужчиной, так очарована пенисом, так захвачена мыслью о сексе в струящемся солнечном свете. Ему хотелось, чтобы она ласкала его, возбуждала еще больше. Нет. Она не двинулась к нему. Вместо этого карие глаза наполнились слезами, дыхание стало тяжелым. Он мгновенно понял, что ее мучают страсть и досада на его медлительность.

Гидеон подошел к ней, погладил ее груди, довольно сильно ущипнув длинные, толстые соски. Дендре застонала от удовольствия, а он нежно поцеловал ее в губы, стянул с бедер платье, трусики… Теперь на ней оставались только белый кружевной пояс с резинками, чулки и туфли на высоких каблуках. Гидеон смотрел на нее так, как никто и никогда раньше. Вытянув руки и взяв Дендре за пальцы, Гидеон обошел ее вокруг.

– Я буду писать тебя. Множество раз. Сделаю тебя самой знаменитой в мире натурщицей. Ты великолепна в своей страсти. У тебя очень соблазнительное тело. Я хочу, чтобы весь мир смотрел на тебя и видел, какой ты лакомый кусочек.

Дендре была охвачена огнем. Вновь и вновь она безмолвно молила: «О Господи, пусть он возьмет меня немедленно. Ожидание ощутить его в себе невыносимо. Пожалуйста, пусть это случится сейчас».

Гидеон опустил Дендре на колени.

– Ты восхитительное создание, и я поведу тебя туда, где ты никогда не бывала, мы будем там вместе, пока твоя сексуальная энергия не будет израсходована, а потом пойдем еще дальше. Ты будешь только моей, навсегда, я не оставлю в твоей душе и в сердце места никому, кроме меня. Ты веришь мне?

– Да, – прошептала Дендре, молясь, чтобы это оказалось правдой.

– Тогда покажи, зачем мне это делать, – потребовал он.

Дендре погладила его бедра, провела пальцами по густым, светлым лобковым волосам, потом сунула пальцы ему между ног, но ни разу не коснулась пениса. Гидеона удивило, что она дразнит его. Ему надоели молодые женщины, играющие в эту игру. Будь на ее месте другая, он тут же навсегда выпроводил бы ее из мастерской. Но Дендре… неужели динамистка, которая не собирается отдаться? Это не вязалось с ее искренностью, чистотой духа, которую он ощутил в ней, ее благородством, вожделением и страстью, которые светились в глазах девушки.

– Почему ты отводишь глаза от моего члена, когда хочешь его? Водишь пальцами вокруг пениса, как дешевая динамистка? Не стоит играть в эту игру, и мы оба знаем это. – С этими словами Гидеон обвил ее пальцами член и начал двигать руку Дендре взад-вперед. Другую ее руку он подвел под свои мускулистые ягодицы, чтобы она могла их гладить.

Вздохнув с величайшим наслаждением, он сказал ей:

– О да. Как ты нежно ласкаешь меня. Ты восхитительна.

И закрыл глаза, наслаждаясь.

Дендре почувствовала, как поток силы, энергии струится по ее венам, ее плоти. Она содрогнулась от наслаждения. Когда миг высшего сексуального блаженства прошел, она поняла, что нашла мужчину своей жизни, того, кому хотела отдаться сейчас и навсегда.

Гидеона удивили собственные слова и чувства. Он не назвал бы Дендре легкой добычей, как вначале подумал, увидев девушку. Они хотели друг друга, хотели войти в жизнь друг друга. Он поразился тому, как легко наивная юная женщина завладела его сердцем, хотя этого не удавалось более красивым и искушенным особам. Ему было хорошо с ней. Сексуальное блаженство охватило его тело и душу. Ему нравилось, как она ласкает его. Гидеон представил, как она держит его яички в нежном, теплом, атласном рту, облизывая, будто кошка.

Возбуждение Гидеона почти достигло высшей точки. По-прежнему стоя, он погладил Дендре по голове и сказал:

– Интересно, понимают ли женщины, как приятны эти ощущения мужчине? Ты чудо. Мне нравится, как ты любишь меня.

Гидеон нагнулся, поцеловал ее в губы, стал ласкать их языком, пока они не разошлись, потом, выпрямившись, положил ладони на ее руки и, направив кончик пениса к ее губам, несколько раз провел по ним взад-вперед. Она приоткрыла рот, облизнула пенис. Сначала робко, но потом эротическая страсть, жажда вкусить его полнее взяла верх, и девушка нежно втянула пенис в рот.

Потрясенная собственным бесстыдством и страхом неизвестности, она заколебалась и умоляюще взглянула в глаза Гидеону. Тут он взял власть над их страстью и ее жизнью, и Дендре расслабилась, стала покорной. Каждый из них понимал,"что правила установлены, роли расписаны. Она будет любить его, как ни одна женщина на свете, а он будет любить ее за это.

– Ты никогда раньше не делала этого, не занималась оральным сексом? – мягко спросил он, вынув пенис из ее рта.

– Нет, – призналась Дендре, голос ее звучал чуть громче шепота.

– Для начинающей ты просто великолепна. Это потому, что тебе нравится пенис и ты любишь отдаваться. Я сделаю так, что ты полюбишь это еще больше и будешь всегда хотеть меня. Создам эротический мир, в котором мы будем жить, такой волнующий, что ты не можешь себе представить.

– Обещаешь? – выдохнула Дендре, и оба ликующе рассмеялись. И Гидеон полюбил ее еще больше, потому что они могли вместе смеяться в своей страсти.

Он испытывал восхитительные ощущения, когда медленно входил в ее рот до самого горла, а она инстинктивно облизывала пенис. Он с трудом удерживался от того, чтобы кончить, так как хотел, чтобы первый утонченный оргазм они испытали вместе.

Заключив ее в объятия, он увлек ее на постель.

– Доверься мне, и я сделаю тебя счастливейшей на свете женщиной.

Он расстегнул ее пояс с резинками и отбросил. Потом, устраиваясь между ее уже раздвинутых ног, приподнял Дендре с постели и с жадностью взглянул в ее промежность. Погладил шелковистый бугорок, развел губы и облизнул нежную розовую плоть, касаясь пальцами клитора и щекоча вход в ее самое интимное место.

Дендре пришлось впиться зубами в тыльную сторону ладони, чтобы удержать пронзительный вскрик, таким острым было удовольствие. Она пылала жгучей, как огонь, страстью к своему любовнику. Впиваясь ногтями ему в плечи, едва осознавала, что сжимает свое лоно, вертит задом. Такого она ни разу еще не испытывала. Все мысли из ее головы улетучились. Она хотела, чтобы это длилось еще… Гидеона возбуждало то, что он раскрепостил ее для наслаждения сексуальностью. Мужчина и женщина приняли позу, дающую обоим высшее блаженство орального секса, в которой Дендре могла пылко ласкать его мускулистый зад и спину. Они открыли для себя такую интимность, когда все мысли, весь мир за пределами секса был забыт, и воспарили к высотам эротического блаженства.

Несколько часов спустя Дендре лежала в объятиях любовника, стыдясь, что так легко отдалась первому встречному, гадая, что он может подумать о ней, смущаясь тем огромным наслаждением, какое испытала в сексе с мужчиной, которого знала всего несколько часов. Она была встревожена, потому что Гидеон превратил ее из той, кем она была, в незнакомую женщину.

Гидеон не рассчитывал, что Дендре окажется девственницей. Он не любил лишать девушек невинности и заниматься сексом с теми, кто ничего не знает об эротических ощущениях и о том, как удовлетворить мужчину. Но Дендре оказалась исключением. Робость, страх и удивление, появлявшиеся время от времени в ее глазах, ее искренность дали ему понять, что он первый ее мужчина. Почему-то он любил ее за это больше и был очень нежным, когда входил в нее. Он доставил ей тот самый острый, пугающий, однако восхитительный миг боли, которую испытывает большинство девственниц, но за этим мигом последовали часы наслаждения, какое может дать только великолепный секс.

Они занимались любовью целый день, Гидеон несколько раз погружался в дремоту. Пробудясь напоследок, он повернулся на бок, лицом к Дендре. Она натянула на себя простыню и лежала неподвижно, рассеянно глядя в потолок. Казалось, ее ничто не беспокоит, возможно, она испытывала лишь легкие угрызения совести от того, что какую-то часть себя утратила навсегда. Гидеон поцеловал ее в щеку, погладил по голове. Дендре повернула голову и взглянула на него.

– Ты очень спокойна, – сказал он.

– Даже не знаю, что ответить. Наверное, я ошеломлена тобой, тем, что у нас было.

– Знаю. Хочешь поговорить на эту тему? – спросил он, играя ее волосами и медленно стягивая простыню с ее тела. Дендре сделала попытку укрыться снова, но это было бесполезно. Гидеон стаскивал с нее простыню медленно, дразняще.

– Ты имеешь в виду траханье, а не это. Ты теперь большая девочка, Дендре Московии. И можешь называть вещи своими именами, кстати, ты была очень хороша. Очень.

– Я даже не догадывалась, что способна наслаждаться таким сексуальным декадентством, – сказала она с легкой улыбкой.

Гидеон засмеялся:

– Это уже лучше! Но, дорогая Дендре, то, что ты держала мой пенис в руке, что я затрахал тебя до потери сознания, что ты заливалась нектаром оргазма, своего и моего, вряд ли можно назвать декадентством, это просто секс. Декадентство, порочность, распутство… не для нашего первого эротического турнира. У нас впереди целая жизнь вместе, чтобы разделять эти страсти.

Сердце Дендре затрепетало при словах «целая жизнь вместе». Он влюбился, он хочет на ней жениться! Она прижалась к Гидеону и покрыла его лицо поцелуями. Глаза ее наполнились слезами счастья. Мужчина слегка отодвинул Дендре от себя и привел ее в невообразимо непристойную позу. Ее волосы на подушке выглядели возбуждающе растрепанными. Гидеон повернул ее голову под нужным углом, подсунул окровавленную простыню ей под зад и вытащил между раздвинутых ног, обернул вокруг одного бедра, и Дендре сжала рукой ее угол. Гидеон предложил ей представить себе, что он берет ее, сказал, что она должна напрячь воображение, дабы достичь оргазма, когда он будет рисовать ее.

– Ты великолепна. Нужно запечатлеть тебя на. холсте для себя и для потомства. И мужчины, и женщины будут с обожанием глядеть на тебя, восторгаться тем, какая ты на моих портретах.

С этими словами он как был нагишом побежал по мастерской за громадным листом бумаги и угольными карандашами.

– Гидеон, обещаешь, что никто не увидит этих рисунков?

Не говори глупостей! Когда-нибудь люди будут стоять в очереди возле музеев, чтобы увидеть рисунки, картины, акварели, которые я сделаю с тебя. Будут платить миллионы долларов, чтобы иметь тебя в масле, как я во плоти.

– Возможно, когда-нибудь, но сейчас для меня важно, чтобы то, что произошло, оставалось между нами. Это слишком интимно. Я умру со стыда, если кто-то, кроме тебя и меня, увидит такой рисунок.

Дендре доставляла Гидеону громадное удовольствие с той минуты, как он увидел ее сидящей в одиночестве на скамье. Он воспринимал ее не так, как большинство женщин, с какими ложился в постель. Причина была в чистоте ее обожания. Он никогда не знал любви, щедрости, самопожертвования ради него, и только ради него. Едва он вкусил его, это стало для него необходимым. Он хотел еще такой безоглядной любви, только к нему, навсегда. Дендре станет музой, она будет обогащать его эротические фантазии, его жизнь как художника. А он будет всегда немного превозносить ее ради нее самой. Эта женщина будет любить его до самой смерти. В этом Гидеон был уверен так же, как в том, что завтра взойдет солнце.

Дендре выглядела распутной, эротичной, порочной, как любая влюбленная женщина, стремящаяся угодить своему мужчине. Гидеон понимал, какую жертву она приносит, но был не из тех, кто ценит мученичество.

Он встал рядом с ней, погладил ее груди, нежно поцеловал в губы. И без капли раздражения, напротив, очень мягко, ответил:

– Вот этого обещать не могу. Я художник. И пишу не для того, чтобы моих работ никто не видел. Это неразумное требование. Либо ты хочешь позировать мне, либо нет. Если мы останемся вместе, тебе придется отдавать мне всю себя, иначе лучше не начинать. Вот так я буду тебя любить, этого буду от тебя ждать. Если придет время, когда ты не сможешь делать этого, – что ж. Мы пойдем разными путями. Моя работа – это моя жизнь, все остальное второстепенно. Подумай, сможешь ли ты жить ради моей работы, ради меня. В оправдание себя и того, как живу и хочу жить, могу обещать только одно. Когда-нибудь награда будет колоссальной, и если мы по-прежнему будем вместе, то весь мир будет у наших ног.

Глава 5

Гидеон и Дендре рука об руку шли к ближайшей станции метро. Время от времени он останавливался, обнимал девушку и нежно целовал. Внезапно, как молния, обоих поразила любовь, и молодые люди, каждый по-своему, были ошеломлены тем, что случилось с ними.

– Когда увидимся снова? – спросил Гидеон, поигрывая лацканами ее пальто.

– Мне все кажется, я проснусь – и сегодняшний день, то, что случилось между нами, окажется сном. Когда увидимся? Мне даже не хочется уходить от тебя, – сказала она.

– Ну так не уходи.

– Если бы ты говорил это всерьез. – Дендре нервозно закусила губу.

– Дендре, я не шучу такими вещами.

– Мне нужно было вернуться домой два часа назад, мать будет очень волноваться. Я должна идти. Вряд ли ты понимаешь – это самый значительный и волнующий день моей жизни. Я влюбилась в тебя, Гидеон, и мне надо привыкнуть к этому. Я простая еврейская девушка из Бруклина и не собиралась меняться. И вдруг появился ты, и все переменилось.

– Останься у меня на ночь.

– Не могу. Что я скажу матери?

– Не верю своим ушам! Ты ей все рассказываешь, как послушная девочка? Одобрение мамы, любовь папы. Наверно, есть еще обожаемый брат? Ты живешь и думаешь как мещанка, прелесть моя, однако трахаешься и любишь эротику как распутница. Объедини ту и другую жизнь, и все будет великолепно. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

К ее глазам подступили слезы.

– Завтра. Приду к тебе завтра после занятий.

– Почему не сегодня? – настаивал Гидеон.

– Я ни разу не проводила ночи с мужчиной. Постарайся понять. У меня есть ответственность перед семьей. Мы крепко связаны друг с другом, и я не могу так сразу порвать с этим. Мне нужно время, чтобы уйти от них, но я не хочу совершить ошибки и потерять тебя.

Они стояли у входа в метро. У Дендре был страдальческий вид. Ее нерешительность не сердила Гидеона, наоборот, вызывала жалость. Его удивило, что он чувствует уважение к Дендре, – она считалась со всеми, кого это затрагивало. Он понимал, что раз эта девушка так серьезно относится к семейным обязанностям, то займет не менее твердую позицию по отношению к нему. Он подумал, что она именно та женщина, на которой ему нужно жениться, с которой строить жизнь и добиваться успеха. Как говорится, «надежный тыл». С таким тылом, как Дендре Московии, он сможет подниматься по ступенькам в мире искусства, пока не окажется на самом верху, где будет царить безраздельно. В своем таланте Гидеон был уверен.

– Ты не потеряешь меня. Значит, завтра, в любое время, – заключил он с улыбкой.

– Ты не сердишься? – спросила она.

– Я никогда не сержусь. Если мне кто-то не нравится, я просто ухожу. Не беспокойся, перестань нервничать. В этом нет ничего привлекательного. Сегодня был превосходный день. Теперь я возвращаюсь поработать в мастерскую, а ты едешь домой.

Они поцеловались. Гидеон смотрел, как Дендре спускается по лестнице, чтобы затеряться в потоке людей. Пройдя всего несколько ступенек, она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Гидеона, но тот уже ушел.

На платформе ждало множество людей, и Дендре отвлеклась, пытаясь понять, откуда все взялись, потому что она почти никого не видела, когда спускалась. Тишина, какая иногда бывает на станциях, внезапно нарушилась шумным потоком воздуха из туннеля, затем появились яркие огни поезда, раздался грохот колес по рельсам. Завизжав тормозами, состав остановился, с шипением раскрылись двери. Пройдя по почти пустому проходу вагона, Дендре села между дремавшим негром и индусом в чалме, читавшим книгу в бумажной обложке «Деловой успех за 80 дней».

Дендре закачалась в одном ритме с вагоном, мчавшимся под улицами города. На несколько минут ее загипнотизировало зрелище людей, казалось, висевших на ременных поручнях. Одни при свете ярких ламп читали газеты, другие смотрели в пустоту. Она привыкла ездить в метро. Здесь была знакомая территория, мир, где она чувствовала себя уверенно. С Гидеоном она была на чужой территории, но после того, что испытала там, она скорее улетела бы, чем отказаться от этого. Ради любви Гидеона девушка согласилась бы на любые жертвы. Внезапно она пришла в восторг, поняв, что он имел в виду, когда пожелал ей счастья: это означало, что Дендре должна жить в двух мирах, собственном и его. Гидеон, разумеется, был прав, именно так она и намеревалась поступить. До чего он умен, сказала себе Дендре, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Все решено. Она выбрала свой путь. Они будут вместе до конца жизни.

Дендре сделала последнюю пересадку. Она пыталась оживить в памяти проведенный с Гидеоном день, но ничего не получалось. На ум приходили только мысли о матери, отце, брате. Гидеон, разумеется, попал в точку и тут: у нее был старший брат, Орландо, который ее обожал. Конечно, она не могла вдруг взять и рассказать домашним о Гидеоне, о том, что лишилась девственности и ей это очень понравилось. Придется таить свое счастье, думала Дендре, предаваться сладким грезам, когда она будет одна в своей комнате, а между тем неторопливо, осторожно готовить почву для того, чтобы представить Гидеона своей семье.

Дом семьи Московии не был элегантным: маленькое, окрашенное в кремовый цвет квадратное здание с такой большой верандой, что там на цепях висели качели, с черными ставнями и наружными ящиками для растений, где вся зелень уже высохла. По обеим сторонам улицы тянулись похожие дома. Однако у них на заросшем бурьяном заднем дворе высилось большое дерево, спереди располагался небольшой газон, где проплешин было больше, чем травы.

На улице уже стемнело, и на веранде горел свет. Дендре вставила ключ в замок и рывком распахнула дверь. Ее встретил восхитительный аромат материнской стряпни: тушеной капусты, ростбифа, картофельных клецок. Этот запах, атмосфера уюта и любви заставили Дендре на время забыть о Гидеоне и проведенном в распутстве дне.

Никто из родных не бросился встречать блудную дочь, и Дендре сообразила, что это один из трех вечеров в неделю, когда она занималась в школе искусств на Манхэттене. Отец поцеловал ее и помог снять пальто. Он и Орландо, старший брат, до сих пор были единственными мужчинами, которые для нее что-то значили. Теперь, когда Дендре познакомилась с Гидеоном, ей было с кем их сопоставить. По сравнению с полным жизни красавцем, в которого она влюбилась, отец выглядел старым, усталым, измотанным. При этой мысли у нее защемило сердце. Она обняла отца и на несколько секунд прижалась к нему.

Возможно, Дендре впервые взглянула на отца без дочернего обыкновения видеть в отцах героев, белых рыцарей, всегда готовых прискакать и спасти их. Гершель Московиц – скорняк, тихий человек, довольный своей участью, он стремился к покою любой ценой, был счастлив в лоне своей религии и всей непритязательной жизни. Мать Дендре, Фрида, спокойно властвовала в доме. Оба они были скорее мечтательными читателями книг, созерцателями жизни, чем деятелями. Фрида с головой уходила в романы, поэтому ее дети и носили имена героев двух нашумевших книг, прочитанных во время ежегодных недельных летних отдыхов в горах на севере штата Нью-Йорк.

Смущенная новыми для нее мыслями, Дендре отошла от отца.

– Как дела в колледже? – спросил он. – И в школе искусств? Надеюсь, день прошел интересно, малышка?

К счастью, у Дендре не оказалось времени на ответ, потому что появилась мать со словами:

– Герш, ты каждый день задаешь одни и те же вопросы. Как день у Дендре может быть интересным, если она изучает в колледже бухгалтерию? Бухгалтерия есть бухгалтерия.

Это было сказано не сурово, скорее буднично, и Фрида, обожавшая мужа, при этих словах погладила его по щеке и улыбнулась.

– Ты, конечно, права, – кротко отозвался он.

– Ужин через двадцать минут, – объявила Фрида и, обняв дочь за плечи, дошла с ней до подножия лестницы, там крепко стиснула ее, повернулась и направилась на кухню.

Дендре стала подниматься, на середине лестницы остановилась и села на ступеньку. Атмосфера дома, любовь и уважение родителей окутывали ее, как мягчайшее кашемировое одеяло. Дендре обхватила себя за плечи. Мать с отцом всячески поддерживали друг друга. Способны ли она и Гидеон на такую любовь и преданность? Хватит ли у них сил, чтобы идти на жертвы ради детей? Все родственники и друзья родителей восхищались тем, как живут Московицы: просто, без ссор, в ладу и согласии. Дендре осознала, что ни разу не слышала пререканий в доме. В трудные времена (а таких дней было немало) родители никогда не жаловались, просто делали, что могли.

Родственники – дяди, тети, двоюродные братья и сестры, гораздо более обеспеченные, занимавшие более высокое положение в обществе, – утверждали, что Фрида любовью к мужу, заботой о нем и о детях создает в семье такую жизнь, какую хочется ей, что это эгоистично. Критика была бессмысленной, потому что у родственников не имелось доказательств, что муж и дети Фриды недовольны этой жизнью.

Дендре охватило беспокойство. Она и ее семья принадлежали к среднему классу и были довольны своей скучной, размеренной жизнью. Постоянство, уравновешенность, стабильность, размеренность – все это было в ее характере. Даже теперь Дендре радовалась тому, что представляет собой, гордилась своими корнями, хотя Гидеон показал ей иной образ любви и жизни; главное – иметь мечту и стремиться к ее осуществлению. Дендре чувствовала, что у нее нет возврата в родительское гнездышко, в гущу еврейской общины, бывшей до сих пор основой ее жизни. Вернуться означало бы отказаться от Гидеона, а это было немыслимо. Ей хотелось, чтобы он всегда любил ее, как сегодня, снова и снова, до конца жизни. Страсть глубоко прожгла ее, заклеймила как принадлежащую ему на всю жизнь.

Дендре услышала, как мать напевает на кухне, и поняла, что она поистине дочь Фриды; она могла любить Гидеона так же сильно, как мать любила ее отца. Что до Гидеона, то в нем не было ничего от ее отца. Гидеон будет любить ее, как сможет, и этим удовлетворится. Дендре раз и навсегда решила, что это ее устраивает. И как будто бы оживилась от этой мысли. Она побежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступени, но направилась не в свою комнату, а постучалась в дверь Орландо и, не дожидаясь ответа, вошла.

Ее брат поднял взгляд от книги. Каким красивым, веселым, нежным и добрым он показался Дендре. Она подошла и села на кровать рядом с ним. Орландо – гордость семьи – учился в Гарварде на последнем курсе медицинского факультета.

– Привет, – сказала Дендре.

– Привет, – ответил Орландо и широко улыбнулся. Дендре подумала, что брат всегда ей улыбается. Он обнял ее. Будучи на пять лет старше, брат относился к Дендре покровительственно с тех пор, как она была младенцем. Он называл ее малышкой, и в конце концов это стало домашним именем. Дендре восхищалась братом. Он получал в Гарварде стипендию и работал на двух работах, чтобы обеспечивать себя. У Гершеля Московица просто не было денег, чтобы обучать сына.

Теперь, впервые испытав секс и восторг оргазма, Дендре могла понять, почему женщины добивались внимания ее брата. Он обладал сексуальностью, которая была очень волнующей в сочетании с уверенностью в себе и приятной внешностью. Как странно, внезапно подумала Дендре, думать об Орландо как о мужчине. Она надеялась, что он поймет ее страсть к Гидеону и не будет шокирован ее выбором.

– Орландо, когда тебе нужно быть в Гарварде? – спросила Дендре.

– Послезавтра.

– Я познакомилась с одним человеком. И собираюсь за него замуж. Думаю, он тебе понравится.

– Малышка!

– Я хочу рассказать тебе о нем – о нас. Хочу, чтобы ты с ним познакомился. Мы приедем проводить тебя на Центральный вокзал.

– Мать с отцом знают об этом?

– Нет, думаю, пока что рано им говорить. Сначала нужно их познакомить.

– Он не еврей?

– Нет, я не знаю, кто он по национальности.

– Если ты выйдешь замуж за человека другой религии, это убьет отца, потрясет родню. Может, расскажешь мне о своей великой любви? С самого начала?

И Дендре рассказала брату о том, как познакомилась с Гидеоном и влюбилась. Хотя призналась, что легла с ним в постель, подробностей старательно избегала. Чем больше Орландо слушал, тем больше расстраивался. Он встал с кровати и принялся расхаживать по комнате. Сердце у него чуть не разрывалось от тревоги за сестру, когда та призналась, что любит Гидеона сверх всякой меры, больше жизни. Когда Дендре начала всхлипывать, он подошел и положил ей руку на плечо.

– Почему же ты плачешь, малышка?

Она прильнула к брату.

– Не от горя или отчаяния, а потому, что не представляла себе, что значит любить. Я ни разу в жизни не была так счастлива.

Малышка, ты уверена, что это не просто увлечение? Каждая женщина влюбляется в своего первого мужчину, особенно если первый сексуальный опыт был удачным. Тебе, судя по всему, повезло, и поэтому твой парень мне уже нравится. Для тебя открылся новый мир. Ты женщина, не ребенок. Нам придется обращаться с тобой соответствующим образом, может, даже не называть тебя больше малышкой.

– Правда, Орландо? – просияла Дендре. – Гидеону очень не понравится это прозвище…

– Погоди-погоди, Дендре. Ты всего раз встретилась с этим парнем, знаешь его меньше суток и уже беспокоишься о его мыслях и чувствах? Дай ему время подумать о тебе, увлечься тобой.

– Мы договорились завтра встретиться. Мы любим друг друга, Орландо, любим одинаково. Порадуйся за нас, – взмолилась Дендре, и глаза ее наполнились слезами. В голосе появилась дрожь.

Он достал из кармана платок и протянул ей.

– Малышка, какая ты наивная. Мужчины не любят женщин так, как хочется женщинам. Они любят их, как могут.

– Гидеон уже сказал мне это, и я ничего не имею против.

– А кто будет уламывать отца и мать? Я ведь завтра уеду. Не встречайся с ним хотя бы пару недель, дай себе время опомниться и не делай ничего поспешного, вот тебе мой совет.

– Не могу.

– Почему, Господи?

– Потому что я потеряю его. Ты не представляешь, Орландо, какой он замечательный. Он уже стал моей жизнью.

– Это безумие!

Разговор их прервал голос матери от подножия лестницы:

– Эй вы, оба, ужин уже на столе.

Брат и сестра встали с кровати и посмотрели друг на друга, не представляя толком, что делать. В этой семье не существовало секретов от близких. Орландо раскрыл объятия, и Дендре бросилась в них, по ее щекам катились слезы. Он поможет ей. Он так любит сестру, что не может не помочь.

Фрида Московии, была не из тех женщин, которые легко говорят об интимных вещах. Она была домохозяйкой, стряпухой для мужа и детей. Секс для нее был чем-то вроде иностранного языка, поэтому она не могла обсуждать это с дочерью. Фрида надеялась, что муж, которого она найдет для дочки, возьмет это на себя. В конце концов, сексом будут заниматься они. Тема смущала се.

За столом все четверо говорили о повседневных делах: перебирали местные сплетни, обсуждали опрометчивый поступок одного из двоюродных братьев. Когда ужин подходил к концу, Орландо поглядел на Дендре и жестом дал ей понять: пора! Прошло несколько минут, прежде чем Дендре решилась.

– Я познакомилась сегодня с одним человеком, – начала она. – Он художник, бедный и неизвестный, но со временем станет очень знаменитым.

– Очень хорошо, дорогая, – проговорила мать и поднялась, чтобы унести посуду.

За столом воцарилось молчание. Орландо приподнял бровь. Когда Фрида вернулась с формочкой апельсиново-лимонного желе с ягодами земляники сверху, Дендре только и смогла подумать, что ей не очень-то нравится желе, которое готовит мать, – какое-то резиновое, безвкусное. Гидеону такого подавать нельзя. Мысленно она пообещала себе, что будет лучшей кухаркой, чем мать.

– Я хотела бы пригласить его домой на обед, – объявила Дендре.

Все за столом уставились на нее. Отец спросил:

– Зачем? Ты никогда не приглашала к обеду людей, которых мы не знаем.

– Хочу, чтобы вы все познакомились с ним. Он необыкновенный, и ему нравится, как мама готовит. Я сегодня угостила его своим завтраком.

– Он из Бруклина? – спросила мать.

– Нет, мама, – ответил Орландо.

Московицы жили в мире, который начинался и заканчивался в Бруклине, как и многие семьи, члены которых родились и выросли здесь. Большой мир и даже другие районы Нью-Йорка воспринимались как чудесная экзотика, но чужбина, будь то Манхэттен, находящийся на другом берегу реки Ист-Ривер, Бостон или Париж. Фрида и Гершель озабоченно переглянулись.

– Так откуда же он, Дендре, и почему ты знаешь так много об этом мальчике, Орландо? – спросила Фрида.

– Из Сент-Луиса, – ответила Дендре.

– Я еще не встречал ни одного человека из Сент-Луиса, – сообщил Гершель, преследуя ускользающее по тарелке желе.

– Я тоже, папа. И он не мальчик, мама, – ответил Орландо – О, – произнесла Фрида. И перестала задавать вопросы.

Орландо хорошо знал мать. Она терялась, когда речь заходила о незнакомцах или о чем бы то ни было, вторгающемся в ее владения. Теперь она погрузится в молчание. Но Фрида понимала, когда терпит поражение, и всегда сдавалась изящно. Сигнал к отступлению подал ей тон голоса дочери. У Гершеля на лице появилось обеспокоенное выражение, но глава семьи ничего не сказал.

На другой день занятия в колледже были для Дендре пыткой. Она не могла сосредоточиться, не могла думать ни о чем, кроме Гидеона, и ненавидела каждую минуту, проведенную вдали от него. Был ли то сон? Мечта? Произошло ли это на самом деле? Часы тянулись бесконечно… Но занятия все-таки окончились, и Дендре помчалась к возлюбленному.

Ее колени ослабли, когда она нажала кнопку переговорного устройства, и дверь тут же отперлась. Дендре дрожала от предчувствия, в голове теснились вопросы. Почему он ничего не сказал в переговорное устройство? Ждал ли кого-то еще, рассердился ли на то, что она не осталась на ночь? Толкнув дверь, она вошла в вестибюль. Едва глаза ее начали привыкать к темноте, вспыхнул свет. Дендре ахнула и приложила руку к сердцу.

– Я уже начал думать, что ты не появишься, – объявил Гидеон с верха лестницы.

Мир не перевернулся. Она была по-прежнему нужна Гидеону. Как он был хорош, когда сбегал с лестницы, чтобы заключить ее в объятия. Он покрыл поцелуями все ее лицо. Дендре начала расстегивать одежду.

– Скажи, что любишь меня, – взмолилась она.

– Люблю.

– И никогда не отпустишь меня от себя? – настаивала она.

– Никогда, – ответил он. – И это не просто слова, Дендре, это намерение. Я работал всю ночь, посмотри.

Гидеон мягко опустил ее на ноги, и они, держась за руки, поднялись по лестнице в мастерскую. Дендре поразилась: к стенам были приколоты рисунки с ее изображениями, некоторые с цветными пятнами. На одном были пятна девственной крови; на другом красные губы и ногти. Некоторые были выполнены черным карандашом и сепией. Большинство портретов было сделано в натуральную величину; другие представляли собой детальные наброски разных частей ее тела. Все рисунки были исполнены жизни и эротики. В ее глазах видны были чувства: жажда секса, желания. Ее сексуальность соблазняла зрителя, захватывала, как ни одна картина. Значит, Гидеон видел ее такой? Она вдохновила его писать так мастерски? Он претворил ее в образ, который тронет даже самое холодное сердце. Какая девятнадцатилетняя девчонка не будет польщена, не отдаст жизнь за любовь такого мужчины? Дендре пришла в восторг и бросилась ему в объятия.

– Они изумительны! У меня голова идет кругом от волнения.

Гидеон запрокинул голову и засмеялся:

– Так и должно быть.

Наступила минута молчания, лишь усилившего их влечение друг к другу. Любовь вкупе со страстью, самый сильный из наркотиков, опьяняла обоих. Для Дендре этот второй опыт оказался еще более восхитительным, чем первый. Собственные портреты, глядевшие на них отовсюду, лишь усиливали ее возбуждение. Она была как в тумане и едва расслышала, как Гидеон просит сделать то, о чем Дендре никогда не слыхивала. Откуда все это взялось – желание отдаваться ему полностью, выказывать стремление подвергаться чему угодно ради еще одного экстаза, и еще одного, и еще? Ей хотелось умирать и возрождаться снова в его объятиях, в сексуальном блаженстве, и Гидеон обожал ее за это. Когда она стояла на коленях, а Гидеон сзади входил то в одно, то в другое влажное вожделеющее отверстие, Дендре казалось, что она вот-вот потеряет сознание – таким острым было блаженство чувствовать себя предельно заполненной им. Она вскрикнула от боли и удовольствия.

Ее вожделение до предела разожгло воображение Гидеона, и он, не меняя ритма телодвижений, шептал ей обо всех эротических утехах, которым они будут предаваться вместе.

Пресытившись, Они обнялись и заснули прямо на полу посреди мастерской. При пробуждении их все еще окутывал запах секса, аромат страсти. Дендре хотелось лизнуть своего любовника, разбудить, не расставаться с этим запахом, который принадлежал им обоим, глубоко вдыхать его. Куда подевались весь ее мир, семья, мораль среднего класса, согласно которой она вела себя как шлюха? Значение для нее сейчас имел только Гидеон.

Перевернувшись на бок, чтобы любоваться красотой своего мужчины, испытывая невыразимую благодарность за то, что он любит такую простую девушку, Дендре поцеловала Гидеона, разбудила его и стала одеваться. Он смотрел, как она натягивает чулок на ногу, потом взял второй из ее руки и старательно натянул на другую. Поцеловал ее в колено и улыбнулся.

В этой улыбке было нечто новое для нее – великодушие, тепло, обещание. С необычайной нежностью он поднял ее с пола и одел. Для Дендре это стало завершающим штрихом. Ее жизнь принадлежала ему.

Глава 6

Гидеон на десять лет старше ее, многое повидал, Мир его велик, просторен, опасен, это напугает мать и отца. Он не их веры… Эти мысли проносились в голове у Дендре, когда она наблюдала, как Гидеон одевается.

– Я рассказала о тебе брату, – выпалила она.

Гидеон как раз натягивал через голову свитер. Чуть поколебавшись, он сказал:

– Держу пари, без откровений о сексе?

Он увидел, как Дендре залилась краской, и понял, что смутил ее. Подойдя, Гидеон обнял ее и пояснил:

– Я не хотел тебя смущать. Просто глупо пошутил. Что ты говорила ему?

– Что мы любим друг друга и я выйду за тебя замуж, – довольно самоуверенно заявила Дендре.

Гидеона это поразило, его лицо расплылось в улыбке.

– Ты в этом не сомневаешься?

– Тебе никогда не найти лучшей жены. Ни одна женщина не будет любить тебя больше, чем я, и ты это знаешь. Вот почему ты женишься на мне. И по любви, само собой.

Эта юная, наивная женщина, столь податливая в его руках, была права. Гидеону она понравилась еще больше, потому что говорила правду. Он поднял к губам руки Дендре, поцеловал пальцы, потом сказал:

– Ты меня пока очень плохо знаешь. Жизнь в браке со мной будет для тебя нелегкой. Моя работа всегда будет важнее всего прочего, работа и свобода. Мы будем бедны, тебе придется работать, чтобы нам как-то прожить, во всяком случае, до тех пор, пока я не получу признание. Но когда-нибудь у нас будет все: успех, деньги, волнующая, яркая жизнь. Уверена ли ты, что любишь меня настолько, чтобы вести такое существование? Да, и вот что еще: я – тиран, великодушный, но все же тиран.

– А я еврейка из Бруклина, домоседка с моралью среднего класса, которая не знает ничего больше. Вот что я принесу в наш брак, сможешь ли ты с этим жить? – спросила Дендре с металлом в голосе.

И снова полная откровенность. Во многих отношениях она оставалась девственницей. Гидеон пришел в восторг от мысли всю жизнь прельщать Дендре своим миром, уютно живя в ее мире, иметь домашний очаг, быть окруженным любовью, о которой мечтал с детства. Ответ мог быть только один.

– Когда пригласишь меня домой на обед? – спросил он, поблескивая глазами и улыбаясь.

– Сегодня? – предложила Дендре, счастье звенело в ее голосе, словно колокольчик.

– Едем. Я голоден.

– Нужно позвонить матери, предупредить. Этого требует вежливость, – сказала она ему.

– Можно позвонить из бара за углом, – предложил он.

– Гидеон, в «Ангеле» нас ждет мой брат. Можно оттуда поехать домой всем вместе.

– А, понятно. Хочешь устроить мне смотрины?

Дендре слегка смутилась.

– Я хотела попросить тебя познакомиться с ним за выпивкой. Не сердись, пожалуйста, но он хочет знать, что ты собой представляешь. Брат завтра возвращается в Гарвард и беспокоится, что я, возможно, сошлась с дурным человеком. Нельзя винить его за то, что он беспокоится обо мне.

– Винить не в чем, а вот расходы ему придется взять на себя. У меня нет таких денег, чтобы платить за выпивку в «Ангеле».

Орландо читал за столиком книгу. Всякий раз, когда дверь открывалась, он поднимал глаза. Приходило и уходило так много людей, что ожидание начинало действовать ему на нервы. Он решил ждать до пяти. В половине шестого вновь поднял глаза от книги, подумав: «Последний раз. Если это не Дендре, еду домой».

Но вошла Дендре со своим кавалером, оба так сияли, выглядели такими счастливыми, что Орландо поднялся и помахал им рукой. Еще до того, как они подошли к столику и Гидеон произнес хотя бы слово, Орландо попал под обаяние этого человека. Гидеон Пейленберг излучал уверенность, выделявшую его среди других людей. Каждый его шаг, сила, сексуальность, способная вскружить голову любой женщине, умное, красивое лицо – все говорило о том, что это незаурядная личность. Орландо стало ясно, почему Дендре так сильно влюбилась, но ему стало беспокойно за сестру. Он очень любил ее, но был реалистом. Дендре пленилась величием, но способна ли она возвыситься до него? Орландо понимал: сестра нашла единственного на миллион мужчину, и правильно делает, что не хочет его упускать.

Дендре представила мужчин друг другу, они обменялись рукопожатием.

– Я хотел бы взглянуть на твои картины. – Орландо взял быка за рога.

– Нет ничего проще, пошли.

– Они могут шокировать тебя, – вмешалась Дендре.

– Портреты твоей сестры – самые лучшие мои работы. Если ты ценишь искусство, они взволнуют тебя, а не шокируют.

– Тогда идем, – кивнул Орландо.

Дендре пошла позвонить матери. Мужчины непринужденно разговаривали, дожидаясь ее. Гидеон нашел Орландо умным, чутким, разбирающимся в искусстве. С радостью узнал, что Московицы культурные люди, хотя далеко не эстеты, ходят в бруклинские музеи, концертные залы, библиотеки, тогда как большинство местных семей довольствуются телевизором.

Изображения Дендре действительно взволновали Орландо, но вместе с тем и шокировали. Кто эта женщина на портретах? Другая сторона Дендре. Определенно не та младшая сестренка, которую он любил и думал, что знал.

– Гидеон, портреты замечательные. Это великая живопись, – сказал Орландо. И мужчины заговорили об искусстве и великих художниках.

Потом все трое сели на матрасы и стали обсуждать, какую из картин хотелось бы получить Орландо.

– Гидеон, я не могу принять такой ценный подарок. Когда-нибудь он будет стоить целое состояние, – запротестовал брат Дендре.

– Знаю. Обычно я не отдаю своих работ, но все же прошу тебя выбрать подарок. Как-никак я забираю из твоей семьи нечто гораздо более драгоценное.

Дендре показалось, что сердце у нее разорвется от любви к Гидеону. Он считал ее более драгоценной, чем свои работы! Ее брат уже благоговел перед Гидеоном. Другого одобрения ей не требовалось. Раз Орландо на ее стороне, одержать верх над отцом и матерью будет не трудно.

Гидеона ужаснуло, как долго нужно ехать в Бруклин на метро, и он решил никогда больше не добираться туда под землей. Одна только эта поездка убедила его, что нечего продолжать встречаться, раз он живет в Манхэттене, а она в Бруклине. Нужно было жениться, и как можно скорее.

Орландо отпер дверь своим ключом, и все трое вошли. Гершель Московии налил всем виски, но Фрида не появлялась. Гидеон мгновенно проникся симпатией к Гершелю, угадав, что у отца Дендре была душа художника, давно умершая медленной смертью. Жизнь била его, но он остался простым, любящим человеком, живущим одним днем.

– Дочь говорила, ты художник?

– Да, а чем занимаетесь вы, мистер Московиц? – поинтересовался Гидеон.

– Скорняк.

– Мой отец в своем деле тоже художник, – добавила Дендре.

Гидеон почему-то в этом не сомневался. Гершель поднял стакан, произнес тост «l'chaim» и осушил стакан. Потом объявил Гидеону:

– На идиш это означает «за жизнь». Мы евреи. А ты?

– Я нет.

– Ничего, лишь бы человеком был, – сказал Гершель.

– Я схожу за матерью, – вмешался Орландо.

– Нет, давай я, – вызвался Гидеон. – Покажи мне только, где кухня.

Он никогда не чувствовал себя так уютно и уверенно, как в этом скромном, слегка обветшавшем доме с запахами жарившейся курицы, корицы и ванили. Никогда не встречал подобных людей, таких простых и честных. От них так и веяло добротой и бесхитростностью.

Войдя в кухню, Гидеон столкнулся лицом к лицу с Фридой, она переливала куриный суп из кастрюли в супницу. Несколько секунд они глядели друг на друга, потом хозяйка стала продолжать свое дело.

– Понимаю, гость я неожиданный, однако благодарный. Видите ли, я уже знаком с вашей стряпней, – сказал Гидеон, подойдя к Фриде и поцеловав ее в щеку.

Женщина все еще приходила в себя от появления на кухне незваного, хоть и красивого незнакомца, когда тот приложился губами к ее щеке. Она ощутила напористое обаяние, с каким еще не сталкивалась. И сразу же поняла, что перед ней единственный мужчина на миллион, тот принц, которого мечтают встретить когда-нибудь все девушки. Ей стало ясно, почему Дендре пригласила его на обед.

– Давно вы знакомы с моей дочерью? – спросила она.

– Чуть больше суток, но кажется, что целую жизнь.

– Вы зря времени не теряете, мистер…

– Меня зовут Гидеон Пейленберг. А вас?

– Пейленберг, – повторила она.

– Называйте меня Гидеоном, а как мне обращаться к вам? Не «миссис Московии» же – слишком официально, – улыбнулся он.

Она заколебалась, но в конце концов назвала свое имя:

– Меня зовут Фрида, Гидеон.

Накрыв супницу крышкой, она подошла к плите и сняла сковородку с дымящимися запеченными в тесте яблоками. Положила одно из них на блюдце и протянула Гидеону вместе с вилкой. Молодой мужчина очаровал ее, хотя исходившая от него сила была слишком неистовой и своевольной, чтобы ей это могло понравиться. Гидеон был полной противоположностью ее домочадцам, и Фрида испугалась. Зачем такому человеку ее дочь, если он может иметь почти любую женщину, какую захочет? В ее дом вторгся незнакомец, и теперь никто из членов семьи никогда не будет прежним. Это тревожило ее больше всего.

– Фрида, просто объедение, – похвалил он.

– Гидеон, тебе нравится моя стряпня, но насколько нравится моя дочь? Вот что меня беспокоит. То, что невинная девушка сошлась с таким обаятельным, красивым мужчиной, беспокоит меня еще больше. Может, я и неплохая кухарка, но не шеф-повар класса люкс, к тому же, судя по твоей внешности и манерам, это непривычная тебе национальная еда. Ты ведь не соблазнишь такую девушку, как Дендре, правда? – просительным тоном сказала женщина.

Это проявление вашей материнской заботы, Фрида. Мне не хватало этого всю жизнь. Не стану вам лгать. Раз вы так откровенны со мной, я отвечу тем же. Да, я соблазнил вашу дочь, после обеда намерен увезти ее к себе и соблазнить снова. Надеюсь, она будет соблазнять меня до конца жизни. Мы полюбили друг друга. Обменялись несколькими взглядами и поняли это. Фрида, я хочу жениться на Дендре и почту за честь состоять в родстве с вами, Гершелем и Орландо.

У Фриды закружилась голова. Она побледнела, вскинула руки, чтобы не упасть. Гидеон подошел и поддержал ее. Стал утешать.

– Гидеон, Дендре еще ребенок, – прошептала она.

– Нет-нет, Фрида. Она вполне женщина – сердечная, нежная, добрая, беззлобная. Совсем как ее мать! Мы любим друг друга, Фрида, и будем пробиваться в жизнь вместе. Порадуйтесь за нас, пойдите нам навстречу. Даю слово, что не пожалеете. Может быть, я не тот муж, какого вы пожелаете, но она выбрала меня.

Гидеон всю жизнь был способен заставлять людей питать erq эго, его либидо, его искусство. Доброта, великодушие, обаяние так же интригующи, как надменность, и все эти достоинства в конце концов покорили семью Московиц.

Он увез Дендре от них в тот единственный раз, когда приезжал в Бруклин, оставив семью оправляться от своего визита и от того, что они отдали Дендре незнакомцу. Все произошло слишком быстро, никто не успел опомниться. Гершель расплакался, когда целовал дочь на прощание.

Распаковывая немногочисленные вещи, привезенные в ее новый дом, Дендре вспомнила слова, которые Гидеон сказал ее отцу: «Гершель, я понимаю, вам тяжело, но имейте в виду, я не похищаю у вас дочь. Наши двери для вас будут открыты всегда, наши сердца и души тоже. Я породнился с вами, Фридой, Орландо, так же как с Дендре».

Гидеон не мог сказать ничего более теплого, более великодушного. Это облегчило потрясение. Семья была ему благодарна.

Когда они лежали, обнявшись, в постели, Дендре проговорила:

– Ты замечательно вел себя с моими родителями и братом.

– Это было легко, потому что они мне очень понравились. Ты рада быть в своем новом доме со мной? – спросил он, лаская ее груди и целуя живот.

– Счастлива, – засмеялась она, ложась на Гидеона и целуя его.

Дендре понимала, что не следует задавать вопросы о его семье. Однажды она попыталась, и Гидеон ясно дал понять, что не хочет говорить об этом. Он только сообщил, что его воспитала тетя.

Тетя Марта оставалась загадкой для Дендре. Гидеон говорил о ней редко. Когда попыталась его расспросить, Гидеон вежливо, но твердо отказался развивать эту тему.

На десятый день после знакомства они сочетались браком. За эти десять дней определился образ их жизни. Дендре начала узнавать Гидеона таким, как он описал ей себя. Он действительно был великодушным тираном, но определенно любил ее, а это было главным.

«а Как ни тяжела была у них жизнь, Дендре очень нравилось быть женой бедного художника. Она продолжала учиться в колледже, но в вечернюю школу искусств ходить перестала и поступила работать официанткой в одну из кофеен Гринич-Виллидж. Каждую неделю они подсчитывали деньги, откладывали необходимую сумму на хозяйство. Остальное шло на материалы для живописи.

Они были бедны, но счастливы. Их любовь друг к другу, его работа компенсировали отсутствие горячей воды и отопления в мастерской. Их жизнью управляли работа Гидеона, его либидо, его мечты, его желания – и Дендре была вполне этим довольна. Муж был всем, чего она только хотела. Гидеон вдохновенно творил, все, казалось, работало на него, и он не скупился на похвалы жене в темноте ночи, когда они занимались любовью.

Дендре избавляла его от повседневных дел: хождение по магазинам, стряпня, уборка, оплата счетов, – все это взяла на себя она, чтобы он мог писать. Питались молодые снедью, которую присылала Фрида. Дендре ездила за едой в Бруклин каждую неделю. Иногда Фрида сама привозила эти пакеты в мастерскую. Визиты были редкими, потому что бедность, в которой жили ее дочь и зять, очень ее расстраивала. Несколько вещей, которые Фрида пыталась им дать, чтобы придать уют их уголку, были вежливо отвергнуты, и она поняла, что предлагать им ничего не нужно. Они не хотели лишних вещей в своей жизни. Со временем Фрида научилась ценить эти жертвы. Дендре и Гидеон жили так, как диктовал он. Зарплата Дендре, чеки на небольшие суммы от тети Mapты и редкие доходы от продажи картин помогали им держаться.

Примерно раз в месяц родители Дендре приезжали в воскресенье утром, и Гидеон решал, какую выставку посмотреть в одном из музеев. Они ехали автобусом к музею, смотрели картины, потом гуляли по улицам Верхнего Ист-Сайда, разглядывая витрины закрытых картинных галерей. День обычно завершали громадными бифштексами с жареным картофелем в ресторанчике на Лексингтон-авеню. Всякий раз они говорили о том, что надо бы пойти в другой ресторан, но дальше разговоров дело не шло. Плативший за еду Гершель был человеком привычки.

Гидеону нравилось, когда приезжали тесть и теща. Он очень любил Гершеля и Фриду, а они, очарованные им и его верой в свою работу, поддерживали зятя, как только могли.

Появляясь в мастерской, Гершель первым делом спрашивал: «Ну как, Дендре? Ты все еще счастлива с гением, за которого вышла замуж?» – и делал вид, что пытается ударить Гидеона по подбородку. Молодой человек неизменно уворачивался, и они приветственно обнимались.

«Да, папа», – отвечала она и подходила поцеловать и обнять его.

Затем Гершель всякий раз говорил: «Гидеон, давай показывай», – и художник демонстрировал тестю свою последнюю работу.

Однажды после визита родственников жены, лежа в постели с Дендре и слушая урчание наполненного ими холодильника, Гидеон оглядывал мастерскую. Тесть и теща согласились принимать его жизнь такой, какую он хотел вести, и благословили на это дочь. Он и жена оказали ему большую поддержку тем, что не пытались нарушить его свободу, сосредоточенность на работе. Дендре никогда ничего не требовала. Она подчинялась основным правилам, которые он установил до того, как они поженились, давала ему чувство защищенности, обожания, о котором он всегда мечтал и которому теперь радовался. Имея все это, он был счастливейшим из людей. Подумав обо всем этом, Гидеон сказал:

– Знаешь, Дендре, у нас отличная семья не только потому, что мы любим друг друга, но и оттого, что мы очень разные и уважаем эти различия. Мы обогащаем жизнь друг друга.

– Похоже, ты хочешь, чтобы так было всегда?

– Хочу. Так и будет, – ответил он.

Дендре почувствовала укол страха. В течение многих часов, когда Гидеона не было рядом, в те бесконечные дни и ночи, когда работа владела его жизнью, а о ней он забывал, она постоянно думала о муже, убеждала себя, что он любит ее так, как она мечтала. Гидеон распоряжался ее жизнью, и Дендре была счастлива. Фантазировала, что он любит ее больше жизни. Со временем она убедила себя, что это правда, и ее страсть к мужу еще больше усилилась. Страх потерять его сделал молодую женщину изобретательной: она с трудом удерживалась от того, чтобы сказать ему, о чем она мечтает, какие питает надежды. Дендре была упрямой и гордой, она хотела, чтобы Гидеон сам догадался о ее заветном желании. Однако никогда не упускала возможности сказать или сделать что-то, чтобы еще больше привязать к себе мужа. Как-то, несмотря на страх, она сказала ему:

– Иногда я думаю, что ты женился на мне ради моей семьи, ты всех их так любишь.

– Ты права и в том, и в другом, – ответил он.

Дендре высвободилась из его объятий и села. Гидеон тоже сел и включил тусклый свет, при котором они любили заниматься сексом. Он явно веселился.

– Ты любишь их больше, чем меня? – спросила она напрямик.

– Не больше, но иначе, – ответил он.

– Не понимаю, – раздраженно сказала Дендре.

– Я и не думал, что поймешь, – сказал Гидеон с нежностью в голосе.

И тут впервые за все месяцы, что они прожили вместе, Дендре ощутила какую-то близость, не вызванную сексом.

– Тогда объясни. Гидеон, я очень хочу это знать.

Что ж, дай собраться с мыслями, – поддразнил он жену. Потом, обняв ее и лаская груди, продолжал: – Я люблю тебя потому, что ты такая, как есть: наивная, мягкая, добрая, очень сексуальная и хороша в постели. Потому что ты живая, застенчивая, но всегда оказываешься на высоте положения. Ты понимаешь меня и мою работу, очень домашняя и даешь мне все, чего я хочу. Я люблю членов твоей семьи потому, что они мягкие, добрые, щедрые люди. Они понимают, что я незаурядный человек, и поддерживают меня, прежде всего еврейской любовью, теплом, которое просто источают. Они, как и ты, представляют собой то, чем я не являюсь и являться не хочу.

Гидеон почувствовал, как напряглось тело Дендре. Не разжимая объятий, он повернул жену лицом к себе.

– Тебя это расстроило? – спросил он, удивляясь, что такая прямота могла ее обидеть.

Дендре смело ответила:

– Ты любишь нас, но не хочешь быть таким, как мы. Это все равно что вручить приз правой рукой и отобрать левой.

– Дендре, я по своей природе не могу быть таким, как все. Если ты хотела мужа, похожего на отца, то выбрала не того. Мы вместе потому, что я иной, и мы обогащаем жизни друг друга. Я другой в твоей жизни, и так будет всегда.

– Почему? – не сдавалась она.

– Потому что мы разные от рождения. Годы, когда формируется личность человека, у нас прошли совершенно по-разному, и определили, кем и чем нам быть. Ты всегда будешь частью своей семьи, ты их копия, и я люблю тебя за это. Я всегда буду посторонним, сколько бы славы, денег и семейного счастья у меня ни было. Я с детства знал, что значит быть посторонним, и вжился в эту роль.

– Как печально, – проговорила она.

О моя милая, тебе нужно еще взрослеть и взрослеть, и когда-нибудь ты поймешь, что вовсе не печально быть не таким, как другие, если веришь в себя и можешь ходить по канату, который называется жизнью, не падая духом.

Я всегда знал, что способен на сильную страсть, но ты единственная из многих женщин, кого я люблю. В тебе заключено все, чего я только хотел: ты воспитана в духе семейной любви и верности, ты готова любить меня безоглядно, подчиняясь моей страсти. Ты готова жить со мной в бедности, пока я занимаюсь своим искусством. Ты работаешь ради меня, содержишь меня, оберегаешь от окружающего мира и всех, кто мешает мне работать. Я нежно люблю и ценю тебя за это. Меня постоянно волнует твоя… твоя наивность. Я обожаю открывать для тебя мир. В постели ты блудница, что соответствует нашему сексуальному притяжению друг к другу, или следует сказать – нашим запросам? Я постоянно соблазняю тебя, что добавляет нечто волнующее в этой игре в любовь и брак. Разве такой любви для тебя недостаточно?

Гидеон привлек Дендре к себе, и она ответила: – Более чем достаточно. Я обожаю свою жизнь с тобой, Гидеон. Другой не хочу.

В первые полгода супружеской жизни Дендре и Гидеон почти ни с кем не виделись, кроме его друзей-художников и ее родителей. Гидеон и его друзья ходили друг к другу в мастерские, смотрели работы друг друга. Мужчины вели беседы об искусстве и устраивали обеды. Спутницы их были молодыми, большей частью крикливо одетыми, умными и очень красивыми. Дендре так и не смогла подружиться ни с кем из них; они казались ей слишком развязными, ультрамодными. Когда эти женщины бывали у них в мастерской, она следила за каждым шагом Гидеона. Он был самым привлекательным и полным жизни из мужчин своего круга, и большинство женщин флиртовали с ним.

Дендре научилась оберегать мужа, вести себя так, чтобы эти женщины его не увели. Она прислушивалась, набиралась сведений об искусстве и богеме. Никогда не лезла со своими мнениями, вместо этого держалась поближе к Гидеону, старательно исполняла роль любящей жены. В результате ее считали скучной мещанкой, место которой на кухне, на заднем плане жизни Гидеона. Художники и их спутницы недоумевали, почему он женился на ней.

Они не подозревали, что у Дендре есть свои суждения, притом весьма небанальные, которыми она делилась с Гидеоном. Что муж прислушивается к ней, и главным образом потому, что Дендре обладала способностью быть объективной, честной. Гидеон был отнюдь не глуп, он видел по глазам друзей и большинства людей, с которыми они встречались, что те просто не могут понять, почему он избрал себе такую жену. Поэтому на людях бывал особенно нежен с Дендре. И тогда же, на первом году их совместной жизни, дела Гидеона резко изменились к лучшему. Его приятель, торговец импрессионистскими полотнами Бен Боргнайн, считал, что Гидеону настало время показывать свои работы. Гидеон отказывался выставляться. В мире искусства прошел слух, что молодой художник Гидеон Пейленберг представляет собой нечто особенное. Торговцы картинами забрасывали его письмами с предложениями посмотреть работы. Дендре писала вежливые ответы, в которых, по сути дела, говорилось: «Благодарю вас, нет. Возможно, мы вернемся к этому вопросу со временем».

Дендре окончила колледж. Хорошо оплачиваемой работы было не найти, и пришлось взять на себя бухгалтерию нескольких небольших магазинов Нижнего Ист-Сайда. По счастью, один из них торговал кошерными деликатесами, владелец был щедрым, и она редко уходила из этого магазина с пустыми руками. По вечерам она продолжала работать официанткой, а в свободное время позировала Гидеону. Дендре было нелегко, иногда ей казалось, что она обречена всегда существовать на обочине жизни.

В то время художественный мир переживал весьма острый момент своей истории. Абстрактным экспрессионистам бросали вызов художники, работающие в манере поп-арта. Крупнейшие арт-дилеры – торговцы предметами искусства – стремились к очередному открытию если не великого художника, то модного имени. Письма от них, а также директоров музеев новой генерации, которые стремились уловить дух времени – ну и разумеется, сделать себе имя, – приходили все чаще, однако Гидеон по-прежнему отказывался показывать свои работы.

Дендре, находившаяся на восьмом месяце беременности, одержимая любовью к Гидеону, никогда не просила его передумать. Она интуитивно понимала, что Гидеон согласится на участие в выставках, когда придет время, и будет пользоваться громадным успехом.

Глава 7

Некоторые женщины расцветают во время беременности. Дендре не расцвела. Волосы ее утратили блеск, кожа стала желтовато-бледной, губы пухлыми. Но для Гидеона это не имело значения. Во время беременности он обожал жену еще больше, при каждой возможности занимался с ней сексом. Живот у нее сильно выпирал. В остальном фигура почти не изменилась. У них не было времени почти ни на что, кроме работы и занятий любовью. Это были самые счастливые дни в жизни Дендре.

Гидеон писал лихорадочно; он с головой уходил в работу и секс с Дендре. Их близость принимала все более изощренные формы, но никакие эротические требования Гидеона не шокировали и не беспокоили ее. Наоборот, Дендре постоянно думала о сексе, готова была заниматься любовью где угодно и когда угодно. Она была в плену собственной страсти. И вот такой она больше всего нравилась мужу.

Однажды ночью Гидеон разбудил Дендре и потребовал, чтобы она села в кресло, которое он поставил в центре мастерской. Гидеон хотел, чтобы жена первой увидела выставку, которую он готовил уже три года.

Когда Дендре села, он сказал:

– Я готов выставлять свои картины. Завтра поеду в центр, приглашу трех торговцев взглянуть на эти работы, хотя уже знаю, который из них мне нужен. Теперь полюбуйся.

Мастерская была освещена тускло, но лампы заливали ярким светом пустые белые стены, к которым были прислонены холсты на подрамниках изнанкой наружу. По углам выставочной стены были выразительно поставлены два мольберта. Дендре сидела, закутавшись в шерстяное одеяло, сердце ее часто билось. Она почти не могла думать о картинах, хотя очень хотела увидеть их, так как осознала, что с рождением ребенка и с этой выставкой их с Гидеоном жизнь коренным образом изменится. Период счастливого затворничества кончился. Чтобы понять это, ей достаточно было взглянуть на мужа. Он изменился. Он уже предвкушал завтрашний день и последующие дни, которые приведут его к намеченной цели. Дендре постаралась скрыть охватившую ее тревогу.

Прежде чем повернуть первую картину для обозрения, Гидеон подошел к жене и опустился перед ней на колени. Распахнул одеяло, в которое она куталась, погладил округлившийся живот. Задрал ей ночную рубашку, положил на него голову, потом поцеловал его и лизнул. Опустил ночную рубашку и снова закутал ее в одеяло. Этот жест любви успокоил Дендре. Они оба понимали, что это самая интимная минута их жизни, ничто не могло сравниться с ней.

– Дендре, я никогда не смог бы сделать это без тебя, – сказал он.

Ее сердце переполнилось любовью и гордостью, так как она знала, что это правда. Ей хотелось, чтобы он поцеловал ее в губы, пообещал, что всегда будет любить так, как теперь. Но Гидеон не сделал этого. Поднялся с колен и, отходя, сказал:

– Итак, я начинаю.

И он начал. Торговцы картинами приезжали и уезжали, поступали предложения об организации персональной выставки картин Пейленберга. Гидеон и Дендре выслушивали предложения и стравливали торговцев друг с другом, подогревая интерес к творчеству художника. Один нью-йоркский музей предложил взять три картины для выставки «Новые имена». Некий калифорнийский торговец специально прилетел в Нью-Йорк повидаться с Гидеоном и предложил купить сразу же пять полотен. Пейленберг отказался. Он очень полагался на суждение Дендре в любой мелочи. В конце концов несколько недель спустя Гидеон получил все, чего хотел: дочь, которую они назвали Эмбер; того самого агента по продаже картин, с которым хотел иметь дело, – Хэвера Сэвиджа; персональную выставку живописи в Нью-Йорке и одновременно персональную выставку акварелей и рисунков в Лондоне.

Хэвер Сэвидж был значительной фигурой в мире искусства. К нему прислушивались музеи, критики, торговцы и коллекционеры. Он имел дело лишь с несколькими художниками, лучшими из абстрактных экспрессионистов, торговал полотнами Пикассо, Миро, Сутина.

Иметь продавцом своих картин Хэвера означало гарантированный успех.

Это был высокий тощий как щепка человек, пугающе светский и красивый, с самыми голубыми глазами, которые только видела Дендре. Взгляд распутника придавал этому рафинированному господину особую привлекательность. Он обладал богатством, влиянием и умело пользовался и тем и другим. Был высокомерен и славился тем, что не тратил времени на людей незначительных.

Дендре познакомилась с ним, когда он приехал в мастерскую посмотреть картины Гидеона. С ней Хэвер поздоровался очень вежливо, но с Гидеоном заговорил совершенно иначе. Стоявшая рядом с мужем Дендре ощущала, что каждый из мужчин старается поставить себя на место другого.

Она жалела, что не надела свое лучшее платье, не сделала макияж. Для такого человека подобные вещи имели значение. Эмбер, лежавшая в кроватке-корзинке, быстро заснула в том углу, который они называли домом. Дендре молилась, чтобы девочка не проснулась и не подняла рев. Домашние дела такой человек, как Хэвер Сэвидж, наверняка воспринимал как помеху, – возможно, из-за малышки надежды Гидеона на этот визит и пойдут прахом.

Дендре навострила уши и перестала думать о себе и о том, какое впечатление произвела на Хэвера, когда услышала слова, обращенные к мужу:

– Нам не хватало тебя в твоем черном пиджаке с бархатным воротником на вернисаже и вечеринках, где собираются коллекционеры и прочие нужные люди. Я спрашивал себя, что случилось, куда ты подевался.

Тон, каким это было сказано, расстроил Дендре. У нее возникло желание ответить: «Вы говорите так, будто мой муж пробивной делец», – но она промолчала, задумавшись, почему Гидеон никогда не рассказывал ей об этой части своей жизни. Что он скрывал от нее, помимо сложных отношений с тетей Мартой?

– Ты уже все знаешь, Хэвер. Я женился на Дендре и стал отцом прелестной малютки по имени Эмбер. Кроме того, кое-что сделал и готов показать тебе.

Все картины были повернуты к стене, возле них наготове стояли двое мальчишек, которых Гидеон нашел на улице и обучил, как представлять его работы. Он предложил Сэвиджу то самое кресло, в котором сидела Дендре, а потом двое других торговцев.

Усевшись, Хэвер заявил:

– Для начала хочу предупредить, что шансов у тебя меньше одного процента. Новые люди интересуют меня только в том случае, если работы настолько интересны и взволнуют меня так, что будет невозможно от них отказаться. Я не привлекал никого из новых к сотрудничеству вот уже восемь лет.

– Вот и хорошо, Хэвер. Я хотел бы, чтобы ты стал моим торговцем, потому что ты очень разборчив, когда речь идет об искусстве в мире искусства.

– Ладно, показывай, что у тебя есть.

Гидеон включил лампы направленного света и велел мальчишкам начинать. Полотна демонстрировались с интервалом в четыре минуты. Их ставили на мольберт, а потом вешали на стену. До конца демонстрации Хэвер молчал, выражение его лица не менялось. Отсутствие реакции расстроило Дендре. Если в мире искусства все таковы, то дело ее плохо.

Несколько раз он нарушал тишину только одним вопросом:

– Гидеон, а это когда написано?

Когда все картины были показаны, мальчишки выкатили стол, на котором были высоко навалены акварели, наброски карандашом, рисунки чернилами, и стали демонстрировать их Хэверу. Наконец все было закончено. Мальчишки отставили стол и ушли из мастерской.

Первым делом Хэвер подошел к Дендре, взял ее руку и поцеловал. Потом обратился к ней со словами:

– Миссис Пейленберг, вы не жена, вы нечто большее – муза Гидеона. Примите мои поздравления.

Гидеон обнял ее.

– Это высокая похвала. Это значит, Хэвер потрясен. Вопрос только, насколько сильно.

– Достаточно для дальнейших переговоров о сотрудничестве и для того, чтобы попросить тебя назначить низшую цену пяти портретам, которые я собираюсь купить сразу. Достаточно, чтобы предложить тебе никому больше не показывать эти работы, если хочешь, чтобы мы вместе делали дело. То, что ты написал… Гидеон, добиться того, что удалось тебе всего за несколько лет, – большая победа.

Мужчины обнялись, и Хэвер торжественно произнес:

– Это великий вечер в мире искусства, но они пока об этом не знают.

Мужчины засмеялись и стали ходить по выставке, обсуждая полотна. Дендре показалось, что атмосфера в мастерской внезапно наэлектризовалась волнением, страстью, что мечты превращаются в реальность. Голова у нее кружилась. Все, ради чего они трудились, о чем мечтали, тяготы, которые переносил Гидеон ради искусства, – все это было позади. Оба, художник и арт-дилер, были захвачены блестящим творчеством и опомнились лишь пару часов спустя, когда заплакала Эмбер.

Дендре вышла из оцепенения, когда Гидеон сказал:

– Познакомься с моей дочерью, Хэвер, она красавица.

Сказав об Эмбер все, что следовало, Сэвидж предложил:

– Такое событие нужно отпраздновать. Приезжайте ко мне на ужин. Я приглашу гостей, будет весело, но пока не будем ничего говорить о твоих работах и о том, что я собираюсь представлять твои интересы.

– Понимаю. Как скажешь, Хэвер. Мы с удовольствием приедем. Только если не найдем подходящую няню, малютку придется взять с собой, – предупредил Гидеон.

Тем вечером в особняке Хэвера на Шестьдесят пятой улице Дендре увидела другую сторону мира искусства: ухоженных, элегантных, умных женщин, невообразимо богатых. Красивых, интересных мужчин. Знаменитых художников, чьи самые маленькие работы продавались за сотни тысяч долларов; большие шли за миллионы. Эти люди жили в домах, стены которых были увешаны шедеврами; пользовались английской, французской и американской мебелью восемнадцатого века. В тот вечер они пили у Хэвера выдержанное шампанское, ели паштет из гусиной печени, икру, фаршированные голубиные грудки. Дендре чувствовала себя неуверенно: не знала, какой вилкой пользоваться; переживала по поводу своей прически, потрескавшейся кожи рук, сломанных ногтей, Эмбер, которую поместили в одну из пяти спален для гостей, но больше всего из-за Гидеона.

В тот вечер для нее было много сюрпризов. Начались они, едва их с Гидеоном ввели в дом. Выражение лица мистера Сэвиджа, когда тот приветствовал их, ясно сказало Дендре, что она не годится для той роли, какую он ей отводил. Она поняла, что выглядит слишком простой на фоне блестящего окружения, слишком скучной, особенно рядом с красивым, чувственно обольстительным Гидеоном и светским Хэвером. Молодой женщине хотелось умереть. Ее уверенность в себе рухнула.

Несколько человек тут же подошли к художнику; мужчины пожимали ему руку, женщины целовали, прямо в губы. Гидеон был на высоте положения, и Дендре поняла, что должна как-то добиться того же. Поймав ее смятенный взгляд, Гидеон сжал руку жены и, целуя в щеку, прошептал:

– Не волнуйся, дорогая. Ты лучше их всех, вместе взятых. Играй роль, это очень весело.

Это случилось, едва они вошли, и Дендре удивилась, когда Хэвер повел ее из гостиной в библиотеку. Она споткнулась, хозяин дома поддержал ее. Дендре извинилась:

– Прошу прощения, я не могла отвести глаз от Сутена и не смотрела под ноги. Вы будете представлять Гидеона, мистер Сэвидж?

Хэвер присел на край громадного стола в стиле Людовика Четырнадцатого. Достал сигареты и предложил Дендре.

– Я не курю, нам это не по карману, – сказала она не без вызова.

Хэвер не спеша закурил, потом ответил:

– Что ж, все будет зависеть от того, достигнем ли мы соглашения. И от тебя.

– От меня?! – воскликнула она.

– Да. Буду откровенен с тобой, Дендре. Если Гидеон и я придем к соглашению, я не потерплю никакого вмешательства с твоей стороны. Это будут деловые отношения только между нами, Гидеоном и мной. Пойми меня правильно. Я всегда буду принимать тебя как жену Гидеона, его музу, натурщицу серии «Влюбленная женщина» и уважать в таком качестве. В этой роли я готов помогать тебе, как только смогу.

Но я не раз сталкивался с женами художников, которые, когда их мужья добились успеха, возомнили, что знают лучше, чем профессионалы, владельцы галерей, как обходиться с их мужьями. Да, жена видит, с какой самоотдачей работает ее муж, знает, что искусство важнее всего в жизни художника, важнее жены и детей. А торговец картинами получает огромную выгоду, и, не скрою от тебя, я намерен добиться ее, представляя Гидеона. Жены ревнуют, вмешиваются и подрывают доверие художника к его деловому партнеру. Делая вид, что защищают интересы мужа, они идут в атаку.

Им хочется выйти на первый план в жизни мужа, взять в свои руки ход его дел. Они хотят выйти из тени, представляют себя более умными и проницательными, чем торговцы картинами, которые годами манипулировали рынком произведений искусства, обеспечивая их мужьям признание зрителей и спрос. Такие женщины видят только одно: их недооценили, – и страдают из-за невнимания мужей. Им мало того, что они богаты, известны, в мире искусства, как жены гениев. Им хочется – они считают это своим правом – управлять жизнью мужа, контролировать его работу и самим стать звездами. Думаю, я объяснил, почему мы ведем этот разговор и почему от тебя зависит, захочу ли иметь дело с Гидеоном или нет.

Дендре изумил тот портрет жены художника, который нарисовал Сэвидж. Неужели она превратится в одну из тех женщин, каких описал он? О таком даже подумать нельзя. Дендре села на диван, на ее глаза навернулись слезы. Ей было не по себе в этом мире, населенном преуспевающими эрудированными мужчинами и элегантными дамами. Она наблюдала, как Хэвер встал, подошел к столику с напитками и налил ей бренди. Подойдя к кожаному дивану, на котором сидела Дендре, Хэвер протянул ей бокал. Она выпила содержимое залпом и закашлялась.

В эти несколько секунд, пытаясь унять кашель, Дендре приняла твердое решение: ей не нужна другая роль, кроме жены Гидеона, опоры его дома и главное – его возлюбленной и музы. Дала себе слово, что этим началось, этим и кончится. Принятое решение придало ей новых сил. И мужества принять вызов Хэвера.

– Вы были откровенны со мной, и я буду откровенна с вами. Даю слово, что никогда не встану между мужем и любым агентом по продаже картин, с каким он будет иметь дело. Я не собираюсь контролировать его работу, меня не интересует собственное место, успех в мире искусства. Как Гидеон сказал вам, я родилась и выросла в Бруклине. Мне нравится то, какая я, мужу – тоже. Вот почему он любит меня и женился на мне. Он моя жизнь, его счастье – это мое счастье. Искусство его мир, но в моем мире оно вовсе не на первом месте – Гидеон гораздо важнее. Поймите меня правильно, если слава и богатство выпадут на нашу долю, мы от них не откажемся, но они никогда не станут для нас главным.

Слушая Дендре, Хэвер думал, до чего она незрелая, наивная, как предана Гидеону – и как мало знает своего мужа. Но поверил ей и должен был признать, что это сильная, преданная женщина, которая станет опорой жизни Гидеона. Дендре не особенно понравилась ему, но он не питал к ней неприязни. Она была приземленной обывательницей, из тех, кто носит длинные юбки и стеклянные бусы. У нее было интересное, лишенное косметики лицо, скрытная душа – что не вызывало у него восхищения. Сэвиджу нравились красивые, умные женщины, элегантные, без предрассудков. И он знал, что именно таких женщин предпочитал Гидеон для своих знаменитых сексуальных эскапад. Нет, Дендре не будет представлять собой проблем, пока одержимо влюблена в своего мужа.

– Превосходная речь. Полагаю, мы поняли друг друга, – заключил он.

– Да, пожалуй, – ответила Дендре с улыбкой, испытывая приятное чувство облегчения.

– Даже если ты останешься в тени Гидеона, его успех и слава могут создать тебе проблемы. Имей в виду, можешь обратиться ко мне в любое время, и я непременно тебе помогу, если это будет в моих силах.

– Вы очень любезны, – ответила Дендре, но холодок в ее голосе сказал Хэверу, что она никогда не обратится за помощью.

Сэвидж подумал, что она права, дав ему понять: они никогда не будут друзьями, останутся просто знакомыми. Его это вполне устраивало.

– Дендре, подожди здесь минутку, ладно?

Она осталась одна в тишине библиотеки. Ей было тревожно, грустно. Дендре поднялась с дивана, подошла к топившемуся камину и прислонилась к нему. Медовому месяцу пришел конец, житейским трудностям тоже. Гидеон мог получить все, чего хотел, и она была рада этому. Дендре была уверена: какие бы перемены ни происходили в их жизни, Гидеон не захочет, чтобы она менялась. Чтобы находилась на высоте положения – да, безусловно, но чтобы не менялась в главном.

Хэвер вернулся в библиотеку. Он нес на вытянутых руках что-то завернутое в тонкую черную бумагу.

– Это тебе. Окажешь мне честь, приняв эту вещицу? – спросил он, протянув сверток Дендре.

Она пришла в замешательство. Не хотелось принимать от Хэвера никаких подарков, но интуиция подсказывала ей, что отказать будет нетактично. В этом непривычном положении Дендре почувствовала себя неловко. Почему мать не научила ее, как поступать в таких случаях? Она подумала об Орландо. Как повел бы себя ее брат? Он обладал врожденной тактичностью, которой ей недоставало. И Дендре решила действовать, представив себе, что она – Орландо.

– Я не ограблю даму, для которой вы приобрели эту вещь? – с улыбкой спросила она.

Довольно тактичный способ принимать подарок, подумал Хэвер. Дендре второй раз за вечер произвела на него приятное впечатление.

– Она куплена не для конкретной дамы. Я покупаю красивые вещи, когда они попадаются мне на глаза. И очень хочу, чтобы ты взяла ее и носила сегодня вечером. Думаю, она пойдет тебе.

После этих слов Дендре взяла сверток из рук Хэвера, подошла к письменному столу и осторожно развернула. В нем оказалась шелковая китайская шаль. Дендре была поражена ее красотой, не знала, что сказать, просто молча любовалась ею. В конце концов Хэвер взял шаль и, встряхнув, развернул. Черный шелк замерцал в свете настольной лампы. Темно-фиолетовая вышивка была великолепна. Хэвер накинул шаль ей на плечи и заткнул один конец за серовато-синий вязаный пояс, который она носила поверх неважно сидевшего, поношенного черного трикотажного платья.

– Великолепно, Дендре, – сказал Хэвер.

Он по-отечески, нарочито грубовато распушил ее волосы, ущипнул за щеки, чтобы кожа порозовела, потом отпустил и взглянул на результат.

– Ты красавица, Дендре.

– После того как вы привели меня в порядок, – сказала она понимающе с легким недовольством в голосе. Его снисходительность раздражала ее. Этот мир был для нее чуждым, ей было плохо здесь.

Лишь теперь она начала понимать, что имел в виду Гидеон, когда вскоре после женитьбы сказал ей: «Знаешь, Дендре, у нас в браке все замечательно не только потому, что мы любим друг друга, но и оттого, что мы очень разные и уважаем эти различия».

Открытие, что Гидеон знал, предвидел все это, поразило Дендре. Каждый из них будет вести обособленную жизнь, потому что она посторонняя среди представителей богемы, а он не приспособлен к обыденной жизни. Этим вечером, соприкоснувшись с миром Гидеона, она твердо вознамерилась наслаждаться тем, чем сможет, и быть скрытной. Собиралась выступать в роли жены Гидеона, его верной тени, элегантно украшенной Хэвером, чтобы не уронить собственного мужа, талантливого художника, в глазах окружающих.

К особняку Хэвера Дендре и Гидеон ехали на автобусе, а домой возвращались в его «роллс-ройсе» с шофером. Она ждала, что Гидеон поделится своими впечатлениями от вечера, но тот молчал. Сидя на заднем сиденье с Эмбер в корзине-кроватке между ними, Дендре восстанавливала в памяти события вечера. Гидеон был очень непринужденным, очень обаятельным, он оказался в центре внимания, казалось, не прилагая к этому ни малейших усилий. Он был веселым, гораздо более ярким, чем кто-либо из приглашенных. Всякий раз, когда Дендре оказывалась одна или терялась в разговоре, он приходил ей на помощь или втягивал ее в ту группу, где находился. Она чувствовала зависть других женщин, недоумевавших, как ей удалось завладеть сердцем такого мужчины.

Гидеон наклонился над кроваткой-корзинкой и поцеловал жену в щеку. Взял ее за руку, но ничего не сказал. Молчание в конце концов нарушила она:

– Ты был таким непринужденным среди всех этих людей. Даже счастливым…

– Был и есть. Понимаю, тебе сейчас сложно, это совершенно не твое окружение. Ничего, привыкнешь к миру искусства, найдешь в нем свое место, – сказал Гидеон и замолчал. Отвернулся от нее и стал смотреть в окошко машины на проносящийся мимо Нью-Йорк.

Глава 8

Спать с Гидеоном было счастьем. Ложиться с ним в постель всегда было приключением, и не только сексуальным. В постели он обсуждал с Дендре свою работу или говорил об их совместной жизни – о том, как любит ее и Эмбер. Он позволял себе мечтать вслух. А еще он выслушивал жену. Дендре вскоре поняла, что шесть часов утра – самое интимное время в их жизни, время, когда Гидеон принадлежал только ей. После этого он думал только о своей живописи и свободе.

С тех пор как они познакомились, не было ни единой ночи, когда перед сном он бы не обнял и не поцеловал ее, ни единого утра, когда он не будил ее поцелуем. Зачастую этот первый поцелуй настолько возбуждал его, что они начинали день лишь после того, как утоляли страсть.

Возвратясь домой от Хэвера, и Дендре, и Гидеон были слишком взбудоражены, чтобы спать. Особенно Гидеон, он прямо-таки бурлил радостью. Парил в небесах. Дендре, казалось, видела окружавшую его ауру неистовой страсти. Ей хотелось испытывать то же. Уложив Эмбер, она пошла в центр мастерской, где ее муж сидел все в том же кресле, которое последним занимал Хэвер, разглядывая собственные работы. Глаза его сверкали от волнения. Дендре представила себе, как, должно быть, колотится его сердце. Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Гидеон отвернулся от картин при первых звуках ее шагов. Протянул Дендре руку и, когда она взяла ее, потянул и поставил перед собой. В его глазах был странный, волнующий блеск, какого она не видела раньше. Очень сексуальный, даже порочный. Дендре была способна думать только о том, как ей хочется отойти от своих представлений о добродетели и морали. Стать откровенной, страстной, более чувственной, чем все другие женщины. Она видела в его глазах мужчину, который мог быть и был порочно чувственным, который наслаждался таким сексом. До сих пор в их эротической жизни он лишь давал ей понять, на что способен. До этой минуты Дендре не воспринимала эти намеки всерьез. Теперь ей хотелось быть с ним распутной, пожинать сексуальные восторги от всего, что может дать обоим наивный оргазм. Ей казалось, что она, не давая воли своим неистовым желаниям, обманывает и себя, и его.

Расстегнув свой пояс и протянув его Гидеону, Дендре спросила хриплым от страсти голосом:

– Ты хочешь, чтобы твои картины продавал Хэвер Сэвидж?

Художник наблюдал, как его жена соблазнительно стянула шаль с плеч и позволила ей соскользнуть на пол. Она чувствовала, как от него исходит сексуальное возбуждение, когда стянула платье через голову и вызывающе бросила ему на колени. Она стояла перед ним голой, не считая белых чулок, державшихся на кружевном поясе с резинками. После того как они стали жить вместе, Гидеон решил, что Дендре всегда должна быть голой под верхней одеждой, всегда готовой к сексу, где и когда бы любому из них ни захотелось дать волю страсти.

Гидеон не мог оторвать взгляда от ее тела, глаза его возбужденно мерцали. Она взяла груди в руки, сжала пальцами соски. Стала принимать эротические позы, нагое тело в тусклом свете казалось невероятно чувственным. Гидеон полнился радостью, думая о многих способах, какими будет обладать ею в эту ночь. Он был в восторге от своей ученицы. Он научил ее любить секс и оргазм, собственное тело, пенис, и она наслаждалась его уроками. Теперь Дендре была опытной соблазнительницей. Он любил жену за ее покорность, ее преданность, ее силу и готовность платить любую цену, чтобы оставаться его женой, любовницей, подругой.

Дендре постоянно удивляла Гидеона твердой решимостью возвыситься над своей ограниченностью, чтобы иметь возможность обогащать его жизнь. В частной жизни она менялась, но на людях по-прежнему казалась более-менее хорошенькой, весьма ограниченной женой художника. Он странным образом любил ее ограниченность, ее скучность не меньше, чем другую Дендре – страстную, неистовую любовницу за крепко запертыми дверями. Его это устраивало. Они оба ценили то, что она избавила его от необходимости заботиться о себе. Это была сила, с помощью которой жена властвовала над ним.

Гидеон поднялся из кресла и приблизился к ней.

– Да, если мы с Хэвером заключим сделку, которая будет устраивать обоих, я буду иметь дело с ним.

Говоря, он туго затянул пояс вокруг ее грудей, отчего они стали выглядеть еще соблазнительнее. Они были твердыми, округлыми, с туго натянутой кожей, из сосков выступало материнское молоко. Дендре выглядела потрясающе сексуальной, невероятно похотливой, поза ее была вызывающей.

– Понравился тебе Хэвер? – спросил Гидеон, гладя ее груди.

– Нет, – ответила Дендре. Ее голос дрожал.

Эта дрожь была хорошо знакома Гидеону. Когда Дендре хотела его так, что теряла контроль над собой, она всегда звучала в ее голосе. Сейчас Дендре была особенно напориста в своей сексуальности, а он восхищался этим в женщинах не меньше, чем внезапной, полной покорностью сексуальным требованиям мужчины.

– Ты привыкнешь к нему. И он станет самым значительным после меня человеком в твоей жизни, – сказал Гидеон Дендре.

– Давай пока что забудем о нем, – взмолилась она.

– Забыли, – сказал Гидеон, наклонился, захватил ртом ее грудь и принялся сильно сосать.

Дендре подумала, что может потерять сознание, таким острым было сексуальное наслаждение. Она испытывала и восторг, и боль: Гидеон сосал ее молоко, а груди были туго перетянуты. Она застонала, заныла, забилась в экстазе. Попросила его пощадить ее.

– О нет. Это только начало, – ответил Гидеон и прильнул губами к другой груди.

Его ищущие пальцы нашли ее влажной, горячей от страсти. Он стал ласкать ее, требовательно, до боли, и от этого, от губ, высасывающих у нее молоко, Дендре жадно захотела любых порочных ощущений, которых раньше не испытывала и не пыталась себе представить. Она сказала об этом Гидеону, находившемуся в том же состоянии, и тот возбудился еще больше, хотя, казалось, это было невозможно.

Он чуть ли не сорвал с себя одежду, говоря при этом ей:

– Вот такая ты превосходная, восхитительная. Ты возбуждаешь меня сверх всякой меры своей страстью ко мне.

Гидеон снял пояс с грудей, обмотал вокруг ее шеи и повел Дендре к трубе, проложенной вдоль стены. Сначала связал ее руки, потом повернул ее к стене, привязал к трубе. Отошел на несколько минут и вернулся с шарфом, которым завязал ей глаза.

Дендре охватило новое сильное чувство – страх.

– Мне это что-то не нравится, – прошептала она.

Но Гидеон ее не услышал, его не было рядом. Он пошел к холодильнику за одной из бутылок шампанского, которые подарил им Хэвер. Дендре позвала его несколько раз, но ответа не было. В мастерской было тихо, и даже тишина казалась сексуальной. Дендре замерзла, сердце ее колотилось. Потом она услышала выстрел и вздрогнула.

– Что это?

На сей раз Гидеон ответил:

– Это игра в доверие, развратный секс и любовь. А ты подумала, что я в тебя стреляю?

– Нет. Я знаю, что ты не причинишь мне вреда.

– Правильный ответ. Получишь за него шампанского, – сказал Гидеон.

Он подошел к Дендре, велел открыть рот и стал лить в него вино, медленно, чтобы она не поперхнулась. Шампанское капало изо рта и стекало струйками по телу. Гидеон слизывал их. Сделав несколько глотков из бутылки, он поставил ее на пол и отвязал Дендре от трубы. И, не снимая пояса с шеи, повел к одеялу, которое расстелил на полу.

Дендре нашла странно восхитительным заниматься сексом с мужчиной, которого не может видеть. Ее охватила страсть и затмила рассудок, Гидеон перестал существовать. Были только его губы, его пенис, ласкающие руки и временами мучительное врезание пояса в плоть, когда она сладострастными стонами и криками нарушала молчание, на котором настаивал Гидеон. Дендре потеряла счет своим оргазмам. Помнила только, как великолепно было ощущать его вкус во рту, подчиняться всем его сексуальным требованиям.

Они несколько часов занимались любовью, и время от времени она засыпала в его объятиях. Когда наконец Гидеон снял повязку с ее глаз и развязал руки, она впервые увидела синие полосы на груди от пояса. Пока Дендре спала, Гидеон превратил ее в живое произведение искусства: вокруг ее сосков были нарисованы янтарные круги, сами соски, покрасневшие, с синяками от его губ, были оставлены как есть. Вокруг ее шеи была изображена темно-синяя цепь, на руках и ногах – узоры цвета хны.

– Я красивее, чем могла себе представить, – сказала Дендре Гидеону со слезами счастья на глазах.

Гидеон выбился из сил, но все же хотел еще раз довести "ее до экстаза – эту роскошную женщину, его творение. И воспользовался нефритовой японской вещицей семнадцатого века, изящно изваянным пенисом. Это был подарок Хэвера, полученный, когда Гидеон только приехал в Нью-Йорк и они проводили дни и ночи в оргиях с соблазнительными, женщинами.

Гидеон находил необычайно эротичным доводить Дендре до оргазма. Особенно этой ночью, когда мир принадлежал ему и он расписал жену, превратил в свое творение, в произведение искусства, только для них двоих. Оргазм ее был сильным, обильным. Вынутый из лона нефрит блестел, словно был погружен в нектар, и Гидеон начал облизывать его.

Он поднял Дендре с пола, повел в ванную и вымыл. Она была так обессилена, что не могла говорить, сердце ее было переполнено страстью от зрелища того, как он вылизывал вынутый из ее лона нефритовый пенис. Много ли мужчин любили своих женщин настолько, чтобы ублажать подобным образом? Наверняка нет. И вновь она ощутила благодарность за его любовь.

Лежа рядом с Дендре в постели, Гидеон поцеловал ее перед сном и сказал, что она замечательная любовница. Пообещал, что подобные великолепные ночи у них будут всегда.

Утром он разбудил Дендре поцелуем и положил рядом с ней Эмбер.

– Уже очень поздно. Я позаботился о ней, чтобы утро у тебя было без хлопот.

– Ты куда собираешься? – спросила Дендре.

– В одиннадцать у меня встреча с Хэвером.

Дендре воспрянула к жизни и села на постели. Она еще никогда не спала так крепко и не просыпалась так поздно. В последнее время Гидеон будил ее поцелуями не позднее шести часов. Он любил быть у мольберта не позже семи, как бы долго ни работал накануне вечером. Дендре даже слегка растерялась, увидев мужа, одетого в черный пиджак с бархатным воротником для поездки в центр города. Он не лежал рядом с ней, чтобы поцеловать ее, а на свое место положил Эмбер.

Дендре поцеловала ребенка и подумала, не отдаляется ли уже от нее Гидеон. Муж с женой глядели друг другу в глаза, она искала какого-нибудь малейшего признака его одобрения. И едва не вскрикнула от радости, получив то, в чем больше всего нуждалась: второй поцелуй себе и еще один в лобик Эмбер.

– Вернусь, когда смогу. Но возможно, только под вечер, а то и позже. Хочу обсудить с Хэвером все пункты контракта, чтобы уже никогда к этому не возвращаться.

Когда торжествующий Гидеон вернулся, было почти одиннадцать вечера. Дендре переставила столик, за которым они обедали, поближе к камину. Едва послышался сигнал домофона, она зажгла свечи и стала поправлять букетик цветов, купленный на последние гроши из недельного бюджета. Вторую половину дня она провела за приготовлением праздничного обеда на двухконфорочной электроплитке: цыпленка в сметанно-грибном соусе, мороженого с повидлом, виски и орехами. Того, что любил Гидеон. Вторая бутылка шампанского из тех, что дал накануне Хэвер, охлаждалась в оцинкованном ведре, служившем для мытья полов.

Гидеон был тронут зрелищем столика и свечей. Дендре стояла у огня с Эмбер на руках. Его жена и ребенок с их чистыми душами сияли звездами на фоне их унылого, неприглядного чердака.

Он подошел к Дендре, поцеловал ее и младенца.

– Может, тебе не хочется меняться, родная моя, но ты определенно меняешься в лучшую сторону. Как ты узнала, что я не обедал?

– Я не знала. Но это наш дом, а мы всегда ели дома, если никуда не выбирались с мамой и папой, – ответила она.

– Я заключил сделку с Хэвером, доволен всем, он тоже. Чувствую себя самым счастливым человеком на свете. И самым голодным.

Дендре подняла с пола ведро, подала Гидеону, и оба рассмеялись. Ее тост прозвучал так:

– Ну, мир, теперь держись. Пейленберги добились признания!

В первые годы после того, как Хэвер заключил контракт с Гидеоном, семейство Пейленбергов оставалось в той же мастерской. Они жили почти так же, как прежде, только денег стало побольше. Но в публичной жизни произошли разительные перемены. Они стали появляться в обществе, часто выбирались из дома, главным образом на вернисажи. Принимали у себя искусствоведов, художников, даже кое-кого из коллекционеров. Приглашения в мастерскую Гидеона Пейленберга стали добиваться. Художник мог теперь позволить себе пить самое лучшее шампанское и пользовался этой возможностью.

Однако Гидеон с Дендре слишком долго были бедными, голодными, чтобы швыряться деньгами, которые Хэвер ежемесячно выплачивал им в виде аванса. Половину денег они откладывали на банковский счет, на остальные жили.

Когда разнесся слух, что Хэвер Сэвидж открыл нового художника, знатоки и поклонники изобразительного искусства начали стекаться в его галерею, но тщетно. Там были выставлены всего две картины, и обе не продавались. Прошло одиннадцать месяцев, прежде чем открылась первая персональная выставка Гидеона. На открытие пришли и профессионалы, и любители, – все, кто хоть что-то представлял собой в нью-йоркском мире искусства.

Но никто из присутствующих не был более взволнован и менее удивлен поразительным великолепием выставки, чем Гершель, Фрида и Орландо.

Гидеон видел, как родственники жены вошли в галерею. Ему казалось, что Московицы могут почувствовать себя не в своей тарелке, ощутить неловкость среди элегантно разодетой, утонченной публики. Ничуть не бывало. Видимо, Орландо взял отца за руку и отвел в магазин «Брукс бразерс». Гершель больше походил на профессоpa одного из старейших университетов Новой Англии, чем на скорняка. Орландо в Гарварде понял, что это не просто университет. Это путевка в жизнь. Сам он был одет так же безупречно, как отец.

Но Фрида! Она стояла у входа в зал, высоко подняв голову, гордясь коротким, превосходно скроенным жакетом из черной норки. Юбка из черной замши эффектно завершала ансамбль. Гидеон пошел к ним сквозь толпу зрителей. Пожимая руку Гершелю, он подумал, что тесть расплачется от радости.

– Гершель, вы похожи на гарвардского профессора, – сказал Гидеон.

– А ты, – ответил Гершель, – как всегда, на преуспевающего художника.

Мужчины стиснули друг друга в объятиях. Потом Гидеон взял руку тещи и поцеловал.

– Фрида, вы выглядите поразительно элегантной и утонченной, – сказал он, коснувшись ее замшевой шляпки без полей.

– Элегантной? Утонченной? Что ты выдумываешь, Гидеон? Жакет принадлежит моей сестре Розе, шляпка Леоне Шварц, а на юбке французская этикетка, которую я не смогла прочесть, да и продавщица в магазине Ломана не смогла. Но они заверили меня, что это шик. А все потому, что мы не хотим выглядеть хуже кого бы то ни было. Я горжусь тобой, Гидеон, я переполнена радостью за тебя и, конечно, за свою Дендре. Ваша мечта сбылась.

Гидеон расцеловал тешу в обе щеки. Дендре подошла к ним, когда Гидеон поцеловал Орландо, и они обменялись крепким рукопожатием, в котором сквозила взаимная симпатия и привязанность.

Он должен был бы знать, что семья Дендре окажется на высоте положения.

В первый же вечер было продано шестьдесят процентов картин. Еще тридцать пять процентов разошлось в течение первой недели. Это был триумф. Лондонская выставка не имела такого успеха, пока месяц спустя журналы по изобразительному искусству и газетные критики не осветили ее в Англии. После этого было продано семьдесят пять процентов рисунков и акварелей.

К счастью, в мастерской у Пейленбергов по-прежнему не было телефона. Иначе туда беспрестанно звонили бы незнакомцы, делая приглашения или добиваясь их. Письма и телефонные сообщения для Гидеона поступали в галерею, а оттуда их обычно доставляла в мастерскую какая-нибудь из любовниц Хэвера. Это были хорошенькие, элегантные, веселые молодые женщины, охотно отзывавшиеся на обаяние Гидеона.

Когда Дендре в первый раз увидела, как тонко и фамильярно ее муж обращается с визитершей – даже, обняв, вывел девушку на улицу, – то не придала этому значения. После третьего и четвертого раза расстроилась, но успокоила себя тем, что муж любит ее, так что из того, что ему доставляет удовольствие пофлиртовать? Спросила себя, почему она не знала, что Гидеон любит очаровывать женщин, и поняла, что у них все произошло очень быстро. Она увлеклась Гидеоном, совсем не зная его. Они поженились, но он помалкивал о своей прежней жизни. Дендре потрясло, что она, в сущности, толком не знает своего мужа, отца своей дочери, мужчину, которого любит больше жизни. Расспрашивать было уже поздно. Они жили день за днем и были счастливы вместе. Дендре дала себе очередной зарок: пока Гидеон любит ее и они живут семьей, она не станет его расспрашивать, будет ждать, когда он откроется сам. Как-то вечером за ужином он объявил:

– Сегодня пойдем в один греческий ресторанчик. Там лучшее бузуки, какое только можно найти за пределами Греции.

– Гидеон, уже почти одиннадцать, а у нас нет няни, и в этот час я не буду искать ее.

– Я случайно встретил Вальдеса и попросил прийти посидеть с Эмбер. Он будет здесь с минуты на минуту.

Вальдес был одним из тех мальчишек, которых он нашел на улице и нанял, чтобы те демонстрировали картины торговцам. Паренек оказался шустрым. Как только от Хэвера пришел аванс и он получил заработок, то влез в бюджет Пейленбергов. Эмбер мальчик обожал и часто играл с ней, возился с малышкой как нянька.

Едва Гидеон окончил фразу, послышался гудок домофона, и он впустил мальчишку, заверив жену:

– Тебе понравится и ресторанчик, и его владелец. Еда там посредственная, зато замечательные исполнительницы танца живота. А публика! Матросы с греческих торговых судов, которые танцуют от всей души на крохотной танцплощадке… Там часто бьют посуду – в общем, полная противоположность эстетам. Греки общительный, гостеприимный народ. Как только у нас появятся приличные деньги, мы первым делом купим дом на острове Гидра, будем по полгода проводить там. Чудесное место. Я в свое время прожил там два года.

Этот греческий ресторанчик – ночной клуб находился на еще более убогой улочке, чем та, где жили они. Музыка была слышна за несколько кварталов. Гидеона там шумно приветствовали. Пейленберги прекрасно провели время и теперь, когда у них завелись деньги, охотно отправлялись туда свободными вечерами. В последующие недели Дендре нашла свою нишу и в этой ночной жизни.

Удобства мужа, исполнение всех его сексуальных желаний, кухня, Эмбер и новый ребенок, которого она носила, стали ее жизнью. Она начала изучать гурманскую французскую, итальянскую, японскую и китайскую кухню. Преуспела в составлении букетов, изучала разговорный греческий язык на тот случай, если они в конце концов решат жить на острове. Гуляла по Пятой и Мэдисон-авеню с детской коляской, разглядывала витрины, набиралась идей, училась, училась, училась.

Хэвер Сэвидж действительно занял значительное место в их жизни, невозможно было не оценить профессионализм, с которым он представлял творчество молодого художника. Не было ни малейшего сомнения в том, что у них с Гидеоном существует полное взаимопонимание, каждый верил в таланты другого. Дендре вняла совету Хэвера и никогда не вмешивалась. Ей было достаточно того, что Гидеон продолжал обсуждать с ней свои работы, интересовался ее мнением и зачастую поступал в соответствии с ее советами. Банковский счет рос, потому что они пять лет жили экономно. Это было их совместным решением. Ни Гидеону, ни Дендре не хотелось больше жить на подаяния. Когда родилась Дейзи, продолжать жить в мастерской стало невозможно. Они сняли квартиру – немногим лучше их прежнего жилья, зато от нее до мастерской можно было дойти пешком. Во всяком случае, там было центральное отопление, холодная и горячая вода, четырехконфорочная плита с духовкой.

То было скорее удачливое, чем счастливое время для Дендре и Гидеона, поскольку обстоятельства разделяли их. Успех, внимание к его творчеству заставляли Гидеона забывать обо всех житейских делах. Хэвер занимался продажей его картин, Дендре домом, а он только писал. Сэвиджа и друзей-художников удивляла его прижимистость, то, что он работал по-прежнему в старой мастерской. Дендре с детьми жила в квартире, какую сняли бы только последние бедняки. Она продолжала работать дома бухгалтером, обслуживала своих прежних клиентов. На замечания Гидеон возражал:

– Нужно ли менять образ жизни только потому, что у меня завелось немного денег? Меня всегда содержали женщины – сначала тетя Марта, потом Дендре. Меня это вполне устраивает.

Жену и детей Гидеон, бесспорно, любил, но живопись любил еще больше. Шли год за годом, а он продолжал удивлять широкую публику и ценителей. Музеи разных стран, лучшие коллекционеры покупали его картины. Он стал звездой и наслаждался своим успехом. Картины его продавались в среднем по шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Когда портрет Дендре был продан Нью-йоркскому музею современного искусства за миллион, Гидеон повел жену на обед в кафе Чолсона. Зал был тускло освещен крохотными лампочками и свечами, украшен корзинами свежих фруктов и овощей, наваленными на ошеломляющие столы-тумбы в форме тарелок и чаш. На серебряных блюдах лежали окорока подле пирамид из крошеного льда, усеянных устрицами.

Дендре была ошеломлена таким шиком: стенами цвета морской волны, скамейками, обитыми темно-фиолетовым бархатом, громадными пальмами.

– О, Гидеон, мне здесь очень нравится. Как забавно и романтично обедать среди дня при свечах.

Она поцеловала его в щеку, и ее на миг ошеломило обаяние мужа, в тот день особенно сильное. Сексуальность, казалось, так и сочилась из всех пор его тела. Как она не замечала, что Гидеон до неприличия привлекателен и носит свой успех, словно королевскую мантию? Его глаза блуждали по залу, время от времени останавливаясь на лицах хорошеньких женщин. Дендре увидела, что несколько незнакомок смотрят на него. Мысленно сказала каждой: «Пошла к черту, он мой». И в эту минуту осознала, что у Гидеона есть другие женщины…

– Я знал, что тебе понравится, – проговорил он с довольной улыбкой.

Сравнивает ли он ее с другими? Любит ли ее больше, чем остальных? Дендре отогнала мысль о неверности мужа. Это оказалось нетрудно: она сказала себе, что он по крайней мере любит ее и детей; что все еще находит ее сексуально привлекательной, собственно, даже больше, чем когда бы то ни было. Это было ясно без слов по той бурной половой жизни, какую они вели.

К тому времени когда они устроились за столиком, мысль, что Гидеон ей изменяет, улетучилась из сознания Дендре. Он заказал бутылку шампанского. Официант как будто узнал Гидеона, что удивило Дендре и немного насторожило. Ей было бы приятнее, если б они оба появились здесь впервые. Торговец картинами Бен Боргнайн и знаменитая художница Доминика Андрос уходили из кафе и остановились поздороваться с Пейленбергами. И тот и другая нравились ей. Проникнуться к Бену симпатией было нетрудно, потому что он непременно уделял ей внимание на значительных выставках и вечеринках, когда все остальные ходили туда-сюда, стремясь познакомиться с возможно большим количеством знаменитостей. Все, кроме Дендре, побаивались капризной Доминики, но восхищались ее работами. Она обожала Гидеона, всегда защищала от нападок его произведения; именно Андрос открыла для него все необходимые двери в мире искусства, что было очень важно, когда художник только что приехал в Нью-Йорк. Ту жизнь в поисках необходимых профессиональных контактов и внимания, которую Гидеон оставил всего за несколько недель до знакомства с ней, Дендре было трудно соотнести с гордым, независимым характером своего мужа.

Дочь знаменитой французской писательницы и греческого поэта, Доминика была принята в лучших домах всего мира. Пылкая художница, поглощенная своей работой и искусством как таковым, она использовала свои связи, чтобы добиться поддержки для себя и многих художников, которым покровительствовала. Она была скрытной, знала богачей и знаменитостей Старого и Нового Света достаточно хорошо, чтобы называть их друзьями.

Эта родившаяся в Афинах художница, получившая международное признание, общая любимица, несмотря на ее капризный характер, неуживчивость и то, что она вела любовную жизнь с мужчинами и женщинами – Доминика Андрос была влюблена в Дендре. Несколько раз она откровенно пыталась затащить ее к себе в постель. Дендре не представляла, как сильно Доминика хочет ее. Это ей объяснил Гидеон. Не столько шокированная, сколько опечаленная, Дендре старалась быть с ней доброй приятельницей, но они никогда не обсуждали эту тему.

Бен и Доминика ушли, оставив их изучать меню. Глянув поверх своего, Гидеон спросил:

– Возбуждает ли тебя то, что и Бен, и Доминика хотели бы заняться с тобой сексом?

– Бен? – искренне удивилась Дендре.

– Нужно обращать больше внимания на детали. На малейшие тонкости, которые являются намеками.

– Быть не может! У тебя слишком разнузданное воображение, – со смехом возразила она.

– Возможно, – уступил Гидеон.

Но услышанное засело у Дендре в сознании. Ей была приятна мысль, что она сексуально привлекательна, что она волнует такого мужчину, как Боргнайн. Это льстило ее самолюбию, и Дендре впервые подумала о том, каково было бы заняться сексом с другим мужчиной. Засмеялась, попытавшись сравнить мужские достоинства Гидеона и Бена, думая о том, каков Бен в постели.

– До чего ж ты можешь быть порочным, Гидеон, – упрекнула она мужа.

– Почему порочным, дорогая?

– Потому что заронил мне эту мысль в голову, хотя знаешь, что в эротической сфере жизни мне достаточно тебя. Потому что я знаю тебя: ты замышляешь что-то и хочешь, чтобы я на это пошла. Что-то совершенно неприличное и восхитительное, – прошептала она.

Казалось, их окутала сексуальная атмосфера. Гидеон взял Дендре за руку. Поднялся, наклонился над столом и поцеловал. Ради него Дендре была готова на все.

Глава 9

– У меня есть новости, и будет справедливо, если ты узнаешь их первой, – сообщил Гидеон в перерыве между устрицами и говяжьим филе с беарнским соусом.

– Должно быть, новости хорошие, иначе бы мы не пошли в это кафе. Ну, слушаю.

– Итак, это произошло, я добился прочного успеха. Хэвер продал мою картину одному музею в Далласе за миллион триста тысяч долларов. Дендре, моя живопись обогатила нас, и так будет всегда. Все, что я обещал тебе, когда мы познакомились, сбылось.

Дендре была семейным бухгалтером и знала, что они уже богаче, чем она могла мечтать.

– Я очень рада за тебя, Гидеон. За нас. Теперь мы можем многое себе позволить. Купим в Греции дом – нет, два, стоящие рядом, и превратим один в мастерскую. И две квартиры, одну над другой, здесь, в Нью-Йорке. Одну для работы, одну для семьи. Как ты думаешь?

– Звучит очень соблазнительно. Конечно, мне хотелось бы жить так!

– Теперь нам по карману роскошь солнца, моря, путешествия в дальние края. Но главное – я могу пропускать большинство этих мероприятий, встречаться с кем хочу или вообще стать отшельником, только работать и радовать моих девочек.

Дендре заразилась волнением мужа. Она представила себе жизнь, о которой он говорил, и в душе неудержимо забурлила радость. Гидеон откинулся на спинку стула и любовался женой, которая словно бы расцветала у него на глазах.

Потом ему в голову пришла новая мысль, и Гидеон посерьезнел.

– Тетя Марта – подсчитай, сколько денег она мне выслала с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, удвой сумму и выпиши чек.

– С твоей стороны это очень щедро, учитывая, что ты так зол на нее. Завтра этим займусь.

– Может, если я расплачусь с ней, то избавлюсь от нее навсегда. Мне было очень неприятно брать ее деньги. Но нужно было как-то жить, кто знает, где бы я был сейчас без этой помощи?

– Не думала, что питаешь такую неприязнь к ней. А собственно, почему?

– В таком случае ты ошибалась. Моя мать была единственной сестрой тети Марты. Отец – из бедной ветви известного, богатого семейства, чьи предки прибыли в Сент-Луис из Копенгагена в конце восемнадцатого века. Он был безумно влюблен в мою мать, но брак оказался несчастным. Когда мне было пять лет, у мамы начался рак. Она испытывала такие боли, которых не могли выносить ни она сама, ни отец. Однажды родители отвезли меня к тете Марте и вернулись домой. На другой день их обнаружила моя тетя, она устраивала званый вечер, и ей было не до шаловливого мальчишки. Они лежали рядом в постели. Отец застрелил мою мать, а потом покончил с собой… Отец был педантичным человеком. Он оставил по записке для полиции, для адвоката, для тети Марты и для меня. Мне было восемь лет. История получила широкую огласку, что очень не понравилось тете. Ей пришлось взять меня к себе в дом, как завещал отец. Она принадлежала к высшему обществу Сент-Луиса, как и отец с матерью. Отказавшись меня взять, она утратила бы доброе имя.

По выражению лица Дендре было ясно, что ее ужаснул рассказ мужа. Он объяснял очень многое в поведении Гидеона; объяснял, почему он так любил ее, любил ее родителей, Орландо – все они отличались семейной привязанностью.

Гидеон допил свой бокал и наполнил его снова. Сделал еще глоток и вновь заговорил:

– Я еще никому не рассказывал о своем детстве и ранней юности. Выслушай все до конца, чтобы к этому больше не возвращаться.

Тетя Марта всегда недолюбливала моего отца и меня, считала, что мама могла бы выйти замуж гораздо удачнее. Она была красавицей, семья – одной из самых известных в Сент-Луисе. Думаю, тетя так и не простила сестру. Она отвела мне комнату в помещении для слуг, хотя в доме было семь превосходных спален. Была требовательной и скупой. Я рос без любви, в атмосфере мелких унижений и даже бедности – это в громадном богатом доме, выстроенном в начале века. Тетю я видел редко, питался вместе со слугами. Вечно был голоден. После школы приходилось заниматься работой по дому. Когда мне исполнилось восемнадцать, она отдала мне оставленные отцом деньги, три тысячи долларов, и назначила пособие от себя при условии, что я больше не вернусь в Сент-Луис.

На прощание тетя сказала мне: «Ты трудный мальчишка, но способный. Добейся чего-нибудь. Будем посылать друг другу рождественские открытки». Но мы их не посылали… Она ежемесячно отправляла мне чек – и никогда ни приветствия, ни доброго слова с ним.

Дендре чувствовала, как страдал Гидеон, рассказывая эту неприятную историю. Когда он умолк, оба некоторое время не говорили ни слова. Нарушило молчание появление официанта. Когда молодой человек отошел, Дендре сказала:

– Утром первым же делом отправлю ей деньги.

И все.

«Как деликатно с ее стороны, – подумал Гидеон. – Любая другая женщина пустилась бы в расспросы». Его охватила радость. Он всегда считал подачки тети Марты холодной милостыней. Возможность вернуть тете деньги освобождала его от ненависти к ней. Уже не имело значения, что она была такой бессердечной. С этим было покончено, прошлое осталось в прошлом.

– Дендре, у меня есть для тебя сюрприз, – сказал Гидеон. – Ты знаешь, как Фриде и Гершелю хочется уезжать на зиму во Флориду. Так вот, я хочу купить им там квартиру. Орландо поехал в Майами подыскать что-нибудь подходящее. В галерею пришло сообщение, что он нашел такую, которая наверняка приведет их в восторг – на набережной, почти у пляжа. В этом доме даже живет несколько семей из Бруклина. Я позвонил Орландо и купил эту квартиру. Он вернется в Нью-Йорк на семейный пикник, и я вручу твоим родителям документы на нее.

Ошеломленная щедростью мужа, Дендре пришла в замешательство. Сравнительно недавно они экономили каждый доллар. Гершель все еще оплачивал счета за их еженедельные пикники. Ее родители не имели ни малейшего представления, как богаты теперь они с Гидеоном. Для Дендре деньги на банковском счете были просто абстрактными числами, которые все увеличивались. Теперь вдруг эти числа превратились в дом, квартиры, оплату прежних долгов. Она просто не знала, что делать с такими деньгами. Но Гидеон знал и готов был научить ее.

– Ты очень щедр. Они всегда хотели съездить во Флориду, но это было просто-напросто мечтой. А ты помог этой мечте сбыться.

Дендре встала, подошла к Гидеону и поцеловала его. Они улыбнулись друг другу, она вернулась на место и принялась за горячее.

Лишь по пути домой в автобусе Дендре смогла для себя сформулировать, что происходит с ними. Гидеон отметал прошлое, прокладывая путь к новой жизни. Это означало, что ей снова придется принять вызов. Придется снова прилагать усилия, чтобы быть достойной его известности, его славы. Дендре это не пугало; она чувствовала себя сильной и уверенной как жена Гидеона Пейленберга. И сказала себе, что новые перемены сделают ее еще сильнее.

Через несколько дней после обеда в кафе Чолсона Дендре поняла, как легко входит Гидеон в роль великого художника, нового Пикассо, Миро, Ротко. Мир лежал у его ног, и он вертел им, как хотел, а она – она преданно держалась чуть позади, став его тенью, его хранительницей.

В последующие несколько лет у них появился еще один ребенок и три новых жилища: на острове Гидра в Греции, на Файер-Айленде и большая, расположенная на двух этажах квартира-мастерская в центре Нью-Йорка. Они впервые начали разлучаться. Гидеону приходилось иногда уезжать: присутствовать на подготовительном этапе выставки, общаться с архитекторами и строителями, работающими в их домах и его мастерских. Дендре оставалась с детьми, правда, Гидеон звонил ей по крайней мере раз в день. Дочери и ведение трех домов делали ее жизнь не менее занятой, чем жизнь мужа. Быть женой Гидеона Пейленберга, матерью троих детей – эти обязанности требовали полного рабочего дня.

Когда дети подросли, их отдали в лучшую частную школу Нью-Йорка. Вот почему Гидеон купил дом на Файер-Айленде: туда легко было добираться из Нью-Йорка на водном такси, а там – покой, уединение, возможность работать без помех. Их жизнь уже не была простым союзом двух любящих друг друга людей. Появились помощники Гидеона; горничные, уборщицы и мальчишки на побегушках у Дендре.

Однажды, разглядывая витрины на Мэдисон-авеню, Дендре остановилась взглянуть на большую мраморную вазу с белыми лилиями. Лилии были поразительно красивы. С тех пор как Хэвер взялся торговать картинами Гидеона, цветы были включены в их бюджет. Размышляя, купить ли их, она глянула через витрину в магазин.

Гидеон покупал цветы – эти самые лилии с витрины. Продавщица отошла от него и стала по одной доставать их из вазы. Занимаясь своим делом, она подняла взгляд и улыбнулась Дендре, которая хотела было войти и присоединиться к мужу, но подумала, что, возможно, испортит ему сюрприз, поэтому поспешно ушла.

Домой в тот вечер Гидеон вернулся с пустыми руками. Дендре было трудно сохранять спокойствие, удержаться от вопросов. Интуиция подсказывала ей, что не стоит выяснять отношения. Нужно было взглянуть правде в глаза: у Гидеона есть другая женщина. Дендре превозмогла эту пытку и решительно оттеснила мысль о случившемся в глубь сознания.

Дети уже спали, и они ужинали вдвоем. Гидеон нахваливал еду, казался радостным и оживленным. После ужина они спустились в мастерскую, и пока Гидеон работал, он рассказывал ей о ремонте дома на Файер-Айленде. В полночь зажужжал домофон. Дендре подскочила при этом звуке. Гидеон опустил кисти в банку, повернул мольберт к стене. Снова раздалось жужжание домофона.

Гидеон подошел к жене, поцеловал ее и сказал:

– Не волнуйся, это Терри.

Дендре, ощутив облегчение от того, что пришел приятный ей человек, сказала:

– Он наверняка голоден. Поднимусь, соберу чего-нибудь ему на стол.

– Я откупорю бутылку вина, – сказал Гидеон.

Терри был примерно одних лет с Дендре, скульптором, по мнению Гидеона, весьма многообещающим. Они подружились с этим молодым человеком, часто бывавшим у них. Терри был довольно-таки непосредственным, если не распущенным. Он часто рассказывал Дендре и Гидеону об оргиях, в которых принимал участие. Дендре возбуждали эти рассказы.

Ел Терри с аппетитом, и они выпили изрядно лишку. Потом втроем сели на двуспальную кровать с одеялом из волчьих шкур, которую Гидеон держал в мастерской, чтобы полежать, когда требовалось передохнуть. На этой кровати он и Дендре занимались самым эротичным, развратным сексом.

Дендре сообразила, что Терри пьян не только от вина. Он, казалось, добился какого-то успеха и, как всякий преуспевающий человек, излучал энергию. Гидеон был очарован, находил его интересным, нестандартно мыслящим человеком. В два часа ночи гость попытался приласкать Дендре. Она в замешательстве отодвинулась. Терри придвинулся к ней и стал целовать ее в щеку, в шею, мочки ушей. Ее возбудили заигрывания, но она разрушила это очарование, поднявшись с кровати.

– Гидеон, твоя жена очень сексуальная женщина… но ты явно уже это знаешь. Давайте разденемся и ляжем в постель, все трое.

– Я ни разу не видел мою жену занимающейся сексом с двумя мужчинами. Тебе этого не хочется, дорогая? Мне – очень.

Дендре была потрясена. Гидеон одобрял, что она будет принадлежать другому мужчине! Хотел любви втроем! Она много выпила, и ее сопротивляемость была слабой, либидо пересиливало мораль. Поколебавшись, она снова села между мужем и Терри. Гидеон страстно поцеловал ее, и она стала покорной. Он расстегнул пуговицы ее блузки и, снимая ее, поцеловал Дендре еще раз. Терри видел, как она преображается, превращается из спокойной, довольно скучной женщины, какой знал ее и он, и весь мир, в соблазнительную самку с похотью в глазах, с жаждой отдаться и быть удовлетворенной.

Он стал гладить ее груди, потом приник губами к одному из сосков. Дендре нехотя оттолкнула его. Гидеон занял место Терри у той же груди. Она была очень возбуждена и слегка испугана. Двое мужчин продолжали ласкать ее. Она кончила и, не сдержавшись при этом громадном удовольствии, вскрикнула.

Сам воздух, которым все трое дышали, стал казаться Дендре эротичным. Однако она заставила себя потянуться за блузкой. Дело зашло слишком далеко. Терри ее опередил. Отбросил блузку, взял Дендре за руки и стал их целовать.

– Я давно хотел заняться сексом с тобой и Гидеоном, – прошептал он. – Мечтал о том, как Гидеон и я имеем тебя на глазах друг у друга, одновременно. Тебя это не возбуждает? Только не притворяйся! Дай себе волю – тебе это понравится.

Дендре едва не рассмеялась. Ему было невдомек, насколько она давала себе волю в сексе с Гидеоном; насколько более порочной, развратной она была с мужем, чем любая женщина с Терри.

Взглянув на Гидеона, Дендре сказала:

– Не хочу.

– А я хотел бы. Это будет восхитительно для тебя и очень возбудит меня, – возразил он.

– Я никогда не захочу делить тебя с другой женщиной.

– Но будешь, если я попрошу, – усмехнулся он.

– Я боюсь. Других мужчин, кроме тебя, у меня не было, и что, если об этом узнают?

– Клянусь, что никогда ничего не скажу ни единой душе, – пообещал Терри. – А если б и сказал, такому о тебе не поверят.

Дендре продолжала упрашивать, но мужчины не смягчались. Терри ушел из мастерской только на рассвете. Дендре спала до полудня. Гидеон, как всегда, разбудил ее поцелуем и сказал, что очень любит ее. что она самая чувственная женщина из всех, какие у него были, снова поцеловал и стал гладить ей груди.

Почему он выбрал эту ночь для любви втроем? Гидеон – бабник, он имел много других женщин, а теперь ее имел другой мужчина. Что он сказал ей? Что она хорошо сделала, отдавшись любовнику? Что это подхлестнуло его страсть, его любовь к разврату? Гидеон опять соблазнил ее, совратил. Она пошла на это, чтобы угодить мужу, и в результате получила необычайную ночь сексуального блаженства. Уступая его желаниям, она всегда оказывалась в выигрыше.

– Гидеон, я вчера отправилась за покупками и проходила мимо цветочного магазина, – сказала Дендре. – В витрине там стояли только лилии. Белые лилии на длинных стеблях, очень крупные. Я хотела купить их все, такими они были красивыми.

– Почему же не купила? – бесстыдно спросил он.

– Я увидела, как ты надписываешь открытку, чтобы отправить с ними.

– Не хочешь спросить, кому я их посылал?

– Нет. Просто хочу, чтобы ты знал – как ты ни осторожен, это все равно причиняет боль. Правда, с каждым разом все меньше и меньше.

– Хорошо, любимая, – кивнул Гидеон и обнял ее.

Больше Дендре не сказала ничего. То была одна из тех ситуаций, когда лишнее слово могло нарушить равновесие, и их совместная жизнь была бы испорчена или, хуже того, кончена.

– Дендре, я никогда не хотел причинять тебе боли своими романами. Это просто мимолетные прихоти. Они ничего не могут изменить в нашей жизни. Я всегда буду любить тебя больше, чем любую из этих женщин, – сказал он, лаская ее, и они поглядели друг другу в глаза.

Дендре поняла, что это правда. Именно это ей нужно было услышать, чтобы не думать о его любовницах. Она обладала способностью немедленно блокировать мысли о чем бы то ни было неприятном, делать вид, будто ничего не произошло. Она постаралась выкинуть из головы эпизод и спросила мужа, не хочет ли он оладий на завтрак.

С этого дня Дендре сознательно отошла от общественной жизни мира искусства и дала мужу то, что он всегда хотел, – тихую гавань, семейный очаг, к которому всегда можно вернуться. Она решила, что чем меньше будет видеть его романов, тем ей будет легче. Единственное, что она твердо знала, – Гидеон продолжает любить ее, нуждается в ней так же, как она в нем. Она завоевала место в его жизни, которое не может поколебать никакой роман. Где бы он нашел жену, настолько терпимую ко всем его желаниям, имеющую достаточно силы и любви, чтобы дарить ему? Твердые условия он поставил еще до того, как они поженились; он хотел быть свободным человеком и жить с ней на своих условиях. Теперь, по прошествии стольких лет, ничего не изменилось, и она как его супруга позволяла ему делать все, чего он хотел, и собиралась так поступать и впредь. По-прежнему влюбленная в Гидеона и живущая его интересами, Дендре все больше и больше уходила в тень. Самым счастливым временем у нее было, когда они всей семьей жили на Файер-Айленде или на острове Гидра, где Гидеон лихорадочно работал с уже опытными помощниками. Тогда муж целиком принадлежал ей.

С течением времени Дендре, не сознавая этого, строила собственный мир: быть женой Гидеона Пейленберга, воспитывать детей, управлять теперь большим штатом обслуги, повсюду следующим за ними. И самое важное – оставаться его главной женщиной, сексуально активной и любимой.

На открытие выставки в Музее современного искусства, куда они приехали с Гидеоном, у Дендре не было возможности обойти с ним галерею. Их разделяли десятки людей, жаждавших поговорить со знаменитым теперь художником. По поводу вернисажа был дан роскошный ужин. За столом Гидеон бесстыдно флиртовал с красивой молодой женщиной. На миг Дендре нашла это невыносимым, потом, когда она напомнила себе, что он волен делать все, что вздумается, се беспокойство улеглось. Она ведь согласилась на все это еще до того, как они поженились.

Бен Боргнайн сидел слева от нее, Макс Эрнст справа. Бен всегда интересовался ею; Макс находил ее скучной и незначительной. Дендре повернулась к Бену, который разговаривал с соседкой, сидевшей слева от него, молодой дамой.

– Бен, не забывай, я все-таки здесь, – прошептала Дендре ему на ухо.

Он засмеялся и после еще нескольких слов с той особой повернулся и взглянул на Дендре.

– Хоть я и болтаю с кем-то, но тебе известно, что в мыслях у меня всегда ты.

– Пожалуй, мне это приятно, – сказала Дендре и поняла, что это правда. – А почему? – оживленно спросила она.

Потому что у нас много общего. Мы оба без ума от Гидеона. Я одержим его живописью, творческим духом и решимостью когда-нибудь стать его представителем, торговцем его картинами. Ты одержима им потому, что он в высшей степени волнующий, необычный мужчина и любовник и превратил тебя в очаровательную, очень сексуальную женщину, которую, кстати, я уже давно хочу затащить в постель.

– Ты поражаешь меня, Бен. Я и понятия не имела, что ты так хочешь меня, – улыбнулась она.

– Я делал тебе много намеков.

– Бен, ты и мой брат единственные, кто назвал меня одержимой! Я отвечу тебе так же, как и ему: «Ну и что?» Орландо на это сказал: «Твоя одержимость Гидеоном вредна для вас обоих». Я сказала, что может быть, оно и так, но моя одержимость сделала меня женой одного из самых волнующих мужчин на свете и, кстати, очень счастливой. Я знаменита как его жена, его натурщица, мать троих детей, которую он обожает…

– И?.. – Бен явно ждал продолжения.

– Мне очень лестно, что ты хочешь уложить меня в постель. Но ведь я могу оказаться ужасно неинтересной и сексуально скучной – такой, какой считают бонзы из мира искусства.

– Не все, – возразил Боргнайн.

– Я ни разу не заводила интрижки, – призналась Дендре.

– Трудно в это поверить, может, потому, что я многие годы представлял себе, как мы будем вместе. Преврати мои фантазии в реальность. Приезжай завтра ко мне на ленч.

– Свидание днем? Это само по себе волнующе. У меня только одна отговорка. Мы долгое время были добрыми друзьями, я не хотела бы терять эту дружбу потому, что мы на минуту потеряли головы и стали любовниками. Я никогда не оставлю Гидеона.

– Я люблю тебя, Дендре, но не влюблен. И принимаю твои условия.

Против искушения завести любовника устоять было трудно, тем более что Дендре всегда находила Бена привлекательным. Их прервал официант – он сменил блюда; Бен отвлекся, и соседка слева снова втянула его в разговор. Он не мог отвязаться от нее до конца ужина. Когда все поднимались из-за стола, чтобы приняться за виски и кофе, Дендре прошептала ему на ухо:

– Клянешься хранить это в тайне?

– Если ты так хочешь, – прошептал он в ответ. Тут подошел Гидеон, поцеловал жену в щеку и, обняв за плечи, повел с кем-то знакомить.

На галерее, после того как ее представили нескольким новым персонам, Дендре оказалась одна. В этом не было ничего необычного – чаще всего именно так и случалось, если кто-то не упрашивал ее познакомить его с Гидеоном. Она протиснулась сквозь толпу и нашла Бена.

– Да, – сказала она ему.

ФАЙЕР-АЙЛЕНД, НЬЮ-ЙОРК; ОСТРОВ ГИДРА 1993 год

Глава 10

– Вы, кажется, унеслись куда-то далеко и заблудились. Можно сесть к вам за столик? – воспоминания Дендре прервал один из завсегдатаев «Содружества».

Она улыбнулась:

– Тассос, как приятно тебя видеть. Я была очень далеко, блуждала во времени, перебирала в памяти радости и горести.

– Не стоит делать этого, миссис Пейленберг. Лучше жить настоящим. Что было, то прошло. И хорошее, и плохое. А сейчас позвольте угостить вас. Желаете что-нибудь выпить?

И щелкнул пальцами, подзывая официанта. Дендре положила ладонь ему на руку и сказала:

– Спасибо, Тассос, мудрые слова. За предложение тоже спасибо, но у меня был долгий, трудный день. Мне пора домой.

Дендре пожала ему руку и пошла. Хозяин «Содружества», Димитрий, у стойки бара разговаривал о политике с группой греческих матросов. Она снова улыбнулась, вспомнив, что национальное греческое времяпрепровождение – разговоры о политике, и всегда страстные. Дендре захотелось оказаться в доме на острове Гидра.

Димитрий ужаснулся, когда Дендре попросила не вызывать такси, сказав, что пойдет домой пешком.

– В таком платье, в этом районе, в этот час? Ни в коем случае!

Подумав, она молча кивнула: он был прав, это не остров Гидра и даже не Афины, где безопасно в любое время дня и ночи.

В мастерской Гидеона были зажжены все лампы. Несколько ламп горело в квартире над ней. Было три часа ночи. Гидеон и девочки, наверно, беспокоятся, особенно Эмбер, подумала Дендре. Поднялась по трем лестничным маршам и вошла.

Орландо, Гидеон и Эдер тут же напустились на нее.

– Господи, где ты была? Мы тут переругались до полусмерти, – начал Орландо.

Не успела Дендре ничего сказать, как муж взял ее за руку и повел в спальню. Там поцеловал, потом заговорил:

– Я был больше изумлен, чем встревожен, когда не нашел тебя дома. Думаю, впервые за нашу супружескую жизнь ты не ждала меня. Где ты была? Почему ушла из музея?

Тут Дендре осознала, что Орландо был прав: ее чувство к Гидеону до сих пор было скорее одержимостью, чем любовью. Защитным механизмом, который до сих пор удерживал Гидеона. Глаза на это ей открыла его демонстрация любви к Эдер, нарочито откровенная, такая, чтобы о ней сплетничал весь мир. И то, что муж весь вечер почти не уделял ей внимания, не признавал ее как единственную в его жизни женщину, жену, разделившую его судьбу. Гидеон Пейленберг принял огромную честь, которой был удостоен, даже не упомянув имени Дендре, хотя без нее, возможно, и не стал бы великим художником. Он понимал это, Дендре понимала это и считала, что об этом нужно было сказать всему миру.

Они смотрели друг другу в глаза. Во взгляде Гидеона не было любви; пожалуй, было внимание, может быть, забота. Ей был ненавистен этот взгляд. Гидеон никогда так не смотрел на нее, пока на сцене не появилась Эдер. Дендре повидала многих женщин, появлявшихся в их жизни и исчезнувших: любовниц, недолгих возлюбленных, партнерш на одну ночь. Когда Пейленберг бывал увлечен очередной подругой, то неизменно брался писать ее портрет, а когда работа была закончена, прекращались и отношения. С Эдер с самого начала все было по-другому. Эта красивая, молодая женщина, воплощавшая собой все, чем не обладала Дендре, не пыталась влезть в душу Гидеона, поразить художника своим умом, остроумием, телом. Она обладала чем-то особым, чего не было у всех остальных. Эдер могла говорить об искусстве с такой же страстью и проницательностью, что и Гидеон. Могла возражать ему, бросать вызов. Она не была ничьей подстилкой. Совсем наоборот – она была с ним на равных.

Истина заключалась в том, что Эдер теперь стала главной музой Гидеона – ее живой ум вдохновлял его. Она добавляла к его жизни новое, волнующее измерение. В творчестве художника начался новый период, оригинальность его работ вызывала больше похвал, чем когда бы то ни было. У Гидеона всегда было так: в каждой новой картине или скульптуре, в каждом произведении искусства появлялись новые грани его видения мира и его уникального дарования. Нечто проникающее в разум и душу, вырывающее зрителя из повседневности и как будто возвышающее его, оставлявшее прекрасное и глубокое впечатление.

Дендре отошла от мужа.

– Я была в «Содружестве». Удивляюсь, как ты не догадался. Почему ушла из музея? Причины сложные, не будем сейчас в это вдаваться.

Его лицо вспыхнуло гневом.

– Если тебе есть что сказать о своем странном поведении, давай говори!

Орландо был прав, ей следовало быть осторожной. Дендре, несмотря ни на что, по-прежнему любила мужа, любила детей, созданный им образ жизни. Она поняла, что придется превратить свою одержимость снова в любовь, а самой стать волнующей женщиной, личностью, если она хочет оставаться женой Гидеона Пейленберга.

– Получение ордена Почета, выставка, ужин… были очень захватывающими. Видимо, это меня потрясло, и я разволновалась. В голову лезли разные мысли, я почувствовала себя не в своей тарелке. В общем, ушла из музея и поехала в «Содружество».

В лице Гидеона отразилось облегчение оттого, что ссоры не будет. Он обнял Дендре и крепко, страстно поцеловал.

– Я люблю тебя. И всегда буду любить. Мы вместе прошли большой путь. Я попрошу Орландо отвезти Эдер домой.

Гидеон не лгал никогда, не лгал и теперь. Дендре знала, что муж любит ее – за то, что она предана ему, хотя в данное время ему было недостаточно этого. Они вместе вышли из спальни и попрощались с Эдер и Орландо. В постели Гидеон, все еще взбудораженный вечером, обнял Дендре. Лежали они на боку, лицом к лицу. Она ждала ласк, слов любви, но тщетно. Вместо этого он забросил ее ногу к себе на бедро и с силой вошел в нее.

Все тщательно подавляемые эмоции исчезли, и Дендре вскрикнула – началось сексуальное блаженство. Гидеон глубоко входил в нее снова и снова. С той неторопливостью, которая, как он знал, доставляла ей наибольшее наслаждение. Кончили они одновременно, что, казалось, лишь воспламенило их страсть. Они перенеслись в иной мир, на какой-то эротический ландшафт. Забыв обо всем на свете, Дендре и Гидеон возрождались снова двумя страстно влюбленными душами.

Наутро, разбудив Дендре поцелуем, Гидеон ничего не сказал о вчерашнем вечере. Ей показалось, что лицо у него обеспокоенное. Продолжал ли он любить ее вопреки своему желанию? Был ли секс чем-то большим, чем утоление вожделения? Был ли он влюблен в жену так же, как в Эдер?

Обе принадлежали ему, но ведущей была Эдер, а не Гидеон. Дендре тем временем играла роль покорной, любящей жены. Она не сомневалась, что, если позволить себе поссориться из-за Эдер с Гидеоном, муж бросит ее и уйдет к любовнице. Дендре была готова воевать за сохранение своего брака, сражаться всеми средствами и с Гидеоном, и с Эдер. С осознанием этого ее охватило какое-то новое чувство уверенности, и она почувствовала себя счастливой совершенно по-иному, чем раньше.

Дендре приготовила завтрак для мужа и для себя: большие стаканы апельсинового сока, омлет с куриной печенкой и грибами, горячие булочки, абрикосовый джем и кофе. Юкио отнес еду в мастерскую и расставил на столике, за которым Гидеон большей частью завтракал в одиночестве.

Дендре спустилась по лестнице следом за ним и увидела, что Гидеон готовит новый холст. Поглощенный работой, он не слышал их. Это дало ей минутку, чтобы внимательно разглядеть мужа. Она отлично понимала, почему женщины влюбляются в него. Всем своим существом Гидеон источал энергию, обаяние, страсть. Он притягивал людей. Просто познакомиться с ним многие считали для себя честью. Всем хочется соприкоснуться с великим хоть раз в жизни, а Дендре жила с ним больше тридцати лет. И не собиралась ставить на этом точку. Она мысленно сказала: убирайся из моей жизни, Эдер, или расплачивайся за последствия!

Смех Дендре Пейленберг раскатился по просторной мастерской. Художник прекратил работу, Юкио позвал его:

– Завтрак, Гидеон.

За столом он сказал жене:

– Давно не слышал, чтобы ты так смеялась. Мне приятно, когда ты счастлива.

– Давай уедем на Гидру! Я соскучилась по этому острову, по морю. Проведем там месяц-другой, а летом вернемся на Файер-Айленд? – предложила Дендре.

– Подумаю.

– Ты не чувствуешь некоторой опустошенности после вчерашнего празднества, когда тебе поднесли весь мир на тарелочке? – спросила она.

– Нет. Пожалуй, я горжусь собой, слегка самодоволен, очень счастлив признанием и мыслью, что теперь никогда не придется беспокоиться о деньгах. Тебе и моим девочкам тоже… – Гидеон проглотил очередной кусок и добавил: – Омлет просто фантастический. Я голоден как черт. С яйцами, Дендре, ты волшебница.

Они молча ели несколько минут, погрузившись каждый в свои мысли. Дендре думала о своей сопернице Эдер. Та ненавидела кухню в той же мере, как Дендре любила. Эдер могла разве что сварить кофе; Дендре за годы кулинарной практики стала поваром экстра-класса.

В голове у нее складывался план, как избавиться от Эдер и удержать мужа. Она понимала, что придется нелегко, но твердо решила не унывать. Лучше поразвлечься, будучи стервой. Гидеон нарушил молчание. Дендре ощутила укол вины. Быть хитрой и напористой противоречило ее природе, а это давалось ей нелегко.

– Ты выглядишь слегка нервозной, – заметил он. – Тебя что-то беспокоит?

– Нет. Давай припишем это недосыпу, но я не жалуюсь.

– Надо думать. – Гидеон широко улыбнулся.

– Знаешь, мы слишком бесстыдны в постели для пары, живущей вместе так долго, – сказала она, улыбнувшись в ответ.

– Ну что ж, нам это не надоело, – ответил Гидеон и тут же переменил тему: – Ладно, я думал об этом достаточно. Пожалуй, поедем на Гидру. Мне понадобится несколько дней, от силы неделя, чтобы закончить дела, а потом можно собраться. Отправим Вальдеса и Юкио открыть дом и мастерскую за несколько дней до нашего приезда. Мне давно не терпится приняться за серию гравюр. Мастерская на Гидре просто создана для этого. Все приготовления оставляю на тебя.

Дендре с трудом удалось скрыть свою радость. Она выиграла первый раунд в схватке за мужа! Она смогла удалить его от Эдер – по крайней мере вывела из ее орбиты. Дендре не питала иллюзий: Гидеон будет звонить ей по телефону, может быть, даже пригласит ее пожить в том доме. Эти препятствия можно преодолеть одно за другим.

Встав из-за стола, Гидеон сказал:

– Телефон будет трезвонить весь день – поздравления, интервью, все прочее. Займись этим сама. Я не собираюсь ни с кем встречаться, хочу поработать. Обеда не нужно, просто оставь какой-нибудь еды, я пошлю за ней. Девочкам наверняка хочется поговорить о вчерашнем вечере, скажи, что мы отметим это событие задним числом сегодня за ужином. Кстати, я очень горд за них. Они выглядели потрясающе, были так шикарно разодеты. Мне нравятся привлекательные женщины.

– Я это знаю, Гидеон, – игриво ответила Дендре.

– Еще бы! – произнес он, и у обоих хватило такта рассмеяться.

Появились Вальдес и Тони, получили подробные инструкции относительно смешивания нужных Гидеону красок. Он отошел от Дендре, не сказав больше ни слова. Она не обиделась: Гидеон поступал так всегда, когда собирался с головой уйти в работу.

Из мастерской Дендре поднялась в квартиру. За короткое время предстояло сделать многое. Пьету она нашла в ванной, девушка слушала рок в наушниках. Эмбер еще спала, Дейзи занималась гимнастикой. Дендре сказала всем троим:

– Завтрак через двадцать минут – учтите, через двадцать, а не через сорок.

Дендре с Китти, ее помощницей, приготовили блюдо свежих фруктов, яичницу, булочки и кофе. Стоя над сковородкой, Дендре думала о том, что сказал Гидеон по поводу того, какими красивыми и нарядными были их белокурые, голубоглазые дочери. Но промолчал о том, как выглядела она. Дала себе слово, что больше никаких покупок на распродаже у Ломана в Бруклине не будет.

Она собиралась изменить имидж и впервые в жизни не смотреть на ценники.

Последней за столом появилась Пьета со словами:

– Мама, какое пиршество! Должно быть, тебе есть что сказать или о чем попросить.

Дендре посмотрела на дочерей. Девочки пошли в Гидеона чертами лица и цветом волос. Их все еще не устоявшиеся характеры были уже трудными. Они обожали отца, его работу и славу, а к матери относились с легкой снисходительностью. Умные и чуткие, девушки понимали, что родились отнюдь не в типичной американской семье, но знали и то, что являются членами сплоченного клана, и потому ощущали себя привилегированными.

Гидеон и Дендре гордились дочерьми, потому что те никогда не злоупотребляли отцовской славой. С раннего детства они были на глазах у всевозможных людей из мира искусства, в том числе красивых, холеных женщин, которые то появлялись в доме, то исчезали. Когда девочки подросли и стали понимать, что у отца есть любовницы, Гидеон усадил всех троих и сказал: «Вы должны относиться к женщинам, которые временно появляются в моей жизни, так же как мать. Принимать их, ни о чем не расспрашивать, завязывать с ними дружбу, пользоваться тем, что они могут предложить, потом забывать о них. Отношусь я к ним совсем не так, как к вам и матери. Дендре никогда не заикается о моих романах, и это очень разумно с ее стороны. Вы должны вести себя так же. Больше возвращаться к этому не будем. И не говорите об этом разговоре матери. Она будет смущена, расстроена, а я этого не хочу».

В голосе главы семьи звучала властность, говорившая: «Это моя жизнь и жизнь вашей матери. Не суйтесь в нее!» Девушки условились не вмешиваться в образ жизни родителей. Они уважали мать за то, что та настолько любит отца, что предоставляет ему свободу. Отца – за честность.

– Видели вы когда-нибудь такой праздничный вечер, как вчера? Мам, а что с тобой случилось? Мы все ужасно волновались, потому что не знали, где ты. Потом Эдер сказала, что беспокоиться не нужно, она видела, как ты уехала с Хэвером и его компанией, и мы улеглись спать. Ты уехала с Хэвером? Лучше бы поехала с нами. Мы отправились потанцевать в новое заведение, которое нашла Эдер. Не бог весть что, но музыка была замечательная.

– Разве женщины выглядели не шикарно? А платье, в котором была Эдер – блеск! – сказала Дейзи.

– Пьета была права? Мам, ты хотела что-то сказать? Господи, яичница просто объедение. А эти крохотные колбаски есть?

Дендре пошла к духовке, достала колбаски и понесла их к столу под трескотню дочерей. Поставила накрытое блюдо на стол. Дейзи подскочила и поцеловала мать в щеку.

– Мама, ты никогда ничего не забываешь! Ты самая лучшая на свете.

Эмбер повторила:

– Мама, Пьета права, ты хотела что-то сказать нам? Дендре улыбнулась:

– Да, и к тому же хочу попросить вас кое о чем.

– Чего же ты ждешь, мам? Мы все обратились в слух, – сказала Эмбер.

Дендре рассмеялась:

– Ждала, пока вы перестанете набивать желудки.

– Мам, мы вполне способны одновременно слушать и есть. Только погоди минутку, схожу за сливовым джемом.

Когда Эмбер вернулась к столу, Дендре проговорила:

– Как вы относитесь к тому, чтобы отпраздновать Пасху на Гидре? Мы с отцом собираемся туда на будущей неделе. Хотим побыть там до конца июня и вернуться прямиком на Файер-Айленд.

Девушки с набитыми ртами забормотали:

– Великолепно!

– Можно мне взять с собой Сэма Уонга и Джесси? – спросила Эмбер.

– Я хотела бы пригласить Изабель, – сказала Пьета. Дейзи и Дендре выкрикнули:

– Нет!

– Отец будет раздосадован, если там будет Изабель, – пояснила Дендре. – Она ведь не отходит от него, а ее желание стать художницей раздражает Гидеона, потому что у девочки нет таланта. Думаю, нет, Пьета.

Та надула губы и пожаловалась:

– Никогда я не получаю, чего хочу!

Дендре и ее сестры рассмеялись, потому что Пьета, младшая, почти всегда получала то, чего хотела. Сидевшая рядом Дейзи подалась к ней, принялась щекотать ее и поддразнивать:

– О, бедный ребенок. Маленькая, обиженная Пьета. Сиротка Энни.

Та закорчилась от смеха и завопила:

– Перестань! Пожалуйста, не надо, пожалуйста!

– Признай, что Изабель ужасная зануда, тогда перестану; – смеялась Дейзи.

– Да, да. Сдаюсь!

Дейзи оставила младшую сестру в покое, и Пьета утерла навернувшиеся от смеха слезы. Отдышавшись, она заявила:

– Она вправду ужасная зануда, но я втрескалась в ее брата!

Остальные трое хором ответили:

– Втрескайся в кого-нибудь другого!

Все, в том числе и Пьета, расхохотались.

Девушки привыкли переезжать из дома в дом, для них это было образом жизни и неизменно приключением. Когда они были помоложе, им нанимали репетиторов, чтобы наверстать пропущенные в школе занятия. Им нравилось жить вместе, любому обществу они предпочитали семью, общество друг друга. Не существовало лучшего места, чем то, где находились отец и мать. Дендре была для них центром мира, она обожала кормить своих дочерей, мужа и приятелей.

– Ну, значит, счета за телефонные переговоры возрастут, – сказала Эмбер. Когда родители бывали в отъезде, девушки звонили им по меньшей мере три раза в неделю.

Какие пустяки, подумала Дендре.

Наливая себе еще одну чашку кофе, она спросила:

– Хотите сегодня отправиться со мной за покупками? Нет, лучше завтра.

Девушки перестали есть и погрузились в молчание. Если их что-то и пугало, так это ходьба весь день с матерью по магазинам. Дендре пристально разглядывала каждый ценник, отказывалась покупать что бы то ни было по установленной цене и вечно ныла: «Лучше бы поехали в магазин Ломана». Девушки после этого унижения обычно все же ухитрялись покупать то, что нужно, по установленной цене, но это испытание обычно приводило их в отвратительное настроение: они даже не разговаривали с матерью. Дендре слишком хорошо помнила годы нужды, выпавшей на долю им с Гидеоном. К ее чести, она никогда не напоминала дочерям о былой бедности, о том, что пережили они с мужем, прежде чем достичь нынешнего положения и иметь возможность баловать детей.

Все трое удивленно переглянулись, потому что Дендре, в противоположность большинству женщин, не любила хождения по магазинам. Эмбер и Дейзи были достаточно взрослыми, чтобы делать покупки самостоятельно, и делали, но с уважением относились к мнению матери. У Дендре был свой стиль, который дочери считали вывернутым наизнанку снобизмом: никаких прославленных фирм, дорогих этикеток, никакого шика, всегда выглядеть интересной, а не красивой.

Девушки понимали: кое в чем мать права. Неприязнь Дендре к модным фирмам и огромным ценам, пожелание приобрести репутацию стильной и богатой удерживали дочерей на верном пути. Они, как отпрыски прославленного художника, хотели создать собственный стиль, в котором сочетались бы шик Эдер и облик, созданный их матерью: жены бедного художника в скроенных по диагонали юбках миди, поношенных свитерах с высоким воротом, и изысканными украшениями жены преуспевающего художника – золотыми ожерельями древних майя, скорее произведениями искусства, чем украшениями, и баснословно дорогими шубами из шиншиллы.

– Но какое отсутствие энтузиазма – у меня просто звенит в ушах! Может, вам будет легче ответить, если я скажу, что выбрасываю всю свою одежду и начинаю заново? Покупать все будем для меня, а не для вас, и цены не имеют значения, – сказала Дендре дочерям.

Те молчали. Потом Дейзи сползла со стула повалилась на пол в притворном обмороке и расхохоталась.

– Девочки, мне очень нужна ваша помощь. У меня самой ничего не получится, а ваш отец сказал, что на празднике вы были самыми пленительными и очаровательными. Я никогда не выглядела ни пленительной, ни очаровательной. А мне вроде бы хочется…

– Мам, зачем тебе это? Почему теперь? Ты делаешь это ради папы? – не удержалась Эмбер.

– Нет, для себя.

Пьета подбежала к матери и плюхнулась ей на колени. Поцеловала ее и сказала:

– Ты выглядишь лучше Барбры Стрейзанд, а посмотри, что она сделала из себя!

– Принимаю это как комплимент, дорогая, спасибо.

– Конечно, мы поедем с тобой, – сказала Дейзи. – Вот будет развлечение!

– Непременно поедем с тобой, мама. Ни за что не упущу этого. А папа знает об этой затее? – спросила Эмбер.

– Нет. Вообще-то здесь нет никакой тайны, просто я не хочу устраивать серьезную проблему из поездки за покупками.

– Хочешь, поедем сегодня? Мы можем, правда, Пьета, Дейзи? Это будет таким развлечением, – пришла в восторг Эмбер.

Не дав дочерям ответить, Дендре сказала:

– Сегодня не получится. Я собиралась съездить к Элизабет Арден, сделать прическу и макияж, а уже потом подобрать одежду к своей внешности.

– Я еду с тобой, – решительно заявила Эмбер.

Ее сестры тоже вызвались поехать, но Дендре отказалась от их помощи.

Девушки пообещали не заходить в салон красоты Элизабет Арден на Пятой авеню, если мать угостит их потом чаем с пирожными в Русской чайной. Дендре согласилась при одном условии: они не будут обсуждать эту вылазку ни с отцом, ни с Эдер.

– Я хотела бы войти новой в нашу жизнь как можно тише, – пояснила она.

Девушки согласились. Но Дендре видела по выражению их лиц: они понимали, что такую разительную перемену в их матери вызвало что-то неладное. У них хватило такта не проявлять излишнего любопытства – было достаточно участия в ее эскападе.

Они снова принялись за еду, а Дендре позвала к столу Юкно и Китти. Юкио было поручено сделать телефонные звонки и наметить маршруты поездок. Китти получила указание, что готовить на ужин. На лице кухарки-уборщицы появилось изумление: за все годы, что она работала у Пейленбергов, Дендре впервые доверила ей всю стряпню.

Глава 11

По пути к Элизабет Арден Дендре достала мобильный телефон, позвонила в салон красоты и сказала, что задержится на полчаса. Хотя у нее имелся смутный план, как избавиться от Эдер и вернуть мужа, она очень полагалась на интуицию в том, когда и как сделать ход. Поэтому Дендре сама себя удивила, внезапно решив навестить Эдер. Что касается любовницы Гидеона, та, открыв дверь своей квартиры в пентхаусе, не могла поверить собственным глазам.

Объяснение столь импульсивному решению все-таки было: первоначально Дендре решила привести себя в порядок, и лишь потом предстать перед Эдер, но по пути к салону она поняла, что будет выглядеть жалко. Разнарядившись, как какая-нибудь вдовая герцогиня, она навела бы Эдер на мысль, что хочет соперничать с более молодой женщиной в красоте и шике, хотя дело заключалось не в этом. Дендре отнюдь не была дурой. Она знала, что, даже истратив целое состояние на парикмахеров, косметологов и одежду, все равно окажется в проигрыше. И поэтому изменила план. Она хотела дать понять Эдер: все перемены в своей жизни Дендре делает для себя, а не ради соперничества с кем бы то ни было.

– Доброе утро, – сказала она с улыбкой, отметив, как хороша Эдер с взъерошенными со сна волосами, без косметики, в серебристой крепдешиновой пижаме.

– Дендре, что случилось? – спросила та с исказившимся от испуга лицом.

– Вот так неожиданность! Я думала, ты носишь соблазнительные ночные рубашки из черного атласа, а не дешевку, – язвительно сказала Дендре.

– Только когда сплю с твоим мужем, – последовал быстрый ответ.

– Не пригласишь войти? – спросила Дендре.

– Входи, конечно. Господи, Дендре, с Гидеоном все в порядке?

Дендре вошла и с ноткой раздражения ответила:

– Разумеется, в порядке!

Прижимая ладонь к сердцу, Эдер издала глубокий вздох облегчения, страх исчез с ее лица.

– О, Дендре, ты так меня напугала. Проходи в кухню, я как раз пила кофе. Хочешь чашечку?

Между соперницами всегда существовало цивилизованное приятие положения друг друга. Обе всеми силами старались не обижать одна другую: один неверный ход любой из них, и Гидеон тут же избавился бы от обеих.

Эдер была частью жизни Дендре последние два года: постоянной гостьей, третьей в любви с ее мужем, когда детей с ними не было. Они вместе путешествовали, вели себя как подруги, не по своему желанию, а по воле Гидеона. Обе научились знать свое место и не оскорблять друг друга. Каждая нашла способ мирного сосуществования в их любовном треугольнике, главным образом игнорируя одна другую.

В кухне Эдер взяла на себя ведущую роль. Наливая кофе Дендре, она спросила:

– Что происходит? Появляться у моей двери не в твоем духе. Гидеон знает, что ты здесь? Почему он не приехал с тобой?

– Обещаешь, что не скажешь ему ни слова об этом визите?

– Если дам тебе слово, это будет ложью, – ответила Эдер.

Очень жаль. Для тебя это будет так же опасно, как и для меня. Но это не так уж важно. Я решила избавиться от тебя раз и навсегда. Я возвращаю себе своего мужа, не важно, какой ценой и сколько это займет времени. Буду краткой, но не любезной: я хочу, чтобы ты оставила Гидеона. Брось его так же, как бросала других мужчин, – безжалостно.

– Ты грезишь, Дендре! Или, может, у тебя возрастной кризис? Это не может быть чем-то большим, чем менопауза. Гидеон никогда не покинет меня.

– О, я понимаю. Убедилась вчера вечером. Вот почему ты должна покинуть его.

– Как глупо и наивно, Дендре. Ты что, думаешь, достаточно прийти попросить, и я верну Гидеона тебе? МЫ влюблены друг в друга больше, чем когда бы то ни было. Не проходит и дня, чтобы мы не разговаривали несколько раз или так или иначе не занимались любовью: это может быть подарок, заверение в любви, интеллектуальное общение. И разумеется, между нами существует сексуальное притяжение. Право, мне жаль, Дендре, что ты потеряла мужа. Я представляю, что со мной творилось бы, если бы Гидеон ушел от меня. Ты вышла замуж за единственного на десять миллионов, может быть, на миллиард мужчин, а потом забилась на кухню, пытаясь удержать его стряпней. Превратилась в домохозяйку, рабочую лошадку, блюстительницу, сексуальную рабыню. О да, я знаю о тебе все. Ты обладала всем и забыла выйти из дома на яркий свет как равная по праву с одним из величайших художников двадцатого столетия. Ты бруклинка до мозга костей, и Гидеону надоела твоя одержимость, надоело быть связанным, выглядеть пишущим картины семьянином.

Дендре повернулась, собираясь уходить, Эдер остановила ее, схватив за руку.

– Кое-что из того, что я сказала, жестоко, но все это правда. Оставь все как есть, иначе потеряешь Гидеона, я точно знаю. Я хотела твоего мужа и заполучила его. С ним жена, три замечательные дочери, и это меня вполне устраивает. Я не из тех женщин, которые стараются разбить семью. У меня нет желания выходить замуж за Гидеона. Да, правда, я хотела бы жить с ним все время, и если он уйдет от тебя, буду. Но как свободная любящая женщина, а не как жена.

– Ты так думаешь! Не такая уж я дура, чтобы не понимать, как вам с Гидеоном удобно такое положение дел! Мне недавно объяснили, что муж всегда питал ко мне любовь-ненависть. Потому что я дала ему все, чего он хотел. Ему страстно хотелось женщину, единственной целью которой в жизни было бы любить его, кормить, заниматься повседневными делами, которые заполняют нашу жизнь и губят творческий импульс. И страстно хотел идеальную любовницу.

Ему ненавистно, что я мещанка, типичная представительница среднего класса, потому что он сражался против этого всю жизнь. Но когда я низвожу его до своего уровня, ему уютно, спокойно, он любим. Для меня не важно, становится он семьянином на пять минут или на пять дней. Ему нужен дом и время, чтобы набираться сил. Я создала для него этот дом, дающий ему какую-то опору в жизни, и он меня за это ценит.

Гидеон научил меня всему, чему мог, чтобы сохранить то, что у нас есть общего. Увидел, на что я способна, и ухватился за это. Он сделал из меня поистине страстную женщину. Я все еще способна волновать его сексуально, за это он меня любит и ненавидит. Так что будь добра, не объясняй мне, кто я и почему мой муж заводит романы с другими женщинами. Почему он– влюблен в тебя и покинет меня, если одна из нас нарушит статус-кво этого любовного треугольника.

– Если ты понимаешь все это, почему пытаешься избавиться от меня? Это неразумно.

– Потому что Гидеон любит меня сильнее, чем вы оба думаете. Потому что вы заявили о себе на весь мир, великий художник и его молодая любовница, более красивая, умная, сексуальная, чем его скучная жена, которая ему не пара. Да не смотри на меня так. Думаешь, я такая слепая, глупая, слабая, какой притворялась? Ты ни разу не задавалась вопросом, как мне удалось сохранить брак с Гидеоном в течение стольких лет? Нет, Эдер, я не так уж наивна.

– Рыкающая мышь. Да, я действительно считала тебя глупой, робкой мышкой. Ты настоящая актриса, Дендре. Одурачила не только меня, но и весь мир искусства.

И еще одурачу тебя и этот мир! Послушай, Эдер, я приехала сказать не только то, что сказала, – я требую, чтобы ты бросила моего мужа или приняла последствия своего отказа. Если ты не уйдешь, я брошу его. Он получит возможность жениться на тебе и, можешь быть уверена, женится, сколько бы ты ни уверяла меня, что не хочешь его в мужья. Видишь ли, Гидеон и любит, и ненавидит быть женатым, но уверяю тебя, больше любит, чем ненавидит. Став его женой, ты лишишься своей индивидуальности, как лишилась я. Его сила оторвет тебя от себя самой, и ты исчезнешь как личность, став его музой, любовницей, наперсницей, критиком, домохозяйкой, матерью его детей. Ты не умеешь стряпать – научишься. Не в ладах со счетами – тебе придется их вести. Веселить – что ж, наверно, ты сможешь делать это лучше, чем я, но у тебя вряд ли получится вести три его дома и три мастерские. Его месяцы отшельничества, необходимость пространства? Тебе придется проводить тонкую грань между тем, когда можно появляться и когда нет, потому что, как сама знаешь, Гидеон не терпит помех, когда работает. Ваш брак постепенно разрушится, и ты потеряешь его, потому что в отличие от меня будешь ставить себя на первое место и соперничать с ним за то, кому носить корону. Нет, я думаю, что тебе лучше оставить Гидеона, или ты горько поплатишься, Эдер, за то, что отняла его у меня.

Дендре, обычно становившаяся подавленной, неуверенной в себе после столкновения с Эдер, едва узнавала себя. Она была настроена решительнее, чем когда бы то ни было, избавиться от соперницы, поражалась собственной силе, не сомневалась, что пойдет на любую крайность, дабы вернуть мужа. Повернувшись, она направилась к двери. Эдер последовала за ней.

– Мы никогда не уступим друг другу, Дендре. Ты совершаешь самую серьезную ошибку в жизни.

Дендре не потрудилась ответить, открыла дверь и вызвала лифт. Когда он подошел, вошла в него, и обе женщины смотрели друг на друга, пока закрывались дверцы.

Дендре глянула на часики. Весь разговор занял пятнадцать минут.

Она стояла на тротуаре перед красной блестящей дверью салона красоты Элизабет Арден. Ее обтекала масса людей, шедших по Пятой авеню. Блестящая толпа успешных, самоуверенных, хорошо одетых людей не вызывала у Дендре замешательства, напротив – усиливала выброс адреналина. Ее забавляло происходящее: все эти люди куда-то шли, что-то делали, суетились, чтобы добавить себе лоска, выглядеть не теми, кем являются, а кем хотелось бы. Забавляло ее и то, что она, Дендре Московиц-Пейленберг, стала одной из них. И она, не сдержавшись, засмеялась.

Никто не обратил на нее внимания, не остановился поинтересоваться, что тут смешного. Ньюйоркцы привыкли к уличным сумасшедшим, воспринимали их как часть городского ландшафта. Прохожие были слишком поглощены своими делами, чтобы интересоваться чьими бы то ни было, даже ради возможности посмеяться. Перед Дендре возник швейцар в униформе, взглянув на нее с высокомерным удивлением, что такая женщина, как она, явно со средними возможностями, лелеет мысль прихорошиться в элитном заведении. Однако распахнул перед ней дверь, и Дендре вошла в иной мир. Первыми ее впечатлениями были: «Это взбитые сливки, розовая и белая глазурь, бархатная лента, страусовые перья, розовое масло, фиалки и ландыши».

У Дендре захватило дух, когда девиз Элизабет Арден «Наш салон красоты превращает вас в очаровательную женщину» бросился ей в глаза. Она еще даже не сняла кожаного пальто с меховым воротником, не сбросила туфель на низком каблуке, однако волшебство началось. Она чувствовала себя красавицей.

Из лабиринта выставленных напоказ аквамариновых, белых, прозрачных, персиковых, серебристых ночных рубашек и неглиже вышла высокая, стройная женщина ее возраста. С черными волосами, белой кожей и ярко-красными губами, одетая в элегантный черный костюмчик, какие нью-йоркские щеголихи носили с тех пор, как. Майнбохер наряжал Уоллес Симпсон.

– Миссис Пейленберг, очень рада видеть вас снова. Ах, вы не помните меня? Мы познакомились несколько лет назад на вернисаже в музее «Метрополитен», – сказала управляющая салоном.

Дендре чуть не подскочила, когда эта дама, щелкнув пальцами, нарушила жутковатую тишину в цокольном этаже. Секретарша кивнула и стала звонить по телефону. Словно по волшебству появился лифт, дверцы раздвинулись. Марго Перриуисл взяла Дендре под локоть и вошла с ней в кабину.

– Значит, вы впервые в этом салоне, хотите проконсультироваться по поводу ухода за вашей внешностью? – спросила Марго.

– Да.

– У вас какое-то конкретное желание?

– Нет, хочу послушать, что посоветуют ваши сотрудники. Я готова к серьезным изменениям внешности, – ответила Дендре.

Дверцы лифта раздвинулись, они вышли. Дендре вновь обратила внимание на тишину, приглушенный свет, приятный любой женщине, толстые ковры на полу. Суета поразительно хорошеньких работниц с идеальными фигурами, в светло-розовых халатах, делавших их больше похожими на медсестер, чем на косметологов, казалось, безмолвно сопровождала Дендре и Марго по пути в отдельный кабинет, заказанный Дендре на весь день. Розовый и персиковый цвета, приглушенный свет, ковры и отсутствие окон вызвали у Дендре легкую тошноту. Она чуть было не бросилась наутек подальше от этой роскоши.

Устроив клиентку в удобном кресле, Марго стала пристально разглядывать Дендре, как и все приходившие специалисты. „Чем внимательнее они изучали ее внешность, тем больше портилось ее настроение. Визажист пришел вместе с парикмахером Эдуардо. Парикмахер взял в руки ее волосы и провел пальцами сквозь длинные черные курчавые пряди. Положил ладони ей на плечи и, глядя в зеркало, улыбнулся. В прикосновении его было тепло, в глазах доброта, и Дендре внезапно осознала, что она в надежных руках.

– Прошу прощения, – мягко сказал ей Эдуардо, – но ваши волосы не совсем в порядке. Слишком длинные. Слишком сухие. От седых прядей нужно избавиться, значит, волосы придется окрасить. Они очень густые, концы посеклись, хотя после стрижки это исчезнет. Брови тоже слишком густые…

– Я ни разу их не выщипывала…

Ей не дали закончить фразу.

– Как «ни разу»! Ну что же, время пришло. Лицо у вас интересное, но вы им совсем не занимаетесь, – заключил Гарри, специалист по макияжу.

Глядя в зеркало на себя в окружении визажиста, парикмахера, косметолога, маникюрши и ошеломляющей Марго, которые едва не потирали от радости руки при виде такой задачи, какую представляла собой она, Дендре повернулась на вращающемся кресле лицом к ним.

– Должна вам кое-что сказать. Я очень нуждаюсь в вашей помощи, но не хочу выходить из салона овцой, причесанной под ягненка. Не желаю выглядеть и так, словно меня ежедневно холят по несколько часов. Я хочу выглядеть очень привлекательной, но мне нужен свой стиль, а не обезличенный. Ну вот вроде бы и все. Теперь я в ваших руках.

На лице у Марго появилось такое выражение, словно она получила пощечину. Эдуардо и Гарри улыбнулись друг другу, а потом зааплодировали Дендре. Похожие на медсестер косметологи отвели взгляды от Марго и безмолвно застыли как статуи. Управляющая оправилась от шока встречи с клиенткой, имеющей собственное мнение, и неожиданно улыбнулась:

– Ну что ж, теперь у нас есть цель, к которой надо стремиться. Уверяю вас, миссис Пейленберг, вы выйдете из этого салона очень довольной тем, что увидите в зеркале.

И началась серьезная работа.

Дочерей Пейленбергов не беспокоило, что мать задерживается, – Дендре позвонила в Русскую чайную и предупредила, что будет не скоро. Однако девушки не сводили взглядов с двери. И были вознаграждены тем, что увидели нескольких знаменитостей, в том числе знакомых, которые подошли поприветствовать их, поздравить с награждением отца. На пустом стуле за их столиком лежало несколько газет. Первые страницы занимали фотографии отца – одного, с президентом, с ними, с Эдер.

– Посмотрите! – ахнула Пьета.

Ее сестры уставились на только что вошедшую женщину. Дендре помахала им рукой. Утратившие дар речи, они поднялись и помахали в ответ.

– Какая она красотка, даже не верится, – сказала Эмбер.

– Мама подстригла волосы, и они блестят – такие шелковистые, – восхитилась Дейзи.

– А ее одежда? Вот это да! – воскликнула Пьета.

Дендре подошла к столику. Дочери встретили ее комплиментами и на минуту забыли о газетах, которые машинально сняли со стула и положили на пол.

– Мам, все в зале тебя разглядывают. Ты потрясающая! Почему ты не делала этого раньше? Тебе не было скучно? Тебе самой нравится? Интересно, что скажет папа, когда увидит тебя!

Смеясь, Дендре заговорила:

– Отвечу на вопросы по порядку. Раньше я не делала этого, потому что выглядеть потрясающе не было для меня главным в жизни. У меня не было ни времени, ни денег, ни желания производить впечатление на кого-то, кроме вашего отца, а Гидеон любил меня такой, какая есть. Меня никогда не волновало, какой я кажусь остальным. У меня никогда не было желания тешить себя тщеславием, как сегодня. У меня никогда не было природного чувства стиля. Как-то Луиза Невелсон отвела меня в сторону и посоветовала носить мои платья с золотыми украшениями доколумбовой эпохи и одеваться в меховые шубы, что я и делала.

Было ли мне скучно? Должна признаться, нет, хотя сам по себе процесс наведения красоты долгий и нудный. Думаю, приятнее всего было обхождение и волнение людей, старавшихся подчеркнуть мою индивидуальность, сделать меня как можно привлекательнее. Я впервые в жизни почувствовала себя в центре внимания, и мне это было приятно.

Нравится ли мне, как я выгляжу? Должна признаться, да. Мне нравятся волосы длиной до плеч – теперь можно будет только вымыть голову, встряхнуть ими и дать им высохнуть. Мне нравится цвет, я всегда терпеть не могла те седые пряди. На лице никаких кремов и пудры – мне только подвели глаза, чтобы выглядели побольше. Ну, немножечко румян и помада. В результате – то впечатление, которого я хотела: женщина, не особенно занимающаяся собой, скорее интересная, чем шикарная, определенно изысканная.

– Подожди, пока Эдер увидит тебя, – негромко произнесла Эмбер.

– Да, она будет удивлена, – сухо откликнулась Дендре.

– А где ты купила эти потрясающие кожаные брюки? Как они облегают твою фигуру – блеск!

– Должно быть, стоят кучу денег. Ты наверняка тряслась, мам, когда выписывала чек, – сказала Пьета с улыбкой.

Жакет на Дендре был из той же кожи цвета коньяка, с лацканами из белой персидской мерлушки и таким же подбоем. Он плотно облегал талию, а на ногах были короткие черные сапожки на высоких каблуках. Дендре удивляло, что она не ощущает себя ни шикарной, ни разряженной. Этим она была обязана Эдуардо, прошептавшему ей на ухо: «Отсюда отправляйтесь в магазин Гуччи. Там работает мой друг – Марио. Я позвоню ему, скажу, что вы появитесь до закрытия. Только Марго ни слова, она тут же уволит меня!»

– Думаю, труднее всего было ходить по магазину Гуччи, не глядя на ценники, – совершенно серьезно ответила Дендре.

Девушки рассмеялись, и Дейзи сказала:

– Все та же мама в новой одежде! Хоть ей и пришлось побороться с собой. Надеюсь, завтра ты будешь делать покупки так же, как сегодня?

– О, в этом можешь быть уверена, – отозвалась Дендре.

И почти прекратила игру перед дочерьми, хотя и не хотела этого. Она была уверена: в конце концов девочки поймут, что в ней многое изменилось, помимо новой прически, выщипанных бровей и новой одежды. Поймут еще до того, как она навсегда отвоюет их отца.

Все четверо успокоились, когда принесли второй чайник и еще пирожных. Пьета подняла газеты с пола и с улыбкой протянула их матери. Разговор снова вернулся к вчерашнему празднеству.

Дендре сочла, что фотографии замечательные. При виде их ее сердце забилось от гордости. Она не испытывала зависти, не сердилась, что ее на них нет, лишь легкое раздражение от того, что есть Эдер. Она прочла все заметки одну за другой, хотя дочери продолжали тараторить и почти ее не слушали. Ее дети стали умными, утонченными молодыми женщинами, однако с той наивностью, которая проходит только с юностью. Ни она, ни Гидеон никуда не подталкивали дочерей, однако каждая из девочек нашла свое место в жизни, и все были очень довольны. Каждая, казалось, понимала, что быть дочерью великого человека – привилегия, и девушки были щедрыми, добрыми, не совали нос в необычный образ жизни родителей.

– Я всем сердцем люблю вас и папу. Вы создали для меня лучшую жизнь, о какой только может мечтать женщина. Обещаю, что так будет всегда, и помните об этом, что бы ни произошло. А теперь едем домой. Мы очень задержались, Гидеон будет недоумевать, где мы. На ужин у нас будет говяжья грудинка с кровью, – с улыбкой сказала Дендре.

Глава 12

Только когда такси подкатило к бровке тротуара, Дендре вспомнила об утреннем столкновении. Рассказала ли Эдер Гидеону о ее визите? Приняла ли к сердцу предостережение о том, что случится, если она не уйдет из их с Гидеоном жизни?

Все это пронеслось в ее сознании, когда она услышала голос старшей дочери:

– Мам, мне не терпится взглянуть на лицо папы, когда он увидит тебя.

– И лицо Эмбер, и лицо Хэвера, – пробормотала Дейзи.

Девушки начали выходить из машины, Дендре вытянула руку и преградила им путь.

– Погодите! Я хочу попросить вас о любезности. Хочу быть наедине с отцом, когда он увидит меня. И обещайте не поднимать особого шума по поводу моей внешности. Я буду чувствовать себя неловко.

То, что сказала Дендре, было правдой, но не всей: ее очень беспокоило, не сообщила ли Эдер Гидеону о ее утреннем визите. Она хотела избавить дочерей от возможной сцены: Гидеон скорее всего разгневался бы на жену за то, что она нарушила сложившееся равновесие и осложнила его жизнь.

Девушки запротестовали, но в конце концов согласились. Все четверо стояли на тротуаре, пока Дендре расплачивалась с водителем. Повернувшись, она увидела на лицах дочерей восторг и гордость тем, как выглядит их мать.

– Мам, – спросила Пьета, – а у тебя за спиной можно восторгаться?

Дендре растрогалась.

– Да, если за спиной, я, наверное, это вынесу.

Уже стемнело. В мастерской горел свет, Гидеон все еще находился там. Девушки поднялись в квартиру, а Дендре открыла дверь своим ключом и вошла в мастерскую. Она очень волновалась, но не стеснялась, как можно было ожидать. Появилась она в самое удачное время: Вальдес мыл кисти, Гидеон с большой гаванской сигарой и шампанским в кофейной чашке сидел перед неоконченным полотном, разглядывая его.

Вальдес услышал, как вошла Дендре, и оторвался от работы. Она подошла к нему и положила руку на его плечо в знак приветствия. Тот улыбнулся и одобрительно кивнул. Дендре улыбнулась в ответ и направилась к мужу.

Гидеон оглянулся посмотреть, кто появился в мастерской. Дендре улыбнулась ему на ходу. Не отрывая взгляда от жены, художник поднял с пола бутылку шампанского и снова наполнил чашку. Поднялся со стула и пошел навстречу ей.

Он протянул жене чашку со словами:

– Дендре, ты очень изменилась с тех пор, как я поднял тебя с той скамейки в Вашингтон-сквер и потянул за собой. Едва мне начинает казаться, что я знаю тебя – знаю, как ты думаешь, как чувствуешь, – ты меня удивляешь. Иногда, как сейчас, ставишь в тупик. Выглядишь великолепно!

Он обошел ее вокруг, потом поцеловал и сказал:

– Спасибо.

Гидеон коснулся ее волос, погладил ладонью ее голову. Дендре отпила большой глоток вина и отдала мужу чашку. Он допил то, что осталось в ней, поставил чашку на пол, заключил жену в объятия и крепко стиснул. Потом обвил рукой ее талию, и они стали подниматься по лестнице в квартиру.

Дендре была счастлива. Его реакция подтверждала то, что Гидеон любил ее такой, как она выглядела раньше, и будет любить такой, как выглядит теперь. Не будь это так, он вел бы себя по-другому. По тому, как он встретил Дендре, было ясно, что Эдер не сказала ему об их утреннем разговоре. Может, она и вправду решила бросить Гидеона? Сердце Дендре заколотилось от надежды.

Наверху лестницы, которая вела из мастерской в квартиру, Гидеон положил руку ей на талию, не похотливо, скорее любовно, – и спросил:

– Что на ужин?

– Мусс с креветками, говяжья грудинка с кровью, как тебе нравится, картошка, жаренный в оливковом масле лук с бальзаминовым уксусом и чуточкой свежего тимьяна. Зеленый салат с бараньим языком. А на десерт – апельсины в карамели. Гидеон засмеялся:

– Помнишь, мы первые годы питались тем, что готовила Фрида, и не смели, как и Орландо, сказать твоей матери, чтобы кормила нас менее плотно? Ну что ж, с тех пор многое изменилось. Всем, в том числе и твоему мужу, очень нравится, как ты готовишь.

Его обаяние, очарование, любовь к ней не исчезли. Почему Гидеон не захотел признать ее заслуг перед всем миром, выразить любовь и восхищение вчера вечером? – спросила себя Дендре. И честно ответила: «Потому что Эдер он любит больше». Она подалась вперед, чмокнула мужа в щеку, потом открыла дверь в квартиру.

– Да, чуть не забыл, с нами будут ужинать еще двое.

– Кто? – спросила Дендре.

– Позвонил Хэвер, напросился в гости, а кроме того, я случайно встретил Эдер, она тоже хотела приехать.

Случайно встретил Эдер? Ничего не изменилось! Гидеон по-прежнему действовал осторожно, чтобы причинить жене как можно меньше боли в данных обстоятельствах. Теперь Дендре была уверена: Эдер не сказала Гидеону о ее требовании. Вместо этого любовники улеглись в постель и занялись сексом. Что ж, она решительнее, чем когда бы то ни было, была настроена избавиться от Эдер Корнинг.

В квартире было тихо, девушки, видимо, разошлись по своим комнатам. В спальне Гидеон объявил, что хочет принять душ, и начал раздеваться, бросая одежду по всей комнате. У него была привычка, раздевшись догола, подбирать вещи и вешать на место.

Дендре, снимая жакет, смотрела на мужа. Она знала все привычки Гидеона и любила их. Она помнила все до мелочей, его манеру раздеваться или пускать горячую воду в душе, чтобы ванная согрелась, пока он бреется. Знание мелочей украшало их совместную жизнь. Она знала все это наизусть, видела тысячи раз и хотела видеть еще и еще. И снова ощутила боль. Мучительно было думать, что муж не питает к ней тех же чувств. Потом она нашла в глубине души силы и перестала мучить себя этими мыслями. Ее решимость действовать по своему плану окрепла.

Дендре повернулась от шкафа к Гидеону, наблюдавшему за ней из дверного проема ванной. Подошла к туалетному столику и открыла ящик, где хранились драгоценности. Надела на шею драгоценное ожерелье индейцев майя, на руки несколько серебряных браслетов. Вспомнила Марио, который посоветовал ей носить украшения доколумбовой эпохи с полупрозрачной блузкой из тончайшего коричневого шелка. Полюбовалась своим отражением в зеркале, хотя едва отдавала себе отчет, на кого смотрит. Наконец поднялась из кресла и повернулась к Гидеону, все еще стоявшему на месте. Муж улыбнулся ей.

– Далеко не всякая женщина, прожив столько лет с мужем и тремя детьми, смогла бы позволить себе подобную блузку. Я восхищаюсь твоей смелостью. И твоей прекрасной грудью, – проговорил он с улыбкой, потом повернулся и вошел в ванную.

– Держись, Эдер, – негромко произнесла Дендре.

Она вошла в кухню, поприветствовала Китти и Юкио, которые сидели за одним концом массивного стола и готовили салат. Они не скрыли своего ошеломления, а Дендре не смогла удержаться от смеха.

– Дендре, ты замечательно выглядишь, – сказал Юкио.

– О, Дендре, даже не знаю, что и сказать, кроме того, что согласна с Юкио. Ты очаровательна.

Китти встала, подошла и обняла хозяйку.

И Китти, и Юкио работали у Пейленбергов много лет. Были почти членами семьи, путешествовали вместе с ними, сидели за одним столом, если не было гостей. Были наперсниками девушек. Видели много перемен, перенесли много потрясений и капризов. Дом Пейленбергов был радушным, и слуги любили своих нанимателей, их дочерей, славу Гидеона, бросавшую отблеск и на них. Поэтому держаться с Дендре запросто было вполне обычным делом и для Китти, и для Юкио, который обошел хозяйку вокруг и взял у нее из рук фартук.

– Чудесно, не правда ли? – весело сказала Дендре обоим.

– Поразительно, как ты на это решилась, – отозвался Юкио и, немного подумав, добавил: – С чего бы, интересно?

– А-завтра мы идем с девочками за покупками, – сказала Дендре с радостью.

Юкио издал тихий стон. Домашние знали, что в такие дни у всех неизбежно портится настроение.

– Нет, Юкио, с прежним покончено. Это будет нелегко, но завтра я не стану скряжничать.

– Увидим, – ответил он, подошел к Дендре и бережно надел ей через голову фартук.

Звонок раздался, когда Дендре проверяла, готово ли мясо. Она попросила Юкио поставить на стол еще две тарелки.

– Все свои, будут только Хэвер и Эдер, так что ужинайте с нами, если хотите, – предложила она.

Дендре последний раз прикоснулась к стряпне, но мысли ее вряд ли были о еде.

Девушки, казалось, были в восторге от радикальной перемены в облике и поведении матери. Если они ничего не сказали Юкио и Китти о ее преображении, то наверняка будут помалкивать, пока она сама выйдет к гостям. Обычно Эдер и Хэвер приезжали вместе. По голосам Дендре поняла, что гостей впустила Дейзи.

– Юкио, шампанского в гостиную, – сказала она.

Дейзи вошла в кухню.

– Мам, я не пустила сюда Хэвера поздороваться с тобой. Ты должна появиться торжественно, и, пожалуйста, на сей раз без фартука. Мне просто не терпится увидеть их лица.

– Мне тоже, – сказала Дендре дочери, возившейся с завязками ее фартука.

Ладно, Дейзи. Сделаю еще кое-что на кухне, лотом войду. – Она поцеловала дочь и распушила ей волосы. – Твою прическу нужно оживить, – серьезным толом сказала она.

– Не верю своим ушам! Ты говоришь о прическе, а не о суфле!

И все в кухне рассмеялись.

Двадцать минут спустя Дендре появилась в гостиной. Девушки и Гидеон вели себя превосходно, словно в ее внешности не появилось ничего необычного. Не было ни малейшего сомнения, что Дендре выглядит просто потрясающе в кожаных брюках и шоколадного цвета блузке с длинными рукавами, сквозь которую просвечивали груди. Украшения смотрелись просто по-царски.

При виде ее Хэвер так и подскочил. Эдер, напротив, окаменела. Дендре посмотрела любовнице мужа прямо в глаза. Увидела в них гнев – впрочем, Эдер тут же залилась краской. Придя в себя, она нарушила молчание:

– Гидеон, надо было предупредить меня, что Дендре сочла нужным на старости лет изменить свой образ. Я могла умереть от шока! Я восхищена этой разительной переменой, но хотела бы узнать, почему она совершила такой беспрецедентный шаг. Почему, Дендре?

Язвительность в голосе Эдер возмутила девушек, которые ее обожали. Они ожидали восхищения, по крайней мере – комплимента тому, как похорошела Дендре.

Пьета наивно сказала:

– В Русской чайной все поворачивались и смотрели на маму. Сейчас она выглядит по меньшей мере так же изящно и элегантно, как Барбра Стрейзанд, не правда ли, Эдер?

– Пьета, мне внешность Барбры всегда не нравилась. Что бы она с собой ни делала, некрасивый нос есть некрасивый нос, тебе не кажется?

Раньше Эдер не позволяла себе ничего подобного. Гидеон, всегда защищавший Дендре, бросил неодобрительный взгляд на свою красивую любовницу с безупречным носом.

– Кажется, наша очаровательная Эдер восприняла твой новый облик как вызов. Так ведь, Дендре? Весьма неожиданно, поскольку вы всегда находились в совершенно разных лигах.

Гидеон пришел на помощь жене, как всегда, когда думал, что та растерялась. Но Дендре испытывала совсем иные чувства. Ей удалось вывести из равновесия молодую красавицу. Впервые за то время, пока длились отношения Эдер с Гидеоном, она нарушила неписаный закон: «Никогда не оскорбляй жену».

Эдер поняла, что совершила ошибку, и пошла на попятный. Встала с дивана, подошла к Дендре, чмокнула ее в щеку и сказала:

– Я всегда считала, что у тебя свой, совершенно индивидуальный стиль, а теперь ты преобразилась. Выглядишь потрясающе – красивой, интересной, очень обаятельной.

Дендре понимала, что соперница держится снисходительно по отношению к ней, но не хотела, чтобы язвительность продолжала отравлять вечер. В этом случае Эдер как более умная и находчивая одержала бы верх.

– Эдер, это очень любезно с твоей стороны. Теперь прошу прощения, мне нужно вернуться на кухню. Гидеон, будь добр, выбери вина. Эмбер, расставь стулья. Пора к столу.

Ужин был, как всегда, превосходным. Все обсуждали прошлый вечер, даже Дендре. Ели и пили слишком много. Гидеон сидел рядом с Эдер, и не замечать страсть молодой женщины было трудно: она забавляла, поддразнивала его, заставляла постоянно смеяться. Гидеон очень хотел ее и все время прикасался к ней под видом шутки или желания подчеркнуть важность сказанного.

Наконец ужин кончился. Гости и хозяева поднялись, но задержались, обсуждая достоинства бронзовой статуэтки Генри Мура – полулежащей обнаженной, – которая украшала стол, освещенный свечами. Дендре взяла Эдер под руку со словами:

– Пойдем, посмотришь мой новый жакет. Хочется знать твое мнение о нем.

Это была откровенная ложь, обе женщины это понимали. Дендре поступила расчетливо, обратясь к Эдер, когда та стояла рядом с Гидеоном. Художник просиял от удовольствия и высвободил руку, которую держала его любовница.

В спальне Эдер сказала:

– Ну, показывай свой треклятый жакет. Это ведь только повод, да?

– Ты не говорила Гидеону о моем утреннем визите?

– Сама понимаешь, что нет, – раздраженно ответила она.

– Собираешься оставить его? – с надеждой спросила Дендре.

– Разумеется, нет! Забудь об этом, Дендре, если хочешь удержать его. Гидеон готов бросить тебя ради меня, уверяю, это правда. Достаточно будет одного ложного шага.

– Эдер, я не остановлюсь.

– О Господи! Ты подчас так наивна, Дендре, что я прихожу в отчаяние. Новая одежда и прическа, дабы произвести впечатление на Гидеона, не помогут тебе добиться цели.

– Думаешь, я сделала это для Гидеона? Ошибаешься. Для себя. Кстати, он тебя предупредил, что мы уезжаем на Гидру на несколько месяцев?

– Когда? – спросила Эдер.

– О, так ты не знала? Я сказала ему, что хочу поехать туда, он все обдумал, и мы едем в пятницу.

– Ты сделала это нарочно, чтобы разлучить нас! Знала, что мне будет трудно уехать из-за моих обязанностей в «Метрополитен». Ты более изобретательна, чем я могла представить.

– Нужда всему научит.

– Раз так, я расскажу ему все.

– Подумай о последствиях, – напомнила Дендре.

– Тебе тоже следует подумать!

– О, я подумала.

С этими словами Дендре подошла к шкафу, достала жакет и надела.

– Теперь ты его видела, – сказала она и ушла, оставив Эдер. Ее соперница посидела несколько минут на кровати, стараясь справиться с гневом. Она никак не ожидала от этой домашней клуши такой решительности! Войдя в гостиную, Дендре объявила:

– Хочу поехать в «Содружество». Что скажешь, Хэвер?

– Я – за, – ответил он.

– Гидеон?

– Отличная мысль. Девочки, надевайте пальто. О, минутку. Эдер терпеть не может это заведение. Ну что ж, она в меньшинстве. Едем. Кстати, где она?

– Здесь. Что происходит? – ответила Эдер, войдя в комнату.

– У Дендре блестящая мысль – едем заканчивать вечер в «Содружество», – сказал Хэвер.

– Раз я в меньшинстве, то, видимо, должна буду составить вам компанию, хотя мне там не нравится. Нет! Видеть не могу это заведение. Лучше пораньше лягу спать.

– Я вызову тебе такси, – сказал Гидеон.

На быстроходном пароме от Пирея до Гидры пассажиров было немного: несколько американцев и с полдюжины островитян. Гидеон и Дендре были знакомы со всеми. Начались объятия, поздравления с возвращением, улыбки и, конечно, болтовня обо всем, что произошло на острове, пока Пейленбергов не было. Были открыты ящики, появились фисташки, свежие фрукты, бутылки вина.

Гидеон был на острове самой известной личностью, все его любили и не нарушали его уединения. Местные жители с почтением относились к тому, что он, Дендре и их дочери учили греческий язык. К хозяйке дома обращались со всеми проблемами, какие возникали между местными и жившими на острове иностранцами, потому что она в отличие от большинства из них бегло говорила по-гречески! О Гидеоне и Дендре часто можно было слышать: «Они не только говорят, но и думают по-гречески».

Островитяне, отнюдь не отличавшиеся утонченностью, без конца говорили о том, какой красивой стала Дендре. Интересовались, когда приедут их дочери и Эдер, не стесняясь задавать вопросы.

Когда показался остров, Гидеон взял жену за руку, они вышли из бара и пошли на нос судна, как и почти все пассажиры. Солнце было теплым, воздух свежим, прохладным, дул легкий ветерок. Стоял прекрасный день средиземноморской зимы.

– В греческих островах есть особое очарование – неудивительно, что на них жили боги. Мне всегда хотелось верить, что они существовали в действительности и решили превратиться в мифы, чтобы пережить всех нас, – сказал Гидеон. Обняв Дендре за талию, он притянул ее к себе и страстно поцеловал в губы.

Дендре тоже любила острова. Они с Гидеоном никогда не бывали так близки, как в Греции. «Этот поцелуй, его чувство ко мне сейчас – любовь, какую он никогда не будет питать к Эдер. К сожалению, он сам не понимает этого, он с головой ушел в страсть к ней. Оценит он свою любовь ко мне, превосходящую чувства к Эдер или к любой другой женщине, когда я уйду от него», – мысленно сказала себе Дендре.

Они наблюдали, как остров становился все больше. Гидеон и Дендре поглядели друг на друга. Лица обоих были взволнованными, счастливыми. Они рассмеялись, Дендре обняла Гидеона и принялась страстно целовать в губы, в щеки, нос, подбородок. Она ухитрилась свесить ноги. Протесты остальных, испугавшихся, что она упадет за борт, не произвели впечатления ни на Дендре, ни на Гидеона.

Паром подошел так близко к берегу, что Дендре, глядя в прозрачную воду, видела, как повышается дно. Капитан дал три гудка, оповещая о прибытии судна, когда они огибали конец острова и входили в изогнутую полумесяцем бухту. Порт медленно появлялся, и в конце концов они подошли к словно бы искусственному амфитеатру белых домов, поднимавшихся один над другим до самой вершины крутого холма.

Дом Пейленбергов стоял почти на середине склона, и его было видно отовсюду – он находился почти по центру порта. Потребовалось несколько лет, чтобы купить землю, окружавшую два их первых дома. Теперь у них было все, чего только можно было желать. Их владения занимали три яруса и были окружены высокими белыми стенами. Большой семейный дом, другой поменьше, в котором Гидеон велел оборудовать собственную ванную и спальню, дом для гостей, большая мастерская, еще один дом для слуг. Там были четыре двора с растениями в горшках, травой, тремя пихтами и бассейном.

Гидеон и Дендре, живя на Гидре, почти не покидали своей территории. Рестораны они посещали редко, Гидеон предпочитал стряпню Дендре. Чаще они ходили в порт рано утром, до открытия лавок, пили кофе с местными жителями, купались или садились на собственную яхту и плавали целый день.

На набережной теснились кафе, рестораны, лавочки, пока пустовавшие, – до начала туристского сезона оставалось несколько месяцев. Дендре видела, как начальник порта и его помощники идут к причалу, куда должен был подойти паром. В толпе собравшихся она разглядела Юкио и Китти. Помахала им, они и еще с полдюжины человек помахали в ответ.

Гидеон снял Дендре с поручня, они вместе сошли на причал, и люди собрались вокруг, экспансивно приветствуя художника и его жену. Багажа у них не было, все отправили заранее со слугами. Гидеон заметил своих помощников Вальдеса и Барри, которые бежали вниз по крутой булыжной лестнице, окаймленной белыми стенами домов. Сказал Дендре:

– Вот и они. Не увидев их в толпе, я даже на минуту испугался. Решил, что ребята все еще препираются с таможенниками из-за материалов, которыми я их нагрузил.

Слуги, помощники, Гидеон и Дендре задержались в порту. Они ели жаренного на углях осьминога, куски хлеба, макая их в оливковое масло и посыпая солью, оливки и маслины. Мимо проходил рыбак с громадной серой рыбой, Гидеон купил ее и пригласил рыбака пообедать с ними, потом пошел в ресторанчик, который ему нравился, и отдал рыбу повару, чтобы тот приготовил ее.

За их столом сидели двадцать два человека, все много ели и пили, но не пьянели. Один из юных погонщиков ослов предложил Дендре довезти ее, и вот так она явилась домой.

Потянулись прекрасные дни греческой зимы – именно такие можно видеть на глянцевых фотографиях путеводителей. Каждую ночь Гидеон и Дендре по несколько часов занимались любовью. Однако в глубине души Дендре чувствовала скрытое неистовство – свидетельство любви-ненависти к ней Гидеона. Наутро после приезда он принялся за работу. Дендре возилась на кухне или работала в саду с Йоргосом, садовником. Она чувствовала себя счастливой и сильной. Жизнь без Эдер была блаженством.

Их чудесное уединение резко оборвалось всего через пять дней.

Глава 13

Гидеон вернулся из порта со свежими яйцами, они были еще теплыми, когда он клал их в корзину, толстыми ломтями ветчины, большим куском сыра и тремя буханками хлеба. В корзинке поменьше были грибы. Дендре приготовила фритатту, своего рода открытый омлет, и все домашние уселись завтракать. После еды Гидеон скрылся в мастерской, остальные занялись повседневными делами.

День выдался пасмурным и довольно холодным. Топились все печи, центральное отопление грело слабо. Дом на острове в это хмурое утро казался особенно уютным. Дендре решила предоставить Китти готовить обед, а сама заняться ужином. Утро она собиралась провести в спальне за интересной книгой.

Гидеон не захотел брать в мастерскую никакой еды, кроме бутербродов и термоса с кофе. Он с головой ушел в рисунки для серии гравюр, над которой работал. В обеденное время Дендре пошла на кухню, съела тарелку супа с хлебом и вернулась в спальню. В отсутствие дочерей, без гостей и Эдер дом казался очень тихим, спокойным, одиночество доставляло ей наслаждение.

Часа в два дня Дендре заметила, что на телефоне горит сигнальная лампочка. В мастерской была снята отводная трубка. Первый разговор длился минут сорок, вскоре последовал еще один. Гидеон мог звонить кому угодно, по любому делу, но она невольно задалась вопросом, не с Эдер ли он разговаривает. Собственно, если и так, это не имело никакого значения. Дендре собиралась поговорить о ней с Гидеоном по возвращении в Нью-Йорк. Ближайшие месяцы она хотела провести с мужем и детьми, потом была готова покинуть его, если придется.

Как только сигнальная лампочка погасла во второй раз, Дендре снова взялась за книгу, но тут в спальню вошел Гидеон.

– Привет.

– Сегодняшний день мне нравится, – улыбнулась она.

Гидеон, не ответив, подошел к кровати, снял несколько белых домотканых мягких ковриков, отнес их к камину и положил на пол. Дендре залюбовалась мужем – Таким вдохновленным, исполненным бодрости и огня он выглядел. В глазах Гидеона было полнейшее блаженство и… вожделение. Это заставило развалившуюся в шезлонге Дендре выпрямиться. Гидеон подошел к ней, обнял, крепко сжал и выпустил.

В этом объятии она просто растаяла от любви. Гидеон начал раздевать ее, прошептав тихим, ласковым голосом:

– Давай займемся любовью, как ею не занимались никогда никакие любовники. Ни слова, чтобы не нарушить этой минуты, просто двое в страсти и любви.

Дендре начала раздевать его. Руки ее дрожали. Обнаженные, они стояли лицом друг к другу. Гидеон подошел к жене вплотную, поцеловал в лоб, затем в кончик носа. Лизнул ее губы и поцеловал их. Кончиком языка провел линию от шеи до пупка. Руки его напоминали мягчайшие перья, такими легкими были ласки.

Он свел вместе ее груди, погладил их, прильнул губами к соскам. Ласкал их, пока кружки вокруг них не сморщились. Положил ее на коврики, лег сверху и ласкающими пальцами, влажными от ее страсти, приготовил Дендре к тому, чтобы принять его.

В промежутках между неторопливыми, утонченными пронзаниями он говорил, как любит ее. Дендре потеряла контроль над собой, оргазмы следовали один за другим, погружая ее в облако сладкого блаженства. Она всхлипывала, роняя слезы радости, потому что отдавалась в любви. Любовь, а не похоть правила их близостью.

Когда они вместе кончили, Гидеон воскликнул:

– О да! Да, моя богиня любви!

И прежде чем отпустить Дендре, полежал на ней какое-то время.

Дендре смотрела на пляшущие в камине язычки пламени. Глаза Гидеона были закрыты. Она коснулась его руки, но тот отдернул ее. Дендре была потрясена. Он никогда не отвергал ее, ни разу! Казалось, он влепил ей пощечину, вывел ее из какого-то транса. Гидеон занимался любовью с ней так только в молодости. Собственно, он обладал сейчас не ею, а Эдер. «Ни слова, чтобы не нарушить этой минуты». Конечно, с горечью подумала Дендре. Он не хотел нарушать иллюзию бруклинским акцентом, воображая, что обладает Эдер с ее красивой, безупречно правильной речью. И носом.

Несколько секунд Дендре казалось, что ее вот-вот стошнит. Она глубоко задышала, пытаясь успокоиться. А когда справилась с тошнотой, ее охватил гнев: муж брал ее как замену Эдер! Это было отвратительно. Гидеон перешел границу, которую провел сам: причинять жене как можно меньше боли в подобных обстоятельствах. Несмотря на все сексуальные причуды, каким предавались они с Гидеоном, Дендре никогда не испытывала стыда и не чувствовала себя грязной. Теперь это произошло. Она чувствовала себя так, словно он использовал ее как проститутку, расплачиваясь за это предоставленным ей образом жизни. Гидеон пользовался ею, как хотел, без всякиx угрызений совести.

Она и сама чувствовала себя виноватой, потому что дозволила ему дойти до такого, – своим недостаточным чувством самоуважения, своей одержимой любовью и скрытой тревогой. Что же теперь? К черту чувство вины! Это бессмысленная пустая трата энергии, сказала себе Дендре. И сосредоточилась на гневе.

Дендре снова влезла в джинсы и надела брошенную на пол белую шелковую блузку. Застегнула пышные рукава и собралась надеть овчинную безрукавку, когда Гидеон открыл глаза.

– О, прекрасно, ты не спишь, – сказала она и бросила ему бархатный автомобильный коврик.

– Мне не холодно, – сказал Гидеон. Ему не понравился ее тон и выражение лица. Такое он слышал и видел впервые.

– Я бросила его не потому, что беспокоилась, холодно тебе или нет. Просто не хочу видеть тебя голым, пресыщенным любовью и сексом.

– Вот тебе на, – ответил он, не сделав ни малейшей попытки укрыться. – Что это значит, Дендре?

В его голосе слышалась нотка раздражения.

– Гидеон, ты трахал меня, но занимался любовью с Эдер. «Давай займемся любовью, как ею не занимались никогда никакие любовники». Ты обращался к ней, а не ко мне. «Ни слова, чтобы не нарушить этой минуты». Тебе хотелось сохранить иллюзию, будто тело, с которым ты занимаешься любовью, нежным сексом, принадлежит твоей любовнице, а не жене!

Гидеон поспешно поднялся с пола, натянул джинсы с пузырями на коленях и старый свитер с пятнами краски. Он ни разу не видел Дендре такой, как теперь. Она, разумеется, попала в точку. Он подошел к столу, взял из коробки сигару и специальными ножницами, которые постоянно носил в кармане, отрезал кончик. Потом вернулся к камину. Медленно поворачивая сигару в пальцах, чтобы она зажглась ровно, прикурил и несколько раз выдохнул дым.

Дендре наблюдала за каждым его движением, тщетно ожидая каких-то слов. Мыслила она ясно и понимала, что этих обвинений муж ее не станет отрицать. Гидеон Пейленберг был кем угодно, только не лжецом.

– Твое молчание говорит мне, что это правда. О, Гидеон! Я могу в точности сказать тебе, как все случилось. Ты позвонил Эдер, и она сказала, как любит тебя, как хочет тебя. Ты занимался сексом по телефону, наконец нашел в себе силы попрощаться с ней. Вскоре ты позвонил ей снова, только на этот раз тебя охватила страсть. Ты говорил с ней непристойно, ей это понравилось, и она подбила тебя на секс. Что она сказала? «Положи трубку, иди трахни Дендре и представь себе, что это я, любимый»?

– Продолжать бессмысленно, Дендре, оставим этот разговор. – В его голосе слышался приказ и завуалированная угроза.

– Нет, Гидеон.

– Что ты хочешь услышать – что я люблю тебя? Ты сама это знаешь.

– Да, знаю. Думаю, любишь сильнее, чем сознаешь сам. Вот почему я прошу тебя оставить Эдер. Нет, я требую, чтобы ты изгнал ее из нашей жизни сегодня же и навсегда.

– Это невозможно, – сказал Гидеон и сел в кресло возле камина.

– Почему? Потому что ты думаешь, что любишь ее больше, чем меня? Хочешь вести еще одну жизнь с женщиной помоложе?

– Да! И потому, что она дарит мне счастье, потому что она полна жизни, умная, веселая, очень красивая. Она сильная, способна противостоять мне. И потому что у нас очень много общего. Она блестящий историк искусства, понимает этот мир, и наши взгляды очень близки. Она моя муза, ее любовь духовно обогащает меня. Я по-прежнему люблю тебя, Дендре, у нас долгая история любви, но это история. Время не стоит на месте. Мне нужно разнообразие. Я быстро шел вперед, а ты оставалась на кухне. Я не брошу Эдер, не могу и не хочу. Мы с тобой можем продолжать жить, как прежде, если ты забудешь эту единственную глупую ошибку, которую я совершил.

– Ты очень ошибаешься, Гидеон. Кое-что изменилось. У меня новая прическа, новая нарядная одежда, и ты любишь Эдер больше, чем меня. Ну так знаешь что? Оставайся с ней с моего благословения. Я ухожу от тебя.

– Возможно, раздельная жизнь окажется неплохой штукой, – торопливо проговорил Гидеон.

– Нет, жить порознь не хочу. Нужно быстро развестись, и так, чтобы не пронюхали газетчики, – ради девочек.

– В этом нет необходимости. Эдер никогда не думала о нашем разводе.

– Ну что ж, она получит больше, чем рассчитывала, разве не так?

– А дети?

– Они могут жить с тобой и навещать меня, когда захотят. Нью-йоркскую квартиру оставь себе, но я хотела бы получить дом на Файер-Айленде или этот.

– Постой, постой. Ты уверена, что хочешь этого?

Дендре, которая расхаживала взад-вперед перед Гидеоном, остановилась. Села у его ног и посмотрела ему в глаза.

– Мне мучительно осознавать, что ты так глубоко влюблен в Эдер. Если я останусь с тобой, то буду страдать еще больше. Твоя неверность и обман с этим траханьем… это жестоко. Я всегда была твоей женой и не хочу быть третьей лишней. Меня это не устраивает. Думаю, у нас нет другого выхода, кроме развода. Ты хочешь жить с Эдер, а я все еще слишком тебя люблю, чтобы оставить тебя ей. Я приняла решение, и, пожалуйста, сделай так, чтобы расставание далось мне как можно легче.

Гидеон взял ее за руки, поднял с пола и сам поднялся из кресла. Крепко обнял Дендре, утер слезы с ее глаз. И впервые за все годы, что они прожили вместе, сказал:

– Прости.

Они отошли от камина и сели рядом за стол. Оттуда был виден весь порт и море за ним.

– Я хочу, чтобы развод был полюбовным, чтобы мы остались друзьями. Как думаешь, это возможно? – спросил Гидеон.

– Мы сделаем это возможным, – ответила Дендре.

– А как с Эдер?

– Мы будем любезны друг с другом. Дружбы обещать не могу. Это тебя устроит?

– Да, и, может быть, со временем дружба?

– Постараюсь.

– Дендре, я не хочу, чтобы адвокаты устраивали поле битвы там, где каждый из нас является потерпевшей стороной. Давай все решим сами и предоставим адвокатам изложить это на юридическом жаргоне. Ты ведешь все денежные дела, знаешь, какие у нас средства, у тебя каталог моих картин, ты знаешь, где они находятся. Я отправлю письмо и факс нашему адвокату, сообщу, что мы разводимся и делим все пополам. Ты получишь половину всего, что мы имеем.

Дендре чуть не сказала, что это очень щедро с его стороны, но сумела сдержаться. В конце концов, она это заслужила. Гидеон достал из ящика стола бумагу, авторучку и написал несколько строк.

– Вот и все. Могу предоставить тебе заниматься деталями?

– Да, – ответила она.

– Теперь о домах. Я куплю тебе любое жилье в Нью-Йорке или где захочешь, потому что наша нью-йоркская квартира останется мне. Согласна?

Ожидал ли Гидеон комплимента, благодарности? Конечно, он давал Дендре больше, чем она рассчитывала. Она и не надеялась на квартиру. Как, должно быть, он влюблен, если не хочет задумываться о таких вещах и спешит начать новую жизнь с Эдер, с горечью подумала Дендре. Все происходило так быстро, что у нее закружилась голова. Она владела собой, но чувствовала себя странно, потому что никогда не имела такой власти над Гидеоном.

Гидеон принял молчание жены за согласие. Написал на одном листке бумаги «Гидра», на другом «Файер-Айленд» и отдал обе Дендре.

– Нам обоим не хочется расставаться с любимыми домами, так пусть решает жребий. Зажми их в руках, и я коснусь одной из них. Другой дом будет твоим.

Когда Гидеон разворачивал свой листок, Дендре внезапно покинуло мужество. Ей захотелось вырвать у него эту бумажку и разорвать ее на мелкие клочки, завопить: «Брось ее, и нам не придется проходить через это!»

Гидеон словно читал ее мысли; оставалось развернуть последнюю складку. Он заколебался, с нежностью взглянул на Дендре. Слегка улыбнулся ей, потом опустил взгляд к своему листку.

– Файер-Айленд, – прочитал он вслух.

Этот дом хотелось получить ей. Но она только взглянула на Гидеона и сказала:

– Я все объясню девочкам и прислуге.

– Я сообщу Хэверу. Дендре, а может, согласишься на раздельное проживание и останешься в браке со мной?

– Нет.

– Мы будем общаться. Позвонишь, если возникнут вопросы или проблемы?

– Конечно. Ты мой лучший друг, Гидеон.

– Я рад, что ты так считаешь, – сказал он и поднялся, собираясь уходить. Наступила неловкая минута. Никто из них не знал, что сказать.

– Иди, Гидеон, говорить больше не о чем.

– Мне кажется, есть. Ты не обидишься, если я по-прежнему буду общаться с Гершелем, Фридой и Орландо?

– Нет. Только, пожалуйста, без Эдер. Это обидит моих родителей и причинит мне боль. Ты знаешь, как они любят и уважают тебя, поэтому обещай, что будешь уважать их чувства.

– Может, передумаешь и согласишься пока просто пожить порознь?

– Я твердо решила, Гидеон.

– Тогда сообщи об этом своим родителям и скажи, что я буду поддерживать с ними отношения, ладно?

Не говоря ничего из боязни расплакаться, Дендре кивнула.

Гидеон вышел из комнаты, и она снова подошла к камину. Подбросила в огонь несколько поленьев, села в шезлонг и смотрела, как занимаются дрова, как пламя становится ярким. Она ощущала острую боль утраты, была ошеломлена поведением Гидеона и собственным поступком. От переживаний ее отвлекла сигнальная лампочка телефона. Гидеон звонил из мастерской… Дендре долго сидела, не сводя глаз с маленькой красной точки. Гидеон звонил Эдер, сообщал хорошие новости. «Теперь, Эдер, ты узнаешь, какими страданиями сопровождается брак с ним», – мстительно подумала она.

Дендре взглянула на часики. Если поспешить, она успеет на последний паром до Афин. Быстро переоделась в кожаный брючный костюм, нашла свою сумочку, убедилась, что кредитные карточки и чековая книжка на месте. Открыла ящик стола, в котором они держали наличность, и взяла половину денег. Укладывать было нечего, этот дом принадлежал ей. Выходя из комнаты, она невольно обратила внимание на то, что сигнальная лампочка все еще помигивает. Поспешила из спальни на кухню и нашла там Юкио.

– Мне нужно возвращаться в Нью-Йорк. Позвоню оттуда и все объясню.

– Я провожу тебя к парому. Придется поторопиться. Дендре, один только вопрос: с детьми все в порядке?

– Все отлично.

Они вышли из дома и стали торопливо спускаться по узким, мощенным булыжником улочкам.

Глава 14

Прилетев в Нью-Йорк, Дендре прямиком поехала на квартиру. Там стояла темнота и тишина. Проходя по комнатам, она включила все светильники. В своей спальне села и расплакалась. Долго не могла успокоиться, а когда справилась с собой, позвонила в Калифорнию и разбудила Орландо.

– Я развожусь с Гидеоном, – выпалила Дендре.

– Как ты? Сможешь это перенести? Бедная девочка, вот уж не думал, что он так поступит с тобой.

Дендре чуть было не разрыдалась вновь, но тут вернулся спасительный гнев. Она твердо сказала:

– Нет, Орландо, ты не так понял. Я ушла от Гидеона. Я потребовала развода.

– Господи, почему?

– Говорить об этом неприятно, но главное – я развожусь с Гидеоном, чтобы вернуть его себе на моих условиях. Ты сказал, что я скорее одержима Гидеоном, чем люблю его. Насчет одержимости ты был прав, насчет любви ошибался. Я люблю Гидеона и никогда не перестану любить. А он – думаю, он сам не сознает, как сильно любит меня. Можешь считать это стратегическим отступлением. Я проиграла сражение, но намерена выиграть войну.

– Дендре, ты не можешь все уладить?

– Улаживать нечего, развод полюбовный. Я получаю половину всего.

– Хочешь, чтобы я приехал в Нью-Йорк?

– Пока нет.

– Найми хорошего адвоката. Звони, когда станет грустно.

Они поговорили еще несколько минут, и, положив трубку, Дендре поняла, что все сказанное было правдой. Нужно перестать хандрить, жалеть себя, нужно продолжать жить!

Орландо в Калифорнии сидел на кровати, думая о звонке Дендре. Он давно предвидел это печальное событие. Он любил сестру, восхищался ее смелостью, силой любви к Гидеону, подвигшей ее на такой решительный шаг. Он повернулся, взглянул на своего спящего друга, нежно поцеловал его в губы, провел тыльной стороной по щеке любовника. До этой минуты он не сознавал, до какой степени устал притворяться, насколько – подобно сестре – хочет раскрыть свое подлинное «я».

Дендре пошла на кухню заварить чашку чаю. Собравшись лить кипяток, она внезапно похолодела и задрожала. Держа чайник в трясущейся руке, она подумала, что по ее кухне ходит какой-то призрак. Выронила чайник и отскочила, спасаясь от горячей воды, казалось, расплескавшейся во все стороны. Вытерла стол и пол, сказала вслух:

– То была Эдер, – и рассмеялась.

Дендре собрала осколки чашки. Раньше она никогда не била посуды. Села и оглядела кухню, свое владение, место, откуда управляла жизнью мужа, детей и своей собственной. Все было кончено. Она чувствовала себя чужой в этом доме. Ну, если не чужой, то гостьей. Скоро именно так и будет. Осознание этого заставило ее подняться на ноги. Она не хотела оставаться здесь. Взяла телефон, позвонила в несколько отелей. Свободных номеров не оказалось.

Дендре размышляла, куда позвонить еще – так не хотелось проводить ночь в будущем доме Эдер, – и тут тишину нарушил пронзительный телефонный звонок. Она подождала, потом все-таки взяла трубку. Звонил Гидеон.

– Хотел удостовериться, что ты благополучно добралась. Без тебя здесь как-то странно. Я подло обошелся с тобой. Ты не заслуживала этого.

– Ты прав, не заслуживала. Гидеон, давай не будем больше об этом. Предоставим времени залечивать эту рану. Я не хочу оставаться здесь. Поживу в отеле, пока не найду квартиру.

– В каком?

– Не знаю. В тех, куда я успела позвонить, свободных номеров нет.

– Сообщи мне факсом, когда что-то найдешь.

– Гидеон, ты не против, если я оставлю при себе Юкио? Дел много, а Эдер наверняка предпочтет слуг, которых сама сможет вышколить.

После недолгого молчания он ответил:

– Да, конечно, я об этом не думал. Ты права. Детям еще не звонила?

– Нет. Позвоню утром.

– Значит, я могу все оставить на тебя?

– Да, я ведь обещала.

– До свидания, – сказал Гидеон, и Дендре положила трубку.

Она снова села в кресло и улыбнулась. Она знала его лучше, чем кто бы то ни было. И произнесла вслух пустой комнате:

– Даю Эдер год, от силы полтора, потом наверняка вернусь в эти стены.

Потом ей пришло в голову: зачем экономить, выбирая отель подешевле, с какой стати, ведь она богатая женщина? Она могла себе позволить любой отель, какой пожелает. И вспомнила, что ей всегда говорил Юкио: «Сначала нужно представиться, а затем проси, что хочешь».

Дендре позвонила в «Шерри незерленд» и впервые в жизни воспользовалась именем в личных интересах.

– Здравствуйте, – сказала она телефонистке на коммутаторе. – Можно поговорить с управляющим? Я миссис Гидеон Пейленберг.

Дендре знала по долгому опыту, что Гидеон не станет заниматься столь прозаическим делом, как объяснение слугам того, что произошло. Поэтому сама позвонила на Гидру, считая, что должна объяснить Юкио и Китти свое внезапное исчезновение.

Китти сняла трубку.

– У вас все в порядке? – спросила она.

Дендре закрыла глаза и вздохнула. Вопрос привел ее в раздражение. Неужели Китти думает, что она ляжет и умрет из-за того, что ушла от мужа? У нее, разумеется, не все в порядке, но и умирать она не собирается. Не ответив на вопрос, Дендре спросила, там ли Юкио.

– Как раз вошел, – ответила ее верная помощница.

– Отлично, скажи, пусть задержится, я хочу поговорить с ним.

Мысли Дендре метались, собрав всю силу воли, она привела их в порядок. Дала себе клятву следовать интуиции, сосредоточиться на своей цели и делать все, что нужно, ради ее достижения.

Дендре слышала, как Китти разговаривает с Юкио. Потом служанка произнесла в трубку:

– Я слушаю.

– Китти, на Гидру я не вернусь. Мы с Гидеоном пришли к полюбовному соглашению – я подаю на развод. Так вот, прошу тебя сделать для меня кое-что. Оставайся с ним и заботься о нем. Делай, как обычно, свою работу, но без меня. Когда Эдер съедется с Гидеоном, – если захочешь работать у нее, прекрасно. Если нет, возвращайся ко мне. Где бы я ни была, дверь для тебя всегда открыта. Ладно?

В ответ раздался плач, но наконец, все еще хлюпая, Китти согласилась.

Потом трубку взял Юкио. Дендре сказала ему о предстоящем разводе и попросила приехать к ней как можно скорее. Юкио держался более сдержанно, ни о чем не спрашивал, только сообщил, что Гидеон несколько минут назад велел ему ехать в Нью-Йорк, не добавив ни слова. Дендре сказала ему, где ее найти. Потом попросила снова дать трубку Китти и сказала, что очень благодарна ей за все, что она делала для нее и для семьи. Китти поблагодарила хозяйку за прямоту и пообещала, что останется с Гидеоном, пока Эдер не возьмет все в свои руки.

Дендре не ожидала, что будет так расстроена этим разговором. Китти и Юкио прошли с ней через многое. Видели, как появлялись и исчезали другие женщины Гидеона, но ни одна не могла разрушить брак Пейленбергов. До появления Эдер.

Было восемь часов, когда Дендре внезапно почувствовала сильный голод. Поднялась из кресла, глубоко вздохнула и пошла в свою спальню взять кое-что. Оттуда отправилась в мастерскую Гидеона и включила освещение. Из темноты проступила монументальная красота, страсть, квинтэссенция жизни. Женщина медленно спустилась по лестнице, не желая отводить глаз от картин, заправленной постели, кистей, горшочков и тюбиков с красками, голых холстов, ждущих прикосновения мастера. Вдохнула всей грудью аромат льняного масла и скипидара. По щекам Дендре покатились слезы, она опустилась на колени и попросила Господа дать ей сил. Она не представляла себе, сколько времени так прошло, потом слезы высохли, она поднялась и вышла из мастерской. С сумкой на ремне и небольшим чемоданом, где лежали некоторые ее вещи, Дендре уже собиралась закрыть дверь, когда услышала, что звонит телефон. Она чуть было не вернулась. Даже сделала несколько шагов внутрь, потом сказала: «К черту», захлопнула дверь и заперла на два оборота ключа. В такси по пути к «Шерри незерленд» она чувствовала себя несколько растерянной, потому что ни разу не останавливалась в отеле одна. И никогда – в таком роскошном. Что сказал бы Гидеон? «Ты преуспела для еврейской девочки из Бруклина». И был бы прав.

Послушав десяток длинных гудков, Эдер с раздражением швырнула трубку. Ей очень хотелось поговорить с Дендре. Сказать, между прочим, что через несколько дней едет на Гидру к Гидеону. Предпринять попытку завязать какой-то диалог с оставленной женой, чтобы они могли оставаться добрыми знакомыми, если не подругами, ради Гидеона.

Раздражение Эдер быстро прошло. Она была так рада, что сердиться не могла. Наконец-то им не нужно больше таить свою любовь. Можно ходить, взявшись за руки, целоваться, бывать вместе на людях, как обычная любящая пара. Эдер не сознавала, как сильно хочет быть главной женщиной в его жизни, пока Гидеон не сообщил ей, что разводится с женой. Спать с ним всю ночь – сущее блаженство! Художник находился на вершине своей славы, и она хотела, чтобы он поднялся еще выше.

Эдер обхватила себя за локти, испытывая громадную радость. Она никогда по-настоящему не верила, что Дендре уйдет от Гидеона. Теперь он свободен, и она будет той женщиной, которая ему необходима. О которой он мечтал.

А что Дендре? Вернется опять в Бруклин, может быть, переедет во Флориду поближе к родителям или в Лос-Анджелес работать в клинике брата, отправится с ним в какую-нибудь страну третьего мира с международной группой врачей лечить там бедняков?..

А может, и нет. Эдер не сомневалась, что Гидеон положит бывшей жене приличное ежемесячное денежное содержание. Дендре всегда была экономной, если не скуповатой, – значит, ей не потребуется искать работу, будет жить дома, ухаживать за садом. Что же касается дочерей… Ну, надо признать, девушки очень интересные, обожают ее и Гидеона. Мать они, конечно, любят, но жить им с ней будет невесело. Сама она, разумеется, сохранит свою квартиру, они с Гидеоном будут жить то у него, то у нее. Девушек она потерпит в его доме – в их с Гидеоном доме – до тех пор, пока те не будут ни во что соваться.

Все эти соображения проносились у нее в голове. «Ведь я предупреждала Дендре, что не нужно покидать его, – думала Эдер. – Теперь он мой, но на моих условиях. Я предупреждала, что попытка избавиться от меня для нее плохо кончится, так и вышло!»

Потом Эдер подумала, долго ли ей придется жить на Гидре. Хоть остров ей и нравился, она там скучала. Ей нужны были большие города, такие как Нью-Йорк, Париж, Лондон, Рим, Флоренция, знаменитые музеи, художники и ученые, торговцы картинами, которым интересна она сама и ее мнения. Как замечательно, что они с Гидеоном могут теперь вместе ездить по этим местам!

Когда зазвонил телефон, Эдер бросилась к нему, думая, что это Гидеон. Им так хотелось быть вместе без маячившей на заднем плане Дендре, что они перезванивались целыми днями. Эдер питала к Гидеону безумную страсть. До сих пор ни один мужчина не мог эксплуатировать эту сторону ее натуры до такой степени. Они так сильно хотели друг друга, что для Эдер это было постоянным сладким мучением. Они с Гидеоном испытывали друг к другу любовь и страсть, и теперь могли заявить об этом всему миру.

Услышав в трубке голос Хэвера, Эдер была горько разочарована. И решила, что позвонит Гидеону, как только закончит этот разговор. Она не успела даже поздороваться, как Хэвер произнес:

– Поздравляю! Сейчас, видимо, ты одна из самых счастливых на свете женщин.

– Не мерила свою радость такой мерой, но, пожалуй, да.

– Эдер, ты должна мне помочь.

– Конечно, в чем угодно. Сегодня любые просьбы исполняются. – Бруклинская королева мертва, да здравствует королева! Звучит несколько стервозно, но она, в сущности, отдала его мне.

– Ты не представляешь, что наделал Гидеон! Отдал ей половину всего, что имел, в виде полюбовного соглашения при разводе, в том числе собственные работы и другие произведения искусства.

Эдер ахнула, потом крикнула: «Как!» Взяла себя в руки и ледяным голосом произнесла:

– Это просто невозможно. Все равно что дать ей в руки готовую взорваться бомбу. Столько работ Пейленберга теперь принадлежат Дендре? Полнейшее безумие.

– Вот именно, и потому ты должна отговорить Гидеона. Деньги не имеют значения, но картины – огромное. Что, если она устроит в отместку продажу его полотен, наводнит ими рынок? Это обесценит его работу. Она это знает и настолько глупа, что может так поступить. Я ее прекрасно знаю. Огромное богатство для Дендре почти ничего не значит. Экономить на всем – вот ее стихия. Все годы, что я знаю ее, хорошо у нее получалось только любить Гидеона. Сейчас она лишена даже этого.

– Она погубит его!

– Постараюсь этого не допустить.

– Что ты собираешься делать? – спросила Эдер.

– Повидаться с ней, убедить ее передать мне контроль над всеми его работами. Потом надо будет позвонить Орландо. Если мне удастся склонить его на свою сторону – а я надеюсь, что удастся, – она может прислушаться к совету брата. Но конечно, первым делом я должен повидаться с ней. Гидеон обещал сообщить мне факсом, когда узнает, где она остановилась.

– Еще ничего не подписано, так ведь?

– Они составили соглашение, и Гидеон его подписал.

– Ах, черт! Она потребовала выкуп, так ведь? Он попался на эту удочку и отдал ей все, чего она хотела, потому что очень хотел от нее избавиться!

– Не совсем так. По его словам, Дендре не просила ничего, он сам предложил ей то, что считал справедливым. Подожди, заработал факс.

Когда Хэвер снова взял трубку, он сказал Эдер:

– Сообщение от Гидеона. Я прочту тебе. «Дендре остановилась в "Шерри незерленд"».

Несколько секунд оба молчали.

– Я думал, что отель вроде «Челси» ей больше по вкусу. Это совсем не в ее характере, – проговорил Хэвер обеспокоенным тоном.

– И не только это. Еще, например, ее старание улучшить свою внешность. Она уже являлась сюда, требовала, чтобы я бросила Гидеона, иначе пожалею. Пожалуй, мы недооценивали Дендре. – Я поговорю с Гидеоном. А ты повидайся с ней, пока эта бомба не взорвалась.

Дендре подошла к портье и представилась. Хотя служащий держался сдержанно, она заметила, что он разглядывает ее. Когда молодой человек улыбнулся, Дендре почувствовала себя так, будто прошла проверку как жена великого человека. Это ее позабавило. Портье отдал ключ носильщику, стоявшему с ее старой сумкой и небольшим чемоданом. Появился управляющий, чтобы приветствовать ее и проводить в номер. Дендре оглядела тихий вестибюль с антикварной мебелью и великолепными цветочными композициями. Под ногами приятно пружинил толстый ковер. Атмосферой спокойной изысканности отель больше походил на клуб для избранных.

– Мистер Пейленберг присоединится к вам? – поинтересовался управляющий с надеждой во взгляде.

– Нет, не думаю.

В лифте они мило поговорили о погоде. Управляющий проводил Дендре в ее номер люкс. Маленькая гостиная была очаровательной, на ее взгляд, слишком шикарной, но Дендре оценила ее по достоинству. Управляющий попросил носильщика разжечь камин.

Он продемонстрировал Дендре вид на Центральный парк из стеклянной башенки, внутри которой была покрытая подушками скамья. Башенки были только в лучших номерах. Комнаты были элегантными и уютными. Из гостиной мистер Добсон повел гостью в крохотную буфетную со всем необходимым, а оттуда в большую спальню. Мебель в спальне была красивой, кровать красного дерева с пологом в стиле первых поселенцев и комод. Стены в номере были густого кремового цвета, ткани – от шелковой камчатой до светлого льна, шторы розовых оттенков, белого и кремового цветов и цвета матового серебра, деревянные полы устланы восточными коврами. Повсюду были великолепные цветы: тюльпаны, маленькие орхидеи, нарциссы, несколько разноцветных лилий, в том числе совершенно белая. Цветы создавали в каждой комнате особую атмосферу. Номер, казалось, был убран так, чтобы служить фоном для них. Ванна была отделана белым и персикового цвета мрамором, с серебряными кранами.

– Устроит вас, миссис Пейленберг? Это лучшее, что я смог организовать за столь короткое время.

– Да, но боюсь, для моего бюджета окажется дороговато.

– Мы возьмем с вас цену одной комнаты, а не люкса.

– Весьма щедро с вашей стороны, но почему вы так поступаете?

– Потому что ваше пребывание здесь – честь для нас, и потому что это все, что я могу вам предложить.

Дендре поблагодарила его и заговорила о Юкио.

– Завтра или послезавтра приедет мой помощник. У вас есть возможность устроить прислугу постояльцев? Это японец, прослуживший у меня много лет.

– Непременно подыщем для него что-нибудь.

Когда управляющий ушел, Дендре еще раз обошла номер. С излишним шиком, но удобный и уютный, решила она. Не очень нравились ей только картины. Она подумала, как чудесно выглядели бы комнаты с картинами и скульптурами Гидеона, с произведениями искусства доколумбовой эпохи, которые они коллекционировали много лет, с работами Генри Мура, Ганса Гофмана, Макса Эрнста – со всем, что окружало ее много лет.

Вдруг Дендре почувствовала, что страшно проголодалась. Она быстро переоделась в вечернее черное платье, надела шиншилловую шубу, потом все-таки сняла ее, перебросила через руку и вышла из номера.

В вестибюле Дендре увидела Хэвера. Его появление не вызвало у нее ни тревоги, ни раздражения. Пожалуй, она восприняла его спокойно. Для нее самой это было внове – в обществе мистера Сэвиджа она никогда не чувствовала себя непринужденно. В тот день, когда они познакомились и он произнес перед ней речь о том, какой должна быть жена художника, Дендре приняла все условия и ни во что не вмешивалась. Разумеется, они часто виделись, но не имели почти никаких дел друг с другом.

Хэвер еще не привык к новому облику Дендре. Он слегка опешил, увидев ее такой элегантной. Она выглядела особенно эффектно в вестибюле отеля «Шсрри незерленд».

– Уходишь? Я надеялся поговорить с тобой.

– Вижу, Гидеон сообщил тебе по факсу мой адрес? Я знаю, Хэвер, что нам нужно поговорить, но честно говоря, так голодна, что не способна сейчас думать ни о чем, кроме еды. Позвоню тебе завтра.

– Нет! Я приглашаю тебя пообедать, – предложил он.

– Очень мило с твоей стороны. Куда-нибудь не очень далеко.

– Что скажешь о Дубовом зале в отеле «Плаза»? Это напротив, на той стороне улицы.

Когда они вошли в зал, Дендре вспомнила, что всякий раз, когда она и Гидеон заходили в ресторан с Хэвером, он неизменно получал столик. И теперь им предложили один из лучших. Дендре наивно спросила Сэвиджа, как ему это удается.

– Дорогая моя, все очень просто. Я даю очень, очень щедрые чаевые. До неприличия щедрые. Вот что нужно, дабы получить в этом городе то, что хочешь.

Хэвер ужаснулся, когда Дендре попросила хлеба с маслом к шампанскому. И сам сделал заказ:

– Свежую гусиную печенку, гренки с маслом и бутылку самого лучшего сотерна. И побыстрее, пожалуйста, мы умираем от голода.

– Закажи хотя бы какой-нибудь кренделек, пока мы ждем паштета! – не удержалась Дендре.

Хэвер сделал знак официанту, и через несколько секунд на столе появились соленые миндальные орешки. Проглотив несколько, Дендре сказала:

– Уже лучше. Надо полагать, вы с Эдер обрадовались, что я отпускаю Гидеона на свободу?

Хэвер со смущенным видом ответил:

– Не совсем. Теперь мы еще больше беспокоимся за вас обоих. Послушай, тебе не слишком тяжело говорить об этом?

– Тяжело, но с этим нужно смириться. Случившееся затрагивает очень многих. Я еще даже не звонила девочкам.

– Зачем ты на это пошла, Дендре? Почему не могла оставить все как есть? Еще не поздно исправить случившееся.

– Как? Прогнать Эдер? Гидеон не сделает этого, поэтому придется мне, так или иначе. Я ушла от него, потому что он любит ее больше, чем меня, или так думает. Вот и все. За все годы жизни с Гидеоном я никогда не бывала на втором месте. А его страсть к Эдер так сильна, что я отошла на второе. Предпочитаю быть женой, а не любовницей. В конце концов, у меня не осталось выбора. А теперь давай прекратим «зачем» и «почему». Тема закрыта.

Гусиный паштет запили превосходным сотерном. За фазаном в сметане, кальвадосом с яблоками и краснокочанной капустой Хэвер небрежно – слишком небрежно – сказал:

– Буду откровенен с тобой, Дендре. Я считаю, что Гидеон совершил ошибку, предложив тебе половину своих работ. Я намерен попытаться переубедить его. Делить коллекцию – очень скверный бизнес.

Дендре поразило, что Сэвидж пытается вмешиваться в ее личные дела, хоть это и бизнес. Она положила нож, вилку и взглянула на него в упор.

– И что сказал Гидеон?

– Что отдал тебе то, что считал справедливым, и если я хочу что-то изменить, мне следует говорить с тобой.

– И все?

– Нет. Когда я заметил, что с его стороны было безответственно делать такой ход, не посоветовавшись со мной, что передать тебе половину коллекции – все равно что вручить в твои руки готовую взорваться бомбу, Гидеон засмеялся и ответил: «Хэвер, ты никогда не понимал Дендре. Всегда ее недооценивал».

С тех пор как она ушла от Гидеона, Дендре еще не думала, что будет делать с одной из величайших в мире коллекций картин живого классика. У нее не было ни единой мысли ни о чем, помимо того, что необходимо позвонить дочерям, родителям и адвокату, чтобы передать подписанные Гидеоном бумаги и попросить устроить развод.

– Ты говорил об этом с Эдер? – спросила она Сэвиджа.

– Сама знаешь, я никогда тебе не лгал и не собираюсь начинать теперь. Да, говорил, просил ее вмешаться, постараться убедить Гидеона заключить с тобой другое соглашение, без раздела коллекции. Ты ведь понимаешь, что тут нет ничего личного, просто бизнес?.

– Хэвер, я недолюбливала тебя с самого начала и не могла взять в толк почему. До этой минуты. Ты бездушен, не имеешь ни малейшего представления, что такое настоящая любовь и как ведут себя люди, испытав это чувство. Я всегда закрывала глаза на недостаток уважения ко мне с твоей стороны – честно говоря, я бы назвала это чуть ли не презрением. Поступала я так потому, что ты продвигал Гидеона блестяще, как он и предсказывал. Я еще не думала, что буду делать со своими картинами, но определенно потребую их и помещу в безопасное, надежное место. Вообще-то я была не против, чтобы ты продавал их для меня так же, как для Гидеона. Но – такое оскорбление! Ты считаешь, я слишком глупа, чтобы владеть работами Гидеона, самой распоряжаться своей коллекцией! Что я до того бесхребетная и безмозглая, что вы с Эдер должны вмешаться, спасти Гидеона от краха. Что я по своей мстительности стану пакостить Гидеону через самое дорогое для него – работу. Я никогда не представляла, что кто-то, и я в том числе, будет торговать картинами Гидеона, кроме тебя. До этой минуты.

Она бросила салфетку на стол и поднялась. Хэвер был так потрясен ее самоуверенностью и утратой половины коллекции работ Пейленберга, что молчал.

– Из уважения к щедрости Гидеона я буду консультироваться с тобой, когда сочту нужным, относительно каждого шага, который может повлиять на положение картин Пейленберга на рынке. Думаю, нам нет необходимости встречаться какое-то время, поскольку у меня в компьютере есть полный список коллекции и местонахождение каждой вещи. Можешь звонить мне, если возникнут проблемы. Я пришлю тебе копию списка. Если захочешь поговорить о делах, звони.

Не добавив больше ни слова, Дендре ушла. Ошеломленный Хэвер сел. Вдруг она опять появилась у стола. Он вновь поднялся. Лицо его было озабоченным. Похоже, Хэвер Сэвидж совершил самую серьезную ошибку за всю карьеру.

– Что, приятно чувствовать себя дураком, Хэвер? Ты это заслужил! Алчность и желание держать все под контролем, стремление выиграть или в крайнем случае иметь преимущество подвели тебя. Но я вернулась не затем, чтобы говорить тебе колкости. Я прошу передать Эдер от меня вот что: Гидеон снова полюбит меня, и сильнее, чем она сможет вынести. Скажи, что я даю ей от силы год.

Глава 15

Прошло восемь месяцев, и Дендре по-прежнему жила в своем люксе в «Шерри незерленд». Уходя из ресторана отеля «Плаза» после разговора с Хэвером, она поняла, что акулы, торговцы произведениями, искусства, начнут охоту на нее, как только станет известно, что она владеет одной из самых крупных частных коллекций работ Пейленберга.

Дендре понимала, что уязвима. Она много лет наблюдала, как жен и вдов других художников морочили алчные торговцы и музеи, обещавшие им особое крыло или зал с табличкой, восхваляющей их за пожертвование. Но большинство подаренных картин оставалось в запасниках за отсутствием обещанных залов.

В тот вечер восемь месяцев назад интуиция подсказала ей две вещи: она должна опережать акул и сосредоточиться на возвращении Гидеона. В свою первую ночь в «Шерри» Дендре поняла, что ей будет некогда подыскивать квартиру и отделывать ее, если она хочет достичь того, чего собиралась.

Теперь она лежала в постели, смотрела телевизор. Пьета и Дейзи крепко спали по обе стороны от нее. Их пора было будить, – Гидеон и Эдер должны были повезти их на выставку, а потом на ужин.

Дендре ни разу не видела ни Гидеона, ни Эдер. Они пытались несколько раз устроить это, и Эдер очень расстроилась, получив категорический отказ. Ее возмущало, что она не может контролировать мужа, когда дело касается бывшей жены или детей. Разумеется, была и другая причина, по которой ее беспокоило само существование миссис Пейленберг-первой: Эдер знала, что Дендре хочет вернуть Гидеона, но не знала как.

Дожидаясь в такси возвращения Гидеона с дочерьми, Эдер пыталась понять, почему она так несчастна. Казалось, она вечно делала неверный выбор, получала не то, что хотела. Пытаясь проанализировать, что неладно между ней и Гидеоном, она вернулась мыслями к тому чудесному дню, когда приехала на Гидру. Гидеон встретил ее у парома, заключил в объятия и шептал на ухо, как сильно любит ее. Местные жители, обступив счастливую парочку, хлопали в ладоши, смеялись и поздравляли его.

Гидеон повел ее прямиком в спальню, раздел, разделся сам, и они занялись сексом. Раньше Гидеон никогда не бывал таким раскованным. Теперь он показался ей еще привлекательнее. Он больше походил на тридцатипятилетнего, чем на мужчину своего возраста, и вновь завладел ее сердцем. Четыре дня спустя – каждый из этих дней был полон любви и страсти – Эдер осознала, что никогда не хотела жить без Гидеона. И захотела выйти за него замуж, хотя прежде отрицала это.

Однажды они поплыли на крохотный пустынный островок и вскарабкались на скалы. Стоял замечательный солнечный день, очень теплый, ведь по календарю была зима. Гидеон велел ей снять одежду. Он смотрел, как она раздевается, открыто восхищаясь тем, что видит, и тем, какой послушной она стала. Был опьянен ею, потому что сумел привести к покорности ее тело, но не разум. Художник уважал свою любовницу и то, как она распоряжается своей жизнью. Эдер это знала. И отчасти за это любила его.

Странно было думать о том островке, сидя в такси под нью-йоркским ливнем. Но воспоминания были такими яркими! Гидеон связал Эдер руки ее шарфиком и велел ей лечь на скалу. Внезапно подул ветер, что лишь усилило их волнение. Гидеон раздвинул ей ноги, лег на нее и стал дразнить возбужденным пенисом. Она пришла в неистовство и умоляла взять ее. Он вошел в нее, как она просила, но двигаться не стал. Она стонала от предчувствия наслаждения, просила трахать ее, и в конце концов мужчина принялся за дело. Ветер усилился, порывы стали пугающими. Эдер кончила. Он поднял ее со скалы и заключил в объятия. Ветер трепал ее волосы. Она выглядела дикой, необузданной. Гидеон обвил ее ноги вокруг своей талии, он снова хотел ее. Охваченный страстью, он велел ей взяться за дело самой. Теперь она играла активную роль, держась развязанными руками за его талию. Наслаждение было почти невыносимым, оргазмы утомили ее. И Гидеон вновь овладел собой.

Таксист вторгся в ее воспоминания, спросив, долго ли еще ждать. Эдер ответила, что несколько минут. Глянув через стекло дверцы в сторону отеля, она поняла, что Гидеон не поднялся в номер к Дендре. И мысленно вернулась к тому дню на скалах. То был один из самых значительных дней в ее жизни, потому что когда безумство миновало, он крикнул ей, перекрывая шум ветра: «Эдер, выйдешь за меня замуж в тот день, когда я получу развод?» – и она прокричала в ответ: «Да, с радостью». Десять дней Спустя они сочетались браком в американском посольстве в Афинах.

– Пожалуйста, откройте дверцу, идут ваш муж и дамы.

Швейцар раскрыл свой зонтик, и девушки забились под него. Гидеон с непокрытой головой уже шел под ливнем к ней. При виде их Эдер осенило. Вот почему она так несчастна. Она терпеть не может семейный очаг. Домашние хлопоты и любовь Гидеона к этой стороне жизни за восемь недолгих месяцев превратили ее во вторую Дендре. Эдер почувствовала тошноту. Как она позволила себе угодить в эту ловушку? Что ж, придется что-то предпринять с этим, поклялась она себе.

Гидеон и девушки не спускались так долго потому, что у него был долгий разговор с Дендре по внутреннему телефону. Положив трубку, она сказала дочерям:

– Отец ждет вас в вестибюле.

– Мам, он долго с тобой разговаривал. Думаю, он все еще любит тебя. А? Как думаешь ты? – спросила младшая, Пьета.

– Может быть.

– Его жизнь без тебя сплошной кавардак, – заметила Дейзи.

– Знаю.

– Эдер старается изо всех сил, но видно, что ей ненавистно посвящать жизнь заботам о папе. Готовить она не умеет, зато все время хочет есть.

– Послушай, мы ведь условились – ничего не выбалтывать.

– Ну, мам.

Дейзи умолкла. Когда Дендре сказала дочерям о разводе, они восприняли это спокойно, так как она обещала со временем все объяснить. Попросила их не вступать ни в какие споры и наслаждаться обществом Эдер, как всегда.

Эмбер тогда сказала сестрам: «Давайте не создавать лишних проблем. Если я только знаю маму и папу, а думаю, что знаю их хорошо, когда-нибудь мы опять будем все вместе под одной крышей».

– Не забывайте, что говорила Эмбер, – напомнила им Дендре, – и давайте жить сегодняшним днем. Ладно, девочки. Отец и Эдер ждут. – И поцеловала их на прощание.

Несмотря на всемирную славу и богатство, Гидеон Пейленберг и члены его семьи всегда держались настолько отчужденно от всех, что о них практически не публиковали сплетен в бульварных газетах и глянцевых журналах. Гидеон принадлежал к элите и даже в высшем обществе появлялся редко. О его разводе и женитьбе на Эдер говорили только в очень тесном кружке, и очень мало кто из его членов был посвящен в подробности того, что художник оставил Дендре.

Между Дендре и Хэвером установилось своего рода перемирие, потому что, как ни было ему неприятно говорить о делах с какой-то бывшей женой художника, он был вынужден. И все же, как ни хитро Сэвидж вел себя с Дендре, ему не удавалось выведать, что она делает со своей коллекцией или хотя бы где хранит картины.

Только оба ее любовника, Бен Боргнайн и Тэлбот Ли, знаменитый скульптор, знали, что она делает. Однако близился день, когда весь мир искусства заговорит о решении Дендре. Она твердо считала, что нужно сказать все Гидеону, пока не пронюхала пресса. Вот почему во время разговора по внутреннему телефону Дендре спросила, сможет ли он пригласить ее в один из ближайших дней на обед и уделить ей какое-то время потом. Они договорились встретиться на другой день.

Теперь, принимая ванну, Дендре думала о новой жизни, которую вела уже восемь месяцев, обо всем хорошем и плохом, что случилось с ней. Мучительнее всего была разлука с Гидеоном. Не проходило дня, чтобы ей не хотелось быть его женой, любовницей, подругой. Эту муку смягчало удовольствие флиртовать со многими мужчинами ее круга, которые вдруг нашли Дендре неотразимой, узнав, что она получила при разводе. Снобы, эстеты, не замечавшие ее раньше как скучную жену и кухонную рабочую лошадь, теперь ухаживали за ней, напрашивались к ней в постель. Ее развлекала игра с поклонниками, в том числе и с прожженными сердцеедами. Незамужняя мультимиллионерша, ведущая свободный образ жизни и, по слухам, легко доступная… честолюбивые кавалеры вскоре звонили ей десятками. Некоторые вели себя настолько вульгарно, что она смущалась больше за них, чем за себя. Почему она вообще появлялась где-то с ними? Ответ был прост: Эдер. Частью плана Дендре было показать сопернице, что она не такая простушка, какой Эдер привыкла ее считать. «Рыкающая мышь» назвала она Дендре прямо в лицо. Ладно же, эта мышь еще себя покажет.

Из всех мужчин, с которыми встречалась Дендре, спала она только с Беном и Тэлботом. Оба знали об этом, но не относились друг к другу как соперники в любви. Обоим было известно, что эта женщина любит Гидеона, а каждый из них – не более чем друг и временный сексуальный партнер.

Никто из них не обсуждал это ни с ней, ни друг с другом. Было что-то особенное в том, как Дендре занималась любовью. Оба мужчины считали ее в этом плане несравненной. Неистовый темперамент, склонность к экспериментам – в постели Дендре ничуть не напоминала здравомыслящую, рачительную домохозяйку. У Гидеона была репутация необычайного любовника, а его бывшую жену считали покорным существом, подстилкой, о которую он вытирает ноги. Как лживы были эти сплетни!

Юкио постучал в дверь ванной и объявил, что мистер Тэлбот ждет ее в гостиной. Дендре опаздывала, и ей это было неприятно. Она чуть не выпрыгнула из ванны. Накинув махровый халат, она прошла через спальню к двери гостиной, чуть приоткрыла ее, заглянула внутрь и увидела Тэлбота, державшего в руке стакан неразбавленного виски. Он был очень хорош собой: высокий, худощавый, белокурый, с короткой бородкой. Синие глаза были откровенными и страстными.

Скульптор был в кожаной куртке и желтовато-коричневых вельветовых брюках, эта одежда была под стать его характеру. Он разглядывал одну из картин Гидеона. Дендре сняла все прежние картины и заменила их полотнами Пейленберга. В номере теперь было много превосходных вещей, доставшихся ей при разводе. Произведения искусства превратили уютные комнаты отеля в изысканные салоны.

В Тэлботе было нечто чувственное, обаяние, которое Дендре находила неотразимым. Она открыла дверь и поманила его в спальню. Тэлбот улыбнулся.

– Ты стала бесстыдной – слава Богу, – сказал он, поднося свой стакан к ее губам.

Дендре отпила виски. Напиток согрел ее. Ей почти сразу же захотелось еще. Тэлбот сел на кровать, а она вышла взять еще стакан и принести бутылку в спальню. Когда женщина вернулась, он откинул покрывало, разделся и лег в постель. Она отдала ему бутылку со стаканом и пошла по комнате, подбирая его одежду.

– Гидеон по крайней мере собирал сам. Тэлбот с улыбкой наблюдал за ней.

– Других жалоб нет, мадам?

– Вроде бы нет, – засмеялась Дендре, сбросила халат и легла в постель рядом с ним.

Тэлбот обнял ее.

– Ну, какие новости? Чем занималась? – спросил он, лаская ее груди.

Ей нравился секс с ним еще и потому, что он только укреплял дружбу. Они всегда рассказывали друг другу, что делали со времени последней встречи. Тэлбот говорил о своей работе, она сообщала, каких успехов добилась в своих планах. Им нравилась эта беседа в постели, но постепенно они перестали болтать, когда их ласки, поцелуи и влечение друг к другу стали ошеломляющими.

В ту ночь Тэлбот предавался любви с Дендре, а не просто занимался сексом. Это было не похоже на то, что происходило между ними несколько месяцев, с тех пор как они стали встречаться. Утолив свою страсть, они вместе приняли душ и отправились в постель.

– Что это с нами сегодня? – спросила Дендре. – Только не говори, что у нас был секс, это я знаю.

– Возникла серьезная, неожиданная проблема. Мы влюбились, – отозвался он с печальной ноткой в голосе.

Дендре поняла, что Тэлбот прав. У нее никогда не бывало такого секса, кроме последнего раза с Гидеоном на Гидре. У них возникла серьезная проблема. Ей меньше всего хотелось осложнять и без того сложную жизнь любовной связью, которая могла сделать ее только несчастной.

– Ты прав, – сказала она.

Тэлбот сел и обнял ее.

– Любовь не принесет нам добра. Сама знаешь почему, давай не будем говорить об этом. Думаю, нужно сорвать этот бутон, пока он не распустился, иначе ты потеряешь свою цель и будешь страдать. Лучше оставаться друзьями, любящими друзьями, как по-твоему?

– Да. Но мне будет очень не хватать тебя.

– О, милая, глупая Дендре, друзья не покидают друг друга, даже из-за любви, которой не может быть. Нам нужно перестать спать вместе и найти партнеров, с которыми можно иметь секс и любовь одновременно.

– Тэлбот…

– Пожалуйста, давай не будем это обсуждать. Просто… упьемся нашей последней ночью вместе.

Когда Дендре проснулась утром, Тэлбота не было. Откинувшись на подушки, она задумалась о том, что произошло между ними. Они правильно сделали, что расстались как любовники, но остались преданными друзьями. Она была довольна тем, что их связь окончилась таким романтическим и благородным образом. Но этот первый роман после брака, так насыщенный страстью, дал ей понять: секс без любви не для нее. Она хотела от Гидеона того, что было у них до появления Эдер, – любви и секса, и была намерена либо вернуть все это, либо оставить попытки вернуть его.

В дверь постучал Юкио. Дендре надела халат, снова легла в постель и пригласила его войти. Слуга появился с букетом белых роз.

На карточке было написано: «Я всегда буду думать о тебе как о самой лучшей женщине. Твой Тэлбот».

Дендре поглядела на розы, поднесла их к лицу и вдохнула аромат. Потом отдала Юкио со словами:

– Достань нашу самую красивую вазу, я хочу расставить их сама. Ты завтракал? Я собираюсь приготовить яичницу с гренками. Сделать на двоих?

– Да, спасибо, – улыбнулся Юкио, поняв, что произошло нечто заставившее Дендре вернуться на кухню. За восемь месяцев, что они прожили в отеле, у нее не возникало мысли что-нибудь приготовить, хотя условия для этого были. Еду присылали из ресторана отеля либо из китайской закусочной.

Когда Дендре переодевалась, готовясь к встрече с Гидеоном, зазвонил телефон. Это был отец. Здесь не было ничего необычного; родители звонили ей из Флориды часто, как прежде. Хотя развод дочери с Гидеоном явился для них ударом, Гершель и Фрида держались превосходно. Дендре приписывала их сдержанность тому, что оба они знали: Гидеона покинула она, Дендре, покинула потому, что очень любит, и они могут вновь сойтись в более крепком браке.

Узнав о разводе, Фрида расплакалась:

– Что я скажу соседям, родным, друзьям?

Отец слушал по отводной трубке в спальне и ответил за дочь:

– Фрида, не говори ничего. Думай об этом как об осложнении в шахматной партии, которую ведет Дендре. Ты же знаешь, что наша дочь не вступает в игру, если ее шансы на выигрыш не превышают пятидесяти процентов.

– Это безумие! У нашей дочери самая большая трагедия в жизни, а ты предлагаешь думать об этом как о шахматах! Этим она вернет мужа, спрашивается?

– Да, – в один голос ответили Дендре и Гершель.

Фрида долго молчала, потом объявила:

– Пусть будет так. Я ничего не смыслю в шахматах. Так что больше не буду ни о чем спрашивать. Но дай мне знать, когда выиграешь эту игру!

Ни мать, ни отец, к их чести, не мучили ее расспросами, что происходит между ней и Гидеоном. Гершель начал разговор как всегда:

– Ну как жизнь? У тебя и девочек все в порядке?

– У девочек все замечательно. У меня все нормально, я как раз одеваюсь к обеду – идем в ресторан с Гидеоном.

– Это хорошая новость или плохая? – осторожно спросил отец.

До его вопроса Дендре не думала, хорошо это или плохо для достижения ее цели. Но тут ей пришлось задуматься, и она поняла, что очень хорошо.

– Хорошая, папа.

– Это шах или мат?

– Позвоню вечером, скажу. Игра еще не закончена.

– Жаль, я не заключаю пари.

Дендре засмеялась:

– А на кого бы ты поставил?

– Не на Эдер, разумеется!

– Папа, я люблю тебя.

– Я тебя тоже.

На этом они попрощались.

Гидеон появился у Дендре в час дня. Юкио впустил его, и Гидеон сказал ему:

– Мне очень не хватает тебя и Китти. Моя домашняя жизнь – сплошной кавардак.

– Гидеон, думаю, не будет жестокостью сказать, что меня это не удивляет. Эдер обладает многими достоинствами, но не думаю, что она ценит домашний уют.

Гидеон засмеялся:

– Нет, она просто не понимает, что такое дом, очаг.

Дендре слышала это сквозь приоткрытую дверь спальни. Еще раз взглянула в зеркало и вышла к бывшему мужу.

Одежду она подобрала очень тщательно: мини-юбку из черной замши и индейские золотые украшения, купленные в свое время Гидеоном; она надеялась, что эти вещицы напомнят ему о многих чудесно прожитых вместе годах. Впервые со дня развода Дендре увидела взгляд и улыбку Гидеона, в которых были любовь и плотское желание.

– Для наивной девочки из Бруклина ты проделала большой путь. Выглядишь потрясающе элегантно! По-прежнему женщина без модных ярлыков, по-прежнему женщина, способная удивлять меня, – поддразнил он.

– Тогда почему с тобой я всегда чувствую себя бруклинкой, которая вышла замуж за Гидеона Пейленберга?

Это такое приятное чувство, Гидеон, что напоминать об этом нет необходимости, – мягко отозвалась она.

– Я скучал по тебе с того дня, как ты ушла. Мне тысячу раз хотелось сказать тебе об этом.

И он направился к ней.

Гидеон любил ее. Она всегда это знала, знал и он. Сердце Дендре наполнилось радостью. Он обнял ее и поцеловал в губы. Без вожделения, но с любовью, нежностью. Гидеон подержал Дендре в объятиях, глядя в глаза, потом отступил назад и сказал:

– Я не представлял, как сильно люблю тебя.

– Представлял, только не хотел признаваться в этом себе. Прошу тебя, Гидеон, давай не будем говорить о прошлом. Сегодня я хочу сказать тебе то, что ты должен узнать от меня, а не от других. Давай поговорим за обедом, в людном месте, где я смогу сохранять присутствие духа.

Гидеону стало не по себе от страха. Этого чувства он никогда не испытывал. Он понял, что любит Дендре, и боязнь потерять ее навсегда поразила его, будто удар. Он вышел следом за ней из номера, из отеля, ошеломленный мощью собственного чувства. Больше ждать он не мог. Когда швейцар распахнул дверцу такси, Гидеон отвел Дендре в сторону.

– Я люблю тебя больше всех женщин на свете. Ты мой мир – и я не могу жить без тебя. Давай начнем все заново. Прошу тебя, выходи снова за меня замуж. Какой-то угол моей жизни опустел, когда ты ушла, а у Эдер нет ни любви, ни желания заполнять его.

– Можно, я отвечу после обеда? – спросила Дендре, сердце ее колотилось, на глаза навернулись слезы радости.

Швейцар и таксист все слышали и были тронуты объяснением Гидеона. Дендре уселась в машину, и, прежде чем Гидеон успел за ней последовать, таксист пробурчал себе под нос:

– Нечасто увидишь такое на улицах Нью-Йорка. Надеюсь, она скажет «да».

Гидеон внезапно успокоился. После этих слов все пришло в порядок. В такси Гидеон и Дендре не перемолвились ни словом. Однако в их молчании не было напряженности. Им всегда бывало уютно и без слов.

Расплатившись с таксистом – тот получил щедрые чаевые, – Гидеон повернулся к Дендре и сказал:

– Эдер слишком много говорит, это действует мне на нервы.

Оба они рассмеялись, и Дендре ощутила полнейшее блаженство. Гидеон разлюбил Эдер! Она взяла его за руку, и они поднялись по ступеням Сигрэм-билдинга в ресторан.

Гидеон заказал шампанского и повернулся к Дендре.

– Терпеть не могу это место – слишком претенциозное. Но не для нас с тобой. Вот почему я его выбрал. Мы здесь никого не знаем, значит, нам никто не помешает.

Не успел он договорить, как возле них уже стоял архитектор Филипп Джонсон. Гидеон подскочил и, не дав ему раскрыть рта, сказал:

– Филипп, не сочти это грубостью, но мы хотим побыть одни.

Джонсон поспешно отошел.

– Он никогда не простит тебе этого, – заметила Дендре.

– Ну и что? – возразил Гидеон, потягивая вино, после того как чокнулся с ней.

– Ничего. Ты всегда был прав насчет людей, насчет мира и насчет меня, Гидеон.

Дендре заметила, как приятно ему это было услышать. Он потянулся к ее руке, она чуть-чуть отодвинулась.

– Гидеон, я попросила пригласить меня на обед, чтобы сказать, что я делала после того, как мы разошлись. Помнишь, я позвонила тебе, попросила деньги на новый дом, и ты прислал их?

– Да, – ответил он в некотором недоумении.

– Так вот, дома, чтобы жить в нем, я не купила. Но приобрела одну постройку.

– Не понимаю. Я знаю, ты не стала бы брать у меня деньги на одно, чтобы истратить на совершенно другое. Так какую же постройку ты купила?

Многоэтажный гараж! Пожалуйста, не задавай больше вопросов. Дай мне рассказать. Осознав, какое богатство я получила после развода и выслушав весьма дельную речь Хэвера о том, что с картинами нужно обращаться должным образом, я стала обдумывать варианты. Хэвер был честен со мной – даже слишком. Он дал понять, что считает меня слишком глупой, чтобы иметь дело с доставшейся мне коллекцией. Я поняла, до какой степени алчны, недобры, жестоки и хитры торговцы картинами. Он открыл мне глаза на мир искусства и на то, как богачи, снобы и эстеты будут судить бедную глупую Дендре Пейленберг. Я очень быстро поняла, кто хорошие ребята, а кто акулы. Это было интересно, но заставило меня еще больше беспокоиться о судьбе своей коллекции.

Обдумав все, я пришла к мысли, показавшейся мне удачной. С картинами я могла поступать как захочу. То, что ты доверил мне свои работы, показалось мне доказательством того, как сильно ты по-прежнему любишь меня. Признанием того, как много я для тебя значила. Мне очень хотелось этого – особенно сильно в тот вечер, когда ты получил орден из рук президента.

Я поговорила с работниками нескольких музеев, все они, разумеется, хотели получить коллекцию и сыпали обещаниями, но не очень убедительными. Потом меня осенило: частный музей, открытый для избранной публики. Сначала я собиралась предоставить Хэверу заниматься продажей картин из моей и твоей коллекции. Я ценила его деловое чутье – но он, увы, не видел во мне полноправного партнера. Потом я по секрету сказала Бену Боргнайну о своем плане, и он меня поддержал. Посоветовал отправиться в несколько европейских музеев, поговорить с владельцами, что я и сделала.

Я переманила хранителя из Музея современного искусства в свой будущий музей, наняла архитектора сделать проект. На верхнем этаже предусмотрена квартира для меня или хранителя.

А теперь, Гидеон, я отвечу на твое предложение, так любезно сделанное на улице – я, в сущности, не покидала тебя.

Помолчав, он ответил:

– Я всегда знал, что ты умна, но ты сама в это не слишком верила. Я поражен тем, что ты сделала, и очень рад за тебя. Твое решение произведет громадное впечатление на всех, кого волнует современное искусство. Но ты не ответила – выйдешь за меня замуж?

– Зачем? Вернуться на кухню, снова стать твоей тенью? Боюсь, для этого слишком поздно. Но ради того, чтобы быть рядом с тобой, чтобы ты любил меня больше, чем когда-либо любую другую женщину, – да, конечно, выйду, как только ты получишь свободу.

Оглавление

ФАЙЕР-АЙЛЕНД, НЬЮ-ЙОРК . 1993 год

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

ФАЙЕР-АЙЛЕНД, НЬЮ-ЙОРК . 1961-1993 годы

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

ФАЙЕР-АЙЛЕНД, НЬЮ-ЙОРК; ОСТРОВ ГИДРА . 1993 год

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Реклама на сайте