«Проклятый дар»

Проклятый дар (fb2) - Проклятый дар [publisher: SelfPub.ru] (Нина (Сафина) - 1) 1710K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Айя Радимовна Сафина

Пролог

– Твоя жизнь висит на кончике моего пальца. Бум! И тебя уже нет.

Холодное дуло пистолета надавило на висок.

– Поразительно, как один маленький кусок металла способен родить первобытный страх перед смертью, уничтожить бытие и сотворить хаос.

Его хрипловатый голос вкупе с привычкой растягивать слова заставляли душу выть от нестерпимой пытки.

– Скажи, ты видишь ее там?

Она подняла на него опухшие от слез глаза.

– Смерть. Ты видишь ее внутри?

И с этими словами он заглянул в дуло сам, лишив ее возможности ответить. Он сосредоточенно вглядывался в удлиненный ствол Хеклер-Коха, словно там и вправду кто-то прятался.

– Я вижу. Она там…. Застыла в ожидании. Безмолвный хищник. Молниеносная и всегда наготове. Я чувствую ее запах. Слышу ее скрежет. Между нами лишь мгновение. Оно дразнит ее, возбуждает, злит.

Он прижался ноздрями к стволу и силой втянул аромат.

– Предвкушение конца – захватывающее чувство.

Внезапно он смолк, позволив тишине окутать их в холодном мраке пустой комнаты с голыми кирпичными стенами и холодным бетонным полом. Ночной ветер завывал в пустых оконных проемах, а ритм пульса отбивал секунды в бесконечной черноте. Казалось, что с каждым ударом сердца его палец все сильнее давил на курок. На мгновение она поверила, что он и впрямь застрелится.

Но рука с пистолетом опустилась. В его глазах блеснули слезы.

Он присел возле нее. Теплое дыхание обдавало запахом табака. Кубинские Пор-Ларранага. Так пах только он. Характерный запах, позволявший выслеживать его сквозь расстояние и время. И сколь бы мерзким и пугающим ни было это дыхание, мрачные глубины ее души всегда тянулись к притягательному аромату садизма, что он источал.

– Но ты, – продолжал он, – ты не боишься смерти. Я каждый день задавался вопросом: почему? Ты была моей надоедливой загадкой без ответа. Я так много и навязчиво думал о тебе, что терял счет времени.

Она чувствовала, как в нем растет раздражение.

– И ты хороша. Ты бесстыдно пользовалась моими мыслями. Тебе практически удалось вбить сюда, – с этими словами он яростно ударил себя стволом по лбу, – мысли о моей слабости, немощности!

Его слеза скатилась на ее ободранное плечо, которое тут же засаднило.

– Это не мои мысли. Они – твои. А знаешь, как я понял? – он приблизился губами к самому ее лицу. – Предательство смердит, Нина.

Он грубо впился в ее губы, словно сопротивляясь самому себе. Вымученный поцелуй длился недолго. Он резко оттолкнул ее лицо рукой, так, что она не удержалась и завалилась набок. Пластиковые наручники больно врезались в запястья.

– Мне кажется, я знаю ответ. Я раскрыл твою загадку.

Он вытащил магазин, взглянул на, блеснувший на свету патрон, и задвинул магазин обратно.

– Ты не боишься смерти, потому что ты и есть смерть.

Ком встал в горле. Она задержала дыхание в попытке снять онемение. Лишь бы скрыть смятение! Лишь бы не дать ему поверить в то, что он на правильном пути! Но предательская слеза скатилась по щеке, и утереть ее или спрятать было невозможно.

Он победоносно улыбнулся, осознав, свою правоту.

– Высший разум, или Бог, или кто бы там ни сидел наверху схватил свою давнюю подругу за глотку, поместил в тленную плоть и повелел: «Весели!» Чем же ты его так разозлила? Может, возгордилась? Возжелала сама стать богом? Ведь это – чистой воды кара самым изощренным способом, придумывать которые Бог – мастер!

Он погрозил пальцем небесам, словно раскусил Господа, которого так ненавидел. А потом вновь приблизился к ней в желании донести до ее ушей каждое произнесенное слово.

– Твоя омерзительность просачивается сквозь поры и заражает все вокруг мором!

Она подняла на него свои ядовитые глаза. Он ухмыльнулся, узрев в них отчаяние.

– Они все мрут! Родители, друзья, любовники…. Всё, что ты оставляешь после себя, это зловонные поля гниющих трупов!

Она выдала плачевный стон.

Нет, он вовсе не сломил ее. Это невозможно. Ее душа измучена настолько, что сломить ее может только могила. Однажды и безвозвратно.

Но плакала она из-за того, что он снова оказался прав. Мор – имя, которое подходит ей, как нельзя лучше.

– Но как говорят? Достоинства – продолжения недостатков? В божьем наказании – твое спасение. Ты земная пыль и в пыль превратишься1.

Металлическое дуло снова пронзило висок стрелой холода, как и физическое ощущение непоколебимости его духа, даже сейчас, когда он так близок к срыву. Он уже почти касался ответа, что искал всю свою сознательную жизнь. И она была готова сыграть заключительную партию своей роли в пьесе его жизни.

Причина, которая свела их вместе – ее долг помочь ему обрести катарсис.

– Не хочешь говорить со мной?

Она лишь тихо всхлипнула.

Он схватил ее мокрое от слез лицо за подбородок и дернул кверху. Она зажмурилась.

– Ну, давай же! Вот он – я! – зарычал он. – Взгляни на меня! Воспользуйся своим даром!

Смачный плевок ударил ему в лицо.

– Довольно бесконечных слов, Томас! Делай, что задумал! – прошипела она.

Томас растянулся в довольной улыбке, спокойно достал из кармана платок и вытерся.

– Да ведь ты понятия не имеешь, что я задумал.

Он присел перед ней.

– По какой-то причине именно мои мысли с трудом поддаются чтению, не так ли?

– Я вижу, что ты хочешь. И это невозможно. Ты не получишь меня, – хрипела она.

– Нина, но ведь ты – мое сокровище, – его твердый голос дрогнул. – Ты и я вместе, помнишь?

Разумеется, она помнила. По возращении она только о нем и думала. Но насколько сладостными были воспоминания для одной стороны ее сознания, настолько же чудовищными они были для другой. Как уродливый червь они насыщались сочной мякотью ее гуманности, заражая остатки человечности гнилью.

Твердая ладонь нежно, насколько он умел, провела по щеке.

– Ты и я вместе. И целый мир у наших ног! Я пролью кровь во имя тебя. Ты будешь лить ее сама! И только наша воля, лишь наше слово будет законом!

Он – единственный, кто понимал ее сущность. Он – змий, сладко звучат его подкупающие речи. Вот только финал его соблазнов уже известен – она будет изгнана из рая. Здесь бы ей рассмеяться по-дьявольски громко над собственной наивностью. Со всем дерьмом в ее жизни она продолжала верить в существование утопичного рая, созданного для нее. Место, где ждут родители, место, где она оставила Тори.

– Нина, – его зов вырвал из воображаемого мира, куда она так часто уходила.

– Нина, почему ты упорствуешь? – искренне удивлялся он.

– Потому что я вижу своих Монстров, а ты своих – нет.

Он едва ли задумался о буквальности ее слов, и она понимала, почему. Ему всегда нужны физические доказательства. Вот только как показать человеку его безумие? Благо, Нина обладала талантом рождать образы из воздуха.

– Оглянись, Томас. Вон он, – она указала головой куда-то позади него.

Дрожь родилась на затылке и пробежала по спине к самым пяткам. Томас – один из тех редких типов людей, отличающихся поразительным бесстрашием. И сейчас он бы просто ухмыльнулся жалкой попытке запугать его. Но его сильная сторона личности, благодаря которой он стал во главе преступного синдиката – фантастическое чутье. И сейчас мурашки на затылке говорили от имени чутья: «Осторожно! Сзади кто-то смотрит на тебя!»

Но это невозможно! Они здесь – одни!

И все же, обернись.

И Томас обернулся. Там, в углу, даже сквозь плотную стену мрака четко проступали костлявые контуры бледного до синевы уродца. Его голова лысая и непропорционально громоздкая, у него нет лица, а только широкая скальпированная пасть, обнажающая десятки длинных, подобно кинжалам, зубов, с которых капала кровавая слюна. Он пресмыкался на изломанных конечностях, обтянутых кровавыми лохмотьями, некогда бывшими кожей. И все то время, что он неподвижно и молча сидел в углу, взгляд его был устремлен на Томаса. Нет, у него не было глаз, но Томас готов был поклясться, что чудище смотрит на него.

Томас медленно отвернулся. Его лицо побледнело от подступающей тошноты.

– Этот – мой, и он далеко не один, – тихо шептала Нина, словно пыталась утаить слова от монстра.

– Он – ненастоящий, – настороженно произнес Томас.

– А разве ты не чувствуешь его вонь?

И Томас понял, что приступ тошноты возник именно из-за этого трупного запаха, что, по всей видимости, источал уродец. Но как это возможно? Ведь он нереален!

– Они – изувечены по моему образу и подобию. И внутри тебя, Томас, есть такие же, и изуродованы они по твоему подобию.

Томас снова обернулся, но на этот раз в углу никого не было, и только запах продолжал создавать иллюзию его присутствия. Томас знал, что Нина способна создавать картины из воздуха и дурачить людей. Но с этим уродцем он почувствовал какую-то едва уловимую связь, которую не в силах был объяснить. Он был уверен, что этот монстр ему не чужой.

– Они – мертвы, Томас, но продолжают жить. Это неправильно. Их нужно уничтожить.

Томас резко встал и возбужденно прошагал туда, где только что был уродец, пытаясь отыскать его следы.

– Чего ты боишься? – спросила она.

– Я? – ухмыльнулся Томас. – Я ничего не боюсь! Это ты их боишься, Нина!

И он был прав. Да, она всю жизнь боялась Монстров, несмотря на то, что они присутствовали лишь в ее голове. Это не мешало им калечить ее тело и обезображивать разум. И никто из настоящих живых людей не мог ей помочь! Они всегда были то слепы, то глупы. Она ревела навзрыд – ей давали лекарства, буйствовала в припадках – заставляли поверить, что тот параллельный мир нереален, а когда она начала убивать – ее просто спрятали, потому что были не в силах понять ее болезнь. Отложили, так сказать, в ящик до появления очередного супер-лекарства, который превратит ее в сомнамбулу без эмоций и памяти, витающую на границе сна и яви. Они не замечали немую мольбу, тенью лежащую на бледном лице. Они продолжали равнодушно называть ее больной.

Томас прошагал к пустому дверному проему, ведущему в ночную пропасть.

– Ты покинешь это место либо со мной, либо в черном мешке. Время твое на исходе, – заключил Томас, уставившись на бетонное дно парковки далеко внизу с высоты десятого этажа.

Его холодный взгляд сохранял невозмутимое спокойствие, но она-то чувствовала, как душа его вибрировала в растерянных порывах. Томас был озадачен, и Нина видела в этом хороший знак.

– Томас, – позвала она.

Он посмотрел на нее так, как ей всегда нравилось – дерзко и хладнокровно.

– Пойдем со мной. Я покажу тебе всё, – шепотом пригласила она в путешествие длиною в ее жизнь.

«Любой девушке перед смертью хочется услышать свою историю…» 2

Глава 1. Дар

Ее звали Нина. И она была мертвецом, обличенным в живую плоть. По крайней мере, так она всегда ощущала себя. Ей приходилось притворяться одной из живых, чтобы затесаться в толпу, а это чертовски сложное занятие, когда ты – шизофреник. И Нина прилагала все свои усилия, чтобы скрывать истинную сущность. В этом было ее спасение.

Люди обожают заниматься классифицированием. Тогда жизнь упорядочена, жизнь разложена по полочкам. И если ты не попадаешь под определение какого-либо класса или вида, ты становишься изгоем. Для Нины было жизненно необходимым относиться к классу нормальных, обычных, среднестатистических и тем незаметных людей. Потому что как только в ней замечали ее настоящие изгойские черты, ее жизнь подвергалась опасности.

Необычная шизофрения. Необычный изгой.

Мертвец в живом теле, мечтающий ощутить благословенное дыхание жизни. И когда она была готова воскликнуть: «Да! Я знаю, каково это – быть живым!», тогда все тут же шло прахом к чертям в ад. Необычному изгою не следовало радоваться не своему уделу.

Если бы Нина верила в бога, то акт своего создания приписала бы к канцелярской ошибке на небесах – мертвую душонку поместили не туда.

А может, это был эксперимент? В таком случае он с треском провалился, потому что подопытная едва справлялась с муками противоестественного союза жизни и смерти.

Мертвецу никогда не сыскать место среди живых. Как антиподам, им предоставлена вечность в разных мирах.

Разлагающаяся душа заставляет тело медленно гнить, как если бы зараза проникла в созревающий кокон и сожрала гусеницу, не давая ей возможности превратиться в прелестную бабочку.

Хорошо, что человеку со всей его духовной сложностью свойственно идти наперекор установленному порядку. Это бунтарство стало спасительным оплотом для умирающей бабочки-Нины. Всю свою жизнь она рьяно противостояла гнили в попытке излечиться от нее и вписаться, наконец, в понятие живого человека. Конечно, получалось не всегда, и Нина зачастую задавалась вопросом: а был ли толк?

Однажды друг сказал в сердцах, что ее душа рождена в адских недрах, и как бы она ни боролась, в конце концов, дьявольская сущность сожрет последние крошки ее человечности. Эти слова, точно пророчество, навсегда отпечатались в ее памяти.

А дьявольская сущность пожирала ее с самого зачатия.

***

Франк бросил недомытую кружку в раковину и одним прыжком оказался возле жены, бившейся в судорогах на полу. Каштановые волосы разметались по сторонам, тело скрючилось в неестественной позе, изо рта била пена. Франк уже отработанными движениями повернул Лили набок, подложил под голову полотенце и слегка сдерживал амплитуду конвульсий. Неладное он почуял спустя минуту – сквозь бежевую юбку Лили просачивалось кровавое пятно.

Очнулась Лили в больнице. Еще не открыв глаза, она почувствовала под рукой мягкость рыжих кудряшек Франка. Он прикорнул возле жены, положив ее тонкую белоснежную ладонь себе на голову. Лили нежно погладила мужа по голове, отчего тот сразу проснулся.

С минуту они молча смотрели друг на друга, улыбаясь.

– Все было так плохо? – наконец, прохрипела Лили.

Франк достал из кармана клетчатой рубашки очки в круглой оправе. Лили нравилось, когда он их носил. Он становился похож на профессора. Вдобавок она подарила ему коричневый портфель в прошлом году, вот только внутри он носил не учебники и лекции, а чертежи. Он работал проектировщиком канализации и водоснабжения в частной фирме. Лили безмерно любила этого мужчину вот уже тринадцать лет.

– Они провели несколько анализов, пока ты спала, – сказал Франк, надвинув очки на самую переносицу.

– Что за анализы? – искренне удивилась Лили.

Эпилептиком она была с ранних лет, приступы были редкими, и в больницу она попадала только в крайних случаях, не говоря уже об анализах – их практически никогда не проводили. А последние пару лет она, вообще, не вспоминала о болезни. Загадочная улыбка Франка добавляла интриги.

– Ты беременна, – прошептал он.

С этой секунды мир Лили изменился навсегда. Сказать, что она была счастлива, значит сильно преуменьшить реальный факт. Она буквально зарыдала от ликования. Наконец, бог одарил их чудом!

Беременность во время эпилепсии – крайне замысловатый процесс. Слишком много подводных камней, которые, к счастью, возможно предугадать. Лили и Франк – последние люди, которых можно было бы обвинить в беспечности. Они тщательно готовились к процессу создания новой жизни: многочисленные консультации у неврологов, психиатров, эпилептологов, педиатров, ревностное следование рекомендациям врачей, рьяный контроль приема медикаментов. И когда наступила устойчивая ремиссия, они начали пытаться.

И вот спустя год попыток настал счастливый момент. Правда последний приступ вновь напомнил о всей серьезности уже известных им возможных последствий. Но их было не остановить. Стартовый выстрел обозначил начало, и назад пути не было.

К сожалению, мажущие кровянистые выделения на шестой неделе беременности означали, что уже что-то пошло не так. УЗИ провели незамедлительно в тот же день. Лили доверяла своему врачу, но отказалась поверить в выдвинутый им диагноз – замершая беременность.

Лили ударилась в слезы, врач не смог устоять перед ними.

– Хорошо, подождем недельку и посмотрим УЗИ в динамике, – заключил он.

Но неделю ждать не пришлось. Уже на следующее утро внизу живота возникла тянущая боль, словно плоду не нравилось, что о нем так быстро забыли.

Очередное УЗИ гулко озвучило сердцебиение, но кровянистые выделения подтверждали отслойку плода. Врач аккуратно водил датчиком по упругому животу, стараясь не сотрясать вселенную зародыша.

– Ты побудешь на сохранении до стабилизации малыша, – тихо говорил врач.

– Как скажете! Я готова на все ради нее! – лепетала женщина.

Франк, все это время находившийся рядом с женой, лишь грустно улыбнулся.

– Она? – скептически посмеялся врач.

Но Лили был чужд скепсис.

– Я знаю, что это она, – шептала Лили, – я вижу ее во снах.

Врачи работают с фактами. Надежда в их работе – вещь нужная, но временами для нее просто нет оснований. Загадывать пол ребенка матери-эпилептика на шестой неделе с кровотечением было чертовски самоуверенно.

Две недели в больнице под неусыпным контролем врачей: витамины, капельницы, гормоны, осмотры. Привычный фенобарбитал был заменен карбамазепином во избежание развития порока сердца у плода. И хотя во время беременности не рекомендуется менять антиэпилептические препараты, для Лили было сделано исключение – ребенок пребывал на грани жизни и смерти.

Когда состояние Лили нормализовалось, врач, вопреки ожиданиям, оставил ее в больнице. И решение было верным, потому что через несколько дней у нее случился очередной приступ. Благо, их было трое в палате, когда Лили охватили судороги. Франк успел придержать ее голову, врач подхватил, и вместе они мягко уложили ее на пол.

– Придерживай ноги! Аккуратнее! – приказывал врач медсестре, пытаясь справиться с конвульсиями в плечах.

Франк обложил голову жены подушками, и они все пытались умерить силу судорог, губительных для плода.

– Второй приступ за месяц. Так часто их еще не было, – тревожился Франк.

– Это из-за смены препарата, – объяснял врач, – поверьте, для Лили угроз нет. Только для малыша.

Разумеется, за припадком последовало кровотечение, на этот раз оно было обильным, словно ребенок сопротивлялся попыткам спасти его.

– Пожалуйста, малышка моя, живи, – шептала пришедшая в себя Лили.

Пока доктор проводил осмотр, она чувствовала, как из нее сочилась тонкая струйка крови. Вид доктора был удручающим, но он воздержался от поспешных выводов и отправил Лили на УЗИ, бог знает, какое по счету. Ребенок, как ни странно, был жив, а проблема заключалась в очередной отслойке.

Вся беременность Лили проходила под неусыпным контролем врачей. Эпилептические припадки продолжались, но с меньшей частотой. К середине беременности сопровождавшее припадки кровотечение прекратилось. Остались лишь неконтролируемые судороги из-за неподходящего для Лили лекарства. Их уже невозможно было остановить. Очередная смена препарата погубила бы плод.

Франк каждую ночь проводил в палате рядом с женой. Когда Лили засыпала на груди мужа, его часто посещала мысль: а что если этот ребенок не должен появиться на свет по божьему умыслу, а они только препятствуют? Но потом, вдохнув аромат луговых цветов с волос Лили, он ругал себя за подобные мысли. Ведь ребенок – самое желанное для Лили из всего, что он мог бы ей предложить! Лили не успокоится, пока не родит ребенка. И раз они уже зашли так далеко, останавливаться нельзя! Ради Лили.

Они засыпали, держась за руки чуть ниже живота, дабы не тревожить хрупкое создание, которое каждый шорох, каждое движение за стеной принимает за знаки богов. Пока жена спала, Франк представлял мир дочурки. Как ей должно быть страшно сейчас! Если бы человек увидел, как за облаками проносится гигантская тень да при этом гулко смеется, то впал бы в ужас и предрек скорый апокалипсис. А малышка переживала подобное каждый день. Она знает, что там за плотной стеной облаков кто-то есть. Большой, громкий и, наверняка, могучий! Когда бог плачет, здесь внизу становится тоскливо, когда бог спит, приходит безмятежность. А еще бог напевает таинственные мелодии, от которых тянет спать. И в руках этого бога ее жизнь.

– Все хорошо, малышка. Мы защитим тебя, – шептал Франк, и ему казалось, что через кожу на животе Лили проступала ручка.

К середине срока был обнаружен дополнительный тягостный фактор – неправильное положение плода, которое не изменилось вплоть до родов, начавшихся раньше запланированной даты.

Тридцать вторая неделя, девочка запутана в пуповине попкой вперед, гинипрал не может купировать схватки, и врачи прибегают к срочному кесареву.

Малышка Нина появилась на свет.

Всеобщий восторг почти сразу сменился озабоченностью докторов – малышка не дышала. Лили заподозрила неладное, когда поняла, что младенец не кричит. Присутствующий рядом Франк успокаивал жену, не смея сказать правду. Он неотрывно наблюдал за попытками врача заставить синюшную крошку вдохнуть, беззвучно и слезно молил о чуде. Несколько минут врач пытался реанимировать маленькое тельце, пока другие скрупулезно зашивали Лили, все еще пребывающей в неведении. Но опять-таки чуду суждено было сбыться. Ребенок задышал.

Разумеется, после столь тяжелой беременности никто не ожидал отменного здоровья младенца. Лили едва успела окрестить именем девочку, которую даже не приложили к материнской груди, как Нину уже забрали в реанимационное отделение и положили в кувез. Когда Лили пришла в себя, Франк, едва сдерживая слезы, сообщил, что показатели Нины плохи, и вероятность летального исхода высока. Лили отказывалась верить.

– Она будет жить! – плакала Лили, – она семь месяцев пыталась жить и сейчас будет!

Франк поглаживал голову Лили, пытаясь унять ее рыдания.

– У нее есть ангел, Франк! Кто-то все это время помогал ей, и сейчас поможет!

Знай они ее будущее, речь бы шла не об ангеле, а о демоне, старательно защищающем свои инвестиции.

Усилиями врачей ли, молитвами, худшие прогнозы докторов оказались ошибочными. Каким-то образом Нина продолжала дышать. Казалось, что она держится за жизнь нехотя, будто кто-то или что-то заставляло ее делать один вдох за другим против ее воли.

Крохотное тельце розовело, сердцебиение и обменные процессы восстанавливались, и через три недели Нина превратилась в относительно здорового младенца.

Когда Лили, наконец, взяла малышку на руки в первый раз, она не могла поверить, что держит собственную дочь. Все произошедшее казалось дурным сном, будто все напасти произошли не с ней, а если и с ней, то в какой-то из прошлых жизней. И хотя она наблюдала за ней через стекло кувеза на протяжении этих трех недель, только взяв Нину на руки, Лили ощутила всю полноту материнства. Вот она! Родная плоть и кровь! Смысл жизни! Смысл перенесенных страданий, которые теперь казались ничтожными пустяками.

Лили держала Нину и слегка раскачивалась из стороны в сторону. Франк обнимал жену за плечи, и они оба не могли оторвать глаз от белоснежного человечка с бархатистой кожей.

Тератогенный эффект карбамазепина наделил Нину обширным правосторонним расщеплением мягкого и твердого неба и губы. Детская волчья пасть выглядела достаточно зловещей, но не для родителей. Лили даже находила это забавным, когда малышка сосала грудь – сосок точно проходил в расщелину под ноздрей. Врачи уверили, что оперативное вмешательство по корректировке подобных аномалий развито достаточно, и к трехлетнему возрасту от врожденного порока останется лишь маленький шрам над губой.

После выписки из роддома начался новый мир, полный материнских хлопот, недосыпа, памперсов и детского плача, которые Лили принимала с благоговением фанатика. Франк был вынужден увеличить количество рабочих часов, и теперь мог отсутствовать дома до глубокого вечера, что нисколько не смущало Лили. С Ниной она забывала о времени, о людях, о собственных нуждах. Для Лили существовала только Нина и забота о ней. А забот было гораздо больше, чем с обычными младенцами. Так как Нина перенесла асфиксию и являлась обладателем волчьей пасти, первые годы жизни она должна была наблюдаться сразу у нескольких специалистов, отчего Лили практически каждый день наведывалась в больницу. Ребенку требовалось большое количество процедур для поддержания адекватного состояния здоровья. Медицинский массаж, гимнастика, плавание, все рекомендации врачей Лили блюла добросовестно и скрупулезно. Она недосыпала, но, тем не менее, не позволяла Франку вставать посреди ночи на требующий детский плач, считая, что такое хрупкое создание понять без слов способна только мать.

Когда наступило время оперативного вмешательства по исправлению волчьей пасти, у Лили случилась истерика из-за того, что врачи запретили ей присутствовать в операционной. Лили все время казалось, что все всё делают не так. Хирург неправильно взял Нину на руки, медсестра не так придерживает ей шею, анестезиолог слишком грубо положил ее на кушетку. Кончилось тем, что Лили силой вывели из процедурной.

– Она слишком слаба! Она слишком слаба! – повторяла Лили, наворачивая круги в зоне ожидания.

– Лили, врачи знают свое дело, – успокаивал Франк.

– Ни черта они не знают! Они только и делали, что хоронили ее! – огрызалась Лили.

– Это несложная операция! Или ты хочешь, чтобы Нина на всю жизнь осталась с дырой посреди лица? – не выдержал Франк.

Но Лили была безутешна, пока не закончилась операция и ее не пустили в палату к дремлющей дочурке, где бедная женщина дала клятвенное обещание больше никогда не оставлять малышку ни на секунду.

К полутора годам Нине полностью исправили расщепленное небо, и она превратилась в умилительного ребенка с огромными светло-серыми глазами и волнистыми коричневыми волосами.

И вроде все тяготы должны бы уже остаться позади, но ведь Нина была необычным изгоем, а асфиксия и волчья пасть – недостаточны для того, чтобы им стать.

В поведении Нины и раньше наблюдались отклонения, но врачи списывали их на интенсивную терапию и реабилитацию малышки после операций. К тому же они были больше озабочены физиологическими параметрами ее здоровья, чем умственными, ведь она была еще мала. И как только в больших необыкновенно светлых серых глазах появились первые проблески сознательного, с ними же стали проявляться странности поведения.

Ребенок начал беспрестанно плакать. Но это был необычный детский плач с истериками, криками и мычаниями. Плач Нины был всегда беззвучным. Все, что выдавало его – слезы на пухлых щеках и шмыгающий детский носик. Спрашивать у Нины причины ее расстройств было бесполезным – она отказывалась говорить, и до некоторой поры врачи даже подозревали немоту, которая была быстро отвергнута после ряда тестов. Врачи так и не смогли дать ответа обеспокоенным родителям. По всем физическим показателям двухлетний ребенок был здоров, доктора лишь разводили руками.

С течением лет картина стала четче. Нина росла очень тихим и замкнутым ребенком. Когда однажды Лили вывела дочь на прогулку в парк, заполненный детьми всех возрастов, бедная девочка забилась в угол клумбы, даже не дойдя до детской площадки. Она словно впала в ступор и не могла сделать ни шагу, как бы ни просила ее мать. Нину била дрожь, огромные серые глаза наполнены страхом, а дыхание становилось все чаще и судорожнее, пока от избытка кислорода она не потеряла сознание.

Позже Лили заметила, что малышка мало спала. Она стала следить за дочерью по ночам и поняла, что дочь мучают кошмары. Нина просыпалась в поту по несколько раз за ночь, в глазах замирал ужас, и снова слезы скатывались по щекам. Все вопросы Лили Нина оставляла без ответа и лишь тихо всхлипывала, уткнувшись носом в шею матери. Постоянные недосыпы и плач, разумеется, сказывались на физическом состоянии девочки. Худоба, бледность, синева под глазами. Все говорило о том, что что-то истощает детский организм.

Нина не проявляла особого интереса к играм. Куклы, пирамидки, паззлы – все было едва тронутым. Ребенок большую часть времени желал неподвижно сидеть на полу, уставившись в одну точку. Даже в детской комнате больницы, где игрушками пестрел каждый сантиметр пола, Нина не демонстрировала ни малейшей заинтересованности чем—либо, кроме разве что карандашей и альбомного листа. Поначалу педиатр заподозрил аутизм, на что указывало явное нарушение социальных взаимодействий и ограниченность интересов. Но при более тщательном наблюдении стало ясно, что это вовсе не аутизм.

Нина часто с опаской оглядывалась по сторонам, будто кто-то или что-то внезапно пугал ее. Лили по несколько раз на дню заставала малышку, замершую в оцепенении, уставившуюся испуганными глазами в одну точку. Она могла спокойно обедать, а в следующую секунду бросить ложку и застыть, увидев нечто на столе. Или с интересом собирать кубики, а потом внезапно бросить их, уставившись на невидимку рядом с собой. Проблема в том, что это нечто видела только Нина.

Выводы врачей не заставили себя долго ждать. Диагноз – детское неспецифичное психическое расстройство с неустановленными причинами. Природа галлюцинаций была неясна, также как и их наличие. Так как Нина была еще слишком мала для психотерапии (малышке едва исполнилось три года), было решено чуть повременить с тревогами. Зачастую такие проблемы в раннем возрасте проходят сами собой, поддаваясь атаке детской любознательности в познании окружающего мира.

Все родители судорожно ждут первые слова ребенка, особенно когда он не торопится заговорить. Банальные слова «мама, папа», слетающие с крошечных губ маленьких человечков, не до конца понимающих их значение, приводят в неописуемый восторг каждого взрослого. Неизвестно, ожидали ли Лили и Франк тех же слов от Нины, ожидали ли очередного неприятного сюрприза. Первое слово Нина произнесла в четыре года.

– Злой, – прошептала малышка.

Двоякие чувства обуяли Лили, присутствующей при столь долгожданном событии. Она впервые услышала, как Нина произнесла слово вполне осмысленно, пусть и не совсем то, которое от нее ждали. Но откуда она узнала это слово, понимала ли, что оно значит? Лили не успела задуматься над этим, поскольку взгляд ее упал на каракули, что чертил ребенок, произнеся это слово. Точно понять, что она рисовала, было сложно, но Лили готова была поклясться, что видит кровавое лицо. Франк же обвинил жену в богатом воображении, хотя обвинял он неуверенно.

Для врачей же мозаика начала складываться.

– Шизофрения, – констатировал доктор.

И снова Лили отказывалась верить. Даже прочитав статьи о симптомах детской шизофрении, написанных точно с ее дочери, Лили все отрицала. Нарушение сна, закрытость для общения, концентрация внимания на пугающих вещах, безэмоциональное состояние, немотивированный плач, бредоподобное фантазирование…

– Ее поведение это результат неких галлюцинаций. Она видит то, что закрыто от нашего восприятия, – консультировал врач, – пусть вас это не пугает. Детская шизофрения поддается лечению.

– Что нужно делать? – голос Франка чуть дрогнул.

– Мы поместим ребенка в наш диспансер. Лечение стандартное. Галлюцинаторную симптоматику лечат галоперидол, хлорпромазин, возможно использование антипсихотических препаратов.

– Нейролептики? – Лили плакала, – но она же совсем ребенок!

– Я понимаю вашу обеспокоенность, но купирование болезни на ранней стадии необходимо для ее же блага, – психиатр был непоколебим.

– Но не таким образом!

Лили встала из-за стола. Франк попытался остановить жену, но та и слушать не хотела о разрушительной химии, что эти садисты хотели дать малышке.

– Любовь, Франк! Наша любовь – все, что ей нужно! – Лили была непреклонна.

И Франк не посмел переубедить жену. Обнимая трясущуюся в рыданиях любимую женщину, он готов был сделать все так, как решит она. Докторам предоставили слишком много шансов на ошибки, и они охотно использовали их, предрекая гибель ребенка всякий раз, когда появлялись тревожные симптомы. И каждый из этих разов Лили упорствовала. Каким-то образом ей удавалось быть правой во многих ситуациях, вопреки мнениям врачей. И в этот раз Франк надеялся, что материнская интуиция снова не подведет.

Таким образом, больница получила отказ семьи на госпитализацию. Нина осталась дома бороться со своим недугом вместе с родителями. Лили оставила работу в ателье, чтобы проводить все свое время дома с дочуркой. Франк же продолжал работать в инжиниринговой фирме и оставался главным источником доходов семьи.

Окруженная бесконечной любовью и терпением родителей, Нина вскоре подала надежду, приоткрыв занавес в ее таинственный мир галлюцинаций.

Лили работала за швейной машинкой, чьи четкие удары раздавались в каждом уголке дома. Отвлекшись от очередного частного заказа, мать шила разноцветное пуховое одеяло для дочери. Сзади послышались шаркающие звуки. Так звучали только тапочки Нины в виде кудрявых ежей. В пижаме с голубым плюшевым слоном в одной руке и клочком бумаги в другой она подошла к маме и протянула листок.

– Что это? Твой рисунок? – с улыбкой спросила мама и взглянула на творение дочки. Неизвестно, что она ожидала увидеть. Может, небо, лес, дом с крышей, а на переднем плане мама, папа и дочь, держащиеся за руки. Такое рисуют все дети. Но не Нина. В этот раз она снова напугала мать. Лили увидела Их.

Монстры.

Поначалу, Лили с трудом разбирала образы, размазано выведенные карандашами, но вскоре картина прояснилась. Монстры были похожи на людей, но очень далеки от них. Они стояли сразу на четырех конечностях, словно пауки. Лысые непропорционально большие головы с лицом без глаз, без носа, лишь широкий рот с оскалом в тысячи острых зубов. Было видно, как важно для Нины передать их цвет, она старательно смешивала белый и голубой карандаши, чтоб получить синеву обескровленного тела. Странные свисающие рваные одежды, до жути испугали Лили, когда она поняла, что это – кожа....

– Они мешают мне любить вас,– прошептала Нина и тут же осеклась, увидев что-то за спиной матери.

Лили немедленно обернулась, но там, разумеется, никого не было. Когда она повернулась к дочери, той и след простыл.

В тот же вечер рисунок увидел отец. Мужчина долгое время рассматривал альбомный лист, пытаясь понять, что же такое творится в голове дочери, что заставляет ее видеть их. Откуда фантазия дочери берет столь ужасные образы?

Единственное, чему обрадовались родители, это то, что дочь постепенно преодолевает порог молчания. Нина заговорила сама без наводящих вопросов, без толчков со стороны. Более того, она сама приоткрыла завесу своей тайны, показала им причину болезни. И это определенно было хорошим знаком. Значит, Нина понимает, что с этими уродцами что-то не в порядке и, наверняка, хочет избавиться от них.

Родителей вдруг осенило, что весь этот недуг малышки, это и есть те монстры. «Они мешают мне любить вас», – сказала Нина. А может, они также мешают ей говорить, играть, смеяться? Не имея возможности понять, откуда взялись столь странные и ужасные галлюцинации, родители Нины ясно понимали одно – Нина очень боялась монстров, она была жертвой собственного больного воображения.

– Какие же отвратительные морды, – приговаривала Лили, всматриваясь в уже слегка подряхлевший от демонстраций врачам лист.

После увиденного детского рисунка доктора решили напором сломить упрямых родителей. Непонимающие всю серьезность заболевания трусливые родители могли лишь усугубить ситуацию тем, что противились отдать дочь в профессиональное медицинское учреждение, которое предназначено для помощи таким детям. Был даже момент привлечения социальных служб, работники которых проводили многочасовые беседы с Лили и Франком, чтобы донести до них всю опасность проблемы, которую не излечить домашними средствами.

– Эти чудовища – это результат работы мозга, который воспринимает действительность в искаженном виде. Представьте, что еще она может видеть вокруг, если эти монстры являются частью ее реальности, – говорили врачи.

Но как всегда, Лили была неотступна. Нина снова осталась дома.

Монстры навещали Нину во снах, в сюжеты которых она посвящала только мать, поскольку Лили была единственной, кого эти мрази боялись. Лили с замиранием сердца слушала дочь, которая рассказывала об ужасных кровавых историях, где люди избивали друг друга, резали и убивали, что повергало мать в шок. Она не могла понять, откуда трехлетний ребенок берет информацию о таком количестве садизма. В три года Нина уже знала, что человек умрет за пару минут, если проткнуть ему шею, получаса достаточно при ранении печени, одной минуты – при повешении, если не сломалась шея. Лили допускала, что Нина могла уловить эту информацию из телевизора или радио, которые были немедленно отключены от сети и заперты в гараж. Но сама избирательность Нины в поступающей извне информации пугала.

Когда Нина однажды поймала во дворе заблудшего котенка, жалобно мяукавшего в поисках матери, Лили едва успела остановить дочь от страшного злодеяния. Нина не знала, откуда в руке у нее оказался осколок стекла, который уже приблизился к шее крохотного существа, прижатого ладошкой Нины к земле. Он тихо звал на помощь. И помощь подоспела. Лили подбежала к дочери и выхватила у нее без трех секунд орудие убийства. Нина объяснила, что ей вспомнился один из эпизодов кошмара, виденного накануне, и ее охватило необъяснимое желание увидеть его наяву. Бедная женщина постаралась, как можно ярче, объяснить трехлетнему ребенку, что такое убийство и почему это плохо. Хотя Лили была абсолютно уверена, что Нина знала, что такое убийство. Но ей требовалось объяснить, почему это плохо.

Когда Нина проявила садистские наклонности, Лили осознала опасность, исходившую от невидимых «друзей». Они учили Нину быть жестокой.

Уверенная в том, что свою дочь она знает гораздо лучше всяких мозговитых докторов, Лили начала читать труды по психологии. Множество книг заполонило дом. Лили читала все, что хоть как-то было связано с миром чудовищных образов, в которых жила Нина.

Постепенно Лили стала действовать. И начала она по стечению обстоятельств с питания. Ряд каких-то трудов подробно описывал, как отдельные продукты питания влияют на протекание биологических процессов в мозгу при психических расстройствах. Поначалу это казалось нелепым, Франк-то, вообще, скептически отнесся к идее жены, но тактика была избрана по воле случая.

Во время очередного похода в магазин Лили заметила интерес Нины к банке с консервированной фасолью.

– Хочешь взять одну? – спросила мать у дочери.

– А можно? – тихо спросила Нина, словно это было преступлением.

Лили рассмеялась.

– Ну, разумеется, дорогая! Правда я ни разу ее не готовила, но все бывает в первый раз.

Лили потянулась к банке, но Нина ее остановила.

– Нет, не эту. Вон ту, – крохотный палец указал на банку с полки повыше.

И хотя Лили не понимала, что именно так привлекло ее дочь к одной конкретной банке, ведь они все были одинаковыми, она достала с полки нужную дочке банку и отдала Нине, которая тут же стала крутить ее в руках и подробно рассматривать.

– Может, хочешь выбрать что-то еще? – неуверенно спросила Лили.

Нина словно ждала этот вопрос всю жизнь. Она охотно закивала и повела мать между прилавками магазина. Они набирали все, что приглянулось Нине, причем Лили так и не смогла понять, по какому принципу дочь выбирает товары. Она клала в тележку и дешевые консервы, и игрушки для собак, хотя у них никогда не было собак, и хозяйственное мыло, которое Нина с трудом достала из щели между полками, хотя рядом лежала целая гора такого же мыла. Ее непременно нужно было поднять к верхним полкам, чтобы она сама выбрала нужную банку джема, и она искренне не понимала, зачем покупать целый лоток яиц, если ей нужно было только одно определенное яйцо из десятка.

Женщина не знала, что Нина видит разные истории, прикасаясь к тем или иным предметам. Об этих историях Монстры велели молчать.

Пока Лили готовила обед, Нина сосредоточено разглядывала выбранные ею предметы, а на вопросы Лили, что же такого особенного в этом рулоне бумажных полотенец, Нина отвечала однообразно:

– Не могу сказать…

Лили не торопила Нину раскрыть очередные тайны ее невидимого мира, она была рада уже тому, что Нина была заинтересована чем-то еще кроме рисования страшных морд.

Лили пыталась занять Нину чем-либо каждую минуту. Но занять надо было чем-то действительно интересным. Вроде визита в лавку, торгующую пряностями и травами, из которых позднее они вместе готовили ужин. Франк лишь смеялся над их «увлечением народной медициной», как сам он говорил, не видя в этом увлечении более глубокого смысла. Засушенные травы источали ароматы, которые и вызывали неподдельный интерес Нины. Она могла часами раскладывать душистые листья и веточки по банкам, внюхиваясь в каждую. Лили не знала, что именно увлекало ее дочь в этом занятии, но увлекало же, а это было главным.

Они добавляли травы в горячую ванну, что стало настоящим обрядом. Лили помогала Нине приготовить, так называемый, запах дня. Они кидали в горячую воду засушенные листья чистеца, кориандра, земляники, мяты и еще много других, наливали ароматическую пену так, что вокруг летали белоснежные облачка. Экзотические ароматы разлетались по всему дому.

– Итак, кого возьмем на небушко? – спрашивала Лили.

Нина рыскала по комнате в поисках везунчиков и набирала целую гору резиновых игрушек, а потом в воде посреди густой пены с ней плавали резиновые зайцы, черепахи, лодки, куклы.

Чувствуя предрасположенность дочери к беседам в определенные моменты, Лили осторожно расспрашивала о монстрах и с каждым разом узнавала о них чуть больше.

– Они всегда рядом, – пролепетал детский голосок.

– Даже сейчас? – спросила Лили, раскачивая дочь на качелях.

Нина покачала головой.

– Они тебя не любят, – чуть слышно прошептала Нина. – Они тебя боятся…

Лили остановила качели и заглянула в бездонные серые глаза дочери.

– А сейчас они нас слышат? – спросила мать.

– Они всегда всё слышат…

– Тогда знаешь, что я хочу им сказать? – со всей серьезностью произнесла Лили.

Нина приготовилась внимать. В ту же секунду Лили схватила дочурку и повалила на снег. Варежки мешали двигать пальцами, но ей удавалось щекотать Нину так, что та заливалась от смеха. Лили обняла дочь и повторяла ей в ухо раз за разом:

– Монстры, уходите, оставьте мою малышку! Слышите? Эй, там! Уродцы! Мы вас не боимся! Оставьте мою малышку!

Мама продолжала ее щекотать, и детский смех, такой редкий здесь, заливал всю округу.

Физическое изнурение ребенка, как бы жестоко это ни звучало, стало еще одним важным инструментом в борьбе с монстрами. Мать с дочкой проводили очень много времени в прогулках. Задний двор стал средоточием активного времяпрепровождения. Надо и в скакалку попрыгать, и в резиночки, покачаться на деревянной лошади и сыграть в считалочку на классиках, а еще покидать мяч и сыграть в бадминтон, пусть даже волан сдувает ветром.

Вскоре Нина даже смогла выйти на общую детскую площадку, когда там было не больше двух или трех детей. Уж их присутствие можно было вытерпеть, ведь так хотелось покататься на карусели и повисеть на турникетах вниз головой.

В итоге они гуляли так много, что Нине не хватало времени поиграть в комнате с куклами или конструктором, и это, как ни странно, печалило ее, ведь еще год назад она даже притрагиваться к ним не хотела.

– Я обязательно поиграю с ними завтра, – бубнила обессилевшая после прогулок девочка, проваливаясь в глубокий сон, длившийся до самого утра. И на следующий день, едва покончив с завтраком, Нина бежала в спальню выполнять обещание.

Так Лили победила невротические недосыпы. Она не знала, продолжали ли кошмары навещать дочурку, но бодрая Нина, торопившаяся на встречу с играми, которые до недавних пор не вызывали у нее интереса, заставляла Лили верить в лучшее.

Однажды они вдвоем прогуливались по улочкам своего района, едва заполненными людьми в рабочие часы. Внимание Нины привлек телевизионный экран на витрине магазина электроники, по которому транслировали танцевальную передачу. Изящная гибкая балерина, обтянутая в лосины, с легкостью выделывала па и кружила по сцене, точно в невесомости. Лили тотчас же заметила неподдельный интерес дочурки, которая буквально прилипла к стеклу.

За поздним ужином, когда Нина уже крепко спала, Лили начала обсуждение с мужем.

– Лили, я понимаю твое желание, но как бы мы не сделали хуже, – говорил Франк.

– Но она так хочет танцевать! Ты бы видел! Сегодня в парке она даже пыталась кружить, как балерина! – умоляла Лили.

– Иногда в порыве сделать, как лучше, мы забываемся и не принимаем во внимание все факты. Милая, она болеет. И болеет серьезно. Это не пройдет в один день лишь потому, что мы так сильно этого хотим. Нам следует быть аккуратными.

– Я понимаю, – Лили почти плакала. – Просто она была так счастлива в тот момент, и эти моменты так редки!

– Тем не менее, отдать ее в танцевальный кружок может повлечь непоправимые последствия, – голос Франка был как всегда мягок, – такие заболевания делают из людей социальных изгоев. Ей комфортно одной. Ей комфортно с нами, потому что мы с ней всегда. Но там совершенно чужие люди, это будет стрессом для нее.

– Я не хочу, чтобы она всю жизнь провела в изоляции от людей!

– Я тоже не хочу. Мы подготовим ее. Сейчас просто не время.

Врачи полностью поддерживали Франка. Социальная адаптация Нины проходила медленно. Она не общалась с детьми на площадке, с трудом выдерживала наблюдения педиатра в детской комнате больницы, а если Лили просили оставить ее с врачом наедине, Нина просто замыкалась и не реагировала ни на какие попытки врачей завязать с ней контакт. Когда Лили предложила определить Нину в школу развития для детей-аутистов, которые как нельзя лучше подошли бы для первых шагов социализации, и где Лили мола бы присутствовать сама, врачи убедили ее в том, что эта идея изначально обречена на провал, поскольку Нина – далеко не аутист. Ее проблемы – иного характера. Она испытывала галлюцинации неопределенного рода, возникающие в неустановленных условиях. Они просто не могли понять, отчего и где появляются галлюцинации. Казалось, что они возникали спонтанно, поскольку никакие смоделированные ситуации не позволяли определить зависимость между какими-либо факторами внешней среды и их возникновением. Попытка социализировать ее в раннем возрасте грозило опасными нервными срывами. В первую очередь, нужно было полностью изучить ее видения.

Лили понимала, что в словах окружающих есть смысл. Да она и сама была с ними согласна. Просто материнский инстинкт заставляет родителей пребывать в постоянном поиске всего самого лучшего для ребенка. Главное – это не потерять бдительность в погоне за детским счастьем.

Лили безумно хотелось умножить количество моментов, подобных тому, который она наблюдала в парке, когда Нина напевала себе под нос мелодию и кружилась в такт. И она не сдалась.

Неугомонная женщина, как всегда, нашла выход из ситуации. Уже на следующий день после вердикта врачей она сшила из накрахмаленной сетки и шифона подобие детской балетной пачки. Безумный восторг читался в глазах Нины, когда мать вручила той пышную розовую юбку. Но это было не все. В тот же день Лили повела дочь в магазин, где они купили в тон юбке атласные балетки с завязками, прямо как у настоящей балерины. Лили пришлось потрудиться, чтобы вспомнить классы хореографии, которые она брала в юношестве, но, как обычно это бывает, мышцы сами вспоминали позиции, упражнения, прыжки, повороты, разнообразные па. Лили даже сама удивилась, с какой легкостью ей в ее тридцать пять лет удается прыгать и сгибаться. Ухватившись за спинку дивана, Нина с энтузиазмом повторяла все движения матери и просила ту не останавливаться, когда бедная женщина уже не в первом поту устраивала передышки. Но восторженные возгласы Нины стоили каждой потянутой мышцы и утренних болей в пояснице.

Спустя два года после постановки диагноза скепсис врачей, наконец, сдался и предположил наличие правильных подходов в методике Лили в борьбе с шизофренией дочери. Еженедельные визиты к врачам сначала превратились в двухнедельные, а когда Нине исполнилось пять лет, даже ежемесячными. Доктора пытались объяснить успехи Нины (хотя было бы правильным говорить об успехах Лили) многочисленными научными терминами, описывающими благоприятную обстановку и отсутствие стрессов, но у Лили вместо тысячи заумных слов было два – любовь и внимание.

Розовощекая в нормальном весе смеющаяся Нина все больше становилась желанным гостем в поликлинике. Она даже проявляла инициативу в разговорах с медсестрами, рассказывая тем забавные истории. Кто-то из начинающих педиатров даже выразил желание написать научную работу по подходам, которые Лили использовала в лечении. Анализы опровергали подозрения докторов в использовании Лили медикаментов. Все, что им оставалось делать, это снова пожимать плечами и удивляться.

– Думаю, вы обрадуетесь, если скажу, что хочу снять вас с ежемесячного наблюдения, – сказал врач.

Лили улыбнулась, глаза сияли бесконечной радостью и гордостью за саму себя.

– Показатели Нины улучшаются, мы все поражены Вашей настойчивостью, – доктор улыбнулся. – Как насчет следующего визита через три месяца?

– Это – отличная новость, доктор! – ответила Лили, едва сдерживая эмоции от похвалы, словно только что получила медаль за хорошую учебу.

– Но, разумеется, при первых же признаках ухудшений Вы немедленно к нам обратитесь.

– Надеюсь, их не будет!

– Я тоже на это надеюсь, – доктор снова улыбнулся, искренне радуясь за маленькую Нину, которая сидела рядом с матерью и заплетала кукле волосы.

Пять лет бескорыстной чистой родительской любви служили самым действенным лекарством против страшных галлюцинаций, природу которых не могла постигнуть даже Нина. Это были пять счастливейших лет в ее жизни – вывод, который она сделает много позже. Любой бы позавидовал тому вниманию, что оказывалось девочке со стороны отца и, в особенности, матери. В современном мире, где люди постоянно куда-то спешат, дети остаются без внимания взрослых, вырастая в окружении других брошенных детей, где им редко помогут отличить правильное от неправильного, хорошее от плохого. Зачастую они делают такие открытия сами, а если нет, то иногда бывает уже слишком поздно расставить для них акценты. В конечном счете, дети вырастают в тех же взрослых, что окружали их в самый важный момент жизни, откуда в глубинах подсознания они выносят вечное одиночество, которое уже никуда не денется.

Но все это было верным не для Нины. Ее недуг подобно врагу, объединяющему союзников в войне, скреплял семейные узы все туже и сам ложился под топор войны. И пусть даже монстры никуда не исчезли, потому что их природа выходила за рамки привычных галлюцинаций. Они являлись чем-то более мощным, нежели бред шизофреника. Монстры были некоей силой от которой не избавишься танцами да травами. Они были силой, которую Нина познает гораздо позже.

Но чем бы ни обладала Нина, важным было одно – Нина изначально тянулась к любви и жизни, нежели к боли и смертям, что ей демонстрировали монстры. В этом и был успех Лили. Мы все рождаемся с милосердием и безграничной любовью в сердце, о которых забываем, лишь повзрослев. Лили просто вытаскивала эти чувства из груди ребенка и учила Нину гордиться ими.

Лили выполнила самую сложную задачу, которая впоследствии спасала жизнь Нины еще много раз. Мать показала ребенку, что монстров не стоит бояться. Да, пускай они здесь, но они вовсе не всесильны. Их сила пропорциональна твоему страху перед ними.

– Стоит только страху закрасться в душу, как эти страшные зубастые морды непременно возжелают воспользоваться твоей слабостью. Не позволяй им это, Нина, – говорила Лили, успокаивая Нину перед сном.

– Они сказали, что мое тело принадлежит им, – прошептала Нина в ответ.

– Они лгут! Твое тело принадлежит только тебе! Они просто хотят отобрать его у тебя, потому что своего не имеют.

Нина задумалась.

– Но ведь я могла бы с ними поделиться. Может, тогда они станут добрее?

Лили грустно улыбнулась. В попытках раскрыть в дочери сострадание к окружающим, лишь бы заглушить тот садистский потенциал, что она скрывала в себе, Лили рисковала вырастить хрупкого человечка, которым те же окружающие будут пользоваться.

– Милая, это не поможет.

– Но почему?

– Эти монстры – не безобидные. Раз отдав им свое тело, ты его больше никогда не вернешь.

Нина нахмурила брови. Как бы ей хотелось сделать монстров добрее!

– Они говорят, что если я не буду Их слушаться, они сделают мне больно, – прошептала она.

– Вот видишь? Монстры – жалкие трусы, которые пытаются запугать тебя своим враньем. Не поддавайся им!

И Нина засыпала с уверенностью, что сможет противостоять уродцам в кошмарах. И хотя Монстры по-прежнему мелькали наяву то здесь, то там, костлявые тельца неподвижно сидели в углах комнаты, висели на люстре, валялись в грязи во дворе, сердце Нины больше не трепетало и не замирало при виде Их. Они стали привычной частью окружающего интерьера. Со временем Их шепот становился все тише, а контуры – размытыми. И Нина уже была готова выйти в мир нормальных людей.

Все изменилось даже не в один вечер, а в одно мгновение, потому что тот вечер пронесся как ураган – быстро, разрушительно, оставив после себя смерть.

Глубоким вечером, когда семья села за привычный поздний ужин, в дом ворвались трое грабителей. Уже позже полицейские сделают вывод о том, что их выбор пал именно на дом Франка, только потому, что тот стоял в конце улицы, а единственным зданием рядом был пустующий дом на продажу. Ближайшие соседи нескоро услышали подозрительный шум, дав преступникам роковые дополнительные минуты.

Они ворвались в дом так нагло и так внезапно, что Франк не сразу сообразил, что происходит. Мужчины в лыжных масках воспользовались замешательством главы семейства и немедленно уложили всю семью на пол. Лили крепко прижимала Нину своим телом, пока ублюдки переворачивали дом вверх дном.

– Где сейф? – нервно закричал один из них, подлетев к лежащему на полу отцу, и нацелив на того толстое дуло дробовика.

– У нас нет сейфа, мы не богаты!– дрожа, ответил отец, после чего мужчина дважды ударил его прикладом ружья по лицу. Послышался хруст сломленного носа.

– Сейф! Коморка! Кладовка! Мне насрать, где ты хранишь бабло! Где оно?!– кричал мужчина.

Грабитель трясся, но не из-за страха, а из-за жуткой ломки, от которой, по-видимому, страдал не первый день. Иным образом невозможно объяснить столь нелогичное решение наведаться в квартал, где обитают семьи средних классов, чей доход далек от достаточного. Потом полицейские заявят, что преступниками двигала жажда пусть даже не большой, но легкой наживы, поскольку потребность в очередной дозе была велика.

Отец, захлебываясь собственной кровью, пытался ответить:

– В спальне в туалетном столике! Там есть немного денег и несколько украшений моей жены! Это – все, что есть! Клянусь! Заберите все, только, пожалуйста, не трогайте нас!

Франк поперхнулся кровью, попытался откашляться, но кровотечение было обильным, и он снова поперхнулся, чем только взбесил наркомана. Во время очередной булькающей попытки Франка откашляться, ломка достигла предела. Адские муки, что испытывал грабитель, были видны невооруженным глазом даже под маской. Сквозь черную плотную ткань на лице пятнами проступал пот, красные глаза с лопнувшими сосудами делали его похожим на бешеного зверя. Он еле стоял на ногах, ружье все больше тряслось в руках. Видимо, за многие годы наркотики бесповоротно изъели мозг бедняги, и он давно утратил способность мыслить здраво. Боль была настолько мучительной, что в искаженном уме пронеслась мысль, подобно стремительной искре, вспыхнувшей, погасшей, и оставившей дымчатый след. Роковая идея того, что он может облегчить боль, передав ее часть кому-то еще. В следующую секунду он без единого колебания спустил курок, прострелив голову отца на глазах Лили и Нины. Фонтан крови ударил в стену, где висела фотография с запечатленным на ней третьим Днем Рождения Нины. Теперь с улыбающихся лиц счастливой семьи в цветных колпаках вокруг праздничного торта со свечами стекала темно-красная смесь мозгов и крови.

Лили завизжала.

– Папа! – закричала Нина и уже хотела сорваться и подбежать к окровавленному трупу с кашей вместо головы, но рыдающая мать еще крепче стиснула дочь в объятиях.

Пока другие два сообщника переворачивали дом, вытаскивая из шкатулок дешевые сережки и кольца, скидывая все без разбора в один мешок, где уже лежали серебряные приборы со свадьбы Франка и Лили, бережно хранимые в антресоли на особый случай, и шуба Лили (в спешке они даже не поняли, что она искусственная), на кухне продолжалась трагедия.

Садист с дробовиком одним резким рывком вырвал Нину из рук матери.

– Нет! – завопила Лили, – Пожалуйста! Не трогайте ее! Берите все, что хотите, но только не трогайте ее! Умоляю вас! Она все, что у меня есть! Пожалуйста, только не мою малышку! – рыдала Лили.

Бедная женщина была почти в беспамятстве не в силах поверить, что весь этот ужас происходит на самом деле.

– Где еще драгоценности? Отвечай, сука! – нервно кричал тип, направив дуло дробовика на Нину.

– О, Господи! Прошу вас! Берите все, что хотите! Умоляю вас! Берите все, что хотите! Пожалуйста, отдайте ее мне! – кричала Лили.

Нина плакала и пыталась вырваться из рук убийцы, она кусала его, пинала. Но ей было всего пять лет! Что могла сделать маленькая хрупкая девочка в мощных мужских руках?

Составляя картину преступления, полицейские предположили, что соседи позвонили в службу спасения уже после первого выстрела. Это и неудивительно, ведь хлопок от выстрела из дробовика может достигать нескольких километров, и его мало с чем можно спутать. Поэтому когда Нина болталась над полом в руках наркомана, вдалеке послышался вой полицейской сирены.

– Копы! – закричал один из грабителей.

В этот момент внутри Лили затеплился огонек надежды. Этот спасительный звук сирены сейчас казался божьим гласом!

– Мика, сваливаем! – крикнул второй.

Но, видимо, Мике нравилось орудовать дробовиком, а может, снова какая-то мысль посетила больной мозг, превратившись в очередную гнусную идею.

– Возможно, он хотел поразвлечься, – сделает вывод детектив и добавит. – Иногда людей просто выбешивает, когда что-то идет не по плану, и ублюдок решил остаться в хоть каком-нибудь выигрыше.

В итоге дуло ружья нацелилось на Лили. Лицо женщины окаменело. Что она почувствовала в этот момент? Страх перед неожиданно возникшей смертью или радость оттого, что теперь дочь вне опасности? Красные заплаканные глаза оцепеневшей женщины уставились в дуло ружья. Она смотрела на свою смерть.

Маленькая Нина за долю секунды поняла, что последует дальше. Невероятно, но пятилетнюю Нину охватил животный инстинкт защитить родного человека. Позже она будет винить себя в собственной слабости, в провале. Но в тот момент она была уверена в своих силах и, что есть мочи, вцепилась зубами в широкое мужское запястье.

Мика заорал:

– Ах, ты, маленький сученыш!

Он силой отшвырнул Нину к стене с такой легкостью, будто она весила не больше грамма. Нина ударилась затылком о кухонный шкафчик, боль резко отдалась по всей голове.

– Нина! Нет!– были последние крики Лили.

В следующий момент оглушительный выстрел повалил женщину на пол.

Нина видела все. Хотя она и не сразу поняла, что увидела. Мысли сбивал привкус соленого пота и крови во рту. Кровь была не ее. Видимо, она глубоко прокусила руку грабителя. Этот вкус она запомнит на всю жизнь.

Через несколько секунд после заключительного хлопка в доме стихло. Это была странная тишина, зловещая. Где-то возле дома выли сирены, слышались крики людей. Но все это казалось каким-то далеким отсюда, недосягаемым, словно из другого мира за занавесом. А по эту сторону занавеса была лишь глубокая и мертвая тишина.

На четвереньках Нина подползла к трупам родителей и села между ними. Они лежали рядом друг с другом, еще немного и их ладони соприкоснулись бы точно символ вечной любви. Но они замерли навеки. Больше эти люди не сделают ни малейшего движения. Маленькие детские ручонки схватились за мертвые пальцы сначала матери, потом отца.

Кровь была повсюду: капли, мазки, брызги, струи. На полу растекались две лужи. Одна большая – из-под отца, которого убили чуть раньше матери, вторая – поменьше, она только начала просачиваться из-под еще теплого тела Лили. Кровавые лужи становились все шире и шире, распространяя тяжелый металлический запах. Медленно и упорно они беспрепятственно расползались, покрывая паркет темно-красным ковром. Нина и не заметила, как оказалась посреди одного гигантского кровавого озера.

Девочка продолжала сидеть и ждать, что мама сейчас проснется, начнет щекотать дочку, как она это делала, когда Нина садилась к ней на кровать по утрам. Но позы родителей были столь неестественными, что даже маленький ребенок понимал, что что-то здесь не так. Всего несколько минут назад они втроем весело ужинали, Нина даже сама приготовила бисквитное печенье в форме животных. Они долго смеялись над тем, как папа изображал оленя. А сейчас…

Крики, рыдания матери, мольбы отца, оглушительные хлопки – все как будто произошло целую вечность назад в одну мимолетную секунду. Бешено колышущееся сердце – единственное, что осталось с того момента.

«Почему они не двигаются?» – мысль то и дело мелькала в гудящей голове ребенка.

«Потому что они мертвы», – ответил шепот.

«Нет… я тебе не верю», – Нина краем глаза взглянула на Монстра, сидящего чуть поодаль.

«Ты знаешь, что они мертвы», – произнес другой шепот. Этот Монстр сидел позади Нины, но она не удостоила его взглядом.

Мысли собирались в одну большую кучу. В одно мгновение Нина вспомнила тысячи кошмаров, тысячи картин, которые часто возникали перед глазами сами собой. В них всегда была смерть. Благодаря им, она знает, что такое смерть. Она знает, как выглядит смерть, как она пахнет, как звучит, какого она цвета, какая на вкус, на ощупь… Но почему же сейчас так сложно принять тот факт, что героями одной из таких картин сдали мама и папа? Почему она не может поверить в их смерть?

В дом вбежали два парня в полицейской униформе. Увидев трупы на кухне, они едва заметили кроху, сидящую посреди этого кошмара. Нина и их едва удостоила вниманием.

– В доме чисто! Немедленно пришлите врачей! – дал один из них команду по рации.

Потом, охваченные чувством долга поймать мерзавцев, полицейские побежали к задней двери, ведущей на двор. Именно там скрылись грабители. Проводив полицейских взглядом, Нина снова уставилась на холодеющие тела родителей. Боковым зрением она уловила в дверном проеме черного мужчину. Он был в костюме и сером плаще, а на голове – серая фетровая шляпа. Он долго и пристально смотрел на Нину, его лицо, казалось, не выражало эмоций. Потом он опустил глаза.

Дальше все было, как в тумане. Нина уже не понимала, что происходит. Нина помнит череду незнакомцев, заполонивших дом: полицейские, люди в синих халатах, люди в костюмах. Их было очень много, и это пугало Нину. Что эти чужаки забыли здесь? Что им надо? Их сюда не звали! Они здесь чужие, но чувствуют себя так уверенно в стенах ее дома. Она помнит, как не хотела отпускать мамину руку, но люди в синем все же расцепили их. Неподвижные тела родителей завернули в какие-то черные мешки, Нина не поняла зачем, в этих мешках ведь трудно дышать!

Мужчина в шляпе вынес Нину на руках и усадил на капот машины. Он укутал ее в теплое колючее одеяло и стал задавать вопросы. Она уже не помнит какие, что-то вроде «сколько их было?», «как они одеты?». Нина спокойно рассказала все, что он хотел узнать, что было странным, ведь она не любила разговаривать с незнакомцами. Однако, было в этом мужчине что-то притягательное, что заставляло чувствовать себя рядом с ним в безопасности. Он рассказывал ей истории про лошадей, пока она потягивала горячий чай из пластиковой крышки термоса. Он даже спел ей одну красивую песню про любовь, смысл которой Нина тогда еще не понимала.

За все время, пока она наблюдала за тем, как в доме сверкают вспышки фотоаппаратов, Нина не проронила ни одной слезы. Наверное, так проходил шок в детском организме, а мужчина в шляпе поспешил этим воспользоваться, занимая Нину интересными историями.

Следующее, что запечатлелось в памяти Нины, это то, как ее отвезли в детскую городскую больницу, которую в последнее время она посещала все реже. Здесь ее осмотрели, прослушали грудь холодным стетоскопом, который всегда щекотал ее, измерили температуру. Обеспокоенные и сочувствующие взгляды знакомых лиц дежурных медсестер рождали подозрения в детском сердце. Но все, что в тот момент Нина смогла понять, это то, что произошло что-то плохое.

Пока Нина находилась под действием шока, она не осознавала тот факт, что осталась полной сиротой. Но когда на утро у нее пройдет шок, и она забьется в жесткой истерике, рядом с ней должны присутствовать доктора, потому что с проблемой такого масштаба обычным сестрам не справиться. Поэтому они сделали ей укол снотворного и оставили в темноте одиночной палаты.

Когда все вокруг стихло, и Нина уже начала проваливаться в сон, она заметила Монстра, неподвижно сидящего на кресле возле окна. Он снова наблюдал за ней и пытался что-то сказать. Его шепот все еще был тусклым. А вот прежде мутный образ, теперь стал более отчетливым.

Глава 2. Новый дом

– Доктор Йокин,– позвала худенькая молодая медсестра. Светлые волосы аккуратно заплетены в косу, точно ржаной колосок.

Доктор Зорий Йокин, невысокий мужчина сорока лет с пышными черными усами, остановился.

– Доктор Йокин, прием с Алтоном из третей палаты отменен. С ним снова случился припадок, ему вкололи транквилизаторы, и сейчас он спит,– выпалила девушка, слегка запыхавшись.

– Эх, беда… – задумчиво произнес Йокин.– В таком случае у меня длительный перерыв. Я буду в компьютерном зале, дорогая.

– Доктор Калев сказал, что, если пожелаете, можете познакомиться с пациенткой из седьмой палаты.

Йокин призадумался. Он едва помнил эту девочку по карте болезни, что изучал накануне. Случай был самым интересным из всей стопки медицинских карт, которые ему предоставили, как новому штатному специалисту.

– Да, я помню ее. Наша встреча назначена на послезавтра, не так ли? Ну, что ж, делать все равно нечего. Готовьте девочку, – кивнул Йокин.– Да, кстати, напомните, как ее зовут?

– Нина, – выпалил сестра, – ее зовут Нина Эстер. Она наша самая тяжелая пациентка,– грустно добавила девушка и быстро удалилась.

– Нина, – произнес Йокин себе под нос, – ну, посмотрим, как мы можем тебе помочь, Нина.

Детская психиатрическая лечебница, работником которой не так давно стал доктор Йокин, пользовалась немалой славой среди подобных учреждений. Развитая сеть отделений позволяла лечить детей с самого юного возраста. Спектр услуг был довольно широк, а глава учреждения – профессор Ян Калев, хоть и был достаточно молод – всего сорок с небольшим, слыл новатором в способах лечения детских и подростковых психических заболеваний. Он неустанно следил за разработками в области психофармацевтики, физиотерапии, огромное внимание уделял исследованиям в сфере психологических воздействий на подсознание, и одним из первых ввел сеансы гипноза для подростков, являясь противником агрессивного лечения химическими препаратами, чем очень понравился Йокину. Калев не боялся предлагать новые методы лечения своим подопечным, заручаясь обязательным согласием родителей. Также рьяно он относился и к подбору персонала. К потенциальным коллегам у него было много требований относительно их талантов и убеждений.

Доктор Зорий Йокин был принят в лечебницу месяц назад. Учеба в престижном медицинском колледже, позже в столичном медицинском университете, успешно защищенная докторская диссертация на тему особенностей применения гипноза для детей благотворно повлияли на его характеристику. Калев провел с ним единственное интервью, на котором понял, что перед ним сидит одаренный врач, трудолюбивый работник, а главное, такой же исследователь, как и он сам, с пытливым умом любознательного изыскателя, стремящегося уйти от устаревших взглядов в столь хрупкой и неоднозначной области, как психиатрия.

Йокин приступил к работе немедленно. За ним закрепили отдельный кабинет, который обещали в скором времени обустроить необходимой мебелью для проведения гипнотических сеансов. В лечебнице Йокин был единственным обученным специалистом в этой области. А до тех пор Йокин работал в качестве психиатра в третьем корпусе, где проживали отделения старшего возраста. Он проводил групповые и индивидуальные беседы с подростками, заболевающими легкими формами психических расстройств: разного рода неврозы типа истерии, панического или тревожного расстройства, параноидные психозы, количественно выделялись нервные анорексики. Йокин даже познакомился с целым рядом детей с психосоматическими расстройствами. В лечебницу привозили детей со всех уголков страны. С каждым днем число медицинских карт на столе Йокина увеличивалось, а сам он ждал, когда, наконец, приготовят его кабинет, чтобы он приступил к долгожданным сеансам гипноза, к воплощению своей мечты исследователя.

С сегодняшнего дня Йокин получил разрешение на работу с особо буйными больными. И первый же день в «буйном блоке» начался с того, что оба его пациента были усыплены один за другим. В этот день у Вилена, парнишки шестнадцати лет, обострились панические атаки, и он стал нападать на медработников, крича во все горло, что они пытаются украсть его органы. Другой же мальчуган по имени Алтон страдал особо опасным психическим расстройством – самоистязанием. Сегодня он снова попытался выцарапать себе глаза.

Как бы то ни было, доктор Йокин прекрасно понимал, что его ждет в этом блоке. При работе с буйными пациентами глупо планировать рабочий день на завтра, ведь никогда не знаешь, когда их мозг снова захочет сыграть в злые игры.

Йокин подошел к одному из кабинетов психотерапии, в котором мобычно устраивал приемы. Все та же молодая медсестра, ее звали Илона, уже ждала доктора возле двери.

– Нина Эстер, пятнадцати лет, диагноз шизофрения, непрерывнотекущая, интеллектуальные расстройства, эмоциональные нарушения, частичные расстройства поведения, галлюцинации, эпизоды кататонического ступора, – доктор читал медицинскую карту пациентки.

– Сложность в том, что ее болезнь невозможно отнести к какому-либо типу шизофрении, – лепетала Илона, – в ней, как будто, есть все сразу…

– Возможная причина возникновения заболевания – шок от глубокого эмоционального стресса пережитого после убийства родителей, – доктор продолжал читать. – Сколько ей было, когда их убили?

– Пять. Пять лет,– ответила Илона.

Йокин озадаченно взглянул на сестру.

– Она видела, как их убили?

– Да. Их застрелили у нее на глазах. Страшная картина. Такое не каждому взрослому под силу пережить.

– У нее больше нет родных?

– Нет. Она – абсолютная сирота. Соцработник общается лишь с доктором Калевом. К сожалению, в ее состоянии о программе удочерения не может быть и речи.

Йокин снова пролистал карту, как бы повторяя информацию.

– Если я не ошибаюсь, тут где-то написано, что она состояла на учете у психиатра до трагедии,– наконец, проговорил он.

– Да, верно. Но она тогда была совсем ребенком. Родители отказались отдать ее в диспансер, а позже наметились улучшения и последняя запись, позвольте, – Илона взяла карту из рук доктора.

Едва дотронувшись до мужского волосатого запястья, легкая дрожь пробежала по стройной женской спине.

– Вот здесь, – сказала Илона, ткнув тонким пальцем на строчку

– Снята с ежемесячного осмотра до первых признаков ухудшений, – прочитал Йокин.

Это была последняя запись на бланках городского психологического диспансера, далее карта болезни велась на листах психиатрической лечебницы.

Йокин снова пролистал карту и сказал:

– Ну, что ж, я готов.

Илона постучала в дверь. Внутри кабинета санитар – крупный молодой парень двадцати пяти лет – открыл дверь. Йокин вошел в кабинет.

– Доктор Йокин, будьте осторожны,– услышал он тихий голос Илоны.

Санитар вышел, дверь за ним закрылась.

Кабинет представлял собой небольшую комнату с решетчатым окном. Как и в других подобных кабинетах, здесь стояли два кресла, кушетка и небольшой столик. Окна здания выходили в парк, и густая зеленая листва огромного конского каштана, одного из нескольких, посаженных вдоль корпуса, стучала по стеклу, тревожимая ветром.

Йокин прошел вглубь светлого кабинета, сел в кресло и только потом взглянул на пациентку.

Укутанная в больничный халат, из-под которого торчала уже изрядно поношенная сорочка, девушка неподвижно сидела в кресле напротив. Коричневые волосы длиной до лопаток были растрепаны и местами скомканы в узлы, которым помогут уже только ножницы. Руки и ноги, насколько их мог видеть доктор, покрыты многочисленными ссадинами, рассасывающимися синяками, свежими царапинами.

«Наверное, ты у нас очень буйная»,– подумал он, и ему тут же вспомнились слова сестры, о том, что это – самая тяжелая пациентка в лечебнице.

Девушка сидела, словно застывшая во времени, даже дышала еле заметно. Худая и до жути бледная. Впалые щеки и отчетливая синева вокруг глаз придавали лицу очертания черепа. Нахмуренные брови, плотно сомкнутые губы передавали внутреннее напряжение. Взгляд больших необыкновенно серых глаз уставился в окно. Несмотря на создаваемое впечатление враждебности, лицо девушки казалось абсолютно детским, наивным, чистым и таким страдающим, словно печать смерти, которая коснулась его десять лет назад, оставила на нем несмывающийся след.

Йокин отлично читал лица людей, более того, он безо всяких генетических тестов мог определить, болен ли человек с рождения или болезнь – приобретенная. Глядя на застывшее мраморное лицо девушки, Йокин понимал, что боль, от которой страдает ее невинная душа, источник которой спрятан где-то очень глубоко, и который ему предстоит отыскать, это боль несчастного человека, потревоженного трагичными ударами безжалостной судьбы. Злой рок не спрашивает твоего разрешения, не берет во внимание твое мнение, и выбор его порою непостижим человеческим разумом, но он ударяет свирепым беспощадным бичом и все, что остается делать – это рутинно заживлять раны, которые то и дело кровоточат.

– Здравствуй, Нина. Меня зовут доктор Зорий Йокин, я – твой новый лечащий врач.

Нина не подала виду заинтересованности, безжизненные глаза по-прежнему смотрели в окно.

– Мне очень хочется, чтобы мы с тобой подружились, – продолжал Йокин.

Девушка не шла на контакт, но Йокин привык к такой реакции, более того, считал ее абсолютно нормальной. Социальная отчужденность, сопровождающая основную массу психических расстройств, обуславливает нежелание больных идти на контакт с людьми, в особенности с чужаками. Более того, даже при беглом осмотре истории болезни Нины было ясно, что за десять лет пребывания здесь ей скормили все разнообразие имеющихся в лечебнице антидепрессантов, нейролептиков и транквилизаторов. Неизвестно, принесли ли они больше пользы или вреда. На секунду доктору показалось, что с полуживой девушки можно написать учебник по побочным эффектам антипсихотических препаратов.

Тем не менее, Йокин не переставал убеждать себя в том, что каждому из таких, как она, необходимо выговориться. Рано или поздно они принимали нового доктора и посвящали его в тайны своих блуждающих душ. Тяжело сдерживать безумие внутри себя, тяжело бороться с ним в одиночку. И Йокин потрясающе справлялся с доверчивостью пациентов, становясь их союзником в этой нелегкой борьбе.

– Ты находишься здесь уже долгое время, – продолжал Йокин. – Наверное, знаешь каждый уголок лечебницы.

Молчание.

– Ты ощущаешь себя как дома?

Взгляд Нины оторвался от окна и медленно перевелся на доктора. Необычайно светлые серые глаза Нины вперились в Йокина безо всякого смущения. И вроде он всегда готов к подобной реакции от пациента, они часто разглядывают его в попытке смутить своей наглостью, продемонстрировать бесстрашие. Но этот раз был каким-то особенным. Йокин почти физически ощущал ее взгляд, даже почувствовал, как что-то живое закопошилось в мозгу и приподняло волосы на макушке. Он вдруг вспомнил о своем рыбацком домике, где проводил отпуск в одиночестве. Выпускной школьный бал, на котором впервые поцеловал девушку. Он даже учуял запах подгоревших этим утром гренок на его кухне. А вот он выступает перед ректоратом университета и злится на собственные трясущиеся от страха руки. Он сидит за столиком уличного кафе и пишет свой телефонный номер для официантки, которая даже не удосужилась взглянуть на салфетку, прежде чем выбросила ее. Он идет в полуночный магазин, где продавец приветствует постоянного покупателя и уже достает из-за прилавка стандартный набор: бутылку виски и пакет семечек.

Стоп! Что это?

Зорий внезапно осекся и понял, что странным образом отвлекся от сеанса. Кутерьма из воспоминаний, сменяющих друг друга с быстротой миллисекунд, вывела из кабинета и отправила в путешествие по его прошлому. Как это получилось? Видимо, в последнее время навалилось слишком много работы, и вот результат – рассеянность прямо на рабочем месте. Йокин встряхнул головой, поругав себя за непрофессионализм, и прервал затянувшееся молчание.

– Я же напротив, совсем новичок здесь. Наверняка, ты смогла бы устроить мне интересную экскурсию, – говорил доктор, как ни в чем не бывало. – Может, знаешь какие-нибудь интересные места или истории?

«Истории? – думает Нина. – Я их знаю тысячи… спроси меня о том мужчине, что продал тебе этот идиотский зеленый галстук…»

– Вскоре я начну практиковать новый метод лечения, – говорил Йокин, – это гипноз. Ты ведь знаешь, что такое гипноз? Я надеюсь, что он поможет нам с тобой победить твой недуг, – Йокин дружески улыбнулся.

«Как же вы все слепы,– думает Нина,– я здорова… Я всегда была здорова».

***

После трагедии представительница социальной службы консультировалась с врачами, наблюдавшими Нину, и решение было принято единогласно – ввиду специфической болезни ребенок направляется в детскую психиатрическую лечебницу.

Нина отлично помнит тот день, когда ее привезли сюда. Стоял сильный ливень. Порывы ветра яростно трепали высокие деревья, небеса грозно рокотали, и вскоре начался град, стреляющий льдинками по окнам. Он словно предвещал начало какого-то ужаса. Вроде это было раннее утро, а может и поздний вечер. Если честно, в тот момент невозможно было понять время дня, настолько темно было вокруг. На фоне черного неба, разрезаемого яркими вспышками молний, старинное главное здание лечебницы казалось местом обитания чудовищ.

Незнакомцы в костюмах, сопровождавшие ее из детской больницы, сменились новыми незнакомцами в белых халатах. Одна из них – толстая женщина, от которой плохо пахло – взяла Нину за руку и повела по тускло освещенным коридорам с высокими потолками. Внутри раскаты грома были не такими оглушительными, как на улице, да и само здание не казалось таким уж и мрачным местом, но Нине все равно здесь не нравилось. Она все время хотела к маме.

Женщина завела девочку в большое помещение. Здесь было тепло и тихо, настоящий огонь скрипел поленом, высокие стеллажи с десятками или даже тысячами книг тянулись вдоль стен, а в углу стоял огромный глобус. Нину усадили на мягкий диван. Рядом присел полноватый и довольно старый мужчина. Седые волосы были зачесаны набок, в белоснежной бороде изредка проступали черные островки. От него исходил резкий аромат одеколона. Этот лимонный запах останется в памяти Нины навсегда, он незаслуженно станет предметом ее лютой ненависти.

– Нина, ты должна побыть здесь немного, – говорил старик.

Его тихий томный голос звучал как колыбельная.

– Мы о тебе позаботимся, отныне мы – твоя семья. Мы будем с тобой рядом. Но папа с мамой уже не вернутся…

Девочка еле понимала смысл сказанных слов. Для нее это были просто слова. Они не имели значения. Нина все ждала, когда это все, наконец, закончится, и мама придет за ней. Детские глазки то и дело поглядывали на дверь, ожидая, что вот-вот она распахнется и войдет любимая мама. Иначе быть не может. Мама всегда была рядом с ней.

Доктора понимали, что безмолвие девочки – это всего лишь затишье перед бурей. Бедняжка еще не осознала, что произошло. Она до сих пор пребывала в шоковом состоянии. Но вскоре, как предсказывали они, ребенок закатится в истерике и будет требовать маму. Сколько раз они уже видели здесь такое. Детей оставляли в лечебнице на месяцы, а то и годы. Совсем новые пациенты тяжко переживали разрывы с родителями. И хотя каждый день вечернее время отдавалось часам посещения, детский рев стал здесь привычным. Но случай с Ниной был особенным, ведь ее мама никогда не придет. Никто не придет. Даже соцработник, которая не горела желанием печься об умалишенной.

Потом толстая неприятная женщина отвела Нину в маленькую двухместную палату, помогла разуться и уложила в холодную кровать. В небольшой комнатушке с крашеными стенами умещались всего две узкие железные кровати. На соседней кто-то спал, и Нине это не нравилось. В ту ночь Нина не сомкнула глаз. Она лежала на скрипучем жестком матрасе с громко сопящим рядом незнакомцем и смотрела в зарешеченное окно, в которое бились встревоженные завывающим ветром ветки деревьев. Нина все прокручивала в уме слова старика с белой бородой, и с каждой минутой тщетного ожидания возвращения мамы до нее постепенно доходил смысл того, что старик пытался донести до нее. Однако, девочка продолжала упорствовать, продолжала верить, что завтра за ней придут.

Утром ее новое место обитания ожило. В коридорах за дверью сначала послышались гулкие шаги, потом хлопала дверь, и громкий женский голос что-то выкрикивал. Этот набор звуков повторился несколько раз в неизменном порядке, прежде чем добрался до двери палаты Нины. Девочка сжалась и натянула одеяло до самых глаз, сердце бешено колотилось в ожидании предстоящего. Дверь резко распахнулась, и в проеме показалась та же тучная женщина, которая привела сюда Нину поздним вечером.

– Подъем! – прогремела санитарка басом.

Нина сначала не поняла, что все это означало, но просыпающееся тело на соседней кровати прояснило ситуацию: наступило утро.

Нина, наконец, увидела того, кто спал рядом. Толстая девочка немного старше Нины лениво потянулась, окинула враждебным взглядом новую соседку с ног до головы, после чего буркнула в ее адрес какое-то непонятное слово. Нина почувствовала в нем злость. Девочка надела резиновые тапки, встала с кровати, взяла со стула махровый халат и вышла из комнаты. Проводив соседку взглядом до коридора, где та исчезла, Нина заметила пробежавших мимо ее палаты детей примерно одного с ней возраста. По доносившимся снаружи звукам Нина представляла, как дети толпились в коридоре, издавая невообразимый шум. Они кричали, плакали, смеялись, кто-то ныл, другой скулил, третьи что-то бурно обсуждали, самые смелые, кажется, дрались.

Когда в проеме нарисовалась незнакомая женщина в белом халате, фигурой походившая на ту, что привела Нину сюда ночью, сердце девочки забилось еще чаще. Вид санитарки с полуседым пучком на затылке выражал гнев, от которого Нина вжалась в кровать и замерла, уставившись на грозную женщину, и не смея моргнуть.

– Тебе что, персональное приглашение нужно? – прорычала она, – вставай, говорю!

Ноги Нины онемели, тело свело в такой ступор, что она едва могла сделать вдох. Столько ярости исходило от этой жуткой женщины в белом!

– Не напирай! Она – новенькая! Вчера привезли! – крикнул кто-то из коридора.

– А-а-а, – промычала она, – ну, тогда идем! Добро пожаловать, что ли…

Женщина подошла к Нине и буквально одной рукой вытащила ту из кровати и поставила на ноги. Толстая жесткая рука грубо вытолкнула Нину в коридор, а потом схватила за запястье так сильно, что оно заныло. Женщина провела Нину через коридор, они завернули за угол. Наконец, Нина увидела источники гама. Около трех десятков детей примерно одного с ней возраста стояли длинной шеренгой вдоль стены. Нина не успела заметить, как сама стала частью этой шеренги. Она с ужасом смотрела на орущих вокруг сверстников и не могла поверить, что все происходило на самом деле. Мальчик перед ней беспрестанно водил руками из стороны в сторону, словно невидимый кукловод дергал за ниточки марионетки. Девочка позади Нины ковыряла в носу и раскачивалась, как неваляшка, напевая какую-то песню. Еще два мальчугана затеяли драку прямо возле Нины, благо, их тут же разняла все та же тучная женщина. И все это время со всех сторон доносился непрекращающийся плач и всхлипывания.

Шеренга куда-то продвигалась, и вскоре обескураженная Нина увидела пункт назначения. Впереди в светлой комнате, обложенной потрескавшимся кафелем, рядом друг с другом стояли два унитаза. На один садились девочки, к другому подходили мальчики. Нужда справлялась прямо на виду живой очереди. После чего они переходили к стене напротив – к трем умывальникам. Толпясь вокруг одного по двое, а то и по трое, дети чистили зубы. И этот конвейер работал под неусыпным контролем одной из тучных женщин в белом.

– Арина, не балуйся водой! Антон, перестань мазать всех пастой! Степан, я сейчас выпорю тебя! – то и дело кричала санитарка.

Нина с ужасом осознала, что ее очередь к унитазу уже почти настала. Девочка, стоявшая перед ней, подошла к унитазу, с отрешенным видом сняла трусики и села, умудрившись даже хорошо прозеваться, справляя нужду. Нина удивленно смотрела на трех мальчиков, столпившихся возле унитаза, они умудрялись даже играть в перестрелку со струями друг друга. И вот зевающая девочка все также безропотно встала, надела трусики, нечаянно заправив в них платье, и предоставила унитаз следующему. Но Нина не смогла сделать ни шагу. Ее потрясение достигло апогея.

– Эй! Чего застряла? – буркнул кто-то сзади и даже слегка толкнул Нину, но та едва обратила внимание на недовольство.

Зато застой был замечен одной из санитарок, которая краем ястребиного глаза увидела нарушение непрерывного потока. Она грозно прошагала к Нине, расталкивая ребятню, и дернула ту за локоть.

– Давай скорей! Ты всех задерживаешь! – зарычала женщина.

В этот момент на Нину напал первый в ее жизни ступор. Сознание провалилось в темноту, глаза закатились, жевательная мускулатура намертво сомкнула челюсти, шея напряглась и неестественно выгнулась, руки скрючились возле груди. Когда напряжение дошло до спины и ног, Нина уже отключилась. Если бы не толстые руки санитарки, Нина бы шмякнулась на пол, точно срубленное дерево. Но опытная женщина успела подхватить девочку и мягко уложить на холодный кафельный пол.

– Зара! Зови врача! – крикнула женщина.

Тело Нины забилось в судороге. Санитарка аккуратно подняла девочку и отнесла в комнату.

В то время Ян Калев работал в лечебнице штатным психиатром. Именно он пришел на зов обеспокоенных санитарок младшего блока. Он осмотрел девочку. Ввел миорелаксирующий препарат, тело Нины полностью расслабилось, и она впала в глубокий сон. Был сделан вывод, что причиной ступора явился стресс от мгновенного введения Нины в общество. Калев вычитал из истории болезни, что девочка едва разговаривала, была замкнутой, на контакт с людьми шла с трудом и воспитательные учреждения не посещала. Ее форма шизофрении предполагала постепенную социальную адаптацию.

– Она просто не знает, что такое социум, – говорил Калев, – ее пугают люди.

Калев повелел оставить Нину в покое до тех пор, пока она сама не проявит желание выйти из палаты. А пока ее необходимо водить в туалет в индивидуальном порядке и приносить еду в палату. Начать общение, как он предсказывал, Нина начнет со своей соседки.

– Аделаида – неагрессивная девочка, – рассуждал Калев,– ее лунатизм не опасен, а потому они не доставят друг другу много хлопот.

Разумеется, санитарки Зара и Дания были недовольны индивидуальным обслуживанием девочки. Ладно, водить в туалет, но приносить еду из столовой, извольте! Они – не служанки! Но, как бы то ни было, предписания врача следовало выполнять неукоснительно.

И когда Нина очнулась, ее ждал новый мир.

Толстые руки грубо хватали за локоть и больно сжимали запястье, ведя в туалет, где трясущаяся от страха и холода девочка пыталась справить нужду под присмотром огромной женщины в белом, от которой пахло раздражением и злобой. Подносы с едой громко стучали о стол, выражая явное недовольство санитарок установленными правилами «для принцессы», а когда в тарелках оставались недоеденные супы и котлеты, эти тучные фурии бросали озлобленные комментарии в адрес девочки.

Здесь не было любви для Нины. Здесь царствовали безразличие, раздражение и откровенная злоба.

Ночами напролет Нина выплакивала глаза, также беззвучно, как она это всегда умела.

– Мамочка, где же ты? – шептал ребенок, – мамочка, пожалуйста, приди.

Слезы лились нескончаемым потоком из серебристых глаз, маленький опухший носик краснел от всхлипов, тело девочки сотрясалось от немых рыданий. И уже под утро истощенная слезами Нина, засыпала на мокрой подушке с молитвой на устах: «Мамочка, пожалуйста, вернись…»

Но дни безостановочно сменяли друг друга, а для Нины не менялось ничего. Нескончаемый шум и крики в коридорах, грубые хватания за плечи, огрызания фурий, стук тарелок. Единственным светлым лучиком в этом бесконечном аду были визиты медсестры. От молодой девушки всегда пахло фруктами, травами, цветами. Приятные ароматы тотчас же возвращали Нину домой. Она представляла, какой бы сегодня был запах дня, кого бы она в этот вечер взяла «на небушко».

– Ванильный… сегодня был бы ванильный день, – шептала себе под нос Нина и вспоминала, как они с мамой вычищали из стручков ванили черные зернышки.

Пока Нина витала где-то в облаках, медсестра давала ей таблетки, ласково просила запить их водой, потом гладила девочку по голове и уходила. Это были единственные приятные и недолгие моменты, которые Нина ждала каждый день.

После визита медсестры, в палаты возвращались дети с обеда, принося с собой привычный грохот.

– Если ты тронешь мои карандаши, я тебя убью, – злобно сказала однажды Аделаида, заметив, что Нина не спит во время тихого часа. Потом, пнув тапочки Нины так, что те разлетелись по разным углам, плюхнулась на кровать и по обыкновению отвернулась к стенке.

Нина и не думала прикасаться к карандашам Аделаиды. Она очень боялась эту толстую девочку. Та верно подметила интерес Нины, которая то и дело бросала взгляды на наборы для рисования на столе. Нине очень хотелось рисовать, но у нее не было ее собственных карандашей и красок. У нее, вообще, ничего не было. Даже одежда была не ее. Она получила ее еще в детской больнице, где оказалась после того кровавого вечера.

Тихий час тянулся бесконечно. Нина занимала себя тем, что вспоминала стишки, которые они разучивали с мамой.

– Поросенок, поросенок,

только вылез из пеленок.

Тут же, свинка, грязь нашел,

Мимо лужи не прошел, – рассказывали они, пока Нина купалась в пенящейся ванне.

– Приходите к нам, барашки,

Мы расчешем вам кудряшки.

Нет спасибо, бе—бе—бе,

Расчешите их себе, – проговаривала Нина, а мама расчесывала мягкие волнистые волосы дочери.

После тихого часа детей уводили на полдник, а потом на прогулку, и Нина вновь оставалась одна. Лишь Дания изредка заглядывала в палату, чтобы проверить девочку. Но тишина длилась недолго. После вечернего подноса с кашей кошмар возвращался. Знакомые крики вонзались в голову как гвозди – дети возвращались с ужина. Еще долго Нина слушала раздражающий плач, громкий смех, меланж из рева и ссор где-то на этаже. А потом на улице темнело, и дети разбредались по палатам. Время – ложиться спать.

И так повторялось день за днем, счет которых Нина перестала вести после восьми. Нина продолжала ждать маму. Она не выходила из палаты, кроме как в туалет, потому что боялась, что если мама придет, то не сможет найти ее посреди толпы детей. А мама придет! Обязательно придет! И отведет домой, где ее ждет папа, и все станет как прежде. Ведь тот старик сказал, что она побудет здесь немного. Наверное, мама заболела, но скоро она выздоровеет и обязательно придет. Ведь врач сказал, немного…

Время шло, мама не появлялась.

Через три недели пребывания Нины в лечебнице настал неизбежный момент. Три недели. Всех двухлетних беспрестанных и упорных усилий Лили в борьбе с шизофренией хватило на три недели. Это должно было случиться, ведь болезнь никуда не исчезала, а таблетки, что давали ребенку, были абсолютно бесполезны. Нина отчетливо помнит ночь, когда ушел обманчивый туман из головы, и она, наконец, поняла, даже скорее приняла суровую правду.

В ночной темноте она, как всегда изводимая бессонницей, сидела на кровати и старалась разглядеть пуговицы на пижаме, как вдруг, снова услышала знакомые до боли голоса.

«Мы здесь. Мы всегда были здесь. Мы всегда будем здесь. Мы все, что у тебя есть. Мы – твои единственные друзья. Ты наша, Нина. Слушай нас, Нина. Бойся нас, Нина. Мы здесь».

Эти мерзкие, но в то же время родные голоса, перебивая друг друга, говорили с ней. Слеза скатилась со щеки, потом другая, потом еще одна, и Нина снова тихо плакала. Они вернулись, значит, мамы нет.

Первое время Нина отчаянно боролась с ними придуманными мамой методами. Ее несколько раз находили на полу в туалете, где она закрывала уши и произносила одну лишь фразу:

– Монстры, уходите, оставьте малышку! Монстры, уходите, оставьте малышку!

Разумеется, об этом доложили врачам. В то время ее курировал некий доктор Полак, которого она ни разу не видела за все время пребывания в лечебнице. А когда ему сообщили о новом симптоме болезни Нины, он посетил ее лишь однажды. Бегло осмотрел, пролистал карту, создавая напыщенный вид, и выписал аминазин против неопределенного рода галлюцинаций. Он даже не стал уточнять, что именно она видела, сделав пометку в карте «Начата терапия нейролептиком». Терапия, которой не будет конца.

Так бы она и осталась забытой эгоистичным доктором Полаком, если бы не случился первый припадок. Девочка забилась в угол игровой комнаты с истошными воплями о том, что за ней охотится какое-то чудовище, и тем жутко испугав остальных детей, которые тоже стали бояться невидимого врага. Когда санитарки попытались схватить ее, Нина вцепилась пальцами в лицо одной из них, оставив той глубокие ссадины на память. Женщина завизжала не меньше припадочной и ухватилась за лицо. Нина же выбралась из крепких объятий и стала носиться из угла в угол, подобно загнанному зверю. В бреду Нина не видела, куда бежит, и на полной скорости врезалась в стену. Потеряв равновесие, она неудачно упала, ударившись головой об угол стола, после чего в очередной раз впала в кататонический ступор. Серые, точно окаменевшие, глаза уставились в потолок, руки скрючились в защитном жесте, тело застыло. Девочку перенесли в медицинский блок, где на рентгене обнаружили трещину черепной коробки, томография подтвердила сотрясение мозга.

Неизвестно, что бы произошло с бедной девочкой дальше, если бы об этом не стало известно Яну Калеву. В тот день произошла крупная ссора между Калевом и Полаком, в ходе которой Ян обвинил Полака в наплевательском отношении к пациентам.

Когда Нина очнулась, и состояние девочки нормализовалось, Калев лично провел с ней беседу. Она честно рассказала этому милому светловолосому доктору о монстрах, как она их называла, о том, что они часто навещают ее в кошмарах, показывают страшные картинки, где всегда присутствует кровь. Она даже показала доктору, где сейчас сидит этот костлявый уродец – позади доктора почти рядом с ним, он должен был чувствовать его дыхание. Но Калев, естественно, не видел и не слышал монстра. Нина слезно клялась, что тогда, в игровой комнате, этот монстр пытался напасть на нее и содрать с нее кожу живьем. Он сам ей так сказал. А когда она попыталась убежать, то не видела ничего, потому что вокруг был непроглядный мрак.

Было ясно, что шизофрения обострилась. Нине прописали целый ряд препаратов и процедур. Как бы ни просил Калев, главврач поручил проведение приемов доктору Полаку, поскольку Нина – его пациентка изначально, и, по сути, обвинения в халатности Полака беспочвенны, ведь рецидив у больных случается часто. Полак начал проведение сеансов. И это было ошибкой, как уже, будучи главврачом, заключит Ян Калев.

Нина добросовестно выполняла все требования доктора. Она бесстрашно рассказывала ему о Монстрах, хотя те обещали убить ее, если она поведает кому-либо о своем секрете.

Но со временем надежда Нины стала угасать, видя, что ее усилия – бесполезны. Врач лишь давал ей горькие пилюли, от которых постоянно тянуло спать. Но неужели он не слышит ее? Она боится спать! Монстры приходят в кошмарах, которые не под силу выдержать даже взрослым, и она не знает, как противостоять им во снах! Люди в халатах не помогали. Они не учили ее командовать Монстрами, они не учили ее не бояться Их, они не разговаривали с Монстрами через уши, как все это делала ее любимая мама. Все, что Нина слышала от них это то, что Монстры нереальны.

– Нина, я не вижу здесь монстра, – твердил ей Полак.

Но это же не значит, что Их нет!

Вскоре силы ребенка иссякли. Пятилетняя малышка не в силах разбить стену. Она не столько боролась с Монстрами, сколько – с упрямством врачей. Она выдохлась. Она потеряла интерес к борьбе. Она осталась одна. И она была больше не в силах доказывать существование Монстров. Вдобавок, она бесконечно глубоко горевала по маме, папе. Она так хотела домой. Новый мир, в котором она была вынуждена жить, медленно убивал ее.

Через несколько месяцев тщетных попыток спастись от убийственного болота, Нина прекратила усилия и теперь постепенно тонула в нем. Нина осталась один на один с кошмаром, и Монстры поспешили завладеть истерзанной душой, которая уже вроде была и не против.

Окруженная чуждым ей миром, наполненным незнакомыми людьми, большая часть которых были злыми мрачными больными, Нина была настолько одинока и напугана, что Монстры перестали казаться ей лютыми врагами и стали единственными знакомыми, даже родными существами, принесенными ею из той прошлой жизни, в которой она была бесконечно счастлива.

Она впустила Их в себя. Позволила Им разгуливать вокруг. Позволила шептать. Каждый раз Они назывались разными именами: Боль, Отчаяние, Ужас, Гнев, Ненависть, Насилие, Одиночество, Плач… Эти странные слова Нина никогда не слышала в своей жизни, но Монстры с удовольствием показывали ей картины своих имен, чтобы девочка поняла их значение. И какие бы мерзости Они ей ни показывали, она не претила Им, ведь теперь она была не одинока.

Бессилие девочки Полак воспринял, как положительную динамику, и уже кичился ее скорым выздоровлением. Нина больше не говорила о Монстрах.

– Ты видишь монстра сейчас? – спросил Полак.

Серебристые глаза неотрывно смотрели под кресло, на котором сидел врач. Монстр неестественно скрючился под ним, словно все его кости были раздроблены, окровавленный оскал бурлил слюной.

– Нет, – едва слышно произнесла Нина, – его здесь нет…

Как только Нина сказала то, что от нее хотели услышать, ее оставили в долгожданном покое. Больше никаких больных уколов, количество таблеток резко сократилось, а главное не было больше надобности в изнурительных спорах с врачами, которые настойчиво стояли на своем и, в итоге, так и не услышали ее зов о помощи.

Вскоре подавленная, заторможенная от множества лекарств, измученная процедурами и болтовней Нина вновь оказалась в своей палате. Ее не было здесь несколько месяцев, разумеется, она не понимала сколько. Вид узкой кровати, заправленной шерстяным колючим одеялом, казался таким родным. Она устало прилегла и впервые испытала удовольствие от прикосновения грубой шерсти. Привычный детский шум в коридорах уже не был таким раздражающим, а скорее привычным и убаюкивающим. Она даже соскучилась по нему. Она заснула под истеричные рыдания детей, словно под колыбельную.

В первую ночь после возвращения Нина по привычке не спала. Монстры неподвижно сидели с ней в комнате и изредка показывали картины из ее же кошмаров, напоминая, что Они все еще здесь. Она заново переживала разговоры с Полаком. Спустя время воспоминания исказились, и теперь казалось, что он насмехается над ней. Дико ныли исколотые ягодицы, плечи, вены. Уколы, капельницы: сколько было боли! И ради чего это все?

Глупцы! Идиоты! Это их надо лечить, а не ее!

Обида все больше наполняла сердце Нины злобой. Она открылась им, она молилась им. Этим бездушным и тупым людям в халатах, гордо называющих себя «доктора». Чушь! Они только измучили ее тело. И снова перед глазами возникла насмешливая улыбка Полака. Обида полностью превратилась в один большой комок злости. Да еще эти картинки! Эти надоедливые картинки! Они мелькают одна за другой и никак не остановятся! Молодой чернокожий парень вешается, рыжеволосая девушка режет себе вены в ванной, Мика стреляет в голову отца. И вновь улыбка Полака…

И вдруг возникла неожиданная идея.

«Хочу увидеть здесь, воочию», – пронеслась мысль в голове.

Это было похоже на внезапный порыв. Появившееся из ниоткуда острое желание. Неизвестно, откуда оно взялось, в каких безднах подсознания родилось. Мимолетная мысль вдруг задела внутри что-то, потревожила, разбудила, оно едва ощутимо затрепетало где-то в глубине, но от этой толики трепета стало необъяснимо приятно. Нина улыбнулась. И почему эта мысль не приходила к ней раньше?

Кажется, Монстр на окне приподнял голову, точно прислушиваясь…

В следующую секунду Нина уже сама вспоминала жестокие картины без Их помощи. Она перебирала все ужасы, которые эти твари показывали ей, и неведомый внутренний трепет заставил Нину выбрать одну из них. Она хотела увидеть кровь, почувствовать ее запах, попробовать на вкус.

Монстр возле нее жадно облизнулся.

Взгляд серых глаз упал на соседку, мирно посапывающую в кровати. За все то время, что они пробыли вместе в палате, они ни разу не перекинулись даже парой слов, кроме как угроз в адрес Нины. А по возвращении Нина узнала, что Аделаида распространила среди детей прозвище для Нины – «Уродка». А сегодня Аделаида, будто ненароком, даже толкнула Нину так, что та больно приземлилась на пол. Кроме того, толстуха забралась на кровать Нины и прыгала на ее постельном белье и подушке в грязных резиновых сапогах, выкрикивая прозвище Нины на весь этаж, пока санитарка ее не угомонила. Детская жестокость, особенно в раннем возрасте, становится опасной, если не контролировать садистские желания ребенка. Не получив желаемую реакцию от неподвижно наблюдающей за ней Нины, девочка толкнула Нину на кровать и повторила любимую угрозу:

– Тронешь мои карандаши, убью!

Странная идея, внезапно посетившая Нину этой ночью, заставила вспомнить каждую пакость, каждую гадость, что сделала эта мерзкая девчонка. И в следующую секунду воображение Нины сделало Аделаиду героиней одной из навязчивых картин. Нина представляла, как эта наглая девчонка лежит в луже собственной крови. Сначала Нина испугалась своих мыслей, но вскоре осознала, что эта сцена доставляла ей необъяснимое наслаждение. Ее охватили двоякие чувства. С одной стороны, Нина понимала, что это плохо – так учила ее мама, но с другой стороны, эта девчонка обидела ее, и ее следует наказать. Монстры обещали, что ей понравится наблюдать за мучениями, смотреть, как кто-то корчится от боли, надрывается в бесполезных усилиях избавиться от пытки. Губы Нины растянулись в улыбке. Да, ей определенно понравится.

«Проснись!» – мысленно скомандовала Нина.

Аделаида зашевелилась и медленно села в кровати, подчинившись неведомой силе. Она по-прежнему безмятежно спала. Краем уха Нина услышала, как Монстр оказался рядом с ней. Она чувствовала его зловонное дыхание, слышала, как во рту пузырились слюни. Его морда почти касалась щеки Нины. Губы не шевелились, но он заговорил с ней.

«Сделай ей больно. Она заслужила…»

«Она противна. Она отвратительна…» – вторили другие Монстры, спрятавшиеся в голове.

«Поделом ей. Сделай ей больно. Пусть страдает. Пусть истечет кровью…»

«Отомсти. За все, что она сделала. Отомсти. Пролей кровь…»

Голоса перебивали друг друга, они жаждали крови.

Ледяное дыхание на плече. Запах разлагающегося тела. Звуки булькающей слюны.

Нина посмотрела на стол, где были разбросаны любимые карандаши Аделаиды.

«Сейчас ты ими подавишься», – пронеслась мысль.

Монстры свирепели с каждой секундой. В следующий момент соседка встала с кровати, подошла к столу и взяла карандаш. Серебристые глаза не отрывались от нее. Карандаш медленно приближался к горлу. Рычание Монстров становилось все неистовее, Они трепетали, Они упивались назревающей победой. И вот кончик карандаша уже дотронулся до складок на шее.

Резкая мысль выдернула Нину из транса. Далекое воспоминание из жизни, потерянной навсегда.

– Так делать нельзя! – объясняла мама, вытаскивая из детского кулачка острый осколок бутылки.

Нина непонимающе смотрела на маму. Котенок, прижатый рукой Нины к земле, продолжал жалобно мяукать. Мама подняла его, он уместился целиком на взрослой ладони.

– Посмотри, ведь он живой, – мама поднесла котенка к лицу дочки, – он такой же, как ты. У него есть свои мама и папа. Ты не можешь отнять у него жизнь, лишь потому, что ты так захотела. Ты – большая, а он – маленький. У тебя есть силы, а у него – нет. Это нечестно. Посмотри, какой он беззащитный!

Нина погладила серую мордашку.

– Ты должна защищать его. Он ничего плохого тебе не сделал.

Видение исчезло. Нина сидела неподвижно. В глазах проступили слезы. Монстры недовольно фыркали и рычали, а спящая соседка все также неподвижно стояла с карандашом в руке в ожидании приказа.

В разуме Нины снова шла ожесточенная борьба. Так где же правда? Почему ее так сложно определить? К сожалению, детский организм редко, когда может противостоять соблазну. Конфета, которую запрещено брать, все равно исчезнет со стола, едва ты отвернешься. В голове ребенка еще не основательно закрепились понятия хорошо – плохо, можно – нельзя. Нина словно шагала по узкой тропинке на краю пропасти, едва сохраняя равновесие.

«Это нечестно», – думала Нина, – «у меня есть силы, а у нее – нет».

Озлобленные морды снова злостно зарычали.

«Она обижает тебя. Это нечестно», – зашипел Монстр прямо в ухо.

«Она – большая. Ты – маленькая», – вторили другие.

«Она сделала тебе плохо. Сделай плохо ей».

«За ней скоро придет мама. А за тобой – уже нет. Они отобрали ее у тебя»

Сердце Нины замерло.

– Они отобрали ее у меня, – прошептали детские губы, – отобрали…отобрали…

Рука начала движение. Медленно, но верно девочка вонзала острие карандаша точно в артерию, прокручивая его, пока оно не вылезло из обратной стороны шеи. Ни звука, ни крика, ни стона. Спящая Аделаида, словно не чувствовала, как убивает себя. Кровь заструилась по рукам, пижаме и неспешно стекала на пол. Через несколько минут девочка пошатнулась и также беззвучно упала между кроватями.

Нина неподвижно сидела, обхватив колени, и прислушиваясь к чарующим звукам.

Тук-тук, тук-тук – с каждой секундой сердцебиение Аделаиды замедлялось. В памяти возникли образы. Мама сидит перед ней. Широкая улыбка женщины излучает бесконечную доброту.

Тук-тук. Полак в кресле делает записи в блокноте.

Тук-тук. Яркие желтые звезды на потолке ее спальни в родном доме.

Тук-тук. Окровавленный карандаш в руках Аделаиды.

Тук-тук. Мама танцует с Ниной в гостиной, подражая балерине из телевизора.

Тук. Иголка от капельницы в ноющем посиневшем от проколов локте.

Тук. Котенок прижат к земле.

Тук. Трупы родителей в луже крови.

Тук. Котенок пищит под ладонью.

Тук. Полак смеется.

Тук. Острие стекла вонзается в горло котенка, кровь бьет фонтаном…

Тьма.

Тишина.

Все стихло. Образы исчезли, как и Монстры, насытившиеся победой. Нина едва слышала, как где-то далеко отсюда эти бледные чудища радуются подвигом своей хозяйки. В комнате слышалось лишь одно дыхание, одно сердцебиение. И это было потрясающе.

Нина взглянула на пол. Грудь под окровавленной пижамой не вздымалась, палату наполнил металлический запах свежей крови. Он так понравился Нине, что она даже чуть нагнулась к мертвому телу, чтобы насладиться ароматом. Потом она спокойно залезла под одеяло и уснула крепким сном.

О произошедшем узнали только утром. Дания по обыкновению совершала обход по этажу, громогласно объявляя о наступлении утра. Когда она вошла в десятую палату, она не сразу поняла то, что увидела. В узкой комнате между кроватями лежала пухлая девочка. Весь пол был залит кровью, багровая лужа затекла под кровати. Кровь уже застыла на пижаме, и теперь желтые цветы соседствовали с коричневой коркой засохшей крови.

– Господи Иисусе! – воскликнула бедная женщина. Она подбежала к Аделаиде. Трех секунд было достаточно, чтобы понять, что девочка мертва, причем уже давно.

– Зара! – позвала Дания. В растерянности она никак не могла решить, что ей следует делать: оставить все, как есть или уложить бедняжку на кровать, бежать за помощью или оставаться рядом с трупом. Тут взгляд Дании упал на только что проснувшуюся Нину. Сонные глаза смотрели поочередно то на Данию, то на труп.

– Нина, кто это сделал? – кричала Дания в панике.

Но Нина ничего не ответила и продолжала лежа наблюдать за женщиной.

Вскоре появилась вторая санитарка. Едва она вошла в палату, как тут же с криками побежала за помощью.

Нешуточная суматоха поднялась вокруг драматического события. Как бы ни хотели врачи, но пришлось вызвать полицию. Допрашивали всех: врачей, санитаров, вменяемых детей, и, разумеется, Нину, которая лишь мотала головой и делала вид, что не понимает, чего от нее хотят.

Это были тяжелые дни для лечебницы, пока не пришли результаты расследования. Отпечатки пальцев на карандаше принадлежали Аделаиде, более того, экспертиза показала, что в момент попадания крови на карандаш, его сжимала рука Аделаиды. Вкупе с историей болезни девочки, страдающей от острой формы лунатизма, это было неопровержимыми доказательствами трагичного самоубийства. Дело было закрыто.

Но даже такое заключение не облегчило участь врачей лечебницы. Пришлось проводить многочисленные собрания и убеждать испуганных родителей в том, что в округе нет маньяков и убийц. На заседаниях медицинской комиссии, где присутствовали представители спонсирующих организаций, врачи в лепешку расшибались, чтобы доказать правильность подобранного лечения для пациентки. Как бы то ни было, репутация лечебницы была подорвана, и, прежде всего, репутация лечащего врача девочки, который не смог во время разглядеть тревожные симптомы, приведшие к несчастью. Количество детей в лечебнице сократилось.

Со всей этой суматохой про Нину все забыли. Кроме Яна Калева. Он искренне жалел девочку. Она вновь стала свидетелем смерти. Это определенно скажется на ее состоянии. Он каждый раз при виде Нины, мысленно жалел девочку:

«Бедная кроха, что же судьба так безжалостна к тебе?»

Доктор Полак, естественно, даже не навестил Нину.

Калев же, напротив, стал частым визитером первого отделения, посещая корпус под любым предлогом, лишь бы иметь возможность хотя бы глазком взглянуть на Нину и убедиться, что с ней все хорошо. Сердце доктора переполнялось тревогой за нее. Каждый раз, когда он видел ее, девочка с отрешенным видом сидела вдали ото всех. Но теперь она хотя бы могла находиться в одном помещении с другими детьми, пусть даже в одиночестве, это уже прогресс, благодаря лекарствам ли, Полаку – уже неважно.

Калев добился того, чтобы санитарки перевели Нину в другую отдельную палату, которая не напоминала бы о несчастье. Разумеется, санитарки были недовольны оказанной ребенку честью, ведь теперь им придется убирать на одну палату больше. Но, как и прежде, они покорно, хоть и недовольно, выполняли требование врача.

Уже через пару месяцев о трагедии почти забыли. И неудивительно, учитывая, сколько усилий было приложено к тому, чтобы приписать этот эпизод к несчастным случаям. Жизнь в лечебнице шла своим чередом. Работы убавилось, ввиду того, что некоторые родители все-таки не возжелали доверить своих чад в руки некомпетентных докторов, несмотря на то, что медицинская комиссия не выявила нарушения в работе персонала относительно погибшей пациентки.

Нина много размышляла о произошедшем. Монстры подсказывали ей, что о том, что случилось, надо молчать. Это стало их совместным секретом. Нина была достаточно умна, чтобы сообразить, что то, что она умеет, не умеет никто другой. Почему-то это не стало внезапным открытием для нее. Где-то глубоко внутри она всегда знала, что особенная, и то, что она разбудила в ту ночь, то, что так давно хотели открыть в ней Монстры, далеко не хорошее качество, а скорее наоборот.

Девочка продолжала сходить с ума от хаоса, что захватывал все больше места в ее голове. Мама в воспоминаниях все настойчивее твердила, что так делать нельзя, это плохо! Ты отбираешь жизни! Это зло! А Монстры наперебой твердили ей, как же здорово иметь отдельную палату и цветные карандаши.

«Мы здесь. Мы с тобой. Ты наша, Нина», – шептали голоса.

«Мы покажем тебе. Ты узнаешь. Смотри», – перед глазами вновь возник образ окровавленного трупа. Она их видела десятками на дню. Она не знала, кто эти люди, где они сейчас, она просто тихо наблюдала, как за ними приходила смерть.

«Смотри, Нина. Дотронься, Нина. Ты – наша. Мы здесь», – продолжал шепот.

«Твоя сила. Мы покажем тебе. Мы научим тебя. Мы с тобой…»

Резкая боль пронзила локоть. Нину внезапно выдернули из транса. Девочка не сразу сообразила, где она находится и кто вторгся в ее дрем. Взгляд серых глаз вяло скользнул по лицу вторженца.

– Вставай, говорю! – прорычала Дания.

Санитарка по обыкновению резко дернула Нину за локоть и вытащила ту с кровати. Синяки на локтях от этих резких и грубых хваток уже не сходили. Женщина повела Нину в туалет. И хотя Нина постепенно адаптировалась к людским сборищам, предписания доктора по-прежнему велели сопровождать девочку в туалет отдельно ото всех.

Они шли по пустому коридору – дети ушли на завтрак. Дания все также кряхтела и рявкала на Нину, бубня себе под нос:

– Сколько можно тебе чести оказывать?! Который месяц уже здесь и все не можешь привыкнуть!

Нина едва слышала санитарку. С тех пор, как ей стали давать таблетки, голова стала боксерской грушей, не реагирующей на удары. Нина туго соображала, прыткость и быстрота ума исчезли, реакции стали заторможенными. Ей требовалось время, чтобы понять, что у нее спрашивают, а чтобы ответить – так еще больше.

Снова резко дернули за локоть.

– Давай скорей! – рявкнула Дания, – у меня и без тебя забот хватает!

Перед глазами стоял унитаз. Отвратительный запах ударил в нос, заставляя представить сколько девочек садились сюда до нее. Мысли снова увели сознание от реальности. Нина представляла утреннюю и вечернюю шеренги детей, тянущиеся от противоположного конца коридора. Непрерывный поток орущих и ревущих сверстников, теряющийся в обшарпанной холодной уборной, где огромная черноволосая фурия с орлиными глазами следила за пациентами, точно надсмотрщик.

– Ты что, оглохла?! – мощная рука опять дернула за локоть.

Внезапный резкий гнев кольнул внутри, словно иголка вонзилась в грудь.

– Богоборная потаскуха! – прошипел детский голос.

Дания опешила. Она отчетливо услышала каждое слово, и это заставило ее застыть на месте. Глаза женщины становились все шире, по мере того, как она осознавала услышанное.

– Что ты сказала? – голос Дании едва дрогнул.

Нина не ответила. Девочка смотрела в упор на женщину, и ее лицо не выражало ни единой эмоции.

Через несколько секунд Дания, наконец, заставила себя выйти из оцепенения, упрекнув за проявленный момент слабости. Она воспрянула духом и приготовилась снова рыкать на девочку. Но Нина словно почувствовала разгорающиеся силы в женщине и снова окатила их ледяной водой.

– Богохульная мерзавка!

Дания снова застыла. Кажется, что реакция ее вполне нормальная, ведь слышать такие слова от пятилетнего ребенка, который месяцами хранит молчание, было более чем ошеломляющим. Но не по этой причине Дания потеряла самообладание. Эти слова…. Почему девочка произнесла именно их? Совпадение ли? Случайность? Господи, тогда что за пугающая случайность? А серебристые глаза продолжали сверлить растерявшуюся санитарку пристальным взглядом. Дания была готова поклясться, что видит в детских глазах адский огонь.

– Как ты смеешь так говорить со мной…– голос женщины едва был слышен, она даже не заметила, что вопрос прозвучал не как вопрос, а как некое опасение.

– Сидит она на звере багряном, преисполненном именами богохульными…– голос Нины был ровным, стеклянным, словно она была не человеком, а подобием бездушной куклы, – и держит она золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её, – продолжала Нина.

Дания в ужасе отшатнулась. На морщинистом лбу проступили капли пота, дыхание участилось, а стуки сердца были такими громкими, что казалось, их слышно в коридоре.

– Господи Иисусе, – шептала женщина, – Господь просвящение мое и Спаситель мой…

Нина улыбнулась. Она почувствовала страх женщины, как если бы он был физически ощутим. И ужас, в котором пребывала сейчас женщина, доставлял неописуемое удовольствие.

– Кто глуп, обратись сюда! – продолжала Нина, голос ее становился все громче и увереннее, – и скудоумному сказала она: "воды краденые сладки, и утаенный хлеб приятен".

Маленькая девочка бесстрашно ступала к женщине, которая продолжала пятиться, пока не уперлась в стену.

– И он не знает, что мертвецы там, и что в глубине преисподней зазванные ею! – лепетал детский голосок.

– Дьявол… – шептала обезумевшая санитарка, – изыди… изыди Сатана…

– Последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый! Ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней…

Дания сползла по стенке и уже сидела на полу, когда Нина приблизилась к ней так, что могла дотянуться до нее рукой.

– Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него, – шептала Дания, слезы катились по ее щекам.

Наконец, Нина замолкла. Она смотрела на запуганную заплаканную женщину, но та не вызывала у нее ничего, кроме отвращения. Синяки на локтях заныли, напоминая о причине их появления. Нина наклонилась к Дании. Она чувствовала тяжелый запах губной помады, который так раздражал ее. Серебристые глаза смотрели в заплаканные глаза санитарки, в которых читался безумный страх.

Детский голос прошептал:

– Ну что, плечевая, скольких обошла сегодня?

Это было последней каплей. Дания выбежала из туалета, крича во все уста:

– Дьволица! Сатанинская приспешница!

Нина проводила женщину взглядом, пока та не скрылась за поворотом, потом заперла дверь и, как ни в чем ни бывало, начала утренний туалет. Как же было здорово, когда никто не стоял над душой и не следил за каждым движением. Никто не бросал в ее адрес недовольных высказываний о том, как долго она чистит зубы. Она могла сидеть на унитазе столько, сколько ей было нужно. Она была одна. Никто ею не командовал. Как же это здорово!

А тем самым временем рыдающая взахлеб Дания рассказывала медсестре какую-то непонятную историю о том, что дьявол вселился в одну из пациенток.

– Клянусь Вам! Она одержима! – рыдала Дания. – Она говорила то, что не могла знать!

– Прошу Вас, дорогая, – успокаивала медсестра, – многие дети растут в религиозных семьях, они наизусть знают строки из Библии.

– Нет, нет! Вы не понимаете! – спорила санитарка. – Она говорила то, что не могла знать! Она не могла этого знать! – повторяла Дания.

– Дания, я понимаю, очень странно, что ребенок цитирует тексты про блуд, но откуда нам знать, какими были ее родители?

Но Дания была безутешна, она не могла донести до медсестры смысл своих слов. Она не могла выдать свою тайну, которую хранила вот уже тридцать лет. Как бы она смогла рассказать работнику лечебницы, что долгое время работала проституткой в приватном заведении далекого отсюда города? Да какая организация захочет иметь дело с человеком такой репутации? Пусть даже это было в далекой молодости, и с тех пор прошло немало времени, репутация человека становится запятнанной на всю жизнь. Потому Дания могла только рыдать на плече медсестры, толком не объяснив свои страхи.

Но то было не единственным пугающим фактом в произошедшем. Слова Нины…то, что она говорила… ведь эти же строки давным-давно повторяла изо дня в день мать Дании – глубоко религиозная женщина, страдающая истерическим расстройством личности. Зная, чем зарабатывала им на жизнь Дания, она каждый день изводила дочь упреками, обвинениями, угрозами сдать дочь в полицию, а в очередном припадке цитировала строки из Библии и предсказывала грядущее наказание божье за блуд Дании. Те самые строки, которые сегодня произносила Нина.

– Ну что, плечевая, скольких обошла за сегодня? – так встречала ее мать, когда Дания возвращалась домой под утро.

Мать уже двадцать пять лет, как скончалась, но, разумеется, этот жизненный эпизод оставил отпечаток на всю последующую жизнь Дании, которая в скором времени после кончины матери переехала в другой город, поступила на медицинские курсы для санитаров и начала новую жизнь здесь в лечебнице, стараясь забыть и скрыть неприличный факт из биографии.

Как бы ни успокаивала ее медсестра, какие бы аргументы она ни приводила, Дания была уверена – Нина одержима бесом. Иначе как, как она могла узнать о ее прошлом образе жизни? О, это не совпадение, девчонка определенно знала. Богоборная потаскуха – так ее называла только мать. Богохульная мерзавка… в памяти резко возник образ матери, сидящей в кресле, укутанной в клетчатый плед. Нина не просто так произносила эти речи, которые Дания уже давным-давно выучила наизусть, слушая их каждый день из уст больной женщины. Нина словно знала, за какие ниточки дергать, чтобы пошатнуть самообладание санитарки. В серебристых дьявольских глазах читалась усмешка. Она нашла опухоль внутри ее души и надавила на нее так, что теперь та стала ныть и кровоточить.

Чтобы поддержать обезумевшую женщину, подбодрить ее и доказать, что Нина – это всего лишь ребенок, медсестра пошла с Данией. В туалете никого не было. Женщины заглянули в палату. Нина сидела на кровати, как ни в чем не бывало, и ждала, когда появится Дания, чтобы отвести ее на детскую площадку. С недавних пор Нина начала гулять под присмотром санитарки, и девочке очень нравилось находиться на свежем воздухе. Она ни за что не пропустит прогулку. Серые глаза малышки как никогда шире раскрывали невинность детской души. Нина слезла с кровати, стянула со стула шерстяной кардиган, который тайком вытащила из чемодана Аделаиды после ее смерти, и подошла к женщинам, показывая всем своим видом, что она готова идти гулять.

Разумеется, медсестра ничего не могла более сделать. Она увидела ребенка, вполне здорового, без обострений симптомов, без отклонений в поведении. Медсестра похлопала Данию по плечу в попытке подбодрить и спешно удалилась.

Дания же с опаской поглядывала на Нину, не видя в ней ничего, кроме обманчивого беса. Нина протянула руку Дании, и той ничего не оставалось делать, как взять девочку за руку и отвести на улицу.

С тех пор санитарка стала обращаться с Ниной более ласково, терпеливее. Дания перестала грубо хватать девочку, она, вообще, старалась ее не трогать, если только Нина сама того не желала. Она осторожно спрашивала, хочет ли та погулять, хочет ли идти в игровую. Дания оставляла Нину одну в уборной и покорно ждала, пока та закончит туалет. Она уже не ворчала каждый раз, принося поднос с едой, и старалась поставить его как можно тише, лишь бы Нина не заметила ее. Страх перед Ниной смело использовал воображение бедной женщины, уверенной, что одержимая дьяволом девочка видела Данию насквозь. Поэтому, в присутствии Нины женщина старалась изо всех сил не допускать даже мелкой грубой мысли, ведь бесовка определенно умеет их читать.

– Она обманывает всех, – бубнила Дания, наблюдая через стекло двери за тем, как Нина в игровой рисовала за столом в стороне от остальных детей.

Зара обеспокоенно взглянула на Данию. Она уже восемь лет работала с этой женщиной и была уверена, что Дания – абсолютно нормальная, адекватная женщина с сильным характером. Теперь же при виде испуганной Дании, Зара и не знала, что думать обо всей этой ситуации. Следует ли доложить медсестрам? В практике было много случаев, когда доктора психиатрических лечебниц сами становились пациентами. Неужели этот случай из их ряда? Но из чувства солидарности к пенсионерке Зара так и не осмелилась рассказать кому-либо о нелепом страхе Дании перед маленькой девочкой. Зара и сама через год выйдет на пенсию, а с теми крохами-подачками от государства, что она будет получать, можно только выживать, и потому терять работу не хотелось никому.

Дания вошла в палату после обеда. Нина старалась над очередным рисунком. Поднос стоял в стороне, Нина едва похлебала суп, зато съела целое яблоко. Дания протянула руки к подносу, взгляд женщины упал на рисунок Нины. Девочка возила зеленым карандашом по альбомному листу, закрашивая траву, на которой лежал человек. Но что это? Похоже, девочка нарисовала, как кровь сочится и его грудины, заливая цветную лужайку, а над ним возвышался другой человек, в руках которого определенно мясницкий тесак. И вдруг Данию осенило. Сколько подобных рисунков, выходящих из-под карандашей Нины, она складывала в ящик стола? Их там набралось уже сотни! Дания едва обращала внимание на сюжеты, но теперь вдруг вспомнила, что Нина только и делает, что рисует мертвых людей! Как же она не додумалась раньше?!

– Аделаила… Это сделала ты… – тихо произнесла санитарка и тут же осеклась.

Карандаш остановился. Дания замерла. Они были вдвоем в палате, их никто не слышал. А в коридорах стоял такой гам – Зара разгоняла малышей по койкам на тихий час – что никто и не услышит женский зов о помощи. Дания оцепенела от ужаса и не могла сделать ни шагу, а так хотелось выбежать из палаты, точно из комнаты с электрическим стулом, предназначенным для нее. Неподвижная Нина определенно раздумывала над тем, как бы по-тихому прикончить женщину.

– Она обижала тебя, – Дания заставила себя произнести эти слова в попытке доказать Нине, что она бы сделала с Аделаидой то же самое. – Она обижала тебя, и получила по заслугам…

«Не трогайте меня, и я не трону вас».

И хотя Дания не видела, как шевелились губы ребенка, она отчетливо услышала голос Нины в своей голове. Внезапно перед глазами вновь встал образ матери, качающейся в кресле, она что-то говорила, но Дания не слышала, хотя читала по губам очередные проклятия в адрес дочери. Дания заплакала. Это видение возникло из ниоткуда, словно кто-то насильно вытащил воспоминание из далеких мест в голове и заставил ее смотреть. Дания больше не сомневалась в своей правоте – Нина была сущим дьяволом.

– Я буду стараться, – прошептала санитарка и покинула палату, не желая больше испытывать судьбу.

Время в лечебнице тянется вечность. Нина взрослела, с ней взрослели и Монстры. Их кошмары становились все более жестокими, более навязчивыми, более реальными. Состояние Нины оставалось неизменным. Ни лучше. Ни хуже. Но мало, кто пекся о прогрессе Нины. Когда у ребенка есть родители, у врачей есть стимул стараться, потому что родители рьяно защищают своих отпрысков. Они навещают чадо каждый день, требуют индивидуальных консультаций лечащих врачей, следят за процессом выздоровления, а в худшем случае грозятся подать иск на непрофессионализм медперсонала.

У Нины не было никого. Никто не пекся о состоянии ее здоровья. Для социальной службы было достаточно одного официального письма в месяц, а отчетность перед руководством была важнее, чем его содержание. Возможно, если бы Нину курировал более ответственный социальный работник, то все было бы иначе. Но Нине не повезло в очередной раз. Психически больная никому не нужна.

Порой уже знакомые симптомы свидетельствовали об обострении шизофрении. Это были припадки, во время которых Нина истошно вопила и убегала от невидимого Монстра. Поскольку галлюцинации временами проявлялись, аминазин или галоперидол – постоянный рецепт для Нины. Помимо них девочке скармливали целый набор из антидепрессантов и успокоительных. Побочные эффекты препаратов не заставили себя долго ждать. Вялая, апатичная Нина бесцельно бродила по коридорам. Разумеется, в таком состоянии ее уже не беспокоили окружающие, она спокойно гуляла на площадке или рисовала в игровой комнате вместе с другими детьми, что воспринималось врачами, как показатель верно выбранного пути лечения. Монстры же не упускали возможность воспользоваться ослабленным состоянием девочки и демонстрировали ей картины еще более ожесточенных и изощренных смертей. Монстры продолжали воспитывать девочку в своем духе. Они продолжали растить в ней самих себя.

Дания стала хранителем Нины, оберегая девочку от неприятностей. Следующие полтора года санитарка, сама того не подозревая, была цербером для девочки в больничных стенах. Она ни на секунду не упускала Нину из виду, ведомая страхом, что одержимая могла нанести вред другим. Не дай бог, она обратит свой гнев на какого-нибудь несмышленого задиру, ведь это снова приведет к ужасным последствиям. Где бы ни находилась Нина, что бы с ней ни случалось, Дания всегда была рядом. Когда на девочку нападал очередной ступор, Дания бережно переносила ее на койку. Когда Нина носилась по этажу в очередном припадке, Дания бегала за ней, ограждая девочку от твердых углов и стеклянных дверей. Ведь, боже упаси, если она снова ударится и получит травму. Когда очнется, гнев ее точно падет на Данию, ведь не уберегла, не досмотрела – думала санитарка.

– Ты должна поесть, – тихо говорила санитарка, когда Нина снова теряла аппетит из-за лекарств.

Дания давно сообразила, что на девочку не действуют обычные детские приемы вроде ложку за друга, ложку за себя. Нина была очень умной. Не по годам смышленой.

– Если ты не будешь есть, организм не получит энергию, и твои галлюцинации снова вызовут припадок.

Тогда Нина отрывалась от рисования или мозаики и с отвращением смотрела на ячневую кашу. Когда взгляд заторможенной Нины падал на еду, Дания понимала, что теперь можно покормить девочку, и аккуратно кормила ту с ложки.

После очередного курса антипсихотиков Нина испытывала затруднения в мочеиспускании, ее мучили запоры. Дания терпеливо выжидала, пока Нина сидела в туалете. Она могла сидеть там до часу, и все это время санитарка отгоняла малышей от туалета.

Иногда санитарку охватывало чувство жалости к девочке, когда та становилась самым настоящим вареным овощем, неподвижно сидящим за столом и уставившимся в одну точку. Вид безжизненного ребенка казался Дании жутким. Ни любопытства, ни желаний, ни эмоций. Это неправильно. Ребенок не должен так жить.

Но потом она вспоминала окоченевший труп Аделаиды, и ее снова охватывал страх. Все эти полтора года Дания жила в стрессе, боясь за свою жизнь, и тем самым оберегая Нину. Ее несколько раз посещала мысль бросить все и уволиться к чертям, но каждый раз страх уничтожал этот порыв, когда серебристые глаза недоверчиво посматривали на санитарку, словно догадывались о ее помыслах. Нет, об увольнении и речи быть не может! И снова окровавленный детский труп представал перед глазами.

– Завтра тебя переведут в среднюю группу, – говорила Дания девочке, заплетая ей косу, – я похлопотала об отдельной палате для тебя.

Нина собирала детскую мозаику.

– Но я не смогу находиться там, рядом с тобой, – голос женщины слегка дрогнул.

Нина молчала. Она уже давно ожидала наступление этого момента. Для детей младшего школьного возраста на территории больницы был отведен отдельный блок. Вскоре Нина снова войдет в другой мир с новыми лицами, новыми правилами, новыми испытаниями, и где ей снова придется отвоевать свое одинокое место.

Немного скрипя сердцем, Нина отпустила своего верного пса.

***

– Нина, ты меня слышишь? – голос доктора Йокина вывел из транса.

Зорий еще пять минут назад заметил, как девушку унесло в неизвестные ему дали. Глаза полузакрыты, брови нахмурены, губы поджаты – она явно вспоминала что-то. Он не хотел ее отвлекать и с дотошностью ученого изучал мимику ее лица, распределяя воспоминания по полочкам «хорошие» и «плохие».

– Расскажи мне о друзьях, Нина, – продолжал Йокин. – С кем ты дружишь? Что вы делаете вместе?

«Нет друзей», – мысленно отвечала девушка.

«Я же – Мертвая…».

***

В новом блоке ей дали новое прозвище – Мертвая. Бледная кожа, синева под глазами, худощавое тело, ну, чем не мертвец? Если бы она встретила того умника, что дал ей новое имя, она бы поблагодарила его, мысленно, разумеется. Мертвая все же лучше чем Уродка.

Прозвище прочно закрепилось за ней после очередного трагичного инцидента.

Все случилось в столовой, когда ей было девять. «Индивидуальное обслуживание», естественно, исчезло в блоке средних групп, и теперь надо было вливаться в разношерстную очередь больных у столов раздачи. Больничная каша, которой Нина никак не могла дать название, походила больше на слизкую грязь, чем на еду. Но приходилось ее ковырять, потому что любое отклонение в поведении расценивалось как рецидив. Не ешь? Обострение! Много ешь? Обострение! Не хочешь гулять? Апатия! Не хочешь спать? Бессонница! А любое отклонение и рецидив означало еще больше таблеток и уколов. Нина готова была стерпеть все, но только не дополнительные лекарства.

После очередного скудного завтрака, благодаря которым Нина, наверное, и превратилась в «Мертвую», девочка встала из-за стола, как вдруг какой-то мальчик набрался смелости подскочить к ней и выбить поднос с посудой из рук. Тарелка, стакан разбились вдребезги о бетонный пол. Какой же глупец!

– Мертвая и неуклюжая! Мертвая и неуклюжая!– повторял мальчуган, тыкая пальцем в Нину и весело прыгая вокруг нее. Остальные дети, естественно, поддержали задиру, и вскоре веселая песня распространилась на всю столовую: «Мертвая и неуклюжая».

Злые насмешки и громкий рокот толпы сделали свое дело. Нина разозлилась. А когда девочку одолевал гнев, Монстры были тут как тут, охватываемые безудержным желанием вновь поживиться кровавой добычей.

«Он плохой, Нина!»

«Сделай ему больно!»

«Мерзкий ублюдок! Он заслуживает смерти!»

«Посмотри, они все смеются из-за него! Сделай ему больно!»

Ее не пришлось долго уговаривать. Нина с удовольствием воспользовалась силой.

Мальчик внезапно замолк, его спина резко выгнулась, словно натянутая струна. Его взгляд неотрывно смотрел в бездонную серость повелевающих глаз. Не мешкая, он опустился на колени, подобрал осколок стекла и проглотил его. За первым осколком последовал второй, третий, четвертый. Мальчик и не думал останавливаться, даже когда изо рта захлестала кровь.

Кто-то завизжал. Его подхватил другой, потом третий, и, вот, смех в столовой уже сменился на сумасшедший крик ужаса. Дети забегали в панике, пытаясь найти взрослых, чтоб хоть кто-нибудь заставил мальчика остановиться. Осколки разрезали глотку, он кашлял, вытаскивал застрявший осколок из горла и снова глотал, захлебываясь своей же кровью.

На вопли выбежали врачи, и, увидев картину, оцепенели. Мальчик проглотил еще один осколок и упал. Сквозь полузакрытые веки его глаза неотрывно смотрели на возвышающуюся над ним, подобно ангелу смерти, Нину.

Беднягу немедленно увезли в операционную, где хирурги извлекли из него восемнадцать осколков. Они едва сумели зашить пищевод – настолько много было разрезов от стекла. Узнавшие о происшествии родители мальчика впали в ярость и немедленно забрали сына в другую больницу, где у него еще несколько раз открывалось внутреннее кровотечение.

Доктора лечебницы были шокированы ситуацией, ведь больной, до того не проявлявший суицидальных наклонностей, пытался покончить жизнь самоубийством. Да еще таким мазохистским способом! Присутствовавшая возле мальчика Нина бесспорно вызывала подозрения, но никто не мог определить, в чем же она виновата. Возможно, она что-то сказала ему, что спровоцировало мальчика на такой поступок. Но что можно сказать человеку, чтобы он начал сам поднимать с пола осколки, сам запихивать себе в рот и глотать?

Человека пугает то, что он не может объяснить, а потому после невероятного происшествия вокруг Нины начали созревать всякие нелепые домыслы. Особенно хороши в этом были верующие в потусторонние силы зла. Уж слишком много несчастных случаев выпало на долю девятилетней девочки. Разве это не должно быть странным?

И теперь некоторых докторов – ученых людей – стал охватывать неосознанный страх перед девочкой, и они разделились на два лагеря: тех, кто не видел ничего необычного в ореоле смертей вокруг бедняги, и тех, кто каким-то маленьким участком мозга все еще верил в существование нечто сверхъестественного. Бесы, демоны, дьявол стали темами номер один среди санитарок, уборщиков, дворников. Доктора же, вследствие своей научной работы, не имели право допускать в своих выражениях слова, связанные с глупыми байками. Ситуация сложилась довольно-таки курьезная.

Те доктора, которые еще не верили, но имели предрасположенность верить в потустороннее, стали рассказывать о том, что рядом с Ниной, действительно, чувствуешь себя каким-то беззащитным. Она заставляла их чувствовать себя ужасно не комфортно рядом с собой и иногда даже мурашки пробегали по спине.

– У меня волосы дыбом становятся, когда она смотрит на меня! – говорил УЗИст.

– Я клянусь, если ты приблизишься к ней, то почувствуешь ее холодную ауру, будто смерть окутала ее! – рассказывал медсестра второго блока.

– Страх перед девятилетней девочкой? Я вас умоляю! Какой бред! – возразил один из психиатров.

– Несерьезно давать волю страхам и тем более распространять какие-то нелепые байки в лечебнице! Будьте профессионалами, коллеги! – отвечали рационалисты.

Ни с кем из них не был согласен только один разумный человек – Ян Калев. А Нина нутром чуяла, насколько усилилось к ней внимание Калева после трагичного происшествия. Светловолосый доктор буквально стал преследовать ее. Она замечала его практически везде. Во время прогулок он наблюдал за ней из окна кабинета. В столовой он питался всегда в то время, когда приходила ее группа. И он каждый день наведывался на ее этаж, чтобы поинтересоваться у санитарок ее состоянием.

Но эта слежка не пугала Нину и даже немного забавляла. Она частенько залазила к нему в голову и с любопытством копалась во всем ворохе мыслей, что он там держал. Ей было очень приятно видеть, что он не поддался мнению толпы и пробирался в ином направлении. В правильном, она бы сказала. Книги про психокинез, экстрасенсорику и суггестию возникали образами в голове Яна. Калев и не подозревал, что с каждой вычитанной из этих книг главой учился не только он, но и Нина. Оказывается, люди давно пытаются по-научному объяснить способности, которыми она обладает.

***

«Они меня боятся. Потому и нет друзей», – заключила Нина, безмолвно разговаривая с Йокином.

Ей уже давно стало на это наплевать. Все равно, что о ней думают, все равно, что ее боятся, все равно, что не любят. Они думают, что она одинока, но это не так. Она никогда не была одна. С ней всегда были ее уродливые союзники. И Они обещают хранить ей верность до конца жизни.

Йокин нарочито громко перевернул страницу блокнота, чтобы снова вернуть пациентку в реальность.

– Тебе, наверное, не раз задавали эти вопросы, – говорил Йокин, просматривая записи в медицинской карте. Он насчитал семнадцать докторских имен. Ни у кого больше он не видел такого количества лечащих врачей. Каждый год они менялись не менее двух раз, что не есть хорошо, ведь лечащий врач здесь должен стать самым близким другом. Он знает о тебе все: физические особенности организма, диагнозы, восприятие лекарств, побочные эффекты. Как же надеяться на успешное лечение, если семнадцать врачей, каждый со своими идеями и «тараканами», по-своему рассматривал болезнь девушки и по-своему лечил? Что же они сделали с ней за эти годы? Но главное, почему Калев продолжает эту мучительную традицию?

Как, наверное, глуп Зорий сейчас в ее глазах? Ведь он идет точно по учебнику, по которому шли все предшественники. Потому она и молчит. Потому его попытки обречены на провал так же, как и тех врачей, кто был до него. Нина уже, наверняка, наизусть знает все, что он скажет. Потому он и не может достучаться до нее.

– Нина, ты уже второй год в блоке для буй…– доктор осекся, – в блоке для тяжело больных. Это местный рекорд.

Девушка продолжала смотреть в окно.

– Мне кажется, что ты и не хочешь уходить отсюда. Не так ли?

Нина слегка дернула глазом. Этого было достаточно для Йокина, чтобы понять свою правоту.

– Скорее всего, тебя привлекает здесь… – Йокин изобразил задумчивость, хотя уже знал, что скажет, – отдельная палата.

Нина медленно перевела взгляд на доктора. Йокин ликовал.

– Отдельный уход, питание в палате. Ах, да! И личный санитар, чтоб никто не приставал.

Лицо Нины было гладко-каменным, но интерес в глазах скрыть было невозможно. В груди Йокина колыхнулась надежда: он сможет ей помочь!

– Я просмотрел снимки. Рентген, УЗИ, томография. Твои припадки реальны, но некоторые из них ты симулировала. И это случалось каждый раз, когда доктора намечали улучшения в твоем состоянии и намеревались перевести тебя в общую палату. Но ты не хотела уходить. Тебе нравится быть в одиночестве.

«А ты хорош», – подумала Нина.

Она вспомнила тот день, когда Калев, уже будучи главврачом лечебницы, предложил Нине провести остаток дней в «буйном блоке», про который она мало, что знала, но когда узнала, поняла, что это – идеальное для нее место.

Жизнь пациентов в лечебнице идет своим ходом, многое остается в стороне от взора работников. В то время пребывал здесь один паренек шестнадцати лет, не по годам подлый и развратный. Нина столкнулась с ним в коридоре однажды. Секундное прикосновение к рукаву его рубахи вызвало волну образов в голове. Нина поежилась от отвратительных видений. Это были кричащие девочки, тоже пациентки. Одна за другой они подверглись гадким издевательствам со стороны негодяя.

Первую он застал в туалете, заткнул ей рот полотенцем и запихнул в кабинку. Она была гораздо ниже и слабее насильника, она ничего не смогла сделать. Ей было десять. Это воспоминание в голове парня было самое четкое. Он помнил каждую деталь.Он крадется вдоль стен лечебницы, он уже знает, что девочка в туалете одна. Сердце его бешено колотится от предвкушения нападения. Он волнуется, но волнение это приятное, ведь он так давно жаждет. Уже три месяца его держат в этой проклятой лечебнице без возможности выйти! Но они недооценивают его! Он все равно получит то, что хочет, пусть даже здесь. Он дергает длинные каштановые волосы, они изумительно пахнут клубникой, он затыкает в ее маленький рот столько ткани, сколько может. Девочка брыкается, но ее потуги кажутся забавными. Он смеется. Она абсолютно беспомощна. Он с легкостью поднял ее и унес в кабинку. Он ударяет ее лбом о настенный кафель. Ему нравится, как она визжит, брыкается. Он слизывает слезы с ее щек. Как они возбуждают! Он упивается наслаждением….

Видение прерывается следующими образами, более смутными. Светловолосая девочка сидит на берегу ручья, она что-то читает, она одна. «Нельзя исчезать из поля зрения санитаров!» – проносится мысль в голове Нины, но она уже не сможет помочь бедняге, ведь все это уже произошло. Он прижал ее лицом к земле. Она не кричала, потому что еле могла дышать. Он все сделал быстро. Уходя, он взглянул на нее плачущую в зеленой траве со спущенными штанами. И ей было десять. Он ликовал….

Следующий образ: он протягивает купюру молоденькому санитару, видимо практиканту, не менее гнусному, чем сам. Он входит в комнату. Девушка лежит на кровати. Сердце Нины защемило. Девушка абсолютно недвижима, она в ступоре, в таком же, в какой изредка впадает Нина. В животе все сжалось в кулак, ведь если бы на месте этой несчастной была Нина, она бы также не смогла и пальцем пошевелить, пока этот сучий выродок надругался над ней. Нина закрыла глаза, изгоняя видения прочь.

Никто из девочек не рассказал о произошедшем. Гаденыш знал, как запугивать малолеток, в своих дворах он поднаторел в этом. Но он и подумать не мог, что кто-то в этом месте умеет ковыряться в головах.

Возможно, Нина бы ничего не предприняла. Как уже было сказано, в лечебнице многое остается вне поля зрения персонала. Малолетки здесь распивали алкоголь, вступали в половые связи, а ребята постарше даже умудрялись доставать наркотики. Очень редко, но все же здесь происходили настоящие изнасилования, о которых умалчивали, а происходили и наигранные, о которых хвастались сами жертвы. Нине было наплевать на это все. Она жила сама по себе. Но когда она увидела ту замершую молодую девушку, не по своей воле страдающей от жестоких ступоров, Нина, разумеется, не могла об этом забыть. Она должна была отомстить. Этой несчастной могла быть она сама.

В тот солнечный весенний день небо было невероятно ясным, повсюду витали ароматы яблонь, сирени, крыжовника. Нина всегда поражалась умениям садовников завуалировать обитающие в этом месте боль и уродства. И сейчас в их копилку попадет еще одно, которое они со временем скроют клумбами и цветами.

Нина застала парня на скамейке во дворе лечебницы.

– Чего тебе?– грубо спросил парень, когда Нина подсела к нему.

Она молча разглядывала будущую жертву. Дин – так его звали. Дом у него очень бедный, в нем почти нет мебели, но зато есть покосившийся и провонявший от спиртного и мочи диван, на котором лежит его беспробудная пьяница-мать… Он вырос подстать району, откуда и не думал съезжать. Ему нравилось там, и сейчас он очень хотел вернуться. Там он был свободным. Он мог изливать свою ярость везде, где хотел. Как же он скучал по дому!

– Уходи отсюда, Мертвая!– занервничал Дин от нежданного визита.

Нина потянулась к пуговице на своей пижаме и стала медленно расстегивать одну за другой, пока не привлекла внимание Дина.

– Хочу, чтобы ты был грубым… – Нина скопировала фразу из одного из образов в голове Дина. Кажется, это был отрывок из какого-то глупого бессмысленного фильма, который Дин часто просматривал, спрятав руку в джинсы.

Нина издала томный вздох, точно такой же, как героиня фильма, такой, какой ему нравился…. Девушка почувствовала напряжение, исходящее от парня, но напряжение это было не от страха, оно росло в его штанах. Дин взглянул в ядовитые серые глаза, и был моментально пойман в ловушку. Вдоволь наигравшись над изнемогающим парнем, Нина засунула в его голову мысль, в которой он даже не почувствовал подвоха. Он не понял, что мысль – не его. Он верил, что эта мысль – его собственная. Нина ехидно улыбнулась.

Дин встал со скамейки, бесцеремонно снял штаны и завязал раструбы петлей. Потом он взобрался на первую толстую ветку дуба, что рос над скамьей и крепко привязал к ней штаны.

Нина продолжала сидеть и наслаждаться легким весенним ветерком, успокаивающим шуршанием листьев, звуком текущего недалеко ручейка, веселым пением птиц. Может, она и была Мертвой, но слушать звуки жизни она любила.

Слева раздался тяжелый скрип. Нина улыбнулась и стала ждать первого крика. Он обязательно появится. Так уж тут устроено. Когда случается какая-нибудь жуть, кто-нибудь обязательно закричит. Не прошло и минуты, как раздался долгожданный женский визг. Нина обернулась, чтобы оценить очередной свой шедевр.

Рядом с ее плечом, всего в метре от скамьи висели голые ноги. Дин еще дергался в петле, когда подбежал санитар. Но пока тот лез на дерево, чтобы снять бедолагу, Дину уже было невозможно помочь. Нина наблюдала за медленным покачиванием тела на ветру и получала свое удовольствие, точно, как он в свое время, прижимая беспомощных девочек своим мерзким телом.

Вскоре, как всегда, набежало кучу народа: пациенты, санитары, медсестры, доктора, стало очень шумно, и Нина решила удалиться. Только она встала со скамьи, как тут же врезалась в один из белых халатов. Она посмотрела наверх и забеспокоилась. Это был Ян Калев, и вид его был, мягко сказать, недовольным.

Калев взял Нину за руку, и тут же образы замелькали перед глазами. Пахнет ванильной выпечкой. Ян смотрит в зеркало, он завязывает галстук, смеется. Женские руки протянулись к галстуку и перевязывают заново. Он смотрит на жену. У нее черные кудрявые волосы, голубые глаза. Она очень красивая. Он проводит рукой по ее животу. Он выпуклый. Ян целует будущего ребенка….

Калев завел девочку на веранду и огляделся. Вокруг не было ни души – все убежали на истошный женский визг.

– Это ведь ты сделала! – Калев рубанул с плеча, смело уставившись в глаза Нины.

Первая реакция на выпад – защитная, и Нина готова была выпустить Монстра из себя, чтобы избавиться от того, кто слишком много копает. Но она тут же одернулась от подобных мыслей, пытаясь унять оборонительный гнев. Калев не был одним из них. Он был особенный, и он не желал ей зла, какие бы подозрения у него ни возникали. А ребенок, которого он любил, хоть и прятался еще в утробе, напомнил Нине о важности иметь папу. Поэтому Нина лишь виновато опустила глаза и отошла к перилам, наблюдая за толпой людей вдалеке.

– Нина, поговори со мной! Расскажи! Ты же видишь, я готов услышать правду! – умолял Калев девочку.

– Ты не можешь быть готов, потому что понятия не имеешь, к чему должен быть готов, – тихо произнесла Нина.

Внезапно перед глазами Калева возникло странное, непонятно откуда взявшееся, видение. Маленькая Сима прижата прыщавыми руками Дина к стене, его телодвижения говорят сами за себя.

Ян отпрянул, словно из этих видений можно выйти или вынырнуть.

– Ну, что? Считаешь себя готовым? – холодно спросила Нина, по-прежнему наблюдая за шумихой возле дерева.

И снова вопреки желаниям Калева перед глазами возник новый образ. Дин лежит на Малене – пациентке, что находилась в ступоре вплоть до вчерашнего вечера. Дин отвратительно подрагивает на ней…. Потом картинка снова сменилась и вот уже незнакомая ему девочка, явно пациентка его лечебницы, лежит на траве, бедра измазаны кровью….

– О, боже! – воскликнул Калев, закрыв лицо руками. – Мои девочки! Маленькие мои! – Калев почти без чувств оперся о столб веранды. Его сердце отстукивал бешеный ритм, словно он пробежал марафон. Он ловил ртом воздух и утирал слезы с глаз.

Нина с любопытством наблюдала за реакцией шокированного человека. С десятками видений на дню, что подкидывали Монстры, она уже забыла, каково это – удивляться мерзостям.

Калев замолчал надолго, пытаясь принять невероятный факт. Нина обладала неординарными способностями, которые могли, как рассказать о преступлениях, так и убить. Услышав подобные мысли, Калев только потирал переносицу и снова закрывал лицо руками. Это невозможно! Это удивительно! И это жутко!

– Почему ты не сказала мне? – наконец, заговорил Калев, придя в себя.

«А что бы ты сделал?» – отчетливый шепот раздался в голове Яна. Он не сразу понял, что вербально Нина не произнесла ни слова. И, только откровенно уставившись на нее, понял, что она разговаривала с ним в мыслях. Невероятно!

«Что бы ты изменил?» – повторил шепот в голове.

Ян был слишком озадачен необъяснимыми способностями Нины, чтобы продолжать диалог. Он тонул в ее бездонных серых глазах, неотрывно следивших за ним, подобно подступающему хищнику.

– Я бы… я бы позвал полицию! Это в их компетенции наказывать преступников! – ответил ответственный гражданин Ян Калев.

Нина откровенно усмехнулась, чем крайне смутила доктора. Согласитесь, насмехающийся над взрослым двенадцатилетний ребенок – зрелище довольно дикое. Да, благодаря своим способностям, Нина росла не по годам.

«И что бы стало с лечебницей?»– шепот в голове пугал Калева, но Нина все не желала использовать речевой аппарат для разговора. Видимо, ей доставляло удовольствие это недоуменное выражение лица доктора.

«Убийства, изнасилования… дурная репутация лечебницы… не ухудшай ее…»

Калев хотел возразить. Все его человеческое нутро, ратующее за справедливость, верящее в наказание за преступления, бурно протестовало, но лишь глубоко внутри. Калев же понимал, что очередной скандал просто напросто сгубил бы клинику. Доктора бы устали от навязчивых журналистов, родители бы потеряли доверие к медперсоналу, а спонсоры бы нашли другие проекты, менее проблематичные. И тогда, прощай дело всей жизни! Калев нервно сглотнул. Он отлично представлял перспективу развития событий при огласке всплывших неприятных фактов. И пусть обида за пострадавших девочек жгла в груди желчью, эгоизм был сильнее.

Как только Нина услышала думы Калева, она знала, что он в ее руках. Если человек не решается сразу, а начинает раздумывать, это означало, что он сделает все так, как захочет Нина.

Ян тревожно взглянул на Нину. Лицо девочки было таким пустым, будто она потеряла способность изображать эмоции, а может даже – чувствовать. На каменном лице читалось одно лишь безразличие, и Калев все пытался понять, когда же произошел тот момент, в который Нина перестала горевать, жалеть, злиться, удивляться, радоваться…. Сохранился ли у нее интерес хоть к чему-нибудь? Или она, подобно зомби, проживает каждый день, удовлетворяя лишь физиологические потребности?

Серые глаза неотрывно следили за каждой мыслью доктора, который все больше осознавал: полиция здесь бесполезна, потому что судить некого.

Толпа вдалеке стала рассеиваться. Медики уводили пациентов с луга.

И все же совесть Калева не знала покоя.

– Нина, нельзя так, – вымученно произнес Калев, – каким бы серьезным ни был проступок, никогда не найдется причины, по которой можно убить человека!

– Ошибаешься! – злостно рявкнула девочка. – Найдется!

Калев даже слегка дернулся от детского шипения. Вот она – эмоция! Гнев исказил черты детского личика так, что Нина стала похожа на демона. Брови изогнулись, глаза прищурились в ярости, губы обнажили зубы, подобно звериному оскалу. Калев задел раздражителя в мозгу, и мучительные воспоминания зашевелились, как черви, сгрызающие плоть, высвобождая голосовые связки от привычного молчания.

– Нина, есть другие способы, – говорил Калев, подражая охотнику, подкрадывающемуся к зверю.

– Я по-другому не умею, – стеклянный голос прорезался сквозь хрипоту.

– Так научись!

На веранду забежала медсестра Аврора. Она была новенькой здесь. Наивный взгляд зеленых глаз все еще выдавал в ней ученицу колледжа.

– Доктор Калев! Там Вас ждут! – озабоченно выпалила она.

– Сейчас, сестра, – Калев даже не взглянул на девушку, и она забежала обратно внутрь.

Санитары вдалеке тащили носилки с телом Дина, укрытым простыней.

– Калев, отныне лечебница твоя. Ты можешь делать со мной все, что хочешь… – тихо прошептала Нина.

«Хоть усыпи», – раздалось в голове.

Калев с грустью взглянул на девочку. С того времени, когда он впервые заметил ее, она не намного изменилась. Разумеется, она выросла, детская пухлость исчезла, девочка стала стройной. Лишь лицо оставалось таким же печальным, и глаза не меняли цвет.

Свое решение проблемы он посчитал гениальным. Нина не стала спорить. Оно, действительно, ее устраивало. Тем же вечером Нина оказалась в «буйном» блоке. Калев выделил ей отдельную палату и санитара. Она больше не появлялась среди пациентов, ела в палате, гуляла вдали ото всех под надзором очередного цербера. Лечение свелось к минимуму: аминазин чередовался галоперидолом, витамины для общего развития и посещение врача раз в неделю. Нина устроила себе личный рай в стенах лечебницы.

– Я не могу постоянно выписывать распоряжения о твоем размещении в блоке для буйных, это будет выглядеть подозрительно, – говорил Калев, когда лечащий врач Нины заявил, что хочет поместить девочку в общий блок, – но ты можешь заставить врача изменить решение….

Нина поняла намек и теперь изредка изображала припадки, чтобы место жительства оставалось неизменным. Да, приходилось вытерпеть атаку санитара (у Остапа была такая мощная хватка!), болезненный укол транквилизатора и унизительное самопроизвольное мочеиспускание во время насильственного сна. Но уж слишком комфортно было в одиночной палате, да и к Остапу она привыкла.

***

– Ну, что ж, Нина, – Йокин закрыл историю болезни в сотни страниц, наверное, самую толстую в этой лечебнице, собрал блокнот и всем свои видом показал, что сеанс подошел к концу, – думаю, на сегодня хватит. Встретимся завтра, как тебе?

Нина одарила его уже привычным молчанием. Йокин вздохнул. Случай был для него тяжелым, но не безнадежным. Он был уверен, что сможет разговорить Нину, нужно только время.

«Да, трудновато будет с тобой, Нина, но я постараюсь»,– подумал доктор и был уже готов встать, как вдруг послышался шепот.

«Аделаида… Маркус… Дин»

Йокин опешил. Он смотрел на неподвижную Нину, которая только и могла удостоить его безразличным взглядом, но никак не словом. Губы ее были сомкнуты. Тогда откуда же послышался шепот? Может, Йокин уловил чей-то разговор из коридора? Или через приоткрытую створку окна? Наверняка! Не могло же это ему показаться!

Йокин поспешил к двери. Он еще раз взглянул на Нину, пытаясь убедиться, что не бредит. То ли от сквозняка, то ли от холодного взгляда серых глаз, по спине доктора пробежали мурашки, коснулись затылка, и приподняли на нем волосы. В самом деле, не от странного шепота же!

Сквозняк!

Наверняка!

Глава 3. Бесхитростная душа

Ложка со звоном опустилась в пустую тарелку, ознаменовав конец трапезы. Нина доела, наконец, подобие кукурузной каши и спешно натягивала брюки. Хочется поскорее выйти на свежий воздух после сумасшедшей ночи. Один минус в буйном блоке – буйные крики. Истерики частенько накатывали на здешних жильцов, и тогда начиналась цепная реакция: истерика от одного передавалась второму, третьему, пока не прибегали санитары. Но, к сожалению, некоторым из пациентов было запрещено колоть транквилизаторы, поэтому приходилось выжидать, пока бесы освободят голову бедняги и он уснет. Прошлой ночью Алтону снова стало плохо. Издавая истошные вопли, он пытался выковырять из ребер мнимых червей, и уже был на полпути к успеху, если бы не подоспели санитары. Мальчика привязали к кровати и оставили мычать до тех пор, пока не подействовало снотворное. Разумеется, за несколько минут он успел заразить воплями соседей, и те еще полночи не могли угомониться.

Нина уже надевала тапочки, когда раздался стук в дверь. У Нины мог быть лишь один визитер. Железная дверь скрипуче отворилась, и на пороге предстал доктор Калев.

– На улице собирается дождь, – сказал доктор, заметив на ногах девочки прогулочные тапки.

Нина не ответила и продолжала сверлить Яна пристальным взглядом.

– Но ты права, все лучше, чем сидеть в четырех стенах.

Нина стояла в ожидании того, зачем пришел Ян.

– Бежишь на встречу к другу? – улыбнулся он.

Нина легонько кивнула.

– Я тут подумал, может, ты тоже захочешь ее чем-нибудь угостить, – Калев протянул упаковку арахиса в разноцветной глазури.

Глаза Нины вспыхнули от радости. Она тут же взяла шуршащий пакет из рук Калева.

– Спасибо, она его любит, – тихо прохрипела Нина.

Калев снова улыбнулся.

– Ну, беги.

Мужская рука мягко похлопала по плечу девочки. Нина набросила халат и исчезла за дверью палаты.

Нина любила одиночество. Оно стало для нее естественной средой обитания. Ее предоставили самой себе, и это было здорово. Никто не лез с пустыми разговорами, не пытался обратить ее внимание на какую-либо бессмысленную ерунду, люди избегали даже смотреть на нее. В лечебнице Нина была сродни серой едва заметной тени: тихая, малозначительная, невидимая. И Нину это устраивало. За десять лет, проведенных в этой мрачной обители жутких недугов, она превратилась в подобие амебы – сгусток клеток, медленно перетекающий с одного места на другое, но не покидающий пределы водоема. Она знала лечебницу так, как ее не знает ни один из работников. Благодаря своему таланту заглядывать в головы людей, она уже давно знала планы зданий и прилегающей территории, и точно неуспокоенный призрак могла бродить то там, то здесь, фактически не покидая своей одиночной палаты. Дом, милый дом, пропитанный запахом спирта и лекарств, населенный самоубийцами, маньяками, анорексиками и прочими шизиками, наполненный бесконечным отчаянием и безумными страхами.

Все без исключения пациенты стремились поскорее покинуть белые стены лечебницы. Многие из них достигли невероятных успехов в одурачивании докторов, верящих в чудесное исцеление подростков, которые на самом деле имитировали выздоровление, просто потому что хотели вернуться домой. Многих обличали, и, к их несчастью, срок пребывания в этом больном мире продлевался. Были и те, кому здесь нравилось. Но это уже самые отъявленные психи, которые смогут найти себе место лишь в одной социальной нише – той, что за стальной решеткой, заполненной оранжевыми робами. И даже эти будущие преступники рвались на волю – там-то возможностей проявить свои больные наклонности гораздо больше.

Нина же не принадлежала ни к одному из этих типов. Потому что у нее ничего не было там за стеной. Она никогда там не окажется. С ее-то набором симптомов ее ждут только в одном месте – во взрослой психбольнице. Вот и все ее будущее: бесконечное сумасшествие.

Утренняя прохлада обдала свежестью. В воздухе пахло назревающим дождем. Нина любила дождь. Он будто смывал безумие со здешней почвы, и земля обновлялась.

Нина всегда с удовольствием гуляла по аллее, тянувшейся вдоль журчащего ручейка. Обычно она снимала свои старые ботинки, доставшиеся ей от сына какой-то санитарки, и уже исчерпавшие лимит носки, и шла босиком по влажной холодной траве. Позади всегда вышагивал Остап – верный и тупой как пробка санитар, приставленный к ней Яном. Нина уже давно привыкла к этому огромному метису. Он был под два метра ростом, а руки – каждая диаметром с ее талию. Мысли редко посещали его лысую голову, и это очень нравилось Нине. С Остапом ее воспаленный мозг отдыхал – слушать-то нечего.

В аллее между вязами, посаженными в ровную шеренгу вдоль ручья, стояла облезлая деревянная скамейка с занозами и засохшим птичьим пометом, и принадлежала она Нине. Все это знали. Ни один пациент не смел подойти к ней и уж тем более сесть! Ни за какие богатства! Все были уверены, что Мертвая непременно заставит их умереть ужасной смертью, войди они хотя бы в аллею в тот момент, когда она была там. А если вдруг сядешь на скамью в ее отсутствие, она безошибочно вычислит тебя по запаху, и убьет! О, да! У нее обоняние острее, чем у натасканной собаки.

Почти каждый день Нина проделывала один и тот же путь после завтрака. Это было единственное время, когда она могла встретиться со своим другом и провести время вместе до обеда, после которого Виктория исчезала до следующего дня.

Заметив на своей скамейке силуэт в знакомой желтой косынке, Нина обрадовалась и поторопилась к своему единственному другу, чудом появившемуся у нее в этих стенах год назад.

***

Невольно Нине вспомнился самый первый день их встречи. В тот день Нина готова была ее убить. Как же интересно получилось, что теперь Виктория была ее единственным другом в этом мрачном безумном месте.

В тот день после завтрака, направляясь по обыкновению к своей скамье, где Нина проводила в одиночестве бессчетное количество часов, едва завернув в аллею, Нина резко остановилась. Что-то было не так. По ногам прошелся скользкий холод – Монстр выбрался из головы, а значит, что-то заставило его беспокоиться. Обескровленное синюшное тело, обтянутое клочками висящей кожей, скрючилось в неестественной позе, мазохистски выворачивая суставы. Монстр оскалился, обнажив желтые заостренные, как частокол, зубы со стекающей на траву склизкой вонючей слюной. На гладкой голове Монстра не было ушей, но Он сделал жест, будто напряг слух, привлекая внимание Нины к необычному звуку.

Нина сощурила глаза, пытаясь разглядеть то, что не соответствовало привычному пейзажу. Что это? Как будто кто-то мычит? Или что? А! Напевает песню! И тут Нина, наконец, поняла, что заставило их обоих напряься. Вторженец! На ее скамье сидел незнакомец! Да как он посмел?! Нину охватила ярость. Сейчас она ему устроит! Сейчас он помычит у нее свои нудные песни!

Нина ускорила шаг, охваченная решимостью наказать наглеца, Монстр рыкнул и пополз следом. Остап автоматически посеменил за девушкой, хотя его внимание больше привлекала группа медсестер, весело обсуждающих что-то.

«Да ты ее не привлекаешь, остолоб!» – злостно подумала Нина, услышав одну из редких мыслей санитара, касающихся черноволосой медсестры. Ему бы сейчас думать о том, как спасти этого глупца, устроившегося на ее скамье! Да к тому же он не просто устроился! Он еще что-то жрет там, паршивец! Нина буквально подбежала к скамье, готовая плевать огненной слюной, была бы у нее такая способность.

Первое, что удивило Нину, и из-за чего боевой настрой резко сдал назад, это то, что вторженец оказался девочкой. Она была примерно одного возраста с Ниной, хотя выглядела младше. А дальше с каждым осознанным фактом о незнакомке ярость Нины медленно угасала.

Девочка была лысая, именно поэтому Нина поначалу приняла ее за мальчугана. И лысина эта была вовсе не данью моде или стилю. Лысина была симптомом, Нина это четко ощущала. И чем больше она узнавала незнакомку, тем грустнее ей становилось.

Все тело бедняги подчинялось непроизвольным мышечным сокращениям и судорогам. Изогнутые в коленях ноги и локти, скрюченные кисти, мотающая из стороны в сторону голова. Мышцы на лице так же были подвергнуты спазмам: она хмурилась, щурилась, поджимала губы, уводила рот из стороны в сторону, отчего из уголков губ стекали слюни. Косые глаза навыкате вводили в то замешательство, когда не знаешь, куда смотрит собеседник. Уже давно ничто не могло удивить Нину в этом сумасшедшем месте, но уродства девочки были столь ужасны, что она могла бы сойти за разновидность чьего-нибудь монстра, не будь она живым человеком. Но еще больше она походила на героя картин того ненормального художника, рисовавшего людей в виде разноцветных наборов геометрических фигур. Как его там? Пассо—Кассо? Надо попросить Остапа еще раз принести ту книгу из библиотеки.

Нина неспешно подошла к скамье, словно боялась спугнуть зверька, медленно присела и с любопытством погрузилась в голову мычащей незнакомки. Как всегда, первыми всплыли самые яркие воспоминания: девочка играет в кубики в комнате с подобными ей детьми, она чувствует себя расслаблено, как если бы была дома; мужчина в халате учит ее пользоваться костылями, они жутко натирают ладони; она лежит в белой коробке, где стреляет свет – это ее пятидесятая томография, она хочет ее отпраздновать; доктор показывает родителям черно-белые снимки и мама плачет; мерзкая капельница, из-за нее всегда тошнит; рвота…нескончаемая рвота; множество непонятных слов, чьи значения она уже выучила наизусть, потому что врачи постоянно их повторяют: гемиплегия, диплегия, микроцефалия, дизартрия и несколько раз аномалия, аномалия, аномалия…

– Привет! – девочка вытащила Нину из транса. – Хочешь?

Девочка указала на коробку с разноцветными конфетами.

– Это марципан в шоколаде, очень вкусно!

Девочка слегка заикалась, слова давались ей с трудом, но она даже не подала виду, что смущена своей странной речью. Нина взяла конфету, развернула обертку и откусила. Она никогда в жизни не ела марципан. Да что говорить, она даже слово это впервые услышала. Приторная мякоть конфеты была невероятно вкусной! А какой аромат! Что это? М-м-м…кажется, орешки? Ух, какая вкуснота! Нина с жадностью разжевывала сладость.

– Ты не могла бы, пожалуйста… – движения девочки стали шире, она пыталась на что-то указать.

Нина и без чтения мыслей поняла, что девочка просит вытереть ей слюну, свисающую на голубую кофту. Нина достала платок из руки девочки и подтерла слюну шоколадного цвета.

– Благодарю, – девочка вроде улыбнулась, хотя из всей той богатой мимики, что играла на лице, трудно было понять ее эмоции, – а то некрасиво так ходить. С пятном. И кофточка совсем новая. А сама я не могу.

Девочка с сожалением уставилась на свои изломанные вертлявые руки.

«Где твой санитар?» – прозвучал шепот в голове незнакомки.

– С другими. Он им нужней, – беззаботно ответила девочка и снова взялась посасывать конфету. Она даже не обратила внимания на то, что Нина ни слова не произнесла вслух.

– Я Виктория, – представилась девочка, – можно просто Тори.

Нина искренне удивилась жизнелюбию Тори, казалось, что болезнь нисколько ее не беспокоит.

«Что ты здесь делаешь?» – задумчиво спросил шепот, пока его хозяйка копалась в мыслях Тори.

– Лечусь… я только и делаю, что лечусь…

Слюна снова стала скатываться с подбородка Тори, Нина аккуратно ее вытерла.

– Здесь есть группа для таких, как я, ну, знаешь, умственноотсталых, – Тори с гордостью стукнула в грудь. – Сегодня мой первый день. Мне нравится. Наши врачи очень добрые и веселые, они играют с нами в угадай-ку и маялки. А дома совсем скучно, там я с ребятами не играла, они все злые, – беззаботно рассказывала Тори, пока Нина то и дело вытирала слюни от обильного словосложения. – Здесь есть совсем запущенные дети, они, вообще, ничего не могут. Я иногда им помогаю, ну, знаешь, собрать мозаику или закрасить кругляшки, им это сложно, ведь нельзя заходить за контур, я не захожу за контур! – похвасталась Тори.

Наверное, когда Тори рассказывает подобные истории другим, у них наворачиваются слезы, ведь девочка так смело говорит о своей болезни. Но Нина наблюдала за Тори с нескрываемым интересом, удивляясь, сколько энергии может источать настолько больной человек. Казалось, Тори даже не знает таких понятий как уныние или отчаяние. Она с улыбкой вспоминала откровенно издевающихся дворовых задир, с гордостью – бесконечные процедуры химиотерапии, и с удовольствием – новые костыли с мягкой прокладкой под локтями.

«Тори, ты очень больна», – снова прозвучал шепот.

– ДЦП! – гордо объявила Тори в ответ.

Легкий тремор забил в кистях рук, словно девочка невольно дрогнула, произнеся диагноз, но Тори не подала виду.

«Это не все…»

– Ага! – Тори заулыбалась, – Вот тут! – она не без труда стукнула по голове. – Там шишка!

«Опухоль…», – исправил шепот.

– Бе, дурацкое слово! – отмахнулась Тори. – Нам с мамой больше нравится шишка! – Тори снова радостно стукнула по голове. – Шишка съела мои волосы! Они раньше были длинню-ю-ющие! Мама плела мне баранки!

Нина с грустью оценила светлый хохолок на затылке – остатки и вправду длинню-ю-ющих волос, которые пять лет назад, густые и белоснежные, свисали до пояса.

– А как ты узнала? – спросила Тори. – Шишка-то глубоко, ее не видно нисколечко!

Нина не ответила. Она взяла еще одну конфету из коробки и стала причмокивать вместе с Тори.

– Меня зовут Нина, – тихо произнесла она.

Так началась эта странная дружба. Тори не была умственноотсталой, сколько бы себя так ни называла. Нина видела в девочке здоровый ум, просто облачен он был в сильно искореженную оболочку.

Диагноз детского церебрального паралича Тори поставили на начальной стадии развития болезни, а потому шансы на восстановление здоровья ребенка были велики. Но вскоре врачи обнаружили злокачественное образование в головном мозге. Аномалия, которую диагностировали доктора, заключалась в опухоли головного мозга, давящую на те участки коры, что уже имели патологии. И с тех пор борьба шла по двум фронтам: с одной стороны развивающаяся опухоль, давящая на пораженные параличом участки головного мозга, с другой стороны – сам паралич.

С утра до вечера Тори проводила время здесь, вечером же родители забирали ее домой. Ей было некомфортно в этом месте по сравнению с предыдущими частными центрами развития, но выбора не было. Лечение было дорогостоящим. А проходить реабилитацию в государственной психиатрической лечебнице гораздо дешевле, чем в частной клинике.

Девочка уже дважды перенесла хирургическое лечение опухоли, но спустя время метастазы снова появлялись, опухоль цеплялась за жизнь и прорастала глубже, где ее невозможно было достать. Теперь операции стали опасны для жизнеспособности ребенка. Родителям в кратчайшие сроки следовало собрать сумму на последнюю надежду – радиохирургию. А пока лечение сводилось к химическим препаратам, которые лишь сдерживали развитие опухоли.

Десять лет назад у Тори не было косоглазия, пять лет назад она спокойно передвигалась на полусогнутых ногах, теперь же она не может ходить без костылей. Тори теряла память, у нее нарушались слух, речь, восприятие, интеллект, и, чтобы не терять степень социальной адаптации, было решено определить девочку к детям со схожей симптоматикой: синдром Дауна, Вильямса, Ангельмана, аутизм…. Так Тори очутилась здесь, ожидая, когда родители снова накопят средства для ее очередного спасения.

***

– Привет! – Тори поприветствовала Нину еще издалека. – Сегодня я принесла мармеладных зверьков!

Тори весело похвасталась целым пакетом разноцветного жевательного мармелада.

– Здесь есть мишки, кенгуру, зайцы и червяки-и-и-и, – Тори нелепо помахала радужным червяком перед лицом подсевшей к ней Нине.

Нина взяла из рук Тори червяка и засунула в рот.

– Сегодня Альберт сказал, что скучал по мне на выходных! Представляешь? Он сказал целую фразу практически без усилий! Миссис Дэрмот здорово ему помогает! Она мне нравится. Хорошо, что ее взяли в нашу группу! Говорят, она многим помогла.

Тори по обыкновению начала рассказывать о насущных новостях группы развития особенных детей, как выражались здесь. Нина только фыркала. Особенные дети. Ей всегда претила этика. Почему нельзя называть вещи своими именами? Они – уроды. Она – убийца. Все просто. Если кто-то назовет ее убийцей, ее это нисколько не обидит, ведь это – факт. И если Тори назвать уродом, она тоже не обидится, потому что и это – факт. Она бы обиделась, если бы кто-то сказал, что она нормальная и ничем не отличается от обычных людей. Пф-ф-ф. Я вас умоляю. Она же не слепая! Она видит себя в зеркале. А те, кто морочит себе и другим голову этичностью, просто обманывают себя. И действуют они не во имя создания комфортной жизни для ущербных, они руководствуются собственным эгоизмом. С кем комфортнее жить: с уродом или с особенным? Я – мать урода или я – мать особенного дитя? Подобное украшение действительности Нина воспринимала, как попытку не стать изгоем самому.

– А вчера увезли Минди. Ей сделали новые «ходунки» в Германии. Так здорово! Теперь она, наконец, встанет с коляски!

Пока Тори продолжала вещать, Нина проводила осмотр, точно один из докторов. Вот только для этого ей не нужны стетоскопы, пробирки и томографы. Ей достаточно просто смотреть на Викторию. Сквозь желтую косынку с принтом в виде ромашек Нина практически видела растущую опухоль. Если бы Нина понимала значение каждых частей мозга, она бы сказала, что опухоль прогрессирует в премоторном отделе лобной доли, медленно продвигаясь к височной. А если бы Нина знала, за что отвечает каждая доля мозга, то сказала бы, что в скором времени Тори станет медлительной и инертной, ее движения станут еще неуклюжее и потеряют последовательность, а потом она и вовсе не сможет двигаться. Когда опухоль достигнет задние нижние отделы лобной и височных долей, Тори начнет терять способность к речи, что в итоге приведет к вынужденной немоте.

Но Нина не могла сделать подобные заключения в виду отсутствия медицинского образования. Она увидела «оживающую» опухоль. Химиотерапия, которую Тори прошла полгода назад, словно отключила опухоль до нынешнего момента. Теперь же ее темный цвет постепенно приобретал более теплые оттенки. Миллиметр за миллиметром опухоль оживала, и Нина уже заметила пару светлых искр, отделившихся от живучего шара. Опухоль росла, и врачи не могли это не заметить. Скорее всего, радиохирургию проведут внепланово. У них просто нет выбора.

– Как дела у твоих друзей? – спросила Тори, закончив доклад о жизни особенных детей.

Нина улыбнулась. Тори всегда называла Монстров друзьями, уверенная, что Они – вовсе не зло, а просто обиженные зверьки, которым очень нужен друг. В какой-то степени она была права. Им и вправду нужна была Нина… для свершения зла.

– Недовольны новым доктором, – ответила Нина, откусив голову мармеладному зайцу.

– Боятся его?

– Вроде того.

– Тогда скажи доктору Калеву, что новичок – балбес.

Нина посмеялась. Остап даже удивленно взглянул на девочку. Нина никогда не смеется. Только с простодушной Тори.

– Доктор Калев не захочет, чтобы тебя лечил балбес.

Тори вытащила из складок халата свой старый калейдоскоп и принялась за любимое занятие: разглядывать мир вокруг через призму, наполненную разноцветными стеклышками. Нина называла эту игрушку глупой, а Тори настаивала, что этот искусственный радужный мир способен менять грустную реальность.

Такова была Тори. Бесхитростная наивная простая душа. Она видит в мире только добро, а в людях – только хорошее. Она каждой гадкой человеческой черте найдет объяснение, сделав человека жертвой обстоятельств. И к Монстрам, о которых она знала немного, но достаточно, она испытывала только любовные чувства, как мать – к расшалившимся деткам. Наверное, потому она и не сбежала от Нины, когда увидела, на что Они способны. Она считала, что Им просто надо показать, как вести себя правильно. Так говорил отец Нины.

А познакомилась с ними Тори всего месяц спустя после знакомства с Ниной.

***

Как всегда, встретившись здесь на скамье, Тори предложила новой подруге сладости, которых та была лишена.

– Привет! – Тори была, как обычно, жизнерадостна. – Сегодня я принесла тебе джем!

Нина с любопытством погрузила руки в шуршащий пакет и достала оттуда горсть маленьких порционных джемов. Тори каждый день приносила какие-нибудь диковинные для этих мест вкусности, которыми снабжала ее мать.

Нина, причмокивая, облизывала упаковку с вишневым налетом и разглядывала Тори. Это был ее утренний ритуал. Нина просвечивала девочку насквозь, как рентген, рассматривая опухоль в голове: не стала ли она больше?

Нина развернула очередной контейнер и подставила ко рту Тори. Та с удовольствием впилась в малиновое желе. У медсестер не было времени помогать Тори есть дополнительные сладости, им хватало трехразового питания, каждая из них кормила с руки по два, а то и по три ребенка за раз. Тори не могла есть без чьей-либо помощи – она просто не в состоянии поднести ложку ко рту и уж тем более попасть в рот, все тело страдало от неконтролируемых спазмов. А вместе с Ниной девочки совмещали приятное с полезным.

– Ко мне приходил доктор Калев, – сказала Тори, рассасывая желе, – спрашивал про тебя.

«Что ты рассказала?» – без интереса спросил шепот.

– Что мы сидим и кушаем! Я не могла сказать, что мы разговариваем, ведь мы и не разговариваем, – Тори хихикнула.

В тот день Калев заходил и к Нине.

– Я заметил, что у тебя появился друг, – сказал он.

Нина опасливо молчала.

– Виктория Тамм. Она не относится ни к одному отделению. В лечебнице создали экспериментальную группу для таких, как она, абсолютно обособленную от остальной части больницы. Ей запрещено вступать в контакт с пациентами из отделений. Она не одна из них.

Нина насторожилась.

– Но так как ты тоже не одна из них, – Калев слегка откашлялся, – то я мог бы сделать исключение…. Если ты кое-что дашь мне взамен…

Калев осторожно подкрадывался к сути, пока серые ядовитые глаза пристально следили за ним.

– Я попрошу у тебя слово, что с Викторией ничего не случится… – голос Калева немного охрип.

И хотя это был взрослый сорокалетний мужчина, Калев все же сидел с поджатыми ногами, готовый отпрыгнуть в любую секунду. Он ругал себя за постыдную трусость, но ему было тяжко совладать с инстинктом сохранения. Калев столько не нервничал даже на собраниях спонсоров. Он не мог общаться с Ниной, как с пациенткой, статус ее был гораздо выше. И каждый их разговор превращался в достижение компромисса между воюющими сторонами, заряженными шприцами с успокоительным с одной стороны и смертоносным гипнозом с другой.

«У тебя есть мое слово», – прошептала Нина в голове доктора.

Порционные джемы потихоньку исчезали.

– Научи меня шептать, как ты это делаешь! – воскликнула Тори и, насколько было возможно, развернулась к Нине.

«Зачем тебе?»

– Мне трудно говорить. Слова не всегда получаются, – Тори немного поникла, – иногда меня, вообще, не понимают! А если я научусь шептать тебе в голову, мне не надо будет говорить! – глаза Тори засияли радостью.

Нина привычным жестом обтерла подбородок девочки.

«Я слышу твой шепот, Тори, но врачи его никогда не услышат».

– Но тебя ведь слышат! – не успокаивалась девочка.

«Я плачу за это цену…»

Нина одернулась. Монстр, устроившийся под скамьей, царапнул когтями по щиколотке. И хотя боль была лишь в воображении, Нина отчетливо ощутила ее физически.

«Что это»? – Нина пригляделась к рубашке Тори.

– А, это я так завтракала. Я же неуклюжа, – Тори хихикнула и поспешила отвернуться от Нины, пряча от пронзительных глаз свежее красное пятно.

Но Нина, конечно, не купилась на ложь Тори, которая просто не умела врать. Нина сощурила глаза и вошла в ее голову.

Образы замелькали перед глазами, одни очень четкие, как если бы она смотрела телевизор, другие проступают сквозь легкую дымку, третьи лежат под густым туманом. Нина быстро нашла свежее, но отброшенное далеко в сторону воспоминание, которое Тори уже нацелилась забыть. Вот она выходит из корпуса. Ей тяжело держать дверь и переставлять костыли одновременно. Мужчина в синем комбинезоне помог. Кажется, это – слесарь. Тори идет по зеленому двору. В руке зажат мешочек с джемами. Она проходит мимо шумной компании подростков. Две девушки и три парня сидят за деревянным столом и поедают картошку фри из бумажного пакета. Они из старшего отделения. Они громко смеются. Шутки у них пошлые. Тори старается не слушать и пытается ускорить шаг, сама не понимая почему. Хочется поскорее от них уйти, но вот костыль зацепился за траву. Тори падает. Костыли забрякали, привлекая внимание компании. Тотчас же раздается дьявольский смех.

– Эй, пугало, тыкву не потеряй! – крикнула блондинка.

Ребята смеются.

– Ну и страшила! – смеялась вторая.

– И как такие выродки только получаются? Видимо у ее мамаши там все криво, а у папаши все прогнило, – подшутил рыжий паренек и бесовски заржал.

Тори краснеет, хотя ей не больно. Она пытается поскорее встать, но ей трудно. Она нервничает, руки затряслись еще больше. Тори пытается ухватить костыль, но он выскальзывает из дрожащих рук. Сил не хватает, чтобы подняться с земли. Она видит, как издалека к ней бежит санитар. Слава богу, он заметил!

– О, а вон и рыцарь, сам, как белый конь! – подшутил другой парень.

– Пошли отсюда, а то настучит гад, – говорит светловолосый.

Они встают из-за стола. Тори успокаивается.

«Поскорее бы ушли» – проносится мысль. Она осмелела и пытается подняться, опираясь на костыль. Светловолосый выбивает ногой костыль из руки Тори. Она снова падает. Его такая же светловолосая подружка опрокидывает на Тори коробку с объедками от фастфуда, который пачкает белый вафельный халат жиром и соусами. Рыжий смачно отхаркивается, собирая всю застоявшуюся мокроту в горле, и с невероятным удовольствием сплевывает на голову Тори.

– Корявая. Уродка. Косая рожа, – слышится от удаляющихся ребят.

Нина вытянулась из воспоминаний. Голова немного кружилась, то ли от усилий залезть в чужой мозг, то ли от ярости. Едва Нина пришла в себя, план ее выработался мгновенно.

– Ублюдки! – хрипло выругалась Нина и тут же вскочила со скамьи.

– Ты куда? – воскликнула Тори, хотя уже знала ответ.

– К этим ублюдкам! – повторила Нина и направилась к корпусам.

– Погоди! – Тори схватила костыли и засеменила за другом.

Нина решительным шагом пересекла полосу, засаженную вязами, и вышла на открытый широкий луг одного из дворов лечебницы. Тори старалась не отставать, но для нее такие прогулки были не по силам. Девочка вспотела, кашляла, у нее закружилась голова, и если бы не Остап – вечный призрак позади Нины, Тори упала бы второй раз за утро. Нина оглянулась на подозрительное кряхтение. Остап поддерживал Тори под плечи.

– Здесь гуляют старшие группы, – загремел лысый великан, – средние группы гуляют вон там, – Остап указал на левую сторону двора, где дети возраста Нины катались на каруселях, отдыхали в беседках и играли в совместные игры, участником которых Нина никогда не была.

– Остап, – сказала Нина, – Мария на крыльце.

Взгляд великана тотчас же остановился на крыльце корпуса для средних групп. Там стояла высокая медсестра с черными волосами, закрученными в пучок. Она увлеченно беседовала с коллегой, присматривая за детьми.

– Можешь пойти к ней, к обеду я буду на скамье, – хриплый голос Нины поддразнивал санитара.

– Мне велено с тебя глаз не спускать! – неохотно напомнил Остап.

«Ну, ты же понимаешь, что про наши индивидуальные прогулки никто не узнает» – зашептала Нина Остапу.

Санитар, уже привыкший к странностям девчонки, сощурил глаза, не понимая, что только что Нина заложила в его мозг инородную мысль, которую он посчитал за свою. Остап кивнул и тут же направился к объекту фантазий.

Тори успела отдышаться и теперь стояла на дрожащих костылях с умоляющим взглядом.

– Потерпи чуток, мы почти пришли, – Нина была настроена решительно.

Как назло начал крапать дождь, делая траву еще более скользкой. Они пересекли луг и завернули за один из корпусов, где развернулся очередной двор для старших групп. Нина, что есть силы, поддерживала Тори, забирая часть веса друга на себя. Они пробрались за кусты и затаились.

«Хватит греметь костылями!» – злилась Нина.

– Прости, я стараюсь, – виновато ответила Тори.

Нина выглядывала из кустов в поисках жертв.

– А почему мы прячемся? – спросила Тори шепотом.

«Потому что Калев не должен узнать, что я была здесь».

На крыльце корпуса подростки сидели вдоль перил и весело смеялись. Нина разглядывала каждого, и ни один ей не нравился. Половина из них – жертвы беспечных родителей-алкоголиков, передавших своим чадам разрушенные спиртом в утробе мозговые клетки, и наплевавших на воспитание норм поведения. Вторая половина – подростки, перенесшие черепно—мозговые травмы и различные мозговые инфекции, развившиеся со временем в психические расстройства. И, пожалуй, в отдельную малочисленную когорту Нина выделила ребят из более обеспеченных семей. Выросшие в брачной дисгармонии, где семейная сплоченность была обязана лишь деньгам, ребята выражали накопленный годами садизм от вседозволенности и безнаказанности в агрессию на других людей. Именно из такой когорты вышли будущие жертвы Нины, один из которых только что прошагал от корпуса к беседке. Это был рыжий паренек семнадцати лет, он говорил по телефону с отцом, уверял того, что идет на поправку и очень хочет вернуться домой.

Дождь уже начал разыгрываться не на шутку. Тучи стягивали силы и вот-вот норовили разорваться, точно раздутый до краев шар с водой.

Нина нахмурилась, придумывая изощренный план мести. Тори заметила, как напряглась Нина, и это напугало ее.

– Что ты хочешь сделать? – спросила Тори.

– Убить ублюдка, – процедила Нина сквозь зубы.

Тори забеспокоилась. Ввиду своей врожденной необычности Тори беспрепятственно воспринимала людские странности, а потому не спрашивала Нину, откуда та умеет говорить мыслями или почему она видит вещи невидимые для других людей. Ведь от Нины ничего нельзя было скрыть. Нина как будто насквозь видела людей. И сегодня, как бы Тори ни старалась запрятать глубоко внутрь неприятные воспоминания об утреннем инциденте, а опыт в этом у Тори был велик, Нина все же залезла в ту потайную глубь и прознала о случившемся. Теперь же услышав от Нины слова про убийство, Тори ни на секунду не засомневалась в их серьезности. Нина не умела шутить.

– Может без убийства как-нибудь? – настороженно шептала Тори.

– Он заслужил мести!

– Так, может, как-нибудь по-другому? – Тори не теряла надежды переубедить Нину.

– Я по-другому не умею…

– А ты научишься!

Нина озадаченно взглянула на Тори. Уж слишком сильно разговор походил на тот, что она вела с Калевом около года назад. И вправду. Калев будет зол как черт, если на территории лечебницы снова кто-то умрет подозрительной смертью. Но Нина не могла оставить все как есть! Она должна проучить этих подонков!

Тори стоило огромных усилий положить свою неконтролируемую руку на плечо Нины, словно подбадривая друга найти другой способ. И эти усилия не остались незамеченными.

«Как тогда?» – Нины по привычке вернулась к комфортному молчанию.

Тори обрадовалась шагу навстречу.

– Надо подумать!

И хотя Тори бы отпустила обиду и забыла об инциденте, она понимала, что Нина не отступится. Иронично вышло, но теперь Тори спасала негодяев от ужасной участи, о которой те и не подозревали.

Девочки стали судорожно обдумывать варианты. Времени оставалось немного. Скоро дождь перейдет в град, а Рыжий вот-вот закончит телефонный разговор и уйдет в корпус, где они его уже точно не достанут.

– Что вас пугает больше всего? – размышляла Тори. – Например, отчего вы так боитесь санитаров? Вы всегда такие примерные перед ними, – Тори вспомнила утренний побег ублюдков, когда на горизонте появился санитар.

Нина медленно растянула губы в улыбке.

«Транквилизаторы» – шепот получал удовольствие от произносимого слова, – «жутко больной укол…»

Нина прекрасно понимала, о чем говорила. После болезненного укола ее привязывали к кровати и оставляли лежать, пока о ней не вспоминали. А после укола мышцы так расслабляло, что еще несколько дней тело едва слушалось хозяина, подражая вареному овощу, а туман в голове прочно уживался еще на пару дней. Не говоря уже о тошноте. Пару раз она, привязанная к кровати, позабытая медсестрами, обмочилась под себя. Такая перспектива для рыжего задиры казалась Нине достойной.

– Значит, надо придумать, как заставить санитаров кольнуть ему этот травик…транвкли….тралик… укол, – Тори не справилась с очередным словом.

«Санитары любят использовать их в качестве личной мести» – сказал шепот.

Тори не успела и слова молвить, как Нина уже вышла из кустов и мужественно прошагала к беседке. Тори продолжала наблюдать. Вот Нина подошла к рыжему, он как раз сбросил звонок. Нина перегнулась через стальные прутья беседки и заглянула рыжему в лицо. Тори точно не видела, о чем они говорили, зрение постепенно ухудшалось. Нина не пробыла возле паренька и минуты, как направилась обратно к кустам.

– Сейчас увидишь! – сказала Нина в предвкушении.

Рыжий мальчуган еще несколько минут продолжал сидеть под зеленой крышей беседки. Потом он оглянулся по сторонам, словно искал кого-то. Вид его был абсолютно спокойным, будто в голове и не прорастала мысль, засаженная незнакомкой снаружи. Мальчик уставился на крыльцо корпуса, где отыскал желанный объект, к которому отправился немедленно. Движения мальчугана были естественными, непринужденными, обычными. Он не был чем-то смущен или напуган, на лице читалось бесконечное спокойствие. Он подошел вплотную к санитару на крыльце. Это был высокий афроамериканец с проступающими сквозь футболку рельефными бицепсами. Он окинул паренька доброжелательным взглядом, улыбнулся. Рыжий ответил не менее доброй улыбкой, а потом, не спеша, залез руками в брюки, достал член и стал мочиться на ноги санитара все с тем же непринужденным видом.

Тори охнула. Нина ликовала. Санитар злобно смотрел на рыжего, а тот и не планировал останавливаться. Санитар с железными нервами, выкованными в сумасшедшей кузнице, подождал, пока малец закончит. Рыжий с улыбкой запрятал причиндал. Санитар снова улыбнулся будущей жертве, но на этот раз улыбка не была доброй, в ней проснулся знакомый для Нины садизм.

– Ой-ой-ой-ой-ой! – лепетала Тори. – Что же он с ним сделает теперь?!

«Все, что пожелает» – шепот смаковал слова. Нина прекрасно видела дальнейшую судьбу рыжего.

Начало мести было заложено.

***

Клим наблюдал, как санитары грубо одели Оскара в смирительную рубашку и обессиленного от успокоительных вели под руки вдоль коридора. Ему светил недельный карцер за нападение на аптечный пункт. Причем Клим даже не успел понять, что нашло на Оскара. Еще за завтраком они беседовали о том, как скоро отправятся домой из этого жуткого места, и ничто не выдавало в Оскаре намерений напасть на аптечный пункт лечебницы да еще на глазах медработников! Что с ним произошло? Он ведь никогда не страдал приступами агрессии, не впадал в беспамятство, а причина, по которой ненавистные предки засунули его сюда – затянувшаяся депрессия. Конечно, возможно, что это был побочный эффект от принятия лекарств. Или что еще хуже – от смеси лекарств с амфетамином. Они с Микаэллой закидывались чаще остальных. А может, Оскар был действительно очень болен и болезнь, наконец, показала себя. Кто ж его знает?

По коже побежали мурашки. Клим одернулся, словно его пробрал внезапный холод, а волоски на затылке самовольно поднялись. Опять это чувство. Словно кто-то следит за ним со спины. Клим обернулся. Никого. Кажется, он начал по-настоящему сходить с ума в этом проклятом месте.

Клим побрел вдоль коридора подальше от криков и стонов друга, зажатого между широкими плечами санитаров. И все же странное поведение Оскара не выходило у него из головы. Как и другие странности, творившиеся с его друзьями в последнее время.

Зачинателем был Чеслав. Клим всегда видел в этом рыжем лишь полоумного неуравновешенного придурка. Иначе человека, писающего на санитара, назвать нельзя. Что на него нашло? Его должны были выписать через неделю! Какого черта он нассал на санитара? Разумеется, его поместили в карцер, где обоссанный санитар мстил Чеславу с наслаждением и особым усердием. Только сегодня полуживого Чеслава, наконец, вывели в палату, где он до сих пор лежит без сознания. По словам медсестры якобы «глубокий сон – хороший показатель». Да о чем вы говорите? Мы все знаем, что вы творите в карцерах, когда никто за вами не наблюдает! Бедняга Чеслав. Поскорее бы он пришел в себя и рассказал, что же нашло на него неделю назад.

А уже через два дня после безумной выходки Чеслава, санитары пришли за Микаэллой. Из затянувшихся тревог, плаксивости, бессонницы врачи спасали девушку бесполезными, как ей казалось, беседами и лекарствами. Сама же Микаэлла предпочитала своих «старых друзей», как она называла амфетамин. Белые таблетки в шуршащем пакетике, что она всегда носила с собой, казалось, помогали лучше врачей. Этим белым друзьям ничего не надо объяснять, они слушают и понимают без слов, а главное – уводят подальше от этого равнодушного никчемного мира. Единственная проблема – частые анализы мочи – перестала быть проблемой почти тотчас же, как Микаэлла поступила в лечебницу. Девушка уже знала, что делать. Соседки по палате не скупились на урину за определенную цену, и, выросшую в богемных кварталах Микаэллу, это вполне устраивало. И вдруг, новость! В моче Микаэллы обнаружили наркотики. Как же она могла так промахнуться? За три месяца пребывания здесь система уже была налажена: Микаэлла брала баночку для анализа, шла в туалет, где в кабинке ждал «продавец» и получала баночку с чистой мочой за пару сотен. Что же произошло? Конечно, план не идеален и, возможно, «продавец» сама подсела на наркоту и ненароком подставила девушку.

Микаэлла по каким-то причинам отказывалась говорить о том дне. Она не понимала, что произошло в тот день, каким образом случилась промашка. Мысли о том дне заводили ее в тупик. Как бы то ни было, результата ждать долго не пришлось. Микаэллу заперли в одиночной палате, где она уже четыре дня мучается ломкой. Более того, ей запретили любые визиты, будь-то родители или дальние родственники, о друзьях и знакомых говорить и не приходится. Но самое ужасное, что теперь ей грозили еще три месяца нахождения в этом мрачном месте, поскольку таково было условие отца – одна единственная промашка и срок пребывания продляется. Каково сейчас Микаэлле? И на собственный вопрос воображение рисовало гнетущие картинки. Микаэлла лежит на смятой кровати, насквозь пропитанной потом, ее тело содрогается в конвульсиях, пытаясь освободиться от химической отравы. Жара, озноб, нескончаемая мигрень, тошнота, диарея, но самое ужасное – кошмары наяву, где отец стоит над ней и, брызжа слюной, выносит приговор: «Ты останешься здесь навечно!». Отчаяние и боль выливаются в злобу, Микаэлла кричит, но ее крик никого не интересует, никто не бежит к ней на помощь. Она одна… злоба выливается в суицидальные мысли.

Размышления о Микаэлле не покидали Клима и за обедом, который он теперь проводил в одиночестве. И не потому что с Микаэллой они были лучшими друзьями. Они познакомились месяц назад, когда Клим поступил сюда, происхождение и социальный статус объединили их. И хотя ему относительно плевать на Микаэллу, вместе выживать было веселее. Но обед в одиночестве обусловлен не только промахом Микаэллы. Где же остальные? И здесь гнетущие мысли снова накрыли Клима. Странности продолжались…

Уже через пару дней после Микаэллы настала очередь Беллы. Клим испытывал к ней неоднозначные чувства. Ее стервозность, грубые насмешки, выдержанный эгоизм, но главное – садомазохистские замашки во время секса, заставляли Клима признать, что ему нравится эта вредная блондинка. Единственное, что раздражало в ней – это частые истерики по поводу своей внешности. Диагноз нервной анорексии напоминал о себе постоянно. Белла могла по десять раз на дню спросить нравится ли Климу ее тело, на что непременно нужно было отвечать «ДА», иначе очередная истерика могла довести ее до неуправляемого гнева. Уколы инсулина неизменно вели к набору веса, к чему Белла была категорична, и после каждого приема пищи она начинала прыгать в скакалку, потому что ей казалось, что так она контролирует свой вес. Излишняя суета и нервозность Беллы раздражали Клима, но ему оставалось дотерпеть в этом месте еще пару недель, это успокаивало парня.

Но все изменилось пару дней назад. Во время ужина Белла вдруг засунула пальцы в рот и начала блевать прямо на стол у всех на виду. Клим и Оскар отскочили, как ошпаренные, боясь рвотных брызг. А Белла все не останавливалась, пальцы по-прежнему давили на основание языка, пока к ней не подбежали санитары. Они насильно скрутили руки девушки, но едва это остановило рвотные позывы, которые под конец сопровождались кровью. Белла потеряла сознание, и ее увели. На утро стало известно, что Белле прооперировали пищевод, поскольку возникло осложнение – надрыв слизистой оболочки брюшного отдела. Разумеется, никого кроме Беллы не винили в произошедшем, ведь она сама вызвала рвоту. Правда никто так и не стал интересоваться, почему она вдруг сделала это посреди людной столовой под присмотром десятков медсестер и санитаров. Уже тогда Клим начал подозревать что-то, вот только что? Он еще долго не забудет взгляда Беллы тогда в столовой. Это был взгляд мольбы о помощи. Он точно заметил страх в ее глазах, будто она сама не понимала, что происходит.

Сегодня Клим уже ждал происшествия и был внутренне готов. Поэтому когда очередной мистический приступ напал на Оскара, Клим отошел подальше, дабы не перепало и ему.

Но это было не все. Как бы Клим не хотел признавать, но творилось действительно что-то мистическое. Мало того, что все его друзья один за другим слегли под присмотр врачей, он чувствовал, что что-то приближалось к нему. Что-то зловещее…

Ложка громко ударила о дно тарелки. Клим пытался отогнать идиотские мысли, но страх внутри не желал уняться. Уж слишком все было подозрительным. События казались тщательно спланированными, словно кто-то устранял одного друга за другим, подкрадываясь к Климу, пугая его, делая его беззащитным. Что это? Заговор? Возможно… Но чей? Внезапная резкая боль снова пронзила затылок. В последнее время у него зачастили головные боли, видимо от переживаний. Да еще кошмары… О, кошмары. Они стали мучить его с тех пор, как друзья начали отсеиваться. Кошмары были адскими, в них всегда кто-то умирал, но хуже того, перед смертью людей пытали, и самое ужасное – отрезали конечности… Море крови и бездны внутренностей… А истошные крики и душераздирающие стоны…все казалось таким реальным, словно Клим смотрел документальные фильмы. Сегодня Клим уже боялся спать.

Но и это было не все. Последние пару дней Клим слышал какой-то шепот. Поначалу он даже смеялся над своими паническими настроями. Вокруг столько людей, и все они разговаривают и шепчут! Что за вздор, казалось бы! Но шепот в туалете, когда Клим уверен, что один… Он точно помнит, как кто-то сказал ему:

– Эй…

Клим обернулся, но никого не было. А ведь шепот пронесся прямо возле уха, словно кто-то стоял в паре сантиметров от него. Тогда слегка обескураженный Клим залил свои брюки. Сейчас Клим сидел в этих же, но отстиранных брюках оливкового цвета, и они, как ничто другое, заставляли видеть в этом шепоте очередную мистическую странность. Он был уверен, что шепот этот – галлюцинация, потому что разговаривал шепот лишь с ним, больше его никто не слышал.

Ложка снова ударилась о дно тарелки. Клим вдруг осознал пугающий факт. Кто-то стремился свести его с ума! Клим даже поежился на стуле от удовлетворения, что он, наконец, нашел разгадку. Как же он раньше не мог этого понять? Кто-то медленно, но уверенно шаг за шагом выводил Клима из равновесия, сначала отрезав от друзей, а теперь нацелившись на него самого.

Клим стал медленно осматривать столовую. Здесь были сотни ребят и десятки медработников, кто же его враг? Им может быть, кто угодно. Может вон та компания веселых ребят? Одни из тех, кого здесь считают нормальными, потому что они сами не понимают, почему находятся здесь. Или вон тот со стекающей слюной? Уж как-то хищно он косится на Клима. Хотя нет, это просто косоглазие. Санитары! Наверняка! Уж эти всегда найдут причину помучить больных.

Клим продолжал незаметно разглядывать окружающих, стараясь не выдавать свой ищущий взор. Он пока не знал своего противника, но он не отчаивался. Внезапно появившаяся самоуверенность, подобно маяку в черный непроглядный шторм, разгоняла таившийся внутри страх, ведь враг еще не прознал о том, что Клим понял, что у него есть осязаемый противник.

«Я знаю…» – раздалось в голове.

Клим в ужасе подпрыгнул. Удивленные взгляды устремились со всех сторон. Сердце бешено колотилось, тело бросило в жар, голова закружилась. Что за чертовщина? Клим явственно расслышал знакомые интонации, но на этот раз то был не шепот, а женский голос, прозвучавший совсем рядом, как будто если бы она была прямо за спиной. Клим взял поднос и быстрым шагом направился к выходу.

«Куда ты?» – послышалось из-за спины, когда Клим шел по коридору.

«Тебе не спрятаться…»

Клим перешел на бег.

«Бесполезно…» – голос звучал зловеще.

Клим бежал и то и дело оборачивался, несколько раз он чуть не упал. В эти минуты он очень хотел, чтобы за ним гнался живой человек, но за спиной никого не было, и это ужасало. За ним гнался призрак.

Клим в минуту одолел лестничные пролеты на спальный этаж. Зеленые стены коридоров еще никогда не казались такими длинными. Наконец, загнанный паренек вбежал в палату и плотно закрыл дверь, прижав ручку стулом. Он еще несколько минут стоял, как вкопанный, и смотрел на дверь, ожидая, что кто-нибудь ворвется. Дыхание выравнивалось, и панические чувства стали исчезать из живота. В дверь никто не ломился, голос замолк.

Клим еще долго не мог сдвинуться с места – проклятый страх сковал конечности. Усилием воли преодолев ступор, Клим отошел к окну. Раскрытая форточка подсказала, что он сильно вспотел. Клим закрыл и ее, не желая пропускать ничего в комнату, будто воздух снаружи был заражен голосом. Он усмехнулся этой глупой идее, однако, голос исчез, возможно, есть в его мыслях правда. Еще долго он сидел на кровати в страхе, ожидая, что враждебный шепот, а в его враждебности Клим не сомневался, внезапно появится снова. Паника исчезла, но трясущиеся кисти напоминали о том, что все, что произошло только что, было реальным.

Клим очнулся, когда в дверь стали ломиться.

– Эй, что за ерунда?! – послышался знакомый голос соседа по палате.

Клим не сразу встал с кровати. Только после того, как яростный стук повторился, Клим нерешительно подошел к двери. Он понимал, что это Филя, но предательский страх всегда живет сам по себе и сейчас он руководил телом Клима.

– Да что за черт?! Кто там запер?! – гневался Филя.

Наконец, Клим отодвинул стул. Дверь немедленно распахнулась, и в комнату влетел высокий худощавый Филя. На изъеденном шрамами от прыщей лице выражалось злобное недоумение. Он оглядел комнату, было заметно, как спадала злость, и росло удивление.

– Ты один? – спросил парень.

Клим кивнул.

Филя почесал затылок. Если бы он увидел здесь какую-нибудь стройную деваху, то ситуация казалась бы не такой замысловатой.

– А чего заперся-то?

Клим не ответил и лишь неясно покачал головой. В выражении лица друга Филя уловил какую-то озадаченность и даже тревогу, но не стал спрашивать лишнего. Клим был местным авторитетом, и странности были ему дозволены. Филя прыгнул на кровать, достал из-под подушки очередную книгу ужасов и принялся читать, изредка поглядывая на беспокойного Клима.

Сумерки быстро сгущались. Ночь в психиатрической лечебнице была поистине волшебным временем. В коридорах стояла гробовая тишина, которая была так ценна в этом месте. Даже в буйных блоках практически все больные спали. Многим медсестрам нравились ночные дежурства. Критические ситуации случались редко, а потому ночная работа преимущественно отличалась от дневной, ведь не надо было делать сотни уколов, отсчитывать бессчетное количество таблеток, усмирять агрессивных, подтирать недееспособных, но самое главное – не надо было иметь дела с пациентами.

Клим проснулся. Окно было открыто, и в палате царила ночная свежесть. Шум листвы раскачиваемых ветром деревьев гармонировал со стрекотом цикад. Уличный фонарь бросал немного света в палату, и Клим мог разглядеть соседа, мирно дремлющего на скрипучей койке. Но во всем этом видимом покое чувствовалось что-то тревожное. Клим снова вспомнил происшествие за ужином, и в страхе замотал головой, выбрасывая мысли о зловещем шепоте из головы, будто они могли призвать его опять.

Клим повернулся набок, глубже укутываясь в ворох простыней. И тут он, наконец, осознал причину тревоги. Двигаясь в кровати, он почувствовал, что лежит в чем-то мокром. Клим с ужасом вспомнил, как в детстве старший брат дразнил его за то, что он писал в кровать до восьми лет. Черт подери! Неужели это проклятое место довело его до недержания? Клим резко сел в кровати, желая поскорее убедиться, что он не прав. Клим откинул колючее шерстяное одеяло, которым укрывался поверх простыней, и тут ужас вернулся к нему. Только ужас этот был гораздо мрачнее, чем если бы он застал себя в луже мочи.

Клим сидел в оцепенении, с трудом понимая, что видит. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь окно, позволил увидеть, что простыни были насквозь пропитаны кровью. Но чьей? Неужели его? Но откуда? Трясущиеся руки прикоснулись к темному влажному пятну. Клим понюхал пальцы. Определенно кровь! Надо действовать! Клим резко откинул простыни, и руки утонули в луже. И тут Клим испытал настоящий шок! Пальцы нащупали в вязкой луже мягкую плоть…отрезанную от него. Клим вытащил на поверхность свой отрезанный пенис…

Из горла издался истошный вопль. Клим держал в ладони свой пенис! Свой пенис! Кто-то отрезал его пенис! Кровь била фонтаном из расстегнутой ширинки, которой до конца жизни теперь предстоит быть пустой!

– Клим! – раздался откуда-то крик.

Но Клим продолжал смотреть на пульсирующие красные струи, заливающие матрас все больше и больше.

– Клим, очнись! – Филя ударил кричащего Клима по щекам и затряс.

Клим замахал руками, пытаясь высвободиться из хватки соседа.

– Черт бы тебя побрал! Просыпайся уже!

Клим, наконец, открыл глаза, но сознание вернулось не сразу. Он продолжал дергаться в руках Фили, но тот крепко вцепился в шиворот пижамы Клима, продолжая трясти, пока тот окончательно не пришел в себя.

– Хватит кричать! Хочешь успокоительного что ли?! – шептал Филя.

Клим пребывал в растерянности. Еще секунду назад он держал в руке свой обмякший пенис, а сейчас перед ним сидит Филя, которого больше беспокоит укол снотворного, чем лужа крови. Погоди-ка…а где кровь?

– Вроде никто не идет, – прошептал Филя, прислушиваясь к звукам в коридоре, – значит, пронесло.

Филя встал и, как ни в чем ни бывало, прошагал к своей кровати. После нескольких пружинных скрипов, он исчез под одеялом.

Клим еще долго всматривался в свое чистое постельное белье, на котором секунду назад была кровь. Теперь же до него дошло, что это был всего лишь сон. Но, боже мой! Какой он был реальный! Это ощущение мягкой плоти еще теплой, липкая вязкая лужа крови, а этот стальной запах! Все было таким правдоподобным! Да и что за жестокий кошмар?!

Клим больше не мог спать, да что там говорить, он не мог даже лежать на этой кровати, где только что во сне потерял смысл жизни. Он встал, голова немного закружилась, ноги нашли тапочки возле кровати, и Клим, под обеспокоенный, но невидимый взгляд Фили вышел из палаты.

В коридоре горел яркий свет, никого не было. Слава богу, дежурная медсестра не услышала его криков, иначе Филя прав, не избежать ему больного укола, после которого весь следующий день ходишь, как вареный. Клим тихо прошагал в уборную. Холодные струи воды помогли прийти в себя, и Клим уже начал посмеиваться над идиотским сном. Из зеркала на него смотрел симпатичный голубоглазый брюнет со скулами и четко очерченным подбородком, который сводил многих девчонок с ума. Отражение пробудило самоуверенность. Клим подмигнул себе и направился обратно в палату.

– Эй…

Снова этот шепот! Клим остановился. Но на этот раз он уже не поддался панике, хотя знакомый страх снова зашевелился червем в животе. Клим огляделся. Никого, как он и рассчитывал.

«Кошмары наяву?» – спросил шепот, хотя это мало походило на вопрос.

Клим снова огляделся, убеждаясь, что шепот слышен лишь в его голове. Инстинктивно Клим повернулся в сторону палаты и уже был готов ускорить шаг, но что-то остановило его. Наверное, та самоуверенность, с какой смотрело на него отражение в зеркале всего минуту назад. Что же он теперь так и будет бегать в страхе от этого навязчивого шепота, который, наверняка, не оставит его в покое? Почему бы не разобраться с ним сейчас? Почему бы не узнать, откуда он? Что ему надо? И главное, почему он так внезапно появился?

Клим отвернулся от спасительной двери палаты, хотя до какой поры спасительной? Скажи ему хотя бы два дня назад, что он будет сражаться с шепотом в голове, Клим рассмеялся бы такой нелепости. Но сейчас это ему не казалось смешным. Клим смотрел вдаль длинного коридора. И хотя он был ярко освещен множеством ламп, в нем все равно таилась какая-то жуть.

– Что тебе нужно? – прошептал Клим в пустоту.

Он не знал, сможет ли он говорить с шепотом, и затянувшаяся тишина уже стала казаться безысходной, а его попытка заговорить с призраком – нелепой, как вдруг шепот ответил:

«Прачечная…»

Глаз Клима задергался. Шепот приглашал его в прачечную, находившуюся в подвале. Не лучшее место для ночного времяпровождения согласно фильмам ужасов.

– А если я не пойду? – спросил Клим.

Снова шепот заставил себя подождать.

«Тогда кошмары продолжатся…»

Клима бросило в жар. Ему больше не хотелось переживать подобный сон с членоразделыванием. Сегодня пенис, а завтра что? И насколько хватит его психики выдерживать подобные кошмары?

Клим снова посмотрел на дверь палаты. Она так манила. Но злость на свою слабость и заносчивая самонадеянность заставили пойти прочь.

Преодолев лестничные пролеты жилых этажей, Клим бесшумно прошагал к дверям в подвал. Он был полон решимости покончить с этим страхом, который уже стал привычным. Клима жутко бесило бояться. Он всегда умел разрешать проблемы, и страх никогда не был его ярлыком. Конечно, он никогда не имел дело с чем-то подобным. Таинственный шепот, слышимый только им, заставляющий видеть реалистичные кошмары. Однако, шепотом двигало что-то вполне объяснимое, ведь избранная им тактика запугивания так характерна для человека, а значит и намерения шепота можно объяснить, надо только его понять. Так что Клим решительно настроился найти ответы и, возможно, покончить с этой проклятой мистикой.

Вопреки стандартам рассказов ужасов подвал в лечебнице отнюдь не был жутким местом, где пахнет сыростью, и всюду снуют крысы-людоеды или маньяки-убийцы в масках. В подвале располагалась бойлерная и прачечная. Здесь целыми днями трудились десятки человек, и никому, разумеется, не хочется работать в жутких условиях. Здесь было множество коридоров и помещений, используемых в качестве кладовых, и единственный страх, который мог вызвать этот подвал – заблудиться в длинных коридорах. Но и на эту проблему было решение – план этажа размещался за каждым углом.

Клим разглядывал один из таких планов, строя маршрут к прачечной. Она оказалась недалеко, что уже радовало парня, который, как умный человек, идущий в западню, готовил и путь отхода. Пройдя три поворота, Клим уже был на месте. В огромном помещении располагались десятки громоздких стиральных машин и сушилок, которые не останавливались ни на секунду в дневное время, однако, хранили молчание сейчас.

Клим узнал, когда его одиночество было нарушено. Почему-то ее присутствие чувствовалось четко, более того, он еще затылком понял, что это – она, да и шепот всегда выдавали женские нотки. Клим обернулся.

По ее виду он сразу понял, что она полна необъяснимых странностей. Темные короткие волосы растрепаны в разные стороны, видимо, ее путь досюда был нелегок. Халат изрядно поношен, да и размером гораздо больше нее самой, значит, родители о ней не пекутся. Бледность лица чрезвычайно гармонировала с синевой под глазами. О, эти глаза! От них невозможно оторваться! Даже находясь в десяти метрах от нее можно было утонуть в бесконечной туманной серости стеклянных глаз, сверкающих бликами на свету, как у кошки. О, да! Это определенно был ее шепот!

Клим очнулся от разглядывания незнакомки, и вдруг осознал, какой чудной казалась ситуация. Он, преследуемый шепотом в голове, пришел в подвал, где его ждет девушка. Он до последней секунды верил, что шепот – это лишь галлюцинация. Но каковы шансы на совпадение того, что ночью в подвале он оказался не один? Значит, шепот вовсе не глюк! Значит, он действительно слышал ее! Так кто же она? Призрак? Что ей нужно? Клим не хотел более медлить. Раз он пришел сюда покончить со странностями, то надо сделать это быстрее.

– Что ты хочешь? – спросил Клим, вкладывая все свое бесстрашие в голос.

Но девушка молчала, казалось, что она и не намеревалась говорить с ним, видимо, шептать в его голове было для нее привычнее, подумал Клим. И тут он вдруг увидел еще одного участника странной встречи. Это была девушка на костылях, она пряталась в тени за дверью, с опаской наблюдая за происходящим. При тщательном осмотре Клим понял, что то были не простые костыли, а сложные в конструктивном плане опоры. Такими пользуются люди с врожденными уродствами, как у этой девчонки. Клим невольно сгримасничал при этой мысли. Косынка на голове чуть съехала, и Клим понял, что девушка еще и лысая, а свисающая из уголка рта слюна довершила образ, от которого Клим испытал отвращение, что не осталось незамеченным.

И тут Клим осознал, что уже испытывал подобное отвращение совсем недавно. Когда же это было? С кем? Где? Клим напряг память, и картинки засеменили перед глазами с бешенной скоростью. Клим так и не понял, что ему помогали вспоминать.

Точно! Это же та девка, что упала прямо перед ними! Фу, какая же она уродливая, да еще и неуклюжая! Как верно тогда заметила Белла «корявое пугало с тыквой вместо головы»! Ох, Белла, как же она умела смешить его! И тут Клима словно током ударило. Он вдруг понял, что делает здесь! Все происходившие последнюю неделю странности в одну секунду сложились в паззл, изображающий месть! Этого не может быть! Клима бросило в жар, сердце застучало в ушах, страх снова вырвался наружу, и вдобавок ему показалось, что на лице сероглазой проступила усмешка.

И тут Клим перестал быть хозяином своим мыслям. Перед глазами замелькали образы из воспоминаний. Вот они впятером сидят в беседке и смеются над распластанной на земле парализованной уродкой. Санитары ведут обмякшего Оскара под руки. Микаэлла лежит на измятой мокрой кровати и крючится от спазмов. Белла опрокидывает на уродку коробку с остатками еды и через секунду хирург разрезает ей грудь, чтобы сшить пищевод. Обезумевший Чеслав отчаянно кричит в карцере, но крик его остается без внимания. Клим несколько раз выбивает из рук уродки костыль. Воспоминания со смехом тут же чередуются воспоминаниями с болью. И в ту же секунду Клим понимал, что ведь большинство из этих воспоминаний не его. Он не видел ни Оскара в карцере, ни Микаэллу в палате, ни Беллу на операционном столе, но, видя эти образы, Клим понимал, что они настоящие. Кто-то показывал ему чужие воспоминания. Голова закружилась, к горлу подкатывала тошнота, но образы все не прекращались, и теперь к ним добавились его кошмары. Клим лежит в окровавленной кровати и смотрит на отрезанную плоть. Его крик также безмолвен, как и у остальных его мучившихся сейчас друзей.

Наконец, сумбур в голове стал растворяться. Клим снова увидел ярко освещенную прачечную, и очень обрадовался, потому что контроль над разумом вернулся. Но радость длилась недолго. Едва он пришел в себя, взгляд упал на нож, лежавший все это время на одной из гигантских стиральных машин рядом с ним. Это был огромный нож для разделывания мяса, видимо, украденный в кухне одного из блоков. Черная пластиковая рукоятка и блестящее острие точно соответствовало кровавым кошмарам Клима.

Обескураженный паренек нервно переглядывался с присутствующими. Он разглядывал девушку на костылях, пытаясь точно определить, была ли это она в воспоминаниях. Через секунду сомнений не осталось. И хотя в тени она выглядела воистину пугающе с кривыми конечностями, лысой головой и гримасничающим без остановки лицом, она не наводила столько ужаса, как эта сероглазая перед ним. Если уродка держалась поодаль от них, словно не желала быть частью происходящего, то вторая была настроена решительно.

Но то, что стало происходить дальше, Клим никак не ожидал. Он почувствовал, как по телу пробежали мурашки, и только благодаря им понял, что пижама его пропотела насквозь. Волосы на затылке поднялись, а в голове он ощутил непонятную холодную тяжесть, подобно чужеродному металлу в теле. И эта металлическая тяжесть разрасталась. В следующую секунду Клим начал медленно поднимать руку, сам не понимая, почему он это делает! Он хотел было одернуть руку, но не смог побороть собственные мысли, словно кто-то управлял ими. Явно не он! Что за ерунда? Рука продолжила тянуться. Клим проследил траекторию, и ужас снова накрыл его с головой. Рука тянулась к ножу! Как такое возможно?

Клим был в панике! Он попытался отпрыгнуть, но неведомая сила не позволила телу подчиниться этой спасительной мысли. Ноги, словно приклеены к полу, голова застыла, будто ее привязали к шесту, а вторая рука бессильно повисла, он хотел воспользоваться ею, но просто не смог! Что происходит? Что, черт возьми, происходит?! Клим почувствовал шероховатую поверхность рукоятки. Нет! Хватит! Остановись! Но пальцы уже сжали черный пластик. Клим заплакал. Это было единственное, что он смог сделать по своей воле.

Клим понял, к чему был тот кошмар. Сейчас он увидит его наяву! Клим взял нож со стола. Он начал рыдать. Пожалуйста, выпусти нож! Клим говорил сам с собой, пытался убедить себя, что сделает себе больно. И самое главное, он это понимал! Он понимал, что сейчас непоправимо навредит себе, но он просто не мог иначе! Другая его мысль была сильнее, и он не мог не подчиниться ей! Рыдания превратились во всхлипы, когда острие надавило на лобок. Клим завыл. Слезы рекой стекали на пижаму, сопли растянулись до груди, он чувствовал их соленый вкус, склизкие слюни потекли изо рта. Он не понимал, как иронично выглядел сейчас со всем своим отвращением к людям с деформациями.

– Пожалуйста! – рыдал Клим, надавливая на нож все сильнее. – Не надо!

Но с ним никто не желал говорить. Клим почувствовал, как нож проткнул кожу.

– А-а-а, – завыл Клим, трясясь от истеричных всхлипов, плач его был невероятно жалостным.

Животный страх уже вырвался из живота и окутал паренька плотным покрывалом, огораживая того от отчаянной надежды. Он уже видел себя в будущем. Нож отрежет пенис под корень, и он либо умрет от кровотечения, покинутый здесь в подвале, либо на всю жизнь останется калекой. Сложно сказать, что страшнее. И за что? Всего лишь за то, что он обозвал ее? Казалось, что присутствовала другая причина, которую он был не в силах постичь, потому что картинки в голове повторяли один и тот же день – день той встречи с инвалидкой. Смачные всхлипы сопровождались мучительным воем, но Клим находил в себе силы говорить.

– Прошу тебя! Умоляю! Хватит! – слова Клима были едва понятны из его трясущихся губ и напряженного от рыдания горла.

И Тори не выдержала. Вид взрослого парня, рыдающего взахлеб, потряс ее до глубины души. Каким же должно быть мучение, чтобы заставить рыдать парня? А ведь Клим был далеко не паинькой и не слабаком. За прошедшую неделю слежки Тори узнала о нем многое. Да, вредности и коварства в нем было гораздо больше, чем положительных качеств. Но каким должен вырасти ребенок, окруженный эгоистичным, погрязшим в роскоши, взрослом мире? Он с детства имел все, что хотел, но только в материальном плане. Игровая приставка? Конечно! Вот, возьми, только не трогай меня до конца дня. Поиграть вместе? О, нет, я занят! Позови друзей, мы все равно уедем на выходные! Понравилась машина? Наконец-то! Получай! Теперь ты сам сможешь ездить в школу! Что ты хочешь? А, неважно. Вот, возьми мою золотую кредитку, только не звони больше по всяким пустякам. Поехать вместе на каникулы на пляж? Но мы с Лизой уже запланировали поездку в горы. Ты будешь всю неделю один! Позови друзей!

Чем больше Нина показывала картинок о Климе, тем больше Тори становилось его жалко. Да не нужны ему уже ни новые телефоны, ни суперкомпьютеры, избавляющие от живого общения. Не нужны вечеринки до утра и поездки с друзьями в ночной центр города, в которых чувствуешь себя еще более одиноким. Можешь забрать всю эту красивую обертку, скрывающую бездушную пустоту внутри, а взамен лишь дай хотя бы один единственный ужин с тобой, отец, без этой накрашенной и отглаженной Лизы, старше пасынка всего на шесть лет. Да даже одного телефонного разговора с тобой, отец, будет достаточно. Только скажи, как провел день, что будешь делать вечером. Скажи, как скучаешь по мне. Скажи, как любишь меня, ведь ты – единственный родной человек для меня в этом бесконечном мире. Пожалуйста, всего один разговор и я вылечусь!

Этого было бы достаточно, чтобы он не оказался здесь…

Да, Клим не был вежлив, отзывчив или просто добр. Ему было все равно, когда дым от его сигареты шел в систему вентиляции парализованного мальчика, оставленного медсестрой «на прогулке» возле беседки. Он не помог пожилому визитеру, который был не в силах поднять с пола свою трость. Он лишь презрительно улыбнулся, когда маленькая девочка попросила его достать застрявший в ветках мяч. И таков был Клим, и уже мало, что могло изменить его. И вместе со всей этой нескончаемой злобой на мир и разросшимся эгоизмом Клим был жалок в глазах Тори. За равнодушной и грубой оболочкой Тори и без всевидящего ока Нины видела хрупкость Клима.

Всю неделю Нина хладнокровно следовала плану по уничтожению этой гадкой компании избалованных детишек. И хотя Тори не без удовольствия наблюдала, как ребят уводили одного за другим, она все же испытывала стыд и даже горечь, осознавая, на что обрекла негодяев. Именно она. Почему-то Тори была уверена, что если бы не ее одобрение, Нина бы не продолжала. И сейчас Тори как никогда понимала, что Нина доведет кошмар Клима до конца. Все начиналось с вроде невинной шутки с Чеславом, но когда Белла попала на операционный стол, Тори осознала всю серьезность их мщения. Теперь же все зашло слишком далеко, и только в руках Тори сейчас находилась судьба Клима.

– Нина, хватит, – шепнула Тори, проковыляв к подруге.

Но Нина уже увлеклась процессом. Тори наблюдала это каждый раз, когда Нина вот так всматривалась в жертву исподлобья. Едва заметная улыбка сверкала злобой, и в такие моменты Тори казалось, что это более не ее подруга. Кто-то другой завладевал ее телом, пряча настоящую Нину.

– Нина, довольно, – чуть громче повторила Тори.

Клим услышал слова инвалидки, узрев в них надежду. Эта дерганная могла сейчас стать его союзником, рыдания и всхлипы тотчас стали гораздо тише, будто это как-то могло помочь в борьбе.

– Нина…

«Нет!»– яростно огрызнулся шепот, не давая Тори возможности говорить.

«Он должен заплатить!»

«Заплатить…»

«Он должен…»

«Он должен заплатить…»

Слова эхом гудели в голове Тори, переходя от шепота в голоса, крики, рев. И хотя все голоса принадлежали Нине, их интонации, тембр, глубина выдавали других созданий, сидящих в ней, и втыкающих нож в Клима. Мурашки пробежали по спине Тори. Она еще никогда не слышала тех других, о которых Нина пару раз обмолвилась. Вот они! Они вырываются на свободу! Заставляют ее совершить то, о чем она будет жалеть, когда вернется в свое тело! Нельзя этого допустить! Надо им помешать!

– Нина! – закричала Тори, хотя это давалось ей с трудом. – Посмотри на него! Он напуган до чертиков! Этого достаточно! Посмотри на него! – Тори взывала к, спрятавшейся за злобными голосами, подруге.

Но Нина была там. Она все это время была там. Она никуда не исчезала, когда Монстры вырывались из головы, разбредаясь по сторонам, окружая назревающую жертву, подвывая в такт ее стонам и плачу, фыркая в ответ на ее мольбы, и смачно брызгая слюной невтерпеж. Нина слышала Тори и понимала правоту каждого ее слова, но просто не могла остановиться! Подобно Климу, борющемуся со своими неподвластными кровожадными мыслями, руководящими смертоносной рукой, Нина боролась со своей темной стороной, которая желала сегодня увидеть кровь наяву. Это не другая она. Это по-прежнему она. Также как и Клим. Это его мысли, его желание покалечить себя, он просто не может совладать с ним, хотя осознает, что причинит непоправимый вред. Подобно курильщику, пытающемуся бросить, но рука вновь и вновь тянется к пачке, потому что желание необъяснимо непреодолимо.

– Нина, мы не проливаем кровь! Мы не в праве! – взмолилась Тори.

А Монстры продолжали рычать и скалиться, расхаживая вокруг Клима, огрызаясь на него, принюхиваясь, и все ждали, когда Нина, наконец, добьет для них жертву. И эти мерзкие голоса… О, эти голоса! Они разливались бесконечным потоком в голове.

«Сделай это!»

«Пусти кровь!»

«Тебе же нравится видеть ее!»

«Проткни его!»

«Подонок заслужил!»

«Сделай ему больно!»

«Он должен истечь кровью!»

«Пусти КРОВЬ!»

Нож вонзился глубже.

– А-а-а, пожалуйста! – взвизгнул Клим, чувствуя, что нож уже на сантиметр внутри него. – Прости меня! Прости, пожалуйста! Я был неправ! Я сделаю все, что захочешь! Господи, пожалуйста, остановись! Я был не пра-а-ав! Прости меня! – Клим едва успевал дышать в паузах между фразами, а истеричные рыдания продолжали трясти тело.

– Нина! Он извинился! Этого достаточно! Остановись!

Тори чувствовала, как теряет подругу, надо было что-то предпринимать. Но что она могла? Инвалид едва в состоянии держаться за костыли, которые постоянно ходят ходуном из-за тяжелого двигательного дефекта конечностей. Но Тори понимала, что Нина ускользала, и надо было ее ловить. Тори сильно вцепилась в ладонь Нины.

«Нина… Ты не такая», – подумала Тори.

Она не знала, был ли ее шепот услышан подругой, ведь она не умела шептать так, как Нина. Она надеялась, что в данный момент Нина читала ее мысли, как она это делала всегда. Лишь бы те проклятые голоса не помешали ей услышать.

«Ты не такая!»

И Нина услышала. Первое, что ее охватило, это ярость. Слепая рефлекторная ярость. Нина хотела было оттолкнуть Тори, чтобы та не мешала закончить начатое, но в ту же секунду задушила инстинктивный порыв. Теплая ладонь сжимала ее пальцы, хоть и не крепко, но старательно, и это заставило Нину остановиться. Она вспомнила, что Тори даже не может держать ложку, едва справляется с костылями, а мешочки со сладостями, что она приносит для Нины, медсестры подвязывают на костыль. И сейчас эта хрупкая девчонка, превозмогая адскую боль, сжимала руку Нины так, что она чувствовала, как ногти впиваются в кожу.

«Ты не такая…я же знаю тебя» – звучал в голове знакомый голос.

Нина смотрела на трясущегося в истерике Клима, а сбоку от него в предвкушении сидел Монстр. Его оскал был обнажен, слюни стекали на пол, Он улыбался.

«Ты не такая…»

А какая она?

А какой была в тот день, когда убила Аделаиду? Кем она была, когда убивала того мальчика в столовой? А Дин, кем она была тогда? Тори не знала всех тех ужасных вещей, но Нина понимала, что в те моменты она была одной из Них – она была Монстром. Таким же, как и этот возле Клима. Она упивалась наслаждением держать чью-то жизнь в своих руках, решать за нее, убивать ее. Она была одной из Них. Они слизывали кровь с пола вместе, обнюхивали мертвое тело, и Нина была среди Них. Поэтому она знает, какова смерть на вкус и на запах. Она пробовала ее, и ей это нравилось.

«Ты не такая…»

Да, она именно такая. Она – монстр. Она – хладнокровный убийца. Тогда почему же ей так больно сейчас? Почему она разрывается между желанием убить подонка и оставить его в живых? Разве убийцу терзают сомнения насчет выбранной жертвы? Разве хладнокровие убийц терзается угрызениями совести?

Нож поддался назад.

Монстры неистово завопили. Нина зажмурилась в страхе, что сейчас на нее набросятся мерзкие синюшные трупы с тысячью острых клыков. Монстры были лишь в голове, но то, как они вгрызались в тело до хруста костей, мозг воспринимал даже очень реально. Нина впадала в болевой шок, переходивший в кататонический ступор. И сейчас Нина ожидала очередной муки терзаемого тела.

«Ты не такая…»

Ногти сильнее вдавились в ладонь. Тори с тревогой следила за подругой. Нина зажмурилась, словно защищаясь от невидимого кошмара, пот струями стекал с лица, ладонь вдруг ответила на хватку Тори и сжала ее руку так, будто она была последним спасительным канатом из бездны. И тут Тори поняла, что Нина борется с голосами. Тори продолжала сжимать руку Нины, напоминая о своем присутствии, и повторяла одну и ту же мысль, словно мантру «ты не такая, ты не такая».

Внезапно раздался звон – стальное острие ударилось о кафельную плитку. Тори взглянула на Клима. Нож лежал возле ног в желтой луже. Клим еще не понял, что произошло. Тори охватил мгновенный восторг, она взглянула на подругу.

Нина побледнела, лицо сверкало от влажности, грудь тяжело вздымалась, и она продолжала сжимать руку Тори.

– Они исчезли? – шепотом спросила Тори.

Изнуренная Нина лишь слегка кивнула. Она бы и не смогла сказать что-то. Она была истощена, выжата и вот-вот норовила потерять сознание.

Монстры с диким ревом исчезли, но ненадолго. Увы, но даже Тори не в силах совладать с ними. Они обязательно вернутся. Они всегда возвращаются. Их жажда крови неутолима. А выпустив их на волю, не утолив при этом жажду, обещало вылиться в очередной припадок.

Нина сжала руку Тори и поволокла прочь из подвала. У нее оставалось совсем мало времени, прежде чем она впадет в ступор. Ей нужно немедленно в палату.

Клим продолжал истерично всхлипывать еще около часа. Странные девушки уже давно исчезли, оставив после себя лишь чистый нож. Вопреки кошмару Клим лежал в луже собственной мочи, и был бесконечно рад, ощущая в штанах целый и невредимый пенис.

Разумеется, Нина впала в ступор впоследствии, и пришла в себя только через пару дней. Пару очень долгих и тяжелых дней, в течение которых Монстры вымещали на ней всю злобу, что предназначалась для бедняги Клима. Раз выпустив Их, Им нужно дать в волю насытиться кровью. Иначе же они сожрут Нину.

Удивительно, как быстро выбор стал трудным. В детстве компромисс «я или другие» разрешался моментально. Однажды познав на себе Их гнев, Нина не желала испытывать его вновь, и выбор всегда был в пользу себя. Уж лучше пусть пострадают другие, чем она. Теперь же все изменилось. Нина росла и все чаще задавалась вопросом: а имеет ли она право решать жизнь другого человека? Монстры с легкостью отвечали: да, разумеется! Но Нина уже сомневалась.

Вот, что ей нравилось в Тори. Она заставляла Нину смотреть на зло под другим углом. Оно не обязательно, не всемогуще и не опасно, пока ты сам не сделаешь его таким. Монстры не будут представлять для нее угрозу, если она не наделит их силой, а силу они берут из ее страха. Все сводилось к ее боязни Монстров. Порой Тори говорила фразами отца Нины, словно его дух вселялся в девочку, отчего Нине становилось не по себе. Но в следующую секунду Тори посылала свою едва различимую и такую знакомую улыбку, и Нина понимала, что это – просто Тори. Бесхитростная наивная простая душа.

***

– А как тебе новый доктор? – спросила Тори, разжевывая глазированный арахис, что принесла Нина. Она впервые принесла гостинец для друга, и Тори была в восторге.

Нина ответила через паузу.

– Хорош. После его сеанса я впала в воспоминания, как старуха при смерти.

Тори ухмыльнулась.

– А я люблю вспоминать. Особенно что-то хорошее. Наш прежний дом возле моря, качели в саду, мой первый песик. Мама больше не разрешает заводить животных. Жалко. Я бы хотела иметь щеночка.

Нина вздохнула. Ну, какой еще питомец? Лишняя головная боль для родителей, которые итак трудятся день и ночь, околачиваются у порогов благотворительных организаций, пишут бесконечные письма в различные фонды, пытаясь добыть нужную сумму для операции дочери. Им только щенка и не хватает для полного безумия.

– Думаешь, он попытается Их найти? – неуверенно спросила Тори. Она вообще не особо любила говорить о Них.

– Он уже ищет, – ответила Нина и взяла мармеладного мишку.

Солнце сдвинулось с зенита на восток, обозначив скорое расставание. Тори продолжала разглядывать окрестности через калейдоскоп. Нина жевала мармелад, слушая веселый щебет птиц, сквозь который чувствовала скорое приближение важных событий.

Глава 4. Эрик

Настойчивая и писклявая мелодия телефона безжалостно бомбила опухший мозг противными резкими нотами. Что такое? Что за идиотская мелодия? Кто сейчас, вообще, такое слушает?

Рука автоматически смахнула на пол все, что стояло на прикроватной тумбе. Послышались звуки бьющегося стекла, покатившихся бутылок и глухой стук металлического корпуса телефона.

Беспощадные динамики продолжали играть визгливые ноты, кажется, саксофона в записи ужасного качества, но теперь телефон было не достать с лежачего положения. Вот же западло!

Эрик с трудом перевернулся и уперся лицом в голый женский зад. Прелестный женский зад – заметил он, приоткрыв один глаз. В другой раз он бы почувствовал себя самым счастливым человеком, пробуждающимся под утро или уже под вечер рядом с бархатистым загорелым и подтянутым женским задом. Но сейчас этот великолепный голый зад был единственным препятствием на пути к визжащему на полу телефону.

Какой нелегкий выбор! Уткнуться носом в соблазнительную гладко эпилированную женскую щель или все же дотянуться до этого проклятого телефона и смыть его, нахрен, в унитаз?

Эрик выбрал второе. Пришлось немного привстать на руках, что уже вызвало дикую боль в висках. Пора завязывать с коксом. Уже немолод и все такое. Эти слова он повторял себе каждый жесткий опохмел. А потом с легкостью забывал о них на следующей вечеринке.

Эрик не без труда дотянулся до пищащей сволочи и вернулся в постельный рай с загорелой женской попкой. Он не глядя разблокировал экран и потыкал пальцем во все его углы и места, лишь бы заткнуть раздражительную музыку. Сейчас ему было наплевать на то, что хотела сообщить ему эта металлическая сука, разбудившая его в такую рань. За окном еще только рассветало!

Когда ему, наконец, удалось справиться с треклятым телефоном, Эрик перевернулся на другой бок и уткнулся в голую женскую грудь. Волшебно! Эта грудь была уже белоснежной точно чистый зимний снег. Белоснежный снег, ослепляющий аккуратными розовыми сосками, которые так и хотелось укусить. Эрик положил руку на мягкую грудь.

– М-м-м, – протянул он, закатив глаза. Как он любил трогать нежные сочные и естественные груди. В его возрасте он уже пресытился силиконом, который пихали везде, где только можно. На одной вечеринке одна мулатка даже хвасталась силиконовыми икрами.

Б-р-р-р. Эрика замутило от этого воспоминания, и он вернулся к созерцанию пленительной теплой груди молодой девушки.

Через минуту Эрик понял, что сон ни в одном глазу.

Сволочные беспроводные технологии!

Эрик привстал на локтях и оглядел свою территорию. В ногах он обнаружил третью гостью его ночных утех. Это, кажется, была миловидной азиаточкой. Господи, пусть только они все будут живы!

За всю историю его безбашенных вечеринок он трижды просыпался с мертвецами. Молодые дебилки не всегда могут адекватно оценить количество потребляемого кокаина, а потом незаметно отбрасывают концы прямо в его постели. Однажды он пролежал с мертвечиной аж десять часов! Вот это была подстава! И все из-за тупой несовершеннолетней малолетки, потерявшей голову от изобилующего бесплатными наркотиками места, и нашпиговавшей себя целым коктейлем из кокса, мета и героина, как запасающаяся на зиму белка.

Нащупав пульс на трех разных шеях, Эрик облегченно вздохнул и начал выбираться из сплетения тел. Едва удержав равновесие на полу, Эрик осторожно побрел в ванную, стараясь не наступить на острые стеклянные осколки, пустые бутылки и кучи застывшей рвоты.

Добравшись до двери в ванную комнату, он еще раз взглянул на свое ложе извращенной любви, и покивал в знак самоодобрения. В свои сорок один он все еще мог довести до изнеможения трех молодых девиц.

Справив долгую нужду, Эрик умылся холодной водой, пытаясь придать каше в голове хоть какое-то подобие мозгов, и взглянул в зеркало. С возрастом мешки под глазами, конечно, становились все больше, и кажется, он даже заметил пару новых морщин в уголке глаз. А проступившая двухдневная темная щетина добавляла еще лет эдак пять. Эрик провел руками по густой шевелюре чуть волнистых каштановых волос и обрадовался, что не лысеет. Хотя говорят, что лысина передается от отца к сыну, а его папаша-алкоголик потерял всю макушку еще до пятидесяти, у старика остались жиденькие русые волосы возле шеи и у самого лба. Последние особенно бесили Эрика. Конечно, с теми деньжищами, что Эрик имел, любой дефект можно было бы замаскировать. Но искусственно вживленные волосы на голове всегда выделялись. Он еще ни разу не встречал людей с удачной пересадкой волос, она всегда была заметна.

Да, Эрик жутко не хотел лысеть. Эрик жутко не хотел стареть.

Эрик встал под душ. Марк несколько лет назад заставил его оснастить ванну тропическим душем с четырьмя пластинами, создающими эффект дождя. И вопреки тому факту, что все советы Марка по устройству интерьера носили скорее помпезный характер, чем практичный, этот оказался вполне дельным. Но как бы Марк не умолял встроить еще и интеллектуальную подсветку под температуру воды, Эрик согласился только на душ, не представляя, как будет стоять под голубыми или розовыми струями.

У него не было душевой кабины как таковой. Лишь стеклянная стена, отделявшая зону с душем от остальной части ванны. И это особенно нравилось Эрику, потому что он мог разглядывать свое мускулистое тело во всех зеркалах ванной, измеряя достаточно ли прокачаны бицепсы и крылья, не переборщил ли он с грудями, хорошо ли проработаны ноги. Как никак, ему скоро перевалит за полтинник, кожа становится все дряблее, и за фигурой надо следить очень рьяно.

Пока он взбивал пену на голове, сзади кто-то подошел, и по груди проскользили нежные руки. Эрик смыл шампунь и обернулся к визитеру. Это была смуглая.

– Я услышала, как ты встал, и решила составить тебе компанию, – прохрипел прокуренный голосок.

Ее руки скользнули по его кубическому прессу вниз и крепко вцепились в достоинство. Эрик схватил ее руки и отвел в стороны.

– Послушай меня, как тебя там? – наигранно извиняющимся тоном спросил он.

– Белладонна! – обиделась девушка и нахмурила брови.

– Моя прекрасная Белладонна, – начал он, думая, что это имя больше подходит для дешевого порнофильма, – я готов ублажать тебя там, в постели и под кайфом. А сейчас мне надо на работу.

– Но ты же работаешь на себя! – все еще дулись пухлые губки.

– Да, и сейчас взрослому дяденьке надо со мной встретиться, – каждый раз Эрик чувствовал себя нянькой с этими куклами. Сколько ей? Восемнадцать?

– Обещаешь, скучать по мне? – голос девушки чуть прочистился от хрипоты.

– Ну, разумеется, – говорил Эрик, выпроваживая Белладонну из душевой.

Ох, надо поскорее сваливать отсюда. Обычно он успевал уйти из дома до того, как любовницы просыпались. А пока он отсутствовал, охрана выпроваживала их из квартиры, и приходила служба уборки. Хотя после каждой вечеринки пентхаус можно было сжигать целиком безо всякого сожаления.

Приведя себя в порядок, Эрик отправился в гардероб, где выбирал не задумываясь первое, что попадалось из сотен пиджаков, брюк, рубашек и, наверное, из тысяч пар обуви.

Когда он оделся, звук женских голосов из спальни обозначил тревогу. Эта порно-барышня, видимо, разбудила остальных, будь она неладна! Надо было смываться поскорее. Хорошо, что из гардероба можно было выйти в коридор без возвращения в спальню.

Схватив телефон и планшет, Эрик быстрыми шагами вышел из гардероба, одолел лестничный пролет через ступеньку и уже в следующую минуту ждал лифта в коридоре за пределами пентхауса. Уже в лифте он отправил сообщение своим верным псам, разрешая начать зачистку цитадели разврата, каждый раз добавляя в сообщения всякие забавные, как казалось ему, ремарки, типа «вход только в скафандрах», или «найдете кого-то из нас – сдайте в химчистку», или «если совсем беда, сожгите все нахрен».

– Добрый вечер, мистер Манн! – поприветствовал его молодой консьерж в фуражке.

Эрик с удивлением посмотрел на улицу сквозь стеклянные двери. Вечер? Значит, это был не рассвет, а закат? Вот это они покутили! А он наивно хотел заехать в ресторан Рудольфа позавтракать с другом.

– Через сколько ждать ликвидаторов? – спросил парень, которому понравилось, как Эрик называл службу уборки.

– Уже едут, Артур. Как твоя мама?

– Спасибо. Уже дома. Моей невесте приходится сидеть с ней, пока меня нет, и чесать ей пятку вилкой.

– Сожалею обеим. Гипс на ноге – полное дерьмо. Но зато когда она снова взбесит, можно закрыть ее в комнате и свалить, – подмигнул Эрик.

– Вы, как никто другой, умеете находить позитивные стороны во всем! – посмеялся парень.

Эрик, как всегда, оставил пачку купюр консьержу «за беспокойство» и вышел на улицу, где в машине его привычно ждали двое из телохранителей.

– Добрый вечер, мистер Манн! Как прошла вечеринка? – спросил неизменно учтивый Карл, чья бритоголовая физиономия с безобразным шрамом, который называют «улыбка Глазго», никак не соответствовала его галантности. Карл никогда и никому не рассказывал, как получил его, создавая ауру тайны вокруг своей светскости.

– Как всегда ни черта не помню, – ответил Эрик.

– Значит, отлично! В офис?

– В офис.

Эрик не звонил ребятам, абсолютно уверенный в том, что они уже в офисе. Они словно читали его мысли – так было всегда, Эрик считал их впятером – счастливчиками. Каковы шансы того, что они, зная друг друга с детства, пронесут дружбу сквозь все эти года? И не только останутся вместе, а еще добьются столько! А имели они чертовски много.

Да, торговля наркотиками – необычный бизнес. Мало того, что полицейские готовы были отправить их на электрический стул, появись хоть одно подтвержденное доказательство их деятельности, так еще и постоянная борьба за лидерство в преступном мире поджидало пулями за каждым углом. Но вот им стукнуло почти по сорок с лишним, а они до сих пор живы и живут наглым образом на всю катушку. Только на прошлой неделе Десмонд купил яхту за семь миллионов и по тупости своей нечаянно взорвал прямо возле побережья. Этот безбашенный огнестрельный тип разве что не испражнялся взрывчатками, он был настоящим фанатиком ударной силы. Вчера он заявил, что уже присмотрел еще одну моторную красавицу, друзья лишь покачали головами. А Дэсмонд откровенно не понимал, как еще можно развлекаться, когда у тебя столько денег.

Девиз их компании: напористо, но деликатно. И он отлично работал все тридцать лет, что они занимались нелегальным бизнесом. В их преступном наркосообществе они были неоспоримыми лидерами, а для врагов – непотопляемым кораблем. Новички боготворили их, а матерые воротилы – боялись, что лишний раз доказывало успешность их стиля ведения бизнеса.

Да, они зарабатывали кровавые деньги. Благодаря ним наркотики гуляли по городским улицам и пробивали путь к глупым подросткам. К сожалению, вопреки их желаниям, в подобном бизнесе нет места этике. Даже если ты возомнишь себя рассудительным дилером и принципиально не будешь толкать дурь детям, за тебя это сделают жадные посредники. В конце концов, каждый делает свой выбор, пусть даже тебе пятнадцать лет. В свои пятнадцать Эрик уже дважды отсидел в колонии для несовершеннолетних.

Эрик Манн всегда был занозой в нежном месте. Он с детства наводил ужас на близлежащие окрестности. Даже проживая в захолустном парке трейлеров, населенном алкоголиками и наркоманами, в месте, опаснее которого уже не может быть, он установил новый уровень страха и ненависти к уличной шпане. Его шайку старались избегать все. Каждый родитель знал, что если в какой-либо затее участвует поддонок Манн, разборки с полицией неизбежны.

Эрик был бунтарем с рождения. Он ненавидел окружающую нищету трейлерного парка, а зловоние городских сточных вод неподалеку будило в нем ярость на судьбу. Какого черта она засунула его в эту задницу? Он определенно должен был родиться в самом центре богемы! В этих зловонных трущобах он всегда ощущал себя чужим, его даже охватывало чувство стыда за это место, словно его занесло туда по глупости. Он был благодарен судьбе лишь за то, что она не занесла его в какое-нибудь индейское поселение или в нищую африканскую страну, хотя там, в бандитском раю, он бы, скорее всего, добился успеха гораздо быстрее.

Паршивец организовывал кражи со складов, грабежи с разбойным нападением, вооружаясь битами и кастетами. В трущобах, заселенных наркоманами и убийцами, решение, кем тебе стать, принимают обстоятельства. У тебя нет выбора. Здесь ни у кого нет выбора. Это – болото, состоящее из одних только без: беззаконие, безразличие, бездушие. И каждый, кто еще может дышать, застрял в нем бескомпромиссно, безнадежно, безвозвратно. Здесь всегда надо держаться в банде, если хочешь выжить. А если вдруг случалось так, что ни одна банда не хочет иметь с тобой дело, и ты становился одиночкой, то изо всех сил постарайся оказаться в тюрьме. Там тебя хотя бы не пристрелят. В этих воющих кварталах нет места для никчемных одиночек, не трать наш вонючий воздух, лузер. На твое место район всегда подготовит кого-нибудь из той малолетней ребятни в памперсах, что играет в разбойников с настоящими отцовскими пистолетами. А если ты надеешься на полицейские мигалки, то ты точно не жилец. Полиция покажется здесь, только когда стихнут выстрелы и остынет кровь. После чего мертвые займут свое заслуженное место длиною в одну строчку в делах, которые закинут в пыльную подсобку, где они будут ждать свою очередь в архив, закрытые за сроком давности.

Трущобы – это конвейер, смалывающий живых цыплят в мясной фарш: редко, кто доживал до тридцати. Подростки гибли в перестрелках, в камерах, от передозов, а иногда от отчаяния и страха, оказывавшихся сильнее желания жить.

Эрик сколачивал шайки из отморозков, участвующих в беспорядках ради садистского удовольствия. Они изливали свою злость и обиду на мир, а Эрик пользовался их слепой яростью, чтобы выжить. Он продавал краденную электронику и закладывал драгоценности в ломбард, добывая свое пропитание. Нет, он не был сиротой. У Эрика даже было подобие дома. Хотя в здешних местах наличие родителей иной раз добавляет больше проблем, чем облегчает жизнь.

Ветхий трейлер, где он жил с родителями-алкоголиками, больше походил на собачью будку: дырявая крыша, заклеенные полиэтиленом окна, изъеденный ржавчиной пол, который однажды проломился под его обрюзгшим отцом и распорол тому ногу. Любая мебель, которая могла сгодиться для продажи, была отдана за новую бутылку, а потому в пустынном вонючем трейлере был лишь кухонный стол, подпертый трубой, диван, где родители спали, ели, занимались сексом прямо перед сыном, и телевизор, который отец не желал продавать ни под каким предлогом. Эрику был отведен матрас и испачканное машинным маслом покрывало, которое ему пожертвовала пожилая соседка, снявшая его с мотоцикла внука. И жавшись от холода в промозглые ночи, он не прикасался к покрывалу не потому что оно провоняло бензином, а потому что к нему проявили жалость. Это было недопустимо! Никто не имеет право его жалеть! Его должны боготворить! И пусть даже отец с матерью избивали его из-за любой промашки, точно соревновались в рвении наказать негодного сорванца, они все равно не сломили его, не сделали из него забитую псину. Он терпел, рос и креп, и уже в девять лет на оплеуху отца ответил тем же. С возрастом драки становились ожесточеннее. Сломанные ребра, руки, травмы диафрагмы и селезенки, сотрясения. Трусливая мать быстро перестала принимать участие в месивах. Отец старел и дряхлел, а Эрик взрослел и набирал силу. И вскоре трусливых стариков стало двое.

Эрик не любил учиться. А если он что-то не любил, он этого не делал. Улица была лучшим наставником. Она была учителем, тренером, судьей. А в школу пусть ходят те, кто хочет стать президентом. Уж лучше он начнет зарабатывать, как можно скорее, и мелкий возраст его не остановит. Может он не знает, что такое логарифмы или кто такой Достоевский, он не силен в биологии и с трудом объяснит, что такое натюрморт. Но он хитер, быстр, умеет стрелять и орудовать ножом – это все, что ему необходимо, чтобы разбогатеть.

В участках Эрик проводил гораздо больше ночей, чем дома, пока терпение офицеров не лопнуло. Его впервые отправили в колонию, когда ему исполнилось десять. И даже там никто и ничто не смогло его усмирить. Он с мазохистским рвением встречал каждую опасность, будь то заносчивый поддонок или надзиратель-живодер. Эрик не страшился драться сразу с целой сворой озверевших от бессердечия мира подростков, разбивая их единство своей стойкостью и свирепыми ударами. Он никогда не сдавался! Он знал, что путь к блеску золота и бриллиантов, к шуршащим звукам денежных пачек лежит через смертельный отбор жизни. Он не имеет право проявлять слабость! Он должен сделать свою волю железной, а кулак – стальным.

Высиживая дни в карцере, Эрик бился затылком о стену, чтобы унять боль от сломанных ключиц, плечевых костей, разбитых в осколки костяшек пальцев. И с каждым ударом он вбивал в мозг клятву самому себе: его не сломят! Он дойдет до верхушки! И тогда он сам начнет всех ломать!

Парнишка Рудольф, который был старше Эрика на пять лет, подрабатывал посудомойкой в скромном кафе, к чьим мусорным бакам в поисках еды стал наведываться только что выпущенный из колонии уже во второй раз четырнадцатилетний Эрик.

Замызганный мальчуган шеметом выпрыгнул из бака и вытащил из кармана самодельный нож, когда Рудольф вышел из задней двери кафе с заполненными отходами мешками. Смуглый черноволосый паренек, в котором явно проступали черты иммигрантов, резко остановился. Было непонятно, кто кого застал врасплох.

– Убери нож. Я не собираюсь драться, – первым заговорил парень в грязном переднике.

– Лучше бы ты говорил правду, иначе я тебе кишки выпущу! – прошипел пацан с чудовищно грязными волосами и лицом. Он принял оборонительную позицию и был готов атаковать.

Рудольф хотел было оставить пацана в покое, но что-то заставило его тогда не спешить убегать. И этот неизвестно откуда взявшийся порыв, который Рудольф припишет к божьему умыслу, подарил ему вечного друга.

– Ты ведь Эрик Манн, да? Весь район знает, что ты вышел. А еще говорят, ты пырнул Курноса и украл его выручку, – Рудольф с опаской смотрел на направленное на него самодельное, но остро заточенное лезвие с рукояткой в виде нескольких слоев изоленты.

– Я даже пытаться не буду, я знаю, что ты – псих, – искренне признался Рудольф, хотя он был выше Эрика на голову и старше на пять лет. Но он уже тогда понимал, что ставить на возраст в поединке с мальцом, у которого сквозь грязную рваную футболку проступают мышцы, а глаза наполнены яростью, было самоубийством.

– Вот, – Рудольф поставил мешки и стал копаться в одном из них, – я собираю объедки с тарелок и оставляю рядом с баками для местных собак и кошек.

Рудольф протянул свернутый пакет Эрику, но тот лишь отпрянул и еще больше выставил нож.

– Как хочешь, – Рудольф пожал плечами, закинул мешки в баки и вернулся в кухню кафе.

Из окна он наблюдал за тем, как Эрик схватил пакет с объедками и скрылся.

А на следующий день снова появился возле баков, подкарауливая Рудольфа, который уже знал, что мальчик вернется, и насобирал ему более съестные остатки. Они сидели на крыльце, Эрик ел, а Рудольф потягивал косяк, что Эрик принес в обмен на ужин. Рудольф не хотел ничего брать с оборванца, но Эрик убедил того, что никогда не принимает подачки. Только честный обмен! На том и порешили. Теперь Рудольф собирал ему ужин, а Эрик приносил травку. Через несколько дней Эрик признался, что не хотел убивать местного торгаша метамфетамином Курноса, а только забрать его выручку и кристаллы, но оказалось, что вместо безобидного прокола, он задел аорту в поясничном отделе, и Курнос скончался от кровопотери. А местные подростковые банды теперь боятся Эрика. И получается, что боятся незаслуженно. Таков был Эрик. Он хотел заслужить уважение в честном поединке.

– Честь на улицах – явление редкое. Оно заслуживает уважение. Но ты совершил глупость, – сказал дядя Рудольфа, заведующий забегаловкой, где работал племянник.

Этот иссохший смуглый старикан с длинным хвостом из черных смольных волос, чью прическу Рудольф скопирует во взрослом возрасте, говорил тихо и медленно. Эрик понял, почему Рудольф его боялся – от таких тихонь никогда не знаешь, чего ожидать. Старик Абель руководил давнишним семейным бизнесом, который каждый член семьи уважал и тщательно скрывал от полицейских значков, но сам пробовать не имел право. Вот такой правильный был дядя Абель: распространял наркотики на районе, а своих детей нещадно порол и избивал, заставая за употреблением дерьма, что кормило его семью. Такая своеобразная мораль.

Вот и сейчас Абель вместе с тремя своими подручными – копии старика в молодости – сидели за круглым столом и фасовали гашиш по крохотным мешочкам. Рудольф стоял возле дальней стены, как бы не при делах – дядя не позволял мальчишке участвовать во взрослом бизнесе, пока тот не начнет зрело соображать. А пока Рудольф обязан терпеливо выполнять всю работу, что ему поручали в кафе, в подвале которого и функционировал настоящий семейный бизнес.

Эрик наблюдал за тем, как быстро и умело мужчины взвешивали и упаковывали коричневый порошок, будто это было обыденное занятие. У каждого висела кобура с револьверами и 93-ми Береттами, и Эрик, облизываясь, мечтал о том, как было бы здорово заиметь такие игрушки.

– С товаром Курноса ты бы уже имел несколько тысяч в кармане, – продолжал старик, не отвлекаясь от семейного занятия, – но ты убежал лишь с двумя сотнями. Испугался?

– Я никого не боюсь! – шикнул мальчуган.

– Значит, ты тупой. Если у тебя нет денег, значит, ты либо тупой, либо трус. Иного объяснения нет.

С минуту в подвале был слышен только звук шуршащего полиэтилена. Эрик знал, что у Абеля было для него задание, иначе он бы не выразил желание с ним встретиться, прознав о его дружбе с племянником. Из чего Эрик сделал вывод о своей славе, идущей впереди него. Но даже после случая с Курносом, он все еще оставался мелким хулиганом. Чтобы стать бандитом, надо было совершить по-настоящему мерзкий поступок, нежели случайное убийство уличного барыги.

– Сейчас весь товар и клиенты Курноса перешли к Ромашке. Если ты избавишься от него, я заберу все, что у них там запасено, а тебе отвалю по двадцатке за грамм, – сказал старик.

– Но он толкает грамм за сотку! – возразил мелкий бунтарь.

– А ты что, торгаш? У тебя есть клиенты? Или ты думаешь, что клиенты захотят покупать у незнакомца?

– У школьника, – засмеялся один из мужчин, сидевший спиной к Эрику.

Другие поддержали шутку и весело загоготали.

– Иди, малыш, не смеши. Принесешь товар, получишь неплохую прибыль. А там, может, я тебе еще работенку подкину, – сказал старик.

Рудольф понял, что дядя закончил разговор. И хотя Эрик не собирался оставлять их оскорбления без комментариев, Рудольф был настойчив, всем своим видом демонстрируя, что лучше дяде не перечить. Они вышли во двор.

– Этот старый пердун еще пожалеет о своих словах! – злился Эрик.

– Дядя Абель уже давно занимается бизнесом в этом районе. Он знает, что говорит, – пытался вразумить Эрика Рудольф.

– В том то и дело, что ему пора на пенсию!

Рудольф не стал возражать. Он и сам был не в восторге от того, что его до сих пор не подпустили к семейному делу. Ни пистолета, ни гашиша, его даже в подвал-то не пускают, заставляя заниматься бабскими делами в кухне кафе, мол, все они через это прошли, и традицию менять не собираются.

Эрик понимал, что пока он не совершит что-то по-настоящему важное, его так и будут принимать за взбесившегося молокососа. Он должен заявить о себе. О нем должны говорить, как о партнере, но никак не о мальчике на побегушках. И служить этой банде слабаков, играющих в крестных отцов, он не намеревался.

У Эрика созрел план. И, уставший от семейных уз, Рудольф стал первым новобранцем в его очередной шайке.

Ромашка – ста пятидесяти килограммовый тип с кучерявыми от природы волосами, вечно жующий чипсы или попивающий колу из литрового стакана. Он всегда носил спортивные трико и белую, настиранную матерью, футболку, чей свежий запах альпийских лугов ярко контрастировала с вонью трущоб. После смерти Курноса Ромашка получил всех его клиентов и теперь работал на два района, пока дилер Антон не одобрит кандидатуру нового барыги. Ромашка был безобидным парнем, которого Эрик искренне жалел и оттого презирал. Неизвестно, как вообще этот маменькин сынок начал торговать кристаллами. Может он думал, что продавал леденцы?

Выследить Антона по огромным следам Ромашки вообще не стало проблемой. Антон и сам особо не скрывался, уверенный в своей безопасности за нанятыми телохранителями – по существу подростками, возомнившими себя гангстерами.

Выследив место обитания Антона и его свиту, Рудольф произнес судьбоносную фразу:

– Вдвоем мы не справимся.

Благо житель улиц – Эрик – знал здешнюю атмосферу и был в курсе всех местных трагедий. Он знал каждую подворотню, каждую собаку и каждую неблагополучную семью, исторгающую из своей ноющей утробы покалеченных моральных уродов, которые повторят судьбы своих родителей, а их дети – судьбы своих родителей. Такой вот нескончаемый круговорот дерьма в природе.

Эрик снова занялся рекрутингом. Но теперь он должен был собрать не просто шайку тупых подростков, мечтающих самовыразиться через насилие. Он должен был собрать самую настоящую банду. Расчетливую, стремительную и бесстрашную. Тут нужны умные ребята, и Эрик знал таковых.

– Чтобы был дома в десять, как штык, Роберт Собески! – кричала разъяренная женщина за дверями старого одноэтажного дома с облупленной краской и развалившимся крыльцом. Где-то на заднем фоне завывал младенец.

– Ты мне не мать! – рыкнул в ответ мальчишеский голос.

Послышался шлепок.

Дверь распахнулась, и оттуда вышел взбешенный рыжий мальчуган лет двенадцати с покрасневшей щекой. Волосы уже изрядно отросли, изношенная грязная желтая футболка и драные джинсы были явно малы ему.

– Не придешь в десять, я сдам тебя копам, вонючий выродок! – продолжала бесноваться невидимая с улицы женщина.

– Да пошла ты, тупая сука! – крикнул ей Роберт и захлопнул дверь.

Он отвязал свой ржавый велосипед от крыльца и прошагал к ребятам.

– Роберт. Рудольф, – представил Эрик будущих друзей.

Мальчики крепко пожали руки, чувствуя себя достаточно взрослыми для подобных церемоний.

– А там кто? – спросил Рудольф, указав кивком на дом.

– Мачеха. Сумасшедшая сука. Если бы не Виолетта, свалил бы уже давно.

Его младшей сестренке было два года, и она только недавно научилась ходить. Отец не успел застать момент рождения дочки – рак поджелудочной убил его всего за пару недель до ее первого крика в этом мире. И теперь они втроем жили на социальное пособие и крохи, что зарабатывала мачеха сиделкой в доме престарелых. Разумеется, отношения между мачехой и пасынком были стандартными для трущоб – взаимная ненависть. Он винил ее в смерти отца, она видела в нем неблагодарного малолетнего ублюдка, которого надо кормить. Но сестренку Виолетту Роберт любил и старательно оберегал, как последнее, что осталось от отца.

До отсидки Эрика Роберт был его первым сподручным, когда они проворачивали кражи. Он был незаменимой опорой и советчиком, когда вокруг бесновалась недалекого ума шпана, празднующая очередной погром. И хотя Роберт отставал от Эрика в бесстрашии, и даже был слегка трусоват, отчего Эрику частенько приходилось подталкивать рыжего упрямца, они странным образом проникли симпатией друг к другу. В любой успешной компании должен быть кто-то вечно несущийся сломя голову, и кто-то пугливый, кто покажет чокнутому все риски предстоящего приключения.

– Заварушка будет серьезная. Ты уверен, что хочешь принять участие? – спросил Эрик.

Роберт смачно сплюнул.

– Посмотри, где я живу! Что может быть хуже? Меня все задолбало! – ругался рыжий. – Ты лучше скажи, где раздобудем пушки?

– У Огнестрела.

– Ты спятил?! – выпучился Роберт.

– Кто такой Огнестрел? – не понимал Рудольф.

– Дэсмонд – вояка, – ответил Эрик.

– Тот псих?! – поддержал Роберта Рудольф, до которого тоже дошли слухи об Огнестреле-Дэсмонде.

Дэсмонд был младше Эрика на два года, и тогда ему только исполнилось двенадцать, а он уже приобрел славу неуравновешенного безумца. Его ненавидели и боялись наравне с Эриком, если не больше. В списке его бунтарских проделок были многократные кражи, поджоги, избиения и даже осквернение могилы. Драки для него были воздухом, в них он воспитывал свою ярость. Круглая сирота, его усыновляли трижды, прежде чем он нашел свою семью. Наивные соцработники думали, что выбирали семью для него, на самом же деле Дэсмонд выбирал ее сам.

Сначала он попал в семью учителей средней школы. Казалось бы, что может быть лучше? В такой интеллектуальной среде из мальчика, наконец, воспитают образцового и примерного гражданина высоких моральных принципов. Родители привьют ему интерес к наукам, он закончит колледж, и возможно, даже поступит в институт. Но возвышенным мечтам простосердечных соцработников не суждено было сбыться. И в том также нет вины милой зрелой пары, решивших взять на попечение бунтаря. Они были по-настоящему терпеливы и добры, пытаясь справиться с подростковой яростью приемыша. Да и соцработники искренне желали Дэсмонду только лучшего. Вот только сам мальчик не желал расти в этой приторно-слащавой среде, где мать, укладывая спать, гладит его по голове, а отец водит на бейсбол. Ну, уж нет! Избавьте! Через три долгих месяца, в течение которых Дэсмонд изводил бедную пару всеми известными ему способами, родители сдались, и Дэсмонд вернулся в привычный для него интернат.

Потом была семья бухгалтера и домохозяйки, которая читала молитвы перед каждым приемом пищи. Сломить их было проще простого. Религия не переносит богохульства и избавляется от него, не прикасаясь, точно от чумы. Пара нелестных фраз в адрес Иисуса, и Дэсмонд снова в интернате.

В приемном холле интерната молодая девушка из соцзащиты объясняла новым приемным родителям Дэсмонда, в каких графах расписаться. На этот раз – слесарь и швея с огромным послужным списком и четырьмя приемышами, которые, как и Дэсмонд, трудно поддавались воспитанию поначалу, а теперь занимают призовые места в школьных олимпиадах, и готовятся к экзаменам в училища. Дэсмонд сидел, задрав одну ногу на стол. Он не понимал, что его больше раздражало в этой парочке: красные сосуды на пожелтевших от пьянства глазах его без-пяти-минут отца или след от помады на желтых зубах его будущей мамаши. Барбара из соцзащиты казалось и не замечает стоявший вокруг запах перегара от этих двух благодетелей. Наверное, Дэсмонд так достал ее, что она готова была сплавить его куда угодно. Пусть даже на ферму алкоголиков, которые набирали детей определенно не из любви, а в качестве бесплатной рабочей силы.

Но Дэсмонду было все равно. Он знал, что и эти двое лицемеров не сломят его. Пусть хоть запрут со свиньями в хлеву. Он его подожжет.

И вроде все уже было решено, и родители уже заканчивали чиркать свои подписи трясущимися руками, как вдруг внимание Дэсмонда привлек военный китель. Эта куртка цвета грязной зелени вдруг озарила собой помещение.

– Стоять! – воскликнул Дэсмонд и хлопнул рукой по бумагам, когда мамаша уже начала писать.

Барбара даже подпрыгнула от неожиданности.

– Хочу вон к тем! – сказал Дэсмонд и указал на немолодую пару. Мужчине уже около пятидесяти, а женщине в цветастом платье не больше тридцати. Они впервые пришли на встречу с подобранным для них мальчиком. Муж явно был здесь ради жены, грезившей детьми, и неспособной иметь своих.

Дэсмонд впервые сам изъявил желание и выбрал семью, из чего Барбара мигом смекнула, что, возможно, в этой семье мальчик останется, если не насовсем, то хотя бы надолго. По крайней мере, на подольше, чем у тех, кого она подбирает для него. А там гляди, у нее будет достаточно времени, чтобы передать дело Дэсмонда какому-нибудь новоприбывшему коллеге, который еще не знает, что к чему с этим проклятым мальчишкой.

Так Дэсмонд оказался в семье военного сержанта в отставке. Приемная мать погибла через полгода под колесами автомобиля пьяного лихача, и Дэсмонд остался с суровым отчимом, который, похоже, вознамерился подготовить приемного сына к службе в самом центре Афганистана. Он изнурял пацана ежедневными многокилометровыми пробежками, гирями и гантелями, боксом. В подвале дома отчим припрятал богатый арсенал с военной молодости. Дэсмонд днями напролет разбирал и собирал пистолеты и автоматы, заучивал детали, изготовлял самодельные гранаты, которые они испытывали на свалке. Отчим обучал сына рукопашному бою, и обучал по-настоящему жестоко и кроваво. Когда изможденный избитый Дэсмонд стонал, не в силах больше сопротивляться сержанту, тот запирал его в сарае с бинтом и дешевой водкой, чтобы мальчик сам залатал свои раны. В доме сержанта не было места слабости, слезам и нытью. Дэсмонд искренне ненавидел этого старика, но проводя ночь в маленьком покошенном деревянном сарае, сквозь потолочные щели которого стекали капли дождя, Дэсмонд заставлял себя благодарить сержанта за силу, что он раскрывал в нем.

Если Эрика боялись за его продуманные хулиганства, то Дэсмонда – за его вспыльчивость. Он мог взбеситься из-за всего. В общем-то, Эрик потому и приметил его. Дэсмонд стал главной боевой единицей в шайке. Он мог смастерить зажигательную бомбу из подручных средств, взломать стальные двери, а во время стычек и драк, он просто кромсал соперников, вымещая на их костях всю скопившуюся на сержанта злобу.

И это – то, что нужно было Эрику.

– Что я получу взамен моих игрушек? – спросил прыщавый накачанный бритоголовый пацан.

– Долю. Мы все поделим поровну, – заявил Эрик.

И этот принцип «всем поровну» он соблюдал впоследствии всегда.

Антон был единственным дилером метамфетамина на районе. Это был толстый обрюзгший мужик тридцати лет с сальными волосами, зачесанными назад на манер итальянского мафиози. Вдобавок к образу он носил золотую цепь размером с большой палец и шелковые рубашки. И хотя его акцент отдавал славянским говором, он обожал строить из себя авторитета сицилийских кровей, за которого он едва мог сойти. Количество мета, что ему разрешалось закупить у производителя, было столь ничтожным, что он только и мог арендовать небольшую квартирку на втором этаже обваливающейся четырехэтажки. В охране у него было четверо парней возраста колледжа, которые хоть и имели автоматы на плечах, но ни разу с них не палили.

Антон сам выбирал себе барыг для продажи мета на улицах. Основными покупателями были члены местных банд да проститутки, которые редко брали большими дозами.

– Доставка пиццы! – крикнул мальчишка из-за двери.

Иосиф встал из-за кухонного стола, оставив двоих напарников доигрывать партию в карты, и прошел к двери. Он никогда не снимал автомат с плеча, ему нравилась эта холодная металлическая штука, от которой он чувствовал себя опасным бандитом. Иосиф посмотрел в глазок, убедился, что это и вправду малолетка из доставки, и отпер замки.

На пороге стоял прыщавый пацан в кепке с названием пиццерии и держал перед собой две коробки. Иосиф оглядел коридор, удостоверяясь, что все чисто.

– Две с ветчиной и сыром. С тебя двенадцать семьдесят пять, – уверенно произнес пацан.

Иосиф протянул купюры и уже хотел забрать коробки, но пацан не дал.

– А чаевые? – нагло потребовал он.

– А по морде? – ответил Иосиф.

– Я с трудом нашел квартиру! Тут ни хрена непонятно, где двадцать пятая! – не унимался прыщавый.

– Все знают, где в этой залупе двадцать пятая! – взревел Иосиф, он ненавидел, когда подрывали авторитет его места работы. Антона здесь знают все!

– Да остынь ты, дай ему доллар! Я жрать хочу! – сказал один из парней за кухонным столом.

Иосиф фыркнул и плюнул под ноги прыщавому, мол, скажи спасибо, что нас разняли, а то бы расшиб тебе мозги. Иосиф подошел к столу, где лежали смятые деньги вперемешку с картами, и вытащил однерку.

Этих десяти секунд было достаточно, чтобы Дэсмонд оценил обстановку: трое в одной комнате, из которой в соседнюю ведет металлическая дверь. Он дал знак друзьям, ждавшим за углом. Эрик, Рудольф и Роберт тут же оказались возле друга, прижавшись к стене.

Иосиф вернулся к пацану.

– Вот тебе доллар, прыщавая гнида! – протянул он, а потом внезапно остановился и состряпал гримасу сожаления, – Вот только в рекламе обещают доставку за пятнадцать минут, а уже прошло двадцать, так что выкуси!

Иосиф зажал доллар в кулак и сделал фиг, довольный своей оригинальной выдумкой. Он снова вцепился в коробки и вовсе не ожидал, что в следующую секунду оглушительный выстрел повалит его на пол.

Дэсмонд бросил коробки, под которыми все это время держал Глок-18, и всадил в Иосифа еще четыре пули. Тут же в проем двери вбежала остальная троица, и они начали палить из всех стволов по застигнутым врасплох парням за игральным столом. Когда с ними было покончено, подростки направили стволы в стену соседней комнаты. Они предполагали, что дверь в комнату будет укреплена, а может даже будет бронированной. Антон был тем еще параноиком. Первым выстрелом из ствола Эрика обозначил мишень на стене в метре от двери, и остальные тут же стали палить точно по его метке. Десятки пуль изрешетили штукатурку и гипсобетонную панель до отверстия, в которую могла поместиться рука. Дэсмонд вытащил из кармана две гранаты и забросил в дыру.

Взрыв был такой оглушительной силы, что выбило металлическую дверь. Подростки вбежали в комнату с пистолетами наготове, но в них не было нужды. Судмедэксперты смогут опознать Антона и его охранника лишь по зубам.

Подростки забрали килограммовый мешок метамфетамина и скрылись.

Когда полицейские страсти вокруг взорванной квартиры улеглись, и в отчетах все обрисовали, как разборки местных банд, Эрик приступил к следующей части плана.

Он понимал, что просто ограбить дилера – недостаточно. Им нужно было завоевать доверие поставщика, который ни в жизнь не пойдет на контакт, если его не впечатлить. Его надо убедить в том, что ребята – надежные продавцы. У них был один килограмм мета и одна попытка.

Их слабую сторону – возраст – Эрик превратил в преимущество. Он понял, что доставка еды – весьма неплохое прикрытие. Мало, кто заподозрит подростка в кепке с надписью «Кафе Чен Бай. Доставка» в продаже наркотиков вместе с китайской лапшой и суши.

Выкуси, пенсионер Абель! Не нужна ему твоя помощь! Эрик сам организует бизнес!

К счастью, на одном из углов трущобных улиц в палатке под дырявым навесом готовил китайскую еду выживший из ума старик Чен. Он был настолько дряхлым, что когда возле его ног стал маячить незнакомый мальчуган, он принял его за своего внука.

– Эй, Чен, мы пришли к тебе на помощь! – сказал рыжий.

– Что? – старик сощурил глаза, вглядываясь в незнакомые юношеские лица.

– Тебе нужен ребрендинг! – сказал самый наглый из них.

Чен продолжил жарить кальмаров, как ни в чем не бывало, словно эти подростки были призраками. Старость изъела его мозги так, что единственное, что он мог осознанно делать – это готовить: варить лапшу, жарить морских гадов, мариновать овощи. Все остальное кануло из памяти в небытие за неиспользованием. Поэтому он едва придавал значение тому, что возле прилавка стали постоянно крутиться эти призрачные мальчуганы.

А призраки уже провели телефонную линию к кафе и готовились принимать заказы.

Напуганный до усмерти Ромашка, который после убийства босса зарекся лезть в нелегальный бизнес, выдал Эрику всех постоянных клиентов Антона, которые встретили новую метамфетаминовую власть на районе без особого энтузиазма. Дайте им дозу, а потом хоть перережьте друг друга! Но тут вдруг оказалось, что у новой власти – новые правила. И всем они показались очень ловко придуманными: теперь доза приходила прямо на дом, да еще в придачу бонус – бесплатный лапшичный набор на двоих – так кстати! После трипа всегда охота есть.

– Кафе Чен Бай, доставка китайской еды на дом! Говорите! – кричал в трубку Рудольф, пытаясь быть громче автомобильных клаксонов.

– Мне нужен номер двадцать три… два раза… да, два раза, – хрипел в трубку мужской голос, явно принадлежавший пирату Хаббарду, делающему нелегальные копии видеоигр.

– Номер двадцать три два раза. Ваш адрес?

– Ты знаешь мой адрес! Я постоянно заказываю у тебя, кретин!

– Простите, но Вы должны назвать Ваш адрес! – это был обязательный порядок беседы, на случай если ими заинтересуются копы и начнут прослушивать линию.

– Да гребаный в рот! Пикадилли, сорок девять!

– Ваш заказ принят! Ожидайте в течение часа!

Это был рискованный ход, потому что каждая доставка могла кончиться нападением неадекватного клиента. Но на доставке были Эрик, Роберт и Дэсмонд, а эта троица могла постоять за себя. Тем более за поясом всегда было что-то из арсенала сержанта.

Слухи быстро распространились по району. Доставка мета с лапшичкой в подарок! Как и рассчитывал Эрик, сарафанное радио рекламировало их услуги от имени постоянных клиентов Антона. Безопасный способ приобретения мета! Не надо больше рисковать и встречаться с барыгами в подворотнях, опасаясь появления офицеров. Полиция не пасет доставку китайской лапши, а если что, всегда можно отмазаться тем, что заказывал только лапшичку и ничего не подозревал о том, что в двойном дне коробки от лапши лежит мешочек с кристаллами. Любой адвокат будет настаивать на том, что это открытый подлог.

Когда количество звонков по заказу номер двадцать три увеличилось вдвое, Эрик осознал, что килограмм метамфетамина таял точно снег в руках. И когда он уже начал терять веру в свой план, поставщик, наконец, сам вышел с ними на связь. Разумеется, он давно заметил появление на рынке своих кристаллов, украденных у Антона, и с любопытством наблюдал за тем, с какой скоростью происходило их распространение по району.

– Так значит, теперь вы торгуете моим номером двадцать три? – произнес в трубку низкий мужской голос с арабским акцентом.

Рудольф тут же дал знак Эрику, мол, это он! Эрик в один прыжок оказался возле Рудольфа, нечаянно толкнув Чена, который уронил креветки на пол и выругался по-китайски.

– Черный лексус напротив, – сказал голос, и связь оборвалась.

Эрик тут же увидел черный джип через дорогу. Дэсмонд и Роберт были на доставке, и Рудольфу с Эриком пришлось идти на встречу вдвоем. Они незаметно вытащили из-под прилавка два Глока и спрятали за пояс. Чен продолжал вычищать пол, бубня что-то по-китайски себе под нос, когда Эрик и Рудольф вышли из-за прилавка. Телефон снова зазвонил, но подростки даже не обратили на него внимания, полностью сконцентрировавшись на машине и готовые обороняться или бежать в любой момент.

Они подошли к пассажирскому окну со стороны тротуара, остановившись в метре от джипа. Тонированное стекло опустилось на треть, но мужчина не показался.

– Метамфетамин в лапшичке. Вы его что, в приправу кладете? – мужчина засмеялся.

Подростки стояли молча.

– Вы украли мой мет у Антона, – голос стал серьезным.

– Антон был лохом! – заявил Эрик.

– Да неужели? А ты, значит, самый умный?

– Уж точно умнее этого неудачника!

– Ну, и сколько ты продал? – мужчину явно забавляло нахальство пацана

– Почти восемьсот, – ответил Эрик.

Мужчина засвистел.

– Неплохо заработали за месяц, а? – снова послышался смех.

В кафе беспрестанно звонил телефон – наркоши требовали дозы.

– Сколько ты хочешь? – Эрик перешел к делу.

– А вот это ты молодец! – голос мужчины стал бархатистым. – Люблю субординацию!

Немного помолчав, голос добавил:

– С этой партии вы отдадите восемьдесят процентов, если хотите получать кристаллы дальше.

– Семьдесят пять. Пять процентов за бонус с лапшой, – заявил Эрик.

В машине разразился хохот. Мужчина смеялся искренне, от души, казалось даже до слез, хотя подростки не могли видеть наверняка.

– Как тебя зовут, малыш? – спросил мужчина, наконец.

– Эрик. А это – Рудольф.

– Да. Я знаю Рудольфа.

Почему-то в этот момент мурашки пробежали по спине Рудольфа.

– Твоя семья держит гашиш на районе. Уважаю их. Честные игроки. А ты, значит, переметнулся в соседний лагерь? Слишком горд, чтоб подтирать за дядюшкой?

Рудольф молчал. Он не хотел говорить с этим типом о своей семье. Он любил каждого члена своей семьи и был готов умереть за них. И ему не нравилось, когда враги говорили о его семье, пусть даже в отвлеченном контексте. А этот тип, скрывающийся за черной пленкой, явно не искал с ним дружбы.

– Ваш дедок каждое утро закупает продукты на местном рынке. Пусть завтра в его тележке лежат семьдесят пять кусков.

Окно поднялось, и автомобиль сорвался с места. Когда он скрылся за углом, Эрик и Рудольф одновременно выдохнули.

– Номер запомнил? – спросил Эрик.

– Разумеется, – ответил Рудольф.

И они вернулись в кафе, где телефон уже был готов взорваться.

Став дилерами неизвестного поставщика, именовавшего себя Ромулусом, друзья изо всех сил пытались завоевать его вотум доверия. Они распространили наркотик по району так, что его можно было найти даже в школах. Мет проник с улиц в дома добропорядочных, но измученных работой или семьей граждан, сквозь карманы проституток он просочился в карманы наркозависимых полицейских. Бары, стриптиз-клубы – все наполнилось любителями китайской еды на разнос.

Но не эту цель преследовала компания. Им нужен был поставщик. Им нужно было его место. Ромулус контролировал три соседствующих района, и поставлял наркотики разного вида: мет, кокаин, героин и марихуана. Завладев местом Ромулуса, Эрик получит доступ к производителям.

Но, к сожалению, выйти на Ромулуса было не так-то просто. Никто не знал о нем ничего, кроме имени. Разумеется, наивная идея выследить его по номерам автомобиля провалилась. Все, кто знал Ромулуса в лицо или знал о его резиденции, был либо мертв, либо сидел в тюрьме, и скорее всего тоже вскоре умрет. Ромулус был крайне осторожным, и только поэтому до сих пор оставался жив.

– Есть один хлыщ. Попался на групповом грабеже полгода назад. Отбывает срок в четвертой исправительной. Его брат как-то возил его с собой куда-то загород. Но дальше забора его не пустили. Он рассказал, что видел за воротами охранников с калашами, да и дом там нехеровый, с колоннами и все такое, – рассказывал Роберт, поедая лапшу Чена прямо из кастрюльки.

– Калаши? Недешевая игрушка. И достать трудновато, если ты – не военный, – сказал Дэсмонд, выудив из кастрюльки Роберта креветку.

– Уж не знаю, кто там живет, но он точно торгаш, – закончил Роберт.

– Значит, нам надо поговорить с этим хлыщом, – сказал Эрик, затягиваясь сигаретой.

– Ты хочешь припереться к нему на свиданку? Он не станет говорить с незнакомцами! – возразил Рудольф.

– Не станет, – Эрик задумчиво затянулся, – надо втереться к нему в доверие.

Друзья удивлено вскинули бровями, но у Эрика уже был план. Как всегда. И план этот был точно дом Ромулуса – нехеровый.

Эрик должен был сесть в тюрьму.

С таким багажом, какой имел Эрик, попасть в тюрьму было несложно. Главное попасть в нужную. Поскольку в четвертой исправительной колонии пребывало мелкое хулиганье, попавшееся на кражах, грабежах, угонах, Эрику не составило труда попасть туда.

Грабеж местного ликероводочного магазина с применением огнестрельного оружия, сопротивление при аресте, да еще удар полицейскому в пах при задержании обеспечили Эрику и Роберту целый год в исправительном учреждении номер четыре.

Это был жестокий год. И Эрик был одновременно рад и удивлен тому, что Роберт вызвался составить ему компанию в этом безумном путешествии. Трусливому Роберту мужества нужно в два раза больше, чем Эрику, чтобы решиться на подобное. Может, он хотел испытать себя на прочность, а может, он больше не мог выносить мачеху, а может, это был самоотверженный поступок ради дела или даже ради Эрика. И впоследствии Эрик часто задумывался: подписался бы Роберт на эту затею снова, пройдя через то, что они прошли там?

В колонии содержались подростки среднего возраста, и она была далеко не тем детским садом, в который Эрик попадал до этого. Если улица учит выживать в бесконечных лабиринтах подворотен и подвалов, где ты, словно в компьютерной игре, можешь найти за углом пищу, деньги или очки здоровья, где ты, имея рабочую смекалку, не дашь врагу загнать себя в угол, используя возможности, что улица сама подкидывает тебе, точно объедки голодающей собаке, то в тюрьме все осложняется в разы. Год в колонии номер четыре преподал друзьям уроки выживания в замкнутом пространстве без всяких подачек, бонусов и запасных выходов. Клетка, наполненная разъяренными подростками с бурлящей от гормонов кровью в венах. Драки здесь яростнее, предательство навязчивее, дружба тоньше. Здесь ежедневное выживание превращается в ежесекундное.

Именно этот год сделал Роберта и Эрика друзьями на всю жизнь. Они делили еду, побои, страх и надежду на богатое будущее. Здесь же более опытные дельцы их научили трем китам наркобизнеса: где достать подешевле, куда сбагрить подороже и как не попасться в лапы полиции.

Ребята без труда вычислили смуглого паренька с татуировкой номера семь на затылке. Это был знак одной из крупнейших банд на районе, членство в которой он и его брат получили в наследство от отца. Втираться в доверие к хвастуну было ни к чему. Паренек сам с удовольствием разбалтывал всем направо и налево о том, что его кореши работают на одного важного наркодельца. И чем правдивее были его рассказы, тем крепче была его оборонительная стена, потому что от правдоподобности его рассказов зависела его жизнь. Его не трогали только из-за его татуировки, вернее из-за того, что она обозначала – опасных головорезов, работающих на авторитета. И юнец каждый день напоминал диким подросткам об этом.

В тюрьме Семерка – так оригинально прозвали паренька на зоне, и это прозвище тоже служило кирпичом в крепости – продавал наркотики поставщика, на которого работал его брат. И когда Эрик и Роберт получили от него дозу мета, у них не осталось никаких сомнений – это мет Ромулуса.

Роберта выпустили через полгода за хорошее поведение. Эрика продержали весь срок, потому что после неудачной драки он получил серьезное ножевое ранение в печень и провел четыре месяца в тюремном лазарете. И как только компания снова собралась вместе, они продолжили осуществлять задуманное.

– Мы отследили его курьеров. Кокаин прямиком из Мексики, героин из Афгана, а мет он точно варит сам! Над его особняком постоянно дымит труба типа от сауны, – рассказывал Дэсмонд.

Сидя за столиком у широкого окна, Эрик осматривал новое кафе, что ребята приобрели и отремонтировали в его отсутствие. Но больше всего Эрик радовался не большому метражу и шести столикам с барной стойкой, не двум новым несведущим о бизнесе молодым поварам, на которых по-китайски ворчал еще живой Чен, а тому, что он по-прежнему видел своих ребят вместе.

Рудольф вытянулся еще больше и отпустил волосы, как у дяди. У Дэсмонда исчезли прыщи, а мышцы увеличились чуть ли не вдвое.

За старым любимым телефоном сидел мальчик лет десяти, не больше, и старательно записывал что-то в блокнот

– Номер двадцать три четыре раза, правильно? – лепетал мальчуган в трубку.

– Зачем ты его взял? – спросил Эрик у Рудольфа.

– Да! На кой черт здесь этот карапуз? – подхватил негодующий Дэсмонд. Видимо, этот малыш раздражал его совсем не по-детски.

– Дэс, остынь! – Роберт устало закатил глаза.

Эрик внимательно осмотрел малыша. Он больше походил на маленького ангела с белоснежной кудрявой головкой, огромными голубыми глазами и пухлыми губами. Вот уже два месяца как малыш Марк собирал заказы. Он с опаской поглядывал на ребят, особенно на Дэсмонда, который не жалел пухлощекого на издевки, хотя благодаря нему перестал быть самым мелким в компании. Поначалу идея Рудольфа, который и привел Марка в копанию, показалась нелепой. Марк был слишком мал, да плюс к тому добрый и совершенно безобидный, он никак не мог стать бандитом! Этот хлюпик больше смахивал на ягненка посреди волков. Никто из друзей не понимал, что связывало иммигранта Рудольфа, живущего в окружении массы родственников, обживших целый подъезд, и сироту Марка – жителя местного интерната. Рудольф не говорил, но каждый раз рьяно защищал малыша от нападок, и вскоре друзья привыкли к карапузу.

Четверка продолжила обсуждать захват власти.

– Вот точный план его участка и особняка. Лучше нападать в день, когда у него нет курьеров, потому что в дни доставки охрана там зашкаливает за привычный градус, – говорил Роберт.

– Дэсмонд, нам понадобится весь арсенал твоего сержанта, – сказал Эрик, изучив план.

Дэсмонд переглянулся с Рудольфом, что не осталось незамеченным Эриком.

– Мой дядя поможет нам, – сказал Рудольф.

Эрик вскипел.

– Твою мать! Я же говорил, никаких союзников! Только мы! Это наше дело! Наше бабло! Наше место!

Эрик стукнул по столу.

– Эрик! Да ты взгляни получше! Мы не справимся вчетвером! – возразил Рудольф.

– Никаких гранат не хватит! Нас порешают еще до того, как мы окажемся внутри! – поддержал Рудольфа Дэсмонд.

Эрик взглянул на Роберта, поняв позиции этих двух. Теперь все зависело от того, что скажет Роберт. Потому что когда мнения делились поровну, слово оставалось за Эриком.

– Я думаю, они правы, – тихо, словно извинялся, сказал Роберт, – это большая заварушка.

– Ты имеешь в виду взрослая заварушка! – рыкнул Эрик на трусость Роберта.

– Да дело не в этом! Наплевать на то, что нам тут по шестнадцать лет! Нас четверо, а их там двадцать с автоматами и бронежилетами!

Эрик снова яростно ударил по столу, готовый разнести все к чертям и набить друзьям морды.

– Эрик, нельзя терять голову! Надо действовать постепенно! – добавил Роберт и откинулся на спинку, делая вид, что все сказал.

Таков был Эрик. Он хотел все и сразу! Его жутко бесила его немощность. Казалось бы, вот уже горячий дымящийся пирожок на ладони, бери его! Но нет! Снова приходится делиться!

– Чего он хочет? – спросил остывший Эрик.

– Выходы на Афган, – ответил Рудольф.

– Ну, разумеется! – вздохнул Эрик, злостно посмеявшись над своим бессилием в очередной раз.

– Эрик! Если все получится, мы будем здесь главными по коксу и мету! Это куча деньжищ! – Дэсмонд перешел на шепот из-за пришедшей в кафе влюбленной парочки.

Друзья закивали, предвкушая наживу.

И Эрик сдался. Хотя и выбора-то у него не было.

Следующая встреча с Абелем кардинально отличалась от первой, где Эрик стоял в стороне, пока взрослые дяди решали взрослые дела. Абель встретил его с распростертыми объятиями, точно сына, что насторожило Эрика, не привыкшего к подобным проявлениям семейной любви. Но Рудольф одобрительно закивал, давая понять, что все хорошо, и так надо.

– А ты отлично поработал, сынок! – воскликнул Абель, хлопая Эрика по спине.

– Я не сынок. Я – Эрик, – поправил Эрик, будто был с этим пятидесятилетним бандитом на равных.

Абель хитро улыбнулся.

– Я рад, что мой племянник работает на тебя, – уже более сдержано сказал Абель.

– Не на меня, а со мной, – вновь поправил Эрик.

Абель вновь загадочно улыбнулся, словно Эрик прошел какую-то проверку.

– Ты – честный партнер. И уверяю тебя, моя семья будет честна с тобой. Ты узнал место, твои ребята раздобыли план. Мы берем на себя очистку. Можете поучаствовать, если хотите.

– Еще бы! – невольно воскликнул Дэсмонд, и тут же осекся, поняв, что его кровожадность вновь непроизвольно вырвалась наружу.

– Мы заберем Афган. Тебе достанется все остальное, и поверь, это очень много, – продолжал Абель. – Это тебе не суши разносить по граммам. Тебе придется наладить поставку кокаина и научиться варить мет самому. Если ты этого не сделаешь, очень скоро тебя сметут с рынка, и я не буду им мешать. Здесь как в зверинце – все норовят перекусить друг другу глотки и стать альфой.

– Я знаю. Я уже был в клетке, – смело ответил Эрик, хотя откровение Абеля зародило в нем нотки страха, отчего он еще больше невзлюбил этого самоуверенного иммигранта.

Через неделю все местные газеты и телеканалы наперебой сообщали об очередной разборке между бандами, в которой погибло около пятнадцати человек. Загородный особняк местного наркоторговца несколько месяцев был оцеплен желтой лентой, пока велось расследование. Было очевидно, что власть над наркотиками в близлежащих районах перешла к кому-то другому, вот только к кому – никто не знал. Но это было лишь вопросом времени. В этом бизнесе не бывает пустот, всякая ниша занимается более хваткими, более сообразительными и более быстрыми акулами, тем более, когда дело касалось наркотиков. Свято место пусто не бывает.

Это был один из самых напряженных периодов для владельцев кафе «Чен Бай», которые день и ночь продумывали тактику выхода на рынок.

Во-первых, им нужна была лаборатория для химика, который достался им «в наследство» от Ромулуса. Укуренного студента—недоучку заперли в подвале кафе, чему этот хиппи особо и не сопротивлялся, понимая, что альтернатива – умереть – его не прельщает. Пока разрабатывался очередной план, он днями напролет валялся на диване и курил гашиш, вполне довольный новым местом обитания, да и кормивший его старик-азиат казался ему прикольным.

Во-вторых, им предстояло наладить оборот с мексиканскими производителями. По совету Абеля Эрик отправил им курьеров с большими суммами денег в качестве приветствия от новых участников рынка. В этом вопросе особенно пригодились связи и поручительства Абеля. Как бы Эрика не бесило присутствие старика в его рождающемся бизнесе, он все-таки был ему нужен позарез. Производители легче вступают в контакт с дельцами, проверенными временем.

В-третьих, как только они получат первую партию товара и начнут его реализацию, ими немедленно займутся копы. Вот он – переломный момент. Теперь либо вперед, либо выходи из игры, пока не поздно. Потому что отныне их распечатанные лица навсегда поселятся во всех участках города.

Никто не сдал назад. Остались все. Эрик, Роберт, Рудольф, Дэсмонд и Марк. И разумеется, Чен со своей уже никому ненужной лапшой.

И все пошло как по накатанной. Преступный мир подобен огромному течению, несущему тебя все дальше в океан, к загадочному и неведомому горизонту. И чем дольше тебя относит от берега, тем выше шансы сгинуть в пучине. Вернуться на берег невозможно. Когда ступаешь на путь криминала, обратной дороги нет. Ты не можешь быть бывшим наркоторговцем или бывшим убийцей. Нельзя быть бывшим преступником. Это – клеймо, выжженное до костей. Люди не дадут тебе забыть о прошлых прегрешениях, ты сам не дашь – воспоминания то и дело будут возвращать тебя в тот ярчайший момент твоей жизни, когда ты заступил за черту закона.

В наркобизнесе если ты не сверху, то ты снизу, и чем ниже, тем дерьмовее положение вещей. Поэтому вступив в гонку, уже нельзя остановиться. Ты становишься игроком на поле и лучше бы тебе быть отличным игроком, иначе тебя заменит более смекалистый стервятник из тех, что собрались вокруг поля и с нетерпением ждут, когда кто-то даст слабину. Игроки заменяемы, а гонка – вечна.

Из года в год их бизнес рос подобно раковой опухоли. Они поглощали район за районом, вытесняя более слабых и менее сплоченных поставщиков. Кокаин, метамфетамин, экстази, ЛСД, а вскоре героин, марихуана: Эрик и его компания постепенно проникали в каждую область наркоторговли, окружая себя все большим числом завистников и врагов, как среди коллег, так и среди защитников порядка. Приходилось обороняться разными способами.

Этот бизнес не может быть этичным. Рано или поздно убийства, похищения и пытки людей станут обязательным пунктом программы. На том уровне, куда забрался Эрик ты либо тот, кто стреляет, либо тот, в кого стреляют. Третьего не дано. Правила ведения бизнеса изобретены давно, и ты можешь либо следовать им, либо катиться ко всем чертям. Никто не ждет тебя в монастыре с твоим уставом. Врага – уничтожить, конкурента – устрашить, пособника – ублажить, предателя – пытать. Смерть стала обыденным инструментом управления развивающейся инфраструктуры. Смерть быстрая, смерть медленная, смерть тайная или всем напоказ. Раньше Эрик и не представлял, как разится выгода от характеристики смерти.

Когда Эрику исполнилось двадцать два, его фотография висела в самом центре стены отдела по борьбе с наркотиками рядом с фотографиями инопланетного гуманоида и йети с написанным от руки вопросом: «Кого проще поймать?».

– Пока ты держишь оборот наркотиков на приемлемом для них уровне, они тебя не тронут, – говорил Абель, – им гораздо проще держать на прицеле одного, чем десять.

– Но я не хочу быть у них на прицеле!

– Тогда обмани их. Подкрадись сзади и схвати за яйца!

Когда Эрик не мог подкупить начальников и управляющих нужных ему городских структур, если вдруг таковые встречались, он всегда находил более сговорчивых подчиненных, чьи принципы не базировались на высокой морали. Всем хочется иметь прибавку к зарплате, а то и на пенсию отложить. Того гляди, исполнится давняя мечта покататься на лыжах в Альпах или оплатить сыну учебу в колледже. И если городской бюджет не мог потянуть надбавки, то Эрик мог всегда. Для корректной работы его грандиозной конструкции нужно подмазывать множество шарниров. Чем шире бизнес, тем больше денег тратится на подкуп. Около трети прибыли компания отдавала на подмасливание таможенников, полицейских, военных, политиков и, разумеется, никогда не остающихся в стороне, высших чиновников. Как говорится, получи свой кусок, и дай жить другим.

К тридцати годам Эрик развернул самую настоящую наркоиндустрию. Они содержали несколько лабораторий, где химики тоннами варили метамфетамин высокого качества, ставший чуть ли не мировой торговой маркой. Также у них была доля на рынке ЛСД и экстази. Помимо этого им напрямую поставляли кокаин из Колумбии и героин и каннабис – с их личных полей в Пакистане.

Но последний кровавый раздел территорий между наркоторговцами, произошедший десять лет назад, изменил тактику Эрика и компании. Они отказались от личного владения практически всем, что имели, оставив лишь несколько полей марихуаны и химические лаборатории. Потому что за два десятка лет торговли он создал успешные и уже отработанные каналы поставки, расчищенные таможенные коридоры, которые теперь сдавал в лизинг наркодельцам. Таким образом, он контролировал доли рынка между конкурентами, став во главе целой индустрии. Эрик стал королем наркотрафика, фактически не продавая наркотики сам.

Он никогда не стремился к монополии, понимая, что содержание огромных территорий сопряжено с постоянными волнениями, надрывающими целостность структуры в слабых местах. Он был сторонником синдикатов и договоров, благодаря которым каждый получал кусок хлеба, соответствующий его усилиям и вложениям.

Его стиль ведения бизнеса завоевал уважение среди конкурентов. Он старался вести честную игру без каких-либо попыток прибрать к своим рукам как можно больше. Эрик умел делиться.

Хотя было бы неправильно все заслуги приписать Эрику. Конечно, никто не сомневался в его главенстве, потому что никто не мог вести диалоги так умело, как вел он. Эрик знал, где нужно быть осторожным, а где немного надавить, знал, когда нужно остановиться, а где идти напролом. Но даже его расчетливый ум не всегда рационально оценивал риски. Когда нестерпимое желание добиться своего граничила с откровенным самоубийством, рядом всегда возникали Роберт и Рудольф, умеющие обуздать неуемные порывы. Они обрисовывали ситуацию под другим углом, видели более осторожные и тем выгодные стратегические ходы. Оказалось, что детская трусливость Роберта превратилась в целесообразную сдержанность, которая несколько раз спасала их жизни. Что-то вроде дай сложную задачу ленивому, и он найдет решение быстрее всех. Также и Роберт находил более аккуратные и чистые решения проблем.

Их сила – в единстве. И Эрик как никто другой понимал, что их бизнес будет процветать только в том случае, если они будут вместе.

Эрик многое перенял от старика Абеля, как бы тот ни раздражал его. И только с годами Эрик начал постигать мудрость стратегии Абеля. Старик был сдержан и осторожен, любил выжидать там, где Эрик бы рубанул. И это объяснялось очень просто – Абель защищал свою многочисленную семью. Однажды, Эрик осознал, что и вправду, ни один член семьи Абеля ни разу не попал в пристальный бандитский или полицейский прицел. А все потому, что Абель не гнался за огромными богатствами, он зарабатывал столько, сколько было необходимо для того, чтобы семья жила без нужды.

– Когда ты молод, ты идешь напролом, уверенный в том, что смерть не настигнет тебя такого юного и полного сил, – говорил Абель, когда уже Эрик принимал его в своем доме.

– Но поверь, сынок, вскоре от этой самоуверенности не останется и следа. Ты обрастешь близкими людьми как коралл полипами. Жена, дети, твои друзья станут тебе еще ближе. И ты уже не сможешь рубить так, как раньше. Тебе придется раздумывать над каждым решением, будь то важный вопрос или незначительный. Какую бы ставку ты ни сделал, на кону будет жизнь всех, кого ты любишь.

И как только пророчащие слова Абеля начали сбываться, Эрик нашел свои слабые места. Они ждали его вчетвером в офисе под ночным клубом, куда он направлялся.

***

Клуб «Геенна» находился в самом центре города, точно дразнилка для органов правопорядка, мол, смотрите, как мы занимаемся нелегальным бизнесом у всех на виду! Времена маленьких забегаловок с подвалами, где кипит оборот незаконных препаратов, канули в лету. Мальчики выросли, и игрушки нужны соответствующие. Теперь их офис располагался в просторном четырехэтажном здании всего в квартале от центральной площади города. Разумеется, офисом этот микс из заведений назвать трудно, но так уж устроен мир наркобизнеса: сделки и развлечения тесно переплетаются в подобных местах со множеством потайных уголков. Здесь тебе и ночной клуб, и ресторан, несколько банкетных залов, боулинг, сауна, а также небольшое казино и бордель. Выбирай! Целый мир для разгула похоти и разврата, мир, где есть развлечения на самый утонченный вкус. Прихлебывай изысканное вино по три тысячи за бутылку, обсуждая новый контракт, или снюхивай дорожку прямо с пышной груди рыжеволосой шлюхи в перерывах между решениями рабочих моментов. Для более скрытных партнеров и клиентов мы организуем тайную переговорную в заброшенной подземной парковке прямо под зданием с выездом через автомойку в квартале от заведения – полиция до сих пор не прознала об этом потайном ходе.

Черный джип въехал в проулок, едва освещенный уличными фонарями, зато нашпигованный охранниками, точно минное поле.

Эрик вышел из автомобиля и перекинулся с некоторыми короткими приветствиями, а затем скрылся за неприметной железной дверью.

В сопровождении двух верных головорезов Эрик прошагал через коридор и спустился по лестнице на два пролета. Офис – неприступная крепость в подвале под четырьмя этажами развлечений, заполненная видеокамерами, телохранителями с автоматами наперевес и бронированными дверьми.

– Я уж думал, ты не появишься! – воскликнул Роберт.

– Не трусь, сестренка, – ответил Эрик и окинул взглядом друга.

Этот плебей всегда стремился зарыть поглубже свои корни под тоннами наигранных благовоспитанных манер, совершенно забыв о том, что в юношестве больше всех любил задирать девчонкам юбки. Сейчас же он стал самым настоящим джентльменом в дорогом приталенном костюме и с гладко уложенными темно-коричневыми волосами, лишь на свету обнажающими рыжую сущность. В отличие от друзей он единственный всегда ходил в костюме. Чертов воображала. В последнее время Роберт все больше делал вид, что бизнес для него – всего лишь бизнес. Его навязчивое желание обзавестись семьей и наплодить как можно больше мини—Робертов и мини—Робертин стало одной из самых болезненных мозолей в мозгу у Эрика. Вспоминая, как они на пару уходили в долгие беспробудные запои и занюхивания, во время которых они казались себе всемогущими и никакие бытовые заморочки не могли вернуть их с небес кайфа, Эрик удивлялся, как же все-таки может кардинально измениться человек. Роберт уже давно перестал посещать сумасшедшие вечеринки и переваливал празднование новых контрактов на плечи друзей. Каждый раз, слыша в ответ «Нет, спасибо, мне пора домой», Эрику хотелось яростно сотрясать плечи друга, пока тот не вспомнит, как весело им было в сауне или борделе, или на скоростных шоссе, по которым они, разумеется, под кайфом, гоняли на спорткарах наперегонки. Что с тобой стряслось, брат? Что изменилось? Почему ты вдруг сверг меня с престола и заменил каким-то бабским причитанием о свадьбе и детях? Просторная квартира и по совместительству еще одна обитель разврата сменилась домом в пригороде с детским бассейном и машинкой для стрижки газона на манер любящего семьянина. Эрик даже ни разу не принял приглашение Роберта и Лидии посетить их гнездо, понимая, что не сможет грамотно сыграть роль в этом спектакле, не потому что он – плохой актер, а потому что ему будет противно. Черт с тобой! Это – твоя жизнь! Но не заставляй меня делать вид, будто тебе не нравилось напиваться текилой и ублажать сразу пятерых шлюх, слизывая кокс с их потных задниц.

– Господин Киа-Цзун ждет уже целый час! Никаких девчонок тут не хватит! – Роберт как всегда был в своем репертуаре строгого папаши.

– Да расслабься! Вот, кому девчонок не хватает, это тебе.

– Звонил Локк, прибыла партия с гашишем, грузовики выедут со складов на следующей неделе. Выезд, как всегда, по звонку, – продолжал Роберт, пока они шли вдоль узкого коридора. – И объявились какие-то новые дельцы, желающие заиметь с нами дела.

– Что за дельцы? Откуда они?

– Откуда-то с севера, они не захотели уточнять.

– Еще одни параноики.

– Параноики с большой биографией. Судя по тому, что удалось на них нарыть, эти ребята промышляют немалыми количествами в последние семь лет.

Они остановились перед железной дверью.

– Давай, повторим. Мы сдаем Киа-Цзуну наш таможенный коридор за тридцать процентов выручки.

– Думаешь, он пойдет на тридцать? – спросил Эрик.

– Ты же у нас гений, ты и скажи!

– Спорим, я закончу с этим китайцем за десять минут?

– Он – японец, и спорить я не буду, все равно выиграешь, – отмахнулся Роберт и постучал в дверь.

Тяжелый скрип ознаменовал их прибытие.

В тускло освещенной уютной переговорной, за дорогой обшивкой из красного дерева которой скрывались противопрослушивающие устройства, на черном кожаном диване восседал господин Киа-Цзун – глава одного из японских синдикатов. Он медленно затягивался сигарой, изучая пристальным взглядом вошедшего Эрика. Киа-Цзун был заядлым сумоистом, и оттого костюм, хоть и явно сшитый на заказ, потому что его параметры не поддавались какому-либо размеру, трещал при каждом движении тела. Эрик воздал должное за то, что этот японец еще мог чем-то удивить уже всякое видавшего Эрика. Мелкая испарина покрывала лоб и массивный подбородок Киа-Цзуна, а зализанные в хвост волосы завершили образ большой кучи дымящего кольцами свиного сала. Рядом сидел худенький (хотя по сравнению с сумоистом и бегемот покажется худеньким) японец – переводчик.

Эрик вежливо поклонился и сел на диван напротив. К делу перешли немедля.

– Господин Киа-Цзун спрашивает, почему вы берете такой большой процент,– начал переводчик тихим и почти детским голосом.

– Это неправильный вопрос,– отвечал Эрик.– Если бы я сказал семьдесят процентов, то это был бы большой процент. Если бы я сказал пятьдесят, то это был бы хороший процент. Но я сказал тридцать, что означает – маленький процент.

Переводчик что-то долго болтал на японском языке своему хозяину, и тот задумчиво затянулся сигарой. Потом он что-то рявкнул переводчику и тот сказал:

– Господин Киа—Цзун настаивает на двадцати пяти и не больше.

– Хорошо, тогда вы знаете, где выход, потому что я не собираюсь тратить время на торги по фиксированным тарифам. Всего доброго, – Эрик встал с дивана.

Сумоист не желал терпеть подобное отношение к своей персоне, а потому резко вскочил с дивана, заставив мебель протяжно застонать, и начал выворачивать бесконечные фразы на мяукающем языке и нервно жестикулировать.

Эрик поднял руки, успокаивая взорвавшуюся кучу жира.

– Господин Киа—Цзун, мы отнюдь не монополисты! У Вас всегда есть возможность организовать собственный коридор! Нужно всего лишь подмаслить полицейских, пограничную службу, министерство транспорта и пару-тройку городских чиновников. Конечно, они с подозрением отнесутся к новым участникам здешней торговой площадки, и возможно, потратив около четырех миллионов, Вы останетесь ни с чем и Вас даже заметет контроль по обороту наркотиков, который рьяно следит за выполнением годовой квоты по изъятию наркоты, и Вам придется дать еще около десяти миллионов, чтобы замять свое дело, и Вы уедете восвояси, потеряв здесь весь товар и порядка четырнадцати миллионов. Но, возможно, ничего такого и не случится, и Вы с успехом провезете Ваш товар в нашу любимую страну. Как известно, кто не рискует, тот не пьет шампанское!

По мере перевода, Киа—Цзун все больше остывал и задумывался, он даже не заметил, как огромный кусок пепла упал на его огромное пузо, которому обзавидовались бы все танцовщицы восточных танцев, уж они-то сделали бы с этой бесформенной массой такие трюки!

– Когда Вы приходите в магазин, Вам делают скидку, если Вы потратили немалую сумму денег, либо если Вы являетесь давним покупателем. Придя сюда сегодня, Вы не выполнили ни первое, ни второе условие. А значит, требуете скидку безосновательно, чем очень меня оскорбляете. Простите, но я не пойду на уступки, только из-за того, что Вы такой большой и сексапильный.

Перед последним словом переводчик запнулся, видимо подбирая эквивалент слова «сексапильный» на японском, а может, потому что не поверил услышанному, и его не стоит винить в сарказме. Назвать Киа—Цзуна сексапильным могла бы только хорошо проплаченная проститутка под кайфом.

С минуту в комнате царила тишина. Сумоист судорожно перебирал математические расчеты в голове, Роберт нервно теребил нитку в кармане брюк, и только Эрик уже строил дальнейшие планы на вечер: наверное, он посидит немного в кабинке ночного клуба, слушая заводную музыку и попивая то самое шампанское за риск, а потом отведает наинежнейший манговый мусс в ресторане, и если встретит приглянувшихся девушек, то пригласит в свой пентхаус, где в данный момент происходила глобальная зачистка и реставрация, подобно тому, что наблюдаешь на улицах перед Днем Города.

А все потому, что Эрик уже знал, что японец согласится.

Наконец, Киа—Цзун снова рявкнул, и переводчик произнес:

– Господин Киа—Цзун согласен на тридцать процентов.

– Отлично!– Эрик с демонстративным добродушием пожал японцу руку.

После того, как гора сала и переводчик удалились в сопровождении телохранителей, Роберт плюхнулся на диван так, словно отработал восемнадцатичасовую смену где-нибудь на китайской фабрике по сбору телевизоров.

– Боюсь, этот диван исчерпал свой десятилетний гарантийный срок за прошедшие десять минут, – Эрик указал на продавленные сумоистом сидения. – Кстати, о десяти минутах! Ты мне должен!

– Я не спорил с тобой, забыл? – ответил Роберт.

– Согласен на бутылку Макаллана, что мы разопьем в ресторане!

– Завтра надо проверить городской склад, партия Локка будет больше в полтора раза. И я с тобой не спорил.

– У нас что спецзаказ? Согласен на оргию с проститутками!

– Мы готовимся к открытию летних кафе, они закупят до шестидесяти процентов с партии. И я с тобой не спорил.

– А ребята придут? Тогда хотя бы стриптиз бар и танец на коленках!

– У Марка свидание, у Рудольфа заболела малышка, а Десмонд, как всегда ищет приключения на задницу. И я с тобой не спорил.

Роберт уже выходил из переговорной, когда Эрик остановил его у дверей.

– Роберт, да брось. Давай выпьем! Новая сделка, а отметить не с кем! Это неправильно! Мы всегда обмывали сделки!

Роберт вздохнул.

– Эрик, уже поздно, я обещал Лидии устроить киновечер. Отметим завтра за завтраком или обедом.

Эрик грустно улыбнулся и кивнул.

– Как скажешь. Смотри, не отрасти себе вагину, мисс Нежность.

Роберт гоготнул и исчез, оставив Эрика одного в комнате, пропитанной кислым запахом табака.

Донеслась знакомая раздражающая мелодия. Что за черт? Почему она преследует? И только достав телефон, Эрик вспомнил, где слышал эту назойливую ретропесню. Сегодня утром она заставила его поверить в нашествие инопланетян своими резкими и противными звуками. Это было автоматическое напоминание.

«Четверг. Шаман» прочел Эрик и тут же вспомнил о запланированной встрече с давним другом детства – Шаманом. Он случайно встретился с ним на прошлых выходных и до сих пор поражался такому подарку судьбы. Они не виделись около десяти лет, и вряд ли бы свиделись, если бы не случай. Нет, эту встречу он ни за что не пропустит! – думал Эрик, программируя будильник. Он даже готов снова стерпеть пробуждение под звуки преисподней, потому что ничем другим эта звенящая мелодия быть и не могла.

Спустя два часа после заключенной сделки Эрик сидел за барной стойкой закрытого для обычной публики паба, где сегодня собрались лишь представители итальянского клана и греческой диаспоры, и допивал бутылку бурбона. Да уж, вечер прошел совсем не так, как он планировал. После ухода Роберта ушло и всякое желание поужинать в ресторане отменным муссом и снять девчонок на ночь. Эрик поднялся в паб и устроил разговоры по душам с бутылкой Бэйкерса, как ни странно, но бурбон был отличным слушателем. С ним можно не разговаривать, он и без слов понимает печаль и безжалостно топит ее в пятидесяти трех процентах крепости, успокаивая душу забытьем.

– Подготовить для Вас машину, мистер Манн? – спросил бессменный бармен паба Карен.

Это был смуглый выходец из семьи тунисских иммигрантов с четко очерченными и ровно подстриженными черными усами, которыми Эрик всегда восхищался. В самом деле, он что, каждую волосинку вымеряет по линейке?

Эрик поболтал в воздухе бутылкой с остатками горячительной янтарной жидкости.

– Боюсь, он не простит, если я его не кончу, – ответил Эрик.

На сцене Маргарет напевала блюз. Эта сорокалетняя светловолосая женщина в ярком красном облегающем платье и такими же яркими губами затыкала всех молоденьких девушек своим свергающим наповал шармом и властными манерами. И в постели была лучше многих. Если бы Эрик сравнил всех своих женщин с выпивкой, то молодые девушки были бы чем-то вроде текилы или водки с клюквенным соком, ну а Маргарет была выдержанным бальзамом для души.

Маргарет закончит через минут двадцать, точно к кончине бурбона, который передаст его воющую душу в пленительные руки очаровательной женщины-бальзама. Сегодня ему не хочется очередных первовстречных девиц, сегодня Эрику нужен знакомый человек. Маргарет выслушает, успокоит, наговорит кучу философских афоризмов, от которых почему-то действительно легчает, потом займется с ним упоительным сексом, во время которого Эрик забудет об одиночестве, и даже поверит в счастливую жизнь. И не важно, что после ухода женщины, пахнущей шоколадом, одиночество вновь накроет его, и он постарается побыстрее уснуть лишь бы снова не впасть в печаль.

Это неважно.

Сейчас Эрик готов продать каждый орган своего растленного тела, каждый кусочек извращенной души, лишь бы почувствовать это таинственное единение с другим человеком, пусть даже на пару часов.

Кажется, Эрик заснул за барной стойкой, потому что, когда он открыл глаза, водитель закидывал его руку на плечо, под другую встала Маргарет.

– Пойдем, дорогой. Я покажу тебе смысл жизни, – говорил грудный хриплый и тем неотразимый голос Маргарет.

И Эрик утонул в волнах теплого тягучего шоколада.

Глава 5. Расследование Зория

Лето вдыхает жизнь даже в такое унылое место, как психбольница. Природе наплевать, какие страсти творятся в людском мире, она повинуется течению времени и силам гравитации, заставляя землю повторять один и тот же цикл жизни и смерти. Сквозь промерзлую землю пробиваются первые зеленые ростки, певчие напевы становятся все назойливее, и даже если тебя вроде бы совершенно не волнуют перемены окружающего пейзажа, в груди все равно разливается необъяснимая эйфория.

Ясные солнечные дни наполняли облупившиеся коридоры физически ощутимой радостью и добротой. Санитары становились терпимее, медсестры – отзывчивее, а врачи – внимательнее. Может, это все казалось, а может, тепло и свет действительно повышали уровень серотонина в мозгах обитателей психлечебницы, наполняя мрачную атмосферу каплей жизнерадостности.

Вдоль коридора привычным семенящим шагом ступал невысокий усатый доктор с пробивающейся залысиной. Халат уже не сверкал белизной и не похрустывал крахмалом – Йокин так и не поехал вчера домой. Он изучал архивные документы ночь напролет, все глубже раскапывая загадочную кроличью нору. И сейчас он сжимал в руке результаты изысканий, которые не терпелось бросить в лицо главврачу, как перчатку, вызывающую на дуэль.

От него скрыли столько информации! С каждым документом он все больше поддавался неописуемому гневу, открывая новые подробности в деле Нины, которое приобретало все больше странных поворотов. К утру злость поутихла, хотя, возможно, он просто был измотан бессонной ночью, осталось лишь негодование от непрофессионализма здешних докторов и слепоты главврача.

Вчера днем в разговоре двух коллег он уловил имя, брошенное как бы между прочим. Он и сам не понял, почему имя это так вцепилось в его мозг, но осознавал, что точно слышал его в какой-то важный момент, в каком-то значимом месте. И когда память, наконец, настигла тот момент и то место, он опешил. Коллеги обсуждали проблему лунатизма, и вскользь упомянули о некой Аделаиде и о «весьма прискорбном финале болезни», который не особо любили здесь обсуждать. Однако Йокин был настойчив и вскоре выяснил у коллег, что да как, после чего сломя голову сорвался в архив.

Аделаида. Аделаида. Он услышал это имя в тот день, когда познакомился с Ниной. Он уже и не мог вспомнить, откуда услышал это имя. Может от Нины, может от медсестер. Но это имя определенно скрывало в себе нечто странное, Йокин нутром чуял. Оказавшись в подвале, где и размещался просторный архив, он довольно быстро нашел нужный стеллаж и вытянул из ящика медицинскую карту Аделаиды Вуйчик. Как только Зорий открыл историю болезни, лечебница потеряла доктора на сутки.

Ниточка Аделаиды вытянула за собой целый моток. Свидетельства о смерти, полицейские отчеты, заявления свидетелей, рапорты в медицинские комиссии, доклады перед собранием спонсоров, отчеты о вскрытии, заключения патологоанатомов и многое другое. Но что самое поразительное, что заставляло доктора тянуть ниточку дальше – это имя Нины Эстер, встречающееся в каждом документе.

Посланный каким-то врачом в архив, словно знак с небес, молодой медбрат – явно недавний выпускник колледжа – заметив, интерес Йокина, сказал, что случай Вуйчик – не единственный, когда к делам лечебницы привлекалась полиция. Так в руках Зория появилась карта болезни Маркуса Бремера, пытающегося совершить самый жестокий обряд суицида, с которым можно побороться за место в каком-нибудь садистском аналоге книги Гиннесса. И снова имя Нины Эстер красовалось на страницах полицейского расследования.

Тот же медбрат подсунул и медкарту некоего Дина Рица, закончившего свой путь в петле из собственных штанов.

– Она всегда была рядом, – прошептал парень в загадочной манере, а когда Зорий понял, что медбрат говорил о Нине, того уже и след простыл.

Голова Зория готова была взорваться от закипевшего гнева. Ему подсунули выбеленную медицинскую карту, стерев оттуда какие-либо намеки на пережитые Ниной три убийства. Она всегда была свидетелем! Как такое можно утаивать? Здесь дело не в репутации больницы, а в успехе лечения Нины! Зорий чувствовал себя обманутым глупцом.

Двенадцатая чашка кофе не помогла в борьбе за явь, и Йокин уснул прямо за столом в архиве, где во сне яростно сотрясал шиворот Калева.

Утром, придя в себя, Зорий знал, куда отправится. Не зря говорят: утро вечера мудренее. Ему нужна Илона. Она работала здесь уже четыре года и не могла не знать о жестоких смертях, случившихся в лечебнице, да и к тому же он намеревался воспользоваться ее трусливыми и даже смешными намеками на флирт с Зорием, чтобы разузнать больше деталей.

– О, да…, – задумчиво произнесла Илона, разглядывая неприятные фотографии из медицинских историй, – я слышала про эти смерти. Ужасно! Бедные детишки! Но, – Илона чуть приблизилась к доктору, переходя на шепот, – здесь не любят говорить о них. Сами понимаете, это же такой позор!

– В самом деле, в самом деле, – согласился Зорий, но чутье подсказывало, что не по этой причине здесь умалчивают о происшествиях.

– Послушай, Илона, дорогая, – Зорий решил воспользоваться своим чарующим оружием, – для меня очень важно узнать, каким образом с этим всем связана Нина Эстер.

– Она просто свидетель. Бедняжке не повезло, – не понимала Илона.

– Да, да, все так, – Зорий почесал затылок, – но понимаешь, если бы ты смогла узнать что-нибудь, что не попало в эти документы, что-то странное, пусть даже на уровне слухов, ты бы мне очень помогла, – Зорий позволил себе легонько ущипнуть медсестру за подбородок.

Илона покраснела, глаза загорелись огоньком.

– Я очень постараюсь, доктор Йокин!

– Просто Зорий, милая.

Илона побагровела.

– Но Вы ведь знаете, какие слухи о ней здесь ходят, – Илона снова зашептала.

Зорий подмигнул Илоне, подбадривая невинную молоденькую девушку.

Йокин, действительно, пару раз слышал перешептывания коллег о Нине. Доктора не любили говорить о ней, ссылаясь на врачебную тайну, что было бессмысленно, когда вся лечебница была поставлена на уши из-за трупов, найденных возле Нины. Старания коллег избегать тему о Нине Эстер выглядели такими надуманными и искусственными, что было даже стыдно признать, что это – квалифицированные специалисты психиатрического отделения. Но, к счастью, персонал более низкого звена охотно делился страшилками и гипотезами, в которых непременно прослеживалась одна истина – доктора ее боялись.

И тут до Зория вдруг дошло. Калев лично вручил ему историю болезни Нины. А ведь это должен был сделать ее терапевт, с которым он так и не встретился! Дурак Зорий! Как же ты раньше не додумался? Надо было переговорить с ее лечащим врачом! Чья там была подпись в карте? Зорий пролистал пару последних страниц, на всех была подпись доктора Германа Якоба. Зорий тотчас же отправился к нему.

Герман Якоб – низкий плотного телосложения мужчина с пышной светлой шевелюрой и такими же пышными светлыми усами – встретил коллегу очень радушно поначалу. Но как только прозвучало имя Нины Эстер, брови Якоба немедленно упали, почти закрыв собой глаза, доброжелательная улыбка стерлась, как будто ее и не было вовсе секунду назад.

– А почему Вы спрашиваете? Что-то случилось? – Герман, определенно, занервничал.

– Я бы хотел узнать Ваше общее впечатление о ее здоровье, – объяснял Йокин.

– Все, что Вы хотите знать, есть в ее карте!

– Да, но, видите ли, я представляю качественно новый подход в лечении – гипноз, я уверен, Вы слышали…

– Да-да, разумеется! – Якоб перебирал пальцы.

– И мне необходимо знать личное мнение лечащего врача, возможно, Вы бы помогли мне наметить путь…

– Все, что Вы ищете, есть в ее карте! – повторил Якоб.

И без всякого профессионального образования можно было определить в Якобе панически настроенного человека. Казалось, он сидел на мине, которая может взорваться от одного неверного движения. Зорий видел этого лжеца насквозь. Что происходит? Что он скрывает?

– То есть у Вас, как у лечащего врача, нет абсолютно никакого мнения насчет собственной пациентки? – Зорий решил надавить на сомнительность профессионализма, что гордые доктора наук не могли терпеть.

Тактика сработала. Мина взорвалась.

– Если Вы желаете узнать о Нине больше, чем есть в карте, поговорите с Яном Калевом! – выпалил Якоб.

– Но почему? Ведь лечащий врач – Вы, или я что-то перепутал? Вот здесь, – Зорий ткнул на страницу из медицинской карты, – это разве не Ваша подпись? Прием был вчера, Вы пишите, что состояние стабильно…

– Да-да, подпись моя! – перебил Якоб. – Но… поговорите лучше с Яном Калевом!

Вдруг Зория озарило. Он понял, что скрывал Герман Якоб. Но вот только это озарение не принесло ни капли облегчения.

– Коллега, позвольте задать Вам вопрос. Какой длины волосы Нины?

Якоб растерялся. Глаза забегали, он начал переваливаться в кресле из стороны в сторону, не находя себе место.

– Что за глупый вопрос, позвольте?! – наконец воскликнул Якоб.

– Это совершенно простой вопрос для терапевта, проводящего сеансы с Ниной. Какой длины у нее волосы! Ну?

Якоб выпучил глаза, лицо стало красным в тон его удушливого галстука. Доктор привстал над столом и в гневе затряс щеками.

– Вы что же это пришли сюда, чтобы обвинять меня во лжи?!

– Я ни в чем Вас не обвиняю!

– Сидите здесь и заявляете, что я не вижу своих пациентов! Хотите сказать, я не лечу их, так?! – смачная слюна брызнула изо рта разгневанного доктора.

Зорий тоже привстал.

– Просто ответьте мне на вопрос, какой длины волосы Нины!!!

– Она плетет их в косу! Она всегда плетет их в косу! – кричал Якоб.

Удовлетворившись полученным ответом, Зорий собрал папки и направился к двери.

– И я попрошу Вас больше не являться в мой кабинет с оскорбительными обвинениями! Боже правый, какое нахальство! Какой непрофессионализм! Вы демонстрируете отсутствие всякой компетентности, доктор! – кричал Якоб.

Тут Зорий не выдержал. Он ведь был одним из них, и также как и у них, его профессиональное самолюбие было подвержено уязвимости. Йокин остановился в дверях и бросил напоследок фразу, которая еще долго трясла Якоба в страхе потерять работу.

– Каре. Ее подстригли в каре три дня назад.

А после обеда объявилась Илона не без новостей, разумеется. Ее молодая и еще свежая головка сообразила поискать ответы там, где начиналась история Нины. По наущению медсестры Зорий отправился в младшее отделение, располагавшееся в отдельном здании на другом конце центрального сквера. Здесь, в изолированном от другой части лечебницы мире, его ждали новые открытия о личности Нины Эстер.

– Простите, я ищу Данию, – спросил Зорий, заглянув в сестринскую.

– Да, это я, – отозвалась тучная женщина с черными уже слегка поседевшими волосами, убранными в пучок.

– Добрый день, меня зовут Зорий Йокин, Илона говорила обо мне, – доктор зашел в комнату, где отдыхала санитарка.

– Ах, да, – Дания неуверенно протянула руку.

Далее разговор продолжился в шумной игровой, где малыши по обыкновению устраивали контролируемый беспредел.

– Дания, расскажите мне о Нине.

– Что Вы хотите знать? – тихо спросила санитарка.

– По возможности все, на что Вы обратили внимание.

– Я уже рассказала Илоне, – Дания определенно не хотела говорить.

– И все же.

Дания вздохнула. Зорий заметил, как она нервничала. Казалось, что это уже стало стандартной реакцией работников на имя Нины. Но Дания вела себя по-особенному. Казалось, что дело Нины затронуло ее глубже, чем кого-либо еще в лечебнице.

– Да, она была со странностями, но ведь это ребенок. К тому же она пережила смерть родителей, – рассказывала Дания, стараясь говорить не громче ора обезумевших детей.

– Дания, пожалуйста, мне нужна помощь! – взмолился Зорий. – Как только я задаю вопросы о Нине, от меня отворачиваются, отнекиваются, недоговаривают и откровенно лгут! Я должен знать, что происходит! Если Вам есть что добавить, я очень прошу Вас, расскажите!

Дания сочувственно смотрела на доктора. Она хотела помочь, очень хотела, но была связана собственными страхами.

– Доктор Йокин, скажите честно, зачем Вам это?

– Я хочу помочь ей!

– Иногда людям не нужна помощь. Иногда людей нужно просто оставить в покое.

– Да, и у меня создается впечатление, что Нину слишком часто оставляли в покое. Оставляли один на один бороться с ее безумием!

Дания молчала. На ее лице, вдруг, отразилась глубокая печаль, словно вынырнула откуда-то из глубин измученной души.

– Все вокруг только и делают, что боятся ее, а право не имеют! Они дали клятву! Они должны лечить ее, а не распространять глупые бредни о том, что она причастна к убийству детей!

Дания тяжело вздохнула. Не могла же она сказать Зорию, что Нина служит дьяволу, хотя другого объяснения у нее никогда не было.

– Здесь не любят говорить о тех трагедиях. Как Вы о них узнали? – спросила Дания.

– Мне просто дали наводку, – сумбурно ответил Зорий.

– Кто Вам ее дал?

Зорий замолчал. Он уже и не помнил, откуда прознал об Аделаиде. Просто в какой-то неопределенный момент это имя вдруг проскользнуло в мозг. Может, услышал где-то, может Нина сама прошептала во время сеанса. Да какая разница, в конце-то концов?

Десятисекундного замешательства доктора хватило для Дании, чтобы сделать заключение:

– Нина сама Вам сообщила, не так ли?

Зорий кивнул. Но кивнул неуверенно, потому что он явственно помнил все четыре сорока минутных подготовительных сеанса с Ниной. И ни на одном она рта не раскрыла. Тогда почему у него такое чувство, что Дания права?

– Это предупреждение для Вас, доктор, – сказала Дания. – Бог—свидетель, она не хочет Вашей помощи. Оставьте ее, доктор. Мой Вам совет – оставьте ее в покое. Иначе, боюсь, произойдет очередная трагедия…

Илона встретила доктора на крыльце главного здания лечебницы. Йокин сразу заметил необычную малиновую сочность ее губ, да и волосы она распустила, превратив привычный пучок в светлые волны, отливающие желтым золотом на солнце, под ободком.

– Ну, как? – спросила Илона у подошедшего доктора.

– Больше загадок, чем ответов, – пробубнил Зорий в ответ.

– Я говорила Вам, о ней не любят говорить здесь, – прошептала Илона.

– Они не только не говорят о ней, но избегают!

– Что? – не поняла девушка.

– Я был у Германа Якоба. Оказалось, что он не проводит с ней сеансы, а просто расписывает карту!

Илона ахнула.

– О-о-о, не-е-е-ет! – застонала девушка, – Вы не должны были узнать об этом!

Йокин выпучил глаза на девушку.

– Ты знала?! – воскликнул он.

Илона закрыла лицо руками и забилась в угол крыльца.

– Нет, нет, нет! Вы не должны говорить об этом! – лепетала девушка, она готова была плакать.

– Илона! Ты знала?! – повторил Зорий.

– Я не могу говорить об этом! А Вы не должны об этом знать! – воскликнула девушка.

И как бы Зорий ни был готов сейчас наброситься на взволнованную девушку и сотрясать ее за плечи до тех пор, пока она не расскажет все, что ей известно, он глубоко вдохнул и успокоился. Давлением он ничего не добьется от юной красавицы, да оно и ни к чему, когда у него есть секретное оружие. Он нежно приобнял медсестру за плечи, и как можно мягче произнес:

– Илона, дорогая, доверься мне. Ведь я не для себя стараюсь! Это для Нины! Для юной девушки, которой нужна наша помощь! Но пока я не вижу всей картины, я не смогу ей помочь! Пожалуйста, будь на моей стороне! Будь со мной!

Оружие подействовало. Илона растаяла.

– Если Калев узнает, у меня будут неприятности!

– Но ведь я не от тебя это узнал, а от Якоба! – подмигнул Зорий.

Аргумент подействовал.

– Фактически ее лечащий врач – доктор Калев.

– А как же Якоб?

– Он просто ставит подписи под тем, что пишет Калев.

– Почему?

– Потому что Ян Калев – единственный из докторов, кто… может находиться рядом с Ниной.

– Как это?

– Ну… проблема в том, что никто не хочет быть ее врачом. У нее, наверное, единственная карта, где собраны подписи всех врачей лечебницы.

– Чем это объясняется? – не понимал Йокин.

– Я не знаю. Но врачи, как бы так сказать, не выдерживают. Кто-то уходит через день, кто-то через неделю. Дольше месяца у нее не продержался никто.

– Но что они говорят? Почему они уходят?

– Да ничего не говорят! Ничего не объясняют! А Калев не может им отказать, потому что между выбором лечить Нину или увольняться, они непременно выбирают последнее!

Зорий тяжело вздохнул.

– И поэтому он делает работу за них, – размышлял Зорий.

Доктор понимал, что все ниточки расследования, что он провел за сутки, ведут не только к Нине, но и к Калеву. Ну, а раз Нина за прошедшие четыре сеанса не произнесла ни слова, то за нее их произнесет Калев! Зорий был решителен.

Кабинет Яна Калева размещался в дальнем конце левого крыла на втором этаже главного здания. По дороге к кабинету главврача, Зорий не видел никого и ничего вокруг. Мозг был занят мыслями о том, как хрупкая девушка с полностью подорванной психикой стала эпицентром грандиозного заговора в лечебнице. Хоть детективный фильм снимай! И Зорий Йокин был исполнен предвкушением раскрыть заговор, ведь в руках он держал доказательства некомпетентности главврача, в голове – свидетельство Илоны, и ему не терпелось взглянуть в лицо Калева, когда тот увидит эти пожелтевшие от времени папки и услышит то, что вынудит его заговорить.

Стук в тяжелую дубовую дверь раздался гулко и четко, под стать уверенности визитера.

Зорий заглянул в кабинет, доктор Калев разговаривал по телефону, но махнул Зорию зайти и присесть, так у Йокина появилось время изучить цитадель главврача. Он уже был здесь однажды. Кабинет был просторный, вдоль стен стояли стеллажи до потолка с великим множеством книг бессмертных авторов, некоторые из книг были очень редкие и представляли собой раритетную ценность. В углу кабинета стоял большой и уже довольно старый глобус, неизвестно был ли он еще в состоянии вращаться. Кабинет олицетворял дань уважению времени, поскольку такое количество антиквариата могло говорить лишь об одном – кабинет обставлялся постепенно от врача к врачу. Калев, видимо, пока добавил лишь современный плазменный телевизор.

Калев положил трубку.

– Добрый день, доктор Йокин. Чем могу быть Вам полезен? – обратился он к вошедшему доктору и указал на кресло, чтобы тот присел.

Йокин кивнул и сел в старое, но комфортное кресло.

– У меня не было времени узнать Ваше мнение о лечебнице. Как вам здесь? Нравится? – начал беседу Калев.

Для своих сорока с небольшим лет Калев выглядел очень даже свежо. Светлые волосы были прилежно зачесаны назад, гладкая кожа на лице свидетельствовала о том, что он брился каждое утро. Тщательно завязанный галстук, точно вымеренный по геометрическим фигурам, белоснежный воротник рубашки, манжеты заколотые блестящими запонками. Все выдавало в нем наличие любящей жены, детей-отличников, домик с детским бассейном и минивэном в гараже, чем не мог похвастаться пропадающий ночами в лечебнице Йокин, забывший о понятии «личная жизнь» после развода.

– Ваша больница превзошла все ожидания. Прекрасное месторасположение, дружественный персонал, достаточное количество медицинской техники, исправной, должен заметить. Могу с полной уверенностью сказать, что мне здесь нравится, доктор Калев.

– Спасибо, очень лестно слышать.

Йокин сверлил Калева взглядом победителя, он даже позволил себе легкую ухмылку, ведь сейчас он разоблачит главврача.

– Я так понимаю, у Вас есть ко мне вопросы, – произнес Калев.

– Да, по поводу пациента.

– Нина Эстер, – опередил Калев.

Но Зорий уже был готов к осведомленности главврача о несанкционированном расследовании на его территории.

– Именно. Я смотрю, Вы уже в курсе.

– Да. Я говорил с Германом Якобом.

Взгляд Калева скользнул к папкам, лежащим перед Йокином.

– А это, я так понимаю, документы из архива, – Калев был невозмутимо спокоен. – Будьте добры, верните их обратно, Вы же знаете, из архива нельзя ничего выносить.

– Я верну их, как только получу ответы, – Йокин был неумолим.

– Ну, что ж, постараюсь их Вам дать.

Йокин откашлялся, вспоминая уже выученную за день фразу.

– Скажу честно, сначала я хотел расспросить о договоренности между Вами и доктором Якобом, согласно которой он подписывает Ваши заключения. А еще о том, почему Вы умолчали об участии Нины в расследовании нескольких смертей на территории лечебницы. Но потом я узнал еще несколько моментов, и мне стало интересно, почему Вы с легкостью разрешаете докторам отказываться от пациентки без рациональных объяснений. И в итоге все эти вопросы стали второстепенными. Я здесь, в первую очередь, из-за Нины. И каким бы глупым не казался вопрос поначалу, я уверен, Вы поймете, о чем именно я спрашиваю. Что не так с Ниной?

Калев долго смотрел на Зория, словно прикидывая варианты в голове, и через минуту ответил:

– Я наблюдаю Нину лично, потому что она это разрешает только мне.

– Простите, она – это Нина? – не понял Йокин.

– Да.

Йокин немного растерялся. Спокойствие и честность Калева не вписывались в план Зория, согласно которому главврач должен был нервничать и даже, наверное, угрожать Зорию в расправе за раскопанные нелицеприятные факты. Единственная причина такого самоуверенного поведения – наличие козыря. Что же имел на него Калев?

– Я прошу Ваших разъяснений, доктор, – произнес Йокин.

Калев тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.

– Я бы с радостью, но у меня нет какого-либо научного объяснения для Вас доктор.

– Так, быть может, мы смогли бы отыскать его вместе?

Калев с минуту смотрел на собеседника, словно что-то измерял. Возможно, обдумывал слова коллеги, а может, подбирал слова.

– Давайте будем открытыми, – Йокин не дождался ответа Калева. – Для того, чтобы я смог помочь пациентке, я должен знать о ней все. Не только то, что написано в медицинской карте, которая к тому же недостоверна, – с этими словами Йокин хлопнул картой о стол.

Калев медлил, а через очередную минуту сказал:

– Нина Эстер – очень тяжелый случай в психиатрии. У нас нет лечения для ее… недуга.

– О чем конкретно Вы говорите? В ее карте написано столько диагнозов, словно она собрала все существующие в один!

Калев снова молчал. Это начинало раздражать, словно Калев перенял эту привычку у Нины.

– Бросьте Вы уже! – воскликнул Йокин, – Вы – ее единственный настоящий лечащий врач. Сколько Вы лично наблюдаете за ней?

– Четыре года…

– Ну, и? Каков главный диагноз?

Калев медленно потер подбородок, раздумывая над посвящением Йокина в их с Ниной тайну.

– Нина страдает…тяжелой формой неких навязчивых галлюцинаций. Она называет их «монстрами». Согласно истории болезни она страдала шизофреническим расстройством психики еще до гибели родителей. Но с четырех лет у нее наблюдалась стойкая ремиссия. К сожалению, потом… случилась трагедия, и она попала сюда. Поначалу у нее было лишь длительное шоковое состояние, а когда шок прошел, болезнь вернулась. Нина стала таять на глазах. Ну, а мы… мы очень старались, но все же не справились с задачей. Мы не помогли ей вернуться в этот мир.

– Почему?

– Я думаю, была избрана неверная тактика лечения. Она сводилась к отрицанию реальности монстров. Ее заставляли верить в то, что они – всего лишь фантазия, плод воображения. Я тогда был рядовым психотерапевтом, мне отказали в ее курировании. Сейчас я об этом очень жалею, потому что вижу, к чему привела моя сдержанность. Я должен был настаивать больше.

– Какую тактику избрали бы Вы?

– Признать, что монстры также реальны, как мы с Вами здесь и сейчас. Для Нины они физически ощутимы, она верит, что они причиняют ей физическую боль, они даже могут ее убить.

– И потом Вы бы работали над страхом перед галлюцинациями? – продолжил мысль Зорий. – Это хорошая стратегия, в рядах случаев она эффективно работает.

Калев грустно улыбнулся, словно нашел союзника, которого искал очень долго, но, к сожалению, нашел уже поздно.

– Научить ее не бояться их, – продолжил Калев без энтузиазма, – жить с ними, а потом и управлять. Ведь когда мы боремся со страхом, мы его не отрицаем. Мы знаем, что он есть, и вступаем в схватку. И с каждым разом победа в этой схватке дается чуточку легче.

– Но почему бы не попытаться снова? Почему бы не начать курс лечения именно с таким подходом?

– Потому что уже поздно. У нас был шанс, когда она была еще маленьким мнительным ребенком. Но, к сожалению, мы его упустили. Мы взяли ее детское простодушие и обманули. Она нам более не доверяет. Она более не доверяет никому.

– И Вы оставили все попытки помочь ей? – в голосе Зория послышалось презрение.

– С некоторых пор это стало бесполезно… и опасно.

Последнее слово прозвучало настолько тихо и неразборчиво, что Зорий и не понял, было ли оно произнесено на самом деле.

– Как Нина связана с трагическими смертями? – спросил Йокин спустя паузу.

Калев сложил ладони у лица в задумчивом жесте.

– А каково Ваше мнение, доктор? Я уверен Вы досконально изучили материалы дел. Что Вы думаете?

Йокин слегка призадумался и ответил:

– Я думаю, что перед нами юное несчастное обиженное судьбой дитя, которому необходима наша профессиональная помощь, и которую мы не в состоянии оказать в силу непонятных мне абсурдных домыслов! Боже мой, доктора – выпускники престижных университетов – распускают глупые россказни о каких-то сверхъестественных силах, которые сопровождают девочку и убивают ее обидчиков! А дело в том, что бедняжка подверглась жесточайшим ударам судьбы и нелепым совпадениям, из-за чего потеряла шанс на излечение из-за идиотских страхов персонала! Будь я свидетелем тех ужасных смертей, извините, но и для меня это не прошло бы бесследно! Она пребывает в глубоком шоке от увиденных кровавых сцен! Разумеется, она станет нелюдимой и озлобленной, да там целая телега симптомов будет!

– Доктор Йокин, поверьте, она не хочет нашей помощи, потому что на сегодняшний момент мы не можем ей помочь!

– Нет! Она перестала ее ждать!

Решительное заявление Йокина, больше походившее на обвинение, словно поставило точку. В кабинете повисло молчание. Медный маятник в старинных часах размеренно отбивал секунды, точно таймер на бомбе, и двое мужчин – профессионалы своего дела – хладнокровно ожидали развязки. Калев, используя свое главенство, решил взять инициативу на себя и закончить разговор.

– Вы отличный специалист, доктор Йокин. Я дал Вам дело Нины в надежде, что она, возможно, снова захочет попробовать побороть болезнь. Но, насколько мне известно, за прошедшие сеансы Нина так с Вами и не заговорила.

– Ну, разумеется! Мне нужно больше времени! Она еще недостаточно узнала меня!

– Поверьте, она уже знает о Вас все, что можно.

Зорий раздраженно фыркнул. Калев определенно не знал схему работы гипнолога.

– Доктор Йокин, при всем своем уважении к Вам, как к ценному специалисту нашей лечебницы, я вычеркиваю Нину Эстер из списка вашей экспериментальной группы.

Йокин выпучил глаза. Вот он – козырь! Вот, что Калев прятал в рукаве!

– Вы не посмеете! – только и смог выговорить Йокин.

– Я все-таки главврач, – Калев продолжал сохранять невозмутимое спокойствие.

– Это невероятно! – Йокин даже встал от негодования, – Вы кощунственно нарушаете клятву Гиппократа! Вся лечебница нарушает, и Вы закрываете на это глаза! Вы бросаете пациента на произвол судьбы! Вы не пытаетесь ей помочь! Я сообщу в судебную медицинскую комиссию о вопиющем нарушении человеческих прав здесь!

– Я бы на Вашем месте, доктор, несколько раз подумал, прежде чем делать это, – Калев начал терять терпение, ведь никому не нравятся угрозы. – Вам здесь предоставлена исключительная экспериментальная площадка для методов лечения, которые до сих пор не признаются серьезными повсеместно! Не забывайте, какой шанс я Вам дал, в то время как другие более менее уважаемые учреждения отвергли Ваши работы, едва дочитав название титульного листа!

Йокин покраснел так, что краснее него был лишь старинный массивный стол из тиса. Он отчаянно пытался придумать еще какой-либо аргумент, лишь бы оставить последнее слово за собой. Но тут нечего было даже думать, козырь Калева был прекрасным завершением их разговора. Поняв, что бой проигран, Йокин резко развернулся на каблуках и зашагал прочь из кабинета главврача.

Освещенные солнцем коридоры, уже не казались такими светлыми и жизнеутверждающими. По дороге Йокин даже чуть не сбил с ног медсестру, опомнившись лишь, когда звук рассыпанных таблеток заставил стать эпицентром внимания докторов и пациентов. Пробормотав невнятные извинения, Йокин не удосужился помочь бедняге и исчез за углом.

Гнев наполнял голову сумбуром мыслей, воспоминаний, сожалений. В голове еще с десяток раз Калев угрожал ему смыслом жизни – возможностью основать новый метод в психиатрическом лечении, который, возможно, даже назовут в его честь. Столько же раз воображение рисовало разные исходы разговора. В половине из них Йокин непременно сходился с Калевом в драке, в другой половине придумывал более изящные ответы. Но чтобы он сейчас ни придумывал, оно бы уже никак не исправило реальный результат: он потерял Нину.

Зорий бежал к выходу. Он просто не мог сейчас находиться в лечебнице после такого унижения. И с каждым пройденным метром в голове отчетливо созревал план, который помог бы понять диагноз Нины, а также реабилитироваться в глазах главврача. Да вообще, что этот молодняк возомнил о себе? В конечном счете, Зорий тоже стоит немалого! Он высококвалифицированный специалист, с таким багажом неординарных знаний, что мог им хвастаться единственный в целом регионе! Этот глупец Калев еще пожалеет о своих словах! Он еще сам придет к нему с извинениями!

Йокин был уверен, что прорисовавшийся смелый и даже дерзкий план заставит Калева одуматься, но самое главное, заставит говорить о Зорие Йокине.

Глава 5. Последний сеанс

Ранним утром, когда в коридорах еще не свирепели голоса сонных и оттого злых санитаров, хрипя в крике «Подъем!», тихие семенящие шаги – единственное, что нарушало утреннее забвение лечебницы. Лишь изредка, проходя мимо открытого окна, можно было услышать задорное птичье чириканье и стрекот насекомых.

Йокин нервно погладил волосы на залысине. В кармане зажигалка стучала о портсигар. Йокин уже давно отказался от пагубной привычки, но сегодняшний подвиг требовал подкрепиться чем-то со стороны. И хотя он мог воспользоваться собственной лицензией и выписать что-нибудь типа лоразепама, он не желал становиться на один уровень с пациентами, как многие из его коллег.

Впереди показался приемный кабинет. Он был спроектирован специально для Зория Йокина и представлял собой две комнаты с окном между ними. Поскольку метод гипноза был экспериментальным здесь, то наличие смотровой во время сеансов было необходимо. Здесь ученые умы могли наблюдать за процессом в удобных креслах, делать заметки за партами, но главное видеть и слышать все, что происходило по ту сторону стекла.

В кабинете уже ждала Илона. Кажется, сегодня она добавила румян к щекам и подкрутила волосы в гладкие волны, малиновые губы подчеркивали свежесть лица. Но во всей этой подготовленной красоте чувствовалось напряжение. Оно было понятно, ведь Илона осознанно шла на риск быть разоблаченной Калевом! Вот уж никогда бы она не подумала, что случится такое – Илона нарушит правило! Выросшая в строгой педантичной семье с ярко выраженным аристократичным консерватизмом, Илона была неисправимой умницей и послушницей. А сейчас! Вы только посмотрите на нее! Они заговорщически нарушают приказ главврача! Нервы Илоны уже давно бы сдали, если бы рядом не было Йокина. Он потряс ее девчачье сердце до глубины. Она готова была идти за ним в огонь и воду. Его зрелый возраст, определенная мудрость, профессионализм и доброта всколыхнули в Илоне необыкновенное чувство, придававшее храбрости приходить на не всегда приятную работу, хоть она и обожала помогать нуждающимся, накладывать, пусть даже не умело, макияж. Но самое главное, это возвышающее чувство придавало уверенности в нарушении запретов.

– Доброе утро, Зорий, – улыбнулась Илона.

Доктор кивнул.

– Где Нина? – спросил он.

– Остап скоро приведет ее.

Тень сомнений заставляла губы Илоны дрожать. Зорий считал неправильным заставлять медсестру идти на столь опасный риск вместе с ним, но ему нужна была поддержка, пусть даже не профессиональная, но чья-либо. Зорий подбадривающе положил руку на худенькое плечо.

– Мы поступаем правильно! – произнес Зорий.

Илона улыбнулась доктору, но скорее из вежливости, чем из уверенности.

– Если доктор Калев забрал ее у Вас, на то были весомые причины, – прошептала Илона.

– Калев еще молод и не всегда умеет правильно расставить приоритеты при сложных обстоятельствах! Иногда таких людей нужно подталкивать в верном направлении. Он оставил всякие попытки помочь пациенту из-за страха усугубить болезнь. Но, Илона, куда еще хуже?

Илона соглашалась с каждым словом доктора. Она, как никто другой, понимала, что пассивным лечением, которым они занимаются с Ниной, они не то что ничего не добьются, но просто загонят девушку в постель с нефункционирующими органами. За десять лет безрезультатного, надо сказать, лечения физическое состояние Нины обоснованно ухудшилось. Транквилизаторы, нейролептики, антидепрессанты, психостимуляторы: каждая категория препаратов нашла место в истории болезни Нины Эстер. Казалось, что врачи вели скрытое соперничество за оригинальность идей, выписывая препараты на каждую букву алфавита. Со временем Илона поняла, что в рецептах над психотропными препаратами стали преобладать медикаменты далекие от лечения психических расстройств: кортикостероиды, холеретики и холекинетики, батилол, лейкоген, метилурацил, нефропротекция с периодическим гемодиализом, инсулин и еще множество других сложных названий, предназначенных для лечения побочных эффектов, вызванных коктейлем из антипсихотических лекарств. Разглядывая толстую коричневую папку с пятнами от кофе и чего-то жирного с напечатанным названием «Медицинская карта» и с написанным от руки «Нина Эстер», уже несколько раз за эти года обведенным фломастером, Илона явственно представляла скорое будущее Нины. Первыми откажут почки, неспособные более справляться со своей работой. Далее, повышение активности печеночных трансаминаз приведет к нарушению функции печени. Бронхорея и бронхоспазмы сделают свою работу с легкими. Снижение артериального давления и тахикардия приведет к полному износу сердечной мышцы. Но к тому времени Нина уже будет блюсти непрерывный постельный режим и ждать пересадки органов, которая так и не произойдет – она попросту не подойдет по физическим критериям отбора в лист ожидания. Так что еще через десять лет Нина станет одним из тех «овощей», на которые невозможно смотреть без сострадания и отвращения. Отвращение к «овощу» или же к разводящим руками докторам, а может к законодательству, не имеющего решения для проблемы Нины или к трусости всех окружающих? В любом случае, все это будет уже неважно, ведь одна жизнь будет потеряна безвозвратно.

На глазах Илоны навернулись слезы. Она свято блюла заповеди. Не убий! И Илона поняла, что, оказывается, блюсти эти, казалось бы, элементарные заповеди, хранящие человеческую мораль, не так-то просто.

Послышались шаги, и тотчас же из-за угла появился высокий широкоплечий и угрюмый, как обычно, Остап. Возле него семенила Нина. Она еще не до конца очнулась ото сна и вяло следовала за санитаром. Илона улыбнулась. Молчаливый Остап стал для Нины одним из самых близких людей в мире, хоть они и не разговаривали толком. И сейчас сонная Нина, не задумываясь, шагала рядом с мужчиной, веря, что в злое место он ее не приведет. И она была права. Всем своим сердцем Илона верила, что сейчас они начнут ей помогать.

– Доброе утро, – пропела Илона.

Остап кивнул. Нина, как всегда, была безмолвна.

Илона рукой указала на дверь в кабинет. Остап, как учил этикет и правила лечебницы, пропустил вперед даму и пациента, и зашел следом. Тяжелая дверь плотно закрылась.

Коридор привычно по-утреннему опустел.

В комнате за стеклом доктор Йокин уже суетливо возился с инвентарем, готовясь к приему. Открывшаяся за спиной дверь, отвлекла его внимание.

– Доктор Йокин, – позвала Илона.

Йокин увидел рядом с медсестрой Нину. На лице у девушки отчетливо рисовался след от мятой подушки, короткие волосы небрежно растрепаны, в уголках глаз утренний сухой налет. И хоть всем своим видом Нина подтверждала видимость сонного человека, любопытство в глазах выдавало ее.

– Здравствуй, Нина, – поприветствовал Зорий.

Нина молча прошла внутрь и стала разглядывать необычное кресло.

– Мы находимся в кабинете гипноза, – начал объяснять Зорий. – Здесь мы попробуем новый метод лечения. Не бойся, он безболезненный.

Нина знала, что доктор собирался сделать. Она весь вчерашний вечер чувствовала какое-то напряжение в воздухе. Что-то решалось. Она не знала, как назвать это чувство, оно возникало очень редко, а потому было особенным. Это чувство сравни тому, как если чувствуешь чей-то пристальный взгляд на затылке, но сколько бы Нина ни оборачивалась, сзади никого не было. И, тем не менее, ощущение слежки продолжалось. Сердце билось тревожно и даже панически, словно ему не хватало воздуха, в животе периодически сжимался кулак, словно в страхе, а в голове становилось подозрительно спокойно. Не было кошмарных видений, чудовищного шепота монстров, лишь мигрень нарастала к концу вечера. И вчера Нина поймала себя на том, что понимает, что это за чувство – ожидание. Она ждала чего-то, но только не знала что, лишь была уверенна, что это – что-то очень важное.

– Прошу, садись, – Йокин оторвал Нину от разглядывания странного кресла.

Нине уже приходилось быть у стоматолога, правда, всего лишь однажды. У него было похожее кресло, только посовременнее, что ли. Здесь же полулежачее кресло обтянуто коричневой кожей и у него более широкие подлокотники. Кожаные ремни добавили значительное отличие.

Нина взобралась на кресло. Ей стало безумно интересно, что же собирается делать Зорий. Может это именно то, что она ждала?

Зорий взял упаковку со шприцем с металлического столика у изголовья. Упаковка долго не поддавалась мужским рукам, но не бесконечно. Зорий соединил иглу со шприцем и воткнул в резиновую крышку маленькой бутылочки с желтоватой жидкостью.

– Не бойся, это для того, чтобы ты расслабилась, – объяснил доктор.

Нина вытянула руку. Йокин перетянул жгут, но вены еле показались. Йокин долго прицеливался, но никак не мог воткнуть иглу. Только сейчас Нина заметила, что у доктора тряслись руки. Йокин мысленно выругался и, оставив всякие попытки побороть напавшую на него дрожь, знаком позвал Илону, наблюдающую за ним из окна соседней комнаты. Илона моментально пришла на помощь.

Нина разглядывала медсестру, пока лекарство вливалось в вену. Ей не нравилось то, что теперь Илона делала с собой каждое утро. Плойка, лаки, помада, румяна. Нине не нравились эти слащавые пастельные цвета: розовый, персиковый, голубой. Вся эта нежность, конечно, шла миловидной медсестре, но Нину только бесила. Уж лучше бы она намазала губы ярко-красной помадой, а на глазах смачно провела угольно-черным карандашом – гораздо больше эмоций бы имел такой вид, нежели эта приторная изнеженность. В агрессии любого вида Нина находила больше близкого для себя.

Илона закончила с введением транквилизатора. Она думала, что доктор просто не привык к стандартным процедурам, которые она, как медсестра, выполняет по сотню раз на дню. Она не могла и на секунду допустить мысль о том, что доктор нервничает. Илона глубоко верила, что Зорий знает, что делает.

Илона улыбнулась Нине по-доброму, простодушно, как она всегда улыбалась. Нина же заметила, что улыбка, которая предназначалась доктору, была другой. Для Нины это не было загадкой.

– Новый метод лечения позволит нам понять твою болезнь, Нина, – говорил Зорий.

В ожидании действия медикамента доктор завязывал ремни на кистях и щиколотках Нины. Он не мог не отметить старые шрамы от прежних ремней.

– Это ни в коем случае не должно тебя пугать, – объяснял он, указывая на ремни. – При первом разе никогда не знаешь, как лекарство может подействовать. Ремни исключительно для твоей безопасности, дорогая.

Ремни неприятно и так знакомо затянули кожу.

– Я знаю про монстров, Нина.

От внимания Зория не ушел блеск в Нининых глазах, когда он произнес это слово.

– Доктор Калев мне все рассказал. Он считает, что нам непременно надо опробовать новый метод.

«Врешь…»

– Он считает, что гипноз поможет нам понять, поможет выстроить план лечения.

«Врешь!»

– Так что расслабься, ты в надежных руках. Мы позаботимся о тебе.

Нина недоверчиво смотрела на доктора. Ей уже давно не кололи транквилизаторы, и теперь она вспомнила, почему так люто ненавидела их. Под действием сильного атарактика она не могла шептать. Никто не слышал ее мысли. Видимо транквилизаторы блокировали какие-то процессы в ее мозгу, и она лишалась способности передавать свои мысли. Внезапный порыв гнева от потерянного «дара» исчез практически в следующую секунду. Лекарство начало действовать. Голова стала тяжелой, навалилась сонливая усталость. Потом потяжелели руки, ноги, Нина не могла пошевелить даже пальцем, а, может, и не хотела. Вчерашняя тревога в сердце исчезла, дыхание замедлилось. Нина поплыла вдоль физически неуловимых потоков бессилия и безразличия.

Зорий устроился в кресле рядом с Ниной. Мужская рука потянулась к метроному.

– Доктор, – тихо прозвучало в комнате.

Зорий с удивлением посмотрел на Нину. Она, наконец, заговорила с ним! Или, может, ему послышалось? Нет! Не может быть! Она точно позвала его! Серебристые глаза звали его.

– Да, Нина? – Зорий старался говорить как можно мягче.

– Их не побороть, – прошептала она.

– Кого их, Нина? Монстров? – тоже шептал Зорий, придавая их разговору конспиративности.

Нина медленно отвела взгляд в сторону, туда, где сидел Монстр. Он раздраженно зашипел и рыкнул на нее. Зубы клацнули, и этот звук напомнил чудовищную боль, когда они сдирали с нее плоть кусками. Нина зажмурилась. Знакомый страх снова заскрежетал в груди. В этом полусонном состоянии она была не в силах противостоять Им, и это была основная причина ненависти к успокоительным. Мозг ослабевал, а с ним ослабевала защита, и Монстры непременно пользовались ее слабостью. Именно тогда они начинали буквально забрасывать ее кровавыми видениями с насилием, убийствами, предсмертными криками, которые врезались в память на всю жизнь.

Слеза стекла по щеке Нины. Неожиданная неспешная одинокая и оттого еще более печальная, она показалась Зорию неким знаком судьбы. Доктор понял, что не сможет бросить Нину на растерзание страхам так, как это сделали другие. В этой слезе, всего одной единственной, Зорий узрел метафору самой Нины – одна единственная в целом мире, удостоенная лишь мимолетного внимания, она исчезнет, оставив после себя только тонкий белый след, засохший на ветру, его смахнут и более не вспомнят.

Зорий положил руку на бледную холодную руку Нины. Она немного дернулась, видимо, от неожиданности, подумал Зорий, не подозревая о том, чье прикосновение ожидала Нина.

– Нина, я с тобой. Я все время буду рядом. Мы вместе одолеем Их. Я с тобой…

Слова растворялись в нирване. Стены и потолок надвигались, создавая ощущение полета. Нина взмывала вверх и вверх, словно физические границы кабинета продолжались также бесконечно, как и полет в никуда. Мир растворялся в размытой картинке, где с каждой секундой становилось труднее разобрать очертания предметов, пока, наконец, картинка не померкла. Нина провалилась в густую черноту.

И тут раздался громкий отчетливый стук. Он выдернул Нину из объятий сна, и придал мраку ощутимую форму. Следом раздался второй стук, а потом третий, четвертый, пятый… Удары выстроились в монотонную ровную звонкую очередь, и раздавались отовсюду. Они не позволяли Нине впасть в глубокий сон, а лекарство, разгорячившее вены, не позволяло проснуться. Нина застыла между мирами.

Зорий убрал руку с метронома, как только тот подстроился на очень медленный ритм. Тук-тук, тук-тук, тук-тук раздавалось в кабинете. Зорий, как можно мягче, измерил пульс Нины. Отлично! Все идет, как надо. Она в нужном состоянии.

– Нина, это доктор Йокин. Я по-прежнему рядом с тобой, – говорил Йокин ровным голосом. – Нина, отзовись.

Нина пребывала в полном спокойствии, как если бы спала, однако, отвечала, как если бы бодрствовала.

– Доктор, где Вы? – голос Нины вышел из пределов шепота и теперь хрипел.

– Я здесь, дорогая. Рядом с тобой, чувствуешь?

Зорий сжал ладонь Нины. Казалось, девушка успокоилась.

– А теперь Нина, запоминай все, что я скажу, – начал Зорий. – Я, голос – твой друг. Я несу добро. Я желаю тебе только хорошего. Я люблю тебя. Я – голос, твой друг. Я несу добро. Я желаю тебе только хорошего. Я люблю тебя.

Зорий повторил фразы еще несколько раз, пока не увидел, что губы Нины шевелятся в такт его губам.

– Когда я молчу, ты не помнишь обо мне. Когда ты слышишь меня, ты говоришь со мной. Когда я спрашиваю, ты отвечаешь.

И снова Зорий повторил несколько раз.

Остап непроизвольно фыркнул, когда Йокин прикоснулся к подопечной.

– Ей не нравится, когда ее трогают, – буркнул великан, словно обиженный этой выходкой доктора.

– Сейчас ей важно знать, что она не одна, – успокаивала Илона.

– Все равно глупая идея! – не успокаивался Остап. – Не понимаю, как Калев согласился.

Илона лишь виновато прикусила губу.

– Вы же знаете, что о ней говорят.

– Это все выдумки, Остап, – вздохнула Илона. – Напридумывали себе ерунду, чтобы пугать друг друга.

– Ой, не знаю, Илона. Не просто же так все это придумалось. А те несчастные детишки?

– Вы находитесь в учреждении, где собраны люди с отклонениями в мозгу. Никогда не знаешь, что они натворят.

– Что верно, то верно. Но вот, что я Вам скажу: ни один человек – больной ли здоровый – не захочет кончить жизнь такими способами.

Илона промолчала. Она понимала Остапа и даже была согласна с ним. Те смерти действительно были ужасными и очень странными. Но, несмотря на то, что многие видели причастность Нины к ним, никто по-прежнему не мог обвинить ее в чем-либо. Единственное, что никак не укладывалось в голове молодой медсестры, это абсолютно единогласный отказ врачей от Нины. Как же это может быть? Что же происходило во время сеансов, что они так рьяно скрывали? Что их пугало? Эти вопросы не давали покоя, а врачи профессионально хранили молчание. Здесь всегда было уместным вспомнить слова санитаров и медсестер, волею рокового случая имевших дело с Ниной. Дьяволица, одержимая, бесовница – говорили одни. Читает мысли, видит прошлое, умеет левитировать – твердили другие. Разумеется, для Илоны это был вздор. Просто она была образованнее, и ее медицинский диплом не позволял верить в подобные байки. С другой стороны, не мог же весь персонал лечебницы, включая докторов, сойти с ума! Может, их опаскам есть на чем базироваться?

Напряжение снова сковало Илону. Слова Остапа заметно ослабили ее решительность. Но она уже ничего не могла исправить. Зорий сидел по ту сторону стекла, и даже если она захотела бы войти, то не смогла бы, поскольку дверь заперта с обратной стороны. Эта необходимость исходит из обязательного покоя для спящего, поскольку внезапное прерывание сеанса может привести к непоправимым последствиям.

Нина сидела на траве и смотрела на уже досконально изученный ручей. Иногда она водила в нем рукой, нежная прохлада вызывала мурашки. Шум листвы на ветру и игра ручья на камнях были единственными звуками вокруг. Идеальный мир! Нина могла бы остаться здесь навсегда.

– Нет, Нина, – вдруг раздался голос, – это должно быть другое место. Найди место, где тебе хорошо, за пределами больницы.

Сознание тут же стерло картину зеленого берега ручья. Оказывается, он был ненастоящим! – возникла мысль, и тут же исчезла, будто ее и не было вовсе.

Что ж, место, где хорошо, за пределами больницы. Но ведь это несложно. До больницы она была лишь в одном месте – дома.

В ту же секунду обрисовалась четкая картина до боли знакомой светлой комнаты. Тысячи повторяющихся заек, мишек и ежиков россыпью разбегались на обоях. Розовые занавески с толстой белой тесьмой по краям закрывали окно, сквозь отворенную створку которого ветер легонько колыхал прозрачную тюль. Деревянная лошадь-качалка возле окна, большой белый слон в углу и десятки плюшевых малышей на полках, все оставлено в бесконечном одиночестве нереального мира. Они уже никогда не окажутся в маленьких ручонках и не суждено им стать объектом игр. Они навсегда превратились в натюрморт воспоминаний.

Нина лежит на полу детской комнаты. Боже, какая она красивая и яркая! Нина так редко видела ее во снах!

– Нина, где ты? – спросил голос.

Как только голос замолкал, Нина тотчас же забывала про него, но стоило ему зазвучать вновь, как она сразу же вспоминала о его прошлых появлениях. Нина не знала, кому принадлежит голос и откуда он звучит, но чутье подсказывало, что это друг. Он непременно хороший, добрый, любит ее, и с ним надо обязательно говорить.

– Я дома, – тихо произнесла Нина.

– Что ты видишь? – интересовался голос.

– Звезды. Много звезд.

Нина разглядывала желтые звезды, приклеенные к потолку в ее прежней спальне. Это была идея отца.

– Дорогая, не надо бояться! – говорил отец, успокаивая дочку, испугавшуюся очередного кошмара. Тогда он еще не понимал всю серьезность заболевания, ведь все дети боятся спать в одиночестве. Монстры населяют детский мир там, где прячется неизвестность: в тенях шкафа, в мрачном подкроватье, в черных углах.

– Смотри, Нина, ты не одна в комнате! С тобой твои друзья! – папа указал на бумажные звезды. – Видишь, как их много? И они все до одного – твои друзья!

Нина с невероятным интересом слушала отца и разглядывала звезды. В те моменты они казались действительно живыми!

– Вот это – Жасмин, а вон та – Аврора, а между ними – Глеб, – рассказывал отец. – И они с тобой всю ночь напролет! Они охраняют тебя, когда ты спишь, а утром засыпают, чтобы следующей ночью снова наблюдать за тобой!

Малышка Нина верила каждому слову отца и уже сама придумывала имена друзьям. Она бы хотела сказать отцу, что иногда звезды даже разговаривают с ней, хотя они просили держать это в тайне. Вот только голоса у них не очень добрые, да и говорят они о непонятных ей пока вещах.

– Что ты делаешь, Нина? – голос снова появился внезапно.

– Лежу…

– Опиши мне, что ты видишь, слышишь, чувствуешь.

– Запах лепешек. Я слышу, как на кухне жарятся лепешки.

Нина знает, что это мама их печет. Ее любимые лепешки с джемом.

– Какой сегодня день? – спрашивала мама каждое утро.

Малышка Нина долго разглядывала полки с цветными банками. Это был невероятно трудный выбор! Ведь надо было определить целый день! После долгих тщательных раздумий решение, наконец, приходило.

– Малиновый! – маленький указательный пальчик взмывал вверх.

И банка с малиновым джемом оказывалась на столе возле дымящихся лепешек.

– Нина, – снова позвал голос, – а где монстры?

Ну, вот! Только не это! Не надо спрашивать о Них! Монстры так не любят этого! Спроси лучше еще про утренний завтрак или про маму. Да, про маму! Нина хотела бы пойти к ней и бесконечно наблюдать за суетящейся у плиты женщиной. Но, она не может. Голос задал вопрос и надо на него ответить. А мама никуда не денется, не уйдет, не исчезнет из этого нереального мира, просто потому что навеки стала его частью.

– Нина, где монстры? – повторил голос.

– Рядом,– неохотно ответила Нина.

– Ты их видишь?

– Слышу.

Противное похрустывание костей и суставов всегда означало, что Они рядом. Смачное причмокивание и клацанье пастей говорило об их желании вкусить кровь и сырую плоть, неважно чью. А эти противные шепчущие наперебой голоса! Они исчезли ненадолго лишь трижды за всю жизнь.

– Опиши их, Нина, – потребовал голос.

– Не могу.

– Почему?

Нина сглотнула, нервно бросая косой взгляд на окружавших «друзей».

– Они не любят, когда я говорю о Них.

Хруст костей усилился.

– Нина, монстры делают тебе больно, – говорил голос.

– Они – друзья.

– Нет. Они не друзья тебе. Ты им нужна. Они пользуются тобой.

– Не правда.

– Ты – их единственный путь в наш мир, и они знают это.

Нина искоса наблюдала за Монстрами. Она старалась не смотреть на Них напрямую из-за страха, что сковывал от вида обезображенных чудовищ. Монстры сидели по всей комнате: на столе, на подоконнике, в кресле, возле кровати. Они злобно порыкивали на Нину, слюни медленно стекали из зубастых пастей на пол.

– Нина, взгляни на них, – говорил голос, – ведь ты знаешь, кто они. Очень глубоко внутри, но ты догадываешься, откуда они, Нина.

В животе снова сжался клубок страха. Нина по привычке зажмурилась. Монстры почувствовали этот узел и беспорядочно задвигались по комнате. Это означало только одно – Монстры готовились действовать. Злобный рык усиливался, Монстры свирепели.

– Нина, не позволяй им пугать тебя! – командовал голос. – Они существуют, живут, двигаются только благодаря тебе! Довольно страшиться их! Ты должна бороться! Покажи им, что ты не боишься!

Но Нина, словно, онемела. Она не смела открыть глаза, не смела двинуться, не смела дышать. Нина лишь смиренно слушала назревающую какофонию из рычаний, хлюпов, хрустов.

– Замолчи! – шепнула Нина, останавливая голос. – Они слышат тебя! Пожалуйста, замолчи!

Но голос и не намеревался останавливаться.

– Нина! Слушай меня! Эти монстры нашли убежище где-то в глубине тебя, и тебе необходимо найти это убежище. Но твой страх – это заслон, и ты не пробьешься через него, пока не разрушишь его кирпич за кирпичом! Как только он исчезнет, ты найдешь их тайное место, где они прячутся. Тогда монстры станут беспомощны! Я с тобой! Я всегда буду рядом, я всегда прикрою, ты не одна. Мы вместе избавимся от них!

Яростный и даже отчаянный вой раздался по сторонам. Нина резко вскочила с пола и забилась в угол, с ужасом наблюдая, как разрастался неведомый до сего момента гнев Монстров. Жуткий многоголосый ор смешал в себе все те душераздирающие крики людей, что Нина свидетельствовала в бесконечных видениях, где женщин безжалостно насиловали, детей жестоко избивали, а мужчин резали живьем. И этот до невозможности чудовищный тысячеголосый вопль в сопровождении с яростным клацаньем острозубых пастей и невыносимым хрустом костей заставил Нину кричать в унисон созданному аду.

Остап рефлекторно ударил ладонью по стеклу, желая, чтобы мучения прекратились. Илона придержала мужчину за локоть, хотя она бы и не смогла удержать стокилограммового санитара. Решительные намерения Остапа исчезли также внезапно, как и появились, закончившись следом от толстой вспотевшей ладони на стекле.

Последние несколько минут Нина яростно извивалась в кресле, тщетно пытаясь вырваться из кошмара, в который ее загнал Йокин. Жуткий вопль, вырвавшийся только что из напряженной груди Нины, не мог оставить Остапа безразличным. Да никого не мог! Даже Йокина!

– Нина! Слушай меня! – продолжал доктор. – Я – твой друг. Я люблю тебя. Я хочу для тебя только хорошего. Я несу только добро. Я – твой друг. Я люблю тебя…

Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя… Слова были еле слышны сквозь гремучий ор, но все же Нина слышала их. И хотя она по-прежнему не помнила, кто он, голос был рядом, это успокаивало.

– Монстры живут в тебе! Не ты в них! Они в тебе! А значит, ты можешь ими управлять! Нина!

– Я не могу…

Нина плакала, и дрожащий голос предательски спрятал слова в шепоте, едва различимом ею самой, но голос (как же он прекрасен!) все-таки расслышал эту тихую мольбу.

– Ты можешь, Нина. Ведь ты еще не пробовала! Верь мне, дорогая! Ведь я люблю тебя! Я желаю тебе только добра! Верь мне!

Монстры медленно подползали к Нине. Лязганье зубов нарастало. Нина закрыла лицо руками. Она уже знала, что последует дальше. Монстры снова нападут на нее за непослушание и прежде чем позволят ей потерять сознание, приложат все свои силы и зубы, чтоб она никогда не забыла эту боль своеволия.

– Нина! Я с тобой! Перестань бояться! Страх – это заслон! Страх – это твой враг! Уничтожь его! Рискни же! Что тебе терять?

И вправду, что ей терять? Они в любом случае нападут, и больнее того, что она испытала уже тысячу раз, не будет.

Йокин заметил, как дыхание Нины замедлилось, а на измученном муками лице черты обреченности уступили место едва заметной решительности.

– Я рядом, Нина. Я всегда буду рядом, – подкрепил результат доктор.

Нина почувствовала зловонное дыхание. Оно источалось отовсюду: с боков, спереди, даже откуда-то сверху. Струйки воздуха едва колыхнули ее волосы. Тихое рыканье гулко пронеслось возле самого уха.

– Страх – это заслон, – прозвучало вдалеке.

И Нина открыла глаза.

Морда одного из них почти уткнулась ей в лицо, двое других по сторонам почти касались ее плеч. Она впервые смогла рассмотреть своих «друзей» вблизи. У Монстров не было лица, только широкая пасть с острыми клыками, но все же сквозь обтянутую синюю кожу, Нина видела очертания человеческого черепа. Им не нужны глаза, чтобы видеть, им не нужны уши, чтобы слышать. Им нужны лишь огромные пасти, чтобы причинять боль.

Расстояние между Ниной и Монстрами было так мало, что она могла рассмотреть каждый шрам, каждую пору на Его коже. Их шрамы были отпечатками видений, Нина знакома с историей каждого из них. Нина медленно переводила взгляд с одного монстра на другого. Удивительно, но они сидели или лежали – трудно понять по их изломанным телам – совершенно неподвижно, словно застыли во времени. Лишь их размеренное дыхание в такт дыхания Нины, указывало на присутствие в них жизни. Что их остановило? Почему они молчат? Для Нины было это не столь важно, сколько разглядеть Монстров поближе. Это уже было достижением.

– Нина, говори со мной, – прозвучал голос.

– Да.

– Что происходит?

Нина снова оглядела Монстров, столпившихся в тесной комнатушке из прошлого. Казалось, их здесь собралось десятки. Видимо, Нина, наконец, лицезрит Их всех.

– Я смотрю на них, – тихо проговорила Нина.

– Очень хорошо, Нина, – похвалил доктор.

Йокин был рад, что они подобрались к монстрам на первом же сеансе, это внушало надежды. И все же он понимал, что не может задать все интересующие его вопросы о монстрах, потому что время было на исходе. Да, заслон был преодолен, но в скором времени неизбежно возникнет вновь, ведь, как говорил Калев «мы не отрицаем страх, мы лишь вступаем в регулярные схватки с ним». И потому Йокин осознавал, что сейчас в том параллельном мире, Нина готова сдаться в любую секунду.

– Нина, что ты чувствуешь?

– Мне страшно.

– Я знаю, дорогая, я рядом. Но мне важно знать, что ты чувствуешь к монстрам? Почему тебе сложно говорить о них?

– Потому что Они злятся.

– Они наказывают тебя?

Нина не могла сдержать слез, вызванных воспоминаниями о прошлых наказаниях.

– Да,– Нина заплакала.

– Что они делают?

Нина не хотела описывать все те ужасы, что она терпела. Воспоминаний было достаточно, и обличать их в слова, было бы слишком.

– Они делают больно.

Йокин сжал в руках шариковую ручку так, что та скрипнула. Он уже давно запомнил черно-белые фотографии из истории болезни. Многочисленные гематомы, порезы, ушибы, переломы и сотрясения. Разумеется, ребенок не мог сделать это все сам. И хотя в реальном мире Нину никто и пальцем не трогал, все же у нее был истязатель, пусть даже и действовал он ее собственными руками.

– Тогда как же они могут быть твоими друзьями, если причиняют тебе боль? Друзья должны любить тебя, заботиться о тебе, оберегать, – говорил голос. – Я – твой друг, и я не хочу делать тебе больно.

Внезапно в густой толпе Монстров произошло какое-то волновое движение.

«Он – не друг!»

«Сколько ты его знаешь?»

«Мразь! Подлец!»

«Он врет тебе! Он врет нам!» – шепот снова раздавался со всех сторон.

Нина поймала себя на мысли, что и вправду не понимает, почему она так доверяет голосу, почему верит в его безвозмездную доброту.

– Голос, кто ты? – спросила Нина.

Этот вопрос не очень обрадовал Зория, но он его ожидал. Это была защитная реакция источника страха на раздражитель, то есть на Зория. И это было хорошим знаком, поскольку означало, что антипод Нины пытается затащить ее на свою сторону, а значит, антипод чувствует угрозу.

– Я – доктор Йокин. Ты знаешь меня, Нина, – ответил Зорий.

И тут воспоминания сами проложили тропу. Лечебница, знакомство с Зорием Йокиным, раннее пробуждение, странный кабинет, укол в вену…

«Подонок! Он врал!»

«Лживая тварь!»

«Он обманом подкрался к нам!»

«Сволочь!»

– Нина, отзовись, – снова прозвучал голос.

Зорий чувствовал, как терял Нину. Она не ответила ему, когда он позвал. Психологические установки начали рушиться.

– Нина, отзовись, – отчаянно позвал Йокин, хотя нутро подсказывало, что она не ответит.

А в это время в параллельном мире Монстры постепенно одерживали победу в борьбе за разум Нины.

«Он лжец!»

«Хочет избавиться от нас!»

«Потому что завидует!»

«Потому что боится!»

«Они все боятся!»

«Ублюдок!»

«Ему-то никогда не заиметь таких друзей, как мы, Нина!»

«Мразь!»

Нина в растерянности наблюдала за неподвижными Монстрами, слушала их кричащие мысли, и уже не понимала, кому доверять.

– Нина, сейчас монстры пытаются удержать тебя! Не верь им! – говорил Йокин. – Они готовы на любой обман, лишь бы остаться в тебе!

«Сволочь!»

«Они все сволочи!»

«Они думают лишь о себе»

«Вспомни!»

«Аделаида, Маркус, Дин»

«Они из того же мира, что и этот подонок!»

«Сучий сын!»

«Аделаида, Маркус, Дин»

«Аделаида, Маркус, Дин»

Зорий наблюдал за мимикой Нины. Брови нахмурены, губы сжаты. Она была крайне озадачена.

– Нина, вспомни про барьер. Ты разрушила его. Ты их более не боишься! Они это чувствуют! Ты близка к Их убежищу! Не отступай!

Нина осматривала Монстров и, действительно, они не могли и шагу сделать к ней. Что-то удерживало Их. Неужели она сама? Как такое может быть? Ведь Монстры всегда жили сами по себе! Она не могла Ими управлять! Неужели доктор прав?

– Они – паразиты. Им нужна ты, чтобы жить…

Внезапно Монстры раскрыли зубастые пасти и издали хоровой вой. Очередной рев из ада.

«Заткнии-и-и-и-ись!»

«Сучье дерьмо!»

«Подонок!»

Монстры вопили так, словно их раздирали на части. А Нина лишь с ужасом наблюдала за тем, как бесформенные тела перемещались по комнате в паническом беспорядке. Кости хрустели, суставы скрипели, хоровой вой оглушал бесконечными стонами. Нина еще сильнее вжалась в стену. Этот ор тысячи голосов был невыносим!

Внезапно, взгляд остановился на одном из Них. Сквозь беспорядочную толпу буйствующих изломанных тел один из Монстров целенаправленно полз на трех конечностях к Нине, четвертая оторвалась где-то и вместо нее тащились бескровные ошметки кожи и мяса. Пока позади Него царила вакханалия из воющих трупов, Этот, как Их последний шанс, самоотверженно полз на смертельные переговоры. Монстр остановился всего в метре от Нины. Шепот зазвучал едва слышно, но Нина понимала все, что Он говорил.

«Мы не можем уйти, Нина»

– Можете, – прошептала Нина вслух.

Йокин, узрев, как двинулись губы Нины, привстал и наклонился, чтобы услышать то, о чем она говорила.

«Нет, Нина. Уйдем мы – уйдешь и ты»

Монстр хрустнул шейным позвонком, выворачивая голову так, словно вглядывался в лицо Нины.

– Ты врешь!

«Мы никогда не врем тебе, Нина».

Нина тяжело сглотнула слезы. Те, которым не хватило места в носоглотке, ручейками скатились по щекам.

– Пусть будет так, – едва слышно прошептала Нина.

Йокин слушал диалог личностей Нины, он пытался понять, что происходило сейчас в параллельном мире.

– Я устала…я больше не могу…– плакала Нина.

«У тебя есть сила Нина, но за нее нужно платить»

Монстр медленно вытянул костлявую, изъеденную шрамами, руку вперед.

«Вернись, и мы найдем его»

Нина опешила. Она прекрасно понимала, о ком говорит Монстр. О Мике. О том, кто убил ее родителей. Сердце Нины сжалось в тисках, и снова в груди разверзлась бездна, откуда вырвалась знакомая мучительная бесконечная боль. За что? Почему?

– Ты врешь! – заревела Нина.

«Мы никогда не врем тебе, Нина»

Нина закрыла лицо руками.

«Если мы уйдем, ты никогда не найдешь его»

«Ты никогда не отомстишь за смерть родителей»

«Ты хочешь забыть их?»

«Ты хочешь позволить Мике жить?»

«Но ведь он убил их!»

«Ты должна отомстить!»

«Мы поможем найти его»

«Ты сделаешь с ним все, что захочешь»

«Его кровь будет течь ручьями, как когда-то текла из твоих родителей»

«Его крик будет долгим и отчаянным, как твое ожидание мести»

«Ты сама свершишь суд»

Монстры один за другим переставали метаться по комнате, и присоединялись к многоголосому хоровому шепоту, словно, чувствуя заново обретенную силу.

«Таков наш смысл»

«Такова наша суть»

Монстр-парламентер медленно приподнялся, опираясь на оставшиеся конечности. Он придвинулся ближе к Нине и снова протянул ладонь.

«Такова плата, Нина. Ты наслаждаешься местью – мы наслаждаемся кровью»

Нина в последний раз содрогнулась в плаче. Она не могла отпустить родителей в забвение! Она не могла так поступить с ними! Они должны быть отомщены! Это справедливо!

Ее рука вытянулась навстречу Монстру, дрожащие пальцы дотронулись до Его холодных пальцев. Нина взглянула на безликого, словно ища в нем правды, но, разумеется, Его правда была лишь Его. Ладони сжались в рукопожатии, и Монстр рывком поднял Нину с колен.

Тело Нины вдруг внезапно обмякло. Зорий автоматически приложил пальцы к пульсу. Жива! Но пульс едва прощупывается! Нина полностью отключилась. Что, интересно, произошло? – спрашивал себя Зорий, развязывая ремни.

– Илона! Мне понадобится каталка!

Илона моментально сорвалась выполнять поручение, но тучный Остап ее остановил. Все-таки таскать такие тяжести не для хрупких девушек, как Илона.

– Понадобится капельница! У нее понижено давление! Приготовь кордиамин! – командовал Зорий Илоне за стеклом.

Илона немедленно стала обыскивать ящички с медикаментами.

– Калев меня пристрелит, – бормотал Зорий, отвязывая последний ремень.

И хотя Зорий понимал, что сегодняшний прием был успешным, ведь он, наконец, увидел, с чем имеет дело, он будет в немилости у главврача, пока не предоставит тому убедительный план лечения. И все же Зорий был рад. Он видел этот план лечения! Он сможет помочь Нине!

За всей этой суетой, Йокин не сразу заметил, что Нина открыла глаза и наблюдает за ним. Зорий даже испугался этого пристального взгляда. Он провел рукой перед глазами Нины, и понял, что это не самопроизвольные движения мышц, она действительно очнулась.

– Ох, Нина! Как я рад…

Но не успел Зорий договорить, как Нина резко вцепилась в его воротник, притянув его к себе с невиданной силой, словно то была не девочка шестнадцати лет, а зрелый мужчина! Нина впилась взглядом в глаза Зория. Доктор рефлекторно попытался отпрянуть, но Нина обхватила того ногами и не выпускала из крепких объятий.

Илона обернулась на крик Йокина. Шприц и ампула выпали из рук медсестры. Она в один прыжок оказалась у окна и замерла в ужасе.

Зорий с трудом выпрямился, вырываясь из объятий Нины, но она держалась крепко. Зорий пошатнулся и упал в сзади стоящее кресло. Нина села на него сверху и прижала коленями. Доктор оказался в ловушке. Прижатый пациенткой, сидящей на его животе, он уже не мог подняться.

Серебристые глаза впивались в мозг, заставляя клетки в буквальном смысле вскипать. Зорий закричал.

Илона забарабанила по стеклу, крича в унисон с доктором. Потом подбежала к двери, попыталась вышибить ту, но куда уж ей с ее малиновыми губами? Тщетные попытки Илоны пробраться в кабинет были смешны, и потому ей лишь оставалось стучать в стекло до боли в ладонях и с ужасом лицезреть жуткую картину.

Нина сжимала лицо Зория в руках, пристально уставившись в его глаза. Необыкновенная серость глаз Нины стала еще необыкновеннее, превратившись в яркое серебро, казалось, глаза неестественно светились. Йокин втянулся в спинку кресла, его била сильная дрожь. Доктор извивался так, словно пытался выбраться из смертельных объятий, но ему не хватало сил. Ядовитая серость глаз не выпускала, он не мог ни встать, ни кричать, ни даже моргнуть. Он смотрел в адские глаза, и с каждой секундой его лихорадило еще сильнее. Вскоре изо рта доктора забил фонтан пены.

Илона завизжала. Тут подоспел Остап. И он был не один. Его сопровождал Калев. Он едва соображал, что происходит. Нина сидит на враче, который бьется в конвульсиях. Шокирующая правда ужаснула Калева. Нина на его глазах убивала человека!

Гулкие стуки вывели Калева из потрясения. Это Остап выбивал дверь. Калев немедленно присоединился к бугаю, и они вместе через пару ударов вышибли дверь.

Остап тотчас же накинулся на Нину. Она попыталась вырваться из рук великана, но, разумеется, не смогла. Нина пиналась, лягалась, кусалась, била Остапа, но не из-за того, что он ей помешал, а из-за того, что уже потеряла контроль над собой, и не понимала, что происходит. Она выпустила монстров наружу, и теперь они едва хотели обратно.

– Илона, черт тебя побрал! – рычал Остап.

Илона, наконец, очухалась и подбежала к санитару. Он всегда держал шприц с транквилизатором в кармане. Уже через пару секунд желтоватая жидкость текла в бледное тело под силой поршня. Илона в страхе ввела максимальную дозу, позабыв на минуту о том, что масса Нины далека от тех лошадей старшего отделения. Постепенно мычания Нины затихали, и вскоре ее тело обмякло.

В кабинете наступила тишина. Она была такой неестественной и напряженной, что никто не имел храбрости ее нарушить. Остап с Илоной подошли к Калеву и все трое уставились на тело доктора Зория Йокина. Калев проверил его пульс. Доктор Йокин был мертв. Реанимация была бесполезна. У Зория из носа вытекала бесцветная жидкость – мозг. Ушные перепонки пробиты высоким давлением, о чем свидетельствуют струи крови из ушей. Мозг доктора в буквальном смысле изжарился изнутри.

Илона закрыла лицо руками и зарыдала. Это были звуки, разорвавшие, наконец, зловещую тишину. Остап грустно смотрел на Зория, не до конца понимая, от чего тот умер. Калев же не подал ни единого знака горечи, жалости или злости.

– Илона, позовите сюда санитаров с каталкой. Пусть отвезут тело доктора в морг, – скомандовал Калев.

Тотчас же рыдания Илоны наполнили коридоры лечебницы.

– А с ней что? – пробубнил великан.

Калев еще с минуту смотрел на мертвого Зория, потом, наконец, удостоил внимания лежащую на полу Нину. И впервые с трагедии проявил эмоцию.

– Запереть ее!

Глаза Калева сверкнули гневом.

Глава 6. Не разлучай

Калев нервно стучал ручкой по столу. За овальными оправами очков зеленые глаза бегло следили за строчками в отчете о вскрытии. Патологоанатом проделал свою кровавую работу в тот же день. Когда во время вскрытия он нашел причину смерти, он едва верил глазам. Мозг доктора вытек через нос и частично через уши. Такое он видел только в фильмах ужасах. Он все никак не мог подобрать корректных слов, чтобы описать причину смерти. Все-таки не каждый день люди умирают от того, что у них вскипает мозг.

Зазвонил телефон. Уже тридцать первый раз за день. Калев снова снял трубку и тут же повесил. Он знал, что звонят от спонсоров, но главврач пока был не готов дать ответ. Поэтому ручка продолжала нервно постукивать по столу.

В дверь постучали. Калев ответил не сразу, погруженный с головой в отчет. После третьего стука Калев, наконец, очнулся.

– Войдите!

Дверь открылась не сразу. Илона медлила, и это неудивительно. После утреннего инцидента, бедняжка упала в обморок. Несколькими заходами валерьянки, медсестру привели в чувство. Но и тогда от нее было мало пользы. Илоне позволили отоспаться, накачав снотворными. Ироничная судьба поставила очередного медработника на одну ступень с пациентами.

Теперь же, когда истерика отпустила молоденькую, она, наконец, добралась до главврача.

Войдя в кабинет, Илона прижалась к дверям, не желая проходить дальше, словно впереди был смертельный огонь.

– Илона, прошу тебя, присядь, – устало проговорил Калев.

Илона нехотя оторвалась от двери и неуверенно прошла к креслу. Только она опустилась на мягкую обивку, как глаза ее снова наполнились слезами.

Калев молча смотрел на медсестру. Выглядела она ужасно. Обычно убранные в гладкий объемный пучок волосы, теперь были растрепаны в разные стороны и на спине свисали лохматыми локонами. Опухшие глаза и стоячие в них слезы застлали яркие голубые глаза серостью, а размазанные отпечатки туши под ними, как нельзя лучше, обозначали весь этот крах неудачной попытки, приведшей к смертельному исходу.

Минуты три оба молчали. Калев неотрывно смотрел на Илону, Илона же не смела ответно смотреть на главврача и только тихо всхлипывала. Наконец, Калев начал.

– Остап сказал, что ты пришла утром за Ниной под предлогом раннего приема у доктора Йокина.

Илона шмыгнула и кивнула.

– Ты соврала Остапу, сказав, что я дал разрешение.

Илона снова кивнула, на этот раз едва заметно.

Калев откинулся на спинку кресла.

– Зачем ты это сделала?

Илона помотала головой и еще сильнее вжалась в себя. Тело бедняги начало содрогаться от рыдания.

– Илона, посмотри на меня.

Илона взглянула на доктора, но вряд ли она видела его лицо за плотной мокрой стеной.

– Я не собираюсь как-то наказывать тебя, – говорил Калев. – Ты сохранишь работу, а в отчете будешь фигурировать, как свидетель.

Калев понимал, что ему просто незачем наказывать медсестру. Ее всхлипывания и непрерывный поток слез уже были достаточным наказанием. Да, Илона и сама себе станет наказанием. Неизвестно, захочет ли она продолжать свою практику. Как бы Калев ни выгораживал ее, совесть религиозной девушки уже никогда не будет знать покоя.

– Илона, ты должна что-то сказать.

Но Илоне мешал ком слез в горле. Калев тяжело встал и подошел к кулеру. Холодная вода помогла Илоне собраться.

– Я… я… не… – попыталась Илона.

Калев подбадривающе положил руку на плечо медсестры.

– Доктор Йокин… он был уверен… в успехе, – Илона дергалась в такт рыданиям, – он говорил… что знает, как помочь…. Он не хотел…бросать ее так…как это сделали… все мы…

Калев тяжело вздохнул. Даже будучи мертвым Зорий был способен разозлить Калева. Но злость отступила. Что тут скрывать? Они, действительно, бросили Нину. И результатом этого упущения стала сегодняшняя трагедия. Калев много думал о Нине, желание помочь бедняге никогда не покидало его. Еще будучи терапевтом, он пытался узнать о Нине больше. Он навещал ее, читал ее карту, несколько раз выносил ее случай на консилиум, где всегда получал отказ от предложенного метода лечения. Но потом случились трагедии, и Нина замкнулась еще больше. А еще через некоторое время Калев стал главврачом, и время для Нины было безвозвратно утеряно. В водовороте амбиций по улучшению репутации лечебницы Калев продолжал терять время, а с ним уходила и надежда. Нина не шла на контакт, помощь ей виделась бесполезной. Но нет, Калев не сдался. Он верил, что однажды сможет ей помочь. Вот только перестал что-либо для этого делать, а отсутствие идей и несовершенство лечащих препаратов заставляли его ожидать лучших времен. Сейчас же с носом погруженный в бюрократические бумаги Калев уже и забыл о своем главном призвании. Он дико скучал по врачеванию, но уже не мог оставить пост лидера.

Калев подошел к книжному шкафу. Кладезь вековых знаний. На верхней полке стеллажа висел черно-белый портрет Цицерона. Надпись под ним гласила «Пока у больного есть дыхание, есть и надежда».

Калев виновато опустил глаза. Жаль, что они забыли эту истину несколько лет назад. Они потеряли Нину. Они бросили Нину. И сейчас она превратилась в подобие вирусной заразы, которую надо непременно содержать только в карантине, иначе она может убить все живое вокруг! А ведь подсуетись они пораньше, вирус бы не разросся из безвредной бактерии.

– Илона, вы выйдете в бессрочный отпуск. Как только будете готовы вернуться, мы Вас будем ждать, – сказал Калев, стоя спиной к медсестре, и, разглядывая богатую библиотеку.

Дверь за спиной хлопнула. Ну, надо же, как беззвучно она ходит! Хотя на ее месте, он бы желал превратиться в призрака, проходящего сквозь стены.

Калев вернулся к столу и устало плюхнулся в кресло. Сколько часов он уже провел на нем сегодня? Наверное, около тысячи.

Снова зазвонил телефон.

Калев снял трубку.

– Да.

– Доктор Калев? Это Жанна Романова из спонсорского комитета центрального региона, – голос женщины был на удивление басовитым.

– Добрый вечер, Жанна.

– Мы получили весьма прискорбное сообщение о несчастном случае с одним из докторов.

– Да, все верно, – Калев говорил крайне безучастно.

– Мы все надеемся, что несчастный случай не потревожил душевное состояние кого-либо из пациентов, – последнее слово было произнесено с большим ударением.

Калев лишь вздохнул.

– Сами понимаете, – продолжала Жанна, – очередной скандал с участием пациентов полностью разрушит репутацию лечебницы.

Калев сильнее сжал трубку. Мысли его были везде: с Йокиным, с Ниной, со спонсорами, с медицинской комиссией по расследованию, со своим положением.

– Мы все надеемся на Вашу профессиональную компетенцию, Ян.

– Я понимаю, – пробубнил Калев.

И он, действительно, понимал. Он знал, что должен сделать. Он составит отчет, где не будут фигурировать ни имя Нины Эстер, ни Илоны, ни Остапа. Он сохранит репутацию лечебницы, чтобы тысячи других поломанных душ нашли здесь спасение. А Нина будет по-прежнему тем небольшим процентом в ежегодном отчете о движении пациентов. Ее имя навсегда впечатают в графу «стойкая ремиссия», откуда будет лишь единственный выход – графа «летальный исход». Остается лишь надеяться, что до того времени, он сможет вести над ней контроль.

Глаза снова выловили за стеклом стеллажа черные буквы «Пока у больного есть дыхание, есть и надежда».

Калев тяжело вздохнул. Глаза заблестели влагой. Губы прошептали:

– Прости меня, Нина…

***

Ощущения были отвратительными. Голову распирало от острой боли, свет резал глаза, конечности пребывали в такой слабости, что было невозможно даже сжать кулак. Большая доза транквилизатора явственно напоминала о себе. Глаза смогли уловить блеск металла. Дрожащая рука с трудом дотянулась до утки. Эти движения уже были автоматическими после тяжелого отходняка. Нина рывком подтянула утку, свесилась с кровати и тотчас же ее вырвало. Живот сжался так, что казался размером с орех. Но после рвоты самочувствие улучшилось. Хотя бы исчез раздражающий ком в горле.

Нина откинулась назад. Тело ломило, глаза слезились от яркого света. Нина силой заставила мозг вырваться из пут насильственного сна. Она почти сразу узнала помещение. Облупленный потолок, стены обитые войлоком, узкая жесткая скрипучая кушетка, унитаз напротив и толстая металлическая дверь, какая бывает только в одном месте – карцер. В технологическом описании здания три единственных в лечебнице карцера фигурировали в качестве подсобных помещений. Лечебница просто не могла признать наличие у себя подобного рода комнат. Это один из стандартных секретов любой психиатрической лечебницы.

Нина уже была здесь несколько раз, но этот раз казался ей наихудшим. Головная боль мешала думать, но все же проблески озарения наступали время от времени, и в эти мгновения Нина собирала картину из разрозненных воспоминаний и образов. Нина огляделась, и хотя белесая пелена перед глазами стирала четкость, она понимала, что не видит своих вечных спутников. Но это было неудивительно. Они снова пустили кровь, убили человека. Она еще долго не увидит Их. Они, видимо, празднуют победу где-то в ее голове, но Они обязательно вернутся.

Воспоминания сами возвращали Нину в то злополучное утро. Интересно, сколько уже прошло времени? Доктор Зорий Йокин… бедный, бедный доктор.… И хотя Нина едва владела собой в те минуты, все же она отчетливо понимала, что убивала доктора. Она отчетливо помнит стук его сердца, который оборвался ровно в тот момент, когда лопнул последний сосуд в его голове. Монстры никогда не упустят шанс показать Нине, как нужно убивать людей. Она никогда не забудет тех звуков! Тысячи кровеносных сосудов лопались один за другим в голове доктора, превращаясь в единый шипящий звук, который был слышен только ей.

Бедный доктор… Зорий не оставил любящую жену с кучей детей, потому что был одинок. Он находил все, что ему нужно, в работе. На похороны к нему соберутся лишь доктора лечебницы, да пара-тройка университетских друзей. Хоть Нина и жалела его, она не сожалела о содеянном. У нее не было выбора. Доктор подобрался слишком близко. Жаль. Такой потенциал!

Нина с трудом села в кровати. Как же хотелось пить! Но в карцере не было крана. Нина тяжело встала, невидимая игла глубже вонзилась в голову, перед глазами на несколько секунд сгустилась темнота. Нина, опираясь на стену, проковыляла к двери. Удары в железную дверь были очень слабыми, но слышимыми. Нина прижалась щекой к ледяному металлу. Как хорошо! Секунды растянулись в минуты, но снаружи никто не отозвался. Нина постучала снова. Но интуиция подсказывала, что ее попытки тщетны. Нина осознала, что не чувствует Остапа. Санитар хоть и был недалекого ума, но мысли все же посещали его лысую голову. Сейчас же Нина не слышала ничего. Это означало лишь одно – Калев в ярости. Он запихнул ее в карцер, хотя она и так уже четыре года пребывает в одиночной буйной палате. Он отозвал Остапа, и теперь она изолирована от любого живого организма. Другие санитары не подойдут к ней и на метр. Нина сползла по двери на пол. Она потеряла его. Потеряла Калева. Он был единственным союзником в этих стенах, теперь же она снова осталась одна.

Снова это гадкое чувство брошенки. Нина разозлилась на очередной поток слез, вырвавшийся на свободу. Пора бы уже привыкнуть к одиночеству! За десять лет она так и не научилась этому главному уроку в ее жизни – быть одинокой. Научится ли она? Сколько раз еще придется наступать на одни и те же грабли, пока, наконец, они не вдолбят в ее голову предательство надежды? Хватит уже ждать кого-то! Хватит уже надеяться на появление друга! Ты всегда будешь сама по себе! Люди никогда не примут тебя! Ты для них – угроза. Ведь нет более ненавистного человека, чем тот, кто знает о людях правду!

Вкус соленой влаги во рту напомнил о мучающей жажде. Нина поняла, что в ближайшие двадцать четыре часа к ней никто не придет, Калев не позволит. Он зол, а злость в первую очередь рождает месть, Нина знает это, как никто другой.

Она подползла к унитазу. Вода отдавала запахом хлорки. Нина зачерпнула ладонью…

***

Пластиковый наконечник правого костыля уже износился и стерся, небольшой кусок пластмассы торчал острым углом и потому цеплялся за траву. Надо будет сказать об этом медсестре, не то Тори снова рискует упасть при ходьбе. Тем более в последнее время хватательные движения кистей ухудшились, стали более заторможенными, а от этого прямиком зависело умение сохранять равновесие на ногах. Тори чувствовала, как состояние здоровья снова начало давать сбои. Это заметили и врачи и, видимо, на сегодняшних МРТ и УЗИ это подтвердилось. Тори не знала наверняка, что там увидели врачи, они обсуждали результаты без ее присутствия, Тори же могла лишь читать их лица. Тори ухмыльнулась. Читать лица… Время, проведенное с Ниной, сказывается. Неужели она переняла некоторые таланты подруги? Вот было бы здорово! Нина знает все. И она наверняка расскажет то, что обсуждали врачи за дверью. Хотя тут и без Нины можно было понять, что обсуждали они явно нехорошие новости.

В любом случае Тори была в приподнятом настроении. Мешочек с шоколадными конфетами шуршал, подвязанный по обыкновению к костылю. Тори специально не притронулась ни к одному батончику, желая разделить первые надкусы с Ниной. Слюнки текли при мыслях о нежной шоколадной мякоти с вкрапленными в нее орехами: фундук, миндаль, арахис… М-м-м!!!

Вот показалась и скамейка. Краска на дереве уже слегка облупилась. Но скоро пройдут дожди и ее обязательно освежат цветом. Возможно, это даже будет новый цвет! Взаперти любая мелочь приносит радость. Тори с наслаждением села и сложила костыли рядом. Как хорошо! Дорога сюда стала занимать больше сил. Поскорее бы пришла Нина. Кажется, тремор усилился. Наверное, опухоль растет. Где же Нина? Так хочется поскорее вкусить конфет!

Ручеек струился веселыми всплесками. Он стал гораздо уже. Тори помнит рассказы Нины о том, как она понимала, какой сегодня день. Если вдоль ручья начинали распускаться трехцветные фиалки, значит, ручей скоро разольется вширь от таяния снегов. А когда на маленьких кустах на другой стороне ручья начинают появляться белые цветы, значит, уже лето. Таких наблюдений у Нины было тысячи. За десять лет в одних стенах можно запомнить все.

Тори поерзала на скамье, огляделась вокруг. Нины нигде не было видно. Похоже, Тори поторопилась с выходом. Но как тут можно медлить, когда с ней целый мешочек шоколадных батончиков! Они непременно понравятся Нине!

Ветер усиливался. Сгустились тучи. Вскоре снова польет дождь. Где же Нина? Тори болтала ногами, периодически оглядывалась по сторонам. Становилось холоднее. Если бы она знала, что погода так быстро ухудшится, то оделась бы по-другому. Шерстяной свитер не спасет от дождя, а вот бежевый плащ с расклешенной юбкой был бы как раз кстати. Он такой красивый! Мама купила его где-то заграницей еще пять лет назад, но Тори редко одевала его, она вообще практически не сменяла больничные халаты и пижамы на выходную одежду, которой у нее было предостаточно. К сожалению, большая часть вещей так и лежала нетронутая в платяном шкафу, который в последние годы уже и не открывали.

Детские крики вдалеке оторвали от размышлений. Тори снова оглянулась. Но привычная фигура так и не появилась. Где же Нина?

Ноги продолжали болтаться в воздухе, на коленях уже был развернут мешочек и в нем виднелись два скомканных фантика. Тори заметила коричневое пятно на рукаве. Это была пропитавшаяся уже сквозь ткань шоколадная слюна. Тревога закралась в сердце. Раньше Нина всегда помогала ей вытирать рот, потому что неконтролируемые мышечные спазмы на лице мешали смыкать губы. Теперь же Нины нет. И это небольшое, но заметное пятно явственно подчеркивало этот факт. Нина не пришла.

Что же произошло? Почему ее до сих пор нет? Может ей назначили какое-то лечение? Наверняка! Нина не раз говорила, что ей уже давно перестали назначать какие-либо процедуры. Наверняка, сейчас врачи вспомнили об этом и назначили что-нибудь типа электрофореза, все-таки весенний авитаминоз.

Закрапал дождь. Тори поняла, что у нее остались считанные минуты, прежде чем он перейдет в ливень. Она дотянулась до костылей и не без труда поднялась со скамьи. Тори чуть задержалась в размышлении, что делать с конфетами, но ответ пришел практически моментально. Тори порадовалась, что ее мозг еще соображает.

Ковыляющая на костылях фигура в розовом халате и с белой косынкой на голове исчезала среди деревьев. На одинокой скамье лежал аккуратно свернутый целлофановый пакет с конфетами в цветных обертках. Дождь ему был нипочем.

День тянулся невыносимо долго, а беспрестанный дождь омрачал его еще больше. В игровой комнате было шумно. Но не так шумно, как в игровых других корпусов. Все-таки здесь собрались необычные дети. Все они имели физические дефекты, выражающиеся, прежде всего, в проблемах двигательных функций. Заботливые медсестры с мужественным терпением ухаживали за необычными детьми: играли с ними, водили в уборную, кормили с ложек, учили собирать мозаики и кубики. Тори безучастно смотрела на себе подобных. Странно, но общение с Ниной не только доставляло удовольствие, но и необратимо влияло на Тори. Ведь еще год назад Тори была одна из этих детей, сидящих за партами или на полу, разукрашивающих мультяшных персонажей, собирающих паззлы, играющих в считалочки. Теперь же Тори уже по-другому смотрела на них и на себя. Они были уродами. Тори прикусила губу, но не из-за спазмов лицевых мышц. Таким способом Тори прогнала ком из горла. Как бы ни было трудно это осознать, но они были уродами. То, с чем так яростно боролись ее родители, врачи, работники всяческих благотворительных и социальных фондов и даже политики, Нина без труда перечеркивала.

– Мы – уроды. Мы навсегда ими останемся, – говорила Нина. – А то, что делают эти борцы за равенство, всего лишь обман. Мы никогда не сможем стать одними из них. Куда бы мы ни пришли, мы всегда будем провоцировать людей на непроизвольные эмоции: жалость, сострадание, отвращение ли, неважно. Люди всегда будут вести себя с нами по-другому. Мы – уроды. И не нужно лишних слов.

Поначалу Тори была готова спорить с Ниной и спорила бы, если бы это не было так трудно делать физически. Но со временем Тори поняла, что согласна с Ниной. И в тот момент, когда она поняла это, она почувствовала облегчение. Это было странно, но в то же время так приятно. Будто слова Нины сняли невидимый камень с души. Тори поняла, что, действительно, она так устала. Она устала куда-то бежать, что-то доказывать, бить в грудь, а главное – лгать. Лгать себе, другим, и главное поддерживать эту ложь. Они все твердили ей, что она ничем не отличается от остальных людей. У нее те же потребности, желания, и мыслит она так же, как они. Внутри она – такой же человек, как и все, просто имеет некоторые отличия снаружи. Вот только Тори была не слепой и не глухой.

Нет грани между здоровыми и инвалидами! Нужно провести интеграцию инвалидов в общество! Инвалиды должны учиться вместе со здоровыми людьми! Все это так красиво звучит с трибун. Но стоит каждому человеку вспомнить свои школьные года, как все эти призывы начинают блекнуть. Здоровые люди не готовы принять ущемленных. И вряд ли когда-нибудь будут готовы. В этом и состоял весь обман.

– Нам всегда будет комфортно только среди своих. Потому что свои – такие же уроды, как и ты.

Почему-то из уст Нины эти слова звучали так легко. Она не сопротивлялась, не боролась, не стремилась к нормальным. Она смирилась со своим уродством, и Тори училась у нее.

– Кидай! – хриплый голос оторвал Тори от размышлений.

Тори взглянула на рыжего мальчика с далеко посаженными друг от друга глазами. Он сидел за столом напротив нее и протягивал кубики.

– Твоя очередь!

Тори взяла кости и тут же бросила. Безучастно взглянув на результат, Тори вытянула карточку с изображением длинного грузовика, переместила на него четыре деревянных брусочка и перевезла на свою сторону. Мальчишка едва успел уследить за движениями Тори. Потом нерешительно бросил кубики, слегка цокнул, посчитав результат, и снова погрузился в размышления.

За последние несколько лет Тори уже столько раз играла в эту игру «Грузи и вези», что была знакома с каждой комбинацией. Сегодня у нее не было настроения играть, и чтобы не пристали медсестры, она выбрала ту игру, которая позволит ей незаметно погрузиться в мысли.

Тори отдавала должное медсестрам и волонтерам. Они придумывали столько интересных подвижных игр, которые, действительно, помогали. «Пушинки», «Скульптор», «Камень», «Грузчики», «Нитка и иголка» и бесконечное множество других игр. У них, наверное, есть игры на каждое слово языка. Но самое удивительное – работники не переставали быть добрыми. Наверняка, они уставали, но улыбки с их лиц очень редко сходили. Тори это радовало. Среди всех тех громко ратующих за права инвалидов были те, которые ничего не требовали, а просто занимались детьми.

Нина не любила говорить о них. Наверное, потому что за ней никто так не ухаживал. Может она обижалась? Интересно, а у нее есть тут еще друзья? Тори снова посмотрела в окно. Где же Нина? Пришла ли она на скамейку сегодня? Съела ли конфетки? Они, наверняка, ей очень понравились!

Остаток дня Тори провела в нестерпимом ожидании завтра. Возможно, Нина пришла позже, она любила гулять по вечерам. В любом случае мешочек с конфетами даст ответы.

И он дал. На следующий день, как только закончился второй завтрак, Тори навострила костыли в аллею. Казалось, что ожидание прибавило ей сил идти, потому что до скамьи она добралась на удивление быстро. Приблизившись к родной обшарпанной скамейке, Тори внезапно остановилась. Сердце ушло в пятки от осознания увиденного. Целлофановый мешок лежал нетронутым, ровно таким, каким Тори оставила его вчера. Капли дождя собрались в небольшую лунку, образовавшуюся под тяжестью воды. Тори аккуратно стряхнула воду с мешка. Она для верности пересчитала количество конфет. Оно осталось нетронутым. Нина не приходила.

Тори устало села на мокрую скамью. Грузные мысли одолевали ее и без того обремененную голову. Что же случилось? Почему Нина не пришла? Процедуры не могут длиться целый день! А что если это не процедуры? Что же тогда? Тори нервно перебирала всевозможные варианты. От усиленных размышлений и переживаний разболелась голова. Тори понимала, что это вредно для нее, но она не могла успокоиться, ей нужен был ответ.

Внезапно Тори осенило. Нина рассказывала, что после уколов успокоительных она могла проспать сутки напролет. Так вот что произошло! Видимо, с ней случился один из тех ужасных припадков, во время которых она могла покалечить себя и окружающих! Ее усыпили! Сердце Тори в очередной раз упало вниз. Бедная Нина! Она ненавидела эти уколы! Они были очень болезненными, но больше всего Нина ненавидела отходить от них. Ох, бедная дорогая Нина! Но это для твоего же блага! Тори искренне верила, что укол транквилизатора необходим Нине, чтобы она снова обрела свое место в реальном мире.

Тори уперлась в спинку скамьи в привычном ожидающем жесте. Ноги заболтали в воздухе. Если не сегодня, то завтра, но Нина обязательно объявится! Возможно, даже еще пару дней врачи не разрешат ей покидать палату. Но в любом случае это не продлится дольше трех дней. Больным нужен свежий воздух.

Тори развернула мешок и вытащила очередную конфету, нельзя же оставлять их не съеденными. Сегодня мама принесет еще что-нибудь вкусненькое, и Тори обязательно поделится очередной сладостью с Ниной. Главное, чтобы она поскорее выздоровела и пришла.

Но вопреки ожиданиям Тори Нина не пришла ни на следующий день, ни на следующий после него. Мешки с конфетами, зефирами, орехами в глазури оставались нетронутыми. Когда Тори пришла к скамейке в очередной раз, это уже был восьмой день отсутствия Нины. С каждым утром тревога Тори нарастала. Она все никак не могла понять, что же стряслось с Ниной.

– Вы не могли бы мне помочь, – Тори подошла к одной из медсестер, когда те следили за детьми на прогулке.

– Конечно, дорогая! – улыбнулась медсестра.

– Вы не могли бы узнать, где мой друг? – Тори очень старалась выговаривать каждое слово, паралич лицевых мышц усиливался с каждым днем.

– Разумеется! Как его зовут?

– Нина. Она в отделении для взрослых.

Улыбка медсестры перешла в недоуменное выражение лица.

– Но, милая, вы не можете общаться с детьми, которые находятся вне этого корпуса.

Тори поникла. Ей не суждено узнать о состоянии Нины от кого-то кроме самой Нины.

– Дорогая, а где ты познакомилась с этим другом?

Тори взглянула на медсестру и поняла, что совершила ошибку и едва не выдала себя. Медсестра, разумеется, собиралась выяснить каким образом Тори встречалась с пациентом лечебницы, а, выяснив, пресечет всякую подобную деятельность, ведь эти дети – особенные! Они не являются пациентами психиатрической лечебницы. Они – группа, обособленная от лечебницы.

– Мы познакомились еще в городе, – пробубнила Тори и поспешила удалиться.

Кажется, этот ответ вполне устроил медсестру, потому что она почти тотчас же отправилась играть с детьми в очередную подвижную игру для детей с ДЦП. Тори вздохнула с облегчением. Чуть было не выдала их!

Но вопрос так и остался открытым. Где же Нина? Что с ней?

На десятый день нетронутого мешка сладостей на скамье Тори осознала ужасный факт. Она думала о нем еще в самый первый день отсутствия Нины, но вечный спутник – надежда – не позволил его принять. До этого момента. Сегодня же Тори была готова его признать. Нина не приходит по собственному желанию. Время потенциальных причин, типа процедур и отходняка, вышло. Осталась лишь одна – Нина более не желает видеться с Тори. И Тори не мучилась вопросом почему. Глядя на себя в зеркало, ответ был очевиден. Тори – урод!

Сладкая мякоть безе превращалась в отвратительную массу, смешиваясь с соленой влагой слез. Тори посасывала сладость и плакала. Она не хотела винить Нину, она пыталась понять ее и понимала. Ну, кто захочет каждый день подтирать ее слюни? А эти скрюченные руки и подкошенные ноги, которые то и дело так предательски норовят ее уронить? Да и та последняя затея… Нина защитила ее, но кто захочет защищать урода всю жизнь?

Тори отложила безе. Вкус во рту стал невыносимым. Слезы не поддавались контролю. Тори уже давно не плакала. Годы сопротивления болезни и окружающим сделали ее твердой и даже беззаботной. В какой-то момент она просто перестала переживать из-за очередных косых взглядов и неутешительных диагнозов. У нее никогда не было улучшений. Либо ремиссия, либо новые проблемы. Ну, а отношение людей к такой, как она, не меняется никогда.

Но вот Тори поверила в сладкую ложь о том, что все изменилось. На протяжении года она каждое утро находила здесь человека, очень похожего на нее, пока, наконец, не поняла, что нашла на этой скамейке друга.

– Ты такая же, как я, – сказала однажды Тори.

Нина недоуменно взглянула на нее.

– Просто твои уродства спрятаны вот тут, – Тори ткнула пальцем в висок Нины.

Кажется, в тот день Нина немного улыбнулась. Скорее даже ухмыльнулась.

– Не знаю даже, что хуже, – размышляла Тори, – быть как я или как ты?

Нина вытащила из мешка сушеный банан и надкусила.

– Неважно, – отвечала она, – нам все равно жить недолго…

Тори с горечью вспоминала каждый проведенный с Ниной день, и с очередным воспоминанием поток слез увеличивался, как росла и невыносимая печаль. Почему, Нина? Ведь мы одинаковые! Почему ты бросила меня? Мысли путались в голове, и Тори чувствовала, как начала кружиться голова. Обида невыносимо больно скребла душу когтями осознанного факта. Нина бросила ее… Она более не хочет видеться с ней. Она не желает с ней говорить. Неужели она посчитала Тори уродливее себя? Но такое просто не может быть! Ведь это же Нина! Она не может предать! Она не способна на такое! Или это все казалось? Или в действительности она такая же, как те, что снисходительно смотрят на Тори и не желают признавать в ней человека?

Голова кружилась все больше. А теперь появилась ноющая боль в затылке. Что это?

– Нина… – прошептала Тори в пространство, словно оно было способно перенести ее вздох до ушей бывшего друга.

В теле разрасталась тяжесть, она сковала ноги так, что Тори едва чувствовала их. Но даже если бы и чувствовала, вряд ли бы воспользовалась ими.

– Нина… – слезы мешали произносить слова, но для Нины они были ненужными. Главное – сила мысли.

Тори не понимала, что теряла сознание. Перед глазами мир сначала потерял четкость, потом померкли цвета. Темнота сгущалась, пока, наконец, мир не сжался в маленькую точку, которая исчезла в небытии, как и все остальное.

Посреди набирающей зеленой листвы аллеи стояла обшарпанная деревянная скамейка. На ней лежала девочка в халате и косынке. Глаза закрыты, руки безвольно свисали на землю. Дыхание размеренное, но очень слабое. Если ее не найдут в ближайшие пятнадцать минут, она умрет.

***

– Нина…

Она открыла глаза. Почему? Мгновение спустя она осознала, что ее разбудил чей-то шепот. Но чей? Нина привстала над подушкой и оглядела мрачное помещение, грозившее стать ее домом до конца жизни. Никого нет. Тем более странно. Она была уверена, что расслышала чей-то шепот на границе сна и яви. Нина села. Пружины железной койки уныло заскрипели, придавая окружающему миру еще более безнадежный дух.

Нина выжидающе притихла. Ну же, шепот, повторись…

«Нина…»

Сердце Нины ушло в пятки. Это был не просто шепот, это был отчаянный зов. Более того, Нина прекрасно поняла, кому он принадлежал.

Нина моментально вскочила с койки и в один прыжок очутилась у железной двери. Ее бледные худющие руки заколотили по холодному железу.

– Оста-а-а-ап!!! – неистово заревела Нина.

Она яростно барабанила в дверь, не желая замечать тупую боль в руках, которые с каждым ударом все больше краснели, рискуя разбиться в кровь.

– Оста-а-а-ап!!! – кричала Нина во все горло.

Паника нарастала, а тишина за дверью только еще больше распаляла неконтролируемое бешенство.

Нина зарыдала. Она чувствовала, как терялись драгоценные секунды. Еще немного и она потеряет единственного дорогого человека во всем этом чертовом мире! Остап, пожалуйста, услышь!

Наконец, за дверью послышался грохот – кто-то открыл дверь в это проклятое и забытое всеми царство. Окошко в двери изолятора открылось, и за ним показался худой санитар. Нина еще ни разу не видела его, но часто слышала его голос. Он определенно ей не поможет.

– А ну, заткнись! Чего разошлась? – санитар громко ударил по решетке какой-то трубой.

Но Нину едва это могло остановить.

– Оста-а-а-ап!!! – кричала Нина снова и снова.

Санитар был напуган. Он работал здесь всего несколько месяцев и редко видел пациентов, впавших в безумие. Однако, страшилки коллег про неконтролируемость этих припадков, а главное об их опасности, он помнил хорошо. Парень замешкался, не зная, что делать. Зайти в клетку с тигром, вооружившись шприцем? Или позвать кого-либо на помощь?

К счастью, помощь подоспела сама. В проеме появилась огромная фигура Остапа. Он словно разъяренный медведь кинулся к двери. Санитар от неожиданности отпрыгнул, и вроде даже вскрикнул, он сам точно не понял.

В окошке показался знакомый череп Остапа.

– Тори! – закричала Нина.

Остапу не нужны были лишние вопросы. Все, что ему понадобилось, Нина передала одним лишь взглядом.

В ту же секунду Остап исчез также внезапно и молниеносно, как и появился.

И тут все стихло. Молодой санитар так и не понял, что произошло. Секунду назад эта сумасшедшая готова была снести дверь не столько дробью, сколько своим ревом. А теперь же она вдруг замолчала. Да и куда убежал этот ее главный телохранитель, назначенный к ней самим доктором Калевом?

Санитар медленно подкрался к окошку в двери и заглянул так, как заглядывают только в звериное логово. Но пациентки не было видно. Санитар воспрянул духом и как можно громче хлопнул задвижкой окна, чтобы эта психичка поняла, кто здесь хозяин.

Нина сидела возле двери, погруженная в отдаляющиеся мысли Остапа. Она была с ним, когда он за секунду преодолел лестничный пролет из подвала на поверхность. Она следила за ним, когда он выбегал из дверей лечебницы, но она потеряла его, когда перед глазами у него мелькнули деревья аллеи. Теперь остается только ждать и надеяться. Черт, как же она ненавидит это! Надежда – не ее союзник. Она просто не хочет иметь такого союзника. Но надежда и не спрашивала разрешения Нины. Она просто засела внутри нее и не желала уходить.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторяла Нина вновь и вновь.

Теперь все зависело от ее верного медведя.

***

– Попробуем заменить галоперидол на трифтазин и добавим азалептин. Подождем пару дней, а там уже посмотрим, – говорил Калев, изучая медицинскую карту.

Сегодня у Алтона случился очередной приступ тактильных галлюцинаций, и он снова попытался забраться себе под кожу, чтобы вытащить скребущихся там невидимых насекомых.

– Что делать с Богданом? – спрашивала пожилая медсестра в толстых очках. – Он продолжает отказываться от еды.

– Продолжаем назначенное лечение, добавьте капельниц с глюкозой. Зонд всегда может подождать.

В кармане зазвонил телефон. Калев взглянул на экран: «Ирма Мазур». Главврач отделения детей с умственной отсталостью. Она уже второй раз звонит за последние четыре часа. Калев не смог ответить на первый звонок – Ирма позвонила как раз в разгар собрания попечительского совета. А после собрания Калев и позабыл о ее звонке. Сейчас же этот второй звонок, как раз, кстати, потому что после обхода буйного блока Калев вернется к уже надоевшей, но важной бумажной работе, во время которой он не отвечает ни на какие звонки.

Нажимая на кнопку ответа, Калев чувствовал какую-то тревогу, она была едва ощутима, но все же. Ирма Мазур была одной из тех ярых представительниц лояльного феминизма, где женщины предоставляют мужчинам командовать в семье, но никак не на работе. Здесь они пытаются в полной мере доказать свою независимость и умение достойно справляться с проблемами своими силами. За те два года, что Ирма работала в лечебнице, она звонила Калеву только по действительно важным вопросам касательно организации работы ее отделения.

– Ирма, добрый день! – голос Калева с фоновыми звуками коридора прозвучал донельзя занятым.

– Доктор Калев, прошу прощения, что отвлекаю, – басовитый голос Ирмы был, как всегда, ровным и спокойным.

– Не стоит, Ирма. Чем могу помочь?

– Не знаю, насколько это уместно, но Вы еще очень давно просили позвонить Вам, если одной из наших пациенток станет хуже. Помните?

Калев задержал дыхание.

– Виктория Тамм, – добавила Ирма.

Калев даже остановился на полпути в кабинет. Сердце застучало быстрее, ему не нужны были часы, чтобы высчитать пульс.

– Доктор Калев, – голос Ирмы звучал, словно через плотный занавес, – Виктория впала в кому…

Ирма не успела договорить, связь оборвалась. При повторном наборе Калев не отвечал. Ирме показалось это странным, но у нее было слишком много дел, чтобы беспокоиться о главвраче, который уже через несколько минут стоял перед ней, запыхавшийся, раскрасневшийся, с белыми пятнами на лице. Он немедленно приказал Ирме провести его к Виктории. Ирма не отказала. Она поняла, что, скорее всего, Виктория приходится ему родственницей, раз он так сильно переживает за нее.

Зеленые глаза пытливо разглядывали мониторы: сердцебиение, давление крови, томография… Калев пытался найти ответ. В эти минуты он даже не видел Викторию, настолько он был одержим страхом увидеть следы Нины на мониторах. Он знал, что такое могла сотворить только она. Но как? Ведь она до сих пор находится в карцере! Как она нашла выход? Что он пропустил? Какой путь он ей оставил?

– Как это произошло? – наконец, спросил Калев.

Ирма аккуратно подправила возле Тори катетер аппарата для гемодиализа.

– Ее нашли на скамье в аллее, – в голосе доктора были слышны нотки вины. Она понимала, что это случилось по ее упущению. Как они не заметили, что Тори покинула территорию блока? Это недопустимо! Пациент, причем очень хрупкий, вышел из-под контроля медперсонала, и никто и усом не повел! Ирма была готова понести наказание. Но не тут-то было.

– Она была одна? – прозвучал немного странный вопрос.

– Эмм, кажется, да. Ее нашел санитар. Кажется, его звали Остап.

Калев пристально посмотрел на доктора, словно уличил ее во лжи. Ирма слегка поежилась от этого взгляда, который, к счастью для нее, вскоре исчез.

– Нам повезло, что ее нашли во время.

Калев продолжал следить за мониторами.

– Что, по Вашему мнению, привело к этому? – спросил Ян.

Ирма протянула заранее приготовленную папку.

– Вот это, – сказала она.

Калев раскрыл папку и тут же увидел последние снимки МРТ.

– Опухоль растет, – тихо произнесла Ирма.

Калев долго изучал множество снимков мозга Тори в разрезе. Да, это была опухоль в лобной доле, затронувшая височную. Теннисный шар, как точно называла его Тори. Разумеется, опухоль еще не достигла таких размеров, но она делала значительные успехи в своем росте. И все же что-то подсказывало Калеву, что не в одной только опухоли дело. Может, он был чересчур подозрительным и слишком предвзято относился к Нине, но знал бы другой столько же, сколько он знал о Нине, выводы наверняка бы совпали.

Калев вышел, не произнеся ни слова, оставив тем самым Ирму в легком замешательстве. Но Калева не волновало состояние доктора Мазур, он был слишком занят своими размышлениями. Нина! Это она! Определенно она! Но как? Калев искал Остапа, который наверняка даст ответы на многие вопросы.

Но Остап опередил главврача. Рослая и мощная фигура санитара вынырнула из-за угла прямо на Калева. Это не было совпадением. По обеспокоенному взгляду Остапа Калев понял, что санитар искал его.

– Доктор, – голос Остапа звучал приглушенно.

– Остап! Как это произошло? Мне нужны подробности! – Калев завел Остапа в пустующую часть коридора возле окна, где их не могли услышать.

– Это Нина… – начал санитар.

– Я так и знал! – перебил Калев, закатив глаза. – Но как? Ты выпустил ее? Она заставила тебя открыть дверь?

Калев не успевал задать вопрос, как уже новый рождался в его голове, готовый прозвучать из уст доктора. Но Остап закачал головой и даже поднял руку, призывая доктора остановиться.

– Доктор Калев! Это Нина! Нина спасла девочку!

Калев опешил. Вопросы растворились в воздухе, оставив после себя лишь ступор.

– Нина отправила меня в аллею. Она сказала, что там умирала эта девочка.

Калев оперся о стену. Его недоверчивый взгляд вновь и вновь сверлил санитара, пытаясь уличить того во лжи. Но Остап – простодушный нехитрый человек, он просто не умел лгать. Ему не нужна правда или ложь, он не придает им важности, он говорит, как есть, без прикрас, без эмоций. Он думает и говорит фактами, потому Калев и определил его к Нине. Бесстрастная прямота и честность должны были сдерживать порывы Нины вредить великану. В отличие от остальных в Остапе не было петель, за которые Нина могла бы зацепиться и тянуть нить, пока не уничтожила бы клубок. Сухая выдержанность санитара была непоколебима.

Постепенно Калев выходил из оцепенения, и новые вопросы заполонили его голову. Но он уже не сомневался. Он знал, где найдет очередные ответы. Надо было поговорить с главным героем этой драмы, как бы ни было тяжело и… опасно.

Поход в подвал взрослого блока, где размещался изолятор, показался односекундным – настолько Калев погрузился в мысли. Он все думал, с чего начать разговор, как. С трагичной гибели доктора Зория Йокина прошло около двух недель, а он до сих пор не смог победить злость внутри себя и поговорить с Ниной. А может, это все ее коварные проделки? Может, таким образом Нина заставляет посетить ее? Или он, действительно, стал параноиком?

Железная дверь в подвал протяжно заскрипела. Калев спустился в небольшой коридор, где на диване, за телевизором сидел худенький лысый санитар и смотрел футбольный матч. Он резко вскочил, увидев вошедшего главврача.

– Доктор Калев! – воскликнул санитар.

Калев, словно, не слышал его. Он проследовал к следующей железной двери. Санитар тотчас же подскочил и достал из кармана связку ключей. В мгновение дверь распахнулась.

Перед ними предстало небольшое помещение, тускло освещенное одинокой лампочкой на потолке. Обшарпанные стены, как нельзя лучше, соответствовали декорациям дешевого фильма ужасов про заброшенные психбольницы, а железная дверь в дальней стене представала в облике кульминационного ключа сюжета, скрывающего таинственное зло, которое по закону жанра обязательно выпустят наружу.

Калев медлил.

– Как она? – спросил он.

– Буйствовала пару часов назад, – рассказывал санитар так, словно это было в порядке вещей, – кричала, звала Остапа. Я хотел усыпить ее, но подоспел Остап, потом девчонка замолкла.

– Они разговаривали?

Санитар хотел было ответить, но запнулся, вспоминая о прямом приказе Калева про отсутствие любых контактов с пациенткой. Однако, подумав, санитар понял, что ему ничего не грозит, ведь это Остап нарушил приказ.

– Он открывал окно… – санитар почесал затылок. – Вроде они перекинулись парой слов, потом он убежал.

Кажется, слова Остапа подтверждались. Но Калев должен был услышать Нину. Он медленно подошел к железной двери. Он не собирался отпирать громоздкий засов, ему хватит и маленького окошка размером с небольшую книгу.

– Оставьте меня, – приказал Ян.

Санитар послушно вышел.

Калев настороженно ухватился за ручку оконного заслона, неосознанно задержал дыхание и потянул вбок, открывая окно.

Внутри горел свет, но не было видно ничего кроме стены. Калев напрягся. Он не осознавал, что старался дышать, как можно тише. Напряжение росло с каждой секундой, пока он всматривался в пустоту. Внезапно в окошке появились серые глаза. Калев немедленно отпрянул и исчез из виду Нины. Он не собирался попадать под чары этого смертоносного взгляда. Довольно! Нина исчерпала лимит его доверия!

«Как она?» – прозвучал знакомый шепот.

Калев сглотнул.

– Я просил тебя говорить со мной языком, а не мыслями! – процедил доктор сквозь зубы.

Нина смотрела в окошко и видела лишь противоположную голую кирпичную стену без облицовки. Калев стоял возле двери, но сбоку от окна. Как же ей хотелось увидеть его! Как бы она не злилась на него, она скучала. Мысль о том, что он ненавидит ее, отчаянно скребла в груди.

Нина едва слышно откашлялась и повиновалась доктору.

– Как она? – спросил хриплый голос.

– Стабильно, – тут же ответил Калев.

Нина прижалась щекой к холодной железной двери. Она так хотела увидеть подробности этого скудного ответа, она пыталась проникнуть в его голову, но это давалось с огромным трудом. Нина была ослаблена воспитательным, а может, уже пожизненным заточением. А невозможность видеть доктора делала доступ в его голову еще сложнее. Она видела какие-то отрывки, но даже не понимала, к чему они. Возможно, сам Калев сопротивляется ей. В груди снова заскребло.

– Я знаю, что глупо просить тебя, – начал Калев, – но все же я прошу тебя быть честной. Это сделала ты?

Повисло молчание, и в эти бесконечно тянущиеся секунды Калев готов был поклясться, что осязает Нину в воздухе вокруг себя.

– Ты так страстно желал узнать как, что не задал другого вопроса – зачем мне это? – медленно прохрипел голос.

Калев выдохнул. А ведь она была права. Он даже не спросил себя, а зачем Нине это понадобилось? Его паранойя сыграла с ним шутку.

– Ян, она ведь не здесь…

Калев придвинулся к окошку, боясь ошибиться в том, что слышит.

– … не в этом мире, – звучал шепот из-за двери.

Калев сглотнул. Он прекрасно понимал Нину. Каким-то образом она чувствовала состояние Тори. Она знала.

– Ян, – голос Нины прозвучал также хрипло, но настойчиво, – ей нельзя там оставаться.

И снова Калев понимал, о чем она говорит. С каждым часом, проведенным в коме, Тори теряла время. Одна за другой клетки мозга постепенно и безвозвратно отмирали. Вместе с Тори теряли время и врачи. Они не могли ей помочь. Никто не знает, как вывести человека из комы. Но неужели Нина знает? Калев одернулся. Что за дурацкие мысли? А что если он прав? Нина обладает талантами, которые он до сих пор не знает и боится. А что если это был ее первоначальный план? Что если она уничтожила Тори, чтобы получить возможность выйти на свободу? Насколько она коварна? Насколько она опасна? Насколько она человечна? Но Калев знал, что как бы он ни опасался Нины, он не мог уйти, не получив ответ на свой вопрос, который уже раздразнил его ученую натуру: насколько она способна?

– Ты можешь ей помочь? – спросил доктор.

Повисла тишина. Калев нервничал, а мысль от того, что Нина чувствовала, что он нервничает, заставляла нервничать еще сильнее. Тишина продолжалась. Может, Нина рассчитывает следующие ходы своего подлого плана? А может, она просто не знает, способна ли она помочь? Калев был готов поклясться, что еще чуть-чуть и услышит в мрачной тишине стук сердца за железной дверью.

– Да…

Слово прозвучало так четко и так громко, словно раскатистый гром посреди ночи. Калев едва слышно вздохнул.

– Я приду ночью, – сказал он и, как можно скорее, покинул мрачный подвал.

Калев даже не взглянул на санитара и молнией поднялся по лестнице. Оказавшись в светлом коридоре первого этажа, он облокотился на стену и, наконец, дал волю страху вырваться на свободу. Сердце бешено колотилось, прохладный воздух пробежал по спине, заставив, наконец, обратить внимание на вспотевшую спину, уши горели огнем, а Калев испытывал наслаждение от привычного запаха лекарств повсюду.

Наконец, когда он успокоился, тут же вернулся рассудок ученого. Что ты делаешь? Какая еще помощь? От нее? Ты спятил? Калев двигался вдоль больничных коридоров. Взгляд был отсутствующим, он не замечал никого и ничего, лишь свое смятение. Он может совершить роковую ошибку, выпустив Нину на свободу. Но с другой стороны, возможно, она, действительно, сможет вернуть Тори. Да и сколько он будет держать Нину в изоляторе? Он уже нарушает все возможные человеческие права, заперев ее там. Если кто узнает, что он использует настолько устаревший (ах, если бы) метод в лечении больного, его бы уже отдали под суд. Да, она нарушила те же самые человеческие права еще больше, отняв жизнь у людей, но это было ее решение, ее совесть. А даст ли его совесть ему спокойно жить дальше, зная, что в сыром подвале находится пациент?

Калев не заметил, как оказался у дверей своего кабинета. Он закрыл дверь на ключ изнутри, тяжело плюхнулся на диван, и так и остался сидеть на нем, пока старинные антикварные часы не пробили девять вечера.

Пациенты уже разбрелись по блокам. Единственное место, куда их отпустят – это игровые, где они проведут остаток вечера до отбоя в одиннадцать. Тогда-то Калев и отправится за Ниной.

Но вот часы тяжело пробили одиннадцать часов, а Калев все не решался сдвинуться с места. Вопросы, вопросы, вопросы… Сомнение, подозрение, паранойя,… Что же он делает?

Калев потер глаза. Все это время он вспоминал о том, что он сделал, а что нет, что нужно было бы исправить, но безжалостное время никогда не позволит. Вскоре он уже мог ответить на свой навязчивый вопрос.

Что он делает?

Он верит ей.

Пробила полночь. Кабинет главврача опустел.

Больница стихла. В коридорах горел тусклый свет. Калев старался идти, как можно тише.

Остап встретил его с заспанными глазами. Он без лишних вопросов проводил Калева к изолятору. Толстый ключ исчез в скважине. Замок громко скрипнул. Калев потянул дверь.

Нина сидела на полу у дальней стены. Как только в проеме показалась фигура Калева, Нина тяжело встала, опираясь на стену. Она уже была готова. Не желая стеснять Яна или же дать ему повод отказаться от затеи, Нина опустила глаза.

Оказаться снова в большом мире после двух недель заточения было очень странно, хотя и приятно. Нина ощущала себя непривычно. Все-таки в той коморке она уже знала каждый сантиметр. Более того, в подвал редко проникали чьи-либо мысли, и поэтому почти все время Нина была предоставлена себе и мерзким невидимым Друзьям, которые постепенно вылезали из нор, охваченные новым голодом. Здесь же на Нину нахлынул нескончаемый поток голосов. Она снова слышала и видела мысли обитателей. В скором времени от резкой атаки на мозг разболелась голова.

Они шли очень долго. Пришлось выйти в морозную ночь, чтобы добраться до блока, где лежала Тори. Калев всю дорогу озирался по сторонам. Нина была ему благодарна. Он шел на преступление ради нее. Хотя нет. Ради Тори. Он давно разочаровался в Нине. Запах недоверия и даже презрения Нина чуяла отчетливо.

Наконец, они достигли цели.

Калев открыл дверь. В нос сразу ударил запах спирта и лекарств. Виктория лежала в кровати. Вид девочки был безмятежен, и с виду вроде бы и волноваться было не за чем, если бы не множество трубок, подсоединенные к тощему телу. Физраствор и трубка для гемодиализа в венах, интубационная трубка в горле, мониторы у изголовья пикали на перебой, рисуя кривые линии и цифры. И среди этого белого вонючего пикающего царства расположилась полуживая Тори.

Калев пребывал в постоянном напряжении рядом с Ниной. Он был наготове, хотя сам не понимал, что сможет сделать в критической ситуации. Он словно наблюдал за огнем, в любую секунду готовым разразиться буйным неудержимым пламенем, а все, что имеет Калев в руках – сухое одеяло. Но Нина не сделала ни одного подозрительного движения. Она медленно подошла к изголовью кровати. Калев неотрывно следил за девушкой, он заметил, как ее лицо исказилось в озадаченности а, возможно, в печали.

Нина встала на колени и теперь в упор рассматривала лицо Тори, словно пыталась найти в нем что-то едва уловимое взором. Глаза Тори беспорядочно бегали под опухшими веками – она определенно видела сон. Нина нагнулась и плотно прижалась лбом к щеке Тори. Нина тоже хотела увидеть сон, из которого Тори не желала выходить.

Перед глазами все померкло. Сначала не было ничего, лишь темнота вокруг. Но чем дальше сознание погружалось в сон, тем отчетливее становилось видение. В непроглядной тьме подул ветер. Глухие завывания доносились отовсюду, и вскоре прохладные воздушные ручьи заструились по телу. Вдалеке зашумел прибой. Волны неторопливо набегали на берег и отступали, четко сохраняя установившийся ритм. Резкий отчетливый крик чайки пронесся над головой, ему вторил крик другой чайки, третьей, и вот уже с десяток птиц создавал неповторимый морской гомон. Нина почувствовала, что видение готово, закончено, теперь его можно узреть. Нина открыла глаза.

Бескрайнее синее море растянулось вдоль горизонта. Морской воздух заполнял легкие неповторимой свежестью. В очередной раз Нина удивилась тому, как мозг обманывает тело ощущениями, ведь она продолжала стоять на коленях в душной пикающей палате, наполненной отнюдь не морскими ароматами, а едким запахом спирта и лекарств. Нина огляделась. Море, небо и пляж – единственное, что было здесь – растянулось в бесконечности. Да она бы и сама не прочь остаться здесь на денек другой в безмятежном мирке, пусть и ненастоящем, но все лучше, чем то, что ждет за закрытыми глазами.

У самой кромки воды стояла Тори. Голубое платье с детскими аппликациями в виде милых зверюшек казалось слишком инфантильным для ее возраста. Потому что это единственное платье, которое она помнит с тех пор, как променяла выходную одежду на больничные халаты. Длинные белоснежные волосы были аккуратно собраны в густую косу. Было непривычно видеть Тори без косынки и костылей, в какой-то момент она даже показалась чужой. Та ли это Тори? Примет ли она друга, будучи исцеленной?

Нина отмахнулась от идиотского страха и решительно шагнула вперед. Но путь тут же преградил внезапно появившийся Монстр. Он выпрыгнул откуда-то из невидимого мира, преграждая путь. Злобный оскал скрежетал зубами, кровавые слюни стекали на желтый песок. Всем своим видом чудовище показывало решительный настрой не пускать девушку. Нина же опешила. Она всегда слушалась Монстров под страхом наказания. Но теперь же все было иначе. Там, позади скелета, обтянутого рваной кожей, стояла Тори, беззаботно созерцающая нескончаемую водную гладь. Монстр фыркнул, чуя, как Нина теряет послушность. Изломленные конечности засеменили из стороны в сторону, точно собака, учуявшая опасность. Монстр снова фыркнул, на этот раз громче и свирепее. Привычный страх перед Монстром задрожал в животе. Неся многие годы в голове этих уродцев, Нина, однако, так и не переборола этот животный страх перед клыкастыми друзьями, которые водили ею, словно куклой. Но что-то не давало покоя. Нина с сожалением смотрела на Тори вдалеке. Она не могла бросить ее там. Она должна ей помочь. Она дала обещание не только Калеву, но поклялась самой себе оберегать друга, единственного в ее реальной жизни.

И Нина решилась. Девушка сжала кулаки, грозно взглянула на Монстра, застывшего в изломленной позе.

– Уйди! – выдавила Нина из груди. Но сколько бы грозности она не придавала себе, изо рта вырвался лишь едва слышимый шепот.

Монстр недовольно фыркнул и снова засеменил из стороны в сторону.

– Уйди! – крикнула Нина, превозмогая страх, что уже сжал все внутренности в ком.

Монстр остановился, видимо, пораженный своеволием, что впервые демонстрировала Нина. Монстр присел на задние ноги и громко и протяжно зарычал, подражая разъяренному льву. Нина отлично знала эту позицию готовности. Монстр собирался атаковать, прыгнуть на нее. Дыхание перехватило от предстоящих мук. В таких атаках монстры сдирали с нее кожу живьем, начиная с лица, и заканчивая, обгладыванием пяточных костей. И хотя каждое такое наказание происходило лишь в воображении, боль от острых клыков и срывание кожи чувствовалась вполне реально. Страх вырвался из живота наружу и обуял девушку полностью. Нина нервно затряслась от угрожающей участи, в горле пересохло, а мышцы застыли в оцепенении. Но вот глаза снова посмотрели на Тори, она стояла спиной и даже не подозревала о той трагедии, что вот-вот случится. Снова какое-то упрямство проснулось в Нине, и через долю секунды оцепенение слегка отпустило. Этого времени хватило, чтобы в сознании появился проблеск отчаянной смелости.

Нина сжалась, насупилась и что есть мочи заорала. Нет, это нельзя назвать ором. Она зарычала. Ровно так, как рычат Они свирепо, яростно, неистово… И в этот рык Нина вложила всю свою изможденность и ярость, что накопились за годы борьбы с безумием внутри. Она рычала так долго, насколько хватало воздуха в легких. Ее трясло в гневе, глаза налились кровью, изо рта брызгали слюни, но Нине было все равно, что в эту минуту, она, как никогда, походила на своих «Друзей». И вот, легкие, наконец, опустели, рык постепенно замолк. Нина тяжело дышала, но ни на секунду не сводила озлобленный взгляд с чудища.

Монстр снова недовольно фыркнул, но теперь его движения казались какими-то неуверенными, стесненными. Лысая голова чуть сникла к земле, губы едва прикрыли оскал. Один нерешительный шаг в сторону, еще один, третий… Монстр шаткой походкой отошел в сторону и исчез также незаметно, как и появился.

Нина облегченно вздохнула. Она прогнала Монстра впервые в своей жизни, и у нее была на то причина. А как Они решат поступать с ней далее – это Их дело. Сейчас это не важно, потому что путь открыт, и впереди Тори, сама того не зная, ждет спасения.

– Тори… – прозвучал знакомый шепот.

Кто это? Что ему надо? Тори не желала отрываться от созерцания бесконечности.

– Тори…

Какой знакомый шепот… Кто это? Откуда он? Где-то очень глубоко нутро подсказывало, что Тори знает обладателя шепота. Она пришла откуда-то издалека, из другого мира более мрачного, но в то же время прекрасного…

Тори неохотно отвела туманный взгляд от горизонта и равнодушно уставилась на Нину. Вскоре взгляд прояснился, и Тори радостно улыбнулась.

– Нина! Как здорово, что ты здесь! Смотри, как здесь красиво!

Тори снова уставилась на синие волны.

– Это побережье загородом… я была здесь очень давно…

Тори говорила без единой запинки и заикания, четко выговаривая каждое слово. В этом забытье она была абсолютно здорова.

– Здесь так хорошо! Никого вокруг! Только я и ты. Закрой глаза, побудем здесь вместе, – говорила Тори, наслаждаясь, наверное, единственным оставшимся безмятежным уголком в сознании.

Но, как бы Нине ни хотелось поддаться искушению и впасть в сон вместе с Тори, чтобы бесконечно наслаждаться идиллическим миром, пребывая в умиротворении, которое не познаешь в реальности, Нина выстояла. Уж слишком хорошо она знала, что скрывается за этой иллюзией.

– Тори, – Нина взяла руку подруги, чтобы вывести ту из транса. Тори неохотно поддалась.

– Поверь, это не тот мир, где ты хочешь остаться, – сказала Нина.

– Почему? Ты послушай, как тут спокойно!

Тори снова закрыла глаза, но Нина силой дернула девушку.

– Тори! Это обман. Это все не по-настоящему.

Улыбка сползла с лица Тори. Она смотрела на Нину, как на предателя.

– Посмотри на меня… – Тори зашептала, скрывая дрожащий голос, – если этот обман позволяет мне быть здоровой, то я готова остаться в нем.

Нина сочувственно смотрела на подругу и прекрасно понимала, каково бедной девочке, мучающейся всю жизнь в телесной оболочке, наконец, ощутить легкость ее отсутствия. Здесь Тори могла бегать, танцевать, плавать, расчесывать свои длинные волосы или даже петь, если захочет. Так к чему же лишать ее этого счастья? Потому что это нереально? А что есть реальность, если мозг верит, что это побережье – единственно верная действительность? Почему бы не позволить Тори остаться в мире, где она счастлива, пусть даже мир этот ненастоящий?

Да потому что иначе теряется весь смысл бытия. Мы изначально настроены против лжи и обмана, даже если ложь сладка, а обман привлекателен по всем параметрам. Всю жизнь нам твердят, что обман – это плохо, искажение фактов неприемлемо, иначе фундаментальные понятия станут никчемными. Низ больше не будет низом, он может быть низом и верхом каждому в удобство, белое станет черным для противника белого, а солнце будет светить ночью, и неважно, что это луна. Возникнет хаос, где человек исковеркает смысл жизни в смерть, ведь низ уже наверху, а, значит, рай уже не блажен.

– Тори… – снова позвала Нина.

Тори уже не могла закрыть глаза и погрузиться в безмятежный мир. Как бы ей ни было грустно, она понимала, что в этом месте она, действительно, не может остаться, даже если очень хочет. Правда может обжигать очень больно, но где-то внутри она все равно приятна тем, что она – правда. Тори тихо заплакала.

– Пойдем, – Нина взяла Тори за руку, девушка поддалась.

Они вместе развернулись и зашагали прочь от океана. Тори несколько раз оборачивалась, но с каждым шагом побережье растворялось в тумане, пока от него не остались лишь далекие крики чаек, да и они вскоре затихли…

Мониторы запикали чаще. Сердцебиение участилось, мозговая активность возрастала. Калев едва верил показателям. Он смотрел на девушек, соединившихся в прикосновении. По редким тяжелым вздохам Калев понял, что сон их тревожен. Через пару минут показатели на мониторах пришли к здоровым нормам. Первой очнулась Нина. Она устало открыла глаза, огляделась, вспоминая, где находится, а когда сознание полностью вернулось к ней, сжала ладонь Тори сильнее, словно маяк, на который Тори должна выйти. Вскоре Тори зашевелилась. Сначала она слегка повернула голову, потом вздохнула. Глаза медленно приоткрылись.

Со всем своим врачебным опытом Калев так и не смог объяснить, как Нине удалось вытащить Тори из комы.

Глава 7. Летит Пустельга

Эрик выехал на широкую магистраль, уводящую все дальше от города. Сделав необходимые продуктовые запасы в виде шоколадных батончиков, ставшие его завтраком, Эрик попивал крепкий кофе, который был очень кстати после вечернего литра бурбона, и курил сигареты, смешивая вкус табака с горьким кофе – идеальное сочетание для утра.

Навигатор насчитал пятьдесят три минуты в пути. Эрику едва верилось, что всего через час он увидится со своим лучшим другом детства, оставшимся в стороне от разбойной жизни, что мало, кому удавалось в тех трущобах. Эрик всегда считал Шамана умным парнем.

Эрик включил аудиосистему погромче и впал в воспоминания – занятие, которому все чаще поддавался в последнее время.

***

– Прижми! – орал высокий светловолосый паренек. – Сильно прижми, если не хочешь сдохнуть у меня на полу!

Рудольф, что есть мочи, прижал кулак к бедру, но кровь продолжала хлестать. К нему подполз Эрик и вдвоем им, наконец, удалось зажать рану.

– Держись, брат! – подбадривал Эрик.

Рудольф продолжал выть, точно зверь, угодивший в капкан.

– Он вызовет копов! – взревел он, сражаясь с болью в простреленном бедре.

Из-за угла снова появился незнакомый парень с белым врачебным чемоданчиком и опустился рядом с Рудольфом.

– Уже не вызову! Отец прибьет, если узнает, что пустил вас домой, – спокойно ответил паренек, копаясь в перевязочных бинтах и пузырьках.

Всего пару минут назад этот послушный юнец сидел за столом, занимался школьным домашним заданием и даже подумать не мог, что через мгновение окажется в эпицентре заварушки, которая изменит его жизнь.

Выстрелы раздались совсем близко на этаже многоквартирного дома, где он проживал с родителями. Он сразу распознал автоматные очереди и выстрелы пистолетов. В этих районах каждый день кого-нибудь да убивали, только он и подумать не мог, что это случится совсем рядом – буквально за стеной.

Он рефлекторно подбежал ко входной двери, а зачем – так и не понял. Логичнее было бы сразу звонить в полицию, но ноги сами принесли его к двери. Пока он размышлял, чем забаррикадировать дверь: креслом или шкафом, выстрелы прекратились, и в коридоре кто-то застонал. Парень аккуратно оперся о дверь, стараясь не вызвать ее скрипа, и посмотрел в глазок. Увидев двоих мальцов, истекающих кровью, он машинально отпер дверь и позвал их внутрь.

Только когда мальчуганы оказались в квартире, юнец понял, как просчитался: у этих двоих были в руках пистолеты. Это они стреляли! Это из-за них произошла перестрелка! А он-то подумал, что какие-то невезучие школьники попали под обстрел случайным образом, и он бы ни за что не дал им умереть там – в коридоре! Но было уже поздно. Теперь он и этим малолетним убийцам не может позволить умереть, иначе как он объяснит копам, что в его квартире лежат преступники? Дверь-то не выломлена, а значит, он сам их пустил! Они пришьют ему дело как соучастнику – это вне сомнений! Черт подери! Черт подери его вечное желание помочь всякому страждущему!

Но было уже поздно сокрушаться о неверном решении. Парни получили пулевые ранения и грозили истечь кровью на полу. Внутри его квартиры.

Юнец быстро освободил место в гостиной, отодвинув журнальный столик и кресла, пока эти двое стонали и материли каких-то должников.

И вот он уже с отцовским врачебным чемоданчиком, который тот брал на частные вызовы, готовился латать этих двух неудачников.

– Как зовут? – спросил он.

– Рудольф! – процедил раненный сквозь зубы.

– Если задета артерия, то придется вызывать скорую.

Никто из троих этого не желал.

Новоиспеченный врач заставил их отпустить кулаки, чтобы рассмотреть характер вытекания крови и ее цвет. И вот они втроем молча уставились на красные ручьи. Даже Рудольф притих, боясь помешать парням спасти его жизнь.

– Гранатовый! Сто пудов! – воскликнул Эрик.

– Да, ты прав, это не артерия, – согласился блондин. – Надо вытащить пулю и зашить рану.

– Ты это умеешь? – спросил Эрик.

– Сейчас узнаем.

Без пяти секунд врач надел латексные перчатки, всунул обезболивающие таблетки в рот пострадавшему и принялся обрабатывать рану йодом.

– А укола нет? Так чтобы он уснул? – переживал Эрик.

– Здесь тебе не больница, обходимся тем, что есть! Прикуси что-нибудь и не ори!

Эрик накрыл Рудольфа диванной подушкой и «доктор» полез щипцами в рану. Хотя крики и были приглушенными, Рудольф определенно орал, что есть мочи, потому что, когда пулю, наконец, извлекли, и Эрик отнял от лица подушку, его голос был сорван так, словно он неделю хлестал пиво на морозе.

Юнец зашил рану, которая, к счастью, была не велика в диаметре, ведь он едва умел вязать швы, и наложил повязку.

Послышался вой сирены. Эрик переглянулся с пареньком, и у обоих в глазах читался страх. Время на исходе.

– Покажи, что у тебя! – заторопился паренек.

Только сейчас Эрик обратил внимание на боль в левом боку. Произведя беглый осмотр, «доктор» сделал заключение:

– Везунчик. Пуля навылет.

Через десять минут Эрик уже сидел возле Рудольфа, забинтованный, как и его полусознательный друг. В коридоре вовсю орудовали полицейские, судмедэксперты и врачи.

– Хватай тряпки! Надо вытереть здесь все! Следы ведут к твоей квартире! – воскликнул Эрик.

За всей той гордостью, что обуяла юнца, впервые спасшего людские жизни, он и забыл о предосторожности. На пару с Эриком они немедленно принялись смывать кровь с пола. Что-что, а заметать следы Эрик умел. Они начисто вымыли полы, собрали все кровавые ошметки бинтов и прочего медицинского материала в мешок и привязали к уже едва соображавшему Рудольфу. Походу «врач» все-таки напортачил с количеством обезболивающего.

– Позвони по этому номеру, сообщи, где мы! – Эрик сунул парню бумажку с каракулями.

Они вынесли Рудольфа на пожарную лестницу через окно, где и стали дожидаться помощи от Абеля.

– Эй, я – Эрик! – он протянул руку.

Юнец смущенно протянул свою:

– Ян.

– Херовое имя! Пусть лучше будет Шаман! – ответил Эрик и скрылся за окном.

Через неделю, когда страсти улеглись, а о деле с перестрелкой спешно забыли, ввиду чудовищной занятости полиции в этом бандитском районе, Шаман обнаружил подарок от новых друзей – пятьсот долларов одной банкнотой в конверте со знакомой корявой подписью «Шаману». И тут Ян обалдел. Мало того, что он вышел чистым из воды: ни полиция, ни родители не заметили ничего подозрительного в квартире, он еще и заработал почти половину отцовской зарплаты за полчаса работы! В голове парня быстро созрел план. Парень, рассчитывающийся пятисотдолларовой купюрой в магазине, безусловно, вызовет массу подозрений. А парень, пополняющий счет в банке пятисотдолларовой купюрой с честными заверениями о накоплениях на учебу в университете, вызывает восхищение. Так, стабильно раз в месяц – два Ян становился Шаманом, который по вызову друзей хватал чемоданчик отца и отправлялся на помощь раненным.

***

Черный джип остановился на небольшой парковочной зоне перед высокой железной оградой, на прутьях которой висела гранитная табличка с надписью «Детская психиатрическая лечебница им. Ю.Акселя». Сквозь густую стену зелени тисовых деревьев было тяжело разглядеть огромное здание лечебницы, и Эрику было невтерпеж оказаться по ту сторону ограды.

Машинально предъявив водительские права охраннику на пропускном пункте, Эрик быстро получил заветный бейдж с надписью «Посетитель». Загадочный мир шизофреников и самоубийц, наконец, открыл двери Эрику.

Как оказалось, здесь все далеко от тех страшных пейзажей, что неизменно присутствуют во всех кинокартинах про психбольницы. Двор находился в самом расцвете летних сил: зеленые лужайки, испещренные одинокими деревцами, бесконечно растянулись вдоль всей территории; проложенные плитками тропинки подобно руслам рек разрезали газоны с цветастыми альпийскими горками; белые скамейки и беседки мелькали то и дело посреди зеленой массы. Эрик завороженный втянул воздух, наслаждаясь его чистотой и прохладной свежестью. Как многого он не замечает, окунувшись в городскую суету, пытаясь найти наслаждение в чем-то сложном, запутанном, неестественном. А вот оно – настоящее удовольствие, лишенное замороченных цивилизованных прикрас, первобытное, дикое, как он сам.

На территории было необъяснимо пустынно: ни докторов, ни пациентов. Эрик шел по широкой мощеной дороге, ведущей к главному зданию лечебницы. Оно красовалось вдалеке, идти еще прилично. Высокое, длинное, и можно было бы сказать, что современное, но фасад крыши с большими часами выдавал в нем довоенное здание. Как бы ни был красив бежевый облицовочный кирпич, но обертка не скроет возраст. Наконец, он дошел до большого многоярусного фонтана, где нашел-таки душу в белом.

– Доброе утро! – Эрик помахал молоденькой медсестре.

– Здравствуйте, – немедленно ответила она.

Машинально Эрик смерил девушку взглядом: около двадцати пяти, стройная, брюнетка, очень даже миловидна. Девушка ответила ему улыбкой.

– Странно, что здесь так пусто, где пациенты, персонал? – начал Эрик.

– Пациенты сейчас спят, – ответила сестра.

– А я думал, я один сплю до обеда!

Девушка искренне рассмеялась. Эрику понравился ее ненавязчивый смех.

– Сейчас полчетвертого, у них тихий час, – сказала девушка.

Эрик, словно невзначай, вспомнил:

– О, прошу прощение, я – Эрик, – он протянул руку.

– Кира, – ответила медсестра, – ее рука была нежна.

– Дорогая Кира, подскажите, где я могу найти Яна Калева, – Эрик не отпускал худенькую руку.

– В этом здании, второй этаж, налево.

– Благодарю.

Эрик сильнее сжал руку девушки в прощальном рукопожатии и удалился, оставив ту в полном очаровании. Таков был он, Эрик Манн. Желание соблазнить милую, невинную, симпатичную девицу вроде Киры никогда не покидало его. Было в этом процессе что-то садистски приятное, словно он очернял нечто священное. Было бы другое место и время, они бы уже уединились в каком-нибудь уголке, где он бы растерзал ее юное тело в извращенных позах. Но, сегодня он здесь с благородными целями, поэтому, как бы ни было сложно, но нежную руку он отпустил.

Войдя в здание, Эрик оказался в просторном фойе, откуда широкая с лепниной на перилах лестница вела наверх. Эрик, не задумываясь, проследовал на второй этаж. Нужную дверь он нашел очень легко – одна из двух в крыле. Табличку с надписью «Главный врач Я.Калев» Эрик сфотографировал на телефон. Всегда приятно вызывать в памяти подобные моменты. Эрик испытал гордость за друга.

Эрик зашел без стука.

– Не может быть! Эрик Манн таки нашел время для меня! – радостно объявил Калев и тут же встал из-за стола.

Они крепко обнялись, постучали по спинам, прямо как семидесятилетние старики, что не оказалось незамеченным, и пародия была тут же осмеяна.

– Не может быть! Как же ты вырос! – воскликнул Эрик.

– Совсем как взрослый! Смотри, даже щетина есть!

Последний раз, когда они виделись вот так вживую, было двадцать лет назад на похоронах отца Калева. К тому времени Ян полностью отошел от дел и сосредоточился на учебе в университете, а Эрик вышел с очередной отсидки. Далее последовала череда жизненных достижений, во время которых, разумеется, не было времени встретиться. Социальные сети и Интернет стали единственным звеном, что поддерживало контакт между друзьями. Выпускной Калева Эрик провел в зале суда, его свадьбу – во время нападения на одного из наркодилеров, а рождение дочурки уже было умышленно отпраздновано в Интернете, поскольку родственные и дружеские связи стали одним из главных слабых мест в бизнесе Эрика.

Сейчас Эрик разглядывал своего, уже можно сказать, старину. Все те же гладко уложенные русые волосы, добрые зеленые глаза. Даже будучи членом их мальчишеской банды, он всегда знал, что его предназначение далеко от законов улиц. К счастью, его родители были весьма образованными и порядочными людьми, и совместно с усилиями самого Яна им удалось скопить средства на учебу. После колледжа Ян подрабатывал в клинике в качестве медбрата. Откладываемые деньги с работы, на которой он продолжал латать друзей, позволили зачислиться в университет. А на выходе – психиатр, доктор медицинских наук, главный врач психиатрической лечебницы. Да, Эрик был невероятно горд за друга. Как жаль, что он не смог наблюдать за его успехами лично. И снова тоска закралась в душу. Как много действительно важных моментов он пропустил…

Да что же это такое? Откуда эта хандра? Стареешь, Эрик? Так причитают только дедули!

Следующие два часа друзья провели, неспешно попивая ароматный чай и весело беседуя о прожитых годах. Эрик скучал по неназойливому юмору Яна.

– Это Анита, – Ян дал фотографию смеющейся девчушки, – ей двенадцать. Наш пловец.

Эрик с интересом разглядывал девочку.

– Будущий спасатель?

– Неизвестно, но медали собирает, как цветы на лугу. А это – Ульяна. Ей пять. Тот еще монстр, – Ян показал другую фотографию.

– Я не понял, а где твои черты?

– О, да, – рассмеялся Ян, – все мамины дочурки!

Эрик одобряюще похлопал Яна по плечу. Счастье любящего отца невозможно скрыть, и сейчас оно лилось из Яна ручьем.

– Ты-то чего ждешь? – спросил Ян.

– У меня есть сын!

– С которым ты видишься раз в две недели? Это несерьезно!

– Я усердно работаю!

Ян скептически хмыкнул.

– Что?! Возможно, совсем скоро я заведу новых! Возможно, я уже встретил их мать. Возможно, она тоже медик. И возможно, ее зовут Кира.

Эрик сладостно причмокнул от воспоминаний той нежной теплой руки. Но, похоже, это – единственное, что осталось от Киры, по крайней мере, лицо ее уже стерлось из памяти.

– Ян, ты – молодчик! – Эрик перевел тему. – Ты – потрясающий специалист, ученый! Ты приносишь столько добра людям! Расскажи мне про это место!

Эрик хлопнул по колену.

– Мне интересно, как тут все устроено. Возможно, я стану одним из спонсоров!

– Это хорошо, Эрик. В последние годы мы лишились нескольких спонсоров из-за… трагических событий.

– Проводи меня! – Эрик вскочил с дивана. – Хочу увидеть твое царство!

Яну пришлась идея по душе. Они оставили теплую уютную атмосферу кабинета и вышли в коридор.

Разумеется, эта прогулка не могла носить формальный характер, а потому Ян проводил друга на улицу, ненавязчиво рассказывая о том, что его не совсем образованный друг был в силах понять. После получасовой информации Эрик понял, что ничего не понял из тех научных сведений, что рассказал ему Ян. Но спонсорам зачастую это и не нужно, ведь главное преимущество благотворительности – освобождение от подоходного налога.

Прогуливаясь посреди ярких пышных клумб, бесконечного стрекотания и пения птиц, Эрик, наконец, понял, что не давало ему здесь покоя. Это все фантик. Большой дорогостоящий фантик. Как бы тут ни было красиво, свежо, ярко, психушка – есть психушка. Тихий час уже давно прошел, и пациенты наполнили зеленый мир пижамами и халатами, а вместе с собой они принесли на эти лужайки заразный смрад, вонь, крики, в общем все, что ассоциируется с психиатрическими лечебницами, даже если это не правда. Эрик в полной мере ощутил, как непросто здесь находиться здоровому человеку.

Ян же продолжал рассказывать. Изолированное от города месторасположение лечебницы имело и плюсы и минусы. Главное преимущество – природа. Калев очень много говорил о ее пользе, но недостатки Эрик почему-то запомнил лучше: усиленная охрана, редкие визиты родственников, ночевки медперсонала в лечебнице.

Эрик остановил Яна посреди какого-то затянувшегося монолога об особенностях блоков.

– А где взрослые?

– Не понял? – Калев еще не отошел от своей темы.

– Ну, взрослое отделение! Шизофреники, самоубийцы, жертвы пренебрежений и насилия! Чем старше человек, тем больше заморочек! Довольно сопляков! Хочу увидеть самых безнадежных!

Эрик почти прыгал от любопытства.

– Эрик! – упрекнул Калев, изобразив искреннее недоумение.

– Какой же ты бесцеремонный!

Но через секунду добавил:

– Ладно, пошли.

– Какой же ты продажный! – Эрик нарочито покачал головой.

Ян долго вел Эрика по тропинке. Здания сменяли друг друга. Похоже, надо было все-таки запомнить, что там Ян говорил про блоки, потому что если вдруг Ян станет жертвой одного из этих психов, что косятся на них, Эрик ни за что на свете не найдет путь обратно! В Эрике копилось напряжение от пациентов, которые встречали его непонятными взглядами, то ли враждебно, то ли равнодушно, а может, они просто изучали его. Он чувствовал, что на бейдже надо было написать «Чужак».

Наконец, они вышли на один из дворов, заполненных уже вполне взрослыми пациентами.

– Это старшее отделение взрослого блока. Семнадцать – восемнадцать лет. И ты прав, проблем здесь гораздо больше.

– Мне нравится, как ты здесь все устроил!

– Ох, это все уже было. Я только и сделал, что ремонт, – отмахнулся Ян.

Но Эрик-то прекрасно понимал всю работу, что проделал его друг.

– Как насчет тебя? – Ян понимал, что Эрик не мог рассказать многого о своей работе, но ему было так интересно задеть хотя бы чуточку неизведанного.

– Я скажу лишь то, что занимаюсь любимым делом, – Эрик играючи улыбнулся.

Ян остановил друга, чтобы произнести важную фразу, глядя тому в глаза.

– Я хочу сказать, что прекрасно представляю, чем ты занимаешься, – говорил Ян. – Это был твой выбор, а выбор – это то, чем каждый обладает по праву. И я также уверен, что, несмотря ни на что, ты все делаешь правильно. Ты – рассудительный, справедливый и, не смейся, но добрый.

Эрик слегка улыбнулся и едва заметно кивнул.

– А теперь отбрось все предрассудки и поцелуй меня, – Ян потянулся губами вперед.

Эрик рассмеялся так, что все в округе обернулись.

– Боже, как я скучаю по твоим выходкам, балбес! – смеялся Эрик.

Калев погоготал вместе с другом.

В этот момент к ним подбежал медбрат.

– Доктор Калев! Вы тут кстати! Гаспар залез на дерево, и мы никак не можем его достать!

– Надеюсь, вы не обстреливали его транквилизаторами.

Медбрат потупил глаза, Калев же свои закатил. Только он взглянул на Эрика, как тот все понял – эти охотники не справятся без него.

– Разумеется, идем! – воскликнул Эрик.

– Нет, присутствие чужака (таки следовало изменить надпись на бейдже!) может только усугубить положение. Подожди меня здесь! Только не уходи никуда! Я быстро!

Наблюдая за тем, как люди в белых халатах под предводительством его друга безрезультатно пытаются уговорить мальца слезть с дерева, Эрик понял, что Калев вернется отнюдь не быстро. Эрик вооружился своим бесстрашием и решил прогуляться среди ненормальных. Оказалось, что ненормальные не такие уж и ненормальные. Одни безвылазно оккупировали беседку, другие что-то читали на скамейках, третьи тихо беседовали. Глупая затея. Со страшилками Калева это место кажется куда мрачнее и загадочнее.

Эрик вспомнил, что по дороге сюда они с Калевом проходили какую-то аллею между блоками. Калев вроде сказал, что там есть даже ручей. Наверняка, там красиво! Смерив глазами расстояние от своего места до аллеи, виднеющейся недалеко, Эрик рискнул навестить ее. Кто знает, может он станет свидетелем какой-нибудь разборки между психами, в которой один утопит другого, и день тотчас же станет интереснее?

Но к разочарованию Эрика в этом ручье едва ли можно было кого-нибудь утопить, если только свой глаз и то надо постараться. Однако, сам вид аллеи не огорчил. Ягодные тисы заботливо нависали ветвями над желтыми скамейками, пологий склон, ведущий к ручью, отделялся от мощеной тропы резным ограждением. Эрик медленно шел вдоль аллеи, представляя, как красиво должно быть освещают аллею высокие фонари в темноте. Эх, побывать бы здесь ночью! Определенно это был бы сказочный пейзаж! И возможно ночью таки ему бы удалось стать свидетелем какой-нибудь другой разборки между психами, в которой…

Внезапно чья-то рука крепко схватила его за запястье, вырвав Эрика из фантазий. Настойчивая хватка притянула Эрика к ее обладателю.

– К тебе летит пустельга. Остерегайся ее… – прошептала она прямо ему в ухо.

Хватка ослабла, и Эрик моментально отпрянул, словно от огня. Все-таки они – ненормальные!

Теперь, находясь на безопасном расстоянии, Эрик смог разглядеть обладателя крепкой кисти. Молодая девушка, совсем юная, сидела с подобранными ногами, укутавшись в старый местами дырявый коричневый свитер, который определенно принадлежал еще ее прабабке. Он не видел ее лица – она спрятала его, уткнувшись носом в рукав. Только растрепанные сальные темные волосы торчали во все стороны. Девушка даже не смотрела на Эрика, словно и не говорила с ним минуту назад.

Эрик не знал, что делать, позвать ли кого или уйти незаметно. Последнее ему понравилось больше, и через пару минут он уже возвращался туда, где его оставил Калев.

Странная девчонка. И чего она там сказала? Пустельга? Вроде они здесь не обитают. Да и чего их бояться? Гребаные шизофреники!

Размышления Эрика прервал Калев.

– Как мы уже выяснили, проблем здесь гораздо больше, – сказал Ян, запыхавшись. – Пойдем, покажу кое-что пострашнее.

Эрик уже не знал, хочет ли он увидеть что-то еще более страшное после контакта с одним из них, но все же натянуто улыбнулся и кивнул.

– Официально это носит название «Отделение интенсивной терапии». В простонародье, – Ян специально выждал паузу и грозным голосом объявил, – «буйный блок»!

О, да. Калев всегда умел заинтриговать друга. Контакт с ненормальной уже отошел далеко на второй, а то и десятый план. Эрик определенно хотел увидеть буйных! Он и сам был не далек от них.

***

Визит к старому другу, которого не видел несколько лет, всегда заканчивается легкой эйфорией, длящейся еще несколько дней. Эрик уже направлялся обратно в город, но настрой на воспоминания о безбашенной юности продолжался. Эрик вспоминал радостные и грустные моменты, тяжелые испытания и щедрые вознаграждения судьбы, и улыбка не сползала с его лица ни на секунду.

Зазвонил телефон. Это был рингтон из кинофильма «Пятый элемент» с чистым заливистым пением Дивы.

– Слушаю, мой певчий королек! – ответил Эрик.

– Ты опять поставил на меня этого синего слизня? – раздраженно процедил Роберт.

– Не понимаю, о чем ты, моя Примадонна. О чем ты сегодня мне напоешь? – спросил Эрик совершенно безобидным голосом.

Роберт устало вздохнул.

– Подъезжай в ресторан. Дело есть.

Не дождавшись ответа, Роберт отключился.

В выходные синоптики снова обещали дождь. Предвестник осени – август – не скупился на угрозы и запугивания, словно целый год ждал своего триумфа. Устоявшееся на целую неделю, пасмурное небо теперь затягивалось толстыми черными тучами, тянущимися с горизонта. Дул сильный осенний ветер, поднимая листья с земли в круговом танце. Машина пересекала недавно отремонтированный мост, и теперь езда по ухабам превратилась в езду по мягкому пластилину. Из колонок звучала музыка хардрока, боковое стекло слегка спущено, и ветер обдувал волосы, Эрик чувствовал себя бунтарем, прямо как в детстве. Он уже и забыл это ощущение. Да, визит к Шаману определенно удался!

Добравшись до «Геенны», Эрик припарковался со стороны ресторана – еще одно излюбленное место встречи городских авторитетов, поэтому в ресторане подавали блюда разных кухонь: европейской, азиатской, мексиканской. Эрик старался угодить всем даже в мелочах, уверенный в том, что именно с таких мелких деталей и строится репутация.

– Привет, Эрик! – Марк встретил Эрика у входа с толстым роллом в руке и во рту.

Марк протянул руку для пожатия, и оба мужчины уставились на жирные капли майонеза на этой руке. Через мгновение Марк добавил:

– Очень, между прочим, вкусный! Попробуй! – он помахал роллом перед лицом Эрика.

– Спасибо, дорогой! Но только когда решу покончить жизнь изжогой! Все собрались?

– Уже вовсю решают, – отвечал Марк, жуя и следуя за Эриком в одну из кабинок.

Роберт, Рудольф и Дэсмонд привстали из-за стола, на котором был накрыт сытный дымящийся обед.

– Ну как? Уже стал психом? – спросил Дэсмонд.

– Как там Шаман? – перебил Рудольф.

Друзья пожали руки и сели за стол. Вынырнувший из ниоткуда их постоянный официант – накачанный мужчина тридцати лет – тут же налил ароматный овощной суп в тарелку Эрика и исчез также внезапно, как и появился.

– Шаман, друзья, теперь зовется доктор Калев, главврач психиатрической лечебницы! – гордо объявил Эрик.

– Выпендрежник! – воскликнул Дэсмонд.

– Молодец, парень! Я всегда верил в его мозги! – сказал Роберт.

– Выпьем за него! Кем бы там он ни стал, Шаман навсегда останется одним из наших! – Рудольф поднял бокал с вином.

Друзья охотно поддержали тост.

– Итак, что там за дело? – Эрик принялся за суп.

– Вчера я начал говорить тебе про новых дельцов с севера, – начал Роберт.

– Параноики с севера?

– Те самые. Сегодня они снова вышли с нами на контакт.

– Настойчивые ребята. Чего им надо?

– Уже в течение нескольких лет они весьма успешно толкают всякого рода китайскую синтетическую дрянь вроде альфа ПВП и МДПВ, и постоянно придумывают какие-то новые аналоги катиона и каннабиноидов. Ходят слухи, что за этот год они заработали уже порядка пятидесяти миллионов. Они заполонили весь север Европы и вот добрались до нас.

– От этого ПВП людей дохнет больше, чем от кокса и геры вместе взятых! – буркнул Дэсмонд.

– И, тем не менее, он не теряет популярность из-за своей крайней дешевизны, – добавил Роберт.

– Мы не торгуем дешевым дерьмом, – напомнил Эрик.

– Да мы и не будем. Нам просто нужно их сырье. Мы будем скупать весь объем их синтетики, что они приготовили для страны, и переделывать в наших лабораториях.

– Это огромные затраты! – внес Рудольф.

– Мы потратим больше, пытаясь не пустить их в страну, – вставил Марк.

– Почему нам, вообще, надо пускать эти наркотики в страну? – удивился Рудольф.

– Потому что их появление на нашем рынке неизбежно, – печально констатировал Эрик, уже просчитавший все наперед.

– Они полезут из всех щелей, как тараканы, – объяснял Роберт. – Запретный плод всегда сладок, а дешевый – еще слаще. Дело в том, что это дерьмо заполонит наш рынок хочешь ты или нет. И главная причина – дешевизна. Вопрос о выборе «хотим мы заниматься китайской синтетикой или нет» не стоит. У нас нет этого выбора. Когда это дерьмо поступит на рынок, мы потеряем контроль. Никто не будет покупать наш мет по сотке за грамм, когда в соседнем переулке ПВП толкают по двадцатке.

– В твоих словах есть смысл, – согласился Рудольф. – Основной процент покупателей – это улицы, а там мало ценителей качества. Кокаин и героин уже давно превратились в элитные наркотики. Дилеры продают мет и экстази объемами почти в три раза больше, чем натурального товара. Именно из-за дешевизны.

– Точно! Сейчас эра синтетики! Искусственное дерево, искусственное мясо, искусственная одежда! Мы не можем это остановить! – воскликнул Марк.

– Поэтому я считаю, нам следует взять контроль над синтетикой в свои руки на начальном этапе, пока она не распространилась по стране, как чума, – сказал Роберт.

– Перекрыть точки сложнее, чем создать их, – добавил Дэсмонд, уж он-то разбирался в вопросах что-то остановить, закрыть, ликвидировать.

– Нам надо идти в ногу со временем. Иначе мы потеряем наши позиции на рынке, – сказал Роберт.

– Значит, из позиции нападающих мы перешли в позицию обороняющихся, – заключил Эрик.

На минуту все стихли, осознавая пугающий факт. Они превратились в одних из тех, кого свергали с трона сами много лет назад. Так и должно было случиться, они знали, что этот момент настанет, и были к нему готовы. Вот только они не думали, что все произойдет так быстро, время бежит неумолимо. Все это казалось таким далеким и нереальным, пока им не стукнуло по сорок лет. Они стали теми стариками, которых поспевающий молодняк нацелился сбросить с шахматной доски. Удивительно, но вот уже сотни лет игра по-прежнему ведется по одним и тем же правилам.

– Но нам нужно держать марку, – Марк нарушил молчание. – Нам нужно защитить рынок и не пустить дешевый товар в нашу страну. Мы не можем позволить людям умирать от этой дряни. Если торговать ею, то только качественной.

– Люблю тебя, светлая головка! – Дэсмонд послал воздушный поцелуй Марку. – Он прав. Мы должны защитить наш рынок. Потому что это наш рынок! Я не хочу, чтобы наши имена ассоциировались с грошовым паршивым дерьмом, перед которым стоишь и думаешь, а не сдохну ли я после этого закидона? Надо думать о наших гражданах, мать их! Чтоб всякую ерунду в рот не брали!

– Прям девиз кандидата в президенты, – ухмыльнулся Рудольф.

– Я согласен с вами, мы должны отстоять наш рынок, – произнес Эрик.

– А защитить его можно, только взяв под контроль синтетические наркотики, – заключил Рудольф.

– Мы можем договориться с этими парнями о поставке сырья, которое сами будем бадяжить в наших лабораториях. И только когда выведем по-настоящему качественную химию, начнем толкать, отваливая процент этим… кстати, как их зовут?

– Они называют себя «Пастаргаи». Понятия не имею, что это значит, – ответил Роберт, качая головой.

– А разве мы не можем выйти на китайского производителя и закупить у него сырье сами? – предложил Марк.

– К сожалению, нет. Мы ведем бизнес с Киа-Цзуном, – ответил Дэсмонд.

– А-а-а, старая добрая китайско—японская вражда, – устало вздохнул Эрик.

– Я вот не пойму, чего они не поделили-то? Они ж все на одно лицо! Близнецы как под копирку! – удивлялся Дэсмонд.

Друзья лишь обреченно покачали головами. У Дэсмонда вместо головы всегда была граната.

– То есть, мы убьем сразу несколько зайцев! Мы откроем рынок для синтетики, сохраним бизнес с Киа-Цзуном да еще и заработаем нехилое бабло! – вдруг резюмировал Марк.

Ребята замолчали, а потом довольно улыбнулись друг другу.

– Эх, люблю тебя, ты наша светлая головка! – Дэсмонд подскочил к Марку, применил удушающий захват и начал «натирать тыкву».

Марк весело загоготал.

– Дэсмонд! Хорош!

Напряжение немного спало, и мужчины смогли насладиться превосходными блюдами.

– Осталось только обговорить с этими, как их, Пастаргаями, – Роберт снова заглянул в заметки в телефоне, куда записал название группировки.

– Я думаю, нам надо побеседовать с ними лично. Ведь фактически они таки не попадут на наш рынок, их это не очень обрадует. Мы возьмем у них придуманный ими ключ, и сами начнем открывать двери, – сказал Эрик.

– Согласен. Назначим встречу здесь?

Эрик замотал головой.

– Я без понятия, кто они. Лучше вне города. И подстраховаться.

Закончив с обедом мужчины начали расходиться. Дэсмонд, как всегда, утащил Марка на какие-то «полевые испытания» нового механического зверя. Рудольф уехал забирать детей из школы, он редко мог себе позволить это, и когда выпадала возможность, никогда ее не упускал.

Выйдя из ресторана, Эрик с Робертом привычно закурили.

– Что с тобой? – спросил Эрик после очередного тяжелого вздоха Роберта.

– Подустал сегодня. Лидия всю неделю возит меня по кондитерским и скармливает тонны тортов.

– Хочешь сказать, что она таскает тебя по всяким занудным местам?

– Нет, это ты хочешь сказать, что она заставляет меня таскаться по всяким занудным местам! Мне нравится ездить с ней и выбирать фарфор и цветочные композиции.

Эрик искренне рассмеялся.

– Да ладно тебе, Робертина!

– Смейся, сколько хочешь! Но я уже без трех месяцев семейный человек!

Эрик тут же погрустнел. Через три месяца Роберт женится на своей бухгалтерше и тогда он навсегда потеряет друга в болоте семейных хлопот.

– У тебя у самого есть сын, – заметил Роберт.

– Это не то же самое! Я никогда не ставил его во главу своей жизни! – возразил Эрик.

– А может, стоит попробовать?

Эрик сплюнул табак. Он и вправду очень редко навещал своего сынишку. Но, бог свидетель, когда Эрик все-таки приходил к нему, Бруно купался в его внимании и был счастлив. Эрик не поручился бы за такие же радостные и веселые встречи, живи он с сыном вместе, и видя того каждый день. Он навещал Бруно раз в неделю, а то и в две, и каждый его визит был целым праздником для шестилетнего мальчика, ожидающего приезд отца! Они ценили каждую минуту, проведенную вместе, и с нетерпением ждали следующую встречу. Эрик был слишком эгоистичен, чтобы отдать свою жизнь другому. С ребенком на шее уже не покутишь до утра и не останешься в борделе на ночь, да и не приведешь к себе девушек на громкие оргии и уж тем более не занюхаешь! Ребенок – это самопожертвование. И именно на это осознанно шел Роберт. Именно на это никогда не пойдет Эрик.

***

Встреча с Пастаргаями была организована через пару дней. В полночь на небольшом складе посреди заброшенного заводского района – нейтральная территория. Здесь нет ни своих, ни чужих. Тридцать лет назад любые разборки между бандами происходили именно здесь. Сколько литров крови впитала земля, сколько еще не найденных тел закопано на пяти сотнях гектарах, никто не знал. Прежде чем переговоры перебрались в шикарные рестораны и роскошные клубы, судьба криминального мира решалась именно на таких забытых всеми клочках промышленного района с кирпичными развалинами и ржавыми завалами вместо заводов и фабрик.

Вереница черных джипов подняла земляную пыль с дороги, которой уже давно никто не пользовался. Семь черных бронированных коней, нашпигованных натренированными бойцами и огнестрельным металлом – подстраховка. Они миновали сорванные стальные ворота, перекошенные от времени и пренебрежения, с измученной ржавой табличкой «Вход воспрещен».

Машины остановились возле небольшого производственного склада, используемого давным-давно для хранения строительных материалов. Вдоль всей прилегающей к складу территории были установлены несколько кран-балок, которые до сих пор были в рабочем состоянии, но, к сожалению, ржавели за ненадобностью. Центральные раздвижные ворота склада были открыты наполовину, как раз для того, чтобы могли въехать машины.

Эрик вышел из автомобиля и оглядел три тонированных джипа, припаркованные с другой стороны въезда в склад. Это были машины Пастаргаев. Они прибыли раньше оговоренного времени, и это не понравилось Эрику. Зачем приезжать на переговоры заранее? Может, они запаслись временем, так как ехали издалека? А может, они приехали раньше специально для того, чтобы разметить территорию и установить ловушки?

Эрик дал знак своим людям готовить пушки.

– Что думаешь? – спросил Рудольф, указывая головой на припаркованные вдалеке джипы.

– Дорогие тачки, – задумчиво произнес Эрик.

– Видел я такие. В них стоит бронекапсула пятого уровня защиты, – добавил Дэсмонд, – пробьешь только разве что гранатометом.

– Серьезные ребята, – добавил Роберт.

– Не очкуй, гранатомет лежит в моем багажнике, – Дэсмонд хлопнул Роберта по плечу.

– Ты взял с собой на переговоры гранатомет?! – воскликнул Рудольф.

Дэсмонд пожал плечами, мол, само собой!

– Так, оставь свою тачку с гранатометом здесь! – разозлился Эрик. – Ты хочешь их спугнуть, не начав разговор?!

– О чем ты думал? Это – переговоры, а не разборки! – согласился Роберт.

Дэсмонд снова пожал плечами.

– Я и гранаты прихватил! – Дэсмонд продемонстрировал целую связку осколочных гранат, штук двадцать не меньше.

– Твою мать, спрячь их! – выругался Эрик.

Друзья раздраженно замотали головами. Эта демонстрация силы грозила сорвать переговоры еще до их начала. Но из припаркованных напротив джипов, никто не подал знака. Похоже, они были пусты.

Бойцы залезли в один из джипов, где собрали ручной пулемет Миними и закрепили на платформе. Эрик похлопал по кобуре под пиджаком, в которой висели два двадцать вторых Глока подмышками. Роберт снарядился двумя Макаровыми – он больше любил советскую технику. Ну, а Дэсмонд… Никто никогда до конца не знал, как вооружен Дэсмонд. Казалось, что он умел спрятать пистолет в каждую складку одежды, а ножи – внутрь тела, да так, что только металлическая рамка смогла бы их обнаружить.

Марк и Рудольф остались снаружи. Кто-то всегда должен прикрывать пути отхода.

Четыре из семи джипов двинулись к воротам склада. Другие остались на улице, включая машину Дэсмонда… с гранатометом. Внутри уже горел свет – их ждали.

Склад был давно заброшен, и все, что осталось здесь от былых времен – это груды строительного мусора, раскинутые то тут, то там. Под потолком виднелись разбитые оконные ленты, от которых остались лишь потемневшие стальные переплеты и профили. Толстые кирпичные стены уже давно обнажились, их штукатурку время нещадно уничтожило. Вдоль боковых стен на уровне пяти метров от пола тянулись пролеты, использовавшиеся для доступа к кран-балкам, закрепленным под крышей. Когда-то этот маленький по сравнению с современными склад был верхом промышленных застроек, теперь же одиноко стоял посреди своих кинутых собратьев, ожидая участи быть снесенным в недалеком будущем.

Машины въехали в центр склада и остановились в ряд напротив трех джипов Пастаргаев – с такой же бронированной системой, как их машины на улице. Стороны разделяло не менее десяти метров – достаточное расстояние для разбивки территории на два лагеря.

Пастаргаев было двенадцать. Что ж, хорошо. Со стороны Эрика людей было четырнадцать. Эрик вышел из машины и прошагал в самый центр поля грядущей словесной битвы. Роберт встал чуть позади него. Дэсмонд остался сзади возле машин.

В долю секунды Эрик вычленил в группе Пастаргаев лидера и его двух приближенных – это было несложно. Все они были метисами, взявшие гены от какой-то монголоидной расы, но точно не от китайцев и не японцев, скорее всего, что-то от восточных азиатов, смешанной с европейской. У двоих из них были короткие черные волосы, раскосые довольно широкие для азиатов глаза и подозрительный взгляд, как и должно первым помощникам. Главный меньше всех унаследовал от предков азиатские черты лица. Он был гораздо крупнее и выше своих собратьев, лысый, прямой широкий нос и мощное надбровье свидетельствовали скорее о каких-то скандинавских корнях. И все же характерное развитое верхнее веко выдавало в нем общих предков со своими подручными.

Остальные бойцы – были наемниками. Причем наемниками высокого класса – заключил Дэсмонд. Четверо из них – точно выходцы из оперативных спецслужб, Дэсмонд понял это по их оборонительным стойкам. У одного он заметил татуировку летучей мыши, выглядывающей из-под черного рукава футболки на плече – разведка или спецназ. Еще у некоторых – татуировки группы крови на предплечье – военные. Дэсмонд невольно потянулся к рукоятке пистолета. Оставалось надеяться, что Эрик тоже обратил внимание на серьезный состав дорогостоящей кавалерии.

Главный отделился от черной массы перекачанных бойцов в трещащих по швам футболках и прошагал на встречу к Эрику.

– Приветствую, Эрик Манн. Мы давно ждем встречи с вами, – протянул лидер Пастаргаев и выставил руку вперед.

Эрик, не мешкая, протянул свою.

– Добрый вечер. Очень лестно. Как тебя зовут?

– Меня зовут Карим, а это Акром и Малик, – указывая на своих осторожных подручных, Карим растягивал каждое слово, будто наслаждался звучностью своего голоса.

– Роберт и Дэсмонд, – Эрик кивнул головой, представляя друзей позади.

Карим кивнул и медленно растянулся в улыбке.

– Марк и Рудольф, видимо, снаружи, – протянул он.

– Совершенно верно, – отчеканил Эрик.

– Совершенно верно, – повторил Карим, загадочно улыбаясь, – тылы должны быть прикрыты.

Эрик слегка напрягся от этой простой фразы.

Карим дал знак людям и тотчас же из одного из джипов боец вытащил металлический кейс и прошагал к боссу. Второй боец подтащил старый деревянный ящик, на который товарищ водрузил кейс и открыл его.

– Что это? – спросил Эрик.

– Килограмм чистейшей эйфории, – ответил Карим и выудил один из десятков пластиковых контейнеров с маленькими красными таблетками. – Прошу знакомьтесь, это наш Жгучий Карлик.

Дэсмонд фыркнул.

– Ну, и название!

– Карлик – потому что мелкий, – объяснил Карим.

Таблетки и вправду были совсем крошечными.

– А жгучий? – спросил Дэсмонд.

– Синтетический аналог метилендиоксипировалерона, что мы получили, слегка жжет носоглотку после приема. Совсем, как жгучий мексиканский перчик, – Карим снова растянулся в улыбке, словно только что сострил.

– И каково его действие? – спросил Роберт.

– Вполне стандартное, – начал Карим, – возбуждение симпатической нервной системы до состояния легкого серотонинового синдрома.

– Это – то же самое экстази, – вставил Роберт, изучая в руках пластиковый коробок, он даже пальцем не желал трогать эту химию.

– Все синтетические наркотики исходят из одного и того же набора исходных препаратов. Мы просто меняем пару молекул в наборе и получаем новый наркотик. В этом – преимущество торговли синтетическими наркотиками: государство не поспевает за скоростью рождения новых препаратов. Прежде чем они внесут тот или иной наркотик в списки запрещенных, мы уже изобретем новый. То есть фактически, мы торгуем вполне легальными веществами. Ни один полицейский не сможет остановить ни покупателя, ни продавца, просто потому что нет на то причин, – Карим снова обнажил белоснежные ровные зубы.

– Все это звучит очень сладко. Вот только какой ценой люди платят за этот кайф? – спросил Эрик, бросив пластиковый коробок в кейс к остальным.

Карим проследил за падающим коробком, словно был недоволен небрежностью, с какой Эрик относится к его детищу.

– А с каких пор вы стали задумываться над душами наркош? – невозмутимо спросил Карим.

– Мы всегда об этом заботились, – начал Роберт, – мы за этичный бизнес!

– Мы уже далеки от того возраста, когда можно было торговать чем угодно, лишь бы срубить бабла! – крикнул Дэсмонд из-за спин бойцов.

– Все же я думаю, надо оставить людям возможность решать самим, чем закидываться. К тому же легко рассуждать об ответственном бизнесе, когда вы можете позволить себе занюхивать чистейший кокаин, а другие готовы продать все свое имущество ради одной дозы с примесями, – Карим сдержанно отстаивал свою позицию.

Эрик понимал, что в чем-то Карим был прав.

– Мы всего лишь открыли простым людям дорогу к кайфу. Ведь они такие же люди, как и вы, с теми же проблемами, как и у вас: как найти денег, где найти еду, как бы кого трахнуть и вытерпеть своих детей. Так почему же кайф должен быть привилегией лишь для богатеев?

– Ты предлагаешь сделать наркотики общедоступными, – заключил Эрик.

– Такими же доступными, как и табак. Кто-то курит Приму, другой – Лаки Стар, а кто-то балуется кубинскими сигарами. Каждый покупает то, что может себе позволить, и никто не видит в этом проблему, потому что это – нормально.

– Однако, качество сигарет строго регламентируется ГОСТами. За качество наркотиков не отвечает никто, сводя все к ответственности потребителя. А так как наркоманы – это невменяемые потребители, неспособные адекватно оценить последствия своих решений, то мы решили взять ответственность за качество на себя. Пусть даже в пределах одной страны.

Карим подозрительно оглядел всех присутствующих.

– Однако, встречу вы все-таки назначили, – медленно произнес он.

– Да, мы хотели сказать тебе лично, что не торгуем фаст-фудом. Наш курс – рестораны с чистыми кухнями и первосортными продуктами, – сказал Эрик.

– Очень хорошо! Ну, а мы займем нишу фаст-фуда, – улыбался Карим.

С каждой секундой улыбка лысого все больше раздражала Дэсмонда, он уже был готов выбить все до одного снежные зубы верзилы. Сам-то он, судя по ним, ни разу не закидывался своим фаст-фудом, иначе они бы уже давно пожелтели и начали гнить.

– Недавно мэр Турина приняла решение сделать свой город первым веганским городом мира, – сказал Эрик.

– Какое это отношение имеет к нам? – Карим медленно и глубоко вздохнул, демонстрируя раздражение от метафор.

– Нам нравится ее честолюбивый план, и мы хотим последовать ее примеру и оградить нашу страну от потребителей наркотического фаст-фуда. Мы не пустим вас с этим…продуктом на наш рынок! – выплюнул Роберт.

Карима эти слова далеко не обрадовали. Сияние улыбки слегка померкло. Эрик обернулся, посылая Роберту укорительный взгляд. Роберт одернулся, будто сдержаться было невозможно.

– Карим, – начал Эрик, – Роберт хотел сказать, что мы всегда были озабочены качеством товара, что реализуем в нашей стране. Да, наш товар дорогой. Но он и должен быть таким. Наркотики не должны быть доступными каждому, иначе они потеряют свою ценность. Товары, как ваш Жгучий Карлик, обесценивают наш бизнес. Придется усиливать производственные мощности для того, чтобы заработать те же деньги, что мы зарабатываем сейчас кокаином и героином. Мы прекрасно осведомлены о побочных эффектах синтетики. Героин, при всех его побочках, не влияет на интеллект человека, а синтетика уносит его напрочь за пару месяцев употребления. Воздействие синтетики на каннабиноидные рецепторы в десятки раз мощнее других наркотиков, и подрыв иммунитета также происходит в десятки раз быстрее. На этой химии долго не просидишь, – Эрик продемонстрировал глубокое владение информацией об отрасли, в которую вписал свою жизнь, пусть он и не варил наркотики сам.

– И также быстро она потеряет популярность. Редко какой наркоман продолжит употреблять ее, когда все вокруг него сдохнут от нее, – дополнил Роберт.

Эрик задумчиво кивнул. Он бы выразил эту мысль другими более сдержанными словами, но и так сойдет.

– Разумеется, это все до тех пор, пока вы не изобретете по-настоящему качественный товар. На данном же этапе вы просто хотите заработать быстрые деньги. Я никогда не посоветую этот способ ни партнерам, ни друзьям, ни даже врагам. Это – путь разрушителей. Это – путь в никуда. Мы уже тридцать лет в этом бизнесе, – Эрик обвел руками своих присутствующих людей, – и это большой стаж. А сколько вы на рынке? Год? Два? Согласись, я понимаю в этом гораздо больше, чем вы.

С минуту на складе воцарилась напряженная тишина. Лицо Карима застыло с непоколебимой улыбкой, словно он только что не получил нравоучения от холеного хвастуна всего на пару лет старше него.

– Мы будем работать вместе, но только в том случае, если вы отбросите свой эгоизм, – Эрик закинул удочку.

– И что же это значит в вашем понимании? – растянул Карим, нетерпеливо вздыхая

– Мы купим у вас партию Карлика, и посмотрим, что можем с ней сделать, чтобы улучшить его качество.

Карим задумался.

– Фактически вы хотите получить нашу формулу, – сказал он через минуту.

– Если вы отдадите формулу сами, мы сэкономим кучу времени, – сказал Роберт.

Карим молча изучал лица Эрика и Роберта.

– Формула представляет столь огромную ценность? – поинтересовался Эрик.

– Нет, – отрешено ответил Карим. – Я уверен, ваш талантливый варщик разберет формулу с его-то навороченной лабораторией. Просто, я сомневаюсь, что нашим китайским химикам понравится эта идея. Ведь вы ведете дела с их врагом номер один. Глупо будет раскрывать секрет партнеру Японца.

– А вот тут уже начинается настоящий бизнес, – непринужденно констатировал Эрик. – Вы можете быть уверены, что дальше нас эта формула не уйдет. Но вам следует решить, готовы ли вы вести теневой бизнес относительно ваших китайских друзей.

Карим снова тяжело вздохнул.

– Они рано или поздно узнают, что Карлик попал на вашу территорию и непременно спросят, почему не имеют долю с вашего рынка, – произнес Карим.

– Это зависит от того, насколько сильно мы изменим формулу. Как ты сказал, изменив хотя бы одну молекулу, мы получим новый наркотик, – ответил Эрик.

Карим снова впал в раздумья. Он глубоко вздохнул, размял плечи и засунул руки в карманы черной кожаной куртки, уткнувшись носом в пол, рассчитывая варианты. Его двое сподручных тоже задумались не меньше, собрав руки в локтях и сосредоточенно разглядывая людей Эрика.

Наконец, Карим медленно прошагал к кейсу и закрыл его.

Дэсмонд напрягся.

Но Карим повернулся со знакомой улыбкой на лице.

– Ну, что ж, звучит неплохо. Рисковый бизнес, но и сливки гуще, – подытожил он.

Эрик едва заметно облегченно вздохнул. Все сложилось весьма неплохо. Оставалось лишь раскусить формулу и скрыть от Киа—Цзуна истоки реализуемой на территории Эрика химии.

Карим подошел к Эрику вплотную и протянул руку. Тот крепко пожал ее в ответ.

– Формулу не дам. Надо же испытать вашего варщика, – сказал он и подмигнул.

Эрик улыбнулся в ответ.

– Не пройдет тест, мы его пристрелим, – подшутил Эрик в ответ.

Наконец, люди смогли расслабиться. Атмосфера стала менее напряжённой, бойцы вышли из оборонительных стоек и убрали руки с кобур. Бойцы со стороны Пастаргаев защелкнули замки на кейсе и передали бойцам Эрика.

Карим тем временем подошел к Роберту и также пожал руку, заключая сделку. Дэсмонд предпочел остаться в стороне от дипломатии, хотя и был одним из руководителей. Здесь позади, среди своих псов, ему было комфортнее. И он продолжал держать руку на пистолете. Ну, не мог он так просто отпустить свою страсть!

– Когда нам связаться? – спросил Карим.

– Как только у нас появятся идеи касательно состава Карлика, мы сами свяжемся с тобой, придется потерпеть, – ответил Эрик.

Карим уступчиво склонился, подняв руки вверх.

– Мы вас не торопим. Занимайтесь им столько, сколько понадобится для создания отличного товара! Нам есть, чем заняться.

– Я рад, что ты увидел смысл в моих словах, – сказал Эрик.

Карим снова растянулся в белоснежной улыбке.

– Мы, Пастаргаи, готовы учиться у лучших. С вами нет смысла соперничать, пока вы – лучше, – ответил он.

Странным образом Эрик был согласен с Каримом, хотя его высказывание звучало между строк так: когда вы сдадите позиции, мы вас истребим. Таков был жестокий закон в этом бизнесе. Да и в любом. Миром всегда правили сильнейшие.

– Да, все хотел спросить, а что значит название вашей группы? Пастаргаи? – спросил Роберт, повысив голос из-за движения позади – бойцы потихоньку рассаживались по машинам и грозные кони взревели один за другим.

– О! Я редко, кому объясняю это, но, раз уж мы теперь – партнеры, то вы должны знать. Это – хакасское слово. Моя мать была хакасской. Благодаря ней, я говорю на этом редком языке!

Карим завернул рукав куртки и показал татуировку на внутренней стороне предплечья. Невероятно красивый яркий и сочный рисунок птицы сантиметров пять в длину. У птички была светло-серая голова, на бурой спине и крыльях виднелись черные ромбовидные точки на концах перьев, на хвосте – черные полосы с белой каймой, на фоне желтых ног и основания клюва выделялись маленький черный изогнутый клюв и большие глаза.

– Это – пастаргай, – сказал Карим.

Почему-то Эрику стало не по себе.

– Она удивительна, благодаря своему зрелищному трепещущему полету. Она зависает над добычей, подобно колибри, напивающейся нектаром из цветка, а потом резко пикирует, притормаживая лишь у самой земли. Они запасаются добычей впрок, и никогда не строят своих гнезд – они используют гнезда, построенные другими птицами.

При этих словах Карим подмигнул. Эрик заметил, что этот полухакасец и вправду был хитер, как эта птица, ведь он вскоре выйдет на готовый для него рынок. Когда Эрик сделает за него всю работу и выпустит добротного и качественного Жгучего Карлика, который будет стоить в разы больше, чем за пределами страны, Кариму останется лишь собирать деньги, как грибы после дождя. Разумеется, Эрик оставит для себя, как обычно, повышенный процент за использование своих услуг, но даже с тридцатью процентами доли Карим невероятно обогатится.

– А причем здесь ваша мать? – не понял Роберт.

– Хакасский язык, – ответил Карим, словно это было элементарно. – «Пастаргай» с хакасского означает «пустельга».

И тут Эрика как громом поразило! Этого не может быть! Это не просто совпадение!

Его лицо тут же выразило весь спектр охвативших Эрика эмоций: удивление, подозрение, страх. Что он наделал?!

Карим немедленно прочел мысли Эрика по мимике лица. Это было не сложно для него – бывшего оперативника спецслужб, обученного считывать намерения людей по внешним поведенческим признакам. Эрик задержал дыхание, раскрыл глаза и нахмурился – он все понял!

Реакция Эрика на слова Карима не осталась незамеченной и Робертом. Он уже наизусть знал повадки своего лучшего друга, и как только Эрик задержал дыхание, тут же почуял что-то неладное и уже сосредоточился на кобуре подмышками, готовый в любую секунду выхватить свои Макаровы.

И ровно за долю секунды произошло невероятное невербальное общение между двумя гениями: Карим понял, что Эрик неизвестно каким образом раскусил Карима, а Эрик в свою очередь понял, что Карим догадался, что Эрик раскусил Карима. Никогда еще доля секунды не была столь значительна, как в этот момент. Потому что именно она грозила стать дальнейшим вершителем судеб всех присутствующих. Но ее опередил звук шипящей рации в кармане Эрика, из которой послышался крик Рудольфа:

– Эрик! Это западня!

В следующий миг атмосфера на складе оживилась, и градус напряжения резко подскочил максимально вверх до отметки «смертельно опасно».

Дэсмонд сделал первый выстрел. Страсть этого психа к оружию, которая не позволяла отпускать рукоятку Зиг Зауэра все то время, что длились переговоры, спасла жизнь Эрику. Пуля попала точно в плечо Карима, чья реакция была быстрее реакции Эрика, и он уже целился тому в голову. К счастью, он не успел спустить курок, и пуля, вонзившаяся точно между плечом и ключицей, отбросила его назад.

Роберт прыгнул на Эрика, сбивая того с ног, ведь последний был ближе всех к огню со стороны противника, точно лежал на амбразуре. Оглушительные выстрелы посыпались градом со всех сторон, отражаясь эхом от измученных стен склада, которым для полного счастья не хватало только перестрелки.

Эрик с Робертом отползли за ближайшую груду металлического мусора и уже вытащили из кобур пистолеты, как вдруг в ту же секунду послышался звук битого стекла сверху. Эрик и Роберт посмотрели наверх и едва верили своим глазам: сквозь окна стен внутрь склада проникли бойцы в черной форме спецназа и уже окружили весь периметр, разбегаясь по верхним пролетам, точно тараканы врассыпную. Эрик сразу сообразил, что не просто так Пастаргаи приехали заранее – они поместили на крышу склада отряд боевиков, которые просто ждали команду от Карима, а потом ворвались внутрь на тросах, застав всех врасплох. Они рассредоточились вдоль трех стен, и бойцов Эрика накрыли огнестрельные очереди автоматов сверху. Очень невыгодная позиция!

– Спецназ, мать твою! У них есть чертов спецназ! – орал Дэсмонд, будто он был единственный, кто обратил внимание на этот мрачный факт.

Но Эрик сразу понял, что это – далеко не федеральный спецназ, а проплаченные наемники. Какого черта?! Сколько же денег тратят эти Пастаргаи на свиту, если в ней одни обученные боевики из военных?! Взять хотя бы оружие! Они палили из Калашниковых, несколько бойцов имели автоматно-гранатометный комплекс ОЦ—14 с прицелами, еще у нескольких были Хеклер и Кох МР5. Эрик едва верил своим глазам. Пастаргаи явно собирались на войну!

И только когда оглушительные взрывы прозвучали за пределами склада, его осенили сразу две очевидные и ужасные мысли: первая – только что кто-то взорвал машины снаружи (но чьи?), вторая – Пастаргаи изначально планировали уничтожить их всех – только этим объяснялась их столь внушительная подготовка.

Эрик едва сохранял рассудок. Как он мог такое допустить! Как он мог так промахнуться?! Все синапсы его мозга работали в ускоренном режиме. Он судорожно анализировал ситуацию, и когда все фрагменты собрались в один логический паззл, он едва не зарыдал от собственной глупости! Бронекапсулы пятого уровня! Машины снаружи для захлопывания ловушки! Руки Карима в кармане куртки – это же самый настоящий знак приготовиться! Тот, кто наблюдал за ним, дал команду бойцам на крыше!

– Какого черта? – Роберт пытался перекричать выстрелы и взрывы.

– Не было никакой сделки! – крикнул ему в ответ Эрик, пытаясь снять боевиков со второго этажа.

– Что?! – Роберт тоже палил по бойцам сверху, но их усилия были малоэффективны: бойцы были в толстых боевых бронежилетах.

– Все это вранье! Нет никакой сделки! Ни соглашений! Ни этого чертова Карлика! Они приехали, чтобы убить нас!

И тут до Роберта тоже дошло! Кариму не нужно партнерство! Он хочет заполучить весь рынок целиком! Он пришел за их троном! Он – один из них в прошлом, когда они вот так заявлялись к ничего не подозревающим дилерам и перекупщикам, бесцеремонно и без тени сожаления отнимая все, что те создали своим трудом или также отняли у менее расторопного. Эта мысль повергла Роберта в такое отчаяние, что он даже впал в лёгкий ступор, прекратив огонь. Так вот как охотник становится жертвой! Вот и подошел их черед быть сметенными в урну, как шелуха от семечек, как какой-нибудь облеванный городской мусор!

Ни за что! Он не отдаст свое детище этим ублюдкам! Роберт перезарядил пистолет и продолжил атаку.

– Зачем тебе гранаты?! Оставь свои гранаты! Ты спятил со своими гранатами?! – Дэсмонд взревел от злости, цитируя своих друзей, которые вот-вот превратятся в ребрышки на гриле. – Вот зачем мне гранаты! – крикнул Дэсмонд и бросил четыре осколочные гранаты точно под две металлические опоры, на которых держалась часть верхнего пролета.

Взрыв оглушил всех, кто не был к нему готов, а значит всех, кроме Дэсмонда. На минуту выстрелы стихли – бойцы приходили в себя, и в эту паузу пролет восточной стены, как солист оперного театра, протяжно завыл, точно распевая реквием, прощаясь с жестокой жизнью, и с грохотом повалился на бетонный пол. Все бойцы, которые находились на нем, также рухнули вниз. Двое из них не отцепились от тросов и теперь повисли в воздухе, представляя собой ничем не прикрываемую мишень, в которую Дэсмонд выпустил очередь безо всякого сожаления.

Наконец, остальные бойцы оправились от оглушения, и битва продолжилась.

Снаружи снова послышался легко узнаваемый свист с совершенно ожидаемым громким взрывом – взорвали еще одну машину. Эрик с Робертом переглянулись: Рудольф и Марк!

Всего несколько минут назад Марк стоял с Рудольфом возле машин, тихо обсуждая наиважнейшие вопросы.

– Я думаю, лучше желтое, – задумчиво произнес Марк, прокручивая варианты в голове.

– А тебе не кажется, что в желтом она будет казаться ниже? – также серьезно спрашивал Рудольф.

Не может же он позволить своей дочке выглядеть неряшливо на свое грядущее восьмилетие!

– Наоборот! Ее смуглый цвет лица и черные волосы будут очень выгодно смотреться на фоне желтого платья! – настаивал Марк, разглядывая фотографии в телефоне Рудольфа. – А какой будет торт? Только без бананов! У меня аллергия на бананы!

Марк посмотрел на Рудольфа, когда тот не ответил на вопрос, и увидел, что Рудольф уставился напряженным взглядом на джипы Пастаргаев. Марк посмотрел на машины и тоже заметил какое-то движение внутри автомобилей.

– Интересно, чего это они там? – спросил Марк.

– Может, переговоры закончились? – предположил Рудольф. – Но Эрик бы в таком случае сообщил.

– Может, в туалет приспичило?

И в следующую секунду они поняли, что ни один из них не прав.

Двери джипов отъехали в сторону и на них уставились три смертоносных зверя – многоствольные пулеметы Гатлинга с вращающимися блоками из шести стволов каждый. Рудольф сообразил быстрее всех и немедленно выкрикнул в рацию, не зная, успеет ли он предупредить своих друзей:

– Эрик! Это западня!

В следующее мгновение бойцы подняли автоматы и открыли огонь, отчаянно осознавая, что их автоматы этим пулеметам, все равно, что мошки перед быком! Все, кто имел при себе лишь пистолеты бросились к машинам за чем-то повесомее, потому что это – пулеметы Гатлинга, черт возьми! Самое настоящее военное оружие, применяемое лишь в авиации и на флоте!

Марк застыл с ужасом на лице, наблюдая, как стволы начали закручиваться в бешеном ритме и вот уже первые громкие искры полетели прямо на них!

Рудольф схватил Марка за шиворот и толкнул на землю за джипы. Металлический град безжалостно забил дробью по бронеджипам, превращая тех в смятку. Хорошо, что машины располагались каскадным щитом, прикрывая друг друга, таким образом, бойцов защищали сразу несколько слоев брони.

От оглушительного стука заскрежетали зубы, и было такое ощущение, что с каждым «бум-бум-бум» ушные перепонки все больше впечатывались в мозг. Марк заорал, пытаясь перекричать эти громкие агрессивные удары.

Рудольф в шоке наблюдал за тем, как на крыше склада отряд боевиков в черном, зацепившись тросами, спрыгнули вниз, точно влетев в окна склада!

– Господи боже! – только и выпалил он, осознавая всю серьезность заварушки.

Слева от него одного из их бойцов вражеская пуля подняла в воздух и унесла не меньше чем на три метра назад, распластав по земле. На груди зияла огромная рана около шести сантиметров в диаметре. Рудольф прикинул: между джипами противников было около двадцати метров расстояния, а пуля развивает скорость в девятьсот метров секунду, при этом скорострельность таких пулеметов может достигнуть до шести тысяч выстрелов в минуту! Было несложно сделать вывод, что очень скоро от их броневиков не останется ничего, за чем они смогли бы спрятаться! Нужно что-то делать! Нельзя продолжать сидеть здесь и обороняться – это бесполезно! Вот был бы у них калибр покрупнее!

И тут Рудольф увидел металлический блеск их спасителя! В голове тут же родился план.

Рудольф рывком поднял Марка с земли и крикнул:

– Садись за пулемет! Отвлеки их!

Марк беспрекословно подчинился и забрался в джип. Он быстро выбил замки крыши автомобиля и вспомнил, как Дэсмонд учил его устанавливать пулемет на крышу. Дэсмонд разработал систему, при которой пулемет был уже установлен на платформу с гидравлической системой. Легким нажатием на рычаг платформа выдвигалась наверх. С ней мог справиться даже такой хлюпик, как Марк. Дэсмонд говорил, что именно Марк вдохновил его на подобное изобретение.

Как только платформа вывела пулемет наружу, Марк, не высовываясь, открыл огонь. Выстрелы со стороны противников поутихли, и тогда Марк смог высунуться наружу и уже начал вести прицельный огонь, защищая своих бойцов, которые, наконец, смогли вылезти из укрытий и также обрушили свинцовую ярость на джипы противников. Марк палил из Миними, точно какой-то космический пират, но и враги, в свою очередь, очень быстро опомнились и продолжили обстрел из всех стволов.

Пока все были заняты пулеметной войной, Рудольф залез в джип Дэсмонда.

– Черт бы тебя побрал, брат! Мы все зацелуем твой огнеметный зад, если выберемся отсюда! – приговаривал Рудольф, заряжая ручной противотанковый гранатомет Дэсмонда.

Рудольф крикнул ближайшим бойцам:

– Прикройте меня!

Боец с Калашниковым в руках посмотрел на Рудольфа и глаза его вспыхнули бесконечным счастьем при виде темно-зеленого чуда на плече Рудольфа.

Боец быстро скооперировал своих людей, и вот они уже усилили огонь, дав возможность Рудольфу выползти из укрытия и нацелить гранатомет на джипы.

– Ну, давай, Люсильда! Не подведи! – шепнул Рудольф и спустил курок.

Реактивная граната со свистом прорезала воздух и впилась точно в один из джипов противника. Оглушительная взрывная волна вознесла вспыхнувший джип к небесам, перевернула и отбросила в сторону.

– Да! Получайте гады! – заорал Марк во все горло.

Бойцы в оставшихся двух джипах засуетились в панике, но Марк не позволял им расслабляться! Нет уж! Замахнулись так высоко – будьте добры, справляйтесь с последствиями! Марк обрушил на них весь свой кипящий адреналин. Но и рассвирепевшие бойцы не желали проигрывать битву, инстинкт самосохранения яростно взревел! Пулеметные очереди зазвучали с новой силой.

Рудольф снова нырнул за джипы, заряжая Люсильду очередной порцией воздушных поцелуев.

Сработав по той же схеме, через пару минут Рудольф уже целился во второй джип. Один из бойцов-противников успел заметить очередной свистящий залп и спрыгнуть с его траектории, однако, это его не спасло. В миг второй джип полетел в огненный тар-тартары вместе с жильцами.

А в это время внутри склада силы уже практически выровнялись. Дэсмонд палил из всех имевшихся при себе стволов, и даже успел метнуть пару ножей точно в движущиеся цели. Он уже убил шестерых, и никто пока не побил этот рекорд. Да никому и не было это под силу. Когда дело касалось силовых приемов, Десмонд обязательно лидировал! Роберт перекатился к Дэсмонду, и пока тот перезаряжал автомат, пристрелил двоих.

– Надеюсь, у тебя есть еще гранаты! – заорал он.

– Нядеюсь, у тебя есть есё гряняты! – передразнил его Дэсмонд, до сих пор пребывая в ярости от того, что послушал этих легкомысленных дебилов и оставил свою Люсильду снаружи.

Роберт выхватил из карманов Дэсмонда еще две гранаты и бросил их точно за груду железа, за которым прятались три спецназовских бойца. После оглушительного взрыва, от бойцов остались лишь части.

Эрик в это время подбежал к одному из застреленных им людей Карима и выхватил его сорок седьмой ака.

– Эрик, слева! – крикнул Роберт.

Но Эрик не успел сообразить и выстрел повалил того на землю. Эрик заорал.

Дэсмонд и Роберт тут же сосредоточили огонь на еще одной группе вражеских солдат, укрывавшихся за одной из кирпичных колонн. Телохранители взяли Эрика за шкирку и потащили в укрытие за джипы.

Дэсмонд разорвал рубашку Эрика и, осмотрев друга, жестко констатировал:

– Чего орешь, как девчонка?! Все у тебя нормально! Пули остались в бронежилете!

Эрик и не стал спорить с Дэсмондом, это было бесполезно. Дэсмонд и слушать не станет о том, что когда пуля попадает в бронежилет, это тоже чертовски больно!

Дэсмонд убежал на помощь своим псам, которые успешно держали оборону и уже продвигались вперед, отодвигая противников к задней части склада, тем самым загоняя их в ловушку.

Карим зажимал кровоточащую рану в плече и лихорадочно оценивал шансы своих людей, но с каждым выстрелом, до него все больше доходил печальный исход своего плана. Они проигрывали, и это приводило его в неистовое бешенство! Он не мог поверить, что его отряды натренированных бойцов разбила кучка этих полупрофессионалов. Он сильно просчитался, надеясь, что машины снаружи быстро разделаются со своей частью противников и въедут на склад, закрыв за собой все пути к отступлению для Эрика Манна и его друзей.

Как же он просчитался! Он едва поверил в услышанные звуки снаружи! Кажется, кто-то орудовал базукой! И причем весьма успешно! Это не могли быть его бойцы. Их максимальная мощь – многоствольные пулеметы. Черт! Надо было брать калибр побольше!

Снаружи раздался третий взрыв.

«Последний», – подумал про себя Карим. Его время истекло.

Он похлопал по плечам Марселя и Акрома, которые весьма неплохо сражались сегодня, и сказал:

– Отходим!

Те незамедлительно дали команду своим людям отступать.

Как только Карим оказался в машине, Акром сел за руль, Марсель протянул главарю пульт с антенной.

– Тылы должны быть прикрыты», – пробубнил себе под нос Карим и нажал кнопку на радиопередатчике, который послал сигнал на установленные у стен склада заряды С4.

Невероятный по мощности взрыв прозвучал по периметру всего склада. Оглушительность его была связана с тем, что взорвались сразу восемь зарядов. Два из них разрушили дальнюю стену склада и уже через минуту джип с Каримом и его подручными на борту исчез в клубах пыли, покинув место битвы.

– Твою м-а-а-ать! – орал Дэсмонд закрывая уши от невероятной боли.

Взрывная волна разбросала огромные глыбы бетонных блоков, один из которых влетел точно в Роберта, свалив того с ног.

Эрик, также как и Дэсмонд, валялся на полу и прижимал ладони к ушам, едва понимая, где находится и что происходит.

Рудольф вбежал внутрь склада и пытался разглядеть хоть что-нибудь в поднявшемся плотном тумане из строительной пыли. Концентрированный запах гари смешивался с запахом крови, создавая собой мощную смесь отчаяния и страха, возникшего из очевидного вопроса: а остался ли кто-нибудь в живых? Бойцы рассредоточились по складу в поисках своих выживших людей.

– Рудольф! Они здесь! – крикнул Марк откуда-то из серого тумана.

Через секунду Рудольф определил его местоположение, но не из-за его крика. А из-за крика Дэсмонда: только он умел выстраивать предложения из одних лишь нецензурных слов.

Рудольф подбежал к лежачему на боку Дэсмонду, которого, пришедший в себя, Эрик пытался поднять.

– Нога! Мать твою! – кричал Дэсмонд.

Рудольф увидел, что бедро Дэсмонда обильно истекает кровью.

– Всем сюда! – крикнул Рудольф, выстраивая в голове план, как транспортировать Дэсмонда к джипам снаружи.

– Слишком много зарядов! – кричал Дэсмонд.

– Эрик, где Роберт? – спрашивал Марк.

– Заряды! – стонал Дэсмонд.

– Прижми ему рану! Вот здесь! – командовал Рудольф.

– Надо найти Роберта! – с этими словами Эрик с трудом поднялся и, опершись на Марка, зажимал левый бок, куда попали пули.

– Он здесь! Мы нашли его! – крикнули бойцы где-то рядом, но из-за этой вредной пыльной дымки ничего не разобрать!

Через минуту Эрик таки прошагал к склонившимся над Робертом бойцам. Один пытался привести его в чувства, тряся за подбородок. Наконец, Роберт стал понемногу приходить в себя.

– Отлично! Он жив! Его просто слегка потрепало! – сказал боец и вместе с товарищем они подняли Роберта с пола.

Эрик огляделся. Ну, и заварушка! Давненько они не устраивали такой разрушительный беспредел! Вокруг горели горы мусора, валялись мертвые тела, а стволы оружий до сих пор дымились, наполняя воздух тяжелым запахом горящего металла. Внезапно взгляд Эрика упал на рядом лежащего мертвого пастаргая. Эрик прихрамывая подошел к трупу. Его тело было изрешечено пулями пятого калибра – сорок седьмой АКа Дэсмонда. Эрик обратил внимание на руку мужчины. Эрик с трудом нагнулся и оттянул рукав куртки. Перед глазами предстал образ маленькой яркой птички. Пустельга. Сердце Эрика снова взволнованно забилось в такт пронесшегося в голове вопроса: как она узнала?

– Зачем столько зарядов?! – кричал Дэсмонд, продолжая стонать из-за раны.

– Да что ты заладил с этими зарядами? – выругался Рудольф.

– Заряды! Мать твою! Их было слишком много! – рычал Дэсмонд, перекрикивая боль.

Эрик очнулся от созерцания татуировки и внезапно осознал, что Дэсмонд был прав. Пастаргаи установили слишком много зарядов. Чтобы взорвать проход для проезда машины, потребовался бы один, максимум два заряда, а тут их было гораздо больше!

И тут вдруг, как ответ на загадку, послышался еще один оперный солист – металлическая крыша. Вот только ее стон был гораздо громче и угрюмее, чем плач ее мини-собратьев.

– Живо все уносим ноги отсюда! – скомандовал Эрик.

Хотя никому и не нужно было ничего объяснять. Все уже поняли, что с каждой секундой промедления они все больше рискуют быть погребены заживо под тоннами бетонных блоков и искореженного металла.

Эрик помог бойцам поднять бесчувственного Роберта. Рудольф организовал транспортировку Дэсмонда. Марк помогал бойцам нести своих раненных товарищей.

Как только они оказались на улице, Эрик увидел почерневшие каркасы джипов Пастаргаев и горящие ошметки бронекапсул, разбросанные по округе. В который раз он мысленно похвалил своих друзей.

– Люсильда! – закричал Дэсмонд, заметив характерные следы «воздушных поцелуев» гранатомета. – Моя Люсильда!

– Твоя Люсильда спасла нас всех! – радостно кричал Марк.

– Моя малышка! Это – она! Это – моя Люсильда! – Дэсмонд почти плакал от счастья, а может от нестерпимой боли.

– Мы все обязаны тебе жизнями, брат! – воскликнул Рудольф.

– Черта с два! Вы все обязаны нацеловать мой зад до дыр! – рычал Дэсмонд, ярость на беспечность друзей снова охватила его сердце, задвинув боль на второй план. – Долго и усердно целовать мой зад! Всем! Как только поправлюсь! Первым делом суну мой зад каждому под нос, идиоты!

Рудольф засмеялся. Марк его подхватил, и уже через секунду все оставшиеся бойцы стояли возле машин и смеялись и над яростью Дэсмонда, и от легкой эйфории, наступающей адреналину на пятки, и просто от того, что они остались живы после такой зрелищной схватки.

Наконец, раздался хруст кирпичей и стекла. Крыша завыла еще жалобнее. Склад грузно протяжно с истошным воем, наполненным болью и изнеможением, сложился всем своим массивным телом на землю, разогнав клубы пыли подобно вулкану, испускающему потоки лавы.

В заброшенной промышленной зоне еще одним захоронением стало больше.

Вскоре Дэсмонда положили в его «пулеметный танк» рядом с Люсильдой, Рудольф остался с другом, Марк прыгнул за руль.

Бойцы распределились по истрепанным джипам и бросились прочь.

***

Эрик прижимал пакет со льдом к левому боку – удар пуль в бронежилет был слишком сильным, и сейчас гематома разрасталась по ребрам, пожирая огнем сантиметр за сантиметром кожных покровов. Роберт лежал на кушетке, также обложив голову пакетами со льдом. Марк и Рудольф зашивали раненных бойцов и накладывали повязки, пока их доктор по имени Левий оперировал Дэсмонда – острые металлические осколки после взрыва угодили точно в бедро.

Они находились в одной из конспиративных квартир на окраине города. Фидо уже установил круглосуточную суровую охрану по периметру квартала, так что ни одна крыса не пробежит незамеченной.

В квартире царила тишина. Лишь изредка слышался звон ножниц и пинцетов, которыми орудовали Рудольф и Марк, чиня подопечных.

Наконец, из соседней комнаты вышел доктор Левий. Это был афроамериканец с белоснежной шевелюрой на голове и практически такими же седыми усами и густой бородой. Хирург на пенсии он уже давно работал на Эрика, периодически латая его людей после самых разных передряг.

– Ну, как он? – спросил Эрик, попытавшись встать, но гематома была против, и он продолжил сидеть, такой же уставший и измученный, как и остальные.

– Осколок удален. Ходить будет даже лучше, чем прежде, – голос доктора был донельзя басовитым. – И, кстати, он, действительно, намерен заставить вас всех целовать его зад.

Мужчины ухмыльнулись.

Доктор прошагал к Марку и Рудольфу, желая оценить аккуратность их работы, и, разумеется, уже нашел к чему придраться, поэтому мужчины решили оставить его наедине со своим призванием и прошагали на широкие диваны, где отдыхали Эрик и Роберт.

Раздалась мелодия из детской телепередачи про телепузиков. Это звонил телефон Эрика.

«Тинки—Винки! Дипси! Ля-ля…». Эрик ответил на звонок, не дождавшись окончания гениального куплета.

– Слушаю, Винс. Ты что-то очень быстро, – сказал Эрик, включив громкую связь, и положив телефон на журнальный столик перед друзьями.

Винс – тридцатипятилетний химик, который вот уже двенадцать лет служил Эрику на посту варщика. Его гениальные способности были быстро замечены Эриком, еще когда Винс, будучи студентом, промышлял всякой стимулирующей химией среди собратьев. Именно рыжий веснушчатый Винс – любитель хардрока и футболок с цитатами типа «Ночую там, где меня любят» или «Обладаю телом Бога» руководил лабораториями компании.

– Винс, поработай посерьезнее. Это крупное дело, – устало проговорил Роберт.

– Серьезнее уже некуда, брат! Формула проста! – ответил хриплый голос Винса, который явно перебарщивает с курением.

Как только они оказались здесь, Эрик отправил кейс с килограммом Жгучего Карлика в лабораторию к Винсу. Это было около часа назад, и Винс никак не мог разобрать формулу так быстро.

– Ну, и что это? – скептически спросил Роберт.

– Конфетки, друг мой!

– Это метафора? – раздраженно спросил Эрик.

– Нет, дорогой! Это конфетки! Обычные детские конфетки со вкусом клубники. Хотя нет, скорее со вкусом земляники. Хотя клубника – более распространенный ароматизатор. Но я могу посмотреть поближе через микроскоп и определить ароматизатор наверняка, если так нужно, – рассказывал Винс, явно посасывая эти конфетки в данный момент.

– Ты серьезно? Что еще за конфетки?! – удивлялся Марк.

– Сосательные, однозначно! Кстати, очень помогают в борьбе с курением! Спасибо! Но жевательные я люблю больше!

Эрик не выдержал и отключил телефон, устало бросившись на подушки. Хотя он примерно этого и ожидал. Ну, не будет же Карим отдавать им настоящую формулу, намереваясь их убить!

– Лысый ублюдок! – выругался Марк.

– Это вполне ожидаемо, – отмахнулся Рудольф.

– Вопрос – в том, что нам теперь с ним делать? Ублюдок-то сбежал, – сказал Роберт.

– Выследить да прикончить! – предложил Марк.

– Он наверняка уже вне досягаемости. А соваться к нему на территорию сродни самоубийству! – сказал Рудольф.

– С такими-то парнями за спиной, как у него, мы и близко не подберемся! – согласился Эрик.

– Нам надо подключить всех наших партнеров к его поимке! – воскликнул Марк.

– Я бы не был так уверен в их лояльности. Когда они узнают о Жгучем Карлике, они увидят лишь кучу денег, а не проблемы. Не все такие ответственные, как мы, – возразил Эрик.

– Значит, надо выследить его по-тихому, – произнес Роберт, тяжело вздыхая.

– А что если это и есть его план? Вдруг он заманивает нас в ловушку? В берлогу к медведю я бы тоже не совался, – Рудольф был настроен скептически.

– В любом случае, мы показали ему, что с нами шутки плохи! – Марк потряс кулаком в воздухе.

– Дружище, ты в порядке? – спросил Рудольф у Эрика. – Ты чересчур задумчивый уже всю ночь. Где ты витаешь?

Эрик, наконец, вышел из ступора и слегка расправил плечи, словно избавляясь от гнетущих мыслей.

– Разумеется, я буду задумчивым. Мы сегодня чудом избежали смерти, – ответил Эрик.

– Да, кстати об этом! – вспомнил Роберт. – Ты ведь знал!

Рудольф и Марк переглянулись. Эрик испытующе уставился на Роберта, стараясь понять, сможет ли скрыть этот факт, или его замешательство слишком очевидно? Но он всегда старался не таить многого от друзей. Любую проблему надо рассматривать под разными углами, на то их и пятеро.

– Я не знал, – начал Эрик, – я просто понял в самый последний момент, что он блефует.

– Да, но как? – не унимался Роберт. – Никто из нас ничего не заподозрил, а ты его раскусил! Я хочу знать, что его выдало!

Рудольф и Марк закивали, они и не знали о том, что Эрик стал единственным, кого не застали врасплох. Эрик немного помялся, раздумывая над тем, как бы рассказать друзьям историю так, чтобы они не подумали, что он спятил. И через минуту решил вывалить все так, как есть.

– Пустельга, – произнес он.

– Чего? – не понял Рудольф.

– «Пастаргай» с хакасского означает «пустельга». Лысый объяснил нам ровно перед тем, как началась пальба, – рассказал Роберт.

– И как это связано? – спросил Марк.

Эрик ответил, немного погодя.

– Меня, вроде как, предупредили…

– Чего? Тебя предупредили о нападении?

– Как такое может быть?

– Почему ты не сказал раньше?

Эрик в порыве успокоить друзей поднял руки в воздух, что было нелегко, учитывая ушибленный бок.

– Не сказал, потому что посчитал это глупостью! – ответил он.

– И почему же? – не унимались друзья.

– Потому что это была девчонка из психлечебницы…

В гостиной воцарилась тишина. Казалось, даже в соседних комнатах бойцы навострили уши.

– Кто? – Роберт нарушил молчание первым.

– Я понимаю, как это странно звучит, но так все и было, – попытался оправдаться Эрик.

– Это ты про визит к Яну сейчас рассказываешь? – спросил Рудольф.

Эрик закивал.

– А девчонка-то кто? – не понимали друзья.

– Пациентка, – произнес Эрик и понял, что стал выглядеть еще глупее. Но что он мог поделать, если так все и было?

Роберт тяжело сел в кресле и тихо спросил у Рудольфа:

– Сколько обезболивающего ему дали?

Эрик фыркнул.

– Я все слышу! Это – не последствия травмы. Так все и было. Вы просили рассказать, откуда я узнал? Я приехал в психлечебницу, и одна странная девчонка, которую я даже не знаю, сказала что-то вроде «летит пустельга, будь осторожен»! И когда Карим сказал, что они назвались в честь этих птиц, я вспомнил ту девчонку!

Эрик злостно выдохнул. Эти трое умников хотели заставить его поверить, что он сошел с ума! Вот только это не так! Девчонка была реальной! И слова ее он отчетливо слышал! Черт, да он до сих ощущает ее цепкие пальцы вокруг запястья!

– Может, это просто совпадение? Она что-то рассказывала про птиц, а ты подумал, что она обращается к тебе? – предположил Марк.

– Я отлично помню, как она произнесла «пустельга»! Как часто ты обсуждаешь пустельг? Как часто ты, вообще, употреблял это слово? А потом вдруг через пару дней объявляется целая группировка, называющая себя пустельгами! Ты знаешь хотя бы еще одну банду под названием «Пустельги»? Как часто ты, вообще, слышал, чтобы банды называли себя в честь птиц? – Эрик все больше выходил из себя.

– Хорошо, – начал Рудольф, пытаясь своим спокойным тоном успокоить и Эрика. – Тогда откуда она узнала?

– Вот в этом я и хочу разобраться! – Эрик снова устало упал на подушки и тут же пожалел о резкости своих движений – бок немилостиво ныл.

– Это странно, Эрик. Твоя история звучит странно. Но я не могу не обратить внимание на то, что если бы ты не раскусил Карима, мы бы сейчас были мертвы. И ты – в первую очередь. Они бы открыли огонь еще до того, как мы сели в машины. В тот момент, когда ты все осознал, ты спас наши жизни.

Эрик отмахнулся.

– Рудольф первый сообщил, – сказал он.

Но тут же в голове пронеслась мысль, что Роберт прав. Пуля Карима была бы быстрее, чем его реакция, если бы он не выиграл ту секунду, в течение которой осознал, что это была засада. И эту секунду он получил, благодаря той девчонке.

Эрик решил, во что бы то ни стало встретиться с ней еще раз. Он должен узнать ее источник информации.

***

Дэсмонд очнулся под вечер, как раз во время дежурства Эрика. Остальная троица разбрелась по домам и высыпалась после бурной ночи. Как только Дэсмонд пришел в себя и выпил воды, сразу вспомнил про свое законное право:

– Что ты делаешь? – спросил Эрик.

– Хочу повернуться набок, – прокряхтел Дэсмонд.

– Лев сказал, тебе нельзя двигаться! Швы разойдутся!

– Наплевать на швы! Давай! Целуй мой зад! Целуй, пока есть силы так стоять!

Эрик посмеялся над болваном. Руки Дэсмонда затряслись от напряжения, и он обессиленный упал на подушки

– Ты прав. Сначала выздоровею. Потом поцелуешь, – устало выдохнул он. – Мышцы задело?

– Совсем легонько.

– Черт, – Дэсмонд зажмурил глаза, – значит, восстанавливаться буду долго и болезненно! Буду очень долго хромать! Черт! Эрик, пообещай!

Эрик внимательно слушал.

– Пообещай, что будешь снимать самых потрясающих, самых горячих слепых проституток для меня!

Эрик снова рассмеялся.

– Ты замучил своими шутками, Дэс! – хохотал Эрик.

– Это не шутки! Я буду ходить как какой-нибудь калека! Пообещай, идиот!

– Обещаю! – проговорил Эрик сквозь слезы. – А если не найду, то сам буду целовать твой драгоценный зад!

– Договорились! – выпалил Дэсмонд и через пару минут снова уснул.

Под утро пришел Роберт и сменил Эрика на посту дежурного у кровати. Телохранитель Учтивый Карл отвез Эрика в апартаменты, где тот, не раздеваясь, свалился без сил на кровать и проспал целых два беспокойных часа.

Но полностью уснуть Эрику так и не удалось. Мысли сменяли одна другую, но они, так или иначе, касались психиатрической лечебницы и той загадочной пациентки. Когда сознание проваливалось в дрем, цепкая хватка за запястье вырывала Эрика из пут сна, словно в тот день она оставила вечный след, напоминание, на его руке. События были слишком значительны и не менее странны. Подсознание Эрика гнало его на поиски ответов. А как только первые лучи солнца лениво выползли из-за горизонта, Эрик насильно напаивал свой организм кофеином. Он уже знал, куда отправится

В машине играла легкая музыка джаза – единственное, что не отвлекало от размышлений и не давало уснуть за рулем. За окном суетные улицы с высотными зданиями постепенно сменялись все более низкими домами, пока, наконец, он не выехал в пригород, заполненный частными участками и жителями, выгуливающих собак спозаранку. Люди казались здесь счастливее, чем в городе, может, потому что они больше наслаждались миром вокруг?

Вскоре и частные застройки исчезли из виду, уступив место длинным фермерским полям. Эрик въехал на мост, за которым потрепанная табличка прощалась с покидающим город и надеялась на его скорое возвращение. Еще через пару миль дорога вывела в знакомый подлесок, где уже виднелась железная ограда.

То же место на парковке, ненавистный бейдж-клеймо, и Эрик снова шел к высокому фонтану, над которым большие старинные часы на крыше показывали девятый час утра. Его снова встречала тишина и пустота – в такую рань пациенты либо завтракают, либо принимают процедуры, оно и к лучшему, уж слишком эти психи нервировали Эрика. Хотя даже если бы округа была заполонена ими, вряд ли бы он уделил им внимание, Эрик был слишком глубоко погружен в попытки придумать вразумительную причину второго визита. Что сказать Яну? И как бы найти ту ненормальную? Он ведь даже лица ее не видел!

В размышлениях время идет незаметно. Уже через пару-тройку мыслей Эрик очутился перед знакомой дубовой дверью с табличкой, вызывающую гордость.

– Эрик? – Ян был крайне удивлен повторным визитом друга, тем более в такую рань, но уже через секунду шел ему навстречу, чтобы снова обнять.

– Я рад, что ты скучал! Ты пришел, чтобы предложить бросить все и уехать с тобой на край света?

Эрик рассмеялся.

– Черт, Ян, сейчас не до твоих дурацких шуток!

– Эх, а я уже чемоданы запаковал…

Ян жестом пригласил Эрика на диван. Тот медленно прошагал и аккуратно сел, стараясь не напрягать больной бок. Осторожность Эрика не осталась без внимания Яна.

– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил он.

Эрик тяжело вздохнул. Яну и не требовалось ничего объяснять. Всем своим видом Эрик демонстрировал, что у него далеко не все в порядке. Растрёпанные волосы, бледность лица, синяки под глазами и пробившаяся щетина просто кричали о том, что Эрик долго не спал. Но помимо недосыпа, Ян заметил ссадины на лице друга и синяки. По нелепым движениям Эрика, Ян понял, что друг ранен в бок.

– Ян, честно скажу, я к тебе по делу. Всю дорогу думал, как тебя обмануть, но понял, что это невозможно,– начал Эрик, медленно выдыхая. Всякое движение грудины вызывало острую боль слева.

– Рассказывай, – Ян налил кофе и поставил перед другом.

Эрик вздохнул, чуть помялся и продолжил.

– В тот день у меня случился контакт с одной из твоих подопечных…

Ян со стуком опустил чашку.

– Я надеюсь, этот контакт был вербальным.

– О, да! Мы использовали только языки!

Ян нахмурил брови, и Эрик тут же осекся.

– Нет! Языки в плане – речь! Мы говорили! Мы просто поговорили!

– Почему-то все, что исходит из твоих уст, звучит пошло, – прокомментировал Ян.

– Короче! – Эрик махнул рукой. – У меня был разговор с одной пациенткой. Хотя это даже разговором сложно назвать. Она мне кое-что сказала.

Ян неспешно попивал кофе, показывая другу знаки продолжать.

– И это что-то было очень важным и… как бы глупо я сейчас не звучал, но ее слова спасли множество жизней.

Рука с чашкой замерла в паре сантиметров от губ Яна. Его замешательство было более чем явным.

– Объясни, – прохрипел Ян.

– Ну, она предостерегла о грядущих событиях. Предсказала их. Я не знаю, как это объяснить! Сейчас у меня нет ни единого предположения о том, как она узнала! Но факт остается: ее предупреждение спасло меня от смерти.

Ян сразу понял, о ком шла речь! Это было несложно! Он судорожно перебирал возможные варианты. Когда Эрик успел поговорить с ней? Как они пересеклись? Почему она, вообще, заговорила с ним? А была ли это она? Возможно, глупое совпадение? Может, это был другой больной и он сказал нечто отвлеченное, что Эрик принял на личный счет? Отчаянно уцепившись за эту маловероятную возможность, Ян понял, что ему достаточно задать всего один вопрос, чтобы узнать, где лежит правда.

– Где ты ее встретил?

– В аллее рядом с ручьем.

Черт! Глаза Яна забегали из стороны в сторону, выдавая глубокую озадаченность. Он поставил чашку на стол и положил голову на руки, он был слишком ошеломлен, чтобы контролировать эмоции. Ну, какова, скажите на милость, вероятность того, что в свой один-единственный визит сюда Эрик умудрится встретиться именно с Ниной? Очевидное удивление Яна не осталось без сосредоточенного внимания Эрика, который без труда прочитал каждую эмоцию и каждое движение друга.

– Ты ведь понял, о ком я, – тихо проговорил Эрик.

Ян молча смотрел на друга. Это молчание было ответом.

Эрик откинулся на спинку кресла. Все оказалось гораздо легче, чем он предполагал. Ему не надо ее искать, Ян сам отведет к ней.

– Ну, и? Это подстава?

Ян молча уставился на друга, не зная, о чем тому можно рассказать.

– Кто она? – спросил Эрик – Родственница какого-то очень важного лица? Того, кому было известно о предстоящем нападении на нас? Скажу тебе, это было очень оригинальное послание! Она меня впечатлила!

Ян тяжело вздохнул. Как бы он хотел, чтобы Эрик оказался прав! Но, к сожалению, реальность заставила его прошептать:

– Все обстоит гораздо хуже.

Эрик был крайне заинтригован этим ответом и даже немного повеселел, потому что ситуация избежала банального развития событий и грозила стать самым настоящим приключением, по которым он частенько скучал! Хотя возраст уже не позволял ему так прытко избегать проблем, и ноющий бок каждую секунду кряхтел ребрами: «Может, хорош уже? Пошли на покой, дурень!»

– Эрик, – Ян был донельзя серьезен, – ты должен рассказать все, что произошло, иначе я не смогу тебе помочь.

Эрик и не собирался скрывать от друга мерзости своей жизни. Ян попросил – Эрик сделал, и не надо притворств. Обманная сделка, перестрелка, куча трупов, раненный Дезмонд и эта таинственная татуировка, которая и содержала в себе всю загадку.

– Понимаешь, Ян, это не просто уличные хорьки, возомнившие себя крутыми. У Пастаргаев есть крыша и вполне серьезная! Вся их свита сплошь состояла из профессиональных военных! А их металлическим игрушкам даже Дэс позавидовал! Но самое главное, их намерения далеки от партнерских. Они хотят нас уничтожить!

Ян живо представил каждое событие из рассказа Эрика, больше похожего на боевик. Неужели Эрик и вправду ведет такой образ жизни?! На мгновение Ян перестал быть доктором Калевом и вернулся во времена опасного прошлого, где они звали его Шаманом и он был частью подобных криминальных историй! Он вдруг совершенно позабыл об окружающем мире, вникая в размышления Эрика. Он был прав, их, действительно, собирались убрать с игровой доски. И только чудо спасло Эрика от смерти, потому что он был совершенно не готов дать отпор отряду бойцов спецподразделения, просто потому что уже давно забыл каково это – каждый день отстаивать свою клетку в игре. Их жизнь устроилась давным-давно и они, соответственно, расслабились. Но в этом-то и огромный недостаток такого рода бизнеса: ты никогда не должен расслабляться!

В кабинете наступила тишина. Ян вдумчиво перебирал пальцами, взвешивал, предполагал. Эрик терпеливо ожидал ответа. Тишина становилась напряженной. Тиканье старинных маятниковых часов добавляла обстановке драматизма.

– И чего же ты хочешь от меня сейчас? – тихо спросил Ян, опасаясь ответа.

– Ты прекрасно знаешь что. Я хочу поговорить с ней. Или с ее родственником, связным или кто там ей нашептывает.

Ян ухмыльнулся. Эрик и не понимал, что попал в точку с шепотом, вот только шептали Нине на ухо далеко не родственники и не связные.

– У нее нет никого. Она сирота. Ни родных, ни друзей, ни визитов уже двенадцать лет, – проговорил Ян, словно в этой фразе не было ни капли трагизма.

Удивленный Эрик откинулся на спинку дивана.

– Что-то я не понимаю. Тогда как она узнала? И если ты сейчас начнешь говорить о том, что я все не так понял, я убью тебя! Я прекрасно помню каждое произнесенное ею слово!

Ян и не собирался ставить когнитивные способности Эрика под сомнение.

– То, откуда она это узнала, на данный момент невозможно объяснить по-научному.

– Что ты хочешь сказать? Говори, как есть! – недоумевал Эрик.

Но Ян не мог сказать, как есть: «у меня тут в лечебнице бродит один телепат со сверхъестественными способностями видеть прошлое и будущее! И мы все дружно пичкаем ее лекарствами, чтобы она никого не убила!»

– Она…просто знает некоторые вещи скрытые от других, – выдавил, наконец, Ян.

Эрик с минуту обдумал слова Яна, не понимая, серьезен ли его друг.

– Хочешь сказать, она общается с ангелами? С Богом? Да ладно тебе! – прыснул Эрик.

– У меня нет ответа на этот вопрос, – серьезно ответил Ян.

Веселый настрой Эрика как рукой сняло. Ян, что, серьезно все это говорит сейчас?

Ян тяжело вздохнул. Лоб покрылся испариной. Мысли о Нине всегда тревожили его устоявшееся врачебное равновесие. Он не знал, как продолжать запутанный разговор, оставшись при этом здравомыслящим в глазах друга. Все решил предприимчивый Эрик – гений переговоров.

– Хорошо! Допустим, меня не интересует информирующий ее источник. Но мне надо убедиться в том, что там, откуда она это все берет, не осталось ничего, что касается безопасности меня и наших друзей! Мне чертовски не хочется умирать просто потому, что я не воспользовался возможностью расспросить мелкую.

Ян растерянно смотрел на Эрика, пытаясь разрешить очередную головоломку. Возможно, ли как-то помочь Эрику, не вовлекая Нину? Очевидно, он бы не хотел стать причиной смерти кого-то из давних друзей. А что если так и выйдет? Что если именно из-за его отказа переговорить с Ниной, они упустят очередное предостережение, что повлечет за собой печальные последствия? Но с другой стороны, Нина – подобна бомбе, нужно быть аккуратным сапером, чтобы не задеть ненароком какой-либо смертельный проводок. Со смерти Зория Йокина прошел уже год, и с тех пор Нина вела себя более, чем мирно. Но Ян до сих пор чувствовал опасность, исходящую от нее.

Ян принял решение. В конце концов, это будет всего лишь безобидным разговором, никто не будет интересоваться ее способностями и, уж тем более, лезть в голову. При определенных мерах безопасности затея могла сработать, и, возможно, снова спасти жизни. На что готов Ян ради друга? Уж на разговор с Ниной – однозначно! Все, что ему понадобится, это побольше наблюдателей, готовых в одну секунду спасти Эрика от смертоносного жала.

– Хорошо, – наконец, произнес Ян.

Эрик улыбнулся.

– Но я потребую от тебя выполнить ряд условий. Идем.

Пока они шли по коридорам, Ян поговорил с кем-то по телефону, после чего они сразу направились к задним дверям, ведущим к зеленым прогулочным дворам.

– Ты должен пообещать мне, что выполнишь все, о чем я прошу. Эти инструкции в прямом смысле спасут тебе жизнь, – говорил Ян, пока они шли по запутанным тропинкам.

– Не дави на нее. Если она молчит, значит, не хочет говорить. Даже не вздумай выуживать из нее слова, сделаешь только хуже! Расскажи ей все, как есть. Важно – не лги и не искажай факты. Она словно детектор лжи, раскусит за секунду! И самое главное – она всегда знает, о чем ты думаешь.

Они проходили мимо двух расслабленных санитаров, когда Ян тронул их за плечи и качнул головой. Те моментально выпрямились, подобно солдатам, и покорно последовали за врачом.

– А как ее зовут?

– Нина.

Эрик был заинтригован. Ну, вот у «мисс тайны» появилось имя. Нина. Кто же она? Эрик почти прыгал от любопытства, если бы не ноющий бок. Все происходящее казалось ему захватывающим и мистическим, он с нетерпением ждал развязки финала! Казалось бы, жизнь вошла в спокойный размеренный темп, будни превратились в бесконечную череду одних и тех же событий… Ан-нет! Есть еще порох в пороховницах судьбы! Вот тебе и колебание, да какое! Мистическое!

Они подошли к резной арке с вьющимися вдоль металлических прутьев ветвями винограда. Здесь начиналась аллея. Предстоящее место действия. Эрик чуть прищурился и увидел на скамье серое пятно. Он был немолод и зрение с годами отнюдь не улучшалось. Но этим серым пятном определенно была она! Эрик чувствовал это! Живот вдруг сжался в кулак, будто Эрик шел на схватку. Но эта встреча в принципе таковой и была. Калев дал столько напутствий, будто Эрик шел кормить аллигатора. Малейшее неверное движение и либо аллигатор сбежит, либо… откусит ему руку? Эрик усмехнулся сравнению. Он и не представлял, насколько оно было верным.

– Так, – Калев обернулся к спутникам, – Эрик, вон там рядом с Ниной, это – Остап. Он не отойдет от нее ни на шаг. Я пойду с тобой. Остальные следят неподалеку.

Эрик пытался разглядеть Остапа, но кроме того, что он очень большой и лысый, не увидел ничего.

– Ребята, – Ян обратился к двум санитарам уже в годах, – вы прекрасно осведомлены, кто там сидит. Поэтому при малейшем подозрении на любую неадекватность вырубайте ее!

Эрик сглотнул. Слова из уст Калева прозвучали достаточно жестоко. Но что удивило больше, так это полное понимание ситуации в глазах санитаров. Уж они-то работали здесь давно и навидались многого, но почему-то нынешняя ситуация будто пугала их. Они нервно перемежались с ноги на ногу и разминали кулаки, словно готовились к бою.

Эрик невольно улыбнулся. И все это из-за маленькой девчушки? Кто же она?

Они приблизились к скамье, где Эрик уже смог разглядеть девчонку. Она сидела, свернувшись калачиком в тот же старый свитер, только сегодня она уже не прятала лицо и смотрела точно на ручей, боковым зрением улавливая подкрадывающихся хищников.

Ян придержал Эрика за локоть, подавая знак, что дальше он пойдет один. Он поприветствовал громоздкого санитара кивком, тот ответил ему тем же и продолжил набирать что-то в телефоне.

Ян подошел к скамье и сел на расстоянии от девчонки.

– Доброе утро, Нина, – сказал Ян. – Ты позавтракала?

Нина не ответила, продолжая созерцать поток ручья.

– Нина, со мной пришел мой друг. Эрик. Помнишь его? Ты уже встречалась с ним три дня назад. И кое-что ему сказала, – тихо говорил Ян.

Но Нина никак не реагировала.

Ян решился на крайние меры.

– Нина, он хочет поговорить с тобой и задать пару вопросов. Ты не возражаешь?

Приняв молчание Нины за согласие, Ян встал со скамьи, уступая место Эрику, который тут же сел. Ему не терпелось расспросить девчонку. Ян знаком напомнил Эрику не напирать.

Нина поежилась то ли от холода, то ли от чужака, и спрятала нос в свитер, продолжая игнорировать всех.

Он был смешон. И Ян со своей вечной свитой – тоже. Но Нина не подала виду и продолжила наигранно наблюдать за ручьем, позволив незнакомцу изучить себя.

Круглая сирота, и каждый ее сантиметр выдавал это. Бежевый дырявый растянутый свитер, который был явно пожертвован бедняге одной из пожилых медсестер, судя по размерам. Засаленные волосы, заплетенные в лохматую косу несколько дней назад, они определенно были цвета темной меди, но жирность и спутанные клочки прятали этот цвет. На бледной коже рук и лица виднелись застарелые шрамы и свежие ссадины, некоторые из которых она точно нанесла себе сама…

Эрик откашлялся и заговорил.

– Здравствуй, Нина. Я – Эрик. Мы встретились здесь пару дней назад. Помнишь?

Но, разумеется, Нина молчала. Так и должно было быть, ведь она – загадка, а загадки надо разгадать.

– Ты сказала мне про пустельгу, – продолжал Эрик.

Ответа не было.

– Ты нам очень помогла. Они и вправду хотели нас убить, – открыто признал Эрик.

– Но все обошлось. Правда, они хорошо задели моего друга. Ты могла бы предупредить и об этом.

Молчание.

– А то его идиотские просьбы вроде слепой проститутки уже поднадоели, – Эрик попытался вывести Нину из равновесия непристойностями, но Нина словно пропускала все мимо ушей.

Зато Ян выпучил глаза, а Остап оторвался от телефона и стал прислушиваться. Разговор грозил стать интересным.

– Здесь, кажется, совсем неплохо, как думаешь? – Эрик попытался зайти с другого угла и тут же покачал головой.

Ну, что за идиотский вопрос? Его попытки понравиться ей становились все более безуспешными.

– Я хотел сказать, здесь так красиво.

Снова не туда. Да что с ним? Эрик посмотрел на Калева, который только пожал плечами. Он и сам не знал, как вывести Нину на разговор. Решение всегда оставалось за ней: если она хочет, то заговорит, если нет – то хоть об стену расшибись. За двенадцать лет он так и не научился манипулировать ее чувствами. А он – доктор медицинских наук по психологии! Что же говорить об Эрике? Как бы он ни старался, он не в силах чем-либо ее заинтересовать, несмотря на то, что он – гений переговоров. К сожалению, он никогда не проводил переговоры с настоящими шизофрениками.

Но Эрик не сдавался. Он знаток слабых мест собеседников! Надо просто поднапрячь мозги!

«Остап? Не-е-е. Калев? Тоже вряд ли. Родители? Включи голову! Она – сирота!»

Нина едва заметно прикусила губу, скрывая улыбку. В его голове творился настоящий переполох мыслей, он перебирал каждую из них и тут же отметал в сторону. Этот тип, возомнивший себя умником, и не подозревал, что уже давно заинтересовал ее.

Искра великолепной идеи вспыхнула в глазах Эрика. Нина почувствовала это и приготовилась с удовольствием внимать в его гениальный, как он сам считал, рассказ:

– В детстве у меня тоже было любимое место на берегу своеобразного ручья, где я предавался мыслям. Это был ручей из сточных вод, – Эрик ухмыльнулся. – Я жил рядом с мостом и там была проведена сточная труба, так вот из нее каждый день тек этот гребаный ручей и разливал всякое гавно на округу. Вонь стояла несусветная! Но самое интересное, мы ее не замечали. Ни вонь, ни сам факт того, что живем рядом с дерьмостоком. Это можно было заметить, только выбравшись из района, и вернувшись обратно. И тогда я задумался над тем, насколько человек узколобый. Он живет среди дерьма и даже не замечает этого. Но стоит ему выйти из коробки и оценить себя издалека, он с ужасом осознает, что живет по уши в дерьме.

Эрик и сам не заметил, как воспоминание увело его в ностальгию.

– И как только ты осознаешь это, назад пути нет. Ты гонишь себя подальше от трущоб. Так далеко, что их уже и не видно, но их запах настолько врезался в твою память, что иногда кажется, будто ты снова его почуял. И тогда ты опять бежишь прочь от него, не замечая, что он всего лишь в твоей голове.

Эрик уставился на Нину, которая определенно слушала его.

– И знаешь что, Нина? Я смотрю на тебя и вижу бегущего человека. Ты уже давно почуяла эту вонь, не так ли?

Эрик наблюдал за Ниной, пытаясь заметить хоть малейший знак о том, что он попал в точку. Но то, что произошло в следующую секунду, было гораздо больше знака.

Признаться, Нина была удивлена глупым сравнением Эрика, описывающим ее жизнь, как нельзя точно. Похоже, этот мужчина и вправду умник. Нина медленно подняла голову, больше не пряча лицо в свитере, и взглянула на Эрика. Прямо в глаза.

По спине Яна тотчас же пробежался холодок. Санитары приготовились к прыжку. Остап уже убрал телефон в карман и принял стойку низкого старта.

Зрительный контакт длился не более четырех-пяти секунд. Но для Эрика он показался вечным. Впившийся в него взгляд серых глаз, словно пронзил его насквозь. До невозможности светлые серебристые глаза пленили его взор холодной красотой, и Эрик был не в силах оторваться от них – ядовитое серебро не позволяло. Возможно ли это? Он чувствовал, как тонет в этом пристальном пронзительном изучающем взгляде.

«Так значит я – бегущий человек?» – произнес шепот Нины.

«Да. Ведь именно поэтому ты заговорила со мной тогда», – ответил Эрик.

Казалось, Нина поразилась смелости Эрика бросить свои догадки ей в лицо. Сквозь бледные круги радужки он видел, как серебристые жилки пульсировали в такт ее сердцебиению. Он даже слышал его, словно вошел в ее тело точно бестелесный призрак.

«Я помогу тебе, если ты поможешь мне», – сказал Эрик.

Нина слегка улыбнулась, и Эрик увидел в ней ухмыляющегося дьявола.

«Чем же я должна помочь тебе, Эрик Манн?» – загадочно произнес ее шепот.

Ян был прав, она знает и видит все! И она точно знает ответ на свой вопрос, но он не мог не подчиниться воле серебристого клубка извивающихся живых змей.

«Остаться в живых», – ответил Эрик.

С минуту Нина просто смотрела на него, словно проверяя правдивость его слов.

«А что я получу взамен?» – шепот прозвучал громко и напористо.

«Я помогу тебе бежать!»

Внезапно все прекратилось. Эрика словно вырвали из какого-то дурмана, в котором Эрик не заметил, как утонул. Его сердце бешено колотилось, а спина стала влажной от пота. Эрик огляделся и увидел Яна и расслабившихся санитаров, подозрительно наблюдающих за Ниной. Эрик посмотрел на нее.

Она снова наблюдала за ручьем, как ни в чем не бывало. Будто между ними и не было никакого разговора.

Вдруг Эрик понял, что на самом деле никакого разговора и не было! И эта догадка блеснула перед ним подобно молнии. Он не произнес ни слова! И Нина не произнесла ни слова! Весь их разговор только что произошел в его голове! Как это возможно?!

Эрик смотрел на Нину, и она точно не была обыкновенным пациентом психиатрической лечебницы! Теперь Эрик полностью понял Яна, который толком не мог объяснить, что это за феномен – Нина.

– Ты не покончил с ними, – вдруг произнес хриплый до шепота голос.

Ян удивился. Нина заговорила с Эриком! Похоже, он, действительно, взял ее чем-то! Гений переговоров! Минуту назад Ян готов был прыгнуть между этими двумя, когда увидел, как Нина посмотрела Эрику в глаза. Ян прекрасно знал силу этих прекрасных глаз! Но не прошло и пяти секунд, как она отвернулась и снова уставилась вдаль. Эрик казался нормальным, и ничто не выдавало в нем какого-либо подозрительного поведения. Похоже, все обошлось. И вот теперь она вдруг заговорила с ним! Что же произошло во время их зрительного контакта?

– Они все еще охотятся за вами, – сказала Нина, смотря куда-то вдаль.

– Как мне их найти? – спросил Эрик, практически шепотом.

Нина закрыла глаза. Она видела их – мужчин с татуировками ярких птиц. Они бурно обсуждали что-то в незнакомом ей месте. Если Эрик будет настойчив, он поймет, что это за место.

– Я вижу мужчину с тростью. Он ненастоящий. Каменный. Он смотрит на часы. Пустельги совсем рядом. Бык горит красными огнями. И этот запах… от него тошнит и голова идет кругом…

Голова Нины упала назад, словно она подверглась действию этого невидимого запаха.

– Они уже готовы. Тебе нужно их опередить, – сказала она напоследок и стала сползать со скамьи.

Остап был первый, кто подхватил девушку своими огромными медвежьими руками.

Эрик почувствовал настойчивую хватку за локоть. Ян тянул Эрика прочь, предоставляя санитарам делать их работу. Остап уже достал какой-то пузырек и поднес к носу Нины, она едва приходила в себя.

– С ней все будет хорошо, – говорил Ян, видя, как встревожился друг. – Посидит, подышит пару минут и очухается. Ты понял, о чем она говорила?

Они шли по направлению к главным воротам.

– Если честно, это был какой-то сумбур. Мужчина с тростью, красный бык… Я в замешательстве…

– Мне кажется, она пыталась указать тебе на какое-то конкретное место. Последний раз она была по ту сторону ограды, будучи совсем малышкой. Она не знает ни город, ни близлежащие окрестности. Она и сама не понимала, что видела. Тебе придется поднапрячься с воображением. Надеюсь, ты запомнил ее слова.

Уже перед самыми воротами Эрик спросил:

– Ян, кто она?

Ян печально улыбнулся.

– Моя головная боль…

***

Головная боль Яна передалась и Эрику. Он уже въезжал на парковку перед клубом, когда вдруг осознал, что всю дорогу до города он не думал ни о чем, кроме слов Нины. Она дала ему подсказку, и у него было очень мало времени на то, чтобы найти Пастаргаев, он чувствовал это. В глубине души он и сам знал, что Пастаргаи так просто не покинут его территорию, они совершенно точно притаились где-то совсем поблизости, и Эрик боялся получить от них удар в любую секунду. Нина права, он должен их опередить.

В самом сердце «Геенны» за десятком пуленепробиваемых дверей и бойцов с тоннами оружия скрывалась обитель компании. Звуконепроницаемые стены, обитые кожаными панелями бурого цвета, мебель из массива красного дерева, мраморные полы и приглушенный свет создавали атмосферу загадочного кабинета, сокрытого где-то в глубинах неприступной крепости.

Эрик прошагал к черному креслу с хромированным каркасом за широкий рабочий стол, включил компьютер и принялся за поиски.

«Каменный мужчина с тростью смотрит на часы», – то и дело проносилось в его голове.

Это определенно памятник. Но где он? Как его найти?

«Бык с красными огнями», – ничего кроме корриды в голову не приходило. Но какая может быть коррида в этой стране?!

«Тошнотворный запах, от которого кружится голова», – шептали отголоски хриплого эха.

Заводы? Промышленные фабрики?

Пальцы Эрика стучали по клавиатуре, набирая самые разнообразные комбинации поиска.

– Эрик! Привет! Что за срочность? – спросил вошедший в кабинет Роберт.

Стук каблуков о мрамор гулко отражался от стен. Роберт прошагал к столу Эрика и уселся на один из кожаных диванов, водрузив огромный бумажный стакан с кофе на длинный журнальный столик перед диваном. Похоже, не один Эрик пичкал себя кофеином сегодня.

– Нам надо найти Пастаргаев, – пробубнил Эрик под нос, не отвлекаясь от экрана.

Роберт отпил большой глоток кофе и закивал.

– Хорошо, – ответил он немного неуверенно. Он не понимал, к чему такая спешка, может для начала им всем следует выспаться? Но из-за хмурого выражения лица Эрика не решился озвучить свою жалобу вслух.

– Отправим людей на север собирать сведения?

– Нет нужды. Они здесь, – быстро ответил Эрик и продолжил стучать по клавиатуре.

Роберт удивился.

– Откуда такая информация?

Эрик не ответил. У него не было времени придумать вразумительный ответ на вопросы о Нине.

Молчание прервал вошедший Рудольф.

– Добрый день! Что стряслось? – спросил он, демонстрируя сообщение от Эрика на своем телефоне. Оно гласило «Срочный сбор в Геенне!»

– Кто с Дэсмондом? – спросил Роберт, пропустив вопрос Рудольфа мимо ушей.

– Марк. Сменю его вечером. Так что случилось?

– Эрик хочет найти этих птиц, – ответил Роберт, прихлебывая горячий кофе.

Рудольф измерил красноту глаз Роберта и сделал вывод, что тому нужно что-нибудь покрепче кофе.

– Хорошо, – кивнул Рудольф, устраиваясь на диване напротив Роберта. – В таком случае предлагаю поднять каналы связи во всех северных странах. Посылать туда наших ребят грозит большими потерями, если…

– Эрик уверен, что они здесь, – перебил того Роберт.

Рудольф вскинул брови в изумлении, но пораскинув мыслями, опустил брови обратно.

– В этом есть смысл, – начал он. – Если их цель – убить нас, они должны вести за нами слежку и быть начеку при возникновении малейшей возможности на успешное нападение.

– А еще Карим мог уехать восвояси, чтобы набрать новых бойцов и прийти с подкреплением. В таком случае было бы разумнее остановить его на начальном этапе плана, то есть послать за ним людей, пока он не купил новых бойцов, – возразил Роберт.

– Даже если так, он все равно оставил бы здесь кого-нибудь, кто глаз с нас не спускал.

– Да, каких-нибудь мелких пешек.

– Не обязательно. Мы пешкам не по зубам.

– В любом случае нам нужен Карим! Какой толк мочить зомби, если жив колдун, который все время их воскрешает?

Наступила тишина. Лишь стук пальцев Эрика по клавиатуре разрывал ее. Казалось, он, вообще, не слышал ничего из того, что только что озвучили мужчины. Роберт с Рудольфом озадаченно переглянулись.

Наконец, Эрик раздраженно вздохнул, закрыв лицо руками, признавая поражение.

– Кто-нибудь знает, где стоит памятник мужчины с тростью, который смотрит на часы? – спросил он, не отнимая рук от лица.

Роберт снова перекинулся с Рудольфом непонимающими взглядами, мол, ты тоже это услышал?

– Памятник?– недоумевал Роберт. – Я думал, мы ищем Пастаргаев.

– Так и есть. Нам надо отыскать этот памятник, – Эрик убрал руки от лица и уставился вдаль, пытаясь сообразить, правильно ли он понял слова Нины.

Не получив вразумительного ответа, Рудольф переспросил:

– А памятник нам зачем?

– У меня есть наводка, – ответил Эрик.

– Довольно странная наводка, – сказал Роберт и увидел согласный кивок Рудольфа. – Откуда она?

– От той девчонки из психлечебницы, – рубанул Эрик.

Он мог бы скрывать от друзей этот факт, а мог все рассказать. Он не видел разницы между тем и другим. У них все равно не было ничего, кроме ее слов, а значит, и начать им было не с чего. Хотят они или нет, но они все равно проверят эту зацепку.

– Я знал, что когда-нибудь он сойдет с ума, – бездушно констатировал Роберт, допил, наконец, свой кофе и встал.

– Эрик, ты снова ездил туда? – удивился Рудольф. – Зачем?

– Спросить у нее, что еще она знает, – спокойно ответил Эрик, продолжая выстраивать в мозгу новые логические цепочки.

– И что она ответила?

На заднем плане Роберт воевал с кофемашиной. Он спал всего четыре часа и только что вернулся от Дэсмонда, уставший, разбитый и с невероятной болью в затылке! Ему нужна была очередная порция кофеина, но машина упорствовала.

– Что надо найти каменного человека с тростью и часами. Но она сказала, что он смотрит на часы, то есть это могут быть какие-то ручные часы, которые надеты на него самого, а может он смотрит на какое-то здание с большими часами! В таком случае, это, скорее всего, какое-то старинное здание вроде вокзала или мэрии.

Рудольф выпучил глаза. Эрик говорил совершенно серьезно! Без какого-либо намека на розыгрыш! Рудольф посмотрел на Роберта, выискивая у того помощи. Но Роберт был слишком занят войной с машинами, чтобы слушать какие-то бредни сумасшедшего. Он стукнул по автомату и выругался. Потом взял рацию и сказал:

– Фидо, у вас там кофемашина варит?

Через секунду рация зашуршала в ответ.

– Не-а. У нас в нем зерна закончились.

Роберт снова злостно стукнул по автомату.

– Я видел у тебя стакан из Старбакса! – снова сказал он в рацию.

– Ага, это мой, – ответил Фидо.

– Дам за него двадцать баксов!

– Роберт! – рассердился Рудольф.

– Что? – обернулся Роберт. – Эрик сошел с ума! Он почти не спал и теперь страдает галлюцинациями! Я не хочу в них участвовать!

– Пятьдесят! – буркнул в рацию Фидо.

– Ах, ты ж, жадная лысая скотина! Давай сюда! – проревел Роберт в рацию.

Через минуту в кабинет зашел накачанный лысый великан со стаканом кофе и довольной улыбкой.

– Эрик, о чем ты говоришь? – Рудольф снова переключился на друга. – Какой, к черту, памятник?

– Думаю, гранитный. Потому что она сказала «каменный».

Рудольф замахал в воздухе руками.

– Нет! Эрик! Приди в себя! Что мы тут обсуждаем? Ты ездишь к какой-то ненормальной, которая несет чепуху о памятнике с тростью…

– И с часами, – добавил Эрик.

– Заткнись! Эта ненормальная велит тебе найти памятник, который приведет нас к Пастаргаям! Ты слышишь этот бред?!

– Там был еще бык с огнями и какое-то зловонное место, где людям плохо и их тошнит, – продолжал Эрик, не обращая внимания, на реакцию друзей.

– Роберт, ты слышишь его? – Рудольф снова обратился к Роберту в поисках поддержки.

– Давай сюда! – рыкнул Роберт, отбирая стакан у Фидо. – Рудольф, я в этом не участвую! Говорю тебе, он спятил! Звони Яну, он посоветует какое-нибудь приличное место для него.

– Я не сошел с ума! – Эрик закатил глаза. – Я не прошу вас поверить мне! Я прошу вас помочь мне найти это место!

Роберт плюхнулся на диван, присосавшись к стакану. Рудольф устало обхватил голову руками, не намереваясь дальше продолжать эту беседу.

– В Старых Будовцах есть памятник основателю пресвитерианской больницы, он похож на Ваше описание, – прозвучал басовитый голос Фидо.

Эрик уставился широким глазами на великана, а в следующую секунду уже набирал слова в поисковик. Когда высветились результаты поиска, лицо Эрика озарила улыбка!

– Это он! Это точно он! – обрадовался Эрик, словно дитя. – Фидо, откуда ты знаешь?!

– Дык, я родился там!

Старые Будовцы – это отдаленный пригород, застроенный заводами и фабриками, многие из которых начинали свой путь еще со Второй Мировой. Когда-то уважаемый и развитый городок жил сам по себе, пока эпоха урбанизации не присоединила его к столице, превратив в один из своих бесчисленных пригородов и очередной поток денежных средств. Страна очень быстро высосала из него всевозможные соки, превратив городок в грязные заброшенные промышленные кварталы, где каждая улица, мостовая, каждый магазин и прилавок просто кричали о своем бедственном положении. Однако, совсем недавно городок привлек внимание инвесторов, вознамерившись стереть это пятно с лица города и застроить дешевым многоэтажным жильем. Дешевым – потому что почва пропитывалась химическими ядами на протяжении столетия, но кого это волнует, если появится возможность приобрести квартиру по доступной цене? Так что, в скором времени строительный бум захватит квартал, и Старые Будовцы превратятся в Новые Будовцы.

Эрик разглядывал изображения пригорода. Там и вправду была пресвитерианская больница, и недалеко от нее стоял тот самый каменный мужчина, которого искал Эрик. Памятник Радимиру Мицкевичу – врачу-основателю единственной в пригороде больницы – представлял собой мужчину в три метра высотой. Скульптор изобразил его в строгом костюме времен первой половины столетия. Из нагрудного кармана виднелся носовой платок в виде треугольника, но самое важное, что интересовало Эрика – карманные часы в одной руке и трость в другой. Эрик смотрел на изображения памятника под разным углом с восхищением и наслаждением, но с некой неуверенностью. А тот ли это каменный мужчина?

– А что насчет быка с огнями? И вонючего места? – спросил Эрик.

Фидо почесал затылок, призадумавшись.

– Не знаю, насколько там воняет, но есть один захудалый бар под названием «Жаркое родео», – ответил Фидо.

Эрик снова забарабанил пальцами по клавиатуре. И вновь улыбка победителя растянулась на его лице.

На экране замелькали изображения бара. И вправду захудалый. Он даже не значился в рейтинговых списках, которые обычно составляются по всем маломальским забегаловкам городов. Простые обыватели избегали «Жаркое родео», собиравшее в своей утробе бандитов и головорезов. Огромная вывеска с названием бара изображала силуэт быка, горящего красными неонами.

– Фидо, если Пастаргаи там, ты получишь премию! – сказал Эрик.

***

В палату зашла медсестра, прервав их беседу, хотя она нисколько им не помешала – уже три месяца их беседы были беззвучными. Опухоль проросла в височную долю, заставив Тори замолчать. Сначала ее речь стала невнятной, она пропускала звуки, слоги, а потом и вовсе целые слова. В какой-то момент говорить что-либо разборчивое стало невозможным. А полгода назад был обнаружен очаг опухоли в стволе головного мозга, и вскоре Тори перестала ходить. Теперь все свое время она проводила в кровати и даже была не в силах ходить в туалет, утка стала ее пожизненным спутником. Таковы были последствия безуспешной радиохирургии. Облучение губительно для клеток, как раковых, так и здоровых, хотя злокачественные клетки гораздо более чувствительны к радиации из-за высокого уровня метаболизма в них. Врачи сделали все возможное. Но опухоль обладала невероятно цепкой хваткой к жизни! Она не желала отступать и после каждого сеанса терапии с новой силой проявляла настойчивость, поражая очагами другие участки мозга. Она умирала в одном месте, но взращивала семена в другом. Она воистину была бессмертна.

– Ей нельзя много сладкого! – медсестра сделала замечание.

Нина тотчас же убрала пакетик Эмэндэмс в прикроватную тумбу. Тори следила за тем, как медсестра меняла капельницу.

Медсестра дотошно изучила показатели компьютеров у изголовья и исчезла в коридоре. Нина снова достала упаковку разноцветных драже и высыпала горсть на ладонь. Она выуживала тот цвет, который выбирала Тори, и клала ей в рот. Сейчас была очередь желтой конфеты. Тори смачно причмокивала, хрустела, рассасывала и глотала, после чего Нина давала новое драже. Тори умирала, все это понимали, и все равно требовали соблюдения нелепых предписаний: поменьше сладкого, побольше свежего воздуха, никакой мясной пищи, потому что последние исследования доказали, что растительная диета останавливает рост раковых клеток. Нина только усмехалась. Опухоль выжила спустя восемь лет интенсивной терапии, три операции и облучение! Но вы правы, мы должны быть настойчивы и безжалостны! Пора выпустить тяжелую артиллерию из брокколи, фасоли и морковки! Так что они вместе с Тори слали эти предписания, куда подальше, и ели конфеты, джемы и глазированные орехи горстями.

«И что? Они нашли пустельг?» – Тори разговаривала с Ниной мыслями.

«Пока не знаю», – отвечал шепот.

«А ты бы хотела, что б нашли?»

Нина задумалась.

«Не знаю. Я видела много боли и крови, когда они встретились в первый раз».

«Зато он выжил».

Тори слегка приоткрыла рот, показывая, что пора заправить топливом. Нина снова залезла в тумбочку и вытащила ванильный молочный коктейль. Она аккуратно вставила трубочку Тори в рот и та, причмокивая, начала сосать.

«Он красивый?» – спросила Тори, вдоволь напившись горючим.

Нина ухмыльнулась. Она никогда не задумывалась над этим.

«Он боится», – ответил шепот.

«Пустельг?»

Нина вздохнула.

«Нет. Боится подвести друзей».

Нина положила Тори в рот очередную красную конфету и задумалась.

«Я подвела тебя?» – спросил шепот.

Тори искренне удивилась, даже перестала жевать.

«Почему ты так говоришь?» – недоумевала Тори.

Нина ответила через паузу.

«Скажи честно, ты когда-нибудь надеялась, что я могу помочь тебе?»

«Типа исцелить?» – уточнила Тори

Нина кивнула.

«Но ты же не умеешь!»

«А вдруг умею, просто еще не знаю, как?»

Тори задумалась, а потом рассмеялась. В мыслях она смеялась звонко и задиристо, а на физическом уровне – пару раз покряхтела, словно откашливалась.

«Ты не умеешь! Ты же не Иисус!» – смеялась она.

Нина усмехнулась.

«Иисус никого не убивал! Он лечил людей и пас овец! Тебе далеко до него!»

Нина улыбалась. Она всегда была рада прямоте и открытости Тори, которая не заботилась о чувствах людей, говоря правду. В ее-то состоянии заботиться о других выглядело бы в лучшем случае глупостью, в худшем – ханжеством.

«Ты права. Я умею только забирать жизни», – прошептала Нина.

Тори подвигала указательным пальцем. Нина уже давно научилась понимать ее маленькие едва заметные жесты. Нина взяла Тори за руку.

«Отнимать жизни тоже надо уметь. Я уверена, твой дар предназначен для пользы людям, как и исцеление, которым обладал Иисус. Я думаю, ты его сестра».

Нина скептически хмыкнула.

«Сама подумай! Ты можешь предрекать будущее и заставить человека поверить, что он пьет вино вместо воды!»

Нина молчала.

«Иисус говорил, что все люди – это заблудшие овцы. Но он не терял в них надежду! Даже в самых отъявленных преступниках он видел часть бога и пытался ее раскрыть! И ты не теряй надежду. Помоги им найти правильный путь».

Нина смотрела на Тори, и печаль все больше пожирала ее сердце. Если бы все было так просто, как представляла себе Тори.

Зеленое драже упало на разноцветный, точно хамелеон, язык и скрылось во рту довольной Тори.

***

Оранжевая пластиковая папка стукнулась о деревянную поверхность столика с характерным шлепком. От удара из нее высыпались с десяток фотографий.

– Вы были правы! Они там! – возбужденно воскликнул Макс.

Это был один из главных бойцов Эрика, бывший спецназовец, отслуживший по контракту в Ираке больше восьми лет. Широкая спина, короткий ежик на голове и сломанный нос, в придачу поврежденные пулей голосовые связки, отчего он всегда говорил надрывным шепотом.

Роберт первым оказался у стола и уже разглядывал фотографии. К нему присоединились остальные: Рудольф, Марк и Эрик. Дэсмонд по-прежнему пребывал под неусыпным контролем Левия.

На минуту в кабинете воцарилась тишина, все сосредоточились на снимках.

Неделю назад Эрик поручил Максу обследовать тот район Старых Будовцев, куда направил их Фидо, и строго наказал без важных сведений не возвращаться.

– Ройте землю носом, но найдите там Пастаргаев! – приказал Эрик.

И вот спустя долгие семь дней Макс объявился с хорошими новостями. На фотографиях были запечатлены моменты из жизни Старых Будовцев. Эрик сразу распознал знакомый переулок, где располагался бар «Жаркое родео»: это было заброшенное четырехэтажное бывшее жилое здание, на первом этаже которого виднелись закрашенные черной краской двери бара с побитыми стеклами. Огромный силуэт быка высотой в три метра едва вырисовывался на бетонных панелях дома в разгар дня, зато ярко светил неонами среди ночи. Его размеры казались невероятными, учитывая обнищалость заведения. Видимо, этот свирепый бык с паром из ноздрей – остаток былых благополучных времен, когда бар приглашал к себе не только уличных преступников, но и вполне законопослушных и обеспеченных граждан. Как бы то ни было, теперь от былой популярности не осталось и следа. Облицовка наружных стен уже давно раскрошилась, кирпич местами был обуглен и даже испещрен пулевыми отверстиями. Все окна закрашены черной краской, некоторые были шедеврами уличного граффити с пошлыми элементами и нецензурными надписями.

– Так значит, они в баре? – спросил Эрик.

– Не совсем, – Макс замотал головой.

Боец, организовавший изучение территории, перебрал фотографии и выудил несколько.

– Они здесь, – он вручил снимок Эрику. – Это – заброшенные гаражи в соседнем от бара квартале.

Эрик разглядывал пустынную местность перед капитальными кирпичными гаражами, около десятка объединялись в одну шеренгу. На остальных фотографиях были четко видны новые замки на дверях, обновленные решетки на окнах под потолком, а одинокий горящий уличный фонарь свидетельствовал о том, что к гаражам подведено электричество.

– Больше похоже на перевалочный пункт, чем на постоянное пристанище, – прокомментировал Роберт, разглядывая фотографии.

– Так и есть. Они появились там дважды за неделю, принимали машины с товаром. В остальное время они базируются где-то в другом месте. Наши ребята не спускают с них глаз.

Марк ткнул Рудольфу пальцем на снимок. Это был крупный мужчина лет тридцати пяти с пышной бородой и усами цвета тусклого золота. Он стоял рядом с другим более низким мужчиной в черной кожаной куртке, из-под рукава которой виднелась татуировка яркой птицы.

– Пустельга, – пробубнил Рудольф, словно фото было подписано, – сколько их там?

– Точное число определить трудно, они все время меняются. То десять, то шестнадцать.

Эрик присвистнул.

– Далеко не хило для относительно новой банды.

– Это значит, им кто-то помогает. Кто-то из старожилов. Не может же у них источник бойцов быть бездонным! – сказал Рудольф.

– При таком количестве у них должна быть строгая иерархия, – заметил Марк.

– Так и есть. Вот эти четверо, – Макс ткнул на снимки, – появляются чаще остальных. Я думаю, они кто-то вроде супервайзеров.

– А зачем так много? Что они делают? – спросил Роберт.

– Промышляют химией по мелочи, – Макс снова показал на фотографии, где четверо мужчин стояли посреди людной улицы. Если наверняка не знать, то и не подумаешь, что на снимке запечатлен момент покупки-продажи. Наркоконтроль визжал бы от счастья, имей они эту фотографию.

– Но это не основное занятие. Так, для отвода глаз. Вот эти двое, – Макс указал как раз на мужчину с пышной золотистой бородой, который бросился в глаза Марку, и на мужчину с внешностью пакистанского мигранта, – по очереди отлучаются куда-то в город.

– Вы проследили за их перемещением? – спросил Эрик.

– Это не легко. Большинство из них прошли спецподготовку, скорее всего даже разведывательную, они исчезают быстрее, чем ниндзя. Мы ни разу не проследили за ними до конечного пункта.

– Может, они знают, что за ними следят? – предположил Роберт.

– Может, знают, может, нет. Но если не знают, то прячутся из-за предосторожности. А в таком случае, я боюсь даже представить, каковы они на деле.

Наконец, все фотографии были проанализированы, но вопреки ожиданиям, они не принесли облегчения.

– А что с Каримом? – спросил Роберт.

– Не замечен, – отрапортовал Макс.

– Значит, он отбыл за подкреплением, – заключил Эрик.

Ребята тяжело опустились на диваны и погрузились в мрачные думы.

– Что будем делать? – Марк прервал молчание.

Но никто не ответил. Никто не знал, с чего начать.

– Кто контролирует Старые Будовцы? – спросил Рудольф.

– Никто. Это – зона свободной торговли, – ответил Эрик.

Старые Будовцы был неприглядным с точки зрения наркобизнеса районом. Население там маленькое, да к тому же абсолютно нищее. Люди травятся дешевым тройным одеколоном, о наркотиках и речи быть не может. Если они там есть, то это будет разведенный димедролом, мелом, а то и детским чаем героин, и марихуана, разбавленная с листьями конопли. Люди предпочитали всякого рода копеечную химию, типа первитина и эфедрона, и, похоже, Пастаргаи готовы были предложить аналогичную доступную синтетику, прикрывая свои истинные намерения. Они выбрали правильный район, в этой обители отбросов их никто не будет искать. И Эрик не стал бы, если бы не получил наводку.

– Мы могли бы ликвидировать их перевалочный пункт и взять парочку из них. Дэсмонд быстро им языки развяжет, – предложил Роберт.

– В таком случае Пастаргаи узнают, что мы нашли их, и залезут поглубже в норы, – возразил Рудольф.

– Я думаю, разумнее продолжить наблюдение, чтобы выйти на остальные спрятанные точки, – сказал Эрик.

– И нам нужен Карим, а не мелкие сошки, – согласился Рудольф.

– Надо выяснить, что они задумали, – добавил Марк.

– Судя по тому, что Макс сказал об их подготовке, это будет непросто, – сказал Роберт.

– Мы увеличим количество наших ребят для наблюдения, – предложил Макс.

– Но так, чтобы вас не обнаружили!

– Будет сделано!

Макс отстучал каблуками по мраморному полу и ретировался. Мужчины еще долго обсуждали Пастаргаев, пытались раскусить их план и вероятные цели: это – все, что они могли сделать на настоящий момент. К сожалению, информации было недостаточно, а значит, и разговоры их были пустыми. Они скорее успокаивали друг друга, выдвигая самые невероятные предположения, тут же отбрасывая их.

Эрик безучастно уставился на разбросанные по столу фотографии, которые то и дело оказывались в руках, бурно дискутирующих, друзей. Они уже и забыли, благодаря кому эти фотографии со столь важными фактами, оказались в их руках. Они были слишком заняты составлением плана войны. Задача предстояла непростая, но Эрику казалось, что он знает, кто может им помочь.

***

– Продолжайте вводить галоперидол каждые восемь часов. Сейчас важно купировать психоз. Далее попробуем перевести его на рисперидон, – говорил Ян, изучая медицинскую карту.

– Как насчет поддерживающей терапии? – спрашивала медсестра в годах.

– Да, проводите, как только одолеете психоз.

– Хорошо, – медсестра взяла карту из рук Яна. – И еще к Вам посетитель. Он ждет возле кабинета.

Медсестра ретировалась, оставив Яна в задумчивости. Сегодня он никого не ждал и посетителем мог быть лишь кто-то неофициальный – жена или друг. Почему-то Ян сразу же подумал об Эрике, и стыдно признать, но Ян бы предпочел увидеть жену.

Завернув за угол, в бликах солнечного света вырисовался знакомый силуэт.

– Эрик! – Ян старался казаться приветливым.

Эрик улыбнулся.

– Можешь не притворяться, – сказал Эрик, раскусив Яна.

Ян выдохнул. Эрик был для него единственным человеком, который без труда понимал его глубоко запрятанные чувства. Эрик всегда был прямолинеен и прост, он понимал любые даже самые низменные желания и никогда не осуждал, ведь в таком случае это было бы лицемерием с его стороны.

– Ты снова хочешь с ней поговорить, – сказал Ян, закрыв дверь за Эриком.

Ян прошел за свой солидный рабочий стол. Жест был подсознательно понятен Эрику. Беседа уже не носит дружеского «диванного» характера.

– Ты понял ее подсказки?

– Работа была коллективной, – посмеялся Эрик, вспоминая глупое поведение друзей, – но ответ был найден.

Эрик замолчал, подогревая интригу.

– И-и-и-и…, – Ян напрягся.

– И она была права.

Ян слегка улыбнулся, но улыбка была скорее грустной.

– Так чего же ты хочешь сегодня, если не поговорить с ней?

Эрик тяжело вздохнул, собирая мысли в логический клубок. Он должен распутать его, потянув лишь за один конец, только в этом случае беседа будет успешной. Если же он начнет рвать с разных концов, то его ждут лишь короткие обрывки и тупики, а клубок рискует остаться запутанным еще туже.

– Я хочу забрать Нину, – Эрик потянул за нитку.

Ян никак не ожидал подобной фразы. Мир вокруг остановился. На мгновение Ян оглох, ослеп, задохнулся и умер от остановки сердца. Часы замерли на десяти двадцати трех и семи секундах, также как и тени тысячи листьев от березы за окном. В это же мгновение мысли Яна прилетели к Нине, одиноко скребущей тарелку в палате. Интересно, слышит ли она их сейчас? Видит? А может, она вселилась в Эрика и говорит его устами?

Мгновение завершилось, и жизнь продолжила движение. Ян же потер виски, усмиряя воображение.

– Я понимаю, как странно это звучит…

– Нет, Эрик, поверь, ты не понимаешь! – перебил Ян, усмехнувшись.

– Давай обсудим это не как нечто невозможное! Просто хотя бы на пару минут воспримем мое предложение как вполне вразумительное и официальное!

Ян готов был выпрыгнуть из кресла и выпроводить Эрика обратно в его криминальный мир, где похищение людей – норма. Но что-то заставило его прижать зад. Дружба? Или кое-что другое?

– Эрик, здесь даже нечего обсуждать! Как ты себе представляешь это? Я отдам тебе психически больную просто, как носовой платок? Черт возьми, Эрик да как тебе в голову такое пришло?

– Ян, выслушай. Ты ведь знаешь меня. Я не маньяк, не растлитель, не конченный нюхатель кокаина. Я не собираюсь использовать ее как одноразовый стакан.

– О, да! Ты будешь использовать ее постоянно!

– И дам ей взамен многое!

Возникла пауза. Диалог приобретал торговые нотки, и Эрик был рад, ведь в подобных сделках он – мастер.

– Личные апартаменты, охрана, доктора, круглосуточные сиделки! Все, что потребуется! Ты будешь иметь к ней безграничный приоритетный доступ!

– Ты пытаешь купить ее вещами, которые ей совсем не нужны!

– Да откуда тебе знать?

Ян опешил.

– Сидишь здесь в своем кабинете, насквозь пропитанным бюрократическим тщеславием! А когда был у нее в последний раз? Кто ее навещает, чтобы просто поболтать? Где она сейчас? Что делает? Ест поносную больничную жратву? Или спит в одиночной коморке? А может снова сидит в той аллее и пытается найти смысл жизни, глядя на этот гребаный ручей? Чем плохо то, что я предлагаю?

– Тем, что будешь использовать ее силу!

– Но ведь для чего-то она ей дана!

– Определенно не для поиска твоих очередных жертв!

Эрик замолчал. Он понял, что слишком сильно надавил на Яна. Ни одному человеку на всем белом свете не нравится признавать свои ошибки, а Эрик пытался заставить Яна сделать именно это. Эрик чувствовал, что связь Яна и Нины гораздо сильнее, чем между врачом и пациентом, и Эрик избрал другую тактику.

– Хорошо, – продолжил Эрик после некоторой паузы. – Давай попробуем вместе нарисовать картину ее будущего.

По глубокому вздоху Яна Эрик понял, что позиция друга проигрывает наперед.

– Когда она выйдет из-под твоего патронажа? Через год? Ты будешь вынужден перевести ее в психлечебницу для взрослых, где окружение очень далеко от твоего идеального мирка, что ты создал здесь. Там содержатся психи гораздо опаснее, чем твои затравленные детишки.

– Прошу тебя…, – прошептал Ян.

– А многие из них далеко не психи, а самые настоящие убийцы и насильники, вперемешку с отъявленными наркоманами, родители которых заходят далеко за границы закона лишь бы спасти задницы своих отпрысков от тюремных долбежек!

– Эрик…

– Да бог с населением, поговорим о льготах, которые твоя подопечная получает здесь: личный санитар, наверняка отдельная палата, и что самое невероятное – прямой контроль главврача. Хм… что же из всего этого она получит там?

– Хватит, Эрик!

Кресло Яна – массивное старинное кресло – опрокинулось на спинку от резкого и прилично сильного толчка вскочившего Яна. Подобная тема явно волновала его больше, чем стремление казаться мудрым и невозмутимым правителем окрестных земель, знающим ответы на все вопросы. Эрик нашел слабую точку.

– Нет, не хватит! С первым же припадком ее начнут долбать током и ледяным душем, а потом запрут в каком-нибудь отдаленном изоляторе под лошадиной дозой транквилизатора, где санитары будут пользоваться ею такими способами, о которых ты даже не знаешь!

– Заткнись! Заткнись! Заткнись!!!– Завопил Ян с такой яростью, что, казалось, от этого рева затрещат стекла.

Ян нервно прошагал к окну, пытаясь унять гнев. Черт! Эрик действительно был гением. Начни он тут работать в качестве врача, они бы выписывали выздоровевших пациентов пачками – настолько он умел вскрывать мозги. Незаметно для себя Ян ухмыльнулся. Он двенадцать лет не подозревал, насколько Нина была дорога ему. А Эрик всего за пару минут сумел это продемонстрировать.

– Черт, Эрик! Ты не понимаешь, о чем ты просишь! – заговорил Ян, успокоив своих бесов.

– Я не враг! Я пытаюсь помочь нам обоим!

– А я пытаюсь тебя предостеречь!

– От чего?

Ян хотел что-то сказать, но закусил губу. Закатив глаза и тяжело выдохнув очередной раз, он демонстрировал некую измученность. Эрик понял, вот она – эссенция! Ключ к разгадке Нины. Ян имел его, но был слеп и никак не мог отыскать замок.

– У нее есть кое-что еще кроме этих видений, – колеблясь, Ян начал распутывать клубок. – Я практически уверен, что она причастна к некоторым смертям, случившимся здесь несколько лет назад…

– Хочешь сказать, она убила кого-то? – подозрительно спросил Эрик.

– Да, но я не знаю, как она это делает. Возможно, если бы у меня было больше времени… или смелости, я бы изучил ее феномен, но она так упорствует! Она не хочет пускать меня к ней!

Ян больше говорил сам с собой, чем с Эриком, потому что последний едва понимал, о чем шла речь.

– Я уверен, она все понимает, она знает, что хорошо, а что плохо, все моральные акценты расставлены как надо… Она просто потерялась… Она так одинока… но, черт возьми, она не подпускает меня!

– Возможно, она просто не хочет отдавать последнюю частичку себя на очередной анализ? – Эрик пытался уловить суть монолога Яна.

Ян снова ухмыльнулся, но на этот раз насчет Эрика – тот и не представлял, как точно он попал в цель. К несчастью Йокина, Ян понял это слишком поздно.

В кабинете повисло затянувшееся молчание. Ян лихорадочно перебирал возможные варианты спасения бедной девушки, но все сводилось к тому, что Эрик подоспел так вовремя. Ян никогда не верил в судьбу или в знаки свыше, но то, что происходило сейчас, казалось чем-то сверхъестественным, предопределенным, не зависящим от его решения.

Эрик же понимал, что Яну нужна передышка, чтобы сделать умозаключения, и он не собирался ему мешать. Эрик был уверен, что Ян примет верное решение.

– Дай мне время до завтрашнего вечера, – наконец, произнес Ян.

Эрик кивнул, хотя этот жест остался незамеченным. Он ушел, не сказав ни слова. Но даже если бы и сказал, Ян бы не услышал. Он был слишком погружен в рабочее состояние врача – поиск компромисса.

– Черт бы вас всех побрал! – выругался Ян.

Компромисс был не из легких. Если он решится на предложение Эрика, то будет участвовать в уголовной афере, и если об этом прознают, то ему лучше будет застрелиться прямо в ту же секунду, как на горизонте появятся мигалки. Да к чертям уголовную ответственность! Подо что он подпишет Нину? Чем она будет заниматься под крылом криминального авторитета? Наводить прицел на тех, кто украл, убил, сбежал? Не секрет, какая участь ждет тех, кто нарушает уличный закон, а для Нины это и подавно не будет тайной. Она снова наступит в кровавые лужи. Но если Нина останется… Что ж, Эрик вполне красочно описал этот вариант исхода, и в нем кровавые лужи будут принадлежать ей самой.

Ян устало поднял тяжелое кресло и плюхнулся в него. Он был в отчаянии.

– Что ж, если тут пахнет мистикой, то мистика и решит, – сказал Ян, словно эта самая мистика сидела напротив него.

Ян принял решение. Он не верил в бога, но если это был его неисповедимый путь, то до утра, бог покажет ему еще один знак, который даст ответ.

***

Тори сонно приоткрыла глаза.

«Нина?» – спросила она мысленно, искренне удивившись появлению подруги в столь поздний час. В лечебнице уже давно объявили отбой. Опять Нина ищет неприятности!

Но Нину, казалось, нисколько не тревожил риск быть обнаруженной. Она сидела на корточках у изголовья кровати Тори и улыбалась.

«Что случилось?» – в мыслях Тори отчетливо произносила каждое слово.

«Мы скоро уедем отсюда!» – прошептала Нина, в голосе слышалась неподдельная радость.

Тори непонимающе глядела на подругу.

«Ты едешь со мной! Я заберу тебя с собой!»

«Куда»?

«Туда, где о нас позаботятся!»

Тори не ответила. Озадаченность легла тенью на ее лице. Радость Нины пошатнулась в своей уверенности, и чем дольше Тори молчала, тем подозрительнее казался ее настрой относительно новости.

«Тори, нас ждет новая жизнь!» – Нина пыталась приободрить подругу.

Молчание.

«Мы будем сами по себе!» – добавила Нина.

Тори по-прежнему смотрела на Нину в глубокой задумчивости. Из-за паралича лицевые мышцы больше не могли двигаться, и лицо Тори казалось безразлично-отрешенным. Но за этим физическим обманом скрывалось множество эмоций: смятение, растерянность, печаль.

«Ты что-то видишь?» – наконец, спросила она.

Нина обрадовалась.

«Да! Я вижу столько деталей, и все они такие четкие!»

«И что же ты видишь?».

Нина стала рассказывать с упоением:

«Дом на побережье огромного океана! Он наш с тобой! Как ты и хотела! Мы часто выходим в океан под парусом! У нас есть большая собака, пушистая и смешная! У нее есть будка, но она все время проводит в доме и не желает слезать с твоей кровати! Мы попали на самый настоящий рок-концерт, где все кричат, танцуют, а музыка такая громкая, что я ничего кроме нее не слышу!»

Нина чувствовала, как затрепетало сердце Тори скрытое равнодушным выражением лица.

«Нами никто не командует!» – продолжал шепот – «И никто не запирает меня, я всегда рядом с тобой! Мы делаем все, что только вздумается! Мы с тобой свободны, Тори! Мы скоро будем свободны!»

Блеск восторга в глазах Тори Нина бы никогда не спутала ни с чем другим. Тори живо представляла себе видение Нины, как если бы оно было ее собственным. Но Нина боялась признать, что вместе с радостью она чувствовала грусть, тонкими нитями обвивавшая видение точно в плотный нерушимый кокон.

«Я не могу», – прошептала Тори.

Нина опешила. Слова Тори, или вернее сказать мысли, обрушились на Нину, как смертоносная снежная лавина: неожиданно, разрушительно, беспощадно.

– Я не понимаю, – прошептала Нина, боясь ошибиться в своем главном даре – чтении мыслей.

«Посмотри на меня!» – молился шепот. Одинокая слеза медленно скатилась на подушку.

– Но я помогу тебе! Я всегда буду рядом! И не я одна! В той жизни много людей, которые будут ухаживать за тобой! – Нина говорила наперебой, как автоматная очередь, но сильнее аргумент от этого не стал.

На минуту Тори задумалась, но вовсе не из-за того, что слова Нины переубедили ее. Она давно приняла решение для себя, вот только никогда не говорила о нем подруге.

«Нина, а в той новой жизни я могу ходить?» – спросила Тори.

Нина не хотела отвечать, зная, к чему ведет Тори, но и позволить себе солгать другу она тоже не могла! Нина неуверенно покачала головой.

«А я могу говорить?»

И снова сердце Нины сжалось в тиски. За что она так? Тори, пожалуйста, остановись! Хватит! Не заставляй отвечать! Эти вопросы нечестные! Но твердый взгляд Тори не позволял уйти от ответа. И Нине пришлось снова подчиниться. Она покачала головой.

Тори видела, как на глазах подруги навернулись слезы, но она не могла иначе. Нина должна понять, что жить в настолько больном и измученном теле не скрасится никакой заботой и вниманием. Тори смело смотрит правде в глаза и безжалостно топит в ней людей. Теперь Нина возненавидела ее прямоту, хотя именно она привила ей это качество разговорами о том, что не стоит стыдиться реальных фактов: я – убийца, ты – инвалид. И никаких притворств. Теперь Нина ненавидела саму себя за такие слова.

«А я могу есть сама?» – контрольный выстрел в голову.

Нина смотрела на Тори, как на предателя. Слеза скатилась со щеки. Нина лишь слегка качнула головой, не желая продолжать этот разговор.

– Я пришла забрать тебя, а не покинуть! – зарыдала Нина.

«Моя любимая Нина! Прости меня! Прости мои слезы! Я плачу вовсе не из-за того, что мы расстаемся! Я плачу из-за того, что этот момент так быстро настал! Нам дали так мало времени!»

Тори было очень жалко и себя, и Нину. Она горевала вместе с ней и оплакивала их несчастные судьбы. Слезы были неизбежны, и она корила себя за то, что еще больше заставляла Нину страдать.

– Я буду приходить к тебе каждый день!

Тори сглотнула.

«Нет, Нина, не будешь. Я не позволю».

Нина вытерла слезы колючим рукавом свитера.

– О чем ты?

Тори молчала. Но Нина прочла ее мысли и ужаснулась.

– Нет! – выпалила она.

«Нина, милая…»

– И не проси!

Нина уткнулась лицом в подушку Тори, пытаясь заглушить рыдания.

«Ты не видишь… ты не понимаешь…Я так устала, Нина!» – Тори закатила глаза так, что в этом жесте, действительно, прочиталась многолетняя изможденность.

– Умоляю, не проси меня! – выла Нина в подушку.

«Нина, я всегда знала, что не смогу пойти с тобой!»

Тори плакала вместе с подругой. И этот общий плач выражал их трагичную печаль. Не в силах изменить обстоятельства две измученные души проиграли неравную борьбу с судьбой за лучший мир. Наверное, он никогда их и не ждал. Это был просто мираж, придуманный инстинктом выживания. Сколько же сил понадобилось, чтобы взглянуть правде в глаза и осознать, что их надежды и мечты – самообман, с виду дружественный, но в действительности – закравшийся враг. Их общий плач – погребальный плач. Они хоронили этот сладостный самообман.

– Твоих родителей это не освободит! – упорствовала Нина.

«Я умираю. Рано или поздно, но это случится», – настаивала Тори, «Я не хочу, чтобы у тебя был повод вернуться сюда. Я хочу, чтобы ты бежала дальше».

Нина подняла заплаканные блестящие в темноте глаза.

– Бежала?

«Ну, да. Бежала подальше отсюда, подальше от болезни, подальше от своих Монстров!»

«Ты – бегущий человек», – вспомнились его слова.

Нина вдруг поняла, что он хотел ей сказать. Это место – как болото, засасывает своей мнимой безопасностью, изведанными местами, отсутствием неожиданностей. День расписан по часам, таблетки – по дням недели, и вся твоя жизнь – по годам. Тебе кажется, что лучше быть не может, до тех пор, пока не окажешься по ту сторону коробки. Эрик появился здесь так внезапно и так вовремя! Он принес с собой картинки о жизни вне коробки, и Нина увидела миллион возможностей! Эрик заставил ее понять, что ей пора бежать.

«Знаешь, почему Иисус до сих пор не вернулся?» – спросила Тори – «Потому что Бог присылает таких, как ты! Чтобы люди помнили, что смерть – это тоже избавление, и ее не стоит бояться!»

С превеликим трудом Тори дотянулась мизинцем до руки Нины. Была бы возможность, она бы стояла перед Ниной на коленях, сжимая холодную ладонь у сердца, осыпая ее поцелуями, моля о снисхождении. Но Тори могла полагаться лишь на силу своего взгляда и жалкие потуги почти полностью парализованных мышц.

А Нина все не могла поверить, что это происходит на самом деле. Ей очень хотелось, чтобы это оказалось очередной шуткой мозга. Она бы могла подбежать к стене и биться головой о кирпичи до тех пор, пока видение не исчезнет. Но это не так. Какой бы реальной ни казалась галлюцинация, подсознание всегда проводило грань между видением и действительностью. И сейчас Нина понимала, что этот ужас реален.

Минуты молчания спустя, когда мрачные мысли стали привычными, и в них прояснилась жестокая логика, всхлипы прекратились. Нина крепко сжимала руку подруги и любяще поглаживала ту по лысой голове. Слезы продолжали стекать по щекам, но то были слезы смирения, слезы согласия…

«Убийцы попадают в ад. Но я знаю, что Бог простит тебя, хотя ты в Него и не веришь», – шепот Тори казался умиротворенным.

Нина иронично улыбнулась. Ей бы хотелось сказать, что она уже живет в аду, но вместо этого привычно покачала головой.

«Тогда что тебя ждет после смерти?»

У Нины был ответ для Тори. Ответ, который Тори хотела бы услышать.

– Ты, – тихо прошептала Нина.

Тори изо всех сил постаралась улыбнуться.

– Я люблю тебя, Тори.

«Я люблю тебя, Нина».

Они еще крепче сжали руки. Нина прикоснулась лбом к влажной от слез щеке Тори, глаза закрылись, и они погрузились в сон. Нина отлично помнила место, куда Тори отправлялась каждый неосознанный сон. Бескрайний океан и бесконечный пляж. Тори нравилась эта иллюзия, и Нина решила оставить ее там. Она создала мир точь-в-точь из сновидений Тори, ведь Нина уже была там. Шум морских волн, прохладный ветерок и стаи кричащих чаек. Тори… Прекрасная Тори в цветастом платье и с длинной белоснежной косой. Нина не осмелилась показаться подруге в этом сне, чтобы избежать опасных сожалений, а Тори и не вспомнила о ней, ведь в снах сознание легко впадает в забытье. Тори, такая красивая и счастливая наблюдала за полетом чаек. Не бойся, Тори! Здесь ты – хозяйка, если хочешь, можешь летать с ними! Или нырять в невероятные глубины океана! А еще можешь бегать по холодному влажному песку и танцевать! Твоему телу здесь нет преград! Может, это и есть твой рай?

Нина пребывала в двух мирах одновременно: невидимый дух – она наблюдала за безмятежностью Тори в излюбленном мире, и смерть – она окутала сердце Тори непроницаемым полотном и сдерживала сокращения мышцы. С каждой секундой сердцебиение замедлялось. Тори не замечала, что умирает, и по-прежнему улыбалась, глядя в бесконечную синеву морских волн.

Вскоре сердце остановилось, а вместе с ним Тори перестала дышать. Но Нина продолжала пребывать вместе с Тори в сновидении. Мозг еще работал, а, значит, сон продолжался. Последние минуты превратились в вечность.

Внезапно, Тори что-то почувствовала. Она обернулась и уставилась точно на Нину, хотя Нина была уверена, что оставалась незримой в видении. Но Тори все-таки смотрела прямо на нее. Потом девушка улыбнулась самой широкой улыбкой, какую только могла подарить всем мирам, и эта улыбка предназначалась Нине.

Картинка померкла. Осталась лишь темнота, словно кто-то выключил свет.

Нина очнулась. Ощущение легкости и беззаботности утопического мира Тори исчезло. Внутри вдруг стало так пусто, огромная бездонная дыра разверзлась в грудине, и с каждым вдохом отчаяние все больше заполняло эту пустоту. Нина смотрела на бездыханное тело Тори и готова была выть! Рыдания снова нахлынули безжалостным потоком.

Она вновь осталась одна.

***

Громкий звонок мобильника безжалостно разорвал рабочую тишину в кабинете. Ян даже вздрогнул, безобразно чиркнув кривую линию в отчете. Он взглянул на настенные часы: половина девятого утра. Да, рабочий день у него сегодня начался раньше обычного. Ян потер шею скорее от беспокойства, чем от усталости и взглянул на экран телефона. Ирма Мазур. Ян устало вздохнул. Он уже и забыл о ее просьбе купить в отделение новый томограф. Он обещал послать запрос на одобрение попечительского совета, хотя и не разделял мнения Мазур о том, что прежний томограф изжил свое. Он не хотел отвечать, уж слишком много проблем навалилось на него сейчас. Но выдрессированная услужливость заставила провести пальцем по экрану в сторону зеленой трубки.

– Доброе утро, Ирма.

– Доброе утро, доктор Калев. Прошу прощения, не хотела беспокоить Вас так рано, – прозвучал сиплый голос женщины.

– Все нормально, я уже в кабинете, – Ян устало потер уголки глаз.

– Да, я знаю. Я жду Вас с ночи.

Ян напрягся.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Да, – Ирма сделала паузу. Видимо, подбирала слова. – Доктор, Калев, Виктория Тамм умерла этой ночью. Примите мои соболезнования.

Ян замер. Он никак не ожидал получить подобные известия. Ирма словно окатила его ведром ледяной воды.

– Что произошло? – наконец, спросил он.

– Я бы назвала это внезапной кардиальной смертью, но, боюсь, относительно Виктории невозможно сказать, что это стало внезапным событием. Сердце более не могло выдерживать столько медикаментозных и хирургических нагрузок. В любом случае вскрытие назначено на десять утра в центральном городском морге. Ее родители будут там. Вы придете?

Ян едва поспевал за словами Ирмы. Мозг вдруг отказался работать, и все, что теперь мог делать Калев, это молчать.

– Доктор Калев, Вы здесь? – Ирма подумала, что разорвалась связь.

Калев не знал, что ответить, и просто откашлялся, дав знак Ирме.

– Мы начнем через полтора часа, – повторила она, не требуя ответа.

Калев сбросил звонок, так и не сказав ни слова. Зажмурил глаза, словно утренние сумерки были ярче дневного света, глубоко вздохнул и вдруг сжал телефон так сильно, что послышался хруст пластика. Но корпус не поддался, и Ян вяло отпустил хватку, проиграв.

Прошло уже около десяти минут после звонка, а Ян так и не сдвинулся с места. Стол был завален стопками медицинских карт, отчетной документации, а в дальнем углу уже давно забытая очередная научная диссертация. Минуты, потраченные ни на что, были непозволительной роскошью. А Ян все сидел и сидел. Да, он ничего не записывал, не читал, но работа совершалась в уме, и она была не менее важна всей этой бумажной волокиты. Ян решал судьбу Нины.

Он уже понял, что так обеспокоило его в сообщении Ирмы. Он не сразу понял, зато подсознание моментально раскусило нечто неестественное, подозрительное, спланированное. И когда эта мысль, доработанная тем же подсознанием деталями и доказательствами, дошла до мозга, Калев едва не застонал. Он бросил трубку быстрее, чем позволил Ирме услышать его тяжелые вздохи. Он понял насколько смерть Тори неслучайна и, действительно, не внезапна. Он ожидал знака, и получил его, это было очевидно. Вот только он не видел здесь ни судьбоносного рока, ни божьего провидения. Калев видел самый обыкновенный, пусть даже жестокий, но все же человеческий план. Это была Нина. Это были ее руки. Она обрубала концы.

И от этой мысли у Калева в очередной раз захватило дух. Как много она знает? Как далеко она готова пойти ради цели? Нина хотела вырваться отсюда и, наконец, получила шанс, и она определенно не собиралась его профукать. Нина избавилась от Виктории, чтобы ничего не связывало ее с этим местом, и никто не заставил вернуться. Избавиться от заботы – это всегда облегчает жизнь, но не всегда облегчает душу. Калев усмехнулся. А есть ли у Нины душа?

К полднику к стопкам медицинских карт на заваленном столе прибавилась еще одна. Ирма постаралась на славу. Вскрытие прошло быстро, четко и результативно. Калев не присутствовал на нем. Он не мог видеть, как режут детей, а те два года практики, что он проходил в детской поликлинике, еще когда был интерном, стали для него самыми жуткими. Он был обязан присутствовать практически на каждой аутопсии, которые, к счастью, случались не часто.

Отчет о вскрытии Виктории Тамм получился довольно объемным. Загадочная опухоль мозга, выстоявшая после нескольких лет химиотерапии и двух хирургических вмешательств, заняла два с лишним листа. Остальные три – последствия недуга. Ян знал, что Ирма помогала патологоанатому писать заключение, потому что определить причину смерти было трудно. Виктория Тамм была больна везде. Однако, вскоре они нашли участок некроза миокарда, отчего вывод был однозначный – инфаркт.

Ян знал, что он должен был сделать по сценарию, который для него писала Нина. Он положил телефон в карман халата и вышел из кабинета.

Пахло дождем. Он еще не посетил лечебницу, но предвещающий запах заключительной летней грозы обещал привести ее в скором времени. Дворы заполоняли пациенты, вышедшие на вечернюю прогулку, медсестры и санитары сверкали тут и там белоснежными халатами, где-то вдалеке слышались радостные визги малышни. Жизнь продолжалась.

Калев не удивился, когда не обнаружил Нину в аллее. Ян решил, что найдет их в палате, и оказался прав. Остап сидел в кресле возле двери в палату Нины и читал спортивный журнал. Завидев Калева издалека, он тут же встал, точно солдат.

– Доктор, – пробубнил Остап, кивнув.

– Как она? – спросил Калев, отодвигая металлическую планку с окна.

– Странная сегодня…

Остап не понимал абсурдность ответа. Нина уже давно стала синонимом странности, и не было надобности лишний раз упоминать об этом.

– Весь день спит, – продолжил Остап.

– Она ела?

– Нет. На завтрак не пошла, на обед тоже. Я принес ей поднос.

Калев уже заметил поднос с остывшим обедом. Нетронутым.

– Она в порядке, – сказал Остап. – Сестра осматривала ее после обеда. Сказала, что все в норме. Я не стал Вас звать.

Калев продолжал смотреть на Нину. Она лежала на кровати, свернувшись калачиком к стене. Разумеется, она слышала их. Калев был уверен, что она не спит. При других обстоятельствах он, может быть, и зашел к ней, поговорил, поинтересовался, что не так. Но не сейчас. Он вдруг понял, что ему и так все ясно.

Калев вернулся в кабинет, оставив Нину на железной кровати, а Остапа – с журналом. Он более не хотел вмешиваться в ее жизнь. Пачкать руки или пытаться помочь? Он уже и не видел разницы между этими сторонами. Хочешь уйти? Не буду тебе мешать.

Калев плюхнулся в кресло. Утренняя апатия так и не прошла, он едва мог взяться за ручку. В голове была лишь одна мысль, одна проблема, и он должен был ее решить.

Калев достал телефон.

– Привет, старина! – послышался голос Эрика. На заднем плане играла музыка. Кажется, он был в ресторане.

– Завтра, – тихо сказал Ян.

Эрику пришлось закрыть ухо, чтобы лучше расслышать друга.

– Завтра ночью, – услышал он в трубке.

– Понял, – ответил Эрик.

Связь оборвалась.

***

Ночью небеса разверзлись. Хоть Ян и был далек от религии, только так он мог описать начало грозы. Она была по-настоящему свирепой. В непроглядной тьме невозможно было разглядеть цвет неба, но как только молния пронзала его яркой стрелой, плотная стена черных туч извивалась точно ядовитые змеи, отравившие звездное небо. Ливень начался резко и внезапно. Это была одна из тех ночей, когда лежишь под одеялом, слушаешь завывания ветра, стук веток о стекло, гулкий грохот в небе, дробь ливня и понимаешь, что ты счастливчик, потому что спрятан в надежной теплой бетонной коробке.

Лечебница давно спала. Странно, но гроза действовала успокаивающе даже на самых буйных пациентов. Видимо, они тоже были рады тому, что спрятаны от природного гнева.

Калев сидел в читальном зале. Свет потушен, мобильник на беззвучном режиме. Сегодня он должен быть призраком. Читальный зал выходил на террасу одного из дворов, который граничил с густой лесопосадкой. Это был идеальный вариант для побега. Ян даже обрадовался нахлынувшему ливню, ведь это отличный союзник для тех, кто хочет остаться незамеченным.

Ян взглянул на часы: два тридцать пять. Эрик опаздывал на пять минут. Хотя Ян до сих пор не понимал, почему назначил именно это время для встречи. Почему не ровный час, а именно с минутами? Эрик, наверняка, тоже подумал об этом. Калев издал легкий смешок. Все было ненормальным, и он походу сам становился таким же. Потерев лицо и встряхнув кисти, Ян пытался успокоить нервы, но предательская ложка, под которой сосет в кризисные моменты, продолжала стучать по его нервам.

Они хотят сохранить это в секрете. Но, как известно, секрет, известный двум, уже не секрет. А тут замешаны, по крайней мере, четверо! Патологоанатом Исаак был крайне удивлен просьбой Яна сочинить фальшивый протокол вскрытия. Но когда узнал о том, что Калев хочет гипотетически убить Нину Эстер, ободрился. Жена Исаака – медсестра в этой же лечебнице, была одно время назначена к Нине. Но уже через неделю Нина накинулась на нее и укусила плечо, оставив говорящий шрам от зубов. А когда Калев пообещал Исааку десять тысяч налом, тот уже и забыл о том, что Нина все еще жива. Заключение гласило: смерть настала от острой сердечно-сосудистой недостаточности вследствие кардиомиопатии, о чем свидетельствует увеличенная масса сердца, избыточное отложение эпикардиального жира, закругленная верхушка, дряблая, тусклая сердечная мышца.

Так Калев убил Нину.

Дальше надо было объяснить Остапу, что произойдет с Ниной. Остап был простодушным и прямолинейным. Он выслушал Калева, не перебивая. Помолчал, как он это умел, и произнес лишь одну фразу:

– Возле старшего блока есть сквер. Он ведет к ограде, вдоль нее до дороги около ста метров.

Калев готов был расплакаться. Он ведь не надеялся, что Остап поймет, а тот даже предложил план побега. Интересно, он решил помочь, потому что устал от Нины или, действительно, думал, что ей станет легче?

Внезапно раздался глухой стук. Ян очнулся и посмотрел на стеклянную зарешеченную дверь. За ней стоял промокший до нитки Эрик. Ян резко встал и направился к двери. Щелкнул затвор, дверь со скрипом отворилась.

– Вспомнил старые времена? – сказал Эрик, стараясь быть тихим и в то же время громче стука капель.

– Не хотелось, но пришлось, – угрюмо ответил Ян и закрыл дверь за другом.

Эрик сразу же заметил разбитость друга.

– Ян, ты принял верное решение! – Эрик положил тому руку на плечо.

Но тот никак не отреагировал.

– Принес деньги?

– Десять кусков разными купюрами. Никто не отследит, откуда они поступили! – Эрик протянул черный непрозрачный пакет.

Ян спрятал его в халат.

– Жди здесь. Никто не должен тебя заметить! – прошептал Ян.

Эрик махнул рукой, мол, кого ты учишь?

Ян вышел из читальни и удалился прочь, оставив Эрика просыхать и ждать. Взрослый блок и блок для буйных соединялись переходом на втором этаже. Ян старался идти на цыпочках, и хотя врачей уже давно не было на рабочих местах, он все равно ожидал, что по закону подлости кто-нибудь выскочит из двери и сломает весь план.

Но этого не произошло. Он благополучно добрался до блока и уже шел вдоль коридора, в конце которого его ждал Остап.

Они не обменялись и парой слов, лишь кивками, обозначающими готовность. Остап вынул из кармана ключ и отпер замок. Дверь заныла, Калев вошел внутрь.

Нина не спала. Она сидела на кровати, прислонившись спиной к стене. Она ждала его.

Калев подошел к ней. В комнате было темно, но он был готов поклясться, что глаза ее были опухшими и заплаканными. Хотя, возможно, так падают тени от уличного фонаря за окном. Калев протянул руку, Нина смерила ее подозрительным взглядом. Потом уставилась на Калева своим обычным ледяным пронизывающим взглядом. Что она хотела узнать в этот раз?

Холодная исхудавшая ладонь проскользнула в широкую горячую ладонь Калева. Мужские пальцы дотронулись до запястья, на котором проступали кривые шрамы, и в этот момент Калев вдруг почувствовал ее отчаяние. Он не понял, откуда возникли подобные мысли. Может, она подсунула их, а, может, он, наконец, понял ее суть. Он увидел в ней брошенного одинокого и оттого озлобленного на весь мир детеныша, который вот-вот вступит во взрослую жизнь. Ей страшно. И она борется со страхом теми способами, которым научилась сама. Она не хочет уходить отсюда, но лишь потому, что неизведанное пугает ее. Она не имеет другого дома, но она отчаянно пытается его найти. Утопический дом, где она будет счастлива. Дом, который ищет каждый человек.

Калев помог ей встать, и они вместе зашагали по больничным коридорам, стены которых угрожающе сжимались позади. Гром продолжал сотрясать стекла, ливень заглушал шаги. Нина с грустью вспомнила скамью в аллее. Еще несколько дней назад до того, как Эрик пришел к ней во второй раз, до того, как отпустила Тори, Нина сидела там и наблюдала, как дятел тщательно выдалбливал стволы в поисках еды. Нина отчетливо помнит тот момент, когда мир вокруг замер и превратился в черно-белую картину параллельной жизни. Такое случалось нечасто и означало что-то очень важное. Ее словно вырывали из реального мира, оставляя за его гранью. Она не могла объяснить это таинственное место, но именно там она чувствовала то, что вот-вот произойдет. Тысячи голосов шептали наперебой, и она с трудом улавливала суть их речей, но потом наставал момент, когда все, наконец, становилось ясно. Она упорядочивала фрагменты и сопоставляла голоса, словно собирала паззл. И когда последний отрывок вставал на место, ее снова вталкивали в реальный мир, куда она забирала с собой предвидение. И хотя в реальном мире она отсутствовала всего несколько секунд, за гранью они могли превратиться в целые года…

В тот день она вынесла оттуда предвидение заговора, который происходил сейчас. Она видела, как Калев вел ее по коридорам в ночи. А в углу темной комнаты ждал тот, кто станет ее сопровождающим за стенами больницы.

Остап шел впереди, чтобы подать знак, если судьба занесет незваного свидетеля на их путь. Но коридоры были безжизненными, а обитатели лечебницы – витали во снах.

Наконец, они прошли по переходу и очутились в старшем отделении. Всего один лестничный пролет и вот уже знакомые зарешеченные стеклянные двери читальни подрагивали от ветра, гулявшего в коридоре. Остап остался снаружи.

Эрик сидел, положив ноги на стол. Одна лампа была включена, и Эрик читал под ней.

– Эрик! Я же просил оставаться незаметным! – громко зашептал Ян.

– Да брось ты! Луиза Хей учит оставить негативные мысли! – Эрик постучал костяшками по обложке книги с названием "Исцели себя сам". – Вы что и вправду даете это читать подросткам? Вы же взращиваете секту!

Ян покачал головой. Эрик вскочил со стула, как только Нина показалась из-за спины Калева.

– Здравствуй, – выпалил Эрик.

Он ждал ее, но почему-то ее появление все равно удивило его. Наверное, потому что он не представлял, что все произойдет так просто.

Нина, разумеется, не ответила.

Ян повернулся к ней и не стал терять времени:

– Нина, я думаю, нет смысла, что-то объяснять. Ты итак все знаешь. Я лишь надеюсь, что мы все здесь делаем правильный выбор. Все зависит от тебя! Мы все ждем, что решишь ты! Если ты не хочешь уходить, просто скажи, мы сразу прекратим!

Нина слушала Яна, нахмурив брови. Потом посмотрела на Остапа, на Эрика и снова на Яна, но продолжала молчать. Ян тяжело вздохнул.

– Нина, послушай меня. Там за оградой тебя ждет новый мир со своими правилами и законами, и за их нарушение люди платят высокую цену. Пожалуйста, будь благоразумна!

Ян сглотнул, унимая дрожь в голосе. Нина продолжала сверлить его взглядом.

– Там будет нелегко, там ждут неприятности и там тебе предстоит делать выбор самой, – продолжил он. – Ты будешь свободна, как всегда этого и хотела. Но свобода предполагает огромную ответственность. Пожалуйста, не делай глупостей, о которых будешь жалеть. И помни, я всегда готов прийти к тебе!

Ян опустил глаза. Он все-таки не сдержался, и позволил слезе показаться миру.

– Мне так жаль, Нина! Так жаль, что я не смог помочь!

Эрик опустил глаза и отвернулся из-за мужской солидарности. Он знал, что Ян не хочет демонстрировать свои слезы. И в то же время понимал, что между ним и Ниной связь, действительно, очень сильна.

– Я не буду говорить тебе о том, кто это, – Ян кивнул в сторону Эрика. – Думаю, ты сама можешь рассказать мне о нем гораздо больше, чем я.

Внезапно Ян почувствовал холодные пальцы. Нина взяла его за руку и, не веря своим глазам, Ян увидел лицо Нины, полное соболезнования и сочувствия, словно она пыталась успокоить его, сказать ему, что это не его вина! Он не виноват в смерти ее родителей и в том, что она оказалась здесь. Он не виноват, что погиб Зорий, и, уж тем более, не виноват в том, что она стала убийцей.

Вот только она не произнесла ни слова.

Нина подошла ближе и уткнулась в грудь мужчине, который слезно просил у нее прощения. Ян нежно обнял девушку, продолжая мысленно извиняться за то, что подвел ее.

– Черт бы тебя побрал, Эрик! Не дай бог ты…

– Все будет хорошо! Обещаю! – перебил Эрик.

Ян отпустил Нину. Она направилась к выходу нерешительным шагом.

– Здесь копия ее медицинской карты и рецепт. Будь внимателен с лекарствами! Я написал подробную инструкцию, – Ян протянул Эрику толстый желтый пакет.

Тот в ответ лишь уверенно кивнул и прошагал за Ниной.

Он уже открыл перед ней дверь, как она вдруг обернулась и тихо заговорила:

– Я должна была ее отпустить. Такова была ее последняя воля…

Ян не сразу понял, о ком говорила Нина. А когда Нина исчезла в ночи вместе с Эриком, догадка озарила мозг Яна.

И тут же грузный камень спал с его души. Он понял, что душевная чистота Нины по-прежнему нетронута злом. Она справится. Она найдет свой дом.

Примечания

1

Библия, Бытие 3:19

(обратно)

2

Чак Паланик "Невидимки"

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1. Дар

Глава 2. Новый дом Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg