«Шезлонг»

Шезлонг (fb2) - Шезлонг (Двенадцать интимных сцен - 10) 376K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алиса Клевер

Алиса Клевер Нежные языки пламени. Шезлонг

Все события, описанные в книге, являются вымышленными.

Любое совпадение персонажей, их имен, биографии с реальными людьми является случайным и ненамеренным.

And the saddest thing Is all of it could have been avoided…[1] Gotye «Eyes Wide Open»

Просто удивительно, как из-за какой-то мелочи наступает момент истины.

Элизабет Страут «Меня зовут Люси Бартон» Подсознание не стреляет, как ружье; оно дает возможность свинцовому отравлению просачиваться в рассудок до тех пор, пока не накопится его достаточно, чтобы вызвать эмоциональные и нервные расстройства… Ирвинг Стоун «Страсти ума»

Пресс-конференция была назначена на три часа пополудни, но уже в двенадцать стало ясно, что это была плохая идея. Чтобы попасть в дом, Марко пришлось раздобыть почтовый фургончик и на нем заезжать с соседней улицы – дабы не попасться раньше времени на глаза журналистов. Я вообще никому не хотела попадаться, меня до сих пор не покидало ощущение, что чьи-то глаза неотступно следят за мной. Даже теперь, после смерти Одри. Может быть, особенно теперь, после того, как ее не стало, мое чувство безопасности умерло вместе с нею. Кто знает, что еще случилось в прошлом? Кто может гарантировать мне, что ничего ужасного не случится в будущем?

– Ты должна успокоиться, – произнес Андре. – Это не стоит ни одного твоего лишнего вздоха.

– Я и так едва дышу, лишних вздохов у меня нет, – рассмеялась я, но смех был грустным, как бывает, когда вспоминаешь ошибки, совершенные в прошлом, и думаешь, что все могло быть иначе, но – нет, история в самом деле не имеет сослагательного наклонения. Охранник, посланный Марко нам в помощь, посмотрел в маленькое окошечко и обернулся, машина начала тормозить. Мы сидели на откидных сидениях среди коробок, писем и пакетов, и все время, что мы ехали, я представляла себе, что может содержаться во всех этих запечатанных почтовых отправлениях. Любовные письма, подарки, уведомления о выигрыше в лотерее. Я понимала, что в большей части коробок – товары из онлайн-магазинов, столь популярных сегодня, но мне нравилось придумывать. Думать о чем угодно, но только не о том, что я сейчас официально стану главным персонажем местных газет. Моя мама была бы в восторге от такого поворота событий и не пряталась бы между коробок «Амазона». Она вошла бы с центрального входа, кивая толпе журналистов, как вдовствующая королева-мать. Но мама лежала в клинике, балансируя на грани жизни и смерти, и больше всего я хотела сейчас оказаться рядом с ней.

– Выходим быстро, нас уже ждут. Всё обойдется, – заверил нас охранник Марко, а затем осторожно кивнул водителю. Я до сих пор не верила, что всё это взаправду и что с той стороны старого дома, увитого виноградом, за забором из кованого металла собралась толпа.

С другой стороны, не они ли показали всему миру, как Андре доводит меня до оргазма у не завешенного портьерой окна в дешевой квартире безликой многоэтажки. Сколько людей отбросили журнал с моей фотографией с гримасой брезгливости, а сколько поднесли поближе и даже нацепили очки на нос, чтобы разглядеть поближе мое худое тело, вытянутое в струну. Момент, который должен был остаться только между мною и Андре, теперь стал частной собственностью Парижа. Почему бы им не хотеть большего? Возможно, Париж теперь рассчитывает на продолжение нашего романа. Город стоит за прутьями нашего забора. Он подсматривает в замочную скважину нашей двери. Нет, это не дверь квартиры Андре, не тот дом, где на лоджии Николь всё так же поливает цветы из оранжевой лейки с длинным носиком. Мы пробирались в особняк Габриэль.

Почтовый фургончик остановился, и мы быстро зашли в дом с чёрного хода. Габриэль встретила нас на заднем дворе, провела через сад, оглядываясь на бежевые стены ее небольшого имения в центре Парижа.

– Они настолько плотно оккупировали главный въезд, что мой стилист еле прорвался. Я забыла сказать ему, чтобы зашел с запасного входа, – пожаловалась мама Марко, кивнув мне коротко и невыразительно. Я не могла понять, рада она мне или ненавидит меня. Габриэль улыбалась так, что и то и другое было возможно.

– Сколько же их понабежало! – воскликнул Андре, взглянув через плотный тюль на главный вход в родовое гнездо семьи Де Моро.

– А чего ты хотел? – хмыкнула Габриэль. – Это только начало, многие приедут позже.

– Но мы же не всех пускаем? – спросила я. – Быть может, нам пообщаться с кем-то одним?

Марко и Габриэль переглянулись так, словно я сказала невообразимую глупость, но поправить меня или объяснить мне это не представляется возможным, как нельзя объяснить даже самой сообразительной мартышке устройство мобильного телефона. Может быть, во мне говорила неуверенность в себе, а может, я всё себе напридумывала: и пренебрежительное отношение Габриэль, и Марко, который, кстати сказать, проявлял по отношению ко мне столь навязчивую, столь недвусмысленную заботу, будто был уверен в моей полной неспособности даже ходить самостоятельно.

Возможно, он был прав, но я от этого злилась не меньше.

Я хотела уехать, но мне не позволили этого сделать. Теперь же для меня подобрали одежду и сделали макияж, который мне совсем не нравился – он был чрезмерным и определенно старил меня. Мои волосы распустили, нанеся какой-то бальзам, отчего они заблагоухали и заблестели, как чудесные локоны Одри. Запах был знакомым, так что вполне вероятно, что это было то же самое средство, которое она использовала раньше. Этот запах выбил меня из равновесия, и я начала протестовать против затеянного, цепляясь за каждую мелочь. Я не хотела надевать кольцо – мое настоящее обручальное кольцо с черным бриллиантом так и покоилось на дне пыльной комнаты с вещественными доказательствами. А надевать чужое украшение было странно и неприятно, к тому же это было дурной приметой. Я не хотела подвивать кончики моих темных волос, не хотела выглядеть «не хуже, чем Кейт Миддлтон». Андре молчал и хмурился, наблюдая за мной, и это тоже меня возмущало.

– Почему ты можешь идти просто так, как есть, а меня надо разукрашивать и наряжать? – спрашивала я, теребя край простого шелкового платья с неясным бирюзовым рисунком.

– Потому что его, моя дорогая, все уже видели миллион раз, – подошла ко мне Габриэль, держа в руках тонкий веревочный поясок. – Тебя, моя милая, напротив, никто еще толком и не видел… в одежде.

– Мама! – воскликнул Марко и посмотрел на меня, словно извиняясь, а Габриэль улыбнулась мне тепло и по-дружески.

– Скандальные фотографии – это не беда, если мы забросаем журналы другими, достойными и семейными. В конце концов, нет ничего предосудительного в том, что Андре Робен занимался любовью со своей невестой, верно? Мы именно это и хотим показать, именно на этом поставить акцент.

– Если она будет Кейт Миддлтон, то Андре должен быть принцем Уильямом. Андре, тебе нужно побриться, у тебя слишком много волос на голове, – заявил Марко с самым серьезным лицом. Я рассмеялась и немного расслабилась. Габриэль кивнула в одобрении и протянула мне веревочный, свитый наподобие корабельного мини-каната поясок.

– Мы хотим, чтобы теперь все смогли увидеть настоящую Даша́, и чтобы такую ее знал весь Париж. Поэтому мы позволим всем этим писакам топтать наш газон и глазеть на нас.

– Меньше всего сейчас я чувствую себя настоящей. Никогда еще не примеряла такой образ, – пробормотала я, повязывая поясок. – Это не я, это не моя жизнь, я не смогу.

– Что ж, если ты не сможешь, газетчикам будет даже приятнее. Но ведь ты можешь хотя бы попытаться, дорогая. Почему нет? – сказала мне Габриэль, улыбаясь одновременно холодно и осуждающе, эдакой улыбкой мачехи из сказки. Я понимала, что не только я оказалась здесь в нелепой ситуации. Она тоже и в страшном сне не видела, что ее младший сын приведет в дом какую-то русскую, и не просто так, а в качестве невесты. А потом всем им придется отмываться от ушатов грязной воды, где смешалась и ложь, и правда, и яд, и приторная сладость «перегретых» подробностей их личной жизни. Скандал в благородном семействе, смерть одной невесты, появление другой – нагишом на обложке скандального издания, моя мама, впавшая в кому якобы после того, как над ней «поработал» мой Андре. Теплая песочного цвета шпаклевка старого дома трескалась и осыпалась под натиском сплетен.

– Я попытаюсь держаться естественно, – прошептала я, утратив весь свой гонор. Я представляла себе ее чувства и не хотела входить в эту семью вот так – через пресс-конференцию, созванную, чтобы отбелить мое имя.

– У тебя не может не получиться, посмотри, – сказала она, взяв меня за руку. Габриэль не отличалась ни высоким ростом, ни особенно яркой внешностью, но что-то неуловимо притягательное было в том, с каким достоинством и уверенностью она держалась, в идеальном сочетании цветов ее одежды и украшениях, в спокойствии ее голоса. Гармония и нежность картин Ренуара – вот какое она производила впечатление. Как же она нравилась мне, как хотела бы я так же естественно нести бремя имени – одного из знатнейших, старейших во Франции. Этот дом, в холле которого я стояла сейчас – сколько поколений Де Моро он встречал в своих теплых, уютных стенах! Никакой броской роскоши, никаких попыток кому-то что-то доказать, он стоял тут, чтобы защитить своих обитателей, чтобы обнять их своими изогнутыми крыльями – западным и восточными.

Маленькие дети играли когда-то на полукруглом дворике, вымощенном квадратиками неровных камней, дети пили – пока никто из взрослых не видит – прямо из чуть облупившегося в некоторых местах фонтана, из чьей чаши через края стекала чистая вода. Прятались в многочисленных комнатах, за портьерами разномастных окон – круглых, квадратных, прямоугольных и других, повторяющих контурами глубокую арку западного крыла. Влюбленные подростки прятались от назойливых глаз или дождя за полуколоннами в арке. Здесь можно было почувствовать много веков, проведенных людьми в поисках счастья и покоя. Песок времени осыпался со стен, зелень давала новые всходы, и голубизна неба была единой и неделимой, вечной. Может быть, и мои дети когда-то будут играть тут? Может быть, всё, что случилось в прошлом, останется в прошлом? Теперь, когда Одри умерла, может быть, все можно начать заново? На моем пальце сияет прозрачный бриллиант, кольцо семьи Де Моро.

– Тебе нравится, как я выгляжу? Скажи, что ты тоже в ужасе! – обратилась я к Андре, оглянувшись на него, но мечтательная улыбка сползла с моих губ. Андре, задумчивый принц моего песочного замка, смотрел куда-то вдаль сквозь открытое окно, и я увидела, что мысли его горьки. – Что случилось?

– Их так много, – устало произнес он и прикоснулся ладонью к глазам, словно хотел скрыться, как маленький ребенок, считающий, что если он никого не видит, то никто не видит и его. Мечты рассеялись, меня втянуло в реальность, как в воронку торнадо. С улицы до нас доносились крики и шум. «Будущее неизвестно. Спросите позже». Андре вздрогнул и посмотрел на меня. Он не улыбался, но я видела, как что-то живое промелькнуло в его взгляде.

– Ты выглядишь скромницей, которая готовится расстаться с девственностью, – сказал он тихо, подойдя к зеркалу. Из отражения на меня смотрела вполне спокойная внешне (хотя это была только видимость) юная девушка достойной и даже приятной внешности. Никаких всклокоченных волос, никакой паники во взгляде. Нежное простое платье с неброским рисунком – крупные, но неяркие бирюзовые цветы. На ногах босоножки в цвет наряду, на шее – цвета слоновой кости изящное жемчужное ожерелье. В руках матери Андре я превратилась в глину, из которой слепили «что-то подходящее к случаю». Макияж, занявший столько времени, оказался совсем не ярким. Акцент был сделан лишь на глазах, для губ же подобрали естественный оттенок помады, под слоем которой не было видно, насколько они искусаны. Габриэль подошла ко мне и подала бежевый бархатный клатч.

– Что там? – спросила я.

– Ничего. Только пара носовых платков, мятные таблетки и капли от насморка.

– У меня нет насморка, – пробормотала я, тут же почувствовав, что говорю в нос. Господи, да я же для нее сплошное разочарование! Наверняка Габриэль сожалеет еще и о том, что мой французский не идеален. Славянка, подобранная непонятно где. Эти слова, которые, конечно, никто не произнес вслух, звенели в моей голове, а между тем мне нужно было как-то справиться с собой: выйти на каменный двор и улыбаться, отвечая на вопросы. Я невольно вспомнила, как в прошлый раз, гостя в этом доме, я никого не интересовала. В прошлый раз мы сбежали отсюда по лестнице западного крыла, через комнату за галереей. Тогда я, сбросив босоножки, шла по асфальту босиком. В этом же доме я всегда оказываюсь закованной в туфли на высоком каблуке.

– Пора, – произнес Марко, и я кивнула. Я часто слышала о том, как ненавидят звезды преследующих их папарацци, но никогда не думала, насколько это на самом деле неприятно – когда из-за любого угла на тебя могут выпрыгнуть с яркими фотовспышками камер. Во дворе меня ждали толстые черные объективы, плавящиеся от жары; дорогие линзы; треноги, призванные облегчить ожидание журналистов.

Конечно, они собрались здесь потому, что обыватели Парижа ждут не дождутся, когда же смогут перетрясти чье-нибудь грязное бельё, услужливо подброшенное им жёлтой прессой.

– Это нужно для семьи, – сказала Габриэль, нежно удерживая свои руки на моих плечах. – Для нашей семьи, – уточнила она, чтобы я не сомневалась в своей принадлежности к ним. Это её аванс мне, однако поверить в такое слишком сложно, для этого недостаточно просто слов, недостаточно прикосновения тонких ухоженных пальцев и ласковой улыбки, которую так щедро дарила мне Габриэль. Я же, напротив, нервно кусала губы, съедая помаду и постоянно забывала отвечать ей, тут же злясь на себя – я вовсе не хотела показаться грубой.

– Это нужно Андре, – прошептал мне на ушко Марко. Он был единственным, кто понимал, чем можно меня взять.

* * *

Я знала, что пора начинать. Мы и без того задержались уже на полчаса. На камнях старинного двора уже расставили стулья, установили камеры, протестировали их и включили в режим ожидания, чтобы не пропустить ту секунду, когда мы появимся в раскрытых настежь дверях. Двери дома будто созданы были для того, чтобы гостеприимная хозяйка с дружелюбной улыбкой встречала гостей во время приемов и вечеринок. Но на сей раз улыбка Габриэль Де Моро была холодной, как у Снежной Королевы. Она вышла первой, сразу за охранником, держа меня за руку. Ее хватка была железной, движения – неспешными. Наверное, она не стала бы брать меня за руку, если б меня не трясло, как в лихорадке.

– Тише, птица, – прошептал мне Андре и подхватил меня под другую руку. – Просто дыши. Ничто из того, что происходит здесь сейчас, не играет особой роли.

– Нет? – удивилась я и бросила на него быстрый взгляд. На Андре были бежевые брюки, кожаный ремень с золотой пряжкой, рубашка на несколько тонов светлее брюк и легкий летний пиджак цвета индиго. Андре не стал надевать галстук, его вид был неформальным, но при этом роскошным. Тем самым он проводил невидимую черту между ним и всеми этими галдящими людьми на брусчатке. Я стояла между матерью и ее сыном, но никоим образом не чувствовала себя своей. Это напоминало горячечный бред, какую-то нелепую современную сказку, где Золушка попадает на бал, преследуемая папарацци. Но слетает с нее не туфелька, а платье.

– Они просто завидуют тебе, – прошептал он мне в ответ, и его губы скользнули по моим волосам. – Их можно понять, ведь ты – это ты.

– Хотелось бы знать, что ты имеешь в виду! – Я улыбнулась, и тут же вздрогнула от вспышки фотоаппарата. Фотосессия началась. Грациозная Габриэль заранее продумала, как именно мы должны предстать. В дверях ее дома четыре роскошно одетых человека, чуть повернувшись, чуть выставив ногу вперед – мы это даже отрепетировали. Мужчины по краям, рядом со мной Андре, рядом с Габриэль – Марко. Охранники – чуть поодаль. Контрастные цвета нашей одежды сочетались. Мы не выглядели так, словно одевались в одном магазине из одной коллекции, но смотрелись вместе как картинка из глянцевого журнала. Респектабельная семья аристократов на пороге своей парижской резиденции.

– Вы сделаете заявление? – закричал кто-то из толпы, и Габриэль подняла руку. Охранник тут же подал ей микрофон.

– Сегодня я хотела бы обратиться к прессе с заявлением… нет, с просьбой – порадоваться вместе с нами, – Габриэль откашлялась и замолчала на секунду. Она произнесла слово «просьба» так, словно подала руку сидящему на улице попрошайке. Габриэль приравняла себя к толпе журналистов, но этот жест только еще больше обозначил гигантскую дистанцию между ними. Журналисты молчали. – Нам часто приходится выбирать между доводами разума и зовом сердца. Это наша жизнь, однако мы не всегда в полной мере можем воспользоваться щедрым даром, который именуется свободой воли. Нарушая правила, мы доказываем, что мы люди. Сегодня же тот редкий случай, когда выбор сердца полностью одобрен разумом. А безумие юности останется в памяти как пикантный эпизод, о котором не расскажешь внукам, но который будет помниться.

– Вы о ночных фотографиях в окне? – спросил кто-то, и по толпе репортеров пронеслась волна незлого смеха. Я покраснела. Я уже слышала эту речь – Габриэль репетировала ее перед зеркалом. Мать Андре хотела, чтобы я тоже выступила и сказала хоть что-то, но я знала, что онемею и не смогу выдавить из себя ни слова или, что будет еще хуже, скажу что-нибудь не то – что-то, что рассорит семью Де Моро с прессой еще больше. В итоге было решено, что все нужные слова со свойственным ей тактом скажет Габриэль. Андре возражал, он вообще не хотел идти на конференцию. Забавно, как двое людей, ради которых всё затевалось, не желали в этом участвовать.

– Я говорю о любви, – продолжила Габриэль. – Итак, позвольте представить вам невесту… – Габриэль сделала паузу, чтобы изумленный шепот толпы пронесся поверх нее, закрутился в воздухе и улетел гелиевым воздушным шариком в небо, далеко-далеко, – … невесту моего сына Андре Робена, графа Де Моро, мадемуазель Дарью Синица. Даша, прошу тебя… – и она чуть подтолкнула меня вперед.

– Поздравляем! Ничего себе! Покажите кольцо! – Толпа кричала, и я с трудом разбирала слова, отделяла один вопрос от другого. Их потрясение и шок были ничем в сравнении с тем, что испытывала в этот момент я. Реальность ли это? Мне хотелось убежать в сад и ущипнуть себя за щеку. Невеста графа? Это было чем-то странным и одновременно смешным. Вспоминалась песенка из фильма «Д’Артаньян и три мушкетера»: «Невеста графа де Ла Фер становится женой…» В голове не осталось ничего, кроме этой незатейливой мелодии. Между тем я непроизвольно дергалась от каждой вспышки и рефлекторно порывалась закрыться от яркого света ладонью. Андре приобнял меня чуть крепче.

– Как давно вы знакомы?

– Когда вы приняли это решение? Не в том ли доме, где вы и она…

– Проявите уважение к семье, – вышел вперед Марко, и гадкий журналист, тонкий, жилистый и пронырливый, как червяк, отодвинулся от нас подальше. Я была в панике, Андре же снова держал меня под руку, с силой сжимая предплечье. Его стальная хватка отрезвляла. Я вдруг подумала, что предпочла бы сейчас, чтобы Андре сделал со мной что-то совершенно возмутительное, чтобы он взял меня на площади того нудистского города, о котором он рассказывал, связав меня; чтобы я кричала, а люди смотрели бы на нас, чтобы мои беспомощность и стыд перемешались с возбуждением и желанием. Без этих секретных ингредиентов беспомощность и стыд были невыносимыми. Я стояла, зная, что журналисты правы, что я вовсе не стою их уважения. Я спятившая любовница, которая хочет, чтобы ее трахнули посреди улицы. Будущая графиня Де Моро.

– Уважение – непростая штука. Мы все хотим его по отношению к себе, – сказал Андре, – Я, конечно, понимаю, что в вашем случае уважение к частной жизни – это благодетель, мешающая успешному бизнесу. Но давайте договоримся сразу: мы не станем обсуждать нашу с моей невестой личную жизнь, свидетелями которой вы сделали весь мир.

– Кто сделал те фотографии? Вы были в курсе, что вас снимали? Вам нравятся такие вещи?

– Это возмутительно! – выкрикнул Марко.

– А что вы скажете, господин Робен? – Конференция набирала градус. Я боялась даже подумать о том, что появится в завтрашних газетах. – Почему за вас всё время отвечает ваш брат?

– Я поясню, – вышел Андре, но его тут же перекрыла мать.

– Этого мы не знаем, – вмешалась Габриэль, отвечая на вопрос об авторе снимков. – И собираемся требовать компенсации от журнала. Порочить честное имя графа Де Моро и его невесты – это преступление.

– Когда назначена свадьба? – крикнула девушка с краю, держащая в руке огромный пушистый микрофон, напомнивший мне мультяшных «Смешариков».

– Дата будет объявлена позднее, – сказал Марк.

– Правда ли, что вы возражали против этого брака? Из какой семьи ваша невеста?

– Позвольте ответить по порядку. Повторите вопрос, – замедляя ритмику, переспросила Габриэль.

– Из какой семьи происходит ваша невеста. Она – не дворянка?

– Эта информация будет опубликована позднее. Семья Де Моро принадлежит к демократичной и толерантной части французского общества, – ответила Габриэль.

– Не потому ли вы так толерантны, что ваш сын чуть не убил мать этой девушки на операционном столе? – спросил тот же гадкий журналист-червяк.

– Оставьте мою мать в покое! – воскликнула я. – Она проходит лечение в Москве и выздоравливает!

– Вы увезли ее из Франции в Москву? – с интересом воскликнул червяк. Я чувствовала, что мои слова могут быть истолкованы превратно, но не могла остановиться.

– Андре никогда ей не вредил, она никогда не была на его операционном столе, вы слышите? – Я говорила негромко, но вполне внятно и чётко.

– Если так, почему вы отправили ее в Москву? – продолжал добивать меня червяк. Я запнулась, не зная, как ответить на этот вопрос. Конечно, я отправила ее не потому, что ей угрожал Андре. Да, я была против того, чтобы мама делала пластическую операцию, я хотела, чтобы она смирилась с тем, что ей уже не придется играть Снегурочек и Джульетт. Нужно уметь стареть с достоинством, как это делает, к примеру, Габриэль. Они с моей мамой почти ровесницы: и та и другая вплотную подошли к шестидесяти годам. Обе когда-то были так хороши, что у мужчин в их присутствии захватывало дух. Лица обеих несли отпечаток пережитых лет, и в этом было своеобразное очарование, нечто неуловимое, когда понимаешь, что вместе с годами, унесшими с собой что-то внешнее, пришло что-то внутреннее, куда более ценное. Мама гонялась за призраками. В двадцать пять она мечтала выглядеть на двадцать, в тридцать пять – тоже. После она хватала дракона за хвост, рискуя жизнью и карьерой, и немножечко – мной. Габриэль была красивой женщиной в возрасте, мама была молодящейся, но больной женщиной, она билась с диабетом. Кто-то из великих сказал, что красота – это здоровье, ничего больше. Теперь я его понимала.

– Дашину маму призвали на родину дела, – вставила Габриэль, и я чуть было не расхохоталась и не испортила эффект от этой умелой и продуманной лжи. Призвали дела? О нет, просто сложно объяснить этим журналистам, и в особенности этому червяку, что на мою маму было совершено покушение, что на меня оно тоже было совершено – дважды. Меня пытались поджечь, застрелить, ведь за мной по пятам ходила маниакальная невеста другого графа, стоящего по правую руку от великолепной Габриэль. Семейные ценности – это нечто особенное для нас, мы – не такие, как все, у нас тут голубой кровью все ступени залиты. И где-то там, в тишине библиотеки, среди оригинальных полотен модернистов исчезли следы моего жениха Сережи Варламова. Мою маму привели на родину дела и желание выжить, моя мама в коме, она ничего не может ни рассказать, ни оспорить.

– Почему вы взялись оперировать пациентку, с дочерью которой крутили такой… ошеломительный роман? – Снова червяк. Раздавить бы его!

– Я отказался от пациентки, как только мои отношения с ее дочерью вышли за рамки профессиональных, – и глазом не моргнув, ответил Андре. Соврал, повернулся ко мне и только чуть сильнее сжал мой локоть. Притворяться, улыбаясь, и надеяться, что тебя не сожгут заживо, – вот она, моя сказка, в которой принц врет и не краснеет. Да и я тоже вру.

– Мама приезжала только затем, чтобы получить консультацию от Андре… от месье Робена. В любом случае, взвесив все «за» и «против», мама отказалась от решения оперироваться. Кроме того, она получила предложение от французской кинокомпании.

– Значит, мы увидим ее на наших экранах? – спросила девушка со «смешариком» в руке.

– Вполне возможно, – кивнула я. Еще одна ложь. Если Шурочка права и мама придет в себя, вряд ли она захочет вернуться в страну, где ее пытались убить. Нехорошо так говорить, но я была рада, что Одри решила покончить с собой. Навязчивые идеи, горячечный бред, попытки придать смысл звериной жестокости – единственное, что она привнесла в этот мир. Мне было жаль ее, но без нее мир стал спокойнее и безопаснее для нас. А сейчас благодаря Одри Шараф мы все собрались здесь, на залитой солнцем площадке перед особняком. Ведь это она сделала те фотографии и отдала их в журнал. К сожалению, еще она наговорила кучу гадостей, испортив Андре карьеру. В каком-то смысле я считала, что, выпив таблетки, Одри вынесла себе справедливый приговор. Она ведь и Николь чуть не убила. Одри, Одри!

– Нам пора, – вдруг сказал Андре и вышел вперед. Вышел, утащив меня вместе с собой. – Можете делать свои фотографии. Вот мы – я и моя прелестная невеста. Мы планируем пожениться тихо: устроить маленькую свадьбу и пригласить на нее только самых близких. Я искренне надеюсь, что вы больше никогда нас не потревожите. Спасибо за внимание!

И Андре потащил меня за собой в дом. Я успела заметить, как перекосилось от недовольства лицо Габриэль, как обеспокоенно посмотрел на нас Марко и бросился за нами в дом. Журналисты выкрикивали вопросы, вспышки продолжали вспыхивать, фотографы щелкали своими камерами как сумасшедшие, словно пытались не упустить ни одного нашего движения, чтобы вместо фото сделать эдакие мини-фильмы. Андре, белый от бешенства, зашел в кухню, открыл шкафчик и достал бутылку вина. Налив себе в бокал, он отпил резко, много – почти весь бокал одним глотком. Я стояла посреди комнаты, не зная, что мне делать – идти обратно к Габриэль, подняться на второй этаж? Вообще уйти отсюда? Марко спросил меня, в порядке ли я, но я только помотала головой.

– Ты сошел с ума, да? – набросилась на Андре Габриэль. – Ты хоть понимаешь, что мы устраивали всю эту пресс-конференцию, чтобы покормить акулу, а ты только и делал, что тыкал в нее гарпуном. Ты понимаешь, что теперь они нам проходу не дадут?

– Чем тебе не нравится внимание прессы? – улыбнулся Андре.

– Всем! Мне вообще не нравится внимание прессы. Ты знаешь, я веду закрытый образ жизни… в отличие от тебя!

– Я… я пойду. Мне пора! – воскликнула я, и все они, кажется, только теперь заметили меня. Я вскочила с дивана, на котором сидела, забравшись с ногами. В итоге споткнулась о подушку, попавшую под каблук, и чуть не упала. Марко подхватил меня и помог сесть обратно.

– Тише, тише. Никто никуда не пойдет. Не сейчас. Журналисты пробудут на пороге нашего дома еще неизвестно сколько. Неужели вы хотите дать им новую пищу для сплетен? Главное сделано, мы оповестили прессу, что фотографии в журнале – это шантаж, а вы – невеста Андре. Остальное не так уж и важно, да? – Марко смотрел на меня, как заботливый папаша, а я на него, как провинившаяся школьница. Особенно в этом платье примерной ученицы. Я мечтала о своих джинсах, но даже не представляла, куда их дели.

– Я… простите.

– Ничего, – ласково кивнул Марко. – Вы переночуете здесь. Места полно. Ругаться мы перестанем. Это всё дела семейные, поверьте.

– Верю, – улыбнулась я. Улыбка получилась сквозь слезы.

– Давайте я вам лучше чаю сделаю.

– Я сам ей чаю сделаю, – вмешался Андре, оттирая от меня Марко. Извечная конкуренция братьев, худшая история которой – история Каина и Авеля.

– Марко, я буду очень рада, если вы сделаете мне чай, – сказала я, и Андре замолчал. Он смотрел на меня молча, словно расшифровывая или, что еще более вероятно, придумывая для меня способ казни. Я кивнула и взгляда не отвела.

– Будь любезен, – отступил Андре. – Я тоже бы выпил чаю. И, кстати, мама, если ты еще раз скажешь мне что-нибудь про ту фотографию в журнале – напрямую или иносказательно, как ты любишь, – клянусь, я выйду голым на Елисейские Поля. И буду стоять там, пока меня не сфотографирует какой-нибудь турист из Китая. Я уж не говорю о вездесущих журналистах. Весь интернет наполнится фотографиями голого графа Де Моро.

– С тебя станется! – воскликнула Габриэль раздраженно. Она налила себе и мне вина. Так я оказалась сидящей на диване с вином и с чаем. Я не стала пить ни того ни другого, вообще стараясь не шевелиться. Оказалось, что в кухне мы были не одни. Помимо охранника присутствовали еще дворецкий и девушка в форменной одежде, по-видимому, горничная. Все они, включая охранника и, что забавно, меня, пытались слиться с обстановкой, стараясь стать невидимыми. Вечер в семье Де Моро был огнеопаснее коктейля Молотова.

* * *

Оставить всё в прошлом. Эта фраза звучала за ужином, как тост, как мантра, как просьба или даже приказ. Иногда она модифицировалась во что-то неясно позитивное, связанное с будущим, в которое нам было предложено смотреть с оптимизмом. Я же устала, была измотана и тряслась от страха за своё ближайшее будущее – завтрашним утром все эти акулы пера примутся перемывать мне косточки.

– Ты не передашь мне соус, дорогая? – Попросила Габриэль, сидевшая напротив меня за большим деревянным столом с тяжелыми квадратными ножками. Мы ужинали по-простому в кухне, которая также представляла собой малую гостиную. Стол, как ни странно, не был антикварным. Он также не был рассчитан на сто персон. Он стоял около окна, выходящего на внутренний двор, на садик. В среднем за таким столом могли разместиться не больше восьми человек. Очень по-домашнему. Я отчего-то вспомнила свою квартирку в Бибирево, мою кухню размером с этот стол и то, как я сидела на табуретке, опершись спиной о горячую «гармошку» батареи. Когда Сережа жарил свиной эскалоп (а он жарил его постоянно), кухню заполнял дым и запах мяса. После его кулинарных экспериментов всё вокруг было забрызгано мелкими каплями жира, а в раковине валялась гора посуды.

– Пожалуйста, – кивнула я, улыбаясь точно так же, как и моя будущая свекровь, одними кончиками губ. Я протянула ей соусницу и снова повторила про себя: оставить всё в прошлом. Не так уж и сложно, с тех пор как всё полетело к чертям. Я и так не могу отделаться от ощущения, что попала в параллельную реальность.

– Ты не против, если я оставлю вас с Андре совсем одних в западном крыле? – спросила Габриэль так, словно обычно я ночевала прямо у ее ног. Я была в ее доме всего второй раз в жизни, и оба раза были связаны для меня с чем-то мало приятным. В прошлый раз Сережа ударил меня по лицу. Сегодня я не могла уехать, потому что на улицах наверняка дежурили папарацци. Марко собирался уехать чуть позже, за ним должно было приехать такси. Мы же с Андре намеревались уехать отсюда завтра.

– Я не против, Габриэль. Делайте так, как вам будет удобнее, хотя мне было бы как-то спокойнее уехать домой, – ответила я как можно нежнее.

Габриэль – моя будущая свекровь. Графиня. Светская львица, которая вполне может пригласить на ужин главу французского правительства, потому что он как-то пообещал ей попробовать ее телячьи котлеты по особому рецепту. Не её, конечно, а её лионского повара. Я словно попала на съёмки телевизионного сериала, где мне забыли дать текст и не объяснили, какую роль я играю. Габриэль обращалась ко мне «ты», чтобы подчеркнуть, как она рада мне и предстоящей свадьбе, но я знала – она ненавидит меня всей душой. С Марко, который по-прежнему говорил мне «вы», мне было намного легче. Странно, как мало европейских языков разделяют обращение на «ты» и «вы». В этом мы когда-то пошли по стопам французов.

– Говоря «домой», ты имеешь в виду мою квартиру, да? Мне хочется верить в это, потому что иногда ты смотришь на меня так, словно прикидываешь, есть ли смысл бежать прямо сейчас. – Андре рассмеялся, но посмотрел на меня серьезно.

– У Андре чудесная квартирка, не так ли? Уютная, солнечная, такое тихое место. И до его работы совсем недалеко. Не то чтобы он нуждался в этой работе, но он так любит своё дело. Спасать людей – это достойное занятие.

– Спасать их лица, носы и уши, – расхохотался Андре и снова повернулся ко мне, подцепив на вилку оливку.

– Это не всегда так, – пробормотала я, вспомнив о девочке, ждущей операцию по восстановлению лица. Я сказала это тихо, но Марко, кажется, услышал и кивнул мне.

– Вы планируете уехать из Франции? – спросил он. Я уткнулась в тарелку, в которой уже довольно долго перекладывала с места на место листики салата, сухарики и тоненькие сырные свитки. – Расскажите нам, что вы думаете. Вы молчите почти весь вечер.

– Я не знаю, о чем сказать. Конечно, планирую, да. Вы же знаете, у меня мама в больнице.

– Но ты же вернешься, дорогая? – воскликнула Габриэль. – Когда ты вернешься, мы сможем вплотную заняться вопросами по устройству свадьбы. Ты уже думала о ней?

– Нет, – покачала головой я.

– О! – только и воскликнула Габриэль. Она была женщиной, смотрящей на мир под весьма традиционным углом. Ну конечно, о чем же еще может думать девушка, которую позвал замуж французский граф? Кажется, то, что происходит между мною и Андре, даже в наши дни называют мезальянсом. Он берет меня в жёны вопреки представлениям о том, что пристало человеку его круга. А мне хотелось только одного: чтобы он меня просто брал – пусть бы даже и на этом «демократичном» столе.

– Я поеду с Дашей, мама. Мы посмотрим, как обстоят дела у ее матери, а потом будем решать вопросы со свадьбой. Возможно, Даша захочет, чтобы торжество состоялось в Москве, – сказал Андре. Казалось бы – он сказал это спокойным тоном за семейным ужином в теплой атмосфере, но тут Габриэль сорвалась. Она замерла на месте, видимо, пытаясь испепелить Андре взглядом, но, встретив достойный отпор, подняла свою плотную бордовую салфетку с колен и бросила ее на стол.

– Надеюсь, Даша, он говорит не серьезно?!

– О чем именно? – растерянно спросила я. – О том, что поедет со мной в Москву, или о свадьбе?

– О свадьбе, конечно! Мы не слишком хорошо начали, если говорить о помолвке. Не слишком хорошо – мягко сказано. Нужно сделать так, чтобы свадьба была показательной.

– Хочешь, сделаем как Уильям? Наймем карету, заманим газетчиков, будем венчаться в Соборе Парижской Богоматери. Я, правда, не уверен, что так уж верю в бога, но кого это трогает в наши дни. Хочешь, сошьем Даше платье с подолом, который протянется по всем елисейским полям? – съязвил Андре.

– Не паясничай, пожалуйста, – сухо потребовала его мать, а я еле сдержалась, чтобы улыбнуться. Вот это и было то, что удерживало меня рядом с Андре раз за разом, несмотря на всё, что расталкивало нас в разные стороны. Ему было плевать на то, что думают другие. Мне – тоже. Я никогда не говорила об этом, я даже не пыталась никому навязывать свою точку зрения, я зарабатывала это право, уходя от мира в свою пещерку в Бибирево, замолкая, когда мне нечего было ответить. Андре насмехался над любыми попытками причесать его и впихнуть в заранее приготовленную для него роль. Я подумала: «Да Габриэль нужно молиться, чтобы мы решили пожениться в Москве! В этом случае она убережет себя и Париж от какого-нибудь немыслимого эпатажа. Но она будет молиться, чтобы свадьба не состоялась».

– Ты что, правда хочешь поехать в Москву со мной? – спросила я у Андре. Он невозмутимо поднес ко рту свою вилку с оливкой и стащил ее с вилки губами, явно намекая на совсем другие вещи. Я вздрогнула и попыталась подавить чувства. Вот то, что мне совершенно необходимо научиться делать, если я хочу выжить рядом с Андре. Или же научиться не скрывать их вообще.

– Ты ничего не ешь. Тебе не нравится мамин лионский повар? В принципе, я тоже не понимаю, чего такого особого в его стряпне. Та же трава, те же куски коров, – заметил Андре с видом профессионального ресторанного критика, смертельно уставшего от всех этих псевдо-новомодных штук.

– Ба! Кто критикует моего повара! – рассмеялась Габриэль. – Человек, готовый питаться одними только крок-месье!

– Ты не ответил на мой вопрос. – Я повернула голову и посмотрела на Андре, давая понять, что вовсе не собираюсь довольствоваться молчанием или едкими комментариями в адрес еды.

– Думаешь, я отпущу тебя куда-нибудь одну? – пожал плечами он. В этот момент в гостиной снова появилась женщина в униформе, которую я уже видела раньше, до пресс-конференции. Она молча собрала грязную посуду, заменила тарелки на чистые, принесла новые бокалы. Пока она занималась всем этим, Габриэль молчала и ждала. Ее словно поставили на паузу, она не собиралась обсуждать семейные дела в присутствии прислуги. Она обратилась к женщине по имени и на «вы», и я еще раз задумалась, как по-разному Габриэль и Марко используют эти особенности французского языка. Нам подали десерт – нечто белоснежное, посыпанное тончайшим слоем белой сахарной пудры, неописуемо красивое. Я бы не стала спорить с Габриэль по поводу выбора поваров. Десерт был бесподобен, и даже я, панически боящаяся выбрать не ту вилку или использовать столовые приборы не в той последовательности и заляпать при этом мое платье с сиреневыми и бирюзовыми цветами, – даже я не смогла удержаться и слопала десерт.

Если бы мы были дома у Андре, то, скорее всего, превратили бы этот десерт в увлекательную игру и ели его голыми прямо с наших тел, и никаких особенных проблем с выбором столового прибора не возникло бы. Кажется, Андре понял, о чем я думаю, потому что он посмотрел на меня с явным намеком, а затем его взгляд переместился ниже, прямо на мои губы.

– Ты вся в пудре, – сказал он и тут же расхохотался, когда я бросилась вытирать губы салфеткой.

– Он никогда не мог вести себя прилично, – «утешил» меня Марко. – Вернее, никогда не хотел.

– В это я скорее поверю, – согласилась я. – Но ведь вы его старший брат. Вы могли его научить, направить, наказать, в конце концов. Старшие братья для младших – настоящая власть. – Я дразнила Андре, это был мой ответ ему, и он отлично это понял.

– Вы тоже так считаете? – Марко развел руками в немой демонстрации бессилия. – Обычно старшие братья устраивают младшеньким «сладкую жизнь», но только не в нашем случае. Придумывать шалости, каверзы и прочие детские штучки – это всегда было привилегией Андре.

– То есть это он мазал вас зубной пастой? – хмыкнула я.

– Зубной пастой? – рассмеялся Марко. – Однажды, когда я спал, Андре связал мои штанины от пижамы снизу, так что я упал на пол, как только попытался встать. При этом пояс этих же самых штанов он привязал веревкой к раме кровати, так что, когда я упал, мои штаны не последовали за мной. Во всяком случае, не целиком.

– Какой кошмар! – Я приложила ладонь ко рту, пытаясь не смеяться. Впрочем, Марко сам хохотал.

– Так я и лежал, со спущенными штанами, связанными в области щиколоток, когда в комнату вошли мама, папа и, внимание, наш дворецкий. Потому что Андре сказал всем, что в дом пробрались воры. Хорошо хоть, на мне было белье.

– Я просто не верю своим ушам.

– Теперь, Даша, вы знаете обо мне всё! – и Марко поднял руки в знак капитуляции. – Как член этой сумасшедшей семейки, когда у вас появятся дети, помните, что генетика – это серьезно.

– А ты не хочешь выслушать мою версию? – рассмеялся Андре, но я только замотала головой.

– Да уж, дети-дети, – воскликнула Габриэль, ясно давая понять, что эта тема ей не нравится. – Даша́, дорогая, я что-то устала, был такой долгий день…. Ты не очень обидишься, если я все же вас покину? Я буквально с ног валюсь. Жаклин вам всё покажет.

Жаклин – женщина в униформе с совершенно непроницаемым выражением лица – снова появилась словно из ниоткуда и встала позади стула, где сидела Габриэль. Я никогда не имела прислуги и даже не представляла себе такое. Подруга моей мамы и ее первый советчик во всём – Шурочка – любила смотреть сериал «Аббатство Даунтон», ей нравилась церемонная неторопливость живущих в замке, нравилась строгая определенность ролей. Она говорила, что «и пальцем не пошевелила бы, если б могла», но, по мне, иметь прислугу в форменных ливреях – то же самое, как постоянно проходить тест на право зваться «леди-хозяйкой», постоянно доказывать, что ты на своем месте. Будто все эти потомственные дворяне – люди какого-то высшего сорта, которым по праву рождения не положено одевать себя самостоятельно. Но стоит усомниться в этом своем праве, как тут же окажется, что чистую салфетку подаешь уже ты, а не тебе.

Габриэль грациозно встала, промокнула губы поданной салфеткой и вышла из кухни – любая модель на подиуме позавидовала бы ее грации, ее прямой осанке, гордому развороту плеч и благородству походки. Габриэль представляла собой удивительное сочетание природной красоты, прекрасного воспитания, верного понимания своего места и положения в жизни. Она была рождена, чтобы быть камертоном, быть примером, идеальным образцом, с которым будут сравнивать других. И не в их пользу.

– Даша, вы не обидитесь, если я тоже поеду? – спросил Марко извиняющимся тоном.

– Нет-нет, конечно. Почему все спрашивают меня?

– Потому что все хотят, чтобы вы чувствовали себя как дома, – пояснил Марко, одновременно набирая номер телефона. Служба такси прислала машину буквально за пять минут. Габриэль не вышла, чтобы проводить Марко. Она исчезла в коридорах восточного крыла, дом затих. Жаклин появилась в дверях кухни-гостиной с явным намерением проводить в апартаменты, приготовленные к нашему приезду, но Андре попросил ее оставить нас.

– Я прекрасно знаю, куда маменька нас поместила. Туда, куда никак не доберутся объективы фотокамер. Не нужно нас провожать.

– Конечно, месье, – это была единственная фраза, которую Жаклин сказала за весь день и весь вечер. Я подумала, что, наверное, за умение молчать и появляться только в самые нужные моменты ее и наняли. А вовсе не за то, как хорошо она умеет мыть тарелки. Я даже думаю, что умею мыть тарелки не хуже. Учитывая, что делала это всю жизнь.

* * *

Сколько мы просидели на кухне, болтая о какой-то ерунде, я точно не помню. Было уже совсем темно, все разошлись, остались только мы с Андре – Жаклин спросила разрешения уйти во флигель, где она жила. Я и не знала, что тут имеется флигель. Однако участок был довольно приличным, и за садом, рядом с тем входом, через который мы попали в дом утром, находился дом для прислуги. Там же ночевал дворецкий.

– У нас не принято, чтобы прислуга оставалась в доме на ночь, – сказал Андре, поднимаясь со своего места. Его взгляд лениво скользил по мне, и я подумала – так и будет, когда мы проживем вместе лет двадцать. Его взгляд будет спокойным, его желания будут умеренными. Эта мысль показалась мне оскорбительной и успокаивающей одновременно. Что-то было восхитительно новым, неожиданным в самом допущении того, что мы можем провести вместе двадцать лет. До этого дня Андре был кем-то вроде героя из сказки или даже триллера: он мог меня пугать, мог привлекать, я хотела на него смотреть, мечтала оказаться в его руках, но не думала о будущем. Я словно смотрела фильм с нами в главных ролях и подозревала, что у такого фильма просто не может быть хорошего конца. Однако я продолжала его смотреть, не в силах оторвать от Андре глаз.

Оставим всё плохое в прошлом… Андре – с легкой сединой в волосах, с газетой в руке, в мягких тапках, со спокойным пресыщенным взглядом мужчины, обладавшим мною слишком много раз. Неужели это так уж невозможно?

– Почему так? – спросила я, прислушиваясь к тишине опустевшего дома.

– А ты не догадываешься? – удивился Андре, как бы между делом подцепляя из бара бутылку вина. – Чтобы не увидеть чего-нибудь совершенно неприличного. По сравнению с чем фотографии твоей стройной обнаженной фигурки в окне покажутся детскими шалостями.

– Шалости – это то, что ты любишь больше всего, – рассмеялась я, кивая на бутылку. – Собираешься меня споить?

С этими словами Андре подал мне руку, а в его глазах промелькнуло что-то такое, чему я не смогла дать названия, но что взволновало меня и заставило задаться вопросами, на которые мне никто не собирался давать ответы.

– Куда мы идем? – спросила я, хотя на самом деле хотела знать, что мы будем делать. Андре улыбнулся себе под нос, он не смотрел на меня, явно представляя меня – прямо сейчас – в другом месте, в других позах, в другом виде.

– Моя мать совершила с тобой невозможное, она умудрилась сделать так, что ты и в самом деле выглядишь такой….

– Невинной? – предположила я. Глядясь в зеркало, я и сама не могла поверить, сколь непохожей на себя можно сделать распутную, растленную женщину, используя только платья, кисточки и расчески.

– Не просто невинно, – вздохнул Андре, и в том, как трепетало его дыхание, чувствовалось нарастающее желание. – Ты выглядишь нетронутой. Ты выглядишь девственницей, моя птица, и это одновременно и восхитительно и очень болезненно для меня как для мужчины. Потому что лишний раз напоминает о том, что кто-то уже брал тебя до меня.

– Ну знаешь ли! – возмущенно фыркнула я. – Этого уже не исправить.

– Отчего же, – возразил он мне, заставляя подняться с места. Андре закружил меня, оглядывая мое платье, мое усталое лицо, мои полные страха и ожидания глаза. Как же прекрасно было не знать, что Андре готовит для тебя, не знать, что творится в его красивой голове, какие черти пляшут за спокойным взглядом темно-медовых глаз.

– Думаешь, можешь повернуть время вспять? Или использовать науку и восстановить уничтоженную девственность? – Я расхохоталась и сама испугалась, как мой смех отозвался эхом в пустом доме. Андре улыбался молча, и улыбка у него была нехорошая, обещающая самые разные вещи, обещающая, что я отвечу за всё. За каждое сказанное слово.

– Смеяться изволите, моя дорогая? Нет, мы не станем использовать чудеса пластической хирургии. Я не люблю имитировать оргазм, я люблю получать оргазм, и для тебя хочу того же. Есть вещи, которых ты еще не лишилась, есть места, в которых мы этого не делали. Я никогда не занимался с тобой любовью в доме своей матери. Ни с кем, если уж на то пошло.

– Ни с кем? – вытаращилась на него я. – Ты боишься своей матери?

– Нет, просто я слишком рано уехал от нее. Я не хотел жить здесь. Мне постоянно казалось, что меня пытаются подравнять, как материны кусты в саду. Я жил отдельно. Ну что же ты стоишь, моя девственная птица. Идем со мной. Я не обещаю, что буду нежен.

– Я бы не рассчитывала на это, – заверила его я. Голос вдруг охрип, и я невольно облизывала губы. Андре продолжал тихонько улыбаться. Он повел меня за собой к лестнице, держа мою руку очень высоко – так выводят на паркет партнершу для танца, словно демонстрируя ее зрителям. В другой руке он держал бутылку, открытую им и закрытую пробкой вручную, а также два бокала.

– Тебе не интересно, что у меня на уме? Ты не задаешь свои миллионы вопросов, не пытаешься заранее всё узнать. Почему? – спросил он, поднимаясь по лестнице. Я хмыкнула.

– Опыт. Я уже знаю, что даже если мне безумно интересно, что ты сделаешь со мной, ты всё равно этого не откроешь.

– Опыт – это не то слово, которое тебе сегодня понадобится. Тебе придется довериться мне. Черт, как же тебе идут эти невинные светлые платьица. – Андре не удержался, застыл ненадолго на лестнице, рассматривая меня. От его пристального взгляда у меня забилось сердце, и я невольно свела ноги вместе, коленка к коленке. Это насмешило его еще больше. Андре еще раз смерил меня взглядом, снизу доверху, а затем кивнул и отпустил мою руку.

– Иди наверх.

– Ты что, хочешь заглянуть мне под юбку?

– Я накуплю тебе сотни белых платьиц, чулок и гольфов и буду лишать тебя девственности каждый день – если тебе понравится.

– Мне будет больно? – спросила я, скорее следуя стереотипу, помня, что именно этот вопрос задают своим первым мужчинам все девушки. Я уже включалась в новую ролевую игру, не понимая, что Андре не из тех хищников, что играют в игры.

– Надеюсь, что да, – ответил он. – Впрочем, я сделаю всё возможное, чтобы боль не была сильной. Многое в твоих руках, птица. Ты должна доверять мне.

– Ты говоришь так, словно….

– Словно я серьезен? Словно это – не шутка?

– Да, – кивнула я, стараясь говорить спокойно и ровно. Я играла с огнем, и мне нравилось чувствовать, как мои щеки загораются, как горят мои ладони.

– Это не шутка. Ты даже не представляешь, насколько я в бешенстве, что ты, моя прелесть, и время украли у меня то, что я хотел бы иметь. Я хотел бы быть твоим первым и единственным, я хотел бы, чтобы ты была такой, какой я тебя сделал. Но ты непокорная птица, у которой на все есть собственное мнение. Что ж… Сегодня ты принадлежишь мне. Ты не споришь с этим, птица?

– Как тут поспоришь? Ты объявил об этом всему миру. То есть это сделала твоя мать. Ты же молчал, будто наследный принц, которого заставляют жениться.

– Я произвел на тебя такое впечатление? Это неправильно, я очень хочу на тебе жениться. Нам нужны свечи, – вдруг добавил Андре.

– Свечи? Как романтично! – воскликнула я.

– Потому что романтик – мое второе имя, – ухмыльнулся он. – Мне кажется, они должны найтись в одной из ванных комнат. Мать всегда и везде держит миллион разных свечей, словно боится, что в Париже кончится электричество. Сейчас ты пойдешь по коридору в этом своем сумасшедшем платьице и посмотришь сама. Ванная комната – третья дверь по коридору.

– Ты хочешь, чтобы я пошла одна? – удивилась я. Андре помедлил немного, а затем кивнул.

– Да, я хочу, чтобы ты сама пришла ко мне, держа в руках свечу. Ты пойдешь и поищешь свечу, мне все равно, какого она будет размера, все равно, какого цвета, но я хочу, чтобы тебе нравился ее запах. Ты меня поняла?

Я кивнула.

– А потом ты придешь ко мне. Я буду ждать тебя в спальне, моя девочка. Последняя дверь по коридору. Слева, не справа. Не ошибись. Справа – дверь в библиотеку. Впрочем, ты помнишь ее, я полагаю.

Я вздрогнула, так как понятия не имела, что библиотека, где я в свое время рассталась с Сережей, находится так близко. С другой стороны, это уже не имело никакого значения. Оставим все плохое в прошлом. Сегодня – никаких шуток. Андре хочет, чтобы я нашла для него свечу с хорошим запахом, этим-то я и занялась. Я пошла по коридору, зная, что Андре следит за мной, провожает меня внимательным взглядом, и этот взгляд прожигал на мне дыру, он проходил сквозь платье, как рентгеновский луч. Я чувствовала, как быстро становится влажно у меня между ног. Ему достаточно было только смотреть на меня… Так, третья дверь.

Я открыла ее – за ней действительно была ванная комната. Просторная и, кажется, крайне редко использовавшаяся. Такие вещи видны сразу. Никаких зубных щеток, кроме запечатанных в полиэтилен, никаких подтеков мыла под изящной бутылочкой с дозатором. Полотенца идеально чистые и сухие, никаких персональных вещей вроде таблеток, использованных бритв или баночек крема. В стеклянной вазочке – лепестки и парфюмерная отдушка. В шкафчике – чистота и пустота. На глянцевой поверхности идеально белой ванной – свечи. Андре был прав, свечей тут было предостаточно. Совсем маленькие, побольше, толстые и пузатые, даже квадратные. Они пахли восхитительно – все до единой, и поскольку никаких других критериев для выбора у меня не было, я сосредоточилась на запахах. Андре хотел, чтобы все было, как в первый раз, и я попыталась представить, что пришла в дом к мужчине – ко взрослому мужчине, которому я понравилась, который меня пожелал, и что я волнуюсь и боюсь. Боюсь боли, но еще больше боюсь разочаровать его, опытного, сильного, красивого так, что в его присутствии забываю дышать. Так и смотрю на него, распахнув рот.

И я гадаю, что он сделает со мной и останется ли он со мной после этого. И будет ли меня любить.

– Вот эту, – сказала я самой себе, глядя на толстенькую, пузатую свечку в красивой жестяной банке. Она была салатового цвета и пахла чем-то удивительным – немного жасмина, немного манго, немного зеленого чая. Ее композиция на французском называлась «Затерянный мир», и мне стоило больших усилий, чтобы перестать ее нюхать. Определенно, это была та самая свеча. Теперь нужно было набраться смелости и войти в комнату, отдаться мужчине, обещавшему мне, что он не будет нежен. Я знала, что его обещания – не пустые слова, но все мои ссадины уже зажили, мое тело было здоровым и крепким, и я изнемогала от желания снова проверить, как далеко я смогу зайти. Куда он сможет меня завести, мой опасный охотник, которого возбуждает невинность.

– Я решил, что ты передумала, – сказал он, когда я аккуратно закрыла за собой дверь. До этого я простояла битых десять минут в коридоре со свечой в руках, прислушиваясь к мерному сну старинного дома. Я не знала почему, но мне было сложно решиться и зайти внутрь. Когда я зашла, он стоял у окна и смотрел на темный внутренний двор, на темнеющие кроны деревьев. Андре не обернулся, но расправил плечи, и я поняла, что он недоволен.

– Нет-нет, что ты. Я не передумала. Мне… просто страшно, – призналась я, и Андре обернулся и посмотрел на меня с нежностью и каким-то сожалением.

– Ты можешь уйти. Не уверен, что тебе нужно оставаться со мной сегодня. Я могу быть опасен. Можешь занять другую комнату.

– Я не понимаю, что произошло? – В моем голосе против воли появились дрожащие нотки, я чуть не заплакала. Может быть, это была часть игры? Но нет, Андре смотрел на меня слишком серьезно, словно пытался понять, смогу ли я выдержать сегодняшнюю ночь.

– Встань в центр комнаты, – сказал он. – Встань и сними босоножки и трусики. Лифчика на тебе нет, верно?

Я хотела ответить, но слова застряли в горле, и я просто кивнула. Он не шевелился, ждал, пока я исполню его приказ, но мои ноги вдруг стали ватными, а руки не слушались. Я не знала, куда деть банку со свечкой, поэтому наклонилась и поставила ее на пол.

– Нет-нет, дай мне ее, – попросил Андре. – Что ты выбрала? О, неплохо. Хороший запах, не самый смелый, но непростой, интересный. Значит, ты боишься?

– Да. – Я протянула ему свечку.

– Интересно, почему? Ты ведь не девственница, – пробормотал Андре, и я снова подумала, что он придумал для меня сегодня не наслаждение, а наказание. Это не пугало, а волновало меня. Возможно, со мной давно уже было что-то не так, но я была готова принять его наказание с такой же готовностью, как и ласку. Наказание и наслаждение когда-то слились в одно целое, и теперь я не могла отделить одно от другого.

– Я сказал, сними босоножки и трусики, девочка, – повторил Андре, и я поспешила выполнять его приказ.

* * *

Он забрал мои трусики, отбросил босоножки и попросил развести руки в стороны так, чтобы они были как стрелки часов, указывающие на три и девять. Ладонями вперед, так он сказал. Затем он зажег свечу и поставил ее рядом на прикроватный столик. Не слишком близко, чтобы она не могла меня обжечь, но достаточно близко, чтобы она меня освещала.

– Хорошо, – кивнул Андре, едва взглянув на меня. Он поднес руки к моим волосам, почти провел по ним, остановившись всего в миллиметре, так что я ощутила движение воздуха и колебание волос. Андре провел ладонями над моим телом – так же, не касаясь, повторяя в воздухе контуры моей груди, затем он прикоснулся ко мне. Андре зацепил пальцами мой поясок-канатик и аккуратно развязал его. А затем сложил вдвое и показал мне, держа перед собой на вытянутых руках.

– Какое интересное решение, ты не согласна? – продолжил Андре, хитро улыбаясь. – Большой потенциал для наших с тобой игр. Не смотри на меня так, всё поймешь со временем. Расставь, пожалуйста, ножки пошире. Все хорошо? Ты мне веришь?

– Да, – хрипло прошептала я. Андре же покачал головой, будто сожалея о подобной беспечности. В ответ я сделала небольшие шаги в стороны, демонстрируя готовность. Андре кивнул. Он намотал веревку-пояс себе на ладонь так, что я могла видеть оставленные ей следы. Я знала, скоро такие следы появятся на моем теле, но что именно это будет, я не знала. Андре обошел меня со спины и потянул за длинную молнию. Платье, жемчужное ожерелье, кольцо с бриллиантом – он снял всё по очереди, оставив меня полностью обнаженной, с разведенными в стороны руками.

– Молодец, – сказал он, когда я пережила раздевание, не издав ни звука, ни шороха. Он поднес ладонь, перемотанную веревкой, к моей груди и поиграл с затвердевшими сосками. Я не удержалась и судорожно вздохнула. Держать руки на весу становилось всё тяжелее, особенно когда твою грудь ласкают. Андре улыбнулся.

– Голая и беззащитная. Ты ведь знаешь, что здесь, в доме моей матери, ты не должна кричать? Это будет неприлично, понимаешь? Тебе придется потерпеть, что бы я с тобой ни делал. Ты слышишь, что я говорю?

– Никаких криков, – повторила я. – Что бы ты со мной ни делал.

– Умница. Вот тебе награда. – Андре подхватил с подоконника заранее налитое в бокал вино. – Пей до конца.

– Я опьянею.

– Да, опьянеешь, – сказал он с забавным назиданием. – Все потому, что ты слишком мало съела за ужином. Но сегодня, учитывая мои планы, будет лучше, если ты будешь чуть пьяной. Веди себя хорошо, ладно?

– Да, мой господин, – попыталась пошутить я, но Андре никак не отреагировал. Он заботливо выпоил мне весь бокал, затем щелкнул меня по носу и засмеялся.

– Маленькая девочка попалась в лапы маньяка. Глупая, что ж ты не сбежала.

– Потому что не хочу, – заупрямилась я. Голова чуть закружилась, и вечер показался мне бархатным и нежным. Хорошее вино. Впрочем, откуда у Андре может взяться плохое. Тем более в доме его матери.

– Заведи, пожалуйста, руки за спину так, как будто ты в одном из кулачков прячешь что-то, а я должен угадать, в какой руке… скажем, твоя невинность. Вот так, да. – Я свела руки сзади и сжала кулачки. Я представила, что прячу в кулаке мое черное кольцо, то, которое лежало в полицейском участке. Андре зашел мне за спину, и через несколько мгновений я почувствовала, как он продевает мой пояс-веревку мне под руки – чуть выше локтей, под плечи.

– Ты свяжешь меня? – спросила я, и Андре засмеялся. Действительно, это был глупый вопрос. Конечно, он свяжет меня. Уверена, он обдумывал всё это, пока стоял перед журналистами, сразу после того, как увидел меня в этом светлом платье пай-девочки. Я почувствовала, как веревки стягивают мои руки в районе лопаток.

– Не слишком туго? – спросил он с неподдельной заботой. – Я только хочу, чтобы ты не могла сопротивляться.

– Я бы не стала, – ответила я, как всегда, струсив в последний момент. Быть связанной – это всегда возбуждает, пока ты думаешь об этом, но, когда это на самом деле происходит с тобой, ощущения совсем другие. Веревка, обмотанная сначала вокруг каждой из рук, затем стянутая каким-то хитрым образом так, что я не могла пошевелить руками выше локтей, – всё это превращалось из сексуальной фантазии в реальность, в то, что я позволяю сделать с собой. Я становилась беспомощной игрушкой, зависимой от воли моего игрока, слабой, уязвимой, рыдающей в его руках.

– Я знаю, что не стала бы. Не в этом же дело, да? – улыбнулся Андре. Он подошел ко мне и поцеловал – резко и быстро, без прелюдий, словно предъявляя права не только на мою наготу и положение моего тела, но и на мои губы, раскрывающиеся перед ним в готовности. – Это будет нашей помолвкой. Только для нас двоих. Сегодня я сделаю тебя своей.

– Я уже давно твоя.

– Я знаю это. И все же… Можно мне… сделать тебе больно?

– Все что хочешь. – Я потянулась к нему и поцеловала его в ответ.

– Ты меня простишь? – спросил он зачем-то, но, не дожидаясь моего ответа, попросил – именно попросил, не потребовал, выгнуть спину.

– Выстави назад свою чудесную круглую попку. Да, так, – кивнул он, бросив взгляд на мое тело. – Теперь положи ладони на ягодицы, тебе должно быть удобно.

Действительно было удобно: руки в локтях были стянуты так, что ладони сами собой ложились на ягодицы.

– Что дальше? – спросила я с интересом. Андре отошел, чтобы полюбоваться на меня, затем поднес мне еще один бокал вина, который я выпила с покорностью. Голова кружилась, ночь сгустилась, вино работало, затуманивая мне разум, – тот самый эффект, на который рассчитывал Андре.

– Теперь наклонись вперед и раздвинь свои ягодицы. Покажи мне все, что ты готова мне отдать. – Его голос был спокойным и твердым, в нем не было угрозы, не было агрессии, но мне вдруг стало не по себе. Я вспомнила, как он смотрел на меня сегодня на пресс-конференции, как он смотрел на меня с того самого момент, как Габриэль повязала мне этот пояс. Я наклонилась вперед – веревки при этом больно врезались мне в руки. Я раздвинула ягодицы – ощущение было странное, будто ты сама предлагаешь себя мужчине, как блюдо, как десерт, будто ты просишь трахнуть тебя так, как он хочет, и даже умоляешь его об этом и даешь карт-бланш, обещая, что ты согласна на всё. Нежный запах горящей свечи туманил сознание, порождая желания, которые меня пугали.

– Ты понимаешь, птица, чего я сегодня от тебя хочу? – спросил Андре тихо, и вдруг я почувствовала его горячие влажные пальцы у себя внутри. Но не там, где одурело, безостановочно пульсировал мой клитор, не там, где от моего сока становилось жарко и влажно, а выше, где еще никто никогда не угрожал моей девственности. Я моментально поняла его, и меня тут же затрясло, стало по-настоящему страшно. Его пальцы массировали меня там нежно, но настойчиво, Андре наблюдал за моей реакцией с вниманием орла, парящего в небе и следящего за добычей. Я молчала, пытаясь привести мысли в порядок. Он хочет взять меня в мой зад. Я никогда не делала ничего подобного. Будет ли это больно? Будет ли это ужасно? Как сильно это унизит меня?

– Я понимаю, – прошептала я тихо, голос изменился до неузнаваемости. – Вот блин!

– Я знаю, – кивнул Андре и улыбнулся. – Никогда не связывайся с маньяками и уж точно не влюбляйся в них. Придется расплачиваться за такую любовь. Представь себе мой член в тебе… в твоей великолепной попке. Это будет в первый раз.

– Это будет в первый раз, – повторила я, и мышцы невольно сжались вокруг его пальцев, я нервничала. Мне хотелось снять веревку, выпрямиться, убежать, заплакать, попросить его оставить меня в покое. Это будет в первый раз, но вряд ли в последний. Он хочет лишить меня девственности, он вовсе не шутил.

– Какая сладкая девочка, какая испуганная, – прошептал он, а его вторая рука проскользнула между моих ног. Андре провел пальцами по моему клитору, щедро, не жалея, прикоснулся к трепещущей плоти. Его руки были с двух сторон, внутри меня сразу в двух местах, и я не знала, что мне делать. Я начала плакать, и Андре склонился ко мне и поцеловал в мокрую от слез щеку. Он заметил, как я замерла на несколько мгновений, а затем склонилась еще чуть ниже, поставив ноги чуть шире, – я еле стояла на ногах. Пальцы дрожали, веревка впилась в тело и причиняла боль. От одного только прикосновения его пальцев к моему заду я чувствовала смесь жгучего стыда и острого возбуждения. Я с ужасом осознала, что мне нравится то, что он делает. Сенсации, которыми мое тело отвечало на эту смесь боли, унижения и ласки, смешивались с головокружительным и необъяснимым, нелогичным желанием сделать это, отдаться ему, вытерпеть все, раз он хочет этого. Дать ему то, чего он жаждет, доставить ему наслаждение, отдать себя.

– Я хочу, чтобы ты сейчас расслабилась, Даша, – услышала я. – Не бойся, я не хочу повредить тебя. Я только хочу обладать тобой. Ты меня слышишь?

– Да, – кивнула я. – Я согласна.

– Ты согласна? – спросил он изумленно. Я кивнула и почувствовала, как слезы потекли из глаз с новой силой. Андре переменился – в ту же минуту, разом. Я не видела, но слышала, как он расстегнул свои песочного цвета брюки – всё те же, в которых он был на конференции. Я стояла в своей унизительной позе, ожидая его. Через несколько мгновений я почувствовала прикосновение его члена к моему заду. Андре замер, но не стал вторгаться, он подождал, пока мое сердцебиение успокоится. Я почувствовала его руки на своем теле, поцелуи на своей шее. Это было умопомрачительно и странно – он ласкал мой клитор руками и целовал меня, и это было волшебно. В какой-то момент его твердый как никогда член сделал короткий и сильный рывок вперед. Я почувствовала острую боль, которая тут же утонула, растворенная в мощном наслаждении.

– Не кричи, – напомнил он, совершив новый рывок. Одновременно он сжал рукой мою напряженную грудь, и я закричала.

– Ай-яй-яй! Кричишь!

– Прости, – прошептала я, с изумлением чувствуя, как Андре всё глубже и глубже проникает в меня. Такой наполненности и боли, проходящей прямо по грани моей способности вытерпеть, я не испытывала никогда.

– Ты достаточно наказана, – тихонько засмеялся он. – Твой зад насажен на мой член, ты моя, птица, совершенно моя. Ты не представляешь, какое удовольствие осознавать это.

– Я твоя, – шептала я, сама не замечая, что начала двигать бедрами в такт его движениям. Боль утихла, а вместо нее пришло странное, острое удовольствие, желание быть инструментом наслаждений, жрицей этого культа. Кажется, этого Андре не ожидал. Он на секунду замер, словно пытаясь убедиться, что ему не показалось, а затем вдруг словно сошел с ума. Это было уже слишком – как бездумное, беспечное разрешение уйти на темную сторону, куда он до этого старательно себя не пускал.

Андре зарычал и, обхватив меня обеими руками, прижал к себе, проникая еще глубже внутрь. Руки заскользили по моему телу, по моей груди, по животу, он ласкал мой клитор и одновременно брал меня самым жестоким, самым грубым способом, уже не задумываясь о том, как это скажется на мне. Я тоже наплевала на всё и снова кричала. Боль присутствовала, но и наслаждение было столь острым, что каждое из них наполняло меня восторгом. Ненормальная, ненормальная – я кричала и просила ещё.

Тогда он резко вышел из меня, развернул к себе, поднял на руки и бросил на кровать. Он снял наволочку с одной из подушек и затолкал ее мне в рот. «Он заткнул мне рот», – с изумлением подумала я. Затем он развел мои ноги в стороны – так сильно, что стало больно. Руки саднили, они так и оставались связанными, ощущение ткани во рту пугало – я вдруг подумала, что могу задохнуться. Андре будто обезумел, он смотрел на меня, как первобытный человек на попавшую к нему в руки беспомощную пленницу. Его глаза сияли. Затем он опустился вниз и поцеловал мой клитор, провел по нему языком несколько раз, еще и еще, сводя меня с ума. Такие ласки моментально накрывают с головой, и я забыла обо всем, кроме того, что он делал со мной своим языком. Я бы попросила еще, я бы прокричала, чтобы он взял меня, но мой рот заткнули за непослушание.

– Нравится быть моей? – спросил Андре.

Я забылась, улетела, мне нравилось быть его, но я не могла ему об этом сказать – кляп мешал. Я неистово закивала, но он понял всё и без слов, по глазам. Рассмеявшись, он поднял меня повыше, подложил подушку под мои ягодицы, задрал мои ноги так, что вся я раскрылась перед ним: с пунцовыми лепестками и завоеванным, опороченным задом. Я знала, что последует дальше. Он вошел в меня сзади снова, и я не оказалась готовой, когда его член еще раз ворвался туда.

Наслаждение, боль и безумие. Моё тело взвилось в попытках вырваться, я крутила головой, стонала и пыталась выбраться из-под Андре, но он не сжалился, не остановился, не замедлился. На этот раз он брал то, что хотел, с разрешением или без – ему было уже не важно, раз уж у меня во рту кляп. Он был неистовым и жестоким: таким, каким я встретила его, – старательным искателем удовольствий. Он не обещал быть нежным. Он целовал моё тело, играл языком с моими сосками, наслаждался моими стонами и моими слезами, он расправлялся со мной своим членом, овладевая мною так, словно это было в последний раз. Когда он кончил и покинул мое истерзанное тело, я расплакалась. Это не было слезами боли или обиды, просто слишком много эмоций навалилось сразу. Андре обнял меня, вынул самодельный кляп и прижал к себе. Я уткнулась лицом в его грудь, мое тело трясло. Он шептал что-то неразборчивое, утешал меня, говорил, что он больше не сделает мне больно, что всё хорошо, я справилась, а еще что я сладкая, как никто, и у меня вкусная грудь. Его руки ласкали меня, нежно прикасались к тем местам, где только что был его член, и я знала, что он в восторге от того, что я так слаба и разбита, его маленькая девочка, согласная на всё ради любви к нему. Я поцеловала его грудь, вдохнула его запах – запах моего мучителя, моего истязателя. Его рука проникла между моих сжатых ножек, нащупывая клитор.

– Ненавидишь меня? – спросил он. – Было больно?

– Я не ненавижу тебя, – прошептала я. Его пальцы нежно ласкали клитор, подводя меня к оргазму. Я невольно раскрыла ноги и потянулась к нему. Другие пальцы ласкали влагалище и зад. Теперь это было совсем не больно. Мое тело само изогнулось навстречу Андре.

– Я люблю тебя, слышишь, – прошептал он. – Мои соболезнования, птица. Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю. Возьми меня… пожалуйста, – попросила я. Андре посмотрел на меня взглядом, говорящим: «Сумасшедшим нет покоя».

– Ты серьезно? Я практически изнасиловал тебя, и ты хочешь, чтобы я продолжал?

– Что-то типа того, – еле слышно прошептала я. Андре притянул меня к себе, положил одну мою ногу себе на бедро, а затем неторопливо и осторожно вошел в меня. Ощущать его член внутри себя было восхитительно. Я закрыла глаза и принялась двигаться в такт. Зад теперь болезненно реагировал на каждое движение, даже когда его не касались, но это не мешало. Все ближе и ближе, и вот, заплаканная, переполненная всеми чувствами на свете, я кончила. Он не шевелился, стараясь ощутить каждое движение моих мышц, сжимающих его член.

– Ты ненормальная, знаешь?

– Ты уже спрашивал.

– Я думал, ты убежишь от меня.

– Я не смогу далеко убежать, у меня слишком болит… попа, – простонала я и улыбнулась. Мне хотелось спать, но Андре не дал мне этого сделать. Он побежал за каким-то кремом, которым принялся мазать мои интимные места, объясняя мне попутно, что такие игры хороши, только если они не вредят здоровью, а то, что я допустила сегодня сделать с собой, никак не может быть полезно.

– Я хотел только… овладеть тобой. Я не хотел сходить с ума. Ты не должна меня поощрять, это может быть опасно.

– Ты говоришь так, словно я в состоянии не поощрять тебя. А я меж тем и думать не могу ни о чем, когда ты рядом.

– М-м-м, не могу скрыть, такое слышать приятно.

– Да что ты! – рассмеялась я и сонно потянулась. – Тебе придется понять, мой милый демон, с кем ты имеешь дело. Если хочешь держать себя в руках – не зови меня в помощь.

– Смотри, у тебя на руках остались следы от веревки, – сказал Андре, нежно проведя по отпечаткам миниатюрного каната, опоясавшим мою руку выше локтя. – Как красиво.

– Красиво? – удивилась я, взглянув на отпечаток. Косички и переплетения отпечатались на моих руках, словно нарисованные по трафарету. – Вообще, да.

– Мне очень нравится. Я бы такую татуировку тебе сделал, чтобы ты всегда была как бы связанной… Неважно, не слушай меня. Я же маньяк. Лучше скажи, когда ты хочешь отправиться в Москву.

– Так ты не шутил, когда говорил, что полетишь со мной?

– Ты спятила? Я ни за что не допущу, чтобы ты провела хотя бы одну ночь вне моей постели. И, между прочим, имею право. Не забывай, что ты моя невеста.

– Забудешь тут, – усмехнулась я и легонько простонала, переворачиваясь на другой бок.

* * *

Чувствуй себя как дома, сказала как-то Габриэль. Я и забыла, каково это – чувствовать себя как дома. Самое близкое, что я помнила, – это то, как я бегу по утреннему Бибирево, равномерно вдыхая и выдыхая теплый воздух. Я проснулась под утро, задыхаясь от панической атаки. Мне показалось, что я забыла о чем-то важном, о чем-то смертельно опасном, необходимом, как жизнь. Я стояла на какой-то площади. Это было во сне, но таком реальном, что мне стоило больших усилий, чтобы отделить сон от яви – я стояла на площади и мучительно вглядывалась в лица проходящих мимо меня людей, пытаясь вспомнить о чем-то. Это было похоже на то, когда какое-то нужное слово выпадает из памяти, и это мучает и не отпускает, пока оно все же не найдется. В моем случае вместо того, чтобы вспомнить это важное и страшное нечто, я вдруг резко проснулась, открыла глаза, и в моей памяти возникло нежное, полное спокойствия лицо Габриэль.

Чувствуй себя как дома.

Я огляделась вокруг. Сквозь деревянные ставни, приоткрытые на сторону сада, пробивался утренний свет – еще неясный, нечеткий, так что всё в комнате выглядело размытым, словно я стала хуже видеть, словно забыла надеть очки. Рядом со мной сном праведника спал Андре. Забавно – вот уж кому никогда не стать праведником. Мы словно обречены затягивать друг друга в водоворот, не зная точно, удастся ли в следующий раз вынырнуть на поверхность и сделать новый вдох. Но это не мешало нам спать, обнявшись, не мешало лениво завтракать по утрам.

Сердце стучало, будто я только что получила разряд электрошокером. Ощущение беды медленно отступало, как вода при отливе, отползающего обратно по песку океана. Я вдруг почувствовала, что чудовищно хочу пить. Я аккуратно высвободилась из-под руки Андре. Он пошевелился, пробормотал что-то, но ранние утренние часы – самые сладкие, самые сонные, и потому он снова замер без движения, размеренно дыша. Обернувшись, я обнаружила мое вчерашнее светлое платье – измятый предмет фетиша, стоивший мне немало болезненных минут. Тело болело, руки до сих пор саднили, хотя следов от веревки не осталось. Я подумала, что многим рискую, если нацеплю это платье снова. Я облизнула пересохшие губы и огляделась – кажется, впервые с того момента, когда Андре завел меня в эту комнату, чтобы овладеть мною. Комната была просторной, но не обжитой. Как и в ванной, где я нашла свечу, здесь ничего не указывало на обитателей. Вообще весь особняк был ухожен или, как сказала бы Шурочка, досмотрен, но никому особенно не нужен. Вся эта застарелая роскошь словно застыла во времени и пространстве. Мы с Андре выглядели здесь нелепо, словно вломившиеся с улицы воры.

Чувствуй себя как дома.

Я подняла с пола рубашку Андре и свои трусики. Не слишком-то прилично идти в таком виде на кухню, но раз мне сказали чувствовать себя как дома, пусть будут благодарны, что я не пошла на кухню голой. Хотя… дома я голой бы не ходила. У нас не такой климат, чтобы бродить по квартире голышом. Разве что жарким летом.

В коридоре было тихо и пахло тем самым запахом – смесью манго, жасмина и зеленого чая. Солнце еще не встало, и было трудно сказать, каким будет день – солнечным или пасмурным. Теплая белесая дымка закрывала небеса. Светлело с каждой минутой. Я повернула по коридору к лестнице – не центральной, а той, по которой мы с Андре в прошлый раз сбегали из этого дома. Проскользнув вниз и надеясь тем самым срезать путь, я вместо этого оказалась в еще одном коридоре. Видимо, дом был спланирован несколько сложнее, чем я предполагала, и гостиная с кухней располагались дальше. Я прошла по коридору, прислушиваясь – везде стояла тишина. Каким-то образом в конце коридора я уперлась в закрытую стеклянную дверь, ведущую в садик позади дома. Я подергала ручку, но дверь не подалась. Дверь получалась боковой, сквозь нее я видела центральный проход – тот, по которому гости попадали из большой гостиной в сад. Коридор, по которому я прошла, вовсе не привел меня туда, скорее даже отдалил.

– Вот черт, – разозлилась я. Возвращаться обратно? Пойти дальше, попробовав открыть какую-нибудь другую дверь? Прилично ли бродить вот так по дому, не зная, куда меня принесет? Я просто свернула не туда у лестницы. Наверняка тут должен был быть проход.

Чувствуй себя…

За первой дверью, которую я открыла, оказалась ванная комната. Сколько же в этом доме ванных комнат? Эта была казалась более посещаемой. Может быть, ею пользовалась прислуга? На столике заряжалась бритва. Возможно, дворецкий? Странно. Андре говорил, что прислуга в доме не ночует. Кто же собирается тут бриться с утра? Марко? Он уехал сразу после ужина. Я постояла в небольшой, пахнущей бергамотовым мылом ванной, разглядывая саму себя в зеркало. Круги вокруг глаз только усилились, я почти не спала, но то, отчего я почти не спала, заставляло мои губы растянуться в улыбке.

Сумасшедшая извращенка. Я показала самой себе язык. От вчерашних кудрей почти ничего не осталось, и сейчас я смотрелась как угодно, но только не девственницей. Я была так же далека от невинности, как земля от солнца. Была ли я невинной когда-то? Какой я была, приехав в Париж?

– Ох, как неприлично копаться в чужих вещах! – усмехнулась я, заглядывая в шкафчик. Обитатель этой ванной комнаты принимал снотворное, таблетки от головной боли, использовал ватные палочки. У него было три флакона с туалетной водой разной степени использованности, и все три пахли крайне сомнительно. Запечатанная упаковка с линзами – не просто абы какими – цветными, больше подошла бы для женщины. Да, порой мы любим поэкспериментировать над собой. Мы хотим знать, стали бы совершенно другими, если бы у нас были голубые глаза. Линзы между тем были как раз голубыми. Банально. Может, они принадлежат Габриэль? Хотя вряд ли такая женщина, как Габриэль, станет менять цвет глаз. Запечатанная пачка. Значит, ее хотели использовать, но потом передумали открывать. Кто знает: вероятно, она лежит тут уже миллион лет…

Нет, не миллион. Сроки изготовления и годности говорили об обратном. Не больше двух недель. Какие глаза у дворецкого? Неужели он живет не во флигеле, как и вся остальная прислуга? И тут меня осенило! У Габриэль есть любовник. Господи, у нее есть любовник. В самом деле, почему бы ей не иметь любовника? У мамы же есть Кузьма, ее певучий друг, клявшийся ей в любви, который, однако, пропал с тех пор, как стало известно, что мама в больнице. Молодые любовники – такие ненадежные, но это не значит, что Габриэль отказывает себе в удовольствии их иметь. Определенно, ей нравится, чтобы ее мужчина менял образы. Цвет глаз… В конце концов, Андре – ее сын, и не исключено, что у него ее темперамент.

Я аккуратно поставила всё на место, сполоснула лицо холодной водой, потом подумала и принялась пить, набирая воду в ладони. Кто сказал, что нужно обязательно идти на кухню? Я человек простой, к тому же чувствую себя как дома. А дома я, знаете ли, всякое творю. Напившись, я посмотрела на себя снова – хитрая мокрая мордашка, довольная женщина после ночи любви.

– Где ты была? – спросил Андре, когда я вернулась, стараясь не скрипнуть и не нашуметь.

– Не хотела тебя будить, – сказала я с виноватым видом. Андре сидел на постели и сонно жмурился. Солнце уже встало, но еще не ослепляло, только косо освещало ставни. В комнате было сказочно красиво, как только бывает на рекламных фотографиях французских интерьеров в стиле «Прованс». Андре, опираясь руками на постель, смотрел на меня с неодобрением.

– Если не хотела меня будить, то не должна была уходить. Я просыпаюсь, как только тебя нет рядом.

– А вдруг я отправилась на пробежку? Между прочим, это полезно для здоровья, – фыркнула я, продолжая стоять в дверях. Идти внутрь было опасно, хоть и заманчиво, я наблюдала за недовольным лицом своего хищного мужчины, пытаясь понять, что меня ждет.

– Полезно бегать по Парижу в пять часов утра? В моей рубашке и без трусов?

– Почему без трусов? – обиженно пробурчала я.

– Хорошо. В моей рубашке и в трусах?

– Я просто хотела пить. У нас в комнате было только вино. Я подумала, что не стоит начинать новый день со старого, почти выветрившегося вина. Конечно, ты можешь быть не согласен со мной, но…

– Поцелуй меня, – оборвал мой монолог Андре. Он откинулся чуть назад, обнаженный и уже возбужденный, теперь настроенный мирно. Уже неплохо.

– Поцеловать? Уверен, что мы этим ограничимся?

– Ничего не могу обещать, – покачал головой он.

Я никогда не знаю, чего мне ждать от Андре, и это – часть его магии. Он был со мною столь же бережен и нежен, насколько был жесток еще несколько часов назад. Я плавилась, как растапливается масло в печи, и через какое-то время захотела, чтобы время остановилось и чтобы мы остались в этой комнате навсегда.

Именно в этот момент Андре сообщил, что мы едем завтракать с Марко.

– Зачем? – возмутилась я и тут же была призвана к порядку. Мне напомнили, что я обязана слушаться мужа, почитать его и ублажать. Последнее – в особенности. Я возразила, что еще не являюсь ему женой. Невеста – это ненадежно. Ведь невеста может и передумать. Тогда Андре обозлился на мои слова и приказал мне немедленно одеваться.

– Мы поедем и поженимся прямо сейчас, – сказал он.

– Сейчас? – вытаращилась я. – Нет! Ты делаешь это только для того, чтобы командовать мной?

– Не самый плохой аргумент, – подтвердил Андре.

* * *

Мы добрались до ресторана на затонированом такси, который вызвал Андре. По дороге мне все же удалось добиться того, чтобы отложить бракосочетание. Для этого мне пришлось пообещать, что я буду вести себя хорошо и разрешу Андре командовать мной так, как если бы он уже был моим мужем.

Мы подъезжали к месту, где Андре и Марко договорились встретиться и обсудить наш полет в Москву. Да, именно ради этого мы и встречались. Сегодня я надела другое платье из приготовленных для меня – на этот раз длинное, с объемной мешковатой юбкой, расписанной в этнических мотивах.

– Но почему я не могу надеть джинсы? – возмущалась я, прикидывая, каково это будет – ходить по улицам в таком платье и босоножках на платформе. Платье было красивым, даже восхитительным, но с каждым подаренным мне платьем я словно отдавала частичку своего личного пространства. Его и так почти не осталась.

– Потому что я хочу, чтобы ты носила платья, – сказал Андре, и на этом разговор был окончен. Не так уж хорошо я умею подчиняться, если всю дорогу до ресторана я сидела и дулась на Андре. Он был серьезным и занятым: звонил кому-то, отдавал распоряжения, узнавал о состоянии пациентов. Параллельная жизнь моего персонального варвара, такая цивильная, наполненная заботами и трудами. Я смотрела в окно, когда мы подъезжали, и увидела то, что заставило меня вздрогнуть. Около ресторана стоял Юсуф.

– Смотри! – воскликнула я, но Андре был слишком увлечен своим разговором, он только кивнул мне, а я почувствовала, как всё моё возмущение и весь страх, непонимание и чувство бессилия возвращаются. Оставь всё плохое в прошлом… Первым я бы оставила там адвоката семьи Одри Шараф, но нет – вот он, пожалуйста, собственной персоной, стоит и ругается о чем-то с Марко. Юсуф размахивал руками, а Марко скрестил свои на груди и сжал зубы. Затем Марко сказал Юсуфу что-то, явно неприятное и резкое, развернулся и ушел в ресторан. Юсуф, хвала небесам, тоже ушел – вверх по улице, периодически оглядываясь, словно боясь или надеясь, что Марко вернется.

Когда мы подошли к Марко, он уже сидел за столиком и размешивал сахар в чашечке с кофе. Он был задумчив, зол и рассеян. Еще бы.

– Что ему было нужно? – спросила я, невольно хмурясь. Марко посмотрел на меня уставшими глазами. Он молчал, словно это было чудовищной сложностью – подобрать слова. Затем он тихо заговорил.

– Он хотел, чтобы я пришел на ее похороны.

– Что? – ахнула я. – После всей этой лжи?

– Вы представляете? – тихо кивнул Марко.

– Нет, это просто что-то.

– Он пытался давить на меня, – удивленно усмехнулся Марко, но улыбка его возникла от изумления человеческой наглости. – Юсуф напомнил, что, видите ли, у нас с их семьей бизнес, дела. Да плевать мне на их дела…

– Марко, Марко! Тише, не надо. Он просто дурак, этот их адвокат, раз решил давить на тебя.

– Конечно, дурак, – кинул Марко, приходя в себя. – Это-то и странно – как можно быть таким беспечным? Семья Шараф еще ответит за всё, что причинили нам.

– Но ведь это не они виноваты, – возразила я и тут же ощутила яростный взгляд Андре. – А что? Я только говорю, что не стоит карать их за то, чего они не делали. В конце концов, для родителей Одри всё это тоже было шоком.

– Шоком? – переспросил Марко с изрядной долей сарказма в голосе. – Я бы так не сказал. Они знали, что она была ментально нестабильной, что пила таблетки. Знали и то, что когда-то она была помешана на молодом аристократе, работающим врачом.

– Этого не может быть! – Я прикрыла рот рукой. Если родители Одри знали об этом, тогда Марко совершенно прав. Они не заслуживают жалости или снисхождения. А визит их семейного адвоката просто возмутителен. Я хотела добавить что-то еще, но к нам подошел официант. Я и забыла, что мы приехали, чтобы позавтракать в беспечных и приятных разговорах о нашем полете.

– Что будете заказывать? – спросил красивый, как манекенщик, официант.

– Дайте нам что-нибудь… на ваш выбор, – попросил Андре, явно желая поскорее избавиться от официанта. Значит, сегодня у нас с ним такая игра? Я буду подчиняться ему во всем? Даже собственный завтрак не смогу выбрать? Что ж, хорошо. Я не стала возражать, но, когда принесли заказ, я поковырялась вилочкой в белоснежной горке мягкого сыра и даже не притронулась к булочке с яйцом, поверх которого лежал и плавился маленький кусочек сливочного масла.

– Невкусно? – огорчился Марко, и я почувствовала укол совести. В конце концов, он-то почему должен страдать от наших игр? Андре посмотрел на меня в упор, а затем отбросил салфетку и холодно спросил:

– Дорогая, может, ты хочешь чего-то другого? Я выбрал за тебя, прости!

– Все отлично, ты угадал, дорогой, – ответила я так же холодно. – В этот раз угадал.

– Приятного аппетита, – сказал Андре угрожающим тоном. Я попробовала сыр. В самом деле, такие рестораны берут деньги не за то, как выглядит их блюдо, а за то, какое оно на вкус. Выглядело все безупречно, не придерешься, но и вкус этого остропряного молодого козьего сыра был таким, что хотелось простонать от удовольствия и закрыть глаза, наслаждаясь моментом. Я с огромным трудом подавила в себе это желание. Такого Андре от меня не добьется.

– Значит, вы улетаете? Когда? – спросил Марко, отпивая свой кофе. – В принципе, я могу вас хоть сегодня отправить. Как там Вольдемар? Ты не звонил ему?

– Вольдемар? – Я посмотрела на Андре.

– Владимир Рубин, мой отец, птица. Ты, кажется, еще не представлена ему. Он встретит нас в аэропорту.

– Ох ты! – Я не нашла слов. Я так долго адаптировалась к тому, что у Андре такая невероятно красивая, сложная, именитая мать, что совершенно забыла о его отце из России.

– Ох ты? Это все, что ты имеешь мне сказать? Как насчет того, чтобы обрадоваться, что мы можем улететь сегодня вечером? Или насчет того, что ты уже сегодня вечером увидишься со своей матерью?

– Что?

– Господи, я так и буду выслушивать от тебя сплошные восклицания? – улыбнулся Андре, а из моей головы тут же вылетели все вопросы и все проблемы. Я лечу домой, я увижу маму, я увижу Шурочку, я заберу своего кота. Что может быть лучше? Я с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не попросить отвезти меня в аэропорт прямо сейчас. Чтобы прямо в эту минуту оставить всё плохое не только в прошлом, но и в Париже. Андре улыбался, ему нравилась моя реакция, и я поняла – наверное, он на нее и рассчитывал. Марко тоже смотрел на меня с теплой улыбкой. Я вдруг подумала, что всё действительно налаживается.

– А как же Габриэль? Мы ведь только объявили о помолвке. Она не обидится, если мы вот так улетим? – спросила я, пугаясь того, что Андре сейчас задумается, запустит свою ладонь в волосы, а потом скажет, что в самом деле нужно повременить с отлетом. Вместо него ответил Марко.

– Даша́, вы зря переживаете. Мы созвали пресс-конференцию, чтобы замять скандал с фотографиями, но потребуется какое-то время, чтобы ваши с Андре имена сошли с первых полос французских газет. Весь дело в том, что если вы не уедете и останетесь здесь, то скандал вряд ли замнется. Ведь за вами будут охотиться папарацци. Вы – их хлеб с маслом. Уверен, что даже сейчас мы рискуем.

– Серьезно? Думаете, нас тут могут сфотографировать? – разволновалась я. – Об этом я думать не привыкла. Это какой-то кошмар.

– Кошмар? Вы завтракаете в респектабельном месте вместе со своим женихом и его братом. Чего в этом кошмарного? Я бы даже не возражал, чтобы именно эти фото стали последними перед вашим отлетом. В Москве вас не достанут.

– В Москве мы никто, и это звучит как мечта, – прошептала я по-русски, и Андре кивнул. Я глянула на Марко. Он смотрел на меня с непониманием и пытался скрыть раздражение. – Простите, Марко. Я просто сказала, что в Москве мы будем в безопасности. Я поняла вашу мысль.

– Да, Даша́, так. Я думаю, вам тоже не помешает покой.

Покой. Слово, которое никогда не значило для меня многого, а теперь приобрело новый, важный смысл. Покой – это когда в тебя никто не стреляет. Покой – это когда ты не просыпаешься по ночам от кошмаров. Когда ты точно знаешь, что будешь делать завтра.

* * *

Последние часы в Париже. Наши вещи собраны, чемоданы стоят в прихожей. Мы купили новые чемоданы, и я отметила, что сбор багажа теперь – еще одна болезненная точка моего сознания. Я помню, как уже сидела в машине с чемоданами, помню огонь, подбирающийся к моему телу, к моему лицу.

Всё плохое уже в прошлом. Андре держит мои руки, мы сплели пальцы и остаемся так, пока оба не кончаем, так и не отрывая глаз друг от друга. После долго лежим без движения, пока вдруг не начинаем смеяться – хором заливаться хохотом, просто потому что нам так хорошо сейчас: всё плохое в прошлом, и мы можем лежать и наслаждаться близостью наших тел.

Телевизор надрывался. Срочная новость заставила Андре сесть и прислушаться. Репортеры наперебой раскрывали подробности главной новости дня. Очередной скандал в городе любви. Нам показывали кадры видеосъемки: высокий седовласый мужчина с такой располагающей к доверию внешностью, что ему хотелось исповедоваться во всех грехах, пытался укрыться от репортеров. Интересно, что он натворил? Вряд ли он фотографировался голым в окне многоэтажки.

– Министр обороны Франции подал в отставку после того, как шокирующие подробности его личной переписки попали в широкий доступ пользователей Интернета. Из электронных писем следует, что господин министр был не только осведомлен о готовящейся террористической атаке в Ницце прошлым летом, при которой погибли десятки мирных отдыхающих, но лично организовал транспортировку нескольких террористов, в настоящее время разыскивающихся Интерполом.

– Ничего себе! – воскликнула я. Видео сменилось кадрами чудовищного взрыва в торговом центре. Я отвернулась, а репортер продолжал.

– Сам господин министр свою причастность к террористической деятельности категорически отрицает.

Я повернулась к телевизору снова. Благородный седовласый министр стоял перед репортерами в каком-то здании, его лицо было белым от злости, он явно волновался. Я пыталась понять, что могло заставить человека такого уровня участвовать в терроризме. Ведь он не только министр. Наверняка муж, отец и, скорее всего, уже чей-то дедушка. Министр заговорил.

– Я не отправлял никаких писем. Всё это фальсификация! То, что происходит сегодня, лишний раз с ужасающей ясностью доказывает, насколько уязвима наша система. Такие киберпреступники, как Дик Вайтер, могут вмешиваться в политику. Спросите себя, что происходит. Люди, которые прячутся от всего мира где-то в Аргентине, публикуют непроверенные данные, полученные преступным путем, и все им верят. Что тут можно сказать?

– Значит, вы не участвовали в переписке? – уточнил у него другой журналист. По лицу министра пробежала тень. Он запнулся, и это тут же опровергло всё, что он сказал. Он сделал паузу, после которой я уже не могла верить ему, хотя и хотела.

– Я не писал этих писем, – произнес он твердо, но у меня не вышло ему поверить.

– Но в отставку вы подали?

– Я ушёл в отставку по личным причинам, – ответил министр. Мне захотелось выключить телевизор.

– По личным? По каким?

– Без комментариев. – И на картинке вновь возник диктор. Андре выключил телевизор. Некоторое время мы сидели с ним в тишине – голые и задумчивые.

– Хорошо, что мы улетаем.

Андре кивнул, а затем притянул к себе и поцеловал в губы. Наигравшись, мы с неохотой начали одеваться. Скоро должно было приехать такси.

– Дик Вайтер. Откуда я знаю это имя? – задумалась я, но так и не смогла вспомнить.

* * *

Самолет Марко был небольшим и домашним: с узорчатым ковром на полу, удобными большими креслами, которые легко трансформировались в кровать, с открытой дверью в кабину пилота. Пилот, приятный мужчина средних лет, кучерявый и черноволосый, с глубокими морщинами вокруг рта – явно появившимися из-за чрезмерной улыбчивости – болтал с пожилой стюардессой. Все вели себя свободно и по-домашнему, все хорошо друг друга знали. На столике между двумя креслами уже стояли чашки и дымился чайничек с вишневым чаем для любимца семьи Де Моро – для Андре, конечно.

– Что вам подать, мадемуазель? – спросила у меня стюардесса. Она оказалась даже старше, чем я думала. Ее голова будто осела на плечах, возможно, от частых перегрузок, а один ее глаз был чуть прикрыт веком. Я стояла в проходе и пялилась на стюардессу, нарушая все нормы приличий, так она не была похожа на конфетный образ стюардесс из частной авиации. То, что она стояла здесь и смотрела на меня, говорило только об одном – семья Де Моро ценит людей, с которыми работает. Женщина выдержала мой взгляд спокойно, ожидая ответа от незнакомки, чужой среди своих, которая, возможно, исчезнет завтра навсегда. Высокая иностранка в легком платье и светло-голубом кардигане, очередная блажь капризного принца. Впрочем, всё это я могла придумать сама, купаясь в грязной воде собственного недовольства собой и неуверенности в Андре. Я куталась в кардиган, потому что боялась, как бы кто-то не увидел следов и ссадин на моем теле. Я любила то, что делал со мной Андре, но еще не научилась гордиться этим, и мне хотелось укрыться от посторонних глаз. Марко понял мой жест по-своему.

– Мадемуазель будет латте. Сюзанна, и принеси пледы, пожалуйста. Почему тут так холодно? – спросил он. Я легко улыбнулась. Оба брата Де Моро были внимательными к деталям. Правда, к разным деталям, но Марко, пожалуй, все же переплюнул Андре. Он протянул мне теплый пушистый плед темно-синего цвета и спросил, нужно ли мне что-то еще.

– Я и поверить не могу, что скоро окажусь в Москве, – пробормотала я, почему-то смущаясь. – Сколько мы будем лететь?

– Чуть больше трех часов, – ответила Сюзанна, заваривая мне латте. Самолет был оборудован небольшой кухней, на которой имелось всё необходимое, включая кофейную машину.

– Жаль, что вы не полетите с нами, – сказала я Марко, надеясь, что мои слова не услышит Андре. Он в это время играл с пультом от телевизора, пытаясь найти программу, по которой бы не говорили об отставке министра обороны. Андре был исключительно аполитичен, и это мне нравилось в нем наряду с еще миллионом вещей. Помимо этого, меня сводил с ума его спокойный, сосредоточенный взгляд естествоиспытателя, идущего по земле в поисках ответов, в поисках новых вопросов, призванных занять его время и удовлетворить его любопытство. Сейчас Марко интересовала я, а не политика. Насколько же эти братья разные по характеру, просто фантастика!

– Я не могу. У нас тут такое сейчас начнется, – вздохнул Марко. – Вы ведь понимаете, такие отставки – это настоящее событие. Лучше бы этот Дик Вайтер открыл нам что-нибудь про нашего президента, и то последствий было бы меньше. Министерство обороны – это же как государство в государстве, у них там все закрыто, все засекречено, даже простой вопрос о том, куда ушли деньги, задать невозможно, если не заручиться поддержкой на самом высоком уровне. А теперь выясняется, что наш министр поддерживал терроризм. И мы узнаем об этом от хакера. А значит, сейчас полетят многие головы.

– Надеюсь, ваша голова в безопасности? – спросила я, усаживаясь в кресло. Я слышала, что двигатели нашего самолетика заработали громче. Мы прогревались перед полетом. Я хотела спросить, можно ли мне побыть в кабине пилота во время взлета, но это казалось мне таким ребячеством, что я отказывала себе в этом и тут же огорчалась, потому что не была уверена, что такая возможность мне еще представится.

– Его голова никогда не будет в безопасности, потому что ты смотришь на него так, как будто он – истина в последней инстанции. Еще немного, и я сам ему эту голову оторву.

– Неужели это все оттого, что я отбирал у тебя в детстве игрушки? – рассмеялся Марко, впрочем, совершенно беззлобно. – Хотя о чем это я? У тебя невозможно было отобрать игрушку, ты был ужасным собственником и мог отомстить. Представляете, Даша́, однажды я отобрал у Андре игровую приставку, потому что он получил плохую отметку в школе, а он в отместку залил мне чернилами ежедневник. А я был уже студентом, между прочим.

– Я ничего не заливал тебе, – пробурчал Андре, обхватив двумя ладонями свою чашку с вишневым чаем.

– Заливаешь! – рассмеялась я, а Марко полез в карман за мобильным телефоном. С той минуты и до самого нашего отлета телефон «не остывал», звонил каждую минуту. Ситуация с премьер-министром явно набирала обороты.

Как и наш самолет. Я стерпела: не попросилась в кабину. Сидела, как пай-девочка, положив руки на широкие подлокотники кресел, и смотрела в окно, пытаясь осознать невозможное – я покидаю Париж. Я помнила, как попала сюда – безвольная служанка в мамином распоряжении, в чьи обязанности входило переводить все что нужно и молчать обо всем остальном. По представлению моей матери, я не могла не хотеть в Париж, в котором никогда не была. Тем более что я переводчик с французского. Странная! Да, я странная, иными словами и не назовешь. Ненормальная. Ведь потом я не захотела, чтобы ко мне приехал Сережа. Не захотела проводить выходные со своим молодым человеком, который прилетел в Париж из Финляндии только ради меня. А что может быть романтичнее?

Я изменила ему тогда. Отдалась Андре в надежде избавиться от наваждения, от навязчивой идеи об Андре. Я не хотела никакой романтики. Мне хотелось, чтобы меня связали, чтобы мною овладели так, словно я добыча, завоеванная в средневековой феодальной войне.

– Ты как? У тебя очень странное выражение лица, – сказал Андре, но его голос не был обеспокоенным, скорее заинтересованным. Конечно, ведь его невеста – любимый подопытный кролик.

– Ты любишь меня? – спросила я как бы между прочим, продолжая смотреть на то, как удаляются от меня крыши домов, как мир подо мной превращается в игрушечный домик Барби с крошечными машинками, с аккуратненькими хрупкими мостиками через тоненькие игрушечные речки.

– Ты серьезно? – хмыкнул Андре. – Я хочу жениться на тебе, я лечу с тобой в Москву, я не знаю, что еще сделать с твоим телом, чтобы ты больше никогда не смогла отделаться от мыслей обо мне, чтобы ты желала меня, как нимфоманка, но ты спрашиваешь, люблю ли я тебя?

– Да, – просто ответила я и повернулась к нему. – Я не спрашиваю тебя, хочешь ли ты мною обладать, я знаю это. Как и то, что ты был бы рад связать меня веревками и посадить в подвал, чтобы точно знать, что я жду тебя там, думая о твоем члене. Но я хочу знать, любишь ли ты меня. Согласись, это две совершенно разные вещи.

– Ты поставила меня в тупик, – пробормотал мой Андре после долгой паузы. – Теперь мне хочется спросить, а ты-то что чувствуешь ко мне? Тебе нравится жесткий секс, когда я беру тебя, ты смотришь на меня так, словно я твой наркотик, и этот восторг в твоих глазах – ненормальный, опьяняющий. Но когда ты согласилась стать моей женой, меня не оставляло ощущение, что ты сделала это, просто чтобы отвязаться от меня. Что ты не верила в это всерьез.

– Это правда, – грустно улыбнулась я. – Я думала, всё, что происходит в Париже, остается в Париже. Но вот мы сидим вдвоем в самолете, летящем в Москву. И ты – мой жених, а я твоя невеста, и это не шутки, об этом написано во всех газетах. Выходит, я люблю тебя.

– Ты говоришь так, словно это – плохая новость.

– Я не знаю, – честно призналась я. – Я не могу без тебя. Разве это звучит как главный приз? Я боюсь тебя потерять, боюсь, что ты меня оставишь, боюсь наскучить тебе, боюсь опозорить тебя, боюсь будущего, которое неизвестно и туманно. Боюсь твоей матери, которой я не нравлюсь, боюсь газетчиков. Боюсь задавать слишком много вопросов – о том, где мы будем жить, хочешь ли ты детей, как ты хочешь, чтобы мы жили, что мы будем есть на завтрак. Я боюсь даже попроситься в кабину пилота – а я хочу туда, я никогда не видела неба за тонким стеклом.

– Я люблю тебя, птица. Я так люблю тебя, что даже не знаю, можно ли так любить. Знаешь что, идем со мной. – Андре взял меня за руку, помог мне встать, забрал у меня плед и нежно набросил его мне на плечи. Он повел за собой туда, куда я хотела попасть с самого начала полета. Я не увидела, как мы покидали Париж, зато я как зачарованная наблюдала за тем, как на меня надвигаются темно-зеленые леса, пустые, желто-коричневые заплатки полей, разномастные, выстроенные вокруг дорог деревни. Солнца не было, и мир поменял цвета на несколько тонов глубже. Никакого ярко-голубого, только тяжелое сине-стальное небо с проблесками янтаря. Еловые леса стояли насмерть, в очередной раз презрительно игнорируя осень. Мы подлетали к Москве.

* * *

Конечно, это было глупо – запаковать всё в чемоданы и оставить их в самолете, но я так спешила, так хотела поскорее встать на землю, о которой столь долго мечтала, что побежала с самолета, как только к нему приставили телетрап. Мы быстрым шагом шли по длинным коридорам аэропорта Внуково. В здании было тепло, и мы не обращали внимания на недоуменные взгляды людей, ждущих паспортного контроля в пуховиках и куртках. Мне было вполне комфортно в моем кардигане, а Андре – в тонкой рубашке с закатанными рукавами. Я не замечала ничего вокруг, разговаривая по телефону с Шурочкой. Я сообщила ей, что мы благополучно приземлились и у нас всё хорошо, так что можем хоть сейчас отправиться прямо в больницу. Мы столкнулись с суровой реальностью только на выходе из здания аэропорта: замерзли, как черти, пока искали «Роллс-Ройс» отца Андре. Андре тоже успел забыть, что такое московская осень. По ощущениям для нас с ним это была настоящая парижская зима.

Казалось, промозглый ветер с дождем задувал со всех сторон. Даже не верилось, что можно пролететь всего три с небольшим часа и попасть в другую вселенную, где царят слякоть, дождь и нет ни одного улыбающегося лица. Люди тут тоже были на несколько тонов мрачнее. С моего лица улыбку сдуло за первые же три секунды. Здравствуй, дом, милый дом!

Чтобы окоченеть в нашей стильной, ни на что не годной в данных обстоятельствах одежде, нам потребовалось не больше пяти минут. Андре дрожал, чертыхался и набирал чей-то номер по телефону. Поначалу он обнимал меня, пытаясь согреть, а потом и вовсе решил зайти обратно в здание, чтобы прикупить что-нибудь теплое в сувенирной лавке. Это напомнило мне, как недавно я тем же способом пыталась раздобыть хоть какую-то одежду для себя. И вдруг нас окликнули.

– Господи, да вы с ума сошли! Андрей, я не понимаю, ты что, папуас, приезжать сюда полуголым? Еще бы в набедренной повязке прилетел, ей-богу! – услышала я и одновременно увидела, как из длинного матового корпуса автомобиля выскакивает высокий, хорошо сложенный мужчина – отец Андре. Ну конечно, кто еще будет называть моего жениха Андреем? Я уже слышала, как Габриэль звала своего сына Андрюшей, но это каждый раз звучало так непривычно. И тут я подумала – я ведь тоже могу звать его Андреем.

– Папа! – воскликнул он обрадованно и улыбнулся, а я с трудом подавила желание сбежать под каким-нибудь предлогом. Папа. Мало мне было его мамы. Как его зовут? Вольдемар. Владимир. Я не знаю его отчества. В Париже не приняты отчества, там их нет. Черт, я чуть было не сказала: у нас в Париже.

– Что папа?! – продолжил возмущаться мужчина. Я смотрела на него с интересом, причины которого были вполне понятны: передо мной стоял потенциальный свёкр. Говорят же, если хочешь понять, как будет выглядеть твоя жена в старости, посмотри на ее мать. Наверняка это работает и с отцами. Итак, он властный, уверенный в себе, с отличной осанкой человека, прошедшего военную службу. В его случае дипломатическую. Я вспомнила, что он познакомился с Габриэль, будучи дипломатом в Париже.

– Я думал, здесь есть подземная парковка. Честно, мы ждем тут уже полчаса! – возмутился Андрей, и его отец ответил ему скептической ухмылкой. Ни тени радости на лице. Сейчас я не могла себе представить его улыбающимся. Отец Андре выглядел так, словно только что вышел с важного правительственного совещания. На нем был дорогой деловой костюм из плотной шерсти, который идеально сидел на его прямых плечах, удачно подобранный и безупречно повязанный галстук. Высокий лоб, очки в стильной оправе. Я вдруг поняла, кого он мне напоминает – того отстраненного министра. Тот тоже ухоженный умный мужчина средних лет, облеченный властью, не беспокоящийся о деньгах, привыкший, чтобы ему подавали еду по часам, уверенный в том, что ему известно все на свете, а что неизвестно – то никому и не нужно. Он подошел к нам и вдруг взял меня прямо за руку без всякого предупреждения.

– Идемте, пока у вас обоих менингит не начался, – произнес он и буквально усадил меня в «Роллс-Ройс». Впрочем, я не возражала. В машине было тепло: работал кондиционер. Водитель – такой же неулыбчивый, но молодой мужчина с широкими плечами, на которых трещал пиджак, – посмотрел на меня обеспокоенно.

– Чёрт, мы просто не подумали, какая тут холодрыга. Я даже забыл, что такое бывает.

– Забыл, значит? А мне кажется, ты вообще о нас не вспоминал. Да я с Марко чаще разговариваю, чем с тобой! – возмущенно бросил отец Андре и повернулся ко мне. – Ну а вы, милая мадемуазель, прогнозов не смотрите?

– Он мне запрещает, – ляпнула я от испуга и кивнула на Андре. Владимир расхохотался в голос, и какое-то время я не знала, как реагировать. Он продолжал хохотать. Затем он так же резко остановился и бросил Андре, что тот был прав.

– В чем же я был прав? Тебя, папа, послушать, так я пожизненно ошибаюсь.

– Она действительно штучка.

– Ты говорил своему отцу, что я штучка? – вытаращилась я на Андре. Тот ничего не ответил, а Владимир набросил мне на плечи свой дорогой пиджак.

– Мы отвезем вас ко мне. Я распоряжусь, чтобы вам принесли одежду по погоде, а вечером мы поужинаем. Как вам такой план? Я хотел встретить вас лично, чтобы все было… по-людски. И теперь вижу, что не зря. Так и вижу, как вы стояли бы там полуголые, пока не замерзли бы насмерть.

– Простите… м-м-м… Владимир… – Я уставилась на Андре вопрошающим взглядом, но он даже не понял, чего я от него хочу. Француз чертов.

– Борисович, – пришел мне на помощь водитель. Я благодарно ему кивнула.

– Владимир Борисович, вы не могли бы отвезти меня в больницу? – попросила я, и в воздухе повисла тяжелая пауза. Я знала, что сейчас, возможно, уже поздно и закончены часы приёма, но я знала также, что мама лежит в частной клинике именно благодаря стараниям и связям этого еще незнакомого мне пока человека. Отец Андре кивнул водителю, и тот спокойно поехал дальше.

– Ты не голодна? – спросил меня Андре тихо, и в этом вопросе было столько теплоты и домашней заботы, что я чуть не расплакалась. Город встретил нас холодом, но мне стало уютно и хорошо. Я кивнула и ответила, что мы поедим сразу после того, как я повидаюсь с мамой.

– Хорошо, – не стал спорить Андре. Мы доехали до места назначения только через час. Клиника находилась в центре города, и добраться туда от аэропорта было совсем непросто. Я кусала губы от нетерпения, поражаясь тому, какое огромное чувство вины я, оказывается, носила в себе всё это время. Я была уверена, что, если бы не я, мама не лежала бы сейчас в больничной койке. Уже месяц. Почему я была в этом так уверена, я объяснить не могла. Виновата – и всё. И так – всю жизнь: то за двойки; то за то, что не умею так же красиво улыбаться; то за то, что так неуклюже смотрюсь рядом с ней на фотографиях. А теперь вот за то, что не уберегла ее от беды в Авиньоне.

Когда я увидела на пороге палаты круглолицую Шурочку, я расплакалась – впервые вот так, в голос, с подвыванием и скулежом, с трясущимися плечами и размазанными по лицу слезами. Андре стоял рядом, как потерянный, не зная, утешать ли меня или же отхлестать по щекам. Его изумляла моя близость с незнакомой ему женщиной, моя принадлежность этому миру.

– Может быть, мне подождать в машине?

– Как хочешь, – ответила я. Андре пошел за мной.

Владимир не подвел: мама лежала в одиночной палате в окружении живых цветов и плюшевых игрушек, доставленных сюда стараниями маминых поклонников. Тут она была звездой, настоящей звездой, и я всегда могла спрятаться в тени, отгороженная от всех ее слепящим блеском.

– Как она? – спросила я Шурочку, целуя маму в теплые, пахнущие кремом щеки. – Что говорят врачи? Ма-ам? Это я, Даша. Я тоже вернулась… наконец. Мама, ты меня слышишь? Мне так тебя не хватает. Мам! – Я знала, что неправильно ожидать, что она придет в себя только оттого, что я вошла в палату, но каким-то образом я все равно надеялась на это, и теперь слезы полились еще сильнее. Шура подошла и взяла меня за руку.

– Она в порядке. Она приходила в себя.

– Что? – я вытаращилась на Шурочку в шоке. – Как? Когда? Почему я не знаю об этом?

– Даша, я не хотела говорить, потому что это было один только раз. Сегодня утром. Мы решили дождаться развития событий. Сейчас она не проснется, она же на препаратах. Но врачи сказали, завтра снова будут выводить ее из комы.

– Что значит выводить? Они что, специально держат ее в состоянии комы?

– Да, Даша, да. В определенном смысле это часть терапии. Так они восстанавливали ее. Я сама не всё понимаю до конца. Это очень сложная методика. Но я с ней говорила.

– Серьезно? – я глубоко задышала и снова заплакала. – Что она сказала? Она спрашивала обо мне?

– Она… попросила воды, ей хотелось пить. Олечка узнала меня. Конечно, она очень растерялась, ее сознание спутанное.

– Она не спросила обо мне, – кивнула я.

– Это ничего не значит, Даша! – возмутилась Шурочка, но я только пожала плечами. Я присела рядом с маминой кроватью и взяла ее за руку. Рука была теплой, живой. Мне было всё равно, что она не позвала меня. Главное, она очнулась. И теперь, когда врачи обещают вылечить ее… Нет! Мне не всё равно. Я хотела бы, чтобы она позвала меня. Она никогда не звала меня. Никогда, даже когда я была маленьким ребенком. Она была звездой, купалась в собственной славе, жила собой, а я как маленький принц, спокойно чистила и убирала собственную планету. В полном одиночестве.

– Шура, а как там моё Мурло? – спросила я. – Как Костик?

– Костик твой мне все обои порвал, – улыбнулась Шура. – Заберешь?

– Можно пока еще у тебя его оставлю? Мы с Андре… мы не знаем… нам еще так много всего нужно решить. Всё так сложно.

– А когда всё было легко? С твоей мамой, к примеру, вообще никогда и ничего не было легко. Одни сплошные муки. Но ведь это твоя мама!

– Да уж. Это моя мама. – Я прижала ее руку к своей щеке и прошептала маме на ушко, что люблю ее и что скучала по ней, а завтра приду к ней снова. Затем я встала и подошла к Андре. Шурочка тоже подошла к нам и принялась говорить какие-то чудовищные глупости про то, какая я у них хорошая девочка, и как ему повезло, что я его полюбила. А еще – что она всегда знала, что у меня будет непростая судьба.

– Я тоже сразу понял, что Даша особенная, – улыбнулся Андре, а я покраснела.

– Хватит, Шура, перестань.

– А чего такого? Такая красотка, да еще со свободным французским. Как шпарит-то! Олечка, когда роль готовила, должна была выучить несколько фраз на французском. Но ведь она в языках ни в зуб ногой.

– Ни в зуб ногой? – усмехнулся Андре, выходя из палаты вслед за мной.

– Ну не учила она их. Говорит, я русская актриса, на черта они мне, ваши иностранные языки. Так Дашка старалась, чтобы Олечка эти фразы на чистом французском произносила. На чистом!

– Шура, прекрати, а то я тебя поколочу! – предупредила я, но Шура только махнула рукой. Тогда я ушла вперед, оставив их обсуждать меня за спиной. Я шла, не останавливаясь, – это была скрытая попытка бегства. «Роллс-Ройс» стоял у бокового въезда в клинику. Авто было припарковано так аккуратно (у бордюра между двумя «Скорыми»), что я готова была поаплодировать мастерству шофера. Владимир Борисович сидел в салоне, водитель же курил неподалеку от машины. Он не заметил меня – уже смеркалось, на мне все еще был темно-синий пиджак, к тому же у него зазвонил телефон, и он развернулся с ним в другую сторону.

– Да, – коротко ответил он. – Да, я. Нет, он здесь. Сейчас спрошу, – и водитель открыл дверь, склонился вниз. – Вам Марко дозвониться не может. Вы вне зоны действия сети.

– Скажи, я ему перезвоню. Я на другой линии, – услышала я ответ. Водитель разогнулся. Казалось, с его комплекцией сделать это не так уж просто: широкий, как шкаф – не человек, а сплошные мышцы. Он наверняка был еще и телохранителем Владимира Борисовича. – Алло. Он перезвонит. Да.

– Привет, – сказала я, и водитель медленно развернулся.

– Вы вернулись? А где Андре?

– Здесь я, здесь, – пробормотал он, впрочем, довольно мирно.

– Что вы все опять застряли на холоде? Как неродные, – донеслось до нас из машины. – Давайте садитесь уже и поедем ужинать. Хватит там шастать в темноте.

– Шура, мне было очень приятно с вами познакомиться. Могу я пригласить вас на ужин? – Андре продолжал излучать свое обаяние (такое обманчивое!), а Шура не могла нарадоваться на то, какого приличного молодого человека я отхватила. Я подумала, что, может быть, стоит показать ей ссадины и синяки на моем теле, но не стала. Пожала плечами. Такие вещи все узнают и так. Все тайное становится явным.

– Не стоит. Вы ведь, наверное, устали. Все-таки совершили перелет.

– Я не приму отказа, – галантно ответил Андре. Я молчала, думая, что будет, когда я снова поведу себя не так, как все от меня ожидают. Мне было смертельно тяжело даже представить себе, что сейчас в очередной раз меня будут рассматривать под увеличительным стеклом, а я буду корчиться, как червяк на крючке. Я устала, Шура была права. И перелет тут был ни при чем.

– Владимир Борисович, мне очень неудобно, но можно перенести ужин на завтра?

– Что? Почему? – удивленно спросил он, но я не заметила в его голосе какого-то особенного протеста. Он явно был погружен в свои раздумья, занят делами и поминутно проверял что-то у себя в планшете.

– Я просто хочу немножко прийти в себя.

– Так я и думал. Вам надо отдохнуть и все такое.

– А можно меня отвезут ко мне домой? – попросила я, и все трое мужчин повернулись ко мне. Шурочка тоже не оставила мой вопрос без внимания.

– В каком это смысле к тебе домой? – спросил он. Я пожала плечами. Пиджак Владимира Борисовича сильно пах сигаретным дымом, почему я только сейчас заметила это?

– В прямом. В Бибирево, – ответила я. Пауза была долгой. Кажется, Андре впервые осознал, что я прилетела не просто куда-то, где в больнице лежит моя мама или где живет его отец. Я прилетела домой.

– Не вопрос, отвезем куда скажете. Бибирево? Андре, а ты? Тоже в Бибирево? – хмыкнул Владимир Борисович и посмотрел на сына с иронией и даже каким-то злорадством.

– Да, конечно…

– Бибирево, – повторила я, улыбаясь, а Андре холодно кивнул и сощурился. О, я знала, что мне еще предстоит заплатить за это! За все мои своеволия и дерзости, которые я себе позволила.

«Роллс-Ройс» повернул на МКАД. И снова пробки, больше похожие на блошиные бега. Час с лишним Владимир Борисович ласково и без затруднений вытряхивал из меня всё мое прошлое, настоящее и будущее. Он общался со мной так деликатно и в то же время хитро, что я не могла противостоять его допросу, не могла уйти от ответа, не могла соврать. Я краснела, как рак, когда он говорил об Андре (об Андрюшке) и обо мне, и бледнела, когда он уточнял что-то о Сереже или моей маме. Да мне и нечего было скрывать, кроме того, о чем он все равно бы не спросил – о том, что оставалось за закрытыми дверьми, в тишине спальных комнат и номерах гостиниц.

– Так значит, он совсем пропал? Никаких следов? Неужели французская полиция так всё и оставила?

– Они сказали, что Сережа, возможно, просто уехал в Нормандию собирать урожай винограда! – сказала я.

– Какая глупость! Они просто не хотели его искать.

– Не хотели. Я никогда не думала, что человек может вот так взять и исчезнуть.

– А ведь это происходит очень часто, – тихо заметил отец Андре. Я кивнула.

– К сожалению, да. Я хочу поехать к Сережиным родителям – сразу, как только соберу его вещи.

– Это хорошо, это нужно сделать, – кивнул Владимир Борисович. – Только сначала выспитесь, ладно? У вас не очень здоровый вид.

– Ты, папа, просто мастер делать комплименты! – фыркнул Андре. – А у тебя дома что, много Сережиных вещей? – обратился он уже ко мне.

– Много, конечно, – пробормотала я. – Мы ведь прожили с ним два года, – добавила я, и Андре побледнел, словно увидел призрака. В его взгляде так и читалось: «Я знаю, ты делаешь это намеренно». В какой-то степени так оно и было. Я никак не могла отделаться от ощущения, что всё произошедшее неправильно, а сама я упускаю что-то важное, проходя мимо того, что стучится мне прямо в окно. Я не могла, не желала смиряться с тем, что Сережа просто испарился, как туман после теплого раннего утра. Я всегда буду жить с ощущением, будто он где-то существует. Что ж поделать, если это не нравится Андре!

Мы вышли из машины, смотрящейся совершенно нелепо рядом с типовой многоэтажкой. Шура отдала мне ключ и сказала, во сколько будет завтра в больнице. Мы договорились встретиться там в одиннадцать, к началу процедур. Когда машина уехала, Андре огляделся вокруг с интересом путешественника-первооткрывателя.

– Действительно, как похоже! – воскликнул он.

– На что? – спросила я, но тут же поняла, о чем речь. Да, действительно, французский район Фор-д’Обервилье и Бибирево – прямо-таки братья близнецы! Я рассмеялась.

– Ты идешь?

– Ну не оставаться же мне тут. Скажи, а этот район – гетто?

Я обернулась и посмотрела на Андре с нескрываемым изумлением. И весельем.

– Тебе страшно, да?

– Ну… нет. – Он говорил неубедительно.

– Вообще, к твоему сведению, гетто – термин, изначально применявшийся в отношении районов поселения евреев, которым за пределы их поселения выходить запрещалось законом.

– Ладно-ладно, перестань! – Андре поднял руки, как бы сдаваясь в плен. Я подхватила его под локоть, открыла дверь в подъезд – специфический запах застарелого мусора и влаги из подвала заставил нас обоих схватиться за носы.

– Значит, здесь ты живешь? – хмыкнул Андре, разглядывая надписи в лифте. Когда мы вошли в квартиру, я могла поклясться, что он пытался понять, где же тут дальнейший проход из предбанника в само помещение.

– Чего ты ищешь? – расхохоталась я, переступая через стопки листов с моими старыми переводами. – Это вся моя квартира. Целиком. Начинается тут, у двери, а кончается вот там у окна. Тебе не нужно было соглашаться на эту авантюру, вместо этого стоило бы поехать в Мариотт.

– Считаешь меня избалованным аристократом?

– Ты и есть избалованный аристократ.

– Нет-нет, это неправда. Я врач и твой жених и уж только потом избалованный аристократ. Если любить тебя означает проходить испытания, к примеру, провести ночь в этой коробке с мусором, то я готов.

– Коробка с мусором? Сейчас я свяжу и выпорю тебя, – притворно обиделась я.

– Ха, с таким предложением ко мне еще никто не обращался. Но посуди сама, у тебя тут даже телевизора нет.

– Как это нет? – возмутилась я и провела Андре в кухню. На холодильнике «жил» маленький старенький SONY – настолько древний, что имел даже отверстие для кассет. Я включила телевизор, надавив пальцем на кнопку. Куда подевался пульт от телика, я даже думать сейчас не хотела.

– Прости, ошибся, – ухмыльнулся Андре, оглядываясь по сторонам с большим интересом. Моя потерянная жизнь, о которой он вообще ничего не знал. Он рассматривал магниты на моем холодильнике, с недоумением всматривался в пустые полки кухонных шкафов. На одной совершенно неожиданно вместо еды или посуды обнаружилась стопка книг – я отложила туда те, которые поклялась прочитать, как только выдастся свободная минутка. Не выдалась.

– Тут я храню книги. Еда – на балконе. Чтобы не украл кот. Еще у меня живет барабашка.

– Барашка? – Андре передразнил меня и показал язык.

– Сам ты – барашка. Скажи лучше, тебе интересно посмотреть, где ты собираешься сегодня со мной спать?

– Я боюсь даже представить! – Он демонстративно закатил глаза. Я подтолкнула его в спину, проталкивая обратно в комнату, когда вдруг краем уха услышала, о чем говорят по телевизору. Я остановилась, затем развернулась и подошла, сделав громкость выше.

– Что такое? – нахмурился Андре.

– Тише! – я шикнула на него и прислушалась, вглядываясь в экран. Новости шли по Первому Каналу.

– Сегодня в самом центре Парижа неизвестными был застрелен Дик Вайтер, известный киберпреступник, которого многие считают борцом за свободу и права человека. Французские власти подтвердили, что убитый опознан. Это действительно гражданин Германии, сбежавший от правосудия три года назад и скрывавшийся с тех пор в Аргентине. Следствие выясняет детали этого происшествия, а также то, как Дик Вайтер, считавшейся персоной нон грата во Франции, мог попасть в Париж.

– А я не удивлен, – сказал Андре. Я повернулась к нему, пытаясь понять, что он имеет в виду. – После того, как он опубликовал эти документы на нашего министра обороны, его бы все равно нашли. Такие люди не прощают.

– Думаешь, это министр его… убрал?

– Думаю, нам нужно выключить твой ужасный говорящий ящик. Не считаешь?

Я смотрела на кадры, которыми вездесущие журналисты потчевали жадный до крови мир. Труп убитого хакера лежал на асфальте прямо посреди улицы, а зеваки делали фотографии на свои телефоны. Он лежал, разбросав руки в стороны, одна его нога была подогнута совершенно неестественно. Наверное, он повредил ее, когда падал. Камера показала крупный план. Убитый мужчина был достаточно молод и когда-то весьма привлекателен. У него были темные волосы и ясные голубые глаза. Рядом с ним лежал мобильный телефон. На задворках моего сознания активировалось что-то, не связанное с этим убитым хакером, но привлеченное его персоной. Я определенно что-то упустила и теперь не могла выхватить это из потока информации, увидеть всю картину целиком. Сплошные куски пазлов, которые никак не желали сходиться друг с другом.

Что-то произошло сегодня.

Я вгляделась в кадры с места событий. Люксембургский сад. Самый центр, почти что рядом с квартирой Андре, с домом Габриэль, недалеко от того места, где проводились автогонки. Самое сердце Парижа. Откуда он там взялся? Слишком далеко от Аргентины. Мертвец уставился невидящим взглядом в глубину темного парижского неба.

Сноски

1

И самое грустное, что всего этого можно было избежать. Готье, «Широко открытые глаза»

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg