«Цветы к сентябрю»

Цветы к сентябрю (fb2) - Цветы к сентябрю 1284K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Станишевский

Николай Станишевский Цветы к сентябрю

Copyright Nickolas Stanishevsky 2016 г.

izdat-knigu.ru edition

Часть I Николас

14 августа или 8 сентября 2001 год

Сейчас, когда при свете свечи я гляжу на эти строки, я все ещё не верю, что подобное могло произойти, но оно произошло.

Именно поэтому я хочу изложить на бумаге события последних нескольких дней. Я заранее извиняюсь за почерк, потому что не могу унять дрожь в правой руке; левой же, к сожалению, я писать так и не научился. Страх и сомнения постоянно терзают меня, кажется, кто-то стоит за спиной, и почти каждую минуту я в ужасе оглядываюсь назад. Во всем Доме неожиданно отключилось электричество и теперь единственное, что светит мне — огарок старой сальной свечи, который я отыскал за каминной полкой.

Иногда правая рука совсем не слушается, тогда я встаю, подхожу к окну и подолгу смотрю на безрадостный осенний пейзаж, который окружает Дом с восточной стороны. Я вижу, как волны холодного северного моря в гневе бросаются на обнажённые скалы, потом словно нехотя откидываются назад, и их тёмные воды долго колышутся…

Они хотят мне рассказать о том, чего я ещё не знаю.

В Доме никого нет, я в этом абсолютно уверен, но ощущение, что Она находится рядом, не пропадает. Кажется, что сейчас звякнут чайные блюдца на кухне, откроется дверь, и я услышу знакомые до боли слова:

— Ник, ну почему ты опять сидишь в темноте?

К своему позору, я всё время этого жду…

…но, этого не происходит. И… я не уверен, хочу ли, чтобы Она появилась здесь. Слишком сильно был воспалён мой мозг в последние дни, слишком многое мне пришлось пережить и осознать.

Мне ничего не остаётся, как сесть и описать события недавнего прошлого.

Может быть, кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь найдёт мой дневник и прочитает его.

Может быть, он увидит в нём лишь то, как человек постепенно сходил с ума.

Но, может быть, он поймёт, что эти строки я писал к сентябрю.

14 августа

Всё началось с того, что мы в очередной раз поссорились. В последнее время это происходило особенно часто. Наверное, сказывался двенадцатый год нашей совместной жизни, и нам было необходимо отдохнуть друг от друга… Сейчас мне остаётся только гадать.

Решив уйти из дома, я собрал вещи и застрял в прихожей, тщетно пытаясь завязать трясущимися от злости руками шнурки ботинок. Она вышла ко мне и встала рядом, по обыкновению, скрестив руки на груди.

— Ты поедешь в наш Дом, — печально и в то же время утвердительно спросила Она.

Я вздохнул и промолчал. В ту минуту мне совсем не хотелось открывать рот, чтобы случайно не сболтнуть лишнего.

Она тоже вздохнула, и когда я поднял голову, то заметил печальную улыбку, которая таилась в глубине больших карих глаз. На минуту мне показалось, что её пышные золотистые волосы сегодня потеряли свой обычный блеск.

— Знаешь, Ник, — Она судорожно сглотнула и отвела взгляд в сторону. — В последний год всё как-то странно у нас получалось. Вроде мы и жили, и не жили. Ели, пили, спали, старались всё делать совместно, но на самом деле были так далеки друг от друга, что ничем не измерить. Я часто задавала себе вопрос — почему всё так странно происходит? Почему, чем больше люди находятся вместе, тем хуже становятся их отношения? Может, это закономерность?

— Хватит молоть чепуху, — не выдержал я и тут же пожалел об этом.

— Тебе надо отдохнуть, — продолжала Она. — Ты просто устал, в последнее время у тебя было слишком много работы.

И снова тяжело вздохнула.

— Ночами сидел, не высыпался. У тебя до сих пор красные глаза. Может, стоит отдохнуть перед дальней дорогой?

Я задумался.

Она не отговаривает меня от поездки, нет, но как Она права! Действительно, стоит мне немного поспать, и я проснусь совершенно другим человеком! И как Она близка к тому, чтобы забыть нашу ссору!

Я закрыл глаза и…

В глубине души вновь зашевелилось упрямство. Насколько, всё-таки, странно устроен человек! Если кто-то пытается с ним примириться сразу же после ссоры, он непременно отвергает его…

В конце концов, я буркнул что-то непонятное и, наконец, затянул узлом треклятый шнурок. Подхватив собранную дорожную сумку и, не говоря ни слова, я выскочил из дома, сильно хлопнув при этом дверью.

На улице моросил мелкий, противный дождь. Ярость бушевала внутри, сильно тряслись руки, и я долго не мог попасть ключом в замок багажника автомобиля. После очередной неудачной попытки я громко выругался, сильно стукнул кулаком по металлической крышке, выронил при этом ключи, и почувствовал, что на меня кто-то смотрит…

По-моему, нечто подобное со мной уже происходило.

Дежавю.

Казалось, время замедлилось.

Капли холодной влаги не спеша падали на голову и, превращаясь в тонкие полоски, неторопливо стекали за воротник. Было ужасно неприятно, но я всё же обернулся и увидел, что Она стоит у окна и смотрит на меня.

Полоса дождя, разделявшая нас, исчезла. Я видел Её лицо настолько ясно и отчётливо, словно на улице светило солнце. Взгляд карих глаз по-прежнему был грустным и печальным, уголки рта, медленно подрагивая, опустились вниз. И вдруг… на правой щеке тонкой полоской серебра блеснула пробегающая слеза.

Жалость вспыхнула во мне с такой силой, что грудь сдавило невидимым обручем, нестерпимо заныло сердце. Словно во сне, я неторопливо поднял с мокрого асфальта ключи, выпрямился и уже собрался сделать шаг по направлению к дому…

Но…опять моё глупое «я» не дало мне этого сделать.

Я заставил себя вернуться в реальный мир.

«Пусть немного помучается, — мелькнула злорадная мысль. — Помучается и поразмыслит о том, как себя вести».

В глубине души я понимал, что в дальнейшем судьба накажет меня за подобные мысли и поступки. Но в тот момент мне было на всё наплевать.

Вместо того чтобы возвратиться, я открыл дверцу автомобиля, швырнул сумку на заднее сидение и уселся сам. Посмотрев ещё раз в сторону окна, я увидел, как Она подняла руку и медленно помахала на прощание. Но гордыня вновь не дала ответить Ей тем же.

Резко захлопнув дверцу, я повернул ключ в замке зажигания и нажал на газ. Колеса автомобиля провернулись, свистнули по асфальту мокрой резиной и, зацепив сухое место, рванули машину вперёд.

И ни о чём не задумываясь, я понёсся навстречу неизвестности и липкому дождю.

15 августа

Нашим Домом Она называла двухэтажный особняк, оставшийся мне в наследство от деда. Он находился в тридцати часах езды от города, в отнюдь не живописном месте со странным названием Кемберсоул.

«Местечко, где успокаиваются души», — криво ухмыляясь, любил поговаривать мой дед. Я же был совершенно противоположного мнения.

С восточной стороны к Дому подбирался крутой горный обрыв, внизу которого бушевало серое, пенистое море. К северу простиралась большая равнина, плавно переходящая в несколько невысоких холмов, покрытых худосочными, искривлёнными временем деревьями. Учитывая то, что на дворе стоял последний месяц лета, больше походивший в наших краях на позднюю осень, низкое свинцовое небо изумительно дополняло эту безрадостную картину.

Так о каком спокойствии могла идти речь?

В Доме много лет уже никто не жил. Мы тоже не любили бывать здесь часто, а если всё-таки приезжали, то ненадолго. Поэтому Дом все ещё сохранял приятную атмосферу пятидесятых, когда дед поселился в этих местах. Даже многие вещи, особенно на чердаке, до сих пор находились там, куда он их когда-то положил, только покрылись густым слоем пыли и затянулись паутиной. На приборку, естественно, у нас постоянно не хватало времени…

Мне всегда были приятны воспоминания о Доме, как связанные с ушедшим детством, правда, сейчас мне было не до них. Я чувствовал себя настолько усталым и измотанным, что порой начинала кружиться голова. Причём я прекрасно понимал, что издёрган не столько дорогой, сколько собственной злостью. Почему же я не смог подавить её, остаться и все спокойно обдумать?

Я перешагнул порог спальни и застыл.

Нет… о том, чтобы возвращаться не может быть и речи.

С ненавистью швырнув сумку в самый дальний угол спальни, я повалился на кровать, даже не расправив её, и моментально заснул.

16 августа

Ночью мне что-то снилось, но утром я, сколько не пытался, вспомнить ничего не смог. Осталось только ощущение, будто мне привиделось нечто тяжёлое и скверное.

По-моему, всю ночь кто-то стоял за дверью в тёмной комнате…

От этого я разозлился ещё больше. Было ясно, что за дверью стояла Она, появившись, чтобы в очередной раз разрешить неопределённость наших отношений.

Зачем? Кому сейчас это нужно?

Странно, но голода я не испытывал, к тому же в Доме не было продуктов — всю дорогу сюда я летел, словно ошалелый и не соизволил заехать ни в один магазин. Поэтому вопрос о том, чтобы убить время на приготовление пищи, отпал сам собой.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я решил прогуляться. Дождя на улице не было, хотя и солнца тоже. Небо затянули низкие дымчатые тучи.

«Действительно осень, — подумал я, — хотя до неё ещё целых две недели. Правда, они пролетят незаметно, и наступит первый осенний месяц — сентябрь. А в сентябре у моей Дженни… день рождения».

От этой мысли на душе стало так гадко, что меня даже затошнило. Приближается такой замечательный праздник, но я так подло веду себя в его канун…

«Надо возвращаться, — уныло подумал я. — Рано или поздно всё равно придётся это сделать, так уж лучше сейчас».

Для чего?

Дремавшая до сих пор гордыня так напомнила о себе, что я сжал кулаки от злости.

Разобрав привезённую сумку, я быстро переоделся в спортивный костюм. От прикосновения мягкой шелковистой ткани сразу полегчало.

«Ты не хотел находиться рядом с этим человеком, и ты это сделал, — подумал я. — Ты желал одиночества, и ты его получил».

Отогнав эту мысль, я решительно толкнул входную дверь и вышел на серый, прохладный воздух.

Деревья на равнине уже потеряли свою редкую, тусклую листву. Ветер монотонно насвистывал мелодию уходящего лета и постепенно подводил её к заключительному, осеннему аккорду. Но, как, ни странно, мелодия, не дотянув двух-трёх нот до своего апогея, неизменно возвращалась назад.

«Интересная вещь, — думал я, шагая по бесцветной, высохшей траве. — Природа соблюдает свой ритм и не торопится менять время года. Да, уж если говорить о времени, то оно у каждого — своё».

На душе вновь стало невообразимо мерзко. Я начал проклинать себя за то, как вёл себя вчера и неожиданно вспомнил, как мы с Ней познакомились.

Тогда я был ещё совсем молодым и не слишком опытным бизнесменом, содержащим небольшое кафе и объявившим набор танцовщиц для участия в варьете. Её я заметил сразу — хрупкая точёная фигурка, сияющие карие глаза, открытая улыбка. Это, безусловно, выделяло Её на фоне остальных девушек, ставших для меня сразу скучными и неинтересными. Поэтому я незамедлительно пригласил Её в кабинет, где мы долго беседовали и пили крепкий, свежезаваренный кофе.

Одна деталь в Её рассказе показалась мне довольно странной, но тогда я почему-то не обратил на это внимания. Быть может, потому что я действительно был ослеплён Её красотой и, какой-то неведомой, внутренней чистотой?

Не знаю.

Когда я спросил Её, где она живёт, Дженни (а именно так звали мою новую знакомую) сказала, что она — не местная и приехала издалека. Я не смог удержаться и спросил — откуда? Она тихо и невнятно произнесла название какого-то городка на юге. Я так и не вспомнил, существует ли таковой на самом деле, или просто его название сходно с другим, ранее известным мне словом. Впрочем, в тот момент ничего не имело значения. Дженни лучезарно улыбнулась, и я полностью растворился в тёплом взгляде шоколадных глаз, пушистых золотистых волосах и обворожительной широкой улыбке.

Однако, червячок недоверия, плотно засевший в моём сознании, продолжал ворочаться и никак не мог успокоиться. Совладав с собою и сделав серьёзное лицо, я спросил, откуда она узнала, что наше заведение проводит набор, если Она — иногородняя? Ничуть не смутившись, Дженни снова улыбнулась и ответила, что про объявление в газете Ей рассказала подруга, а как её зовут — это совершенно неважно, потому, что я эту девушку всё равно не знаю. Закончив фразу, Она выжидающе и даже немного строго посмотрела на меня, а потом улыбнулась ещё раз. И на мгновение мне показалось, что я потерял память.

Ну, а поскольку я её потерял, об этих странностях в поведении Дженни я в дальнейшем не вспоминал. Мы сразу же переключились на другие темы и с головой окунулись в заново открывающийся для нас мир знакомства.

Агнец.

Только сейчас я начал понимать, что действительно вёл себя, как агнец, которого ведут на заклание.

Над равниной подул сильный ветер, и стало ощутимо холоднее. Я поднял воротник спортивной куртки, закурил сигарету и несколько раз глубоко затянулся. Внезапно я поймал себя на мысли, что все ещё продолжаю думать о нашей первой встрече.

Правда, а где жила Дженни до того, как мы познакомились? Самое интересное, что и Её родных я никогда не видел. И на протяжении всех последующих двенадцати лет мы эту тему ни разу не поднимали. Бывали моменты, когда я пытался задавать вопросы, но Она легко и непринуждённо уводила разговор в сторону. А я этого не замечал.

Странно, как всё это странно!

Ветер дунул с новой силой, и я невольно поёжился.

Почему я вспоминаю об этом именно сейчас?

Почему я начал думать об этом в тот момент, когда мы поссорились?

Почему эта мысль не даёт мне покоя, когда я нахожусь так далеко от своей жены?

Я интуитивно чувствую, будто что-то должно произойти… Сон… будет иметь… продолжение?

Внезапно за ближайшим деревом мелькнуло что-то пёстрое. Я сразу остановился и почувствовал, как напряглись мышцы спины. Слишком хорошо я знал эти места, потому как вырос здесь, и никого постороннего тут быть не могло. Дед специально выстроил этот Дом подальше от городского шума и суеты, в «местечке», где успокаиваются души. Так что, чужаки вряд ли могли здесь оказаться.

Ветер с силой ударил в ствол дерева, отчего то низко и протяжно загудело. Нечто пёстрое мелькнуло ещё раз, но я всё же успел разглядеть… Это был кусочек ткани — голубой, в чёрный горошек. Теперь сомнений не оставалось — кусочек ткани был частицей платья, а за деревом прятался человек.

Неужели это та, что во сне находилась за дверью?

Моментально оказавшись возле этого дерева, я прижался к нему спиной. Сердце в груди колотилось быстрее, чем обычно, и я с неудовольствием отметил, что начал волноваться. Облизнув пересохшие губы, я тихонечко позвал:

— Эй, мисс!

Никто мне не ответил, только ветер взял другую тональность — более высокую и протяжную. Набрав в лёгкие воздуха, я крикнул громче:

— Эй! Как вас там? Мисс, выходите, я обещаю, что не сделаю вам ничего дурного!

И опять тишина.

Я подумал, что довольно глупо выгляжу, прижимаясь к этому дереву. Машинально оглядевшись, я понял, что чего-то опасаюсь. На душе стало совсем уныло. Чего может бояться крепкий, здоровый мужчина в расцвете лет, который ещё, вдобавок ко всему, находится на своей территории? Не женщину же, робко прячущуюся по ту сторону дерева?

Тем не менее, испуг не проходил. И вдруг я понял, что это ощущение кардинально отличается от обычного страха. Оно заключалось в том, что у человека, который стремился побыть один, внезапно пытаются отнять долгожданное одиночество.

Однако надо что-то предпринимать.

Собравшись с духом, я прыгнул, обхватив рукой ствол и… чуть не налетел на хорошенькую молоденькую девушку. Оказавшись в нескольких дюймах перед ней, я изо всех сил затормозил, но было слишком поздно и, чтобы не упасть, мне пришлось упереться в сухую шершавую кору. Она же, в свою очередь, отпрянула назад и прижалась к стволу, спрятав руки за спину. Её лицо оказалось между моими ладонями и одновременно прямо передо мной. И я, оттолкнувшись, резко отпрянул назад.

Слишком велико было её сходство с Дженни! Настолько велико, что я в первый момент подумал, что это Она украдкой приехала и спряталась за этим деревом, пытаясь меня разыграть.

Получалось, что за дверью действительно кто-то стоял…

Но в следующую минуту я уже понял, что ошибался. Действительно, сходство с Дженни было поразительным. Только эта девушка представляла собой другую Дженни, ту, что гораздо моложе. Она выглядела так, как моя жена двенадцать лет назад.

Придя в себя от только что перенесённого шока, я с трудом разлепил губы и уже приоткрыл рот, чтобы произнести извинения.

И вдруг девушка улыбнулась.

Она сделала это настолько просто и открыто, что сердце у меня упало вниз, а желудок похолодел. Я вспомнил, что уже ощущал нечто подобное, в тот день, когда Дженни пришла устраиваться на работу двенадцать лет назад.

Дежавю.

Девушка, похоже, угадала мои мысли, отчего её ослепительная улыбка стала ещё шире, и в бездонных карих глазах замелькали сумасшедшие огоньки.

— Кто вы? — наконец выдавил я.

— Джина, — коротко ответила она. — Меня зовут Джина. А вас?

— Ник… — пробормотал я. — Николас.

От смущения я не знал, что сказать и чувствовал себя последним идиотом. Стеснительный с рождения, я не предполагал, что моё знакомство с посторонней женщиной состоится так быстро и просто. К тому же её имя было поразительно созвучно с именем моей жены…

С Дженни у нас было все совсем по-другому…

По-видимому, пауза затянулась, потому что хитрые огоньки в глазах Джины засияли ярче.

— Я… я не испугал вас? — промямлил я первый пришедший в голову вопрос. Наверное, ничего более глупого я не произносил за всю жизнь. Смешинки в её глазах сделались мягче.

— Ни капельки, — беззаботно ответила она и, словно в подтверждение своих слов, тряхнула головой. Темные, кудрявые волосы рассыпались по плечам.

— Все равно, извините, — выдохнул я. — Встреча с вами для меня была… неожиданностью, что ли… Понимаете, эти места довольно безлюдны и…

— Понимаю, — она снова улыбнулась и тут же предложила: — Давайте пойдём, погуляем! Вы ведь собрались на прогулку, верно? Погода, кстати, сегодня… чудесная!

При упоминании о погоде я машинально посмотрел на небо, пожал плечами, но ничего не сказал. Каждому человеку нравится своё, определённое время года и тут ничего не попишешь.

И мы отправились на прогулку по серой, безлюдной низменности. Мы разговаривали о всевозможных пустяках, и Джина весело хохотала и радовалась моим шуткам, как ребёнок.

Про себя я отметил, как наивно она воспринимает, казалось бы, самые обычные смешные истории. Неужели она раньше никогда не слышала ничего подобного? Спросить вот только как-то неудобно, и я продолжаю без умолку говорить, лишь бы она без умолку веселилась. И впервые за долгие годы над этой безжизненной равниной разносится лёгкий, беззаботный смех.

Периодически я задавался вопросом — сколько же ей лет? На вид — около двадцати, но человек может выглядеть и старше, и моложе.

Наверное, она всё-таки выглядит старше — уж слишком просто и по-детски она себя ведёт.

Неожиданно ветер стих. До этого он бушевал вовсю — со свистом рассекая воздух, атаковал нас, пытаясь забраться по одежду, трепал волосы, гудел так, что закладывало уши… Понимая, что Джине довольно зябко в летнем платьице с короткими рукавами, я весьма галантно предложил ей свою спортивную куртку. Она приняла моё предложение с такой лёгкостью и радостью, что я даже удивился.

Теперь же ветер просто исчез, и наступило такое безмолвие, что я даже услышал звенящую печалью тишину. И почувствовал запах духов той, которая, возможно, приходила ко мне во сне.

Хотя было довольно прохладно, у меня на лбу выступила испарина. Дело в том, что я ощущал такой же аромат, когда мы с Дженни встретились в первый раз.

Дежавю.

Очевидно, Джина заметила перемены на моем лице, поэтому перестала смеяться и мягко спросила:

— Что-нибудь случилось?

Меня вновь поразила простота и искренность её вопроса. Он был задан так легко и непринуждённо, словно мы были знакомы не какие-то полчаса, а долгие годы. И в течение всех этих лет она беспрестанно заботилась обо мне.

— Духи, — еле слышно прошептал я. — Ваши духи… Как они называются?

— Бертюжар.

В моей голове тут же вспыхнуло табло поиска, стараясь найти в памяти подобное название.

В духах я разбирался неплохо. Я любил покупать их для Дженни и делал это довольно часто — то, что раз в два месяца, это уж точно. Я знал все Её любимые сорта, иногда менял их, подбирая подобные по запаху, но несущие в себе оттенок новизны. Помню, один раз мне даже удалось найти духи, названные Её именем…

Название «Бертюжар» не говорило мне ровным счётом ничего. И только сейчас я вспомнил, что уже потом, после нашей встречи, Дженни перестала пользоваться этими духами. Я как-то спросил Её, как они называются, но Она ловко перевела разговор на другую тему.

И вот снова этот чудесный, дивный аромат. Запах, который вызывал ассоциации с молодостью и уносил меня в то далёкое, как казалось, беспечное время, когда я впервые встретил настоящую любовь. Не сказать, чтобы в жизни я был обделён женским вниманием, но так, как я полюбил Дженни, я никогда и никого не любил…

Дежавю.

Сейчас я почувствовал, что опять влюбляюсь. Может быть, это происходило потому, что она безумно походила на ту, страстно любимую мною Дженни? Или потому что она была немного другой Дженни, ещё юной, не обременённой двенадцать годами совместной жизни? Не знаю. Я ничего не мог с собой поделать…

Так, или иначе, я знал, что не должен увлекаться совсем молоденькой девушкой, к тому же, с детскими взглядами на жизнь. Но просто развернуться и уйти я тоже не мог. Необходимо было продолжать разговор, общаться на любую, пусть самую бестолковую тему, лишь бы не поддаваться нахлынувшим эмоциям.

— А где вы покупали эти духи? — спросил я.

— В Кембербридже, — Джина поискала глазами что-то в небе и вдруг воскликнула: — Ой, смотрите! Вон та туча напоминает свинюшечью голову! Правда, смешно?

Но мне было ни до смеха, ни до тучи. Щепетильный мозг, привыкший за долгие годы анализировать каждое слово собеседника, опять включил поиск, чтобы спроецировать на экран сознания подобное название. Но… изображение так и не появилось.

— Кембербридж… — тупо повторил я. — А где это?

И улыбнулся самой, что ни на есть дурацкой улыбкой.

Лицо Джины приняло растерянное выражение.

— Как? — прошептала она, и глаза её сделались большими и круглыми. — Вы не знаете, где находится Кембербридж? Так это же всего в десяти милях отсюда, — она неопределённо махнула рукой в сторону холмов. — Мы с папой почти каждый день ездим туда за покупками.

В десяти милях от нас находится Кемберлист…

Я ощутил, что мне становится душно и жалобно пролепетал:

— А вы где живёте?

— А я живу вон за этой рощей, — она снова махнула рукой в сторону скопления кривых деревьев. — Почти сразу за ней небольшая лощина и такой ма-а-а-ленький, но довольно густой перелесок. За ним отец и решил выстроить особняк.

Я почувствовал, что начинаю терять равновесие. Поскольку я провёл здесь все детство, я прекрасно знал каждый уголок этой местности. Спора нет — за рощей действительно находилась небольшая низменность, окаймлённая маленьким перелеском. Единственное, что никакого дома там…

— Но… — покраснев, как варёный рак, выдавил я. — Но…

— Вы, наверное, хотите сказать, что никакого дома там нет? — лучезарно улыбнулась Джина. — Всё правильно. Его СЕЙЧАС там нет. Он появится гораздо позже.

Я понял, что сейчас упаду, у меня даже появилось ощущение, что земное притяжение увеличилось в несколько раз.

— А откуда… Откуда вы все это знаете?

— Дело в том, что я не живу в этом времени, мистер Николас, — девушка хитро подмигнула мне правым глазом. — И оказалась здесь совершенно случайно. Точнее, благодаря случайному стечению обстоятельств. Мой отец занимается разработкой экспериментов по перемещению во времени. Благодаря долгим поискам и усилиям, ему удалось понять принцип временных полос, научиться разделять их, перемешивать, словно карты в колоде, накладывать одну на другую… Правда, сначала все это существовало только в теории, в его записях и дневниках, испещрённых бесчисленными формулами. Я в этом решительно ничего не понимала…

И она вновь тряхнула головой, отчего густой туман её волос заколыхался и начал растекаться по плечам. А я после этого монолога почувствовал лишь изумление. Передо мной был уже не ребёнок, а неожиданно повзрослевший человек. Даже взгляд у неё изменился.

— В общем, моему отцу была нужна практика. То есть человек, который согласился бы добровольно участвовать в экспериментах. Но, увы, добровольцев не нашлось. Никто не хотел рисковать…

Я стоял и не верил своим ушам. На дворе — двадцать первый век, все эти путешествия во времени остались лишь в сценариях кинофильмов, да на страницах фантастических романов. А здесь, передо мной стоит юное прелестное создание и совершенно серьёзно рассказывает абсолютно немыслимые вещи…

— Вы не подумайте, мистер Николас, что мой отец заставил меня это сделать, — продолжала Джина. — На подобное он никогда бы не пошёл. Я и сама о таком не думала, буквально до последнего времени. Но…не так давно мне приснился сон. Будто я иду по какому-то тёмному, мрачному лесу и внимательно оглядываюсь по сторонам. Не знаю почему, но у меня такое ощущение, что за каждым деревом кто-то должен стоять, хотя там… никого… нет… Но чей-то голос упорно повторяет мне, что этот НЕКТО, рано или поздно, всё равно окажется там…

Потом я дико устаю, и ноги совершенно не слушаются. Я решаю, что дальше не пойду. Тогда голос начинает уговаривать меня и шепчет, что я обязана завершить своё необычное путешествие. Если я это сделаю, то встречу настоящую любовь… Понимаете, мистер Николас, именно этими словами он меня по-настоящему и заинтриговал. Я ведь в жизни ещё никогда никого не любила… А так хотелось…

Джина мечтательно вздохнула. Я чувствовал себя самым сумасшедшим человеком на планете.

— В общем, я встала и пошла дальше. Совсем стемнело, и я брела на ощупь, боясь ненароком запнуться и упасть или наткнуться на какую-нибудь ветку. Но, к счастью, ничего такого не произошло. И вдруг впереди я увидела слабый красноватый свет. Я сразу же поняла — в лесу кто-то разжёг костёр! И ноги сами понесли меня к этому случайно появившемуся ориентиру.

У костра сидел человек. Мужчина. Я присела рядом на брёвнышко, и мы долго смотрели на оранжево-синее пламя. Я молчала, и он молчал, и я чувствовала, что от этого нам настолько хорошо, что не нужно никаких слов. Мне не хотелось поворачивать голову, чтобы увидеть его лицо. Я знала, что это хороший, умный, добрый человек. Человек, с которым я смогу быть рядом всю жизнь.

А потом мне всё-таки захотелось посмотреть на него, хотя бы краешком глаза.

И я решила это сделать.

Но… как только я повернула голову, я… проснулась.

— И ты так и не видела его лица? — затаив дыхание, спросил я, даже не заметив, как перешёл на «ты».

— Нет, — грустно вздохнула Джина. — К сожалению нет.

— Ну, может это и к лучшему, — я попытался утешить девушку. — Если бы ты его разглядела, то начала бы искать именно этого человека. А если бы не нашла?

— Этого бы не случилось! — гневно сжав кулачки, внезапно воскликнула она. — Я бы его всё равно нашла, потому что я его люблю! И буду любить всю оставшуюся жизнь! Мой папа всегда говорил мне, что я — однолюб!

— Успокойся, Джина, — мягко сказал я. — Безусловно, ты найдёшь его. Только сделать это будет немного сложно, ты же не видела его лица и не слышала его голоса…

— Это неважно, — девушка вновь улыбнулась обворожительной улыбкой, до боли напоминающую улыбку моей жены. — Мне необязательно знать, как он выглядит. Он у меня — вот здесь.

Она прикоснулась клевой стороне груди и в эту минуту опять стала похожа на замечтавшуюся несовершеннолетнюю девчушку.

— Конечно, — поспешил согласиться я. — Короче, насколько я понимаю, этот сон и подтолкнул тебя сделать то, что ты сделала сейчас…

— Да. На следующее утро я пошла к отцу и сказала ему, чтобы он проводил эксперимент с моим участием. Поначалу он замахал руками, но я сумела настоять на своём. У меня его характер… Вот, в принципе, и всё. Я на какое-то время потеряла сознание, просто провалилась в темноту. А когда пришла в себя, то была уже здесь. Как раз недалеко от нашего дома, потому что прибор моего отца действует в очень небольшом радиусе. Я имею в виду пространство…

Под языком появился колючий, шершавый шар, отчего в горле невыносимо защекотало. Я с трудом откашлялся и спросил, точнее, опять выдавил из себя:

— Какой у вас сейчас год?

— Три тысячи первый, — глаза Джины налились мягким коричневым светом. — Не правда ли, Ник, как это романтично — совершить такое необычное путешествие в первый год предыдущего тысячелетия?

Я упал.

Точнее, не упал, а сел прямо на землю, на серую выцветшую траву, потому что ноги напрочь отказались держать моё тело. Джина не выдержала и поначалу тихонечко прыснула, а потом залилась нежным переливчатым смехом. А я сидел возле неё, скрестив по-турецки ноги, и глупо улыбался. В голове царила полная неразбериха. Эта девушка будет жить в этом месте, только через тысячу лет. И она будет безумно похожа на Дженни. И её будут звать похожим на Дженни именем.

Потом я не выдержал и тоже захохотал. Вот так мы и хохотали — долго, весело и задорно, глядя в лицо друг другу.

17 августа

Ночью я спал плохо, мне всё время снился неизвестный таинственный лес, отчего я часто просыпался. Лишь только под утро, когда мрачные сновидения отпустили, мне удалось провалиться в сладкую, протяжную дрёму.

Проснувшись, я выглянул в окно и увидел, что солнце стоит высоко, правда определить точное время было невозможно — в спешке, я забыл дома часы.

«Влюблённые часов не наблюдают, — подумал я и сладко потянулся. — Что с тобой происходит, Ник? Неужели ты действительно влюбился на старости лет?»

Глупые мысли полезли в голову, и я резко вскочил с кровати, чтобы быстрее чем-нибудь заняться и постараться от них отвлечься. К тому же я обнаружил, что зверски голоден.

Нужно было ехать в город. Город, который сейчас называется Кемберлист и который, если верить словам Джины, будет переименован в Кембербридж к концу второго тысячелетия.

К тому же, Джина обещала сегодня опять встретиться со мной. Вчера, когда уже совсем стемнело, она робко намекнула, что ей пора домой, но я не осмелился возражать и задерживать её, потому что это была наша первая встреча. Точь-в-точь, как когда-то с Дженни. Она ушла по направлению к роще, где мы встретились, и исчезла в тёмном частоколе чахлых, изогнутых стволов. Мне подумалось, что я больше не увижу её, но я быстро прогнал эту неприятную мысль.

Она придёт, в этом я не сомневаюсь.

Если бы я только знал, насколько я был прав в тот момент…

Ну, а если она сегодня появится, я не упущу момента, чтобы пригласить её на ужин. Готовить я умел и любил, только делал это крайне редко в силу своей занятости по работе. Но иногда, по выходным, я отдавался этому занятию со всей пылкостью и страстью, на какие был только способен. Особенно Дженни нравились мои фирменные пироги.

Поэтому к нашей встрече я обязательно испеку что-нибудь необычное и эксклюзивное. Интересно, одобрит ли Джина мои кулинарные способности?

Необходимо было поторопиться. Так как часов у меня не было, я решил приобрести в городе что-нибудь недорогое, на время. Стоп! На время чего? Того, пока я буду находиться здесь? Как долго я здесь ещё пробуду? Сколько раз Джина сможет приходить ко мне на свидания?

А как же Дженни?

От этой мысли на душе стало так противно, что я снова почувствовал рвотные позывные. Как я могу вообще так поступать, променять возвращение домой, к любимой женщине на встречи с молоденькой девушкой? Но… ведь… мы с Дженни поссорились, и Она сама в этом виновата… Кстати, насчёт вины… Стоп! А если рассмотреть эту ситуацию под другим углом, так сказать, с точки зрения моей жены?

Я шумно засопел и торопливо забегал по комнате. Выходит, если сделать так, как я только что подумал, виноват во всём, получаюсь, сам! Проклятая склонность к самоанализу!

Быстренько одевшись, я выскочил во двор и плюхнулся на водительское сидение автомобиля. Злость, неожиданно зародившаяся в глубине души, бушевала с такой силой, что едва не сломал ключ в замке зажигания.

Резко крутанув руль, я вылетел со двора, как умалишённый.

Когда я выехал на шоссе, и дорога стала ровной и гладкой, мои мысли начали постепенно приходить в порядок. И я вновь решил попробовать разобраться в себе.

Что меня привлекает в Джине? Безусловно, ощущение юности, свежести и новизны. Вот именно, новизны. Неизведанное всегда манит и притягивает к себе.

Любознательность человека не имеет границ.

А что мешает мне вернуться к Дженни? Только никому не нужная гордыня и самолюбие. А ведь у Неё скоро день рождения.

Девятого сентября.

Она часто шутила, что в дате этого маленького праздника содержаться три девятки. Одна — число, вторая — порядковый номер месяца. А третья — последняя цифра года, в который Она родилась.

— Я — роковая женщина, — часто говорила Она, ослепительно при этом улыбаясь. — Если перевернуть эти девятки вниз головой, то получаться три шестёрки…

Действительно, роковая. Никого ещё я не любил так сильно, как Её, ни о ком так не заботился и не беспокоился. Она вскружила мне голову с первых минут нашей встречи и сделала это настолько виртуозно, что я не могу опомниться до сих пор. И как бы я на Неё не злился и не обижался, буквально через несколько минут всё забывал и готов был валяться в ногах, вымаливая прощение.

Хотя…

Последний год нашей совместной жизни выдался действительно трудным. Ссоры и скандалы вспыхивали слишком часто, наверное, за этот год их набралось больше, чем за все остальные, прожитые ранее.

Почему?

Может быть, мы действительно устали друг от друга, и нам необходимо какое-то время пожить раздельно, чтобы в дальнейшем сохранить хорошие отношения? Пожалуй, на сегодняшний день, это самый приемлемый вариант.

Немного успокоившись, я откинулся на спинку сидения и включил автомагнитолу. Но, как специально, в приёмнике оказалась кассета с записью любимой песни моей жены.

Воспоминания окатили меня, словно ведро ледяной воды. За эти два дня я ни разу не удосужился подумать о том, как чувствует себя Дженни, что Она думает, чем занимается, да, в конце концов, есть ли у Неё что-нибудь в холодильнике? Какой же я всё-таки эгоист! Недаром в последнее время Дженни часто говорила, что я слушаю только самого себя! Нет, мне просто необходимо ей позвонить!

Открыв кое-как трясущимися руками крышку отделения для перчаток, я чуть не завыл от обиды. Перед тем, как уехать из дома, я поставил телефон на подзарядку, а взять его, естественно, забыл! Да и зачем мне было о нем вспоминать, если я уезжал от любимой женщины, чтобы не видеть и не слышать её!

Ярость и отчаяние нахлынули на меня с новой силой. Не сознавая, что делаю, я резко дёрнул руль влево и выскочил на встречную полосу.

Машины, которые неслись навстречу, принялись отчаянно сигналить. Успев опомниться, я вновь до упора вывернул руль и чудом избежал лобового столкновения.

«Надо быть повнимательнее, — сказал я себе, облегчённо вздохнув, — Так можно оказаться не в магазине, а в совершенно другом месте. И тогда не будет ни дня рождения, ни цветов к сентябрю…».

От этой мысли у меня сильно защемило сердце, и я невольно сбавил скорость.

И всё-таки, я тысячу раз прав в том, что нам необходимо расстаться на какое-то время! Гнев и обида поулягутся, ссоры забудутся, и отношения вспыхнут с новой силой. А на это время Джина заменит мне Дженни, ведь она на неё так похожа! Может быть, видя в ней молодую Дженни, я ещё сильнее буду любить свою жену…

Рассуждая таким самым, что ни на есть циничным образом, я въехал в город. На покупки ушло около трёх часов, я накупил кучу всевозможной снеди и по привычке взял зелёных яблок, персиков и маринованных огурцов, которые Дженни просто обожала. Проезжая по одной из улиц, я заметил сверкающую призывной вывеской ювелирную лавку, и, неизвестно почему, нога сама нажала на педаль тормоза.

Зачем я туда зашёл, я так и не понял. Может быть, опять сработал инстинкт привычки — я часто дарил своей Дженни драгоценные безделушки. Я заходился от восторга, глядя, как моя супруга рассматривает их, как, затаив дыхание, примеряет и, как Её глаза вспыхивают карим заревом благодарности. В тот момент я радовался с Нею, словно ребёнок — для меня не было ничего приятнее, чем дарить Дженни не только подарки, но и радость.

В магазинчике было пустынно, лишь старичок-продавец мирно посапывал за прилавком.

— Гм, хм, — откашлялся я.

Старичок моментально оживился, будто и не спал, резво вскочил на ноги и, наклонившись ко мне, опёрся о прилавок руками.

— Что желаете, мистер? — подобострастно закивал он.

По правде говоря, я и сам не знал, чего хотел. Я стоял, молчал, сопел и проклинал себя за то, что вообще появился здесь. Продавец принял моё молчание за предложение показать товар и тут же засуетился, тыча пальцем в витринное стекло и что-то беспрестанно бормоча хриплым, простуженным голосом.

— Есть изумительные цепочки, мистер! Практически всех размеров и любого веса. А к ним — не менее изумительные кулоны… Взгляните вот на этот, в виде дельфина, с изумрудами вместо глаз!

Поскольку, очевидно, моё лицо, в тот момент ничего не выражало, старичок с пониманием кивнул и затарахтел дальше, расхваливая на все лады серьги и браслеты.

Когда он, наконец, добрался до колец, с меня, как будто спало оцепенение, и я вспомнил, что именно этот предмет ювелирных украшений я дарил Дженни наиболее часто. Я начал с интересом разглядывать то, что он предлагал и очень быстро остановил свой выбор на изящном миниатюрном колечке в форме ажурных спиралевидных переплетений, усыпанных бриллиантовой крошкой.

— Сколько? — поинтересовался я.

— О! — старичок театрально воздел руки к небу. — Сущие пустяки, мистер! Всего-навсего пятьсот шестьдесят два пятьдесят!

«Ничего себе пустяки», — подумал я про себя, но вслух сказал: — Ну что ж, это не так уж и дорого!

— Конечно! — лицо старичка просияло, и он засуетился со скоростью, в два раза превосходящую ту, с которой суетился до этого. — Какой размер пальчика вашей дамы?

У меня появилось ощущение, что грянул оглушительный гром и самый, что ни на есть тяжёлый молот ударил по моей бестолковой голове.

Размер!

Ведь если я покупаю это колечко для своей будущей гостьи, я даже не знаю её размера! Но почему для Джины, а не для Дженни?

Чёрт побери, да потому что до Её дня рождения ещё уйма времени!

— Шестнадцать с половиной, — сказал я деревянным голосом, назвав размер безымянного пальца своей жены.

— Не извольте беспокоиться, — старичок проворно юркнул под прилавок и уже через какую-то секунду вынырнул обратно, протягивая мне кольцо, уютно лежащее в маленькой коробочке из синего бархата.

— Футляр — бесплатно, за счёт заведения, — услужливо ухмыльнулся он.

Я вытащил из бумажника шесть сотенных купюр, небрежно бросил их на прилавок и также услужливо пробасил:

— Сдачи не надо!

Всю обратную дорогу домой я ломал голову, зачем я это сделал, но ещё больше не понимал для кого же эта вещь предназначена?

Ответа я не нашел.

И самое главное, что в этот вечер Джина так и не появилась.

18 августа

Утром я проснулся с дикой головною болью, словно накануне выпил ведро спиртного. Сел на постель, поводил языком во рту и от этого почувствовал себя ещё хуже. Действительно, какой-то похмельный синдром. Только горечь во рту и тяжесть в голове не от выпитого вина, а от несостоявшейся встречи.

Почему она не пришла?

Что ей помешало?

Она должна была появиться, по-другому быть не могло…

Если у неё получилось в первый раз, значит, эксперимент удался. Следовательно, препятствий для вторичного переброса нет…. Но, если… если она просто не захотела меня видеть?

От этой мысли меня даже подбросило. Этого не может быть! Мы расстались, договорившись о следующей встрече! Ни единого намёка на то, что я её чем-то обидел, я не заметил! Тогда в чем проблема? Может быть, какая-то временная неполадка в технике её отца?

От слова «временная» мне стало немного легче.

«Все это пустяки, — сказал я себе. — Она появится сегодня, это точно. Пирог можно по новой разогреть в духовке или микроволновой печи, холодные закуски и вино стоят в холодильнике».

Тут я вспомнил, что вчера так и не позвонил Дженни и снова почувствовал себя последним негодяем.

«Это все из-за Джины», — со злостью подумал я.

Окружающий меня спокойный уютный мир в одночасье рухнул и раскололся на две части. Я находился меж двух огней и каждый из них жил в отдельной половине и горел по-своему жарко. Меня безудержно тянуло к Дженни, но точно также привлекала Джина. Мои мысли были полны воспоминаний, но параллельно я представлял будущую встречу. Я безумно хотел увидеть Дженни, но не менее сильно хотел встретиться с Джиной. Хотя нет, тут я лукавил самому себе. В данный момент я хотел увидеть Джину чуточку больше.

Я пошёл умываться и по дороге на второй этаж вспомнил притчу о Буридановом осле. Мелкий торговец по имени Буридан решил подшутить над своим любимцем и положил перед ним две одинаковые охапки сена. Бедное животное никак не могло решить, с какой копны ему лучше начать — обе были одинаково хороши, обе притягивали одинаково сильно. В конце концов, так и не сделав свой выбор, несчастный осёл умер от голода. В переводе на современный язык, он просто не смог определиться.

Стоя под душем, я думал, что сейчас тоже не могу этого сделать. Выход один — так ничего и, не решив для себя, я буду вынужден умереть. Если б знал, насколько близко к истине я находился!

За завтраком я выпил немного коньяка, и грустные мысли отпустили. Перекусив, я решил подышать свежим воздухом. Меня потянуло на равнину за перелеском, где через тысячу лет будет жить Джина.

Взобравшись на возвышенность, я внимательно осмотрелся. До чего же унылый и безрадостный пейзаж простирался передо мной! Никогда бы не подумал, что через десять веков здесь будет раздаваться её весёлый, звонкий смех и ощущаться нежный запах духов «Бертюжар».

Краем глаза я заметил, что в рощице, которая теперь находилась справа, мелькнуло нечто пёстрое. Снова напряглись мышцы спины, хотя я подумал, что мне это показалось. Тряхнув головой, словно прогоняя остатки сна, я ещё раз внимательно посмотрел в сторону древесного частокола. Нет, никого. Определённо, только что замеченное мною было очередным плодом воспалённого воображения. Но тут из-за деревьев всё-таки вышла она.

Так быстро я не бегал никогда, даже в молодости. И пока я бежал, мысли со скоростью кадров кинофильма сменяли друг друга в моей голове.

— Что я должен делать, когда подбегу совсем близко? Обнять её?

— Но удобно ли это? Мы ведь ещё так мало знакомы!

— А если она сама бросится ко мне на шею?

— Тогда все гораздо проще!

— А если не бросится? Просто взять за руки и поцеловать?

— А если она пришла, лишь за тем, чтобы попрощаться со мной?..

В общем, когда я к ней подбежал, я совсем не знал, что мне делать. Я просто опустил руки и остановился, тяжело отдуваясь. Она тоже стояла и молчала. И вдруг, неожиданно, подняла правую руку и кончиками пальцев легонько дотронулась до моей щеки. А я тут же схватил её руку и принялся горячо целовать ладонь.

— Я не смогла вчера прийти, Ник, — прошептала она. — Ты уж извини.

Я ничего не ответил, даже не заметил, что она перешла на «ты» и только кивнул головой, не отрывая губ от её руки.

— Можно я не буду объяснять, почему так произошло? — её голос почти пропал и стал похож на шелест листьев, которых уже давно лишились деревья.

И она ещё спрашивает! Да какая разница, почему так случилось вчера? Главное, что сегодня она снова со мной!

— Пойдём ко мне в гости Джина, — предложил я. — Я вчера испёк для тебя пирог. Кстати, по старинному национальному рецепту!

— Пойдём, — легко согласилась она. — Признаюсь, Ник, мне очень нравится домашняя стряпня.

18 августа. Вечер

В начале ужина мы, в основном, молчали, но я украдкой за ней наблюдал. Все приготовленное ей, несомненно, понравилось, это чувствовалось и по настроению, и по огонькам восторга, постоянно вспыхивающим в её глазах. Когда с оценкой моих кулинарных способностей было покончено, я закурил, а она, откинувшись на спинку кресла, довольно зажмурилась и ослепительно улыбнулась.

— Ты прекрасно готовишь, Ник. Спасибо тебе за всё!

— Впереди ещё десерт, — улыбнулся я. — И фрукты. Какие ты предпочитаешь?

— Ну-у… — она провела пальчиком по краю стола. — Если честно, то мне очень нравятся персики и яблоки, только зелёных сортов.

— Очень хорошо, — через силу улыбнулся я и почувствовал, что мне опять становится дурно.

Дежавю.

— Ник, — Джина слегка наклонилась ко мне. — Я хочу тебя кое о чём попросить. Только не сочти это за прихоть, просто очень хочется и, к тому же, я так привыкла. Можно после десерта сделать небольшой перерыв? Как это ни странно звучит, я бы… я бы… съела чего-нибудь солёненького, почему-то всегда после сладкого хочется… У тебя случайно не найдётся маринованного огурчика?

В этот момент меня поразила молния, и я ослеп. Теперь ничего не окружало меня, кроме темноты. На иссиня-чёрном фоне появились Дженни и Джина, и чья-то невидимая рука нарисовала между ними знак равенства.

Когда я вновь прозрел, Джина по-прежнему сидела передо мной и невинно улыбалась. Очевидно, она заметила перемену в моем лице, поэтому осторожно спросила:

— Я что-то не то сказала?

— Нет, нет, — я поспешил успокоить её, и попытался улыбнуться. — Всё в порядке. Безусловно, маринованные огурцы у меня есть.

— Спасибо, — вежливо кивнула она.

«Этого не может быть, — думал я. — Не может быть такого, чтобы у двух абсолютно разных людей всё совпадало до мелочей!».

Но такое было. И, вновь взглянув на Джину, я в очередной раз удивился, насколько она похожа на мою жену. Всё, чего быть не могло, на самом деле имело место. Эти два совершенно одинаковых человека реально существовали, только их разделяла тысяча лет.

«Так не бывает, — упрямо подумал я. — Последняя проверка. Если окажется, что кольцо её размера, я окончательно сойду с ума».

— Джина, — я придал своему лицу беспечный вид и хитро подмигнул. — Десерт подавать сейчас?

— Ой, Ник, — она опять откинулась на спинку кресла и шутливо похлопала себя по животу. — Я так объелась! Если возможно, давай немного передохнем!

— Ну, тогда по рюмочке коньячка и по кусочку шоколада! — я быстрым движением разлил напиток по рюмкам.

— Ты меня совсем закормишь, — смущённо улыбнулась она.

— Не думаю, — я достал коробку женских сигарет, которую купил просто так, наугад, и протянул ей. — Ты куришь?

Интересно, будет ли человечество курить через тысячу лет?

— Нет, — Джина покачала головой. — Но ради такого ужина я, пожалуй, попробую.

— Пожалуйста, подожди меня, — я дал ей прикурить, — я хочу тебе кое-что показать.

Быстро сбегав в спальню, я взял коробочку с кольцом, а когда вернулся, то увидел, что Джина сидит, о чём-то задумавшись, и сигарета просто тлеет в её руке. Лицо девушки было обращено ко мне в профиль, и я ещё раз удивился, до чего же она напоминает мне Дженни.

— Закрой глаза, — негромко сказал я. — И вытяни руки вперёд. И, что бы ни произошло, не открывай, пока я тебя об этом не попрошу.

Джина послушно кивнула, закрыла глаза, на её лице застыла улыбка. Дрожащими пальцами я достал подарок, шумно выдохнул воздух, стараясь успокоиться и одним взмахом надел кольцо на безымянный палец девушки.

Улыбка исчезла с её лица. Веки тихонечко задрожали.

— Открой глаза, — прошептал я.

Длинные, пушистые ресницы взметнулись вверх.

— Это мне? — удивлённо спросила она.

— Тебе, — я с улыбкой кивнул. — Нравится?

— Какая прелесть! — Джина поднесла руку к глазам и принялась внимательно рассматривать кольцо. — Спасибо!

И вдруг, резко вскочив на ноги, бросилась ко мне и нежно поцеловала в щёку.

Я стоял и не шевелился, словно поражённый громом. Нет, не оттого, что она меня поцеловала. Кольцо пришлось ей в самый раз. Последнее звено проверки замкнуло цепь — у этой девушки безымянные пальцы были такого же размера, что и у моей жены!

Она всё ещё стояла рядом и смущённо вертела подарок.

— Зачем ты так тратишься, Ник? — укоризненно спросила она. — Оно, наверное, жутко дорогое?

Если бы она только знала, сколько раз подобные фразы произносила моя жена!

Дежавю.

— Пустяки, — я кивнул головой и рассеянно улыбнулся. — Не желаешь ещё коньяка?

— Желаю! — уголки её губ хитро поползли вверх. — Гулять, так гулять! За такое чудо грех не выпить!

— Тогда прошу! — я галантно указал на кресло.

Выпив, мы некоторое время сидели молча. Похоже, что Джина все ещё не могла налюбоваться подарком и постоянно вертела под столом рукой, разглядывая его со всех сторон. На её лице отражалась целая гамма положительных эмоций — и радость, и восхищение, и неописуемый восторг.

«Она радуется, словно ребёнок, — подумал я. — СОВСЕМ, как моя Дженни».

Вспомнив о своей жене, я вновь ощутил себя подлецом. Может быть, Ей плохо, страшно и неуютно, в нашем пустом, огромном городском доме? Может быть, Она всё время сидит у окна, поджидая, когда подъедет моя машина? А я вместо того, чтобы находиться рядом, делаю подарки совершенно посторонней и к тому же, незнакомой женщине…

Которую теперь я буду ждать у окна…

— Ник, — голос Джины вернул меня к реальности, заставив оторваться от грустных мыслей.

— Да! — встрепенулся я.

— Ник, а можно один… не совсем корректный вопрос…, — и, увидев, как я кивнул, она продолжила. — Скажи, ты женат?

Врать или скрывать правду не имело смысла.

— Да, — бесцветно ответил я.

— Она, наверное, счастливая женщина. — Джина мечтательно улыбнулась и посмотрела вверх, на потолок столовой. — С ней рядом такой мужчина…

— Какой? — выпалил я.

— Положительный, — девушка вздохнула и поправила волосы. — Добрый, отзывчивый, неравнодушный к чужой проблеме… Одним словом, хороший…

— Мне кажется, ты меня перехваливаешь, — я застенчиво опустил глаза.

— Ты же меня совсем не знаешь…

— Нет, — Джина откинулась на спинку кресла, положила руки на подлокотники и пристально посмотрела на меня. — Знаю, поверь. Просто о многих твоих качествах я не могу пока что, как следует, выразиться. Слишком я молода. Но, в принципе, это не так и важно. Главное, что я сделала свои выводы. Вот здесь…

Она дотронулась пальцем до виска.

— И здесь.

Она положила руку на левую грудь.

Мы снова немного помолчали.

— А как её зовут? — неожиданно спросила Джина.

— Дженни.

— Какое замечательное имя! — девушка весело засмеялась и захлопала в ладоши. — И главное, оно мне нравится! Ты знаешь? — она округлила глаза. — Я очень хотела, чтобы так назвали меня. И постоянно донимала этим папу. Но он не захотел ничего менять. Сказал, что раз дал такое имя, то больше ничего переделывать не будет. А жаль… Это имя, оно такое нежное…

Она немного помолчала, опуская и поднимая ресницы так часто, что мне показалось, будто она вот-вот расплачется.

— Скажи, Ник, — наконец тихо произнесла она. — А тебе самому это имя нравится?

— Очень, — признался я.

— Хорошо! — она кивнула головой. — Ты не представляешь, как это хорошо, когда два человека находятся рядом и одному нравится имя другого. Очень хорошо, просто замечательно!

Действительно, замечательно, особенно то, что сейчас происходит…

На последнем слове её голос прозвучал твёрдо и решительно.

Потом мы постепенно отошли от темы моей семейной жизни и долго разговаривали, пили коньяк и просто веселились.

А когда она засобиралась домой, на прощание, я поцеловал её в первый раз.

Дежавю.

19 августа

Самой противной мыслью, которая пришла мне в голову, когда я проснулся, была та, что я забыл спросить, когда она появится снова. Уходя, она тоже ничего не сказала, просто ответила на мой поцелуй и исчезла в темноте.

И, как всегда, просила её не провожать…

Почему?

Чтобы я не видел, как она исчезает? Или, что там с ней происходит? Она растворяется в душной августовской ночи, словно призрак? Или заходит в перелесок и уже больше не выходит оттуда? Или она уходит туда, где её кто-то ждёт?..

Её отец…

Какую ерунду я себе напридумывал! Если её отец приходит за ней в наше время, то кто тогда вернёт их обратно?

А, собственно, что происходит?

Ник… ты ревнуешь её уже к родному отцу…

И всё-таки, меня не покидает ощущение, что кто-то постоянно находится за дверью…

Дженни.

Бред. Хотя, я не исключаю, что она до сих пор чувствует моё настроение, всё-таки мы прожили вместе почти двенадцать лет…

И, самое главное, что я ничего о ней толком не знаю…

Непростительная ошибка. На этот раз все должно быть по-другому, Ник…

Правда… Дженни?

Я знаю, что Джина придёт ко мне снова, только вот когда? Неужели мне действительно придётся просидеть у окна всю оставшуюся жизнь? Этого нельзя допустить…. Но могу ли я противостоять тому, что творится в душе? Хватит ли у меня сил, чтобы отречься от приближающегося счастья?

Скорее всего, нет…

Я слаб, я когда-нибудь устану ждать и выйду встречать её в липкие сентябрьские сумерки…. И она появится, словно неожиданный цветок к сентябрю…

Я думаю, цветы к сентябрю ещё будут, и не одни…

Но самый первый из них — это Дженни…

Я не должен так думать. Я ожидаю Джину и, поэтому, мысли о жене сейчас недопустимы. Но как можно не думать о человеке, с которым прожил столько времени?

О котором знаешь всё, и в то же время абсолютно ничего…

И которого ты ждёшь сейчас, только в другом, молодом облике…

Нет!!!

Я никого не жду, я никого не жду, я никого не хочу ждать… Я не хочу…

Так говорит твоя больная совесть, Ник. А, на самом деле ты…

ЖДУ.

До обеда я не находил себе места, бесцельно блуждал по дому, несколько раз собирался на прогулку, но, то портилась погода, то менялось настроение. В конце концов, я включил телевизор, чтобы хоть как-то отвлечься и скоротать время до вечера, а там, может быть, я всё-таки увижу её.

В сумерках.

19 августа. Ближе к полуночи

Времени уже двенадцатый час ночи, но её до сих пор не было. Быть может, опять пауза длиною в день? В прошлый раз было точно так же. Один день она пропустила, зато на следующий пришла. Надеюсь, что ничего страшного не случилось — и сейчас будет то же самое. Поэтому, подождём до завтра.

Ты поверил ей, Ник. Безоговорочно поверил в то, чего в реальной жизни не бывает…

Признайся, тебе удобно думать, что она на самом деле путешествует во времени?

Но ведь теоретически это возможно…

Вот именно, что только теоретически…

Нет, нет, всё обстоит именно так, как она мне рассказывала. Люди четвёртого тысячелетия могут придумать и не такое…

Но откуда ты знаешь это, Ник? Ты там никогда не бывал и вряд ли, когда-нибудь, тебе удастся подобное. Может быть, она просто обманывает тебя?

Ей незачем этого делать. И, вообще, она бы не появилась просто так, из ниоткуда…

Но она появилась. Она реальна, её можно потрогать, её можно поцеловать… Ты целовал её, Ник?

Точь-в-точь, как когда-то Дженни…

Вот видишь, ты не можешь забыть о своей жене. Ты целуешь другую, но перед глазами у тебя стоит та, которую ты действительно любишь. Подумай ещё раз, по-хорошему, Ник… Что, если Джина появилась здесь, чтобы вас разлучить?

Это — полный бред! Она ведь даже не знает о моей жене…

Теперь знает…

Нет, все это — неправда. Джина появилась здесь, потому что её отец проводил эксперименты по перемещению во времени и…

Это опять говорит твоя больная совесть, Ник. Больная совесть и уязвлённое самолюбие. Ты не можешь простить себе то, что тебе пришлось уехать от любимой женщины, от той, о которой ты думаешь постоянно…

Я не хочу думать, я не хочу вспоминать, я не хочу…

Поздно.

Я выдержу, я сильный, я…

Это только слова…

Окружающий мир помутнел и растворился в липких сиреневых сумерках. Я понял, что если сейчас не найду замены своим размышлениям, то…

Надо ложиться спать и стараться не думать о своей жене. Я не хочу, чтобы она приходила ко мне этой ночью. Я не хочу, чтобы к сентябрю у меня под окном распускались цветы…

20 августа. Вечер

За окном уже стемнело, но её все нет. Я даже не знаю, что и подумать, не хочу допускать мысль — вдруг что-нибудь произошло? Сегодня целый день шёл дождь, и я никуда не ходил. Просто разжёг камин и сидел перед ним, потягивая коньяк и выкуривая сигарету за сигаретой. Думал, думал и… снова думал.

О Джине. О Дженни. О себе.

Обо всех нас.

И ещё о том, кто постоянно находится за дверью…

Я чувствую это.

Каким бы я ни был мягким и покладистым, каким бы я ни был медлительным и нерасторопным, как бы я ни любил не придавать значения мелочам и все откладывать напоследок… я чувствую…

Пора меняться, Ник…

Иначе ничего хорошего из этого не получится.

Но для меня это довольно сложно…

И всё же придётся.

На улице поднялся ветер, ветки с омерзительным звуком скреблись в оконные стекла, бутылка коньяка давно опустела, а я все сидел перед камином, тупо уставившись в хаотичные переплетения оранжево-синего пламени.

Вряд ли здесь моя душа когда-нибудь успокоится…

Я вновь и вновь пытался разобраться в себе.

Но так и не смог.

21 августа

Утром я проснулся с мыслью, что совершенно не думаю о Дженни. Поначалу я обрадовался, но потом…

Как я могу так поступать по отношению к Ней? Или что, из-за какой-то мимолётной встречи я забыл Ту, которая, дарила мне заботу, ласку и нежность в течение двенадцати лет?

Кто я после этого?

Подонок.

Малодушный, омерзительный подонок. Я сам испытываю к себе отвращение, мало того, я презираю себя.

К тому же, я — безвольный человек.

Ничтожество, плывущее по течению, амёба с полным отсутствием жизненного стержня. Надо делать выбор.

Но как?

Разобраться в том, чему я верю, и чему нет. Разобраться в своём отношении к Дженни. Разобраться в себе…

Этого может не получиться.

Я буду к этому стремиться. Злость и отвращение к самому себе помогут мне в этом…

Хорошо, если бы все обстояло так на самом деле.

Для себя я уже все решил…

Решил…

Мне кажется, я вновь прибегаю к наименьшему сопротивлению, но иначе я не могу. Если Джина завтра в течение дня не появится, то послезавтра я поеду в город и позвоню Дженни.

22 августа

Уже десятый час вечера, а её всё нет.

Всё.

Теперь все окончательно рухнуло.

Больше ждать не имеет смысла, она не придёт. Что случилось? А вдруг я чересчур поспешил, когда поцеловал её на прощание?

Так оно и есть…

Это поцелуй сыграл роковую роль. Какой же я всё-таки тупица, самовлюблённый, неотёсанный болван!

Надо уезжать отсюда, и, как можно скорее. Вся проблема в том, что я не могу не вспоминать о Дженни.

Сегодня мне уже начало мерещиться, что она ходит по Дому. Наверное, от сильного желания Её увидеть у меня разыгралось воображение.

И сейчас я полностью уверен, что кто-то находится за дверью.

Мне это совершенно не нравится.

Мне не нравится ожидание у окна, в тягучих, словно патока, сиреневых сумерках, когда предметы теряют свои обычные очертания и превращаются в уродливых гротескных существ. И ещё мне не нравится, когда они отбрасывают тени, потому что именно тени прошлого не дают мне спокойно…

Спокойствия больше не будет.

Нет, нет, все будет хорошо, я в этом уверен. Завтра с утра я заведу машину, сяду и поеду в город. Подальше, прочь от этих жутких монстров! Они приходят для того, чтобы забрать то, что осталось. Жизнь. Вместе с этим чёртовым Домом. Но они могут простить меня, если я буду постоянно вспоминать о Дженни…. Или нет, лучше я буду думать о Джине, а за это они оставят меня в покое…. Ведь вам это несложно, мои маленькие таинственные обитатели? Или все это делает сам Дом? Но тогда я жду, когда он откроет свои двери, чтобы впустить внутрь долгожданный цветок к сентябрю…

Успокойся, Ник. У тебя опять слишком разыгралось воображение…

Воображение…

Дженни часто говорила, что у меня слишком буйная фантазия, даже предлагала начинать писать книги. Но, опять же, говорят такие люди быстро и легко сходят с ума. Находясь в мире грёз большую часть времени, они не замечают, как перемещаются туда на постоянное место жительства. А меня такая перспектива совсем не устраивает. Тем более, я этого боюсь.

И все время боялся…

Дежавю…

23 августа. Ночь

Она всё-таки приходила!

Это произошло так неожиданно, что когда раздался стук в дверь, я подпрыгнул, словно меня ошпарили кипятком! И когда я открыл и увидел её, маленькую, худенькую и замёрзшую, у меня чуть не лопнуло сердце. На улице было прохладно, но она опять пришла в своём тоненьком, летнем платьице из голубой в чёрный горошек ткани.

Она бросилась мне на шею, содрогаясь всем телом, а я осыпал её лицо поцелуями. И она отвечала мне тем же.

Я подхватил её на руки, перенёс в комнату и продолжал целовать, целовать, целовать…

— Боже мой, Джина, — повторял я. — Куда ты пропала?

— Не спрашивай, любимый, — горячо шептала она. — Сейчас это совсем не важно. Главное, что я снова рядом с тобой.

О, в тот момент мы не стеснялись великих, красивых слов, они исходили из самых глубин наших душ, беря истоки в наших сердцах.

Когда первый пылкий момент прошёл, и мы, вдоволь нацеловавшись, остановились посреди комнаты, Джина легонько отстранилась, взяла меня за руку и молча подвела к дивану.

— Присядем, Ник, — тихо сказала она. — Нам надо поговорить.

От этих слов у меня сжалось сердце. Неужели я действительно услышу что-нибудь плохое, то, чего я так опасался услышать все эти дни?

Мы опустились на мягкий полустёртый плюш. Джина взяла мои руки и решительно посмотрела мне в глаза.

— Ник, — в её взгляде сквозила тоска. — Произошла одна не слишком приятная вещь.

Хотя я был готов практически ко всему, у меня внутри всё болезненно сжалось. Я судорожно сглотнул и едва заметно кивнул головой.

— Дело в том, — печально продолжала она, — что правительство перестало финансировать проект моего отца. И теперь эксперименты придётся прекратить. От этой новости я совсем потеряла голову, перепутала дни, поэтому и появилась так поздно…

Я почувствовал, что земля уходит из-под ног, а лёгкие падают в вечную мерзлоту поджелудочной железы.

— Это наша последняя встреча? — глухо выдавил я.

— Наверное, да. То есть, нет. То есть, не совсем. Извини, я совершенно запуталась. До того, как я сегодня появилась здесь, отец сказал, что может перебросить меня сюда ещё раза два, не больше. И то он не ручается за успешный исход последнего.

— Так… — голова моя упала, а плечи безвольно опустились. — Он знает, что в этом времени ты встречаешься со мной?

— Нет. Я решила, что пока ему не надо об этом знать. У него сейчас и так хватает проблем, ещё я добавлю.

«Она не лжёт, — подумал я. — Похоже, её отец и в самом деле ничего не знает».

От безысходности и отчаяния у меня дико заныли зубы, и ужасно разболелась голова. Злость, переполняющая меня, вырвалась наружу, и я с силой хватил кулаком по правому колену.

— Но ведь должен быть какой-то выход! — истошный крик прозвучал в тишине сигналом бедствия тонущего корабля.

— Выход есть всегда, — спокойно сказала Джина. — Ты и сам прекрасно знаешь, что я не могу здесь оставаться, ведь у тебя есть жена. Поэтому, может быть и к лучшему, что всё так обернулось. Наши встречи повлекли бы за собой только одну беду.

Я не нашёлся, что сказать, а только обхватил голову руками и стиснул её так, что заныли височные кости.

— Я привыкла верить своему отцу, — продолжала она. — И поэтому считаю, что это — действительно наша последняя встреча. Поверь, Ник, мне было очень хорошо с тобой. Теперь я поняла, что тот мужчина в моем сне, помнишь, у костра, лица которого я не видела — это был именно ты. И я благодарна судьбе за то, что она послала мне настоящую любовь.

— Должен быть выход… — глухо простонал я.

— Есть, — решительно кивнула Джина. — Сделать все по-человечески. Чтобы потом не пришлось ругать себя за то, что ты совершила. Поэтому сейчас я хочу, чтобы эта последняя встреча запомнилась нам обоим надолго.

Она встала и медленно расстегнула молнию, искусно спрятанную в боковом шве её платья.

— Джина!.. — мне показалось, что я теряю дар речи. — Джина, что ты делаешь?

— Я знаю, что я делаю, — твёрдо сказала она, стаскивая узкое платье через голову. — Иди ко мне.

И… пришёл вечер нашей первой любви.

Мы падали в самое нутро обжигающего душу огня и одновременно поднимались с восстающими из глубин моря волнами, превращаясь в лёгкую, податливую пену.

Мы пели низкие тона пришедшей печали и тут же брали самые высокие ноты познания друг друга.

Мы старались, хоть на время, изгнать из души предстоящее тёмное будущее и вкушали реальное блаженство настоящего.

И когда её большие карие глаза распахнулись ещё шире, и в них отразилось изумление, я подумал, что причинил ей боль. Но она, почувствовав, как внезапно застыли все мои мышцы, лишь слабо улыбнулась и прошептала:

— Не останавливайся, Ник. Мне очень хорошо. Прошу тебя, дай мне возможность до конца окунуться в эту короткую сказку.

И мягкая, бархатная тьма поглотила нас обоих…

Когда всё закончилось, я лежал на спине, а Джина прижавшись к моей груди, тихонько водила по ней указательным пальцем.

— Ты — мой первый мужчина, — прошептала она. — И отныне я буду любить только тебя, и принадлежать только тебе.

— Бедная девочка, — я почувствовал, как опять запершило в горле. — Я сломал тебе всю жизнь!

— Нет, — Джина придвинулась ближе и облокотилась мне на грудь. — Не стоит никогда, нигде и ни в чём упрекать себя за то, что произошло. Теперь кроме твоего подарка я унесу в памяти ночь нашей первой любви.

— Я тоже никогда не смогу забыть тебя…

— Не вини и не ругай себя. Я сейчас подумала…

В её бездонных глазах зажегся радостный огонёк.

— Да! — воскликнула она. — Это совсем неплохая мысль! И я уверена, я сделаю это!

— Что ты сделаешь? — не понял я.

— Ни о чём не спрашивай, любимый! Я же тебе говорила, что всегда есть выход! А сейчас у меня появилась слабая надежда! Прошу тебя, не расспрашивай меня об этом, не лишай меня радости хорошенько обдумать её!

— Но хоть намекни… — последние слова застряли у меня в горле.

— Не стоит, — Джина смущённо улыбнулась. — Я просто хочу, чтобы у нас все было по-человечески. Успокойся. Ещё раз повторяю — ты ни в чём не виноват.

Она медленно поднялась и начала надевать платье.

— Пора, — её шёпот пронёсся по комнатам печальным шелестом опавших осенних листьев.

Я тоже встал и накинул халат. У меня было такое ощущение, что меня знобит.

— Не провожай меня, — Джина быстрым движением застегнула молнию и поправила юбку. — Ты же знаешь, мне здесь недалеко.

— Если у твоего отца получится, — с трудом выдавил я, — я имею в виду тот, последний раз… Ты придёшь?

— Я постараюсь, — она повернулась ко мне, поднялась на цыпочки и нежно поцеловала меня в щеку. — Я могу на прощание тебе кое-что сказать?

Видя, что я хочу возразить относительно слов «на прощание», она легонько прикрыла ладошкой мои губы.

— Я не оговорилась, сказав «на прощание». Мы с тобой оба не знаем, получится ли у моего отца провести ещё один удачный переброс. Поэтому сейчас я хочу попрощаться по-настоящему. Запомни, Ник, недаром мой папа говорил, что я — однолюб, после нашей встречи я поняла, что влюбилась в тебя без памяти. Пусть я совсем маленькая, глупая девочка, но это — настоящее чувство, для себя я это твёрдо усвоила. А теперь подтверждением моей уверенности стала та безмолвная клятва, которую мы только что дали друг другу. И сейчас я буду любить тебя всю оставшуюся жизнь. Тебя и только тебя.

Я приоткрыл рот, чтобы сказать ей несколько тёплых и нежных слов, но…

— Не надо ничего говорить, любимый, — мягко прошептала она. — Ты от этого только расстроишь меня и расстроишься сам. Ты же не можешь сказать, что не любишь свою жену?

— Нет, — глухо выдохнул я.

— Вот видишь, — она грустно вздохнула. — Поэтому, лучше ничего не говорить. Не грусти. Я думаю, все ещё будет хорошо.

— Будет… — словно эхо повторил я.

— Будет, — она снова вздохнула. — Я хочу на прощание дать один совет. Если ты захочешь меня когда-нибудь вспомнить…

— Я всегда буду помнить тебя!

— Я знаю… — было видно, что слова давались Джине с трудом. — Прошу тебя, не перебивай! Так вот, если ты захочешь меня вспомнить, прошу тебя, смотри почаще на свою жену.

— На жену? — изумился я.

— Да. На Дженни. Тогда все действительно будет хорошо.

Она загадочно улыбнулась и поправила упавший на глаза локон.

— Если ты будешь постоянно обращать на неё внимание…

— …ты никогда меня не забудешь…

Затем она повернулась и медленно вышла из гостиной. Я двинулся следом и смотрел, как она уходит от меня, изящная, лёгкая и хрупкая, похожая на красивый грациозный цветок. И уходит, наверное, навсегда.

Выйдя в коридор, Джина взялась за ручку и, повернув её, открыла дверь. В Дом ворвался шум начавшегося дождя.

— Скоро сентябрь, — не оборачиваясь, печально произнесла она. — Наступает осень, вода в реках и озёрах становится мутной, и рыба уходит в глубину. Вот так и мы с тобой сейчас уходим в глубину, подальше друг от друга. Дай Бог, чтобы это было лишь на время!

Она повернула голову и ещё раз грустно посмотрела на меня.

— Ник, — её голос слегка задрожал, и я почувствовал, что от этого у меня задрожали колени. — Я хочу на прощание задать ещё один вопрос. Можно?

Поняв, что сейчас я не смогу произнести ни слова, я лишь коротко кивнул в ответ.

— Ник, — улыбка скользнула по её лицу, но она уже не была такой лучезарной и ослепительной, как прежде. — Можно, я буду твоим цветком к сентябрю?

Я всегда хотел, чтобы под моим окном росли красивые цветы…

— Можно, — с трудом разлепив губы, выдохнул я.

— Я хочу, чтобы ты и это тоже запомнил…

— … и, чтобы, когда в очередной раз наступал сентябрь, ты знал…

— … что к нему у тебя всегда есть цветок…

И она ушла. Ушла в унылый и терпкий, словно дым осенних костров, мелкий, моросящий дождь. Я знал, что она уходит навсегда. Знал и ничего не мог с этим поделать. Потому что в первый раз за всю жизнь я почувствовал, как разум начал медленно меня покидать.

23 августа

С утра я ощущаю мелкий, противный озноб. Зубы непроизвольно выбивают барабанную дробь, и особенно сильно дрожит правая рука.

Я считаю это чисто нервным явлением, поэтому стараюсь не обращать внимания. Как могут быть в порядке нервы, если её нет рядом?

И очень странно, что сегодня никто не стоит за дверью…

До сих пор я ощущаю вкус её губ, а в воздухе стоит изумительно-лёгкий запах духов «Бертюжар». Почувствую ли я его когда-нибудь ещё? Если доведётся, я смогу распознать его среди сотен других, в любой многотысячной толпе.

К вечеру начало трясти сильнее. На улицу я сегодня не ходил — нет никакого желания. Вскипятив чаю, я добавил в него водки и забрался под тёплое одеяло. Внешняя дрожь немного поутихла, зато усилилась внутренняя. Довольно неприятно чувствовать, как содрогаются стенки твоего желудка и стучат друг о друга лёгкие. Сегодня она не появилась, но ничего, день уже подошёл к концу, будем ждать завтра. Мне очень плохо, поэтому сейчас надо попытаться заснуть. Свет, пожалуй, выключать не буду, кажется, в темноте у меня могут наступить неприятные ощущения.

Дежавю.

24 августа

Дрожь улеглась, но внутри появилось какое-то тревожное, щемящее чувство. Словно должно произойти нечто такое, чего я очень жду, но опасаюсь его наступления и каждый раз подсознательно радуюсь, когда оно отодвигается. Может быть, я боюсь ещё раз увидеть её? Если она всё-таки придёт, я буду знать, что вижу её в последний раз. Вот тогда на самом деле можно умереть от отчаяния.

24 августа. Вечер

Она так и не пришла.

25 августа

С утра я решил побриться, но когда подошёл к зеркалу, сразу заметил, будто в лице что-то изменилось. В глазах появился лихорадочный блеск, а под ними — зеленоватого цвета круги. И нос словно стал немного длиннее.

Неужели я превращаюсь в изгоя?

Наверное, это от нервов, да ещё из-за отсутствия свежего воздуха. В последнее время я никуда не выхожу.

Но если бы кто-нибудь знал, как мне одиноко в этих липких сиреневых сумерках…

Завтра надо обязательно сходить прогуляться. А сегодня не пойду — вдруг она появится, а я пропущу этот момент?

Всякое может быть.

26 августа

Сегодня решился выйти на воздух, но почти сразу вернулся. И вне Дома мне нет покоя. Не могу подходить к тем редким деревцам, где в первый раз увидел её. Мне все время кажется, что сначала появится краешек голубого платья, а потом и она сама. И я увижу её в последний раз. Так пусть лучше эта встреча немного отодвинется.

27 августа

Утром, когда пытался позавтракать, ощутил, будто что-то мешает во рту. Когда посмотрел в зеркало, мне показалось, что зубы слегка заострились и удлинились.

Мистика какая-то.

Не могу же я на самом деле превратиться в вампира?

Нос стал длиннее, щеки ввалились, глаза запали. И кожа очень странно посерела. Кажется, надо съездить в город, и купить витаминов. А ещё лучше обратиться к врачу.

Но все это завтра. А сегодня я буду ждать мою Джину.

28 августа

Поездки не получилось. Машину я ещё сумел открыть, хотя руки очень плохо слушались. Но когда сел за руль, понял, что не смогу сдвинуться даже на фут. Необъяснимый страх, больше ничего сказать не могу.

Обратил внимание на руки, пока они лежали на руле. Кожа стала совсем серой, сморщилась и загрубела. Ногти отросли и посинели, пальцы стали похожи на конечности мертвеца.

Или мне все это только кажется?

Не знаю, что и думать.

Как мне попасть к врачу? Телефона в этом Доме нет, свой я забыл. Хотя, собственно говоря, зачем мне врач? Буду ждать Джину, мне кажется — она лучшее лекарство.

29 августа

Зачем-то взял дневник и перечитал записи за вчерашний день. Поразило словосочетание «моя Джина». А как же Дженни? Ведь в последние дни я совсем не вспоминал о Ней.

Моя Дженни…

Очень необычно всё получается. И Джина моя, и Дженни моя. Вроде бы, есть две женщины, но на самом деле нет ни одной. Хотя Дженни, может быть, уже не моя, ведь столько времени прошло… Я жду Джину, потому что она напоминает мне Дженни, а когда вспоминаю Дженни, мне кажется, что в молодости Она была очень схожа с Джиной. Когда я закрываю глаза, я представляю сразу обеих женщин, они медленно сходятся в одну и та, что остаётся, грозит мне пальцем.

За что?

За то, что я остался совсем один и стал всего бояться? Я боюсь увидеть Дженни, потому что буду чувствовать стыд за встречи с её молодым двойником. Я боюсь увидеть Джину, потому что это будет в последний раз, а потом мне захочется увидеть Дженни. Ведь Джина сама сказала — для того, чтобы вспоминать её, я должен чаще смотреть на свою жену.

Вопрос в другом: захочет ли моя жена смотреть на меня?

30 августа

Сегодня на море был шторм. Покой в душе закончился раз и навсегда, но оно и немудрено — ведь осень уже совсем близко. Её дыхание чувствуется во всем — в холодной, печальной свежести ветра, в запотевших по утрам оконных стёклах, в тёмных морских водах, которые в бессильной ярости набрасываются на берег. Все вокруг пронизано печалью и злобой.

Да и сам я полон этими чувствами. Печаль давит оттого, что я остался совершенно один, злоба грызёт меня от собственного бессилия.

Я не могу больше оставаться в этом чёртовом Доме, но я не могу… уйти… Судьба распорядилась так, что мне суждено коротать эти серые дни у окна….

Ну почему, почему Дженни не настояла тогда, чтобы я остался?

А почему я сам этого не захотел? Останься я тогда — и всё…

И я не встретил бы Джину…

Ну и что, возможно, это было бы к лучшему…

Нет, нет, тогда бы я…

Что, Ник?

Тогда бы я не смог всего этого прочувствовать и осознать…

Что осознать, Ник? Того, что, увидев молодую, привлекательную девушку, ты сразу решил за ней приударить?

Но эта девушка так похожа на мою жену…

Это твоё больное воображение, Ник… Она совершенно на неё не похожа…

Пропади все пропадом! Как же вы все мне надоели! Я хочу убежать, я хочу спрятаться, только чтобы не слышать и не видеть вас…

Кого, Ник? Ты злишься, потому что не можешь… простить себе минутную слабость?

Это не слабость, это большое чувство…

Не строй воздушные замки, Ник! Этот возраст для тебя давно прошёл!

Мне же ещё только сорок…

Вот именно, что сорок. Кстати, на кого ты всё время злишься?

На кого ты всё время злишься?

На кого ты всё время…

На кого ты…

А, собственно говоря, на кого я злюсь? Только на самого себя.

31 августа

Ну, вот и наступил последний день лета. Шторм бушует с утра — его дикие звуки проникают внутрь этих стен и наполняют весь Дом чем-то чужеродным и страшным.

По-моему, в соседней комнате я слышу чьи-то шаги. Надо сходить проверить. Неужели кто-то опять появился за дверью?

Нет, показалось. На улице разразилась гроза. Молния сверкает так, что душа уходит в пятки. А за окном явно кто-то стоит. Какая-то чёрная зловещая фигура.

Может быть, это Джина?

Нет, она не может быть такой таинственной и мрачной. И Дженни тоже не может. Скорее всего, это кто-то другой, он появился здесь, чтобы забрать меня…

Ты зря теряешь время, приятель… Старину Ника не так просто испугать! Я не похож на агнца, которого ведут на заклание!

Лучше бы ты убрался отсюда поскорее…

Говорю же тебе, сегодня не твой день, я ни за что к тебе не выйду!

Я просто не открою дверь, придётся тебе мокнуть под дождём!

А-ха-ха-ха-ха!

1 сентября

Кончилась ночь, кончилась ночь, кончилась ночь…

Наконец-то утро…

Но дождь не перестаёт.

Он набрасывается на Дом с такой силой, что мне кажется — кирпичная кладка не выдержит. И ветер может разбить оконные переплёты.

Ну и пусть.

Если в этом кошмаре воде суждено одолеть, пусть так оно и будет. Море выйдет из берегов, взберётся по отвесным скалам и поглотит меня вместе с этим чёртовым Домом. Воды сомкнутся над моей головой, и для меня в этом мире уже ничего не будет существовать…

И никого тоже…

Ни Джины, ни Дженни…

Но это плохо…

Плохо, чёрт побери, сидеть здесь и ждать, пока тебя утопят! Как котёнка…

Кто?

Конечно же, тот, кто стоит за дверью…

А если там никого нет?

Такого не может быть, ха-ха-ха-ха-ха…

Вода прибывает, Ник, скоро она уже будет здесь. Думаю, тебе пора уходить…

Зачем?

Но ты можешь погибнуть…

Ну и что? Что, собственно говоря, здесь плохого?

По-моему, я этого заслужил.

2 сентября. Утро

Туманное, серое утро, как, впрочем, и всё вокруг…

Пока никто меня не беспокоил.

Ха-ха…

Но Джины всё нет и нет. И Дженни тоже нет.

Скоро я сойду с ума от этого ожидания…

Непогода бушует третий день, и хотя я не покидал стены Дома, кажется, будто промок насквозь. Мне так холодно, что иногда не сгибаются пальцы. Особенно чувствую это по ночам, когда закрываю глаза, у меня такое ощущение, словно я проваливаюсь в ледяную бездну.

Опять, кажется, кто-то ходит в соседней комнате…

Под столом появилась кошка. Большая, толстая, и шерсть у неё лоснящаяся, чёрного цвета. И глаза недобрые. Надо, пожалуй, открыть дверь и выгнать её.

Она пришла для того, чтобы меня утопить…

Нет, я ещё в состоянии постоять за себя…

Прямо сейчас же я вышвырну её вон!

Нет, не стоит этого делать. Если я открою дверь, в Дом может войти тот, кто давно ожидает меня под окном. Ладно, пусть живёт, пока она мне не мешает.

Кис-кис-кис-кис-кис…

3 сентября

Похоже, я заболел. Голова раскалывается, все тело чешется и горит. Постоянно бросает то в жар, то в холод, руки и ноги трясутся. Наверное, простудился, в Доме довольно прохладно.

Правда, гроза закончилась, и шторм затих, но как говорится, беда одна не приходит. Почему-то во всем Доме нет света.

Может, из-за дождя?

Надо будет потом, как-нибудь поискать свечу, а то очень неудобно писать — совсем ничего не видно. Всё вокруг стало серым и одноцветным. Впрочем, как и было до этого.

Это — страшный Дом, у меня такое впечатление, что он медленно высасывает жизнь…

Вместе с тем, кто постоянно стоит за дверью…

Комната почему-то кружится. Камин и диван раздулись до невероятных размеров, если так дело пойдёт и дальше, то они вытеснять меня отсюда.

А кресла и стол, наоборот, уменьшились. Ха-ха…

Надо пойти полежать, а то мне совсем плохо. Только, главное — не спать. Ато вдруг Джина придёт или Дженни приедет, а я всё просплю?

Крепиться, крепиться и ещё раз крепиться.

И кошку надо бы покормить, правда, сегодня я её ещё не видел. Только, наверное, и кормить-то нечем. Я и сам забыл, когда ел в последний раз.

Да, собственно говоря, какая разница?

7 сентября

Несколько дней дневник не писал, был не в состоянии. Так плохо я себя ещё никогда не чувствовал. Сейчас, вроде бы отпустило.

А кошки и, правда, не стало. Только вместо неё появилось несколько черных злобных котят. Вот сейчас что-то зашуршало в соседней комнате, и все они бросились туда!

Нет уж, им меня не одолеть…

Гадкие, мерзкие твари! Они специально пришли сюда, чтобы выбрать удобный момент, а потом напасть на меня, исцарапать и искусать!

А, может, задушить во сне?..

Не спать…

Кстати, я и сам становлюсь похож на животное — вон на подбородке какая щетина отросла…

Надо пойти побриться.

А, может не стоит этого делать? Вдруг в зеркале я увижу отвратительного гнусного котёнка?

Дежавю.

7–8 сентября. Ночь

Сейчас у меня такое ощущение, будто кто-то промыл мне мозги. Я чувствую небывалую ясность ума, и даже лёгкий душевный подъем. Наверное, это оттого, что я, наконец, все понял.

Джина больше не придёт.

Она физически не сможет этого сделать, потому что Она уже пришла ко мне двенадцать лет назад, чтобы устроиться на работу. Пришла, перекрасив перед этим волосы в мягкий золотистый цвет, и сказала, что её зовут Дженни…

Очевидно, Её отец все-таки сумел провести переброс в последний раз, и Она решила использовать его, чтобы навсегда остаться со мной. Вот почему Она так загадочно улыбалась, уходя в серый монотонный дождь — Она знала, что ещё не всё потеряно. Судьба оставила ей шанс, и Она решила использовать его до конца.

И Она это сделала.

Когда двенадцать лет назад Она пришла устраиваться на работу, Она назвалась Дженни, так как знала, что мне нравится это имя. Она была уверена, что я не узнаю Её, потому что я Её ни разу не видел. Она не смогла назвать город, из которого приехала потому, как в то время города с таким названием просто не существовало.

Так же, как и не было духов «Бертюжар».

Теперь я вспомнил нашу первую с Дженни ночь любви. Тогда Она тоже сказала мне, что я — Её первый и единственный мужчина. Поначалу я не понял смысла этой фразы, ведь все говорило об обратном, но уточнять было как-то неудобно, да и Дженни сразу перевела разговор на другую тему.

И в ту ночь я его забыл.

А вот сейчас, через двенадцать лет, вспомнил. Не правда ли смешно — вспоминать, то первое, что было лучшим в твоей жизни только теперь, когда этого человека нет рядом? Но, тем не менее, это факт.

Вот почему Джина любила зелёные яблоки и маринованные огурцы. Вот почему кольцо так идеально ей подошло. Вот почему Она пришла в этот Дом через двенадцать лет после нашего знакомства.

За окном светлеет. Восьмое сентября окончательно вступает в свои права. Завтра у моей жены — день рождения.

У Джины или у Дженни?

Да, собственно говоря, какая разница? Главное, что Она у меня — одна и самая необыкновенная и любимая!

Дженни, милая, прости меня, если сможешь!

Прости за то, что я усомнился в своём отношении к Тебе!

Прости за то, что я забыл Тебя на какое-то время!

Джина, прости за то, что каждый вечер я с нетерпением ждал именно Тебя!

Теперь Ты знаешь, что кроме Тебя у меня никого нет. Ты была для меня одной, Ты и сейчас у меня одна, ты ей одной и останешься. Если, конечно, я ещё когда-нибудь я смогу увидеть Тебя.

Совсем рассвело, попробую привести себя в порядок.

Надо ехать.

Ехать к моей любимой и единственной Дженни, которая не оставила меня даже тогда, когда я поссорился с Ней.

Я беру зеркало и пристально вглядываюсь в своё лицо. Такое ощущение, что в зеркале отражаюсь не я. Какая-то отвратительная уродливая маска с черными провалами вместо глаз.

Меня вновь охватывает дрожь. Кое-как я встаю, неуклюже подхожу к окну и долго смотрю на серое, свинцовое море. В вое ветра, который бушует за стенами Дома, мне слышатся страшные, чужие голоса, морские волны накатывают на берег, рыча, словно создания из другого мира, и старые стены колеблются, как тонкие покрывала под черным дыханием неведомой бездны.

Я медленно возвращаюсь к столу, тяжело опускаюсь на стул и вновь принимаюсь писать дневник. И чувствую, как разум начинает меня покидать.

Но я должен закончить, чего бы мне это не стоило…

Мне до сих пор непонятно, как это могло произойти, но, тем не менее, оно произошло, и я не мог этого не записать. Теперь Кто-то вышел из-за двери и постоянно стоит у меня за спиной, так что каждую минуту мне приходится оборачиваться. И, хотя там никого нет, я все равно знаю, что где-то в Доме притаились страшные черные котята.

Благо, что я нашёл свечу, иначе я бы окончательно сошёл с ума в жидкой чернильной темноте и сером туманном воздухе. Он сгустился, я реально чувствую это, потому что кровь все сильнее и сильнее леденеет в жилах.

Правая рука совсем не слушается, и сейчас меня преследует только одна мысль — лишь бы успеть записать до конца то, что я хочу.

Теперь мне кажется, что в Доме появилась Дженни…

И, хотя я знаю, что этого не может быть, ощущение не пропадает. Вот сейчас звякнут чайные блюдца на кухне, Она войдёт в комнату и спросит, почему я сижу в темноте.

Бедная моя девочка! Я так хочу увидеть Тебя, но силы окончательно покидают меня. А вместе с ними в серой утренней дымке растворяется разум.

Ты знаешь, похоже, я понял, почему дед так криво ухмылялся, когда рассказывал мне об этом местечке. Душу здесь никогда не успокоить, потому что она УПОКАИВАЕТСЯ навсегда. Но я, конечно, постараюсь, чтобы до этого не дошло.

Пока я ещё способен что-либо соображать, я хочу поздравить Тебя с днём рождения, который наступит завтра. Мне почему-то кажется, что я не увижу завтрашний день, но вместе с тем, кажется и другое. День этот будет светлым и солнечным, а серые тучи отчуждённости и непонимания, наконец, покинут небосвод. Так пусть Твоя жизнь в дальнейшем будет такой же яркой и светлой, как завтрашний день. Ведь с её небосвода исчезнет то, что постоянно сгущало и омрачало атмосферу вокруг тебя, то, что мучило тебя весь последний год твоей жизни.

Исчезну я сам.

Я знаю, что не имел права плохо поступать по отношению к Тебе и, поэтому, сейчас я ухожу.

Может быть, кто-нибудь, когда-нибудь найдёт мой дневник и прочитает его.

Может быть, он передаст его Тебе.

А, может быть, он поймёт, что на свете все-таки существует настоящая безграничная любовь.

Я не смогу сделать этого сам и поэтому хочу попросить нашедшего…

… положите, пожалуйста, на задний двор дома Дженни цветы к сентябрю.

P.S. 8 сентября. Вечер

Синий «Опель-Омега» медленно въехал во двор одинокого особняка и аккуратно припарковался рядом с «БМВ» золотистого цвета. Выйдя из автомобиля, молодая женщина окинула унылым взглядом начинающую темнеть долину, вдохнула тяжёлый осенний воздух и направилась к Дому. В руках он несла красивый букет пышных сентябрьских цветов.

Наверное, впервые в жизни ей было по-настоящему легко.

Потому что, наконец, никто не стоял за дверью…

Перед крыльцом она остановилась и обернулась. Задумчиво глядя на окружающий её безрадостный пейзаж, она тихо произнесла:

— Бедный Ник…. Ты так и не научился жить по-другому. Ты так и не захотел понять, что происходит вокруг. Ты так и остался частичкой этого нелепого бесцветного мира.

По бледным, не накрашенным губам скользнула нервная усмешка. Встряхнув пышными, золотистыми волосами, словно отгоняя непрошеное видение, она ещё раз тяжело вздохнула и потянула входную дверь на себя.

Внутри Дома царил полумрак. Серая пыль, которую, казалось, не протирали несколько лет, покрывала стены плотным пушистым ковром.

Осторожно дотронувшись до неоштукатуренной кирпичной кладки, она поднесла палец к глазам и брезгливо поморщилась.

— Ты бы мог прибраться… — задумчиво произнесла она. — Впрочем, о чем это я? Ты всегда думал только о себе….

Потерев между собой подушечки пальцев и убедившись, что грязь исчезла, она неторопливо двинулась по коридору.

— Ничего здесь не изменилось, — прошептала она. — Тогда пусть все остаётся на своих местах. И остаётся… навсегда.

Коридор привёл её к полуоткрытой двери в гостиную. На мгновение, замешкавшись на пороге, она решительно кивнула головой и заглянула внутрь.

В комнате за столом сидел человек.

Мужчина.

Казалось, он спал — его большая, начинающая седеть голова, безмятежно покоилась на вытянутых руках.

Она опустила голову и часто заморгала.

— Ник… — тихонько позвала она.

Сидевший за столом не отреагировал. Она легонько постучала по дверному косяку.

— Ник! Ты спишь?..

Тишина. Она постучала сильнее.

— Ник! Проснись же! Я приехала за тобой!

Увы! Голова сидящего даже не изменила положения. Она улыбнулась.

— Мне жаль, что так получилось, — произнесла она сдавленным голосом и осторожно перешагнула порог гостиной.

Грациозно прошествовав к длинному, стоящему в центре комнаты столу, она двинулась вдоль него, аккуратно ведя пальчиком по поверхности.

— Фу! — её хорошенький носик наморщился. — Как много пыли! И как всё-таки я люблю грязь!

Подойдя к Николасу, она с отвращением вытерла палец о рукав его спортивной куртки.

— Тебе, наверное, нравится так жить, — медленно, выделяя каждое слово, произнесла она. — Ты провёл здесь почти месяц и даже не соизволил навести порядок. Нет, Ник, ты неисправим.

Она ещё немного постояла, словно размышляла о чём-то, потом медленно запустила пальцы в его шевелюру.

— Знаешь… — её взгляд мечтательно взметнулся вверх, — а ведь когда-то я действительно любила тебя. Хотя, вполне возможно, что сейчас мне это лишь кажется. Понимаешь, я давно хотела тебе об этом сказать, но как-то не решалась. И вот теперь я хочу это сделать. В первый и в последний раз.

Отняв руку от волос, она встала за спинкой стула.

— Знаешь, дорогой, — на последнем слове её голос предательски дрогнул, и она судорожно сглотнула. — В глубине души я всегда понимала, что ты предназначен не для меня. Дело даже не в том, что здесь повсюду пыль, и ты её не вытер. Ты можешь навести порядок, когда действительно захочешь. Причём, ещё какой…

Она дотронулась до дрожащего века правого глаза и шмыгнула носом.

— Мне всегда было жаль тебя, Ник. При всех твоих порой неожиданных выходках и резких поворотах характера, ты всегда оставался чист. Причём, именно душой. Может быть, потому что ты действительно безумно любил меня…

Она ещё раз шмыгнула носом.

— Жаль… — её голос приобрёл тусклый и бесцветный оттенок, словно огарок свечи, который стоял на столе. — Но кто жалел меня? Кто нашёл ключ к замочной скважине моей души, чтобы повернуть её механизм. Посмотреть, что делается там внутри, на самом деле? Никто. Да, собственно говоря, никто и не хотел…. И в первую очередь, ты не хотел этого сам, Ник! Все считали меня твоей вещью, красивой куклой, принадлежащей лишь тебе! Думаешь, мне было приятно притворяться верной и любящей женой и исполнять роль домохозяйки все эти годы?

Она гневно оттолкнула спинку стула, развернулась и подошла к окну.

— Нет, — вздохнула она, глядя безучастным взглядом на тяжёлое, свинцовое море. — Никто не спорит, ты — прекрасный хозяин, ты сумел обустроить нашу жизнь на сказочном уровне. Ты — верный и любящий муж, я знаю, что за все эти годы ты мне ни разу не изменил. Ты — галантный, изысканный кавалер, я сбилась со счета, сколько раз ты дарил мне цветы. Ты не жаден, я имела все, что хотела, причём мне не приходилось просить, достаточно было лишь намекнуть, и ты прекрасно угадывал моё настроение. Но ты не учёл главного. Ты не знал, нет, ты просто не хотел знать, как сильно порой, пребывая в чистоте, мне хотелось окунуться в грязь!

Она стукнула кулачком по оконной раме, отчего запотевшее стекло тонко и протяжно загудело.

— Я устала жить такой жизнью! — обернувшись, выкрикнула она. — Я устала от общества, которое меня окружало, потому что оно было чересчур культурным! И ты мне надоел со своей культурой и воспитанием! Под твоим постоянным наблюдением я и шагу не могла ступить! Ты не представляешь, как порой мне хотелось услышать от тебя грубое, бранное слово! Я специально не рассказывала тебе о своей прошлой жизни, а только изредка намекала!

Но ты не понял меня!

Она яростно разрубила воздух ребром ладони.

— Ты никогда не хотел меня понять! — из полуоткрытых губ брызнула слюна. — Потому что тебе не было дела до моей жизни! Ты не снизошёл до того, чтобы попробовать разобраться в ней! Для этого, Ник, ты был слишком интеллигентным!

Она замолчала, и в комнате повисла плотная, напряжённая тишина. Красивые губы мелко-мелко задрожали и неожиданно растянулись в узкую коварную усмешку.

— Но ты был щедр ко мне, Ник, — она снова подошла к нему и начала перебирать волосы на затылке. — Я бы раньше никогда не смогла подумать, что у меня будет то, что ты для меня приобрёл. Мои родители были довольно небогатыми людьми, но об этом сейчас, я думаю, не стоит. Конечно, я не видела с ними и десятой доли того, что увидела с тобой. Поэтому с тобой и жила.

Безусловно, я виновата.

Виновата в том, что я посягнула на ТО, ЧТО мне никогда не принадлежало.

Виновата в том, что она посягнула на ТОГО, КТО ей никогда не принадлежал.

Теперь я на какое-то время осталась одна…

Перегнувшись через плечо Николаса, она прочитала:

— Цветы к сентябрю… Хорошо, Ник, я кладу тебе эти цветы. Только не на задний двор, а прямо перед тобой.

Обогнув стол, она небрежно бросила на него букет.

— В последнее время ты постоянно жаловался на сердце, — в её голосе появилось оцепенение. — Видишь, оно действительно оказалось слабым. И, правда, Ник, зачем человеку с таким слабым сердцем столько денег? Оформив завещание на моё имя, ты поступил совершенно правильно. Когда женщина становится одинокой, но богатой и независимой, она будет делать то, что хочет и любить, кого захочет. Теперь она сама сумеет обеспечить его!

На бледных губах вновь появилась улыбка.

Она или… я?..

— Но… прошу тебя, не подумай, что это произошло лишь из-за денег. Не такая уж я меркантильная, как тебе кажется. Просто ты забыл, что случилось в одну из сентябрьских ночей…

Она расстегнула висевшую на плече сумочку и достала вчетверо сложенный полиэтиленовый пакет.

— Главное — не забыть взять то, что больше не понадобится, — задумчиво произнесла она и вышла в коридор.

— Ну, где вы, мои дорогие? — зайдя в спальню, она присела и начала складывать в пакет разбросанных по полу чёрных плюшевых котят. — Идите к маме, вы прекрасно сделали своё дело! Воображение бедного Ника завершило вашу работу — оно заставило вас шевелиться!

— И тебе пора покинуть эти стены! — она вытащила из-за кровати чёрную бархатную кошку. — Бедняга Ник всегда страдал избыточным представлением о вещах. Это хорошо. Так. Здесь вроде бы все.

Она снова вернулась в комнату и достала небольшой пузырёк с прозрачной жидкостью.

— Это для того, чтобы вкусно пахло, — она с улыбкой расплескала вокруг себя содержимое флакона. Затем щёлкнула зажигалкой и поднесла огонёк к одной из занавесок.

— А это для того, чтобы стало светло!

Лёгкое, искристое пламя охватило старую, слегка пожелтевшую ткань и быстро взметнулось вверх, покрывая гардину равномерным оранжево-синим слоем. Полюбовавшись им какое-то время, она обернулась и ещё раз внимательно посмотрела на Николаса за столом. Положение тела не изменилось.

— Пока, Ник, — тихо сказала она, сняв с пальца небольшое изящное кольцо. — Не хочется, конечно, с ним расставаться, но с твоей стороны это была бесполезная, абсолютно никому не нужная жертва.

Она бросила кольцо в лежащий на столе букет.

— Теперь, я думаю, тебе обязательно понравятся мои цветы к сентябрю.

Спустившись с крыльца, она завернула за угол дома и подняла лежащий под окном чёрный плащ с капюшоном.

— Это тоже больше не понадобится, — прошелестел её бесцветный голос.

Усевшись за руль, она бросила полиэтиленовый пакет и чёрный плащ на заднее сидение и ещё раз окинула Дом грустным взглядом. Озорные неуёмные огоньки уже плясали практически во всех окнах гостиной, сквозь щели в оконных рамах выползал густой, сизый дым.

— Интересно, — она посмотрела в зеркало заднего вида и откинула со лба непослушный локон. — Кто же я теперь — Джина или Дженни? А, впрочем, какая разница?

Тонкое оконное стекло лопнуло и брызнуло на улицу, сверкнув в свете пожара маленькими рубиновыми брызгами.

— Жаль, — в её голосе вновь появилась печаль. — Дом можно было выгодно продать. Но…любовь, как известно, требует жертв…

Она нажала на педаль сцепления и повернула ключ в замке зажигания. Мотор мерно и приятно заурчал. По правой щеке, оставляя узкую, серебристую полоску, пробежала слеза.

— Прощай, Ник, — тихо произнесла она. — Всё-таки мне было хорошо с тобой. Но…но…я сама хочу дарить… себе… цветы… к сентябрю…

Часть II Джина

14 августа или 8 сентября 2002 год

Самое странное сейчас — то, что я до сих пор не могу понять, кем являюсь на самом деле. Я нахожусь в этой больнице около года, потому что полностью потеряла память. Похоже, что на самом деле так и есть — воспоминания о прошлом отсутствуют напрочь. Только в тёмные вязкие ночи, когда я не могу уснуть и подолгу смотрю в мутное ночное стекло, что-то непонятное и волнующее возникает глубоко внутри, словно призрачный огонёк во мраке. И я иду к этому неожиданно появившемуся ориентиру.

Вот только никак не могу до него добраться.

За окном шумит верхушками деревьев таинственный загадочный лес. Очевидно, клиника расположена за городом — иногда я смотрю телевизор и, поэтому, представляю, как выглядят городские пейзажи. Подобное тому, что я вижу за окном, может быть в городской черте только большим, хорошо охраняемым парком. Но кто додумается выстроить клинику в парке, предназначенном для отдыха и развлечений постоянно устающих горожан?

Только тот, кто дал мне этот воздух.

Хотя я не помню, каким воздухом дышала до того, как попала сюда, у меня твёрдое ощущение, что подобный здешнему я вдыхала крайне редко. Он светел, он прозрачен, он девственно чист. И, открыв форточку ранним утром, его можно пить, словно освежающий напиток, особенно, если твой завтрак состоит из светлеющего голубого неба и ярко-розовой предрассветной зари.

Но все это — лирика. На самом деле, сложившаяся ситуация более мрачна и уныла, чем кажется на первый взгляд.

Раз в пару дней (это уж точно!) меня обязательно начинают мучить приступы боли и тошноты. Словно оживает выстроенный неизвестно кем муравейник в глубине желудка. Когда эти насекомые начинают бегать из стороны в сторону, что-то таскать и строить, они настолько сильно сотрясают внутренности, что поневоле хочется изрыгнуть их наружу. Но, как бы я ни старалась, в конечном счёте, все усилия сводятся на нет. Муравьи, безусловно, хитрые твари, они построили своё убежище так, что оно впилось колючими острыми краями в стенки желудка, поэтому извлечь его совсем непросто. Впрочем, как и самих его обитателей. За все время, что я здесь нахожусь, из меня ещё не выпал ни один муравей.

Конечно, этим мерзким созданиям не нравятся землетрясения, которые я устраиваю. Это случается, когда больше нет сил терпеть ужасные рези в желудке, что-то в тот момент сокращается между лёгкими, отдавая привкусом желчи во рту. Тогда муравьи злятся, гневно шевелят усиками, призывая всех сочувствующих на дальнейшую борьбу со мной. Таковые, к сожалению, находятся, причём достаточно быстро. Собравшись, они организованно, горячо обсуждают возникшую проблему, группируются, выстраиваются в длинные ряды и начинают свой бесконечно долгий и нудный крестовый поход. Двигаясь по пищеводу, они скребут его заскорузлыми, мохнатыми лапками, и у меня возникает ощущение, будто я наглоталась иголок.

Из пищевода они попадают в рот, создавая эффект сухой хлебной корки, раскрошившейся на тысячи острых, неприятно режущих нёбо кусочков. Ну, а когда через носовую полость гадкие насекомые попадают в мозг, на самом деле темнеет в глазах. В такие минуты я обычно бьюсь головой о стену, правда, сама я этого не помню, мне потом обо всем подробно рассказывают. Может быть, и врут, но стены моей палаты почему-то обиты мягкой кожей цвета слоновой кости.

Когда кортеж муравьев останавливается, и, словно по мановению волшебной палочки исчезает, я, скорчившись, подолгу лежу на полу и стараюсь прийти в себя. Именно в такие минуты мне слышится далёкий рёв тяжёлых свинцовых волн, которые хотят мне о чём-то рассказать. И, похоже, я даже знаю, о чём.

О том, что скоро муравьи снова придут ко мне…

После этого я ощущаю себя Странницей, которая неожиданно оказалась на перекрёстке миров и мучительно соображает, куда же лучше свернуть.

Находящийся справа тёмный, далёкий мир безудержно влечёт к себе, по-моему, там осталось Нечто такое, что было мне бесконечно дорого и любимо…

Только я никак не могу вспомнить, ЧТО именно.

Или кто…

Мне кажется, будто я бывала там раньше, возможно, прожила большую часть сознательной жизни. Я хочу ступить на эту тропу, все моё существо подталкивает меня, и мозг подаёт сигнал: «Сделай это и ты не пожалеешь!», и я уже поднимаю ногу…

Но… почему-то этого не делаю. Вторая половина тёмного, высохшего «я» сияет беззубой улыбкой и внимательно смотрит на меня чёрными бездонными провалами. Содрогнувшись от ужасного, пронзительного взгляда, я смущённо опускаю ресницы. И вместо правой ноги шаг, естественно, делает левая.

И всё возвращается на круги своя. Я открываю глаза и вижу, что снова нахожусь в той больничной палате, где впервые ощутила присутствие мерзких муравьев. Сейчас откроется дверь, вбегут люди в белых халатах, схватят меня, бросят на кровать и, как всегда, сделают несколько уколов. И я вновь окунусь в томное, щемящее душу забытьё, имя которому — Вечность.

А потом я приду в себя, но уже не буду помнить всего, что происходило со мной до того, как я потеряла сознание. Жизнь в который раз начнётся с чистого листа. И в душу, в который раз вольётся тягучей патокой липкий, неуёмный страх.

Может быть, именно поэтому я начала писать дневник, который так старательно прячу от людей в белых халатах. Если уж и найдут, то, желательно, чем позже, тем лучше. На сегодняшний день — это моя единственная отдушина, а, возможно, и уникальный ключ к открытию пыльной замочной скважины Памяти.

И вот ещё что.

Когда я начала писать, меня стала преследовать странная навязчивая мысль, будто именно ЭТИ строки я зачем-то пишу к сентябрю…

14 августа

О своей жизни я не помню ничего, кроме этой клиники. Да и о ней у меня довольно смутное представление, ведь из палаты я практически никуда не выхожу. Как я уже упоминала, каждый новый день начинается с девственно чистого, белого листа. Ночь и болевые приступы полностью вымывают те песчинки воспоминаний, которые мне удаётся насобирать за предыдущий день. Почему так происходит, я не знаю. Этот феномен не могут объяснить даже люди в белых халатах.

Очень неудобно всё время писать четыре слова, я прекрасно знаю, что эти люди называются как-то по-другому, но, как именно, я забыла.

День начинается с женщины, которая приносит мне таблетки и порошки, с приклеенной улыбкой и постоянными вздохами отвечая на мои вопросы. Каждый раз они одни и те же — где я и как меня зовут? Заметно, что она уже устала это повторять и порой в её строгих, зелёных в серую крапинку глазах мелькают тени сомнения относительно того, что я спрашиваю об этом искренне.

Но… тени исчезают, когда я проявляю завидное упорство. Женщина начинает верить, что я не притворяюсь, острые треугольные крапинки в глазах становятся мягче и приобретают округлую форму. Она вздыхает и уже более добродушно начинает рассказывать то, что рассказывала вчера.

Около года назад я попала в автомобильную катастрофу, в результате чего, полностью потеряла память. В официальных полицейских отчётах написаны сухие, короткие строки о том, что я просто не справилась с управлением. Похоже, на самом деле было совершенно иначе. Детектив, который приходил в начале моего лечения, долго и тщетно пытался выудить хоть какие-нибудь сведения, уверяя, что все произошедшее было подстроено заранее, отчего мой автомобиль полностью лишился тормозов.

Бесполезно!

Я не могла вспомнить ничего и поэтому злилась, хныкала, всхлипывала, плакала, а иногда даже повышала голос. И он, бедолага, почему-то все относил на свой счёт, тяжело вздыхал, собирал бумаги и уходил. А на следующий день приходил снова в надежде, что «сегодня» будет кардинально отличаться от «вчера». Но, в итоге выяснилось, что он ошибался.

В общем, в конце концов, он отчаялся от меня что-либо узнать, улыбнулся, пожелал скорейшего выздоровления и исчез навсегда. А я осталась одна со своими грустными расплывчатыми мыслями и тысячами ненайденных ответов на единственный вопрос "почему?". Почему он ушёл?

Да потому что!

Потому что устал спрашивать об одном и том же и не получать ответа. А, может быть, просто обиделся, хотя, собственно говоря, на что ему обижаться — во-первых, это была его работа, а во-вторых, вспомнить я и в самом деле ничего не могла.

Самое странное, что в моей машине не обнаружили никаких документов. По номеру автомобиля установили владельца, и выяснилось, что я ездила по доверенности, но, как назло, выяснилось и другое — владелец этот вступил в какие-то нелады с законом и, как говорится, подался в бега. Печально, но всё происходило, как в кино…

Но…

Фильм — фильмом, а человека действительно нет. На этом все и застопорилось. Соответственно, никто не мог выяснить, как меня зовут и где я раньше проживала. Сама вспомнить этих деталей я, естественно, не могла.

Следствие зашло в тупик, поэтому в отчётах появились сухие записи, констатирующие мою водительскую некомпетентность. Молодой, приятной внешности, детектив в последнюю нашу встречу всё же заметил, что мне повезло. Убийца явно рассчитывал, что я разобьюсь насмерть. Слишком велика была скорость на роковом повороте, слишком крутой вираж делала узкая бетонная дорога.

И всё-таки, вопреки всем его расчётам и прогнозам, я осталась жива. Хотя, можно ли это назвать жизнью? Так, жалкое существование, подобие человека, случайно заблудившегося на перекрёстке миров…

Вот, в принципе и вся моя предыстория, ежедневно рассказываемая строгой женщиной-сиделкой с серыми глазами. Негусто, но, к сожалению, этот факт. Скоро год, как меня лечат и, практически не намечается никаких улучшений. Только приступы случаются не ежедневно, а через день.

Женщина-сиделка постоянно повторяет, что мне пришлось перенести очень тяжёлую операцию на мозг и, поэтому, восстановление организма происходит крайне медленно. Но, с другой стороны, куда мне торопиться?

Похоже, меня никто и нигде не ждёт, за всё время, что я здесь нахожусь, никто ни разу меня не посетил. Значит, никто не ищет.

Я думаю, это просто некому сделать…

15 августа

Сегодня, как ни странно, в моём выздоровлении наметился небольшой прогресс. Когда утром ко мне в палату вошла женщина с серыми глазами, я не стала спрашивать, как её зовут.

Потому что где-то в дальнем уголке моей памяти появилось мерцающее красными бликами короткое имя «Полли».

— Меня зовут Полли, — устало улыбнувшись, сказала она и поставила коробку с лекарствами на прикроватную тумбочку.

— Я знаю, — виновато улыбнувшись, я подтянула колени к подбородку.

Похоже, до неё не сразу дошёл смысл сказанного. Она неторопливо начала освобождать разноцветные таблетки от прозрачных упаковок и отмерять дозатором белые безвкусные порошки. И вдруг, неожиданно обернувшись, посмотрела на меня долгим выразительным взглядом.

— Не поняла… — смущённо пробормотала она. — Что вы сказали?

— Я сказала, что знаю, как вас зовут, — я кивнула головой, все ещё улыбаясь.

— Интересно, — Полли начала озираться по сторонам и, наконец, увидев больничный табурет, тяжело на него опустилась. — Стало быть, вы всё время притворялись, будто за ночь все забываете?

— Нет, — просто ответила я. — Правда, не сердитесь. Сегодня я поняла, что… что… как бы это поточнее выразиться?.. Поняла, что не забыла ваше имя!

— Может, вы ещё чего-нибудь не забыли? — подозрительно спросила женщина. — Вы помните, как вас зовут?

— Нет, — вздохнула я. — Этого, к сожалению, я вспомнить не могу. Правда, я не помню ничего, кроме вашего имени.

Полли гулко выпустила воздух, и неизвестно в который раз начала рассказывать мою историю. А я слушала с неослабевающим вниманием и всем своим существом понимала, что забыть этого уже не смогу. Или в тот момент мне так только казалось…

— А какого цвета была машина, на которой я ехала в тот день? — спросила я, когда Полли закончила.

— Тёмно-синего, с металлическим отливом.

Тёмно-синего…

На мгновение мне привиделось, что непроницаемая чёрная стена, за которой всё время искусно скрывалась моя Память, дала трещину, от которой в разные стороны моментально поползли сотни тонких, изломанных отростков. Только камень, из которого стена была сложена, не раскрошился, не рассыпался, но начал менять свой цвет, превращаясь из аспидно-чёрного в светло-серую дымчатую пелену, похожую на утренний туман.

Сквозь пепельное марево проступили округлые очертания. Красивая, изящно приподнятая крыша, грациозно выгнутая панель заднего багажника с фонарями заднего вида…

Автомобиль!

Точно, это он и был. Только, когда туман слегка рассеялся, я увидела, что машина была зелёного цвета.

— Может быть, машина была зелёной? — спросила я с плохо скрываемой надеждой.

— Нет, — Полли покачала головой. — Она была тёмно-синей, как тёплый августовский вечер.

Странно! Как всё это было странно, ведь я отчётливо видела зелёный автомобиль!

И только тут поняла, что мне все это не привиделось, не показалось, я действительно ВСПОМНИЛА! Наверное, выражение моего лица сильно изменилось, потому, как Полли обеспокоено на меня посмотрела.

— Что-то не так? — подозрительно спросила она.

— Нет, — я в задумчивости потёрла виски. — Все нормально. Просто мне показалось… мне на минуту показалось…

Я сделала глубокий вздох.

— Что? — лицо Полли приблизилось почти вплотную. — Что вам показалось?

— Мне показалось, я вспомнила, какого цвета у меня была машина! — скороговоркой выпалила я и тут же осеклась. В висках, что я усиленно тёрла, тёплым прибоем прибрежных волн пульсировала мысль: «А что, если мне это действительно померещилось?»

Так уж устроена человеческая натура, что ей свойственно во всём сомневаться. Порой даже в том, что она знает наверняка.

— Продолжайте, — мягко предложила Полли. — Что вы ещё вспомнили?

Но я упорно молчала, прикусив язык. Скверная и не вовремя пришедшая мысль острой занозой засела в воспалённом сознании, полностью перекрыв выход словам и чувствам.

— Не хотите… — в глазах женщины промелькнуло разочарование. — Хорошо, не буду настаивать. Вам сейчас лучше не переутомляться. Думаю, недалёк тот день, когда вы вспомните всё остальное и сознательно нам расскажете.

Я с облегчением откинулась на подушки. Больше всего на свете я сейчас действительно не хотела перенапрягаться. Внезапно подумалось, что очерёдность воспоминаний заложена во мне строгой, запланированной последовательностью. И если я начну предпринимать что-то сама, то эта система может дать сбой, и все старания вылетят в трубу. А вспомнить и осознать было необходимо очень многое.

— Время принимать таблетки! — Полли назидательно подняла кверху указательный палец.

— Может быть, обойдёмся без них? — спросила я, ослепительно улыбаясь.

— Вдруг они тормозят мои воспоминания?

— К сожалению, я не могу нарушать предписание врача, — голос сиделки приобрёл сухой, казённый оттенок. — Когда вам действительно станет лучше, он сам исключит их из рациона.

Врача!

Эти люди в белых халатах называются врачами! Какое простое и короткое слово! И как это раньше я постоянно умудрялась его забывать?

Сердито бормоча что-то под нос, Полли подала мне пригоршню разноцветных пилюль и маленький стаканчик-дозатор с дистиллированной водой. Я послушно положила таблетки в рот и тут же, в результате ловкого движения, они оказались под языком.

— Ну вот, так-то лучше, — примирительно произнесла женщина. — Будете отдыхать?

Я опять улыбнулась и ничего не сказала, а только утвердительно кивнула головой.

— Ну что ж, — Полли вздохнула. — Тогда не буду мешать.

Она тяжело поднялась с табурета и грузной, шаркающей походкой подошла к дверям. Взявшись за дверную ручку, она неожиданно обернулась и подозрительно на меня посмотрела.

— Завтрак через два часа. Если вдруг уснёте, вас будить?

Я снова ничего не ответила, а только опустила глаза.

— Хорошо, — её губы сложились в тонкую узкую складочку.

Полли тихо вышла и плотно прикрыла дверь. Щёлкнул дверной замок. А я поспешно выплюнула в ладонь уже начавшие растворяться таблетки.

В первый раз за всё время пребывания здесь.

16 августа

Сегодня мне приснился странный сон. Всю ночь я преследовала какого-то человека.

Мужчину.

Было весьма досадно, что он постоянно от меня убегал. Правда, периодически останавливался и ждал, не поворачивая головы. А когда я была уже рядом, он резко срывался с места, словно вспоминал нечто важное и должен был немедленно куда-то успеть.

И так повторялось несколько раз.

Кроме того, было обидно, что я никак не могла увидеть его лицо. Казалось, это произойдёт сейчас — всякий раз я находилась настолько близко, что стоило только протянуть руку, схватить его за плечо и развернуть к себе…

Но… моя протянутая рука постоянно встречала пустоту. Там, где только что стоял этот человек, его уже не было! И моему взгляду опять представлялась широкая спина, подрагивающие на бегу плечи и большая голова с темными, начинающими седеть волосами.

В конце концов, мне это здорово надоело, я чуть не разревелась и остановилась, сжав кулаки от злости. Мужчина тоже остановился, только на этот раз до него было довольно далеко. И в первый раз повернулся ко мне лицом.

Но… разглядеть его мне, опять, было не суждено. Какая-то острая внутренняя боль заставила меня закрыть глаза. Словно мозг заранее дал команду, предупреждая, что может произойти нечто неприятное. Яркая вспышка или что-то в этом роде, такое, что может полностью и навсегда испортить зрение. И я смежила веки так, что глазные яблоки отдались щемящей, пронзительной болью. А когда открыла глаза, мужчина уже исчез.

Теперь передо мной раскинулся совершенно другой пейзаж. Серая, мрачная равнина с несколькими пологими холмами походила на плохо вымытое чайное блюдце, а кривые деревья у подножия холмов напоминали останки челюсти доисторического ящера. Мой слух уловил шум бурлящих, сердитых волн, значит, где-то неподалёку находилось море. Посмотрев направо, я увидела небольшой двухэтажный Дом, который ютился на самом обрыве. Не знаю почему, но я твёрдо поняла, что мне надо идти именно туда. И в следующий момент ноги сами понесли меня к этому строению.

Шагая по жухлой, выжженной солнцем траве, я почувствовала на спине чей-то взгляд. Обернувшись, я внимательно осмотрелась. Никого позади не было, но смириться с мыслью, что мне это показалось, я не могла, слишком явно я чувствовала чужое, присутствие. Что, если кто-то прятался за деревьями? Я стояла и пристально рассматривала их тонкие, изогнутые временем и непогодой стволы. Никакого движения, ни единого намёка на кого-то постороннего. Всё тихо, безмятежно и безбрежно, как сама равнина.

Значит, показалось.

Незнакомый голос в моей голове позвал меня в Дом. Я развернулась и уже сделала несколько шагов в сторону особняка, как новая и неожиданная мысль вспыхнула так ослепительно, что отдалась нестерпимой болью в затылке. Я поняла, что ощущала на спине… свой взгляд…

Как такое могло произойти? Каким образом я могу сама на себя смотреть?

Я ещё раз обернулась. По-прежнему всё тихо и пустынно. Только ветер заунывно напевает мелодию уходящего лета. Да ещё серые тучи в небе вторят ему расплывчатым фоном второго голоса.

Неужели у меня началось раздвоение личности?

Я машинально потёрла виски. Головная боль начала отходить на задний план, и я почувствовала, как способность мыслить и анализировать возвращается вновь.

Итак, что мы имеем? Мы имеем на себе свой собственный взгляд.

Полный абсурд.

Такого не бывает. Значит, там всё-таки кто-то есть? Но я долго наблюдала и никого не заметила. Может мне всё это только кажется? Невозможно, чтобы я ещё раз очутилась здесь, только немного позже и смогла наблюдать за своей собственной спиной, находившейся на этом месте несколько секунд назад…. Разве может время так расслоиться?

«Иди в Дом», — прошелестело в ушах.

Я тяжело вздохнула, повернулась и покорно поплелась в указанном направлении.

«Этого не может быть, — твердила я себе. — Никакого расслоения не существует. Человек не может одновременно находиться в двух временных точках…».

В тёмном окне Дома, который уже был рядом, что-то мелькнуло. Я вздрогнула и внимательно пригляделась. Ничего, только один пустой и бесконечно тёмный провал окна, словно рот сказочного великана, распахнувшийся в безмолвном крике. Черт побери, этой ночью мне кажется слишком многое!

Обдумывая происходящее, я поднялась по ступенькам, как запрограммированная, толкнула входную дверь и осторожно шагнула внутрь.

В холле оказалось не так темно, как я предполагала. Серый, призрачно-мерцающий свет растекался ровной полиэтиленовой паутиной по стенам и полу, окрашивая их в такие же унылые тона.

«Зачем я сюда пришла? — неожиданно испугалась я. — Я здесь совершенно одна! А если кто-нибудь появится в этом мраке? Я даже не успею убежать… Да, собственно говоря, и бежать-то некуда…».

В дальнем углу коридора что-то шевельнулось. Распахнулась ещё одна дверь, вероятно, ведущая в следующую комнату, и в этом прямоугольном, более светлом проёме возник мужской силуэт. Это был тот же человек, и он опять от меня уходил! Не оборачиваясь, он перешагнул порог и скрылся в глубине зала. Я, как ненормальная, бросилась вслед, убеждая себя, что если его догоню, то получу ответы на все беспокоящие меня вопросы. Я влетела в комнату, но мужчина уже переступал порог следующей. В два прыжка я оказалась возле дверного косяка, но он уже открывал третью дверь. И так повторялось бесчисленное множество раз. Стоило мне достичь входной двери той или иной комнаты, как он уже оказывался у выхода из неё.

«Какой ужасный, дурацкий дом, — скрипнув зубами от злости, подумала я. — Бесконечное количество комнат, и все они соединяются между собой! Но все равно где-то должен быть конец».

Словно в подтверждение своих мыслей, я, выскочив из очередной комнаты, оказалась в длинном прямом коридоре. В конце его я различила узкую деревянную лестницу с резными перилами. Мужчина с обезьяньей ловкостью вскарабкался наверх, я же, не сбавляя темпа, рванула за ним.

Верхняя ступенька лестницы вновь привела меня в коридор, на этот раз совершенно глухой, без дверей и окон. Несмотря на отсутствие освещения, здесь было довольно светло, но в тот момент я не обратила на это внимания. Теперь появилась твёрдая уверенность, что мой беглец никуда от меня не денется. И я, наконец, получу то, ради чего проделала столь долгое и утомительное путешествие. Увижу его лицо.

Рано или поздно это должно произойти!

Мужчина подошёл к стене в конце коридора и остановился. Я, затаив дыхание, осторожно приблизилась и уже подняла руку, чтобы дотронуться до его плеча, но он сам начал медленно разворачиваться. И в тот момент, когда я должна была увидеть его лицо, я… неожиданно проснулась. Проснулась, заревела и долго не могла понять, где я нахожусь.

А потом мои веки смежились, и я вновь погрузилась в тревожно-беспокойное полузабытьё. Снов я больше не видела. Единственным, что я запомнила, было то, что за секунду до моего пробуждения, мои губы несколько раз прошептали неизвестное мне мужское имя.

Николас.

16 августа. Вечер

День выдался таким же пепельно-серым и бесцветным, как увиденный накануне сон.

«Действительно осень, — с грустью подумала я, глядя в окно. — Хотя ещё только середина последнего летнего месяца».

Ветер на улице окреп и назойливо перебирал оконные стекла, заставляя их нудно дребезжать. Мне поневоле представилась большая нотная тетрадь, на страницах которой была записана мелодия уходящего лета. Самым любопытным было то, что она, стараясь уйти в чисто осеннюю тональность, почти достигала звеняще-серого апогея, но каждый раз неизбежно возвращалась назад.

«Интересная вещь, — подумала я, машинально выводя пальцем на запотевшем стекле бесформенные узоры. — Такое впечатление, что сама природа соблюдает свой ритм и не торопится менять время года раньше, чем ей предназначено. Действительно, время — оно у каждого своё. Интересно, какое оно у меня?»

Я задумалась и машинально прикоснулась к виску влажным холодным пальцем.

«Скорее всего, у меня его просто нет. Не может быть времени у человека, который не знает, кто он на самом деле».

Сзади легонько скрипнула дверь. Я даже не обернулась, потому что знала — пришла Полли.

— Здравствуйте, — я зябко передёрнула плечами.

— Здравствуйте, здравствуйте, — Полли шумно засопела, поставила поднос с лекарствами на стол и начала шуршать упаковками таблеток. — Я вижу, вам сегодня гораздо лучше. Что-то пытаетесь рисовать? Может, дать вам карандаш и бумагу?

— Нет, — я провела пальцем по стеклу так, что оно пронзительно пискнуло. — Это всего лишь бессмысленные фантазии. В самом деле, я действительно чувствую себя великолепно. Кстати, сегодня я все помню. И про аварию, и про цвет машины, о которой был вчера разговор.

— Ну, надо же! — Полли всплеснула руками. — Неужели дело пошло на поправку? Поздравляю! Если откровенно, я очень рада за вас!

— Полли, — я попыталась, как можно мягче прервать её излияния. — Сегодня ночью мне приснился странный сон. Какой-то мужчина постоянно убегал, а я его догоняла. Действие происходило в старом одиноком особняке, стоящем на морском утёсе…

— Вы видели его лицо? — пытливо вставила она.

— Нет, — я недовольно поморщилась оттого, что меня перебили, — не видела. Я помню, что приблизилась к нему совсем вплотную, он уже почти обернулся, но тут я… проснулась…

— Жа-а-аль, — разочарованно протянула сиделка.

— Зато я знаю, как его зовут, — сдавленно пробормотала я.

За спиной послышались приближающиеся шаги. Рука Полли легла на моё правое плечо, а лицо осторожно выглянуло из-за левого.

— Как? — шёпотом спросила она.

— Николас, — шумно выдохнула я. — Его зовут Николас. Только это имя мне ни о чем не говорит.

— Возможно, так звали вашего мужа? По виду вам около тридцати, вы — красивая интересная, женщина, должен же у вас быть муж?

— Очень может быть, — я задумчиво кивнула. — Только если он есть, почему не объявился за все это время?

— Ну-у… — по-видимому, желая что-то сказать, Полли открыла рот, но потом передумала и закрыла.

— Вот видите, — я слегка качнула головой. — Тут и сказать нечего.

— Нет! — упрямо возразила сиделка. — Неправда, всегда можно что-нибудь сказать! Только надо стараться говорить по делу!

— Тоже верно.

— Понимаете, — Полли сочувственно погладила меня по плечу. — Найти вас — это ведь, ох, как непросто! У вас нет ни имени, ни фамилии, о себе вы ничего не помните, даже где вы жили…

— Можно было отыскать по машине! — упрямо заявила я. — Наверняка это он мне её покупал! И по телевизору аварию, скорее всего, показывали в новостях! И потом, если я исчезла, и муж меня потерял, то почему бы не поговорить с людьми, не навести справки? Неужели этих телевизионных выпусков никто не видел? СОВСЕМ никто?

— Мы опять-таки не знаем, где он находился все это время, — вздохнула сиделка. — Может быть, куда-то уезжал?

— Но ведь рано или поздно все равно бы приехал! — я продолжала гнуть своё. — Он живёт не на необитаемом острове! И потом, он мог обратиться в полицию! Уж они-то знали, где я нахожусь! Все равно, ему кто-нибудь сказал бы об этом!

— Да, — женщина печально согласилась. — Тут вы, безусловно, правы. Может, никакого мужа и не было…

— Угу, — я угрюмо кивнула.

— Однако мы заболтались, — Полли взяла меня под локоть и повела прочь от окна. — Нам пора делать уколы, принимать таблетки…

— Может, не стоит этого делать?!!! — я буквально взмолилась. — Нет, правда, мне действительно намного лучше!

— Я все это прекрасно понимаю. Но распоряжение врача для меня — приказ. Вот, скоро соберётся очередной консилиум, там вас внимательно выслушают, обследуют и, если сочтут необходимым, определённые лекарства исключат. А, возможно, даже выпишут из нашей клиники.

— Хорошо, — я сдалась.

…Однако когда Полли ушла, я снова выплюнула таблетки и долго ломала голову, а не они ли причина того, что я всё постоянно забываю? Я их только день не принимала, а чувствую себя намного лучше, и в голове прибавилось ясности. Странная, абсолютно дикая, нелепая вещь — я нахожусь в больнице для того, чтобы мне помогли все вспомнить, а получается наоборот, так, что всё забывается…

Или у меня вновь разыгралось воображение? Наверное, самое рациональное — подождать ещё день и посмотреть, что будет завтра.

17 августа. Вечер

Сегодня произошло такое из ряда вон выходящее событие, что у меня до сих пор дрожат руки, хотя Полли говорит, что я проспала часа четыре, не меньше. Случилось то, чего я совсем не ожидала. Но, как бы то ни было, раз уж я начала писать дневник…

Начну с того, что утром я поймала себя на мысли — почему так долго не было приступов? Конечно, три дня — не срок, но если судить о том, что раньше боли мучили меня через день, мои сомнения вполне обоснованы. Неужели все дело в этих проклятых таблетках? Эта мысль так крепко засела в голове, что поначалу я даже ощутила мелкую тошнотворную дрожь. А вдруг всё это кем-то специально подстроено? Но зачем? Кому выгодно, чтобы я как можно дольше не могла вспомнить, ЧТО со мной произошло? Что, если я на самом деле перешла кому-то дорогу?

Задумавшись, я невольно ощутила, что всё проговариваю вслух и начала ругать себя за то, что совсем не контролирую эмоции.

Мои мрачные размышления были прерваны появлением Полли. Сегодня её было не узнать. Всем своим видом она излучала загадочность и таинственность, серо-зелёные, обычно строгие глаза так и светились желанием сообщить мне нечто важное. Настолько значимое, что она даже забыла поздороваться, а, как только очутилась в палате, торжественно подняла правую руку и магическим голосом произнесла:

— Вы не поверите в то, что я вам сейчас сообщу.

От такого вступления я на секунду лишилась дара речи.

— Только вчера мы об этом поговорили, — продолжала сиделка, — и, представьте, сегодня утром он появился! Нет, определённо в нашем мире ещё много загадочного и необъяснимого!

— Кто… он? — с трудом разлепив губы, выдохнула я.

— Он… — лицо Полли сияло, как начищенная медная монета. — Он, Николас, наверное, а кто же ещё?

— Мой муж? — я почувствовала, что пол уходит у меня из-под ног.

— А вот это он скажет сам, — рот женщины расплылся в улыбке до ушей.

— Он просил вам пока ничего не говорить, по-видимому, хочет сделать сюрприз…

— Ничего себе сюрпризик, — ошалело пробормотала я. — Так и с ума можно сойти.

— Ну-у, — женщина вытянула губы трубочкой и плавно взмахнула рукой, — я думаю, до этого не дойдёт. Если вы не сошли с ума после такой аварии… Однако, я заговариваюсь! Он ждёт в коридоре… Кстати, довольно деловой и обаятельный мужчина — к больным с таким положением, как у вас, попасть крайне непросто. А он буквально за десять минут сумел убедить администрацию, что ему это необходимо…

— Что, дал денег? — невольно вырвалось у меня.

Серо-зелёные глаза гневно сверкнули, но в следующую минуту Полли равнодушно пожала плечами.

— Все возможно, — уклончиво ответила она. — Судя по внешнему виду…

— Он богат? — мне не терпелось узнать, как можно больше.

— Похоже, что да. Одет, по крайней мере, довольно изысканно. И главное, со вкусом. Я что и говорю — такой обаятельный мужчина…

— Подождите, — я заметалась по комнате, уже не обращая внимания на болтовню сиделки. Какой кошмар, в этой комнате нет даже зеркала! Как я смогу привести себя в порядок? Тем более, если учесть, что я не видела себя целый год!

— Зеркало! — истерически закричала я. — Мне необходимо посмотреться в зеркало! Я даже не знаю, как выгляжу!

— Успокойтесь, прошу вас! — Полли даже покраснела от волнения. — Вы же понимаете, зеркало вам повесить никак нельзя, вы бы его тут же разбили!

— А сейчас? — я по-детски всхлипнула и укоризненно посмотрела на неё.

— Сейчас что прикажете делать?

— По-моему, у меня для вас кое-что есть, — женщина с озабоченным видом полезла в карман халата. — Вот, взгляните!

И она протянула мне небольшое зеркальце в изящной плетёной оправе.

Из маленького блестящего овала на меня смотрело чужое лицо. По крайней мере, раньше я его никогда не видела. В целом, оно производило более-менее благоприятное впечатление, хотя я ожидала увидеть дико горящие глаза с обрамляющими их зелёными или красными кругами и торчащие в разные стороны волосы. Но… причесаться и в самом деле не помешало бы…

— У вас есть расчёска? — спросила я настолько деловым тоном, что Полли невольно улыбнулась.

— Есть, — она достала из кармана халата небольшую массажную щётку. — Определённо, мужу вас был. И, скорее всего, старался исполнить любое ваше желание или каприз. Иначе откуда взяться ноткам, не терпящим возражения?

Я только хмыкнула, пожала плечами, взяла предложенную мне массажную щётку и начала причёсывать растрёпанную шевелюру.

— Нет! — Полли решительно её забрала. — Не так. Держите зеркало, я вас сама причешу.

Каким образом эта пожилая женщина научилась разбираться в модных причёсках, я так и не поняла. Буквально за несколько минут она взбила мои волосы, словно пену от шампуня и уложила так, что они накрыли голову объёмным, даже слегка светящимся куполом.

— Нравится? — с улыбкой спросила она.

Я довольно кивнула.

— Ну, всё, — лицо Полли снова приняло серьёзное выражение, хотя в глазах продолжали плясать задорные огоньки. — Теперь думаю, что могу позвать вашего таинственного незнакомца.

— Зовите! — я с улыбкой кивнула.

Полли вышла за дверь, и до меня донеслись приглушенные голоса.

«Кто же он всё-таки такой?» — мучительно подумала я.

Дверь резко распахнулась, и Он вошёл в палату. Я машинально оценила дорогой костюм, не менее дорогое элегантное чёрное пальто и стильные, до блеска начищенные ботинки. Посмотреть ему в лицо я почему-то постеснялась.

— Здравствуй, Джина! — раздался низкий, но приятный мужской голос.

17 августа. Ещё более поздний вечер

Отражая на страницах дневника то, что мне пришлось пережить, я была вынуждена сделать перерыв. Как только дело дошло до описания дневной сцены, я опять все живо представила, и у меня так сильно затряслись руки, что запершило в горле, и я разрыдалась. С мыслями я собралась только минут через сорок. Продолжение села писать через час.

Итак, вошедший поздоровался, назвав меня при этом по имени. Я невольно вздрогнула и в следующий момент в моей голове вспыхнула сверхновая звезда.

— Здравствуй, моя милая Джина! — уже более ласково повторил незнакомец.

Превозмогая тяжесть песка, которым налились веки, я всё-таки взглянула ему в лицо.

Нет!

Этого человека я раньше никогда не видела! На вид — лет сорок-сорок пять, но возможно и старше. Много седых волос на висках. Взгляд слегка усталый, но, тем не менее, жизнерадостный, уверенный в себе. Лицо слегка полное, но это его не портит, в уголках глаз притаилась сеточка морщин. Скорее всего, этот человек много улыбается. Вообще, Полли права — он весьма обаятелен и представителен. Только вот жуткий шрам на лице чуть портит общую картину… Похоже на след… Даже сразу и не скажешь, на след от чего…

В принципе, это пустяки. Пройдёт время, он побледнеет, исчезнет его красно-синяя одутловатость. И он уже не будет так бросаться глаза. В целом, этот мужчина производит впечатление сильного и властного человека, знающего, что он хочет и умеющего любыми путями добиваться намеченной цели. Только вот одна мысль не даёт мне покоя — где же он так сильно пострадал?

— Здравствуй, моя дорогая Джина, — в третий раз повторил незнакомец. Я проглотила сухой комок в горле и кивнула головой.

— Здравствуйте, — выдавила я.

Человек улыбнулся. Точнее, улыбка чуть тронула его пухлые губы, в основном, улыбнулись глаза.

— Наконец-то я нашёл тебя, девочка моя, — неторопливо произнёс он.

Я не успела сообразить, что ответить и поэтому лишь благодарно закивала головой. Незнакомец поискал глазами и, наконец, заметив больничный табурет, не спеша, на него опустился.

— Я так долго разыскивал тебя, милая моя, — печально произнёс он. — И, если честно, уже отчаялся найти.

В душе появился необъяснимый страх. Нет, это ощущение принёс не мой посетитель. Оно было чем-то большим, скорее всего, подсознательным нежеланием услышать нечто такое, что окажется не совсем приятным. Кем же всё-таки этот мужчина был в моей прошлой жизни?

— Кто-о вы-ы? — стараясь не стучать зубами, с трудом выдавила я.

— Ты, что, не узнаешь меня? — его брови поползли вверх. — Я — твой папа.

В моей голове взвился смерч, состоящий из окружающего мира. Комната поплыла перед глазами, кровать, на которой я сидела, заходила ходуном, а мой новоявленный отец разделился на несколько десятков себе подобных. Затем я почувствовала, что какой-то светящийся, сотканный из зыбкого тумана призрак постепенно вытесняет из сознания свет, и услышала, как отец громко звал на помощь. И вот, на грани соприкосновения с Неведомым и Необъятным — лёгкое прикосновение иглы шприца и мягкий, настойчивый голос Полли:

— С ней всё будет в порядке. Просто она слишком переволновалась. Сейчас ей надо немного отдохнуть. Приходите завтра. Пожалуйста.

18 августа

Сегодня мой отец появился вновь. Он зашёл в палату тихо и неторопливо, так, словно делал это каждое утро. Молча опустился на табурет и посмотрел на меня своим пронзительным, каре-зелёным взглядом.

— Как твои дела? — тихо спросил он. — Тебе лучше?

Меня вновь охватил озноб, зубы начали выбивать непостижимые ритмы. Параллельно я ощутила, что руки сами по себе комкают одеяло и подтягивают его к подбородку.

— Ты меня боишься? — его губы тронула улыбка, и сеточка морщин обозначилась в уголках утомлённых глаз. — Не бойся, я не причиню тебе вреда. Ты мне веришь, Джина?

Я хотела сказать что-нибудь в ответ, но вовремя поняла, что не получится, и просто кивнула головой.

— Хорошо, что веришь, — отец встал, подошёл к окну и, засунув руки в карманы брюк, начал разглядывать хмурый, по-настоящему осенний пейзаж. — А вот врачи долго не могли поверить. Мне кажется, они и сейчас остались при своём мнении, просто успокоились, потому что получили, что хотели.

Отведя левую руку в сторону, он недвусмысленно потёр подушечками большого и указательного пальцев.

— Ясно, — выдохнула я.

— Ну вот, — по голосу я поняла, что он опять улыбается. — Ты уже вступила со мной в диалог. Я понимаю, сразу всё не делается…

— Чем вы можете доказать, что вы мой отец? — скороговоркой выпалила я, но тут же пожалела об этом.

— А зачем мне что-то доказывать? — тихо ответил он вопросом на вопрос.

— Я сам об этом знаю и, думаю, этого вполне достаточно. Сейчас вот ты узнала и, не сомневаюсь, рано или поздно поверишь…

— Чему я всё-таки должна поверить?

— Тому, что я сейчас расскажу. Может быть, оно прозвучит не слишком правдоподобно, но, к сожалению, больше сказать нечего. Правда — всегда одна.

Меня вновь заколотило, я почувствовала, как закружилась голова. Где-то глубоко, на самом дне моего желудка, от станции отправления тронулся поезд, мерно покачивая вагонами и отстукивая колёсами попадающиеся на стыках стрелки. Состав уходил вдаль, в чёрную, бездонную пустоту, и к последнему вагону были прицеплены мои внутренние органы. Они тянулись за поездом туда, где не имелось пределов и границ. В предчувствии чего-то тяжёлого и неизбежного.

Удивительно, но отец, даже не повернув головы, понял моё состояние.

— Не стоит так нервничать, Джина, — глухо сказал он, и его голос показался мне пустым и бесцветным, как лишённая хлора вода. — Ничего жуткого я тебе рассказывать не собираюсь. Всё это время ты хотела узнать правду, а сейчас такой случай представился. Верно?

Я промолчала. Он, похоже, расценил мой жест, как знак согласия.

— Договорились, — он сделал паузу, и я подумала, что ему тоже нелегко говорить об этом. — Начну с самого необычного. Какой сейчас год?

— Две тысячи второй, — удивилась я.

— Вот именно. А совсем недавно я находился в три тысячи втором…

У меня перехватило дыхание, и невольно открылся рот. Потом первое потрясение прошло, и удивление сменилось гневом. Получается, что этот человек пришёл сюда не за тем, чтобы восстановить цепь потерянных звеньев моей Памяти, а для того, чтобы просто заморочить мне голову!

Только с какой целью?

Очевидно, я шумно засопела, потому что отец сказал:

— Подожди возмущаться, Джина. Согласись, в глубине души ты всё равно хочешь услышать эту историю до конца. Давай, ты меня спокойно выслушаешь, а потом уже будешь делать выводы.

Странно, но теперь я почувствовала, что передо мной — отнюдь не шарлатан. По крайней мере, он знает мой характер и чувствует перепады моего настроения.

— Хорошо, — согласилась я.

Отец тяжело вздохнул. Наклонив голову, он слегка ссутулился, и на мгновение показалось, что мне действительно знаком этот облик, я непременно видела его ранее. Не раз и не два, а много больше.

— Твоя мама умерла, когда тебе было восемь лет, — голос прозвучал сдавленно, и в нем слышалась такая скорбь, что я вздрогнула и почувствовала, как учащённо забилось сердце. Подозрения о том, что этот человек лгал, рассеивались с каждой минутой.

Он достал из кармана носовой платок, высморкался и продолжал:

— Что поделаешь, жизнь сплошь состоит из неприятных моментов. Мы остались вдвоём, и, конечно, я не мог дать тебе того тепла и ласки, которые даёт женщина. У меня все время было слишком много работы…

— А чем ты занимался? — я внезапно перебила его, даже не заметив, как перешла на «ты».

— Я возглавлял секретную группу учёных, работавших при правительстве. Мы проводили эксперименты по перемещению во времени. К тому моменту на планете установилась строгая иерархия власти, естественно, никто не хотел её терять. Нашей задачей было изучение будущего и выяснение состава правительства в последующие его периоды. Нужно было найти момент возможного государственного переворота, который мог привести к смене действующих лиц в политике, вырвать его из истории, вырезать, словно рудиментарный придаток, удалить, как аппендицит!

Он немного помолчал, и по тем еле различимым звукам, которые до меня донеслись, я поняла, что ему неприятно об этом говорить. Я не стала больше задавать вопросов, чтобы больше не прерывать его. Теперь во мне проснулось любопытство.

— Но меня лично интересовала ещё одна проблема — прошлое. То, что уже было, гораздо легче понять и оценить, нежели то, чего ты ещё не видел и даже не представляешь, что там может быть. Не скрою, финансовые махинации имели место — ведь я, как руководитель, занимался распределением средств, которые нам выделяли. Для моих опытов требовалось совершенно другое оборудование, и на него тоже нужны были деньги!

Но… это уже не имеет значения. Важно, что я достиг того уровня, которого хотел, я нашёл принцип разделения временных полос, сумел научиться управлять ими, перемешивать, тасовать, словно колоду игральных карт. В тот момент это было для меня величайшим удовлетворением!

В принципе, я всегда старался добиваться того, что задумал, такая уж у меня натура. Я, например, считаю, что нет людей, которые НЕ МОГУТ чего-то достичь, есть такие, которые просто НЕ ХОТЯТ что-то делать!

«Моя догадка была правильной, — мелькнуло у меня в голове. — Он привык достигать намеченной цели, невзирая ни на что…».

Отец словно прочитал мои мысли и улыбнулся.

— Кстати, ты точно такая же упрямая и целеустремлённая, ведь ты — моя дочь. Этому я учил тебя с самого детства. Но… мы немного отвлеклись.

Итак, выход в прошлое я нашёл. Теоретически. Оказалось, что для полного завершения эксперимента всё-таки необходим живой человек. Подходящей кандидатуры у меня не имелось, и я опять начал нервничать. И тут неожиданно свои услуги мне предложила ты.

— Я?

— Да, именно ты. Причём, ты упорно на этом настаивала. Причина, правда, у тебя была немного странная — ты рассказала, будто видела сон, из которого ты узнала, что скоро встретишь свою настоящую любовь. То есть, того мужчину, который будет, первым и, возможно, единственным в твоей жизни. Все женщины в душе так романтичны…

— А ты?

— А что я? — отец снова вздохнул. — Я, наверное, тоже. Иначе бы я никогда не стал подвергать риску родную дочь.

— Сколько мне было лет?

И сколько же лет тогда мне сейчас?

— Девятнадцать. Самый расцвет беззаботной молодости и желания любить. Долго, красиво и полноценно. В итоге, ты настояла, и я тебя туда отправил. Самое интересное, в тот момент я ощущал удивительное спокойствие, видимо чувствовал — с тобой ничего не случится.

Ты вернулась рассеянная, задумчивая и крайне замкнутая. На все мои расспросы отвечала без особой охоты, тускло и однозначно, мне ничего не удалось от тебя добиться, кроме того, что люди двадцать первого века практически ничем не отличаются от людей тридцать первого, даже носят почти такую же одежду. Мне стало грустно — неужели за тысячу лет развития цивилизация так и не сдвинулась с места? Ты поспешила успокоить меня, что мало с кем общалась, потому как в том месте, где сейчас находится наш дом, практически никто не живёт. Тогда я предложил тебе отправиться подальше, например, в центр густонаселённого города. Эту идею ты отвергла сразу, объяснив, что тебе очень понравилось именно то место, где ты была. И попросила снова направить тебя туда, только на несколько дней позже. Я не стал возражать — я слишком любил тебя и с детства привык исполнять твои капризы. По-видимому, это и называется синдромом потерянной матери…

Он тяжело вздохнул, достал из кармана сигарету и нервно повертел её между пальцев.

— Наверное, здесь нельзя курить? — спросил он, обернувшись ко мне в первый раз за все это время.

— Кури, — я почувствовала, что на моем лице появляется дурацкая улыбка. — Только открой форточку. А пепел можно стряхивать в цветочный горшок, я слышала, его иногда используют, как удобрение.

Отец улыбнулся и прикурил от миниатюрной, изящной зажигалки. Выпустив струйку голубоватого дыма, он вновь отвернулся к окну.

— Я вторично отправил тебя в этот мир. Получилось лучше, ты вернулась не такая грустная и задумчивая. Рассказывала, что познакомилась с девушкой примерно твоего возраста, что её зовут Дженни, и вы почти подружились. Я понял, что мой эксперимент набирает силу, и уже готовил материал для твоего нового задания…

Он выпустил ещё одну струйку и умолк. А я сидела на кровати и начинала понимать, что как бы я этого не хотела, я все равно ему верю. Не может человек так долго притворяться и лгать, придумывая всяческие небылицы. Да и зачем ему это? Если бы игра затевалась с какой-то корыстной целью, то оно ещё понятно. Возможно, у меня где-то всё-таки припрятано несколько миллионов? Я представила длинные ровные ряды туго перетянутых банкнот и улыбнулась.

Нет, определённо всё это чепуха!

Если бы я была настолько богата, вряд ли бы я передвигалась без охраны! А в тот злополучный день я была в машине одна…

Щёлкнул дверной замок, и на пороге возникла улыбающаяся Полли.

— Мистер, — елейным голоском прощебетала она. — Наверное, на сегодня вполне достаточно. Её не стоит слишком утомлять, она ещё слаба. Думаю, если вы продолжите завтра, ничего страшного не случится. Тем более, дорогу вы уже знаете.

— Да, да, конечно, — отец смущённо засуетился и выкинул окурок в открытую форточку. — Ни в коем случае сейчас нельзя делать ничего такого, что может отрицательно сказаться на здоровье Джины! Доченька, мы побеседуем завтра! И послезавтра тоже! Теперь впереди у нас много дней, а, раз уж нам суждено было встретиться, у меня лично нет никакого желания расставаться. Отдыхай, набирайся сил, продуктов я тебе привёз, они там, внизу, тебе их потом передадут…

Он вопросительно посмотрел на Полли.

— Завтра, — кивнула она. — С утра. Сегодня они пройдут соответствующую санитарную обработку.

— Завтра, — мужчина улыбнулся. — Моя дорогая Джина, мы с тобой снова увидимся завтра!

Он подошёл ко мне, быстро наклонился и поцеловал в лоб. Прикосновение губ было настолько мягким, что я почувствовала, как по телу пробежала лёгкая, волнующая дрожь.

— До завтра, дочка, — он посмотрел на меня слегка влажными глазами, повернулся и направился к двери.

Неожиданно я поняла, что меня так сильно мучает один вопрос, что я не смогу подождать ни до завтра, ни до вечера, даже ни одной минуты! Секунду я колебалась, думая, как лучше к нему обратиться.

— Эй! — позвала я тихонечко.

Он замедлил шаг.

— Николас!

Он остановился.

— Папа!

Он обернулся.

Теперь его карие с зелёными крапинками глаза не были влажными и грустными, они излучали мягкий, тёплый свет.

— Я тебя слушаю, Джина.

— Папа, — я почувствовала, что краснею до кончиков волос. — Я… я хотела у тебя спросить… А в той жизни, которая была до всего этого, — я обвела больничную палату смущённым взглядом, — у меня был муж?

Его губы тронула странная усмешка. Я могла поклясться, что он улыбался, но уголки его губ не поднимались, а опускались!

— Мы поговорим об этом завтра, — сухо сказал он. — Отдыхай, набирайся сил.

И не успела я открыть рот, как хлопнула входная дверь.

19 августа

Ночью спалось плохо, снилась разная ерунда, отчего я постоянно просыпалась. Поэтому, когда утром Полли зашла в палату, то сразу же отметила мой несвежий вид и помятую физиономию.

— Так нельзя, миссис Джина, — недовольно пробурчала она. — Если встречи с отцом неблагоприятно воздействуют на ваше самочувствие, я буду вынуждена ставить перед главным врачом вопрос о сокращении их количества.

— Нет, только не это! — почти что воскликнула я.

— Я вас прекрасно понимаю, — Полли положила руку на грудь. — Вы каждый день узнаете что-то новое, к вам возвращается память, а вместе с памятью возвращается жизнь. Но… слишком уж вы возбуждаетесь, и весь лечебный режим идёт насмарку. Постарайтесь как-то сдерживать свои эмоции, что ли… Иначе вы так долго не поправитесь. Вам здесь ещё не надоело?

— Надоело, — честно призналась я.

— Тогда тем более, — Полли сцепила руки на животе и внимательно посмотрела мне в глаза. — Послушайте меня, Джина. У вас всё в порядке, жизнь потихонечку налаживается. Вы обрели имя, вас, наконец-то, нашёл отец. Сейчас самое главное — поменьше волноваться. И все! Ещё максимум три недели, необходимые анализы, тесты — и… Вы — свободный человек и вновь сможете вступить в окружающий полноценный мир! Восьмого сентября вы уже навсегда покинете эти стены! Разве это плохо?

— Хорошо, — я в задумчивости потёрла подбородок. — Полли, мне кажется, что число, о котором вы сейчас сказали… Восьмое сентября… Что-то в моей прошлой жизни было связано с этим днём…

— Может быть, какой-нибудь семейный праздник, чей-нибудь день рождения? — высказала предположение сиделка. — Ваш, или вашей мамы, а, может быть, вашего отца?

— Может и так… Но у меня какое-то совершенно противоположное ощущение… День рождения, он связан с радостными и приятными хлопотами, а мне, наоборот, эта дата представляется темной и густой, как растаявшая на солнце вакса…

— Мне кажется, что вы преувеличиваете, — Полли махнула рукой. — У вас слишком разыгралась фантазия.

— Возможно, — согласилась я, а про себя подумала: «Нет, это не фантазия моя буйствует, я определённо чувствую — в этот день произошло что-то нехорошее».

Возникла пауза. Полли о чём-то задумалась, положив скрещенные руки на живот и пристально глядя вдаль. Я посмотрела в окно — нет, ничего нового, все тот же безрадостный серый пейзаж, та же печальная дымка пепла и наступающей осени.

«Дни поздней осени ругают постоянно, — неожиданно вспомнились мне строчки из стихотворения какого-то поэта, — мне нравится она…».

Подмечено абсолютно верно! Все мы нервничаем и брюзжим, когда остывает солнце, и вместе с уходящим теплом исчезают последние летние дни. Я тоже из этой породы. Но, стоит посмотреть на происходящее под другим углом, получается, что эта беспросветная мгла принесла мне лишь хорошие новости. Я, похоже, и в самом деле люблю осень, потому что отец нашёл меня, когда осень начала заявлять о себе. Действительно, всему своё время.

— Джина, — нарушила молчание Полли, — во сколько сегодня хотел подъехать ваш отец?

Ей явно хотелось перевести разговор на другую тему.

— Не знаю, — растерянно пробормотала я и тут же поняла, что у меня действительно нет никакой информации. — Он ничего не сказал…

— Я думаю, ничего страшного, — женщина попробовала улыбнуться, но у неё не получилось. — Я потом справлюсь внизу, на «ресепшн», может быть, они чем-то располагают…

— Не волнуйтесь, — я печально вздохнула. — Не стоит беспокоиться. Если сказал, что придёт, значит, так оно и будет. Просто вчера он как-то странно себя повёл, когда я спросила о замужестве.

— Я тоже это заметила, — согласилась Полли. — Сразу занервничал и даже слегка изменился в лице, хотя, судя по всему, человек он — выдержанный и умеет управлять эмоциями…

— А вдруг у него с моим мужем были проблемы? — предположила я. — Обычно тести и зятья редко могут найти общий язык.

— Все возможно, — согласилась женщина. — Не берите в голову, сегодня вы узнаете об этом более подробно.

Мы ещё немного помолчали.

— Кстати, — заметила Полли. — Ваш отец выглядит довольно моложаво. Как, по-вашему, сколько ему лет?

— Даже не могу предположить, — я пожала плечами. — Лет сорок, с чем-нибудь, наверное, ближе к пятидесяти…

— Вот и я о том же. Если учесть, что ему примерно сорок пять, а вам около тридцати… Сколько же ему было лет, когда вы родились?

Я отправил тебя в прошлое в девятнадцать лет…

Поражённая внезапной догадкой, я уставилась на неё, словно увидела в первый раз. Но тут же другая, более трезвая мысль вытеснила возникшее подозрение. Я быстро взяла себя в руки.

— Возможно, он просто хорошо выглядит, — уклончиво ответила я.

Как я могла объяснить этой женщине, что точный возраст моего отца невозможно установить! Вероятно, он был таким десять лет назад, когда только что провёл первые эксперименты и стартовал на мои поиски? Наверняка, сейчас он уже намного старше и голова вся седая. Я смотрела на Полли и знала, что она меня не поймёт. Не поймёт и не поверит. Поэтому, даже не стоит пытаться что-либо объяснять.

Но возможно ли сейчас установить мой возраст?

Наступила третья пауза в нашем сегодняшнем разговоре, на мой взгляд, самая долгая и неприятная. Мы смотрели друг на друга, и каждый думал о своём, но вслух сказать этого не решался.

Ситуацию разрядил щелчок дверного замка, и в палату заглянула женщина в белом халате, которую я раньше никогда не видела.

— Полли, вас к телефону, — смущённо пробормотала она и кивнула мне. — Извините. Здравствуйте.

— Интересно, кто это может быть? — засуетилась Полли. — Обычно на работу мне звонят крайне редко.

— Может, муж? — улыбнувшись, предположила я.

— У меня нет мужа, — сухо отрезала женщина и захлопнула за собой дверь.

Я осталась одна и почувствовала себя ужасно неловко. Какая же я всё-таки дура и постоянно лезу туда, куда меня не просят! Совершенно очевидно, что своим бестолковым замечанием я расстроила, в принципе, неплохого человека. Надо будет обязательно извиниться.

Дверной замок щёлкнул вновь. Появилась Полли. В правой руке она держала изящную радиотелефонную трубку.

— Это вас, — она натянуто улыбнулась. — Ваш отец.

Отец! Я почувствовала, что на спине начались тараканьи бега. Что могло произойти? Почему он звонит, когда обещал приехать?

Дрожащими руками я взяла белый кусок пластмассы.

— Да… — выдавила я деревянным голосом.

— Джина! — послышался далёкий, печальный голос. — Здравствуй, дочка!

— Здравствуй, папа! — поспешно ответила я. — Что-нибудь случилось?

— Ничего серьёзного, — он немного помолчал. — Просто неожиданные деловые встречи. Я сегодня, наверное, уже не смогу заехать…

— А вечером? — я почувствовала, как у меня одновременно заныли виски, зубы и поясница. — Приезжай вечером, когда освободишься!

— Не знаю, — его голос стал совсем сухим и шершавым, как избитый пустынными ветрами песок. — Я постараюсь, но не обещаю… Сегодня у меня был тяжёлый день. Я потому и звоню, чтобы ты не волновалась…

— Понятно, — в уголках глаз появилась горячая жидкость. — Ладно, папа, ничего страшного, конечно, дела есть дела. А завтра… завтра ты придёшь?

— Непременно! — песок голоса приобрёл ровный, приятный цвет охры. — Завтра я приду обязательно!

— Договорились. Я тебя буду ждать… Целую, пап!

— Целую тебя, моя девочка…

— Папа! — я изо всех сил закричала в трубку, боясь, что нас сейчас разъединят.

— Да? — теперь его голос был уже рядом.

— Папа… извини…, я просто хотела задать тебе один вопрос…

— А завтра нельзя?

— Нет, лучше сегодня. Я думаю, не такой уж он и…

— Что ж, спрашивай, — песок голоса вновь стал сухим и потёк тонкой, шуршащей струйкой.

— Что в нашей семье означает восьмое сентября? Что это за день?

Он на какое-то время замолчал, и я поняла, что он озадачен этим вопросом, по крайней мере, в данный момент к нему не готов.

— Папа! — тихонько позвала я. — Ты меня слышишь?

— Да, конечно, слышу, дочка! — он словно очнулся. — Обычный день, ничем не отличающийся от остальных. День в начале осени…

— Это понятно, — нетерпеливо перебила я. — Я бы хотела знать, ЧТО он означает ДЛЯ НАШЕЙ СЕМЬИ?

— Да тоже ничего особенного. Разве что своеобразный канун семейного праздника…

— Какого праздника?

— Твоего. Девятого сентября у тебя, Джина, день рождения.

20 августа

Вчера вечером в палату доставили папины подарки, но я так устала, что перебирать их не было сил. Только сегодня утром, почувствовав себя отдохнувшей, я решила, что сейчас — самое время.

С детским восторгом я разглядывала яркие красочные этикетки на разнообразной формы банках и полупрозрачных, приятно шелестящих пакетах. Честно говоря, полностью забыв мир, существовавший ранее, я и не думала, что в нем существует столько всевозможной вкуснятины.

Особое внимание отец уделил овощам и фруктам. В основном, почему-то зелёным яблокам и маринованным огурцам. Эти позиции он представил в самых разнообразных вариантах. Консервированных огурцов было великое множество: всяческих размеров и калибров, изготовленных в разных странах. Мне очень понравились совсем маленькие, величиной с половину пальца огурчики, которые носили интересное и незнакомое мне название «корнишоны». Яблоки также находились в многочисленных упаковках, в одной они были нарезаны ломтиками и плавали в полупрозрачной тягучей жидкости, напоминающей фруктовое желе.

«Что и говорить, папа знает мои вкусы, — подумала я и ощутила во рту обилие слюны. — Только зачем всего столько? Здесь хватит на целую роту! Да, мне одной придётся долго с этим управляться!».

Внезапно заныли височные кости, и перед глазами вновь появилась чёрная, старинной кладки стена, на которой, словно змея, извивалась тёмная трещина. Через несколько секунд стена начала бледнеть и стала похожа на мглистую дымку, которую я уже видела ранее. Я ещё сильнее смежила веки, представляя, что в этом тумане сейчас что-то или кто-то появится…

Но… Память не торопилась ко мне возвращаться. В этой призрачной, сотканной из тканей потусторонних миров пелене, я не увидела ровным счётом ничего. Зато услышала голоса. Мужской и женский.

— Ник, зачем ты столько тратишь на продукты? — спрашивала женщина.

— О каких деньгах ты говоришь? — отвечал ей мужской голос. — Это ты называешь тратой? Поверь, милая, статья расходов на питание совершенно не влияет на формирование нашего бюджета!

— Но ты столько всего привозишь! Я не поверю, что это дёшево стоит!

— Это не может стоить дорого, потому что это — не прихоть. В первую очередь мне необходимо, чтобы ты хорошо питалась! Чтобы потом ты родила мне прекрасного здорового ребёнка, Дж…

Скрипнула входная дверь. Сизый болотный дым исчез. В образовавшемся проёме появилось улыбающееся лицо Полли.

— Здравствуйте, — протарахтела она.

Я рассеянно кивнула и попыталась улыбнуться. Голоса все ещё приятным мелодичным эхом отдавались в голове.

Ник!

Какое до боли знакомое имя! Ну да, я же произносила его во сне! Николас, а сокращённо — Ник. Кого же так звали? Моего мужа? Скорее всего… Кто, кроме него мог ещё так проявить заботу обо мне, покупая продукты сумками, и кому я должны была родить ребёнка? Не отцу же… Он бы так и сказал: «Крепкого, здорового внука». Кстати, а как зовут моего папу? Ведь я так его об этом и не спросила…

Он остановился, когда я назвала его Николасом…

Нет… по-моему, он говорил…, как-то иначе… Или нет? Почему я не могу вспомнить? Неужели опять амнезия? По-моему, он всё-таки говорил… Но… я, я… ОПЯТЬ забыла его имя… Не может быть…

— Сегодня вы какая-то загадочная, — усмехнулась Полли. — Наверное, ждёте, не дождётесь, когда приедет ваш отец?

— Наверное, — вздохнула я.

— Приедет, приедет, — напустив на себя важный вид, — успокоила меня сиделка. — Если пообещал, то сделает. Наверняка, вчера у него было много дел…

Она неожиданно умолкла. Поймав её взгляд, я увидела, что она с изумлением смотрит на груду цветных пакетов и диковинных баночек.

— Кстати, я прошу вас составить мне компанию, — я указала рукой на продукты. — Поверьте, это — от чистого сердца.

— Нет, что вы, что вы! — она замахала руками. — Я уже завтракала, да и нам не положено! Нет, нет! Вы кушайте на здоровье, вам же надо поправляться!

— Полли! — я встала с кровати, твёрдым шагом приблизилась к ней и крепко взяла под локоть. — Я приглашаю вас ещё раз позавтракать, на этот раз со мной! И прошу мне не отказывать, иначе я расстроюсь, и у меня поднимется давление!

Не обращая внимания на протесты, я подвела её к кровати, усадила на стул, а сама уселась напротив.

— По-моему, это сок, — предположила я, беря увесистый бумажный пакет. — Да, точно, вот и апельсин нарисован.

Я потянулась за пластиковыми стаканами.

— Начнём с него. И прошу вас, Полли, не смейте мне возражать.

— Я уже не возражаю, — женщина скромно улыбнулась. — Ваш папа, похоже, вас очень любит, смотрите, сколько он вам всего накупил! И причём, это стоит немалых денег, сразу видно, что приобреталось в дорогом магазине…

— В дорогом магазине? — подозрительно переспросила я.

— Ну, что в недешёвом, это точно, — поправилась Полли. — Поверьте, я крайне редко, но всё-таки захожу туда. Мало ли, гости или ещё что-нибудь…

— А где вы обычно покупаете продукты?

— Самый приемлемый для меня вариант — это уличные торговцы. У них намного дешевле, а с некоторыми даже можно поторговаться.

— Ник, — задумчиво произнесла я. — Он тратил на продукты слишком много денег… Значит, он тоже покупал их в дорогих магазинах…

Что это такое? Совпадение?

Нет, это просто смешно. Мало ли людей отовариваются в шикарных супермаркетах? Взять хотя бы моего отца… Судя по одежде — он не бедный человек… Хотя… Откуда у учёного столько денег, он же не бизнесмен… Правда, он сам говорил, что его эксперименты неплохо финансировались… Ерунда какая-то… Я становлюсь чересчур подозрительной. Это почти что годовалая болезнь даёт знать о себе…

— Что вы сказали? — участливо спросила Полли.

— Так, — я тоскливо посмотрела в окно. Начинался дождь. — Просто мысли вслух.

— Наверное, это грустные мысли?

— Скорее всего, да.

— Ну, не стоит отчаиваться, Джина. Жизнь постепенно налаживается, скоро уже приедет ваш отец, посидите, поговорите…

— Кстати, который час?

— Половина одиннадцатого.

— Странно. Скоро обеденный перерыв, а его всё нет…

— Но он же — мужчина деловой, следовательно, занятый. Я думаю, как освободится, сразу же появится здесь.

Какие у него могут быть дела в нашем времени?

— Да, конечно, конечно…

Мы сделали бутерброды, и какое-то время сосредоточенно жевали.

— Полли, — я нарушила затянувшееся молчание. — Вы случайно не знаете, как зовут моего отца?

— Случайно… нет, — рука женщины с надкушенным канапе остановилась на полпути ко рту. — Ой, правда, я не знаю… Мне сразу представили его, как вашего папу…

— Мм-да-а, — только и смогла произнести я.

— Да вы не волнуйтесь так, — Полли отложила в сторону недоеденный бутерброд и поднялась со стула. Очевидно, выражение моего лица в тот момент сильно изменилось. — Я сейчас сбегаю вниз, на «ресепшн» и все узнаю!

— Не стоит беспокоиться, Полли, — я вяло улыбнулась и махнула рукой. — Это я так, к слову спросила…

— Никакое это не беспокойство, — упрямо заявила женщина. — Честно говоря, мне и самой интересно!

Она смахнула с халата галетные крошки и выскользнула за дверь. Я понимала, что теперь её уже не остановить.

Странно, подумала я.

Как все это, однако, странно. Человек приходит сюда не в первый раз, и никто не удосуживается спросить его имя. Тем более, вся больница знает о том, что со мной случилось и сколько времени я здесь нахожусь… Может быть, опять совпадение? Глупое, ничтожное совпадение… Просто Полли об этом никто ни сказал… В принципе, кто она такая?

Обычная сиделка.

Нет, врачи наверняка знают многое о моем отце. И как его зовут, и…

Щёлкнул дверной замок. В палату протиснулась запыхавшаяся, слегка бледная Полли. Отдуваясь, она уселась на табурет передо мной.

— Довольно странная история, — сказала она, переведя дух и отхлебнув сока. — На «ресепшене» на этого человека нет никаких данных. Это меня больше всего и поразило — все пропуска выписывают они. Оставался ещё один вариант — ваш отец договорился напрямую с нашим главным. Естественно, тот мне ничего не сказал, на эту тему он даже не стал бы со мной разговаривать. Но я знаю его секретаршу Марту много лет. Поэтому я пошла прямо к ней и без всяких обиняков спросила… о вашем отце.

— И?.. — у меня перехватило дыхание.

— Самое интересное, что она тоже не знает его фамилию, она… В общем, она слышала только его имя, да и то, можно сказать, мимоходом…

— Имя! — утробно простонала я. — Как его имя?

— Николас… — испуганно моргнув, ответила женщина.

20 августа. Вечер

Самое противное сегодня — то, что мой отец меня так и не навестил, а самое гадкое, что он даже не позвонил. Честно говоря, я не знаю, что делать. Полли не отходит от меня ни на шаг.

21 августа

Он всё-таки появился!

Это было так неожиданно, что я чуть не сошла с ума. Он вбежал, нет, влетел, нет, ворвался в палату, точно ураган! И сразу же бросился меня целовать. Я так растерялась, что продолжала сидеть на кровати, словно китайский болванчик, с опущенными руками и кукольным, восковым лицом.

— Девочка моя! — горячо шептал он, осыпая моё лицо поцелуями. — Прости меня! Прости за то, что я заставил тебя так долго ждать! Прости за то, что вчера я не приехал и не позвонил! Прости за то, что я невольно подарил тебе целые сутки внезапного одиночества!

В какой-то момент у меня промелькнула мысль, что уж слишком с большим пылом он это делает, появилось ощущение, что сейчас он извиняется передо мной, не как отец перед дочерью, а как мужчина перед любимой женщиной…

Но… как оно появилось, так и исчезло. Он взял в ладони моё лицо и долго-долго всматривался в глаза.

— Ты не сердишься на своего непутёвого отца? — чуть слышно прошептал он. — У меня действительно навалилось столько дел, что не было ни одной свободной минутки.

Какие у него могут быть дела в нашем времени?..

— Я верю тебе, папа, — почти беззвучно прошептала я. — И поэтому нисколько на тебя не сержусь. Правда, нисколечко…

Я услышала, как мой голос дрогнул и между мною и отцом упал мутный, полупрозрачный занавес. По правой щеке пробежала тонкая горячая струйка.

— Не плачь, Джина, — отец прижал мою голову к своей груди и ласково погладил по волосам. Рука у него была большая, тёплая, и на удивление нежная. По моему телу пробежал лёгкий электрический разряд.

— Не плачь, Джина, — повторил он. — Теперь, я думаю, подобного больше не произойдёт. По крайней мере, я постараюсь. Не грусти, дочка, всё будет хорошо.

— Я тоже на это надеюсь, — всё ещё всхлипывая, пробормотала я. Слегка отстранившись, отец хитро мне подмигнул.

— Знаешь, — произнёс он тоном заговорщика, — у меня для тебя кое-что есть…

— Что? — я слегка улыбнулась.

— Закрой глаза, — я немедленно повиновалась. — Так. Теперь вытяни руки вперёд.

— И что бы ни произошло, глаза не открывай, пока я тебя об этом не попрошу!

Когда он произнёс последнюю фразу, мне показалось, что я уловила в его голосе оттенок грусти и, одновременно, фальши. Показалось мне также и другое — я уже где-то, когда-то слышала точно такую же фразу, произнесённую точно таким же голосом. Но осмыслить всего этого я не успела. Я почувствовала прикосновение его тёплой руки, которая что-то надевала на палец.

— Открой глаза, — услышала я.

Медленно и осторожно я сделала то, что он просил. На безымянном пальце правой руки красовалось миниатюрное колечко в форме ажурных спиралевидных переплетений, изгибы которых были украшены бриллиантовой крошкой.

— Какая прелесть! — едва лишь смогла выдохнуть я и только тут поняла, что почти год не видела ювелирных украшений.

— Нравится? — спросил отец.

— Очень! — я широко улыбнулась.

— Носи на здоровье!

Если бы я не была так ошеломлена и восхищена, я бы сумела заметить, как он пристально разглядывал моё лицо, словно чего-то ждал. Но в тот момент мне было не до того.

— Спасибо, папа, — прошептала я. — Только зачем так тратиться? Оно, наверное, жутко дорогое…

— Это неважно, дочка, — отец улыбнулся. — Для кого-то ведь я работаю. Ты — единственная, кто остался у меня в этом мире, поэтому, неужели я не смогу позволить себе купить то, что, на мой взгляд, должно тебе понравиться?

Я не нашлась, что сказать.

— Думаю, что смогу, — он сам ответил на свой вопрос. — Поэтому давай договоримся на будущее — больше подобных разговоров быть не должно. Мне они совсем не нравятся…

Он внезапно замолчал и опустил глаза. Мне подумалось, что его и раньше часто этим донимали. Только вот кто? Наверное, всё-таки я.

— Хорошо, папа, — я смиренно потупилась. — Договорились. Больше мы этой темы не касаемся.

— Как твоё здоровье? — отец перевёл разговор на другую тему.

— Говорят, неплохо. Восьмого сентября соберётся консилиум, он будет решать вопрос о моем окончательном излечении и, конечно, выписке! Это было бы здорово! Как раз к моему дню рождения!

— Да, — отец странно улыбнулся — если всё будет хорошо, то мы сможем отметить этот праздник вдвоём.

— А ты думаешь, что-то может нам помешать?

— Нет, я так не думаю, — он запустил пальцы правой руки в волосы и провёл ими вверх. — Всё должно быть просто чудесно.

Где-то я уже видела этот жест! Память попыталась дать мне шанс восстановить очередной эпизод прошлой жизни, но воспользоваться им я не смогла.

Не успела, потому что вспомнила о другом.

— Папа, в прошлый раз ты хотел мне что-то рассказать, — напомнила я.

— Конечно, — откликнулся он. — Мы остановились на том, как ты побывала в прошлом во второй раз.

— Нет, — я капризно наморщила нос. — Я хотела узнать, был ли у меня муж?

Я капризно наморщила свой хорошенький носик…

— До этого мы постепенно дойдём, — взгляд его посерьёзнел. — Давай лучше всё по порядку.

— Хорошо, — согласилась я. — Если тебе так удобнее…

— Удобнее, — быстро кивнул он. Мы немного помолчали.

— Итак, ты вернулась из прошлого во второй раз и, судя по всему, провела время там с большей пользой, чем в первый. По крайней мере, я это заметил и уже начал готовить твой третий переброс…

Но…как говорится, всё всегда хорошо не бывает. Неожиданно правительство перестаёт финансировать мои исследования. С этого и начинается цепь неудач и последующих проблем. Мне не хватает исходного материала. В кредитах отказывают — нет подходящего гаранта. Ты чувствуешь моё настроение — как специально, чуть ли не каждый день заводишь разговор о том, что тебе надо снова вернуться. В конце концов, я сдаюсь и говорю тебе правду. Перед этим я внимательно просматриваю свои расчёты. Да, так оно и есть. Возможность повторить эксперимент имеется у меня ещё один раз, от силы — два. Но за благополучный исход последнего я не ручаюсь.

Ты, как всегда, упряма, ты полностью переняла мой характер. В результате я снова сдаюсь и перебрасываю тебя в третий раз. Снова на тысячу лет назад. Ты возвращаешься оттуда бесконечно подавленная, практически не отвечаешь на мои вопросы, целыми часами сидишь и смотришь в окно, молчишь, иногда плачешь. А за окном — осень, та осень, с приходом которой ты вкусила печаль. Печаль затянувшейся паузы перед нашим с тобой расставанием…

Боже, это было невыносимо!

Он быстрыми шагами пересёк комнату, опустился на одно колено и спрятал лицо в моих ладонях. Судорожно дёрнулось сердце, в руках вспыхнул нестерпимый жар, и мне опять показалось, что этот жест — нечто большее, чем попытка отца найти успокоение в руках дочери. Но, уже в следующий момент, повинуясь бессознательному желанию, я осторожно высвободила одну из рук и запустила пальцы в его густую, начинающую седеть шевелюру. Мне почудилось, что он тоже вздрогнул и чтобы скрыть это движение, ещё сильнее прижал ладонь моей руки к своим губам.

Казалось, исчезло всё, что нас до этого окружало. Мы оказались в темной и тягучей субстанции, обволакивающей со всех сторон. Не было больше ничего вокруг, не было больше никого вообще. Сейчас нам никто не был нужен. Два живых существа, берущие своё начало от Сотворения мира, остались, наконец-то, наедине. И в этот момент они не хотели никого видеть и слышать.

Возможно ли такое в отношениях между родителями и детьми? Уместно ли подобное подсознательное влечение к противоположному полу с физиологической точки зрения?

Кто знает…

Наверное, да…

По крайней мере, мне так казалось. Ведь не могла же я себе признаться, что в тот момент видела в Николасе не отца, а своего мужчину, который был у меня и раньше, где-то в прошлой жизни, потом исчез и вот, появился вновь…

Отец отнял губы от моей руки, поднял голову и посмотрел на меня долгим, утомлённым взглядом. Я моргнула, пелена наваждения исчезла, и только тогда я осознала, что мы снова находимся в реальном мире.

— Это было невыносимо, — беззвучно повторили его губы.

— Я представляю, — мой голос неожиданно сделался глухим, как предгрозовой рокот грома.

Я тут же постаралась откашляться.

— Я понимаю твоё состояние, папа. Когда тебя не было, я испытывала то же самое.

Он ещё раз пристально посмотрел мне в глаза, потом медленно поднялся и наклонился надо мной — такой большой, внушительный, необъятный…. И вдруг резким движением подхватил меня на руки, от чего перехватило дыхание, и сердце бешено заколотилось в предвкушении долгожданного и волнительного…

Я почувствовала вблизи его запах, не тот аромат дорогой парфюмерии, который невидимым шлейфом окутал всю палату, а запах настоящего мужчины — томящий своим ожиданием поскорее принадлежать ему. И моё тело содрогнулось в предвкушении предстоящего…

Отец улыбнулся, сел на стул и опустил меня к себе на колени. Не знаю почему, но я не стала убирать рук с его шеи, но обвила её ещё сильнее и положила голову на крепкое, неподвластное возрасту плечо. И мне сразу стало так хорошо, как не было уже долгие месяцы.

— Вот так ты очень любила делать, когда была совсем маленькой, — шёпотом произнёс он. — Если не возражаешь, давай посидим, помолчим и помечтаем — неважно о чем. Может быть, этот момент успокоения тоже поможет твоей памяти открыть ещё одну страницу книги, которую она запечатала сургучом.

И в нас вошла тишина. Холодная, безжалостная, пронзительно-серая, которая заставила сжаться моё сердце и пронеслась по телу стремительной, прохладной волной.

Тишина, которая пыталась помочь мне вспомнить.

Тишина, которая пыталась помочь осознать вспыхнувшие во мне чувства.

Тишина, которая пыталась помочь понять…

И её плоский, отливающий тусклой поверхностью, клинок, разрезал мою и без того исстрадавшуюся душу на несколько частей. Потом аккуратно подцепил их своим острием и опустил в высокие, цилиндрической формы банки, наполненные темной тягучей массой. Я сразу поняла, что окружена субстанцией начала. Начала мужского и женского, существовавшего только в связи друг с другом, отдельно от всех остальных. Субстанцией, которая была уже не такой густой, потому что её разбавили насыщенным раствором тишины.

— Джина! — мне показалось, что шёпот отца раздался внутри меня. — Джина, к сожалению, мне пора…

— Уже?.. — разочарованно прошептала я.

— Да. Я приду завтра. Все складывается не так уж и плохо. Надо подождать несколько дней, а потом мы будем вместе всю оставшуюся жизнь.

— Правда? — я почувствовала, как моё лицо приняло наивное детское выражение ожидания давно обещанной игрушки.

— Правда, — его губы прикоснулись к моему виску, и я растворилась в этом поцелуе.

— Завтра, — прошептал он, опуская меня на кровать.

— Завтра, — блаженно улыбаясь, прошептала я.

— Завтра, — прошептала уже ставшая светлой и похожей на обычный воздух субстанция тишины.

21 августа

Я так и не поняла — спала я сегодня ночью или нет. Порой мне казалось, что я всё-таки проваливаюсь в тёмную бездну — медленно и мучительно, распластавшись всем телом, словно погружаюсь в тихий холодный омут. Меня начинают преследовать непонятные яркие видения, и я чувствую, как невольно становлюсь действующим лицом кинопьесы потустороннего синематографа. И вдруг — неожиданный, резкий толчок. Мои мышцы судорожно сокращаются, я открываю глаза и вижу — театр теней уже уехал, так и не взяв меня с собой.

За окном притаилась печальная тихая осень. Она дышит на стекла прохладным, пахнущим прелой листвой воздухом и скребётся тонкими, сморщенными коготками голых ветвей деревьев. Я не хочу её впускать, не хочу соприкасаться с ней, потому как знаю, что осень несёт в себе лишь ожидание и горечь несостоявшейся встречи. А я уже устала ждать.

Я закрываю глаза и поворачиваюсь на бок. Мягкий кокон забвения моментально обволакивает меня с головы до ног, баюкает и нашёптывает строчки из сценария следующего фильма. Я слышу звон колокольчиков, скрип деревянных колёс, фырканье лошадей и уже знаю, что маленький, забытый мною театр возвращается вновь.

Внутренний импульс напоминает, что следует снова открыть глаза, и я это делаю. Взгляд упирается в квадратное, идеально натянутое белое полотно и только спустя несколько секунд я начинаю понимать, что это — больничный потолок. Печальная осень что-то бормочет и настойчиво ковыряет оконные рамы.

Но не так-то просто меня провести.

Я твёрдо знаю, что если сейчас закрою глаза, то снова услышу звон знакомых бубенчиков.

Вот только зачем они мне? Какое представление могут показать эти тени, в какой следующий фильм пригласят они меня на главную роль? Может, это будет картина о моём отце? Хотелось бы, хотя, наверное, всё-таки нет, — я уже не хочу, чтобы роль моего папы исполняла какая-то тень… А посему самое лучшее сейчас — посмотреть, как торопится войти в дом все та же печальная осень…

В общем, когда окончательно рассвело, я поняла, что абсолютно не выспалась, жутко измучалась и устала. Полли, которая навестила меня по обыкновению утром, сразу это заметила.

— Приснился скверный сон? — спросила она вместо того, чтобы начать отчитывать меня, как обычно.

— Угу, — угрюмо пробормотала я.

— Это всё от излишнего перевозбуждения, — философски пояснила Полли. — Оно и понятно — слишком много впечатлений обрушилось на вас в последнее время. Ничего, я думаю, все постепенно войдёт в свою колею. Кстати, сегодня утром я видела результаты предварительных анализов — они весьма недурны. Так что, есть все основания полагать, что тесты на консилиуме пройдут без сучка и задоринки.

— Вы так думаете? — с надеждой спросила я.

— И не только я, — она многозначительно подняла кверху указательный палец и понизила голос до шёпота, — многие так считают, поверьте, до меня периодически всё же доходят обрывки кое-какой информации…

— Хорошо, если так, — улыбнулась я и откинулась на спинку кровати.

— Моё мнение, — назидательно произнесла Полли, — вам уже давным-давно пора вставать, миссис Джина. Ваш отец может появиться здесь с минуты на минуту, а вы ещё даже не умыты и совершенно не прибраны.

Она шутливо погрозила мне пальцем.

— Непорядок!

Все мои последующие действия были подобны пуле, вылетавшей из охотничьего ружья. Полли сидела на стуле, наблюдая, как я ношусь миме неё, и ехидно усмехалась.

— Такое впечатление, что вы ожидаете не своего отца, а любимого мужчину, — неожиданно сказала она.

Я остановилась, как вкопанная.

— Почему вы так сказали?

— Что? — не поняла сиделка.

Она, естественно, не обратила внимания на свои слова.

— Почему… Почему вы сказали… что… я могу… любить его?

— Не знаю… — Полли растерянно захлопала глазами. — Просто… Просто мне так показалось… Вы забегали, как молодая девушка, которая собирается на первое свидание…

— А я, что — старая? — тоскливо выдохнула я.

— Нет, — Полли поняла, что сказала не то и нервно заёрзала на стуле. — Никакая вы не старая, Джина, конечно, и совсем молоденькой вас не назовёшь… Девушкой, я бы хотела добавить… Просто молодая женщина. Да!

Когда он отправил меня в прошлое, мне было девятнадцать лет…

Глаза её заблестели, выход из неудобного положения был найден.

— Приятная молодая женщина! — скороговоркой выпалила она.

— Которая может влюбиться в своего отца! — скептически закончила я.

— Не понимаю, Джина! — пробормотала Полли. — Почему вас так задели мои слова?

— Нет, — я почувствовала, как внезапно заболела голова и потёрла пальцами виски. — Не то, чтобы задели, нет… здесь совсем другое. Послушайте, Полли, мне надо с вами поговорить!

Я уселась на кровать напротив неё. Полли участливо кивнула.

— Я не знаю, что со мной происходит, — начала я дрожащим голосом. Полли кивнула мне ещё раз, и я почувствовала себя увереннее.

— Я не могу понять, почему этот человек вызывает во мне такие противоречивые чувства… С одной стороны я действительно верю, что он — мой отец, а с другой… Когда он прикасается, мне кажется, что родитель сделал бы не так…

— Ничего страшного, — сиделка улыбнулась. — Я уже говорила, вы — молодая и довольно привлекательная особа, естественно у вас был муж, а, следовательно, семейная, сексуальная жизнь. — А теперь уже год, как вы ничего этого не получаете. Гормоны же вырабатываются постоянно. Их уже накопилось слишком много за все это время. Поэтому вы так и реагируете на прикосновения МУЖЧИНЫ, неважно, кто он, ваш отец или нет.

— Это я всё понимаю, — я с досадой махнула рукой. — Возможно, вы правы. Но мне кажется, здесь дело совсем в другом. У меня такое ощущение, что мне знакомо это прикосновение, причём, хорошо известно, раньше оно повторялось много раз…

— Вы хотите сказать, что отец до этого к вам ни разу ТАК не прикасался?

— подозрительно прищурив глаза, перебила сиделка.

— Нет… — я сделала глубокий выдох. — Я не об этом. Естественно, папа дотрагивался до меня, ведь он меня очень любит! Но у меня такое чувство, что подобное делал какой-то другой мужчина!

— И опять ничего удивительного! — Полли сделала строгое «учительское» лицо и поправила очки на переносице. — Ведь у вас был муж, и ваш отец этого не отрицает!

— Тогда почему, когда прикасается папа, мне кажется, что это делает муж? — в отчаянии воскликнула я.

В палате повисла пауза.

— Я не сексопатолог, — пробурчала Полли. — И не психиатр. Увы, объяснить я этого не могу. Но, если хотите, то спрошу у врачей, в нашей клинике есть неплохие специалисты…

— Нет!!! — истерически взвизгнула я.

— Что с вами? — Полли строго посмотрела на меня поверх очков. — Ну, нет, так нет, зачем так кричать?

— Пусть это останется между нами, — прошептала я.

— Хорошо, — Полли хлопнула руками по коленям и поднялась. — Честно говоря, не нравится мне сложившаяся ситуация. У вас с этими встречами нервы совсем расшатались. Боюсь, как бы ни стало хуже. До консилиума остались считанные дни…

Она ещё раз внимательно посмотрела мне в глаза, потом неопределённо пожала плечами и пошла к входной двери. Взявшись за ручку, она мгновение помедлила, потом снова повернулась ко мне.

— Скажите мне честно, Джина, — задумчиво произнесла она. — Чего вы боитесь?

— Узнать правду, — сама не знаю почему, ответила я.

21 августа. Вечер

В течение дня отец так и не появился. Странно, но в этот раз я не так остро ощущала, что мне его не хватает. Дневной разговор с Полли мало-мальски привёл мои мысли в порядок, заставил меня начать разбираться в себе. Хотя, с другой стороны, как я могу это сделать, когда толком ничего не помню? Когда на улице стемнело, я забросила эту бесполезную затею.

На душе удивительно спокойно. Если папа не приехал — значит, так надо. Если не позвонил — значит, не смог дозвониться. Да! Абсолютно верно! Сегодня же выходной день, врачей в клинике почти нет, вот медсестры и треплются без устали по телефону! Так что ничего страшного, завтра он придёт обязательно. И ещё мне кажется, что я услышу от него нечто очень важное.

22 августа

С утра на улице шёл мелкий, моросящий дождь. Я глядела на запотевшие стекла, усеянные мелкой сеточкой, бегущих вниз струек, и думала о том, насколько непонятно все устроено в жизни. Ещё день назад я была готова рычать и метаться из угла в угол, словно раненая волчица, ожидая появления своего отца. А сейчас я просто смотрю на причудливый полупрозрачный узор и не могу понять, что со мной происходит. То ли я действительно успокоилась, то ли просто устала так рьяно ждать. Хотя, может быть, ещё на моё душевное состояние оказало влияние подаренное папой кольцо.

Наверное, всё-таки успокоилась — когда за спиной щёлкнул дверной замок, я знала, что это — отец и продолжала, не оборачиваясь, смотреть в окно. Я услышала, как он остановился и поняла, что он растерялся. По-видимому, не ожидал, что я так отреагирую на его появление.

— Здравствуй, папа, — тихо сказала я.

— Здравствуй, дочка, — он, наконец, решился и сделал несколько шагов в мою сторону. — Что-то случилось?

— Нет, — так же тихо ответила я. — Со мной всё в порядке. Просто, в очередной раз я решила посмотреть, что делает за окном печальная осень.

Я почувствовала, как его руки легли мне на плечи, и губы прикоснулись к моему затылку.

— Ты просто устала, Джина, — шёпот прошелестел нежным воркованием голубя. — Устала жить в ожидании. Вчера опять навалилось столько дел… Я пробовал дозвониться несколько раз, но внизу телефон был все время занят…

— Не оправдывайся, пап, — я тяжело вздохнула. — Я всё прекрасно понимаю.

Он медленно развернул меня к себе, и в первый раз я увидела близко его лицо. Нет, он ещё совсем не старый, и кожа довольно гладкая и упругая, несмотря на сеточку морщин возле глаз.

Только вот шрам… Он делает его старше. Ужасный след какого-то жуткого происшествия…

— Папа, — в мимолётном порыве я дотронулась рукой до его обезображенной щеки. — Откуда у тебя этот шрам?

— Попал в одну неприятную историю, — улыбнулся он. — Я тебе как-нибудь потом расскажу.

— Ты слишком многое откладываешь на «потом», — укоризненно прошептала я.

— А куда торопиться? — отец слегка отстранил меня, но рук с плеч не убрал. — Джина, пойми, у тебя сейчас такое состояние, что лучше обо всем узнавать постепенно. Организм ещё слишком слаб. Скоро тебя выпишут, и у нас будет возможность проводить вдвоём гораздо больше времени.

— Хорошо, — я сделала шаг назад, освободившись от его объятий. — Ты должен поступать, как считаешь нужным. Что ты мне расскажешь сегодня?

— Ты какая-то странная, — было видно, что он занервничал.

— Нет, папа, просто настроение непонятное. Давай не будем терять времени — у нас его и так постоянно не хватает. Ты опять начнёшь собираться и торопиться на самом интересном месте.

— Давай, — согласился он.

Я опустилась на кровать и жестом указала ему на табурет. Он немного постоял, над чем-то сосредоточенно размышляя, потом рассеяно засунул руки в карманы пальто, посмотрел на меня долгим, загадочным взглядом и таинственно улыбнулся.

— Я совсем забыл, что у меня для тебя есть подарок.

Он извлёк из кармана маленькую цветную коробочку и протянул мне.

— Что это? — изумилась я.

— Открой, — в уголках глаз вновь появилась знакомая сеточка. — И всё поймёшь сама.

Я почувствовала, как на лице появляется радостная улыбка идиотки, но обращать на неё внимания было некогда. Я быстро вскрыла упаковку и вытряхнула содержимое.

На раскрытую ладонь выпал новенький сотовый телефон. Я видела подобные много раз по телевизору.

— Ты умеешь им пользоваться? — спросил отец, и я покачала головой. — Давай покажу…

Когда с обучением было покончено, отец удовлетворённо хмыкнул, отошёл к окну и достал сигарету.

— Теперь, я думаю, проблема связи отпадает, — он выпустил изо рта голубоватую струйку дыма. — А то я вчера, честно говоря…

— Большое спасибо, папа, — прошептала я. — А мне разрешат его иметь при себе?

— Я уже договорился, — сеточка появилась вновь. — Так что можешь не волноваться. Да!

Он достал из кармана пальто длинный чёрный шнур.

— Это для подзарядки, чтобы батарея не садилась.

— Спасибо, — я положила шнур в тумбочку.

Грустное настроение, с которого начался сегодняшний день, потихонечку отпускало. Отец всё-таки приехал, привёз подарок, чего ещё можно пожелать?

Я вспомнила, как он меня обнял, и невольно вздрогнула.

— Что с тобой? — отец это заметил.

— Пустяки, — я рассеянно улыбнулась и постаралась придать лицу лёгкую беззаботность. — По всей видимости, это остаточные явления. После аварии болезнь начала прогрессировать, много чего происходило…

— А сейчас? — в его голосе послышались тревожные нотки, но глаза оставались спокойными и прозрачными. — Сейчас что-нибудь беспокоит?

— Наверное, нет, — немного подумав, ответила я. — Неделю назад были жуткие боли в желудке, но, к счастью, они закончились.

— Сами прошли? — тревога в голосе отца продолжала нарастать. Но глаза!

Их, выражение нисколько не изменилось!

— Нет, — я боязливо оглянулась по сторонам и понизила голос. — Мне кажется, все дело в таблетках…

— В каких таблетках? — не понял отец.

— В тех, которые мне давали, — я с таинственным видом приложила палец к губам. — Когда я перестала их принимать, боли сразу же прекратились…

— Джина, — голос отца стал ровным и прозрачным, как и глаза. — Я что-то никак не пойму, ты перестала принимать таблетки?

— Да, — улыбнувшись, кивнула я. — Поверь, папа, они совершенно ни к чему. Я даже начала кое-что вспоминать и…

— И что? — резко перебил он. — Что ты вспомнила?

Я уже открыла рот, чтобы рассказать ему об этом, но что-то меня остановило. Что-то не понравилось мне в его интонации, в его интересе, который он так внезапно проявил.

— Да ничего особенного, — сказала я как можно более спокойным тоном.

— Вспомнила, какого цвета у меня была машина…

— А ещё? — карие глаза отца сузились.

— Больше ничего, — я опустила взгляд. — Правда, папа…

Похоже, мой ответ не особо его удовлетворил.

— Поразительное легкомыслие! — с притворной строгостью произнёс он. — Да, Джина, ты поступаешь, словно маленький ребёнок!

— Но, папа… — жалобно выдавила я.

— Ты перенесла серьёзную операцию! Когда врачи выписывали тебе эти лекарства, они знали, что делали!

Я уже начала жалеть, что вообще ему всё рассказала.

— И что теперь? Ты вообразила, что твоё плохое самочувствие связано с этими препаратами? А как же курс лечения? Скоро консилиум по твоей выписке, что произойдёт, если результаты анализов окажутся отрицательными? Что сейчас прикажешь делать? Идти к главному и просить, чтобы он тебе назначил новые, на твой взгляд, безобидные таблетки?

— Папа! — мои глаза широко распахнулись. — Папа, ты что — сумасшедший?

От этого слова он странно пригнулся.

— Ты считаешь, что я все рассказала для того, чтобы ты пошёл к главному врачу? Ты считаешь, что из-за этих чёртовых таблеток я не долечусь и останусь ненормальной? А ты? Ты сам после таких слов нормальный?

Он нервно потушил сигарету в цветочном горшке.

— Мне пора, Джина, — ворчливо бросил он. — Надо все хорошенько обдумать. Поверь, я очень беспокоюсь за тебя. Я не хочу потерять тебя после того, как только что нашёл. Правда, мне надо идти.

— Иди, — спокойно заметила я. — Только позвони, когда придёшь к какому-нибудь решению. Просто хотелось бы знать, что будет предпринято относительно моей судьбы.

— Да, — он нервно поднялся и принялся рассматривать носки своих ботинок. — Может, тебе что-нибудь нужно?

— Нет, спасибо, у меня все есть.

— Джина, — он медленно поднял глаза и посмотрел на меня печальным взглядом. — Ты не подумай, дочка, что я действительно хочу навредить. Просто мне надо найти оптимальное решение. Это очень важно для нас. И лучше мне сейчас побыть одному.

— Я все понимаю, — забравшись на кровать с ногами, я подтянула одеяло к подбородку. — И ничего не думаю. Так что, до завтра?

— До завтра, — он несколько раз кивнул и пошёл к входной двери.

— Папа, — окликнула я его уже на пороге.

Он вздрогнул и остановился.

— Что?

— Ты забыл меня поцеловать!

Он медленно повернулся и удивлённо переспросил:

— Что забыл?

— Поцеловать меня.

— Прости, пожалуйста, — он быстро подошёл ко мне и дотронулся губами до щеки. — Я, правда, очень расстроился, поэтому забыл это сделать.

— Нет, — в моем голосе появились повелительные нотки, и я сама этому удивилась.

— Что «нет»?

— Не так!

— Что «не так»?

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня не так.

Он отпрянул назад.

— Как ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

— В губы…

В комнате повисла тяжёлая пауза. Я сосредоточенно наблюдала за его лицом и видела на нем отражение целой гаммы чувств: недоумение, недоверие, желание, осторожность, отторжение…

— Нет, — нахмурив брови, произнёс он.

— Почему?

— Потому что ты — уже не ребёнок, Джина, это маленькую девочку ещё можно поцеловать в губки, а ты — уже взрослая женщина. В губы тебя должен целовать муж, а я — твой отец! Извини, мне действительно пора!

Он круто повернулся и вышел.

Вот и завершился ещё один его визит. Опять толком ни о чем не поговорили, вынесло меня с этими дурацкими таблетками! Он похоже, на самом деле сильно переживает, зря я ему все это рассказала.

Прошёл ещё один день моей печальной осенней жизни. И не принёс ничего нового из растворившихся в бездне воспоминаний. Хотя нет, сегодня для себя я твёрдо уяснила одну вещь — все мои домыслы относительно поведения отца были надуманы. Не скрою, иногда он действительно ведёт себя, как человек, который влюблён. Но сегодня я окончательно уверовала в то, что Николас — мой отец.

23 августа

Утром Полли разглядывала меня чересчур подозрительно. Когда она выдала таблетки, то не ушла, как обычно, а с напускным видом начала протирать туалетные полочки.

Неужели отец передал ей наш вчерашний разговор? Нет, этого не может быть, он никогда не пойдёт на такое, он не предаст меня!

Однако странно, откуда у меня такая уверенность?..

Ведь я абсолютно не знаю этого человека.

Нет, нет и ещё раз нет!

Пусть я действительно ничего не знаю, но я его чувствую! Чувствую по зову крови, ведь он — мой родной…

Полли вытерла несуществующую пыль, уселась напротив меня и завела разговор о всякой ерунде. Пришлось мне всё-таки проглотить эти проклятые таблетки. Увидев, как гримаса отвращения мимолётно исказила моё лицо, она удовлетворённо хрюкнула, и на её губах заиграла хитрая, довольная улыбка. Или мне это снова показалось?

— Сегодня беседовала с главным, — сиделка разгладила халат на коленях. — Он отметил, что ваши болевые приступы прекратились. Это даёт вам большой плюс, Джина.

— Должны же они были когда-нибудь прекратиться, — кивнула я. — Не всю жизнь им меня преследовать…

— Да уж, что верно, то верно, — Полли монотонно покачала головой. — Кстати, вы ничего больше не вспомнили из своей прошлой жизни?

Я почувствовала, что она начинает меня раздражать, и сама не могла объяснить, почему. Обычно мы с ней очень часто затрагивали эту тему, но сегодня всё было не так. Такое впечатление, что кто-то её подослал, что бы она разнюхала побольше.

Но кто это мог быть?

Только мой отец…

— Нет, — сухо ответила я. — Ничего я больше не вспомнила.

— Жаль, — разочарованно вздохнула Полли. — Я надеялась, что мы немного поболтаем…

— Извините, у меня сегодня нет настроения. Тем более, с минуты на минуту должен подъехать папа. Хочется, чтобы наша сегодняшняя встреча была более плодотворной, вчера мы так ни о чем и не поговорили.

— Понимаю, — мне показалось, что женщина скрипнула зубами. — Что ж, не буду мешать. А, может, всё-таки посидеть с вами до его прихода?

— Нет, — глухо выдавила я.

Полли демонстративно вытянула губы трубочкой, медленно встала и церемонно удалилась. Я забралась с ногами на кровать и уселась, обхватив колени руками.

Совпадение?

Очень может быть. Но…

Так уж сильно она хотела, чтобы я что-нибудь рассказала, прямо из кожи лезла…

Хотя возможно, что я вновь преувеличиваю. По-моему Полли — прекрасная, милая женщина, сколько времени мы провели ранее в наших беседах…

Но зачем она тогда контролировала, чтобы я проглотила таблетки? Или мне все это почудилось? Да-а, я становлюсь чересчур подозрительной. Надо что-то предпринимать…

Я выпрямилась на кровати, словно спинка стула. Откуда у меня появилась такая мысль, я так и не поняла, но она появилась! И в следующее мгновение я уже знала, что надо делать. Вскочив с кровати, как ошпаренная, я схватила пластмассовый стакан и, наполнив его под струёй воды из умывальника, махом осушила. Не успела первая порция воды достичь желудка, как я уже вливала следующую. В мгновение ока мой живот надулся, словно мыльный пузырь, а застоявшаяся вода плескалась там, где начинается горло.

Есть! Я удовлетворённо икнула и опрометью бросилась к унитазу. Засунув два пальца в рот, я напряглась так, что казалось, стенки кишечника вот-вот затрещат. Ничего, ничего, главное, что я окончательно освобожусь от этих гадких, постоянно ползающих туда-сюда муравьев…

Когда с промыванием желудка было покончено, я обессилено оперлась руками об унитаз и тоскливо подумала: «Успели эти таблетки раствориться и начали действовать или нет? Дай Бог, чтобы я не опоздала…».

Внезапно дневной свет померк. Появилось ощущение, что я падаю в липкую серую бездну.

«Субстанция», — мимолётно подумала я.

Падение затянулось, и я уже начала подумывать, что оно никогда не закончится. Я подняла голову и с тоской посмотрела наверх. Там маслянистая жидкость была не такой темной, и мне показалось, что сквозь неё просвечивают какие-то предметы. Напрягая зрение, я пыталась разглядеть их получше, но они были слишком далеко. Я уже хотела отвернуться, но неожиданно этот полупрозрачный слайд, эта негативно-серая, небрежно проявленная фотоплёнка САМА приблизилась ко мне. То, что было наверху, очутилось прямо перед глазами. И сквозь эту побледневшую оболочку субстанции, сквозь завесу печального осеннего дождя, я увидела дом. Маленький, уютный, двухэтажный домик, утопающий в зелени окружающих его деревьев. С красивой черепичной крышей и небольшими витыми балкончиками. Я поняла, что жила раньше в этом доме. Вместе со своим мужем.

Водная пелена слегка разгладилась, и я заметила на углу дома аккуратную табличку с адресом.

«Улица Звезды, — прочитала я. — Номер шестнадцать».

Видение исчезло. Я вновь осознала, что стою, склонившись над унитазом, и судорожно стараюсь выплюнуть остатки застрявшей в горле рвотной массы.

— Улица Звезды, 16, — задумчиво произнесла я. — Я проживала в этом доме вместе с мужем. Мужем, имя которого я тщетно пытаюсь узнать.

В палате скрипнула входная дверь, и мне пришлось выйти из туалетной комнаты. На пороге стоял отец. Он держал руки в карманах пальто, низко наклонил голову, и смотрел на меня исподлобья хитрым весёлым взглядом.

— Попалась, маленькая проказница! — вдруг громогласно гаркнул он и, подскочив ко мне, закружил в объятиях моё измученное судорогами тело.

— Папа! — я попыталась улыбнуться, но у меня не получилось — горечь желчи все ещё стояла во рту.

Он внимательно посмотрел мне в лицо, остановился и осторожно опустил меня на пол.

— Что случилось? — строго спросил он. — Тебя тошнило?

Я лишь покивала в ответ.

— Почему?

— Не знаю. Наверное, съела что-то не то.

— Странно. Я старался отбирать для тебя лучшие продукты, естественно, самые свежие. Может быть, ты принимала больничную пищу?

— Принимала, — не задумываясь, соврала я.

— Не надо больше питаться этой дрянью, Джина, — он пристально посмотрел мне в глаза и погладил по голове. — Если тебе что-то необходимо, ты только скажи и тебе сразу всё доставят.

— Угу, — я уныло кивнула и постаралась сменить тему разговора. — Заметно, что у тебя хорошее настроение. Что-то произошло?

— Пустяки, — он довольно улыбнулся. — Просто небольшие успехи в работе, только и всего.

— Папа, — задумчиво проговорила я. — А чем ты занимаешься здесь? Ну, я имею в виду, в этом времени? Ведь насколько я понимаю, ты — учёный, а наука этих дней ещё не дошла до того уровня, на котором работаешь ты?

И внимательно на него посмотрела. По той части лица, где находился шрам, пробежала лёгкая дрожь, и он немного помедлил с ответом. Больше никаких перемен я не заметила.

— Новое — это всегда хорошо забытое старое, — поначалу его голос зазвучал глухо, но он быстро откашлялся. — В этом времени, за тысячу лет до моего открытия есть моменты, которые мне довольно интересны. Изучая их, я понимаю, что могу настолько усовершенствовать и, одновременно, упростить свои исследования, что впоследствии прекрасно справлюсь с этой проблемой сам, без посторонней помощи.

— Понятно, — кивнула я, хотя ровным счётом не поняла ничего.

— Сегодня я нашёл уникальные материалы, — похоже, отец всё больше и больше входил во вкус. — И поверь, теперь я чувствую в себе силы и возможности совершить в моей области настоящий переворот…

— Расскажи мне о том, как я отправилась в прошлое в четвёртый раз, — тихо попросила я.

— Да… да, конечно. Извини, Джина, я совсем заморочил тебе голову своими хвалебными речами. Мне следовало в первую очередь вспомнить о том, что ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочешь услышать…

Он закашлялся. Плечи его содрогнулись, и я почувствовала, что мне жаль этого человека — за эти несколько, пусть даже коротких встреч, он и в самом деле стал мне родным.

— Извини, — отец достал из верхнего кармана пиджака белоснежный носовой платок и промокнул губы. — Наверное, в последнее время я слишком злоупотребляю сигаретами.

— Надо беречь себя, папа, — я почувствовала, как запершило в горле, и на глаза навернулись слезы. — Ты ведь ещё сравнительно молод…. Кстати, почему ты не женился во второй раз?

— Почему? — взгляд его стал стеклянным, а лицо приняло задумчивое выражение.

— Почему… — он в задумчивости потёр подбородок. — Наверное, потому, что слишком любил твою мать…

Я проглотила комок в горле, шмыгнула носом и промолчала. Мои вопросы явно были неуместными.

— Она была удивительной женщиной, — отец поднял взгляд в угол комнаты, где потолок сходился со стенами. — Ты — её полная копия. Такая же лёгкая, изящная, красивая…И нежная. Очень нежная и ласковая. Знаешь, Джина, иногда мне кажется, что я до сих пор ощущаю прикосновение её маленьких рук…

— Как её звали? — я всё-таки осмелилась перебить его.

— Её звали Дженни, — взгляд его заметно потеплел, губы растянулись в лёгкой улыбке. — Чудесное имя, не правда ли?

— Красивое, — согласилась я. — Очень похоже на моё.

— Так оно и есть, — он достал сигарету. — Мы специально тебя так назвали, это я настоял. Не хотел, чтобы в нашем доме произносили другие имена.

Он немного помолчал, поводил во рту языком и выпустил тонкую струйку дыма.

— Можно, сегодня я не буду рассказывать, почему её не стало? — глухо спросил он. — Что-то мне нехорошо.

— Можно, — кивнула я, хотя мне очень хотелось это услышать. — Но ты не ответил на мой вопрос.

— Почему не ответил? — на его лице появилась грустная улыбка. — Ответил. Я же сказал, что очень её любил. А потом понял, что больше никого уже так полюбить не смогу. Если ты не сможешь что-либо сделать, зачем это вообще начинать?

— Да, — согласно кивнула я. — Поэтому ты и не привёл в дом другую женщину…

— Поэтому, — взгляд его стал серьёзным. — И ещё потому, что не хотел травмировать тебя.

— Но мне кажется, что я постепенно бы к ней привыкла…

— Не в этом дело, Джина. Понимаешь, ты — частичка Дженни, это всё, что у меня осталось, это — всё, что напоминает мне о ней. И я посчитал, что встречи с другой женщиной будут предательством по отношению к моей жене, хотя её уже не было со мной.

Он внезапно замолчал, сгорбился, и мне показалось, даже постарел. Видимо, несмотря на то, что прошло столько лет, эти воспоминания были живы в нем до сих пор. Я поняла, что нужно срочно сменить тему.

— Папа, тебе было трудно меня воспитывать? — как можно спокойнее спросила я.

— Что? — казалось, он никак не мог оторваться от тех тяжёлых, мучивших его мыслей. — Α-a, нет… Точнее, не очень. В целом ты была понятливой, послушной девочкой. Конечно, иногда создавала мне определённые проблемы, но их было не так много…

Он посмотрел на часы, и я неожиданно поймала себя на мысли, что за всё время наших встреч он сделал это впервые. Я уже открыла рот, что бы спросить, не торопится ли он куда-нибудь, как внезапно заиграла тихая, печальная мелодия. Отец встрепенулся, полез в карман пальто и вытащил оттуда маленький изящный телефон.

— Да, — он приложил трубку к уху и снова выпустил струйку сизого дыма.

— Да, я. Что?

Лицо его сделалось серьёзным и бесстрастным.

— Хорошо. Буду через полчаса, — он сунул телефон в карман и в упор посмотрел на меня.

— Что-нибудь случилось? — дрожащим от волнения голосом прошептала я.

— Ничего страшного, — он улыбнулся и загасил окурок, как обычно, в цветочном горшке. — Обычные рабочие проблемы. Не волнуйся.

— Ты уходишь? — я вдруг ощутила, что пальцы бессознательно комкают одеяло.

— Надо, — он тяжело вздохнул и наклонился ко мне.

— У нас все время получается одно и то же, — я отвернулась, потому что слезы вновь начали меня душить. — Встречаемся урывками, ты даже ничего толком не успеваешь рассказать…

— Впереди — масса времени. Тебя скоро выпишут, и мы сможем все спокойно обговорить.

— А если не выпишут? — презрительно фыркнула я.

— Как это не выпишут? — в его глазах зажегся подозрительный огонёк. — Кто тебе такое сказал?

— Да никто не говорил, — я грустно вздохнула — это я так, к слову. Огонёк в глазах погас.

— Никогда не говори того, чего не знаешь, — укоризненно произнёс он. — Я думаю, это не слишком хорошая привычка.

— Согласна, — я повернула голову и посмотрела ему в глаза. — Извини, папа.

— Это ты извини меня, дочка, — он поцеловал меня в щеку и выпрямился.

— Я действительно слишком много работаю.

— У тебя до сих пор красные глаза, — машинально отметила я.

— Что? — он снова наклонился ко мне. — Что ты сказала?

Но я уже успела об этом забыть.

— Не помню… Честное слово, не помню!

— Хорошо, — он сухо кивнул и снова выпрямился. — Пусть будет так. Пока.

Когда он ушёл, я поняла, что ещё раз убедилась в том, что он — действительно мой отец. И если иногда мне казалось, что он относится ко мне не как к дочери, но как к любимой женщине, то это лишь потому, что я частичка той Дженни, которую он слишком сильно любил. Правда, сегодня в его рассказе появилась новая загадка. Ведь девушка, с которой я познакомилась здесь, в этом времени, носила такое же имя.

24 августа

С утра я поделилась с Полли мыслью, что все мои подозрения рассеялись окончательно.

— Вот видите, — сиделка загадочно улыбнулась. — Я же вам говорила, что жизнь постепенно налаживается! Честно говоря, я была с вами не согласна. Такой представительный, такой интересный мужчина… Не может он оказаться подлецом! Да и ни к чему это. Одно дело, если бы вы были какой-нибудь миллионершей…

— А если это так и есть? — перебила я её.

— Что «есть»? — удивлённо воззрилась на меня сиделка.

— Ну, что, я — очень богатый человек?

— Не-е-е-ет! — Полли замахала руками.

— Почему?

— Потому что… — она неожиданно осеклась и опасливо прикрыла ладошкой рот. — И в самом деле… Почему бы вам не быть миллионершей?.. Машина у вас была, значит, и деньги были… Я об этом совсем не подумала, а ведь мы с вами так давно общаемся… Но опять же…ведёте вы себя просто и естественно, а все эти богатые люди такие высокомерные…

Окончательно запутавшись и сбившись столку, Полли умолкла.

— У меня ещё был собственный дом, — еле сдерживая смех, буркнула я.

— Что?

— Дом. Коттедж или что-то в этом роде.

— Откуда вы знаете?

— Вспомнила. И даже знаю, где он находится.

— И где же?

— На улице Звезды.

— На улице Звезды… — Полли наморщила лоб и задумчиво потёрла подбородок. — Но ведь это — элитный район, там живут одни богатые! Это — как Санта-Барбара в Соединённых Штатах…

— Про это место я кое-что знаю, — улыбнулась я. — Сериал крутят по телевизору с утра до вечера. Только вот о своём доме вспомнить больше ничего не могу. Хотя, если вы говорите, что районы схожи, я представляю, какие у нас были соседи…

— Очевидно, ваш муж — богатый человек, — мечтательно вздохнула женщина. — Это хорошо…

— Или отец, — добавила я. — Ладно, Полли, хватит об этом, я и так заморочила вам голову. Насчёт миллионерши я пошутила.

— А дом?

— А это мог быть и не мой дом. Мало ли кому что привидится…

Полли все ещё продолжала растерянно хлопать глазами. Мне её стало жаль.

— Я пошутила, — ещё раз твёрдо сказала я. — И прошу вас не принимать этот разговор всерьёз.

— Хорошо, — женщина засуетилась, положила таблетки на тумбочку и, не поднимая головы, выбежала из палаты.

— Действительно, мало ли кому что может привидеться? — в задумчивости пробормотала я.

Воспоминание о том, что я видела дом, не отпускало. Я машинально сгребла таблетки, сходила в туалет и выбросила их в унитаз. Как мне узнать, действительно ли я там жила? И если жила, то с кем? И если с мужем, где он сейчас?

Дальнейшему ходу мыслей помешала боль. Первый импульс пробежал по позвоночнику раскалённым мигающим огоньком и вонзился в затылочную часть головы. Вторым было то, что моё серое вещество внезапно стало жидким и побежало из черепной коробки. Обжигающая волна пронеслась сверху вниз, заставив все тело содрогнуться, подкосила ноги и бросила меня с размаху на стену палаты. Счастье, что она оказалась мягкой — я отскочила от неё как шарик пинг-понга и грохнулась на пол. Третьей была какая-то неведомая сила, разметавшая мои руки и ноги в разные стороны. В желудке подозрительно закопошились муравьи.

«Таблетки, — ускользающим сознанием подумала я. — Видимо, какая-то их часть всё же осталась во мне…».

Я прикрыла глаза. Всё, что меня окружало, начало дрожать и расплываться. Муравьи точили свои мохнатые лапки о стенки моего кишечника. Во рту появился хорошо знакомый привкус горького миндаля.

«Давно… — мелькнуло в голове, и я начала падать в бездонную чёрную пропасть. — Такого не было уже давно…».

Неожиданно падение прекратилось. Появилось ощущение, что я парю в невесомости, и я осторожно приоткрыла правый глаз.

Все предметы находились в палате на своих местах. Муравьи успокоились, наверное, снова погрузились в спячку. Привкус горького миндаля исчез.

«Я была права», — мне с трудом удалось поднять правую руку. Мышцы постепенно приходили в исходное состояние.

Кряхтя и постанывая, я кое-как поднялась с пола и уселась на краешек кровати. Не успев подумать о том, что произошло, я услышала щелчок дверного замка.

На пороге стоял отец. Он широко улыбался, но взгляд его был серьёзным и напряжённым. В руках он держал большую, красиво оформленную коробку.

— Здравствуй, малышка, — нежно произнёс он.

Я поняла, что если отвечу ему сейчас, то сделаю это не своим голосом, и ограничилась коротким кивком головы.

— У тебя всё в порядке? — его глаза начали медленно темнеть.

Я опять покивала и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась кислой и неинтересной, словно в рот положили одновременно тридцать три лимона.

Отец поставил коробку на тумбочку и быстро ко мне подошёл. Присел рядом, обнял за плечи, провёл рукой по волосам.

— У тебя был приступ? — тихо спросил он.

Я кивнула в третий раз и почувствовала, как его рука сжала моё плечо.

— И когда это закончится? — он посмотрел на потолок. — Я сегодня обязательно поговорю с главным.

«С чего он взял, что у меня был приступ? — тонкая игла уколола сознание и тут же пошла обратно, превращаясь в узкую спираль. — Неужели он такой наблюдательный?»

— Папа… — с трудом разлепив губы, выдохнула я. — Ты сможешь сделать так, чтобы я покинула это место как можно скорее?

— Безусловно, — он погладил меня по плечу. — Именно поэтому консилиум и назначен на восьмое сентября.

— Спасибо, — я судорожно сглотнула.

Впившаяся в сознание мысль никак не хотела отпускать.

— Тебе плохо? — отец приблизился и заглянул мне в глаза. — Вижу, что плохо. Ложись, тебе надо отдохнуть.

Я и сама чувствовала, что мне необходимо это сделать, поэтому не стала возражать. Отец помог мне лечь и заботливо укрыл одеялом.

— Ты посидишь со мной? — прошептала я.

— Конечно, — голос прозвучал странно и гулко, словно его обладатель находился далеко. — Конечно, я посижу с тобой, Джина.

— И расскажешь что-нибудь новенькое?

— Расскажу. Хочешь сока?

Сока я не хотела, но из вежливости кивнула. Он встал, вынул из тумбочки пакет и налил в стакан, на секунду повернувшись ко мне спиной.

— Знаешь, — задумчиво произнёс он, — когда твоя мама болела, я практически от неё не отходил.

— Расскажи, как вы познакомились.

— О, это действительно чудесная история. Я тогда был совсем молодым учёным. Как говорится, честным, умным и неженатым. И очень любил посещать одно уютное кафе неподалёку от моего дома. Однажды вечером твоя мама вышла на сцену танцевать. На ней было шикарное бальное платье — всё в блёстках, с пышной юбкой. Танцевала она хорошо, просто замечательно. И тогда я понял, что это — навсегда моя любимая и единственная женщина. На всю оставшуюся жизнь. Не буду тебе рассказывать, что я испытывал в тот момент, это займёт много времени. Скажу лишь одно — я дождался её после выступления, и она разрешила мне её проводить. Вот так мы и познакомились.

— А цветы у вас были? — глупо улыбаясь, спросила я.

— Море. Твоя мама обожала розы, я дарил их ей целыми охапками, тратил на это практически всё жалование. Но самыми главными были цветы к сентябрю.

— К сентябрю? — я широко распахнула глаза. — А почему именно к сентябрю?

— В сентябре у моей Дженни день рождения, — загадочно произнёс отец.

— Надо же, — пробормотала я, — какое совпадение, ты мне говорил, что мой день рождения тоже приходится на этот месяц…

Но отец, казалось, не слышал меня. Что-то с ним произошло, такое, чего я не успела заметить. Его взгляд устремился в потолок и стал прозрачным и нежным, словно поток свежего предрассветного воздуха. Губы беззвучно шевелились, будто он читал молитву.

— Девятого сентября, — еле слышно прошептал он и мечтательно улыбнулся, — девятого сентября родилась моя Дженни.

— Папа! — осторожно позвала я. — Девятого сентября — мой день рождения.

Поток свежего воздуха исчез. Отец взглянул на меня, его взгляд стал собранным и суровым. Он несколько раз моргнул, будто пытался избавиться от какого-то наваждения.

— Папа! — снова начала я. — Девятого сентября…

— Она родила тебя в свой день рождения, — сухо отрезал отец. — Она всегда шутила, что ты — её самый главный цветок к сентябрю.

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно выжидал, как я отреагирую на последние слова.

Я промолчала. Что я могла сказать в тот момент? Если то, что цветок к сентябрю — это действительно здорово, прозвучало бы крайне банально.

— Выпей, — он подошёл ко мне и решительно протянул стакан. — Это, хороший, ВКУСНЫЙ, ПОЛЕЗНЫЙ сок!

Я безропотно подчинилась.

Прохладная, кислая жидкость приятно освежила рот, ставший внезапно неимоверно сухим.

— Папа, — прошептала я. — Помнишь, ты хотел мне рассказать, как я уходила в прошлое в четвёртый раз?

— Помню, — он грустно кивнул.

— Расскажешь?

— Конечно.

Я улыбнулась и вдруг почувствовала, что глаза закрываются сами собой. Приятная лёгкая истома охватила тело, ставшее воздушным и невесомым.

— Па… — начала я и провалилась в мягкую, глубокую постель, набитую черными пушистыми перьями…

24 августа. Вечер

Я проспала почти весь день и проснулась лишь к ужину. Открыв глаза, я увидела Полли.

— Выспались? — ласково спросила она.

Я сонно мотнула головой и потянулась. В голове плескалась мутная жидкость, которая никак не давала привести мысли в порядок.

— Ваш папа ушёл! — радостно сообщила женщина. — Он удивился, что вы так неожиданно уснули, и решил, что это — переутомление!

— Что я буду делать ночью? — жалобно заканючила я.

— Спать, — не моргнув глазом, сказала Полли. — А если не получится, то я сделаю вам сонный укол.

— Не получится, — я решительно тряхнула головой. — Сделайте его сейчас, я не хочу ужинать, я хочу ещё немного отдохнуть.

— Как скажете, — женщина пожала плечами. — Я как раз захватила нужный шприц! Переворачивайтесь на живот!

Я послушно повернулась.

— Сейчас начнёт действовать, — сказала Полли, прижимая холодную ватку к телу.

— Спасибо, — улыбнулась я. — Полли, а что за коробку оставил отец? Что в ней?

— Не знаю, — женщина растерянно посмотрела на яркую упаковку.

— А давайте её откроем!

— Может быть, лучше завтра?

— Нет, нет, я, хочу сделать это прямо сейчас!

— Как хотите, — Полли зашуршала разноцветным целлофаном и положила мне на кровать большую коробку нежно-розового цвета.

— Открывайте, — кивнула она.

За минуту до того, как я вновь погрузилась в мир сновидений, я сняла картонную крышку. В коробке лежала плюшевая чёрная кошка. Она воинственно топорщила тонкие металлические усы и скалила белые острые зубы, сверкая темно-жёлтым недобрым взглядом.

Я так ничего и не поняла, но лишь успела подумать: «Может быть, в детстве я действительно любила играть подобными игрушками?».

25 августа

Сегодня на улице тепло и сухо. Оконные стекла отпотели, на них исчезли капельки влаги.

«Ну вот, и лето вернулось!» — радостно подумала я, но тут же почувствовала, будто что-то мешает вкусить мне эту радость до конца.

Что это было? Какой-то неприятный осадок остался в душе после вчерашнего дня. Быть может, всему виной странная игрушка? Вряд ли, на первый взгляд в ней нет ничего особенного. Кошка, как кошка. Правда, у неё очень хищное выражение лица. Точнее, морды.

Как обычно, с утра появилась Полли. Она вежливо осведомилась, выспалась ли я, оставила таблетки и незаметно ушла.

Я осталась наедине со своими мыслями. Посидев немного, я поняла, что у меня их нет.

Просто я этого не хочу.

Не хочу думать ни о чем и все!

Щёлкнул дверной замок. Я обернулась. На пороге стоял отец.

— Что-то ты рано сегодня, — сказала я вместо приветствия.

— Стараюсь наверстать то, что упустил вчера, — улыбнулся он.

— На улице хорошо?

— Да. Сегодня довольно сухо, что непривычно в это время для наших краёв. И ветерок такой ласковый, тёплый…

— Золотая осень наступила?

— Что ты, ещё лето не кончилось.

Мы дружно рассмеялись. Я почувствовала, как на душе стало легко, а самое главное — чисто. Тёмное пятно, тяготившее меня, исчезло. Скорее всего, этим пятном было ожидание встречи.

— Извини, я вчера неожиданно заснула, — застенчиво улыбнулась я.

— Пустяки, — он широко улыбнулся. — Тебе необходимо отдыхать, если ты испытываешь в том потребность.

— Как бы мне хотелось выйти погулять! — грустно вздохнула я. — Так соскучилась по свежему воздуху!

— Понимаю, но пока нельзя. Потерпи, Джина, осталось меньше двух недель. Когда тебя выпишут, обещаю, у нас будет много прогулок.

— Скорей бы… — я зажмурилась от удовольствия.

— Уже скоро, — успокоил он меня, немного помолчал и тихо прошептал. — Скоро наступит печальная осень…

— Почему «печальная»? — удивилась я.

— Не обращай внимания, — он смущённо улыбнулся и отвёл взгляд в сторону. — Это я так, о своём.

— Печальной осени не будет! — решительно заявила я. — Потому что мы с тобой будем вместе! А сейчас на улице печальное лето!

— Ну, — он взглянул в окно на залитые солнечным светом деревья. — Я лично сегодня печали не наблюдаю.

— Я говорю не о погоде, — прошептала я. — Я говорю о той печали, которая растворяется в сердце.

— Я понял, — он вновь внимательно на меня посмотрел. — Джина, ты просила рассказать о четвёртом путешествии в прошлое… Ты все ещё этого хочешь?

— Да, — кивнула я.

— Хорошо, — он потёр указательным пальцем лоб, а затем провёл им по подбородку. — Итак, я уже говорил, как ты вела себя, когда вернулась оттуда в третий раз. Тихая, молчаливая, с грузом на душе, о котором знала только ты. Ты привезла печальный багаж печальной осени. Я старался сделать всё, чтобы отвлечь тебя от мрачных мыслей. Куда мы только не ходили, чего я только тебе не покупал! Нет, ты была неприступна, как я ни старался, ты не хотела открыть свою тайну. Естественно, на этот счёту меня имелись определённые догадки. И надо признать, мои худшие опасения подтвердились. Больше всего на свете я не хотел, чтобы твоя печаль была связана с каким-либо мужчиной. Но, как назло, так оно и вышло. Господи, Джина, неужели ты и в самом деле ничего не помнишь?

Его голос прозвучал так раздражённо, что меня невольно передёрнуло. Я удивлённо посмотрела на него и покачала головой.

— Извини, — отец понял, что допустил ошибку. — Просто, в последнее время, нервы на пределе. Носишься, целый день, как сумасшедший и с тобой толком ничего не ясно…

Он с ненавистью посмотрел на обитую мягким дерматином стену.

— В общем, это произошло в один из ненастных осенних вечеров. Мы сидели у камина, да, да, не удивляйся, в наше время все ещё в ходу атрибуты старины. Так вот: мы сидели у камина и, как обычно, молчали. Я налил тебе немного коньяка, и сам решил выпить, чувствовал, что прилично устал. Все было, как обычно — негромко тикали старые часы, каждый из нас о чём-то размышлял. И вдруг ты, пригубив коньяк, прошептала, что раньше такой напиток делали гораздо лучше. Я понял, это — единственная ниточка, которая приведёт к разговору с тобой. И я за неё ухватился.

Ты мне в тот вечер рассказала все. Чувства, которые охватили меня, не передать словами. То во мне закипала ярость, то мне становилось жаль тебя, и на глаза наворачивались слезы! Бедная моя девочка, думал я. Почему, почему это испытание выпало именно на твою долю?

Зрачки глаз отца сузились так, что мне стало страшно.

— Я не смог дослушать твой рассказ до конца — настолько мне было больно, обидно и горько. Я выбежал из дома, как обезумевший и галопом понёсся на то место, где, судя по твоим рассказам, должен был жить этот мужчина. Но там… ничего не было. Голая гладкая земля — и больше ничего. Никакого намёка на то, что здесь когда-то стоял особняк.

Поначалу я подумал, что ты просто перепутала место и начал лихорадочно осматривать всю равнину. К моему несчастью, пошёл сильный дождь, и огненные зигзаги раздробили небо. В буквальном смысле слова я рвал и метал. Рвал тучи и метал молнии. Потому что не мог понять, где — правда, а где — ложь. И только потом вспомнил, что этот дом стоял здесь тысячу лет назад!

Отец опустил большую, начинающую седеть голову и крепко обхватил её руками.

— Как мне тогда было тяжело! Я так хотел увидеть и окончательно стереть с лица земли то, что было косвенным свидетелем боли моей дочери! Но стирать было нечего. И я стоял, представляя себе развалины этого несуществующего дома, и чувствовал, как мои глаза источают ненависть. Дождь лил, не переставая, хлестал моё тело жгучими ледяными кнутами, но я ничего не чувствовал, я ощущал совершенно другую боль. Она рвала мою душу калёным железом, она пыталась растопить мои внутренности, превратить их в едкий желудочный сок! Я горел! Я буквально пылал изнутри!

Резким движением отец оторвал руки от головы и ударил кулаками по коленям.

— Я был бессилен! — в отчаянии выкрикнул он. — Я был бессилен что-либо изменить! Такое было со мной в первый раз! До этого я считал, что неразрешимых задач не существует, есть только неумение и нежелание их решать! А теперь я понял, что моя бедная, несчастная девочка влюбилась! Влюбилась навсегда, потому что она — такой же однолюб, как и я! И эта задача не имела решения!

Его голос сорвался и перешёл в сухой, хриплый кашель. Я с ужасом наблюдала, как вздрагивают широкие покатые плечи этого человека. Человека, который стал мне дороже всех на свете.

— И я остыл, — отец высоко запрокинул голову и судорожно сглотнул. — Я остыл, как угли костра, угасшего несколько дней назад. Я покорился судьбе, я понял, что не смогу ничего изменить, я осознал своё бессилие! Я в прямом смысле слова почувствовал, как мои руки опустились, я медленно развернулся и пошёл прочь. А что конкретное я мог предпринять? Я вернулся домой. Ты по-прежнему молча сидела у камина, в твоей руке дымилась сигарета, хотя раньше ты никогда не курила. Взгляд был устремлён на хаотично движущееся пламя, мысли витали далеко. Телом ты находилась здесь, а сердцем была за тысячу лет отсюда. Я спросил, что ты собираешься делать. Ты повернула голову и посмотрела на меня пустым холодным взглядом. И я невольно опустил глаза.

Отец встал, подошёл к окну, засунул руки в карманы брюк и, опустив голову, начал рассматривать носки своих туфель.

— Я понял всё без слов, мне стало ясно, чего ты хочешь. И я почувствовал, как чья-то невидимая рука сжимает моё горло холодными пальцами.

Он снова откинул голову и повторил глотательные движения несколько раз.

— Прости меня, дочка, — эти слова прозвучали настолько тихо, что мне показалось, будто лёгкий ветерок крадётся по комнате, стараясь спрятаться в одном из углов. — Я не могу об этом спокойно вспоминать. В тот момент я почувствовал, что могу потерять тебя навсегда. А ведь ты была единственной женщиной, которая находилась со мной все эти годы. Из-за этого я не женился вновь.

Он отвернулся к окну и правой рукой провёл по щеке.

— Извини меня, Джина, — ветерок вновь зашелестел под потолком. — Мне сейчас так плохо, что я вынужден оставить тебя. Но завтра я приду обязательно. Не беспокойся за меня — вот увидишь, пройдёт ночь и станет легче.

Не оборачиваясь, он быстрыми шагами пересёк палату и вышел в коридор, оставив открытой дверь.

Я сидела и смотрела на этот проем, освещенный светом коридора, но выходить из палаты не хотела. Я понимала, что во внезапном уходе отца нет ничего плохого и страшного. Он сделал то, что ему надо было сделать. И сейчас я особо не беспокоилась, потому что почувствовала, как с этой открытой дверью внутри меня распахнулись невидимые врата моей подсознательной Памяти.

26 августа

Ночью мне всё это приснилось.

Я сижу в кресле возле небольшого уютного камина, рядом находится мужчина. Я не вижу его лица, оно окутано полумраком комнаты, но я твёрдо уверена — это мой отец. И, рассказывая ему свою историю, я параллельно нахожусь в том мире, о котором говорю.

Небольшой, уютный дом на обрыве горного утёса. Причудливая планировка свидетельствует о постройке конца пятидесятых годов двадцатого века. Здесь повсюду царит незримый дух прошлого. Но это не отталкивает, наоборот… Я вспоминаю, что иногда приезжала сюда. И, самое главное, не одна.

Я знаю, где-то рядом находится мужчина.

Я не вижу его, лишь чувствую. Он постоянно ходит за мной, словно тень. Я люблю этого человека.

Я рассказываю отцу, как мне было хорошо, когда я поняла, что он — мой единственный и любимый. Отец слушает, не перебивая, кивает головой, но я не могу понять, что он при этом испытывает. Я по-прежнему не вижу его лица. Просто продолжаю говорить дальше.

Отец спрашивает меня, правильный ли выбор я сделала, и смогу ли всю жизнь находиться с этим человеком? Я отвечаю утвердительно. Тогда отец говорит мне, чтобы я никогда не забывала о цветах к сентябрю…

В общем, когда я проснулась, я так и не поняла, что это было — сон или воспоминания, внезапно появившиеся в глубинах сознания. Скорее всего, второе.

…Отец пришёл, как обычно, после утреннего врачебного обхода.

— Здравствуй, папа, — я опустила глаза.

— Как тебе спалось? — спросил он присаживаясь. — Что-нибудь снилось?

— Снилось, — я загадочно улыбнулась. — Как мы с тобой беседовали возле камина.

Черты его лица стали прямыми и твёрдыми.

— И о чём же мы беседовали? — спросил он равнодушным голосом.

— Мы говорили о цветах к сентябрю, — неожиданно выпалила я.

Широкие плечи вздрогнули. Взгляд помутнел, стал стеклянным и устремился в невидимую мне точку.

— Я сказала что-то не то? — осторожно спросила я.

— Нет, — его взор так и не прояснился. — Всё то! Просто я подумал — скоро сентябрь, у тебя день рождения. Надо будет подарить тебе цветы.

— Папа, — я подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. — Скажи… А вот тот мужчина… Ну, в смысле, мой муж… Он часто дарил мне цветы?

Глаза отца полыхнули странным лихорадочным блеском, который тут же погас.

— Часто, — он кивнул головой. — Наверное, даже, слишком часто. Вообще-то, нет смысла скрывать правду или наоборот, оговаривать его… Он ведь тебя сильно любил…

— Папа, — я почувствовала, что начинаю краснеть. — Я никак не могу понять. Ты все время говоришь о нём в прошедшем времени. Почему?

— Он умер, — мне показалось, что отец даже не произносил этих слов, они прозвучали сами собой.

— Как умер? — теперь меня по-настоящему бросило в жар.

— Разбился, — губы отца едва шевельнулись, голос прошелестел по палате звуком сухих, опадающих с дерева листьев. — Разбился на машине. Попал в автокатастрофу.

Температура моего тела поднялась до наивысшей отметки. Перед глазами вспыхнули красные, спиралевидные круги, в голове зашумела густая лесная дубрава. Самым омерзительным было чувство, что в глубине желудка опять закопошился муравейник. Гадкие твари начали царапать меня изнутри мохнатыми, похотливыми лапками. Что-то шершавое и необычайно острое рванулось вверх, безудержно просясь наружу.

Легкие содрогнулись. Одновременно отдались спазмами стенки желудка. Во рту появился желчный привкус перезревшего дикого миндаля.

Глаза отца прояснились. Он вскочил со стула и бросился к моей кровати.

— Что с тобой, Джина? — было заметно, что он не на шутку перепугался.

— Тебе плохо?

Если бы он действительно знал, что я чувствовала в тот момент! В один миг рухнуло всё — надежда на то, что где-то есть ещё один любимый человек, предвкушение встречи, которая, возможно, никогда и не состоялась бы, но, тем не менее, я её ждала, цветы к сентябрю от другого мужчины и многое, многое другое!

Вновь появилась серая, покрытая пеленой тумана стена, по которой в разные стороны побежали змееподобные отростки трещин и зигзагообразные линии разломов. Старинная кирпичная кладка разрушалась на глазах, её обломки сначала растягивались, как резиновые, а затем лопались, сжимались, уменьшаясь в размерах, крошились, превращаясь в пыль. И когда эта пыль осела, сквозь брешь, появившуюся в стене, я увидела темноту.

Мрак, который манил своей неизвестностью и ужасал своей необъятностью.

Мрак, который стремительно надвигался, обволакивая каждый сантиметр тела и каждую клеточку головного мозга.

Мрак, имя которому — восстающая из Небытия утраченная Память.

Я закрыла глаза. Мне показалось, так будет лучше, я перенесу этот кошмар намного легче. В кромешной, чернильной тьме появилось лёгкое, слабо фосфоресцирующее облачко, оно приблизилось, и в нём я увидела маленькую смешную девочку. Туго заплетённые косички торчали в разные стороны, наморщенный вздёрнутый носик говорил о том, что сейчас она думает о чём-то важном, ветер игриво раздувал яркое, шёлковое платьице. Девочка шла по улице, её держал за руку мужчина, но его лица я не видела — верхняя часть терялась в окружающем облако мраке.

— Папа! — девочка дёрнула его за руку. — Ну… я никак не пойму, зачем люди женятся или выходят замуж? Вот я, например, очень сильно люблю тебя, неужели я смогу полюбить ещё кого-нибудь? Зачем мне это нужно?

— Дочка, — в голосе отца послышалось тепло и нежность. — Я уже в пятый раз объясняю, это — совершенно другая любовь. Сейчас ты ещё мала, чтобы познать настоящее чувство. Вот, когда подрастёшь…

— Всё будет точно так же, как сейчас, — упрямо возразила девчушка. — Мне не нужен никто другой, кроме тебя!

— Но, чтобы у тебя появились дети, тебе придётся выйти замуж… Такая же дочка, как ты у меня или сын…

— Нет! — девочка остановилась и решительно топнула ножкой. — Я выйду замуж за тебя…

— Но, — в голосе мужчины вновь послышался смех. — Я не смогу жениться на тебе. У меня есть мама!

— Ну и что? — девочка взглянула исподлобья. — А я буду второй женой!

— Ох, — приступ смеха всё-таки выплеснулся наружу. — Так ведь нельзя, дорогая! У нас никто не имеет по нескольку жён. И поверь, тебе будет нужен человек, который полюбит тебя совершенно другой, НЕПОХОЖЕЙ на мою любовью…

— Мы будем первыми… — тоскливо прошептала девчушка.

На мгновение мне показалось, что этот мужской голос, только что звучавший в глубине сознания, отличается от голоса отца. Но осмыслить это до конца я не смогла. Тьма неожиданно, ослепительно взорвалась, и я провалилась в разверзшуюся, пылающую пасть неведомого, жуткого чудовища.

28 августа

Получалось, что я проспала почти двое суток. Когда я потеряла сознание, отец перепугался, поднял тревогу и «поставил на ноги» практически весь больничный персонал. Меня напичкали всевозможными препаратами, поэтому я «вырубилась» на столь долгий срок.

А когда проснулась, то ощутила во рту тот же привкус желчного дикорастущего растения. И одновременно с ним почувствовала неизмеримо тяжёлую горечь в душе.

Рухнуло всё.

Планы, ожидания, какие-то жизненные перспективы. Подсознательно я уже нарисовала себе картину будущего, и немалое место отвела в ней человеку, который когда-то был рядом.

Теперь его нет.

Он ушёл, и, как ни тяжко это осознавать, ушёл навсегда. А я даже не могу вспомнить его лица…

Слезы навернулись на глаза, очертания комнаты вновь поплыли и исказились. Точно также обстоят дела и с моей памятью. Мутное, лишённое очертаний видение, которое никак не может проясниться, и которое я никак не могу ухватить.

И мне кажется, уже никогда не смогу.

А в принципе, сейчас мне это надо? Зачем бередить и без того выжженную в душе калёным железом рану? Прошлого не вернуть. Да и не надо его возвращать, сейчас оно действительно стало для меня настолько страшным, что я не хочу заглядывать туда ни под каким предлогом. Плохо только одно — там навсегда остался мой муж.

Хриплый, гортанный крик вырвался из горла. Мучительно заныли зубы, горячая жидкость обожгла веки и потекла по щекам. Слезы брызнули обильным, горько-солёным дождём, и я почувствовала, как неведомая сила скручивает моё тело в тугой канат. Не зная зачем, я вскочила с кровати и, не разбирая дороги, бросилась вперёд. Мне нужно было бежать, и я это делала. Только куда и для чего — эти вопросы растворились в глубинах моего сознания.

Обитая мягкой кожей, стена приветливо встретила меня, смягчила удар, слегка оттолкнула назад. Полулёжа на полу, я не могла понять, что произошло.

Почему она мешает мне?

Почему она не хочет, чтобы я бежала вперёд, к любимому мужчине?

И почему я поняла, что сильно любила его только после того, как узнала, что его не стало?

Боль разметала мои ноги и руки в разные стороны, гортанный крик вновь пролетел по комнате, наполняя её противным, режущим уши звуком. Внутри сработала невидимая пружина, тело подбросило вверх и, оказавшись на ногах, я, низко наклонив голову, опять ринулась в атаку. Ударившись о стену, я рухнула на четвереньки и почувствовала, как муравьи снова забулькали в животе. Гигантский мегаполис медленно приходил в движение. В предвкушении будущих спазм моё тело передёрнуло.

Опершись руками о стену, я медленно поднялась на ноги. Почувствовала, как трясутся колени. Словно во сне, заворожено погладила мягкую, гладкую обивку и вдруг всем своим измученным существом поняла, что именно она и является основным препятствием моей встречи. Неистово взвизгнув, я изо всех сил заколотила кулаками по коже цвета слоновой кости.

Никаких изменений! Кожа проминалась, но тут же возвращалась в исходное положение. Нужно было что-то потяжелее.

Голова! И как я раньше об этом не подумала? Именно головой у меня получится! Действительно, какая же я всё-таки дура!

Скрипя зубами и постоянно поскуливая, я принялась биться о стену. Под градом сокрушительных ударов мягкая обивка будто бы начала отступать. Отлично, дело пошло! Ещё немного и нежеланная преграда рухнет! Только почему так долго? Наверное, надо помогать голове руками и ногами!

Что происходило дальше, я не видела, об этом мне рассказали потом. В палату вбежала Полли и ещё несколько человек в белых халатах. Совместными усилиями они оторвали меня от злополучной стены и кое-как уложили на кровать. Я брыкалась, кусалась, плевалась, визжала, и все время норовила расцарапать кому-нибудь лицо. Позже Полли скажет мне, что в тот момент я напоминала дикого, разъярённого зверя.

Ну а что во мне осталось человеческого?

Ровным счётом ничего. Даже единственного любимого человека у меня и то отобрали.

Финал этого дня был похож на финал предыдущих, имеющих место год назад. Меня обкололи со всех сторон, и я вновь провалилась в тревожный, горячечный бред…

29 августа

На этот раз отец появился тихо и незаметно, совсем не так, как во все предыдущие дни. Молча опустился на стул и посмотрел на меня пронзительным, грустным взглядом.

— Тебе лучше? — его слова прозвучали еле слышно и скорее читались по губам.

Я кивнула головой и попыталась улыбнуться. У меня снова запершило в горле, на глаза навернулись слёзы.

— Не плачь, детка, — ласково прошептал отец. — Зря я, наверное, тебе все это рассказал, ты уже который день не можешь прийти в себя.

— Нет, — я покачала головой. — Ты всё правильно сделал. Плохую весть лучше узнать сразу.

— Может быть, — он обернулся и посмотрел в окно. — Послезавтра — последний летний день. Видишь, Джина, всё рано или поздно уходит. Быть может, и твоя печаль уйдёт вместе с этим злосчастным августом?

— Нет, — произнесла я сдавленным голосом. — Моя печаль ещё долго будет со мной. Потому что вслед за этим, как ты выражаешься злосчастным августом, в свои права вступит печальная осень. И она не принесёт радости, это я точно знаю.

Отец вновь повернулся ко мне. В его глазах застыла прозрачная, остекленевшая тоска.

— Ты просто устала, Джина, — он наклонил голову и задумчиво посмотрел на носки ботинок. — Ты просто устала, девочка моя. Когда ты покинешь эти стены, я повезу тебя к морю.

— К морю… — мне вдруг стало тепло и уютно. — Да, папа, это было бы совсем неплохо…

— Когда ты была маленькой, я делал это крайне часто. И твоя мама тоже любила там бывать…

— Папа, — я откинула со лба непослушный локон. — Но зачем нам было нужно куда-то ездить? Ведь мы жили у моря…

Отец резко вскинул голову, и я увидела, как в его глазах промелькнули огоньки растерянности.

— Откуда… — похоже, он не мог сразу найти подходящих слов. — Откуда тебе это известно?

— Я видела это во сне, — я снова попыталась улыбнуться, и на этот раз улыбка получилась неестественной и натянутой.

— Когда?

— Давно. Теперь уже давно. Недели две назад.

— Ты мне ничего об этом не говорила.

— Это было ещё до того, как ты появился здесь…

— И что ты ещё видела в этом сне?

— Больше ровным счётом ничего, — я пожала плечами и опять попыталась улыбнуться.

— Почему же ты решила, что у моря жили именно мы?

— Ну, я видела дом. Дом, стоящий на морском утёсе…

— Все ясно, — он улыбнулся, но его глаза оставались серьёзными. — А говоришь, что ничего…

— Папа! — я пристально на него посмотрела. — Это что, имеет какое-то значение?

— Наверное, нет, — он вздохнул и отвёл глаза.

— Тогда почему ты так настойчиво об этом расспрашиваешь?

— Это не настойчивость, детка, — его тон заметно смягчился. — Просто я очень внимательно наблюдаю за твоим процессом выздоровления и мне интересно знать, насколько быстро память возвращается к тебе.

— Она не возвращается, — теперь я опустила глаза. — Понимаешь, это, как мимолётное видение. Вспыхнет картинка, поманит немного, а потом — снова темнота…

Мне показалось, что он вздохнул с облегчением.

— Мы не жили в этом доме. Мы с тобой живём неподалёку. А там ты бывала, когда познакомилась со… своим мужем…

— Этот дом принадлежит ему?

— Да. Он достался ему в наследство от деда.

— И в твоём времени он уже не существует?

— Нет. Что-то произошло с ним в течение этой тысячи лет.

— Скажи, папа, а существует ли он сейчас?

У меня появилось ощущение, что возникла пауза длинною в жизнь. Отец странно и часто заморгал, на его лице отразилась гамма всевозможных эмоций, шрам на щеке налился полупрозрачной синевой, под глазами выступили небольшие красные пятна.

— Я опять сказала что-то не то? — невинно спросила я.

Он взглянул на меня, потом снова отвёл глаза.

— Всё то, — его голос прозвучал необычно глухо.

— Тогда почему… Почему ты так разволновался?

— Сам не знаю, — он шумно выдохнул воздух. — Просто я обрадовался, что ты… что ты вспомнила кое-что ещё… Что память, наконец-то, хоть и потихоньку, но всё равно возвращается…

— Папа! — я решительно тряхнула головой. — Не ври! Я же вижу, что ты говоришь неправду! Почему воспоминания об этом доме вызвали у тебя такую реакцию?

Он резко вскочил, бросился ко мне, крепко обнял. Я почувствовала, как его сильные, но в тоже время ласковые руки гладят мои волосы, но эти ласки показались неестественными.

— Мы жили на берегу северного моря, — прошептал он. — А вас с мамой я возил совсем в другое место, далеко-далеко на юг… В далёкий Кемберси…

— Папа! — я отстранила его от себя и заглянула ему в глаза. — Ты не ответил на мой вопрос!

Он опять засуетился, задёргался, глянул на часы, затем полез во внутренний карман пиджака.

— Прости, дочка, — его голос вновь стал глухим и ненатуральным. — Я совершенно забыл, что у меня сегодня — очень важная встреча…

— Ты опять мне лжёшь! — взвизгнула я. — Зачем ты это делаешь? Почему ты не хочешь сказать правду?

— Нет! — неожиданно громко закричал он. — Нет, ты все неправильно понимаешь! Нет!!!

— Правильно! — мой голос тоже сорвался на крик. — Я всё равно рано или поздно обо всем узнаю! Почему ты не хочешь рассказать мне правду прямо сейчас?!

Он промолчал. Его глаза сузились, и в них появился такой неимоверно космический холод, что я невольно поёжилась.

— Папа! — жалобно прошептала я. — Папочка! Ну, пожалуйста, скажи, не мучай меня…

— Мне пора, — сухо кивнул он. — Извини, дорогая, у меня действительно дела!

— Перестань обращаться ко мне таким официальным тоном! — опять завизжала я. — Если ты не хочешь мне ничего говорить, тогда вообще лучше не приходи! Да! Я больше не хочу, не желаю тебя видеть! Пусть я снова буду одна! Пусть меня никто не посещает! Пусть я окончательно сдохну в этой проклятой больнице!

Рыдания разорвали мою грудь. Мышцы горла переплелись меж собой, скрутились в упругий, готовый лопнуть от напряжения, жгут. Я глухо закашлялась. Пальцы ног свела судорога, потом боль быстро скользнула вверх по лодыжке и ледяным лезвием вонзилась в бедро. Моё тело невольно содрогнулось, напряглось, невидимая сила растянула его, как струну и перевернула на живот. Жуткий, душераздирающий вопль огласил палату, ставшую в один момент темной и мрачной.

Хлопнула входная дверь, рядом с отцом появилась Полли и другие люди в белых халатах. Их встревоженные голоса звучали наперебой, спрашивая, что произошло. Чьи-то руки закатали рукав моей рубашки, холодные пальцы прикоснулись к коже и начали ощупывать её, выбирая место для укола.

— Не-е-ет! — истошно завопила я. — Не-е-ет! Не на-а-до! Я не ха-ачу! Не ха-ачу больше никаких ук-о-лов!

Тонкое острие иглы уже было внутри. Моё тело ещё раз дёрнулось, пытаясь взметнуться вверх, но несколько пар рук плотно прижали его к больничной койке. Мышцы ощутили ещё несколько неприятных, жгучих инъекций.

Сознание затуманила мутная пелена.

Обволакивающая, чёрная простыня Нереальности старалась собрать все свои четыре угла в одном месте, завязать их узлом и поместить меня в этот импровизированный мешок. Липкое, густое Небытие постепенно вбирало меня в себя, успокаивало, убаюкивало, нашёптывала на ухо сказку безмятежного сна. И вдруг среди этого тихого, приятного бормотания я внятно различила голоса, принадлежащие Полли и моему отцу.

— Так что же всё-таки произошло? — обеспокоено спрашивала сиделка.

— Она спрашивала меня про один дом…

— И что в этом такого?

— Ничего. Просто я не слишком люблю про него вспоминать.

— Почему?

— Когда она переступила его порог, я её потерял…

31 августа

Я опять проспала почти двое суток, а когда проснулась, отец уже был рядом.

— Прости меня, Джина, — печально произнёс он. — Позавчера я вёл себя не совсем корректно. Сегодня хочу объясниться. Понимаешь, мои путешествия — странная штука. Люди считают, что со временем воспоминания забываются, и сердце успокаивается. Для меня это не так. Скитаясь по временным полосам, я могу почти одновременно находиться в прошлом и настоящем. Я специально сказал «почти». Сейчас я могу прийти к тебе прямо из прошлого, побывав там несколько секунд назад. Все воспоминания и переживания ещё будут свежи в моей памяти. Поэтому я так себя вчера и повёл. Если можешь, извини меня, дочка.

Он заискивающе улыбнулся и вытащил из-за спины роскошный букет.

— Это тебе, — ласково сказал он. — В знак нашего примирения и того, чтобы мы больше никогда не ссорились.

— Цветы к сентябрю? — тихо спросила я.

— Да, — он положил букет мне на колени и отошёл к окну. — Сегодня — последний день лета. Завтра наступает осень. Какой она будет для нас, я пока не знаю. И что она сможет принести — радость или печаль?

— Будем надеяться, что радость, — прошептала я.

— Хотелось бы, — он сунул руки в карманы брюк и потянулся. — К сожалению, в жизни часто бывает наоборот. Завтра наступает сентябрь, и вместе с его приходом вода в реках и озёрах помутнеет, а рыба поймёт, что настало время уходить в глубину. Так и некоторые люди уходят в глубину, подальше друг от друга и потом замирают в мутной воде, не в силах решить, куда же им двигаться дальше. И уже потом, осознав, что они так и не в состоянии этого понять, просто плывут по течению, все глубже и глубже увязая в илистой взвеси, поднявшейся с замусоренного дна.

— Папа! — негромко позвала я. — Что ты такое говоришь и на что намекаешь? Я так понимаю, ты рассказываешь о людях, которые расстаются друг с другом. Кого ты имеешь в виду? Нас с тобой?

Он повернулся и посмотрел на меня таким выразительным взглядом, что в груди невольно замерло сердце.

— Нет, — тяжело, словно молот ухнул по наковальне, выдохнул он. — В данный момент я говорю не о нас. Я имею в виду тебя и твоего мужа. Видимо, судьбе было угодно, чтобы вы расстались. Но что поделаешь, если это уже произошло…

Он опустил глаза и задумчиво потёр подбородок.

— Мне тяжело об этом рассказывать, Джина, но я знаю, что все равно придётся. Рано или поздно. Так уж лучше сейчас. Прошу тебя принять как должное то, что я буду опускать некоторые детали. Хорошо?

Я молча кивнула.

— Итак, — отец снова засунул руки в карманы брюк и принялся расхаживать по палате. — Как я уже говорил, в конце концов, ты мне все рассказала. Не было в прошлом никакой девушки по имени Дженни, когда ты побывала там в первый раз… Ты сразу встретилась с этим человеком…

— Как его звали? — перебила я.

— Разве сейчас это имеет значение? — он остановился, и его глаза сузились до едва различимых щёлочек. — Может лучше не пытаться восстановить в памяти то, что уже кануло в небытие?

— Для кого как, — уклончиво ответила я.

Отец словно не слышал моего ответа. Немного помолчав, он продолжал:

— И во второй раз ты снова встречалась с ним. Ну а в третий… Он глубоко вздохнул и пристально посмотрел на меня.

— В третий раз… вы стали… мужем и женой. И ты в него влюбилась. Я понял, что в твоей жизни появился другой мужчина и осознал, что начинаю тебя терять. Слепая ревность затмила разум, я страшно вспылил, бросился искать этот чёртов дом, в котором всё произошло…

Но… было уже поздно. Ты влюбилась, Джина и влюбилась навсегда. Но я желал тебе только добра… Поэтому мне пришлось сделать то, что ты просила. Как я тебе уже рассказывал, я не был уверен, что четвёртый переброс закончится удачно. Но в той ситуаций я был вынужден, я был просто обязан довести эксперимент до конца. Иначе твоё бы сердце не выдержало…

Потянулись долгие месяцы кропотливого, изнурительного труда. Ты ходила за мной, словно тень, да, собственно говоря, ты в неё и превратилась — похудела, осунулась… Твоя кожа приобрела болезненный, молочный оттенок, под глазами появились жуткие зелёные круги. Я не спал, и ты не спала. Я не ел, и ты не притрагивалась к пище. Я сидел сутками за своими расчётами, и ты молча сидела рядом, застыв, словно античное мраморное изваяние. Наконец-то ты полностью стала моей, наконец-то мы с тобой стали единым и неделимым целым. Я был счастлив, и ты была счастлива. Да, в то время мы были по-настоящему вместе!

Он ещё раз вздохнул и тоскливо взглянул в окно. Его правая рука скользнула в карман пальто и достала пачку сигарет.

— К сожалению, всё это было временным, — произнёс он, прикуривая. — Я это понимал, и ты это понимала. Просто мы делали вид, что не хотим ничего замечать.

Он обернулся, посмотрел на меня и горько усмехнулся.

— Я знал, что теряю тебя, и ты это знала. В тот момент ты молила только об одном — чтобы я правильно всё рассчитал и сделал практически невозможное. Но я слишком сильно любил тебя. И я это сделал.

Отец судорожно сглотнул, его глаза увлажнились, заблестели, и он повернулся к окну.

— Я нашёл ошибку в расчётах, — в конце этой фразы глухой голос предательски дрогнул. — И я нашёл деньги, чтобы осуществить задуманное.

— И ты всё-таки отправил меня ТУДА? — шёпотом спросила я.

— Я отправил тебя СЮДА, — в голосе отца послышалось лёгкое раздражение, — ровно тринадцать лет назад ты оказалась ЗДЕСЬ.

— И встретилась с этим человеком? — внутри все сжалось в предчувствии неминуемого и ужасного.

— Да, — отец повернул голову и посмотрел на меня в упор. — И вышла за него замуж.

Я откинулась на подушки и замерла. Неизбежное уже стояло на пороге моего Сознания и занесло руку, чтобы постучаться в дверь моей Памяти.

— Что-то мне опять нехорошо, — неожиданно прошептал отец и, отойдя от окна, тяжело опустился на табурет.

— Папа, — я почувствовала, что мои глаза невольно округляются. — Ты весь белый, словно простыня. Что с тобой?

— Пустяки, — отец, невесело усмехнувшись, устало махнул рукой. — Сейчас пройдёт.

— Может, позвать врача?

— Не стоит. He очень-то я люблю принимать эти лекарства. Тем более, здешние, которые по сравнению с нашими абсолютно несовершенны. Не волнуйся, Джина, мне уже действительно легче…

Я беспокойно наблюдала, как он достал носовой платок и промокнул влажный лоб. В тот момент я поняла, что нет больше в мире человека, который бы так самоотверженно и бескорыстно меня любил.

— Джина! — ставший похожим на сухой шелест песка, голос отца прервал мои размышления. — Я, пожалуй, пойду. Дома у меня действительно есть то, что необходимо, то, что реально поможет мне…

«На улице Звезды», — почему-то подумала я, но промолчала и вместо этого поспешно согласилась.

— Конечно, папа. Может, всё-таки крикнуть хотя бы Полли? Она может сделать тебе нужный укол…

— Не надо уколов, — отец болезненно поморщился. — Сердце расшалилось, но это пройдёт. Доберусь до дома, отлежусь…

— Папа! — я понимала, что для решения проблем сейчас не вполне подходящее время, но совладать с собой не могла. — Может быть, на прощание ты ответишь на несколько вопросов? Иначе я опять буду мучиться всю ночь…

— Спрашивай, — он безнадёжно махнул рукой.

— Почему ты упорно не называешь имени моего мужа? Тебе что-то в нём неприятно?

Отец, молча, кивнул головой. Воодушевившись, что разговор всё-таки завязался, я продолжала:

— Но что может быть неприятного в обычном человеческом имени? Оно, что, неприличное?

Теперь он покачал головой.

— Тогда мне совсем непонятно, — скороговоркой выпалила я. — Это имя вызывает у тебя нехорошие ассоциации?

Голова отца не сделала никаких движений, и я, слегка сбившись столку, замолчала.

— Джина, — глухо произнёс он. — Неужели ты и в самом деле ничего не помнишь?

— Нет, — почти честно призналась я. — Абсолютно ничего, папа… Поэтому меня так сильно интересует имя своего мужа… Как всё-таки его звали?

Он поднял на меня налившийся тяжестью взгляд, в котором читалось зарождение ненависти.

— Так же, как и меня, — его голос прозвучал отрывисто и смачно, словно резанул острый нож. — Николас.

1 сентября

Ну, вот и наступил первый день долгожданной печальной осени. Зачем я ждала его? Возможно, где-то в глубине меня теплилась надежда, что осень принесёт в себе успокоение…. Уйдут навязчивые, постоянно терзающие разум мысли, моё состояние начнёт приходить в норму и оправляться от полученных ран…

Я не знала.

Да и никто этого не знал, даже мой отец. Но в глубине души я всё равно на что-то рассчитывала.

Хотя, собственно говоря, на что мне было надеяться?

Мёртвые не воскресают…

Странно, как, в самом деле, странно устроена жизнь! Умер человек, но точно такое же имя носит другой. Что, если именно это и внушило мне, что отец — нечто большее, чем просто «папа»? Опять же на подсознательном уровне…

Итак, моего мужа звали так же, как и моего отца, и отец его не любил. Взяла верх обычная родительская ревность, скорее всего, не произошло ничего серьёзного, что могло бы повлечь за собой разлад.

Не любил за то, что Николас отнял меня у него…

Бедный, наивный папа! Неужели он думал, что я всю жизнь буду находиться рядом? Как ни крути, так все равно не получится! Родители есть родители, но у каждого человека — своя жизнь…

Отца тоже можно понять. Он безумно любил маму, и после её смерти вся его любовь перешла на меня. Отсюда — и вспышки этой слепой, болезненной ревности…

Стоп! Отчего умерла моя мама? Об этом отец ничего не рассказывал. Я понимаю, вопрос — крайне деликатный, но я — его родная дочь и спросить имею полное право…

Наверное, так я и сделаю, когда он придёт…

Словно угадав мои мысли, щёлкнул дверной замок. На пороге стоял отец, мой любимый папа, человек, ставший за эти две недели для меня самым дорогим на свете.

Он смущённо улыбался, и мне показалось, что он не решается войти.

— Привет, папа! — беззаботно заявила я. — Что же ты не проходишь?

— Я пришёл не один, — он таинственно подмигнул.

— Да? — улыбнулась я, но низ живота похолодел. — И кто же этот гость?

— Это гости, — отец вновь смущённо улыбнулся. — И они пришли к своей маме!

— Перестань меня разыгрывать! — насупилась я.

— Но я не разыгрываю! — он, наконец, сделал шаг вперёд, и в его правой руке я увидела белый капроновый шнур. — Прошу!

В дверном проёме показались четверо связанных между собой черных, плюшевых котят. Отец шёл ко мне и, улыбаясь, тащил их за собой.

— Какая прелесть! — я в восторге захлопала в ладоши.

— Я же говорил, что они пришли к своей маме, — отец взмахнул рукой, котята подпрыгнули и в следующее мгновение оказались у меня в постели. Я придвинула их к себе и начала рассматривать.

— Странные игрушки стали делать, — я приподняла одного котёнка. — Посмотри. Мне кажется, у него — довольно зловещая физиономия.

— Вполне возможно, — отец наблюдал за мной с нескрываемым интересом. — Детишки сейчас совсем современные стали. Смотрят фильмы ужасов запросто, как мы раньше мультфильмы смотрели…

Наверное, через тысячу лет дети все также будут…

— А вот этот — вообще, злобный, — я показала ему другого котёнка. — Посмотри, какие у него нехорошие глаза. Если б он был живым, я бы его испугалась…

— Хуже всего, когда котята появляются в тёмной комнате, — неожиданно произнёс отец.

— Почему?

— Что? — он словно о чём-то вспоминал. — Нет, дочка, не обращай внимания. Это я так, к слову.

— Чёрных котят очень трудно искать в темной комнате, особенно, когда их там нет, — перефразировала я высказывание древнего китайского философа.

— Почему ты сейчас об этом сказала? — встрепенулся отец. — И где ты это услышала?

— По телевизору показывали какую-то передачу, — рассеяно ответила я.

— А что особенного в этой фразе?

Огонёк, вспыхнувший в глазах отца за минуту до этого, погас.

— Ни-че-го, — отчётливо произнёс он. — Тебе понравились ЭТИ игрушки?

— Весьма недурны, — я довольно кивнула головой. — Страшноваты, правда, немного. Но в целом прекрасно гармонируют со своей матерью.

Я любовно рассадила котят рядом с первым папиным подарком.

— Вот, так будет хорошо! — благодарно посмотрев на отца, я улыбнулась.

— Спасибо, папа.

— Рад, что тебе понравилось, — он медленно опустился на табурет. — Как твоё здоровье?

— В целом — ничего, — я подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. — Жду, не дождусь восьмого сентября.

— Я тоже жду этот день, — отец задумчиво хмыкнул. — Тем более, это — канун твоего рождения.

— Папа! — я в упор посмотрела на него. — Я могу с тобой кое о чем поговорить?

Он сразу съёжился, но кивнул в ответ.

— Пойми, — продолжала я. — Для меня это очень важно. И рано или поздно, всё равно мне станет известно…

Я судорожно сглотнула. Отец молчал. И, похоже, очень внимательно слушал.

— Меня интересует один вопрос, — собравшись с духом, я выдохнула и продолжала. — Как умерла наша мама?

Зная, что этот вопрос для него крайне неприятен, я думала, что он побледнеет. Но он, наоборот, густо покраснел.

— Зачем тебе это? — вновь послышался шелест песка.

— Что значит «зачем»? Это же была моя мама!

— Джина, мне совсем не хочется об этом вспоминать… Я быстро согнулась пополам и ухватила его за руку.

— Только не уходи, — умоляюще прошептала я. — Я знаю, что может последовать за этими словами, но, не уходи, прошу тебя! Я должна знать, я же твоя дочь!

Он положил руку на мою ладонь и пристально посмотрел мне в глаза. Его взгляд заметно потеплел.

— Хорошо, — шелест песка стих. — Я попробую, хотя мне это действительно нелегко.

Мягко пожав мою руку, он поднялся. Подошёл к окну, достал сигарету и с внимательным видом принялся изучать первый осенний день.

— Я тебе уже рассказывал, как мы с ней познакомились? — тихо спросил он.

— Да, — также тихо кивнула я.

— У тебя неплохая память, — он обернулся и с усмешкой посмотрел на меня.

— Стараюсь, — я, как можно равнодушнее, пожала плечами. — Моя память навёрстывает расстояние, на которое отстала за этот год.

— Я это понял, — он кивнул и снова отвернулся.

А я в тот момент подумала, что ему удобнее рассказывать, не глядя на меня. Подумала и тут же забыла.

— Все произошло крайне глупо, — отец тяжело вздохнул и выпустил струйку сизого дыма. — Ужасно глупо, по-книжному. Я любил твою маму без памяти, и она отвечала мне тем же. Но была таким же ревнивым человеком.

Он немного помолчал и глубоко затянулся.

— Я уже говорил, что возглавлял целую научную группу. Так вот — однажды у нас появилась молодая сотрудница. Рыжеволосая, зеленоглазая, одним словом, настоящая бестия! Натуральная Лилит…

— Кто-кто? — не поняла я.

— Супруга Люцифера, властелина подземного царства, — отец усмехнулся. — У древних кельтов был культ Кернунноса и Хабондии. Своеобразные языческие божества, она — одна из них…. День недели Лилит — среда. Кроме того, она покровительствует проституции и коллекционирует души нарождённых детей, которые не появились на свет из-за того, что их матери сделали аборты.

— Ужас какой! — прошептала я.

— Вот-вот, — смешок послышался в третий раз, — и я о том же. Все мои сотрудники именно так и думали. Они почему-то решили, что нет на свете мужчины, который смог бы устоять перед чарами этой женщины.

Голубоватый дым вновь взвился вверх.

— Но я прекрасно знал, что это не соответствует действительности. По крайней мере, в отношении меня. Я так любил твою маму, что другие женщины меня абсолютно не интересовали. Когда я начал с ней встречаться, я перестал замечать всех остальных. Это было как наваждение…

Он снова немного помолчал.

— Точно также я реагировал и на свою новую сотрудницу. Не спорю, она пыталась оказать мне знаки внимания. Кому не лестно завести роман со своим боссом? Но я держал её на расстоянии, сохраняя сугубо деловые отношения. Твоя мама иногда приезжала ко мне на работу, естественно, видела эту женщину. Она прекрасно разглядела все её манеры, о чем неоднократно мне говорила. Что было делать — я, как мог, успокаивал её, надеясь, что она всё-таки изучила меня за годы совместной жизни. Но на деле оказалось иначе.

В глубине души твоя мама всё-таки не верила, что я ей не изменяю, и никогда не изменял. И эта мысль, постоянно подогреваемая надуманной, необоснованной ревностью, словно червь, точила её изнутри. Дженни была подобна пороховой бочке — поднеси маленький огонёк, и она тут же взорвётся.

И такой огонёк нашёлся, увы, Джина, мир — не без добрых людей. Меня чудовищно оклеветали — какая-то сволочь наговорила моей жене кучу всевозможных гадостей. Якобы, у меня — роман с новой сотрудницей, мы все время уединяемся, и прочую, прочую дрянь… И, как ни странно, моя Дженни поверила…

Он вынул изо рта окурок, поднёс к глазам и долго рассматривал.

— Что-нибудь на самом деле было? — нарушила я затянувшуюся паузу.

— Нет, — он повернулся и пристально посмотрел мне в глаза. — Ничего подобного не было. Можешь, конечно, не верить, но я говорю правду.

Если бы что-то похожее произошло, я бы окончательно перестал себя уважать.

— Я тебе верю, папа, — прошептала я.

— Хорошо, если так, — он о чём-то на мгновение задумался, потирая указательным пальцем переносицу.

— Жаль, что ты была тогда слишком маленькой, — струя песка вновь стала совсем узкой и издавала слабый, почти неслышный шелест. — Может быть, тогда мы вместе смогли бы убедить нашу маму, что всё это — не более, чем гнусная ложь.

— Что произошло дальше?

— Мы поссорились. Так сильно мы не ссорились ни разу в жизни. На дворе стояло лето, и ты гостила у бабушки — матери Дженни. Признаюсь, тогда я вспылил. Мне стало дико и ужасно от мысли, что моя супруга поверила чьим-то словам. Вспышка бешенства настолько меня ослепила, что я собрал вещи, намереваясь несколько дней провести в лаборатории. Перед моим отъездом твоя мама сказала: «Знаешь, Ник, глупо продолжать жить без человека, который был рядом долгие годы». Тогда я не принял её слова всерьёз, развернулся и ушёл. Намеренно не звонил несколько дней, в глубине души надеялся, что всё-таки первой позвонит она. Но этого не произошло. На четвёртый день я неожиданно вспомнил, что оставил в туалетном шкафчике сильнодействующее снотворное и, как сумасшедший, помчался домой. А когда приехал, она была уже мертва.

Отец замолчал, и в этот момент я отчётливо ощутила, что печальная осень всё-таки прокралась в палату. Послышался тихий, безнадёжный шелест сухих, опавших листьев, и тусклый солнечный свет проник в мою душу серой, неотвратимой грустью. Жидкое отчаяние заполнило аквариум моего существа до краёв. Не знаю, почему, но я закрыла глаза. И как только это сделала, в темноте возникла стена, которая вновь начала превращаться в развалины. Чем больше старый камень крошился в прах, тем страшнее мне становилось. Потому как я уже поняла, что увижу там, за этим обветшалым, изъеденным временем кирпичом…

И как я ни старалась отсрочить этот момент, я всё-таки ЭТО увидела. Перед глазами возникла просторная спальня с обитыми тёмно-синим бархатом стенами. На кровати цвета слоновой кости сидела молодая женщина. Её лица я не видела. Просто знала, что она молодая, и — всё.

Я находилась позади неё. Женщина сидела ко мне спиной и смотрела в большое зеркало, которое было встроено в большой белый шкаф. Самым интересным было то, что когда я осторожно выглянула из-за её плеча, своего отражения я не увидела.

Зато я увидела её лицо. Мне стало невыразимо страшно — на кровати сидела я сама. А, может быть и не я, но кто-то очень похожий на меня.

И мне было далеко не девятнадцать лет…

Я нервно сглотнула слюну, чувствуя, как внутри все мелко и противно затряслось. Женщина, то есть я, тем временем медленно, словно механически, протянула руку к светлой прикроватной тумбочке, выдвинула один из ящиков и достала небольшой пластиковый пузырёк. Глаза её по-прежнему смотрели в зеркало с тоской и грустью.

— Не надо! — хотела крикнуть я, но не смогла произнести ни слова. Пытаясь её остановить, я протянула руку, но наткнулась на какое-то невидимое препятствие. Со злостью я хватила кулаком по этой уплотнившейся пустоте, но звука удара не последовало, а моя рука отскочила назад, словно резиновый мячик от стенки. Я даже не почувствовала боли.

Женщина, то есть я, меня, естественно, не услышала, она неторопливо открутила пластмассовый колпачок и высыпала содержимое пузырька на ладонь. Вот она предвестница смерти — жалкая, но безмерно опасная горстка маленьких, белых таблеток! Видимо, ещё о чём-то поразмыслив, женщина тяжело вздохнула и высыпала таблетки в рот.

Я продолжала за ней наблюдать и чувствовала, как шевелятся от ужаса волосы. Если это была я, то почему я ещё до сих пор жива? Ведь такое количество снотворного способно убить слона. Значит, это всё-таки моя мама. Оказывается, она была до ужаса на меня похожа, точнее, я — на неё… Но…, с другой стороны, отец говорил, что тогда я была ещё слишком маленькой, значит, запомнить произошедшее в таких подробностях, естественно, не могла. Тем более, опять же, если верить его словам, меня не было дома, когда это произошло…

Волосы на голове продолжали шевелиться. Неужели это действительно я? Если предположить, что я смогла выжить после подобного, то тут же встаёт другой вопрос: ПОЧЕМУ я это сделала?

Женщина на кровати, или, возможно, уже не я, наконец, разжевала таблетки и снова посмотрела в зеркало. Из глаз потекли слезы, губы покрылись полупрозрачным белым налётом, в уголках рта появилась пена.

— Прощай, Ник, — печально сказала она. — Прощай и прости меня за все. Я очень хочу верить в то, что была не права, но ничего не могу с собой поделать. Слишком уж я тебя люблю.

Она легла на спину и тихо закрыла глаза. Из-под правой ресницы выскользнула маленькая прозрачная капля.

Ник! Кого она могла так называть? Моя мама, таким образом, могла обращаться к отцу, а я — к своему мужу. Ведь у них обоих — одинаковые имена…

А у нас с мамой — одинаковые лица…

Мертвенная бледность проступила на лице лежащей. Пальцы правой руки медленно сжались в кулак, слегка дрогнули и потом также медленно разошлись. Губы растянулись в печальной, похожей на детскую улыбке.

— Нет! — снова хотела закричать я. — Нет, не надо, не уходи!

Тьма, стремительно наползающая со всех сторон, сомкнулась в центре. Я почувствовала, что мои веки смежились, и постаралась их разлепить. Глаза открылись, но меня по-прежнему окружала тьма. Что такое? Неужели я ослепла?

Господи, как я могу ослепнуть, если я только что умерла?

Леденящий душу визг вырвался из груди. Я жадно хватала ртом воздух, наивно полагая, что это поможет увидеть свет. Тело напряглось, правую ногу начала сводить судорога.

Почему я это все ощущаю, если я только что умерла?

В желудке закопошились гадкие, готовые перейти к решительным действиям муравьи. Тело выгнулось дугой, словно хотело встать «на мостик», потом резко согнулось пополам. Спазмы разорвали желудок, во рту появился привкус миндальной горечи. Чья-то невидимая рука проникла внутрь и, ухватив пищевод, сильно дёрнула несколько раз. Муравьи начали свой крестовый поход, но я знала, что сейчас они были точно так же слепы, как и я. Поэтому двигались на ощупь, непрерывно раздирая мохнатыми лапками меня изнутри.

Господи, ну почему я чувствую даже это, если я только что умерла?

Потом я забилась в конвульсиях. Естественно, видеть я этого не могла, мне рассказали позже отец и Полли, которая прибежала на его крик. Они тщетно пытались удержать меня на кровати, пока медсестра набирала шприц. И только когда в мою руку вошла тонкая холодная игла, я почувствовала слабое облегчение. Муравьи замедлили своё движение, измученное, напряжённое тело стало потихоньку обмякать.

— Она не умрёт? — донёсся откуда-то из густого тумана встревоженный голос отца.

— Не должна, — ответила ему медсестра.

«Как это «не должна»? — глупо улыбаясь, подумала я. — Как вы можете так говорить, если вы ровным счётом ничего не понимаете в смерти? Ведь я только что по-настоящему умерла…».

2 сентября

Ночью мне приснилась улица Звезды. Приснился уютный двухэтажный домик, утопающий в зелени окружающих деревьев. Я стояла на тротуаре напротив и пристально его разглядывала. Себя я не видела, даже если опускала глаза.

«Интересно, — мелькнула дурацкая мысль, — если мне сейчас посмотреться в зеркало, увижу ли я своё отражение?».

Получается, что во сне я реально не существовала. Просто наблюдала всё происходящее со стороны, как фильм на экране.

В одном из окон первого этажа мелькнула тень. Я присмотрелась повнимательнее и заметила, что это молодая женщина, которая, по-видимому, только что подошла к окну. Черты её лица я, сколько ни старалась, рассмотреть не смогла. Но что-то мне подсказывало, что это — я.

Выходило, что я действительно смотрю кинофильм. Приблизиться к дому я не могу, даже если попытаюсь, просто наблюдаю с одного места. Лица женщины по-прежнему не вижу и сожалею, что у меня нет с собой хорошего фотообъектива — тогда бы я смогла увеличить изображение или навести резкость.

Возле женщины возникает мужской силуэт. Он приближается к ней, кладёт руки на плечи и что-то нашёптывает на ухо. А потом поворачивает голову и тоже смотрит в окно…

Даже во сне я почувствовала, как внутри все похолодело. Лицо этого мужчины я увидела настолько ясно и отчётливо, словно находилась всего в нескольких шагах от него. Это был мой отец.

Значит, женщина рядом с ним — это моя мать…

Но ведь моя мама умерла! А я почему-то уверена, что жила в доме на улице Звезды именно с мужем. По крайней мере, так мне подсказала вернувшаяся на время Память.

Я стискиваю невидимые кулаки и скрежещу несуществующими зубами. Почему я не могу увидеть её лицо? Мужчина в окне улыбается и указывает на что-то рукой. А потом поворачивается к женщине, наклоняется и целует её долгим, протяжным поцелуем…

Я открыла глаза, и в моё сознание ворвались серое осеннее утро и шум падающего дождя. Часы на стене показывали половину девятого утра. Пора вставать. Скоро придёт Полли.

Что же это всё-таки было? Сон или явь, подброшенная ещё одним возвращением Памяти? Может быть, мы всё вместе жили в этом доме? И, опять же, не мог отец целовать ТАК именно меня… Кем, ну кем же всё-таки была эта женщина?

Я подняла глаза и принялась изучать потолок. Вот она, белая простыня экрана. Как я хотела, чтобы сейчас на ней появилось то изображение, которое я только что видела во сне!

Входная дверь предательски скрипнула, и я, зная, что пришла сиделка, даже не повернула головы. От напряжения в глазах мне начало казаться, что на потолке уже проступают какие-то контуры.

— Здравствуйте, Полли, — как можно беспечнее сказала я.

— Здравствуй, дочка, — голос сиделки прозвучал глухо, низко, и до ужаса походил на мужской.

Неясные контуры пропали. Я инстинктивно согнула колени и подтянула одеяло к подбородку.

— Ты что, стесняешься меня? — отец наклонился ко мне.

— Нет… — прошептала я. — Конечно, нет, папа… Просто все произошло… так неожиданно…

— Неожиданность — один из факторов успеха, — хитро улыбнулся он. — Ну, здравствуй, дорогая моя!

Я слегка наклонила голову, ожидая, что он как обычно поцелует меня в щеку, но произошло иначе.

Губы отца, словно случайно коснулись уголка моего рта, и его острый, упругий язык скользнул по моей нижней губе.

Моё тело пронзил лёгкий электрический разряд. Перед глазами упал плотный тёмный занавес, на котором с бешеной скоростью начали сменять друг друга цветные фотослайды.

Маленькая девочка, которую по улице ведёт за руку мужчина.

Эта же девочка, но уже постарше, сидит на вращающемся стульчике за фортепиано.

Ещё более поздний снимок — девушка-подросток обнимает две тоненькие, растущие рядом берёзки и, улыбаясь, выглядывает из-за них.

Совсем уже девушка — фотография сделана снизу, отчётливо видны длинные пушистые ресницы. Длинные, тёмные волосы, мечтательный взгляд…

… и до боли знакомая улыбка…

Фотография свадьбы — элегантная, грациозная невеста в пышном белом наряде, похожем на платье для занятий бальными танцами. В красиво уложенной высокой причёске — лишь белая ветка сирени. Никаких излишеств, все довольно скромно, тем не менее, смотрится очень мило. Невеста улыбается открытой, обезоруживающей улыбкой…

… до боли знакомой улыбкой…

Невеста внимательно смотрит на меня большими карими глазами.

Невеста с любовью и нежностью держит под руку жениха.

Невеста — это я.

Жених тоже элегантен. Вопреки обычным строгим правилам — на нем лёгкий, светлый костюм. Ослепительно белая рубашка сколота на вороте крупной брошью, украшенной драгоценными камнями. Мой взгляд скользит все выше и выше, сейчас я должна увидеть его лицо…

Занавес исчез. Электрический разряд вновь пробежал по телу и растворился без следа. Я увидела большие грустные глаза моего отца.

— Как ты себя чувствуешь? — строго и в тоже время мягко спросил он. — С тобой вчера такое творилось, что я не на шутку перепугался.

— Меня не выпишут? — тоскливо спросила я.

— С чего ты взяла? — в его глазах промелькнул огонёк раздражения.

— Приступы в последнее время всё чаще повторяются. На консилиуме не смогут не обратить на это внимания.

— Ерунда, — он выпрямился, засунув руки в карманы пальто. — Всё это происходит с тобой на нервной почве. Как только ты отсюда выйдешь, сразу начнёшь успокаиваться.

— У меня все мысли в разбег… — я судорожно всхлипнула. — Никак не могу сосредоточиться. Что-то новое открывается мне каждый день, я многое недопонимаю, потом хочу спросить об этом тебя. А когда ты появляешься, я даже не могу собраться и вспомнить, что я хотела узнать…

Я зажала рот рукой, мои плечи затряслись. Беззвучные рыдания сбились в горле в один шершавый ком, похожий на колючего ежа, края которого невыносимо царапали стенки шеи.

— Не надо, Джина, — мягко сказал отец. — Прошу тебя, успокойся, девочка моя. Скоро все твои мучения закончатся…

— Не-хе-хет! — я судорожно закашлялась. — Я уже сама себе не рада! У меня такое ощущение, что каждым утром просыпаюсь не я, а кто-то другой! Каждый день — это не страница одного, последовательного повествования, а отдельный эпизод! И я никак не могу собрать их воедино! Я стала совсем бестолковой в этой ужасной больнице! Как я смогу жить в мире нормальных людей, когда выйду отсюда? Они же будут смотреть на меня, как на сумасшедшую!

— Никакая ты не сумасшедшая, Джина, — опять начал отец.

— Перестань! — свирепо рявкнула я. — Ты что, думаешь, я ничего не вижу? Каждый день ты рассказываешь что-то новое, причём такое ужасное, что оно повергает меня в шок! Взять хотя бы мои приступы! Я перестала принимать эти проклятые таблетки, и они тут же прекратились! А потом я, дура, рассказала обо всем тебе, меня заставили их принимать, и припадки начали повторяться чуть ли не каждый день! Что вы мне подмешиваете, и во что? В пищу? В питье? Или, может быть, эта гадость уже находилась в тех продуктах, которые ты мне принёс?

Слезы брызнули из моих глаз. Отец отшатнулся и, словно от чего-то защищаясь, поднял вверх правую руку.

— Джина… — прошептал он. — Джина, дочка, что ты такое говоришь?

— А разве я неправа? — я подняла заплаканное лицо.

— Конечно, нет, — было видно, что ему с трудом удаётся сохранить спокойствие. — Как я могу желать тебе плохого? Ведь ты моя родная дочь!

— Докажи мне обратное! — истерически взвизгнула я.

— Послушай, — отец потянулся ко мне, но от его движения я дёрнулась к стене.

— Хорошо, — он поднял руки вверх. — Я не буду к тебе прикасаться. Прошу только об одном — постарайся спокойно и до конца выслушать меня.

Я всхлипнула ещё несколько раз и размазала слезы по лицу.

— Все, что происходит с тобой сейчас, действительно похоже на кошмарный сон, — он говорил очень быстро, очевидно понимая, что в любую секунду с моей стороны может последовать вспышка гнева. — И это обусловлено лишь твоим нервным состоянием. Пойми, Джина, ты просто зациклилась на своих проблемах, твои мысли вошли в состояние круга. Они вертятся у тебя в голове, словно белка в колесе. И остановить их не получается. Отсюда — твоя постоянная рассеянность. Ты не можешь сосредоточиться, потому что все время чего-то боишься. И, по-моему, я догадываюсь, чего. Ты боишься, что-то вспомнить. С одной стороны ты желаешь этого, ведь оно может оказаться крайне важным. С другой стороны — опасаешься, что оно может быть ужасным. Отсюда — частые приступы. Ты запрограммировала себя, что постоянно ждёшь нечто плохое, и всякий раз тебе кажется, что именно это я тебе и сообщу. Твой организм даёт ответную реакцию. На самом деле все обстоит иначе.

Он медленно опустился на краешек кровати и продолжал:

— Я не желаю тебе зла, Джина. Поэтому, заметь, иногда рассказываю что-то не до конца. Специально, чтобы не травмировать твою психику лишний раз. И уж, конечно, твоё выражение, что я причастен к этим таблеткам или к тому, чтобы что-нибудь тебе подсыпать… Ты могла меня очень обидеть, Джина. Я не рассердился только потому, что прекрасно понимаю твоё настоящее состояние…

— Ничего ты не понимаешь! — что есть сил, закричала я. — Что ты можешь понять, если ты не находился столько времени в замкнутом пространстве? О чем ты можешь, вообще, говорить, когда и близко не сталкивался с этими гадкими, безобразными муравьями?

— Какими муравьями? — не понял отец.

— Обыкновенными! — я почувствовала, что сейчас наговорю массу глупостей, но остановиться уже не могла. Где-то в глубинах желудка опять закопошились маленькие мохнатые существа. И я прекрасно знала, что со мной произойдёт, когда они начнут своё факельное шествие. Поэтому в голове билась лишь одна мысль — нужно успеть сказать все, что я хочу. Неважно что, самое главное — успеть.

— Джина! — отец недоуменно склонил голову вправо. — Я никак не возьму в толк, о каких муравьях ты говоришь?

Я перестала всхлипывать и исподлобья взглянула на него.

— Забудем об этом, — эти слова я произнесла сквозь зубы, и они прозвучали зловеще и дерзко в серой больничной тишине. Похоже, мне всё-таки удалось привести в порядок свои мысли. Пусть на время, но удалось.

— Папа, я хочу задать тебе вопрос, — я произнесла эту фразу очень тихо, но она была похожа на грохнувший рядом ружейный выстрел. — Ты сможешь на него ответить?

— Конечно, — он слегка откинулся назад. — Я отвечу на твой любой вопрос, дочка.

— Не сомневаюсь, — я сама удивилась издевательской интонации, с которой произнесла эти слова. — Но сейчас я прошу об одном — чтобы ты ответил мне ЧЕСТНО.

— Договорились, — было заметно, что он занервничал, хотя и старался сохранить спокойствие.

— Папа, — я обхватила колени руками и твёрдо посмотрела ему в глаза. — Ты находишься в нашем времени уже довольно долго. Скажи мне, где ты живёшь?

Я поняла, что подобного вопроса он не ожидал. Лицо начал заливать пунцовый румянец, и на его фоне шрам на щеке проступил особенно жутко.

— Где придётся, — отрывисто бросил он. — Обычно я стараюсь ночевать дома. Ты же знаешь, для меня — не проблема переместиться в своё время, когда захочу.

Я судорожно кивнула.

— Но иногда на это просто не хватает сил. Поверь, частые перемещения во времени отнимают слишком много энергии. И мне ничего не остаётся, как ехать в какую-нибудь гостиницу.

— Ты что, ночуешь в разных?

— Ну, я бы не сказал. Возраст, дорогая, довольно упрямая вещь. Привыкаешь к чему-то одному, более или менее постоянному.

Он немного помолчал и пристально посмотрел на меня.

— На въезде в город есть неплохой отель. Поэтому, если что-то не срастается, я еду туда.

— Как называется улица, на которой он расположен?

— Святого Лаврентия, — он удивлённо поднял брови. — Но зачем тебе это?

— Надо, — я упрямо мотнула головой. — Теперь следующий вопрос. Там, в будущем, в том времени, в котором ты живёшь, в котором мы жили… живём… как называется улица, на которой стоит ТВОЙ дом?

— Я не понимаю смысла этих вопросов! — румянец на щеках отца обозначился ещё сильнее.

— Ты не ответил! — жёстко оборвала я.

— Там нет улицы, — он устало прикрыл глаза. — Наш дом находится за городом.

— Ты говорил мне, что я жила за городом вместе со своим мужем!

— Совершенно верно. И этот, уже ваш дом был когда-то расположен недалеко от нашего. Я имею в виду от того места, где его потом построят.

— Значит, там тоже нет улицы?

— Нет, — растерянно произнёс он.

— Хорошо. А где ты жил с моей матерью?

— Все в том же загородном доме. Я построил его ещё до того, как мы с ней познакомились.

— Тогда, может быть, ты мне расскажешь, что это был за дом, который находился на улице Звезды?

Наверное, если бы в этот момент в палате появилось привидение, его бы появление произвело на отца не такой эффект, как мои слова. Румянец на щеках моментально исчез, на смену ему выступила мертвенная бледность.

— С чего ты взяла… — прошептал он. — Откуда ты, это…

— Вспомнила! — перебила я. — Представляешь, я всё-таки это вспомнила! И теперь я хочу кое-что услышать от тебя!

— Но…

— Никаких «но», папа! Каким бы страшным и горьким это ни было, ты должен мне рассказать.

Впоследствии я поняла, что, произнеся эти слова, я совершила большую ошибку. Но это произошло потом. А сейчас я внимательно наблюдала за ним и видела, как цвет его лица меняется на глазах.

— Ты не МОГЛА этого вспомнить, — спокойно произнёс он. — Потому что НИКАКОЙ улицы Звезды просто НИКОГДА и НИГДЕ не существовало.

3 сентября

Анализируя вчерашний день, я постоянно ругаю себя за несообразительность и проклинаю за несдержанность. Несомненно, в названии увиденной во сне улицы крылась тайна, и я находилась от неё в двух шагах. Но неправильно поставленный вопрос дал моему отцу передышку для того, чтобы взять себя в руки. А потом, сколько я ни старалась вернуться к этой теме, он всякий раз умело отводил разговор в сторону, мотивируя, что мне все это привиделось во сне.

В итоге я посчитала, что вчерашний день прожит зря. Правда, одно всё-таки утешало — в пылу разговора я совершенно забыла про муравьев и, как выяснилось впоследствии, они тоже забыли про меня. Получилось это само собой или мне всё-таки удалось с ними справиться, я так и не поняла.

К сожалению, я не узнала ничего нового об этой злосчастной улице Звезды. Я хотела поверить своему отцу, но не могла — слишком явным было моё видение. Выходит он умышленно это скрывает.

Почему?

Серое осеннее утро тянулось и тянулось. Даже Полли, появившаяся как обычно, не смогла внести в него разнообразия. На её вопросы я отвечала так вяло, что, в конце концов, она была вынуждена уйти.

Оставшись одна, я подошла к окну. Погода сегодня была сухая, но хмурая, деревья почти потеряли листву, их голые ветви напоминали скрюченные паучьи лапы. Одно такое дерево росло довольно близко от окна, и с каждым порывом ветра его сучья стучались в стекло. И каждый раз меня невольно посещала мысль, что это некий злой демон тянет ко мне омертвевшие высохшие пальцы.

«Всё время так, — тоскливо подумала я. — Кто-то постоянно хочет за мной прийти».

Почему я так подумала?

В тот момент я не знала. Просто почувствовала, что в глубине сознания появился маленький просвет, который натолкнул меня на подобные воспоминания. Оно появилось не в образе мысли, но в виде картинки.

Я увидела большую равнину, покрытую серой высохшей травой, сама же я находилась меж истощённых кривых деревьев, похожих на большие зубы неведомого чудовища. Я бродила среди них, прикасалась к перекошенным стволам, гладила потрескавшуюся шершавую кору. И знала, что мой дом находится неподалёку. Я — ужасная трусиха и никогда бы не решилась забрести в такую глушь одна, находясь она так далеко. К тому же эти избитые временем и измученные непогодой деревья показались мне родными.

Где же это могло быть? Уж никак не на улице Звезды, там мой дом окружала буйная растительность. Значит, эти деревья находились рядом с нашим загородным особняком.

Николас! Каким он был в моей жизни? Любила ли я его когда-нибудь? Папа рассказывал, что он постоянно дарил мне цветы, значит, он меня любил. Наверное, и я отвечала ему тем же, мне кажется, я не смогла бы жить с нелюбимым человеком.

Кстати, почему вчера не было Полли?

От этой мысли мне стало не по себе. Как я могла не заметить такое? Неужели появление отца и отсутствие сиделки как-то связаны?

Я машинально начала чертить пальцем на запотевшем стекле.

Нужно сосредоточиться.

Постарайся взять себя в руки, Джина, попробуй хотя бы ненадолго привести мысли в порядок!

Итак, вместо Полли в палату вошёл мой отец. Да, я ещё не видела входящего и поздоровалась с сиделкой! А потом? Потом состоялся небольшой разговор, как будто ни о чём, и после него память вновь вернулась ко мне на короткое время. Словно я просматривала свои ранние фотографии. И тот снимок моей свадьбы, на нем я так удачно вышла! Платье было такое красивое… Но вот жених… Опять, как назло, я не видела его лица!

Почему-то перед глазами все время стоит отец. Почему? Вполне логичное объяснение — именно он постоянно находится рядом…

Нет, всё не то…

Такие ассоциации вовсе не потому, что он сидел напротив меня. Что-то было ещё, такое, что временно вернуло мне память! Когда это произошло? Похоже, как раз во время нашего короткого разговора…

Я негромко застонала и стиснула зубы. Мой палец устал выводить на стекле замысловатые закорючки, опустился ниже и начал рисовать что-то другое, уже более неторопливо.

Почему, ну почему я увидела эти фотографии? Что мог отец мне такого сказать? Или он что-нибудь сделал?

Стоп!

Я почувствовала, как напряглись все мышцы. Я почувствовала, как по телу пробежала волнительная дрожь. Я почувствовала, как губы отца прикасаются к уголку моего рта.

Этот поцелуй не был поцелуем мужчины, который был мне отцом.

Этот поцелуй не был поцелуем человека, который любил меня, как дочь.

Этот поцелуй был поцелуем влюблённого.

Я так испугалась, что опустила голову и потёрла пальцами виски. Взгляд переместился вниз и упёрся в каракули, которые мой палец старательно выводил все это время. Сверху шла полнейшая неразбериха, в основном, непропорциональные геометрические фигуры, которые тут же перечёркивались линией, продолжающей орнамент.

А вот ниже… Ниже аккуратно и отчётливо, почти, что каллиграфическим почерком было выведено женское имя.

Дженни.

3 сентября. Вечер

Утреннее происшествие, настолько выбило меня из колеи, что я даже не сразу смогла записать его в дневник. Почему мой палец вывел на стекле именно это имя, я так и не поняла. Да, собственно говоря, не особо и пыталась. Внимание было сконцентрировано на другом — я, наконец-то осмыслила, что отец, пусть украдкой, но всё же меня поцеловал. Не вычислила путём логических умозаключений, а именно осмыслила. Женщина, в основном, чувствует сердцем и делает свои выводы в соответствии с пережитыми эмоциями. Пусть, не всегда верно, но по-другому она не умеет.

Зачем папа это сделал?

Какую игру он ведёт?

И чем она закончится?

Бурное, измученное постоянной битвой с муравьями воображение, уже начало рисовать мрачные гротескные картины, но…

Замок, по обыкновению, щёлкнул, и первое, что я почувствовала прежде, чем обернулась, был запах. Точнее, не запах… Аромат. Лёгкий, изящный, будоражащий душу, пахнущий весенними цветущими яблонями.

За мгновение до того, как обернуться, я поняла, что этот запах относится к разряду лучших и благоухать им может лишь один человек.

Мой отец.

Он подошёл ко мне большими размеренными шагами и наклонился, чтобы поцеловать, но я заметила, что сделал он это неловко. Приблизив губы к моей щеке, он немного отстранился, потом вновь повторил попытку, отвёл голову и, наконец, где-то в области виска, я почувствовала сухое и короткое прикосновение губ.

Я внимательно на него посмотрела, и он, не выдержав моего взгляда, опустил глаза. Возможно, понял, о чём я думаю.

Тяжело вздохнув, он развёл руки в стороны, и я увидела небольшую красивую коробку.

— Вчера я был немного груб, — тихо сказал он. — Теперь хочу попросить прощения.

— Все нормально, папа, — прошептала я.

— Нет, не нормально. Знаешь, за последние дни я извинялся перед тобой столько раз, сколько не приходилось за всю предыдущую жизнь.

— Папа, — я положила ему руки на плечи и твёрдо посмотрела в глаза. — Не надо себя ни в чем укорять, мы находимся не в той ситуации, чтобы в чём-то обвинять друг друга. Мы измотаны и наши нервы на пределе. Ты измучен тем, что долго искал меня, я — что долго тебя ждала. Тем более, с приближением этого злополучного консилиума наши нервные окончания обнажаются все сильнее. Словно кто-то слой за слоем снимает кожный покров. Мы слишком обострённо на всё реагируем. Я думаю, это — поправимо, мы любим друг друга и во имя нашей любви должны относиться друг к другу с пониманием и терпением…

Он медленно поднял глаза и приобнял меня за талию. Я снова невольно вздрогнула, но вовремя сумела с собой совладать и не отвела взгляд. Картонная коробка мягко упёрлась в бок.

— Кстати, — я улыбнулась и невольно обняла его за шею, сцепив руки на затылке. — Ты сегодня источаешь удивительный аромат. Как называется твой парфюм?

— Бертюжар, — его губы тоже растянулись в улыбке, но глаза оставались серьёзными. — Тебе нравится?

— Очень! — честно призналась я. — Ты раньше часто пользовался этой водой?

— Я бы не сказал, — его глаза по-прежнему смотрели на меня в упор, и взгляд продолжал холодеть. — В основном я употреблял эту воду, когда просила ты.

— Бертюжар, — задумчиво сказала я. — Какое красивое название! Эта фирма выпускает только мужские одеколоны?

— Нет, — холод его глаз сделался замогильным. — Ассортимент её продукции весьма разнообразен. В основном, она специализируется на производстве женских духов.

— Если духи имеют такой же запах, то они мне уже нравятся! — воскликнула я. — У меня, наверное, тоже такие были?

— Безусловно, — его губы растянулись в улыбке настолько, что начали дрожать, а глаза окончательно превратились в осколки ледяной космической бездны. — У тебя были ТАКИЕ духи. ТОЧНО ТАКИЕ ЖЕ, как и МОЯ туалетная вода!

— А кто мне их подарил? — пытливо спросила я.

Очевидно, что к подобному вопросу он был не готов, поэтому слегка растерялся.

— Что-то не так? — я смущённо улыбнулась.

— Нет-нет, — пробормотал он. — Всё в порядке. Просто у меня внезапно заболела голова…

— Так кто же их мне покупал? — я сделала вид, что не расслышала последних слов. — Неужели я сама?

— Ну что ты, Джина, — глаза чуточку потеплели. — Конечно, нет. Какая уважающая себя женщина будет сама покупать духи? Тебе дарил их я…

— А муж? — я старалась не отводить глаз и продолжала смотреть на него.

— Муж мне их покупал? Николас?

— Нет! — тёплые искорки в глазах вновь начали принимать форму сосулек. — Он тебе таких духов не дарил.

В его голосе появились гневные нотки.

— Он НИКОГДА не дарил тебе этих духов!

— Почему?

Сосульки вновь почувствовали приближение весны.

— Потому что у него НЕ БЫЛО ТАКОЙ ВОЗМОЖНОСТИ. В этом времени подобные духи не выпускают.

— Их будут производить позже?

— Да. Впервые они попались мне на глаза в тот день, когда я познакомился с твоей матерью.

— Понятно. Тогда ЧТО дарил мне мой муж?

— Только цветы. И, в основном, это были цветы к сентябрю.

3 сентября. Ещё более поздний вечер

В своих записях я вновь была вынуждена прерваться, потому, как ужасно разболелась голова. Почему меня так взволновало упоминание о цветах к сентябрю?

Неужели разгадка кроется в моем дне рождения?

Ответов я не нашла. Мне ничего не оставалось, как продолжить описание событий сегодняшнего дня.

Итак, я узнала, что духи дарил мне отец. Что в этом было плохого, не знаю, но всё равно, эта новость оставила неприятный осадок в душе.

— Папа, — я всё ещё пыталась смотреть ему в глаза, хотя чувствовала, что долго не продержусь. — Меня все время гложет мысль, что ты недолюбливал Николаса. Это на самом деле так?

Лёд в глазах опять начал таять.

Он тяжело вздохнул и отвёл взгляд.

— Наверное, да.

— Почему?

— Сам не знаю. Скорее всего, проклятая ревность. Я ведь тебе уже говорил, что после смерти матери ты осталась единственной женщиной, которую я любил…

— Но если ты меня действительно любил, значит, желал добра? И если я жила в счастливом браке, то и ты должен был чувствовать себя счастливым!

Он вновь посмотрел на меня.

Лёд в глазах полностью исчез.

— Я все понимаю, дорогая, — тихий голос вновь напомнил шелест песка в пустыне. — И всегда понимал. Но что я мог поделать, если я И В САМОМ ДЕЛЕ тебя любил?

Где-то в глубине души я ощутила нежный, сладостный трепет.

— Но ведь то была другая, отеческая любовь! — мои глаза широко распахнулись.

Его руки сильно сжали талию.

— И это я тоже понимал. Но ничего не мог с собой поделать. Ты слишком сильно напоминала её…

Его правая рука скользнула вверх по спине. Я непроизвольно обняла его крепче.

— Бедная моя девочка… — шелест песка закружил меня в вихре песчаных волн и понёс далеко-далеко. — Я всю жизнь хотел, чтобы ты была счастлива…

Я растворилась в налившихся мягким светом глазах. Губы отца оказались так близко, что я ощутила его жаркое дыхание всем телом, а песчаный вихрь продолжал кружить меня и растворять в одурманивающем аромате туалетной воды «Бертюжар». Я почувствовала, что мои губы слегка приоткрылись, и вырвавшееся из них дыхание слилось с дыханием отца воедино. Руки ещё сильнее обвили его шею, неумолимо приближая голову.

Хотела ли я всего этого в тот момент?

Даже не знаю.

Впрочем, сейчас это уже не имеет значения…

За считанные дюймы до моих его губы остановились.

— Милая моя, — я уже купалась в океане вихрящегося песка. — Подожди немного. Я ведь совсем забыл, что у меня для тебя есть подарок.

Он слегка отстранил меня и показал коробку, которую принёс с собой.

— Что это? — мой голос тоже стал похож на песок пустыни, и теперь гряда его барханов переплелась с грядой моего отца.

— Это — чтобы ты всегда была красивой. Косметический набор «Буржуа». Твой любимый бренд.

— Ты и это знаешь? — невольно улыбнулась я.

— Я знаю всё.

Его губы опять оказались так близко, что я уже не смогла совладать с собой. Слишком велико было искушение, слишком манило предчувствие поцелуя.

— Спасибо, — как можно тише прошептала я.

Наши губы соприкоснулись.

Все, что я успела ощутить прежде, чем стала одной из песчаных дюн — это стремительный, перехватывающий дыхание взлёт, неописуемое райское блаженство и необычайную лёгкость. Не только во всём теле, но и в душе, в моём измученном, истерзанном переживаниями сердце.

Вихрь всколыхнул барханы, взметнул их в воздух, закружил и унёс ввысь, растворив в бездонном прозрачном небе.

— Прости меня, дочка, — неожиданно раздался растерянный отцовский голос. — Я не должен так поступать…

Песчаный поток окончательно растаял в небе. Мне стало ужасно обидно, только я не поняла, почему.

— Не плачь, моя девочка, — ладонь отца прикоснулась к моей щеке и нежно погладила. — Обещаю, всё будет хорошо.

— Что это было, папа? — произнесла я срывающимся голосом.

— Это была моя самая большая ошибка. Прости меня. Надеюсь, в последний раз…

Он поцеловал меня в щеку, быстро развернулся и вышел. А я, оставшись одна, наконец, дала волю слезам. Я не могла поступить иначе, я знала, что нужно выплакаться, и тогда станет гораздо легче.

Слезы градом бежали по щекам. Они капали на губы, но я не чувствовала их вкуса. Вместо него я по-прежнему ощущала привкус песчаного ветра и запах бездонного голубого неба.

А ещё я подумала о том, почему утром моя рука непроизвольно вывела на стекле имя моей матери.

4 сентября

Предыдущей ночью я долго не могла заснуть, поэтому Полли дала мне две таблетки снотворного. Как ни странно, оно тоже не помогло. Пришлось вызвать её снова, чтобы сделать сонный укол.

После него я заснула сразу. И сон, который я увидела, был настолько ярким и запоминающимся, что я не смогла его не описать.

Мне приснилась большая серая равнина, на которой стоял тот загородный дом, где мы жили с мужем. То, что это был именно наш особняк, я знала точно.

Довольно симпатичное строение. Только окружающий ландшафт слишком уныл и мрачен. Все его украшение — несколько тощих кривых деревьев, которые сбились в небольшую кучку неподалёку. Теперь я, наконец, поняла, где они находятся, и где я бродила в мыслях накануне днём.

Мне показалось, что за одним из деревьев кто-то прячется. По крайней мере, ветер над безжизненной равниной донёс до меня лёгкий, приятный запах. Я сразу узнала его. Нежный аромат духов «Бертюжар».

Ветер дунул ещё раз, за деревом что-то мелькнуло. Я пригляделась — это был кусочек ткани, скорее всего плательной — голубой, в крупный чёрный горошек. Теперь у меня не оставалось сомнений — за деревом притаилась женщина, скорее всего, опять же я. Что ж, тем интереснее будет наблюдать за собой со стороны.

Почему я так решила? Наверное, потому, что у меня когда-то тоже было такое платье, сейчас я отчётливо вспомнила. Правда, покупали мне его давно, в последнее время я его вообще не видела, но, опять же, специально и не искала… Покупала его мне моя мама…. Но я совершенно не помню её лица!

Как странно, что Память вернулась ко мне именно ночью! Порой казалось, что это не сон, я и в самом деле вспоминаю, я вижу все наяву!

Неожиданно сзади хлопнула дверь, и я невольно обернулась. В сторону рощи неторопливо направлялся человек.

Мужчина.

Расстояние между нами было небольшим, но я не видела его лица. Не могла рассмотреть. И вновь не понимала, почему?

Мужчина медленно шагал по серой, выжженной солнцем траве. Поначалу я чувствовала себя неловко — стоило ему повернуть голову, и он бы меня заметил. Что бы я ему тогда сказала? Я представила эту сцену и почувствовала, как рот разъезжается до ушей. В душу вошло непонятное, тревожное чувство.

Мужчина подошёл ближе. И тут я, наконец, поняла, что меня беспокоило. Это было странной абсурдной вещью, которая не укладывалась в сознании. Меня поразила его голова. Она была повёрнута ко мне затылком. Я смотрела на него со стороны, но видела не профиль, а именно затылок. Такого быть не могло…

Теперь я знала, что он меня не заметит — на затылке не бывает глаз. Неловкость отпустила, но чувство тревоги осталось. Я поняла, что это и есть мой муж.

Скорее всего, мне никогда не суждено увидеть его лица…

Сколько раз он приходил ко мне во снах и воспоминаниях! Но его облик до сих пор остаётся неизвестным…

Мужчина прошёл мимо, я ещё раз окинула его взглядом. Высокий, плотный, волосы начали седеть. Кого он мне напоминает?

Ощущение беспокойства усилилось, даже во сне я почувствовала, как заныли височные кости. Я машинально подняла руки и потёрла голову. Нет, я опять надумала лишнего. Конечно, он напоминает мне только собственного мужа — его образ до сих пор живёт где-то в подсознании.

Мужчина подошёл к деревьям и остановился. Кусочек голубой ткани мелькнул ещё раз, исчез, а потом из-за дерева вышла молоденькая девушка. И тут я почувствовала, как у меня задрожали колени.

Это была и я, и не я.

Внешне мы практически не отличались, только она была намного моложе и, естественно, симпатичнее.

Кто же ты, моя миловидная двойняшка?

«Ещё один обрывок воспоминаний, — пронеслось в голове. — Мне снится то, что происходило несколько лет назад…».

Девушка сделала несколько шагов по направлению к мужчине и остановилась. Теперь они стояли рядом, совсем близко — мне показалось, что сейчас они обнимут друг друга…

Девушка положила руки мужчине на плечи, он приобнял её за талию. Она лучезарно улыбнулась, подняла голову, выжидающе посмотрела ему в глаза, и в тот момент… я ослепла… Словно на голову накинули плотную чёрную ткань, потому что все исчезло одновременно. Я судорожно дёрнулась и в страхе оглянулась. Позади — такая же непроглядная тьма.

Мои губы приоткрылись, из груди вырвался протяжный стон.

В следующий момент я поняла, что уже не стою, а лежу. Появилось ощущение, будто что-то мягкое, упругое и живое бьётся подо мной. Решив, что сейчас оно меня сбросит, я попыталась его ухватить. Руки встретили пустоту, но какая-то неведомая сила уже переворачивала меня на живот, заставляла подтягивать колени к подбородку и давила на шею так сильно, что, казалось, хрустнут позвонки.

Перед глазами вспыхнули красные круги. Маленькие огненные спиральки, вращаясь внутри себя, быстро увеличивались в диаметре и заполняли собой окружающее пространство.

«Колеса… — мелькнула мысль. — Колеса смерти…. Наверное, она так близко, что послала своих гонцов…».

Невидимый железный скребок царапнул и потянул внутренности наружу. Очевидно, кишечник никак не хотел появляться на свет, поэтому он дёрнул так, что моё тело чуть не разорвалось пополам. Руки и ноги стали ватными и почти ничего не ощущали, впрочем, я их тоже. Кишечнике бьющимся в агонии пищеводом хотели оторваться от позвоночника, но никак не могли этого сделать. Невидимка тянул за пищевод спереди, а железный скребок напирал сзади.

Я зажмурилась, и боль постепенно ушла. Открыв глаза, я увидела, что стою на четвереньках посреди большого тёмно-красного коридора. Настолько длинного, что его конец терялся в багряной тьме. Повинуясь внезапно нахлынувшему ощущению, я поползла вперёд, словно собака, которую тащат за поводок. Скорее всего, именно в конце коридора находится моя долгожданная конура. И, может быть, там я, наконец, обрету покой.

На стенах висели картины, но мне не удалось разглядеть, что на них нарисовано. Очертания фигур и лиц терялись в пурпурной, трепещущей дымке.

«Это — сцены из моей прошлой жизни! — внезапно догадалась я. — Только сейчас мне уже нет до них дела. Какая разница, что с тобой происходило, если тебя ведут на бойню, словно бессловесную тварь?».

Но всё равно, было бы неплохо взглянуть…

Похоже, тот, кто всё это затеял, угадал мои мысли. Я почувствовала, как натянутый пищевод ослаб, и скребок, наконец, перестал хозяйничать у меня внутри. Я остановилась, немного отдышалась и медленно поднялась на ноги.

В коридоре было жарко. Я ощутила это, когда окончательно выпрямилась, потому как тяжёлые, крупные капли сразу потекли по лицу и спине. Все ещё не веря, что невидимка меня отпустил, я опасливо подняла правую руку и размазала пот по щеке.

Алое марево слабо подрагивало, от этого казалось, что по картинам пробегает лёгкая пенистая рябь. Не в силах преодолеть любопытство, я забыла об опасениях и подошла ближе.

Это были не картины, но фотографии.

На одной из них худощавый мужчина с тонкими, стреловидными усиками обнимал полную миловидную женщину. Оба улыбались и смотрели куда-то вдаль, поверх моей головы.

Они были сфотографированы на фоне чего-то большого и тёмного… Дом?

На втором фото женщина, уже одна, усадив на колени маленькую забавную девчушку, ласково придерживала её за плечи. Девочка показалась мне знакомой, но где раньше я могла её видеть, так и не вспомнила. На мгновение вспыхнула мысль, что она — моя дочь, но, вспыхнув, тут же погасла. Безусловно, папа бы об этом сказал. Да и женщина, что на фотографии, скорее всего, мать этой девочки и жена мужчины с усиками. Чем-то, кстати, она похожа на меня. По-моему глазами…

А мужчина похож…

На следующей фотографии забавная девчушка подросла, вытянулась и напомнила мне гадкого утёнка из сказки…

А на следующей вновь была малышом. Распахнув большие тёмные глаза, она недоуменно смотрела на окружающий мир и, казалось, не могла понять, как сюда попала.

К сожалению, когда ты вырастешь, то поймёшь это слишком хорошо…

Мой взгляд скользнул на очередное фото.

Гадкий утёнок подрос и начал превращаться в довольно симпатичного лебедя. Как же мне знакомо его лицо! Особенно глаза… Хотя, чему тут удивляться — они являются полной копией глаз той миловидной женщины, её матери.

Мама…

Но откуда я всё-таки знаю этого ребёнка? Эта девочка носит смешное платьице и умеет мило улыбаться. Причём, становится на удивление похожа на ту, более позднюю фотографию…. Как будто эти фотографии — близнецы, только девочки на них разного возраста… Господи, ну почему, почему у меня нет детей, ведь они — такие милые…

Что-то горячее и нестерпимо жгущее пронеслось внутри. Для чего я нахожусь в этом месте? Зачем я смотрю на фотографии, лица на которых кажутся мне знакомыми?

Почему?..

Додумать я не успела. Невидимка вновь схватил меня железной рукой. Не в силах произнести ни слова, я бросила на лицо девочки прощальный взгляд, силясь напоследок разгадать её тайну нахождения здесь. Рука дёрнула за поводок, я грохнулась на колени, но в полете успела разглядеть, что было изображено на последней картине.

Не фотографии, а именно картине.

Букет ярких красивых цветов.

«Наверное, сентябрьские», — глупо улыбаясь, подумала я.

А потом всё поглотила тьма.

5 сентября. Утро

Пробуждение было настолько тяжёлым, что я не хочу о нём вспоминать. Когда я пришла в себя, жутко болела голова, ужасно ныли височные кости и мелко дрожали пальцы правой руки. Полли сидела рядом и наблюдала за мной с печальным видом. Что-то не понравилось мне в этом взгляде, и я сразу смежила веки. И услышала тихий, бесконечно далёкий, словно не её голос:

— Бедная миссис Джина…

— Почему? — выдохнула я, не открывая глаз.

— То, что произошло вчера — ужасно… — голос совсем затух, словно язычок пламени, отбившийся от костра. — Я думала, мы не сумеем вас спасти…

— Консилиум… — судорожно сглотнула я. — Теперь мне не пройти эти проклятые тесты?

— Не знаю, — печаль с глухим стуком захлопнула дверь.

— Так что же всё-таки происходит? — я, наконец, открыла глаза. — В конце концов, вы можете объяснить, чем вызваны мои приступы?

— Нет…

— Тогда какого чёрта…, — я начала приподниматься на кровати, но внезапная слабость толкнула меня обратно. — Что со мной?

— Главный распорядился дать вам большую дозу успокоительного, — шёпотом сообщила Полли. — Вы вчера здесь такое вытворяли… Всю палату перевернули вверх дном…

— Чёрт! — в бессилии выругалась я. — Зачем вы постоянно пичкаете меня этой гадостью? Так я никогда не поправлюсь! Всё! Мне это надоело! Я требую, чтобы здесь немедленно появился мой отец!

— Каким образом? — ахнула Полли. — Я ведь даже не знаю, как с ним связаться…

— В таком случае, пойдите и узнайте! — гаркнула я. — Что вы тут передо мной комедию ломаете? Наверняка он оставил свои координаты! С таким отношением ко мне каждую минуту что-нибудь может случиться!

— Вряд ли, вряд ли… — запричитала женщина.

— Ну? — яростно вскрикнула я.

Полли аж подбросило. Впечатление было такое, словно под ней разорвалась хлопушка, и на какое-то мгновение мне стало весело. Но я быстро подавила в себе смех.

— Ещё раз крикнуть? — зловеще прошипела я.

Полли как ветром сдуло. Даже здесь было слышно, как цокали по ступенькам каблучки её стареньких, потёртых туфель.

«Какой сволочизм!» — поджав губы, подумала я.

Ощущение слабости усилилось. Эмоциональный взрыв унёс с собой последние силы. У меня закружилась голова, я почувствовала сильную тошноту, и глаза закрылись сами собой.

5 сентября. День

Сон, который я увидела, был настолько диким и кошмарным, что не поддавался никакому логическому объяснению. Снова мужчина, повернувшись ко мне спиной, убегает прочь. Но вдруг — останавливается и… неожиданно исчезает…

Я остаюсь в полной темноте и растерянно хлопаю глазами. Правда, и темнотой это не назовёшь — мглистая серая дымка, которая окутывает всё вокруг, похожа на прокисший молочный кисель. А потом мужчина появляется вновь.

Справа.

Я поднимаю руку, хочу до него дотронуться, он замирает, но тотчас же пропадает, причём крайне неторопливо. Так обычно проявляется фотография, только сейчас происходит обратный процесс. Затем я снова замечаю его, но уже чуть поодаль, и знаю, что не смогу до него дотянуться. От растерянности и беспомощности я кусаю губы и чувствую, как на глазах появляются слезы. Мужчина испаряется вновь, потом опять появляется, но я вижу его уже совсем в другом месте, совершенно с противоположной стороны.

Всё это происходит настолько медленно, что я успеваю заметить, как его фигура делится на несколько себе подобных, и они по очереди тают в воздухе.

Потом он возникает прямо передо мной, и опять спиной. Настолько близко, что я запросто могу протянуть руку и дотронуться до него. Но я уже не хочу. Объяснить почему, не могу, да и не пытаюсь — нет желания. Вместо этого хочется задать ему несколько вопросов.

— Это ты, Ник? — я удивляюсь, потому как чувствую, что губы плотно сжаты.

Голос звучит где-то внутри меня…

Его плечи вздрагивают.

— Почему ты не отвечаешь? — в моём внутреннем голосе появляются требовательные нотки.

Плечи слегка обмякают.

— Я думаю, что тебе сказать, — слышу я.

Самое непонятное — что он разговаривает моим же голосом.

«Да что это такое? — гневно думаю я. — Лица я не вижу, настоящего голоса не слышу! Будто кто-то специально препятствует!».

— Ник! — со злостью выкрикиваю я и чувствую, как что-то холодное сдавливает грудь. — Сейчас же перестань валять дурака! Я хочу знать, почему ты постоянно убегаешь? Почему ты не хочешь со мной поговорить?

— А о чем нам разговаривать? — мой голос становится настолько унылым и бесцветным, что я невольно вздрагиваю. — Ты же поставила на мне крест! Ты вычеркнула меня из своей жизни!

Чудеса! Я разговариваю сама с собой, причём, действительно получается диалог! Как мне ни тяжело, я стараюсь не обращать на это внимания.

— Кто тебе такое сказал? — мой голос становится похож на шипение гремучей змеи. — Из чего ты сделал эти выводы?

— Из твоего поведения, — теперь черным аспидом под сердцем сворачивается печаль. — Не скрою, порой я бывал не прав по отношению к тебе, но это вовсе не означает, что ты должна совершать подобное!

— Какое «подобное»? — подозрительно щурюсь я.

— Не прикидывайся, Дж… — моё имя произносится настолько невнятно и глухо, что я не могу его разобрать. — Сейчас я хочу лишь сказать, чтобы ты перестала валять дурака.

— Я не понимаю, о чём ты! — в отчаянии выкрикиваю я и сжимаю кулаки.

Напряжение становится настолько сильным, что в серой туманной дымке начинают появляться бледные разноцветные звёздочки.

Но я-то знаю, что эти звёздочки — у меня в глазах, так же, как и муравьи — глубоко в желудке…

— Объясни мне, пожалуйста! — мой крик срывается на визг. И тут же звучит шелестом медных струн рассохшейся арфы:

— Я не могу объяснить тебе то, что ты не можешь объяснить себе сама.

— Перестань меня мучить, — канючу я. — Я и правда, не знаю, в чём моя проблема…

— Твоя проблема в том, что ты не можешь вспомнить. Или просто не хочешь. Заставить себя вспомнить плохое гораздо сложнее, чем хорошее. Тем более, ты больна, девочка моя… Даже спиной я чувствую — у тебя жар.

— Это ты сделал меня такой! — в бессилии выкрикиваю я.

— Может быть, — соглашается мой голос. — Но, может быть, и нет. Я не скрываю и повторю ещё раз — временами я бывал несправедлив. Но я всегда тебя любил. Любил преданно и беззаветно, никогда не помышляя о ком-либо другом. И чего тебе не хватало, я не могу до сих пор понять. Наверное, всё было действительно слишком хорошо…

— Как же я могла сделать тебе что-нибудь плохое, если ты ко мне хорошо относился? — эхо вновь разносит мой визг по тёмным окрестностям. — Я что, сама себе враг?

— По-видимому, да. Я же говорю, что ты больна, Дж… — я опять не могу разобрать своего имени. — Мне очень не нравится, что у тебя такой сильный жар!

— Я любила тебя? — выдыхаю я.

— Не знаю. Скорее всего, нет. Обычно судят по конечному результату.

— Ну, ладно! — я чувствую, что начинаю задыхаться от внезапно вспыхнувшей ярости. — Относилась я к тебе хорошо? Иначе мы бы не смогли находиться вместе!

— Вот это и было странным. Знаешь, я также считал все эти годы. А потом понял, что ошибался. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения, что сделано, то сделано. К тому же тебе нельзя волноваться. Дай, я потрогаю твой лоб, я чувствую, у тебя ОЧЕНЬ СИЛЬНЫЙ жар!

И тут происходит самое невероятное. Мужчина, который до этого все время стоял ко мне спиной, медленно поворачивается. Я непроизвольно закрываю глаза, чтобы потом широко распахнуть их и… наконец увидеть его лицо!

Но…

Когда я попыталась открыть глаза, у меня ничего не получилось. Точнее, глаза раскрылись, но теперь меня окружала действительно кромешная тьма. И в этом вязком, пахнущем опасностью мраке я ощутила, как чья-то тяжёлая и одновременно лёгкая ладонь нежно прикоснулась к моему лбу. Мне стало так хорошо, как не было уже давным-давно. Ощущение опасности исчезло. Но для полного счастья мне по-прежнему не хватало света.

5 сентября. Вечер

Я проснулась от прикосновения чьей-то ладони. Тьма отступила, в палате было светло. Надо мной склонился отец.

Он смотрел на меня усталым, внимательным взглядом, но я не увидела в нём сожаления. Казалось, он думал о чём-то другом.

— Как хорошо, что ты, наконец, пришёл, — тихо прошептала я и улыбнулась. — Я, наверное, проспала весь день?

Отец молча кивнул.

— Знаешь, — я посмотрела в потолок, — сейчас я чувствую себя ужасно одинокой. К тому же я видела такой дурной сон…

Тревожная складка залегла у него над бровями, он слегка покраснел.

— Что это был за сон?

— Я разговаривала со своим мужем, — рука отца все ещё лежавшая у меня на голове, вздрогнула. — Как всегда, его лица я не видела.

— Джина, — отец убрал руку, пододвинул стул и сел. — Мне всё время кажется…

Слова застряли у него в горле.

— Мне кажется…

— Что? — беспокойно спросила я. — Что тебе кажется?

— Неужели ты действительно ничего не помнишь? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, — я опустила глаза.

— Порой мне думается, что ты меня обманываешь…

— Мне это ни к чему.

В разговоре возникла пауза. И, чем дольше она продолжалась, тем тяжелее и ощутимее становилась. Я чувствовала это сердцем.

— Папа, — я попыталась разрядить обстановку. — Ты меня в чём-то подозреваешь?

— Что ты! — в его глазах вспыхнул недовольный огонёк, но тут же погас.

— С чего ты взяла?

— Ты постоянно задаёшь один и тот же вопрос. И мне приходится давать один и тот же ответ. А что остаётся делать — ведь я действительно ничего не помню…

— Извини, — он смутился и отвёл взгляд в сторону. — Просто мне хочется верить, что все обстоит, не так плохо, как кажется…

— Что поделаешь, — я шмыгнула носом. — То, что существует, не исправишь. Думаешь, мне не хочется, чтобы Память вернулась? Ещё как хочется! Но она меня не слушается! Не желает подчиняться! Вот сейчас я опять видела мужа во сне, но так и не смогла разглядеть его лица!

Я почувствовала, как запылали щеки. Пальцы правой руки начали судорожно комкать простыню.

— Успокойся, Джина, — отец положил мне руки на плечи. — То, что ты помнишь свой сон — это уже хорошо. Значит, ещё не всё потеряно…. А что касается твоего прошлого… Поверь, со временем всё восстановится, особенно, когда ты сменишь обстановку. По крайней мере, у меня такое ощущение…

— Если бы это произошло на самом деле… — прошептала я и почувствовала, как волны воспоминаний о недавнем сне накрывают меня с головой.

— Папа! — неожиданно выкрикнула я, и он непроизвольно отшатнулся.

— Папа, — продолжила я уже более спокойным тоном и дотронулась до его руки. — Помоги мне, прошу тебя! Помоги мне вспомнить! Для меня это очень важно!

— Что вспомнить? — тревожно спросил он.

— Что я сделала плохого своему мужу? Чего мне не хватало в жизни? Почему он сделал вывод, будто ошибался во мне?

— Откуда ты это взяла? — пробормотал он. — Ты же только что говорила, что ничего не помнишь?

— Приснилось! — твёрдо заявила я. — Представь себе, мне всё это приснилось! Но я знаю, что так и было на самом деле! Я знаю, что любила его — того человека, которого тоже звали Николас! И чувствую, что не могла причинить ему боль просто так! Ты сам говорил мне, что я влюбилась, что я — однолюб! И рассказывал, как он дарил мне цветы! Особенно, цветы к сентябрю! Чёрт! Эта фраза постоянно вертится у меня на языке! Что означают эти цветы к сентябрю? Почему всё кружится вокруг них и неизменно к ним возвращается?

— Какой тайный смысл содержится в этих словах?

— Ты была его цветком к сентябрю! — неожиданно выпалил он.

— Что? — не поняла я. — Каким цветком к сентябрю? Ты можешь выражаться яснее?

Краска залила его лицо. Он приподнялся со стула.

— Куда? — истерически взвизгнула я. — Куда ты опять собрался? Папа, мне это определённо не нравится — как только разговор заходит о чём-нибудь важном, ты все время уходишь в сторону или убегаешь! Ты можешь хоть раз быть откровенным до конца?

— Джина, — я заметила, как начала подрагивать его нижняя губа. — Дочка, поверь, я и так откровенен с тобой практически во всем!

— Не ври мне! — я опять перешла на крик. — Я этого не вижу! У меня такое ощущение, что ты специально внушаешь мне обратное!

— Что обратное? — отшатнулся он.

— Да то! Ты постоянно говоришь, будто всё, что мне снится — это выдумка, этого никогда не было на самом деле! А я в этом не уверена! Где-то вот здесь, в глубине души, я знаю, что это — не сны, это память ко мне возвращается!

Я так сильно сжала его руку, что он вскочил на ноги и отдёрнул её.

— Дочка! — его глаза потемнели, а в голосе появился металлический тембр. — Я ещё раз повторяю — тебе нельзя волноваться! До консилиума остались считанные дни! Ты должна соблюдать режим и беречь нервную систему!

— Я никому ничего должна! А мою систему расшатываешь ты! Постоянно какие-то недомолвки, обрывки фраз, слова всё время повисают в воздухе! Когда всё это закончится?

— Восьмого сентября, — он начал пятиться к двери.

— Да я уже в это не верю! — я соскочила с кровати. — Как я смогу выдержать эти чёртовы тесты, если у меня постоянные встряски и приступы? Как я смогу выглядеть здоровой, если меня все время пичкают какой-то гадостью? Молчишь? Правильно! А что ты можешь на это сказать? Знаешь, почему ты молчишь? Потому что ты сам во всем виноват!

— Не смей меня обвинять! — неожиданно закричал он. — Не смей так говорить о родном отце!

— А ты не смей, так относится к своей дочери!

— Что я, по-твоему, делаю не так?

— А что ты делаешь так? Зачем ты подарил мне эту чёртову кошку? Ты даже этого не объяснил!

— Потому что в детстве ты любила… играть… такими игрушками…

— Ложь! Не верю я, что мне нравились подобные игрушки! Ты посмотри на выражение её морды! Это же сущий дьявол! А глаза? В них столько ненависти, что любой ребёнок может запросто сойти с ума!

Отца забила мелкая дрожь.

— Что, попала в точку? — злорадно выкрикнула я. — Зачем ты хотел, чтобы я стала сумасшедшей? Ты попробуй проанализировать всё то, что ты рассказывал за последние дни! Вообще ничего хорошего! Только одни тяжести, один неподъёмный груз! Может быть, ты намеренно это делаешь? Может быть, ты сумасшедший сам?

Отец сделал ещё один шаг и наткнулся на прикрытую дверь.

— Нет! — громко закричал он. — Я не сумасшедший! Я просто хотел тебе помочь!

— Не ври! — гневно прорычала я. — Когда ты смотрелся в зеркало последний раз? Твои глаза — это глаза маньяка! Ты — энергетический вампир, ты постоянно забираешь мою энергию! Посмотри, даже зубы у тебя стали длиннее!

— Перестань! — истошно завопил он. — Перестань, или я действительно сойду с ума! Ты не представляешь, ты не знаешь, что это такое! Ты никогда не чувствовала реального…

Он судорожно глотнул воздуха и шумно выдохнул:

— Одиночества!

— Одиночества? — меня подбросило в буквальном смысле слова. — И это ты, мой родной отец говоришь мне об одиночестве? Да ты что, совсем спятил? Проваляться целый год в этой убогой палате — это, по-твоему, не одиночество?

— Джина… — умоляюще произнёс он.

— А то, что я слышала сегодня ночью? Я отвергла любимого человека! Я сознательно выбрала одиночество! Почему?

— Я… — прошептал он. — Я… не знаю…

— Не смей больше говорить неправду! — одним прыжком я оказалась рядом и твёрдо посмотрела ему в глаза. — Я помню, я знаю, я любила этого человека и никогда бы его не предала! Понимаешь? Я любила своего мужа!

Дверь со стороны коридора толкнули, но она не подалась. Отец слишком сильно на неё навалился. Послышался стук.

— Не вздумай никого впускать! — прошипела я. — Не смей этого делать, пока не ответишь на все мои вопросы! Докажи, что ты — мужчина, а не трус!

Отец подхватил меня на руки и потащил обратно к кровати. Дверь распахнулась. На пороге появилась растерянная Полли и ещё несколько незнакомых людей в белых халатах.

— Пусти! — завизжала я и начала вырываться. — Немедленно отпусти меня! Трус, подлый, противный трус!

Я попыталась освободить какую-нибудь руку, но отец держал меня крепко. Люди уже обступили меня, серебряной ниткой блеснула игла шприца.

— Я ненавижу вас всех! — вырвалось у меня. — Вы хотите забрать моего единственного Ника! Вы все виноваты в том, что он погиб!

Игла вошла в тело, словно укус пчелы. Я резко дёрнулась, но тут же обмякла. Лекарство действовало быстро.

— Я любила его! — рыдания разорвали моё горло, и плач выплеснулся наружу. — Понимаете, я действительно любила его! А вы… это вы все у меня его отобрали! Я была его цветком к сентябрю!

Сознание затуманилось. В мглистой пепельной дымке появились две девочки, одна из которых помахала мне рукой.

«Привет!» — глупо улыбаясь, подумала я.

Моя голова опустилась на плечо отца, и глаза медленно закрылись.

«Это — мой Ник, — пронеслось в голове. — Он всегда был такой большой и сильный».

За секунду до того, как сознание окончательно ускользнуло, я увидела, как одна из девочек что-то произнесла. Что именно она сказала, я не услышала, но по движению губ поняла.

Это было женское имя.

Уже до боли знакомое.

Дженни.

6 сентября

Проснулась я довольно поздно. Ужасно болела голова, тело ныло, будто накануне меня заставили носить мешки с песком. Рядом сидела Полли и смотрела на меня с таким сожалением, что по телу пробежали мурашки.

— Вам сделали сильнодействующий укол, — вздохнула она. — Вчера у вас опять была истерика. Мы с вами вчетвером еле справились.

— Тесты мне не выдержать, — обречённо изрекла я и подняла руку, чтобы предупредить движение Полли. — Не надо меня успокаивать. Я вижу, что с каждым днём дела обстоят все хуже и хуже. Визиты отца вызывают однозначное нервное расстройство.

— Зря вы так, — сиделка махнула рукой. — Наоборот, он пытается вам помочь.

— Медвежья услуга, — ухмыльнулась я. — Кстати, где он?

— Он сегодня уже был, — глаза Полли забегали. — Вы ещё спали, он сказал, что зайдёт попозже.

— Мне кажется, он больше не придёт, — прошептала я. — Вчера я вела себя крайне агрессивно по отношению к нему.

— Да уж, — снова вздохнула сиделка.

— Ладно, — теперь я махнула рукой. — Что, сейчас жизнь остановилась что ли? Пора вставать и приводить себя в порядок.

— Это хорошо! — оживилась Полли. — Кушать хотите?

— Нет! — я выставила ладонь правой руки перед собой и отвела её вправо. — Даже думать об этом не могу!

Зайдя в туалетную комнату, я быстро закрыла дверь на задвижку, оперлась руками об умывальник и посмотрела в зеркало, которое повесили совсем недавно, кстати, по просьбе моего отца.

На меня глядела измождённого вида женщина с всклоченными волосами. Темные круги под глазами, лихорадочный блеск зрачков.

«Кто же я такая? — устало подумала я. — Женщина без имени, которую называют Джиной, но называет лишь один человек, и все полагаются на его слова… Женщина без мужа, потому что он погиб, но где и когда, никто не знает… Женщина без прошлого. И, скорее всего, без будущего…

В дверь постучали. Я сразу открыла кран с холодной водой.

— Миссис Джина! — послышался голос Полли. — Вы скоро? Ваш папа пришёл!

«Лёгок на помине», — улыбнулась я и промокнула лицо.

И поняла, что впервые за все время нашего общения не тороплюсь…

…Когда я вышла, отец скромно сидел на табурете возле кровати и задумчиво разглядывал мою постель. Заметив меня, он широко улыбнулся и поднялся навстречу. Но глаза все равно оставались невесёлыми.

— Девочка моя! — он крепко обнял меня. — Как ты себя чувствуешь? Что с тобой вчера приключилось?

Я знала, что эти слова не искренни. Поэтому легонько отстранила его, прошла мимо и уселась на кровать.

— Что случилось с Ником? — я посмотрела на него исподлобья. От этого вопроса он опешил.

— Я уже рассказывал…

— Ты не рассказывал, а просто сказал, — перебила я. — Это — две разные вещи! Я хочу знать подробности!

Он растерянно развёл руками.

— Подробностей нет, — голос прозвучал отчуждённо. — Твой муж погиб в автокатастрофе. Это все, что я могу сообщить.

— За что ты так его ненавидел? — прошептала я.

— Это не назовёшь ненавистью, Джина. Просто безразличие к человеку…

— Неправда, папа. Если бы он был тебе безразличен, ты б не говорил о нем в таком тоне.

Отец повернулся ко мне спиной, подошёл к окну и начал что-то рассматривать.

— Наверное, ты права, — наконец согласился он. — Скорее всего, это действительно была ненависть. Он отнял у меня самое дорогое.

Мы будем первыми, неожиданно вспомнилось мне.

— Но ведь не может отец жениться на собственной дочери! — заметила я.

— Не может, — согласился он. — Но я уже говорил тебе, что ты полностью заменила мне Дженни.

— А как же моя сестра? — я прикусила нижнюю губу.

Он резко обернулся.

— Какая сестра? — в его глазах появилось неподдельное изумление.

— Родная, — я упорно не отводила взгляд.

Он растеряно заморгал, потом медленно провёл ладонью по волосам, приглаживая их назад.

— У тебя не было сестры.

— Была, — я прищурила глаза. — Я точно знаю, что у меня была сестра.

— Нет, нет… — быстро забормотал он. — Джина, ты что-то путаешь. Ты всегда была у меня одна…

— У меня определённо была сестра, — твёрдо отрезала я.

— Ты что, это вспомнила?

— Да!

— Не-е-ет! — простонал он. — Нет и ещё тысячу раз нет! Ты не могла вспомнить, потому что этого не было!

— Было, папочка, — я презрительно посмотрела на него. — И ты это прекрасно знаешь. Я только не понимаю, какой смысл всё скрывать, тем более, обманывать меня!

— В чем я тебя обманул?

— В том, что я у тебя одна!

Отец густо покраснел, его дыхание сделалось тяжёлым, словно ему не хватало воздуха.

— Ты одна была моим цветком к сентябрю! — выдохнул он. — Ты и только ты!

Я обхватила колени руками и опёрлась о них подбородком.

— Вот видишь, папа! Оказывается, говорить правду не так уж и сложно. Теперь я начинаю кое-что понимать. Значит, ты утверждаешь, что никакой сестры у меня не было?

— Нет, — он опять растерянно заморгал.

— Может быть, и мужа тоже не было?

— Нет. То есть, да. То есть, раньше он был. Но… вот сейчас… его нет…

Мои глаза сузились до предела. Я поняла, что сейчас — самое время нанести решающий удар.

— Так, может, это ты виноват в его гибели? — выпалила я. — Может, это ты сделал так, что он погиб в автокатастрофе?

В противоположность моим щёлочкам, его глаза широко раскрылись.

— Нет! — теперь он побледнел. — Нет…

— Детектив говорил мне, что все было подстроено специально, — продолжала я. — Автомобиль был полностью лишён тормозов. Тем более, что это был не мой автомобиль. Тот был синего цвета, а моя машина — зелёная. Так?

— Ты все помнишь? — отшатнулся он. — Джина, зачем ты обманывала меня всё это время?

— Куда ты дел тело Ника? — вопрос прозвучал в тишине палаты громовым раскатом.

Плечи отца опустились, голова поникла.

— Я не убивал его.

— Я тебе не верю.

Он бросился к моей кровати и упал на колени. Схватил мою руку, нежно прижал к щеке. Он был бледен, очень бледен. Только ужасный шрам пылал багряным цветом заката на белой коже.

«Цветок к сентябрю», — машинально подумала я.

— Папа, пожалуйста, не надо, — я осторожно высвободила руку. — Сегодня не стоит проявлять излишнюю нежность. Это меня лишний раз расстроит, а послезавтра — уже консилиум, мне необходимо быть в форме. Ты обещал со мной погулять.

Он часто закивал, глаза заблестели.

— Поэтому сегодня просто ничего не надо, — я удивилась своему спокойствию. — Лучше всё обдумать и сделать соответствующие выводы.

Я попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось.

— Ты что… хочешь… чтобы я… ушёл? — прошептал отец.

— Наверное, да, — кивнула я. — Сейчас нам желательно отдохнуть друг от друга. А что остаётся делать? Правды ты все равно не скажешь, по крайней мере, сегодня. Давай подождём до завтра. И потом, какое значение имеет продолжительность нынешней встречи, если впереди у нас целая вечность?

Он судорожно сглотнул и шмыгнул носом.

— Дело твоё, — голос прозвучал официально и сухо.

— Моё, — вздохнув, согласилась я.

Он медленно поднялся с колен, опустил голову и направился к выходу. Я посмотрела ему вслед и в этот момент подумала, что фигуру именно этого человека я и видела в своём сне. А ещё я подумала, что, уходя сейчас, он, возможно, уходит навсегда.

Подойдя к двери, он взялся за ручку, обернулся и грустно взглянул на меня.

— На дворе — сентябрь, — тихо произнёс он. — Осень окончательно вступает в свои права, вода в реках и озёрах становится мутной, и рыба уходит в глубину. Мне кажется, что и мы сейчас тоже уходим в глубину, подальше друг от друга. Дай Бог, чтобы это было лишь на время!

— До завтра, — на удивление цинично уточнила я.

— Да… — он ещё раз сглотнул. — Дженни…

— Меня зовут Джина, — поправила я.

— Разреши мне тебя называть так хотя бы сегодня. Это для меня очень важно…

Его голос дрогнул, и я почувствовала, как задрожали колени.

— Дженни, — в его глазах появились слезы. — Я хочу на прощание задать тебе ещё один вопрос. — Можно?

Я поняла, что сейчас не смогу произнести ни слова и лишь коротко кивнула в ответ.

— Дженни, — улыбка скользнула по его лицу, но она была унылой и тусклой. — Можно хотя бы сегодня ты будешь моим цветком к сентябрю?

— Сентябрь уже наступил, — ехидно заметила я.

— Я знаю, — он шумно вздохнул. Было заметно, что слова давались ему с трудом. — Но ты не ответила на мой вопрос…

Неожиданно мне стало тяжело. Весь цинизм моментально куда-то улетучился.

— Да, можно, — с трудом разлепив губы, выдохнула я.

— Я хочу, чтобы ты это запомнила. И, чтоб когда в следующий раз наступал сентябрь, ты знала, что являешься к нему цветком.

— Хорошо, — я опустила глаза.

И он ушёл.

Ушёл в печальный и терпкий, словно дым осенних костров, окружающий мир, который был мне теперь известен, но не был доступен. Я знала, что он уходит навсегда. Знала и ничего не могла с этим поделать.

Потому что в первый раз за все время пребывания в клинике я реально почувствовала, как мой разум начал медленно меня покидать.

7 сентября

За всю ночь я практически не сомкнула глаз. Я передумала обо всем, но ни к чему конкретному так и не пришла. Потому как не имела твёрдой уверенности, что все мои видения — это фрагменты периодически возвращающейся Памяти.

Безусловно, отец меня любил. И он меня досконально знал. Так может знать только человек, который действительно любит.

Он угостил меня маринованными огурцами, и они мне понравились. Он привёз мне зелёных яблок, и я была от них без ума. Он знал всё, даже мои гастрономические пристрастия.

Он подарил мне красивое кольцо, и оно пришлось мне по душе. Более того — оно мне идеально подошло. Отец никогда не спрашивал у меня размер безымянного пальца. Значит, он покупал мне драгоценности и раньше.

Он пришёл ко мне, благоухающий ароматом туалетной воды «Бертюжар», и мне понравился этот запах. Он сделал это намеренно, потому что когда-то у меня были такие же духи. Следовательно, покупал их мне именно он.

Так может ли человек знать так много тайных граней, доставляющих радость и удовольствие другому и при этом не желать ему добра и не любить его? Думаю, нет.

Но, с другой стороны, куда всё-таки исчез мой муж? Ведь на месте аварии меня обнаружили одну и не в своей машине. Хотя, может быть, я просто вообразила, что у меня был автомобиль зелёного цвета.

Отец подарил мне красивую чёрную кошку. Правда, немного злобного вида. Но как знать, вдруг в детстве у меня действительно была склонность к игрушкам подобного рода?

Я думаю, что у меня была родная сестра, но отец утверждает, что её не было. Лжёт он или говорит правду? Как знать… все мои доказательства опять составляют лишь непонятные видения, так сказать, полусон-полуявь…

И жила ли я когда-нибудь на улице Звезды? Был ли там у меня свой дом? А дом на краю горного обрыва? И кто ещё жил в этих домах помимо меня?

Мужчина.

Мужчина, который был моим мужем.

Мужчина, который со спины очень похож на моего отца.

В общем, когда наступило утро, я так для себя ничего и не решила. И, когда появилась Полли, я не могла не поделиться с ней своими размышлениями.

7 сентября. Вечер

День прошёл впустую — отец так и не появился. Я, конечно, не особо и надеялась, но в глубине души все равно ждала. Под вечер заглянула Полли, принесла два стакана чая, а я вспомнила, что в тумбочке лежит небольшая коробка конфет.

С коньяком.

Напитком, который я пробовала год назад, и буду пробовать через тысячу лет.

Надкусив конфету, я ещё раз убедилась, что отец на самом деле досконально знал мои вкусы. Впрочем, как и всё остальное.

— Не отчаивайтесь так, — попыталась успокоить меня Полли. — Вполне вероятно, что у него неотложные дела. Конфеты, кстати, замечательные. Я пробовала такие только раз, потому что они жутко дорогие.

Я грустно улыбнулась.

— Ваш отец — замечательный человек, — сиделка снова потянулась к коробке. — Посмотрите, он для вас ничего не жалеет.

Перехватив мой взгляд, она осеклась и осторожно спросила:

— Ничего, если я возьму ещё одну?

— Берите, — усмехнулась я. — Можете, кстати, забрать всю коробку. Я больше не хочу.

— Зря вы так, — вздохнула Полли. — Не стоит себя изводить — завтра уже консилиум. Вы должны получить положительное заключение и навсегда покинуть эти стены.

— Хорошо, если так, — я отвернулась к окну.

На улице сгустились сиреневые сентябрьские сумерки.

— Только боюсь, что завтра все тесты дадут отрицательный результат. Тогда проще будет повеситься.

— Что вы такое говорите, миссис Джина! — Полли так взмахнула руками, что я услышала, как чай выплеснулся из стакана. — О каком повешении может идти речь? Даже думать об этом не смейте! Я считаю, что у вас завтра всё будет хорошо!

— Не уверена, — я закусила губу.

— Перестаньте! — сиделка в сердцах поставила стакан на тумбочку. — Я предлагаю сейчас же сменить тему разговора! Вы вся пронизаны пессимизмом и унынием, поэтом о завтрашнем дне — больше ни слова!

— Если бы здесь был мой папа… — прошептала я.

— Понимаю, — Полли сочувственно согласилась. — Может, он всё-таки ещё подойдёт — время не такое уж и позднее…

— Нет, — я обернулась и обречённо махнула рукой. — Он не придёт. Вчера я его выгнала. И знаете, Полли, чуть не сошла с ума. Мне показалось, что в голове ползёт маленький червячок и раздвигает мозговые полушария. Знаете, как я испугалась? Пришлось приложить невероятные усилия, чтобы взять себя в руки. А потом всю ночь думала. Ну, об этом я вам уже рассказывала… Нет, сегодня отец не появится!

На какое-то время в палате наступила тишина.

— Послушайте! — я почувствовала, как внезапно перехватило дыхание. — Я совсем забыла, что у меня есть телефон! Мы можем ему позвонить!

Полли строго посмотрела на меня, но ничего не сказала.

— Как я это могла забыть? — радостно воскликнула я, но тут же осеклась.

— Куда я могу позвонить, если я не знаю номера?

— Жа-а-ль, — грустно протянула сиделка. — А если попробовать… Узнать телефон по домашнему адресу?..

Внезапно она осеклась.

— Бесполезно, — я забралась с ногами на кровать и обхватила колени руками. — У него нет домашнего адреса. Он сам говорил, что постоянно останавливается в гостиницах.

— Жа-а-ль, — снова протянула она. — Значит, не судьба.

Неожиданно меня осенило.

— Знаете? — я прищурила глаза. — Похоже, у меня появилась довольно неплохая идея. Наверное, звонок мы всё-таки сделаем.

— Куда? — глаза Полли округлились.

— В ваше справочное бюро.

— Не понимаю, зачем его туда делать… Вы мне только что говорили, что не знаете адреса своего отца…

— Зато я знаю другой адрес! — я почувствовала, как неожиданно заболела голова, и потёрла виски.

— И чей же он?

— Мой! — улыбнувшись, выдохнула я.

— А-а! — Полли хлопнула рукой по колену. — Теперь я поняла! Точно! Вы же мне как-то говорили, что вспомнили, где жили раньше. На улице Звезды?

— На улице Звезды! — радостно кивнула я.

Женщина вдруг потускнела и перестала улыбаться.

— Ничего не получится, — загробным голосом объявила она.

— Почему?

— Потому что мы не знаем, в каком городе находится эта улица.

— Как это «не знаем»? — удивилась я. — Вы же мне сами говорили, что это — элитный район, там живут одни богатые люди…

— Ничего подобного я не говорила.

— Как это «не говорила»? — я удивилась ещё больше. — Буквально две недели назад…

— А у вас — хорошая память! — заметила Полли.

— Не жалуюсь.

— Так, может быть, вы всё-таки помните, в каком городе жили раньше?

— Перестаньте задавать мне дурацкие вопросы. Вы меня пугаете, Полли. Сначала отец, а сейчас вы…

— А что отец?

— Тоже постоянно спрашивал, не прикидываюсь ли я, когда говорю, что ничего не помню!

Сиделка закусила нижнюю губу.

— Не обижайтесь, — я постаралась произнести эти слова как можно мягче, — я не хотела вас оскорбить. Просто, в последнее время я стала какая-то подозрительная, что ли…

— Бывает…

— Ну, вот и чудненько. Однако, мы отвлеклись. Полли, ну вспомните, пожалуйста, в каком городе находится этот элитный район?

Сиделка молчала.

— Ну, хорошо. Я никогда не спрашивала, но сейчас спрошу. В каком городе мы находимся сейчас?

Сиделка часто заморгала, но продолжала молчать.

— Полли! — я почувствовала, что ничего не понимаю и от этого начинаю терять терпение. — Мне это кажется или нет? Вы что, действительно не хотите со мной разговаривать?

— С чего вы это взяли? — испуганно пискнула та.

— Сделала вывод из вашего поведения, — я глубоко вдохнула. — Последний раз спрашиваю: как называется этот город?

— А вы и в самом деле привыкли командовать… — Полли опустила глаза.

— Вы не ответили на мой вопрос!

Сиделка шумно засопела.

— Я жду! — я посмотрела на неё в упор. — Или для того, чтобы получить ответ, мне надо позвать кого-нибудь другого?

— Кемберлист, — выдохнула она.

— Уже лучше, — я смачно прищёлкнула языком. — Что с вами? У меня такое ощущение, что это вы потеряли память, а не я. Ладно, я попозже выясню, что за игру вы ведёте. Слушайте меня внимательно. Сейчас вы пойдёте на «ресепшн» или куда там ещё и принесёте мне телефонный справочник. Я склонна думать, что такие книги существуют. И не вздумайте хитрить — в противном случае я подниму такой визг, что сюда сбежится вся клиника. В ваших интересах сделать так, как я прошу, тогда это останется между нами.

Я ещё раз подмигнула и снова цокнула языком, отчего бедная сиделка подпрыгнула на месте.

— Это будет нашей маленькой тайной, — язвительно ухмыльнулась я. — Идите, и прошу вас — сделайте так, как я говорю.

Когда дверь закрылась, я ещё сильнее прижала колени к подбородку и задумалась.

Какую цель преследует эта женщина? Почему она не отвечает на самые, казалось бы, безобидные вопросы? И опять эти расспросы насчёт моих воспоминаний о прошлой жизни! Совсем, как отец. Такое впечатление, что вокруг меня зреет какой-то чудовищный заговор.

Ерунда!

Что я, совсем спятила, чтобы такое подумать? Я становлюсь слишком мнительной…

Щёлкнул замок, и я оторвалась от своих раздумий. Передо мной стояла Полли и с мрачным видом протягивала мне пухлую, слегка потрёпанную книгу.

— Спасибо, — попыталась улыбнуться я. — Большое спасибо.

— Мне уйти? — сиделка обиженно поджала губы.

— Это необязательно, — на этот раз моя улыбка действительно удалась. — Если есть желание, то займёмся расследованиями вместе.

— Какими расследованиями? — на лице Полли вспыхнули большие красные пятна.

— Сейчас мы выясним, кто всё-таки жил в этом злополучном доме, — оскалилась я.

Полли безропотно опустилась на стул.

У меня затряслись руки. Сейчас, когда я раскрою справочник, я, наконец, узнаю сущность всех своих тайн.

Сердце стремительно ухнуло вниз. Я хотела и не хотела открывать эту книгу.

«Что же ты медлишь? — промелькнула тоскливая мысль. — Возможно, сейчас ты стоишь на пороге самого удивительного открытия в своей жизни… Постоянная недосказанность и полное неведение до сих пор продолжают мучить тебя… Смелее, не бойся! Ты должна найти дом, в котором жила раньше, тогда ты сразу все поймаешь. Ну, смелее…, Дженни!».

Я вздрогнула и посмотрела на Полли. Та не сводила с меня глаз.

Ну почему, почему я так подумала? Почему подсознание все время возвращает меня к этому имени? Кому всё-таки оно принадлежало?..

Хватит!

Хватит думать о том, на что ты никогда не сможешь получить ответ! Открывай справочник!

Я снова сделала глубокий вдох и перевернула обложку. Вот они, все необходимые службы. Аварийная, пожарная, авиабилеты, доставка пиццы на дом… Так. А вот и справочное бюро. И небольшой ряд цифр.

Стараясь унять дрожь в руках, я кое-как открыла тумбочку и вытащила телефон.

Чёрт!

Какая же я идиотка! Ведь я его ни разу не заряжала!

Однако, нажав кнопку включения, я успокоилась. Отец заблаговременно позаботился и, хотел он этого или нет, сейчас мне здорово помог. Батарейка была почти полной. Спасибо, папочка!

Руки перестали дрожать. Чёткими, уверенными движениями, как будто всю жизнь я только и делала, что звонила, я набрала нужный номер и поднесла аппаратик к уху. Раздался щелчок, потом что-то два раза прогудело и, наконец, приятный женский голос произнёс:

— Справочная служба города Кемберлист. Чем я могу вам помочь?

Я почувствовала, как вновь похолодело сердце. Стараясь говорить обычным голосом, я медленно произнесла:

— Мне нужен домашний номер телефона… Одного мужчины…

— Фамилия и адрес вашего знакомого?

— К сожалению, я знаю только адрес… Этого недостаточно?

Очевидно, в моем голосе прозвучало такое уныние, что девушка тут же попыталась меня успокоить:

— Ну что вы. Я найду нужный вам телефон и по адресу. Только это займёт чуть больше времени. Диктуйте.

С замирающим сердцем я сообщила ей название улицы и номер дома.

— Одну минуту, мисс, — девушка отключилась.

Всё!

Сейчас я узнаю всё! Через минуту я буду разговаривать с человеком, который, наверняка, был знаком с моим мужем!

— Вы меня слушаете? — девушка вновь появилась на линии.

— Угу, — пробасила я.

— К сожалению, вынуждена вас огорчить.

— Что? — моё сердце сжали ледяные, безжалостные тиски. — Нет такого телефона?

— Нет такой улицы. В нашем городе нет улицы Звезды.

— А как же… — мне показалось, что я теряю дар речи. — Как же её нет… А… где же она?

— Хороший вопрос, — было слышно, как девушка хмыкнула. — Скорее всего, в другом городе.

— А в каком?

— Вот этого я вам сказать не могу. До свидания. Спасибо за звонок.

— Подождите! — я почувствовала, как на лбу выступает холодная испарина. — Прошу вас, не вешайте трубку! Дело в том, что я… я — не местная! И возможности позвонить у меня ограничены! Прошу вас, помогите мне!

— Слушаю вас, — вежливо сказала девушка.

Я перевела дыхание.

— Если вы не можете сказать, в каком городе находится эта улица, скажите, хотя бы, какие города находятся поблизости! Их много?

— Не очень. Самый близкий отсюда — Кембертаун.

— Далеко?

— Часов тридцать езды на автомобиле. Около восьмисот миль.

— А номер его справочной службы вы мне можете дать?

— Конечно. Записывайте…

…Я отключила телефон и вытерла пот со лба. Посмотрела на Полли. Та сидела и, плотно сжав губы, пристально глядела в одну точку. Я победоносно улыбнулась.

Ещё не всё потеряно!

Битва пока не проиграна!

Мы ещё поборемся!

Я мысленно перекрестилась. Закрыла глаза и тяжело вздохнула, собираясь с мыслями. Потом открыла и уверенно нажала несколько кнопок…

…Опять такие же длинные гудки, щелчок, приятный женский голос. Звучит совсем рядом, не скажешь, что нас разделяет восемьсот миль.

Девушка обещает помочь. Она такая же добрая и отзывчивая, как и её предыдущая коллега. Тянутся мучительные минуты ожидания. Сердце вновь обволакивает тонкая корочка льда.

Я начинаю терять надежду.

— Алло, мисс, вы меня слышите? — раздаётся, наконец, долгожданный голос.

— Да! — у меня перехватывает дыхание.

— С номером, который вы заказывали, довольно странная история. Дело в том, что фамилии абонента в наших данных не числится.

— И что? — я ощущаю, как моё сердце начинает падать в чёрную межпланетную бездну. — Вы не скажете номер?

— Успокойтесь, — я чувствую, что на том конце провода девушка улыбается. — Неразрешимых задач не бывает. По адресу этот телефон я вам нашла. Но фамилия владельца… Такое впечатление, что кто-то специально зашёл в базу данных и стёр её…

— Номер… — прошептала я, и окружающий мир начал расплываться. По щеке побежала горячая струйка. — Вы можете назвать этот номер?

— Конечно, мисс. У вас есть куда записать?

…Я отключила телефон, вытерла слезы и устало улыбнулась. Полли по-прежнему продолжала что-то рассматривать на стене, и можно было подумать, что её мысли находятся далеко.

Но, конечно же, я так не думала.

— Ну, вот и всё, — нарочито громким и бодрым голосом сказала я. — Ох уж эта бюрократия! Теперь, наконец-то, я смогу позвонить, куда нужно…

Полли вздрогнула, но взгляда от стены не отвела.

«Ты все слышишь… — злорадно подумала я. — А что же тебе, голубушка, остаётся делать? Только слушать, запоминать и осознавать свою беспомощность…».

Я хищно улыбнулась и осторожно нажала нужные кнопки. Сердце заколотилось в два раза быстрее, руки вновь затряслись, и я с силой прижала к уху телефон.

Долгие-долгие гудки. Настолько долгие, что они кажутся бесконечными. Вся моя жизнь напоминает бесконечное познание себя. Я — вечная странница, которая никак не может попасть на нужный перекрёсток миров…

Раздался щелчок, и гудки прекратились.

— Алло, — осторожно сказала я.

— Здравствуйте, — послышался приятный мужской баритон. — К сожалению, меня сейчас нет дома, поэтому я вынужден общаться с вами с помощью автоответчика. После сигнала оставьте сообщение, отправьте факс, в общем, как-нибудь заявите о себе. Как только я появлюсь, я постараюсь связаться с вами. Спасибо, что позвонили. Всего доброго.

Я почувствовала, что глаза выкатываются из орбит, а нижняя челюсть неудержимо падает вниз. Теперь взгляд Полли переместился на меня, но я уже не обращала на это внимания.

Этот голос был мне знаком.

В своей жизни я слышала его уже столько раз, что спутать с каким-либо другим было просто невозможно.

Голос моего отца.

В трубке протяжно запищал зуммер. Я знала, что времени на сообщение у меня не так уж и много.

— Я люблю тебя, Николас, — тихо прошептала я.

8 сентября

Полли с утра со мной не разговаривает.

С обиженным выражением лица она принесла мою постиранную и выглаженную одежду и положила её на кровать. Затем отвернулась и стала смотреть в окно.

На улице тепло и сухо. Видимо, это и есть золотая осень. И вовсе она не печальная. Настроение у меня сегодня какое-то непонятное. На душе и весело и грустно. Весело потому, что сегодня, наконец-то, решится моя судьба. А грустно оттого, что мне никто не подарит цветов к сентябрю.

К тому же, сентябрь уже наступил.

Наверное, печаль всё-таки стоит попытаться прогнать. Я иду умываться, потом причёсываюсь, подкрашиваюсь, одеваюсь и удивлённо смотрю в зеркало. Оттуда на меня глядит совершенно другая женщина — свежая, помолодевшая, деловая леди — строгий брючный костюм ей удивительно к лицу, а принадлежности папиного косметического набора сделали своё дело. Только вот глаза у этой дамы совсем не молодые — в них читается горечь напрасно прожитой жизни.

Почему у меня такой взгляд?

Скорее всего, оттого, что я всё поняла.

Или не поняла ничего?

Где та тонкая грань, балансируя на которой, я сделаю правильный шаг в сторону Возвращения Памяти?

Наверное, мне пора. Полли ничего не говорит, но я чувствую, как она внутренне напряжена, как обострено её восприятие окружающей обстановки. Она сильно нервничает, потому что допустила ошибку, и её рассекретили. Ну и пусть. Я не настраивала её против себя, к тому же, ничего плохого ей не сделала.

Я в последний раз поправляю чрезмерно отросшие волосы и неожиданно замечаю, что одна прядь незаметно, но всё-таки выделяется. Наклоняюсь поближе к зеркалу и вижу то, что ожидала — она поседела. Издалека этого сразу не заметишь — мои волосы платинового цвета.

Кстати, а где мой отец? Наверняка, мы увидимся уже у врачей. Вряд ли он сюда зайдёт после того, как я позавчера его выгнала. Похоже, он очень обидчивый человек.

Наплевать. В конце концов, я не маленькая, до нужного кабинета смогу добраться самостоятельно. Тем более, Полли все равно пойдёт со мной.

Сегодня от неё никак не отвяжешься…

В палате удивительно тихо. Настолько тихо, что я слышу, как гневно сопит сиделка у окна — очевидно, ей надоело ждать. Правда, сейчас меня это тревожит меньше всего. Сколько нужно ждать — столько и будет.

Ну, смелее! Джина, Дженни, или как там тебя?

Женщина без имени и одновременно с множеством имён.

Женщина, оставшаяся без родных и не знающая, сколько их было.

Женщина, у которой завтра день рождения и которая ждёт цветы к сентябрю.

Я поправляю волосы в последний раз и медленно выхожу из туалетной комнаты. На душе — удивительное спокойствие, точнее сказать — пустота. Не хочется абсолютно ничего. Сейчас я бы с удовольствием попросила сделать укол снотворного, чтобы провалившись в черные, бескрайние недра своей подсознательной Памяти, окончательно раствориться в ней.

Бедный мой папочка!

Где ты сейчас находишься, и что чувствуешь? Неизгладимое ощущение вины, будто чём-то обманул свою непутёвую дочь? Или наоборот, внутреннее успокоение от того, что тебе это удалось? Только зачем? Что я тебе сделала и в чём перед тобой провинилась? Впрочем, мне кажется, на этот вопрос ты и сам не можешь найти ответа…

Мой взгляд машинально останавливается на часах, что висят под самым потолком. Время приближается к десяти. Наверное, пора. Думаю, он уже ждёт меня. Мой единственный человек, без которого я не смогу жить дальше.

Мой Николас.

Я гляжу на Полли, она чувствует взгляд и медленно оборачивается. Мы долго смотрим друг другу в глаза, потом я неспешно киваю, и мы выходим из палаты.

В коридоре никого нет. Я вижу его в первый раз, но он не производит на меня никого впечатления. Строгие линии абсолютно голых, выкрашенных в светло-голубую краску стен. Убегающая вдаль дорожка покрытого серым линолеумом пола. Не ощущается никаких признаков жизни. Все сухо и казённо-чётко очерченные формы, уходящие в глубину здания, проносящиеся мимо, грозящие унести тебя ни во что и растворить без следа. Я покорно следую их движению, словно Агнец, которого ведут на заклание.

Мы доходим до конца убегающих стен и поворачиваем направо. Моему взору представляется узкая бетонная лестница, ведущая и вниз и наверх и таким образом соединяющая этажи клиники. Мы поднимаемся.

Сейчас открывается новая эпоха в моей жизни, за плечами остаётся ещё одна прочитанная страничка моей судьбы. Жизнь развивается по спирали, все живое тянется к свету. Только не станет ли мой свет последней вспышкой в конце туннеля?

Бетонные ступеньки гулко ухают под каблуками туфель. Странно, но впервые за год я встала на каблуки и совершенно не испытываю неудобств. Неужели в прошлой жизни я была к ним настолько приучена?

Чем всё-таки являлась для меня прошлая жизнь? Почему в ней кроется так много загадок и тайн?

И кем всё-таки в ней был Николас?

Мы поднимаемся на следующий этаж и снова сворачиваем в коридор. Знакомая пустота и унылая точность геометрии вновь окружают меня. Но я уже привыкла, я внутренне к этому готова. Виток спирали повторяется вновь. Последний путь, который кажется мне бесконечным, продолжается.

Коридор заканчивается, мы опять поворачиваем, только на этот раз, налево. И спускаемся по лестнице вниз.

Абсолютно непонятно, зачем мы поднимались, если сейчас приходится делать обратное? Я поворачиваю голову и пристально смотрю на Полли. Её губы плотно сжаты, глаза пусты и бесцветны. Даже удивительно, что из доброй и отзывчивой женщины она в одно мгновение превратилась в холодного, неприступного человека.

Впрочем, мне нет до этого дела. Меня сейчас беспокоит одно — поскорее добраться до заветного кабинета, где я вновь смогу увидеть своего отца.

Линолеум смешно шлёпает под ногами. Звуки эха отдаются в стройном холоде коридора, оставаясь за нашими спинами. И с каждым шагом я вновь понимаю, что позади остаётся груз бесполезно прожитой, никчёмной жизни.

Почему я так считаю? Потому, что я о ней ничего не знаю.

Женщина без прошлого и будущего.

Скиталица, заблудившаяся в настоящем.

Неожиданно появляется мысль, что Полли специально хочет меня куда-нибудь заманить, но я тут же гоню её прочь. Если бы со мной хотели что-то сделать, это можно было осуществить в палате. Тем более, мой отец подобного не допустит.

Мой любимый Николас…

Полли неожиданно обходит меня справа и останавливается. Я поднимаю глаза и невольно сощуриваюсь — в её взгляде читается столько холода и презрения, что становится не по себе. Но я понимаю, всё это — от отчаяния. Потому как мы уже пришли.

Передо мной — плотно прикрытая, заветная дверь.

8 сентября. Чуть позже

Я стояла перед дверью и не ощущала ровным счётом ничего. Ни волнения, ни страха — одна лишь усталость. Плотно навалившаяся тяжесть предвкушения запланированного события.

Полли услужливо открыла дверь, посмотрев на меня исподлобья. В её глазах читалось скрытое торжество.

Глубоко вздохнув, я перешагнула порог кабинета. Он был довольно просторен, даже не заставлен мебелью, если не считать большого стола и стула, одиноко стоящих в центре.

За столом сидело трое мужчин, но отца среди них не было. Я почувствовала себя неуютно.

— Здравствуйте, — произнёс один из мужчин, в очках, с профессорской бородкой клинышком. По-видимому, он был здесь главным. — Присаживайтесь.

— Здравствуйте, — я покорно опустилась на стул.

— Как вы себя чувствуете? — обратился ко мне второй, помоложе.

— Спасибо, — я попыталась изобразить лёгкую улыбку. — У меня всё хорошо.

— Это — хорошо, когда всё хорошо, — как-то странно сказал третий.

В кабинете воцарилась тишина. Только было слышно, как за моей спиной негодующе сопит Полли.

— Мы просмотрели вашу историю болезни, — сказал «главный». -Проанализировали также назначенный курс лечения и ваше дальнейшее поведение и самочувствие. Результаты, скажем прямо, неутешительные.

— Почему? — я почувствовала, как пересохло в горле. — Я чувствую себя неплохо…

— Это вам только кажется, — мягко сказал «третий». — По большому счёту, память к вам так и не вернулась.

— Неправда! — у меня вспыхнули щеки. — Я очень многое вспомнила за этот год, практически все! Это и мой папа может подтвердить. Но… но… почему-то сегодня его здесь… нет…

— Ваш отец сделал очень многое для клиники, — слегка улыбнулся «второй». — Мы это очень ценим. Но, в первую очередь, мы заботимся о вашем здоровье…

— Благодарю, — я устало кивнула.

— Больная поступила к нам с явными признаками амнезии, — авторитетно заявил «главный». — О своём прошлом она не помнила равным счётом ничего. Постоянно забывала то, что происходило накануне. Правда, в последнее время память начала укрепляться, события предыдущего дня, так сказать, перестали забываться. Типичный антикорсаковский синдром. Но это уже лучше.

Он сделал паузу и выжидающе на меня посмотрел. Я почувствовала некоторое облегчение.

— Однако, в последнее время, — «главный» зачем-то понизил голос почти до шёпота, — нашу больную начали преследовать непонятные видения. Она стала утверждать, что видит фрагменты своей прошлой жизни, например, бывший дом, бывший автомобиль, бывших родственников…

«Откуда он всё знает? — тоскливо подумала я, но тут же сообразила, — ах, да, по неосторожности я вела задушевные беседы с Полли…».

— Также больная начала слышать голоса людей, с которыми, якобы, она ранее проживала, — продолжал «главный». — Наблюдение показало, что у неё снова началось нарушение мышления, временами пропадает способность думать, потом опять появляется; наметилась склонность к символизму. Когда же, наоборот, возникают размышления, они, так сказать, глубоки и обильны. Можно сказать, их целый «наплыв». Ментизм, господа…

Остальные двое понимающе кивнули.

— Далее, — «главный» снял очки, и устало потёр переносицу. — Есть все основания полагать, что эти явления были своеобразным отрывом от реальности, погружением в мир собственных переживаний. Но это уже признаки аутизма. Что, сами понимаете, гораздо серьёзнее…

— Шизофрения! — неожиданно буркнул «третий».

— Простите, — я, наконец, осмелилась открыть рот. — Я вас не совсем понимаю… Вы что, хотите признать меня шизофреничкой?

— Боже упаси, — «главный» поднял руки вверх, театрально протестуя. — Мы не хотим вас никем признавать. Сейчас мы говорим о том, что уже имеет место.

— То есть? — я почувствовала, как закружилась голова. — Иными словами вы хотите сказать, что я по-прежнему больна?

— Именно, — печально кивнул «главный». — Причём, состояние вашего здоровья намного хуже, чем было, когда вы к нам поступили. По крайней мере, у вас тогда не наблюдалось псевдогаллюцинаций.

— Подождите, — неожиданно мне стало холодно. — Вы что же, меня отсюда не выпустите?

— Увы! — «главный» развёл руки в стороны. — Мы просто не имеем права этого сделать. Не позволяет врачебный этикет и клятва, которую мы когда-то давали…

— А где мой отец? — презрительно прищурилась я. — Почему я его здесь не вижу?

— Нам это неизвестно, — пожал плечами «второй». — К сожалению, он не докладывается…

— Я требую, чтобы ваш консилиум проходил в его присутствии! — заявила я.

— Зачем? — «главный» снова водрузил на нос очки, и устало на меня посмотрел. — Его присутствие ровным счётом ничего не изменит.

— Изменит! — я упрямо продолжала гнуть своё.

— Нет, — голос «главного» стал совсем тихим и до боли напомнил голос отца. — Поверьте, дорогуша, оно вовсе необязательно. Вы — совершеннолетняя и можете общаться с нами без представителя.

— Но он знает… — я в растерянности потёрла виски. — Он знает, что у меня значительные улучшения… да что там улучшения — я практически здорова! Он приходил ко мне каждый день…

— Как ваши приступы? — неожиданно вмешался «третий».

— Что? — я сначала не поняла вопроса. — Ах, приступы! С ними все в порядке. То есть, я не это хотела сказать — их уже давно нет.

— Неправда! — «третий» укоризненно склонил голову набок. — Неделю назад у вас наблюдалось нечто подобное.

— Ложь! — почти, что выкрикнула я.

— Тише, — поморщился «главный». — Мы не глухие, мисс.

— Зачем… — прошептала я. — Зачем вы мне всё это говорите? Вы же знаете, что оно не соответствует действительности… Почему вы себя так ведёте? К чему разыгрывать этот театр?

— Стандартный параноидальный бред, — высказался «второй». -Слишком много вопросов с подтекстом. Она думает, что мы умышленно хотим сделать ей плохо.

— А разве не так? — я почувствовала, как во мне закипает ярость. — Почему вы думаете, что если вы — не глухие, то я должна быть слепой? Я что, ничего не вижу?

— Вы ничего не видите, — твёрдо сказал «главный». — И хватит полемизировать на эту тему. Заседание окончено. Мы считаем необходимым продолжить ваш курс лечения.

Он тяжело вздохнул и с рассеянным видом начал собирать какие-то бумаги.

— Нет! — что было сил, выкрикнула я. — Вы не имеете права! Я требую, чтобы мой отец немедленно появился здесь!

— Перестаньте, — «главный» снова поморщился. — Это вы никакого права не имеете. Вы — обычная больная и ничем не отличаетесь от остальных пациентов. Мы здесь решаем, что для вас лучше.

— Сволочь! — взвизгнула я. — Какая же ты сволочь! Сколько тебе заплатили за то, чтобы ты мне отказал? И кто тебе заплатил? Мой отец?

— Полли! — «главный» повысил голос. — Уведите, пожалуйста, больную. У неё снова начинается мания подозрительности, ей нельзя волноваться!

— Гад! — я вскочила со стула и бросилась к нему. — Скотина! Хочешь лишить меня того, что и так уже отобрали? Не получится!

Я прыгнула на стол и вцепилась ему в волосы. Мельком я заметила, как он побледнел, как вспыхнул страх в глазах, которые стали беззащитными после того, как очки слетели с носа.

— Кто тебе заплатил? — хрипло выдохнула я и с размаху влепила ему пощёчину. — Отвечай! Отвечай, кому говорю!

Он мелко затряс головой, замычал что-то невнятное и попытался оторвать мои руки от себя. Но я держала его крепко.

Остальные двое тоже пытались меня отнять, в спину, истерически вереща, вцепилась Полли. Неизвестно, откуда у меня взялись силы, но эти четверо действительно не могли со мной справиться!

Я понимала это и с необычайным наслаждением лепила «главному» одну оплеуху за другой, вкладывая в эти удары всю боль и отчаяние обманувшегося ожидания. Мечты, которые так и не сбылись. Покров тайны, который я так и не сбросила.

Сзади распахнулись двери, послышался топот. Я почувствовала, как меня схватили уже другие, более сильные руки.

«Санитары», — подсказало сознание.

— Уберите её от меня! — истерически завизжал «главный», ободрившись при их появлении. — Уберите, пока она меня не задушила!

Я почувствовала, что силы явно не равны и напоследок с удовольствием врезала ему между глаз. Из ноздрей потекли две тонкие, тёмно-красные струйки.

Пальцы уже не слушались. Сильный рывок заставил их разжаться, и я забилась в крепких руках нескольких мужчин.

— Отпустите! — мой крик прозвучал в пустом пространстве кабинета сигналом бедствия тонущего корабля. — Отпустите, ведь вы ничего не знаете! Всё, что я хочу — это быть рядом с па-а-пой!

Передо мной возникло противное, ехидно ухмыляющееся лицо Полли. Мерзко улыбаясь, она продемонстрировала шприц, наполненный прозрачной жидкостью.

— Миссис Джинна! — глумясь, произнесла она. — Я думаю, нам пора немного успокоиться!

Что-то лёгкое кольнуло правую руку, я почувствовала, как немеют мышцы и туманная пелена застилает глаза. Стало невообразимо легко и свободно. В голове зазвучала красивая, неземная музыка, и от этих звуков захотелось оттолкнуться от пола и полететь. Лететь и не видеть всех этих гадостей, которые творятся вокруг.

А потом я оказалась в длинном, тёмном коридоре. В его конце я заметила слабый, призрачно мерцающий свет. И, решительно оттолкнувшись от шероховатой, прохладной стены, я полетела навстречу этому манящему сиянию.

Коридор я миновала быстро. В искрящемся туманном ореоле я увидела двух людей. Они крепко держались за руки, улыбались и махали мне, словно подзывая к себе. Я узнала их.

Это были я и мой отец.

Каким-то образом я поняла, что их зовут Дженни и Николас.

А потом всё вновь поглотила тьма.

8 сентября. В то же время

Николас не спеша поднялся с парапета, тянувшегося вдоль узкой асфальтовой дорожки, отряхнул пальто, достал сигарету и закурил. Глубоко вздохнув, он поднял голову и долгим, усталым взглядом посмотрел на одно из окон первого этажа приземистого пятиэтажного здания.

— Дженни… — тихо произнесли его губы.

Неторопливо затянувшись, он выпустил дым и ещё раз тяжело вздохнул.

— Бедная моя девочка! Не знаю, поняла ли ты, почему так произошло или нет, вспомнила ли то, что хотела, но сейчас уже ничего не изменишь. Слишком подло и жестоко ты поступила по отношению ко мне год назад. Возможно, и я вёл себя порою неправильно, но все равно, подобной участи я не заслужил. Хотя бы за то, что безумно тебя любил…

Он ещё раз затянулся, и дым поплыл в воздухе ровными сизыми кольцами.

— Наверное, я был слеп, — Николас опустил взгляд. — Недаром говорят, что любовь ослепляет. Поэтому, многого не замечал или просто не хотел замечать. Ты была для меня всем: солнцем, встающим на рассвете, прохладным свежим воздухом, ясным безоблачным днём. Правда, закончилось все в туманной сентябрьской дымке. Тем не менее, я хочу попросить у тебя прощения.

Прости за то, что год назад я не сгорел в этом проклятом доме!

Прости за то, что я не смог забыть тебя всё это время!

Прости за то, что сейчас, каждый вечер я буду стараться не вспоминать о тебе…

Теперь я точно знаю, что кроме тебя у меня никогда никого не было. Не было изящной, весёлой девушки, которая будет жить через тысячу лет. Не было первой ночи любви, которая заставила меня ещё крепче полюбить тебя. Не было и не будет цветов, которые каждый год я дарил тебе к сентябрю. Ты была для меня одной, ты и сейчас для меня одна, ты ей одной и останешься. Если, конечно, я ещё когда-нибудь захочу увидеть тебя!

Николас горько усмехнулся и посмотрел на яркое, голубое небо. По бескрайней глади плыли забавные, ватные барашки облаков.

Роль отца далась мне нелегко, подумал он, но, по-моему, я всё-таки с ней справился. Ведь я просто продолжил начатую Дженни игру, вот только так до конца и не понял одну вещь. Играла она или на самом деле была такой? Трудно сказать, ведь за столько лет я ни разу не усмотрел фальши в её поведении…

Или… не хотел усмотреть…

Он ещё раз взглянул на тёмное безжизненное окно.

Наверное, всё уже закончилось. Поверь, Дженни, так будет гораздо лучше. Неизвестно, каких глупостей ты можешь натворить, а здесь за тобой будут ухаживать и присматривать. Правда, всю твою оставшуюся жизнь…

Неожиданно сжалось сердце… В горле заклокотало, очертания окна помутнели и поползли в разные стороны.

«Нет! — он запрокинул голову и судорожно сглотнул. — Я не хочу, не хочу даже думать об этом! Нельзя сейчас допустить… Я и так держался из последних сил все эти дни…».

Контуры окна прояснились. Николас приоткрыл рот и сделал несколько глубоких вдохов.

— Я хочу поздравить тебя с днём рождения, который наступит завтра, — тихо произнёс он. — Я знаю, что завтра уже не увижу тебя и поэтому хочу пожелать, чтобы этот день был светлым и солнечным, впрочем, как и вся твоя дальнейшая жизнь. Она должна быть таковой… Сегодня с небосвода исчезло то, что постоянно сгущало и омрачало атмосферу вокруг, что мучило тебя два последних года.

Исчез я сам.

В кармане переливчато запищал мобильный телефон. Николас достал аппарат и поднёс к уху.

— Да, — он снова выпустил струйку дыма. — Да, я. Закончилось? Благодарю… Нет, не забыл. Обозначенную сумму я перевёл сегодня утром. Да…. Пожалуйста…

Он ещё немного помолчал, словно что-то обдумывал и вдруг произнёс мягким и дрожащим, чужим голосом:

— Берегите её…

Солнце спряталось за маленькое облако, яркий свет дня слегка померк. Подул лёгкий прохладный ветерок.

Николас поёжился и вздёрнул воротник пальто. С мгновение он стоял, глядя на телефонный аппарат, словно не знал, что с ним делать, потом сунул в карман и повернулся к парапету.

На гладком, нагретом осенним солнцем камне лежал большой букет пышных сентябрьских цветов. Николас медленно поднял его и поднёс к лицу.

— Я хочу сказать тебе «спасибо», — он снова посмотрел на окно. — Спасибо за то, что ты научила меня по-настоящему любить тебя.

Спасибо за то, что ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО у меня одна.

Спасибо за то, что теперь ты останешься для меня единственной женщиной на этой планете.

Николас вновь тяжело вздохнул и положил цветы обратно так, словно клал их на могилу.

— Это тебе, — грустно произнёс он. — С днём рождения, дорогая. И помни, когда впредь будет наступать сентябрь, у тебя всегда к нему есть цветок.

P. S. 8 сентября. Поздний вечер

Последнее, что у меня осталось — этот дневник. Мне придётся старательно прятать его, потому что если кто-нибудь его заберёт, я окончательно сойду с ума. Впредь я буду писать лишь по ночам, при свете луны или случайно оставленного включённого ночника. У меня масса времени, и я всё-таки надеюсь, что Память постепенно ко мне вернётся. Вернётся и не даст Разуму окончательно от меня уйти.

Вполне вероятно, что кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь найдёт мой дневник и прочитает его. Возможно, он увидит в нём лишь то, как человек постепенно сходил с ума. Но, может быть, он поймёт, что на свете существует настоящая, безграничная любовь.

Поэтому я и пишу. Пишу, и буду писать все ночи напролёт мелким убористым почерком, чтобы сэкономить бумагу. Я знаю, иногда моя правая рука будет уставать, и тогда я буду писать левой, впереди у меня — целая жизнь, я уверена, что научусь это делать. По крайней мере, постараюсь.

Может быть, Ник, ты когда-нибудь увидишь этот дневник. Может быть, кто-то передаст его тебе.

И, может быть, прочтя его, ты, наконец, поймёшь, что эти строки я стремилась написать к нашему с тобой сентябрю.

Часть III Дженни

14 августа или 8 сентября 2003 года

Похоже, меня всё-таки зовут Дженни. Я осознала своё имя не так давно, но порою верю, что просто вспомнила.

Я всегда считала, что у каждого — своё время. Кому-то кажется, что один день длится слишком долго, но кто-то считает, что год или два пролетают незаметно. Я лично склоняюсь ко второму.

До сих пор не могу уяснить, почему именно Я пишу эти строки? Что меня на это подвигло? Если раньше я пробовала описывать лишь своё жалкое существование, то сейчас делаю попытку вторгнуться в жизнь другого человека. Но смогу ли я с точностью передать его слова, мысли и поступки?

Наверное, смогу.

В последнее время меня не покидает ощущение, будто я постоянно нахожусь рядом с ним. Вижу, что он делает, как себя ведёт, стараюсь понять, что он думает. Быть может, я за ним подглядываю?

Скорее всего, нет, здесь что-то другое. Просто я НЕЗРИМО присутствую, словно Некто, которого никто не видит.

Действие, которое разворачивается перед глазами, напоминает психологический триллер. Я все время жду чего-то, оно неизбежно должно произойти. События порой необъяснимы и таинственны, в них постоянно сквозит предупреждение — приближается нечто Неотвратимое и Неизбежное. И я нахожусь в постоянном ожидании. Точно так же, как мой главный герой.

Николас.

Бедный, наивный Николас! Что бы он ни сделал, для меня он всегда останется порядочным и добродушным человеком!

Вопрос в другом — всегда ли я поступала порядочно по отношению к нему?

В принципе, с его стороны не было ничего скверного. Думаю, он не причинил вреда и другим окружающим. Они, наоборот, постоянно пытались сунуть ему палки в колеса, и он с достоинством отражал удары. При этом всегда оставаясь человеком.

Два года назад Николас чуть не погиб. В старом особняке, который достался ему в наследство от деда, произошёл пожар. До этого Николас жил там порядка трёх недель, стараясь справиться с приступом депрессии. Но, по-видимому, так и не смог. Человек от природы эмоциональный, обладающий буйной фантазией, он вообразил, что в доме находится кроме него кто-то ещё, и в один из серых сентябрьских дней довёл себя этой мыслью практически до смерти…

Он постоянно думал, будто кто-то стоит за дверью…

Когда Николас очнулся, пламя бушевало вовсю. Благо, что ему удалось пробраться к окну, разбить стекло и выпрыгнуть наружу. Правда, не обошлось без потерь. В прыжке несчастный напоролся на осколок стекла, что торчал из оконной рамы и сильно порезал лицо. Теперь на всю жизнь на его щеке остался жуткий, безобразный шрам.

Вероятно, именно это происшествие изменило всю его дальнейшую жизнь. У Николаса кардинально поменялся характер, исчезли многие вредные привычки, и, самое главное, появилось умение тщательно анализировать мысли и поступки. Он стал совершенно другим человеком — неторопливым, осторожным, не тем, кто бросается решать проблему сломя голову, но старается всё продумать и взвесить.

Думаю, он приобрёл неплохие душевные качества. Хотя, я абсолютно уверена, что даже совершенно новый Николас не сможет просчитать до конца всё, что может появиться в его жизни и предугадать финал фильма, где ему суждено сыграть главную роль.

Порой мне хочется, чтобы он нашёл мой дневник и прочёл его.

Хотя я думаю, что это — невозможно…

Может быть, тогда бы он понял, что в жизни просто так ничего не происходит.

Может быть, тогда бы он осознал, что настоящее чувство всё-таки существует.

Но, возможно, он бы всё-таки уяснил, что эти строки я писала специально для него к сентябрю.

14 августа

В последнее время Николас жил довольно замкнуто. Отремонтировав дом, прилично пострадавший при пожаре, он поселился в нём. Связи с внешним миром практически не поддерживал, разве что иногда, раз в неделю ездил в Кемберлист сделать необходимые покупки. В контакты с людьми старался лишний раз не вступать, но если и вступал, то ограничивался короткими сухими фразами, которыми выражал всё, что хотел. Как я уже излагала выше, он стал мудрым и осторожным, крайне немногословным человеком.

В своей новой жизни Николас места женщинам не отвёл. Ни одна так и не переступила порог его особняка, за исключением тётушки Милли — улыбчивой, добродушной толстушки, которая нанялась за хорошую плату следить за домом и за ним самим. В смысле — стирать, убираться, готовить.

Больше не было никого.

Злые языки постоянно судачили, что Николас ведёт аскетичный образ жизни, но он не обращал внимания на эти сплетни. Умея анализировать поступки и действия других, он относился абсолютно спокойно к подобным бредням.

— Надо быть выше всей этой грязи, — так он любил иногда говорить.

Если и раньше Николас был интеллигентным, образованным человеком и чувствовал своё превосходство в определённом кругу людей, то сейчас эта мысль окончательно укоренилась в его сознании.

Итак, казалось, наш герой предпринял всё, чтобы отгородиться от окружающего мира. Он даже выстроил вокруг особняка высокий забор, хотя в округе в радиусе многих миль никто не жил.

Возможно, он успокоился.

Возможно, он просто хотел тишины.

Но, возможно, теперь он знал наверняка, что в доме никто не стоит за дверью…

Правда, текущая вокруг жизнь продолжала настойчиво к нему подбираться. И однажды ей это удалось.

Сегодня днём.

14 августа. Позже

К полудню Николас возвратился из Кемберлиста, куда его заставило съездить пустяковое, но необходимое дело. Подъезжая к воротам, он ещё раз окинул взглядом унылую серую, почти слившуюся с низким свинцовым небом равнину.

— Действительно, осень, — грустно вздохнув, он тоскливо посмотрел в окно. — Хотя до неё целых две недели. Но я знаю, они пролетят незаметно, и наступит первый осенний месяц — сентябрь. А в сентябре у моей Дженни — день рождения…

Левая нога непроизвольно нажала педаль тормоза.

— О чём я говорю? — пробормотал он. — Это же давно забытая песня. Честное слово, ты опять впадаешь в сантименты, Ник…

Внезапно вспыхнувшая ярость отдалась тупой болью в затылке. Он тихонько застонал, откинулся на подголовник и прикрыл глаза.

— Всё давным-давно умерло! — в голосе послышалось упрямство. — Ты пошёл на это сознательно. Никто не заставлял тебя разыгрывать глупый фарс.

Вздохнув снова, он приоткрыл глаза и несколько раз моргнул.

— Я всё сделал правильно, — сложив руки на руле, он положил на них подбородок. — Иначе было нельзя. Человек, единожды предавший, не заслуживает лучшей участи. Он запросто предаст тебя снова.

За окном ветер вновь затянул заунывную песню приближающейся осени. Но, как ни странно, мелодия, не дотянув двух-трёх нот до своего апогея, неизменно возвращалась назад.

— Интересная вещь, — Николас опустил стекло и подставил лицо струе прохладного воздуха. — Природа, и в самом деле, соблюдает свой ритм, не торопясь сменить время года. Действительно, если говорить о времени, оно у каждого — своё.

Откинувшись на спину сидения, он достал сигарету и закурил.

— Похоже, моё время наступило… — голос прозвучал неестественно хрипло. — Но придёт ли время Дженни? Той, которая хотела, чтобы её звали Джиной…

Он стряхнул за окошко пепел и снова тяжело вздохнул.

— Девятого сентября у Дженни — день рождения. Скорее всего, я должен поздравить её. Ей несладко приходится там, в четырёх стенах, обитых мягкой кожей цвета слоновой кости…

Бедная моя девочка, ну почему всё так получилось?

Зубы сжали фильтр сигареты.

— Опять проявление слабости! — он со злостью выплюнул окурок в окно.

— Нет, мне никогда не избавиться от этой черты характера! Тем более, что дело идёт к старости…

Он машинально выудил из кармана ещё одну сигарету и также машинально прикурил.

— Старость стучится в мою дверь… Но что я в итоге имею? Чем я могу похвастаться, прожив сорок с лишним лет?

Невесело усмехнувшись, он выпустил струйку дыма.

— Материальные блага не в счёт… Сейчас в моей жизни нет главного — человека, ради которого стоит жить. Он был, но сейчас его нет… И самое страшное то, что я не хочу его найти. Он мне не нужен… Случись подобное ещё раз, мне не пережить…

Ветер взял мелодию на два тона выше. Николас умолк и внимательно прислушался.

— Даже ветер со мной согласен. Хм, его мелодия звучит в унисон с мелодией души, — он улыбнулся. — Ну и дела…

Повернув голову, он посмотрел на редкие, чахлые деревца, которые служили единственным украшением равнины.

— О чем поёт моя душа? — задумчиво прошептал он. Всё о том же…

— О том, что я до сих пор не могу успокоиться! Целый год я метался, как раненый лев, разыскивая Её по больницам! Но теперь вновь осознаю, что продолжаю жить только ради Неё! Что мне делать?

Рука с силой ударила по центру рулевого колеса. Протяжный сигнал сирены огласил унылые окрестности.

— Цветок к сентябрю, — губы Николаса растянулись в две узкие, плотно сжатые полоски. — Всю жизнь Она была для меня этим цветком… И всю жизнь я дарил Ей цветы к Её самому любимому празднику…

Он вновь посмотрел на деревья. Его лицо приняло серьёзное, сосредоточенное выражение.

— Кажется мне это или нет? — он потёр глаза. — Такое впечатление, словно у дерева что-то лежит… Точно так же два года назад я заметил Джину…

Он ещё раз внимательно присмотрелся.

— Верно, — рука повернула ключ зажигания. — Похоже на… Подъехав к деревьям, он вышел из машины.

— Знак свыше? — Николас огляделся по сторонам. — Неужели кроме сантиментов просыпается суеверие?

И ещё какое-то внутреннее беспокойство…

Осторожно обойдя дерево, он подошёл к тому, что привлекло его внимание. Предмет был внушительных размеров, плоский и прямоугольный, завёрнутый в серую обёрточную бумагу. В левом верхнем углу красовалась надпись чёрного цвета.

Николас замер, словно увидел змею. Дымящаяся сигарета выпала из дрогнувших пальцев.

На обёртке было написано два слова.

«Дорогому Нику».

14 августа. Чуть позже

— Милли! — Николас захлопнул дверцу автомобиля. — Мне никто не звонил?

— Нет! — женщина, стоявшая на крыльце, добродушно улыбнулась.

— И не приезжал?

— Нет. Нас уже давно никто не посещает.

— Это радует, — Николас приоткрыл крышку багажника. — Чем меньше беспокоят, тем лучше.

— Зря вы так! — лицо Милли приняло мученическое выражение. — Поймите, мистер Николас, нельзя все время находиться одному! Не стоит в расцвете сил заживо себя хоронить!

— В расцвете, говорите? — Николас посмотрел на неё испытующим взглядом. — Милли, мне уже за сорок. Большая часть жизни, как ни крути, прожита. И чего я в этой жизни достиг?

— Ну, как же? — женщина оглянулась, словно ещё раз пыталась убедиться, что дом и всё остальное находится на своих местах. — А это?… Особняк, машина, обстановка… Разве этого мало?

— Ерунда! — отрезал Николас. — Деньги — дело наживное, вы уж мне поверьте. Достаточно иметь голову на плечах и уметь разбираться в людях…

Он осёкся и замолчал.

— Что случилось? — Милли подалась вперёд.

— Сам не знаю, как вырвалось… — пробормотал Николас. — Если принять во внимание ситуацию двухлетней давности, получается, что я в людях практически не разбираюсь…

— Вы о чём?

— Так, о своём… — он тяжело вздохнул. — Жену вспомнил.

— Простите, — губы Милли затрепетали, — простите, если вы вспомнили это из-за меня…

— Не волнуйтесь, — Николас попытался улыбнуться. — Вы здесь совершенно не при чём. Так, накатило…

Он посмотрел на открытый багажник автомобиля.

— Вы её навещаете? — участливо осведомилась женщина.

— Что?… Ах, да конечно…. Сейчас, правда, реже. Но стараюсь бывать на могиле хотя бы раз в месяц…

— Бедняжка, — глаза Милли увлажнились, и она жалобно шмыгнула носом. — Виновного так и не нашли?

— Нет, — Николас нахмурился. — Свели к тому, что некого искать. Обычная поломка — отказали тормоза…

— Вы её очень любили, — чувствовалось, что Милли нравится эта тема, и Николас почувствовал зарождающееся раздражение.

— Любил, — он насупился ещё сильнее. — Только к чему эти вопросы?

В глубине души теплилась надежда, что разговор всё-таки прекратится, но Милли и ухом не повела.

— А к тому, — она многозначительно подняла кверху указательный палец, — что теперь я понимаю, отчего вы до сих пор не женаты. И почему по сей день в вашем доме нет женщины…

— Здесь не надо быть сильно умным, — раздражённо бросил Николас. — И так понятно, что Дженни мне никто не заменит.

— А мне кажется совершенно другое, — Милли по-птичьи склонила голову набок, прищурив правый глаз. — По-моему, вы просто боитесь. Что подобное повторится вновь…

— Что повторится? — у Николаса перехватило дыхание.

— Повторится, что вы снова безумно влюбитесь и… и…

— Что «и…»?

— И опять произойдёт какое-нибудь несчастье! — женщина внезапно умолкла и часто заморгала.

— Возможно… — Николас с облегчением вздохнул. — Да, Милли, наверняка вы правы.

— Есть такое выражение… единожды предав… — женщина загадочно посмотрела на небо. — Но… к вашей жене оно не относится…

— Что вы имеете в виду? — сухой ком вновь появился в горле.

— Ничего, — Милли потупилась. — Если бы ваша жена совершила предательство, подобного можно было бы ожидать от другой женщины. И этого опасаться. Но у вас совершенно иная ситуация, поэтому мой вам совет — познакомьтесь с кем-нибудь. Не стоит себя загонять в гроб, вы ещё не старый. Возможно, жизнь только начинается…

— Благодарю вас, Милли, — Николас сухо кивнул. — Я обязательно это учту.

— Да не за что, — женщина, наконец, поняла, что разговор окончен, тяжело вздохнула и пошла в дом.

— Да-а, — глубокомысленно изрёк Николас. — У меня появилось ещё одно качество, я стал слишком подозрительным…. На мгновение мне показалось, что она действительно знает мою историю. Хотя, если поразмыслить здраво, откуда? Так себя можно совсем загнать, Ник…

Он опустил голову. Взгляд скользнул по предмету в обёрточной бумаге. Только теперь Николас понял, что его в нём беспокоило.

Надпись.

Это был почерк Дженни.

14 августа. Ещё позже

Принеся находку в кабинет, Николас поставил её на стол, шумно выдохнул и закурил.

— Этого не может быть… — тихо произнёс он. — Для меня Она умерла… А посему физически не смогла этого сделать…

Выдохнув табачный дым, он сделал шаг вперёд и протянул руку, чтобы развязать верёвку. Но в последний момент она повисла в воздухе.

— Не торопись, — процедил он сквозь зубы. — Суетливость давно ушла в прошлое. Сначала надо всё внимательно осмотреть…

Он включил люстру, но этого оказалось недостаточно. Тогда, придвинув настольную лампу, он зафиксировал абажур в нужном положении.

Медленно, дюйм за дюймом, он принялся осматривать бумажную поверхность.

Ничего особенного.

Он перевернул находку, но и на обратной стороне не нашёл никаких следов.

— Надпись сделана специальным маркёром… Достать подобный — не проблема, они продаются в любом магазине. Правда, там, где находится Дженни, магазинов нет…

Он ещё раз наклонился и осмотрел надпись.

— Она писала, не торопясь, — язык непроизвольно облизнул пересохшие губы. — Буквы не пляшут, рука не дрожала. Значит, Она неплохо себя чувствует…

Внезапно Николас почувствовал, что ему стало легче.

«Правильно… — ощущение лёгкости постепенно укладывалось в сознании. — Что я могу ещё ощущать, если знаю, что у Дженни — всё в порядке?».

В голову пришла другая мысль. Буквы были широкими и аккуратными, похоже, что писавшая давила на фломастер слегка.

— Она делала это с любовью… — Николас выпрямился и скрестил руки на груди. — Ну конечно, именно так…

Он поднял голову и посмотрел в потолок.

— Ну почему, почему Она раньше об этом не думала? Что двигало Ею два года назад? Что заставило Её разыграть этот дурацкий фарс? Не говоря уже об операции по восстановлению… Ох… Зачем, Дженни, милая, зачем ты всё это сделала?

На глаза навернулись слезы, стало тяжело дышать. В ярости он рванул верёвку и принялся сдирать обёрточную бумагу.

— Это твой подарок? — гневно выкрикнул он. — Что это такое? Твой цветок к моему сентябрю?

Последние бумажные обрывки упали на пол, и взору Николаса представилась… картина. Тяжело дыша, он отступил назад и оперся о письменный стол.

Центральной фигурой полотна была красивая, белокурая девушка. Совершенно обнажённая, если не считать прозрачной голубой накидки, опоясывающей грудь и бедра. Её окружала мягкая звёздная ночь.

Николас сглотнул появившийся в горле ком и вытер пот со лба. Он знал, кто она и как её зовут.

Её звали Дженни.

15 августа. Ночью

Описывая вчерашний день, я удивилась, насколько подробно отражаются все поступки и мысли Николаса. Создалось впечатление, будто я нахожусь рядом с ним. Как бы я хотела, чтобы так и было на самом деле!

Но… к сожалению, пока это невозможно. Мне приходится довольствоваться тем, что я сумела сделать себе хотя бы этот подарок. И вместе с ним вырваться из плена.

Собственных иллюзий и всего остального.

Сейчас за окном глубокая ночь. К сожалению, у меня нет возможности писать днём, так как я постоянно занята своим любимым человеком.

Зримо и незримо.

Душой и телом.

Мыслями и воображением.

Иногда моя правая рука сильно устаёт, и тогда я встаю, подхожу к окну и подолгу вглядываюсь в непроглядную темноту. Писать левой я, к сожалению, так и не научилась. В оконном стекле отражается светловолосая женщина, ночью стекло приобретает зеркальные свойства. Женщина сравнительно молода, но бремя переживаний и сомнений успело наложить на её лицо свой отпечаток. В миндалевидных карих глазах затаились осторожность и недоверие.

Эта женщина ждёт своего часа.

Иногда она встряхивает головой, отчего её золотистые пушистые волосы рассыпаются по плечам, и напоминают густой туман, собирающийся на дне глубокого горного ущелья.

И ещё ей кажется, будто она слышит шум моря.

Тяжёлые, тёмные воды в гневе бросаются на черные обнажённые скалы, потом откидываются назад и ещё долго колышутся, словно хотят ей о чём-то рассказать. И тогда на её лице появляется широкая, открытая улыбка.

В этой комнате никого нет, и она это прекрасно знает. Тем не менее, ей постоянно кажется, что Он находится где-то рядом. Вот сейчас Он появится за спиной, нежно обнимет за плечи и ласково скажет:

— Не стоит грустить, дорогая. Я думаю, всё будет хорошо.

В том, что всё будет хорошо, она и так уверена, поэтому, досадно поморщившись, она сбрасывает с плеча воображаемую руку.

Она знает, чего хочет.

Она знает, что всё равно этого добьётся.

А ещё она знает, что устала ждать того, кого так страстно желает…

…Потом я отхожу к столу, и женщина в ночном зеркале исчезает. За окном остаётся лишь непроглядный мрак. И в его чёрном, зловещем дыхании я чувствую приближение долгожданного сентября.

15 августа. Днём

Николас был настолько ошеломлён находкой, что не спал всю ночь. Утром он выглядел бледным и хмурым, под глазами выступили тёмные круги.

Быстро отдав распоряжения Милли по дому, он заперся в кабинете. Во время обеда практически ничего не ел, судя по глазам, его мысли находились далеко и, домохозяйка, наконец, решившись, спросила, что же он всё-таки вчера привёз?

— Картину, — нехотя буркнул Николас.

— Картину? — удивилась Милли. — Вы купили картину?

— Нет, — он угрюмо поковырял вилкой в тарелке. — Я её не покупал. Я её нашёл.

— Как это? — не поняла она.

— Да вот так. Когда я вчера подъезжал к дому, заметил что-то, лежащее возле дерева. Поэтому хочу спросить ещё раз — мне никто не звонил?

— Нет, — Милли промокнула уголки губ свеженакрахмаленной салфеткой.

— За весь день не было ни одного звонка. Вот что странно…

— Что здесь странного? — Николас задумчиво почесал затылок. — Вы же знаете, Милли, мы практически никого не принимаем, да и сам я выбираюсь отсюда чрезвычайно редко. Меня устраивает узкий круг общения. Поэтому нам почти никто не звонит.

— Не согласна, — женщина покачала головой. — Всё равно, хотя бы раз в день, раздаётся телефонный звонок. Я-то знаю — сутками нахожусь дома…

— Ладно, — Николас откинулся на спинку кресла и махнул рукой. — Не хочется продолжать спорить о том, что не имеет принципиального значения.

— Может быть, кто-то хотел сделать вам сюрприз? — предположила Милли.

— Похоже на то, — Николас внимательно посмотрел на картину, висевшую за её спиной. — Вот эта рыба… По-моему, она слишком сильно хочет поймать комара. Для этого даже выпрыгнула из воды. Точно также и я силюсь понять, кто преподнёс мне этот подарок.

— А что на ней нарисовано?

— Дженни, — Николас отложил вилку, достал сигарету и закурил. За столом воцарилось молчание.

— Это, наверное, какой-нибудь ранний портрет? — осторожно предположила Милли. — В смысле, художник нарисовал, а миссис Дженни не понравилось. Вот он и хранил его у себя. А сейчас, узнав, что случилось такое горе, решил хоть чем-то вас порадовать…

— Два года спустя? — горько усмехнулся Николас. — Маловероятно. К тому же, я не помню, чтобы моя жена кому-то заказывала портреты. Да ещё в таком виде…

— В каком?

— В обнажённом! — Николас шумно выдохнул струю дыма.

Домохозяйка сконфуженно засопела.

— Не в этом дело, Милли. Я бы все равно знал, случись подобное.

— А там точно Дженни? — Милли, наконец, пришла в себя.

— Точнее не бывает.

— И вы хотите сказать, что этот портрет нарисован недавно?

— Скорее всего, да. Я специально поставил его так, чтобы солнечные лучи падали под определённым углом. Создаётся впечатление, будто краски светятся изнутри. Понимаете, они, словно становятся прозрачными. И очень хорошо заметно, свежий это мазок или застаревший.

— То есть, картина относительно «свежая»?

— Именно.

— Но кто может нарисовать портрет МЁРТВОГО человека?

— В этом вся соль. Остаётся ещё одно предположение — портрет написан с фотографии.

— Тоже может быть, — Милли кивнула. — Всё это чрезвычайно странно, мистер Николас. Через два года после смерти жены вы получаете её портрет…

— Послание с того света, — он безрадостно хмыкнул. — Напоминает приглашение…

— Куда?

— Туда! Откуда он появился!

— В преисподнюю?

— Милли, перестаньте говорить ерунду! Начитались всякой мистики!

— Разве это не похоже на мистику?

— Нет! — Николас зло погасил в пепельнице окурок. — Я всё равно узнаю, чьи это проделки! Ясно, что мне намеренно морочат голову! Только зачем всё это…

Его гневную тираду оборвал телефонный звонок. Николас застыл с полуоткрытым ртом и вопросительно посмотрел на Милли. Та в недоумении пожала плечами и прошептала:

— Я же вам говорила, что хотя бы раз в день кто-нибудь звонит…

Николас подошёл к аппарату и снял трубку. В ней слышалась бездонная, всепоглощающая тишина.

— Алло! — глухо произнёс он. — Алло, я вас слушаю!

Тишина сгустилась ещё больше, и Николасу показалось, что она приобрела белёсый, сумеречный цвет.

— Алло! — настойчиво повторил он. — Алло, вас не слышно, перезвоните…

— Ник… — тихий, бесцветный голос прошелестел совсем рядом.

Николаса прошиб холодный пот. Даже сейчас, год спустя, он узнал бы этот голос из тысячи ему подобных.

— Ник… — тишина снова превратилась в шёпот. — Ты меня слышишь?

— Слышу, — он судорожно кивнул головой. — Где Ты?

— Далеко, — шёпот перешёл в слабое потрескивание электрических разрядов.

— Где именно?

— Очень далеко. Лучше не спрашивай, любимый… Здесь темно и холодно…

— Я могу приехать за Тобой?

— Не успеешь. Точнее, уже не успел. Прошу тебя, не беспокойся… Придёт время, и я сама приду к тебе.

— Когда? — сердце заколотилось так, словно весь мир состоял из сплошных, ухающих ударов.

— Сегодня вечером. Жди…

В трубке послышались короткие гудки. Николас медленно положил её на рычаг и ошарашено посмотрел на Милли.

— Кто это был? — хрипло прошептала та.

Николас внимательно осмотрел телефонный аппарат, потом свои руки. Затем перевёл взгляд на неподвижную женщину.

Тишина стала похожа на плотное ватное одеяло.

— Вам знаком этот голос?

— Да…

— И кому он принадлежит?

— Дженни.

15 августа. Вечером

Стоя возле окна кабинета, Николас внимательно наблюдал, как солнце уходит за горизонт. На мгновение серая равнина окрасилась в розово-красный цвет.

— Ну вот, — вздохнув, он скрестил руки на груди. — Прожит ещё один день уходящего лета. Скоро опять наступит печальная осень. Странно, но уже третий год примерно в одно и, то же время происходят события, которые так или иначе связаны с Тобой… Правда, Дженни?

Он обернулся и пристально посмотрел на портрет. Молодая женщина безмятежно глядела вдаль, и на мгновение Николасу показалось, что в её глазах мелькнули хитрые, весёлые огоньки.

— Откуда Ты взялась? — Николас придвинул стул и сел напротив. — Ты придёшь, чтобы упрекать меня? Согласен, я поступил подло, но, видит Бог, сколько раз я колебался, прежде чем окончательно решился довести до конца это идиотское действо! Впрочем, Ты первая начала игру…

Он опустил голову и обхватил её руками.

— Неверно! Я говорю совершенно неверно! Прости, Дженни, сейчас я пытаюсь оправдать себя! Выгородить, во что бы то ни стало!

Поднявшись, он взял со стола пачку сигарет и снова подошёл к окну. Пылающая равнина уже угасала, превращаясь в тлеющие угольки осколков уходящего солнца.

— Ну, зачем? — трясущимися руками он выудил сигарету и нервно прикурил. — Зачем я всё это делаю? Прошёл уже целый год, Ник, неужели ты до сих пор не можешь это забыть? Или просто не хочешь?

Океан огня таял на глазах. Словно тёмная вязкая жидкость обволакивала сияющую колыхающуюся поверхность.

— Что мешало мне вернуться к Дженни? — Николас со свистом выдохнул табачный дым. — Только никому ненужная гордыня и самолюбие? Ради того, чтобы потешить тщеславие, я запер жену в сумасшедшем доме! А, может, это и не было тщеславием вовсе? Что, если я ещё раз попытался оградить себя от этого грязного мира, который постоянно старается меня укусить? Всю жизнь я стремился к душевной свободе и внутренней нравственной чистоте! И всеми силами хотел избавить любимую женщину от грязи и пошлости! Потому, как только с Её появлением я понял, как сильно сам к этому стремился!

Он сделал ещё одну глубокую затяжку.

— Два года назад рухнуло всё… Превратилось в мелкие кусочки, стёрлось в пыль то, что я безуспешно пытался выстроить двенадцать лет. Ты не очистилась, Дженни, сколько я не пробовал что-либо предпринять. Находясь в постоянной чистоте, Ты всё время тянулась окунуться в грязь. И самое противное, что год назад я сам с этим соприкоснулся…

Истлевший пепел упал с кончика сигареты на подоконник. Николас рассеянно проследил его взглядом.

— Я не знаю, что мне делать, Дженни. Честное слово, не знаю. За истекший год я задавал себе этот вопрос тысячи раз! И не нашёл ответа… Я словно раздвоился, понимаешь? Я старался вспоминать только хорошее, ведь его было у нас так много! Но плохое тоже не выкинешь из жизни! То, что Ты натворила, полностью выбило меня из колеи! Оно перечеркнуло веете минуты радости, которые мы прожили с Тобой!

Он со злостью хватил рукой по оконному переплету. Стекло низко и протяжно загудело.

— Чего Тебе не хватало? — его голос сорвался на крик. — Я отдал Тебе всё, что у меня было! Я не жалел для Тебя ничего, я жил только ради Тебя!

Его слова утонули в наползающем на равнину мраке. Солнце совсем скрылось, в небе появились звезды.

— Я любил Тебя, — срывающимся голосом прошептал Николас. — Я никогда никого ещё не любил… так… сильно…

Комната погрузилась во тьму. Николас вздохнул, подошёл к столу и включил настольную лампу.

— И, тем не менее, я хочу попросить прощения, — он тяжело опустился на стул и повернулся к портрету…

— Ты простишь меня?

…и медленно поднял глаза.

Из горла вырвался жуткий, клокочущий хрип. В нем сплелись воедино страх и удивление, ужас и отчаяние, недоверие и непонимание.

Картина была пуста. Точнее, остался лишь фон — тёмно-синее ночное небо, усеянное мириадами загадочно мерцающих звёзд. Девушка в полупрозрачной накидке исчезла.

Та, которую звали Дженни.

15 августа. Ночью

Объяснения произошедшему Николас не нашёл. Ничего не стал рассказывать Милли, дабы избежать ненужных расспросов и надоедливого кудахтанья.

Ровно в полночь он отложил книгу и выключил свет.

— Что же это? — прошептал он. — Словно кто-то подменил эту чёртову картину… Никаких следов… Голову можно сломать!

Перевернувшись на живот, он просунул руки под подушку и закрыл глаза.

— Завтра надо съездить в город, — сонно пробормотал он. — Показать её специалисту. Без экспертизы не разобраться.

Дом окутала мягкая, ночная тишина. Милли уже давно сопела в своей кровати, скрестив на груди руки, и Николасу на мгновение показалось, что он слышит её шумное, сбивчивое дыхание.

— Удивительная вещь, — тихонько усмехнулся он. — Похоже, в этой тишине слух обостряется настолько, что я начинаю слышать всё, что творится в Доме… Или это кажется мне после того, что произошло?

В коридоре послышался лёгкий шорох. Поначалу Николас не обратил внимания, но тот повторился. Потом ещё и ещё. Постепенно Николас сообразил, что шорох перерос в определённый, вполне различимый звук. Звук, который издаёт человек, идущий по полу босиком.

Он внутренне напрягся, но позы не изменил. Сон сняло, как рукой, теперь он лежал, внимательно вслушиваясь в ночь и рассматривая спинку кровати.

Шаги приблизились к двери и замерли. Скрипнула ручка — её явно кто-то поворачивал. Стараясь не шуметь, Николас медленно перевернулся на спину и в очередной раз пожалел, что не взял разрешения на ношение оружия. Очевидно, в дом забрались воры. Только зачем они сняли обувь? Неужели лишь для того, чтобы лишний раз не шуметь?

Дверную ручку не отпускали. Николас приготовился встать и даже попытался свесить с кровати ногу, как вдруг отметил, что все движения даются ему неимоверно тяжело. И понял, что в сердце закрадывается густой, неотвратимый страх…

Дверь слегка приоткрылась.

К несчастью, этой ночью было новолуние, и Николас не разглядел стоящего на пороге. Только белёсый расплывчатый силуэт. Он попытался протянуть руку, чтобы включить настольную лампу — и не смог. И тут же догадался, почему. Он боялся увидеть лицо того, кто пришёл к нему, он знал, чьё лицо он должен увидеть.

— Здравствуй, — прошептал тихий, знакомый голос.

— Здравствуй, — выдохнул Николас. — Ты всё-таки пришла?

— Я обещала, — шёпот зашелестел по углам отзвуком приближающегося листопада.

— Но это невозможно! — Николас почувствовал, как за ворот футболки скользнули две холодные струйки.

— Почему? — пришедшая грустно вздохнула. — Когда чего-то слишком сильно хочешь, оно становится возможным.

— А Ты хотела?

— Да. Уже давно. Мне было необходимо увидеть тебя.

— Зачем?

— Я хотела посмотреть тебе в глаза. Понять, для чего ты это сделал… Николас не нашёлся, что сказать.

— Мне холодно, — в комнате вновь послышался глубокий вздох. — Настолько холодно, что ты и представить себе не можешь, Ник. Особенно холодно в душе…

И тут Николас сообразил, почему силуэт стоявшей на пороге напоминал белёсое пятно. Девушка была обнажена.

Николас ощутил, как по телу поползли холодные гусеницы. Он по-прежнему не мог шевельнуть, ни рукой, ни ногой.

Картина!

Эта девушка — копия той, что была изображена на картине! А теперь она находится здесь, словно действительно с неё сошла. Не может быть… Так и впрямь можно сойти с ума!

Покряхтывая, Николас попытался приподняться на локтях.

— Лежи! — сухие осенние листья вновь зашуршали под ногами. — Не стоит волноваться, Ник, я думаю, тебе сейчас лучше отдохнуть. В последнее время у тебя было много работы. Ночами сидел, не высыпался… По-моему, у тебя до сих пор красные глаза…

По телу Николаса пробежала дрожь — он вспомнил. Эти слова произносила Дженни перед его отъездом в их Дом. Ровно два года назад.

— Тебе надо отдохнуть, любимый, — в шорохе листьев почувствовалась терпкая горечь осенних костров. — Закрой глаза. Обещаю — все будет хорошо. Возможно, таким образом, мы станем ближе друг к другу…

— Мы далеки? — собственный голос показался Николасу чужим.

— Неимоверно. Так далеки, дорогой, что ничем не измерить. Последние два года все как-то странно у нас получалось. Сердцами мы были вместе, но на самом деле…

— Прекрати! — хриплый шёпот всколыхнул осеннюю темноту.

— Какой в этом смысл? Я могу уйти, но завтра приду снова. Так может повторяться множество раз…

— Двойник?

— Возможно бесконечное число двойников. И как их называть, совсем неважно… Джина или Дженни, какая разница?

— Так кто же ты на самом деле?

— Твоя больная совесть.

В голове Николаса взорвался ослепительный огненный шар. Яркий свет полыхнул подобно вспышке сверхновой звезды и на мгновение наполнил спальню белым, жгущим глаза сиянием.

Все предметы в комнате Николас увидел в противоположном цвете, словно просматривал негативную фотоплёнку. Но главной была обнажённая женская фигура в дверях — её очертания Николас сразу узнал. Потом чёрным стало все.

Даже воздух уходящего лета.

16 августа. Глубокой ночью

Я проснулась оттого, что увидела неприятный сон…

Будто с Николасом что-то произошло.

Я почувствовала себя настолько плохо, что подошла к окну и долго всматривалась в холодный, уже по-настоящему осенний мрак.

Пыталась представить, что случилось.

Пыталась придумать, чем смогу помочь.

Пыталась разобраться в себе.

Но так и не смогла.

16 августа. Утром

Николас очнулся под утро. Предрассветные сумерки заполняли комнату жидким вакуумом скачущих, серых теней.

На улице сильный ветер, подумал он. Это ветки скребутся по стеклу, словно страшные паучьи лапы.

Он осторожно повернул голову. Шея сильно занемела, и движение отдалось слабой, но ощутимой болью.

— Что же произошло? — произнёс он вслух, словно спрашивал самого себя. — Неужели это была действительно Она? Нет, невозможно! Совсем недавно я справлялся по телефону… Без моего разрешения Её никто не выпустит! Они знают, это удовольствие обошлось мне в кругленькую сумму! Тогда что? Чья-то злая шутка? Хорошо, насчёт картины я согласен. А как быть с ТОЙ, что приходила? Её голос, Её фигура, но, самое главное — Её запах…

За окном медленно вставало солнце. Тёплый розовый свет постепенно наполнял комнату, прогонял серую, мглистую взвесь, унося ночные страхи и тени ползающих по стеклу пауков. Николас почувствовал прилив сил и ясность в голове.

— Надо обязательно позвонить в клинику и узнать, там ли Она? Хотя, случись нечто серьёзное, они бы сразу меня известили. Неужели мне все приснилось?

Он потянулся, посмотрел на ту спинку кровати, что находилась в ногах и замер. На спинке висел голубой газовый шарф. Николас осторожно снял его и поднёс к лицу. И почувствовал, что по спине вновь струится холодный, липкий пот.

От шарфика исходил лёгкий, до боли знакомый запах.

Духов «Бертюжар».

— Мне надо позвонить, — тупо пробормотал он, уставившись на кусок полупрозрачной ткани.

Накинув на плечи плед, он направился к письменному столу, где находился телефонный аппарат. Проходя мимо портрета, он случайно зацепил его концом пледа и тут же ухватил, чтобы тот не упал. Обернулся, скользнул по нему взглядом. И почувствовал, как несколько тысяч иголок вонзились в тело.

Девушка находилась там же, где была раньше. Она по-прежнему целомудренно куталась в голубой шарфик и задумчиво смотрела вдаль.

16 августа. Днём

Позже Николас сделал звонок в клинику. Строгий женский голос выдал интересующую его информацию, которая по форме скорее напоминала деловой отчёт, нежели обычную беседу.

Да, Дженни чувствует себя гораздо лучше. У неё появился аппетит и, самое главное, СОН.

В последнее время она спит целые дни напролёт. Что делает ночью? Естественно, тоже спит. Беспокоиться не о чем, круглые сутки она находится под бдительным наблюдением персонала.

Повесив трубку, Николас ещё немного постоял возле телефона, размышляя. Потом щёлкнул пальцами, собрался и уехал в город.

В Кемберлисте он посетил частное детективное агентство, где поначалу к его рассказу отнеслись с иронией, но появившаяся на столе пачка купюр сделала своё дело. Ему быстро выделили сотрудника, и он вернулся домой вместе с ним.

Несколько часов ушло на расстановку необходимой аппаратуры и изучение портрета. Не обнаружив ничего сверхъестественного, детектив заявил, что хочет увидеть исчезновение девушки собственными глазами. Николас принёс удобное кресло, детектив поставил портрет перед собой, а сзади попросил установить небольшую настольную лампу, так, чтобы её свет падал на картину.

— Поверхность должна быть хорошо освещена, — авторитетно заявил он.

— Если начнутся какие-либо метаморфозы, я сразу это замечу.

Милли сегодня не было видно — Николас отослал её на кухню, попросив не мешать.

— Аппаратура у нас новейшая, — ухмыльнулся сыщик. — Если начнутся непонятные движения, она их зафиксирует. Поверьте, мы, не напрягаясь, поймаем этого призрака!

Николас верил.

И не верил.

За последние два дня произошло столько событий, что он окончательно запутался в их водовороте.

Когда всё было готово, он сварил кофе и достал из бара бутылку бренди. Разговаривать было не о чем, поэтому они, молча, потягивали обжигающий напиток и смотрели на портрет. Оба знали, что сейчас остаётся только одно и самое сложное — ждать.

16 августа. Вечером

За окном стемнело. Детектив и Николас упорно не сводили с портрета глаз, пытаясь заметить хоть какие-нибудь изменения.

Тщетно.

Девушка по-прежнему оставалась там, где и была, только теперь Николасу начало казаться, что в её глазах появился хищный, злобный огонёк. Детектив, наоборот, ничего подобного не заметил. Периодически бросая в сторону Николаса иронические взгляды, он не забывал подливать бренди в свой бокал.

Время приближалось к полуночи.

17 августа. Ночью

Милли объявила, что идёт спать и, тяжело вздыхая, ушла. Направляясь в комнату, она бормотала под нос, что у хозяина, вероятно, помутился рассудок из-за обрушившихся переживаний и потрясений.

Сыщик то и дело клевал носом — сказывалось количество выпитого спиртного. Поначалу Николас пытался его толкать, но потом махнул рукой. В доме воцарилась гробовая тишина, и слух Николаса обострился вновь. Ему казалось, что он слышит тиканье часов в гостиной.

— Не понимаю… — угрюмо пробормотал он. — А если мне все действительно приснилось? Представляю, каким идиотом буду выглядеть в глазах людей… Неужели моя совесть настолько больна?..

В доме послышался стон. Николас вздрогнул и машинально взглянул на часы.

Половина первого.

«Самое время, — уныло подумал он. — Призраки появляются как раз после полуночи…».

Стон раздался вновь. Он был лёгким, почти невесомым, и Николас непроизвольно сравнил его с шарфиком, что оставила Дженни. Он уже протянул руку, чтобы разбудить детектива, но… передумал.

— Сначала надо удостовериться самому, — негромко произнёс он. — Иначе меня окончательно засмеют…

Стараясь не шуметь, он приблизился к двери и осторожно повернул ручку. Язычок замка отошёл свободно, без скрежета и скрипа. Аккуратно приоткрыв дверь, Николас выглянул в коридор.

Там было темно. Николас нахмурился — он прекрасно помнил, что не отдавал Милли распоряжения выключать освещение.

Выключатель находился в двух шагах от дверей. Вытянув руку, Николас сделал неуверенный шаг в темноту.

— Стой! — послышался знакомый шёпот. — Прошу тебя, не подходи ближе!

— Где Ты? — Николас почувствовал, что его затрясло. — Почему Ты не хочешь, чтобы я подошёл?

— Я пока не готова, — шёпот тяжело вздохнул. — Мне надо привести себя в порядок…

— Что за чушь? — Николас слегка повысил голос. — О каком порядке Ты говоришь?

— Здесь темно и холодно, — теперь голос, казалось, слышался с двух сторон, у Николаса возникло ощущение, будто на голове появились стереонаушники.

— Я хочу поговорить с Тобой! — он осторожно поднял ногу, намереваясь сделать следующий шаг.

— Я очень соскучилась, Ник. Я жду постоянно — утром, вечером, днём… А ты все не идёшь…

— Если Ты хочешь, чтобы я пришёл, я обязательно приду…

— Приходи завтра днём… Или нет — приходи завтра вечером… Или ещё лучше — приходи завтра ночью… Сегодня ты уже не успеешь…

— Я могу сделать это прямо сейчас!

— Мне так хочется взглянуть тебе в глаза! Я хочу понять — неужели за одну ошибку человек должен расплачиваться всю жизнь?

— Прекрати!..

— Вот и я том же. Ты не представляешь, как здесь темно и холодно… И как я не хочу, чтобы ты попал в такую же ситуацию!

— Послушай… я… прошу Тебя… Не надо!

— Боже, как здесь темно и холодно…

— Нет! — истерически вскрикнув, Николас, наконец-то нащупал клавишу выключателя и нажал её. Яркий свет залил пустой коридор.

Опираясь рукой о стену и тяжело дыша, Николас вытер пот со лба. В коридоре никого не было, значит, ему опять показалось… Неужели он, в самом деле, начинает сходить с ума?

Что-то по-прежнему не давало покоя. Такое, что он заметил в этом пустом коридоре…

Он медленно поднял голову. Память не подвела, действительно, что-то лежало на полу, возле самой стены. Николас хотел было подойти и посмотреть, но потом передумал. Он понял, что там лежит.

Голубой газовый шарф.

17 августа. Глубокой ночью

Я вновь проснулась посреди ночи. Мне приснилось, будто с Николасом происходит неладное. Вглядываясь в темноту оконного стекла, я понимала, что он сейчас не один.

Но люди, окружающие его, вряд ли смогут помочь.

17 августа. Утром

С утра Николас с детективом уехали в город. Записи приборов ночного видения толком ничего не показали — в некоторых местах мелькало бледное размытое пятно.

Больше ничего.

Договорившись встретиться вечером, Николас проехался по магазинам. Можно было предположить, что он решил успокоиться за счёт шопинга, но он ничего не купил.

Это было странно.

17 августа. Вечером

Сыщик вновь расположился перед картиной, тупо уставившись в ярко освещенную поверхность. Сегодня он был крайне немногословен — очевидно, чувствовал себя виноватым за вчерашнее. Николас тоже молчал — выбрав какую-то книгу, погрузился в чтение. Ни кофе, ни коньяка он сегодня не предлагал.

Солнце село. Девушка по-прежнему оставалась на портрете, только сегодня Николасу показалось, будто её взгляд стал холодным и надменным.

— Она мне мстит, — неожиданно произнёс он.

— Что вы сказали? — шумно запыхтел детектив.

— Я говорю, что Она имеет все основания для мести, — Николас кивнул на портрет.

— Почему?

— Потому что я Её бросил.

— Не понимаю… Вы говорили, что она потеряла память после автокатастрофы. Причём здесь вы?

— Не уберёг, — Николас тяжело вздохнул. — Надо было лучше смотреть.

— За всем не уследишь, — детектив деловито почесал в затылке. — Времени не хватит. Или я неправ?

— Нужно стараться, — уклончиво ответил Николас.

— Тоже верно, — сыщик заискивающе посмотрел ему в глаза. Разговор уже завязался, теперь было самое время задать один, давно мучающий вопрос.

— Послушайте, мистер…

— Николас.

— Да, мм… Мистер Николас. У меня к вам довольно деликатная просьба…

— Говорите…

— Просто не знаю, сможете ли вы меня понять…

— Постараюсь, — Николас усмехнулся. — Речь идёт о вчерашней недопитой бутылке бренди?

— Угадали… — детектив густо покраснел.

— А если, так сказать, опять сойдёте с дистанции?

— Да ни в коем случае… — сыщик даже вспотел. — Я же чуть-чуть… Так сказать, для поднятия духа… Чтоб веселей… А призрака мы все равно поймаем, будьте уверены…

— Хотелось бы… — Николас ещё раз усмехнулся, подошёл к бару и приоткрыл дверцу. — Доверяю вам в последний раз…

— Оправдаю… — детектив нетерпеливо заёрзал в кресле. — Доверие… оправдаю…

— Ладно, — Николас щедро плеснул бренди в стакан. — Сознайтесь, что вас просто мучает похмелье…

Он протянул почти полный бокал.

— Больше не дам, — строго сказал он. — Ваше дело, как вы будете с этим управляться. Либо сразу залпом, либо растягивайте на вечер.

— А вы? — с надеждой спросил сыщик.

— Я — пас. Знаете, одно время я специально употреблял спиртное. Каждый день, несколько месяцев кряду. Хотел заглушить душевную боль и почувствовать ощущения регулярно пьющих людей. Я бы не сказал, что они приятны. К тому же, на исходе второго месяца у меня начались алкогольные галлюцинации. Слышались какие-то голоса, виделись какие-то люди… Бр-р! Я уже говорил, что сделал это специально… Чтобы потом почувствовать отвращение к спиртному на всю жизнь… Теперь мне к нему вообще нежелательно прикасаться. И так постоянно что-нибудь кажется. Я нахожусь на грани нервного срыва…

— Может, стоит немного расслабиться? — детектив сделал большой глоток и блаженно улыбнулся. — Например, поехать в город, провести ночь в компании каких-нибудь «скромных» девушек?

— Нет, — сухо отрезал Николас, — исключено…

— Но почему? Я знаю, в последнее время вы ведёте довольно уединённый образ жизни…

— Почему? — переспросил Николас и нахмурился. — Да потому что мой сегодняшний образ жизни — это единственное, в чем я остался чист перед Ней. Я не хочу уподобляться другим…

Сыщик отхлебнул ещё. Улыбка стала шире.

— Значит, храните верность, — в голосе чувствовалось опьянение. — Но ведь неизвестно, когда вашу жену выпустят из клиники? Сколько, по-вашему, она ещё там пробудет? Месяц, полгода, год?

— Всю жизнь, — тихо ответил Николас.

— Что? Всю жизнь? Ха-ха-ха! И что вы собираетесь сделать? Добровольно запаковать себя в целлофан? Ха-ха-ха! Постричься в монахи? Ха-ха-ха!

— Значит так, — Николас посмотрел на него в упор. — Либо вы затыкаетесь, либо я вышвырну вас отсюда вон.

Детектив поспешно допил остатки бренди. В комнате вновь воцарилась тишина.

18 августа. Ночью

Вопреки своим обещаниям, детектив всё-таки уснул. Часы в гостиной пробили полночь. Николас посмотрел на спящего и брезгливо поморщился.

— Почему судьба посылает мне идиотов?

Ответа не было.

Откровенно говоря, Николас не особо нуждался в помощнике — жизнь распорядилась так, что постоянно приходилось всё делать самому. Многочисленные друзья и компаньоны постепенно исчезали, отсеивались за ненадобностью, в связи с неспособностью оказывать реальную помощь. Николас не расстраивался — мысль о том, что люди несостоятельны в делах и поступках, с каждым днём всё сильнее укоренялась в его сознании.

Детектив спал счастливым, пьяным сном, открыв рот и выпустив пару струек белёсой пенистой слюны. Николас ещё раз внимательно окинул его взглядом, достал сигарету и закурил.

— Не впервой, — он придвинул стул и уселся рядом со спящим. — Что ж, Дженни, сегодня я снова буду ждать Тебя в одиночестве.

Девушка пристально глядела вдаль. Темные карие глаза, обрамлённые длинными пушистыми ресницами, теперь уже не казались Николасу чрезмерно суровыми. В них появилась мягкость и добродушие, словно она начала его понимать.

— Скоро сентябрь, — Николас медленно выдохнул табачный дым. — Природа постарается затаиться, вода в реках и озёрах станет мутной, рыба уйдёт в глубину. Вот так и Ты ушла от меня два года назад. Зачем? Во имя чего? Об этом я Тебя так и не спросил.

Он немного помолчал.

— Помнишь наши встречи, когда мы только что познакомились? Прогулки тёмными осенними вечерами в заброшенных городских парках?

Он откинулся на спинку и положил ногу на ногу.

— Ты не находишь, что все в нашей жизни связано с сентябрём? В сентябре мы встретились, в сентябре у тебя — день рождения, даже все эти роковые события начались в преддверии сентября. Забавно, но уже третий год события происходят с хронологической точностью — всё начинается в одно и то же время. Два года подряд они имели плачевный финал. Каким же он будет сейчас?

Девушка молчала. Только в её глазах цвета тёмного шоколада появилась едва заметная горечь. Горечь отцветающего дикорастущего миндаля.

— Я знаю, — продолжал Николас, — что Ты хочешь многое мне сказать, просто нет возможности. За этим Ты сюда и приходишь. Но для чего… зачем совершать то, что потом надо исправлять? Не проще ли оставить все, как есть? Или Ты заранее это спланировала? Специально ушла в глубину на время…

В доме погас свет. Николас даже не пошевелился — внутренне он ожидал подобного. Яркая луна быстро наполнила комнату зыбким серебристым сиянием. Но в этом мерцающем свете взгляд девушки показался Николасу ближе и теплее.

— Я знаю, — глухо вымолвил он. — Я виноват перед тобой. Прости, если сможешь…

Дверная ручка медленно повернулась. Николас обернулся, по лицу пробежала судорога. Вскочив, он бросился к двери и навалился на неё плечом.

— Нет! — гулко выдохнул он. — Нет, не сейчас! Я ещё не готов! Понимаешь?

— Ник! — из-за дверей послышался тихий шёпот. — Пожалуйста, впусти… Мне ужасно холодно…

— Не-хе-хет! — захрипел Николас, ещё сильнее налегая на дверь. — Уходи! Прошу Тебя, уходи! Я… я сам приеду к Тебе!

— Когда? — Николасу показалось, что шёпот раздаётся внутри него.

— Завтра! Я приеду завтра!

— Обещаешь?

— Да, — Николас вытер лоб ладонью. — Обещаю…

— Я всегда тебе верила, Ник…

Дверная ручка замерла. Николас ещё немного постоял, сжимая её и вслушиваясь в то, что происходит за дверью. Но ничего не услышал, кроме давящей на уши тишины.

Потом медленно отошёл к бару, достал бутылку бренди и выпил всю, до дна, прямо из горлышка.

— Скоро Ты получишь то, что хочешь, — он невесело улыбнулся и посмотрел на портрет, освещенный лунным сиянием.

Девушки на картине не было.

18 августа. Глубокой ночью

Я уже устала от постоянных пробуждений, но ничего не могу с собой поделать. За последнее время я стала настолько близка к Нику, что полностью улавливаю его настроение. Я знаю, о чём он думает, что говорит, предвижу, что он собирается сделать. Наверное, мутная взвесь, наконец-то осела, и мы вновь плывём навстречу друг другу после долгого блуждания в тёмных осенних водах. Печальная осень приближается, но у меня такое ощущение, что она, наоборот, покидает наши сердца. И теперь, вглядываясь в ночную запотевшую темноту, я чётко вижу в ней двух людей, между которыми невидимая рука рисует знак равенства.

18 августа. Утром

С утра Николас, как обычно, пошёл умываться и с диким воплем выскочил из ванной комнаты. Детектив с хмурым видом прогуливался в гостиной, по всей видимости, чувство вины в это утро терзало его ещё сильнее, нежели в предыдущее. Николас окликнул его, и он нехотя поднялся наверх.

На туалетном зеркале губной помадой была сделана надпись:

«Дорогой Ник, я устала надеяться. Вчера я приходила, но ты меня не впустил. Надеюсь, ты выполнишь то, что обещал».

— Дело принимает скверный оборот, — сыщик засунул руки в карманы брюк и покачал головой. — Надо брать образцы на анализ.

— Берите! — взорвался Николас. — Берите, анализируйте, словом, делайте хоть что-нибудь! Хватит лопать коньяк и дрыхнуть по ночам!

Детектив опасливо покосился, но ничего не сказал.

— Вы думаете, это написала Она? — хмуро спросил он, выждав несколько секунд.

— Она, — Николас угрюмо кивнул. — Поверьте, я знаю Её почерк.

— Надо будет провести экспертизу, — сыщик вытащил из кармана маленький полиэтиленовый пакетик и пинцет. — На сравнительный анализ почерка. Где вы говорите, находится ваша жена?

— В клинике святого Патрика, — Николас все ещё разглядывал сделанную помадой надпись. — Это — Её любимый тон. Я лично несколько раз покупал подобный.

— Это ещё ни о чем не говорит, — фыркнул детектив. — Сдаётся мне, мистер Николас, вас всё-таки кто-то разыгрывает. Я знаю эту клинику. Оттуда так просто не сбежишь — там охрана почище, чем в тюрьме. Год назад они вообще поставили систему наружного и внутреннего наблюдения…

Николас злорадно ухмыльнулся.

— Ещё бы они не поставили. А насчёт розыгрыша… скажите, что это за игра такая, когда человека хотят довести до сумасшествия?

— У вас приличное состояние?

— Ну… — Николас замялся, — среднее…

— Так, может, дело в деньгах?

— Может быть, — уклончиво ответил Николас. — Хотя, мне кажется, что у человека, который это делает, несколько иные причины.

— И какие именно?

— Понимаете, год назад я поступил довольно жестоко… Я уже об этом рассказывал… Так вот… Сейчас кто-то хочет также жестоко поступить со мной.

— Значит, всё-таки месть?

— Да, если можно так выразиться…

— Вы кого-нибудь подозреваете?

Николас развёл руками.

— Кого я могу подозревать? Я вижу, КТО это делает. Её почерк, Её запах, Её фигура, в конце концов…

— В клинику звонили?

— Я ещё вчера вам об этом говорил.

— Извините…

Сыщик засопел и принялся соскребать помаду в пакетик.

— У меня есть хороший товарищ, — как бы, между прочим, пробормотал он. — Полицейский. Я сейчас сфотографирую эту надпись, а потом поговорю с ним, пусть проведёт своё собственное расследование.

Он вытащил небольшой фотоаппарат.

— А вы сегодня с похмелья чувствуете себя гораздо лучше, — иронично заметил Николас. — Я имею в виду, соображаете быстрее.

— Спасибо, — детектив густо покраснел. — Честно говоря, я поначалу вам не поверил. Навёл справки — вы уже год ведёте замкнутый образ жизни. Мало ли что начинает мерещиться человеку, когда он постоянно один? Но сейчас перед моими глазами — вещественное доказательство. Так что, не сердитесь…

— Не берите в голову, — Николас улыбнулся. — Сами понимаете, довольно неприятно оставаться один на один с…

Он замялся, подбирая нужное слово.

— С… с… неизвестно кем…

— Боитесь?

— Да как сказать? — Николас нахмурился. — Скорее всего, да… И знаете, чего я боюсь?

Детектив вопросительно на него посмотрел.

— Боюсь, что когда увижу вблизи ТУ, которая приходит по ночам, это действительно окажется ОНА…

Он открыл рот, словно хотел что-то ещё добавить, но в это время в столовой пронзительно зазвенел телефон.

18 августа. Чуть позже

— У вас есть параллельный аппарат? — быстро спросил детектив.

— В кабинете.

— Подайте мне знак, когда будете брать трубку. Кашлянете или ещё что-нибудь в этом роде. Самое главное — не волнуйтесь. Если это, конечно, Она. Договорились?

Николас лишь кивнул. Слова давались ему крайне нелегко.

Показав сомкнутые в колечко большой и средний пальцы, детектив исчез за дверью. Телефон продолжал надрываться. Николас посмотрелся в зеркало, исписанное помадой.

— Спокойно, Ник, — медленно произнёс он. — Что бы ни произошло, Она — живой человек. Призраки существуют только в фильмах.

Он шумно выдохнул воздух и бодрой походкой прошествовал в гостиную. Зычно выкрикнув: «Беру!», снял телефонную трубку.

— Да, — как можно спокойнее произнёс он.

— Ник, — тихий шёпот подкрался к нему мягким шлёпаньем мышиных лапок. — Когда тебя ждать?

Послышался едва различимый щелчок, и Николас понял, что детектив включил портативный магнитофон.

— Скоро, — с трудом разлепив губы, произнёс он. — Потерпи, теперь уже скоро…

— Ты обещал сегодня, — шёпот накрыл его мягким покрывалом падающих снежинок. — Я соскучилась…

— Но «сегодня» ещё только началось!

— Ну и что. «Вчера» уже прошло. Я жду тебя постоянно. Честное слово, я устала…

— Я приеду, — Николас почувствовал, как лоб покрывается холодной испариной. — Обязательно…

— Нам надо отдохнуть, — вздохнул шёпот. — Два года назад мы слишком устали друг от друга. Теперь мы устали от одиночества…

— Значит…

— Да. Я всё прекрасно помню. И всегда помнила, просто делала вид, чтобы подыграть тебе. Ты вёл красивую игру, Ник. Я бы никогда не подумала, что ты на такое способен и закончишь именно так…

— Как?

— Жестоко. Неужели я заслужила подобного отношения?

— Дженни, но…

— Тсс-с… Прошу, не произноси моего имени вслух! Нас могут подслушивать…

— Кто?

— В этом месте всегда кто-нибудь кого-нибудь слушает. В холоде и темноте слышится и слышно очень многое. От этого мне становится страшно. Так что больше не делай так, прошу тебя…

— Хорошо, не буду… Извини…

— Я знаю, что ты хотел сказать. Поверь, я не имею никакого отношения к тому, что произошло…

— Но тогда кто?

— Приезжай, я тебе все расскажу. Не по телефону и глядя в глаза…

— Хорошо, я приеду…

— Приезжай прямо сейчас. Здесь очень холодно, и я хочу, чтобы ты меня согрел…

— Я уже еду…

— Я жду…

В трубке послышались короткие гудки. Николас ещё какое-то время подержал её в руке, потом медленно положил на рычаг и тяжело опустился на стул. В дверном проёме появился детектив.

— Я уже справился на телефонной станции, — он широко ухмыльнулся. — Звонок был из клиники святого Патрика.

— Надо ехать… — еле слышно прошептал Николас.

— Куда?

— В клинику. Она всё помнит, Она всё поняла!

— Я думаю, торопиться не стоит, — сыщик загадочно прищурил левый глаз. — Я слышал весь разговор, более того, я записал его.

Он торжествующе продемонстрировал маленький диктофон.

— Надо ехать, — упрямо повторил Николас.

— Нет! — детектив наклонился и пристально посмотрел ему в глаза. — У меня появилось ощущение, что вас специально хотят выманить отсюда. Значит, готовятся что-то сделать в ваше отсутствие.

— Что здесь можно сделать?

— Ну… не знаю… Подсыпать что-нибудь в пищу… Или что-нибудь в этом роде. Может быть, кто-то хочет завладеть эти домом…

— Он никому не нужен, этот чёртов дом, — прошептал Николас. — Он высасывает жизнь…

— Что вы сказали?

— Ничего, — Николас тряхнул головой и поднялся со стула. — Это я так, о своём. Что вы конкретно предлагаете?

— Оставайтесь здесь, — сыщик деловито засуетился. — И наблюдайте за всем. Я смотаюсь в город, побеседую с вашей женой…

— Только как можно аккуратнее!

— Ну, естественно! Здесь меня учить не надо!

— Ни в коем случае не рассказывайте Ей ничего про меня!

— Это само собой разумеется! Вот. А потом я заскочу к своему знакомому, постараюсь договориться о проведении экспертизы. К вечеру буду.

— Хорошо, договорились.

— Если что, звоните на мобильный, — детектив протянул визитную карточку. — Здесь всё указано.

Николас кивнул, взял кусочек картона и положил на стол.

— Пойдёмте, я вас провожу, — тихо сказал он.

— Думаю, ничего страшного в моё отсутствие не произойдёт, — возбуждённо говорил детектив, когда они выходили в прихожую. — Она появляется только по ночам…

Николас опять кивнул и распахнул входную дверь. Лицо его побледнело, глаза округлились.

На ступеньках крыльца лежал букет, собранный из пышных, по-осеннему ярких цветов.

— Это что такое? — детектив нахмурился. — У вас какая-то знаменательная дата?

Николас покачал головой.

— Тогда почему они здесь?

Николас медленно поднял взгляд, в котором сквозила невыносимая тоска.

— Эти цветы — к сентябрю.

18 августа. Ещё позже

Детектив уехал. Николас бесцельно побродил по дому, заглянул на кухню. Милли, как всегда, хлопотала по хозяйству.

— У вас всё в порядке? — спросил он.

— Да, — женщина испуганно подняла голову и улыбнулась. — А что случилось?

— Ничего.

— Странные вещи происходят в последнее время, — Милли принялась яростно крошить варёный картофель. — Вы говорите, что всё хорошо, но в Доме появляется незнакомый мужчина, с которым вы запираетесь в кабинете по ночам. По-моему, он — частный детектив?

— Да, — машинально кивнул Николас и тут же подумал, откуда она узнала? Вероятно, он сам мимолётом упомянул об этом в разговоре…

К сожалению, он не помнил.

— Ну вот, — продолжала женщина. — А говорите, ничего не случилось. Ох, не нравится мне всё это, мистер Николас…

Она никуда не выходит, думал Николас. Находясь здесь постоянно, она ни с кем не контактирует. Может, имеет смысл ей все рассказать?

— Милли, — он задумчиво потёр указательным пальцем подбородок. — Скажите, вы умеете хранить тайны?

— Конечно! — женщина виртуозно смахнула нарезанный картофель в салатник. — Тем более, в последнее время я кроме вас ни с кем не общаюсь.

— Хорошо, — он, наконец, решился. — Я думаю, вам стоит кое о чем рассказать, тем более, вы практически — член семьи. В нашем Доме появился призрак.

— Да вы что? — ахнула женщина и быстро перекрестилась. — И какой он из себя?

— Это — моя покойная жена, — Николас медленно опустился на стул. — Дженни.

— Господи… — Милли тоже присела. — Вы видели свою жену?

— Точно так же, как вас.

— Бедняжка, — грустно произнесла женщина. — Очевидно, Её душу что-то беспокоит.

— Не знаю, — Николас опустил голову. — Вероятно…

— А вы уверены, что это — Она? Вы видели Её лицо?

— Нет. Черты я не разобрал. Все происходило в темноте, но фигура Её, это точно.

— Какой кошмар!

— И голос… — глаза Николаса сузились, и он посмотрел в окно. — Её голос невозможно спутать с другим.

— Она что-нибудь говорила?

— Только то, что Ей очень холодно. И ещё, что там, где Она находится — темно. Звала, чтобы я Её согрел…

— Нехорошо всё это… — пробормотала женщина. — Ох, как нехорошо! Вы верующий?

— Ну, — Николас попытался улыбнуться. — Как сказать. В какой-то мере — верю. В высший разум.

— Надо верить в Господа, — Милли укоризненно покачала головой. — Попробуйте воспользоваться Святым Распятием, думаю, это поможет.

— А что надо делать?

— Во-первых, надо спросить призрака, с чем он пришёл, — Милли понизила голос до зловещего шёпота. — Если он скажет, что со злом, тогда просто покажите ему крест. Он испугается и сразу уйдёт.

— Сказки… — вздохнул Николас.

— Э-э, не скажите. В истории было немало подобных случаев, Распятие ещё никому не вредило. Не считая, конечно, нечистой силы.

— Можно попробовать, — Николас вновь попытался улыбнуться. — Только у меня Распятия нет.

— Пустяки, я вам его дам.

На какое-то время в кухне стало тихо.

— Иногда Она звонит мне по телефону… — Николас встал, подошёл к окну и принялся рассматривать по-осеннему серую равнину.

— Как это звонит?

— Обычно. Снимает телефонную трубку, набирает номер. И говорит, что постоянно меня ждёт.

— Вот это уже интересно. Я ещё соглашусь с тем, что привидения разговаривают человеческими голосами. Но чтобы звонить по телефону… Такое я слышу впервые. Слушайте, а может, вас кто-нибудь разыгрывает?

— Кто и зачем?

— Не знаю… Давайте попробуем так — в следующий раз, когда Она появится, попытайтесь её поймать!

— Как это?

— Да очень просто. Схватите за руку — и всё.

— Не получится, — Николас отвернулся от окна и присел на подоконник.

— В первую ночь, когда я Её увидел, я хотел это сделать, но…

— Что «но»?

— Необъяснимый жуткий страх. Я даже не смог пошевелиться.

— Понятно.

Они опять помолчали.

— Ладно, Милли, — Николас поднялся. — Я, пожалуй, пойду. Не буду вам мешать.

— А вы мне не мешаете. Обед почти готов. Когда освобожусь, принесу вам Распятие.

— Спасибо, — Николас вздохнул. — Вы очень добры.

— Ну что вы! Это вы ко мне хорошо относитесь!

Из гостиной послышался телефонный звонок. Николас вновь почувствовал, как цепенеют мышцы.

— Вы думаете, это Она? — сочувственно спросила Милли.

— Вполне возможно. Телефон не умолкал.

— Надо взять… — женщина посмотрела на него исподлобья. — Может, это кто-то другой…

На негнущихся ногах Николас двинулся в гостиную. Аппарат стоял в том же месте, что и прежде, только сейчас его присутствие приобрело некий зловещий оттенок и жуткий смысл. Чем ближе Николас к нему приближался, тем сильнее он это ощущал.

«Звонок с того света», — мелькнула нелепая мысль.

Он протянул руку.

Она повисла в воздухе.

Телефон разрывался на части.

Николас снял трубку.

— Да… — он не узнал свой голос.

— Ник, — в шёпоте послышалось столько печали и тоски, что у него внутри всё похолодело.

— Я слушаю.

— Почему ты не приехал?

— Я собираюсь…

— Неправда. С того момента, как я позвонила, прошла целая вечность.

— Правда, Дж… — он запнулся. — Я уже намеревался выходить.

— Ты лжёшь… — безнадёжность шёпота сгустилась до непроглядности поздних осенних сумерек. — Зачем ты меня обманываешь? Я прожила с тобой столько лет, неужели ты думаешь, что я совсем не знаю тебя?

Николас промолчал.

— Тебе понравились мои цветы?

— Да, — он с трудом разлепил пересохшие губы. — Только когда Ты успела их туда положить?

— Это неважно. Главное, что они тебе понравились.

— Но это невозможно!

— Что?

— Невозможно… — Николас подумал, что вновь начинает сходить с ума, — чтобы ТЫ их туда положила!

— Почему?

— Но ведь ТЕБЯ… нет!

— С чего ты взял? Я — повсюду. Я — здесь и не здесь, я — везде и нигде. Я — внутри тебя…

— Перестань молоть чепуху! — Николас почувствовал, что закипает.

— Ты опять сердишься, Ник. Совсем, как в последний раз, когда ты от меня уехал…

У Николаса перехватило дыхание. Она говорила о том, что могла знать только ТА, НАСТОЯЩАЯ Дженни.

— Почему ты молчишь? — шёпот превратился в убаюкивающую колыбельную песенку. — Ты не хочешь со мной разговаривать?

— Хочу.

— Тогда почему ты не приезжаешь?

— Я же говорю, что собирался.

— Ты послал вместо себя своего товарища. Зачем?

Николас закусил нижнюю губу.

— Я не хочу с ним общаться. Мне и без того страшно и одиноко. А тут ещё он полезет в душу с расспросами. Для чего? Мне ужасно плохо. Ты не слишком хорошо поступаешь, Ник.

Николас почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

— Прости меня, Дженни… — прошептал он.

— Я же просила не называть меня по имени. Ну ладно. Приходи ко мне, и я все прощу. Знаешь, как нам будет хорошо вдвоём?

— Ты хочешь забрать меня к себе?

— Да.

Ни сказав, ни слова, Николас осторожно положил трубку на рычаг. Комната поплыла перед глазами, и он оперся о комод, чтобы не упасть. Трясущимися руками он взял со стола визитную карточку, которую оставил детектив и судорожно набрал номер.

На связь вышли после третьего гудка.

— Это я, — скороговоркой выпалил Николас. — Где вы находитесь?

— Подъезжаю к больнице.

— Не надо. Прошу вас, разворачивайтесь и езжайте обратно.

— Что случилось?

— Она только что снова звонила.

— И что говорит?

— Она упрекала меня за то, за то, что я вас к Ней отправил. Возвращайтесь, прошу вас!

— Но так мы никогда не узнаем сути дела…

— Возвращайтесь! — Николас повысил голос. — Я вас очень прошу!

— Но я должен хотя бы навести справки…

— Да вы что, не понимаете меня что ли, черт побери? — взорвался Николас. — Она только что сказала мне, что не хочет вас видеть! Понятно вам или нет? В конце концов, кто кому платит деньги?

— Понятно, — обиженно проскрипел детектив и отключился.

Николас положил трубку, ещё с минуту постоял, о чём-то размышляя, затем решительно выдернул телефонный шнур из розетки.

19 августа. Ночью

Сыщик приехал ближе к полуночи, сославшись на то, что задержался у своего друга полицейского. В клинике он не был, причём, заявил об этом настолько убедительно, что Николас успокоился. Проверив ещё раз аппаратуру, они удалились в кабинет, где просидели до самого утра.

Дженни в ту ночь так и не появилась.

19 августа. Глубокой ночью

Я проснулась потому, что мне снова приснился Ник. Во сне он выглядел гораздо моложе, морщинки вокруг глаз разгладились, в волосах исчезла седина. Он приветливо улыбался и махал мне рукой, словно подзывал к себе. Я вновь подошла к тёмному, запотевшему стеклу и долго смотрела, что снаружи делает ночь.

А потом неожиданно прошептала:

— Где же ты, мой доверчивый Ник?

19 августа. Утром

С утра детектив позвонил, узнал, что результаты экспертизы ещё не готовы, распрощался и уехал. Николас разжёг камин и долго сидел, глядя на весёлое, оранжево-жёлтое пламя. В комнату заглянула Милли.

— Я принесла вам Распятие, — сказала она. — Здравствуйте, мистер Николас.

— Что? Ах, да… Спасибо. Здравствуйте, Милли.

— Скучаете?

— Наверное, нет. Просто вспоминаю. Если хотите, присаживайтесь рядом.

— Немного посижу, — покряхтывая, она опустилась в соседнее кресло. — Если не секрет, что вспоминаете, мистер Николас?

— Ну, что я могу вспоминать? Точнее, не что, а кого… Конечно же, Дженни…

— Вы часто о Ней думаете?

— Признаться честно, да. Всё-таки мы прожили двенадцать лет.

— И все было хорошо?

— Если брать в целом. Конечно, не обходилось без каких-либо нюансов. Так они бывают у всех.

— Без этого никак… — кивнула домработница.

На какое-то время воцарилась тишина.

— Вы, конечно, извините, мистер Николас, — Милли разгладила фартук на коленях. — Возможно, я лезу не в своё дело… Но мне кажется…

— Что? — Николас вскинул голову и пристально на неё посмотрел. — Что вам кажется?

— Мне кажется, что воспоминания вас тяготят.

Николас облегчённо вздохнул.

— Наверное, вы правы.

— Думаю, вам стоит облегчить душу. Поверьте, мистер Николас, постоянно носить в себе одно и то же крайне тяжело. А вы всё время один, особенно в последние дни. Как вы считаете?

— Наверное, вы правы, — Николас снова вздохнул.

— Тогда давайте поговорим! — затараторила Милли, обрадованная, что ей удалось найти тему для разговора. — Поверьте, всё умрет, как в могиле. Да и зачем мне кому-то об этом рассказывать? Не в моих это правилах! Тем более, вы сами недавно говорили, что я — почти член вашей семьи.

— Наверное, вы правы, — рассеянно повторил Николас в третий раз.

— Как всё-таки вы жили?

— Хорошо, — Николас откинулся в кресле и вытянул ноги. — Порой мне казалось это неестественным. Всё было замечательно.

— Теперь понятно…

— Что понятно?

— Понятно, почему вы до сих пор один. Вы, наверное, Её сильно любили?

— Я и сейчас Её люблю, — Николас достал сигарету и закурил. — Много раз я задавал себе вопрос — так ли это на самом деле? Возможно ли любить человека, который тебя предал?

— Это вы о ком? О супруге?

— Да.

— Но мы совсем недавно с вами обсуждали, что с Её стороны ничего подобного не было! Выражение «единожды предав» к Ней не относится…

— Тогда я слукавил. В нашей жизни все было хорошо до определённого момента. Пока не прошло двенадцать лет. Правда, имел место один инцидент — Дженни приревновала меня к коллеге по работе и решила отравиться, выпив большую дозу снотворного. Благо, что я приехал домой вовремя. Её удалось спасти.

— Очень нехороший случай, — Милли покачала головой. — Но, с другой стороны, это лишний раз доказывает, что Она вас любила. Иначе, откуда взяться такому чувству, как ревность?

— В том-то и дело, — Николас стряхнул в камин горстку пепла. — После этой трагедии мы много разговаривали. Необходимо было выяснить все отношения до конца. Казалось, тогда мы обсудили всё. А потом произошло то, чего я никак не ожидал.

— Что же произошло?

— Мы поссорились. Хотя мы выяснили моё отношение к другим женщинам и Её отношение к жизни, в нашей семье все равно периодически вспыхивали ссоры. Впрочем, это уже не важно. Короче говоря, мы разругались, и я уехал. В этот Дом. Здесь я многое обдумал, многое понял, собирался вернуться, но… Дженни решила разыграть комедию. Не знаю, как ей это удалось, но она изменилась. Внешне помолодела, приехала сюда и, представившись девушкой по имени Джина, рассказала нелепую сказку. Будто живёт в будущем, путешествует во времени, преодолела тысячу лет и оказалась здесь… Что самое удивительное — я поверил. Мало того, я снова в Неё влюбился. Хм, было бы абсурдно не влюбиться в собственную жену… Скорее всего, это произошло на подсознательном уровне…

Он немного помолчал и сделал несколько затяжек. Тишина в гостиной нарушалась лишь редким потрескиванием горящих в камине дров.

— В общем, что случилось, то случилось. Я попытался сделать выбор между двумя женщинами, у меня не получилось. Да и как такое возможно, когда женщина на самом деле была одна? Потом Она пропала. Просто исчезла — и всё. Я начал переживать. Она добилась того, чего хотела — заставила полюбить Её новым, ещё неиспорченным чувством. Видимо, решила поиздеваться. Бросила меня одного, я чуть не сошёл с ума. Перестал выходить из Дома, принимать пищу, целыми днями напролёт только и делал, что ждал Её. Вы не представляете, Милли, насколько это ужасно — находиться в тёмном холодном Доме, постоянно сидеть у окна и ждать, ждать, ждать… Я до сих пор удивляюсь, как выдержал тогда мой рассудок… Периодически Она подкидывала мне всевозможные страшные игрушки — чёрную кошку, таких же котят… Она все правильно рассчитала. Зная о том, что у меня богатое воображение, Она полагала, что они покажутся мне живыми. Так и получилось…

И вот, восьмого сентября, в канун Её дня рождения, я понял, что умираю. Силы окончательно покинули меня, я кое-как дописал дневник, в котором признавался Ей в любви и просил прощения. И тут я услышал звук подъезжающего автомобиля. Насилу добравшись до окна, я увидел, как Дженни выходит из него с большим букетом цветов. Моё сердце чуть не лопнуло от радости — я так долго ждал Её! Я уже хотел броситься Ей навстречу, но в голову пришла глупая мысль — а что, если и в самом деле прикинуться умершим? Возможно, Она хотела именно этого?

Пусть меня ещё раз пожалеют…

Так я и сделал. Сел за стол, положил голову на руки и притворился мёртвым. Сердце колотилось в груди так, что я еле сдерживался. Но, как выяснилось, правильно сделал. То, что я услышал, перевернуло мир в моих глазах.

— Что же вы такое услышали? — Милли осторожно перевела дыхание.

— Я услышал то, чего боялся услышать больше всего на свете. Дженни жила со мной ради денег. Не было никакой любви, я до сих пор не понимаю, зачем Она пыталась отравиться? Зная, что у меня слабое сердце, Она специально это придумала, чтобы довести меня до сумасшествия или сердечного приступа.

— Ужас, какой! — прошептала Милли.

— Весь ужас впереди, — Николас невесело усмехнулся. — Когда Дженни закончила, так сказать, свою прощальную речь, Она подожгла дом. Видимо, решила, что я действительно умер. Или, чтобы я умер наверняка. Не знаю. Скорее всего, второе.

— И как вы спаслись? — глаза Милли напоминали два огромных земляных ореха.

— Выпрыгнул в окно. Чтобы не выдать себя, мне пришлось подождать, пока Она уедет, к этому моменту пламя уже охватило прихожую. Да что там говорить, пылал весь дом! Такое впечатление, что он только и ждал этого пожара! Кое-как я пробился к окну и разбил стекло. Правда, выпрыгнул не совсем удачно…

— Теперь я понимаю, откуда этот ужасный шрам, — перекрестившись, прошептала Милли. Николас снова усмехнулся и потрогал рубец.

— Я запомнил тот прыжок на всю оставшуюся жизнь. Сначала разрезал щеку, а когда очутился на земле, мне прямо на лицо упал обломок горящей рамы. Хм-м, неотложная дезинфекция, огонь сразу прижёг порез, заражения не будет… С другой стороны, поэтому шрам такого жуткого вида…

— Да… — задумчиво произнесла домработница, — никак не могу свыкнуться с мыслью, что миссис Дженни смогла так поступить. Если действительно была любовь…

— Вот такая и была любовь, — Николас развёл руками.

— Я, наверное, своими расспросами причиняю вам боль? — сердечно осведомилась Милли.

— Нет, — Николас вздохнул. — Боль уже ушла. Я просто заставил её это сделать. Последние два года я много работал над собой.

— Послушайте, мистер Николас, — Милли подалась вперёд, оглянулась и перешла на шёпот. — А вдруг это была и не Дженни вовсе?

— А кто? — фыркнул он. — Вы хотите сказать, что призрак существовал уже тогда?

— Нет, я не хотела этого сказать, не поймите меня превратно. Вдруг это был кто-то, очень похожий на Дженни?

— Двойник?

— Нет, двойнику пришлось бы намного сложнее. Этот человек должен был знать ваш жизненный уклад, мельчайшие подробности. Может быть, какая-то близкая родственница, сестра, например?

— У Неё никого не было, — Николас посмотрел на окурок, который уже потух и бросил его в камин. — Она говорила, что Её родители давно умерли, а в семье Она была единственным ребёнком. Это — правда. На протяжении двенадцати лет никто из Её родных так и не объявился.

— Значит, вы всё-таки считаете, что все это устроила Она?

— Ну, а кто же ещё? Моя маленькая, любимая Дженни решила слегка позабавиться. Одного не могу понять — чего Ей не хватало? Неужели нельзя было просто подать на развод?

— Мне кажется, вы бы его Ей не дали.

— Хм, возможно…

— Чужая душа — потёмки, — философски заметила Милли.

— Наверное, вы правы, — задумчиво повторил Николас уже в четвёртый раз за это утро.

И тут вновь пронзительно зазвонил телефон.

19 августа. Чуть позже

— Кто его включил? — простонал Николас.

— Я… — Милли удивлённо захлопала глазами. — Но что в этом такого? Смотрю, розетка выдернута, валяется на полу. Думала, вы случайно ногой зацепили…

Телефон продолжал надрываться.

— Зачем вы это сделали? — глаза Николаса начали наливаться кровью.

— Господи, да что я такого сделала? — испуганно пролепетала домработница. — Телефон должен работать, мало ли кто позвонит по делу? По важному…

— У меня нет никаких важных дел! — взорвался Николас. — К черту все дела! Мне совершенно ни к чему, чтобы сюда звонили! Кому я нужен, могут разыскать по мобильному!

— Так вы будете отвечать или нет?

Николас кинул на неё испепеляющий взгляд, немного подумал и решительно снял телефонную трубку.

— Алло, — сказал он, стараясь говорить как можно спокойнее.

— Здравствуй, Ник, — тихо прошептал знакомый голос.

— Здравствуй, Дженни, — Николасу показалось, что он сейчас задохнётся.

— Я же просила не называть меня по имени…

— А мне наплевать. Трубка немного помолчала.

— Ты стал грубым, Ник. Я лишь…

— Что ты хотела? — грубо оборвал он её.

— Ты опять не приехал, — голос материализовался и обрёл пронизанную печалью плоть. — Наверное, я не буду больше верить тебе.

Внутри у Николаса все замерло, но он не произнёс ни слова.

— Я всегда старалась тебе доверять. Но на деле получается иначе. Многое из того, что ты обещал, просто не выполняется. Неужели ты совсем не изменился?

— Изменился, — глухо пробормотал он.

— Тогда почему ты не держишь своё обещание? Правда, Ник, я уже устала надеяться…

— Ты — не Дженни! — выпалил Николас и опять почувствовал приступ удушья.

— Почему? Кто тебе это сказал? Тот, кто нас с тобой слушает?

— Нас никто не слушает!

— Неправда. Нас слушают все. И никто. Они окружают нас повсюду, они — иные. Но сейчас это неважно. До нашей встречи остаётся не так много времени…

Николас почувствовал, что у него останавливается сердце.

— Но все равно, ты — это не Она, — сипло выдавил он.

— Разве ты не узнаешь мой голос? Неужели ты совсем забыл меня, Ник?

— Нет, — хрип стальными тисками сдавил горло. — Не забыл. Просто я для себя все давно решил и…

— Ты перестал быть добрым?

— Наверное, да. Я уже устал от доброты. Она все время выходит мне боком. Поэтому, давай больше не обсуждать эту тему. Скажи мне, что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты меня согрел…

— Это я уже слышал, — Николас раздражённо мотнул головой. — Я спрашиваю конкретно. Я знаю, что ты — не Дженни. Та Дженни для меня умерла. Тебе нужны деньги? Может быть, этот Дом? Говори прямо…

На другом конце провода послышались всхлипывания. Николас ощутил, как на шее, за воротом рубашки, выступили холодные капли.

— Почему ты так со мной поступаешь, Ник? Что я тебе сделала плохого?

— Плохого? — Николас наконец-то задохнулся от ярости. — Из-за тебя я чуть не погиб!

— Это была не я…

— Не ты? Тогда кто же? Твой двойник?

— Это была ТА, которая ХОТЕЛА это сделать.

Теперь Николас почувствовал, что капли пота появились на висках и щеках. В душе начало зарождаться отвратительное чувство, которого он опасался больше всего на свете.

Жалость.

В голове опять всё смешалось.

— Откуда ты звонишь?

— Это не очень хорошее место, — шёпот вновь приобрёл пространственный объем, его звуки начали отдаваться в ушах гулким эхом. — Здесь темно…

— Перестань! Ты можешь хоть раз поговорить по-человечески?

— Я так и разговариваю. В такое место, где я нахожусь, лучше не попадать.

— Ты звонишь из клиники?

— Нет.

— Тогда где же ты?

— Я — в самой глубине больной человеческой души.

Заныли зубы, и Николас крепко стиснул челюсти, чтобы не чувствовать боль.

— Ты можешь перестать говорить загадками?

— Что здесь загадочного? По-моему, я довольно понятно выражаюсь.

— Так что же ты хочешь, в конце концов?

— Чтобы ты меня согрел…

Николас отчаянно рубанул рукой воздух, оглянулся и растерянно посмотрел на Милли. Та, в свою очередь, беспомощно развела руками.

— Хорошо, Дженни, — он вытер пот со лба. — Я обещаю тебе сделать то, что ты просишь.

— Ты меня опять обманешь.

— Нет. Обещаю в последний раз.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— А как же твой друг?

— Какой друг?

— Друг, который по ночам находится рядом с тобой.

Черт! Она знает всё!

Николас скрипнул зубами.

— Его больше здесь не будет.

— Ты говоришь правду? — Да.

— Хорошо. Я поверю тебе в последний раз.

В трубке послышались короткие гудки. Продолжая держать её в руке, Николас обернулся.

— Ну что? — шёпотом спросила Милли.

— Она придёт.

— Когда?

— Сегодня ночью. Надо позвонить детективу.

20 августа. Ночью

На ночь Николас выпил изрядное количество кофе, рассчитывая не заснуть, как можно дольше. Но всё-таки после полуночи сон его сморил.

Детектив не приехал, как он его и просил. Поэтому, когда Николас проваливался в распахивающуюся чёрную бездну, в голове мелькнула мысль: «Может, оно и к лучшему, что я один. Не нравится мне только, что я засыпаю…».

Через минуту он уже спал ровным, глубоким сном.

Проснулся Николас от внезапного, внутреннего толчка. Приоткрыв глаза, он увидел, что в кресле напротив кровати сидит человек.

«Спокойно, — подумал он. — Сейчас главное — не совершать резких движений. И не дать страху проникнуть в душу».

Глаза постепенно привыкали к темноте, и черты лица сидящего проступали все более отчётливо. Сомнений не оставалось — это была Дженни. Стройная, красивая, обнажённая, кутающаяся в полупрозрачный газовый шарф.

Девушка с картины.

Николас машинально перевёл взгляд на портрет. Центральной фигуры не было.

— Как Тебе это удаётся? — шёпотом спросил он.

— Что? — девушка с картины грациозно сменила позу, закинув ногу на ногу. — О чём ты говоришь, Ник?

— О картине, — Николас провёл ладонью по лбу. — Ты действительно с неё сходишь?

— Картина напоминает обо мне, — шёпот был лёгким, но в то же время таким безрадостным, что у Николаса защемило сердце. — Кроме неё у тебя больше ничего не осталось.

— Мне напоминает о Тебе этот Дом.

— Он не может этого делать. Ты сам говорил, что он только высасывает жизнь.

— Откуда Ты… Ах, да, извини, я совсем забыл, что Ты всё знаешь…

— Я знаю больше, чем ты думаешь, Ник. Самое главное, что я в курсе всех твоих потайных желаний.

— Каких?

— Вернуть меня.

Николас почувствовал, как правую ногу прихватывает судорога.

— Но ведь Ты уже вернулась!

— Нет. Теперь я могу сказать правду. Это — не я. Я — не настоящая Дженни. Та, настоящая Дженни, в самом деле, умерла.

Сердце превратилось в шар с острыми кровавыми шипами. На мгновение всё вокруг заполонила тьма, в которой мелькнули абстрактные красные фигуры.

— То есть, — во рту пересохло, язык отказывался повиноваться, — как это умерла?

— Очень просто. Ты сам Её умертвил. Ты желал этого, Ник, ты говорил, что для тебя Она больше не существует. Три недели ты ломал безумную комедию. Лишь для того, чтобы потешить своё самолюбие. Ты не изменился за эти годы, Ник. Ты так и остался эгоистом.

— Неправда! — Николаса бросило в жар. — Ты прекрасно знаешь, что всю жизнь я жил только ради Тебя! Я сделал для Тебя всё…

— И одновременно ничего, — перебила она. — Ты никогда не хотел понять Её.

— Я пытался, — Николас закусил нижнюю губу. Просто то, что Ты иногда хотела, шло вразрез с моими устоями…

— Именно этим ты мотивировал свои желания. На самом деле всё было иначе. Свои устои ты навязывал Ей сам. И Ей оставалось лишь соглашаться.

— Неправда, ты и так всегда соглашалась со мной!

— Не я, Она. Делала вид. Потому как не могла иначе. Думала, что рано или поздно ты сам все поймёшь.

— Получается, что я не понял?

— Получается, нет.

Девушка с картины умолкла. Закусив губу, Николас обдумывал услышанное. Что-то не нравилось ему в разговоре, что-то было не так.

Только вот что?

— Значит, — пробормотал он, — я всё-таки был прав… Ты — не Дженни…

— Ну конечно, нет, — она с улыбкой кивнула. — Я же только что сказала, что я — Дженни — два. Девушка с картины. А та, НАСТОЯЩАЯ Дженни умерла.

— Нет, она жива!

— А кому это известно? Сейчас Она существует под вымышленным именем. Ты сам сделал так, чтобы Её не стало.

— Ну, а ты… Скажи мне, с чем ты ко мне пришла — с добром или со злом?

— Ты прекрасно знаешь, — она вздохнула и поднялась с кресла. — Ну, конечно, с добром. Глупенький, ведь я люблю тебя… Но… Сейчас мне так холодно, Ник. Я больше не могу находиться ТАМ одна. Я пришла за тобой.

Первобытный страх вошёл в сердце Николаса узким лезвием заточенного стилета. Тело одеревенело, он почувствовал, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Николас постарался вжаться в кровать. Девушка с картины неторопливо приблизилась, села рядом и положила ему правую руку на голову. Ладонь была ледяной.

— Пойдём со мной, — еле слышно произнесла она. — Мы уйдём туда, где сбудутся все наши мечты, туда, где тебя уже больше ничего не будет мучить. Только ТАМ мы все время будем вдвоём.

Николас попытался что-нибудь сказать, но девушка выпростала из-под шарфа вторую руку и положила ему на лицо. Он почувствовал, прикосновение чего-то мягкого и нежного, с удивительно приятным, сладковатым запахом. Густой туман, зародившийся в недрах сознания, начал клубиться и разрастаться, заполняя все вокруг.

— Ты устал, — услышал он тихий шёпот. — Тебе надо отдохнуть, у тебя до сих пор красные глаза…

За мгновение до того, как окончательно уйти в призрачный, несуществующий мир, он вспомнил, что в своё время так и не последовал этому совету и потом об этом горько пожалел.

20 августа. Утром

Когда утром Милли зашла в гостиную, она застала Николаса тихим и понурым, прятавшим лицо в ладонях.

— Плохо спали?

Николас поднял голову, посмотрел на неё туманным, невидящим взглядом и откинулся назад в кресло.

— Не выспались? — не отставала домработница.

— Не в этом дело, — он смотрел в потолок. — Просто эта история зашла слишком далеко.

— Что случилось? — Милли медленно опустилась в кресло. — Она, что, всё-таки приходила?

— Да. И знаете, я к Ней прикасался.

— И что?

— Ничего. Ваши прогнозы не оправдались. Она не исчезла.

— Неужели живая? — ахнула Милли.

— Живая, — кивнул Николас. — Только очень холодная. Просто неестественно…

— Вы разговаривали?

— Да, — Николас, наконец, оторвал взгляд от потолка. — Она хотела меня забрать. Туда, к себе…

— Силы небесные… — пробормотала женщина. — Послушайте, мистер Николас… А вы не пытались… как бы это поточнее выразиться… Ну, поймать её, что ли?

— Поймать? — Николас саркастически усмехнулся и внимательно посмотрел на Милли. — Нет, не пытался. Я снова не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Почему? Опять испугались?

— Да. Снова жуткий необъяснимый страх. Как мне всё это надоело! Милли, я уже устал бороться с подобным ощущением! Но самое главное — ничего не могу с собой поделать! Я стараюсь его раздавить, задушить, растоптать! Безусловно, кое-какие сдвиги есть, с каждым разом я чувствую, что боюсь уже не так, как прежде. Но… полностью избавиться от страха мне не удаётся! Не хватает силы духа, ох, как не хватает!

Николас отвернулся и уставился в угол комнаты.

— Мне кажется, вы справитесь, — попыталась приободрить его Милли. — Рано… или… поздно, у вас всё получится…

— Возможно, — Николас оторвался от созерцания стены и вновь посмотрел на домработницу. — Только вот когда?

— Ну… надо просто над собой работать… — неуверенно произнесла Милли.

— Работать? — он приподнялся в кресле. — Работать… Да я уже два года только этим и занимаюсь!

— Но ведь изменения есть?

— Есть, — Николас закинул ногу на ногу и обхватил руками колено. — Но я бы не сказал, что значительные. Если честно, даже не знаю, удастся ли мне победить свой страх до конца…

— Удастся, — Милли натянуто улыбнулась. — Попробуйте пойти от обратного.

— Это как? — не понял Николас.

— Очень просто. Смотрите — к вам приходит призрак умершей жены. Безвременно погибшей, если точнее выразиться. Сегодня ночью вы даже вступили с ним в контакт — прикоснулись и ощутили холод. А вдруг всего этого не было?

— Как это не было? — опешил Николас.

— Может быть, вам это привиделось. Галлюцинации, так сказать, ложные ощущения. У вас очень богатое воображение…

— Откуда вы знаете? — подозрительно прищурился Николас.

Милли густо покраснела.

— По крайней, мере, мне так показалось, — она опустила глаза, — и… по-моему, вы сами как-то говорили…

— Она была живой, — задумчиво произнёс Николас. — В том всё и дело.

— Не буду с вами спорить, — Милли шумно вздохнула. — Я не об этом. Пусть она будет живой, не в этом проблема. Она приходит для того, чтобы воздействовать на вашу совесть, верно?

— Верно, — Николас снова прищурился.

— Значит, вам надо проявить великодушие.

— В смысле?

— В прямом… — Милли, похоже, начало охватывать раздражение из-за его несообразительности. — Надо съездить к ней на могилу. Вы там давно не бывали?

— Прилично, — он потёр подбородок.

— Вот, в этом все дело! Мне кажется, с могилой что-то не в порядке. И миссис Дженни там плохо. Съездите, посмотрите…

Женщина умолкла. Молчал и Николас — он явно о чём-то напряжённо думал, потому, как шрам на лице проступил более отчётливо и покраснел. Дрова в камине продолжали весело потрескивать, невзирая на происходящие события.

— Это — мысль, — наконец изрёк он. — Да, Милли, это очень ХОРОШАЯ, УМНАЯ мысль. Пожалуй, я поеду прямо сейчас.

— Где находится могила вашей жены? — быстро спросила женщина.

— В тридцати часах езды отсюда. Мы похоронили Дженни на городском кладбище Кембертуна.

Милли открыла рот, по-видимому, хотела ещё о чём-то спросить, но передумала.

— Что ж, — Николас поднялся, хлопнув по подлокотникам кресла. — Пусть будет так. Я уезжаю.

— Что вам собрать в дорогу?

— Ни-че-го, — он выразительно на неё посмотрел. — Всё необходимое я приобрету в пути. Мне кажется это своеобразным знаком — два года назад я уехал от неё практически с пустыми руками, а сейчас вот также, налегке, возвращаюсь назад. Посмотрим, что принесёт эта поездка.

— И когда вас ждать?

— Дней через пять. Сами понимаете, дорога неблизкая. Да и там надо кое-что сделать.

— Хорошо, — кивнула женщина.

Выходя из гостиной, Николас обернулся.

— Да, Милли, — он ещё раз внимательно посмотрел на женщину. — У меня к вам большая просьба. Если Она будет звонить, скажите, пожалуйста, я уехал, чтобы встретиться с Ней.

20 августа. Глубокой ночью

Пробуждаться среди ночи уже вошло у меня в привычку. Правда, сегодня я проснулась с каким-то особенным ощущением. Мне показалось, будто Николас всё-таки решился приехать ко мне. Что ж, теперь я с нетерпением буду ожидать этой встречи.

24 августа

Николас вернулся раньше, чем обещал. Когда Милли вышла его встречать, и увидела машину, перепачканную грязью, она сокрушённо покачала головой.

— Дорога, наверное, выдалась нелёгкая? — сочувственно спросила она.

— Пустяки, — Николас устало улыбнулся. — Приближается осень, скоро сентябрь. Наступает сезон дождей.

— Как съездили? — в глазах домработницы светилось нетерпение.

— Неплохо, — Николас вышел из машины и захлопнул дверцу. — Пойдёмте в дом.

Они прошли в гостиную. Николас тут же плюхнулся в кресло, вытянув ноги.

— Что-нибудь выпьете? — Милли направилась к бару.

— Совсем чуть-чуть, — Николас снова улыбнулся, но на этот раз улыбка получилась натянутой и слабой. — Вы же знаете, я совершенно не употребляю алкоголь.

— И правильно делаете, — Милли налила на полпальца бренди и протянула ему. — Ну, как там дела?

— Даже не знаю, что сказать, — он в задумчивости сделал большой глоток и неожиданно исподлобья посмотрел на неё в упор. — Зачем вам все это, Милли? Неужели настолько интересно копаться в чьём-то прошлом?

— Нет, что вы… — лицо домработницы пошло красными пятнами. — Просто… просто я беспокоюсь за вас… Поверьте… за все время… что я здесь провела… вы мне стали как родным…

— Спасибо, — Николас улыбнулся в третий раз, но сейчас в улыбке сквозил сарказм. — Извините, Милли, если я был с вами груб. Я действительно сильно устал, только сейчас это ощущаю. Мне нужна горячая ванна и мягкая постель.

— Сейчас всё приготовлю, — встрепенулась та.

— Вы меня очень обяжете.

Домработница вышла. Николас ещё какое-то время посидел в кресле, рассматривая бокал с остатками бренди.

— Рано или поздно все возвращается на круги своя, — негромко произнёс он.

24 августа. Вечером

Николас проснулся, когда солнце уже село. Выйдя в гостиную, он увидел Милли, которая сидела у камина и читала толстый, женский журнал.

— Выспались? — она обернулась на звук его шагов.

— Выспался, — вздохнул Николас, поудобнее устраиваясь в кресле.

— Что-нибудь снилось?

— Дженни.

Повисла неловкая пауза. Милли попыталась снова углубиться в журнал, но, увидев, что ничего не получается, отложила его в сторону.

— Да-а, — многозначительно произнесла она. — Я всё больше убеждаюсь, что вы очень любили ЭТУ женщину. Кстати, как Её могилка?

— Всё в порядке, — Николас достал сигарету и закурил. — Я там немного прибрался и… пообщался с ней. Попросил прощения.

— Она вам что-нибудь ответила?

— Ответила, — Николас выпустил колечко голубоватого дыма. — Сказала, что у нас всё будет хорошо.

— Ну, вот и чудесно, — Милли вздохнула с явным облегчением. — Может, так оно и будет. По крайне мере, звонков в ваше отсутствие не поступало.

— Чудес не бывает, — Николас рассеяно посмотрел на столбик пепла на кончике сигареты. — Но, если сильно захотеть, рано или поздно они произойдут.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Абсолютно ничего. Просто обыкновенное чудо. Кстати, Милли, давайте посмотрим, когда это произойдёт?

— Как это? — растерянно заморгала домработница.

— Ну, как… Вы же умеете гадать на картах. У вас где-то и колода специальная была…

— А, вы о картах Таро?

— Именно! — Николас метким щелчком послал окурок в камин. — Теперь я уверен, что хочу знать будущее…

— Но раньше вы этого не хотели…

— Знание будущего — опасная вещь. Поэтому у меня не было желания туда заглядывать. А сейчас хочу. Погадаете?

— Ну, раз вы так просите… — Милли шумно поднялась. — Сейчас.

Она принесла колоду и начала раскладывать карты на столе. Николас присел рядом.

— В данное время у вас на сердце тоска, — Милли деловито указала на карту, где был изображён бородатый мужчина в древнеримской тоге. В поднятой правой руке он сжимал жезл, с треугольным набалдашником. Видите? Это — маг. Предмет, который он держит в руке — это жезл Иакова, был такой библейский персонаж.

Николас кивнул.

— Жезл символизирует мастерство мага в сфере Земной Вселенной. Вроде все хорошо. Но на самом деле эта карта обозначает совершенно иное. Страдание, скорбь и… боль. Вы чувствуете сейчас боль, мистер Николас?

— Чувствую, — Николас облизнул пересохшие губы. — Это не физическая боль, она у меня в душе.

И он прикоснулся клевой стороне груди.

— Вот видите, — Милли облегчённо вздохнула. — Карты не врут…

— Согласен, — Николас ухмыльнулся. — Давайте дальше.

— Извольте, — Милли вытянула из колоды ещё одну карту и, вскрыв, положила на стол. — Папесса или Верховная Жрица. Вас ожидает тайна. Непонятные и загадочные события будут всюду следовать за вами.

— Они меня и так преследуют, — Николас снова ухмыльнулся. — Но, похоже, скоро я докопаюсь до истины.

Милли подозрительно стрельнула глазами, но ничего не сказала.

— В том-то и дело, что эта карта обозначает сокрытие истины, — поучительно произнесла она. — В ней чувствуется дыхание неопределённого будущего.

Николас наклонился, чтобы повнимательнее рассмотреть то, что было изображено на картинке. Верховная Жрица лежала головой к нему, поэтому он потянулся, чтобы перевернуть её.

— Нет! — Милли предостерегающе подняла руку. — Нельзя ничего трогать! Карта должна лежать так, как она легла.

— Хорошо! — Николас поднял руки и улыбнулся. — Извините, я не хотел вам мешать! Прошу вас, пожалуйста, продолжайте!

Милли вновь перетасовала карты и вскрыла верхнюю.

По правилам она должна брать из середины колоды, подумал Николас.

На карте красовалась Смерть. Николас невольно подобрался, под ложечкой тоскливо заныло.

Дженни всегда говорила, что у меня слишком развито воображение…

— Что это означает? — спросил он упавшим голосом. — Мне конец?

— Ну… — Милли пытливо на него посмотрела. — Не совсем так. В принципе, ничего хорошего, но дело в том, что эта карта выпала после Верховной Жрицы и означает просто дурной знак. Согласитесь, что ДУРНОЙ ЗНАК намного лучше, чем сама СМЕРТЬ.

— Не спорю, — Николас нарочито сильно кивнул. — Что у нас следующим номером?

— Что-то вы развеселились… — Милли укоризненно покачала головой.

— А что мне остаётся делать? Карты сулят одни несчастья, но это вовсе не означает, что нужно повесить голову, сложить руки и ждать, когда тебя окончательно похоронят. Я так не привык.

Домработница плотно сжала губы.

На следующей карте Николас увидел волка и собаку, которые сидели напротив друг друга и выли на луну. На заднем плане возвышались две башни — светлая и тёмная, а на переднем располагался небольшой водоём, на поверхность которого выпростал щупальца рак.

— Карта Луны, — бесстрастно констатировала Милли.

— Опять Зло?

— Зло, — она удручённо кивнула. — К тому же, связанное со сплетнями, клеветой, ложью и скрытыми врагами. А венчает всю эту «чудную» пирамиду тьма и ужас.

— Ну и ну… — Николас покачал головой. — Сегодня, определённо, «мой» день. Везёт, как никогда…

— Надо открыть шесть карт, — пальцы Милли забегали, тасуя колоду. — Вот эта будет следующей.

Взгляду Николаса предстал юноша в окружении двух девушек. Та, что стояла слева, была красивой пышноволосой блондинкой и символизировала ангела-хранителя. Стоящая справа положила молодому человеку руки на плечи и, казалось, приглашала куда-то томным взглядом больших, темных глаз. Длинные, черные волосы явно указывали на то, что в данной ситуации она являлась вечно присутствующим демоном.

— Оккультное значение карты — испытание и ответственность, — сообщила Милли. — Но мы в своём гадании используем значение пророческое. Спора нет, здесь присутствует любовь, но в одном ряду с ней стоят искушение, испытание, выбор и, наконец, грядущая расплата.

«Все совпадает, — уныло подумал Николас. — Извечный треугольник — я, Джина и Дженни».

— Так что, не всё так плохо, — сообщила Милли весёлым голосом. — Любовь, по-моему, это — хорошо…

— Если бы за ней не следовала грядущая расплата, — отрезал он.

Милли тяжело вздохнула, ещё раз перетасовала колоду и вытащила снизу последнюю карту.

— Шестая! — утробным голосом объявила она. — И… последняя.

Николас посмотрел на картинку. На этот раз центральную фигуру представлял старик, одетый в монашеский плащ и опирающийся на посох. В правой руке он держал старинную лампу, напоминавшую средневековые уличные фонари.

— Что это означает? — Николас сам удивился своему неестественно задрожавшему голосу.

— Лицемерие и вероломство, — Милли прижала карту указательными пальцами обеих рук. — И, как конечный, следственный фактор — измена.

— Слушайте, Милли, — он почесал в затылке. — А, может быть, будущее — это прошлое? В моей ситуации все сходится до мелочей. Все это произошло два года назад. Были и две женщины, и вот эту фигуру я уже видел под окном.

Он постучал ногтем по карте Отшельника.

— Эти карты предсказывают только будущее, — упрямо фыркнула Милли.

— Поэтому они и называются пророческими.

— Хорошо, хорошо, — Николас опять поднял руки кверху. — Не буду спорить. Итак…

Он наклонился к картам, выложенным в ряд.

— Любовь. Любовь, от которой на сердце тоска. Почему тоска? Потому что скрыта истина. Неопределённость будущего пугает, оно окутано тьмой, отсюда появляется страх. Имеются какие-то скрытые враги, которые распространяют сплетни, основанные на лжи. Измена, ведущая к вероломству, приближает несчастный конец. Конец — это грядущая расплата. Примерно так?

— Так… — ошарашено кивнула женщина. — Как это вы, мистер Николас, здорово… всё… разложили… Можно подумать, что гадали вы, а не я…

— Увлекался когда-то в молодости, — Николас откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. — Поэтому и спросил про карту, на которой была изображена Папесса. Дело в том, что значение карты зависит от её положения, в котором она находится по отношению к клиенту. Эта лежала ко мне головой, следовательно, была ПЕРЕВЕРНУТА. В данной ситуации она означает ясность, очевидность и выявление сокрытого. Так что мою будущую судьбу вы обрисовали немножечко неправильно.

— Я гадаю, как умею, — занервничала Милли. — Как учили, так и гадаю!

— Я же не навязываю вам свою точку зрения! — Николас обезоруживающе улыбнулся. — Всем известно — сколько людей, столько и мнений. Извините, я вас утомил, вы, наверное, хотите спать. Время уже позднее. Наш сеанс окончен?

— Да! — домработница занесла руки над столом, намереваясь собрать разложенные карты.

— Одну минутку! — Николас остановил её жестом вскинутой руки. — Мне лично кажется, что наше гадание будет неполным, если мы не завершим его как следует.

— Что вы имеете в виду? — по лицу Милли пошли багровые пятна.

— Седьмую карту! — торжественным тоном объявил Николас. — Карт должно выкладываться семь, а не шесть!

— Пожалуйста… — Милли собралась вскрыть верхнюю.

— Стоп! — Николас поднял правую руку. — По правилам гадания клиент должен вытянуть эту карту сам.

— Пожалуйста… — повторила Милли ледяным тоном.

Николас сунул пальцы в середину колоды, нащупал и вытащил карту. Перевернувшись в воздухе, она шлёпнулась на стол, открыв присутствующим человека, сидящего на троне и двух слуг, раболепно склонившихся перед ним.

— Ну? — выжидающе спросил он.

— Великий Иерофант, — казалось, Милли трудно говорить. — Порабощение, плен, и, в итоге — рабство.

— Да, весёлая картинка получается… — Николас склонился над столом, обхватил голову руками и улыбнулся краешком рта.

Милли объяснила ему переносное значение, но он знал истинное.

Соединение, связь, узы, союз.

И над всем этим возвышается счастливый брак.

25 августа. Ночью

В эту ночь я проснулась с ощущением, что Николас не ночевал дома. Не знаю, почему, но эта мысль настолько укрепилась в сознании, что я поняла — это действительно так. Бедный Ник, куда он мог пойти страшной, холодной ночью?

Я не знала.

Притом, что я чувствовала Ника почти идеально, я так и не поняла, что он задумал.

Мне стало страшно.

А если с Ником что-нибудь случилось? Как я тогда буду жить, откуда смогу черпать силы?

В полном отчаянии, давясь от безысходности, я вглядывалась в тёмное зеркало оконного стекла. И, как назло, не могла разглядеть ничего, кроме себя.

Но когда мои силы были на исходе, я поняла, что он должен вернуться домой под утро.

За полчаса до восхода солнца.

25 августа. Утром

Вопреки привычке, Милли проснулась позже обычного. Спохватившись, что завтрак ещё не готов, она, стремглав ринулась на кухню, но по дороге всё-таки решила заглянуть в гостиную. Николас, как ни в чем не бывало, сидел в кресле, вытянув ноги, и читал газету.

— Вы, что ещё не ложились? — ахнула домработница.

— Почему? Вздремнул немного, я же днём хорошо поспал. Поэтому встал пораньше.

— Понято… — Милли посмотрела на часы и снова ахнула:

— Завтрак!

— Не беспокойтесь! — Николас улыбнулся. — Я уже перекусил. Если хотите, в холодильнике есть копчёное мясо.

— Да я… как-то и не особо… — Милли пожала плечами. — Пока аппетит не нагуляла…

— Тогда присаживайтесь, — Николас заговорщически подмигнул, — поболтаем о том, о сём…

— Можно… — пробормотала Милли, опускаясь в кресло.

Николас ещё раз внимательно на неё посмотрел и… уткнулся в газету.

Время шло, разговор не начинался. Милли беспокойно ёрзала в кресле — ей было непонятно, зачем её пригласили. Наконец, она решилась.

— Мистер Николас… — она тщательно разгладила халат на коленях. — Я вот давно хотела спросить… В последнее время вы много времени проводите, дома… А что, дел никаких… нет?

— Нет, — Николас даже не оторвался от газеты. — Я их уже переделал. Теперь отдыхаю.

— Как странно… — пробормотала Милли. — Я столько времени здесь живу, но до сих пор не знаю, чем вы занимаетесь.

— Ничем, — он, наконец, оторвался от газеты и бросил на домработницу игривый взгляд. — Шучу, конечно. Занятий много, деньги можно зарабатывать разными способами.

— И какой именно выбрали вы?

Николас пристально посмотрел на Милли. В глубине его глаз появились признаки вечной мерзлоты.

— Я думаю, это не так интересно, — сухо кивнул он, — скажу только, что любой способ — не из лёгких.

— Бывало трудно?

— Бывало, — он снова кивнул. — Особенно, в последние два года. В такие минуты я мысленно обращался к Дженни за советом. Раньше мы постоянно обсуждали мои рабочие проблемы.

— Ничего не могу понять… — вздохнула домработница.

— Что не можете?

— Не могу понять, как все ПРОИЗОШЛО. Судя по вашим словам, вы жили, душа в душу, всё делали сообща. Надо же было такому случиться…

— Вот и я не могу понять, — Николас снова углубился в чтение.

— Мистер Николас, — через какое-то время опять позвала его Милли. — До меня вчера не совсем дошло… Вы сказали, что разговаривали с миссис Дженни… как это?

— Обычно. Как общаются все нормальные люди. Особенно те, которые когда-то любили друг друга.

— Но… но ведь Её… нет…

— Ну и что? — Николас с иронией на неё посмотрел. — Для того чтобы общаться, необязательно произносить слова. Можно прекрасно обходиться и без них.

— Каким образом?

— Чувствами. Мысленно. В душе. Главное уметь настроиться на нужную волну.

— Поня-а-тно, — протянула Милли, хотя по интонации было заметно, что она окончательно запуталась.

Надрывно зазвенел телефон.

— Первый звонок с того момента, как вы уехали, — растерянно произнесла домработница. — Будете брать?

— Конечно! — Николас отложил газету и встал. — Вдруг это кто-нибудь по важному делу?

И он хитро подмигнул правым глазом. Милли открыла рот, намереваясь возразить, но он уже взял телефонную трубку.

— Да? — мягко произнёс он.

— Ник… — в трубке послышался шелест скользящего по склону бархана песка. — Ник… Я так давно не слышала тебя…

— Сейчас слышишь?

— Да… А до этого… до этого мне казалось… что с тобой что-то случилось…

— Со мной все в порядке, — Николас покосился на Милли. Та делала вид, что смотрит в окно, но было видно, что она внимательно вслушивается в каждое слово.

— Ты обещал приехать…

— Я приезжал.

— Как приезжал? Мы же с тобой не виделись…

— А мы с тобой и не могли увидеться. Мы существуем в разных мирах. Ты — в мире мёртвых, я — в мире живых. В реальной жизни нам не пересечься.

— Но почему, Ник? Ведь я приходила к тебе…

— Это была не Ты, — отрезал Николас. — Это была моя больная совесть.

— Это не совесть… — в голосе послышалась растерянность. — Это была я, девушка с картины…

— Дженни… — Николас вздохнул. — Моя милая, дорогая Дженни… Я совершенно недавно был у тебя на могиле. И мы обо всем договорились. Так?

Телефонная трубка молчала.

— Хочешь сказать, что у тебя нет могилы? — насмешливо спросил он.

— Я… я не знаю…

— Зато я знаю. Я много чего знаю, дорогая. И, скорее всего, в ближайшее время я опять наведаюсь к тебе.

— Я буду ждать…

— Жди. Пока. — Николас положил трубку на рычаг и торжествующе посмотрел на Милли. Та сидела, открыв рот.

— Пора заканчивать с этим телефонным хулиганством, — снова подмигнул он.

25 августа. Вечером

К вечеру в долине неожиданно сгустился туман. Подобного уже давно не бывало — год или около того. Молочные сумерки окутали и полностью поглотили одиноко стоящий Дом, и от этого Николасу и Милли казалось, будто море бушует внизу с удвоенной силой.

— На улице не видно ни зги, — сообщила Милли. — За все время пребывания здесь я такое вижу впервые…

— Угу, — пробормотал Николас, не отрываясь от книги.

— Говорят, в такие ночи можно встретить души умерших моряков… Они протягивают руки и молят о помощи…

— Милли, вы опять за своё? — Николас захлопнул книгу и выразительно на неё посмотрел. — Никаких моряков здесь нет. Обычный перепад температуры. А вы сразу начинаете придумывать всякие небылицы.

— Вы что, не верите?

— Почему не верю? — усмехнулся Николас. — Очень даже верю. Особенно, когда одно привидение совсем недавно разгуливало по Дому.

— Вот! — Милли перешла на зловещий шёпот. — А про меня говорите, что я выдумываю всякую всячину! Точно вам говорю — в такие ночи, как сегодня, души умерших превращаются в людей и бродят по земле в надежде обрести спасение!

— Спасение от чего?

— От мучений! Мучений за свои грехи! Они же все были грешниками, эти моряки! Все до одного! Поэтому им суждено мучиться во веки веков!

— Послушайте, Милли… — задумчиво произнёс Николас. — Как вы считаете, вы сами — грешны?

— Я? — лицо домработницы залила багряная краска. — Я… я не знаю… Скорее всего, нет…

— Это хорошо, — Николас улыбнулся. — Значит, я никогда не увижу вас в тумане…

— О чем вы? Разве… разве я когда-нибудь давала повод? Почему… вы так обо мне думаете?

— Я пошутил, — он снова улыбнулся. — Продолжайте, прошу вас. Я имею в виду, про моряков. То, что вы рассказываете, жутко интересно!

— Я уже забыла, о чем говорила…

— Вы говорили о мучениях. Кстати, я сразу хочу спросить — сами вы этих моряков видели?

— Видела! — глаза Милли полыхнули загадочным огнём, и она подалась вперёд.

Николас ухмыльнулся.

— И как они выглядят?

— Ужасно! — Милли опять перешла на шёпот и начала озираться по сторонам. — Они похожи на живые трупы, их лица наполовину сгнили, у многих вместо глаз пустые глазницы! И все, как один, одеты в длинные черные плащи с капюшонами. В руках они держат дьявольские свечи, чтобы освещать себе дорогу во тьме!

— Почему «дьявольские»? — тоже шёпотом спросил Николас.

— Потому что они — чёрного цвета! Так вот — они держат эти свечи в своих руках! А рук и нет вовсе! Точнее, они есть, только на них нет ни кожи, ни мяса! Одни кости! И ещё — им нельзя смотреть в глаза, то есть в пустые глазницы! Стоит только взглянуть — и в лучшем случае ты становишься сумасшедшим, а в худшем… В худшем случае — смерть!

Она выпучила глаза.

— Страхи вы рассказываете, Милли, — отмахнулся Николас.

— Страх — страхом, а увидишь такое — не обрадуешься, — домработница дёрнула головой. — Вот так!

— Согласен, — Николас закинул ногу на ногу. — Лучше с такими не встречаться.

— Да уж…

— Смотрите! — неожиданно закричал Николас. — Вон там, за окном!

— Что? — Милли молниеносно обернулась. — Что там такое?

За окном плыли бесформенные белёсые сгустки.

— Там ничего нет, — она обернулась и посмотрела на Николаса. — Вам что-то показалось?

— Скорее всего, да… — он потёр виски кончиками пальцев.

— А что это было?

— Честно говоря, я даже не успел толком разглядеть. Что-то тёмное.

Милли, покряхтывая, встала и, подойдя к окну, пристально вгляделась в пушистое марево.

— Ничего там нет, — проворчала она. — Мы только что разговаривали о моряках, вот и разыгралось воображение.

— Нет, так нет, — Николас потянулся за сигаретами.

Раздался жуткий, истошный крик. Николас резко обернулся — Милли пятилась назад, показывая пальцем на оконное стекло. Её всю трясло.

— Что? — обречённо выкрикнул он.

— Там… — губы Милли мелко дрожали, зубы стучали друг о друга. — Там…

— Что «там»? — раздражённо бросил Николас.

— Я видела это… Видела…

— Что видели? — он подскочил к ней, взял за плечи и сильно встряхнул.

— Моряка! Душу моряка! Фигура в чёрном балахоне! Лицо бледное, как у мертвеца… И глаз… нет….

— Да успокойтесь же вы, наконец! — Николас бросился к комоду и налил из графина воды. — Вот… выпейте. И успокойтесь. Возможно, вам это тоже… привиделось.

— Не-е-ет! — зубы Милли выбивали замысловатый ритм о край стакана. — Не-е-при-и-ви-и-е-е-лось…

— Почему вы решили, что там нет глаз?

— Там были черные провалы! Хотя… нет… я не уверена… Лицо этого чудовища было наполовину скрыто капюшоном…

— Значит, всё-таки монашеское одеяние… В таких одеждах вы видели мёртвых моряков?

— Да-а-а…

— Успокойтесь, — Николас ещё раз крепко сжал её плечи. — Успокойтесь, прошу вас. Возможно, это — плод чрезмерной фантазии.

— Но вы тоже ЭТО видели! — взвизгнула Милли.

— Я же говорил вам, что не успел толком ничего рассмотреть…

— Какая разница? — психоз захлестнул домработницу окончательно. — Это было то самое чудовище! Оно…

— Тише! — неожиданно перебил Николас и зажал ей рот рукой. — Тише, говорю!

В гостиной воцарилась тишина. Такая же осязаемая и плотная, как и туман за окном, только не имеющая цвета. И в этой густой бесцветной завесе Николас и Милли услышали странный звук. Крайне неприятный — скрипучий, повизгивающий, одним словом, сильно действующий на нервы. Словно кто-то водил пальцем по мокрому стеклу.

Милли тихонько замычала.

Николас вопросительно на неё посмотрел, и она легонько покачала головой.

— Будете молчать? — шёпотом спросил он.

Она моргнула, и Николас отнял ладонь от её губ. Звук продолжал поскрипывать и посвистывать совсем рядом.

— На кухне, — прошептала Милли.

Николас кивнул. Стараясь не шуметь, он на цыпочках направился к выходу. Когда он дошёл до порога, звук неожиданно прекратился. Николас застыл в дверном проёме, обернулся и вопросительно посмотрел на Милли. Та недоуменно пожала плечами.

Крадучись, словно кошка, Николас исчез в коридоре. Буквально через мгновение из кухни донёсся его зычный крик:

— О, дьявол!

25 августа. Чуть позже

Не помня себя от страха, Милли со всех ног бросилась в коридор. Воображение рисовало ей самые страшные картины, которые только могли представиться. Ей уже чудилось, что мистер Николас, распростёрся на полу в луже крови, зловещая фигура в чёрном монашеском балахоне склонилась над ним. Чудовище злобно рычит, и когда появляется Милли, поднимает голову. Женщина видит окровавленный рот, перекошенный в жуткой, зияющей рваной раной ухмылке…

Но… когда она вбежала на кухню, мистер Николас был жив. Он стоял у запотевшего, окутанного туманом окна и что-то разглядывал.

— Что произошло? — выдохнула женщина.

Николас медленно повернул голову и поднял тяжёлый взгляд. Ничего не сказав, он кивнул на окно. Милли пригляделась, но ничего не заметила.

— Не понимаю… — честно призналась она.

Николас протянул руку и ткнул пальцем в нижнюю часть окна. Милли пригляделась — да, действительно, на стекле с внешней стороны было что-то написано.

— Я… я… не понимаю, — она виновато посмотрела на Николаса.

— Попробуйте прочитать наоборот.

Милли попробовала. И почувствовала, как затряслись не только руки и ноги, но и все остальное.

На стекле женским почерком было выведено женское имя.

Джина.

25 августа. Ещё позже

— Господи, что это? — Милли перекрестилась.

— Имя, — хмыкнул Николас.

— Но почему Джина? — домработница растерянно захлопала глазами. — Почему не Дженни?

— Потому что приходила Джина.

— Но ведь её не существует! — глаза Милли округлились так, что Николасу показалось, будто они выскочат из орбит. — Вы же говорили, что ваша жена сделала какую-то операцию или загримировалась и стала выглядеть моложе. Но при этом она продолжала оставаться Дженни! Она назвалась Джиной для того, чтобы сбить вас с толку!

Николас снова усмехнулся, но промолчал.

— А сейчас появляется настоящая Джина! Простите меня, мистер Николас, но я ничего не понимаю!

— Я и сам бы хотел все это понять, — Николас поскрёб в затылке. — По крайней мере, из надписи следует, что Джина действительно существует. Или, это — её фантом.

— Кто?

— Фантом. Дух, призрак, или как там угодно. В силу каких-то обстоятельств он материализовался, поэтому мы оба увидели его. И оставил свою, так сказать, визитную карточку.

— Но такого не бывает!

— Почему? — Николас удивлённо посмотрел на женщину. — Почему не бывает? Вы же сами говорили, что в жизни случается всякое. И призраки существуют, и души умерших моряков…

— Но… но…

— Надпись на стекле существует? — неожиданно рявкнул Николас.

— Да, — испуганно пролепетала женщина.

— Так что же вам ещё нужно?

— Мне… мне необходимо Распятие! — неожиданно твёрдо заявила Милли.

— Где оно у вас?

— Распятие тут не поможет, — поморщился Николас. — Тут надо что-то другое…

— А что?

— Пока не знаю…

Он начал осматривать кухню в поисках того, что может пригодиться. Милли с нетерпением переминалась поодаль и кусала губы.

Во входную дверь постучали. Милли открыла рот, но Николас предупредительно поднял кверху указательный палец.

Стук повторился. Тот, кто стучал, явно не старался проявлять агрессию. Он делал это мягко, не торопясь, можно сказать, со вкусом.

— Кто-то хочет войти в наш дом, — в ужасе прошептала Милли. Николас понимающе кивнул.

В дверь постучали в третий раз.

— Надо идти открывать, — вздохнул Николас. — Вдруг ко мне кто-нибудь приехал?

— Но ведь ворота заперты!

— Тоже верно. Тогда я думаю, что это — Она. Та, которая может проникнуть куда угодно. Но не будем же мы сидеть и ждать, пока Она вышибет дверь?

— Но… тогда возьмите с собой что-нибудь!

— Что я возьму? У меня даже нет ружья!

— Возьмите кочергу!

Николас гневно сверкнул глазами.

— Перестаньте молоть чепуху! — жёстко отчеканил он. — Вы что, хотите выставить меня на посмешище? За дверью стоит маленькая хрупкая женщина, а я выйду к ней, вооружившись кочергой?

— Но ведь это не женщина! — опять завизжала Милли. — Это призрак! И потом, вдруг она там не одна?

Николас смерил её презрительным взглядом, безнадёжно махнул рукой и вышел в коридор.

Милли постояла с секунду, затем осторожно двинулась следом.

Николас приблизился к входной двери и остановился. Теперь от Неизвестного его отделяла лишь тонкая деревянная перегородка. Стоит повернуть ручку, открыть дверь, и… ему, наконец, откроется смысл многих, ставших тайными вещей.

Сзади послышалось шумное сопение. Николас обернулся и чуть не расхохотался. У Милли был такой воинственный вид, словно она собиралась штурмовать бастион.

— Я с вами! — патриотично прошептала она.

Николас понимающе кивнул, шумно вдохнул, осторожно повернул ручку и… распахнул дверь.

25 августа. Ещё позже

За дверью никого не было. Туман сгустился сильнее, все вокруг напоминало пейзаж неизвестной планеты.

— Чёрт! — сжав кулаки, прошипел Николас.

— Никого? — удивлённо спросила Милли, выглядывая из-за плеча.

— Никого, — он внимательно вгляделся в клубящийся белый дым. — Впрочем, погодите. Вон там вроде что-то виднеется. Пойдёмте на крыльцо.

— Пойдёмте, — Милли судорожно вцепилась ему в руку.

Николас улыбнулся. Вполне понятно, от страха душа у этой женщины ушла в пятки… А он?.. Не сказать, чтобы он испугался, нет. Наоборот… у него появился… охотничий азарт, что ли? Только теперь охотился он. Преследуемый и преследующий поменялись местами.

Николас и Милли вышли на крыльцо. На улице туман уже не казался таким густым, каким виделся из дома. Метрах в двух от них стояла высокая тёмная фигура. Длинный чёрный плащ полностью скрывал её очертания, равно, как и капюшон прятал её лицо.

— Душа моряка! — ахнула Милли.

— Она ждёт, — тихо произнёс Николас.

— Чего ждёт? — пальцы женщины сильно сжали его локоть.

— Ждёт, когда я к ней подойду. Она меня приглашает.

— И что вы думаете?

— Если зовут, надо идти.

— А если… если она сделает вам что-нибудь плохое?

— Хуже, чем сейчас, уже не будет, — Николас скрипнул зубами. — Поймите, Милли, нельзя все время жить в постоянном страхе. Я пошёл.

— Да хранит вас Господь! — перекрестила его женщина.

Николас сделал несколько шагов по направлению к фигуре. Та стояла, не шевелясь, но вдруг неожиданно повернулась и двинулась вглубь туманной взвеси. Николас не испугался и даже не удивился — он предполагал, что будет именно так.

— Карта Отшельника, — негромко произнёс он. — Лицемерие и вероломство. И, как конечный фактор — измена. Ты изменила мне, Дженни. Изменила посредством Джины.

Чёрная фигура удалялась. Николас следовал за ней, не торопясь, он знал, что в нужный момент сможет догнать её.

Они пересекли двор, и вышли за ограду.

— И ворота открыты, — пробормотал Николас. — Чудеса, да и только.

Чёрная фигура словно услышала его слова, остановилась и даже обернулась. Постояв какое-то мгновение, она двинулась вперёд. Плащ, развеваемый встречным потоком ветра, колыхался у неё за спиной, и Николасу показалось, что это крылья гигантской летучей мыши призывно машут ему, увлекая в последний путь.

«Всё равно я пойду за тобой», — упрямо подумал он.

Обогнув окружающий дом забор, они вышли на скалистый обрыв. Теперь Николас услышал, что море внизу действительно беснуется и ревёт.

«Всё вокруг пронизано печалью и злобой», — мелькнула знакомая мысль.

Туман на обрыве был ещё плотнее, чем во дворе. Николасу показалось, что он попал в какое-то полужидкое, вязкое вещество, которое сейчас засосёт его и оставит здесь навсегда, как затягивает неосторожных мух паутина, искусно сплетённая хитрой паучихой в углу старого, давно немытого окна.

Похоже, что жертва — всё-таки я…

Туман закончился. Он просто оборвался, словно кто-то обрезал его ножом. Николас посмотрел вперёд и… остановился, как вкопанный. Берег заканчивался через пару шагов — ещё немного, и он бы сорвался со скалы. Полетел бы вниз, чтобы найти свой конец среди острых, избитых временем и морем камней.

Чёрной фигуры нигде не было. Николас удивлённо огляделся — у него была твёрдая уверенность, что все это время она шла впереди и никуда не сворачивала. И тут он неожиданно вспомнил, что перед тем, как выйти из тумана, он слышал глухой, тяжёлый всплеск.

26 августа. Глубокой ночью

Я проснулась, почувствовав, как нестерпимо заныло сердце. Кое-как встав с кровати, я достала из туалетного шкафчика таблетку и положила под язык. Физическая боль постепенно затихала, зато душевная нарастала с каждой минутой.

Мне показалось, что Ник начал меня забывать, что я ему больше не нужна.

Подойдя к окну, я долго всматривалась в тёмное марево тумана, который появился ночью. Ощущение присутствия кого-то чужого не отпускало.

Бедный, дорогой мой Ник, неужели я теряю тебя?

Я этого не переживу!

Мне необходимо, чтобы ты постоянно был рядом, чтобы ты НАВСЕГДА остался со мной!

Так мне будет спокойнее!

Я делаю все, чтобы чудо произошло, ты ведь не раз говорил, что чудеса хоть и редко, но всё равно случаются.

И самое главное — я не хочу тебя ни с кем делить.

Ты должен быть моим.

И ради этого я пойду на все, чего бы мне это ни стоило!

26 августа. Днём

— Милли! — громко крикнул Николас, выглянув из кабинета. — Милли!

— Иду! — в коридоре послышалось торопливое шарканье шагов.

Женщина возникла на пороге, вытирая фартуком руки.

— Что случилось?

— Идёмте! — резко бросил Николас. — Я должен вам кое-что показать. Он подвёл её к картине с обнажённой девушкой. — Вот!

— Что это?

— Та самая картина, которую я нашёл возле деревьев две недели назад. Думаю, после того, что мы пережили вчера, нет смысла от вас что-либо скрывать.

— Это и есть Дженни?

— Да.

По лицу Милли пробежала волна удивления. Николас тихонько прыснул — он явно не ожидал, что картина вызовет у домработницы такую реакцию.

— Это точно Дженни? — спросила Милли, шумно выпустив воздух.

— Точнее не бывает, — кивнул Николас. — А что вас так удивляет?

— Нет, — Милли покраснела и опустила глаза. — Меня ничего не удивляет…

— Вы что, раньше встречались?

— Нет. С миссис Дженни я была незнакома. Просто…

— Что «просто»?

— Просто она напоминает мне одного человека. Правда, весьма отдалённо…

— И что это за человек?

— Одна моя давняя знакомая. В молодости она была очень на Неё похожа.

Милли кивнула на портрет.

— Понятно, — Николас уселся в кресло, достал сигарету и закурил.

— Вы говорили, что картина относительно «свежая», — Милли наклонилась, рассматривая портрет. — А раньше у вас ничего подобного не было?

— Я же уже рассказывал, что при мне Дженни ничего никому не заказывала.

— А знакомые художники у Неё были?

— Был один. Он, кстати, писал наш совместный портрет.

— И хорошо написал?

— Почти что фотография.

— А куда он подевался?

— В смысле?

— Ну, я имею в виду, в доме я его никогда не видела…

— И не могли увидеть, — Николас прищурился и внимательно посмотрел на домработницу. — Он находится в другом доме. В Кембертауне.

— А кто там сейчас живёт?

— Вы этих людей все равно не знаете. После того, как Дженни не стало, я решил сдать его внаём своим знакомым.

— И в каком районе находится ваш дом?

— На улице Звезды.

— О-о! — Милли прищёлкнула языком. — Я слышала, это элитный район! Там жилье, верно, жутко дорогое?

— Недешёвое, — усмехнулся Николас.

— Тогда я совсем ничего не понимаю, — домработница развела руками. — Вы променяли хороший, добротный дом в престижном районе на эту глушь? Здесь даже выйти некуда…

— А я никуда не хожу, — Николас иронично улыбнулся. — И потом, по-моему, я уже говорил, что не мог там оставаться. Слишком многое в том доме напоминало мне о Ней. Для меня это было очень тяжело.

— Ясно, — понимающе кивнула Милли. — Слушайте, мистер Николас… — она округлила глаза. — А, если хотя бы… хотя бы на минутку… допустить… что тот, ваш семейный портрет разделился? На две половинки? И одна половинка вас нашла….

— Милли, — брезгливо поморщился Николас. — Сколько раз я просил вас, чтобы вы ни мне, ни себе не забивали голову подобной чепухой? Ну, вы хоть сами понимаете, что говорите? Как это портрет может разделиться?

— А вот так! — домработница испуганно перекрестилась. — Сейчас, когда творится такая чертовщина, можно поверить во что угодно… В доме по ночам бродит призрак, а в ненастную погоду, в тумане под окнами появляются души умерших моряков…

— Это к делу не относится, — Николас сладко потянулся, — и, вообще, давайте сменим тему. Портрет сам по себе разделиться не может…

— Все равно надо выяснить, — не отставала Милли. — Что случилось с тем портретом? Вы с людьми, которые теперь там живут, связывались?

— Связывался, — Николас потушил сигарету. — Когда ездил к Дженни на могилу, заезжал и к ним.

— И что они говорят?

— Ничего. Они про портрет не знают. После смерти жены я снял его и убрал в кладовую. Как раз перед их приездом.

— Ну, а сами вы могли посмотреть, на месте портрет или нет?

— Мог, — Николас поднялся с кресла и подошёл к окну.

— И что?

— Посмотрел.

— На месте?

— Да.

В кабинете воцарилась тишина. Николас засунул руки в карманы брюк и стал рассматривать что-то за окном. Позади слышалось нервное сопение — Милли переваривала полученную информацию. Николас ухмыльнулся.

— Значит, портрет, который находится здесь, единственный? — домработница, наконец, обрела дар речи.

— Да, — Николас быстро обернулся. — Единственный, в своём роде. Причём, выполненный довольно забавно.

— В каком смысле?

— Когда наступает вечер, и садится солнце, девушка, нарисованная на нем, исчезает.

— Зачем? — вопрос Милли прозвучал самым бестолковым образом.

— Затем, чтоб ожить и появиться здесь. Именно она ко мне и приходила. В точно таком же голубом газовом шарфике…

— Значит… — Милли вытянула указательный палец по направлению к портрету, — значит… это и есть тот самый призрак?

Николас кивнул.

— А как это происходит?

— Что?

— Ну… это самое… исчезновение…

— Это… Очень просто. Когда зайдёт солнце, нужно подождать всего несколько минут. Девушка начинает постепенно исчезать. Такое впечатление, что тает на глазах…

— Уходящая ночью, — задумчиво произнесла Милли.

— Что?

— Это я так… Читала недавно книгу с подобным названием. Один молодой человек женился, а потом обнаружил, что его жена раз в месяц ночью куда-то пропадает. Ну, и решил за ней проследить. И что бы вы думали?

Стараясь сдержать улыбку, Николас дёрнул подбородком вверх.

— Она оказалась ведьмой! И каждый месяц летала на свой дурацкий шабаш. Представляете?

Он кивнул.

— Похоже, наша девушка с картины — такая же, — домработница тяжело вздохнула. — Только уходит она каждую ночь…

— Чтобы устроить шабаш в нашем доме! — подхватил Николас.

— Откровенно говоря, — призналась Милли, — когда в первый раз вы рассказали мне о призраке, я не слишком поверила. И Распятие предложила чисто из вежливости.

— А теперь?

— А теперь, после появления этого ужасного привидения в тумане, — она опять вздохнула, — я готова уверовать во что угодно. Как вы думаете, это на самом деле была одна из душ умерших моряков?

— Не знаю, — Николас выразительно посмотрел на Милли. — Не знаю, кто это был.

— Значит, говорите, он растворился в тумане?

— Похоже на то. Или прыгнул с обрыва.

— Странно, — задумчиво произнесла Милли. — Все это очень странно.

— Да не берите в голову! — засмеялся Николас. — Самое главное — не бояться этих привидений. Рано или поздно мы все равно кого-нибудь поймаем.

— Мистер Николас…

— Что?

— Разрешите… сегодня вечером мне побыть в вашем кабинете… Я очень хочу увидеть, как исчезает эта девушка…

26 августа. Вечером

Перед тем, как солнце окончательно скрылось за горизонтом, Николас зажёг и поставил перед портретом большую толстую свечу.

— Это чтобы было лучше видно, — пояснил он. — А то в темноте не особо чего разглядишь.

Он пожелал Милли спокойной ночи и ушёл. Женщина просидела до двух часов ночи, пока окончательно не догорела свеча.

Девушка не исчезла.

27 августа. Самое утро

Удивительно, но в эту ночь я даже не просыпалась.

Что же произошло?

Неужели я окончательно успокоилась, и Ник стал мне совершенно безразличен?

Нет, только не это!

Безразличие медленно поглотит меня, словно тяжёлая, неизлечимая болезнь. Мне нужен Ник. Без него я не смогу жить дальше.

Вывод?..

Надо начинать за него бороться…

27 августа. Вечер

За день не произошло ничего особенного, если не считать, что Милли беспрестанно ворчала, что она, как дура, полночи просидела перед картиной.

— Сдаётся, что вы разыграли меня, мистер Николас!

— Не хотите — не верьте. Я видел, как вы себя чувствовали после встречи с той, которую звали Джина. Не хочется, чтобы подобное повторилось ещё раз…

…К полудню пошёл дождь. Тучи затянули небо, стало темно. Во дворе лужи покрылись пузырями.

— Ну, вот и осень, — печально объявила Милли. — Удивительно, что в этом году лето ещё так долго держалось….

Николас не ответил. Он, молча, смотрел в окно, в запотевший квадрат стекла, который периодически прорезала сеть разбегающихся в разные стороны капель.

— Рыба скоро уйдёт в глубину, — неожиданно произнёс он.

— Что вы сказали?

— Я говорю, что вы правы — осень уже на пороге. Вода в озёрах и реках становится мутной, рыба уходит в глубину, поближе к илистому дну. Вот точно также и мы с Дженни ушли в глубину подальше друг от друга два года назад. Думали, что на время, а получилось — навсегда.

— Не переживайте так, — Милли тяжело вздохнула. — Рано или поздно вы все равно найдёте свою половинку.

— Это вряд ли, — с сомнением произнёс Николас, продолжая глядеть в окно. — Сомневаюсь, что кто-либо сможет мне её заменить.

— Время лечит, — философски заметила домработница. — Всё ещё образуется.

— Посмотрим… — в голосе Николаса слышалось полное безразличие. — Посмотрим, что из всего этого может получиться…

— Кто же такая Джина? — задумчиво произнесла Милли.

— Не знаю, — Николас сел и удобно вытянулся в кресле. — Теперь, честно говоря, ничего не знаю…

— Может, нас всё-таки кто-нибудь разыгрывает?

— Прекратите, Милли! Что вы, в самом деле? К дому незамеченным не подобраться. В самом доме просто так не спрятаться — я знаю его, как свои пять пальцев. В любом случае, будь это живой человек, мы бы его заметили.

— Значит, всё-таки, потусторонние силы?

— Ох, не знаю я! И давайте сменим тему! Невозможно постоянно твердить одно и то же, особенно в последнее время!

— А если Она снова придёт?

— А мы, что, сможем Ей помешать?

…К вечеру дождь разошёлся. Он уже не просто барабанил по крыше, он набрасывался на дом с методичностью разозлённого быка, которому не нравился красный плащ матадора. К тому же, противно и заунывно завыл ветер.

— Такое впечатление, что плачет живое существо, — испуганно прошептала Милли.

— Что? — Николас оторвался от книги.

— Я говорю, такое впечатление, будто на улице плачет человек.

— Он хочет, чтобы его впустили внутрь.

— Не поняла?

— Нет, Милли, это я так, пошутил…

— Ничего у вас шуточки….

…Стемнело. Милли хотела зажечь свет, но Николас её отговорил.

— Давайте посидим в темноте, — предложил он. — Так приятно наблюдать за огнём в камине. К тому же, если кто-то появится под окнами, нам проще будет его заметить. На улице светлее, чем в доме.

— Я схожу в кабинет? — осторожно спросила Милли. — Посмотрю, не исчезла ли девушка с картины?

— Сходите, сходите, — усмехнулся Николас. — Заодно проветритесь.

Милли ушла. Николас слышал, как она ворчала в коридоре, что ничего не видно и можно запросто сломать шею. В конце концов, она щёлкнула выключателем, и на полу гостиной появилось пятно света прямоугольной формы.

Николас сладко потянулся и задумчиво посмотрел на пляшущий огонь.

— Скоро сентябрь, — медленно произнёс он. — А в сентябре у моей Дженни — день рождения.

Послышался мягкий, шлёпающий звук — словно кто-то шёл по коридору босиком. Николас поднял голову и прислушался.

Нет, показалось…

Он вновь попытался сосредоточиться на воспоминаниях и беснующемся в камине пламени.

И тут дождливую тишину разорвал пронзительный женский визг.

27 августа. Позже

Выскочив в коридор, Николас увидел жмущуюся к стене Милли. Домработницу била сильная дрожь, трясущейся рукой она указывала вглубь коридора.

— Что? — раздражённо крикнул Николас. — Что ещё произошло?

— Тамм, та-а-м, — Милли трясло, как в лихорадке.

Николас взглянул в указанном направлении. По паркету тянулась вереница мокрых следов женских ног.

— О-она бы-была здесь! — заикаясь, с трудом проговорила Милли.

— Вижу, — Николас подошёл ближе, присел на корточки и внимательно осмотрел следы. — Значит, мне не показалось…

Милли что-то невнятно замычала.

— Когда вы ушли, мне почудилось, будто кто-то идёт по коридору. Думал — ослышался. Оказывается, нет.

— Но… но… но… Куда она могла подеваться? — с неожиданной яростью выпалила Милли. — Следы обрываются! Не взлетела же она, в конце концов?

— Призраки ещё не то умеют, — Николас плотоядно ухмыльнулся. — Однако, это уже становится забавным.

В коридоре погас свет.

Милли сдавленно пискнула, Николас быстро поднялся и почувствовал, как её пальцы судорожно сжали его руку.

— Что это? — сдавленно прошептала домработница.

— Пробки шалят. На улице дождь, скорее всего, отсырели. Надо пойти проверить.

— Нет! — пальцы ещё сильнее сжали запястье. — Не оставляйте меня одну! Если вы уйдёте, а Она появится, я этого не переживу!

— Что же нам, всю ночь здесь стоять? — насмешливо спросил Николас. — Пойдёмте тогда со мной.

— Пойдёмте, — Милли часто задышала. — Да, знаете что?

— Что?

— Девушки на портрете нет. Я зашла в кабинет, глянула, а картина пустая! Одно звёздное небо…

— Я же вам говорил, а вы не верили.

— Теперь верю… Тут поверишь во что угодно… Смотрите!

В глубине коридора появился маленький оранжевый огонёк. Он метался из стороны в сторону и постепенно приближаясь, становился ярче.

— Кто-то несёт свечу, — прошептал Николас. — И этот кто-то — не мы с вами…

— Что будем делать?

— Ничего. Будем стоять и ждать. Посмотрим, кто нас посетил.

— А если… Если Она нас убьёт?

— Я думаю, до этого не дойдёт. Не за этим Она сюда приходит.

— А зачем же тогда?

— За мной.

За беспокойно прыгающим язычком пламени угадывались очертания женской фигуры. И чем ближе она приближалась, тем отчётливее видел Николас то, что был в состоянии осветить огонёк. Женское полуобнаженное тело, голубоватый газовый шарф.

Дженни.

Огонёк остановился. Он скользнул вверх, и из темноты высветилось бледное женское лицо. Губы были плотно сжаты, глаза прикрыты.

Восковая маска. Только свет, который падает снизу, придаёт ей зловещий вид, делает похожей на лицо мертвеца.

— А-а-а! — истошно завопила Милли.

— Тише! — теперь Николас стиснул её руку.

— Это — Она! — женщина жалобно заскулила. — Я узнала её! Я-а-а ви-и-ы-де-е-ла…

Милли странно икнула, и Николас почувствовал, что её хватка ослабла. Обмякнув, словно тряпичная кукла, домработница медленно сползла по стене и осела на пол. Николас наклонился, ощупал её шею, нашёл место, где должна находиться сонная артерия. Жилка, вздрагивающая под его пальцами, пусть слабо, но продолжала биться.

— Здравствуй, Ник! — раздался тихий, печальный голос.

Он быстро обернулся.

Глаза восковой маски были открыты, в них светилось неописуемое торжество. Губы также слегка разомкнулись.

Николас покосился на Милли.

— Зачем Ты пришла? — хрипло выдохнул он.

— Неуместный вопрос. Неужели ты до сих пор ничего не понял? Я пришла за тобой.

28 августа. Глубокой ночью

Сегодня ночью я всё-таки проснулась. И причина этому, надо сказать была невесёлая. Николас отдаляется от меня всё дальше и дальше, я это прекрасно понимаю.

В последнее время я точно могла представить все его мысли и поступки, воспроизвести слова, которые он говорил, словно находилась рядом.

Я думала, мы стали единым целым.

Но сегодня ночью я поняла, что ошибалась.

Я поняла, что теряю Ника.

Он уходит всё дальше, его образ постепенно тает и растворяется в зыбкой темноте уже по-настоящему осенних ночей. Я знаю это, я вижу это, я ощущаю это, но ничего не могу поделать. На каком-то этапе наших отношений что-то исчезло, потерялось, выпало, словно звено из цепи. Я просто-напросто это проглядела.

Я осознаю, что теперь мне будет намного тяжелее вести дневник. Связь с Ником медленно, но неумолимо исчезает, от меня уже не зависит, хочу я этого или нет. Главное, что этого хочет Ник. И, похоже, он своего добьётся.

Но я не сдамся просто так.

Я, которая отдала ему всё.

Я, которая безумно его любила.

Я, которая теперь вынуждена уходить от него по ночам.

28 августа. Днём

Милли очнулась лишь под утро. Поначалу Николас хотел вызвать доктора, но когда он перенёс домработницу на диван, оказалось, что она просто спит. Опасаясь, что могут случиться осложнения, Николас примостился рядышком в кресле и задремал.

Проснулся он от щемящего беспокойства. Не понимая, в чем причина, Николас сонно поморгал глазами и огляделся вокруг. Нет, всё оставалось, как прежде. Он посмотрел на Милли — та лежала на боку и пристально глядела на него серыми водянистыми глазами.

— Вам лучше? — Николас постарался придать лицу благодушное выражение.

— Лучше, — Милли сдержанно кивнула. — Что это было?

— Не что, а кто.

— Ну и кто же?

— Вы сами прекрасно знаете.

Милли промолчала и отвела взгляд в сторону. Её плотно сжатые губы красноречиво свидетельствовали о том, что она нервничает. И довольно сильно. Поискав что-то глазами, домработница начала медленно подниматься.

— Ну, и куда Она подевалась?

— Она ушла. Сказала, что приходила за мной, немного помолчала, потом развернулась и исчезла в темноте.

— А вы?

— А что я? Я от страха двух слов сказать не мог. Тем более, вы упали без чувств, я думал, что-то серьёзное, тоже испугался…

— И больше Она вам ничего не говорила? — Милли подозрительно стрельнула глазами.

— Нет, — взгляд Николаса стал твёрдым. — Больше ничего.

— Странно все это, — пробормотала Милли. — Мистер Николас, я хочу вам кое-что сказать. Только не поймите меня превратно. Я, наверное, уволюсь.

— Почему? — на его лице отразилось неподдельное огорчение.

— После того, с чем я столкнулась вчера, я не могу здесь оставаться. Ещё одна такая ночь, и меня хватит удар!

— Милли! — Николас укоризненно улыбнулся. — Вы столько времени у меня проработали! И сейчас, когда начали происходить непонятные вещи, вы собираетесь меня бросить?

— Я боюсь, мистер Николас, — всхлипнула домработница. — Я просто боюсь! Отпустите меня с миром! Я не сделала вам ничего дурного!

— Смотрите сами! — Николас резко поднялся с кресла. — Силой я вас удерживать не могу, размер жалованья уменьшать тоже не собираюсь.

— Но ведь ОНА — ЖИВАЯ! НАСТОЯЩАЯ! — взвизгнула домработница.

— С чего вы взяли?

— Последнее, что я успела заметить перед тем, как потеряла сознание, что у неё дрожали веки. Глаза были закрыты, а веки дрожали! Призрак — он и есть призрак, бесплотный дух. Он похож на человека, но у него нет ВСЕХ человеческих эмоций! Девушка, которая сходит с картины — живой человек! Да вы и сами об этом говорили!

— Прекратите истерику! — разозлился Николас. — Мне надоели ваши стенания! Хотите — увольняйтесь, не хотите — не увольняйтесь! Мне все равно!

Похоже, его тон возымел отрезвляющее действие. Милли сразу сбавила обороты.

— Хорошо, — примирительно сказала она. — Я… я останусь ещё на одну ночь… Надеюсь, всё будет хорошо…

— Поймите! — Николас начал мерить шагами гостиную. — Ей нужен только я! Она приходила специально за мной, правда, не совсем понятно, почему Она меня с собой не взяла… Но если Она появится снова, знайте, вы — в безопасности, к вам Она даже не подойдёт!

— Мне хочется в это верить, — твёрдо заявила Милли. — И поэтому из чувства уважения к вам я остаюсь. А там будет видно.

— Видно будет, когда Она появится… — тихо пробормотал Николас.

— Что вы сказали?

— Ничего. Будем надеяться на лучшее.

— А оно наступит, это лучшее?

— Должно, — Николас подошёл к окну и задумчиво посмотрел во двор. — По крайней мере, пока я здесь нахожусь.

28 августа. Вечером

Вечер прошёл совершенно спокойно, также спокойно он превратился в ночь.

Дженни так и не появилась.

Джина — тоже.

29 августа. Глубокой ночью

Я опять проснулась от ощущения, будто с Николасом что-то не в порядке. Посидев несколько минут у тёмного, осеннего, холодного стекла, я поняла.

Не в порядке что-то у меня.

Похоже, у меня появился конкурент.

Но, скорее всего, конкурентка.

29 августа. Вечером

День можно было назвать удачным, если не учитывать, что Милли постоянно заводила разговор на тему призраков и привидений. Поначалу Николас прерывал её излияния и напоминал, что прошлой ночью так никто и не появился, но потом ему это надоело. Раскрыв книгу, он сделал вид, что забыл обо всем на свете. Немного поворчав, Милли умолкла.

К вечеру опять пошёл дождь. Небо окутала беспросветная серая дымка, и у Николаса появилось впечатление, что часть её растворилась в воздухе, настолько он стал густым и тяжёлым. Осень уже давно ступила на порог и стучала своим посохом в призрачную ненастную дверь.

— Как вы думаете? — Милли явно не сиделось в тишине. — Сегодня ночью кто-нибудь появится?

— Не знаю, — буркнул Николас, не отрываясь от книги. — Вы хотите, чтобы появился?

— Нет, нет, что вы! — замахала руками домработница. — Не приведи больше такого!

— Скоро будем ложиться спать, — Николас отложил книгу, достал сигарету и закурил. — Так что все ваши страхи развеются уже во сне.

— Можно, я пойду, посмотрю, не исчезла ли девушка с картины? Николас усмехнулся.

— Вам не кажется, что все развивается по схожему сценарию? Сейчас вы уйдёте, потом я услышу чьи-то шаги, потом погаснет свет… В результате вы снова упадёте в обморок, и мне придётся полночи с вами сидеть.

— Я считаю, что подобного со мной уже не случится, — категорично заявила Милли. — Конечно, я боюсь, но сейчас я подготовлена! Полагаю, до обморока дело не дойдёт.

— Рекомендую этого не делать.

— Да я быстро, мистер Николас. Только туда и обратно.

— Не в быстроте дело. Излишнее любопытство к хорошему не приводит.

— Я мигом…

Николас удивлённо на неё посмотрел.

— В чем дело, Милли? Что вам вдруг стало так интересно? Я не могу забыть, что произошло прошлой ночью!

В глазах домработницы застыло желание. Она вся светилась предвкушением прикосновением к тайне.

— Чёрт с вами, — Николас развернул кресло к камину. — Идите, но учтите — если что случится, я за вами ухаживать не буду!

Милли улыбнулась неестественно плотоядной улыбкой и бесшумно выскользнула из комнаты. Николас обернулся и задумчиво посмотрел ей вслед.

В доме погас свет.

Точнее, не погас, а потускнел, пропала яркость, очевидно, упало напряжение.

— Начинается, — недовольно пробурчал Николас. — Опять, наверное, из-за дождя. Завтра днём надо обязательно посмотреть проводку.

Свет начал мигать. Своими перепадами он придавал комнате гротескный вид — предметы то увеличивались в размерах, то уменьшались, длинные уродливые тени на полу и стенах извивались и меняли форму, создавая иллюзию присутствия неизвестного, чужого, враждебного.

«А если дождь здесь действительно не причём?» — неожиданно подумал Николас.

И в этот момент в коридоре послышались чьи-то шаги.

29 августа. Чуть позже

— Это ещё что такое? — Николас закусил нижнюю губу. — Опять начинает мерещиться?

Скрип паркета не умолкал. Человек шёл размеренно, неторопливо, словно специально выбирал скрипучие половицы в надежде, что его услышат. Николас признал, что он своего добился.

— Милли? — негромко позвал он. — Милли, это вы?

Никто не ответил, появилось чувство безысходности, по спине пробежал тревожный холодок. А потом неприятно заныло под ложечкой.

Шаги приближались.

— Да что я, в конце концов? — Николас с силой стукнул по подлокотнику кресла и вскочил на ноги. — Собственной тени скоро буду бояться!

Свет продолжал мерцать. Николас тоскливо огляделся — мир, что не таил опасности ещё пять минут назад, в один момент превратился в жуткую, предвещавшую неприятности западню.

Тяжело дыша, он навалился на дверной косяк. Постояв несколько секунд, он выглянул в коридор.

В прихожей стояла тёмная фигура в глухом монашеском одеянии. Как и полагалось, капюшон полностью скрывал её лицо. Увидев Николаса, она вздрогнула и шагнула вперёд.

— Дженни! — Николас прислонился к стене и смахнул со лба выступивший пот. — Зачем Ты опять сюда пришла?

Фигура в чёрном плаще не ответила. Она стояла, спрятав руки в складках одеяния и склонив голову вперёд.

— Дженни! — тихонько позвал Николас.

Фигура сделала ещё шаг. И вдруг, дико взвизгнув, прыгнула, выпростав руки из-под плаща. Мелькнули обнажённое женское тело и блестящая, отливающая зеркалом сталь.

Николас оторопел. Страх, не успевший его ещё полностью сковать, заставил мозг воспринять происходившее в замедленном темпе. Он увидел, как чёрная фигура поднимает руки, в одной из которых зажат топорик для разделки мяса, точно такой он приобрёл, два месяца назад… Инстинкт самосохранения заставил его пригнуться.

Топор с глухим треском врезался в стену. Николас схватил нападавшую и с силой оттолкнул. Она ударилась о стену, капюшон откинулся назад, и он увидел лицо, перекошенное ненавистью и злобой.

Это было лицо Дженни.

И не Дженни.

Это было лицо человека, который решился на последний шаг, потому что его вынудили обстоятельства.

Это было лицо человека, что когда-то предал его, а потом его предал он.

— Не смей! — прохрипел Николас, схватив чёрную фигуру за руки и прижав к стене. — Брось топор!

Чёрная фигура молчала. Она делала попытки освободиться, но Николас был сильнее. Капюшон ещё не сполз обратно, и он увидел, как она кусает нижнюю губу.

— Отпусти, — прошептал Николас. — Я прошу тебя, ну, пожалуйста… отпусти…

— Никола-а-ас! — раздался сзади истеричный вопль.

Николас обернулся. На пороге кабинета, согнувшись, словно приготовившись к прыжку, застыла Милли.

Чёрная фигура дёрнулась ещё раз. Николас вновь повернулся к ней.

— Нет! — закричала Милли. — Не на-а-адо, мистер Ни-и-колас! Она-а убье-о-от ва-а-с!

В мгновение ока она повисла у него на шее. Николас удивился — он всегда считал, что Милли — крайне неповоротливый человек.

— Прошу вас, — жарко зашептала она ему в ухо. — Не делайте этого! Если Она разозлится, Она действительно может вас убить!

— Прочь! — прошипел Николас. — Немедленно слезьте с меня!

Рука Милли, соскользнув с плеча, обхватила шею. Стало тяжело дышать.

Николас рыкнул, как раненый медведь и дёрнул спиной, стараясь сбросить Милли. Но та держалась крепко.

— Отпусти! — вновь прорычал он, неизвестно к кому обращаясь.

Чёрная фигура рванулась ещё раз. Николас вновь переключился на неё и, стараясь не обращать внимания на висевшую на шее домработницу, прижал её руки к стене. Капюшон слетел с головы, и теперь он, наконец, полностью разглядел лицо. Да, это была Дженни — те же милые ямочки на щеках, пухлые, плотно сжатые губы, большие выразительные глаза цвета шоколада с запахом горького миндаля.

Но, в то, же время, она не была ею.

Николас никогда не видел, чтобы Её глаза полыхали таким ядовитым заревом ненависти. Ненависти, являющейся следствием крушения несбывшихся надежд.

«Джина!» — мелькнула жгучая, разрывающая тело мысль.

— Отпусти! — твёрдо произнёс он.

— Отпусти! — её губы слегка разомкнулись, и сказанное вырвалось с леденящим душу, протяжным свистом.

— Отпусти! — завизжала болтавшаяся сзади Милли и ещё крепче стиснула объятия.

Николас почувствовал, что задыхается. Как минимум сто пятьдесят фунтов живого веса тянули его назад. Чувствуя, что сейчас он может потерять сознание, Николас с силой оттолкнул руки фигуры в чёрном и развернулся, стараясь расцепить пальцы Милли. Чёрная фигура судорожно всхлипнула, накинула капюшон и побежала по коридору прочь.

В мерцающем свете эта сцена превратилась в маленький, причудливый спектакль, где героиня передвигалась плавными прыжками.

— Да отцепитесь же вы, наконец! — Николасу удалось разомкнуть захват. Милли с грохотом повалилась на пол.

— Вы что, с ума сошли? — набросился он на неё. — Вы меня чуть не задушили!

— Я… я… — лепетала домработница, — я… думала, что она может вас убить… Я… очень испугалась… за вас…

— Добрыми стали, да? — рявкнул Николас. — Заботливыми…

Обернувшись, он увидел, что чёрная фигура исчезла. Негромко выругавшись, Николас бросился следом.

Поворот возле лестницы на второй этаж привёл его к чёрному входу. Дверь покачивалась из стороны в сторону, издавая слабый скрип. Николас с разбегу пнул по ней ногой и выскочил под холодный, осенний дождь. Чёрной фигуры нигде не было видно. Обежав дом и увидев, что ворота открыты, он опрометью бросился туда.

Выбежав за забор, он остановился. Равнина была пуста.

Куда Она подевалась?

Убежать далеко Ей бы просто не хватило времени…

Тяжело дыша, Николас стоял и смотрел, как небо постепенно сливается с землёй, как тучи, превращаясь в густой, непроглядный осенний туман, окутывают все вокруг. И в этом плотном, почти осязаемом клубящемся дыму неожиданно появились две женские фигуры.

Дженни и Джина.

Чья-то невидимая рука нарисовала между ними знак равенства, но потом, по-видимому, хорошенько подумав, перечеркнула его косой отрывистой линией.

30 августа. Глубокой ночью

Я проснулась от нестерпимой боли в левой стороне груди. Сев у окна, я подперла руками подбородок и с грустью подумала, что я делаю что-то не так. За окном бушевал холодный дождь, завывал порывистый ветер. В этот момент мне показалось, что непогода специально взбунтовалась, чтобы меня проучить. Я не должна так относиться к Нику. Он этого не заслужил.

Сейчас он не понимает, насколько серьёзны мои чувства.

Надо сделать так, чтобы он меня полюбил.

30 августа. Днём

Милли собрала вещи и уехала. С утра она заявила, что настроена крайне решительно и больше не может задерживаться здесь. Николас не стал возражать или спорить — он молча пожал плечами и любезно предложил подвезти её до города.

Он верил, что с её отъездом больше никто не будет стоять у него за дверью…

Когда они подъехали к её дому, Милли тяжело вздохнула и, наконец, подняла глаза.

— Не думайте обо мне плохо, мистер Николас, — тихо сказала она. — Честное слово, я бы никогда от вас не ушла, не случись всего этого.

Николас отвернулся и стиснул зубы. Больше всего на свете он хотел, чтобы она вышла из машины.

— Не расстраивайтесь так, — Милли прикоснулась к его плечу. — Я думаю, у вас всё будет хорошо. Найти домработницу — не проблема, ну, а что касается ночных визитов, у вас же где-то был знакомый детектив, позвоните ему.

— Да, да, конечно, — пробормотал Николас, не оборачиваясь, — Прощайте, Милли.

— Прощайте, мистер Николас. Да хранит вас Господь.

Она кое-как открыла дверцу и, тяжело покряхтывая, вылезла из машины.

Когда дверца автомобиля захлопнулась, Николас злорадно ухмыльнулся.

— Ну что ж, — негромко произнёс он. — Сначала была Полли, сейчас появилась Милли. Думаю, самое интересное — впереди.

31 августа. Ночью

Вечер прошёл, как обычно, точно также наступила ночь. Ни девушка с картины, ни душа погибшего моряка не появлялись.

31 августа. Глубокой ночью

Я проснулась, почувствовав бесконечное одиночество. По-моему, сегодня Ник окончательно от меня отдалился.

Что мне теперь делать?

Кто сможет мне помочь?

Как мне жить дальше?

Как ни странно, на все вопросы нет ни одного ответа…

Я чувствую, что теряю связь с Ником.

Он уходит, медленно, не оборачиваясь. Как мне позвать его, чтобы он услышал? Как суметь протянуть к нему ниточку понимания? Как сделать так, чтобы до него донеслась моя мольба?

Слишком много «как»! И ни одного «для этого»! Я чувствую, что болезнь начинает прогрессировать…

Нет, только не это!

Если случится очередной приступ, я его не переживу!

31 августа

Ну вот, и наступил последний день лета. Все. Теперь мне остаётся одно — сидеть у окна и вглядываться в серый монотонный дождь. Похоже, связь с Николасом оборвалась окончательно, я даже не могу представить, чем он сейчас занимается.

Думает ли он обо мне?

Возможно, да, но, возможно, и нет. У меня ощущение, будто его мысли заняты чем-то другим.

Или кем-то?

Почему все так странно происходит в мире? Почему за суетой будничных дней один человек совершенно забывает о существовании другого? И почему внезапно утраченная мысль никак не хочет возвращаться?

Наверное, надо попробовать заявить о себе. Если не напомнить сейчас, потом будет поздно. Эта мысль прочно засела в голову и не хочет оттуда уходить.

Пожалуй, я сделаю это завтра. Но сегодня ещё раз постараюсь сосредоточиться, буду сидеть у окна и ждать Ника. Как знать, вдруг он услышит мой зов и всё-таки решит меня навестить?

1 сентября

Печальная осень вступила в свои права. На улице ощутимо холоднее, ветер набрасывается на окна с удвоенной силой. Порой в этих звуках слышатся чужие голоса. Они упорно зовут, обещая, что ТАМ будет гораздо лучше. Но меня сейчас интересует только один голос — Ника. Как он себя чувствует, в этом огромном, пустом и холодном Доме? Я знаю — это страшный Дом, он медленно высасывает жизнь… К тому же, у Ника — больное сердце, ему нельзя волноваться… Похоже, он пережил немало стрессов за последние две недели. И если сейчас произойдёт что-то из ряда вон выходящее, оно может просто убить его.

А, может, это и к лучшему?

Ведь тогда он навсегда останется моим.

2 сентября

Ника нет. Он меня не слышит, теперь я окончательно это поняла. Два года назад в цепи нашей связи исчезло какое-то звено. Теперь цепь лопнула окончательно…

Хотя нет…

Сегодня утром у меня появилось ощущение, что Ник находится рядом. Порой кажется, будто я слышу шаги, у него такая своеобразная походка! Я слышу их у себя за спиной…

Нет, показалось. Позади никого и ничего нет, кроме серой, унылой комнаты. Комнаты, в которой я жила и готовилась к сентябрю…

Наверное, это из-за грозы. Она началась ночью и продолжается до сих пор. Кстати, я перестала просыпаться по ночам.

Почему?

Неужели я начинаю забывать Ника?!!

3 сентября

Гроза закончилась вчера вечером, но дождь не перестаёт. Он стучит по старой кирпичной кладке, неистово барабанит по крыше, пытается сломать оконные переплёты, разбить стекла и ворваться внутрь.

Неужели он хочет пробраться сюда, чтобы разлучить меня с Ником и забрать с собой?

Или мне опять это кажется?

Это, наверное, снова болезнь… В последнее время мне многое начинает казаться… Вот и сейчас за окном промелькнула чья-то фигура. Может, это есть сам Дождь? Сейчас откроется дверь, он появится на пороге и скажет голосом Ника:

— Наконец я тебя нашёл!

Это плод моего больного воображения. Ник за мной не придёт, я сама должна навестить его. Прийти и сказать, что меня зовут Дженни… И сделать это как можно скорее.

А вдруг, когда я появлюсь, что-то произойдёт? Хотя, что может произойти?

Не со мной, с Ником…

Бедный Ник, он всегда был таким доверчивым…

Хорошо.

Я сделаю это.

Завтра.

4 сентября

…Я себя совсем плохо чувствую. Видимо, болезнь всё-таки до меня добралась… Обычно она активизируется раз в год и то в последний месяц лета. В этом году август я пережила без осложнений, значит, она решила зацепить меня в сентябре…

У каждого к сентябрю имеется свой цветок…

С утра я практически не встаю. Как только пытаюсь подняться, начинает болеть голова, перед глазами все кружится и рябит.

Я проваливаюсь в непродолжительный горячечный бред. Сознание раздваивается — я, словно наблюдаю за собой со стороны. И понимаю, что в душе не осталось ничего, кроме всеобъемлющего одиночества…

Я бреду по огромной, плоской равнине. Моя цель — одинокий Дом, стоящий на краю горного утёса. Достигнув его, я, наконец, обрету долгожданный покой. Потому как возьму ТО, ЧТО принадлежит мне. И будет принадлежать всю оставшуюся жизнь…

Я иду по серой, выжженной солнцем траве, но внезапно понимаю, что чем дальше я ухожу, тем больше отдаляюсь от конечного пункта следования…

Кто же я такая?

Странница, попавшая в непонятное место, находящееся на перекрёстке миров…

Путница, бредущая по вязким пескам Бесконечности в надежде достигнуть того, что практически невозможно достичь…

Женщина, потерявшая все, но страстно жаждущая это обрести…

И даже больше.

Чего мне не хватает в жизни? Скорее всего, обладания…

Можно ли это исправить?

Думаю, да. Главное — упорно добиваться цели, ни перед чем, не останавливаясь и, во что бы то ни стало, идти до конца. Что я и делала в последние годы. Иногда мне казалось, будто я стою на пороге новой жизни — безоговорочной уверенности в себе. Но каждый раз, поворачивая дверную ручку, я с горечью отмечала, что дверь по-прежнему заперта.

Ник! За этой дверью наверняка находился Ник! Человек, о котором я мечтала всю жизнь! И не только о нём, обо всем, ЧТО, так или иначе, с ним связано. Сколько раз я была рядом, но он этого не замечал! Или не хотел?..

Теперь настало время выяснить все. Я больше не могу барахтаться на месте, смотреть на этот чёртов Дом и, сжав кулаки от обиды и душевной боли, осознавать, что не продвинулась к нему ни на дюйм.

Я должна положить этому конец.

Всё!

Хватит!

Пришло время собрать все камни, которые я когда-то разбросала! Слишком многое в жизни обходило меня стороной!

И от этого я уже устала.

Пора победить усталость!

Пора приблизиться к этому недосягаемому Дому!

Пора пойти и взять то, что должно мне принадлежать!

Я вынуждена это сделать!

Я просто должна!

7–8 сентября. Ночью

Несколько дней дневник не писала — была не в состоянии. Сейчас, вроде, болезнь отпустила.

Чего только мне не привиделось в эти дни! Пожилая полная женщина, прижимающая к уху небольшой мобильный телефон и при этом воровато озирающаяся по сторонам… Молодая обнажённая особа, одеяние которой составляет лишь полупрозрачный голубой шарф… Тёмная, мрачная фигура в длинном монашеском одеянии…

И, сверкнувшая, как солнечный блик, гладкая, зеркальная поверхность лезвия топора…

Интересно, он здесь причём?

Вопросов много, ответов, как всегда, нет. Известно лишь то, что все это объединяет одно место и одно время. Глухая, непроглядная ночь, окутавшая зловещий, одинокий Дом.

И ещё один человек.

Женщина.

От всего этого я скоро сойду с ума! Неужели Смерть подкралась ко мне так близко?

Ну, уж нет!

Я ещё слаба, но уже чувствую ясность ума и небольшой душевный подъем. И уверена, что хочу закончить начатое два года назад.

Николас больше не уйдёт. Он просто физически не сможет этого сделать. Потому что однажды, два года назад он ушёл от меня, и я думала, навсегда. Оказалось, нет…

Ужасно болит, болит и раскалывается голова…

…Я не смогла сделать то, что хотела. Тогда мне казалось, у меня получилось… Но… на деле вышло иначе… За последние годы Николас сильно изменился, а я осталась той, кем была всегда…

За окном светлеет.

Серая туманная дымка постепенно растворяется в утреннем прозрачном воздухе. Восьмое сентября окончательно вступает в свои права. Завтра у твоей жены, Ник — день рождения.

У жены или у дочери?

Хм-м, собственно говоря, какая разница? Главное, Она у тебя одна и самая необыкновенная и любимая…

Ник…

Я должна попросить у тебя прощения.

Прости за то, что не смогла забыть тебя все эти годы!

Прости за то, что каждый день думала только о тебе!

Прости за то, что желаю обладать тобой всецело и без остатка!

Меня вновь охватывает дрожь. Я встаю, подхожу к окну и долго смотрю на серый, постепенно становящийся белёсым, туман. Мне кажется, в нем я различаю нечто тёмное, в этом тумане угадываются двое.

Ты и я.

Я медленно возвращаюсь к столу, тяжело опускаюсь на стул и вновь принимаюсь писать дневник. Отчёт о том, что Дженни всё-таки существует и желает только одного человека и всего, что ему принадлежит.

Ник, я думаю, наступило наше время, и пришла пора нашей встречи! Не сердись, что я так долго оттягивала её!

Хотя завтра будет чудесный праздничный день, мне кажется, ты его не увидишь. У тебя всегда было слабое сердце и излишне богатое воображение. Я знаю, ты меня не ждёшь, моё появление тебя убьёт. Знаю и ничего не могу поделать.

Потому что лишь я должна обладать всеми цветами, каковые только есть к сентябрю.

8 сентября

Наконец-то я добралась до Дома. Ощущения смерти, что посещали меня в бреду, не подтвердились. Я сумела доказать болезни обратное…

…Я медленно окидываю взглядом открытые ворота, забор и сам Дом в глубине двора. Скорее всего, Николас не ждёт меня. Тем лучше. Теперь надо незаметно войти.

Во дворе никого нет. Я инстинктивно оборачиваюсь — нет, ворота и не думают закрываться, они по-прежнему гостеприимно распахнуты.

Никто не думает, что я здесь появлюсь.

Я медленно поднимаюсь на крыльцо, но ещё медленнее поворачиваю дверную ручку. К моему удивлению, дверь легко, без скрипа открывается, но это, скорее всего случайность.

Не думаю, что здесь кто-то может меня ожидать.

В прихожей царит приятный полумрак. Я замираю и внимательно прислушиваюсь. В Доме стоит удивительная тишина. Ни единого шороха, ни звука, которые бы указывали на какие-либо признаки жизни.

Я же говорила, здесь меня никто не ждёт.

Я аккуратно кладу сумку в угол прихожей и начинаю раздеваться. Сегодня я должна появиться перед Ником в том виде, в каком он в первый раз увидел меня три недели назад. На мне должен быть лишь голубой газовый шарф. Если этого окажется недостаточно, содержимое маленькой сумочки поможет довести задуманное до конца.

Всё!

Я готова!

Ещё раз, глубоко вдохнув, я тихо, стараясь не шуметь, выпускаю воздух. Уходящая Ночью не должна выглядеть взволнованной и возбуждённой.

Таковы правила игры.

Бедный, бедный, доверчивый Ник! Сейчас я увижу тебя!

Я подхожу к дверям в гостиную и останавливаюсь у порога. Сердце бешено колотится, мне необходимо успокоиться. Ник находится там, я знаю. Я должна предстать перед ним с ясной, холодной головой и не менее холодным сердцем.

Пульс постепенно замедляется. Мысленно сосчитав до двадцати, я переступаю порог гостиной. Здесь ничего не изменилось — та же обстановка, также размеренно и неторопливо потрескивают в камине дрова…

И, вряд ли кто-то сейчас скрывается за дверью…

Перед камином стоят два кресла, из-за спинки того, что слева поднимается струйка табачного дыма. Николас дома, как я и предполагала. Он сидит у камина и снова о чём-то размышляет.

Может, вспоминает меня.

Может, сожалеет, что так случилось.

Но… может быть, и нет.

Я уверена, Николас не знает, что я нахожусь у него за спиной. Пора начинать. Как истинный актёр, Николас, ты должен достойно оценить моё представление.

Я задерживаю дыхание перед монологом, но не успеваю ничего сказать. Правое кресло разворачивается, и я чувствую, как у меня начинают дрожать колени.

Потому что в этом кресле сижу я САМА. Обнажённая, закутанная в полупрозрачный шарф голубого цвета. Все совпадает до мелочей.

Только мои глаза полыхают таким презрением, что невольно холодеет внутри.

Левое кресло совершает медленный поворот. В нем, как я и предполагала, находится Николас. Почему-то сегодня он в очках, странно, я никогда раньше не видела, чтобы Николас носил очки…

Он печально улыбается, медленно их снимает и долго смотрит на меня уставшим взглядом карих, с зелёными крапинками, глаз. Сигарета тлеет в его руке, и дым тонкой струйкой уходит вверх, словно напоминает, что нельзя обрести то, чем раньше никогда не владел.

Печальная улыбка угасает.

Николас вздыхает.

— Здравствуй, моя милая, дорогая Джина, — тихо произносит он.

P.S. 8 сентября. Вечером

Скорее всего, меня всё-таки зовут Джина, потому что я давно ею стала. Я говорю и буду говорить о ней в третьем лице и в прошедшем времени, потому что Джина — мой реальный скелет в шкафу…

Сейчас, когда я пишу эти строки, я в очередной раз вспоминаю, насколько великодушно поступил Николас.

Он попросту меня отпустил. А, точнее, отпустил её…

Безусловно, она виновата.

Виновата в том, что посягнула на ТО, ЧТО ей никогда не принадлежало.

Виновата в том, что посягнула на ТОГО, КТО ей никогда не принадлежал.

Виновата в том, что вместо себя заставила страдать невиновного человека.

Теперь я осталась одна. Я вновь нахожусь в серой комнате, сижу за столом и продолжаю вести дневник. Точнее, уже заканчиваю, потому что эта запись будет последней. Писать больше не о чем, но я должна это сделать. Хотя бы для того, чтобы облегчить душу.

Это она пришла к нему два года назад, в тот момент, когда он приехал в Дом, страдая от невыносимого одиночества.

Это она два года назад сказала, что это — их последняя встреча.

Это она появилась у него два года назад, когда он уже умирал.

Она не знала, жив он или нет, поэтому пришлось рассказать историю о том, что она жила с ним ради денег. Будь он жив, наверняка, отреагировал бы. Так она считала тогда. Но время показало, что просчиталась.

В тот вечер она говорила правду — деньги были ей необходимы. Да и сейчас они вряд ли бы помешали.

Потом она подожгла Дом и уехала. Уверенная, что Николас мёртв, она знала, что полицейское разбирательство придёт к выводу о несчастном случае.

Наполовину дело было сделано.

После этого она сказала Дженни, что по одному из телеканалов показывали пожар в загородном доме, что на горном обрыве, в тридцати часах езды от Кембертауна. Призрачно намекнула, что это мог быть Дом Николаса.

Впрочем, намёка и не требовалось.

Дженни уже давно отошла от ссоры и нанесённой обиды, и все время порывалась съездить к мужу. Только Джина не давала ей этого сделать. Ей приходилось ежедневно разрываться между Дженни и Ником, поэтому она и не могла часто приходить к нему на свидания.

Услышав, что несчастье могло произойти с её мужем, Дженни, как ненормальная, прыгнула в автомобиль. Благо, что Джина основательно над ним потрудилась, и он не смог завестись. Вполне естественно, она любезно предложила воспользоваться своим. Зная, что он начисто лишён тормозов.

Дженни с радостью приняла предложение и тут же умчалась, оставив ей ключи от дома. Зная, что Дженни обожает быструю езду, Джина в исходе поездки не сомневалась.

Теперь дело было сделано полностью.

Конечно, она не могла предвидеть, что Николас сумеет выпрыгнуть из окна и, тем более, остаться в живых, а Дженни, попав в аварию, не погибнет, но, с полной амнезией, попадёт в клинику для душевнобольных.

Ужасно трясутся руки, я знаю, что не смогу простить себе этого до конца жизни. Теперь в моей душе кто-то будет постоянно находиться за дверью…

Прошёл год. Все это время Джина пыталась добиться вступления в наследство, на правах законной жены, но закон предусматривал массу бюрократических препон. Без преодоления их, добиться желаемого было невозможно.

Через год Николас неожиданно объявился, и с мечтами о наследстве пришлось распрощаться. Где он пропадал, неизвестно, к тому же, сейчас это не имеет значения. Он нашёл Дженни в клинике Святого Патрика и, уверенный в том, что именно она так поступила, разыграл дикий, ужасный спектакль. Сценарий к нему он почерпнул из бесед с Джиной. Потом договорился с руководством клиники, по всей видимости, хорошо заплатил, и Дженни осталась там… навсегда. Понятно, что Николасом двигала месть. Джину это устроило.

Правда, на довольно небольшой промежуток времени…

В течение последующего года она скрупулёзно наводила справки, и когда узнала, что Николас собирается обосноваться в особняке своего деда, вздохнула с облегчением. Тут же наняла добродушную толстушку Милли и внедрила её в Дом в качестве домработницы. Ничего не подозревая, Николас взял её на работу. Платил неплохо, правда, самой Джине пришлось платить ей больше.

И тут она впервые подумала об искуплении грехов…

Прошёл ещё год. Самое интересное, что все роковые события начинались четырнадцатого августа, поэтому она решила не нарушать традицию. И одновременно начала вести дневник.

Чтобы начать очищать свою душу…

Надо было придумать нечто оригинальное, разыграть красивую комбинацию, настолько невероятную и ужасную, чтобы смерть Николаса выглядела естественной. Зная, о его слабом сердце и буйной фантазии, она придумала неплохой сценарий.

Очистится ли после этого моя душа?..

В доме Николаса в Кембертауне была картина. Семейный портрет, выполненный с фотографической точностью. Он подал Джине мысль написать портрет обнажённой Дженни. Дженни должна была все ещё притягивать Ника…

Я всегда старалась притягивать его…

Её неожиданное появление повергло бы его в полный стресс.

Если бы он только знал реальную суть вещей…

У меня слишком мало времени.

Я должна не отвлекаться и закончить начатое…

Найти художника и заказать портрет оказалось делом несложным, тем более, в поиске натурщицы не было нужды. Николас не подозревал о существовании Джины, поэтому он решил, что портрет выполнен с фотографии Дженни.

На какое-то время она успокоилась. Милли тогда ничего не знала, Джина специально не стала посвящать её в прошлую жизнь Ника, чтобы она ненароком не сболтнула лишнего. Нанимая её, Джина объяснила, что этот мужчина ей просто нравится, но он — вдовец, поэтому вступить с ним в какие-либо отношения крайне тяжело. Сначала нужно тщательно изучить его характер. Поскольку платила она довольно щедро, Милли не задавала никаких вопросов, когда Джина попросила установить потайные микрофоны во всем доме, а также в машине Николаса. Теперь она знала, о чём он говорит и думает, когда остаётся один. У Николаса была одна положительная черта — он любил проговаривать мысли вслух.

А когда Николас уехал в город, она попросила Милли спрятать портрет за деревьями.

Я всё-таки сделала это…

Она гордилась своим первым шагом. Этот портрет имел маленькую, но приятную особенность. Фигура Дженни была выписана специальными красками, которые оставались на полотне лишь при хорошем освещении. Как только становилось темно, они почти сразу исчезали. Чтобы восстановиться, требовались два-три часа и, желательно, естественное освещение. Это было чем-то типа солнечной батареи и годилось для осуществления замысла Джины.

Кстати, в бумаге, которой она обернула картину, были сделаны маленькие дырочки, чтобы, развернув её, Николас обязательно увидел центральную фигуру. Но, как тщательно он не осматривал обёртку, хитрости не заметил.

Мой милый, по-прежнему невнимательный Ник!

Джина знала, что Дженни не выберется из этой проклятой клиники, пока Николас сам не захочет, и он в тот момент не хотел.

В тот момент не он один хотел, чтобы Дженни оставалась там…

Но время шло, и вопрос об очищении души вставал всё острее…

Я не должна отвлекаться…

Дженни была полностью отрезана от внешнего мира, и Джина, не преминув этим воспользоваться, начала звонить Нику на домашний телефон. Разговаривала она все время шёпотом, поэтому отличить её голос от голоса Дженни было невозможно. Интонации же она прекрасно знала.

Ещё бы их не знать… Но что бы произошло, если б Дженни всё-таки покинула клинику?

Покинула б клинику…

Покинула…

Произошло…

И, наконец, Джина преподнесла жемчужину своего сценария — появилась в Доме Николаса сама. В первый раз ей далось это нелегко — она ужасно волновалась, временами даже трусила. Но все прошло более гладко, чем она предполагала. Николас так испугался, что не смог встать с постели, не говоря уже о преследовании. Хотя, у Джины были отступные пути, и в случае погони она могла спрятаться в комнате Милли. Та хоть и была женщиной в возрасте, с радостью согласилась поучаствовать в игре. Об одном только она жалела позже, что зря оставила шарф на полу. Она приобрела несколько штук таких шарфов, но надо же было Николасу заехать именно в тот магазин, где она их покупала!

Не могу не сказать несколько тёплых слов о детективе. Похоже, в частные агентства идут те, кто не может работать в обычном полицейском участке. Он не понравился Джине с первого взгляда. Поэтому, не оставалось ничего, как пойти на хитрость — взять помаду любимого цвета и в одну из ночей сделать надпись на зеркале в ванной комнате. Она знала, что ничего конкретного этот сыщик не выяснит, Николас будет разочарован и, в конце концов, откажется от его услуг.

Так и получилось.

С арены сражения сошёл тот, кто в дальнейшем мог ей помешать.

Что касается телефонных разговоров Николаса, то о них регулярно сообщала Милли. По мобильному телефону, который Джина дала ей для этих целей.

По сообщениям домработницы, Николас реагировал на звонки слишком вяло. Необходимо было перейти к более решительным действиям. Вот тогда Джина решилась на непосредственный контакт. На случай сопротивления прихватила с собой эфир, но он не понадобился. Но, хотя агрессии со стороны Николаса не последовало, она не смогла удержаться и всё-таки им воспользовалась.

Время шло, а желаемые результаты не были достигнуты. По расчётам Джины все должно было закончиться восьмого сентября, в канун дня рождения Дженни. Ей казалось символичным совпадение двух этих дат — смерти и рождения. Тогда можно было всерьёз задуматься о цветах к сентябрю.

Нужно было сделать так, чтобы Николас начал волноваться. Люди, когда они нервничают, всегда совершают массу ошибок. Но он оставался спокоен. Поэтому Джина специально попросила Милли, упомянуть о могиле… Николас сам выдумал эту легенду, и было необходимо дать понять, что он лжёт. Тогда он мог впасть в состояние психологической нестабильности. Однако, как ни странно, вновь последовал просчёт.

Николас согласился съездить, и глазом не моргнув. На могилу, которой нет. И, самое главное, на четыре дня выпал из поля зрения…

Ну, а ситуация с гаданием вообще вывела Джину из себя. Каков оказался хитрец! Кто бы мог подумать, что он так хорошо разбирается в картах Таро! Именно тогда у неё начали появляться сомнения. Оказалось, она знает Николаса не так хорошо, как предполагала…

С этого момента во мне будто что-то надломилось…

Пропала былая уверенность, Джина почувствовала, что ситуация выходит из-под контроля. Когда в телефонном разговоре он заговорил о могиле Дженни, она невольно растерялась, опешила и в результате, как ей потом поведала Милли, звонок не возымел обычного действия.

Окончательно она огорчилась после рассказа Милли, услышав про душу умершего моряка. Похоже, что та тоже опешила не меньше, потому, как спросила, не Джина ли это была этой душой. Ещё в больший тупик её поставило сообщение о надписи с именем на оконном стекле. И когда в Доме появилась обнажённая девушка в голубом газовом шарфе, она реально ощутила, что почва уходит из-под ног.

Она предчувствовала, но, возможно, знала наверняка, что Николас готовит ответный контрудар, и все роли в его сценарии будет исполнять та, которую сейчас называют Дженни.

И когда-то называли Джиной…

Ловушка не сработала. Мало того, постепенно западня затягивала её саму. Она же, ничего не понимая, начала жутко нервничать.

Безразличное отношение Николаса к уходу Милли все перевернуло вверх дном. Появилось опасение, что он вскоре либо выгонит её сам, либо заявит о происходящем в полицию. В настоящую полицию, где нет тупоголовых пьяниц-детективов. Тогда Джина решилась на крайние меры. Но убить Николаса ей не удалось.

После этого она полностью разуверилась в себе. Хорошо, что заставила Милли вовремя уйти, иначе, неизвестно, чем бы всё это закончилось. Правда, с её уходом, связь с Николасом прервалась окончательно. Мысль о том, что каждый день он может придумать что-нибудь новое против неё, стала настолько навязчивой, что она заболела. Начали повторяться приступы раздвоения личности, что довольно неприятная вещь. Поняв, что медлить больше нельзя, она решила ещё раз испытать судьбу. Если б она знала, где провёл Николас эти четыре дня! Если бы она додумалась позвонить или съездить в клинику Святого Патрика!

Если б она вовремя вспомнила, что Дженни уже давно нет в официальном списке пациентов!

Если бы она вовремя сопоставила все факты и действия Ника…

Может быть, тогда бы она поняла, что все её попытки обречены на провал…

Ну почему, почему я не сделала всего этого раньше?!!

Почему…

Ну вот, дорогой, наверное, всё. Я изложила свою историю подробно, как ты просил. Возможно, у тебя возникает ещё один вопрос — для чего я все это сделала? Что ж, пожалуй, напоследок я открою тебе свою маленькую сокровенную тайну.

Дженни всегда боялась тебя потерять. Поэтому Она и решила не знакомить тебя с Джиной. Мы с Ней похожи, как две капли воды, только я несколько моложе…

Потому что я — это Она, я — Её сестра.

Но я всегда хотела тебя.

Я хотела обладать тобой и, естественно, твоими деньгами.

Я, по своей натуре, собственница. С тех пор, как я увидела тебя в первый раз, эта мысль крепла во мне с каждым днём.

И… я всё-таки попробовала тебя…

Нет, если быть точной, тебя попробовала Джина…

А, впрочем, какая разница?..

Это случилось на шестом году твоей совместной жизни. С утра Джина позвонила Дженни и пригласила Её встретиться с общей подругой, которая оказалась в Кембертауне проездом. Они много шутили, вспоминали и, естественно, пили вино. Незаметно Джина подсыпала в бокал Дженни клофелин, и уже через двадцать минут та спала ровным, глубоким сном праведницы.

Являлась ли Она таковой? Кто знает…

Джина переоделась в её одежду и поехала к тебе.

В тот день ты задерживался на работе. Ты позвонил, Джина взяла трубку, но разговаривала шёпотом, и ты не заметил подмены. Как она ждала твоего приезда! Какие неописуемые любовные сцены рисовало её воображение!

Когда вы оказались в постели, Джина попробовала воплотить свои фантазии в реальность. Она думает, получилось неплохо. По крайней мере, ты обратил на это внимание, сказав, что супруга вела себя необыкновенно. Но при этом продолжал называть Джину именем своей жены.

Ты не заметил подмены, Ник!

Именно тогда Джина поняла, как ты любишь Дженни. Это произошло в одну из сентябрьских ночей, и она всей душой возненавидела этот месяц! Она осознала, что все её попытки бесплодны. Она поняла, что ты Её никогда не оставишь.

И ушла, словно побитая собака.

И вот, два года назад, она решила все повторить. Она сделала операцию по восстановлению девственности и пришла к тебе, назвавшись своим именем. Она выдумала красивую сказку, Ник, и ты в неё поверил. На этот раз она добилась, чего хотела. Но голая любовь её больше не интересовала. Теперь она была практичной и расчётливой. Правда, осуществить замысел до конца опять не удалось.

Теперь ты все знаешь, Ник…

Или почти все…

Если говорить откровенно, я завидую. Я считаю, нет разделения зависти на «чёрную» и «белую» — люди сами это придумали, чтобы было легче скрывать извращённые стороны характера. Я не пытаюсь ничего скрывать, хватит, я и так носила маску слишком долгое время. Зависть разъедает меня изнутри, выворачивает наизнанку, сжигает душу и разрывает сердце раскалёнными добела щипцами. Я не смогу жить поблизости, Ник, по крайней мере, сейчас. Думаю, лучше уйти, тем более, ты РАЗРЕШИЛ мне это сделать.

Когда я начинала писать дневник, я считала, что найти его кому-либо будет невозможно. Интересная штука — жизнь! В итоге, получилось наоборот! Я оставляю тебе то, что будет хотя бы изредка напоминать обо мне. И мне хочется верить, что, когда ты будешь читать эти строки, ты увидишь между ними моё лицо…

Единственное, о чем я действительно сожалею, что отныне ты не сможешь дарить Дженни цветов к сентябрю…

P.S.S.

Я закрываю тетрадь, подхожу к окну и ещё долго смотрю на безрадостный, осенний пейзаж. В вое ветра, сотрясающего Дом, мне слышатся дикие, чужие голоса. Я знаю, о чем они хотят рассказать, и в эту минуту я особенно остро чувствую холодное дыхание ненавистного сентября.

Часть IV Николас

9 сентября 2004 года

Сейчас, когда при свете свечи я гляжу на эти строки, я не могу понять, как всё это могло произойти.

Как случилось, что я усомнился в человеке, который безумно любил меня на протяжении многих лет и старался сделать всё, чтобы скрасить моё жалкое существование в жестоком, беспощадном мире?

Как я мог сознательно обречь его на столь долгие и мучительные страдания?

Как я мог взять и предать его?

Я знаю, мне нет прощения. Что бы я теперь ни сделал, это не искупит и малой части грехов, совершенных по отношению к моей супруге. Поэтому мне ничего не остаётся, как собрать, воедино все три исповеди, обобщить мысли и чувства и, в конечном итоге, подарить это покаяние жене в день её рождения.

Нельзя забывать об ошибках, которые ты совершил, иначе впоследствии, ты совершишь нечто большее и ужасное, такое, что исправить, увы, будет невозможно.

Простила ли меня Дженни? Думаю, нет.

Наверное, правильно сделала.

Теперь до конца дней я буду вымаливать у Неё прощение, чего б оно мне не стоило. И, может быть, однажды, лёд в Её душе, наконец, растает. Главное, что Она не оставила меня, и в жизни вновь появился человек, ради которого стоит жить.

Бедная моя девочка!

Как я хочу, чтобы твои дни были светлыми и солнечными, а серые тучи отчуждённости и непонимания покинули небосвод. Я знаю, этого не случится, пока я не постараюсь сам. Обещаю, что сделаю все возможное.

Когда правая рука устаёт, я встаю, подхожу к окну и подолгу смотрю на безрадостный пейзаж, который окружает Дом с восточной стороны. Я вижу, как волны холодного северного моря в гневе бросаются на черные обнажённые скалы, потом откидываются назад, и глубокие, тёмные воды долго колышутся, словно хотят напомнить мне о том ужасном проступке, который я когда-то совершил.

Я стою, смотрю в окно и твёрдо знаю, что сейчас откроется дверь, в комнату заглянет Дженни, и я услышу знакомые до боли слова:

— Ник, ну почему ты опять сидишь в темноте?

Почему?

Потому что я закончил писать наш общий дневник. Пусть читать его будет не совсем приятно, зато написан он правдиво, без искажения реальности и сокрытия фактов.

Может быть, кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь найдёт наш дневник и прочитает его.

Может быть, он поймёт, что на свете действительно существует настоящая, безграничная любовь.

Но, может быть, дочитав его до конца, он увидит между строк то, чего раньше не смог увидеть я. Что всю оставшуюся жизнь я буду дарить своей единственной Дженни цветы к сентябрю.

21 августа 2003 г. — 11 июня 2004 г.

Об авторе

Николай Станишевский родился в г. Гурьев Казахской ССР в 1963 г. В 1988 году окончил Горьковский государственный педагогический институт по специальности «переводчик». Профилирующий язык — английский.

Работал по специальности в Северной Африке. В 2005 году окончил Российский государственный гуманитарный университет по специальности «юрист-правовед». В настоящее время работает директором собственной юридической компании. В свободное время занимается созданием документальных фильмов и аудиокниг.

Оглавление

Часть I Николас

Часть II Джина

Часть III Дженни

Часть IV Николас

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg