«Мадонна с лилиями»

Барбара Картленд Мадонна с лилиями

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1802 год

Экипаж маркиза Фейна, запряженный чистокровными лошадьми, не спеша катил по Сент-Джеймс-стрит, обращая на себя внимание редких в этот вечерний час прохожих.

Маркиз будил в человеческих сердцах зависть, ревность и другие сильные чувства не только потому, что в его коляску были запряжены породистые лошади.

Он был первым во всем, за что брался, поэтому окружающие ревниво относились к его успехам. Неудивительно, что маркиз снискал весьма сомнительную славу распутника и гуляки даже среди тех, кто вращался в кругу принца Уэльского.

Великолепный спортсмен, он пользовался уважением в спортивном мире, однако часто вызывал ярость конкурентов в непростом деле, каким является разведение лошадей. Этот человек был так уверен в своем превосходстве, что остальным приходилось мириться с тем, как он виртуозно обходит их в любом деле, за которое брался.

Маркиз был удачлив и в том, что касалось прекрасного пола. Ему не раз удавалось похищать самых блестящих светских красавиц прямо из рук своих соперников.

Поговаривали, что он разбил больше сердец, чем любой другой светский бонвиван.

Порой любовные похождения вызывали недовольство принца Уэльского.

— Не понимаю, что они все в вас находят, Фейн, — раздраженно заметил Его Высочество в тот момент, когда узнал, что красавица танцовщица из театра Ковент-Гарден, привлекшая его внимание, уже пользуется покровительством маркиза.

Впрочем, вопрос не требовал ответа.

Дело в том, что маркиз был не только красив, но и богат, как крез. Его особняки были наполнены произведениями искусства, которые его предки собирали еще со времен царствования королевы Елизаветы I.

К тому же Фейн не раз во всеуслышание объявлял, что никогда не был влюблен, и тогда станет понятно, что все это вместе взятое таило в себе притягательную силу для женщин.

— Нет на свете женщины, которая в глубине души не хотела бы попробовать исправить этого распутника, — заметил накануне в разговоре пожилой джентльмен, член Уайтс-клуба. — Но повлиять на Фейна — это все равно что задаться целью потушить лесной пожар с помощью ведра воды!

Этот разговор был вызван последней новостью — как писали газеты, леди Изабель Чэтли отбыла из Лондона, «чтобы отдохнуть и поправить свое здоровье на свежем деревенском воздухе».

Однако каждому было ясно, что деревенский, равно как и всякий другой, воздух не в силах излечить разбитое сердце той, что побывала в объятиях маркиза Фейна.

Он начал тяготиться обществом леди Чэтли еще в начале апреля, когда двор возвратился в Лондон.

К концу месяца уже ни для кого не были тайной ни отвергнутые чувства несчастной красавицы, ни равнодушие Фейна. Порой приходилось слышать, как леди Чэтли в отчаянии призывала смерть.

То, что она наконец решила оставить эту бессмысленную гонку за маркизом и удалиться в деревню, было приятной новостью для тех, кто уже устал от ее постоянных стенаний. Однако все без исключения сходились во мнении, что маркиз Фейн поступил в данной ситуации некрасиво.

Начиная этот легкий флирт — а именно им, по всей вероятности, он собирался и ограничиться, — Фейн должен был почувствовать, что леди Изабель отличает некоторая назойливость.

— То, что она необыкновенно хороша собой, вовсе не служит ему оправданием, — задумчиво произнес другой член клуба. — В конце концов, таковы все женщины Фейна! Он проявляет небрежность к чувствам других и не задумывается о последствиях.

Те, кто находился рядом и слушал беседу двух пожилых джентльменов, про себя вздохнули, подумав, что их «интерес» к женщинам не приносит им и половины тех результатов, которых так легко добивается маркиз.

Потягивая бренди и неторопливо размышляя о том, как провести сегодняшний вечер, члены клуба пришли к единому мнению, что маркиз получает от жизни гораздо больше удовольствия, чем все они вместе взятые. И мысль эта была им не слишком приятна…

Тем временем маркиз, который с присущими ему искусством и элегантностью сам управлял своим экипажем, свернул с Сент-Джеймс-стрит и направился в Карлтон-хауз.

Перспектива провести вечер с принцем не слишком привлекала Фейна. Приглашение Его Королевского Высочества было доставлено в тот момент, когда маркиз, вернувшись к себе на Беркли-сквер, переодевался к обеду, который он собирался провести в обществе очаровательной леди Эбботт.

Эта дама обратила на себя внимание Фейна вчера вечером в Девоншир-хауз благодаря своему наряду. Ее одеяние было настолько прозрачным, что, когда леди Эбботт появилась в гостиной, все присутствующие на какое-то мгновение онемели от изумления.

Маркиз и раньше встречался с леди Эбботт на светских раутах, но он и не предполагал, насколько совершенна ее фигура, пока нескромное платье не выявило ее прелестей столь явно.

По своему обыкновению Фейн решил, » что дама заслуживает большего, чем мимолетный взгляд, а уж в том, что ей польстит его внимание, маркиз, с присущей ему самонадеянностью, нимало не сомневался.

Ее темные волосы и чуть раскосые зеленые глаза напомнили Фейну грациозную пантеру, а в разговоре леди Эбботт проскальзывали игривые нотки, как бы намекая, что дама не прочь пофлиртовать.

Все это заинтересовало маркиза, так как он предпочитал женщин, искушенных в любви и знакомых с законами светской жизни.

Беспокойные мамаши старались, чтобы их молоденькие дочери не попадались на глаза маркизу, словно от одного взгляда на этого порочного человека могла пострадать их невинность, но беспокойство их было напрасным — маркиза настолько не интересовали светские барышни, что он их просто не замечал.

Порой кто-нибудь из близких родственников Фейна пытался завести разговор о том, что пора остепениться, жениться и обзавестись наследником, но маркиз с негодованием отвергал такого рода советы.

Для себя он давно решил, что если когда-нибудь женится, то непременно на вдове, то есть на женщине, которая знает свет, а следовательно, сумеет угодить его непостоянной натуре.

Больше всего на свете маркиз боялся скуки и потому старался по возможности реже оказываться в компании или в ситуации, где ему угрожала эта опасность.

Скачки, бокс или охота — все, что предполагало активное действие, доставляло несказанное удовольствие маркизу. Но не меньшее удовлетворение приносила ему погоня за привлекательной дамой, особенно если добыча ускользала, а сама погоня за ней не обещала быть легкой.

Но это случалось нечасто. Наоборот, женщины оказывались в объятиях Фейна с такой быстротой, что порой он даже не успевал раскрыть этих объятий.

Вот и сейчас маркиз возлагал большие надежды на обед с леди Эбботт, но опасался, что этот вечер кончится, как многие другие, то есть дама сдастся слишком быстро.

Экипаж маркиза остановился у изящного коринфского портика Карлтон-хауз, выстроенного архитектором Генри Холландом.

Дом еще не был окончательно отделан, но уже удостоился противоречивых оценок. В ближайшем окружении принца Уэльского его считали произведением искусства, те же, кто не принадлежал к этому избранному кругу, находили его дорогостоящей и пустой игрушкой.

Ни для кого не было тайной, что долги Его Королевского Высочества уже достигли астрономической суммы в полмиллиона фунтов, причем подавляющая часть расходов приходилась на переделку и украшение помпезного дворца принца.

Кое-кто открыто называл Карлтон-хауз слишком роскошным, а потому вульгарным.

Маркиз Фейн, напротив, находил, что у принца тонкий вкус, и, хотя Его Королевское Высочество для обустройства своего жилища влез в непомерные долги, потомки, которые будут наслаждаться собранными во дворце произведениями искусства, по достоинству оценят Карлтон-хауз.

Входя в просторный зал, украшенный ионическими колоннами из сиенского мрамора, и поднимаясь по изящной лестнице, маркиз в очередной раз подумал, что принц Уэльский — человек выдающегося художественного вкуса, к сожалению, не до конца оцененного окружающими.

Европейское образование, полученное принцем, оказало сильное влияние на образ его жизни. Его Королевское Высочество частенько посылал агентов во Францию, где после революции и опустошительных наполеоновских войн можно было довольно дешево купить роскошную мебель и различные произведения искусства.

Посланцы обычно возвращались не с пустыми руками — они везли несметное количество предметов: напольных и каминных часов, экранов, изделий из бронзы, посуду из севрского фарфора, гобелены и тому подобное. И вот теперь, с постройкой Карлтон-хауз, вся эта роскошь и внушительная коллекция произведений изобразительного искусства, приобретенная на лондонских распродажах, — коллекция, равную которой не собирал ни один европейский монарх, получила наконец достойное обрамление.

Маркиз с удовольствием вспоминал, как он помогал Его Королевскому Высочеству выбирать полотна Патера, Греза, Ленена и Клода Лоррена, и теперь они висели в новых апартаментах принца, делая честь его вкусу и вызывая законную зависть у любого знатока искусства, но среди людей, которыми окружил себя принц, — людей, безусловно, умных и образованных — было слишком мало тех, кто так же любил искусство, как маркиз Фейн, который являлся обладателем подлинных сокровищ — изумительных картин и других произведений искусства, унаследованных им от предков. Многие из них не уступали в ценности тому, что приобрел принц Уэльский.

Неуемная страсть принца к коллекционированию вызывала раздражение у королевы. Как-то в разговоре она высказалась, что достаточно маркизу лишь показать Джорджу свои картины, и тот пускается на любые траты, лишь бы заполучить что-то подобное!

В действительности дело обстояло так, что когда бы принц Уэльский ни посетил его дом — будь то загородное поместье Фейн-парк в Хартфордшире или лондонский Фейн-хауз на Беркли-сквер, — Его Королевское Высочество немедленно загорался стремлением, как он выражался, «превзойти» своего друга.

Сейчас принц ждал маркиза в китайской гостиной. Этот стиль уже больше полувека вызывал неизменное восхищение высшего света Англии.

Сам принц буквально влюбился во все китайское после того, как увидел в Кью-Гарденс многочисленные храмы и пагоды, выстроенные для его бабки сэром Уильямом Чемберсом, знаменитым архитектором того времени.

Его Королевское Высочество немедленно послал в Китай своего агента с наказом приобрести мебель для дворцовых апартаментов. Впоследствии стало известно, что покупка обошлась в грандиозную сумму — около семи тысяч фунтов, причем почти полтысячи ушло на знаменитые китайские фонари.

Однако сегодня принц, вопреки обыкновению, не обращал никакого внимания на столь милые его сердцу китайские вещицы. Он стоял перед прислоненной к дивану картиной. Как раз за созерцанием этого шедевра и застал принца Уэльского маркиз Фейн.

Взглянув на вошедшего, принц взволнованно воскликнул:

— Наконец-то! Долго же вы добирались, Вирго. Идите скорей сюда, я покажу вам нечто потрясающее!..

— Прошу прощения, Ваше Высочество, — с достоинством ответил маркиз. — Меня не было дома, когда доставили ваше приглашение, однако, вернувшись, я тут же отправился в Карлтон-хауз.

— Главное, что вы здесь, — возбужденно перебил его принц. — Подойдите и взгляните на эту картину.

На лице Фейна отразилась досада. Судя по тону записки, которую прислал ему принц Уэльский, маркиз предполагал что-то более интересное и интригующее, чем рассматривание очередной картины.

С одной стороны, Фейну было лестно, что принц никогда не покупал произведений искусства, предварительно не посоветовавшись с ним, с другой — он жалел, что не успел принять ванну и переодеться, прежде чем бросаться на зов своего повелителя, — ведь тогда маркиз мог бы прямо из дворца отправиться на свидание с леди Эбботт.

Но сейчас от него ждали суждения о картине, маркиз отбросил сожаления о потерянном вечере и перенес все свое внимание на нее.

Картина была довольно большая и, как отметил Фейн, в прекрасном состоянии.

Нередко приобретения принца Уэльского выглядели плачевно от времени да и просто от грязи, и временами случалось, что, когда их приводили в порядок, они уже не вызывали у Его Королевского Высочества того восторга, с каким он их покупал.

Рассмотрев хорошенько полотно, маркиз обернулся к принцу и неторопливо произнес:

— Кажется, это Ван Дейк.

— Продавец утверждает, что да, — с жаром подхватил принц. — Но взгляните повнимательней, Вирго. Вы не замечаете в ней ничего необычного?

Возбуждение, звучавшее в голосе Его Высочества, заставило Фейна пристальней взглянуть на произведение искусства, находившееся перед ним.

Первым делом он отметил, что одежды мадонны красного и темно-синего цвета, несомненно, были нарисованы в стиле Ван Дейка, да и искусно выписанные руки несли на себе отпечаток гения этого художника.

Младенец Иисус, розовый и пухленький, был прорисован особенно тщательно и, как многие другие персонажи знаменитого голландца, с несомненной психологической глубиной.

Маркиз перевел взгляд на лик мадонны и вдруг удивленно нахмурился.

Принц, не спускавший глаз с лица своего друга, удовлетворенно рассмеялся.

— Ага, вы тоже заметили? Я так и знал! Меня самого это поразило с первой минуты, как я увидел картину.

— Действительно очень похоже, — пробормотал маркиз.

— Сходство просто поразительное! — с энтузиазмом подтвердил принц. — Да вы сами посмотрите…

И он достал из-за дивана другую картину и, повернув лицом к себе, поставил рядом с Ван Дейком.

На ней тоже была изображена мадонна, причем и принц, и маркиз считали эту картину лучшим приобретением прошлого года.

Произведения Стефана Лохнера, чрезвычайно распространенные на континенте, весьма редко можно было встретить в Англии. Однако принцу посчастливилось купить одну из его знаменитых «белокурых и нежных» мадонн, изящные, почти бесплотные фигуры которых буквально парили на окружающем их фоне.

Картина стоила очень дорого именно потому, что произведения Лохнера считались большой редкостью. Торговец, предлагавший ее, не счел нужным вдаваться в излишние подробности, сообщив Его Высочеству лишь то, что ранее она принадлежала некоему частному лицу.

Принц сразу пришел в восторг от покупки и не раз, поставив картину на подрамник в середине комнаты, любовался мадонной, впадая в несвойственный ему лиризм.

Впрочем, такой энтузиазм был понятен маркизу. Лохнеровская мадонна вызывала у него те же чувства.

Хотя Фейн, разумеется, не был столь сентиментален, как Его Высочество, он не раз ловил себя на мысли, что, когда смотрит на картину, ему кажется, будто он слушает средневековую любовную балладу, исполняемую под аккомпанемент старинного спинета.

В то же время маркизу было слегка досадно, что не он является счастливым обладателем этого шедевра. «Проклятие! — подумал он, когда впервые увидел мадонну у принца Уэльского. — Лучше бы я сам нашел ее…»

Картина неудержимо влекла к себе маркиза, и не было случая, чтобы он, переступив порог Карлтон-хауз — а это происходило по меньшей мере несколько раз в неделю, — не направился бы в музыкальную комнату, чтобы вновь насладиться полюбившимся ему шедевром, носившим, как позднее стало известно Фейну, поэтическое название «Мадонна с лилиями».

Именно эти слова были написаны мелкими изящными буквами на обороте холста, и хотя существовала вероятность, что они не принадлежали перу самого художника, а были добавлены позднее, слова эти врезались маркизу в память.

И вот перед ним то же самое лицо, только на портрете кисти Ван Дейка! Это казалось невероятным и тем не менее было именно так…

Композиция картины, разумеется, была несколько иной, да и фигура мадонны в исполнении Ван Дейка лишилась той воздушности и утонченности, которые отличали творение Лохнера, и вместе с тем, поставленные рядом, обе мадонны походили друг на друга как две капли воды.

Те же огромные выразительные глаза, тот же аккуратный маленький носик, те же красиво очерченные губы и, наконец, то же неземное выражение лица, божественный экстаз, словно ее посетила святая благодать.

— Это просто удивительно! — воскликнул маркиз, не в силах сдержать своих чувств.

— Согласен с вами, — кивнул головой принц. — Да и как такое могло случиться? Разве что Ван Дейк копировал Лохнера…

— Это крайне маловероятно, — возразил маркиз. — Из всего, что мы знаем об этом выдающемся мастере, следует, что он был слишком горд, чтобы копировать других, да и свои картины всегда рисовал с натуры.

Не могли же одни и те же натурщицы позировать и Ван Дейку, и Лохнеру, — задумчиво произнес принц.

Маркиз кивнул. Действительно, такого быть не могло по одной простой причине — художники жили в разное время. В начале шестнадцатого века в Кельн приехал Альбрехт Дюрер, и отцы города с гордостью показали ему последнее произведение Лохнера — картину под названием «Поклонение волхвов». На просьбу знаменитости рассказать поподробнее об авторе шедевра ему не смогли ничего толком ответить. Сообщили лишь, что Лохнер приехал в Кельн из небольшого городка Меерсбург, расположенного на берегу Боденского озера, какое-то время жил и работал здесь, и умер в бедности.

Таким образом, получалось, что Лохнер умер между 1451 и 1460 годом.

Маркиз лишь подумал об этом, а принц Уэльский, словно прочитав его мысли, сказал:

— А Ван Дейк родился в 1599 году и умер в Лондоне в 1641-м.

— Конечно, он мог копировать картины Лохнера, путешествуя по Европе… — задумчиво произнес маркиз.

— Я тоже об этом подумал, — кивнул головой принц. — И все же тут кое-что не сходится… Ни на одном другом портрете кисти Ван Дейка нет такого лица, как у этой мадонны, не говоря уже о ее утонченности и одухотворенности.

Это верно, — согласился с принцем маркиз. — Полагаю, мы имеем дело с подлинником?

— Ее принес мне Айзеке. Он уверял, что это одно из лучших произведений Ван Дейка, которые ему когда-либо доводилось видеть.

— Неужели Айзеке продал вам эту картину? — недоверчиво воскликнул маркиз.

Подумав, он добавил:

— Если я правильно помню, Лохнера вам тоже продал Айзеке…

— Ну да, конечно, — нетерпеливо прервал Фейна принц. — Вот только не пойму, к чему вы клоните?

— Пока сам не знаю, — честно признался маркиз. — Мне вдруг пришло в голову, не стали ли мы жертвами обмана…

— Даже если это так, художник, нарисовавший эту картину, — в своем роде гений! — запальчиво произнес принц. — Вы только взгляните на складки плаща мадонны, на кожу младенца Иисуса… Они изображены строго в традициях Ван Дейка!

Однако в данный момент взор маркиза был устремлен на произведение Лохнера. Только сейчас ему пришло в голову, что, помимо лица мадонны, обе картины объединяют и некоторые другие черты. Они наверняка ускользнули бы от поверхностного взгляда дилетанта, и лишь такой искушенный ценитель искусства, как Фейн, сумел их заметить.

Плащ «Мадонны с лилиями» существенно отличался от одеяния мадонны в картине Ван Дейка, и все же маркиз как тонкий знаток искусства сразу обратил внимание на схожесть манеры письма, какие-то неуловимые мазки, чему он даже затруднялся дать название.

Переводя пристальный взгляд с одной картины на другую, Фейн чувствовал, что его интуиция, которая еще ни разу его не подводила, подсказывает — в обоих полотнах есть нечто подозрительное.

Понимая, что принц ждет от него каких-то слов, маркиз со вздохом заметил:

— Странно, очень странно… Пока я не могу найти этому никакого объяснения. Предлагаю сделать следующее, Ваше Величество, — я постараюсь разузнать, откуда Айзеке взял эти картины.

— Прекрасная мысль!

— Вы часто покупали у него?

— Только Лохнера, — ответил принц. — До этого он принес мне еще два или три портрета, но они мне не слишком понравились, так что я даже не стал показывать их вам. А от Лохнера, если вы помните, мы оба пришли в восторг!

Его Королевское Высочество сделал паузу и продолжил:

— Я заплатил за картину больше, чем следовало, но не жалею о том ни минуты!

— И я тоже, — согласно кивнул маркиз.

На его губах появилась легкая усмешка — он не забыл о том, что принц только вел переговоры с Айзексом, а по счету заплатил он, маркиз.

— Да, пожалуй, я прав — только два портрета, — подытожил свои размышления принц. — В прошлом году Айзеке принес мне картину Эль Греко, которая была сильно повреждена и не показалась мне интересной, а потом — довольно невыразительного Ван Дейка, от которого я тоже отказался.

— Эту картину я помню. Что-нибудь еще?

— Нет, это все. И вот вчера он принес Ван Дейка, которого вы только что видели.

— Это, безусловно, очень хорошая картина, — сказал маркиз. — Позвольте дать вам один совет, Ваше Высочество, — не упоминайте в разговоре с Айзексом о сходстве этой картины с произведением Лохнера, пока я не выясню всех подробностей этого странного дела.

— Я целиком полагаюсь на вас, Вирго, — торжественно произнес принц. — Вы знаете, в том, что касается искусства, ваше мнение для меня — закон.

Маркиз принял этот комплимент как должное и продолжил:

— Вы чрезвычайно заинтриговали меня, Ваше Высочество. Обещаю вам, что сделаю все возможное, лишь бы выяснить, откуда Айзеке взял обе эти картины. Теперь я с сожалением припоминаю, что мы слишком легкомысленно отнеслись к покупке Лохнера.

— Вы безусловно правы! — горячо воскликнул принц.

Внезапно на его губах появилась лукавая, почти мальчишеская улыбка, и он добавил:

— Мне кажется, мы оба пришли в такой восторг и так загорелись желанием приобрести этот шедевр, что и не подумали задать Айзексу хотя бы один вопрос!

— Честно говоря, в тот момент мне пришло в голову, что картина, возможно, краденая, — задумчиво произнес маркиз.

— Да и мне тоже! — подхватил принц, явно придумав это на ходу.

— А теперь прошу меня извинить, Ваше Высочество… — начал было маркиз, но принц нетерпеливо прервал его:

— Как, вы уже уходите, Вирго? Ну что же, ничего не поделаешь… Но вы должны непременно вернуться и пообедать со мной. Мне нужно поговорить с вами — о картинах, да и о многом другом!

Чувствовалось, что Его Высочество крайне разочарован. Ему нечасто удавалось залучить маркиза в гости, а между тем он дорожил его обществом, пожалуй, больше, чем чьим бы то ни было другим.

— Ваше приглашение доставило бы мне несказанное удовольствие, Ваше Высочество, знай я о нем раньше, но я уже приглашен на обед… Надеюсь, вы понимаете, что, если я в последний момент откажусь, это будет неучтиво! Принц тонко улыбнулся.

— Догадываюсь, что вы обедаете с какой-нибудь прелестницей!

Он шутливо погрозил маркизу пальцем.

— Будьте осторожны, Вирго! Вы не хуже меня знаете, что у нас обоих скверная репутация, причем ваша, пожалуй, еще хлеще моей. Не давайте пищи для разговоров, сплетники так и ждут повода, чтобы перемыть вам кости.

Маркиз в свою очередь тоже улыбнулся.

— Что бы мы ни делали, Ваше Высочество, всегда найдутся люди, которые будут с радостью судачить о нас, преувеличивать каждую допущенную нами оплошность, а то и припишут проступки, которых мы в действительности не совершали!

Маркиз сделал выразительный жест и продолжил:

— Честно говоря, если уж мне суждено быть казненным — по крайней мере, злыми языками, — я предпочел бы совершить преступление, в котором меня обвиняют, и получить от этого удовольствие!

Принц откинул голову назад и от души расхохотался.

— Прекрасно сказано, Вирго! Я полностью разделяю ваше мнение. Боюсь, нам обоим придется отправиться на «виселицу». Будем надеяться, что эта прогулка обогатит нас новым опытом…

— Хотелось бы и мне на это надеяться, — с серьезным видом заметил маркиз, — но, как вы знаете, действительность часто обманывает наши ожидания.

— Мой дорогой Вирго, — укоризненно заметил принц, — похоже, вы становитесь циником. Так не годится!

— Когда речь заходит об искусстве или о лошадях, я вполне серьезен, — возразил маркиз.

— Значит, вы циник только с женщинами? — уточнил принц и, не дождавшись ответа, продолжил: — Не теряйте надежды, мой славный Вирго! Кто знает — может быть, в один прекрасный день вы еще встретите свою «мадонну с лилиями», и она будет столь же очаровательна, как на картине Лохнера…

— Сомневаюсь, — остудил пыл принца маркиз. — Но, как говорится, надежда умирает последней.

Принц снова рассмеялся, а маркиз Фейн, откланявшись, направился к выходу.

Возвращаясь домой по той же Сент-Джеймс-стрит, маркиз неожиданно поймал себя на мысли, что он напрасно не принял приглашение принца отобедать в Карлтон-хаузе, где его ждали бы превосходные еда и вино, а также занимательная беседа. Однако истинная причина сожалений маркиза состояла в другом.

Раскосые зеленые глаза леди Эбботт, еще утром казавшиеся ему столь привлекательными, внезапно утратили свое очарование. Вместо лица ее светлости перед мысленным взором маркиза вставал одухотворенный лик «Мадонны с лилиями».

Ее глаза, мечтательные и задумчивые, таили в себе некое неземное очарование, бывшее частью ее существа, а от всей фигуры мадонны, особенно от изящных рук, в которых она сжимала букет лилий, веяло неизъяснимой грацией, бросавшей отблеск на всю картину.

Белокурые волосы мадонны были зачесаны назад и прятались под корону, но не обычную, из драгоценных камней, а из цветов. Из всех четырех углов картины на чистый лик пресвятой девы с умилением взирали крошечные пухлые ангелы с белоснежными крыльями.

Именно это лицо маркизу никак не удавалось стереть из своей памяти. Особенно тронуло его выражение глаз. Такого он никогда не видел не только на картинах, но и у реально существующих женщин.

«Как бы я хотел познакомиться с ней!» — неожиданно подумал маркиз, словно речь шла о живой женщине из плоти и крови.

Сворачивая с Пиккадилли на Беркли-сквер, он одернул себя. Нельзя же, в самом деле, так терять голову от простой картины! Если бы это произошло не с ним, а с кем-нибудь другим, он бы первый высмеял такое ребячество.

Мысли маркиза снова вернулись к леди Эбботт. Если она сумеет, как он рассчитывал, хотя бы немного противостоять его знаменитому обаянию и не сдастся сразу, вечер можно будет считать проведенным удачно.

Входя в дом, Фейн надеялся, что это увлекательное состязание не будет слишком легким или слишком простым, иначе скука снова овладеет им.

Сирилла открыла обшарпанную некрашеную дверь, внесла корзинку», осторожно опустила ее на пол и закрыла за собой дверь, затем снова подняла ее и направилась по узкому и длинному коридору в крошечную кухню, расположенную в задней части дома.

Седовласая женщина, стоявшая у плиты, помешивая что-то в кастрюле, обернулась на звук шагов и сообщила:

— Доктора до сих пор нет.

— Он обещал, что придет, — обеспокоенно произнесла Сирилла, — но мне кажется, он догадывается, что нам нечем ему платить…

— Уж это точно! — кивнула головой Ханна. — Вы купили все, что я просила?

Да, и при этом истратила все до последнего пенни. У нас не осталось ничего! Разве что мистер Айзеке придет сегодня и принесет что-нибудь за картину…

— Ему уж давно пора было прийти! — наставительно заметила служанка и решительно добавила: — Не доверяю я ему, хоть убейте!

— Но он единственный из всех торговцев картинами не отвернулся от нас, когда папа захворал! — взволнованно произнесла Сирилла. — Ох, Ханна, боюсь, что нам придется или продать еще что-нибудь, или попросту голодать…

— А что мы можем продать? Ведь в доме не осталось ни одной картины, — резонно заметила пожилая женщина.

Сирилла ничего на это не ответила. Сняв плащ, она почувствовала привычную усталость, одолевавшую ее уже несколько недель. «Должно быть, это оттого, что я плохо питаюсь», — удрученно подумала девушка.

В самом деле, все скудные средства, которыми располагала семья, шли на приобретение лекарств для отца, а обе женщины — и Сирилла, и Ханна — довольствовались овощами да изредка яйцами, не имея возможности купить что-нибудь более существенное.

Прошло уже три дня с тех пор, как Сирилла отнесла Соломону Айзексу Ван Дейка — картину, которую Франс Винтак не успел закончить, сраженный внезапной болезнью.

Удивляясь собственной смелости, Сирилла своей рукой добавила к полотну несколько необходимых штрихов, а затем «состарила» его способом, которому в свое время обучил ее отец. Несколько лет назад, когда мать Сириллы тяжело заболела, а средств на ее лечение не было, поскольку картины Франса распродавались очень туго, он как-то с горечью воскликнул, обращаясь к дочери:

— Если так пойдет и дальше, я преподнесу им урок, который они не скоро забудут!

— Что ты хочешь этим сказать, отец? — спросила удивленная Сирилла.

— А то, — загадочно начал Франс Винтак, — что много лет назад, когда я учился живописи в Кельне, я видел, как создаются подделки.

Сирилла не сводила изумленного взгляда с отца, а он между тем продолжал:

— В Кельне у меня был один необычный знакомый… Как правило, он целыми днями просиживал в картинной галерее и рисовал. Поскольку я сам частенько наведывался в галерею, меня заинтересовало, что делает этот человек.

— Наверное, он рисовал копии, чтобы потом продать их? — рискнула предположить Сирилла.

Правильно, — кивнул Франс Винтак, — но изготовлял он их с таким мастерством, что, закончив, ставил рядом с оригиналом и со смехом восклицал, обращаясь к зевакам, собравшимся поглазеть на его работу: «Ну что, сумели бы вы отличить одну от другой, если бы они обе были в рамах?»

— Неужели они были так хороши? — усомнилась Сирилла.

Она никак не могла поверить тому, что только что услышала, тем более что отец всегда презирал изготовителей подделок и продавцов, которые всевозможными хитроумными способами «состаривали» копии для продажи их коллекционерам.

— А что случилось с этим человеком, папа? — полюбопытствовала девушка.

Однако Франс молчал, погруженный в воспоминания.

— Извини, детка… Так тебя интересует, что случилось с тем художником? — вернувшись мыслями издалека, спросил он. — Ну, время от времени он находил покупателей на свою мазню — в основном людей, которые не могли себе позволить купить подлинники и были вынуждены довольствоваться копиями. А потом я потерял его след. Подозреваю, что он умер в нищете, как и многие его собратья…

— Прости, отец, но я не понимаю, почему ты вдруг решил рассказать мне об этом? — неуверенно проговорила Сирилла.

А потому, что незадолго до моего отъезда из Кельна этот человек научил меня тому, как изготовить копию, сохраняя стиль оригинала. Во-первых, надо должным образом подготовить холст, во-вторых, использовать особые краски, а главное — когда работа почти закончена, необходимо умелыми мазками придать ей такой вид, чтобы ни один покупатель не заподозрил, что она написана недавно, а не столетия назад!

Сирилла внимательно слушала и старалась не пропустить ни одного слова из его рассказа, а он между тем продолжал развивать свою мысль:

— Именно этим я намерен теперь и заняться. Поскольку мир искусства отверг меня, я буду продавать подделки, опуская деньги в карман без малейших угрызений совести!

— Но, папа, ведь это… это обман! Разве ты не знаешь, что подделка произведений искусства карается по закону?

— Только в том случае, если тебя схватят за руку, — хладнокровно возразил Франс Винтак.

Сирилла попыталась продолжить разговор, но он ушел, повторяя про себя, что непременно сделает такую копию, что ни один знаток не сумеет отличить ее от оригинала.

Через некоторое время Франс Винтак направился к некоему сэру Джорджу Бомону, который, как было известно Сирилле, слыл известным меценатом.

Поскольку в те времена в Англии еще не было публичных картинных галерей, подобных тем, что имелись на континенте, сэр Джордж разрешал художникам пользоваться его личной коллекцией для копирования известных картин, имевшихся в его собрании. Среди таких художников был и Франс Винтак.

Обычно, находясь в доме сэра Джорджа, он делал лишь беглые наброски с картин, привлекших его внимание, а уже дома заканчивал копии. Затем подделки шли торговцу картинами, а художник приступал к следующей работе.

Сириллу приводили в восторг творения отца.

— Это просто изумительно, папа! — восклицала девушка. — И все же то, что ты делаешь, дурно…

Но когда неделю спустя Франс передал ей деньги, которых хватило не только на то, чтобы уплатить по счетам, но и на лекарства для матери и еду для всей семьи, девушка почувствовала, что невольно радуется этому, хотя в глубине души и понимала, что сей промысел не совсем законен.

— Надо бы мне найти другого торговца, а это ох как непросто, — как-то признался дочери Франс Винтак.

— А что случилось с тем, кто всегда покупал у тебя картины? — поинтересовалась Сирилла.

— Я не хочу больше иметь с ним дело — он слишком хорошо меня знает, так как бывал в нашем доме и прекрасно помнит, что у нас нет ничего ценного.

— Тогда почему же он купил предыдущие картины?

Франс от души расхохотался.

— Он подумал, что я их украл, и поэтому не задавал никаких вопросов.

— О папа! Неужели тебе приятно, что кто-то считает тебя… вором?

— Да мне все равно! Пусть считает меня кем хочет, лишь бы исправно платил, — невозмутимо ответил Франс. — К несчастью, в последний раз удача от меня отвернулась. Мне пришлось довольствоваться значительно меньшей суммой, чем та, на которую я рассчитывал.

В голосе отца зазвучали сердитые нотки, и, чтобы его успокоить, Сирилла поспешила напомнить:

— Однако этих денег хватило, чтобы заплатить доктору и купить лекарства для мамы…

— А что, доктор был у нее сегодня? — перебил дочь Франс.

Сирилла кивнула.

— И что сказал?

— Что ей нужен отдых и нормальное питание. Еще он дал список новых лекарств, которые мы должны купить для мамы. Прежние что-то мало помогают…

Франс помрачнел и вышел из комнаты. Вскоре Сирилла услышала, как он поднимается по лестнице в спальню жены.

Лишь когда дверь за отцом закрылась, девушка дала волю своим чувствам.

— Мама ни в коем случае не должна догадаться, чем занимается отец. Она это не переживет… ее убьет одна только мысль, что он изготовляет подделки… попросту надувает тех, кто их покупает!.. Это ужасно, дурно, преступно… И все же я не представляю, как иначе нам выпутаться из того бедственного положения, в котором мы находимся.

Но и новые лекарства не принесли улучшения. Мать Сириллы таяла, как свеча. Оживлялась она лишь в те минуты, когда в комнату входил Франс Винтак.

Ее щеки озарялись слабым румянцем, и на какое-то мгновение на лице несчастной женщины проступали черты той юной девушки, которой она была когда-то.

Однако болезнь, увы, уже нельзя было победить. Все средства оказывались тщетными — бедная женщина слабела на глазах. И однажды утром Франс, проснувшись, обнаружил, что его любимая мертва.

Когда Сирилла узнала об этом, ей показалось, что свет померк. Мать была для нее всем — жизнью, счастьем, наконец, всем тем, что олицетворяло для девушки понятие «дом».

Лишившись горячо любимой матери, Сирилла почувствовала себя лодкой в бурном море, оставшейся без руля и ветрил, влекомой безжалостной волной неизвестно куда и не имеющей ни сил, ни умения пристать хоть к какому-нибудь берегу.

Горе Франса Винтака не знало границ.

День за днем просиживал он у себя в студии, уставясь бессмысленным взглядом на холст, натянутый на подрамнике, и время от времени дрожащей рукой пытался набросать на нем любимый образ, однако тут же сердито стирал рисунок, как будто эти жалкие линии были не в силах передать восхитительные черты его любимой.

— Он должен опять начать рисовать, — решительно объявила Ханна некоторое время спустя. — У нас нет ни гроша, и если вы не голодны, мисс Сирилла, то уж я точно хочу есть!

В глубине души Сирилла понимала, что служанка права.

Она осторожно и вместе с тем решительно намекнула отцу, что он должен вернуться к своему ремеслу, иначе они умрут от голода.

Вначале Франс категорически воспротивился совету дочери, заявив, что шел на обман только ради любимой, а теперь, когда ее не стало, он будет писать лишь собственные картины.

Однако за них удавалось выручить лишь несколько жалких шиллингов — сумму, которой едва хватало на покупку холста для следующей картины, а сами творения художника пылились в лавке очередного торговца.

В конце концов Сирилле пришлось пойти на отчаянный шаг — продать несколько милых вещиц, некогда принадлежавших ее матери: пеструю шаль, кружевной шарфик, меховую муфту.

Денег она выручила за них совсем немного, а когда и они кончились, девушка, собравшись с духом, направилась в студию к отцу для решительного разговора.

— Кто-то из нас двоих должен зарабатывать. Может быть, мне удастся устроиться на поденную работу, поскольку я слишком бесталанна, чтобы делать что-нибудь другое!

Франс Винтак, с трудом оторвавшись от горестных воспоминаний, поднял глаза на дочь с таким изумлением, словно видел ее в первый раз.

С самого детства Сирилла очень походила на мать, а по мнению Франса, более красивой женщины на свете просто не существовало.

Теперь же от недоедания и обрушившихся на нее несчастий черты лица девушки заострились, маленький подбородок выдался немного вперед, а глаза казались просто огромными на похудевшем лице. Сирилла не успела как следует причесаться, поэтому волосы свободно падали ей на плечи, словно сверкающее облако бледно-золотистого цвета, какой бывает у предрассветного неба.

В этих золотистых волосах кое-где проблескивали серебристые нити, как будто луна задержалась на небосклоне, хотя ей уже давно следовало бы уступить место дневному светилу.

Отец молча взирал на Сириллу, а та терялась в догадках, о чем он думает. Наконец Франс сказал:

— Еще когда твоя матушка была жива, я начал картину — копию Лохнера, — но никак не могу ее закончить! Один бог знает, удастся ли мне разгадать секрет этого гениального творения, но я попытаюсь…

— О чем ты говоришь, папа?

— Тебе нужны деньги, и ты их получишь, — сухо ответил Франс. — Завернись-ка вон в тот шелк и садись на возвышение.

— Ты хочешь сделать из меня… модель? — робко спросила Сирилла.

Франс даже не удосужился ответить. Сохраняя молчание, он установил мольберт, натянул на него незавершенный холст и усадил дочь так, чтобы свет из окна падал на ее роскошные волосы. И тут же приступил к работе.

Неземной облик мадонны, героини знаменитой картины Стефана Лохнера, странным образом напомнил Франсу покойную мать Сириллы. И теперь, изготовляя копию, он невольно стремился запечатлеть на полотне дорогие черты. Художник не сомневался, что на такую красоту найдется покупатель — ведь каждый разбирающийся в искусстве человек, доведись ему увидеть совершенство, не сможет устоять.

Франс не торопился. За то время, что он работал над копией с шедевра Лохнера, он успел сделать еще три картины.

Эти работы, которые сам художник презрительно именовал «халтурой», были копиями с картин из коллекции сэра Джорджа Бомона. Он продал их тому самому торговцу, который считал, что они украдены. Сделка оказалась удачной — по крайней мере Ханна перестала ворчать и жаловаться на отсутствие денег.

А тем временем художник продолжал работать над своим любимым детищем. Наконец — прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он начал картину, — Франс позволил Сирилле взглянуть на картину и попросил подойти поближе.

— Смотри внимательно, критикуй — ведь у тебя такой хороший вкус! Как по-твоему, чего здесь не хватает?

— Все просто великолепно, папа! — искренне воскликнула Сирилла. — Хотелось бы мне и в самом деле выглядеть так, как на этом полотне…

— В действительности ты еще красивее, — заверил ее Франс. — Но в данном случае меня интересует не то, как ты выглядишь, а какова получилась картина.

— Этот портрет — само совершенство, и ты прекрасно это знаешь! Но почему бы тебе самому не нарисовать такую картину, вместо того чтобы копировать чужую? Ты мог бы подписать ее собственным именем и наверняка прославился бы…

Наступило молчание — как видно, Франс был глубоко тронут искренней похвалой дочери. Наконец, овладев собой, он сказал:

— Хочешь знать правду?

— Что ты имеешь в виду?

— Я объясню тебе, чем отличается Лохнер и другие знаменитые художники, которыми уже много столетий восхищается весь мир, в том числе и мы с тобой, от обычных мазил вроде меня. Их мастерство нельзя превзойти, как бы ни старались копиисты, ибо в их творчестве есть искра божья, а она дается не каждому…

— Ты хочешь сказать, что они сродни музыкантам, которые виртуозно играют чужие вещи, но не в силах создать собственные шедевры?

— Совершенно верно! Композитор — это гений, так же как настоящий художник. А если в человеке нет божественной искры, его творение никогда не станет шедевром. То же и с моими картинами…

— Мне кажется, ты ошибаешься, папа. А впрочем, тебе виднее… И все же мне так нравится твоя картина! Позволь мне взять ее себе. Тогда я могла бы каждую минуту любоваться этой красотой!

Франс засмеялся.

— Для этого тебе достаточно посмотреть в зеркало, дорогая! А картину я тебе не отдам. Кто знает, может быть, благодаря ей мы разбогатеем…

— Каким образом? — удивилась Сирилла.

— Я отнесу ее торговцу картинами — не тому, с которым имел дело раньше, а другому. Его зовут Соломон Айзеке. Я слышал, что он приобретает картины для самого принца Уэльского.

— Но ты ведь не скажешь ему, что это подделка?

— Разумеется, нет! Я скажу, что унаследовал эту картину от предков. Она долгое время была в нашей семье, но теперь крайняя нужда заставила меня с ней расстаться.

Франс иронически улыбнулся, довольный своей выдумкой, и продолжал, обращаясь к Сирилле:

— Приготовь, пожалуйста, мой лучший костюм — тот, в котором, как считала твоя матушка, я выгляжу как настоящий джентльмен. Надеюсь, не вся моя одежда пострадала от моли!

— Как ты можешь так говорить, папа! — негодующе воскликнула Сирилла. — Ханна не допустит, чтобы это случилось.

Итак, облачившись в выходной костюм, Франс Винтак, похожий на истинного джентльмена, хотя и несколько старомодного, вышел из дома, унося картину якобы кисти Лохнера, а Сирилла, хотя в душе и не одобряла действий отца, горячо молилась, чтобы ему улыбнулась удача.

Ворчание Ханны становилось просто невыносимым — она постоянно жаловалась, что ей не хватает денег на еду, а поскольку Сирилла считала, что важнее накормить отца, чем поесть самой, она нередко оставалась без ужина, что постепенно привело к слабости и постоянным головокружениям.

Спустя некоторое время раздался стук в дверь. Догадываясь, что это вернулся отец, Сирилла вдруг поняла, что не в силах встать и открыть ему — она боялась, что сейчас увидит его на пороге с картиной в руке. Что, если ему так и не удалось ее продать?..

Однако Франс с ликующим криком ворвался в дом, подхватил дочь на руки и начал кружить, что, бывало, нередко проделывал во времена, когда она была еще маленькой девочкой.

— Мы выиграли! Выиграли! — кричал он вне себя от счастья.

— Ты продал картину? — неуверенно спросила Сирилла, едва дыша от волнения.

— Да, продал. Агент уверил меня, что сам принц Уэльский собирается ее приобрести. Ему нужен Лохнер для его коллекции, и Айзеке, натурально, горит желанием услужить Его Королевскому Высочеству!

— Мне нужны деньги! — тоном, не допускающим возражения, заявила Ханна из кухни.

— Потерпи немного, женщина, и ты их получишь! — торжественно пообещал Франс Винтак. — А пока бери все в кредит.

— Вы прекрасно знаете, что никто уже не верит мне в долг, — осадила его Ханна. — Если за вашу картину не заплатят в течение суток, мы умрем с голоду, помяните мое слово!

С этими словами она удалилась, с шумом захлопнув за собой дверь.

Франс и Сирилла молча переглянулись, и оба одновременно улыбнулись — им был хорошо известен крутой нрав служанки.

— Не печалься, девочка! — успокоил дочь Франс. — Айзексу так понравился мой Лохнер, что он дал мне несколько фунтов аванса.

— Ну папа! — укоризненно заметила Сирилла. — Почему же ты не сказал этого Ханне? Ты же видел, как она расстроена…

— Я хотел сам купить немного еды на эти деньги, — объяснил Франс, — но потом мне захотелось поскорее вернуться домой и обрадовать тебя этой новостью.

Сирилла молча улыбнулась.

Как это похоже на отца! Он нередко ведет себя как ребенок. Должно быть, это происходит потому, что он, будучи человеком искусства, живет в некоем иллюзорном мире. За эту восторженность, наверное, его и полюбила мать Сириллы.

А любила она его со всей страстью, на которую способны цельные натуры. Казалось, бедная женщина готова была принести любую жертву, лишь бы ее дорогой Франс был счастлив…

Тряхнув головой, чтобы отогнать эти непрошеные воспоминания, Сирилла с несвойственной ей практичностью вдруг предложила:

— Отдай эти деньги мне, папа. Я сама куплю все, что нужно. Если пойдешь ты, то наверняка не сумеешь угодить Ханне!

Франс с легкостью согласился на такой вариант.

Сирилла оделась и направилась в небольшую лавочку, расположенную в переулке рядом с улицей, на которой стоял дом Винтака, а Франс тем временем поднялся к себе в студию. Он собирался приступить к работе над картиной, которая, как надеялся художник, станет подлинным шедевром.

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Уверяю вас, милорд, я больше ничего не знаю, — промолвил Соломон Айзеке, вскидывая руки в протестующем жесте.

Маркиз, выглядевший весьма достойно в жалкой и грязной лавчонке торговца картинами, проницательно посмотрел на него.

— Вы сказали, — продолжил он неторопливо, — что владелец Ван Дейка предпочел не раскрывать своего имени. Это я понимаю. Но и вы должны понять, что я не могу советовать Его Королевскому Высочеству приобрести картину, не удостоверившись, что она появилась из надежного источника.

Он помолчал и внушительно добавил:

— А что, если она украдена или подделана?

Торговец издал негодующее восклицание, отметая саму мысль о такой возможности.

— Я дорожу своей репутацией, милорд, и смею вас заверить — я столько лет занимаюсь покупкой и продажей картин, что за версту учую подделку!

Однако маркиза не слишком убедили эти слова.

Он знал, что Айзеке, будучи одним из самых известных торговцев картинами в Лондоне, тем не менее имел некоторым образом сомнительную репутацию.

С другой стороны, маркизу было известно, что этот еврей слывет умным и хитрым человеком, а его суждения по части произведений искусства и в самом деле заслуживают доверия.

— А вы уже брали картины у этого человека? — как бы невзначай осведомился маркиз.

Соломон Айзеке после некоторого колебания ответил:

— Нет, милорд, эта первая.

Хотя он произнес эти слова весьма убедительно, маркиз сразу догадался, что еврей лжет.

Чтобы выиграть время и собраться с мыслями, Фейн обвел глазами лавчонку.

Она располагалась на одной из боковых улочек, отходивших от Бонд-стрит. По стенам были развешаны картины, не представлявшие для маркиза никакого интереса. Он был уверен, что и принцу Уэльскому они вряд ли понравятся.

Несколько холстов стояли прямо на полу, прислоненные к стене, а рядом были грудой сложены рамы.

Маркиз решительным шагом направился к холстам.

— Покажите мне вот эти, — приказал он.

Айзеке поспешил выполнить приказание и постарался повернуть холсты так, чтобы на них падал скудный свет от двери и из плохо вымытого окна.

И тут же завел обычную шарманку любого продавца:

— Обратите внимание на цвет… какие яркие краски! А что вы скажете о мазках? Глаза модели словно лучатся, не правда ли?

Маркиз слишком часто слышал эти или подобные слова, чтобы обращать внимание на болтовню еврея. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что большинство холстов — ничего не стоящая мазня. Правда, среди них были и недурно нарисованные картины, но с такими сюжетами, которые не интересовали маркиза.

Покончив с первой партией холстов, Айзеке перешел ко второй.

Повторилась та же сцена. Еврей снова начал на все лады расхваливать свой товар. В конце концов, утомившись от его болтовни, Фейн нетерпеливым жестом прервал Айзекса.

— А теперь вернемся к моему вопросу. Итак, что вы знаете о картине Ван Дейка?

— Что я могу еще сказать? — патетически воскликнул Соломон. — Я уже рассказал вашему сиятельству все, что знал…

В таком случае вы должны попытаться выяснить подробности. Его Королевское Высочество ни в коем случае не купит картину неизвестного происхождения.

С этими словами маркиз решительно направился к двери.

И тут же, как он и ожидал, следом засеменил Айзеке.

— Я сделаю все, что смогу, милорд, но не требуйте от меня невозможного… Обещаю, что приложу все усилия, лишь бы угодить вашему сиятельству и Его Королевскому Высочеству!

— Советую вам поторопиться, — прервал излияния еврея маркиз.

Он уже собрался уйти, но Айзеке снова заговорил.

— Есть еще кое-что, милорд, но я, право, не знаю, должен ли я упоминать об этом…

— Ну, что там еще?

— Продавец очень хочет как можно скорее получить деньги. Она даже просила…

— Она?

Восклицание маркиза прозвучало как пистолетный выстрел.

По выражению лица еврея чувствовалось, что он досадует о своей несдержанности.

Наступила неловкая пауза.

— Вы сказали «она», — с нажимом произнес маркиз. — Правильно ли я вас понял — картина принадлежит леди?

Вчера ко мне действительно заходила леди, — нехотя признался Соломон. — Она рассказала, что ее отец, владелец картины, серьезно болен и им очень нужны лекарства, чтобы обеспечить ему должный медицинский уход.

Маркиз чувствовал, что Айзексу совсем не хотелось сообщать ему эти сведения. Причина, видимо, состояла не только в том, что еврей не хотел разглашать источник получения картины, он боялся, что маркиз, узнав, что покупатель беден, воспользуется этим в своих интересах.

Вид вчерашней посетительницы крайне удивил Айзекса. Девушка пришла пешком, без провожатых, а ее одежда красноречиво свидетельствовала о бедности, так что когда она сказала о том, что остро нуждается в деньгах, еврей тут же поверил ей.

Не желая упустить свой шанс, Айзеке тут же смекнул, что можно предложить за картину меньшую сумму, раз продавец так нетерпелив, и извлечь выгоду для себя.

Если же он расскажет маркизу, откуда получил Ван Дейка, рассуждал еврей, маркиз может выйти на продавца напрямую и выгодная сделка уплывет у него из рук.

Опасения Айзекса подтвердились буквально в следующую минуту, когда маркиз вдруг сказал:

— Я предпочел бы сам встретиться с этой леди и обсудить все условия покупки. Она наверняка смогла бы больше рассказать мне о картине, чем вы.

Вряд ли это возможно, милорд, — торопливо возразил Айзеке, и маркиз понял, что еврей лукавит.

— Почему? — осведомился Фейн, заранее зная, каким будет ответ.

— Я не знаю ее адреса.

— Тогда как же вы собирались с ней расплачиваться?

— Она сказала, что завтра зайдет ко мне в лавку.

— В какое время?

— Этого она не сказала, милорд.

Фейн погрузился в размышления и наконец спросил:

— А как вы думаете, она дала бы свой адрес, если бы вы ее об этом попросили?

— Сомневаюсь, милорд. Однако я предполагаю, что она живет там же, где джентльмен, который принес мне другую картину…

— Какую другую?

Айзеке понял, что окончательно запутался.

Обычно с ним такого не случалось, но маркиз просто подавлял его своим величественным видом, и еврей начал без нужды суетиться, боясь упустить свою выгоду, а суета, как известно, — плохой советчик в такого рода делах.

Всем продавцам было хорошо известно, что если они хотят получить деньги за предметы искусства, покупаемые принцем Уэльским, следует обращаться не к Его Королевскому Высочеству, а к его многочисленным друзьям.

Что касается картин, то за них в большинстве случаев расплачивался маркиз Фейн. Айзеке прекрасно помнил, что чек за картину Лохнера принес ему лакей, одетый в ливрею маркиза, и подписан чек был рукой Фейна.

— По-моему, вы только что сказали, — продолжил маркиз, — что это первая картина, которую вы получили у того человека.

— Я ошибся, — с грустью признался Айзеке. — Теперь я вспомнил — джентльмен, который принес мне Лохнера — он еще так понравился и вашему сиятельству, и Его Королевскому Высочеству, — дал мне тот же адрес, что и молодая леди. Но в первый момент я не обратил внимания на это совпадение…

Маркиз был уверен, что еврей лжет, но предпочел промолчать.

Вместо этого он спросил:

— И как его зовут, этого джентльмена?

— Милорд, умоляю вас, простите, но я дал слово не разглашать его имени!..

— Хорошо. Тогда адрес!

— У меня тоже есть свои принципы, милорд. Если я нарушу слово, пострадает моя репутация!..

Маркизу уже начало надоедать это бесконечное препирательство.

— Ваша история становится все более запутанной. Если я правильно помню, когда полгода назад вы продали Его Королевскому Высочеству Лохнера, вы клялись, что картина попала к вам из частной коллекции и больше вы ничего о ней не знаете.

— Это так, милорд.

— А теперь оказывается, что эта картина попала к вам из того же источника, причем вы явно стараетесь напустить туману, вместо того чтобы сказать правду!

— Я действительно кое-что перепутал, милорд. Посудите сами — вначале я имел дело с джентльменом, а потом — с молодой леди…

— Но ведь она сказала, что это ее отец.

— О да, да, конечно, милорд. Именно так она и сказала.

— И он якобы болен?

— Вроде бы да, милорд.

— И ей очень нужны деньги.

— Совершенно верно, милорд.

На лице маркиза появилось выражение торжества, которое Айзеке не заметил.

Он был поглощен собственными переживаниями. Неужели он, старый ушлый еврей, на этот раз свалял дурака? Видно, с маркизом Фей-ном и впрямь трудно иметь дело. Впрочем, Айзеке всегда опасался этого проницательного человека…

— Вот мое предложение, — тем временем заговорил маркиз. — Я куплю картину по той цене, которую вы просите, хотя мы оба знаем, что она явно завышена, но при одном условии — вы дадите мне адрес, по которому надо отослать деньги. В этом случае вам не придется разглашать имя продавца и вы сдержите свое слово, которым, как видно, очень дорожите.

Маркиз с иронией взглянул на Айзекса, что явно тому не понравилось.

Он колебался, боясь, с одной стороны, обидеть своего поставщика, а с другой — напрямую связать с ним маркиза.

Человек, который принес Лохнера, выглядел как джентльмен, хотя был одет очень старомодно и некоторым образом походил на иностранца. Однако сделка состоялась, и лишь когда Айзеке заплатил деньги, ему пришло в голову, что было бы не худо выяснить, а нет ли у этого человека еще каких-нибудь картин на продажу — ведь угодить принцу Уэльскому было делом чести для любого торговца в стране.

Вот почему, когда молодая леди принесла ему Ван Дейка, Айзеке пришел в неописуемый восторг.

Она была одета так бедно и держалась так робко, что, когда вошла в лавчонку, держа в руках холст, Айзеке даже не обратил на нее внимания.

Уверенный, что у такой девушки не может быть ничего стоящего, еврей решил прибегнуть к своей излюбленной тактике — заставить клиента ждать. Практика показывала, что, протомившись в неизвестности, потенциальные продавцы становились более сговорчивыми и охотно уступали свой товар за более низкую цену, чем та, которую они намеревались получить раньше.

Однако когда Айзеке наконец снизошел до посетительницы и строго спросил, что ей нужно, он был удивлен Мелодичностью ее голоса.

Но еще больше его поразило то, что именно девушка принесла на продажу.

Саму ее еврей плохо запомнил. День стоял холодный и ветреный, поэтому посетительница была закутана в длинный, сшитый из дорогой материи плащ, но уже весьма ветхий и давно вышедший из моды. Очевидно, не желая раскрывать свою тайну, девушка накинула на лицо капюшон.

Как ни старался Айзеке впоследствии припомнить, как выглядела его гостья, ему это не удавалось. И немудрено — в данном случае еврея прежде всего интересовала картина.

С первого взгляда опытный торговец понял, что перед ним не просто Ван Дейк, а один из шедевров этого непревзойденного мастера.

Ошибки быть не могло — складки плаща мадонны были нарисованы с тем же поразительным мастерством, как и на другой картине этого художника, которую Айзексу довелось увидеть два года назад в картинной галерее в Мюнхене, куда он ездил по делам.

Айзексу, разумеется, было известно, что великий фламандец создал в общей сложности сотни произведений, в том числе портреты и множество картин на библейские сюжеты.

За это английский король Карл I назначил художнику пенсию, составлявшую двести фунтов в год, подарил два дома и пожаловал в рыцари.

Айзеке восхищался Ван Дейком, пожалуй, больше, чем любым другим художником. Он был бы счастлив, доведись ему заполучить какое-нибудь из творений фламандца, а потом продать его.

И вот, похоже, эта честолюбивая мечта сбылась — перед ним настоящий Ван Дейк! Еврей все не мог отвести глаз от картины. Наконец, понимая, что посетительница ждет от него каких-то слов, Айзеке спросил:

— Где вы ее взяли?

— Она принадлежит моему отцу. Вы уже имели с ним дело — однажды он продал вам картину. Это было не так давно…

— Какую картину?

— Стефана Лохнера…

Девушка явно колебалась, прежде чем произнести эти слова. Однако услышав их, Айзеке чуть не подпрыгнул от восторга.

Еще бы ему не помнить Лохнера! Принц Уэльский был поражен этой картиной, а маркиз Фейн, не торгуясь, выложил за нее кругленькую сумму. Это была сделка века!

И вот перед ним еще один шедевр из того же источника. Айзеке ни минуты не сомневался в том, что принц Уэльский, слывший тонким знатоком искусства, придет в восторг, увидев мадонну кисти Ван Дейка.

Однако хитрый еврей тут же одернул себя. Не следует показывать девушке, каким сокровищем она обладает.

Умерив свой пыл, Айзеке спросил как бы между прочим:

— Я полагаю, у вас есть доверенность от отца на продажу этой картины?

— Д-да, конечно.

Голос девушки задрожал. Прожженный делец Айзеке не понимал, что своим вопросом затронул чувствительную струну в сердце Сириллы. Она поняла, что он считает ее воровкой, укравшей картину в каком-нибудь богатом доме.

— В таком случае я заберу ее у вас и постараюсь как можно скорее найти покупателя.

— А разве… разве вы не заплатите мне прямо сейчас?

Айзеке покачал головой.

— Я редко так поступаю. А сколько вы за нее хотите?

Еврей был уверен, что неискушенная девушка не представляет себе подлинной стоимости картины, однако, к его удивлению, она, хоть и робко, назвала сумму, которую сам он считал вполне приемлемой, — лишь немного ниже рыночной цены.

— Вряд ли мне удастся выручить за нее столько… — с сомнением в голосе произнес Айзеке.

— Прошу вас, постарайтесь! Поверьте, это очень важно… Моему отцу крайне нужны деньги…

«Карточные долги, не иначе!» — подумал проницательный Айзеке. В противном случае с чего это вдруг человек стал бы продавать две ценные картины подряд?

Все они таковы, эти джентльмены, презрительно думал еврей, не сводя сочувственных глаз с посетительницы. Не думая о будущем, они просаживают целые состояния за коварными зелеными столами, а потом их несчастным родственникам приходится жить буквально впроголодь.

Однако сочувствие сочувствием, а дело делом. И Айзеке произнес в своей обычной манере:

— Попробую сделать для вас все, что смогу. Но спешка в таком деле только вредит.

Сирилла прерывисто вздохнула и, запинаясь от охватившего ее чувства унижения, робко пролепетала:

— А не могли бы вы дать мне немного денег прямо сейчас… авансом?.. Мой отец тяжело болен. Необходимо купить лекарства, заплатить доктору…

Первым побуждением Айзекса было отказать посетительнице — такова была обычная манера еврея вести дела. Однако он неожиданно почувствовал симпатию к этой миловидной худенькой девушке, смотревшей на него с такой мольбой. Возможно, его тронула необычная мелодичность ее голоса, а может быть, что-то еще, но как бы то ни было, Айзеке вдруг полез в карман.

— Один бог знает, почему я ради вас нарушаю свои правила! — патетически воскликнул он. — Держите. Здесь пять фунтов. Но учтите — этот аванс и комиссионные, разумеется, будут учтены при окончательном расчете!

С этими словами он опустил пять золотых соверенов в затянутую в перчатку руку Сириллы.

— Спасибо вам, большое спасибо! — взволнованно пролепетала девушка. — Вы так добры… Я приду через два дня, в среду. Может быть, к тому времени вам удастся продать картину…

— Вы, юная леди, очевидно, полагаете, что я волшебник! Даже мне не под силу так быстро найти покупателя… А впрочем, пусть будет, как вы хотите. Оставьте-ка мне свой адрес. Вдруг у вас найдется еще что-нибудь на продажу? Я мог бы зайти и посмотреть…

Айзеке произнес эти слова нарочито небрежным тоном, не желая показывать посетительнице своего интереса.

Подумать только, так бедна — и владеет Лохнером, Ван Дейком! Интересно, что там еще в запасе у этой красавицы?

Впрочем, пока достаточно и Ван Дейка. Айзеке был уверен, что принц Уэльский придет в восторг от картины…

Он так углубился в воспоминания о визите незнакомой девушки, что забыл о маркизе. А между тем Фейн, высказав свое предложение, уже направился к двери.

— Милорд, милорд! — бросился Айзеке вслед за гостем.

— Как я понимаю, мои условия вас не устраивают, — хладнокровно изрек маркиз. — Значит, говорить не о чем. Картина остается у вас, и принц о ней не узнает.

— О нет, милорд! — взмолился обескураженный еврей. — Прошу вас, выслушайте меня…

Фейн тем временем уже вышел из лавчонки на улицу, где его ждал фаэтон, запряженный парой великолепных лошадей.

— Итак?.. — грозным тоном потребовал он.

— Ее адрес — Куин-Энн-терэс, семнадцать, Айлингтон!

Усаживаясь в экипаж, маркиз пообещал:

— Деньги за Ван Дейка вы получите завтра утром.

Кучер вскочил на облучок. Лошади рванули, и через минуту фаэтон скрылся из виду, а Айзеке, печально вздохнув, вернулся в лавку.

У него было такое чувство, что он только что совершил непоправимую ошибку. Но разве мог он поступить иначе? Ведь с маркизом Фейном так трудно спорить…

Куин-Энн-терэс, расположенная в самой бедной части Айлингтона, по мнению Айзекса, не принадлежала к числу мест, наводненных произведениями искусства, тем более шедеврами Лохнера или Ван Дейка.

Чем больше еврей размышлял об этом, тем ему становилось яснее, что что-то здесь нечисто. Надо было выяснить все поточнее, прежде чем предлагать столь сомнительный товар принцу Уэльскому.

Вместе с тем у Айзекса не было причин не доверять джентльмену, принесшему ему Лохнера. Он интуитивно чувствовал, что с этой картиной все в порядке. А вот девушка почему-то внушала ему подозрения.

Во-первых, настоящая леди ни за что бы не отправилась на Бонд-стрит без провожатых. Во-вторых, она вряд ли сама бы принесла картину.

Еще когда странная посетительница покидала лавку, Айзексу пришло в голову, что картина, должно быть, украдена и теперь разыскивается полицией.

Более осторожный торговец наверняка навел бы справки, но Айзеке был не так богат, чтобы заниматься подобной ерундой, рискуя в то же время упустить выгодную сделку. Ему хотелось как можно скорее предложить принцу Уэльскому столь неожиданно попавший к нему шедевр.

Айзеке был еще полон воспоминаний о том, как удачно он сумел пристроить Лохнера — не только угодил Его Высочеству, но и сам сорвал солидный куш. Но одной сделки явно недостаточно. Надо ковать железо, пока оно горячо, тем более что теперь Айзеке получил наконец доступ в Карлтон-хауз, давно бывший предметом его мечтаний.

Лишь когда фаэтон маркиза скрылся из глаз, еврей с запоздалым сожалением подумал: «Надо было дать ему фальшивый адрес — тогда бы его светлости ничего не оставалось делать, как вернуться ко мне…»

Айзекса поразило, как легко Фейн раскусил все его хитрости. Казалось, проницательный маркиз с первой минуты догадался, что еврей лжет, и задался целью выудить у него правду, в чем, надо отдать ему должное, без труда преуспел.

Теперь же, допустив оплошность, Айзеке был вынужден довольствоваться лишь запоздалыми и, увы, бесплодными сожалениями.

— Уж больно он хитер, этот милорд, прах его побери, — пробормотал еврей, даже не подозревая, что точно такой же оценки, возможно лишь выраженной другими словами, уже много лет удостаивался маркиз от самых разных людей.

Между тем виновник невеселых размышлений Айзекса чувствовал себя на седьмом небе.

В самом деле, он добыл все нужные ему сведения и теперь горел нетерпением пуститься в это рискованное предприятие, сулившее острые ощущения, до которых маркиз был весьма охоч.

Жизнь давно перестала преподносить Фейну столь излюбленные им сюрпризы — он слишком рано распознал человеческую натуру и все ее слабости, уже давно не составлявшие для него тайны. Однако в истории с картиной таилось нечто загадочное, и маркиз, словно гончая, учуявшая лису, стремительно бросился по следу. Кучер изо всех сил нахлестывал лошадей, с трудом прокладывая путь среди запруженных улиц Айлингтона.

Эта часть Лондона считалась весьма фешенебельной в середине прошлого века, но с тех пор пришла в упадок.

Старинные дома давно требовали ремонта, на некогда элегантных железных балконах теперь сушилось ветхое белье, а фонари у дверей, в свое время составлявшие гордость Айлингтона, частью побились, а частью и вовсе отсутствовали.

Искомая Куин-Энн-терэс представляла из себя узкую улочку с домами всех возможных размеров и эпох, и прошло немало времени, прежде чем маркиз отыскал нужный ему номер семнадцать. Домик стоял в самом конце улицы. Над ним возвышалась причудливая мансарда, очевидно, как предположил маркиз, служившая студией художнику.

Фаэтон остановился. Маркиз спрыгнул на мостовую и направился к двери. Как и большинство входов в здешние дома, она выглядела весьма жалко — краска облупилась, сама дверь слегка перекосилась. Однако, поискав глазами дверной молоток, маркиз был удивлен, обнаружив, что тот начищен и блестит как зеркало.

На стук никто не отозвался. Маркиз уже решил, что зря предпринял эту поездку, и вздохнул, сожалея о том, что загадка так и останется неразгаданной.

Для верности он постучал еще раз. Как ни странно, дверь отворилась и чей-то голос спросил:

— Ты что, забыла ключи, Ханна?

Сирилла — а именно она открыла дверь — с изумлением взирала на маркиза. Она никак не ожидала увидеть незнакомца, полагая, что это вернулась служанка.

Фейн не мог оторвать глаз от лица девушки. На мгновение он потерял дар речи, настолько его поразила ее красота.

Белокурые волосы Сириллы словно излучали сияние в сумеречном свете, падавшем в коридор из кухни, образуя вокруг ее головы подобие ореола, а темные стены служили своеобразной рамой для этой восхитительной картины. Весь облик девушки напомнил маркизу воздушную и бесплотную мадонну с картины Лохнера.

Неизвестно, сколько времени они так простояли — несколько секунд или несколько часов. Сирилла опомнилась первой и с робостью в голосе сказала:

— Ох, простите… Я думала, это вернулась наша служанка. Очевидно, вы ошиблись адресом…

Маркизу показалось, что голос девушки звучит совершенно так же, как если бы заговорила сама «Мадонна с лилиями», и, неизвестно почему вдруг разволновавшись, он тихо сказал:

— Нет, не ошибся. Я шел именно к вам.

— Ко мне? — удивилась Сирилла, не понимая, зачем она могла понадобиться этому джентльмену.

Только сейчас, вспомнив об учтивости, маркиз снял шляпу.

— Могу я войти? — вежливо осведомился он. — Мне нужно поговорить с вами.

Сирилла в отчаянии обернулась, словно ища поддержки.

— Уверяю вас, что не причиню никакого беспокойства, — продолжал маркиз с улыбкой, — и оставлю ваш дом, как только вы того пожелаете. Но согласитесь — разговаривать в дверях несколько затруднительно!

Только сейчас Сирилла обратила внимание, что несколько праздных зевак уже остановились у ее дома и изумленно взирали на маркиза, недоумевая, что понадобилось этому джентльмену в их бедном квартале.

— О да, разумеется, — поспешно сказала она. — Прошу вас, входите… Боюсь, однако, что мой отец не сможет принять вас — он тяжело болен.

Лихорадочно ища причину нежданного визита джентльмена, Сирилла вдруг подумала, что он, должно быть, видел картины ее отца и пришел, чтобы их купить.

Подобная счастливая случайность часто представлялась ей в воображении. Как было бы чудесно, если бы она вдруг стала явью!

Отец Сириллы рисовал уже много лет, и его картины даже выставлялись на продажу, но, конечно, не в магазинах вроде того, куда она отнесла Ван Дейка, а в крошечных лавчонках, разбросанных по всему Айлингтону.

Сирилла знала, что знатоки искусства частенько посещают такие заведения в надежде купить произведения художника ныне безвестного, но который завтра, быть может, станет знаменитым. Тогда их приобретение неизмеримо возрастет в цене.

Тем временем маркиз переступил порог и очутился в крошечном холле, который от присутствия такого значительного лица стал как будто еще меньше.

Сирилла прошла вперед и открыла дверь в гостиную.

Комната была небольшая, но маркиз отметил, что обставлена она с большим вкусом, за которым угадывалась тщательно скрываемая бедность.

Изящные занавески, хотя и сшитые из дешевого материала, прекрасно гармонировали с обоями на стенах и обивкой дивана и стульев.

Маркиз огляделся, предполагая увидеть картины, но лишь более яркие пятна на слегка выцветших обоях свидетельствовали, что до недавнего времени там что-то висело.

Немного оглядевшись в помещении, он наконец внимательно взглянул на хозяйку. Маркизу показалось, что он грезит — перед ним наяву стояла «Мадонна с лилиями» Лохнера.

Она была так прекрасна, что скорее походила на мечту, чем на живого человека.

Изящные черты и огромные выразительные глаза девушки напомнили маркизу те чувства, которые он испытал, когда впервые увидел творение художника. Ему послышалось тогда, что где-то рядом звучат нежные звуки спинета.

«Чудо как хороша!» — подумал маркиз.

Девушка все так же удивленно смотрела на него. Только тут маркиз понял, что не слишком вежливо разглядывал ее, и слегка покраснел.

— Не соблаговолите ли присесть, сэр? — проговорила Сирилла.

Маркиз опустился в предложенное ему кресло, а девушка села напротив.

На ней было скромное муслиновое платье без всяких лент и украшений, но благодаря простоте покроя оно эффектно облегало изящную фигуру и очень ей шло.

Ее облик «мадонны» завораживал маркиза. Ему казалось, что он еще никогда не видел таких выразительных глаз, такого одухотворенного лица. Эту неземную красоту было даже трудно описать словами.

Наконец, понимая, что молчать дальше невозможно и что девушка ждет от него объяснений, он произнес:

— Меня зовут маркиз Фейн. Полагаю, это вы являетесь владелицей картины, якобы принадлежащей кисти Ван Дейка.

Он допускал, что она будет удивлена, но никак не думал, что удивление окрасит ее щеки таким восхитительным румянцем. «Словно солнце на рассвете», — пришло ему в голову поэтическое сравнение.

Затем на лице девушки появилось выражение испуга, и маркиз вдруг почувствовал себя так, словно причинил боль беззащитному ребенку.

Губы девушки дрогнули, но оттуда не раздалось ни звука. Подождав некоторое время, маркиз произнес мягким голосом, так ему несвойственным:

— Я узнал ваш адрес от человека по имени Соломон Айзеке. Он намеревается продать вашу картину Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому.

При этих словах Сирилла судорожно сжала руки — изящные и тонкие, достойные кисти самого Ван Дейка.

— Полагаю, вас не удивит, если я скажу, что сразу заметил сходство между мадонной Ван Дейка и мадонной на картине Лохнера — той, что Айзеке продал принцу несколько месяцев назад, — продолжал маркиз.

Сирилла в смущении опустила глаза, и ее длинные ресницы отбросили тень на щеки, ставшие вдруг мертвенно-бледными.

— Мне очень жаль… — пролепетала она дрожащим голосом.

— Если бы я не познакомился с вами, — продолжал маркиз, — то был бы так же введен в заблуждение картиной Ван Дейка, как до этого мы оба — Его Королевское Высочество и я — картиной Лохнера.

— Как это глупо с моей стороны… — еле слышно проговорила Сирилла.

— С вашей? — удивился маркиз. — Вы что, сами нарисовали их?

— О нет, конечно! — быстро возразила Сирилла. — Это папа… Но прошу вас, не гневайтесь на него! Он так болен… Боюсь, он долго не протянет!..

Было видно, что девушка очень огорчена, и маркиз как можно мягче сказал:

— Позвольте вас заверить, что в мои намерения не входит причинить беспокойство вам или вашему отцу. Я только хотел понять, как два таких разных художника, из которых один к тому же жил на полтора века позже другого, могли нарисовать одно и то же прекрасное лицо. Ведь они не могли воспользоваться одной моделью!

Сирилла вспыхнула, услышав это замечание, а маркиз продолжал:

— Прошу вас, объяснитесь. Поверьте, что мною движет не праздное любопытство — меня действительно интересует разгадка этой тайны!

Сирилла смущенно подняла глаза на маркиза.

— Я понимаю, это очень дурно… — начала она робко. — Но что оставалось делать моему бедному отцу? Мама заболела, и у нас не было денег ни на лекарства, ни на еду, ни на оплату врача… Вот почему он решился на это!

Фейн молчал, и Сирилла добавила умоляющим тоном:

— Прошу вас, поймите…

Ее отчаяние глубоко тронуло маркиза, и он ласково сказал:

— Именно для этого я сюда и приехал. Итак, начнем с самого начала. Как вас зовут?

— Сирилла Винтак…

— Ваш отец, как я понял, художник?

— Да. Его имя Франс Винтак.

— Он что, не англичанин?

— Нет, наполовину австриец, наполовину фламандец.

— Этим, без сомнения, и объясняется его поразительное мастерство. Поверьте, мисс Винтак, это не пустой комплимент. Я поражен, что такой талантливый художник прозябает в бедности!

— Я сама часто думаю об этом, — заметила Сирилла. — Но, к сожалению, его картины никто не покупает…

Увидев, что маркиз удивлен ее словами, она решила продолжить свою мысль:

— Порой мне кажется, что отец опередил время. Он стремится на своих картинах передать причудливую игру света на изображаемом предмете, однако публике, увы, больше по душе традиционная манера…

Маркиз — тонкий знаток искусства — прекрасно понял, что хотела сказать Сирилла.

— Мне бы хотелось взглянуть на работы вашего отца, — попросил он, — но прежде объясните, зачем он взялся за эти фальшивки и как ему удалось исполнить их с таким мастерством.

— Он пошел на обман только потому, что заболела мама! А выучился он этому еще в Кельне, много лет назад. Вначале, когда нам понадобились деньги, отец скопировал одну или две картины из собрания сэра Джорджа Бомона, слегка изменив их, но сохранив манеру письма оригинала, и продал…

— За большую сумму?

— Да нет, не слишком. Он ведь отнес их в маленькую лавочку по соседству, а там никогда не дают больших денег…

— И что случилось потом?

Маме стало хуже, — продолжала Сирилла с грустью, — и доктор сказал, что ей помогут только специальные, очень дорогие лекарства… Папа был в таком отчаянии, что взялся за «Мадонну с лилиями».

Она умолкла. Маркиз не торопил ее, и через некоторое время девушка, запинаясь, продолжила свой грустный рассказ:

— Отец делал ее одновременно с другими работами, которые он называл «халтурой». Фон и фигуру мадонны он запомнил еще с тех пор, когда копировал картины в доме сэра Джорджа. А вот лицо ему никак не удавалось без модели…

— И вы стали его моделью, — докончил маркиз.

На лице Сириллы появилось несчастное выражение. Чувствовалось, что девушке неприятна даже мысль о том, что она стала участницей такого грандиозного обмана.

— Это одна из самых прекрасных картин, которые мне когда-либо доводилось видеть, — искренне сказал Фейн.

Глаза Сириллы вспыхнули радостным блеском.

— Мне чрезвычайно приятно, что вы так думаете! Именно потому, что картина получилась такой замечательной, я подумала, что это отчасти извиняет папу… Ну, то, что он пошел на обман, выдавая ее за творение Лохнера.

— Не думаю, что Лохнер, да и любой другой художник, сумел бы нарисовать лучше, — галантно заметил маркиз.

Сирилла зарделась от этих слов и продолжала:

— К несчастью, мама умерла, прежде чем отец успел закончить. Долгое время он даже не прикасался к картине и снова вернулся к собственным работам.

— Мне бы очень хотелось взглянуть на них, — повторил маркиз свою просьбу.

— Я охотно покажу их вам, — с готовностью отозвалась Сирилла и поднялась, однако маркиз остановил ее.

— Как я полагаю, вы направляетесь в студию. Могу ли я вас сопровождать?

— Разумеется, сэр.

Маркиз распахнул дверь, пропустил девушку вперед, и они начали подниматься по крутой лестнице.

Студия располагалась на втором этаже. Она была просторнее остальных помещений дома и имела большое окно в покатом потолке — мечту любого художника.

Студия была наполнена обычными предметами — мольберты, возвышение для натурщиков, холсты с незаконченными работами.

На одном из мольбертов стояла картина. Ее поместила туда Сирилла после того, как отнесла Айзексу Ван Дейка. Именно над ней работал Франс Винтак, когда его свалила болезнь.

Этим жестом девушка молчаливо приглашала отца продолжить свою работу, как только ему станет лучше.

Собственно говоря, картина была почти закончена. Оставалось дописать лишь фон.

Едва взглянув на нее, маркиз сразу понял, что эту работу вряд ли удастся продать.

В картине не было ничего того, что так любят торговцы и их покупатели. В то же время картина, несомненно, была выполнена талантливой рукой. В ней Винтак пытался передать свои чувства средствами, непривычными для того времени.

Даже объект, к которому обратился художник, был не совсем обычен — несколько апельсинов лежали на столе около вазы с цветами.

Вся эта композиция, изображенная крупными мазками, была освещена ярким светом, который, на первый взгляд, не имел никакого отношения к предмету, но при более пристальном рассмотрении зритель понимал, что именно этот свет придает всей картине ее неизъяснимое очарование.

Пока маркиз изучал картину, Сирилла не спускала с него глаз, отчаянно надеясь, что натюрморт ему понравится, и одновременно опасаясь, что художественные поиски ее отца вызовут лишь снисходительную улыбку у этого незнакомого джентльмена.

— У меня такое чувство, — неторопливо начал маркиз, — что ваш отец опередил свое время. Как вы правильно заметили, люди пока не воспринимают его манеру. Со своей стороны могу совершенно искренне заявить, что я в восторге от его работы!

У Сириллы вырвался радостный возглас.

— Как жаль, что папа вас не слышит! — искренне сказала она. — Еще никто и никогда не отзывался так о его работе. Мне кажется, если бы он мог услышать ваши слова, это помогло бы смягчить многолетнюю горечь разочарования, которую он испытывает, считая себя неудачником…

— Такое определение меньше всего подходит к вашему отцу, — галантно возразил маркиз. — Однако вы правы в одном — все великие мастера искусства — я имею в виду и музыкантов, и художников, и писателей — редко добивались успеха при жизни. Их талант бывает по достоинству оценен, увы, уже после смерти самого автора!..

Едва закончив фразу, маркиз почувствовал, что допустил бестактность — ведь отцу Сириллы осталось совсем недолго до такого трагического конца.

— Мне кажется, — задумчиво промолвила девушка, — что если бы папа был уверен, что его оценят хотя бы… когда его не станет, он был бы счастлив. Как только ему станет немного легче, я непременно передам ему ваши слова.

— Неужели он так плох, что я даже не могу поговорить с ним? — поинтересовался маркиз.

Сирилла с грустью покачала головой.

— За последние три дня он ни разу не приходил в сознание. Сегодня утром доктор сказал, что надежды нет…

Голос девушки дрогнул, и маркиз понял, что она едва сдерживается, чтобы не расплакаться.

— Если позволите, — вежливо сказал он, — я хотел бы купить эту картину.

Он ждал, что она обрадуется, но, к его удивлению, Сирилла отрицательно покачала головой.

— Нет-нет, ни в коем случае!

Маркиз недоуменно поднял брови, и Сирилла, покраснев, поспешила объясниться:

— Вы ведь считаете, что отец… обманул вас, выдав свою работу за творение Ван Дейка. Чтобы загладить его вину, я хочу подарить вам эту картину!

— Вы прекрасно понимаете, что при существующих обстоятельствах я не могу принять вашего подарка, — возразил маркиз. — Будем откровенны, мисс Винтак, — вам нужны деньги, и я готов заплатить их за работу, достоинства которой мне как человеку, разбирающемуся в искусстве, более чем очевидны.

Сирилла все еще колебалась, и маркиз добавил, улыбаясь:

— Мне кажется, в такую минуту лучше отбросить ложную гордость.

— Это не совсем гордость… — задумчиво пояснила девушка. — Просто мне не дает покоя мысль, что отец поступил очень дурно, взявшись за изготовление подделок. Я уверена, что бедная мама была бы в шоке! Правда, он пошел на это по причине крайней нужды…

— Я думаю, что ваша матушка поняла бы его, — убежденно произнес маркиз. — Однако вернемся к делу. Мне придется поговорить с принцем Уэльским, как поступить с подделкой Ван Дейка. Вам же, как я понимаю, деньги нужны прямо сейчас, поэтому я настаиваю, чтобы вы взяли у меня пятнадцать фунтов за картину вашего отца. Я немедленно забираю ее с собой.

— Пятнадцать фунтов! — не веря своим ушам, вскричала Сирилла. — Это слишком много…

Собственно говоря, маркиз намеревался предложить даже больше, но боялся, что Сирилла откажется. Вот почему он остановился на сумме для него ничтожной, но которая, как он предполагал, составит целое состояние для этой бедной девушки.

— Не люблю споров и стараюсь по возможности их избегать, — решительным тоном пресекая дальнейшие возражения, сказал маркиз. — Позвольте мне в данном случае действовать так, как я считаю нужным.

С этими словами он вынул из внутреннего кармана несколько банкнот, положил их на стол, а затем снял картину с мольберта.

— Я хочу показать ее Его Королевскому Высочеству, — пояснил маркиз. — Посмотрим, какова будет его реакция. Уверен, что такая же, как моя!

А что, если он рассердится, когда узнает, что картина Лохнера — подделка? — робко предположила Сирилла. — Вдруг он распорядится посадить папу в тюрьму?..

— Я прослежу за тем, чтобы этого не случилось, — твердо пообещал маркиз. — Не тревожьтесь, мисс Винтак! Если позволите, я загляну к вам завтра, чтобы узнать о здоровье вашего отца. От души надеюсь, что ему станет лучше!

— И я тоже, — сказала Сирилла. — Большое вам спасибо! Вы были так добры…

Она подняла свои лучистые глаза на маркиза, и он вдруг почувствовал сильное желание заключить в объятия эту красавицу, чтобы удостовериться в реальности ее существования.

В ней присутствовала какая-то сказочность, некая неземная красота, так блистательно переданная Лохнером на картине, что маркиз никак не мог поверить, что эта девушка — живой человек, а не плод его воображения.

— Как вы проводите время? — неожиданно спросил маркиз.

Сирилла явно удивилась этому вопросу. Помолчав, она сказала:

— Мы с Ханной — это наша служанка — стараемся никогда не оставлять папу одного — вдруг ему понадобится помощь.

— А когда ваш отец был здоров?

Мне все равно приходилось за ним ухаживать, — с улыбкой ответила Сирилла. — Будь его воля, он вообще не покидал бы свою студию. Я старалась вытаскивать его на прогулки, а когда у нас появлялись деньги, заставляла ходить со мной в магазины, хотя он страшно этого не любит.

— Довольно скучная жизнь для такой красавицы, как вы, — не подумав, сказал маркиз и в ту же секунду почувствовал, что смутил Сириллу своими словами.

Смущенно опустив глаза, она пролепетала, стараясь переменить тему:

— Пожалуй, я отдам ваши деньги Ханне. Она будет рада… так рада, что мне удалось продать папину картину! Теперь мы сможем купить для него все необходимое…

Давая понять, что разговор закончен, девушка направилась к двери. Маркизу хотелось так много сказать ей, но слова почему-то не шли с языка. Он подошел к окну, перед ним лежали бедные дворики Айлингтона, но он словно не замечал их.

Маркиз понимал, что Сирилла ждет, когда он уйдет, но ему хотелось остаться.

У него было странное чувство, что если он сейчас покинет этот дом, то никогда больше не увидит девушку, так поразившую его воображение, хотя, казалось бы, теперь, когда он узнал адрес, он мог бы навестить ее в любую минуту.

Маркиз сам не понимал, почему медлит. Он лишь чувствовал смущение, мешавшее ему рассуждать здраво.

Он много раз видел лицо «Мадонны с лилиями» с тех пор, как принц Уэльский купил Лохнера, но теперь, когда он встретил живое воплощение героини картины, маркиз был поражен. До этого он был уверен, что художник избрал своей моделью женщину, жившую с ним в одно время, а следовательно, уже давно умершую. А между тем вот она, стоит перед ним во плоти и крови, и зовут ее Сирилла…

Даже не оборачиваясь, маркиз чувствовал, что она смотрит на него, недоумевая, почему он не уходит, и явно испытывая смущение.

Так что же с ним происходит?

В глубине души маркизу казалось, что он очень давно знаком с Сириллой. Она уже давно жила в его воображении, в его мечтах и снах.

В то же время Фейн понимал, что если бы он сейчас высказал Сирилле свои мысли, она наверняка сочла бы его сумасшедшим и была бы права.

Он с усилием оторвался от окна.

— Я ухожу, мисс Винтак, — сказал он, стараясь не выдать голосом своего волнения, — но, как и обещал, вернусь завтра. Что мне вам принести?

Этот вопрос маркиз задавал женщинам сотни раз. Ответы были самыми разными — некоторые дамы с придыханием восклицали: «Только себя самого!», другие же с не меньшим волнением смущенно лепетали: «Что бы вы ни принесли, я буду счастлива!»

Ответ Сириллы удивил его своей искренностью.

— Вы проявили такую доброту, такую щедрость… — начала она, запинаясь. — Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность! Надеюсь, что, когда папа выздоровеет, он сможет нарисовать для вас картину, которая вам понравится, и мы с радостью подарим ее вам!..

— Мне будет приятно, — серьезно ответил маркиз, — особенно если это будет ваш портрет.

Выражение лица Сириллы изменилось, и маркиз понял, что ей пришла в голову неожиданная мысль.

— Может быть, ваш портрет уже существует? — полюбопытствовал он.

— Не совсем так, — ответила девушка. — А впрочем, судите сами. Сейчас я вам кое-что покажу…

Она прошла в дальний угол студии и вытащила из ящика два небольших холста.

Когда, держа картины в руках, Сирилла возвращалась, ему показалось, что она не идет, а плывет, и если бы вдруг под ее ногами заклубилось белое облако, он, пожалуй, даже не удивился бы.

Сирилла робко протянула маркизу холсты, как будто опасаясь, что они могут ему не понравиться.

Фейн взял у нее из рук первую картину. На ней была изображена сама Сирилла. Ее лицо отчетливо выделялось на синем фоне, а вокруг головы светился ореол, нарисованный Франсом Винтаком в его своеобразной манере.

Маркиз сразу отметил, что портрет еще не окончен, и все же изящный маленький носик и огромные глаза девушки были переданы с неподражаемым мастерством. Они словно лучились каким-то неземным светом.

— Какая красота! — воскликнул маркиз. — И какое изумительное сходство!

Сирилла лукаво улыбнулась и дала ему вторую картину.

Это был набросок с картины Лохнера «Мадонна с лилиями». То же выражение лица, что и на первом портрете. Сзади фигуру мадонны озарял небесный свет, придавая всему ее облику потустороннее сияние. Казалось, сияние исходит от самой мадонны, освещая все вокруг.

Маркиз переводил взгляд с одной работы на другую.

— Сходство просто поразительное!

Сирилла снова улыбнулась.

— А между тем на первой картине изображена вовсе не я!

— Как не вы?

— Нет, не я, а мама. Как видите, я очень на нее похожа.

— Не могу поверить, чтобы в мире существовали две такие красавицы! — невольно вырвалось у маркиза.

— Ну что вы! Мама была гораздо красивее. Этот портрет папа нарисовал в то время, когда они только познакомились.

Догадываюсь, что вам не хочется с ним расставаться, мисс Винтак, — сочувственно произнес маркиз. — Если вы не возражаете, я возьму другую картину — ту, на которой изображены вы сами.

— Я рада, что она вам нравится, — промолвила Сирилла. — Если вы ее возьмете, я не буду чувствовать себя в таком неоплатном долгу перед вами…

Маркиз хотел что-то возразить, но передумал и вместо этого сказал:

— Пожалуй, на сегодня достаточно благодарностей. Завтра, когда я приеду, мы обо всем поговорим…

— Только один вопрос, если позволите, — остановила его Сирилла.

— Что вас интересует?

— Как вы намерены поступить с той картиной? Я так волнуюсь за папу… Я не смогу ждать до завтра!

— Даю вам слово чести, что ничего не случится, — торжественно пообещал маркиз. — По крайней мере, ничего неприятного. Чтобы окончательно вас успокоить, могу сообщить, что я купил Ван Дейка по той цене, которую запросил Айзеке, и не собираюсь говорить ему, что это подделка.

— Вы… вы действительно намерены так поступить? — не веря тому, что услышала, спросила Сирилла.

Я всегда поступаю так, как считаю нужным, — категоричным тоном изрек маркиз. — Итак, перестаньте волноваться, а когда вернется ваша служанка, пошлите ее в лавку, чтобы она купила все, что необходимо вашему отцу. Помолчав, он добавил:

— Если ему завтра не станет лучше, я пришлю вам своего собственного лекаря. Я не хочу, чтобы вы так терзались по поводу здоровья вашего батюшки!

Не дожидаясь ответа Сириллы, маркиз открыл дверь студии и начал осторожно спускаться по крутым ступеням.

У входной двери он обернулся и взял Сириллу за руку.

— Позвольте мне сказать со всей откровенностью, — негромко промолвил маркиз, — что я чрезвычайно рад нашей встрече, мисс Винтак.

Девушка, не сказав ни слова, присела в легком реверансе, а маркиз подавил в себе желание поцеловать ей руку.

Уже сойдя на мостовую и надев на голову высокую шляпу, он обернулся, чтобы окончательно попрощаться с Сириллой, прежде чем сесть в фаэтон.

Вопреки его ожиданиям, она не стояла в дверях, глядя ему вслед. Вместо Сириллы маркиз увидел на пороге пожилую служанку, которая взирала на него с недовольным видом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Мисс Сирилла!

Голос был громким и настойчивым. Сирилла мгновенно проснулась и села в постели.

— Что случилось, Ханна?

Впрочем, девушка и так догадывалась, зачем служанка зовет ее. Выбравшись из-под одеяла, Сирилла взяла со стула халат, завернулась в него и поспешно вышла из спальни.

Не успела она войти в комнату отца, которая располагалась рядом с ее, как сразу поняла, что Франс Винтак скончался.

Ханна уже сложила ему руки, и теперь покойный выглядел, как показалось Сирилле, в точности как средневековые рыцари, могилы которых девушка неоднократно видела в церкви.

Теперь, когда смерть накрыла Франса Винтака своим зловещим крылом, его черты приобрели несвойственную ему при жизни строгость. Их уже не озаряла его добрая улыбка и лукавый блеск глаз, а потому отец показался Сирилле совсем не таким, каким она его помнила.

Франс Винтак всегда был весел и жизнерадостен, что являлось несомненным свидетельством того, что в его жилах текла австрийская кровь, и в то же время была в нем какая-то серьезность, которую, как и страсть к живописи, он унаследовал от своих фламандских предков.

Глядя на отца и с печалью в душе смотря на его правильные безупречные черты, Сирилла подумала, что теперь больше чем когда-либо понимает, за что ее мать полюбила этого человека страстной любовью, на которую он отвечал взаимностью.

В облике Франса Винтака было нечто романтическое, что, несомненно, отличало его от окружающих, словно он жил в некоем иллюзорном мире, созданном его собственным воображением — воображением художника.

Он на все взирал глазами человека искусства. Казалось, житейская рутина была над ним не властна, хотя и Сирилле, и ее матери не раз приходилось сталкиваться с самой жестокой нуждой.

«Бедный папа! Настоящий сказочный принц…» — вздохнув, подумала девушка.

Только сейчас она осознала свою потерю во всей ее глубине. Опустившись на колени рядом с постелью отца, Сирилла начала горячо молиться.

«Вот теперь папа и мама опять будут вместе, — мелькнула у нее мысль. — Для них, пожалуй, лучшего и желать нельзя…»

Сирилла не сомневалась, что любовь, подобная той, что связывала ее мать с Франсом, не исчезнет и после смерти, лишь навеки соединит любящих. Но почему они покинули ее так рано?..

Еще с момента смерти матери девушка бессознательно боялась такого исхода. Единственное, что утешало ее в горе, так это сознание того, что Франс Винтак отныне будет неразлучен с женщиной, которую он любил.

С тех пор как мать Сириллы отошла в мир иной, несчастный художник не жил, а существовал. Порой, глядя на него, девушка видела, что отец оживает, лишь когда рисует. Для Франса стало нестерпимой мукой проводить ночи в комнате, где когда-то он жил вместе с любимой.

Часто по вечерам, уже лежа в постели, Сирилла слышала, как отец бродит взад и вперед по студии, оттягивая момент, когда придется идти в спальню.

«Теперь он счастлив», — подумала девушка со вздохом.

Слезы заструились по ее лицу, когда она поняла, что отныне осталась совсем одна на свете…

Проснувшись в своем доме на Беркли-сквер, маркиз оделся и спустился в маленькую столовую, где он обычно завтракал.

Дворецкий и два лакея уже находились там, ожидая приказаний его светлости. В отличие от многих своих приятелей, маркиз пил за завтраком только кофе, но отдавал должное многочисленным кушаньям, которые подносил ему слуга на блюдах под серебряными крышками.

Неумеренное употребление горячительных напитков, чрезвычайно распространенное среди светских щеголей, составляющих окружение обитателей дворца Сент-Джеймс, достигло таких невиданных размеров, что, как правило, они с трудом продирали глаза только в полдень, а окончательно приходили в себя уже ближе к вечеру.

Маркиз же, напротив, вставал каждый раз в одно и то же время — ровно в семь, — даже если вечеринка накануне заканчивалась далеко за полночь, и пока улицы Мейфера только пробуждались навстречу новому дню, он уже ехал в парк, чтобы совершить верховую прогулку.

Он любил это время, оно давало возможность побыть одному и подумать. Сегодня же из головы маркиза не выходил один и тот же предмет, над которым он размышлял почти всю ночь.

Накануне, покинув дом Сириллы, маркиз направился в Карлтон-хауз. Его попросили подождать — принц был занят изучением планов предполагаемой перестройки своего дома в Брайтоне, — и маркиз решил скоротать время в музыкальной комнате.

Он бывал там довольно часто, но еще никогда его не влекло туда с такой неудержимой силой, а на знакомую «Мадонну с лилиями» маркиз взглянул как будто новыми глазами.

Ни один художник в мире, был убежден маркиз, не сумел бы воспроизвести очаровательное лицо Сириллы так точно и с такой нежностью. При взгляде на картину в его душе поднялись чувства, о существовании которых он и не подозревал или, во всяком случае, считал, что они ему несвойственны.

— Неужели такая красота и в самом деле существует на свете? — вполголоса пробормотал маркиз.

И тут же ему пришло на ум еще одно соображение. Как случилось, что именно ему выпало счастье найти эту неиспорченную, невинную девушку, подлинную «мадонну с лилиями»?

Почти мгновенно маркиз принял решение — он никому не отдаст Сириллу.

Покидая Куин-Энн-терэс, он собирался рассказать принцу обо всем, что ему удалось узнать, поскольку понимал, что Его Высочество, несомненно, заинтересует история с картиной.

Маркиз был уверен, что Его Высочество наверняка захочет познакомиться с Сириллой, а этого нельзя допустить ни в коем случае.

Маркиз пользовался успехом у дам, но ни в одной женщине из тех, с кем он приятно коротал время, он ни разу не встречал такой красоты, изящества и одухотворенности, как в лохнеровской мадонне. Более того — он даже не мог предположить, что подобная женщина вообще существует на свете.

И вот оказывается, что на жалкой улочке Айлингтона, в обшарпанном домишке живет некая Сирилла, нежный цветок среди грубой действительности! И раз уж он ее нашел, то не отдаст никому…

«Решено! Так я и сделаю», — удовлетворенно подумал Фейн.

Услышав шаги принца, маркиз оторвался от созерцания картины.

— Мой дорогой Вирго! — воскликнул Его Королевское Высочество. — Как я рад вас видеть! Есть ли какие-нибудь новости?

— Боюсь, что ничего особенного, Ваше Высочество, — несколько покривив душой, ответил маркиз. — Я видел Айзекса, но он чертовски изворотлив! Похоже, нам не удастся ничего у него выудить…

— Как обидно! — разочарованно воскликнул принц. — Впрочем, я этого и ожидал…

— Чтобы он не болтал лишнего, — продолжал маркиз, — я заплатил ему за Ван Дейка.

— Правда? Чрезвычайно великодушно с вашей стороны, Вирго! Поверьте, я вам очень признателен.

Одновременно я хотел бы просить Ваше Высочество, — добавил маркиз, — одолжить мне Лохнера или Ван Дейка, чтобы я мог продолжить расследование. Возможно, мне придется показывать картину знатокам, и, на мой взгляд, было бы ошибкой преждевременно обнаружить вашу заинтересованность в этом сомнительном деле.

— Да-да, конечно! Я понимаю, к чему вы клоните, — воскликнул принц Уэльский. — Берите любую, но не забудьте, что я хотел бы получить картину назад.

Маркиз был так доволен сговорчивостью принца, что бессознательно бросил восхищенный взгляд на картину Лохнера.

— Честно говоря, — . поспешно добавил Его Высочество, — я предпочел бы, чтобы вы взяли Ван Дейка, тем более что ее еще не успели повесить на стену.

Маркиз постарался скрыть свое разочарование.

— Ван Дейк так Ван Дейк, Ваше Высочество, — произнес он учтиво. — Надеюсь, что смогу вернуть ее вам в целости и сохранности, и очень скоро.

— Но не раньше чем разгадаете загадку, — напомнил принц.

— Разумеется, — сказал маркиз.

— Вы обедаете у меня?

Принц задал этот вопрос, не сомневаясь, что ответ будет отрицательным. Каково же было его удивление, когда маркиз произнес:

— Я был бы в восторге, Ваше Высочество.

Принц лукаво взглянул на друга.

— Вы сегодня поразительно сговорчивы! Интуиция подсказывает мне — хотя я, возможно, и ошибаюсь, — что вчерашний вечер был не слишком удачным.

Фейн рассмеялся.

— Вы слишком проницательны, Ваше Высочество.

Принц сочувственно погладил его по руке.

— Всем нам порой приходится разочаровываться, мой друг, — произнес он в утешение.

— Совершенно верно, Ваше Высочество, — кивнул головой маркиз.

Он ограничился лишь этим кратким замечанием, хотя знал, что принц с удовольствием выслушал бы пикантные подробности. Однако Фейн уже давно взял за правило не распространяться о женщинах, которых он одаривал своими милостями. Не собирался он отступать от этого правила и в данном случае.

Надо признаться, что принц был прав, полагая, что вчерашний вечер не увенчался успехом.

Маркиз ожидал, что леди Эбботт будет так же соблазнительна, как ее платье, которое он видел на вечере в Девоншир-хауз.

К сожалению, то, что происходило между ними, носило на себе отпечаток такой глубокой рутины, что не успел маркиз пробыть и нескольких минут в доме леди Эбботт, как почувствовал, что его охватывает столь ненавистная ему скука.

Слуги, предупрежденные о его приезде, уже ждали в холле. Поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж, маркиз мог заранее описать то, что его там ожидает, — полумрак, будуар, полный цветов, и хозяйка в прозрачном соблазнительном неглиже.

— Надеюсь, вы не возражаете, маркиз, если мы пообедаем здесь, — томно произнесла леди Эбботт. — Я чувствую себя немного усталой и хотела бы обойтись без церемоний.

Однако быстрый взгляд раскосых зеленых глаз, брошенный леди Эбботт на маркиза из-под темных ресниц, разительно контрастировал с ее словами. Было слишком очевидно, чего она ожидает от сегодняшнего вечера.

«Словно надоевшая пьеса», — подумал маркиз сердито. Ему приходилось играть в подобных представлениях бессчетное количество раз, и потому он знал свою роль назубок.

Даже блюда и вина, подаваемые бесшумными слугами, вызывали скуку. Когда они с леди Эбботт наконец остались одни и над столом повисла многозначительная тишина, маркиз почувствовал непреодолимое искушение поблагодарить хозяйку за гостеприимство и откланяться.

Удержало его от такого шага лишь то, что он прекрасно понимал, что за этим последует — неминуемая сцена, полная упреков, обид, а возможно, даже слез, а уж этого он точно не вынесет.

Вместо этого маркиз сыграл до конца отведенную ему роль и отбыл восвояси, проклиная себя за то, что имел непростительную глупость ожидать чего-то иного.

— У меня несомненная склонность к подделкам, — с горькой самоиронией проговорил маркиз, пока карета везла его на Беркли-сквер.

Его мысли снова возвратились к Сирилле. Только она одна была виновата в том, что вечер в обществе леди Эбботт показался ему таким банальным, а уловки соблазнительной хозяйки — такими очевидными.

Лежа в постели, маркиз все время вызывал образ этой девушки, ее изящное лицо, огромные лучистые глаза, выражение чистоты и одухотворенности, которое он до сих пор ни разу не встречал ни у одной женщины.

Ему хотелось, чтобы время пролетело как можно скорее и настала пора вернуться в Айлингтон, чтобы снова увидеть Сириллу. Но наносить визит в половине восьмого утра было бы, по меньшей мере, странно, и маркиз решил пока отправиться на верховую прогулку.

Вскочив в седло, он направился в парк.

Свежесть утреннего воздуха и легкая дымка, висевшая над озером Серпентайн, невольно напомнили ему о Сирилле.

Она была такой же юной, как это утро, такой же свежей, как нарциссы, золотистые предвестники весны, скромно выглядывавшие из травы.

Вернувшись на Беркли-сквер, маркиз принялся за письма, потом имел продолжительную беседу со своим секретарем относительно дел в загородных имениях и наконец решил, что можно отправиться туда, куда сердце влекло его с самого утра, а именно в Айлингтон.

Он так спешил, что даже не замечал знакомых. А между тем мужчины раскланивались с ним, вежливо приподнимая шляпы, а дамы бросали на маркиза призывные взоры.

Провожая его глазами, многие дамы украдкой вздыхали, восхищенные красотой маркиза, хотя прекрасно понимали, как опасна может быть эта красота для тех, кто чрезмерно ею увлечется.

Фаэтон прибыл на Куин-Энн-терэс в рекордно короткое время, и спустя секунду маркиз уже нетерпеливо стучал в знакомую обшарпанную дверь дома номер семнадцать.

Ответа не последовало, и он решил, что Сирилла опять, как и вчера, одна в доме, а служанка отлучилась в магазин.

Но вот послышался стук отодвигаемой задвижки, и дверь приоткрылась на несколько дюймов.

На пороге стояла та самая женщина, которая вчера при отъезде маркиза проводила его неодобрительным взглядом.

Подобных знающих себе цену слуг и служанок маркизу не раз доводилось видеть в разных домах. Точно такая же домоправительница вела хозяйство в его загородном имении Фейн-парк, где благодаря ей все содержалось в безукоризненной чистоте и порядке.

— Доброе утро! — вежливо произнес маркиз, поскольку служанка упорно молчала. — Я хотел бы видеть мисс Сириллу Винтак.

— Мисс Сириллы нет дома! — отрезала она и хотела было захлопнуть дверь у маркиза перед носом, но он успел ногой придержать ее.

— Я могу подождать.

— Мисс Сирилла никого не принимает, — произнесла женщина решительным тоном, удивляясь, что этот с виду приличный господин не понимает, что означают слова «нет дома».

— Надеюсь, для меня она сделает исключение, — уверенно промолвил маркиз.

— Вряд ли, сэр.

— Но я настаиваю!

С этими словами он раскрыл дверь пошире, и служанке пришлось нехотя отступить. На лице ее сохранялось все то же недовольное выражение.

Маркиз понял, что его всегдашняя уверенность помогла ему победить. Как видно, это признала и служанка, потому что недовольно сказала, как будто подчиняясь насилию:

— Подождите, пожалуйста, в гостиной, ваша светлость, я пойду доложу мисс Сирилле.

Маркиз положил на стул свою шляпу и вошел в гостиную вслед за ней.

Только сегодня маркиз заметил, как истерт лежащий на полу ковер и как аккуратно заштопана старенькая обивка на диване и стульях.

«Разве подобает такому прекрасному, неземному существу, как Сирилла, жить в подобном месте? — подумал он. — Это все равно что вставить настоящий бриллиант в дешевую оправу!»

Он начал мысленно представлять себе интерьер, подобающий этой изумительной девушке, и решил, что его достойно воплотил Лохнер на своей картине еще четыреста лет тому назад.

За дверью послышались шаги, и в комнату вошла Сирилла.

Одного взгляда на девушку было достаточно, чтобы маркиз понял, что произошло. Глаза у нее покраснели, и все же ни одна женщина не могла бы выглядеть так прекрасно, даже будучи заплаканной.

Огромные глаза Сириллы еще туманились от недавних слез, губы припухли, а лицо побледнело. Она напомнила маркизу прелестную лилию, над которой только что пронесся летний ливень.

Несколько минут они молча стояли и смотрели друг на друга, а затем что-то подхватило Сириллу, и она вдруг очутилась в объятиях маркиза. Девушка спрятала лицо у него на груди, а все ее тело сотрясалось от рыданий.

— Я догадываюсь, что у вас случилось, — как можно мягче произнес маркиз.

— Папы больше нет! Он умер во сне…

Сирилла прошептала эти слова еле слышно, но маркиз все равно их услышал.

— Должно быть, это страшный удар для вас, — сочувственно сказал он. — Мужайтесь!

— Я стараюсь, — прерывистым шепотом промолвила Сирилла, — но мне кажется, что мир без него опустел…

— Все мы испытываем подобные чувства, когда теряем тех, кто нам дорог, — желая ее утешить, произнес маркиз.

Сирилла молчала, и он понял, что она изо всех сил старается удержать слезы.

— Вы уже распорядились о похоронах?

— Н-нет… Ханна сказала, что сама сходит в погребальную контору, но мне кажется, что это должна сделать я…

— Ни в коем случае! — возразил маркиз. — Предоставьте все мне. Ваш отец будет похоронен со всеми подобающими почестями. Я не допущу, чтобы подобные хлопоты прибавляли вам лишние страдания!

Сирилла с облегчением вздохнула.

— Вы так добры! Это, наверное, глупо, но я чувствую себя такой… беспомощной…

Когда она это сказала, маркизу на мгновение представилось, что перед ним ребенок, нуждающийся в защите, но в то же время округлые формы Сириллы, чье тело он все еще держал в объятиях, несомненно, принадлежали женщине.

— Сядьте, — распорядился он, подводя девушку к дивану. — А я пока пойду и скажу вашей служанке, что беру все хлопоты на себя.

— Но мне не хотелось бы вас затруднять…

Только теперь Сирилла оторвала голову от груди маркиза и подняла на него глаза. По его мнению, слезы делали ее еще восхитительнее.

— О чем вы говорите? — запротестовал маркиз. — Позвольте мне сделать то, что я хочу, — позаботиться о вас!

Сирилла на мгновение замерла, а затем тихо повторила:

— Вы очень добры…

Высвободившись из его объятий, она села на диван.

Если бы так поступила любая другая женщина, маркиз счел бы, что это сделано намеренно, с целью, чтобы он сел рядом. Но мысли Сириллы сейчас были заняты только смертью отца.

И все же маркиз присел на диван рядом с девушкой, хотя и не слишком близко, так, чтобы невзначай не коснуться ее руки.

— В какую церковь вы обычно ходите? — осведомился он.

— По воскресеньям мы с Ханной обычно бываем в церкви Святой Марии, — ответила Сирилла.

— Я свяжусь с тамошним викарием и попрошу, чтобы вашего отца похоронили на церковном кладбище.

Мне бы этого очень хотелось, — призналась Сирилла. — А не попросите ли вы его похоронить отца рядом с моей мамой?..

— Ваша матушка тоже там похоронена?

— Да.

— Я уверен, что затруднений здесь не будет. Предоставьте все мне!

— Как мне благодарить вас?.. Я чувствовала себя такой одинокой, потерянной! И вдруг появились вы…

— Да, — подтвердил маркиз, — и теперь, Сирилла, вам больше не угрожает одиночество. Я о вас позабочусь!

Перед уходом он заглянул на кухню и поговорил с Ханной. Хотя она по-прежнему взирала на маркиза с подозрением, услышав, что он намерен взять на себя все хлопоты, связанные с устройством похорон, пожилая женщина немного смягчилась.

Однако не удержалась от вопроса:

— Зачем вы это делаете, ваша светлость?

— По одной простой причине — как знаток и покровитель искусства, я считаю, что мистер Винтак был непревзойденным художником, — внушительно ответил маркиз.

— Как жаль, что никому это не приходило в голову, пока хозяин был жив! — с горечью заметила Ханна.

— Полагаю, дело в том, что мистер Винтак рисовал свои картины в манере, которая была недоступна пониманию обычных покупателей.

Служанка недовольно фыркнула, в душе соглашаясь с такой оценкой.

Прежде чем откланяться, маркиз положил на кухонный стол немного денег.

— Купите мисс Сирилле все, что она пожелает.

Ханна явно колебалась. Боясь, что она откажется, маркиз быстро проговорил:

— Вам обеим нужно как следует питаться. Примите эти деньги в знак того, что я высоко ценю мистера Винтака как художника.

Служанка поняла, что это просто оправдание, а на деле маркиз хочет помочь Сирилле, но деньги все же решила взять.

— Благодарю вас, сэр, — сказала она не слишком любезным тоном и слегка поклонилась.

Улыбнувшись, маркиз покинул дом Винтаков и направился в приход Святой Марии.

Викарий оказался дома, и Фейн объяснил ему причину своего приезда.

— Не могу припомнить, ваша светлость, чтобы мне когда-нибудь приходилось встречаться с мистером Винтаком, — произнес священнослужитель, — но вот его дочь и служанка регулярно бывают в нашей церкви по воскресеньям. Здесь же два года назад была похоронена ее мать.

— Могу я взглянуть на ее могилу? — осведомился маркиз.

— Разумеется, милорд, — ответил викарий и провел посетителя на церковное кладбище.

— Могила, как видите, довольно скромная, — заметил он, — но, боюсь, мои прихожане не могли себе позволить ничего более пышного.

Маркиз между тем читал надпись на надгробии:

«Незабвенной Лорейн от безутешных Франса Винтака и Сириллы. Родилась в 1761 году. Скончалась в 1800».

Надпись удивила его своим лаконизмом. Возможно, это объяснялось тем, что художник был иностранцем. У маркиза защемило сердце, когда он подсчитал, что матери Сириллы было всего тридцать девять лет, когда она умерла.

«И к тому же такая красавица! — подумал он, вспомнив портрет, показанный ему Сириллой. — Впрочем, как и ее дочь…»

Как жаль, что ему не удалось познакомиться с обеими!

Но если Лорейн уже несколько лет как покоилась в могиле, дочь ее была жива, и маркиз решил, что, раз уж ему выпало счастье познакомиться с этой поразительной девушкой, он ни за что с ней не расстанется.

Он договорился с викарием, что похороны состоятся на следующий день.

Понимая, что нет на свете ничего более грустного, чем находиться в одном доме с мертвецом, маркиз желал как можно скорее избавить Сириллу от такой необходимости, а поскольку он выразил готовность щедро заплатить, гробовщики не стали упираться и обещали сделать все в срок.

Щадя репутацию Сириллы, маркиз решил не присутствовать на погребальной церемонии.

Конечно, представлялось крайне маловероятным, что кого-нибудь в Айлингтоне настолько взволнует кончина какого-то малоизвестного художника, что он явится отдать ему последние почести, но в деле, где затронуто доброе имя девушки, всегда лучше перестраховаться.

Вот почему маркиз нанял катафалк, а также карету для Сириллы и Ханны, от себя прислал огромный и очень дорогой букет цветов, а сам наблюдал за похоронами со стороны.

Франс Винтак был похоронен с пышностью, которой он не знал при жизни, а венки на его могиле придали ей красоту, которую он наверняка оценил бы.

Пока карета везла женщин обратно на Куин-Энн-терэс, Сирилла сказала Ханне:

— Просто в голове не укладывается, что папы уже нет! Я слушала проповедь и все никак не могла поверить, что это его хоронят… Единственное, что меня утешает, — теперь он на небесах вместе с мамой!..

Ханна молча смахнула слезу.

— А ты помнишь, — предалась воспоминаниям Сирилла, — что, когда папа возвращался домой, мама всегда первая встречала его в гостиной? Он только переступал порог, а она уже бежала к нему, восклицая: «Франс, милый Франс! Я ужасно соскучилась по тебе… Надеюсь, с тобой все в порядке? Как хорошо, что ты вернулся!»

Голос девушки дрогнул, и она как бы про себя добавила:

— Наверное, мы недостаточно хорошо заботились о нем…

— Мы сделали все, что могли, мисс Сирилла, — мрачно проговорила Ханна.

— Да, ты вела себя безупречно, милая Ханна, — ласково проговорила девушка. — И все же папа, вероятно, не подхватил бы простуду, которая затем перешла в воспаление, если бы мы с тобой заставляли его надеть теплое пальто всякий раз, когда он отправлялся к торговцам картинами…

— Да он ведь и слушать нас не желал! — возразила служанка.

— Да, он слушался только маму, — подтвердила Сирилла.

— Какой толк теперь казнить себя, мисс Сирилла? — резонно заметила Ханна. — Нам не в чем себя упрекнуть. Хозяин был так плох последние дни, что сразу было видно — он долго не протянет. По ночам все ворочался да звал вашу матушку, словно и в самом деле считал, что она здесь, рядом с ним!..

— Кто знает, может быть, так оно и было, — задумчиво промолвила Сирилла.

Карета остановилась возле дома.

«Как странно, — подумала Сирилла, — отца нет, и дом словно опустел! Не знаешь, за что браться, чем себя занять. На душе грустно и уныло…»

Она прошла в студию и достала несколько незаконченных работ Франса Винтака. Всматриваясь в картины, девушка пыталась понять, какие чувства хотелось передать ее отцу, когда он рисовал свои картины.

«А вот маркиз понял это сразу», — вдруг пришло ей на ум.

Не успела она об этом подумать, как в коридоре послышался голос Маркиза, а затем его шаги на лестнице.

Сердце Сириллы забилось сильнее, а глаза заблестели. Такой ее и увидел маркиз, когда спустя минуту вошел в студию.

Его внушительная фигура заполнила собой всю студию, и Сирилла вдруг подумала: «Как странно! Он здесь, и дом больше не кажется мне пустым. Я не чувствую одиночества!»

— Ханна сказала, что похороны прошли должным образом, — начал маркиз.

— Да, церемония получилась торжественной. А какие роскошные цветы! Позвольте поблагодарить вас за них! — не в силах сдержать своих чувств, воскликнула Сирилла.

— Я надеялся, что они вам понравятся.

— Они предназначались папе, — напомнила Сирилла с легким упреком.

— Если верить церковным догматам, — возразил маркиз, — там, где сейчас пребывает ваш отец, полно цветов, так что, на мой взгляд, те, что приносят на похороны, больше предназначаются живым, нежели умершим.

— Кому бы ни предназначались ваши цветы, вы поступили очень благородно.

Маркиз обвел глазами студию.

— Не могли бы показать мне другие работы вашего отца? — спросил он.

— Вы уже купили одну его картину — самую лучшую, — промолвила Сирилла. — Остальные не закончены и вряд ли стоят больше нескольких шиллингов…

— Давайте поговорим откровенно, — предложил маркиз. — На какие средства вы намерены жить дальше?

По выражению лица девушки он понял, что она сама со страхом задавала себе этот вопрос с той самой минуты, как умер Франс Винтак.

Наступило молчание. Свет, падавший из окна в потолке студии, придавал золотистым волосам Сириллы вид некоего ореола вокруг ее головы.

— Вы так прекрасны! — невольно вырвалось у него. — Простите меня за бестактность, но вам небезопасно находиться здесь одной, без мужской поддержки…

— У меня есть Ханна…

— Не можете же вы провести всю жизнь в одиночестве, в компании со служанкой, — мягко возразил маркиз. — Как бы вы ни были к ней привязаны, вряд ли эта женщина сумеет скрасить ваш досуг достойной беседой.

Маркиз улыбнулся, и Сирилла ответила улыбкой, хотя его слова были не слишком лестны для преданной Ханны.

— Она меня очень любит, заботится обо мне… Но вы правы — беседовать с ней не очень интересно!

— Так я и думал, — кивнул головой маркиз. — Мне хорошо известны такие преданные, но не очень-то умные слуги. Их ценишь, но в их обществе быстро устаешь!

— Теперь, когда папы нет, — со вздохом добавила Сирилла, — мне, пожалуй, не с кем будет и словом перекинуться…

— Именно это меня и беспокоит, — неожиданно объявил маркиз.

Заметив, что Сирилла смотрит на него с удивлением, он продолжил:

— Постарайтесь отнестись спокойно к тому, что я сейчас скажу. Да, формально мы познакомились совсем недавно, но на самом деле я знал вас очень давно. Уже целый год ваш образ — в моем сердце и мыслях, и виной тому — «Мадонна с лилиями».

Сирилла не сводила глаз с маркиза. На его лице появилось странное выражение. И вдруг, не в силах больше противиться своему желанию, он подошел к девушке и обнял ее.

Она не сопротивлялась, замерев в его нежных, почти дружеских объятиях.

Маркиза охватило незнакомое ему ранее чувство. Сирилла была так непохожа на других женщин, а ее неземная красота, казалось, была божественного происхождения.

Ему чудилось, что он держит в объятиях не девушку, а некий образ, созданный его поэтическим воображением. Но вот маркиз осторожно взял Сириллу за подбородок и повернул к себе ее лицо.

Он посмотрел на нее долгим взглядом, потом наклонился и коснулся губами ее губ.

Ее губы были так мягки, а дрожь, пробежавшая по телу, такой трогательной, что маркизу на мгновение показалось, что он очутился в сказке, рядом с феей.

Маркиз представлялся Сирилле сказочным принцем, который с момента своего появления увлек ее в некую загадочную, волшебную страну.

В своей наивности и неискушенности девушка даже не знала, что такие люди существуют на свете. Да и собственные чувства были ей внове. Она ловила себя на мысли, что ей приятно его присутствие, что около него она чувствует себя спокойно и уверенно.

Его губы коснулись ее рта, и Сирилле показалось, что все, о чем она втайне мечтала, стало явью. Этот поцелуй был как божественное благословение, которое ей посылал Господь.

Это было так чудесно, так непохоже на все, что случалось с ней раньше. Ей казалось, что она летит, окруженная нежным сиянием, к заоблачным далям.

Фейн крепче прижал ее к себе, но поцелуй его оставался так же нежен. Сириллу охватило волнение, словно и ее сердце, и душа, и само тело уже не принадлежали ей больше, а растворились в этом человеке, который обнимал и целовал ее.

«Это и есть любовь! — думала она с восторгом. — Такая же прекрасная, такая же восхитительная, как у мамы и папы… А я боялась, что мне не суждено испытать ее!»

Но любовь пришла к ней, и с этого момента весь мир сосредоточился для Сириллы в нем одном.

Маркиз с усилием разжал объятия.

— Дорогая, — воскликнул он, — отныне ты принадлежишь мне! Я всю жизнь искал тебя и теперь никогда с тобой не расстанусь…

— Я люблю тебя… — еле слышно пролепетала Сирилла.

— А я тебя, — чуть хрипловато ответил маркиз.

Так оно и было. Никогда ни одна женщина не слышала от него таких слов, потому что маркиз еще ни разу не испытывал этого чувства и не хотел напрасно лгать.

Да, при всем его богатом опыте маркиз только сейчас понял, что он влюблен. Прожженный циник на самом деле оказался идеалистом, искавшим в любви такого же совершенства, как и во всем остальном — в искусстве, спорте, обстановке, окружавшей его дома.

Ему повезло. Его поиски увенчались успехом, он нашел Сириллу — девушку с картины Лохнера, которая ответила ему взаимностью.

Догадываясь, о чем он думает, Сирилла, запинаясь, произнесла:

— Не могу поверить, что это происходит со мной! Когда я впервые увидела тебя, то даже предположить не могла, что такое может случиться…

— А представляешь себе мои чувства? — улыбаясь, прервал ее маркиз. — Сколько раз, глядя на произведение Лохнера, что висит в музыкальной комнате в Карлтон-хауз, я сожалел о том. что это всего лишь картина. И вот оказывается, моя дорогая, что ты — реальность, восхитительная реальность! Ты здесь, рядом со мной… Разве может что-нибудь с этим сравниться?..

Сирилла вдруг задумалась.

— А представь себе, что папа не стал бы делать эту подделку? Или она не попалась бы тебе на глаза? Ведь тогда мы никогда бы не встретились…

— Сама судьба нас свела, — серьезным тоном произнес Фейн. — И теперь, дорогая, нам остается только благодарить Господа за то, что мы вместе. Отныне мы никогда не расстанемся!

— Я тоже не хочу Q тобой расставаться… — прошептала Сирилла.

Она помолчала, а потом вдруг негромко спросила:

— Скажи, наверное, дурно с моей стороны быть счастливой в день, когда мы только что похоронили бедного папу?..

— Ты не можешь сделать ничего дурного, — успокоил ее маркиз. — Я тоже чувствую себя счастливым, как никогда в жизни!

Они опустились на старый диван, стоявший в углу студии.

Маркиз обнял рукой плечи Сириллы и продолжал:

— Ты слишком мало обо мне знаешь, дорогая. Должен сказать, что у меня весьма сомнительная репутация в том, что касается женщин. Но это лишь потому, что я всю жизнь искал тебя, разочаровываясь вновь и вновь!

— Это не имеет значения, — возразила Сирилла. — Мама всегда говорила, что когда человек влюбляется, ему кажется, что весь мир вокруг него меняется. Прошлое перестает интересовать, важно лишь будущее…

Твоя мать была права, — заметил Фейн. — Итак, забудем о моем прошлом, моя драгоценная, и будем думать только о будущем — о нашем совместном будущем!

— Должно быть, сама судьба послала мне тебя в тот момент, когда я больше всего в тебе нуждалась, — задумчиво сказала Сирилла. — Когда мама умерла, мне казалось, что весь свет померк и я больше никогда не буду счастлива… Но я знала, что должна жить ради папы, ради его счастья. А потом…

— Что потом? — повторил маркиз, поскольку она вдруг умолкла.

— Когда и папы не стало, я почувствовала себя такой одинокой! Во всем мире у меня не осталось никого, кроме Ханны. И вдруг появился ты! Как мне благодарить Бога за то, что он послал тебя?..

— Мы оба должны быть ему благодарны, — торжественно произнес маркиз. — А теперь, солнышко мое, давай поговорим о будущем. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь.

Он помолчал, с нежностью глядя на Сириллу, а затем продолжал:

— Едва увидев тебя, я понял, что ты не можешь жить в таком убогом месте, и я хочу забрать тебя отсюда.

— К чему это? — удивилась Сирилла. — Сущность человека не меняется от его местожительства. Вот ты, например, всегда будешь таким, как ты есть, — сильным, властным, внушающим уважение всем, с кем ты общаешься…

— Ты мне льстишь, — с улыбкой заметил Фейн. — Моя сила и власть — ничто по сравнению с твоей красотой. Именно она делает тебя неповторимой! Ты хоть понимаешь, как ты прекрасна? Ты не видел мою маму, — подумав, ответила Сирилла. — Вот она была настоящей красавицей! Я рядом с ней просто дурнушка…

— Ну что ты говоришь! — с упреком перебил ее маркиз.

— …и все же мне приятно, что я тебе нравлюсь, — смущенно призналась она.

— Это слово не в состоянии выразить тех чувств, что я испытываю к тебе, — возразил маркиз. — Я хотел бы подарить тебе бриллианты, чтобы подчеркнуть твою выдающуюся красоту, украсить жемчугами ослепительную шею, чтобы они, играя, отбрасывали свет на твое лицо, сравнимый разве что с чудным блеском твоих глаз, моя любимая!

— Я приму все это, но только потому, что ты сам этого хочешь.

— Я бы подарил тебе солнце и луну, если бы это было в моих силах, — упоенно продолжал маркиз. — Но, увы, я не Бог, а только человек, хоть и очень богатый, и я дам тебе все, что ты пожелаешь, только люби меня всегда!

— Обещаю, — серьезно проговорила Сирилла, — но при условии, что и ты будешь меня любить…

— Мою любовь невозможно выразить словами, — заверил ее маркиз.

Он привлек девушку к себе и поцеловал. Поцелуй был настойчивым и властным, и Сирилла смутилась, спрятав лицо на его груди.

— Не тревожься, родная, и не бойся, — успокоил ее маркиз. — Но все же не забывай, что хоть ты и похожа на мадонну, ты все же живой человек!

Помолчав немного, он продолжал:

— Я не смогу забрать тебя отсюда сегодня же, потому что мне пока некуда тебя поместить. Не позже завтрашнего дня я обязательно найду уютный домик, который тебе понравится. Ты наверняка хотела бы, чтобы рядом был сад. Ведь скоро лето! Я представляю, как ты будешь сидеть под деревьями среди цветов, освещенная лучами солнца… Там мы будем одни. Никто не посмеет вторгнуться в сказочный мир, принадлежащий только нам двоим!

— А где находится этот домик? — с любопытством спросила Сирилла. — Ты там живешь?

Нет, — ответил маркиз. — Мой фамильный особняк стоит на Беркли-сквер — там я останавливаюсь, когда бываю в Лондоне, — а мое родовое поместье Фейн-парк расположено в Хартфордшире. Я обязательно покажу тебе все свои сокровища, которые там находятся, особенно картины. Домик же, о котором я говорил, будет только твоим. Там мы будем принадлежать друг другу. Я не хочу, чтобы мои родственники нам мешали!

— Звучит чудесно, — начала Сирилла, — но только… — Она умолкла.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил он.

— Мне кажется, я не совсем правильно тебя поняла… ну, насчет этого домика…

— Я подарю его тебе, — пояснил маркиз. — Сделка будет заключена на твое имя. Что бы ни случилось в будущем, у тебя всегда будет дом и достаточно денег, чтобы ни в чем не нуждаться.

Он снова привлек ее к себе.

— Ты теперь моя, моя маленькая «мадонна с лилиями»! Я буду заботиться о тебе, огражу от всех тревог и волнений внешнего мира. Поверь мне, дорогая, на свете» не было и не будет людей счастливее нас!

С этими словами маркиз приник к Сирилле с поцелуями, лишив ее возможности что-либо возразить.

Они целовались с таким упоением, что забыли обо всем на свете. Но вот наконец маркиз с усилием оторвался от Сириллы.

— Мне пора идти, моя драгоценная, — с сожалением промолвил он. — А тебе советую отдохнуть — сегодня был трудный день.

Сирилла хотела что-то сказать, и маркиз, решив, что она пытается его удержать, поспешно добавил:

— Если я сейчас же не займусь делами, то не успею до завтра. Чтобы осуществить все, что я наметил, мне придется изрядно потрудиться. Но ничего — трудности только подстегивают мою энергию!

Затем с улыбкой добавил:

— На моем пути было немало трудностей. Во-первых, нелегко было отыскать тебя, во-вторых, проникнуть в твой дом — ведь и ты, и Ханна старались помешать мне. Но теперь я чувствую себя непобедимым. Мне придает силы наша любовь!

Он в последний раз прижал к себе Сириллу, поцеловал ее в губы и вышел из студии. Вскоре она услышала, как он спускается по лестнице.

Через минуту хлопнула входная дверь. Маркиз ушел.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сирилла застыла на месте, глядя на дверь, как будто ждала, что маркиз вернется.

Затем с глубоким вздохом закрыла лицо руками и заплакала.

В таком положении и застала ее Ханна, зайдя в студию.

— Я хотела спросить… — начала было служанка и осеклась. Подойдя к Сирилле, она с тревогой спросила: — Что случилось, мисс Сирилла? Что вас так расстроило?

— Ах, Ханна, Ханна! Я до сих пор не могу понять, как это случилось…

Как будто ища опоры, девушка подошла к служанке и прижалась к ее груди.

Она плакала так отчаянно, что Ханна снова с беспокойством спросила:

— Так что же все-таки случилось? Чем вы так расстроены? Вы даже на похоронах так не плакали…

— Я плачу не о папе…

Значит, в ваших слезах виноват его светлость? — грозно спросила Ханна, прижимая Сириллу к груди, как делала когда-то очень давно, в детстве.

На лице служанки выражение заботы о своей любимице сменилось гневом против негодяя, осмелившегося ее огорчить. Точно так же она смотрела вслед маркизу, когда он вчера покидал дом Винтаков.

— Что же сказал вам его светлость? Расскажите-ка мне сейчас же! — потребовала Ханна.

— Он сказал, что… любит меня…

— Да как он смел!

— И я ему поверила… потому что тоже его люблю…

Сирилла произнесла эти слова еле слышно, однако служанка догадалась, о чем она говорит. Впрочем, возразить она не успела, поскольку Сирилла, запинаясь, продолжила:

— Неужели мне суждено страдать, как страдала мама? Неужели мне придется самой испытать весь этот ужас?.. Я не вынесу этого, Ханна, просто не вынесу! Даже с ним… хотя я люблю его, люблю всем сердцем…

— Это не любовь, мисс Сирилла, и вы отлично это знаете. Подумать только — этот джентльмен видит вас всего второй раз в жизни и уже смеет рассуждать о любви! Так что вытрите слезы и послушайте, что я вам скажу.

В Ханне заговорила няня, каковой она и была при маленькой Сирилле. И, как в детстве, Сирилла молча повиновалась ей.

Усадив свою любимицу на стул и грозно возвышаясь над ней, Ханна скрестила руки на груди и начала говорить:

— Когда умерла ваша матушка, я просила вас уехать — сами знаете куда, — но вы тогда и слушать меня не захотели.

— Разве я могла бросить папу? Ты же помнишь, в каком он был состоянии! Я должна была оставаться с ним. Должна, слышишь, Ханна? И мама, я уверена, это одобрила бы…

— Ну а теперь его нет, — безапелляционным тоном прервала девушку Ханна, — и я больше не желаю слушать никаких оправданий. Я хотела поговорить с вами сразу после похорон, да, как на грех, вмешался его светлость!..

Упоминание о маркизе снова вызвало у Сириллы поток слез. Еле сдерживая рыдания, она сказала:

— Я люблю его, Ханна!.. Но не могу сделать того, о чем он просит…

— Еще чего не хватало! — с негодованием воскликнула служанка. — Как ловко он обвел вас вокруг пальца, да и меня, признаться, тоже… Ну как же — и похороны устроил, и цветочки купил, да еще деньги…

Сирилла подняла голову.

— Ханна! Надеюсь, ты не брала у него деньги?

— Только несколько фунтов, мисс Сирилла, чтобы купить еды. Вы без труда их отдадите, если сделаете то, о чем я вас прошу.

— Ты так думаешь? — нерешительно спросила Сирилла. — А что, если…

— Никаких «если»! — отрезала служанка. — Перестаньте плакать и идите одеваться. Я сейчас же отвезу вас в Хоум-хауз!

— Прямо сейчас? — пролепетала Сирилла.

— А чего медлить? — вопросом на вопрос ответила Ханна. — Я все равно собиралась это сделать, только ждала, чтобы вы немного пришли в себя после похорон.

Сирилла вздохнула.

— Прямо не знаю, что тебе сказать, Ханна… И что мне делать, тоже не знаю.

— Зато я знаю! — категоричным тоном воскликнула Ханна. — Так что перестаньте спорить, мисс Сирилла. Если вы со мной не поедете, я отправлюсь туда одна, так и знайте!

Сирилла в ужасе уставилась на служанку.

— Не оставляй меня одну! А вдруг…

Она не договорила, но Ханна и так ее поняла: девушка боялась, что, если маркиз вернется, она будет не в силах ему противостоять.

Догадываясь, какая буря бушует в душе Сириллы, Ханна ласково обняла ее и помогла встать.

— Пойдемте. Нельзя терять ни минуты!

— А ты уверена?.. — робко начала девушка, но служанка уже вышла из студии.

Вернулась она минуту спустя с теплым плащом в руках и немедленно накинула его Сирилле на плечи.

— Может быть, я лучше надену шляпу? — попыталась возразить девушка, когда Ханна стала натягивать на нее капюшон.

Еще чего! Солнце уже село, и на улице холодно. Завязав капюшон, Ханна начала спускаться по ступеням.

— А вещи? Разве мы ничего с собой не возьмем? — удивленно спросила Сирилла.

— За ними можно будет вернуться позднее — если, конечно, в том возникнет нужда, — возразила Ханна.

Зайдя на кухню, она надела шляпу и шаль и опять вышла в коридор.

Не говоря ни слова, Ханна распахнула дверь. Сирилла все еще стояла в нерешительности.

— Подожди хоть минутку! — взмолилась девушка. — Мне надо время, чтобы все обдумать. Как бы нам потом не пришлось пожалеть о том, что мы сделали…

— Вот если мы останемся, так действительно будем об этом жалеть, — возразила Ханна. — Я уже говорила, мисс Сирилла, что вам непременно нужно туда поехать, и сколько бы вы ни возражали, я своего мнения не изменю!

И, не дожидаясь никаких возражений, служанка вышла на мостовую, увлекая за собой девушку.

Та шла нехотя, сжимая в руке платочек, мокрый от слез. Когда же Ханна с шумом захлопнула дверь и повернула в замке ключ, сердце Сириллы болезненно сжалось.

Женщины стояли на мостовой, высматривая подходящий экипаж. Вот наконец показалась наемная карета. Пожилой кучер, управлявший неказистой лошаденкой, явно не торопился обзавестись пассажиром.

Ханна отчаянно замахала руками, стараясь привлечь его внимание. В конце концов кучер ее заметил, и карета остановилась.

— Идемте, мисс Сирилла, — позвала ее Ханна.

Сирилла, погруженная в свои мысли, с трудом отдавала себе отчет в том, что происходит вокруг.

Ханна помогла ей подняться в карету и, прежде чем последовать за ней, приказала кучеру:

— Поезжайте в Хоум-хауз на Парк-лейн!

Кучер удивился. Он явно не ожидал услышать название этого фешенебельного района из уст простой служанки. Затем, опомнившись, приложил руку к шляпе и сказал:

— Слушаюсь, мэм.

Некоторое время обе пассажирки молчали. Наконец Ханна заговорила:

— Постарайтесь там понравиться. Помните — больше вам некуда идти!

Сирилла промолчала.

Она думала о том, что, если бы захотела, у нее уже завтра был бы уютный домик с садом, где она могла бы сидеть среди цветов под деревьями в обществе маркиза…

Девушка закрыла глаза и снова почувствовала на губах вкус его поцелуев. Тогда ей казалось, что она возносится к небесам и что никто никогда не испытывал такого восторга и счастья.

Эти поцелуи были именно такими, какими представлялись ей в воображении, и даже чем-то большим, а в любви маркиза, совершенной и красивой, нашли воплощение самые сокровенные мечты Сириллы.

Вместе с тем, когда она поняла, чего хочет от нее маркиз, то сразу решила, что это не любовь — во всяком случае, не та любовь, которой она для себя желала. Наоборот, от такой любви следовало бежать, и как можно скорее…

Должно быть, охвативший ее ужас отразился на ее лице, потому что Ханна сочувственно произнесла:

— Я понимаю, мисс Сирилла, что вам сейчас тяжело. Неужели вы думаете, я сама не страдала все эти годы, глядя, как ваша матушка с каждым днем тает, словно свечка!.. Она ведь, бедняжка, могла бы иметь все — и деньги, и богатство, — но предпочла отказаться…

— Она никогда не раскаивалась в своем поступке, — возразила Сирилла.

— Никто этого и не утверждает! — отрезала Ханна. — Она только жалела вас, мисс Сирилла. Помню, ваша матушка частенько говорила мне: «Ах, Ханна, как несправедлива жизнь к моей Сирилле!»

— Но мне было хорошо с мамой и папой, — попыталась возразить Сирилла, недовольная тем, что Ханна осуждает ее мать.

— Ваша матушка понимала, что вам следовало бы играть с другими детьми, выезжать на вечера, иметь дорогие вещи и пони для прогулок. И я с ней согласна! — энергично затрясла головой Ханна.

— Для меня все это не имело значения. Главное, что я была с мамой…

Ханна открыла было рот, собираясь возразить, но промолчала. Впрочем, Сирилла и так догадывалась, что та хочет сказать — то, что мать порой вообще не замечала присутствия дочери.

С первой минуты знакомства с Франсом Винтаком она грезила только им одним. В нем сосредоточился для нее весь мир, а все остальное, даже единственная дочь, не имело никакого значения.

Сирилла не ревновала, не жаловалась, она лишь чувствовала себя одинокой и ненужной. В такие минуты девочка тихонько выскальзывала из гостиной и спешила на кухню, в царство Ханны. Они вели задушевные разговоры, пока служанка готовила обед или ужин, и Сирилла радовалась, что хотя бы здесь ей рады.

Да, если взглянуть правде в глаза, придется признать, что без Ханны жизнь Сириллы была бы еще мрачнее.

Ханна выводила ее на прогулки, подбирала книги для чтения, изредка, когда появлялись деньги, водила девочку на концерт, а однажды — о, это было незабываемое зрелище! — даже в театр на пьесу прославленного Шекспира.

По настоянию Ханны Сирилла брала уроки английского и французского языков, и это она наняла учителей по другим предметам, которым считала необходимым обучить свою любимицу.

Уроки проводились нерегулярно, так как зачастую учителям нечем было платить, но Сирилла обладала такими способностями и стремлением к знаниям, что иногда преподаватели приходили, даже зная, что не получат никакого вознаграждения за свой труд.

Если бы не Ханна, Сирилла вообще не получила бы образования.

И все же во многих жизненных вопросах девушка была абсолютно несведущей. И немудрено — ведь вся ее жизнь протекала в тесных стенах домика на Куин-Энн-терэс.

Мать Сириллы в основном проводила время с Франсом Винтаком. И только в периоды, когда он был увлечен очередной картиной и удалялся в студию, чтобы поработать, или уходил в город продавать законченное произведение, она обращала свое внимание на дочь.

Мать была весьма образованной женщиной и, как теперь понимала Сирилла, могла бы за час научить ее неизмеримо большему, чем десяток учителей за месяц.

Она превосходно говорила по-французски и по-итальянски, играла на рояле и исполняла с блеском арии из опер.

Кроме того, она много читала, причем книги на самые разные темы, а в искусстве разбиралась, пожалуй, даже лучше, чем ее муж-художник.

Сирилла чувствовала, что в ее воспитании есть большие пробелы. И сейчас, влюбившись в маркиза, она опасалась того, что со временем этот блестящий джентльмен наверняка сочтет ее скучной.

Что она знает о нем? А его слова о том, что он хотел бы никогда не расставаться с ней… Можно ли им верить?

«Да, Ханна права», — в отчаянии думала девушка.

Слезы снова навернулись ей на глаза. Стараясь удержать их, Сирилла молчала, чтобы голосом не выдать своего волнения и не расстраивать Ханну.

Узенькие улочки Айлингтона сменились более широкими и нарядными центральными улицами. Карета достигла Мейфера и повернула на Парк-лейн.

Наконец Сирилла прервала молчание:

— Мне кажется, мы совершаем ошибку, Ханна. Давай вернемся! А если маркиз опять зайдет, мы… просто не пустим его. Вдвоем-то уж как-нибудь справимся!

Как вы себе это представляете, мисс Сирилла? Выставим его светлость, так, по-вашему? — резко спросила Ханна.

Услышав эти слова, Сирилла почувствовала, будто ее окатили ушатом холодной воды. К сожалению, Ханна права — вряд ли им обеим удалось бы выпроводить маркиза из дома, да, пожалуй, и вообще из ее жизни.

Девушку терзали сомнения. Правильно ли она поступила, сбежав от человека, который, как он утверждает, ее любит? И на Сириллу опять нахлынули воспоминания о блаженстве, которое она испытала в его объятиях совсем недавно.

И тут же она, как наяву, увидела мать, исхудавшую и бледную, с безжизненным взором, который оживлялся лишь в присутствии Франса Винтака. Нет, сказала себе Сирилла, она не допустит, чтобы ее постигла судьба матери! Да и маркиз вряд ли остался бы с ней навсегда…

— Вот и приехали!

Голос Ханны вывел Сириллу из задумчивости. Она нервно сжала руки, пытаясь овладеть собой.

— Предоставьте все мне, — безапелляционным тоном изрекла Ханна. — И помните — другого выхода у вас нет! Вы обязаны это сделать, и ваша матушка наверняка сказала бы то же, будь она сейчас жива.

Кучер, явно пораженный внушительностью особняка, к которому он доставил своих непрезентабельных пассажирок, слез с облучка и распахнул перед ними дверцу.

Ханна расплатилась с возницей и вместе с Сириллой направилась к парадной двери.

Не успела она постучать, как на пороге вырос лакей, весьма импозантный в своем пудреном парике и желто-синей ливрее, украшенной серебряными пуговицами.

— Его светлость дома? — осведомилась Ханна.

— Вам назначено, мэм?

— Мы хотели бы видеть его светлость, — внушительно произнесла служанка.

— Милорд принимает только тех, кто предварительно договаривается с ним о встрече, — торжественно объявил лакей.

— А дома ли мистер Бертон? — задала следующий вопрос Ханна.

Лакей был явно удивлен. Он даже на мгновение отступил от двери, чем не замедлила воспользоваться служанка и зашла в дом.

— Позовите, пожалуйста, мистера Бертона.

Лакей, видимо недавно служивший в этом доме, беспомощно оглянулся. Тем временем Сирилла последовала за Ханной и тоже прошла в холл.

Это было просторное, но несколько темноватое помещение, куда свет падал лишь через два витражных стекла. Сирилла почувствовала, что дрожит от охватившего ее волнения.

С противоположной стороны, оттуда, где располагалась широкая лестница на второй этаж, к посетительницам уже приближался дворецкий, пожилой мужчина важного вида, чем-то похожий на папу римского.

Он открыл было рот, очевидно намереваясь спросить, что здесь происходит, да так и застыл, увидев Ханну.

— Добрый вечер, мистер Бертон, — вежливо поздоровалась служанка.

— Мисс Ханна? Вот уж кого не ожидал увидеть! — воскликнул дворецкий.

— Его светлость дома, как я понимаю? — спросила Ханна и, не дождавшись ответа, обернулась к Сирилле.

— Надо бы вам раздеться, здесь жарко, — заботливо проговорила она и начала развязывать на Сирилле капюшон.

Девушке показалось, что она снова стала ребенком и за ней ухаживает нянька. Впрочем, она не сопротивлялась, молча позволяя делать с собой все, что Ханна сочтет нужным. А та, сняв со своей любимицы плащ, отдала его лакею, который так и застыл у порога, удивленно вслушиваясь в диалог мистера Бертона и неизвестной посетительницы.

Внешность Сириллы явно поразила дворецкого.

Долгое время он смотрел на девушку, не произнося ни слова, а затем еле слышным шепотом спросил у Ханны:

— Вы привезли ее назад к его светлости?

Та молча кивнула.

Слуги обменялись многозначительными взглядами. Все было понятно без слов.

Дворецкий повернулся и пошел через холл, предполагая, что посетительницы следуют за ним. Однако Сирилла, погруженная в свои мысли, не тронулась с места, пока Ханна не потянула ее за рукав.

Подойдя к двери в противоположном конце холла, дворецкий распахнул ее и громким голосом возвестил:

— Леди к его светлости!

Сирилле вдруг показалось, что когда-то давно она уже была здесь. Пройдя мимо дворецкого в комнату, она услышала, как дверь за ее спиной захлопнулась. Девушка обернулась, ища глазами Ханну, и обнаружила, что рядом никого нет.

В противоположном конце этой довольно мрачной комнаты, с пола до потолка заставленной книгами, в кресле с высокой спинкой сидел перед камином какой-то человек.

Он обернулся на звук шагов и вдруг, увидев Сириллу, замер от неожиданности.

— Лорейн!

Сирилла скорее угадала, чем расслышала, то, что он сказал.

Несмелой походкой она направилась к креслу, чувствуя, что губы ее сухи и горячи, а сердце отчаянно колотится в груди.

— Пока она шла, человек в кресле не сводил с нее глаз, словно завороженный, и вдруг резко спросил: Ты, должно быть, Сирилла?

— Да… папа.

— Я принял тебя за твою мать.

— Мама умерла…

— Умерла?

Он не произнес, а словно выдохнул это слово. Чувствовалось, что новость его потрясла.

— Давно?

— Два года назад.

— От чего?

— Она становилась все слабее и слабее… потому что слишком мало ела….

Если Сирилла хотела поразить своего собеседника, это ей, без сомнения, удалось.

— Я, кажется, ослышался… Повтори, что ты сказала!

— Мы были так бедны, что порой не могли купить себе еду…

Лицо герцога исказилось от боли. С трудом овладев собой, он задал следующий вопрос:

— Поэтому ты и пришла теперь ко мне?

— Да… папа.

— Почему же ты не сделала этого сразу же после того, как умерла твоя мать?

Потому что тогда па… то есть Франс Винтак, покончил бы с собой. Я должна была заботиться о нем — ради мамы…

— А что с ним теперь?

— Он вчера умер… И Ханна привезла меня сюда.

— Ханна все еще с тобой?

— Да… папа. Она ждет в холле.

— И ты рассчитываешь, что я приму тебя обратно, после того как твоя мать бросила меня ради… этого человека?

Голос герцога прозвучал резко, словно удар хлыста. Сирилла настолько испугалась, что самообладание окончательно покинуло ее.

Издав приглушенный крик, она бросилась перед герцогом на колени.

— Позволь мне остаться с тобой, папа!.. Пожалуйста, не прогоняй меня, — взмолилась она, простирая к нему руки. — У меня нет денег, мне некуда идти… Если ты меня не примешь, мне придется поступить так, как хочет он! А я знаю, что это нехорошо, хотя и люблю его всем сердцем!..

Эти слова напомнили Сирилле о маркизе, навсегда, как она считала, для нее потерянном, и девушка снова разразилась слезами.

Опустив голову герцогу на колени, Сирилла рыдала так отчаянно и безутешно, как плачут беспомощные маленькие дети, заблудившись в лесу или отстав от взрослых на улице.

И вдруг она почувствовала, как герцог погладил ее по голове, стараясь утешить, и этот простой жест помог ей успокоиться.

— А кто этот человек?

Голос герцога донесся до Сириллы словно издалека. Она начала шарить в сумочке в поисках платка, но не нашла, и герцог, достав из кармана белоснежный платок с вышитым вензелем, вложил его девушке в руку.

Платок был из тонкого батиста и пах лавандой. Сирилла прижала его к глазам, пытаясь унять слезы.

— Расскажи, что тебя так расстроило, — предложил герцог совсем другим тоном, не таким резким, каким он говорил до сих пор.

— Он сказал, что любит меня, и я поверила, а потом оказалось… — сбивчиво начала Сирилла и тут же пристыженно умолкла.

Похоже, герцог догадался, о чем она не договаривает, потому что спросил тем же спокойным тоном:

— Ты хочешь сказать, что он предложил тебе выйти за него замуж?

— Нет…

— Что ж, это неудивительно, если учесть… Герцог осекся, но Сирилла прекрасно поняла, что он имеет в виду.

— Он ничего не знал о… маме, — поспешно пояснила она. — Об этом вообще никто не знал… Да и кому мы могли бы рассказать? Друзей у нас не было…

— Твоя мать поступила так, как считала нужным, — произнес герцог прежним сухим тоном. — Но сейчас речь не о ней, а о тебе. Кто этот человек? И если, как ты говоришь, у вас нет друзей, где ты с ним познакомилась?

— Он сам пришел к нам в дом… интересовался картиной…

— И как он себя назвал?

— Маркиз Фейн…

Герцог побледнел. На мгновение ему показалось, что он ослышался.

— Что? Фейн?! Да что ему от тебя понадобилось? Подумать только, этот развратник, этот соблазнитель, этот сердцеед… Неужели ты думаешь, что я позволю своей дочери иметь дело с таким негодяем?

— Но я люблю его, папа, и ничего не могу с этим поделать… Так уж случилось…

— И очень жаль, что случилось, — безапелляционным тоном отрезал герцог. — Запомни, Сирилла, — никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволю этому человеку переступить порог моего дома!

Наступила пауза. Сирилла пыталась осмыслить то, что только что услышала, а затем робко спросила:

— Означают ли твои слова, папа, что ты… разрешаешь мне остаться у тебя?..

Герцог молчал, и она жалобно добавила:

— Только в этом случае я буду иметь возможность с ним не видеться… Ну пожалуйста, папа, не прогоняй меня!

— Если ты и останешься здесь, — веско произнес герцог, — то вовсе не затем, чтобы спрятаться от маркиза Фейна, а потому, что ты моя дочь. Мне часто приходило в голову, Сирилла, что я допустил ошибку, позволив твоей матери забрать тебя с собой.

— Но ведь она оставила тебе Эдмунда… Кстати, как он?

— Путешествует по Европе, — лаконично ответил герцог. — И все же все эти годы мне не хватало именно тебя, моей дочери…

— О папа! Неужели это правда?

— Да.

Сирилла взглянула на герцога и увидела в его глазах выражение истинной муки. Помолчав, она спросила шепотом:

— Наверное, тебе не хватало и мамы…

Герцог шевельнулся в кресле.

— Твоя мать меня бросила, и я не желаю о ней говорить!

— Я понимаю тебя, папа. Ты знаешь, иногда мне казалось, что хотя она была очень счастлива с… Франсом Винтаком, ей все же недоставало и тебя, и Эдмунда. Впрочем, сама она никогда об этом не говорила…

— Хватит об этом, — резко перебил ее герцог. — Расскажи лучше о себе.

Сирилла улыбнулась сквозь непросохшие слезы. Казалось, луч солнца выглянул из-за туч после дождя.

— Да нечего особенно рассказывать, — просто сказала она. — Жили мы в маленьком доме в Айлингтоне — который, кстати говоря, Ханна ненавидела всей душой, — и все было хорошо, пока мама не заболела. А когда это случилось, все разом изменилось…

Герцог встал и подошел к камину, а Сирилла осталась сидеть на полу у его кресла.

— Будь проклят этот человек! — в сердцах воскликнул он. — Он погубил не только мою жизнь, но и твою…

— О нет, папа! Это не совсем так, — мягко возразила Сирилла.

Она от души сочувствовала отцу, понимая, что он должен был испытывать, когда горячо любимая жена вдруг оставила его ради какого-то безвестного художника.

Девушка нашла, что отец выглядит гораздо старше, чем когда она видела его в последний раз. Конечно, прошло уже восемь лет, и все же он постарел гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Волосы были совсем седыми, а щеки прорезали глубокие складки.

«Ведь ему не больше шестидесяти, — с сожалением подумала Сирилла, — а выглядит он глубоким стариком…» Очевидно, уход жены явился страшным ударом для герцога, и это наложило отпечаток на его внешний облик.

Понимая, что отец глубоко страдает, и желая его утешить, девушка произнесла как можно мягче:

— Мы опять будем счастливы вместе, папа, если, конечно, ты разрешишь мне остаться с тобой… Поверь, я так же скучала по тебе, как и, наверное, ты по мне!

Герцог улыбнулся, и с его лица исчезла суровость.

— Я буду рад снова видеть тебя, Сирилла, — с чувством произнес он. — А вот тебе вряд ли понравится здесь. Видишь ли, у меня тяжелый характер. Привычки мои давно сложились, а я уже не в том возрасте, когда их легко менять.

— Я и не прошу тебя что-либо менять в твоей жизни, — возразила Сирилла. — Ты знаешь, только теперь я поняла, что Ханна была права, когда сказала — мое место здесь…

— Я рад, что ты так думаешь, — улыбнулся герцог. — Должен сказать, что ты очень похорошела за эти годы. Ты теперь очень похожа на…

Он замолчал, не в силах закончить фразу. Впрочем, было и так понятно, что он имеет в виду. Сирилла поднялась и подошла к герцогу.

— Вот видишь, нам трудно говорить о маме, — простодушно заметила она. — Как только я увидела тебя сегодня, я сразу поняла, что нам надо быть вместе… Ханна тоже так считает. И еще она говорит, что и маме хотелось бы этого…

Я непременно повидаюсь с ней, — пообещал герцог. — Похоже, в этой прискорбной истории она единственная, у кого осталась хоть капля здравого смысла!

Сирилла улыбнулась.

— Ханна всегда отличалась здравым смыслом, но когда я с ней, я чувствую себя ребенком. По-моему, она до сих пор считает, что мое место в детской, рядом с игрушками!

Слабая улыбка тронула губы герцога.

Ханна была горничной его жены еще в то время, когда они только поженились. Не покинула она свою хозяйку и потом, когда та сбежала с Франсом Винтаком. Именно это обстоятельство несколько умеряло тревогу герцога по поводу его дочери. Он знал, что пока за ней присматривает такая преданная служанка, как Ханна, за судьбу девочки можно не беспокоиться.

Герцог был человеком сдержанным, не привыкшим открыто выражать свои чувства.

Однако, когда его жена сбежала с каким-то малоизвестным художником, да к тому же иностранцем, герцог возненавидел того с такой силой, что, казалось, мог бы запросто убить.

Любой другой человек, оказавшийся в его положении, несомненно, вызвал бы Франса Винтака на дуэль и заставил бы жену вернуться.

Но герцог слишком дорожил своим положением и не хотел публичного скандала.

При этом он думал не только о себе, но и о своем сыне. Поразмыслив, герцог решил, что лучше всего продолжать жить так, будто ничего не случилось. Казалось, он из самолюбия не желал признавать, что его жена полюбила другого.

Естественно, друзья спрашивали его о герцогине. Первое время он отвечал, что она гостит у родственников за границей.

Когда же началась война с Францией и такой ответ уже выглядел достаточно странно, герцог на все расспросы отвечал, что герцогиня уехала в Ирландию, поскольку, дескать, любит тамошнюю охоту.

Он слыл человеком замкнутым, поэтому никто не осмеливался в разговоре с ним затрагивать эту тему, однако между собой его друзья и родственники порой все же судачили о том, что же в действительности случилось с герцогиней.

Истины не знал никто, хотя находились злые языки, утверждавшие, что герцогиня, будучи на много лет младше мужа, очевидно, увлеклась человеком более молодым.

Но поскольку ни подтверждения, ни опровержения этим слухам не находилось, со временем они сами собой сошли на нет. У общества появились более интересные темы для сплетен, и судьба герцогини и ее малолетней дочери перестала занимать досужие умы светских бездельников.

Однажды пожилая леди Хоумбери, дальняя родственница герцога, славившаяся своим острым языком, напрямую спросила, как долго его жена намерена оставаться в Ирландии, пренебрегая своими обязанностями, однако ответа не получила.

Этим нескромным вопросом она лишь восстановила против себя своего могущественного родственника и потом долго проклинала собственную несдержанность.

Герцог протянул руку к звонку.

— Я повидаюсь с Ханной немедленно, — объявил он. — А тебе, я считаю, нужно первым делом обновить гардероб.

— К сожалению, да, папа, — со вздохом согласилась Сирилла. — Только выезжать я не собираюсь — не хочу, чтобы меня видели в Лондоне…

— Если ты опасаешься встречи с маркизом Фейном, — сказал герцог, — то могу тебя успокоить — ни я, ни мои друзья не вращаемся в тех кругах, где бывает этот ловелас. Может быть, лошади у него и превосходные, но на порог к себе я его не пущу!

Встревоженное выражение, однако, не покинуло лица Сириллы даже после этих слов, и герцог поспешил добавить:

— Чтобы окончательно тебя успокоить, Сирилла, могу обещать, что мы немедленно уедем из Лондона. Мое присутствие при дворе необязательно, и всегда найдется масса людей, готовых занять мое место.

— Но мне не хотелось бы нарушать твои планы, папа…

— А ты их и не нарушишь, — возразил герцог. — Ты знаешь, что я всегда недолюбливал Лондон. Как только у Тебя появится гардероб, достойный леди, мы отправимся в замок. Надеюсь, ты найдешь его таким же, каким запомнила с детства.

— Неужели он действительно не изменился? Добрый старый замок! — мечтательно произнесла Сирилла. — Ты знаешь, я так часто представляла, что катаюсь на пони в парке, взбираюсь на башню, откуда открывается такой прекрасный вид на окрестности, кормлю золотых рыбок в пруду…

Герцог обнял дочь за плечи и улыбнулся.

— Все это у тебя впереди, — сказал он. — А рядом буду я…

— Как я рада, папа!

Дверь открылась, и на пороге возник дворецкий.

Увидев отца и дочь, которые стояли обнявшись, старик довольно улыбнулся.

— Пришлите ко мне Ханну, Бертон, — распорядился герцог.

— Слушаюсь, ваша светлость. Прошу прощения, но не могу не сказать — как приятно опять видеть леди Сириллу!

Герцог промолчал, а Сирилла неожиданно всхлипнула.

— Я и забыла, что я «леди Сирилла»! Ох, папа…

И вдруг замолчала. Только сейчас ей пришло в голову, что, если бы маркиз знал, кто она такая, возможно, он предложил бы ей выйти за него замуж…

Она постаралась отогнать от себя эту мысль, но это ей не сразу удалось. И пока герцог беседовал с Ханной, Сирилла погрузилась в мечты о маркизе.

Затем девушку провели наверх, в самую лучшую спальню, а одного из лакеев немедленно отправили на Бонд-стрит. Ему предстояло посетить лучших портных — тех, у которых заказывала наряды еще мать Сириллы, — и сообщить им, что завтра утром герцог ждет их к себе.

Сирилла оглядела спальню и со вздохом призналась, что уже забыла, как роскошны и вместе с тем удобны комнаты в доме ее отца.

Впрочем, в детстве она редко жила в Лондоне, в основном проводя время в загородных поместьях герцога. И теперь девушка с нетерпением ждала новой встречи со столь дорогими ей местами.

Между тем Ханна и домоправительница, затянутая в шуршащее платье из черного шелка, громко обсуждали, какие вещи понадобятся Сирилле в первую очередь.

— Нет никакой необходимости ехать в Айлингтон, мисс Ханна, — уверяла домоправительница. — Ночную рубашку для ее светлости я найду, а завтра можно послать в магазин за необходимыми вещами.

— Благодарю вас, миссис Кингдом, — вежливо отозвалась Хана.

Как только домоправительница удалилась, Сирилла обратилась к служанке:

— Я завтра составлю список того, что нужно привезти из старого дома, Ханна.

— Там нет ничего такого, что вам нужно, миледи, — отрезала служанка.

— Ну что ты! — возразила Сирилла. — А картины?

— Да забудьте вы об этих картинах! — в сердцах воскликнула Ханна. — Они приносят несчастье и больше ничего…«Будь моя воля, я вообще бы их сожгла!

— Ханна! — не веря своим ушам, вскричала Сирилла. — Ты никогда раньше этого не говорила…

— А что толку? Все равно никто бы меня не послушал, — резонно возразила пожилая женщина. — И все же именно благодаря картинам этот человек вошел в жизнь вашей матери, из-за картин вы чуть не умерли с голоду, из-за картин маркиз Фейн постучался в вашу дверь!

Я не говорила тебе еще о двух картинах, Ханна, — робко начала Сирилла. — Франс Винтак как-то изготовил подделки, используя меня в качестве модели, и отнес торговцу картинами, который продал их принцу Уэльскому. Наверняка Его Высочество поразился, увидев, что на картинах двух разных художников, один из которых к тому же жил на полтора века позже другого, изображена одна и та же модель…

— Другого я от него и не ожидала! — презрительно фыркнула Ханна. — Ну, слава богу, все это позади, и чем скорее вы об этом забудете, тем лучше. Должна признаться, прошедшие восемь лет были для меня суровым испытанием. Как подумаю, чего лишилась ваша мать, сбежав из дому, да и вас лишила, так просто сердце в груди переворачивается!..

— Ты всегда была очень добра к нам, милая Ханна, — нежно произнесла Сирилла, — и теперь, когда я знаю, чего тебе это стоило, я ценю твою самоотверженность еще больше. Ради тебя я тоже рада, что все уже позади!

— Так и есть, миледи! — энергично тряхнула головой служанка. — Мы больше никогда не вернемся в Айлингтон, и я не желаю ничего слушать о его светлости. Вы не хуже меня знаете, что милорд это не одобрит…

— Папа и в самом деле не слишком лестно отозвался о маркизе, — призналась Сирилла вполголоса.

— И имел для этого все основания, — убежденно произнесла Ханна.

Но когда маркиз впервые пришел к нам в дом, ты ничего плохого о нем не говорила, — с мягким упреком напомнила Сирилла.

— Я думала, он хочет нам помочь, — возразила служанка. — Ну, хватит об этом. Вы легко отделались, миледи, вот» что я вам скажу!

Пока Ханна готовила Сирилле ванну и гладила платье, поскольку другого у девушки не было и к обеду ей предстояло выйти в нем же, Сирилла подошла к окну и стала смотреть на серые крыши.

Сумерки уже сгустились. Небо стало серо-стальным. Вглядываясь в пейзаж за окном, Сирилла вдруг почувствовала жгучее желание снова увидеть маркиза, услышать его звучный, красивый голос. Ей представился сад, о котором он говорил, и домик, где они были бы вдвоем…

Однако девушка тут же мысленно одернула себя. Ханна права — все это осталось позади, и чем скорее она выбросит маркиза из головы, тем лучше.

Да, она любит маркиза, но то, о чем он ее просит, невозможно. Если она согласится на такую жизнь, принесет в жертву свое доброе имя ради любви к мужчине, то и общество с презрением от нее отвернется.

Сирилла унеслась мыслями в прошлое. Она прекрасно помнила, хотя была тогда совсем ребенком, как ее мать сразу после бегства с Франсом Винтаком боялась выйти из дома, чтобы не встретить знакомых, потому что понимала — такая встреча ничего хорошего ей не сулит.

— Да в этом богом забытом районе никто и не подозревает о существовании герцогини Хоумбери и вряд ли тебя узнает, — уговаривал ее Франс.

— Как сказать…

— Поверь мне! И потом, дорогая, подумай, что я должен чувствовать, зная, что ты так стыдишься меня, что даже боишься выйти на улицу?

— Нет, любимый, я не стыжусь тебя, — возразила герцогиня. — Я просто боюсь, что мой муж нас выследит и начнет тебе мстить.

— Но я ведь знал, на какой иду риск. Помнишь, я и тебя спрашивал, значит ли любовь для тебя больше, нежели богатство и высокое положение в обществе?

— А что, если он ранит или того хуже — убьет тебя? Ведь тогда и моя жизнь кончится!

Не подозревая, что Сирилла, притаившись в уголке, наблюдает за ними, Франс Винтак привлек возлюбленную к себе.

Их страстный поцелуй длился долго. Сирилла потихоньку выскользнула из комнаты и убежала на кухню к Ханне. Простая, задушевная беседа со служанкой обычно действовала на девочку благотворно.

И все же, несмотря на уговоры Франса Винтака, герцогиня предпочитала соблюдать осторожность. В церковь она ходила не иначе как под густой вуалью, закрывавшей лицо.

— Со стороны может показаться странным, мама, что ты всегда прячешь лицо, — как-то заметила Сирилла.

— А может быть, люди подумают, что я так безобразна, что не хочу выставлять его напоказ, — с улыбкой возразила мать.

— Но ведь на самом деле ты прекрасна! А людям всегда доставляет удовольствие смотреть на красоту…

Герцогиня промолчала, однако Сирилла не раз ловила на себе удивленные взгляды прихожан, когда они вдвоем с матерью тихонько, стараясь не привлекать внимания, пробирались на самую заднюю скамью в церкви и спешили домой, как только служба заканчивалась.

За покупками всегда ходила Ханна, иногда вместе с Сириллой.

— Куда прикажете доставить товар, мэм? — вежливо спрашивали продавцы.

— Я заберу все с собой, — твердо отвечала служанка.

Сирилла чувствовала, что этот ответ приводил их в недоумение — ведь от такой простой услуги не отказывались даже самые бедные покупатели.

Да если бы только это! Не раз и не два, а, наверное, тысячу раз девочка по всяким еле заметным мелочам имела случай убедиться, что они — отверженные.

Если кто-нибудь стучался к ним в дом за пожертвованиями на благотворительные цели или просто по ошибке, мать Сириллы в панике пряталась в спальне, а дверь открывала Ханна, которая суровым тоном сообщала непрошеным посетителям, что мистера и миссис Винтак нет дома.

Прошло, наверное, года два с начала такой жизни, прежде чем Франс Винтак решился пригласить в гости своих друзей-художников.

Они приходили нечасто, но Сирилле эти визиты все равно не доставляли радости. Став старше, она болезненно ощущала в поведении этих людей нечто, что глубоко ранило и оскорбляло ее. Возможно, друзья Франса Винтака знали или догадывались, что он не женат, а потому невольно обращались к ее матери с фамильярностью, которой никогда не допустили бы с законной женой друга.

Они не были грубы, эти люди, да и вряд ли нашелся бы на свете настолько бессердечный человек, чтобы намеренно обидеть такую красавицу. Но было что-то в их словах, интонации, а еще больше — во взгляде, что вызывало у Сириллы молчаливое неприятие и даже ненависть.

А ведь девочка прекрасно помнила, с каким почтением, если не сказать благоговением, обращались окружающие с ее матерью в ту пору, когда она еще жила в замке в качестве герцогини Хоумбери.

Да, отношение к герцогине разительно отличалось от отношения к женщине, жившей в доме художника и не являвшейся его женой, да еще с дочерью, которой он не был отцом.

— Никогда в жизни, — страстно шептала Сирилла каждый раз, когда она наблюдала подобное отношение, — я не пойду на это! Когда-нибудь я выйду замуж и стану уважаемой женщиной. А так…

Она не добавляла, что ни за что на свете не убежала бы от мужа, и хотя понимала, что ее мать испытывала к Франсу Винтаку любовь такую всепоглощающую и непреодолимую, что не могла поступить иначе, сама Сирилла чувствовала, что никогда бы этого не сделала. И даже если бы она когда-нибудь встретилась с такой любовью, девушка была уверена, что сумела бы подавить в себе недозволенное чувство и вела бы себя так, как того требуют правила приличия.

Временами ей нестерпимо хотелось увидеть своего брата, но она понимала, что это невозможно.

— Сегодня Эдмунду исполняется семнадцать лет, — как-то сказала мать.

Самой Сирилле в то время было пятнадцать.

— Как бы мне хотелось повидать его и поздравить!..

— Я уверена, что и ему этого хотелось бы, мама, — убежденно произнесла Сирилла.

Выражение глаз матери стало отсутствующим, и девушка догадалась, что она думает о сыне, которого, как казалось Сирилле, она любила больше, чем дочь.

Чтобы не расстраивать мать, Сирилла тихонько выскользнула из спальни и, как обычно, отправилась на кухню к Ханне.

— Как ты думаешь, что сейчас делает Эдмунд? — спросила она служанку.

— Любуется подарками, разумеется, — отрезала Ханна. — А их у него наверняка больше, чем вы получили за всю свою жизнь!

— Мама обещала подарить мне что-нибудь красивое, как только у нас появятся деньги.

— И когда же это произойдет, хотела бы я знать? — язвительно осведомилась Ханна, яростно меся тесто, что обычно служило признаком того, что она чем-то недовольна.

— Наверное, Эдмунду подарят на день рождения новую лошадь, — мечтательно проговорила Сирилла. — Он с детства увлекался лошадьми. И я тоже с ним каталась — правда, не так часто, как мне хотелось бы. Как было бы хорошо и сегодня прокатиться с братом!..

— Ну, размечтались! — сурово оборвала девушку Ханна. — У вас и пони-то нет, не то что настоящей лошади. Конечно, откуда ей взяться, ведь мы же нищие! Вот уж не думала, что доживу до этого черного дня…

Подобный разговор только расстроил Сириллу, и она ушла от строптивой Ханны, чтобы, сидя в одиночестве в гостиной, предаться воспоминаниям об Эдмунде. Он представлялся ей скачущим на новой лошади по дорожкам Гайд-парка. Его белокурые волосы при этом развеваются на ветру — ведь брат никогда не любил шляпы. А она, Сирилла, едет рядом и слушает, как Эдмунд беззлобно подтрунивает над ней, утверждая, что сестра ни за что не обгонит его на своем маленьком пони.

— Как это было бы чудесно! — с горестным вздохом проговорила девушка.

И тут же устыдилась своих мыслей. Разве можно так думать? Да она должна быть счастлива! Ведь мама взяла ее с собой, а Эдмунда оставила папе.

Сирилла и в самом деле считала, что ей грех жаловаться на жизнь. Франс Винтак был неизменно добр к ней, и она даже называла его папой, догадываясь, что это доставляет удовольствие матери.

— Теперь он твой отец, дорогая, — сказала ей мать, когда они начали жить вместе. — Ему будет приятно, если ты станешь так его называть — ведь своих детей у него нет.

— А почему, мамочка? — задала Сирилла наивный вопрос.

Мать промолчала, и лишь несколько лет спустя, когда Сирилла повзрослела, она поняла, что, поскольку ее мать и Франс Винтак не были женаты, они не могли позволить себе иметь детей — ведь те считались бы незаконнорожденными.

Это явилось еще одной причиной, заставившей Сириллу раз и навсегда решить для себя, что ни при каких обстоятельствах она не поступит так, как поступила ее мать.

«Мне бы хотелось иметь сыновей, таких же славных, как Эдмунд, — мечтала девушка по ночам. — Как жаль, что у меня нет сестер! Я бы с ними играла…»

Редкие гости, приходившие к ним в дом, старались избегать при девочке упоминания о ее настоящем отце.

Друзья Франса Винтака догадывались, что Сирилла — неродная его дочь, и, по всей вероятности, полагали, что ее настоящий отец попросту от нее отказался. Не желая наносить девочке травму, они предпочитали делать вид, будто верят тому, что художник и есть ее родитель.

И без того унизительное положение Сириллы и ее матери только усугублялось этим умалчиванием.

«Как они смеют думать так о маме?» — порой с тоской спрашивала себя девочка.

Повзрослев, она поняла, что ничего другого люди и не могли думать.

— Как мне ненавистна такая жизнь! — восклицала порой Сирилла, ворочаясь без сна в постели.

А между тем именно такую жизнь уготовил ей маркиз, когда обратился со своим предложением.

— Мы всегда будем вместе, моя дорогая, — сказал он.

Эти слова не раз произносил и Франс Винтак, обращаясь к матери Сириллы.

— Пока мы вместе, нам ничего не страшно! Зачем беспокоиться о будущем — ведь мы вместе! Забудем прошлое. Главное — что мы вместе, ты и я…

Сирилле без конца чудились эти слова, которые своим красивым певучим голосом немного с акцентом произносил Франс Винтак, и, как правило, ее мать отвечала на них нежной, полной любви улыбкой, и глаза ее загорались чудным блеском.

Уже тогда Сирилла «твердо решила, что для нее недостаточно просто „быть вместе“ с любимым человеком. Ей хотелось чего-то большего — прочного положения, достатка, респектабельности. А это мог дать ей только брак.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Маркиз в хорошем настроении ехал в Айлингтон.

На его лице было то же победное выражение, какое появлялось всякий раз, когда ему удавалось выиграть на скачках или победить соперника в боксе.

Он добился того, что, по мнению его секретаря, было невозможно, и имел все основания гордиться собой.

Когда вчера днем маркиз вернулся в Фейн-хауз и послал за своим секретарем мистером Эшуортом, ведавшим кроме своих обязанностей еще и финансами маркиза, он чувствовал, что обустройство жилища для Сириллы — это самое волнующее из всего, что ему доводилось делать в жизни.

Маркиз понимал, что сразу он не сможет дать ей всего, что хотел бы. В то же время в мечтах он уже представлял, какие картины развесит по стенам, какими коврами устелит пол, какую закажет мебель — словом, создаст обстановку, достойную, по его мнению, этой уникальной девушки.

С самого начала маркиз решил, что Сириллу должны окружать картины, которые выгодно бы оттеняли ее красоту, столь гениально изображенную Лохнером. Поразмыслив, он пришел к выводу, что лучше всего для этой цели подойдут Буше и Боттичелли. Эти полотна висели в его доме на Беркли-сквер, и именно их маркиз намеревался повесить в особняке, куда предстояло переехать Сирилле.

Однако когда он обратился к мистеру Эшуорту с такими словами: «Я хочу, чтобы вы сегодня же купили для меня дом оригинальной постройки и непременно с садом», секретарь уставился на него в немом изумлении.

— Сегодня, милорд? — переспросил он, не веря своим ушам.

— Именно так! — подтвердил маркиз.

— Но это невозможно!

— На свете нет ничего невозможного! — не допускающим возражения тоном изрек маркиз. — Во всяком случае, для меня.

Он произнес эти слова с улыбкой, и мистер Эшуорт подумал, что, вероятно, с его хозяином произошло что-то очень приятное. Еще никогда маркиз Фейн не выглядел таким довольным и счастливым.

Секретарь представить не мог, что же могло привести его в такое прекрасное расположение духа.

За последние дни не было скачек, на которых лошадь маркиза, как обычно, пришла бы первой, впрочем, как и других спортивных состязаний, до которых он был весьма охоч.

И все же маркиз сиял и явно чувствовал себя победителем.

Мистер Эшуорт был слишком тактичен, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы. Вместо этого он сказал:

— Я сделаю все, что в моих силах, милорд, чтобы найти именно такой дом, какой вам требуется, однако должен заметить, что сезон только начался и все подходящие помещения уже давно сняты по крайней мере на ближайшие два месяца.

— Ищите, Эшуорт, ищите! — настойчиво повторил маркиз.

— У меня тут два письма, милорд, которые требуют вашей подписи, — быстро проговорил мистер Эшуорт, радуясь, что можно сменить тему. — Еще я должен сообщить, что, к сожалению, ваша кузина, вдовствующая леди Блетчли, вчера вечером скончалась.

— Пошлите венок, — откликнулся маркиз и не глядя подписал письма, поданные ему секретарем.

Разумеется, милорд. Похороны состоятся за городом, так как ее светлость скончалась в доме своего сына.

Только тут маркиз поднял голову от стола.

— Насколько мне известно, у ее светлости был дом в Лондоне неподалеку отсюда. Или я ошибаюсь?

— Нет, милорд, не ошибаетесь. На Саут-стрит, если быть точным. Дом под номером девятнадцать. Осмелюсь напомнить, что он выгодно отличается от других особняков, расположенных по соседству.

Маркиз многозначительно посмотрел на мистера Эшуорта, и тот мгновенно его понял.

— А ведь это вполне возможно, милорд!

— Насколько мне известно, ее светлость последний год не жила в Лондоне.

— Затрудняюсь ответить точно, милорд.

— Я слышал, — неторопливо продолжал маркиз, — что, когда леди Блетчли заболела, она уехала в свое загородное поместье и с тех пор жила там со старшим сыном.

Мистер Эшуорт промолчал, понимая, что его хозяин скорее рассуждает сам с собой, чем ждет ответа.

— Мне также известно, — добавил маркиз, — что моя кузина намеревалась оставить свой дом в Мейфере младшему сыну, молодому человеку, весьма склонному к азартным играм. Я частенько встречал его в Уайтс-клубе. Полагаю, что найду его там, если поеду сейчас же.

— Похороны назначены на послезавтра, милорд, — напомнил мистер Эшуорт.

— Значит, Чарли Блетчли наверняка сидит в клубе, — подвел черту маркиз, подымаясь.

Он покинул кабинет с такой скоростью, что мистеру Эшуорту оставалось лишь изумленно взирать ему вслед.

Что произошло с хозяином? Откуда вдруг эта неуемная энергия?

Он даже утратил свой обычный цинизм — качество, по мнению мистера Эшуорта, совершенно неподходящее для такого молодого человека.

Действительно, сейчас, когда маркиз торопился в Айлингтон, вряд ли кто-нибудь назвал бы его циником.

Он был в восторге от своего плана. Дом леди Блетчли как нельзя лучше подходил для Сириллы.

Конечно, его придется обставить заново. У ее светлости, дамы весьма обеспеченной, имелась кое-какая красивая мебель, которую, по мнению маркиза, можно даже оставить, пока он не найдет другую обстановку, более достойную Сириллы.

Сам дом был построен в прошлом веке знаменитым архитектором Робертом Адамом и выглядел очень импозантно. Это был особняк с просторными светлыми комнатами, красивыми карнизами, изысканными каминами и паркетными полами.

Ковры и шторы были, на взгляд маркиза, хотя и далеки от совершенства, но свидетельствовали о хорошем вкусе хозяйки, а уж после убожества и бедности Айлингтона они наверняка покажутся Сирилле верхом роскоши.

Вокруг дома располагался небольшой, хорошо ухоженный садик. Сейчас в нем вовсю цвели тюльпаны и маргаритки, а плодовые деревья только собирались зацвести.

Маркиз уже представлял себе, как восхитительно будет выглядеть Сирилла среди роскошной цветущей природы. Картина эта стояла перед ним как живая, и ему вдруг до боли захотелось увидеть так поразившую его девушку, стиснуть ее в объятиях и расцеловать.

За свою жизнь маркиз целовал бессчетное количество женщин, но никогда прежде не испытывал он такого всепоглощающего восторга, такой неземной радости, как в то мгновение, когда его губы коснулись губ Сириллы. А самое главное — он был уверен, что и она испытывает точно такое же чувство по отношению к нему.

— Я люблю ее! — воскликнул маркиз, не в силах сдержать эмоций. — Мне даже в голову не могло прийти, что я способен на такое сильное чувство…

Ему хотелось и смеяться, и плакать от счастья. Оставалось только благодарить судьбу за то, что она помогла ему полюбить женщину такой же совершенной любовью, какую до этого он испытывал лишь к искусству и спорту.

Маркизу повезло — он без труда отыскал Чарли Блетчли. Еще меньшего труда стоило маркизу уговорить своего молодого родственника продать ему — за весьма солидную сумму — дом, унаследованный от матери.

Как и предполагал маркиз, долги юного Блетчли достигли такой астрономической суммы, что у него не было ни малейшего шанса расплатиться с кредиторами, кроме как пустив в ход так кстати подвернувшееся наследство.

Маркиз пробыл в Уайтс-клубе недолго, а покинул его уже законным владельцем дома на Саут-стрит, заручившись к тому же разрешением прежнего владельца переехать немедленно, не дожидаясь оформления сделки у нотариуса.

— Должен заметить, что вы зря времени не теряете, кузен Вирго! — восхищенно воскликнул Чарли Блетчли. — Я боялся, что мне не удастся сбыть с рук этот дом по крайней мере в течение года, а это означало бы, что придется нанимать управляющего, да еще и платить ему бог знает сколько!

— Тебе определенно повезло, — с улыбкой промолвил маркиз, умолчав при этом, что и ему, надо признаться, тоже.

Отъезжая от Уайтс-клуба, он размышлял о том, что судьба, так счастливо соединившая их с Сириллой, продолжает осыпать его своими милостями.

Да и в кое-каких прежних событиях — например, в том, что Франс Винтак решил продать вторую изготовленную им подделку именно Айзексу, а тот в свою очередь, тоже не без вмешательства рока, отнес картину принцу Уэльскому, просматривался перст судьбы.

«Несомненно, мне следует поставить Его Высочество в известность о том, что понравившаяся ему картина — фальшивка», — подумал маркиз, но потом решил, что пока упоминать об этом не следует, иначе принц загорится желанием познакомиться с Сириллой.

Это совершенно не входило в его планы. «Она моя и только моя!» — снова и снова повторял про себя маркиз.

При мысли о том, что вскоре он сможет прийти в дом на Саут-стрит, закрыть за собой дверь и оказаться наедине с Сириллой, маркизом овладело волнение.

Он поздно заснул, ибо множество дел требовало его внимания, однако встал, по обыкновению, рано.

Маркиз собирался уже поехать в Айлингтон, но был вынужден задержаться по настоянию мистера Эшуорта.

Оказалось, что человек, нанятый секретарем для осмотра дома на Саут-стрит, нашел в нем ряд серьезных недостатков, и необходимо было немедленно обсудить, как их устранить.

В любой другой ситуации маркиз не стал вмешиваться бы в это дело, а целиком положился бы на компетентность и добросовестность своего секретаря. Но в данном случае речь шла о Сирилле, а значит, не существовало мелочей, не достойных самого пристального его внимания.

Кроме того, прикинув, маркиз пришел к выводу, что лучше поехать на место и во всем разобраться самому, а не перепоручать это другим, менее заинтересованным лицам.

Итак, все трое — маркиз, мистер Эшуорт и человек, занимавшийся первичным осмотром, — отправились на Саут-стрит. Как выяснилось, поездка оказалась не напрасной — маркиз усмотрел в доме еще ряд недостатков, ускользнувших при вчерашнем осмотре помещения и требовавших его несомненного вмешательства.

Оставив своих спутников внизу, маркиз поднялся по лестнице в просторную спальню с эркером, откуда открывался прелестный вид на сад.

Там стояла кровать, изголовье которой украшали резные позолоченные русалки и дельфины, а накрыта она была стеганым атласным покрывалом цвета нильской воды. Именно такой цвет, по мнению маркиза, мог как нельзя лучше оттенить необычные волосы Сириллы.

Некоторое время он не двигался, представляя в своем воображении, как девушка будет лежать на этой огромной кровати, миниатюрная, воздушная и обладающая той хрупкой волшебной красотой, которую с большим мастерством удалось передать Лохнеру на своей картине.

«Я люблю ее и сделаю все, чтобы она была счастлива», — мысленно поклялся маркиз.

И вдруг перед его взором встали тени многочисленных женщин, которых он любил до Сириллы, заслоняя от него ее чистоту и невинность.

С усилием прогнав от себя это видение, Фейн подошел к окну и выглянул в сад.

Теперь, когда он смотрел на цветущие внизу цветы, Сирилла представилась ему робким подснежником. Нежный и красивый, он прячется от людских глаз под деревьями, но стоит его сорвать, и он уже не тот, что был прежде.

А что, если и его любовь лишит Сириллу ее невинности и чистоты? Есть в этой девушке какая-то неземная святость, которой лучше не касаться грубыми руками, чтобы не испортить.

Однако маркиз тут же одернул себя. Нет, их любовь настолько возвышенна, что она не испортит девушку. Может быть, если Сирилла будет принадлежать ему, она и утратит часть своей чистоты и воздушности, зато станет настоящей земной женщиной.

— Я преклоняюсь перед ней! — восторженно проговорил маркиз. — Никогда в жизни я не сделаю ничего, что могло бы ее огорчить…

Обсуждение планов по переустройству дома отняло довольно много времени, и был уже полдень, когда маркиз наконец получил возможность отправиться в Айлингтон.

Он предполагал, что Сирилла волнуется, почему его так долго нет, но потом решил, что она наверняка понимает — его задержали дела.

Уезжая, маркиз отдал необходимые распоряжения мистеру Эшуорту. Секретарь должен был послать закрытую карету за Ханной и багажом, а сама Сирилла, как предполагал маркиз, отправится вместе с ним в фаэтоне. Он был уверен, что девушке больше по душе придется открытый экипаж, поскольку в этом случае она сможет полюбоваться цветущими каштанами — зрелище, которым всегда славился Лондон.

Лошади бежали так резво, что маркиз вскоре понял — он прибудет в Айлингтон гораздо раньше, чем рассчитывал, и у него еще останется время поговорить с Сириллой, прежде чем прибудет закрытая карета.

Как только фаэтон остановился, маркиз нетерпеливо спрыгнул на мостовую, подбежал к знакомой обшарпанной двери дома номер семнадцать и постучал.

«Она наверняка догадается, кто это», — с довольной улыбкой сказал он себе.

Подняв глаза, маркиз устремил взгляд на окно, ожидая увидеть там Сириллу.

Однако в доме стояла тишина. На стук никто не отозвался. Подождав некоторое время, маркиз постучал опять, на этот раз гораздо громче, так что даже редкие прохожие удивленно обернулись посмотреть, кто это так шумит.

«Она ведь ждет меня», — недоумевая, сказал себе маркиз. Даже если Сирилла решила, что он слишком задержался, она не станет дуться или сердиться, как сделала бы на ее месте любая другая женщина. В этом он был совершенно уверен.

И все же на стук никто не отзывался. Маркиз нахмурился — впервые за целый день.

Странно, что обе женщины одновременно отправились за покупками — ведь он недвусмысленно дал понять накануне, что обязательно приедет утром.

Маркиз снова постучал, а затем принялся нетерпеливо расхаживать взад и вперед по мостовой.

Даже если Сирилла и Ханна куда-то вышли, то наверняка недалеко, а значит, скоро вернутся.

Только сейчас маркизу пришло в голову, что в доме, должно быть, нечего есть, и, поскольку он не приехал с утра, как обещал, Сирилла могла подумать, что теперь он появится не раньше чем после ленча, и ушла в магазин.

«Но ведь я дал Ханне денег, — возразил он сам себе. — Неужели она не могла купить еды раньше, а стала дожидаться столь позднего часа?»

Он постучал опять, потом еще раз, и в эту минуту в конце улицы показалась заказанная им крытая карета.

На мгновение маркиз выбросил из головы терзавшие его сомнения и невольно залюбовался экипажем. В самом деле, и сама карета, и запряженные в нее отличные лошади, чья серебряная сбруя блестела на солнце, выглядели весьма впечатляюще.

Он был раздосадован. Как обидно, что теперь, когда все готово для переезда Сириллы и Ханны на Саут-стрит, они, как назло, исчезли!

Он перебирал в уме различные причины их странного отсутствия, а тем временем карета подъехала ближе, и с облучка спрыгнул кучер.

Неожиданно маркизу пришло в голову, что женщины могли заболеть. Он знаком подозвал к себе возницу.

— Обойдите дом, Генри, — приказал маркиз, — и посмотрите, нет ли с той стороны открытого окна. Если нет, осторожно разбейте любое, до которого сможете дотянуться.

— Слушаюсь, милорд, — невозмутимо ответил Генри.

Его, кажется, совершенно не смутила такая странная просьба. Маркиз между тем продолжал:

— Когда проберетесь внутрь, откроете мне входную дверь.

— Будет сделано, милорд.

Генри отправился выполнять приказание, и через несколько минут до маркиза донесся его крик:

— Парадная дверь заперта, милорд, но мне удалось открыть заднюю.

Услышав эти слова, маркиз молча обогнул дом. Действительно, Задняя дверь была открыта. Рядом он увидел разбитое окно кухни.

— Эта дверь оказалась закрыта только на задвижку, милорд, а вот парадная заперта на замок, и ключа нет.

— Понятно, — лаконично изрек маркиз. Значит, Ханна и Сирилла вышли через парадное крыльцо и заперли за собой дверь.

Но почему? Что случилось?

Он прошел в гостиную, надеясь там найти разгадку столь странного поведения женщин, однако ничего не обнаружил.

Осмотр студии также ничего не дал.

Маркиз в растерянности огляделся. Повсюду висели холсты, как законченные, так и только начатые, а у стены стоял диван, на котором он еще вчера сидел и целовал Сириллу.

Странное чувство опустошенности охватило маркиза.

Не желая оставаться ни минуты в этом унылом месте, он направился в коридор, куда выходили двери трех комнат. В одной стояла двуспальная кровать — очевидно, это была спальня покойного Франса Винтака, а рядом, без сомнения, располагалась комнатка Сириллы.

Спаленка была очень маленькая и скромно меблированная, и все же некоторые мелочи живо напомнили маркизу ту, кому она принадлежала. На туалетном столике лежала отделанная воланами муслиновая салфетка, а рядом — незатейливые украшения, простые и явно недорогие.

Маркиз открыл гардероб — на него пахнуло слабым ароматом духов — и увидел несколько платьев. Их было совсем немного, и они были очень аккуратно развешены на плечиках.

У него отлегло от сердца.

Раз Сирилла оставила свои вещи дома, значит, она не могла уйти далеко.

И вдруг, повинуясь какому-то внутреннему чувству, маркиз направился в третью комнату.

Она была еще меньше той, что занимала Сирилла, и он понял, что, по всей вероятности, здесь живет Ханна.

Обстановка спальни отличалась аскетичностью, свойственной, пожалуй, лишь кельям монахинь. Впрочем, маркиз, уже немного зная Ханну, этому не удивился.

Повинуясь тому же чувству, он распахнул дверцы шкафа — и обнаружил, что тот пуст.

Маркиз глубоко вздохнул и принялся методично открывать ящик за ящиком. Увы, все они были пусты!

В комнате не осталось ничего — ни платка, ни пары туфель. Ничего!

Маркиз застыл, не в силах поверить тому, что только что увидел.

Поздно вечером, когда Сирилла уже отправилась спать, Ханна попросила разрешения повидаться с герцогом.

Он сидел в своем любимом кресле у камина. Войдя в библиотеку, Ханна вежливо присела.

— Как я понимаю, — неторопливо начал герцог, — мне следует поблагодарить вас, Ханна, за то, что вы наконец привезли леди Сириллу в мой дом. Единственное, о чем я жалею, — что вы не сделали этого раньше.

— Я хотела, ваша светлость, но…

— Я знаю, — прервал ее герцог. — Теперь, когда моя дочь дома, я хочу, чтобы прошлое было забыто. Эти восемь лет надлежит стереть из памяти, словно их не было. Не стоит говорить о них ни с кем, даже с самой леди Сириллой. Вы меня понимаете?

— Вполне, ваша светлость.

— Я чрезвычайно благодарен вам, Ханна, за неустанную заботу о моей дочери. Надеюсь, вы и впредь не лишите ее своей преданности, которую блестяще доказали в течение прошедших восьми лет!

— Сделаю все, что смогу, ваша светлость, — произнесла служанка, растроганная похвалой.

Герцог догадывался, что у Ханны еще что-то на уме, и молча ждал, пока она выскажется.

— Я хотела сказать, ваша светлость… — начала она несмело.

— Что такое?

— Завтра утром я собираюсь поехать в наш прежний дом за своими вещами. К счастью, забирать вещи леди Сириллы, как выяснилось, нет необходимости. Однако меня беспокоит вот что — как ваша милость намерены поступить с самим домом?

Поскольку герцог молчал, Ханна поспешила объясниться:

— Ведь теперь он принадлежит миледи. У меня и бумаги соответствующие есть…

Герцог немного подумал, а потом решительно произнес:

— Сожгите их, Ханна, а сам дом пусть провалится в тартарары!

— Как это, ваша светлость?

— Жаль, что я не могу сжечь и его тоже, Ханна. Славный бы получился костер! А если серьезно — я не желаю больше слышать ни одного слова об этом проклятом доме. Вы меня поняли?

Ханна вздохнула.

— Да, ваша светлость.

Она уехала в Айлингтон, пока Сирилла еще спала, и отсутствовала всего час.

Войдя в дом, служанка упаковала свои вещи, не трогая ничего из того, что принадлежало Сирилле, и на мгновение заколебалась у дверей студии.

Наконец, решившись, Ханна вошла внутрь и достала из ящика неоконченный портрет герцогини, который положила туда Сирилла.

Глядя на прелестное лицо своей госпожи, пожилая женщина украдкой вздохнула. Глаза ее увлажнились. Чувствуя, что еще немного — и она расплачется, Ханна поспешно сунула портрет в сумку, где лежали ее вещи, и торопливо спустилась вниз.

По странному наитию, но именно на этом месте, словно повинуясь какому-то зову, задержался и маркиз несколько часов спустя.

Покинув комнату Ханны, он снова зашел в студию и подошел к ящику, где, как ему помнилось, Сирилла хранила портрет своей матери, нарисованный Франсом Винтаком. Отсюда же она достала свой портрет в тот день, когда подарила его маркизу.

Волнуясь, он открыл ящик. Портрета не было!

Фейн начал лихорадочно выдвигать остальные ящики комода, хотя в глубине души уже понял, что не найдет портрета — он исчез так же, как и сама Сирилла.

Ему вдруг захотелось кричать, колотить кулаками по стенам, перевернуть вверх дном все в этой проклятой студии да и вообще во всем доме.

Однако привычка к самообладанию, выработанная годами, заставила маркиза сдержаться. Чтобы успокоиться, он несколько раз прошелся взад и вперед по студии и наконец вышел на улицу, где его ждал фаэтон.

Как во сне, маркиз сел в экипаж, и тот медленно тронулся вдоль Куин-Энн-терэс. Ему стоило огромных усилий вести себя как обычно и не выказывать душивший его гнев.

«Нет, это невозможно! Она не могла уйти!» — как безумный, снова и снова мысленно повторял маркиз.

Он до такой степени не мог поверить в реальность произошедшего, что, не доезжая Мейфера, повернул обратно в Айлингтон.

Задняя дверь, закрытая лишь на задвижку, легко открылась. Войдя внутрь, маркиз еще сильнее, чем в первый раз, почувствовал, как его охватывает ощущение пустоты. Казалось, что сам дух этого дома покинул его, оставив после себя лишь безжизненную оболочку.

Не в силах противиться искушению, маркиз снова поднялся в спальню Сириллы.

Там витал аромат ее духов, и при некоторой доле воображения можно было представить, что дух девушки витает где-то близко, ожидая возлюбленного.

— Как ты могла так поступить, дорогая? — с нежным упреком вслух произнес маркиз. — Как могла ты бросить меня — после того как мы дали друг другу клятву!

Неожиданно ему в голову пришло, казалось бы, разумное объяснение — очевидно, произошел несчастный случай, Сирилла попала в больницу, а преданная Ханна, конечно, находится рядом с ней.

Зная Сириллу, маркиз был убежден, что она не могла так хладнокровно оставить его, понимая, что он будет страдать. Нет, на такую жестокость эта славная девушка не способна!

Наконец маркиз окончательно покинул дом Сириллы. На этот раз он отправился к себе на Беркли-сквер. С каждым ярдом, приближавшим его к дому, он чувствовал, как отчаяние холодной змеей обвивается вокруг его сердца, заставляя страдать и мучиться.

Это чувство настолько завладело маркизом, что лишило возможности разумно мыслить. В голове его беспрестанно вертелись одни и те же вопросы: если Сирилла и в самом деле сбежала от него, то что же теперь делать? Как ее найти? С чего хотя бы начать поиски?

Лишь подъехав к дому, маркиз вновь обрел способность рассуждать здраво. Наверняка поведение Сириллы можно объяснить логически, но вот как?..

— Ленч готов, милорд, — невозмутимо объявил дворецкий, словно не замечая, в каком возбужденном состоянии находится его хозяин.

Только теперь маркиз почувствовал, что проголодался. Он решил поесть, а затем вернуться в Айлингтон. Сирилла наверняка уже дома и ждет его.

«Очевидно, она неправильно меня поняла», — пытаясь успокоить самого себя, рассуждал маркиз. Но тут ему вспомнилась странная пустота покинутого дома, и тревога, терзавшая его все утро, вернулась.

Почему вещи Ханны исчезли, а все платья Сириллы на месте?

Маркиз поспешно покончил с ленчем, не замечая, что он ест и пьет.

Зашел секретарь с каким-то вопросом, но маркиз отказался его выслушать. Он был уверен, что мистер Эшуорт намеревается говорить о доме на Саут-стрит, а вести беседу на эту тему у маркиза не было сил. Им все больше овладевала мысль о том, что он вряд ли найдет девушку, для которой, собственно говоря, и затевалась эта покупка.

Вернувшись в Айлингтон, маркиз битых два часа неподвижно просидел в гостиной, не обращая внимания на то, что его лошади, которыми он так дорожил, без дела стоят на улице.

Эта маленькая уютная гостиная была той самой комнатой, где Сирилла впервые бросилась к нему в объятия, ища утешения после смерти Франса Винтака. Уставясь бессмысленным взором в стену, маркиз мысленно перебирал в памяти все, что они тогда говорили друг другу.

И тут ему припомнилось, что, когда он упомянул о доме, который собирался купить для Сириллы, она повела себя как-то странно, хотя в тот момент он и не обратил на это внимания.

Так что же она тогда сказала? Кажется, что-то вроде: «Мне кажется, я не совсем правильно тебя поняла… ну, насчет этого домика…»

Он как будто снова услышал ее нежный, мягкий голос, когда она, слегка запинаясь, произносила эти слова.

А что он на это ответил? Маркиз напряг память и вспомнил, что сказал тогда: «Я подарю его тебе. Сделка будет заключена на твое имя. Что бы ни случилось в будущем, у тебя всегда будет где жить и достаточно денег, чтобы ни в чем не нуждаться».

А потом он привлек ее к себе и сказал:

— Ты теперь моя, моя маленькая «мадонна с лилиями»! Я буду заботиться о тебе, защищу от всех тревог и волнений внешнего мира. Поверь мне, дорогая, на свете не было и не будет людей счастливее нас!

Маркиз припомнил, что Сирилла ничего на это не сказала, потому что после этих слов он наклонился и закрыл ей рот поцелуем, чувствуя, что никогда раньше не испытывал такой сильной страсти.

Ощущение нежных губ девушки на своих губах привело маркиза в такой восторг, который было невозможно описать словами, и лишь усилием воли он заставил себя оторваться от нее и встать с дивана.

Потом он, кажется, сказал, что должен идти, поскольку у него еще много дел, а в заключение добавил:

— На пути к тебе меня поджидало немало трудностей. Во-первых, нелегко было вообще отыскать тебя, во-вторых, проникнуть в твой дом — ведь и ты, и Ханна старались помешать мне. Но теперь я чувствую себя непобедимым. Мне придает силы наша любовь!

Но уйти сразу было выше его сил, и он снова поцеловал девушку.

Касаясь ее губ, он и не предполагал, что женские губы могут быть такими нежными, такими мягкими и в то же время обладать такой непреодолимой, поистине волшебной притягательностью.

Лишь после этого маркиз ушел, и, спускаясь по ступеням, он не мог избавиться от чувства, что оставляет позади самое важное в своей жизни.

И сейчас, когда он стал перебирать в памяти события вчерашнего вечера, его вдруг поразило, что за все время Сирилла не произнесла ни слова.

Она так и не сказала, нравится ли ей его план относительно приобретения дома. Она вообще никак не отреагировала на то, что услышала.

«В чем же все-таки дело? Что могло напугать или обеспокоить ее?» — в очередной раз задал себе вопрос маркиз.

И вдруг он замер. Некий голос у него в мозгу четко и ясно произнес: «Она хотела выйти за тебя замуж!»

До этого момента маркизу и в голову не приходило жениться на Сирилле.

Это было вполне понятно. Он всегда знал, что его жена не должна быть похожа на всех тех многочисленных красоток, которым он дарил свою любовь.

Правда, облик будущей жены представлялся маркизу весьма туманно. Он знал, что когда-нибудь должен жениться, иметь наследника, но намеревался решить этот вопрос не сейчас, а в отдаленном будущем, резонно полагая, что, пока он молод, надо наслаждаться жизнью, а обзавестись семейством никогда не поздно.

Впрочем, кое-что из того, что маркиз хотел бы видеть в своей будущей супруге, он представлял себе весьма определенно. Это должна быть красивая и умная женщина, которая могла бы, сидя во главе стола в качестве хозяйки дома, столь же остроумно и обаятельно вести беседу, как когда-то делала это мать маркиза, и уметь принять принца Уэльского и других особ королевской крови с той же непринужденностью, которая была свойственна ему самому.

В качестве маркизы Фейн его жена наверняка будет приглашена на все балы, ассамблеи и приемы, составляющие неотъемлемую часть жизни светского человека.

Она, разумеется, будет сопровождать своего мужа в Карлтон-хауз и благодаря многолетней дружбе, связывающей маркиза и Его Королевское Высочество, непременно удостоится благосклонного внимания последнего.

Так неужели можно хотя бы на минуту представить на этом месте Сириллу, изысканную, неземную красавицу, воздушного эльфа, попавшего на нашу грешную землю из какой-то волшебной сказки?

Маркиз отказывался верить, что Сирилла предполагала нечто подобное. Но в то же время он прекрасно понимал, что такие чистые и неиспорченные девушки, как Сирилла, не мыслят себе любви, не освященной церковью.

Маркиз так свыкся со своим беспорядочным образом жизни, что никогда прежде не задумывался над тем, что в глазах тех, кого принято называть «порядочными женщинами», предстает неким зловещим монстром, закоренелым грешником.

Да и как могло быть иначе? Ведь он действительно был, что называется, «распутником», имел, выражаясь словами принца Уэльского, «скверную репутацию в том, что касается прекрасного пола», и не раз навлекал на себя неудовольствие и осуждение людей старшего поколения потому, что любил женщин подобных леди Изабель Чэтли, то есть особ в высшей степени экстравагантных и чувственных.

То, что такого рода поведение вызывало справедливые нарекания окружающих, представлялось вполне разумным. А вот Сирилла, говоря о своих чувствах, имела в виду нечто совсем иное, в этом у маркиза теперь не было никаких сомнений.

Для нее любовь была чем-то святым и возвышенным. Он вспомнил, как она сказала ему дрожащим от волнения голосом:

— Как мне благодарить Бога за то, что он послал мне тебя?..

Так вот кем он был для нее — рыцарем в сверкающих доспехах, посланным божественной силой для того, чтобы защитить ее от одиночества, избавить от страха и волнений!

Лишь припомнив все эти обстоятельства, маркиз начал кое-что понимать.

Сирилла разительно отличалась от всех женщин, с которыми ему доводилось встречаться. Она была юной и неиспорченной, и ее представления о жизни были такими же светлыми, не тронутыми светской мишурой.

Такой девушке, конечно, показалось очень странным, что, когда они поцеловались и сказали, что любят друг друга, маркиз даже не заикнулся о том, что они станут мужем и женой.

«Как же мне это раньше не пришло в голову? — с запоздалым сожалением подумал маркиз. — Я бы ей объяснил, что…»

Тут он остановился. А что, собственно говоря, он мог бы ей объяснить? Что она стоит гораздо ниже на социальной лестнице и потому не может быть его женой? Что ее кровь не такая голубая, как у него? Что ее родители считают главным в жизни любовь, в отличие от его напыщенных родственников, для которых чистота семейного древа превыше всего?..

Разве можно все это растолковать наивной и неискушенной девушке? А иначе как объяснить, почему он не может жениться на ней?

И вдруг маркиз понял, что вопрос этот, в сущности, беспредметен.

Конечно, он готов жениться на Сирилле, раз она этого хочет. И если он еще не потерял ее окончательно — в чем, без сомнения, винить некого, кроме самого себя, — он с радостью на ней женится.

— Так в чем же все-таки моя ошибка? — в отчаянии воскликнул маркиз.

Его слова эхом отозвались под потолком маленькой гостиной и снова достигли его ушей, так и не найдя ответа.

Неожиданно у маркиза возник еще один вопрос: чем объясняется столь странная надпись на могиле матери Сириллы?

А что, если она не была женой Франса Винтака? Если это действительно так, то можно легко объяснить нежелание, с которым девушка отнеслась к перспективе самой вступить в незаконную связь, — наверняка подобные отношения вызывают у нее вполне естественную неприязнь.

— Ну почему она ничего не сказала? — вскричал маркиз, чувствуя, что, кажется, приближается к разгадке этой истории. — Если бы она с самого начала доверилась мне…

Он вспомнил надпись на могиле:

«Незабвенной Лорейн от безутешных Франса Винтака и Сириллы».

Теперь маркиз был совершенно уверен, что хотя девушка называла художника папой, в действительности она не была дочерью Франса Винтака. Но как этот факт может помочь ему в поисках Сириллы?

Маркиз снова направился в спальню девушки.

— Вернись ко мне! — взывал он с тоской, и чувство, охватившее его, было так велико, что казалось — еще минута, и Сирилла, вызванная силой его воображения, появится рядом с ним.

— Вернись, прошу тебя! Я все объясню. Моя любовь к тебе так огромна, что я согласен на все, даже на брак!

На мгновение маркиз задумался, а правда ли это, а затем, словно внутри него рухнул некий невидимый барьер, понял, что да.

Он страстно хотел, чтобы Сирилла была с ним до конца жизни. В каком-то смысле она уже принадлежала ему, стала частью его самого. Потерять эту девушку значило бы для маркиза то же самое, что потерять руку или ногу.

Он рвался к любимой всем своим существом. Ему казалось, что он тонет в огромном океане отчаяния и лишь она одна в состоянии спасти его.

И вдруг маркиза пронзила ужасная мысль — а не потерял ли он Сириллу навсегда?..

Портной с поклоном удалился, а Ханна тут же помогла одеть своей любимице прелестное платье из атласа и шелка, которое он оставил.

Сирилла в который раз молча подошла к окну, выходящему в парк, и бросила безучастный взгляд на деревья.

Каждый раз, когда она это делала, перед ее мысленным взором вставала одна и та же картина — сад, о котором говорил ей маркиз.

Ей представлялось, как она сидит под деревьями, среди цветов в тени, а он спешит к ней навстречу…

От этих мыслей девушку оторвала Ханна.

— Вы выглядите усталой, — озабоченно заметила она, глядя на Сириллу.

Девушка хотела сказать, что она чувствует себя не усталой, а несчастной, но потом решила, что словами все равно свое состояние не объяснишь.

— Пожалуй, да, я немного устала, — тихо произнесла она, кривя душой. — Видишь ли, я не привыкла примерять сразу такое множество нарядов!

— Да эти портные просто счастливы вам услужить! — воскликнула Ханна. — Я слышала, как модистка, спускаясь по лестнице, говорила: «Во всем лондонском высшем свете не найдется красотки, которая могла бы сравниться с ее светлостью!»

— Я не буду появляться в свете! — испуганно возразила Сирилла. — Папа мне это обещал…

— Ну конечно, мы завтра же уезжаем из Лондона, — стараясь ее успокоить, проговорила Ханна. — Его милость и мне сказал то же самое. Я так рада за вас, миледи! Наконец-то у вас появятся друзья и подруги вашего возраста…

— Мне достаточно папы, — слабо возразила девушка.

— Ну что за глупости вы говорите? — упрекнула ее служанка. — А впрочем, что толку сейчас спорить? Вот приедете в замок, и ваши мысли сразу изменятся.

— Возможно.

Вздохнув, Сирилла снова повернулась к окну. Ханна, не в силах сдержать любопытство, спросила:

— О чем вы думаете, миледи?

— О нашем старом доме… и о маркизе…

— Забудьте об этом! — энергично воскликнула Ханна. — Выбросьте из головы и дом, и маркиза. Я знаю, вам нелегко, но надо попытаться. В конце концов, вы знакомы-то всего три дня…

— На мой взгляд, — задумчиво проговорила Сирилла, — время не играет никакой роли там, где речь идет о чувствах. Любовь настигает человека внезапно, и он теряет счет времени. Порой минуты кажутся годами… и наоборот…

— Ну, если так рассуждать, это вряд ли поможет! — отрезала Ханна.

— Мне кажется, — несмело продолжала Сирилла, — тут вообще ничто не поможет. Я чувствую себя так, словно лишилась чего-то жизненно необходимого. Как будто у меня вырвали сердце…

Ханна лишь фыркнула в ответ, и Сирилла поняла, что служанка раздражена ее словами.

Понимая, что дальнейшие увещевания бесплодны, Ханна принялась с шумом ходить по комнате, выдвигая и задвигая ящики комода да время от времени переставляя стулья.

Поскольку Сирилла не произносила ни слова, служанка в конце концов не выдержала.

— Чем так печалиться, наденьте лучше новое платье. Его светлость наверняка захочет, чтобы вы предстали перед ним во всем блеске, когда будете разливать чай.

Сирилла подумала, что хотела бы блистать не перед отцом, а перед совершенно другим человеком, но благоразумно промолчала.

Следуя совету Ханны, девушка переоделась в самое красивое из новых платьев, к тому же безумно дорогое. Оно ей очень шло, и в нем она походила на богиню утренней зари.

Однако все это так мало интересовало Сириллу, что она даже не удосужилась взглянуть на себя в зеркало, а как только все было готово, поспешила сойти вниз. При этом на лице девушки было то же грустное выражение, отчего Ханна, тревожась за свою любимицу, печально вздохнула.

«Ох уж этот маркиз! Дернула же его нелегкая появиться у нас в доме, да еще в самый неподходящий момент! — мысленно сокрушалась служанка. — Приди он хотя бы на несколько дней позже, и миледи была бы уже здесь, у отца, и даже не подозревала бы, что на свете существует некий маркиз Фейн. Ну почему все так случилось, Господи?..»

Подобные вопросы люди задают себе с незапамятных времен, жалуясь на судьбу и понимая, что, к сожалению, бессильны что-либо изменить.

Сирилла в это время думала о том же.

Конечно, какое счастье снова очутиться в родном доме, рядом с папой. А великолепная перспектива уехать в замок, который Сирилла помнила с детства! А уж мысль о том, что через несколько месяцев она сможет прижать к груди любимого брата, вызывала у нее восторг. Если бы только…

В том-то все и дело — если бы только она не повстречала маркиза! Если бы не влюбилась в него, если бы не чувствовала, что все ее существо рвется к любимому…

«О боже, как я люблю его!»

За чаем Сирилла была рассеянна. Она не слышала, как к ней обращаются, — в ушах у девушки по-прежнему звучал лишь голос маркиза, не видела, кто сидит за столом и что подано к чаю, — перед ее мысленным взором по-прежнему стоял только он один.

А еще Сирилла все время чувствовала на губах его поцелуи и вспоминала, как, прижавшись к маркизу, ощутила биение его сердца…

Маркиз в третий раз возвратился из Айлингтона с таким мрачным выражением лица, что лакеи, находившиеся в это время в холле Фейн-хауз, взирали на своего хозяина с некоторой опаской.

Один лишь мистер Эшуорт набрался мужества и обратился к маркизу с вопросом:

— Что случилось, милорд?

Маркиз некоторое время молчал, как будто что-то обдумывая, а потом неожиданно спросил:

— Как отыскать человека, если он внезапно исчез? Как в огромном Лондоне найти женщину?

Мистер Эшуорт, отличавшийся особой проницательностью, мгновенно понял, что произошло.

— Неужели вы потеряли леди, для которой собирались купить дом на Саут-стрит, милорд?

— Она попросту исчезла, Эшуорт. Я обещал, что сегодня приеду к ней в Айлингтон. Я был там три раза. Дом пуст!

— Но, милорд…

Вы хотите сказать, Эшуорт, что наверняка есть какая-то причина. Видите ли, между нами возникло непонимание, но я только сейчас догадался, в чем дело. Я должен обязательно найти ее, понимаете? Должен!

Маркиз говорил уверенно, и все же у секретаря возникла мысль, что он словно взывает к нему о помощи.

— А вы не думаете, милорд, — нерешительно произнес мистер Эшуорт после паузы, — что произошел несчастный случай?

— Мне приходило это в голову, — признался Фейн. — Однако По некоторым признакам, о которых я предпочел бы не упоминать, у меня сложилось впечатление, что она покинула свой дом не случайно, а намеренно.

— То есть вы хотите сказать, милорд, что леди прячется от вас?

— Именно этого я и боюсь, Эшуорт. Но вот только где? Куда, во имя неба, она могла уехать?..

— У вашей светлости, как я понимаю, нет на этот счет никаких догадок?

— Ни малейших, — с грустью подтвердил маркиз. — Да и денег у нее совсем немного…

Брови мистера Эшуорта от удивления поползли вверх.

Если дама, о которой идет речь, не располагала деньгами, значит, маркиз их ей не давал. Это показалось секретарю весьма странным. Обычно в подобных случаях он был весьма щедр, на взгляд мистера Эшуорта, даже слишком.

У него возникло подозрение, с каждой минутой все больше перераставшее в уверенность, что леди, для которой был куплен дом, разительно отличается от женщин, с которыми обычно имел дело маркиз.

Да и вообще его светлость вел себя, по мнению секретаря, очень странно — во всяком случае, мистер Эшуорт его таким ни разу не видел.

Ему уже случалось приобретать дома для дам, находившихся под покровительством маркиза, но ни разу сумма сделки не была такой внушительной, как в случае покупки дома леди Блетчли.

Не мог мистер Эшуорт припомнить и такого неподдельного интереса, который выказал сегодня маркиз, осматривая предполагаемое жилье и входя буквально во все детали.

Обычно он предоставлял возможность обустраивать дом секретарю и самой даме, настаивая лишь на том, чтобы всегда в достаточном количестве имелся кларет и шампанское его излюбленного сорта — на тот случай, если ему вздумается там обедать.

«Все это весьма странно, — мысленно подытожил свои наблюдения мистер Эшуорт. — Похоже, на этот раз его светлость задет за живое…»

— А не обратиться ли мне в полицию? — задумчиво произнес маркиз.

— Осмелюсь сказать, что это превосходная идея, милорд, — одобрительно отозвался мистер Эшуорт.

— Конечно, мне не хотелось бы пугать даму, но иначе я просто не представляю, с чего начать поиски.

Он беспомощно развел руками и продолжал:

— В Лондоне должно быть, тысячи меблированных комнат и всевозможных гостиниц! Разве мне под силу одному обойти их все? И кто может сказать, куда запропастились две женщины, да еще так, что и следов никаких не оставили?..

В голосе маркиза звучало такое отчаяние, что мистер Эшуорт рискнул подать совет:

— А что, если вам снова поехать в Айлингтон, милорд? Вполне возможно, что леди уже изменила свое решение и прислала вам записку, объясняя, как с ней можно связаться…

Мистер Эшуорт был уверен, что даже если дама сгоряча и решила сбежать от маркиза, по здравом размышлении она наверняка передумала и теперь только ищет случая, чтобы снова заполучить в свои руки такой лакомый кусок, как его светлость.

Но, к удивлению секретаря, маркиз лишь печально покачал головой.

— Не думаю, чтобы она изменила свое решение, — с грустью произнес он, и тон его голоса поразил мистера Эшуорта еще больше, чем выражение лица.

Наступило неловкое молчание. Собравшись с духом, мистер Эшуорт снова заговорил:

— Позвольте мне сейчас же послать за полицейским, милорд. Мне знаком один из служащих Бау-стрит — а именно там, как вам известно, расположено главное полицейское управление, — человек весьма компетентный и к тому же неболтливый. Время от времени его нанимают самые значительные люди в Лондоне, и я точно знаю, что он всегда хранит порученное ему дело в строжайшем секрете.

— Тогда надо немедленно за ним послать! — воскликнул маркиз, хватаясь за эту идею, как утопающий за соломинку.

— Осмелюсь напомнить, ваша светлость, что вы сегодня обедаете в Карлтон-хауз, — деловым тоном продолжал мистер Эшуорт. — Приглашение было получено еще неделю назад, и поскольку вы не давали мне никаких распоряжений насчет того, чтобы его отклонить, я не рискнул ничего менять без вашего приказания.

— Честно говоря, я совсем об этом забыл, — признался маркиз.

У него не было ни малейшего желания появляться сегодня в Карлтон-хауз. Какой бы придумать предлог, чтобы отказаться?..

И вдруг маркизу пришло в голову, что если он поедет в Карлтон-хауз, то увидит лохнеровскую мадонну, так похожую на Сириллу.

Одновременно он вспомнил, что принц Уэльский позволил ему забрать Ван Дейка.

Маркиз намеревался послать за картиной карету уже на следующий день после разговора с Его Высочеством, но потом встретил Сириллу и так увлекся ею, что все остальное попросту вылетело у него из головы. Кроме того, рассуждал маркиз, зачем эта картина ему теперь, когда у него перед глазами оригинал, которым он может не только любоваться, но трогать и даже целовать?

— Я еду в Карлтон-хауз! — решительно произнес он, поднимаясь с места, и добавил: — А с полицейским я встречусь завтра утром, сразу же после завтрака.

— Очень хорошо, милорд. Я позабочусь, чтобы к тому времени он обязательно был здесь.

— Видит бог, больше мы не в силах ничего сделать, — пробормотал маркиз, покидая комнату.

Поднимаясь к себе, он вспомнил, как мечтал сегодня вечером пообедать вдвоем с Сириллой в их собственном гнездышке.

А потом они занялись бы любовью, и это было бы самое восхитительное, что только можно себе представить…

А между тем он вернулся к тому, с чего начал. У него остался лишь портрет, которым можно любоваться, и чувство безысходности, ибо та, кем он так долго восхищался, ускользнула от него, как только он ее нашел, и снова стала мечтой, игрой воображения, как если бы и в самом деле умерла более трех веков назад.

«Сирилла! Сирилла!» — страстно призывал ее маркиз в своих мечтах.

Войдя в спальню, он увидел на каминной полке портрет, нарисованный Франсом Винтаком, который подарила ему Сирилла.

Конечно, картина была не так хороша, как шедевр Лохнера, и все же это была сама Сирилла, ее устремленные ввысь глаза, волосы, окруженные священным ореолом, чуть приоткрытые, как бы в молитве, губы.

Маркиз долго смотрел на портрет, а потом торжественно произнес:

— Я непременно найду тебя, даже если для этого мне понадобится вся жизнь. Клянусь, ты станешь моей женой, и ничто на свете не сможет этому помешать!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Фаэтон основательно тряхнуло, и маркиз недовольно заметил:

— Какие здесь ужасные дороги!

— Они все такие, за исключением центральных, — невозмутимо ответил принц. — Это еще что! Вы бы видели их после дождя.

Маркиз взглянул на небо.

— Такая возможность нам вскоре представится, Ваше Высочество, — пессимистически заметил он. — Взгляните на небо — наверняка пойдет дождь.

Принц промолчал. Он видел, что маркиз пребывает в дурном настроении, поскольку с самого отъезда из Лондона не переставая ворчит.

Его Королевское Высочество в глубине души уже жалел, что выступил в роли доброго самаритянина, уговорив Фейна поехать с ним за город. А дело было так…

— За последний месяц вы не приняли ни одного моего приглашения, Вирго, — как-то с упреком заметил принц. — До меня дошли слухи, что вы целыми днями разъезжаете по отдаленным окраинам Лондона, разыскивая неизвестно кого!

Ответа не последовало, и принц продолжал:

— Вы сильно похудели, и если так пойдет дальше, на вас вообще будет страшно смотреть.

Конечно, это было преувеличением, и все же в его словах была доля истины — маркиз действительно внешне сильно осунулся, а под глазами у него пролегли черные круги, словно он постоянно недосыпал.

Как и многие друзья маркиза, принц был крайне обеспокоен его состоянием и на этот раз решил докопаться до сути, выяснить наконец причину того, что все называли «странным поведением Фейна».

— Я хотел просить вас составить мне компанию, — промолвил принц. — Я собираюсь в Хэмпшир, в поместье Сирла. Вы, должно быть, слышали, что он распродает своих лошадей?

— Продает лошадей? — с сомнением переспросил маркиз, и принц понял, что впервые за последний месяц ему удалось наконец затронуть тему, интересующую его друга.

— Карточные долги, — лаконично пояснил Его Высочество, не дожидаясь вопроса маркиза. — За прошедший год с молотка пошло почти все его имущество. Теперь настала очередь лошадей.

На взгляд маркиза, это было просто невероятно — ведь конюшня графа Сирла славилась на всю Англию. Его лошади неизменно выигрывали скачки, принося своему владельцу изрядные суммы в качестве призов.

— Я уже решил, — продолжал между тем принц, — и не сомневаюсь, что вы меня поддержите, купить самые лучшие экземпляры, пока их не перехватили другие. Сирл пообещал, что покажет своих лошадей нам первым.

— Чрезвычайно умно придумано, ваше высочество, — заметил маркиз. — Не представляю, как вам это удалось?

На губах принца заиграла довольная улыбка.

— Я не собираюсь открывать вам своих секретов, Вирго, — наставительно заметил он. — Скажу лишь одно — поскольку вы гораздо лучше меня разбираетесь в лошадях, я прошу — нет, даже приказываю! — чтобы вы завтра же поехали со мной в Хэмпшир.

После этих слов маркизу ничего не оставалось, как согласиться. Да и перспектива приобрести отменных лошадей графа Сирла поможет ему выйти из того удрученного состояния, в котором он пребывал последние четыре недели.

Принц был прав, все это время маркиз неустанно прочесывал лондонские окраины в надежде отыскать хоть какой-то след Сириллы и Ханны.

Где бы они ни жили, им наверняка хотя бы раз в день приходится выходить из дому, чтобы купить еды, рассуждал маркиз, а поскольку тех денег, что он им оставил, не могло хватить надолго, они, по всей вероятности, заходят в самые бедные лавчонки.

Нанятый маркизом полицейский с Бау-стрит прочесал бессчетное множество подобных мест и везде справлялся о Ханне и Сирилле. Но, несмотря на то, что он дал весьма подробное описание обеих женщин, ни один продавец их не вспомнил.

Ночь за ночью, лежа без сна в своей спальне на Беркли-сквер, маркиз думал о том, что, по всей вероятности, навсегда потерял Сириллу. Эта мысль, казалось, сведет его с ума, хотя Фейн самокритично признавал, что винить здесь некого, кроме самого себя.

«Как я мог быть таким глупцом? — задавал он себе один и тот же вопрос. — Как сразу не понял, что она не такая, как другие женщины?..»

Но упреками, даже справедливыми, делу вряд ли поможешь, и каждое утро маркиз подымался с постели и продолжал поиски. Как известно, надежда умирает последней, вот почему он по крайней мере дважды в день наведывался в Айлингтон.

Привязав лошадь, маркиз через заднюю дверь входил в дом, лихорадочно ища хоть какие-то признаки того, что здесь побывал кто-нибудь, кроме него.

Должна же Сирилла, рассуждал он, вернуться хотя бы для того, чтобы забрать свои платья.

Однако они по-прежнему висели в гардеробе в том же безукоризненном порядке, как и в тот день, когда маркиз впервые их увидел, и он был готов поклясться, что с тех пор их не касалась ничья рука.

Иногда ему казалось, что все произошедшее — дурной сон.

Он даже пытался уверить себя, что, увлекшись портретом, вообразил себе эту девушку, а на самом деле ее не существует, она — лишь иллюзия, плод его фантазии.

Но тут же напоминал себе, что уж вкус-то ее губ был вполне реальным. Маркиз до сих пор помнил то восхитительное ощущение, которое охватило его, когда он в первый раз поцеловал Сириллу. Да проживи он хоть сто лет, ему никогда не испытать такого восторга, который снизошел на него в этот волнующий момент!

Погруженный в собственные переживания, маркиз даже не подозревал, насколько мистер Эшуорт и другие обитатели Фейн-хауз тревожатся о нем.

Поскольку к тому времени уже все слуги знали, что хозяин ищет девушку, чей портрет стоит у него на камине, они тоже по мере сил включились в поиски, обшаривая ближайшие улицы. Было очевидно, что, пока Сирилла не найдется, маркиз не будет счастлив.

О загадочном поведении маркиза вовсю судачили в Уайтс-клубе, но этим все и ограничивалось, и лишь принц Уэльский, сочувствуя другу, решил помочь ему практически.

С этой целью он поставил себе почти невыполнимую задачу — вытащить маркиза из Лондона. Сложность заключалась в том, что тот неизменно отклонял любые приглашения Его Высочества. Но вот наконец старания принца увенчались успехом, и он с победным видом уселся в фаэтон маркиза, поджидавший седоков у входа в Карлтон-хауз, чтобы отвезти их в Хэмпшир.

— Ландо с нашим багажом уже в пути, — сообщил принц, — так что к тому времени, как мы прибудем на место, камердинеры успеют распаковать вещи. Должен заметить, что, помимо многочисленных недостатков, у Сирла есть и неоспоримое достоинство — превосходный винный погребок!

— Сколько лошадей вы намерены приобрести, Ваше Высочество? — осведомился маркиз, когда фаэтон тронулся в путь.

Пока принц размышлял над этим вопросом, маркиз со свойственным ему цинизмом подумал, что если бы Его Высочество собирался дать правдивый ответ, ему следовало бы сказать: «Столько, сколько вы готовы мне дать», ибо было совершенно очевидно, что платить за его покупку придется, как обычно, маркизу.

Впрочем, он был готов к этому. В то же время маркиз вспомнил, что у Сирла есть парочка недурных лошадей, которых он с удовольствием приобрел бы сам. Именно это обстоятельство послужило, пожалуй, единственной причиной, заставившей Фейна покинуть Лондон и на два дня отвлечься от поисков Сириллы.

В начале нынешней недели он нанял еще двух полицейских с Бау-стрит, а перед отъездом попросил мистера Эшуорта, в случае если появятся какие-нибудь новости, немедленно отправить посыльного в имение графа Сирла, и тогда он, маркиз, тут же вернется.

— Надеюсь, милорд, что новости будут хорошие, — сочувственно произнес мистер Эшуорт, в душе понимая, что это крайне маловероятно.

С этим маркиз и отбыл и теперь проклинал все на свете за то, что дал уговорить себя составить компанию Его Высочеству — дороги и впрямь были никуда не годными.

— Вы правы, — откликнулся принц в ответ на предположение маркиза. — Скоро пойдет дождь. Жаль, что у вашего фаэтона нет верха.

— Я предпочитаю путешествовать налегке, — объяснил маркиз.

— Может быть, накидка и утяжелила бы экипаж, но зато мы не походили бы на мокрых крыс. У меня нет ни малейшего желания появляться у Сирла в таком неприглядном виде, — несколько раздраженно бросил принц.

Маркиз, почувствовав на лице первые капли дождя, хлестнул лошадей. Они тут же пустились в галоп, пожалуй, несколько с большей скоростью, чем диктовалось требованиями безопасности. И вдруг прямо посередине проселка — а именно туда повернул фаэтон — показалась фермерская тележка. Ею управлял полусонный возница, как видно не заметивший, что по дороге навстречу едет экипаж.

— Осторожнее! — запоздало крикнул принц, и маркиз со свойственной ему ловкостью в последний момент успел прижать фаэтон к обочине, чтобы избежать лобового столкновения.

Услышав скрежет, он понял, что колесо фаэтона все же пришло в соприкосновение с колесом телеги.

Возница и принц одновременно громко вскрикнули, а маркиз с силой натянул поводья. Оба экипажа остановились.

— Вы что, не видите, куда едете? — заорал фермер, от страха забыв правила приличия.

— Вам бы тоже, мой друг, не следовало ехать по середине дороги, — отрезал маркиз.

— Кто же знал, что вы вылетите из-за поворота, как оглашенный? — огрызнулся парень.

Маркиз спустился и принялся осматривать фаэтон.

Как он и ожидал, колесо было сильно повреждено, так что без ремонта не обойтись.

— Ну как? Можем мы ехать дальше? — нетерпеливо осведомился принц.

— Есть ли поблизости кузнец? — обратился Фейн к фермеру, игнорируя вопрос Его Высочества.

Парень с минуту раздумывал, а потом лаконично ответил:

— Есть. В замке.

— В каком замке? — задал следующий вопрос маркиз.

Вместо ответа фермер ткнул грязным пальцем вдаль. Маркиз повернул голову и увидел поверх деревьев вершину башни, на которой развевался флаг.

— Кто там живет? — спросил он.

— Его милость.

— Как его зовут?

— Раз замок называется Хоум, то, стало быть, и живет в нем герцог Хоумбери, — наставительно заметил фермер, как видно удивленный, что приезжий господин сам этого не знает. — А это ведь его тележку вы покалечили! — добавил он злорадно.

Вместо ответа маркиз вынул из кармана блестящую гинею и кинул парню. Тот поймал ее на лету, широко улыбнулся, словно не веря своему счастью, и для верности все же попробовал монету на зуб.

Маркиз снова взобрался в фаэтон.

— Как я понимаю, нам придется ехать в замок, — полуутвердительно, полувопросительно произнес принц, заметив, что экипаж еле двигается.

— Вряд ли поблизости есть еще какой-нибудь кузнец, — отозвался маркиз.

Хоум всегда относился ко мне с неприязнью, — заметил принц. — Как и мой отец, он осуждает меня за долги и слывет закадычным другом моей матери. Я могу заранее сказать, что он обо мне думает!

Маркиз невесело усмехнулся.

— Я тоже не отношусь к числу любимчиков Хоума. Однажды он прилюдно сурово отчитал меня за то, что я завел интрижку с его кузиной. Честно говоря, я сам потом об этом жалел — девица оказалась невыносимо скучна, — но боюсь, что для таких праведников, как Хоум, это не может служить оправданием!

Принц от души расхохотался.

— В таком случае нас вряд ли ожидает теплый прием. А долго добираться до замка?

— Около двух часов, — ответил маркиз.

Принц взглянул на небо.

— Я готов сидеть за одним столом хоть с самим дьяволом, лишь бы не мокнуть! Надеюсь, у герцога найдется хотя бы приличный кларет…

Фейн промолчал.

Мог ли он предположить, что через несколько часов судьба в очередной раз преподнесет ему сюрприз?..

Сирилла смешала на доске шахматные фигуры.

— Ты слишком хороший игрок, папа! — с шутливым упреком сказала она. — Ну ничего, я все равно когда-нибудь тебя обыграю. Мне кажется, шахматы — самое увлекательное занятие на свете и требуют больше сообразительности, чем любая другая игра.

— Ты права, — согласился герцог. — Меня всегда удивляло, как умные люди, вместо того чтобы поломать голову над красивой шахматной композицией, могут часами предаваться азартным играм да еще называть это «вызовом судьбе»!

— Действительно нелепо, — кивнула головой Сирилла.

Убирая доску в шкаф, она задумалась, а играет ли в карты маркиз.

Это представлялось маловероятным. Однако Сирилла была вынуждена признать, что слишком мало его знает. Она лишь чувствовала, что любит маркиза всем сердцем, и о чем бы ни заходила речь, мысли ее тут же обращались к нему.

— Кажется, дождь пошел, — сказала девушка, выглядывая в окно. — Как жаль! А я хотела пойти с тобой к пруду и посмотреть, прижилась ли новая золотая рыбка…

— Это можно сделать и завтра, — резонно заметил герцог, — а сегодня давай-ка прогуляемся в оранжерею. Я заказал новые орхидеи, которые наверняка тебе понравятся.

О папа, как чудесно! — в восторге вскричала Сирилла. — Наверное, и апельсиновые деревья уже зацвели. Я так давно их не видела, что уже забыла, как они красивы!

Сирилла за те годы, что не жила в замке, многое забыла. Даже пробыв в нем целый месяц, она по-прежнему открывала для себя что-нибудь новое.

Она часто подолгу беседовала с отцом, стараясь по возможности не показать ему, чего ей стоит каждое слово и улыбка — ведь мысли Сириллы были заняты одним лишь маркизом.

Обмануть герцога было нетрудно. Девушка была уверена — он считает, что она вполне счастлива. И только проницательная Ханна догадывалась, как тяжело на сердце у ее любимицы.

— Я собираюсь приобрести для оранжереи еще кое-какие растения, — продолжал герцог. — Скажи, ты хотела бы…

Он не закончил фразу, поскольку в этот момент дверь отворилась и на пороге появился Бер-тон.

— Его Королевское Высочество принц Уэльский! — торжественно произнес он.

Герцог был так изумлен, что не сразу встал.

Наконец, справившись с волнением, он поднялся с места, как того требовали правила приличия, и в ту же секунду в салон впорхнул принц, очаровательно улыбаясь, по своему обыкновению, и устремляясь к герцогу.

— Надеюсь, вы извините нас за это неожиданное вторжение, — промолвил принц, протягивая руку. — Дело в том, что буквально у ваших ворот с нами произошел досадный инцидент, и, к сожалению, колесо нашего фаэтона вышло из строя. Я был бы чрезвычайно признателен, если бы вы оказали нам гостеприимство. Всего на час или два — пока починят злосчастное колесо… Герцог склонил голову.

— Все, чем я располагаю, к вашим услугам, Ваше Королевское Высочество. В моем замке есть кузнец.

— Мне это уже известно, — промолвил принц. — Как раз сейчас он занят тем, что осматривает наш экипаж.

— Могу я предложить Вашему Королевскому Высочеству немного освежиться? — вежливо осведомился герцог.

— Благодарю вас! — откликнулся принц и тут же устремил свой взор на Сириллу, скромно стоявшую рядом с отцом.

По мнению девушки, принц выглядел совершенно так, как она себе представляла по рассказам, а заметив в его глазах лукавый блеск, она поняла — Его Высочество догадывается, насколько ее отец раздосадован этим непрошеным визитом.

— Позвольте, Ваше Высочество, представить вам мою дочь, леди Сириллу Хоум, — официальным тоном проговорил герцог.

Да она просто очаровательна! — воскликнул принц, глядя на Сириллу томным взором, каким привык смотреть на любую хорошенькую женщину.

Сирилла присела в реверансе, а Его Высочество продолжал:

— Мы не встречались с вами прежде? Я уверен, что уже видел вас где-то…

— Вряд ли, Ваше Королевское Высочество, — возразила Сирилла, и краска смущения залила ее щеки.

Она-то точно знала, почему принцу кажется знакомым ее лицо.

Между тем он продолжал:

— И все же я уверен, что не ошибся. У меня исключительная память на лица!

— Маркиз Фейн! — не менее торжественно возвестил Бертон, снова появляясь на пороге.

Если при появлении принца Уэльского герцог лишь слегка удивился, то Сирилла, увидев маркиза, буквально застыла.

Маркиз не сразу заметил ее. Он вошел в салон, не сводя глаз с герцога. Интересно, как отнесется их не слишком приветливый хозяин к сообщению, что починка колеса займет гораздо больше времени, чем первоначально предполагалось?..

И только подойдя поближе, маркиз заметил, что герцог смотрит на него весьма недружелюбно, а принц устремил взор на какую-то девушку, стоящую рядом с хозяином.

Маркиз мельком взглянул на ту, что так заинтересовала Его Высочество, и окаменел — перед ним была Сирилла!

Он замер, не сводя с нее глаз, не веря тому, что видит. И лишь через несколько минут почувствовал, что жизнь снова возвращается к нему.

Неужели это возможно? Неужели перед ним действительно Сирилла, которую он так долго искал? Да, сомнений нет, это она…

— Сирилла! — воскликнул маркиз, сам удивляясь тому, что способен говорить.

Герцог нахмурился, а принц перевел взгляд с маркиза на Сириллу и вдруг воскликнул:

— Ну конечно! Теперь я понял, кого она мне напоминает — мадонну с картины Лохнера. Это ее вы так долго искали, Вирго?

Громкий голос принца вывел маркиза из оцепенения.

Он подошел к Сирилле, взял ее за руку и взволнованно сказал:

— Наконец-то я тебя нашел! Как ты могла бросить меня? Как могла поступить так жестоко? Я чуть с ума не сошел — мне показалось, что я потерял тебя навсегда!..

Сирилла взглянула ему в глаза и ощутила, как мир внезапно совершил головокружительное сальто, а затем все встало на свои места.

Маркиз здесь! Значит, она уже не будет так одинока и несчастна, как была весь этот месяц…

Он говорил, что любит ее, она отвечала тем же. И вот он опять рядом с ней. Больше они никогда не расстанутся!

Между тем герцог решил, что пора взять ситуацию в свои руки.

— Насколько я понимаю, Фейн, — начал он не слишком приветливо, — вы уже встречались с моей дочерью и вели себя с ней так, что это отнюдь не делает вам чести.

Маркиз с усилием оторвал взор от Сириллы и посмотрел на герцога.

По его отсутствующему взгляду чувствовалось, что он не расслышал или не понял, что сказал ему герцог. Наконец, почувствовав себя в состоянии говорить, маркиз произнес:

— Я могу все объяснить, милорд…

— В этом нет необходимости, — прервал его герцог. — Сирилла, попроси, пожалуйста, Бер-тона принести вина Его Королевскому Высочеству. А потом я просил бы тебя удалиться к себе.

— Да, папа, — запинаясь, промолвила Сирилла.

— О нет, не оставляй меня! — вскричал маркиз, хватая ее за руку.

Девушка бросила на него испуганный взгляд, высвободила руку и молча покинула салон, повинуясь приказу отца.

Опасаясь, что маркиз может последовать за ней, герцог торопливо произнес:

— Покорнейше прошу садиться, Ваше Королевское Высочество. А от вас, Фейн, я хотел бы услышать, какой приговор вынес мой кузнец вашему колесу… Если, конечно, я вправе просить вас о такой любезности, — иронически добавил герцог.

Маркиз молчал, глядя вслед удалявшейся Сирилле.

Между тем она подошла к двери, открыла ее и вышла в коридор, ни разу не обернувшись.

Вздохнув, маркиз поместился в кресле рядом с герцогом и рассеянно переспросил:

— Колесу? Какому колесу? Ах да, вы спрашиваете о нашем фаэтоне! Боюсь, что починка займет несколько часов.

— Надеюсь, ваша светлость, мы не слишком злоупотребляем вашим гостеприимством? — преувеличенно вежливо осведомился принц.

— Нет, что вы, Ваше Высочество! — запротестовал герцог. — Могу я просить вас разделить со мною ленч?

— Вообще-то мы перекусили по дороге, — признался принц, — но еда была просто скверная. Если перед отъездом вы угостите нас чем-нибудь, я, разумеется, не откажусь.

— Почту за честь, Ваше Высочество, — любезно откликнулся герцог.

В этот момент дверь открылась.

— А, вот и вино! Надеюсь, оно вам понравится — вы ведь слывете знатоком в этом деле.

В устах герцога это прозвучало отнюдь не как похвала, и проницательный принц отлично понял, что хозяин и не собирался делать ему комплимент.

Губы его чуть дрогнули в улыбке, однако ответил он вполне серьезно:

— Вы слишком добры, ваша светлость. Мы с Фейном чрезвычайно вам благодарны.

Бертон и лакей с серебряным подносом в руках направились к принцу, а герцог, отвесив вежливый поклон, вышел из салона.

В холле он увидел Сириллу, в раздумье стоявшую у подножия лестницы. Герцог сразу понял ее состояние, было видно, что она колеблется — вернуться ли ей в салон, нарушив тем самым его приказ, или подняться наверх, в свою комнату.

Увидев отца, девушка бросилась к нему.

— Папа, я очень прошу тебя, — задыхаясь, начала она, — позволь мне увидеться с маркизом наедине! Всего одну минуту… Ну пожалуйста!..

Герцог покачал головой.

— Это свидание ни к чему не приведет, лишь сделает тебя еще несчастнее, — рассудительно заметил он.

Сирилла подняла глаза на отца, а он между тем продолжал:

— Я ведь не слепой, дорогая. Я знаю, как ты страдаешь, но неужели ты полагаешь, что можно решить проблему простым разговором с маркизом? Тебе известны его чувства. Конечно, они могли измениться, поскольку произошла перемена в твоем положении, но, положа руку на сердце, скажи — готова ли ты поверить его объяснениям?

Отец сказал в точности то же, что думала сама Сирилла.

Она помолчала, потом потухшим голосом произнесла:

— Наверное, ты прав, папа… — и начала медленно подниматься наверх.

Герцог посмотрел вслед дочери, глубоко вздохнул и, решительно расправив плечи, отправился отдавать распоряжения своему камердинеру.

Он был намерен угостить принца ленчем и вином, а затем как можно скорее отделаться и от него, и от маркиза Фейна.

По пути герцогу попался лакей, и он тут же отправил его на поиски управляющего, которому было отдано распоряжение по возможности ускорить починку фаэтона.

Сирилла с трудом поднималась по лестнице. Казалось, молодость в одночасье покинула девушку, превратив ее в старуху.

Она уже дошла до верхней ступеньки, как вдруг снизу послышался звук открываемой двери, и Сирилла машинально повернула голову, чтобы посмотреть, что происходит.

Она увидела, как из салона в холл вышел маркиз и торопливо направился к двери, где стояли два лакея.

— Где я могу видеть леди Сириллу? — донесся до девушки его голос.

Лакей невольно взглянул наверх, и маркиз, устремив глаза туда же, увидел Сириллу.

Перепрыгивая через две ступеньки, он в мгновение ока очутился возле нее, схватил за руку и увлек на площадку.

— Я должен поговорить с тобой. Это очень важно! — задыхаясь, проговорил маркиз. — Где мы могли бы уединиться?

Волнение, звучавшее в его голосе, передалось Сирилле. Она быстро прошла вперед, открыла дверь, и оба оказались в небольшой гостиной, примыкавшей к ее спальне.

Комната была очень уютной. На маленьком мольберте у окна Сирилла поместила портрет матери. Повсюду стояли цветы, лишний раз свидетельствовавшие о безупречном вкусе хозяйки.

Не успел маркиз войти в гостиную, как тут же бросился к Сирилле, восклицая:

— Моя дорогая! Моя единственная! Я думал, что навсегда потерял тебя, и вот нашел… Какое счастье!

В его голосе появились какие-то новые нотки, которых явно не было прежде. Сирилла была так взволнована, что не могла вымолвить ни слова.

Вместо этого она подняла на маркиза глаза…

И в следующее мгновение уже трепетала в его объятиях, а он целовал ее неистово и страстно, не веря своему счастью. Он ощущал себя восставшим из могилы, и жизнь засверкала для него новыми красками.

Сирилла потеряла способность мыслить. Она знала только одно — маркиз своими поцелуями вырвал ее из той бездны отчаяния, в которой она находилась весь последний месяц, и теперь они снова слились в экстазе, как и в тот день, когда он впервые ее поцеловал.

Это было так восхитительно, так чудесно… Сирилле казалось, что маркиз вернул ей сердце, и теперь оно бешено колотится в такт его собственному. Они стали единым целым, и отныне ничто не могло их разлучить!

«Я люблю тебя!» — хотела сказать Сирилла, но маркиз ее опередил.

— Я люблю тебя! Обожаю! — взволнованно произнес он. — Когда мы поженимся?

Именно эти слова Сирилла так хотела услышать в их последнюю встречу, но почему-то теперь, когда маркиз произнес их, они показались ей совсем неважными.

Раз он любит ее, а она — его, разве может брак что-нибудь изменить в их чувствах? Неужели, поженившись, они станут ближе, чем в этот момент?

Маркиз вновь и вновь осыпал Сириллу поцелуями. Глаза, щеки, подбородок, маленький точеный носик — ничто не ускользнуло от его внимания. И вот наконец он снова приник к ее губам.

— Моя дорогая, любимая! Моя маленькая «мадонна с лилиями»! Отныне ты моя, моя навеки! — задыхаясь, проговорил маркиз, с трудом отрываясь от губ Сириллы. — Я объездил весь Лондон в поисках тебя. Теперь я знаю каждый его уголок, каждую улицу, аллею, переулок… А ты все это время, оказывается, была здесь! Какое счастье, что судьба привела меня сюда…

— Да, судьба в очередной раз позаботилась о нас, — улыбаясь, тихо проговорила Сирилла.

— Теперь я никуда тебя не отпущу, — решительно произнес маркиз. — Мы немедленно поженимся. Я уже выправил брачную лицензию, так что никаких препятствий не будет. Но пока я не увижу свое кольцо на твоем пальце, клянусь, что не спущу с тебя глаз!

По сияющему лицу Сириллы маркиз понял, что именно это она хотела услышать.

— Мне следовало бы многое объяснить тебе, извиниться, — продолжал он, — но теперь это неважно. Главное, что я люблю тебя! Мы поженимся и будем счастливы. С первой минуты, как я тебя увидел, я понял, что мы созданы друг для друга!

— Я тоже люблю тебя… — прошептала Сирилла. — Но что скажет папа?..

Не успела она докончить фразу, как дверь отворилась и в гостиную вошел герцог.

Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, как сильно он разгневан. Сирилла инстинктивно придвинулась к маркизу, словно ища у него защиты.

— Ваше поведение не удивляет меня, Фейн, — отчеканил герцог. — Ничего другого я от вас и не ожидал!

— Вы неправильно меня поняли, ваша светлость, — возразил маркиз. — Я прошу вашего позволения жениться на Сирилле. Мы любим друг друга, и оба хотим этого брака.

— А, теперь вы заговорили о браке! — саркастически усмехнулся герцог. — Вам и в голову не приходило сделать» Сирилле предложение, пока вы не узнали, что она моя дочь!

Маркиз выпрямился.

— Мне действительно нелегко все это объяснить, ваша светлость, — с достоинством произнес он, — но я попытаюсь. Не знаю, что именно рассказала вам Сирилла о наших отношениях, но дело в том, что мы так недолго были знакомы, что успели лишь сказать, что любим друг друга. О дальнейших планах речи не было.

Герцог презрительно фыркнул. Чувствовалось, что он не верит ни единому слову Фейна.

— Клянусь, сэр, что это правда! Лишь когда Сирилла так неожиданно сбежала от меня, я почувствовал — и признаю, что это была моя ошибка, — что не понимал ее. Мне и в голову не приходило, что она хочет выйти за меня замуж. Осознав это, я тоже хочу на ней жениться.

Объяснения маркиза звучали довольно сбивчиво, и он сам это чувствовал.

— Все это легко говорить сейчас, — возразил герцог. — Однако факт остается фактом, Фейн, — вы ни словом не упомянули о браке. Со своей стороны должен решительно заявить, что не намерен видеть вас в качестве своего зятя!

— Ты шутишь, папа! — в ужасе вскричала Сирилла.

— И не думаю, — возразил герцог. — Вы оба знаете, что не сможете пожениться без моего согласия, а такого согласия я не дам ни при каких обстоятельствах.

Он произнес эти слова внушительным тоном, словно хотел, чтобы они навсегда врезались в память маркизу и Сирилле.

— Если вы, сэр, дадите мне возможность объясниться… — начал было маркиз, но герцог нетерпеливо прервал его:

— В объяснениях нет нужды. Вы никогда не нравились мне, Фейн. То, что вы вдруг заговорили о любви, дела не меняет. Леопард не в силах стереть пятен со своей шкуры, как бы он ни пытался.

— Но это же несправедливо, папа! — запротестовала Сирилла.

Справедливо или нет, но все будет так, как я сказал, — отрезал герцог. — Пока что ты моя дочь, и мне решать, за кого тебе выходить замуж, а за кого не выходить!

Увидев, как омрачилось лицо Сириллы, он добавил несколько мягче:

— За последние восемь лет ты имела случай убедиться, каково приходится женщине, если она идет против законов общества. Маркиз Фейн сам не раз нарушал эти законы. Уверяю тебя, что он не сможет дать тебе счастья, а я не позволю тебе войти в его жизнь ни в качестве жены, ни в качестве любовницы!

Он снова перевел взгляд на маркиза.

— Мне больше нечего добавить, милорд. Я убедительно прошу вас оставить мой дом. Вы можете побыть на улице, пока не починят ваш фаэтон, что, я надеюсь, произойдет в самое ближайшее время. Как только ваш экипаж будет готов, Его Королевское Высочество к вам присоединится.

В любое другое время маркиз воспринял бы подобное предложение как оскорбление, однако на этот раз он лишь беспомощно взглянул на Сириллу.

— Скажу только одно, — тихо проговорил он, — я люблю тебя и буду любить до конца своих дней!

Слезы затуманили очи Сириллы. Не в силах вымолвить ни слова, она судорожно стиснула руки, а маркиз направился к дверям и, не оборачиваясь, покинул гостиную.

За ним последовал герцог.

Лишь теперь слезы медленно поползли у Сириллы по щекам.

Она не разрыдалась, не упала в обморок. Ей казалось, что жизнь по капле покидает ее, как эти слезы, что безостановочно текли у нее из глаз…

К тому времени как починили колесо, дождь прекратился, и маркиз подогнал фаэтон к парадному входу.

Принца уже известили об этом, и он появился на пороге в сопровождении герцога.

— Позвольте поблагодарить вашу светлость за теплый прием, — сказал он. — Надеюсь, мне тоже когда-нибудь представится возможность оказать вам гостеприимство.

Герцог молча поклонился. Два лакея помогли принцу сесть в фаэтон рядом с маркизом.

Экипаж тронулся в путь. Принц вежливо приподнял шляпу, прощаясь с герцогом, маркиз же даже головы не повернул.

Некоторое время они ехали в молчании. В конце концов Его Высочество заговорил:

— Объясните мне, что произошло? Вы не вернулись в салон, а герцог сказал, что вы будете ждать меня на улице…

— Так он распорядился, — ответил маркиз. — По правде говоря, Ваше Высочество, он просто выкинул меня из дома!

— За то, что вы любезничали с его дочерью? Я вас не виню — в жизни она даже красивее, чем на портрете!

Маркиз ничего на это не ответил, и принц продолжал:

— Конечно, теперь мы знаем, что картина — подделка, но чертовски хорошая подделка! Честно говоря, я не жалею, что заплатил за нее такие деньги…

Он улыбнулся и поправился:

— Вернее — вы заплатили!

— Картина не имеет никакого значения! — нетерпеливо воскликнул маркиз.

— Разумеется — в отличие от девушки, — закончил принц. — И что вы теперь намерены делать?

— А что я могу сделать? Герцог ни за что не позволит мне на ней жениться…

Брови принца поползли вверх.

— Попались наконец, Вирго? Да, вот это сюрприз! Впрочем, я вас понимаю. Она просто чудо!

— Что же мне теперь делать? — в отчаянии вскричал маркиз.

— Может быть, увезти ее? — высказал предположение принц.

Сомневаюсь, чтобы она на это согласилась, — возразил маркиз. — Я лишь недавно понял, почему она жила в этом богом забытом Айлингтоне, да еще в такой халупе.

— Это там, где вы ее впервые увидели? — уточнил принц. — И почему же?

— Я вспомнил, как много лет назад в обществе ходили слухи, что герцогиня покинула герцога и якобы живет в Ирландии.

— А на самом деле ее милость все это время жила в Айлингтоне?

— Ну да — с художником, который увел ее от герцога, — закончил маркиз.

При всех своих недостатках принц отнюдь не был тугодумом.

— Теперь все понятно! — воскликнул он. — Именно он нарисовал подделку под Лохнера, используя эту очаровательную девушку как модель… Какая прелестная история! Прямо как в романе…

— История и в самом деле восхитительная, Ваше Высочество, — подтвердил маркиз, — но я прошу вас нигде ее не рассказывать — ради Сириллы и ради меня.

— Раз вы просите, я буду молчать, — пообещал принц. — Хотя, согласитесь, такое не каждый день случается…

У меня к вам еще одна просьба, Ваше Высочество, — продолжал маркиз. — Сирилла — единственная женщина на свете, на которой я хотел бы жениться. Что вы мне можете посоветовать?

Принц задумался.

— Честно говоря, ума не приложу, Вирго. Вы не хуже меня знаете, что даже если увезете дочь герцога, он сможет в любой момент вернуть ее обратно, поскольку она несовершеннолетняя, да и вам не поздоровится. Хотя сомнительно, чтобы герцог вызвал вас на дуэль. Всем известно, какой вы превосходный стрелок, а герцог к тому же гораздо старше вас…

— Примерно те же мысли мне самому приходили в голову, — пробормотал маркиз.

— А как вы думаете, леди Сирилла постарается убедить отца изменить свое мнение?

— Сомневаюсь. Трудно сказать, доверяет ли она мне. Дело в том, что у меня не было возможности объяснить ей свое поведение.

— Да, вы попали в дьявольский переплет, мой друг, — сочувственно произнес принц. — Но должен же быть какой-то выход! Черт побери, да эта девушка так прелестна, что способна вскружить голову любому, не только вам!

— Вот именно, — лаконично согласился маркиз.

Оба умолкли. Лишь когда вдали показался замок лорда Сирла, маркиз вдруг заговорил, как будто наконец принял решение:

— Вот что я предлагаю, Ваше Высочество, и надеюсь, что вы меня поймете.

— Слушаю вас внимательно, — обернулся к нему принц.

— Завтра, после того как мы осмотрим лошадей Сирла, я в Лондон не вернусь.

Принц удивленно взглянул на друга:

— Что вы намерены делать?

— Останусь где-нибудь поблизости от замка Хоум, — пояснил маркиз. — Мне обязательно нужно любым способом встретиться с Сириллой. Может быть, я смогу подкупить слугу, чтобы он передал ей записку, или встречу саму девушку, когда она будет кататься верхом. Поймите — теперь, когда я с таким трудом ее разыскал, я не могу снова ее потерять!

От волнения голос маркиза прервался. Овладев собой, он продолжал:

— Хочет она того или нет, я обязательно должен увидеться с ней, несмотря на любые препятствия. Так что выход один — я остаюсь!

— Воля ваша, милорд, а надо что-то делать с леди Сириллой, — решительно объявила Ханна. — Я уже из сил выбилась…

— Да, я тоже заметил, что с ней что-то неладно, — кивнул герцог. — И ест она совсем мало…

Мало? — фыркнула Ханна. — Да известно ли вашей светлости, что я чуть ли не каждый божий день ушиваю ее платья в талии на целый дюйм? Ночи напролет она плачет, да так, что к утру подушку хоть выжимай! Ну куда это годится, я вас спрашиваю?

Герцог в раздумье прошелся по библиотеке.

— Вряд ли вы можете ожидать от меня, Ханна, что я стану поощрять ухаживания маркиза Фейна. Вспомните, как он обращался с леди Сириллой, пока не знал, что она моя дочь!

— Зато он очень помог нам с похоронами, ваша светлость. А уж то, что он любит леди Сириллу, ясно как божий день! Конечно, любовь — это одно, а брак — совсем другое…

— Он неподходящий жених для любой молодой девушки, а уж тем более для леди Сириллы, — отрезал герцог.

— Если так пойдет и дальше, то, боюсь, бедной леди Сирилле скоро вообще будет не до женихов, — возразила Ханна. — Подумайте об этом, ваша светлость!

Присев в легком реверансе и не дожидаясь ответной реплики герцога, служанка поспешно покинула библиотеку. Подымаясь наверх, она раздумывала над тем, правильно ли себя вела. Может быть, следовало энергичнее нажать на его светлость, а может быть, наоборот, попридержать язык?..

Впрочем, слова словами, а делать что-то надо. Ханна это понимала. Неясно было только одно — что именно следует предпринять.

Зайдя в гостиную, примыкавшую к спальне Сириллы, пожилая женщина, как и ожидала, нашла девушку сидящей у окна в глубокой задумчивости.

Услышав шаги, Сирилла поспешно схватила книгу, лежавшую у нее на коленях, однако Ханна сразу догадалась, что это только видимость — с тех пор как она покинула гостиную, Сирилла вряд ли прочла хоть строчку.

— Ваш отец в библиотеке. Почему бы вам не пройти к нему?

— Если ты считаешь, что он этого хочет, — слабым голосом отозвалась Сирилла.

Она послушно отложила книгу и встала.

Именно эта странная покорность, которую демонстрировала Сирилла на протяжении нескольких последних дней, беспокоила Ханну больше всего.

Казалось, у девушки не осталось никаких чувств, никаких желаний, словно жизнь покинула ее. Подобно марионетке, повинующейся невидимой нити, она послушно следовала туда, куда ей приказывали, без воли, без интереса ко. всему, что делала.

— Будь проклят этот негодяй! — в сердцах пробормотала Ханна, когда за Сириллой закрылась дверь.

А «негодяй», то есть маркиз, тем временем ехал по пыльной дороге, примыкавшей к ограде, окружавшей парк герцога.

Там, где стена спускалась чуть ниже, можно было рассмотреть замок, залитый солнечным светом, огромный и внушительный.

Временами Фейну казалось, что замок словно бросает ему вызов, и его охватывало сомнение — а сумеет ли он одолеть столь могущественного и безмолвного противника?

Вряд ли кто-нибудь из лондонских знакомых Фейна, зная, насколько он ценит комфорт, поверил бы своим глазам, когда бы увидел, что маркиз ютится в крошечной деревенской гостинице в двух милях от замка Хоум.

Конечно, в местной гостинице было бы несравненно удобнее, но маркиз решил не рисковать — ведь она располагалась прямо напротив ворот замка.

О нем и так уже судачили, в основном пожилые мужчины, собиравшиеся во дворе «Короны и якоря» за кружкой эля. И немудрено — ведь маркиз начиная с самого утра по нескольку раз в день проезжал мимо них на лошади.

Впрочем, маркиз вел себя достаточно осторожно, и деревенским жителям было невдомек, что он, прячась в небольшой рощице, каждый день внимательно наблюдает за Сириллой, совершающей верховые прогулки вместе с отцом.

Он видел ее так ясно, но не смел приблизиться. И все же это было лучше, чем совсем не видеть Сириллу и терзаться мыслями в одиночестве.

Гостиница, в которой нашел приют маркиз, была маленькой и чистой, но абсолютно лишенной каких бы то ни было удобств.

Впрочем, маркиз не замечал ни того, насколько жестка его постель, ни того, что горячую воду для умывания ему приносили нерегулярно. А еда, которую он проглатывал не замечая, по мнению его слуг, годилась разве что свиньям.

Именно слуги сильнее всего страдали от вынужденного пребывания в таком захолустье. Еще бы — после лондонских развлечений и яркой, полной суеты жизни вдруг окунуться в сонное царство неспешного деревенского существования!

Маркиз же ничего этого не замечал. Им владело одно стремление — любой ценой устроить встречу с Сириллой.

Когда он впервые увидел девушку в костюме для верховой езды и в шляпе с высокой тульей, украшенной дымчатой вуалью, она показалась ему такой очаровательной и воздушной, что у него перехватило дыхание. «Неудивительно, что отец не хочет отдавать такое сокровище ему, человеку со скверной репутацией», — подумал маркиз.

И все же он чувствовал, что должен любым способом заставить герцога уступить, согласиться на его брак с Сириллой.

Однако каким именно способом добиться желаемого, маркиз пока не придумал, хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как он поселился в гостинице.

Каждое утро, устраиваясь на своем наблюдательном посту, он надеялся, что Сирилла появится в парке одна, без герцога.

В его присутствии маркиз ни за что бы не осмелился приблизиться к девушке, понимая, что любое его слово будет неверно истолковано герцогом и в конечном счете принесет делу один вред.

Единственная возможность убедить Сириллу в том, что необходимы решительные действия, иначе они никогда не будут принадлежать друг другу, представилась бы только в том случае, если бы она очутилась в парке в сопровождении грума, а еще лучше — одна.

Однако день за днем герцог неизменно появлялся рядом с дочерью, и маркизу оставалось лишь наблюдать из-за деревьев, как его любимая проезжает мимо, не подозревая о его присутствии.

Сирилла была изумительно хороша в модной шляпке с завязанными под подбородком лентами, и хотя маркиз не мог видеть ее губ, ему страстно хотелось прижаться к ним. За счастье снова заключить Сириллу в объятия он, не задумываясь, отдал бы все на свете.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Я к тебе обращаюсь, Сирилла!

— Извини, папа…

Сирилла очнулась от задумчивости и подняла глаза на отца. Герцог понимал, о ком она думает. Слегка нахмурившись, он тем не менее продолжал любезным тоном:

— Не хочешь после обеда прокатиться на новых гнедых — тех, что я купил для Эдмунда?

— Ты купил новых лошадей, папа?

— Да. Их продавали здесь неподалеку. Лошади показались мне хорошими, хотя и не очень обученными, и я решил приобрести их, тем более что и цена оказалась подходящей.

— Я уверена, что Эдмунд будет в восторге!

— Пойди надень шляпку, а я пока прикажу Бертону, чтобы подавал фаэтон.

Сирилла послушно поднялась и, с улыбкой взглянув на отца, вышла из комнаты.

Герцог с грустью смотрел ей вслед. Ханна права — Сирилла сильно похудела за эти дни. Она тает, как свеча, снедаемая неведомой печалью.

Герцог мучительно искал ответа на вопрос, как помочь дочери, и понимал, что он бессилен.

Фаэтон его светлости отличался по конструкции от экипажей, принадлежавших маркизу и принцу Уэльскому. Последние два имели высоко расположенные сиденья. Для управления ими нужна была определенная сноровка, зато они могли развивать чрезвычайно большую скорость, но ездить в таких фаэтонах было довольно опасно.

Впрочем, и фаэтон герцога, несущий на себе фамильные цвета Хоумов и запряженный парой отличных гнедых лошадок, выглядел весьма представительно. Взобравшись на облучок и принимая у кучера поводья, герцог сказал:

— Мы поедем недалеко, так что я сам буду править. Можете быть свободны.

Кучер вежливо прикоснулся к шляпе, и фаэтон тронулся в путь.

Герцог слыл отличным возницей, и Сирилла предвкушала удовольствие от поездки, тем более что лошади действительно на первый взгляд казались превосходными.

Чтобы сделать отцу приятное, она сказала:

— Я просто жду не дождусь дня, когда снова увижу Эдмунда. Теперь-то уж ему не удастся так легко меня обогнать!

— Я помню, как ты плакала из-за того, что твой пони никак не поспевал за лошадью Эдмунда, — с улыбкой заметил герцог.

— Еще бы! Он уже тогда ездил на настоящем коне…

— За последнее время ты стала ездить гораздо лучше. Сказывается ежедневная практика.

— Дело не только в практике, папа. Просто мы с Эдмундом унаследовали твою любовь к лошадям, — заметила Сирилла и почувствовала, как польщен отец ее комплиментом.

Они проехали весь парк и повернули направо, к небольшой рощице.

— Куда мы едем? — с любопытством спросила Сирилла.

— Я решил совместить приятное с полезным — не только размять лошадей, но и заехать к Джексону. Хотел узнать, как у него дела.

Помолчав, он спросил:

— Ты помнишь Джексона, фермера, что живет в долине Дингл? Места там низинные, так что вести хозяйство нелегко.

— Конечно, помню, — отозвалась Сирилла.

Фаэтон двинулся дальше, и вскоре дорога пошла круто вниз, к долине Дингл. Обычно зимой ее заносило снегом, а в остальное время года там постоянно было сыро.

Аллея, по которой двигался фаэтон, выглядела весьма живописно. Она была с обеих сторон обнесена живой изгородью, и сквозь нее проглядывался отличный вид на замок.

Герцог слегка натянул поводья, стараясь придержать лошадей — дорога сузилась, и ехать стало труднее, — как вдруг слева, из-за кустов, на аллею выскочил олень.

Очутившись буквально перед колесами, он так напугал лошадей, что одна из них взвилась на дыбы, а другая вильнула в сторону и чудом не запуталась в упряжи.

На мгновение фаэтон накренился, и вот уже обе лошади, как безумные, понеслись вперед, прямо в долину Дингл.

Герцог изо всех сил натянул поводья, но это не возымело никакого действия — животные, обезумев от страха, вышли из-под контроля и вскачь неслись к подножию холма, где, как было известно герцогу, находилась каменистая площадка.

Положение было отчаянное. «Если мне не удастся их остановить, — подумал герцог, — мы неминуемо разобьемся на этих камнях!»

Времени на раздумья не оставалось. Герцог лихорадочно прикидывал, стоит ли крикнуть Сирилле, чтобы она спрыгнула, или пусть остается в фаэтоне. Неизвестно, в каком случае ей угрожает большая опасность…

До площадки оставались считанные секунды. Ее уже было хорошо видно, а герцогу все никак не удавалось сладить с лошадьми. Он натягивал поводья изо всех сил, но лошади его не слушались.

Неожиданно на дороге появился всадник.

Спрыгнув с коня, он отчаянно замахал руками и бросился наперерез экипажу.

На мгновение герцогу показалось, что перед ним сумасшедший.

Но уже через секунду фаэтон поравнялся с незнакомцем, и тот железной рукой ухватился за поводья. Повинуясь его воле, лошади встали как вкопанные, и герцог понял, что опасность миновала.

Фаэтон остановился буквально в метре от злополучной площадки.

И вдруг одна из лошадей, не остывшая после сумасшедшей скачки, взвилась на дыбы и при этом сильно ударила по голове человека, который держал поводья.

Ноги его подкосились, и он невольно ослабил хватку. Воспользовавшись этим, лошади ринулись вперед, таща несчастного за собой.

Герцог услышал, как отчаянно закричала Сирилла, а через мгновение она уже бежала туда, где на дороге неподвижно лежал человек, только что остановивший фаэтон и этим спасший им жизнь, а теперь беспомощно лежавший под колесами этого самого фаэтона.

Герцог, все еще остававшийся в экипаже, видел, как его дочь склонилась над бездыханным телом, и понял, что мужчина, бросившийся под колеса, — не кто иной, как маркиз.

Как безумная, она покрывала поцелуями его лицо, а из глаз ее лились слезы.

— Вам придется заказывать новые костюмы, милорд.

— Вижу, — лаконично отозвался маркиз, разглядывая себя в зеркало.

Казалось невероятным, что за последнее время он так исхудал. Правда, модные дымчато-серые панталоны, введенные в обиход светских франтов принцем Уэльским, по-прежнему туго обтягивали стройные ноги маркиза, но вот сюртук болтался на нем, как на вешалке.

— Любой человек нагуливает жирок, если целыми днями лежит в постели, как вы, милорд, — развязно продолжал слуга. — Но вам, как видно, закон не писан!

В его голосе звучала гордость, которая наверняка позабавила бы маркиза, если бы он дал себе труд вслушаться в болтовню слуги.

Между тем его сейчас занимало совсем другое. Интересно, как поступит герцог теперь, когда доктор разрешил больному встать? Выставит вон?

За то время, что маркиз провел в замке, он ни разу не видел своего негостеприимного хозяина.

Вначале маркиза осмотрел местный лекарь, а потом — сэр Уильям Книфтон, личный врач его светлости, за которым было специально послано в Лондон. Оба эскулапа сошлись во мнении, что серьезных повреждений нет — сломаны лишь два ребра и имеется множество ушибов. Синяки, украшавшие все тело маркиза, были не слишком болезненны, но благодаря им он стал похож, по его собственному выражению, «на пегого пони».

Однако прошла целая неделя, прежде чем он настолько оправился, чтобы делать подобные шутливые замечания о своей внешности.

Первая лошадь ударила его по голове, а когда он упал и запутался в поводьях, вторая потащила его за собой, и он очутился под колесами фаэтона.

Когда маркиз пришел в себя, он весьма смутно помнил, что, собственно, с ним случилось. Однако по мере того как сознание возвращалось к нему, маркиз припомнил, как, прячась в роще, вдруг увидел Сириллу, ехавшую мимо со своим отцом.

Маркиз поехал следом, по обыкновению любуясь девушкой и размышляя — наверное, в тысячный раз, — удастся ли ему когда-нибудь поговорить с ней наедине.

Будучи великолепным знатоком лошадей, он сразу отметил, что запряженная в фаэтон пара гнедых не слишком слушается кнута герцога, но лишь когда лошади понеслись к каменистой площадке, маркиз понял, что вот-вот стрясется беда.

«Зря герцог едет так быстро», — мелькнула у него мысль, и в это время на дорогу выскочил олень.

Все, что произошло потом, казалось, заняло считанные доли секунды. Не раздумывая, маркиз бросился наперерез экипажу, движимый одной мыслью — во что бы то ни стало спасти Сириллу. Об опасности для собственной жизни он в ту минуту не думал. Единственным его побуждением было остановить несущийся на бешеной скорости фаэтон, иначе седоки, выброшенные на камни, могли бы расстаться с жизнью.

— Как я понимаю, — с улыбкой заметил сэр Уильям Книфтон, в очередной раз посещая своего знатного пациента, — вы вели себя как герой. А героям полагаются награды!

— Если считать за награды синяки, то, должен заметить, они весьма болезненны, — скривившись, промолвил маркиз.

— Благодарите Бога, что отделались так легко, — укоризненно заметил сэр Уильям. — А что, если бы вы поломали руки и ноги?

— Когда я смогу встать? — нетерпеливо перебил его маркиз.

Сэру Уильяму потребовалось немало сил, чтобы убедить своего не слишком покладистого пациента, что в ближайшее время об этом и речи быть не может — надо подождать, пока заживут ребра.

Принимая во внимание физическую силу и тренированность маркиза, доктор был уверен, что он поправится значительно быстрее, чем любой другой человек, получивший те же увечья. Об этом сэр Уильям сообщил слуге маркиза, которому предстояло ухаживать за больным, — лучшую сиделку вряд ли удалось бы отыскать.

— Старайтесь, чтобы милорд как можно дольше оставался в постели, — тем не менее добавил сэр Уильям, прощаясь со слугой. — Он наверняка будет досадовать на свою беспомощность и неподвижность. Их надо возместить массажем, но помните — растирайте только ноги. Ни в коем случае нельзя касаться грудной клетки!

— Понятно, сэр, — кивнул головой Дэвис.

Это был приземистый и сильный человек, прослуживший у маркиза много лет и чрезвычайно к нему привязанный.

Именно Дэвис убедил маркиза последовать советам сэра Уильяма, и тот хотя и ворчал, но покорно выполнял все, что предписывалось медициной.

Но вот наконец настал день, когда маркиз встал с постели, чувствуя себя значительно лучше, чем ожидал.

— Я сегодня спущусь вниз, — объявил он, обращаясь к Дэвису. — Мне надо глотнуть свежего воздуха, а то я уже до смерти устал от этой комнаты!

Это было не совсем так, и сам маркиз это прекрасно понимал.

На столиках по обеим сторонам его кровати были по крайней мере два предмета, на которые взор маркиза обращался чуть не каждую минуту, — вазы с лилиями.

Лилии были первыми, что он увидел, как только пришел в сознание. Маркиз сразу понял, кто их прислал. Цветы означали, что хотя Сириллы нет с ним рядом, она по-прежнему его любит.

Маркиз сильно страдал от боли. Временами она становилась просто невыносимой, но стоило ему повернуть голову, и в каждой лилии ему чудилось прелестное личико Сириллы, а лепестки, казалось, были такими же нежными, как и ее кожа.

Собственно говоря, лилии были единственным средством общения с обитателями замка, куда он попал как непрошеный гость.

Герцог ни разу не зашел навестить маркиза. Впрочем, это было неудивительно, как и то, что он не позволил сделать этого своей дочери, так что единственным живым существом, ухаживавшим за маркизом, был его верный слуга.

Мистер Эшуорт дважды приезжал из Лондона, но маркиз проявил такое равнодушие к делам, что секретарь понял — эти визиты бессмысленны.

Он попросил Дэвиса передать маркизу, что явится по первому его зову, а до тех пор считает свое присутствие у постели больного необязательным и даже вредным.

— У его светлости что-то на уме, и это не дает ему покоя, — высказал свое мнение Дэвис. — Хотя сам он говорит, что его беспокоят только дьявольские боли в ногах…

Мистер Эшуорт догадывался, что у маркиза на уме, но не спешил делать выводы, пока в один прекрасный день не увидел в замке Сириллу.

Секретарь мгновенно узнал девушку по портрету, который стоял в лондонской спальне маркиза. Вернувшись в Лондон, мистер Эшуорт первым делом расплатился с полицейскими, нанятыми для поисков Сириллы, — было очевидно, что их услуги больше не понадобятся.

— Кажется, я готов, — торжественно объявил маркиз.

Он бросил взгляд в зеркало и остался доволен своим видом. Белый туго накрахмаленный шейный платок был завязан Дэвисом с особым искусством, вызывавшим неизменную зависть всех лондонских денди.

В дверь постучали. Дэвис открыл, с порога поговорил с кем-то, а вернувшись в комнату, сказал:

— Его светлость просит вас, милорд, пожаловать в оранжерею.

Маркиз вздохнул.

Как жаль, что ему не удалось хоть немного пройтись и глотнуть свежего воздуха перед этим неизбежным мучительным объяснением!

Впрочем, маркиз был заранее готов к такому повороту событий. Герцог наверняка сейчас выставит его из замка. Неужели нет никакого способа хотя бы послать Сирилле записку перед отъездом?

Будь он проклят, мысленно вскричал маркиз, если позволит вышвырнуть себя как котенка! Он не может покинуть замок, не сказав Сирилле, что он страстно любит ее и изо всех сил старается придумать, как устроить их будущее…

И действительно, все это время, лежа в постели, маркиз мучительно думал над тем, как убедить герцога изменить свое решение и дать согласие на брак.

Тот факт, что он спас жизнь герцогу и его дочери, размышлял маркиз, вряд ли будет иметь значение — ведь Хоум возненавидел его уже давно, задолго до того, как в дело вмешалась Сирилла.

Герцог принадлежал к тем, кто глубоко презирал окружение принца Уэльского и был безраздельно предан королю.

Маркиз так долго размышлял над всем этим, что, казалось, не осталось ни одной стороны вопроса, которую он бы не рассмотрел. Результатом этих размышлений явился неутешительный вывод — они с Сириллой никогда не будут счастливы. И вот сейчас угаснет последняя надежда — ведь наверняка герцог затем и вызывает его в оранжерею, чтобы выставить из замка…

Направляясь к двери, маркиз бросил прощальный взгляд на вазы с лилиями, стоявшие у его кровати.

Лучи солнца падали на них так, что лепестки казались золотистыми. Это напомнило маркизу тот ореол, который в его представлении всегда окружал голову Сириллы и был мастерски воспроизведен на полотне Франсом Винтаком.

Он знал, что без своей маленькой «мадонны с лилиями» будет не жить, а влачить жалкое существование. Отчаяние с такой силой охватило маркиза, что на мгновение он пожалел, что не погиб под колесами.

— Разве я смогу жить без нее? — в отчаянии снова и снова спрашивал себя маркиз.

Неужели ему так и не удастся убедить герцога в искренности своих чувств?..

С тех пор как маркиз встретил Сириллу, он разительно переменился. Любовь не только заставила его по-новому взглянуть на вещи, но и открыла перед ним чувства доселе неведомые.

Оглядываясь на прожитые годы, маркиз не мог не испытывать стыда.

Каким бесчувственным эгоистом он бывал порой! И главное — сам этого не замечал.

Любовь к Сирилле принесла ему не только огромное счастье, но и страдания, и теперь маркиз был уверен, что как бы ни повернулась его судьба, один урок он усвоил твердо — надо быть снисходительнее к людям и уважать чужие переживания.

— Только смотрите, ваша светлость, не перетруждайте себя, — заботливо произнес Дэвис. — Вы должны поскорей вернуться, чтобы успеть полежать до обеда. Поверьте, нет ничего полезнее для больного, чем возможность лишний разок прикорнуть!

Маркиз с грустью подумал, что, возможно, ему больше не суждено вернуться в эту комнату — скорее всего герцог сейчас же выставит его из замка.

Однако не было никакого смысла посвящать славного Дэвиса в эти невеселые мысли, и, выходя из спальни, маркиз лишь молча стиснул плечо слуги, благодаря за все, что тот для него сделал.

Дэвис понял этот жест. Когда он смотрел вслед удалявшемуся маркизу, его глаза напоминали глаза преданного спаниеля, провожающего взглядом своего хозяина.

Осторожно ступая и держась за перила, маркиз начал спускаться.

Впрочем, идти оказалось легче, чем он предполагал — очевидно, массаж, к которому ежедневно прибегал Дэвис, сделал свое дело.

Сойдя в холл, маркиз обратился к стоящему в холле слуге:

— Скажите, как пройти в оранжерею?

— С удовольствием покажу, милорд.

Молодой слуга горел желанием услужить джентльмену, который вызывал его восхищение благодаря своей спортивной выправке и успехам в конных состязаниях.

Это восхищение неизмеримо возросло, когда до слуги дошел слух о героическом поступке маркиза. История спасения герцога и Сириллы от неминуемой смерти мгновенно обросла в устах местных жителей самыми невероятными и весьма живописными подробностями.

Пожилые фермеры, завсегдатаи «Короны и якоря», осушили не одну кружку эля за здоровье герцога и его дочери.

— Вот это молодец так молодец! — в восторге восклицали они, разумея маркиза. — Если бы не он, и герцог, и его красавица дочка погибли бы, как пить дать…

По длинному коридору, провожаемый слугой, маркиз прошел в оранжерею, расположенную с южной стороны замка.

Ему показалось, что это не совсем подходящее место для серьезного разговора, но потом он вспомнил слова Дэвиса о том, что герцог увлекается разведением редких растений, в том числе орхидей.

Интересно, не здесь ли Сирилла сорвала те чудесные лилии, мелькнуло у него в голове. Как жаль, что он не может поблагодарить девушку за ее своеобразное любовное послание! В минуты самого отчаянного уныния цветы поддерживали его дух…

Лилии, белые, чистые и прекрасные, как она сама; лилии, постоянно присутствовавшие в мечтах маркиза о любимой с тех самых пор, как он впервые увидел ее лицо на картине Лохнера…

«Я влюбился в нее с первого взгляда!» — подумал маркиз.

Любовь, вспыхнувшая так внезапно, росла и росла, пока не захватила его целиком. Она заполнила собой весь мир маркиза. Он не мог ни о чем думать, кроме как о Сирилле и своей любви к ней.

Вот наконец и оранжерея. Лакей предупредительно распахнул перед ним дверь, и маркиз шагнул внутрь, в теплую и душную атмосферу этого царства цветов и растений.

Высоко под крышей виднелись экзотические орхидеи самых разнообразных оттенков, пришельцы из далеких стран, и азалии, привезенные с Гималаев.

Прямо перед маркизом устремлял ввысь свои сверкающие струи фонтан, искрясь на солнце, лучи которого проникали в оранжерею сквозь длинное овальное окно. Вода, издавая мелодичный звон, падала в изящный каменный бассейн.

Маркиз огляделся в поисках герцога, как вдруг из-за фонтана, словно по волшебству, вышла Сирилла. Казалось, она появилась из самой воды.

Маркиз замер. В первую минуту он не поверил своим глазам, решив, что грезит.

И все же это была она, его любимая, такая же чистая и прекрасная, как присланные ею лилии, на которые еще несколько минут назад смотрел маркиз, покидая свою комнату.

Сирилла медленно направилась к нему. Когда между ними оставалось всего несколько футов, она тихо сказала:

— Ты уже встал! А я и не знала, что ты уже поправился…

— Да, я совсем здоров, — подтвердил маркиз.

Губы их произносили эти ничего не значащие слова, в то время как глаза вели свой безмолвный разговор, смысл которого был совсем другим.

Помолчав, Сирилла сказала дрогнувшим голосом:

— Я так тревожилась за тебя… Доктора уверяли, что все будет в порядке, но я боялась им верить…

— Как видишь, они оказались правы.

— Каким смельчаком ты оказался! Это просто невероятно! — взволнованно продолжала Сирилла. — Я была уверена, что разобьюсь… и больше никогда тебя не увижу…

В голосе девушки звучала такая боль, что маркиз, сам не сознавая, что делает, схватил ее за руку.

Не отнимая руки, Сирилла предложила:

— Сядь! Тебе нужно отдохнуть. Наверняка ты еще недостаточно окреп, чтобы стоять…

Теперь, когда я снова вижу тебя, я готов делать что угодно, не то что стоять! — энергично возразил маркиз.

Однако не стал сопротивляться, когда Сирилла повлекла его за собой и усадила на мраморную скамью, поверх которой лежали мягкие шелковые подушки.

Они сели рядом, не сводя глаз друг с друга, и, жадно вглядываясь в лицо любимой, маркиз в очередной раз подумал, что просто невероятно, как земная женщина может быть столь прекрасной.

Но тут ему бросилось в глаза, как Сирилла похудела, и теперь весь ее облик стал еще более воздушным, чем всегда.

Глаза девушки, и так огромные, ныне занимали пол-лица, и в них светились боль и страдание.

— Уж не болела ли ты, моя дорогая? — участливо спросил маркиз.

Сирилла покачала головой.

— Н-нет… просто очень беспокоилась за тебя…

— Я тоже постоянно думал о тебе, — признался Фейн. — Боялся, что мы больше никогда не увидимся… Но когда ты прислала мне лилии, у меня появилась надежда!

— Я так и думала, что ты поймешь, что я хотела сказать… и догадаешься, что я не могу прийти к тебе или написать…

— Я так и понял, — помрачнев, промолвил маркиз. — Что же нам делать, любимая?

Пальцы Сириллы, которые все еще покоились в его руке, задрожали.

— Что говорит твой отец? — торопливо спросил маркиз, опасаясь, что она сейчас расплачется.

— В том-то все и дело, что ничего! — со страстью почти выкрикнула Сирилла. — Я надеялась, что после того, как ты нас спас, отец хотя бы поговорит со мной… но он молчит, а я сама боюсь начинать — как бы все не испортить…

— Понимаю, — задумчиво протянул маркиз. — Я сам с ним поговорю. Собственно, для этого я сюда и пришел.

— Это папа попросил тебя прийти?

— Да.

— Как странно!..

— Что в этом странного?

— Потому что он и меня попросил прийти в оранжерею…

Сирилла подняла глаза на маркиза и вдруг радостно вскрикнула:

— Он специально это подстроил, чтобы мы встретились!

— Наверное, решил дать нам возможность попрощаться, — высказал предположение маркиз. — Что ж, с его стороны это очень любезно…

— П-попрощаться? Что ты такое говоришь? Разве мы можем расстаться?..

— Именно этот вопрос я сам себя задаю, — грустно вымолвил маркиз. — Если бы ты знала, моя драгоценная, как много мне нужно сказать тебе, объяснить…

Сирилла отняла у него руку и приложила пальчик к его губам.

— Не надо ничего объяснять! — возразила она. — Я долго думала над всем этим… и поняла многое, чего раньше не понимала…

— Что же ты поняла? — с любопытством спросил маркиз.

— Может быть, я и ошибаюсь, — несмело начала Сирилла, — но я поняла одну вещь — ты меня любишь, любишь по-настоящему, хочешь, чтобы мы принадлежали друг другу… но тебе просто в голову не пришло, что для этого мы должны пожениться!

Маркиз внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Удивительно! Ты, такая чистая, неискушенная девушка, мгновенно поняла то, чего наверняка бы не поняла любая другая женщина!.. Да, дорогая, ты совершенно права. Именно так и обстояло дело. А я боялся, что ты мне не поверишь!

Он на мгновение умолк, а затем продолжал:

— Когда я понял, как обидел тебя своим предложением, и решил, что потерял тебя навсегда, я проклинал себя за то, что свалял такого дурака!

— С моей стороны тоже было глупо сразу не понять, как ты меня любишь, — тихо призналась Сирилла. — Но, видишь ли, я много лет видела, как страдала мама… Она страстно любила Франса Винтака, и он отвечал ей тем же, но мне кажется, проживи они еще несколько лет, и двусмысленность положения убила бы их любовь…

— Наверняка, — согласился с ней Фейн. — Но почему же ты мне ничего не сказала? Стоило тебе намекнуть…

— Знаю, знаю, — торопливо перебила Сирилла. — Видишь ли, я много думала над этим и пришла к выводу… Только не смейся! Я поняла, что любовь важнее всего на свете. Когда людей связывает истинная, глубокая любовь, все остальное отступает на задний план, даже брак…

Она запнулась, а потом храбро продолжала:

— Если… если я все еще дорога тебе… и если папа не позволит нам пожениться… я уеду с тобой просто так…

Маркиз взволнованно сжал ее пальцы.

— Неужели ты думаешь, что я допущу это? — с упреком спросил он. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой и всегда была рядом — в горе и в радости, в здоровье и в болезни, пока смерть не разлучит нас!

Голос его прервался от волнения. На мгновение он умолк, пытаясь справиться с собой, а потом тихо добавил:

— И все же я благодарю тебя за то, что ты только что предложила…

— Но если ты отказываешься увезти меня… а папа не разрешает нам пожениться… — с испугом начала Сирилла, — как же мы сможем быть вместе?

— Этот вопрос я задавал себе миллион раз, — со вздохом признался маркиз.

— Я тоже молилась, горячо и страстно. Мне казалось, что вот-вот произойдет чудо и все изменится… — прошептала Сирилла. — Но боюсь, что ни Господь Бог, ни мама не услышали моих молитв…

— Да, твоя мать наверняка бы нас поняла.

— Конечно, — кивнула головой Сирилла. — И, возможно, осудила бы меня за то, что я отказалась сделать так, как ты просил… Ну, жить с тобой в маленьком домике с садом… Ведь там мы были бы вместе!

— Нет, дорогая, ты была права, когда отказалась, — возразил маркиз. — Совершенно права! Я и тогда любил тебя, Сирилла, но не так, как сейчас. Теперь я преклоняюсь перед тобой, моя маленькая «мадонна с лилиями», и потому никогда не причиню тебе боль! Никогда не посмею чем-нибудь обидеть тебя!

— Но разве для меня было бы обидным просто быть с тобой?

Уверен, что да, — убежденно сказал маркиз. — Ты — само совершенство, и твоя жизнь должна быть такой же. Вот почему, любимая, если твой отец не позволит нам пожениться, я уеду…

Сирилла в ужасе вскрикнула.

— Но я не могу потерять тебя! — прошептала она. — Если ты меня бросишь, я… умру…

Хотя она произнесла эти слова еле слышно, маркизу показалось, что они отозвались громом в его ушах. В глазах обоих стояла такая боль, что не было сил отвести взгляд.

В это мгновение их души слились воедино. Казалось, сама смерть была бы не в силах разлучить любящих.

В этот момент они услышали, что дверь оранжереи открылась и кто-то приближается к ним.

Ни маркиз, ни Сирилла не повернули головы. Оба знали, чьи это шаги. Маркизу почудилось, что он стоит на краю обрыва. Перед ним разверзлась зияющая бездна, грозящая вот-вот поглотить его.

Не сознавая, что делает, он до боли сжал руку Сириллы, затем, собрав все силы, отвел от нее глаза и взглянул на герцога.

Он возвышался над ним, грозный и властный, словно сама судьба.

Маркиз сделал попытку встать, но герцог удержал его.

— Сидите, Фейн, — сказал он. — Вы ведь встали первый раз после болезни, так что вам надо беречь силы.

— Разрешите поблагодарить вас за гостеприимство, ваша милость, — вежливо произнес маркиз.

Он не узнал собственного голоса. Ему показалось, что тот доносится словно издалека.

Маркиз был так взволнован близостью Сириллы, теми словами, которые они только что сказали друг другу, что почти утратил способность ясно мыслить.

— Доктора говорят, что вы идете на поправку, — продолжал герцог.

Маркиз вздохнул.

— Если позволите, ваша светлость, я хотел бы поговорить с вами наедине.

И только тут до него дошло, что герцог смотрит не на него, а на Сириллу.

Она же, бледная как смерть, немигающим взглядом уставилась на отца, со страхом ожидая, что он скажет.

Сирилла все еще не отнимала своей руки у маркиза, возможно, догадываясь, что они в последний раз вместе.

Маркизу показалось, что прошла вечность, прежде чем герцог заговорил, обращаясь к дочери:

— Дорогая, я просил бы тебя и нашего гостя прийти через десять минут в голубой салон. Мы выпьем чаю, а потом, если, конечно, маркиз достаточно хорошо себя чувствует, поговорим о наших планах.

— Планах, папа?.. — еле слышно прошептала Сирилла.

Герцог улыбнулся.

— Любая свадьба, и пышная, и скромная, требует подготовки. По-моему, для этого события надо выбрать день, когда сад будет в полном цвету.

С этими словами он покинул оранжерею, закрыв за собой дверь.

Несколько минут ни маркиз, ни Сирилла не могли сдвинуться с места. Наконец Сирилла обрела дар речи и тихо спросила:

— Ты слышал, что он сказал? Или мне это почудилось?..

Маркиз издал ликующий возглас.

— Нет, он и в самом деле это сказал! Я тоже слышал… О моя дорогая, единственная! Мы победили! Неужели ты не понимаешь — мы победили! Теперь нам нечего бояться…

Он страстно привлек ее к себе и начал целовать как безумный.

— Мы победили, дорогая! Теперь мы сможем пожениться, и ты навсегда станешь моей. Мне больше не придется искать мою «мадонну с лилиями»…

Сирилла молча приникла к плечу маркиза. Подождав несколько минут, он встревоженно спросил:

— Ты плачешь? О моя драгоценная, прошу тебя, не плачь!

— Я просто не могу поверить, что это правда… Неужели папа действительно это сказал? — прерывающимся шепотом произнесла Сирилла. — Не обращай внимания на то, что я плачу. Это от счастья…

Маркиз вдруг почувствовал, что к его глазам тоже подступают слезы.

Какое облегчение сознавать, что все препятствия позади! Пройдет совсем немного времени, и Сирилла навсегда станет принадлежать ему…

Справившись с волнением, Фейн нежно взял Сириллу за подбородок и повернул к себе.

— Пусть высохнут твои слезы, дорогая, — проникновенно произнес он. — Все позади. Отныне в нашей жизни будет столько счастья, что не останется места для слез…

Глаза Сириллы лучились радостью, хотя на щеках и ресницах еще блестели слезинки.

— Я люблю тебя, — сказал маркиз. — Я сделаю тебя такой счастливой, что тебе никогда больше не придется плакать!

— Неужели это правда? Просто не верится!..

— Да, это правда!

И он прикоснулся к ее губам.

Поцелуй был такой же чудесный, как и в первый раз, но сейчас в нем появилось нечто новое, словно маркиз благодарил судьбу за свое счастье, так же, как и сама Сирилла.

Она молилась о чуде, и вот чудо произошло. Исчез мрак, покрывавший все вокруг, и на них обоих пролился свет, небесный свет, исходивший от самого Господа Бога.

— Я люблю тебя! — задыхаясь, проговорила Сирилла.

Маркиз, не разжимая объятий, тихо сказал:

— Любовь помогла нам найти друг друга, преодолеть все препятствия. И вот мы снова вместе… Так и должно быть!

— Как чудесно все, что с нами произошло! — воскликнула Сирилла. — Ты знаешь, я кое-что поняла — то, что не могла понять раньше…

— И что же это, дорогая? — спросил маркиз.

— Если любовь настоящая, если она послана нам Богом, никто не может ей противостоять, как бы ни пытался…

— Ты права, — согласился маркиз. — Даже твой отец в конце концов признал это, потому и согласился на наш брак…

— Мы должны быть ему благодарны, — внезапно посерьезнев, сказала Сирилла. — Так же, как и Богу… Это ведь он принес нам этот дар!

— Да, дорогая, наша любовь наполнена божественным светом, — подтвердил маркиз. — А ты, любимая, настоящее божье дитя — прекрасная, чистая, само совершенство во всех отношениях… Теперь ты должна помочь мне стать таким же!

Сирилла смущенно улыбнулась, и маркизу показалось, что более восхитительного зрелища он в жизни не видел.

— Я с удовольствием помогу тебе во всем, — сказала она, — но не стану переделывать. Я люблю тебя таким, каков ты есть. В тебе есть все, чем должен обладать настоящий мужчина: ты добр, честен, смел. Недавно ты доказал, какой ты смелый! Как мне повезло, что я тебя встретила!

— Это не везение, моя драгоценная, а судьба, — поправил ее маркиз. — С самого начала нами обоими руководила судьба…

Проговорив эти слова, маркиз вдруг понял, что ведь это правда.

Именно судьба заставила Франса Винтака создать картину, копию творения Лохнера; судьба способствовала тому, что картина эта попала к принцу Уэльскому; и, наконец, судьба привела к тому, что в качестве модели для картины под Ван Дейка Винтак выбрал Сириллу.

Но самое главное и значительное вмешательство судьбы заключалось в том, что она привела маркиза в замок Хоум как раз в тот момент, когда он уже отчаялся отыскать Сириллу.

Неожиданный ливень, столкновение на дороге, поломка колеса — и вот перед ним Сирилла, да еще там, где он меньше всего ожидал ее увидеть!

Все это вихрем пронеслось в голове маркиза. От волнения он умолк и очнулся, только когда заметил, как удивленно смотрит на него Сирилла.

— Ты думал о судьбе? — поинтересовалась она.

— Скорее о тебе, — возразил маркиз. — Честно говоря, я сейчас не в состоянии думать ни о чем другом!

— А я — о тебе, — тихо призналась она. — С тех пор как ты вошел в мою жизнь, я не могу думать ни о чем, кроме тебя! Ты знаешь, пока ты болел, я часто подходила к твоей двери и прислушивалась — вдруг раздастся твой голос? Но вот войти не решалась…

— Больше тебе не придется этого делать, — торжественно пообещал маркиз. — Отныне ничто и никто не разлучит нас. Я прижму тебя к сердцу и никогда — слышишь, никогда! — от себя не отпущу!

Сирилла опять улыбнулась, а маркиз в очередной раз подумал, что это просто невероятно, чтобы такая неземная красавица существовала на самом деле.

— Я тебя обожаю! — страстно произнес он незнакомым Сирилле голосом — так он еще никогда с ней не говорил. — Как ты думаешь, когда мы сможем пожениться?

— По-моему, сад уже в полном цвету…

Пошли скорей к твоему отцу, — нетерпеливо промолвил маркиз. — И постарайся убедить его, дорогая, что, если не сыграть свадьбу в самое ближайшее время, мы с тобой просто зачахнем и превратимся в привидения, которые будут по ночам пугать будущих обитателей замка!

— Нет, этого нельзя допустить ни в коем случае! — с улыбкой проговорила Сирилла и поднялась.

Маркиз тоже встал.

Влюбленные уже собрались идти, но стоило им взглянуть в глаза друг другу, как Сирилла снова очутилась в объятиях Фейна, а он опять начал настойчиво и страстно целовать ее. И странное дело — теперь эта настойчивость совершенно не пугала девушку…

Ибо это была любовь, божественная и возвышенная и в то же время очень земная.

Чувствуя, как горят губы маркиза, Сирилла ощущала, что это пламя рождает в ней ответный огонь.

Ей хотелось, чтобы он целовал ее снова и снова, пока они не сольются в единое целое.

Она еще не до конца понимала свои чувства, но твердо знала одно — их с маркизом соединила любовь, любовь, от которой невозможно отказаться.

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Реклама на сайте