«Коронованная любовью»

БАРБАРА КАРТЛЕНД КОРОНОВАННАЯ ЛЮБОВЬЮ

Примечания автора

Македонский язык принадлежит к группе южнославянских языков и является одним из государственных языков Югославии. Пользуются им в основном в Народной Республике Македония. В середине шестидесятых годов он был родным языком примерно миллиона человек, включая многочисленные группы населения на юго-западе Болгарии и в северной Греции.

На нем говорят около трехсот тысяч албанцев и турок, живущих в Югославии. Язык этот не имеет ничего общего с македонским языком античности, который к XII веку, когда в этой области прочно осели славяне, был уже давным-давно вытеснен греческим, возможно, близко ему родственным.

Его история начинается с первых рукописей на церковнославянском языке X–XI веков, поскольку они включают элементы местных македонских наречий, отсутствующие в солунском диалекте IX века, которым предположительно пользовались святые Кирилл и Мефодий.

С конца XII века македонцы писали на стандартизированном искусственном славянском языке, которым с незначительными вариациями пользовались все православные южные славяне. Хотя в некоторых переводах XVII века и проглядывает более народный стиль, примерно до 1790 года неизвестно ни одного текста, близкого по языку к разговорному.

Глава 1

1876 год

Хиона вошла в гостиную, где ее сестра прилежно склонялась над шитьем.

— Мама так задерживается! — сказала она. — Лишь бы королева не была с ней сурова.

— Сурова? — повторила Хлорис. — Но с какой стати?

— Королева непредсказуема, — ответила Хиона. — А мама ее боится. Боялась всегда.

— Я думала, ее величество любит маму, — мягко возразила Хлорис. — Ведь она ее крестница.

Спорить Хиона не стала, однако в ней пробудилось одно из тех предчувствий, над которыми часто посмеивались ее мать и сестра. Что-то подсказывало ей, что в Виндзорский замок их мать пригласили не просто на обычный прием, как они полагали.

Ее королевское высочество принцесса Луиза Греческая выросла в трепете перед грозной королевой Викторией, внушавшей почтительный страх почти всем.

Ходили слухи, что ее собственный сын, принц Уэльский, дрожал в ее присутствии, так что уж говорить о дальних родственниках!

Хотя королева на свой лад обласкала принцессу Луизу, когда та с мужем была вынуждена бежать из родной страны в Англию, и милостиво предоставила в их распоряжение один из принадлежавших ей особняков, тем не менее они все безумно боялись своей благодетельницы.

Хиона опустилась на диванчик в эркере, на который из открытого окна лились теплые солнечные лучи, и попыталась убедить себя, что ее опасения напрасны. Но она знала за собой эту особую восприимчивость, которую иногда называют ясновидением, и предчувствовала что-то дурное.

Обворожительная Хиона пошла в отца, и ее черты дышали безупречным совершенством, какое греческие скульпторы придавали облику своих богинь, а глаза ее будто хранили всю таинственность этой злополучной, так часто разделяемой страны.

Красота ее старшей сестры, Хлорис, была совсем иной.

Она выглядела англичанкой, истинной англичанкой и походила на мать золотистыми волосами, голубыми глазами и изумительным бело-розовым цветом лица.

Хиона нередко повторяла, что греческое имя ей совсем не идет, что ее следовало бы наречь Элизабет, или Эдит, или Роза.

— Но ведь имена для нас выбрал папа, — напоминала Хлорис, — и как грек, он хотел выразить свой патриотизм.

— Но папина мать была англичанкой, — отвечала Хиона, — и, значит, мы гречанки лишь на четверть, как бы мы ни хвастали своей греческой кровью.

Хлорис замолкла, так как не любила спорить, а к тому же всегда терпела поражение в поединках с младшей сестрой.

Хиона блистала способностями, и принцесса Луиза часто вздыхала, потому что они не могли позволить себе взять для своей младшей дочери учителей, чтобы она глубже постигла предметы, которые ее интересовали и о которых она знала так мало!

— Почему я не мальчик, мама? — как-то спросила Хиона со вздохом. — Тогда бы я могла поступить в школу вроде Итона, а потом, возможно, и в Оксфорд.

Принцесса Луиза могла бы рассмеяться, но она ответила серьезно:

— Я так хотела подарить твоему отцу сына! Но он, дорогая, очень гордился своими красавицами дочерьми и не уставал повторять, что ты очень похожа на его прабабушку, которую в дни ее молодости провозгласили самой прекрасной женщиной Греции и воплощением Афродиты.

— Наверное, ей очень нравилось, что столько людей восхищаются ею, — заметила Хиона.

Принцесса Луиза печально улыбнулась и подумала, что ее младшая дочь в любом споре отыскивает уязвимое место, довод, на который нет ответа.

Жили они очень уединенно, так как им приходилось беречь каждый шиллинг, и принимать у себя не могли, а приглашения получали редко по той простой причине, что мало кто знал о их существовании.

Однако удача им улыбнулась. На балу в Виндзорском замке, куда ее с матерью приглашали раз в год, в Хлорис безумно влюбился младший сын герцога Тульского, который, едва ее увидев, уже не мог отвести от нее глаз.

Он пригласил ее на танец. Потом еще и еще, а на следующий день он приехал с визитом в их особнячок.

Хлорис ждала его — ее глаза сияли, как звезды, а пальцы дрожали от бурного волнения.

Юным влюбленным мир представлялся таким великолепным, таким радостным, что они не сомневались в ожидающем их вечном счастье.

Только принцесса Луиза со страхом думала, что их брак могут и не разрешить.

Она так страшилась просить королеву о Хлорис, что занемогла, и Хиона спросила:

— Но, мама, почему герцог не может обратиться к королеве вместо вас? Я не понимаю, почему вы так мучаетесь.

— Этикет требует, чтобы к королеве обратилась я как член королевской семьи, а не кто-то посторонний, — объяснила принцесса.

Потом она судорожно сжала руки и добавила с нотой отчаяния в голосе:

— Хиона, что нам делать, если ее величество не позволит Хлорис выйти за Джона? Ты же знаешь, это разобьет сердце бедной девочки.

— Если королева поступит так жестоко и мерзко, — сказала Хиона, — им придется бежать и обвенчаться тайно.

Принцесса Луиза шокированно подняла брови.

— Разумеется, Хлорис ничего подобного не сделает! — сказала она категорично. — Это вызвало бы ужасный скандал, и ее величество пришла бы в бешенство!

К счастью, ее опасения оказались напрасными.

Королева Виктория дала разрешение Хлорис сочетаться браком с лордом Джоном Крессингтоном, и она была вне себя от восторга.

Они обвенчались бы почти немедленно, но лорд Джон был в трауре по недавно скончавшейся матери, и объявить о своей помолвке они могли лишь по истечении положенных двенадцати месяцев.

— А это значит, — сказала тогда принцесса Луиза, — что с объявлением вам придется подождать до начала апреля. Свадьбу же, мне кажется, следует назначить на июль.

— Я хочу, чтобы она была в мае! — воскликнула Хлорис. — Сколько мы можем ждать, мама? И Джону не терпится представить меня своим родственникам, а сделать это нельзя, потому что королева — так глупо! — приказала нам пока молчать, и мы должны скрывать, вместо того чтобы рассказать всем, как нам хотелось бы.

Принцесса Луиза ничего не сказала, понимая, как трудно смириться с подобным.

Но она подумала, что им еще очень посчастливилось, и королева вопреки ее опасениям не стала возражать против брака между членом королевской семьи и подданным.

По правде говоря, ее величество отступила от принципов, которые так часто провозглашала, потому лишь, что считала свою крестницу принцессу Луизу весьма незначительной особой.

Принц Алфей состоял лишь в очень отдаленном родстве с царствующим греческим домом, а теперь, когда на греческий престол взошел датчанин, его семья утратила былое политическое значение, а с ним и династическое.

И когда вскоре после их приезда в Англию принц Алфей скончался, на его похоронах было так мало представителей царствующих домов Европы, что его супруга восприняла это как оскорбление.

Однако потеря любимого мужа так ее удручала, что она никому не сказала о том, как больно ее ранило такое неуважение к нему.

Не говорила она о своих чувствах и с дочерьми, однако Хиона догадывалась о них и потому была с матерью гораздо нежнее обычного, чтобы хоть как-то утишить ее страдания.

Она не могла не понять, как мало они с сестрой значат, раз смерть отца осталась никем, кроме них, не оплаканной и даже почти незамеченной.

Но теперь Хлорис была счастлива, считая дни до свадьбы, а так как денег у них хватало лишь на самое необходимое, все в доме сели за шитье, чтобы снабдить ее пусть не очень богатым, но все-таки достаточным приданым.

— Я уверена, когда о твоей помолвке будет объявлено и королева вспомнит про твою свадьбу, — сказала принцесса Луиза, — она предложит оплатить твое подвенечное платье. Она оказывала этот знак внимания многим невестам в семье. Если же нет, нам будет очень трудно найти деньги для по-настоящему дорогого и красивого платья.

— Я знаю, мама, — ответила Хлорис, — но невесты, к которым королева была так щедра, все выходили за особ королевской крови.

Наступило молчание — и принцесса Луиза, и Хиона знали, что это так.

Чуть ли не все европейские троны были заняты потомками королевы Виктории, и она выражала свое одобрение великолепным подарком жениху и приданым невесте.

— Но так ли уж это важно? — спросила тогда Хлорис после паузы. — Если королева не подарит мне подвенечное платье, это не помешает мне выйти замуж за Джона, а он считает, что я прелестна, что бы ни надела!

А вдруг, утешила себя Хиона, королева послала за их матерью предупредить ее, что позаботится о приданом Хлорис.

Осталось ждать всего тридцать дней до объявления о помолвке в «Лондон газетт», и если кто-то из близких к ее величеству напомнил ей об этом, почему бы ей и не оказать такой знак внимания дочери своей крестницы?

Ну конечно, это так, решила Хиона. Но тут же внутренний голос и то, что она называла «третьим глазом», шепнули ей, что речь должна идти о чем-то куда более важном, чем подвенечное платье Хлорис.

Но вслух она не сказала ничего, чтобы не волновать сестру, и просто продолжала смотреть в окно на ничем не примечательный садик перед домом и гадать, почему мама так задержалась.

Наконец послышался топот копыт, стук колес, и секунду спустя Хиона увидела королевскую карету, запряженную парой белых лошадей, которую прислали из Виндзорского замка за ее матерью. Карета остановилась перед подъездом.

Хиона вскочила, возбужденно воскликнув: — Вот наконец и мама! Сейчас мы узнаем самое худшее!

Она выбежала из комнаты, не дожидаясь ответа сестры, и отворила дверь прежде, чем ливрейный лакей в треуголке успел спуститься с козел и забарабанить дверным молотком, как намеревался. Он уже поднял руку, когда дверь распахнулась, и на пороге появилась Хиона.

Он улыбнулся — наверное, ее порывистости — и вернулся к карете, чтобы открыть дверцу перед принцессой Луизой.

Принцесса вышла из кареты и с обычной своей обворожительной любезностью поблагодарила лакея и кучера, и они оба почтительно приподняли треуголки.

Затем она направилась к парадной двери, где стояла ее дочь.

— Вы вернулись, мама! — воскликнула Хиона, что, конечно, было несколько излишне. — Как долго вас не было!

— Я боялась, что ты тревожишься, дорогая, — сказала принцесса Луиза, целуя ее в щеку.

Больше она ничего не добавила, но Хиона посмотрела на мать с непонятным ей самой испугом, а затем последовала за ней в гостиную, где Хлорис как раз убрала шитье, чтобы подбежать к матери и поцеловать ее.

— Хиона так беспокоилась из-за вас, мама, — сказала она, — но я уверена, что вы задержались по какой-то важной причине.

Принцесса Луиза сняла пелерину, облегавшую ее тонкую фигуру, и отдала Хионе положить на ручку кресла. Потом села, и Хлорис, встревоженная ее молчанием, посмотрела на мать с некоторой робостью.

— Что случилось, мама? Скажите же нам! — нетерпеливо потребовала Хиона. — Пока я ждала вас, у меня возникло чувство, что случилось что-то плохое.

— Нет… во всяком случае, я надеюсь, что нет, — сказала принцесса Луиза.

Хиона не спускала глаз с материнского лица и, пока принцесса как будто искала нужные слова, опустилась на колени рядом с ее креслом.

— Но что случилось, мама? — спросила она тихим голосом.

— Мне было трудно, — принцесса запнулась, — но, девочки, вы поймете, когда я скажу, что ее величество была очень категорична.

— В чем? — отрывисто спросила Хиона.

Принцесса Луиза тяжело вздохнула и только тогда сказала:

— Король Славонии Фердинанд попросил у королевы, разумеется через своего посла, найти ему английскую супругу, чтобы разделить с ней трон.

Принцесса сказала это таким тоном, что и Хлорис, и Хиона уставились на нее широко раскрытыми глазами.

Наступило тягостное молчание, которое прервала Хлорис, сказав быстро:

— Ее величеству известно, что я помолвлена?

— Помолвка официально не объявлена, и вначале ее величество полагала, что в интересах всех о ней следует тактично забыть.

Хлорис вскрикнула, и по комнате словно прокатилось звенящее эхо.

— Бы хотите сказать… мама… что она… Требует, чтобы я… не выходила за Джона?

— Ее величество дала мне ясно понять, — сказала принцесса Луиза, — что в интересах британской политики поддерживать независимость маленьких балканских стран, а славонский посол сообщил ей, что королю Фердинанду вряд ли это удастся, если он не заручится поддержкой Великобритании, доказательством чего стала бы английская супруга.

Хлорис снова вскрикнула.

— Но я же… выхожу за Джона… Она же согласилась, что я могу выйти за Джона! Я скорее… умру, чем стану женой… кого-нибудь другого!

Ее голос надломился, и принцесса Луиза поспешила сказать:

— Успокойся, Хлорис! Я убедила ее величество, что ты не можешь нарушить данное слово, как и она — взять назад свое разрешение, но это было… нелегко.

Она вздохнула, словно ей было мучительно вспоминать, насколько трудно это было. И Хиона нежно сжала руку матери.

— Она была не добра с вами, мама?

— Нет, но только не желала ничего слушать, и мне на минуту показалось, что я не сумею спасти Хлорис.

— Но вы же… спасли меня? Я могу… выйти за Джона? — настойчиво спросила Хлорис.

Ее мать кивнула.

— Ах, благодарю вас, благодарю вас, мама! Но как могла королева принять такое жестокое… такое ужасное решение — разлучить нас?

— Но ведь тебе известно, — негромко ответила принцесса Луиза, — что ее величество заботит только политическое положение в Европе.

— Политика политикой, — возмущенно сказала Хиона, — но мы ведь живые люди, и у королевы нет права обращаться с нами, как с марионетками, которых дергают за ниточки по ее приказу!

Принцесса Луиза перевела взгляд со старшей дочери на младшую, сидевшую у ее ног.

— Я знаю, что ты чувствуешь, дорогая, — сказала она, — но пойми, честь принадлежать к королевскому дому сопряжена с обязанностью ставить долг превыше всего.

Хиона уже не раз это слышала и сказала просто:

— Но вы же спасли Хлорис, мама, и это замечательно! Вы так умны.

— Очень-очень умны, — повторила Хлорис, утирая слезы, которые заструились по ее щекам при одной мысли о том, что могло бы произойти.

— Да, тебе ничто не угрожает, и ты можешь выйти за Джона, — сказала принцесса Луиза. — И, любовь моя, королева обещала оплатить твое подвенечное платье и другие туалеты.

Теперь Хлорис вскрикнула от восторга, бросилась к матери, обняла ее за шею и нагнулась поцеловать.

— Как вы умны, мама! — сказала она. — Как вам удалось? Я никогда не сумею выразить всю свою благодарность, и я знаю, как будет вам благодарен Джон.

Принцесса словно бы не разделяла радости своих дочерей, и Хиона спросила:

— Но что случилось, мама? Я вижу, вас что-то все-таки тревожит.

Принцесса Луиза посмотрела на пальцы Хионы, сжимавшие ее руку, и сказала мягко:

— Ты права, Хлорис я спасла, но ее величество по-прежнему намерена спасти независимость Славонии.

И вновь возникла напряженная пауза, прежде чем принцесса добавила:

— Ее величество указала мне, что в настоящий момент у нее нет родственниц, которые по возрасту годились бы в супруги королю Фердинанду, кроме Хлорис и, разумеется, тебя, Хиона.

Хлорис ахнула, но Хиона вдруг словно окаменела, продолжая сжимать руку матери.

— Вы сказали… меня, мама?

— Да, любовь моя. Я считаю, ты еще слишком молода, и я указала на это ее величеству, но поскольку она уступила, согласившись, что Хлорис не может выйти за короля Фердинанда, мне оставалось только склониться перед волей ее величества, что за него выйдешь ты.

— Не могу поверить! — еле выговорила Хиона.

Она поднялась с колен и подошла к открытому окну, словно ей не хватало воздуха.

И, глядя на ее силуэт в солнечных лучах, принцесса подумала, какой тоненькой, какой юной она выглядит, но было невозможно противостоять королеве.

«Хиона слишком молода, государыня, — попыталась она возразить. — И хотя я понимаю, как велика честь, что ваше величество предназначили для нее этот брак, он, право же, невозможен».

«Как это — невозможен?» — резко спросила королева.

Принцесса выбирала слова медленно, отдавая себе отчет, что каждое слово может сыграть решающую роль.

«Хионе только в будущем месяце исполнится восемнадцать, государыня. Она вела уединенную жизнь и пока, как известно вашему величеству, в свет еще не выезжала».

Принцесса на мгновение умолкла, зная, что королева слушает. Но враждебное выражение на лице монархини сказало ей, что ее слова напрасны.

«Собственно говоря, — быстро продолжала она, — я как раз собиралась просить ваше величество о разрешении для нее побывать на дворцовом приеме и надеюсь, что в таком случае она получит приглашения на балы, которые будут даваться для девиц, начинающих выезжать в свет в этом сезоне».

Королева ответила после долгой паузы:

«Я предпочла бы послать в Славонию Хлорис, но раз, как вы меня убедили, она не может нарушить обещание, данное лорду Джону Крессингтону, значит, занять ее место должна Хиона».

«Но, ваше величество, она слишком молода!» — снова повторила принцесса Луиза.

«Речь идет не о молодости или старости, моя дорогая Луиза, — ответила королева, — но о благе Славонии».

Она внушительно помолчала, а затем добавила:

«Выбор лежит между юной королевой или подчинением австро-германским претензиям на Славонию, которую эти могущественные империи хотели бы прибавить к длинному списку зависимых от них стран».

Слушая королеву, принцесса Луиза поняла, что потерпела неудачу, и теперь она сказала своим дочерям, не сводившим с нее глаз:

— Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

— Ах, мама, как я могу поселиться в Славонии, так далеко от вас, и стать женой человека, которого никогда не видела?

— Но, возможно, он тебе понравится, когда вы познакомитесь, — ободряюще сказала Хлорис. — Ведь он приедет сюда познакомиться со всеми нами, и ты в него влюбишься. Другое дело, люби ты кого-нибудь другого.

Хиона прекрасно понимала, что Хлорис предалась таким радужным надеждам от облегчения и радости, что за короля выходит не она.

Принцесса Луиза устало откинулась на спинку кресла и сказала:

— Боюсь, король сюда не приедет, и до свадьбы мы с ним не познакомимся.

Хиона отвернулась от окна.

— Что вы такое говорите, мама?

— Славонский посол убедил ее величество, что ситуация почти критическая. И она решила, что ты отправишься в Славонию, как только будет готово твое приданое, и обвенчаешься в их соборе, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что король пользуется поддержкой Великобритании и, разумеется, самой королевы Виктории.

Хиона молчала, но ее глаза раскрылись так широко, что словно бы заняли все личико.

Принцесса посмотрела на нее и сказала ласково:

— Я знаю, что ты ошеломлена, любовь моя, но клянусь тебе, я должна была уступить желанию ее величества и могу только от всего сердца молиться, чтобы ты была счастлива в этом браке.

— Но как я могу быть счастлива в подобных обстоятельствах? — спросила Хиона.

— Твой долг — попытаться, — твердо ответила принцесса.

— Но почему мы должны повиноваться королеве? С какой стати она распоряжается нами, словно у нас нет человеческих чувств, словно мы созданы из дерева или из камня? — гневно спросила Хиона.

Говоря это, она знала, что так быть не должно. То, что королева потребовала от ее матери, было бесчеловечно — кошмаром, от которого ей не удавалось пробудиться.

Неожиданно даже для себя она топнула ногой.

— Я не согласна, мама! Я скроюсь, а вы скажете королеве, что не можете меня отыскать.

Ее голос зазвенел. Затем после долгой паузы принцесса Луиза сказала очень тихо:

— Тогда, Хиона, я не сомневаюсь, ее величество настоит, чтобы в Славонию, как она и предполагала вначале, отправилась Хлорис.

Хиона спустилась к завтраку бледная после бессонной ночи, с темными кругами под глазами.

В небольшой комнате, служившей им столовой и примыкавшей к кухне, была только Хлорис. Принцесса, видимо, уже позавтракала и поднялась к себе.

Накануне вечером, когда их мать сказала, что Хлорис будет вынуждена стать женой короля, если она откажется, Хиона убежала из гостиной и заперлась у себя в спальне.

Она отказалась выйти, как ни упрашивали ее мать и сестра.

Теперь, встретив испуганный взгляд Хлорис, она немного смутилась и, положив себе яичницу с грудинкой из подогреваемого блюда на серванте, сказала, подходя к своему месту за столом:

— Прости, Хлорис, но вчера вечером я не могла ни с кем говорить.

— Конечно, я понимаю, — вздохнула Хлорис, — и, родная моя, мне жаль, мне безумно жаль тебя, но ты же знаешь, я не могу… отказаться от Джона.

— Да, разумеется, — ответила Хиона.

— Но, может быть, все обернется лучше, чем ты думаешь, — продолжала Хлорис с надеждой, — и ведь ты будешь королевой.

Ее сестра промолчала.

— Я всегда думала, что мы до конца жизни будем заживо погребены в этом доме, не видя никого, кроме дряхлых соседей. Но затем произошло чудо — я познакомилась с Джоном. Ведь он не собирался быть на том вечере и поехал только потому, что его отец заболел и мать настояла, чтобы он ее сопровождал. Иначе он ни за что не поехал бы.

— Я прекрасно тебя понимаю, — тихим голосом сказала Хиона. — Но я предпочла бы остаться старой девой, чем выйти замуж за человека, который годится мне в отцы!

Хлорис быстро взглянула на нее.

— О чем ты говоришь?

— Я так и думала, что возраст короля тебе неизвестен, — ответила Хиона, — мама очень искусно не коснулась этой темы, но ему пятьдесят два года.

— Не может быть! — воскликнула Хлорис. — Он ведь должен был бы жениться давным-давно!

— Он был женат, — ответила Хиона, — но два года назад его жена умерла. Вот почему они теперь могут искать королеву, от которой будет польза их стране.

Хлорис молчала, и Хиона продолжала:

— Вот чем предстоит стать мне — завернутым в Юнион Джек note 1 призом на выставке скота, который вручит ему королева. А потом плюхнут на трон для всеобщего обозрения.

Хлорис спросила со вздохом:

— Но конечно же, для него можно найти невесту старше тебя?

Хиона покачала головой:

— Нет. Королева говорила правду, когда сказала маме, что больше никого нет. Ночью, когда вы заснули, я спустилась вниз и просмотрела папины «Королевские дома Европы». Ну, и конечно, «Дебретт».

С тяжелым вздохом она продолжала:

— Я их просто частым гребнем прочесала. Все английские принцессы либо замужем, либо настолько в годах, что слишком стары даже для короля Фердинанда.

— Раз он такой старый, то был бы стар и для меня. Ведь я всего на два года старше тебя.

— Конечно, — согласилась Хиона. — Но возраст тут ни при чем. Значение имеет только Юнион Джек.

Сказала она это с горечью и оттолкнула тарелку, не в силах больше проглотить ни кусочка.

— Но все-таки ты будешь королевой, — опять сказала Хлорис, словно стараясь хоть как-то утешить сестру.

— Не думаю, что это будет таким уж удовольствием, — ответила Хиона. — Я помню, как папа рассказывал мне про Славонию, когда мы проходили историю Балканского полуострова, и хотя природа там очень красивая, ничем другим она похвастать не может.

Она помолчала.

— Скажем, будь это Венгрия, я могла бы ездить на чудесных лошадях, а в Греции я была бы счастлива, сколько бы лет ни было моему мужу, — знакомилась бы с чудесами прошлого, ощущала бы себя частью славных деяний, навеки запечатлевшихся в людской памяти.

— Король Греции не грек.

— А король Славонии не славонец. — Она заметила недоумение Хлорис и объяснила: — Он австриец. Его много лет назад пригласили занять престол, когда прямых наследников не оказалось.

— Как ты успела все это узнать? — спросила Хлорис.

— Я всегда интересовалась историей Европы, — ответила ее сестра, — а ты знаешь, как папа увлекался генеалогией и прослеживал все династические ветви вплоть до наших дней. Записывал и часто читал мне.

Она вздохнула и продолжала:

— Еще папа говорил, что мне полезно узнать побольше о наших соседях, а особенно о тех, у которых с Грецией общие границы. Ну, и он научил меня стольким языкам, что славонский не составит для меня особого труда.

— Ты намерена его выучить? — с удивлением спросила Хлорис.

— О, конечно! — ответила Хиона. — При дворе, полагаю, говорят по-немецки, но я должна понимать славонцев, которыми буду править.

Хлорис засмеялась.

— Которыми правит король Фердинанд! Вряд ли он позволит править тебе.

На мгновение Хиона растерялась. Потом сказала:

— И все равно я хочу говорить по-славонски, чтобы разговаривать с простыми людьми. У меня хранятся заметки, которые папа сделал об их языке. Видимо, в нем сочетаются сербский, на котором я говорю свободно, албанский, который я понимаю, и — хочешь верь, хочешь нет — греческий!

— Ты меня совсем напугала, — сказала Хлорис. — У меня ведь нет ни малейшей способности к языкам. Но я об этом не жалею. — Она засмеялась. — Благодарение Богу, Джон свободно говорит только по-английски.

Она поставила на стол чашку с чаем, которую допила, и продолжала:

— Милая Хиона, мне не надо говорить, как я тебе благодарна за то, что ты согласилась выйти за короля. Я ведь не преувеличивала, когда сказала, что умру, если должна буду расстаться с Джоном! Я так его люблю! Я знаю, что он любит меня, а потому, пусть нас ждет бедность, мы будем очень счастливы.

— Я знаю, — ответила Хиона, — и с моей стороны было глупо мечтать, что когда-нибудь я встречу кого-то вроде Джона и полюблю его, а он полюбит меня.

Наступило молчание. Потом Хлорис сказала:

— Наверное, видя, как счастливы мама и папа, мы обе надеялись, что обретем такое же счастье. Ах, Хиона, как несправедливо, что тебя принуждают выйти за старика, чтобы угодить королеве! Знаешь что? Она огромная жирная паучиха! Сидит в Виндзорском замке и оплетает своими сетями всю Европу.

— Я подсчитала, что очень скоро под прямым ее влиянием окажутся двадцать четыре монархии, — сказала Хиона. — Благодаря тому, что она сосватала им царствующую королеву или владетельную герцогиню.

— Наверное, это ее радует, — ответила Хлорис, — но это несправедливо по отношению к тебе и ко всем вроде нас.

— Да, конечно, — согласилась Хиона, — но ты должна понять, что мы — ничто в сравнении с фактом, что над дворцом развевается нужный флаг и что австрийские притязания потерпели очередное фиаско.

— Слава Богу, я буду жить в Англии, — сказала Хлорис.

Хиона налила себе чаю и только тогда спросила:

— Что дальше? Мама что-нибудь говорила?

— Совсем забыла! — воскликнула Хлорис. — Вчера вечером она сказала, что раз уж тебя необходимо отправить в Славонию, прежде чем там все взлетит к небесам, королева оплатит твое приданое целиком, а не только подарит мне часть моего.

— Что же, очень щедро с ее стороны, — сказала Хиона, — хотя, полагаю, старый король не будет интересоваться моими туалетами.

— Как знать! — сказала Хлорис. — Некоторых мужчин хорошенькие девушки интересуют в любом возрасте.

Хиона вздрогнула.

— Я не хочу думать об этом!

Хлорис беспомощно посмотрела на сестру, не находя, что еще сказать. Но тут открылась дверь, и в столовую вошла принцесса.

— Ах, ты здесь, Хиона! — сказала она. — Я не знала, что ты спустилась вниз, и заглянула к тебе в спальню.

— Что вам угодно, мама? — спросила Хиона.

— Мне только что принесли письмо от славонского посла. Он явится к нам в двенадцать часов в сопровождении сэра Эдварда Боудена, британского посла в Славонии, который, насколько я поняла, приехал сюда убедить ее величество…

Принцесса замолчала, и ее дочь докончила:

— …найти невесту для короля Фердинанда.

— Да-да, — сказала принцесса.

— Вы не сказали Хионе, мама, — вставила Хлорис, — сколько лет королю. А ему пятьдесят два.

Принцесса Луиза смутилась.

— Боюсь, любовь моя, — сказала она Хионе, — это действительно далеко не молодость, но, насколько мне известно, он очень деятелен.

Хиона встала из-за стола.

— Мама, мне хотелось бы проглядеть бумаги отца, не найдется ли там что-нибудь еще о Славонии. Будь он с нами, он рассказал бы мне все необходимое.

— Да, конечно, любовь моя, — согласилась принцесса. — И я знаю, твой отец гордился бы тобой и сказал бы тебе, что ты поступаешь правильно.

— Только у меня же нет выбора, мама, не правда ли? — с горечью спросила Хиона. — Но одно я решила твердо. Я не отправлюсь в Славонию с завязанными глазами, ничего не зная, не имея никакого понятия, что там происходит.

— Но почему ты думаешь, что там что-то происходит? — удивленно спросила принцесса Луиза.

— Я уверена, что нас не стали бы почти неприлично торопить, если бы все ограничивалось тем, что королю Фердинанду нужна жена, а австрийцы и немцы поднимают шум за сценой.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала принцесса Луиза в полнейшем недоумении.

— Я сама толком не знаю, — ответила Хиона, — но всем существом чувствую, что за этим кроется что-то гораздо более зловещее и грозное, чем нам говорили, и что посол — и английский тоже — сделает все, чтобы помешать мне узнать правду.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — растерянно повторила принцесса.

И первый раз за все утро Хиона улыбнулась.

— Если тут кроются тайны, — сказала она, — я намерена до них докопаться! Мой «третий глаз» убеждает меня не только в том, что они существуют, но и в том, что все, включая королеву, пытаются их сохранить.

Глава 2

Посол Славонии, который, подобно большинству придворных и сановников там, был немцем, принес свои поздравления Хионе очень официально и очень напыщенно.

Одновременно у нее возникло ощущение, что британский посол сэр Эдвард Боуден держится чуть виновато, но он, как она заметила, словно бы робел перед своим собратом на поприще дипломатии и почти все время молчал.

После того как посол витиевато изъяснил ей, как много значит ее брак для народа его страны, принес ей поздравления и передал наилучшие пожелания от короля, наступила пауза — настала очередь Хионы отвечать.

Его длинная речь так ее убаюкала, что она не сразу поняла, что от нее требуется, а тогда сказала:

— Я не могу понять, ваше превосходительство, почему король сам не приехал в Англию, и чтобы обратиться к королеве за содействием для своей страны, и чтобы лично попросить моей руки.

Славонский посол изумился так, словно она швырнула в него бомбу.

Затем он надулся, запыхтел и вновь произнес длинную речь, настолько запутанную, что Хионе стало ясно одно: правды она не услышит.

Она заметила, насколько мать расстроила ее прямота, поняла, что та опасается, как бы она не настроила посла против себя. Уж тогда он, конечно, доложит своему королю о ее поведении в самом черном свете.

Однако ее больше заботила собственная судьба, чем чувства ее матери, и когда наконец его гортанный голос умолк, она сказала:

— Неужели, ваше превосходительство, ситуация в Славонии настолько критична, что все необходимо делать в подобной спешке?

На этот раз, к ее удивлению, ей ответил сэр Эдвард, прежде чем посол успел обдумать ответ, в уклончивости которого она заранее не сомневалась.

— Положение, ваше высочество, достаточно трудное, — сказал он, — но его величество убежден, как и все мы, что сообщение о вашей скорой свадьбе настолько восхитит население страны, что все неприятности останутся позади.

— Неприятности? Какие же? — не отступала Хиона.

Британский посол смущенно покосился на славонского, прежде чем ответил:

— Небольшие беспорядки, весьма обычные для балканских стран.

— Беспорядки по какой причине? — осведомилась Хиона.

На этот раз пауза стала заметной. Оба они, решила она, обдумывают, как уклониться от ответа. Наконец посол Славонии сказал:

— Все это будет объяснено вашему высочеству, когда вы прибудете в Дюрик, и я уверен, что прием, который вы встретите, вступив на берег Славонии, не оставит желать ничего лучшего.

— Надеюсь от всего сердца, — сказала Хиона. — Однако есть одно, на чем я настаиваю теперь же.

Славонский посол бросил на нее взгляд, ясно говоривший, что слово «настаивают ему очень не понравилось и он не понимает, чего она может потребовать.

Но прежде чем он успел открыть рот, Хиона сказала:

— Не сомневаюсь, вы сочтете это вполне разумным желанием: я хочу, чтобы кто-то занимался со мной славонским языком. Я способна к языкам и желаю приступить к занятиям без промедления, разумеется, с учителем славонского происхождения.

— Я, право, не вижу никакой необходимости в этом, ваше высочество, — ответил посол. — Его величество и весь двор говорят по-немецки.

— Да, я слышала, — холодно сказала Хиона, — но мне хотелось бы понимать язык страны, в которой я буду жить, а большинство подданных его величества, естественно, славонцы.

Возразить на это было нечего, и посол надулся, запыхтел и несколько раз повторил, что найти подходящего учителя до ее приезда в Славонию практически невозможно.

И тут британский посол сказал:

— Новый адъютант его величества, сопровождавший нас в Англию, ведь славонец?

— Если вы говорите о капитане Озо Дариусе, то он слишком молод. А поскольку при дворе он совсем новичок, то не считаю его подходящим наставником для ее высочества.

— Все остальные ведь немцы, — спокойно сказал сэр Эдвард, — и, полагаю, вряд ли среди них найдется хоть кто-то, бегло говорящий по-славонски.

Весьма неохотно посол Славонии уступил.

— Ну хорошо, — сказал он, — вы можете заниматься с капитаном Дариусом, а едва мы прибудем в Дюрик, его услуги больше не потребуются.

По его тону Хиона поняла, что выиграла генеральное сражение.

Только когда посол удалился, вновь высокопарна объяснив, как замечательно для всех, что она должна стать королевой Славонии, принцесса Луиза спросила:

— Почему, любовь моя, ты так настаиваешь на уроках славонского языка?

Хиона с изумлением посмотрела на мать.

— Мама, — сказала она, — но ведь именно так поступил бы папа. Как он досадовал и сердился, когда посещал страну, на языке которой не мог говорить бегло. И он возмутился бы, если бы я согласилась стать королевой Славонии, не умея двух слов сказать подданным моего мужа.

Принцессе нечем было парировать такой довод, но перед тем как на другое утро капитан Дариус приехал дать Хионе первый урок, она сказала дочери:

— Послушай, Хиона, мне кажется, ты сделаешь ошибку, если заговоришь с капитаном Дариусом о политике.

— Почему, мама? — удивленно спросила Хиона.

Принцесса замялась, и Хиона сказала:

— Почему политика Славонии — такой секрет? Я вчера прекрасно поняла, что посол что-то утаивает от меня.

— Мне кажется, ничего секретного тут нет, любовь моя, — сказала принцесса. — Британский посол объяснил мне, что в стране неспокойно, потому что многим людям не нравится, что ими правит король-иностранец, как они считают.

— Я могу это понять.

Принцесса проницательно посмотрела на дочь.

— Понять ты можешь, — сказала она, — но было бы огромной ошибкой сочувствовать им или хоть в чем-то забывать о лояльности, какой ты обязана своему мужу.

— Разумеется, мама, — согласилась Хиона. — И все-таки я не могу понять, почему столько балканских стран предлагают престол королям-иностранцам. Я помню, как много лет назад папа сказал, что это огромная ошибка.

— По-моему, твой отец говорил о Греции. Нет никаких причин не верить, что король Фердинанд — монарх во всех отношениях превосходный, и, разумеется, революционеров любого толка необходимо укрощать.

Хиона ничего не ответила, и принцесса продолжала:

— И, любовь моя, ты должна очень следить за тем, что будешь говорить капитану Дариусу, и если он, как славонец, попытается заручиться твоими симпатиями, надеюсь, ты дашь ему ясно понять, что сердцем и душой ты всецело на стороне короля.

— Но как я могу быть в этом уверена, мама, пока не приеду в Славонию и не познакомлюсь с королем?

Принцесса Луиза протестующе вскрикнула.

— Ах, Хиона, — сказала она, — поменьше независимости. Помни, что теперь все, что ты говоришь, и даже почти все, что думаешь, обрело значение и может быть использовано как за тебя, так и против тебя, то есть и против твоего супруга-короля.

Хиона засмеялась:

— Я уверена, мама, вы преувеличиваете мою важность. В конце-то концов важно только, что я англичанка и отправлена туда королевой держать над его головой зонтик на случай, если его принудят войти в Австрийскую империю.

— Хиона, ты не должна говорить подобных вещей! — упрекнула принцесса.

Однако Хиона понимала, что на самом деле ее мать опасается, как бы она не начала свою брачную жизнь по расчету с неверного шага.

Но она никак не ожидала, что капитан Дариус окажется очень красивым молодым человеком лет двадцати пяти.

Славонский посол разменял шестой десяток, и почему-то ей казалось, что все, кто его сопровождает, должны быть такими же надутыми, чванными и витиеватыми, как он.

А вместо этого, когда капитан Дариус приехал, и она спустилась в маленькую гостиную, она подумала, что это первое приятное впечатление, которое произвело на нее хоть что-то, имеющее отношение к ее браку.

Капитан Дариус говорил по-английски с сильным акцентом, но улыбка у него была обаятельная, и ей показалось, что в его взгляде, когда он представлялся ей, вспыхнуло восхищение.

— Ваше высочество, — сказал он, — его превосходительство оказал мне большую честь, поручив научить вac немного говорить пo-славонски, до того как вы прибудете в мою страну.

После маленькой паузы он добавил:

— И дозволено ли мне со всей почтительностью сказать, что Славония будет счастлива иметь такую прекрасную королеву.

Хиона улыбнулась.

— Благодарю вас, — ответила сна, — но к тому времени, когда мы туда приедем, я хочу говорить по-славонски не немного, а бегло!

— Боюсь, это невозможно, — сказал капитан Дариус. — Ведь это довольно сложный язык. Но, конечно, ваше высочество, я приложу все усилия, хотя до сих пор бывал только учеником, а учителем — никогда.

— Не думаю, что славонский труднее греческого, — возразила Хиона, — а я говорю по-сербски, немного по-албански и чуть по-македонски.

Капитан Дариус, казалось, не поверил своим ушам, а когда они приступили к занятиям, Хиона, к величайшей своей радости, обнаружила, что в славонском, как она сказала Хлорис, действительно очень много от знакомых ей языков.

— Вы невероятны, ваше высочество, абсолютно невероятны! — воскликнул через час капитан Дариус. — Мне бы хотелось от всего сердца поблагодарить вас за желание выучить славонский, хотя, полагаю, пользоваться им вам придется очень редко.

— Почему вы так считаете? — быстро спросила Хиона.

Он как будто смутился, точно сказал что-то, не подумав.

— Полагаю, вам уже известно, что при дворе его величества говорят по-немецки?

— Да, я об этом слышала, — ответила Хиона.

— А так как большинство придворных и практически все члены правительства либо немцы, либо австрийцы, славонцы редко слышат свой язык при дворе, только на улицах.

— Неужели это правда? — спросила Хиона.

— Пожалуй, мне не следовало бы говорить вам то, в чем вы вскоре убедитесь сами, — сказал капитан Дариус.

Хиона понизила голос:

— Я хочу, чтобы вы говорили мне правду. Мы не сможем работать вместе, если оба будем говорить одно, а думать другое. Прошу вас, капитан, будьте откровенны со мной.

Капитан вздохнул:

— Именно этого я и хотел бы, ваше высочество, но если об этом станет известно, мне грозят большие неприятности.

— Уверяю вас, все, что вы скажете мне конфиденциально, никому известно не станет, — обещала Хиона. — Но я хочу знать, каково истинное положение вещей в Славонии и почему этот брак был устроен с такой почти неприличной быстротой, и думаю, что объяснить все это верно мне можете только вы.

К ее удивлению, капитан Дариус встал и принялся собирать свои учебники и тетради.

— Очень сожалею, ваше высочество, что отведенный нам час истек, — произнес он холодным голосом. — Могу лишь поздравить вас, что вы за столь короткий срок усвоили столько разных элементов нашего довольно трудного языка. Ваш талант поистине выдающийся.

Его тон настолько не вязался с его недавней доверительной непринужденностью, что Хиона могла только уставиться на него в изумлении.

Но прежде чем она успела спросить его, чем объясняется такая внезапная перемена, дверь гостиной отворилась, и вошел славонский посол.

— Доброе утро, ваше высочество, — сказал он Хионе. — Простите, что вошел без доклада, но хотя я позвонил несколько раз, никто не отозвался.

То, как он это сказал, убедило Хиону, что он лжет. Конечно, он нарочно не стал стучать, а предпочел тихонько войти и подслушивать.

Ей уже представился случай убедиться, что слух капитана Дариуса был острее, чем у нее, и теперь ей стало ясно — он понял, какая опасность им угрожает.

Славонскому послу она сказала:

— Вы пришли как раз вовремя, ваше превосходительство, потому что мы с капитаном Дариусом закончили наш урок, который я нашла очень интересным, хотя, конечно, вначале возникают всякие трудности с глаголами и гласными, как бывает всегда, когда берешься за новый язык.

Посол засмеялся.

— Совершенно справедливо, ваше высочество, и я рад, что капитан Дариус оказался хорошим учителем. Но вы действительно хотите продолжать?

— О, конечно, — ответила Хиона. — Я буду с нетерпением ждать моего завтрашнего урока. И только жалею, что сегодня днем должна поехать по магазинам с мамой.

— О, ваше приданое! — сказал посол добродушно. — Но это ведь очень важно, чтобы вы выглядели еще красивее ради своего будущего мужа.

— Да-да, — сказала Хиона. — Вот почему мама с такой заботливостью выбирает мои туалеты.

Она придала своему голосу девичью восторженную радость, но, переведя взгляд с посла на капитана Дариуса, по мрачному, тревожному выражению его лица поняла, что он в ужасе — если это слово тут подходило, — что ей выпало стать супругой его короля.

И только вечером Хиона узнала, что ее мать не поедет с ней в Славонию.

— Вы не будете на моей свадьбе, мама? — вскричала она. — Но почему? Как я буду без вас?

— Я говорила об этом с британским послом, — ответила принцесса Луиза, — и, хотя ее величество с самого начала сказала, что, по ее мнению, мне незачем отправляться в такой дальний путь, я твердо намеревалась сопровождать тебя, но сэр Эдвард сказал мне, что это было бы ошибкой.

— Какие у него основания говорить так? — сердито воскликнула Хиона.

— Как ты знаешь, Славония лежит к югу от Албании и Сербии, а с другой стороны ее охватывает Македония. На границах, по словам его превосходительства, там всегда неспокойно. Тебя встретит большой эскорт, чтобы проводить до столицы, но возникнут всякие трудности, если тот же эскорт должен будет сопровождать до границы меня после окончания торжества.

Она увидела, что ее дочь этот довод не убедил, и продолжала!

— К тому же посол сказал, что ее величество предоставила военный корабль, чтобы он отвез тебя в Славонию, что очень милостиво с ее стороны, но она не хочет, чтобы он ждал в порту моего возвращения из столицы.

— Мама, по-моему, это мерзко! — воскликнула Хиона. — Я не хочу ехать без вас.

— Знаю, любовь моя, но ты будешь окружена заботами. Супруга сэра Эдварда леди Боуден будет сопровождать тебя, ну, и конечно, с тобой будет славонский посол.

— Но так же нельзя… я знаю, что не должна ехать одна… — сказала Хиона с тоской. — Я думала, что вы будете со мной, мама.

— Я ничего другого и не хотела бы, любовь моя, — сказала принцесса. — Я пыталась, но мне так и не удалось убедить их, что ты еще слишком молода, чтобы поехать туда одной.

Она была так удручена, что Хиона больше не стала ничего ей говорить. Но с Хлорис она дала волю своему гневу:

— Как все это отвратительно! У королевы нет права выбрасывать меня из Англии на военном корабле, в сущности, совершенно одну, чтобы я сама, без чьей-либо поддержки, осваивалась в незнакомой стране!

— Мне так грустно, милочка! — сказала Хлорке. — Я знаю, какой несчастной чувствовала бы себя на твоем месте. Но сэр Эдвард и леди Боуден англичане и, конечно, позаботятся о тебе.

— Еще бы! — сердито сказала Хиона. — Они ведь только о том и думают, как бы угодить королеве!

На этом она оборвала разговор, но ночью долго лежала без сна, думая о том, что в Славонии ей не к кому будет обратиться за помощью, если ей станет невыносимо тяжело.

Ее охватил ужас при мысли, что все, кого она знает и любит, будут отделены от нее сотнями и сотнями миль.

И ведь сама она там никому не нужна — важно лишь, что она англичанка и, как она сама сказала Хлорис, «завернута в Юнион Джек».

Дни пролетали пугающе быстро, и Хиона ловила себя на том, что почти ненавидит красивые платья, которые ее мать покупала на деньги королевы, и изысканнейшее, отделанное кружевами белье, которое разительно отличалось от всего, что ей приходилось носить до сих пор.

Какое значение имеет, как она будет выглядеть, если ее выдают за человека, которого она интересует только в качестве подпорки трона, довольно шаткого, насколько она могла понять, и с которым у нее не могло быть ничего общего?

Чем больше она разговаривала с капитаном Дариусом, тем больше убеждалась, что от нее скрывают истинную политическую ситуацию в Славонии.

Более того: после того как в первый же день славонский посол так неожиданно появился в гостиной, Хиона не сомневалась, что капитан Дариус не осмеливается говорить ей правду о чем бы то ни было.

Иногда казалось, что он вот-вот откровенно объяснит ей те загадки, в существовании которых она не сомневалась, но не имела к ним ключа.

Но в последний момент чувство долга, а может быть страх, брали верх, и он предпочитал молчать.

Она понимала, что он опасается подслушивания — часто, когда она задавала ему какой-нибудь вопрос о его родине, он косился на дверь, словно считал, что за ней притаился кто-то.

И в конце первой недели ей пришлось убедиться, что подозрения капитана Дариуса были не напрасны.

Во время урока какой-то легкий шум в комнате за гостиной заставил ее вскочить и распахнуть дверь.

За дверью стоял один из помощников славонского посла. Он быстро в явном замешательстве объяснил, что привез письмо ее матери, а так как дверь была открьгга, вошел, не позвонив.

Действительно, в хорошую погоду дверь иногда оставляли открытой, чтобы впустить в прихожую солнца, но Хиона помнила, что дверь, когда она входила в гостиную, была заперта.

Следовательно, он сам себя впустил в дом.

Она взяла письмо — приглашение ее матери и ей с Хлорис на банкет в славонском посольстве — и взглянула на подателя, ожидая, что он уйдет.

Однако он посмотрел мимо нее на капитана Дариуса, подошедшего к двери, и выражение его лица сказало Хионе, что он питает к молодому славонцу глубокую вражду.

Он сказал по-немецки:

— Если вы закончили ваш урок, Дариус, то, возможно, захотите вернуться в посольство вместе со мной.

— Разумеется, — ответил капитан. — Её высочество и я на сегодня почти закончили. Быть может, вы подождете, пока я объясню ей отрывок, который ей надо будет перевести к завтрашнему уроку.

Тот кивнул, поклонился Хионе и вышел на улицу. Она увидела, что карета ждет его в некотором отдалении.

Конечно, если бы он подъехал к дому, что было бы естественно, они услышали бы топот копыт и стук колес.

И он не мог бы проникнуть в дом незаметно.

Хиона закрыла за ним дверь, вернулась в гостиную и, пока они с капитаном Дариусом разбирали учебники и тетради на столе, спросила:

— Почему он шпионит за вами?

— Потому что не доверяет мне.

— Но почему он вам не доверяет?

— Потому что я славонец.

Хиону его ответ не удивил. Другого она и не ждала. Она спросила:

— Если вам не доверяют, то почему вас включили в число тех, кто приехал в Англию? Ведь все остальные австрийцы или немцы, насколько я поняла.

— На этом настояли некоторые члены парламента. Они сказали, что по крайней мере один член депутации должен быть славонцем. После многих споров и противодействия выбор остановили на мне, считая, что я слишком молод, чтобы быть опасным.

— Опасным? — переспросила Хиона.

— Не столько физически, сколько политически.

— Почему? Что происходит? Объясните мне, прошу вас.

— Не смею, — сказал он. — Откровенно говоря, ваше высочество, это может стоить мне жизни. Но я восхищаюсь вами и позволю себе сказать, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, если возникнет такая необходимость, и вы можете во всем на меня положиться, хотя, увы, многого это не стоит.

— Для меня — очень много! — ответила Хиона. — Мне страшно, очень страшно думать, что я окажусь одна в чужой стране, где мне не с кем будет поговорить откровенно и свободно.

— Для меня бы это была огромная честь, — сказал капитан Дариус. — Как был бы я горд! Но если бы они узнали, что мы вели этот разговор, меня немедленно убрали бы с моего поста, и встречаться нам стало бы невозможно.

Хиона судорожно вздохнула.

— Понимаю, — сказала она. — И мы должны быть очень-очень осторожны, хотя прежде здесь это принято не было. В следующий раз, когда вы придете, я запру дверь.

Улыбка капитана словно озарила его лицо.

— Голос практичной англичанки! — сказал он. — А мне даже в голову не пришло, что есть такой простой выход — попросить вас запереть дверь.

Хиона тоже засмеялась, а потом сказала:

— Да, звучит забавно, но ведь это очень серьезно, правда?

Капитан кивнул:

— Конечно, но я ничего не могу сделать. Только предложить вам мою помощь, если возникнет необходимость, а пока соблюдать осторожность, чтобы меня не отослали.

— Да, это по-настоящему важно, — согласилась Хиона. — Ведь, потеряв вас, я останусь совсем одна!

Капитан Дариус посмотрел на нее так, что ей стало еще страшнее.

Он боится за нее, боится того, что прячет будущее. Ей больше всего хотелось расспросить его, но она инстинктивно знала, что пока не время.

Она достаточно наслышалась о балканских политических интригах и понимала, что любого, кто может показаться опасным, уберут без пощады.

Она понимала, что было бы ошибкой недооценивать подозрительность немцев на службе короля — они способны на самое ужасное, лишь бы помешать ей уклониться от брака, в котором они видят спасение трона.

Облечь все это в четкие слова было трудно, но теперь каждую ночь Хиона лежала без сна, размышляя над тем, в чем она не сомневалась, но не могла ничем подтвердить, и ее мучил отчаянный страх перед тем, что ожидало ее, когда она покинет Англию.

А тем временем их маленький дом тонул в свадебных подарках от самых разных людей, которые прежде не обращали на нее ни малейшего внимания.

И не только от тех, кто знал ее отца, но и от других посольств, и от родственников, которые прежде не вспоминали об обедневшей принцессе Луизе и ее двух дочерях.

— Сомневаюсь, что ты получишь столько же подарков, Хлорис, — сказала Хиона своей сестре.

— Я буду изумлена, если получу хотя бы половину, — ответила Хлорис. — Но ведь все хотят числиться в знакомых королевы! И конечно, уже ждут от тебя приглашения погостить в твоем великолепном дворце.

— Приму их с распростертыми объятиями, — усмехнулась Хиона, — но сильно подозреваю, что их подарки рассчитаны на то, чтобы угодить королеве Виктории, а не мне. Думаю, она захочет узнать, кто на что расщедрился, так что нам лучше составить список. Слова ее оказались пророческими — несколько дней спустя из Виндзорского замка была прислана записка: королеве угодно узнать, какие подарки получила Хиона, которая должна захватить с собой на завтрак в замке наиболее редкий из них, который может заинтересовать ее величество.

— Королева выказывает больше интереса к твоей свадьбе, любовь моя, чем я ожидала! — воскликнула принцесса Луиза.

— Мне кажется, она видит во мне надежное оружие, которое оборонит трон Славонии в нынешнем его состоянии от революции.

Хиона сама толком не знала, что подразумевает. Но она хотела показать матери, как много ей известно, а потому не удивилась, когда принцесса Луиза побледнела и сказала слабым голосом:

— Почему ты говоришь подобные вещи? От кого ты слышала о революции в Славонии?

Ее слова заставили Хиону опомниться: если ее воспримут серьезно, это может повредить капитану Дариусу.

— Я пошутила, мама, — быстро сказала она. — Вы ведь знаете, как часто на Балканах случаются революции, и было бы странно, если бы Славония оказалась исключением.

Ей почудилось, что ее мать облегченно вздохнула, прежде чем сказать:

— Мне кажется, так шутить не следует. Революции ужасны, как объяснил бы тебе твой отец, будь он жив, а я хочу, чтобы ты царствовала над мирной страной, не опасаясь, что твоего супруга свергнут.

— Я уверена, что так и будет, — сказала Хиона весело, решив про себя быть в будущем осмотрительнее.

Однако ее взбесила мысль, что ее мать, как и капитан Дариус, знает больше, чем говорит ей, а ее собираются держать в неведении. Во всяком случае, до тех пор, пока на палец ей не будет надето кольцо, а на голову — корона.

Королева Виктория долго наставляла ее, с каким достоинством она должна держаться, когда будет королевой, и как превыше всего ставить желания своего мужа.

— Твой муж австриец, а потому тебе он может показаться несколько педантично требовательным. Тем более что он воспитывался в Германии, — сказала ее величество.

— Воспитывался в Германии, государыня? — перебила Хиона. — Мне об этом не говорили.

— Да, он рос там и служил в немецкой армии, прежде чем ему представился случай взойти на престол Славонии.

— Прошу вас, государыня, расскажите мне о нем побольше, — попросила Хиона.

— Он прекрасно со всем справился, — сказала королева категорично. — Его семья была бедна, а он к тому же был младшим сыном эрцгерцога, своего отца. И потому судьба улыбнулась ему, когда он смог стать монархом.

— Да, конечно, — согласилась Хиона.

— Ты должна всячески его поддерживать, дорогое дитя, — продолжала королева. — Должна помогать ему всеми доступными тебе способами и помнить, что немцы не любят, чтобы женщины спорили с ними или поступали им наперекор.

Королева въедливо посмотрела на Хиону, словно подозревая в ней самостоятельность и упорство, а затем добавила:

— Ты должна научиться быть уступчивой, тактичной, а порой и смиренно кроткой. Да, это нелегко, но я уверена, что именно этого король Фердинанд ждет от своей жены.

Королева не заметила, как Хиона внутренне вся напряглась, словно мысль о такой покорности ей претила.

Но она не хотела, чтобы королева или еще кто-нибудь поняли, насколько ее интересует положение в Славонии, и поспешила сказать:

— Я постараюсь, государыня. Я знаю, каким счастливым был ваш брак с принцем Альбертом.

Взгляд королевы смягчился.

— Да, мне выпало огромное счастье, что я была замужем за таким чудесным, таким совершенным во всех отношениях человеком, и надеюсь, ты будешь столь же счастлива с королем Фердинандом.

— Я тоже на это надеюсь, — сказана Хиона, — и от всего сердца благодарю вас, государыня, за ваши советы.

Она сделала реверанс, поцеловала руку королевы, а потом ее щеку.

И только покинув дворец, сказала матери:

— Не понимаю, почему немцы презирают женщин до такой степени, что превращают их в половики для вытирания ног!

Принцесса Луиза растерялась.

— Я уверена, ее величество не хотела, чтобы ты подумала подобное.

— Но что еще могла я подумать? — спросила Хиона. — Не представляю себе, как я откажусь от собственных мыслей и буду соглашаться со всем, что придет на ум какому-то старику, будто это Святое Писание!

Принцесса вскрикнула:

— Хиона, не смей так говорить! Это очень дурно! Я убеждена, ты обнаружишь много общего между собой и королем Фердинандом, много такого, о чем вы будете разговаривать, обсуждать, и он будет прислушиваться к твоему мнению, как ты — к его.

— Да, разумеется, мама, — согласилась Хиона.

Сказала она это очень мягко, и принцесса не уловила сарказма.

Однако вечером, поднявшись к себе в спальню, Хиона посмотрелась в зеркало.

Она выглядела такой юной! Нежный овал лица, огромные спрашивающие глаза.

И пока ока глядела на себя, у нее вырвался вопрос: — Как я это вынесу? Совсем одна, беспомощная? О Господи, молю тебя, дай мне вырваться из этой ловушки!

Глава 3

К тому времени, когда они приехали в Тилбери, где их ждал военный корабль, чтобы доставить по Средиземному морю в ближайший к Дюрику порт, Хиона несколько ободрилась.

Ночью накануне отъезда она погрузилась в безысходное отчаяние при мысли, что покидает мать, Хлорис и все, что любила, ради неизвестной страны и неизвестного мужа, мысль о котором пугала ее все больше.

Поведение славонского посла, да и капитана Дариуса, убедило ее, что от нее скрывают вещи, которые ужаснут ее, когда она столкнется с ними.

Однако у нее не было никаких доказательств, и она не могла поделиться своими подозрениями даже с матерью.

А когда она разговаривала с сестрой, Хлорис, испытывавшая неимоверное облегчение, что ей не пришлось отказаться от любимого человека ради трона, которого она не искала, начинала рисовать самые радужные картины будущего и внушать Хионе, какой волшебной сказкой окажется ее жизнь в Славонии.

Но Хиона была слишком умна, чтобы предаваться иллюзиям.

Она обожала отца, всегда старалась быть с ним, что очень его трогало, и он разговаривал с ней, совсем еще маленькой девочкой, как со взрослой.

Он был очень умным и чутким человеком, и от него она научилась разбираться в людях, развив свою природную способность симпатизировать им и понимать их. Обдумав все, зная, что у нее нет способа избежать брака с королем, она решила: раз уж ей суждено стать королевой Славонии, делать все, насколько от нее зависит, чтобы оправдать свое высокое положение, помогая всем кому сможет.

Но ее грызло предчувствие, что это окажется далеко не так просто и что, хотя никто об этом не говорил, в короле было что-то странное, если не сказать, страшное.

Из отцовских книг она уже извлекла все сведения, какие они содержали, и ей было нужно, чтобы кто-то, предпочтительно капитан Дариус, откровенно рассказал ей, что ее ожидает в стране, где ей предстоит царствовать.

Но она знала, что капитан Дариус сказал ей чистую правду — если посол или еще кто-то подумает, что он не просто дает ей уроки славонского языка, его не просто отошлют от двора, но и скорее всего, как ни невероятно это звучит, он будет убит.

Ей было хорошо известно, как беспощадны немцы, когда сталкиваются с противодействием.

Хотя король был австрийцем, она сочла знаменательным, что рос он в Германии.

Осторожно наводя справки, она выяснила, что число австрийцев при дворе, хотя и значительное, уступало числу немцев, и что почти все офицеры в армии были немецкого происхождения.

Лишь одно ее утешало: она не только превосходно знала немецкий, но уже неплохо овладела славонским.

Однако она осмотрительно умалчивала об этом в беседах с послом, который при каждой их встрече осведомлялся, как продвигаются ее занятия.

Она инстинктивно понимала, что он предпочтет услышать отрицательный ответ.

— Меня поражает, ваше высочество, — сказал он, — что вы находите время среди хлопот с вашим приданым на эти уроки и тратите на них силы, которые нужны вам для стольких других дел.

— Я нахожу их очень интересными, ваше превосходительство, — ответила Хиона. — И, как вам известно, мой отец очень интересовался историей Балкан, и я знаю, он не одобрил бы, если бы я не старалась познакомиться со Славонией поближе. А там, конечно, есть много книг, не переводившихся на другие языки.

Посол засмеялся язвительным смехом.

— Книг? — повторил он. — Сомневаюсь, что вы найдете хоть что-нибудь интересное, поскольку славонцы — народ необразованный, а по моему мнению, и чуждый цивилизации.

Хиона промолчала. Она знала, что это ложь.

От капитана Дариуса она слышала, что некоторые славонские поэты получили признание в других странах.

И они обладали собственной культурой, которая, хотя в последнее время и подвергается гонениям, вызывала интерес и уважение у многих иностранных ученых.

Она потребовала от капитана объяснение слова «гонения».

— Вы хотите сказать, — осведомилась она, — что ваши люди искусства, ваши художники и писатели не находят поддержки?

Капитан Дариус ответил, понизив голос:

— Не просто не находят поддержки, ваше высочество, но им всячески препятствуют продавать свои творения, будь то картина, роман или стихи, за пределы страны.

— Не могу поверить! — вскричала Хиона.

Но она знала, что капитан Дариус говорит правду, ничего не преувеличивая.

Три недели, отведенные ей для приобретения приданого, подходили к концу, и теперь посол взял на себя остальные приготовления, держась властно и безапелляционно.

Хиона чувствовала себя новобранцем, которого гоняют по плацу.

— Это нестерпимо, мама! — возмущенно жаловалась она матери.

Принцесса Луиза сказала только:

— Милочка, прошу тебя, не восстанавливай его против себя. Согласна, он очень трудный и довольно неприятный человек, но в будущем тебе придется держаться дипломатично и с ним, и с такими, как он. Ты допустишь большую ошибку, если позволишь, чтобы его величеству посылались неблагоприятные отзывы.

— Если король и все остальные в Славонии будут вести себя, как посол, — ответила Хиона, — я вернусь домой следующим же пароходом. Я знаю, что не вынесу этого!

Принцесса Луиза вскрикнула от ужаса.

— Прошу тебя, Хиона, не говори так! — сказала она. — Я знаю, любовь моя, тебе очень тяжело, после того как ты жила счастливо и свободно, привыкать теперь к жестким требованиям королевского сана и двора, но это приходится терпеть всем особам королевской крови, ты ничего не можешь изменить.

— Папа рассказывал, как он был счастлив в детстве, какой дружной была его семья.

— Это совсем другое, — ответила принцесса Луиза. — И я бы так хотела, чтобы твой отец был сейчас с нами и объяснил тебе, насколько важно, чтобы ты вела себя как подобает и не раздражала короля.

Голос матери был таким несчастным, что Хиона удержалась и не произнесла слов, которые чуть не сорвались с ее губ. Да и что толку жаловаться, когда она заранее знает ответ?

Несколько ночей она плакала и плакала, пока наконец не уступала сну, и только утром ее любовь к жизни и неукротимая живость характера пробуждали в ней уверенность, что какие бы страшные испытания ее ни ожидали, она не только их выдержит, но и останется победительницей.

Как ей это удастся, она не знала. Просто у нее было ощущение, что она в одиночку ведет бой со стократно сильнейшим противником.

Но вера и жизнерадостность убеждали ее, что в конце концов все будет хорошо.

Тем не менее, хотя она знала, что королевским особам не положено выдавать на людях свои чувства, проститься с матерью и Хлорис без слез ей не удалось.

Принцесса Луиза, зная, каким мучительным будет расставание, решила не провожать дочь на корабль, а проститься с ней дома.

Когда Хиона уехала в щегольской одолженной королевой карете с британским послом и его женой, губы у нее дрожали, а глаза наполнились слезами, но нечеловеческим усилием воли она не дала им пролиться.

Леди Боуден, дородная пожилая дама, тактично молчала, пока они не проехали несколько миль, а тогда заговорила, о самых незначительных вещах, как будто не произошло ничего необычного.

Сэр Эдвард тоже держался дипломатично и был с Хионой мягок, насколько мог.

Только славонский посол, едва встретил ее, пустился в бесконечные разглагольствования, и все, что он говорил, звучало точно команды или инструкции, как ей следует себя вести.

Единственным утешением было то, что плыть им предстояло на английском корабле с английской командой, а капитан, когда она поднялась на борт, заверил ее, что примет все возможные меры, чтобы она и ее сопровождающие чувствовали себя прекрасно.

И все-таки посол Славонии вполголоса критиковал все и вся, обращаясь к другим немцам, и, случайно услышав это, Хиона прониклась к нему еще большей антипатией и решила всячески его избегать.

Но последнее оказалось не так-то просто — он все время находил ее и настаивал, что ей не следует продолжать уроки с капитаном Дариусом.

— Мне еще остается выучить так много, — возражала Хиона, — а времени для этого осталось так мало, что я вынуждена настаивать на продолжении уроков, причем теперь я хочу заниматься два раза в день.

Славонский посол чуть не брызгал слюной от ярости, но Хиона держалась так твердо и говорила по-новому властно, что он вынужден был уступить.

Однако продолжал настаивать, чтобы на уроках присутствовала леди Боуден или кто-нибудь из его свиты, пока Хиона не заявила непреклонно:

— Если моя мать разрешила капитану Дариусу учить меня без надзора, я не вижу необходимости что-либо менять потому лишь, что мы теперь плывем на корабле.

Посол уступил с крайней неохотой, и она не сомневалась, что он поставит кого-нибудь подслушивать под дверью, пока она будет заниматься.

Однако, едва корабль вошел в Бискайский залив, и он, и леди Боуден скрылись в своих каютах, откуда не выходили до Средиземного моря.

Хиона же отлично переносила качку, как и капитан Дариус, и они весело посмеивались, обнаружив, что из всех пассажиров практически лишь они одни остались неуязвимы к морской болезни.

— Во всяком случае, — сказала Хиона (а корабль кренился с борта на борт), — никто не сумеет прижать ухо к замочной скважине дольше чем на секунду, и мы можем разговаривать, не опасаясь, что нас подслушают.

— Я понимаю, ваше высочество, о чем вы говорите, — сказал капитан Дариус, — и умоляю вас не толкать меня на неосторожность, о которой позже мы можем пожалеть.

— Пожалеть, что я узнала правду? Никогда! — ответила Хиона. — И ведь хотя вы молчите, капитан, я знаю, вы опасаетесь того, что может произойти, когда я приеду в свою новую страну.

— Я этого не говорил! — быстро сказал он.

— Но думаете так.

Капитан Дариус несколько секунд молча смотрел на нее, а потом сказал:

— Вы слишком молоды, слишком чувствительны и слишком красивы, ваше высочество, чтобы быть пешкой в политической игре.

— Да, я понимаю, — сказала Хиона, — но ведь предупредить значит вооружить, и знай я, что меня ожидает, мне будет легче.

Капитан Дариус покачал головой. Чувствуя, что он не намерен рассказывать ей то, что она хотела узнать, Хиона сказала:

— Но хотя бы объясните, почему меня так торопились отправить в Славонию. Как вам известно, в Европе королевские браки заключаются только после полугодовой помолвки, если не более долгой.

После краткой паузы капитан Дариус глубоко вздохнул и сказал:

— Не могу поверить, что вам неизвестно нынешнее положение вещей в Славонии.

— Конечно, я могу догадываться, — резко ответила Хиона, — но вы все после приезда в Англию скрывали его от меня очень тщательно.

Капитан Дариус вздохнул.

— Для нас это так важно, что мне казалось, об этом не могут не знать в других странах, не публиковать в газетах.

— Право же, — ответила Хиона, — я не встречала ни единого упоминания о Славонии в английских газетах, но, правда, мама выписывает только «Морнингпост».

Она нагнулась через стол над учебником и сказала:

— Что плохого в том, что вы объясните мне истинное положение вещей?

— То, что я говорю, зависит от того, кому я это говорю, от того, кто может меня подслушать, — с легкой улыбкой ответил капитан Дариус.

— Скажите мне правду, — с мольбой в голосе попросила Хиона.

— Правда проста, — сказал он. — С тех пор как король Фердинанд вступил на престол десять лет назад, в народе зрело недовольство и им самим, и его упорным стремлением германизировать страну.

Он улыбнулся и продолжал:

— Славонцы — очень простые люди. Поют, когда счастливы, плачут, когда несчастны. Они исполнены горячего патриотизма и, подобно другим балканским народностям, преклоняются перед красотой.

Он вновь взглянул на Хиону и добавил:

— Вот почему они отдадут свои сердца вашему высочеству, едва вас увидят. Они просто не смогут не полюбить такую обворожительную королеву.

— Благодарю вас, — сказала Хиона. — Но расскажите мне остальное.

После очень долгой паузы капитан Дариус неохотно почти прошептал:

— На трон есть претендент.

Глаза Хионы широко раскрылись. Этого она никак не ожидала.

— Претендент?! — повторила она.

— Сын последнего славонского короля. Его сочли слишком юным, чтобы принять власть, когда умер его отец, но теперь он вырос и не может смириться с тем, что трон, по праву принадлежащий ему, занимает иностранец.

Хиона была заинтригована.

— Это замечательно! — сказала она. — Расскажите подробнее.

— Ничего замечательного тут нет, ваше высочество, — возразил капитан Дариус. — Я поступил крайне неосторожно, сообщив вам это.

— Но вы не можете взять свои слова назад, — не отступала Хиона. — И теперь я хочу узнать больше. Как имя человека, который так пугает короля?

— Его имя вслух не произносят, — последовал неожиданный ответ. — Его называют Аоратос, что значит Невидимый, потому что видят его только преданные ему люди. Солдаты короля повсюду его ищут и получают выговоры за бездеятельность, когда возвращаются в казармы с пустыми руками.

Хиона уловила в его голосе торжество, которое он тщетно пытался скрыть.

— Расскажите… расскажите мне о Невидимом.

— Мне правда нечего больше рассказывать, — ответил он, — Но теперь вы понимаете, почему король нуждается в покровительстве Великобритании, залогом которого явитесь вы как его королева. Так он надеется помешать революции, готовой вспыхнуть потому лишь, что славонский народ хочет, чтобы ими правил их соотечественник.

— Вполне здравая мысль.

Капитан Дариус невесело усмехнулся.

— Если вы скажете что-то подобное королю, вам отрубят голову!

Он шутил, и Хиона ответила:

— Я, пожалуй, предпочту, чтобы в наказание меня отправили назад в Англию.

Но она тут же представила себе, как будет расстроена мать и в какую ярость придет королева Виктория.

Она представила себе, как их выгоняют из особнячка и лишают небольшой пенсии, которую они получали из средств Виндзорского замка. А может быть, ее мать лишится и своей пенсии. Она сказала быстро:

— Могу только поблагодарить вас, капитан Дариус, за ваши объяснения.

— Вам нечего опасаться, — поспешил он заверить ее. — Дворец надежно охраняется а когда король куда-нибудь выезжает, он так плотно окружен солдатами, что его почти невозможно увидеть.

Сказал он это саркастически, словно презирая короля за трусость.

Хиона, слушавшая с широко раскрытыми глазами, спросила:

— Он так непопулярен только потому, что он австриец?

По выражению глаз капитана она поняла, что попала в самую точку с проницательностью, какой он от нее не ожидал.

К ее удивлению, он замялся, а потом ответил быстро, слишком быстро:

— Да, я уверен, это единственная причина, ваше высочество.

Но Хиона не сомневалась, что он солгал.

Когда они вошли в спокойные воды Средиземного моря, Хионе пришлось отказаться от надежды на другие откровенные разговоры с капитаном Дариусом.

Во-первых, она знала, что ему хотелось бы избежать их, а во-вторых, не сомневалась, что славонский посол вновь приставил к ним шпиона.

Когда они разговаривали в каюте, отведенной для уроков, за дверью все время раздавались подозрительные звуки, а Хиона прониклась такой симпатией к капитану Дариусу, что не хотела подвергать его хоть малейшей опасности.

Но она случайно услышала несколько разговоров, показавшихся ей многозначительными.

Как-то она сидела на залитой солнцем палубе, как вдруг из открытого иллюминатора у нее над головой донеслись два голоса, говорившие по-немецки.

Она не обращала на них внимания, как вдруг услышала:

— Мне жаль эту бедную маленькую фрейлейн. Она слишком юна и неопытна, чтобы противостоять ему, а к тому же англичане не любят подобного.

— Да, ей придется нелегко, — согласился второй. — Но ведь со своей женой он может быть более сдержан.

— Сомневаюсь, — возразил первый. — Он любит молоденьких, и ему очень повезло, что ему не прислали какую-нибудь престарелую принцессу, на которую до сих пор никто не польстился!

Его собеседник засмеялся.

— Справедливо. И все-таки мне жаль бедную девочку, ее ждет неприятная неожиданность.

— Как и тебя, если кто-нибудь тебя услышит, — сказал его друг. — Пойдем выпьем. Во всяком случае, на этой посудине недурной выбор.

Они ушли, смеясь, а Хиона заметила, что судорожно сжимает руки.

Она глубоко вздохнула, с отчаянием подумала, что же ей делать, и сама себе ответила — ничего.

Вторым был ее собственный разговор с леди Боуден.

К этому времени они уже плыли по Ионическому морю, и до порта осталось день-два.

Поднявшись на палубу вечером, когда стало прохладно, Хиона увидела, что в шезлонге сидит леди Боуден, устремив глаза на горизонт.

Она села рядом со словами:

— Право, море особенно красиво перед самым заходом солнца.

Леди Боуден посмотрела на нее, а потом сказала:

— Я совершенно согласна с вами, дорогая, и в Славонии мне будет не хватать моря. Но горы там очень красивы, как и зеленые долины, где отливающая серебром река вьется между зеленых сочных лугов.

— Да, звучит очаровательно и романтично, — сказала Хиона.

После небольшой паузы леди Боуден сказала:

— Надеюсь, моя дорогая, что вы обратитесь ко мне, если вам понадобится какая-нибудь помощь в вашем новом положении. Я знаю, как вам грустно без вашей матери, и, конечно, вы будете чувствовать себя одинокой в незнакомой стране, где англичан мало, а при дворе почти нет женщин, близких вам по возрасту.

Хиона промолчала, и немного погодя леди Боуден снова заговорила, тщательно подбирая слова:

— Король покажется вам несколько старым, так как вы сами очень юны, но я не сомневаюсь, что вы, дочь вашей матери, сделаете все, чтобы понравиться ему, чтобы разница в возрасте была не такой заметной.

Она вздохнула и добавила:

— Я всегда считала, что сделать брак счастливым должна жена, но это не всегда легко.

— Я знаю, что король намного меня старше, — сказала Хиона, — и я поискала в книгах моего отца, нет ли невесты, более для него подходящей. Но ее величество была совершенно права, когда объяснила мне, что больше никого нет.

— То же самое говорил мой муж, — ответила леди Боуден. — Так что, дорогая, на вас легла тяжкая ответственность представлять Великобританию, и какой бы странной ни показалась вам ваша новая жизнь, вы должны все время помнить, что вы — англичанка и в настоящее время очень нужны его величеству королю Фердинанду.

Тон ее голоса сказал гораздо больше, чем сами слова, и Хиона спросила, поддавшись порыву:

— Леди Боуден, скажите мне правду. Какой человек король? Была ли с ним счастлива его покойная жена?

На мгновение леди Боуден уставилась на нее не столько с удивлением, как показалось Хионе, сколько со страхом. Потом она сказала:

— Вы ставите меня в трудное положение. Ведь то, что нравится одному человеку, может не нравиться другому. Король суров и, по-моему, не очень счастлив. Но вы так хороши собой, что, надеюсь, он полюбит вас по-настоящему.

— А если нет?

— Да, полюбит, я уверена, что полюбит, — быстро сказала леди Боуден.

И, словно боясь сказать еще хоть что-то, она встала со словами:

— Становится холодновато, и мне лучше вернуться в каюту. Мне не хотелось бы приехать в Дюрик больной.

— Да, конечно, — согласилась Хиона.

Но она понимала, что супруга посла спаслась бегством.

Они вошли в порт на самом юге Албании поздно вечером, и все началось только утром.

Тогда, едва Хиона успела встать и одеться, на борт поднялись славонский генерал, министр иностранных дел и другие сановники, приехавшие встретить ее. Она приняла их в салоне вместе с британским послом и леди Боуден, но, хотя они еще были на британском корабле и распоряжаться полагалось сэру Эдварду, славонский посол все время вмешивался то в одно, то в другое.

Приветственные речи, бесчисленные представления, и, о чем можно было бы не упоминать, говорили все только по-английски или по-немецки.

Если исключить капитана Дариуса, которого все новоприбывшие словно не замечали, среди них, как убедилась Хиона, не было ни одного славонца, только немцы или австрийцы.

Однако с ней они были крайне почтительны, и она узнала, что королевский поезд уже ждет, чтобы отвезти их в Дюрик.

От леди Боуден Хиона слышала, как красивы будут пейзажи албанских гор первую половину пути. Затем через горный перевал они достигнут Славонии, откуда всего четыре часа езды до столицы в долине.

«К сожалению, — добавила она, — по горам поезд движется очень медленно, и нам придется переночевать в поезде. Но, полагаю, ваше высочество не испытает никаких неудобств, ведь в вашем распоряжении будет вагон его величества, который построен по его плану».

Хиона никогда еще не ездила в специальных вагонах и думала об этом с удовольствием, ведь она вовсе не торопилась поскорее увидеть короля.

С корабля они сошли только после позднего завтрака, во время которого славонские сановники, как ей казалось, наелись весьма плотно и выразили свою благодарность не только словами, но иногда и легким рыганием, пока они сходили на берег под музыку корабельного оркестра и рассаживались по каретам, чтобы ехать на станцию.

Там их ожидали новые церемонии, и прежде чем Хиона смогла войти в вагон, ей пришлось выслушать речи мэра портового города и нескольких городских советников.

Королевский вагой, как она и ожидала, оказался очень удобным, был роскошно отделан алым бархатом и устлан мягкими персидскими коврами.

Он состоял из гостиной, настолько просторной, что в ней без труда разместилось бы человек десять, откуда дверь вела в спальню, которая занимала половину вагона и, несомненно, предназначалась для мужчины. Дубовые панели, кровать резного красного дерева, все аккуратно вделано в стены, но с женской точки зрения маловато зеркал и освещения, чтобы разглядеть себя как следует.

Занавески на окнах тут тоже были из алого бархата, как и ковер, как и покрывало на кровати с королевскими гербами, вырезанными и на изголовье.

«Его величество, бесспорно, позаботился, чтобы никто не усомнился в его сане!» — подумала Хиона, но вслух этого не сказала.

Когда поезд тронулся, она сняла шляпку с помощью камеристки, которая на очень плохом немецком объяснила, что она тут к ее услугам.

Это была женщина лет тридцати, с приятным лицом, и Хиона сказала:

— Если не ошибаюсь, вы славонка.

Сказала она это по-славонски, и глаза женщины просияли.

— Вы говорите на нашем языке, ваше высочество?

— Постаралась выучиться чему смогла по дороге сюда, — ответила Хиона.

— Но это чудесно! Поистине чудо! С тех пор как меня взяли во дворец, со мной никто не говорил на моем родном языке.

— И давно вы там служите? — спросила Хиона.

— Больше пяти лет, ваше высочество.

— Ну, так вы должны помогать мне с ним, — сказала Хиона. — Вы останетесь при мне, когда мы приедем?

— Надеюсь, ваше высочество, но это зависит от того, будете ли вы довольны мной.

— Я очень-очень довольна, что вы славонка, — ответила Хиона.

Немного поговорив с камеристкой, она вышла в гостиную, где ее ждали Боудены и славонский посол.

Она знала, что к королевскому вагону прицеплен другой, для свиты, и с облегчением подумала, что останется одна и не будет вынуждена слушать, как они разговаривают в гостиной, когда сама ляжет спать.

И, словно читая ее мысли, леди Боуден сказала:

— Вы не боитесь остаться одна, ваше высочество? Его превосходительство как раз говорил, что в гостиной могли бы дежурить ночью ваша камеристка или кто-то из адъютантов, если вы это предпочтете.

Хиона засмеялась:

— Ни в коем случае! Я уверена, они все время меня будили бы то кашлем, то шагами. Нет, я предпочту быть одна. Уверяю вас, я нисколько не боюсь.

— Ну мы, так сказать, за стеной, если мы вам понадобимся, — сказала леди Боуден. — Планируя этот вагон, его величество сказал, что ему неприятна близость слуг, и потребовал, чтобы вагон строился только для него.

— И, по-моему, поступил совершенно правильно, — сказала Хиона. — Посторонним незачем знать, храпишь ты или нет.

Она пошутила, но славонский посол был шокирован так, словно она нанесла оскорбление особе короля.

Ей хотелось полюбоваться пейзажем, и потому Хиона села у окна по ту сторону гостиной от остальных.

На их попытки завязать разговор она отвечала односложно, и вскоре оба посла начали беседовать вполголоса, а леди Боуден задремала.

Через какое-то время они остановились на станции, в вагон подали обед, и к ним присоединились министры. Обильная трапеза затянулась, и Хиона изнывала от скуки, хотя мысленно и выговаривала себе за это.

Капитан Дариус, естественно, приглашен не был, а всем остальным, решила она, давно перевалило за пятьдесят.

Иногда они словно спохватывались, вспоминали о ее присутствии и обращались к ней с тем или иным замечанием, настолько банальным, что она не трудилась отвечать, но все остальное время разговаривали между собой, причем о вещах, о которых она не имела никакого представления, нарочно, как она не сомневалась, избегая всего, что могло бы ее заинтересовать.

Наконец, когда она уже не могла бороться с зевотой, а графины с портвейном и ликерами наполняли рюмки не менее шести раз, поезд остановился.

Славонский посол встал, отогнул бархатную занавеску и воскликнул:

— Манский перевал! Быстро доехали! Никак не думал, что мы будем у границы так скоро.

Хионе это время казалось нескончаемо долгим, и она подумала, что им его скрасили еда и напитки.

А потому она очень обрадовалась, когда леди Боуден сказала:

— Мне кажется, нам пора удалиться и дать возможность ее высочеству немного отдохнуть. Завтра ей предстоит долгий день.

— Совершенно верно, — согласился славонский посол. — Ваше высочество, мы тронемся в восемь часов и прибудем в столицу перед полуднем. Его величество будет нетерпеливо ожидать вас на вокзале с премьер-министром и другими членами правительства.

Он помолчал и добавил:

— Возможно, вам придется сказать несколько приветственных слов, но полагаю, его величество поблагодарит всех за вас, и вам останется лишь улыбаться ему и выслушивать представления с достоинством и, надеюсь, с удовольствием.

Вновь он говорил с ней точно с новобранцем. Хионе очень захотелось так ему и сказать, но она ответила спокойно:

— Благодарю вас за предупреждение, а теперь, как сказала миледи Боуден, я устала и была бы благодарна, если бы ко мне прислали мою камеристку, чтобы я могла лечь спать.

После этого им пришлось уйти, и ей показалось, что кое-кто из министров с сожалением оглянулся на еще полные до половины графины.

Впрочем, лакеи тут же их унесли, и, выслушав несколько совершенно ей не нужных пожеланий доброй ночи, она осталась одна.

Хиона отдернула занавеску на окне и увидела, как и ожидала, что они находятся высоко в горах, чьи вершины темными силуэтами рисовались на фоне звездного неба.

Тут в вагон поспешно вошла ее камеристка Мизра со словами:

— Ваше высочество, наверное, очень устали. Время уже позднее.

— А который час? — спросила Хиона.

— Почти полночь, ваше высочество.

Хиона вздохнула.

— Я так и думала, но они пили и пили.

Мизра засмеялась.

— Мы всегда так говорим о немцах, — сказала она. — Пьют! Пьют! Пьют!

Вдруг, словно спохватившись, она прижала ладонь корту.

— Простите, ваше высочество, мне не следовало говорить так.

— Я хотела бы сразу объяснить, — сказала Хиона. — Если вы останетесь при мне, а я надеюсь, что так и будет, нам следует быть откровенными друг с другом. Вам совсем не нужно беспокоиться, что вы скажете что-нибудь лишнее или не так. Я хочу, Мизра, чтобы вы говорили все, что вам нравится, и я буду рада. Я ценю откровенность. Я знаю, что могу быть откровенной с вами, что вы никому не расскажете.

К ее удивлению, Мизра опустилась на одно колено и поцеловала ей руку.

— Ваше высочество, вы так прекрасны! Я чувствовала, что английская принцесса должна быть именно такой. Я очень, очень горда, что служу вам.

— Благодарю. — Хиона была растрогана. — А теперь, Мизра, помогите мне раздеться, потому что иначе я не проснусь до восьми часов, когда мы поедем дальше.

Они прошли в спальню, и Хиона сняла прелестное платье, которое надела к обеду.

Мизра помогла ей облачиться в обычную рубашку и атласный пеньюар, потому что она опасалась, что в горах будет холодно.

Однако холод оказался не таким уж сильным, а она не сомневалась, что в Дюрике, расположенном в долине, будет даже жарко.

Она уже решила, что надеть для встречи со своей новой страной.

Все туалеты, выбранные для нее матерью, были безупречного вкуса и очень красивы, так как оплачивала все королева Виктория, и они могли ничем себя не ограничивать.

Мизра расчесывала волосы Хионы, пока в них не затрещали электрические искры, а тогда с низким реверансом сказала:

— Могу ли я еще чем-нибудь услужить вашему высочеству?

— Нет, благодарю, мне ничего не нужно, — ответила Хиона.

Она уже предупредила, что пока не будет ложиться, потому что хочет, оставшись одна, поглядеть на горы и помолиться на ночь, глядя на них.

У нее возникло ощущение, что так ее молитвы вернее вознесутся к Престолу Божию, чем если она прочтет их в постели.

— Тогда я пожелаю вам спокойной ночи, ваше высочество, — сказала Мизра. — Да хранят ангелы ваш сон.

— Конечно, они будут хранить его, — ответила Хиона. — А может быть, их зашита потребуется мне и завтра в случае, если на меня нападет Невидимый.

Она сказала это обдуманно, чтобы посмотреть, какое действие ее слова произведут на славонку Мизру.

Но она не ожидала увидеть на лице камеристки глубокий ужас, не ожидала, что та прижмет руки к сердцу, словно защищаясь от удара.

— Что… ваше высочество… знает о… о Невидимом? — нерешительно спросила Мизра секунду спустя.

— Очень мало, — ответила Хиона. — И я хотела бы услышать от вас побольше.

Ужас Мизры сменился паникой.

— Говорить о нем в вагоне его высочества опасно, ваше высочество. Очень, очень опасно. В другой день, в другое время, но не здесь!

Она почти застонала, осенила себя крестным знамением, сделала еще один реверанс и выскользнула за дверь спальни. Хиона услышала, как она пробежала через гостиную и притворила за собой дверь королевского вагона.

Хиона знала, что после остановки к дверям вагонов были приставлены деревянные ступеньки для удобства тех, кому потребовалось бы выйти или войти.

Теперь справа и слева от ступенек стояли часовые.

Хиона задумалась о странном поведении Мизры. Однако с удовлетворением заключила, что камеристке известно про Невидимого, и рано или поздно она уговорит ее рассказать все.

— Словно интрига в романе, — сказала она вслух и собралась отдернуть занавески на окнах, когда сообразила, что тогда ее можно будет увидеть снаружи.

Поэтому она открыла дверь и вошла в гостиную, где горел только ночничок, погасила его и только тогда отдернула занавески.

За стеклами она различила скалистые склоны над перевалом, деревья у их верхнего края, а еще выше — прекрасные гордые пики на фоне звезд.

Но окно ограничивало кругозор, и она увидела меньше, чем ей хотелось бы.

Понимая, что поступает неосторожно, она вышла из гостиной в небольшой тамбур и открыла дверь над неровной каменистой площадкой — платформы здесь, в высшей точке перевала, как она догадалась, не было.

Часовые отошли от ступенек, но все еще стояли смирно с винтовками в руках спиной к ней.

Оберегают ее, подумала она с легкой улыбкой, от скал и деревьев — ведь больше вокруг ничего не было видно.

Из двери вагона ей открылся великолепный вид не только на пики над перевалом, но и на панораму хребтов в отдалении.

В черном небе брильянтами переливались звезды, а восходящий месяц заливал серебристым светом каменные обрывы.

Красота была такая, что у Хионы перехватило дыхание.

Именно этого она ждала и почувствовала, что теперь ей будет легче молиться о желаниях своего сердца. Ни разу с той минуты, как ей пришлось покинуть Англию, она не ощущала такой близости к Богу.

И тут где-то у начала поезда прогремел взрыв.

Вагонов на шесть впереди. В тишине ночи он прозвучал оглушительно.

Рельсы тут слегка изгибались вправо, и Хиона ничего не увидела. Но тут затрещали выстрелы, и часовые вскинули винтовки к плечу.

Словно бы что-то происходило у паровоза, но со своего места Хиона по-прежнему ничего рассмотреть не могла.

Распахивались двери передних вагонов, на землю спрыгивали солдаты.

Вновь раздалась стрельба, и часовые вытянули шеи, пытаясь хоть что-то увидеть.

Хиона уже открыла было рот, чтобы спросить у них, что случилось, как вдруг прямо у нее из-под ног донесся шепот. Мужской голос произнес по-английски:

— Спасите меня! Ради Бога, спасите меня!

Глава 4

Позднее Хиона поняла, что ею руководил инстинкт. Ничего сознательно не обдумывая, она сбежала по приставной лесенке, направилась к часовым и шагах в двух у них за спиной сказала громко:

— Мне кажется, вон там в кустах кто-то прячется. Я уверена, что там мелькнула какая-то фигура.

Она указала на кустарник шагах в двадцати от путей.

Как она и надеялась, часовые бросились туда, а она, не поворачивая головы, догадалась, что в эту секунду кто-то взбежал по деревянным ступенькам и скрылся в вагоне.

Она уже хотела вернуться туда, но тут из-за заднего вагона выбежали солдаты во главе с офицером.

Они держали наперевес винтовки с примкнутыми штыками, офицер размахивал пистолетом, но остановился, узнав ее.

— С вами все хорошо, ваше высочество? — спросил он по-немецки.

— О да, благодарю вас, майор, — ответила Хиона, определив его чин по эполетам.

Офицер поглядел на часовых, опасливо оглядывавших кусты, на которые им указала Хиона. Не дожидаясь его вопроса, она сказала:

— Мне показалось, я заметила какое-то движение в тех зарослях.

Офицер без колебаний отдал команду и вместе с солдатами побежал туда.

Хиона поднялась по ступенькам в вагон.

Только входя в дверь, она спросила себя, не был ли ее поступок неразумным или даже опасным.

Но тут же вспомнила, что о помощи ее попросили по-английски, захлопнула за собой дверь и задвинула задвижку.

Повернувшись, чтобы войти в гостиную, она увидела, что помещение погружено в полную темноту.

Кто-то задернул занавески, которые она отдернула, чтобы полюбоваться звездами.

Она было испугалась, но тут бархатный низкий голос произнес по-английски:

— Не бойтесь, я не причиню вам зла, и я очень вам благодарен.

Голос донесся из глубины гостиной. Хиона протянула руку, нащупала спинку стула и села.

Наступила полная тишина, которую тут же нарушили новые выстрелы.

Она не могла понять, доносятся ли они от паровоза, где раздался взрыв, или от кустов, на которые она показала солдатам.

Прислушиваясь, она сознавала, что укрытый мраком человек в гостиной прислушивается не менее напряженно.

Потом голосом, который чуть-чуть дрогнул, потому что ей становилось страшно, Хиона спросила:

— Но что происходит?

— Вы не знаете?

— Мне никто ничего не сказал.

У нее возникло ощущение, что он задумался, прежде чем ответить:

— В паровоз бросили бомбу, чтобы помешать поезду двигаться дальше.

— Кто бросил?

— Вы называете их «революционерами», — был ответ. — Но я предпочту назвать «патриоты».

— Вы хотите сказать, что вы славонец?

— Совершенно верно.

— Славонец и говорите по-английски?

— Вы предпочли бы, чтобы я говорил по-немецки?

Хиона улыбнулась.

— Но я могу говорить с вами и на вашем языке.

— Замечательно! — воскликнул он с удивлением. — Вы позаботились выучить язык нашей страны! Этого никто от вас не ожидал.

Прежде чем Хиона смогла ответить, у вагона послышались шаги, и кто-то подергал дверь.

Когда они сообразили, что задвижка задвинута, они громко постучали.

У Хионы сжалось сердце, и она почувствовала, как напрягся скрытый мраком человек.

Она сама не понимала, откуда знает это, но она ощутила исходившие от него флюиды.

Она нарочно выждала несколько секунд, и когда снова раздался стук, сказала, зная, что стучащий решит, будто ей пришлось идти из спальни:

— Кто там?

— Полковник Мюллер, ваше высочество. Его превосходительство прислал меня справиться, как вы. Он пришел бы сам, но взрыв застал его уже в постели. Однако он одевается и вскоре придет к вам.

Хиона перевела дух и сказала:

— Прошу, поблагодарите его превосходительство, но со мной ничего не случилось. Я только очень устала и никого не хочу видеть.

— Ваше высочество, его превосходительство полагает, что кто-то из офицеров должен до утра подежурить в вашей гостиной.

— В этом нет никакой нужды, — отрезала Хиона, — хотя я тронута заботливостью его превосходительства. Передайте ему, что я уже легла спать и не хочу, чтобы меня снова будили.

— Вы совершенно уверены, ваше высочество, что не хотите, чтобы вас охраняли в вагоне?

— Совершенно уверена, — твердо сказала Хиона. — Спокойной ночи, полковник, и благодарю вас.

Она не услышала удаляющихся шагов полковника и поняла, что ее решение его смущает и он готов настаивать и дальше.

Однако через минуту-другую он, видимо, понял, что она решения не изменит, и ушел в сторону паровоза.

Человек во мраке тихонько засмеялся.

— Вы были очень суровы с ним. Вы всегда настаиваете на своем?

— Редко, — призналась Хиона.

Опять послышались шаги — мерные, солдатские — и оборвались возле вагона.

— Кажется, вас все-таки будут охранять, хотя и снаружи.

— Боюсь, что да, — ответила Хиона. — Значит, мы должны говорить очень тихо, не то они решат, что я помешана и разговариваю сама с собой.

— Я очень польщен, что вы намерены поговорить со мной, — услышала она. — Так не могу ли я предложить, если это вас не испугает, чтобы мы сели поближе друг к другу?

— Я уже об этом подумала, — сказала Хиона. — И если мы перейдем к противоположной стене, им будет труднее нас услышать.

С этими словами она встала и на ощупь направилась в противоположный угол маленькой гостиной.

Добравшись до окна, она почувствовала, что спасенный ею человек стоит совсем рядом, но не ощутила ни малейшего страха. Они сели на стулья, лицом друг к другу, и она поняла, что, как ни странно, испытывает к нему глубокое доверие.

— А теперь, — чуть слышно прошептала она, — скажите мне, что произошло и кто вы такой.

— Я скажу вам, что было задумано, — сказал он. — Если это вас не напугает.

Он опять говорил по-английски. А когда умолк, подбирая слова, чтобы начать, Хиона тихонько вскрикнула.

— Я знаю, кто вы! — прошептала она. — Вы — Невидимый!

Она почувствовала, как он весь напрягся, прежде чем сказать:

— Но что вы знаете о Невидимом?

— Только то, что все боятся его упоминать, но что он — претендент на трон Славонии.

Наступила тишина, не дождавшись ответа, она спросила:

— Это правда, ведь так?

— Я поражен, просто ошеломлен, — последовал ответ, — так как не ждал, что вы будете осведомлены о происходящем здесь, в моей стране. Не могу поверить, что его превосходительство, высокочтимейший посол Славонии в Великобритании был настолько откровенен!

Сарказм в его голосе чуть было не заставил Хиону рассмеяться, и она сказала:

— Нет, конечно, не он, можете быть уверены. Это был кто-то другой.

А если он догадается, что речь идет о капитане Дариусе? Не желая даже случайно повредить молодому славонцу, она сказала:

— Прошу вас, на случай, если вы исчезнете бесследно и мне так и не доведется узнать правду, объясните мне сейчас же, что произошло и почему королевский поезд подвергся нападению.

— Планировалось, — сказал человек напротив нее, — сжечь его со всеми, кто в нем находился.

Хиона ахнула от ужаса. Потом сказала дрожащим голосом:

— Вы говорите… что люди, которых вы называете… патриотами… хотели… уничтожить меня?

— Они готовы уничтожить всякую поддержку нынешнего режима, — ответил он. — А вас привезли сюда для его поддержки.

— В таком случае… что случилось? Почему они… не привели в исполнение… свое намерение?

— Я был на другом конце долины, далеко отсюда, — сказал он, — и узнал про этот план в самую последнюю минуту. Я добрался сюда слишком поздно, чтобы помешать нм бросить бомбу в паровоз, но воспрепятствовал тому, чтобы вагоны были подожжены. К несчастью, в результате я чуть было не попал в руки солдат и навсегда останусь вашим должником, принцесса, за спасение моей жизни.

— А если бы вас схватили, что произошло бы?

— Меня расстреляли бы и тем лишили бы возможности объяснить, что я не собирался вас уничтожить.

Наступила долгая пауза. Потом Хиона сказала:

— Почему вы… решили меня спасти?

— Я не хочу воевать с девочкой, которая слишком юна, чтобы знать, чем чреваты ее поступки.

В его голосе прозвучало презрение, и Хиона спросила с интересом:

— Это единственная причина, почему вы меня спасли?

— Последние две недели славонские газеты были полны вами — превозносили вашу красоту, объясняли, как вы молоды. Слишком, слишком молоды, чтобы стать супругой короля Фердинанда. Что заставило вас согласиться на этот брак?

Человек во мраке говорил почти зло и, прежде чем Хиона успела ответить, добавил тоном, который раньше не употреблял:

— Ну конечно! Какая женщина способна устоять перед троном?

— Это не так! Совсем не так! — гневно ответила Хиона.

— Вы не хотите быть королевой?

— Нет, если король так стар, что почта годится мне в деды! И я не хочу выходить замуж за человека, которого не люблю!

— Любите? — повторил он. — Неужели вы хотите сказать, что бывают королевские браки по любви?

— Мои отец и мать горячо любили друг друга, — возразила Хиона. — И к их браку были препятствия потому что он был младшим сыном короля без королевства, но они очень друг друга любили и… и после его смерти мама так никогда и не стала прежней.

В ее голосе была особая трогательность, и после паузы человек во мраке сказал очень тихо:

— И вы надеялись обрести такую любовь?

— Конечно! Моей сестре судьба улыбнулась. Она нашла человека, которого любит и который любит ее. Если бы я отказалась поехать в Славонию или убежала бы и скрывалась, как я было решила сделать, тогда бы сюда заставили поехать Хлорис. Королева ведь сначала выбрала ее.

— Я могу понять, что произошло, — сказал человек во мраке. — И все же это возмутительно, это гнусно, что вас отправили сюда в полном неведении, чего вам ожидать или что такое брак с мужчиной, который… который настолько старше вас.

На последних словах он замялся, и Хиона почувствовала, что сказал он совсем не то, что собирался.

— Но я здесь, — сказала она тихим голоском, — и мне остается только выйти за короля, как и было уговорено.

Она услышала, как он со свистом втянул воздух, словно мысль об этом его возмутила и рассердила.

Но время шло, а ей столько еще хотелось узнать, что она сказала торопливо:

— Прошу, расскажите мне еще о том, что происходит. Так страшно ничего не знать, а от меня все скрывают. Насколько сильны патриоты?

Ей показалось, что он не ответит. Но секунду спустя он сказал:

— Настолько, насколько можно быть сильными без денег на оружие.

— И для страны действительно было бы лучше, если бы у власти стояли они, а не нынешний король?

Ответ она знала заранее, но хотела услышать эти слова от него.

И вновь она услышала, как он глубоко вздохнул, словно она предлагала ему сложную задачу.

— Что вам вообще известно о положении на Балканах в настоящий момент?

— Очень мало, — призналась Хиона. — Пока был жив папа, я знала гораздо больше, потому что он очень интересовался балканскими государствами и обсуждал положение в них со мной. Но английские газеты словно бы интересуются только великими державами, а мы бедны и ведем очень уединенную жизнь в Виндзоре и поэтому не слишком осведомлены.

— Хорошо, я попробую вам объяснить, — сказал человек, сидевший напротив нее. — 6 тысяча восемьсот семьдесят первом году возникла Лига трех императоров — австрийский, германский и русский императоры согласились сотрудничать для поддержания мира. Но только теперь, три года спустя, мы здесь в Славонии поняли, что их понятие о мире подразумевало включение всех независимых балканских стран в Австро-Венгерскую империю, которая подчиняется Германии.

Хиона ахнула:

— Неужели это правда?

— Поверьте мне, балканские страны одна за другой утрачивают независимость, и Славония очень скоро будет полностью австриизирована… или германизирована, если хотите.

— Я… не понимаю, — сказала Хиона. — Если так, то почему король выбрал в невесты английскую принцессу?

— Его принудила славонская партия в парламенте. И большая часть народа верит, что это единственный способ спасти страну от полного австро-немецкого засилья. Газеты больше года твердили, что только Великобритания может спасти Славонию. Собирались многолюдные митинги, писались настойчивые петиции, даже вспыхивали беспорядки — с единственной целью заставить короля выполнить волю народа.

Хиона промолчала, и секунду спустя он добавил;

— Так что королю пришлось уступить, чтобы избежать открытой войны, а то и революции, которые вспыхивают во всех балканских странах.

— Да-а… теперь я поняла.

— Но некоторые среди нас, — продолжал он, — считают, что этот брак укрепит положение короля, и вот они-то были готовы уничтожить вас, лишь бы помешать вам влить новые силы в монархию, которую они ненавидят и презирают.

— Потому что король австриец? — спросила Хиона.

— Есть и другие причины.

— Какие же?

— Не вижу смысла обсуждать их. Я спас вашу жизнь, вы спасли мою, а теперь мне пора. Могу только надеяться, что в будущем вы обретете немного счастья.

По его тону Хиона поняла, что он считает это очень маловероятным, и сказала порывисто:

— Мне страшно! По-моему, теперь мысль, что мне предстоит брак с незнакомым стариком, страшит меня даже больше, чем при отъезде из Англии.

— Я понимаю, — сказал человек во мраке. — И все же вы можете помешать тому, чтобы Славонию проглотили, как были проглочены другие страны.

— Я попытаюсь помочь вашей Славонии, — ответила Хиона. — Но понимаю, что это будет очень трудно.

— Слишком трудно, — резко сказал он, — и слишком тяжело для такого юного существа, как вы. Вам надо быть счастливой, свободной, а не превращаться в пешку в политической игре.

— Я так и сама думала, — ответила Хиона, — но мне оставалось только смириться с волей королевы.

— Не думаю, что она да и вообще кто-то в Англии имели хоть малейшее представление о том, что вас ожидает здесь.

Он сказал это очень тихо, словно себе, а не Хионе, и она испуганно вскрикнула:

— О чем вы? Что от меня скрывают? Я знаю, что-то есть такое, но никто не хочет говорить со мной откровенно. А мне будет легче взглянуть в глаза фактам, чем воображать ужасы, быть может, куда более жуткие, чем те, которые меня подстерегают на самом деле.

Человек во мраке сказал неожиданно:

— Дайте мне вашу руку.

Хиона без колебаний протянула ему руку, и он сжал ее в своих.

— Послушайте меня, принцесса, — сказал он. — Вы спасли мне жизнь с большой смелостью и находчивостью, каких я не ожидал бы найти в юной девушке, а после этого разговора в темноте я убедился, что в вас есть все, что должно быть присуще королеве. А народ моей страны, когда узнает вас ближе, преданно вас полюбит.

Его пальцы сжались еще крепче.

— Но я не отрицаю, что впереди вас ждут большие трудности, и прошу вас: обещайте, если они окажутся невыносимыми, вы попросите меня о помощи. Не знаю как, но клянусь, если это будет человечески возможно, я употреблю все средства в моем распоряжении, чтобы спасти вас.

Он говорил с таким глубоким чувством, что Хиона онемела, и только ее невидимые в темноте глаза широко открылись.

И одновременно она остро ощущала, что флюиды, исходившие от него и его рук, сжимавших ее руку, были почти электрическими, словно ей еще не приходилось встречать человека с такой могучей жизненной силой.

Когда он умолк, она произнесла тоненьким, почти детским голосом:

— Благодарю вас. Мне стало… легче на душе, потому что я знаю… вы будете… где-то рядом.

Помолчав, она спросила:

— Вы меня не забудете?

Она не сомневалась, что он улыбнулся, прежде чем ответить:

— Это было бы невозможно!

Он наклонил голову, и она почувствовала прикосновение губ к ее руке.

— А теперь я должен уйти.

— Но как? — спросила Хиона. — Ведь снаружи часовые.

— Да, — ответил он, — но если вы разрешите мне войти в вашу спальню, там в полу есть люк. Через него я спущусь на путь, и они меня не увидят.

— Ну а если увидят?

— Тогда меня застрелят, как уже застрелили бы, если бы вы меня не спасли.

— Прошу, прошу вас, поберегитесь, — умоляюще сказала Хиона.

— Непременно, — ответил он. — И не только потому, что об этом просите вы, но потому, что я верю, что нужен Славонии.

При этих словах он встал. Но прежде чем он отошел в непроницаемой темноте, она сказала:

— Предположим, мне понадобится ваша помощь. Как мне связаться с вами? Где искать?

— Пошлите мне известие с любым славонцем, которому будете доверять.

— И сказать, чтобы он передал его Невидимому?

— Конечно. Они поймут, а я восхищаюсь вами, моя маленькая принцесса, и если буду жив с Божьего соизволения, спасу вас.

Он умолк, и Хионе почудилось, что он смотрит на нее в темноте и видит ее, хотя сам остается невидимым.

Потом с легким вздохом он шагнул в сторону спальни.

— Подождите здесь, — сказал он. — И помолитесь, чтобы я добрался до тех, кто ждет меня.

— Я помолюсь от всего сердца, — ответила Хиона. — Да охранит вас Бог!

Никогда ничего подобного она в жизни не говорила и все-таки произнесла эти слова совершенно естественно.

Он открыл дверь ее спальни, и в светлом проеме она увидела его силуэт.

Он был высок, широкоплеч, строен и, видимо, очень силен.

Тут же дверь затворилась за ним.

Хиона начала молиться.

Из спальни не доносилось ни звука, но ей представилось, как он откидывает ковер и открывает люк, достаточно широкий, чтобы в него мог пролезть взрослый мужчина.

Вот человек, с которым она говорила, спускается на железнодорожное полотно под вагоном бесшумно и быстро.

И сейчас какой-нибудь солдат может услышать шорох, заметить движение в темноте и выстрелить в него.

— Господи, молю тебя, спаси его! — шептала Хиона.

Сложив ладони в мольбе, она чувствовала, как ее молитва возносится среди звезд к небесам, и в то же время напряженно вслушивалась, не прогремит ли выстрел, не раздастся ли предсмертный крик.

Прошло много времени, прежде чем она решила, что Невидимый благополучно спасся, и лишь тогда встала и вошла в спальню.

Как она и ожидала, ковер у изножья кровати был откинут, открывая крышку люка, которую спасшийся закрыл за собой.

Она расправила ковер, сняла атласный пеньюар и легла.

Час был уже очень поздний, а вернее, ранний, и она знала, что скоро звезды начнут гаснуть и бледные пальцы рассвета угасят сияние месяца.

А Невидимый будет уже далеко — целый и невредимый, как она надеялась.

Уже засыпая, она помолилась, чтобы он ее не забыл, как и обещал.

Проснувшись на следующее утро, она узнала, что они не смогут сразу отправиться в путь. Паровоз был сильно поврежден взрывом, и надо было дождаться другого из столицы, где король и члены правительства ждали ее прибытия.

Мизра еще не оправилась от вчерашних происшествий и очень возмущалась, что взрыв и крики нарушили покой ее высочества.

И все же у Хионы сложилось впечатление, что камеристка прекрасно знала, кто устроил нападение на поезд, и сочувствовала им.

Но посол и сэр Эдвард, когда явились в гостиную завтракать, негодовали на революционеров, называли их поведение позорным и предсказывали, что король примет против них гораздо более суровые меры, чем раньше.

— Не будь с нами такой большой охраны, нас всех могли бы зарезать спящими — сказала леди Боуден с дрожью в голосе. — Не понимаю, почему, когда армия столь велика, эти люди могут чинить такие беспорядки!

— Их трудно ловить, миледи, — сказал кто-то из свиты посла. — Один славонец как две капли воды похож на остальных славонцев, и как мы узнаем, что у крестьянина, катящего свою тачку на рынок, под овощами спрятана бомба, а у старого подметальщика улиц в кармане лежит пистолет?

— Вы пугаете ее высочество, — раздраженно сказал сэр Эдвард, — и полагаю, подобные разговоры неуместны, особенно за завтраком.

— Совершенно с вами согласен, — сказал славонский посол, — но уверяю вас, после моего доклада его величеству король прибегнет к самому суровому воздаянию за вчерашнее гнусное покушение.

Хиона не выдержала и задала вопрос, давно ее мучавший:

— Сколько было убитых?

— Двое наших солдат получили тяжелые раны, — ответил славонский посол, — и я знаю, что многие революционеры получили пули, но товарищи, обратившись в бегство, унесли их с собой.

Хиона промолчала. Что они подумали бы, скажи она им, что ночью провела по крайней мере час в обществе вождя революционеров — с Невидимым.

Наконец подъехал сменный паровоз, и поезд отправился дальше со всей скоростью, какую дозволяла крутизна склонов. Теперь Хиона могла любоваться видами, которые оказались даже прекраснее, чем она ожидала.

Высокие горы, многие в шапках вечных снегов, окружали широкую долину внизу.

По ней струилась серебристая река, петляя среди сочных лугов и цветущих рощ, между которыми были разбросаны крохотные деревушки, почти все состоявшие из беленых домиков под красными черепичными крышами.

Все это настолько очаровало взгляд, что Хиона мысленно спрашивала отца, есть ли на всем Балканском полуострове страна красивее Славонии.

Там и сям у железнодорожного полотна стояли кучки людей, с восхищением глядя на поезд. И Хионе они очень понравились — женщины в большинстве были настоящими красавицами, а мужчины — широкоплечими, атлетического сложения.

И еще Хионе они показались улыбающимися людьми. Словно зная, кого везет этот поезд, они приветственно махали руками, и Хиона махала в ответ.

Было далеко за полдень, когда они наконец остановились у перрона вокзала в Дюрике.

Повсюду флаги, флаги, флаги — славонские бок о бок с Юнион Джеком, и повсюду цветочные гирлянды.

На красном ковре против того места, где должен был остановиться вагон Хионы, толпились сановники и офицеры в мундирах, увешанных орденами. В центре она увидела человека в шляпе с плюмажем и не усомнилась, что это король.

Она вдруг почувствовала, что не в силах взглянуть на него, но тут же одернула себя и приготовилась держаться так, как от нее ждала бы ее мать. Тем не менее ее охватило сумасшедшее желание убежать, спрятаться, положить конец этому фарсу с браком.

Но она вздернула подбородок и сказала себе, что не станет никого бояться, даже пятидесятидвухлетнего короля, и сумеет скрыть свои чувства, как подобает принцессе.

Некоторым утешением ей служило платье, которое ее мать предназначила для этого случая, — очень красивое, очень дорогое, нежно-голубого цвета, отделанное кружевом с голубыми лентами и украшенное миниатюрными розочками.

Когда она спустилась из вагона на устланный красным ковром перрон, Хиона выглядела очень юной и обворожительно прелестной.

— Разрешите мне приветствовать вас в мой стране, — произнес король по-английски с заметным немецким акцентом, довольно хриплым голосом. — Мы приветствуем вас от всего сердца. Я и мой народ постараемся сделать вас счастливой.

Хиона подумала, что речь эту кто-то написал для короля — он спотыкался на некоторых словах и явно напрягал память, а не говорил свободно.

Но этого и следовало ожидать. И тут, глядя на него, она поняла, что отталкивает ее не столько его возраст, сколько жестокость в очертании узкогубого рта и холодный взвешивающий взгляд.

Она быстро произнесла по-немецки ответную речь, которую сочинила еще дома, показала матери, а получив ее одобрение, выучила наизусть.

— Благодарю ваше величество за ваш любезнейший милостивейший прием. Я счастлива, что я здесь, в вашей прекрасной стране, и уверена, что полюблю ее так же, как люблю Англию.

Если король и был доволен ее ответом, он ничего не сказал, а только несколько раздраженно представил ей стоящих рядом с ним на платформе.

Женщин среди них не было, как сразу заметила Хиона, зато Имелся премьер-министр, другие члены кабинета, а также полдюжины генералов и городских советников с тяжелыми золотыми цепями на шее, под тяжестью которых они словно пригибались.

Все они хотели приветствовать Хиону, но король нетерпеливо на них поглядывал.

— Идемте, идемте! — сказал он по-немецки и повел ее вперед. — Вы опоздали и, хотя помешать этому было невозможно, теперь мы должны наверстать упущенное время.

Хиона не понимала, откуда такая спешка, но она не успела и рта открыть, как очутилась в открытом ландо рядом с королем, и оно покатило по улице под приветственные крики горожан, толпившихся на тротуарах.

Она махала им, хотя заметила, что король ни разу даже руки не приподнял.

Он сидел, выпрямившись, и смотрел на толпы так, словно в любую секунду ожидал появления наемного убийцы.

И действительно, вдоль всего пути следования ландо стояли цепи солдат, а лошади бежали быстрой рысью, и Хиона почувствовала, что это — непростительное невнимание к людям, которые простояли тут несколько часов, чтобы увидеть ее:

Однако она не решилась попросить короля приказать кучеру ехать медленнее, но только принялась махать особенно усердно, лелея надежду, что они все-таки сумеют понять по ее улыбке, как она им благодарна за такую восторженную встречу.

Когда впереди показался дворец, король впервые нарушил молчание, которое царило между ними всю дорогу.

— Не стоит столько махать. Они хотели королеву-англичанку, вот и получили ее!

Хиона посмотрела на него с удивлением, и спросила:

— А вы не хотели?

— Да нет же, нет! — резко сказал король. — И я очень рад видеть вас тут.

Она, однако, подумала, что особого восторга он не изъявил, и решила, что, может быть, он стесняется, как иона.

Огромный дворец, воздвигнутый несколько столетий назад, стоял высоко над городом и, как знала Лиона, был окружен прекрасными садами.

К. дверям вела длинная лестница, устланная красным ковром, и, поднимаясь по ней, Хиона недоумевала, почему молча идущий с ней рядом король не предложил ей опереться на его руку, как, казалось бы, требовали обстоятельства.

В вестибюле у дверей их ждала еще одна толпа придворных, которых король представил ей с небрежной поспешностью, явно не желая тратить время на церемонии.

Затем они вошли в великолепный зал, за которым находилась столовая.

— На пустяки у нас нет времени, — быстро сказал король. — Из-за задержки в два часа вы будете есть в дорожном костюме.

Его властный тон чуть было не толкнул Хиону сказать, что она все-таки предпочла бы сначала снять шляпу и вымыть руки.

Но она не сомневалась, что он выйдет из себя, если она это скажет.

Едва подъехали встречавшие ее на вокзале, как они все поспешили в столовую, где уже ждали другие приглашенные.

Их Хионе не представили, но они встретили ее рукоплесканиями.

Торопливо шагая рядом с королем к их месту во главе стола, Хиона пыталась улыбаться и любезно наклонять голову.

Они сели, епископ прочитал молитву, и тогда король спросил:

— Так что же произошло вчера ночью? Я намерен сурово покарать виновных, а также тех, чьей обязанностью было обеспечить безопасность поезда на перевале. Просто позор, что с вами произошло подобное, едва вы пересекли границу этой страны.

— Но все обошлось, — ответила Хиона, — и я думаю, лучше было бы просто забыть об этом.

— Забыть? — резко переспросил король. — Абсолютный вздор! Дайте этим людям палец, и они отхватят всю руку! Последнее время они ведут себя возмутительно, и я не намерен терпеть! Пусть знают, что я не собираюсь мириться с их бунтовщическими замашками! Он говорил грубым, властным голосом, и на мгновение все вокруг испуганно замерли, а король продолжал:

— Только Богу известно, что произойдет, раз дело уже дошло до того, что мы не можем сделать и нескольких шагов, чтобы на нас не нападали и не швыряли в нас бомбы! А ведь обязанность тех, кто нас охраняет, — предотвращать подобное.

Он свирепо взглянул на генерала, сидевшего через три человека от него, и, хотя выглядел генерал весьма внушительно, Хионе почудилось, что он совсем сник под взглядом короля и его багровое лицо побледнело.

— Вы слушаете, что я говорю, генерал? — грозно спросил король.

— Заверяю ваше величество, что будет сделано все, чтобы эти преступники предстали перед судом.

— Надеюсь, очень надеюсь, — сказал король. — Это же просто позор! Не говоря обо всем прочем, мы опоздали к завтраку!

Когда подали этот завтрак, кушанья оказались очень тяжелыми — немецкой кухни, решила Хиона.

Всевозможные мясные блюда, которые король и его гости поглощали с большим аппетитом, как и рыбу в кляре, поданную раньше, как и кремовые пудинги, поданные на десерт.

Хионе очень понравилась рыба, пойманная, как она решила, в серебряной реке, а также овощи, совсем не похожие на те, какие она ела в Англии.

От вина она отказалась, так как дома ей не разрешалось пить ничего, кроме воды, исключая рюмочку на Рождество или в какой-нибудь другой такой же праздник.

Она заметила, что вина подавались самые разные, а гости пили с наслаждением — их рюмки наполнялись снова и снова.

Завтрак тянулся очень долго — одно блюдо сменяло другое, выпитые бутылки сменялись полными, и Хионе казалось, что скоро настанет время пить чай.

Не говоря уж о приветственных, адресованных ей речах — премьер-министра, верховного судьи и других удивительно скучных сановников, которые, видимо, понятия не имели, когда следует замолчать и сесть.

Конечно, говорили за столом только по-немецки, и Хиона была рада, что знает этот язык, хотя он ей никогда не нравился.

Она предпочла бы славонский, который, как ей рассказывал капитан Дариус, отличался мягкостью и музыкальностью, а некоторые слова и выражения сами по себе были чистой поэзией.

Когда завтрак наконец подошел к концу, она чувствовала себя совсем измученной. Но тут к ней подошла леди Боуден, чтобы представить ей присутствовавших на завтраке дам, хотя их было немного.

В конце концов, когда, по мнению Хионы, все было сказано, ей разрешили удалиться к себе в спальню, где, к большому ее облегчению, ее ждала Мизра.

— Вы, наверное, очень устали, ваше высочество, — сочувственно сказала камеристка.

— Очень, — ответила Хиона. — Никогда еще я не выслушивала столько длиннейших речей и столько одних и тех же слов, повторяемых снова и снова.

Она засмеялась, а Мизра сказала:

— Так уж всегда: австрийцы и немцы — они говорят, говорят, пьют и пьют. А иногда распевают песни, но только не во дворце.

Хиона оглядела спальню, решила, что она безобразна, но затем подумала, что она тут временно: после венчания ей предстоит поселиться в парадных покоях.

Словно угадывая ее мысли, Мизра сказала:

— Прежде, говорят, во дворце было очень красиво, но теперь занавесы с кроватей сняли, а много чудесных картин убрано на чердак.

— Но почему? — спросила Хиона.

— Его величество считает, что все это ненужные пустяки и напрасная трата времени.

Хиона засмеялась.

Она уже успела догадаться, какую важность король придает времени.

Она медленно сняла шляпу и платье, в котором приехала, и Мизра посоветовала ей отдохнуть перед обедом.

Хиона поймала себя на том, что она думает о короле как о человеке и ее муже, и поняла, что находит его отталкивающим, причем не только из-за возраста.

С того момента, когда она спустилась на перрон, он не нашел для нее ни одного доброго слова, а только торопился поскорее закончить церемонию встречи с ней.

Ей пришло в голову, что он зол, так как его принуждают жениться, и испытывает такое же нежелание вступить в брак с ней, как она — с ним.

— Быть может, мы пойдем каждый своим путем, — сказала она себе, глядя на свое отражение в зеркале.

И словно опять увидела жестокую складку узких губ короля, его враждебный, как она думала, взгляд, и ей стало страшно.

Страшно не только от мысли, что он будет ее мужем, но и от чего-то еще, хотя от чего именно, выразить словами она не сумела бы.

Но это нечто было таким ощутимым, что ее охватил ужас.

Глава 5

Хиона посмотрела на себя в зеркало и решила, что никто не сможет поставить ей в вину, будто она не постаралась выглядеть привлекательной при первом своем официальном выезде.

Мать выбрала это светло-желтое платье цвета весенних солнечных лучей, оно подчеркивало мягкую золотистость ее волос и придавало ее глазам даже еще большую таинственность.

Шляпа была отделана желтыми розанами, и, когда Мизра подала ей перчатки и маленький атласный ридикюль, она решила, что даже король должен будет признать ее элегантность.

Она уже собралась спуститься вниз, когда в дверь постучали и лакей доложил:

— Сэр Эдвард Боуден просит ее высочество поговорить с ним, прежде чем ее высочество присоединится к его величеству, и я должен проводить ее высочество в гостиную, где он ее ожидает.

Хиона тотчас направилась к двери со словами:

— Я готова.

Лакей был человек в годах и, видимо, служил во дворце давно, а потому она его спросила:

— Вам довелось видеть здесь много перемен?

Спросила она по-славонски и медленно. После паузы он ответил:

— Я поступил сюда на службу еще молодым человеком, ваше высочество, при прежнем короле. В те дни дворец был счастливым местом.

Тон его был таким, что ему не нужно было ничего добавлять, и Хиона пошла рядом с ним по длинным коридорам, а затем по великолепной двойной лестнице спустилась в мраморный зал.

Оттуда лакей проводил ее в небольшую, скудно обставленную комнату. Тут, предположила она, ждали те, кому король назначил аудиенцию.

— Доброе утро, ваше превосходительство, — сказала Хиона. — Вы будете сопровождать меня в парламент, где, как я поняла, его члены намерены преподнести его величеству и мне какой-то замечательный свадебный подарок?

— Я буду сопровождать ваше высочество, — ответил сэр Эдвард — но прежде мне необходимо сообщить вам нечто важное.

— Что именно? — не без опасений осведомилась Хиона.

— Вчера вечером его величество и его советники поставили меня в известность, что было бы лучше, если бы вы взяли другое имя.

— Другое имя?! — удивленно воскликнула Хиона.

Этого она никак не ожидала. Сэр Эдвард был, видимо, смущен.

— Его величество полагает, что вам как царствующей королеве подошло бы более обычное имя.

Хиона молча посмотрела на него, а потом сказала:

— Мне кажется, его величество подразумевает, что я ношу греческое имя, которое будет более по вкусу славонцам, чем немцам.

Сказала она это резко, и сэр Эдвард оглянулся через плечо, прежде чем ответить:

— Я боялся, что ваше высочество может огорчиться, но его величество желает, чтобы вы венчались с ним, нося имя, более ему привычное.

Хиона промолчала, и сэр Эдвард продолжал:

— Он порекомендовал несколько. Матильда — это имя его матери, Вильгельмина — имя ему особенно приятное, или, может быть, Гертруда.

Хиона перевела дух и ответила:

— Имя для меня выбрали мои родители при моем крещении. И я им горжусь, потому что мой отец был греком. Будьте добры, сообщите его величеству, что я не изменю своего имени. Будь мой отец жив, он этого не одобрил бы.

Сэр Эдвард вздохнул.

— Его величество будет очень… огорчен.

Запинка перед последним словом убедила Хиону, что он намеревался сказать «недоволен».

В ней внезапно проснулась гордость, какой она в себе и не подозревала. Нет, она не позволит королю помыкать ею, а эта смена имени — первый шаг в задуманном им плане сломить ее, уничтожить как личность.

— Мое имя Хиона, — сказала она твердо, — и замуж я выйду, не меняя его. Если король против него, я убеждена, что славонцам оно понравится.

Выражение на лице сэра Эдварда сказало ей, что последнее совершенно короля не интересует.

Хиона не намеревалась спорить дальше, а потому направилась к двери со словами:

— Полагаю, его величество ждет меня, и, как известно вашему превосходительству, мне не следует опаздывать.

Прежде чем сэр Эдвард успел ответить, она вышла в зал, где, как она и полагала, их уже ждал адъютант, чтобы проводить к королю.

Хиона сделала королю реверанс, и он сказал почти добродушно:

— Доброе утро! Вы пунктуальны, что весьма похвально, так как нам предстоит много дел, и карета уже ждет.

Не дожидаясь ее ответа, он направился в вестибюль и вышел в парадную дверь.

Она не могла не признать, что при всей его грубости он хотя бы выглядел очень величественно в мундире, сверкающем орденами, с голубой лентой через плечо и в той же шляпе с плюмажем, в которой он был на вокзале.

Заметила она и шеренги солдат по сторонам дороги от дворца к воротам, и кавалерийский эскадрон, который должен был эскортировать их карету.

Однако в карете она не оказалась наедине с королем. Напротив них сидел офицер, почти не уступавший королю великолепием мундира, и дородная неуклюжая немка, которая была накануне представлена Хионе как одна из двух ее фрейлин, баронессы и графини. Обе они были седовласы, обеим было под пятьдесят, и ей невольно пришло в голову, что кто-то мог бы позаботиться, чтобы хотя бы одна из них была ближе ей по годам.

Однако король дал ясно понять, что баронесса и графиня будут обучать ее дворцовому этикету, и Хиона не сомневалась, что они уподобятся гувернанткам и будут придираться к ней по всяким мелочам.

Ехала с ними баронесса, и король явно внушал ей такой ужас, что она отвечала что-то невнятное, когда Хиона любезно пожелала ей доброго утра, а затем сказала, что поездка в парламент, вероятно, будет очень приятной.

Поэтому Хиона все свое внимание сосредоточила на толпах, запрудивших улицы, по которым они проезжали. Едва они выехали из дворцовых ворот, как раздались приветственные крики.

И вновь Хиона заметила, что солдаты по сторонам улиц стоят плотными шеренгами и, более того — спиной к королевскому кортежу и лицом к толпам, словно выглядывая возможного убийцу.

Однако казалось, что настроение у всех прекрасное. Светило солнце, деревья были усыпаны цветами, а дети — многие на плечах у отцов — размахивали бумажными британскими флажками.

Хиона махала в ответ, хотя король опять сидел, неподвижно выпрямившись, рядом с ней и словно не замечал приветственных криков.

Лошади бежали так же быстро, как и когда везли ее во дворец с вокзала, и когда карета начала сворачивать с одной широкой магистрали на другую, Хиона сказала королю:

— Наверное, не обязательно ехать так быстро! Эти люди столько времени ожидали нас, а мы проносимся мимо в мгновение ока.

— У нас нет времени медлить, — ответил король. — К тому же это может быть опасно.

— Неужели вы правда думаете, что кто-то может бросить в нас бомбу или выстрелить, когда кругом столько солдат? — спросила Хиона.

Она говорила шутливым тоном, но король нахмурился.

— Нет смысла рисковать, — ответил он.

Его тон заставил Хиону снова с облегчением обернуться к ликующим толпам.

Они выехали на широкую красивую площадь, и впереди она увидела здание парламента — прекрасной постройки здание из серого камня с садом перед ним, где центральная аллея была устлана красным ковром, по которому ей предстояло пройти рядом с королем, когда они выйдут из кареты.

Живой барьер из солдат удерживал толпы по обе стороны аллеи, и солдаты были подобраны такие высокие, что, решила Хиона, вряд ли стоящие за ними могли что-нибудь толком увидеть.

Она улыбалась и махала рукой в ответ на их приветствия, хотя король, едва ступив на землю, сразу быстро направился по аллее к ступеням парламента.

На верхней ступени их ждали премьер-министр и члены кабинета.

Хиона с трудом держалась наравне с королем, как вдруг между двумя солдатами проскользнул малыш лет трех и побежал к ней.

В кулачке мальчуган зажимал розу и радостно протянул ей цветок.

Хиона остановилась, а к мальчику бросился офицер, стоявший перед шеренгой солдат.

Но Хиона подбежала к ребенку первая.

Она пригнулась, так что их лица почти соприкоснулись, взяла розу и сказала ласково по-славонски:

— Спасибо, ты подарил мне очень красивый цветок.

— Для класивой плинцессы, — пролепетал малыш.

Она улыбнулась ему и спросила:

— Как тебя зовут?

— Ваше высочество, — перебил малыша офицер. — Этому ребенку тут не место, я должен его унести.

Хиона с улыбкой подняла на него глаза.

— Вздор! — сказала она. — Он подарил мне цветок, а это никак не может быть опасным.

Она увидела, что офицер не только не улыбнулся ей в ответ, но, напротив, свирепо нахмурился. Выпрямившись, она подхватила малыша на руки.

— Я отнесу его матери.

Офицер охнул, но не решился ей помешать.

Хиона отнесла ребенка туда, где какая-то женщина вырывалась от двух удерживавших ее солдат.

Малышу, видимо, понравилось, что Хиона его несет, а когда она подошла к его матери, внезапно наступила тишина, словно все онемели от изумления.

— Ваш сын очень красивый мальчик, — сказала Хиона по-славонски. — Сколько ему лет?

— Т-только… т-три годика… милостивейшая… госпожа, — еле выговорила женщина в полном ошеломлении.

Хиона отдала ей сына и сказала:

— Мне очень понравилась роза, которую он мне подарил. Благодарю вас от всего сердца.

Мать взяла у нее ребенка, а когда она повернулась, чтобы присоединиться к королю, толпа разразилась приветственными криками.

Король, словно не веря своим глазам и ушам, стоял на нижней ступени, и его лицо показалось ей очень сердитым.

— Прошу прощения, что заставила ждать ваше величество, — сказала Хиона чуть дрогнувшим голосом.

— Этого ребенка не должны были пропустить к вам, — ответил король. — А вы не должны были его замечать. Дежурный офицер получит выговор за небрежность.

— Такой маленький мальчик способен проскользнуть сквозь что угодно, — улыбнулась Хиона. — Он принес мне розу. — Она показала цветок королю. — По-моему, это очень трогательно.

— Недопустимо, абсолютно недопустимо! — воскликнул король.

Он начал подниматься, громко топая, так что каждый его шаг словно повторял это слово.

Премьер-министр приветствовал их длинной и, как подумала Хиона, опять крайне скучной торжественной речью.

Затем она очутилась на возвышении в одном конце огромного зала, где сидели все члены парламента и их жены.

Едва они с королем показались на возвышении, все встали, приветствуя их совсем не так горячо, подумала Хиона, как толпы на улицах.

Когда она и король сели, начались речи, и каждая казалась ей напыщеннее предыдущей.

Конечно, все они произносились по-немецки, и она без труда определила, что кабинет состоит только из австрийцев и немцев, а вот члены парламента, она и без объяснений поняла, почти все были славонцами.

Первая часть церемонии заняла добрый час, и только тогда им преподнесли подарок — массивное золотое украшение для банкетного стола.

Затем король поблагодарил собравшихся за их любезность и выразил надежду, что его брак, знаменующий союз между Славонией и Великобританией, принесет в страну мир, которого она так жаждет.

Лишь некоторые члены парламента, заметила Хиона, захлопали, когда он упомянул о ней, и она догадалась, что остальные принадлежали к тем славонцам, которые считали, что англичане укрепляют ненавистный им режим.

О том, чтобы она их поблагодарила, даже речи не было, и когда церемония завершилась, оказалось, что разговаривать она может только с членами кабинета, так как члены парламента и их жены вышли через другие двери.

И вновь она шла с королем по аллее, а когда они поравнялись с местом, где к ней выбежал мальчик, ей показалось, что приветственные крики зазвучали громче и искреннее, чем те, которые она слышала прежде.

Женщины махали носовыми платками, мужчины — шляпами, а детей на плечах отцов, казалось, стало заметно больше.

Во дворец они возвращались с той же быстротой, и только когда они вышли из кареты и поднимались по лестнице, король нарушил молчание:

— В следующий раз игнорируйте тех, кто попытается к вам подойти, будь то ребенок, мужчина или женщина. Я приму меры, чтобы больше никто не мог прорваться сквозь охрану. К несчастью, наши солдаты не так хорошо обучены, как я желал бы, но мы вынуждены набирать их из туземцев.

— Вы хотите сказать, что они славонцы?

— Разумеется, славонцы, — ответил король. — Безмозглые болваны! У нас есть отличные инструкторы, но их ничему не удается обучить.

Сказал он это очень сердито, а затем добавил:

— Если они опять по своей распущенности допустят повторение утреннего происшествия, вы проигнорируете случившееся. Вы поняли?

Они уже вошли в вестибюль, и Хиона решила не возражать королю в присутствии слуг.

И такой шум из-за трехлетнего мальчика! Она все еще держала розу, которую он ей подарил.

Второй завтрак снова тянулся нескончаемо, а когда Хиона наконец смогла уйти в свою, как она полагала, личную гостиную, ее там поджидали обе ее фрейлины.

— Я подумала, ваше высочество, что сейчас самое подходящее время объяснить вам некоторые правила этикета, соблюдение которых во дворце его величество требует неукоснительно.

Хиона покачала головой.

— Мне очень жаль, — сказала она, — но я хотела бы побыть сейчас одна, чтобы написать своей матери. Сообщить ей, что происходило после моего приезда сюда, и рассказать о поездке.

Баронесса встревожилась.

— Надеюсь, ваше высочество не упомянет в письме к принцессе о прискорбном и возмутительном нападении на ваш поезд, которое устроили эти ужасные революционеры. Думаю, это ее напрасно встревожило бы.

— Насколько мне известно, — ответила Хиона, — только двое из них были ранены, а мы все остались целы и невредимы, так что все обошлось.

— Ваше высочество очень смелы, — сказала баронесса. — Но я слышала, его величество отдал приказ, чтобы революционеров, которые будут изловлены в следующем месяце, немедленно вешали, чтобы им неповадно было устраивать такие нападения.

— Ах, нет! — воскликнула Хиона. — Это жестоко и не нужно! И ведь могут схватить невиновного!

— Всех революционеров следует уничтожить, — объявила баронесса. — Вы согласны, графиня?

— О, конечно, — ответила вторая фрейлина. — Если его величество не будет держать их в узде, никто из нас не сможет спать спокойно.

Хиона решила, что было бы ошибкой продолжать этот разговор. Но беспощадные намерения короля привели ее в ужас.

Ведь даже если бы первоначальный план был приведен в исполнение и поезд сожгли, как сказал ей Невидимый, и она сгорела бы в нем, страшнее воздаяния придумать было бы нельзя.

Однако она дала ясно понять, что хочет остаться одна, и фрейлины удалились, но с таким видом, словно их ожидает суровый выговор за неисполнение своих обязанностей.

Хиона села за секретер в углу комнаты и начала письмо матери и Хлорис.

Она написала, как ей их не хватает, а затем перешла к рассказу о своем прибытии в Дюрик, рассудив, что баронесса была права и нет нужды пугать принцессу упоминанием о происшествии на перевале.

На корабле она уже написала им несколько длинных писем, в комическом тоне сообщив об эпидемии морской болезни среди пассажиров.

Не забыла она упомянуть и о том, как славонский посол после стольких забот, чтобы она ни на минуту не оставалась одна, не выдержал волн Бискайского залива, и леди Боуден тоже, так что они удалились в свои каюты и вышли из них только в Средиземном море.

Теперь она пожаловалась матери на длиннейшие, скучнейшие речи по-немецки, которые должна была выслушивать на вокзале и утром в парламенте.

Письмо она заключила так:

«Если бы только, мама и Хлорис, вы были здесь, как мы бы смеялись, но улыбки во дворце — редкость. Наверное, потому, что у короля нет для них времени».

Она уже описала, как король все время торопится и как их карета мчится по улицам.

Она как раз заканчивала письмо, когда из спальни в гостиную вошла Мизра.

— Простите, ваше высочество, — сказала она, — но сейчас пришел лакей доложить, что у дверей ждет депутация матерей с детьми. Дети принесли цветы для вас, и матери спрашивают, понимая, какая это дерзость, смогли бы вы их принять.

Хиона положила перо.

— Ну конечно! — сказала она. — Распорядитесь, чтобы депутацию проводили в одну из гостиных. Я сейчас же спущусь к ним.

Мизра замялась.

— Лакей, ваше высочество, говорит, что не может справиться у дворецкого, тот сейчас отдыхает, а сам он не знает, как следует поступить в подобном случае.

— Поступить следует так — проводить женщин в какую-нибудь гостиную, как я уже сказала, — ответила Хиона. — Не думаю, что их много.

— Десять — пятнадцать, ваше высочество, и их дети.

— Передайте лакеям мое распоряжение, — приказала Хиона.

Мизра торопливо вышла, а Хиона дописала письмо, положила в конверт и запечатала.

Потом пошла в спальню, где ждала Мизра, и сказала:

— Отправьте мое письмо, Мизра. А где депутация?

— В первой комнате справа от входной двери, ваше высочество, — ответила Мизра, — но я не совсем уверена, что вы поступаете правильно.

— Я еще никогда не принимала депутаций, — ответила Хиона, — и намерена получить от этого удовольствие сполна.

Она засмеялась и решительным шагом направилась по коридору к лестнице, втайне опасаясь, что, если она не поспешит, кто-нибудь отправит женщин восвояси, прежде чем она их увидит.

Лакей, тот самый, что поднялся наверх, решила она, открыл перед ней дверь, выходившую в мраморный зал, и она вошла в небольшую комнату, видимо, приемную для просителей.

Там, как и сказала Мизра, она увидела десяток женщин, и около каждой стоял ребенок, а то и два с букетиками в ручонках.

Видимо, все они чувствовали себя неловко и жались друг к другу с нервным видом.

Однако Хиона заметила, что многие из них были очень красивы, а те, что помоложе, просто блистали красотой — огромные глаза, ниспадающие на плечи волосы.

Все они были одеты в национальные костюмы — прелестный бархатный корсаж, юбка колоколом и вышитый передник, какие можно увидеть на Балканах повсеместно.

Когда Хиона вошла, они восторженно зашептались, что было куда красноречивее официальных приветствий.

— Вы так добры, что решили посетить меня, — сказала Хиона по-славонски.

Тут они дружно вскрикнули от радостного удивления, а одна, в которой Хиона узнала мать малыша, преподнесшего ей розу, сказала:

— Я же говорила, что ее высочество говорит на нашем языке!

— Всю дорогу сюда я его учила, — объяснила Хиона. — Но если я буду делать ошибки, вы должны извинить меня и помочь мне их исправить.

— Просто чудо, что мы понимаем ваше высочество, а вы понимаете нас! И мы никак не ждали, что английская принцесса будет так красива и так умна!

Хиона засмеялась и взяла букетики у детей, спрашивая, как их зовут и сколько им лет. Все они ей очень понравились.

Как она уже написала матери, девочки были прелестны, как ангелочки.

— А я не ждала, что вы все в Славонии так красивы! — сказала она. — Но в такой прекрасной стране и люди должны быть прекрасными.

— Вы тоже редкая красавица, ваше высочество, — сказала наиболее смелая. — Может, теперь, когда вы здесь, все пойдет по-другому.

— По-другому? — переспросила Хиона. — Но в чем? Наступило короткое молчание, а потом они заговорили наперебой:

— Никто о нас не думает, школы очень плохие, учителей не хватает. Наши дети, даже самые способные, не могут получить настоящее образование.

— Это никуда не годится! — воскликнула Хиона.

— Да, ваше высочество, но как ни протестуют некоторые члены нашего парламента, для народа не делается ничего!

Хиона не сказала того, чего хотела бы, зная, что это было бы ошибкой.

И принялась расспрашивать женщин о их жизни. Как она и предполагала, их мужья были простыми ремесленниками или рабочими, и только одна сказала, что ее муж служит мелким чиновником в каком-то министерстве.

И еще из их слов она поняла, что они очень бедны и особенно тяжело приходится городским жителям, ведь крестьяне хотя бы могли сами обеспечивать себя едой.

Ей так много хотелось сказать им! Но она знала, что необходимо соблюдать осторожность, а затем, опасаясь, что их могут прервать, она решила, что пора с ними попрощаться.

— Мне бы хотелось угостить детишек чем-нибудь, — сказала она.

И тут же, подчиняясь порыву, дернула сонетку. Дверь открылась мгновенно, и она заподозрила, что дежурные лакеи подслушивали за дверью.

— Принесите какое-нибудь печенье, пирожные или шоколад для детей, — распорядилась она. — Думаю, у главного повара что-нибудь найдется. А их ведь немного.

Она говорила по-немецки. Лакей поклонился и вышел.

— Умоляем, ваше высочество, не затрудняйтесь из-за нас, — сказала одна женщина. — Мы считали, что поступим очень дерзко, придя сюда. Мы никогда еще не бывали внутри дворца, но вы были так добры, что нам хотелось сказать вам, как мы восхищаемся вами.

— Я очень рада, что познакомилась с вами, — ответила Хиона. — И надеюсь, у меня будет много случаев поговорить с другими славонцами, как я говорила с вами.

По выражению их лиц она поняла, что они считают это очень маловероятным.

Тут, к счастью, и гораздо быстрее, чем она ожидала, вошел лакей с подносом затейливых пирожных, от которых дети пришли в восторг, да и их матери тоже.

Они быстро съели угощение, а затем, словно, как и Хиона, чувствуя, что им не стоит задерживаться, начали с ней прощаться.

Хиона хотела было пожать им руки, но, к ее смущению, они низко приседали перед ней, а потом становились на колени, чтобы поцеловать ей руку, а детишки следовали их примеру.

Их благодарность была просто трогательной, и Хиона, выйдя из дверей, чтобы помахать им на прощание, подумала, что в Дюрике она хотя бы приобрела нескольких друзей.

Когда она повернулась, чтобы пройти назад во дворец, перед ней вырос адъютант.

— Его величество желает поговорить с вами, ваше высочество.

— Где он? — спросила Хиона, и сердце у нее болезненно подпрыгнуло, точно у школьницы, которую поймали на запрещенной шалости.

— Его величество в своем личном кабинете, — ответил адъютант. — Разрешите, я провожу вас туда.

Хиона пошла следом за ним по нескончаемым коридорам в ту часть дворца, где, как она догадалась, находились личные апартаменты короля.

Комната, в которую она вошла, была большой, темной и настолько германской, что, казалось, ее перенесли сюда целиком с севера Европы.

Стены были обшиты массивными темными панелями, кресла и диван не выглядели особенно удобными и были обтянуты коричневой кожей. Внушительных размеров письменный стол был погребен под бумагами, а на стенах в черных резных рамах висели портреты, видимо, предков короля.

Король сменил парадный мундир, в котором выезжал утром, но все равно выглядел очень импозантно.

Когда Хиона вошла, он встал из-за письменного стола, глядя на нее.

Когда она подошла ближе и сделала реверанс, он сказал:

— Мне доложили, что вы без моего разрешения приняли каких-то женщин с их детьми, не имевших ни малейшего права обращаться к вам. Те, кто впустил их во дворец, просто лишились рассудка!

Голос его был таким яростным и свирепым, что Хиона даже не испугалась. Ей хотелось смеяться.

— Вы принимаете это к сердцу слишком уж серьезно, — сказала она. — Просто несколько молодых матерей хотели меня увидеть и привели своих детей. Меня это очень тронуло, и я надеюсь, это послужит моему сближению со славонским народом, чего, наверное, не произошло бы, если бы маленький мальчуган не преподнес мне розу в саду парламента.

Король уставился на нее, словно не веря своим ушам.

Так как он молчал, она отошла к ничем не украшенному камину и оглядела кабинет.

— Это ваши предки? — спросила она, указывая на портреты. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы рассказали мне о них.

Король обошел стол и направился к ней.

— Я скажу вам только одно, — произнес он громовым голосом, — вы в моей стране и извольте вести себя прилично! Да как вы посмели пригласить в мой дворец уличное отребье! Как вы посмели угощать их моими пирожными! Не смейте повторять ничего подобного!

— Но почему? — спросила Хиона. — Что такого, если несколько женщин захотели представиться своей будущей королеве, догадываясь, что она любит детей?

— Вы смеете мне возражать? — рявкнул король. — Я этого не потерплю! Как вы смеете идти мне наперекор? Если вы вообразили, что можете давать здесь волю вашей британской спеси, вашему британскому презрению ко всем, кто не англичанин, вы очень ошибаетесь!

Он словно плевал в нее каждым словом. Она невольно отвела глаза, шокированная яростью, которую читала в его глазах, а он внезапно поднял руку и дал ей пощечину, говоря:

— Ты будешь меня слушать, проклятая? Я не потерплю британской надменности, британского вольного духа! Чем скорее ты это поймешь, тем лучше!

Оглушенная ударом, Хиона в изумлении уставилась на него, но он тут же схватил ее за плечи и начал трясти.

Он был крупным, сильным мужчиной, и тряс ее, словно терьер — кролика, пока из ее волос не посыпались шпильки и волосы не упали ей на плечи.

Затем внезапно, так что она не успела вскрикнуть, он швырнул ее на кожаный диван, и она ушибла голову о твердую спинку.

— Это научит тебя слушаться! — взревел он. — А в следующий раз, когда ты меня ослушаешься, я изобью тебя так, чтобы ты отвыкла своевольничать!

Он замолчал, переводя дух, а потом продолжал, приходя в такое бешенство, что казалось, на его губах вот-вот заклубится пена.

— Я не допущу, чтобы моя жена бросала мне вызов, потому что она приехала из страны, пытающейся подчинить себе всю Европу! Я не боюсь вашей королевы, какой бы всемогущей она себя ни воображала! И я позабочусь, чтобы ты не смела возражать мне и уж тем более ослушиваться меня! Буду пороть тебя, как следовало бы пороть всех революционеров, кем бы они ни были!.

Он поглядел на нее с высоты своего роста, и Хиону охватил страх, что он снова ее ударит.

И вдруг она заметила, что в его глазах появилось совсем другое выражение. Они сузились, а его губы полуоткрылись, но он молчал, и ей почудилось в нем что-то зловещее и жуткое, чего она раньше не замечала.

Вдруг он протянул руку, схватил шелковый воротник у ее горла и резким движением, заставшим ее врасплох, разорвал платье до самой ее груди. Она вскрикнула от ужаса.

Защищаясь, она подняла ладони, инстинктивно понимая, что ее ожидает нечто худшее, чем пощечина.

Он уже нагнулся к ней, но тут дверь открылась, и в комнату вбежал один из генерал-адъютантов.

Король, не выпуская ее воротника, оглянулся.

— Что вам нужно? — спросил он злобно.

— Произошло нечто важное, ваше величество, и ваше присутствие незамедлительно требуется в тронном зале.

Король поколебался.

— И нельзя отложить?

— Нет, ваше величество.

Пальцы короля неохотно выпустили шелк разорванного платья Хионы.

Потом точно лунатик он повернулся к двери и вышел в сопровождении генерал-адъютанта.

У Хионы потемнело в глазах, и она подумала, что лишается чувств.

Но ужас, что король может вернуться, придал ей силы, она заставила себя встать с дивана и, цепляясь за мебель, кое-как на подгибающихся ногах добралась до двери.

Прежде чем открыть ее, она глубоко вздохнула, борясь с тьмой, готовой ее поглотить.

Стремление спастись возобладало, она дернула дверь и на секунду в панике подумала, что ее заперли в кабинете, но затем дверь открылась.

Зажав разорванный воротник, она наклонила голову и побежала по коридору в надежде найти дорогу к себе, минуя мраморный зал.

Она наткнулась на боковую лестницу и поднялась на второй этаж. Там, совсем измучившись, от слабости натыкаясь на стены и мебель, она нашла знакомый коридор, в конце его была ее спальня.

Она открыла дверь, услышала, как Мизра ахнула от ужаса, и упала к ней на руки.

Видимо, она потеряла сознание, потому что, когда вновь обрела способность мыслить, Мизра уже перенесла ее на кровать и подносила к ее губам стакан с водой.

— Отпейте немножечко, ваше высочество, — умоляла камеристка. — Хоть глоточек.

Хиона послушно отпила глоток воды, закрыла глаза и провалилась в серый мир, куда еле слышно доносился голос Мизры, которая просила кого-то принести ей коньяку.

Потом она почувствовала, что с нее снимают туфли, распускают шнуровку, а потом словно через очень долгое время Мизра вновь прижала стакан к ее губам, но на этот раз в нем был коньяк.

Хиона попыталась отказаться, но Мизра настаивала, и она отпила два глоточка, почувствовала, как огненная жидкость растеклась по ее жилам, и мрак рассеялся.

Она попыталась приподняться и сесть, но Мизра сказала настойчиво:

— Нет, отдохните, ваше высочество. Вы перенесли большое потрясение.

Хиона, однако, не легла.

— Я… мне необходимо… уехать, — сказала она. — Я не могу… остаться здесь.

— Он вас не отпустит, ваше высочество.

— К-к-как я могу… остаться? — в отчаянии вскрикнула Хиона. — Он… меня… ударил! — Говоря это, она вспомнила, что он не только тряс ее, но пригрозил, что будет пороть.

Хуже того: будто в кошмаре на нее вновь надвинулось его лицо, сощурившиеся глаза, полураскрывшиеся губы, когда он рванул ее платье.

Она всхлипнула, как испуганный, беспомощный ребенок, и ухватилась за Мизру.

— Помоги мне… бежать… помоги мне, Мизра!

— Невозможно, ваше высочество, поймите же! Завтра ваша свадьба. Если вы и убежите из дворца, из страны вас не выпустят.

— Я… я не могу оставаться здесь… с ним… он… жестокий… отвратительный… он животное!

— Я знаю, ваше высочество, я знаю!

Хиона замерла.

— Знаешь? Что ты знаешь?

— Знаю, каков он, ваше высочество.

— Он… набрасывается на людей… бьет их?

— Не всех, ваше высочество, только молоденьких девушек. Их приводят к нему во дворец; это грех, хуже преступления, но что мы можем сделать?

Хиона упала на подушки, глаза у нее расширились.

Теперь она поняла, какую тайну от нее скрывали, поняла, что подразумевали два говоривших по-немецки человека, которых она случайно подслушала на корабле. Почему они говорили, что она слишком юна и неопытна, чтобы противостоять ему, и что англичанки не любят подобного.

На нее нахлынул невыразимый ужас, и она почувствовала, что предпочтет умереть, лишь бы избежать такого невыносимого унижения.

Да, ей придется умереть.

Но тут она поглядела на встревоженное лицо Мизры, испуганной ее молчанием, и вспомнила, как бархатный низкий голос произнес: «Если вам станет невыносимо, я попытаюсь вас спасти».

Внезапно она поняла, что ей следует сделать.

Ее положение было невыносимым, и только один человек во всей стране мог спасти ее.

Хиона молчала несколько минут, собираясь с мыслями, а Мизра тем временем приложила холодный компресс к багровому пятну у нее на щеке, куда пришелся удар короля.

«Если он меня не спасет, — подумала Хиона, — я должна умереть!»

Ее обожгла мысль, что времени у нее остается совсем мало, ведь свадьба завтра! Она оттолкнула руку Мизры и встала с постели.

— Вам не следует вставать, ваше высочество, — обеспокоенно сказала Мизра. — Пожалуйста, лягте и попробуйте отдохнуть.

— Мне необходимо кое-что сделать! — ответила Хиона.

Пошатываясь, она подошла к секретеру, за которым совсем недавно писала матери.

Достав лист бумаги из кожаного бювара, она разорвала его пополам и еще раз пополам.

Затем бисерным почерком она написала те же слова, с которыми к ней обратился Невидимый:

«Спасите меня! Ради Бога, спасите меня!»

Глава 6

— Я потерпела неудачу, — сказала себе Хиона, — и сделать больше ничего не могу.

Мизра причесала ей волосы, потом накинула на них кружевную фату, которую Хионе подарила мать, а сверху надела тиару из звезд, одну из драгоценностей славонского королевского дома, сделанную несколько веков назад.

Ей объяснили, что в тиаре она войдет в собор, где король снимет се, чтобы возложить ей на голову корону, но возвращаться она будет снова увенчанная тиарой.

Она почти не слышала подробности церемонии, которые монотонным голосом излагала ей одна из фрейлин, потому что не сомневалась, что в собор не поедет и, уж во всяком случае, не встанет с королем у алтаря.

Она не могла думать о нем без дрожи.

Ее щека все еще болела, а плечи ныли, так яростно он их сжал, когда тряс ее.

Обратившись с мольбой о помощи к Невидимому, она вновь словно ощущала его флюиды, как тогда, когда они сидели напротив друг друга в темноте железнодорожного вагона.

Накануне вечером, сложив записку, она встала и сказала Мизре, которая следила за ней с тревогой:

— Могу ли я довериться тебе?

Камеристка ответила:

— Я люблю ваше высочество и сделаю все, чтобы вам помочь.

— Мне нужно, — сказала Хиона, — чтобы ты отыскала капитана Дариуса и отдала ему эту записку, но только так, чтобы никто этого не видел. Попроси его сразу же передать ее Невидимому.

Мизра на мгновение окаменела и взглянула на нее дикими глазами.

Затем, оправившись от удивления, она взяла записку и сказала:

— Положитесь на меня, ваше высочество. И, прошу вас, отдохните, пока я не вернусь.

— Попытаюсь, — ответила Хиона и вернулась в постель.

Она лежала с закрытыми глазами и молилась о чуде, о том, чтобы Невидимый спас ее от брака с человеком, который вел себя столь ужасно, что она содрогалась при одном воспоминании.

Вероятно, она задремала. Во всяком случае, Мизра вернулась не скоро. Камеристка прошептала, словно была очень испугана:

— Я нашла капитана Дариуса, ваше высочество. Он все понял.

Тогда Хиона позволила Мизре помочь ей раздеться и легла в постель.

Чуть позже она велела Мизре сказать ее фрейлинам, что она не спустится к обеду.

Почти тотчас же в спальню торопливо вошла баронесса.

— Ваша горничная говорит, что вашему высочеству нездоровится, — сказала она. — Но вы должны пообедать сегодня с его величеством. Приглашены несколько его родственников, а также сэр и леди Боудены.

Хиона промолчала, и баронесса продолжала:

— Его величество, конечно, пожелает побеседовать с вами, дать вам последние наставления в связи с завтрашней церемонией, и он будет крайне огорчен, если вы не спуститесь к обеду.

— Его величество поймет, что я плохо себя чувствую, — твердо ответила Хиона и отказалась дальше обсуждать эту тему.

Баронесса явно опешила от того, что Хиона без всякой видимой причины словно стала совсем другой, обаятельность и уступчивость куда-то исчезли.

— Я не хочу никого видеть, Мизра! — сказала Хиона.

Когда камеристка принесла ей ужин, она не смогла проглотить ни кусочка.

Оставшись одна, она лежала без сна и молилась, чтобы капитан Дариус каким-то образом нашел способ передать ее записку Невидимому и чтобы тот сдержал свое обещание.

Но ведь дворец так строго охраняется! Как он сможет проникнуть сюда незаметно для часовых? Они же охраняют каждый вход, не говоря уж о солдатах, патрулирующих сады.

— Нет, я убегу, что бы ни случилось! — сказала себе Хиона и подумала, сумеет ли она ускользнуть из дворца и встретиться с Невидимым вне его стен.

Или, может быть, капитан Дариус сообщит ей что-нибудь через Мизру?

Но камеристка пожелала ей доброй ночи, ничего не сказав, и едва она вышла, как Хиона начала перебирать в уме все, казалось бы, непреодолимые трудности ее положения.

И все-таки она убеждала себя, что в конце очень длинного темного туннеля брезжит свет надежды.

И вот теперь сомнений не осталось: она потерпела неудачу, и поздно хоть что-нибудь сделать.

Уже ее фрейлины, кудахча, будто пара старых кур, отправились прежде нее в собор, а через несколько минут она спустится вниз, где ждет сэр Эдвард, чтобы проводить ее туда же.

У подъезда стоит закрытая карета, в которой она с ним поедет в собор под охраной кавалерийского эскорта.

Король уже отбыл в собор, она в капкане, точно какой-то дикий зверек, и спасения нет.

И она повторила себе, что после венчания ей останется одно — умереть, прежде чем король прикоснется к ней.

Стоило вспомнить о нем, и она видела выражение на его лице, когда он разорвал воротник ее платья. Теперь ей было ясно, что ее ждет судьба молоденьких девушек, которых приводили во дворец для его развлечения, пусть она и будет его женой.

А возможно, ее участь окажется даже хуже: ведь его ярость против нее была вызвана ненавистью ко всему английскому.

Он постарается причинить ей побольше страданий не только за непокорность, но еще и потому, что она знаменует для него все в ее стране, что внушало ему бешеную неприязнь.

— Я должна умереть, — сказала Хиона, не замечая, что произнесла эти слова вслух.

— Что вы сказали, ваше высочество? — спросила Мизра, кончив закреплять тиару.

Теперь лицо Хионы полагалось закрыть вуалью, которую можно будет снять после окончания церемонии, так, чтобы фата осталась на месте.

Мизра взяла прозрачную ткань и повторила:

— Я не расслышала, ваше высочество…

И тут раздался стук в дверь.

Хиона не сомневалась, что сейчас лакей доложит о сэре Эдварде, и, изнемогая от ужаса, закрыла глаза. А что, если отказаться поехать в собор? Но тогда ее отвезут туда силой, в этом она не сомневалась.

Она услышала, как Мизра удивленно ахнула, повернула голову и увидела в дверях не лакея, а капитана Дариуса.

Он протянул к ней руку и сказал тихо:

— У нас в распоряжении пять секунд — идемте!

Внезапно давившее Хиону черное отчаяние рассеялось, она вскочила на ноги.

Мизра молча подобрала ее шлейф и перекинула ей через руку.

Хиона подбежала к капитану Дариусу, а он сказал Мизре:

— Постарайся, чтобы они как можно дольше не узнали, что ее высочество скрылась. А тогда собери то, что, по твоему мнению, может ей понадобиться, и отправляйся следом за нами.

Хионе показалось, что глаза Мизры вспыхнули от радости, но капитан Дариус уже увлек ее в коридор так быстро, что она испугалась, как бы не споткнуться.

Не выпуская ее руки, он повел ее в конец коридора, противоположный тому, где лестница вела в мраморный зал, и сбежал с ней по боковой лестнице.

Внизу узкая дверь выходила в старинный внутренний двор, где, судя по строительным лесам, велись какие-то работы. Их ждал там запряженный четверкой закрытый экипаж, и едва капитан Дариус подсадил в него Хиону, как лошади рванули с места.

Упав на мягкое сиденье, Хиона обнаружила, что шторки на окнах спущены, так что никто не мог заглянуть внутрь, и их окружала тьма.

Она поняла, что они выехали за ворота дворца, потому что услышала, как щелкнули каблуками часовые, став «смирно».

Капитан Дариус нарушил молчание, сказав со смешком в голосе:

— Они думают, что во дворце кто-то умер, и чтобы смерть не омрачила праздника, мы увозим покойника в более подходящее место.

Хиона невольно засмеялась этой хитрой уловке, и, как ни темно было внутри экипажа, ей почудилось, что она вышла на солнечный свет.

Лошади теперь летели вперед стремительным галопом, и она спросила:

— Как вам это удалось? Я была в полном отчаянии и уже думала, что должна буду обвенчаться с королем.

— Да, устроить все за такое короткое время было не просто, — ответил капитан Дариус. — И мы пока еще не оставили все опасности позади, принцесса. Боюсь, вам предстоит тяжелая скачка.

Капитан Дариус поднял шторки на окнах, и Хиона увидела, что столица уже осталась далеко позади. По сторонам раскинулись поля, а впереди высились могучие горы.

Ей не было нужды спрашивать. Она знала, что Невидимый где-то там, в этих горах, не только вне досягаемости своих врагов, но и над открытой обзору долиной, так что никто не сможет захватить его врасплох.

— Я решил, что у нас нет времени, чтобы вы могли переодеться, — сказал капитан Дариус, — и вам придется подколоть шлейф. А потому захватил булавки.

При этих словах он протянул ей на ладони английские булавки, которые в подобных обстоятельствах выглядели настолько нелепее обычных, что Хиона, испытывая неимоверное облегчение, что дворец давно исчез вдали, не выдержала и звонко рассмеялась. Капитан тоже засмеялся.

Подкалывать шлейф в подпрыгивающем экипаже оказалось нелегкой задачей, но она с ней справилась.

Тут капитан Дариус протянул ей темный шарф закутать голову, а затем достал длинный легкий плащ кавалерийского офицера.

В раскачивающемся от быстрого движения экипаже поддерживать разговор было трудно, и Хиона не стала расспрашивать его о подробностях происходящего.

Она просто была полна благодарной радости, что ей удалось ускользнуть из дворца, где теперь, несомненно, из-за ее бегства уже царит немыслимая суматоха.

«Может быть, они подумают, будто я спряталась где-то во дворце, — предположила она. — И тогда еще не скоро предпримут поиски снаружи».

Она вообразила, в какое бешенство пришел король, потому что его заставили ждать, и, уж конечно, он сурово расправится с теми, кто должен был следить за ней. Такое пренебрежение своими обязанностями!

А потому она с облегчением вспомнила, как капитан Дариус сказал Мизре, чтобы она последовала за ними.

Лошади стали, и капитан Дариус, по-прежнему ничего не объясняя, спрыгнул на землю и помог сойти ей.

Она увидела, что они добрались до предгорий и их ожидают четверо всадников на маленьких, но крепких лошадках, отлично подходящих для езды по горным кручам, решила она. И конечно, очень выносливых.

На поводу они держали еще одну, с дамским седлом, несомненно, предназначенную для нее. Но для капитана Дариуса лошади не было.

Она обернулась к нему и спросила:

— Разве вы не поедете со мной?

Он улыбнулся:

— С этими провожатыми, ваше высочество, вам ничто не угрожает, а у меня есть дела в столице, так что пока я не могу присоединиться к вам.

Он наклонил голову, поцеловал ей руку, а потом подсадил в седло, так расположив ее юбку, обремененную кое-как пришпиленным шлейфом, чтобы полы кавалерийского плаща ее полностью скрывали.

Сразу же двое всадников поехали вперед, а остальные двое последовали за Хионой.

Капитан Дариус уже вскочил в экипаж и галопом помчался обратно по дороге.

Она с любопытством попыталась догадаться, что, собственно, происходит, но пока ей было довольно сознания, что она свободна, тем более что все время приходилось следить, как бы лошадь не споткнулась на неровной горной тропе.

Они ехали полчаса в полном молчании, а затем перед ними открылось почти ровное плато, над котором высилась массивная вершина горы, и тут Хиона наконец увидела других людей.

При ее приближении они побежали вперед, и она поняла, что они ждали именно ее.

Плато расширилось, и она увидела в крутом склоне темные входы в пещеры, а дальше открывался вид на еще одну долину, очень похожую на ту, которую она только что покинула, но без единого селения.

К ее удивлению, около пещер двигалось много мужчин и женщин, а еще ей померещились пушки, но она не была твердо уверена.

Они направились через плато, и вскоре она разглядела у входа в одну из пещер одинокую мужскую фигуру.

И сразу поняла, что это Невидимый, хотя никогда прежде его не видела и ничего не знала о его наружности. Но при первом же взгляде на него она с удвоенной силой ощутила флюиды, которые восприняла тогда в вагоне.

Когда Хиона остановила лошадь, он подошел и, сняв ее с седла, сказал:

— Вы хорошо себя чувствуете? Поездка вас не утомила?

Да, конечно, он не мог не беспокоиться за нее! Но она засмеялась и ответила:

— Каждая минута пути была блаженством, просто потому, что я вырвалась из дворца!

Она посмотрела на него глазами, которые казались огромными на ее нежном личике, и спросила:

— Но как вы это устроили? Как вы сотворили чудо и спасли меня в последнюю минуту, когда мне казалось, что все кончено?

— Ничто не потеряно, — сказал он своим красивым, глубоким голосом. — Вы здесь. А теперь, если вы соблаговолите войти в мое довольно-таки убогое жилище, мне хотелось бы поговорить с вами.

Хиона с улыбкой обернулась к четырем всадникам, проводившим ее на это горное плато.

— Благодарю вас, — сказала она. — Благодарю от всего сердца.

Затем она вошла следом за Невидимым в пещеру, которая оказалась совсем не такой, как она ожидала.

Во-первых, пещера была очень обширной и с высоким потолком, не ниже, чем в дворцовых залах.

Пол устилали ковры, и она увидела письменный стол, похожий на те, которыми в армии пользуются старшие офицеры, приспособленный для перевозки на вьючной лошади или муле.

По сторонам стояло несколько стульев, и она уже собиралась сесть, как вдруг поняла, что он стоит рядом, чтобы помочь ей снять плащ.

Она развязала шнурки у шеи, подумав, что на склонах было прохладно, однако теперь солнце грело жарко, и плащ ей не был тут нужен.

Она сняла и шарф, окутывавший ее голову, и распустила волосы, решив, что они, конечно, спутались. И тут Невидимый сказал:

— Вы очаровательны, как я и думал.

Хиона почувствовала, что краснеет, посмотрела на него и убедилась, что он тоже был совершенно таким, каким рисовался ей.

Черты его лица, несомненно, были греческими, и ей вспомнилось лицо ее отца.

Глаза у него, как и волосы, были темными, и, как она успела заметить, когда его силуэт на мгновение вырисовался в двери ее спальни в поезде, он был высок, широкоплеч и строен, с узкими бедрами и длинными ногами атлета.

Его облегал мундир простого славонского солдата, но, решила она, ему не требовались эполеты или иные знаки отличия, чтобы выглядеть тем, кем он был — военачальником и вождем.

Они стояли и смотрели друг на друга, словно не в силах отвести взгляд, но потом Хиона смутилась, опустила глаза и села.

Невидимый сел на стул напротив нее, точно так же, как в поезде, и сказал:

— Думаю, сначала вам нужно чего-нибудь выпить, после такого пути вас, конечно, мучает жажда, а потом мы поговорим.

При этих словах в пещеру вошел человек с бутылкой золотистого вина и двумя стаканами.

На подносе стояла и тарелка со сластями, которые, как знала Хиона из рассказов отца, пользовались особой любовью жителей Балкан и готовились из меда и орехов.

Она отхлебнула вина и убедилась, что ей действительно очень хочется пить. Но от волнения есть ей совсем не хотелось.

Когда, поставив тарелку со сластями на стол рядом с ней, мужчина покинул пещеру, Невидимый сказал:

— Я сумел исполнить вашу просьбу, принцесса, и спас вас от брака, противного всем законам Божеским и человеческим. Теперь я должен сделать вам предложение, которое, боюсь, может вас испугать.

— Испугать меня? — удивленно повторила Хиона.

— Вы очень молоды, — негромко сказал Невидимый, — и вам не следовало бы оказаться втянутой в политические беспорядки в чужой вам стране. Но вы здесь и, мне кажется, поймете то, о чем я собираюсь вас просить.

— Вы, правда, меня пугаете, — пожаловалась Хиона.

— Я меньше всего хотел бы этого.

— Но ведь вы спасли меня от брака с человеком, который просто сумасшедший, как мне кажется.

В ее глазах Невидимый заметил следы недавнего потрясения и вдруг различил след пощечины, все еще выделявшийся на нежной коже.

— Что произошло? — спросил он. — Кто вас ударил?

В его голосе прозвучал гнев, и Хиона инстинктивно поднесла ладонь к лицу, прежде чем ответила:

— Я не могу говорить об этом! Отвратительно, мерзко, гнусно, и если бы вы меня не спасли, я твердо решила покончить с собой.

Невидимый тяжело вздохнул и взял руку Хионы.

— Простите меня, — сказал он. — Мне следовало спасти вас тогда же, когда мы разговаривали в вагоне. Я сразу же понял, что вы слишком юны, невинны и чувствительны, чтобы оказаться во власти такого животного, как король, но в тот момент я не представлял себе, как это сделать.

— Да, конечно, — ответила Хиона. — Но я не знала… мне и в голову не приходило… что в мире… есть мужчины… вроде него… что они способны… вести себя так… омерзительно.

Она говорила почти детским тоскливым голоском и почувствовала, как сжались пальцы Невидимого.

— Из-за того, что вам пришлось перенести, я и боюсь сказать вам про то, о чем хочу вас просить. Но вы выслушаете меня и попытаетесь не испугаться?

— Разумеется, я вас выслушаю, — сказала Хиона, подняла на него глаза и вдруг вскрикнула от ужаса. — Но вы же не собираетесь отослать меня назад… вы же не хотите, чтобы я снова… встретилась с ним?

— Нет-нет, конечно, нет! — успокоил ее он. — Неужели вы могли подумать, что я вновь подвергну вас такой пытке, и душевной и физической, какую вам пришлось перенести?

Хиона облегченно вздохнула.

— Значит, что бы вы мне ни сказали, таким уж страшным быть не может, — сказала она со слабой улыбкой.

— Выпейте вина, — попросил Невидимый. — И тогда я открою вам мой план.

Она послушалась и почувствовала, как золотистое вино солнечным сиянием разливается по ее телу, изгоняя холод страха, еще сковывавший ей грудь.

Потом она сказала:

— Но не назовете ли вы сначала ваше имя? Ведь я знаю вас только как Невидимого. А теперь я ведь вас вижу.

Он засмеялся искренним веселым смехом.

— Меня зовут Миклош, — сказал он, — и, как вы, наверное, уже знаете, я сын последнего короля славонского дома, короля Александроса, и потому законный наследник престола.

— Ваши права на него бесспорны, — согласилась Хиона. — Имя Миклош мне очень нравится. Ведь по-английски ему соответствует Майкл, а в Библии — Михаил. И мне кажется, только архангел Михаил мог спасти меня из окруженного часовыми дворца.

— Теперь вы здесь и для короля недосягаемы, — сказал принц Миклош. — Но вы все еще в Славонии, в стране, раздираемой раздорами.

По его тону Хиона поняла, что это имеет прямое к ней отношение.

Заговорив, он выпустил ее руку, и Хиона сложила ладони на коленях, как послушная ученица, ожидающая наставлений.

— Мои слова, — сказал он, — могут вас поразить, но это крайне, крайне важно и для меня, и для моей страны.

— Я слушаю, — прошептала Хиона.

— Я думаю, вам известно, что депутация, прибывшая в Англию просить о помощи для сохранения нашей независимости, а также руки родственницы королевы Виктории в подтверждение этой помощи, была отправлена по настоянию парламента и вопреки желанию короля.

— Да, я уверена, что сам король совсем не хотел взять в жены английскую принцессу, — сказала Хиона, вспомнив, как он был готов наброситься на нее с кулаками за то, что она англичанка.

— Совершенно верно, — согласился Миклош. — Он предпочел бы, чтобы Славония вошла в Австрийскую империю, но слишком боялся оппозиционного движения в стране, чтобы объявить об этом вслух.

Он умолк, словно задумавшись, а Хиона ждала, недоумевая, о чем он намеревается ее просить.

— Королева Виктория ответила на славонскую просьбу о помощи именно так, как мы надеялись, — продолжал Миклош. — Она послала свою родственницу разделить трон с королем и тем ясно показала австрийцам и всем другим, кто хотел бы посягнуть на нашу страну, что она находится под покровительством Юнион Джека.

Хиона кивнула.

Все это она знала и не могла понять, к чему клонит принц Миклош. А он продолжал:

— Не могу поверить, что королеве, Виктории было известно, до какой степени король Фердинанд погряз в пороках. Но ради Славонии я прошу вас согласиться на то, ради чего вы совсем одна мужественно приехали в эту страну, и тем спасти ее.

— Я… я… п-понимаю.

Принц Миклош улыбнулся.

— Я выражаюсь очень путано, — сказал он, — но все очень просто: я прошу вас выйти замуж за короля и оградить независимость Славонии.

Хиона уставилась на него в ужасе, не веря своим ушам.

А он снова взял ее за руку и сказал:

— Нет, не за короля Фердинанда, который никогда не стал бы королем, если бы государственные мужи не допустили вопиющей глупости после смерти моего отца, а за законного короля, за короля, славонца по крови, которого любят почти все славонцы, как они полюбят вас.

Хиона вновь уставилась на него, а потом сказала еле слышным голосом:

— Вы… предлагаете… чтобы я… e-вышла за вас?

— Не предлагаю, — ответил он, — а умоляю и готов стать перед вами на колени.

Крепко сжав ее руку, он продолжал:

— Клянусь, я попытаюсь сделать вас счастливой и верю, когда мы узнаем друг друга поближе, то между нами откроется много общего.

Он умолк, посмотрел в ее глаза, широко открытые, чуть испуганные и изумленные.

А потом спросил очень тихо и нежно:

— Вы выйдете за меня, моя храбрая маленькая принцесса? Вы спасли мне жизнь, а теперь я прошу вас спасти мой трон.

— И вы… правда… хотите этого… по-настоящему? — спросила Хиона, от удивления сама не понимая, что говорит.

— Я знаю, что прошу вас об огромном одолжении после всего, что вам пришлось пережить. Но с чисто практической точки зрения, если я женюсь на принцессе, которую прислала из Англии королева Виктория, чтобы обеспечить независимость нашей страны, все ее обитатели, даже те, кто по малодушию боится австрийцев, сплотятся вокруг меня. И более того, — продолжал он, — я убежден, что солдаты перестанут подчиняться своим немецким и австрийским офицерам, а тогда королю Фердинанду ничего не останется, кроме как отречься от престола.

Хиона судорожно вздохнула.

— Если вы… правда думаете, что так будет, — сказала она, — то я, конечно… должна выйти за вас.

Глаза принца блеснули от волнения и радости, он поднес ее руку к губам, и во второй раз она ощутила их мягкое прикосновение к своей нежной коже.

И в ней пробудилось странное, незнакомое ей прежде чувство. Внезапно она смутилась и была не в силах взглянуть на него.

— Благодарю вас, принцесса, — произнес он вполголоса. — Я знаю, что было жестоко просить вас о подобном так сразу, после того как вам пришлось выдержать столько, что далеко не всякая женщина сумела бы выдержать. Но важна каждая минута, потому что сейчас все, кто хоть что-либо значит в стране, съехались в Дюрик. И именно сейчас вы открыто отвергли короля Фердинанда и его австрийско-немецкое окружение, предпочли поддержать славонского претендента на престол. Это будет как разрыв бомбы.

Он помолчал.

— И если только я не допустил промаха в оценке положения, против будут только те, кто знает, что им придется убраться из Славонии и больше в нее никогда не возвращаться.

В его голосе появилась жесткая нота, и Хиона поняла, как глубоко его задевало поведение короля и его австрийских и немецких сановников.

— Что вы хотите… чтобы я сделала? — спросила Хиона.

Принц ответил с улыбкой:

— Я хочу, чтобы вы отдохнули в пещере, которую приготовили для вас, пока я займусь приготовлением к нашему венчанию, которое произойдет сегодня же перед тем, как стемнеет. Завтра, если вас это не слишком испугает, я попрошу вас быть очень смелой и поехать со мной в столицу, где я заявлю о своих правах законного короля Славонии.

Хиона изумленно посмотрела на него, а затем сказала:

— Но ведь это… будет опасно? Что, если… кто-нибудь бросит… в вас бомбу или попытается… застрелить вас?

— Бомбы они не бросят, — ответил принц. — Не посмеют. А если среди гвардейцев короля у кого-то и останется воля к сопротивлению, вас они ни в коем случае не убьют, но мне придется рискнуть, что найдется меткий стрелок.

— И вы рискнете? — воскликнула Хиона. — Но… предположим… только предположим, что вас… убьют? Король Фердинанд может потребовать, чтобы я… все-таки… вышла за него!

В ее голосе был такой ужас, что принц Миклош опустился на колени около ее стула и взял обе ее руки в свои.

— Послушайте, Хиона, — сказал он, впервые назвав ее по имени.

— Я слушаю.

— Клянусь нам, что в любом случае, если вы выполните мою просьбу, я сделаю так, чтобы вас защитили, чтобы от вас никогда не потребовали выйти замуж за короля Фердинанда или кого-то ему подобного. Вы доверитесь мне?

Хиона глядела ему прямо в глаза, потому что его лицо было совсем близко от ее лица, и так сильно ощущала эту близость, что была не в силах отвести взгляда.

— Я… верю… вам, — произнесла она после долгой паузы.

Он поцеловал обе ее руки и поднялся с колен.

— Итак, все решено, — сказал он, — и мне кажется, вам совершенно необходим отдых. Что-то говорит мне, что прошлой ночью вы спали плохо.

— Но как… могло… быть иначе?

— А теперь вы уснете. Вам приготовили перекусить, и в лагере есть женщина, которая будет ухаживать за вами, пока не приедет Мизра.

— Вы все предусмотрели! — сказала Хиона, радуясь, что Мизра снова будет с ней.

— Во всяком случае, стараюсь, — ответил принц. — Но вы простите мне некоторые неудобства, которых не удастся избежать, пока мы не вернемся во дворец, который принадлежал моему отцу, а до него — четырем поколениям нашей семьи.

С этими словами он повел Хиону из большой пещеры, где они разговаривали, в маленькую рядом.

Меблирована она была очень скудно, но пол устилал ковер, у стены стоял удобный на вид диван, а рядом — столик с зеркалом. Пожилая женщина с добрым лицом низко присела при их появлении.

— Это Мария, — сказал принц. — Она ухаживала за мной, когда я был совсем малышом, но до сих пор балует меня самым возмутительным образом! Ведь так, Мария?

— Ваше высочество все любят, — улыбнулась Мария. — Как полюбят красавицу принцессу, которую вы привезли к нам.

Она не переставая говорила Хионе всякие приятные и лестные слова, пока помогала ей снять подвенечное платье и надеть просторный халат, в котором она могла прилечь.

Хиона так устала — а может быть, помогли золотистое вино и горячая еда, — что она заснула, едва ее голова коснулась подушки.

Проснувшись, она увидела в пещере Мизру, а на столике перед зеркалом лежали ее собственные головные щетки и гребенки.

— Мизра! Ты здесь! — воскликнула она радостно.

— Да, ваше высочество, и очень-очень счастлива за вас.

Она перевела дыхание и продолжала:

— Теперь вы выйдете замуж за настоящего короля, за прекрасного и благородного человека, которым мы все восхищаемся.

— Тебе сказали, что я венчаюсь вечером? — спросила Хиона.

— Это меня несказанно обрадовало, ваше высочество.

Хиона села на мягкой постели.

— Что произошло, после того как я уехала?

— Сначала один за другим являлись лакеи поторопить вас, потому что сэр Эдвард начал беспокоиться, что вы мешкаете. А когда я как раз сложила вещи, которые вам могут здесь понадобиться, явился сам сэр Эдвард. Он постучал, я открыла дверь, и он спросил:

«Что случилось? Ее королевское высочество уже опаздывает на десять минут. Король будет очень недоволен!»

Я сделала удивленный вид и ответила:

«Но ее высочество уже давно ушла отсюда. Разве она не с вами?»

Сэр Эдвард оглядел спальню, словно не поверил мне. Тут он закричал лакеям и адъютантам в зале, чтобы они начали вас искать. Я видела, как они метались, заглядывая во все комнаты, пока пробиралась вниз по задней лестнице туда, где меня, как сказал капитан Дариус, ждал экипаж.

— Я так рада, что принц Миклош спас и тебя, — сказала Хиона. — Я боялась, что тебя могут сурово наказать за то, что я исчезла.

— Так и было бы, — мрачно сказала Мизра. — Страшно подумать, каково придется дворцовой прислуге, когда король поймет, что произошло.

— Ну, прежде ему пришлось объяснить присутствующим в соборе, почему венчание не состоится, — сказала Хиона.

Понимая, что Мизре больше нечего ей сказать, Хиона встала, умылась, и камеристка помогла ей снова надеть подвенечное платье.

Теперь в первый раз она заметила, какое оно красивое, и мысленно поблагодарила королеву Викторию за подарок, который, она знала, ей удивительно шел.

Вновь Мизра причесала ей волосы, надела фату и тиару, которую, узнала теперь Хиона, надевали для венчания мать и бабушка принца Миклоша.

Когда оранжево-алое солнце закатывалось за горный отрог, у входа в пещеру появился принц Миклош.

Одет он был совершенно иначе, чем днем, сменив солдатский мундир на форму главнокомандующего, как догадалась Хиона.

На его груди блистало не меньше орденов, чем на мундире короля Фердинанда, но он был без шляпы, и она, глядя на его фигуру, озаренную сзади солнцем, подумала, что от него исходит какой-то неземной свет.

Какая-то почти божественная сила, рожденная его энергией, жизнелюбием и благородством.

Он вошел в пещеру и спросил заботливо:

— Вы отдохнули?

— Я хорошо выспалась, — ответила Хиона.

— Я рад. И вы больше не боитесь?

Она покачала головой.

— Только немножко… робею.

— Причем чарующе.

Она с удивлением посмотрела на него и только тут вспомнила, что их может слышать Мизра.

Он подал ей руку.

— Идемте! — сказал он с улыбкой. — Наши люди ждут нас.

Хиона положила ладонь ему на локоть, они вышли вместе из пещеры, и перед ними открылась долина, которую она мельком заметила утром, а теперь там словно бушевало пламя.

Она поняла, что видит множество факелов.

К ее изумлению, долина казалась запруженной людьми.

Они медленно направились в ту сторону, спускаясь по каменистой тропе, и Хиона увидела ниже огороженную площадку с аналоем в центре. На нем стоял крест, окруженный множеством горящих свечей.

Перед аналоем она увидела священника с длинной седой бородой, в высоком головном уборе и парчовом облачении, как она поняла, греческой православной церкви.

Словно прочитав ее мысли, принц Миклош сказал:

— Я подумал, что вы, как дочь своего отца, согласитесь, чтобы нас обвенчал греческий священник по православному обряду. Почти все славонцы здесь греческого происхождения, а я исповедую православную веру.

Хиона посмотрела на него и сказала просто:

— Я знаю, мой отец был бы очень рад.

Они вышли на ровное место, где было легко идти по мягкой траве.

В толпе, через которую они шли к аналою, Хиона увидела много солдат в мундирах славонской армии и поняла, что они уже дезертировали из-под начала своих австрийских хозяев, как и предсказывал принц.

Остальные были в национальных костюмах. Женщины украсили волосы цветами, мужчины прикололи букетики к груди, а детишки сыпали под ноги ей и принцу цветочные лепестки.

Затем священник совершил брачный обряд, и с такой искренностью, что каждое его слово было исполнено красоты, словно исходило от самого Господа.

Затем все в долине стройно запели, голоса возносились к самому небу, уже усеянному звездами, и на глаза Хионы навернулись слезы, так трогательно это было.

Словно угадывая ее чувства, принц пожал ей руку, и она поняла, что он растроган не меньше ее.

Когда венчание завершилось, по долине, отдаваясь мощным эхом в горах, раскатились восторженные приветственные крики.

— А теперь, — сказал принц, словно сбрасывая с себя торжественную серьезность, — можно приступить к нашему свадебному пиру. Надеюсь, Хиона, вы голодны, потому что у меня волчий аппетит.

— Расскажите мне подробнее о том, чем вы занимались сегодня, — сказала она, когда они сели за приготовленный для них стол.

На нем среди свечей сверкали драгоценными камнями золотые кубки, принадлежавшие, решила она, предкам принца.

Несомненно, он увез их с собой, когда отправился в изгнание как Невидимый, чтобы тайно бороться с австрийским режимом.

— Составлял планы, — ответил он, — и посылал в столицу надежных людей оповестить всех, где вы и что вечером мы обвенчаемся.

Он поглядел на солдат — их число, подумала Хиона, успело заметно увеличиться — и добавил:

— Как я и ожидал, в армии беспорядки, а без солдат король Фердинанд и его австрийские офицеры не смогут противостоять нам.

К концу вечера Хиона уже не сомневалась в этом.

Все это время со стороны столицы прибывали и прибывали люди, а ведь идти оттуда пешком было, конечно, очень трудно.

Только истинный патриотизм и верность принцу могли привести их сюда в столь поздний час.

Люди принца встречали их со всем радушием, выкатывали бочки пива, приносили кувшины вина, и вновь и вновь раздавались здравицы в честь ее и принца.

Принц отвечал на каждый тост, нередко веселыми шутками.

Хотя Хиона была так счастлива, что ей не хотелось есть, она отдала должное форели, пойманной в горной речке, а также куропаткам, национальной гордости, и восхитительным фруктам, причем некоторые она пробовала впервые.

Пили они золотистое вино из виноградников, объяснил ей принц, которые завел в Славонии еще его прапрадед.

— Мы поступим очень глупо, если не станем его экспортировать, — сказал принц. — Я уверен, что это один из вернейших способов привести в порядок финансы страны наряду с другими предприятиями, о которых я подумываю.

Хиона не сомневалась, что он преуспеет во всем, что бы ни задумал.

Когда начались танцы, он сказал негромко:

— А теперь я отправлю вас спать. День у вас был очень долгий и тяжелый, а завтра будет немногим легче.

Хионе очень хотелось остаться, но она знала, что он прав.

Ей пришлось столько вытерпеть от короля Фердинанда, она перенесла такой ужас и не спала всю ночь, страшась, что капитан Дариус не сумеет найти Невидимого и ее заставят выйти за короля, так что была совершенно измучена.

Она почувствовала, как на нее накатывают волны усталости, и с трудом открывала слипающиеся глаза.

Принц помог ей подняться по крутой тропе к пещерам, остановился перед той, где ждала Мизра, и сказал:

— Хиона, мне надо сказать вам что-то очень важное.

Она подняла глаза на его лицо, озаренное светом поднявшейся над горами луны.

— Я слушаю, — ответила она с некоторым страхом.

— Не бойтесь, — сказал он. — Просто вы были так смелы и благородны, что вышли за меня замуж прежде, чем мы успели узнать друг друга, прежде, чем могли бы стать друзьями. Вот почему я предлагаю, чтобы мы сначала удовольствовались дружбой, обрели душевную близость. И пока я не стану говорить вам о любви.

Хиона потупилась и покраснела.

— Вы очень молоды, — сказал он нежно, — и очень, очень красивы. Мне было бы так легко сказать вам все, что рвется у меня с языка, но я почему-то боюсь, что вы не поверите моим словам. А потому, моя маленькая принцесса, я буду ждать, чтобы настала сужденная минута, и верю, что мы оба поймем, когда она настанет, ведь между нами существует удивительная гармония.

Вновь он прижал ее руку к своим губам, и она не нашлась, что сказать.

Только на этот раз он повернул ее руку и поцеловал ладонь.

Ничего подобного она прежде не испытывала: прикосновение его теплых губ было точно удар молнии, пронзившей ее насквозь.

Но прежде чем она успела опомниться, он отпустил ее руку, проводил в пещеру и передал на попечение Мизры.

— Спокойной ночи, моя принцесса, — сказал он, прежде чем уйти. — Сладких снов, и да благословит тебя Бог. Сегодня ты спасла мою страну и направила ее на путь благоденствия и счастья…

И он вышел из пещеры, а Хионе так хотелось, чтобы он побыл с ней подольше!

Глава 7

Хиона проснулась, испытывая приятное волнение, и сразу вспомнила, что наступил важнейший день не только в жизни Миклоша, но и в ее собственной.

Но вспомнила она и про опасности. И под радостным возбуждением ощутила страх: что, если его убьют, когда победа уже так близка?

Она знала, что было бы глупо забыть про ярость, которая, конечно, охватила короля, едва он узнал про случившееся, и уж конечно, его политические советники, не говоря уж об австрийских и немецких офицерах, жаждут теперь одного — смерти Миклоша.

— Прошу тебя, Господи, спаси его! — молилась она про себя, пока Мизра помогала ей одеться.

И настолько предалась молитве, что, лишь когда ее туалет был почти завершен, вдруг заметила, что надела подвенечное платье, в каком была накануне, а голову ее венчает тиара, правда, не закрытая вуалью.

Она вопросительно посмотрела на Мизру, и камеристка сказала:

— Ваше высочество, так пожелал принц. Я приготовила другое платье, но это куда красивее.

К счастью, подвенечное платье не запачкалось и даже не измялось, так как было все расшито крохотными стразами, которые надежно выдержали даже превратности горной тропы.

Накануне ночью в свете факелов и в лунных лучах оно казалось сотканным из серебра.

Но теперь, когда она направилась в пещеру, где ее ждал Миклош, солнце одело ее золотым сиянием, и он глядел на нее как завороженный.

— Вы так прекрасны, — сказал он, — что кажетесь неземным созданием, но по вашим золотым одеждам я узнал в вас богиню Надежды, ведь вы дарили мне надежду с нашей первой встречи!

Хиона засмеялась, вспомнив, как они беседовали во мраке и как она, и не видя, воспринимала его всем своим существом.

— Невидимый, — сказала она негромко, — более не скрыт от глаз.

Он улыбнулся ей и помог спуститься по склону туда, где в долине ждали его люди.

Первое, что увидела Хиона, было ландо, очень похожее на то, в котором она ехала с королем Фердинандом, когда он встретил ее на вокзале.

Словно угадав ее мысли, Миклош сказал:

— Вы совершенно правы, я его украл! Или, вернее сказать, позаимствовал для этого случая.

Она снова засмеялась тому, как Миклош подшучивал над своей смелостью, и, опираясь на его руку, села в ландо, где тотчас заметила, что опущенный верх полон цветов.

Гирлянды из тех же цветов обвивали лошадиные шеи и козлы, на которых восседали кучер и лакеи.

Ее удивило, что упряжка состояла из двух лошадей, но едва они тронулись, ей стало ясно, что они поедут медленно, чтобы сторонники Миклоша — а их было множество — не отстали от них.

Правда, некоторые ехали на низкорослых лошадках, вроде той, на которой она накануне поднялась на плато. И у них был эскорт — четыре всадника справа и слева от ландо, одетых, как накануне Миклош, в солдатские славонские мундиры без знаков различия или эмблем.

По тому, как он переговаривался с ними, она поняла, что это его близкие друзья.

Было так рано, что солнце еще не начало пригревать, по долине веял легкий ветерок, и Хионе казалось, будто они пьют шампанское.

Бесспорно, все вокруг были в самом лучшем настроении, и, шагая так, чтобы не отставать от лошадей, они распевали песни, как не сомневалась Хиона, старинные, народные, знакомые им с младенчества.

Вскоре к ним начали присоединяться люди с полей, из деревушек, с речных берегов.

По мере приближения к столице число их все возрастало, и вскоре уже казалось, что толпы сторонников Миклоша заняли все пространство от горизонта и до горизонта.

И только ясно различив впереди шпили и крыши столицы, Хиона ощутила страх.

Она решила, что король Фердинанд, наверное, успел собрать свои войска, и если он намерен сражаться, на стенах столицы и крышах уже установлены пушки и лежат меткие стрелки, чтобы обрушить на Миклоша и его сторонников свинцовый град.

Совсем перепугавшись, она вложила руку в его пальцы, ощутила их спокойное ласковое пожатие и поняла, что он ничего не боится и уверен в надежности своего плана.

Пытаться заговорить с ним было бы бесполезно — вокруг гремели славонские песни и приветственные возгласы, словно лишь так шумно могли они выразить свое счастье.

Массивные городские ворота были уже совсем близко, и Хиона испуганно вглядывалась в них, ожидая увидеть солдат с винтовками на изготовку. А сколько их еще могло быть скрыто стенами?

Она видела в отдалении каких-то людей, но не могла разобрать, солдаты это или нет.

Затем, когда они были почти уже у самых ворот, лошади остановились, и она с тревогой посмотрела на Миклоша, стараясь понять, что происходит.

Он помог ей встать, и тут из ворот на черном жеребце появился капитан Дариус. Он осадил коня у ландо, отдал честь Миклошу и сказал:

— Добро пожаловать! Других слов нет.

Принц перевел дух, а капитан Дариус продолжал:

— Король Фердинанд с большинством своих приспешников уже бежал из столицы.

— Но куда?

— Для начала в Сербию, — ответил капитан Дариус, — но думаю, поезд довезет их до самой Вены, и нам можно забыть о них.

Миклош, казалось, на миг окаменел, словно не мог поверить, что это правда.

Но Хиона, внезапно освободившись от гнета страха — и не только страха за Миклоша, но и за себя, — услышав, что король бежал, невольно вскрикнула от радости.

И прильнула к принцу.

— Мы победили… мы победили! Ах, Миклош… мы… победили! Он… бежал, и нам больше… нечего опасаться.

Он обнял ее, посмотрел в ее сияющие глаза, услышал взволнованные бессвязные слова, наклонил голову, и его губы слились с ее губами в поцелуе.

На секунду ей показалось, что она грезит.

Но тут же поняла, как ждала этого поцелуя, как жаждала его, хотя и не подозревала ни о чем подобном.

Он обнял ее еще крепче, и ей показалось, что широкий солнечный луч, а может быть, и удар молнии, пронизал все ее существо.

Затем он чуть отодвинулся, и она заметила, что повсюду вокруг смотрящие на них люди радостно вопят, размахивают шляпами, носовыми платками, фуражками в неистовом восторге от того, что узнали.

Известие, привезенное капитаном Дариусом, передавалось из уст в уста, и бурное ликование накатывалось на них со всех сторон, точно волны на песок.

Хиона, держась за Миклоша, все еще не могла ни о чем думать, кроме чуда его поцелуя.

Тут она услышала, как он спросил спокойным голосом, хотя, конечно, был вне себя от счастья:

— Что ты еще устроил, Озо?

— Архиепископ ждет вас в соборе, — ответил капитан Дариус, — а твои ликующие подданные собрались на площади.

Миклош улыбнулся.

— Спасибо, Озо, — сказал он. — Я знал, что могу положиться на тебя.

— Это счастливейший день в моей жизни! — воскликнул капитан Дариус.

Он отдал честь, повернул коня и поехал впереди них. Миклош усадил Хиону рядом с собой, и она, держась за его руку, говорила:

— Так это правда… король… правда… уехал?

— Да, — ответил Миклош, — и больше он нам досаждать не будет. А теперь, моя красавица жена, нас ждет коронация. А потом нам предстоит нелегкий труд — вернуть стране счастье, которое она знала, когда ею правил мой отец.

— Я уверена, ты сумеешь это сделать, — прошептала Хиона.

— Только с твоей помощью, — нежно ответил Миклош.

На мгновение их взгляды встретились, и Хионе почудилось, что он снова ее целует.

Она смущенно отвела глаза и только теперь заметила, сколько людей смотрят на них и кричат до хрипоты, и, когда они въехали в ворота, сказала себе, что должна помнить о своем долге перед ними, какие бы чувства к Миклошу ни туманили ей голову.

А ландо уже почти все тонуло в цветах.

И словно по мановению волшебной палочки каждый ребенок по обеим сторонам улицы протягивал к ней ручонку с цветком, а матери бросали в ландо букетики полевых цветов или усыпали ими мостовую.

К тому времени, когда они подъехали к собору по ту сторону площади рядом со зданием парламента, Хиона начала опасаться, что утонет в цветах вместе с Миклошем.

На ступенях собора стоял капитан Дариус, рядом с ними — группа священнослужителей в полном облачении, а позади толпились нарядные дамы и господа. Члены парламента и их супруги, решила Хиона, и, может быть, титулованные особы, которых не было среди представленных ей.

Одно не оставляло сомнений — все они были славонцами и все безмерно радовались Миклошу.

Мужчины кланялись ему, дамы приседали, и следом за священнослужителями они прошли по центральному проходу собора, битком набитому людьми.

На верхней ступени алтаря их ждал архиепископ в полном облачении прелата греческой православной церкви. Хиона догадалась, что до этого дня архиепископ жил в затворничестве.

Кругом пылали свечи, но Хиона не увидела семи серебряных светильников и догадалась, что при короле Фердинанде в соборе совершались лютеранские богослужения.

Но задавать вопросы было не время: Миклош подвел ее к архиепископу, и коронация началась.

Хиона страшно боялась, что наделает ошибок, но священник рядом с ней подсказывал, что она должна делать, и после того как Миклош был коронован, она опустилась перед ним на колени, и он возложил на нее корону.

Затем он поднял ее, и они повернулись к собравшимся, и загремели приветственные возгласы, такие радостные и такие искренние, что у Хионы на глаза навернулись слезы.

После молитв был пропет гимн Славонии, и все еще в коронах они с Миклошем прошли по центральному проходу к дверям, за которыми их появления ждали толпы, запрудившие площадь.

Если бы король Миклош захотел обратиться к народу, это оказалось бы невозможным — оглушительные крики не затихли, даже когда они вернулись в собор, чтобы оставить там короны перед тем, как отправиться во дворец.

Кто-то снял корону с головы Хионы и надел на нее тиару, в которой она приехала в собор, а Миклош надел шляпу с плюмажем, очень ему шедшую.

И в нем, подумала Хиона, появилось какое-то новое властное достоинство.

Перед собором их ждал другой экипаж — запряженная шестеркой белых коней открытая карета с форейторами, резная, раззолоченная. Такие Хионе приходилось видеть только в торжественных королевских выездах.

По улицам они ехали медленно, и все толпившиеся по сторонам могли смотреть на них без помех, тем более что вдоль тротуаров не стояли шеренги солдат.

Рядом с каретой бежали люди, выкрикивая приветствия, бросая в нее цветы, и их счастье было таким заразительным, что Хиона еле удерживалась, чтобы не закричать вместе с ними.

— Они любят тебя, Миклош, они любят тебя! — сказала она, когда на секунду наступило затишье.

— И они любят тебя! — ответил он. — Видишь, сколько детишек держат в руках по розе? Ты завоевала их сердца, когда взяла розу у малыша у дверей парламента, а потом взяла его на руки и отнесла к матери.

— Ты слышал об этом?

— От многих и многих, — ответил он. — Но первым мне рассказал Озо Дариус.

— У меня было чувство, что он твой сторонник, — сказала Хиона, — и я не ошиблась.

Миклош засмеялся.

— Это далеко не все! Он взял на себя крайне рискованную и опасную роль, когда поступил на службу к Фердинанду только ради меня.

— Он очень храбр.

— Очень! — согласился Миклош. — Собственно говоря, он мой родственник, и на востоке страны ему принадлежит огромное поместье. Но только ему еще долго не придется там побывать.

— Но почему?

— Потому что он мне нужен здесь, — сказал Миклош. — Хотя он молод, я намерен поставить его во главе армии, и мне требуется его помощь в реформах, которые должны быть разработаны тут, в Дюрике, чтобы народ был счастлив и огражден в своих правах.

— И нужны школы, а также, я уверена, больницы.

— А вот это будет одной из твоих обязанностей.

— Ах, нет! — воскликнула Хиона. — Что, если я не справлюсь?

— Но я же буду рядом, — обещал Миклош. — В этом ты можешь не сомневаться.

И в глазах у него появилось такое выражение, что она смутилась.

Тут их разговор оборвался, потому что они подъехали к дворцу, где их опять уже ждал капитан Дариус и славонские сановники, которые, как Хиона узнала позже, отказывались служить королю Фердинанду, но теперь готовы были делать все, что могло от них потребоваться.

Им надо было многое сказать за торжественным завтраком, необыкновенно изысканным, но недолгим — речь произнес только король.

Он поблагодарил их за преданность и сообщил, что завтра же намерен приступить к подготовке реформ, по его мнению, слишком задержавшихся.

День склонялся к вечеру, когда Хиона смогла подняться к себе, чтобы снять тиару, от которой — хотя она не была тяжелой — у нее начала разбаливаться голова.

— Пойди и отдохни, — сказал ей Миклош. — Мизра ждет тебя и расскажет, что я придумал на вечер.

Хионе хотелось возразить, сказать, что она предпочла бы провести вечер с ним наедине, но она промолчала, боясь, что он не согласится и возникнет неловкость.

И она правда измучилась принимать и принимать поздравления, какими бы искренними и сердечными они ни были.

И почувствовала облегчение, когда наверху парадной лестницы ее встретила Мизра.

Камеристка вместо того, чтобы почтительно присесть, упала на колени и поцеловала ей руку со словами:

— Клянусь, ваше величество, служить вам не только преданно, но и с вечной любовью.

Хиона ответила почти с рыданием в голосе:

— Благодарю тебя, Мизра, но, боюсь, я очень устала.

— Знаю, ваше величество, и я уже все приготовила. Идемте!

Она повела Хиону по коридору, но не в направлении ее спальни, а в другую часть дворца, которая, как догадалась Хиона, при короле Фердинанде была заперта.

Там суетились горничные, снимая чехлы с мебели, подметая, вытирая пыль. И так в каждой комнате, через которые они проходили.

Когда она наконец вошла в свою новую спальню, то поняла, почему этими апартаментами не пользовались.

Все они были изумительно красивы, но совсем не в стиле, отвечавшем германизированным вкусам короля Фердинанда.

На потолках возлежали богини и резвились купидоны, мебель была старинной французской, а картины по большей части принадлежали кисти прославленных французских художников.

Мягкие ковры и светлые атласные драпировки ласкали взгляд нежностью пастельных тонов.

В спальне Хионы резную вызолоченную кровать украшали купидоны, голубки, чашечки роз и лилий, а полог был из небесно-голубого шелка.

Да, куда бы она ни бросила взгляд, всюду его встречали эмблемы любви.

Она инстинктивно поняла, что комната эта жила в памяти Миклоша с дней его детства, что это была комната его матери.

Потом, чувствуя себя неимоверно усталой, она позволила, чтобы Мизра раздела ее и облекла в одну из прелестных ночных рубашек, которые ее мать купила для нее в моднейшем магазине Лондона.

Она легла и заснула, едва ее голова коснулась подушки.

Когда Мизра ее разбудила, ей показалось, что проспала она долго — солнце уже закатилось, наступил вечер.

— Ванна готова, ваше величество, — сказала Мизра, — и его величество просил сказать вам…

Хиона сразу стряхнула с себя остатки сна.

— Что?

— Его величество распорядился, чтобы вы поужинали с ним в будуаре.

— Вдвоем?

— Вдвоем, ваше величество.

Хиона спрыгнула с кровати, забыв про усталость, полная радостного волнения, какого никогда прежде не испытывала.

Она так боялась, что в этот первый вечер царствования Миклоша будет устроен торжественный банкет и им не только не удастся поговорить, но они даже не будут сидеть рядом.

А теперь она сможет сказать ему все, что переполняло ей душу, и она тут же погрузилась в теплую душистую воду ванны.

Когда она вытерлась, то увидела, что Мизра приготовила для нее не изысканный вечерний туалет, как она ожидала, но другую ночную рубашку и пеньюар в тон ей.

— Но как же так? — растерянно спросила Хиона.

— Ваше величество будет чувствовать себя свободнее, а кроме его величества, вас никто не увидит.

Однако Хиона, выйдя из спальни и направляясь в будуар, где, по словам Мизры, ее ожидал король, испытывала застенчивую робость.

Миклош поднялся со стула, когда она вошла. Комната по элегантному изяществу не уступала спальне и была напоена благоуханием украшавших ее белых цветов.

Но она видела только того, кто был ее мужем, кого она поцеловала от восторга, узнав, что он одержал победу над врагом, причем никто не был убит или ранен.

— Ты отдохнула? — спросил Миклош своим глубоким бархатным голосом.

— Да, боюсь, я очень утомилась.

— Ну, конечно, — сказал он. — Садись же, я налью тебе шампанского.

Он вложил ей в руку бокал и продолжал:

— Я подумал, что весь день нас окружали люди, зато вечер мы проведем вместе, совсем одни. Сможем поговорить, сами служа себе за столом, а вернее, я буду служить тебе. И тогда нам никто не будет мешать, моя прекрасная королева.

Хиона этого не ждала, и ее глаза засияли, когда она сказала:

— Это будет очень… волнующе.

— Именно это я и надеялся от тебя услышать, — сказал Миклош. — И для начала позволь тебя уверить, что сейчас ты выглядишь даже еще красивее, чем сегодня в соборе, где, коронуя тебя, я подумал, что ни одна славонская королева не была столь прекрасна.

— Я чувствовала, что меня коронуют любовью, — ответила Хиона, вспоминая восторженные толпы внутри и снаружи собора.

— Ты прочитала мои мысли, — сказал Миклош бархатным голосом, — и я уверен, ни одна королева не была более достойна трона, чем ты.

— Ты меня совсем смутил, — ответила Хиона. — Я знаю, насколько я невежественна, но я полагаюсь на тебя… ты ведь… научишь меня… что я… должна делать.

— Непременно, — сказал Миклош, — и, правду говоря, я хочу научить тебя очень многому.

Он произнес это таким глубоким и нежным голосом, что Хиона потупила глаза.

После легкого колебания он встал и подошел к боковому столу, на котором, подогреваемые маленькими свечками, стояли серебряные блюда с кушаньями.

Какие это были кушанья, Хиона потом вспомнить не могла, хотя все они были удивительно вкусными. Но она не замечала ничего, кроме Миклоша, сидевшего напротив нее.

Свечи озаряли его красивое лицо и словно бы озаряли его глаза странным блеском, когда он смотрел на нее.

Когда они поужинали, Миклош дернул сонетку, и тотчас явившиеся лакеи менее чем за минуту унесли столы и все прочее.

Когда слуги закрыли за собой дверь, Миклош сел рядом с Хионой на низком диване и сказал:

— Наконец-то мы сможем поговорить!

— Я очень этого хотела, — ответила Хиона с улыбкой, — но слишком многим другим людям надо было рассказать тебе, что они думают и чувствуют.

— Но разве я мог твердо надеяться, что все пройдет гладко и именно так, как я задумал? — сказал он.

— Ты правда полагал, что король Фердинанд выберет бегство? — спросила Хиона.

— Я надеялся и молился, что он поступит именно так, когда солдаты самовольно покинут казармы, — ответил Миклош. — Но, как ты понимаешь, для меня было огромным облегчением узнать, что действительно все обошлось без боев, в которых погибло бы немало наших людей. Они и так достаточно настрадались.

— Я думаю, что они скоро забудут о прошлом и обретут счастье теперь, когда на трон взошел ты, — сказала Хиона.

— Но предстоит сделать так много! — отозвался Миклош. — К счастью, у меня есть помощники вроде Озо Дариуса, которые хранили мне верность все годы изгнания, а теперь получат заслуженные награды. Он помолчал, прежде чем сказал другим голосом:

— Сейчас, Хиона, нам важнее поговорить о нас самих.

Хиона вздохнула с облегчением, но ее так манило и так пугало то, о чем он собирался заговорить, что она встала и отошла к окну.

Там она откинула атласную гардину и поглядела на лунный пейзаж.

Внизу раскинулись дворцовые сады, отделенные от городской площади чугунной решеткой.

А дальше, как ей показалось, на всех улицах, во всех домах горели яркие огни, и где-то вдали ей послышалась музыка. Она не сомневалась, что там повсюду люди танцуют и веселятся, празднуя коронацию их нового монарха, начало нового царствования и новой эры счастья.

Она так задумалась, что чуть вздрогнула, когда осознала, что Миклош тоже встал и теперь стоит рядом с ней.

— О чем ты думаешь?

— О том, как они счастливы.

— Ну а мы, Хиона?

— Но как ты можешь не быть счастлив, став королем?

— А ты?

— Но ты же знаешь, как я счастлива теперь, когда могу… не бояться… больше…

Он понял, что она вспомнила короля Фердинанда, и сказал очень нежно:

— Забудь о нем. Он принадлежит прошлому. Думай обо мне, потому что я — будущее.

— Я думаю… о тебе.

— Но что?

— Что ты такой… чудесный… такой смелый, и я так рада… так безумно… безумно рада, что волшебная сказка стала явью.

— Ты в этом уверена?

— Ну конечно, уверена!

— А ты помнишь, как кончаются волшебные сказки?

Она отвела глаза и потупилась, а он нежно продолжал:

— «И они жили счастливо до конца своих дней». Так будет и с нами, Хиона?

Ответить она не могла, но почувствовала, как его руки ласково и осторожно обняли ее, словно он боялся ее испугать.

Затем он прикоснулся пальцами к ее подбородку и повернул к себе ее лицо.

— Ты так неимоверно красива, — сказал он. — И так умна! Кто, кроме тебя, мог бы с таким мужеством вести себя среди испытаний, которые сломили бы и женщину вдвое тебя старше.

Хиона почувствовала, что вся трепещет, потому что он коснулся ее лица, потому что он держит се в объятиях.

Ей надо было столько ему сказать, но она словно онемела и не находила слов для выражения своих чувств.

— Сегодня, — продолжал Миклош все тем же тихим, нежным голосом, — ты поцеловала меня от радости, что нам больше не угрожает опасность. Но мне хотелось бы думать, что ты меня поцеловала по другой причине.

Он ощутил ее трепет, но она молчала, и мгновение спустя он добавил:

— Потому что ты меня любишь…

Ей хотелось спрятать лицо у него на груди, но он не позволил и продолжал:

— Я хочу сказать это первым. Я люблю тебя, моя радость! И свою любовь могу выразить только поцелуем!

Его губы прильнули к ее губам, и невольно, сама того не замечая, она прижалась к нему, и его руки обняли ее крепче.

Затем его губы, сперва такие нежные и ласковые, словно она была чем-то немыслимо драгоценным и он боялся испугать ее, стали более настойчивыми, более страстными.

По ее телу словно разливался солнечный свет, такой животворный и такой жгучий, что блаженство граничило почти с болью.

Он целовал ее, пока весь мир не закружился вихрем вокруг них, и они вознеслись к небесам, пока он наконец не откинул голову и не сказал странно неуверенным голосом:

— Я люблю тебя, моя красавица жена. А теперь скажи, что ты чувствуешь ко мне?

— Я… тебя… люблю…

Выговорить эти слова было очень трудно, и она произнесла их еле слышным шепотом, но увидела, как в его глазах вспыхнуло пламя.

И он снова осыпал ее поцелуями, яростными, требовательными, будто боялся ее лишиться.

Это было таким чудом, таким совершенным счастьем, что она решила, будто грезит — ведь на самом деле такого быть не могло!

Как может она в этом недавно столь страшном дворце испытывать подобное счастье?

— Я… я люблю тебя… Я люблю… тебя! — воскликнула она, когда Миклош выпустил ее из объятий.

Он глубоко вздохнул, прежде чем сказать:

— У меня такое чувство, словно я люблю тебя уже миллион лет, и ты даже вообразить не можешь, как я боялся, что ты меня не полюбишь.

— А когда ты меня полюбил? — спросила она, прильнув к нему.

— Думаю, я сразу в тебя влюбился, когда Озо рассказал мне, как ты юна и чиста душой и в то же время необыкновенно умна. И меня пленили твои портреты в газетах, хотя, оказывается, они были очень скверными, радость моя, и на самом деле ты куда прекраснее.

— Так что ты… думал обо мне до того… как мы встретились… в поезде?

— Потому что мои мысли были заняты тобой, — ответил Миклош, — я, узнав, что задумали мои люди, сразу понял, что не могу допустить твоей гибели. Это был безумный план, и я никогда бы ничего подобного не допустил, если бы знал о нем.

— И ты спас меня, как я спасла тебя!

— Когда я разговаривал с тобой в поезде, мне стало ясно, что в тебе есть все, чтобы стать истинной королевой, и я чуть было не решил оставить борьбу за корону, принадлежащую мне по праву, так как подумал, что у моих людей начнется новая жизнь, если ими будешь править ты.

— Но как тебе могла… прийти в голову такая… ужасная мысль… оставить меня… ему?

Миклош тяжело вздохнул:

— Я и подумать не мог, что он откажет тебе в уважении и достойном обхождении, хотя мне и было известно, какое он животное в частной жизни.

Хиона вздрогнула от ужаса, и он поспешил сказать:

— Забудь его! В эту минуту, радость моя, нам нужно думать только о себе, о нашем счастье и нашей любви!

Последнее слово он произнес с особым выражением, и Хиона посмотрела на него, а потом сказала:

— Да, я люблю тебя… люблю тебя так, как всегда… хотела любить того, за кого выйду замуж… но думала… раз я принадлежу к королевскому роду, это… несбыточно. Мама говорила, что брак без любви — это плата за наше высокое положение, но я молилась о том, чтобы… чтобы стать исключением.

— И твои молитвы были услышаны, — сказал Миклош, — потому что я буду любить тебя, обожать и преклоняться перед тобой до конца наших дней. Этого достаточно?

— Только… только если мы проживем вместе миллион лет, — страстно ответила Хиона. — Ах, Миклош… я… так… счастлива!

— Только этого мне и надо, и я обожаю тебя, моя милая маленькая королева.

Он притянул ее к себе, и она подумала, что он снова ее поцелует, но он только сказал очень серьезно:

— Я думал, что, когда мы поговорим и я расскажу тебе о моей любви, ты ляжешь отдохнуть, и я оставлю тебя одну. Ты хочешь этого?

Хиона спрятала лицо у него на плече и прошептала еле слышно:

— Я… я хочу быть… с тобой.

— Ты уверена? Вчера вечером — с тех пор словно вечность прошла! — я сказал, что, может быть, нам сначала следует узнать друг друга поближе, стать друзьями. Но мне кажется, мое сокровище, этап дружбы мы уже оставили позади, или я ошибаюсь?

— Я… я хочу, чтобы мы… были друзьями… Я хочу помогать тебе, — сказала Хиона, — и еще я… хочу, чтобы ты… любил меня… по-настоящему любил меня.

Она знала, что сердце Миклоша бьется так же отчаянно, как и ее собственное, когда решилась продолжать:

— Ты подумаешь, что я… ничего не знаю, но мама не сказала мне… что происходит, когда мужчина и женщина… предаются… любви… и хотя это должно быть… ужасно и мерзко с тем, кого… не любишь… с тобой, я знаю… будет… совсем иное.

— Сердце мое, ты уверена? — спросил Миклош. — Ты так молода, и я больше всего на свете боюсь испугать тебя, ранить твое целомудрие.

Хиона покачала головой.

— Мне кажется… ты не можешь… испугать меня… когда ты меня целуешь… мне кажется, твои… поцелуи возносят меня на небо… что они… часть солнечного света… звезд и всего… прекрасного… и я уверена, что… предаться с тобой… любви… будет совсем таким же.

Миклош на мгновение закрыл глаза, словно не мог поверить тому, что слышал.

Потом с бесконечной нежностью он поднял Хиону на руки и унес в спальню.

Только две свечи горели там у красивой золотой кровати. Миклош поставил свою жену на ноги, бережно снял с нее пеньюар, а затем снова поднял и положил на мягкие подушки.

Она взглянула на него. Ее полные тайны глаза словно заполнили весь нежный овал греческого личика.

— Я молюсь на тебя, — прошептал он. — Другого слова для моих чувств нет. Пока я ждал тебя, Хиона, в моей жизни было много женщин, но ни к одной я не испытывал ничего сколько-нибудь похожего на то, что чувствую к тебе.

Хиона обняла его так, будто боялась, что он вот-вот уйдет, и произнесла умоляюще:

— Скажи мне… что ты… чувствуешь.

— Я хочу оберегать тебя, защищать, — сказал Миклош, — и не только от того, что может причинить тебе вред или испугать, но немножко и от меня самого. Здесь любовь не тиха и кротка, как в Англии, но могучая, неотразимая сила, иногда не подчиняющаяся ничьей власти. Я знаю, что мое чувство к тебе больше меня самого, больше, чем ты и я вместе. Оно порождено всемогущей силой, и у нас нет от нее защиты.

Хиона смотрела на него широко открытыми глазами. Глядя в них, он сказал:

— Если ты хочешь, чтобы я немного подождал, прежде чем я покажу тебе, как люблю тебя, прежде чем сделаю тебя совсем и абсолютно моей, я подожду, потому что я положил к твоим ногам мое сердце и мою жизнь и во всем тебе покорен. Но будет очень трудно удержаться и не открыть тебе, как глубока, сильна и страстна моя любовь к тебе.

Умолкнув, он сделал движение приподняться, и Хионе показалось, что он уходит, оставляет ее и ее ждет одиночество.

Она обвила его шею руками.

— Дело не в том, сколько времени мы знаем друг друга, Миклош, — сказала она, — а в том, что в

тот самый миг, когда ты встал возле меня в темноте, я почувствовала, как твои флюиды устремляются ко мне, а мои — к тебе. И тогда вдруг поняла, что не только могу доверять тебе… но что каким-то непонятным образом я принадлежу тебе, как принадлежу теперь. Я люблю тебя… я люблю тебя! Пожалуйста, останься… со мной и… расскажи мне о твоей… любви.

Когда она умолкла, в Миклоше будто что-то сломалось.

Он с каким-то исступлением схватил ее в объятия и с сокрушающей силой прижал к себе.

И осыпал дикими, страстными, требовательными поцелуями, которые, казалось, не только вынимали сердце у нее из груди, но и ее душу, самую ее жизнь и отдавали их в полную его власть.

И все-таки она не испытывала никакого страха.

Она чувствовала пылающий в нем огонь, что-то в ней устремилось навстречу этому огню, и пламя вихрем унесло их в небеса.

Мысли исчезли, она могла только чувствовать и любить.

Через очень долгое время, когда свечи уже догорали, Миклош сказал голосом, полным чувства:

— Сокровище мое, радость моя, моя обворожительная женушка, ты все еще любишь меня?

Хиона засмеялась. Таким счастливым смехом!

— Как ты можешь задавать такие глупые вопросы? Ах, Миклош… я никак не представляла, что… любовь так чудесна… так совершенна.

Он привлек ее к себе, а она продолжала:

— Я… я не… разочаровала тебя… не сделала чего-то не так?

— Ну как ты могла придумать подобную нелепость, моя радость? — сказал он. — Я никогда, и это святая правда, никогда не был так счастлив. И как ты, не представлял себе, что любовь может быть столь совершенна, настолько полно и бесконечно превыше всего.

Хиона чуть вздохнула.

— Теперь я поняла все, что читала о любви. Музыку, которая ее выражает, картины, воплощающие ее в красках.

Она откинула голову, взглянула на своего мужа и продолжала:

— Если ты… когда-нибудь… перестанешь… любить меня… я знаю… что не захочу… дольше жить.

— Этого ты можешь не опасаться, — ответил Миклош. — Любимая, я думаю, мы были созданы друг для друга с начала времен, и судьба век из века вела нас к этой встрече, и вот после сотен жизней, в течение которых мы стремились поступать правильно, теперь нам дарована возможность помогать другим людям и принести этой стране счастье, которое станет источником вдохновения и сил для всех в ней живущих.

Он говорил очень серьезно, и Хиона спросила:

— Ты… правда… веришь… в это?

— Я верю, что вместе мы сумеем это осуществить. Наша любовь будет пробуждать любовь в других людях, и особенно в тех, кто предан нам.

Хиона вскрикнула:

— Ах, Миклош, какая чудесная мысль! Я хочу только любить тебя и любить тебя, и раз ты меня любишь… все будет так легко!

Он сказал с улыбкой:

— Мы ведь люди, и трудностей не избежать. Но, любимая, раз мы уже преодолели столько препятствий, то и в будущем будем их преодолевать.

— Да, непременно.

Потом она сказала совсем другим тоном:

— Ты обещал, что в этот вечер мы будем думать только о нас с тобой, и я хочу быть эгоисткой и только повторять: «Я люблю тебя!» Миклош, пожалуйста, люби меня!

— Это очень легко, — ответил он. — Ведь я уже так тебя люблю, что весь мой мир заполнен одной тобой. Сейчас я просто не верю, что есть королевство, которым я должен управлять.

Он поглядел на нее в меркнущем сиянии догорающих свечей.

— Я хочу лишь одного, моя радость: любить тебя, пока ты не полюбишь меня в тысячу раз сильнее — почти так же сильно, как я люблю тебя.

— Это… невозможно! — Хиона улыбнулась.

— Нет, так и будет. Я легко это докажу.

При этих словах Миклош поцеловал сначала ее тонкие крылатые брови, потом ее глаза и прямой греческий носик. А затем, хотя она приоткрыла в ожидании губы, он нагнул голову ниже и поцеловал ее нежную шейку.

В ней возникло странное, неведомое ей прежде чувство, и она чуть шевельнулась под ним, и тут, словно он не мог им помешать, его губы прижались к ее губам.

И он поцеловал ее со страстью, еще более бурной, чем прежде, и она ощутила, как его сердце бьется рядом с ее сердцем.

Она поняла, как прав он был, когда сказал: любовь неотразима и не подчиняется никакой власти.

И в ней запылал ответный огонь.

Они сгорали в любовном пламени, и Хиона поняла, что это была любовь, которую они искали всю вечность, и она будет длиться вечно в бесконечной вселенной.

1

Британский флаг.

(обратно)

Оглавление

Примечания автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?