«Свидание вслепую»

Сандра МЭЙ СВИДАНИЕ ВСЛЕПУЮ

Пролог

…А еще мне кажется, что я слишком романтична. Смешно, правда? В наши дни совершенно не модно быть романтичной, да и моя профессия вовсе к этому не располагает. Знали бы вы, как мне надоели эти процентные ставки, кредиты и проклятый индекс Доу-Джонса, который вечно падает и все упасть не может! Странно, я никогда не думала, что можно быть такой откровенной с совершенно незнакомым человеком. А между тем вам я доверяю. Возможно, это потому, что мы с вами вряд ли когда-нибудь встретимся. Вы, насколько я смогла вас узнать, стеснительны и сдержанны, боитесь выказывать свои чувства, чтобы неловкое слово не могло вас обидеть. Если б вы знали, как мне это знакомо!..

…Меня привлекает — помимо обаяния и хрупкости — ваш стиль. Это что-то необыкновенное! Я думал, так уже никто не пишет. Одна моя знакомая… Пока я еще не готов рассказать вам о ней все, но со временем, думаю, наберусь сил и смелости — так вот, она вообще разговаривала, как факсовый аппарат. Короткие рубленые фразы, вечное недовольство в голосе. Такое ощущение, что она была влюблена только в свою работу, хотя я и не понимаю, как можно любить бухгалтерию?..

…Сегодня я решилась написать вам всю правду о том, что со мной произошло. Знаете, самое трудное — это начать. С чего же? Возможно, с того самого дня, когда я рассыпала эту проклятую нитку жемчуга и никому об этом не сказала, а ведь всем известно, что это очень плохая примета…

…Воображаю, как она смеялась бы. Хотя нет, она бы даже не заметила происходящего. Если человек считает себя центром вселенной, окружающие его не волнуют. Мне жаль только того, что она выжгла мне сердце. Я ведь очень ее любил…

…Он всегда был эгоистом, всегда. Так говорят многие женщины, но это потому, что мужчины очень часто на самом деле эгоистичны. Наверное, беда моя в том, что я повстречала не того мужчину и потратила на него слишком много души. Мне бы встретить вас, мой друг, с вашей душой, вашей чуткостью, вашим умением слушать и слышать…

…Знаете, давайте не будем пока писать свои имена. Когда-нибудь мы с вами наберемся смелости и назначим свидание. Скажем друг другу свои приметы… Нет, только одну примету. Выберем ту, что известна только нам двоим, — ведь к тому времени мы уже будем хорошо знать друг друга. И никаких попыток обратить на себя внимание со стороны того, кто узнает первым. Главное, чтобы мы ОБА узнали…

1

Очереди в супермаркете особой не было, но впереди завис этот толстяк в необъятных джинсах, загораживал проход, рассматривал этикетки на упаковках с чипсами, и миссис Клоттер так и хотелось пнуть его в толстый зад тележкой и поинтересоваться, куда ему еще чипсы есть, а?

Толстяк со вздохом сгреб несколько пачек и двинулся наконец вперед. На повороте миссис Клоттер вытянула шею, пытаясь разглядеть лицо незнакомца, но у того под бейсболкой был напялен еще и капюшон бесформенной спортивной толстовки, так что ничего не получилось. Вид у него затрапезный, но на местного он не похож… Ах, ну кто же это?

Толстяк уже расплачивался, когда миссис Клоттер не утерпела.

— Эй, мистер! В красной кепке! Мистер, вы уронили мороженое…

Толстяк повернулся и ответил усталым женским голосом:

— Извините… я не брала никакого мороженого.

Миссис Клоттер недоверчиво вгляделась в лицо говорившей. Женщина, убей меня Бог!

Маленькие глазки миссис Клоттер работали не хуже камеры наружного наблюдения, а в голове уже жужжал маленький компьютер. Система опознавания пришла в движение, и миссис Клоттер анализировала, сопоставляла и делала выводы.

Незнакомой — или все-таки знакомой? — женщине было лет тридцать. Плюс-минус. Лишние килограммы, не меньше десяти. Плюс-минус… Роста невысокого, что вкупе с лишними килограммами превращает ее в бесформенную толстуху, хотя на самом деле женщина таковой не является.

Волосы светлые, неопределенного оттенка, явно нуждаются в шампуне и укладке. Лицо — лицо совершенно обычное. Бледное, усталое, не слишком красивое, но и не лишенное привлекательности. Глаза… Глаза могли бы быть изумительно хороши, если бы в них не застыла такая безбрежная тоска и апатия. Синие, большие, опушенные темными ресницами. Разумеется, никакой косметики. В таком виде обычно встают с дивана, напяливают на немытую голову бейсболку и идут за чипсами.

Одета незнакомка в мешковатые джинсы, спортивную толстовку темно-синего цвета, кеды… ну и бейсболку, конечно.

Вывод: неряшливая баба тридцати лет, дома ее никто не ждет, да и не может ее никто ждать, потому что, когда есть кому ждать, так себя не содержат.

Тут что-то щелкнуло в голове у миссис Клоттер, и она расплылась в ехидной и злорадной улыбке.

— Мисс Стоун? Ведь это вы? Хелен, душечка, я вас сто лет не видела. Когда же вы вернулись?

Хелен Стоун еле сдержалась, чтобы не оставить корзину с продуктами и не удрать из магазина. Миссис Клоттер она приметила еще в отделе консервов и с тех пор очень старалась не попасть с ней в одну кассу, но закон подлости, разумеется, сработал четко.

Миссис Клоттер была не первой и не последней в списке тех людей, кого Хелен Стоун не хотела бы встретить. Список был велик. Однако именно миссис Клоттер входила в первую почетную десятку, потому что миссис Клоттер наверняка прекрасно помнила то, что сама Хелен предпочла бы забыть навсегда.

Хелен мысленно досчитала до десяти и выдавила из себя подобие светской улыбки.

— Я тоже рада вас видеть, миссис Клоттер. Собственно, я уже давно в городе.

— Ну как же! Я ничего не знала, а ведь мы соседи. Надо же, как обрадуются Элл и, Клара и Сьюзан! Ведь мы-то решили, что вы навсегда покинули Эшенден вместе с вашим молодым человеком. Ох, какой был мужчина… Вы вместе приехали?

Хелен с ненавистью смотрела в маленькое крысиное личико. Черные глазки миссис Клоттер хищно поблескивали. Ну и что ты сделаешь? — говорили эти глазки. Завизжишь, бросишь в меня чипсами? Соврешь? Ври не ври, а то, что тебя бросили и ты приползла в родной Эшенден зализывать раны, очевидно.

— Я вернулась домой, миссис Клоттер. У меня сейчас сложный период. Компания, в которой я работала, закрылась. В данный момент я ищу работу.

— О, как жаль, милая. Надо же, как странно. Экономисты — это ведь профессия, которая всегда в цене. Даже и не могу припомнить, чтобы когда-нибудь на моей памяти бухгалтер остался без работы. Разве что проворовался, но ведь это не про тебя, милочка?

— Я просто уволилась по сокращению штатов!

— Ну разумеется, сейчас такое трудное время! Хелен, и как там твой дом? В прошлый раз я тебя не спросила… Наверное, трудно содержать такую громадину? С деньгами-то, наверное…

— У меня все в порядке, миссис Клоттер. Деньги у меня есть, на дом хватает, а сейчас я иду ужинать, так что всего доброго.

— До свидания, милая.

Хелен вылетела из широких стеклянных дверей, торопливо затолкала пластиковые пакеты в корзинку, прикрученную проволокой к раме велосипеда, неловко взгромоздилась на проклятый драндулет и выехала, виляя, со стоянки.

В самом конце улицы стоял ее дом. Дом семьи Стоун, в котором жила теперь только одна представительница этого семейства — сама Хелен. Женщина с разбитым сердцем и загубленной жизнью.

В каком бреду ей пришло в голову вернуться на родину?!

С отвращением поставив велосипед под навес, Хелен вытащила сумки из корзины и направилась к дому. Кеды нахлебались воды и мерзко хлюпали. Уже на крыльце она услышала издевательское металлическое звяканье, а потом грохот. Велосипед дождался, пока она протопает по всем лужам, и упал. Пойти поднять? К черту!

Она вошла в темную прихожую, не стала зажигать свет, прошла прямо в мокрых кедах в комнату. Какая разница, если в доме сто лет не убирались. То есть не убиралась. Она сама. Не сто лет, но уж эти две недели — точно. И если так пойдет дальше, то и еще две недели не уберется. А зачем?

Хелен с отвращением стянула с ног мокрые кеды и отшвырнула их в угол, свалив при этом какую-то вазочку с низкого журнального столика. Дурацкого, надо сказать, столика, неудобного и страшного.

Добралась до дивана, плюхнулась на него, прямо на ковер выложила покупки, нажала кнопку на пульте, включила телевизор и с облегчением откинулась на спинку дивана. Все, день окончен. Еще один день в родном гнезде.

На экране суетились какие-то люди, дикторша с неестественно ровными зубами беззвучно разевала рот и глупо хихикала. Собственно, это была реклама, но какая, в сущности, разница?

Хелен Стоун, тупо глядя прямо перед собой, стащила через голову намокшую толстовку, расстегнула и сняла джинсы, оставшись в одной длинной безразмерной футболке. Устало провела рукой по спутанным, свалявшимся волосам. Надо помыть голову…

Кому — надо? Ей, например, на это совершенно наплевать. Она открыла самый большой пакет с чипсами, открутила пробку с двухлитровой бутылки кока-колы — и вскоре в комнате воцарилась полная тишина, нарушаемая только ритмичным похрустыванием да редкими булькающими звуками.

…Вероятно, все дело в том, что я была слишком молода. Знаю, вы не будете смеяться над этим утверждением — ведь в наши дни девушки рано сходятся с парнями, еще в школе, а со мной это случилось уже после колледжа, в двадцать четыре года. Но меня так воспитывали. Одним словом, он был первым моим мужчиной, и мне казалось, что я попала в рай. Работа, любимый, большой город — что еще нужно? Я с наслаждением забыла о маленьком провинциальном городишке и увлеклась новой жизнью.

Он был старше меня всего на пару лет, но для девочки с куриными мозгами казался совершенно зрелым мужчиной. К тому же занимающим высокое положение. Как тут было не закружиться бедной голове? Я влюбилась и забыла обо всем на свете. Три года продолжалась наша связь, три года я с упоением разрушала собственную жизнь, наивно полагая, что строю свое счастье…

Хелен снился какой-то дурацкий сон, в котором были барабаны, человек с молотком и погремушка. Шум, который они подняли, настолько надоел ей во сне, что она решила проснуться — и тут обнаружила, что противный стук никуда не делся. Барабанили в дверь, а еще громко вопили, и Хелен быстро поняла, что так себя вести в Эшендене может только один человек: Люсиль.

Люсиль была ее подругой детства, потом школьной подругой, потом однокурсницей, потом они вроде бы разошлись на некоторое время, но когда останки Хелен две недели назад приползли в родной город, выяснилось, что Люсиль не собирается предавать старую дружбу.

— ХЕЛЕН!!!

— О боже, какие у тебя легкие сильные… Иду я, иду.

— Что?! Я не слышу, тут дождь.

— Открываю я… В Эшендене всегда дождь. Здравствуй, Люсиль.

Люсиль Барлоу замерла на пороге, вытаращив глаза, а потом решительно шагнула в прихожую и разразилась тирадой, которую невыспавшаяся Хелен воспринимала скорее в качестве шумового эффекта, чем сколько-нибудь связного текста.

— …Нет, я знала, что у тебя неприятности, и могла предположить, что они несколько выбьют тебя из колеи, но до такой степени… Хелен! Это же немыслимо! На что ты похожа! Эти сальные патлы! Это пузо! Эта ужасная футболка! Ты похожа на сорокалетнюю пьющую бабищу, присматривающую за общественным сортиром!

— Я тоже рада тебя видеть, подружка…

— Не надо заговаривать мне зубы! Боже, чем здесь воняет? Немедленно раскрыть окна!

— Там дождь…

— Там всегда дождь! Вот что, я сейчас мою посуду и варю кофе, а ты идешь в душ и приводишь себя в порядок. После этого — С ЧИСТОЙ ГОЛОВОЙ!!! — ты возвращаешься в гостиную и рассказываешь мамочке Люсиль, что происходит. Это катастрофа какая-то…

Люсиль Барлоу удалилась в сторону кухни и загремела там посудой, а Хелен зевнула и отправилась в ванную. Нельзя сказать, что она была не рада приходу Люсиль. Она была ему более чем не рада.

Грязная футболка полетела в корзину с грязным бельем — и благополучно туда не влезла. Корзина была набита битком. Хелен попинала и утрамбовала тряпье, затем включила воду и впервые посмотрела на себя в зеркало.

Волосы унылыми сосульками свисают вдоль помятых щек. Глазки — щелочки, вчерашняя кока-кола дает о себе знать. Грудь какая-то обвисшая… Живот торчит…

Фу, мерзость!

Дальше произошло то, что очень любят показывать в психологических триллерах. Короткие вспышки — и картинка поменялась. Предполагается, что главная героиня за короткий миг дежавю вернулась в прошлое…

У нее было прошлое. И в этом прошлом она была совсем другой…

Руки мужчины скользят по гладкой коже, наливаются жаром. Томительно ноет в груди, напрягаются до болезненности соски, плавится тело, превращается в раскаленную лаву, и лава течет у мужчины между пальцами. Волосы — буря, вихрь, водоворот, в котором запутался мужчина, и стонет, бедняга, заблудившись в душистых локонах, жадно ищет губами смеющийся рот, а руки все бродят по телу, все ищут, все добиваются…

И где-то на краю затухающего сознания восторженно верещит маленькая девчонка-неумеха: мой! Этот прекрасный, немыслимый, роскошный мужчина — мой! Этот баловень судьбы и любимец женщин — мой! Суперлюбовник, знавший десятки других объятий, выбрал ее, и хочет ее, и жаждет, и добивается…

Объятия становятся невыносимо жаркими и удушающе крепкими. Тело распадается на атомы. Руки — крылья, ноги — корни, два тела — одно, и острое наслаждение в момент обостряет все запахи и звуки, превращая неопытную юную женщину в похотливую самку, с восторгом отдающуюся мужчине без всяких раздумий, без сожалений и сомнений…

Хелен очнулась от боли, ошалевшими глазами посмотрела в зеркало. Ее собственная рука стиснула ее собственную грудь, имитируя ласку мужчины, и это выглядело так глупо и унизительно, что Хелен разрыдалась сухим страшным плачем.

Она одна. Она теперь всегда будет одна. Она опустилась и разжирела, она потеряла вкус к жизни всего за месяц с небольшим, а дальше пойдет еще быстрее.

Это все сделал с ней один человек. Тот самый, которому она была готова отдать всю свою жизнь без остатка, которого считала единственным и неповторимым и который оказался бездушным чудовищем с калькулятором вместо мозгов и мотором вместо сердца!

Она влезла под душ, который по старой доброй английской традиции представлял из себя то холодную, то горячую воду, с разной интенсивностью струящуюся из железного диска. Подвывая и взвизгивая, принялась остервенело тереть мочалкой плечи и живот. Ненавидела себя и весь мир.

Кухня к тому времени преобразилась. Люсиль умудрилась навести здесь вполне пристойный порядок, и теперь мойка сияла чистотой и пустотой, в воздухе плавал великолепный аромат кофе, а на столе красовалась новая скатерть, которая в прежние времена считалась в семье Стоун праздничной.

Хелен — в чистом спортивном костюме, свежей футболке и с мокрыми волосами — бочком пробралась к столу и торопливо уселась. Слишком явное неодобрение, едва ли не отвращение в глазах Люсиль заставило девушку вспомнить, сколько у нее лишних килограммов и когда она последний раз пользовалась косметикой.

Люсиль воинственно вздернула нос.

— Ну и? Как дошла ты до жизни такой, Хелен Стоун, которую четыре года назад все в городе запомнили смеющейся красавицей с лучистыми глазами?

— Люсиль, я не уверена, что готова рассказывать…

— А я не прошу пикантных подробностей. Только тезисы. Я даже помогу начать. Итак: с работы тебя уволили.

— Да. Мерзко и нагло.

— Насколько я помню, ты работала у самого…

— Не смей произносить это имя! Вообще… давай обойдемся без имен. Сегодня, по крайней мере.

— Хм… не думаю, что это будет легко, но попытаемся. Итак, объект, с которым ты… того-этого… назовем Икс. А того, у кого ты работала, назовем Игрек. Для простоты изложения можем обезличить даже тебя. Ты будешь называться Омега.

— Почему?

— Потому что омега последняя. А ты сейчас — последняя из последних.

— Я вообще тебе ничего рассказывать не буду, Люсиль Барлоу!

— Будешь, куда ты денешься. Не забывай, я ведь психолог по образованию. Увидишь, с псевдонимами все будет легче и проще. Это как бы не ты и не про тебя. Валяй.

— Ох… Хорошо, попробую. Значит, я…

— Омега!!!

— То есть Омега после колледжа получила работу в конторе… Игрека.

— Очень хорошо. Дальше? Опиши Игрека.

— Ты что, сбрендила? Его же каждая собака…

— Игрека? Ничего подобного. Ты сейчас рассказываешь совершенно новую историю про совершенно посторонних людей. Каков Игрек?

— Ну… Он старый, высокий, седовласый… гад. Ему принадлежит уйма всяких газет, банков, алмазных копей и прочее.

— Отлично. И Омега попала к нему в контору совершенно случайно?

— Разумеется, нет. Me… Омегу пристроила ее тетка, которая всю жизнь занималась налаживанием деловых связей с элитой. Получалось это у тетки из рук вон плохо и как-то… омерзительно, но тогда Омега еще этого не понимала…

…Она вертелась вокруг меня, распускала мне волосы по плечам, а я ненавидела свои распущенные волосы, потому что они у меня всегда держались в прическе не дольше десяти минут, а потом напоминали воронье гнездо. Но в тот день тетя все же настояла на распущенных волосах, а еще на дурацком платье с широкой юбкой и открытыми плечами. И когда мы пришли на этот вечер — знаете, друг мой, только сейчас я понимаю, что тетка вела себя, как самая обычная старая сводня. Она просто-напросто предлагала меня, словно товар. Разумеется, тайно — иначе даже моя природная стеснительность не помешала бы мне уйти с проклятого вечера…

2

Четыре года назад

Хелен нервно передернула плечами — уже, наверное, раз в двадцатый. Ей все время казалось, что платье сейчас свалится с нее, и к тому же нужно было следить за тем, чтобы не стали видны бретельки лифчика.

Будь она немного увереннее в себе, чуть опытнее, она поняла бы, что ее появление произвело впечатление на так называемую элиту города Эшенден. Нет, разумеется, красивых девушек на вечеринке хватало, возможно, даже с избытком, но появление юной светловолосой красавицы с широко распахнутыми синими глазами, естественным коралловым румянцем и осиной талией не осталось незамеченным.

К этому моменту первый ажиотаж уже стих. Вызван он был тем, что вечеринку почтил своим присутствием сам Дерек Макгиллан. Уроженец Эшендена, он оставил родной город сорок с лишним лет назад и за это время превратился в истинную акулу бизнеса. Дереку Макгиллану принадлежали банки, газеты, нефтяные вышки, автомобильные компании — не то чтобы самые крупные или известные, но зато их было много, а с миру по нитке, как вы понимаете…

В этом году Дерек неожиданно вспомнил о своей малой родине и соизволил прибыть в места, где его еще помнили рыжим и на редкость неприятным юнцом, дававшим одноклассникам деньги в долг под проценты. Опять же естественно, что этот факт биографии никем не афишировался — слишком уж разные весовые категории были теперь у Дерека Макгиллана и его бывших одноклассников.

Великий человек восседал за центральным столиком, окружали его сомнительного вида девицы — немного чересчур накрашенные и увешанные огромным количеством бриллиантов, наводящих на мысль о бижутерии. Сам Дерек — высокий, седовласый, худощавый — благосклонно озирал банкетный зал, не выпуская изо рта сигару.

Цыпочку в старомодном платье-колокольчике он приметил, но не выделил, и все шло бы своим чередом, если бы через толпу не пробилась вдруг худенькая, востроносая женщина в нелепой шляпке и чересчур укороченном платье. Лицом женщина напоминала хорька, взгляд у нее был беспокойный и какой-то назойливый. Женщина неуловимым движением оттерла в сторону мэра Эшендена и приблизилась к самому столу.

— Бож-же мой, как ты изменился, дорогой Дерек! Впрочем, чему удивляться — годы нас не красят.

— Я что-то… Вы уверены, миссис… Не припоминаю…

Востроносая внезапно наклонилась вперед и уставилась на короля сомнительных сделок блестящими сорочьими глазками.

— Серьезно? А я так надеялась, что смогла оставить след в твоем сердце. Когда-то ты называл меня своим зайчиком.

За последние сорок лет Дерек Макгиллан называл зайчиком, а также кошечкой, рыбкой и птичкой не менее сотни разнокалиберных девиц и всегда гордился своим умением уходить от ответственности за эти слова. Иными словами, он всегда был слаб до женского пола, но достаточно умен, чтобы избегать неприятных последствий этой слабости. В бизнесе такое, быть может, и простили бы, но в политике, которой он всерьез занялся в последнее время, — ни за что.

— Я как-то не очень… Сорок лет, знаете ли…

— Ну что ты! Гораздо меньше. Скажем, двадцать пять. Помнишь, как ты открывал филиал своего банка в Эшенден-Хилл?

Дерек нахмурился и во все глаза уставился на востроносую женщину. Та насмешливо поцокала языком.

— Нехорошо, Дерек. Я ведь повела себя вполне тактично, хотя имела право на некоторую бестактность. Сюзи Стоун — это имя тебе ничего не напоминает?

Седые брови Дерека сошлись на переносице. Он решительно подхватил своих девиц под локотки.

— А ну-ка, крошки, взбодрите себя зажигательным танцем. Нам с моей старинной знакомой нужно поболтать, а вам это будет неинтересно.

Девицы наморщили носики, но удалились безропотно. Дерек был им слишком дорог — в самом прямом смысле этого слова, и они привыкли слушаться беспрекословно. Единственное, что они себе позволили, — это смерить противную старуху высокомерными и презрительными взглядами. Женщина не обратила на их презрительные взгляды никакого внимания и змеей скользнула на освободившееся место. Дерек мрачно пробормотал:

— Какого черта, Сюзанна? С чего ты решила, что мне доставит удовольствие видеть твою физиономию?

— Взаимно, дорогой, взаимно. Удовольствия — ноль. Однако есть некоторые скрытые мотивы.

— Чего?! Какие еще мотивы?

— Не шуми, привлечешь внимание. Видишь ли, Дерек, все эти годы я крайне внимательно следила за твоей карьерой. Все же не чужие люди…

— Вот что я тебе скажу, старая кошелка…

— Повежливее, старый кобель.

— Ах ты… Сюзанна, не испытывай мое терпение. Насколько я помню, я с тобой рассчитался по полной программе.

— Ты имеешь в виду те жалкие пять кусков?

— Пять кусков за одну ночь — по-моему, вполне достаточно. Даже самым дорогим шлюхам я платил намного меньше, а они профессионалки.

— Дерек, не пытайся меня сбить с толку своей грубостью. Меня этим не возьмешь. Объясню подробно и четко. Четверть века назад ты от скуки попользовался одной бабенкой, а когда узнал, что она из одного с тобой города, решил заплатить ей за молчание.

— Заметь, бабенка ничего не имела против.

— Да. Сначала. Потому что за один торопливый сеанс быстрого секса этого действительно более чем достаточно. Однако потом все изменилось.

— Да? И что же именно? Ты поняла, что любишь одного меня? Что я мужчина всей твоей жизни?

— Ценю твою иронию, хотя замуж я действительно так и не вышла. Только вот не из-за любви к тебе. По другой причине.

— Сюзанна, меня совершенно, то есть абсолютно, не волнует твоя личная жизнь. Как удавшаяся, так и неудавшаяся.

— Не спеши, я же просила. Как я уже сказала, за твоей карьерой я следила все эти годы очень внимательно. Год назад ты прошел первый круг выборов, а в этом целишься в Палату представителей. Комиссия по этике…

— Ты собралась предъявить в Комиссию по этике свои мощи? Скажи честно, у тебя зеркало дома есть? Да в Комиссии лежат тонны писем от малахольных баб, которые утверждают, что имели астральную половую связь с наследным принцем…

— От астральной связи не бывает детей, Дерек.

— Почему? И такие письма там тоже… Что?!

— Ти-хо. Пока ты пытаешься вдохнуть воздух, сообщу: у меня родился ребенок. Девочка. От тебя. Разумеется, ты вправе не признавать ее, назначить экспертизу и все такое, но ведь в скандале важна не суть, а сам факт скандала. Разве прибавит тебе популярности сообщение в прессе, что ты всеми силами стараешься откреститься от собственной дочери? Даже если ты сможешь это сделать — дыма без огня не бывает.

Дерек Макгиллан белыми от ярости глазами смотрел на Сюзанну Стоун, а маленькая женщина была невозмутима и даже слегка улыбалась.

Он не смог бы стать тем, кем он стал, если бы не умел владеть собой и просчитывать ситуацию. Отвратительная баба была права. Достаточно всего лишь намека на скандал, чтобы его и без того шаткое положение превратилось в совершенно безнадежное. Дерек с шумом выпустил воздух из легких.

— Чего ты хочешь? Денег? Сколько?

— Ну что ты, какие там деньги. Я уже старуха. Все мои мысли только о бедной девочке. Она и так прожила нелегкую жизнь. Да, мое сердце разбито…

— Меня не волнует состояние твоего миокарда, Сюзанна. Короче!..

— Устрой ее на хорошую работу. Возьми ее в свою компанию. Она экономист, бухгалтер по образованию, хорошо училась, но опыта, разумеется, нет. В Эшендене ей не пробиться, а в большом городе без связей не обойтись. Вот ты и будешь этими связями.

— Она знает?

— Она не знает ничего. Даже того, что я ее мать.

— Что?!

— А чего ты хотел? Я была незамужней, когда ты меня обрюхатил. Девочку удочерили мой брат и его жена.

— Сюзанна, если ты врешь…

— И что ты сделаешь? Начнешь расследование? Сам на себя натравишь корреспондентов? Прекрати, Дерек, а то я решу, что ты достиг таких высот совершенно случайно. Неужели я рискнула бы блефовать с таким противником? Разумеется, у меня на руках есть все козыри.

— Где она?

— Вон там, у окна. Разговаривает с женой мэра. Белое платье с маками.

Дерек прищурился. У окна стояла давешняя простушка со светлыми волосами, то и дело поправляющая плечики своего дурацкого платья. Что ж, она хотя бы не уродина, неожиданно подумал Дерек Макгиллан.

Через минуту он принял решение и повернулся к Сюзанне Стоун. Теперь на нее смотрел настоящий делец, холодный и невозмутимый.

— Что ж, ты была цинична, отвечу тебе тем же. Я возьму девчонку на работу в свою фирму. Она получит хороший оклад и квартиру от компании. Ты никогда не появишься в Лондоне и не станешь искать с ней встреч. Если девчонка узнает от тебя что-то обо мне, я уничтожу вас обеих. Если ты еще раз появишься в моей жизни — я уничтожу тебя. А потом и ее.

Сюзанна Стоун встала и выпрямилась во весь свой крохотный рост. Блестящие сорочьи глаза заледенели.

— По рукам. Ты меня не напугал, Дерек Макгиллан, просто было бы глупо своими руками душить курицу, несущую золотые яйца. Все, чего я хочу, — пристроить Хелен. Помни, что она не знает, кто ее мать. Для нее матерью была жена моего брата, Салли Стоун. А отцом — Джон Стоун. Так все и должно остаться.

— По рукам. Через две недели она должна приехать в Лондон. Вот адрес. Это головная фирма. Я больше не хочу ее видеть. Тебя — ну… ты догадалась.

— Всего доброго, Дерек.

— Чтоб ты сдохла, Сюзи.

Маленькая женщина с легкой улыбкой на тонких губах вышла из зала и только на лестнице позволила себе посереть лицом и привалиться к стенке. На лбу выступил холодный пот, и бескровные губы прошептали:

— К сожалению, ты очень близок к истине, Макгиллан…

…Я так радовалась — даже не тому, что еду в Лондон, что у меня будет отличная работа, нет! Тому, что я избавлюсь от назойливой опеки тетки. Она меня всегда раздражала своей суетливостью, своим постоянным и назойливым вниманием… Сколько я себя помню, она вечно пыталась меня пристроить. Ну да, она именно это обещала отцу, когда он умирал, своему брату. По-своему она вела себя честно, но до чего же противно…

Дома Хелен с наслаждением содрала с себя проклятое платье, стянула волосы резинкой и повалилась на диван. Тетя Сюзи ушла к себе в комнату и чем-то звякала — наверное, снова прикладывалась к джину.

Потом она появилась на пороге гостиной — и Хелен непроизвольно подтянула коленки к груди. С тех пор, как эта самая грудь у нее появилась, тетка смотрела на Хелен совсем уж неприятным взглядом. Точно оценивала, за сколько можно продать Хелен в жены какому-нибудь богачу. Именно это тетка считала бы венцом своих усилий — и карьеры самой Хелен.

— Хелен, детка, у меня отличные новости.

— Тетя, я очень устала, Может быть, завтра…

— Я пристроила тебя в хорошее место.

— Ой, только не начинайте опять, пожалуйста!

— Ты будешь работать в Лондоне.

— Что?

— В компании Макгиллана.

— Я?

— Да. Сегодня у твоей старой тетушки был удачнейший из вечеров. Я выполнила обещание, данное моему бедному брату. Хелен, ты получаешь хорошую работу и отличный шанс никогда не возвращаться в Эшенден.

Хелен почувствовала угрызения совести. В конце концов, тетка старается, как может…

— Тетя, но я ведь совсем ничего не знаю! У меня нет опыта.

— Надо же его где-то набираться.

— Я, честно говоря, побаиваюсь…

Тетка нахмурилась и ответила непривычно серьезно и жестко:

— Побаиваться надо совсем других вещей. К сожалению, мы все понимаем это слишком поздно. Слушай-ка, девочка. Когда мы с тобой остались вдвоем, я и понятия не имела, что мне с тобой делать. Я обещала Джонни, что сделаю для тебя все то, чего не успел сделать он, но на самом деле я была зла и растеряна. Наверное, ты прожила со мной не лучшие годы своей жизни, но зато сегодня мне выпал отличный шанс все исправить. Я заклинаю тебя об одном: уезжай из Эшендена, из этого теплого и вонючего болота, рискуй, пробуй, ошибайся и снова пробуй — живи! Потому что лучше разбиться в полете, чем сдохнуть от старости в Эшендене. Лучше сожалеть о сделанном, чем о несделанном. Лучше жить, чём существовать. Вот, собственно, и все.

Тетка вышла из комнаты, а Хелен все еще ошеломленно таращилась ей вслед. Привыкнув относиться к Сюзанне, как к человеку крайне неприятному, легкомысленному и в чем-то вульгарному, она даже и представить себе не могла, что когда-нибудь услышит такие слова…

Через неделю Хелен Стоун покидала Эшенден, как она тогда думала, навсегда. Все ее вещи уместились в спортивную сумку и небольшой чемоданчик, отдельно она увязала книги по бухучету и свои тетради с конспектами.

Тетка Сюзанна нервничала, пила по очереди то кофе, то джин с тоником, и к моменту, когда к дому подъехало такси, была уже основательно навеселе. Хелен было стыдно, стыдно до одури, до тошноты, но она стиснула зубы и уговаривала себя: сейчас все это закончится. Еще четверть часа — и Эшенден с его патриархальными улочками, сплетницами в кружевных митенках и вечно нетрезвой тетей Сюзанной останется для нее в прошлом.

Такси загудело у крыльца, и Сюзанна сильно вздрогнула, разлив очередную порцию горячительного. Хелен торопливо подхватила свои вещи и вылетела на улицу…

— …Знаешь, я… то есть… Омега ее даже не поцеловала на прощание. Собственно, не думаю, что Сюзанну Стоун это сильно расстроило, а если и расстроило — то утешилась она быстро. Запасы джина в доме не переводились никогда.

Люсиль медленно подняла голову и посмотрела Хелен прямо в глаза.

— Неужели тебе нравится быть такой мерзавкой, Хелен Стоун?

— Что?!

— Что слышала.

— Да если бы ты знала, какой на самом деле была моя тетка…

— Она была сплетницей, пьяницей, вертихвосткой и тунеядкой. Она была Настоящей Паршивой Овцой этого городка. Но она не бросила тебя, когда умерли твои родители. Не отдала в приют. Не пропила твои деньги, дала тебе образование. И сделала все, чтобы помочь тебе выбраться отсюда. По-моему, этого вполне достаточно хотя бы для того, чтобы, по меньшей мере, уважать ее!

— Да если бы ты знала, как ее дурацкая болтовня разрушила мою жизнь…

— Ты — нытик, Хелен. Ты слабая и капризная захребетница. Сюзанна никогда не была мне особенно симпатична, но она, по крайней мере, никогда не опускала руки. Даже тогда, когда ей уже вынесли приговор.

— Все, Люсиль. Хватит. Не делай из меня бездушное чудовище. Мне было ее жалко, когда она умерла. Я ведь даже ничего не знала о ее болезни. Наверное, никто не знал, кроме врачей. Но мы договорились о честном рассказе, не так ли? Я не буду притворяться белой и пушистой. Я просто рассказываю тебе свою жизнь за эти четыре года.

— Ладно. Извини. Продолжай.

3

…И вы знаете, мой друг, это ни с чем не сравнимое ощущение — впервые в жизни окунуться в жизнь большого города. После моего крошечного, провинциального, тихого городка, где самым крупным событием являются неудачные роды собачки жены викария, я словно попала в громадный смерч. Большой город закружил меня, понес, словно сухой листик, и я, разумеется, совершила главную ошибку провинциалки, явившейся завоевывать метрополию. Я стала делать вид, что я — это вовсе не я…

Взгляд, которым секретарша одарила Хелен, будет сниться ей всю оставшуюся жизнь. В этом она была абсолютно уверена.

Она явилась по указанному адресу в назначенное время. Оделась скромно и просто — так, как, по ее мнению, нужно одеваться молодому специалисту, впервые приступающему к своей работе на новом месте. Зеленая твидовая юбка, оливкового цвета пуловер, черные туфли на низеньком каблуке, бежевый плащ и, в качестве яркого цветового пятна, изумрудный шарфик. Самой Хелен казалось, что подобный наряд просто не может вызвать нареканий — он был абсолютно нейтрален, приличен, скромен и подобран со вкусом…

Крашенная под блондинку девица баскетбольного роста стояла возле окна и поливала чахлые цветочки, одновременно стряхивая в горшок пепел с тонкой и длинной сигареты. Из одежды на девице с уверенностью угадывался лифчик — все остальное как бы подразумевалось. Блузка, представляющая собой слегка присборенный лоскут шифона, чудом зацепившийся на ключицах и сосках девицы. Юбка из искусственной кожи искусственного крокодила, искусственного ярко-лилового цвета, едва прикрывавшая тугие ягодицы. Шпильки на каблуке не менее десяти сантиметров. Прозрачные колготки. И открытая взглядам всех желающих татуировка на крутом бедре — алая роза, перевитая ленточкой.

На смущенное покашливание Хелен девица круто повернулась — и шифон немедленно распахнулся на умопомрачительной груди, предъявив пресловутый лифчик, тоже ярко-лиловый и тоже «под крокодила». Одним словом, Хелен Стоун в таком наряде постеснялась бы даже зайти в собственную ванную, где висит большое зеркало.

Далее последовал пресловутый взгляд. Так смотрят на таракана, который неожиданно начал декламировать стихи Байрона.

Через мгновение девица справилась с первым потрясением и надменно сообщила, что энциклопедии здесь не покупают. Хелен вспыхнула и решительно поставила связку книг на соседний стул.

— Я приехала на работу. Мое имя Стоун, Хелен Стоун. Мне сказали, что я буду работать бухгалтером в одном из офисов мистера Макгиллана.

Секретарша печально оглядела Хелен с головы до ног и кивнула.

— О'кей, меня предупредили, только я не думала… Ладно, проехали. Вы устроились в Лондоне?

— Нет, я…

— Понятно. Вот здесь адрес служебной квартиры. Вот ключ. Вот деньги на первое время. Работа у вас начинается с девяти. Ланч оплачивает фирма, столовая в том же здании.

— Это здесь же?

— Нет, разумеется. Здесь головной офис. Вы будете работать в Норвичском филиале. Не опаздывайте. Ваш шеф терпеть этого не может.

— Это мистер Макгил…

— Это не мистер Макгиллан. Это мистер Финли. Клайв Финли. Еще вопросы есть?

— Н-нет…

— Тогда удачи. Мне надо работать, извините. С этими словами девица достала из ящика стола несколько ярких пузырьков и маникюрный набор, после чего напрочь забыла о Хелен, занявшись своими ногтями. Хелен неловко запихнула в сумочку конверт с деньгами и ключом, потопталась на месте, а потом робко спросила:

— Мисс, простите, я впервые в Лондоне и… Вы не подскажете, где я могу заняться своим гардеробом?

— Чего?

— Я имею в виду, мне же понадобятся офисные костюмы…

— А, это! «Маркс и Спенсер». Любой таксист вас отвезет. «Харродс» вам пока, вероятно, не по карману.

— Спасибо.

— Не за что.

— Всего доброго.

— И вам не хворать.

Хелен закрыла за собой дверь и побрела к выходу, но вспомнила, что книги остались в кабинете. Пришлось возвращаться, снова осторожно открывать дверь приемной, и в этот самый момент девушка расслышала восхищенный щебет секретарши:

— …Милли, это что-то! Я думала, такие страшилы бывают только в кино. Представляешь, на ней ТВИДОВАЯ юбка. С ума сойти! Из леса она вышла, не иначе, сама увидишь…

Хелен закусила губу и немедленно разозлилась сама на себя. Разве можно судить о людях по внешнему виду? Нельзя. Так зачем она переживает по поводу слов этой глупой, надменной и бесстыжей девицы? Вот сейчас она отправится в магазин и купит себе новое платье! А еще косметику, духи, туфли — все купит, не хуже, чем на этой блондинистой змее!

Так она и сделала. Отправилась в магазин на такси, обновила гардероб и уже на самые последние деньги приехала на свою новую квартиру.

Квартира была маленькая, но уютная и компактная. Небольшая кухонька сияла чистотой, здесь имелись и микроволновка, и посудомоечная машина, и кухонный комбайн, и совершенно новые обеденный и чайный сервизы. От жилой комнаты кухня отделялась неким подобием барной стойки, призванной, видимо, служить заодно и обеденным столом.

Гостиная была обставлена по-спартански просто, но зато окно было огромным, во всю стену, и Хелен сразу придумала, какие занавески она купит с первой же получки, чтобы комната совершенно преобразилась… Спальня была устроена хитро, на чуть более высоком по сравнению с гостиной уровне — в нее вели три ступеньки. Как ни странно, эта небольшая разница по высоте создавала эффект расширения пространства, ну а громадная кровать и вовсе произвела на Хелен неизгладимое впечатление.

Остаток дня она посвятила примерке купленных вещей, купанию в ванне и бестолковым метаниям по квартире. Она бралась то за одно, то за другое дело, протирала пыль, пыталась разместить на полках захваченные из дома мелочи, потом замирала у окна и смотрела на Лондон, потихоньку утопающий в лиловых сумерках…

Короче говоря, очень хорошо, что она захватила с собой будильник. Без него первый рабочий день начался бы с грандиозного опоздания. Благодаря же пронзительному трезвону, в девять часов утра следующего дня Хелен Стоун на трясущихся ногах входила в офис, где ей предстояло работать.

Она на мгновение застыла на пороге офисa, словно пловец перед тем, как нырнуть в ледяную воду. Восемь пар глаз — пять женских и три мужских — с любопытством уставились на нее из пластиковых отсеков-коробочек. А потом раздался веселый голос:

— Гляньте-ка, кого кот принес! Значит, вы — наш новый бухгалтер? Я так и знала, что Сэнди преувеличивает. Меня зовут Милли Блэк.

Невысокая симпатичная брюнетка в обтягивающих джинсах и свободном трикотажном свитере протянула Хелен руку. Ее темные глаза смеялись, но ничего обидного в этом не было. Чувствовалось, что Милли Блэк просто от природы очень жизнерадостна.

Хелен немного нервно улыбнулась в ответ и осторожно пошла к своему рабочему месту. Высокие каблуки она не очень любила, да и практики хождения на них у нее практически не было, но эти туфли вчера были ею куплены из чистой мстительности. Назло блондинистой змее.

А еще на ней сегодня была серая прямая юбка чуть выше колена, кремовая блузка и жемчужно-серый кардиган с серебряными застежками. Губы она красить не решилась, зато глаза подвела и теперь думала только о том, как бы не размазать всю эту красоту.

Впрочем, через полчаса Хелен и думать забыла о том, какое впечатление она производит. Основным чувством, владевшим ею, стала паника. Из лежащих перед ней на столе бумаг Хелен не понимала ничего!

Это были обычные финансовые документы, но от волнения девушка не узнавала их. Все, что она проходила в колледже, разом смешалось у нее в голове, и Хелен тупо смотрела на листок с какой-то сметой, понятия не имея, что с ним делать дальше. Потом глаза ей заволокло слезами, и несчастная в ужасе закусила губу, чтобы не разреветься в голос.

Тень упала на ее рабочий стол, и приятный баритон ласково произнес:

— Все интереснее стало ходить на работу. Никогда не знаешь, что тебя там ждет.

Она вскинула голову — и пропала навсегда.

Перед Хелен стоял не слишком высокий, но прекрасно сложенный молодой человек. Хорошее сложение выгодно подчеркивалось превосходным костюмом, а превосходный костюм, в свою очередь, очень подходил к мужественному и симпатичному лицу… Нет-нет-нет, это в Эшендене могут быть СИМПАТИЧНЫЕ лица, а этот молодой человек, честно говоря, был настоящим красавцем. И при этом ни капли слащавости, женственности — метр восемьдесят абсолютного Мужчины!

Хелен замерла не в самой выигрышной позе — низко пригнувшись над столом и открыв рот. Глаза она вытаращила.

Молодой человек добродушно ухмыльнулся — и стал похож на Антонио Бандераса. Эффект сногсшибательности усилился.

— Дайте, я угадаю. Вы — наш новый бухгалтер? А что же довело вас до такого вселенского отчаяния?

— А… вз-з… смета…

— Вз-з? Ничего насчет этого не знаю. Вз-з никакого не подписывал. Ах, смета! Да бросьте вы ее. Вы просто не с того начали. Давайте попробуем еще раз и с самого начала. Меня зовут Клайв Финли, я ваш непосредственный начальник.

— Ох…

— Лучше. Итак?

— Хелен Стоун. Бухгалтер.

— Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса. Замечательно. Как насчет чашечки кофе и налаживания контакта?

— Но ведь сейчас…

— Упаси боже! Не сейчас. Во время обеденного перерыва. А пока — вынырните из пучины отчаяния. Такие глазки должны только сиять и искриться. Бросьте эту гадость, возьмите вот эту папочку.

— Что это?

— Пакет уставных документов. Ничего особенного, но помогает разобраться в деталях. Бодрее, мисс Стоун. Я — прекрасный босс, вам это любой подтвердит. Чао!

С этими словами Клайв Финли чарующе улыбнулся, выдернул из петлицы гвоздику и положил ее на стол перед Хелен, после чего удалился, насвистывая легкомысленный мотивчик.

Как ни странно, она действительно успокоилась и взбодрилась. Клайв Финли, помимо своей привлекательности, был еще и весьма обаятелен, а в его словах не таилось никакой обидной насмешки. Просто он привык так разговаривать, решила Хелен. И очень хорошо, что босс так непринужденно и дружелюбно держит себя с новой сотрудницей. Надо взять себя в руки — и постараться произвести на него хорошее впечатление. В конце концов, в колледже она была одной из лучших!

До обеда Хелен сумела худо-бедно освоиться и успокоиться. Уставные документы действительно оказали в этом неоценимую помощь. Девушка быстро усвоила, что Норвичский филиал фирмы не является самостоятельной финансовой организацией, отдельного счета не имеет и занимается всего лишь обработкой отдельных документов и пересылкой их дальше по инстанции. Честно говоря, было даже немножко непонятно, в чем смысл существования этого самого филиала. Фирма вполне могла бы обойтись без него. Впрочем, Хелен тут же решила, что слишком умничать не стоит. Раз Клайв Финли — босс, не стоит с первого же момента знакомства доказывать, что его должность совершенно никому не нужна.

Она была искренне уверена, что приглашение выпить кофе было всего лишь актом доброй воли и что Клайв Финли благополучно забыл о ее существовании, однако в маленьком уютном баре, куда она явилась позже всех, потому что немного заблудилась, Хелен ожидал сюрприз. Красавец-босс приветственно замахал ей рукой и громогласно вскричал:

— Сюда, прелестная бухгалтерша! Я уже пятнадцать минут держу вам место. Не поверите, от некоторых пришлось отбиваться силой.

Милли Блэк громко фыркнула и протянула:

— Осторожнее, босс, не вскружите девушке голову. Хелен, не обращайте внимания. Клайв — наш маленький царь и бог, мы все чтим его согласно табели о рангах, но между нами и по секрету — он большой балабол.

Клайв Финли сокрушенно развел руками.

— Виновато мое добросердечие! Они совершенно распустились. Не берите с них пример, очаровательная. Садитесь, будем знакомиться.

Хелен благодарила Бога за то, что от природы не слишком легко краснеет. В душе она была уже даже не пунцовой — бордовой от смущения.

Она уселась на стул, стараясь выглядеть светской и непринужденной. Клайв плюхнулся напротив и пытливо заглянул ей в глаза.

— Я посмотрел ваше досье — вы новичок, но с хорошими рекомендациями. Вернее, я сказал бы, с рекомендациями, которыми невозможно пренебречь. Скажите, почему вы стали бухгалтером? Это же невыносимо скучно.

Хелен несколько оторопела, но постаралась справиться с собой.

— Экономисты нужны всегда. Это достойная профессия. К тому же там, откуда я родом, выбор профессий был не слишком богат.

— Ясно. Практичный подход к собственному будущему. Нельзя сказать, чтобы я это одобрял, но понимать — понимаю. Однако меня интересуют вовсе не ваши деловые качества. Что вы за человек?

— Ну… Я… Мистер Финли, вы сбили меня с толку.

— Клайв. Просто Клайв. У нас в баре все равны. Чем же я вас сбил с толку? Вы не готовы раскрыть передо мной свой богатый внутренний мир?

— Я даже не уверена, настолько ли он богат.

— Но ведь он у вас есть?

— Наверное. Думаю, он есть у каждого.

— Глубоко. Я обдумаю это. В отношении некоторых у меня были кое-какие сомнения, но если ВЫ так говорите…

— Вы сейчас смеетесь надо мной?

— Упаси бог! Вы обиделись? Не надо, не обижайтесь. Я болтун, Милли права. Но я вовсе не злой человек. Расскажите мне о себе.

— Ну… колледж я закончила с отличием, поработать нигде еще не успела, приехала в Лондон впервые в жизни…

— Но вы же жили до Лондона и до колледжа? Неужели воспоминания о милом патриархальном городке до такой степени неприятны вам? У вас большая семья?

— Нет. Можно сказать, у меня ее нет вовсе. Родители умерли, когда я была маленькой.

— Сочувствую и понимаю. Я потерял мать в возрасте семи лет.

— А я в десять.

— Кто же вас вырастил?

— Моя… родственница. По отцу. В общем-то, тетка.

— Вы прохладно к ней относитесь? Она злая?

— Нет. Просто у нас с ней слишком разные жизненные позиции и принципы.

— Сдается мне, ваша тетушка легкомысленна и взбалмошна. Или я слишком нахален?

Хелен невольно улыбнулась.

— Немного. Зато довольно точны в определениях.

— Хорошо. Идем дальше. Какую музыку вы любите?

— Боюсь, что я не слишком хорошо в ней разбираюсь. У меня было не так много свободного времени. Прежде всего, я хотела выучиться и получить профессию.

— Наконец-то мне повезло. Всегда мечтал познакомиться с серьезным человеком. Сам я никогда не отличался честолюбием.

— Однако вы — босс.

— Стечение обстоятельств, не более того. Я романтик по натуре. Цифры — не моя стихия, причем до такой степени, что иногда даже страшно становится.

— Действительно, это плохо.

— Вы так думаете?

— Конечно. Вы не любите свою работу и не стремитесь занимать свою должность, однако возглавляете крупное подразделение. А кто-то стремится к этому всю жизнь и мечтает об этом…

Хелен прикусила язык. Теперь нахально вела себя именно она. Деревенщина!

Однако Клайв, казалось, вовсе не обиделся. Он рассмеялся и в шутливом ужасе замотал головой.

— Вы такая серьезная — кошмар! Наверное, мне наконец-то повезло с бухгалтером. Одно плохо — вы слишком хорошенькая. С таким характером вам полагается быть строгой дамой с пучком на затылке и в больших роговых очках.

— Быть серьезной — плохо?

— Это вам решать. Я-то серьезным никогда не был.

Хелен неожиданно рассердилась. Легкомыслие хорошо в меру, а у ее начальника оно явно било через край.

— Мне жаль, если я разочаровала вас в личном плане. Постараюсь наверстать в работе. Думаю, что я уже немного разобралась в представленных документах и завтра смогу приступить к систематизации…

— Умоляю вас, красавица, не пугайте меня. Я от таких формулировок чахну. Лучше скажите: вам понравилась квартира?

— Она очень удобна и компактна.

— А мебель? Достаточно функциональна?

— Вполне, благодарю вас.

— Пожалуйста, пожалуйста. В метро освоились?

— Я приобрела план-схему.

— Ага. Отлично. Думаю, автобус в вашем случае менее эргономичен.

— Мистер Финли…

— Клайв. Мы же договорились. Надеюсь, я могу называть вас Хелен?

— Вы — мой босс. Вам можно все.

Она чуть язык себе не откусила за последнюю фразу. Еще хорошо, что своим лицом она владеет безукоризненно! Большей двусмысленности не придумала бы и тетка Сюзанна, обожавшая всякие скабрезные шуточки.

Клайв Финли, судя по всему, тоже их ценил. Во всяком случае, брови его взлетели вверх, а красивые губы изогнулись в улыбке.

— Берегитесь, Снежная Королева. Я ведь могу воспринять ваши слова буквально.

С этими словами он стремительно поднялся, отвесил Хелен преувеличенно галантный поклон и покинул бар, оставив несчастную бухгалтершу в состоянии, близком к истерике.

Прошла неделя. Хелен работала, как проклятая, с удовольствием и гордостью отмечая собственные успехи. Все документы у нее были в полном порядке, почти все скопившиеся бумаги она разобрала, и только одно обстоятельство слегка омрачало ее жизнь. Клайв Финли больше ни разу не подходил к ней ни во время работы, ни на обеденных перерывах.

Нет, он не стал держаться холоднее, не игнорировал ее, дружески улыбался и махал рукой, входя в офис, — но шутил и смеялся с остальными сотрудниками, пил кофе в компании Милли Блэк, а Хелен Стоун приветствовал только все тем же преувеличенно вежливым поклоном. В конце недели девушка с удивлением поняла, что это задевает ее куда больше, чем задело бы, скажем, откровенное безразличие. У нее появилось ощущение, что она что-то упустила в первый день их знакомства, что-то настолько важное, что без этого невозможно жить…

А вот сослуживцы как раз своего безразличия не скрывали. В первые дни все они сделали несколько попыток завязать с Хелен дружеский разговор, однако она была слишком скованна, слишком боялась выдать свою провинциальность, и потому, не замечая и не понимая этого, вела себя холодно и отчужденно, так что от нее быстро отстали. Сама Хелен объясняла происходящее тем, что все сотрудники в ее офисе работают вместе уже достаточно давно, образовав небольшие сплоченные компании, и она, Хелен, им попросту не нужна.

Одинокие вечера она проводила у себя дома. Всего лишь однажды попытавшись прогуляться по центру Лондона, Хелен немедленно заблудилась и забрела в какой-то подозрительный переулок, где к ней тут же пристали подвыпившие юнцы. В Эшендене пьяниц было мало, и самой опасной среди них являлась тетка Сюзанна, так что Хелен в ужасе и полной истерике удрала от молодых людей и с тех пор выходить из дома не рисковала.

Утренние и вечерние поездки в метро заменяли ей знакомство с городом. Хелен ехала в душном вагоне и страшно гордилась тем, что — как она считала — с каждым днем все меньше выделяется на фоне остальных лондонцев. С ее точки зрения, приезжий провинциал наверняка стал бы глазеть по сторонам, а она ведет себя спокойно и равнодушно, точно всю жизнь ездила в метро.

На самом деле она ужасно бросалась в глаза. Это заметила Милли Блэк, которая однажды, после безуспешных попыток завести машину, вынуждена была отправиться на работу общественным транспортом. В тот же день она изложила свои наблюдения Клайву — в кафе за чашкой кофе.

— Даже жалко ее становится — ведь симпатичная девка!

— Бери выше. Симпатичная — ты, а она — красавица.

— Трепач ты, босс. Я серьезно. Даже в толпе очумелых сограждан она выделяется, как ветряк в чистом поле.

— Неужели размахивает руками и гудит?

— Клайв, не хочешь разговаривать — так и скажи. В том-то и дело, что лучше бы размахивала и гудела. Она стоит прямая, как палка, спина напряженная, глаза отчаянные. Я так и вижу, какие у нее мысли в голове.

— И какие же?

— Только бы никто не узнал, что я приезжая из деревни.

— Она вроде из города…

— Ох, Клайв, что ты мне рассказываешь! Пять лет назад я приехала из Кинлох-Ранноха с чемоданом из телячьей кожи, который помнил бомбежки Второй мировой. Так вот — я вела себя точно так же.

— Милли Блэк, теперь никто даже и не заподозрит, что ты могла родиться в таком труднопроизносимом уголке доброй старой Англии.

— Шотландии, с твоего позволения. И у меня был акцент.

— Ну что ты волнуешься? Она всего неделю, как приехала.

— Да, но она даже попыток измениться никаких не делает! Такая… красивая тихая мышь.

— Попрошу не оскорблять мою любимую женщину!

— Что? Так я и поверила.

— Можешь не верить. Но я влюбился. Насмерть.

— В нее? Она не твой тип.

— Это голос крови. У нас в роду все мужчины чернявые и любят блондинок. Именно поэтому с тобой у меня только крепкая мужская дружба.

— Балабол! Слушай, а ведь это мысль!

— Что еще придумала моя частная леди Макбет?

— За ней кому-нибудь надо приударить. Это бодрит.

— Кого?

— Всех.

— Милли, ты змея. Потом, кто будет за ней приударять? У мистера Оуэна плешь и двое внуков, Билли похож на Выставку Самых Выдающихся Прыщей Года. Гарри обожает свою жену. Кроме того, я не потерплю, чтобы за моей любимой женщиной ухаживали другие омерзительные самцы!

— А ты сам?

— Ты что-нибудь слышала о корпоративной этике? Наверняка, ведь ты спец по связям с общественностью. Мне нельзя, я начальник.

— Клайв, сколько я тебя знаю, ты только и делаешь, что нарушаешь эту самую этику. Кто ущипнул мисс Коркоран за попку?

— Передергиваешь. Это было бедро.

— А кто подарил Шерил роскошный букет из цветочного бутика?

— На ЕЕ СОБСТВЕННУЮ свадьбу, балда!

— А все твои подмигивания, шуточки и поцелуйчики в щечку?

Клайв Финли внезапно сделался очень серьезным. Почти всерьез.

— На самом деле, Милли, все вы прекрасно знаете, что я абсолютно безопасен. Только поэтому мне и прощается то, за что на любого другого уже давно настучали бы Большому Маку. А Большой Мак, в отличие от меня, на корпоративной этике просто повернут. Меня сошлют на остров Мэн чаек кормить.

— Ну уж и сошлют…

— Сошлют, как пить дать. Большой Мак всю жизнь боялся, чтобы интрижка на рабочем месте не разрушила его карьеру.

Милли вздохнула.

— Не понимаю я тебя, Клайв. Ведь ты — не он. Ты о карьере вообще, по-моему, не думаешь.

Теперь Клайв был действительно серьезен.

— У всякой монеты есть две стороны, подружка. Если я когда-нибудь хотя бы сделаю вид, что переступил границу, Большой Мак сотрет в порошок вовсе не меня, а ту самую девушку. Потому что он уверен, что мир кишит алчными девицами, желающими наложить свои хищные ручонки на богатства Макгиллана.

— Может, скажешь, наконец, к чему все эти тайны? Конспирация с фамилией…

— Все туда же. Ну не повезло Большому Маку с наследником. Я пошел в клан Финли, а они всю жизнь были пиратами и бродягами. Золото, конечно, любили, но только, как средство, а не как цель. Женились по любви, а не по расчету. Большой Мак этого не понимает. А может, комплексует. Сам-то он из простых.

— Я все равно ума не приложу, зачем он засунул тебя на эту должность, да еще и под другой фамилией.

— Он метит в правительство. А у члена правительства не может быть сына-раздолбая. С другой стороны, он бизнесмен и понимает, что в нормальной фирме я могу такого наворотить, что мало не покажется. Вот и создал филиал-призрак. Ни вреда, ни пользы особой, наследник при деле, а алчные девицы в жизни не догадаются, что я — это не я, а Макгиллан.

— Больно все это мудрено для бедной шотландской девушки…

— Ну и не парься.

Милли залпом допила остывший кофе и задумчиво посмотрела на Клайва.

— Значит, не будешь за ней ухаживать? Клайв откинулся на спинку стула и подмигнул проходившей мимо официантке.

— Не-а. Не буду. Несчастная девочка изо всех сил делает карьеру, не хочу подвергать ее риску. Кроме того, я опасаюсь, что в самый интимный момент она может брякнуть что-нибудь типа «наша физиологическая близость не может быть пролонгирована на текущий квартал ввиду полной нерентабельности и неликвидности»…

— Ты злой!

— Нет. Я добрый. Просто болтаю гораздо больше, чем среднестатистический парень моего возраста. Потому вас, алчных девиц, ко мне и тянет. Как твоя помолвка?

— Не напоминай. В воскресенье еду знакомиться с родителями.

— Удачи!

— Спасибо. То есть… к черту. До понедельника.

4

Грехопадение Хелен Стоун случилось в субботу. Причиной его стала самая обычная плохая погода — проливной дождь и сильный ветер.

С утра, как это и принято в английской столице, все было прекрасно. Ровно настолько, чтобы Хелен, вдоволь насмотревшись в окно, решилась на отчаянный шаг: пойти прогуляться по Лондону. Разумеется, для выхода в свет нужно было и одеться соответственно, и потому с полчаса девушка потратила на выбор наряда. Остановилась на широкой крепдешиновой юбке с индийским орнаментом и тоненьком трикотажном пуловере — все в оливково-зеленоватых тонах. С обувью дело обстояло хуже — у Хелен имелись только практичные, но раздолбанные черные туфли на низком каблуке, уже упоминавшиеся босоножки на каблуке очень высоком, кроссовки и осенние мокасины. После недолгой борьбы здравого смысла и дамской натуры победили высокие каблуки. Хелен строго заявила сама себе, что нужно тренироваться, а если ноги устанут — всегда можно сесть в автобус.

Сказать честно, в автобус ей захотелось минут через десять после выхода из дома. Одно дело ходить на каблуках по ровному полу офиса, и совсем другое — по неровной мостовой. Однако в тот самый момент, когда Хелен уже готова была сдаться, она случайно поймала на себе восхищенный взгляд симпатичного молодого человека — и дамская натура вновь воспрянула духом.

Она добралась до Пикадилли и пошла медленно и очень осторожно, в основном поглядывая себе под ноги, а не по сторонам, так что, положа руку на сердце, стоит заметить, что и во время этой прогулки красот Лондона она особенно не разглядела. Однако солнышко продолжало светить, вокруг было полно таких же, как и она, праздношатающихся и довольно симпатичных людей, голуби бродили прямо под ногами — и Хелен поддалась очарованию дня.

Солнце скрылось за набежавшими облаками, но девушку это не слишком напутало, скорее, обрадовало: в последние полчаса ей уже надоело щурить глаза. Она дошла до площади — и вот тут на землю обрушился холодный душ мощностью в миллион киловатт.

Потоки холодной воды ничем не напоминали воспетые поэтами летние ливни. Это были очень мокрые и крайне холодные струи, бившие по голове, плечам, ногам, превращавшие вас в мокрую тряпку, а вовсе не в нимфу вод…

Потом подул пронзительный ветер, и тут Хелен Стоун бросила на себя всего лишь один взгляд в ближайшую витрину. Из груди девушки вырвался жалостный писк, которого, впрочем, все равно никто не расслышал: во-первых, все бежали в разных направлениях, стремясь укрыться от непогоды, во-вторых, дождь буквально гремел по мостовой.

Было отчего пищать. В витрине шикарного бутика отразилась скорченная фигурка абсолютно мокрого гадкого утенка с обвисшими прядками волос, в облепивших тело мокрых тряпочках и потому исключительно нелепо смотревшаяся на высоченных каблуках. Крепдешиновая юбка стала прозрачной, а проклятый пуловер превратился во вторую кожу. Хелен охнула и прикрыла руками грудь. В этот момент ее кто-то толкнул, она растерянно обернулась — неожиданный рывок с другой стороны лишил ее сумочки, а вместе с ней и всех денег, документов и ключей от дома.

Хелен поступила именно так, как поступает большинство людей, попавших в эту неприятную ситуацию: ахнула и заметалась, подворачивая ноги на скользкой мостовой. Беда была в том, что все легкомысленные туристы уже удрали под крыши кафе и ресторанов, в крайнем случае — магазинов, и теперь по площади и прилегавшим улицам текла размеренная река черных зонтов — картина, вполне типичная для Лондона. Разобрать, кто именно из обладателей зонтов был преступником, Хелен не могла, а позвать полисмена ей в голову не пришло. Кроме того, она страшно замерзла и плохо соображала. Прекрасно начавшийся день заканчивался полной катастрофой, и Хелен Стоун едва удерживалась от слез.

В подземку ее не пустили, автобус закрыл двери перед самым носом. Таксисты на робкую просьбу отвезти ее туда, где она возьмет деньги, а именно — в Норвич, снисходительно хмыкали и уезжали. Ливень сменился бодрым и бесконечным моросящим дождичком, ветер несколько утих, зато температура снизилась градусов на пять.

Хелен Стоун предстояло пройти на высоких каблуках практически через весь город.

Выбора у нее не оставалось, так что она стиснула зубы — чтобы не стучали, обняла себя за плечи — для тепла и чтобы встречные не глазели на ее грудь, бесстыдно вырисовавшуюся под мокрым пуловером, и отправилась в дальний путь.

К шести часам вечера Клайв Финли закончил субботние посиделки с домашними, распрощался с мамой и тетушкой, уселся в свою пижонскую двухместную «феррари» василькового цвета и довольно медленно поехал по улице, раздумывая, куда бы ему направиться теперь. На выбор имелись клуб, дискотека, вечеринка у одного из оксфордских друзей, а также театры и прочая культурная программа.

Честно говоря, с наибольшим удовольствием он махнул бы за город или на Темзу, но начавшийся три часа назад дождь спутал эти планы, и теперь Клайв прикидывал, с чего начаты

По случаю дождя и субботы все трассы, ведущие в центр, были забиты, и молодой человек поехал в объезд, через Норвич. Миновав свой собственный офис и подавив извращенное желание зайти и попугать вахтера, он вырулил на широкую улицу — и увидел картину, достойную кисти художника с ярко выраженными взглядами социалиста. Картина эта могла бы называться «Юность у обочины» или, скажем, «Загубленная красота».

По тротуару, еле переставляя босые и грязные ноги, брела девушка, с которой потоками струилась вода. Юбка девушки превратилась в бесформенную тряпку, свисавшую с бедер, — очень, кстати, симпатичных и стройных бедер. Такая же тряпка, только еще более обтягивающая, облепила изящную спину и точеные плечики. Волосы мокрой девушки, по всей видимости, были когда-то светлыми и вьющимися, потому что теперь представляли из себя прическу «очень мокрый мелкий бес». В одной руке девушка несла пару туфель на высоких каблуках, другую руку прижимала к горлу, пытаясь сохранить остатки тепла.

Клайв — в свитере, плотных брюках, сухих ботинках и вообще в теплой машине — почувствовал озноб при одной только мысли, КАК должна была замерзнуть эта ненормальная. Потом в облике мокрой девицы ему почудилось что-то смутно знакомое, и он осторожно тронул машину вперед. Поравнявшись со страдалицей, Клайв нажал на сигнал, и мокрая девица подпрыгнула от неожиданности, а затем обернулась. Теперь пришла очередь Клайва подпрыгивать. Потому что перед ним стояла мисс Хелен Стоун, его собственный бухгалтер, карьеристка из провинции. Клайв торопливо распахнул дверь и завопил:

— Немедленно — слышите?! — немедленно садитесь в машину!

— Добрый день… апчхи!.. мистер Финли.

— Какой, к черту, добрый! В машину!

— Я не думаю…

— Вы и не можете. У вас должны были отмерзнуть и отмокнуть все мозги. Садитесь же! Нет. Стойте. Где-то у меня был целлофан… вот, теперь можно. И скорее закрывайте за собой дверь.

— Мне, право, неловко…

— Слушайте, мисс Стоун, мне сейчас в голову пришли два вопроса сразу, оба к вам. Во-первых, где вы научились так изъясняться? Это же поэма! Вам бы в дипломатический корпус, но туда неохотно берут мокрых молодых девиц.

— Вы смеетесь надо мной, мистер Финли?

— Нет, что вы. Это говорит мое смущение. Знаете ли вы, что от смущения люди несут всякую чушь? Знайте об этом. Да, второй вопрос. Вы, собственно, откуда приехали-то? Из Австралии?

— Почему из Австралии?

— Потому что там, по моим предположениям, в это время года жарко и сухо. В вас сработала генетическая память, и вы поперлись… пардон, отправились на прогулку практически в неглиже.

— В чем?

— Неважно. Легко вы оделись, вот что. Знаете что…

С этими словами Клайв резко затормозил и принялся стягивать через голову свой шерстяной свитер. Хелен в ужасе подалась назад, но ее шеф и бровью не повел.

— Надевайте. И не спорьте.

— Я не могу!

— Можете. Вы просто еще не знаете своих возможностей. Берите, будьте умницей. Знаете, похороны за счет фирмы — дорогое удовольствие.

— Какие… похороны?

— Ваши. Если не наденете свитер. Умрете от чахотки.

Хелен сдалась. Темноволосый, красивый, болтающий без умолку Клайв Финли ее подавлял, к тому же от свитера веяло долгожданным теплом, а зубы у нее все еще стучали, и мерзко липла к телу мокрая одежда. Одним словом, она вздохнула и принялась натягивать свитер своего босса.

Понимая ее смущение, да и сам смущенный ничуть не меньше, Клайв смотрел на дорогу перед собой и продолжал нести всякую чушь.

— …Так вот, вы совершенно напрасно вообразили, что раз июнь — так и лето. В Англии это не так в принципе — это я на случай, если вы все-таки из Австралии, — а уж в Лондоне в особенности. Лондон ухитряется иметь свои собственные климатические пояса и циклоны с антициклонами. Другими словами, отправляясь загорать на берег Темзы, не забудьте взять с собой резиновые сапоги и осеннее пальто. Кстати — это я сделал элегантную подводочку, — неплохо бы вам было переодеться, высохнуть и даже, не побоимся сказать это в полный голос, выпить рюмочку-другую согревающего.

— Чаю?

— Ну… если вы привыкли пить его рюмками… тогда тридцать-сорок рюмок чаю. Но лучше бренди.

— У меня нет…

— Скажите уж заодно ваш адрес, а по дороге купим бренди.

Хелен подняла на шефа исполненные ужаса глаза.

— Дело в том… у меня нет ключей от дома.

— Забыли, захлопнули дверь? Не беда, возьмем у консьержа.

— И консьержа нет. И денег тоже.

— Да что же это! Моя сотрудница прозябает в полной нищете? Кстати, а что с ключом?

— У меня украли сумочку на Пикадилли.

— Ой! И держу пари, там было все?

— Ключи, деньги и документы.

— А что полиция?

— Был очень сильный дождь. Я растерялась.

— Напрасно вы недооцениваете английского полисмена. Английский полисмен тверд и стоек. Его не страшат капризы погоды. В любую бурю он готов прийти на помощь и даже под дождем стоит на страже ваших интересов. Вот что я вам скажу, очаровательный мой бухгалтер.

С этими словами Клайв в очередной раз затормозил и серьезно взглянул на слегка подсохшую и невыразимо хорошенькую мисс Стоун. Странно, сейчас она совершенно не производила впечатления сухаря в юбке. Каламбур!

Клайв подавил неуместный и нервный смешок и почему-то вцепился в руль. Странные волны, невидимые и ощутимые только нервными окончаниями, бродили по салону машины, словно опутывая молодых людей сетями.

Стремительно подсыхающие белокурые волосы Хелен завивались колечками, голубые глаза постепенно утрачивали загнанное выражение, и девушка на глазах превращалась в истинного ангела. Ангела с грязными босыми ногами, ангела в его собственном свитере, который был ангелу здорово велик, но от этого очарование ангела только возрастало.

Клайв невольно втянул ноздрями воздух. От Хелен пахло какими-то легкими, нежными духами, что-то цветочное, ничем не напоминающее современные жесткие и агрессивные ароматы. Забытые образы детства заклубились в голове… Скошенный луг… Цветы в волосах девушек… Серебро речки… Ослепительно-голубое небо, залитое золотом летнего солнца…

Почему-то очень ярким и реальным оказался следующий образ: они с Хелен Стоун лежат в траве, взявшись за руки и глядя в прозрачное небо.

Клайв набрал воздуха в грудь и выпалил:

— Мы едем ко мне!

— Нет!!!

— Слушайте, прекратите, а? Нельзя же так реагировать на собственного начальника. Я понимаю — ночь, безлюдная улица, и подобное предложение, исходящее от нетрезвого, небритого матроса, сжимающего в одной руке нож, а в другой недопитую бутылку рома. Но Я!!! Вполне приличный молодой человек…

— Вы же мой начальник…

— Ага. Понятно. И сюда протянула свои щупальца Корпоративная Этика. Знаете что? Обратимся к профсоюзам.

— Мистер Финли, я вас совершенно не пони…

— Профсоюзы, как известно, в наши дни являются одной из мощнейших социальных сил. И они, профсоюзы, настаивают на том, что наемный труд — это не рабский труд. Иными словами, вы, мисс Стоун, имеете право на свои законные выходные. Сейчас у нас самый их разгар. Во время выходных вы уже не моя подчиненная, а я не ваш, соответственно, начальник. Мы просто знакомы. И на правах знакомого я приглашаю вас к себе даже не в гости, а для того, чтобы помочь вам в трудную минуту. Соглашайтесь.

— Мистер Финли…

— Клайв. Мистер Финли будет в понедельник. Хелен и Клайв. У меня дома есть гостевая ванная, отличный и в высшей степени благопристойный банный халат, фен, бренди, чай и вчерашняя пицца. Потом я одолжу вам денег в счет получки, вы закажете по телефону какие-нибудь вещи, и когда все устроится, я вас отвезу домой.

— Но ключи…

— Решим и это. Знаете, я ведь не большого таланта руководитель, но проблему такого уровня решить в состоянии. Ну что, идет?

Хелен вдруг ужасно захотелось в тепло. Она представила себе, как теплый пушистый халат принимает ее в свои объятия, как исходит душистым паром горячая ванна, как янтарный чай обжигает и согревает ее… Потом, словно готовясь прыгнуть с десятиметровой вышки в морскую бездну, Хелен Стоун подняла на Клайва Финли глаза и выпалила:

— Идет! Только… я не умею заказывать вещи по телефону!

Молодой человек вздохнул с явным облегчением.

— Это ужас до чего легко, я вас научу. Снимаете трубку, набираете номер — найдем его в справочнике — и сообщаете специальной девушке название того, что вам нужно, и размеры. Доставка в течение часа.

Хелен вдруг засмеялась, и Клайв онемел. У девушки был абсолютно серебряный смех. То есть именно так Клайв себе серебряный смех и представлял, когда читал о нем в книгах. Раньше он и подумать не мог, что подобный смех может существовать в действительности.

Уже возле самого дома Клайва Хелен опять испугалась и застеснялась. За стеклянными дверями маячил грозного вида швейцар, и она явственно представила, с каким презрением он будет смотреть ей вслед. Кроме того, к лифтам ведет ковровая дорожка, и как по ней идти босыми и грязными ногами? А размокшие туфли надеть уже невозможно…

Клайв помог ей выйти из машины, а грозный швейцар распахнул перед ними стеклянные двери и оказался чудесным дядькой, толстым усатым йоркширцем с типичным рокочущим акцентом. На босую Хелен он отреагировал так естественно, словно мокрые и грязные девицы шастали по роскошному дому целыми днями.

— Доброго вечерочка, мистер Клайв. Добрый вечер, маленькая мисс. Что, не повезло с погодкой? Ужас, до чего она у нас тут зловредная. Бедная вы, вся прям дрожите! Мой совет: сразу примите немного бренди, а потом капните немного в горячий чаек. Увидите, как побежит кровь по жилочкам. Враз согреетесь. За машиной я прослежу, мистер Клайв.

— Спасибо, Джеймс. Вы сегодня на ночь?

— Сменюсь в полночь.

— Тогда мой поклон почтенной миссис Джонс. Хотя мы, вероятно, еще увидимся, когда я буду провожать мисс домой.

— И все равно спасибочки, мистер Клайв. Моя старуха ужас как вас уважает и тоже вечно шлет вам поклоны.

Уже в лифте Хелен удивленно поинтересовалась:

— Вы знакомы с женой швейцара?

— А вас это удивляет, моя прекрасная босоногая бухгалтерша?

— Честно говоря, немного.

— Это в вас говорит классовая предвзятость. Раз я босс — значит, сноб. Значит, никаких швейцаров. А я между тем добряк, умница, широкая натура. Увидел на улице замерзающего бухгалтера — подобрал, встретил швейцара — немедленно познакомился с его женой. Я прост в общении и открыт всему миру.

— Клайв, знаете, мне трудно разобраться, когда вы надо мной издеваетесь, а когда говорите серьезно.

— Я и сам путаюсь. Но насчет издевательства — вы не правы. Просто мне хочется растопить это ледяное благоразумие, которым вы себя окружили, словно крепостью. Вот сейчас подпою вас бренди и заставлю разговориться. Хелен улыбнулась. Этот странный и красивый парень не походил ни на кого из тех, кого ей приходилось встречать в жизни. Словно яркая колибри среди воробьев. Или разноцветная карусель на пустынной ярмарочной площади. Все, что он говорил, было дерзко, порой нахально, но почему-то Хелен было с ним легко. Как в детстве.

Нет, по-другому. Детство она вспоминать не любила, и радостей там было очень немного.

Тетка Сюзанна стала опекуншей Хелен как раз в тот период, когда девочка понемногу превращается в девушку. Жуткий, если вдуматься, период неуверенности в себе, вечного сомнения в собственной ценности для мира, время прыщей, непомерно длинных рук и ног, сутулости, первых лифчиков, сальных волос и распухшего носа.

Для начала на десятилетнюю Хелен обрушились одна за другой смерти матери и отца. Оба они попали в страшную автокатастрофу, но не погибли сразу, а некоторое время еще пролежали в больнице. У мамы отказало сердце, а папу так и не смогли вылечить в ожоговом центре. Ослепшая от слез, растерянная девочка осталась одна, и в этот момент в ее жизни появилась вредная, сквернословящая, курящая, пьющая, разбитная тетка Сюзанна, которая походила на маму и даже на своего брата, отца Хелен, так же, как лесной пожар — на мирное пламя в домашнем очаге.

Тетка понятия не имела, как надо воспитывать детей, однако своему брату дала клятву, что Хелен не бросит и на ноги поставит. Взялась она за этот адский труд с невиданным рвением — для начала в абсолютно нецензурных выражениях объяснила соседкам во главе с миссис Клоттер, что если какая-нибудь с… еще раз сп…, что Хелен осталась сироткой, и если хоть одна старая ж… еще раз посмеет Хелен пожалеть, то она лично…, невзирая ни на что…, повыдергает все ноги из той старой…!

Потом Сюзанна сходила в школу и поговорила с учителями. Это, впрочем, имело положительный результат, потому что учителя, до той поры относившиеся к Хелен по большей части безразлично — ну троечница и троечница, — после визита мисс Стоун прониклись к девочке искренним сочувствием (жить с таким чудовищем!) и начали завышать ей оценки.

Наконец настала очередь самой Хелен. Сюзанна открыла ей страшную правду о том, что «праздники» на самом деле называются месячными или менструацией, дети родятся вовсе не от поцелуя ангела — тетка подробно и наглядно объяснила, от чего именно, — и что прыщи нужно лечить, а не ждать, пока физиономия станет похожа на поле боя после артобстрела.

Сюзанна вообще не признавала намеков и полутонов. Она обожала скандалить в очередях и рассказывать неприличные анекдоты, курила в доме, выгнала кошек жить на улицу, запретила Хелен есть (она сказала «жрать») чипсы, кукурузные подушечки и конфеты, пообещала выпороть ее за кока-колу и собственноручно, под тихий рев Хелен, сожгла в камине коллекцию комиксов о Барби и Кене.

Она не разрешала девочке читать по школьной хрестоматии, заставляя штудировать все книги от первой до последней страницы. Она отправила Хелен в математический кружок, на курсы по вождению и в кружок биологический. Она загрузила девочку так плотно, что Хелен засыпала, едва добравшись до постели, а голова у нее с непривычки болела и глаза слезились…

Словом, тетка Сюзанна была истинным наказанием, и Хелен привыкла считать, что детства у нее на самом деле не было.

Сейчас, стоя перед зеркалом в большой и элегантной ванной комнате, девушка вспомнила о тетке не случайно. Ей вдруг показалось, что тетка Сюзанна наверняка нашла бы общий язык с Клайвом Финли.

Потом были горячая ванна и душ, ушел из коленок противный озноб, волосы, высушенные феном, стали легкими и пушистыми, и вот уже Хелен Стоун с изумлением рассматривает в зеркале незнакомую девушку с огромными и лучистыми голубыми глазами, закутанную в пушистый банный халат небесно-голубого цвета.

Клайв выдал ей пару вязаных шерстяных носков, доходивших ей почти до колен, и теперь Хелен испытывала странное двойственное чувство. С одной стороны, новая экипировка закрывала ее полностью, в буквальном, смысле от шеи до самых пяток. С другой — было что-то невыразимо интимное во всей этой ситуации, в том, что она находилась в доме у молодого холостяка, и в том, что под халатом на ней ничего не было…

Пылающая от смущения, разгоряченная ванной, Хелен наконец решилась выйти в гостиную, где Клайв в этот момент склонился над низким сервировочным столиком, разливая по тонким фарфоровым чашкам горячий чай. Девушка остановилась на пороге, подождала, но толстый ковер и шерстяные носки сделали ее появление совершенно беззвучным, поэтому она шагнула вперед и уже над самым плечом Клайва смущенно начала:

— Я совсем согре…

Молодой человек вздрогнул, торопливо поставил чайник на подставку и резко обернулся к Хелен.

Все дело было в том, что она оказалась чересчур близко. А еще в том, что все последние сорок минут Клайв Финли мужественно, но безуспешно боролся с навязчивым видением: обнаженная Хелен Стоун, нежащаяся в ванне среди жемчужной пены.

Одним словом, Клайв Финли молниеносно заключил Хелен Стоун в объятия и начал неистово целовать изумленно приоткрытые коралловые губки.

5

Едва Клайв ощутил, как горит под его пальцами тело Хелен, его плоть восстала еще сильнее, хотя по его подсчетам это было уже невозможно.

Реальность стремительно таяла в грозовых зарницах первобытного хаоса. Не было ни дома, ни ванной, ни гостиной, ни горячего чая, ни холодного дождя, ни сегодня, ни вчера. Была только прелестная, белокурая, растерянная девушка, которую Клайв хотел, была только сладкая боль в паху, и было еще очень твердое убеждение в том, что уж на этот раз все будет отлично, потому что никакие силы — земные и небесные — не оторвут его от Хелен Стоун.

Он застонал и едва не переломил ее пополам — так сильно выгнулась она в его объятиях. Одежда стала тесной, грубой, жаркой, обжигающей одним прикосновением. Теперь сам Клайв яростно отвечал на неумелые поцелуи Хелен, а руки его между тем торопливо бродили по ее телу, расстегивая, отбрасывая, раздвигая, нетерпеливо избавляясь от этого кошмарного махрового панциря. Сейчас Клайв сравнил бы его с кольчугой средневековых рыцарей — слишком невыносима была сама мысль о какой-либо преграде между их телами.

И ненавистная ткань упала на пол, а пальцы с облегчением заскользили по нежной коже, по сравнению с которой не то, что махровый халат — батист, будь он проклят! — был грубой дерюгой и ничем иным. Пальцы Клайва с восторгом ласкали полушария упругой груди, терзали маленькие напряженные соски, скользили вниз и вверх, вбок и снова вниз, он изучал прекрасное тело, оказавшееся в его объятиях, и восторг наполнял жилы расплавленным золотом, а сердце пело, словно птица, и не было ни ночи, ни дня, ни сегодня, ни завтра, только здесь и сейчас, с этой женщиной и для нее, а все остальное было так далеко и так неправильно…

Ни одна женщина не творила с ним подобного. Ни одну женщину он не хотел так сильно. Как могло случиться, что они все еще не оказались в одной постели? Неужели только из-за корпоративной этики?

Он это исправит и немедленно!

Клайв почти нес ее, Хелен переступала лишь на цыпочках, но ей не было дела до того, что ждет ее за спиной. Она пила поцелуи Клайва, как путник пьет воду, выйдя из пустыни в оазис…

К счастью, диван неожиданно оказался совсем рядом. Хелен глухо ойкнула, когда споткнулась об него, но Клайв был настороже и подхватил ее, чтобы уже через миг бережно опустить на мягкую поверхность. И все это время он панически боялся, что сейчас она опомнится, упрется руками ему в грудь, прогонит его от себя, а тогда он просто умрет…

Этого не случилось. Девушка с возрастающей страстью отвечала на его ласки и поцелуи, раскрывалась ему навстречу, словно цветок, обвивала его шею нежными руками, и Клайв тонул в этих душистых объятиях.

Неужели он не жил раньше! Не знал, что значит заниматься любовью? Не понимал, какое наслаждение может дарить простое прикосновение к телу женщины? Клайв с изумлением и благодарностью прислушивался к странной и темной песне крови, набиравшей силу где-то внутри него. Тело Хелен превратилось в скрипку, арфу, флейту… А его пальцы и губы извлекали из этого божественного инструмента истинную гармонию.

Между ними все еще оставалась тонкая ткань его собственной рубашки, неведомо как задержавшейся на нем, и Клайву захотелось сорвать ее, отшвырнуть в сторону, приникнуть к шелковистой коже и немедленно овладеть этим божественным телом в полной мере, однако он сдерживал себя, не желая причинить Хелен боль. Не нужно спешить… У них впереди вся ночь.

И он все еще боялся оторваться от ее губ. Вдруг она переменит свое решение? Вдруг опомнится… В результате Клайв едва не задохнулся и лишь тогда смог на мгновение прервать поцелуй. Сердце бешено колотилось в груди.

Однако Хелен вовсе не хотела вырваться. Напротив, она сама притянула его к себе, а длинные стройные ноги вкрадчиво обвились вокруг его талии. Плоть Клайва пылала от напряжения и страсти. Только сейчас он вспомнил, что еще не разделся сам. Со своей одеждой можно было не церемониться, и в разные стороны полетели рубашка, брюки, трусы.

Она помогла ему справиться с молнией на брюках, и Клайв уже предвкушал, как ее пальчики станут ласкать его тело, однако Хелен не стала этого делать. Неожиданно робко и смущенно она провела рукой по его груди. Клайв зарычал и приподнялся над Хелен. В один момент он увидел ее всю, ослепнув на миг от сверкающей наготы совершенного тела. Золотистые завитки волос внизу живота… стройные бедра… Он хотел взять ее, взять как можно скорее.

— Ты прекрасна! Господи, как же ты прекрасна… И как я хочу тебя…

— Клайв, ты правда… ты действительно этого хочешь, или…

— Нет никаких или!

Клайв медленно обхватил губами розовый твердый бутон соска, провел по нему кончиком языка. Женщина выгнулась в его руках от наслаждения.

— Ты еще можешь сомневаться в этом, сладкая?

— Но ты… О, Клайв… Ты же можешь быть с любой женщиной… С какой захочешь…

Ее пальцы с силой впились в его плечи.

— Я не хочу других женщин. Я хочу тебя.

— Но…

Был только один способ прекратить этот разговор, и Клайв с удовольствием использовал его. Их губы слились, в то время как рука мужчины устремилась вниз, к заветному треугольнику. Его язык властно раздвинул нежные губы, а пальцы бережно скользнули в горячую и влажную глубину ее тела…

Она была готова, она ждала его, своего мужчину, и Клайв даже забыл в эту секунду о том, что она уже, несомненно, принадлежала другим мужчинам. Так бесстыдны были ее поцелуи, так доверчиво раскрылось ему навстречу ее тело…

Когда ее пальцы легли на мускулистые ягодицы Клайва, он едва не потерял над собой контроль. Что она делает! Ведь она наверняка взрослая, опытная женщина, а не подросток, впервые познающий радости секса…

И тут Хелен впервые разглядела полностью обнаженного Клайва. Дыхание у нее прервалось при виде этой могучей красоты. Перед ней был великолепный молодой самец. Его тело было совершенством, эта красота немного пугала ее и влекла к себе…

Клайв взял ее руку и опустил себе на живот. Хелен медленно и неуверенно начала ласкать его, и Клайв глухо застонал.

— В чем дело? Я что-то не так сделала?

— Нет… О боже… Ты просто делаешь все чересчур правильно… Я хочу любить тебя!

Они обнялись так крепко, что почувствовали себя единым существом, и Клайв очень медленно и осторожно вошел в нее.

Он мечтал об этом — и бежал этого. Он так хотел продлить это блаженство, хотя все в нем вопило: возьми ее, возьми немедленно!

Смешно, он трепетал, как школьник, впервые увидевший обнаженную женщину.

Она такая хрупкая… Ее надо любить медленно и бережно, словно девственницу, хотя по части девственниц опыт у Клайва был небольшой, вернее, никакой…

Ее тело, словно теплое море, сомкнулось вокруг него, и Клайв утонул в горячих волнах…

Он никогда не сможет насытиться ею, никогда не напьется из этого родника…

Хелен раздвоилась. Одна ее половинка яростно отдавалась, страстно отвечала на поцелуи, бесстыдно выгибалась в руках мужчины и жаждала все новых ласк и наслаждения. Другая, измученная, неуверенная в себе, перепуганная и ошеломленная, сомневалась, все ли она делает правильно, сможет ли она закончить то, что начала своим согласием на поцелуй, вообще на то, чтобы поехать к Клайву Финли, принимать в его квартире ванну…

Две Хелен сплелись в клубок, и не разобрать, какая из них настоящая.

В школе девочки шушукались об ЭТОМ…

Тело Клайва… Тело мужчины… Такое сильное и прекрасное, такое неожиданное…

Она чувствовала тяжесть тела Клайва, видела и ощущала его нетерпение, и ее собственное тело рвалось навстречу, хотя рассудок отчаянно сопротивлялся мощному импульсу влечения. Рассудок твердил, что она не может этого сделать, потому что ничего не умеет. Потому что понятия не имеет, как занимаются любовью. Рассудок был безжалостен и бестактен.

Хелен дрожала, как в лихорадке. Как долго она была уверена, что мужское тело способно вызвать у нее лишь отвращение!

Почему она так легко сдалась сегодня? Ведь любая, абсолютно любая женщина на ее месте обязательно отказалась бы от сомнительного предложения отправиться на квартиру к малознакомому, в общем-то, мужчине. Именно так и поступила бы любая нормальная женщина.

Нормальная! Вот в чем дело! Хелен безумна. Точнее, просто глупа.

Вспоминать и думать получалось плохо. Эмоции перехлестывали. Тело горело и торжествовало в руках Клайва, телу было абсолютно наплевать, что он может подумать… Тело жаждало любви.

Видит Бог, она боялась мужчин, потому что никогда их не знала. Она словно замерзала рядом с ними, боясь пошевелиться от отвращения и неловкости. С Клайвом все было иначе. И почему — ответа у нее не было.

Клайв возбуждал ее, заставлял чувствовать то, чему никогда не было места в ее мыслях. Хелен Стоун, целомудренная тихоня, превращалась в дикую вакханку, кровь бурлила в жилах не хуже золотистого шампанского, и глаза затуманивались страстью.

Какое ей дело, будет ли он уважать ее или, наоборот, станет считать шлюхой? С ним она почувствовала себя женщиной, настоящей, полноценной женщиной, красивой, желанной и всемогущей, женщиной, любви которой добиваются, женщиной, чья красота способна толкнуть на безумства…

— Ты невероятна…

— Правда?..

Она действительно не знала, что делать дальше, но вместо того, чтобы замереть и окоченеть, Хелен Стоун смело приникла к мужчине, успев подумать, что надо бы ему сказать…

И не успела. Клайв больше не мог сдерживаться. Он вошел в нее до конца, и Хелен задохнулась от боли, счастья и удивления. Описать эти ощущения она не могла, только чувствовала необыкновенную легкость во всем теле… И еще — она больше не была одинока. Мужская плоть заполняла ее тело, Хелен словно растворялась в Клайве…

Боль была короткой и острой, но исчезла бесследно, а вместе с ней навсегда исчезли и все мысли о собственной неполноценности и неопытности… Слезы текли по щекам Хелен, слезы счастья и гордости. Она не могла сдержать крика, и, хотя в нем звучала скорее радость, нежели только боль, Клайв в эту минуту окончательно убедился, что собственные ощущения его не обманули.

Возбуждение не спадало, и Клайв машинально продолжал ритмично двигаться, но в черных глазах уже разгорался ужас, смущение и еще что-то… подозрительно смахивающее на чувство вины.

— Хелен… почему ты не сказала… Господи, что я наделал…

Она испугалась этого взгляда. Радость и гордость куда-то делись, остался только холодный, липкий страх. Она опять сделала что-то не так!

— Ты… разве ты поверил бы…

Она чувствовала, как пылают ее щеки, и молча отвернулась, увидев, как он медленно кивнул.

— Да. Ты права. Я и сейчас не понимаю. Ведь ты так хороша…

Клайв чувствовал себя полным идиотом. Их тела были все еще соединены, но возбуждение прошло, уступив место сильному потрясению и смущению.

— Черт, я все равно не понимаю… Прости, я не должен был…

Она со стоном прижалась к его груди. Ее надежда, ее единственная возможность стать нормальной женщиной, таяла на глазах.

— Разве что-то изменилось бы? Ты ведь сказал, что хочешь меня…

— Хелен, господи, должна же ты понять, что… О нет. Мой отец…

— Клайв, я умоляю, не сейчас! Прошу, люби меня. Люби до конца. Поцелуй меня…

Она обвила руками его шею, словно тонкая лоза обвилась вокруг могучего дуба. Клайв оставался безучастным ровно до того момента, пока к его губам не прижались нежные губки Хелен.

И магия повторилась. Острое наслаждение пронзило обоих и пошло гулять в крови, пожаром разжигая страсть. Хелен перестала дрожать и пугаться собственных чувств. Она смело дарила наслаждение и брала его полной мерой. Отдавалась и давала, любила и позволяла любить себя.

Клайв не мог сопротивляться, да и не хотел этого больше. Он снова и снова брал ее, с каждым разом все более мощно и полно ощущая, как радостно она принимает его любовь. Такого еще не бывало с ним, хотя он считал себя опытным любовником, и Клайв почувствовал, как возносится куда-то на небеса прямо по сияющей спирали, а вокруг больше нет ничего, только звезды и галактики, и Клайв с Хелен несутся к ним навстречу, превращаясь по пути в такие же звезды…

И была тьма, и был свет, и были розблески зарниц, и гроза, после которой дышится так легко, и был рассвет, потому что солнце зашло, и закат облил кровью небо, на которое всходило новое солнце, и ничто не имело смысла, ибо смысл был во всем, и не надо было слов, чтобы объяснить его, ибо в этом мире слова вообще не нужны, а нужны лишь руки и губы, глаза и слезы, тихий стон и громкий вскрик, небо, отразившееся от бездонного потолка, и потолок, превратившийся в небо без конца…

Они погибли и возродились одновременно, сжав друг друга измученными руками, оплетя друг друга из последних сил, поделив дыхание на двоих… А потом лежали, тихо лежали в первозданной тишине, и бесконечная ночь накатывала на них волны своего прибоя, баюкала разгоряченные тела, даря покой и полное, абсолютное растворение друг в друге и в темноте. Она не успела перевести дух, как он вскочил, подхватил ее на руки — и через мгновение Хелен уже лежала на пушистой шкуре медведя перед камином. Золотые сполохи огня бросали отблеск на ее испуганное и прекрасное личико, и Клайв подумал, что не видел еще женщины прекраснее. Опытнее — да, активнее — сколько угодно, но прекраснее и желаннее — никого!

Перед Хелен стоял молодой бог. Под гладкой смуглой кожей перекатывались могучие мускулы, совершенство пропорций тела Клайва поражало воображение. Это была сила, могучая, первобытная сила красивого, уверенного в себе зверя, настоящего вожака стаи. Силой дышало его тело, сила сквозила в уверенных, плавных движениях рук, сила горела в темном страстном взгляде, и Хелен таяла, словно ледяная статуя в лучах солнца. Клайв Финли был солнцем. Тем самым солнцем, которому предстояло сжечь дотла ледяной мир Хелен Стоун, о чем она ни капельки не жалела.

Клайв смотрел на Хелен, затаив дыхание. Он и не подозревал, что женское тело может быть так совершенно. Изумительные, плавные линии, все эти изгибы и округлости, впадины и возвышенности создавали картину, достойную кисти лучших художников Возрождения. Светлая кожа словно светилась в полумраке, а отблески огня в камине еще и подсвечивали ее изнутри. Статуэтка из мрамора на его глазах обретала жизнь, плоть и кровь, и кровь эта была горяча, и голос этой крови звал Клайва Финли, звал с той же силой, что и тысячи лет назад, когда воины шотландских гор выбирали себе женщину, одну на всю жизнь…

— Хелен! Ты — совершенство.

— Я кто угодно, но только не совершенство. Это ты — бог…

— Какая у тебя кожа! О, дьявол, надо было побриться еще раз. Я боюсь поранить тебя, ты такая… такая! Как лепесток белой розы. Как цветок.

— Нет! Не уходи. Я умру, если ты уйдешь сейчас. Клайв…

И больше не было слов. Был только тихий стон, растущий где-то в груди, были жадные губы мужчины, ласкающие, кажется, все тело сразу, была одуряющая, душная и желанная тяжесть его тела, а еще — бешеное, непристойно-священное желание отдаваться снова и снова, дарить все без остатка и забирать все до капли, возноситься на вершину неведомой доселе страсти и бросаться безоглядно вниз, замирать в могучих руках слабой тростинкой и обращаться в яростное пламя, способное уничтожить весь мир…

И был яркий свет под веками, и полное безвременье, и тьма, убаюкивающая измученное, счастливое тело Хелен — нет, не Хелен, а Лилит, потому что прежде была Лилит, и только потом Ева, а еще потом уж — Хелен… А вот боли не было. Не было смущения, не было неумелой неловкости, потому что все произошло очень правильно, очень неторопливо, очень нежно и бережно, очень страстно и яростно, и теперь, лежа на широкой груди абсолютно спокойного и умиротворенного Клайва Финли, Хелен Стоун слушала, как бешено бьется, успокаиваясь, его сердце, и ощущала себя абсолютно, бесповоротно и безоглядно счастливой.

Его губы легко коснулись виска девушки, тихий хрипловатый шепот достиг самого края сознания:

— Почему ты изображала из себя опытную женщину, дурочка моя маленькая?

— Ну я… это же было частью игры, нет?

— Вообще-то достаточно посмотреть тебе в глаза, чтобы раскусить эту игру. Хелен?

— Ммм?

— Сколько у тебя было мужчин?

— Кроме тебя — ни одного.

— Вообще-то я понял, но все еще не могу поверить. Почему так случилось?

— Что именно?

— Почему в твоей жизни не было секса?

— Нет, не так. В моей жизни никогда не было удовольствия от секса. Я не понимала, что это такое и каким образом это может доставлять наслаждение. Вначале я решила, что это во мне самой чего-то не хватает, что я просто… фригидна — фу, мерзкое слово! Но потом какая-то часть меня очень захотела семью. Детей. Мужчину, с которым можно прожить всю жизнь и ни разу не пожалеть об этом.

Она уже почти не чувствовала, как Клайв легко поднимает ее на руки и несет в спальню, как укладывает в постель, как склоняется над ней и целует… Единственное, что она запомнила от этой ночи, так это то, что где-то посреди сна ей снова было необыкновенно хорошо…

Хелен Стоун, грешница и прелюбодейка, открыла один глаз и тут же его зажмурила. Нахальный солнечный зайчик только и ждал этого момента, чтобы кинуть ей в лицо целую россыпь золотых лучей… Девушка потянулась, перекатилась на живот и открыла глаза.

Она ошеломленно уставилась на свое потрясающее ложе. Ни малейшего понятия, как она здесь оказалась, у Хелен не было. Последнее, что она помнила, — шкура у камина и сильные руки Клайва, в которых она свернулась, словно довольная и сытая кошка.

Еще она помнила блаженство. Оно до сих пор переполняло ее кровь пузырьками золотого шампанского, дарило удивительную легкость всему телу.

Хелен повернулась, чтобы взглянуть на человека, подарившего ей это блаженство.

Он обнял ее так нежно, словно она была соткана из тумана и света звезд. Клайв слишком хорошо помнил выражение ужаса на этом красивом личике, когда он поцеловал ее в первый раз вчера вечером, у себя в гостиной. Он ни за что больше не хотел увидеть это выражение.

Он начал целовать ее осторожно, легко, едва касаясь губами ее трепещущего рта, нежных щек, длинных ресниц…

Он целовал ее, а внутри него метался перепуганный, неуверенный в себе мальчишка, отчаянно боящийся признаться самому себе в том, что…

…он любит ее. Любит и желает всей душой. С того самого момента, как увидел впервые. Клайв сдерживал себя, напрягая все силы душевные и телесные. Это не твоя ночь. Это ЕЕ ночь. Подари ей счастье. Подари ей наслаждение. Подари ей целый свет, ибо она должна, наконец, понять, что она — Королева, а не бухгалтер!

Они лежали и целовались. Нежно. Медленно. Осторожно. Боясь спугнуть что-то важное.

Они искали истину, не зная, как она выглядит.

А потом Хелен глухо вскрикнула и припала к его губам яростным и страшным поцелуем. Он хотел сдержать ее, но она уже подчинилась темной яростной силе, неодолимо затягивавшей ее в водоворот страсти. Хриплый стон вырвался из припухших алых губ.

— Клайв! Пожалуйста!

В глубине души он думал, что хотел все сделать не так, совсем иначе, медленно, нежно, осторожно, но было уже поздно, и ослепительная нагота самой прекрасной женщины Земли слепила ему глаза, и он тоже поддавался водовороту, слабел, не мог выплыть…

— Стоп!

Она окаменела, услышав его голос.

— Так не пойдет. Давай начнем еще раз. Если хочешь, можешь делать заметки в блокноте. Прежде всего, мы должны выяснить, что тебе нравится больше всего.

И он начал выяснять.

Клайв Финли не был развратником, но был искушен в любовных играх. Он знал, умел и любил доставлять женщине удовольствие. На этот раз дело осложнялось тем, что он был голоден. Страшно голоден. Он не мог владеть собой. Он слишком сильно хотел эту женщину.

А следовало быть сдержанным.

Он начал с пяток. В районе коленей Хелен была заинтригована. Потом удивлена. А потом…

Потом дыхание ее изменилось. Клайв почувствовал это. Ее тело ответило его рукам. Впервые. Не бешеной неконтролируемой страстью, а нарастающим возбуждением. Словно предчувствие шторма на гладкой бирюзе океана…

Что-то шло не так. Клайв почувствовал внезапный холодок, пробежавший по его спине.

Он был возбужден и нетерпелив с одной стороны, но с другой — растерян и странно бессилен. К счастью, невинная Хелен пока ничего не замечала. Он продолжал машинально ласкать ее безукоризненное тело, осторожно целуя, поглаживая, сжимая и отпуская, проводя кончиком языка, покусывая…

Но что-то шло не так.

Она вздрогнула, по всему телу пробежала дрожь предвкушения, и обычный мужчина отреагировал бы на это именно так, как и должен отреагировать обычный мужчина, но в голове Клайва все яростнее шипел ехидный голос совсем другого существа. Возможно, его вообще звали не Клайв. Возможно, его звали…

…Совесть!

Но реальный Клайв Финли больше не мог сдерживаться. Тело Хелен уже не просто откликалось, оно требовало близости, и ничто не могло больше остановить их стремительное падение в пучину темного водоворота…

Он со стоном вскинулся над ней, и Хелен затуманенным взглядом успела с ужасом и восторгом разглядеть его наготу, его мощь, его почти звериную чувственную силу, а потом не было уже совсем ничего, просто она с глухим рыданием раскрылась ему навстречу, словно цветок, распускающийся под лучами солнца, и это солнце опалило ее, обрушилось на нее тяжестью мужского тела, лишило дыхания, а потом — потом пришло блаженство…

Он обнял ее нежно-нежно, бережно, словно ребенка, и они вместе опустились в пуховую мягкость постели. Клайв слушал, как ее дыхание становится все медленнее, все спокойнее, а потом она снова заснула в его руках, доверчиво припав щекой к широкой груди.

Солнце затопило комнату золотым пламенем. Кровь закипала в жилах, и тело было легким, почти невесомым. Хелен откинула гриву спутанных волос за спину и смело взглянула в темные глаза своего босса.

Как просто все на свете устроено! Вот она, Хелен Стоун, лежит в постели мужчины, которого любит и хочет. Вот мужчина, который любит и хочет ее, лежит рядом. Если они оба хотят одного и того же, значит, все правильно, все так чертовски верно, и не может это быть иначе, потому что Бог на небе всегда знает лучше…

Благочестивая мысль оказалась последней относительно связной. Хелен не сделала, кажется, ни одного движения, не пошевелился и Клайв, но они почему-то оказались в объятиях друг друга.

И была буря, был смерч и ураган, только им двоим было не страшно, а лишь жарко и нетерпеливо, оглушительно и ненасытно, невероятно и единственно возможно. Его нагота снова ошеломила ее, а он рассматривал ее тело с жадностью и нежностью одновременно, ласкал и прикасался, целовал и гладил, обнимал ее, отпуская в тот же миг, словно боясь, что причинит ей боль… А она выгибалась в его руках, словно лук в руках опытного лучника, и все ее гибкое, изящное тело пело в объятиях мужчины точно скрипка. Он чувствовал эту музыку кожей, он таял и растворялся в этой музыке, откликался на нее кожей, дыханием, нежностью и страстью, сгорал и зажигал, умирал и воскресал, и не было вокруг них двоих никого и ничего, только первозданная тьма, залитая солнцем, да звенящая тишина птичьих трелей за окном, которого тоже не было, как не было ничего вообще, ибо они двое были всем сразу.

Миром и пылинками, небом и землей, водой и огнем, истиной, вспыхнувшей под стиснутыми веками, стоном на искусанных и смеющихся губах, шепотом, пролетевшим над океаном любви.

Твоя. Сейчас и навсегда.

Моя. Отныне и навеки.

Мужчина и женщина. Двое перед лицом солнца, неба и жизни.

6

С того самого дня началась ее другая жизнь. Хелен на удивление легко ее приняла, не успев толком ни ужаснуться, ни застесняться. У нее не было на это времени. Иначе, разумеется, Здравый Смысл, лучший друг девушек из провинции, подсказал бы ей, что она вступила в преступную и предосудительную связь со своим непосредственным начальником, создав этим себе и ему массу проблем…

У нее не было времени на размышления. В воскресенье вечером Клайв отвез ее домой, в почтовом ящике они обнаружили конверт с документами и ключами Хелен, разумеется, без денег, но это было уже совершенно неважно. Потом они еще некоторое время целовались на пороге ее квартиры, а потом Клайв уехал, а Хелен смогла только дойти до постели и рухнуть в нее.

В понедельник утром она проснулась бодрой и свежей, успела на работу вовремя и вела себя на рабочем месте абсолютно безукоризненно — то есть как самый занудный в мире бухгалтер. Развеселившийся Клайв пытался флиртовать с ней во время обеденного перерыва, но она и глазом не моргнула, преисполненная решимости сыграть свою роль до конца.

Разумеется, она и тут совершила ошибку, правда, из самых лучших побуждений. Хелен знала о звере по имени Корпоративная Этика, понимала, что их невозможные, немыслимые, прекрасные отношения нужно скрывать от сослуживцев, и потому старалась изо всех сил. Волю она себе давала только на выходные, а о месте встречи извещала Клайва сама — короткими сухими записками, замаскированными под деловые заметки.

Клайв был упоен своей любовью, ему хотелось орать о ней на весь белый свет, но и он прекрасно понимал, что афишировать подобную связь не стоит, прежде всего потому, что это может навредить Хелен. Поэтому он прилагал гигантские усилия к тому, чтобы скрывать свои чувства.

Единственное, от чего иногда по спине пробегал неприятный холодок, — уж больно рассудительно и талантливо играла Хелен роль абсолютно равнодушного сухаря в юбке. И эти записочки… Ни один следователь не догадался бы, что их могла написать рука влюбленной женщины.

Впрочем, в выходные все снова становилось прекрасно. Они любили друг друга в маленьких мотелях и сельских гостиницах, где никто не спрашивал документов, где никому не было дела до двух молодоженов — а кем еще могут быть молодые люди, не сводящие друг с друга влюбленных глаз?

Потом они приезжали в Лондон, и Клайв высаживал Хелен у какой-нибудь станции метро, предварительно зацеловав ее в машине до смерти. Утром же понедельника в офисе Норвичского филиала вновь встречались мистер Финли, молодой, средней руки бизнесмен, и бухгалтер его фирмы мисс Хелен Стоун.

И, как ни странно, эта удивительная, тайная, прекрасная связь продолжалась три с лишним года.

…Разумеется, будь я чуточку опытнее, умнее, хитрее, женственнее, наконец, — все могло бы быть совсем иначе. Но я была девочкой, впервые в жизни практически одновременно влюбившейся в своего первого мужчину и познавшей его. Вы удивитесь, мой друг, но я действительно не имела ни малейшего понятия о том, как именно должны вести себя настоящие женщины — играть с мужчиной, притворяться то холодной, то страстной, манить и отталкивать, обижаться из-за пустяков, радоваться ерунде, флиртовать с другими, чтобы вызвать его ревность… Ничего этого я не знала, потому и не делала. А он — о, теперь-то я хорошо это понимаю! — он был этому только рад. Ведь это давало ему неограниченную власть надо мной, одновременно ни в чем не стеснявшую его свободу. Я и понятия не имела, как и с кем он проводит остальное время, когда мы не были рядом. То есть в официальной обстановке я его встречала постоянно, но ведь он же уезжал с работы — куда? Домой? К другой женщине? В свою семью? Мне не было дела. Я жила от свидания к свиданию, я изо всех сил скрывала наши отношения, чтобы не поставить его в неловкое положение, я ничего не требовала и ни на чем не настаивала. Я была пылью у его ног, потому что мне было это приятно…

…Я вот все думал тут недавно: как странно распорядилась нами судьба? Два одиноких человека с разбитыми сердцами, два брошенных любовника — как мы ухитрились встретиться в этом мире? Нет, нет, не пугайтесь, я вовсе не имею в виду встречу физическую. И все же странно: из миллиона анонимных писем мы с вами нашли друг друга. Мне легко говорить с вами, незнакомка, которая знает меня едва ли не лучше моей родной матери. И знаете, впервые за долгое время молчания легко рассказывать о том, что мучило меня все эти месяцы.

Вы говорите, что были не нужны своему мужчине. Не сочтите за мужской эгоизм, но ведь мужчине гораздо тяжелее попасть в аналогичную ситуацию. Женщина по природе своей стремится найти того, кто подчинит ее себе, но вот вам мужчина, который полюбил искренне и радостно, словно мальчишка, отдал всего себя, доверился полностью, без остатка — и получил такой удар, простите, ниже пояса, от которого можно и не подняться.

Мне труднее исповедоваться, я должен оставаться джентльменом, но если бы вы знали, как больно, когда тебя предает та, на которую ты готов был молиться!

Все просто. Ее холодность, отчужденность, ее великолепное умение владеть собой, ее хитрость и изворотливость означали только то, что она меня никогда не любила. Она давным-давно продумала этот план, наверняка со своей старшенькой советчицей, и план этот состоял наполовину в мести, наполовину в холодном расчете заполучить мои деньги…

…Намечались довольно долгие выходные. Мы решили отправиться, скажем так, на природу. Утром я одевалась, ожидая его звонка, и разорвала нитку жемчуга. Клянусь вам, я вовсе не экзальтированная особа и не выжившая из ума старая дева, но я до сих пор помню тот ледяной озноб, который пробежал у меня по спине, когда жемчужины раскатились по полу. Это было началом катастрофы, только я еще этого не знала. Ведь всем известно, что рассыпать в первый раз надетый жемчуг — к слезам. Эту нитку я купила себе сама, хотела сделать ему сюрприз…

…И, разумеется, уж совсем не стоило ехать туда, где нас могли узнать. Л потом все просто покатилось как снежный ком. Если уж день не задается, так с самого утра. Кое-как закончив эти испорченные выходные, мы вернулись по домам, и у себя в гостиной я обнаружил самого нежелательного из всех возможных посетителей. Писать о подробностях этого разговора бессмысленно, ведь мы договорились — без имен, так что ограничусь одной фразой: мне не просто открыли глаза на мою собственную наивность, а еще и ткнули в нее носом…

…Это было страшно, словно наваждение какое-то. Беда и в том, что я все еще ничего не знала — ведь до следующей нашей встречи оставалось много времени: как вы знаете, мы встречались нерегулярно и тайно. Я готовилась к свиданию, я была возбуждена и радостна, но когда раздался звонок в дверь и я открыла ее, на пороге стоял совсем другой человек…

Клайв и Хелен договорились провести вместе целых четыре дня! За три года их шпионской, тайной любви такая роскошь выпадала второй или третий раз, и Хелен вдруг поддалась безотчетному желанию показать Клайву те места, в которых она выросла. Кроме того, неожиданно ее стала мучить совесть: все эти три года она не имела никакой связи с Эшенденом и даже не знала о том, как поживает ее непутевая тетка Сюзанна.

Одним словом, она сказала Клайву, что хочет сделать ему сюрприз и что за рулем на этот раз будет сама.

Три прошедших года сильно изменили Хелен Стоун. Теперь-то уж точно никто не назвал бы ее провинциалкой. Она расцвела и внешне, и внутренне, стала более уверенной в себе, стильной, красивой молодой женщиной. Из тоненькой белокурой девочки она превратилась в настоящую красавицу. Округлилась высокая грудь, бедра чуть раздались, и во всем теле появилась та неприметная, но необыкновенно украшающая женщину мягкая закругленность, которую могут позволить себе лишь те, кто любит и любим.

Неплохая зарплата позволяла ей соблюдать в одежде свой собственный стиль, манеры были безукоризненны, ну а по большому счету ее интересовало мнение лишь одного человека на свете — Клайва Финли. Хелен любила его ровной, спокойной любовью, не знающей ни тревог, ни сомнений, ни потрясений. Она легко примирилась с необходимостью скрывать их отношения в начале романа — теперь она окончательно свыклась с этим. Чем дольше они не виделись, тем жарче бывали их ночи и тем ровнее и сильнее горело пламя любви в ее сердце.

Хелен Стоун любила, как умела.

Теперь у нее была своя машина, но с Клайвом она всегда уезжала на его «феррари» или менее приметном «мерседесе». Однако на этот раз решила повести машину сама. К тому же для поездки в Эшенден требовался внедорожник, а у нее как раз и был подержанный «лендровер».

В Эшенден они въехали в полдень, как она и рассчитывала. Внутренне Хелен страшно собой гордилась, но внешне старалась соблюдать невозмутимость. Правда, ее прекрасного вождения Клайв почти не видел, так как задремал после первого же привала, который они устроили на выезде из Лондона. Не то чтобы проголодались, не то чтобы устали — просто не могли больше ждать.

В маленькой комнатке дешевого мотеля стояли одна кровать, две тумбочки и неработающий телевизор, занавески на окнах были серыми и застиранными, и в треснутое стекло пробирался холодный и свежий мартовский ветер, но двое тайных влюбленных не замечали всего этого. Они едва успели запереть за собой дверь и торопливо раздеться, а после этого пространство и время потеряли всякое значение.

Пробивающиеся сквозь серую занавеску лучи солнца освещали Хелен странным призрачным светом, тени метались по стенам комнаты старого мотеля, кольца золотистых волос рассыпались по плечам и груди, и пламенем любви горели удивительные голубые глаза, широко и доверчиво распахнутые…

Клайв, чуть приотстав, замер на пороге, а уже через секунду она бросилась ему на шею.

Они целовались жадно и торопливо, словно боялись не успеть куда-то, словно от этого зависела их жизнь, и одежда летела на пол, а входная дверь осталась приоткрытой.

Он хотел задернуть тяжелые шторы, чтобы не смущать девушку, но она не позволила, приложив узкую горячую ладонь к его губам. Отступила на шаг, отбросила тяжелую волну волос, облизала кончиком языка губы…

Клайв смотрел на Хелен во все глаза. Упивался ее красотой и грацией. Ласкал взглядом изгибы стройного тела, высокую упругую грудь, напряженные, похожие на ягоды соски, впалый мускулистый живот, бедра, узкий золотистый треугольник внизу…

Он знал женщин, видел их обнаженными, но никогда не думал, что встретит такое совершенство. Намекни ему кто-нибудь, что по канонам античности и Возрождения совершенство выглядит иначе — он бы только рассмеялся. Но никто не мог ему на это намекнуть, потому что это тело, эта великолепная женщина, вся, без остатка — он знал это, — принадлежала ему, ему одному, и он медлил, наслаждаясь ее красотой и точно зная, что через секунду мир взорвется разноцветным салютом беззвучных слов и цветных звуков…

Хелен не чувствовала ни смущения, ни скованности. Ева в раю, нимфа в лесу, наяда в море — не стеснялись же они своей наготы? Сейчас нагота была естественной и единственно возможной. Одежда царапала пылающее тело хуже наждачной бумаги.

Она не отводила глаз, рассматривала его, уже обладая — глазами. Мужское тело, свитое из мышц и мускулов, массивное и упруго-легкое одновременно, завораживало ее резкими линиями, ощущением мощи и какой-то странной, звериной, внутренней силы, той самой, которая движет мускулами хищника на охоте, подбрасывает из воды гладкое тело дельфина, поднимает высоко в небо гигантских орлов…

Она познавала своего мужчину снова и снова, познавала взглядом, восторгаясь и ужасаясь, недоумевая и тут же находя разгадку, получая от этого удовольствие не меньшее, чем от физической близости. Все дело было в том, что этот мужчина — единственный…

Единственно верный, единственно возможный, правильный, нужный. Желанный, любимый, прекрасный, надежный. Сильный, любящий, властный, нежный. Смелый, жестокий, трепетный, жаждущий…

Она уже знала его, своего мужчину. Она знала его тысячу лет.

В его объятиях она узнала, что красива. Что желанна. Любима. Теперь ей хотелось сделать счастливым его.

Она быстро училась, хотя вряд ли знала об этом. В ее разбуженном поцелуями Клайва сердце жила истинная любовь — та, которая не требует и не берет, а лишь отдает, становясь от этого еще богаче и горячее. Хелен смотрела на своего мужчину и медленно таяла, превращаясь в ручеек золотого пламени…

Они не заметили, кто именно сделал первый шаг. На этот раз не спешили. Широкая жесткая ладонь осторожно легла на нежную грудь, пальцы чуть стиснули сосок. Не сводя с лица Хелен глаз, Клайв начал медленно наклоняться, пока его губы не коснулись нежной кожи. Прерывистый вздох вырвался из груди девушки, и Клайв почувствовал, как ее пальцы зарылись в его волосы.

Потом настала ее очередь, и Клайв чуть не умер на месте, когда нежные губы Хелен в языческом танце двинулись по его груди, ключицам, плечам, животу — все ниже и ниже, к запретной черте, которой лучше не преступать, потому что тогда он не выдержит, и никакого «не спешить» не получится, потому что она сжигает его своими поцелуями, и рушатся бастионы и крепости, умирает в сладких муках самоконтроль, и взрослый опытный мужчина беспомощен в этих гибких руках, опутан душистой сетью этих волос, и они щекочут его, падают теплым дождем… нет, Хелен, нет, я не выдержу, это слишком хорошо для того, чтобы человек мог это вынести, нет, любимая, нет…

Да! И не останавливайся во веки веков. Кровь поет песню, древнюю, как дно океана, и рокот невидимых волн сливается с грохотом разрывающегося от любви сердца. Два тела, два дыхания, два стона, две мольбы вдруг становятся одним. И взмывает к звездам, горящим на низком потолке, стон-смех: не отпускай меня!

Умереть в твоих руках — не страшно, страшно жить, не зная твоих рук… Ты люби меня. Не отпускай. Никогда…

А потом он стоял на коленях над лежащей женщиной и все целовал, целовал ее влажную кожу, смеющиеся губы, закрытые глаза, целовал, словно пил холодную воду в жаркий день — наслаждаясь и растягивая наслаждение.

И снова, раз за разом, они вели бой, в котором то один, то второй оказывались победителем. То Хелен блаженствовала под желанной тяжестью мужского тела, содрогаясь и подстраиваясь под бешеный ритм, растворялась в нем, умирала и воскресала… То Клайв, ослепленный и восхищенный, стонал, не в силах отвести глаз от прекрасной всадницы, властно управлявшей им и дарившей в награду новые и новые мгновения вечности…

И когда сил уже не было, когда в глазах было темно и искусанные губы пересохли, когда мир в очередной раз взорвался ослепительным пламенем и поглотил их обоих — тогда Клайв подхватил Хелен в объятия и прижал к себе.

Невидимый, ласково рокочущий океан любви вынес их на прохладный песок, укутал пеной, спел колыбельную песню и с рокотом откатился подальше. Спите, влюбленные. Сегодня весь мир принадлежит вам.

Ну вот он и заснул, Клайв. Согласно обычной мужской традиции. А Хелен — опять же совершенно логично — чувствовала себя бодрой и полной сил. Все тело было невесомым и легким, как пушинка, старичок-внедорожник невозмутимо подминал под себя мокрую и раскисшую от растаявшего снега дорогу, и Хелен неожиданно улыбнулась, вспомнив тетку.

Положа руку на сердце, она почти не вспоминала Сюзанну за эти годы, зато теперь с удивлением и радостью выяснила, что воспоминания больше не отдают горечью. Пожалуй, можно даже сказать, что теперь Хелен была Сюзанне в чем-то благодарна.

Интересно, понравится ли ей Клайв? Наверняка, потому что оба они балагуры и клоуны, Сюзанна только погрубее.

Когда из-за пригорка вдруг вынырнул патриархально-пасторальный Эшенден, у Хелен неожиданно зашлось сердце. Она сбросила скорость и медленно покатила по главной улице, с трепетом и волнением узнавая старые дома и удивляясь новым постройкам. Например, большому супермаркету, все еще сверкающему и увешанному гирляндами шариков, оставшимися после торжественного открытия.

Вообще, Эшенден, судя по всему, процветал. Наверное, еще чего-нибудь открывают, подумала Хелен, когда со стороны ратуши донеслись отчаянно фальшивые звуки духового оркестра.

Она свернула на свою улицу и совсем сбавила скорость. Оказывается, нелегко возвращаться в собственное прошлое…

Дом стоял безжизненный и какой-то слепой. От этого сразу защемило тревогой сердце. Тетка Сюзанна была неряхой, но в жизни не терпела двух вещей — кошачьего запаха и грязных окон.

Окна дома Стоунов были не просто грязными — они были заколочены.

Плющ полностью скрыл входную дверь, лилейник, три года назад образовывавший хотя бы некое подобие клумб, разросся и стал целым полем лилейника, кусты превратились в деревья, деревья — в замшелые скелеты. Дверь сарая была сорвана с петель и висела боком. На калитке красовался огромный висячий замок.

Хелен выключила мотор и осторожно вылезла из машины. Клайв сладко спал, подложив под голову ее куртку, и девушка зябко обхватила плечи руками. Подошла к забору и стала бесцельно и растерянно вглядываться в заросший сад.

Что с Сюзанной? Допилась до белой горячки? Уехала в Америку? На какие деньги? Тогда бы она продала дом, но не похоже, чтобы у родового гнезда Стоунов появился новый хозяин…

Слащавый до приторности голосок прозвенел над ухом Хелен не хуже иерихонской трубы.

— Ой, наша милая пропащая Хелен Стоун! Возвращение блудной дочери!

Миссис Клоттер ухитрилась в эти традиционные библейские формулировки вложить их первозданный смысл. Именно «пропащая» и «блудная». В крошечных глазках первой сплетницы Эшендена горело чувство, больше напоминающее вожделение, чем любопытство. Миссис Клоттер умудрялась одним глазом обшаривать с головы до ног «милую Хелен», а другим косить в машину. И уж будьте уверены, что Клайва Финли она прекрасно разглядела. Хелен вздохнула и спокойно ответила:

— Здравствуйте, миссис Клоттер. Вот, приехала…

Загадочно было следующее: при Сюзанне миссис Клоттер даже на улицу эту не заворачивала. Потому что именно миссис Клоттер сподобилась в свое время назвать Хелен «бедной сироткой», после чего и получила от тетки упоминавшиеся выше характеристики «старой…», «…» и «…».

— Да, рано или поздно родное гнездо зовет своих птенцов. Жаль только, что находят они его чаще всего разоренным. Да и наседка, хи-хи, так сказать, уже приказала долго… Да, жаль, жаль, что Сюзанна Стоун так и не дождалась свою племянницу. Нет, ТЕБЯ я прекрасно понимаю, Хелен. Трудным человеком была твоя тетка, не всегда приемлемым, так сказать, в обществе…

— Тетя Сюзанна умерла?

— Скоро два года будет, как умерла. Да, где-то через годик, как ты уехала покорять столицу.

— Но… как это случилось?

— Видишь ли, милочка, я бы СОВЕРШЕННО не удивилась, умри она от выпивки. Но рак — это рак, от него не спрячешься. Тем более при ее образе жизни…

— Боже мой! Я даже ничего не знала… Миссис Клоттер с сомнением посмотрела на Хелен.

— Значит, ты ей ни разу и не написала, милочка? А она ждала… А потом еще говорила милой Элли — ну ты помнишь ее, — что, мол, получила от тебя письмецо и у тебя все прекрасно. Что ж, по-человечески это понятно… ДОБРЫЙ ДЕНЬ, СЭР!!!

Из машины вывалился ошеломленный и заспанный Клайв. С диким видом огляделся по сторонам и хриплым голосом вопросил:

— Золотая моя, куда это ты меня привезла? Мы сбились с пути и попали в Сонную Лощину? Какое сейчас тысячелетье на дворе?

— Очень милый молодой человек…

— Клайв, я сейчас тебе все объясню…

— Это твой жених, милочка? Весьма, весьма симпатичен.

— Хелен, я ее боюсь…

— Не дурачься, это миссис Клоттер…

— А молодого человека у нас зовут…

— Клайв Финли, мэм. Рад встрече, мэм. Разрешите ручку облобызать?

— Ой, ну что вы!

— Клайв!

— Да, любимая?

— Как хорошо, что ты привезла своего жениха, Хелен. После свадьбы вы наверняка займетесь домом. Наверное, продадите, ведь у нас такая глушь…

— Ангел мой, я плохо соображаю со сна. Чья свадьба и чей дом? И почему мы с тобой должны заниматься чьим-то домом?

— Это мой дом, Клайв.

Наступила тишина. Клайв внезапно посерьезнел, взял Хелен за руку.

— Прости, золотая. Я дурачился, не подумав. Так ты привезла меня к себе на родину?

— Да. Я хотела сделать тебе сюрприз.

— Хелен, почему у тебя слезы?

— А вот, милочка, своди своего ОЧАРОВАТЕЛЬНОГО жениха на праздник. У нас сегодня большой праздник, да! Мэр уже говорил речь, награждали почетных граждан…

— Миссис Клоттер, нам хотелось бы…

— Погоди, Хелен. Все равно надо заехать в магазин. Так какой праздник-то у вас, прелестница?

«Прелестница» миссис Клоттер жеманно захихикала и замахала на Клайва рукой.

— Ой, не могу, какой вы ОБАЯТЕЛЬНЫЙ! У нас открытие большой бензозаправочной станции. Сам Макгиллан приехал, уже с утра. Так интересно, второй раз за три года, да и до этого бывал в наших краях. Говорят, он сам родом из этих мест. Такой большой человек…

Миссис Клоттер еще болтала что-то про Макгиллана, а Клайв Финли стремительно мрачнел. На его открытом, красивом лице появилось такое озабоченное выражение, что Хелен даже испугалась. А через минуту Клайв и вовсе учудил — схватил Хелен за руку и потянул к машине, на ходу неубедительно сообщив миссис Клоттер:

— Ох, совсем мы позабыли, у нас же еще масса дел в соседних… э-э-э… населенных пунктах. Мы вернемся, очаровательнейшая из рода Клоттеров, но попозже. Жаль, что не успеем на праздник… Долго он, говорите, продлится?

— Да нет вроде бы, сегодня вечером фейерверк и большой прием в ратуше…

— Очень, очень жаль! Хелен, милая, садись скорее. Джонсы ждут.

— Какие…

— Очень они расстроятся, наши добрые Джонсы, но потом поймут, что мы не могли не завернуть в твое родовое гнездо… Всего доброго, миссис Клоттер!

— До свидания, до свидания! Ах, как обрадуются милая Элли, и Клара, и Сьюзан, когда я им расскажу…

«Лендровер» натужно взревел, разворачиваясь на узкой улочке, и через минуту миссис Клоттер озадаченно смотрела ему вслед.

Поздно вечером, после фейерверка, разомлевший от хорошей выпивки Макгиллан благосклонно наблюдал, как танцуют полонез старшеклассницы Эшенденской воскресной школы. Мэр интимно склонился к высокому гостю.

— Вы спрашивали, мистер Макгиллан, насчет семьи Стоун… Так вот, мисс Сюзанна Стоун умерла два года назад…

— Слава бо… Жаль, жаль. Я ее когда-то знал.

— А ее племянница, мисс Хелен Стоун, три года назад уехала в Лондон…

— Что ж…

— Кстати, сегодня она была в Эшендене проездом. Вместе со своим женихом…

— Вот как? Ну хорошо, пора бы мне…

— …мистером Клайвом Финли, кажется. Весьма приятный молодой человек… по отзывам некоторых наших дам.

— Что?! Как его зовут?!

Макгиллан вскочил, роняя стул и стремительно багровея лицом. Ошеломленный и перепуганный мэр Эшендена попятился, мысленно проклиная старую ведьму Клоттер и собственное тщеславие. Ну какая, казалось бы, разница великому человеку, кто там в женихах у Хелен Стоун? А вот расстроился!

7

Клайв был мрачен и неразговорчив. Он вел машину уверенно и резко, глядя прямо перед собой, и ничего не понимающая, испуганная Хелен сжалась на соседнем сиденье в комочек.

Почему он так странно отреагировал? Почему насильно увез ее из Эшендена? Неужели ему до такой степени неприятно узнать, в какой глуши родилась его…

Его кто? Любимая? Любовница?

Они десятки раз бывали в таких вот маленьких городках и деревеньках, ночевали в сельских гостиницах, и Клайв ни разу в жизни не сморщил нос при виде продавленных кроватей и дурацких фарфоровых собачек на каминных полках. Напротив, Хелен всегда казалось, что ему нравится бывать за городом, вырываться из шумного, грязного Лондона, бродить с ней по полям и пригоркам, устраивать маленькие пикники, когда позволяла погода… В этих поездках им не нужно было скрываться, не нужно было делать вид, что они совершенно равнодушны друг к другу.

Стоп! Вот именно. В этих поездках они все равно были… анонимами! Тем и хороши были для Клайва все эти городки, что там уж точно никто его не мог узнать, и Хелен тоже. А она совершила ошибку, привезя его туда, где все очень даже хорошо знали Хелен Стоун.

Девушка почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, поспешно и резко вздохнула и дрожащим голосом начала:

— Клайв, ты не сердись, я, наверное, просто дура… Мне хотелось сделать тебе сюрприз…

— Как ты думаешь, она не обиделась?

— Кто? Миссис Клоттер?!

От неожиданности у нее даже слезы высохли.

— Ну… Мы не слишком вежливо с ней расстались…

— Да моя бы воля, я бы и разговаривать с ней не стала! Она же первая сплетница на весь городок.

— М-да, будем надеяться, что скорость распространения сплетен не очень велика.

— Клайв, в чем дело? Ты так боишься за свою репутацию?

— Да нет, репутация здесь ни при чем…

— Тогда почему? В чем дело? Мы словно от погони убегаем.

— Прости, Хелен. Расскажи мне о своем доме.

— Дом, от которого мы так поспешно удрали?

— Хорошо, если хочешь, можем туда заехать на обратном пути. Не сердись, золотая.

— На обратном пути откуда? Куда мы едем теперь?

— А какая разница? Весь мир у наших ног на целых четыре дня…

— Весь мир, кроме той дыры, где меня угораздило родиться. Извини, что не могла отвезти тебя в родовое поместье с колоннами и преданными слугами.

— Бухгалтер, ты сердишься, значит, ты не прав.

— Я не понимаю, только и всего. Да, Эшенден не самое привлекательное в мире место, но уж и не настолько отталкивающее. Мы тысячу раз посещали деревни, где даже в гостинице удобства до сих пор во дворе. Мы спали в мотелях, где не спрашивают даже твоего имени. Мы занимались любовью на голой земле…

— Милая, мне казалось, ты была совсем не против.

— Да, я была не против. Но я и представить себе тогда не могла, что ты такой сноб. Что ты стыдишься… я даже не могу понять, чего именно. Значит, по-твоему, я заслуживаю только придорожных гостиниц?

— Хелен, ты заслуживаешь дворца магараджи, но ведь мы решили так с самого начала…

— И это начало было три года назад, Клайв. Три года! Сколько раз я была у тебя дома? Два. Сколько раз ты оставался у меня? Ни одного. Три года мы катаемся по всей Англии…

— Ну-ну, не преувеличивай…

— Вот именно, даже не по всей Англии, а вокруг Лондона, стараясь не бывать в одном месте два раза. Это унизительно, Клайв!

— Раньше тебе так не казалось.

— Потому что я только сейчас поняла, ПОЧЕМУ мы так делали. И не смей мне говорить про корпоративную этику, а то я завизжу. Она не помешала тебе трахать меня три года подряд!

Теперь разозлился Клайв. Он резко съехал на обочину и повернулся к Хелен. Темные глаза горели, на скулах выступил темный румянец.

— И почему же?

— Потому что тебе так удобно. Никаких обязательств, никаких обещаний. Приручил собачку, надрессировал ее на команду «Выходные? В койку!». А потом целую неделю спокойно живешь своей нормальной привычной жизнью. Не надо ничего менять, ни к чему привыкать. Немного экстрима на уик-энд только добавляют тонуса.

— Вот уж не ожидал, что услышу от тебя такое! Хорошо, я расскажу тебе, в чем дело…

— Не желаю слушать. Мне все ясно. Мое место в мотеле — вот и отправляемся туда. В конце концов, выходные еще не кончились, а зарплату надо отрабатывать!

— Что?!

Честно говоря, она испугалась выражения его лица, но в крови еще бродил яд противоречия, поэтому Хелен выскочила из машины и зашагала по мокрой дороге.

Примерно через десять минут он ее догнал, ехал рядом, потом остановился, вышел из машины и просто сгреб ее в объятия. Хелен сопротивлялась изо всех сил, но Клайв, разумеется, был сильнее.

Выходные они провели в небольшой и до ужаса симпатичной деревушке, и хотя любили друг друга все так же страстно, в ту ночь пролегла между ними незаметная ниточка отчуждения…

Утром в понедельник неприступная и холодная мисс Хелен Стоун вышла на работу, как обычно, вовремя. Если она и обратила внимание на необычную бледность своего босса, то приписала это тому, что избыток свежего воздуха и недостаток здорового сна вреден среднестатистическому горожанину. Неприятный осадок после истории с Эшенденом постепенно улетучивался, а работы было много, так что Хелен понемногу забыла об инциденте и уже в среду почувствовала обычное нетерпеливое предвкушение следующих выходных.

Клайв Финли в эту неделю превзошел сам себя — в актерском смысле. На Хелен Стоун он вообще старался не смотреть, сделал ей несколько довольно жестких замечаний по работе, а кофе подчеркнуто пил в компании Милли Блэк. Даже самый внимательный наблюдатель не смог бы уловить в этой игре фальши, а если бы смог услышать один из разговоров с Милли — и вовсе бы успокоился.

— Клайв, ты чего это такой суровый? Фирму папа отбирает?

— Ой, знаешь, вот это меня меньше всего волнует. Уволит — уйду в плавание.

— Здрасьте! А мы, твои подчиненные? С нами что будет?

— Пристрою вас, так уж и быть. А некоторые сами пристроятся. Уж они сумеют.

— Так ты и не нашел с ней общего языка? А мне казалось, между вами что-то завязывается…

— Милли, ты, прости меня, дура и сплетница. Что может завязаться с этим монстром в юбке? И у кого?

— Вполне симпатичный монстр. Она стала очень даже ничего за время, пока работает у нас. Я даже не ожидала.

— У нее в глазах одни цифры. Молись она на ночь — читала бы отрывки из бухучета.

— Клайв, ты чего такой злой-то? Она что, не поддалась твоему убийственному обаянию? Ну, так ты сам этого хотел, в смысле, не хотел.

— Я не люблю расчеты и расчетливых людей. Я их боюсь. От них все зло в мире.

— От мисс Стоун в мире только польза и порядок. Финансовые документы она ведет прекрасно. А большего от нее и не требуется. Да, я тоже считаю, что молодая женщина ее возраста должна быть поживее и повеселее, но, с другой стороны, какая мне разница?

— Она наверняка все просчитала на калькуляторе. Когда и сколько душевного тепла тратить, когда достроить карьеру и заняться строительством личной жизни…

— Клайв, ты меня пугаешь. Хочешь ее уволить?

— Да нет. Пусть приносит пользу дальше. Но рядом с ней у меня мороз по коже. Ну ее. Расскажи лучше, как твой затянувшийся брак?

— Стыдись, босс! Я всего два года замужем.

— Как свекровь?

— Нормально. Только настаивает на внуках.

— Так давай, дело хорошее.

— Видишь ли, пока моя зарплата больше, чем у мужа, о внуках придется позабыть. Я в некотором роде добытчик.

— Да-да… И что он?

— Кто — он?

— Я так и думал.

Милли внимательно посмотрела на Клайва Финли. Темные глаза ее шефа и друга смотрели в пустоту, он машинально размешивал сахар в пустой чашке и уж совершенно точно не слышал ничего из того, что Милли Блэк говорила за последнее время о себе.

Милли была достаточно тактична, чтобы не лезть с вопросами, хотя любопытство вспыхнуло в ней ярким костром. Что могло до такой степени расстроить и выбить из колеи веселого, смешливого, абсолютно несерьезного Клайва Финли, который последние пару лет выглядел совершенно умиротворенным и энергичным? И почему такую неконтролируемую и неожиданную ярость ни с того ни с сего стала вызывать у него красивая, умная, но скучная, как зубная боль, бухгалтерша Хелен Стоун?

В субботу Хелен проснулась пораньше и начала размышлять, какой выбрать гардероб для нынешних выходных. Погода установилась прекрасная, совсем летняя, если не считать вчерашнего снега с дождем, так что за городом должно быть прекрасно. Впрочем, пусть место выбирает Клайв, она больше не станет ни на чем настаивать. Он давно хотел съездить в Виндзор, это было бы замечательно…

Потом были обычные утренние хлопоты, мытье головы и укладка непослушных локонов, потом Хелен произвела смотр купленному накануне кружевному белью — три комплекта разных цветов и разной степени соблазнительности. Алый она купила зря — светлым блондинкам он не очень идет, если только на фоне темных, даже черных простыней, но где ж их взять, в сельской-то гостинице?.. А вот персиковый и черный великолепны. Жаль, что ночь у них с Клайвом будет только одна, хотя можно взять с собой пеньюар от черного и подать Клайву кофе в постель.

Собственно, можно и постельное белье купить, возить с собой, а чего такого? Правда, обычно у них не хватало времени на обустройство, так сказать, временного пристанища, но надо же когда-то начинать.

Она вдруг представила себе, как и через пять, скажем, лет они с Клайвом все так же будут ездить по выходным за город. Возить с собой постельное белье, салфеточки, посуду, картины, пластинки.

Создавать иллюзию общего дома на один-два дня.

Потом паковать все это обратно в сумку и уезжать в Лондон.

И так до скончания дней.

Нет, гораздо меньше. Потому что через десять лет ей будет под сорок, это еще ладно, но через пятнадцать — под пятьдесят, и тогда уж совсем по-дурацки будут выглядеть эти свидания…

Хелен очнулась и скорчила зеркалу рожу. Что за глупость лезет в голову по утрам! Разумеется, они не будут прятаться всю жизнь. Все изменится, и она уже знает почему.

Потому что теперь у Хелен Стоун есть опыт работы, теперь ее возьмут в любую фирму, а значит, она перестанет быть подчиненной Клайва Финли и останется просто его любимой женщиной, и уже не надо будет прятаться, мотаться по этим мотелям, они будут жить вместе, в Лондоне, привыкнут к этому…

Звонок в дверь застал размечтавшуюся Хелен Стоун врасплох. На девушке был только черный комплект белья и короткий халатик. Она бросила взгляд на часы и взвыла от ужаса: Клайв должен был ждать ее в десять на углу улицы, а сейчас было без четверти одиннадцать. Наверное, ой не выдержал и решил подняться к ней!

Внезапно она бросила на себя еще один взгляд в зеркало, и шаловливая улыбка скользнула по губам. Интересно, а сможет ли он устоять, если дверь ему откроет роковая красавица в туфлях на высоком каблуке и черном белье?

Звонок повторился, на этот раз более нетерпеливый и требовательный. Хелен схватила тюбик с помадой и крикнула:

— Сейчас иду-у!

Наскоро подмазала губы, искусно взбила светлые локоны, бросила халатик и нацепила абсолютно прозрачный черный пеньюар, доходивший до середины бедер. Едва не вывихнула лодыжку, засовывая ноги в туфли на десятисантиметровом каблуке. Торопливо схватила с подзеркального столика длинный нефритовый мундштук для тонких сигарет, всунула в него ментоловый «Вог» и помчалась к дверям. Придав голосу томную хрипотцу, пропела:

— Уже открываю, любимый!

И открыла.

Все немые сцены мировой драматургии — шумная площадь в базарный день по сравнению с наступившей тишиной…

Она сразу узнала Макгиллана, хотя видела его всего один раз, три года назад, да и то издали. Высокий, грузный, с гривой седых кудрей и высокомерным взглядом мужчина. Хороший костюм, элегантный плащ. Руки держит в карманах, а выражение лица — так смотрят на что-то в высшей степени неприятное и неприличное. Нечто, мешающее честным людям жить и работать без помех.

Макгиллан смерил Хелен Стоун откровенным и циничным взглядом человека, знавшего в своей жизни не один десяток женщин. Его абсолютно не шокировало то, что перед ним стояла практически обнаженная девица. Во взгляде Макгиллана царило, скорее, понимание. Для него подобная экипировка была не в новинку.

На самом деле старый Макгиллан шел сюда со смешанным чувством. Основным была ярость, это правда. Всю проклятую неделю он бушевал у себя в кабинете и дома, мысленно уже несколько раз растерзав на клочки и покойную старую шлюху Сюзанну, и ее чертово отродье. С другой стороны, отродье, по словам покойной старой шлюхи, было и его, в некотором роде, тоже. Макгиллан не узнал бы отцовские чувства, даже если бы они выскочили из кустов и дали ему по голове, но и пренебречь своим потенциальным родством с маленькой дрянью он не мог.

Кроме того, его мучил вопрос: эта маленькая дрянь в курсе происходящего или же ее роман с дураком Клайвом следует отнести к разряду идиотских совпадений, которыми так богата идиотская жизнь в этом идиотском городе? И перед ним предстанет нежный белокурый ангел в скромном платьице, ни сном ни духом не ведающий, что всемогущий Макгиллан из-за нее уже неделю нормально не спит?

Три года назад он выполнил условие Сюзанны, отдал распоряжение управляющему делами найти для Хелен Стоун место бухгалтера в одном из мелких филиалов — и думать обо всем забыл. То, что девка оказалась именно в Норвиче, следовало точно отнести к совпадениям, но вот дальше…

Из Эшендена он понесся в Лондон и с яростью убедился, что его непутевый сынок уехал на все выходные из города. Уехал с барышней — швейцар ее видел и опознал: та самая, с которой Клайв появлялся еще три года назад, то есть аккурат в то время, когда Хелен Стоун должна была приехать в Лондон. Дальше уж даже самый тупой родитель мог предположить, что если его отпрыск три года встречается с одной и той же девицей, то они уж всяко не сонеты Шекспира друг другу читают. Макгиллан посвятил выходные тщательному расследованию и выяснил следующее:

Если у Клайва и девки роман, то о нем почти никто не подозревает.

На работе они держатся отчужденно, поводов для сплетен не дают.

Ни с кем она не дружит, подружек не завела, однако по выходным всегда отсутствует — несколько раз ей пытались дозвониться.

Клайв тоже уезжает из города, а раньше любил шляться по ночным клубам и ресторанам.

Крайне скудная информация.

И тогда Макгиллан пошел своим излюбленным путем — напролом. Вечером в воскресенье он приехал домой к своему сыну и уселся в гостиной ждать.

Клайв ему не обрадовался — но это было нормально. Они с сыном никогда не были близки. Однако при виде отца у парня забегали глаза, и он стал бестолково слоняться по всей квартире, всячески избегая встречаться с Макгилланом взглядом. Тогда Макгиллан прямо спросил, не заезжал ли Клайв пару дней назад в Эшенден? Клайв ответил, что решил прокатиться по пригородам, а где именно был, всего и не вспомнит. Возможно, в Эшендене тоже.

Тогда Макгиллан прищурился и почти ласково поинтересовался:

— А ты вообще-то знаешь, с кем ты спишь?

Клайв вспыхнул и выпрямился, готовый к сражению, но Макгиллан не дал ему ни малейшего шанса.

— Твоя Хелен Стоун — внебрачная дочь одной шлюхи из Эшендена, которая выдавала себя за ее тетку. Три года назад они нашли меня и начали шантажировать. Якобы девчонка — дочь… одного нашего очень близкого родственника, который соблазнил и бросил мать девчонки, когда она работала у него на предприятии. Они угрожали обнародовать факты, если я не дам девчонке работу. Ты помнишь, тогда я шел на выборы, и любое черное слово могло мне повредить. Кроме того, я чувствовал определенную ответственность перед этой женщиной, ведь как ни крути, а она пострадала. Я дал Хелен Стоун работу с условием, что она никогда не попытается вновь шантажировать меня.

— Хелен — шантажистка… Я не верю тебе!

— Не сомневаюсь. У нее внешность ангела с открытки. Однако внешность часто бывает обманчива. Эта девица явилась в Лондон вовсе не для того, чтобы получить работу. Она решила наложить свои ручки на моего сына.

— Отец, да она даже не знает…

— Да? Ты считаешь своего папу идиотом? Неужели я сам отправил бы ее работать именно в ту контору, где начальником мой сын? Да я бы близко ее не подпустил! Но она навела справки и устроилась именно к тебе под крыло. Скажи, о ваших отношениях кто-то знает?

— Нет, но…

— Потому что она хитра, эта дрянь!

— Отец!

— Я все понимаю, сын. Больно расставаться с иллюзиями. Но посуди сам. Почему она повезла тебя в Эшенден именно в тот день, когда там оказался я? Да потому что наступил час икс! На глазах всего городка продемонстрировать мне, что, если я встану у вас на пути, она снова начнет шантажировать меня. В городишке с удовольствием прислушаются к ее словам. В маленьких городках любят грязные сплетни…

Глядя на растерянное лицо сына, Макгиллан испытал нечто вроде сочувствия, но в то же время возликовал. Годы в бизнесе не прошли даром. Из поражений извлеки победы, вот секрет успеха Макгиллана. Все свои собственные просчеты он представил сыну как холодные расчеты молодой шантажистки, и зерно, судя по всему, упало на благодатную почву. Он сомневается — а это уже половина дела.

Затянувшаяся пауза закончилась. Хелен взвизгнула и метнулась в ванную, закуталась в халат, а когда вышла — Макгиллан уже стоял посреди комнаты.

— Простите! Я думала, это…

— Я знаю, кого вы ждали, детка.

— Мне страшно неловко.

— Пустяки. Я… Одним словом, мы не чужие люди.

— Мистер Макгиллан, я не совсем понимаю…

— Сейчас объясню. Мисс Стоун… Хелен! Скажите мне правду — какие отношения вас связывают с Клайвом Финли?

— Он… Мы… То есть… Я не совсем понимаю… Я работаю на него.

— И спите с ним, не так ли? Уже три года. Практически с первых дней работы под его началом.

— Мистер Макгиллан…

— Буду краток. Я пришел не губить вас, а спасать. Спасать от этого человека. Спасать от того, кто безжалостно погубил вашу юность и вверг в пучину греха.

— Я не…

— Хелен, милая, этот подонок — мой сын.

— Что? Но…

— Клайв Финли — мой единственный и недостойный сын. Он носит фамилию своей матери исключительно, чтобы досадить мне, не понимая, что тем самым оказывает мне услугу. Видит Бог, детей я люблю. Я всегда хотел, чтобы у меня их было много, но люди редко могут удержаться от злобы и зависти при виде чужих удач. Впрочем, об этом позже. Повторяю, мой сын — негодяй. Он использует вас, он сделал вас своей наложницей…

— Вы ошибаетесь! Мы с Клайвом любим…

— О, в вас я не сомневаюсь, самоотверженная, добрая девочка. Я знаю, что вы сделали все, что он от вас потребовал. Вы скрываете вашу связь, вы стараетесь ничем не запятнать его репутацию, вы терпеливо ждете его по выходным…

— Мистер Макгиллан…

— Задумайтесь, откуда об этом знаю я? Откуда мне известно о том, что ваша связь длится уже три года? Что вы проводите вместе все выходные, по будням же притворяетесь равнодушной? Разве вы кому-то об этом рассказывали?

— Нет, но…

— Правильно, зато рассказывал он. Трезвонил по всем углам, сплетничал в своем кругу — кругу таком же развращенном и порочном, как и он сам. Только в этом кругу могли приветствовать ту гнусность, которую он совершил над вами.

Хелен поежилась. Речь отдавала цитатами из романов девятнадцатого, а то и восемнадцатого века… В конце концов, даже если и так, то в наши дни на связь до брака смотрят уже совсем по-другому…

Макгиллан неожиданно заломил руки и заговорил мрачным и трагическим тоном:

— Вижу, что вы все еще не понимаете. Просто набираюсь сил, чтобы открыть вам страшное. Мужайтесь, дитя. Мое дорогое дитя! Моя… дочь.

— Что?! Мистер Макгиллан, вы сошли…

— Едва не сошел, когда узнал, ЧЕМ похвалялся этот негодяй. Тем, что, как Калигула, спит со своей собственной сестрой!

Хелен упала в кресло, поднесла руки к груди…

— Я не знал о вашем существовании. Только перед самой смертью ваша тетя открылась мне.

— Те… тя… Сю… занна…

— Она много страдала, не корите ее строго. Дитя мое… Сюзанна родила вас от меня.

Хелен вытаращила глаза, а потом вскочила и крикнула:

— Вы бредите, мистер Макгиллан! Вы безумны! И вот что я вам скажу: если Клайв ваш сын, то мне понятно, чего вы боитесь. Вы боитесь, что мне нужны ваши деньги. Да еще эта проклятая корпоративная этика! Так вот: мне наплевать на них. Я уволюсь с работы, найду себе другое место. И мы с Клайвом будем…

— Дитя мое бедное! Знаю, вам трудно поверить…

— Моим отцом был Джон Стоун. Мамой — Салли Стоун. Тетка Сюзанна воспитывала меня после их смерти, потому что дала обещание своему брату…

— Добрая женщина! Она сделала все, чтобы ты ничего не знала о своем внебрачном происхождении. И несла свой крест. Даже я ничего не знал все эти годы. Только два года назад, зная, что умирает, она открылась мне.

Хелен чувствовала, что рот у нее как будто забило мокрой и холодной ватой. Ноги противно тряслись, перед глазами все плыло. Она вспомнила, как тетка Сюзанна сообщила ей о том, что Дерек Макгиллан дает ей место у себя в фирме. Хелен еще удивилась тогда, откуда у тетки такие связи… Он знает про то, что тетка умерла два года назад, а вот сама Хелен этого не знала… Мама… папа… Такое невозможно выдумать, надо быть извращенцем, чтобы такое выдумать…

— Пожалей свою душу, девочка! Ведь ты живешь, как с мужем, с собственным братом. Подумай, а если ты забеременеешь?

— Мистер Макгиллан… Прошу вас… Мне надо побыть одной…

— Я ухожу. Я знаю, ты не захочешь меня больше видеть — удар слишком силен. Знай, что я всегда окажу тебе помощь, если она тебе потребуется.

— Клайв… Я должна с ним поговорить…

— Он на эти выходные уехал к своей невесте, только поэтому я, и рискнул прийти.

— К невесте?

— Он негодяй! Ты не знала, это понятно. Он женится через месяц. Гертруда Стайлинг, прекрасная партия. Наши семьи давно дружат. Отчасти даже жаль ее, но она знает, на что идет. Надеюсь, ты не захочешь разбить ей сердце? Этот ужас мы похороним в наших сердцах навеки — ты, я и Клайв. Возможно, когда-нибудь он сможет раскаяться, а ты сможешь простить. Вот деньги. Не благодари, считай это подарком. Прощай, дитя мое.

С этими словами великий актер и негодяй Дерек Макгиллан покинул квартиру Хелен Стоун, оставив позади себя лишь дымящиеся руины, если говорить образно.

8

За окном снова собрался дождь. Люсиль Барлоу с шумом всхлипнула и торопливо допила пятую чашку кофе. Хелен устало потерла ладонями глаза.

— Вот, собственно, и все. Почти.

— Хелен, какой ужас! Так, значит, твой Клайв…

— Икс, Люсиль, Икс. Икс обманул Омегу, а Игрек окончательно добил. В понедельник Омега с опухшим лицом и красными глазами пришла в офис и положила на стол Иксу заявление об уходе, а тот подписал его, даже не взглянув на нее. На прощание он сказал только одну фразу: «Надеюсь, денег, которые вам дал мой отец, вам хватит?» Таков был конец нашей… Их великой любви.

— Хелен…

— Потом я приехала в Эшенден и жила в этом доме, даже не открывая окон. Первые пару месяцев никто и не заподозрил, что я вернулась. Вчера меня встретила миссис Клоттер, так что теперь, вероятно, все уже в курсе.

— Хелен, так ты поэтому…

— Так выгляжу? А я не знаю, как я выгляжу, Люсиль. Мне наплевать на это. Я два месяца питалась консервами из кладовки и пила растворимый кофе. По вечерам ездила за пиццей. Потом у меня началась булимия на нервной почве, я стала есть булочки, кексы, макароны, омлет, бекон — все, что могла найти. Я набрала пятнадцать килограммов и мне незачем жить. Я не хочу жить. Будь я такой же смелой и отчаянной, как моя… тетка Сюзанна, я покончила бы с собой. Но я не могу. Мне все равно, как я выгляжу и что обо мне будут говорить в городке. Буду сидеть здесь, пока не кончатся деньги, а потом продам дом и уеду куда-нибудь еще.

— Он… не пытался тебя найти?

— Смеешься? Он женился.

— А может…

— Послушай, Люсиль, я устала. И я не хочу вспоминать о Клайве Финли никогда в жизни. Я была рада видеть тебя, заходи при случае, но сейчас я пойду и лягу спать.

— Днем?!

— Днем. Или утром. Или вечером. Или на всю зиму. Мне все равно. Меня нет.

Люсиль встала и медленно пошла к выходу. У самых дверей она обернулась, и в ее глазах блеснул вызов.

— Знаешь, а я еще зайду. Я не сдамся… в отличие от тебя. И не позволю тебе просто так загнуться в этом склепе. Поняла?

— Поняла. Пока, Люсиль.

— Я зайду завтра.

— Принеси кока-колы. И чипсов. И мороженой пиццы.

— Черта с два!

Люсиль Барлоу пришла на следующий день, и во все остальные дни тоже. Потрясенная рассказом подруги детства, а еще больше тем, как Хелен в результате изменилась внешне и внутренне, энергичная и жизнерадостная Люсиль не могла смириться с происходящим. Кроме того, она любила свою работу, искренне считая психологов «хирургами душ человеческих». Ей был брошен своего рода профессиональный вызов, и Люсиль Барлоу намеревалась отвоевать Хелен у моря тоски и апатии. Однако спешить с этим не стоило. Прежняя Хелен стерпела бы многое, но нынешняя могла и просто указать назойливой подруге на дверь.

Лето летело к концу, и дожди зарядили уже по-осеннему. Темнело все раньше, и в эту среду Люсиль с Хелен пили чай уже при зажженной лампе.

На столе стояли пирожные и торт со взбитыми сливками, но Хелен не обращала на них особого внимания. Люсиль вообще заметила, что подруге по большому счету все равно, что есть. Она с одинаковым равнодушием поглощала и пиццу, и яичницу, и эклеры с кремом — все в огромных количествах. Люсиль отодвинула чашку и потянулась. Короткая маечка задралась, приоткрыв смуглый соблазнительный животик. Хелен бросила равнодушный взгляд в сторону подруги и заметила:

— Ты, наверное, влезаешь в свои школьные джинсы.

— Ты что! Они мне велики. Я же была плюшкой.

— Никогда ты не была плюшкой, нечего придумывать. Вот я сейчас… это целый пирог.

— Не льсти себе. Ком сырого теста, так вернее.

— Ты злобная фурия, Люсиль Барлоу, но я рада, что ты здесь со мной. Знаешь, теперь мне не так одиноко.

— Да уж. Жаль только, что мы не успели разобрать второй этаж. У меня теперь будет много работы.

— Ты уедешь?

— Нет, мне повезло. Шикарная работенка без выхода из дома.

— А для меня ничего похожего нет?

— Толстых лентяек на работу не берут.

— Ну и не надо. Так что за работа?

— Штатный психолог в газете.

— Типа «Спросите у Кэрол»?

— Нет. Это в газете «Сан» и в основном про секс. Кстати, за тамошнюю «Кэрол» пишет толстый и лысый дядечка шестидесяти лет.

— Бог с ним. За кого будешь писать ты? За толстого лысого дядечку?

— Это специальная газета Объединенного Королевства. «Связующая нить». Все адресаты анонимны, у них есть только абонентские номера. Ни по штемпелю, ни по марке ничего узнать нельзя, все письма рассылаются только через редакцию, в фирменных конвертах.

— Да кому письма-то?

— Вот я и решаю — кому. Пишут мужчины и женщины, сначала просто — неизвестному другу, а потом я подбираю им собрата по переписке, исходя из тщательного психологического анализа.

— И зачем это нужно?

— Ну, мы же с тобой это уже пробовали! Икс, Игрек и Омега, не к ночи будь помянуты.

— Вообще-то что-то в этом есть. Кажется, мне действительно полегчало после того разговора. Видишь, даже тебя терплю.

— Знаю. Не зря во всех монастырях исповедальни устроены именно так.

— Как?

— Твоего лица никто не видит. Твоего имени никто не знает. Никто… кроме Бога.

— Значит, в своей газете ты будешь исполнять роль Бога?

— Богохульница. Отчасти — да.

— Ты уже принялась за работу?

— Прохожу курс обучения. Приходится много читать и много размышлять. Кроме меня работают еще пять человек, все с высшим образованием.

— И что, много пишут?

— Ужасно. Ты даже не представляешь… Что там, даже я не представляла, что в стране столько одиноких и несчастных людей.

Хелен недоверчиво хмыкнула, не сводя глаз с торчащего из сумочки Люсиль газетного листка.

— И что, эта ерунда действительно помогла кому-то спастись? Избавила от одиночества?

— Ты скептик, Хелен, а скептик никогда на такое не решится, а потому и не поймет. Скептики — люди трусливые.

— Оригинально. Я всегда думала, что скептики наиболее здраво судят о жизни.

— Отнюдь. Они убеждают себя в этом, но на самом деле они просто боятся совершить поступок. Простой пример: вот стоит высокая гора. На нее еще никто не всходил, хотя по легенде на ее вершине бьет чудесный источник, растет цветок счастья, спит принцесса — да мало ли что! И вот стоят у подножия горы двое — скептик и, скажем, романтик. Романтик берет веревку и лезет. Скептик говорит: источники есть и на равнине, принцесс не бывает, а цветок счастья — это в сказках.

— Ну и что?

— Ничего. По большому счету — ничего. Скептик остается при своем, романтик — ну… романтик просто покоряет еще одну вершину. Конечно, можно обойтись и без вершин. Но вот кто из них счастливее — скептик, знающий, что принцесс не бывает, или романтик, каждый раз надеющийся встретить эту самую принцессу, еще вопрос.

— Это и есть твоя психология?

— В общих чертах — да.

— Ерунда.

— Не спорю. Психологи редко спорят. Поскольку считают, что любой человек имеет право на собственную жизнь. В том числе и на нудную, серую, беспросветную.

— Только вот не надо переводить все на меня!

— Ни малейшего намека на это я не сделала, к твоему сведению, Хелен Стоун. Ой, сейчас я лопну. Пойду пописаю…

Люсиль убежала в туалет, а Хелен снова задумчиво скосила глаза на газетный листок. Потом воровато потянула к себе сумочку Люсиль. Вытащила газету и торопливо списала адрес и телефон редакции. Торопливо бросила сумочку обратно на стул, спрятала листок с записями в карман и вновь приняла скучающую и расслабленную позу.

По телефону она выяснила механизм переписки. За небольшую абонентскую плату желающему вступить в переписку присваивался абонентский номер, после чего присылались на выбор три письма. Обязательное условие — анонимность. Редакция брала на себя право тщательно изучать и даже исправлять письма, чтобы в них не содержалось ни конкретных имен, ни названий населенных пунктов.

Если три адресата, подобранных редакцией, не подходили, абонент вновь вносил деньги, и ему присылали другие письма. Так, методом проб и ошибок, подбирались пары, вступающие в переписку. Ни по штемпелю, ни по конверту адресаты не могли определить, откуда им пишут, — редакция рассылала все послания в фирменных конвертах со своего адреса. Это немного тормозило сроки доставки, но надежно оберегало от нежелательных контактов. В заявке абонент указывал, с кем ему предпочтительнее переписываться — с мужчиной или с женщиной. Вот, собственно, и все.

Через неделю Хелен получила толстый конверт с тремя письмами и карточку со своим абонентским номером — 2918. Из предложенных писем ей подошел второй вариант. Абонент номер 8479.

…Ужасно хочется угадать, какая вы. Нет, внешность — это ерунда, внешность может быть любой. Истина где-то внутри, там, где помещается странная субстанция по имени душа. Я не понял этого — вы знаете, о чем я. Элементарно купился на ангельскую внешность и невинный взгляд.

Вы совсем другая, я знаю это наверняка. Вы образованны, хорошо воспитаны. Возможно, у вас было довольно трудное детство и в юности вам приходилось много работать, чтобы прокормить себя, но в вас заложили хороший багаж знаний — это видно по стилю ваших писем. Я очень люблю классическую литературу — и вы словно сошли со страниц моих любимых романов. Знаете, вы можете писать мне всякие глупости, ерунду, на которую люди сейчас почти не обращают внимания, а ведь именно из нее составляется человеческая жизнь. Какую музыку вы слушаете по утрам, а какую — вечером? Что любите из еды? Какое вино — белое или красное? Гуляете ли вы по пригороду, когда солнечно, или вам безразлична погода? Есть ли у вас дома какие-то животные? Пишите, друг мой, пишите. Сейчас, когда все самое тяжелое и неприятное мы друг другу рассказали, страшно испугаться собственной искренности, снова замкнуться в себе. Или понять вдруг, что именно теперь говорить стало не о чем…

…Мне приятно читать ваши предположения насчет меня. Скажу честно — я вовсе не так хороша, как вы меня описываете. В этом виновата, прежде всего, я сама. Опустила руки, смирилась, поплыла по течению — подойдет любое из определений. Что же насчет затухания интереса — если бы вы знали, ЧТО для меня ваши письма! Только благодаря им я не погрузилась полностью во мрак отчаяния, не закаменела в бесконечной жалости сама к себе. С чего же начать?

Долгое время я вообще не любила и не понимала музыку. Сейчас полюбила джаз. Блюзы — только не очень грустные. Мне нравится заводить старые пластинки, их шуршание прибавляет мелодии шарма.

Я не очень-то слежу за собой, в наше время, время спортивных и подтянутых фотомоделей, меня можно считать опустившейся и совершенно неухоженной. Больше всего мне нравится носить старые джинсы и растянутые футболки — прежде всего потому, что только в них я и влезаю.

Я не люблю гулять по пригородам, потому что вся моя жизнь прошла в одном из них. С куда большим удовольствием я погуляла бы по большому городу, рассмотрела бы его, наконец, сходила бы в театр, музей, в цирк! Я люблю цирк. Там нет ни времени, ни реальности, зато чудеса родятся прямо из опилок.

Я невысока ростом, скорее толста, нежели изящна, у меня самое обычное лицо, светлые глаза и светлые волосы. Можно сказать, что я типичная англичанка.

Книги… С ними сложно. Я всю жизнь — а мне скоро тридцать — думала, что ненавижу их. Понимаете, так сложилось, что женщина, воспитавшая меня, в буквальном смысле слова заставляла меня читать пинками и угрозами. Очень она была эксцентричная, эта женщина. Я боялась ее и потому читала покорно и честно — от корки до корки. Потом она меня заставляла рассказывать содержание, и если это мне удавалось, то она разрешала поставить книгу на полку и больше к ней не возвращаться. Знаете, а недавно я вдруг сама начала перечитывать эти книги, да еще и с восторгом!..

…Моя мать была мне настоящим другом, а вот с отцом отношения не сложились. Я не думаю, что отцу вообще кто-то нужен, кроме него самого. Вы писали про книги — я обожал читать.

Меня не надо было заставлять, наоборот, мама вечно вытаскивала меня из-под одеяла, где я с фонариком читал что-то про пиратов, про космос или про великие открытия. Я сердился на нее, потому что в книгах мне все казалось настоящим, не то, что в жизни.

А в жизни я был хлюпиком. Когда меня отдали в частную школу, выяснилось, что я самый тощий и самый дохлый из всех учеников моего класса. Таким обычно приходится тяжелее всего — их лупят и старшие, и, так сказать, сокамерники. Вот там меня и спасла начитанность. Я стал Тем-Придурком-Который-Рассказывает-Клевые-Истории, и это избавило меня от крупных неприятностей, в первую очередь от побоев. По вечерам я рассказывал в спальне романы Стивенсона и Диккенса, Вудхауса и Ивлина Во, а по утрам пожинал заслуженные лавры в виде дополнительного компота или разрешения списать математику — она мне не давалась никогда.

В мамином роду никто не умел копить деньги. Тратить — пожалуйста, на свете есть масса вещей, ради которых можно отдать золотые горы, но копить деньги во имя того, чтобы копить… Наверное, я нескромен, да? Тогда прошу прощения.

Меня всю жизнь пытались пристроить к какому-то делу, заставить работать, в смысле — зарабатывать, а я сопротивлялся изо всех сил. Нет, я не белоручка и не лентяй, я отлично смог бы заниматься любым ремеслом, если бы мне потребовалось прокормить себя и своих близких, но, поскольку денег у нас в семье хватало, я очень хотел учиться, путешествовать, влюбляться, встречаться с друзьями. Я понимаю, мужчина должен быть серьезнее и практичнее, но что же я мог поделать с собственной натурой?..

…Уж извините, что я опять сбиваюсь на тему, с которой вроде бы покончено, но приходится, потому что в моей жизни не было ничего особенного, кроме моей любви. Я упала в нее, как в омут, и тысячу лет с тех пор для меня не существовало ни мира, ни людей, ни увлечений, кроме одного — моего мужчины. Пожалуй, только сейчас я начинаю понемногу оживать, оттаивать, приходить в себя и интересоваться хоть чем-нибудь еще…

В начале декабря в Эшенден приехал яркий фургон с абстрактными и потому немного пугающими рисунками на борту. Миссис Клоттер выглянула в окно очень вовремя — фургон как раз сворачивал с главной улицы на аллею, ведущую к дому Стоунов. Миссис Клоттер заметалась в поисках теплого пальто.

Уже почти три месяца миссис Клоттер жила в условиях полного информационного вакуума относительно Хелен Стоун. После встречи в супермаркете достойная особа тщетно пыталась проникнуть в дом Стоунов — но туда, по всей видимости, была допущена только балаболка Барлоу, и потому миссис Клоттер оставалось бродить вокруг забора и гадать, чем же занимается в своем мрачном, похожем на склеп обиталище растолстевшая и опустившаяся Хелен Стоун.

Немудрено, что при виде фургона миссис Клоттер развила поистине сумасшедшую скорость, но годы брали свое, и потому она успела застать только самый конец процесса — в дом уже занесли несколько продолговатых коробок. Несли их два дюжих парня, значит, коробки были тяжелые. Миссис Клоттер метнулась к водителю.

— Это что же вы такое возите? Какая-то распродажа?

Усатый немолодой дядька в кепке окинул въедливую старушенцию ленивым взглядом. Уж больно она напоминала ему его тещу, а порядочные люди его тещу напоминать не могут! Водитель зевнул и лаконично изрек:

— Металлоконструкции.

Миссис Клоттер несколько опешила. Металлоконструкции у нее ассоциировались в основном с опорами моста и железнодорожными рельсами, но при чем здесь Хелен Стоун?

— А… какие именно?

Точно теща, решил водитель. Та тоже как пристанет — аж зубы сводит.

— Сварные.

— То есть их варят?

— Не-а.

— Как это?

— Сваривают.

— Понятно. Но ведь вы их продаете?

— Ну.

— А если я хочу их купить?

— Купите.

— Как же я их куплю, если я не знаю, как они называются?

— А зачем вам покупать то, о чем вы не знаете?

Миссис Клоттер замерла, сраженная убийственной логикой, а потом решила зайти с другого бока, со стороны, так сказать, рекламной.

— Разве ваша фирма не заинтересована в новых покупателях?

— Не-а.

— Как это? Почему?!

— А у нас их и так полно.

В этот момент из дома выкатились оба грузчика, споро погрузились в машину, и усатый завел двигатель, после чего высунулся в окошко и сообщил миссис Клоттер:

— И вообще, мамаша, у вас от наших металлоконструкций инфаркт может случиться! Всего хорошего.

И уехал, негодяй такой! Миссис Клоттер немного поглядела фургону вслед — с возмущением, потом на дом Хелен — с надеждой, потом обреченно вздохнула и поплелась домой.

9

В гостиной было невозможно повернуться. Хелен сидела на диване и с мрачным отчаянием смотрела на сваленную перед ней гору блестящих металлических деталей, изредка переводя взгляд на толстую тетрадь инструкций по сборке.

Все дело в том, что парни, привезшие ее заказ, оказались неожиданно молодыми и симпатичными. Будь они обычными работягами средних лет, ничего плохого не произошло бы, но они были ее, Хелен, ровесниками, возможно, чуточку младше. Оба плечистые, загорелые, веселые, в чистых белых футболках и фирменных синих комбинезонах — они посмотрели на открывшую им дверь Хелен с вежливым равнодушием. Так смотрят молодые люди на женщин среднего возраста, годящихся им в матери и потому не представляющих никакого сексуального интереса.

Хелен отступила, давая им пройти в дом, и тут увидела свое отражение в створке платяного шкафа.

Толстая тетка с отвисшим пузом и немытой головой. Мешковатые джинсы, несвежая футболка. И никакого, ну совершенно никакого эффекта от этих дурацких пилюль не наблюдается!

Тут требуется кое-что пояснить.

Воровато переписывая телефон и адрес редакции, Хелен Стоун действовала в основном инстинктивно. Разум ее находился в дремотном состоянии, чувства едва тлели в разбитом, как она считала, вдребезги сердце.

Возможно, ее задели слова Люсиль — насчет того, что такие, как Хелен, никогда не решаются на отчаянные поступки. Подруга сказала это не обидно, не с обличением, а как-то равнодушно, словно о чем-то само собою разумеющемся. Вполне естественно, что Хелен немедленно захотелось возразить, но как?

Нельзя утверждать, что Хелен бросилась писать первое письмо той же ночью, после ухода Люсиль Барлоу. Сутки она выдержала, но любопытство точило ее, как жучок подтачивает старинный дом, и к концу следующего дня Хелен точно знала, что письмо напишет.

Вся неделя прошла в поистине томительном ожидании, как писали в старинных романах, которое сменилось почти лихорадочным восторгом, когда желтоватый конверт с логотипом газеты «Связующая нить» — две разорванные половинки сердца, между которыми взмывает голубь в залихватском кепи почтальона — обнаружился в кипе газет и счетов за электричество и газ.

Выбрать оказалось просто. Абонент 8479 писал легко и непринужденно, но его стиль был стилем века девятнадцатого, а Хелен за последнее время пристрастилась к этой литературе. Чувствовалось, что пишет человек образованный, нестарый, с чувством юмора, немного смущенный собственным двусмысленным положением, но и отчаянно нуждающийся в собеседнике. Все это Хелен поняла как-то мгновенно, хотя и не была, подобно Люсиль Барлоу, дипломированным психологом. Искренность чувствуется сразу — и Хелен поверила незнакомцу. Поверила и доверилась.

Первые письма были пробой пера, попыткой нащупать точки соприкосновения, выработать собственный стиль. А потом как-то сразу, почти одновременно, они начали исповедоваться друг другу. Это оказалось даже легче, чем с Люсиль. Абонент 8479 не знал прежнюю Хелен Стоун, не видел нынешнюю, но был готов сопереживать. Это оказало на израненную душу Хелен удивительное воздействие.

Она словно очнулась от глубокого и тяжкого сна. Едва ли не впервые за эти несколько месяцев взглянула на себя в зеркало критическим взором. И ужаснулась.

Из зеркала на нее тупо и сонно смотрела толстая тетка средних лет, хотя Хелен еще не исполнилось двадцати восьми. Белокурые локоны превратились в тусклые пряди мышиного цвета. Кожа на лице была бледной, нездоровой и нечистой.

Она вдруг на секунду представила себе далекое будущее. Вдруг однажды переписка перерастет в нечто большее и они с незнакомцем решат встретиться? Да он же просто шарахнется от нее или будет отводить глаза, мямлить и стараться поскорее закончить свидание. И уж будьте уверены, после этого никаких писем писать не будет!

Последняя мысль холодом прокатилась по позвоночнику, и Хелен вдруг поняла, что больше не выдержит, если одиночество вновь навалится на нее своей беспросветной тоской.

Хелен лихорадочно заметалась по дому в поисках забытой и заброшенной косметики. Привести себя в порядок, встряхнуться, вспомнить о том, что она молода и привлекательна… Сделать хоть что-нибудь!

На протяжении целой недели она отмокала в горячих ваннах, принимала — со сдавленным визгом — контрастный душ и перепробовала на себе все имевшиеся в наличии косметические маски и пилинги. В результате смягчилась кожа, исчезли синие тени под глазами, а волосы вновь заблестели ровным здоровым блеском. Однако правде следовало смотреть в глаза — весь положительный эффект убивался одним-единственным обстоятельством: лишним весом.

В борьбе с этим врагом Хелен явно проигрывала. Единственное, что она поняла почти сразу: стройные тетки с фарфоровыми зубами, жизнерадостно вещавшие с экрана телевизора о великолепных результатах различных диет, нагло врут. Ни кефирная, ни яблочная, ни водная диеты не принесли ничего, кроме отвратительного сосущего чувства голода, головной боли и бессонницы. На третью ночь бессолевой диеты, состоявшей из огурца на завтрак и полутора литров минеральной воды на обед и ужин, Хелен, словно сомнамбула, пробралась на собственную кухню, открыла холодильник и с мстительным удовольствием зажарила себе огромную яичницу из пяти яиц, с беконом, сосисками, кетчупом и майонезом. Запив все это чуть ли не литром молока, она почувствовала, что сейчас умрет от удушья.

Потом настал черед чудодейственных средств для похудания. У Хелен хватило ума отвергнуть революционные методы («10 килограммов за два дня!»), но реклама некоторых, исключительно растительных и минеральных средств заставила ее поддаться на уговоры рекламных брошюр. Хелен сделала заказ по почте, еще не зная, что в этот самый момент вокруг нее сомкнулся капкан сетевого маркетинга.

Пробный пузырек вытяжки из какой-то исключительно редкой раковины моллюска с непроизносимым названием, обитающего только на одном крошечном коралловом атолле в Тихом океане, она получила в комплекте с солидной стопкой рекламных брошюр. Все они содержали в себе в основном восторженные отклики бывших подруг Хелен по несчастью, авторитетные суждения профессиональных врачей и — маленькими буковками — сообщения о том, что данные препараты не являются лекарством, а потому фирма-производитель не гарантирует стопроцентного успеха. Девяностопятипроцентный — пожалуйста! А сто — нет, они хотят смотреть правде в глаза.

С вытяжкой из раковины вышла осечка. Видимо, Хелен, как и предупреждали производители, попала в те самые несчастные пять процентов, которых никакое средство не берет. Однако уже следующая партия брошюр призвала Хелен не отчаиваться и попробовать принципиально новый препарат не фармакологического, а, так сказать, механического действия.

Маленькие таблеточки — по уверению создателей, — попадая в желудок Хелен Стоун, начинали с бешеной скоростью всасывать в себя лишние жиры, шлаки, отходы и все остальное, обеспечивая равномерное и интенсивное похудение, а также общее оздоровление и омоложение. После трех дней приема Хелен заполучила изжогу и проблемы с пищеварением, впала в черную меланхолию и провела прямо у себя на кухне опыт: налила в стакан горячей воды, плеснула в нее растительного масла, насыпала ложку соли и бросила в получившуюся бурду чудесную таблеточку. Опять-таки, согласно аннотации, уже через десять минут таблеточка должна была увеличиться в размерах, одновременно поглотив в себя жиры и шлаки.

Что интересно, таблеточка даже не растворилась. Так и лежала на дне стакана, а когда Хелен в ярости выплеснула экспериментальную бурду в раковину, издала звук камушка, упавшего на дно металлической кастрюли.

Хелен Стоун обозвала сама себя дурой, фирму — жуликами, отослала начатую упаковку и начала смотреть передачи о здоровом образе жизни. Однако сетевой маркетинг не унимался. Последним приобретением Хелен стали растительные капсулы из Китая, изготовленные по рецепту древних лекарей при дворе императора династии Тан. Или Мин. С ними усталая жертва сетевиков примирилась хотя бы потому, что капсулы оказались обычным слабительным.

Обиднее всего было то, что никакого внешнего эффекта все эти таблетки, экстракты и пилюли не давали, оставалось только надеяться, что на самом деле в организме Хелен на полную катушку запущен процесс полного оздоровления.

Люсиль Барлоу посетила Хелен на излете кампании по похудению, острым глазом заметила упаковку с иероглифами, спрятанную впопыхах за банку с кофе, но виду не подала, а принялась трещать без умолку. Рассказала все местные новости, пару смешных историй со своей новой работы, а уже перед уходом заметила:

— Представляешь, миссис Паркинсон с Розовой улицы попала в больницу с пищевым отравлением.

— Да что ты! Чем же она так?

— Ох, такая глупость, даже стыдно рассказывать. Одним словом, у нее… ну, сложный возраст. И она влюбилась.

— Миссис Паркинсон?!

— Говорю же, сложный возраст. Короче, он моложе ее на восемнадцать лет, и она решила омолодиться. На пластическую операцию у нее нет денег, так она выписала себе кучу восточных средств и стала пить их горстями…

Хелен с подозрением уставилась на подругу, но Люсиль и бровью не повела.

— …И вот результат! Еле откачали. А все потому, что нынешние дамы хотят стать фотомоделями, не вставая с кресла. Но ведь так не бывает, сама понимаешь. Калории можно сжечь только одним способом — физической нагрузкой. Наши бабушки это знали, потому и ездили на велосипедах и собирали рассыпанные спички. Бедная миссис Паркинсон. Ну все, пока.

Результатом этой встречи с Люсиль стал заказ велотренажера. Именно его и доставили в дом Хелен Стоун в расписном фургоне.

К этому времени переписка с абонентом 8479 шла уже полным ходом. Все самое трагическое из собственной жизни они уже друг другу поверили, теперь пришел черед более мирных тем. Хелен и ее неведомый адресат знакомились все ближе, узнавали о пристрастиях друг друга, предпочтениях в музыке, книгах, еде, спорте, живописи — одним словом, прекрасная дружба все крепла и крепла.

Занятия на велотренажере, поначалу обеспечившие Хелен постоянную и сильную боль во всех без исключения частях тела, неожиданно начали давать результаты. Однажды, вынося мусор, она едва не шагнула за порог не только своего дома, но и собственных джинсов, и только тогда обратила внимание на то, что они давно уже перестали врезаться ей в тело и давить на талию, болтаясь отныне где-то в районе… скажем, бедер.

Появившаяся в выходные Люсиль мимоходом сообщила, что ее кузина Сесили, манекенщица из Ланкашира, совсем свихнулась на собственной фигуре и по утрам бегает в резиновых трусах, чтобы обеспечить «проблемным зонам» «парниковый эффект». Хелен навострила уши — и к вечеру того же дня «парниковый эффект» её проблемным зонам обеспечивали целлофановые пакеты, намотанные на эти самые зоны.

Самое же интересное, что вся эта битва с собственным телом начала доставлять Хелен истинное удовольствие. Увидев воочию результаты, она приободрилась, приободрившись — начала думать о будущем. Нет, она вовсе не стремилась как можно скорее увидеться со своим анонимным другом, но он превратился для нее в некий символ, в далекую мечту, ради которой отныне и совершались все подвиги.

Вскоре — а именно через три месяца после начала интенсивных занятий — Хелен Стоун вернулась к своей прежней форме. Пицца и кока-кола были с презрением отвергнуты, на их место пришли салат, парное мясо и соки. Исчезли апатия и лень, теперь Хелен чувствовала себя сильной, бодрой и готовой к разнообразным свершениям.

Люсиль, с удовольствием наблюдавшая за преображением подруги, не дремала. Однажды за чаем она вдруг наморщила свой задорный носик и подозрительно огляделась.

— Фу!

— В каком смысле — фу?

— Тут… чем-то пахнет. Сильно.

— Не говори ерунды. У меня в холодильнике мышь повесилась. Мусор я выношу каждый день.

— Да нет, не протухло, а как-то… слушай, дом отсырел, вот что это такое.

— Люсиль, ты фантазерка. Что это он не отсыревал все пятьдесят лет, а сейчас взял и отсырел?

— Ха! А знаешь ли ты, что дома, в которых не живут люди, разрушаются всего за пару лет?

— Так я же живу!

— Ты живешь в спальне на первом этаже, в гостиной и на кухне. Кстати, в гостиной, где стоит твой паровоз, пахнет как в спортзале. А второй этаж и вовсе пустой. Ты туда хоть раз поднималась?

— Там свалка.

— Так разбери ее.

— Для этого понадобится экскаватор. А что, сильно пахнет?

— Ну сейчас же зима, окна закрыты… Ладно, побегу, масса дел. Может, в следующий раз ты ко мне? Мама с папой будут рады.

— Спасибо. Возможно. Лучше пока ты заходи. Я как-то отвыкла от людей…

После ухода Люсиль Хелен в задумчивости походила по первому этажу дома, принюхиваясь и недоуменно пожимая плечами. Вроде бы ничего особенного, хотя воздух, конечно, спертый… И второй этаж — она действительно туда совсем не поднимается, а ведь именно там ее детская комната, там же спальня родителей, маленькая игровая. Там же и комната тетки Сюзанны, вот уж где бардак, наверное…

Хелен легла спать, и во сне ей привиделся ясный весенний день, живые, смеющиеся мама и папа, дождь из вишневых лепестков и ощущение счастья. А потом приснился Клайв. И они занимались любовью.

Во сне Хелен была и похожа, и не похожа на себя в жизни. Она не видела себя отчетливо и ясно, скорее, это были ее ощущения от себя самой.

Волна белокурых волос, небывало длинных и густых локонов укрывает ее, словно плащом. В темноте жемчужным блеском светится нагое тело.

Вокруг темно и как бы ничего нет, но разгоряченная кожа ясно ощущает что-то мягкое и теплое — не то летний луг, напоенный солнцем за день, не то необъятное любовное ложе, застеленное теплым мехом какого-то животного, не то мох в сосновом лесу…

Клайв лежит рядом с ней, его сильные руки обнимают ее, его тело прижимается к ее телу, и она ясно видит его лицо — такое любимое, красивое, смуглое лицо корсара, и горят на этом лице темные костры его глаз, а в них — любовь и страсть.

Руки мужчины скользят по телу женщины, ласкают, настаивают на чем-то, изучают, поглаживают, стискивают…

Губы слились с губами, дыхание стало учащенным — и единым, и вот уже кровь закипает в их жилах… И становится общей, как и биение сердец сливается в один ровный глухой гул.

Золотые искры вспыхивают под стиснутыми веками, на припухших, искусанных губах рождается счастливый стон — ее, его? Глаза у той Хелен, во сне, тоже закрыты, но лицо Клайва все равно видно отчетливо, словно этот образ впечатался навеки в ее мозг, ее сердце, ее душу.

У него большие, сильные, теплые руки, она отдается их ласкам с восторгом, упоением, она словно плывет в теплых волнах невидимого океана, и качка становится все сильнее, дыхание перехватывает, и вот уже сплетенные тела любовников возносятся на немыслимую и невидимую вышину, туда, к звездам, и небо распахивается навстречу океану, такое же невидимое и бездонное, но они точно знают, что это небо, потому что нет ни границ, ни тверди, ни времени, ни пространства…

Есть только жар, расплавляющий кости и плоть, есть пожар вместо крови, но этот огонь не обжигает, он врачует, и, словно сказочные фениксы, мужчина и женщина вновь возрождаются из этого пламени, счастливые, оглушенные, растерянные, невинные, как в первый день творения их мира, и то, что было единым, вновь разделяется, женщина чувствует руки мужчины, и мужчина обнимает тело женщины…

А потом они обрушиваются с этой немыслимой высоты, падают во тьму, туда, где свет, и свет этот вспыхивает под сжатыми веками немыслимой простотой Истины, но вспышка эта коротка — а может быть, длиннее вечности, но она гаснет, и тогда они снова принимаются искать ее, искать сосредоточенно и нежно, отчаянно и бережно, доверчиво и осторожно…

Волны невидимого океана выносят их на невидимый берег, и мягкая тьма ласково окутывает их покрывалом из нежности и надежды, и тогда они засыпают, не в силах больше бодрствовать, но и во сне не размыкая счастливых и усталых рук…

Хелен проснулась в слезах и с улыбкой на искусанных во сне губах. Тело у нее болело, словно она всю ночь занималась на велотренажере.

Утро несколько затянулось, потому что Хелен долго не могла прийти в себя после своего сновидения. Странно, она была уверена все это время, что любые воспоминания о Клайве принесут ей только невыносимую боль — потому она и гнала их от себя, — но этот сон даже и воспоминанием не назовешь, настолько он был реален, однако несчастной она себя не чувствовала. Признаться честно, она себя чувствовала так, словно в действительности провела с Клайвом ночь любви. Эротические сны ей раньше снились не часто, либо она их не запоминала, так что сегодняшний оказался сильным и приятным потрясением. Хелен долго стояла под теплым душем, так и этак вспоминая подробности, довела себя ими до полного изнеможения, потом решительно прикрутила горячую воду — и через пару секунд уже от души визжала под холодными струями.

Раскрасневшаяся и бодрая, девушка выскочила из ванной, голышом проскакала в спальню, выбрала самую старую футболку и спортивные трусики, натянула шерстяные носки и спортивные туфли, после чего отправилась на кухню за ведром и тряпками. Вслед за собственным преображением следовало заняться преображением родного дома.

10

Для начала она убрала собственную старую спальню. Больше всего возни было с толстым слоем пыли, покрывавшим все поверхности в комнате, но Хелен не сдавалась. На кровати она оставила только матрас, все простыни, одеяла, подушки, шторы с окон и старенький прикроватный коврик были сброшены с лестницы прямо в гостиную. Позже она развесит их во дворе, благо на улице настоящий, хоть и небольшой морозец.

Вычищенная и вымытая комнатка стала непривычно светлой и пустой. Окна Хелен протерла только изнутри, но и этого оказалось вполне достаточно, так как снаружи стекла успешно отмывали дожди. В Эшендене мало машин, и потому на окнах не скапливаются гарь и копоть.

Встав на пороге, Хелен окинула комнату взглядом. Никакой ностальгии она не испытывала. Здесь уже давно не осталось ни ее старых игрушек, ни школьных дневников, ни безделушек на письменном столе — всему этому пришел конец еще при Сюзанне. Хелен улыбнулась. Возможно, когда-нибудь, совсем в другой жизни здесь появится новый жилец. Тогда по голубым обоям вновь побегут неуклюжие плюшевые медвежата и желтые зайцы с заплаткой на правом ухе, на окне расцветут огоньки герани — плевать, что старомодно, зато весело — и на пол ляжет новый ковер, пушистый и уютный. Возможно, так будет. Не с Хелен — так с кем-то еще. Никогда не возвращайтесь в собственную детскую, если вам некого туда поселить.

Вымыв половину коридора, Хелен с некоторым трепетом толкнула дверь в спальню родителей.

Вот уж где была свалка! Похоже, Сюзанна перенесла сюда абсолютно все ненужные вещи и мебель, которые не влезли, надо полагать, в ее комнату. Старые стулья с продавленными сиденьями, коробки и потертые чемоданы, старинная швейная машинка в углу скрылась под грудой старых пальто. На родительской кровати были сложены пыльные пластиковые пакеты с фотокарточками, и Хелен немедленно забыла про уборку, расчистила себе место на матрасе, уселась по-турецки (два месяца назад об этом и мечтать не приходилось) и стала просматривать фотографии.

Смерть горячо любимых родителей так потрясла ее восемнадцать лет назад, что тогдашняя девочка Хелен, как и всякий ребенок в шоковой ситуации, просто подсознательно отгородилась от всех воспоминаний, как плохих, так и хороших. Теперь со старых фото на нее глядело ее прошлое. И взрослая Хелен больше не чувствовала ни боли, ни страха, только щемящую и нежную грусть по давно ушедшим и любимым людям.

Мама и папа на пороге дома, совсем молодые, еще без Хелен. Папа на велосипеде. Мама в венке из вереска. Мама с малюткой Хелен на руках. Хелен лет пяти, сосредоточенная, немного исподлобья глядит в объектив. Она помнила этот снимок. В тот день у нее был день рождения, и ей подарили новенькое платье, вот это самое, с рукавами-фонариками и земляничкой на кармашке. Платье было красивое, но Хелен всегда стеснялась показывать свою радость, поэтому на подарки, как правило, надувалась, как мышь на крупу.

А вот Хелен хохочущая, веселая, в одних трусах в горошек, верхом на папе. Это их поездка к морю, в Бат. Поехали они на две недели, а солнечных дней выпало всего два или три, вот в один из них и сделан снимок.

Мама, папа и Хелен, все трое с отчаянными лицами. Ее первый учебный день. В школу она шла с ужасом, а родители за нее страшно переживали. Они ведь очень дружили и почти не расставались. В жизни Хелен не было ни нянь, ни детских садов. Мама не работала, папа часто брал работу на дом. Да, школа… Ее светлые волосы заплетены в тугие косички, и от этого выражение лица еще более отчаянное. Первые полгода у нее всегда по утрам были холодные и потные ладошки — от нервов. Потом привыкла…

А вот это последняя фотография. Рождество, после которого мама и папа поехали в Тонбридж за стиральной машиной. На обледенелом шоссе их старенький «жучок» занесло, шины были лысые, и тут из-за поворота вылетел тяжелый грузовик…

Маму от удара вынесло из машины, она получила множество серьезных переломов, и уже в больнице сердце не справилось с болевым шоком. А отец не смог выбраться, потому что столкновение пришлось на его сторону, машину сплющило, раздробив Джону Стоуну позвоночник, а потом она загорелась… Он провел пять дней в реанимации ожогового центра и только перед смертью пришел в себя, чтобы поручить своей непутевой сестре Сюзанне позаботиться о маленькой Хелен.

Сюзанна. Божеское Наказание и Паршивая Овца. Хиппи в шестидесятые, неудавшаяся актриса в семидесятые, спивающаяся стареющая хулиганка в восьмидесятые…

Вот она с отцом, еще молодая. Веселая — смеялись они с папой одинаково. Волосы длинные, перетянуты бечевкой, словно у индейского вождя. Широкие клеша, цветастая блуза, несколько рядов бус на шее… Сюзи Стоун уехала из Эшендена в шестнадцать лет, потому что терпеть не могла идиллический рай английского захолустья. Моталась по всей Англии, писала смешные открытки, иногда сваливалась как снег на голову. Рядом с тихой, домовитой мамой Салли Сюзанна всегда казалась маленьким смерчем, но Хелен пошла характером в мать и своей тетки немного побаивалась. А вот отец свою сестру любил, переживал за нее и никому не позволял злословить о ней.

У Сюзанны ветер в голове гулял, не любила она сидеть дома, да и нечего ей было делать в Эшендене. Попробовав вольной жизни в Лондоне, два сезона проработав актрисой в каком-то театрике, она, кажется, за год до рождения Хелен попыталась найти работу в соседнем Эшенден-Хилле. Но потом у нее случился какой-то роман… Обо всем этом Хелен помнила только из неясных обрывков разговоров родителей, но сейчас эти воспоминания приобретали зловещий смысл. Хелен нахмурилась и стала пристальнее вглядываться в теткины фотографии, едва ли не с ненавистью.

Слова старого Макгиллана о том, что Сюзанна была ее настоящей матерью, казались кошмаром, и потому Хелен снова, как в детстве, старалась забыть о них, однако снова и снова звучали они в мозгу, разрывая ей сердце.

…Она много страдала, не корите ее строго…

…Дитя мое… Сюзанна родила вас от меня…

…Дитя мое бедное! Знаю, вам трудно поверить…

…Добрая женщина! Она сделала все, чтобы ты ничего не знала о своем внебрачном происхождении…

…Несла свой крест. Даже я ничего не знал все эти годы…

…Только два года назад, зная, что умирает, она открылась мне…

Бред! Черный, страшный бред.

Вот фотографии Сюзанны тех лет. Она изменилась. Жестче линия рта, улыбается уже зло, насмешливо, а глаза и вовсе серьезные. Сильно накрашена, глубокий вырез блузки, худощавая, держит сигарету на отлет. В волосах роза. Дама с камелиями. И размашистая подпись через все фото: «Моему брату и единственному другу на свете — от неудавшейся Сары Бернар».

Она приезжала в гости редко и на Хелен внимания почти не обращала. Всегда находила общий язык с мальчишками, позднее защищала от них Хелен, но в этом не было ни капли… раскаяния? Попытки загладить свою вину?

Любила ли ее тетка? Да, пожалуй… любила. Только на свой лад. Она приехала на второй день после катастрофы, то есть так быстро, как только смогла. Тех дней Хелен не помнила, вероятно, из-за шока, но Сюзанна была рядом, это несомненно. И обещание, данное отцу, она выполнила, вырастив Хелен. Вот только… было ли это обещание на самом деле? Неужели подобная история могла произойти в наше время?

Мама не забывалась никогда. Теплые руки, запах горячих булочек и стирального порошка, нежный голос, ладонь на лбу во время болезни…

Папа — друг и защитник, опора и поверенный всех ее детских секретов.

Сюзанна?

Она не могла быть ее матерью! Даже если предположить в бреду, что подобное могло случиться. Ведь потом они прожили с Хелен под одной крышей больше десяти лет, то есть дольше, чем Хелен прожила с родителями. И за все это время она не открылась, ничем не проявила своих материнских чувств? На дворе двадцатый веек, смешно говорить о «тайне внебрачного происхождения». Сейчас это вообще стало едва ли не нормой, пережили бы это и двадцать лет назад. Можно было уехать из Эшендена, да мало ли что еще!

Была ли Сюзанна настолько бессердечной, чтобы так и не испытать материнских чувств к брошенной ею дочери? Но ведь она воспитывала ее. И все ребятишки в школе Сюзанну любили, а дети просто так любить не станут.

Могла ли Сюзанна бросить ее, опасаясь за свою репутацию? Да она сроду за нее не опасалась.

Роди она ребенка, уж скорее, назло всем старым перечницам Эшендена, рассказывала бы на каждом углу, что у нее был роман с самим Макгилланом! И не взяла бы при этом от него ни пенса, потому что горда была, как сам Люцифер.

Нет, что-то здесь не сходится. Но не у кого спросить, поздно, потому что нет больше на свете хулиганки Сюзанны, нет и мамы с папой, никого нет у Хелен Стоун, никого и ничего, кроме старого дома, нового велотренажера, горячих снов да горьких воспоминаний.

Хелен вытирала кулаком злые слезы, катящиеся по щекам. Насмешливая, сердитая Сюзанна смотрела на нее со старой фотографии, словно злорадствуя — вот тебе загадочка, тихоня, решай, как хочешь.

Хелен размахнулась и швырнула карточку на пол, заставляя себя злиться на Сюзанну. Не была она ей никакой матерью! Мать не будет продавать свою дочь, а Сюзанна именно это и проделала на том проклятом вечере, когда все наряжала Хелен да по плечам ей волосы распускала!

Что ж, внезапно возразил проснувшийся внутренний голос, а ведь ты оказалась ничуть не лучше. Сюзанна, как ни крути, пристроила тебя на хорошую денежную работу, да и до этого — вырастила тебя, дала образование. А ты, уехав в Лондон, даже ни разу не написала ей, не прислала весточку. О смерти ее — и то узнала от миссис Клоттер, два года спустя. Чем же ты лучше, Хелен Стоун?

В одном Сюзанне не отказать: никогда в жизни она не хотела казаться лучше, чем была на самом деле. Вот хуже — возможно, эпатаж она обожала. Но строить из себя праведницу — нет, это не про Сюзанну. И умерла она в этом доме одна, всеми брошенная, но наверняка не сломленная.

Хелен тряхнула головой, с шумом шмыгнула носом, размазала по грязным щекам остатки слез и с удвоенной энергией принялась за уборку. Комнату родителей следовало освободить от хлама.

В пять часов — священное для англичан время — Хелен сделала перерыв и даже позволила себе огромный бутерброд с ветчиной и стакан молока. Пока отдыхала, смотрела в окно кухни и тихо гордилась собой.

Спина гудит и дрожат пальцы, но на заднем дворе высится пирамида из пластиковых мешков с мусором, на веревках по всему двору проветриваются одеяла и ковры, гудит в ванной стиральная машина, забитая постельным бельем, а комната родителей сверкает чистотой. Завтра Хелен повесит туда белые занавески, застелет кровать хрустящими простынями и бросит на отмытый до блеска пол старую медвежью шкуру. До конца недели разложит по альбомам старые фотографии. На сегодня осталась еще комната Сюзанны, это надо сделать, потому что с первого этажа мусора будет немного, а контейнер для мусора она уже заказала на завтрашнее утро, так что освободить логово тетки надо обязательно. Вымыть можно и завтра.

С этими благочестивыми и в высшей степени хозяйственными мыслями отдохнувшая Хелен отправилась наверх, с удовольствием касаясь отмытых с хлоркой перил старой лестницы.

Перед дверью тетки она помедлила, внутренне ужасаясь тому, что ей предстоит увидеть. Да там сигаретным пеплом все наверняка завалено выше плинтуса…

Хелен стояла на пороге комнаты тети Сюзанны, и больше всего ей хотелось ущипнуть себя за что-нибудь чувствительное.

Пыль здесь, разумеется, была, но в гораздо меньших количествах. Потому что вся мебель, аккуратно расставленная в комнате, была заботливо укрыта холщовыми чехлами, включая и старинный шелковый абажур на великолепной, слегка потемневшей бронзовой лампе, изображавшей греческую нимфу. В свое время об ноги нимфы тетка тушила сигареты. Ковер был аккуратно свернут и вплотную придвинут к кровати, на которой не было никаких одеял и простыней, только такое же холщовое покрывало.

Изящное трюмо в углу комнаты, письменный стол у окна. Книжный шкаф, набитый книгами в старинных, коричневых с позолотой переплетах. У камина — кресло, возле него скамеечка для ног. Прикроватная тумбочка, на ней изящный ночник и кабинетные часы. Идеальная комната идеальной пожилой дамы, отлучившейся надолго и потому позаботившейся о сохранности мебели.

Хелен судорожно пыталась вспомнить, как эта комната выглядела раньше, но не могла. Она не часто заходила к тетке, только за книгами, да и то Сюзанна обычно сама выдавала ей нужный том, а потом забирала и ставила на место. Во всяком случае, здесь всегда было накурено и пахло индийскими ароматическими палочками — дань памяти хипповской юности Сюзанны. Ковер был тоже индийским, пестрым и разноцветным. Верхний свет тетка не любила, предпочитала настольные лампы, наверное, потому Хелен и не могла толком припомнить, как выглядела эта комната…

О том, что здесь кто-то болел и умер, напоминал лишь слабый, почти неразличимый запах лекарств, еще витавший в воздухе, да черный газовый шарф, наброшенный на зеркало.

Хелен на негнущихся ногах шагнула в комнату, медленно пошла вдоль стены. От ее шагов приоткрылась вдруг дверца стенного шкафа, и девушка едва удержалась от крика — таким неожиданным было это движение в торжественно-неподвижной комнате.

В шкафу висели вещи, которые она отлично помнила. Кожаная куртка Сюзанны. Несколько пар брюк — юбки она не любила, если только широкие, цветастые, почти цыганские. Пиджаки и жакеты. Шерстяные пуловеры. На отдельной распялке — несколько цветных шалей. Внизу была аккуратно расставлена обувь, не очень много, пары четыре. Из шкафа исходил слабый аромат лаванды.

Кто мог это сделать? Кто навел порядок после смерти тетки? Хелен вновь почувствовала холодок, бегущий по позвоночнику.

Она подошла к окну и машинально дернула за специальный шнур — его Сюзанна приделала к форточке, чтобы не вставать каждый раз ногами на стол. Свежий морозный воздух ворвался в комнату, остудил пылающую голову девушки. Чуть шевельнулся газовый шарф на трюмо. Хелен машинально потянула чехол, которым был накрыт письменный стол.

Зеленое сукно она помнила. И бронзовый письменный прибор в виде древнеегипетской ладьи с восседающим в ней фараоном — пресс-папье. Только раньше этот стол всегда был завален раскрытыми книгами, газетами, пустыми сигаретными пачками, пепельницами с окурками, жестянками из-под пива, картами, кроссвордами, бусами и прочей дребеденью, а теперь на нем царил идеальный порядок. И лежала прямо посреди него небольшая тетрадь в потертом кожаном переплете. А поверх нее слегка пожелтевший листок бумаги.

Четкий, стремительный почерк, похожий на косые стрелы осеннего дождя. Такой же, как на фотографии.

«Моей племяннице Хелен, если она вернется в этот дом».

Хелен взяла тетрадь, повернулась и пошла к креслу. Сдернула чехол с шелкового абажура, зажгла лампу, и комната осветилась мягким оранжевым светом. Хелен сняла чехол с кресла и опустилась в него. С каждым появляющимся на свет предметом мебели комната медленно оживала, теплела, и странное оцепенение; охватившее девушку вначале, постепенно исчезало. Хелен открыла первую страницу и начала читать.

…Дурацкое и утомительное дело — вести дневник. Все девицы в этом городе сменили уже по десятку тетрадей, а я все мурыжу этот один…

…Меня тошнит от этого города и его достославных жителей. Вот их предки точно были обезьянами, причем очень недавно. Битву при Гастингсе и Азенкуре они пересидели в соседнем болоте, после чего поклялись рожать только самых тупых и бестолковых детей в мире, чтобы совсем ни к чему их было не приспособить — только жрать и спать…

…Родители против, разумеется, но Джонни сказал, что я молодец. Сам он не особенно торопится уезжать из Эшендена, да и с Салли Комбс у них вроде закрутилось… Так что — прости-прощай, мой старший братец, еду в Лондон одна. Не знаю, выйдет ли из этого что-либо путное, но жить в этом болоте не могу…

…Всегда лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что мог бы, да не решился…

…Отличные ребята, живем в Сохо, квартирка крошечная, но мы поместились. Завтра едем в Вудсток, там будет клевейший фестиваль и много наших…

…К черту войну, надо просто любить…

…Сегодня приходил один фрик. Он из Системы, но выглядит типичным фриком. Я долго думала, почему. Поняла: нельзя в сорок лет вести себя, как будто тебе шестнадцать. Этот чувак родился до Второй мировой, а косит под подростка. Мне начинает надоедать…

…Поступила в труппу Марвина, здесь же в Сохо. Живу наконец-то одна. Никаких тебе песнопений по ночам и косяков вместо завтрака. В театре довольно забавно, этот Марвин называет себя певцом авангарда и обожает русскую драму. А я почитала — и чуть не взвыла. Долгие разговоры и душевные страдания по поводу: повесился ли уже Николай в сенях или нет. Марвин говорит, наша постановка взорвет Лондон. Посмотрим. Для начала мне велено освоить гимнастический мостик, гимнастический шпагат и гимнастическое сальто…

…Поменяла труппу, но не поменяла образ жизни. Все страшно надоело, еду к Джонни и Салли. Они ждут первенца, так что надолго я не задержусь, но передохнуть от этого бардака нужно…

…Я-то его помню рыжим мерзавцем, который всем давал деньги в долг под проценты, а теперь он вполне ничего, особенно после третьей рюмки. Только глазки бегают. Да хрен с ним, от меня не убудет. За свою богатую на мудаков жизнь я с кем только не спала — и с гуру, и с гениями, и с пророками, и с бандитами. Будет хоть один капиталист. Кстати, ничего особенного. Мастер скоростного спуска…

…Салли по утрам тошнит от беременности, а меня — от Эшендена. Значит, пора уезжать. В Эдинбурге открывается фестиваль театра-модерн, поеду, может, встречу кого…

…Джонни родил ужасно смешную девчонку — в кудряшках и ямочках. Орет непрерывно, но Салли от этого прям расцветает. Джонни счастлив и влюблен, а я рада, что они рады. Малявку назвали Хелен, в честь нашей мамы…

…Давно не писала, потому что веду разгульный образ жизни. А что еще остается? Бесплодная женщина подобна тернию в поле, смоковнице засохшей и гробу повапленному. Ездила к нашим, но долго не выдержала — элементарная зависть заела. Малявке стукнуло семь, она идет в школу. Я смотрела на них троих — Джона, Салли и Хелен — и вспоминала нас с Джоном. Раньше мы с ним были вот так же — одно целое, и весь мир по барабану. А теперь они — одно целое. А я, стало быть, по барабану…

…Нет больше моего Джонни…

…Я все пытаюсь понять, как это. Он мой старший брат, мы вместе выросли, он так любил своих Девчонок, и вот теперь это только холмик на кладбище… А Салли? Она ведь в него влюбилась в семь лет — и до самого конца. Но страшнее всего смотреть на маленькую. Ты не волнуйся, Джонни, я все сделаю, как обещала. Я ее не брошу, но только, боюсь, хреновая из меня опекунша…

…Хорошая девочка, умная, добрая, немного робкая — или это я так одичала? Читает, разумеется, всякую мутоту про Барби, но это мы вылечим. Надо сходить в школу и вставить фитиль старым кошелкам…

…Колледж с отличием — это прекрасно, но в Эшендене крайне узкое поле деятельности. Эх, девочке бы побольше смелости, но она привыкла подчиняться. Впрочем, после того, что она пережила, это нормально. Боюсь, она так и не смогла оправиться от шока, а из меня очень плохая мать-наставница…

…Боли все отчетливее, но джин — великолепный анальгетик. Доктор сказал, что мне осталось недолго. И что именно из-за этой дряни я и не могла иметь детей. Будь оно все проклято…

…В моей нетрезвой голове родился прекрасный, хитроумный и абсолютно безнравственный план. Нужно только напрячь все свои актерские способности…

…Все злодеи склонны к мелодраме. Д.М. проглотил мою безумную балладу, не поморщившись. Какая все-таки удачная мысль пришла мне в голову, и как хорошо, что именно двадцать четыре года назад мы с ним оказались в одном стогу сена!..

…Хелен уезжает…

…Писем от девочки нет, но я не удивлена этому. Она так и не смогла примириться с потерей родителей, а я как бы занимаю чужое место. Да и слишком мы разные. Так же ко мне относилась ее мать, Салли. Жаль, да прошло мое время. Доктор крайне удивлен, что я все еще жива. Господь, если тебе не противно слушать такую грешницу, как я, — пожалуйста, пошли Хелен счастья и много детишек…

…Завтра ухожу в больницу, чтобы оттуда двинуть прямо на небеса. Это фигура речи, на небеса меня не возьмут. Сегодня прибралась у себя в комнате, на большее нет сил. Очень болит. Я практически круглые сутки на лекарствах, а жаль — рюмочку на ход ноги я бы хлопнула. Не хочу подыхать дома — вдруг девочка еще вернется сюда? А меня ведь хватятся не скоро — некому и незачем. Ничего. Эту тетрадь оставлю здесь. Если Хелен вернется — прочтет, возможно, простит. Если не вернется — что ж, значит, она нашла свое счастье…

…Прощай, маленькая. Джонни, Салли — до скорой встречи. Мама, папа, я иду…

…Ах, как странно в хрустале Отражаются светила И является во мгле Незарытая могила. Для чего, ах, Боже, ах, Ничему не повториться? На негнущихся ногах Опрокинутые лица. Раздробились, разбрелись, По дождю путь к дому труден. Ну зачем мы собрались? Ну давайте же не будем… Только все уже прошло. Только все уже понятно. Преломляется стекло Звонко и невероятно…

…Хелен, это письмо я оставляю на всякий случай, потому что я всю жизнь все делаю на всякий случай. Год с небольшим назад я пристроила тебя на фирму к Дереку Макгиллану. Для этого мне пришлось сочинить ужасающе неправдоподобную историю, но ведь в нашем мире только таким историям и верят, не так ли? Так вот, я выдала тебя за свою внебрачную дочь от Дерека Макгиллана. Видишь ли, двадцать четыре года назад я с ним — опять же, на всякий случай — переспала, а теперь решила использовать этот безнравственный факт своей биографии в благих целях. Не жду, что ты меня поймешь, но знать об этом — знай. Как ты уже догадалась, на всякий случай.

Я очень тебя люблю, девочка. Прости меня. Твоя любящая тетка Сюзанна Стоун…

И в комнате, освещенной оранжевым теплым светом, прозвучали эхом слова:

— Прости меня… Прости меня, тетя, пожалуйста, прости… Бедная моя…

11

Бывают такие ночи в жизни человека. Всего несколько часов — и вся жизнь меняется, становится с ног на голову либо наоборот, проясняется. Можно было без преувеличения сказать, что эта ночь изменила Хелен Стоун до неузнаваемости. Пелена спала с ее глаз, что-то во Вселенной щелкнуло, сверкнуло — и девушка сама ужаснулась тому заблуждению, в котором прожила все эти годы.

Первым же движением Хелен после прочтения старого дневника, движением почти инстинктивным, безотчетным, было броситься в комнату родителей и начать судорожно перерывать старые фотографии в поисках той самой. «От неудавшейся Сары Бернар». Она нашла ее на полу между кроватью и окном, куда сама же и швырнула в сердцах. Но теперь все изменилось. Хелен сидела на ступенях лестницы и рассматривала насмешливую и горькую улыбку, серьезные глаза и вызывающе откинутую голову Сюзанны Стоун, неудавшейся актрисы, хулиганки и бунтарки, в чьей груди билось любящее и горячее сердце…

Хелен снова и снова вспоминала свое детство и ужасалась тому, что все эти годы считала его безотрадным и несчастным. Сколько же она пропустила! И как мало дала взамен той, которая самоотверженно и с любовью растила ее, защищая — теперь Хелен это ясно понимала — от всех напастей.

Дневник не превратил Сюзанну в праведницу — это было бы невозможно. Но теперь повзрослевшая Хелен смотрела на свою тетку совсем другими глазами, понимая и ее трагедию, и силу ее духа.

А под утро пришли совсем другие мысли, куда более бессвязные и тревожные. Они кружились в голове девушки, и Хелен воспаленными глазами вглядывалась в стремительно сереющее за окном небо, пила тысячную чашку кофе — и все никак не могла привести их в порядок. В конце концов она почувствовала, что ей нужен собеседник. За последние месяцы она привыкла к тому, чтобы советоваться с бесплотным и в то же время таким реальным другом — абонентом 8479.

…Знаете, друг мой, у меня сейчас какое-то смутное состояние. Словно я запыхалась от быстрого бега, вошла в свой дом — а дома-то и нет! Наверное, дело в том, что в глубине души обидно сознавать себя бессердечной дурой. Особенно если всю жизнь до этого считаешь себя невинной жертвой.

Я сегодня узнала очень многое о человеке, который был со мной рядом долгие годы. Я привыкла осуждать и бояться этого человека, презирать его привычки, считать его легкомысленным и вздорным, — а этот человек всю жизнь оберегал меня своей любовью, терпеливо нес свой крест, знал о скорой и мучительной смерти, но ни разу не пожаловался, а сделал все, чтобы устроить мою жизнь и уйти со спокойной душой. Грешной, мятежной — но спокойной.

Теперь мне почти наверняка кажется, что мы с вами встретимся. Уж слишком много накопилось анонимных криков наших с вами сердец.

И самое главное, из-за чего я не могу найти покоя и сижу без сна на своей кухне. Я узнала, скажем так, тайну начала моей карьеры. Без подробностей трудно объяснять, но если попытаться — меня насильно оторвали от любимого человека, приведя совершенно убийственный довод, который на самом деле оказался ложью. Я не уверена, что тот, кто это сделал, знал правду, но в любом случае — прежний кошмар между нами больше не стоит. И сейчас я начала задумываться — а мог ли тот, кого я любила почти четыре года, быть настолько безнравственным и растленным типом, каким мне его настойчиво пытались представить? И не была ли вся эта история подстроена специально, чтобы нас разлучить?

Почему я дала себя одурачить? Да потому, что всю жизнь была слабовольной дурой, идущей на поводу у других. Ведь я же прожила с ним все это время! Я смотрела в его глаза, я слушала его рассказы, я видела, как он разговаривает с собаками и детьми… Он был легкомысленным? — О да! Но он никогда не был подлым.

Переписка с вами, мой друг, помогла мне необыкновенно. Во всяком случае, теперь я знаю точно: нельзя молчать. Надо говорить, кричать, шептать о своих чувствах, надо признаваться в своей любви каждый день, каждую минуту, надо спрашивать и отвечать. Молчание убивает. Оно рождает недоверие. Самые подлые мысли рождаются в тишине… С вами я ПРОГОВОРИЛА вслух то, что меня мучило, — и кошмар начал рассеиваться. Возможно, теперь я наберусь однажды сил, найду его и поговорю. Скорее всего, и даже наверняка ничего нельзя вернуть, да я и не уверена, что хочу этого. Я сильно изменилась за эти месяцы. Но оставить все так, как есть, — значит, предать нашу великую любовь. А она была великой — это я знаю точно…

…Никогда я, в сущности, не верил в родство душ, но — вот вам чистая правда, как перед священником. Видите, чернила другие? Это потому, что начало этого письма я дописываю после получения вашего послания. Я получил его именно в тот день, когда сам собирался рассказать вам о неожиданных и важных событиях. Итак, вот они, хотя вы абсолютно правы: все труднее оставаться в рамках анонимности.

Я мужчина и потому не мог себе позволить просто впасть в депрессию. Ходил на работу, делал вид, что руковожу, проводил деловые встречи, даже увольнял кого-то… На самом деле я все время думал о ней, о той, которую так любил. И странное дело — только недавно меня осенило: а ведь я толком с ней не поговорил! Я просто поверил тому, что МНЕ СКАЗАЛИ О НЕЙ. Все сошлось один к одному, все совпало, и я, словно маленький мальчик, обиделся, надулся, цедил слова сквозь зубы, отводил взгляд и в каждом ее слове или поступке искал подтверждения ЧУЖИМ словам.

Но ведь мы с ней прожили почти четыре года. Я смотрел ей в глаза. Я слушал ее смех. Я видел, как она гладит кошек и улыбается малышам в колясках. Она делала это бессознательно, даже когда не знала, что я на нее смотрю. Могла ли она быть бессердечной? Нет. Что же до расчетливости… Мне все чаще кажется, что те события явились следствием ужасающего совпадения мелочей. И я должен в этом разобраться. Скорее всего, ничего вернуть нельзя, да и не нужно… «Туда, где было хорошо, Не стоит больше возвращаться»… Но теперь я почти уверен, что мы с моей возлюбленной нашу историю не закончили…

Каково?! Мы с вами, моя незнакомка, совпадаем почти дословно, а ведь я писал, не зная о вашем письме! Что-то в этом мистическое, не находите?

Слушайте, а давайте уже плюнем на всю эту конспирацию и попробуем встретиться? Приведу вам только один довод: за эти месяцы мы достаточно узнали друг друга, выяснили определенное родство душ и, более того, почти одновременно пришли к наивысшей точке наших переживаний. Этакий совместный духовный оргазм, простите мне мою смелость. Мы помогли друг другу понять, что в наших историях еще не расставлены все точки. Мы помогли друг другу найти в себе силы, чтобы эти точки расставить. Это будет нелегко и это, увы, скорее всего, прервет нашу переписку. Так давайте проверим в самом финале — а вдруг мы сможем перейти на иную ступень? Возможно, это начало прекрасной дружбы? Решайтесь. Напишите мне всего одно, слово. Потом продумаем план…

Да.

Люсиль Барлоу мрачно смотрела на то, как Хелен Стоун с отсутствующим и мечтательным видом сыплет в чашку восьмую ложку сахара. Люсиль Барлоу ничего не могла с этим поделать, несмотря на диплом психолога.

За перерождением — внутренним и внешним — подруги Люсиль наблюдала сначала с гордостью, потом с удовлетворением, потом с недоумением, а в последнее время — с некоторой тревогой. С одной стороны, возрождение Хелен Стоун к нормальной жизни, да еще проходившее такими темпами, не могло не радовать. С другой…

Уже неделю Люсиль Барлоу не могла добиться от Хелен внятного ответа, что случилось. А что-то явно случилось, для этого и психологом не надо быть. Хелен словно вела нескончаемый внутренний диалог с кем-то, то хмурилась, то светло улыбалась, то решительно поджимала губы, то боролась со слезами… Люсиль ничего не понимала, Люсиль ни о чем не спрашивала, Люсиль была встревожена.

Она мысленно себе аплодировала за то, с каким блеском ею была проведена операция «Вступи в переписку». После того, как Люсиль удостоверилась, что Хелен действительно написала в газету «Связующая нить», она тактично отошла в сторону. С корреспонденцией Хелен работал другой психолог. Однако Люсиль была в курсе, что переписка завязалась оживленная, и ее результаты оказали волшебное воздействие на Хелен Стоун. Дальше — тьма.

Тренажер, пилюли для похудания — все это осталось в прошлом. Теперь у Хелен совершенно явственно возникли другие проблемы, и Люсиль тщетно пыталась понять, к добру это или к худу.

Пока она так размышляла, Хелен очнулась, отнесла чашку, заполненную жидким сиропом, в раковину и вернулась к столу.

— Слушай… Я хотела узнать… Правда ли, что в психологии есть такой прием — назвать словами то, что тебя мучает, и освободиться от этого?

— Правда. Детишек просят нарисовать их ночные кошмары, взрослым предлагают собраться в круг и по очереди рассказать о своих проблемах. Проблема, поделенная на всех, перестает быть проблемой.

Хелен неопределенно хмыкнула.

— Это с одной стороны. С другой-то — ведь все остальные перевалят на тебя часть своих проблем. Таким образом, все останется при тебе…

— Отчасти да, но чужая проблема — это чужая проблема, к тому же иногда в сравнении с чужими бедами быстрее понимаешь, что твоя собственная была чистым капризом. Все очень индивидуально, Хелен. Я так понимаю, ты хочешь поговорить?

— Нет. Я хочу произнести вслух. Не разделить с тобой мою проблему, а просто произнести. К тому же… в сравнении с чужой бедой я уже все поняла.

— Ничего не понимаю. Честно.

— Это нормально. Так вот. Помнишь, ты спросила меня насчет Сюзанны? Не стыдно ли мне быть такой неблагодарной дрянью?

— Ты…

— Люсиль, я была и пока еще остаюсь неблагодарной дрянью. Я очень виновата перед моей теткой Сюзанной, я никогда не понимала ее и любила в тысячу раз меньше, чем она того заслуживала. Я была избалованной и капризной, я сама стала причиной своего разрыва с Клайвом…

— Мы же договорились про Икс…

— Нет! Хватит с меня. Иксов. И я больше не хочу быть Омегой. Я — Хелен Стоун. Я любила мужчину по имени Клайв Финли. Я делала это, как умела, я совершила массу ошибок, в результате глупой размолвки я поддалась чужому влиянию и поверила чужой лжи. Неважно, была ли эта ложь сознательной, или тот человек верил в то, что говорил… Я, Хелен Стоун, не сделала ни малейшей попытки поговорить с любимым человеком. Выяснить все. И получила по заслугам.

— Хелен…

— Ничего не говори. Психологи отнюдь не всесильны. Люсиль, я многое поняла за эти месяцы. Я изменилась. И теперь я собираюсь действовать. Сюзанна меня учила, а я тогда не слушала… Лучше жалеть о сделанном, чем о том, что так и не решился сделать.

— Ты хочешь встретиться с Клайвом?

— Да. Не сразу. Для начала… Я должна познакомиться с одним человеком. Он мне очень помог, а может быть, и я помогла ему. Если этого не сделать — возможно, я буду всю жизнь об этом сожалеть, а с меня хватит. Поэтому завтра я уезжаю в Лондон на несколько дней. Если не трудно, пригляди за домом. Я вернусь.

— Хелен…

— Что, Люсиль?

— Ничего. Я горжусь тобой, подружка.

На следующее утро Хелен получила письмо от абонента 8479. Вернее, короткую записку.

«Встретимся в ресторане «Конкорд» на Пикадилли. Столик у окна. На всех остальных будут гореть обычные белые свечи, на нашем — розовая. И в бокале будет не роза, а лилия. Пятница, 8 часов».

В четверг утром Хелен Стоун выехала в Лондон.

Она поселилась, в небольшом частном отеле на задворках Пикадилли. Отель был устроен в старинном особняке, полы и лестница на второй этаж были скрипучие, а обстановка в комнатах подошла бы и Джен Эйр, и Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Пушистый ковер на полу, мраморный камин, старинная чугунная решетка перед ним — сплетение цветков и листьев лилии. Кровать под пышным балдахином напоминала старинный галеон под парусами. В углу стоял туалетный столик, рядом с ним, на тумбочке, — фарфоровый таз и кувшин для умывания в мелкий розовый цветочек. Это было обычной данью старинному оформлению отеля. На самом деле в каждой комнате имелась маленькая, но вполне современная ванная комната, сверкающая никелем и кафелем.

Хелен приехала в город к полудню, оставила вещи в отеле и прошлась по магазинам. Неторопливо, задумчиво бродила она по кривым улочкам старого Лондона, вспоминая, как четыре с лишним года назад впервые приехала в столицу. Как боялась тогда заходить в шикарные бутики. Как считала верхом практичности и элегантности твидовую юбку и пуловер оливкового цвета. Как нарядилась в летнее платье и туфли на высоком каблуке и попала под дождь, как украли сумочку, и как она шла потом босиком через весь город, и Клайв впервые привез ее к себе домой…

Воспоминания больше не ранили, не вонзались раскаленной иглой в кровоточившее когда-то сердце. Теперь Хелен овладела спокойная уверенность, что все выяснится. Неважно, чем закончится сказка, главное — она закончится. И только тогда начнется другая. Так положено.

Она сидела в маленьком кафе, пила чай и вспоминала каждое их с Клайвом свидание, все мелочи, все словечки и шутки, прелюдию к их любви… Как он поворачивал голову, как горели любовью его темные глаза, как она любовалась им, едва дыша, и все думала: не может быть. Этого просто не может быть. Вот он — красивый успешный мужчина, лучший в мире любовник, знавший многих женщин и способный покорить сердце любой красавицы… Но он выбрал ее. Глупую провинциалку Хелен Стоун.

Теперь она относилась к себе иначе. Она больше ни за что не назвала бы себя глупой провинциалкой. Хелен прошла нелегкий путь и теперь чувствовала себя взрослой и уверенной в себе женщиной.

На нее многие оглядывались. В глазах мужчин горело восхищение, и она больше не смущалась этим обстоятельством. Ей было приятно. Они все даже не подозревали, насколько приятно. Ведь никто из них не видел, из каких руин возродилась эта золотоволосая красавица со спокойным взглядом голубых глаз и плавной походкой.

Для завтрашнего вечера она купила нарядное платье — шелковое, облегающее, с классическим вырезом и без рукавов. Тонкий голубой шелк отливал перламутром, и к платью она выбрала нитку натурального жемчуга и маленькие сережки с капелькой-жемчужиной. Удивила продавщиц она только одной просьбой — подергать нитку жемчуга на разрыв, да посильнее. Вышколенные девушки и глазом не моргнули, долго тянули ожерелье в разные стороны и только потом объяснили успокоенной клиентке, что теперь все бусы из натуральных камней собираются на специальную сталистую нить и порваться не могут.

Потом Хелен отправилась в салон красоты и попросила немного подровнять волосы и подобрать для нее макияж. Уже поздним вечером она вернулась в отель и спала всю ночь без сновидений и беспокойства.

За две недели до того, как Хелен Стоун купила голубое вечернее платье, Клайв Финли уволил сам себя с работы.

Выплатив всем сотрудникам выходное пособие и попрощавшись с ними, он ушел к себе в кабинет и занялся бумагами. То есть это только так говорится. На самом деле он их просто выбрасывал в большой пластиковый мешок.

Клайв сильно изменился за последние несколько месяцев. Жестче стала линия рта, исчез насмешливый огонек из темных глаз, и поселилась в них печаль. Раньше это был юноша-пират, теперь — умудренный жизнью корсар. Впрочем, обаяния своего он не утратил, разве что с женщинами теперь практически не флиртовал.

Клайв переживал разрыв с Хелен тяжело, вдвойне тяжелее потому, что в полном одиночестве. У него не было настолько близких друзей, чтобы поделиться с ними такой интимной проблемой, мать уехала в Европу, а отец…

После того разговора Клайв, и прежде не слишком друживший с отцом, окончательно отдалился от него. Логически этого было не объяснить, ведь Дерек Макгиллан как бы спас сына от когтей расчетливой хищницы и шантажистки Хелен Стоун, но для Клайва его отец был человеком, который разрушил их любовь. Ну и то, что Дерек дал Хелен деньги, а она их приняла, словно роднило двух этих людей, делало их сообщниками… В общем, Клайв не мог внятно объяснить, в чем дело.

За эти месяцы глухой тоски и отчаяния он пришел к странным выводам. То есть странно было то, что он не пришел к ним раньше. Он больше не хотел заниматься своей работой. С уходом Хелен она утратила вообще всякий смысл, и Клайв вдруг понял, что он, взрослый совершеннолетний мужчина с высшим образованием, занимается абсолютной ерундой, причем делает это не по лени, а по желанию отца. И Клайв принял решение.

Он знал, что отец будет в ярости, но ему было все равно.

Прошлым летом все было еще хуже. Тогда Клайву не хотелось жить. Помог случай. Он сидел дома и тупо смотрел в экран телевизора, не понимая толком, что там идет. Вдруг на экране возник молодой светловолосый парень в джинсовой рубахе, улыбчивый и симпатичный. Клайв и сам не понял, почему начал прислушиваться к его словам.

— …Понимаете, на самом деле человек не может быть один. Каждому из нас в определенный момент жизни требуется с кем-то поговорить, кому-то пожаловаться, просто услышать человеческий голос. Цивилизация, сделав почти все для материального удобства нашего существования, разобщила нас духовно. У наших предков была хотя бы исповедальня — мы тонем в собственном одиночестве…

Клайв уставился на экран чуть более осмысленным взглядом. Ему понравился образ «тонуть в одиночестве». Очень точно отражает его состояние…

— …Наш проект принципиально отличается от существующих рубрик типа «вы нам писали — отвечаем». Мы не даем советов, но самое главное — мы не выдумываем собеседников. Это нечто вроде «ящика доверия» в лагере скаутов, помните? Ставится большой ящик с прорезью, и любой может написать о том, что у него наболело. В конце смены все письма прочитываются, раздаются адресатам… У нас приблизительно тот же принцип, только конца смены мы не ждем. Мы подбираем психологически совместимые пары, и они начинают переписываться. К работе с письмами мы стараемся привлекать совсем молодых выпускников психологических факультетов, с незамыленным, так сказать, глазом…

Клайв слушал и смотрел. В конце интервью дурочка-ведущая протараторила адрес и телефон редакции, но Клайв смог запомнить только название — «Связующая нить». Несколько дней он потратил на поиски, потом еще неделя ожидания — и израненное сердце Клайва обрело товарища по несчастью: абонента 2918.

Он хранил эти письма здесь, на работе, и теперь аккуратно отложил их в сторону. Это будет единственное, что он унесет с собой.

Дверь распахнулась от явного удара ногой, но Клайв и ухом не повел. Он ждал чего-то подобного. Папа обожал мелодраматические эффекты.

— Что. Это. Значит.

— Добрый день, папа.

— Я спрашиваю, что это значит?!

— Присядь, я скоро закончу.

— Клайв!

— Да, папа?

— Издеваешься?!

— Что ты! Как можно. Просто хочу побыстрее закончить.

— Брось бумаги и объясни, какого дьявола!

— Это вопрос теологический, а я далек от клерикализма. В университете мне дали светское образование.

— Умник, да?

— Что ты. Полный идиот.

— А! Так это бунт?

— Папа, мы не на корабле. Не шуми, тут кроме нас никого нет.

— Именно поэтому я сейчас…

— Ничего не сделаешь. И перестанешь орать.

— Что?!

— Я закончил работать на тебя, отец. Я закончил жить по твоим указаниям. Я хочу прожить свою собственную жизнь. Сделать свою собственную карьеру. Выбрать свою собственную женщину.

— Ага. Ты уже один раз выбрал. Шантажистку.

Глаза Клайва опасно сузились. Дерек Макгиллан в запальчивости затронул именно тот вопрос, который мучил Клайва день и ночь все эти полгода.

— Раз уж ты ее упомянул, разъясни-ка мне одну вещь.

— Какую, к черту, вещь?

— Я долго пытался понять, что именно не сходится в твоем рассказе о страшных планах мисс Стоун относительно наложения лап на мои, вернее, на твои денежки.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь…

— Сейчас поймешь. Ты сказал, что мисс Стоун якобы внебрачная дочь одного из наших близких родственников, и ты боялся огласки. Но ведь у нас НЕТ никаких близких родственников, папа, которые были бы способны зачать внебрачное дитя. С маминой стороны одни сестры, у них есть сыновья, мои кузены, и они довольно беспутны, согласен, но не настолько, чтобы стать отцами в возрасте от трех до семи лет. С твоей же стороны имелся лишь один близкий родственник мужского пола, теоретически способный на сей труд. Это дядя Фергюс, всю жизнь безвыездно проживший в Банхейвене. Однако если учесть, что он умер три года назад в возрасте ста семи лет, проступок становится едва ли не подвигом.

— Клайв, я объяснил тебе, чего хотели эти шантажистки, я вовсе не имел в виду, что это правда…

— Папа, здесь никого чужого нет, кому ты врешь? Да не будь у них повода, ты бы им пуговицы старой не дал, не то что денег или работы. Потом… допустим, КАК-ТО они узнали, что Клайв Финли — сын Макгиллана. Ну и что? Шантажируя дядю Фергюса, угрожать тебе романом со мной? Бред. И вообще вся эта история — бред от начала до конца.

— Но деньги она взяла.

— Взяла. Вот я и думаю, за что на самом деле? Почему ты оказался у нее? Как узнал про нас? И хватит про семейную честь Фергюса Макгиллана, это детский лепет. Может быть, Хелен Стоун чем-то не устраивала лично тебя?

Дерек отшатнулся и смертельно побледнел.

— Я не обязан отчитываться перед тобой, щенок!

— Обязан. Потому что ты разрушил мою жизнь. Потому что ты всю жизнь навязывал мне свои правила. Потому что ты отобрал у меня любимую женщину. Я любил ее, папа. Я и сейчас люблю ее. И мне нужна правда, а не слепое подчинение твоим словам. Слишком много громоздкой лжи, отец. Тогда я был слишком ошарашен, к тому же мы с Хелен немного поссорились, я действовал необдуманно, но с тех пор у меня было время на раздумья. И я говорю тебе, отец: если хочешь, чтобы я к тебе прислушался, говори правду. Хелен Стоун шантажировала тебя?

— Ну… нет. Не совсем. Не она.

— И дядя Фергюс тут ни при чем? Это касалось тебя, ведь так?

— Ну…

— А Хелен понятия не имела, что я — твой сын?

— Откуда я знаю, что ей наговорила старая ведьма…

— И ты решил подстраховаться. От чего? Что за тайну скрывает, не зная того, Хелен Стоун?

— Я не обязан…

— Па-па!

— Хорошо. Ее тетка заявила, что Хелен — ее дочь от меня.

— Что? Прости, трудно разобраться сразу… Хелен — дочь своей тетки от моего отца?

— Ну… да. Она ее сдала на воспитание семье брата, а на самом деле девчонка — моя дочь.

— Я даже не упоминаю о моей маме, заметь. И ты явился к Хелен, чтобы сообщить ей, что она спит со своим сводным братом? И дал ей денег, чтобы она убралась подальше?

— Она тебе сказала…

— Папа, я тебя знаю практически с рождения. Она вряд ли могла бы мне все это рассказать, она-то с тобой не знакома так хорошо, как я. Теперь о главном. Хелен — моя сестра?

— Не знаю!

— Что значит — не знаю? Ты проверял слова ее тетки?

— Мне было не до того, я участвовал в выборах…

— И потому походя разбил счастье двух людей, из которых один — твой сын? Ты станешь великолепным политиком, отец. С твоего позволения…

— Ты куда?

— Домой. Мне надо посоветоваться с одним человеком… И найти Хелен.

— Ты не можешь…

— Вот я как раз могу. Я должен знать правду, и она тоже. Надо расставить все точки, вернуть все долги и вынуть все скелеты из шкафов. Если она моя сестра, я должен иметь подтверждение этому. Если нет — я должен попросить у нее прощения. За твою ложь и за свою слабость.

— Клайв! Вернись!

— Поздно, папа. Я уже в пути.

Через две недели Клайв назначил свидание абоненту 2918.

12

Она собиралась медленно и тщательно. Приняла ванну с ароматическими солями, долго нежилась в ней, потом постояла под контрастным душем — теперь это давалось ей запросто.

Вымыла голову и сделала специальную маску для волос, потом уложила прическу феном.

Заказала в номер легкую закуску, выпила кофе и немного полежала с закрытыми глазами. В шесть начала одеваться.

До «Конкорда» идти минут пятнадцать, у нее полно времени.

Легкими касаниями пальцев надушила виски, мочки ушей, ключицы, чуть сильнее — волосы. Нежный цветочный аромат любимых с юности духов.

Прохладный шелк скользнул легче облака по телу, обнял, стал второй кожей. Нитка жемчуга перламутрово блеснула, оттеняя кожу. Закачались в розовых после фена ушках жемчужные капельки. Настало время макияжа.

Хелен села перед зеркалом, взяла в руки большую кисточку и испытующе вгляделась в свое отражение.

Золотоволосая молодая женщина с широко распахнутыми голубыми глазами смотрела на нее спокойно и немного грустно. Брови вразлет, длинные темные ресницы. Чуть заметная россыпь золотистых веснушек на скулах — дань ранней весне. Коралловые губы полуоткрыты, и за ним — снова жемчуг белоснежных зубов.

Она никогда раньше не задумывалась о том, насколько она красива. Ее красота отражалась только в восхищенных глазах Клайва, остальное не имело значения.

Кисточка широко и мягко прошлась по бархатистой коже. Немного тона, светлая пудра, розовые румяна…

Серые тени тонкими линиями на нижние веки — и глаза стали еще больше, еще бездоннее. Весеннее небо над еще голыми полями и костлявыми рощами. Идти рядом с тобой, касаясь руками, смотреть на одни и те же лужи, на одно и то же облако — вот счастье.

Темные короткие стрелки по верхнему веку, светлые тени под брови. Взгляд становится глубже, выразительнее…

Темнеют от страсти голубые глаза, темные становятся прозрачными, словно воды торфяного озера. Не отводи взгляда, дай мне утонуть в нем, любимый.

Тронуть тушью ресницы, они и так достаточно густые и длинные…

Слезы сверкают на них, слезы счастья, от которого больно сердцу. Быть с тобой, дышать тобой, растворяться в тебе — вот счастье. Ибо что я без тебя?

Губы чуть заметно очертить по контуру, добавить черточку посередине, все — помадой, которая чуть темнее собственного оттенка…

Улыбаются искусанные, припухшие губы, слетают с них то вздохи, то смех, то бессвязные слова, не имеющие никакого смысла и значения, но понятные только тебе, любовь моя.

Я глупа, я слаба, я бесконечно малая звезда в твоей галактике, но зато я сияю только для тебя, и этот свет тебя хранит и ведет сквозь тьму, а для меня тьма — там, где нет тебя.

И снова кисточка гладит лицо, задумчивое, красивое лицо женщины, в чьих глазах живет тоска.

Твои жесткие пальцы гладили нежнее. И в глазах моих не было тоски — только счастье без конца, только свет звезд и сияние росы, и ты был всем — росой, облаком, россыпью драгоценностей, плеском воды, глотком воздуха, смыслом и сутью, пока я была — твоя.

Красивая женщина с грустными глазами смотрит на свое отражение и не видит его. Видит она совсем другое…

Мокрая, дрожащая, с обвисшими прядями волос, облепленная прозрачной тканью, закутанная в теплый свитер Клайва.

Распаренная, розовая, душистая и пушистая, босиком по его квартире, за шаг до любви, за секунду до счастья еще не знающая, что оно неизбежно.

Страстная и бесстыдная, дикая кошка, извивающаяся в любимых руках, готовая отдаваться снова и снова, гибкая, блестящая от пота, измученно-счастливая — твоя женщина.

Растерянная и оглушенная, стесняющаяся собственного прошлого, на пороге своего заброшенного дома, испуганная призраками беды, впервые выпавшая из мира грез в объятиях любовника — начало конца.

Сердитая, растрепанная, выкрикивающая несправедливые, обидные слова… Обиженная, непонимающая, собственными руками разбивающая хрупкие эльфийские замки их общего тайного счастья.

Раздавленная, оплеванная, униженная, ослепшая и задохнувшаяся чужими словами, убившими лучше, чем пуля, больнее, чем нож, потому что после пули и ножа наступает небытие, а тут ты — осталась.

Ты живешь и дышишь, ты ешь и спишь, ты ходишь в туалет и иногда моешь голову, ты открываешь глаза по утрам и закрываешь их вечером, тебя можно потрогать, ткнуть пальцем, но на самом деле тебя больше нет.

Ты смогла выбраться, смогла выдохнуть из себя ужас услышанного, кошмар расставания, тоску одиночества, ты выпрямилась и взяла себя в руки, ты снова красива и желанна…

Но в твоих глазах поселилась тоска, и нет того макияжа, который замаскирует тень на дне бездонных когда-то глаз.

Ты — одна.

Она очнулась, когда выпала из ослабевших пальцев кисточка и со стуком покатилась по туалетному столику. Бросила взгляд на часы, охнула — без двадцати!

Хелен торопливо затолкала в сумочку платок, маленькую косметичку, ключи и документы, флакончик духов, сорвала с вешалки узкое черное пальто, уже на ходу обмотала шею шелковым шарфом, едва не подвернула ногу и выскочила из отеля, словно за ней гнались.

Она чувствовала себя истощенной собственными мыслями, а между тем ей предстояло довольно необычное дело. Встреча с хорошо известным и совершенно незнакомым человеком, с мужчиной, которому она доверила больше тайн, чем подруге.

Через четверть часа она увидит абонента 8479. Возможно, это будет началом новой сказки, возможно — страшным разочарованием. А быть может, он испугается и не придет. Что ж, это было бы не самым плохим выходом из ситуации. Гораздо сложнее им придется, если при личной встрече они взаимно разочаруются.

А вдруг это пожилой дядька с пузом и лысинкой, на которую тщательно зачесаны жидкие пряди слева или справа? Или насмешливый молодой парень, актер или поэт, решивший от скуки развлечься эпистолярной мистификацией?

Ты просто трусишь, Хелен Стоун. Тебе еще трудно отказаться от своей старой привычки прятаться от любой опасности, ты заранее готовишь пути к отступлению, хотя еще даже не видела того, к кому на свидание идешь…

Она вошла в стеклянные двери «Конкорда», и торжественно звякнули, приветствуя ее, серебряные колокольчики на дверных пружинах. Осанистый гардеробщик с поклоном принял пальто, и, поправляя волосы перед зеркалом, она с неожиданным удовольствием отметила, с каким одобрением он посмотрел на нее.

Хелен на секунду задержалась на пороге небольшого уютного зала. Столиков было немного, всего полтора десятка, в углу на крошечной сцене тихо-тихо играл что-то легкое маленький оркестр, свет был приглушенный, теплый, и все столики застелены белоснежными скатертями…

На столах действительно стояли белые свечи и высокие бокалы с утяжеленным дном, в бокалах — розы. Алые, розовые, чайные — они наполняли разогретый воздух чувственным ароматом. Хелен еще замедлила шаг, ища глазами окно. Оно в «Конкорде» оказалось полукруглым, разноцветным, почти не пропускающим свет уличных фонарей. Прямо возле окна — столик. На нем горит свеча и стоит цветок в бокале, только вот не видно, какого цвета воск и что за цветок, потому что их заслоняют широкие, плечи мужчины в черном пиджаке. Волосы у мужчины темные, коротко подстриженные, слегка вьющиеся на концах. Мужчина ждет и задумчиво потягивает вино из бокала.

Сердце Хелен стукнуло сильно и глухо, а потом провалилось куда-то вниз. Началась и закончилась последняя секунда, в которую еще возможно было повернуться и удрать. Хелен глубоко вздохнула и негромко произнесла своим ясным и звонким голосом:

— Добрый вечер… абонент 8479!

Мужчина при звуке ее голоса отчего-то сгорбился, вцепился в скатерть, а потом стал ОЧЕНЬ медленно приподниматься. Вот он уже стоит, но все еще не поворачивается, и сердце Хелен стучит все быстрее и быстрее, интересно есть ли пульс триста или это уже обширный инфаркт, почему он не поворачивается, почему, почему, Господи, потому что не может быть, но она уже видела эти плечи и эту спину и дыхания больше нет, потому что он сейчас обернется, и она точно знает кто это…

Мужчина повернулся. Хелен глубоко вздохнула, улыбнулась абсолютно счастливой улыбкой и покачнулась, теряя сознание. Но чьи-то сильные руки подхватили ее…

Первое, что она увидела, открыв глаза, были свеча и лилия. Свеча гладкая, розовая, с золотым медальоном пламени и красивым потеком на боку. Лилия — белоснежная, источающая одуряющий аромат, большая, с каплями воды на лепестках и выглядывающими сбоку крупными зеленоватыми бутонами. Потом она увидела свою руку, тонкую, изящную, спокойно лежащую на столе. Пальцев видно не было, поскольку их закрывала ладонь Клайва. Большая, теплая, очень знакомая ладонь.

Другой ладонью Клайв подпер щеку, отчего красивое лицо слегка перекосилось набок, склонил голову и щурился на Хелен с выражением блаженного обожания в темных глазах. Он стал еще красивее, подумала она. Взрослее. Бедный мой…

— Бедный мой…

— Какая же ты красивая! Это прямо уму непостижимо. Бухгалтер — и так хороша. Ты не можешь быть моей сестрой. Ты слишком красива.

Ей словно ушат холодной воды вылили за шиворот.

— Ты… знаешь… Так это…

— Чш-ш… Хватит дергаться. Мы и так уже с тобой додергались. Тихо сиди. Дай мне на тебя насмотреться.

— Клайв…

— Я тебя люблю.

— А я без тебя умерла.

— Слушай, а что это было, а? Морок? Помрачение рассудка?

— Клайв, послушайся должна все тебе объяснить, это было так страшно слушать, что я…

— Хелен. Помолчи. Пожалуйста. Про всю эту мерзопакость я знаю и знать больше не хочу. Ты лучше скажи — ведь так не бывает, а?

— Я…

— Ты — абонент 2918. Я — 8479. Специально этого сделать никто бы не смог, это сделали мы сами. Мы друг друга нашли. И, как идиоты, рассказывали друг другу одну и ту же историю.

— Господи, как же я тебя люблю…

— Только правду скажи, ты ни разу ничего не заподозрила?

— Нет. Не знаю. Меня просто так поразило, что нашелся совершенно незнакомый человек, который вот так сразу взял и понял, что со мною происходит…

— Вот именно. Я читал твою историю и думал: ну значит, не одному мне так тошно, вот у барышни тоже ерунда какая-то получилась…

— Почему ты удрал из Эшендена?

— Не хотел встречаться с папашей. Он не приветствует нарушения корпоративной этики.

— Выходит, мы разошлись из-за корпоративной этики?

— Ну да.

— Значит, все пропало?

— Почему? Ты уволилась, я тоже.

— Как? Ты же босс?

— Я не босс, я придурок. В данный момент — абсолютно счастливый придурок. Слушай, ты хоть понимаешь, что мы наделали?

— Что?

— Нам же теперь совершенно не о чем будет говорить!

Хелен запрокинула голову и рассмеялась. А когда умолк серебряный перезвон ее смеха, она сказала очень серьезно и без тени шутливости:

— А мы будем письма друг другу писать. Каждый день!

Клайв наклонился вперед, взял вторую ее руку и спрятал лицо в ее ладонях. Хелен в ответ прижалась щекой к его волосам и закрыла глаза блаженно прошептав:

— Клайв, как же я тебя люблю…

Эпилог

Ночь чертит лунным мелом на потолке и стенах удивительные узоры. Кружево призрачно, тени обманчивы, темнота зыбка, воздух прозрачен.

Ночью происходят удивительные вещи. Плюшевые медведи начинают моргать глазами, куклы сплетничают, цветы качаются под тяжестью присевших на них фей.

Ночью потолок распахивается прямо в небо, и тогда свет звезд начинает согревать спящих.

Но в маленькой комнате старого отеля не было спящих, и ночь с недоумением металась по углам, разрывая второпях свое кружево, роняя звезды и пугая фей.

Помятый и растерзанный, старинный галеон несся на всех парусах балдахина по бесконечному и бурному океану любви. На смятых простынях сплелись двое, и только там, где смуглая кожа сменялась белоснежной, было видно, что это два человека, а не одно существо.

Он внес ее в комнату на руках, а вот дороги до отеля Хелен не запомнила. Это был один бесконечный поцелуй. Девушка прильнула к широкой груди своего возлюбленного, обвила его шею руками и перестала думать о реальности. Ночной Лондон каруселью кружился вокруг нее, аромат лилии туманил голову, и губы устали от поцелуев, а тело — от ожидания.

Клайв осторожно опустил ее на свою постель и встал над ней, не сводя с ее лица горящих глаз. Он торопливо расстегивал рубашку, но в этот момент Хелен приподнялась, ласково отвела его руки и начала делать это сама, только медленно, очень медленно, наслаждаясь каждым мгновением, то и дело легко касаясь полуоткрытыми губами смуглой кожи. Когда остались последние две пуговицы, Клайв тихо зарычал и сорвал с себя рубашку. После этого настал черед Хелен.

Она не была столь терпелива и начала стонать почти сразу, потому что губы Клайва зажгли в ее теле слишком сильный пожар. Каждое прикосновение приносило боль и блаженство, каждая клетка ее тела молила о близости, и девушка изгибалась в руках своего любовника, то прячась от его улыбающихся губ, то раскрываясь навстречу его ласкам, подобно цветку…

Голубой шелк скользнул на пол, рассыпались золотые локоны по подушке — и дрожащая, всхлипывающая от счастья Хелен вцепилась руками в спинку кровати, выгнувшись и запрокинув голову. Клайв всегда был умелым любовником. Казалось, сотни раз он приводил ее на самый пик наслаждения, но в самое последнее мгновение отпускал, успокаивал, остужал, и сладкая мука начиналась заново.

Хелен умирала и возрождалась в его руках, шептала — или кричала? — его имя, позабыв свое. Она жадно впитывала его ласки, отвечая на них инстинктивно, яростно, страстно. Она так соскучилась по нему. Она так его хотела… Она любила и была любима.

О любви говорили их тела, пальцы, губы… Ночь звенела любовью.

Лунное кружево не выдержало жара и вскипело ослепительной пеной. Только огненный вихрь перед глазами, только рев кипящей крови в ушах, да дыхание, такое частое, что можно задохнуться, умереть, улететь…

…и лететь над землей, забираясь все выше и выше, видеть радугу звезд и серебряные облака в хрустальном небе, слышать пение птиц, которым нет названия, и удивиться однажды, расслышав собственное имя в пролетающем ветре…

Не было лжи, разлуки и тоски. Не было их, понимаете?

Была только радость дарить и принимать в дар, брать полной рукой и отдавать сполна, умирать, смеясь, и смеяться, умирая, потому что умираешь только от любви.

И была вспышка под стиснутыми веками, момент истины, которую невозможно назвать словами, бесконечный миг взлета, неведомо когда ставшего падением…

…и тихая томная тьма затопила их, подхватила их, понесла и бережно выбросила на мягкий песок у подножия вечности.

Через тысячу лет — или через полчаса? — они проснулись ненадолго. Лишь для того, чтобы снова любить друг друга. Теперь — медленно, осторожно, не спеша и не изматывая друг друга, и снова достигли пика блаженства одновременно, и он длился дольше и ярче предыдущего. А потом заснули по-настоящему, и во сне им снилось, что они снова любили друг друга, а потом заснули, и им приснился сон, как они любили друг друга и заснули, и им приснился сон, что они опять любили друг друга…

А когда уставшая ночь убралась подальше от всего этого безобразия, на Лондон с воробьиными воплями обрушился рассвет, и Клайв поцеловал Хелен. Сначала нежно, едва касаясь трепещущих коралловых губ, припухших и искусанных ночью. Потом — все яростнее и сильнее, настойчиво и неудержимо, словно желая выпить ее дыхание…

Она ответила, сперва сонно, а потом радостно и страстно, выгнувшись в его руках, с восторгом отдаваясь его ласкам, снова желая только одного — раствориться в нем, слиться с ним воедино, стать его частью, разделить его дыхание, отдать всю себя и забрать всего его…

Хелен обвила его за шею руками, зажмурилась, откинула голову назад и отдалась его безудержным ласкам. Постепенно их тела стали двигаться в едином ритме, потом она почувствовала, что он ласкает ее рукой, настойчиво, жадно, готовя ее к чему-то еще более сладостному.

И снова было счастливое изумление обладания друг другом, и безбрежное море счастья, которое, оказывается, всегда жило в душе Хелен, но только Клайву было дано выплеснуть это море из берегов, и было ощущение того, что теперь, наконец, она обрела саму себя, стала собой, и больше не будет одиноких ночей и угрюмых одинаковых дней, а будет вечное ощущение полета над бездной, сладкого и захватывающего, успокаивающего и прекрасного.

Их закрутило в бесконечной и беспечальной солнечной тьме, и звезды рождались у них на глазах, на глазах у них гасли, только им не было до этого ни малейшего дела, их громадным маятником любви и желания возносило на невидимую высоту, туда, где нет воздуха, потому что нечем дышать, но нельзя задохнуться, разве только от счастья, а потом они достигли вершины и рухнули с нее вниз, свободные, как птицы, нет, не птицы, а ангелы, такие же ангелы, как и те, что поют им эту прекрасную и грозную песню любви, любви бесконечной и вечной, любви прекрасной и страшной, любви единственной и разнообразной, любви, с которой все началось в этом лучшем из миров и которой все наверняка закончится, когда придет срок…

Месяц спустя, когда почки на деревьях стали полноценными листочками, а кошки миссис Клоттер предались безудержному разврату, их достойная хозяйка стояла возле дома Стоунов и задумчиво разглядывала замок на калитке.

Нам больно об этом говорить, но в своем нетерпении узнать хоть что-то о Хелен Стоун миссис Клоттер дошла до последней границы, которую только может переступить англичанин. Она всерьез подумывала пролезть сквозь живую изгородь на участок Хелен и заглянуть в окна дома.

В этот самый момент заурчал мотор, и миссис Клоттер едва успела отскочить от калитки, как на улицу въехал джип, затормозил у дома Стоунов, и тут стало видно, что за рулем сидит ослепительной красоты блондинка, по виду — чистая Хелен Стоун, а рядом с ней… В то же мгновение сидевший рядом с Хелен высокий и смуглый мужчина выпрыгнул из джипа и кинулся к оторопевшей миссис Клоттер с воплем:

— Несравненнейшая из Клоттеров! Украшение и гордость Эшендена! Я же обещал, что мы вернемся, — и вот оно, торжество встречи! Я торопил эту черствую девчонку, но она отвечала: миссис Клоттер сильна духом. Она — дождется.

Миссис Клоттер, ослабев, привалилась к забору и слабым голосом спросила у Хелен:

— Кто это?..

Хелен Стоун улыбнулась и посмотрела на смеющегося мужчину. А потом ответила с нежной гордостью:

— Это — мой муж Клайв Финли. Мы вернулись домой.

КОНЕЦ

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?