«Свободная любовь»

    Глава первая

      Скотт намылил волосы шампунем и, закрыв глаза, подставил голову под струи душа. В насыщенное паром пространство за душевой занавеской внезапно проникла струя холодного воздуха. Шагнув из-под душа, он неожиданно натолкнулся на обнаженную девушку, оказавшуюся рядом с ним в небольшой ванне.

      — Дори? — спросил он, смахивая с лица воду. Ухватившись за него, чтобы сохранить равновесие, Дори ответила:

      — Нет, это Норман Бейтс.

      Ее груди коснулись мокрой груди Скотта, руки его скользнули по ее бедрам, он обхватил ее ягодицы, плотно прижавшись к ней всем телом.

      — О, Норман, как ты изменился! — Его губы сомкнулись у нее на губах нетерпеливо, жадно, словно это была его собственность.

      Окутавший их жар лишь отчасти был вызван горячей водой, лившейся из душа. Дори почувствовала, как ее живота коснулась набухшая плоть, и волны ответного желания наполнили ее. Протянув руку, она взяла из мыльницы кусок мыла и круговыми движениями начала водить им по его спине, массируя гладкие, скользкие мускулы.

      Скотт стал покрывать поцелуями ее шею, груди, потом припал к ее затвердевшему соску, посасывая и облизывая его. Издавая восторженные стоны, Дори гладила пальцами его поясницу, касаясь чувствительных нервных окончаний.

      Их полные истомы тела казались слитыми воедино, его рука, ласкающая ее груди, скользнула ниже: он знал, где и как ласкать Дори.

      Дори извивалась под его волшебными, чувственными пальцами.

      — Люби меня, — требовательно прошептала она, сжимая его плоть.

      Он произнес вслух ее имя, потом еще раз... В устах Скотта оно звучало нежно, ласково, усиливая влечение. Осторожно опустив Дори на дно ванны, он накрыл ее тело своим. Из душа на них лилась вода, но они не обращали на это внимания: вокруг ничего не существовало — только они и их всеохватывающая потребность удовлетворить свою страсть.

      Их тела, скользкие и мокрые, так хорошо знающие друг друга, соединились. Наполовину покрытые водой, еще более возбуждающей их, они двигались в неистовом, восхитительном, завораживающем ритме, целуясь, вздыхая, издавая стоны. Ладони Скотта мяли ее груди, а его рот впивался в нежную кожу ее шеи; Дори покусывала зубами гладкую ткань его плеч, нежно целовала его шею, пока он не нашел ее рот и не прижался к нему в жарком поцелуе. Они забылись в восторге и райском наслаждении в один и тот же момент.

      Дори еще крепче обняла Скотта за талию, и из ее груди вырвался крик удовлетворения, а Скотт мягко и успокаивающе гладил ее спину.

      Наконец он прижался лбом к впадине между ее грудями, неторопливо обвел пальцем вокруг ее правой груди и сокрушенно вздохнул.

      — Черт побери, как ты хороша!

          Дори тихонько щелкнула языком.

      — Я только хотела потереть тебе спину...

      — Значит, если ты когда-нибудь надумаешь соблазнить меня, я конченый человек, — произнес он и, хлопнув себя по щеке, выпустил струйку воды изо рта. — Как будто занимаешься любовью во время прибоя.

      — Это скорее похоже на зарю после муссона, — ответила Дори. — Почему в ванне так много воды?

      — Кто-то из нас случайно заткнул чем-то сток, пояснил Скотт.

      — Да, — с кислой миной ответила Дори, — кто-то постарался.

      Прежде чем Скотт успел ответить на ее поддразнивание, она вскочила и, нагнувшись, выглянула из-под занавески.

      — О Боже!

      — Пол? — спросил Скотт.

      — Тебе знакомо слово «цунами»? — ответила Дори. Она слегка подтолкнула Скотта в спину. — Нужно вытереть пол, прежде чем старушка Вискаунт обнаружит, что на ее прекрасную собственность капает вода.

      — Вода не может проникнуть через пластиковый пол, — авторитетно заявил Скотт. — Она останется на месте, пока ее не вытрут или она не испарится. — Поцеловав Дори в висок, он спросил: — Почему бы не выключить душ? Мы можем вообразить себя подростками, купающимися нагишом в океане.

      — Скотт! — воскликнула Дори, потянувшись за пробкой позади него. — Честно! Если вода просочится через потолок старушки Вискаунт, пока ты дурачишься...

      — Мы, Дори, мы дурачимся. В одиночку это не интересно.

      — Если старушка Вискаунт появится с жалобами по поводу водяных пятен на потолке, именно тебе придется объяснить, как это случилось.

      — Если она так любопытна, как ты говоришь, возможно, у нее уже есть свой вариант...

      — Боже! — воскликнула Дори, вылезая из ванны. — Ты на самом деле думаешь, что она может слышать...

      — Любит гатор[1] собачину? — спросил Скотт. Он завернулся в банную простыню.

      Дори состроила гримасу.

      — Оставь свои гаторские шутки, Скотт. Все очень серьезно. Мы должны убрать эту воду, прежде чем...

      Театральным жестом Скотт сдернул простыню, держа ее словно матадор, и поклонился.

      — За неимением плаща, мадам. — С этими словами он швырнул огромное полотенце на пол.

      Дори захихикала, и Скотт притворился обиженным.

      — Ты бы не смеялась над сэром Вальтером Ралейсом?

      — На сэре Вальтере Ралейсе были брюки, когда он расстелил свой плащ на луже, — сказала Дори, став на колени, чтобы вытереть пол полотенцем. — Только посмотри, сколько здесь воды. Как это мы могли...

      — Это все твоя ненасытная сексуальность, — упрекнул ее Скотт.

      Дори возмутилась:

      — Моя сексуальность?

      — Погоди, вот я расскажу старушке Вискаунт, что ты изнасиловала меня в ванной комнате.

      — Изнасиловала! Я покажу тебе «изнасиловала»! — Схватив свою атласную ночную сорочку, она начала стегать ею Скотта по голове и плечам. — «Ненасытная сексуальность»!

      Не пытаясь защищаться, Скотт поймал сорочку и выхватил ее из рук Дори.

      — Похоже, эта вещица прекрасно впитывает влагу, — сказал он, вытянув руку и разжав пальцы. Кусок атласа упал на пол, как бордовое перо страуса. Дори и Скотт молча наблюдали, как на ткани появилось мокрое пятно, которое увеличивалось, пока вся рубашка не намокла.

      Первой заговорила Дори.

      — Эта рубашка нравилась тебе на мне больше всего, — упрекнула она.

      На его лице появилась та самая усмешка капризного мальчика, которую Дори находила неотразимой.

      — Тебе она не понадобится.

      Взгляд девушки упал на ту часть тела Скотта, которая была готова подтвердить намек. Она многозначительно помолчала, затем самодовольно улыбнулась.

      — Надеюсь, не понадобится.

      Шум в ванной комнате разбудил Дори, но, сообразив, что Скотт еще здесь, она глубже зарылась лицом в подушку, пребывая в эйфорическом состоянии полусна, ожидая, когда он вернется и окончательно разбудит ее поцелуем.

      Сначала он поцеловал нежную кожу у нее за ухом, потом добрался до ее губ. Когда она наконец раскрыла глаза, он подсунул руку под ее шею и опустил голову на подушку рядом с ней. Их лица находились очень близко друг от друга; он улыбнулся ей и произнес:

      — Эй, соня!

      — Доброе утро.

      — Ты собираешься спать весь день или мы все-таки позавтракаем?

      Обняв его за шею, Дори хрипловатым голосом сказала:

      — Ни то, ни другое.

      Легкий поцелуй превратился в страстный и продолжительный. Дори закончила его неожиданно — она забралась на Скотта, пригвоздив его к кровати. Ее ладони скользнули по его рукам, и она переплела его пальцы со своими.

      — Ты мой пленник!

      Лежа на спине, он видел над собой лицо Дори и ее обнаженные груди. Скотт изогнул шею, чтобы прикоснуться губами к соблазнительной ложбинке между двумя холмиками.

      — Только если ты обещаешь опустошить и ограбить меня, — сказал он и взял в рот бутон ее соска. Он ласкал его круговыми движениями языка, потом потянул его зубами и ощутил, что сам возбуждается, почувствовав, как напряглось ее тело в ответ на его прикосновения.

      — Я не могу опустошить и ограбить тебя, потому что ты именно это и делаешь со мной, — ответила Дори. Она соскользнула вниз по его телу и прижалась губами к его губам, одновременно коснувшись кончиками пальцев его лица. При этом она почувствовала, как его руки легли на ее ягодицы, прижимая их к мужской тверди.

      Нежно, с большой неохотой Дори оторвалась от рта Скотта.

      — Я должна позаботиться о Долли.

      Скотт застонал, как человек, которого подвергают жестоким испытаниям.

      — Мы ведь не хотим никаких сюрпризов, — пояснила она.

      Вынужденный примириться с тем, что их любовные игры откладываются, он отпустил Дори.

      — Иногда мне хочется, чтобы ты принимала таблетки.

      — Мне тоже, — ответила она, поцеловав его в кончик носа. — И это один из таких моментов. Но я... не...

      — Поторопись, хорошо?

      В ванной комнате, обмывая свой резиновый противозачаточный колпачок и смазывая его специальной контрацептивной мазью, Дори пыталась и не могла вспомнить, кто из них первым дал колпачку такое название.

      «Забавно, — подумала она, — что любовники используют эвфемизмы». Колпачок по прозвищу Долли, похоже, был такой же частью их отношений со Скоттом, как и установившийся нешаблонный распорядок их жизни.

      Дори объяснила Скотту, что неразумно принимать курс таблеток, если они занимаются любовью всего дважды в месяц.

      Он ждал ее в постели, положив голову на согнутую руку. Под влиянием импульса она с воплем бросилась через комнату на кровать, на Скотта, и принялась осыпать его лицо звонкими поцелуями.

      — Время для опустошения и грабежа!

      Засмеявшись, Скотт сказал:

      — Ради Бога, Дори, подумай хоть немного о чувствах старушки Вискаунт.

      — К черту чувства старушки Вискаунт, — промурлыкала Дори, с кошачьей грацией извиваясь около Скотта. Чувства нижней соседки перестали волновать ее, когда она поцеловала Скотта не в шутку, а всерьез.

      Было половина второго, когда Дори и Скотт отправились завтракать в «Таллахасси-Хилтон»; после трех они вернулись в квартиру Дори. Вскоре Скотт уехал, чтобы к ночи добраться до пригородов Гейне-вилла. Как всегда, хотя они и не говорили о времени, которое проведут в разлуке, их расставание было горько-сладким.

      Дори устроилась на кушетке с воскресной газетой в руках, но прошло немало времени, прежде чем у нее появился интерес к тому, что она читала. После отъезда Скотта квартира казалась пустой, в комнате царило уныние. Потребуется время, чтобы привычное течение жизни вытеснило пустоту, вызванную его отсутствием. Сегодня кровать покажется такой огромной; она прижала к себе подушку Скотта, от которой все еще пахло его одеколоном. Но завтра новая рабочая неделя вряд ли оставит ей время для сентиментальных воспоминаний и юридическая практика захватит ее всю целиком.

      У Дори не было времени тосковать. Намного приятнее было урвать несколько минут от работы и помечтать о тех моментах, когда они снова будут вместе. Предвкушение встречи поможет ей перенести двенадцать дней романтического томления. Так и должно быть, когда влюбленные живут далеко друг от друга.

  Глава вторая

      Когда Скотт миновал знак, указывающий, что он выехал за пределы города, он ослабил галстук. Глубоко вдохнув, он медленно выдохнул и почувствовал, как напряжение беспокойной недели постепенно покидает его. Вторая половина пятницы всегда была приятным временем, но она была еще прекраснее оттого, что следующую ночь, с пятницы на субботу, он проведет в постели Дори Кэрол.

      Интенсивное движение сменилось привычным потоком машин на шоссе. Скотт увеличил скорость своего «меркурия кугара» и включил антирадар. На его лице появилось выражение удовлетворения. Из портативного стереомагнитофона лилась, наполняя салон, его любимая музыка. На какое-то мгновение он вспомнил о разработанных им учебных программах семестра и о студенте-старшекурснике, который, несмотря на все свои старания, мог провалить бухгалтерский учет. Затем его мысли обратились к женщине, которая ждала его за сто пятьдесят миль отсюда.

      Дори — уменьшительное от Айседоры. Родители назвали ее так в честь Айседоры Дункан, но у нее не было абсолютно никакой склонности к балету. В отличие от сестры она не унаследовала и музыкального дарования матери. Ее склонности проявились, как и у отца, в области юриспруденции. Джон Милфорд Кэрол был окружным судьей, да и сама Дори имела престижную юридическую практику.

      Они встретились три года тому назад во время однодневного круиза на пароходике, отправлявшемся из порта Канаверал. Скотт записался на экскурсию, устав от одиночества и малоинтересных свиданий; он отправился в путешествие, не отдавая себе отчета в том, что надеется на что-то неожиданно прекрасное и удивительное, что могло бы поразить ветерана любовных свиданий.

      Он не осознавал, что ищет нечто романтическое, когда вышел побродить по пустынной палубе, чтобы укрыться от шумной музыки и голодных, жаждущих глаз молодых женщин. Ему казалось, что он стремится лишь к тишине и свежему воздуху и что он их нашел.

      Но он также нашел Дори.

      Она стояла, положив руки на перила, ее голова была откинута назад, так что свежий ветер обвевал ее лицо и откидывал пряди волос. Ветер также играл ее одеждой, приподнимая разрезы ее шортиков, подобранных в тон рубашке, которая прилипала к телу, подчеркивая высокую грудь.

      Скотт долго стоял и просто смотрел на нее. Он нашел ее сексуально привлекательной, но это была не только физическая привлекательность. Он попытался вспомнить, когда в последний раз был так заинтригован женщиной, но не смог. Кроме откровенного вожделения, которое он испытывал всякий раз, когда ветер приподнимал ее шорты, обнажая бедро, он испытывал неодолимое желание услышать ее голос и увидеть, как улыбка изменит ее лицо.

      Он подошел к перилам, подставил лицо ветру, глубоко вдохнул морской воздух и сказал:

      — Так вот почему вы отправились в круиз.

      — Угу, — согласилась она, ее голос был тягучим и сладким, как дикий мед.

      Она повернулась к нему, их глаза встретились, и она улыбнулась. Затем, стоя рядом, они оба повернулись к морю и подставили лица теплому солнцу.

      Все началось так незатейливо: обмен отдельными фразами, долгое молчание, не вызывающее неловкости, обоюдное согласие по поводу некоторых жизненных ценностей. Они уже поняли, что то, что началось между ними, продолжится и после возвращения парохода в порт.

      Когда Дори вновь заговорила с ним, она спросила, всегда ли у него такие румяные щеки, и, достав из сумочки флакончик, предложила ему крем от загара.

      — Должно быть, вы часто бываете на море, — сказал он, намазывая кремом лицо. — Хорошо подготовлены.

      — Это мое первое морское путешествие. Просто у меня очень чувствительная кожа, и я всегда ношу с собой этот крем. — Нанеся немного крема на крыло его носа, она начала равномерно его растирать. Ее движения были нежными, но уверенными, и Скотт предвкушал, как она будет касаться его, гадая, сколько ему еще придется терпеть, прежде чем это случится.

      — Это и мое первое морское путешествие, — признался он. — Я поехал лишь из-за огромной скидки. Я преподаю во Флоридском университете.

      — Вот это да!

      Скотт вопросительно поднял брови.

      — Я происхожу из древнего племени семинолов, — объяснила она. — Мой отец до сих пор во время футбольных матчей берет с собой на стадион одеяло с традиционным узором, на счастье.

      — Думаю, вы студентка Университета штата Флорида.

      — Последний курс юридического факультета. — Она снова улыбнулась. Это подействовало на него как удар в солнечное сплетение. — Но я бунтарка в семье, — призналась она ему. — Я пытаюсь придерживаться свободных взглядов.

      — Означает ли это, что вы позволите господину Гатору пригласить вас на ленч?

      Ленч перешел в неторопливую прогулку по палубам. Дори объяснила, что пару билетов на круиз ей подарил благодарный клиент.

      — Я выбрала сегодняшний день, чтобы могла поехать моя сестра. Она заканчивает школу, и эта прогулка была задумана как подарок к окончанию. Но назначили прослушивание и...

      — Прослушивание?

      — Аделина поет, — объяснила Дори. — Она собирается в следующем году специализироваться в музыке.

      — В штате Флорида, — предположил Скотт. Дори кивнула.

      — Конечно. Если она уедет куда-нибудь, это разобьет сердце отца.

      Она замолчала, наблюдая за чайкой, парящей в воздухе. Когда птица превратилась в крошечную точку на горизонте, она вновь взглянула на Скотта.

      — Что вы имеете в виду? — спросил он.

      — Видите ли, мои родители назвали моего брата Сергеем — в честь композитора Рахманинова. Однако выяснилось, что Сергею медведь на ухо наступил, и он стал хирургом.

      — А вы?

      — Я — Дори. Уменьшительное от Айседоры Дункан — легендарной балерины. К сожалению, я не могла отличить мою левую ногу от правой, когда начала заниматься балетом.

      — Итак, вы стали юристом?

      — Как и мой дорогой старик; правда, сейчас он судья, а я занимаюсь практикой и изо всех сил стараюсь заработать достаточно денег, чтобы оплатить мой первый «БМВ».

      — А ваша сестра — она тоже была названа в честь какой-нибудь знаменитости?

      — О да, в честь Аделины Патти. Ее пение завораживало слушателей оперных залов в середине девятнадцатого века. Это старомодное имя, но оно очень подходит сестре: помимо таланта у нее ангельская внешность.

      Они бродили и разговаривали в течение нескольких часов, и каждый чувствовал, что им суждено было встретиться, стать друзьями и в конце концов любовниками. Они смеялись, отдыхали после роскошного обеда, затем танцевали на палубе в лунном свете. А позже, прежде чем пароход причалил, они подошли к тому месту на палубе, где впервые встретились, и Скотт Роуленд стал первым Гатором из Университета во Флориде, которого поцеловала Дори Кэрол.

      Они стали любовниками во время третьей встречи, и с тех пор единственное, что их разделяло, было расстояние в 150 миль по автомагистрали между Гейнсвиллом и Таллахасси. Это расстояние делало их встречи такими привлекательными.

      Раз в месяц Скотт отправлялся в Таллахасси на уикенд, чтобы побыть с Дори. И раз в месяц Дори ездила в Гейнсвилл, чтобы увидеться со Скоттом. Все было прекрасно, и это продолжалось почти три года. В их отношениях не было суетности, необоснованных претензий, ворчания, скуки, апатии, ссор по поводу семейного бюджета. Они просто делили все между собой и испытывали откровенную радость оттого, что были вместе.

      Само собой, на свете не было никого, кроме Дори, с кем бы Скотт хотел быть рядом. Он любил беседовать с ней, любил обнимать ее и, конечно, любил заниматься с ней любовью.

      Пока его «кугар» пожирал мили шоссе, Скотт размышлял о предстоящем уикенде. Как это ни странно, они с Дори редко строили совместные планы. Дори  выступала в роли  хозяйки в Таллахасси, Скотт — в Гейнсвилле. Жизнь их была наполнена приятными неожиданностями, которые рождали между ними отношения, редко сохраняющиеся в продолжительных романах. Так, Дори могла встретить его в умопомрачительном туалете, чтобы отправиться в шикарный ночной клуб, о котором она слышала. Или могла вообще не ответить на звонок в дверь, и он находил ее распростертой на куче брошенных на пол подушек посередине гостиной в сексуальной ночной сорочке и готовой к сугубо интимному вечеру. Он почувствовал возбуждение, когда вспомнил прошедший уикенд и атласную ночную сорочку с кружевной аппликацией. Дори часто носила атлас. Он был ей к лицу. Он интриговал и возбуждал Скотта. Покрытый винилом руль стал влажным от его воспоминаний.

      Их интимные отношения, то бурные, то нежные, были превосходны. Годы совместной любви помогли им изучить тела друг друга, понять сексуальные потребности каждого, найти различные приемы для достижения наивысшего удовлетворения. Время, проведенное вдали друг от друга, придавало еще больше сладости их любовным играм. Предвкушение встречи усиливало их потребность друг в друге и возбуждало их любовь.

      Скотта, охватило нетерпение, когда по интенсивности движения на автостраде он понял, что приближается к городу.

      Аромат готовящейся пищи достиг его обоняния, когда он ступил под козырек над дверью Дори. На его губах появилась  непроизвольная улыбка. Сегодня они обедают дома.

      Когда Дори открыла ему дверь, на ней был свитер с капюшоном, широкие брюки в рубчик и старенькие тапочки. Ее волосы цвета тикового дерева, которые она зачесывала назад, когда шла в офис или в суд, буйно вились, обрамляя лицо, — значит, она приняла душ, прежде чем влезть в свою домашнюю одежду.

      Они обедают дома и никуда не идут. Это вполне устраивало Скотта. Было как раз время обеда, и Дори составит ему хорошую компанию: он был голоден, а она отлично готовила. Мир словно улыбнулся Скотту Роуленду-младшему.

      Они нежно, быстро поцеловались, уверенные в том, что позже будет время для всего остального.

      — Ты благополучно доехал?

      —  Без происшествий, — сказал он, — но очень уж долго. До тебя всегда так долго добираться. — Он пошел вслед за ней на кухню и прислонился к кухонному столу, наблюдая, как она помешивает кипящий соус.

       — Ты как раз вовремя, — сказала она и добавила: — Ничего особенного сегодня, просто мясное суфле.

        — С пюре и подливкой? — спросил он. Пойманная на том, что приготовила его любимые блюда, она улыбнулась.

      Как и все виолончелистки из симфонического оркестра, мать Дори учила своих дочерей ценить музыку, а не готовить мясное суфле. Дори научилась секретам кулинарии у матери своей лучшей подружки, южанки. Ее мясные блюда, картофель и овощи идеально устраивали Скотта. Когда им хотелось элегантности, они обедали в ресторанчиках, ну а ради хорошей пищи и домашнего уюта они оставались дома. Он готовил у себя, она у себя. Из подобных маленьких фрагментиков складывался калейдоскоп их отношений.

      — Ну, как идет жизнь в стране Гаторов? — поинтересовалась она, когда они сели обедать. Скотт был партнером в бухгалтерской фирме и на полставки преподавал в своем родном университете. Если не считать того, что она называла Флоридский университет страной Гаторов, а он считал Университет штата Флорида «этой другой школой во Флориде», соперничество учебных заведений вызывало лишь легкое подтрунивание друг над другом. Обычно они заключали в высшей степени сексуальное пари по поводу исхода ежегодного футбольного матча между ФУ и УШФ, которое делало их обоих победителями, а окончательный счет в игре оказывался неважным.

      — Типично для этого времени года, — ответил Скотт. — Все продолжают думать о футболе, и лишь немногие начинают понимать, что уже середина семестра. На прошлой неделе я дал студентам проекты на семестр. Сейчас они донимают меня вопросами о мельчайших деталях, хотя никто даже толком не прочитал задания. Все по-прежнему. А как ты?

      — На этой неделе запланировано официальное утверждение завещания по имению Бортен.

      — Я знаю, ты будешь рада завершить это дело. — Имение Бортен уже несколько месяцев фигурировало в их разговорах.

      — Мы нашли разумного судью, — объяснила она. — Если повезет, мы закончим все за пару часов.

      — Отлично, — откликнулся Скотт. Неожиданно он заметил круги у нее под глазами, которые не смогла скрыть даже косметика. — Ты выглядишь утомленной.

      — Я действительно устала, — ответила Дори со вздохом, как будто для нее было облегчением признаться, открыться ему.

      — До ночи жгла лампаду в юридической библиотеке?

      Она пожала плечами:

      — Отчасти так.

      — Тебе не следует столько работать.

      — Хорошенький совет от трудоголика вроде тебя, — сказала она, но в ее поддразнивании не было веселья.

      Она действительно устала, подумал Скотт. Слишком напряженно работает. Так было всегда. Это их семейная черта, генетическая или приобретенная: она должна непрерывно действовать, чтобы сохранить свою нишу в клане трудяг, откуда произошла.

      Ситуация в его семье была прямо противоположной. Скотт покинул дом с намерением выбраться из замшелой посредственности, преуспеть в тех направлениях, которые давали бы деньги, престиж, смысл жизни. Особенно последнее. Он наслаждался финансовой надежностью и побрякушками, которые можно купить за деньги. Но больше всего он ценил уважение, Особенно самоуважение. Он был свидетелем того, что происходит с человеком, потерявшим самоуважение. Но со Скоттом Роулендом-младшим не должно произойти того, что случилось со Скоттом Роулендом-старшим.

      Он с любовью смотрел на Дори, наслаждался благополучием и ощущением того, как ему повезло. Эта женщина не предъявляла к нему чрезвычайных требований. Она просто любила его так, как он любил ее. Ее сила и независимость притягивали его, как нежность ее кожи, когда она касалась его, и сладкий запах ее волос, когда он зарывался в них лицом. Он любил ее за неистребимую тягу к самостоятельности, которая также была частью и его натуры, и за ее привычку одаривать его жестами, которые говорили: «Я люблю тебя».

      — Что? — спросила она, поймав на себе его взгляд.

      — Мне просто нравится смотреть на тебя, — ответил он. — Я скучал по тебе и рад встрече. По-моему, ты самая сексуальная женщина в мире.

      Она усмехнулась.

      — Ты просто сексуальный маньяк.

      — Я представляю, как страстно мог бы любить тебя здесь, среди картофельного пюре.

      — Кошмарная картина.

      — Но это должно быть занятно, — предположил он.

      — Я заказала видеофильм.

      — Мы можем посмотреть его позже.

      — С картофельным пюре в волосах?

      — Нет, после душа.

      — Ешь, — сказала она и, оценив выражение его глаз, добавила с хитрой усмешкой: — ...свой обед.

      — Как насчет того, чтобы поразвлечься в душе? — дружелюбно предложил Скотт, опустив вилку в пюре. — Ты могла бы потереть мне спину.

      Он вновь почувствовал возбуждение, видя неудержимый румянец, заливающий ее щеки.

      Сколько времени прошло с того визита, когда она неожиданно пробралась к нему в ванную комнату и они занимались любовью в ванне, а из душа на них лилась вода? Прекрасное эротическое приключение!

      К черту кино! — думал он. Ему было не до кино. Ему хотелось быть с Дори.

      Позже он признался себе, что смотреть кино было не так уж плохо. Дори свернулась рядом с ним, положив голову ему на грудь, что вызвало у него чувство уюта и комфорта. Они настолько расслабились, что Дори уснула, и он вынужден был легонько растолкать ее и поцеловать в лоб, чтобы разбудить, пока перематывалась пленка в видеомагнитофоне.

      — Я собираюсь принять душ, — сказал он. Потрешь мне спину?

      Потянувшись, Дори покачала головой и ответила:

      — Мне нужно приготовиться ко сну.

      Ее взгляд и быстрый поцелуй в щеку подсказали ему, что ее слова подразумевали нечто большее, чем просто надеть ночную сорочку и почистить зубы, — она должна вставить свой колпачок. Они оба знали это.

      Дори ждала его в постели, когда он вышел из душа. Устроившись между старомодными розовыми ситцевыми простынями, одетая в розовую атласную пижаму с завязочками и оборочками, словно кукла, она казалась очень юной и невинной. Произведенный эффект задал тон их любовным играм. Они начали с самых простых ласк под одеялом, затем последовали нежные поцелуи и неторопливое исследование. Они хорошо знали физические особенности друг друга — где и как дотронуться, поцеловать, чтобы разжечь страсть, которая вела их к высшему единению и утолению их желаний.

      Позже они лежали рядом, с переплетенными руками и ногами, неподвижно и удовлетворенно, пока их дыхание и сердцебиение приходили в норму.

      Наконец Дори накинула атласную пижамную курточку и примостилась рядом со Скоттом, прижимаясь спиной к его груди. Он потянулся, чтобы выключить свет около кровати, а затем свернулся рядом с ней, просунув одну руку ей под шею, а другой обхватив за талию. Им было так удобно рядом.

      Ему нравилось ощущение ее женственных изгибов, приникших к его телу, прижатых к его плоти. Гладкая и теплая пижама касалась его груди. Он глубоко вздохнул, втягивая в себя запах ее волос, поцеловал ее в макушку и улыбнулся с чувством удовлетворения, когда она со счастливым вздохом еще плотнее прижалась к нему.

      Должно быть, это мужской инстинкт, остатки примитивного стремления защитить свою женщину, который заставлял его ждать, когда ее дыхание замедлится в глубоком, размеренном ритме сна, прежде чем он позволит себе перестать бодрствовать. А возможно, он просто наслаждался чувством благополучия, которое испытывал, когда она спала рядом. Какова бы ни была причина, он обычно ждал, чтобы она уснула первой.

      Однако сегодня он ожидал напрасно. Как ему показалось, прошло довольно много времени, гораздо больше, чем обычно. Хотя она лежала очень тихо, он чувствовал, что Дори не спит. При том, что она выглядела очень усталой, это казалось удивительным. Он не знал, лежала ли она с закрытыми глазами, но подозревал, что они были широко раскрыты. Вдруг он почувствовал, как напряглась ее спина, и это встревожило его. — Дори, — прошептал он.

      Она издала легкий звук, означающий, что слышит его.

      — С тобой все в порядке? — спросил он. — Может быть, что-нибудь не так?

      Секунды тянулись бесконечно, прежде чем он дождался ответа. Когда она наконец заговорила, ее голос был таким тихим, что это нельзя было даже назвать шепотом, и все же он услышал его так отчетливо, как будто раздался крик.

      — Я беременна, — сказала она.

Глава третья

      Прежде Дори Кэрол никогда не знала страха. Она испытывала лишь возрастное беспокойство, которое менялось по мере взросления.

      Бывало, она ощущала тревогу, которую испытывает женщина, идущая глубокой ночью к своей машине, припаркованной в темной аллее. Иногда у нее «схватывало» живот, когда она излагала свои аргументы в суде. Но тот страх, который охватил Дори Кэрол сейчас, был нов для нее. Это было чувство подавленности, которое пронизало мозг и целиком овладело ею.

      Это не был страх по поводу того, что ей придется носить ребенка. Она была здоровой, крепкой женщиной, а вынашивание ребенка — нормальная функция женского организма. То, что пугало Дори, были перемены, которыми она не могла управлять.

      До того момента, когда она села напротив врача и узнала, что беременна, все перемены в жизни Дори были связаны с процессами роста: детство сменилось отрочеством, из школы она перешла в юридический колледж, на смену ему пришла юридическая практика. Все эти перемены были позитивны, предсказуемы, и у нее была свобода выбора.

      А потом появился Скотт. Она почти сразу поняла, что он будто создан для нее. Она безоглядно впустила его в свою жизнь, в состоянии полного блаженства отдала ему свое сердце. С самого первого мгновения они поняли, что вспыхнувшее между ними чувство было чем-то особенным, что их отношения не должны развиваться по стандартной схеме: замужество, дети, загородный дом. Они выработали стиль жизни, который помогал их отношениям процветать вопреки разделяющим их милям и ограниченному времени, которое они могли проводить вместе.

      Они молчаливо согласились, что их отношения совершенны, насколько это было возможно. Все обстояло прекрасно, и не было нужды менять что-либо. Но теперь, когда в ней зародилась новая жизнь, все должно было измениться: ее жизнь, его жизнь. Вполне вероятно, что и их любовь.

      Нет, исступленно думала она, только не их любовь. Только не то, что они испытывают по отношению друг к другу. Ничто не может изменить их чувства. Но как бы Дори ни была уверена в их любви, она также понимала, что их чувства под угрозой. Любовь была тем основанием, той прочной плитой, на которой строились их взаимоотношения, важной была и структура их отношений. С самого начала их связь была нестандартной, экспериментальной: они со Скоттом были не единым целым, а двумя частями, которые периодически встречались, образуя одно целое. Сейчас, когда они оказались перед лицом крутых перемен, никто не мог сказать, выдержат ли их отношения это испытание. То, что они могли не выстоять, разрушиться под напором незапланированной беременности, пугало ее.

      Она могла потерять Скотта. Одна эта мысль — ужасная, пугающая — замораживала ее. Она буквально дрожала от страха, когда позволяла себе думать об этом. Даже сейчас, когда ее тело приникло к нему и его руки обнимали ее, страх пронизывал насквозь.

      Полный удивления и недоверия голос Скотта разорвал напряженную тишину:

      — Беременна?

      Не в состоянии вымолвить ни слова, она кивнула головой. Он резко убрал руку, и ее голова упала на подушку. Через несколько секунд ее лицо залил свет прикроватного бра, и она почувствовала себя заключенной, которую собираются допрашивать под одной из таких висящих ламп с металлическим ободом. Скотт приподнялся, облокотившись на руку.

      Его лицо было всего в нескольких сантиметрах. Гнев сквозил в каждой черточке, густые темные волосы Скотта только подчеркивали возмущенно-инквизиторское выражение лица.

      — Ради Бога, Дори! Беременна? Как это могло случиться?

      Если бы ситуация не была такой серьезной, она ответила бы остроумным замечанием, шуткой. Но он был так возмущен и оскорблен.

      Положение было слишком серьезно — меньше недели тому назад Дори сидела напротив своего врача с почти таким же выражением и задавала точно такой же вопрос: как это могло случиться?

      Ее врач с отрешенностью медика и кислым юмором ответил:

      — Так же, как это случается с тех времен, когда Ацам и Ева создали прецедент в садах Эдема.

      Сейчас Дори было не до клинической отрешенности и кислого юмора. Она сказала:

      — Это просто случилось.

      — Это невозможно, — заявил Скотт. — Мы всегда предохранялись с помощью Долли.

      — Ни одно средство не дает стопроцентной гарантии, даже если ты очень осторожен.

      Скотт с глубоким вздохом откинулся на кровать:

      — Я не... я просто не могу этому поверить.

      — Я тоже не могла... сначала, — мягко ответила она.

      Наступило молчание, долгое, неловкое, напряженное молчание, которое пролегло между их телами на кровати.

      — Я думаю... а не могло быть ошибки, путаницы?

      — Никакой ошибки и путаницы.

      Вновь молчание, затем с его губ сорвался вопрос:

      — Что ты... Что нам теперь делать?

      Дори тщетно пыталась проглотить комок, стоявший в горле.

      — Мы с доктором поговорили, — начала она. Затем ее голос сорвался и по щекам полились слезы. — Я не могу ничего с этим сделать, Скотт... Я просто... Доктор казался таким равнодушным, когда говорил о клинике, где можно... Но это же человеческое существо, Скотт, или оно будет им. Я не могу причинить ему боль. Я не могу избавиться от него как от пустякового неудобства.

      Вновь между ними воцарилось напряженное молчание, словно невидимый враг. Наконец Скотт сказал:

      — Я рад... Когда ты сказала это, сейчас, мне стало легче. — Затем после долгого молчания: — Ты думаешь... Ты хотела бы, чтобы мы поженились?

      Дори испытала тяжелое разочарование: он колебался и в его голосе явно сквозило чувство долга.

      Ей потребовалось несколько глубоких вдохов, чтобы ответ прозвучал спокойно:

      — Нет.

      — Дори, — начал он, но она прервала его. Если она позволит ему возражать, то даст возможность убедить ее, что это единственно правильный шаг.

      — Скотт, исключительно весомый довод в пользу женитьбы двух людей — это их желание, а не следование устаревшему этическому кодексу.

      — Но...

      — Я справлюсь с этим, Скотт. Я была бы лицемеркой, если бы нацелила эту беременность тебе в голову, словно старый пистолет. Я не девственница, которую ты соблазнил на сеновале. Я зрелая, независимая женщина, которая со всей искренностью вступила с тобой в связь. Ты с самого начала объяснил свое отношение к браку, и я приняла это. Я на самом деле разделяла твои чувства. Было бы ошибкой, катастрофой, если бы мы начали притворяться, что желаем того, чего никогда раньше не хотели.

      Снова пауза, вздох.

      — Может быть, ты права.

      Дори закрыла глаза, на которые навернулись обжигающие слезы: она почувствовала облегчение в его голосе. Боже, помоги! Она чувствовала, как тело его расслабилось, хотя они и не касались друг друга. Она ощутила это интуитивно, и для этого не требовалось прямого касания.

      Она презирала Скотта за это облегчение и знала, что несправедлива к нему. У него не было времени, чтобы подумать о ребенке, приспособить свой мозг к этому непрошеному событию. Скотт не был создан для семьи. И никогда не притворялся, что это не так. После тех неприятностей, которые принес каждому из его родителей новый брак, он превратился в замкнутого мальчика, и это было естественно. Она вряд ли могла ожидать от него, что он освоится с новостью о своем неизбежном отцовстве в течение нескольких минут.

      Беременность, должно быть, одурманила меня, пришло ей в голову. В последнюю неделю — возможно, когда она начала думать о ребенке не как об ошибке, а как о человеческом существе — в ее голове созрела фантастическая мечта: Скотт узнает о ребенке и чудесным образом окажется, что он счастлив.

      Как могла она быть так слепа, так глупа, так наивна! Конечно, Скотт не был счастлив. Конечно, он не мог сразу отважиться на женитьбу и отцовство. Нельзя превратить закоренелого холостяка в доброго семьянина, объявив ему: «Вот сюрприз! Я беременна». Если бы Скотт мог чувствовать сейчас что-нибудь, кроме шока, возможно, это была бы мысль: «Меня загнали в угол». Он ощущал себя в западне, как койот, чья лапа попала в стальные челюсти капкана.

      Она хотела сказать ему что-нибудь, чтобы как-то успокоить его, но не знала что. Ей хотелось коснуться его, но вдруг она поняла, что не знает как.

      — Дори?

      — Мм?

      — Ты знаешь, что я беспокоюсь о тебе?

      — Да, Скотт, конечно, я знаю это.

      Он потянулся к ней и переплел ее пальцы со своими.

      — Я рад, что ты знаешь.

      Прежде чем они уснули, прошла целая безмолвная вечность.

      Во сне Скотт повернулся к Дори, обнимая ее руками и ногами. Не просыпаясь, Дори приникла к Скотту, положив голову ему на грудь.

      Проснувшись, она осторожно освободилась из его объятий, что было нелегко, потому что спящий мужчина сжимал ее словно свою собственность и прижимался к ней при малейшей попытке пошевелиться.

      Через несколько минут ощущение пустоты разбудило Скотта. В сумерках полусна он ощущал мягкость постели Дори, почувствовал слабый аромат ее духов, сохранившийся в белье. Он потянулся к ней, но обнаружил пустоту, хотя простыни еще хранили тепло ее тела.

      В полудреме он испытывал какую-то тревогу, словно проснулся посреди ночи от кошмара. Медленно, по мере того как он просыпался, воспоминания прошедшего вечера всплывали в его памяти. Реальность была хуже ночных кошмаров, от нее было трудно избавиться. Скотт застонал, уткнувшись в подушку. Ну и дела!

      Он не услышал, что в душе льется вода, но отметил момент, когда кран закрыли. Лежа тихо-тихо, он слышал приглушенные звуки: как Дори вытирается, одевается, сушит волосы.

      Когда она на цыпочках вернулась в спальню, он притворился, что спит. Ему требовалось какое-то время, чтобы освоиться с той новостью, которую он услышал от Дори вчера вечером. И лишь когда почувствовал запах кофе и услышал звон посуды на кухне, он вылез из кровати и поплелся в ванную комнату. Собираясь побриться, он с чувством презрения к себе посмотрелся в зеркало. Лицо в зеркале было приятным — стандартное красивое лицо. Его волосы были все еще густыми и темными, хотя время от времени он замечал предательскую седину. Нет, он не жаловался ни на лицо, ни на волосы. Кого он презирал, так это человека внутри себя — труса, существо, которое было менее порядочным, чем это ожидалось от Скотта Роуленда-младшего.

      Он любил Дори. Он поклялся бы в этом на Библии в любом суде мира. Но женитьба? Ребенок? Этого не должно было случиться, во всяком случае — не сейчас. Пока они не готовы к этому. У них был уговор. Никаких заверенных бумаг, никакого нажима, цепей, упреков, никаких сожалений.

      Никаких детей.

      И вот это случилось. Скотт нахмурился. Дори беременна. От одной мысли об этом у него свело живот, ему просто было стыдно за себя. Кто из мужчин не захотел бы жениться на женщине, такой, как Дори, после того, как она забеременела от него?

      Человек, который вообще не собирается жениться ни на ком, вот кто! Дори знала его отношение к браку, она все понимала. Она тоже не намеревалась выходить замуж. Разве вчера вечером она не сказала, что это было бы ошибкой? Но, может быть, в конце концов все образуется. Конечно, подумал он, проводя бритвой по лицу, все наладится. И завтра утром солнце взойдет на западе. Правда, после того, как перепрыгнет через луну.

Глава четвертая

      После того как Скотт побрился и оделся, он был готов отправиться на кухню навстречу доносящемуся аромату поджаренных булочек с черникой. Дори пекла их, когда ей удавалось купить в супермаркете чернику — забытый во Флориде продукт. Обычно, войдя на кухню, он говорил что-нибудь по поводу необычного блюда, но сегодня был молчалив. И хотя он знал, что Дори, конечно, слышала его приближающиеся шаги, она не оторвалась от плиты, чтобы поприветствовать его.

      У Скотта сжалось сердце, когда он увидел, как напряглась ее спина, противясь естественному желанию повернуться к нему, улыбнуться, встать на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку и пожелать доброго утра. Они были все теми же людьми, но уже другими: перемены в отношениях привели их в состояние неуверенности друг в друге и, что хуже, обоюдной неловкости. Такое они испытали впервые.

      Скотт открыл буфет и достал свою кружку. Наливая из кофейника кофе, он ощущал в руке привычную тяжесть, придающую ему уверенность, пока машинально не взглянул на кружку и не прочитал надпись, которую после долгих месяцев перестал замечать: «Супержеребец».

      На такой же кружке Дори было написано «Супердевка». Они купили их на распродаже просто потому, что те сразу же пришлись им по вкусу. Но сейчас, в свете последних событий, его кружка была так неуместна. Скотт с отвращением резко поставил ее на стол, и горячий кофе выплеснулся ему на руку. Он выругался и, открыв кран, подставил руку под струю холодной воды.

      Дори посмотрела на него широко открытыми глазами.

      — С тобой все в порядке?

      — Так глупо.

      — Твоя рука...

      — Холодная вода поможет.

      Она вопросительно посмотрела на него, и он проворчал:

      — Прочитай, что написано на кружке. — Скотт схватился рукой за мойку и горько рассмеялся. — «Супержеребец». Этим все сказано, не так ли? Господин Мачо, чья сперма способна проникнуть сквозь резинку и устоять против контрацептивов.

      Дори, вздрогнув, закрыла глаза.

      — Пожалуйста, не надо, Скотт.

      В ответ он вздохнул, взглянул на свои руки, и его плечи опустились.

      — Этим ничего не изменить, — сказала Дори. Такова была Дори — прагматичной, исходящей лишь из реальной обстановки. Скотт хотел бы сейчас находиться где-нибудь в другом месте, чтобы быть вдали от реальности, которую она не давала ему забыть.

      Он услышал, как открылись дверки буфета, зазвенела посуда. Дори подошла к нему сзади, обняла за талию, предлагая ему чашку с блюдцем, которые держала в правой руке. Он взял их, затем накрыл ее левую руку своей и прижал к груди. Она поцеловала его в затылок, затем потерлась щекой о его плечо.

      — Не будем сейчас об этом говорить, — сказала она. — Пройдут месяцы, прежде чем это станет заметно. А пока... — она втянула в себя воздух и оторвалась от его плеча, — почему бы тебе не выпить кофе?

      — А ты?

      Она взяла стакан со стола.

      — Апельсиновый сок. Теперь никакого кофеина.

      — О, — сказал он. — Конечно, кофеин вреден детям. — Он с удовольствием пил из своей чашки, как будто горячий кофе мог освободить от охватившего его отчаяния.

      Дори заглянула в духовку — проверить, как обстоят дела с булочками. Видимо удовлетворенная, она сняла с крючка кастрюльку.

      — Ты мог бы приготовить себе омлет? — спросила она.

      Скотт удивленно поглядел на нее. Приготовить омлет не представляло никакого труда, но он не помнил, чтобы Дори когда-нибудь просила его что-либо готовить на кухне.

      Дори протянула ему коробку с яйцами. На его вопросительный взгляд она смущенно ответила:

      — Я не... Меня пока не беспокоит тошнота, но почему-то сырые яйца...

      Скотт положил коробку обратно в холодильник.

      — Мне не нужен омлет.

      — Нет, все в порядке. Правда. Пока я не вижу их сырыми. Тебе не нужно отказываться от них.

      — Холестерин, — сказал Скотт.

      Через секунду они оба рассмеялись. Дори не раз говорила Скотту о холестерине с момента их знакомства, но он не обращал на ее слова никакого внимания. Это даже стало шуткой. Скотт коснулся шеи Дори, а затем обвел большим пальцем линию ее скулы.

      — Как здорово посмеяться вместе. Я не был уверен, что мы сможем так запросто снова смеяться.

      Дори закрыла глаза и кивнула в знак согласия, затем бросилась ему в объятия, прижалась щекой к его груди, впитывая знакомое тепло крепкого тела, слушая, как ритмично бьется его сердце, вдыхая сочетание запахов ее мыла и его лосьона после бритья.  Скотт. Такой знакомый. Такой дорогой.

      Инстинктивно она еще крепче прижалась к нему. Сцепила руки у него за спиной.

      Они не разговаривали. Им это было ни к чему. Все, что они могли бы сказать, передавалось, словно по телеграфу, через касание их тел.

      Скотт поцеловал ее в лоб, взял чашку с блюдцем и пошел к столу выпить свой кофе. Дори следила за булочками, пока они не подрумянились, затем положила их в накрытую салфеткой корзиночку и подала на стол.

      — Что мы сегодня делаем? — спросил Скотт после того, как съел намазанную маслом булочку и потянулся за второй.

      — Я не строила никаких планов, — призналась она. — Чего бы тебе хотелось?

      — Отличная погода, — сказал Скотт. — Может быть, проведем время на свежем воздухе? Как насчет молодежного заповедника?

      — Неплохо, — согласилась Дори.

      — Потом мы сможем посмотреть фильм, — добавил он, и она кивнула в ответ.

      В этот день они никуда не спешили. Дори наслаждалась свободой в хлопчатобумажных брюках, широкой майке и теннисных туфлях вместо делового костюма и лодочек на каблуке. Они бродили по туристской тропе, время от времени останавливаясь, чтобы еще больше оценить прелесть пребывания на воздухе. Когда они разговаривали, то это касалось увиденного вокруг — птицы, опустившейся на цветок, белки с дальней стороны дерева, играющей с ними...

      Счастливые в безмятежном окружении заповедной территории, они пропустили ленч, решив, что пообедают пораньше по пути в кино. По дороге домой Дори безуспешно пыталась подавить зевок, надеясь, что Скотт ничего не заметит в темноте машины. Но он заметил.

      — Устала? — спросил он.

      — Угу, — произнесла она и вновь зевнула. — Должно быть, свежий воздух.

      — Должно быть, — согласился Скотт. Но они оба знали, что обычно свежий воздух не утомлял Дори, и оба испытали неловкость от сознания истинной причины ее усталости.

      Когда они вернулись в квартиру, Дори извинилась и сразу надела просторное домашнее платье. Она не сказала Скотту, что эластичная резинка широких брюк впивается ей в тело. Когда она вернулась в гостиную, Скотт смотрел по телевизору футбольный матч.

      — Ты должен был мне сказать, что играют Гаторы, — заметила Дори, сев рядом на тахту. — Мы могли бы пропустить кино, и ты посмотрел бы первый тайм.

      Скотт засмеялся и, нагнувшись, легко поцеловал ее в губы.

      — Никакой футбол не может быть интереснее, чем время, проведенное с тобой.

      — За исключением игры команды Джорджии, — поддразнила его Дори. — Или игры Флорида — штат Флорида.

      — На ту игру мы пойдем вместе, — пообещал Скотт, обняв ее за плечи.

      — Отец до сих пор не может привыкнуть к тому, что я болею за Гаторов, — сказала Дори. — Можно подумать, что я перебежала на сторону России.

      — А ты только прозрела? — сказал Скотт. — Если ты переметнешься от Гаторов на сторону Семинолов, это будет похуже, чем перебежать на сторону России.

      — Ты такой же, как и он, — заявила Дори. — Вы ведете себя как мальчишки, когда речь идет о глупом соперничестве колледжей.

      — Гаторы платят мне, дорогая.

      — Я почти могу понять тебя, поскольку ты никогда в действительности не покидал колледж. Но отец-то окончил колледж еще до того, как я родилась, но он до сих пор не может произнести «Гатор», не прибавив к нему «чертов».

      — Готов побиться об заклад, что он и мое имя не может произнести, не добавив «этот проклятый Гатор», — заметил Скотт.

      — Он употребляет этот термин любовно, — пояснила Дори. — Он любит тебя, и ты прекрасно знаешь это. Несмотря на твои связи с тем маленьким учебным заведением в Гейнсвилле. — Она поуютнее устроилась и склонила голову к теплой груди Скотта. Он погладил ее руку, потом поцеловал в макушку.

      — Смотри, ты так уснешь.

      — Угу, — согласилась Дори, поддаваясь сну, медленно охватывающему ее тело. Она почти заснула, когда Скотт спросил:

      — Ты сказала им?

      — Нет. — Молчание. — Я не хотела сообщать им, не сказав тебе, — мягко объяснила она.

      Скотт прищелкнул языком с выражением полного краха.

      — Не удивлюсь, если твой папаша выскажет пару крепких слов в мой адрес после твоего сообщения. «Гатор» по сравнению с ними прозвучит ласково.

      — Моя семья знает, как у нас обстоят дела, — сказала Дори. — Они не будут...

      — Они не будут в восторге.

      — Они будут шокированы, — сказала Дори. — Как и я. Как и ты. Но когда они... обдумают...

      — Когда они обдумают это, они придут в ярость, и не от тебя.

      Она села прямо, лицом к нему.

      —  Они не рассвирепеют. Они удивятся. И когда они как следует подумают об этом, то поймут, что...

      — Ха! Ты их дочь, Дори. А я человек, который тебя обрюхатил.

      Дори непроизвольно вскрикнула:

      — Так вот что ты думаешь об этой... ситуации! Что ты «обрюхатил» меня? То, что между нами, — не сомнительная ночная гастроль или жалкая интрижка.

      — Я знаю это.

      — Тогда я не хотела бы, чтобы ты говорил о... о новой жизни так вульгарно.

      — Я просто хочу быть реалистом в отношении того, в каком свете они увидят это, Дори. Не ожидай, что твоя мама безмятежно продолжит свое вязание...

      Дори рассмеялась — с горечью и недоверием.

      — Моя мама с парой вязальных спиц в руках представляла бы угрозу обществу.

      — Я не пытался шутить.

      — Тебе это не удалось.

      Какое-то мгновение они не сводили глаз друг с друга. Наконец Скотт пробежал рукой по волосам и простонал:

      —Ну почему, Дори? То, что было между нами, было так прекрасно. Почему, черт побери, это должно было случиться?

      После долгого молчания Дори встала и посмотрела на него сверху вниз.

      — Я устала, Скотт. Я собираюсь забраться в постель пораньше.

      — Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?

      — Оставайся и досмотри игру. Я надеюсь, Гаторы выиграют.

      Ни одному из них не пришло в голову пожелать друг другу спокойной ночи.

      Рано утром на следующий день Скотт сел на стул у туалетного столика Дори и посмотрел на нее. Спящая на двуспальной кровати, она выглядела маленькой и беззащитной. Во сне ее лицо казалось совсем детским, темные волосы разметались по подушке. Он пытался увидеть что-то новое в ней, то, что рассказало бы о ее беременности, но для этого было еще рано. Сон согнал темные круги под глазами. Она была просто Дори — та самая Дори, в которую он влюбился во время круиза.

      Почему? — думал он. Боже, ну почему это должно было случиться? И как все это отразится на их отношениях? И что он собирается делать с этим?

      Дори проснулась и поймала взгляд Скотта. Он был уже одет.

      — Доброе утро, соня, — сказал он.

      — Который час? — спросила Дори хрипловатым со сна голосом.

      — Половина одиннадцатого.

      — Почему ты не разбудил меня?

      — Тебе было нужно поспать. Воспоминания   об   их   вчерашнем разговоре вспыхнули в сознании Дори, когда она стряхнула последние остатки сна. Она закрыла глаза, но воспоминания не уходили.

      — Поздний завтрак? — вопросительно произнесла она.

      — Один из нас на грани голодной смерти, — пошутил Скотт.

      — Дай мне двадцать минут.

      — Я почитаю комиксы в гостиной, — согласился  он, вставая.

      Несмотря на проснувшийся аппетит и великолепный стол из фруктов, овощей, мясных и мучных блюд и сыров, завтрак в этот день был, пожалуй, самой грустной трапезой в жизни Дори. Скотт выглядел столь же несчастным. Он едва притронулся к еде и скривился при первом глотке кофе. Их попытка поговорить окончилась неудачей: они обменивались короткими репликами и оба чувствовали неловкость. Дори уронила виноградное желе себе на юбку, а Скотт умудрился опрокинуть чашку кофе, которую он так и не выпил, и безуспешно промокал салфеткой белую льняную скатерть, на которой расплывалось темное пятно.

      — Хочешь десерт или уйдем, прежде чем перевернем сервировочный столик? — спросил Скотт.

      — Голосую за то, чтобы уйти, — откликнулась Дори. — Я не вижу на сервировочном столике ничего, что гармонировало бы с лиловым цветом виноградного желе.

      Тишина в машине была невыносимой и продолжалась до тех пор, пока Дори не вздохнула с несчастным видом, а Скотт не положил свою ладонь на ее руки. Затем он взял руку Дори, положил ее себе на колено и, остановившись на красный свет, наклонился и поцеловал следы от слез на ее щеке.

      Когда они вернулись к ее дому, Дори обхватила его за шею так крепко, как будто он спасал ее из горящего дома. Его рука лежала у нее на плече, когда они шли к двери.

      Войдя в квартиру, они приникли друг к другу в страстном поцелуе. Возможность потери того, что было таким особенным в их отношениях, ощущалась обоими обостренно, а сейчас им была дарована надежда возродить все это. Скотт оторвался от ее рта и прошептал:

      — Я не могу просто уехать, я снова хочу тебя.

      Обнявшись, они направились к спальне и одновременно разделись. Скотт восхищенными глазами ласкал ее полуобнаженное тело и затем расстегнул застежку бюстгальтера и подставил ладони под ее груди. Дори вскрикнула, и Скотт, подняв голову, вопросительно посмотрел на нее.

      — Они немного чувствительны, — призналась она. — Все нормально, только... будь нежным.

      Он повел ее к кровати, и они легли рядом. Он снова коснулся ее груди, на этот раз мягко, и, когда соски набухли от прикосновения его рук, он взял один из них в рот. Дори изогнулась, ее руки гладили твердые мышцы его спины. Скотт нетерпеливо просунул пальцы в ее трусики и спустил их. Дори помогла ему, отбросив их ногой, и открылась ему навстречу.

      Торопливо Скотт сорвал свои трусы и погрузился в Дори. Она обхватила его ногами, крепко прижимаясь к нему всем телом. Они неистово двигались вместе, пока не достигли пика наслаждения. Потом он лежал на ней, тяжело дыша, и его сердце громко стучало у ее груди.

      Дори ласково запустила пальцы в его волосы и запечатлела успокаивающий поцелуй у него на лбу и у виска. Он соскользнул с нее, испытывая блаженную усталость.

      — Ты знаешь, что ты особенная?

      — С тобой все по-особенному, — сказала она. И подумала, что не может сказать ему то же самое об их ребенке. Она сразу поняла, что не сможет избавиться от ребенка, которого они создали вместе. А теперь она осознала, что будет любить его, что бы ни случилось.

      Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, и начал нежно касаться ее возбуждающими движениями кончиков пальцев. Его рука соскользнула вниз, лаская ее. Где бы он ни гладил ее и как бы ни ласкал — все было подтверждением того, что он любил ее. Дори схватила его за плечи в отчаянном порыве, приникнув к нему, и мир вокруг нее закружился, как цветной калейдоскоп.

      Она вскрикнула, когда спиральные волшебные волны пронизали ее. Тело напряглось, затем расслабилось рядом с ним. Движение его пальцев успокаивало, а не возбуждало. Дыхание Дори замедлилось, когда она слушала успокаивающее биение его сердца у своего уха.

      Дори проснулась от ощущения легких поцелуев на веках и, открыв глаза, увидела склонившееся над ней улыбающееся лицо Скотта.

      — Я уснула, — пробормотала она невнятно.

      — Мне очень не хотелось будить тебя, но уже почти четыре.

      — Четыре? — недоверчиво спросила она. — Не может быть. О, Скотт, извини. Наше время...

      — Все хорошо. — Скотт, нежно поцеловав Дори, сел, опустив ноги на пол. — Тебе не стоит вставать, — сказал он мягко.

      — Как будто я могу, — прошептала она сонно и улыбнулась ему.

      Позже, после того как он принял душ, оделся и упаковал свои вещи, он принес ей воскресную газету и поцеловал в лоб.

      — Увидимся через пару недель.

      Дори кивнула, не доверяя своему голосу, так как в горле стоял комок. Когда он подошел к двери спальни, она проглотила комок и отважилась произнести его имя. Он остановился и, повернувшись, взглянул на нее. Дори обнаружила, что не знает, что сказать. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, затем заговорили одновременно:

      — Дори...

      — Скотт...

      Скотт тяжело вздохнул.

      — Со мной все будет в порядке, — сказала Дори. Пустая банальность. Это было самое лучшее, что она могла придумать.

      — Конечно, — ответил Скотт и распрямил плечи. — Все будет хорошо.

      Дори признала свое поражение.

      — Увидимся через две недели? Скотт колебался.

      — Дори...

      — Иди. Пожалуйста.

      Он по-прежнему колебался, медля у дверей, как если бы его решение пересечь порог было необратимым. Наконец он промолвил:

      — Пока, — и сделал решительный шаг.

Глава пятая

      Беременна. Всю долгую дорогу домой Скотт чувствовал себя в машине словно в ловушке. Слово это для него было наполнено неприятными ассоциациями. Он не мог соотнести его с Дори. Он не мог связать его с собой, со Скоттом Роулендом-младшим. Этого не должно было случиться, просто не должно. Они были предельно осторожны. Все между ними было слишком хорошо, чтобы распасться от какой-то случайности.

      Беременна. Как бы громко он ни включал магнитофон, музыка не могла заглушить это слово. Случившееся было ошибкой или злой шуткой. Дори была беременна. И виной тому был он. Как это событие в дальнейшем отразится на них?

      Непроизвольно его мысли вернулись к тому первому моменту, когда это слово разорвало его мир на части. Его мать бросала это слово отцу. Скотту Роулендут младшему было семь с половиной лет, он лежал в своей кроватке, дрожа и спрашивая себя, что означают эти крики.

      Мать его друга Алвина была беременной, а потом у Алвина появился маленький братик. Может быть, и у Скотта появится братик?

      Нет, вряд ли, думал Скотт. Мать Алвина была счастлива, что у нее будет еще один ребенок, не то что его мама. И Скотт. услышал другое слово — безобразное, зловещее слово, заставившее его вздрогнуть, несмотря на теплое одеяло: развод.

      Пройдет много месяцев, которые ребенку покажутся вечностью, прежде чем он поймет всю серьезность услышанного скандала. Но даже если он и не мог тогда понять происходящего, он чувствовал с безошибочной детской интуицией, что происходит нечто ужасное, что угрожает основам его жизни.

      — Твой папа ушел, — сказала мама, когда отец не пришел домой после работы на следующий день.

      — Как ушел? — спросил Скотт.

      В голосе матери прозвучала горечь, когда она ответила:

      — Навсегда.

      Несколько дней спустя Скотт спросил:

      — Папа умер?

      В ответ его мать фыркнула.

      — К сожалению, нет. Если бы он умер, осталась бы страховка и мне не пришлось бы искать работу.

      — Я увижу его снова?

      — Если он захочет увидеть тебя, я не буду возражать.

      Спустя две недели в пятницу днем отец Скотта поджидал его после школы. Скотт испытал такое облегчение, увидев отца живым, что бросился к нему в объятия, прижался, повторяя снова и снова:

      — Я так соскучился по тебе, папа.

      — У меня хорошие новости, — сказал отец. — Мы проведем вместе уикенд.

      Так и случилось. Мать Скотта упаковала чемоданчик с его вещами, хотя было видно, что она делала это с неохотой.

      — Вот где я теперь живу, — сказал отец, отперев дверь квартиры с такими маленькими комнатами, что они напоминали кукольный дом, который он однажды видел. Больше всего удивило Скотта присутствие женщины по имени Мелинда с вьющимися белокурыми волосами, от которой пахло как от прилавка с парфюмерией.

      — Мелинда тоже живет здесь, — сказал отец Скотту.

      Скотт пожал руку, протянутую Мелиндой, но ее присутствие смущало его. Он был наделен природным тактом, который подсказал ему, что следует остаться наедине с отцом, прежде чем спросить:

      — Ты любишь Мелинду больше, чем маму? Отец выглядел очень грустным.

      — Я любил твою маму, Скотт. Но твоя мама и я... понимаешь, мы теперь не те люди, какими были, когда поженились много лет тому назад. Мы теперь стали другими и хотим разного. Мы с Мелиндой работаем вместе, и мы... хотим одного и того же. Я не думал, что так случится, сынок. Иногда мы не можем помочь тому, что происходит. Мы с Мелиндой больше похожи, чем я и твоя мама.

      Скотт старался быть взрослым. Он не хотел плакать. Но почувствовал унизительную влагу на щеках и вытер ее тыльной стороной ладони.

      — Ты любишь ее больше, чем меня? — спросил он. — Поэтому ты и хочешь жить сейчас с ней, а не со мной?

      Отец снова обнял его.

      — Я люблю тебя, Скотт-младший, и никогда не перестану любить. Мы с твоей мамой не можем жить вместе, но это не означает, что мы с тобой не можем быть близки.

      Ему было приятно, что отец назвал его Скоттом-младшим, как он это делал всегда.

      — Ты можешь приходить повидаться со мной, — продолжил отец, — и мы будем все делать вместе. Ты хочешь?

      — А Мелинда будет здесь все время?

      — Она живет здесь, Скотт, — объяснил отец. — И ей хочется поближе узнать тебя. — Он помолчал, читая чувства на лице сына. — Но иногда мы могли бы заниматься чем-нибудь вместе. Я имею в виду мужские занятия, например игры в мяч или катание на доске. Как насчет этого?

      Скотт кивнул, уверенный, что отец будет разочарован, если он не согласится. Но он не очень поверил, что Мелинда хотела поближе познакомиться с ним. Он не думал, что нравится Мелинде, да и она ему не очень-то нравилась.

      Вернувшись домой, он рассказал матери о Мелинде и тут же пожалел об этом, потому что мать рассердилась.

      — Итак, — сказала она, — ты видел эту шлюху. По тому, как она произнесла это слово, Скотт понял, что оно было отвратительным.

      — И как, она хорошенькая? — спросила мать. Боясь рассердить ее еще сильнее, Скотт просто пожал плечами.

      Его мать неожиданно изучающе взглянула на него, склонив голову набок.

      — Ты очень похож на отца. Интересно, будет ли похож на него этот ублюдок?

      Ублюдок. Еще одно новое слово. Пройдут месяцы, прежде чем Скотт свяжет это слово с раздутым животом Мелинды. Мелинда была беременной, а значит, шлюхой; ее ребенок будет ублюдком, а его родители из-за этого собираются развестись.

      Это была версия его матери. Версия отца звучала по-иному. Он сказал, что Мелинда была прекрасной любящей женщиной и их ребенок не был незаконнорожденным, потому что отец Скотта женился на Мелинде в тот же день, когда оформил развод с матерью Скотта, что случилось за несколько дней до рождения его единокровной сестры.

      Недоумевая от этих разноречивых объяснений, Скотт не знал, кому или во что верить, поэтому он составил свое собственное мнение. Довольно быстро он выработал привычку держать свое мнение при себе. Это стало вопросом самосохранения для ребенка, раздираемого враждующими родителями, ребенка, борющегося за то, чтобы сохранить любовь отца, которая может быть отнята новорожденным.

      Беременна. Будто эхо произнесенного двадцать лет назад слова, оно звучало в мозгу Скотта — угрожающее, могущественное, разрушительное, как и тогда.

      Доктор Лейтем проводил обычный осмотр, выстукивая и прощупывая ее живот. Дори лежала на кушетке.

      — Что-нибудь беспокоит?

      — Пожалуй, нет, — ответила она, — ничего необычного. Просто я быстро устаю.

      — Как насчет тошноты по утрам?

      — Немного сильнее, чем вначале, но в общем терпимо.

      — Ну что же, я мог бы прописать таблетки от тошноты, но я всегда советую своим пациентам избегать лекарств и побольше гулять, когда тошнота становится невыносимой. — Он жестом показал, что она может сесть. — Вы уже сообщили отцу ребенка?

      Дори напряглась.

      — Да.

      Взгляд доктора был устремлен на ее лицо в ожидании дальнейшей информации. Когда ее не последовало, он спросил:

      — Так что же?

      — Похоже, это будет соло, — ответила Дори.

      — Когда оденетесь, зайдите в мой кабинет, — коротко сказал он и вышел из комнаты.

      Он знает, как подойти к больному, язвительно подумала Дори, слезая со смотровой кушетки.

      Одевшись, она пересекла холл и вошла в личный кабинет доктора. Она считала, что ежемесячный осмотр был просто поверхностным ощупыванием ее живота, сопровождаемым словами «Встретимся через месяц». Когда доктор вошел минут через пятнадцать, она спросила:

      — Все в порядке? Я имею в виду ребенка.

      — У вас все как по учебнику, — пошутил до ктор. — Это абсолютно нормальная беременность.

      — Тогда зачем эта частная беседа?

      — До конца вашего первого триместра осталось две недели, — сказал он.

      Она кивнула:

      — Это критический срок, да? Я имею в виду, что если до сих пор у меня не было особых проблем, то, вероятнее всего, их и в дальнейшем не будет?

      — Значит, вы читали специальную литературу?

      — Это звучит почти как обвинение, — ответила она. — Я просто хотела узнать, что происходит с моим организмом. Это для вас проблема, доктор?

      — Вопрос заключается в том, представляет ли это проблему для вас.

      — Я не понимаю, к чему вы клоните, доктор Лейтем.

      — Вы явно пристрастны к своей беременности, Дори. Я просто хочу быть уверенным в том, что вы осознаете конечный результат происходящего. Вы сказали мне, что в этой беременности... Что это было за остроумное словечко, которое вы употребили? Мне помнится, это было «соло».

      — Я не понимаю! — воскликнула Дори. — Вы не одобряете меня, потому что я не замужем? Вы — мой доктор, а не священник. Какое вы имеете право...

      — Ну-ну, — сказал доктор, поднимая руки. — Подождите. Выслушайте меня, прежде чем обижаться. Меня меньше всего заботит, одиноки ли вы, замужем или живете с семью гномами.

      Дори нетерпеливо хмыкнула и сложила руки на коленях.

      — Я знаю, о чем вы думаете, — сказал доктор, словно читая ее мысли. — Я в течение долгих лет наблюдаю беременных женщин и видел их предостаточно. Поэтому, если вы отдадите должное мудрости, вытекающей из такого богатого опыта, и выслушаете меня...

      Она кивнула ему в молчаливом согласии.

      Он продолжал:

      — Вы умная женщина, Дори. И открыты для всего нового. Сейчас ваша беременность — это приключение, и ваше намерение выступить «соло» — вызов. Но наступит момент, когда вы не сможете видеть пальцы на ногах и поймете, что придется в одиночку заниматься ребенком, тогда появятся другие мысли. Вам придется серьезно поразмыслить, вы ударитесь в панику, поэтому обдумайте это сейчас, пока не слишком поздно.

      — Вы ошибаетесь, — возразила она.

      — Я ошибаюсь? Вы сообщили отцу ребенка, в глубине души надеясь, что он захочет жениться и исполнять роль отца. Но он не захотел. И поверьте мне, потому что я наблюдал подобную ситуацию сотни раз, что, если он не согласился стать отцом, услышав эту новость, он тем более не захочет этого позже.

      — Меня это не волнует, — заметила Дори. — Я сама смогу позаботиться о ребенке. Множество женщин воспитывают детей в одиночку, и я сделаю это не хуже, чем большинство. Я могу позволить себе устроить настоящий дом для ребенка и знаю, что сделаю это с любовью.

      — Вам приходилось долго общаться с детьми?

      — С моей младшей сестрой.

      — На сколько она моложе?

      — На пять лет.

      — Разница в возрасте не такая, чтобы увидеть всю ситуацию в истинном свете. Вы сами были ребенком, когда родилась ваша сестра. Были ли у вас племянники или племянницы?

      Дори отрицательно покачала головой.

      — Вам лучше как следует все обдумать, — сказал доктор. — Возьмите к себе домой ребенка на несколько дней и попробуйте представить, что вас ожидает впереди. Это не игрушки. Материнство — это непрерывная, круглосуточная ответственность. Вы не сможете отстраниться от ребенка, когда у вас будет трудное дело в суде или какое-то важное свидание.

      — Я не столь наивна, доктор Лейтем. Я не подросток с сияющими глазами, который думает, что приобрел живую куклу.

      — У вас впереди вереница счастливых лет, юная леди. Паника — не причина для того, чтобы заводить ребенка.

      Дори почувствовала, как от гнева краснеет. Как смеет он подвергать сомнению ее решение, пытаться играть роль Бога в ее жизни!

      — Как вы осмеливаетесь оспаривать мое решение! — воскликнула она.

      — Я пытаюсь открыть вам глаза на реальность, леди. У вас есть еще две недели, чтобы принять окончательное решение. Аборт в это время — простая и безопасная процедура.

      Слезы жгли глаза Дори. Она была как сжатая пружина и не могла ни минуты усидеть на месте.

      — Я не хочу делать аборт. Даже Ско... отец ребенка выразил облегчение, когда я сказала ему, что не прибегну к аборту.

      — Если он знает о ребенке и решил позволить вам действовать «соло», этот человек отказался от права давать вам советы, что делать с беременностью.

      — У него больше прав, чем у вас! — воскликнула Дори.

      — Я не был бы так уверен в этом, — возразил доктор Лейтем. — Просто в этом случае его совесть будет спокойна. Я же думаю о вас и о том, во что ребенок превратит вашу жизнь. Его жизнь этот ребенок существенно не изменит. Все тяготы, связанные с ребенком, вам придется принять на себя.

      На этот раз Дори нечего было возразить, и ей не оставалось ничего, кроме как смиренно выслушать доктора.

      Доктор встал и, облокотившись о край стола, посмотрел сверху на Дори. Его голос был тихим, успокаивающим:

      — Если бы в прошлом месяце вы не вошли ко мне в кабинет, словно по раскаленным углям, боясь услышать, что беременны, а обрадовались бы при этом известии, я не счел бы нужным давать подобные советы. Но вы были в шоке и не испытывали того, что я назвал бы радостью. Вы не решили иметь ребенка... вы просто боитесь решиться на то, чтобы не иметь его.

      Доктор отошел от стола, подошел к ней сзади и положил ей руку на плечи.

      — Две недели, Дори. Это не я устанавливаю срок, а природа. Подумайте об этом. Подумайте всерьез. И не обращайтесь к уклонившемуся от ответственности отцу за советом. Это ваше тело, и это должно быть вашим решением, мне не нужно говорить вам об этом.

      Когда Дори открывала машину, у нее дрожали руки. Она не решила, чувствовала ли она себя униженной или рассвирепевшей, но была рада, что назначила встречу с врачом на вторую половину дня, так что ей не нужно было возвращаться в офис.

     Она мечтала уединиться в своей квартире и обрести там привычное спокойствие.

      Войдя в дом, она заперла за собой дверь, сбросила туфли и сменила рабочий костюм на домашний халат, прежде чем опуститься на мягкую, манящую софу. Хотя она ненавидела слезливость, которая, казалось, сопровождала ее беременность, ей хотелось расплакаться. Голова раскалывалась от слез, которые она сдерживала в кабинете доктора. Но она не могла плакать.

      Покой, царящий в ее квартире, охватил ее, придавая уверенность, и напряжение во всем теле начало постепенно ослабевать. В кухне тихонько гудел холодильник, зашумело в трубе — видно, кто-то в соседней квартире включил воду: знакомые, дружелюбные звуки, пробивающиеся сквозь абсолютную тишину.

      Дори редко смотрела телевизор, часто забывала включить стерео. Она наслаждалась тишиной пространства, которое она называла домом, словно это был кокон. Она попыталась представить это пространство, это обычно спокойное место наполненным звуками детства. Плач ребенка, стук и грохот игрушек, шум стиральной машины, расправляющейся с одеждой ребенка, запятнанной тем, что он съел и переварил.

      Пресловутый топот детских ножек, подумала она, издеваясь над собственной наивностью.

      Ее охватил панический страх. Была ли она готова к воспитанию ребенка, который вторгнется в ее спокойную жизнь? Из-за того, что она посвятила жизнь карьере, она редко бывала в компаниях. Единственным человеком, который бывал у нее более или менее регулярно, был Скотт.

      Скотт. Вдруг ей очень захотелось поговорить с ним, услышать его голос, почувствовать тепло его тела рядом со своим. Ее тело, ее жизнь, возможно, даже ее душа привыкли к тому, чтобы встречаться со Скоттом каждые две недели. Завтра пятница. Сегодня она уложит свои вещи для поездки в Гейне-вилл. Она томилась по Скотту, и не только физически. В последний раз она слышала его голос во время неудачной попытки поговорить в ее спальне. Иногда они звонили друг другу в промежутке между встречами. Иногда, когда они были слишком заняты своими делами, дни пролетали незаметно, и они забывали сделать это.

      Дори страшно хотелось поговорить с ним, узнать, о чем он думает, как осваивается с мыслью о ее беременности, но она считала, что необходимо дать ему время осознать происходящее, время и пространство, в которых он мог бы обдумать будущее. Скотт был из тех, кто занимается самоанализом, любит поразмышлять.

      «Что бы он сказал по поводу сцены с врачом? — подумала она. — Пришел бы в ярость, как я, от идеи выскоблить нашего ребенка? Волнует ли его это?» О Скотт, как ты отнесешься к этому, не почувствуешь ли облегчение, как было тогда, когда я сказала, что не хочу выходить замуж из-за ребенка? Хочу ли я сама этого ребенка настолько, чтобы воспитать его без тебя?

      Она подняла телефонную трубку и набрала номер его фирмы. Ответил партнер Скотта Майк, который, казалось, был удивлен, услышав ее голос.

      — Днем Скотт в университете. Сегодня ведь четверг.

      — Ах да, — ответила Дори. — Я была очень занята. Мне кажется, я потеряла счет времени.

      — Вы могли бы поймать его после занятий в офисе на территории университета. Или я постараюсь передать, чтобы он вам перезвонил.

      — Не беспокойтесь, — ответила Дори. — Я позвоню ему вечером домой.

      — Надеюсь, ничего срочного?

      — Нет, ничего срочного. — Только наши жизни, наша любовь. Наш ребенок.

      — Как там в Таллахасси? Область горячего воздуха все еще висит над городской ратушей?

      Дори с трудом поддержала шутливый тон:

      — Да, по-прежнему там. Политики поддерживают его.

      — Вы приедете на этой неделе?

      — Думаю, да. — Думаю? Разве она только что не собиралась в путь? С какого момента она начала сомневаться?

      — Почему бы вам не предложить Скотту, чтобы он привез вас к нам, пока вы здесь? Сьюзен постоянно спрашивает, почему вы не появляетесь в нашем доме?

      — Я бы очень хотела повидаться с ней и увидеть вашу дочку; сколько ей сейчас?

      — Девять с половиной месяцев.

      — Она, должно быть, выросла.

      — Она уже учится ходить.

      — Это, наверное, очень здорово.

      — Дори, с вами все в порядке? Вы кажетесь расстроенной.

      — Возможно, — призналась Дори. Диапазон чувств, который она испытывала, казался бесконечно широким: трусость, эгоизм, неуверенность в себе.

      — Надеюсь, все не так плохо? Я уверен, Скотт с нетерпением ждет этого уикенда, чтобы увидеться с вами.

      Дори закусила губу, чтобы не спросить, действительно ли Скотт говорил об этом, упомянул ли он именно эти субботу и воскресенье. Она хотела спросить, выглядел ли Скотт смущенным, сбитым с толку, расспрашивал ли он Майка о ребенке, думал ли о том, что значит иметь девятимесячную дочь, которая учится ходить.

      Ей даже хотелось спросить: Да, между прочим, Скотт сообщил вам, что я беременна? Но это было бы несправедливо по отношению к Скотту — выпытывать информацию о нем у партнера и лучшего друга, поэтому она сказала: «Возможно, мы увидимся» — и быстро простилась.

      Она опустила трубку на рычаг более разочарованная, чем когда-либо. Разочарованная, усталая, поставленная в тупик и... голодная. Утром ее тошнило, и она не позавтракала, а днем была слишком занята, чтобы съесть свой ленч. Теперь ее тело подавало сигнал, что, несмотря на душевное смятение, ей нужно было топливо, чтобы поддержать себя и зародившуюся в ней другую жизнь.

      Еда в холодильнике не привлекла ее, поэтому она сменила халат на широкие джинсы и блузку навыпуск, надела старые кроссовки и отправилась на поиски пищи. Она не знала, куда направиться, — черт, у нее не было уверенности ни в чем, так почему же с обедом все должно быть иначе?

      Ей стало противно принимать решения, особенно такие незначительные — идти на рынок за продуктами и приготовить обед дома или же пойти в ресторан и позволить себя обслужить.

      Проехав полквартала, она заметила золотую арку «Макдоналдса», перед которой была разбита детская площадка, где несколько ребятишек карабкались по ярко окрашенным гимнастическим снарядам.

     «Возьмите на время ребенка», — вспомнила она слова доктора. Не имея возможности взять ребенка, она попробует другой путь. К тому же она целую вечность не была в «Макдоналдсе».

      Она притормозила и круто повернула на стоянку «Макдоналдса».

      Непосвященный назвал бы эту сцену «время кормежки в детском зоопарке». Бессознательно Дори искала детишек и попала прямо в самый центр. Родители и дети были повсюду. Женщина перед ней держала на руках извивающегося ребенка, пытаясь пасти двух старших детей, и заказывала семейный обед, включающий три «счастливых блюда».

      Из-за материнского плеча малыш рассматривал Дори любопытными глазенками цвета черники. Дори тоже с любопытством уставилась на ребенка. Она заметила его вздернутый носик, розовые губки, локон густых каштановых волос. Выражение его широко раскрытых глаз было выжидающим.

      Дори непроизвольно улыбнулась. Малыш хитро улыбнулся в ответ. В это мгновение Дори так сильно захотелось обнять его, что из-за невозможности сделать это она почувствовала во рту металлический привкус. Материнский инстинкт, подумала она и поразилась силе этого чувства.

      Между старшими детьми вспыхнул спор из-за того, кто понесет поднос к столу, и мать превратилась в судью, унеся ребенка из поля зрения Дори. Семья отошла от прилавка, продолжая спорить, и к ним присоединился мужчина. Он спросил:

      — В чем проблема?

      Двое детей ответили ему в один голос, но он, похоже, сразу ухватил суть разногласий со скоростью дешифровщика электронного радара.

      — Ну, вы даете, — сказал он, снисходительно покачав головой. Он протянул каждому из них по коробке «счастливого блюда» и жестом указал направление в зал. — Теперь найдите свободный столик. — Он улыбнулся жене и раскинул руки, приглашая малыша в свои объятия. — Иди ко мне, Джой.

      Джой, маленький хитрец, сразу пошел на руки к отцу, а его мать взяла поднос и последовала за мужем к столу. Дори, еще ожидающая свой заказ, проводила их глазами. Мужчина был самый заурядный, с приятной внешностью, слегка широкий в талии. Мускулы натянули сзади рубашку, когда он нес мальчика на руках. Папа в роли верховного судьи.

      О Скотт! Я никогда раньше не думала об этом, но из тебя получился бы отличный папа. У самой Дори был отец, а не папа: он любил ее и уважал, но никогда не баловал. Представить ее отца-судью в «Макдоналдсе» было так же смешно и нелепо, как вообразить ее мать вяжущей детские носки.

      Отец Скотта был бы типичным папой, если бы его не разрывали противоречия. Иначе он не причинил бы Скотту боли: только человек, внушающий любовь, способен так ранить другого, вызвать его ревность, как было со Скоттом.

      Дори однажды встретила Скотта Роуленда-старшего, и ей запомнилась печаль в его глазах. Он выглядел старше своих лет и ходил с опущенными плечами. Женитьба на маниакальной собственнице, ревнивой и деспотичной, потребовала большой жертвы от этого человека.

      — Пожалуйста, — сказал подросток на раздаче, подвинув поднос с едой к Дори.

      Дори понесла его к столику на двоих у окна, выходящего на детскую площадку. Она откусила от своего двойного бифштекса, попробовала специальный соус с привкусом редиски и с наслаждением смаковала булочку с кунжутом. Картошка была горячей, хрустящей; молочный коктейль — густым и сладким. Как это она могла забыть, насколько хороша еда в кафетерии? — подумала она, открывая пакетик с майонезом и поливая им салат.

      Утолив голод, она вновь взглянула на детскую площадку.

      Теперь ее привлекли детали сценок за окном — то, как были одеты дети, сосредоточенность их взгляда, когда они играли, как они общались со своими сверстниками, с сестрами и братьями, а на границах детской площадки — со своими родителями. Ее поразило, что каждый ребенок — это личность. Наблюдая за их игрой, она определила лидеров и тех, кто шел за ними, искателей приключений и мечтателей. Она представила их в зале суда: мечтатель, сидящий на качелях и трезво взирающий на мир, мог бы стать судьей; малыш, рискованно болтающий ногами из окна космического корабля, — вырасти в яркого организатора развлекательных мероприятий, который очарует присяжных своим остроумием; маленькая девочка, подбивающая девочку младше себя взобраться по ступенькам на детскую горку, сможет своим сладкословием обольстить присяжных; искатель приключений, взобравшийся на верх космического корабля, будет агрессивным обвинителем.

      Было несправедливо навесить каждому из этих маленьких существ ярлык. Они были не просто дети, они были юные индивидуальности; каждый из них — уникальная личность, с перспективой и большим потенциалом. Родились ли они такими разными, или родители сформировали из них интровертов и экстравертов, сорвиголов и неженок?

      Ее охватило глубокое понимание священного трепета, который появляется у родителей с рождением ребенка. Какая же колоссальная ответственность — позволить ребенку быть личностью, каковой он родился, и в то же время помогать развиваться лучшим сторонам этой личности!.. Одна только мысль о подобной ответственности отрезвляла.

      Бессознательно Дори прижала руку к животу. Крошечная жизнь в ее чреве едва ли весила унцию, но она была в безопасности, плавая в теплом море жидкости, удивительно защищающей ее, — океане с особым климатом, гениально созданном природой. Сможет ли она уберечь его позже, после того как он покинет эту уникальную атмосферу и будет зависеть от нее совершенно по-новому? Справится ли она с этим в одиночку?

      Она кончила обед, вышла из кафе и направилась к детской площадке. Столы там были низкие, в форме цветов. Дори села на столик, потягивая через соломинку молочный коктейль. Маленькая девочка, которая заставляла малышку младше себя вскарабкаться по ступенькам на горку, подбежала к соседнему столику.

      — Дженни съехала с горки, — объявила она женщине, читающей книгу.

      Женщина опустила книгу на колени.

      — Да, я видела.

      — Она не хотела ехать, а я ей показала, как нужно.

      — Я видела, как ты помогала ей.

      — Теперь я покажу ей космический корабль.

      — Это ей очень понравится.

      — Мы будем здесь долго-долго? — В голосе девочки прозвучала надежда.

      Ее мать рассмеялась.

      — Еще минут десять.

      — Мама,   —  запротестовала  девочка.   — Это слишком мало.

      Мать подняла брови.

      — Лучше иди — и не теряй времени, его и так осталось мало.

      — Но...

      — Ре-бек-ка.

      На лице девочки появилась гримаска недовольства, однако она повернулась и побежала к космическому кораблю, где ее ждала младшая девчушка. Они тут же начали карабкаться по трапу, который вел внутрь.

      — Бунт был непродолжительным, — прокомментировала Дори, обращаясь к матери девочки.

      Женщина засмеялась.

      — Забавно, правда?

      — Они обе ваши?

      Женщина отрицательно покачала головой.

      — Младшая — моя племянница. Она остается с нами, когда ее родители путешествуют.

      — Ваша дочь, похоже, всерьез взялась за нее.

      — Ребекка думает, что Дженни — одна из ее кукол-младенцев. Она опекает ее до одурения.

      Дори попыталась вспомнить, была ли у нее когда-нибудь кукла-младенец, но не припомнила. Когда ей было лет десять-двенадцать, она увлекалась Барби. У ее Барби был игрушечный городской дом, с бассейном и лошадью. Почему она не помнит куклу-младенца ?

      — Который ваш? — спросила женщина. Дори смущенно пожала плечами.

      — Никто. Я... как раз думаю о том, чтобы завести ребенка.

      Женщина посмотрела на нее с интересом.

      — Это серьезный шаг.

      — Да, очень серьезный. И... необратимый.

       Женщина засмеялась.

      — Да, возврата назад нет.

      — Вам трудно было решиться иметь ребенка? — спросила Дори.

      — Нет, — сказала женщина с грустью. — Мы пытались несколько лет. У меня было два выкидыша, и мы уж было потеряли надежду на то, что я смогу выносить ребенка положенный срок.

      — Как это ужасно.

      — Тогда это было ужасно. — Она оживилась. — Но сейчас у нас есть Ребекка, и врач сказал, что нет причин, почему бы мне не иметь еще одного ребенка. Поэтому мы снова надеемся.

      — Сколько лет Ребекке?

      — Четыре.

      Ребекка и ее двоюродная сестра добрались до первой ступени космического корабля и помахали из круглого отверстия. Женщина махнула в ответ.

      — Она очень хорошенькая, — заметила Дори. Лицо женщины озарилось улыбкой, когда она взглянула на дочь.

      — Да. — Она повернулась к Дори. — Конечно, мы пытаемся не обращать на это внимания. Мы не хотим, чтобы она выросла тщеславной.

      — Сколько всего заключено в материнстве, — вслух подумала Дори. — Следует разрешить столько проблем, взвесить, сопоставить. Принять столько решений...

      — Да, — согласилась женщина. — Проблем много. Это непростая работа.

      У Дори появилось много вопросов, над которыми следовало поразмыслить. Она встала.

      — Мне нужно идти. Надеюсь... — Она не знала, что сказать в заключение, чтобы желание женщины забеременеть исполнилось.

      — Чему суждено случиться, то случится, — сказала женщина, догадавшись о мыслях Дори.

      Слова, сказанные так спокойно и с такой уверенностью, звучали в душе Дори, пока она шла к торговому центру купить несколько книг по беременности, и сопровождали ее по дороге домой: чему суждено случиться, то случится.

Глава шестая

      Скотт нажал кнопку, чтобы прервать связь с Майком в офисе, затем нетерпеливо набрал номер домашнего телефона Дори. Обрывки разговора с Майком мелькали у него в голове, пока он слушал длинные гудки: возможно, ничего не случилось... она казалась слегка расстроенной... хотела что-то сообщить... думал, ты захочешь узнать, что она звонила...

      У него все сжалось внутри, он сдался после десятка гудков. Где ты, Дори? В больнице? Он долго сидел за столом расстроенный, забыв о студентах, снующих за закрытой дверью кабинета. Дори, пожалуйста, пусть ты пошла в магазин, или в аптеку, или в химчистку, или покупаешь колготки — все что угодно, только не больница.

      После окончания занятий студенческий городок провалился в сон, словно усталый гигант. Шум сменился случайными шагами или приглушенным обменом репликами в холле. Скотт не замечал наступившей тишины, как раньше — суматохи.

      Возможно, ничего не случилось... неважно себя чувствует... И все же Майк был достаточно обеспокоен, чтобы позвонить Скотту и рассказать ему о телефонном звонке.

      Возможно, ничего... Однако что-то в манере Дори, тоне ее голоса насторожило Майка. Скотт слишком хорошо знал Дори, знал о ее скрытности, о том, что она ничего не сказала бы Майку, даже если бы что-то действительно с ней случилось. Но она позвонила в его офис в четверг днем, хотя знала, что он будет в колледже. Дори никогда не делала таких ошибок. Скотт уронил руку на телефон, сжал трубку — нет, он подождет немного, затем наберет номер снова.

      Ожидание как будто осветило закоулки памяти, и на него нахлынули воспоминания, которые он долго хранил в ее глубине: неприятные воспоминания, которые беспокоили его даже сейчас.

      Когда ему было уже девять, он услышал, как тетя говорила его матери:

      — Ребенок? Бет, ты что, рехнулась? Ее голос, в котором звучало недоверие, привлек его внимание. Скотт отвлекся от спектакля «Остров Геллигана» из-за странного поворота в их разговоре. Он не решился отвернуться от телевизора, боясь обнаружить интерес к тому, о чем говорили за столом, но слушал все с особым вниманием.

      Если то, что говорила тетя, было правдой, это означало, что его мать была беременна. Теперь он знал это слово, а вместе с ним и скрытый смысл связанных с ним сложностей и последствий. Его мать беременна? Немыслимо. Непростительно. Непостижимое предательство. Затаив дыхание, Скотт ждал, что его мать опровергнет только что сказанное тетей, поправит ее, чтобы исчез ужас, от которого у него заболел живот. Его мать ответила:

      — Я не совсем дура, Цинтия. На этот раз я поступлю мудро.

      — Но ты же помнишь, как трудно было носить Скотта-младшего. Ты знаешь, что сказал доктор.

      — Да, и поэтому я не имела других детей. Посмотри, что случилось: Скотт-старший оставил меня.

      — Скотт развлекался со своей секретаршей и попался, Бет. Это никак не связано с тем, что у тебя больше не было детей.

      Мать Скотта фыркнула.

      — Эта дрянь рожает детей как сучка, и Скотту это нравится. Я сделала вторую попытку выйти замуж и не повторю ошибок, которые совершила со Скоттом. Мэл хочет детей.

      — Если он хочет детей с риском для твоего здоровья, то он не мужчина.

      — Ты не знаешь его.

      — Думаю, что и ты его не знаешь, Бет. Ты познакомилась с ним всего три месяца тому назад. Мне кажется, что у тебя шоры на глазах, когда дело касается его. Тебе отчаянно был нужен мужчина — и он как раз подвернулся.

      — Ты не знаешь, каково быть одной, Цинтия. От тебя никогда не уходил муж.

      — Послушай, если ты любишь этого человека и он любит тебя, тогда все в порядке.

      — Но Скотт...

      — Так вот в чем дело. Ты по-прежнему хочешь соревноваться с новой женой Скотта. Это же глупо. Она на десять лет моложе тебя, Бет, и у нее нет женских проблем, как у тебя. Ты ничего не докажешь, кроме своей собственной глупости, если попытаешься родить ребенка.

      Если ты попытаешься. Скотт вздохнул с облегчением. Это должно было означать, что она не беременна. Пока.

      — Обсуждение на данный момент может быть только чисто теоретическим.

      По спине Скотта вновь пробежали мурашки. Он не знал, что такое «теоретический», но слово не предвещало ничего хорошего.

      — Боже, Бет! Пожалуйста, не говори мне этого, — сказала тетя, подтверждая его самые худшие страхи.

      — Уже поздно.

      Поздно для чего? — подумал Скотт.

      — Да поможет тебе Бог, — сказала тетя Цинтия. Это было началом новой фазы кошмаров...

      В отчаянии Скотт пытался отогнать воспоминания о долгой и беспокойной беременности его матери и вновь набрал номер Дори. Не получив ответа, он решил пойти куда-нибудь пообедать. Сытный обед ему не повредит, особенно если придется совершить незапланированную поездку в Таллахасси.

      Телефонный звонок разбудил Дори.

      — Дори?

      Решительность в его голосе вызывала тревогу.

      — Скотт? — спросила она в ответ.

      — Дори, с тобой все в порядке?

      — О... о да, я... я читала и, должно быть, уснула.

      — Я уже несколько часов пытаюсь найти тебя. Майк сказал, что ты звонила в офис.

      Добрый старина Майк.

      — Я забыла, что сегодня четверг.

      — Ему показалось, что ты заболела.

      — Я просто немного устаю. Врач сказал, что это нормально, но я не хотела обсуждать это с Майком.

      — А-а. — Пауза. — О'кей, я рад, что это не грипп или что-то другое.

      Скажи что-нибудь о ребенке, подумала Дори. Скажи мне, что рад тому, что это не связано с ним. Скажи мне, что ты испугался...

      — Ты приедешь на этой неделе?

      Итак, они оба могут молчать о ребенке? И она может устраивать скандал доктору, а Скотт даже не реагирует?..

      — Я... Скотт, мне действительно не помешает немного отдохнуть. Суматоха по поводу поместья Борген все еще сказывается. — Дори встревожило полное молчание, которое было ей ответом. Она смущенно добавила: — Это все еще критический период, Скотт. И вести машину...

      Снова молчание.

      «Пожалуйста, скажи что-нибудь», — молила она про себя.

      — Я скучаю по тебе, Дори. — И вновь наступило продолжительное молчание, а затем он произнес: — Ты хочешь, чтобы я приехал?

      Если бы только ты мог приехать и мы поговорили бы о ребенке, нашем ребенке. Ребенке, которого я ношу под сердцем, который живет во мне. Если бы можно было вместе строить планы на будущее, если бы я могла передать тебе слова доктора и быть уверенной, что ты так же бы рассердился, как и я...

      — Я... Возможно, это неплохая идея... — сказала она.

      Страх шевельнулся в душе Скотта, иной страх, отличный от того, который заставил его позвонить ей, но не менее настойчивый и, конечно, не менее пугающий. Он терял Дори и почувствовал, что вместо особой близости, которую они всегда испытывали, появилась некая неловкость. Беременна. И сейчас она не приедет, чтобы увидеться с ним, не хочет, чтобы и он приехал. Боже, как это было больно. Его разрывала физическая боль — это сожаление, желание, чтобы ничего не менялось; вопрос, почему это должно было случиться.

      — Возможно, так будет лучше, — мягко сказала она. — Мне действительно нужно отдохнуть в ближайшие выходные. И, мне кажется, тебе нужно немного больше времени и пространства.

      — Ты нужна мне, Дори.

      Дори закрыла глаза. Скажи мне, что тебе нужен наш ребенок. Скажи, что он нужен тебе, потому что он часть нас с тобою.

      — О Скотт! — сказала Дори, борясь со слезами, которые в последнее время часто навертывались на глаза. — Ты мне тоже нужен. Но...

      — Подумай о нас, Дори. Ведь с нами никогда так не бывало.

      — Именно поэтому... — Она проговорила это очень быстро, затем устало вздохнула. — Все дело в том, что мне хочется говорить о ребенке, а ты, мне кажется, не готов к этому, и у меня нет сил целый уикенд притворяться, что ничего не случилось.

      — О Боже, Дори! Если бы ты знала, как я рад, что ты честно сказала об этом. Такое облегчение — словно камень с души свалился.

      — Значит, ты не сердишься на меня? За этот уикенд?

      — Разочарован. Но не сержусь.

      И еще не готов к разговору, подумала Дори. По-своему Скотт был откровенен с ней, и она тоже испытала облегчение, но с примесью разочарования.

      — Ты собираешься к своей матери на День Благодарения? — спросила она.

      — Собираюсь. Это мой долг.

               — Я надеялась... — Она перевела дыхание. — Я думала, что, когда все мои соберутся вместе, было бы самое время сказать им. Я подумала, что, может быть, ты захочешь быть там.

     — Я не знаю, что сказать, Дори. Это ведь твоя семья.

      И мой ребенок, подумала она с горечью. Мой, а не наш.

      — Ты должна решить, в какой форме и когда сказать им, — продолжал Скотт. — Если ты подождешь до следующего раза, когда я буду в Таллахасси, тогда мы сможем сказать им вместе.

     — Я подумаю.

     — Дори...

     — Скотт...

      Они смущенно и невесело рассмеялись.

      — Вот и опять, — сказала Дори. — Мы ведем себя как чужие.

      — Глупо, правда?

      — Да. О Скотт, как бы я хотела, чтобы мы могли быть вместе и просто держать друг друга в объятиях и нам совсем не надо было бы разговаривать.

      — Мы могли бы?

      — А почему нет?

      — Возможно, ты права.

      — Мы будем вместе через две недели.

      — Эти две недели покажутся вечностью.

      — Две недели всегда кажутся вечностью. Вот почему мы не говорим об этом. Правило номер один в отношениях между далеко живущими, помнишь?

      — К черту правила, Дори!

      В ответ на его раздражение она хихикнула:

      — Майк сказал, ты чувствуешь себя одиноким.

      Ты действительно становишься брюзгой, когда не видишься со мной?

      — Раздражительность   —   вполне нормальная мужская реакция на сексуальные лишения.

      — За это ты получишь что-то сверх обычного в следующий раз, когда мы останемся одни, — промурлыкала Дори.

      — Эти две недели с каждым разом кажутся все длиннее.

      — Ручаюсь, хотя мы и не должны говорить об этом, не только ты одинок.

      — Тогда почему, Дори?

      — Единственный ответ на «почему» — «потому». Сейчас это невозможно.

      — Я ведь не должен соглашаться с тобой? Нет, пожалуйста.- Возрази мне, молча молила она. Скажи мне, что ты готов поговорить о ребенке. Но он уже признался, что не готов.

      — Эти две недели будут очень долгими, — грустно повторил он.

      Дори пожалела о своем решении отменить поездку в Гейнсвилл прежде, чем положила трубку. Уикенд даже еще не начался, а уже представлялся таким долгим; он маячил перед ней как приговор к одиночному заключению. Как она могла добровольно лишить себя общества Скотта, когда она так отчаянно нуждалась в нем? Наверняка избегать темы ребенка со Скоттом было бы не так ужасно, как обсуждать ее без него.

      Она справилась: сосредоточась на себе и ребенке, она спала, расслаблялась, читала, вела монологи   с существом внутри себя. Она скучала по Скотту, Жаждала его общества по маленьким, но важным причинам, когда женщина желает человека, которого любит, жаждет его прикосновений, его понимания, его остроумия, того, что объединяет двух любящих и уважающих друг друга людей.

      Во время добровольного уединения в течение уикенда, который она должна была провести со Скоттом, уикенда, который она провела с младенцем, формирующимся в ее чреве, она столкнулась с жестокой реальностью изменения всей ее жизни. Скотт всегда играл эпизодическую роль в ее жизни. Он приходил словно сияющие лучи солнечного света, пробивающегося сквозь ветви деревьев. До сих пор их отношения строились на принципе свободы. Свободы действовать в пределах собственных жизней, независимо друг от друга; свободы соединять свои отдельные жизни через установленные ими промежутки времени, зная, что при необходимости они могут расстаться.

      Ребенок ограничит свободу, на которой были построены их взаимоотношения. Если их любовь, по сути, вне опасности, то характер их отношений пол угрозой. Как бы крепки ни были чувства, которые они испытывали друг к другу, их отношения не смогли бы выдержать напряжение, создаваемое разделяющим их расстоянием, без свободы появляться и исчезать из жизни друг друга, не отдавая в этом никому отчета. Ее сердце сжималось при мысли, что, как бы сильно ни любили они друг друга, они могут расстаться. Это было бы постепенным расставанием, медленным прощанием, подобным смерти, наступающей в результате прогрессирующей болезни.

      Она снова обнаружила, что прижимает руку к животу, бессознательно защищая хрупкую жизнь внутри себя. О Скотт, неужели ты не видишь, что в конце концов ты будешь иметь все или ничего ? Почему ты заставляешь меня выбирать?

      Ее отчаяние, понимание неизбежности несчастья достигли пика днем в субботу, когда посыльный из местного цветочного магазина доставил к ее двери дюжину алых роз. Дори смотрела на кровавые бутоны, вдыхала их пряный аромат, уставясь на карточку владельца магазина. Сверху было напечатано: «Надеюсь, ты вскоре почувствуешь себя лучше». Ниже была подпись, поставленная чужой рукой, — «Скотт».

      Дори почувствовала, что ее сердце разрывается на части, когда ставила цветы в вазу на столе. Обняв себя руками, она расплакалась, все ее тело сотрясалось от рыданий.

      Обессилев, она устремила взгляд на розы. Почему не маргаритки, колокольчики или гвоздики? Что угодно, только не эти кровавые розы. Скотт покупал ей медвежат и сексуальных медведей, кружки с рискованными надписями, открытки, которые вгоняли ее в краску. Он привез ей озорной сувенир — магнит на холодильник из Сиэтла, он покупал ей различные конфеты, сахарную вату, вегетарианские сосиски и аппетитные ребрышки.

      Он дарил ей смешанные букеты цветов из супермаркетов и цветы в горшках от Кей-Марта. Но он никогда не посылал ей дюжину алых роз.

      Красные розы. Такие формальные. Такие предсказуемые. Такие нехарактерные для их отношений, идущие вразрез со стилем их обычного общения.

      Она смотрела на букет и думала: Красные розы! О Скотт, до чего мы дойдем! Как мы смогли перейти от наклеек для холодильника к кроваво-красным розам?

Глава седьмая

      «Ребенок»?

      Наблюдая за лицами ошеломленных членов семьи, Дори подумала, что объявление о грядущем рождении заставило их, словно попугаев, повторить произнесенное ею слово.

      — «Ребенок?» Неужели это все, что вы, друзья, можете сказать? — спросила она. — Неужели никто не скажет: «Дори, что за замечательная новость!»?

      Ее отец, в несвойственной ему манере, издал нечто нечленораздельное, не имеющее ничего общего со словами, и неловко поежился в своей качалке, на которой восседал словно на троне; лицо матери покраснело, как будто ей угрожал апоплексический удар. Ее рука лежала на горле, и она даже не пыталась говорить. Аделина сидела в плетеном кресле в позе модели, с отрешенным выражением красотки-конкурсантки, словно вся эта неприятная ситуация не имела к ней никакого отношения.

      Сергей, добрый Сергей, выглядевший как типичный преуспевающий хирург, поднялся с тахты, подошел к Дори, обнял ее и спросил:

      — Когда случится это грандиозное событие?

      — В конце мая — начале июня, — сказала Дори, с благодарностью отвечая на его ласку.

      Судья помедлил, уминая в трубке табак.

      — Значит, это ускорит событие, не так ли? Так в каком месяце?

      Дори бросила на него недоумевающий взгляд.

      — Я не знаю, что ты имеешь в виду. Для таких вещей есть график.

      Сергей нервно рассмеялся.

      — Дори, он спрашивает о свадьбе. Когда тебя со Скоттом свяжут узы брака?

      Дори предполагала, какой будет реакция, но не была готова к гробовому молчанию, особенно перед взрывом бомбы, которую она собиралась бросить. Ее щеки запылали, она облизнула губы и, откинув голову, произнесла:

      — Мы со Скоттом не собираемся жениться.

      Ее отец стукнул трубкой по пепельнице.

      — Этот сукин сын Гатор!

      Дори приготовилась ответить на унизительное замечание отца, когда ее мать выдохнула:

      — Дори, как ты могла! Незаконнорожденный ребенок! Меня выгонят из гильдии музыкантов. — Она помедлила, оценивая ситуацию, и добавила: — Я не перенесу этого.

      — Ты помогала организовать симфонический оркестр Таллахасси, мама. Ты — это целый институт. Они вряд ли исключат тебя из рядов струнных исполнителей за неблаговидное поведение твоей дочери. Особенно после скандала с этой виолончелисткой пару сезонов тому назад.

      — Она играла в оркестре только один сезон, — парировала миссис Кэрол.

      Дори была слишком заведена, чтобы сменить тему.

      — По крайней мере я знаю, кто отец моего ребенка. Он был зачат в любви. Твоя маленькая протеже была настолько помешана на полицейских, что даже не знала, на кого из ночных дежурных показать пальцем.

      — Дори! — произнесла ее мать.

      —  Довольно разговоров, юная леди, — проворчал судья. Затем, подумав, добавил: — Это, конечно, великая вещь — знать отца ребенка, когда этот негодяй не собирается жениться на тебе.

       — Ты знаешь, как обстоят дела у нас со Скоттом!

         —  Папа! — Она повернулась к отцу, бросив сердитый взгляд.

      —  Ты беременна, — упрямо повторил он. — Я знал, что ничего хорошего не выйдет из твоих свиданий с этим чертовым Гатором.

      Дори в отчаянии закатила глаза.

      — Это не имеет ничего общего со смешным соперничеством двух колледжей. — Она устало выдохнула: — Тебе нравился Скотт, ты сам это признавал.

      — Нравился, — проворчал судья. — Но это было, когда я думал, что он мужчина.

      Аделина вскочила с кресла и сложила руки на груди, временно отказавшись от отрешенной холодности модели.

      — Я только надеюсь, что комитет по стипендиям не узнает про это.

      Дори повернулась к Сергею с вызывающей усмешкой.

      — Ну, старший брат, а как насчет тебя? Что ты можешь сказать по поводу грядущего благословенного события?

      Не найдя слов, он успокаивающим тоном произнес ее имя.

      Дори переводила взгляд с покрасневшего от гнева лица отца на оскорбленную мину матери, с искаженного праведным гневом лица сестры на Сергея, единственного симпатизирующего ей.

      — Мне нужен свежий воздух, — выпалила она и выскочила на крытое крыльцо.

      Несколько минут она стояла около ограды, глядя на кусты роз, посаженные матерью, которые были в полном цвету, хотя уже стоял ноябрь. Красные розы — словно шипы — пронзили ее память. Возможно, ей стоило подождать, пока Скотт не будет с ней, чтобы рассказать все семье. Она глубоко вздохнула. Или, возможно, не стоило женщине сообщать своим родным, что ей предстоит стать матерью-одиночкой .

      Ироническая улыбка появилась у нее на губах, когда она вспомнила предсказание Скотта относительно реакции ее отца. Он знал отца лучше ее.

      Усталая, Дори плюхнулась на плетеную кушетку, подняла одну из потрепанных подушек и прижала ее к груди. В дальней комнате начали играть на фортепьяно, потом запели: Аделина усердно занималась вокальными упражнениями. Мать Дори аккомпанировала.

      На крыльце были слышны приветственные возгласы любителей футбола, доносившиеся из телевизора. Все эти звуки сливались в странную, но знакомую какофонию. Самодовольство и вульгарность, с горечью отметила Дори и подумала: а я?

      Дверь приоткрылась, и Сергей осторожно высунул голову.

      — Тебе нужна компания?

      Добрый славный Сергей. Дори похлопала по кушетке рядом с собой.

      Какое-то время они сидели молча и слушали звуки, привычные для дома Кэролов.

      — Аделина в хорошей форме, — равнодушно заметила Дори.

      — Ты, конечно, не ждала, что она прервет свои музыкальные занятия ради такого незначительного события, как День Благодарения?

      — Ей следует быть готовой.

      — К чему?

      — К выступлению в «Метрополитен-опера», конечно.

      — Или к следующему конкурсу на звание «Мисс Флорида», в зависимости от того, какая возможность представится первой, — подхватил Сергей.

      — Как зло, — заметила Дори, но рассмеялась. Однако она тут же посерьезнела: — По крайней мере один из нас поступил так, как этого от него ожидали.

      Сергей потрепал ее по руке.

      — Эй, малыш, возможно, мы не пошли по стопам наших знаменитых тезок, но нас с тобой никак нельзя назвать неудачниками.

      Помолчав, Дори сказала:

      — Ну кто бы мог подумать? Как могли два достаточно прогрессивных и свободомыслящих человека, назвавшие своих детей в честь Айседоры Дункан, Сергея Рахманинова и Аделины Патти, быть столь ограниченными и связанными условностями?

      — Ты загоняешь их в угол, Айседора.

      — Что дальше? Я услышу лекцию, что им надо дать время? Позволить им приспособиться?

      Сергей оставил ее риторические вопросы без ответа. Прошла минута, прежде чем он произнес: «Дори?»

      Тон его голоса заставил Дори взглянуть ему в лицо.

      Он сказал:

      — Я знаю тебя, знаю твое благородство, но это особое событие, Дори. Если хочешь, я могу устроить тебя к своему приятелю. Это не клиника, где все выстраиваются в очередь. Он сделает все тайно, в своем кабинете.

      — Отлично! — воскликнула Дори. В ее голосе звучал неприкрытый сарказм. — Это очень важно, чтобы все прошло тайно.

      Она сидела очень тихо, испытывая глубокую боль от предательства брата, глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами. Сергей положил руку ей на плечо, но она отпрянула от него.

      — Не трогай меня, Сергей. Не трогай.

      — Я только пытался помочь. Дори повернулась к нему.

      — Как ты мог? Помнишь Юлия Цезаря: «И ты, Брут?» Это как раз то, что я испытываю сейчас. «И ты, Сергей?»

      — Я просто пытался помочь тебе, — повторил он. — Я не знал, насколько сильно твое чувство по отношению к этому.

      — «К этому»? Сергей, чему они учат вас, парней, в медицинском колледже? Я думала, акцент делается на сохранении жизни, но теперь я уже не уверена; сначала мой доктор, сейчас ты. Ты, Сергей, мой любимый брат! Как ты можешь говорить «это», когда речь идет о твоей племяннице или племяннике?

      Сергей поднял руки вверх.

      — Ладно, Дори. Я совершил ошибку. Можешь отрубить мне голову, но сердцем я чист. Если ты хочешь этого ребенка — а, очевидно, так оно и есть, если то, что ты испытываешь, не чувство долга, — тогда я буду наилучшим дядей, о котором только можно мечтать.

      — Ты правда так думаешь? — спросила Дори, обратив к нему блестящие от слез глаза.

      Сергей обнял ее за плечи.

      — Конечно. Ты — Айседора с двумя левыми ногами, а я — Сергей, которому медведь наступил на ухо. Мы должны держаться друг друга, малышка.

      — Это слишком печально, чтобы быть забавным, правда? — сказала Дори. — Двое трудяг чувствуют себя неполноценными из-за того, что они не родились с талантами, соответствующими их обязывающим именам.

      Сергей пожал плечами и хихикнул.

      —Но все же есть Аделина и «Метрополитен-опера».

     — Или следующий конкурс на звание «Мисс Флорида», в зависимости от того, что наступит первым.

      Они засмеялись, затем вновь стали серьезными.

     — Они здорово наехали на тебя, — сказал Сергей.

     — Лицемеры! Они бы не ополчились так на Аделину, если бы она забеременела от того дилетанта композитора, с которым флиртовала в прошлом году. Я просто слышу, как мама рассыпается насчет того, какую прекрасную музыку сочинит будущий ребенок.

      — Ты не очень высокого мнения о юном маэстро.

     — Признай за мной хоть какое-то право на собственное мнение. Он помпезный, претенциозный зануда. Если говорить о созидании в современной классической музыке, то на фоне его сочинений «Фермер в Делле» звучит как образец творческого гения.

     — Я никогда не знал, что ты так страстно можешь рассуждать о музыке.

     — К черту музыку! Этот Дон Жуан прогрессивной симфонии облапал меня на кухне.

      Сергей расхохотался.

     — Что сделал? Не может быть!

     — Пока мама в гостиной мечтала о совершенном браке между ее младшей дочерью и маэстро, маэстро находился на кухне, пытаясь соблазнить ее старшую дочь. Если этот малыш не станет дирижером, то не потому, что у него не быстрые пальцы.

     — Господи, Дори. Ты сказала об этом Аделине?

      — Ты шутишь? Она перестала бы со мной разговаривать. Она гений! Думаю, она рано или поздно раскусит его. Или по меньшей мере ей надоедят его занудные мелодии.

      После веселой болтовни вновь наступило молчание, затаенное и тяжелое.

      — Они отойдут, — уверил ее Сергей. — Отец грозен только на вид, и ты знаешь, как мама относится к детям.

      — Она великолепна с ними, но не более десяти минут.

      — С внуками ее хватит на двадцать минут.

      — Даже с незаконнорожденными?

      — Дори, когда она будет держать в руках внука или внучку и детеныш прижмется к ее груди, ей плевать будет на какую-то бумажку, и ты это знаешь.

      Дори подняла голову.

      — Как образно ты заговорил.

      — Я в свое время занимался акушерством и наблюдал самые разнообразные ситуации. Скотт вернется.

      — Я так боюсь, — призналась она. — Не за ребенка, не за свою беременность, а за Скотта.

      — Как я понимаю, ты скажешь «да», если он сделает предложение.

      — Если на это будут веские причины.

      — Разве ребенок не достаточная причина?

      — Это не та причина. Я могу заставить его жениться на мне. Я знаю, я смогла бы. Но я хочу, чтобы он захотел жениться на мне, а не совершил бы это просто из чувства долга.

      — Так, как ты хочешь этого ребенка.

      — Так, как я хочу этого ребенка и Скотта.

               Она уронила голову на руку.

      — Ты мужчина, Сергей. Раскрой мне мужскую точку зрения: я хочу слишком многого?

      — Мое мнение не в счет, Дори. Ты моя младшая сестренка. Мне бы так хотелось, чтобы ты получила все, чего желаешь. Многого ли ты хочешь от Скотта или нет — решать тебе с ним.

      — Ну и помощник из тебя.

      — Послушай, я хирург, а не психотерапевт. Если это тебя утешит, я предсказываю, что этот ребенок решит проблему.

      — Это предсказание не требует ясновидения.

      — Хочешь поговорить об этом еще?

      Она покачала головой.

      — Я провела три самых грустных дня в моей жизни, думая об этом. Можно говорить до одурения, но все равно это ни к чему не приведет.

      — Слава Богу, — сухо сказал он.

      — Мне бы хотелось поговорить о ребенке, — сказала Дори. — Я немного почитала об этом. Знаешь, когда рождается ребенок, родители считают пальчики на его ручках и ножках, чтобы убедиться, что он совершенен.

      — Забавно, правда?

      — Нет. Совсем нет. Это очень мило. Во всяком случае, я обнаружила, что у моего ребенка, моего малыша, уже есть пальчики на руках и на ногах. Он всего длиной в три дюйма, но у него уже есть ноготки. Ногти, Сергей. Подумай только!.. Над кем ты смеешься?

      — Над тобой. Ты действуешь в жизни как бульдозер. Я слышал о женщинах, очарованных беременностью, но я никогда не слышал, чтобы они поднимали столько шума из-за ногтей.

      — Но мы же говорим о моем ребенке, — с чувством сказала Дори.

      Сергей решил перевести разговор в иную плоскость.

      — Давай поговорим о чем-то действительно важном для клана Кэрол. Как ты собираешься назвать ребенка?

      — Если родится мальчик, я собираюсь назвать его Рефрижератор, в честь Рефрижератора Перри. Он будет играть за Университет во Флориде и будет первым в истории Гатором, который выиграет Премию Ломбарда. А если девочка...

      Сергей застонал.

      — Знаешь, я понял, что мне вовсе не хочется это знать.

      День, наступивший после праздника Благодарения, ничего хорошего не обещал Дори. Она проснулась оттого, что ее мутило, и ей пришлось перенести такой приступ тошноты, за который, она была уверена, ее можно было занести в книгу рекордов Гиннесса. Должно быть, ноготки, думала она, прижав к лицу прохладную, мокрую салфетку.

      Часам к десяти она достаточно оправилась, чтобы принять душ и одеться, если можно назвать одеждой старые, потрепанные джинсы и старую университетскую майку. Она села перед телевизором, переключая программу за программой, пока не нашла интервью со знаменитостями — передачу, представляющую в тот день людей, состоящих в трех видах брака. Одна группа состояла из двух мужчин и одной женщины, другая — из двух женщин и одного мужчины. Они обсуждали проблему верности, бисексуальности и структуру нетрадиционного брака. Дори резким щелчком выключила телевизор. Извращенцы! Если она когда-нибудь и пойдет со Скоттом под венец, то определенно не будет настолько «великодушна», чтобы делить его с другой женщиной. Или с другим мужчиной, если уж об этом зашла речь.

      Она попыталась читать, но не могла сосредоточиться, пыталась уснуть, но здесь зазвонил телефон. Ошиблись номером. Импульсивно она набрала номер домашнего телефона Скотта, но никто не ответил. Она хотела бы поработать, но для этого у нее уже не было сил.

      Она не чувствовала усталости, так как хорошо спала накануне. Она просто была эмоционально истощена оттого, что слишком многого желала, слишком во многом нуждалась. И в добавление ко всему ей чего-то не хватало. Это напомнило ей, что она на целую неделю пропустила время, которое могла провести со Скоттом в спальне. Отсутствие Скотта — вот от чего она страдала.

      Когда раздался звонок в дверь, она решила не открывать. Возможно, это была миссис Вискаунт, которая постоянно что-то пекла и приносила ей печенье, пироги или другие кулинарные изделия. Но, поддавшись чувству долга, Дори слезла с кушетки и прошлепала к двери. Поскольку миссис Вискаунт была человеком щедрой души, то самое меньшее, что Дори могла сделать, — это принять принесенное угощение и выслушать подробный отчет о том, что происходило накануне с детьми и внуками этой женщины.

      Она открыла дверь, настолько уверенная, что увидит миссис Вискаунт, что прошло несколько секунд, прежде чем она узнала Скотта. На какое-то мгновение она остолбенела и неподвижно стояла, глядя на него.

      Скотт, осторожно обойдя Дори, вошел в квартиру с чемоданом в руках.

      — Я собирался домой, но машина не захотела ехать в Гейнсвилл. И не успел я опомниться, как оказался на улице Монро, — произнес он.

      Дори буквально прыгнула ему в объятия, повиснув у него на шее. Смеясь, Скотт обнял ее за талию, пытаясь сохранить равновесие, затем подошел к краю софы и упал на нее спиной, увлекая за собой Дори. Она целовала его лицо, шею, дуя в его ухо и покусывая мочки.

      Продолжая удовлетворенно смеяться, Скотт пытался расцепить ее руки.

      — Ха, Дори, я надеялся, ты будешь рада увидеть меня.

      — Что заставило тебя так думать? — Она приблизила голову к его лицу и провела языком по его губам.

      Ее поцелуй не позволял ему ответить. Жар ее тела, пока она, прильнув, лежала на нем, проникал в Скотта. Он застонал и запустил руки в ее волосы, перебирая их, поддерживая ее голову над собой. Дори почувствовала горячую твердость на своем бедре и всхлипнула. Оторвавшись от его рта, скользнула губами к впадине его горла, затем нежно коснулась кадыка. Скотт просунул руку под ее рубашку и пробежал пальцами по спине. Дори вскрикнула и прошептала:

      — Да, да, ласкай меня. Пожалуйста. Мне нужно знать, что ты действительно здесь. — Он готов был произнести ласковые слова, но Дори приложила кончики пальцев к его губам и заставила замолчать. — Молчи. Ты здесь — и этого достаточно.

      Он целовал ее пальцы, нежно покусывал ее соски, затем взял ее руку в свою и провел языком по ладони.

      Со вздохом Дори прижала голову к его груди и слушала участившееся биение сердца. Его запах возбуждал ее — уникальное сочетание лосьона после бритья, дезодоранта, мыла и запаха мужского тела, присущего только ему одному. Она извивалась, лежа на нем и раздразнивая его. Восторженный стон зародился в его груди, у нее под ухом, поднялся к его горлу — звук, который мог издать только он.

      Скотт. Ее любовник. Ее друг. Отец ее ребенка. Не важно, что ждало ее в будущем, ничто не могло отнять у них их прошлое, любовь, которой они занимались, близость, которая между ними существовала. Она закрыла глаза, просто слушая, чувствуя, вдыхая его запах, дорожа этим моментом, вбирая его в себя.

      Скотт схватил подол ее рубашки, готовясь снять ее. Дори остановила его.

      — Нет. Пока нет. Давай останемся в одежде и какое-то время будем вести себя как подростки.

      — Дори, я возбужден, как подросток. Ты знаешь, как давно это было? Как я скучаю по тебе, когда мы в разлуке?

      — Сделай мне одолжение, — сказала она, проводя кончиком языка по его ушной раковине.

      — Ты что, всерьез? — недоверчиво спросил он. Ее лицо было на расстоянии нескольких дюймов, они смотрели друг другу в глаза.

      — Ты не представляешь, как хорошо, что ты здесь, ведь я так нуждалась в тебе. Это такой сюрприз. Мне хочется наслаждаться каждой минутой, радоваться тому, что мы рядом.

      — Мы будем наслаждаться друг другом и без одежды, — в отчаянии сказал он. — Поверь мне.

      — Тогда идем на компромисс, — сказала она, поднимая его рубашку и обнажая его грудь. Она опустила голову и дунула в волосы на его груди. Медленно опускаясь, она подула на его правый сосок, пока он не затвердел, затем провела по нему языком и взяла в рот. Потом она проделала то же с его левым соском.

      Скотт прошептал ее имя, и в ответ она подняла свою рубашку и опустилась на него. Ее наливающиеся от беременности груди прижались к нему, и она томно вздохнула.

      — Как подростки, — прошептала она, улыбаясь. Скотт провел руками по ее обнаженной спине.

      — Подростки занимаются этим из любопытства. Дори, это пытка, если не привык к длительным предварительным играм.

      Дори подняла голову и посмотрела на него сверху вниз.

      — Когда ты почувствуешь, что готов потерять над собой контроль, ты можешь отвезти меня куда-нибудь на ленч.

      — Ленч? В такую минуту?

      — Я умираю с голоду.

      Он обнял ее еще крепче, сильнее притягивая к себе.

      — Я тоже, дорогая.

      — Действительно умираю. От голода. Я целый день ничего не ела. У меня и крошки не было во рту.

      — А я голодал по тебе в течение недель, — возразил Скотт, привлекая к себе ее лицо и целуя в губы. Его поцелуй был настойчивым и страстным, как и его руки, которые, словно в чаши, заключили ее груди и поглаживали их. Дори села, согнув колени и ощущая твердую плоть под брюками. Чувственные ласки вызвали в ней бурю желаний, но она хотела продлить сладость их соединения, сделать эти драгоценные минуты незабываемыми.

      Правой рукой он нащупал пояс ее джинсов, расстегнул пуговицу и потянул за язычок молнию. Дори тотчас изменила свое решение. Оторвавшись от его рта, она настойчиво произнесла:

      — Ласкай меня, ласкай еще немного.

      И она вскрикнула, когда его рука коснулась особенно чувствительного места. Она немного изогнулась, так что у них обоих перехватило дыхание, затем мягко отвела его руку.

      — А теперь, — заявила она, — веди меня на ленч.

     — Ты шутишь, — сказал он, судорожно глотая воздух. — Пожалуйста, Дори, скажи мне, что ты шутишь.

      — Как подростки, — сказала она, быстро поцеловав его в нос.

      — Знаешь, как называют девочек, подобных тебе? — проворчал он. — Это нехорошее слово.

      — Я не говорю — нет, я говорю — позже. В этом вся разница.

      — Я хотел бы, чтобы ты объяснила это той части тела, на которой ты сидишь.

      — Тогда я слезаю, — сказала она и скатилась с него. На мгновение она задержалась на софе рядом с ним, но затем, схватившись за него, начала падать спиной на пол.

      Когда она падала, их взгляды встретились, и она прочитала ужас в его глазах. Упав, она почти не почувствовала удара, но Скотт запаниковал, опустившись на колени рядом с ней.

      — Дори, ты не ушиблась?

      — Нет, — ответила она. — Я подпрыгнула, как резиновый мячик.

      — Не шути, Дори. Ты должна быть осторожна. Обняв его, она рассмеялась от радости, которую доставила ей его забота. Он не упомянул ребенка, но его беспокойство было искренним и ненаигранным.

      — Что с тобой? — в отчаянии спросил он. — Что здесь смешного?

      — Я смеюсь над тобой, — сказала она. В ее словах звучала любовь. — Я упала с софы, а не с горы.

      — Я уж решил, что сексуальная неудовлетворенность отразилась на твоем разуме. Почему бы не дать мне возможность исправить это?

      Она шутливо отпихнула его.

      — Позже, плейбой. Теперь, если ты поможешь мне подняться, я переоденусь.

      — Я помогу, — отозвался он.

      Она бросила на него укоризненный взгляд.

      — Ни в коем случае. Садись на софу и терпеливо жди меня. Я буду готова через десять минут.

      — Это ненормально, — возмущенно произнес он ей вслед. Она не снизошла до ответа. — Ты сказала — десять минут, — пожаловался он, когда она вернулась в гостиную в брюках и свитере. Он демонстративно посмотрел на часы: — Прошло четырнадцать.

      — Несколько минут у меня ушло на то, чтобы сменить простыни, — сказала она, получив удовольствие от восклицания, которое услышала в ответ.

      — Ну, — произнес он позже, когда они устроились в машине. — Ты, кажется, сделала выбор. Так куда мы едем?

      Улыбка, которую она подарила ему в ответ, была в высшей степени соблазнительной.

     — Как насчет студенческой столовой на улице Адаме?

      Она дразнила Скотта и подшучивала над ним во время ленча, прижимаясь к его ноге под столом, пробегая кончиками пальцев по его бедру, когда он не ожидал этого; ее глаза говорили о сексе.

      Наконец, раздразненный до предела, Скотт спросил:

      — Ради Бога, Дори, что ты со мной делаешь?

      — Я соблазняю тебя, неужели не ясно?

      — Тебе совсем не нужно заниматься этим. Я был готов с той минуты, как ты открыла мне дверь. Даже раньше. Я всегда хочу тебя. К чему эти игры?

      На ее лице появилась еще одна сокрушающая улыбка, приглашающая в постель.

      — Название этой игры — предварительные забавы. Здесь отлично кормят, — отметила она. — Тебе не хочется есть?

      Скотт мрачно потянулся за своим сэндвичем.

      — Мы уже установили, чего мне хочется, — произнес он и свирепо откусил кусок.

      Это так похоже на Дори, думал Скотт. И как он ни старался рассердиться на нее, он слишком ее любил, чтобы поддаться этому чувству. Как бы сильно ни было его разочарование, ее уловки делали свое дело. Она умело использовала предвкушение, и он как никогда сильно желал ее в этот момент. Он никогда не уставал от нее. Она была особенной, и время, проведенное с ней, было необыкновенным.

      По пути домой Дори попросила его остановиться у супермаркета, чтобы сделать какие-то таинственные покупки, и настояла, чтобы он ждал ее в машине. Он сидел, нетерпеливо постукивая пальцами по рулю, слушая радио и чувствуя себя изгнанником, пока она не вышла из магазина с большим коричневым пакетом, который казался пустым.

      Он наблюдал, как она приближается к машине, отметил грацию ее движений, женственность походки, то, как свитер облегал грудь, улыбку, которая осветила ее лицо, когда она заметила, что он смотрит на нее. Возбуждение снова охватило его. Они направлялись к ее квартире, где они будут одни, где она сменила простыни в предвкушении того, что они займутся любовью, где он оставил в ней частичку себя и они стали частью друг друга.

      — Нашла, что искала? — сухо спросил он, когда она каким-то образом умудрилась толкнуть его колени своими, пока застегивала ремень.

      — Угу, — ответила она. Она выглядела как изящная кошка, только что проглотившая канарейку. Когда они выехали на автостраду, она потянула за его рубашку и вытащила ее из брюк.

      — Дори, — сказал он. — Я пытаюсь вести машину.

      Ее рука коснулась его живота ниже пупка.

      — Поезжай дальше, — сказала она. — Я не держу тебя. — Ее рука не двигалась, она не ласкала и не массировала и не опускалась ниже. Она держала ее на прежнем месте, и ее прикосновение как бы передавало информацию, зажигая его плоть, затем сказала: — Ты слишком горячий, Скотт; у тебя не лихорадка?

      Он взглянул на нее и правой рукой обнял за плечи.

      — Меня лихорадит лишь потому, что я хочу быть с тобой.

      — Я знаю, — сказала она и потерлась лбом о его руку. — Я хочу этого так же, как и ты.

      — Ну подожди, дай мне только войти в квартиру, — проворчал он и открыл дверцу машины.

      Она с пакетом в руках шла впереди него, придерживая рукой ворот рубашки, и можно было подумать, что они незнакомы. Скотт нарочито держался позади, увеличивая расстояние между ними.

      — Когда ты идешь, твоя попа виляет, — произнес он.

      Все еще сжимая пакет, Дори остановилась у двери, ожидая, когда Скотт откроет ее своим ключом. Она вошла в квартиру первой и тут же направилась в спальню. Скотт последовал было за ней, но она обернулась и остановила его у двери. Она поставила пакет с продуктами, обвила руками его шею и нежно поцеловала в губы. Но когда Скотт попытался поцеловать ее крепче, она отстранилась.

      — Мне нужно пять минут, — объяснила она.

      — Дори!

      — Пять минут, — повторила она, положив ладонь на его щеку. — Пожалуйста, Скотт. Я мечтаю быть с тобой, но я хочу быть... особенной.

      — Но...

     — Мне хочется надеть что-то сексуальное. Скотт простонал, с явной неохотой уступая ее требованию.

      — Ты чертовски здорово выходишь из спора.

      Дори улыбнулась, поцеловала его в щеку и шутливо вытолкнула за дверь, затем закрыла ее.

      — Только пять минут, — крикнул он из-за двери, — и ни секунды больше.

      Ровно через пять минут Скотт обнаружил, что дверь заперта. Он нетерпеливо подергал за ручку.

      — Дори!

      — Открой ее без ключа, — предложила она.

      Открыть замок было несложно, требовался кончик отвертки или чтогто в этом роде.

      Не в состоянии найти отвертку, Скотт попробовал кухонный нож.

      — Я выбью ее, — прокричал он, когда нож оказался далеко не идеальным средством.

      Замок неожиданно поддался, и Скотт буквально влетел в комнату.

      — Ты ведь не захочешь разочаровать старушку Вискаунт?

      Скотт шагнул туда, откуда доносился голос Дори, и замер на месте. Она лежала, опершись на локоть, и покрывало доходило ей до пояса. На ней была ее самая сексуальная атласная рубашка «а-ля беби». Она похлопала по свободному месту рядом с собой, где покрывало было приглашающе откинуто. И на подушке, его подушке, лежала красная роза с бантом на стебле.

      Шторы были задернуты, и зажженные свечи на прикроватной тумбочке излучали нежное мерцающее сияние.

      Прошло несколько секунд, прежде чем Скотт начал медленно раздеваться, а она наблюдала за ним жадным, плотоядным взглядом, как будто не видела его обнаженного тела много раз и не касалась его интимных мест. С нехарактерным для него приступом скромности, он остался в трусах, хотя их тонкая ткань не скрывала его возбуждения.

      Дори встала на колени и подняла розу, пока он садился на край кровати. Она обняла его, прижав обтянутые атласом груди к его широкой спине, и предложила ему розу, проведя ею у него под носом. Он поднял руки, чтобы поймать ее ладони, поднес одну ладонь к губам и поцеловал ее. Она откинулась назад, увлекая его за собой, и он упал на постель, на гладкие, прохладные простыни, источающие тонкий аромат.

      Устроившись рядом с ним, Дори очертила лепестками розы его профиль, от лба до подбородка, затем нарисовала ею какие-то узоры на его груди, наконец начала водить цветком по его соскам, с обожанием глядя на него.

      Скотт поймал ее за запястье, их взгляды встретились. Затем, медленно, он взял ее лицо в руки и нежно притянул к себе.

      — Моя попа не виляет при ходьбе, — прошептала она.

      — Она изумительно виляет, — возразил он. — Мне нравится, как она виляет. — Их губы осторожно встретились, затем слились, легко и грациозно.

      Время остановилось для них в освещенной свечами спальне, пока они нежно любили друг друга. Полдень перешел в вечер, вечер сменился ночью, но они были слишком поглощены друг другом, чтобы замечать время. Свечи отбрасывали танцующий свет на потолок, пока одна за другой не погасли, оставив струйки дыма. Скотт и Дори ласкали друг друга. В промежутках они засыпали, прижавшись друг к другу.

      В какой-то момент Скотт проснулся и обнаружил, что Дори нет рядом, и нашел ее в ванной комнате. Запах мыла висел в воздухе вместе с паром, поднимающимся из ванны, и Скотт вдыхал его, чувствуя повсюду присутствие Дори; стоя в двери, он восхищался ее обнаженным телом.

      Она улыбнулась ему и залезла в ванну. Подождав, пока она усядется, он спросил:

      — Не возражаешь против компании?

      — Ничуть.

      Он опустился позади нее, обхватив ее бедра ногами и обняв за талию. Дори расслабилась, прислонившись спиной к его груди и положив на нее голову. Его подбородок мягко лежал у нее на макушке, и она чувствовала, как его дыхание колышет ее волосы. Его плоть, показывая, как сильно он реагирует на ее тело, прижалась к ней между ягодицами. Как бы между прочим она подумала, что могла бы провести остаток своей жизни здесь, с ним, и быть бесконечно счастливой.

      В течение нескольких минут вокруг царила тишина, успокаивающая, как вода в ванне. Затем Дори пробормотала:

      — Между нами все хорошо, правда?

      — Больше, чем хорошо.

      Сознание неизбежных перемен нарушило продолжительное молчание, которое последовало за их диалогом.

      — Но между нами ведь больше, чем это, — сказала Дори. — Больше, чем сильное влечение.

      — Мы занимаемся любовью с полудня, Дори. И секс только часть того, что происходит между нами. — Он крепко обнял ее и затем слегка приподнял руками ее груди. — То, что мы оба чувствуем сейчас, не просто секс. Мы ближе друг другу, чем когда-либо. Даже когда я скучаю по тебе в Гейнсвилле, сожалея, что ты далеко от меня, я ощущаю твою близость.

      — Я рада. Я испытываю те же чувства, когда мы врозь. Когда я думаю о тебе, я ощущаю нас как единое целое.

      Затянувшееся молчание было прервано вздохом.

      Затем она сказала:

      — Я думаю, это случилось здесь. Когда мы были вместе в душе. — Ее смех был нежным, тихим. — Когда был залит пол, помнишь?

      Скотт засмеялся.

      — Помню. — Минутой позже он спросил: — Почему ты думаешь, что это случилось тогда?

      — Инстинкт. И время совпадает. Вода могла... — Она хотела найти подходящее слово. Она старалась не говорить о ребенке, пока он сам не коснется этой темы. Дори глубоко вздохнула, намереваясь продолжить разговор. Но Скотт начал первым:

      — Вода, должно быть, размыла крем. Все время мы были так осторожны. И чтобы простая водопроводная вода могла...

      Она ожидала услышать от него совсем другое, хотела иного отношения.

      — Я надеюсь, это случилось в тот день. Тот день был таким памятным. Когда я думаю о нем, я вспоминаю, какой это был сюрприз, приятный сюрприз. Как твое появление сегодня.

      — Я не мог не приехать, особенно после звонка Сергея.

      Она подняла голову и с удивлением взглянула на него.

      — Сергей звонил тебе?

      — Он сказал, что, по его мнению, тебе нужен друг.

      — Добрый милый Сергей.

      — Но я все равно приехал бы. Я слишком скучал по тебе, чтобы дожидаться следующей встречи. — Он поцеловал ее в висок. — Да, кстати, я стал таким рассеянным... У меня не было времени сказать тебе. Через две недели в пятницу декан устраивает прием. Как ты думаешь, ты могла бы взять полдня?.. Как насчет того, чтобы приехать в Гейнсвилл? Майк и Сьюзен тоже собираются прийти. Может быть, после приема мы пообедаем вместе с ними.

      — Звучит заманчиво. — А про себя подумала: Как будто ничего не случилось.

      — Так ты приедешь?

      — Я куплю новое платье специально для этого случая. Что-нибудь нарядное и сексуальное, чтобы всех потрясти.

      Он обнял ее.

      — С удовольствием посмотрю на него. А теперь расскажи мне о семье. Это было неприятно?

      — Что тебе рассказал Сергей?

      — Он не входил в детали.

      — Ты был прав в отношении реакции отца. В настоящее время ты не в числе его любимцев.

      — Я никогда не был его любимцем.

      — Мама подумывает об уходе из гильдии. Аделина в истерике по поводу того, что стипендиальный комитет может лишить ее стипендии.

      — Они действительно могут сделать это?

               Дори ткнула его локтем под ребро.

      — Ты шутишь. Лишить стипендии талантливую ученицу в связи с беременностью ее старшей сестры? Беременность — не уголовное преступление. Я не принцесса Ди и не леди Сара, и, как бы я ни любила тебя, ты не принц. Это будет обыкновенный, милый ребенок, а не сенсация на первых полосах газет.

      Несколько минут они молчали, серьезно, задумчиво, потом Дори сказала:

      — Вода остывает. — Она пошевелилась, собираясь встать, но он напряг руки и задержал ее:

      — Не отталкивай меня.

      — Я не отталкиваю. Вставай. Уже поздно. Мы вернемся в постель. Вместе. — Она вынула пробку, чтобы спустить воду.

      Скотт с шумом поднялся и помог Дори встать.

     — Осторожно. Ванна очень скользкая. Они вытерлись большой банной простыней, которую Дори специально держала для Скотта. Скотт с полотенцем, наброшенным на его широкие плечи, вел Дори, крепко прижав к себе. Когда он коротко поцеловал ее в губы, она ответила, обвив его руками за шею и импульсивно прижавшись к нему крепко-крепко.

      —Я боюсь, Скотт, — сказала она. — О, Скотт, я так боюсь.

      —Не за ребенка же?

      Она покачала головой.

      — Нет. За нас. За то, что у нас есть. Мы не можем потерять то, что есть между нами.

      Пригладив ее волосы, он поцеловал ее в макушку и глубоко вздохнул.

      — Я боюсь этого так же, как и ты, Дори.

      Их любовные утехи, когда они вернулись в постель, были нежными, неспешными, после них осталось щемящее чувство с горько-сладким привкусом. С этим чувством они уснули и спали почти до полуночи.

      Когда Дори начала убирать постель, она обнаружила, что лепестки розы увяли, а стебель согнулся. Она взяла цветок в ладони, словно это была антикварная ценность. Увидев это, Скотт сказал:

      — Да, плохо. Нам надо было быть более аккуратными с ней. Давай я ее выброшу.

      — Нет, — ответила Дори, закрывая цветок, когда он потянулся к нему. Затем, слегка смутившись, она пояснила: — Я хочу сохранить эту розу. Я засушу ее в книге.

      Скотт поцеловал ее в лоб.

      — Оказывается, ты романтик.

      — Ага, — рассеянно согласилась она, думая про себя: Когда в следующий раз ты приищешь мне красные розы, они будут что-то значить.

Глава восьмая

      Дори перемерила с полдюжины платьев, прежде чем поняла, что не случайно каждое платье привычного для нее размера сидело на ней кургузо, обтягивая грудь и впиваясь в талию. Перемены в ее теле вызвали сначала удивление, потом раздражение и наконец радость. До того момента, когда ей не подошло уже шестое платье, ее беременность была скорее делом разума, чем тела. Теперь же она была и физическим, и эмоциональным фактом.

      Она была беременной женщиной. Осознание этого испугало и встряхнуло ее. Раздевшись до трусов и бюстгальтера, она изучала свое отражение в зеркале примерочной, внимательно рассматривая налившиеся груди и расплывшуюся талию. Она положила ладонь на слегка распухший живот и легко прижала, надеясь ощутить зародившуюся внутри нее жизнь. Она обнаружила только небольшую твердую массу, которую чувствовала скорее нутром, чем пальцами. Секрет, который все еще принадлежал ей и тем, с кем она поделилась им, по-прежнему был таким важным и впечатляющим, таким пугающим, что осознание его заполнило ее с головы до ног. Ее тело было проникнуто им, а ее дитя, тот твердый маленький комочек внутри нее, никогда не казалось ей более реальным.

      После тщательных поисков она наконец нашла Платье свободного покроя в стиле «принцесса». Платье отличалось от одежды, которую она обычно носила, но ярко-красный цвет и блеск тяжелой тафты, украшения из кружев цвета слоновой кости на шее и на манжетах делали его вполне подходящим для приема на открытом воздухе.

      Дори довольно рассмеялась в ответ на плотоядный свист Скотта, когда она величаво вошла в его гостиную в красном платье.

      — Тебе оно действительно нравится? — спросила она. — Я никак не могла решиться. Я чувствую себя супругой Санта-Клауса.

      Скотт подошел и обнял ее.

      — Ты гораздо моложе миссис Санта-Клаус. — Он поцеловал ее в губы, потом взял за подбородок и внимательно посмотрел на нее. — Ты очень сексуальна в красном. Я могу оставить тебя здесь и повесить на новогоднюю елку.

      — А что ты сделаешь со мной после того, как уберешь елку? — спросила она. Несколько месяцев назад она бы не задумалась над его шутками и только чувствовала бы удовлетворение от его желания, чтобы она была рядом. Теперь же она заметила обратную сторону его нежности, тонкое напоминание о временных и пространственных ограничениях их отношений.

      — Заверну тебя в бумагу и заброшу на чердак вместе с другими украшениями, — поддразнил он.

      Это было совсем не то, что Дори хотелось бы услышать. Она принужденно улыбнулась, чтобы скрыть, как это ранило ее сердце, и сказала:

      — Лучше отведи меня на эту вечеринку на открытом воздухе. На чердаке слишком пыльно.

      Декан школы бизнеса Реджиналд Харгроув был женат на богатой и знатной наследнице; супруги жили в очень старом и респектабельном особняке около университета. Дом, мило и со вкусом украшенный во все времена года, был особенно очарователен на Рождество. Ветки вечнозеленых растений, переплетенные широкими красными лентами, украшали балюстраду и камин. Веточки падуба стояли в вазах с новогодними букетами и обвивали основания толстых свечей.

      Кондиционеры были включены на полную мощность, чтобы не чувствовалась духота от большого числа гостей и жара огромного камина, в котором горели дубовые дрова. Атмосферу Рождества дополнял медный котел, в котором шипел горячий яблочный сидр с корицей, гвоздикой и сухими лимонными корочками. Сидр подавала горничная в черном платье и накрахмаленном белом передничке. Она разливала его в металлические кружки, украшенные рождественскими сюжетами.

      У порога их приветствовала жена декана Челси, одетая в длинную, до пола, тканую юбку и блузку ручной вышивки с рукавами-буф. Она вела их через толпу, когда один из коллег Скотта, профессор-финансист, помахал им рукой и вовлек в оживленный разговор. Тогда хозяйка извинилась и вернулась к Двери, чтобы встречать других гостей. Постепенно собравшиеся разделились на женскую и мужскую группы. Когда декан завладел вниманием Скотта, чтобы узнать его мнение по поводу предполагаемого ограничения расходов на факультете, его жена взяла Дори за локоть. Округлив глаза, она сказала: — Эти мужчины! Теперь весь вечер они будут обсуждать сокращение бюджета.

      Она подвела Дори к группе женщин, многих из которых Дори помнила по предыдущим приемам. Эми Рейнолдс, красавица с льняными волосами, которая была звездой приема два года назад, накануне своей свадьбы с профессором-финансистом сейчас находилась на последних месяцах беременности. Она обсуждала курсы Леймеза с Элеонор Трайффл, матерью четырех малышей и убежденной сторонницей естественных родов.

      Мери Эллен Виклифф, у которой был ультрамодный магазин среди магазинчиков, расположенных за университетским городком, и которая вела семинар по управлению малым бизнесом, вступила в разговор, упомянув, что сейчас в продаже появилась модная одежда для будущих матерей. Затем она обратилась к Дори:

      — Вы по-прежнему живете в Таллахасси? — Дори кивнула, и женщина покачала головой. — Это, должно быть, трудно для вас обоих.

      — Мы много путешествуем, — пошутила Дори.

      Неожиданно комната прекрасного дома показалась ей слишком душной, слишком ароматной, слишком переполненной людьми. Усилием воли Дори поборола приступ головокружения, но, должно быть, слегка пошатнулась, потому что Мери Эллен спросила:

      — С вами все в порядке? Вы слегка раскраснелись.

      — Здесь слишком жарко, — объяснила Дори. — Может быть, в кухне найдется стакан холодной воды.

      Скотт нашел ее там несколько минут спустя. Она сидела за столом под освежающей струей вентилятора.

      — Дори? — обеспокоенно спросил он, подойдя к ней. — Я оглянулся, но тебя не было рядом.

      — Было жарко, и мне захотелось выпить чего-нибудь холодненького. И поскольку мне противопоказан пунш из шампанского... — Она подняла бокал с водой и встряхнула его, так что зазвенели кубики льда. — Если ты наполнишь его, мы можем вернуться к гостям. Сифон в углу.

      — Ты уверена, что все в порядке? — спросил Скотт.

      — Мне не следовало надевать туфли на высоких каблуках, — ответила она, затем прошептала: — У меня немного опухли лодыжки.

      Ее огорчило, что его лицо затвердело при косвенном упоминании о беременности. Почему ты не можешь быть счастлив со мной? — с болью в сердце подумала она, расстроенная оттого, что не могла произнести это вслух. Произнесенные вслух, эти слова прозвучали бы как обвинение.

      На следующий день после приема они поехали в Миканопи, расположенный в пятнадцати милях к югу от Гейнсвилла. Их путь лежал через город, построенный в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. Миканопи никогда не был большим городом, а сейчас от него остались лишь старый Южный дом, напоминающий дворец, усадьба Херлонг, которая была превращена в отель, и вереница старых деревянных домов, в которых разместились антикварные и сувенирные магазинчики.

      Скотт и Дори бродили по магазинам примерно дважды в год, и всегда это было для них большим развлечением.

      В магазинчике старых, но не обязательно древних товаров, наполненном всякой всячиной, Скотт купил Дори керамическую вазу в форме зайца Банни из мультиков. Дори к следующему приезду Скотта в Таллахасси испекла морковный пирог, и в знак признательности он повел ее в магазин, где купил для нее сережки с бриллиантами в полкарата, о которых она мечтала.

      Сегодня на ней были эти серьги, и она бессознательно трогала пальцем гладкую поверхность одного из бриллиантов.

      — Помнишь день, когда мы купили мою вазу а-ля заяц Банни?

      На лице Скотта появилась улыбка.

      — Возможно, мы найдем ей сегодня пару. Дори засмеялась.

      — Тасманского Дьявола или жуткого снежного человека. Я обниму его, поцелую и назову Джорджем.

      — Что-то происходит около особняка, — заметил Скотт.

      У него сразу изменилось настроение, и Дори проследила за его взглядом, устремленным через ветровое стекло. Перед Южным домом движение практически остановилось, так как водители усердно искали место для парковки по обе стороны дороги, ведущей от величественного старого особняка. На широкой лужайке перед домом собиралась толпа. На мужчинах были пиджаки и галстуки, а женщины были одеты в шелковые костюмы или платья, отороченные, кружевом.

      — Похоже на прием, — определила Дори.

      — Угу, — согласился Скотт. Он проехал мимо особняка, припарковался за магазинчиком, и они с Дори отправились за покупками.

      Деревянная колыбель с сердечком, вырезанным на передней стенке, сразу привлекла внимание Дори, как только они вошли во второй антикварный магазин. Она остановилась и долго глядела на нее, воображая внутри мягкий матрасик и розовое или голубое одеяльце. Наклонившись, она легко коснулась колыбели, и та закачалась на резных полозьях.

      Скотт, который рассматривал старые открытки, обнаружил ее у колыбели. Улыбка освещала ее лицо, а в глазах танцевали нежные лучики. При виде ее у него сжалось сердце и перехватило дыхание; он почувствовал себя так, словно грудь сдавило железным обручем.

      Продолжая улыбаться, она взглянула на него.

      — Она прекрасна, правда?

      Ему показалось, что пол под его ногами закачался. Он нашел в себе силы кивнуть в ответ, но Дори, похоже, не заметила его неловкости.

      — Я только что поняла, что не задумывалась всерьез о детской, зная лишь, что она понадобится.

      Он по-прежнему не отвечал, и она по-прежнему, казалось, не замечала этого.

      — Я думаю, еще слишком рано покупать... — Наконец, заметив его молчаливость, она нервно рассмеялась. — Конечно, слишком рано. Я еще даже не думала о цветовой гамме.

      К ним неслышно приблизилась хозяйка магазина и спросила:

      — Я могу вам чем-нибудь помочь?

      — Я любуюсь этой колыбелькой, — сказала Дори, лаская кончиками пальцев гладкий ободок у изголовья. — Сколько ей лет?

      — Около пятидесяти, — ответила владелица. — Лет через пятьдесят она станет антиквариатом.

      — Она очаровательна.

      — Да. И главное — это ручная работа. Очень жаль, что она не слишком практична.

      — Практична?

      — Каждый, кто осматривает ее, отмечает, что она нестандартных размеров и для нее потребуется специальный матрасик и подушки. И кроме того, боковины недостаточно высоки, поэтому, как только малыш начнет вставать, ему понадобится стандартная кроватка.

      — В каком возрасте это случится?

      Женщина пожала плечами.

     — В четыре месяца... или в семь? Так много времени прошло с тех пор, как мои дети были маленькими. Я точно не помню, когда они начинают вставать.

      Осторожным движением Дори покачала колыбель.

     — Когда ребенок из нее вырастет, ее можно оставить в детской и класть в нее кукол и медведей или другие мягкие игрушки.

      Хозяйка тепло улыбнулась Дори.

      — Покупка антиквариата или старых вещей — дело сердца, это все равно что влюбиться. Кстати, колыбель низкая и вам придется наклоняться, чтобы взять ребенка на руки, но ведь это не важно, не правда ли?

      Дори улыбнулась в ответ.

      — Конечно, нет. Несмотря ни на что, колыбель прелестна. — И я буду смотреть на нее и видеть в ней спящего ребенка. Потом она мягко рассмеялась. — Я ставлю себя в невыгодное положение при покупке, правда?

      — Здесь это не имеет значения, — ответила женщина. — Я заранее проставляю цены. Я стараюсь, чтобы они были справедливыми, но не «торгуюсь». Поэтому вы смело можете доверять мне. Я не подниму цену, поняв, что вы хотите купить ее.

      Дори нагнулась, чтобы прочитать ценник на колыбели, и поежилась.

      — Это же ручная работа, — произнесла будто в защиту женщина.

      — Мы просто ходим и смотрим, — вмешался Скотт. Дори покосилась на него, и он поднял бровь. — Разве не так?

      — Да, — неуверенно ответила Дори. — Да, мы только смотрим.

      — Если вам еще что-нибудь понравится, я буду у кассы, — проговорила владелица магазина.

      Когда она отошла и уже не могла их слышать, Скотт повернулся к Дори.

      — Надеюсь, ты не собираешься покупать ее?

      — Не знаю. Что-то в ней... она такая славная. — Она провела пальцем по внутренней стороне вырезанного сердца. — Я... Скотт, я чувствую любовь, которую вложил в нее мастер.

      — Но хозяйка сказала, что она непрактична.

      — Практичность еще не все. Как она сказала, покупать антиквариат — это все равно что влюбиться. Здесь все решает сердце.

      — Триста долларов — весьма сердечная сумма.

      Бросив на колыбель последний долгий взгляд, Дори пожала плечами и отвернулась.

      — Возможно, ты прав.

      Скотт обнял ее за плечи, как бы утешая.

      — Пойдем. Я хочу показать тебе открытку.

      — Спустя несколько минут они зашли в магазин

      «Все для рукоделия», где узоры для вышивания украшали высокую елку, а ароматические свечи распространяли в воздухе запах хвои и пряностей. Под деревом были разбросаны игрушечные медведи разных размеров, все тщательно одетые в костюмы конца девятнадцатого — начала двадцатого века.

      Дальше стояла корзина, задрапированная коричневой тканью под нору в земле, и вокруг нее разместились десятки зайцев. Большие, средние и маленькие, белые, рыжие, коричневые, все с висячими ушами на розовой атласной подкладке. Мордочка каждого зайца имела свое особое выражение. Дори подняла небольшого рыжего зайца, одетого в комбинезон из хлопка с коленкоровой заплатой под хвостом. Его уши доставали до колен, на мордочке были веснушки и вышитая улыбка, такая перекошенная и простодушная, что невозможно было не улыбнуться в ответ. На нем был ценник в пятьдесят пять долларов.

      — Грабеж среди бела дня, — возмутился Скотт.

      — Это ручная работа, — пояснила Дори, читая ценник в виде морковки, свисающей с шеи зайца. — Посмотри! Каждому зайцу художник сделал индивидуальную мордочку.

      — Все равно это грабеж.

      Дори прижала зайца к груди.

      — Я обниму его, поцелую и назову Джорджем, — поддразнила она Скотта.

      — Ты шутишь. Мы ведь собирались покупать подарки к Рождеству.

      — Это и будет рождественским подарком.

      — Зайцы вряд ли придутся по вкусу Аделине.

      — Это не для Аделины. Это для малыша.

      — Для ма?..

      Дори бросила на него сердитый взгляд.

      — Что случилось, мистер бухгалтер? Ты что, не можешь произнести это слово? Всего два слога. Малыш.

      — Дори, будь благоразумна, — сказал Скотт, пытаясь говорить шепотом, чтобы не привлекать внимания других покупателей.

      — Мне совсем не хочется быть благоразумной, — прошептала в ответ Дори. — Я не должна быть благоразумной. Я беременна. Матерям прощаются маленькие человеческие сентиментальные чувства. Ты глядел на колыбель и видел только кусок дерева. Я же видела в ней мирно спящего младенца.

               Она сунула ему под нос зайца.

      — Ты смотришь на этого зайца и видишь только ценник в пятьдесят пять долларов. Я же вижу крошечные ручки, обнимающие его и таскающие за уши. Я вижу ребенка и зайца, лежащих рядом в кроватке.

      Вновь прижав зайца к груди, она потрогала его за уши и печально вздохнула.

      — Да, Скотт, я собираюсь купить Джорджа для моего ребенка. Нашего ребенка. Но я не собираюсь завертывать его в бумагу. Я посажу его в изголовье своей кровати, чтобы составить ему компанию до того времени, когда появится малыш. И я почувствую себя ближе к ребенку, когда буду обнимать зайца и разговаривать с ним.

      Она подавила рыдания.

      — Мне нужно с кем-то разговаривать, Скотт. Я совсем одна сейчас, потому что мой лучший в мире друг, словно страус, настойчиво прячет голову в песок и притворяется, что ребенка не существует.

      — Дори. Господи, Дори... — Он протянул к ней руку, но она увернулась и бросилась к кассе. Он нагнал ее, когда она встала в очередь, и сказал: — Извини.

      Напряженные плечи и крепко стиснутые губы выдавали сильное волнение, которое она пыталась скрыть.

      Скотт, чувствуя себя побежденным, выдохнул:

      — Прости меня, Дори. Позволь мне купить эту игрушку для... — Он все еще не был готов произнести заветное слово.

      Дори повернулась к нему спиной, по-прежнему крепко прижимая зайца к груди.

      — Это... Я хочу купить его сама, — произнесла она. — Это очень личное.

      — Хорошо, пусть будет по-твоему, — сказал он, признавая ее упрямство и уступая чувству независимости, которое было неотъемлемой чертой ее характера, так же как волосы, нос или пальцы на руках и ногах. — Если я тебе понадоблюсь, я буду в книжном магазине.

      Продолжая стоять к нему спиной, она молча кивнула. Он хотел коснуться ее, но побоялся, что в этой напряженной ситуации они оба могут потерять контроль над собой. Поэтому вместо того, чтобы положить ей руки на плечи, он спрятал их в карманы, плечом открыл дверь и вошел в магазин, где его приветствовал звон колокольчиков.

      Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но Дори так и не присоединилась к нему. Наконец, обеспокоенный, он кивнул продавцу, давая понять, что не нашел ничего подходящего, и отправился на поиски Дори. Вместе с другими покупателями она стояла у края тротуара, наблюдая за тем, что происходило около особняка. Он приблизился к ней, встал за спиной и заглянул через плечо.

      На крыльце особняка пара в официальных свадебных одеждах викторианской эпохи стояла напротив священника в черной сутане. Сопровождающие веером расположились вокруг крыльца, словно яркие цветочные лепестки, а приглашенные на свадьбу гости рассыпались по лужайке, будто выпавшие из корзинки цветы.

      Скотт обеими руками обнял Дори за талию и непроизвольно вздохнул, когда она прислонилась к его груди. И трио расположившихся на крыльце музыкантов, словно только и ждали этого, заиграли свадебный марш Мендельсона. Скотт освободил одну руку, чтобы большим пальцем вытереть слезу у нее на щеке. Она улыбнулась и повернула голову, чтобы видеть его лицо.

      — Свадьбы всегда так сентиментальны. Стоящая рядом женщина подняла к носу платок и высморкалась.

      — И не говорите. Я всегда плачу, даже если не знаю тех, кто венчается.

      — Все так романтично, — заключила другая зрительница, обращаясь к своей спутнице. — Особняк, деревья, музыка.

      Скотт поцеловал волосы Дори.

      — Мороженое или едем домой?

      — Мороженое, — ответила Дори, и они направились к павильону с мороженым.

      Оставшуюся часть дня и за ужином они почти не разговаривали, а если и говорили, то не вспоминали сцену в магазине. Так продолжалось до поздней ночи. Они приняли душ каждый в отдельности, и Дори, ссылаясь на усталость, отклонила попытки Скотта заняться любовью, хотя и не протестовала, когда он положил ей руку под голову, и свернулась около него так, как обычно делала, когда они спали вместе.

      И лишь услышав ее ровное дыхание, когда она уже засыпала, он нашел в себе силы заговорить. Он назвал ее по имени, она теснее прижалась к нему и чувственно в полусне пробормотала:

      — Ммм.

      — Сегодня, — сказал он, — в Миканопи, когда ты наблюдала за свадьбой... ты... ты хотела, чтобы это происходило с тобой, правда?

      Серьезность, с которой он задал вопрос, заставила Дори проснуться. Ее глаза широко раскрылись в темноте спальни.

      — На свадьбе каждый мечтает об этом, — сказала она. — В этом прелесть и эмоциональная сторона события.

      — Я никогда не испытывал этого на свадьбах; когда я смотрел на жениха, мне никогда не хотелось быть на его месте.

      — Ладно, Скотт. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Мне следовало сказать, что каждая женщина на свадьбе — от маленькой девочки до старой морщинистой карги — мечтает о том, чтобы стать прекрасной невестой. Это все равно что смотреть балет и мечтать о том, чтобы стать прима-балериной.

      — Но сегодня было по-другому, правда? Потому что...

      — Потому что я беременна?

      Скотт затих. Со вздохом раздражения Дори поднялась в постели, опершись на локти.

      — Я в своей жизни слышала многозначительные паузы, но это самая многозначительная, — сказала она. — Можешь встать и зажечь свет, если мы собираемся заняться кулачным боем.

      Когда он отошел от кровати, Дори взбила подушку, прислонила ее к изголовью и устроилась на ней. Скотт вернулся и сел на край кровати, подогнув под себя ногу. Он взял руки Дори в свои.

      — Ты хочешь выйти замуж, да?

      — Ты испытываешь меня? — спросила она.

      — Я задал тебе вопрос.

      — Ты неправильно расставил в нем акценты, а чувства за ними были ошибочными.

      — Что, черт побери, ты имеешь в виду?

      Дори не могла не улыбнуться его смятению. Бедный малый! Он разрывался между тем, что чувствовал, и тем, что, как ему казалось, он должен был чувствовать. Она освободила свою руку и убрала волосы с его лба.

      — Это означает, что ты спросил, хочу ли я выйти замуж, но не попросил меня выйти замуж за тебя.

      — Ты играешь словами.

      — Нет, — ответила она. — Вопросы очень разные: один — обобщенный, другой — личный.

      — Я видел твой взгляд.

      — Мы только что повздорили. Я чувствовала себя уязвленной. А свадьба была такой романтичной. Легко было попасться в эти романтические сети.

      — Тебе бы хотелось выйти замуж, — с вызовом сказал он.

      Она отказалась успокоить его.

      — Да, Скотт, — призналась она. —  Я хотела бы выйти замуж. — Она закрыла глаза, крепко зажмурилась, затем снова открыла их. — Но не за того, кто глядел на свадьбу, думая о том, как занудно быть на месте жениха.

      — Я не говорил...

      — Правильно. Не сегодня и не такими словами. Но, Скотт, ты же никогда не делал секрета из своего пренебрежительного отношения к браку.

      Он готов был заговорить, но она покачала головой.

      — Нет, не прерывай меня. Я знаю тебя, Скотт. В чем-то я, возможно, знаю тебя лучше, чем ты сам. Неужели ты думаешь, я не понимаю, что, когда ты смотришь на молодую пару, перед твоими глазами предстают твои родители и ты проецируешь все их несчастья на жениха и невесту?

      — Мои родители?

      — Конечно. Единственный брак, который ты близко наблюдал, — это брак твоей матери и твоего отца. Их брак закончился, оставив мать оскорбленной и озлобленной. В порыве отчаяния она вышла замуж второй раз, этот брак продолжался меньше пяти лет и оставил ее еще более разочарованной. А второй брак твоего отца был полнейшей неудачей в течение всех двадцати лет. Ты никогда не говорил об отце, не упомянув, что он находится под каблуком у своей второй жены. Ты никак не можешь избавиться от этого впечатления и представить, что между людьми могут быть совсем иные — взаимодополняющие и нежные — отношения. Я не думаю, что ты изменил свое мнение даже после того, как мы начали играть в совместный дом.

      — Наши отношения потому и хороши, что мы не бываем вместе слишком часто, чтобы действовать друг другу на нервы.

      — Черт побери, Скотт! Неужели ты никогда не задумывался, как все было бы без этих длиннющих, безжизненных промежутков между нашими визитами? Неужели ты никогда не метался в постели, желая, чтобы Таллахасси не был так чертовски далеко расположен? Неужели с тобой никогда не было так, что ты не мог уснуть и страстно желал, чтобы рядом был дорогой тебе человек, с которым ты мог бы поговорить посреди ночи?

      Скотт выдохнул.

      — Знаешь, я все это чувствовал, Дори. Но...

      — Да, Скотт. Я знаю, ты скучаешь по мне, мечешься в постели, желая, чтобы я была рядом, но ты не хочешь рисковать, боясь испортить то, что у нас есть. Ты боишься, что мы будем действовать друг другу на нервы или обижаться друг на друга. Ты не хочешь ни перед кем отчитываться, когда тебе надо поработать допоздна или бодрствовать до полуночи, проверяя домашние работы, и ты не хочешь, чтобы мы ссорились по пустякам.

      — Я думал, ты согласна со мной, — напряженно сказал он. — Я считал, ты настолько занята своей карьерой, что чувствуешь то же, что и я, и хочешь той же свободы. Я думал, ты считаешь, так же как и я, что все, что происходит между нами, — совершенно, и ты тоже не хочешь ничего другого.

      Дори расплакалась и обняла его за шею.

      — О, Скотт! Я действительно не хотела этого. И я, конечно, не хотела иметь ребенка, по крайней мере я не планировала его сейчас. Но я чувствую себя такой одинокой. Каждый раз, когда я упоминаю о ребенке, ты леденеешь. Мне хочется, чтобы мы могли поговорить о нем. Не обязательно каждый день. Я просто хочу рассказывать тебе всякие мелочи о ребенке, о том, что я переживаю, и знать, что тебя это тоже заботит.

      Он поднял ее голову и вытер слезы со щек. Потом взял ее лицо обеими руками и сказал:

      — Ты не можешь сомневаться в моей любви. Ты знаешь, как я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, что это меня даже пугает.

      — Тогда почему ты не можешь любить нашего ребенка? Вот в чем суть. Не в свадьбе. Не в клочке бумаги, а в ребенке, крошечном человеческом существе, которое живет во мне. Это часть тебя, Скотт, так же как и часть меня. Это одна из причин, почему я так сильно люблю его.

      Голос Скотта прерывался от охвативших его чувств, когда она уткнулась лицом в его грудь, крепко прижавшись к нему:

     — Я люблю ребенка, Дори. Когда Майк сказал, что ты плохо себя чувствуешь, и я подумал, что с тобой могло что-то случиться, я был в отчаянии.

     — Ты не говоришь о нем, — продолжала Дори. — Ты даже не можешь произнести это слово. Ты не можешь сказать «ребенок». Мне кажется, что ты словно пытаешься игнорировать его существование.

      — Я просто спрашиваю — почему? — сказал он. — Почему сейчас? Почему именно мы, когда столько людей хотят иметь ребенка — и не могут? Почему это случилось с нами, когда все было так превосходно?

      Дори подняла голову и шмыгнула носом.

      — Я встретила женщину в «Макдоналдсе», — рассказала она. — У нее прелестная маленькая дочка, и она хочет иметь второго ребенка, но у нее были выкидыши. Я сказала ей, что надеюсь, она снова забеременеет и родит другого ребенка, и знаешь, что она мне ответила?

      Он внимательно смотрел на нее, ожидая ответа.

      — Она сказала: «Чему суждено случиться, то случится». Я не могу так думать по отношению к нашему ребенку, Скотт. Для нас это была неожиданность, но мы не вправе распоряжаться его жизнью. Этот ребенок просто должен быть. Нам его подарил Бог, и мы не имеем права грозить ему пальцем и жаловаться на то, что он появился не вовремя.

      — Я не делаю этого. Я... правда... не... делаю этого.

      — Не делаешь? Ты говоришь о нас и о том, как это отразится на нас. Ты совсем не думаешь о ребенке — о нашем ребенке. Тебя не интересует, как он будет выглядеть, будет это девочка или мальчик.

      — Я еще не зашел так далеко, — признался он. — Я не могу преодолеть страх, Дори. Все меняется, а я не хочу терять тебя.

      — Ты не потеряешь меня, Скотт, если...

      — Я уже потерял частицу тебя. Ты отменила уикенд, а этого никогда не случалось прежде.

      — Это было лишь потому...

      — И ты меняешься, Дори. Ты никогда не принимала аспирин, не запив его литром воды, а сейчас ты принимаешь лошадиные дозы таблеток.

      — Это всего лишь витамины.

      — И ты... Иногда я не узнаю тебя. Ты такая эмоциональная, а сейчас ты замыкаешься в себе. Между нами появилась неловкость, которая пугает меня. Мы всегда могли разговаривать обо всем. Всегда. А сейчас между нами возникла эта ужасная отчужденность.

      Она гладила его щеки.

      — Я не могу побороть эмоциональность. Я ненавижу слезы. Я ненавижу ревущих баб. Но это гормональное. И единственная причина, по которой я замыкаюсь, — та, что ты не хочешь слышать о том, что я должна сказать. Каждый раз, когда я начинаю говорить о ребенке, ты прячешь голову, как страус или черепаха. Очевидно, что ты не хочешь обсуждать эту тему, а это сейчас главное в моей жизни. Я должна думать об этом, потому что беременность случилась со мной, с моим телом, и ребенок разделит со мной мою жизнь. Если ты хочешь, чтобы мы по-прежнему были вместе, тебе нужно найти в своей жизни место для нашего ребенка, потому что я больше не могу выступать соло.

      Она снова заплакала, как те недалекие и трусливые женщины, которых она всегда презирала. Скотт вытянулся на постели и заключил ее в объятия. Он целовал ее в макушку, гладил волосы.

      — Когда ты плачешь, у меня разрывается сердце. И это пугает меня, потому что ты всегда была такой твердой, стойкой и независимой. Я не могу потерять тебя. Не могу. Я не понимал, что это я заставляю тебя замыкаться.

      — Просто дели это со мной.

      — Что? — спросил он. — Говори точнее. Что ты хочешь, чтобы я делил с тобой в эту минуту?

      — Чудо, — сказала она. — Благоговение и изумление.

      — Объясни мне.

      Дори вздохнула.

      — Мы все спрашиваем, почему это случилось с нами, однако, если ты посмотришь на процесс воспроизводства, зачатие само по себе уже чудо. — Она взяла его левую руку и положила ее, ладонью вниз, на свой живот. — Подумай об этом, Скотт. Одна микроскопическая частичка спермы сливается с одной микроскопической яйцеклеткой. Даже если ты делаешь все, что задумано природой, это все же чудо, что они находят друг друга и соединяются, чтобы начать цепную реакцию деления и размножения клеток, в результате чего получается человеческое существо.

      — Кружка не солгала — я действительно супержеребец.

      Дори прикусила зубами кожу у него на груди. Она захихикала, когда Скотт подпрыгнул от неожиданности.

      — Это то, что я хотела услышать. Гордость.

      Она приподнялась, облокотившись на руку, и посмотрела сверху вниз на его лицо.

      — О, Скотт, я хочу, чтобы ты гордился собой. Мы сделали что-то чудесное, хотя это и не входило  в наши планы.

      Наступил благословенный миг тишины, когда отсутствие напряженности между ними было столь же значительно, как и гнетущее напряжение, царившее раньше. Это был момент затишья в бурном море перемен, грозящих захлестнуть их. Скотт и Дори были счастливы просто лежать рядом и наслаждаться этим.

      Как всегда, Дори заговорила первой:

      — Я толстею.

      Скотт прищелкнул языком.

      —Я не собирался обсуждать это.

      Она в шутку стукнула его кулаком в грудь.

      — Я серьезно. Пока это незаметно, и я не думаю, что набрала лишние килограммы, но я была вынуждена купить платье без талии, потому что все платья, которые я примеряла, были слишком тесные.

      Она замолчала, надеясь, что он скажет что-нибудь в ответ, пошутит, поддразнит ее по поводу того, что она толстеет. Казалось, Скотта устраивала тишина. Она осторожно заметила:

      — Когда тело начинает меняться снаружи, это заставляет прислушиваться к тому, что происходит внутри. Это делает все более реальным.

      Скотт откашлялся, как будто у него запершило в горле, но по-прежнему ничего не сказал.

      — У меня появилось желание рассказывать о себе другим, — призналась Дори. — Как вчера вечером, в гостях.

      — Я видел тебя с Эми. Я заметил, что тебе хотелось поговорить о детях. — Он закрыл рукой глаза. Он казался таким несчастным. — Я мог прочитать твои мысли, Дори. — Он отнял руку и посмотрел ей в лицо. — Именно поэтому ты убежала и спряталась в кухне? Тебе хотелось участвовать в этих разговорах и ты не могла?

      —В комнате было жарко и душно, и к тому же я была на этих дурацких каблуках. Мне нужен был глоток воды.

      — Ты говорила, что хотела бы всем рассказать о том, что происходит с тобой, так же как Эми.

      Дори закрыла глаза и вздохнула.

      — Для тебя это действительно ужасно, правда? Ты бы обиделся, если бы я рассказала Мери Эллен Виклифф, ведь так?

      — Боже, Дори, ты могла бы с тем же успехом поместить свое сообщение на первой странице газеты «Сан». Мери Эллен знает всех и вся и рассказывает всем все, что она знает. В своем магазине она продает больше сплетен, чем платьев, а классы, которые она ведет, просто расширяют ее радиовещательную базу.

      — От этого не спрячешься, Скотт. Через несколько недель всем станет ясно, что я беременна. Ты что, собираешься прятать меня, а потом и нашего ребенка? Мне что, больше не приезжать в Гейнсвилл или тайком пробираться к твоей двери, чтобы мы могли провести уикенд в твоей квартире скрытно от всех? Я что, должна буду прятать ребенка после того, как он родится?

      Внезапно выйдя из себя, Скотт вскочил. Запустил пальцы в волосы и заявил в сердитом отчаянии:

      — Ты несправедлива, черт побери!

      — Это ты несправедлив, — возразила она в ответ, приподнимаясь на локте. — Ты не можешь продолжать притворяться, что ничего не случилось. Ты не можешь относиться к такому важному существу, как ребенок, как к обузе.

      — Это... — он проглотил остальную часть реплики, спрятал лицо в ладони и обреченно вздохнул. Когда он заговорил, его голос был еле слышен: — Это и смущает меня, Дори. В наши дни и в наш век мужчина должен иметь больше... быть...

      — Отлично, Скотт. Просто отлично! Я думаю о том, чтобы устроить просторный дом для ребенка, и меняю всю свою жизнь так, чтобы она была наполнена безграничной ответственностью за его будущее. Мой отец заявляет мне, что, если бы женщина-адвокат вошла в его зал для заседаний незамужней и беременной, он привлек бы ее к ответственности за оскорбление суда, а ты все время носишься со своим мужским «я». Ты обрюхатил свою подружку. Теперь я вижу, как это все обременительно для тебя.

      Она подняла подушку, с силой ударила по ней кулаком и упала на кровать. Демонстративно повернувшись к нему спиной, она натянула одеяло до подбородка и сказала:

      — Мне ужасно жаль, что это случилось и может запятнать твою репутацию.

      Скотт бросился на кровать.

      — Дори...

      — Не трогай меня! — Все внутри у нее кипело.

      — Дори, пожалуйста...

      — Выключи свет, Скотт. Вечеринка окончилась.

      Прошло несколько минут, в течение которых Скотт решал, что делать. Он молча глядел на непреклонное очертание плеч Дори. Наконец, признавая свое поражение, встал, выключил свет и залез обратно под одеяло.

      Он подождал, пока Дори уснула, потом придвинулся и обнял ее. Он почувствовал огромное облег чение, когда Дори во сне прижалась к нему и вздохнула.

Глава девятая

      Дори разбирала накопившиеся бумаги, когда ей позвонила секретарша и спросила, может ли она поговорить с доктором Сергеем Кэролом.

     — Привет, доктор Сергей Кэрол, — заявила она несколько секунд спустя. — Знаешь ли ты, как внушительно это звучит? Неудивительно, что ты не сказал: «Это брат Дори — она может сейчас поговорить?»

      — Это мой менеджер говорил с твоей секретаршей, — объяснил он. — И ты не будешь такой язвой, когда узнаешь, почему я звоню.

      — О'кей, старший брат, я вся внимание. Так что случилось?

      — У меня мирное предложение. Поскольку ты знаешь, как неуклюже я предлагаю совсем не ту помощь, которая тебе требуется... — начал Сергей.

      — Это должно быть что-то серьезное. Не говори мне, что ты купил «роллс-ройс» и отдаешь мне свой «мерседес», — перебила его Дори.

      — А как насчет... Орландо?

      — Орландо? Во Флориде?

      — Как насчет уикенда в отеле «Пибоди»? Ты сможешь сидеть в баре и наблюдать за тем, как переваливаются утки, и воображать, как тебе придется ходить через несколько месяцев.

      — Удар ниже пояса, Сергей. — Почему Скотт не мог шутить со мной так? — мелькнуло в голове. — Так в чем же все-таки дело?

      — Я собираюсь на семинар по поводу нового применения лазера в хирургии. Я говорил тебе об этом. Однако я заработался и забыл забронировать место в гостинице, поэтому мне удалось получить только люкс. Вот я и подумал, что, может, ты захочешь убежать со мной на уикенд. Ты могла бы сделать свои рождественские покупки в торговом центре или в каком-нибудь другом месте. Ты сможешь освободить пятницу?

      — Пятницу, то есть послезавтра?

      — Боюсь, что так.

      — Согласна!

      — Великолепно. — Он помолчал. — Дори?

      —  Да?

      — Мы могли бы заехать в Гейнсвилл по дороге, если Скотт свободен. Я буду спать в гостиной, а вы двое могли бы...

      — Это не самая лучшая идея.

      Даже молчание Сергея на другом конце провода было выражением симпатии. Дори слышала, как он вздохнул и затем сказал:

      — Извини, Дори, мне очень жаль.

      — Да, Сергей, — мягко сказала Дори. — Все извиняются, всем очень жаль. — Она вздохнула. — За «извини» и семьдесят пять пенсов можно купить чашечку кофе.

      В пятницу утром он подъехал к ее дому.

      — Ты готова? — спросил он, войдя в квартиру и поднимая ее сумку с одеждой.

      — Я намазала лицо кремом от загара. На мне мой шарф, и у меня с собой одеяло, на случай холодного ветра, — сказала она. — Веди меня к твоему кабриолету.

      — А это что такое? — спросил Сергей, потрогав уши зайца, которого Дори вместе с одеялом засунула под мышку.

     — Его зовут Джордж, — сказала она. — Он принадлежит малышу. А до весны мы составим компанию друг другу.

     — Как скажешь, — произнес Сергей, пожав плечами с выражением «ты немножко не в себе».

      День был солнечный и прохладный, великолепный зимний день, характерный для Флориды, когда так хорошо опустить верх у «мерседеса». Дори, положив плюшевого зайца на колени, натянула на грудь одеяло и заткнула его за плечи.

      — Хочешь поговорить о типе, как его там зовут?.. — предложил Сергей, когда они выехали из города на открытое шоссе.

      — Страдает его «я», — горько заметила Дори. — Он находит, что я в состоянии беременности довольно обременительное для него обстоятельство. Он боится, что кто-то может подумать, что он совершил ошибку.

      — Дай ему время, Дори.

      — Он не собирается приспособиться к происшедшему.

      — Я думаю, ты не права.

      — Не права? У него было почти столько же времени, как и у меня, и он до сих пор не может произнести «малыш». Слово будто застревает у него в горле. Если бы он не пытался так сильно, я бы чувствовала горечь или озлобление. Но он пытается. Он хочет любить, но не может найти в себе любви к нашему ребенку. Меня это ужасно пугает.

      — Ему не у кого было набраться опыта. Ты же знаешь, как обстоят дела с его семьей.

      — А что, если он не сможет никогда? Если в нем никогда не проснутся отцовские чувства? — с горечью спросила Дори. Проглотив комок, подступивший к горлу, она сама ответила на свой вопрос: — Я теряю его, Сергей.

      — Ты что, думаешь, такое положение вещей сохранится навсегда? — спросил Сергей. — Неужели ты не понимаешь, что в конце концов тебе захочется иметь то, чего не могут дать отношения на расстоянии?

      Дори закрыла глаза, подставила лицо солнцу и вздохнула.

      — Я всегда считала, что, если я созрею для... традиционного союза, это случится и с ним, что мы примем это решение вместе.

      — Если Скотт не может привыкнуть к мысли о ребенке сейчас, когда он уже реальность, похоже, он не сможет это сделать никогда.

      Дори подавила рыдания.

      — Тебе ведь не нужен скальпель, чтобы проникнуть внутрь человека и обнаружить там величайший страх, не правда ли, доктор Кэрол? Мне невыносимо думать, что все может закончиться таким образом и Скотт не сможет найти в своей душе место для ребенка. Я так люблю его и знаю, что он любит меня. Следовательно, он должен полюбить и нашего ребенка.

      — Логика и модальные глаголы — для сказок и романов, Дори. Жизнь — очень сложная штука, и люди несовершенны. Он, возможно, пытается...

      — Да. Я знаю, он пытается. И самое обидное, что он пытается, но не может. Не хочу думать, что Скотт не соответствует своим возможностям, ведь он умеет любить. Из него получился бы прекрасный папа.

      Дори еле сдерживала слезы.

      — Я знаю, что получился бы, и мне страшно разочаровываться в нем. Было бы легче, если бы здесь была замешана другая женщина. По крайней мере я бы испытывала ревность, гнев. Если бы все закончилось вспышкой гнева, это было бы быстро, как гильотина. Но мы расстаемся постепенно, словно наша любовь умирает от какой-то медленной мучительной болезни.

      — Что бы ни случилось, Дори, ты справишься, — убежденно произнес Сергей.

      Она взглянула на него с кривой улыбкой.

      — Пустое утешение, братик? После того, как ты был так откровенен?

      Он ответил с доброй усмешкой:

      — Тебе придется пройти через это, сестренка. Понятие «поражение» не входит в семейный словарь Кэролов.

      — Мне хотелось бы убрать еще несколько слов из словаря Кэролов, — заметила Дори. — Например: несчастье, неуверенность, одиночество.

      В субботу, когда Дори спускалась по лестнице, утки с белыми шейками совершали свой обычный утренний марш через вестибюль. Она не могла не улыбнуться, когда лоснящиеся, откормленные кряквы шествовали шеренгой и перья на их хвостах качались с каждым шагом перепончатых лап. С какой важностью и помпой вела себя стая уток! Собравшиеся в холле гости отеля, задержанные процессией, отреагировали смехом, оценивающими «ух» и «ах», и лишь немногие, слишком уравновешенные, чтобы давать волю эмоциям на людях, смущенно откашливались.

      Когда торжественное зрелище окончилось, вестибюль быстро опустел, и Дори отправилась в парк «Морской мир». Она неторопливо бродила по парку, наслаждаясь мягким солнечным днем и легким ветерком. Пораженная размерами и величием дельфинов, плавно рассекающих воду, приведенная в восторг цирковыми номерами дрессированных морских львов, очарованная смышленой выдрой, Дори почувствовала, что ей удалось ускользнуть от депрессии, которая следовала за ней по пятам с момента, когда она покинула Гейнсвилл неделю назад.

      Ее окружали дети. Новорожденные спали в прогулочных колясках, не обращая внимания на шум вокруг. Малыши постарше, завороженные лающими и танцующими морскими львами, смотрели на все блестящими, широко раскрытыми глазами. Дети школьного возраста бегали около стены водоема, мечтая вымокнуть в фонтане соленой воды, которую выбрасывал кит, и визжали от восторга, когда он обливал их холодной струей. У ярко одетых детей лет 10—12 приступы псевдоискушенности чередовались с бурным весельем. Одним родителям все, похоже, надоело, другие выглядели веселыми, третьи — безмятежными, четвертые — улыбающимися и снисходительными, пятые — раздраженными и сердитыми. Дори наблюдала за ними и думала, как все беременные женщины, что за мама получится из нее самой. А также размышляла, хотя этого не должна делать ни одна беременная женщина, будет ли у ее ребенка отец.

      В павильоне тюленей был час кормления, и у загородки, за которой находился морской лев, и вдоль бассейнов с тюленями толпились люди, которые бросали им кефаль или наблюдали, как животные резвились, выпрашивая у посетителей еду.

      Морские львы, резвые и игривые, стоя на задних плавниках, словно на ногах, раскачивались и выпрашивали пищу. Моржи, с пестрой коричнево-серой шкурой и с кустистыми усами и бровями, вели себя солиднее, но были так же, как и львы, ловки и изобретательны. Один самец отплыл в сторону и помахал своим плавником, затем сердито залаял, когда не смог поймать рыбу, брошенную маленькой девочкой. Молодые тюлени завоевывали сердца посетителей молящими взглядами своих темных круглых глаз.

      Служащий в микрофон рассказывал о морских львах и тюленях, отмечая их общие и отличительные черты. Оба вида живут семьями на лежбищах. Самцов называют быками, самок — коровами, а детенышей — щенками. Семья обычно состоит из одного быка, одной-двух коров и множества щенков.

      Дори посмотрела вниз, на детеныша тюленя, в его темные умоляющие глаза, и прошептала:

      — Счастливчик, вокруг тебя целая семья.

      Сергей вернулся в номер раньше, чем предполагал, и нашел Дори свернувшейся в клубок на софе, с зайцем Джорджем, которого она крепко прижимала к груди. Ее глаза были красными, веки опухли от слез, на щеках — разводы туши.

      — Сергей, — позвала она. Затем, понимая, что ее слова могут прозвучать как обвинение, она сказала ровным голосом: — Ты рано вернулся.

      — Меня буквально ухватил за пуговицу один педиатр, который захотел поговорить о своем пациенте, потом мы обсудили Орландо, затем решили пообедать в пристанционном ресторане на Черч-стрит — и так далее. — Он замолчал и запустил пальцы в волосы, толком не зная, что делать со своей расстроенной сестрицей. — Я, конечно, приглашаю тебя.

      — Этот педиатр знает, что нас будет трое?

      Сергей попытался найти тактичный ответ, и Дори засмеялась.

      — Все в порядке, Сергей. Тебе не нужно церемониться со мной только потому, что я немного не в духе.

      — Ты можешь к нам присоединиться, — сказал он. — Мы, скорей всего, встретим дюжину участников конференции. Возможно, толпа поможет тебе рассеяться...

      — О нет, — Дори покачала головой. — Нет, спасибо. Я не думаю, что пикник — хорошее противоядие от того, что меня мучает.

      Сергей плюхнулся на софу рядом с ней.

      — Ты явно расстроена.

      — Со мной все будет в порядке, Сергей. Честно. Это свежий ветер вымотал меня. Я, скорее всего, закажу обед в номер и посмотрю телевизор.

      — Мне так не хочется оставлять тебя здесь одну.

      — Пожалуйста, Сергей. Я не прощу себе, если ты отменишь свою встречу ради меня, а со мной, учитывая мое нынешнее настроение, вряд ли кому будет интересно в этом ресторанчике.

     — Отчего у тебя такое настроение?

      Дори вздохнула.

     — Ты знаешь, что тюлени живут семьями?

     — Каким-то образом эта информация, похоже, ускользнула от меня.

      — Быки, коровы и щенки. Папы, мамы и малыши. — Из ее горла вырвалось рыдание. — О, Сергей, если у детенышей тюленей есть папы, почему мой ребенок не может иметь отца?

      Сергей обнял ее.

      — У твоего ребенка есть отец, Дори. И если Скотт не объявится, то у моего племянника или племянницы будет классный дядя. И я не могу жалеть ребенка, у которого такая мать, как ты. Дори шмыгнула носом и подняла голову.

      — Ты действительно думаешь, что я буду хорошей матерью?

      — Ты? — спросил он со смехом. — Ты прирожденная мать. Ты начала пилить меня, как только научилась говорить.

      — Пилить?

      — Пилить по-матерински. Ты всегда завязывала мне шнурки на ботинках, поправляла воротничок и напоминала, чтобы я расчесывал волосы. Помнишь, когда я корпел над учебниками, собираясь поступать в медицинский колледж? Именно ты убеждала меня, что у меня все получится.

      — Но ребенок, Сергей. Я ничего не знаю о детях.

      — А что там знать? Ты будешь кормить его, когда он проголодается, обнимать, когда его что-то испугает, и стараться, чтобы он не спустил твое любимое платье в унитаз.

      — Ты, конечно, не доктор Спок, но в твоих устах все это звучит так убедительно, так просто.

      Сергей пожал плечами.

      — Так и будет, посмотришь. Ты с головой уйдешь в свои материнские обязанности, как и во все, чем ты занимаешься. Ты будешь читать книги и посещать подготовительные курсы для родителей, сравнивать свои записи с записями других матерей и будешь доводить до истерики своего педиатра полуночными звонками, как и все молодые мамы. Ты все переживешь, и у тебя будет здоровый малыш. — Он взглянул на нее с нарочитой суровостью. — Теперь лучше себя чувствуешь?

      Она кивнула.

      — Кризис миновал. Теперь иди и принарядись для встречи со своим педиатром.

      — Ты уверена, что не хочешь пойти с нами?

      — А теперь кто пилит? Перестань опекать меня и вытряхивайся.

      Позже, после того как Сергей ушел, Дори заказала в номер вареные креветки и шпинатный салат, свернулась клубочком на софе и стала смотреть фильм по кабельному телевидению. Это был фильм, который они со Скоттом видели в кинотеатре несколько месяцев назад. Он напомнил ей о Скотте, и она подумала, чем он занимается в субботу вечером.

      Она была бы поражена, если бы увидела его в этот момент.

Глава десятая

      Скотт чувствовал себя крайне неловко. Десятимесячная Джессика Альбертсон мертвой хваткой вцепилась в его колено и, глядя на него умоляющими глазами, тянулась к соленому крендельку, который он держал в руке.

      — Клекел, — сказала она и затем повторила слово несколько раз, чтобы убедиться, что он понял: — Клекел. Клекел. Клекел.

      — Что мне делать? — спросил Скотт своего лучшего друга, делового партнера и отца маленькой попрошайки.

      В ответ на беспомощность Скотта Майк в отчаянии закатил глаза и сказал:

      — Что ты имеешь в виду? Дай ребенку крендель. Скотт достал кренделек из вазочки и взглянул на Майка.

      — Ты уверен? Я думал, дети едят протертый шпинат и прочую гадость.

      — Она ест крекеры уже который месяц. Она сначала сосет их, чтобы размягчить.

      — Это отвратительно.

      — Ты ешь крендельки по-своему, так что позволь Джессике есть так, как ей хочется. Правда, Джессика? — сказал Майк.

      Скотт с интересом наблюдал за тем, как Майк преувеличенно широко улыбался дочери и разговаривал с ней нарочито ласковым тоном. Майк, его партнер, прямолинейный бухгалтер со сверханалитическим складом ума, готов сюсюкать со своей дочерью!

      Джессика ответила на добродушное поддразнивание отца широкой улыбкой, которую она тут же адресовала Скотту, когда он протянул ей кренделек.

      — Спасибо, — подсказал Майк.

      — Пасиво, — произнесла Джессика и добавила: — Клекел.

      — Пожалуйста, — ответил Скотт, чувствуя себя в дурацком положении. — Откуда ты знаешь, когда ей можно давать крекеры?

      — Ну, в дополнение ко всем занятиям, которые посещала Сьюзен, и целой полке книг о детях я получаю рекомендации от педиатра каждый раз, как Сьюзен с Джессикой бывают у нее.

      — А-а.

      — Все это ограничено строгими правилами. Скажу тебе откровенно, Скотт, ты не поверишь, что значит общение с детьми. Родители, наверное, самая эксплуатируемая часть населения, не считая слоя подростков с их рок-пленками и подобной чушью. Если бы мне захотелось заработать миллион долларов, я бы изобрел нечто, что родители считают необходимым для своего ребенка, предпочтительным для его здоровья или образования.

      — Нечто годное для использования, да? — задумчиво спросил Скотт, наблюдая, как Джессика грызла кренделек.

      — Как одноразовые пеленки, — продолжал Майк. — Думаешь, кто-нибудь стирает пеленки в наши дни? Конечно, нет. Они покупают одноразовые. И покупают, и покупают.

      — Они что, дешевые?

      — Конечно, нет. Но они как сигареты. Люди находят деньги на них, даже если не могут себе это позволить. Пеленки требуются постоянно и не используются повторно, не в пример поношенной одежде. Используй их, затем выбрасывай и покупай новые. Нам пришлось купить партию этих пеленок в «Кимберли Кларке». А затем «Кодак». Ты видел хоть раз в жизни человека, который не фотографировал бы своего ребенка? Где бы ни появлялся ребенок, родители туг как тут с камерой. Щелк. Щелк. Щелк. Ребенок родился — щелк, щелк, щелк. Ребенок учится сидеть — щелк, щелк, щелк. У ребенка прорезался зубик — щелк, щелк, щелк.

      — Ну, а что теперь? — спросил Скотт. Держа кренделек во рту, Джессика обняла руками его колено и подняла ногу, пытаясь вскарабкаться на софу.

      — Мне кажется, ты ей понравился, — заявил Майк. — Она, похоже, хочет к тебе на колени.

      Скотт взял Джессику под мышки и поднял ее. Она была тяжелее, чем он ожидал, но оказалась гораздо легче, когда он посадил ее на колени.

      — Скотт, — подсказал ее отец. — Джессика, ты можешь сказать «Скотт»?

      — Отт, — повторила Джессика, поднеся свой мокрый кренделёк к губам Скотта.

      — Как мило, — заметил Майк. — Она делится с тобой.

      Скотт мотал головой из стороны в сторону, чтобы увернуться от кренделька.

      — Я что, должен съесть его? Это негигиенично. Микробы...

      Засмеявшись, Майк пояснил:

      — Притворись, что ты ешь его. — Он продемонстрировал, как это делается.

      Скотт рассмеялся:

      — Мм, мм?

      Джессика воспользовалась тем, что он отвлекся, и засунула крендель между его губами. Скотт откинул голову назад и, чувствуя себя полным дураком, скопировал Майка, сделав вид, что откусил от кренделька, и затем сказал:

      — Мм, мм.

      Джессика засмеялась и опять поднесла кренделек к его губам. Они повторяли это представление пять-шесть раз, пока она не устала от игры и не повернулась у него на коленях, прислонившись плечиком к его груди и наблюдая передачу по телевизору. Она как будто понимала, что происходит на футбольном поле, за которым наблюдали Скотт и Майк. Мама Джессики и ее подруга делали друг другу перманент, поэтому Джессику с отцом отправили на квартиру к Скопу.

      Спустя несколько минут Майк сказал:

      — Кто бы мог подумать: она уснула. Скотт посмотрел на малышку. Ее голова склонилась на одну сторону и губы были слегка приоткрыты. Такие же, как у отца, каштановые волосы колечками обрамляли лицо. Скотта поразило, как легко ребенок, такой маленький и беззащитный, доверился ему.

      — Что это значит? — спросил он Майка. Майк не отрываясь смотрел на экран телевизора. — Что?

      Скотт подождал, пока одного игрока не сбили и команды не приостановили игру.

      — Иногда это танталовы муки, — заявил Майк. — Я имею в виду, что это постоянно. Неумолимо. До того как у нас появилась Джессика, мы оставляли двойную порцию еды для нашей кошки и уезжали на уикенд без всяких проблем. Теперь же, если мы уходим на пару часов в кино, это целая процедура: няня, указания, беспокойство по поводу того, как она там без нас. Что касается уикенда, это все равно что отправляться в путь целым табором: одежда, пеленки, еда, переносная кроватка, одеяла, слюнявчики, сиденье для автомобиля, кинокамера.

      — Это?..

      — Это? — переспросил Майк и, будто прочитав мысли Скотта, закончил: — Стоит того?

      — Пожалуй, именно об этом я и спрашивал.

      — Откуда неожиданное любопытство?

      — Я как раз пытаюсь разобраться в этом, — объяснил Скотт. — Мы давно знаем друг друга, Майк. Мы по-прежнему те же люди, правда? Но я вижу, как ты меняешь пеленки и сюсюкаешь, и я спрашиваю себя, тот ли ты парень, который всегда исполнял на вечеринках двенадцать строчек припева к «Поваляй меня в клевере и повтори это вновь».

      — Мы те же люди, Скотт. Просто мы выросли. Ты помнишь, в разгар апрельского налогового кризиса в котором часу мы прекратили обсуждение? В десять? Одиннадцать? Зевающие, стонущие, кряхтящие, как старики. Мы привыкли откладывать особо важные бумаги на последний момент, а затем работать всю ночь напролет. Взгляни на нас теперешних: организованные, благоразумные, ходящие на работу в костюмах.

      — Мы сложившиеся типы, на которых указывают пальцем и над которыми посмеиваются, — заявил Скотт.

      — И это не так уж плохо. Что касается меня, я был бы не прочь водить шикарную машину вместо этой старой рухляди, которая почти не ездит, но я абсолютно уверен, что никогда не пожалуюсь на то, что Сьюзен ждет меня после трудного рабочего дня.

      — А  Джессика? — тихо спросил Скотт.

      Глаза Майка устремились на спящую дочь, и в них зажглась гордость.

      — Она словно мороженое на торте, приятель. Конечно, это нелегко — иметь ребенка. Но когда я смотрю на нее, я вижу будущее. А когда она обвивает руками меня за шею и называет папой, я чувствую... — Он тяжело вздохнул. — Я не могу сказать тебе, что я чувствую. Это невозможно выразить словами. Но я словно расту, будто она делает меня больше и лучше, чем я был прежде.

      Устав от эмоционально насыщенного разговора, они переключились на футбольный матч. Во время очередного перерыва в игре Майк взял из сумки с пеленками, упакованными Сьюзен, стеганое одеяло и расстелил его на полу вместо матраса.

      — Теперь она будет спать до утра, — сказал он Скотту. — Я уложу ее, пока у тебя не отвалились руки.

      Он нежно взял дочь с груди Скотта и положил ее на животик на матрас, затем накрыл легким одеялом. Она слегка захныкала, затем устроилась поудобнее и успокоилась.

      Скотт почувствовал странное ощущение пустоты там, где у него на груди лежал ребенок. Чтобы избавиться от этого чувства, он встал и направился к холодильнику за пивом.

      — Вы с Дори наконец решитесь осесть? — спросил Майк, когда Скотт протянул ему банку с пивом.

      Скотт понимал, что ему открылась великолепная возможность признаться Майку, но трусливый комок у него в горле не пропустил слова правды. Все, что он мог сделать, — это выразить свой страх в форме вопроса:

      — Неужели ты не устал от постоянной подотчетности?

      — Конечно, устал. Я устал от подотчетности ипотечной компании и банку, который дал мне деньги на машину, и клиентам, которые ждут от нас чуда, и правительству. Мне приелись все глупые формы, которые мы заполняем, и парни, с которыми я играю в гольф и которые ожидают, что наша четверка достойно выступит в благотворительном турнире.

      — Это не то, о чем я тебя спрашиваю, и ты это прекрасно знаешь.

      — Да, черт побери, Скотт, я знаю. Да, меня иногда раздражает, что я должен звонить домой, если задерживаюсь на работе, и быть вежливым со Сьюзен и приветливым с Джессикой, когда я устал как собака и все, чего мне хочется, — это упасть в мое любимое кресло и смотреть по телевизору какое-нибудь старье. Но мне и в голову не придет избавиться от машины потому, что я устал платить штрафы, и я не могу отказаться от того, что мы дел им со Сьюзен и Джессикой только потому, что иногда я должен выйти за пределы своих возможностей, чтобы удовлетворить их потребности. Жизнь — это компромисс. На всем есть ярлычок с ценой. Мне кажется, что Сьюзен и Джессика стоят моей подотчетности. Они — часть меня, и я — часть их, и это мне нравится.

      Неожиданный шум транслируемой игры привлек их внимание. Одна из команд перехватила передачу.

      — Здорово, — произнес Майк, когда игрок добежал до края поля и исполнил короткий танец.

      — Как ты можешь выносить это? — спросил Скотт, забыв об игре. — Ты ведешь бухгалтерские книги по двадцати деловым сделкам одновременно, и ты можешь сказать с точностью до пенни, каков их итоговый баланс на любой день, но ты не знаешь, сколько денег лежит на вашем общем счету.

      Майк бросил на него раздраженный взгляд.

      — Все дело в Дори, так? Она что, берет тебя в тиски, устав от этих поездок взад и вперед?

      — Какой бухгалтер вытерпит, если кто-то залезет носом в его банковский счет? — Скотт продолжал, не обращая внимания на вопросы, которые попали почти в цель. — Я слышал десятки раз, как ты звонишь Сьюзен и говоришь: «Послушай, а у нас есть деньги на то-то и то-то?»

      Майк фыркнул.

      — Если это будет меня беспокоить, мы со Сьюзен заведем раздельные счета. Но это меня не беспокоит. Я доверил Сьюзен свою жизнь и безоглядно доверяю ей наши деньги. У нее трезвая голова, когда дело касается трат. У нее никогда не было неоплаченного чека.

      — Не в этом дело, — заявил Скотт. — Я говорю о контроле. Неужели тебя не бесит, что ты не знаешь, сколько у тебя на счету в данный момент?

      Нахмурившись, Майк повернулся и взглянул прямо в лицо Скотту.

      — Это что, допрос? Интервью для «Откровенных исповедей»? Если у тебя проблемы с обязательствами, надеюсь, ты не будешь пытать меня до тех пор, пока я не признаю, что брак не такой уж совершенный институт?

      Прежде чем Скотт смог ответить, Майк продолжал:

      — Ладно. Он несовершенен. Иногда мы со Сьюзен спорим. Иногда она даже пилит меня. Хочешь знать, о чем я скучаю, вспоминая то время, когда был один? Я скажу тебе. Помнишь, когда мы, бывало, где-нибудь за полночь чувствовали, что ужасно проголодались, то бросались к киоскам, чтобы перехватить что-нибудь на скорую руку? Так вот, я больше не хожу в эти киоски. — Он продолжал свою речь фальцетом, комически имитируя голос своей жены: — «Куда ты собираешься? В «Макдоналдс»? Это смешно. В чем дело? Ты умираешь по рыбному филе?»

      Он ожидал ответной реакции, войдя во вкус своего представления.

      — «Зачем тебе отправляться ночью в поисках сэндвича с рыбой? У нас в морозилке целая упаковка с пачками филе «Миссис Раул». Брось одну в микроволновую печь и потом вложи филе в разрезанную булочку! Ты ведь знаешь, сколько пьяных на дороге ночью!»

      Покачав головой, он заговорил своим обычным голосом:

      — Подумать только! Бросить рыбину в микроволновку и вложить ее в булочку! Ни сыра, ни специального соуса тартар. Женщины не знают, что такое традиция.

      Наступило молчание. Майк сказал:

      — Рано или поздно это должно случиться.

      Скотт не отвечал. Команды выстроились и ввели мяч в игру. Во время следующего перерыва Майк спросил:

      — Ты любишь ее, ведь так?

      Скотт нахмурился.

      — Ты же знаешь, что люблю.

      —Я предпочитаю Сьюзен рыбным сэндвичам посреди ночи. Любой тип в Соединенных Штатах Америки может за доллар приобрести рыбный сэндвич, но то, что объединяет меня и Сьюзен, нельзя купить.

      Заметив скептическое выражение лица Скотта, он добавил:

      — Может быть, брак несовершенен, ну а что совершенно? Все, что я знаю, — это то, что замечательно быть частью ее и знать, что она — часть меня, а Джессика — часть нас обоих. Именно так все и было задумано, иначе не было бы женщин и мужчин, и секса, и детей. Главное — найти нужного партнера. Сьюзен — это как раз то, что мне нужно. Тебе лишь следует решить, нужна ли тебе Дори.

      Он бросил на Скотта пронизывающий взгляд.

      — Я думаю, ты уже знаешь ответ на этот вопрос, приятель. Чего я не могу понять, так это почему ты рискуешь, не предпринимая никаких шагов.

      Скотт стоически продолжал смотреть на экран телевизора. Майк в изумлении покачал головой и предупредил:

      — Она не будет ждать вечно, сам знаешь.

      Мускул дрогнул на щеке Скотта. Он знал. Как хорошо он знал это! Это знание пугало.

Глава одиннадцатая

      Дори открыла дверь с веткой белой омелы в руке. Она втянула Скотта в квартиру и подняла ветку над его головой. Ее лицо освещала очаровательная улыбка, а глаза блестели, когда она пожелала ему веселого Рождества. Она обняла его, и их губы слились. Она будто впитывала его слова, когда он произносил свои поздравления.

      Это были мгновения истинного блаженства. Скотт наслаждался ощущениями, которые казались ему единственно естественными и правильными: губы Дори, мягкие, открытые навстречу его губам, знакомое ощущение ее языка, прикосновение ее тела, гибкого и теплого. Пока длился поцелуй, все было так, будто они никогда не ссорились, будто Дори не была беременной, будто их обоих не пожирал страх, что ее беременность разорвет их отношения.

      Поцелуй кончился, и они потихоньку отодвинулись друг от друга.

      — Веселого Рождества, — повторила Дори, и у нее перехватило дыхание.

      Скотт запустил пальцы в ее волосы и взял ее голову в ладони. Его глаза, устремленные на нее, горели.

      — Ты мой подарок? — спросил он.

      — Только один из нескольких.

      — Бьюсь об заклад, что ты мне понравишься больше всего.

      Дори поднесла его руку к своим губам и поцеловала ладонь, затем соблазнительно улыбнулась.

      — Надеюсь, что так и случится.

      Взяв Скотта под руку, она повела его к спальне. На пороге гостиной он остановился.

      — Что это значит? — Хотя в гостиной царил порядок, вереница картонных коробок превратила комнату в дорожку для бега с препятствиями.                        

      — Похоже что ты переезжаешь.

      Дори состроила гримаску и неуверенно ответила:

      —  Да.

      Переезжает. Другая перемена, и такая существенная. Через открытую дверь спальни Скотт мог видеть кровать, поджидающую их, с соблазнительно откинутым покрывалом. Но в углу были сложены коробки, которые еще предстояло заполнить вещами. Дори собиралась разорить эту знакомую комнату, опустошить ее... Шок от увиденного поразил его, словно предательство.

      — Я купила дом, — призналась она. Он повернулся и недоверчиво уставился на нее. — Я понимаю, это кажется неожиданным, — продолжала она, — но я давно подумывала о покупке дома. Ты ведь знаешь. Преимущество налога... Она замолчала и вздохнула. — Я решила, что сейчас самое подходящее время начать поиски. Это естественный комплекс взрослых, мне все равно пришлось бы переезжать рано или поздно, и сейчас это сделать легче, до того как...

      Ее голос замер, но они оба знали, как бы она закончила фразу. До того, как проявится ее беременность. До того, как у нее появится ребенок, что усложнит и без того нелегкую процедуру переезда. Скотт почувствовал, что страх перед происходящим сжимает спазмом все внутренности. Перемены были неизбежны. Перемены в ее теле. Перемены в их жизни. Перемены в их отношениях.

      — Я нашла замечательный дом. О, Скотт, он тебе понравится. Там есть камин — помнишь, мы всегда мечтали о том, чтобы посидеть перед огнем. Я заключила великолепную сделку. Того, что у меня было, хватило на половину первоначального взноса, а Сергей одолжил мне вторую половину, так что мне не нужно связываться с ипотечными компаниями. Дом пустовал, и я подумала: «Почему бы и нет?» Было бы глупо платить еще один месяц за квартиру, когда я могу собраться и переехать.

      Она коснулась его лица кончиками пальцев.

      — Ты поможешь мне переехать?

      Помочь ей? Помочь ей разрушить то место, где они проводили половину своего времени вместе? Где они вместе смеялись и любили друг друга? Помочь ей разорить и бросить этот уголок?

      — Скотт?

      Он принужденно улыбнулся, но улыбка была фальшивой.

      — Конечно, я помогу тебе.

      Ее тело заметно расслабилось.

      — Отлично. Я пригласила двух друзей Аделины из колледжа на полдня, поэтому у нас будет достаточно мускульной силы. Сергей наймет грузовик, если будет хорошая погода.

      Снова Сергей. Скотту нравился брат Дори, но его жгло словно крапивой, что Сергей неожиданно стал героем в ее глазах. Обычно он был слишком занят своей медицинской практикой, чтобы успешно исполнять роль старшего брата, но теперь...

      Признав свое поражение, Скотт вздохнул. Теперь, когда его сестра была беременна и одинока, Сергей появился, чтобы выступить в роли потдерживающего мужского начала. Скотт знал, что он несправедлив, но не мог подавить в себе чувство обиды из-за неожиданного вторжения Сергея в жизнь Дори. Не мог он подавить и чувство отвращения к себе, которое следовало по пятам за его обидой.

      Это была его собственная вина. Это ему следовало заботиться о Дори, помогать ей принимать решения, поддерживать ее и ободрять. Но она не обсудила с ним даже такое важное событие, как покупка дома. Она даже не могла прийти к нему посоветоваться. Его безразличие отталкивало ее от него. Но он не мог желать того же, что и она. Хотя и пытался. И, конечно, он не мог смириться с нежелательным, несвоевременным вторжением в их жизнь, их любовь.

      Коробки в спальне, где они так часто любили друг друга!.. Она увозила свою жизнь из их прошлого, точно так же, как...

      Пальцы Дори скользнули к его волосам, потом она положила ладонь ему на ухо. Встав на цыпочки, она поцеловала его в щеку и улыбнулась ему.

      — Разве мы не направлялись куда-то, пока не сбились с пути?

      Скотт взглянул на ее лицо, которым он никогда не уставал любоваться. В глубине ее глаз жили любовь и желание. Неожиданно его охватил страх, что их отношения могут так измениться, что он никогда больше не увидит этот взгляд. Он заключил ее в объятия, прижимая к себе, и глубоко, страстно поцеловал. «Танец» было бы романтическим названием того, как он повел ее в спальню. Он не в состоянии был ослабить объятия. Они спотыкались о коробки, а его руки, проникнув под блузку, ласкали ее, и он наслаждался ощущением ее тела.

      Его поцелуй был неослабевающим, глубоким, ищущим, требовательным. Наконец они упали на кровать, срывая с себя одежду, так как безумная сила его желания захлестнула их обоих.

      Охватившее его напряжение столь же быстро достигло кульминации, и Скотт непроизвольно оторвал свои губы от губ Дори, и из горла его вырвался крик. Он рухнул на нее, вдыхая воздух огромными глотками, наслаждаясь теплой упругостью ее тела.

      Сознание медленно возвращалось к нему. Странные звуки, что-то вроде всхлипываний у его груди, наконец вернули его к жизни.

      — Дори? Я не сделал тебе больно?

      Другой странный звук. Встревожившись, он приподнялся на локте.

      — Дори?

      Она тихо смеялась, а освободившись от тяжести его тела, засмеялась от души. На этот раз он позвал ее скорее из любопытства, чем от беспокойства. Ее слова прорывались сквозь приступ смеха.

      — Я знаю, что делают, желая поскорее открыть подарок, но ты даже не пы-тал-ся сохранить лен-точ-ки.

      Он озадаченно посмотрел на нее, не зная, что делать с неожиданным поворотом в настроении Дори. Все еще смеясь, она села, обняла его за шею и звонко поцеловала в щеку.

      — Веселого Рождества. — Она поцеловала его в другую щеку. — Счастливого Нового года. — Затем в лоб. — С днем Святого Валентина. — В левое веко. — Счастливой Пасхи.

      Ко Дню Благодарения она достигла его рта, и поцелуй был по-настоящему крепким. Когда она отклонилась, Скотт отвел прядь волос с ее щеки и признался:

      — Я не рассчитывал...

      Новый приступ смеха прервал его.

      — Такое невозможно рассчитать.

      — Но я не сделал тебе больно?

      — Мне — больно? — спросила она, удивленная его заблуждением. Она вновь легла на постель, взглянула на него и вздохнула. — Я чувствую себя такой желанной.

      — Ты уверена, что ты... что я не был слишком груб?

      — Ты даже не представляешь, что значит для девушки возбудить в мужчине такую безумную страсть.

      К концу дня Дори попыталась выбраться из постели, не побеспокоив Скотта, но он поймал ее за запястье в тот самый момент, когда она думала, что ей удалось сесть, не потревожив пружин.

      — Куда ты?

      — В душ. Мне надо начать уже сейчас, если я хочу прилично выглядеть к ужину.

      — Для меня ты и так выглядишь прилично. Даже более чем прилично.

      Усмехнувшись, Дори сказала:

      — Я говорю о внешних приличиях. На Рождество открыты только изысканные места. Ты не возражаешь, если мы отправимся куда-нибудь? Я знаю, ты привык, что обычно я готовлю дома, но половина кухонной утвари упакована и...

      — Ты же знаешь, что я не возражаю. На всякий случай я привез с собой костюм.

      — Тогда я действительно должна принарядиться. Все женщины будут пытаться увести тебя у меня. — Скотт засмеялся, и Дори улыбнулась. — Они будут глазеть на меня, завидуя тому, как мне повезло. — А я буду думать о том, как долго продлится мое счастье быть с тобой, подумала она в отчаянии. Он заметил неожиданную грусть у нее на лице.

      — Что случилось?

      Дори коснулась его щеки, затем ее рука обвилась вокруг его шеи, и она приникла к нему.

      — Ты так нужен мне.

      — Не больше, чем ты нужна мне, — ответил он. — Если сегодняшний день не доказал это, то это бездоказательно.

      — Не таким путем, — объяснила она. — Не так.

      Скотт знал, что ей хотелось бы услышать, но он не мог произнести эти слова. Точнее, произнести слова было несложно. Сложно было ощутить их, проникнуться ими, наполнить их содержанием. Он не мог произнести их без оговорки, а их можно было сказать только от всей души. Он мог бы сказать ей, что переедет в пригород и будет жить вместе с ней в доме, который она купила, но эта перспектива вселила страх в его сердце — страх ухудшения их отношений, которые до сих пор были безупречны из-за отсутствия ежедневной обыденности, порождающей негодование, горечь и апатию.

      Скотту хотелось смеяться с Дори, а не обсуждать семейный бюджет. Он хотел любить ее, потому что это так хорошо у них получалось, а не заботиться о бытовых нуждах, когда оба будут уставшими или раздраженными. Он хотел говорить о мечтах и глобальных проблемах, обо всем, что в данный момент попадалось им на глаза, а не спорить по поводу тюбиков с зубной пастой и о прочих бесчисленных, не имеющих значения пустяках, о которых пререкаются люди, когда они живут вместе в одной квартире.

      Он хотел приезжать к ней, когда ему хотелось ее компании, а не тогда, когда часы пробьют определенный час.

      Он хотел бы обнаружить в себе задатки мужа, но видел себя лишь любовником, в полном смысле слова. Он любил Дори больше, чем ожидал от себя, любил, возможно, даже больше жизни. Но он хотел иметь любовницу, а не жену. Хотел быть любовником, а не мужем. Хотел, чтобы ему улыбались, а не пилили.

      Дори быстро поцеловала его в шею, словно прощаясь, и выбралась из постели. Кровать неожиданно показалась просторной и пустой, и Скотт почувствовал себя в ней очень одиноко. Расставания сейчас, даже самые короткие, имели значительный подтекст, угрозу постоянству. Скотт встал, натянул брюки и направился, лавируя между коробками, в кухню, чтобы выпить чего-нибудь. Дори, должно быть, упаковывала что-то в кухне, когда он приехал, потому что дверки шкафа были открыты, а всевозможные банки — для сметаны и сахара, — солонка, перечница были сняты с верхних полок и рядом лежала стопка газет для завертывания.

      Скотт потянулся за стаканом в застекленном шкафчике, когда ему в глаза бросились обои, которыми он был оклеен изнутри. Они с Дори потратили целый уикенд, чтобы обклеить все шкафчики. Веселый рисунок вызвал воспоминания о том, как они сражались с неподатливым материалом, скрупулезно подрезали концы, чтобы совместить рисунок, и как они были по локоть в клею, и как они смеялись, измазывая клеем друг друга.

      Дори была так горда, когда они окончили работу, так довольна ею. И теперь она оставляет все это.

      Много лет назад в его жизни были другие обои. Прекрасные обои с космонавтами и космическими кораблями. Он выбирал их с такой торжественностью, на которую способны только шестилетние дети, и потом с видом человека, ответственного за то, чтобы работа была качественно выполнена, наблюдал за оклейкой его комнаты.

      Как он любил те обои! Дождливыми днями он лежал на кровати и становился одним из космонавтов в космическом костюме и прозрачном шлеме. В своем воображении он забирался в космический корабль и отправлялся в путешествие по Вселенной. Глядя на эти обои, он становился героем, звездным путешественником, как космонавты, которых он видел по телевизору.

      Но однажды, вернувшись из школы, он обнаружил, что его комната опустела. Он бросился к тетке, которая оставалась с ним на вторую половину дня, пока его мать была в больнице.

      Они забрали его мать в больницу на машине «Скорой помощи» со светящимися огнями и ревущей сиреной. Потом приехала его тетка, и они с отчимом долго перешептывались и качали головами, что сильно напугало Скотта. Всякий раз, как он спрашивал о матери, тетя целовала его в щеку и уговаривала не беспокоиться. Но он все же очень волновался, пока наконец они не позволили ему увидеться с матерью. Он пошел в больницу, и она появилась в приемной, сидя в коляске, которую вез его отчим. Скотт крепко обнял ее, сказал, что скучал, и попросил поскорее вернуться домой. Она объяснила, что ей предстоит пока оставаться в больнице, чтобы у нее появился здоровый ребенок, и уверила, что это случится довольно скоро. Через несколько недель у него появится маленькая сестричка или братик.

      — Ты ведь будешь горд и счастлив быть старшим братом, правда? — спросила она его, но Скотт не ответил. Он совсем не был уверен в том, что хочет стать старшим братом или что он будет гордиться малышом. У Мелинды было два малыша, и теперь, когда Скотт навещал отца, ему приходилось спать на кушетке. После того, как у него один за другим появились два единокровных брата, его визиты стали реже, чем прежде. Раньше он спал на кровати в маленькой спальне в их квартире, но теперь спальню превратили в детскую, и Мелинда боялась, что Скотт может ночью побеспокоить малышей.

      — Моя комната! — закричал он, когда увидел ее опустошенной. — Что случилось с моей комнатой? Где моя кровать? И мои книги? И мои игрушки?

      Тетя обняла его и объяснила, что его кровать и все его вещи были перенесены в комнату, где мама раньше занималась шитьем.

      — Ты уже взрослый и крепко спишь всю ночь. Мама хочет, чтобы малышка была рядом с ней, так чтобы она могла слышать, если понадобится ей.

      — Но мои обои! — запротестовал Скотт. — Мои космонавты!

      — Ты уже взрослый, Скотт. Зачем тебе эти детские обои?

      Скотт проглотил слезы. Ему очень хотелось сказать, что ему нужны эти обои и что они не для детей, а для покорителей космоса и он еще не слишком взрослый, чтобы стать исследователем космоса. Он вырвался из рук тети, пересек прихожую и нашел свою постель. Там были его игрушки и книги, все в коробках.

      —Ну, Скотт. Нам нужно расставить книги на полках. Можешь помочь мне. Я не знала, в каком порядке ты хотел бы их поставить, поэтому ждала тебя.

      Книги вновь обрели свое место на полках, но перенести обои было невозможно. Позже их заменили обои с балеринами, кружащимися в розовых облаках, которые, как сказала мама, должны понравиться отчиму. Скотт почувствовал себя обманутым, отверженным. Его новая сестра была захватчиком, узурпатором. У нее была комната, ближе всего расположенная к комнате мамы, и у нее были обои, а ему пришлось поменять своих космонавтов и космические корабли на бледно-голубую краску. Он больше не был космическим исследователем. Его загнали в старую швейную комнату матери без единого корабля и надежды на лучшее.

      — Сыр, — сказала Дори и отодвинулась, чтобы Скотт смог насыпать горсть натертого швейцарского сыра в кастрюлю с фондю. Потом потрясла кастрюльку, чтобы растопить добавленный сыр.

      После суматохи, сопутствующей переезду, они решили спокойно встретить Новый год дома.

      Как только сыр расплавился, Дори налила белого вина и перенесла кастрюльку с плиты на кофейный столик перед камином. Они со Скоттом сели, скрестив ноги, на больших напольных подушках, которые купили утром, и принялись за еду, макая в фондю кусочки хлеба, ветчины и салями.

      Прислушиваясь к советам Дори и игнорируя их, Скотт разжег огонь при помощи поленьев, которые они купили в супермаркете вместе с продуктами для фондю и мороженым на десерт, способным удовлетворить любого гурмана. Погода была теплой, и огня не требовалось, но им удалось сохранить уют в комнате, немного приоткрыв окна.

      Огонь в камине и свеча, подогревающая фондю, были единственными источниками света, пока они ужинали, наслаждаясь фондю, смеясь над своими усилиями поднести облитые кусочки хлеба ко рту, не закапав одежду. Когда они покончили с фондю — принялись за мороженое, затем, жалуясь друг другу на то, что они объелись, положили свои подушки рядом и легли на них в полутьме комнаты.

      С момента приезда Скотта они были слишком заняты упаковкой и распаковкой и лишь сейчас могли позволить себе расслабиться. Благодарная за эти спокойные минуты, Дори взяла Скотта за руку и переплела свои пальцы с его.

      — Тебе нравится дом?

      — Я уже говорил тебе, что нравится.

      — Как только я приспособлю кабинет под офис, я куплю компьютер и соединю его по электронной почте с компьютером на работе, чтобы можно было работать дома в те дни, когда у меня нет консультаций и мне не нужно присутствовать в суде.

      — Это было бы прекрасно.

      — Но мне все равно понадобится няня на целый день, даже когда я здесь, хотя я все же смогу больше времени быть с ребенком.

      Скотт никак не отозвался на ее слова. Дори почувствовала, как у нее в горле встает комок, тот самый, который всегда поднимался в ответ на его подчеркнутое молчание, когда речь заходила о ребенке. Переезд утомил ее, и способность выносить поражение была ослаблена. Ей хотелось броситься на Скотта, пинать его и кричать, пока он не перестанет избегать этой темы, но не было сил, чтобы противостоять ему, и ей не хотелось нарушить праздник, поэтому она не сказала ни слова.

      Постепенно возникшее молчание потеряло свою напряженность. Комок в горле у Дори растаял. Скотт нежно сжал ее руку и прошептал:

      — Как хорошо. Я рад, что мы решили остаться дома.

      — Я тоже, — ответила Дори шепотом.

      Они долго лежали, прислушиваясь к потрескиванию горящих в камине поленьев и наблюдая за тенями, которые танцевали на потолке. Вдруг Дори почувствовала легкое движение внутри себя. Она задержала дыхание и замерла, не уверенная, что это мог быть ребенок. Она почувствовала его снова, другое слабое движение, но более определенное на этот раз, потому что ждала его. Дори изумленно вздохнула от неожиданной волны эмоций, охвативших ее от этого едва заметного проявления жизни.

      — Дори? — спросил Скотт.

      Она повернула к нему лицо и улыбнулась.

      — Я почувствовала, как шевельнулся ребенок. — Она удовлетворенно рассмеялась. — Я чувствовала, как шевельнулся ребенок. Чувствовала, как он двигается! — Она взяла его руку и положила себе на живот. — Может быть, если он вновь пошевелится, ты тоже сможешь почувствовать.

      Ребенок вновь пошевелился, но Скотт не почувствовал этого.

      — Ты уверен? — разочарованно спросила Дори. — Просто легкое движение.

      Скотт беспомощно покачал головой.

      — Думаю, что он недостаточно велик и недостаточно силен, чтобы ты почувствовал его снаружи. — Скотт собрался было убрать руку, но она удержала его. — Он ощутил твое тепло, твое присутствие.

      — Ты действительно так думаешь? — спросил Скотт.

      — Может быть, и нет, — ответила Дори. — Он окружен жидкостью и очень хорошо защищен. Но мне все равно приятно чувствовать твою руку здесь. Это так, словно ты... — ее голос перешел в шепот, — словно ты любишь.

      — Я действительно люблю, Дори, — тихо признался он. — И тебя, и ребенка.

      — Я рада, — произнесла она и зажмурилась, чтобы не заплакать. Она подняла голову с подушки, положила ее на согнутую в локте руку Скотта и слушала успокаивающее биение его сердца. — Я очень рада.

      — Я хочу узнать нашего ребенка. Я хочу, чтобы наш ребенок знал меня, знал, что я его отец.

      — Он узнает, — пообещала Дори, приникнув ближе к Скотту. — Он обязательно узнает.

      Когда наступил Новый год, она заснула рядом с ним. Скотту было жаль будить ее, поэтому он поцеловал ее в лоб и прошептал «С Новым годом!» так тихо, что она даже не пошевелилась. Он тоже ненадолго уснул, но через пару часов проснулся, чувствуя под собой жесткий пол. Он разбудил Дори, помог ей встать на ноги, затем повел ее, полусонную, к манящей мягкости постели.

      На следующее утро они смеялись над тем, как бурно встретили Новый год, и ознаменовали его тем, что занялись любовью. Позже, охваченная приятными воспоминаниями об их любовной близости, Дори сказала:

      — Я думала, Скотт...

      Скотт навострил уши.

      — О чем? — спросил он, хотя на самом деле ему вовсе не хотелось знать. Ее спокойный голос и выражение ее лица подсказали ему, что то, что ему предстояло услышать, было важным, но, возможно, и неприятным известием.

      — Если ты серьезно хочешь узнать ребенка...

      — Я не собираюсь игнорировать нашего ребенка, Дори.

      — Я думаю. — Она замолчала, напряженно втянула в себя воздух и начала снова: — Если бы ты был просто знакомым... я имею в виду, что если бы ты был случайным другом или клиентом и я не была бы так втянута в эту... ситуацию...

      Скотт глубоко вздохнул, ожидая, что она скажет дальше.

      — В общем, я советую тебе поговорить с адвокатом.

      Это было совсем не то, что он ожидал услышать. Он нервно рассмеялся.

      — С адвокатом?

      — Поговорить относительно отцовских прав. Раздраженный, Скотт заявил:

      — Ты мой адвокат.

      — С моей стороны было бы неэтично давать тебе советы. Я слишком заинтересованное лицо.

      — О чем ты говоришь, Дори? Контракт, какие-то бумаги?

      Скотт понял, что нанес удар, увидев страдание в ее глазах.

      — Мы никогда не нуждались в письменных документах, — сказал он. — Мы всегда говорили о доверии и о том, сколь лицемерны контракты между людьми, которые верят друг другу.

      — Тогда это касалось только нас двоих, — заметила она. — Теперь же, Скотт, в наши отношения вовлечен кое-кто третий. Мы не можем продолжать притворяться, что это не так. Прошлой ночью я почувствовала, как внутри меня шевелится наш ребенок. Скоро моя беременность станет заметной, и в конечном итоге появится младенец. Мы должны подумать о ребенке.

      — Контракт кажется таким... холодным, мне это не нравится.

      — «Нравится» не относится к этому случаю, Скотт. Мы имеем дело с жесткими фактами в сложной ситуации. Пожалуйста, сходи к адвокату. Пусть он составит контракт, и потом ты пришлешь его мне. Я ознакомлюсь с ним, и мы сможем обсудить каждый пункт, по которому у нас появятся разногласия.

      — Обсудить пункты, по которым появятся разногласия? Ты только послушай себя, Дори. Это звучит так, словно ты выступаешь в суде. Ведь ты говоришь со мной. Раньше мы никогда не нуждались в чем-то письменном между нами.

      — Раньше у нас не было ребенка.

      Наступило продолжительное молчание. Дори потянулась к нему, ей нужно было дотронуться до него, и она чувствовала, что ему необходима поддержка. Она легко коснулась пальцами его щеки.

      — Многое может измениться, Скотт. То, над чем мы не властны. — Его скула напряглась под ее пальцами. — Если что-то случится со мной, ты захочешь решить, как поступить с нашим ребенком, кому доверить опекунство. Контракт обеспечит тебе это право.

      Он упрямо молчал.

      — Я могу погибнуть в дорожной катастрофе, — настаивала она. — Меня могут убить, в меня может ударить молния.

      — Не говори этого!

      Дори приподнялась на локте.

      — Надо быть реалистами. Мы создали ребенка. Мы должны быть готовы к любой случайности. Неужели ты думаешь, что, если Скотт Роуленд любит меня, меня не может сбить бетономешалка? Или что в суд не ворвется какой-нибудь лунатик и не расстреляет всех присутствующих? Мне будет спокойнее, когда я буду знать, что, если со мной что-то случится, на свете останется человек, который будет заботиться о нашем ребенке.

      Скотт заключил ее в объятия и крепко прижал к себе.

      — Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится.

      — Нет, ты вынесешь, — откликнулась Дори. — Тебе это будет ненавистно, ты испытаешь боль, но ты вынесешь это и будешь жить дальше. Просто мне станет гораздо легче, если я буду знать, что у тебя есть законные права сделать все, чтобы о нашем ребенке заботились так, как нам бы хотелось.

      — Тогда я сделаю это. Ради твоего спокойствия.

      — Отлично, — произнесла Дори. — Спасибо. Скотт поцеловал ее в лоб и в веки.

      — Почему, ты думаешь, я принесла горох нам на ленч сегодня? — беспечно спросила она, имея в виду южный обычай, согласно которому горох приносит удачу целый год, если съесть его в первый день Нового года.

        Конечно, чтобы было больше денег, сказал Скотт с иронической улыбкой. Согласно одной из версий этой приметы, каждая съеденная на Новый год горошина означает доллар, который приобретешь в грядущем году.

— Вот почему я купила две банки! - подхватила Дори. - Теперь мы будем купаться в деньгах.

Глава двенадцатая

      — Сергей?!

      — Собственной персоной. Я пришел потребовать обед с бифштексом, обещанный за помощь при переезде.

      — Я... Сергей, я не готова.

      — Я подозревал, что ты так скажешь. Поэтому по дороге заглянул в супермаркет. Теперь, когда я знаю, что ты дома, я принесу продукты.

      Он продумал все: бифштекс, картофель, сметана, зеленые бобы, салат, помидоры, огурцы и даже угли для гриля. Он разжег угли, пока Дори мариновала бифштексы, затем они сели поговорить, дожидаясь, чтобы угли превратились в пригодную для приготовления мяса золу.

      Сергей вытянул свои длинные ноги, раскинул руки на спинке софы, откинул назад голову и тяжело вздохнул.

      — Я послежу за бифштексами, но в остальном я хочу, чтобы меня побаловали, сестричка.

      — Тяжелый день?

      — Семь операций, одна за другой.

      — Бедный малыш, — сказала Дори с преувеличенным сочувствием.

      — Кстати, о малышах: как поживает моя будущая племянница или племянник?

      — Маленький разбойник наверняка будет звездой футбола.

      — Уже шевелится?

      — Прыгает вовсю, — с воодушевлением сообщила Дори. — Сначала я едва это чувствовала, знаешь, я даже не могла сказать наверняка, ребенок это или желудок. Ну а теперь я в этом уверена.

      — А ты сама?

      — Я по-прежнему устаю. У меня низкий гемоглобин.

      — Похоже, ты типичная беременная женщина. Доктор прописал что-нибудь?

      — Три лошадиных таблетки в день.

      Сергей рассмеялся.

      — Молодец. Как дела с курсами для матерей?

      — Все в порядке.

      — Твой энтузиазм меня не убедил, — заметил Сергей.

      — Извини, — сказала Дори, пожав плечами. — Я просто чувствую себя немного на виду. — Она нервно рассмеялась. — Я думаю, мне лучше поскорее привыкнуть к этому. Скоро все будет заметно, а на третьем пальце моей левой руки нет обручального кольца, поэтому я неизбежно буду объектом многих любопытных взглядов и поднятых бровей.

      Она заломила руки. Затем посмотрела на них, поняла, что делает, и прекратила.

      — Я не думала, что это будет так смущать меня. Мы приближаемся к двадцать первому веку, а не к двадцатому. Одинокие женщины, даже если они не влюблены, решаются иметь ребенка и заводят его. Вдруг — бац! — я беременна, и я счастлива. Никаких извинений, никакой готовности к обороне. — Она тихонько вздохнула. — Отношение мамы и отца меня смутило. Их мнение мне действительно интересно, даже если они и привели меня в ярость.

      — Мне очень жаль, что я не могу быть твоим  партнером на курсах по подготовке к родам, Дори. Это все из-за моего дурацкого расписания.

      — Твоя карьера требует многого, Сергей. У тебя нет времени даже на личную жизнь. И вовсе не нужно, чтобы ты стал суррогатным отцом для ребенка твоей беременной сестры.

      — Мне следовало бы по крайней мере пойти с тобой в первый раз, чтобы хоть как-то морально поддержать тебя.

      —Все бы подумали, что ты мой муж, и нам бы пришлось объяснять, кто ты на самом деле, и это не удовлетворило бы их любопытство.

      Сергей по-прежнему выглядел виноватым. Она сказала:

      — Твоя забота очень трогает меня, Сергей, но не ты вовлек меня в это, и ты не можешь защитить меня от людей с доисторическими идеалами. Кстати, если это как-то облегчит твою душу, я могу пригласить партнершу на следующее занятие.

      — Да?

      — Мой инструктор знает одну вдову, дипломированную медсестру. Она многие годы работала в родовом отделении, а сейчас занята на полставки. Ей нравится время от времени работать по найму, и мой инструктор собирается поговорить с ней, не согласится ли она посещать вместе со мной занятия и инструктировать меня во время родов.

      — Это звучит как идеальное решение твоей проблемы.

      — Рабочее решение, — поправила Дори.

      — Но не идеальное?

      — Не существует ничего идеального.

      — Скотт был бы идеальным решением.

      Дори улыбнулась брату.

      — Мне бы хотелось, чтобы ты перестал читать мои мысли. Меня это смущает.

      — Я не читаю чужие мысли. — Он хитро улыбнулся. — Я просто очень проницателен. Ты ходишь на занятия с дюжиной беременных женщин, и всех их сопровождают мужья — всех, кроме тебя.

      — Одна из них пришла с матерью, ее муж — полицейский. Он работает по ночам.

      — Отлично. Десять из них имеют при себе мужа, одна — мать, а ты — никого. Прибавь к этому, что я знаю, как ты относишься к Скотту и ребенку, и из этого нетрудно вывести, что ты хочешь, чтобы Скотт был рядом.

      —  продолжаю хотеть того, что не могу иметь. Я кто — мазохистка или дурочка?

      — Ты абсолютно нормальная, — уверил ее Сергей. — Ты влюблена, и у тебя будет ребенок. Нет ничего ненормального в том, что ты хочешь, чтобы человек, которого ты любишь, был с тобой и разделял все твои волнения.

      — Мне казалось, что я уже в состоянии принимать все таким, как оно есть. Особенно, когда я купила дом. Когда я пыталась принять окончательное решение, я поняла причину, по которой не купила дом раньше: глубоко в подсознании я ждала, что мы со Скоттом купим дом вместе.

      Она медленно покачала головой.

      — Тебе следовало бы стать психиатром, Сергей. Человеческое сознание такое причудливое. Мы со Скоттом согласились: то, что было между нами, столь замечательно, что нам ничего больше не нужно. Мы обсуждали красоту, совершенство наших отношений. Никаких мелких требований, ни малейшего недовольства. Просто благословенное слияние наших жизней, когда мы вместе. Мне и в голову не приходило, что я ждала большего.

      Она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо. Ее взгляд был серьезен.

      — Я топталась на месте, ожидая того, над чем мы оба посмеивались. И хотя самым умным было бы купить дом, а не снимать квартиру, что менее выгодно, я не сделала этого шага, потому что ждала, ждала того времени, когда Скотт и я вместе отправимся выбирать дом. Главным было не преимущество налога и мудрые инвестиции, а дом для нас двоих и для семьи.

      — Ты сказала все это Скотту?

      — Я не могу шантажировать его. Я не могла бы жить с ним и думать: а вдруг он предпочел бы жизнь в Гейнсвилле, не обремененную ничем?

      — Что за слово, Дори! «Не обремененную». Ты обременена по горло. Справедливо ли, что он будет необремененным? Ты не одна сотворила этого младенца.

      — Я могла бы принимать таблетки.

     — Скотт мог бы обойтись без них.

      Дори бросила на него сердитый взгляд.

      — Почему мужчины должны быть такими грубыми?

      — Просто у нас более... фундаментальное мировоззрение, чем у женщин, — объяснил Сергей. — Все дело в том, что вы оба рисковали, но только один из вас вынужден жить с последствиями. Это несправедливо, как бы ты ни смотрела на это.

      — Жизнь несправедлива, — заметила она. — А сейчас я бы хотела изменить тему разговора. Что ты думаешь о доме?

      — Всего за неделю ты его просто преобразила. Надеюсь, «этот, как его» помог развешать картины?

      — Да, помог. И он собирается подогнать полки в кухне, как он делал это в квартире, как только я решу, где все расположить.

      — Святой Скотт.

      — Пожалуйста, не надо, Сергей. Я могла бы заставить его сделать что угодно, но я не хочу ни к чему его принуждать.

      — Это очень благородно, Дори, но очень непрактично. Я надеюсь, что он по крайней мере будет материально поддерживать ребенка.

      — та тема была затронута, но окольным путем.

      Сергей закатил глаза.

      — Что значит «окольным»? Дори, разве можно молчать из-за дурацкой гордости и независимости!

      Дори выпрямилась.

      — Скотт очень щедр по натуре. Он сказал, что хотел бы финансово поддерживать ребенка.

      — Надеюсь, ты не сделала широкого жеста и не сказала ему, что не нуждаешься в помощи?

      — Он встретится с адвокатом по поводу контракта о родительских правах. — Она быстро поднялась и направилась в кухню. — Я собираюсь почистить бобы. А ты бы лучше проверил угли... Ты заговорил как старый добрый папаша.

      Сергей пошел следом за ней на кухню и положил ей руки на плечи.

      — Я с тобой, Дори. Я не хотел огорчить тебя. Я просто не хочу видеть твою... видеть, как то, что ты чувствуешь по отношению к Скотту, влияет на твой здравый смысл.

      — То, что я чувствую к Скотту, лишь обогатило мою жизнь, — мрачно ответила Дори. — Этот ребенок... — она положила руку на живот, затем улыбнулась Сергею, — он опять шевелится. — Она замолчала, сосредоточив все свое внимание на легких движениях внутри себя, потом пристально посмотрела на брата. — Я так люблю этого малыша. И Скотт полюбит тоже. Вот увидишь.

      Выражение ее лица изменилось — на нем показалась какая-то растерянность.

     — О, Сергей, ты ведь не думаешь, что я сделала это нарочно? Что я не задумалась о том, что вода может смыть крем?

      — Скотт упрекнул тебя за это?

      —Нет. Просто... это было так неосторожно. Он вновь обнял ее за плечи.

      — Если ты была... неосторожна, это было подсознательное, а не сознательное решение.

      — Подсознательное? Ты имеешь в виду ту часть моего мозга, которая ждала, что Скотт купит дом?

      — Я вовсе не говорю, что это было добровольное решение, но если это так... Дори, иногда наше подсознание лучше, чем мы сами, знает, чего мы в действительности хотим. Наше сознание все окутано логикой и мыслями о том, чего бы нам хотелось.

      — Ты думаешь, что я хотела ребенка, но не признавалась себе в этом?

      — Я никогда не встречал женщину, которая была бы так очарована беременностью, как ты. Когда я предложил... — он покраснел, — то, что я предложил, ты разозлилась. Рассвирепела. Словно тигрица, защищающая своих детенышей. Если бы у тебя было двойственное отношение к ребенку, я бы сказал, что ты, возможно, совершила ошибку, но...

      — Значит, ты думаешь, что я должна была...

      — Все это не важно, самое главное в том, что ты собираешься иметь ребенка и ты совершенно счастлива ходить босиком и быть беременной.

      Они оба взглянули на ноги Дори, высовывающиеся из-под подола. Дори рассмеялась первой, затем к ней присоединился Сергей.

      Кейт О'Баньян Стерлинг, дипломированная медсестра, была столь же представительна, как и ее имя. Она была любезна, но холодна как лед. Она обладала приятным голосом, но в нем звучала непоколебимая властность. Она согласилась встретиться с Дори до начала занятий на курсах для беременных, и, поскольку это было обеденное время, они договорились увидеться в ресторане.

      Именно Кейт предложила этот вариант — раз им предстояло действовать вместе, как команде, им стоило как можно скорее познакомиться поближе. Она оказалась моложе, чем предполагала Дори. Кейт объяснила, что вышла на пенсию на десять лет раньше, так как ей пришлось ухаживать за мужем, который был безнадежно болен. После его смерти она работала на полставки, кроме тех периодов, когда во время эпидемии гриппа или в разгар отпусков не хватало медперсонала.

      — Я приняла сотни родов, хотя никогда не была инструктором, — объяснила она Дори после краткого рассказа о своей профессиональной подготовке. С самого начала она заявила, что любит все оговорить заранее. — В период занятий я буду представлять вам счет каждый месяц, — сообщила Кейт. — И после родов тоже. Эти счета могут дать какое-то право на получение денег по страховке. Дори согласно кивнула.

      — Что же касается родов...

      Кейт заинтересованно подняла брови.

      — Мой брат — врач, и он хочет присутствовать при родах. Он не станет вмешиваться в наши с вами дела или в действия врача. Но я все же решила вас предупредить, что он там будет.

      — Кэрол, — задумчиво произнесла Кейт. — Доктор Сергей Кэрол?

      — Да, он мой брат. Вы знаете его?

      — Я слышала это имя в больнице. Хирург. Безупречная репутация. Мне будет приятно встретиться с ним.

      К концу первого совместного занятия Дори убедилась, что их партнерство сработает. Теперь, когда у нее появилась партнерша, она уже не испытывала первоначального смущения и поняла, что в случае необходимости Кейт будет именно тем человеком, которого хорошо иметь рядом: умелая, стойкая, знающая свое дело. В ходе занятий Кейт даже сделала несколько насмешливых замечаний, которые обнаружили в ней неожиданное чувство юмора.

      Всю дорогу домой Дори была озадачена тем, что не испытывала облегчения, решив беспокоящую ее проблему. Ей нравилась Кейт, она чувствовала себя с ней уверенно и испытывала доверие к ее опыту медсестры. Но что-то в Кейт О'Баньян Стерлинг раздражало ее. Посреди долгой бессонной ночи Дори наконец определила главный недостаток Кейт: она не была Скоттом.

      Дори хотела видеть рядом не медсестру, а мужа. Она металась на кровати весь остаток ночи, затем заставила себя вылезти из постели и одеться для работы. У нее осталось лишь два платья, в которых она чувствовала себя более-менее удобно до конца дня, и одно из них никогда не было ее любимым. Ее раздражало, что она безвкусно одета, поскольку ее единственная удобная пара туфель не гармонировала с платьем. Вынужденная выбирать между стилем и комфортом, она предпочла последнее, решив, что сможет прятать ноги под столом в течение трех консультаций, которые она назначила на этот день.

      Она была подавлена состоянием дел в целом, чему способствовали непроходящая усталость, обостренная бессонными ночами; старомодная одежда, которую она вынуждена носить из-за того, что ее гардероб больше не подходил ей; медсестра вместо мужа в качестве партнера на подготовительных к родам занятиях. У нее накопились дела по работе, и ей крайне необходимо было приобрести одежду для офиса. После работы она должна была ехать в Гейнсвилл, но сто пятьдесят миль, разделяющие ее и Скотта, вырастали в ее воображении в сто пятьдесят световых лет.

      Ровно в три часа после того, как одна консультация окончилась, а другой клиент ждал ее перед офисом, Дори поняла, что не может отправиться в Гейнсвилл. Она просто не в состоянии ехать. Ей хотелось расплакаться в отчаянии, но вместо этого она расправила плечи и набрала номер Скотта. Скотт сразу вызвался приехать в Таллахасси.

      — Не думаю, что это удачная идея, — устало заметила она.

      — Я не прочь прокатиться, если ты себя плохо чувствуешь. Я хочу повидаться с тобой.

      — Нет, Скотт. Пожалуйста. Со мной вряд ли будет весело, и у меня тысяча мелких дел, которыми я должна заняться.

      — Ты уверена? Тогда перенесем все на следующий уикенд.

      — а. До следующего уикенда.— Она повесила трубку и застонала в порыве отчаяния. Затем позвонила секретарше по внутреннему телефону, чтобы та пригласила очередного клиента.

      Скотт держал телефонную трубку в руках долгое время после того, как разговор окончился. Он пытался побороть в себе гнев и разочарование. Вот уже второй раз Дори отменяет свою поездку в Гейнсвилл. То, что она тогда отказалась от поездки к нему, его неожиданный приезд в Таллахасси на День Благодарения и каникулы разрушили давно установившуюся между ними модель попеременных визитов на уикенд. Все изменилось, и он не знал, как остановить перемены и вновь наладить старый стиль отношений, который так их устраивал.

      Он чувствовал, что эмоциональное расстояние между ними перерастало в непреодолимую пропасть, большую, чем физическое расстояние между Гейнсвиллом и Таллахасси. Сначала новый дом, затем неубедительные извинения по поводу невозможности приехать в Гейнсвилл. Устала! Она могла устать, но он слышал что-то еще в ее голосе. Что-то случилось, что-то, чего она не хотела сообщить ему.

      Он ударил кулаком по столу с такой силой, что подпрыгнули карандаши в его ящиках и замигал монитор компьютера. Черт побери! Он не допустит этого. Дори не имеет права отбросить его. Она может покупать дома, не посоветовавшись с ним, отменять их встречи из-за своей усталости, но она не сможет вытеснить его из своей жизни.

Глава тринадцатая

      Что-то словно толкнуло Дори, выводя из глубокого сна, но оставляя в уютном состоянии полусна. Она заворочалась под одеялом в поисках прежнего состояния полного забытья и наткнулась на что-то очень теплое. Инстинктивно она свернулась рядом, черпая уверенность в этом тепле.

      — Скотт? — пробормотала она.

      — Да, Дори. Это я.

      — Хорошо, — невнятно произнесла она. — Теперь я усну.

      — Спи.

      Вздохнув, она поступила так, как он посоветовал, прижавшись к нему всем телом. Ее голова лежала на его крепкой руке, придающей ей силы. Утром она решила, что это был сон, пока не сжала его подушку и не ощутила запах его лосьона. Окончательно проснувшись, она услышала странные скрежещущие звуки, доносившиеся из гостиной.

      — Скотт! — позвала она.

      Несколько секунд спустя он появился в дверях спальни, полностью одетый и с отверткой в руках.

      — Доброе утро, — сказал он улыбаясь.

      — Доброе утро, — автоматически ответила она, затем спросила: — Скотт, это ты?

      — Может быть, ты ожидала газовщика?

      — Я никого не ожидала, — призналась она. — Когда?.. Почему?.. Я думала, ты мне приснился.

      — Это я, собственной персоной. Хочешь ущипнуть меня, чтобы удостовериться?

      — Нет. Но...

      — Я приехал около полуночи. Свет нигде не горел, и я не хотел беспокоить тебя, поэтому переоделся в ванной.

      — Но почему ты здесь? Я думала, мы договорились...

      — Мы ни о чем не договаривались, Дори. Ты сказала, что ты неподходящая компания. Я кипел от злости до девяти вечера, затем решил, что лучше быть с тобою, усталой и озабоченной, чем дуться на себя целый уикенд, поэтому я побросал одежду в машину — и вот я здесь.

      Дори была так рада увидеть его, что почувствовала, что вот-вот заплачет.

      — О, Скотт!

      Он присел на край кровати.

      — Прежде чем ты начнешь свою лекцию, позволь мне сказать, что я не собираюсь ничего требовать от тебя весь этот уикенд. На самом деле я собираюсь ухаживать за тобой изо всех сил, если же ты не хочешь видеть меня, скажи мне прямо, и я уеду.

      Дори бросилась к нему и обняла за шею.

      — О, Скотт, я никогда в жизни не была так счастлива увидеть кого-либо.

      Скотт засмеялся радостным глубоким смехом, один звук которого так радовал Дори.

      — Так-то лучше.

      Он поцеловал ее в щеку, затем его руки скользнули вниз, к ее запястьям, он поднял их к губам, поцеловал обе ее ладони и положил ее руки к себе на колени.

      — Теперь почему бы тебе не сказать, отчего ты не захотела приехать в Гейнсвилл.

      — Я сказала тебе: я устала.

      — Это было очевидно, принимая во внимание, что я вломился в твой дом и лег к тебе в постель прошлой ночью, а ты даже не пошевелилась, пока я не потряс тебя.

      — Ты вломился?

      — У меня до сих пор нет ключа. В мастерской не было болванок, помнишь?

      — Тогда как же...

      — У тебя нигде не горел свет, и мне не хотелось будить тебя, так что я попытался открыть замок. Это оказалось плевым делом, леди. Ведь вместо меня мог быть убийца с топором в руке, а ты даже не заметила бы его.

      Дори наклонилась и потерлась щекой о его грудь, словно кошечка, и чувственно проворковала:

      — Я заметила бы, если бы он очутился в постели.

      — Ты не находишь, что было бы слишком поздно?

      — Я была до крайности утомлена, — сказала она, обороняясь. — И я слушала пленку с аутогипнозом, когда легла в постель. После этого я всегда в полной отключке.

      — Я рад, что ты отдохнула, а теперь мне нужно закончить начатое. Я уже купил задвижку и замки и установлю их в течение часа.

      — Что ты говоришь! А который сейчас час?

      — Десять. Хозяйственные лавки открываются в восемь тридцать. Я также зашел в супермаркет за свежим апельсиновым соком и горячими булочками с яблоками.

      Дори обняла его и сказала:

      — Ты заставишь меня заплакать, хотя ты знаешь, как я ненавижу слезы.

      — Я просто стараюсь немного побаловать тебя.

      — Я знаю. Ты такой милый, и так здорово видеть тебя здесь, когда я совсем не ждала.

      — Почему бы тебе не принять душ, пока я доделываю замки, затем мы сможем позавтракать и ты расскажешь мне о тысяче дел, которыми нам предстоит заняться.

      Некоторое время спустя Дори вышла из ванной и услышала, как Скотт насвистывает в гостиной. Странное чувство удовлетворенности наполнило все ее существо. Никогда она не любила Скотта больше, чем в эту минуту. Вот уже второй раз он появляется неожиданно, как раз в тот момент, когда она больше всего нуждается в нем. И сейчас он врезает замки, чтобы обеспечить ее безопасность.

      Раздался громкий стук, за чем последовало крепкое словцо. Дори улыбнулась. Было так уютно, что он здесь и заботится о ней. Словно муж.

      Словно муж? Стоя перед зеркалом, она закатила глаза. Скотт не впервые выполнял мужскую работу у нее дома. Почему же она вдруг подумала о нем как о муже? Было ли это потому, что дом казался в большей степени домом, чем квартира, или причиной тому были гормоны? Она вытерла мокрые волосы полотенцем и нахмурилась. Несомненно, гормоны. Или ее подсознание. Как бы то ни было, она не хотела останавливаться на этих мыслях. Скотт был здесь, и она собиралась наслаждаться его обществом.

      Она высушила волосы и надела единственную пару брюк, которые еще застегивались, и рубашку, задуманную как мешок. Скотт ждал ее у стола. Он налил апельсиновый сок и взял булочку из хлебницы.

      — Так что это за таинственная тысяча дел, которыми мы должны сегодня заняться?

      Дори прожевала первый кусочек булочки и сделала глоток сока.

      — Как вкусно!

      — Не увиливай, Дори. Что бы это ни было, будем делать все вместе. Я готов чистить выгребные ямы или заняться окнами.

      Ее тронула его искренность. Дори не смогла сдержать улыбку.

      — Это выглядит такой чепухой...

      — Что бы это ни было...

      — Мне нужно походить по магазинам! — призналась она.

      Теперь рассмеялся Скотт.

      — За чем?

      — За всем, — ответила Дори. — У меня больше нет подходящей одежды, и я еще не готова к одежде для будущих матерей. Все такое неудобное, за исключением того ужасного платья, которое я купила на распродаже в прошлый раз — зеленое, с круглым отложным воротничком. И я не могу носить туфли на каблуке, а единственные приличные туфли без каблука — мои коричневые лодочки, и мне противно носить их с тем ужасным зеленым платьем и надеяться, что мои клиенты не разглядят их из-под стола.

      — Отлично, — поддержал ее Скотт. — Рабочая одежда и туфли без каблуков.

      — И мне нужны просторные брюки для моих занятий.

      — Каких занятий?

      — Мои подготовительные занятия к естественным родам. И мне также нужна подушка, чтобы не брать ее с кровати. Кейт говорит, что, если я пока не хочу носить брюки для беременных, я могу попробовать свободные спортивные штаны с начесом, но начес такой теплый, что мне все равно придется купить по крайней мере пару брюк для беременных.

      — Кто такая Кейт?

      — Кейт? Медсестра. Она собирается быть моей партнершей на занятиях и инструктировать меня во время родов.

      — Твой инструктор? Я думал...

      — Она очень компетентная, — быстро сказала Дори, прежде чем он смог закончить свою фразу. — Она много лет работала в роддоме и сейчас собирается учиться, чтобы стать дипломированной акушеркой.

      — Что еще?

      — Разве этого недостаточно? — поинтересовалась Дори. — Единственный путь для нее повысить свою квалификацию — это получить медицинскую лицензию.

     — Я говорил о твоих походах по магазинам. Ты должна купить только одежду?

     — Только? — недоверчиво повторила Дори. — Скотт! Платья, обувь, брюки. Это очень непросто. Это...

      — С каких это пор прогулки по магазинам превратились для тебя в тяжелую обязанность?

      — С тех пор, как мне приходится все начинать сначала. Я не знаю, как покупать одежду, чтобы она нигде не жала. Наверное, в любом платье я буду выглядеть как шар, точно так, как я сейчас выгляжу в этом дурацком зеленом платье.

      — Просто не покупай больше ничего с отложным воротничком, — посоветовал Скотт и рассмеялся.

      — Что здесь смешного? — сердито спросила Дори. — Мне не до смеха, — добавила она и, так как это не испортило его приподнятого настроения, настойчиво повторила: — Не до смеха. Я маленькая и толстая. И я не понимаю, почему ты смеешься надо мной.

      — Дори, ты только послушай, что ты говоришь. Ты не толстая, ты беременная. И ты ведешь себя как беременная леди.

      На минуту она замерла, потом рассмеялась.

      — Я действительно веду себя как беременная леди. — Смех тут же замер, и на ее лице появилось серьезное выражение.

      — Дори? — спросил Скотт с беспокойством. Она протянула через стол руку и коснулась его лица.

      — Я только сейчас поняла, как я рада, что ты  здесь. — И как я люблю тебя.

      Он поймал и поцеловал ее руку.

      — Если ты будешь смотреть на меня такими глазами, мы никогда не отправимся за покупками.

      — Это будет так ужасно?

      — Это будет нечестно, — объяснил Скотт. — Я приехал помогать тебе справляться с твоими неотложными проблемами, а не увеличивать их число. Я обещал, что ничего не потребую от тебя в этот уикенд, и я сдержу слово, имей это в виду.

      — Даже?.. — произнесла она, бросив на него недвусмысленный взгляд.

      — И особенно это! — ответил он. — Я принял обет безбрачия на этот уикенд.

      — Не может быть.

      — Да, это так. Я не собираюсь обманывать усталых беременных леди. Теперь ешь свою булочку, как послушная маленькая мама. Нам предстоит сделать много покупок.

      После того как они побывали в трех обувных магазинах, Дори наконец нашла пару удобных лодочек, со вставками из крокодиловой кожи, нейтрального темно-серого цвета. Около обувного магазина находился магазин для будущих матерей, и она подобрала себе пару брюк цвета хаки и шикарный английский костюм, состоящий из платья и жакета. Чувствуя себя победителями, они зашли в кафе «Рубиновый вторник», чтобы неторопливо съесть ленч в тихом уголке.

      Затем они обошли отделы деловой одежды в нескольких универмагах, но тщетно. Они было впали в уныние, но тут им попалась доброжелательная продавщица. В отчаянии Дори объяснила, что ей требовалось.

      — Итак, вы хотите что-то свободное, но чтобы оно подчеркивало ваш деловой стиль, — обобщила продавщица.

      — Но никаких белых отложных воротничков, — вмешался Скотт, и Дори дружески пнула его локтем под ребра. Сейчас ей было не до юмора.

      — Кажется, я знаю, что вам подойдет, — сказала  женщина и повела их к вешалке с комплектами одежды.

      Дори нашла для себя серый жакет с широкими лацканами, отделанными черным шнуром, и два гармонирующих не отрезных платья: одно светло-серое, другое темно-серое, которые были удобны без пояса, а с жакетом напоминали костюм.

      Дори уже надевала свою одежду в примерочной, когда продавщица принесла еще одно платье.

      — Оно висело на вешалке проданных товаров. Это, возможно, не совсем то, что вы хотите для офиса, но оно такое женственное, что я подумала: возможно...

      Платье было с заниженной талией, с приглушенно-белым цветочным орнаментом на бледно-розовом фоне. Широкий белый воротник был оторочен кружевом. Дори поколебалась, затем сказала:

      — Почему бы и нет? Я примерю его.

      Спустя несколько минут вернулась продавщица.

      — Оно очень вам к лицу.

      — Оно так отличается от того, что я обычно ношу, — заметила Дори.

      — Почему бы не показать его вашему мужу?

      — О, он... он не интересуется одеждой, — сказала Дори, решив не поправлять естественное, но ошибочное предположение.

      — Он был очень внимательным, — заметила продавщица. — Это похвально.

      Скотту платье понравилось, и Дори взяла на себя роль человека, замечающего только дурные стороны.

      — Оно на самом деле не для офиса. Скотт поцеловал ее в щеку.

      — Купи его. Ты можешь надеть его на поздний завтрак завтра.

      — Я знала, что оно ему понравится, — сказала продавщица, ожидая, когда Дори передаст ей платье, чтобы повесить его на специальную вешалку. — Так приятно видеть любящих молодых людей. Он так смотрел на вас... — она драматически вздохнула. — Я словно вернулась на тридцать лет назад. Мой муж говорил, что я светилась, когда была беременной.

      Дори протянула ей платье.

      — Моя кредитная карточка...

      — Но ваш муж...

      — Он обычно не носит бумажник с карточками, а так как я собиралась взять с собой кошелек, то захватила и кредитную карточку.

      Продавщица взяла карточку, которую Дори просунула через приоткрытую штору, и взглянула на нее.

      — Я ее заполню, а вы потом распишетесь.

      Все еще в белье, Дори присела на стул в примерочной и спрятала лицо в руки. Это ее не касается, разгневанно думала она, но все равно чувствовала, что поступила нечестно, лицемерно, не исправив ошибку продавщицы. Она стыдилась своей невинной лжи.

      Скотт своим чутьем, словно радаром, немедленно уловил ее унылое настроение. С крючками вешалок ее новой одежды, надетыми на пальцы, и тяжелым пластиковым мешком для одежды на плече, он заметил:

      — Ты совсем не похожа на женщину, которая только что скупила весь магазин.

      — Я устала, — сказала она, понимая, как неубедительно звучит ее оправдание и что это слово в ее  словаре становится расхожим.

      — Еще одна остановка.

      Она бросила на него вопросительный взгляд.

      — Что еще мы покупаем?

      — Увидишь, — ответил он, взяв ее под локоть, пока они шли по магазину.

      Неожиданно он остановился и посмотрел на нее с сексуальной улыбкой.

      — Вот мы и пришли.

      Дори приоткрыла рот от изумления. Они стояли перед отделом белья и спальных принадлежностей.

      — Скотт?

      — Ну же, — сказал он, тряхнув головой. — Нам еще надо сделать кое-какие покупки.

      Она следовала за ним, когда он ступил с прохода на толстый ковер и двигался от манекена к манекену, останавливаясь время от времени, чтобы приподнять юбку из шифона или пощупать рукой атлас, критически изучая его.

      — Что ты делаешь? — прошептала Дори.

      — Я собираюсь купить тебе что-нибудь сексуальное, — ответил он веселым шепотом, что рассмешило ее. — Мне нравится видеть тебя в сексуальных вещах.

      К ним приблизилась продавщица и тактично спросила:

      — Ну как, молодые люди, вы нашли, что вам нужно?

      Дори собралась было ответить, что они просто смотрят, но Скотт опередил ее:

      — Мы ищем самую сексуальную ночную сорочку, какая только у вас имеется. Что-то, что просвечивает. И что-нибудь свободное. Понимаете... летящее.

      — Прозрачное? — спросила продавщица. — Вы хотите что-нибудь короткое, средней длины или до пола?

      —Я думаю, до пола, — заявил Скотт.

      Дори сжала зубы и последовала за Скоттом и продавщицей к круглой вешалке в центре отдела.

      — Размер?

      Скотт бросил на Дори пылкий оценивающий взгляд и улыбнулся; ее лицо покрылось краской.

      — Сорок восемь.

      — Вот очень элегантная модель, — сказала продавщица, снимая с вешалки сорочку с завышенной талией и с юбкой из гофрированного белого шифона, которая начиналась от кокетки из серебристого атласа с аппликацией в виде тюльпанов. — Такие часто покупают в приданое невестам.

      Скотт взял пальцами складку юбки и приподнял ее. Шифон, казалось, заструился в бесконечном потоке.

      — Она действительно прозрачная, — заявил он и насмешливо подмигнул Дори. — Мы берем ее.

      Дори взяла Скотта под руку и потянула.

      — Эта рубашка стоит почти двести долларов, — процедила она сквозь зубы.

      — Хорошо, что я остановился у банкомата, помнишь? Я буду наслаждаться, видя тебя в ней. — Он наклонился и поцеловал ее в нос. — Даже когда ты будешь выглядеть так, словно ты проглотила арбуз.

      Они подошли к машине. Скотт по-прежнему держал вешалки с платьями на пальцах одной руки, а коробку с ночной сорочкой под мышкой другой руки.

      — Вытащи у меня ключи из кармана.

      — Ну уж нет, — ответила Дори, забирая у него коробку. — Доставай свои ключи сам, Казанова.

      Скотт отпер дверь машины, расстелил платья на заднем сиденье и поставил коробку на пол. Затем повернулся к Дори:

      —  И?..

      — И что?

      — Так какой я?

     —   Замечательный, — сказала она, обнимая его за шею. — Немного странный иногда, но замечательный.

     — У нас должны были быть икра и шампанское, — заметила Дори.

      — Мы оба не любим икру, я равнодушен к шампанскому, а тебе вообще нельзя ни капли спиртного, — ответил Скотт.

      — Пустая формальность, — сказала Дори и потянулась за своим шоколадным коктейлем. — Когда женщина присутствует на пикнике в кровати посреди ночи и одета в двухсотдолларовую прозрачную ночную сорочку, она обязана есть икру и крутые яйца.

      — Нас вполне устраивает жареная картошка и биг-мак, — заметил Скотт.

      Дори улыбнулась ему поверх соломинки в вощеном стаканчике.

      — Это была великолепная идея. Ты гений, что придумал это.

      Он посмотрел на нее, сидящую на кровати в белом шифоне, окружающем ее, словно облако. Атласная кокетка закрывала грудь, но в промежутках между аппликациями ему открывалась весьма соблазнительная картина.

      — Я рад, что ты проснулась, — сказал он.

      — Для человека, который способен пробраться в дом и тайком залезть в постель, не разбудив хозяйку дома, ты топал по спальне, словно слон.

      Он нагнулся, чтобы поцеловать ее.

      — Может быть, мне хотелось разбудить тебя, потому что мне было скучно одному, хотя, возможно, я и не понимал, что делаю.

      — Ты имеешь в виду — подсознательно?

      — Именно, — ответил он. — Подсознательно.

      — Тебе следует наблюдать за этим своим подсознанием, — серьезно предупредила Дори. — Иногда оно способно подтолкнуть на какую-нибудь выходку.

      — За сегодняшнюю я благодарен. Она улыбнулась.

      — И я тоже.

      Когда Дори впервые надела рубашку и посмотрелась в зеркало, она вспомнила, как продавщица сказала, что такую обычно покупают в приданое, и подумала, что бы это значило — быть невестой. Затем, когда она вошла в гостиную в легкой прозрачной сорочке, чувствуя новую округлость своего тела, которая, вероятно, подчеркивалась воздушным шифоном, она уже знала, что это такое.

      Скотт смотрел на нее, и в глазах его она читала благоговение. Благоговение и восхищение... и желание. Дори подумала: Должно быть, так и бывает, когда невесты невинны, а женихи испытывают волнение.

      Она не помнила, чтобы их любовные ласки были столь сладкими и неторопливыми. Она уснула в объятиях Скотта и, проснувшись, увидела, как он одевается, собираясь в «Макдоналдс». Он был голоден. Неожиданно она тоже почувствовала голод и попросила его принести ей биг-мак, жареную картошку и коктейль. Затем, пока он отсутствовал, она расстелила на кровати красно-белую клетчатую скатерть для их импровизированного пикника.

      — Мы ни за что не уснем после всей этой еды, — заявила Дори, пока Скотт запихивал скатерть в корзину с грязным бельем.

      Но пять минут спустя после того, как он забрался в постель, они оба уже крепко спали, прижавшись под одеялом друг к другу, словно щенки, которые только что напились теплого материнского молока.

      Спустя несколько часов ее разбудил низкий тихий голос. Она что-то пробормотала.

      — Дори, — снова голос Скотта, на этот раз более настойчивый. Она нехотя открыла один глаз и издала звук, который можно было трактовать как «Да?». — Дори, ребенок шевелится?!

      На минуту Дори прислушалась и почувствовала сильное движение внутри себя.

      — Да, — пробормотала она. — Он толкается все время, особенно по утрам.

      Скотт издал звук радостного изумления.

      — Я почувствовал его. Он разбудил меня. — Он положил ладонь ей на живот. — Не могу поверить, что он такой сильный.

      — Он говорит, спасибо за гамбургер.

      — Он большой? Ты знаешь?

      — Около девяти дюймов длиной.

      — Мы можем увидеть его? Я имею в виду — без микроскопа?

      Дори улыбнулась его наивности, его неожиданно проснувшемуся любопытству.

      —Да. Это крошечное человеческое существо, миниатюра того, каким он будет, когда родится. Можно даже определить, будет это девочка или мальчик.

      — А когда мы будем знать наверняка?

      На этот раз Дори рассмеялась.

      — Когда он родится. Можно сделать специальное обследование, но, поскольку со мной все в порядке, в этом нет нужды. Поэтому, если ребенок не повернется нужным местом, когда они делают ультразвук...

      — Это звучит как что-то из научной фантастики.

      — Это напоминает рентген, но они используют звуковые волны, чтобы получить изображение. Там нет радиации.

      — Ты скажешь мне, правда? Если они определят.

      — Если тебе хочется знать.

      — Я хочу знать все, Дори.

      Наступило короткое молчание. Дори судорожно вздохнула.

      — Скотт, на наших занятиях мы обсуждали процесс родов. Мне нужно знать, чего бы ты хотел от меня. Хочешь ли ты, чтобы я позвонила тебе, когда все начнется, или подождать...

      — Конечно, когда у тебя начнутся роды. Я хочу... — Он замолчал, не зная, как окончить предложение, не будучи уверенным в том, чего бы ему хотелось. — Как долго это продлится?

      — У всех по-разному, — ответила Дори. — Для первых родов это по меньшей мере восемь часов. Но может быть быстрее или дольше.

      — Я приеду сразу же, как ты мне позвонишь. Чувствуя себя неуютно от этого разговора, она не смотрела ему в лицо. Ее беспокоила утрата близости. Указательным пальцем она машинально рисовала круги и завитушки на его груди, но это не помогало.

      — Я учусь правильно дышать, чтобы облегчить роды, но я не героиня, — поделилась она. — Возможно, я поведу себя как первоклассная трусишка и они сразу дадут мне какое-нибудь лекарство, так что я даже не буду знать, рядом ли ты, пока сам не расскажешь мне позже.

      Он услышал ложь в ее голосе, и это ранило его. Ей хотелось, чтобы он был там, но она знала, что он не был уверен в том, что непременно будет присутствовать. Она пыталась защитить его, освободить от его же вины. Он испытывал разочарование оттого, что не мог успокоить ее, и стыд из-за того, что ей надо было защищать его. Впервые после того, как он вырос, ему захотелось заплакать.

      После продолжительного молчания он сообщил:

      — Я договорился завтра встретиться с адвокатом. — Вот и все, что он мог пока дать ей. — Я пошел бы к нему раньше, но он был в отпуске.

      — Тогда я буду ждать контракта.

      Вновь наступило молчание. Потом она сказала:

      — Мои внутренние часы перепутались. Который час?

      Скотт тоже не имел ни малейшего представления о времени. Может быть, подумал он, часы вообще бессмысленны. Возможно, однажды ты проснешься - и наступит то самое время.

Глава четырнадцатая

      Скотту не хотелось уезжать. Это было не привычное нежелание расставаться после проведенного вместе времени, а, скорее, сожаление о том, как мало места они занимали в жизни друг друга. Обычно, когда он выезжал из города, он думал о будущем — о предстоящей работе в офисе, о заданиях, которые он даст своим студентам. Вдали от Дори жизнь накатывалась на него, заполняя пустое пространство, возникающее из-за ее отсутствия. На этот раз все было по-другому. Теперь сожаление глубже проникло в его сердце, и лавина налоговых деклараций и неразобранных бумаг уже не могла компенсировать потерю теплого тела Дори в постели рядом с ним и ее улыбку, обращенную на него, словно солнечный луч, в самые неожиданные моменты.

      Он затормозил около супермаркета, чтобы купить холодные закуски себе на обед, который представлялся ужасно одиноким. У семейной пары, стоящей перед ним у кассы, был ребенок, который восседал на сиденье в коляске для покупок, грызя пластиковую обертку головки сыра. Скотт внимательно рассматривал личико ребенка, сравнивая его с лицами родителей, ища общие черты — ответы на генетические загадки. Он уже почувствовал, как шевелится его собственный ребенок, и теперь ему было интересно, как этот ребенок будет выглядеть. Он плохо спал, отнеся это за счет причудливого уикенда, поэтому пребывал далеко не в лучшем настроении, когда в конце понедельника вошел в кабинет адвоката. Он чувствовал себя усталым и смущенным.

      Адвокат Сидней Тейбор представился и попросил Скотта кратко изложить суть своего дела. Несмотря на настойчивое предложение адвоката называть его Сидом и перейти к дружеской беседе, Скотт испытывал чувство неловкости.

      — Женщина, с которой... я... встречался три года, беременна.

      Наступила неловкая пауза. Скотт поерзал на стуле.

      Что касается Сида, то он, похоже, не обратил внимания на смущение Скотта. Это было для него обычное дело. Со скукой в голосе он спросил:

      — Сколько она хочет?

     — Извините? — не понял Скотт.

     — Она сообщила вам сумму в долларах?

      Все это показалось Скотту еще более отвратительным, и он испытывал даже большее смущение, чем ожидал. Он попытался объяснить:

      — Она не просит денег. Она юрист, поэтому она думала... — он прочистил горло и бессознательно ослабил узел галстука, — она предположила, что я захочу иметь бумагу относительно моих отцовских прав. Как защиту.

      — Угу, — сказал Сид так же уклончиво, как доктора в старых телевизионных комедиях.

      — Она считает, что, если с ней что-то случится, я захочу иметь легальное право позаботиться о ребенке.

      — Ребенок будет жить с матерью?

      —  Да.

      — Тогда вы согласны, что мать будет главным опекуном? — спросил Сид, яростно строча что-то в блокноте с желтой бумагой.

      —  Да. Но я регулярно буду навещать его.

      — Мы коснемся прав на посещение позже, — сказал Сид. — Вы говорите, что хотите легальной защиты ваших прав, как отец ребенка?

      Скотт кивнул.

      — Тогда я предлагаю, чтобы мы сделали совместную ответственность родителей частью вашего соглашения с матерью. Это даст вам законное право, скажем, положить ребенка в больницу или следить за его школьными оценками.

      — А разве я не смогу это делать как отец ребенка?

      — Без совместной ответственности родителей все будет зависеть от доброй воли матери, а в случае ее недееспособности или смерти — от прихоти суда.

      Сид пристально посмотрел на Скотта.

      — Совместная ответственность родителей защитит ваши права в случае серьезных перемен в ваших отношениях с матерью. Например, если кто-либо из вас женится или выйдет замуж за другое лицо...

      — Это невозможно. Дори и я никогда...

      — Или если кто-то из вас переедет и вы по-прежнему захотите поддерживать контакты с ребенком.

      — Переедет?

      — Мать может переехать куда угодно и забрать с собой ребенка, если у вас не будет хоть каких-нибудь гарантий, — сообщил Сид. Он вновь стал яростно черкать в блокноте. — Я думаю, следует вставить пункт о предварительном уведомлении, если мать решит сменить место жительства.

      — Дори выросла в Таллахасси. Здесь живет ее семья. Она никогда не уедет отсюда. Иначе она давным-давно могла бы переехать в Гейнсвилл. Сид не обратил внимания на его протесты: — Вы хотите установить сумму, которую будете выплачивать на содержание ребенка? — Прежде чем Скотт ответил, он продолжал: — Это будет хорошей идеей по ряду причин. Готовность взять на себя финансовую ответственность за ребенка вызовет симпатию суда в случае будущих просьб по поводу прав на посещение или аналогичных вопросов.

      Скотт буквально онемел. Поддержка ребенка? Права на посещение? Это начинало звучать как «бракоразводный процесс».

      — У вас в уме есть какая-нибудь конкретная сумма? — спросил Сид.

      Скотт пожал плечами, чтобы показать, что у него нет никаких предположений по этому вопросу.

      — Какова обычная сумма?

      — Конечно, суммы могут быть разными. Все зависит от общей финансовой ситуации — вашей и матери. Я предлагаю, чтобы вы решили, что вы считаете максимально обоснованной цифрой, и мы уменьшим ее вдвое для первоначального контракта. Таким образом, у нас будет возможность для переговоров. Мы сможем немного уступить и все равно что-то выиграем.

      — Я хочу поступить по справедливости, — заметил Скотт. — Дори не попросит...

      Адвокат криво усмехнулся. Должно быть, он думал, что имеет дело с идиотом.

      Скотт вцепился в шары на ручках кресла, испытывая непреодолимое желание стереть надменное выражение с лица этого ничтожества.

      — Послушайте, Дори заботило только, если с ней что-то случится, что я захочу иметь юридический документ, чтобы получить право голоса в том, что касается ребенка.

      Сид, похоже, не замечал хмурого взгляда Скотта и невозмутимо продолжал:

      — В ваши права входит потребовать сделать анализ крови вслед за рождением ребенка.

      — Анализ крови? — переспросил Скотт.

      — Чтобы генетическим способом установить отцовство. На самом деле они скорее способны исключить отцовство, чем установить его, но...

      — Я не нуждаюсь ни в каких анализах, чтобы подтвердить, что это мой ребенок, — заявил Скотт.

      Сид скептически взглянул на него.

      — Тогда вы доверяете этой женщине?

      Уши Скотта горели от ярости. Сама мысль о Дори и другом мужчине... о том, что Дори лжет ему, была нелепой. Вероятно, Сида заездили. Он, возможно, никогда в жизни не встречал порядочную женщину.

      — Дори ни за что... И речи быть не может о ее неверности, — заявил Скотт.

      Сид поднял руки вверх, пытаясь остановить его.

      — Это касается вас и ее. Вы знаете эту женщину. Если вы готовы принять на себя ответственность без анализов, тогда мы не будем делать запрос. — Он строго взглянул на Скотта. — Однако вам следует настаивать, чтобы вы были записаны в свидетельство о рождении в качестве отца. Вы хотите выдвинуть это требование в письменной форме или выскажете его матери устно?

      — Я поговорю с ней, — пообещал Скотт.

      — Я бы посоветовал, чтобы она согласилась сделать это в письменном виде. Достаточно будет нотариально заверенного письма.

      Скотт кивнул.

      — Что-нибудь еще? — раздраженно спросил он.

      — Не сегодня, — ответил Сид. — Я составлю контракт, мы пошлем его матери на одобрение, а затем обсудим любые пункты, по которым возникнут разногласия.

      Скотт сжал зубы. Вот опять. Юридическая казуистика.

      — После того как с деталями будет покончено, я бы предложил представить соглашение в суд для ратификации в штате, где проживает мать. Ратификация суда добавит веса любому из условий в случае будущих споров, — сказал Сид.

      Все еще хмурясь, Скотт кивнул в знак согласия.

      Скотт Роуленд-младший отнюдь не чувствовал себя счастливым человеком, когда вошел в свой офис во вторник утром после второй бессонной ночи. В ответ на дружеское «доброе утро» Майка он скептически ответил: «Смотря для кого».

      Майк последовал за Скоттом, когда тот прошел к кофеварке и налил себе кружку кофе.

      — В твоем холодильнике свернулось молоко?

      — Пожалуйста, Майк. Мне не до твоих остроумных замечаний, — нахмурился Скотт.

      — Извини, — произнес Майк. Он прошел за Скоттом в его кабинет, где тот упал в кресло и сделал большой глоток кофе. Майк сел напротив стола. — Проблемы? — сочувственно спросил он.

      Скотт поставил кружку и взъерошил волосы. Вздохнув, он признался:

      — Я по уши в проблемах.

      — Неприятности в колледже? — поинтересовался Майк. Члены правления уже два года соблазняли Скотта постоянной должностью — это была своеобразная игра в университетскую политику, что претило Скотту.

      — В колледже все в порядке.

      — Тогда что же тебя тревожит?

      — Многое, — признался Скотт. — Начать с этого сладкоголосого крючкотвора.

      — Бентон? — с любопытством спросил Майк, имея в виду юриста, с которым вела дела их фирма.

      — Нет. Сидней Тейбор. Сид. — Скотт презрительно хмыкнул. — Скажу тебе, Майк, не стоит доверять профессорам. Они абсолютно безграмотны, когда речь идет о реальной жизни. Я специально обратился в школу права и попросил Тома Мордена — ты помнишь его, он преподает теорию права — порекомендовать какого-нибудь компетентного адвоката, и он послал меня к этому клиническому случаю по имени Сид. Сид! Да поможет Бог американскому правосудию, если Сид Тейбор — лучшее из того, что они имеют.

      — У тебя юридические проблемы? — спросил Майк.

      Скотт перевел взгляд на лицо своего лучшего друга. Когда-нибудь ему придется кому-то рассказать. Почему бы не его лучшему другу? И почему бы не сейчас?

      — Дори беременна.

      — Боже, — произнес Майк. — Когда... давно ты это узнал?

      — Со Дня Благодарения. Майк присвистнул и сказал:

      —  Неудивительно, что ты извивался как уж на сковородке, пытаясь найти какую-нибудь причину, чтобы не жениться на Дори.

      — Мы с Дори не хотим жениться.

      — Ты в последнее время спрашивал об этом у Дори?

      — Я предложил ей пожениться, как только она сообщила мне об этом.

      — Бьюсь об заклад, ты поразил ее, осыпав розами.

      Сарказм Майка был неприятен ему. Отступничество его друга было жестоким ударом. Скотту казалось, что весь мир ополчился против него, чтобы заставить его почувствовать себя подлецом.

      — Если тебе есть что сказать, говори начистоту, — бросил он с вызовом Майку.

      — Хорошо, я скажу. Ты мне близок, словно брат, и поэтому я поговорю с тобой, как с родным братом. Ты, может быть, гений, когда дело касается математики, но ты идиот в твоих отношениях с Дори.

      — Ты знаешь, как обстоят дела между Дори и мной. Но ребенок... он меняет то, что было таким совершенным! Вот почему я был у Сиднея-крючкотвора: чтобы обеспечить поддержку ребенку и гарантировать «совместную родительскую ответственность».

      — Но ты не собираешься жениться на ней.

      — Если мне захочется, чтобы меня пилили, я женюсь на Дори, вместо того чтобы выслушивать тебя.

      — Кому-то необходимо пилить тебя. Дори не будет это делать. Она слишком любит тебя, но ты слеп, как крот, и не видишь этого.

      — Думаю, тебя это не касается.

      — Ты мой лучший друг. А Дори... скажем так: я считаю Дори очаровательной, особенной леди, и мне больно видеть, что ты обращаешься с ней как подонок.

      — Будь добр, уйди из моего офиса, прежде чем наша дружба, не говоря уже о нашем партнерстве, разлетится к чертям собачьим.

      — Нет, — заявил Майк. — Я не уйду, пока не выскажу все, что думаю. Я слишком долго сдерживался.

      — Ну, если так, валяй! — разрешил Скотт, скрестив руки на груди и воинственно глядя на Майка.

      — Тебе давным-давно следовало жениться на ней, — продолжал Майк. — Если бы я был ее братом, а не твоим лучшим другом, я бы сделал из тебя отбивную, пытаясь вправить тебе мозги в том, что касается ее.

      — Ты говоришь как старый добрый папаша.

      — Порядочность еще не вышла из моды, — заявил Майк. — Чего, черт побери, ты ждешь?

      — Ты знаешь мое отношение к браку. Майк медленно покачал головой.

      — Ну ты и фрукт! Для гения ты ведешь себя как откровенный идиот. Ты еще долго собираешься наказывать Дори за то недоразумение, в которое твои родители превратили свои жизни?

      — Ты говоришь не по существу. И ты не прав.

      — Не прав? Скажи мне, какие браки ты наблюдал вблизи, которые не были бы катастрофой?

      — Твой.

      — Да. Мой. И ты не можешь примириться с тем, что я счастлив в браке.

      Скотт взглянул Майку прямо в лицо.

      — Ты мой лучший друг. Я счастлив, что ты и Сьюзен...

      — Тебе не нравится, что Сьюзен и я счастливы, потому что мы начисто опровергаем твою теорию — «нет такой вещи, как счастливый брак». —

      Голос Майка звучал обвиняюще.

      — Мы нервируем тебя.

      — Нервируете?

     — Да. Потому что, если это случилось с нами, это может случиться с тобой и Дори. И это чертовски тебя пугает. Почему ты так отчаянно сопротивляешься? Почему бы тебе не признать, что ты хочешь жениться на ней?

     — Потому... — Скотт запнулся, потом в отчаянии начал снова: — Я не...

     — Не любишь ее? — бросил вызов Майк.

     — Ты знаешь, я люблю Дори!

      — Тогда тебе не нравится быть с ней?

      — Я люблю быть с Дори. Я просто не хочу, чтобы каждый вечер в шесть начиналось представление по королевскому указу.

      — Что это значит, Скотт? У тебя есть более важные дела? Что может быть важнее Дори, Скотт? Вечеринки? Просмотр футбольных матчей на большом экране в баре? У тебя есть подружка-студентка, с которой ты где-нибудь прячешься?

      — Что это? Допрос? Ты знаешь, что у меня с Дори все серьезно. Я ни разу не изменил ей.

      — Ты ее любишь. Тебя не интересуют другие женщины. В чем твое главное возражение против того, чтобы жениться, как нормальные люди?

      — Я боюсь все разрушить! — воскликнул Скотт. — Сейчас мы вместе, потому что мы так решили.

      Майк медленно покачал головой.

      — Ты самый упрямый и самый эгоистичный пень, какого мне довелось иметь в качестве друга. И самый слепой.

      На скуле  Скотта,  пытающегося скрыть свой гнев, задергался мускул.

      — Спасибо, приятель.

      — Мне обидно видеть, как ты разрушаешь все, приятель. Ты по уши влюблен в Дори и можешь потерять ее из-за простого упрямства.

      Сердитое выражение лица Скотта постепенно смягчилось.

      — Может, ты и не думаешь, что брак столь же важен, как и свобода. Может быть, клочок бумаги, называемый свидетельством о браке, ничего не значит для тебя. Возможно, до недавнего времени он ничего не значил и для Дори. Но позволь мне кое-что сказать тебе, друг. Сейчас его отсутствие будет значить все для Дори и ребенка, которого она носит. Тебе следует подумать об этом, приятель.

      Наступила тяжелая, гнетущая тишина.

      — Ты думаешь об этом, не правда ли? — настаивал Майк. — Ты думал об этом, и это разрывает тебя на части, потому что твоя гордость мешает тебе.

      — Да, — горько заметил Скотт, вспоминая спор, который был у них с Дори по поводу его мужского самолюбия. — Моя дурацкая гордость.

     — Подумай вот о чем: новорожденному ничего не нужно, лишь бы его следующая бутылочка была дана ему вовремя. Но новорожденный вырастет в ребенка, и ребенок будет смотреть на Дори и спрашивать: «Мама, почему папа не живет с нами, как другие папы?» И Дори начнет думать, что малышу нужен отец, и может начать поиски папы для своего ребенка.

      — Что, черт побери, это значит?

      — Это человеческая природа, Скотт. Дори достаточно умна, чтобы одной воспитать дюжину ребятишек, но это не означает, что ей этого хочется. И зачем ей это делать? Она умна, привлекательна и вызывает симпатию — зачем ей растить детей одной? Что бы ни говорили о нехватке мужчин, полно таких, которые с радостью ухватятся за возможность осесть с женщиной, обладающей достоинствами Дори.

      Скотт испытывал отвращение к себе. Он снова был маленьким мальчиком и спрашивал у матери, не умер ли его отец, удивляясь, почему папа ушел. Боль скрутила его внутренности, и у него перехватило дыхание. И по пятам этой древней боли следовал осмысленный страх человека, который любит женщину и над которым нависла угроза потерять ее.

      Майк заметил с чувством сострадания:

      — Это грустно, Скотт. Вот ты сидишь здесь, мысленно коря себя, потому что ты любишь ее и хочешь провести с ней свою жизнь. Просто ты настолько помешан на свободе выбора и так слеп, что не можешь понять, что в своем сердце ты уже давно женат на Дори.

      Удивление отразилось на лице Скотта, и Майк ответил на это приступом смеха.

      — Ты даже не понимаешь этого. Во многих отношениях, и очень важных, ты женат на ней, как я на Сьюзен. Ты сходишь по ней с ума. Ты верен ей. Единственное, чего ты не делаешь, так это не приходишь домой каждый вечер; а что в этом страшного? — Он повернулся, чтобы уйти, затем остановился в дверях и оглянулся на Скотта. — Женись на ней, Скотт. Не так уж плохо, когда тебя журят за то, что в полночь тебе захотелось съесть рыбный сэндвич.

      Скотт опустил глаза на свой стол и застенчиво произнес:

      — Дори не волнует, если в полночь я отправляюсь в «Макдоналдс», лишь бы я принес ей биг-мак и жареную картошку. — И она расстилает скатерть для пикника, подумал он. Майк громко рассмеялся.

      — Ты попробовал это! Ты действительно попробовал. Это замечательно, Скотт! Ты примерил недостатки моей жены к Дори, и это не сработало.

      — Я не пытался ничего сделать. Я просто проснулся голодным и...

      — Ты пытался запугать ее институтом брака. Ты пытался поймать ее на ее несовершенствах, но тебе это не удалось. — Веселье Майка утихло. — Женись на ней, Скотт. Ты обнаружишь ее маленькие несовершенства и будешь любить ее, несмотря на них. Приходи домой каждый вечер, и целуй ее в знак приветствия, и качай на коленях своего малыша, и пусть он знает, что у него есть папа, который любит его.

      После того как Майк ушел, Скотт уставился на пустой дверной проем и почувствовал себя очень одиноким. Он попытался работать и автоматически включил компьютер, но не видел ничего, кроме лица Дори. Дори — настолько независимая, что она не просила его ни о чем, только бы он любил их ребенка. Дори — беременная, но не цепляющаяся за него и ничего не требующая. Дори — дающая, заботящаяся, любящая. Дори — жесткий и компетентный юрист, пекший ему булочки со свежей черникой. Дори, которая смело начала освобождать место для ребенка в своей жизни без малейшей жалобы или обиды. Дори, держащая на руках ребенка, который положил свою головку ей на плечо.

      Как он мог быть так слеп? Дори исключала его из своей жизни, отгораживалась от него, но это происходило оттого, что она уважала его желания, освобождала от ответственности, которую он не мог принять на себя из-за своей слабости.

      Скотту больше не хотелось, чтобы его ограждали от ответственности. Каждой клеточкой своего тела и ума он хотел стать неотъемлемой частью жизни Дори, их ребенка. Он провел слишком большую часть своей жизни изгоем, вечным аутсайдером в двух семьях, который не принадлежал ни отцу и его новой жене, ни матери и ее новому мужу. Его единокровные братья и сестра принадлежали своим семьям, но Скотта едва терпели, он был приемышем в обоих домах.

      Сейчас его выбор явился ему так ясно, как если бы он был написан на чистом английском языке на мониторе. Он мог остаться аутсайдером или мог пойти к Дори и стать частью семьи. Его семьи. Их семьи — его, и Дори, и ребенка.

      В мыслях он видел Дори такой, какой она была в субботу в середине ночи — сидящей на кровати в своей развевающейся белой ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, поедающей жареную картошку. Или какой она была на Новый год, когда лежала рядом с ним на полу перед камином и глаза ее блестели в благоговейном возбуждении, когда она почувствовала, как шевельнулся их ребенок. Сейчас он понял ее возбуждение, переполняющую ее любовь к крошечной невинной жизни, которую он помог создать. Возможно, он не смог почувствовать это хрупкое проявление жизни на Новый год, потому что не был готов к этому. Сейчас все было по-другому.

      Он выключил компьютер и встал, торопливо отодвинув ногой стул. Он направился к офису Майка и, остановившись в дверях, поймал его взгляд. — Мне нужно пораньше прийти в колледж, чтобы кое-что доделать, и меня не будет завтра, а возможно, и в четверг.

      Майк понимающе кивнул. Именно понимающе, подумал Скотт. То, чего он был лишен в детстве, было компенсировано ему во взрослой жизни. Такой друг, как Майк, такая женщина, как Дори.

      Скотт посмотрел на своего друга.

      — Ты по-прежнему хочешь открыть отделение в Таллахасси, по поводу чего мы всегда шутили?

      — Знаешь какого-нибудь надежного парня, который готов переехать в Таллахасси, чтобы возглавить его? — поинтересовался Майк.

      — Это наша компания, — ответил Скотт. — Это должен быть один из нас.

      Майк широко улыбнулся ему.

      — Ты готов?

      — Да, — ответил Скотт, улыбаясь в ответ, не боясь смело посмотреть в глаза друга. — Я готов.

      Майк рассмеялся.

      —Передай от меня привет Дори.

Глава пятнадцатая

      Когда Скотт приехал в Таллахасси, Дори не было дома. Подавляя острое разочарование, Скотт принес свою сумку с одеждой и бритвенными принадлежностями в спальню. Если она не вернется домой к тому времени, как он приведет себя в порядок, он позвонит к ней в офис, чтобы узнать, не задержалась ли она на работе.

      Он позвонил в офис, хотя уже больше не надеялся застать ее там. В ванной висело еще влажное полотенце, а одно из ее новых платьев, которые она купила в предыдущий уикенд,  лежало на кровати, как будто она быстро переоделась, не успев повесить одежду или убрать ее в корзину с бельем. Если бы он приехал немного раньше, то, возможно, застал бы ее.

      На всякий случай он позвонил в офис. Автомат ответил на звонок, сообщив о часах работы офиса, и предложил оставить информацию после гудка. Он оставил свое сообщение на случай, если Дори вернется и будет прослушивать звонки. Но так как она не подняла трубку, он сел и принялся ждать ее.

      Прошел час. Час, в течение которого Скотт представлял сотни мест, где могла находиться Дори, и размышлял о том, что, хотя они так долго и близко знакомы, он мало знал о ее дневных делах, когда они были врозь. Ходит ли она по магазинам в будни? Заглядывает ли иногда в кино? Она была членом профессиональной группы поддержки бы ла и ли у них вечерние заседания, или, как она упомянула, они встречаются по утрам?

      Возможно, она возвращается поздно по вечерам. Эта перспектива смутила его. Ему потребовалось так много времени, чтобы принять решение, и это решение было столь важным, что ему не терпелось поскорее встретиться с ней, поделиться своим прозрением, мечтами, потаенными чувствами. Заново осознавая, насколько пуста его жизнь без нее, он мечтал о той полноте ощущений, которую она дарила ему.

      У них всегда было достаточно тем для разговоров, но сейчас им предстояло так много обсудить. Им нужно было поговорить о том, что они должны быть вместе, навеки.

      Прошло еще четверть часа, и ему пришла в голову мысль, что она может быть с Сергеем. Она как-то упомянула, что он приходил обедать; возможно, она пошла к нему.

      Он нашел телефон Сергея в ее адресной книге. Весьма сексуальный женский голос сообщил ему, что он говорит со справочной Сергея Кэрола и что Сергея Кэрола нет на месте. Оставит ли он сообщение?

      — Вы можете связаться с ним немедленно? — спросил Скотт, думая, что нет смысла оставлять сообщение, если Сергей получит его лишь на следующее утро.

      — Какой-нибудь неотложный хирургический случай?

      — Нет. Ничего неотложного. Это личный звонок, но это очень важно. Если вы будете разговаривать с ним сегодня вечером, пожалуйста, скажите ему, что звонил Скотт из дома его сестры.

      — Посмотрю, что я смогу сделать, — ответила женщина.

      Сергей перезвонил тут же.

      — Скотт, — взволнованно заговорил он. — С Дори все в порядке? Это ребенок?

      — С ними обоими все в порядке, насколько я знаю. Я только что приехал в город, надеясь увидеть Дори, но ее нет дома. Я подумал, что, может быть, она с тобой или ты знаешь, где она.

      — Ты напугал меня до смерти! — резко заметил Сергей.

      — Я передал твоей справочной службе, что нет ничего неотложного, — сказал Скотт и мягко добавил: — Извини. Ты не знаешь, где она может быть?

      — Нет, я... она ничего не говорила мне... подожди! Кажется, по вторникам и четвергам у нее занятия для будущих матерей.

      — Где они проходят?

      — В больнице.

      — Как думаешь, она не будет против, если я заскочу туда?

      В голосе Сергея зазвучали вызывающие нотки:

      — Что ты делаешь здесь в середине недели, Скотт?

      — Надеюсь, с соответствующим содействием со стороны твоей сестры я мог бы приобрести хирурга в качестве шурина.

      — Тогда вперед!

      — Сергей?

      — Да?

      — Спасибо, что не расправился со мной за то, что я был такой дрянью.

      — Это было намечено в моем календаре на конец следующего месяца, если бы ты не решился до этого времени.

      — Думаешь, она скажет «да»?

      — Я думаю, она скажет это так громко, что будет слышно на другом конце города.

      В приподнятом настроении, насвистывая, Скотт отправился в больницу. Он готов был расцеловать женщину в центральной регистратуре, которая показала ему, как пройти к комнате, где проводились занятия.

      Он легко нашел ее. Отворив дверь, он вошел в полутемное помещение, освещаемое только лампой, повернутой к задней стене. Двенадцать пар лежали на матах на полу, их головы были на подушках. Они слушали запись шума океанских волн.

      Женщина, по всей видимости инструктор, бросилась к Скотту, чтобы остановить его, прежде чем он потревожит класс. Она отвела его в самый дальний угол комнаты.

      — У нас занятия, — прошептала она.

      — Я ищу Дори Кэрол, — прошептал он в ответ.

      — Послушайте, если это не чрезвычайные обстоятельства, вы должны...

      — Это чрезвычайные обстоятельства, — страстно прошептал он. Его глаза привыкли к темноте, и он заметил Дори на одном из матов. Он направился к ней, стараясь, несмотря на свое нетерпение, ступать осторожно.

      Глаза Дори были закрыты, но женщина, которая лежала на мате рядом с ней, — медсестра, которая была ее партнершей, решил он, — увидев, как он приближается, приподнялась на локте и прижала палец к губам, прося не тревожить Дори. Скотт встал на колени рядом с матом и прошептал на ухо женщине:

      — Все в порядке, я — отец. С этого момента я продолжу.

      Женщина наморщила лоб, решая, что делать.

      — Поверьте мне, — прошептал Скотт и, очаровательно улыбнувшись, добавил: — Я люблю ее.

      Качая головой, женщина молча встала на ноги и на цыпочках пересекла комнату, освободив ему место на мате.

      Дори лежала на берегу океана. Солнце грело ее лицо, морской ветер освежал его, играя ее волосами. Она глубоко вдыхала морской соленый воздух. Ее тело было расслаблено, тяжелые руки и ноги лежали на мате, и все же она чувствовала, что плывет, а мускульное напряжение ослабевало с каждым глубоким вдохом.

      Однако откуда-то приходили другие материальные образы. Она вдыхала не соленый морской воздух, а лосьон после бритья Скотта. Ровный ритм дыхания Скотта пробивался сквозь волны. Вместо бриза в ее волосах — ласкающие пальцы Скотта.

      На ее губах появилась улыбка. Так случалось и прежде, это вторжение ее мысленных образов. Она просто подменила образы, поддалась своей фантазии, представила, что Скотт присоединился к ней на пляже, что он глядит на нее любящими глазами. Один из ее медленных глубоких вдохов превратился в чувственный вздох.

      Его губы коснулись ее губ, легко, словно шелк. Потом он поцеловал ее по-настоящему, очерчивая языком рисунок ее губ, прижимаясь к ним. Такого никогда не случалось.

      Чудесно, невероятно — он был здесь, не мысленный образ, а человек, теплый, крепкий и сильный. Она вздохнула. Превозмогая состояние забытья, обняла его руками за шею, затем взяла его лицо в ладони, готовая возобновить поцелуй. Хотя ее разум, все еще окутанный сном, был расслаблен и с трудом отличал фантазию от реальности, в ее теле уже проснулась чувственность.

      — Ты выйдешь за меня замуж?

      Вопрос моментально привел ее в чувство. Скотт задал свой вопрос шепотом, чтобы не потревожить никого вокруг, но Дори, выйдя из глубокого забытья, не осознавала, где она, и заговорила возбужденно, в полный голос:

      — О, Скотт, ты уверен? Ты действительно этого хочешь?

      Скотт громко рассмеялся, больше не обращая внимания на группу. Занятия были непоправимо сорваны.

      — Да, — ответил он и повторил свой ответ громко и отчетливо.

      Дори завизжала с ликованием, способным поднять на ноги все трупы в больничном морге, села, обняла Скотта за шею и почти прокричала:

      — Я люблю тебя.

      Пока они целовались, в комнате зажгли свет, но ни один из них не заметил этого. Для них не существовало никого на свете, пока аплодисменты не проникли сквозь туман охватившего их восторга. Они прервали поцелуй и, все еще обнимая друг друга, застенчиво оглядели внимательно наблюдающую за ними аудиторию.

      — Мы   собираемся   пожениться,   — объявил Скотт.

      Последовал шквал поздравлений и добрых пожеланий. Инструктор распустила группу досрочно, так как не было надежды, что кто-нибудь сможет вновь расслабиться, и предложила встретиться в ближайшем баре и поздравить жениха и невесту соком, как подобает будущим матерям.

      Обнявшись, Дори и Скотт направились к его машине.

      — Ты уверен в своем решении? — спросила Дори. — Что заставило тебя...

      Скотт остановился и взглянул ей в лицо.

      — Я вдруг понял, что мне гораздо приятнее устраивать с тобой пикник посреди ночи, чем одному смотреть старые фильмы по телевизору.

      Дори сочла это забавным, как он и предполагал, и они вместе рассмеялись.

      — Вчера я был у адвоката и понял, насколько это противоестественно — иметь контракт, предполагающий, что ты имеешь права на ребенка. Я хочу иметь семью, а не юридический договор.

      — Но свидетельство о браке — мы всегда считали, что это нам не нужно.

      — Ты можешь посмотреть мне прямо в глаза и сказать, что тебе не нужно свидетельство о браке? И не нужен дом, где мы будем все вместе?

      — Нет, — шепотом призналась она. — Я хочу его иметь. Я хотела этого с того момента, как поняла, что беременна. А может быть, и раньше.

      Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

     — Я люблю тебя, — сказал он. — Я люблю нашего ребенка. Когда любишь кого-то, есть смысл иметь документ, связывающий тебя с этим человеком, а не бумагу, которая содержит правовые неудобства для тех, кто официально не связан узами брака.

      — Где мы будем жить?

      — Ты леди с домом и детской. Думаю, что переезжать придется мне.

     — Но твоя фирма, университет...

      — Я открою здесь отделение. И здесь есть колледж. Может быть...

     — Ты? Будешь преподавать в Университете штата Флорида? — недоверчиво спросила Дори.

      Скотт озорно усмехнулся.

     — Удивительно, до каких глубин может опуститься человек, чтобы завоевать расположение своего тестя. Главное, что я люблю тебя и хочу быть с тобой. Если ты испытываешь то же, почему бы тебе не поцеловать меня, а потом мы сядем в машину, где тебя ожидает сюрприз.

     — Не уверена, что смогу вынести второй сюрприз, — сказала она, потом обняла его за шею и крепко поцеловала в губы. Не считая нескольких слезинок, она прекрасно восприняла подарок — деревянную колыбель из Миканопи, которую Скотт поместил на заднем сиденье.

      Позже, в разгар веселья в баре, инструктор сказала, что Дори будет первой студенткой из всех ее групп по подготовке будущих матерей к родам, которую сокурсницы поздравят со свадьбой. Светясь от радости, Дори уверила ее, что все правильно и что, кроме того, она, возможно, была первой женщиной в мире, которая получила почти антикварную детскую колыбель в виде подарка к помолвке. После осмотра всеми присутствующими колыбели, которую принес Скотт, был поднят тост за саму колыбель, за все, что она обещает, и за чувства, вложенные в дерево, из которого она изготовлена. В полутемном баре Дори глядела на полированное дерево и чувствовала, как ее переполняют любовь и радость. Они со Скоттом держались за руки. Колыбель была необычным подарком к свадьбе, но их отношения всегда были необычными. Неудивительно, что такой же была и их помолвка. Для нее колыбель была символом их любви: надежная, прочная, постоянная.

      Погода была свежей и прохладной, поэтому они со Скоттом по дороге домой заехали за дровами, затем лежали в темноте гостиной, наблюдая танец пламени и теней. Хотя они оба чувствовали, как в них нарастает желание, они не спешили заняться любовью.

      Они касались друг друга, целовались и говорили, говорили, целовались и ласкали друг друга.

      — Я думал, что прежде между нами были совершенные отношения, — заметил Скотт. — Но сейчас все по-другому. Лучше? Как можно усовершенствовать совершенное?

      — Возможно, когда что-то растет, появляется большее пространство для совершенства, — ответила Дори. Она слегка изогнулась, так что ее живот уперся в его. — Ребенок шевелится. Ты чувствуешь?

      — Да, — сказал Скотт, и в слезе, скатившейся у него по щеке, отразился горящий в камине огонь.

           

      Джадж Скотт Роуленд родился 12 июня в 4.55 ночи после того, как обезумевший будущий отец домчал до больницы спокойную, сдержанную мать. Настоящие роды продолжались только два часа, и за рождением ребенка наблюдали любящий отец, умелая Кейт Стерлинг и Дорин доктор-ворчун. Каждый из них наилучшим образом справлялся со своими обязанностями.

      Приехав как раз к решающему моменту, доктор Сергей Кэрол, к сожалению, упал в обморок, когда на свет начала появляться головка ребенка. Из комнаты, где проходили роды, его унесли двое санитаров — случай, который на многие годы сделал его мишенью для шуток в больнице.

      Скотт и Дори дали новорожденному имя Джадж[2], потому что оба любили фильмы с участием актера Джаджа Рейнхолда, но они намеренно не упоминали источник их вдохновения деду новорожденного со стороны матери.

      Маленького Джаджа привезли домой и поместили в старинную колыбель вместе с зайцем Джорджем, подарком его матери, и плюшевым крокодилом в майке с эмблемой Университета Флориды, подарком его отца. В последующие месяцы Скотт провел столько времени, пытаясь научить Джаджа, как сказать «Гатор», что малыш начал откликаться на это имя. Так Джадж Скотт Роуленд получил прозвище, которое приклеилось к нему на всю жизнь. Если прозвище и было неприятно судье Кэролу, он не подавал виду и проявлял себя восторженным и любящим дедушкой.

      Миссис Кэрол не пыталась научиться вязать, но она купила для внука пластинку с колыбельными, исполняемыми самыми известными симфоническими оркестрами, и заметила в его гугуканье зачатки будущего музыканта.

      Тетя Аделина заявила, что, хотя малыш прехорошенький, ее занятия мешают ей взять на себя обязанности приходящей няни, и в день, когда Джорджу «Гатору» исполнился месяц, она отправилась в Нью-Йорк на прослушивание в «Метрополитен-опера», где выиграла место в хоре. На его первое Рождество она послала своему племяннику мягкого Арлекина с музыкальной шкатулкой внутри, которая исполняла отрывок из «Паяцев».

      В ночь перед Рождеством Дори наблюдала, как Скотт укачивал Гатора в кресле-качалке в такт музыке, доносящейся из музыкальной шкатулки. Когда наконец сын уснул, она на минуту остановилась полюбоваться его невинным личиком херувима и красотой его темных ресниц. Затем подошла к мужу и, наклонившись, поцеловала его в лоб.

      — Он словно лучик солнца, — заметила она. Скотт положил ребенка в кроватку и присоединился к своей жене на софе перед камином, чтобы встретить праздник вдвоем, вместе.

Примечания

1

(обратно)

2

(обратно)

Оглавление

    Глава первая

  Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?