«Уроки куртизанки»

Барбара Картленд Уроки куртизанки

Глава 1

— Дрого! Слава богу, ты пришел!

Леди Бедлингтон замолчала, дожидаясь, пока дворецкий закроет дверь и она сможет говорить, не опасаясь быть услышанной; но и тогда ее голос оставался тихим — едва громче шепота, и в нем слышались такие трагические нотки, что улыбка на лице мужчины, который направлялся к ней с противоположного угла комнаты, медленно погасла. Возможно, это был один из тех немногих случаев, когда Лили Бедлингтон не думала о своей внешности, и тем не менее она еще никогда не была столь прекрасна. Страдания придали ее лицу почти сверхъестественную прелесть, ее небесно-голубые глаза — зачастую удивительно пустые — теперь потемнели от переполнявших ее чувств.

— Что случилось?

Вопрос прозвучал быстро и взволнованно. Казалось, что голос герцога Роухэмптона успокоил Лили. Она слегка вздохнула и протянула ему обе руки.

— Ax, Дрого! Дрого! — воскликнула она. — Я знала, что ты придешь, как только получишь мою записку.

Герцог пылко прижал ее руки к губам. Лили внимательно следила за его лицом: тонкие аристократические черты, глубоко посаженные серые глаза под решительно сдвинутыми бровями, волевой подбородок, упрямо сжатый рот. Красивое лицо, которое заставляет биться быстрее сердца многих женщин, лицо, которое опутало и пленило Лили Бедлингтон, — неслыханное дело! — она и не думала, что может когда-нибудь настолько увлечься.

Его губы были теплы и настойчивы. Он повернул руки Лили ладонями кверху и долго страстно целовал их. Лили почувствовала, как по ее телу пробегает дрожь, и на мгновение прикрыла глаза. Никогда еще в своей жизни она не знала такого наслаждения, такого дикого торжества чувств, которое доставлял ей этот человек — на десять лет моложе ее.

Едва ли не с детства Лили считалась признанной красавицей. Все мужчины, с которыми она сталкивалась на протяжении своей жизни, домогались ее любви, восхищались ею, осыпали комплиментами. Однако теперь Лили казалось, что ее непревзойденная красота была красотой спящей красавицы, которая ждет поцелуя прекрасного принца, прежде чем достичь полного совершенства.

И вот Дрого влюбился в нее! Она знала юного герцога почти с рождения, так как его мать была ее близкой подругой. Он всегда казался ей привлекательным мальчиком, но она не думала о нем как о мужчине — до тех пор, пока он не вернулся из кругосветного путешествия. Это произошло шесть месяцев тому назад. Они встретились, как будто впервые, а затем, подумала Лили, она узнала, что такое любовь.

Она открыла глаза и, высвободив руку, погладила Дрого по щеке. Он удерживал другую ее руку, жадно целуя запястье, тоненькие голубые жилки, воздушную пену шифонового рукава, нежные ямочки на сгибе локтя. Глаза его неотступно следили за лицом Лили с тем дерзким манящим выражением, которое она так хорошо знала.

Внезапно с коротким возгласом она вырвалась из его объятий и отошла к широкому окну, выходящему в Гайд-парк.

— Не смотри на меня так, Дрого! — приказала она. — Ты ничего не понимаешь!

Она отвернулась, вынула из-за пояса крошечный кружевной платочек и приложила его к уголкам глаз.

— Дорогая, расскажи мне все! — взмолился Дрого.

Он не отрывал глаз от ее освещенной солнцем склоненной головки, искусно уложенных локонов, сверкающих в солнечных лучах. Когда она распускала свои роскошные волосы, они достигали колен, и герцог часто прятал свое лицо в их волнах, утопая в шелковистом аромате.

Она божественна, думал герцог, глядя на Лили. Красота ее бело-розовой кожи, голубизна глаз, золото волос были истинно английскими.

Ее столь часто воспевали как «английскую розу», что это становилось уже банальным, оставаясь по существу верным. Она была истинно английской красавицей — элегантной, изящной, изнеженной.

Каждый ее жест, каждое движение были грациозны и вместе с тем полны сознанием своего величия и власти над мужчинами.

— Что тревожит тебя? — нетерпеливо повторил герцог.

Лили живо повернулась к нему.

— Джорджу все известно, — прошептала она, и, как только эти роковые слова были произнесены, губы ее задрожали и две огромные слезы скатились по щекам.

Для герцога вид плачущей Лили был невыносим. Самообладание изменило ему — в два шага он очутился около нее и заключил в свои объятия. На мгновение он тесно прижал Лили к себе, и она прильнула к нему, подчинившись его силе и желанию.

— Не плачь, дорогая! Умоляю… я не могу вынести этого, — пробормотал он. Его губы настойчиво искали ее, но Лили отстранилась.

— Нет, нет, Дрого! Ты должен выслушать меня. Это все очень серьезно, как ты не понимаешь?

Джордж очень сердит. Он запретил нам видеться!

— Но это нелепо… невозможно! — воскликнул герцог.

— Да, да, я знаю. Я спорила с ним… я умоляла.

Я сказала ему все, что смогла придумать, но бесполезно. Кто-то видел нас вдвоем в Кей-Гарден на прошлой неделе. Знакомые передали Джорджу, а тот припомнил, что, когда он спрашивал у меня, где я провела тот день, я ответила, что была у портнихи. Я думаю, что и до этого он иногда наблюдал за нами, и всего вместе оказалось достаточно, чтобы он что-то заподозрил. Дрого, что же нам делать?

Вместо ответа герцог обнял ее за плечи.

— Бежим со мной, — сказал он. — Мы можем уехать за границу. Тогда Джордж даст тебе развод, и мы сможем пожениться.

— Ты сошел с ума? Как я могу пойти на это?

Как я смогу вынести скандал, весь этот ужас? Потерять всех друзей, никогда больше не иметь возможности появиться при дворе! О нет, Дрого, ты же знаешь, это невозможно!

— Но я не откажусь от тебя ни за что! — Такое глубокое отчаяние прозвучало в голосе герцога, что Лили Бедлингтон, хоть и полагала себя несчастной, почувствовала удовлетворение.

Да, он любил ее! Любил так же сильно, как и она его, — если не больше! Этот элегантный, изысканный молодой красавец, которого все честолюбивые мамаши в Лондоне осаждали ради своих дочерей, любил только ее. Лили, так нежно и страстно, как этим старухам, неутомимо гоняющимся за выгодными женихами, не могло привидеться и в самом страшном сне.

— Мы были так счастливы! — простонала Лили.

— Как я могу потерять тебя сейчас? — спросил герцог.

Она высвободилась из его объятий и подошла к камину.

— Но мы ничего не можем поделать с этим, — сказала она с отчаянием. — Ничего! После того как Джордж говорил со мной, я не спала всю ночь, пытаясь найти какой-нибудь выход. Но его не существует, Дрого.

— Убежим со мной!

Эти слова прозвучали настойчиво, даже грубо, хоть герцог и повторял эту фразу, он понимал, что его уговоры тщетны. Лили едва ли была способна на героический поступок. Она не пережила бы изгнания из общества, и он знал это так же хорошо, как и то, что общество, к которому они оба принадлежали, способно проявить снисходительность к оступившемуся мужчине, но к женщине — никогда.

И даже если бы Лили стала герцогиней, двери гостиных по-прежнему были бы закрытыми для нее, друзья отвернулись бы от нее, а имя стало бы добычей для злых языков. Это могло принести нестерпимые страдания любому, кто принадлежал к их миру, тем более Лили, привыкшей к всеобщему вниманию и поклонению. Возможно, впервые герцог ясно осознал, что их чувства никогда не смогут противостоять холодному взрыву общественного осуждения. На мгновение им овладела горечь, вызвавшая злость и возмущение.

Избалованный жизнью, он не знал отказа своим желаниям, а сейчас он желал Лили более, чем чего-либо в целом мире.

Его губы неожиданно сжались в прямую, твердую линию, означавшую для всех, кто хорошо знал герцога, непреклонную решимость.

— Я не отдам тебя!

Лили легонько дотронулась пальцами до своих белых висков.

— Джордж непреклонен! — проговорила она. — Сначала он заявил, что увезет меня в деревню, но затем решил, что это будет неудобно.

Сюда приезжает его племянница, и я должна выводить ее в свет. Да, я буду сурово наказана за наше счастье, Джордж уж проследит за этим. — Лили внезапно заломила руки театральным жестом и с горечью вскричала:

— Боже мой! Вывозить в свет молодых девиц! И это в тридцать четыре года!

Лили было тридцать восемь, и они оба знали об этом, но стоило ли сейчас обращать внимание на подобные пустяки.

— Я не знал, что у Джорджа есть племянница, — заметил герцог.

— Я знала об этом, но никогда не предполагала, что она сюда приедет. Она — дочь Берта, — пояснила Лили. — Ты помнишь Берта, младшего брата Джорджа? Впрочем, нет, ты слишком молод. Берт всегда был надоедливым, безответственным созданием. Хотя и очень обаятельным.

Он был заядлым игроком, никто не мог остановить его. Джордж оплачивал его проигрыши снова и снова, до тех пор, пока Берт не уехал в Ирландию разводить лошадей, а мы наконец с облегчением вздохнули. Берт женился на Эдит Виттингтон-Блаф — дочери маркиза Лангхолма. Ее семья была в ярости, но ничего не могла поделать, потому что Эдит убежала с ним. Я никогда не видела их обоих после того, как они покинули Англию и переселились в Ирландию. Около двух лет тому назад они погибли — какой-то несчастный случай в дороге. Джордж ездил на похороны. Он рассказал мне потом, что у Эдит и Берта остался ребенок, девочка, и Джордж все устроил так что она осталась с двоюродной сестрой Эдит, которая до этого жила с ними как экономка.

— И теперь, я полагаю, кузина умерла? — спросил герцог.

Он слушал Лили рассеянно, только из вежливости. Гораздо важнее ему казалось наблюдать за выражением ее лица, подмечать плавные жесты рук, движения головы. Скоро это все будет отнято у него, он сможет любоваться ею только издали — в ложе оперы, на балу в Лондондерри-Хаус, на приеме в Букингемском дворце. Лили будет чужой и чопорной, такой же холодной и бесстрастной, как ее имя; и только он один будет знать, как она может вспыхивать страстью в ответ на полыхающий внутри его огонь. Но теперь Джордж Бедлингтон неотвратимо встал между ними.

— Да, кузина умерла, — подтвердила Лили. — И что ты думаешь? Случилось так, что девица получила наследство — сказочное наследство! Никто и не знал, что у нее была крестная в Америке — подруга Эдит. Когда у Эдит родилась девочка, эта американка вложила деньги на ее имя в нефтяные разработки и забыла об этом. И вот одна из этих компаний… или как их там правильно назвать… Словом, спустя несколько лет американские юристы сообщили этой девице, что она сказочно богата. Немногие осмеливаются даже мечтать о таком богатстве «

— Силы небесные! Какая невероятная история!

Внимание герцога к рассказу невольно обострилось.

— Невероятно, правда? — воскликнула Лили. — Конечно, Джорджу сразу сообщили обо всем, но старая кузина была тяжело больна, ее нельзя было беспокоить, решено было ничего не менять, но теперь, когда она умерла, Джордж пригласил эту девушку в Англию, а я… я буду вывозить ее в свет и представлять в обществе в этом сезоне.

— Значит, ты будешь в Лондоне? И мы сможем видеться. — Глаза Дрого внезапно загорелись надеждой. — Мы должны видеться!

— Это невозможно, Дрого. После сегодняшнего разговора мы не сможем встречаться с глазу на глаз. Джордж предупредил меня, что дозволяет встретиться нам только один раз, чтобы я тебе сообщила о его решении и мы могли бы попрощаться. Он не хочет скандала, конечно. Он согласен, чтобы мы виделись как обычно — у друзей, на приемах, и сюда ты можешь прийти с официальным визитом. Но если он узнает, что мы встречались помимо этого, тайком и наедине, он живо отправит меня в деревню. А я не смогу вынести этого, не смогу! Я ненавижу деревню. Меня пугает жизнь в Веллингтонском замке, унылая, монотонная, с бесконечными разговорами об этих варварских лисьих охотах. Нет, я там сойду с ума!

— Но я не позволю так жестоко поступить с тобой!

— Ты ничего не сможешь сделать, — сказала Лили. — Отныне мы будем видеться только в переполненных залах. Ты будешь танцевать с юными дебютантками, а я сидеть на стуле у стены… вместе с почтенными матронами… О, Дрого!

Последний вскрик Лили был полон горести.

Не помня себя, она протянула герцогу обе руки, и несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу, как испуганные, заблудившиеся в темноте дети. Губы Лили потянулись к губам герцога, его руки обняли ее тонкий стан. Его поцелуй был полон отчаянной яростной страсти, и через мгновение Лили обвила шею герцога руками.

— Я люблю тебя! Боже, как я люблю тебя! — хриплым голосом проговорил Дрого. Голова Лили покоилась на его плече, и он любовался ее яркими от поцелуев губами, полуприкрытыми, скрывающими страсть глазами, ресницами, трепещущими над слегка порозовевшими щеками.

— Я не хочу отдавать тебя, не хочу! — шептал он. — Я заберу тебя с собой!

На какую-то долю секунды Лили, склонившая свою золотистую головку на его сильное плечо, поверила в невозможное. Она думала о красоте его стройного тела, о его крепких руках, сжимающих ее в объятиях, о его жадных поцелуях.

Она вспомнила о тех чудесных минутах, когда они оставались вдвоем: их загородные вечеринки, тайные свидания в Лондоне — в Кей-Гарден, Национальной галерее, Британском музее. Джордж тогда находился в отъезде! Лили задышала чаще, вспоминая сонную темноту загородного дома, дикий тенор скрипящих ступеней под их ногами… А затем властные руки Дрого, неистовый восторг, охвативший ее, когда она полностью подчинилась его силе. Она должна убежать с ним! Они должны остаться вместе навсегда!

Воображение Лили живо нарисовало ей картину их будущих скитаний. Они будут изгоями, им придется избегать старых знакомых и шарахаться от новых. Зловещая тень прошлого скандала всегда будет стоять за их спиной. Лили издала еле слышный вздох и высвободилась из объятий герцога. Страшная картина, подсказанная ей воображением и знанием жизни света, подействовала на нее как ледяной душ. Она отвернулась к огромному зеркалу в тяжелой позолоченной раме, которое висело над камином, и начала с нарочитой тщательностью приводить в порядок свою растрепавшуюся прическу.

Лили хорошо знала, что, пока она поправляет локоны и втыкает шпильки, вертясь перед зеркалом, она дает герцогу прекрасную возможность полюбоваться собой — волнующими изгибами ее бюста, тонкой талией, красивыми плавными линиями ее бедер.

Она действительно любит Дрого, говорила себе Лили, любит всем сердцем, более, чем кого бы то ни было в своей жизни, но… все же не настолько, чтобы похоронить свою красоту вдали от света, отказаться от привычной жизни, от восхищенного внимания и комплиментов в свой адрес зная, что о ней судачат во всех гостиных, осуждая за нарушения приличий. Пока Лили укладывала волосы, ей в голову пришла неожиданная идея, и она резко повернулась к герцогу, который стоял позади нее, сердитый и удрученный.

— Дрого, я кое-что придумала!

— Что?

Его односложный ответ был резок, почти равнодушен. Герцог понимал, что он брошен, что Лили потеряна для него и он ничего не может предпринять, чтобы вернуть ее.

— Я придумала кое-что! Это позволит нам видеться и быть вместе даже чаще, чем прежде.

— Что же?

Голос Дрого звучал недоверчиво. Теперь он знал, что Лили никогда не уйдет к нему, как бы он ни молил ее об этом. Общество для нее превыше его любви к ней. Это был серьезный удар по его самолюбию, и мысли его все время возвращались к этому.

— Не понимаю, как я раньше не подумала об этом! — неожиданно весело воскликнула Лили. — Это же превосходный выход для нас обоих. Ты должен жениться на этой девушке!

— Жениться? На ком?

— На племяннице Джорджа, разумеется. Девице, которая сегодня приезжает сюда, в наш дом.

— Ты с ума сошла?

— Дрого, да не будь же таким тупым! Она миллионерша. Слава богу! Миллионы долларов позволят тебе привести в порядок Котильон. Ты же сам всегда жаловался мне, что тебе не по карману поддерживать замок в том же виде, как при твоем деде. Пожалуйста, вот твой шанс. А когда ты женишься, мне не придется больше сопровождать ее, скучать на стуле среди старух и делать еще что-то в этом роде, смертельно унылое, как того желал бы Джордж, чтобы досадить мне.

— Это сумасшедшая идея! Ты не можешь говорить об этом всерьез, — протестующе сказал герцог, но Лили улыбнулась:

— Дорогой Дрого, будь разумен! Это решит все проблемы. К тому же когда-то ты должен жениться… Твоя мать только на прошлой неделе говорила об этом со мной. Ты должен иметь наследника. В следующем году тебе будет уже двадцать девять. Самое время жениться.

— Если я не могу жениться на тебе, я не хочу жениться вообще.

— Я знаю, дорогой. Я тоже меньше всего на свете хочу, чтобы ты женился. Но Джордж здоров как бык. Вероятно, он доживет до восьмидесяти лет. Все Бедшнгтоны такие. Их ничто не берет. Но раз уж ты не можешь жениться на мне, то почему бы тебе не жениться на племяннице Джорджа? Ты сможешь бывать у нас так часто, как пожелаешь, и Джордж не посмеет возразить ни слова. Понимаешь, не посмеет! Мы сможем бывать вместе, а Джордж и тут ничего не сможет поделать, потому что ты будешь женат на его племяннице.

— Я не собираюсь жениться ни на племяннице Джорджа, ни на ком-либо еще! — упрямо заявил герцог.

Лили глубоко вздохнула, бессильно опустилась на софу и закрыла лицо руками.

— Так, значит, ты хочешь смириться с обстоятельствами и никогда не видеть меня больше?

Как ты можешь быть таким жестоким, таким бессердечным после того, что мы значили друг для друга? Я люблю тебя, Дрого!

— И я люблю тебя, ты знаешь об этом, — отозвался Дрого. Говоря это, он подошел к софе, возвышаясь над Лили, а затем неожиданно с силой сжал ее запястья так, что она покорно и даже робко откинулась на подушки. — Черт возьми! Ты сводишь меня с ума!

— Не так грубо, дорогой. Если ты будешь умником, мы спасены. Спасены!

— Я ведь уже сказал тебе: я не собираюсь жениться на какой-то глупой девчонке, которую в глаза не видел.

Герцог проговорил эти слова, но им не хватало прежней убежденности. Он вновь залюбовался раскинувшейся на софе Лили. Ее полузакрытые глаза, зовущие губы, казалось, молили о поцелуе. И герцог знал, что с первым же поцелуем страсть захлестнет их обоих как волной, заставляя позабыть все на свете.

— Я не хочу жениться.

— Значит, ты хочешь распрощаться со мной?

Герцог знал, что выбора у него нет. Джордж Бедлингтон не тот человек, который будет попустительствовать в вопросах, касающихся фамильной чести. Ему и в голову не придет ревновать Лили как женщину, но он проявит чрезвычайную щепетильность в вопросах, связанных с его именем и положением. Глупо, что они мало заботились о том, чтобы сохранить свою связь в секрете.

— Дорогой, я не смогу вынести разлуку с тобой, — еле слышно прошептала Лили. Дрого скорее догадался, чем расслышал ее слова.

Он колебался не дольше секунды. Ее губы, нежные, манящие, трепещущие, завораживали его.

С невнятным возгласом, который был наполовину стоном, герцог рванулся вперед и впился жарким поцелуем в ее рот. Они слились вместе, и Дрого почувствовал, что пламя вспыхивает в нем, зажигая ответный огонь в Лили.

Это был экстаз, почти агония, и ценой этому была его свобода. Но о последнем он сейчас мало беспокоился…

Когда герцог покинул дом, Лили скользнула наверх в спальню, чтобы успеть прибрать волосы до того, как Джордж со своей племянницей приедут с вокзала. Лили с беспокойством заметила, сидя за туалетным столиком и пристально разглядывая себя в зеркало, что бессонная ночь оставила темные круги под ее глазами, а множество волнений и переживаний, которые ей принес день, безусловно, отразились на ее внешности.

И все же, думала Лили с удовлетворением, она добилась своего, а все остальное сейчас не имело значения.

Уж она-то сумеет извлечь немало выгод из женитьбы герцога на племяннице Джорджа. Тогда они смогут открыто появляться даже в таком избранном обществе, как кружок Эмили Роухэмптон.

В этом замкнутом кругу существовало только одно правило, которое Лили хорошо знала и неукоснительно ему подчинялась:» Не пойман — не виновен «. Хозяйки салонов, где придерживались старомодных взглядов, косо смотрели на кружок Эмили, но Роухэмптоны являлись слишком важными и знатными персонами, чтобы заботиться о том, что болтают у них за спиной. А тот хорошо всем известный факт, что новый король, Эдуард VII, был частым гостем в Котильоне, заставлял умолкнуть самые злые языки.

Конечно, существовала вероятность, что Эмили Роухэмптон заставит сына отказаться от женитьбы на никому не известной девушке, чье воспитание и происхождение было, мягко говоря, сомнительным. Но Эмили нуждается в деньгах и вряд ли устоит перед богатым приданым, рассуждала практичная и расчетливая Лили. Ни один из Роухэмптонов не обладал достаточными средствами, и, хоть Дрого, разумеется, был состоятельным человеком, Котильон являлся монстром с чудовищным аппетитом, готовым истощить любое, даже огромное, состояние.

Когда Лили воскрешала в своей памяти Котильон, это громадное поместье с замком, занимающим несколько акров земли, с парками и садами, прудами и оранжереями, фермами и конюшнями, то она понимала, что появление богатой невесты не вызовет у Эмили Роухэмптон ничего, кроме радости. А деньги заставят ее закрыть глаза на множество других недостатков.

Джордж никогда не преувеличивал, и если он сказал ей, что его племянница является владелицей нескольких миллионов долларов, то так оно, несомненно, и было. Лили сразу подметила благоговейные нотки в его голосе, которые появлялись когда речь заходила об этом неожиданном богатстве, и ей хватило ловкости отвлечь внимание Джорджа от своих собственных проступков на разговор о подготовке к приезду племянницы.

Вследствие этого Джордж обошелся с ней не так сурово, как того ожидала сама Лили и как, несомненно, было бы в любое другое время.

Возможно, философски рассуждала Лили, все разрешится наилучшим образом. Очевидно, что рано или поздно Дрого женится, хотя бы только для того, чтобы обеспечить герцогству наследника. И ей останется лишь с ненавистью наблюдать, как его подцепит одна из этих молоденьких девиц, что крутятся возле него каждый сезон. Какой неожиданный подарок для какой-нибудь амбициозной мамаши! Не говоря уж о том, что Лили стала бы дико ревновать Дрого к его избраннице.

Лили возлагала большие надежды на то, что племянница Джорджа, возможно, окажется не слишком привлекательной. В любом другом случае трудно было бы смириться с тем, что у Дрого есть жена, но уж совершенно невозможно — если бы она вдобавок оказалась хорошенькой.

Но нет, это невозможно, думала Лили, улыбаясь своим мыслям и своему отражению, совершенно невозможно представить другую женщину столь же привлекательной внешне и притягательной в любви, как она сама. В свои тридцать восемь лет Лили по-прежнему оставалась самой очаровательной женщиной, украшением лондонского общества. Более того, наиболее горячие поклонники превозносили Лили как первую красавицу во всей Англии, а каждая ее новая фотография в газете порождала новых почитателей.

Лили издала легкий вздох. Однажды, думала она, это все кончится, но сейчас она еще молода, она признанная красавица, она внушает восхищение… и любовь, само собой. Лили положила руки на сердце, когда вспомнила Дрого — такой высокий, сильный, знатный. Он был почти таким же воплощением мужской красоты, как она — женской. Они были бы превосходной парой! Ах, если бы она познакомилась с Дрого, когда ей было восемнадцать, мечтала Лили. Ей припомнилось затем, что в ту пору она обычно проводила время в гостиной Эмили, на ее фривольных вечеринках, а Дрого было только восемь лет, и он под присмотром гувернантки играл в солдатики в саду.

Лили внезапно резанула острая мучительная боль: тридцать восемь! Через какую-то пару лет ей будет сорок.» Я старею «, — Лили поежилась от внезапного холодка, но затем решительно откинула назад свою золотистую головку. Пока она еще молода! Она еще может заставить мужчин сходить с ума от любви и выполнять любые ее прихоти. Ведь только из любви к ней Дрого согласился жениться на девушке, которую он в глаза не видел. И потому, что он любит ее, она еще долго будет молодой! Она будет танцевать, кружиться в вальсе с Дрого, слушать его страстный шепот, все эти восхитительные глупости, предназначенные ей одной…

Мысли Лили были прерваны звуками звонка внизу и стуком закрывшейся двери. Должно быть, вернулся Джордж.

Лили бросила последний взгляд на себя в зеркало и направилась к двери. Она грациозно спускалась вниз по лестнице, и оборки ее шелковой юбки колыхались в такт движению.

Слуги заносили багаж. Дверь библиотеки была отворена, и Лили поняла, что Джордж поджидает ее именно там, вместе со своей племянницей. Лили быстро пересекла мраморный холл и вошла в библиотеку.

Джордж повернулся спиной к камину, рядом с ним стояла девушка. В первый момент Лили бросились в глаза старомодное серое дорожное пальто и отвратительная зеленая фетровая шляпа, украшенная потрепанными перьями. Джордж что-то сказал, девушка обернулась, и Лили увидела ее лицо.

И тогда Лили рассмеялась негромким легким смехом, в котором была смесь облегчения и удивления одновременно: девушка носила темные очки, и в ней не было абсолютно ничего, что заслуживало бы внимания… Не говоря уж о привлекательности.

Глава 2

Когда Корнелия узнала, что она должна отправиться в Англию, она почувствовала, что для нее настал конец света. Сначала она протестовала, отказывалась, спорила, а затем, поняв, что никакими усилиями не сломить упорства адвоката, она отправилась на поиски Джимми.

Корнелия нашла его там, где и рассчитывала, — Джимми, как всегда, чистил лошадей, насвистывая при этом сквозь зубы. Он был сед, страшен, как смертный грех, и не было ни единой кости в его теле, которая не была бы переломана в то или иное время благодаря его страсти к лошадям.

Корнелия любила Джимми.

— Они отсылают меня, Джимми, — тихо сказала она, и Джимми понял, бросив один-единственный взгляд на ее лицо, что Корнелия страдает.

— Я ожидал этого, малышка, — ответил он. — Ты не можешь оставаться здесь теперь, когда мисс Уитингтон — упокой господи ее душу! — отправилась на небеса.

— Почему не могу? — пылко возразила Корнелия. — Это мой дом, часть меня. А родственники отца никогда прежде не хотели знать меня. Что же заставило их так измениться?

— Ты знаешь ответ так же хорошо, как и я, — отозвался Джимми.

— Разумеется, знаю, — презрительно бросила Корнелия. — Это все мои деньги. Это деньги, которые мне самой не нужны и которые свалились на меня, опоздав на целый год.

Джимми вздохнул. Он слышал эти речи из уст Корнелии много раз прежде. Глядя на выражение лица Джимми, Корнелия вспомнила, как горько она плакала, когда узнала, что американская крестная оставила ей огромное наследство. Ей казалось верхом несправедливости стать богатой именно теперь… Корнелия помнила, как ее отец часто сетовал на их бедность, как ее мать вздыхала по нарядным платьям. И вот спустя год после их смерти, когда ей уже ничего было не нужно, деньги полились рекой.

Это случилось задолго до того, как Корнелия вновь научилась смеяться. Джимми услышал новость о наследстве от самой Корнелии. Она сообщила ему об этом холодным, бесстрастным тоном, в котором не было и следа тех горьких слез, что пролила она несколькими часами раньше.

— Я богата, Джимми, — сказала Корнелия. — Моя крестная из Америки умерла и оставила мне огромное наследство в акциях нефтяных компаний. Это сотни и сотни тысяч английских фунтов.

— О небо! Что же ты собираешься делать с такой уймой денег? — вскричал Джимми. Корнелия пожала плечами:

— Не имею ни малейшего представления.

— Тогда, может быть, нам стоит приобрести новую лошадь для такой изысканной маленькой леди? Например, ту, что в прошлую среду нам демонстрировал капитан Фицпатрик? — лукаво предложил Джимми.

В конце концов после целого дня торгов они. приобрели кобылу капитана Фицпатрика за двадцать пять фунтов, и Джимми на этом иссяк, затруднившись придумать что-нибудь еще.

— Это огромная ответственность, дорогое дитя, — сказала нежно кузина Алина, также оповещенная Корнелией. — И ты должна просить у господа совета, чтобы он помог тебе справиться с этой ответственностью, ложащейся на твои плечи.

— Я не желаю ни денег, ни ответственности, — угрюмо отозвалась Корнелия.

Неделю спустя кузина Алина предложила нанять миссис О'Хаген, приходящую прислугу, на» четыре дня в неделю вместо двух, как прежде, и так же, как и Джимми, больше ничего не смогла придумать.

Для себя Корнелия не желала ничего. Фактически для нее было бы лучше вообще забыть о существовании этих денег.

Деловые бумаги приходили к ней из Дублинского банка, но она оставляла их без ответа, аккуратно складывая стопкой в ящик рабочего стола, который раньше принадлежал отцу.

Однако было приятно сознавать, что больше не надо беспокоиться о счетах поставщиков и что все расходы по хозяйству будут немедленно оплачены. Это была единственная выгода от полученного Корнелией наследства, но и она не. внесла больших изменений в размеренную жизнь Росарилла. Смерть кузины Алины изменила все.

Корнелия и не представляла себе, что смерть этой тихой, мягкой женщины, которая жила в Росарилле с незапамятных времен, перевернет всю ее жизнь. Она не могла предвидеть, что старый адвокат мистер Месгрейв, который прибыл из Дублина на похороны кузины Алины, напишет в Англию ее дяде, лорду Бедлингтону. В письме мистер Месгрейв сообщил, что его племянница осталась одна и необходимо, чтобы кто-нибудь из близких родственников позаботился о юной леди.

И только когда мистер Месгрейв прибыл в Росарилл с письменными указаниями лорда Бедлингтона забрать ее и отвезти в Англию, как будто она была свертком или посылкой, Корнелия поняла, что произошло, и выбранила мистера Месгрейва за вмешательство в ее дела.

— Это был мой долг, мисс Бедлингтон, — спокойно отозвался старый адвокат. — Вы знатная молодая леди. И, если мне будет позволено заметить, я немало размышлял над тем, что вам необходимо занять достойное место в том обществе, к которому вы принадлежите.

— Я принадлежу только Росариллу! — воскликнула Корнелия, сознавая, однако, бесполезность этих споров.

— Ты выросла, а мы совсем забыли про это, — сказал ей Джимми, когда она беседовала с ним на конюшне. — Тебе уже стукнуло восемнадцать полгода тому назад, а кажется, что только вчера ты была такой маленькой, что мне приходилось подсаживать тебя на спину Сержанту и помогать тебе править, а ты падала и злилась. Теперь ты юная леди, дорогая Корнелия, и я должен величать тебя «мисс»и прикладывать руку к шляпе.

— Только попробуй сделать это, я ударю тебя! — вскричала Корнелия. — Ах, Джимми, Джимми!

Ну почему я должна уезжать? Я люблю Росарилл, это часть меня… Я не смогу прожить без лошадей и собак, без дождя, моросящего над холмами, без облаков, плывущих с Атлантики. Слезы катились по щекам Корнелии, когда она говорила, и Джимми пришлось отвернуться, потому что на его глазах тоже выступила предательская влага.

Все происходящее казалось Корнелии кошмарным сном. Не единожды она помышляла о побеге мечтая укрыться среди холмов, где ее никто не сможет найти. Но она была достаточно взрослой и понимала, что в этом случае ее поверенные найдут способ наказать ее, продав всех лошадей например, или откажутся платить Джимми.

Джимми не впервой случалось оставаться без денег, но теперь Корнелия не могла этого допустить. С тяжелым сердцем она смирилась с необходимостью оставить здесь Джимми и уехать с мистером Месгрейвом. Но с этой минуты мир словно погас для нее, потеряв все свои краски, став чужим и неуютным.

Последние свои дни в Росарилле Корнелия бродила как потерянная, и Джимми приходилось обо всем заботиться самому, даже о ее одежде.

— Ты что, собираешься ехать в Лондон в бриджах, малышка? — поинтересовался он.

Впервые за свои восемнадцать лет Корнелия задумалась о том, как она выглядит. Обычно она носила бриджи, а как еще можно ездить на лошади? И в платье не будешь работать на конюшне, помогая отцу и Джимми. Поэтому она всегда больше напоминала сорванца-мальчишку, а не девочку. Свои темные волосы Корнелия заплетала в длинную косу, и ей никогда не приходило в голову сделать себе замысловатую высокую прическу, какую обычно носили девушки ее возраста.

Их немногочисленные соседи-ирландцы были преимущественно охотниками и любителями скачек, как и ее отец. Они говорили почти исключительно о лошадях и мало что смыслили в модах. Но ее мать, Эдит, всегда выглядела привлекательной, даже когда занималась домашним хозяйством или возделывала свой маленький, но поражающий изобилием красок и ароматов цветник.

Изредка, когда отец выигрывал на скачках, он возвращался домой веселым и возбужденным, как мальчишка. Тогда ее мать взбегала по лестнице наверх, укладывала свои лучшие наряды в дорожный чемодан, и они отбывали в Дублин на недельку, отпраздновать это событие.

Корнелия никогда не ездила с ними, но всегда с удовольствием слушала их рассказы о Дублине: как они гуляли по многолюдным, залитым ярким светом улицам, посещали модные рестораны и театры. Ее мать всегда возвращалась в новом нарядном платье и дорогой шляпке, украшенной цветами и перьями.

Мать демонстрировала свои покупки кузине Алине, Корнелии и Джимми. А затем, насладившись вдоволь их шумным восхищением, убирала подальше до того случая, когда удача снова улыбнется им.

Одежда матери оказалась Корнелии впору.

Платья сидели хорошо, однако, даже не бывая еще в Англии, Корнелия догадывалась, что все наряды давным-давно вышли из моды. Но это ее мало беспокоило. Гораздо большее неудобство доставляла длинная юбка, непривычно развевающаяся вокруг ее лодыжек, и шляпка, ненадежно покачивающаяся на плохо уложенных волосах.

Со всей старательностью, на которую была способна, Корнелия скопировала прическу из дамского журнала мод, единственного, которым располагала и который раньше принадлежал кузине Алине. Результат, однако, следовало признать не очень удачным, и Корнелии теперь оставалось только надеяться, что со временем она сможет одолеть эту науку прежде, чем доберется до Англии.

Ночь перед путешествием выдалась бессонной. Удрученная расставанием с Росариллом, Корнелия сознавалась сама себе, что ее пугает и смущает тот большой, чужой мир, о котором она почти ничего не знала. Здесь, среди холмов и лесов, она чувствовала себя уверенно и по-хозяйски. Жеребята бросались к ней на зов и следовали по пятам, а Джимми одобрительно улыбался, глядя на них. Да, Джимми любил ее, он был единственным человеком, которому Корнелия всецело доверяла. Со смертью отца и матери, а затем кузины Алины Джимми и Росарилл были всем в ее жизни. Но теперь и их отнимают у нее!

Единственным лучом надежды в беспросветной мгле было то обстоятельство, как разъяснил Корнелии адвокат, что, когда ей исполнится двадцать один год, она станет сама себе хозяйкой.

Должно пройти три года, и тогда она сможет вернуться домой. Чем больше Корнелия размышляла об отцовской родне, тем больше ненавидела ее. Ей частенько доводилось слушать рассказы отца о том, как его родня высокомерно обходилась с ним, так же как и о том, что родные матери отвергли Эдит после того, как она сбежала из дома с мужчиной, которого они считали бездельником. Ее родители нередко высмеивали в своих разговорах чопорного старшего брата отца, и Корнелия привыкла думать о нем как о посмешище. И после короткого визита ее дяди, когда респектабельный лорд Бедлингтон прибыл на похороны родителей Корнелии, она не изменила своего мнения о нем.

Краснолицый, дородный и напыщенный Джордж Бедлингтон едва нашел несколько слов утешения для своей бледной и худенькой племянницы. Он решил, что она имеет странную манеру одеваться. Корнелия была облачена в одно из платьев кузины Алины, слишком широкое в талии и в то же время слишком для нее короткое.

Но Корнелии казалось бессмысленным покупать черное платье.

Они с кузиной Алиной знали, что больше ей не придется его надевать, — сразу после того, как родственники оплачут усопших, Корнелия вновь влезет в свои бриджи и вернется на конюшню.

Корнелия с облегчением вздохнула, когда громоздкий наемный экипаж увез ее дядю на станцию и не ожидала встретиться с ним когда-нибудь вновь. И вот теперь, как сообщил ей мистер Месгрейв, лорд Бедлингтон назначен ее официальным опекуном.

— Я ненавижу свою английскую родню, — пылко заявила Корнелия Джимми.

— Отлично, не кричи так, малышка. Сохраняй тон, подобающий леди. К тому же негоже воевать с собственной родней.

— Нет, Джимми, не беспокойся. Я не собираюсь воевать с ними — до того дня, когда мне исполнится двадцать один год. Но тогда уж я скажу им всем, что я о них думаю, и вернусь домой в Росарилл.

— Боюсь, что тебе придется нелегко. Не представляю, как ты сможешь притворяться и как ты спрячешь чертенят в своих глазищах, — предостерегающе заметил Джимми.

Корнелия звонко рассмеялась в ответ. Она знала, что Джимми прав.

Слова Джимми все еще звучали в ее голове, когда Корнелия в последний раз поднялась в свою комнату и уселась за туалетный столик. Зеркало показало ей несчастную девушку, задыхающуюся в глухом тесном платье, с выбившимися из-под неудобной шляпки волосами, которые не желали слушаться ее бесчисленных шпилек. И все это благодаря английской родне, которая может распоряжаться ею как хочет, даже ее внешним видом. Хотя никому нет ни малейшего дела до нее самой, а лишь до ее денег.

— Они мне отвратительны! — прошептала Корнелия своему отражению, и в глазах ее вспыхнул огонь. На память пришли слова Джимми о чертенятах.

Корнелия выдвинула ящик туалетного столика. Где-то завалялись темные очки, которые ей пришлось носить в течение трех месяцев после того, как на охоте лошадь сбросила ее. Поврежденный глаз долго не мог выносить яркий солнечный свет. Она обманет свою родню. Темные очки спрячут ее глаза, и, по крайней мере, на некоторое время ее чувства останутся тайной для окружающих.

Когда Корнелия спустилась в холл, мистер Месгрейв, поджидающий девушку внизу, был шокирован ее внешним видом. Но он принял за правду объяснение, что у нее разболелись глаза.

Корнелия знала, что старый добряк подумает, что она слишком много плакала перед отъездом.

Пускай думает себе что хочет. Очки были ее единственной защитой, и она будет носить их.

Когда Корнелия и мистер Месгрейв прибыли в Юстон, лорд Бедлингтон уже ожидал их, расхаживая по перрону. После недолгих прощаний и благодарностей за причиненные хлопоты в адрес мистера Месгрейва лорд Бедлингтон проводил свою племянницу к ожидавшему их экипажу. Всю дорогу до Парк-лейн он старался быть любезным со своей осиротевшей племянницей.

— Твоя тетушка представит тебя молодым людям твоего возраста, — бодро говорил лорд Бедлингтон. — Как только станет известно о твоем приезде в Лондон, тебя тут же забросают приглашениями на балы. Тебе понравится, моя дорогая.

— Спасибо, дядя Джордж. — Корнелия старалась отвечать как можно короче, чтобы ненароком не сказать что-нибудь невежливое.

— Полагаю, ты умеешь танцевать? — спросил у нее дядя.

— Немного, — отозвалась Корнелия.

Она не добавила, что ее единственным партнером до этого был ее отец, а мама подыгрывала им на расстроенном пианино в гостиной.

— Будет несложно пригласить учителя танцев, — сказал лорд Бедлингтон. — Теперь, когда ты будешь появляться в обществе, возможно, ты захочешь научиться многим вещам. И ты должна, не колеблясь, говорить мне обо всем, что пожелаешь.

— Мистер Месгрейв объяснил мне, что я должна буду остаться в вашем доме до тех пор, пока не стану совершеннолетней.

— Совершенно верно, — согласился лорд Бедлингтон. — Это то, чего желали бы твои отец с матерью, я уверен. Особенно теперь, когда ты получила небольшое наследство.

Корнелия плотно сжала губы в саркастической усмешке. То, что ее дядя именовал «небольшим наследством», составляло сотни тысяч фунтов, и ее доход непрерывно возрастал!

Щегольской экипаж, принадлежащий лорду Веллингтону, быстро двигался к Вест-Энду. Прежде чем сесть в экипаж, Корнелия обратила внимание на лошадь и с одобрением отметила ее хорошо вычищенную, лоснящуюся шерсть и новенькую упряжь. В то же время она с ужасом уставилась на жесткую узду. Еще в прежние времена они с Джимми частенько обсуждали недостатки жестких уздечек, но сейчас, подумала Корнелия, не совсем подходящий момент заводить споры на эту тему с дядей, хотя ей было что сказать по этому поводу.

— Я надеюсь, тебе понравится в Лондоне, — продолжал лорд Веллингтон. — У тебя было немало огорчений в жизни, ты потеряла своих родителей, а теперь еще и кузину.

— Я была очень счастлива в Росарилле, — отрезала Корнелия. — Полагаю, мне невозможно вернуться туда сейчас?

— Тебе одной? Конечно, нет. Не хочу даже слышать о подобных вещах, — резко ответил ДЯДЯ.

— Но я смогу вернуться, когда мне исполнится двадцать один год.

— Если пожелаешь. Но это будет не скоро. Возможно, к тому времени ты уже выйдешь замуж, — сказал лорд Бедлингтон.

— Замуж? — удивленно переспросила Корнелия, а затем отрицательно покачала головой.

— Ну конечно, — живо отозвался дядя. — Все юные леди рано или поздно выходят замуж. Но у тебя будет достаточно времени, чтобы подумать об этом, когда ты как следует освоишься в Лондоне. Ты найдешь, что здесь довольно веселая жизнь, а твоя тетя представит тебя самым знатным людям.

— Спасибо.

Корнелии стало любопытно, что бы сказал ее дядя Джордж, если бы узнал, что ей вовсе не хочется знакомиться со знатными людьми. Она желала общаться только с Джимми и его друзьями-ирландцами, с которыми можно всласть потолковать о лошадях. Но не могла же она высказать свои мысли вслух! Теперь ей не придется говорить прямо и откровенно то, что она думает, как она привыкла к этому с детства. В Лондоне ей придется поддерживать беседы, подобающие девушкам ее возраста, быть со всеми любезной.

И все ее усилия должны быть направлены на то, чтобы казаться привлекательной молодым людям, среди которых она должна найти себе мужа.

Нет, она никому не выдаст свою растущую в груди ненависть! А ненавидела она все и всех вокруг себя: и дядю, еще более напыщенного и респектабельного, чем обычно его описывал отец, и незнакомую ей тетю, которую она и не желала знать, и элегантный экипаж с его мягкими комфортабельными сиденьями, и кучера в его островерхой шляпе, и лакея в нарядной ливрее, который услужливо помог Корнелии сесть в экипаж, а затем проворно вспрыгнул на запятки… Это была всепоглощающая ненависть к незнакомому, пугающему Корнелию миру, которого она не понимала и инстинктивно сторонилась.

Дядя Джордж прочистил горло и произнес, нарушив долгое молчание:

— Сейчас мы проезжаем через Гросвенор-сквер. Ты увидишь, моя дорогая, что здесь все застроено новыми домами.

— Спасибо, я вижу, — отозвалась Корнелия.

Снова воцарилось молчание, нарушаемое только бряцаньем упряжи и лошадиным похрапыванием.

— Миновали Гросвенор-сквер, — бормотал лорд Бедлингтон. — А сейчас мы выезжаем на Парк-лейн.

На дороге случился затор, и кучеру пришлось придержать лошадь. Они остановились. Мимо их окон медленно двигались нарядные экипажи, поворачивающие к парку. Корнелия с интересом разглядывала седоков. Женщина в ландо в великолепном боа из перьев и широкополой шляпе, украшенной цветами, держала над головой зонтик от солнца. Почувствовав на себе взгляд, она грациозно повернула голову в сторону Корнелии.

«Я, должно быть, кажусь нелепой рядом с ними», — с бьющимся сердцем подумала Корнелия.

Экипаж медленно тронулся вперед. Неожиданно лорд Бедлингтон выругался сквозь зубы, впившись взглядом в окошко. Корнелия с удивлением проследила за направлением его взгляда и заметила на противоположной стороне улицы стремительный фаэтон черно-желтых цветов, который заворачивал от Парк-лейн.

Ее внимание привлекли впряженные в фаэтон великолепные гнедые кони арабских кровей.

Корнелия сразу узнала эту породу по изящно выгнутым шеям, стройным бабкам и широким чутким ноздрям. А затем она обнаружила, что горячими нервными конями уверенно правит красивый молодой человек — широкоплечий, темноволосый, в лихо заломленной шляпе с высокой тульей и с большой алой гвоздикой в петлице.

Он очень хорош собой, решила Корнелия. Таких красивых мужчин она еще никогда не встречала в своей жизни. «Вот уж никогда бы не подумала, что такой элегантный, утонченный щеголь способен столь умело управлять упряжкой», — с невольным уважением отметила про себя Корнелия.

Лорд Бедлингтон и Корнелия были не единственными зеваками, разглядывающими молодого человека, чьи лошади так горячились и рвались, что казалось, вот-вот перевернут хрупкую повозку, в которую впряжены. Борьба между лошадьми и человеком закончилась так же внезапно, как и началась. С изумительным искусством темноволосый мужчина послал своих коней вперед, и они вновь перешли на ровную рысь. Фаэтон быстро скрылся из виду.

«Вот здорово!»— мысленно воскликнула Корнелия, но, взглянув на дядино лицо, не стала развивать эту тему вслух.

Лорд Бедлингтон бросал вслед удаляющемуся фаэтону тяжелые неодобрительные взгляды из-под насупленных бровей, губы его были раздраженно сжаты. Корнелия, возможно, многого еще не знала, но в данном случае было легко догадаться, что существует какая-то связь между дядиным гневом и этим молодым человеком. Поскольку подобные размышления показались ей нетактичными, она быстро спросила:

— Что это там впереди? Парк? Как прелестно!

Наблюдая сквозь темные очки, она видела, как гнев постепенно уходит из дядиных глаз.

— Да, это Гайд-парк, — ответил он. — Окна нашего дома выходят прямо на него. Так что тоска по деревне тебе не грозит.

Корнелия думала иначе, но, пока она подыскивала вежливый ответ, они уже оказались перед широкой парадной дверью. У распахнутых дверей стоял навытяжку дворецкий, а в вестибюле поджидали двое лакеев, которые тут же услужливо приняли из дядиных рук шляпу и трость.

— Пройдем в библиотеку, моя дорогая, — сказал лорд Бедлингтон. — Твоя тетя сейчас спустится к нам, и я вас представлю друг другу.

Библиотека оказалась больше и роскошнее, чем Корнелия могла себе вообразить. Высокие окна были задрапированы тяжелыми бархатными портьерами и легкими муслиновыми шторами. Вдоль стен, в проемах между книжных полок, сверкали зеркала в тяжелых рамах и стояли диваны и кресла, обитые атласом и парчой.

Пока Корнелия раздумывала, что покажется более приличным — выразить свое восхищение этой роскошно убранной библиотекой или не говорить ничего, в комнату вошла леди Бедлингтон.

Корнелия в изумлении уставилась на нее. Она никак не ожидала, что ее тетя окажется такой ослепительно красивой, сияющей бело-розово-золотыми красками, элегантно одетой, с такой великолепной осанкой; а главное — что она выглядит совсем молодой, чуть старше самой Корнелии.

— Так это и есть твоя племянница, Джордж?

Ты меня ей представишь? — певучим приятным голосом произнесла она.

— Это Корнелия, Лили, — отрывисто произнес лорд Бедлингтон.

— Здравствуйте, — тихо сказала Корнелия, протягивая тете руку.

— Ну, хорошо. Я должен покинуть вас. Оставляю Корнелию на тебя, Лили, — церемонно выговорил лорд Бедлингтон, но с таким выражением облегчения на лице, что было ясно, как он рад избавиться от этой докучливой заботы.

— Да, разумеется, Джордж. Тебе лучше всего отправиться прямо к лорду Чемберлену и договориться о том, чтобы представить Корнелию ко двору. Список приглашенных на ближайший прием заполнен еще месяц тому назад, но я уверена, что ты сможешь договориться насчет Корнелии.

Если нет, то я могу лично переговорить с королем. Я увижу его во вторник в Лондондерри-Хаус.

— Лучше сделать это официально, — озабоченно заметил лорд Бедлингтон.

— Конечно, если это возможно, — согласилась Лили.

— Вы имеете в виду, что я буду представлена королю и королеве? — с ужасом спросила Корнелия. — Это действительно необходимо? Нельзя ли этого избежать?

В ее голове пронеслась картина, как она является ко двору, неуклюжая, неловкая, совершающая промах за промахом и вызывающая тем самым насмешки сотен придворных, таких же ослепительных и элегантных, как ее тетя.

— Разумеется, ты должна быть представлена, — подчеркнуто категорично произнесла леди Бедлингтон. — Конечно, придется очень много суетиться, чтобы подготовить придворное платье, но я, смею уверить, уж что-нибудь да придумаю.

К тому же, полагаю, тебе захочется обновить свой гардероб полностью? — При этих словах глаза Лили скользнули по потрепанным пальто и шляпке Корнелии, которые могли сойти за модные лет пять тому назад.

— Да, конечно, я собираюсь приобрести много вещей, — сказала Корнелия. — Не так-то просто купить модную одежду в Ирландии. Тем более что у меня не было времени съездить в Дублин.

— Не думаю, что дублинские фасоны пригодились бы тебе в Лондоне, — возразила Лили. Она повернулась к мужу:

— Прикажи заложить мой экипаж, Джордж. Как только Корнелия отдохнет, мы отправимся с ней по магазинам и подберем все, что ей требуется.

Корнелия испустила тяжелый вздох. Она ненавидела хождения по магазинам и примерку одежды. И прежде всего ей хотелось бы побыть. одной и собраться с мыслями.

— Думаю, ты хочешь принять ванну, Корнелия? — Это был скорее не вопрос, а утверждение. — И переодеть дорожное платье? — Она поколебалась мгновение, а затем задала вопрос, которым волновал ее больше всего:

— Эти очки… тебе необходимо их носить все время?

— Да, — твердо сказала Корнелия. — Я повредила глаз прошлой зимой на охоте. Мой врач сказал, что если я желаю сохранить зрение, то должна носить очки минимум девять месяцев.

— Как жаль, — вздохнула леди Бедлингтон, но ее тон явно не соответствовал словам. — Моя горничная ожидает тебя в холле, она проводит тебя в твою комнату.

— Спасибо… тетя Лили.

Корнелия двинулась из библиотеки в холл, где ее поджидала женщина со строгим лицом.

— Следуйте за мной, мисс, — скороговоркой произнесла она.

В библиотеке Лили театрально рухнула на один из стульев.

— Мой дорогой Джордж, что ты притащил в дом! Ты когда-нибудь видел подобные наряды?

Это пальто, должно быть, вытащили из сундука… а эта шляпа — просто музейный экспонат!

— Ну, Лили, не будь такой придирчивой, — взмолился лорд Бедлингтон. — Тебе же хорошо известно, что девушка — сирота, прожила всю жизнь в глубинке. Ну откуда ей было взять хорошую одежду?

— И не только одежда, Джордж. Эти очки! Ты же сам слышал, что она сказала, — она должна их носить еще минимум три месяца.

— Хорошо, постарайся сделать для нее все, что сможешь. У нее для этого достаточно денег, во всяком случае.

— Постараюсь, — пожала плечами Лили. — Но не жди ничего особенно утешительного — я не волшебница.

— Ее мать была весьма привлекательной женщиной, — сказал лорд Бедлингтон. — И Берти тоже был красавцем и ловеласом. Не вижу причин, почему их дитя должно выглядеть уродом.

Тем более если ты вдобавок позаботишься о девушке.

— Я уже сказала тебе, что я не волшебница, — холодно отрезала Лили. — Но не волнуйся, Джордж.

Я постараюсь уладить дело.

Лорд Бедлингтон направился было к двери, но затем остановился и, замешкавшись, спросил с неловкостью, глядя в сторону:

— Надеюсь, ты поговорила с Роухэмптоном?

— Да, я говорила с ним, — ответила Лили. — Я сказала ему все, что ты велел, Джордж. Но не забывай и о деле. Мы должны теперь ввести в свет дебютантку, а герцог на сегодня самый завидный жених во всем Лондоне. Если он решит подыскать себе партию, то он должен познакомиться с Корнелией.

— Если внимание герцога сосредоточится на одной Корнелии, — ответил лорд Бедлингтон, — я ничего не имею против. Но не мечтай, что я столь непроходимо туп, чтобы полагать, будто юный Роухэмптон горит желанием свататься к Корнелии именно сейчас… после другой «дебютантки».

Джордж Бедлингтон резко распахнул дверь и вышел.

Лили еще с секунду сидела, а затем поднялась и направилась к ближайшему зеркалу, сверкавшему от пола до потолка, чтобы полюбоваться своим отражением. Она внимательно осмотрела себя с головы до ног, слегка улыбнулась, но в конце концов губы ее задрожали сильнее, и она, не в силах сдерживаться, звонко расхохоталась.

— Очки! — смеялась она громко. — О, бедный, бедный Дрого!

Глава 3

Король с королевой ступили в бальный зал, и все леди присели в реверансе. Их грациозные плавные движения напоминали колышущиеся волны какого-то чудесного моря.

«Он чрезвычайно похож на свои портреты, — подумала Корнелия, когда подняла голову и бросила взгляд на королевскую чету. — Но она гораздо, гораздо красивее».

Королева Александра была одета в платье жемчужно-серого атласа, обманчиво простое, в котором любая другая женщина выглядела бы старше и незаметней. У нее был превосходный овал лица, тонкие брови, точеный носик и безупречная фигура. Ее изящная головка горделиво сидела на белоснежной шее, а ослепительная улыбка пленяла каждого, кто любовался королевой.

Большой бальный зал в Лондондерри-Хаус сверкал огромными люстрами, слепил позолотой многочисленных украшений, поражал обилием старинных портретов в резных деревянных рамах и кружил голову сладким ароматом фантастических тропических цветов, гирляндами из которых был опутан весь зал. Эта непривычная обстановка такую неискушенную девушку, как Корнелия, повергла в полное изумление и смущение.

Гости выглядели столь ослепительно, что Корнелия едва решалась поднять на них глаза.

Диадемы на головах леди, колье и броши искрились сотнями бриллиантов, изумрудов, сапфиров. Глядя на эти роскошные наряды, Корнелия поняла, как мало она знает о модах и до чего же нелепо выглядела она в день своего прибытия в Лондон. И хоть она прошлась по всей Бонд-стрит и ее посетил личный парикмахер Лили, успехи были более чем сомнительны. До королевского приема оставались всего сутки, и, чтобы успеть подогнать платье по фигуре, было выбрано самое простое платье из белого атласа, отделанное широкими венецианскими кружевами. Стоимость этого наряда лишила Корнелию дара речи, и вдобавок она видела, что платье не идет ей. Бледные кружева, лежащие на ее шее и плечах, делали ее кожу болезненно-желтоватой, а фасон совершенно не подходил к ее фигуре. Корнелия не знала тонкостей и секретов искусства одеваться и затруднилась бы сказать, что именно ей не нравится, но, окинув себя взглядом в зеркале, прежде чем покинуть спальню, она воскликнула:

— Боже, да я выгляжу как пугало!

— Ах нет, нет, что вы, мисс. Вы выглядите просто очаровательно. Все юные девушки так выглядят, — утешала ее горничная, которая помогла ей одеться.

Но Корнелия скорчила гримасу своему отражению.

— Лестью не заштопаешь дырку в чулке, — сказала она и рассмеялась, поймав недоумевающий взгляд горничной. — Это ирландская поговорка, одна из излюбленных поговорок Джимми. Джимми был всего лишь грумом у моего отца, но терпеть не мог лесть и всегда всем резал правду в глаза. Так что будьте мужественной и признайте, что я выгляжу отвратительно.

— Это вам так кажется, потому что вы раньше никогда так не одевались. Вы почувствуете себя лучше, когда окажетесь среди других леди, одетых, как вы.

Корнелия ничего не ответила. Она с унынием взирала на свои волосы, которые господин Генри уложил в высокую башню на ее макушке. Кудряшки и локоны образовывали «сложнейшую конструкцию, и в результате лицо Корнелии казалось совсем маленьким и почти терялось под гигантской прической, напоминающей птичье гнездо, Корнелия чувствовала себя крайне неловко и была уверена, что, несмотря на старания господина Генри, ее непокорные жесткие волосы разойдутся от завивки и будут болтаться по шее.

Но самым мучительным оказался для Корнелии приступ внезапной жгучей тоски по Росариллу.

Весь день она думала о своем низком сером доме, затерявшемся среди зеленых полей и холмов, о голубом небе и шумящем в отдалении море. Она вспоминала лошадей, которые ждут ее в своих стойлах, удивляясь, наверное, почему она забыла о них. Вспоминала Джимми, который, как всегда, насвистывая, чистит конюшни и, возможно, так же грустит без нее, как и она без него, Корнелия несколько раз за день прикусывала губы и глотала слезы.

Порой в ней просыпался интерес ко всему новому, что окружало ее в этом незнакомом мире, и на короткое время она забывала свою тоску по Росариллу, но потом интерес пропадал, и тогда Корнелия начинала ненавидеть все чужое и непонятное, тоскуя по любимой Ирландии, мучаясь воспоминаниями о доме, о людях, которых она любила. Она вцепилась в свои темные очки, как тонущий цепляется за спасательный круг. Очки были одновременно ее протестом и защитой от этого нового, непривычного ей окружения.

Дом Бедлингтонов, казалось, был полон друзей и знакомых от рассвета и до заката. Гости приходили к ленчу, к чаю, к обеду. Будучи представлена многочисленным гостям, Корнелия видела лишь недоумение в их глазах и слышала насмешливое удивление в их голосах.

Корнелия была достаточно умна, чтобы понимать, что история о неожиданно свалившемся на сироту наследстве служит предметом многих толков, а кроме того, она сама ощущала странность и какую-то неловкость от того, что она выступает в роли дебютантки, а тетя Лили в роли сопровождающей ее замужней дамы.

— Это выглядит так, дорогая Лили, будто у тебя есть взрослая дочь одного с тобой возраста, — заметила одна хорошенькая гостья с милой улыбкой, которая не могла скрыть явную колкость.

— Ты хотела сказать, сестра, моя милая? — отпарировала Лили, но Корнелия успела уловить вспыхнувшее раздражение в тетиных глазах и поняла, что острота попала в цель.

Всего нескольких часов в доме Бедлингтонов оказалось достаточно, чтобы Корнелия поняла: тетя тяготится ее присутствием. И не то чтобы Лили выказывала это напрямую, но холодность ее манер, неожиданная резкость в голосе, тень раздражения на лице произвели неприятное впечатление на Корнелию. Натянутые отношения между лордом и леди Бедлингтон тоже изрядно смущали ее и заставляли чувствовать себя неловко в их присутствии.

» Я ненавижу их, а они меня, — сказала Корнелия сама себе в первую же ночь, проведенную под крышей дома на Парк-лейн. — Почему, ну почему я должна здесь оставаться?«

Она досадовала на мистера Месгрейва, зная, что споры со старым адвокатом бесполезны и он будет твердить одно:» Юные леди не могут жить одни…«, » Юные леди, оставшиеся сиротами, должны жить в семье ближайших родственников…«, » Юные леди должны стремиться занять достойное место в обществе «…» Юные леди!.. Юные леди!«

Корнелия ненавидела это выражение. Она не желала быть юной леди, она хотела бы вернуть свое детство в Росарилле — скакать на лошади, бегать наперегонки с собаками, а набегавшись, спешить домой, где ее поджидают отец с матерью.

Как счастливы были они в те времена! Вплоть до ужасного дня, воспоминания о котором Корнелия до сих пор гнала прочь. Это было чересчур мрачное событие в ее жизни, слишком мрачное, чтобы вспоминать об этом. Дорогой, любимый, зеленый Росарилл — она ни о чем другом не может думать. А папа еще всегда говорил о том, как весело и интересно жить в Лондоне!

» Я снова хочу увидеть огни Пиккадилли, — время от времени повторял он, и в голосе его звучали ностальгические нотки. — Хочу поужинать в ресторане «Романо»с красоткой, а затем, если мне вдруг захочется почувствовать себя респектабельным, отправиться на какой-нибудь бал полюбоваться на прекрасных дам.

— Расскажи, расскажи нам об этом, папа. Кого из знаменитостей ты встречал на балах? — умоляла Корнелия, и они с матерью усаживались поудобнее и слушали рассказы отца о великолепных лондонских сезонах и развлечениях, которыми в то время мог наслаждаться популярный в обществе молодой человек.

Корнелия подумала, что именно на таких балах и доводилось бывать ее отцу, когда вдруг заметила, что Лили выступила вперед и сделала реверанс королю. Совершенно ошеломленная, она услышала, как Лили представила ее Его Величеству. Колени девушки задрожали, и реверанс получился не слишком изящным.

— Итак, вы только что прибыли из Ирландии, — произнес король низким, густым голосом, и Корнелия поняла, что не напрасно обаяние этого монарха завоевало ему расположение правителей всей Европы. — Я прекрасно помню вашего отца и, поверьте, весьма сожалею о несчастном случае, оборвавшем его жизнь.

— Благодарю вас, сир, — Корнелия с трудом выдавила эти слова, за что удостоилась благосклонной улыбки тетушки, и Его Величество прошествовал дальше.

Оркестр заиграл вальс, обе дамы посторонились, чтобы освободить место для танцующих пар, и тут Корнелия заметила, что к ним направляется высокий молодой человек, которого она сразу же узнала. Это был тот самый джентльмен, которого они с дядей видели из экипажа на Гросвенор-стрит. Странно, но она не могла не признать, что он не выходил у нее из головы с того самого момента, как она увидела, как он укрощал своих коней, и услышала нелестное суждение дядюшки о его особе.

Она не понимала, почему этот человек занимает ее мысли, но, когда он подходил к ним, ее охватило необъяснимое чувство неотвратимости этой встречи.

Корнелия заметила, как тетя Лили завертела головой, словно ища кого-то, и взгляд ее остановился на дяде Джордже. Тот стоял спиной к ним в дальнем конце зала, беседуя с двумя пожилыми сановниками. Темноволосый молодой человек наконец добрался до них.

— Дрого! — мягко произнесла его имя Лили.

— Вы позволите пригласить вас?

— Нет! Конечно, нет!

Корнелия удивилась, почему это ее тетя так решительно отказывается от приглашения на танец. Так как она стояла чуть сзади, Лили повернулась к ней.

— Это Корнелия, — указала Лили, — впрочем, я, видимо, должна представить вас друг другу.

Корнелия, позволь представить тебе герцога Роухэмптона. Это — мисс Корнелия Бедлингтон.

Что-то насмешливое чувствовалось в голосе Лили и что-то еще, чего Корнелия не поняла.

Она протянула руку, и герцог на короткое мгновение взял ее в свою.

— Вы могли бы потанцевать с Корнелией, — сказала Лили, и это прозвучало как приказ.

— Может быть, вы примете мое приглашение позже? — спросил герцог.

— Нет, — отрезала Лили.

Они посмотрели друг другу прямо в глаза, застыв на мгновение. Вдруг Лили резко развернулась и пошла прочь, решительно обмахиваясь веером, будто внезапно почувствовала, что ей не хватает воздуха.

— Вы позволите пригласить вас на этот танец?

Герцог изящно поклонился Корнелии. Она наклонила голову, и он, обвив рукой ее талию, закружил по паркету. Танцевал он прекрасно. На ее счастье, этот танец был знаком Корнелии, и она чувствовала себя довольно уверенно. Ей пригодились уроки, которые давал отец в гостиной Росарилла под дребезжание старенького пианино.

— Ненавижу неуклюжих женщин, которые плохо танцуют! — раздраженно восклицал отец, когда Корнелия путалась в фигурах и не поспевала за его движениями.

Танцевать, лавируя меж других кружащихся пар и скользя по натертому до зеркального блеска паркету, было непривычно, но герцог был великолепным партнером.

Сквозь свои темные очки Корнелия пыталась разглядеть лицо молодого человека. Она отметила его замкнутое, отчужденное выражение — словно мысли герцога были далеко отсюда. А затем, продолжая глядеть на него, чувствуя его близость, ощущая сквозь тонкую ткань своей белой перчатки тепло его руки, она вдруг почувствовала, как бешено заколотилось ее сердце, а в горле застрял какой-то странный комок.

На мгновение у Корнелии закружилась голова, но это было головокружение от невероятной легкости и подъема, каких она не испытывала прежде. «Как он красив!»— думала Корнелия, наблюдая, с какой изысканной небрежностью он откидывает волосы со лба. Волевой подбородок и твердый взгляд уверили ее в том, что перед ней человек решительный и смелый, а гордость и достоинство, сквозящие в манерах, напоминали ее отца.

Отец Корнелии умел превосходно держаться в любых ситуациях, даже когда дурачился со своей маленькой дочкой.

Корнелия обратила внимание, что герцог невесел, но он ей даже больше нравился таким сосредоточенным и серьезным.

Они танцевали молча, и, когда вальс закончился, они все так же молча вернулись туда, где стояла Лили в центре маленькой группы смеющихся и болтающих людей.

— Благодарю вас, — Роухэмптон поклонился Корнелии, потом развернулся и пошел прочь.

— Ну как, тебе понравилось танцевать, Корнелия? — На губах Лили играла улыбка, но ее голубые глаза оставались холодны, и вопрос прозвучал жестко.

— Да, спасибо.

— Да уж, мало кто из дебютанток мог бы похвастаться тем, что на первый же танец их пригласил самый блестящий кавалер во всем Лондоне. Ты чрезвычайно удачливая девушка, — колко. заметила Лили.

— Но герцог не стал бы танцевать со мной, если бы вы не попросили его об этом, — возразила Корнелия и удивилась, как ее больно царапнули собственные же слова.

— Почему твоя племянница носит темные очки? — спросила вдруг молодая женщина с необыкновенно красивым и капризным лицом. Это» была леди Рассел, прославившаяся своими колкостями и остротами, ставящими людей в неловкое положение.

— Корнелия повредила глаза на охоте, — сухо ответила Лили. — Ничего серьезного, но врач предупредил ее, что она должна носить темные очки несколько месяцев. Это очень огорчительно для бедной девочки. К тому же я никогда не подозревала, что охота — такой опасный вид спорта.

— Это потому, Лили, что на тебя никогда не охотились… лисицы, во всяком случае.

Раздался небольшой смешок, но Лили, казалось, совсем никак не отреагировала на эту шутку. Она потянула Корнелию прочь от этой группы и представила ее дамам, сидящим в креслах вокруг бального зала, наблюдая за танцующими придирчивыми, критическими взглядами.

В этот вечер Лили выглядела превосходно в светло-голубом шифоновом платье, обвивающем ноги бесчисленными легкими волнами. Золотистая головка была увенчана бриллиантовой диадемой, а белоснежную шею обвивало колье из бирюзы. На всем балу не было более очаровательной женщины, и неудивительно, что перед началом каждого танца молодые люди наперебой приглашали ее. Но всякий раз Лили отсылала их к Корнелии, и молодым людям приходилось, скрывая разочарование, танцевать с дебютанткой. Каждый танец неизменно проходил в гробовом молчании, как и первый ее танец с герцогом.

Вальсируя по залу, Корнелия заметила, что герцог исчез. После их первого танца он ни разу никого не пригласил и промелькнул еще только один раз рядом с тетей Лили. Они, казалось, спорили, и выражение лица герцога ясно говорило о том, что он очень раздражен.

Чуть позже, когда Корнелия уже не танцевала, герцог возник вдруг рядом с ней и, к полному ее удивлению, попросил разрешения сопровождать ее на ужин. Корнелия нерешительно глянула на тетю, прежде чем что-то ответить.

— Да, конечно, ступай с герцогом, Корнелия, — кивнула головой Лили.

— Вы пойдете с нами?

— Меня сопровождает испанский посол, — ответила Лили. — Иди повеселись одна, дитя мое.

Лили выглядела необычно раздраженной, даже Корнелия заметила это, но не могла понять причину.

Герцог предложил Корнелии руку, и они присоединились к чинной процессии, направляющейся вниз, где в огромном, обшитом дубовыми панелями банкетном зале был сервирован ужин.

Герцог отказался от предложенного ему места за столом, предназначенным для наиболее знатных и почетных гостей, и они расположились вдвоем за маленьким столиком. Лакей в богато украшенной золотом ливрее и напудренном парике принес шампанское. Корнелия отпила немного из своего бокала. Она пробовала шампанское прежде, но это по вкусу и искристости превосходило то шампанское, которое подавалось на Рождество в Росарилле.

— Вам нравится Лондон?

Это был первый вопрос, который Роухэмптон адресовал Корнелии.

— Нет.

Корнелия не намеревалась отвечать так резко, но правдивые слова вырвались как-то сами собой, прежде чем она смогла подобрать подходящий ответ.

Герцог удивился.

— Я думал, что всем женщинам нравятся развлечения лондонского сезона, — сказал он.

— Я предпочитаю Ирландию, — ответила Корнелия.

Она чувствовала, что ужасно стесняется его.

Никогда прежде она не ужинала вдвоем с мужчиной. Но это была не единственная причина ее смущения. Было что-то в самом герцоге, что-то, вызывающее в ней новые, незнакомые ей прежде ощущения, и что сами странное, она чувствовала себя при этом счастливой. Необыкновенно счастливой! Корнелия не анализировала своих чувств, она только знала, что чудесно, просто восхитительно сидеть вот так рядом с ним, пусть даже молча.

Подали еду, блюдо за блюдом, и каждое вкуснее и экзотичнее предыдущего. Корнелия никогда не пробовала таких яств, но она не притронулась к ним и сейчас.

Зал гудел веселым шумом, беззаботной болтовней множества гостей, но Корнелия их не слышала. Она была поглощена сидящим напротив нее мужчиной, незаметно наблюдая за ним сквозь темные стекла очков.

— И чем же вы занимаетесь в Ирландии? — спросил герцог, как заметила Корнелия, с усилием, и ей самой пришлось приложить силы, чтобы выдавить ответ.

— Мы разводим и тренируем лошадей — скаковых лошадей в основном.

— У меня тоже есть конюшня, — сказал Роухэмптон. — К сожалению, в этом году мне не слишком везло в скачках, но я надеюсь выиграть Золотой кубок в Аскоте со своим Сэром Гэлахэдом.

— Вы сами вырастили его? — спросила Корнелия.

— Нет, купил пару лет тому назад.

Корнелия не знала, что еще сказать. Если бы напротив нее сидел ирландец, они могли бы рас тянуть эту беседу на несколько часов, обсуждая достоинства тех или иных жеребцов, споря о жокеях, сравнивая Дублинские скачки в этом году и годом раньше. Но об английских лошадях и их владельцах она знала очень мало, да к тому же она понимала, что такие, как герцог, не только сами не тренируют своих лошадей, но даже и не покупают их; их беседа вновь угасла. Так, в молчании, закончился ужин, и они вернулись обратно в бальный зал.

Несколько пар кружились на середине зала, большинство гостей, в том числе и Лили с испанским послом, оставались внизу. Корнелия беспомощно взглянула на герцога, как бы спрашивая, что они должны делать.

— Может быть, мы присядем? — он указал на стул с изящной позолоченной спинкой и, после того, как она села, уселся рядом. После минутного молчания герцог сказал серьезным тоном:

— Вы должны попытаться полюбить Англию.

Ведь вы собираетесь жить здесь, и для вас было бы большой ошибкой думать, что счастливой можно быть только в Ирландии.

Корнелия удивленно взглянула на своего собеседника. Она не ожидала, что он может догадываться о том, что она несчастлива и тоскует по своему дому.

— Я не собираюсь оставаться здесь надолго, — вновь честно ответила она, не успев придумать подобающий ответ.

— Я надеюсь, что ваши новые знакомые заставят вас изменить свое мнение об Англии, — довольно мрачно возразил герцог.

— Сомневаюсь в этом.

Роухэмптон нахмурился, словно ее неуступчивость раздражала его, и затем как бы невзначай добавил:

— Вы позволите мне навестить вас завтра?

Корнелия посмотрела на него с изумлением.

— Полагаю, да, — ответила она. — Но, может, будет лучше, если вы спросите разрешения у тети Лили? Я не знаю, что она скажет на это.

— Думаю, вам лучше самой сообщить ей о моем визите. Я буду у вас днем, около трех часов.

Герцог говорил медленно, как будто с трудом подбирая слова, и затем, видя, что Корнелия молчит, встал, поклонился ей и, повернувшись спиной, направился через бальный зал к ступенькам, ведущим вниз.

Корнелия осталась сидеть на стуле. С ней творилось нечто странное: она с трудом удерживалась от мучительного желания броситься вслед за герцогом, позвать его обратно, чтобы он продолжал сидеть около нее и она могла говорить с ним так как не осмеливалась заговаривать во время ужина.

Ах как было глупо, думала Корнелия, сидеть, проглотив язык, в то время как ей хотелось сказать ему так много! Теперь, когда ее смятение улеглось, она упрекала себя в том, что могла оттолкнуть герцога своей грубостью — бестактно с ее стороны было говорить, что ей не нравится его родная Англия. Должно быть, она показалась ему неуклюжей, невоспитанной девицей, сущим ничтожеством.

Корнелия в отчаянии сжала пальцы в кулаки, ощутив себя последней дурой. Впервые в жизни ее охватило такое волнение: она танцевала с ним, она сидела рядом с ним…

Зал постепенно вновь заполнялся гостями и шумом. С некоторым облегчением Корнелия увидела свою тетю, в сопровождении испанского посла направляющуюся к ней. Возможно, уже настала пора возвращаться домой. Ей хотелось побыть одной и подумать обо всем происшедшем.

— Что же вы поделывали с Дрого? — поинтересовалась Лили.

Испанский посол ни на шаг не отходил от нее.

— Герцог ушел, — рассеянно ответила Корнелия, — А ты, оказывается, весьма хитроумная девушка. Сумела заманить герцога на ужин тет-а-тет! — заметила Лили. — Уж не знаю, что теперь люди подумают обо мне как о твоей опекунше, которая позволяет подобные вещи. Кстати, для тебя было приготовлено место за королевским столом, а ты его проигнорировала. Мы должны быть поосторожнее, не правда ли, ваша светлость? — Лили обернулась к послу. — А не то моя маленькая племянница живо заработает дурную репутацию.

— Даже если мисс Бедлингтон натворит что-нибудь, то стоит вам только попросить за нее, и она будет немедленно прощена, — любезно сказал посол.

— Ваша светлость всегда все приукрашивает, — улыбнулась Лили.

Больше о герцоге не было сказано ни слова, и, только уже подъезжая к дому, Корнелия вспомнила о его предстоящем визите.

— Герцог Роухэмптон просил разрешения навестить меня завтра днем, — сказала она. — Я ответила ему, что он должен сначала спросить разрешения у вас, но он только сказал, что придет завтра в три часа.

— Ты можешь принимать герцога, когда пожелаешь, — ответила Лили, к удивлению Корнелии, с раздражением в голосе.

— Что такое? Что такое? — забормотал лорд Бедлингтон.

До этого он дремал в углу кареты, но теперь встрепенулся и уставился на жену. Ее лицо было отчетливо видно в свете уличных фонарей.

— Я же предупреждал тебя, что не желаю видеть Роухэмптона в своем доме, — повышая голос, начал он.

— Но он придет к Корнелии, Джордж, не ко мне.

— А почему бы это? До сегодняшнего вечера он ее в глаза не видел!

— Знаю, дорогой. Но если он все же желает увидеться с твоей племянницей, нам будет трудно найти предлог, чтобы отказать ему.

— Если это опять какие-то твои фокусы… — начал было лорд Бедлингтон, но замолчал, заметив предостерегающий жест Лили.

— Прекрати, Джордж, не при Корнелии же! — Тон Лили был полон такого возмущения, что лорд Бедлингтон вздохнул и снова забился в угол кареты.

Корнелия пыталась припомнить их беседу, лежа в постели, но ей не шло на ум ничего, кроме волнующих воспоминаний о руке герцога, обхватывающей ее талию, о серьезных глазах, глядящих на нее…

Корнелия спала, а супруги Бедлингтон ссорились. Джордж поднялся в спальню Лили, когда она еще не успела закончить свой вечерний туалет, и отослал ее горничную, обрадованную, что может поскорее лечь спать.

Лили сняла свое великолепное бальное платье и надела белый шелковый пеньюар, который ниспадал с нее многочисленными широкими складками. В этом наряде, с распущенными длинными золотыми волосами, Лили производила впечатление совсем юной девушки.

— В чем дело, Джордж? — сердито спросила она. — Мне нужна Добсон, чтобы причесать волосы. И тебе не кажется, что сейчас слишком поздний час для бесед?

— Я не припомню, чтобы ты когда-нибудь являлась с бала так рано, как сегодня, — отпарировал лорд Бедлингтон.

— Ну хорошо, Джордж, тогда выслушай меня.

Может, это тебе и удобно — навязать мне свою племянницу, но я не могу сказать, что мне понравилось быть в роли старухи-опекунши, — недовольно проговорила Лили, изучая свое отражение в зеркале и мысленно поздравляя себя с тем, что выглядит никак не старше, чем на двадцать пять лет. — С твоей стороны это жестоко по отношению ко мне!

— Я как раз собирался поговорить с тобой на эту тему, — холодно сказал лорд Бедлингтон. — Что все это значит, Лили? Я имею в виду визит Роухэмптона. Я уже сказал тебе, что запрещаю принимать его в своем доме.

— Ну, Джордж, не будь же таким тупым! — воскликнула Лили. — Ты запретил мне видеться с ним — это нелепо и несправедливо. Разумеется, если ты столь ревнив и не боишься показаться дураком, я ничего не могу поделать с этим. Но я не разрешу тебе рисковать выбором жениха для Корнелии только потому, что ты имеешь предубеждение против герцога, основанное исключительно на твоих подозрениях.

— Я не собираюсь вновь развивать эту тему, — раздраженно ответил лорд Бедлингтон. — Я, может быть, дурак во многих отношениях, но я не настолько туп, как тебе бы хотелось, Лили. Я уже высказал все, что думаю о тебе и молодом Роухэмптоне, чтобы снова возвращаться к этому.

— Хорошо, Джордж, если ты такого низкого мнения обо мне, мне нечего тебе сказать. Но Корнелия — это совсем другое дело.

— Вот я и хочу знать, что происходит, — сердито проговорил лорд Бедлингтон. — До сегодняшнего вечера Корнелия не знала этого шалопая, так почему же он вздумал наносить ей визиты?

— И впрямь, Джордж, для человека твоего положения ты чересчур туп. Неужели ты не понимаешь, что такая богатая наследница, как Корнелия, может позволить себе выбрать любого жениха в Лондоне?

— Кто так сказал? — спросил Джордж Бедлингтон.

— Я тебе говорю, — ответила Лили. — И я знаю, что я права. Ведь наследство существует в действительности?

— В нефтяных скважинах, — кивнул Джордж Бедлингтон. — Я еще не знаю всех обстоятельство у нее есть три четверти миллиона на сегодняшний день. Это совершенно точно.

— Вот видишь, Джордж, — Лили говорила так, как обычно разговаривают с умственно отсталыми детьми. — С таким приданым она может позволить себе выбирать.

— Так ты имеешь в виду, что Роухэмптона заинтересовали ее деньги? — возмущенно воскликнул лорд Бедлингтон.

— А почему бы, собственно, и нет? — поинтересовалась Лили. — Ты сам прекрасно знаешь, что Эмили вечно жалуется на нехватку средств. И что случится ужасного в том, хотела бы я знать, если твоя племянница станет герцогиней? Ради всего святого, Джордж, оставь меня в покое и не приставай больше со своими глупостями.

— Ладно… только это все кажется мне чертовски странным! — пробормотал Джордж Бедлингтон, теребя свои седеющие волосы. — Еще вчера Роухэмптон пытался наставить мне рога, а сегодня ты сообщаешь мне, что он горит желанием жениться на моей племяннице. Почему его так внезапно заинтересовала не какая-то иная женщина, а именно та, которая проживает в моем доме?

— Прошу тебя, Джордж, не забивай себе голову всякой ерундой.

Лили поднялась из-за туалетного столика, давая понять, что разговор окончен. С распущенными по плечам золотыми волосами, необыкновенно соблазнительная в своем пеньюаре, сквозь тонкую ткань которого просвечивали прелестные линии ее изящной фигуры, она с мягкой грацией подошла к мужу.

— Ну, не дуйся, Джордж. Хватит быть таким злюкой, — промурлыкала Лили и провела рукой по его щеке своим особенным, ей одной присущим жестом.

Мгновение Джордж Бедлингтон свирепо смотрел на нее, все еще памятуя о скандале, который разразился всего несколько дней тому назад, когда обнаружил, что Лили обманывает его. Но затем, как и всегда, поддался ее очарованию.

— Ну хорошо, хорошо, — забормотал он. — Пускай все идет своим чередом. Но только бог знает, что ты еще задумала…

— Дорогой Джордж, — Лили легко коснулась губами его щеки и отодвинулась от него, — я пойду спать. Я смертельно устала после сегодняшнего бала, а завтра вечером прием во французском посольстве.

Мгновение Джордж Бедлингтон колебался.

Он нерешительно глядел на огромную двуспальную кровать, вырисовывающуюся в тени алькова.

Таинственный розовый полумрак окутывал взбитые кружевные подушки, украшенные вышитой монограммой.

Заметив колебания мужа и его нерешительное молчание, Лили обернулась к Джорджу. Она плотнее запахнула пеньюар на себе и выразительно произнесла:

— Я устала, дорогой.

— Хорошо. Спокойной ночи, дорогая.

Джордж двинулся из спальни, и дверь захлопнулась за ним.

После того как муж ушел, Лили некоторое время оставалась стоять неподвижно посередине комнаты, кутаясь в пеньюар. Затем она медленно повела плечами, и пеньюар плавно скользнул на пол. Со сдавленным рыданием Лили рухнула лицом на кровать, уткнувшись в подушку.

Самообладание, не покидавшее ее весь вечер, сейчас изменило ей, и с невыносимой мукой, которую она не могла более сдерживать, она снова и снова повторяла его имя:

— Дрого! О, Дрого, Дрого!

Глава 4

Корнелия проснулась с чувством, что сегодня должно произойти что-то удивительное. В первое мгновение она не сразу могла вспомнить, где находится. Она широко раскрыла глаза, а затем вновь прищурила их, наслаждаясь яркими утренними лучами солнца, проникающими сквозь занавеси, и воображая, что она вновь в Росарилле.

Затем до ее ушей донесся шум уличного движения на Парк-лейн, и она вспомнила, что находится в Лондоне. Корнелия обвела глазами свою большую, превосходно отделанную комнату.

Все в дядином доме изумляло ее своей роскошью, особенно по сравнению с простой обстановкой в Росарилле. Снова зарывшись в подушки, Корнелия с удивлением подумала, что ее постель воздушна и мягка, как летние облачка, плывущие над Атлантикой. Внезапно она ощутила сильное желание поскорее выйти наружу, на солнечный свет.

Живя в деревне, Корнелия привыкла просыпаться на рассвете. Еще до завтрака она бежала на конюшню, седлала лошадь и неслась галопом в зеленеющие поля.

Она совершенно не чувствовала себя уставшей после вчерашней ночи. А предчувствие того, что должно произойти нечто удивительное, наполняло ее сердце такой радостью, что ей казалось, будто солнце светит ярче и уличный шум звучал веселой музыкой.

Корнелия спрыгнула с кровати и подбежала к окну. Макушки деревьев еще были окутаны легкой дымкой, но сквозь нее можно было разглядеть сверкающую гладь Серпентайна.

Обойдясь без услуг горничной, Корнелия быстро оделась, собрала в пучок то, что осталось на ее голове от вчерашней великолепной башни, и натянула шляпку, первую, что подвернулась ей под руку.

Непривычная сложная процедура одевания модных нарядов доставляла Корнелии такую муку, что она только и мечтала о своих бриджах для верховой езды.

Спохватившись уже на лестнице, что чуть было не забыла тетины наставления о том, что леди не должна появляться на улице без перчаток, Корнелия вернулась, торопливо выхватила пару из ящика и заспешила вниз.

Толстый ковер приглушал ее шаги. Ей пришлось повозиться с тяжелой входной дверью, отодвигая верхний и нижний засовы, но чувство необходимости двигало ею, и наконец, потянув за бронзовое дверное кольцо, она приоткрыла дверь и выбралась из сумрачного холла на солнечный свет.

Корнелия уже заметила, что утренний Лондон совсем не похож на тот дневной, когда просыпается лондонский высший свет. По улице тянулись подводы торговцев и рабочих, с впряженными в них тяжеловозами. Не было видно ни одного роскошного экипажа, направляющегося на прогулку в Парк-лейн или обратно. Даже легкие быстрые двуколки — «гондолы Лондона»— отсутствовали.

И только случайный старый разбитый кэб с усталой лошадью, грохоча, тащился домой после ночной работы.

Большинство домов было еще погружено в сон, хотя снаружи одна или две розовощекие служанки скребли ступеньки перед входом. Они уставились на Корнелию с удивлением, и под их придирчивыми подозрительными взглядами та пожалела, что не сохранила свою скромную дорожную одежду, которая больше бы подошла для подобных прогулок.

Новое платье, купленное для прогулок по совету Лили, из желтовато-коричневой саржи, было слишком длинным и вычурным, а шляпка с цветами и перьями — слишком пышной. В таком наряде еще можно было бы наблюдать за играющими в поло в Харлингэме, но уж никак не гулять по Гайд-парку по не обсохшей от росы траве.

Но ни неудобная одежда, ни подозрительные взгляды не омрачали Корнелии ее восторженного ощущения свободы. Мягкий ветерок играл в вершинах деревьев в парке и нежно прикасался к ее щеке. Корнелия впервые почувствовала себя счастливой с тех пор, как приехала в Лондон.

В этот момент она забыла о своей стеснительности, о постоянно преследующей ее боязни сказать или сделать что-нибудь не то. Корнелия вновь стала самой собой, и только многочисленные юбки, путающиеся в ногах, удержали ее от желания бегать и прыгать, как когда-то в Росарилле, — от переполнявшего ее ощущения молодости и радости жизни.

Напрочь забыв о том, что леди положено передвигаться изящными короткими шажками, Корнелия размашисто зашагала по направлению к Серпентайну. Вода в озере казалась совсем голубой от отражавшегося в нем неба и весело искрилась на солнце. Вокруг, казалось, не было ни души, и Корнелия медленно шла вдоль берега, воображая себе, что она вновь прогуливается по пустынным пескам около Росарилла и атлантические волны белой пеной подбираются к ее ногам.

Двигаясь вдоль самого краешка воды, она задумчиво брела вперед, и мысли ее унеслись далеко отсюда. Внезапно ее мечты были прерваны странными звуками. Корнелия быстро обернулась — рядом, без сомнения, кто-то горько плакал. Поискав глазами место, откуда доносились звуки, Корнелия сразу же увидела на скамейке под деревьями молодую женщину, надрывающуюся в плаче так, будто сердце ее готово было разорваться. Корнелия осмотрелась по сторонам, есть ли вокруг кто-нибудь, кто мог бы явиться на помощь этой горюющей женщине. Она никого не заметила, кроме них двоих, лишь утки хлопали крыльями по воде, непрестанно погружая свои головки в воду в поисках пищи, да голубки ворковали в ветвях деревьев.

«Какое мне дело до того, что кто-то несчастен!

Ведь я даже не знаю ее», — сказала Корнелия.

Здравый смысл подсказывал ей продолжать свою прогулку и не обращать внимания на странную женщину. Но когда Корнелия уже сделала пару шагов, отчаянные рыдания вновь остановили ее, и она поняла, что не может просто так равнодушно уйти, не попытавшись помочь.

Корнелия застенчиво приблизилась к незнакомке. Подойдя поближе, она разглядела, что это была девушка примерно ее лет, одетая в опрятное и простое платье. Врожденный вкус и даже некоторая респектабельность чувствовались во всем ее облике, начиная от ее добротных туфель и кончая черным зонтиком, лежащим рядом на скамейке. Незнакомка вздрогнула, заметив подошедшую к ней Корнелию. Она попыталась унять рыдания, призвав на помощь все свои силы, и торопливо начала вытирать заплаканные глаза скомканным платком.

— Могу… могу я… чем-нибудь помочь вам? — мягко спросила Корнелия, запинаясь от смущения.

— Извините, мадам, но мне никто не может помочь, — ответила девушка дрожащим от слез голосом.

Корнелия присела на скамейку.

— Вы, должно быть, очень несчастны, — мягко продолжала она. — У вас есть дом, друзья? Вам есть куда пойти?

— Некуда! — слово вырвалось у девушки быстро и страстно. — Но… но это ничего, мадам. Извините, я хотела бы остаться одна.

Девушка вскочила на ноги. На ее бледном лице было написано такое отчаяние, что, повинуясь какому-то инстинкту, Корнелия решительно произнесла:

— Нет, я не уйду. Я хочу поговорить с тобой.

Ты мне должна рассказать, что с тобой стряслось.

— Вы так добры, мадам… но, поверьте, никто не в силах помочь мне. Никто. Я хочу остаться одна.

— Куда же ты пойдешь? — спросила Корнелия.

Девушка впервые подняла глаза на Корнелию.

В них было столько безнадежного отчаяния, что взгляд ее казался отрешенно-безумным.

— Не знаю, — без всякого выражения проговорила она. — В реку, наверное.

Эти слова прозвучали так, будто сорвались с губ сами по себе, помимо ее воли. Ужас сказанного исказил лицо незнакомки, она со стоном уронила голову на грудь, и слезы опять градом покатились по ее щекам.

— Ты не должна так говорить, и перестань сейчас же плакать. Сядь, пожалуйста, и взгляни на меня. Я смогу помочь тебе, я в этом уверена, — мягко убеждала ее Корнелия.

То ли повинуясь приказу, то ли потому, что была не в силах стоять, девушка опять опустилась на скамейку и закрыла лицо руками. Слезы душили ее, и все тело сотрясалось от рыданий.

Корнелия молча ждала, пока девушка немного успокоится, а затем как можно мягче сказала:

—  — Ну пожалуйста, расскажи мне, что с тобой стряслось. Ты ведь из деревни, не так ли?

— Да, мадам. Я приехала в Лондон чуть больше двух месяцев тому назад… — Всхлипывания помешали девушке докончить фразу.

— Откуда ты приехала?

— Из Вустершира, мадам. Мой отец служит грумом у лорда Ковентри. Я не могла ужиться со своей мачехой, и мне решили подыскать работу служанки или горничной в приличном доме. Ее милость дали мне рекомендательное письмо, и я была так счастлива, что получила хорошее место.

Я так гордилась собой… — Голос девушки упал, и она снова принялась всхлипывать, теряя самообладание.

— Что же случилось дальше? — спросила Корнелия.

— Молодой джентльмен, мадам. Он нашел меня… привлекательной. Обычно он поджидал меня на лестнице. Я не имею в виду ничего плохого… Клянусь вам, ничего плохого… Вчера днем экономка заметила нас вдвоем. Она сказала хозяину, и тот выгнал меня и даже не дал рекомендации. А я не могу вернуться домой, мадам… и рассказать своим, что… случилось.

— А что же юный джентльмен? — спросила Корнелия. — Он ничем не помог тебе?

— У него не было возможности, мадам. Его прошлой ночью отослали из Лондона к родственникам в Шотландию… Я слышала, как об этом говорил камердинер хозяина… Думаю, что это из-за меня… Но я сомневаюсь, что он смог бы мне помочь вернуться обратно в дом.

— Как это бессердечно и жестоко! — воскликнула Корнелия.

— Нет, мадам. Я плохо поступала… и я знала об этом. Он не должен был проводить время со мной. Но я любила его, мадам… Ах! Я любила его, — слова смешались с возгласом отчаяния.

Взглянув на дрожащие губы девушки и ее стиснутые руки, Корнелия почувствовала острую жалость к ней. Несмотря на отчаянное выражение лица и льющиеся слезы, незнакомка была очень привлекательна. У нее были большие карие глаза и густые каштановые волосы, вьющиеся над нежным лбом и над ушами. В ней чувствовалась свежесть и очарование, и Корнелия без труда догадалась, почему юный джентльмен, знакомый, конечно же, со многими девушками его круга, влюбился в эту миловидную служанку и подкарауливал ее на лестницах и в коридорах. По его вине и разыгралась эта трагедия, обрекшая на страдания простодушную крестьянскую девушку, вручившую свое сердце мужчине, который счел ее достаточно забавной, чтобы уделить ей часть своего внимания.

— Так ты сказала, что не хочешь возвращаться домой? — спросила Корнелия.

— Ах, мадам, как я могу вернуться? Все были так добры ко мне перед отъездом. Слуги в замке вручили мне подарок, а викарий — Библию. Мой отец заплатил за мой билет до Лондона и купил мне новое пальто. Я никогда не осмелюсь рассказать ему, что случилось. Только моя мачеха никогда не любила меня… и если я вернусь сейчас. назад… Нет, мадам, я скорее умру!.. Наложу на себя руки!

— Грешно говорить такие вещи, — строго сказала Корнелия. — Ты еще очень молода, ты подыщешь себе другое место.

— Ни в один приличный дом меня не примут без рекомендаций, — возразила ее собеседница.

Корнелия знала, что это правда. Даже их не слишком вышколенные слуги в Росарилле поступали на службу с рекомендациями от своих деревенских священников. Корнелия задумалась. Можно было бы дать девушке денег, но это не лучший выход, поскольку для одинокой и беззащитной женщины деньги также таят в себе опасность.

У Корнелии не было возможности посоветоваться с кем-либо: ни ее дядя, ни тетя не прониклись бы сочувствием к несчастной и не стали бы помогать тому, с кем Корнелия познакомилась в такой необычной ситуации. Затем ей пришла в голову одна идея.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Виолетта, мадам. Виолетта Вальтере.

— Хорошо, Виолетта, послушай меня. Я сама найму тебя в качестве горничной.

— Нет, мадам, я не могу позволить вам этого, — отрицательно покачала головой Виолетта. — Я недостаточно умела для горничной… и притом вы не знаете обо мне ничего, кроме того, что я рассказала вам сама… С моей стороны это будет нехорошо.

— Мне жаль тебя, и ты мне понравилась, — ответила Корнелия. — Мы все совершаем ошибки в жизни, но ты была жестоко наказана за то, за что другие люди часто остаются безнаказанными.

Я хотела бы, чтобы ты приняла мое приглашение…а ты?

Девушка подняла глаза на Корнелию, и та увидела, что надежда затеплилась в глазах Виолетты.

С легким всхлипом она отвернула голову и быстро сказала:

— Вы слишком добры ко мне, мадам. Было бы нечестно для меня воспользоваться вашей добротой. Хозяин сказал, что я вела себя очень плохо, и возможно, он прав. Было преступлением с моей стороны позволить поднять глаза на молодого хозяина… Я знала, что поступаю гадко… но это потому… потому…

— Потому, что ты любила его, — докончила за нее Корнелия.

— Да, это так. Я любила его, но такая любовь не приносит девушке счастья, мадам. Я пыталась вырвать ее из своего сердца, это было бы правильнее всего, но, когда… любовь вспыхнула так неожиданно, я ничего не могла поделать с собой, кроме… кроме как позволить своему сердцу любить!

Корнелия молча слушала эту исповедь, не отводя глаз от сверкающей на солнце глади озера.

«Так вот как приходит любовь, — думала она, — внезапно, прежде чем успеешь осознать это, она вспыхивает в сердце, словно факел в ночи».

И неожиданно она почувствовала прилив радости, словно что-то раскрылось в душе ее, сверкающее и прекрасное, озарив внезапной догадкой ее сердце. Любовь пришла и к ней — так же, как это случилось с бедняжкой Виолеттой. Это произошло, и уже нельзя было с этим что-либо поделать.

Корнелия порывисто обернулась к девушке.

— Забудь прошлое, Виолетта, — сказала она. — Я помогу тебе и хочу, чтобы ты помогла мне. Теперь слушай внимательно, что тебе нужно сделать.

Ее осенило, каким образом она могла бы ввести Виолетту в дом своего дяди. Она с удивлением обнаружила уверенность в себе и в своих словах, чего не замечала прежде. Как будто в стремлении помочь кому-то другому в ней пробудились сильные черты ее характера. От смущения и растерянности не осталось и следа, и впервые с тех пор, как она покинула Росарилл, Корнелия твердо знала, что ей надлежит делать.

— Во-первых, тебе необходимо что-нибудь съесть, — уверенно сказала Корнелия. — Ты провела в парке всю ночь?

— Я сначала отвезла свои вещи на Паддингтонский вокзал. Хозяин велел мне отправляться домой. Я намеревалась подчиниться ему, но когда попала на станцию, то поняла, что не смогу сделать этого. Я не смогу признаться своим, что случилось… Не смогу снова пресмыкаться и унижаться перед мачехой… Я бродила по улицам… прохожие пытались заговорить со мной, но я бежала от них, а потом, когда открылся парк, я пришла сюда. Здесь было так безлюдно, и я подумала, что тут уж никто не услышит моих рыданий.

— Но я все же услышала, — закончила ее рассказ Корнелия. — И теперь ты должна обещать мне сделать все в точности так, как я объяснила тебе.

— Вы уверены, мадам, что действительно чуждаетесь в моих услугах? Вы поверили мне, но ведь я могла и обмануть вас… я могу оказаться воровкой… или кем-нибудь еще…

— Я не боюсь, — мягко сказала Корнелия. — У меня есть предчувствие, что наша встреча с тобой, Виолетта, не случайна. Мы нужны друг другу. И раз мы встретились, ты не подведешь меня.

— Клянусь вам, мадам! Я буду служить вам до конца своих дней, — горячо воскликнула Виолетта.

— Спасибо. А теперь ступай и сделай, как я сказала. И когда ты придешь в дом моего дяди, то называй меня «мисс», а не «мадам». Спросишь мисс Бедлингтон и не забудь историю, которую я для тебя сочинила.

— Я не забуду, мисс.

Корнелия дала ей немного денег, и Виолетта обещала съесть что-нибудь на завтрак, привести себя в порядок и явиться к одиннадцати часам на Парк-лейн, 94. Корнелия поднялась со скамейки и протянула, прощаясь, руку. Виолетта замялась, видимо, стесняясь своих натруженных рук, а затем внезапно наклонилась и прижалась губами к протянутой ей руке.

— Храни вас бог, мисс, — прошептала Виолетта, и слезы вновь показались на ее глазах, но на этот раз это были слезы облегчения и благодарности.

Корнелия отправилась в обратный путь. Она чувствовала, что повзрослела с того момента, как покинула дядин дом, направившись на прогулку.

Она увидела страдание и боль, любовь и преданность. И все это вместе пробудило ее для новых, неведомых ей прежде чувств. Но даже теперь она едва отваживалась сознаться в том чувстве, которое полностью завладело ее сердцем. Корнелия видела лицо герцога перед собой, все равно как если бы он шел рядом с ней по берегу. Ах, если бы она не была такой косноязычной прошлой ночью, она бы могла расспросить герцога о его жизни, рассказать о себе и Росарилле. И еще… память цепко удерживала все мелочи: как он шел к ней через бальный зал, как она слышала биение его сердца в то время, как его рука обвивала ее талию, как они сидели друг против друга и их руки соприкасались…

Корнелии теперь казалось, что с того самого момента, когда она впервые увидела герцога на Гросвенор-стрит, она уже знала, что он станет всем в ее жизни. Такой высокий, такой самоуверенный, такой непохожий на тех мужчин, что встречались в ее жизни раньше… и он пригласил ее на ужин и сказал, что придет проведать сегодня днем.

Почему… почему… он сказал это?

Корнелия не заметила, как добралась до дома На Парк-лейн. Лакей отворил ей дверь и уставился на нее в полном изумлении. Было всего восемь часов. Обнаружив это, Корнелия была удивлена, что прошло так мало времени с тех пор, что она покинула дом. Она взбежала наверх в свою спальню. Ее прогулка осталась никем не замеченной.

— Я предполагаю, что ты устанешь и захочешь все утро провести в постели, — сказала ей вчера тетя Лили.

Тогда Корнелия согласилась с этим предположением, потому что это ей было легче всего сделать, но теперь она подумала, что это было бы потерянным временем. Конечно, размышляла Корнелия, ее тетя немолода, и поэтому ночные праздники утомительны для нее. А в восемнадцать лет нескольких часов для сна вполне достаточно, если же она устанет, то всегда сможет отдохнуть перед обедом, как раз тогда, когда ее тетя, как Корнелия уже успела изучить, спускается вниз свежая и красивая.

«Это только старые люди отдыхают помногу, а я молодая», — сказала Корнелия сама себе с жестокостью юности.

Она сняла темные очки и внимательно поглядела на себя в зеркало. Однажды она расстанется с очками, но еще не сейчас. В ее голове не переставали звучать слова Джимми, но теперь очки были ей необходимы для того, чтобы скрывать не ненависть, а любовь. Глаза могли выдать ее тайну. Корнелия задрожала от одной мысли об этом. Она вспомнила волнение в голосе Виолетты, когда та рассказывала историю своей любви, и задумалась — не выдаст ли ее собственный голос… Поспешно она водрузила очки обратно на нос. Скоро она снимет их навсегда… скоро, очень скоро придет день, когда ей не нужно будет скрывать свои чувства.

Корнелия напрасно боялась, что появление Виолетты вызовет долгие расспросы и осложнения. Ее тетя уже до этого заметила ей, что леди должна иметь собственную горничную, и посоветовала обратиться в бюро по найму прислуги.

Поэтому, когда Корнелия сообщила, что ей предложила свои услуги горничная, которую она знала еще в Ирландии, Лили только пожала плечами.

— Ты уверена, что она справится со своими обязанностями? — спросила она. — Горничная должна уметь ухаживать за волосами и одеждой и хорошо упаковывать вещи — это просто необходимо.

— Она прекрасно справляется с этим, — ответила Корнелия.

— Хорошо, дорогая, нанимай ее, — сказала Лили, приподнявшись с подушек.

По ее уверениям, у нее болела голова и она чувствовала себя совершенно разбитой после вчерашнего бала.

— Эта девушка сейчас свободна, — сказала Корнелия. — Можно ли ей начать уже сегодня?

— В любое время и когда ты пожелаешь, — отозвалась Лили тоном, говорящим о том, что она согласна на все, что угодно, лишь бы ее оставили в покое.

Корнелия заторопилась прочь. Она показала Виолетте дорогу в свою спальню, где бы они могли спокойно поговорить.

— Ты умеешь делать прически?

— Я научусь, мисс. Я быстро схватываю такие вещи.

На бледном лице Виолетты виднелись темные круги под глазами, но сама она выглядела вполне успокоившейся, и было заметно, что не испытывает страха или смущения перед другими слугами.

Корнелия продемонстрировала Виолетте весь свой гардероб и сообщила, что всего несколько дней тому назад прибыла из Ирландии и еще не вполне освоилась в Лондоне.

— О, у вас впереди удивительное время, мисс, — заметила Виолетта. — Ее милость знакома со всеми знатными и важными людьми, можете в этом не сомневаться. Я несколько раз видела ее фотографии и слышала, как люди говорили о ней, что ее милость самая красивая леди во всей Англии.

— Да, она… очень привлекательна, — согласилась Корнелия.

Она глянула на Виолетту и поняла, что они одновременно подумали об одном и том же, а именно, что рядом с леди Бедлингтон ни одна женщина не имеет ни малейшего шанса быть замеченной.

Затем Корнелия вспомнила о предстоящем визите герцога.

— Я должна сегодня надеть свое лучшее платье, Виолетта, — сказала она. — Как ты думаешь, какое выбрать?

У нее было всего два нарядных платья, на покупку которых она согласилась, хотя Лили предлагала ей не меньше дюжины. Одно из этих платьев было белого цвета с мелкими оборочками из розового гофрированного шифона, а второе — бледно-голубое, этот цвет очень шел Лили, но, как подозревала Корнелия, ее саму не красил.

Корнелия остановила свой выбор на белом, но, надев платье, тут же пожалела об этом. Кокетливые розовые оборочки не украшали ее фигуру и не шли к цвету ее кожи. Но переодеваться было поздно.

Виолетта убрала ее волосы, и, чувствуя странный комок в горле, Корнелия спустилась вниз.

Лили все еще оставалась в постели. Ее мучила мигрень, как она заявила за ленчем. И сообщила, что намеревается провести не вставая весь день, до самого отъезда в оперу, а затем на прием во французское посольство.

— Вы не забыли, что днем собирался найти герцог Роухэмптон? — спросила Корнелия.

— Да, я помню прекрасно, — ответила Лили. — Но насколько мне известно, он придет к тебе, а не ко мне.

В голосе тети Корнелия уловила металлические нотки и почувствовала, как заливается краской.

— Я не понимаю, почему он хочет увидеться именно со мной, — пробормотала она.

— Не понимаешь? Тогда ты, по всей видимости, крайне глупа, — отрезала Лили, а затем, видя, что Корнелия нерешительно замолкла, добавила:

— Уходи. И скажи Добсон, пускай принесет одеколон и задернет шторы. Я хочу побыть одна.

Корнелия покорно заторопилась прочь из тетиной спальни, размышляя на ходу, что, видимо, головная боль доставляет тете Лили ужасные муки, раз ее голос звенит так отчаянно…

Она разыскала горничную Добсон и передала той тетины распоряжения.

Корнелия одна вышла в огромную, в белых и золотых тонах гостиную. В ее намерения входило почитать до прихода гостя, но, стоило ей только взять книгу в руки, ее внимание рассеялось, и через три страницы Корнелия поняла, что не запомнила ни единого слова.

Корнелия встала, отбросив книгу, и принялась расхаживать по комнате, рассматривая многочисленные фотографии в серебряных рамках, расставленных в ряд на пианино. Это были фотографии знатных титулованных людей Англии, друзей и знакомых тети Лили. Среди них Корнелия разглядела несколько представителей королевской фамилии. Тут были прекрасные леди в придворных нарядах, с обнаженными плечами и в роскошных диадемах. Были мужчины, облаченные в великолепные мундиры, многие из них были молоды и очень красивы. Однако, как Корнелия ни старалась, одного лица среди них найти не смогла. И ей стало любопытно, по какой причине среди прочих фотографий отсутствует фотография герцога.

Рассмотрев фотографии, Корнелия принялась разглядывать гостиную. Повсюду на столах. стояли бесчисленные серебряные побрякушки, флакончики с солями, веера и вазы с оранжерейными цветами.

Лили обожала гвоздики, и букеты этих цветов были расставлены по всему дому. Гвоздики получали каждую неделю из теплицы Бедлингтонского замка, и их аромат заполнял весь дом и служил постоянным напоминанием о самой Лили.

Осмотревшись, Корнелия решила, что гостиная прекрасно гармонирует с золотистой красотой ее хозяйки, и ей внезапно захотелось, чтобы их встреча с герцогом состоялась в любом другом месте, но не здесь. Но, возможно, подумала она затем, герцогу будет приятней увидеть ее на роскошном фоне атласа и парчи, серебра и зеркал, а не среди привычной ей обстановки жалкой бедности.

Когда Корнелия только что получила наследство, она было вознамерилась отремонтировать и подновить Росарилл, но потом отказалась от этой мысли. Деньги появились слишком поздно — ей было горько сознавать это. Ее отец с матерью ненавидели нищету, но то, что могло бы доставить им большую радость, одинокой Корнелии казалось ненужным. Если бы был жив ее отец, он нашел бы применение деньгам: грумы, новые конюшни, рысаки и, возможно даже, автомобиль.

Ее мать была бы рада новым нарядам, украшениям, мехам. Но зачем покупать эти вещи для себя, когда уже нет тех, кто порадовался бы им вместе с ней?

Корнелия пыталась вообразить себе низкую, широкую гостиную в Росарилле, обставленную новой модной мебелью, украшенную пушистыми коврами, веселыми картинами на стенах и огромными вазами, полными цветов. Но как ни пыталась она вообразить себе эту картину, сознание отгоняло ее прочь как кощунственную. Она любит Росарилл таким, какой он есть. Так зачем же что-нибудь менять?

Но душа ее жаждала перемен, и Корнелия знала почему. Ей хотелось изменить все в себе и вокруг себя, чтобы стать интересней и привлекательней для человека, которого она любит. Только все самое лучшее достаточно хорошо для него…

Корнелия, задумавшись, не услышала, как дверь за ее спиной отворилась.

— Его светлость герцог Роухэмптон, мисс, — зычно провозгласил дворецкий, будто протрубил в охотничий рог.

Корнелия увидела, как к ней направляется герцог — высокий, темноволосый, необычайно элегантный. В его петлицу была вдета гвоздика, и, заметив ее, Корнелия удивилась такому совпадению вкусов к цветам у герцога и ее тети.

Роухэмптон пересек всю комнату и приблизился к девушке. А Корнелия все еще стояла как парализованная. Она не смогла ни двинуться с места, ни протянуть руку для пожатия, она не смогла выдавить из себя даже пары приветственных слов. Корнелия была охвачена трепетом и чувствовала, что вот-вот задохнется от волнения.

— Вы один?

Это был нелепый вопрос.

— Я хотел увидеть вас наедине, — его голос был низким и хрипловатым.

Корнелия пыталась заставить себя улыбнуться, но безуспешно. Она словно окаменела около пианино, заставленного фотографиями нарядных улыбающихся людей, так контрастирующих с ее бледным застывшим лицом и несуразным пышным платьем.

— Возможно, вы догадываетесь, что я хочу сказать вам?

Корнелия, как никогда еще, была благодарна темным очкам, за которыми могла спрятать свои сверкающие глаза. Она знала, что в них сейчас светятся все те чувства, что переполняют ее сердце. Она не встречала мужчины красивее, благороднее, удивительнее!

Герцог выжидающе глядел на Корнелию, и ей пришлось собрать все силы, чтобы разжать пересохшие губы.

— Нет.

Стоило Корнелии произнести эти слова, как Роухэмптон как-то беспомощно посмотрел на нее.

Она подумала, что, вероятно, он тоже смущен.

— Я прошу вас стать моей женой.

Герцог говорил медленно, словно тщательно обдумывал каждое слово.

В первое мгновение Корнелия решила, что она ослышалась или сошла с ума. Он не мог сказать этого! Но постепенно смысл происходящего дошел до нее, и Корнелия, задрожав, подумала, что должна бы упасть в обморок от невероятного счастья.

Он любил ее, он хотел ее! Он испытывал к ней те же чувства, что и она к нему!

Корнелия крепко сцепила пальцы рук, не в силах выдавить из себя ни словечка.

— Вам так сложно дать мне ответ? — спросил герцог. — Возможно, вы желаете подумать?

— Не… нет… я имею в виду да, — запинаясь, начала Корнелия. Но, поймав его недоумевающий взгляд, она нашла в себе силы для связного ответа:

— Я имею в виду, что я… выйду за вас.

— Спасибо. Я постараюсь сделать вас счастливой.

Роухэмптон взял ее руку и поднес к губам. Уже второй раз за этот день руке Корнелии доставался поцелуй. Губы герцога едва коснулись ее кожи, но и этого было достаточно, чтобы пробудить страстный ответ внутри ее; ей захотелось рассказать ему, что она чувствует, какой восторг и любовь переполняет ее сердце, и… не могла произнести ни слова.

Герцог выпустил ее руку и отвесил небольшой изящный поклон.

— Вы сделали меня счастливым, — сказал он, затем повернулся и пошел к двери.

Корнелия хотела просить его побыть с ней еще, но стояла по-прежнему, проглотив язык.

— Я навещу вашего дядю сегодня же вечером, — уже в дверях сказал Роухэмптон и вышел.

Дверь захлопнулась за ним, а Корнелия продолжала стоять, не в силах пошевелиться. Затем она медленно поднесла свою руку к глазам. Он поцеловал ее! Она закрыла глаза, охваченная восторгом и счастьем, которое было почти непереносимым. Он любит ее! Ей с трудом верилось в это но это было на самом деле, он действительно просил ее выйти за него замуж.

Корнелия подбежала к окну и, выглянув, заметила герцога, спускающегося по ступенькам, а затем пересекающего тротуар. Он вскочил в легкий открытый экипаж, запряженный парой великолепных гнедых. Когда Корнелия увидела на облучке кучера, а на запятках — лакея, сердце ее наполнилось радостью и гордостью, что герцог так торжественно и церемонно обставил свой визит к ней.

Роухэмптон ни разу не поднял головы вверх, но Корнелия испуганно отпрянула в глубь комнаты, смутившись, что герцог может ее заподозрить в подглядывании за ним.

Когда экипаж скрылся из виду, девушку охватило безумное желание увидеть герцога вновь.

Как могла она оказаться такой тупой идиоткой, чтобы стоять, проглотив язык, все то время, что он провел с ней! Корнелия была готова разреветься от досады на себя, но поздно, слишком поздно что-либо поправить. Лошади уносили герцога прочь.

— Я люблю его, — сказала Корнелия вслух и сама поразилась тому, как глубоко и страстно звучит ее голос.

Она видела его всего два раза в жизни. Должно быть, это любовь с первого взгляда. Любопытно, заметил ли ее герцог впервые в окне кареты на Гросвенор-стрит? Неожиданный холодок пробежал по телу Корнелии. Если он не обратил внимания на нее тогда, выходит, в первый раз он увидел ее прошлой ночью, на балу…

В голове Корнелии вспыхнула мимолетная картина: герцог с раздраженным лицом и ее тетя Лили стоят в стороне за колонной и ссорятся.

Почему… и из-за чего?

Корнелия решительно тряхнула головой, отгоняя одолевающие ее сомнения и страхи. Она любит его. Он сделал ей предложение. Чего же ей еще осталось желать?

— Он любит меня! — Корнелия почти выкрикнула эти слова в пустоту гостиной, но они, казалось, затерялись, заглушенные душным экзотическим запахом гвоздик. Любимые цветы тети Лили!

Корнелия ощутила необъяснимую уверенность в том, что тетя была здесь, в этой комнате, — подсматривала и подслушивала!

Глава 5

Корнелия не помнила, как она провела остаток дня. Каждый ее натянутый нерв трепетал в ожидании возвращения герцога Роухэмптона.

Она снова увидит его! И тогда скажет все то, что не смогла сказать раньше, смущаясь и теряя дар речи в его присутствии. Но сегодня она наберется смелости и заговорит с ним, расскажет о себе и о своей жизни в Ирландии, расспросит его о нем самом, его привычках и занятиях.

Она так много хотела знать о герцоге! Корнелия чувствовала, что все, что она узнает о нем, понравится ей, будет ценно и дорого для нее.

— Я люблю, — Корнелия твердила эти слова сотни раз, испытывая желание смеяться и плакать одновременно. — Люблю!

Слова звучали для нее заклинанием. Корнелии нечасто приходилось сталкиваться с любовью в своей жизни. Она действительно обожала своих родителей, но они были слишком поглощены друг другом, и, когда Корнелия выросла, она поняла, что по-настоящему счастливы они бывали, лишь когда оставались вдвоем. Кроме родителей, у нее были лошади, собаки, Джимми и весь Росарилл. Но это была другая любовь, не имевшая ничего общего с тем, что так горячило ее кровь и заставляло сердце бешено стучать.

На ум Корнелии пришла беседа, которую она случайно подслушала много лет тому назад и смысла ее тогда не поняла. Ее родители сидели, отдыхая, в креслах снаружи дома перед окном гостиной на солнцепеке, не подозревая о том, что их дочь находится рядом, за их спинами, скорчившись с книгой на подоконнике.

— Корнелия выросла, — начала беседу мать. — Она уже больше не ребенок.

— Думаю, что, когда она выйдет из подросткового периода, получится хорошенькая девушка, — заметил отец.

— Я не знаю насчет внешности, — с сомнением сказала мать, — но точно знаю, что она будет чересчур эмоциональной. Она все принимает слишком близко к сердцу. Можно даже сказать, слишком страстно.

Бертрам Бедлингтон рассмеялся:

— Могу тебе подсказать, откуда это в ней…

Тебя и впрямь что-то тревожит?

— Я беспокоюсь о самой Корнелии, — ответила его жена. — Она будет страдать из-за своего темперамента.

— А кто в жизни не страдает? Зато жизнь ее будет яркой и интересной, — отозвался Бертрам. — Это испанская кровь в семействе Бедлингтонов заговорила в ней через несколько поколений.

— Это-то и пугает меня! — неожиданно воскликнула Эдин Бедлингтон. — Что ждет ее в жизни? Особенно здесь, в деревне?

— Не волнуйся так, — успокаивающе произнес ее муж.

Корнелия слушала, не пропустив ни слова, и ничего не понимала. Интересно, почему ее мать так тревожится за нее?

И только теперь Корнелия уяснила смысл этого подслушанного нечаянно разговора. Ее мать, которая пожертвовала положением в обществе и родственными связями, знала, какой силой и властью обладает иногда любовь над человеком, толкая его на безрассудства. Любовь может подкрасться неожиданно и захватить так сильно, как это случилось сейчас с Корнелией. Герцог будет ее мужем! Даже одна мысль об этом заставляла кровь громче стучать в ушах и быстрее струиться в жилах, как будто по ее телу проносился огненный вихрь.

Вечерние часы медленно тянулись, пока наконец Корнелия услышала шум экипажа, остановившегося у входа. Она бросилась в спальню приводить себя в порядок. Бросив взгляд в зеркало, девушка была поражена, увидев, что ничего в ее внешности не изменилось, а она-то вообразила себе, что ее новые мысли и чувства должны как-то изменить ее, превратив в другую, более утонченную и красивую девушку. Но из зеркала на нее по-прежнему глядело бледное маленькое личико, с глазами, спрятанными за темными очками, и с массой спутанных волос над узким лбом. С коротким вздохом Корнелия отвернулась от зеркала.

Она спустилась в гостиную и принялась нетерпеливо расхаживать взад и вперед. Прошла, как ей показалось, целая вечность, прежде чем дверь наконец отворилась. Девушка выжидающе повернулась, но в дверях показался всего лишь дворецкий.

— Его милость велел передать вам, мисс, что ждет вас в библиотеке.

С трудом удерживаясь, чтобы не пуститься бегом, Корнелия направилась в библиотеку. Лакей открыл перед ней дверь. Корнелия шагнула внутрь, и сердце ее внезапно упало. Она увидела, что в библиотеке находится один дядя Джордж. Герцог не стал дожидаться ее, а, переговорив по делу, сразу же уехал. Первое мгновение Корнелия не могла поверить в то, что глаза не обманывают ее.

Лорд Бедлингтон прочистил горло, как бы требуя внимания к себе.

— Вы звали меня, дядя Джордж?

Ей было нелегко сохранять невозмутимость и говорить, как будто ничего не случилось.

— Да, я хочу поговорить с тобой, Корнелия.

Сядь. — Лорд Бедлингтон указал на стул рядом с камином, и девушка робко присела на самый краешек его, опустив руки на колени.

— Герцог Роухэмптон просил моего согласия на ваш брак.

— Да, я знаю, — пробормотала Корнелия.

— Это, конечно, не причина, чтобы я мог отказать, — продолжал лорд Бедлингтон, — но эта помолвка кажется мне чересчур поспешной. Ты только что приехала в Лондон. У тебя не было времени осмотреться и освоиться… познакомиться с другими людьми — я имею в виду молодыми людьми.

Он поглядел выжидающе на Корнелию, но, видя, что та молчит, закончил:

— Ты очень молода. Но в то же время достаточно взрослая, чтобы знать, чего ты хочешь. Если ты пожелаешь принять мой совет, то подожди. Но я не хочу оказывать на тебя давление и навязывать собственное мнение…

— Герцог… герцог сказал, когда бы он хотел устроить нашу свадьбу? — застенчиво спросила Корнелия.

— Он сказал, что не видит причин мешкать, — ответил лорд Бедлингтон.

Он закусил губу и, к удивлению его собеседницы, положил ей руку на плечо.

— Послушай, дитя мое, обдумай все хорошенько. У тебя нет причин так торопиться с замужеством. И для тебя всегда найдется место в моем доме.

— Вы очень добры, дядя Джордж, — сказала Корнелия, — и я вам признательна за это. Очень признательна. Но я решила выйти замуж за герцога.

Лорд Бедлингтон убрал руку.

— Как я понимаю, у тебя еще не было большого опыта общения с мужчинами. Обручись, если хочешь, но подожди со свадьбой… полгода, а то и год.

— Я… я счастлива буду сделать так… как хочет герцог, — запинаясь, выговорила наконец Корнелия.

Она чувствовала, что дядя пытается быть добрым и внимательным к ней. Но его предложение об отсрочке свадьбы совершенно невыполнимо.

Почему они должны ждать?

— Ну хорошо, поступай как знаешь, — сказал лорд Бедлингтон. — Ты богатая молодая женщина, и любого мужчину, за которого ты пожелаешь выйти замуж, можно только поздравить.

Нечто особенное прозвучало в тоне лорда Бедлингтона, что заставило Корнелию с удивлением взглянуть на него. Неужели он предполагает, что герцог женится на ней ради ее денег? Она тут же отбросила эту мысль как нелепую. Герцог богат, гораздо богаче ее самой. Нет, он просил ее стать его женой только потому, что любит ее, а не по какой-то другой причине.

— Герцог пригласил нашу семью в Котильон на уик-энд, чтобы он мог представить тебя своей матери. Я принял его приглашение, потому что, как я понимаю, это то, чего тебе хочется.

Лорд Бедлингтон говорил натянутым, холодным голосом, и Корнелия даже не догадывалась о том, сколько усилий ему стоило подавлять в себе чувство унижения, возникшее из-за ситуации, в которой он оказался. Происшедшее казалось ему невероятным: еще несколько дней тому назад он сказал Лили, чтобы и ноги Роухэмптона не было в их доме. Но тот тут же нашел способ вновь сблизиться с ними. Что-то, без сомнения, кроется за всем этим. Но невозможно отрицать, что Корнелии представляется случай сделать блестящую партию. Она, конечно, очень богата, но в остальном — пустое место, особенно что касается ее внешности, а герцог Роухэмптон — что ни говори, самый завидный жених в Лондоне.

И в то же время Джордж Бедлингтон был убежден, что эта затея со сватовством является хитрым трюком, уловкой, и, из-за того, что он не мог облечь свои смутные подозрения в конкретную форму, он создавал вокруг себя атмосферу раздраженности, которая чувствовалась весь вечер и следующий день, пока все семейство ехало на станцию.

Для гостей, приглашенных на уик-энд в Котильон, был зарезервирован отдельный пульмановский вагон. Несколько лакеев в ливреях дома Роухэмптонов ожидали на перроне прибывающих гостей и провожали их на места.

Поезд не успел тронуться, как тут же был сервирован чай, поданы превосходные сандвичи и несколько сортов печенья и пирожных. Все это было прислано из Котильона в плетеных корзинах с крышками, так же, как и чайный серебряный сервиз с герцогским гербом и изящные китайские фарфоровые чашки.

В вагоне ехало не меньше дюжины приглашенных. Напротив Корнелии расположилась хорошенькая молодая женщина, одетая так нарядно, что Корнелия почувствовала себя очень неуютно и всю дорогу просидела молча, забившись в угол, в то время как другие женщины весело щебетали с ее тетей.

— Будет самая обычная вечеринка, Лили! — воскликнула одна гостья. — Только Гарри быть не собирался, но я уверена, что мы найдем его там, как только прибудем в Котильон.

— Где Эмили, там обязательно будет и Гарри, — провозгласил кто-то во всеуслышание. Легкий смешок был ответом на это замечание.

— Все равно я убеждена, что Эмили устала от него, — отозвалась Лили. — И я каждый раз ожидаю, что его вытеснят.

— Где же еще она найдет подобного мужчину, такого обаятельного, заботливого, да к тому же финансово независимого от нее? — колко заметила хорошенькая женщина.

Раздался еще один взрыв смеха.

Корнелия пыталась понять, о чем они толкуют. Эмили, как ей было известно, было именем матери герцога Роухэмптона. Кто такой Гарри и кем он ей приходится, было непонятно. Окончательно она стала в тупик, когда познакомилась с объектом сплетен. Гарри оказался подвижным маленьким человечком, готовым к любым услугам и всецело находящимся в распоряжении герцогини, которая обращалась с ним так, как могла бы обращаться с любимой болонкой.

Но все в Котильоне приводило Корнелию в замешательство. Начиная с того, что это был самый удивительный замок, который ей доводилось видеть в своей жизни. Она не представляла себе, что частный дом может быть таким огромным. Он выглядел как настоящий дворец с его величаво вознесенными к небу шпилями и башенками, горящими серебром на фоне яркого закатного неба, что окрашивало воды озера золотом и придавало таинственность темнеющему вокруг лесу. Зрелище было величественным и прекрасным — настоящая старинная Англия.

Но когда в Корнелии улегся первый порыв восторга, она почувствовала себя потерянной и подавленной в огромном холле с его мраморными колоннами и статуями в необъятной гостиной, отделанной в серебряных и голубых тонах.

Все здесь казалось ей чересчур большим, пестрым, роскошным, а сама она — маленькой и невзрачной. Казалось, что золото здесь было повсюду — на стенах, рамах картин, столах и каминных полках, на форме слуг и даже среди безделушек отведенной ей спальни. Корнелия раньше не представляла себе, что существует круг людей, живущих в окружении такой баснословной роскоши.

— Так это и есть Корнелия, — заметила Эмили, герцогиня Роухэмптон, и голос ее был весел и искрился, как искрились бриллианты в ее ушах и на тонких нервных пальцах.

Эмили Роухэмптон была миниатюрной, хрупкой женщиной, которая, казалось, перепархивала от одного гостя к другому и была непосредственной и нарядной, как колибри. Но это было обманчивое впечатление, и те, кто ближе был знаком с Эмили, знали, что герцогиня держит в своих маленьких ручках весь Котильон и делает это так же твердо и умело, как генерал, командующий армией.

Эмили, конечно же, имела бесчисленных помощников, но ее гениальность проявлялась в том, что она как никто умела находить преданных и умелых работников. Котильон славился своим управляющим, и находилось немало желающих переманить его в их собственные поместья. Не менее знаменит был и шеф-повар. Сам король, будучи еще принцем Уэльским, приглашал его в замок Мальборо, но повар отказался покинуть Котильон до тех пор, пока Эмили не пожелает сама расстаться с ним.

Большинство слуг служили Роухэмптонам не просто по многу лет, но в течение нескольких поколений. Должность передавалась от отца к сыну. Женская прислуга состояла из дочерей грумов, садовников, привратников. Официанты часто бывали представителями пятого поколения семьи, прислуживающей в Котильоне.

С его фермами и садами, сыроварнями и пивоварнями, конюшнями и амбарами, Котильон был маленькой независимой страной — государством в государстве, — дающей работу тысяче человек, среди которых были плотники, каменщики, кузнецы, маляры и лесорубы. Это был своего рода шедевр организационного мастерства, отлаженный замысловатый механизм с вековыми традициями, которые свято соблюдались из поколения в поколение.

Хотя Котильон был свидетелем всей многовековой истории Англии, его ни в коем случае нельзя было назвать старомодным. В действительности он был настолько современным и комфортабельным, насколько позволяли средства его владельцев. В парке были разбиты площадки для игры в поло, корты для тенниса, специальная площадка отводилась под катание на роликовых коньках.

На лужайке можно было поиграть в гольф или крокет. Для тех, кто владел луком и стрелами, был устроен специальный тир, а тем, кто предпочитал рыбную ловлю, предлагались снасти и чудесный пруд. Фазанов в Котильоне водилось больше, чем где-либо, не говоря уж о куропатках и диких утках, которых любил стрелять Дрого в свободное время.

Даже половины всех достопримечательностей Котильона хватило бы любому, чтобы развлекаться круглый год. Эмили любила пожаловаться своим гостям на скуку и простоту деревенской жизни, что было, разумеется, притворством. Но ее светские друзья верили ее словам и выражали сочувствие по поводу того, что ей так много времени приходится проводить вдали от Лондона.

Но друзья Эмили, все до одного, были из тех богатых блестящих знатных бездельников, что проводят свое время, порхая с бала на бал, с вечеринки на вечеринку, всегда готовые посмеяться над любой шуткой и посплетничать друг о друге.

Неискушенную Корнелию они повергли в совершеннейший ужас своей болтовней о непостижимых для нее вещах. Но в тех, кто знал их достаточно хорошо, они не вызывали ничего, кроме презрения. Джордж Бедлингтон терпеть не мог друзей Эмили и не считал нужным скрывать этого. Ему не о чем было говорить с хорошенькими женщинами, которые бросали на него нежные многообещающие взгляды, больше по привычке, нежели по сердечной склонности, или с молодыми людьми, которые время от времени меняли спальни в Котильоне, но никогда не бывали изгнаны из этого замкнутого элитарного кружка.

Лили же, наоборот, всех их обожала. Эти люди вели жизнь, понятную ей, — жизнь, которую она сама любила: изысканная роскошь, вышколенные слуги, предугадывающие каждое желание господ, экипажи у дверей в любое время дня и ночи и даже — сенсация тех дней — автомобили.

Здесь было все, что только можно приобрести за деньги: великолепные приемы, каждый из которых по пышности затмевал предыдущий, наряды, бриллианты, положение в обществе, место при дворе — Лили не могла жить без этого, и когда она обнимала Эмили, то делала это с неподдельным обожанием.

— Так это и есть Корнелия!

Пока Лили представляла девушку, Эмили изучающе смотрела на нее. Она не сомневалась, что Лили и Дрого что-то затеяли, и догадки ее были недалеки от истины. Невзрачная девица, решила Эмили про себя. Но, конечно, темные очки придают ей весьма странный вид.

Когда Дрого предупредил герцогиню о приезде своей невесты, та удивилась, но выразила свое одобрение. Тем не менее она не переставая размышляла, что бы это все значило и в чем кроется причина внезапного решения ее сына.

Эмили знала о том, что Дрого был влюблен в Лили с тех самых пор, как вернулся из-за границы. В первую же ночь в Котильоне, когда Лили спустилась к ужину в облаке розового шифона и сверкающем колье из сапфиров на белоснежной шейке, Эмили бросила взгляд на лицо сына и с тех пор внимательно наблюдала за развитием их романа. Информацию она черпала от самого Дрого или из сплетен общих друзей.

И вот теперь Дрого сделал предложение племяннице Лили. Все это казалось более чем странным, даже невзирая на тот факт, что девушка богата. Деньги, конечно, пригодятся всегда, но Дрого был не из тех, кто слишком печется о своих доходах и гоняется за богатыми наследницами.

Нет, деньги не были настоящей причиной, решила Эмили и дала себе слово вытянуть из Лили всю правду рано или поздно. Но переговорить с ней до обеда возможности не представлялось.

Гости разбрелись по своим комнатам, где горничные и камердинеры лихорадочно распаковывали объемистые саквояжи и картонки, которые лакеи заносили наверх. По всему дому разносился хруст разрываемой бумаги, дребезжание вешалок, хлопанье непрерывно открываемых и закрываемых гардеробов.

Корнелия поднялась в свою спальню и без удовольствия уставилась на наряд из белого газа, который Виолетта разложила на ее кровати.

— Ненавижу это платье! — воскликнула наконец она.

Виолетта с удивлением обернулась.

— Я не слышала, как вы вошли, мисс. Сегодня состоится небольшая вечеринка, а завтра ожидается парадный обед со множеством гостей. Я подумала, что вы предпочтете приберечь ваше лучшее атласное платье на завтрашний вечер.

Корнелия, однако, уже позабыла об одежде и теперь обходила комнату, разглядывая огромную кровать в алькове, изящный туалетный столик и чудесный рабочий стол со стопкой почтовой бумаги, украшенной герцогской короной. Тут же были расставлены: золотая чернильница, стаканчик остро заточенных карандашей и промокательная бумага, костяной нож с золоченой ручкой для разрезания бумаги, коробочка с конвертами, другая — со скрепками, точилка для карандашей и хрустальное пресс-папье, украшенное аметистом.

Корнелия не подозревала, что так много разнообразных предметов может понадобиться только для того, чтобы написать письмо, или что может возникнуть необходимость иметь три различных вида минеральной воды на столике около кровати, два ночника, коробку бисквитов, несколько свежих неразрезанных романов и тяжелые часы из ляпис-лазури.

Несмотря на внушительные размеры, комната казалась уютной. На полу перед камином была брошена медвежья шкура, у стены стояла софа, застеленная кружевным покрывалом, два мягких кресла и обязательный столик с лампой, цветами и бесчисленными «предметами искусства» из оникса, серебра и розового кварца.

Неожиданно Корнелии пришла в голову мысль, что однажды это все будет принадлежать ей, как хозяйке Котильона, и она испугалась. Как она сможет управлять таким огромным домом, поддерживать все в привычном порядке? Она не знает даже, как подступиться к этому. Тут Корнелия вспомнила, что герцог должен находиться в доме.

Он показался в гостиной, чтобы приветствовать прибывших гостей. Корнелия оказалась не первой, к кому он подошел, здороваясь. Он пожал ее руку и поинтересовался, было ли их путешествие приятным. Корнелия так разволновалась, увидев его, что смогла выдавить из себя только стандартный ответ, и герцог сразу же отвернулся, приветствуя Лили и Джорджа Бедлингтона.

Теперь Корнелия выжидала момент, когда она вновь сможет увидеть Роухэмптона, чтобы вручить ему заготовленный подарок. Это была всего лишь книга, на которую Корнелия обратила свое внимание во время скитаний по магазинам на Бонд-стрит и решила, что она должна понравиться герцогу. Корнелия не сказала Лили, для каких целей она приобрела книгу. Помимо всего прочего, она стеснялась произносить имя герцога вслух.

Корнелия вспомнила, что оставила книгу внизу в гостиной, положив ее рядом с собой на софу, когда она сидела, а затем в суматохе поднялась наверх и забыла про нее.

— Я кое-что оставила внизу, — сказала Корнелия Виолетте.

— Могу я принести это вам, мисс?

— Нет, продолжай распаковывать багаж.

Я спущусь сама.

Корнелия заторопилась вниз по широкой лестнице с резными балясинами в виде геральдических символов, пересекла гулкий мраморный холл и вошла в гостиную. Комната, как она и ожидала, была безлюдной, а книга лежала на том самом месте, где Корнелия забыла ее, около атласного подлокотника софы.

Корнелия взяла ее в руки и, обернувшись, заметила герцога, стоящего в дверях. Тот с удивлением смотрел на нее.

— Я услышал, как кто-то вошел в гостиную, — сказал он, — и решил взглянуть, кто бы это мог быть.

Корнелии предоставился удобный случай. Они были одни в гостиной, и она могла вручить подарок, но в первый момент, растерявшись, не находила подходящих слов.

— Я… забыла… кое-что, — с трудом выдавила она.

— Но теперь вы нашли, как я вижу, — заметил герцог.

— Да.

Корнелия приблизилась к нему и взглянула прямо в лицо. Выражение, написанное на нем, было приветливым, но, подумалось Корнелии, усталым и взгляд — напряженным.

— Это для вас, — внезапно произнесла она. — Книга. Я подумала, что вам должно понравиться.

— Для меня? — Герцог взглянул изумленно, но затем улыбнулся. — Это очень любезно с вашей стороны. Про что же эта книга?

— Про лошадей. Я подумала… на обложке такая же лошадь, как ваши гнедые, которыми вы правили в первый день… я имею в виду… когда я впервые вас увидела… на Гросвенор-стрит.

Рука герцога, листавшая книгу, на секунду замерла. Он поднял удивленные глаза.

— Какой первый день?

— День, когда я приехала в Лондон, — пояснила Корнелия. — Когда мы с дядей Джорджем ехали с вокзала, я заметила вас. Ваши кони очень горячились, но вы великолепно справились с ними.

Герцог отвел глаза в сторону и нахмурился.

— Я не знал, что вы видели меня, — сказал он.

Корнелия испугалась, что ляпнула что-то невпопад. Голос герцога неожиданно стал жестким, а выражение лица замкнутым. Он захлопнул книгу и снова улыбнулся.

— Возможно, на обложке Руфус или Руби, — сказал он. — Это имена моих гнедых. Спасибо, было очень любезно с вашей стороны подумать обо мне. Я тоже приготовил кое-что для вас, но преподнесу вам это после обеда.

— О, спасибо. Что же это? Вы скажете мне или это будет сюрприз?

— Думаю, сюрприз, — произнес герцог серьезно.

Он снова открыл книгу и взглянул на одну из картинок.

— Мне это нравится! — заметил он. — А вы что думаете о лошадях?

— Я люблю их! — воскликнула Корнелия. — Понимаете, я всегда ухаживала за ними. Бывало, мой отец говорил, что я умею обучать необъезженных жеребят так же хорошо, как и он сам.

— У меня появилась мысль… — начал герцог. — Да, вы уже как-то рассказывали мне, что ваш отец занимался разведением лошадей. Так вы помогали ему?

Корнелия утвердительно кивнула.

— Завтра вы должны пойти взглянуть на мою конюшню. И возможно, вам захочется прокатиться верхом?

— Это было бы замечательно! — восторженно вскричала Корнелия, а затем протянула тревожно и разочарованно:

— Но у меня нет подходящей одежды для верховой езды! Я не подумала, что в Англии мне предоставится случай поездить верхом, поэтому я не взяла бриджи. К тому же тетя Лили вряд ли разрешила бы надеть их.

— Вы могли бы надеть амазонку, — сказал герцог.

— Ах, как было бы чудесно опять покататься на лошади, — с надеждой сказала Корнелия.

— Мы посмотрим, что тут можно придумать, — отозвался герцог, но как-то рассеянно.

Молчание снова воцарилось меж них, и Роухэмптон закончил:

— Спасибо за книгу. Увидимся за обедом, а потом я вручу вам мой подарок.

Он выпроваживал ее. Корнелия пробормотала что-то в ответ и отправилась к себе. Войдя в спальню, она застыла у дверей, положив руки на громко бьющееся сердце.

— Вы нашли то, что искали, мисс? — поинтересовалась Виолетта.

— Да, Виолетта. Это была книга, которую я подарила его светлости. Он случайно зашел в гостиную, когда я искала ее. Он был доволен, действительно доволен.

— Я рада, мисс, что его светлость оценил ваш дар.

Что-то сдержанное проскользнуло в тоне Виолетты.

— Он сказал, что ему нравится моя книга. А я так боялась, что ему будет неинтересно, но я была уверена, что он увлекается лошадьми.

— Да, мисс. Но вам бы лучше поторопиться одеваться к обеду, не то вы опоздаете.

— В чем дело, Виолетта? Ты, кажется, чем-то расстроена?

— Нет, ничего, пустяки, мисс. — Горничная отвернулась, но затем неожиданно вспыхнула:

— Не отдавайте своего сердца, мисс, слишком легко.

Держите его при себе как можно дольше. Если его светлость вдруг обманет ваши ожидания, покинет вас… вы будете страдать.

— Его светлость не покинет меня, Виолетта, — уверенно заявила Корнелия. — Ты не должна предвзято оценивать всех мужчин по своему печальному опыту. Тебе просто не повезло. А я самая везучая девушка в целом мире и… Ах! Представляешь, он приготовил подарок для меня!

Корнелия болтала без умолку все время, пока переодевалась к обеду. Она заметила, что ответы Виолетты были сдержанны и уклончивы, но думала, что понимает, в чем дело.

«У бедняжки предубеждение, — сказала она себе, — потому что ее бросили, и она думает, что все мужчины одинаковы. Но со мной все будет не так — совсем, совсем не так!»

Белый газ оказался на Корнелии еще хуже, чем когда лежал разложенный на кровати. Это был наряд того типа, что превращал Лили в ангела, но на Корнелии смотрелся аляповато и вычурно. В белом платье Корнелия становилась совсем бледной и невзрачной. Она критически осмотрела себя в зеркало, никак не понимая, что именно ее не устраивает в собственной внешности. Искусство одеваться по-прежнему оставалось загадкой для Корнелии. Она терпеливо сидела, пока Виолетта поправляла ее прическу, уложенную монсеньером Генри, и видела, что тут тоже что-то было не так. Перед глазами ее стояла изысканная аристократическая красота тети Лили.

Внезапно она почувствовала почти отвращение к себе.

— Ах, если бы я только могла пригласить его светлость в Росарилл, — вздохнула Корнелия. — Там бы я могла быть с ним самой собой. Здесь я чувствую себя такой беспомощной и неловкой.

Я совсем не понимаю их шуток. Например, сегодня в поезде все гости потешались над человеком по имени Гарри, но мне он показался самым обыкновенным.

— Он друг герцогини, мисс. Горничные леди тоже рассказывали мне о нем в поезде. Я все знаю о присутствующих здесь и об их отношениях друг с другом. Нет таких секретов, которые можно уберечь от горничных и камердинеров.

— Что ты имеешь в виду под другом? — спросила Корнелия. — Он собирается жениться на герцогине?

— Они предпочитают иметь другие отношения, мисс, — едко отозвалась Виолетта. — Но, возможно, вы не поймете…

Корнелия со стуком бросила на туалетный столик щетку для волос.

— Виолетта! Уж не хочешь ли ты сказать, что он… любовник ее светлости?!

— Это то, над чем все смеялись в поезде, — пожала плечами горничная.

— Я не желаю никогда слышать о таких вещах! — воскликнула Корнелия. — О нет! Конечно, это не может быть правдой! Как это вообще возможно! Такие люди, как герцогиня, не позволяют себе заниматься подобными вещами.

— Нет, нет, конечно, нет, мисс, — торопливо проговорила Виолетта. — Пожалуйста, забудьте, что я говорила.

— Но все же… ведь это объясняет то, о чем говорила тетя Лили, — задумчиво продолжала Корнелия. — О, Виолетта! Это ужасно. Кроме того, герцогиня уже немолода…

— Забудьте, мисс, — горничная выглядела сконфуженной.

— Я не сержусь на тебя за то, что ты тут наговорила, — как можно мягче сказала Корнелия. — Я предпочитаю знать, о чем говорят окружающие, потому что я совсем не понимаю этих людей. Возможно, это все правда, но это не укладывается у меня в голове. Я не могу себе представить, чтобы герцогиня так поступала.

— Нет, нет, конечно, нет, мисс, умоляю вас, забудьте мои слова!

Но Корнелия поймала себя на том, что за обедом наблюдает за герцогиней Роухэмптон. Та была немолода, но позволяла себе кокетничать.

Она смеялась гораздо громче, чем ее гости, и часто прикасалась рукой к руке мужчины, сидящего рядом. Переведя взгляд в другую сторону стола, где сидела тетя Лили, Корнелия решила про себя, что и она ведет себя недостаточно сдержанно и флиртует со своим соседом. Мужчина по правую руку от Лили имел приятную наружность, но был уже в возрасте, и Корнелия подивилась, почему тетя так много внимания уделяет именно ему и совершенно не замечает герцога, сидящего от нее слева.

Герцог был молчалив. Он смотрел на Лили, но не пытался присоединиться к ее непрерывной болтовне.

По мере того, как продолжался обед, женщины смеялись все громче и отчаянно флиртовали с мужчинами, пытаясь увлечь их сверканием своих улыбок и обнаженных плеч. Корнелия чувствовала себя чужой за столом. Ведь она была единственной гостьей, не пускавшей в ход свои женские чары.

«А не придумываю ли я все это? — сказала Корнелия сама себе. — Тетя Лили слишком стара и благоразумна, чтобы флиртовать с кем придется.

Это все глупости».

Вспыхнула беседа. Она перемежалась взрывами смеха, и мужским вкладом в общее веселье было, несомненно, остроумие. Корнелия не улавливала смысл общего разговора, ее давило ощущение, что женщины за столом игнорируют ее как невзрачную и лишнюю гостью, не заслуживающую их расположения. Мужчины были любезны, но воспринимали ее всего лишь как племянницу Лили и уделяли мало внимания. Корнелия была рада, что весть о ее помолвке с герцогом еще не распространилась. По пути на вокзал тетя Лили шепнула ей, что эта новость должна оставаться в секрете до тех пор, пока герцогиня не даст своего одобрения.

«Их отношение ко мне сразу изменится, как только они услышат! — сказала себе Корнелия. — Стоит им узнать, что я — будущая хозяйка Котильона, они начнут лебезить передо мной так же, как сейчас лебезят перед герцогиней».

Она чувствовала презрение к ним, и в то же самое время она боялась этих ярких, нарядных созданий, с их непонятными шутками и громким смехом, с их цепкими, любопытными глазами, ничего не упускающими из того, что делал или думал человек, попавший в их поле зрения.

— Почему Лили так сурово наказывает Дрого? — неожиданно услышала Корнелия.

Женщина, произнесшая это, говорила тихо, обращаясь к мужчине, сидевшему справа от Корнелии. В ответ он лишь пожал плечами.

— Кто сказал, что всегда расплачиваются женщины? — спросил он. — Иногда и мужчины.

— Возможно, это тот самый случай, — ответила леди. — Но это не заденет его настолько, чтобы он изменился. Если речь идет о Дрого, то это ботинок всегда на другую ногу.

— Вы припомнили Розу? — спросил мужчина. — Бедная девочка! Все обошлось очень плохо для нее, не так ли? Эмили благоразумно поступила, отправив Дрого путешествовать вокруг света.

— И это сработало! С глаз долой, из сердца вон. Бедная Роза сейчас на содержании юного Уинслоу. Я никогда не сталкивалась с таким несчастьем, и мне очень жаль ее. Хотя такой конец неизбежен — при таком начале.

Корнелия задумалась над услышанным. Что они имели в виду, говоря, что тетя Лили наказывает Дрого? Это так же необъяснимо, как и остальные их слова. Корнелия очень надеялась, что когда-нибудь сможет разрешить все эти загадки.

К ее облегчению, обед близился к концу. Пища была превосходной, блюдо следовало за блюдом, но Корнелия могла заставить себя попробовать что-нибудь только через силу. По белому полю скатерти была расставлена целая коллекция великолепных вин, но Корнелия, как и положено дебютантке, пила только минеральную воду. Обед закончился оранжерейными фруктами, поданными на огромном золотом блюде.

— Превосходный обед, Эмили, — заметила Лили когда леди покинули банкетный зал.

— Я ненавижу обеды по пятницам, перед тем, как все гости устроятся, — отозвалась герцогиня. — Кстати, мне показалось, что Дрого был чересчур молчалив.

Герцогиня произнесла эти слова, глядя Лили прямо в глаза, но та лишь загадочно улыбнулась в ответ.

— Правда? — отпарировала она. — Я как-то не обратила внимания.

Пока леди сплетничали в гостиной, ожидая, когда мужчины присоединятся к ним, Корнелия сидела молча, изнывая от нетерпения и волнения.

Но она готова была просидеть на этом стуле целую вечность, лишь бы в конце концов ей предоставилась возможность побыть с герцогом наедине.

А он даже не взглянул на нее, войдя в гостиную. Он завел разговор о бридже, к глубокому разочарованию женщин, умолявших его о танцах.

— Завтра ночью будет оркестр, — сказала герцогиня, — и побольше гостей. А сегодня я предпочитаю бридж.

В то время, пока решались эти насущные вопросы, герцог подошел к Корнелии.

— Вы не могли бы пойти со мной? — спросил он.

Девушка живо вскочила на ноги. Она заметила, что двое или трое гостей, сидящих рядом, уставились на нее с удивлением. В тот момент, когда дверь гостиной закрылась за ними, беседа неожиданно смолкла.

— Не возражаете, если мы пойдем в музыкальную комнату?

Герцог провел Корнелию через холл в другую большую комнату, где почти всю середину занимал рояль, а под галереей менестрелей располагался орган.

Стояла теплая ночь, но в камине горел огонь.

Герцог с Корнелией приблизились к камину. Роухэмптон достал из кармана футляр. Корнелия приняла футляр из его рук и открыла.

В футляре слабо мерцал огромный бриллиант, ограненный в форме сердца. По обе стороны от бриллианта в кольцо были вделаны два кроваво-красных рубина. Это была старинная и очень красивая вещь. Пока Корнелия любовалась ею, герцог говорил:

— Это фамильная драгоценность. Это кольцо всегда носили невесты в Котильоне. Я готов подарить вам также и современное обручальное кольцо, но я подумал, что, возможно, вы предпочтете выбрать это традиционное кольцо.

— Спасибо, огромное спасибо. Оно так красиво!

Корнелия протянула футляр герцогу обратно в руки, ожидая, что тот вынет кольцо и наденет ей на палец. Но герцог, казалось, не понимал, что от него требуется, и тогда Корнелия сама достала кольцо из футляра, где оно покоилось на темном бархате.

— Могу я надеть его? — спросила она.

— Если хотите, — ответил герцог. — Моя мать в настоящий момент рассказывает гостям о нашей помолвке.

— Ах! Все действительно должны узнать об этом сейчас? — воскликнула Корнелия, внезапно охваченная испугом.

— Вы возражаете? — быстро спросил герцог.

— Нет… полагаю, нет, — пробормотала Корнелия. — Только они пугают меня… они заставляют меня чувствовать себя такой глупой!

Герцог удивленно посмотрел на девушку.

— Извините, — сказал он, — я не думал, что вы будете ощущать себя здесь стесненно, когда рядом ваши дядя и тетя.

— Они здесь всех знают, — возразила Корнелия. — И они принимают участие в общем веселье и беседуют об общих знакомых, в то время как я ничего и никого не знаю.

— Конечно, — согласился герцог, — было глупо с моей стороны не подумать об этом раньше. Но, возможно, теперь, узнав о нашей помолвке, окружающие изменятся к вам.

— Я уже подумала об этом во время обеда, — призналась Корнелия. — Конечно, вокруг меня поднимется шум и суета только по той причине, что однажды я здесь поселюсь как ваша жена. Но на самом деле это ничего не меняет.

— Что вы за смешная девушка! — воскликнул Роухэмптон.

— Смешная?

— Я имел в виду необычная, — пояснил он. — Думаю, что я не так много знаю о молодых девушках.

— Кто такая Роза? — вдруг спросила Корнелия.

Герцог внимательно посмотрел на нее и нахмурился.

— Кто это вам рассказывает истории обо мне?

— Никто ничего мне не рассказывает. Но я слышала, как за обедом двое гостей говорили о Розе, — ответила Корнелия. — Я подумала… я подумала, что она, наверное, та девушка, на которой… вы хотели жениться раньше.

— Я предпочел бы не обсуждать это, если вы не возражаете, — отрезал герцог. — Я никогда никому не делал предложения до вас, но вы понимаете, конечно, что в моей жизни были другие женщины. Женщины, которых любил я, и женщины, которые, возможно, любили меня. Мне уже двадцать девять лет.

— Да, конечно, — тихо проговорила Корнелия, — я понимаю это. Я только подумала, что было бы лучше, если бы я знала обо всем.

— Лучше для кого? — спросил Роухэмптон. — Люди перестанут говорить о подобных вещах в вашем присутствии, когда узнают, что мы помолвлены. Я могу обещать вам, что ничего не будет сказано из того, что хоть в малейшей степени будет вам неприятно.

— Думаю, что нет, — пробормотала Корнелия.

Она смотрела, опустив голову, на бриллиант, сверкающий на ее руке. Кольцо было велико, и ей пришлось сжать пальцы вместе, чтобы оно не свалилось. Герцог дал ей кольцо в залог своего сердца, думала она, он ее любит так же, как и она его. Они находятся здесь вдвоем, наедине, так отчего же он еще ничего не сказал о своей любви?

Возможно, он боится напугать ее, возможно, он полагает, что она более простодушна и наивна, чем есть на самом деле. Корнелия подняла лицо к герцогу.

— Вы имеете в виду, верно, что я говорю о том, чего не понимаю, — начала она, — но я уверена, было бы лучше, если бы между нами не было секретов.

Герцог стоял, полуобернувшись к камину, и лицо его, освещенное пламенем, было серьезно.

— Надеюсь, что я смогу сказать вам все, что вы желаете знать, — ответил он. — Но существуют некоторые тайны, которые касаются также других людей.

— Вы имеете в виду таких людей, как Роза? — спросила Корнелия, силясь понять его мысли.

— Я уже сказал, что мы не будем говорить о ней, — почти сердито произнес герцог. — К чему непрерывно ворошить прошлое?

— Нет, нет, — поспешно согласилась Корнелия. — Мы будем говорить о будущем. — Она снова» взглянула на кольцо и мягко добавила:

— О нашем будущем.

Воцарилось молчание. Корнелия чувствовала, что герцог пристально смотрит на нее.

— Вы уверены, что действительно хотите выйти замуж за меня? — неожиданно спросил он.

Корнелия заулыбалась.

— Вполне, вполне уверена!

— Ваш дядя просил меня не торопиться со свадьбой, — продолжал Роухэмптон, — но ваша тетя предложила, чтобы мы поженились в следующем месяце, перед концом сезона. Что вы думаете?

— А вы уверены, что хотите жениться на мне? — с дрожью в голосе спросила Корнелия. Она проговорила эти слова тихо, опустив глаза и боясь поднять их. Она пристально изучала кольцо, вспыхивающее в дрожащем свете пламени. Рубины алели как две капли крови, обрамляя сверкающий бриллиант.

— Конечно, я хочу, — громко и даже, как показалось Корнелии, с вызовом сказал герцог. Затем, помолчав, он добавил:

— Я думаю, нам следует вернуться в гостиную. Иначе гости начнут любопытствовать, куда мы пропали.

— Да, разумеется.

Корнелия чувствовала, что сказала что-то не то, но не могла понять, что именно. Она направилась к двери, но затем обернулась.

— Мне жаль, если я задавала вам глупые вопросы, — застенчиво сказала она. — И еще я хочу поблагодарить вас за кольцо. Большое, большое вам спасибо.

Она было собралась протянуть герцогу руку для поцелуя и напряженно замерла у дверей, ожидая, что тот задержится около нее.

— Я рад, что вы остались довольны.

Роухэмптон прошел мимо нее и вежливо отворил дверь.

Корнелия, наклонив голову, скользнула из комнаты.

Глава 6

— Нам нужно увидеться наедине!

Герцог Роухэмптон жарко прошептал эти слова Лили, когда они прогуливались в воскресенье после ленча по розарию, любуясь фонтаном, искрящимся под лучами солнца, искусно подстриженными травяными бордюрами и наслаждаясь ароматом тысяч роз.

— Это невозможно. Джордж караулит нас, — быстро отозвалась Лили.

— Это меня не волнует. Мне необходимо поговорить с тобой. Пойдем со мной прямо сейчас к пруду с белыми лилиями.

— Ты с ума сошел! Любой может заметить нас.

— Меня не заботит, увидит нас кто-нибудь или нет, — горячо заявил герцог. — Я не смог сказать тебе ни словечка за целых два дня. Идем со мной сейчас. Я требую!

Лили кинула быстрый взгляд через плечо.

К своему раздражению, она увидела, что Джордж не покинул террасу, а продолжает сидеть в плетеном кресле с сигарой в руке и увлеченно беседует с одним из гостей. Джорджу уже наскучило прогуливаться по парку, но Лили опасалась, что он может увязаться за ними из чистого упрямства, или, вернее, потому, что его подозрения, касающиеся Дрого, были все еще живы.

Ускользнуть от цепких глаз Джорджа было не так-то легко: он обладал хорошо развитым внутренним чутьем, которое никогда ему не отказывало и которое скрадывало некоторый недостаток ума.

Увидев, что ее муж увлечен беседой, Лили после минутного колебания сдалась.

Секундой позже они с герцогом, взявшись за руки, скрылись за высокой стеной из вьющихся мелких роз и исчезли из поля зрения тех, кто мог бы заметить их с террасы. Схватив Лили за руку, Роухэмптон увлек ее прямо через газон и потащил по дорожке, ведущей вниз, к пруду с кувшинками.

Здесь, на берегу пруда, стояла надежно укрытая от глаз купой глициний маленькая беседка.

Лили запыхалась на ходу и не сразу смогла возразить герцогу, который обнял ее нетерпеливо и пылко, стоило им только достичь этого места.

Наконец она отдышалась.

— Дрого! Ты глупец! — вскричала Лили. — Ты рискуешь всем нашим планом. Если Джордж застанет нас здесь, он никогда не простит меня, никогда!

— Зачем ты так нервничаешь, дорогая? — нежно спросил герцог, заглядывая под прелестную соломенную шляпку, украшенную рюшами из голубого тюля. — Я люблю тебя!

Лили улыбнулась и кокетливо прищурилась, прикрыв глаза длинными ресницами. Было совершенно невозможно сердиться на Дрого, к тому же они так давно не оставались наедине, ни разу с тех пор, как они прибыли в Котильон.

— Я люблю тебя, — повторил Роухэмптон. — И я хочу поговорить с тобой. Мне не нравится то, что происходит.

— Что именно?

— Моя помолвка с Корнелией. Это нелепая ситуация. Девушка слишком чиста и наивна. Она не догадывается ни о чем.

— Слава богу, что не догадывается! — воскликнула Лили. — А чего бы ты хотел, Дрого? Ты можешь себе представить, что кто-нибудь захочет выйти замуж за тебя, если узнает, что это только прикрытие твоей любовной связи с кем-то другим?

— Да, да, я понимаю, — хмурясь, пробормотал герцог с каким-то беззащитным выражением лица. — Все из-за того, что я чувствую себя так неловко в этой щекотливой ситуации. Мне совершенно нечего сказать такой юной девушке…

— Которая скоро станет замужней женщиной, — с горечью заметила Лили.

Дрого обвил талию Лили обеими руками и потянул вниз на деревянную скамейку.

— Когда ты уговорила меня сделать предложение этой девушке, я как-то не думал о ней как о человеке. Тогда она была для меня только средством для достижения наших целей. А теперь мне вдруг стало жаль ее.

Лили пожала плечами.

— Ну и глупо! — произнесла она недовольно и раздраженно. — Кроме всего прочего, Корнелия только выиграет во всех отношениях, выйдя за тебя замуж. Ты один из наиболее знатных и завидных женихов во всей Англии. Корнелия, может быть, и богата, но она не очень-то привлекательна, бедняжка, и, хоть она и племянница Джорджа, она никогда не будет вращаться в том обществе, где она находится сейчас, если только… не выйдет замуж за тебя!

Лили сделала паузу и, видя, что герцог все еще выглядит огорченным, протянула руку и накрыла его ладонь своей.

— Ты же не хочешь, чтобы мы расстались навсегда? — жалобно протянула она.

— Ты прекрасно знаешь, что это единственная вещь, которую я никогда не смогу вынести, — ответил Роухэмптон, сжимая ее руки в своих. — Но почему мы не можем быть честными и искренними в нашей любви? Почему мы не можем быть тем, кто мы есть, — мужчиной и женщиной, которые любят друг друга? Почему наше общественное положение должно перевешивать наши чувства, почему наши титулы значат больше, чем наши сердца?

Легкий смешок Лили прозвучал резким диссонансом в ответ на серьезный и взволнованный тон герцога.

— Ты впрямь полагаешь, что мы были бы счастливы в шалаше? Мой дорогой Дрого, старики говорят: «Когда бедность входит в дверь, любовь улетает через окно». Это очень мудро. И еще одна пословица, которую обычно говаривала моя няня: «Позор — безжалостный учитель». А мы будем самыми счастливыми в мире любовниками, притом оставаясь там, где мы сейчас.

— Но это значит постоянно лгать, хитрить, изворачиваться, — горячо возразил герцог.

— А почему бы и нет? Конечно, мы могли бы пойти другим, респектабельным путем. Я могла бы официально развестись с Джорджем — дорогим, глупым, невообразимым Джорджем. А ты перестал бы быть веселым, обворожительным и очень-очень испорченным и осел бы дома как примерный супруг и нежный отец…

— Я этого не хочу, — раздраженно прервал Лили герцог, — я хочу только тебя. Так ты не любишь меня настолько, Лили, чтобы убежать со мной?

— Нет, дорогой, не люблю, — уверенным голосом сказала Лили. — Нам пришлось бы поселиться в Монте-Карло и мучиться мыслью, придут ли к нам с визитом наши знакомые, приехавшие отдохнуть, или нет. А они скорее всего будут избегать нас или просто не удостоят нас вниманием.

Кроме того, мы не сможем любить друг друга, если мы перестанем быть самими собой. Я люблю в тебе именно тебя, то есть хозяина Котильона, которого можно встретить в самом знатном и изысканном обществе, на каждом балу или важном приеме. Ты любишь меня, потому что я — это я, а это значит… О! Что же это значит?

— Самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, — с почтением произнес Роухэмптон.

Это был именно тот ответ, которого ожидала Лили. Она нежно улыбнулась.

— Это наши цепи. Мы узники самих себя, и ничто не сделает нас свободными.

— Это-то и пугает меня.

— Глупости! — живо отреагировала Лили. — Ты знаешь так же хорошо, как и я, что можешь получить в этом мире все, что только пожелаешь.

— Кроме тебя.

— Ты получишь и меня тоже в тот день, когда женишься на Корнелии и усыпишь подозрения Джорджа.

— А что же с Корнелией?

— Дорогой мой, она скорее всего останется довольна. Она не имеет ни малейшего подозрения ни о чем, кроме того, что ты выбрал ее в жены.

— Против своего желания, — отозвался герцог. — Но мне все равно жаль ее.

— О! Да она самая везучая молодая особа во всем мире, — сказала Лили. — Корнелия выйдет замуж за тебя, получит твой титул, станет хозяйкой Котильона. Что еще может выпросить девушка у своей феи-крестной?

Лили смотрела на Роухэмптона так нежно и говорила так мягко, что тот улыбнулся ей против своего желания.

— Ты способна внушить мне абсолютно все, что пожелаешь.

— Просто я знаю, что так будет лучше для нас обоих.

Лили приблизила свое лицо к лицу герцога, но, когда он страстно сжал ее в своих объятиях, тут же вырвалась прочь.

— Тише, тише, — предостерегающе заметила Лили. — Я не могу вернуться к гостям с растрепанной прической.

— Я схожу с ума, когда вижу тебя такой красивой, такой холодной и неприступной! — вскричал герцог. — Видеть тебя рядом и знать, что не смею подойти к тебе.

— Ты теперь должен соблюдать осторожность еще больше, чем прежде, — пояснила Лили. — Потом будет проще. А сейчас нам надо возвращаться.

— Сначала поцелуй меня так крепко, как любишь меня.

Секунду Лили колебалась, но затем, забыв о всякой осторожности, которую сама же требовала от герцога, она страстно прижалась к его губам.

Поцелуй длился всего лишь мгновение, и, прежде чем герцог успел заключить ее в свои жаркие объятия, Лили отпрянула прочь и вскочила на ноги.

— Наше отсутствие могут заметить, — сказала она. — Идем же быстрее, я боюсь.

Герцог боролся с мучительным желанием снова обнять Лили, осыпая ее поцелуями, но суровый вид его возлюбленной заставил его покорно выбраться из укромной тенистой беседки на яркий солнечный свет.

Они возвращались обратно к дому молча, и герцог чувствовал, как в нем растет досада и раздражение. Красота Лили отравляла его, ему было трудно заставить себя не смотреть непрерывно в ее сторону. Но когда герцог с трудом урывал мимолетную возможность побыть с Лили наедине, ей все равно удавалось ускользнуть от него, избегая откровенных разговоров и уклоняясь от его пылких ласк.

Всю предыдущую ночь герцог провел без сна, ощущая, как в нем разгорается сомнение, так ли уж необходим этот фарс с женитьбой для того, чтобы сохранить Лили в своей жизни. Ему стоило больших усилий признаться самому себе, что бессмысленный круговорот балов и великосветских приемов важнее для нее, чем их любовь.

Но, с другой стороны, думал герцог Роухэмптон, Лили не так уж и не права. Он не представлял ее себе ведущей скромный уединенный образ жизни на юге Франции или путешествующей в бесконечных поисках нового дома и нового круга знакомств. Жизнь Лили предназначалась для официальных приемов в Букингемском дворце и Аскоте, пышных балов в Девоншире, Лондондерри, Саферленд-Хаус и загородных прогулок в Котильоне. Жизнь Лили была неотделима от жизни лондонского высшего света. И если ее, как одну из этих прекрасных роз, пересадить в другое место, она зачахнет и умрет. И возможно, говорил себе герцог, бредя по посыпанной гравием дорожке меж цветов, то, что требует Лили от него, это его плата за любовь такого же хрупкого и эфемерного существа, как эти изнеженные розы, поворачивающие свои головки к солнцу.

— Дрого, ты здесь? Мы искали тебя, куда ты пропал? — раздался звонкий голос герцогини, прервавший его мысли. Его мать направлялась к нему прямо через газон, изящно приподнимая край нарядного кремового цвета платья и держа над головой зонтик от солнца. Она казалась столь элегантной, что герцог залюбовался своей матерью, невольно сравнивая ее со сверкающей красотой Лили. Затем он перевел глаза и увидел за спиной матери Корнелию. Глаза ее были скрыты темными очками, и Дрого не мог уловить выражения ее лица.

Он почувствовал прилив сильного раздражения, ощутив себя на мгновение напроказившим ребенком, застигнутым на месте преступления.

И он сделал вид, что не замечает Корнелию, пока мать в необычно резком тоне не произнесла:

— Корнелия хотела бы взглянуть на пруд с белыми лилиями, Дрого.

Это выглядело так, словно она умышленно посылала его обратно к пруду с девушкой, с которой он был помолвлен, зная, что происходило в беседке несколько минут назад. У герцога не было причин подозревать мать в подобной проницательности, но, даже не стремясь скрыть свое раздражение, он обратился к Корнелии почти грубо:

— Идемте со мной, если хотите посмотреть на пруд.

Они шли молча. С того вечера, когда после обеда было объявлено об их помолвке, они впервые остались наедине. Дрого знал, что для большинства гостей эта новость явилась немалым сюрпризом. Эмили рассказала ему, что, узнав о помолвке, многие не смогли удержаться от изумленных возгласов. Позже он услышал, как его мать охотно рассказывает о богатстве Корнелии, и увидел понимающие улыбки на лицах слушателей, это раздражало его еще больше.

Все это было сумасшествием. Так он думал теперь и удивлялся, как он мог решиться на такой шаг. Он чувствовал себя выбитым из колеи, хотя отдавал себе отчет, что тем из его друзей, кому станет известна вся эта история, его сомнения покажутся абсурдом.

В обществе, в котором вращался герцог, любовные истории воспринимались в порядке вещей. Начало этой моде положил сам король еще будучи принцем Уэльским, когда, не скрывая, стал отдавать предпочтение обществу прекрасной Лили Лангтри: затем «джерсийская Лили» была вытеснена другими красавицами. В настоящий момент Его Величество удостоил своим вниманием миссис Джордж Кеннел, что ни для кого не было секретом.

С тех пор, как только Дрого мог припомнить, приемы в Котильоне всегда сопровождались любовными историями гостей его матери. Он не мог вспомнить, в каком возрасте он понял, что его мать тоже имела любовников, которые, на время во всяком случае, делали Котильон своим домом.

Всегда это был кто-то, подобный Гарри, сопровождавший ее во время прогулок, бывший ее партнером в бридж по вечерам, льстивший, прислуживающий и угождающий ей непрестанно.

Поэтому Эмили в порядке вещей воспринимала то, что ее сын имеет любовные связи и его избранница на текущий момент приглашалась на каждый прием в Котильоне до тех пор, пока необходимость в этом не отпадала и новая леди не сменяла предыдущую.

В жизни Дрого было много женщин. Одни вызывали одобрение его матери и друзей, и он появлялся с ними везде, имена других держались в секрете, Дрого встречался с ними только в Лондоне и никогда не упоминал о них в Котильоне.

В том, что Дрого влюбился в Лили Бедлингтон, не было ничего неожиданного ни для его матери, ни для его друзей, которые видели в этом только проявление его хорошего вкуса. Лили была одной из них, и они любили ее. Она была persona grata в Котильоне. К этой любовной связи относились благосклонно, как к само собой разумеющейся, так же как и к тому, что рано или поздно он женится. Эмили Роухэмптон частенько заговаривала об этом:

— Я удалюсь в Довер-Хаус. Мне будет жаль покинуть Котильон, но иногда мне кажется занимательным поменять в нем хозяйку. Вполне возможно, я отправлюсь путешествовать в Индию. У меня никогда не находилось времени для этого, хотя некий любезнейший махараджа настойчиво приглашал меня. Еще я собираюсь посетить Америку — Вандербильты зовут меня снова и снова.

И, разумеется, у меня будет собственный дом в Лондоне. Твоя жена предпочтет Роухэмптон-Хаус, но я говорю о небольшом доме на Керзон-стрит или Беркли-стрит. Возможно, я буду принимать тебя в нем иногда…

Герцог хорошо изучил интонации материнского голоса и прекрасно понимал, что обозначают этот тон и улыбка. Он чувствовал смутное раздражение от того, что ему так прозрачно намекают на возможность супружеской измены еще до того, как он избрал себе жену. Теперь он сделал свой выбор.

Корнелия и Дрого подошли к пруду, заросшему кувшинками. Корнелия смотрела на воду, стоя с опущенной головой. Ее лицо было скрыто от него широкими полями ее шляпы.

— Красиво, правда? — спросил герцог.

— Да, очень, — тихо отозвалась она.

«Как сможем мы вытерпеть всю жизнь вместе? — неожиданно подумал он. — Неужели у нее нет ни собственного характера, ни собственных интересов?»

До этого он чувствовал к Корнелии жалость, но теперь внезапно ощутил только злость и раздражение. Лили была права. Он даст ей свое имя, свой громкий титул, и этого ей будет предостаточно.

— Ну, теперь, когда вы насмотрелись на пруд, может, мы вернемся обратно к моей матери? — резко спросил герцог.

Корнелия вмиг растеряла все мысли и слова, которые были у нее заготовлены для беседы. Из-за того, что голова ее была низко опущена, герцог не заметил, что щеки ее неожиданно залились ярким румянцем. В прежнем молчании они вернулись к тому месту, где герцогиня с Лили оживленно болтали. Герцог оставил Корнелию в их обществе и один быстро направился к дому.

Лили была глупа во многих отношениях, но только не там, где на карту были поставлены ее собственные интересы. Она сообразила, что Дрого крайне раздражен и, возможно, склонен пересмотреть то, что она спланировала. Поэтому после возвращения из Котильона она употребила все свои усилия на то, чтобы предотвратить разрыв.

Герцог и Корнелия виделись каждый день, но никогда не оставались вдвоем. Лили следила за этим. Новость о помолвке была большим событием сезона. Жениха и невесту приглашали наперебой, устраивая ленчи, обеды и приемы в их честь.

Дом лорда Веллингтона на Парк-лейн был наводнен визитерами.

Лили крайне искусно управлялась со всем.

Корнелия отчаянно желала побыть с герцогом наедине и молила о случае поговорить с ним без участия третьих лиц, но это было невозможно.

И хотя она видела герцога каждый день, они продолжали оставаться такими же незнакомыми и чужими друг другу людьми, как и в тот день, когда они впервые танцевали вместе в Лондондерри-Хаус.

Они посещали бал за балом, обед за обедом в обществе друг друга. Они ездили за город, катались в Гайд-парке, уезжали для игры в поло в Харлингэм и в теннис — в Уимблдон. И, хотя герцог всегда был подле нее, Корнелия чувствовала, что они разделены пропастью более широкой и глубокой, чем Ирландское море.

В действительности же дни проходили для нее как в тумане, сквозь который она не могла воспринимать реальность. Корнелия чувствовала себя так, как если бы она окончательно утратила силу воли или перестала быть самой собой. Часами она должна была безропотно выстаивать в одежде, приколотой к ней булавками, в мастерских портних. Примерялись шляпы, вечерние туалеты, нижнее белье, туфли, перчатки и чулки.

Тетя Лили все решала за нее. И только оставаясь наедине с Виолеттой, Корнелия вновь становилась собой и могла говорить о том, что лежало у нее на сердце.

— Я жду не дождусь, когда все это закончится, Виолетта. Скорей бы выйти замуж и уехать от всей этой суеты. Я хочу быть вдвоем с его светлостью.

— Вы очень устанете, если будете делать так много всего, мисс. Должны ли вы обязательно ехать на бал сегодня вечером?

— Да, конечно, — ответила Корнелия, — и, кроме того, я хочу быть там. Я хочу увидеть его светлость. Мы будем танцевать вместе. Но, к сожалению, очень трудно беседовать во время танца. И, ах! Виолетта! Я до смешного стесняюсь его.

В Ирландии я не стеснялась никого. Обычно я болтала без остановки до тех пор, пока окружающие не начинали подсмеиваться и говорить, что я болтушка. Я не стеснялась друзей отца, которые приходили к нам в дом. Мы поддразнивали друг друга, а потом смеялись вместе. Здесь все иначе.

Друзья тети Лили говорят о вещах, которых я не понимаю, о людях, которых я не знаю. А если я пытаюсь присоединиться к их беседе, они тут же замолкают, уставившись на меня.

— Если хотите знать мое мнение, мисс, вы посещаете слишком много балов, — сказала Виолетта. — Почему бы вам не предложить его светлости побыть вдвоем? Например, прогуляться вместе в парк.

— Если бы я только могла, — вздохнула Корнелия. — Но я не уверена, что тетя Лили допустит это. Когда я предложила ей сделать так, чтобы вокруг нас было поменьше гостей, она рассердилась. Только одно хорошо в замужестве, Виолетта. Я стану свободной. Если ты девушка, то тебе не разрешено думать и поступать по-своему.

— Вы совсем-совсем уверены, мисс, что хотите выйти замуж за его светлость?

Корнелия в удивлении подняла глаза на свою горничную.

— Конечно, Виолетта. Я говорила тебе, что даже не могу выразить, насколько сильно я люблю его. Когда он входит в гостиную, я чувствую, что задыхаюсь, а затем, неожиданно, удивительная дрожь пробегает по мне. Когда он рядом, я как в раю. Я ощущаю его присутствие везде, а в один прекрасный день мы будем навсегда принадлежать друг другу!

— Я надеюсь, что вы будете очень счастливы, . мисс, — тихим голосом произнесла Виолетта.

— Я знаю, что буду, — доверительно сказала Корнелия. Она глянула на палец, украшенный бриллиантом в форме сердца. — Сердце! Свое сердце он вручил мне. Виолетта, я такая счастливая — ужасно, ужасно счастливая!

Виолетта издала непонятный сдавленный звук и отвернулась, казалось, целиком погрузившись в уборку спальни.

Корнелия с мечтательным выражением на лице продолжала свою болтовню, обращаясь скорее к себе, чем к горничной:

— Меня пугает мысль, что я должна буду присматривать за таким огромным поместьем, как Котильон, да еще большим домом в Лондоне. Но затем я вспоминаю, что его светлость будет рядом со мной. Я не верю, что что-то может страшить рядом с герцогом, кроме, может, него самого. Он пугает меня иногда, когда взгляд его делается сердитым или раздраженным. Я смотрела на него вчера вечером за обедом и внезапно поняла, что он хочет того же, что и я. Чтобы вокруг него не сидели все эти люди, чтобы он мог уединиться со мной и поговорить там, где нет болтовни, шума, оркестра.

— Вы уже сказали его светлости, какую любовь испытываете к нему, мисс? — спросила Виолетта.

— Конечно, нет, — ответила Корнелия. — Я слишком стесняюсь произнести это вслух. Но я думаю, он все понимает. Возможно, он тоже стесняется меня, потому что он ни разу еще не заговаривал со мной о любви. Но раз он предложил мне выйти замуж за него, значит, он любит меня.

Чего же больше может мужчина предложить женщине, которую любит!

— Ax, мисс, мисс! — воскликнула Виолетта, но Корнелия не слушала ее.

— Тетя Лили все время твердит мне, какая я удачливая, — продолжала она. — Она говорит мне это всякий раз, и в Котильоне, и в Лондоне. Она показала мне других девушек, которые хотели бы выйти замуж за герцога, но на которых тот не обращал внимания. Она думает, что я не понимаю своего счастья. Но это не так, я все понимаю, я только не могу словами выразить свой восторг.

Я не могу признаться ей, что творится в моем сердце. И еще меньше могу признаться его светлости.

— Примите мой совет, мисс: вы должны сами управлять своей жизнью и делать то, что хочется вам, а не то, чего хочет от вас ее милость госпожа Бедлингтон.

Корнелия взглянула на горничную и улыбнулась.

— Тебе не нравится ее милость, правда, Виолетта? Нет, можешь не отвечать мне. Я знаю, ты пытаешься не выдавать своих чувств, но я замечала, как меняется выражение твоего лица, когда тетя Лили входит в комнату. Я знаю, ты не любишь ее. Интересно, почему? Все восторгаются ею. И это неудивительно, ведь она такая красивая.

— Да, это правда, ее милость очень красива, — коротко согласилась Виолетта.

— Я хотела бы походить на нее, но я знаю, что никогда не смогу. Никакие парикмахеры и портнихи в мире не помогут мне стать такой привлекательной, как тетя Лили.

— Почему вы не расстанетесь со своими очками, мисс? — спросила Виолетта.

— Я раскрою тебе тайну: я собираюсь снять их в день свадьбы. Я просто не смогу сейчас предстать перед друзьями тети Лили, если сниму очки. Думаю, будет лучше, если я буду прятать свои глаза, чтобы они не догадались, что я о них думаю.

— А что же его светлость?

Корнелия неожиданно смолкла.

— Я надеялась… да, я надеялась, что он попросит меня снять очки, когда мы останемся наедине, но он никогда не заговаривал об этом. Правда, мы никогда не остаемся вдвоем. Так я не буду дожидаться, пока он попросит меня об этом.

Я сниму их под покровом вуали, когда войду в церковь.

— Я рада этому, мисс. Кто-нибудь говорил вам уже, что у вас удивительные глаза?

— Нет, в Англии никто.

— Конечно, нет, мисс. Потому что никто здесь не видел вас как следует.

— Это правда.

— Может быть, вы все-таки снимете очки, мисс?

— Нет, не раньше свадьбы… только если его светлость попросит меня прежде об этом.

Как уже сказала Корнелия Виолетте, она никогда не оставалась с герцогом наедине. Когда они посещали Оперу, герцог сидел в ложе рядом с ней, но тут же рядом находилась тетя Лили, и любое слово, как бы тихо Корнелия ни произнесла его, могло быть ею подслушано. Когда они ездили кататься в парк, герцог сидел напротив Корнелии, спиной к кучеру, но тетя Лили неизменно была рядом с ними. Она беспрерывно болтала о вещах, забавлявших и развлекавших герцога, и выглядела необыкновенно эффектно в боа из перьев, обвивавшем ее плечи, и с зонтиком от солнца, защищавшим от солнечных лучей ее изумительную кожу.

По мере того как приближался день свадьбы, Корнелия обнаружила, что и без того нечастые моменты ее свиданий с герцогом становятся все реже и короче. Трудно было выкроить хоть минуту в день, когда бы Корнелия не была занята покупками или примерками или не писала письмо за письмом, благодаря за свадебные подарки, которых с каждым днем прибывало все больше.

Уже можно было заставить стол площадью в несколько акров всем этим фарфором, хрусталем, серебром, огромным количеством ювелирных украшений: колец, брошей, браслетов. Корнелия рассматривала все и восхищалась. За день до свадьбы ее дядя преподнес ей жемчужное колье.

— О, дядя Джордж, как вы добры ко мне! — воскликнула Корнелия. — Я никогда и не мечтала иметь такую прекрасную вещь! Я надену его в день свадьбы.

— Лучше не делать этого, — заметила Лили. — Жемчуг означает слезу.

— Я уверена, что этот чудесный жемчуг означает что-то другое, — отозвалась Корнелия. — И я не боюсь суеверий. Я надену его, потому что, вы это знаете, я очень удачливая!

Она слегка покраснела, когда произнесла эту фразу, и заметила, что улыбка сошла с лица Лили.

— Надевай что хочешь, — сказала Лили резко, — но только потом не жалуйся, что я не предупреждала тебя.

— В самом деле, Лили, — вмешался лорд Бедлингтон, — ты говоришь так, будто ожидаешь заранее, что Корнелия будет несчастлива!

— Все невесты плачут во время медового месяца, — уклончиво сказала Лили, — Это очень волнующее время. Ты помнишь, Джордж, как часто я плакала?

Корнелия улыбнулась, но при этом подумала про себя, что ее тетя глупа. Радуясь своему жемчугу, она не устояла перед порывом броситься наверх, чтобы продемонстрировать его Виолетте.

Но в спальне никого не оказалось.

Корнелия приложила жемчуг к своей шее, и он показался ей теплым и нежным. Корнелию восхищало, как привлекательно выглядит он на ее коже, и мечтала, как герцог тоже будет восхищаться им.

Герцогиня Роухэмптон среди прочих подарков тоже прислала ей украшения — диадему, бриллиантовое колье и длинные серьги в виде капель.

Но как бы ни были они роскошны и красивы, Корнелия предпочитала свой жемчуг. Своим переливчатым блеском и легкостью он почему-то напомнил ей Ирландию, ее небо после дождя и реку во время разлива.

Корнелию печалило, что никто из ее ирландских друзей не будет присутствовать на свадьбе.

Она написала пригласительные письма всем, кого знала, и даже намеревалась оплатить их дорогу. Но ей ответили, что Англия — это слишком далеко и никто не будет выполнять за них работу, пока они будут веселиться на свадьбе.

Корнелия все это понимала, но все же сердце ее щемило от грусти и одиночества. Завтра настанет самый важный день в ее жизни, а она будет окружена чужими людьми. И все же она бесстрашно смотрела в будущее. Она радовалась, что с завтрашнего дня все в ее жизни переменится. После свадьбы они уедут отсюда вдвоем с герцогом туда, где они смогут узнать друг друга. Это будет не Котильон, подавляющий ее своим величием и многолюдьем. Они отправляются в Париж.

Тетя Лили посвятила ее в планы герцога на медовый месяц, и Корнелия, которая сама не могла ничего предложить, всецело положилась на его выбор. Корнелия издала легкий вздох удовлетворения при мысли, что они уедут послезавтра вдвоем, сопровождаемые только камердинером герцога и Виолеттой, и сумятица последних недель останется позади. Бесконечные примерки, совещания с парикмахерами и маникюрщицами отнимали все ее время и истощали все силы.

Жемчуг согревал шею Корнелии. Тетя Лили может сколько угодно говорить, что он означает слезы, но она полюбила его. Корнелия все еще разглядывала себя в зеркало над туалетным столиком, когда Виолетта вошла в комнату.

— Я думала, что вы внизу, мисс, — удивленно воскликнула горничная.

— Почему я должна быть внизу?

— Но его светлость здесь, — ответила Виолетта.

Корнелия живо обернулась к ней:

— И никто не сказал мне об этом. И, конечно, в доме никого нет?

— Его милость уехал, я знаю, — сказала Виолетта, — потому что я видела, как он садился в карету. Что касается ее милости, то я не знаю.

— Ее тоже нет, — ответила Корнелия. — Она говорила, что собирается навестить леди Уимборн и вернется только к обеду. Ах, Виолетта!

Это замечательно! А я сижу здесь и любуюсь своим жемчугом. Быстрее причеши меня.

Но Виолетта уже взяла в руки щетку, пока Корнелия тараторила, и минутой позже Корнелия уже спешила вниз по ступенькам. Она с волнением думала о том, что ей представилась возможность повидаться с герцогом наедине. Тетя Лили проявила настойчивость в том, чтобы у них не было возможности увидеться сегодня. Герцог устраивал вечером холостяцкую вечеринку, в то время как Корнелии полагалось отправиться в постель как можно раньше, чтобы лучше выглядеть в день своей свадьбы.

Может быть, он пришел, чтобы сказать ей что-то важное… возможно, он почувствовал, что день тянется очень долго, когда они не видят друг друга. Это то, что ощущала сегодня сама Корнелия с самого утра, с тоской думая, что целая вечность должна пройти, прежде чем они встретятся уже перед алтарем.

Корнелия вошла в гостиную. Но там не было никого. Она замерла на секунду, чувствуя, как разочарование обжигает ей душу. Ей так сильно хотелось увидеть герцога! А он, не дождавшись никого, уже ушел.

С печальным вздохом, медленно Корнелия закрыла двери гостиной. Когда она пересекала широкую лестничную клетку, собираясь вернуться обратно к себе, ей послышались голоса.

С секунду она озиралась, пытаясь понять, откуда они доносятся, но затем взгляд ее наткнулся на дверь, ведущую в будуар ее тети. Ее чувство разочарования усугубилось. Герцог не ушел, но тетя Лили вернулась домой, и они беседуют вдвоем в ее будуаре. Медленно, почти не чувствуя под собою ног, Корнелия пересекла лестничную площадку и небольшой коридор перед будуаром. Она была уверена, что герцог пришел с целью увидеть ее, и только неожиданное возвращение тети Лили помешало этому. Но она должна увидеть его, хотя бы мельком.

Корнелия уже положила руку на дверную ручку и собралась нажать на нее, как голос герцога, взволнованный и настойчивый, остановил ее.

— Нет причин сердиться на меня, Лили. Я хотел увидеть тебя. Ты понимаешь, что я вынужден уехать на целый месяц?

— Ты, должно быть, с ума сошел, раз идешь на такой риск! — отозвалась Лили. — Когда я получила твою записку в доме Уимборнов, я решила, что это Корнелия вызывает меня, что что-нибудь стряслось с ее свадебным нарядом.

— Я предвидел, что ты подумаешь что-то в этом роде. Я видел Джорджа, который сидел за бриджем в клубе, и понял, что он не вернется домой еще несколько часов. Это был мой последний шанс, и я решил использовать его.

— Дрого, ты совершаешь безумные поступки.

Но я, возможно, прощу тебя.

— Лили, ты так прелестна! Я люблю тебя, как никогда!

— Еще бы! После того, как я измучила всю себя в приготовлениях к твоей свадьбе.

— Моей свадьбе? Полагаю, что это твоя свадьба. Это ты все задумала, ты все прекрасно устроила. Только одна деталь портит всю картину. И ты, и я знаем, какая именно.

— Какая же?

— Невестой должна быть ты!

— Мне приятно слышать то, что ты говоришь.

Даже если это совершенно невозможно.

— Лили, умоляю, передумай… Это наша последняя возможность. Давай уедем вдвоем.

— Когда? Сегодня вечером? И покинем бедных Джорджа и Корнелию справлять свадьбу без жениха? Это будет неслыханным скандалом.

— Какое мне дело до скандалов? Давай уедем прямо сейчас. Я сделаю тебя счастливой… я заставлю тебя поверить, что весь мир — ничто по сравнению с любовью.

— Дрого! Дрого! Как часто я должна повторять тебе, что это невозможно? И без того все устроится наилучшим образом. Когда ты вернешься из свадебного путешествия, ты сам увидишь, как легко нам будет встречаться, бывать вместе, мы будем счастливы! Все станет проще и лучше, чем раньше, когда Джордж еще не начал пакостить нам.

— А что, если Корнелия тоже начнет пакостить, как ты это называешь?

— Корнелия ничего не узнает! С чего бы! В самом деле, Дрого! Не будь таким несносным. Осталось мало времени, я так чудовищно устала, так много было сделано.

— Бедняжка ты моя! Дорогая! Я не собираюсь рассыпаться в благодарностях за то, что ты сделала. По мне, эти хлопоты не нужны. Но, если позволишь, я скажу тебе о своей любви.

— Да, Дрого, скажи. Скажи поскорее, а потом уходи.

— Иди сюда!

В его голосе слышались глубокие, зовущие нотки.

— Обними меня крепче, Дрого! Пройдет так много времени, пока мы увидимся снова!

— Лили, Лили! Не напоминай мне об этом.

Я люблю тебя. Ты сама знаешь, как я люблю тебя!

— Что это? — Лили кинула быстрый взгляд через плечо, которое сжимал герцог.

— Что ты имеешь в виду?

— Я уверена, что слышала какой-то звук.

— Тебе показалось. Джордж торчит в клубе.

Даже если он и вернется домой, то я зашел на секунду, взглянуть на свадебные подарки.

— Но я уверена, что слышала какой-то очень странный звук, — настаивала Лили.

Корнелия медленно отодвинулась от двери будуара. Звук, который донесся до ушей Лили, подумалось ей, был звоном ее разбитого сердца.

Глава 7

Толпа зевак, окружавшая церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер, разразилась бурными приветствиями, когда королева Александра в сопровождении принца Уэльского ступила на церковный двор.

Конной полиции приходилось прилагать значительные усилия, чтобы направлять движение экипажей, которые двигались нескончаемым потоком последние два часа, подвозя гостей, прибывающих на венчание.

Толпе предоставилась возможность увидеть всех знаменитых красавиц. Бурю восторгов вызвало появление герцогини Саферлендской в роскошной шляпке с перьями, которая выгодно подчеркивала ее белокурую красоту. Шумное восхищение заслужила внешность графини Варвик.

Свою долю комплиментов получили герцогиня Вестминстерская с сестрой, принцессой Плесси.

Когда из кареты показалась Лили, ослепительно красивая, одетая в небесно-голубые цвета, и с огромным букетом гвоздик, восторженные возгласы толпы разнеслись до Оксфорд-стрит.

Спустя несколько секунд после того, как королевские гости заняли свое почетное место и смолкло возбужденное перешептывание, была замечена карета невесты, движущаяся от Маддокс-стрит.

Наступил долгожданный момент. Толпа неожиданно хлынула вперед, потеснив полицейских, которые, взявшись за руки, пытались восстановить порядок.

Лорд Бедлингтон вышел из кареты первым.

Его фрак украшала большая белая гвоздика. Когда он ступил на тротуар, по толпе пронесся чуть слышный шепоток в его адрес. А затем из кареты показалась украшенная венком из флердоранжа, склоненная головка, и на тротуар ступила невеста.

Лорд Бедлингтон предложил руку невесте.

Толпа жадно разглядывала каждую мельчайшую деталь атласного подвенечного платья, украшенного пышной пеной брюссельских кружев. Вдруг кто-то громко сказал:

— Блими! Ты когда-нибудь видел невесту в шорах?

Это замечание вызвало смех, но по той причине, что английские зеваки всегда любят невест, насмешки утонули в разразившихся аплодисментах и выкриках: «Счастья!», «Удачи(», «Благослови тебя господь, дорогая».

Вряд ли Корнелия слышала или замечала что-либо, творившееся вокруг нее. Все представлялось ей далеким и нереальным, будто происходило во сне. Когда она дотронулась до предложенной ей дядей руки, то не почувствовала прикосновения, словно пальцы ее онемели.

Корнелия поднялась по ступенькам в портик церкви. Здесь ее ожидала целая толпа подружек невесты и два пажа, наряженные в белые атласные камзолы и бриджи по колено. Пажи подхватили длинный шлейф ее платья, и вся процессия двинулась внутрь церкви.

Корнелия не замечала гостей, заполонивших церковь, — скамейки занимала вся элита лондонского общества. На галерее толпились арендаторы из Котильона, принаряженные в воскресные одежды. Между гостей сновали распорядители, провожая приглашенных на отведенные им места.

Хор запел, и появился архиепископ Кентерберийский в великолепном сверкающем облачении. Служба началась.

Корнелия не замечала ничего. Она видела перед собой только красный ковер да белые розы и лилии, которые держала в руках.

Неожиданно она обнаружила, что повторяет слова за архиепископом:

«В радости и горе… в богатстве и бедности… в болезни и здравии… любить… оберегать… повиноваться… пока смерть не разлучит нас…»

И в этот момент онемение слетело с Корнелии, словно ее облили ведром ледяной воды. Она остро ощутила присутствие герцога рядом, внезапно осознав, что произошло — она вышла замуж!

Вышла замуж за мужчину, которого она ненавидела, презирала и в то же время любила с такой горечью и мукой, которую невозможно выразить словами.

Корнелия почувствовала, как герцог взял ее левую руку, затянутую в белую перчатку. Ее пальцы были так холодны, что он вздрогнул от прикосновения. А затем кольцо скользнуло на ее палец, и она услышала голос герцога:

«С этим кольцом я вручаю тебе… мое тело… все мои благие помыслы…»

Корнелия с трудом удержалась от насмешливого восклицания. Ей хотелось выкрикнуть на всю церковь, что его слова — это ложь. Интересно, что произойдет, если она так сделает?

«Он — лжец и прелюбодей!»

Корнелия твердила эти слова сама себе вчера вечером, с трудом поднимаясь по лестнице в свою спальню. И хотя она не вполне была уверена в значении этих слов, они сильнее растравляли ее и без того смертельно раненное сердце.

Пошатываясь, она вошла в спальню и прислонилась к двери спиной, глядя перед собой невидящими глазами. Корнелия была так бледна, и выражение ее лица было настолько странным, что Виолетта вскочила, побросав вещи, которые она упаковывала в сундук, и кинулась к ней.

— Что случилось, мисс?! Вы упали в обморок?

— Нет! Оставь меня… — вскрикнула Корнелия.

Затем она добавила:

— Подай мне пальто и шляпу.

— Но, мисс, куда вы собрались в такой час? — протестующе спросила Виолетта.

— Подай мне пальто, — настойчиво повторила Корнелия.

— Но зачем, мисс? — переспросила Виолетта. — Куда вы собрались?

— В Ирландию. Я уезжаю… немедленно.

— Что же случилось, мисс? Что вас так расстроило?

Вместо ответа Корнелия неожиданно закрыла лицо руками и опустилась в кресло. Виолетта торопливо приблизилась к ней и обняла ее, встав на колени около кресла.

— Нет, нет! Не стоит это так принимать, мисс.

— Ты знала!

Корнелия отдернула руки от лица. Глаза ее оставались сухими. Ее горе нельзя было выразить слезами.

— Да, мисс, — тихо ответила Виолетта. — Я знала. Слуги говорили. На кухне это не секрет.

— Я думала, что он влюблен в меня так же, как и я в него!

— Я знаю, мисс. Я знаю, что вы чувствовали.

Но я ничего не могла сказать вам, что заставило бы вас думать иначе. Я только молилась, чтобы все закончилось так, как вам хочется.

— Я не представляю… я никогда не думала… — пробормотала Корнелия. — Тетя Лили намного старше герцога… хотя она такая красивая… тут я могу понять, почему он влюбился в нее. Но использовать меня в своих собственных целях… жениться на мне только для того, чтобы иметь возможность встречаться с ней, как это жестоко!

Это бессовестно! Как могла прийти кому-то в голову такая дьявольская мысль… поступить так гнусно!

Слезы навернулись на глаза Виолетты.

— Моя бедная леди, — мягко прошептала она.

— И я люблю его, — яростно воскликнула Корнелия. — Ты можешь представить себе, Виолетта, что я все еще люблю его? Мне следовало бы возненавидеть его! Мне следовало бы бежать от него на край света!

Корнелия на секунду закрыла глаза, представив весь ужас создавшегося положения, а затем вскочила на ноги.

— Собирайся, Виолетта! Упакуй совсем немного вещей, только необходимое, и мы отправимся.

Но Виолетта продолжала стоять около нее на коленях.

— Если вы сейчас уедете, мисс, вы никогда больше не увидите его светлость снова. Он никогда не простит вам, что вы устроили скандал в последний момент. Подумайте, что будут говорить об этом — королева должна пожаловать на венчание, вся гостиная завалена подарками, газеты полны сообщений. Это не простая свадьба, мисс, его светлость — герцог!

— Ты думаешь, меня заботит, как он будет выходить из создавшегося положения? — спросила Корнелия. — Это человек, которого я любила, его титулы не интересуют меня. Я возвращаюсь в Ирландию, к людям, которых я знаю и понимаю, к моим лошадям, которые не лгут и не предают меня!

— Но вы продолжаете любить его светлость, — тихо возразила Виолетта.

— Да, я все еще люблю его, — ответила Корнелия. — Но я так же сильно ненавижу его за то, что он так поступил со мной, за его жестокость и бессердечие.

— Вы уверены, что, когда вы вернетесь в Ирландию, вы сможете забыть его? — спросила Виолетта. — Подумайте хорошенько, мисс, прежде чем сделать что-нибудь. Вы можете убежать из-под венца, но станете ли вы счастливее от того, что откажетесь от него? Желать мужчину — это боль, которую трудно вынести. Это бессонные ночи, заполненные мыслями о том, что нет возможности увидеть его завтра, тоской, потому что не слышишь его голоса и не можешь дотронуться до его руки. Ах, мисс! Я знаю, о чем говорю. Не было ни минуты, когда бы я не думала о человеке; которого люблю, и нет границ моему отчаянию из-за того, что не существует ни малейшей надежды увидеть его снова… никогда!

— Виолетта, я и не догадывалась, как ты страдаешь.

Ожесточенным и одновременно трагичным» жестом Виолетта отерла слезы со своих глаз.

— Что толку говорить об этом? — спросила она. — Я стыжусь своего малодушия, но это не делает меня сильнее. Я говорю вам это только для того, мисс, чтобы вы как следует подумали, прежде чем сделать решительный шаг. Вы можете обвинять его светлость в чем угодно, но вы все еще любите его. Если бы мы, женщины, любили мужчин только за их доброту, в мире было бы очень мало разбитых сердец! Не думайте о нем, — продолжала Виолетта, — подумайте лучше о себе. Когда вы станете его женой, герцог будет привязан к вам, хотя бы своим именем и положением в обществе.

Вы будете хозяйкой в его доме. Где бы ни бродила его фантазия, ему все равно придется вернуться домой — к вам!

Корнелия беспокойно прошлась но комнате.

На секунду она задержалась у окна, глядя на деревья в парке, затем снова обернулась к Виолетте.

— Как я смогу вынести это? — взволнованно спросила она. — Как я смогу видеть его и разговаривать с ним, зная, что он не чувствует ко мне ничего, что я просто удобна для него, что он может .использовать меня как ширму для своих любовных романов?

— А если вы никогда больше не увидите его, мисс? — сказала Виолетта. — Если вы уедете, вы .никогда не сможете представить себе, что он делает, с кем он? Если вы выйдете за него, вы будете все знать. Если не выйдете, вас будет терзать доведение.

— Да, это правда. Теперь я убедилась, что неведение намного хуже, чем знание.

— Это так, мисс, это так!

— Но, Виолетта, почему мы должны так страдать? Разве какой-нибудь мужчина стоит этого? , Корнелия произнесла эту фразу, задумавшись о том, как слабы и зависимы женщины от мужчин. Мужчины способны сделать их счастливыми или несчастными, озарить их жизнь солнечным светом или погрузить в пучину отчаяния.

Герцог держал тетю Лили в своих объятиях, шептал о своей любви, умоляя бежать с ним. Как глупо и слабовольно тетя Лили отказала ему! Корнелия думала о ней, оценившей такую пылкую любовь ниже положения в обществе, с презрением. «Если бы я оказалась в такой ситуации, — сказала Корнелия сама себе, — я убежала бы ним на .край света».

Затем ей пришла в голову мысль, что Виолетта была права, советуя ей остаться. Она не может бежать от герцога, не может покинуть его сейчас.

С того момента, как она впервые увидела его, ее любовь к нему усиливалась и углублялась день ото дня.

И в то же время как слепо и наивно было увидеть взаимность там, где было только равнодушие! Ее любовь стала частью ее, она была сильнее ее самой, всемогущая, всепоглощающая страсть. Отказаться от нее было равносильно отказу от того, чтобы жить или дышать.

Корнелия видела теперь, как она сама сбила себя с толку своей замкнутостью и особенно стеснительностью. Оглядываясь назад, она открывшимися глазами видела дюжину ситуаций, которые должны были бы насторожить ее или заставили бы сделать вывод о том, что дела обстоят совсем не так прекрасно, как ей представлялось.

Как жалко обманулась она неизменной учтивостью и обходительностью герцога! В своем незнании мужчин она приняла его расчетливость за любовь, его сдержанность за умение обуздывать свою страсть. Как же слепа и глупа была она!

Но ругать себя было не больше проку, чем ругать его или тетю Лили. Разве тетя Лили могла нести ответственность за то, что герцог оказался первым молодым человеком, которого она встретила по приезде в Лондон, или за то, что сердце ее внезапно замерло и забилось сильнее, когда она увидела, как блестяще он справляется с упряжкой, или что потом не смогла забыть его!

И если она не могла забыть герцога после нескольких быстротечных секунд, то что же говорить теперь? Ведь на протяжении двух месяцев она почти ежедневно виделась с ним, замирая от счастья всякий раз, когда он просто заговаривал с ней? Нет, Виолетта была права, возвращение в Ирландию не залечит ее разбитое сердце.

— Мы остаемся, — коротко сказала Корнелия.

Даже произнеся эти слова, она знала, что всего лишь меняет один ад на другой.

Ночь медленно тянулась. Корнелия не могла рыдать, хотя слезы принесли бы ей облегчение.

Она только неотрывно смотрела в темноту, снова и снова слыша в своем мозгу слова, подслушанные ею через закрытую дверь будуара Лили. Корнелия даже попыталась найти какое-нибудь иное толкование услышанного, но это не могло быть шуткой или игрой ее воображения. Горькая правда раскрылась перед ней во всей своей отвратительной жестокости. Корнелия никогда не могла себе даже вообразить, что окажется в подобной ситуации.

Только теперь Корнелия начала понимать многие вещи, которые в недалеком прошлом казались ей странными, — дружбу герцогини с Генри, многочисленные пары в Котильоне, которые сходились и распадались с легкостью, какую все окружающие считали само собой разумеющейся.

Корнелия была слишком юна, когда умерла ее мать, чтобы узнать от нее правду о жизни, любви и замужестве. У нее имелись смутные догадки о секретах природы, но она знала, что приличные, скромные девушки терпеливо ждут и без любопытства относятся к подобным вещам вплоть до их первой брачной ночи. Но теперь Корнелия начала подозревать, что означали многие игривые полушутки, полунамеки, которыми Лили частенько перебрасывалась в своем тесном кругу, состязаясь в остроумии, но которые часто заставляли герцога хмуриться.

Ничего удивительного, что всех так поразила их помолвка. И можно было себе представить, как они зубоскалили, догадываясь о ее истинной причине. Корнелия приложила ладони к своим пылающим от стыда и унижения щекам.

Она была одурачена, верила всему, что ей говорили. Но Виолетта была права. Почему она должна убегать? Она должна остаться и выйти за герцога замуж. Она должна стать хозяйкой Котильона.

И, что важнее, она должна заставить его страдать за то, что он заставил страдать ее.

Ее чувства слабости и беспомощности были вытеснены растущим в ней гневом. Когда за окном занялся рассвет, Корнелии показалось, что она стала старше за эту ночь. Она не была больше ребенком — ребенком, который доверяет тем, кого любит. Она превратилась в женщину — разгневанную, обиженную, решившую, что не только она одна должна страдать.

Когда взошло солнце, Корнелия отдернула занавески с окна и взглянула на спящий мир. Тени от деревьев в парке были еще темны, звезды едва мерцали на бледном небе, в то время как первые неуверенные розово-золотистые лучи уже касались крыш.

Корнелия ощутила, что она не одинока в своих страданиях, и вера, которая жила в ней с тех пор, как она еще ребенком учила молитвы на коленях матери, придала ей сил и заставила устыдиться собственной слабости.

Молитва сорвалась с ее губ, страстная и жаркая, идущая из самой глубины ее сердца.

— Сделай так, чтобы он полюбил меня! Господи, мой боже, сделай так, чтобы он полюбил меня!

И как только эти слова были произнесены, Корнелия услыхала пение птиц и почувствовала, что ее молитва была услышана.

— Сделай так, чтобы он полюбил меня! Господи, сделай так, чтобы он полюбил меня! — воскликнула она снова.

На секунду надежда вспыхнула в ней, родившись, как птица Феникс, из пепла ее отчаяния.

«Он полюбит меня — однажды!»

Были ли эти слова сказаны ею самой или кто-то другой произнес это?

Действительность снова ввергла ее в ощущение безнадежности ее желаний. Горечь и боль вернулись к ней.

Во время завтрака тетя Лили послала записку, чтобы узнать, как Корнелия провела ночь, и предлагала спуститься к ней в будуар, чтобы в последний раз обсудить предстоящую церемонию. Сквозь стиснутые зубы Корнелия велела передать тете, что, по ее мнению, ей лучше отдохнуть у себя в спальне, пока не наступит пора отправляться в церковь.

Когда Лили поднялась к Корнелии, она была уже одета и держала в руках букет. В комнате толпилось множество людей. Господин Генри делал завершающие штрихи в прическе невесты, прикалывая к волосам бутончики цветов. Портниха, стоя на коленях, торопливо делала последние стежки на подоле, потому что, согласно хорошо известному поверью, платье невесты должно быть закончено за несколько минут до того, как она наденет его.

Виолетта, ловко растянув, пудрила пару белых лайковых перчаток, а две другие горничные держали длинный атласный шлейф, затканный лилиями, и готовы были прикрепить его к талии Корнелии, когда та встанет из-за туалетного столика.

— Твое платье прелестно, — одобрительно заметила Лили, — но только жаль, что ты такая бледная. Мне всегда казалось, что бледные невесты выглядят чересчур пресными.

Корнелия не издала ни звука. Ей подумалось, что тетя должна быть довольна тем, что она выглядит не настолько привлекательной, чтобы отвлечь внимание герцога от нее самой.

— Если бы только мадемуазель не проявляла такой настойчивости насчет очков! — прибавил монсеньор Генри. — Я предупредил ее, что очки портят все впечатление от моей прически!

— Разумеется, ты сможешь обойтись без них сегодня, не так ли, Корнелия? — резко спросила Лили.

— Нет, я буду в очках, — кратко возразила Корнелия.

Лили пожала плечами. Корнелия выглядит без очков совсем иначе, подумала она, но если девица предпочитает быть пугалом в день собственной свадьбы, пускай ее. Что ей за дело, в конце концов, чтобы кого-то уговаривать?

— Очень хорошо, — громко сказала Лили. — Я ухожу. Ты должна быть внизу через две минуты.

Джордж будет ждать тебя в холле, не опаздывай.

Ты скоро убедишься в том, что Дрого терпеть не может женщин, которые вечно опаздывают — даже на собственную свадьбу.

Еще вчера, подумала Корнелия, она выслушала бы эти тетины слова с вниманием, полагая, что тетя Лили хочет помочь ей лучше узнать ее будущего мужа и стать хорошей женой. Но сегодня, кисло усмехнулась Корнелия про себя, у нее нет сомнений, что тете просто не терпится поскорее женить герцога, чтобы дядя Джордж не мог далее препятствовать их встречам.

Чувство нереальности происходящего охватило Корнелию, когда она встала и оглядела себя в зеркале. Из зеркала на нее смотрела традиционная невеста — в белоснежном уборе и венке из цветов. Еще вчера Корнелия не могла дождаться этой минуты, которая, как ей казалось, будет поворотным моментом в ее жизни, открывающим золотые ворота к счастью.

— Нет, я не могу сделать этого…

Только Виолетта услышала ее шепот и быстро обняла покачнувшуюся Корнелию. Меркнущее было сознание медленно вернулось к ней, пол перестал уходить из-под ног. Тепло и сила пальцев Виолетты вернули Корнелию в чувство. Обморок прошел, и спустя пару минут она спустилась вниз, где в холле ее поджидал дядя Джордж.

Но начиная с этого момента все происходящее казалось Корнелии сном. Напутствия и теплые пожелания слуг, поездка в свадебной карете, торжественная служба — все промелькнуло перед затуманенным взором девушки как вереница сновидений. И теперь герцог стоял рядом с ней, принимая поздравления.

Кто-то вышел вперед и поднял вуаль над лицом Корнелии, но она даже не заметила, кто именно это был. Корнелию поцеловали по крайней мере дюжина людей, в том числе и тетя Лили, которая жеманным голосом промурлыкала традиционные поздравления.

Корнелия что-то пробормотала в ответ тете, и перезвон колоколов, наигрывающих «Свадебный марш» Мендельсона, разлился по церкви.

Герцог предложил ей руку, и впервые за всю церемонию Корнелия осмелилась взглянуть на него. Выражение лица герцога было очень серьезным, и ей подумалось, что он, вероятно, тоже чувствует себя как во сне — таком же странном и нереальном, как и их брак.

Корнелия присела в реверансе перед королевой и принцем Уэльским. Затем они двинулись прочь от алтаря к выходу из церкви. На молодую пару уставились сотни любопытных, улыбающихся лиц. Толпа на площади разразилась приветственными восклицаниями.

Корнелия оперлась на чью-то руку, забираясь внутрь кареты, за ней последовал атласный шлейф подвенечного платья. Дверца захлопнулась, и они поехали.

Корнелия не отваживалась взглянуть на герцога, но, закрыв лицо букетом, нюхала цветы, чувствуя, что их аромат каким-то образом действует на нее успокаивающе.

— Что за столпотворение! — воскликнул герцог. — Я надеюсь, что такое скопление народа не заставило вас нервничать!

Он был учтив, как всегда. Но теперь эта обычная вежливость, которая ввела Корнелию в заблуждение в прошлом, не давала ей обмануться на его счет.

— Я не боялась, — коротко ответила она.

Карета катилась по Брутон-стрит к Беркли, направляясь на Парк-лейн, где должен был состояться прием. Для этой цели в саду был возведен специальный шатер.

— Мне показалось, что архиепископ провел службу очень мило, — заметил герцог. — И вся церемония прошла весьма удачно.

— Терпимо, во всяком случае, — ответила Корнелия, и ее голос прозвучал саркастически даже для ее собственных ушей.

Она почувствовала, как герцог взглянул на нее с удивлением.

— Свадьба, должно быть, нелегкое испытание для женщин. Столько хлопот с нарядами. Я знаю это — моя мать часто рассказывала мне, что она так устала от приготовлений к своей свадьбе, что проплакала всю торжественную службу от ужасной усталости.

— Какое расстройство для вашего отца! — заметила Корнелия.

— О, он привык к этому! — улыбнулся герцог. — Моя мать часто плакала, когда что-то было не по ней. Мои самые ранние воспоминания из детства связаны с ее слезами: она огорчилась, что розы не распустились к приему, устроенному в саду. — Он рассмеялся, а затем добавил:

— Но мне кажется, что в день нашей свадьбы нам все-таки следует говорить о вас и обо мне.

— Интересно, почему? — спросила Корнелия и снова, не поворачивая головы, почувствовала, как герцог с удивлением взглянул на нее. С ноткой облегчения в голосе он произнес:

— Мы приехали! И здесь тоже толпа! Можно подумать, что у людей нет никакого занятия поважнее, чем стоять и глазеть на нас.

— Возможно, они завидуют нашему счастью, — предположила Корнелия и выпрыгнула из кареты, прежде чем герцог что-либо успел ей ответить.

Прием близился к концу. Корнелия пожала руки, казалось, тысячам гостей, и это неминуемо утомило бы ее, даже если бы ночь накануне и не была бессонной. Задолго до того, как длинный хвост из выстроившихся друг за другом гостей со своими приветствиями и пожеланиями счастья начал редеть, Корнелия почувствовала слабость.

А когда она разрезала громадный пятиярусный свадебный торт, только бокал шампанского, кем-то любезно вложенный в ее руку, спас ее от потери сознания.

Корнелия отпила из бокала, и только тут она вспомнила, что ничего не ела с ленча предыдущего дня. Она отказалась от обеда вечером — одна мысль о пище вызывала отвращение. Она не смогла ничего проглотить за завтраком и отослала назад поднос с нетронутым ленчем, который был послан ей наверх в комнату.

Теперь она специально спросила сандвич и силилась заставить себя съесть его. У нее хватило ума подумать о том, что ей следует запастись силами, — физическая слабость в союзе с ее сердечными страданиями могла оказаться губительной.

Шампанское заставило заиграть румянец на щеках Корнелии, и, когда она поднялась к себе в спальню, чтобы переодеться в дорожное платье, Виолетта даже воскликнула от восхищения, увидев такую перемену в ее внешности.

— Я беспокоилась за вас всю службу, мисс, — сказал горничная.

— Я в порядке, — ответила Корнелия. — Все уложено?

— Все готово, мисс… я хотела сказать, ваша светлость. Экипажи будут поданы через четверть часа.

У Корнелии не было возможности далее говорить с Виолеттой. Подружки невесты торопились в ее комнату, спеша воспользоваться своим традиционным правом помочь невесте переодеться. Все они были хорошенькие воспитанные девушки, дочери друзей Лили, но Корнелия видела, что у нее с ними мало общего. Они безостановочно болтали, пока Корнелия переодевалась за ширмой, и, хотя она хорошо слышала их голоса, она не могла сказать, которая именно из них произнесла:

— Твое платье было восхитительно, но мне кажется, что было бы лучше, если бы ты сняла очки.

— Это все говорили.

— По крайней мере, это было оригинально.

Я слышала, как репортер из газеты заявил, что он впервые видит невесту в темных очках.

— Возможно, ты ввела новую моду, и нам тоже придется выходить замуж в темных очках!

Корнелия облачилась в светло-бежевое дорожное платье, которое Лили выбрала для нее, и надела шляпу, украшенную страусовыми перьями, темными, как ее волосы.

— Я готова, — сказала она, надевая перчатки.

— Мы хотим сказать тебе кое-что, — воскликнула одна из девушек, подружек невесты. — Мы надеемся, что ты будешь очень счастлива. Я уверена, что так и будет. Герцог такой красавец! Мы все почувствовали зависть, когда узнали о вашей свадьбе.

— Да, я думаю, он необыкновенный мужчина.

Ты такая счастливица!

— Счастливого медового месяца, Корнелия.

Конечно, он и будет таким.

Все девушки по очереди целовали Корнелию, а она мысленно взмолилась о том, чтобы их добрые пожелания не принесли бы ей еще большего несчастья.

Если бы это могло оказаться правдой! Если бы ей предстоял медовый месяц с человеком, который любил бы ее так же, как и она его! Какое удивительное время настало бы для нее с того момента, когда она сошла вниз и села в карету, оставшись наедине со своим мужем!

Даже фраза «ее муж» заставила трепетать Корнелию! «Ее муж»и она уехали бы прочь от тети Лили и всех этих людей, которых ей так сложно понять и которые заставляют ее испытывать стеснение и неловкость. Все в ее жизни изменилось бы с того момента, когда они с герцогом остались бы наедине, она принадлежала бы ему и недолго смогла бы оставаться косноязычной и неловкой в том, что касалось выражения ее любви!

Как жестоко отличалась действительность от нарисованной ее воображением картины!

Корнелия высвободилась из круга обступивших ее подружек.

— Нам пора спускаться вниз, — сказала она.

Девушки бросились вниз по лестнице. Каждой из них не терпелось поймать свадебный букет, который Корнелия должна бросить вниз, как только она покажется на верхней ступеньке лестницы. Первая из подружек невесты, которая успеет схватить букет, будет следующей невестой, как говорит поверье.

Виолетта собирала в шкатулку ювелирные украшения и прочие мелочи, которые обычно укладываются в последнюю минуту.

— Поторопись, Виолетта.

Корнелия ощутила неожиданный страх при, мысли, что Виолетта может опоздать на поезд и невольно покинуть ее в сложной ситуации, в которой ей не обойтись без доверенного лица.

— Времени еще достаточно, ваша светлость, — ободряюще улыбнулась Виолетта.

Когда Корнелия бросила свой букет вниз, среди гостей, толпившихся в холле, она увидела герцога, ожидавшего ее. Целуя Лили на прощанье, она заметила огорченный взгляд ее голубых глаз и поняла, что тетя тоже страдает. Осознание этого принесло Корнелии небольшое удовлетворение. Садясь в карету, ей пришла в голову мысль о том, что же должен испытывать герцог в данный момент. Если бы все происходило так, как хотелось ему, то он бы сейчас спешил на континент с другой женщиной, заключив союз, пусть не освященный церковью, но зато счастливый, как только может быть счастлив союз любящих друг друга людей.

Но Лили не хватило смелости пойти на это.

Корнелия пыталась найти в этом хоть какое-то слабое утешение для себя, но не могла. Лили будет ожидать их возвращения из свадебного путешествия, которое, как и весь их брак, не более чем фарс и отвлекающий маневр.

Дождь из роз обрушился на карету отъезжающей молодой пары. «Символ плодородия», — горько подумалось Корнелии. Ей захотелось рассмеяться. Но вместо этого она застенчиво забилась в угол кареты, ничего не говоря и ожидая, что герцог первым нарушит молчание.

Герцог снял шляпу и положил ее на сиденье напротив себя. Взгляд его был несколько раздраженным.

— Никогда не думал, чтобы столько людей могло собраться в одном месте! Не хотел бы я снова увидеть их всех вместе, — сказал он. — Я совершенно измотан, и вы, я уверен, тоже.

— Моя рука, во всяком случае, очень устала, — отозвалась Корнелия.

— Нам следовало бы брать пример с китайцев, которые не пожимают руки всем подряд.

— И не целуются, я думаю, — заметила Корне» лия.

— Нет? — спросил герцог и после минутного раздумья добавил:

— Вы хотите сказать, что ожидаете, что я должен поцеловать вас, или, напротив, — что вы не хотите этого?

— Я не думала ничего подобного, — уничтожающе отрезала Корнелия.

— Тогда, мне кажется, вы должны подумать об этом, — сказал герцог. — Возможно, не сейчас.

Интересно, о чем следует говорить, когда едешь с собственной свадьбы? В книгах по этикету ничего об этом не сказано.

— Потому что большинство людей не нуждаются в советах в подобный момент, — возразила Корнелия.

— Конечно, не нуждаются, — герцог улыбнулся ей своей обычной обманчивой улыбкой, которая всегда заставляла замирать ее сердце. — Мы говорим глупости просто ради разговора. Ведь женишься или выходишь замуж не так часто, поэтому если мы и ведем себя немного странно, это можно извинить.

Это было высказывание того рода, которое обычно вызывало смех у друзей герцога и объявлялось чрезвычайно остроумным. Корнелии тоже хотелось улыбнуться в ответ и отпарировать в такой же легкомысленной манере, но слова застряли в ее горле.

— Вы не возражаете, «ели я закурю? — спросил герцог.

— Нет, конечно. Но мне кажется, мы уже подъезжаем.

Станционный служащий, облаченный в форму с золотыми галунами, ожидал их на перроне, чтобы проводить в специально зарезервированный спальный вагон, украшенный гирляндами из лилий и роз. Несколько слуг, вызванных из Котильона, занесли багаж и подали еду и шампанское.

Корнелия не притронулась к пище, но герцог объявил, что он голоден, и управился с большей частью изысканных деликатесов, которые были им предложены.

Никто из них не пытался возобновить беседу, и через некоторое время герцог уронил голову на грудь и погрузился в дремоту.

Корнелия не отрываясь смотрела на него. Во сне герцог выглядел таким юным и беззащитным! В нем проступило что-то новое и привлекательное, и ей впервые в голову пришла мысль, каков же он был в детстве. Ей должно было бы ненавидеть его, этого мужчину, который с такой легкостью предал ее чувства и обманул таким вопиющим способом. Но вместо равнодушия и холодности сердце ее трепетало при мысли о его близости, ей хотелось держать его голову на своей груди, прижаться щекой к его щеке, коснуться губами его лба. Все два часа по дороге в Дувр Корнелия не спускала с герцога глаз, и только когда он, вздрогнув, проснулся, она прикрыла глаза, притворяясь спящей.

Было условлено, что первую ночь медового месяца молодая пара проведет в доме кузины герцога. Ее усадьба в григорианском стиле находилась всего в трех милях от Дувра, откуда с утра предполагалось продолжить путешествие по морю.

Вдоль проселочной дороги, ведущей в усадьбу, были развешаны яркие флажки и гирлянды цветов. Прислуга столпилась в гостиной, чтобы приветствовать молодую чету, и после краткой речи дворецкого исчезла, за исключением экономки, которая проводила Корнелию в отведенную ей спальню.

Корнелии понравилось, что, несмотря на лето, в спальне был зажжен камин.

— Когда устаешь, то всегда мерзнешь, ваша светлость, — заметила экономка, добавив, что Виолетта вот-вот появится и багаж принесут с минуты на минуту.

Когда экономка удалилась, Корнелия, совершенно обессилев, опустилась в кресло, придвинутое к камину. В голове ее лихорадочно билась одна навязчивая мысль:

» Я замужем, замужем, замужем, — что-то нашептывало ей вновь и вновь, — и обратного пути нет!«

Слова эти продолжали пульсировать в ее мозгу, когда Корнелия спустилась к обеду.

Герцог ожидал ее в большой светлой гостиной с окнами, распахнутыми в цветущий розовый сад. Аромат цветов смешивался с соленым морским ветерком. Обстановка была очень романтичная, идеальное место для медового месяца, с горечью подумала Корнелия, усаживаясь напротив герцога за обеденный стол с зажженными свечами. Но никогда, наверное, за одним столом не сидели более чужие друг другу люди. Герцог выпил бокал шампанского за ее здоровье, а в памяти девушки всплыло лицо Лили — не о ней ли думал сейчас герцог? На душе Корнелии было пусто. Она ничего не могла сказать, подняв свой бокал, и лишь подумала, как все это было бы прекрасно, если бы они любили друг друга. От этих мыслей ее стеснительность еще больше сковала ее. Но если раньше она надеялась, что их любовь поможет ей справиться с ее неловкостью, то теперь чувство безысходности полностью охватило ее.

Корнелия встала из-за стола и подошла к окну гостиной. В горле ее стоял комок. Скоро наступит ночь, и герцог должен ожидать… что же он должен ожидать?

Корнелия с ужасом осознала все свое невежество в вопросе супружеских отношений. Ей хотелось убежать куда-нибудь, спрятаться. На смену страху пришла странная слабость. Как часто в темноте бессонных ночей она думала об этой ночи, когда герцог должен будет научить ее тайнам любви! В своих мечтах она отдавала всю себя во власть его рук, покорялась его настойчивым губам, и затем…

С резким вскриком Корнелия застыла, ошеломленная своими мыслями. Как она могла пасть так низко, чтобы хотеть отдаться ему, нежеланная, ненужная? Сердце ее упало…

Когда герцог вошел в гостиную, Корнелия сидела на софе бледная, но спокойная. Герцог бросил взгляд на часы, подмеченный Корнелией.

Она подумала, что для него время должно тянуться чересчур медленно. Корнелия листала журнал, не видя картинок, но отвлекаясь от давящего на нее, остро ощущаемого присутствия герцога. Ей казалось, что часы тикают неестественно громко, и всякий раз, когда она глядела на них, выяснялось, что еще прошло всего несколько минут.

Неожиданно герцог, сидевший до этого молча с сигарой, зажатой меж пальцев, и рюмкой портвейна перед собой, встал и выбросил окурок в камин.

— Не желаете ли прогуляться по саду? — спросил он.

Корнелия закрыла журнал.

— Нет, благодарю вас. Я собираюсь идти спать.

— Хорошо, я догадываюсь, как вы устали — ее родня. Я приду к вам позже.

Эти слова словно обожгли Корнелию, напускное спокойствие вмиг слетело с нее.

— Нет! — выкрикнула она и скородоворкой, отражавшей ее смятение, произнесла:

— Вчера я случайно подслушала беседу между вами и моей тетей. Теперь я знаю, почему вы женились на мне! Я знаю, как вы хотели использовать меня! Я приняла ваше имя, но никогда не позволю вам дотронуться до меня! Это было бы кощунством по отношению к тому, что для меня свято.

Корнелия вскочила на ноги и теперь стояла прямо перед герцогом, судорожно теребя кружева, которые украшали низко вырезанный лиф ее платья.

— Так, значит, вы подслушали нас, — медленно произнес герцог.

— Да, я слышала все, о чем вы говорили. До этого я и не подозревала, что мужчина или женщина могут пасть так низко и забыть все приличия.

— И после этого вы все-таки вышли за меня замуж?

Вопрос удивил Корнелию, и она не нашлась что ответить. Видя, что она молчит, герцог продолжил:

— Я действительно сожалею, что вы подслушали нас и узнали то, что вам не следовало бы знать.

Я раскаиваюсь при мысли, как это должно было задеть ваши чувства. Но в то же время вы должны простить меня, если я позволю обратить ваше внимание на то, что вы согласились на этот брак, не обговорив предварительно, что любовь должна быть составной частью нашей сделки.

— Я никогда не смотрела на этот брак как на сделку! — запальчиво возразила Корнелия.

— Но мы никогда не говорили о любви, — сказал герцог. — Я сделал вам предложение во время второй нашей встречи. Не могли же вы ожидать, что я полюбил вас после такого непродолжительного знакомства.

— Должны ли люди знать друг друга долгое время, прежде чем полюбят друг друга? — спросила Корнелия.

— Как правило, да.

— Я часто слышала о любви с первого взгляда, — возразила Корнелия.

Герцог сделал раздраженный жест рукой.

— Это случается очень редко, в исключительных случаях и, возможно, с исключительными людьми. Но к нам это не имеет никакого отношения. Я предложил вам свой титул, и вы согласились его принять.

— Если это было деловое соглашение, то это должно было быть известно мне, — сказала Корнелия. — Я имела право знать все пункты этого контракта. Вы не предупредили меня, что предлагаете только свой титул, за что я должна сыграть роль прикрытия для вашей недозволенной любовной связи с женой моего дяди.

— Мне остается только еще раз повторить, что я сожалею о том, как сложились обстоятельства. Иначе бы вы этого не узнали.

— Так мне отводилась роль простодушной жены, закрывающей глаза на измены мужа?

— Я вас не просил об этом, — холодно возразил герцог.

— Но это ведь именно то, чего ожидали вы и тетя Лили? — вскричала Корнелия.

— Вы должны простить меня, если я скажу, что будет лучше, если мы не станем обсуждать леди Бедлингтон.

— Мы не будем обсуждать ни ее, ни это дело.

Вы знаете, что я все знаю. Я только желаю окончательно прояснить, хоть и с опозданием, все пункты этой сделки. Я замужем за вами. Я ваша жена. Я не могу препятствовать вашим изменам, но я хочу, чтобы вы знали, что я ненавижу и презираю вас! Я думаю, что вы и те люди, что окружают вас, не имеют ни малейшего представления о порядочности и чести. Как вы достаточно ясно выразились, мы заключили сделку. Смею надеяться, что вам это принесет несчастье.

Корнелия резко отвернулась и, стараясь держать голову высоко, с достоинством проследовала через всю гостиную и вышла на лестницу.

Только тут она пустилась бегом наверх. Захлопнув за собой дверь спальни, она защелкнула замок и застыла, прислушиваясь в страхе, что герцог может преследовать ее. Но снаружи не доносилось ни звука, и тишину нарушало только тиканье часов на каминной доске, безжалостно медленное.

Глава 8

На следующее утро герцог и герцогиня Роухэмптон пересекли Ла-Манш. Почетный эскорт сопровождал молодую пару на борт парохода.

Каюта была убрана цветами, и стюарды застыли в ожидании распоряжений.

Когда герцог заметил, что собирается прогуляться по палубе, Корнелия почувствовала, что она должна оставаться в каюте, как это, очевидно, от нее ожидается, хотя она хорошо переносила качку и с удовольствием поднялась бы наверх.

Нарядные корзины орхидей и гвоздик и бутылка шампанского, которую принес и открыл стюард со словами» по распоряжению его светлости «, не скрасили ее одиночества.

Как бы ни была Корнелия погружена в свои горести, мысль о предстоящем путешествии возбуждала ее. Ей всегда хотелось побывать во Франции, и ее радовала мысль о том, что она превосходно владеет французским. Это совершенство было достигнуто благодаря настояниям ее матери. В то время как уроки по остальным предметам брались ею у отставного школьного учителя, тратившего все свои скудные средства на виски, французский язык Корнелии преподавала виконтесса де Куаль. Внушающая почтение старая леди перебралась в Ирландию к своему внуку, когда ей уже было около семидесяти, и она решительно отказывалась говорить иначе, как на своем родном языке. Французские уроки приносили Корнелии не только умственные упражнения, но также и значительные физические. Чтобы достичь дома виконтессы, ей приходилось проделывать около пятнадцати миль в любую погоду, и опоздание на несколько минут распекалось самым строгим образом.

Виконтесса любила свою ученицу и гордилась ее успехами. Немалую пользу оказала Корнелии и кузина Алина, которая получила образование в монастыре неподалеку от Парижа и бегло говорила по-французски. Правда, ее произношение всегда выдавало в ней ирландку. Корнелия же гордилась своим парижским произношением и считала себя знатоком французского, хотя в Других науках сознавала себя постыдно несведущей.

Она считала на пальцах, имела слабое представление о географии. Хотя по сравнению с большинством девушек ее возраста Корнелия была довольно начитанна. В библиотеке Росарилла было немного модных или современных романов, но классики были ее добрыми друзьями. Немало сведений из французской литературы Корнелия почерпнула от виконтессы и кузины Алины. В конце концов у девушки сложилось мнение о Париже как о некоем Эльдорадо, где все без исключения, даже самые недалекие люди, могут найти свое счастье.

Когда герцог в первый раз посвятил Корнелию в свои планы по поводу медового месяца, который предполагалось провести в Париже, восторг Корнелии не знал границ. Париж, как она себе, представляла из книг, был сущим раем для молодоженов, и она заранее предвкушала, как будет гулять по Версалю, Трианону, Лувру рука об руку с любимым мужем. Их любовь сделает все окружающее еще более удивительным и прекрасным, потому что они увидят это вместе.

— Он все, все испортил, — возмущенно пробормотала Корнелия, обводя взглядом каюту.

Обходительность и приятные манеры герцога были результатом его хорошего воспитания и окружения, в котором он жил. В прошлом это сослужило плохую службу Корнелии, введя ее в заблуждение, но в это утро его безупречная манера общения поддерживала их обоих.

После драматического объяснения предыдущей ночью они снова встретились за завтраком в столовой, залитой ярким утренним солнцем. Корнелия спустилась к завтраку, раздираемая сомнениями и тревогой, в то время как герцог казался таким спокойным и безмятежным, что ее страхи немедленно улеглись.

— Могу я предложить вам ветчину и яйцо? — спросил герцог после того, как они пожелали друг другу доброго утра. — Или вы предпочитаете жареную камбалу? Почки просто превосходны.

Вот телятина, правда, я лично ее терпеть не могу.

Корнелия глянула на выстроившийся на столе длинный ряд горячих блюд, закрытых серебряными крышками. Другую шеренгу заполняли холодные закуски — язык, ветчина, заливное и прочие деликатесы, многие из которых Корнелия не видела прежде и не знала их названий.

Этот завтрак напомнил ей завтраки, обычно сервирующиеся в Котильоне, и она решила, что непременно должна научиться разбираться в этом изобилии яств и относиться к нему как к привычному делу.

— Я хотела бы съесть яйцо, — сказала Корнелия, сама удивляясь тому, что вообще способна что-либо съесть.

Она расположилась за столом, застеленным белоснежной камчатной скатертью, и пыталась сделать выбор среди предлагавшихся ей индийских и китайских сортов чая и кофе. Когда в конце концов Корнелии подали все, что ей требовалось, герцог уселся напротив нее и пожелал приятного аппетита.

— Удачно, что море сегодня спокойное, — заметил он. — В последний раз, когда я пересекал Ла-Манш, в феврале, море было чрезвычайно бурным. Думаю, что я оказался единственным пассажиром, который перенес это путешествие без приступов морской болезни.

— Мне нередко доводилось удить рыбу, — ответила Корнелия, — а качка на маленькой рыбачьей лодке может быть очень неприятной. Но я никогда не испытывала морской болезни. Наверное, из меня получился бы хороший моряк.

Пока они обменивались этими ничего не значащими, вежливыми фразами, Корнелии подумалось, что их разговор больше напоминает беседу двух совершенно чужих друг другу людей, которые впервые случайно сошлись за завтраком в гостинице, чем беседу молодоженов.

— Вы уже видели наши фотографии в газетах? — спросил герцог.

— Я совсем забыла, что они должны быть там, — отозвалась Корнелия, с этими словами протягивая руку за газетой.

Она развернула страницу и улыбнулась.

— Я выгляжу так, словно у меня два огромных черных глаза.

— На самом деле то, что вы надели очки в день свадьбы, кажется, возбудило огромный поток комментариев в желтой прессе, — сухо заметил герцог.

— Тетя Лили говорила, что так и будет, — сказала Корнелия. — Она сказала еще, что невесты никогда, на ее памяти во всяком случае, не надевали очки на аристократических свадьбах.

— Это действительно было так необходимо? — поинтересовался герцог.

— Абсолютно необходимо, — кратко отозвалась Корнелия.

Если бы он увидел ее глаза, то понял бы, почему Джимми прозвал их» чертовскими «.

Герцог держал себя так самоуверенно, чувствуя себя хозяином этой запутанной ситуации, что Корнелия поневоле ощущала неловкость и все возрастающую ненависть. Присущая ему манера хорошо воспитанных людей проявлять безупречную выдержку в любой ситуации и держаться на высоте заставляла сделать вывод не в пользу Корнелии — на фоне его безмятежного спокойствия вчерашняя ее вспышка представлялась истерическим бредом школьницы.

» Я ненавижу его! Я ненавижу его!«— твердила Корнелия про себя, отодвигая тарелку с жестом легкого раздражения.

Герцог взглянул на часы.

— Нам нужно выехать через десять минут.

Корнелии стало любопытно, что произойдет, если она откажется ехать в это притворное свадебное путешествие, которое с самого начала обречено быть периодом страдания и скуки.

Ей пришлось мысленно одернуть себя. Публично, во всяком случае, она должна вести себя осмотрительно — как-никак она была его женой, герцогиней Роухэмптон — положение обязывает!

Ей пришлось приложить усилие, чтобы ее голос прозвучал столь же холодно и безразлично, как и его.

— Я не заставлю вас ждать. Обычно я очень пунктуальна.

Когда корабль отплыл, оставшаяся в одиночестве Корнелия подбежала к иллюминатору. Она увидела, как причал неспешно удаляется от нее.

Кучка народа на берегу махала кому-то рукой.

С палубы доносились команды, мурлыканье двигателей стало более настойчивым. Она находилась на пути во Францию!

Некоторое время Корнелия продолжала глядеть в иллюминатор. Затем, усевшись на мягкий диван, она попробовала сосредоточиться на журналах и газетах, целую кипу которых герцог купил специально для нее. Однако они не заняли ее внимания, и скоро Корнелия опять погрузилась в свои горькие раздумья. Видимо, она уснула на короткое время, потому что ей пригрезилось, будто она убегает от кого-то, но этот кто-то ее неотступно преследует, и самое странное, что она совсем не боится, а чувствует себя счастливой при этом…

Корнелию разбудил шум на палубе и хлопанье дверей кают. Она догадалась, что они уже у берегов Франции.

Молодоженов встречали на берегу с такой же торжественностью, как и провожали в Дувре. После церемонии приветствия служащие сопроводили их до специально зарезервированного купе в спальном вагоне поезда, следующего в Париж. , Когда герцог благодарил французов за оказанное им внимание, Корнелия отметила про себя, что он хоть и бегло говорит по-французски, но с ужасающим акцентом.

В купе герцог заказал еду и вино и попросил разрешения у Корнелии закурить сигару.

— Наоборот, мне нравится запах дыма, — ответила она. — Это напоминает мне о папе. Он всегда курил сигары, когда мог позволить себе это.

Герцог приподнял брови, и Корнелия пояснила:

— Знаете, мы были очень бедны. Когда еще были живы мои родители, мы часто ломали голову, не зная, где раздобыть хоть пенни. Мой отец никогда не получал помощи от своего брата, моего дяди Джорджа, который стал так внимателен ко мне теперь, когда я разбогатела.

Корнелия произнесла это с горечью и заметила, что выражение лица герцога становится заинтересованным.

— Боюсь, что я почти ничего не знаю о вашей семье, — сказал он. — Не могли бы вы рассказать мне о своей жизни в Ирландии?

— О, думаю, вам это покажется не слишком интересным, — откликнулась Корнелия. — Жизнь в Ирландии слишком отличается от привычного вам уклада в Котильоне или от жизни моих дяди и тети в Лондоне.

Корнелия на секунду вообразила себе тетю Лили, нарядную красавицу, порхающую с бала на бал, вечно окруженную щеголеватыми поклонниками. Что общего было у этой беззаботной женщины с ее матерью, которой приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы поддерживать цивилизованный уровень жизни в дикой Ирландии? Ее мать следила за своей внешностью и туалетами, но не для того, чтобы произвести впечатление на соседей, а потому, что ее гордость не потерпела бы признания в бедности и запущенности Росарилла. Душой она нередко стремилась к тем своим друзьям, которых знавала еще в девичестве, но общение с которыми стало невозможным для нее оттого, что она была бедна.

Те, кто пренебрегал ее матерью, подумалось Корнелии, в то же время готовы были лебезить перед герцогом и Эмили Роухэмптон, лишь бы быть принятыми в Котильоне. Она всегда будет чужой для этих людей, с которыми у нее нет ничего общего… И герцогу никогда не понять презрения Корнелии к этим людям.

— Мне нечего рассказать вам, — коротко ответила Корнелия.

Герцог снова уткнулся в свою газету, и Корнелия поняла, что ее резкость он принял за проявление ею невоспитанности.

Но он не должен узнать, говорила Корнелия сама себе, что творится в ее душе, что ее сердце рвется к нему. Что она мечтает коснуться его руки и молить о дружбе! И что при мысли о Лили, обворожительной золотистой красавице, стоящей между ними, она вскипает от ненависти.

» Я рада, если он страдает по ней так же, как я страдаю по нему «, — решила Корнелия. Но эти мысли не приносили ей облегчения, а наоборот, усиливали ее муки. Это было невозможно… она любила его! Она любила его тонкие ухоженные руки, непринужденность его манер, изящество, с каким он откидывал волосы со лба, горделивую посадку его головы. Она любила его густые темные брови над глубоко посаженными глазами, манеру кривить губы при улыбке. Она любила в нем все!

Корнелия с трудом отвела глаза от лица герцога, устремив взгляд на окрестности. Она должна найти в себе силы думать о другом — о Франции, например, в которой мечтала побывать с самого детства.

» Всю мою жизнь мне придется довольствоваться предметами, а не людьми «, — сказала она себе, зная в то же время, что не общения с людьми она жаждет, а любви одного-единственного мужчины. Любви такой же страстной, какую она и сама испытывала к нему.

Время тянулось медленно, но Корнелии не надо было поддерживать тягостную беседу, затруднительную, по счастью, из-за стука колес.

Поэтому вскоре герцог, а затем и Корнелия уснули. Пробуждение застало их неподалеку от Парижа.

Когда они высадились на Гард дю Норд, Корнелия была восхищена и очарована представившейся ей картиной. Мужчины и женщины, толпившиеся вокруг нее, были одеты непривычно, детишки были деловиты и серьезны, как и их родители, комически подстриженные пудели глядели на девушку проницательными умными глазами. В ушах вибрировали высокие пронзительные голоса станционных служащих, одетых в голубые униформы. Все вокруг было ново и удивительно.

Париж! Она была в Париже!

Экипаж, управляемый кучером в сверкающем цилиндре, доставил их в» Ритц «. Французы произвели неизгладимое впечатление на Корнелию — они показались ей чрезвычайно улыбчивыми и радушными, что было совсем не похоже на сдержанных и флегматичных англичан.

Самый модный в Париже отель» Ритц» был открыт семью годами раньше. Корнелия искренне восхитилась элегантными апартаментами, предоставленными чете Роухэмптон. Окна их выходили в сад.

Кайсару Ритцу, гению в области гостиничного дела, удалось поразить мир фешенебельностью своего отеля. Отель «Бристоль», в котором останавливался король Эдуард, будучи еще принцем Уэльским, имел всего одну ванную комнату на каждом этаже. В «Ритце» ванные комнаты были устроены при каждой спальне, и Корнелия ощутила свою значительность и даже необыкновенность, окруженная мрамором, голландскими тюльпанами, коврами и мебелью, скопированной по музейным образцам.

— Непривычно иметь ванную комнату для себя одной, Виолетта, — заметила Корнелия, снимая шляпку в роскошной спальне.

— Это больше похоже на дворец, чем на отель, ваша светлость, — отозвалась Виолетта благоговейным тоном.

Часом позже Корнелия и герцог спустились к обеду.

Стояла теплая ночь, без единого дуновения ветерка, и на небе сияли яркие звезды — ночь для любви и романсов. Обед был сервирован в саду.

Фонтан переливался всеми цветами радуги, отражая мерцание свечей, зажженных на столах и отбрасывая волшебные таинственные блики на темнеющую зелень. Аромат цветов наполнял воздух, и тихая музыка услаждала слух. Еда была приготовлена лучшим поваром Европы и сервирована со всей изысканностью.

— Похоже на волшебную страну, — с трепетом в голосе сказала Корнелия.

Герцог улыбнулся.

— Приятно обедать теплым вечером, — сказал он.

Корнелия не могла позволить его скептицизму испортить ее восторженное состояние.

— Это удивительно, — произнесла она.

Мягкая музыка, льющаяся из открытых окон ресторана в сад, казалось, унесла ее прочь в колдовской мир, где царили радость и надежда.

Герцог довольно бесцеремонно вернул ее на землю, с легким раздражением повторив свой вопрос, который она пропустила мимо ушей в первый раз. Он спрашивал, что ей угодно заказать на обед. Корнелия растерянно уставилась в обширное меню.

— Что бы вы мне посоветовали? — застенчиво обратилась она к герцогу, не в силах сделать какой-либо выбор.

Пока герцог обсуждал различные блюда с почтительным метрдотелем, официант наполнил бокалы шерри. Вокруг было так много нового и интересного, что Корнелия не ощутила, как это обычно случалось, затянувшегося молчания между ней и герцогом. И только когда она подметила мельком брошенный герцогом взгляд на часы, она поняла, что обед уже закончен.

Она в нерешительности подняла глаза на герцога, не вполне уверенная, что надо делать.

— Вы, наверное, предпочитаете отправиться спать, — сказал он, — сегодня для вас был длинный день.

Это было как раз то, чего Корнелии хотелось меньше всего, но она не посмела возразить, поскольку ей было нечего предложить взамен. В молчании они проследовали в отель и вошли в гостиную.

Когда Корнелия глянула на часы на каминной полке, то заметила, что нет еще и десяти часов вечера. С ее губ уже готовы были слететь слова о том, как ей хочется поглядеть на ночной Париж, хотя бы из окошка экипажа.

И виконтесса, и кузина Алина с удовольствием описывали ей ярко освещенные ночные улицы Парижа и пристрастие французов к открытым кафе прямо на тротуарах, где они готовы подолгу сидеть с чашечкой кофе, неторопливо беседуя или читая газету.

— Пожалуйста… — начала было Корнелия, но герцог опередил ее.

— Позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Надеюсь, что вы отдохнете как следует.

Он поклонился и направился в свою спальню.

«Возможно, он действительно очень устал», — сказала сама себе Корнелия. Она еще продолжала стоять в гостиной, когда дверь, ведущая в спальню герцога, слегка приоткрылась от сквозняка и до Корнелии донесся его голос:

— Мою пелерину и шляпу, Хьютон.

Герцог обращался к своему камердинеру:

— Да, и мою трость. Не жди меня, я еще не знаю, в котором часу вернусь.

Корнелия отчетливо слышала каждое слово.

— Приятно снова оказаться в Париже, ваша светлость, — сказал Хьютон.

— Да, в самом деле. Мы должны посмотреть, все ли заведения так же хороши, как они были полгода тому назад, а, Хьютон?

— Полагаю, они не должны были сильно измениться, ваша светлость.

— Хорошо, я собираюсь… — Скрип открывшейся двери помешал Корнелии услышать конец фразы. Затем дверь хлопнула, и до нее донеслись звуки шагов, удалявшихся по коридору.

Корнелия приложила руки к загоревшемуся лицу. Он ушел. Он не пожелал оставаться здесь и изнывать от скуки и одиночества, как должна это делать она. Он ушел веселиться, наверное, со своими друзьями, которые будут рады повидать его после долгой разлуки.

Порывисто Корнелия бросилась в спальню.

Виолетта раскладывала белый батистовый пеньюар, отделанный тонким кружевом, на большой двуспальной кровати, расстеленной только с одной стороны. Корнелия вцепилась в руку горничной.

— Слушай, Виолетта, — зашептала она, — его светлость ушел из отеля. Я хочу знать, куда он отправился. Выведай у Хьютона под любым предлогом.

— Хорошо, ваша светлость, — ответила Виолетта.

Она всегда отличалась понятливостью и сообразительностью во всем, что требовалось от нее.

Виолетта отложила пеньюар в сторону и скользнула на половину герцога.

— О, мистер Хьютон, вы здесь! — донеслось до Корнелии. — Не видели ли вы где-нибудь небольшую черную шляпную картонку?

— Нет, мисс Вальтере, ее здесь нет, — ответил Хьютон.

— Должно быть, она осталась в вестибюле! — воскликнула Виолетта. — Как было глупо с моей стороны забыть о ней! Хотя в таком огромном отеле может затеряться что угодно.

— Очень удобный, однако, отель, вам не кажется?

— Я отвечу вам позже, после того, как осмотрю свою комнату, — ответила Виолетта. — Вы-то счастливчик! Уже распаковали весь багаж. Наверное, собираетесь пойти поразвлечься?.. Ах, все вы, мужчины, одинаковы, — хихикнула горничная. — Его светлость уже отправился полюбоваться ночным Парижем, и вы последуете за ним, я уверена. Это только мы, бедные женщины, должны сидеть дома.

— Пойдемте со мной, — предложил Хьютон. — Я подожду, пока ее светлость отпустит вас.

— Я еще не знаю, как скоро освобожусь, — ответила Виолетта, — но это было бы замечательно.

Вы наверняка превосходно изучили Париж.

— Даю голову на отсечение, так и есть!

— И знаете все модные местечки? — спросила Виолетта. — Вы знаете, мне кто-то рассказывал о них. Я слышала какое-то название, да только забыла. Например, куда направился его светлость?

— К «Максиму», конечно, — ответил уверенно Хьютон. — Это место, где можно увидеть парижскую жизнь. Его светлость всегда был регулярным посетителем этого ресторана, когда бывал здесь раньше. И я не удивлюсь, если ему будет оказан сегодня по-королевски радушный прием после долгого отсутствия!

— Вы должны рассказать мне про все это, мистер Хьютон, но чуть позже, — улыбнулась Виолетта. — А не то я никогда не закончу распаковывать багаж, если буду продолжать болтать с вами. И если вы еще не передумали пригласить меня на прогулку, то давайте встретимся внизу примерно через час.

— Договорились, мисс Вальтере.

— Надеюсь, я пригожусь вам, чтобы оберегать вас от этих легкомысленных француженок, — засмеялась Виолетта. — Та-та! До встречи!

И Виолетта заторопилась обратно через гостиную. Корнелия быстро отпрянула от двери спальни, стоя за которой она внимательно слушала беседу.

Виолетта плотно закрыла за собой дверь, прежде чем начать говорить.

— Его светлость отправился к «Максиму», ваша светлость.

— Спасибо тебе, Виолетта. Интересно, что представляет собой это место. Как ты думаешь, могу я пойти туда?!

— Такие места не для вас, ваша светлость, — изумленно возразила горничная.

— Наверное. Там проводят время испорченные женщины, не так ли?

— Не думаю, чтобы все они были испорченными, ваша светлость.

— Нет, конечно, ты права.

Корнелия подумала о своей тете. Если бы тетя Лили оказалась на ее месте, уж она бы не стала сидеть в одиночестве в номере отеля в половине десятого вечера. А как, должно быть, рад герцог, что хоть на время избавился от скучной, хмурой жены. И в ресторане, без сомнения, он встретит немало женщин, которые с радостью помогут ему забыть, что он женатый человек.

Корнелии хотелось плакать при мысли, что герцог собрался веселиться и развлекаться без нее. Что делают мужчины, когда они в одиночку отправляются путешествовать по ночному Парижу? Картины оргий и вакханалий замелькали перед ее взором, но они были расплывчатыми и туманными, поскольку Корнелия не очень ясно представляла, в чем они заключаются. Как обидно быть такой наивной и несведущей, сердито подумала она. Ей так хотелось знать, чем же женщины, которые не были леди, привлекают мужчин! Как можно обезопаситься от врага, которого никогда не видел и о котором не знаешь ничего, кроме того, что он твой враг!

Корнелия чувствовала себя растерянной и несчастной. С тоской в голосе она обратилась к Виолетте:

— Я думаю, что мне лучше пойти в постель, раз больше нечего делать.

— Очень хорошо, ваша светлость, — согласилась горничная.

Но не успела Корнелия начать раздеваться, как послышался стук в дверь.

Виолетта пошла взглянуть, кто бы это мог быть, но Корнелии пришлось прийти ей на выручку, поскольку мальчик-посыльный, стоящий на пороге, говорил только по-французски.

— Мадам хочет повидать джентльмен, — доложил мальчик.

— Джентльмен? — поразилась Корнелия. — Как его имя?

— Монсеньор Блаф, мадам.

Корнелия издала легкий возглас.

— Скорее пригласи его сюда, — приказала она.

— Хорошо, мадам, — ответил мальчик, устремляясь по коридору.

— Это мой кузен Арчи, — пояснила Корнелия недоумевающей Виолетте. — Я не видела его целых два года. Последний раз он приезжал в Ирландию незадолго до того, как погибли мои родители. Интересно, как он узнал, что я здесь?

— Думаю, ему несложно было узнать это из любой парижской газеты, ваша светлость, — сказала Виолетта.

— О да, конечно. Я и забыла, что в газетах должны быть сообщения о свадьбе и о том, где мы собираемся провести медовый месяц. Мне будет так приятно увидеть кузена Арчи!

Корнелия глянула в зеркало, поправляя свои волосы, тщательно уложенные так, как монсеньор Генри обучил Виолетту.

— Хорошо, что я еще не успела улечься в постель, — заметила она и прошла в гостиную.

Через пару минут ей доложили о приходе монсеньора Блафа. Он был высок, красив и выглядел чрезвычайно элегантно. Со всей свойственной ему природной энергией Арчи тратил почти все свои доходы на портного. Он всегда следовал последним требованиям моды, и его цилиндр сверкал ярче, чем у кого-либо, гвоздика в петлице никогда не казалась сморщенной или увядшей, а высокий воротничок был жестким и белоснежным даже в разгар бала; Сотней лет раньше такого человека, как Арчи, называли «денди». Он слыл знатоком и законодателем мод и был образцом для подражания остальных мужчин, которые прилагали все усилия, копируя его, но обычно с унынием признавали свою неудачу.

И однако, несмотря на все это, Арчи обладал золотым сердцем. Он везде имел друзей, и никто не мог устоять против доброго юмора, его умения говорить умные вещи, его способности всегда приходить на помощь в беде, даже если это приносило ему множество хлопот и неудобств.

Арчи приходился кузеном Эдит Виттингтон-Блаф и был единственным членом ее семьи, который остался с нею дружен после того, как она убежала из дому с Бертрамом Бедлингтоном. С тех. пор, сколько Корнелия себя помнила. Арчи каждый год наезжал в Ирландию на скачки и всякий раз останавливался в Росарилле. Несомненно, и он, и его камердинер терпели неудобства из-за недостатка привычного комфорта, но Арчи никогда не жаловался, сохраняя неизменное чувство юмора и добродушную улыбку.

Когда он вошел в гостиную, Корнелия издала легкое восторженное восклицание и подбежала к нему, протягивая руки.

— Арчи! Я так рада видеть тебя! — воскликнула она.

Арчи сжал ее руки в своих и с нежностью поцеловал в щеку.

— Рад тебя видеть, старушка! — воскликнул он. — Но что это за маскировка?

— Ты имеешь в виду очки? — спросила Корнелия. — Я ношу их по причинам, которые изложу позже. Как ты узнал, что я здесь?

— Несколько часов назад я раскрыл порядком устаревшую газету, — ответил Арчи, — и прочитал в ней сообщение о твоей свадьбе и о том, что ты прибываешь сегодня в Париж. Меня это слегка потрясло — я и не подозревал, что ты собиралась замуж!

— Сообщение было опубликовано шесть недель назад, — сказала Корнелия. — Ты пропустил его.

— Не понимаю, каким образом, — заметил Арчи. — Однако в этом нет ничего ужасного, кроме того, что я не вручил тебе свадебный подарок.

— Дорогой Арчи! Это так замечательно, вновь видеть тебя!

Арчи ласково улыбнулся в ответ.

— Ты устроила шикарную свадьбу, — сказал он. — И между прочим, я слышал, что Роухэмптон славный парень. Где он, кстати?

— Он отправился к «Максиму», — ответила Корнелия, — и. Арчи, я тоже хочу пойти туда.

— Отправился к «Максиму»? — переспросил Арчи. — Силы небесные, и это в медовый месяц! Ну, знаешь, это просто неслыханно!

Корнелия перевела дыхание.

— Послушай, Арчи, возьми меня туда. Я должна посмотреть, на что это похоже.

— Это невозможно. Совершенно невозможно, старушка, — ответил Арчи. — Как же ты не понимаешь? Там очень весело и все такое, лучшее местечко в Париже, чтобы позабавиться… но не для жен.

— Арчи, пожалуйста, выслушай меня, — сказала Корнелия, стиснув его руку. — Дрого отправился развлекаться, и я хочу посмотреть, что это за место. Я хочу увидеть, с кем он. Пожалуйста, возьми меня. Я накину вуаль, я сделаю все, что угодно, только возьми меня туда. Ни одна душа не узнает об этом.

— Нет, ей-богу, я не могу сделать ничего подобного, — в совершеннейшем смятении возразил Арчи. — Ты теперь герцогиня, Корнелия, знатная дама. Ты должна соблюдать приличия.

И ты не можешь надеть бриджи и бежать, куда тебе вздумается, как ты это делала в Росарилле.

Не забывай, что ты леди!

— К черту леди! — Корнелия топнула ногой. — Я сыта этим по горло! Я не могу делать то, не могу делать это, я должна делать так и должна делать эдак. Слушай, Арчи, ты должен помочь мне, ты единственный человек, который это может сделать.

— Помочь тебе в чем? — спросил Арчи.

— Сядь! — скомандовала Корнелия.

Арчи подчинился ей. Он сел, аккуратно подтянув брючины так, чтобы не повредить безукоризненно отутюженные складки и обнаружив при этом пару превосходно начищенных кожаных туфель и тонкие черного шелка носки. В глаз он вставил монокль и попытался придать строгость своему взгляду, устремленному на Корнелию.

— Ты что-то затеяла, — понимающе сказал Арчи. — Ну-ка, рассказывай, в чем там дело?

Тут Корнелия поведала ему всю правду. Она рассказала ему, как ее крестная оставила ей наследство и как счастливо она жила в Росарилле вплоть до самой смерти кузины Алины. Как дядя Джордж забрал ее в Лондон, как она влюбилась в герцога с первого взгляда и как он ей сделал предложение и она его приняла.

Самым сложным для Корнелии было воспоминание о том, как в конце концов она узнала о любви герцога к тете Лили. Голос ее задрожал, когда ей пришлось рассказать о беседе, которую она подслушала за дверью будуара. Свое повествование она заключила описанием свадьбы и прибытия в Париж.

Арчи Блаф слушал завороженно. Время от времени он восклицал: «Ну, ей-богу!», но не прерывал Корнелию до тех пор, пока она сама не замолчала. Затем он вынул монокль из глаза и заметил:

— Поразительно! Совершенно поразительно!

Я не поверил бы в эту историю, если бы ты сама не рассказала ее мне!

— Теперь ты видишь, Арчи, почему мне нужна твоя помощь! — воскликнула Корнелия. — Я должна узнать, что делает Дрого, я не могу сейчас сидеть здесь или пойти в постель и ворочаться всю ночь без сна, сгорая от желания узнать, где и с кем он веселится, и мучая себя тягостным ожиданием очередного дня безмолвия и отчаяния.

— Не могу поверить, чтобы Роухэмптон был замешан в такую историю, правда, не могу, — заметил Арчи. — Если хочешь знать мое мнение, то с его стороны очень легкомысленно было запутать еще и тебя.

— О! Арчи, это не главное, — сказала Корнелия. — Сейчас это не имеет значения, мы поговорим об этом позже. Пожалуйста, отвези меня к «Максиму».

— Я не могу сделать этого, Корнелия. Роухэмптон, может быть, поступил отвратительно, но это еще не причина для меня вести себя так же.

— Я надену маску или вуаль и самый длинный и широкий наряд, какой смогу найти.

Арчи Блаф взглянул на нее так озадаченно, что Корнелия решила, что если бы он не боялся повредить тщательно уложенную прическу, т0» мог бы почесать в затылке. Но Арчи только постукивал моноклем по своим передним зубам, — эта его привычка всегда раздражала Корнелию, особенно когда он стучал непрерывно.

— Невозможно, — пробормотал он наконец, — Совершенно, абсолютно невозможно.

— Пожалуйста, Арчи, пожалуйста! Пожалуйста!

Корнелия изучила Арчи слишком хорошо, чтобы не знать того, что он не умеет отказывать людям, попавшим в беду и нуждающимся в его помощи. И она твердо верила в то, что он в конце концов согласится.

— Пожалуйста, Арчи! — взмолилась она снова и, к своему облегчению, увидела, что лицо его просветлело, складка на переносице разгладилась.

— У меня есть идея! — заявил он. — Знаю кое-кого, кто мог бы тебе помочь.

— Кто? — взволнованно спросила Корнелия.

— Здесь есть один щекотливый момент, — сказал Арчи. — Я не уверен, правильно ли я поступлю, представив тебя этой персоне. Если бы речь шла только о моей маленькой кузине Корнелии, это одно… но теперь-то ты герцогиня, это совсем другое дело.

— Забудь про герцогиню, — взмолилась Корнелия. — Я не чувствую себя герцогиней. Скажи, кто этот твой друг.

Монокль Арчи опять забарабанил по его зубам.

— Кто это? — настаивала Корнелия. — Мужчина или женщина?

— Женщина, — ответил Арчи, затем добавил:

— Если уж ты так желаешь знать, это мадам Рене де Вальме!

И он внимательно посмотрел на Корнелию, как бы ожидая ее реакции.

— Ты что-нибудь слышала о ней?

— Нет. А должна была слышать?

— Нет, но .я имею в виду…

— Кто же она? — спросила Корнелия.

— Мой друг, и… словом, она очень известна в Париже. Она… chere amie Великого князя Ивана.

— Меня не волнует, кто она, если она возьмет меня с собой к «Максиму». Возьмет?

— Я не знаю, — сказал Арчи. — Мы можем только попросить ее об этом. На самом-то деле я приглашен ею сегодня на ужин.

— Тогда ты можешь взять меня с собой, — сказала Корнелия решительно. — Дорогой Арчи, я знала, что ты не откажешься помочь мне. Папа всегда говорил, что ты самый добрый человек во всем мире!

— Я законченный дурак, если хочешь знать, — ответил тот, вздохнув.

Но Корнелия его уже не слышала. Она бросилась в спальню.

— Скорее, Виолетта, подай мою накидку из горностая и ридикюль.

Виолетта принесла меховую накидку, которую Корнелия торопливо набросила себе на плечи. Затем горничная подала ридикюль из тисненой парчи, украшенный бриллиантами.

— Доброй ночи, Виолетта. Ступай на прогулку с Хьютоном и повеселись в свое удовольствие.

Я улягусь сама, когда вернусь.

— Надеюсь, ваша светлость приятно проведет время, — сказала Виолетта.

— И не говори Хьютону о том, что я ушла, — сказала Корнелия, уже стоя в дверях. — Сделай вид, что я легла спать. Ты не забудешь?

— Нет, конечно, нет, ваша светлость. — Виолетта улыбнулась, провожая взглядом Корнелию.

Чужие любовные страдания не оставляли ее безучастной. Глаза ее затуманились, губы затрепетали. Затем решительно, призвав на помощь всю силу духа, она принялась за прежнюю работу, заставляя себя думать о чем-нибудь другом.

Глава 9

Мадам Рене де Вальме была дочерью респектабельного адвоката из Амьена. Когда ей исполнилось девятнадцать, самый влиятельный клиент ее отца, принц Максим де Валери Шатель, увидел ее и влюбился.

Невзирая на вполне понятные протесты ее родителей, принц воспользовался как могуществом своего положения, так и умением убеждать и забрал Рене с собой в Париж.

Он устроил ее и принялся за ее образование.

В его возрасте, а тогда ему было около пятидесяти, принц обнаружил, что просвещение Рене в области искусства и достижений культуры так же развлекает и забавляет его, как и обучение ее прелестям любви.

Рене оказалась способной ученицей, и, когда принц спустя семь лет после их знакомства неожиданно скончался от сердечного приступа, она уже была совсем не похожа на ту наивную юную девушку, которая покинула буржуазный бесцветный мирок Амьена. Она вступила на порог самостоятельной жизни образованной, крайне начитанной, уверенной в себе женщиной, которая к тому же превосходно знала, как быть привлекательной в глазах мужчин.

Принц находился в плохих отношениях со своими сыновьями и дочерьми и после смерти оставил Рене значительную часть своего капитала. Ее хватило бы Рене, чтобы прожить в комфорте до конца своих дней.

Но Рене в двадцать пять лет совсем не стремилась удалиться в тень или замкнуться в респектабельном узком кругу. Преимущество, которое давали ей деньги принца, заключалось в том, что теперь она могла позволить себе выбирать своих будущих покровителей.

За годы, последовавшие после смерти принца, Рене сменила немало любовников. Большинство из них были выдающимися людьми, не только по происхождению, но и по уму. В тот день, когда Рене исполнилось тридцать два года, она познакомилась с Великим князем Иваном. Они влюбились друг в друга с первого взгляда с той страстью и безоглядностью, которая посещает людей высокоэмоциональных и высокоинтеллектуальных. Это была связь как тела, так и духа.

В настоящее время Рене была самая известная женщина в Париже. А ее карету с впряженными шестью белыми пони — каждый — с оранжевым плюмажем, развевающимся над головой, с угольно-черным кучером в сверкающем цилиндре знали все любители прогулок по Елисейским Полям.

Наряды Рене зарисовывали, обсуждали и копировали женщины любого социального положения, начиная от титулованных особ и кончая теми, кто, как и она сама, принадлежал к полусвету. Ее драгоценности были баснословно дорогими, а в ее апартаментах на авеню Габриэль, по общему мнению знатоков, размещалось лучшее собрание картин, чем в Лувре.

То обстоятельство, что Рене проявляла редкостную разборчивость и привередливость, заставляло мужчин с большим энтузиазмом стремиться к знакомству с ней. Если кто-то из окружения Рене переставал ей нравиться или она приходила к выводу, что чье-то поведение становится нескромным, она немедленно прекращала знакомство с этим человеком, невзирая на могущество означенного лица или на энергию, с которой ее молили о прощении. В своем кругу Рене пользовалась таким же почетом и уважением, на какие могли бы претендовать аристократки самого благородного происхождения, которые смотрели на Рене кто с завистью, кто с любопытством, но которым суровыми законами высшего света было запрещено даже знакомство с нею.

В одном Рене была непреклонна — она никогда не имела более одного любовника сразу и своему избраннику демонстрировала такие преданность и верность, которые неплохо было бы перенять многим законным женам.

«Всегда помни, что искусство располагать к себе людей и заводить друзей есть высшее искусство культурного человека», — сказал принц Рене однажды. Рене внимательно отнеслась к его словам и завела множество друзей, которые доверяли ей, полагались на нее и относились к ней наилучшим образом.

«Она очень дорогой мой друг», — сказал Арчи Корнелии совершенно искренне.

Арчи знал Рене с давних пор, когда он впервые попал в Париж много лет назад, простодушным и наивным юнцом, расшвыривающим свои небольшие деньги с беззаботностью, которую легче приписать боязни выглядеть некомпанейским, чем импульсивной безрассудности.

Рене взяла Арчи под свое крыло. Она показала ему Париж с самых неожиданных его сторон, она убедила его, что можно веселиться без вульгарности, развлекаться без пороков. Она тонко высмеяла его провинциальные предрассудки и внушила ему самоуверенность, которая никогда не покидала Арчи впоследствии.

Их отношения продолжались много лет. Когда Арчи находился в Париже, большую часть своего времени он проводил с Рене, и та обращалась с ним, как могла бы обращаться с ветреным младшим братом, к которому она нежно привязана.

Как и все истинные друзья Рене, Арчи радовался, глядя на ее счастье с Великим князем. Великий князь Иван слыл одним из самых обаятельных представителей русской царской фамилии.

Он объездил всю Европу в поисках удовольствий и промотал баснословное состояние на свои затеи с расточительностью, приводящей в изумление даже видавших виды парижан.

Не существовало ничего, что желала бы Рене и не имела. Ее ювелирные украшения не поддавались описанию, ее наряды и меха заставляли опускать глаза других женщин, чтобы скрыть зависть.

Когда Великий князь возвращался в Россию к своей многострадальной семье и запущенным делам, то о его любви Рене напоминали цветы, которые ежедневно доставлялись в ее апартаменты. И первое, с чем столкнулась Корнелия, войдя в дом Рене, была огромная корзина, наполненная сотней орхидей.

Корнелия находилась в некоторой растерянности оттого, что не знала, кого она ожидает увидеть, хотя ее безрассудство заставило бы ее броситься навстречу самому дьяволу, если бы тот был в силах помочь ей в этот момент. Мысленно она вообразила некую чрезмерно пышную, наряженную в яркие цвета женщину, возможно, украшенную фазаньими или страусовыми перьями.

Но вместо этого она увидела стройную женщину, выглядевшую ненамного старше ее самой, в строгом черном платье. Волосы ее были гладко зачесаны со лба и уложены с обманчивой простотой.

Единственное яркое пятно, которое обращало на себя внимание, — это колье из огромных изумрудов на белоснежной шее Рене и изумрудное кольцо с таким большим камнем, что, казалось, оно оттягивает вниз ее маленькую руку.

Рене трудно было назвать хорошенькой. Выражение ее лица было скорее жестким и строгим.

Но затем она улыбнулась, и проступило все ее обаяние. Улыбка ее была открытой и соблазнительной, очаровательные ямочки на щеках придавали ей вид одновременно дерзкий и шаловливый, заставляя окружающих улыбаться ей в ответ.

— Ты опоздал! — воскликнула Рене на превосходном английском, когда Арчи и Корнелия в сопровождении дворецкого вошли в большой салон.

— Прости меня, Рене, — произнес Арчи с раскаянием в голосе, поднося ее руку к губам. — Но я привел к тебе кое-кого, с кем стряслась беда и кто очень нуждается в твоей помощи.

— В самом деле? — улыбнулась Рене, слегка приподняв свои тонкие брови. И снова обаяние этой необычной француженки проявилось так очевидно, что Корнелия почувствовала необъяснимый дружеский порыв, такой, какого она не ощущала никогда прежде ни к одной знакомой ей женщине.

— Это моя кузина, герцогиня Роухэмптон.

На лице Рене промелькнуло удивление, а затем она протянула руку.

— Вы оказываете мне честь, мадам, — официальным тоном сказала она и прибавила, обращаясь к Арчи:

— Чем я могу помочь?

Арчи Блаф заколебался, и Корнелия поняла, что он раздумывает, насколько подробно ему следует посвятить Рене в ее историю.

— Разрешите, я сама скажу вам, мадам? — тихо спросила Корнелия.

Арчи, которому хорошо была известна стеснительность девушки, с удивлением взглянул на нее.

— Ну конечно, — ответила Рене, — но прежде не угодно ли присесть?

— Вчера я вышла замуж, — начала Корнелия, устроившись на удобной софе, которая украсила бы императорский дворец.

— Ну конечно, теперь я припоминаю, что видела фотографии вашей свадьбы и ее описание в утренних газетах! — воскликнула Рене.

— Вечером, накануне своей свадьбы, я узнала нечто, что бесконечно меня расстроило, — продолжала Корнелия, но в этом месте голос ее задрожал, и она смолкла.

С тактом, которого Корнелия не ожидала от Арчи, тот двинулся к дверям.

— Я иду поговорить с кучером, — пояснил он. — Я приказал ему ждать нас, но, если лошади нервничают, он мог бы погонять их туда-обратно по дороге.

Дверь захлопнулась за Арчи.

— Ваш кузен — очень дорогой друг мне, — мягко сказала Рене. — Однажды, когда я была очень и очень несчастна, он был очень добр ко мне. Я никогда не забуду его участие и внимание.

— Так, значит, вам знакомо несчастье, мадам? — спросила Корнелия.

Рене кивнула.

— Я потеряла дитя, — сказала она просто. — Моему маленькому сыну был всего один год, когда он умер. И тогда я думала, что все радости мира умерли вместе с ним. И именно Арчи помог мне.

В тот момент мне требовалась близость человека, который проявил бы внимание ко мне не так… как бы это лучше выразить… как мужчина проявляет внимание к женщине. Я была матерью, потерявшей свое любимое дитя, и Арчи понял это.

Мы гуляли вместе, завтракали и обедали в маленьких ресторанчиках, где мы не встречали никого из знакомых и нас никто не знал. Для Арчи это, должно быть, было скучное и унылое время, но он никогда не показывал мне этого. Он специально приехал в Париж, чтобы повеселиться, а вместо этого он провел очень печальные две недели в одиночестве рядом со мной. Вас удивляет, почему я так привязана к нему?

— Нет, мадам. Я могу понять, что вам невозможно забыть того, кто помог в трудную минуту.

— И теперь Арчи попросил меня помочь вам.

Что я могу сделать для вас?

И Корнелия просто и свободно рассказала Рене всю свою печальную историю от начала и до конца. То, что Арчи узнал от нее в общих чертах, Рене узнала во всех подробностях, потому что Корнелия чувствовала к этой удивительной женщине такое доверие, что не сочла нужным умолчать ни о чем. Она поведала Рене о том, как полюбила герцога и поверила в то, что ее чувства разделяют. Рассказала о том, почему она все-таки решилась выйти замуж, несмотря на то, что он любит другую. Она рассказала о своей гневной вспышке прошлой ночью, и об их совместном обеде в «Ритце», и о том, как она узнала, что герцог отправился к «Максиму».

— Прошу вас, поймите, почему я так стремлюсь больше узнать о нем, — закончила свой рассказ Корнелия, — я должна узнать, что ему нравится, с кем он бывает, что он думает, что чувствует…

Сейчас он для меня чужой мужчина, о котором я не знаю ничего. От всех моих домыслов о нем произошли одни неприятности. Теперь я думаю о герцоге как о совершенно незнакомом мне прежде человеке.

— Значит, вы собираетесь попытаться завоевать его любовь? — мягко спросила Рене.

— Я произвожу впечатление сумасшедшей, рассчитывая, что у меня есть хоть один-единственный шанс на это? Скажите мне правду, мадам.

У вас такой богатый опыт общения с мужчинами, мадам, скажите, я сошла с ума, вообразив хоть на секунду, что, возможно, наступит такой день, когда герцог полюбит меня, пусть даже не так сильно, как люблю его я?

Этот крик был исторгнут из самых глубин ее сердца, отчаянный и в то же время выражающий решимость бороться за любой малейший шанс.

Вместо ответа Рене де Вальме сказала спокойно:

— Снимите ваши очки!

Корнелия покорно сняла темные очки и повернула голову к женщине, сидящей напротив нее на софе, С секунду Рене внимательно изучала ее лицо, затем у нее непроизвольно вырвалось:

— Бог мой! Но почему вы скрываете свои глаза?

— Потому что я чувствовала, что очки защищают меня. Я пряталась за ними, потому что я стеснялась, но я… Я надеялась, что герцог попросит меня снять их… а он ни разу не попросил об этом!

— И он никогда не видел вас без очков? — недоверчиво спросила Рене.

— Никогда! — ответила Корнелия.

— Тем легче осуществить мой план, — весело сказала Рене. — Пойдемте со мной.

Рене поднялась на ноги и повела Корнелию через салон. Они прошли по длинной галерее, увешанной прекрасными картинами, и очутились в огромной спальне.

Как Корнелия ни была погружена в свои неприятные раздумья, все же она не смогла удержаться от восхищенного возгласа, когда оглядела эту комнату, убранную в серебряных и зеленых тонах. Только занавеси на окнах были розовые, с вышитыми на них звездами. Кровать имела резное изголовье в форме лебедя, раскинувшего свои крылья, и хоровод резных ангелочков удерживал розовый полупрозрачный полог, придававший таинственность широкому ложу, покрытому белой накидкой из горностаев.

Зеркала размещались в каждом углу спальни в рамах из чистого серебра. Орнаментом им служили камни розового кварца, а ручное зеркальце Рене, ее гребень и головная щетка были украшены розовыми сапфирами.

Спальня была столь необычна и неповторима по своей красоте, что Корнелия замерла, озираясь по сторонам. Рене настойчиво позвонила в колокольчик.

Спустя пару секунд появилась горничная. Это была полная, средних лет женщина, уже начинающая седеть. Лицо ее показалось Корнелии очень добродушным, а тон, с которым она обратилась к Рене, полным теплой привязанности.

— Входи, Мари. Нам понадобится твоя помощь — видишь эту леди? Что ты скажешь о ее платье? О ее прическе?

— Mais, Madame, c'extraordinaire., . — начала Мари.

— Мари, эта леди — англичанка. Это тебе что-нибудь объясняет?

— Oh, les Anglais! — Отвращение в голосе Мари было столь выразительно, что Корнелия рассмеялась.

— Нет, она права, — сказала Рене. — Мое бедное дитя! Вы должны простить меня, мадам, что я обращаюсь к вам подобным образом, но в данный момент я собираюсь забыть, что вы очень важная и знатная персона, и помнить только то, что вы — маленькая кузина Арчи.

— О, конечно, пожалуйста, — попросила Корнелия.

— Очень хорошо. С кузиной Арчи я могу быть вполне откровенной. Ваш наряд, моя дорогая, ужасен. Я уверена, что он стоит кучу денег и сшит одним из так называемых модных портных, которых обожают английские леди и, облачившись в их произведения, воображают, что они хорошо одеты. Ма fois ! Что они с вами сделали! А если этого было недостаточно, чтобы изуродовать вас, надо было сделать еще эту ужасную прическу, так что я с содроганием гляжу на результат!

— Я сама чувствовала, что это не идет мне, — ответила Корнелия, — но, видите ли, я приехала из Ирландии и не имела ни малейшего представления о модах, меняющихся из года в год. Лошади не беспокоятся о нарядах, и, если быть до конца откровенной, я ни разу не делала прически, пока не попала в Англию.

— А в результате вы наверняка выглядели бы гораздо лучше без этих ухищрений, — заметила Рене. — Мари, у нас очень мало времени. По счастью, у мадам такой же размер, как и у меня.

— Но вы намного, намного стройнее и тоньше меня, — возразила Корнелия.

— Сомневаюсь в этом, — сказала Рене. — Во всем виноват ваш корсет. Англичанки не имеют никакого понятия о том, как подавать свою фигуру.

— Ох уж эти англичанки! — воскликнула Мари уже не в первый, а в сотый раз, пока помогала Корнелии раздеваться.

Затем она достала из гардероба маленький черный корсет, по фасону совершенно отличный от того, что носила Корнелия прежде. Этот корсет размещался на талии, и Мари туго затянула шнуровку. Он так ловко сидел на ней, что Корнелии пришлось признать его более удобным, чем ее собственный.

Затем Рене извлекла нижнее белье, какого Корнелия и вообразить себе не могла раньше, — из тонкого, как паутина, шелка, обшитое кружевами и украшенное превосходно вышитыми крошечными шишечками роз. Нижняя юбка, применяя расхожее выражение, свободно могла пройти сквозь обручальное кольцо.

Корнелии хотелось стоять около зеркала и любоваться собой, но Мари уже торопила ее к туалетному столику, и ее проворные пальцы уже начали перебирать волосы Корнелии, уничтожая сложное сооружение на макушке и сосископодобные кудряшки.

Когда Мари вытащила все шпильки из прически, волосы упали каскадом на плечи Корнелии.

Рене издала легкий возглас восхищения.

— Ваши волосы прекрасны! — воскликнула она. — Грешно делать нечто подобное тому безобразию, какое было на вашей голове, когда в естественном виде это выглядит так красиво!

— Красиво? Не хотите ли вы сказать, что мои волосы красивы? — удивилась Корнелия.

— Но это действительно так, — сказала Рене. — Они нуждаются только в уходе и расческе. Неужели вы никогда не расчесывали свои волосы?

— Думаю, очень редко, — сконфуженно призналась Корнелия. — Я никогда не находила времени для этого.

— Сто движений щеткой каждое утро и каждый вечер — это минимум, правда, Мари?

Мари пробормотала что-то вроде «О, англичанки!»и взмахнула щеткой.

Корнелия сочла очень приятной процедуру расчесывания волос. Мари легкими равномерными движениями разбирала каждую длинную прядь, и с каждым взмахом щетки, казалось, волосы приобретают эластичность и мягкость. Затем, когда, судя по бормотанию Мари, стало понятно, что она удовлетворена результатом своих усилий, горничная приступила к укладке волос, следуя указаниям Рене.

— У вас голова превосходной формы, — сказала она Корнелии. — Зачем вам прятать ее под такой огромной и нелепой башней, что была у вас на голове? Ваша королева Александра достаточно умна для того, чтобы не скрывать, а подчеркивать свои достоинства. Берите пример с нее.

Наблюдать за действиями Мари доставляло удовольствие, это была работа первоклассного мастера-парикмахера. Горничная зачесала волосы со лба и ушей, разделила их на пробор, а затем уложила локоны естественными волнами. Корнелия никогда прежде не думала о таком стиле прически для себя и теперь с удивлением должна была признать, что законченная прическа выглядит так естественно и так идет ей, что невозможно было не предположить, что это то единственное, что сама природа подразумевала на ее голове.

— Как вы умны! — воскликнула Корнелия.

Мари улыбнулась комплименту и на секунду, показалось, стала менее возмущенной недомыслием англичанок.

— Теперь, если вы собираетесь к «Максиму», то ваш муж не узнает вас, — сказала Рене. — Я должна еще кое-какие мелочи проделать с вашим лицом. Я знаю, что в Англии женщины не пользуются косметикой. Но вы в Париже, и если вас увидят в моей компании, то вы покажетесь странной без пудры и губной помады.

— Тетя Лили пользовалась пудрой, — ответила Корнелия, — но она говорила мне, что я не должна пользоваться косметикой до замужества.

— Замужняя женщина имеет свои привилегии, — улыбнулась Рене, — и теперь, когда вы замужем, вы можете поступать так, как вам хочется.

Первое и основное — ресницы.

Рене достала маленькую щеточку и черную тушь, чтобы подтемнить ресницы Корнелии. Она положила тонкий слой румян на ее щеки и накрасила ей губы. Когда Корнелия уже было повернулась к зеркалу, чтобы оглядеть себя, Рене остановила ее:

— Погоди! Я не хочу, чтобы ты видела себя прежде, чем я закончу. Мари! Ярко-красное кружевное платье, которое я купила на прошлой неделе.

— Но, мадам! Вы не должны одалживать мне свое новое платье, — запротестовала Корнелия. — Какое-нибудь старое, которое вам надоело, мне вполне подойдет.

— И весь Париж узнает, что ты наряжаешься в мои обноски? — спросила Рене. — Нет-нет, это никуда не годится. У меня есть план. Потерпи, дитя мое, еще немножко, и я тебе все расскажу.

Из гардероба, удобно встроенного в стену так, что Корнелия и не заметила его вначале. Мари достала платье. Это было самое прекрасное платье, какое только Корнелия видела в своей жизни! Яркие, огненно-красные кружева в узких оборках превосходно облегали фигуру. Платье было сильно декольтировано и едва прикрывало грудь; узкое в талии и на бедрах, оно образовывало широкий водоворот кружев вокруг ног.

— Это платье, должно быть, сшито специально для тебя! — в восхищении воскликнула Рене. — У нас с тобой один размер.

— Я не верю в это, мадам, — ответила ей Корнелия. — У вас такая узкая талия.

— Как и твоя, моя дорогая, — улыбнулась Рене.

Из шкатулки с драгоценностями она вынула длинные бриллиантовые серьги в виде капель и вдела их в уши Корнелии.

— Сними свое обручальное кольцо, — велела она. — Сегодня ты не замужем — мадемуазель!

И не успела Корнелия возразить, как Рене уже положила ее кольцо на туалетный столик.

— Черные перчатки, Мари, — приказала она. — А теперь наконец, моя очаровательная английская подружка, ты можешь взглянуть на себя!

Рене подвела девушку к зеркалу. С секунду Корнелия думала, что она, должно быть, ошиблась — она видела не свое отражение, а отражение незнакомой прелестной молодой женщины.

Но затем она поняла, что это она сама и есть. В это было невозможно поверить — такое преображение случается лишь в волшебном сне!

Лицо Корнелии стало неузнаваемым. Исчезла не только несчастная страдалица герцогиня Роухэмптон, но и маленькая Корнелия из Росарилла!

Волнения и мучения последних двух дней, в течение которых Корнелия почти ничего не ела, в результате истончили черты ее лица, и глаза по контрасту казались огромными. Превосходной формы, обрамленные длинными загнутыми ресницами, они напоминали зеленые островки под весенними лучами солнца. Глубокого зеленого цвета с мерцающими золотистыми искорками глаза, казалось, вмещают все чувства и эмоции Корнелии. Теперь же, широко распахнутые от возбуждения, они сверкали так, что невольно приковывали взгляд.

Остальные черты лица, миниатюрные и правильные, подчеркивали величину глаз Корнелии, и только рот еще выделялся на ее бледном лице — слегка накрашенные, манящие, трепещущие губы, которые боялись говорить о любви.

Изящная головка, посаженная с гордостью осознания своей неожиданной красоты, была украшена короной роскошных волос, отсвечивающих мягким блеском.

И только теперь Корнелия поняла впервые, почему все ее туалеты, приобретенные в Лондоне, были столь ужасны. Яркое пламя кружев подчеркнуло белизну ее кожи и утонченность ее красоты.

Как бы угадав мысли Корнелии, Рене произнесла:

— Тебе никогда не следует носить ничего, кроме самых ярких и чистых цветов или черного.

Поразительно, но у тебя кожа испанки, того удивительного цвета магнолии, которому все мы, женщины, завидуем. Но белый, бежевый и другие пастельные тона убивают этот цвет и делают его болезненно-желтоватым.

— Я запомню, — просто сказала Корнелия.

— И теперь, Мари, — улыбнулась Рене, — шляпку с перьями и накидку из черно-бурой лисы.

— Шляпку? — удивленно переспросила Корнелия.

— Ты сама увидишь, что все посетительницы у «Максима» носят шляпки, — ответила Рене. — В Париже это положено к вечернему туалету. Только англичанки показывают ночью свои плохо причесанные волосы.

Черная бархатная шляпка со струящимися перьями была, безусловно, к лицу Корнелии и превосходно гармонировала с остальным ее нарядом и особенно с длинными, мерцающими на свету бриллиантовыми серьгами, свисающими вниз из-под полей шляпки. Завершая картину, Рене прикрепила к шляпке изумрудную заколку, которую извлекла из собственной головы. Мари подала меховую накидку, чтобы Корнелия могла накинуть ее на себя в экипаже.

Корнелия была полностью готова.

— Одну секундочку, — сказала Рене, когда девушка уже направилась к дверям спальни. — Важно, чтобы ты кое-что запомнила! Твой муж не ожидает увидеть тебя сегодня ночью, он даже и на мгновение не сможет вообразить себе, что это обворожительное, красивейшее создание, которое он увидит сегодня в моем обществе, — его собственная жена. Я говорю тебе это для того, чтобы ты держала свою голову высоко и, если герцог подойдет к нам, смотрела ему прямо в глаза и ничего не боялась. Ты прекрасно говоришь по-французски. Но не забывай про акцент, если тебе придется что-нибудь сказать по-английски!

— Я постараюсь, — сказала Корнелия. — Вы действительно полагаете, что герцог может заговорить со мной? — Она испугалась.

— Я знаю твоего мужа не первый год. Если он у «Максима», он непременно подойдет поздороваться со мной. Хватит ли у тебя смелости встретиться с ним лицом к лицу?

Корнелия издала глубокий вздох.

— Я сделаю все, что вы скажете мне, мадам. Вы правы — он не узнает меня.

— Тогда тебе следует все время помнить, что ты должна делать все так, как тот, другой человек, которого ты изображаешь сейчас. Корнелии, герцогини Роухэмптон, сейчас не существует. Ты моя подруга, я дам тебе новое имя и буду всегда обращаться к тебе с ним. Как бы нам назвать ее, Мари?

— Нетрудно придумать новое имя, мадам, — ответила Мари. — Mademoiselle est elegante, desirable!

— Так и назовем! — воскликнула Рене. — Дезире — желание! Превосходное имя, дитя. Как раз для тебя! Помни о том, что сказала Мари, — ты желанная женщина, которую все мужчины стремятся узнать и полюбить.

— Я постараюсь привыкнуть к своему новому имени, — покорно согласилась Корнелия. — Спасибо, мадам! Благодарю вас, Мари! Я никогда не надеялась, что что-нибудь подобное может случиться со мной. Я чувствую себя очень странно и взволнованно.

— Это превосходно! — сказала Рене. — А теперь покажись Арчи.

Они прошли обратно по галерее и снова очутились в салоне. Арчи, с удобством расположившись в кресле, читал «Пари суар». Когда женщины показались в дверях, он вскочил на ноги, и по взгляду, брошенному на нее, Корнелия поняла, что кузен ее не узнал.

— Ну, Арчи, что ты скажешь о моей работе? — спросила Рене.

— Боже всемилостивый! Уж не хочешь ли ты сказать, что это Корнелия? Я поклялся бы, что это незнакомка. Ей-богу! Я не понимаю, как это возможно.

— Ты в самом деле думаешь, что Дрого не узнает меня? — спросила его Корнелия.

— Ну, если он узнает, тогда он чертовски проницателен. Рене, ты гений!

— Материал оказался подходящий, — ответила Рене. — Она очень привлекательна, твоя маленькая кузина.

— Я ужасно рад, что это так! — воскликнул Арчи. — Но я не замечал этого раньше.

— А теперь я должна сказать тебе, Арчи, то, о чем я уже предупредила твою кузину. С этого момента напрочь забудь о герцогине Роухэмптон.

Это моя подруга… Дезире. Дезире Сент-Клауд, которая приехала ко мне погостить в Париж.

— Я понимаю, — улыбнулся Арчи. — А теперь к «Максиму»!

— Мы не попадем туда слишком поздно? — забеспокоилась Корнелия.

— Поздно?

Рене и Арчи засмеялись, глядя на нее.

— Веселье у «Максима» продолжается всю ночь, и как раз середина ночи — самое лучшее время для визита. Даже немного рано.

Корнелия замолчала и больше не задавала вопросов, но всю дорогу терзалась беспокойством, действительно ли герцог все еще там.

Когда наемный экипаж остановился напротив неброского входа в ресторан, Корнелия почувствовала себя слегка разочарованной. Она ожидала чего-то необычного, даже фантастического.

Но когда она ступила внутрь, то атмосфера самого знаменитого ресторана Парижа заворожила ее. Квадратный зал с малиновой и золоченой обивкой и зеркалами, искрящимися, как бокалы с шампанским, от поднимающихся со дна сверкающих пузырьков, ослепил Корнелию в первый момент. Сам воздух здесь, казалось, возбуждал и пьянил. Быстрая музыка горячила кровь, и танцующие пары двигались в такт этому зажигательному веселью. Красивые женщины были одеты в вечерние туалеты и шляпки с перьями. На них было множество сверкающих украшений, которые тем не менее блистали не ярче, чем их горящие глаза и улыбающиеся красные губы.

Единственное, что поняла Корнелия сразу, увидев этих женщин, как ни глубока была ее неискушенность, что они относятся к другому обществу, не соприкасающемуся с тем, которое она узнала в Лондоне. Они не были леди в том понимании этого слова, с которым Корнелию ознакомили в Англии, хотя в этих женщинах не было ничего вульгарного или неприличного. Они были красивы и ярки, как цветы, непосредственны и живы, как дети, наслаждающиеся своим участием в общем веселье.

У «Максима», как позднее узнала Корнелия, собирались сливки полусвета, и Хьюго, метрдотель заведения, строго следил за тем, чтобы не нарушить тот высокий стандарт, который сделал ресторан самым популярным местом развлечений во всей Европе.

Здесь собирались аристократы всех национальностей — цвет французского дворянства, вельможи европейских дворов и многих других стран.

Метрдотель проводил Рене к столику, который держали для нее постоянно. «Королевская ложа», как кто-то шутливо назвал его, и это было не очень далеко от истины, ведь Рене, без сомнения, являлась королевой в этом мире веселья и наслаждений.

Глаза Корнелии все время выискивали одно лицо, одного человека среди толпы смеющихся, веселящихся людей. Когда маленькая компания уселась, Арчи заказал икру и бутылку шампанского, которую подали в серебряном ведерке, обложенную льдом.

— Не смотри так пристально, Дезире, — приказала Рене.

И в этот момент Корнелия увидела его! Герцог сидел на другом конце зала, и она разглядела его и сидящих с ним рядом женщин. На секунду все, казалось, поплыло перед глазами Корнелии так, что она ничего не могла различить.

— Выпей немного шампанского, — спокойно произнес Арчи, — тебе станет лучше.

Корнелия залпом выпила бокал, предложенный ей Арчи, и он придал ей сил снова взглянуть на мужа. Кто-то засмеялся за тем столом, и теперь он поднял свой бокал, чокаясь с хорошенькой ярко-рыжей девушкой в нарядном платье, обшитом блестками.

Заиграла новая музыка, и пары закружились по залу. Герцог был среди них. Его партнершей оказалась не рыжеволосая девушка, а блондинка с голубыми глазами, которая слегка напоминала Лили Бедлингтон. Корнелия старалась не глядеть на танцующую пару, опуская глаза к столу, но наблюдала за ними из-под полуопущенных ресниц. Она поняла, что герцог заметил Рене, и, как только закончилась музыка, он отвел свою партнершу обратно к столику и приблизился к их компании.

— Я весь вечер надеялся на то, что вы появитесь сегодня, — донеслось до Корнелии.

Герцог взял руку Рене и поднес ее к своим губам.

— Как приятно увидеть вас здесь снова, — заметила Рене.

Герцог поклонился.

— Клянусь, что без вас Париж не Париж! Пока я не увидел вас, я чувствовал совершенную скуку.

— Вы искусный льстец, — показала свои ямочки Рене, — и это комплимент, которым я редко награждаю англичан.

— Как поживаете, Блаф? — спросил герцог, пожимая руку Арчи.

— Как всегда, — отозвался тот. — Как Лондон?

— Скучен и пасмурен, как всегда, — ответил герцог.

Он смотрел на Корнелию, отвечая. Она старалась не глядеть на него, рассматривая танцующих и стараясь держаться спокойно и равнодушно.

Только ее пальцы крепче стиснули бокал с шампанским.

— Не представите ли вы меня вашей подруге? — мягким голосом спросил герцог, обращаясь к Рене.

Она улыбнулась в ответ, но отрицательно покачала головой.

— Нет, mon cher , это знакомство было бы ошибкой. Она — не для вас!

— Что вы имеете в виду?

Герцог выглядел чрезвычайно заинтригованным словами Рене. В это время услужливый официант принес ему стул, и он сел лицом к Корнелии и Рене и спиной к залу.

— Она deja fres occupee, — пояснила Рене.

— И это та причина, по которой я не могу познакомиться с вашей подругой?

Рене пожала плечами:

— Она очень хороша собой, но мысли ее заняты другим.

— Я все же хочу познакомиться с ней.

— Ну хорошо, раз вы так настаиваете, — ответила Рене.

Она коснулась руки Корнелии, привлекая ее внимание.

— Дезире, позволь представить тебе герцога Роухэмптона… моя подруга, мадемуазель Сент-Клауд.

Герцог поднялся, и Корнелия протянула ему свою руку. Тот коснулся ее губами, а затем, обойдя столик, уселся рядом с ней.

— Вы парижанка? — спросил он, говоря по-английски, как говорил до этого с Рене.

— Нет, монсеньер. Я только гощу у своей подруги, — ответила Корнелия с акцентом, который для нее самой прозвучал непривычно.

— Это замечательно, потому что мадам де Вальме мой хороший друг тоже.

— В самом деле?

— Да, и я собираюсь ее навещать регулярно, пока я в Париже.

— Это должно быть хорошо… для Рене.

Возникшая пауза была очень выразительна.

— И это все? — мягко спросил герцог.

— Что же еще?

— Я надеялся, что вам тоже будет приятно повидать меня.

— Mais, Monsieur, откуда я могу это знать? Я никогда прежде не видела вас. Не можете же вы рассчитывать, что заинтересуете меня с первого взгляда.

— Я обещаю вам, что постараюсь быть интересен для вас.

Корнелия издала легкий смешок.

— И вы ждете, что я должна благодарить вас за это?

Она отпила глоток шампанского и решила про себя, что она, должно быть, легкомысленная особа! Оказалось так легко флиртовать, делать остроумные замечания и колкие выпады. Но, разумеется, она была одета иначе, чем прежде, и знала, что очень привлекательна.

Какой же глупой была она в прошлом! Какой идиоткой! Хотя до некоторой степени отчаяние ее положения придало ей силы и храбрости вести себя по-новому, она с удовольствием обнаружила в себе умение держаться уверенно и раскованно.

Рене привлекла внимание герцога.

— Почтите ли вы нас своим присутствием за ужином? — спросила она.

— Если вы пожелаете пригласить меня, — ответил тот.

— О! Если вы сумеете любезно попросить меня об этом, я дозволю вам остаться.

— Похлопочите за меня, — обратился упрашивающим тоном герцог к Корнелии.

— Нет ли здесь ваших друзей, которые могли бы огорчиться, что вы их оставили? — спросила. она.

— Я здесь один, — ответил герцог, — один и скучаю! Вернее, я скучал всего несколько минут тому назад…

Выражение его глаз заставило Корнелию быстро отвести свой взгляд. Она никогда не видела его таким прежде, подумала Корнелия, таким веселым, таким жизнерадостным, таким молодым.

Обычно он имел вид серьезный и задумчивый, и Корнелия догадывалась, что это связано с его интригой с тетей Лили и навязанной ему тягостной ролью в этом спектакле, которая ему претит.

Официант принес бокал герцогу и наполнил его шампанским. Роухэмптон поднял руку с бокалом.

— Avos beaux yeux, Mademoisele! — провозгласил он.

Корнелия тоже подняла свой бокал.

— Mersi, Monsienr. Я хотела бы выпить за вас, — произнесла она, — но я… как это сказать… не знаю, что говорить…

— Выпейте за нашу следующую встречу, — предложил герцог.

— А вы полагаете, она состоится?

— Обязательно, — твердо сказал он, — я клянусь вам в этом!

Глава 10

Корнелия проскользнула в свою комнату в «Ритце» спустя несколько минут, как пробило пять часов утра. Она боялась столкнуться с герцогом в вестибюле отеля или на лестнице, хотя шансы на это были ничтожно малы. Герцог проводил дам до апартаментов Рене и раскланялся. Корнелия же выждала некоторое время, прежде чем отправиться следом.

Арчи тоже попрощался с обеими дамами в дверях, со значением пожав руку Корнелии. И она ответила ему самым сердечным рукопожатием.

Потом дверь захлопнулась, Корнелия и Рене услышали звук шагов обоих джентльменов на лестнице и сразу затем — шум отъезжающего экипажа.

Корнелия издала легкий восторженный вскрик и с блестящими глазами протянула руки к своей новой подруге.

— Спасибо, спасибо вам, мадам, — сказала она. — О! Как я могу выразить вам свою признательность за то, что вы сделали для меня.

— Будь осторожна! — отозвалась Рене спокойно. — Это только начало. Тебе предстоит еще долгий путь, дитя мое.

— Да, я знаю, — ответила ей Корнелия. — Но он просил меня поужинать с ним вечером.

— И что же ты ответила?

— Я долго колебалась, но, в конце концов, так как он настаивал, сдалась. Я ответила, что он может навестить меня здесь около половины одиннадцатого. Вы не будете возражать?

В голосе Корнелии прозвучали такая мольба и надежда, что Рене улыбнулась.

— Конечно, не буду, — ответила она. — Но нам нужно подобрать тебе новые наряды. Конечно, у меня есть еще кое-что, кроме того платья, что я дала тебе…

— Вы так добры! — воскликнула Корнелия. — Я не представляла себе, что какая-нибудь женщина могла бы сделать то, что вы делаете для меня.

— Для тебя и для Арчи, — произнесла Рене с улыбкой. — А теперь, дорогая, тебе нужно переодеваться и спешить в отель.

Мари развесила одежду Корнелии на стуле в спальне. Корнелия с отвращением поглядела на нее.

— Как я ненавижу это платье теперь, когда знаю, как я выгляжу в другом!

— Да, тебе необходимо приобрести новые платья и множество других вещей, — согласилась Рене. — И мы должны отправиться за покупками сегодня же днем.

— Днем? — переспросила Корнелия тревожно. — Но как? Как я смогу уйти?

— А ты не знаешь, какие планы у твоего мужа? — спросила Рене. — Ладно, я полагаю, ты можешь сообщить ему, что желаешь обновить свой гардероб французскими туалетами. Если я не ошибаюсь, герцог не пожелает составить тебе компанию в экспедиции по магазинам. Французы любят ходить по портным, а англичане питают к этому отвращение. Это заставляет их чувствовать себя не в своей тарелке.

— Уверена, что вы правы, — засмеялась Корнелия. — Я не могу представить своего мужа в галантерейной лавке.

— Очень хорошо, тогда как только ты освободишься, лети сюда. Ты переоденешься и отправишься со мной по магазинам как Дезире.

— Я покажусь в дневное время? — спросила Корнелия. — Но это ужасный риск!

— Глупости! Я говорила тебе, что герцог не узнает тебя, и была права. Никто даже на секунду не заподозрит, что эта шикарная большеглазая femme du monde , о которой только и разговору было ночью у «Максима», насамом деле старомодная чопорная герцогиня Роухэмптон, которая носит темные очки.

— Да, это верно, — удивленно произнесла Корнелия. — И я сама с трудом могу поверить себе.

Мне кажется, что я сплю, а когда проснусь, то обнаружу себя в Лондоне горько рыдающей в подушку от того, что я уродина по сравнению с тетей Лили.

Корнелия на секунду сделала паузу и бросила взгляд на себя в зеркало. Затем прибавила правдиво:

— Но я и в самом деле все-таки не так красива, как она, и никогда не буду такой!

— Красота — это еще далеко не все, — возразила Рене. — Ты ведь не можешь назвать меня красавицей, не правда ли?

— Нет… я имею в виду… я не знаю, как ответить на ваш вопрос, — запинаясь, сконфуженно пробормотала Корнелия.

— Ты должна отвечать честно, — сказала Рене. — Да, я не красавица, хотя мужчины любят меня. И не за мой внешний вид, а за мой характер, мой ум, мои привычки, мое тело и — за все, вместе взятое! Женщина увлекает мужчину не только хорошеньким личиком, но кое-чем гораздо более важным — индивидуальностью, которая делает ее неповторимой.

— Я поняла, — кивнула Корнелия. — И как бы я хотела быть похожей на вас!

— Сначала на тетю Лили, затем на меня, — насмешливо заметила Рене. — Дорогое мое дитя, будь сама собой. Ни один мужчина не полюбит копию другой женщины или ее бледное эхо. Все они хотят чего-то уникального, того, про что они смогут заявить: «Она не похожа ни на одну женщину, которую я встречал раньше!»

— Я попытаюсь, да, я попытаюсь стать такой, — горячо пообещала Корнелия.

Солнце уже показалось из-за крыш домов, и Корнелия быстро переоделась в свой прежний наряд.

Она рассчитывала, что ей придется одной возвращаться в отель, и была крайне изумлена, когда, выйдя на улицу, обнаружила поджидавшего ее Арчи. В цилиндре, беспечно надвинутом на одно ухо, он стоял, прислонясь к колонне у входа, и мурлыкал себе под нос какой-то мотив.

— Арчи! Как ты мил! — воскликнула Корнелия.

— Я должен доставить тебя в целости и сохранности домой, — ответил тот, помогая ей усесться в экипаж. — Тебе понравилось?

— Это был самый удивительный вечер, который я когда-либо проводила, и мадам де Вальме так была добра ко мне — и все это благодаря тебе!

— Все прошло великолепно, как мне показалось, — сказал Арчи. — Но я должен сознаться, что изрядно переволновался, когда Роухэмптон направился к нашему столику. Если бы он узнал тебя, хлопот бы не обобраться. «Максим»— не место для леди.

— Я не понимаю, почему нет, — запротестовала было Корнелия, но тут же начала смеяться.

Ей припомнилось, как уже в бледный предутренний час хорошенькая балерина танцевала на столе, приподняв свои юбки, вызывая шумное одобрение и аплодисменты гостей ресторана, а несколько молодых людей пили шампанское из туфельки знаменитой актрисы Габи Деслас, которая произвела фурор, прибыв после полуночи в шляпе двух футов высотой, украшенной страусовыми перьями, и в дюжине снизок изумительного крупного жемчуга, достигающих колен.

Теперь, на трезвую голову, Корнелия легко могла представить себе, как бы возмутилась тетя Лили при виде подобных сцен, хотя у «Максима» это воспринималось весело и безобидно.

— Ах, как хорошо быть мужчиной! — неожиданно вырвалось у Корнелии. — Ты счастливец, Арчи, что не родился женщиной!

— Слава богу, да! Ты верно сказала, я часто думаю то же самое, — ответил Арчи. — Ну, вот и «Ритц»! Надеюсь, увидимся у Рене. Я не стану больше навещать тебя в отеле. Если Роухэмптон узнает, что я прихожусь тебе родней, он может что-нибудь заподозрить.

— Мы встретимся у Рене, — согласилась Корнелия и с сердцем, полным благодарности, поцеловала Арчи в щеку. — Спасибо, мой добрейший и любимейший кузен, — прошептала она и заторопилась в «Ритц».

Войдя к себе, Корнелия старалась двигаться как можно бесшумнее. Она улыбнулась при мысли, что герцог проделал то же самое. Гостиная располагалась между спален супругов, но виноватая совесть заставляла обоих соблюдать предосторожности.

Корнелия подошла к зеркалу и сняла очки.

Глаза ее были нежными и мягкими от счастья.

Рене дала девушке широкий шелковый шарф, чтобы укрыть голову, и теперь, распустив его, она с удивлением разглядывала свои блестящие волосы, уложенные естественными волнами, поражаясь тому, как она могла терпеть огромную безобразную прическу, навязанную ей вкусами монсеньора Генри и тети Лили. С сожалением она подумала о том, что ей придется продолжать мучить свою голову до тех пор, пока герцогиня Роухэмптон и Дезире не смогут стать одной женщиной.

Раздался звон часов на церковной башне, и Корнелия очнулась от своих мыслей, поняв, что просидела долгое время, раздумывая о будущем.

Быть может, герцог тоже не спал в этот час, как и она. Корнелию мучило неистовое желание броситься через гостиную к нему в комнату. Но что произойдет, если она сделает это, если он узнает в ней ту женщину, с которой он флиртовал весь вечер?

Корнелия ощущала в себе нервный трепет, воображая эту сцену, но она напомнила себе предостережение Рене о том, что это было только начало. Ее муж все еще любил тетю Лили. Если он и увлекся новым лицом, это еще не говорило о том, что его сердце увлечено тоже.

Возможно, лишь скука медового месяца побудила герцога искать развлечения везде, где только можно. Да, она обязана быть осторожной. Радостное настроение Корнелии угасло, и лицо ее, когда она укладывалась в постель, было серьезно.

Проснувшись, она первым делом бросила взгляд на часы. Стрелки показывали десять минут первого. Корнелия вздрогнула от ужаса и вскочила с постели, торопливо дернув за шнур звонка.

Что может подумать герцог? Не рискует ли она всем из-за своей сонливости? Но тут ей пришло в голову, что герцог не должен усмотреть в этом ничего странного. В Котильоне, когда устраивали приемы, ни одна леди не показывалась до ленча, и тетя Лили в Лондоне обычно просыпалась не раньше полудня.

Со вздохом облегчения Корнелия откинулась обратно на подушки. Она пережила ужасную минуту! В спальню вошла Виолетта, торопящаяся на призыв звонка, и отдернула шторы с око «, впустив солнце, которое затопило комнату теплым золотом.

— Ваша светлость провели приятную ночь? — спросила горничная.

— Она пролетела чересчур быстро! — ответила Корнелия и затем, не в силах удержать свое волнение, поведала Виолетте обо всем случившемся с нею.

— Ты должна пойти со мной к мадам де Вальме, и Мари научит тебя, как ухаживать за моими волосами. И, Виолетта, как мне хочется, чтобы ты увидела то платье, что было на мне этой ночью! Это самый красивый наряд, который ты только можешь себе вообразить. И я была в нем совсем другой — совсем, совсем другой!

— И его светлость не узнал вас? — спросила Виолетта.

— У него даже не мелькнуло догадки, что он встречал меня раньше. Почему он должен был меня узнать? Клянусь тебе, я и сама бы себя не узнала. Но мне пора вставать, и, наверное, лучше послать записку его светлости и передать, что я буду готова к ленчу в час.

Виолетта отнесла записку герцогу и вернулась с сообщением, что его светлость поздно встал и только сейчас оканчивает свой завтрак.

» Интересно, как он объяснит, что так поздно встал сегодня?«— подумала Корнелия, но, когда они спустились вниз, герцог даже не коснулся этой темы.

Во время ленча он был вежлив и предупредителен, но тягостное молчание, как всегда, царило меж ними, и Корнелия изумлялась про себя, насколько отличается ее муж от того веселого повесы, каким он предстал ей накануне. Разглядывая его сквозь очки, она задавалась вопросом, все ли мужья соблюдают серьезную мину при своих женах и веселятся на стороне? И какой скучный ленч получился бы у них, если бы Корнелия не носила в своей груди секрет, наполняющий ее трепетом и волнением! Вечером она обещала поужинать с ним. Но сперва ей нужно изобрести предлог, чтобы умудриться провести день одной.

Она еще раздумывала, какую бы ей привести отговорку, когда герцог вынул часы из своего кармана и произнес:

— Я думаю, что мы можем пойти на бега в Лонгчампсе. Правда, я не уверен, понравится ли это вам. Возможно, вы сочтете это слишком шумным и многолюдным зрелищем.

— Я люблю бега, — ответила Корнелия, — и в любом другом случае я непременно отправилась бы с вами. Но у меня разболелась голова, и сегодня я предпочла бы провести время в спокойной обстановке.

— Тогда чем бы вы хотели заняться? — спросил ее герцог.

— Я намереваюсь посетить известных парижских портных, о которых я так наслышана, — ответила Корнелия. — Но, конечно, вам это будет неинтересно, вы должны пойти на скачки. Тем более что если моя головная боль не успокоится, то мне придется остаться дома.

— Вы вполне уверены, что так будет лучше для вас? — спросил герцог с явным облегчением.

— Вполне, — кивнула Корнелия.

— Хорошо, я прикажу подать экипаж для вас к дверям отеля — скажем, в три часа? Я еще не уверен, что смогу вернуться к чаю, но, если вы не возражаете, мы пообедаем с вами в восемь вечера. Парижане предпочитают более позднее время для обеда, но мне кажется, что нам лучше придерживаться наших английских привычек, не так ли?

Корнелия отлично знала, по какой причине герцог предпочитает обедать пораньше, и пробормотала свое согласие.

После ленча супруги поднялись к себе в гостиную.

— Я должен поспешить, — объявил герцог. — Лонгчампс находится довольно далеко.

— Надеюсь, вы выиграете, — вежливо сказала Корнелия.

— Спасибо, — ответил герцог.

Хьютон подал ему цилиндр и бинокль, и они ушли вдвоем. Оставшись одна, Корнелия торопливо надела шляпку, накинула на плечи боа из перьев и устремилась к выходу. Она отменила приказ насчет экипажа, который герцог распорядился заложить для нее, и взяла другой, который доставил ее в апартаменты Рене.

Прошлой ночью Корнелия была слишком возбуждена, чтобы как следует рассмотреть дом на авеню Габриэль, в котором жила Рене, но при дневном свете она воздала ему должное.

Изначально этот дом принадлежал некоему богатому дворянину, а по его смерти он был разделен на две части, одну из которых занимала Рене, а другую — сын означенного дворянина, калека, единственной привязанностью которого в жизни было искусство.

В свое время он помог Рене привести в порядок ее сокровища, которые были собраны для нее первым покровителем, принцем, — картины, удивительный севрский и китайский фарфор, инкрустированную мебель. На протяжении лет у Рене скопилась масса ценных подарков — бронза, слоновая кость, эмаль, гобелены. И любая вещь, подаренная Великим князем Иваном, начиная от шкатулок и украшений, выполненных придворным ювелиром Фаберже, и кончая русскими иконами в окладах из самоцветов, была достойна занять свое место в музее.

По всему дому Рене были расставлены цветы — орхидеи в количестве, смущавшем баснословной расточительностью, множество редких тропических растений. Хрустальные вазы были полны тубероз, чей чувственный экзотический аромат наполнял каждую комнату, тревожа воображение.

— Это цветы страсти, — пояснила Рене, когда Корнелия заметила, что никогда прежде не видела такого количества тубероз. — Великий князь знает об этом, и поэтому вместе с орхидеями их доставляют каждый день, когда мы в разлуке.

Неожиданный страдальческий блеск появился в глазах Рене, и губы чувственно затрепетали.

» Она его страстно любит «, — подумала Корнелия, и ее невольно охватила жалость, потому что рано или поздно сердце Рене должно разбиться.

Великий князь был женат, и положение при дворе обязывало его большую часть своего времени проводить в России. И Рене, как бы ни была она любима и желанна, не могла последовать туда за князем. Однажды он уедет в Россию навсегда, а она останется безутешно оплакивать свое разбитое сердце… Но сейчас она еще была любима и любила сама! Во всех отношениях положение Рене лучше, подумала Корнелия, чем ее собственное. Фальшивый брак, равнодушный муж, который любит другую женщину, — разве можно это сравнивать с любовной связью с человеком, который даже в свое отсутствие шлет туберозы, сохраняя живую память об их страсти.

Рене была, как и предыдущей ночью, одета в черное, но сегодня это были черные кружева — наряд соблазняющий и утонченно-изысканный, — украшенные бантами из черного бархата. На этом фоне выделялись фантастические украшения Рене. Три нитки крупного черного жемчуга обвивали белоснежную шею, и еще две жемчужины размером почти с птичье яйцо были вдеты в ее уши — на одной мочке покачивалась черная, а на другой — розовая. Этот единственный яркий штрих вносил оживление в строгость наряда Рене, и в этом заключался особый шарм. Когда Корнелия попыталась стеснительно высказать свое глубокое восхищение талантом Рене одеваться, та только улыбнулась и повела девушку за собой.

— Вот комната, которая будет к твоим услугам так долго, как ты только пожелаешь приходить сюда, — сказала Рене, открывая дверь спальни.

Эта комната была меньше по размерам, чем спальня Рене, но не менее очаровательная. Золототканые ирисы были разбросаны по рыжевато-коричневым, оттенка тигровых лилий, драпировкам. Канделябры и зеркала украшали стены, всюду было расставлено венецианское стекло.

В алькове стояла резная кровать под балдахином из ткани, расшитой золотом.

Мари уже ожидала Корнелию в спальне, готовясь совершить столь же успешное преображение, как и прошлой ночью. В ее руках было дневное темно-синее платье, единственным украшением которого служили узкие оборки того же цвета. Это был цвет освещенного солнцем моря, глубокий и приятный, но на секунду Корнелия ощутила разочарование от того, что в первый момент платье показалось ей слишком простым. Но когда она надела его, то увидела, что платье идет ей почти так же, как и пламенно-красное. Оно подчеркивало мягкие изгибы ее юного тела, делало ее кожу ослепительно белой, а глаза — загадочными.

Шляпку такого же цвета прикололи к расчесанным и уложенным короной волосам, и красота Корнелии и ее своеобразие выявились с новых сторон. Рене одолжила Корнелии сапфировую брошь, украшенную бриллиантами, и такие же серьги.

Лицо Корнелии было напудрено и нарумянено, но Рене заметила, что использовать косметику днем надо меньше, чем вечером. Поэтому единственным ярким пятном на лице девушки были темно-красные губы, заставляющие мужчин мечтать о поцелуях.

— Ну, теперь мы готовы! — воскликнула Рене. — Держись увереннее, дорогая. Весь Париж говорит о тебе сегодня. Помни также о том, что хорошенькая женщина, которая держится как истинная королева, вызывает поклонение и восхищение у тех, кому дана привилегия любоваться ею. А если мы держимся неуклюже, то получаем только то, что заслуживаем, — равнодушие.

— Как вы мудры! — пробормотала Корнелия.

— О! Я брала уроки в особой школе, — ответила Рене, — но опыт, как бы тяжело ни был он заработан, всегда ценен. Однажды ты перестанешь сожалеть о своих нынешних страданиях, а поблагодаришь за них небеса. Даже если это не даст тебе ничего больше, то страдания всегда облагораживают.

Дамы спустились вниз по лестнице, держа в руках миниатюрные кружевные зонтики от солнца. Дверца экипажа была открыта в ожидании очаровательных пассажирок. Шесть превосходных белых пони кивали своими оранжевыми плюмажами, а их упряжь была начищена до золотого блеска. Кучер и двое лакеев в щегольских белых ливреях с золотыми пуговицами стянули со своих круглых черных голов цилиндры, и белые зубы блеснули в улыбке.

— Для начала прогуляемся на Елисейские Поля. Я не могу разочаровать своих поклонников.

Рене показала ямочки на щеках, и, забыв про поучительный тон, который, хоть она и не подозревала о том, был очень удачной имитацией обращения принца Максима к юной Рене, она начала смеяться и щебетать с Корнелией, словно обе они были сверстницами, сбежавшими со школьного урока на прогулку.

Кучки людей, прогуливающихся под каштанами на Елисейских Полях, выстроились вдоль аллеи, как только вдалеке показались белые пони Рене. Приветственные возгласы не смолкали до тех пор, пока экипаж с хорошенькими пассажирками не проехал мимо.

Корнелию развеселило это зрелище, но Рене казалась совершенно невозмутимой.

— Они всегда так поступают? — спросила Корнелия, глядя, как молодые люди, сняв шляпы, машут им вслед.

— Toujours , — равнодушно произнесла Рене, — я — одна из достопримечательностей Парижа. Разве тебе никто еще не сказал об этом?

— Да, в самом деле, Арчи говорил мне это, — ответила Корнелия. — Но я и не подозревала, что это выражается в таких формах.

— Я сегодня насладилась этим даже больше обычного, потому что рядом со мной гораздо более значительная персона — герцогиня Роухэмптон!

— Силы небесные! Я совсем забыла об этом.

Предположим, кто-нибудь узнал бы меня?

— Если бы тебя узнали, то разразился бы грандиознейший скандал, и порицать в нем стали бы герцога. Но не волнуйся, абсолютно никто тебя не узнает. Меня всегда развлекает игра с опасностью, и, возможно, поэтому я навсегда полюбила тебя, моя маленькая Дезире. И я приняла твердое решение помочь тебе завоевать твоего мужа.

Рене рассмеялась на секунду.

— Герцог узнает о том, что мы катались сегодня днем, — продолжила она, — кто-нибудь непременно ему расскажет об этом. Если нет, то мы расскажем ему сами. Он никогда не сопоставит, что прогулка Дезире Сент-Клауд по Елисейским Полям имела место в то самое время, когда его жена, как предполагалось, примеряла платья у модной портнихи. Ты понимаешь меня? В его мозгу слишком глубоко запечатлено то обстоятельство, что ты и я принадлежим к совершенно другому обществу, чем то, в котором он родился и женился.

— Да, я понимаю, — ответила Корнелия. — Но мне как-то неприятно думать об этом. Вы настолько добрее, милее и в сотни разумнее, чем те леди, которых я встречала в Котильоне. Несправедливо, что они полагают о себе, будто они лучше вас. Они тоже имеют любовников, но хранят это в тайне, а вы храбры и искренни и не скрываете этого. Почему же они должны быть достойны похвалы, тогда как вы — осуждения?

— Так должно быть, и это справедливо, — философски заметила Рене. — На их стороне все человеческие законы, дитя мое, и юридические, и социальные, и религиозные. Так и должно быть, мужчина и женщина должны стремиться к респектабельности. И это единственное, — что большинство из них делает счастливыми.

— Но что касается вас? — спросила Корнелия.

— В данный момент я тоже счастлива, — ответила Рене, — но я не тешу себя иллюзиями. Впереди меня ждет одиночество и, возможно, огромное несчастье. Меня не примут в обществе, у меня нет мужа, который защитил бы меня от нападок моих врагов. Но, я надеюсь, у меня останутся друзья! Я верна им и дорожу их дружбой гораздо более, чем всеми моими драгоценностями.

— Как вы мудры! — уже в который раз повторила Корнелия.

— Приходится, — мягко произнесла Рене. — Но давай попытаемся забыть о моем будущем и подумаем о твоем. Видишь, мы уже приехали!

Монсеньор Ворф приветствовал Рене восторженными восклицаниями. Одетый в бархатную фиолетовую куртку, жилет в цветочек и черный берет, портной поразил Корнелию своим внешним видом. Когда же он начал разглядывать ее и выспрашивать, подбирая новый гардероб, она поняла, что он в самом деле гений в своей области, каковым он и считался. Монсеньор Ворф любил красивых женщин, и когда Рене сообщила ему, что ей потребуется полное приданое для Корнелии, он всплеснул руками от удовольствия и стал громко созывать закройщиков и швей. Улыбаясь, распекая служащих за нерасторопность, разматывая ткани, монсеньор Ворф, казалось, заряжал всех окружающих своей неукротимой энергией.

Бальные наряды, туалеты для обеда и чая были принесены для просмотра, и он предлагал юбку от одного, лиф другого, рукава третьего, вышивку четвертого, до тех пор, пока Корнелия не заказала не менее дюжины платьев.

Затем такой же процедуре подверглась коллекция дневной одежды — утренние платья, уличные, платья для ленча и несколько более элегантных туалетов для официальных случаев.

— Мне на самом деле потребуется все это? — спросила Корнелия в замешательстве.

— Абсолютно все, — твердо заявила Рене. — Ты не можешь надеть одно и то же платье более одного или двух раз в одно и то же место, но когда ты вернешься в Англию, то сможешь носить их там.

Глаза их встретились, и Корнелия поняла, на что намекала Рене, — настанет день, когда Дезире и Корнелия смогут стать одним и тем же лицом.

Как и когда это должно произойти, никто из них не мог предположить, но, однако, лучше быть к этому дню готовой.

Время летело слишком быстро, но Рене строго следила за ним, и Корнелия успела переодеться, надеть темные очки и вернуться в» Ритц» за добрых двадцать минут до того, как герцог вернулся со скачек. Корнелия устроилась в гостиной и читала роман, когда он вошел. Она почувствовала, как сердце ее внезапно замерло в груди при виде его — такого красивого, самоуверенного! И, главное, он вошел, улыбаясь, и, прежде чем Корнелия успела спросить, как он провел день, герцог произнес торжествующе:

— Я выиграл! Французские лошади не могут сравниться с нашими английскими, и было нетрудно определить и поставить на лучшую из них.

Я получал выигрыши на каждом забеге, кроме одного.

— Какой вы знаток! — сказала Корнелия. — Вы выиграли много денег?

— Вполне приличную сумму. Я заехал по дороге домой на Рю де ла Пэ и купил вам подарок.

С этими словами герцог протянул ей футляр.

Корнелия взяла его и открыла. На бархате покоился гладкий золотой браслет с изящной надписью, выполненной из маленьких вкрапленных камешков бирюзы.

«Un souvenire de Paris», — громко прочитала Корнелия. Она чувствовала себя упоительно от мысли, что герцог думал о ней.

— Как мило! — воскликнула она. — Огромное спасибо.

— Это всего лишь маленькая прихоть, — небрежно ответил герцог. — Я просто подумал, что это порадует вас. Должен заметить, что у Картье я не нашел драгоценностей, достойных соперничать с нашими фамильными. Когда мы вернемся домой, я покажу их вам. И вы сможете выбрать себе любые, какие пожелаете. Моя мать предпочитает свои собственные украшения и находит, что старинные диадемы Роухэмптонов чересчур тяжелы для нее.

Корнелия надела браслет на запястье.

— Спасибо, — еще раз повторила она. — Мне очень приятно, что вы подумали о том, чтобы сделать мне подарок.

— Вы уже пили чай? — поинтересовался герцог. — Я бы предпочел виски с содовой.

Тут Корнелия поняла, что совершенно забыла про традиционный чай в пять часов, пока была с Рене, которая, будучи француженкой, не придерживалась английских традиций. Она взглянула на часы и увидела, что до обеда остался всего лишь час. И после того, как официант принес герцогу заказанное им виски с содовой, она отправилась к себе переодеваться к обеду. Теперь она уже не советовалась с Виолеттой, какое бы платье из множества привезенных из Лондона ей выбрать на вечер. В любом из них она выглядела серо и невзрачно. Глядя на свои наряды новыми глазами, она видела теперь, насколько они были старомодны и неэлегантны по фасону и цвету.

Она раскусила умысел Лили Веллингтон, которая преднамеренно выбрала для нее те вещи, которые должны были сделать ее непривлекательной в глазах будущего мужа.

— Ты пойдешь со мной вечером, — сказала Корнелия своей горничной, когда та делала ей обычную вычурную прическу. — Я поговорила с мадам де Вальме, и она распорядилась, чтобы ее горничная обучила тебя ухаживать за моими волосами. Тебе придется быть очень осторожной, потому что Хьютон может поинтересоваться, куда ты пошла.

— Мы гуляли с ним прошлой ночью, ваша светлость, — застенчиво сказала Виолетта. — Он показал мне ночной Париж и был очень внимателен ко мне. Вечером я скажу, что очень устала и собираюсь лечь спать пораньше.

— Это должно усыпить подозрения, которые могут у него возникнуть, — согласилась Корнелия, а затем добавила:

— Когда его светлость спросит о моей головной боли, о которой он забыл спросить, когда вернулся со скачек, я тоже скажу, что собираюсь лечь спать пораньше. Он намерен посетить меня у мадам де Вальме в половине одиннадцатого, и я должна быть там раньше. Думаю, это будет нетрудно сделать, вчера наш обед закончился около девяти вечера.

— Безопасно ли нам уйти вместе, ваша светлость? — спросила Виолетта.

Корнелия задумалась.

— Это рискованно, — согласилась она, — но мы должны это сделать. Я уверена, что его светлость не зайдет в мою комнату.

На секунду ее губы твердо сжались — она вспомнила свою гневную вспышку в ночь после свадьбы. Ни разу с этого момента герцог не возвращался к выяснению их отношений. Возможно, она поступила неблагоразумно, выдав, что ей известно о его любви к тете Лили. Возможно, лучше было бы выждать и позволить герцогу вести себя так, как положено мужу. Но Корнелия знала, что не смогла бы вынести этого, все в ней восставало при одной мысли об этом. Только во взаимной любви могла она отдать себя, взаимной и освященной браком.

Этот обед был точной копией вчерашнего.

Они немного побеседовали о скачках, но, как было очевидно Корнелии, герцог никак не мог дождаться конца обеда. Несколько раз он бросал взгляд на часы, а один раз потряс их и поднес к уху. В четверть десятого она поднялась из-за стола.

— Вы извините меня, если я отправлюсь спать пораньше? — спросила она. — Меня все еще мучает эта ужасная головная боль. Если я сегодня пораньше лягу, то, надеюсь, завтра буду чувствовать себя лучше.

— Конечно, вам лучше поскорее уснуть, — заботливо сказал герцог. — Вам не следовало спускаться к обеду, если вы плохо себя чувствовали.

— Я не так уж больна, — ответила Корнелия, — это всего лишь мигрень. Желаю вам спокойной ночи, вы, должно быть, тоже утомились после скачек.

— Да, конечно… разумеется, — согласился герцог.

Он проводил Корнелию в гостиную, поклонился ей, пожелав спокойной ночи, и, устроившись на диване, развернул газету, как бы намереваясь почитать. Корнелия прикрыла дверь в свою спальню и замерла за ней, прислушиваясь.

Как она и ожидала, через несколько секунд газета была отброшена. Герцог быстро проследовал в свою спальню и закрыл дверь. Корнелия продолжала слушать, и спустя примерно минуты три до нее донесся звук шагов, удалявшихся по коридору.

Виолетта была уже готова. Корнелия накинула на голову шелковый шарф, тот самый, что дала ей Рене прошлой ночью, и набросила на плечи накидку из горностаев.

Девушкам предстоял самый ответственный момент — если герцог еще не ушел, а находится в вестибюле, то он должен обязательно заметить, как они спускаются по лестнице. Поэтому Корнелия послала Виолетту вперед, но горничная не заметила ничего подозрительного, и спустя несколько минут беглянки уже катили в экипаже, удаляясь от «Ритца».

— Куда мог пойти его светлость, Виолетта? — волнуясь, спросила Корнелия.

— О! В Париже множество местечек, где джентльмен может убить время, ваша светлость, — ответила Виолетта. — Хьютон показал мне вчера бары, где принято пить шампанское. Многие из них отсюда неподалеку, и еще, конечно, театры, такие же, как «Эмпайр»в Лондоне. Джентльмен может провести время и там…

— Если только его светлость не станет дожидаться назначенного времени прямо у мадам де Вальме, — обеспокоенно закончила Корнелия.

Рене и Арчи вдвоем пили кофе в заполненном орхидеями салоне, Корнелия поделилась с ними своими опасениями.

— Сюда приходят лишь в то время, которое назначаю я, — веско сказала Рене. — Для меня было бы неудобно, если бы гости сидели здесь, ожидая, когда же я наконец смогу выйти к ним. Герцог слишком воспитанный человек, чтобы доставить мне какие-нибудь неудобства. Он придет ровно в половине одиннадцатого, ни минутой раньше, ни минутой позже. Ты сама увидишь, что я права.

Рене была права. Ровно в половине одиннадцатого Корнелия услыхала, как Мари доложила о прибытии герцога. Рене запретила ждать его в салоне.

— Ты не должна показаться слишком нетерпеливой, та cherie , — сказала она. — Мужчинам только того и нужно. Ты должна все делать неохотно. Заставь герцога прождать себя минут пятнадцать, а я пока займу его беседой.

Корнелия не спеша расхаживала по золотисто-оранжевой комнате, время от времени окидывая себя взглядом в зеркале. Она была восхищена новым нарядом, который на этот раз предложила ей Рене. Это платье было из ярко-синего атласа, и на его фоне ее волосы казались очень темными, зеленые глаза — загадочными и влекущими.

Корнелия вдела в уши восточные серьги, которые, по рассказам Рене, Великий князь приобрел для нее у китайского купца и которые ранее принадлежали самому китайскому императору.

Сверкающий каскад аквамаринов, бриллиантов и рубинов спускался с изящных мочек до самых плеч. Два широких браслета с огромными рубинами, чередующимися с бриллиантами и аквамаринами, украшали хрупкие запястья девушки.

Корнелия сняла обручальное кольцо и надела длинные перчатки такого же цвета, как и ее платье. Предыдущей ночью Корнелии казалось, что ее огненно-красное платье было самым красивым, какое она только видела в своей жизни, но теперь она была удивлена, что синее шло Дезире не менее.

Шляпка на ее голове на этот раз была совсем маленькой, с кудрявыми перьями, уложенными на полях, и превосходно подчеркивала ее сверкающие глаза. Темные от волнения, пленительные от счастья, они, казалось, светились на ее тонком лице.

— Который час? — спросила Корнелия в очередной раз.

— Почти без четверти одиннадцать, еще четыре минуты, ваша светлость, — ответила Виолетта, а Мари рассмеялась.

— Когда влюблен, время то еле тянется, то летит, как на крыльях! Терпение, мадемуазель. У вас еще много лет впереди.

— Да, я знаю, что я нетерпелива, — ответила Корнелия, — но я уверена, что часы опаздывают.

— Еще три минуты, ваша светлость, — строго произнесла Виолетта, и Корнелия вновь принялась расхаживать по пушистому ковру. Ее нижняя юбка мягко обвивалась вокруг ее лодыжек.

В салоне Рене вела беседу с герцогом.

— Не думаю, что я в действительности одобряю ваше намерение пригласить Дезире на ужин, — заявила она, как только герцог вошел.

— Почему? Что случилось? — спросил он.

— Дезире слишком юна. Вы вскружите ей голову своими ухаживаниями. А она, как я уже говорила, не для вас.

— Я всего лишь приглашаю леди поужинать, а вы уже стремитесь сделать выводы.

— Дорогой мой Дрого, я знакома с вами тысячу лет, — сказала Рене. — Ваше обаяние известно всему свету, и мне жаль тех женщин, которые подпадут под него. Дезире, как я уже говорила, влюблена в человека, который однажды может сделать ее очень счастливой. И я не желаю испортить ее жизнь ради минутной страсти скучающего герцога.

— Скучающего? Кто сказал, что я скучаю? — спросил он.

Рене обворожительно улыбнулась в ответ.

— Должны ли мы так далеко заходить в наших рассуждениях? — сказала она. — Я всего лишь предположила, что вы ищете развлечений, где подвернется.

— А если я не откажусь от своих намерений?

— Я не угрожаю вам.

— Нет, но вы очень суровы, не так ли, Блаф? — спросил герцог, прибегая к помощи Арчи.

— Лично я всегда поступаю так, как велит Рене, — ответил Арчи. — Она все равно добивается того, чтобы все вышло по ее желанию.

— Возможно, на этот раз ей придется разочароваться, — сказал герцог.

И затем, бросив взгляд через плечо и заметив, что Корнелии еще не видно, он спросил, понизив голос:

— Кто она, Рене?

— Кто? Дезире? Я уже сказала вам — моя подруга.

— Но откуда она? Почему я никогда не слышал о ней раньше? Такая очаровательная девушка, как она, не могла давно появиться в Париже.

— Вы правы. Дезире в Париже недавно, но это единственное, что я собираюсь сказать вам о ней.

К тому же это не должно вас слишком сильно интересовать, потому что она очень скоро уезжает.

— Почему? Куда?

— Ах, Дрого! Вы становитесь любопытны. Представьте, что я тоже могу забросать вас вопросами. В самом деле, почему вы здесь сегодня снова?

Герцог, однако, не собирался вступать в дискуссию.

— Я не допущу, чтобы вы были недоброй ко мне — или запугивали меня, — произнес он с улыбкой, способной смягчить даже каменное сердце. — Где же Дезире? Я хочу увезти ее с собой прежде, чем вы успеете ее настроить против меня.

Рене больше ничего не сказала. Она знала, что раздразнила аппетит герцога и вызвала его любопытство. Когда Корнелия вошла в салон, высоко держа голову и покачивая серьгами над обнаженными плечами, герцог торопливо направился к ней с коротким радостным возгласом. Он поднес ее руку к губам и на секунду задержал в своей.

— Я голоден, — сказал герцог, — и уверен, вы тоже. Едем?

— Куда же мы поедем ужинать? — спросила Корнелия. — К «Максиму»?

— Мы отправимся туда позже, если пожелаете.

Но думаю, сначала мы попытаемся найти более спокойное местечко, где мы могли бы поговорить.

Услыша это, Рене подняла брови. Корнелия ощутила, как волна восторга охватила ее. Он хочет побеседовать.

Наверняка это значит больше, чем желание пофлиртовать с ней.

— Это будет чудесно! — воскликнула она, и ее глаза, и ее голос были полны неудержимой, нескрываемой радости.

Глава 11

— Думаю, что мы поужинаем у «Ла Рю», — сказал герцог Корнелии, когда они ехали от Рене в закрытом экипаже.

— Это будет… как это сказать по-английски?.. очень забавно, — ответила Корнелия с акцентом, который даже для нее самой звучал пикантно.

— Для меня это более чем забавно — быть с вами, — сказал герцог.

— Почему?

Вопрос, который смущенно задала Корнелия, заставил герцога улыбнуться.

— Вы действительно желаете, чтобы я рассказал вам, как вы мне нравитесь? — поинтересовался он. — Должно быть, сердца многих мужчин бьются быстрее, когда они просто смотрят на вас, но когда вы говорите, то любой понимает, что в вас существует многое сверх того.

— Сверх чего?

Герцог немного нагнулся вперед к ней, так что Корнелия смогла разглядеть выражение его лица при свете уличных фонарей, мимо которых они проезжали.

— Возможно, однажды я расскажу вам, но не сейчас, — произнес герцог голосом, заставившим замереть вздох в груди Корнелии.

Экипаж остановился у «Ла Рю». Это был более тихий и спокойный ресторан по сравнению с веселым «Максимом», где они были прошлой ночью. В уютных альковах с комфортабельными диванами создавалось ощущение уединенности и приятное чувство легкости от того, что посторонние люди не наблюдают за вашей частной жизнью. Пища подавалась превосходная, и, несмотря на то, что Корнелия заявила, что она не голодна, герцог решил заказать все самые дорогие и изысканные деликатесы, которые предложил им метрдотель.

Когда их заказ был исполнен, герцог с легким вздохом откинулся назад и повернулся к Корнелии, скромно сидевшей рядом. Она очень надеялась, что ее лицо не выдает волнения, которое она испытывала не только потому, что участвовала в опасной игре, но также и потому, что она впервые в своей жизни ужинала наедине с мужчиной в ресторане.

Корнелия заметила, что у «Ла Рю» собирается более степенная публика, и даже предположила, что герцог выбрал этот ресторан из нежелания внезапно столкнуться со своими близкими друзьями тогда, когда он, как называл это Арчи, «не кутил».

— Я думал о вас весь день, — произнес герцог с пылкостью, которая заставила Корнелию вздрогнуть, — задумавшись, она чуть не забыла, какую роль должна играть.

— Mais , Monsieur, не ждите, что я поверю в это, — с неожиданным для нее самой кокетством ответила она.

— Это правда, — сказал герцог. — Я был на бегах в Лонгчампсе и, когда разглядывал программу, то обнаружил лошадь по кличке «Mon Desir». Я поставил на нее, потому что все время думал о вас, и, конечно же, выиграл!

— Замечательно. И вы выиграли много денег?

— Много, намного больше, чем ожидал. И я приобрел для вас подарок.

С этими словами герцог извлек из кармана розовый сафьяновый футляр и протянул девушке.

Корнелия взяла его. Почти непроизвольно ее пальцы тронули замок, и крышка футляра откинулась. Корнелия задохнулась от изумления — на черном бархате играл огнями самый великолепный бриллиантовый браслет, который она когда-либо видела.

С секунду, онемев, она смотрела на него, и перед ее глазами всплыл другой браслет, который герцог подарил ей этим же вечером, — забавный парижский сувенир, безделушка стоимостью в несколько сотен франков, тогда как этот браслет должен стоить много тысяч.

Бриллиантовый браслет сверкал и искрился, и Корнелия разглядывала его, не вполне уверенная в том, что именно она чувствует и что может подразумевать такой дар. Она была неопытна, но в тот миг, когда она под дверями будуара тети Лили познала вероломство, в ней проснулось интуитивно-обостренное понимание многих вещей.

Корнелия быстро захлопнула футляр и протянула его обратно.

— Я не могу принять это, месье, — сказала она таким ледяным тоном, что герцог был поражен.

Мгновение она прямо глядела в его лицо.

Гневные искры, казалось, так и сыпались из ее глаз. Она выглядела такой юной и гордой в своем гневе и одновременно такой красивой, как никогда прежде. Корнелия поднялась из-за стола, но, прежде чем она успела сделать хоть шаг, герцог удержал ее, схватив за руку.

— Вы не можете уйти, — сказал он. — Пожалуйста, простите меня. Я не предполагал, что это вас обидит. Клянусь! Останьтесь и выслушайте мое объяснение. Я прошу простить меня — я сделаю все, что угодно, только не покидайте меня.

Прикосновение его пальцев к ее запястью подействовало на Корнелию сильнее любых слов.

Она ощутила внезапную слабость, и ее гнев улегся так же мгновенно, как и возник. Он удерживал ее! Он молил ее о прощении! Ей хотелось закрыть глаза и смаковать это смятение чувств в своей душе.

Крайним усилием воли она заставила себя казаться принужденной и неохотно села на свое место. Только тут она заметила, что остальные посетители ресторана уставились на них двоих.

— Я хотел всего лишь угодить вам, — не замечая ничего вокруг, жарко произнес герцог. — Я подумал, что могу позволить себе преподнести вам подарок, потому что выиграл много денег благодаря вам, вернее — вашему имени. Простите же меня!

Корнелия с холодностью отвернулась. Герцог в полном отчаянии взял ее руки в свои и поднес их к губам.

— Простите меня, Дезире, — повторил он снова. — Не сердитесь на меня, потому что я не перенесу этого!

Корнелия ощутила, как легкий восторженный трепет пробежал по ее позвоночнику от прикосновения его губ. Это не был светский поцелуй из приличия — легкое прикосновение мужских губ к женской перчатке, это был поцелуй жаркий, настойчивый, страстный. Затрепетав от наслаждения, Корнелия отдернула свою руку.

— Если я прощу вас, — сказала она строго, — то вам придется пообещать мне, что в будущем вы будете вести себя иначе.

— Каким образом? — покорно спросил герцог. — Вы знаете, что я готов пообещать для вас все, что угодно, только не покидайте меня.

— Одно из условий — вы не должны дотрагиваться до меня, — сказала Корнелия.

— А другое? — спросил герцог.

— Другое — вы не должны… — она заколебалась, выбирая слова, — ., вы не должны флиртовать со мной.

— Я не флиртую с вами, — возразил герцог. — Я хочу любить вас.

— Тогда вы не должны делать именно этого.

Чувства, охватившие Корнелию от прикосновения губ герцога к ее руке, служили ей предупреждением о собственной слабости. Если он будет продолжать так дальше, то ей не удастся изобразить равнодушие к нему.

— Как я могу заслужить вашу любовь? — спросил герцог. — Вы так очаровательны, маленькая Дезире, вы влечете меня гораздо сильнее, чем я отважился бы допустить.

— Ecoutez , Monsieur! Я только что сказала вам, что запрещаю говорить со мной о подобных вещах, — строго сказала Корнелия.

— Но почему? — резко произнес герцог. И тоном, который она никак не ждала услышать от него, добавил:

— Кто этот мужчина, что стоит между нами? Когда я просил Рене представить меня вам, она ответила мне, что вы — не для меня. Как я понял из ее слов, вас приберегают для кого-то другого. Кто он?

— Я не могу ответить вам, — отозвалась Корнелия.

— Будь он проклят! — вскричал герцог. — Вы любите его?

Корнелия кивнула.

— Вы давно его знаете?

— Нет, не очень.

— И он… О боже! Как я могу произнести это!..

Он ваш любовник?

— Нет!

Корнелия отвечала, словно в состоянии транса.

Увидев неожиданный свет в глазах герцога, выражение триумфа на его лице, она сразу почувствовала, что повела себя неосторожно. Благоразумнее было отказаться отвечать герцогу.

— Я знал это! — воскликнул герцог. — Я не сомневался, хотя ваш внешний вид свидетельствовал против моего инстинкта!

— Не думаю, чтобы я поняла, что вы имеете в виду.

— Я думаю, понимаете, — сказал герцог. — Вы подруга Рене де Вальме, вы прекрасно одеты, накрашены и вдобавок… вы очень простодушны.

В вас чувствуется такая искренность и чистота, какой я не встречал в женщинах прежде. Вам кажется, что я говорю глупости, но посмотрите мне в глаза — да, делайте, как я вам говорю! — и отвечайте теперь правдиво, так, как должны отвечать, стоя перед алтарем Нотр Дам.

Герцог схватил ее руки и нагнулся к ее лицу так близко, что его глаза оказались против глаз Корнелии.

— Отвечайте мне правду, — настойчиво приказал герцог, — существует ли какой-нибудь мужчина, обладающий вами?

Корнелия почувствовала, как внезапно вся кровь прилила к ее лицу. Сквозь шум в ушах до нее донесся ее собственный голос, прозвучавший быстро и возмущенно:

— Нет, конечно, нет!

Герцог издал легкий удовлетворенный смешок, а потом вновь поднес ее руки к своим губам.

— Ах, дорогая моя девочка! — прошептал он. — Я был уверен в этом, но я хотел услышать правду из твоих собственных уст. И еще я хочу знать — почему ты с Рене, почему одеваешься, как она, откуда у тебя так много нарядов и драгоценностей?

Можешь не отвечать, не в этом дело. Ты — это ты, и я уверен, ты именно то, что я думаю о тебе.

Корнелия попыталась освободить свои руки из его ладоней.

— Пожалуйста, месье, держите себя в руках, — сказала она, — люди смотрят на нас.

— Ты думаешь, это меня заботит? — спросил герцог. — И что они могут подумать или сказать, кроме того, что мы молоды, счастливы и любим друг друга?

— Это не так, — быстро проговорила Корнелия.

К ее удивлению, герцог ответил не сразу, а когда заговорил, его голос был тих и серьезен:

— Недавно кто-то говорил со мной о любви с первого взгляда. Я ответил тогда, что это необычный, исключительный случай, который происходит чрезвычайно редко и с исключительными людьми. Я ошибся, или, возможно, я был прав; ты и я — исключительные люди.

— Что вы знаете о любви? — спросила Корнелия. — Любовь, месье, это не только погоня за любой женщиной с хорошеньким личиком.

— А ты, дорогая, что ты знаешь о любви? — в свою очередь спросил герцог. — Ты еще слишком молода, слишком невинна и слишком неопытна, чтобы знать, как мужчины ищут везде свою любовь и каждый раз разочаровываются. Я согласен с тобой, что любовь — это не просто охота за хорошенькими женщинами, хотя именно красота часто привлекает внимание и побуждает искать те возвышенные душевные качества, которые, кажется, должны ей соответствовать. Но почти всегда, если губы и произносят те речи, которые ожидаешь, в глубине сердца тебе известна истина — это только иллюзия, еще один мираж настоящей любви, которой жаждет сердце.

Корнелия в растерянности смотрела на герцога. Она никогда не слышала от него ничего подобного, никогда не подозревала, что голос его может звучать так горько. Она отвела взгляд в сторону, боясь самой себя, все ее тело трепетало от чувств, которые герцог пробудил в ней. Но она знала, что ей необходимо преисполниться твердости, чтобы противостоять ему. Корнелия произнесла холодно:

— Боюсь, месье, что я очень скептически отношусь к тому, что вы называете «любовью с первого взгляда».

— Ты позволишь объяснить тебе, что случилось со мной прошлой ночью? — спросил герцог. — Когда я впервые увидел тебя у «Максима»?

— Если хотите, — равнодушно отозвалась Корнелия.

— Я пришел к «Максиму»в поисках развлечений, — начал он, — но находился в самом дурном расположении духа. То, что произошло со мной в предыдущие несколько дней, не стоит того, чтобы я стал надоедать тебе подробностями, но поверь, способно сделать несчастным любого и заставить мрачно взирать на свое будущее. Итак, я хотел забыть о своих неприятностях, хотел смеяться и развлекаться. Но в то же самое время я ощущал, что все вокруг тяготит меня.

Герцог отпил вина из своего бокала и продолжал:

— Я пил шампанское, но, как бывает всегда, когда находишься в эмоциональном расстройстве, оно не давало мне веселья, наоборот, я становился все более угрюмым. Я смотрел на мир желчным взглядом — девушки, которые интересовали меня всего шесть месяцев назад, теперь казались скучными и даже жалкими. Я пригласил троих из них присесть со мной скорее потому, что больше боялся своей собственной компании, чем оттого, что жаждал их общества.

Прилагая все усилия, Корнелия старалась не допустить, чтобы выражение облегчения проступило на ее лице; она боялась этих привлекательных девушек, особенно той, голубоглазой блондинки, похожей на тетю Лили.

— Вскоре я заметил, что появилась Рене де Вальме, — продолжал свой рассказ герцог, — и был рад этому, потому что мы с Рене старые знакомые и она человек серьезный, с ней можно поговорить по душам как с понимающим и очень умным другом. Я сказал себе: «Здесь Рене. Хорошо!» Но в этот момент я увидел тебя! Я не могу объяснить, что случилось со мной. Словно что-то щелкнуло в моем мозгу, и я сказал себе: «Здесь она — та, которую ты искал всю свою жизнь».

И депрессия покинула меня, и я неожиданно почувствовал себя веселым, свободным и полным сил.

Сначала я подумал, что, должно быть, шампанское ударило мне в голову, и, когда танцевал, незаметно наблюдал за тобой. И танцуя, я подумал, что просто теряю время, и подошел к вашему столику. Я не могу объяснить тебе, что случилось со мной, Дезире, но я просто знал, что хочу быть рядом с тобой, хочу говорить с тобой, сидеть рядом… а в конце вечера этого мне было уже недостаточно, я хотел большего!

— И тогда вы решили, что можете купить меня? — поинтересовалась Корнелия.

— Нет! Это не так! — запротестовал герцог. — Ты должна поверить мне. Браслет был подарком от полноты моих чувств.

— Подарок, который вы никогда не осмелились бы преподнести женщине одного с вами круга.

Брови герцога приподнялись, как если бы он услышал бестактность.

— Тут ты права, но я бы и не сидел здесь наедине с той, кого ты называешь «женщиной моего круга».

Корнелия пришла в замешательство:

— Я полагаю, нет.

— Но какие же различия могут быть между нами? — спросил герцог, наклонившись к девушке так, что его губы оказались недалеко от ее белоснежных обнаженных плеч.

— Все различно, — ответила она. — Вы живете в одном мире, я — в другом. И, как вам уже сказала Рене, я люблю другого.

— Почему ты должна постоянно напоминать мне об этом? — сердито спросил герцог. — Ты знаешь, что я даже слышать не желаю об этом человеке. Для меня пытка говорить о нем. Он что, собирается жениться на тебе?

— Какое право вы имеете задавать мне такой вопрос? — спросила Корнелия. — Я же не задаю вопросов про вашу личную жизнь.

— Дезире, что происходит? Мы ссоримся? — воскликнул герцог. — Я знаю, что был не прав, расспрашивая тебя. Но я хочу защищать тебя, я хочу заботиться о тебе. Я хочу много больше, чем решаюсь сказать тебе. Я хочу… Ах! Один бог знает, чего я действительно хочу!

Герцог на секунду прикрыл глаза рукой.

— Знаете, все это очень глупо, — холодно произнесла Корнелия. — И помимо всего прочего, вы ничего обо мне не знаете.

— Кроме того, что я люблю тебя.

Сердце Корнелии затрепетало от этих слов.

Он был влюблен в нее совершенно так же, как и она была влюблена в него с того самого момента, как увидела его на Аппер-Тросвенор-стрит! Но с осмотрительностью тех, кто испытал любовные страдания и должен охранять себя от повторной боли, Корнелия сдержанно произнесла:

— Мне было бы жаль вас, если бы я смогла поверить в то, что это правда.

— Но это правда!

— Раз вы так думаете, то я предлагаю сказать друг другу «до свидания»и после сегодняшнего вечера никогда больше не встречаться впредь.

— Но почему? Как ты можешь предлагать это? — спросил герцог.

— Потому что я не желаю быть несчастной, — ответила Корнелия. — Потому что любовь герцога Роухэмптона к Дезире Сент-Клауд может иметь лишь несчастливый конец. И вы это знаете так же хорошо, как и я.

— Как ты не можешь понять, что я не позволю тебе уйти от меня сейчас? Со мной происходит что-то, что никогда не случалось прежде. Я любил многих женщин — или думал, что любил. Я не скрываю от тебя, что в моей жизни было немало женщин, но всякий раз они заставляли меня разочаровываться. Я не знаю, почему так получалось, но знаю, что со всеми кончалось одинаково. Я хотел обладать ими, я считал себя влюбленным, но в глубине сердца я знал, что это только иллюзия любви.

Герцог сделал паузу, и глаза его наполнились горечью.

— Я уверовал в то, что так и должно быть в жизни, что невозможно никогда найти что-то другое, и смирился с этим. Я буду откровенен до конца с тобой, Дезире, и скажу тебе, что совсем недавно я предлагал замужней женщине бежать со мной.

Я решил, что если я сумею овладеть ее несравненной красотой и сделать ее своей, то почувствую себя удовлетворенным.

Я умолял ее бежать со мной, но в это же самое время трезвая, рассудочная часть моего мозга как бы стояла в стороне и наблюдала за моими действиями. И она цинично насмехалась надо мной, когда я шептал, что влюблен, и говорила мне, что я веду себя глупо. Я клянусь тебе, Дезире, что с того момента, как я встретил тебя, впервые в моей жизни моя рассудочная половина молчит.

— Это происходит оттого, что мы практически не знаем друг друга, месье, — сказала Корнелия. — Я новенькая, загадочная — вы ничего обо мне не знаете, и вам представляется что-то необыкновенное, чего, возможно, не существует. Если бы мы были знакомы давно, то вы нашли бы, что я, подобно остальным женщинам, начинаю надоедать вам, вам становится скучно со мной, и тогда вы бы отправились вновь к «Максиму»в поисках чего-то нового.

— Это не так! — Герцог стукнул кулаком по столу с такой силой, что звякнули тарелки и бокалы. — Это то, чего не случалось со мной прежде, и это то, почему ты не можешь, не должна убегать от меня. Я хочу тебя, Дезире!

— Вы опоздали. Я люблю другого.

Губы герцога сжались. Затем с улыбкой, которую она нашла неотразимой, он произнес:

— Послушай меня, Дезире. Я сделаю все, чтобы ты полюбила меня, и это клятва, которую я даю тебе со всей серьезностью. Это также вызов тебе — сопротивляйся мне как можешь, сражайся, если желаешь, но я завоюю тебя в конце концов!

Корнелия издала глубокий вздох и спросила:

— И что тогда?

Он повернул голову и взглянул прямо в глубину ее бездонных глаз.

— Когда ты полюбишь меня так, как люблю тебя я, — сказал он веско, — я дам ответ на твой вопрос.

Ее глаза опустились под его взглядом. Она знала, что герцог пристально разглядывает ее. Темные ресницы затрепетали на ее щеках. Словно безжалостный водоворот подхватил ее, и она ощущала себя совершенно беспомощной в буйстве этой стихии. То, что звучало в ее сердце, не могло более противиться напору его страсти. Корнелия позволила себе слушать слова герцога о любви, и ночные часы промелькнули незаметно.

С этой ночи для Корнелии началось время таинственных колдовских превращений, о которых невозможно было даже догадаться в дневное время, когда герцогиня Роухэмптон, в темных очках и блеклых невзрачных нарядах, с помпезной прической, рекомендованной ей господином Генри, прогуливалась по Парижу со своим мужем.

Супруги посещали кафе, картинные галереи, музеи; они побывали на скачках, они катались в Булонском лесу; и оба отчаянно зевали в течение этих долгих томительных часов, проведенных вместе, с нетерпением ожидая ночного свидания.

Иногда Корнелии хотелось рассмеяться, когда она замечала, как герцог с превеликим трудом подавляет зевоту. Она и сама частенько исподтишка зевала, и не только потому, что она скучала во время их дневных встреч, но и потому, что чувствовала себя совершенно изнуренной физически, постоянно ложась спать после рассвета.

«Если бы только он знал правду!»— думала Корнелия, глядя на герцога, когда тот, надев монокль, выискивал кого-то глазами в толпе на скачках или когда с волнением и тревогой всматривался в экипаж Рене, с которым они неожиданно столкнулись на Елисейских Полях.

«Я всегда надеюсь, что увижу тебя», — так однажды сказал герцог Дезире, и Корнелия знала, что это значит. Он был влюблен, он везде искал любимое лицо так же, как она искала его в Лондоне, а когда его не было рядом, все казалось ей безрадостным и безжизненным.

Шли недели, но никто даже не упоминал о том, чтобы покинуть Париж. Корнелия прекрасно понимала, что герцог никогда не предложит ей продолжить путешествие. Он был влюблен, и так страстно, как Корнелия и вообразить себе не могла. Она никогда не думала, что мужчина способен так любить ее или любую другую женщину.

Даже ее собственные чувства, переживаемые ею до замужества, побледнели и казались ей простой влюбленностью школьницы по сравнению с бурей эмоций, бушевавших сейчас в ее сердце.

Казалось, что сам воздух накалялся от силы и страстности их чувств, и, только удерживая герцога на расстоянии вытянутой руки, Корнелии сохраняла их отношения под контролем, но знала, что все время играет с огнем.

Она была достаточно умна для того, чтобы понимать, что не сумеет обуздать страсть герцога, если они все будут встречаться наедине. Он был словно необъезженный конь, которого можно было сдерживать лишь до определенного момента.

И когда Корнелия обращалась к Рене и Арчи с просьбой составить компанию в вечерних развлечениях, те с пониманием относились к этому.

Вчетвером они бывали у «Максима», в «Ла Рю», «Вуазен», ресторанах на Елисейских Полях и в Булонском лесу, кафе и кабаре на Монмартре.

Кроме того, ее собственная невинность, хотя сама Корнелия только смутно осознавала это, сдерживала пыл герцога. Он был слишком опытен в любви, чтобы не опасаться напугать ее, и, вместо того чтобы разбудить в ней ответную страсть, боялся внушить ей отвращение. Он знал, что потерпит поражение, если не отнесется к ней с терпением и нежностью, но иногда, и Корнелия чувствовала это, герцог был близок к тому, чтобы сокрушить все барьеры между ними.

— Держись подальше от меня, — приказал ей герцог, когда однажды ночью они возвращались на авеню Габриэль из ресторанчика в предместье Парижа.

В тот волшебный вечер они сидели одни под сияющим звездами небом и слушали пение скрипок еще долгое время спустя после того, как разошлись остальные посетители ресторана. Они беседовали на очень серьезные темы, пока голода их не утонули в ночной тишине и они уже не могли различить в темноте глаза друг друга.

— Почему? — спросила Корнелия, сжавшись в углу экипажа.

— Потому что я люблю тебя! — с отчаянием воскликнул герцог. — Потому что я хочу распустить твои волосы и зарыться в них лицом, я хочу ласкать твою белую кожу, которая притягивает меня невыносимо, потому что я хочу схватить тебя в свои объятия, целовать твои губы, пока ты не взмолишься о пощаде и не поцелуешь меня в ответ!

Внезапно Корнелия ощутила, что ей стало трудно дышать, страсть в его голосе воспламенила ее, она затрепетала, ее пальцы сжались, словно в попытке сдержать неистовство собственных чувств.

— Я люблю тебя, Дезире, — воскликнул герцог. — Ты сделана из камня, раз сопротивляешься мне так долго. Кто этот мужчина, что привлек тебя столь сильно, что ты можешь оставаться верной ему после всех этих ночей, что мы провели вместе? Он бог, что ты любишь его несказанно?

Что он может дать тебе такого, что не могу предложить тебе я? Ты забрала мое сердце, мою плоть… и мою душу!

Корнелия глубоко вонзила ногти в ладони рук. Для нее было сущей пыткой подавлять в себе порыв и не протянуть к герцогу руки, не ответить на смертельную жажду, звучавшую в его голосе, не признаться, что она любит его так же, как и он ее.

Неожиданно герцог замолк и приказал кучеру остановить экипаж.

— В чем дело? — спросила Корнелия.

— Моя дорогая, я собираюсь оставить тебя сейчас, — ответил он. — Я сяду снаружи, рядом с кучером, и подставлю ночному ветру свое разгоряченное лицо. Я люблю тебя слишком сильно, чтобы долго оставаться с тобой наедине. Если я этого сейчас не сделаю, то, возможно, испугаю тебя, а этого я никогда не смогу простить себе.

Ты не понимаешь, мое маленькое сердечко, что ты играешь с огнем. Ты не понимаешь, как страдает мужчина, когда любит так, как люблю тебя я.

Позволь мне уйти, Дезире, или завтра ты можешь сказать, что никогда больше не захочешь видеть меня.

И все долгое путешествие из предместья на авеню Габриэль Корнелия провела одна в экипаже, а герцог ехал рядом с кучером.

Да, он ее любил — теперь Корнелия была в этом уверена, но по-своему. Несомненно, его задевало и приводило в недоумение ее явное безразличие к его особе, но все же он не испытывал тех мучений, которые пришлось испытать ей, когда она узнала о его предательстве. Он мог страдать, когда ее не было рядом, но не знал агонии отчаяния, охватывающей человека, которого унизили и лишили иллюзий.

Корнелия не сомневалась лишь в одном — любовь к Лили Веллингтон больше не занимала его сердце. Тетушка Лили просто засыпала ее письмами, вероятно, в надежде, что племянница передаст их содержание своему супругу.

Когда она читала эти послания вслух, на лице герцога выражалось полное безразличие, и часто ей казалось, что его мысли где-то далеко и он даже и не пытается внимать новостям об их общих друзьях и развлечениях в Шотландии.

В Котильоне, как и в большинстве замков и ферм, в сезон теперь гостили охотники на куропаток, в изобилии водившихся на вересковых пустошах.

— Вы собираетесь в Шотландию? — бесхитростно спросила Корнелия, когда читала длинное послание от тети Лили про превосходные охотничьи трофеи и ее уверения в том, что герцога были бы рады видеть в числе удачливых охотников.

— Нет, не в этом году. Я рассчитывал вернуться в Котильон к началу сезона охоты на фазанов, когда король собирался посетить Котильон.

Герцог произнес эти слова, отвернувшись к окну. Корнелия почувствовала, как ее сердце упало. Значит, он все распланировал заранее, подумала она. Он был готов вернуться в привычный ему мир, несмотря на страстные уверения в любви, невзирая на все то, в чем он клялся, что Дезире значила для него.

Корнелия почувствовала себя несчастной и обманутой. Это еще не любовь, решила она, и оттого, что чувства ее были задеты, она оставалась весь вечер холодной и равнодушной ко всем ухаживаниям герцога. Она нашла для себя удовольствие в разрушении его планов и даже сделала затруднительными встречи с Дезире.

— Пойдем вечером в Оперу, — как-то предложила она герцогу, зная, что он только и ждет часа свидания с Дезире.

— Сомневаюсь, что сможем достать места в такой поздний час, — возразил герцог.

— Я пошлю Виолетту вниз спросить портье, не может ли он достать ложу, — сказала Корнелия, и Виолетта убежала прежде, чем герцог смог изобрести подходящую отговорку.

Ложа нашлась, и Корнелия заставила своего мужа просидеть три часа на «Кармен»и затем отправиться с ней ужинать в очень скучное и респектабельное место.

Как только супруги вернулись в «Ритц», Виолетта была немедленно послана к Рене с запиской:

«Я продержу его около себя так долго, как только смогу, — писала Корнелия. — Но если он все-таки вырвется, то скажите ему, что Дезире ушла ужинать с другим и вы даже не представляете, куда они ушли».

Следующим вечером Корнелия была готова встретиться с герцогом с холодностью женщины, которая думает, что ею пренебрегли.

В течение всего дня в апартаменты Рене прибывали цветы и было доставлено письмо, полное таких искренних извинений и пылких уверений в любви, что у Корнелии перехватило дыхание, когда она читала письмо. Она прижала его к своему сердцу.

— Он любит меня! — сказала она себе. — Но любовью избалованного ребенка, который получает все, что только пожелает. Он бессердечный и испорченный.

Все же она поцеловала письмо, и, хотя и знала, что лучше было бы разорвать его, она не смогла себя заставить сделать это.

Этой ночью Корнелия надела новое платье из зеленого шелка, которое подчеркивало зелень ее глаз и делало похожей на водяную нимфу, дикую и очаровательную, но такую изысканную, какой может быть только парижанка. Рене одолжила девушке свое колье из изумрудов и изумрудные серьги. Чтобы раздосадовать герцога, Корнелия надела на третий палец своей левой руки большое бриллиантовое кольцо.

Герцог заметил его тут же, как только Корнелия вошла в салон.

— Почему ты надела это кольцо? — ревниво спросил он. — Кто тебе подарил его?

— Вопросы! Всегда вопросы! — воскликнула Корнелия. — Вы даже не успели сказать мне «добрый вечер».

— Это его кольцо? — требовательно спросил герцог.

— Чье?

— Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду, — произнес герцог резко. — Как ты можешь играть со мной подобным образом? Тебе известно, что я схожу с ума, когда думаю о другом мужчине, от которого ты принимаешь драгоценности, отказываясь принимать их от меня, и который имеет право любить тебя. Иногда мне кажется, что я способен убить тебя, чтобы ты не принадлежала никому!

— И это сделает вас счастливым?

— Может, ты думаешь, что меня делает счастливым то, что я представляю тебя в чьих-то объятиях? — яростно вопросил герцог.

— Тогда зачем же вы это представляете? — холодно поинтересовалась Корнелия.

— С кем ты провела прошлую ночь?

— Это мое дело. Я полагаю, вы знаете, как невежливо отказываться от приглашения на ужин в последний момент. До того как я получила вашу записку из «Ритца»о том, что вы не придете, у меня не было и быть не могло иных планов, кроме как провести вечер с вами наедине.

— Я знаю, — простонал герцог. — Но я ничего не мог поделать. Мне пришлось пойти в Оперу — клянусь, я не мог этого избежать. Для меня было чертовски мучительно сидеть там, сознавая, что мы могли бы провести время вместе.

Корнелия передернула плечами, имитируя привычный жест Рене.

— Са ne fait nen — не имеет значения, — сказала она. — Кое-кто приехал неожиданно, так что я провела просто… замечательный вечер.

Она проговорила это бархатным голоском, словно вспоминая о чем-то интимном. Но, бросив взгляд на лицо герцога, поняла, что зашла слишком далеко. Герцог взял Корнелию за плечи и резко развернул лицом к себе.

— Если этот мужчина, кто бы он ни был, поцеловал тебя, — произнес он, — я убью его!

Корнелия застыла от его прикосновения. Их глаза встретились, и она успела прочесть во взгляде герцога неудержимую ярость, прежде чем, издав звук, похожий на стон, он прильнул к ее губам сначала грубым, а затем томительным, страстным поцелуем. Пламенная дрожь охватила их обоих, затмевая все, кроме желания друг друга.

Яростная властность его губ пробудила в Корнелии все переполнявшие ее чувства. Корнелия затрепетала в восторге, который не испытывала никогда ранее, она ощутила, как пол головокружительно уходит у нее из-под ног, и, собрав все свои силы, с тихим вскриком вырвалась из объятий герцога и выбежала за дверь.

В своей спальне Корнелия села, прижав руки к горящему лицу, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце и усмирить разбушевавшиеся чувства. Она взглянула на себя в зеркало: приоткрытые губы, трепещущие ноздри, опущенные томные веки, глаза, пылающие страстью. Корнелия спрятала в ладонях лицо. Сколько еще она сможет сопротивляться герцогу?

Через несколько минут в дверях появился лакей Рене с запиской на серебряном подносе.

«Ради бога, прости меня, — прочла Корнелия, — я потерял голову, иначе никогда не нарушил бы свою клятву не целовать тебя без твоего на то согласия.

Если я расстроил и обидел тебя, я молю тебя о прощении. Пожалуйста, возвращайся и давай поужинаем вместе. Если ты откажешь мне сейчас, боюсь, я сойду с ума. Я так долго был без тебя, что более не вынесу этого».

Корнелия дважды прочла послание и затем, силясь унять дрожь в своем голосе, обратилась к лакею, ожидавшему приказаний:

— Скажи его светлости, что я выйду к нему через десять минут.

Корнелия силой заставила себя сесть к туалетному столику, припудрить лицо, накрасить губы, сменить украшения, пока не истекли десять минут.

Затем она вернулась в салон. Корнелия вошла тихо, и герцог не заметил ее. Он стоял около мраморного камина, и выражение его лица было столь отчаянным, что напугало Корнелию.

Глава 12

— Ваша мать пишет, что закончила приготовления к нашему возвращению в субботу, — обратилась Корнелия к герцогу, когда они просматривали перед ленчем пришедшую из Англии почту.

— Я тоже получил письмо от своей матери, — ответил тот. — Она сообщает, что украшают подъездную дорогу в Котильон, — совершенно излишний жест.

— Похоже, нашему возвращению будут рады, — удовлетворенно заметила Корнелия.

С плохо скрытым раздражением герцог отбросил письмо, встал и прошелся по комнате.

— Если вам нужно быть на месте в субботу, то выехать придется в четверг, то есть послезавтра, — сказал он. — Полагаю, нам следует возвращаться? Хотя здесь весьма приятно.

— На следующий понедельник намечена охота на фазанов, — отозвалась Корнелия, — и, насколько мне известно, в связи с этим ожидаются гости.

— Да-да, конечно. Я забыл.

— Похоже, что ваша мать позаботилась обо всем, так что по приезде мне не останется ничего другого, кроме как предаваться праздности.

Корнелия подумала, как испугалась бы она еще месяц назад от перспективы провести время в Котильоне, встречаться с этими беспечными, самодовольными людьми, которые так ужаснули и шокировали ее совсем недавно. Но теперь Корнелия чувствовала, что она изменилась, и настолько сильно, что ей казалось странным, как герцог не замечает этого. Ведь перед ним уже не та застенчивая, потерявшая от любви голову девушка, которую он привез в Париж. Но, как говорится, любовь слепа, и герцог видел перед собой одну лишь Дезире.

Корнелия уже настолько хорошо изучила герцога, что ей было достаточно заметить его задумчивый взгляд, манеру нервно сжимать и разжимать пальцы рук, чтобы понять, что он думает о Дезире и мечтает о том часе, когда можно будет покинуть скучную, бесцветную жену и поспешить в апартаменты Рене де Вальме.

Временами Корнелия чувствовала, что более не в силах вынести этого, и была готова признаться во всем герцогу, но всякий раз что-то твердое и непоколебимое в ее душе удерживало от этого шага. Она не забыла причину, по которой он женился на ней. Корнелия не забыла муки унижения, испытанные ею после того, как она узнала правду — она всего лишь ширма для любовных похождений герцога с тетей Лили.

Корнелия также часто думала о том, какой жалкой была бы ее участь, окажись Дезире и в самом деле другой женщиной, или если бы герцог увлекся кем-нибудь еще, и она была бы обречена тосковать в «Ритце» одна, день за днем, весь медовый месяц.

Намеренно ожесточая свое сердце против герцога, Корнелия понимала, что если для них и возможно безоговорочное счастье, то герцог должен ощутить те же страдания, какие он причинял другим женщинам. Она должна увериться полностью, что это истинная любовь, а не мимолетная фантазия. Искушение сдаться и поверить в то, во что так хотелось ей верить, было столь сильно, что Корнелия заставляла себя еще и еще раз испытывать чувства герцога, прежде чем всецело довериться ему.

Корнелия отложила письмо Эмили в сторону и вскрыла следующее.

— Тут длинное послание от тети Лили, — произнесла она громко. — Не хотите ли взглянуть?

— Нет, благодарю, — голос герцога был совершенно равнодушен.

Лили более ничего для него не значила. Корнелия улыбнулась, но промолчала. Через мгновение герцог сказал:

— Надеюсь, вы простите меня, если я не буду обедать с вами сегодня? Мне необходимо увидеться сегодня с друзьями… по делам.

Корнелия с трудом подавила в себе смех, который буквально распирал ее. Она ждала этой фразы. Рене пригласила их обоих на обед к Великому князю. Он прибыл вчера в Париж, и Рене выразила желание познакомить их.

— Тебе понравится Иван, — сказала Рене просто. — Он очень оригинален. Обычно по его приезде в Париж мы с ним обедаем вдвоем, но тем более лестно для тебя, что на этот раз он хочет увидеть моих друзей.

— Я горю желанием взглянуть на Великого князя. Говорят он… он восхитителен.

— О да, — ответила Рене. — И завтра, если ты придешь на обед, то наверняка увидишь что-то необычное, потому что всякий раз, приезжая сюда, Великий князь устраивает для меня самые фантастические и экзотические развлечения. Однажды, например, он пригласил в свою резиденцию в Булонском лесу всю труппу русского балета, и она танцевала в саду только для нас двоих.

— О, как прекрасно! — воскликнула Корнелия.

— Да, замечательно, — улыбнулась Рене. — В другой раз Великий князь устроил у себя русскую зиму. Искусственный снег, сани, запряженные северными оленями, народные музыканты и танцоры. Все было незабываемо великолепно!

— Я должна пойти завтра вечером, — воскликнула Корнелия, хлопая в ладоши. — Вы ведь возьмете меня?

Корнелия устремила свои зеленые, расширенные от возбуждения глаза на герцога и заметила, что на его лице написана нерешительность. Она взмолилась:

— Пожалуйста, скажите, что мы будем завтра.

Мы ведь никогда не обедали вместе. Ужин — это другое, а хотелось бы встретиться с вами за обедом.

Мольбы Дезире сломили последние колебания герцога.

— Тогда я пойду, — пообещал герцог. — Могу ли сопровождать вас, леди, в резиденцию Великого князя?

— Иван пришлет за нами карету. Я сообщу ему, что вы вдвоем изъявили согласие присоединиться к нам. Так, значит, решено? Мы встретимся здесь в восемь часов вечера.

— Решено, — сказал герцог твердо.

Корнелию интересовало, какую отговорку преподнесет герцог ей как своей жене, чтобы иметь возможность сопровождать Дезире на обед. Удивленно подняв брови и заставив свой голос звучать несколько удивленно, Корнелия спросила;

— Деловая встреча? По какому вопросу?

— Акции и капитал, — туманно пояснил герцог. — Надеюсь, вы не возражаете?

— Нет, разумеется, — ответила Корнелия. — Я только хотела спросить, не могли бы вы пригласить и меня на эту встречу?

— Нет, конечно же, нет, — резко бросил герцог. — Исключительно мужское общество, вам там будет неинтересно. Да и нам будет сложно общаться в вашем присутствии.

— Да, я понимаю, — сдалась Корнелия. — Я пообедаю одна и постараюсь пораньше улечься спать.

Это немного странно, я всегда полагала, будто в Париже поздно ложатся спать, но я здесь ложусь спать раньше, чем где-либо и когда-либо в своей жизни!

Герцог выглядел смущенным.

— Я не думаю, что вас заинтересовала бы ночная жизнь Парижа.

— Я не знаю, так ли это, ведь я ее не видела, — холодно возразила Корнелия.

Но, решив, что она уже достаточно помучила герцога, Корнелия собрала письма со столика.

— Так или иначе, мы скоро вернемся домой, — улыбнулась она мужу. — Лично я считаю, что мы и так слишком долго находимся в Париже. Будет приятно поскорее вернуться в Англию.

Удаляясь к себе, Корнелия мимоходом подметила выражение, написанное на лице герцога.

Сомнений быть не могло — он любит Дезире. Но достаточно ли сильно, чтобы приносить жертвы во имя этой любви? Не забудет ли он ее по возвращении в Лондон так же, как забыл Лили и прочих женщин, до которых когда-то ему было дело? Что будет тогда?

Эти же вопросы, которыми так мучилась Корнелия, задала ей и Рене, пока они занимались предобеденным туалетом.

— Если вы возвращаетесь в Англию в четверг, что произойдет, когда герцог лишится возможности видеться с Дезире?

— Как раз это я и хочу знать, — ответила Корнелия. — Я хочу выяснить, что значит Дезире в жизни герцога.

— Он любит Дезире, — мягко произнесла Рене.

— Он любил множество женщин до этого, — твердо ответила Корнелия.

— И каждая была уверена, что именно с ней у герцога настоящая любовь, — вздохнула Рене, добавив:

— Но как бы плохо я ни разбиралась в мужчинах, на этот раз все действительно иначе для Дрого.

— Думаете, это так? — с надеждой спросила Корнелия.

— Я уверена в этом. Помни, Дезире, что герцог был ужасно испорчен. Он слишком красив, слишком богат и знатен, чтобы заботиться о разбитых сердцах несчастных глупых, неосмотрительных женщин, которые доверились его обаянию.

— И я — одна из них, — у Корнелии неожиданно перехватило дыхание от горечи.

— Девушка, на которой женился герцог, была одной из них, — поправила ее Рене. — Но что касается Дезире, то тут другое дело. Дрого любит тебя так же, как и ты его, если не сильнее.

— Я должна быть уверена в этом, — упрямо сказала Корнелия.

— А если он не сможет убедить тебя?

— Тогда он никогда больше не увидит Дезире.

— Ты это серьезно? — спросила Рене. — Ты имеешь в виду, что она останется в Париже?

— Именно, — кивнула Корнелия. — Я знаю, Рене, вы можете подумать, будто я резка и жестока.

И все это из-за того, что я слишком люблю герцога и не вынесу еще раз те страдания и унижения, через которые мне пришлось пройти. Если он узнает правду, если я подчинюсь ему как Дезире и Корнелия в одном лице, тогда я навсегда пропала. Я буду принадлежать ему полностью и безвозвратно, и если он бросит меня, то мне ничего не останется другого, кроме как умереть, — я не смогу этого перенести.

— Это должно бы напугать меня, — улыбнулась Рене, — но не пугает. Я знаю, что ты найдешь счастье с Дрого. Он любит тебя, а ты — его. Кроме того, вы уже женаты. Вам предстоит долгая счастливая жизнь.

— Я надеюсь на это! Я очень надеюсь на это! — с надрывом воскликнула Корнелия.

Она дернула за шнурок звонка. Вошла Виолетта, чтобы помочь своей хозяйке одеться. Корнелия первой покинула «Ритц», предоставив горничной объясняться с герцогом — в качестве предлога был изобретен визит к парикмахеру, который должен продлиться так долго, что герцогу придется уйти на деловой обед, не дождавшись жены.

— Все прошло нормально? — спросила Корнелия.

— Да, ваша светлость.

— Тогда поторопись, Виолетта, у нас не так много времени.

— Что ваша светлость предпочитает надеть сегодня вечером?

С этими словами Виолетта открыла гардероб.

Перед Корнелией предстал длинный ряд платьев, которые Ворф сшил специально для нее, — настоящая радуга всех цветов и оттенков. Мгновение Корнелия колебалась — здесь висело несколько совершенно новых платьев, которые она еще ни разу не надевала. Наконец она остановила свой выбор на том самом платье с огненно-красными кружевами, которое было на ней в тот памятный первый визит к «Максиму».

— Я надену это платье, — сказала Корнелия. — И как только я уеду на обед, начинай укладывать все вещи в новые саквояжи, которые я прислала на прошлой неделе.

— Сразу все, ваша светлость?

— Все, Виолетта, мы больше не вернемся сюда.

Итак, одно решение было принято, хотя его легко отменить, если она передумает и решит провести завтрашний вечер с герцогом — их последний вечер в Париже.

Огненно-красное кружевное платье, казалось, даже более шло ей теперь, чем в первую ночь превращения Корнелии в Дезире. Самоуверенность и все усиливающееся желание любви делали девушку еще прекраснее, чем прежде. С каждым разом, когда Корнелия вновь снимала темные очки и укладывала волосы по-новому, открывая изысканные черты своего лица, она выглядела все увереннее, а ее осанка становилась более горделивой.

Сегодня Виолетта испробовала новый стиль прически. Она завила волосы Корнелии и, вместо привычной короны, собрала их в пучок, который удерживался бриллиантовой заколкой, сверкавшей в темных кудрях словно звезда.

Это было единственным украшением Корнелии в этот вечер, согласно ее собственному решению. Она припомнила, что в один из вечеров наедине герцог шепнул ей, что ее ушки похожи на маленькие розовые ракушки и грешно обременять их серьгами, пусть и драгоценными. Идеальные линии ее плечей и шеи заставляли восхищаться их совершенством, и любое колье только отвлекало внимание от их красоты.

Платье, сшитое по заказу Рене и предназначавшееся изначально для нее, было смело декольтировано, но невинность всего облика Корнелии придавала этому обстоятельству такой налет очарования, что когда девушка с сияющими глазами и улыбкой на губах вошла в салон, то герцог с восхищением подумал, что перед ним живое воплощение Афродиты — грациозной и непосредственной, до конца еще не осознающей всю силу своей красоты.

Герцог протянул Корнелии руки, и она вложила в них свои. Этим вечером она была без того кольца, что привело герцога в ярость, и он прижался губами к ее пальцам, покрывая страстными поцелуями ее шелковистую кожу. Затем он поднял голову и взглянул прямо в ее глаза.

— Ну как, вы готовы? — раздался в дверях голос Рене.

Они даже не заметили, как она появилась, потому что оба застыли, глядя молча друг другу в глаза, соединенные страстью, заставлявшей их трепетать от близости друг друга.

— Мы готовы, — ответил герцог.

— Тогда идем, — сказала Рене. — Я ненавижу мешкать, к тому же я… я просто умираю от желания поскорее увидеть его.

— Я могу это понять, — мягко проговорила Корнелия.

— Тебе понадобится что-нибудь накинуть на себя в экипаже, — сказала Рене. — Вот, возьми.

Рене протянула серебристую соболиную накидку, и герцог нежно укутал плечи Корнелии.

— Я люблю тебя, — прошептал он, делая это, и Корнелия ощутила его губы около своего уха.

— Я так взволнована, — воскликнула Корнелия, — потому что уверена: вечером нас ожидает нечто необыкновенное.

— Твои ожидания могут не оправдаться, — предупредила Рене. — Но у Ивана предусмотрено все — у парадного подъезда всегда стоит наготове экипаж с запряженными лошадьми. Это на тот случай, если кто-нибудь из гостей утомится и пожелает покинуть его дом.

— С такими же лошадьми, как эти? — почти с благоговением в голосе спросила Корнелия, указав на четверку вороных арабских скакунов, впряженных в экипаж.

— Возможно, еще лучше, — горделиво произнесла Рене, зная, что породистые лошади впечатляют Корнелию больше любых бриллиантов.

Они сели в экипаж и двинулись к Елисейским Полям со скоростью почти пугающей.

— Нам нужно так торопиться? — спросила Корнелия.

Рене рассмеялась, уловив опасение в ее голосе.

— Иван вечно куда-нибудь спешит, — ответила она. — Но его кучера — мастера своего дела, так что бояться нечего.

Корнелия подумала, что ей наверняка должен понравиться обладатель таких превосходных лошадей.

Ее предположения оказались верны: когда она увидела Великого князя, то поняла даже прежде, чем успела пожать ему руку, что он обаятелен еще более, чем она ожидала, судя по рассказам Рене.

Великий князь был высок и казался весьма необыкновенным — с сединой на висках, тонкими аристократическими чертами и длинными пальцами артиста.

При всей своей утонченности он отнюдь не выглядел изнеженным, а его улыбка и взгляд выдавали твердый, решительный характер.

Резиденция Великого князя, располагавшаяся в Булонском лесу, была достаточно велика. Когда гости вошли в просторный мраморный холл, украшенный гобеленами, князь спустился навстречу им в сопровождении двух громадных борзых, словно сойдя с иллюстрации к какой-нибудь русской сказке.

Он направился прямо к Рене и, взяв ее руки, медленно поцеловал каждую, и, после того как Рене выпрямилась после низкого реверанса, князь поцеловал ее в губы.

— Я скучал по тебе, любовь моя, — с глубоким чувством произнес Великий князь по-французски. Он повернулся к Корнелии. Она присела в реверансе, а герцог поклонился. Рене представила их друг другу.

— Мы уже встречались с вами прежде, Роухэмптон, — улыбнулся Великий князь. — Я рад видеть вас сегодня у себя в гостях.

Когда было покончено с формальностями, князь повернулся снова к Рене и с нотками волнения в голосе, что неожиданно сделало его моложе, произнес:

— У меня для тебя сюрприз, пойдем!

Он провел гостей через дом на балкон. У Рене и Корнелии вырвались возгласы восхищения — перед ними вместо сада расстилалось большое озеро. Их окружала вода, словно они из Франции переместились в Венецию. У каменных ступеней на воде покачивалась гондола, готовая отвезти их к возведенной на озере беседке. Колонны из розового мрамора, балюстрада в венецианском стиле, увитая цветами, флаги, развевающиеся на ветру, окружали террасу, где был сервирован обеденный стол. И куда бы они ни бросили взгляд, кругом были цветы — гирлянды увивали борта гондолы, шляпы гондольеров, на серебристой глади озера покачивались белые и розовые водяные лилии. Из самой большой гондолы, где разместился оркестр, лилась изумительная музыка, под которую проникновенно, хорошо поставленными голосами пели гондольеры.

Картина была такая восхитительная и неожиданная, что Корнелия могла только изумленно взирать на происходящее с широко, по-детски открытыми глазами.

— Merci, mon cher, — нежно сказала Рене Великому князю.

— Тебе понравилось? Я рассчитывал на это.

— Мне понравилось.

Слова гасили эмоции, но князь, казалось, это понял.

— Никогда не представляла себе подобной красоты, — сказала Корнелия герцогу.

— Я и сам ничего подобного не видел, — ответил он, но взгляд его был устремлен только на девушку, и она зарделась, поняв двусмысленность сказанного.

Лакеи, одетые как венецианцы, проводили гостей в гондолу, устланную атласными подушками.

Спустившись по ступеням, Корнелия обернулась к дому и заметила, что он тоже украшен в венецианском стиле: из окон свешивались длинные полотнища вышитых флагов, какие обычно вывешиваются в Венеции во время карнавалов и праздников.

Цветы покрывали каменные стены, а по обеим сторонам дома были расставлены апельсиновые деревья в кадках, искусно имитируя разросшийся апельсиновый сад.

— Если это похоже на Венецию, как бы мне хотелось там побывать, — мечтательно произнесла Корнелия, когда гондола с ней и герцогом заскользила по глади озера.

— Когда-нибудь я возьму тебя туда, — ответил ей герцог.

Она недоверчиво покачала головой, но герцог повторил с убежденностью, которой нельзя было не поверить:

— Я отвезу тебя туда в мае — это самое подходящее время для влюбленных. Днем жарко, а ночью так холодно, что нужны любовные ласки, чтобы согреться. Там я научу тебя любви, мое сердечко.

Корнелия попыталась изобразить негодование, но сегодня она не могла сердиться на герцога.

Обед был сервирован на четверых на столе с золотистой скатертью и освещенном свечами, вставленными в великолепные золотые канделябры. Когда спустились сумерки, повсюду зажглись огни — фонарики горели на гондолах, плавающих вокруг беседки, на ветвях деревьев, окружавших пруд, даже на воде, среди кувшинок.

Во время обеда царило веселье. Они смеялись и болтали, Великий князь так остроумно шутил, как, по мнению Корнелии, может шутить блестяще и разносторонне образованный мужчина и джентльмен.

Корнелия любовалась Рене, которая предстала перед ней с неожиданной стороны — как тонкий собеседник, чье остроумие не уступало остроумию Великого князя. И в то же время каждое ее слово, каждое движение волновали, соблазняли, очаровывали. По сравнению с ней, так мастерски владеющей искусством быть привлекательной, Корнелия чувствовала себя очень юной и неопытной. Она боялась взглянуть на герцога и обнаружить, что он охладел к ней, плененный этой новой, необыкновенной, восхитительной Рене. Но у нее не было причин для волнения — внимание герцога было полностью приковано к одной Дезире, и когда она все-таки решилась взглянуть на него, то выражение его лица заставило девушку вздрогнуть и залиться румянцем.

В хрустальные бокалы было разлито вино, поражающее тонким, изысканным букетом, музыка заиграла громче и быстрее, и Корнелия догадалась, что перед ними предстанет кто-то из оперных звезд.

Голоса поющих звучали столь чарующе и романтично, что, когда герцог завладел ее рукой, Корнелия не отдернула ее, чувствуя себя во власти музыки и любви.

Когда обед был окончен, слуги, оставив на столе лишь вино, удалились. Уже совсем стемнело, и невозможно было различить скользящие по воде гондолы, только огоньки двигались и мерцали вокруг, так что уже было неясно, где они сами, а где их отражения на глади озера.

Вместо прежней чарующей музыки раздались низкие аккорды гитары и серебряные переливы скрипки. Цыганская музыка! Она лилась над водой, рождая в душе Корнелии странные, неведомые ей прежде чувства. Она ощутила себя внезапно веселой и шальной, ей хотелось танцевать, каждый звук вибрировал в ее теле.

Герцог встал, отодвинув в сторону стул, поднял на ноги Корнелию и повел ее от стола к озеру. Сюда не проникал слабый свет свечей, и в темноте Корнелия могла различить лишь очертание лица герцога. Но она чувствовала, что он смотрит на ее губы.

— Все это так прекрасно, — сказала она с легким счастливым вздохом.

— Так же, как и ты, моя любовь.

— Вам так кажется, потому что сегодняшней ночью все проникнуто волшебством.

— Я так думаю уже давно, — возразил герцог. — И эта ночь ничего не изменила для меня. Сейчас для меня главное, что мы здесь вдвоем и одни.

Что-то в его голосе обеспокоило Корнелию.

Она обернулась к столу. Великого князя и Рене там уже не было, они тоже укрылись где-то в тени.

— Да, мы одни, — повторил герцог, словно читая ее мысли. — Ты боишься меня?

— Нет, не совсем так, — ответила Корнелия, пытаясь подобрать слова, объясняющие необычность ее состояния. — Просто эта музыка… темнота и…да… и вы.

— Моя безрассудная маленькая любовь, почему ты сражаешься со мной? — спросил герцог. — Ты любишь меня, я знаю, что любишь. Я прочел это в твоих глазах. Я чувствовал это на твоих губах. Ты любишь меня, но не можешь сознаться в этом. Тебе надо сражаться с тем, что сильнее нас обоих.

— И если я перестану? — спросила Корнелия.

Слова эти будто помимо ее желания вырвались из ее груди, и в этот момент зазвучала новая музыка — более дикая, более страстная. Она то взмывала ввысь, то падала, словно приближаясь и снова отступая. Корнелия чувствовала, что не в силах сдержать биение своего сердца, которое подчинялось необузданному ритму цыганской мелодии, что не в ее власти далее сопротивляться герцогу.

Она любила этого человека, с каждым своим вздохом она любила его все больше, и, когда он, прижав ее к себе, повел куда-то, она не задавалась никакими вопросами, лишь бы он был рядом с нею.

Герцог отдернул шелковые портьеры, и они вошли с террасы в комнату. Комната была озарена мягким светом, это были отблески того свечения, которое проникало снаружи сквозь экран из цветов, сверкая причудливыми оттенками и ложась на стены фантастическими тенями. Цветы — огненные и белоснежные розы — покрывали стены, потолок и царственное ложе в дальнем конце комнаты. С потолка осыпающиеся лепестки слетали подобно снежным хлопьям и на мгновение становились прозрачными в отблесках света, а затем терялись среди других, уже плотным ковром устилавших пол.

Это был изысканнейший и прелестнейший будуар, напоенный ароматами цветов. Корнелия заметила экзотический интимный запах тубероз и опьяняющий сладостью запах лилий, но тут же забыла обо всем на свете, потому что руки герцога обвились вокруг нее и его губы прильнули к ее.

Цыганская музыка достигла крещендо. Это сломило последние попытки Корнелии остаться холодной и неприступной. Она сдалась ему, она ощутила себя во власти его рук, почувствовала его губы, скользящие по ее глазам, шее, обнаженным плечам, услышала его хрипловатый голос, исполненный страсти:

— Боже, как я люблю тебя, моя дорогая, моя королева.

Он смотрел на нее сверху. Ее головка лежала на его плече, ее глаза были полуприкрыты в экстазе, грудь трепетала под тонким шелком.

— В моих мечтах ты представлялась мне именно такой, — сказал герцог.

Корнелия почувствовала, как пальцы герцога ласкают ее волосы. Он осторожно вытащил бриллиантовые шпильки из ее прически.

— Нет, нет… — прошептала она.

Но было уже поздно. Волосы каскадом упали ей на плечи, утопив лицо герцога в шелковистых волнах. Он покрывал их бешеными поцелуями, искал ее губы в путанице волос.

— Я знал, что ты выглядишь именно так, — сказал он. — Я представлял тебя не один, а тысячи раз, моя прелесть, моя любимая. Я обожаю тебя, я боготворю тебя, ты для меня все на свете, вся моя жизнь.

Он отстранил ее немного, чтобы окинуть ее взглядом всю. Глаза его пылали страстью, жаркое дыхание рвалось из его груди.

Прежде чем герцог успел остановить ее, Корнелия выскользнула из его объятий. Прижав руки к груди, она бросилась прочь, не столько от него, сколько от тех чувств, которые он разбудил в ней.

Корнелия не думала о том, куда бежать, и, когда она оказалась в дальнем углу комнаты перед ложем, усыпанным лепестками, она бросилась на него, и волосы дождем окутали ее. Корнелии надо было выиграть время, чтобы попытаться собраться с мыслями, погасить огонь, пылающий внутри ее, который заставлял отвечать на настойчивые ласки герцога и подчинял бешеной страсти цыганской музыки.

Герцог стоял на том самом месте, где она покинула его. Но когда Корнелия, повернувшись, глянула ему в лицо, то смущенно опустила глаза под его пылающим взором.

— Я хочу тебя.

Эти слова прозвучали на всю комнату. Он стремительно приблизился к Корнелии и заключил в свои объятия.

— Я предупреждал тебя, что, играя со мной, ты играешь с огнем, — прорычал герцог. — Ты можешь быть наивной во многих отношениях, но только не в этом.

И прежде чем Корнелия успела произнести хоть слово протеста, его губы снова прильнули к ее, жаркие, настойчивые, сильные. И впервые она по-настоящему испугалась его мужской страсти. Она неуверенно пыталась оттолкнуть его, но он был слишком силен. Он завладел ее губами, его пальцы впились в ее плечи. Корнелия была полностью в его власти.

Она тонула в незнакомой устрашающей темени, откуда не было пути назад. Вниз, вниз, она была потеряна, утянута в темноту. Корнелия судорожно хватала воздух, и только чувство ужаса не давало ей потерять сознание.

— Пожалуйста… Дрого, пожалуйста… ты делаешь мне больно, и я… я боюсь.

Это был крик ребенка, и он задел его так, как не задело бы ничто другое. Мгновенно она оказалась свободной, так неожиданно, что чуть не упала. Корнелия села и подняла на герцога глаза, полные слез. Он прикоснулся пальцами к ее исстрадавшимся губам, нежно провел по ним.

— Прости меня. — В его голосе теперь были лишь нежность и раскаяние.

Его лицо проплыло перед ее глазами, застланными слезами. Он склонился на колено и прижался губами к подолу ее платья.

— Прости меня, — повторил герцог. — Но я не в силах быть рядом с тобой и сохранять благоразумие. Я так долго хотел тебя, так любил тебя, что тело мое превратилось в одно исступленное желание тебя.

Все еще стоя перед Корнелией на коленях, он протянул к ней руки.

— Скажи, что ты прощаешь меня, — взмолился он. — Я не обижу тебя больше.

Она почти машинально вложила свои руки в его, и он поднес их к губам, осыпая поцелуями с нежностью, которая вызвала у Корнелии желание вновь заплакать. Но теперь это были другие слезы, слезы счастья, оттого что он так нежен с ней.

— Ты должна понять, что я люблю тебя всей душой, — мягко сказал герцог. — И не только потому, что я хочу тебя как женщину — да, я хочу тебя и не могу рассчитывать на самоконтроль, когда ты сводишь меня с ума своей красотой, своими бесподобными волосами. Это невыразимый экстаз, безумие — ощущать твои губы, знать, что ты в моих объятиях. Но я люблю тебя намного больше, чем все это, Дезире.

Я люблю твой ум, те милые глупости, что ты говоришь, твою манеру смотреть на меня из-под ресниц, манеру смеяться, манеру двигаться. Твоя фигура способна соблазнить любого мужчину, если только он не сделан из камня. Я люблю до безумия твою привычку стискивать пальцы, как ребенок, заучивающий свой урок, твою привычку поджимать подбородок, когда ты сердишься, маленькую жилку, что бьется на твоем белом горле, когда ты взволнована. Ты сейчас взволнована, моя дорогая. Это оттого, что я целовал тебя?

Обаяние его было непреодолимым. Корнелия почувствовала, что сердце ее перевернулось, когда он говорил с ней, и ее голос был нетверд, когда она произнесла:

— Вы знаете, что взволновали меня.

— И ты любишь меня?

— Вы знаете… это.

— Скажи мне! Я хочу слышать, как ты говоришь это!

— Я… Я люблю… вас.

— Моя дорогая, моя обожаемая, любимейшая Дезире! И ты больше не боишься меня?

— Н… нет.

— Ты не уверена. Почему? Я испугал тебя.

— Н… нет.

— Но ты боишься?

— Только… немного… потому…

— Скажи мне!

— Потому что… вы заставили меня почувствовать… это так незнакомо мне… дикой и грешной… ох! Как я могу выразить это словами?

— Мое милое сердечко, если бы ты только знала, как я счастлив узнать, что могу заставить тебя чувствовать «дикой и грешной». Это оттого, что я прикасался к тебе? Поэтому? Я никогда не знал, что женская кожа может быть так мягка, как магнолия! Кто-нибудь говорил тебе это раньше?

— Да… однажды.

— Боже мой! Это был мужчина?

— Нет… нет. Женщина… она сказала, что моя кожа на ощупь как магнолия!

— Она была права, но если это мужчина — я мог бы убить его и тебя! Никто, кроме меня, не смеет прикасаться к тебе! Никто! Ты слышишь меня?

— Вы… делаете мне больно!

— Дорогая, я не намеревался быть жестоким — это только потому, что я так люблю тебя, и ты моя — моя!

— Мне нравится… быть вашей… ко вы забываете, как… вы сильны.

— Прости меня, моя любимая, ты такая маленькая, такая слабая, и несмотря на это, держишь всю мою жизнь в своих ручках!

— Только… на эту ночь?

— Навсегда, на вечность. Мы — одно! Мы созданы друг для друга. Ты сомневаешься в этом?

— Нет… нет… я думаю, что мы созданы друг для друга.

— Мой ангел, почему ты прячешь свое лицо?

Посмотри на меня! Дорогая, твои глаза открывают мне удивительные, волшебные тайны! То, что ты любишь меня, что ты желаешь меня, немного!

— Н… нет!

— Да! Да! Я заставил тебя ощутить себя дикой и грешной, моя Дезире?

— Да… ох… да!

Его губы впились в ее, когда Корнелия откинула голову.

— Возможно, это дурно, — вскричала она. — Это дурно, что мы любим друг друга?

Секунду герцог молчал. Прежде чем он выпустил ее из объятий, она заметила, что в его глазах промелькнула боль.

— Я клянусь перед богом, — глубоким голосом сказал герцог, — что не верю в то, что нечто столь прекрасное могло бы быть грешно. Есть люди, которые могли бы так подумать, но клянусь тебе, Дезире, что я не думаю, что морально мы кого-то задеваем нашей любовью. Смотря как судить об этом, официально — возможно, это и так, но морально — я свободен. Свободен, чтобы сказать тебе, что я люблю тебя.

Его голос зазвенел, когда он произнес эти слова. Он встал и сверху глядел на Корнелию. Она откинула голову назад, смотря вверх, и волосы окутали ее. Плечи девушки казались очень белыми по контрасту с чернотой волос и ярким пламенеющим платьем.

— Мы слишком далеко зашли, чтобы возвращаться назад, — хрипловатым голосом сказал герцог. — Я люблю тебя, и ты в глубине своего сердца знаешь, что тоже любишь меня. Что бы ни было в прошлом, мы предназначены друг другу, ты и я. Я знал с самого первого мгновения, как увидел тебя, что именно тебя я искал всю свою жизнь.

И теперь мои поиски окончены.

Герцог сделал паузу на мгновение.

— Но, если ты все еще боишься, если я ошибся и твоя любовь не так велика, как моя, тогда я не могу сносить это более. Я уйду, покину тебя. Но уверен, что мы оба будем сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

— Вы собираетесь уйти? — еле слышным шепотом спросила Корнелия.

— Если ты отсылаешь меня, — ответил он. — Но если твоя любовь достаточно сильна, то ты попросишь меня остаться.

Герцог отступил от нее, говоря это, и Корнелия поднялась на ноги.

— Я предоставляю тебе право выбора, моя дорогая, — продолжал он. — Ты видишь, я не удерживаю тебя в своих объятиях, чтобы повлиять на тебя и заставить твое сердце биться быстрее.

Я не дотрагиваюсь губами до маленькой жилки, что бьется на твоей шее сейчас. Но ты должна выбрать. Мне остаться или уйти?

Корнелия сделала попытку произнести что-то, но в горле стоял комок, в то время как сердце колотилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Хотя она не была уверена, что это бьется — сердце или музыка, которая пульсировала в голове, внутри ее, вокруг, поднимаясь в небо и утягивая ее за собой так, что земля уходила из-под ног.

— Я говорил тебе так часто, что я люблю тебя, — сказал герцог, — люблю всем сердцем, всей душой, но этого оказалось мало. Я обожаю тебя и телом, которое требует тебя, Дезире, как женщину. Мою женщину, если ты велишь мне остаться.

Корнелия все еще не могла произнести ни звука, слова умерли в ее горле, хотя теперь в них не было нужды. Глаза ее сияли как звезды, упавшие с небес, когда она раскрыла свои объятия — широко, так, чтобы он смог понять.

Глава 13

Музыка нежно лилась, так, что казалась не более заметна, чем плеск волн или ветерок, играющий в листве. Огоньки чуть мерцали, прячась среди цветов. Всю ночь лепестки сыпались с потолка, пока Корнелия не оказалась полностью укрыта ими.

Очень, очень осторожно, чтобы не потревожить спящего, она покинула свое ложе, и лепестки посыпались с нее бело-розовым дождем. Бесшумно она собрала одежду. Она помнила слова, сказанные Рене:

«Иван предусмотрителен во всем. Карета с лошадьми всегда ждет перед дверью на тот случай, если кто-нибудь из гостей захочет внезапно уехать».

В то время ей эти слова показались странными, но теперь она поняла, что это было сказано специально для нее. Бриллиантовые шпильки, которые прежде были в ее волосах, затерялись где-то среди цветов, но она не могла мешкать.

Корнелия отдернула в сторону шелковые портьеры у входа и увидела, что занимается рассвет.

Звезды еще ярко сияли, но небо уже начало блекнуть и принимать серебристо-переливчатый оттенок.

Огоньки мерцали на озере, но теперь их осталось совсем немного. Открывшаяся взору Корнелии сцена была, как и музыка, пронизана нежностью и покоем. Робкий ветерок рябил водную гладь. Он коснулся щек Корнелии, и она ощутила, как он шевелит ее волосы, разметавшиеся по плечам, укрывая их наготу. Личико ее, выглядывающее из копны волос, казалось очень маленьким, особенно по сравнению с глазами, с волнением озирающимися по сторонам.

Корнелия мучилась вопросом, как ей добраться до дому. Но в этот момент перед ней, как по волшебству, возник слуга. Он приблизился столь бесшумно, что девушка увидела его прежде, чем услышала. Без слов он протянул Корнелии длинный темно-синий бархатный плащ, отороченный соболем, который он держал перекинутым через руку, и накинул на нее. У плаща был капюшон, который она надвинула на голову.

Все так же безмолвно слуга сделал знак рукой, и Корнелия увидела позади террасы ожидавшую ее гондолу. Слуга помог ей сесть, и, как только она устроилась, гондола плавно заскользила по озеру, неся ее с такой скоростью и целеустремленностью, которая была совершенно не похожа на вчерашнюю ленивую прогулку по озеру вместе с герцогом.

На ступенях замка Корнелию уже ожидали слуги. Не нарушая молчания, они провели ее через темный дом. Единственным источником света был фонарь, который нес один из слуг. Снаружи у входа стоял экипаж. Корнелия быстрым шагом подошла к нему. Кучер усадил ее, запахнул меховую полость на коленях. Перед тем как захлопнуть дверцу экипажа, он замер на мгновение, и она поняла, что он ждет ее приказаний.

Секунду девушка колебалась. Должна ли она вернуться в апартаменты Рене или ей следует ехать прямо в «Ритц»? Она открыла рот и приготовилась произнести адрес, но, когда слова слетели с ее уст, то они были неожиданными для нее самой, словно вырвались помимо воли.

— Правь на Мадлен, — сказала она.

Дверца захлопнулась, лошади рванули с головокружительной скоростью. Корнелия откинулась на мягкие подушки и прикрыла глаза. Ей не хотелось спать, голова ее была ясной, трезвой и свободной от переживаний тела.

Когда лошади остановились перед высокими каменными ступенями, ведущими в церковь Св.

Марии Магдалины, Корнелия некоторое время продолжала сидеть неподвижно, сцепив руки на коленях. Дверца экипажа открылась, Корнелия еще глубже натянула капюшон на голову и выскользнула наружу.

За время ее поездки уже наступил рассвет, и величественная колоннада фронтона церкви, выстроенной в романском стиле, была окрашена бледным золотом первых лучей солнца.

— Подожди меня.

Отдав приказание, Корнелия начала медленно подниматься по ступеням.

Бедная Магдалина, украшенная яркими перьями, в кричаще безвкусном наряде обогнала ее.

Крестьянка с тяжелой корзиной, бормочущая молитвы под перебор четок, попалась навстречу Корнелии.

Корнелия открыла визжащую дверь, надавив на ручку. В церкви было очень темно и тихо. Единственное движение исходило, казалось, только от трепета сотен свечей, мерцающих перед статуями святых. С секунду девушка стояла, озираясь вокруг, а затем, поглядев направо, нашла часовню, которую искала.

Прежде она никогда не бывала внутри церкви Св. Магдалины и попала сюда впервые, но все казалось ей близким и легко узнаваемым. Не оттого ли, что виконтесса де Куаль любила это место более, чем любую другую церковь в Париже, и описывала ее снова и снова?

«Всю жизнь я несла свои горести и радости в церковь Св. Магдалины», — бывало, говорила виконтесса Корнелии и рассказывала о том, как еще девочкой она год за годом молилась в часовне справа от органа, как просила благословить ее брак и как ее молитвы, будучи услышаны, принесли ей любимого мужа и преданных детей.

Часовня была погружена в темноту, хотя свечи озаряли каменные изваяния на алтаре. Они воспроизводили, как было хорошо известно Корнелии, свадьбу Святой Девы Марии. На мгновение Корнелия замерла, рассматривая удивительные фигуры. Затем она рухнула на колени, молясь так, как не молилась никогда прежде, даже прося бога благословить ее брак.

Ей хотелось добавить свою свечу к тем, что уже горели в часовне всю ночь, но у нее не было с собой денег, и тогда она излила свою благодарность и признательность в еще одной молитве.

Беспокоясь, что экипаж вынужден ожидать ее столь долго, и также опасаясь, что с наступлением утра в церковь начнет стекаться паства, Корнелия заторопилась прочь. Прилавки цветочного рынка на церковной площади уже пестрели всеми красками. Корнелия мельком заметила белые и красные розы и почувствовала, что сердце ее неожиданно сжалось при их виде.

Сможет ли она когда-нибудь, взглянув на розы, не вспоминать прошедшую ночь?

Корнелия велела кучеру ехать в «Ритц»и там стрелой пролетела мимо ночного портье к себе наверх. Все было тихо, занавеси и жалюзи были задернуты на окнах, дверь, ведущая в гостиную, закрыта.

Корнелия прошлась по комнате, отдернула портьеры. В комнату полился солнечный свет. Она сбросила бархатную накидку, и та упала на пол.

Подняв руки, Корнелия откинула волосы со лба и распустила узел, в который они были собраны под капюшоном. Целиком погруженная в собственные мысли, она не спеша разделась, облачилась в ночную сорочку из чистого шелка, которая лежала на ее постели, а сверху надела гармонирующий по цвету темно-розовый атласный капот, отороченный горностаем.

Затем она села к столу и, подперев щеки руками, погрузилась в мечты, переживания, воспоминания…

Когда Виолетта вошла в спальню к Корнелии около десяти часов, та все еще сидела за письменным столом. Вокруг были разбросаны бесчисленные клочки исписанной бумаги.

— Вы встали, ваша светлость! — непроизвольно вырвалось у Виолетты. — Я ожидала застать вашу светлость спящей. Что мне заказать на завтрак?

— Кофе и фрукты, пожалуйста. Больше ничего.

— Очень хорошо, ваша светлость.

Виолетта отправилась отдать распоряжение официанту. Корнелия все еще сидела и писала и настолько была поглощена своим занятием, что напрочь забыла о завтраке. Когда в полдень Виолетта снова зашла, то обнаружила, что кофе остыл, а фрукты не тронуты. Корнелия продолжала бороться с письмом, отвергая вариант за вариантом.

— Я принесу вам еще кофе, ваша светлость, и не угодно ли вам что-нибудь съесть? Вы похудеете настолько, что ни одно из ваших новых платьев не подойдет вам, если будете всякий раз отказываться от завтрака.

— Возможно, мне они никогда не понадобятся, — тихо проговорила Корнелия.

— Не говорите так, ваша светлость. Я предвкушаю тот день, когда мы сможем избавиться от этих отвратительных английских одеяний.

Корнелия вздохнула.

— Ты привезла саквояжи от мадам де Вальме прошлой ночью? — спросила она, помолчав.

— Да, ваша светлость. Мы не вернемся туда снова?

— Нет, Виолетта.

Лицо Виолетты излучало любопытство, но Корнелия больше ничего не добавила и поднялась из-за письменного стола. Не успела она сделать это, как послышался стук во входную дверь.

Виолетта отправилась посмотреть, кто это мог быть. До Корнелии донеслось ее удивленное восклицание, и затем в комнату вошла Рене. Лицо ее полностью скрывала вуаль, но она откинула ее складки и щелкнула языком.

— Фу! Как жарко, впрочем, я всегда ненавидела вуали! — воскликнула она. — Но я не могла разрушить твою репутацию. Иначе любой бы в отеле узнал, что пользующая дурной славой мадам де Вальме навещала тебя.

— Какой приятный сюрприз!

Корнелия обняла Рене и нежно расцеловала.

— Я пришла оттого, что беспокоилась, та cherie, — сказала Рене.

— Давайте присядем, — предложила Корнелия. Виолетта благоразумно покинула комнату, и они остались вдвоем.

— Скажите мне, почему вы беспокоились? — спросила Корнелия.

— Прежде всего за тебя, — ответила Рене, улыбнувшись. — Ты выглядишь прелестно сегодня. Выходит, все мои опасения, на твой счет во всяком случае, были излишними.

Корнелия взяла свою старшую подругу за руку.

— Я очень, очень счастлива, — сказала она. — И в то же самое время…

— В то же самое время? — переспросила Рене.

— Любопытно, как долго продлится мое счастье?

— Это именно то, из-за чего я пришла к тебе.

Герцог уже прибыл в мои апартаменты, чтобы навестить тебя.

— Так рано? — воскликнула Корнелия.

— Да, в первый раз он приехал около семи утра. Так слуги доложили мне. Ему ответили, что мадемуазель Дезире там нет. Я сделала вывод, что он вернулся к себе, переоделся и прибыл с визитом около девяти тридцати. Я была дома и распорядилась, чтобы слуги отвечали, что ничего не знают, до тех пор, пока я сама лично не переговорю с ним. Я продержала его до одиннадцати, а затем приняла его. Дезире, он потерял рассудок — что мне делать с ним?

— Вы думаете, что он любит меня? — спросила Корнелия.

— Я знаю, что любит, — ответила Рене. — Этот человек способен на очень глубокие чувства, если их разбудить, и ты, моя крошка, сделала это.

Он любит тебя так, как он никого никогда в своей жизни не любил.

— Но достаточно ли этого? — спросила Корнелия.

Рене издала легкий вздох и отвела в сторону свое взволнованное лицо.

— Мы можем только ждать и наблюдать, — закончила Корнелия, отвечая сама себе.

Она встала и подошла к письменному столу.

— Все утро я пыталась написать герцогу письмо. Это было трудно, но я знала, что должна написать ему что-то.

Корнелия секунду стояла, держа конверт в руке, и затем открыла его и извлекла письмо.

— Потому, что я хочу, чтобы вы передали ему это письмо, — сказала она, — и потому также, что вы наш самый дорогой друг и будет лучше, если вы прочтете его.

Рене взяла протянутое письмо. Оно оказалось кратким и написано на французском языке.

«Я люблю вас от всего своего сердца, писала Корнелия, ноя покидаю Париж, и вам не представится возможности отыскать меня. Если мы никогда более не встретимся, помните всегда, что я люблю вас».

Глаза Рене неожиданно наполнились слезами.

— Ах, моя дорогая, — сказала она. — Разумно ли так рисковать?

— Чтобы выиграть все? — спросила Корнелия.

— А если ты проиграешь?

— Если я проиграю, — ответила Корнелия, — тогда Дезире умерла прошлой ночью.

— Ты никогда не расскажешь ему?

— Я никогда не расскажу ему.

Рене поднялась на ноги.

— Ты намного храбрее и сильнее, чем я думала. Я еще больше полюбила тебя, и я буду молиться, чтобы все сложилось для тебя хорошо.

Корнелия прильнула к Рене и поцеловала ее.

— Что бы ни случилось, вы всегда останетесь моим другом, — сказала она. — Но для нас было бы тяжело увидеть друг друга терпящими любовные поражения, потому что для нас любовь значит больше, чем положение в обществе, больше, чем гордость.

— Я буду молиться за тебя… за вас обоих.

Рене убрала письмо в свою сумочку, поцеловала Корнелию и, опустив вуаль, вышла из спальни.

Дверь бесшумно закрылась за ней.

Неожиданно Корнелия почувствовала, что страшно устала. Она сняла свой розовый капот и рухнула на кровать. Сон сморил ее прежде, чем Виолетта появилась на ее звонок.

— Пошли записку его светлости, что я не спущусь к ленчу, — пробормотала Корнелия.

Ее ресницы затрепетали на щеках, и она мгновенно заснула.

Ей показалось, что она проспала не более минуты, прежде чем голос Виолетты разбудил ее:

— Ваша светлость! Ваша светлость!

Из глубины забвения Корнелия вернулась в явь.

— Что такое? — спросила она.

— Его светлость настаивает на том, чтобы увидеться с вами немедленно.

Вздрогнув, Корнелия окончательно проснулась и села в постели.

— Он не должен зайти сюда, — сказала она, быстро окинув взглядом свои разметавшиеся по подушке волосы.

— Нет, ваша светлость. Он просил вас одеться.

Он ждет вас в гостиной.

Не задавая больше вопросов, Корнелия выпрыгнула из постели и заспешила в ванную комнату. Несмотря на то, что двери в гостиную были закрыты, Корнелия была уверена, что герцог расхаживает взад-вперед по ковру, руки его сцеплены за спиной, голова опущена на грудь.

Проворно облачившись в один из блеклых нарядов своего приданого, Корнелия в темных очках вышла в гостиную.

— Добрый день, — вежливо произнесла она. — Приношу извинения, что мое здоровье не позволило мне спуститься к ленчу.

— Ленч! — вырвалось у герцога таким тоном, словно он впервые услышал это слово.

— Разве вы ничего не ели? — спросила Корнелия.

— Нет… я как-то не думал об этом, — отозвался герцог. — Но это не имеет значения.

Его манеры выдавали смятение и необыкновенную взволнованность, что никак не вязалось с его обычной сдержанной учтивостью. Он был бледен, темные круги под глазами говорили о бессонной ночи, а выражение лица было столь необычно, что Корнелия, никогда не видевшая герцога таким прежде, не была вполне уверена, что понимает его.

— Мое желание увидеться с вами немедленно объясняется тем, — сказал герцог, — что мы уезжаем в Англию сейчас же.

— Сегодня? — вырвалось у Корнелии. — Но мы намеревались это сделать завтра!

— Да, я знаю, — отозвался герцог, — но наши планы должны быть изменены. Нынешние обстоятельства настоятельно требуют, чтобы мы уехали тотчас.

— Но почему?

— К сожалению, я не могу объяснить вам этого сейчас. Я только прошу поверить мне, что это крайне безотлагательное дело и мы должны вернуться немедленно.

— Вы получили письмо… телеграмму… ваша мать больна? — спросила Корнелия.

— Ничего подобного, — раздражаясь, проговорил герцог. — Это касается личных дел, и позвольте посвятить вас в них в свое время. Как скоро вы сможете собраться?

— Этот вопрос относится к Виолетте, я полагаю, — ответила Корнелия.

— Хьютон спустит вниз мои саквояжи в течение получаса, — сказал герцог. — Дадите ли вы соответствующие указания вашей служанке?

— Да, разумеется, раз вы этого желаете.

Корнелия направилась в свою спальню. Герцог барабанил пальцами по столу с видом человека, почти полностью потерявшего самоконтроль.

Корнелия передала Виолетте указания герцога.

— Если ты не управишься сама, то позови на помощь горничную, — сказала она.

Вместо того чтобы вернуться обратно в гостиную, Корнелия села на софу. Она чувствовала, что не сможет сейчас находиться рядом с герцогом. В его присутствии сердце ее бешено колотилось, и ей приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не броситься в его объятия. Ей хотелось притянуть к себе его расстроенное лицо, нежно провести пальцами по его измученным бессонницей глазам, прошептать на ухо правду — что Дезире здесь, рядом, в пределах досягаемости его губ. Она догадывалась, какие страдания он должен испытывать, и задавалась вопросом, спрятал ли он ее записку у сердца и целовал ли ее так же, как она целовала письма, полученные от него.

Она любила его — великий боже! Как она любила его. И так тяжело было ей позволить ему быть несчастным, хотя только через страдания, отпущенные ему, могли они вместе достигнуть настоящего счастья. С железной решимостью Корнелия заставляла себя размышлять хладнокровно. В последние недели она приобрела способность разделять свои мысли и чувства на две отдельных составляющих.

Скрытая и сдержанная в присутствии своего мужа, Корнелия чувствовала, что стеснительность, столь ей присущая, исчезает, стоит ей снять темные очки и превратиться в Дезире.

Теперь даже сложнее, чем прежде, было продолжать притворство. Экстаз прошлой ночи смел последние барьеры ее косноязычия. Когда она вспоминала свои речи, свои слова, которые слетали с ее губ, пыл ее поцелуев, восторг их любви, то знала, что никогда впредь она не сможет быть неловкой или косноязычной. Она могла стесняться, но только пылкости и страстности своих чувств.

Корнелия ощутила сладострастный трепет от своих мыслей и прижала руки к лицу. А что, если он не выдержит испытания, что, если он недостаточно сильно любит ее? Найдет ли она силы отказаться от любви, которая не смогла достичь тех высоких требований, которые она предъявляла к ней?

— Я должна быть сильной — я должна! — громко произнесла Корнелия.

— Вы сказали что-то, ваша светлость? — спросила Виолетта с другого конца комнаты.

— Только сама себе.

— Я уже готова, ваша светлость, — сказала Виолетта, завязывая широкий ремень вокруг выпирающей крышки саквояжа.

— Я сообщу его светлости, — произнесла Корнелия.

Она открыла дверь, ведущую в гостиную. Герцог сидел в кресле перед потухшим камином, обхватив голову руками. На секунду Корнелия была обезоружена представившейся ей картиной. Она не могла причинять ему такие муки, такие страдания! Еще секунда, и она была готова броситься к нему, упасть на колени…

Но хоть герцог и не слышал ее шагов, какое-то шестое чувство подсказало ему, что за ним наблюдают. Резко вскинув голову, он вскочил.

— Вы готовы?

Его голос был столь резок, что Корнелия запнулась на пороге.

— Да, я готова, — машинально произнесла она.

— Хорошо. Мы сядем на четырехчасовой поезд, отправляющийся с Гар дю Норд. Думаю, мне удастся зарезервировать места. Надеюсь, что поездка не окажется слишком неприятной.

Его надеждам не было суждено оправдаться.

Как вспоминалось Корнелии позже, это было кошмарное путешествие. Оказалось невозможным в последний момент зарезервировать купе в поезде, переполненном отдыхающими, возвращающимися в Англию.

Они достигли Булони поздно ночью и были вынуждены остановиться в отеле на набережной, чтобы с утра попасть на первое же судно. Корнелия была чересчур взволнована происходящим, чтобы беспокоиться о собственном комфорте, а герцог, снедаемый обуревавшим его желанием вернуться домой как можно скорее, почти не воспринимал окружающее. Но выражение лиц Виолетты и Хьютона красноречиво свидетельствовало об их мучениях.

Единственное, что в действительности беспокоило Корнелию, это причина их столь поспешного отъезда. Она не могла догадаться, что побудило герцога изменить их первоначальный план, и с трудом удерживалась от расспросов.

После предыдущей бессонной ночи она чувствовала совершенную усталость и надеялась, что сможет отдохнуть в отеле в Булони, но всю ночь напролет гудели пароходы, продолжалось уличное движение, доносились крики и пение, до тех пор, пока Корнелия наконец не отказалась от попыток уснуть и села возле окна. Ей вспомнились слова герцога.

— Если ты когда-нибудь разлюбишь меня, я совью жгут из твоих волос и удавлю тебя!

— А если ты…разлюбишь меня?

— Я никогда никого не любил и не полюблю так, как тебя! Все, о чем я грезил и чего желал, явилось мне в тебе одной.

— Предположим… что скоро… ты разочаруешься?

— В тебе? Дорогая, как же мало ты знаешь, что я чувствую к тебе! Жизнь моей жизни, сердце моего сердца, это истинная любовь!

Корнелия наблюдала за тем, как наступал рассвет, серый и мрачный. Ночью поднялся сильный ветер, и с наступлением утра она увидела, что море пришло в неистовство и пенящиеся волны обрушиваются на берег.

Они поднялись рано, готовые к плаванию, но им было сказано, что капитан желает выждать, пока шторм утихнет хотя бы немного. Поэтому наступил полдень, прежде чем они смогли покинуть Булонь и спустя два часа причалили в Фолкстоне.

Лил проливной дождь, и Корнелия не могла испытывать жалости к герцогу, а временами даже возмущалась им. Сама она была совершенно измучена к тому времени, когда с наступлением ночи они достигли Лондона. Казалось, разумнее всего было бы заночевать в Роухэмптон-Хаус, невзирая на то, что прислуга не ожидала их, но герцог обнаружил, что, хотя они пропустили два поезда до Котильона, есть еще один, который отправляется из Лондона в одиннадцать часов.

Неужели этот безжалостный, напрочь забывший о ее удобствах человек был тем же самым мужчиной, что, целуя грудь Корнелии, говорил:

— Ты еще дитя, и я должен защищать тебя! Ты еще ребенок, и я должен учить тебя! Ты всего лишь маленькая девочка, хотя пытаешься заставить меня поверить в то, что ты женщина! Моя милая, глупенькая, дорогая, ты в самом деле думала, что меня введут в заблуждение твои накрашенные губы и нарумяненные щеки?

— Ты обманулся… в ту первую ночь… у «Максима».

— Но лишь до того момента, как я взглянул в твои глаза и увидел в них невинность и чистоту.

Было в них еще кое-что — боязнь. Ты боялась меня, потому что я — мужчина, и в то же время тебя влекло неизведанное. Краска то приливала, то отливала с твоих щек! Ах, моя глупенькая и маленькая, ты в самом деле думаешь, что такая женщина, как ты, могла бы притвориться?

— Ты… смеешься надо мной!

— Только потому, что я вне себя от счастья!

Ты не можешь представить себе, как я боялся потерять тебя, — но теперь, теперь ты моя!

На Паддингтонском вокзале они долго ждали поезда. Покинув наконец Лондон, после нескончаемого нудного путешествия, около часа ночи они прибыли на станцию, но впереди их ждала еще поездка до замка. Хорошо еще, что телеграмма, отправленная ими из Лондона, гарантировала, что экипаж будет ожидать их на станции и к их прибытию в замке все будет готово.

Корнелия никогда не представляла себе, что однажды приедет в этот огромный замок как в родной дом, но она так устала и измучилась, что почувствовала радость от теплой встречи и окруживших ее знакомых лиц. И даже не позаботившись пожелать герцогу доброй ночи, она позволила увести себя в спальню и всего несколько минут спустя уже спала.

Корнелия погрузилась в глубокий без сновидений сон смертельно уставшего человека и, пробудившись, не сразу могла вспомнить, где она находится. Накануне она слишком устала, чтобы заметить, что ей приготовили ту самую огромную парадную спальню, которая по традиции отводилась всем невестам семейства Роухэмптонов.

Сейчас, в свете солнечных лучей, пробивающихся сквозь щели меж портьер, Корнелия могла в полной мере восхититься голубыми с серебром стенами, розовыми парчовыми драпировками, ниспадающими из-под резных карнизов, установленных еще в царствование Чарльза П. Комнату украшали канделябры уотерфордского стекла, зеркала, обрамленные дрезденскими фарфоровыми ангелочками, мебель из орехового дерева, инкрустированного серебром, времен королевы Анны. И каждый предмет в этой спальне был символом любви, нес дух многих поколений, проживших в любви и согласии долгие годы.

Везде, куда ни кинь взгляд, виднелись сплетенные сердца, купидоны с луком и стрелами. По краям широкой кровати под балдахином, на которой возлежала Корнелия, возвышались серебряные резные колонны, увитые весенними бутонами, среди которых прятались крошечные птичьи гнезда.

Корнелия счастливо улыбнулась сквозь сон.

Но вдруг, окончательно проснувшись, ощутила, как прежний страх вновь заговорил в ее сердце.

Означает ли их возвращение в Котильон, что Дезире забыта?

На этот роскошный дом она смотрела только как на превосходный фон для всего того, что олицетворял собой герцог — его герцогство, его роль при королевском дворе, его положение крупного землевладельца.

Правда, он хотел бежать с тетей Лили и собирался на деле осуществить это намерение, но то, чего ждала от герцога Корнелия теперь, было совсем иным. Общество стало бы порицать Лили, которая была замужем и разрушила семью, но не герцога. Его грехи быстро бы простились ему, тем более что он был холост и абсолютно свободен.

Но иное дело теперь, когда он должен выступить в, роли нарушителя норм и правил света. Он будет разведенным, он будет опозоренным. Это значило бы конец всем долгожданным королевским визитам в Котильон, запрет на появление при дворе и в королевской резиденции в Аскоте.

Разводы становились уже достаточно частым явлением, но виновная сторона тем не менее все еще оставалась парией и изгонялась из приличного общества.

«Он имеет так много — как он сможет отказаться от этого?»— прошептала Корнелия сама себе.

Ей вспомнился портрет, висящий над каминной полкой в библиотеке. На нем был изображен герцог в накидке из горностаев, которую он надевал на коронацию Эдуарда VII. На портрете герцог выглядел очень горделивым и надменным, темноволосая голова четко обрисовывалась на фоне белоснежного меха. И сейчас он должен был принести невероятную жертву — отказаться от своего положения при дворе, которое было пожаловано роду Роухэмптонов с тех незапамятных времен, когда родоначальник династии исполнял обязанности оруженосца на коронации короля Генриха VI.

«Не требую ли я слишком многого?»— Корнелия исторгла вздох и вздрогнула, когда красные шелковые занавески на окне раздвинулись.

Это Виолетта вошла в спальню. Она взбила две кружевные подушки под головой Корнелии и подала ей голубой шифоновый пеньюар, надев который, она могла сесть в постели.

— Письмо для вашей светлости, — сказала Виолетта, внося поднос с завтраком. — Грум, который принес его, ждет ответа.

— Письмо? — удивленно переспросила Корнелия. — Но ведь никто еще не знает, что мы здесь!

— Грум ждет, ваша светлость.

Корнелия пододвинула письмо к себе. Она увидела, что конверт увенчан герцогской короной. Распечатав письмо, она внимательно прочла его и затем обратилась к горничной, которая стояла около кровати:

— Я встаю, Виолетта. И будь добра, сообщи его светлости, что я скоро спущусь и хочу увидеться с ним.

— Его светлость уже спрашивал о вас. Он просил передать поклон, — отозвалась Виолетта, — и выразил желание встретиться с вами в библиотеке так скоро, как только это будет вам удобно.

— Я буду готова через двадцать минут! — быстро проговорила Корнелия. — И попроси грума подождать.

Глава 14

Когда Корнелия вошла в библиотеку, герцог поднялся навстречу ей из-за своего письменного стола. Что-то непривычное почудилось Корнелии в его внешнем облике, но лишь мгновение спустя она поняла, что именно. Герцог был одет не в обычную для Котильона одежду — бриджи для верховой езды и куртку с форменными пуговицами, — но в темный дорожный костюм, такой же, как был на нем днем раньше.

Герцог церемонно приветствовал ее и указал на софу перед камином. Но вместо того, чтобы занять указанное ей место, Корнелия спокойно пересекла комнату и села возле большого окна, откуда открывался чудесный вид на озеро. В этом положении герцогу пришлось повернуться лицом к свету, в то время как следить за выражением ее лица было бы затруднительно.

— Я хочу поговорить с вами, Корнелия, — начал герцог, поигрывая золотой цепочкой своих часов.

Он выглядел уставшим и издерганным, но от этого не менее красивым и чрезвычайно самоуверенным, что Корнелия вновь ощутила то необъяснимое чувство слабости, которое всегда охватывало ее в присутствии герцога. С трудом добравшись, она произнесла голосом ровным и холодным:

— Я так и поняла со слов моей горничной.

— Я намеревался поговорить с вами прошлой ночью, но вы так устали после нашего путешествия, что я счел необходимым отложить эту беседу.

Корнелия наклонила голову.

— Благодарю.

Последовала небольшая пауза.

— Мне нелегко подступить к предмету нашего разговора. Я не знаю, с чего начать, — продолжил герцог. — Хотя, возможно, это было бы значительно трудней, являйся мы на деле мужем и женой.

Боюсь потрясти вас, но, говоря короче, я намерен развестись с вами.

Корнелия пристально разглядывала свои руки, лежащие на коленях, не отваживаясь поднять глаза на герцога.

— Как я уже сказал, я боюсь, что это может потрясти вас, — продолжал герцог, — но так как мы заключили наш союз без любви, мне не столь тяжело сообщить вам, что я влюблен.

— Опять?

Корнелия не могла удержаться от того, чтобы не задать этот вопрос. И, взглянув на герцога, заметила, что он покраснел.

— Возможно, ваше замечание оправданно, — сказал он. — Я знаю, что вы презираете меня, и оттого не могу пасть еще ниже в вашем мнении.

Я буду правдив. Никогда, ни на секунду, при самом разыгравшемся воображении я и не предполагал, что ваша тетя убежала бы со мной. Вам покажется, вероятно, что мне легко говорить это сейчас, но я прошу вас поверить, что это в действительности так. Я верил в то, что любил ее тогда, но я знал, что ее любовь ко мне очень ограничена.

Я привлекал ее — она гордилась своей победой. И в то же время она не собиралась приносить каких-либо жертв. Тем не менее это именовалось любовью. Тот раз, когда вы так неудачно подслушали нас, был не единственным, когда я умолял ее бежать со мной, словно бес подстрекал меня испытывать ее! Я умолял ее потерять голову, прекрасную голову, но весьма крепко сидящую на плечах. И я был убежден, изображая Фауста, что никакие мои слова или поступки не вынудят ее совершить социальное самоубийство.

Герцог прошелся по комнате и остановился на мгновение, окидывая взглядом озеро.

— Сейчас, с точки зрения постороннего человека, это выглядит неприятным, — сказал он. — И я не могу ожидать от вас, что вы поверите в правдивость моего рассказа. Но я пытаюсь объяснить вам мои поступки просто для того, чтобы вы поняли разницу между тем, что я чувствовал тогда и что чувствую теперь.

Голос герцога звучал проникновенно и, задрожав на мгновение, смолк. Герцогу понадобилось усилие, чтобы вновь обратиться к Корнелии.

— Мои отношения с Лили Бедлингтон достойны порицания и нечестны. Но мы взрослые люди, которые всегда в глубине души понимали, что все это было не чем иным, как легким флиртом, любовным приключением, ничего общего не имеющим с настоящей любовью.

— С трудом могу поверить, что вы думали подобным образом в то время, — холодно произнесла Корнелия.

— Я знал, что вы мне не поверите, — ответил герцог. — Это чересчур непосильное требование для любой женщины, особенно такой молодой и неискушенной, как вы. Но мужчина говорит и совершает многие поступки в момент страсти, и к ним нельзя относиться серьезно, когда наступает время думать и решать.

— Но предположим, — настаивала Корнелия, — только предположим, что тетя Лили приняла бы ваше предложение убежать с вами?

— Теперь легко говорить, что я не пошел бы на это, — ответил герцог. — Но это всего лишь полуправда, потому что, если бы Лили принадлежала к тому типу женщин, что способны так легко бросить все, я никогда бы не стал уговаривать ее убежать со мной. Боже — как мне объяснить вам это? Такое невозможно передать словами. всего лишь пытаюсь дать вам понять, что произошло в прошлом. Но теперь все обстоит иначе.

— Значит, на этот раз вы искренни? — спросила Корнелия.

— Так искренен, насколько это вообще возможно для живого существа. Корнелия, я умоляю вас, будьте добры понять это. Если бы наша свадьба была чем-нибудь иным, чем деловым соглашением, я не смел бы говорить об этом — но вы ненавидите меня, и бог свидетель, у вас на это достаточно причин. Но, пожалуйста, попытайтесь понять мое положение. Я влюблен впервые в своей жизни. Я люблю настолько серьезно, что ничто в жизни меня больше не волнует — ничего!

— А вы уверены, что это не иллюзия опять?

— Настолько уверен, что уже предпринял шаги к изменению всей моей жизни, — ответил герцог. — Я собираюсь обратно в Париж, прямо сейчас. Я намерен отыскать ту женщину, о которой говорил вам, чтобы просить ее стать моей женой, после того как я буду свободен. Кроме того, я попрошу ее отправиться со мной в Южную Америку, где у меня есть поместья. Я поеду туда без титула, используя только свою фамилию. Я уже написал Его Величеству и изложил причины, по которым я отказываюсь от герцогского титула.

Надеюсь, что эти шаги в некоторой степени смягчат тот скандал и пересуды, которые последуют за нашим разводом.

— Вы собираетесь навсегда отказаться от своего титула? — спросила Корнелия.

— Как я полагаю, да. Однако смею надеяться, что мой сын будет достоин носить его. Но я на своем веку более не собираюсь использовать его.

Также я прикрою Котильон.

— Прикроете Котильон? — переспросила Корнелия.

— Да, я не могу поверить, что вы пожелали бы жить здесь. Естественно, я позаботился о вас.

Если вы решите жить в Лондоне — Роухэмптон-Хаус в вашем распоряжении, а также иные владения, которые мой поверенный уполномочен передать вам, если вы в них заинтересованы.

— Благодарю, — несколько неуверенно произнесла Корнелия.

— Но это, конечно, при том условии, что вы даете мне развод, — напомнил ей герцог.

— А если я откажусь?

На мгновение он сжал губы.

— Если вы откажетесь, то я все равно буду просить женщину, которую люблю, уехать вместе со мной.

— А если она не согласится?

— Она согласится, я знаю, что она согласится, — страстно произнес герцог. — Она любит меня так же, как и я люблю ее.

— Лишившись титула, лишившись имени, вы намерены сделать ей предложение? Вы, должно быть, очень в ней уверены!

Говоря это, Корнелия внимательно наблюдала за герцогом. Она подметила выражение ужаса на его лице, как он внезапно сжал пальцы в кулаки, но голос его прозвучал уверенно и твердо, когда он произнес:

— Я не могу ошибаться в этом. Наша любовь слишком сильна, чтобы зависеть от таких… пустяков.

— Обручальное кольцо никак не пустяк, по мнению женщин. Вы обсудили с ней ваши намерения? Не лучше ли подождать и выяснить, что она сама думает об этих планах, прежде чем сжечь все мосты? Пусть ваше письмо к королю подождет, пока вы не убедитесь, что живете не в выдуманном мире, который может оказаться раем для дураков.

— Нет! — буквально выкрикнул герцог. — Нет.

Ничего подобного я делать не стану. Я по горло сыт ложью и обманом, притворством и хитростями. На этот раз все должно быть честно и открыто.

Корнелия промолчала. И тогда герцог внезапно осознал, с кем он говорит; изменившимся голосом он продолжил:

— Я не могу ожидать от» вас прощения за все, что я вам сделал, прощения за мои прошлые прегрешения. Уверен, вы будете только рады избавиться от меня. Но если в вашем сердце имеется хоть капля сочувствия ко мне, то не согласились бы вы развестись со мной как можно скорее?

Корнелия поднялась на ноги.

— Я соглашусь, но только при одном условии.

— Условии? — переспросил герцог.

— Да, — ответила она. — Вам придется подождать моего ответа до завтрашнего утра.

— Но я не могу сделать этого, — увещевал ее герцог. — Я должен сейчас же отправиться в Париж.

— Не думаю, — возразила Корнелия. — Вам придется подождать, во-первых, потому, что, если вы отправитесь сейчас, я никогда не соглашусь на развод, как вы меня ни упрашивайте, а во-вторых, потому, что я сегодня утром получила вот это письмо, — с этими словами Корнелия протянула герцогу письмо. — Оно от герцогини Рутландской. Она слышала, что мы прибыли вчера ночью, и написала, что король и королева, гостящие у нее сейчас, выразили пожелание отобедать в Котильоне.

— Это невозможно.

— Почему? — спросила Корнелия. — Я не вижу причины, по которой мы могли бы ответить отказом. Герцогиня знает, что мы вернулись, и мы не можем притворяться, что у нас столь быстро возникли другие планы. Она пишет, что повидать вас было личным желанием короля. Я полагаю, что хотя бы ради моего блага мы будем сегодня вести себя как принято, как положено после возвращения из свадебного путешествия.

— Кто еще будет присутствовать на обеде? — спросил герцог.

— Она упоминает лишь нескольких гостей, — ответила Корнелия. — Но среди прочих мои дядя и тетя.

— Это затея Лили, — вознегодовал герцог. — Если идея отобедать у нас и исходила от короля, то это только потому, что она рассказала ему, что это может послужить развлечением.

— А почему нет? — отозвалась Корнелия. — Его Величество очень любит Котильон. Я слышала это достаточно часто от вашей матери. К тому же это не причина, почему бы ему не желать повидать вас. Какими бы ни были ваши чувства к кому-то другому, но король вправе рассчитывать на вашу преданность.

— Вы правы, — уже более спокойным тоном сказал герцог. — Вы должны простить, если меня тянет на безрассудства. Это только потому, что я хотел безотлагательно вернуться в Париж и на секунду не мог помыслить ни о чем другом.

— Кстати, почему вы так торопились оттуда? — осведомилась Корнелия.

— Я хотел поскорее доставить вас домой, — откровенно сказал герцог.

— Это было по крайней мере добрым намерением с вашей стороны.

— Добрым! — Герцог горько засмеялся. — Пожалуйста, не подумайте ни на секунду, что я не осознаю своего проступка по отношению к вам.

Теперь я понимаю всю презренность моего поведения в последние годы, и самый тяжкий грех из всех был брак с вами, такой юной и невинной.

Да, Корнелия, я знаю, как низко я пал, когда использовал вас, — это ваши слова, — как ширму для недозволенной любовной интриги. Я не в силах изменить содеянное, но могу постичь всю чудовищность своих грехов и принести свои извинения.

— И это… это осознание, как вы говорите, — спросила Корнелия, — пришло к вам оттого, что вы полюбили?

— Потому что я встретил ту, которая дала мне увидеть, что хорошо, а что плохо, через нее саму.

Через нее — воплощение чистоты и невинности — я получил возможность увидеть свое прошлое в истинном свете.

— И где же вам удалось познакомиться с такой… такой исключительной личностью? — с любопытством спросила Корнелия.

Она заметила, как герцог покраснел на мгновение и прикусил губу. Но затем улыбка словно преобразила его лицо.

— Разве вы никогда не встречали кого-нибудь, про кого вы инстинктивно, абсолютно точно знали, что это хороший человек? Не имеет значения, где вы познакомились, как он выглядит, чем занимается или о чем говорит. Существует нечто, исходящее от него, что подсказывает тебе безошибочно, что этот человек чист и безупречен во всех смыслах этого слова. — Герцог перевел дыхание, и его возвышенное настроение покинуло его. — Но это также и то, что заставляет меня опасаться.

— Опасаться? — переспросила Корнелия.

— Того, что я недостаточно хорош для нее, — он передернул плечом, словно отгоняя эту мысль. — Но я не должен говорить вам подобные вещи. Пожалуйста, постарайтесь понять меня и позвольте мне уйти.

— Я дам вам ответ завтра, — сказала Корнелия. — А сейчас я должна написать герцогине и пригласить двадцать шесть персон на обед сегодня вечером.

— Очень хорошо, я согласен, — ответил герцог.

Не оглядываясь на него, Корнелия вышла из библиотеки и затворила дверь за собой. Очутившись снаружи, она ухватилась руками за спинку стула, стоящего в холле, боясь потерять сознание от переполнявших ее чувств.

Он не покинул ее. Рене была права, он и в самом деле любил ее. Корнелии хотелось плакать от счастья. Но она вернулась к себе и села за письменный стол, чтобы написать ответ герцогине.

Потом Корнелия послала за шеф-поваром и обсудила с ним предстоящий обед на двадцать восемь персон, выбрав те блюда, которые, как ей было известно, предпочитал герцог. По мере того как она делала это, ей пришло в голову, что, столкнись она прежде с такими задачами, они ужаснули бы ее. Но теперь все изменилось. Ее счастье придавало Корнелии силы браться за все и преодолевать любые трудности.

Ей больше не удалось повидаться с герцогом.

За ленчем дворецкий передал ей сообщение, что его светлость приносит свои извинения, но он должен навестить некоторые отдаленные фермы в своем имении. Корнелия сказала сама себе, что он хочет сказать последнее «прости» Котильону, веря в то, что видит его в последний раз.

Несмотря на всю его любовь к Дезире, видимо, ему тяжело делать это. Котильон значил так много в его жизни, что покинуть его все равно что отрубить часть тела.

Герцог не появился за чаем и с наступлением вечера. Корнелия осмотрела цветы, которыми садовники уставили большую гостиную, и отправилась наверх.

Виолетта ждала ее. Пройдя по комнате, Корнелия подошла к горничной, обняла и поцеловала ее. Затем она сняла темные очки и вложила ей в руку.

— Выбрось их, Виолетта. Разбей их вдребезги, зарой в землю и никогда не показывай мне снова.

А одежду из моего приданого собери и отдай на благотворительные цели. Она пригодится бедным актрисам. Я хочу отправить все наряды им.

— Ваша светлость! У вас все получилось?

— Получится, Виолетта.

Глаза Корнелии сияли, когда она повернулась к зеркалу.

После некоторых раздумий она переоделась в платье из зеленого шифона, которое было на ней, когда герцог впервые поцеловал ее. Платье облегало фигуру, подчеркивая воздушность и юность девушки. В этот вечер Корнелия могла надеть свои собственные украшения, и она выбрала сверкающее бриллиантовое колье, а в уши вдела длинные серьги, которые Эмили преподнесла ей в качестве свадебного подарка.

— Вы наденете диадему, ваша светлость? — спросила Виолетта.

Корнелия покачала головой.

— Нет, хотя будет присутствовать Его Величество, это будет неофициальный обед. Но я бы хотела такую же прическу, какую ты сделала мне позапрошлой ночью, только я потеряла свои бриллиантовые заколки.

— Есть и другие, ваша светлость. Те, что подобраны в пару к диадеме, — ответила Виолетта. — Вы не знали о них?

Горничная открыла бархатный футляр, увенчанный герцогской короной, и, вынув верхнее отделение, показала Корнелии шесть бриллиантовых заколок, уложенных на дне футляра. Они были крупнее тех, что Корнелия покупала в Париже, и, когда Виолетта закрепила их в волосах, бриллианты засверкали и заискрились, как звезды, в гуще темных волос.

Корнелия была готова. Сердце ее билось учащенно. На щеках горел яркий румянец, возникший на этот раз без помощи румян. Ее темные длинные ресницы были столь же прелестны, как тогда, когда она подкрашивала их, чтобы подчеркнуть огромные зеленовато-золотистые глаза Дезире. Только губы были накрашены той же помадой, что подарила ей Рене в Париже, и, когда Корнелия улыбнулась своему отражению, ее губы изогнулись в манящей и женственной улыбке, в которой в то же время было что-то стеснительно-детское.

Она была готова, но не спешила спускаться вниз. Она оттягивала момент, о наступлении которого так мечтала. Но теперь она чувствовала, что ее члены налились тяжестью, и не отваживалась сделать последний шаг в неизвестность.

— Экипажи прибыли, ваша светлость, — с волнением сообщила Виолетта.

Наконец Корнелия решилась покинуть спальню, пересекла широкую галерею и остановилась наверху лестницы. Отсюда ей было видно, как первые гости входят через парадную дверь в просторный мраморный холл. Герцог встречал их приветствиями, и в этот момент ему нужно было выйти, чтобы встретить короля и королеву.

Корнелия начала медленно спускаться, опираясь одной рукой на перила. Лишь мягкий шелест юбки сопровождал ее движение, но сердце ее колотилось так, что ей казалось: все, находящиеся в холле, должны слышать его стук. Еще до того, как Корнелия миновала последние шесть ступенек, герцог обернулся к лестнице и увидел ее. Мгновение он смотрел на нее невидящим взглядом, а затем все краски схлынули с его лица, и он шагнул вперед.

— Дезире!

Голос его прервался от волнения.

— Корнелия! Я просто не узнаю тебя!

Эти слова произнесла Лили, которая с плавной грацией приблизилась поцеловать племянницу в приливе лицемерной радости.

— Моя дорогая! Как ты переменилась! Это то, что может сделать Париж? Я изумлена — в самом деле. На секунду мне не поверилось, что это ты.

Корнелия высвободилась из объятий Лили, поцеловав дядю и пожав руки другим гостям, с которыми была знакома прежде. И только после этого, не обращая внимания на пронзительные восклицания Лили, все еще продолжающей изумляться произошедшими в ее внешности переменами, Корнелия смогла взглянуть на герцога. У него был ошеломленный вид человека, захваченного водоворотом и совершенно беспомощного в его вихре. Глаза их встретились. Корнелия была не способна двигаться, не способна дышать.

— Дрого! Их Величества! — властно прошипела Лили, и герцог послушно, словно автомат, пересек холл и вышел наружу.

— Пройдемте в гостиную, — предложила Корнелия незнакомым ей самой голосом.

Лили беспрерывно щебетала, дядя Джордж задавал какие-то вопросы, но Корнелия не способна была понять, о чем они говорили и что она отвечала. Но когда спустя несколько минут появились король с королевой, она сумела сделать реверанс с грацией и достоинством.

Вечер пролетел как во сне, в котором все, что она ни сделала бы или ни сказала, казалось нереальным. Корнелия сидела в торце длинного обеденного стола, откуда через горы орхидей и башни золотой посуды ей было видно только макушку герцога.

Она смеялась и болтала, словно не сознавая присутствия короля по правую руку от нее. Она сумела рассмешить его, и он отплатил ей комплиментом, хотя Корнелия не имела представления, о чем они говорили. Столовая и все происходящее в ней казались ей не больше чем картинкой в волшебном фонаре.

Когда леди покинули столовую, Корнелия уловила, что Лили сказала ей едкие и злые слова в свойственной ей обворожительной манере, но они не ранили ее, поскольку смысл слов не пробился сквозь туман в ее голове.

Затем был бридж, играла музыка. И в конце концов герцогиня Рутландская поднялась и в учтивых выражениях поблагодарила хозяев за то, что время пролетело столь быстро.

— Теперь мы предвкушаем приемы в Котильоне даже более, чем прежде, — любезно произнесла она.

— Мне всегда приятно бывать в Котильоне, — сердечно сказал король своим гортанным голосом. — Вы очаровательная хозяйка, моя дорогая.

— Спасибо, сир.

Пока герцог сопровождал королеву к экипажу, Корнелия вместе с королем вышли в холл.

Она сделала реверанс, и он вновь выразил свою признательность за оказанный прием.

— Я приехал в эти края, чтобы поохотиться на фазанов, — сказал он. — Надеюсь, вы не забудете пригласить меня?

— Вряд ли мы забудем об этом, сир, — ответила Корнелия.

Король рассмеялся, и до Корнелии долетел снаружи его шутливый голос, когда он усаживался в экипаж и прощался с герцогом.

Прочие гости после торопливой суеты с плащами и мехами, шляпами и накидками, скрывшими искусно причесанные головки, попрощавшись, отбыли вслед.

И тут Корнелию охватил страх, почти паника.

Не отваживаясь обернуться, она вернулась в гостиную. Сон закончился, и вернулась реальность.

С того момента, как он, бледный и пораженный, произнес ее имя в холле, Корнелия не осмеливалась встретиться глазами с герцогом. Но у него было время прийти в себя, время, чтобы осмыслить то, что сделала она.

Корнелия ощутила необычайный холод. В камине горел огонь, и она, трепеща, протянула к нему руки. Простит ли он ее за то, что она выставила его дураком? Любовь, что может выдержать беды и тяжкие утраты, зачастую улетучивается при звуке смеха.

Не возненавидел ли герцог ее за то, что она сделала? Корнелия услыхала, как дверь в дальнем конце гостиной отворилась, и поняла, что не осмелится повернуться, не отважится взглянуть герцогу в лицо. До нее донеслись звуки осторожно приближающихся к ней шагов. Как часто сердце ее прыгало в груди от этих звуков? Теперь оно только трепетало.

Герцог подошел к ней очень близко, но голова ее была наклонена вниз. Она пристально смотрела на огонь, от которого, казалось, не исходило никакого жара.

— Это все правда — или я сошел с ума? — спросил герцог, и Корнелии показалось, что голос его не зол, но серьезен.

— Это правда.

Она нашла в себе силы произнести эти слова, но ей потребовалось приложить физическое усилие, чтобы шевельнуть онемевшими губами.

— Ты — Дезире, и Дезире — это Корнелия.

— Да.

— Как я мог оказаться таким слепцом?

— Видят то, что ожидают увидеть, — повторила Корнелия слова Рене. — Вы ведь не ожидали встретить свою жену у «Максима».

— Конечно, нет.

Воцарилось молчание. Хотя Корнелия не решалась по-прежнему поднять голову, но она знала, что герцог внимательно смотрит на нее, изучая ее лицо и, возможно, пытаясь найти какое-то сходство между двумя женщинами, которые в действительности оказались одной.

— Все дело в этой маскировке, в этих уродующих очках, — наконец произнес он. — Но я все еще не совсем понимаю — ты говорила мне, что ненавидишь меня, и я поверил в это. Но Дезире никогда не проявляла ненависти ко мне.

— Я… говорила, что я… ненавижу вас, — запинаясь, сказала Корнелия, — но… это было… не правдой.

Помолчав, он спросил недоверчиво:

— Ты хочешь сказать, что, когда ты вышла замуж за меня, ты была неравнодушна ко мне?

— Я… любила вас, — Корнелия с трудом выдавила эти слова, но герцог расслышал их.

— Боже! Бедное дитя. Я и понятия не имел.

— Нет… я знаю… вы не знали об этом.

— Я, должно быть, сделал тебя очень несчастной.

— Я воображала… что… вы тоже любите меня.

— Какая необычайная жестокость! Слепец!

Дурак! Ты простишь меня?

— Я думаю… я… простила вас.

— В таком случае не взглянешь ли на меня?

Корнелия ощутила, как ее вновь охватывает паника, но не от страха, а от счастья, стремление убежать от такого сильного переживания. Настолько сильного, что это было почти невыносимо. Корнелия была не в силах шевельнуться и стояла, потупив глаза, чувствуя, как ее заливает волна сладостного и восхитительного смущения — смущения женщины, капитулирующей перед мужчиной.

— Посмотри на меня!

Слова эти прозвучали властным и категорическим приказом. Когда Корнелия затрепетала, не в силах подчиниться ему, герцог повторил снова:

— Пожалуйста, Дезире, посмотри на меня.

В его голосе прозвучали нотки мольбы, и она не смогла устоять. Корнелия почти вызывающе повернула голову в его сторону и увидела, как в глазах герцога сверкает пламя страсти, сдерживаемое, но такое же властное и могучее, как в ту ночь, когда он сжимал ее в своих объятиях и сделал ее своей.

— О, моя дорогая, моя маленькая, моя любовь, — сказал он мягко, — как ты могла убежать от меня?

Как ты могла обречь меня на такие страдания, которые я испытал за последние два дня?

— Я должна была увериться, — пробормотала Корнелия.

Ей было тяжело говорить, кровь стучала в ее висках. Все кружилось вокруг нее, когда она заглядывала герцогу в глаза.

— Ты никогда в жизни не страдала так, как страдал я, — сказал он. — Временами мне казалось, что я схожу с ума при мысли, что могу потерять тебя.

— Я… должна была увериться, — повторила Корнелия.

— Тот человек, которого ты любила… мысли о нем толкали меня к убийству. Я был в состоянии убить его и радоваться делу своих рук!

— Я говорила о вас.

— Вероятно, это была неплохая идея. Во всяком случае, я теперь знаю, что такое сходить с ума от ревности.

Герцог внезапно улыбнулся:

— Возможно, будет безопаснее, если ты вновь наденешь свои темные очки.

— Нет, никогда! — воскликнула Корнелия. — Я их выбросила.

— Может, нам стоит также выбросить и все наши несчастья и непонимание?

— Я рассчитываю на это.

— О боже! Все эти длинные дни в Париже! — воскликнул герцог. — Я изнывал от скуки и подсчитывал часы, которые должны проползти, прежде чем я смогу увидеть Дезире. Как же ты смогла разыграть меня так умно? Как ты сумела мучить с такой дьявольской изобретательностью?

Корнелия улыбнулась.

— Порой это было нелегко, — сказала она. — Но я тоже с нетерпением ждала… вечера.

— Ты свела меня с ума, — сказал герцог. — Эти ночи, когда ты не позволяла прикоснуться к тебе, не разрешала даже держать тебя за руку. Мои плоть и кровь восставали, когда ты смотрела на меня из-под твоих длинных ресниц, а кожа твоя была такая белая и манящая, а губы такие яркие.

Ах, Дезире, мне нечего больше сказать — ты всегда останешься моим самым заветным желанием — желанием моего сердца. И я знаю, что мы оба нашли то, что искали всю нашу жизнь.

— Ты… уверен на этот раз?

— Совершенно уверен. И подумай, что только сегодняшним утром ты заставила меня объясниться тебе, заставила меня страдать, унижаясь, и оставила меня в состоянии неизвестности, дашь ли ты мне развод или нет. Когда-нибудь я накажу тебя за это, но сейчас я хочу поцеловать тебя.

От его слов глаза Корнелии опустились, и краска выступила на ее щеках. Она увидела неожиданно вспыхнувшее желание в его засветившихся глазах, хотя он все еще не прикасался к ней.

— Ты моя, Дезире, — произнес он хрипловато, — моя, как я и мечтал, и стремился к этому.

Никогда впредь, что бы ты ни делала, что бы ни говорила или как бы ни умоляла, у тебя не будет ни малейшего шанса вновь сбежать от меня. Теперь я слишком хорошо знаю, на что похожа жизнь с тобой и без тебя. Так что, поймав тебя, я предупреждаю — ты моя на вечные времена.

Ты любишь меня немного, но это и вполовину не так, как ты полюбишь меня. Я научу тебя, что есть любовь, мое милое, нелепое дитя, наряженное, как опытная искушенная в жизни женщина, и, несмотря на это, ничего о ней не знающая. Завтра мы снова уедем. Я собираюсь увезти тебя в наш настоящий медовый месяц. Медовый месяц, дорогая, где мы сможем быть вместе день и ночь!

Я хочу знать все про свою жену, Дезире. Я хочу знать твое прошлое, всю твою жизнь, которая прошла до того, как ты стала моей. Я хочу быть уверенным в том, что моя жена не оставит меня в будущем. И я не могу еще до конца поверить в то, что мне не надо бояться потерять тебя или слышать, что ты принадлежишь кому-то другому.

Я накажу тебя за все мои тревоги и страдания, которые я пережил без тебя. И в качестве наказания я заставлю тебя почувствовать вновь «дикой и грешной», дорогая, так, что ты взмолишься о пощаде. Но я не буду милосерден! И ты не сможешь убежать от меня.

— Я не захочу… убегать, — прошептала Корнелия.

— Это было бы уж совсем отвратительно, если бы ты так сделала! Мы уедем туда, где сможем быть совершенно одни — только ты и я, мое милое сердечко. Но для начала я хочу услышать, как ты скажешь мне — как жена мужу, — что ты моя.

Скажи это!

Герцог ждал. Не произнося ни слова, Корнелия вскинула глаза на него, и ресницы ее затрепетали. Она была столь ослеплена счастьем, что не могла говорить. И с легким вскриком, более красноречивым, чем тысячи слов, она бросилась в объятия герцога. Корнелия ощутила, как он страстно сжал ее в своих объятиях, так, что она услышала стук его сердца рядом со своим. Его губы приблизились к ее, и она услыхала свой собственный голос, идущий словно откуда-то издалека и шепчущий те слова, которые он так ждал:

— Я люблю тебя… Дрого. Я люблю тебя. И я… твоя, всецело и безраздельно твоя. Навсегда!

Он все еще прижимал Корнелию к себе, а затем она ощутила его руки на своих волосах, бриллиантовые заколки упали на пол, и шелковистый каскад рассыпался по ее плечам.

Герцог подхватил Корнелию на руки, лицо его светилось торжеством. Он был победителем, завоевателем, первопроходцем, который добрался наконец до цели.

Держа Корнелию на руках так, что волосы ее струились по обнаженным плечам до самого пола, он бережно понес ее через огромный мраморный холл и наверх по лестнице.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Реклама на сайте