«Краски мечты»

Лора Брантуэйт Краски мечты

1

– Привет, соня…

Джина открыла глаза. Нельзя сказать, что ей очень этого хотелось. Ей снилось что-то волнующее и прекрасное, как детские воспоминания об ослепительных по-весеннему солнечных лучах, о самых опасных аттракционах и ванильном мороженом с клубникой.

Материальный мир, поначалу похожий на не очень яркий калейдоскоп с плохо наведенной резкостью, мало-помалу обретал границы. Джина видела потолок, часть стены, уголок окна с опущенными жалюзи – и лицо мужчины, склонившегося над ней. Мужчина был весьма симпатичным, с чувственными губами и квадратным подбородком. Очки в тонкой оправе, которые он в данный момент пристраивал на носу, почти не портили впечатления.

– Вот умница! Давай просыпайся! Только не закрывай глаза! Я верю, у тебя получится!

– Виктор, знаешь, в такие моменты я ненавижу тебя больше всех на свете! – Джина натянула одеяло до самого носа и поудобнее устроила подушку под головой. Нужно ли говорить, что все это она проделала с закрытыми глазами…

– Господи, ну почему я встретил именно эту женщину?!

– Это неправда. Ты встретил тысячу женщин. А выбрал меня. А теперь несешь за это ответственность, – сладко пробормотала Джина из-под одеяла.

Слышно было, как Виктор выбирается из постели, шлепает босыми ногами по полу и начинает копаться в ворохе одежды, сваленной в кресло накануне. Ну, или по крайней мере, в радиусе метра вокруг него.

Джина натянула одеяло до самой макушки, чтобы надежнее спрятаться от неумолимо надвигающейся на нее утренней реальности.

Сегодня вторник. А это значит… О боже, это значит, что нужно позвонить Трейси Фитцджеральд и договориться о встрече с этой заносчивой бесталанной дурой, ответить на восемь писем, полученных еще вчера, и, судя по всему, не пойти за покупками с Мэган!

Господи, ну почему этот день уже наступил?

Из-под одеяла раздалось капризно-жалобное мычание.

Видимо, Виктор среагировал именно на него.

Джина не учла, что, закрывая одеялом голову, она оставляет пятки совершенно беззащитными. А это большой промах, если боишься щекотки…

– А-а-а-ай! Отойди от меня! Уйди, псих! – Джина брыкалась, но это не помогло, и пришлось пустить в ход подушку.

Виктор отступил. Он на несколько секунд залюбовался Джиной: сияющие, широко распахнутые глаза, взлохмаченные светлые локоны, обнаженное плечо… Она сейчас была похожа на только что проснувшегося лесного эльфа. С очень нелегким характером.

– Так-то лучше. Хорошая девочка! Вот теперь, не теряя заряда бодрости, поднимайся и иди в душ. – Виктор потянул Джину за руку.

– Вик, скажи мне только одну вещь: почему каждое утро ты ведешь себя как настоящая скотина?

– Во-первых, мы вместе не каждое утро, так что не обобщай, а во-вторых – потому что с тобой кто угодно может опоздать на работу!

– Ага! Тебе работа дороже меня?

Не дождавшись ответа, Джина закрылась в ванной.

– Нет. Не дороже. Наверное, поэтому опаздывать на нее – моя карма… – Виктор поправил очки, выдохнул и вернулся к своим брюкам.

Джина категорически не понимала людей, которые принимают по утрам холодный душ. Ее силы воли едва хватало на то, чтобы выбраться из теплой мягкой постели, и в глазах Джины это было подвигом, который требовал вознаграждения. Например, очень горячего душа с неумеренным количеством душистого геля. Этот процесс затягивался обычно минут на двадцать.

Сегодня Джина провела в ванной двадцать три минуты. Виктор три раза пообещал себе, что больше не останется здесь на ночь, и два раза сказал Джине о своем решении в следующий раз принимать душ у соседей. Так как «соседями» была высокая длинноволосая блондинка с пухлыми губами и очень соблазнительными формами, то Джина даже один раз вылезла из душевой кабинки и показала Виктору язык. Это чуть было не закончилось для нее плачевно, потому что он стоял наготове и собирался прорваться в ванную.

Закутанная в пушистый махровый халат и благоухающая какими-то экзотическими цветами, Джина явилась из нежных облачков пара подобно Афродите, рожденной из пены.

– Виктор, ты просто золото! – пропела она, безошибочно определив, что из кухни доносится запах свежих тостов с арахисовым маслом.

– Я знал, что когда-нибудь ты меня оценишь. Неужели этот день настал? – Виктор разливал кофе.

– Кажется, да, – рассеянно ответила Джина.

Завтрак проходил в молчании, как это часто случалось. Виктор просматривал бумаги, Джина лихорадочно составляла список дел на сегодня. Перспектива становилась все менее радужной: вместо одной встречи наметилось три, и только единственную из них можно было бы с натяжкой назвать приятной, накопилась куча бумажной работы, кроме того, нужно было заняться составлением каталога к новой выставке. Кстати, выставке Трейси Фитцджеральд.

И кто бы мог подумать, что работа в картинной галерее может оказаться настолько безрадостной?!

Нет, конечно, маленькие радости есть, но я, когда хотела заниматься искусством, мечтала совсем о другом!

Так бывает. Мечта остается мечтой. Жизнь идет своим чередом. Порой художник может все время тратить на организацию чужих выставок.

И заполнение документации…

Джина подняла глаза на Виктора. Он энергично жевал бутерброд.

Молодой адвокат вполне может сойти за прекрасного принца. Главное – захотеть, потом, правда, придется забыть свою мечту, но ведь иначе никак.

Да нет же, не в том дело, что я его не люблю. Люблю, он классный…

Хотелось продолжить это, и вертелось в сознании какое-то «но», однако Джина оборвала эту мысль.

Без «но». Мы давно вместе, и нам хорошо.

Они давно были вместе, и им было хорошо. Тепло и достаточно просто. Так бывает, когда друзья начинают заниматься сексом. Есть какое-то теплое чувство по отношению друг к другу, есть та или иная степень доверия, есть секс – этого, право, достаточно, чтобы не быть несчастным. А любовь… Кто ее видел, эту самую любовь? Что она есть такое? О безумной страсти, которая толкает на самые невероятные подвиги и на предательство, разрушает, испепеляет, наполняет жизнь смыслом и счастьем (или несчастьем, только разницы почти никакой нет), написано немало книг, песен, сняты сотни фильмов. Но кому из людей случается испытать ее? Многим ли?

Джина долго металась в поисках того самого – светлого, безумного и яркого, а потом, как выразилась ее мать, «перестала забивать себе голову всякой чепухой», сошлась с Виктором, с которым ее познакомила подруга Мэган, и, казалось, стала жить спокойнее и счастливее, чем когда бы то ни было.

Виктор был привлекателен, неглуп, успешен в профессии и играл в гольф по воскресеньям. Он неплохо разбирался в искусстве и даже без особых затруднений мог отличить Мане от Моне, чем привел Джину в полный восторг на первой неделе знакомства.

Виктор нравился Джине как человек, еще больше – как любовник, и ей ничего не оставалось делать, как признать то спокойное чувство, которое она к нему испытывала, любовью и заняться наконец решением других вопросов. Например, самореализацией.

Но черт бы ее побрал, эту жизнь: и здесь не складывалось. Джина взяла в руки карандаш гораздо раньше, чем научилась писать. Она рисовала с упоением. Потом, когда маленькая Джина узнала, что есть еще и цветные карандаши, и фломастеры, и – слава Создателю! – краски, она поняла, что будет рисовать всю жизнь.

Проблема заключалась в том, что у ее родителей были несколько другие соображения на этот счет. Отец Джины, Джозеф Конрад, был банковским служащим в третьем поколении. Ее мать, Вероника Конрад, в девичестве Бьянко, была женой банковского служащего. И этим сказано все. Что удивительно, полуитальянское происхождение не отразилось ни на цвете волос Вероники, ни на ее темпераменте.

Однако гены все же передаются через поколение, и никому на самом деле неизвестно, чего натерпелась взбалмошная и непостоянная Джина в родительском доме.

Пожалуй, этого не помнила даже сама Джина: слишком уж она любила свою семью, родителей и сестренку Энн, чуть менее безбашенную и чуть более сентиментальную, чем она сама, юную девицу.

– Вик…

– Мм?

– Не смотри на меня поверх очков, знаешь ведь, что я этого не люблю. Ты похож на моего учителя математики, который из принципа ставил мне «удовлетворительно».

– Ты обратилась ко мне, чтобы сказать это? – саркастически поинтересовался Виктор.

– Черт, не придирайся! – Где-то в подсознании проснулся легкий страх: во что превратятся эти обмены репликами через десять лет? – Я хотела спросить: ты свободен вечером?

– Сейчас посмотрю… А что?

– Родители приглашали нас на ужин. Мама пожаловалась, что уже успела соскучиться по тебе. – Джине почему-то стало досадно от того, что она пытается поймать взгляд Виктора, а он уткнулся носом в ежедневник. Она подчеркнуто громко перелистнула страницу блокнота.

– Нет, милая, извини, Боб очень просил меня быть на сегодняшней встрече с каким-то мистером Карлайлом. Ну понимаешь: поддержка друга и юриста…

– Виктор, но это же моя семья…

– Джина, я обещал Бобу раньше. Видишь, здесь записано?

– Да.

А вообще с Виктором невозможно было поссориться: он почти всегда сохранял невозмутимое спокойствие, и даже темперамент Джины не мог разбить эту стену. Может быть, оно и к лучшему.

Джина выдохнула и начала убирать со стола.

Это был холодный день. И очень обманчивый: солнечный свет, по-осеннему неяркий, но чистый, прозрачный наполнял собой воздух. Джина поняла, что зря легко оделась, только когда выбежала из подъезда вслед за Виктором.

И он, конечно, очень хорошо к ней относится и не склонен к ярким проявлениям агрессии… Но что-то помешало Джине сообщить ему, что ей нужно вернуться и переодеться.

Джина сидела в салоне автомобиля, в меру уютном и в меру стильном, в общем, безумно напоминающем жизнь самого Виктора…

Нет, правда же, это не оскорбительное сравнение, просто он – такой…

Джина пыталась согреться и думала о том, что при всех недостатках у ее работы есть огромное преимущество: на рабочем месте можно появиться в джинсах. Начальница, миссис Уотсон, конечно, не обрадуется этому, но не оштрафует.

Хотя странно. Кажется, это тот самый предел терпения, который есть у каждого из нас. И все-таки в голове не укладывается, как может это тощее белобр… пардон, белокурое создание терпеть меня в джинсах?! Те сексуальные проблемы, которые несложно прочитать на ее лице за двадцать пять шагов…

– Эй, малыш, приехали, просыпайся!

Ну, слава богу. Мысленное злословие не облегчает жизни. То ли дело перемыть кому-то кости по-настоящему!

– Спасибо, Вик! До ве…

– Извини, до завтра.

– Да, точно.

От поцелуя не кружится голова – обычное дело.

Джина легко взбежала по лестнице на второй этаж салона.

– Джина, доброе утро. Я давно вас жду. – Миссис Уотсон в пошло-палевом костюме, строгая и неприступная как всегда, стояла на пороге своего кабинета. Джина пожалела, что этот самый кабинет находится слишком близко к лестничной площадке.

Миссис Уотсон была из тех женщин, чей возраст так сразу не определишь. И вообще не определишь, не задав прямого вопроса. А его не задашь: не тот у нее характер… Он, однако, очень гармонировал с острым взглядом светлых, почти прозрачных глаз, тонкими светлыми волосиками и костлявой фигуркой. Так что в каком-то смысле миссис Уотсон была образчиком цельности…

– Здравствуйте, миссис Уотсон. Извините меня: нужно было обстоятельно подготовиться к… сегодняшней встрече.

– М-да? – Взгляд миссис Уотсон скользнул по Джине. Взгляд этот был, мягко говоря, исполнен недоверия.

– Джина, я, конечно, вам не мать, да и вам уже не пятнадцать, но обстоятельства… вынуждают меня сделать замечание в адрес вашего внешнего вида.

– Что?! – Изумление Джины было так велико, что она даже повысила голос.

Вот и притянула на свою голову… Нет, не на голову…

Пришла очередь миссис Уотсон изумляться.

– Это что, так принципиально важно для вас?

– Нет, миссис Уотсон. Конечно. Я поняла ваши пожелания.

– Благодарю, – недружелюбно обронила начальница. – У нас все-таки салон-галерея, мы дарим людям искусство, и наши сотрудники должны выглядеть соответствующе.

Хм. Ну прямо скажем, не только дарим, но и продаем…

Джина мысленно показала миссис Уотсон язык.

– Зайдите ко мне, у меня появились некоторые идеи по поводу выставки Трейси.

– Да, сейчас, только захвачу кое-какие бумаги.

Дверь кабинета миссис Уотсон закрылась. Джина повторила свой жест – уже в реальности.

Набитая дура. Сухая, пресная, ограниченная дура! Господи, неужели я на всю жизнь останусь в этой кабале?

Никто не спешил дать ей ответ на этот животрепещущий вопрос. Знамений не было. Джина вздохнула и принялась шарить в сумке в поисках ключей от своего кабинета.

«У каждого угла может быть свое гордое имя, которое способно облагородить любую каморочку», – сказала Вероника, впервые побывав на работу у дочери. С тех пор и заговорили о кабинете Джины. Это был крохотный закуток, одним из немногих достоинств которого можно было назвать иллюзию изоляции.

Джина нашла наконец-то ключи, открыла дверь. Приветственно звякнул тонкий китайский колокольчик. Девушка окинула тоскливым взглядом стол, заваленный бумагами. Любовь к порядку никогда не числилась в добродетелях Джины, однако бардак ее тоже не радовал. Просто никогда не хватало сил на то, чтобы положить вещь на место.

Сегодня же сделаю уборку. В худшем случае – завтра. После ланча.

Джина с поразительной удачливостью вытянула из стопки нужную папку и помчалась к миссис Уотсон.

До чего же я люблю свою работу! Она меня кормит, одевает, согревает, если я прихожу озябшей…

Денек выдался просто сумасшедший. Миссис Уотсон была не в духе. Это сильно отразилось на идеях Джины по оформлению каталога. Точнее на их воплощении.

– Джина, ну зачем же серебристый с белым? Возьмем что-нибудь другое. Оливковый с серым, например. Строго. И изысканно. Мы должны держать марку. И кто вас учил делать рамки?..

Боссов не выбирают, утешала себя Джина, но получалось как-то неубедительно.

А без четверти двенадцать позвонила Трейси Фитцджеральд и перенесла встречу на двенадцать тридцать. Ну как тут не обрадоваться?! Подумаешь, ланч испорчен. Подумаешь, перенести еще две встречи. Не в первый раз…

…и не в последний.

К вечеру весь мир виделся Джине в сером цвете с редкими алыми пятнышками. Она даже чуть-чуть всплакнула от усталости и злости. Наступили минуты, когда вся жизнь начала казаться ей бессмысленной и глупой. Для чего она столько лет отдала рисованию? Живопись, пожалуй, главная потребность ее души, а она заполняет свое время чем угодно, только не искусством, точнее тем, что очень похоже на сор от искусства… Неужели все, на что она, Джина, способна, – это писать отчеты, составлять тексты аудиоэкскурсий к выставкам и оформлять каталоги каких-то третьестепенных художников? И всю жизнь она каждый день должна будет слушать придирки начальницы, не этой, так другой?!

Словом, Мэган позвонила вовремя. У нее было какое-то загадочное чутье на моменты, когда подругам необходимо выговориться или выплакаться.

Должны же быть у человека добрые стороны?

– Теперь слушай меня внимательно, Джина. Твой рабочий день заканчивается через тридцать пять минут.

– О нет! Мне еще нужно…

– Через тридцать пять минут. Возьмешь работу на дом, если захочешь. А сейчас ты успокоишься, пойдешь в дамскую комнату, умоешься, припудришь лицо, чтобы я не испугалась тебя при встрече, и ровно в шесть выйдешь на крыльцо галереи. Я подвезу тебя.

– Мэг, ты чудо.

– Я это я. До встречи.

И гудки в трубке. Сама не зная зачем, Джина в точности выполнила все указания подруги. Это часто раздражало. У Мэган была странная власть над людьми. Она не стеснялась использовать ее даже на самых близких. Вполне возможно, что это была никакая не власть, а просто живой ум и поразительной силы интуиция, которая позволяла предугадывать именно то, что человек собирался сделать, и диктовать ему это… Во всяком случае, Джина испытывала к Мэган смешанные чувства. Мэг была, наверное, ее лучшей подругой, но отношения их удалось бы назвать разве что любяще-ненавидящими: в них была большая доля привязанности и привычки, много тепла, много соперничества и много стычек. Ну и два несостоявшихся романа. Романа Джины.

Нужно ли объяснять, кто нежданно-негаданно встал у нее на пути?

Странно, но, если речь не идет о большой любовной трагедии, подобные случаи только сближают подруг. Их связывает хотя бы желание отомстить, взять когда-нибудь реванш…

Джина вспоминала первого парня, которого Мэган отбила у нее еще в колледже. Ничего особенного тот субъект собой не представлял, кроме того что был чемпионом колледжа по шахматам. Да и не было у них с Джиной ничего серьезного, так, проводил два раза до дома, поцеловались неловко… Но при этих воспоминаниях где-то в душе вскипала обида на Мэган.

А машина подруги уже дежурила у крыльца.

Мэган была чуть выше Джины, не такой тонкой в кости, но очень фигуристой, носила длинные, вызывающе белые волосы и была сейчас одета в пурпурно-фиолетовый френч. Про таких, как она, говорят обычно «сногсшибательная».

«Привет!» – «Ну что, поехали? Кстати, ты не замерзла? Вот идиот!» Мэган любила не отвечать на приветствия, комкать пачки сигарет и бросать их прямо на пол, да и вообще совершать всякие «неожиданности».

– Ну рассказывай, какие новости и чем именно тебя так достала эта работа.

– Думаю, ты и сама все знаешь.

– Верно. Но если ты еще раз про это расскажешь, тебе станет легче. А если повторишь процедуру еще раза три-четыре, то эти переживания даже в твоих собственных глазах станут смешными.

На досуге Мэган читала популярные книжки по психологии и щедро раздавала советы налево и направо.

– Слушай, у меня не так уж много времени: родители ждут меня на ужин, и нужно еще привести себя в порядок.

– О, ужин? Обожаю ужины в твоем семействе! – Хищная улыбка скользнула по губам девушки.

– Мэган, не начинай, пожалуйста!.. – простонала Джина.

Не то чтобы ее родители были слишком суровыми и не то чтобы они враждовали с Мэган… Нет, мистер и миссис Конрад считались вполне милыми и очень воспитанными людьми. Но еще три года назад они попросили Джину по возможности не приглашать Мэган в их дом…

– Ладно, успокойся, в любом случае у меня на вечер совсем другие планы. А пока я хочу поболтать с подружкой в одном милом местечке.

«Милое местечко» на деле оказалось насквозь прокуренным баром с романтичным названием «Танцующий фламинго». Казалось, что даже скудный свет ламп не может пробраться сквозь клубы табачного дыма.

Джине пришлось долго бороться с желанием достать из сумочки салфетку и дышать сквозь нее.

Мэган же, напротив, чувствовала себя здесь как рыба в воде. Она неспешно потягивала через соломинку коктейль, словно растягивая удовольствие от самого пребывания здесь. Джина пыталась освоиться. У нее получилось не сразу.

– Итак, я жду подробного и обстоятельного рассказа о твоей жизни. – Мэган закурила.

– Новостей нет. – У Джины не было никакого желания вести здесь пространные беседы.

Мэг ведь знает, что я не люблю подобные заведения, что за все годы нашего общения ей так и не удалось привить мне любовь к ним, и все равно… Она издевается?

– Во всяком случае, рассказать всегда есть о чем.

– Правда? Тогда я с удовольствием послушаю тебя, – несколько раздраженно ответила Джина.

– Надеюсь, ты говоришь правду, – рассмеялась Мэган.

И пустилась в долгий и весьма детальный рассказ о своем новом приключении. Приключение оказалось седовласым и весьма известным в определенных кругах адвокатом. Отдельные замечания Мэган заставляли Джину краснеть, как школьницу. Странно, но именно в такие моменты Мэган, казалось, вела себя наиболее естественно: да, она показывала во всей полноте свой цинизм и прямолинейно-материалистическое отношение к жизни, но в этом не было и капли той надменности и холода, которые стали ее привычной маской. Мэган смеялась, по-мужски грубовато шутила – и была собой.

Джине вдруг показалось, что ее подруга, вполне возможно, не очень счастливая женщина – что бы там ни говорили знакомые и сама Мэг. Одно дело найти любовника, совсем другое – любимого и любящего человека. И если отбросить все эти штуки вроде «любовь – слишком старая и слишком наивная сказка, чтобы в нее могли верить более-менее успешные женщины» или «самое большое, на что можно рассчитывать, это что парень, с которым тебе хорошо в постели, будет вести себя как твой друг»… Что там, в душе неприступной и распущенной одновременно Мэган, на самом деле связано о словом «любить»? Что… и кто?

– В общем, я довольна. Мой октябрь можно считать удавшимся. Тем более что Майкл пригласил меня в горы на неделю. Но у него – ах, какой кошмар, – нехорошо с сердцем, и он не сможет – ах, какой ужас! – поехать, так что мне придется – бедняжка я, бедняжка! – скучать там в одиночестве. – Мэган говорила это с таким хитрым прищуром, что не оставалось никаких сомнений в ее планах на эти дни. – Ну вот. Считай, что я дала тебе пример. Как у тебя с Виктором?

– Хорошо. Все в порядке. Как всегда.

– Как пресно! Слишком безвкусно, чтобы быть правдой. – Мэган решительно поставила на стол бокал с коктейлем. – Скажешь, вы не ссоритесь?

– Нет…

Джина немного обиделась. Задевает обычно больше всего то, что соответствует действительности.

– И в сексе все прекрасно?

– Да.

– И он тебя не обижает?

– Нет.

– И ты хочешь быть с ним до конца дней?

– Да.

– Черт подери, за кого ты меня принимаешь?! – Мэган ударила ладонями по столу так, что стакан подскочил и обиженно звякнул. – Да если бы это было правдой, передо мной сидела бы самая счастливая женщина на свете! Но я вижу только свою старую подругу, преждевременно замученную жизнью, у которой ни от чего не загорается взгляд. Вот давай проведем эксперимент: «ягуар», бриллианты, золото, Таити, русские соболя, секс, много секса!.. – Мэган яростно выдыхала каждое слово, не позволяя Джине ни на секунду отвести взгляд.

– Ты чего завелась? – попробовала Джина усмирить подругу.

– Чего я завелась?! Да потому что я вижу, как твоя никчемная жизнь с каждым днем становится все никчемнее и катится ко всем чертям!

– Мэг, мне кажется, ты перебрала… – Джина замкнулась и ответила фразой, которая могла бы быть справедливой в восьмидесяти семи из ста подобных случаев.

– Я – перебрала? О чем ты говоришь, посмотри на этот крохотный стакан с остатками разбавленного алкоголя! И не пытайся сбить меня с толку. Лучше послушай, что я тебе скажу. Тебе двадцать пять. Не успеешь оглянуться, как стукнет и пятьдесят. А потом семьдесят пять. А потом – уже ничего не будет. И лучше бы наполнить свои оставшиеся пятьдесят чем-то стоящим.

– Стоящим – это кучей романов, половина из которых продажная? – не выдержала Джина.

Со стороны показалось бы, что над столиком сейчас разразится гроза. В воздухе стало слишком душно. Электрические разряды были почти ощутимыми.

– Для меня – да, – внезапно успокоилась Мэган. Она откинулась на спинку стула и твердо посмотрела на Джину. – И знаешь почему?

– Будь любезна, объясни.

– Потому что все эти, как ты говоришь, продажные и не очень связи заставляют меня почувствовать себя живой, я благодаря ним понимаю, что еще не сдохла, потому что, когда я занимаюсь любовью с красивым парнем, мне хорошо, я радуюсь жизни. Когда мне дарят подарки, от цены которых у любой закружилась бы голова – я тоже радуюсь, мне тоже хорошо. И для вот таких моментов искренней радости можно и жить.

Мэган замолчала, не закончив мысли, будто предоставляя Джине право сделать это самой.

М-да… Я была не права. Кто из нас счастливее, я или Мэган, и могу ли я судить ее… Пожалуй, у меня теперь другие ответы на эти вопросы.

Джине хотелось изгрызть в крошки стеклянный бокал, потому что она поняла, что хотела ей сказать Мэган.

Та снова прикурила сигарету.

– Ты рисуешь сейчас?

Джина покачала головой.

– Так. Понятно. Значит, нужно что-то менять. Точнее – менять все. Поедешь со мной в горы? Мне кажется, это пошло бы тебе на пользу. – Лукавая улыбка демона-искусителя снова вернулась на лицо Мэган. Будто и не было вспышки.

– У меня работа, – бесцветно проговорила Джина.

– Что? Ты что-то сказала? Извини, я не расслышала, – с нажимом сказала Мэган.

Джина тихонько рассмеялась:

– Я подумаю.

– Вот и молодец. Я верю в проблески твоего интеллекта. Надеюсь, ты примешь правильное решение. Даю сроку до полуночи.

– Как ведьма в сказках?

– Будь осторожнее. – Мэган очертила сигаретой дугу прямо перед носом Джины. – Сказки и прочие выдумки иногда становятся явью.

– О, это уже что-то новенькое.

Джина встала и направилась к стойке. Сто лет не брала в рот спиртного. Виктору не нравился запах алкоголя.

Но, собственно, что в этой жизни на самом деле стоит жертв?

2

– О, Джина, неужели мы тебя дождались?

Голос отца прозвучал из комнаты иронично и прохладно, но в то же время было в нем что-то такое, что напоминало о вопрошающем гласе неведомого Существа, который слышался ветхозаветным героям. По крайней мере, так показалось Джине.

Вот что значит образ Отца. Тем более – усталого и в не слишком трезвом сознании, которое все слабее сопротивляется бессознательному…

– Привет, мам! Извини, я, кажется, опоздала…

– Привет, моя милая. Ты замерзла?

Поцелуй в щеку. Ласковый запах тепла, маминых волос, слабых духов и выпечки.

Как в детстве.

– О боже! Джина! – Миссис Конрад всплеснула руками. – Ты куришь?! От тебя пахнет сигаретами и алкоголем!

– Мама, успокойся, я долго сидела в прокуренном… помещении.

Дом – это удивительное место. Кажется, что в нем время течет совсем иначе. Вот и сейчас Джине на мгновение показалось, что никакой она не менеджер художественной галереи, и не идет речь о том, что она уже давно переступила порог совершеннолетия, что ведет самостоятельную жизнь, – показалось, что она всего-навсего пятнадцатилетняя школьница, вернувшаяся домой с опозданием на полчаса.

И слово «бар» как-то само собой заменилось на нейтральное «помещение». Инстинкт самосохранения сработал мгновенно.

– Ах, куда только смотрит Виктор! Только не говори, что он на все закрывает глаза!

– Мам, ну неужели ты думаешь, что меня до сих пор нужно контролировать, и тем более – что это входит в обязанности Виктора? – Джина начала заводиться.

– Кстати, где он?

Разговор стремительно менял направление.

Надо же, заметила! – мысленно съязвила Джина.

– Он не смог прийти, очень извинялся, но перенести встречу никак не удавалось… Он просил тебя поцеловать. Вот так. – Еще один теплый поцелуй, в другую щеку.

– Ну ладно, ладно. Только передай ему: я обижена. И так просто он от меня не откупится. – Миссис Конрад была расстроенна и растроганна одновременно. – Пойдем скорее к столу. Все ждут.

В столовой было тепло. В нагретом воздухе плавал запах жареного мяса и яблочного пирога. Пахло домашним уютом. Сверху лился мягкий желтый свет, и легкий абажур покачивался, видимо за минуту до того задетый шалуньей Энн. От этого по стенам двигались яркие ромбики и примитивные человеческие фигурки в африканском стиле.

– Па, привет! Энни, Майк, сто лет не виделись…

– Да уж… – Энн показала старшей сестре язык. Она была младше Джины всего на год и всегда с ней соперничала: за внимание родителей, за взгляды мальчишек; в учебе, в длине юбок, глубине вырезов, яркости макияжа, теперь – в успешности… При этом сестры обожали друг друга, и в голосе Энн, косвенно упрекнувшей Джину в том, что дома называлось «наплевательское отношение к семье», звучала искренняя обида: еще бы, у нее столько новостей, а самой близкой подруге все недосуг поболтать.

Джозеф Конрад поднялся навстречу дочери и крепко ее обнял. Он, конечно, продемонстрировал свое отношение к опозданию Джины, не встретив ее у дверей, но очень обрадовался, увидев свою старшую и, можно сказать, любимую дочку. Хотя и непутевую.

Майклу здесь было явно некомфортно, и это понятно: ему всего семнадцать… Он, конечно, еще не до конца определился, чего ему больше хочется сегодня: пойти наверх и заняться кровавым и беспощадным истреблением виртуальных страшилищ или же пойти к однокласснику Бену и устроить не менее кровавую охоту на монстров в командном зачете. Традиционный семейный ужин с обменом какими-то скучными и ничего для него не значащими новостями в системе ценностей Майка стоял где-то не очень далеко от конца списка. Съездить куда-нибудь «со своими» – еще куда ни шло, пережить можно: как-никак новые впечатления, какая-то радость, но какой смысл сидеть в четырех стенах, жевать и обсуждать работу и здоровье?..

Словом, Майк почти страдал.

Мистер и миссис Конрад были почти счастливы. Он – оттого что собралась под одной крышей вся семья, наконец-то! Она – оттого что у нее прибавилось объектов внимания и заботы. Миссис Конрад чувствовала, что сейчас, даря любимым людям сердечное тепло, улыбки и вкусный ужин, выполняет свое предназначение. Она испытывала ту тихую, светящуюся радость, что знакома, пожалуй, только женщинам.

Мысли Энн были в основном где-то далеко, лишь время от времени прямой вопрос возвращал ее в «здесь и сейчас», но потом взгляд девушки снова становился рассеянным и мечтательным: видимо, не так давно ей встретился очередной романтический герой маленькой любовной истории.

Джине было тепло здесь. Ее окружала, обволакивала и накрывала, как мягкое-премягкое одеяло, атмосфера покоя и доброго, заботливого отношения, где все незыблемо: где мама – это мама, и даже нечего больше сказать, где есть отец, сдержанный, но любящий и сильный, сильнее всех и всего на свете. Здесь, дома, на кухне всегда уютный желтый свет, чувствуется мамино присутствие и дорого все. Даже разбросанные вещи Энн.

– Энн, почему ты не расскажешь Джине про своего нового парня? – Миссис Конрад вытерла салфеткой руки, еще довольно молодые и вполне ухоженные, и переплела пальцы: она всегда так делала, когда готовилась слушать что-то приятное.

Джина улыбнулась: до чего же люди странные существа. Даже дома, в кругу близких, они почему-то не желают говорить прямо. Нет, ну правда, почему бы не сказать просто: «Энн, расскажи Джине об этом мужчине»? Обязательно надо скрыть свое желание или просьбу под каким-то странным вопросом, имеющим весьма отдаленное отношение к предмету разговора. Как будто Энн сейчас и вправду начала бы отвечать на вопрос «почему?». Или как будто кто-то выслушал бы ее доводы до конца.

Люди, наверное, никогда не произносят того, что думают на самом деле. Даже когда говорят правду о самых простых вещах. Даже когда сами уверены в своей прямоте и откровенности…

– Да ладно тебе, мам. – Энн кокетничала очень натурально. В том смысле, что человеку постороннему почти невозможно было определить, на самом ли деле она недооценивает свои достоинства и победы или же набивает себе цену.

Но Джина-то знала свою сестру! Предположение, что Энн изводит себя самокритикой, даже не пришло Джине в голову…

– Ну не тяни, кто на этот раз претендует на сердце прекрасной принцессы? – Джина подмигнула сестренке.

Та подмигнула в ответ:

– А я тебе потом расскажу. На ушко.

– О, интересно, от кого ты оберегаешь новости своей личной жизни? И, главное, с каких пор? – встрял Майк. Демонстрировавший до этого глубочайшую апатию, он сейчас оживился, потому что имел какую-то неуемную тягу к сплетням.

– Посмотрите, какой проницательный малыш у нас растет! – съязвила Энн. – Все-то он чувствует, если это имеет к нему отношение.

– Дети, перестаньте препираться. – Миссис Конрад вошла в роль хранительницы домашнего очага. Джина раньше раздражалась в такие моменты: она вообще не любила, когда кто-то входил в какую-то роль. Но сейчас было иначе. Сейчас чувство было похожим на то, что испытываешь, стоя на берегу широкой тихой реки – спокойствие и силу неторопливого движения воды.

Вот, значит, каково это – быть матерью… Удивительно.

Дома все было незыблемо. Дома было тепло. Но у Джины было чувство, которое называют «мороз пронизывал до костей». Такое бывает, когда очень сильно замерзаешь, и потом долго-долго не согреться, сколько ни кутайся в свитера и одеяла. Холод и маленький колючий комочек беспокойства угнездился где-то под сердцем.

– Останешься на ночь? – с надеждой спросила мать, когда Джина, не без труда удерживая равновесие – не свое, естественно, а пизанской башни из домашнего фарфора – помогала ей убирать со стола.

– Да, мам, наверное…

– Вот и хорошо! Вот и отлично! Будешь спать с Энни?

– Да, если она не взбунтуется. Может, у нее в планах сегодня сбежать с каким-нибудь кавалером через окно…

Смех. Светлый смех светлых воспоминаний. То есть, конечно, когда родители лет эдак семь назад поздним вечером обнаруживали пропажу младшей дочери, никто не воспринимал этот, прямо скажем, скандал как какой-то праздник, и, разумеется, ни у кого и в мыслях не было, что эти эпизоды потом будет так весело вспоминать.

– Мам, чем тебе еще помочь? – Джина огляделась. Так здорово было бы сейчас сделать маме что-то хорошее.

– Спасибо, милая, ничего не нужно. – Миссис Конрад чмокнула дочку в щеку.

– Тогда пойду наверх, хочу поболтать с Энни.

Как приятно подниматься по лестнице, если ты знаешь скрип каждой ступеньки, каждую неровность на любой досточке. Здесь пахнет деревом и еще – засушенными цветами, только их нигде не видно, наверное, мама уже убрала. Как славно вступать в мягкий полусвет на втором этаже. В конце коридора – бывшая детская, теперь комната Энн, из которой, кстати, до сих пор не убрали вторую кровать. Джине вдруг захотелось снять туфли и ощутить босыми ногами мягкость ворса под ногами – ту же, что и много лет назад, когда она кралась ночью мимо спальни родителей, чтобы раздобыть печенье для пикника на полу, или сбегала вниз – в солнечное чистое утро.

Пароль – «тук-тук», часто, а потом три отдельных «тука» погромче.

– Да! – голос сестры из-за двери.

Джина вошла. И небывалым дуновением апрельского ветра – со всех сторон – голубое и шелк, белая мебель, сувениры, память о которых общая, и странные, в тонких рамках рисунки цветов.

– Ну наконец-то! – воскликнула Энн. Видно было, что она дуется на сестру: смотрит больше в сторону, нижняя губа чуть вперед.

А она ведь навсегда останется для меня маленькой девочкой…

Вопрос: «Так ты остаешься?» – прозвучал как самый важный на свете.

– Ну да, останусь: я соскучилась по своей сестре, и в мои планы входит проболтать с ней полночи, – Джина говорила нарочито серьезно, что звучало еще комичнее оттого, что она в данный момент времени невозмутимо рылась в шкафу Энн в поисках подходящей сорочки.

Выбор ее пал на нежную пижаму с розовыми мишками.

– Так хочется иногда отправить в отпуск свою сексуальность, взрослость и все сопутствующие этому проблемы, – прокомментировала она.

Энн повисла у Джины на шее.

– Я рада.

– И я.

– Так что, ты говоришь, у тебя проблемы?

– Так что, ты говоришь, у тебя новый парень? – передразнила Джина.

– О, это долгая и романтическая история…

– Тогда я приму душ, иначе твой внимательный слушатель заснет минут через пять.

– Вот всегда ты так… – Тем не менее Энн принялась взбивать подушки.

Джина на самом деле приняла холодный душ. Она знала по опыту, что только так сможет подарить себе еще час «жизни», едва ли больше, потому что день был сумасшедшим. К тому же Энн питала страсть к разного рода ароматическим средствам, и они в изобилии присутствовали в ее ванной комнате. Джина вышла значительно посвежевшей, да еще и благоухающей каким-то экзотическим сортом розы.

В последующие часа полтора имел место разговор, форма которого знакома любой женщине. Информативное содержание его сводилось к следующему: у Энн действительно новый парень, его зовут Джош, и познакомились они весьма мелодраматично: он чуть не сбил ее на перекрестке, точнее сбил-таки: она ушибла ногу и ссадила локоть, он, естественно, отвез ее в больницу, потом пригласил в ресторан, потом домой…

В общем, это была самая счастливая авария, какую только можно представить.

Джош водил вполне приличный «форд», работал менеджером по продажам топлива, всегда носил рубашку с галстуком и называл свою девушку «котенок». Энн была счастлива. Они ходили в кино, в бары и катались на роликах.

Собственно, чего еще желать от идеального парня?

– Джина, а что у тебя с Виком? Почему он не пришел сегодня? – Вопрос сестры вывел Джину из сонного оцепенения.

– Не бери в голову, он не пришел сегодня «как всегда», – усмехнулась Джина. – Когда ты в последний раз видела нас?

– В прошлую субботу в супермаркете.

– Правда? – изумилась Джина. – Или я серьезно больна и у меня провалы в памяти, или ты…

– Нет, это были вы. Ты была в пурпурном джемпере. Вы ругались. Я не стала подходить.

– Да не ругались мы. – Джина была рада, что в комнате темно и не видно румянца, залившего ее щеки. – Так, повздорили из-за какой-то мелочи, даже не помню точно из-за какой…

Энн тактично промолчала. Потом тактичность иссякла, и любопытство, смешанное с тревогой за сестру, возобладало:

– Эй, скажи честно, у вас все в порядке?

– Да, конечно, все хорошо, что вообще может быть не в порядке с Виктором?

– Да ладно тебе, я же помню, как ты колебалась, когда вы только начали встречаться.

– Интересно. А с чего бы это мне было колебаться? – Джина применила любимую психологическую защиту: контратака вопросом.

– Я не знаю, Виктор классный парень, красивый… конечно, не такой, как Джош, но он умный и зарабатывает неплохо.

– Ну вот видишь! Я тоже так думаю. Поэтому у нас с ним полный порядок. Даже если мы не сразу решаем, что купить на ужин. Давай спать.

– Давай. Спокойной ночи, сестренка.

– И тебе спокойной, сестренка. Сладких снов.

И Джина натянула на себя одеяло. Сжалась в комок. И разразилась беззвучным криком. Потому что ее жизнь казалась ей каким-то серым безысходным кошмаром. Потому что если все вроде бы хорошо, а счастья нет, то хуже ничего и не придумаешь. Потому что ей всего двадцать четыре, а все свои мечты она растеряла, оставила где-то в прошлом, и сейчас пусто и тоскливо, и нет сил и желания двигаться дальше.

И света ждать неоткуда.

Джина не знала, как долго она лежала в своей полотняной норке. Где-то рядом тихонько посапывала Энн. Дома Джина, если не могла заснуть, прислушивалась к мерному тиканью часов. Но у Энн в комнате были только электронные часы, и ничто не могло вытеснить из усталого сознания пустые, но навязчивые мысли.

Джина очень хотела быть счастливой.

Но у нее не получалось.

Имея в принципе все необходимое, даже больше, гораздо больше, Джина так и не могла испытывать удовольствие от жизни. И было непонятно: то ли на самом деле она, глупая, ждет в глубине души чего-то нереально прекрасного и несбыточного, то ли все-таки в том образе жизни, который она ведет сейчас, есть что-то, что перекрывает ей кислород.

А когда он был, этот кислород? Когда я была наполнена чувствами? Разве что в детстве, в то лето, которое провела с родителями и Энн на озерах… Тогда просыпалась на рассвете, сама, без будильника, и бежала купаться, и рисовала целыми днями, много-много, потому что впечатлений было столько, что нужно было их куда-то выплеснуть, и хотелось все сохранить, до последнего момента… А еще? Наверное, когда была влюблена в инструктора по вождению и когда решила взять щенка из приюта…

А потом закончилось самое прекрасное лето, выяснилось, что инструктор по вождению – человек среднего ума и сомнительных душевных качеств, к тому же женатый, да и щенок Багги потерялся, когда ему было всего три месяца.

И сейчас Джина не видела в своей жизни ничего, что бы делало ее достойной проживания. Тем более – проживания с радостью.

В голове мелькали какие-то сцены размолвок с Виктором, физиономия начальницы – анфас, в профиль, мисс Уотсон сердится, мисс Уотсон демонстрирует свое превосходство… Все вместе это напоминало сюрреалистический киномонтаж, режиссер которого решил вдоволь поиздеваться над судьбой Джины Конрад.

За окном потихоньку серело. Тени деревьев, плясавшие до этого в темно-сиреневом прямоугольнике на потолке, стали менее четкими.

Это хорошо. Скоро в разбавленной серости можно будет пойти на кухню варить кофе. Джина помаялась под одеялом, по ее ощущениям, еще минут пятнадцать, потом тихонько встала, сунула ноги в мягкие тапки и выбралась из комнаты.

Одно из самых противных ощущений бывает утром после бессонницы. Электрический свет в кухне резал глаза, кран, не закрытый плотно, пропускал воду, и падение каждой капли сопровождал звук, похожий на удар ложкой по железному ведру. Джина поморщилась. Хотелось грязно выругаться, разбить какую-нибудь посудину, напиться снотворного и пойти спать.

Но это был, откровенно говоря, плохой вариант хотя бы потому, что через час, максимум через три все семейство обеспокоится Джининым крепким сном, и ее начнут будить. Если бы сегодня был понедельник, то все было бы проще: пойти в галерею, разгрести бумаги, получить премию за сверхурочную работу. А так…

Джина бросила неприязненный взгляд на циферблат наручных часов, темный с серебристыми цифрами: да, без десяти шесть, ни больше ни меньше. Джина с каким-то мстительным выражением на лице направилась к холодильнику и перенесла из него на стол все, что хотя бы немного могло скрасить это раннее промозглое утро: сыр, мед, апельсиновый джем и мармелад, потом добавила к уютной живописной кучке мягкий хлеб и печенье. Конечно, всего не съесть, но так уже создается слабое ощущение приятной компании. А это в подобные минуты особенно ценно.

Отец знал толк в кофе. В его доме даже растворимый был всегда вкусным. Но Джина решила не лениться и сварить кофе по-настоящему. Заодно можно заполнить еще минут десять.

Большая джезва мягко поблескивала невнятными узорами на круглых металлических боках. Джина стояла рядом, опершись ладонями о кухонный стол, и наслаждалась долгожданной, но от этого не менее странной и немного пугающей пустотой в мыслях. Хотелось чем-то ее… заглушить. И девушка внимательно прислушивалась к шороху нагреваемой воды и смолотых твердых зерен на дне темно-медного сосуда.

Скоро все проснутся, заголосит телевизор, перебиваемый шумом лжебесшумного пылесоса. Будет ли хорошо? Нет, знала Джина, не будет. Кулаком – о стол, резко, боль в костях, и вода в джезве – поднялась, расплескалась…

Джина уселась за стол, потерла ушибленную руку, потом решительно взялась за телефонную трубку и набила номер Мэган. В числе прочих достоинств у Мэган было одно качество, в глазах Джины просто бесценное: по ее голосу никогда невозможно было определить, что еще тридцать секунд назад Мэган спала. Бесценным оно было в первую очередь для самой Мэган: спать она могла в любое время суток, но это никак не отражалось на качестве ее телефонных переговоров. В данную же минуту Джина предпочла маленький компромисс с совестью и решила не интересоваться, разбудила она подругу или нет.

– Алло, – ровный голос из холодной пластиковой трубки.

– Привет, Мэг. Это Джина. Извини за ранний звонок, но у меня к тебе дело.

– Да? Считай, что тебе повезло: я еще не ложилась спать и нахожусь в сознании.

– Ой, ты не одна? – Джина смущенно потерла нос кончиками пальцев.

– Не обязательно, – с достоинством ответствовала Мэган. – Так что успело стрястись за эту долгую ночь?

– Ничего, – уронила Джина тяжелое, как колода, слово.

– Хм. Дай подумать… Ты убита отсутствием новостей? Отсутствием Виктора? Его присутствием? Нет, ты же собиралась на ужин к родителям…

– Да.

– Так что?

– Ничего, – совсем тихо произнесла Джина. – Понимаешь, ничего не произошло. Не происходит. Не меняется. Все стоит на месте, как вода в глубокой луже. Мне тошно. Я так правда больше не могу.

– И?.. – Душеспасительное настроение, владевшее Мэган еще несколько часов назад и наполнявшее ее энтузиазмом, кажется, улетучилось из-за недостатка сна. Во всяком случае, сейчас в ее тоне играли чуть ли не саркастические нотки.

– И я хочу поехать с тобой.

– Вот это класс! – мгновенно оживилась Мэган. – Значит, вперед, в светлое, яркое, фантастически многоцветное будущее?

– Вечно ты преувеличиваешь.

– И тебе это нужно! – Мэган напела какой-то одной ей ведомый победный марш. – Когда мы едем за покупками?

У Джины внутри будто бы сам собой развязался какой-то узел. Захотелось в тепло, под одеяло, и спать долго-долго…

– Мэг, а зачем мне в Альпах это? – недоуменно поинтересовалась Джина, вертя в руках крохотное платье из вискозного шелка, которое ей сунула в руки Мэган.

Мэган, кстати, в это время методично подталкивала подругу к примерочной.

– Я думала, что на горнолыжный курорт покупают куртки, перчатки, свитера, джинсы и спортивные костюмы! Но это… – Джина приложила платьице к руке: так и есть, просвечивает.

– Не будь такой наивной, моя дорогая! – Мэган будто отдала команду. – Повод найдется, было бы что надеть. Вот, еще это и это, ты вовремя напомнила о свитерах!

К вороху одежды, который Джина держала перед собой, добавилось еще два вязаных изделия. Первое по фасону напоминало джемпер, но вряд ли могло таковым называться: вязка была столь ажурной, что скорее можно было говорить о замысловатом переплетении черных нитей. А второе представляло собой очень странное платье: короткое и на тонких бретельках, но плотно связанное из грубых ниток цвета верблюжьей шерсти.

Купили все.

Джина пробовала возражать, но Мэган авторитетно заявила, что новая жизнь начинается, как правило, с нового имиджа, и посоветовала зайти в парикмахерскую.

К счастью, по пути подруги отвлеклись на посещение кондитерской, а потом было поздновато и немного лень, и Джина утешила подругу тем, что она и без того будет самой экстравагантной горнолыжницей во всей Швейцарии.

– Ха. Это мы еще посмотрим. – Мэган выразительно поправила на носу темные очки в фиолетовой оправе. Зачем они ей были нужны серым октябрьским днем – непонятно. Но на фоне длинных белых локонов они смотрелись шикарно, это факт.

Вечером Джина перемеряла все покупки.

Черт подери, а что-то в этом есть… Задумчиво глядя в зеркало, Джина расстегнула три нижние пуговицы на замшевой рубашке.

3

Альберт Ридли скептически разглядывал естественный узор, нанесенный на гладкое дерево столешницы временем и самой жизнью. Когда-то это дерево было живым. Оно росло, наверное, где-то неподалеку, может быть, ниже по склону, впитывало яркий, но холодный здесь свет солнца, радовалось ему, дышало, пило воду, которую нелегко было по глотку высасывать из суховатой почвы. Его листья шумели на ветру, по его коре ползали суетливые насекомые, по плотным сосудам текла древесная кровь. Вокруг стояли другие деревья, такие же никогда не умолкающие по-настоящему и никогда не сходящие с места, и пели птицы. Кто знает, вдруг, когда птицы садятся на ветки, перебирают лапками, – это щекотно? А потом пришли люди. Наверняка этот дуб (или что-то… кто-то там еще, Альберт не очень хорошо в этом разбирался, а точнее не разбирался вообще) видел людей за свою долгую гармоничную и недвижимую жизнь. Но эти были особенные. Скорее всего, у них в руках визжал металл – совершенно другой, абсолютно непонятный и враждебный по природе своей (или не-природе), и потом наверняка была боль – и все.

Знало бы это дерево, как обойдутся с его трупом! Сохранят, высушат, распилят на части и сделают из него что-нибудь полезное. Может, даже вот такое, с претензией на особую незамысловатую эстетику.

И будут его полезные и красивые останки стоять в каком-то маленьком баре, похожем на другие, которых сотни в Европе.

А потом придет в это кафе с никаким, то есть очень неброским, сразу не запомнишь, названием Альберт Ридли, поставит на столешницу из умершего дерева тяжелые острые локти… и позавидует этому дубу. Потому что он жил в гармонии со всем миром, трагически погиб на заведомо проигранной человеку с железом войне, а в этом есть что-то от духовного подвига, да еще и послужил своим бренным телом в деле утоления потребностей – гастрономических и эстетических.

Вот у него самого, у Альберта, может выйти разве что со смертью. На худой конец можно завещать свое тело науке и ее деятелям в резиновых перчатках, но это как-то стыдно.

И совсем не вяжется с фигурой Альберта Ридли, бывшего режиссера им же созданного нью-йоркского театра «Новая драма», а теперь – равнодушного продюсера детективных сериалов, создаваемых на одном из американских телеканалов.

Бывший театральный режиссер, а ныне равнодушный телепродюсер и в былые годы не отличался оптимистическим взглядом на мир. Теперь же количество желчи в его эмоциональной жизни выросло неимоверно. Швейцарский горячий шоколад, по которому с ума сходит добрая половина всех беременных в период ночных капризов, казался ему безвкусным подогретым пойлом, и в этом не смогли бы его переубедить и десять самых восторженных почитателей местного кондитерского ассортимента.

Нелегко идти с таким настроением по жизни…

Но Альберт справлялся с этим мужественно.

Честно говоря, он, конечно, не всегда пребывал в таком отвратительном состоянии духа, но дорога действовала на него угнетающе. Тем более – авиаперелеты. Тем более – если, выйдя из самолета, нужно садиться в поезд, а потом еще и пользоваться услугами канатной дороги.

Альберт и сам не мог сказать, какая такая сила потащила его в Швейцарские Альпы.

Неделю назад он проснулся с неизвестно откуда взявшимся ощущением, что только Альпы и только лыжи смогут вернуть ему ощущение счастья, потерянное очень давно, наверное, еще до рождения. И, хотя это было для него нетипично, Альберт послушался интуиции, взял-таки отпуск, оставил на помощницу ведение проектов и забронировал билет на самолет.

Пока признаков нахлынувшего счастья не было и в помине.

И Альберт сидел сейчас в маленьком баре, кстати, он назывался «Харчевня Гюнтера», где ему не нравилось решительно все: от обстановки под мрачное европейское Средневековье до вкуса отменного, между прочим, шоколада.

Официантки с осторожностью, даже без тени обычного любопытства косились на лысеющего невысокого господина с едким желтым лицом, и рутинная борьба за чаевые не подталкивала девушек к его столику.

Одной из официанток, полногрудой молодой женщине с претензией на естественную здоровую красоту, все же пришлось сократить дистанцию: мрачный господин за столиком в углу подал знак, что просит счет. Девушка, изо всех сил стараясь сохранить под пронзительным взглядом уверенную ловкость движений, положила счет на стол. Альберт достал деньги, сунул две не очень новые бумажки в папку с логотипом бара, потом подумал, что так не пойдет, достал из кармана дорогую перьевую ручку и коряво черканул на салфетке: «Пересмотрите меню и состав поваров, а не то скоро потеряете всех клиентов».

К счастью для них, официантки и бармен плохо читали по-английски, тем более – беглый, неровный почерк, когда черные буквы неопрятно и зловеще растекаются по рыхлой бумаге.

Альберт вышел. В лицо ударил холодный воздух. Альберту еще не привычен был запах снега. И он с удовольствием втянул его жадными ноздрями, пытаясь наполнить зимней радостной свежестью свою сухую грудь. Это был запах Рождества, и на мгновение всколыхнулись воспоминания детства: не хватало еще хвойной терпкости и ярких огоньков, отраженных многократно в стеклянных шарах. Все – в несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы настроение Альберта чуть-чуть улучшилось. Он шел по узкой горбатой улочке горного курортного поселка и подбрасывал снег носками ботинок.

До гостиницы было всего пара шагов. Альберт прошел этот несложный путь тем быстрее, что не обращал внимания на мелкие сувенирные лавочки и другие магазинчики, очевидно универсальные, что попадались ему на пути. Обычная провинция Старой Европы. Красиво. Но ничего особенного.

Альберт перестал радоваться жизни уже очень давно. Вся его жизнь была чередой болезненных толчков и резких взлетов, от которых немного холодело внутри, как на «русских горках», потому что сложно удержаться на гребне волны и очень больно потом падать.

Его родители развелись, когда Альберту было семь. Он очень хотел, чтобы отец жил с мамой и с ним всегда. Но отец опустился на корточки и, глядя в глаза сыну, сказал: «Я не могу. Мне нужно уйти. А ты терпи». И Альберт терпел. Он работал с тринадцати лет, чтобы не брать у матери на карманные расходы. По окончании весьма средней по качеству образования школы работал тоже, тяжело и много, а потом по социальной программе для юношей и девушек из необеспеченных семей получил стипендию и смог поступить в университет.

Альберт Ридли учился с упоением, изучал театральное искусство, посещал все театральные семинары в Нью-Йорке, играл в маленьких театрах, это не давалось… А вскоре Альберт, двадцати одного года от роду, стал режиссером в студенческом театре. Из восемнадцати актеров в течение месяца ушли десять. «Ничего, – говорил себе Альберт, – придут лучше». И пришли – те, кого знакомые считали чудаками или несостоявшимися гениями, те, кто поняли. Альберт ставил пьесы Камю – и своего однокашника Брюса, одинаково малопонятные и сложные.

Из этого студенческого театра родился потом нью-йоркский театр «Новая драма» Альберта Ридли.

Альберту довелось пережить многое: скандальную славу богемного режиссера, успех, падения и самые настоящие провалы.

Он даже женился – почти случайно, во всяком случае, совершенно неосмысленно – после трехмесячного романа на актрисе Анжеле Баттлер. Она была красива тонкой нервной красотой, носила в себе изломанную душу и странные желания, играла талантливо и трагично. Ей особенно хорошо удавалось умирать на сцене.

Жить с Анжелой было невозможно. Они много скандалили, шесть лет как-то пытались сосуществовать (из них в общей сложности два с половиной Альберт прожил в отелях и у молодых белозубых подруг). А потом на удивление тихо развелись. Через полгода после развода Анжела родила сына, назвала его средневековым именем Квентин. Альберт мучился: его, не его… Впрочем, Анжела не подпускала его к ребенку, и тот уже пятнадцать лет рос без отца.

Нелегко было жить Альбертом Ридли, талантливым и малопонятным режиссером. Анжела часто повторяла в свое время, что ему чуть-чуть не хватает до гения, и вот это больше всего бесило его: лучше бы ничего не говорила, чем такое. Альберт ненавидел недоговоренности, недоделки и всякие другие «недо».

Впрочем, свои фиаско он тоже переживал тяжело. После провала «Братьев Карамазовых», постановки, которую он готовил, вынашивал, как плод, как младенца в себе, Альберт бросил театр.

«Новая драма» осталась жить, и это было больно.

Альберт ушел на телевидение, снимал самые разные программы: ток-шоу, передачи об искусстве – и все с особым тонким налетом изящного и цепляющего исполнения. Без удовольствия варился в телевизионщицком котле, говоря, что от него, этого котла, исходит специфический запах. Ему не нравились остроумные стервы, лощеные шоумены и простоватые с виду девицы с повышенным содержанием силикона в организме.

Здесь жизнь текла более-менее ровно, потому что Альберт не вкладывал душу в то, что создавал. Оставлять свою душу в чем-то вообще опасно: мало ли, там окажется такая частичка, которая никому не приглянется, не найдет отклика в сложных душах тех, кому твое творение попадется в руки. В общем, сейчас Альберт мало чем рисковал.

Это был период неспешной ходьбы на месте. Жизнь была сейчас для Альберта, как тренажер-дорожка. Ему казалось подчас, что, если замереть на месте, закрыть глаза и прислушаться к своим ощущениям, можно будет почувствовать, как движется под ногами упругая лента.

Впрочем, кто сказал, что такая жизнь плоха? Идешь не торопишься, не падаешь, не продвигаешься вперед, но и не застаивается кровь, сердце стучит ровно, мышцы работают.

Не все же время работать на износ?

На износ имеет смысл только отдыхать. Именно этим Альберт и планировал сейчас заняться.

Отель, он же туристический комплекс, был стилизован тоже под средневековый дом. Это была хорошая работа. Если не присматриваться к деталям, можно было подумать, что постройке лет четыреста. Рядом с основным зданием были разбросаны маленькие деревянные домики – отдельные номера для романтичных постояльцев. Когда стемнеет, в них зажгутся огни, и каждая избушка станет окончательно похожа на домик с рождественской открытки. Альберт подумал об этом, и ему стало теплее. Как будто здесь, в самом сердце Европы, творится какое-то колдовство и время не властно над этими горами и над всем, что в них, поэтому не стоит удивляться, если Рождество наступит в октябре…

Я стал сентиментален. Даже, наверное, поглупел: мне хочется сказок. Ну и ладно. В ближайшие десять дней я могу себе это позволить, усмехнулся про себя Альберт.

Войдя в неожиданно просторный холл отеля, он даже задумался, а не переехать ли ему в домик. Помедлил… и направился к рецепции.

Там была очередь. Очередь состояла из двух англоговорящих девиц. Одна, высокая ладная блондинка с длинными волосами искусственно-солнечного цвета, весьма экспрессивно объясняла своей подруге, по какой именно причине им необходим номер в главном здании и почему не может быть и речи о проживании в деревянном «шалаше». Та, другая, тонкая девушка с короткими вьющимися от природы волосами пыталась говорить об экзотике и романтике, но первая стояла на своем.

– Леди, я сожалею, – с акцентом говорил служащий отеля, – но сейчас свободен только один изолированный номер во дворе, все номера в центральном корпусе заняты, конференция…

– Тоже мне, придумали, где проводить конференцию по цветоводству! И вообще, что у вас за отель, если здесь даже до начала сезона не хватает места?! – распалялась длинноволосая.

– Извините, но я слышал ваш разговор, – перебил ее Альберт и выразительно посмотрел на служащего отеля. – Я занял двести шестнадцатый номер, но, если это возможно, хотел бы переехать в изолированный во дворе.

Переваривание новой информации заняло у служащего отеля несколько секунд, но потом он расплылся в улыбке, в которой почти не было налета профессиональности:

– О, господин Ридли, вы так любезны! Это было бы весьма кстати! Наши маленькие деревянные домики просто созданы для спокойного отдыха, уверен, вы оцените… Могу предложить вам номер четыре-а, он с камином.

– Знаете, я слышал, о чем вы говорили с дамами, и мне кажется, что вы не можете мне предложить другого, – довольно резко сказал Альберт.

Девушки рассматривали его с явным любопытством. Длинноволосая блондинка окинула Альберта медленным взглядом с головы до ног. Ее интерес был явно двусмысленным.

Сверхточный прибор для определения выраженности маскулинных свойств и респектабельности потенциального партнера. Изобретение, подсказанное инстинктом, мысленно съязвил Альберт.

Он был одет в простую куртку, отороченную мехом, и джинсы, но в том, какой шарф он носил, какой тонкой кожи были перчатки, в стильном дизайне часов и запахе дорогих сигарет женщина могла прочитать одно: этот мужчина не франт, но деньги у него водятся.

– Вы очень любезны, мистер… – Блондинка сделала паузу, предполагая, что Альберт назовется. В ее тоне явственно звучали бархатные кошачьи интонации.

– Нет, что вы. Я бы сделал это даже в том случае, если бы у вас не возникло такой проблемы. – Альберт не любил охотниц на мужчин. Возможно, презирал их. А может быть – опасался…

Да и вообще его отношение к женщинам никогда не отличалось благодушием.

В «Новую драму» приходили разные женщины: красивые и просто привлекательные, талантливые и бездарные, но оставались только те из них, кто настолько был влюблен в театр, что мог терпеть ради сцены даже постоянное присутствие Альберта Ридли – и в особенности его власть над собой.

Фраза, которую только что услышала Мэган, могла бы показаться любой из упомянутых женщин премилым приветствием.

Но Мэган не в состоянии была оценить счастье, выпавшее на ее долю. Давно ей не встречался мужчина, который не растаял бы под ее чарами. А тут какой-то…

Она одарила Альберта еще одним взглядом, и взгляд этот мог любого мужчину сделать импотентом, уверенным в своем личностном ничтожестве, как минимум на несколько часов.

Служащий отеля, ставший свидетелем этой сцены, опешил тоже. Будь он на месте Альберта, он никогда бы не стал разговаривать с такими красивыми девушками в таком пренебрежительном тоне. Наоборот, оказал бы любую услугу и изящно подчеркнул это.

Если бы Альберт умел читать мысли, то наверняка ответил бы администратору, что на то он и мелкий служащий в швейцарской провинции и не тягаться ему с самим Альбертом Ридли.

Режиссер с присущей ему потрясающей внимательностью к мелочам и особенно к мимическим жестам отследил, что вторая девушка, не такая бойкая, обиделась на его слова совершенно искренне, причем без тени надменности и царственного негодования.

Ну понятно, кто здесь ведущий, а кто ведомый, констатировал он для себя. Человеческие отношения его забавляли. Такие сложные, такие запутанные… В этих живых тонких вибрирующих ниточках так легко запутаться. Альберт предпочитал быть в стороне от этого. На сцене он вдохновенно и одновременно осторожно плел паутину человеческих отношений, порой буквально видел ее, чувствовал легчайшие прикосновения к нитям и изменения натяжения – и оставался всегда как бы немного в стороне. В жизни Альберт тоже с удовольствием взял бы на себя роль такого же всевидящего и всечувствующего существа с правом на эксперимент и обратный ход. Но кто ж ему позволит-то? Ткань этого мира соткана иначе.

Альберт немного нетерпеливо расписался в поданном ему листе, достал бумажник, доплатил за домик и мрачно-невозмутимо прошествовал к лестнице.

Лифта в этом отеле, естественно, не было.

– Вот скотина! – прошипела Мэган.

Расписываясь, она, вероятно под действием чувств, так сильно надавила на ручку, что порвала лист регистрации. Выругалась Мэган с такой… экспрессивностью, что служащему отеля пришлось взять себя в руки и искренне заверить молодых дам, что все в порядке, такое случается сплошь и рядом, чуть ли не каждый день, стойка установлена неудобно, и прочая и прочая.

– Добилась-таки своего! – Джина раздраженно дернула подругу за рукав.

Она летела, потом ехала, потом опять ехала сюда, чтобы отдохнуть, но вместо милых каникул в живописнейшем местечке начался какой-то кошмар, наполненный скандалами, а праздник, как говорится, все не наступает и не наступает.

– Ага, добилась! Еще полчаса придется ждать, пока этот… этот мерзкий тип освободит номер, а потом – пока его уберут!

– Тогда зачем было упираться?! – не выдержала Джина.

– То есть как это зачем?! – Мэган было легче, ее рост позволял смотреть на подругу самым уничтожающим взглядом сверху вниз. – Тебе, может, и все равно, ты готова жить в шалаше даже в гордом одиночестве, но меня от этого уволь! Я – дитя цивилизации, и я хочу пользоваться ее благами, материальными и не очень, вроде современного легкого дизайна! Ты хоть представляешь, что можно пережить, если весь день торчать в помещении с маленькими окнами, красными шторами, деревянными стенами и шкурой на полу?

– Странная ты, – пожала плечами Джина.

Мэган и Джине и в самом деле пришлось ждать долго. Они сидели в фойе. Диван, конечно, был мягче и удобнее кресла в самолете или в поезде, но ожидание утомляло. Джина пыталась хотя бы расслабиться и отдохнуть, откинувшись на мягкую спинку широкого кожаного дивана. А Мэган нервничала. Столкновение с этим хамом вывело ее из себя. Ее напряжение, естественно, передавалось Джине.

– Эй, успокойся, мало ли кого можно тут встретить? У него отвратительные манеры и гнусный характер…

– Да ты не понимаешь! Я не понравилась ему как женщина! – Весь вид Мэган говорил о том, что это происшествие может означать только одно: мир рухнул. Или, по крайней мере, дал хорошую такую трещину.

– Нет, не может быть. Наверняка он просто голубой, – предположила Джина.

– Точно. Или у него невроз на почве сексуальной неудовлетворенности.

– Жалко, что мы встретили здесь американца, а он такой… проблемный.

– Да. Проблемный. У него много проблем. И будет еще больше. – Мэган сердито посмотрела в сторону лестницы, по которой недавно поднялся «их незнакомец».

– Слушай, пойдем прогуляемся? Здесь скучно.

– Гулять? Не приняв душ после всех этих дорожных ужасов? – Изумлению Мэган не было предела.

– Как будто от лишнего часа, проведенного здесь, что-то кардинально изменится. То, что мы тут сидим, никак не приблизит момент заселения.

Мэган помолчала. Когда Джина делала разумное предложение или оказывалась права в какой-то ситуации, Мэган почти по-детски обижалась. Совсем немножко. Это была, пожалуй, единственная инфантильная черта в ее поведении. Других Джина не знала.

– Ну ладно, уговорила. Только недалеко и недолго, – проворчала Мэган.

– Хорошо. Кстати, можем перекусить!

– Да. Надеюсь только, что с нашими вещами все будет в порядке.

И Мэган одарила сверлящим взглядом портье. Тот улыбнулся обезоруживающей обаятельной улыбкой. Профессионал.

Дверь открылась, покорно выпустив девушек в холодный день. У Джины возникло чувство, будто она вынырнула из-под воды – и увидела вокруг совсем другое место. Здесь все было иначе. Горный воздух не разносил звуков большого города. Он пах чистотой и свободой. Здесь под ногами лежал снег, недавно выпавший, мягкий, без единого пятнышка. Здесь слышалась незнакомая речь – резковатый немецкий с местным акцентом. Здесь по бокам узеньких улочек стояли маленькие двух– и трехэтажные домики.

И здесь кругом были горы.

Джине казалось, что здесь небо встречается… нет, не с землей, точнее не просто с землей, а с тем лучшим, что на ней есть, с какой-то упрямой и спокойной вековечной силой, воплощенной в каменной красоте.

Городок ютился в маленькой и безопасной на вид лощинке между двумя вершинами.

Здесь, казалось, время течет иначе, год сменяется другим, и календарик на наручных часах все так же показывает год нового тысячелетия, но атмосфера в этом месте ярко средневековая. Странно видеть на фасадах старинных домов подсветку и неоновые рекламные вывески.

Наверняка по вечерам здесь становится просто сказочно красиво.

– Жаль, что Рождество не скоро. – Джина мечтательно улыбнулась, шмыгнула носом и поплотнее закуталась в пальто.

– Ты знаешь, я начинаю в этом сомневаться, – медленно произнесла Мэган. – Я чую в воздухе запах рождественской елки, горящих свечей и пудинга.

– Эй, Мэг! – Джина расхохоталась. – Ты же у нас главный скептик.

– Ну и что? Думаешь, я поэтому не люблю Рождества? – невозмутимо парировала Мэган.

Вместо ответа Джина схватила пригоршню снега и швырнула в подругу.

– Это что еще за глупости? Впадаешь в детство? – Мэган гордо отряхнулась и направилась вниз по улице.

Джина вздохнула и пошла следом за ней.

Можно было бы сказать, что перед ними развернулась панорама Кандерштега, но на самом деле она не развернулась: городок лежал в лощинке между склонами гор, улочки были узкими и изогнутыми, и, чтобы пройти из одного конца города в другой, нужно было сначала спуститься под достаточно большим углом, постоянно обращая внимание на то, чтобы не ускорять шаг, а потом подняться снова. Центральная улица находилась в самом низу, а отель для любителей активного отдыха на лыжах – ближе к окраине, чтобы легче было подниматься в горы.

Чем ниже спускались Джина и Мэган, тем более оживленными становились улицы, более яркими – вывески, более просторными и привлекательными – витрины.

Джина оказалась в Европе впервые, и все было ей в новинку, хотелось открыться и впитывать в себя неповторимую атмосферу по-настоящему старого города с какой-то странной для американца и наверняка героической историей, запомнить все до единого непонятные слова немецкой речи, лица спокойных, от природы светловолосых женщин, одетых иначе, чем американки, как-то более женственно…

– Мм… – Мэган неожиданно затормозила. – Ты чувствуешь этот божественный запах?

Джина втянула носом воздух, и сладкий аромат ванили, и теплой сдобы, и горячего шоколада, и чего-то еще, не менее прекрасного, заставил и ее остановиться.

– Нам туда. – Мэган уверенно указала пальцем в ту сторону, откуда только что подул ветер. На углу этой улицы и убегавшего куда-то в глубь поселка переулка и вправду виднелась вывеска, сделанная по старинке – из дерева, с нарисованной на ней дымящейся чашкой и куском пирога.

– Кондитерская… – мечтательно протянула Джина и поспешила за Мэган, которая уже быстро двигалась в нужном направлении.

Тяжелая с виду дверь открылась на удивление легко. Запах не обманул. Джина вспомнила, как Виктор рассказывал ей про «кондитерские духи», парфюм, который распыляют перед входом в кафе или ресторанчик, чтобы привлечь посетителей. Здесь явно не было места такому коварству. Да и необходимости в подобных коммерческих ухищрениях – тоже.

А потом Джина подумала, что в первый раз за сегодняшний день вспомнила о Викторе, и ей стало немножко грустно. Она попыталась скрыть свое состояние от Мэган, спрятавшись за темно-вишневую папку с меню.

– А здесь очень мило.

– Да, – согласилась Джина, не отрываясь от усердного чтения заманчивых названий. Благо здешнее меню кроме абсолютно непонятных и неимоверно длинных немецких слов содержало пояснения на английском, и можно было имитировать увлеченную деятельность.

– Эй, что с тобой? – строго спросила Мэган.

– А что? Все в порядке. – Джина пожала плечами. Правда, папка была слишком большой, и из-за красного «щита» Мэган не могла это видеть.

– Про «все в порядке» расскажешь маме и Виктору. Не пытайся меня надуть. Я же вижу, что тебе плохо.

– А мне не плохо. – Джина отложила папку. Вздохнула.

Вопрошающий взгляд Мэган.

– Просто я подумала о Викторе.

– И что? Что ты такого о нем подумала?

– Не в этом дело. Я подумала о нем в первый раз за сегодня.

– Ничего не понимаю. Что в этом такого, что могло сделать твою физиономию такой кислой? – изумилась Мэган.

– Ах, Мэг, перестань! Разве можно так надолго забыть о любимом мужчине без серьезной причины?

Мэган беззастенчиво и резко расхохоталась:

– До чего же ты наивная…

Джина снова спряталась за вишневую папку.

– Ладно тебе, не обижайся. – Мэган примирительно подвинула к подруге салфетку. Это была старая дружеская фишка, еще из средних классов. – Мне не очень понятна такая проблема. И тем более очевидно, что ты не любишь Виктора.

– Нет, люблю, – упрямо сказала Джина, но салфетку взяла.

– А ты проверь. – В голосе Мэган появились нотки, которые не предвещали ничего хорошего. По крайней мере, в ее прекрасной белокурой голове рождалась какая-то авантюра. И явно эта авантюра напрямую касалась жизни Джины.

– Я даже не хочу знать, какие у тебя есть идеи по этому поводу. Нет, нет и еще раз нет. – Джина попыталась воззвать о помощи: подала знак официантке.

Розовощекая девушка с русыми кудряшками не отличалась расторопностью.

Мэган наклонилась к Джине близко-близко. Джина пыталась сделать вид, что ее очень интересуют тяжелые закоптелые балки на потолке, но Мэган перехватила ее взгляд. Глаза ее сверкали.

Энтузиазма и предвкушения столько, сколько у змия в райском саду, подумала Джина.

И оказалась недалека от истины, потому что сейчас до нее начал доходить смысл слов Мэган:

– Знаешь, какой лучший, самый верный способ проверить свои чувства к мужчине? Наверняка ты догадываешься. Но я тебе подскажу, если тебе немного страшно. Из-ме-на. Попробуй изменить Виктору! Только в объятиях другого мужчины ты поймешь…

– Здравствуйте. Что будете заказывать? – Услышав Мэган, приблизившаяся официантка перешла на не очень хороший английский. Неизвестно, насколько она понимала разговор на далекую от кулинарии тему, но Джина покраснела до корней волос.

– Пожалуйста, двойной горячий шоколад, пирожное со взбитыми сливками и бисквит с черносливом. – Мэган улыбнулась официантке.

– А как же твоя фигура? – желчно поинтересовалась Джина.

– То, что приносит удовольствие, не может повредить, – назидательно провозгласила Мэган. – Зато всяческое самоистязание как минимум дает мешки под глазами и серый цвет лица. Правда, Джина?

Уколоть Мэган было делом не из легких. В искусстве фехтования на словах ей не было равных. Она всегда отражала удар с молниеносной быстротой и точностью.

Джина поймала себя на том, что ей хочется посмотреться в зеркало и проверить состояние своего лица…

В знак признания победы подруги она заказала себе то же самое.

– Так вот. На чем нас прервали? Да, на измене. – Мэган деловито отделяла вилкой кусочек бисквита. – И я говорила…

– Мэг, прошу тебя! Не надо… Ты же знаешь, я никогда на это не соглашусь…

– Это почему же? Ты боишься?

– Мне неприятен этот разговор!

– А почему?

– Тебе нравится меня дразнить, да?! – Хлопок ладонью по столешнице. Жалобное звяканье посуды.

– Нет, я всего лишь хочу, чтобы ты вновь ощутила вкус жизни. Может у твоей подруги быть одно такое скромное желание?

– Мэг, со мной все в порядке! – Почти крик отчаяния.

– Докажи.

– Черт бы тебя побрал!

– Не надейся, черт не дурак, не станет со мной связываться.

– Чего ты от меня хочешь? – Джина схватила чашку с шоколадом. Неосторожно задела зубами край: нервы, не рассчитала движения.

– У вас с Виктором хороший секс?

– Да, естественно.

– Повтори десять, нет, хотя бы семь раз: «Виктор – самый классный на свете любовник». Давай-давай.

– Слушай, тебе не надоела эта игра? Чего ты добиваешься?

– Правды. Не тяни. Если ты в это веришь, то тебе не составит труда выполнить мою просьбу.

– Мэг! – Джина с силой выдохнула. Потом с тяжелым звуком набрала в легкие воздуху: все равно ведь не отвяжется. – Виктор – самый классный на свете любовник. Виктор – самый…

– А теперь полюбуйся, как это выглядит со стороны. – Мэган закатила глаза и с интонацией школьника, который плохо выучил стихотворение и с большим трудом восстанавливает связи между словами, затянула: – «Виктор – самый классный…» Правда, глупо?

– Задача глупая.

– Нет, Джина Конрад глупая. Ты не до конца веришь в то, что говоришь, поэтому ты не можешь произнести эти слова достойно. И, кстати, я ведь согласна признать, что тебе с ним неплохо в постели. Но, глядя на тебя, не скажешь, что тебе этого достаточно.

– А разве этого может быть достаточно? А, Мэг?

Мэган осталось только развести руками:

– Когда жизнь бьет и бьет, настоящая любовь, за которую можно умереть, все не появляется, тогда по-другому начинаешь воспринимать эти вещи.

– Вот и я тебе то же самое говорю.

– Но, Джинни, если бы ты по-настоящему приняла все это, тебе сейчас было бы хорошо. – Мэган отказалась от провокаторского и назидательного тона, и теперь говорила очень спокойно. Джине в такие минуты казалось, что подруга намного старше ее.

– А мне и есть хорошо.

Только голос дрогнул. И неудачно упал свет от лампы: блеснуло в уголках глаз…

– Кого ты пытаешься обмануть? Себя? Лучше не стоит.

Джина шмыгнула носом.

– Ну вот! – Мэган, кажется, и сама не была рада, что дело приняло такой оборот. – Джина, что с тобой происходит? Милая, ну послушай меня! Если тебе так плохо с ним живется, – она пересела поближе к Джине, – то бросай его ко всем чертям! У тебя впереди большая интересная жизнь, ты еще найдешь своего мужчину…

– Да ничего и никого я не найду, Мэг, как же ты не понимаешь?! Ведь все и вправду вроде бы хорошо, в этом – самый страшный кошмар!

– Джина, да пойми же ты: не бывает так, чтобы становилось плохо, если все хорошо! Значит, что-то не так! С тобой или с ним… Или вы просто не созданы друг для друга.

– Ах, Мэг, я устала. Пойдем в отель.

– Пойдем, – неожиданно легко согласилась Мэган.

На обратном пути Джина уже не обращала внимания на сказочные домики и величественную высоту гор, окружающих городок. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которую вытолкнули во взрослый мир, отобрали все игрушки и мечты и сказали: «Живи как все. Не думай о глупостях. Будешь в меру счастливой». И отняли самую возможность радоваться.

И тут до нее донесся запах табачного дыма. Мэган курила.

– Эй, ты же с сегодняшнего дня бросила! – изумилась Джина.

– С сегодняшнего дня – это очень маленький срок. Почти не прекращала. Значит – не в счет.

– Ты – никотинозависимая мошенница!

– Я – это я, – ответствовала Мэган.

В отель девушки вернулись как раз вовремя. Администратор даже взял на себя смелость распорядиться, чтобы вещи молодых леди отнесли в их номер.

На вкус Джины, дизайн был продуман недостаточно тонко, сочетание голубого и коричневого ей нравилось, но оттенок коричневого был темноват. Зато мебель темного дерева смотрелась хорошо. Джине не хватало картин на стенах, но вид из окна с витражом на горы мог заменить половину картинной галереи… Если быть в нормальном настроении.

Для восстановления хотя бы относительного душевного равновесия Джина приняла ванну.

Не очень помогло. И раздражал оставшийся в комнате запах ментоловых сигарет.

– Как думаешь, это его запах? – задумчиво спросила Джина у Мэган, кутаясь в одеяло.

– А ты что, не помнишь? Конечно, его, чей же еще?

– Мне не нравится.

– А мне наоборот. Можно считать, что этот тип оправдал свое существование.

– Это сигареты с ментолом его оправдали.

– Может, и так. Кстати, ты могла бы переспать с этим мужчиной? – тоже задумчиво спросила Мэган.

Соседи по этажу были явно шокированы воплем, раздавшимся в номере двести четырнадцать…

Даже очень толстые стены – не помеха праведному гневу.

4

Ближе к вечеру выяснился еще один факт, после чего Мэган ощутила почти непреодолимое желание убить подругу. Оказалось, что Джине не хочется кататься на лыжах! Что она приехала посмотреть старую Европу, подышать горным воздухом, может быть, заняться альпинизмом… На замечание о том, что альпинизм гораздо опаснее лыжного спорта, Джина ответила, что ее пугает не опасность, а скорость.

– Вот-вот. И так во всем, – заметила Мэган. – Конечно, тебе гораздо легче медленно губить себя, перекрывать самой себе кислород, чем один раз сделать что-нибудь, чтобы вырваться из обыденности.

Мэган была тверда в своем намерении как можно скорее указать Джине путь к счастью. Только вот Джине от этого было не легче.

Все эти разговоры, которые неизменно сводились к одному и тому же, комок, подкатывавший к горлу… Джина понимала, что еще немного – и она сдастся.

Но так хотелось отстоять свободу своего выбора хотя бы в чем-то! И она решила, что ни на шаг не отступит в плане того, чем будет занимать свое время. Хотя против лыж она, собственно, ничего не имела.

– Ты пойдешь гулять? Я хочу побродить по городу. – Джина решительно не знала, чем себя занять. Идея с поездкой уже не казалась ей такой привлекательной.

Хотя, возможно, это была обычная хандра, которая наваливалась на нее после дневного сна. Когда Джина была маленькой, ее угрюмость и капризное настроение, естественно, были проблемой мамы и Энн, которых, едва выбравшись из кроватки, тиранила Джина, но теперь всю тяжесть ей приходилось нести самой. Муторную неопределенность решений, которые не хочется принимать, и дел, которые что-то мешает делать.

Обычно Джина спасалась прогулками. Вроде бы ничего особенного не делаешь, течешь по улицам вместе с людским потоком или, наоборот, прислушиваешься к звуку собственных шагов, отраженному в пустынном воздухе. Можно расслабиться, выбросить из головы ненужные, немного гадостные в такое время мысли и просто впитывать впечатления, которые дает мир. Звуки птиц. Детские голоса. Чей-то смех. Причудливые тени от фонаря, случайно спрятавшегося в кроне дерева. Десятки цветов, которым и названия-то нет, на изменчивом небе. Ощущение легкой опасности от машины, проносящейся мимо на большой скорости… И все это – сразу, одновременно, ударяя по всем органам чувств, рождая в душе восторг от такого простого – жить…

Когда-то Джина читала, что человеку на бессознательном уровне приносит удовольствие любое ритмичное движение. Она сама чувствовала, что ходьба всегда довольно быстро успокаивает ее. И сбегала на улицу, когда что-то мутное, угнездившись под сердцем, не давало наслаждаться простыми радостями вроде удачно испеченного пирога или предстоящего похода в кино с веселой компанией.

– Так пойдешь? – переспросила она, не дождавшись ответа.

Мэган в это время с увлеченностью живописца аккуратными мазками наносила на лицо маску из какого-то золотистого тюбика. Кстати, ее косметика в коробочках, флакончиках и тюбиках, расчески всех возможных форм и размеров и футляры с бижутерией полностью заняли туалетный столик. Все движения подруги Джина могла наблюдать в большом зеркале, заключенном в резную раму темного дерева, но и только, потому что Мэган не соизволила обернуться. Естественно, у женщины ведь не может быть более важного дела, чем красота…

– Ты что?! Ну посмотри на меня, куда я, по-твоему, могу пойти в ближайший час? – Мэган уставилась на Джину со странным выражением, которое вмещало в себя и возмущение, и иронию, и легкое сочувствие: вот, мол, откуда у тебя берутся проблемы с кожей – от косметической неграмотности… На улицу – сразу после ухаживающих процедур?!

– Ну как хочешь. Только имей в виду, что через пару часов, когда ты будешь готова к выходу, станет темно и никто не разглядит твоей невозможной красоты! – Джина очень не любила, когда Мэган подчеркивала свое превосходство, хотя та занималась этим почти всегда, да и повод сейчас был мелковат: кто лучше умеет о себе заботиться…

– По-моему, ты отстала от развития цивилизации: электричество появилось еще в прошлом веке! – Мэган показала подруге язык, за что и поплатилась: на кончик языка попала маска. – Тьфу, вот что бывает, когда я подхватываю твои инфантильные жесты.

Джина скорчила рожицу, надела куртку и вышла из номера.

Внутреннее убранство главного корпуса сильно отличалось от того, что можно было вообразить при взгляде на фасад этого здания. Казалось бы, в этом немного мрачноватом старинном здании должны быть красные ковры на полу, кирпичные стены с развешанным оружием и камин в холле, но нет: все было выдержано в пастельных тонах, в нишах стояли вазы с живыми цветами, и только на втором этаже какой-то любитель местного колорита повесил гобелен. Джина подошла, чтобы рассмотреть эту вещь, заметно выбивающуюся из общего тона.

А гобелен был хорош. Джина с уверенностью могла бы сказать, что ему не меньше двух веков и сделали его во Франции. Полотно изображало сцену охоты на оленя. На первом плане, однако, были не богато одетые дамы и кавалеры, а гордое лесное животное. Олень со стоическим спокойствием оглядывался назад, на приближающуюся погоню, и удивительно четко был виден каждый мускул сильного тела под коричневой шкурой.

Вот уроды, подумала Джина. Забавы ради убивать таких красивых созданий… А ему ведь тоже хотелось жить. И вся беда в том, что их было много – а он один. Посмотреть бы, что сделал бы кто-то из них, встретив на лесной тропе зверя и не имея оружия в руках! У нее, очевидно, был тот же взгляд на ситуацию, что и у автора гобелена, потому что другие изображения с похожими сюжетами, как правило, в центр ставили пышную публику: чересчур красивых мужчин и восторженных женщин, а здесь… Здесь – лесной красавец, дикий и быстрый, и, наверное, отважный и гордый: не обращается к зрителю, не укоряет убийц, идущих по следу.

Джина спустилась. Кивнула администратору, толкнула дверь и вышла в холодный вечер. Сумерки уже сгустились. Заснеженная улица в сиреневом сумраке, кое-где разбавленном светом от круглых луноподобных фонарей, выглядела просто фантастически. Впечатление усиливали вздымающиеся с двух сторон темные громады гор, казавшиеся теперь сгустками тени. Полоска горизонта на западе, раскаленная закатом, еще остывала. Джина чувствовала себя маленькой девочкой, вдруг попавшей в сказочный мир. Ей не хотелось стать принцессой, не хотелось найти волшебную палочку – лишь бы успеть надышаться этим волшебным воздухом, запомнить все-все мелочи, сохранить в памяти каждую картину… Ну, и если бы возможно было встретить принца…

Нет, черт возьми, что же это такое! Стоит только расслабиться, как в голову лезет всякая чушь! – одернула себя Джина. Одна мысль, за ней другая, а потом целый вечер я буду чувствовать себя несчастной от несбыточности своих надежд. Вот уж дудки!

Сердиться на себя – это в конечном счете гораздо лучше, чем изнывать от беспричинной тоски. Джина решила сегодня быть счастливой. Благо обстановка располагала.

Девушка наклонилась и зачерпнула ладонью снег. Мороз был не сильным, и белые чистые хлопья легко скатывались в плотный тяжелый ком. Перчатки, конечно, станут мокрыми, но это такие мелочи… Они-то Джину не беспокоили никогда. Она могла часами бегать под дождем и искренне удивляться маминому гневу, зимой – возиться в снегу, не веря, что может существовать какая-то связь между открывшимся сегодня кашлем и вчерашней постройкой снежной крепости с последующим сражением.

Погрузившись в воспоминания, Джина и не заметила, как швырнула снежок: просто замахнулась, а потом – само собой – выпустила снежный комок из рук.

Сделала она это машинально – и оттого не сильно.

Но Альберт, спокойно шагавший по вечерней улице и на ходу закуривавший сигарету, сильно удивился, получив в спину тычок – прицельный, точно между лопаток. Он недоуменно обернулся: степенные незаинтересованные горожане, деловито бегущая мимо собака с рыжим хвостом… И девушка в бирюзовой куртке, затормозившая на ходу и испуганно прижавшая ладонь ко рту.

Альберт ее узнал: ах, эта, в отеле, из львиной свиты. Вот уж странный способ сводить знакомство с мужчинами. Неужели сама охотится за кошельками? Нет, так это не делается, скорее – просто ненормальная, или, того хуже, обычная взбалмошная девчонка, не выросшая из детских игр.

У Альберта был большой жизненный опыт. И, в частности, большой опыт общения с критиками и прессой. Он-то и научил режиссера с достоинством принимать удары и, вроде бы ничего не делая, обращать их против того, кто эти удары наносил. И тут же сработал какой-то условный рефлекс. Он посмотрел жестко и как-то мимо девчонки, мелькнувший в его взгляде интерес мгновенно сменился холодным равнодушием. Зашагал прочь, ни на йоту не ускорив шага, не издав ни одного звука.

Джина пискнула «извините», и ей показалось, что тихое слово ударилось в неширокую удаляющуюся спину и мягко шлепнулось на мощеную мостовую. Ей оставалось переминаться с ноги на ногу и краснеть.

Вот дурочка! Какой ужас… Опять этот человек… Что он обо мне подумает?! Хотя – уже не важно. М-да, лучше бы с ним теперь не встречаться. Как глупо, как стыдно… С такими невеселыми мыслями Джина все-таки заставила себя сдвинуться с места, потому что прохожие стали на нее поглядывать с явным интересом: еще бы, стоит посреди улицы девушка, растерянная, судя по манере одеваться – приезжая, и сосредоточенно растирает ладонями щеки. Джина свернула за угол и нырнула в дверь какого-то магазинчика.

Сердце колотилось. Больше всего на свете Джина ненавидела попадать в глупое положение. Нельзя сказать, что это случалось с ней слишком часто, но уж если случалось…

Джина постаралась успокоить дыхание и огляделась. Улыбнулась: Мэган позавидовала бы такой удачливости. Она попала в ювелирную лавку. На удивительно маленьком пространстве помещалось удивительно большое количество витрин. Здесь, казалось, находилось все, что может поразить воображение женщины: серьги и кольца, браслеты и подвески, броши и цепочки; золото, серебро и просто красивая бижутерия. У Джины мелькнула мысль, что если бы она владела таким магазином, то изделия располагались бы систематизарованно: в трех витринах – золото, серебро, бижутерия, и в каждой витрине были бы отдельные полочки для цепочек, серег и колец. На нее в этом плане очень повлияли виденные ею ювелирные магазины в Америке. Но, по-видимому, владелец этой лавочки придерживался совсем других взглядов. Среди всей красоты, собранной здесь, царил предвечный хаос. Если и была какая-то общая идея, организовывавшая расположение украшения, то нужно было обладать недюжинным интеллектом или, возможно, сильнейшей интуицией, чтобы понять эту тайну.

Тем не менее, если здешний торговец хотел достичь как можно более глубокого воздействия на покупателей, то ему это удалось. От мерцающих, искрящихся, переливающихся украшений кружилась голова. Хотелось забыть обо всем на свете и остаться здесь, чтобы рассмотреть каждую вещь как можно лучше. И наверняка попалось бы что-то такое, от чего нельзя было отвести взгляд…

Как в музее. Хитро придумано, отметила про себя Джина, но сама со счастливым вздохом погрузилась в созерцание красоты из блестящего металла и камней.

Продавщицу, белокурую женщину лет тридцати восьми, Джина даже не сразу заметила. Она была на удивление молчаливой и степенной. И, что Джина оценила сразу, своими замечаниями не мешала любоваться драгоценностями.

Здесь было все, все формы, в которые только может вылиться красота чистого металла: удивительные цветы и дивной формы листья, абстрактные узоры и изящные животные. И даже дракон. Раньше Джина только слышала о воздушной европейской скани, которая похожа на металлическое кружево, а теперь получила возможность созерцать это чудо. Тонкие витые линии прихотливо изгибаются, свиваются, сплетаются одна с другой – и рождается рисунок, нежный и утонченный.

– Большинство изделий – ручной работы, – изрекла дама за прилавком.

– Я верю, – отозвалась Джина, даже не удивившись английским словам.

Так чудесно было бы прийти сюда с любимым мужчиной… Или – еще лучше! – получить в подарок такую вещь, совершенно неожиданно. Джине захотелось назло всем и всему купить себе что-нибудь, тогда можно было бы представить, что это от очень дорогого, близкого человека. Джина заколебалась: что же выбрать?.. А потом почему-то устыдилась своего желания – и выбрала на память гладкое серебряное кольцо с изображением крыльев бабочки из розового и голубого перламутра.

Просто сувенир. И просто крылья. С этой мыслью Джина надела на палец кольцо. Ну и пусть не налезет перчатка, все равно мокрая.

На улице было уже темно. Мерзли ладони, и Джина спрятала руки в карманы куртки. Не хотелось в отель. Наверняка Мэган смотрит спутниковое телевидение и красит ногти… Конечно, думать так, можно было, только не очень хорошо зная Мэган: она не стала бы отвлекаться от создания своего совершенного образа. Во всяком случае, Джина решила выпить где-нибудь чашку горячего шоколада: среди чужих людей иногда гораздо легче, чем в компании друзей.

К вящему удовольствию туристов, кафе и ресторанчиков здесь было полным-полно, два-три на каждой улице. Джина выбрала вывеску, изображавшую умильно-лукавую барсучью морду. Надпись гласила: «Голодный барсук». Если подумать, субъект с таким выражением лица, то есть морды, вряд ли был голоден и сир, но эта несообразность не отталкивала, наоборот.

Джина толкнула дверь – и окунулась в атмосферу легкого уютного отдыха. Здесь пахло жареным мясом и ванилью, вился табачный дымок, не очень громко играла музыка, гулял по маленькому залу гул голосов и – о чудо! Джина даже зажмурилась от удовольствия – трещал живой огонь в небольшом камине. Джина решила, что остаток вечера ей просто необходимо провести здесь – для поддержания и укрепления состояния душевного равновесия.

Она огляделась в поиске свободного места: ага, подходящий столик в углу. Джина направилась туда, ловко лавируя между тесно поставленными столами – и у самой цели чуть не врезалась в человека, пробиравшегося с другой стороны, но туда же. Человек этот носил светлую замшевую куртку и имел очень желчное лицо.

Знакомое лицо.

Сзади на его куртке Джина могла бы увидеть темное пятно – не высохший еще след ее собственной беззаботности.

Но ей не нужно было даже видеть это пятно, Джина и так узнала своего сегодняшнего незнакомца.

Он взглянул на нее. Как показалось Джине, с отвращением. Она не смогла сдержать нервный смешок. На лице мужчины отразилось недоумение. Джина чувствовала себя очень глупо, но остановить смех, больше похожий на короткие спазмы, никак не получалось.

– Вам нехорошо? – осведомился мужчина строго.

Джина помотала головой.

– Извините! – наконец удалось ей выдохнуть это слово.

Человек в замшевой куртке пожал плечами.

– Садитесь, – предложил он. – Я найду себе другое место.

Джина вспыхнула: то ли от нелепости положения, то ли от последней услышанной фразы. Села. Резко и решительно. Надо ли говорить, что стула, хотя он был тяжелый, ей никто не пододвинул. Мужчина, однако, напрасно рассчитывал на другой свободный столик: больше мест не было. Он со вздохом опустился на деревянный, нарочито грубо сколоченный стул.

Джина, аккуратно расправляя, вешала куртку на спинку стула: чего доброго, пойдешь к вешалке, а этот тип отодвинет ее стул или положит на него ноги. Хотя убраться отсюда ей бы и самой было в радость. Только гордость не позволяла. Энн в подобных случаях говорила: «Главное – сделать такое лицо, будто все идет как надо». Что ж, попытаемся…

Мужчина читал меню.

Однако получалось у Альберта это плохо: он не знал немецкого. Этот бар был чуть в стороне от центра, и пояснений для англоязычных туристов меню не содержало. Он был раздражен. Он не любил светловолосых женщин: они хитрее прочих. Он не любил случайностей: их не бывает, бывает только четко спланированная и подстроенная импровизация. Он не любил немецких слов: каждое длиной в три-четыре дюйма…

– Меня зовут Джина. Джина Конрад. – Альберт увидел протянутую к нему через стол тонкую руку, покрасневшую от холода. – Я знаю. Это все ужасно глупо, но раз уж мы оказались здесь вместе, то давайте хотя бы обращаться друг к другу по имени.

Вот он, закон природы! Даже в самой нелепой ситуации женщина готова пойти на сближение с мужчиной, прокомментировал про себя Альберт.

Джина и сама не знала, на что рассчитывала: то ли на свое обаяние, то ли еще на какую-нибудь случайность, то ли на великую силу абсурда. Но сидеть здесь еще полчаса, прикладывая все усилия к тому, чтобы не встречаться взглядом с соседом, а потом еще несколько дней бегать от него – всего этого она не хотела. Лучше сразу разрубить узел, а если не получится – встать и уйти, списать все на его грубость, а не на собственную неловкость…

Мужчина помолчал. Посмотрел сухим, каким-то воспаленным, хотя и по-прежнему холодным взглядом:

– Альберт Ридли.

Джине показалось на мгновение, что он болен. Или что-то другое царапнуло ее слух?

– Вы не… не тот Альберт Ридли?

– Нет, – отрезал Альберт. Удивился про себя: надо же девчонка узнала, неужели внимательно читает титры телепередач? Но ничем не выдал своих чувств. – А какой тот?

– Режиссер… «Новая драма»…

Альберта передернуло. Он умело закашлялся. Меньше всего на свете ему хотелось встретить здесь какого-нибудь знатока искусства. Тем более – в облике несмышленой девчонки, у которой явно не все винтики в голове на месте.

– Ни капельки не похож. Вы его хотя бы раз видели, мисс Конрад?

– Нет. – Отрицательное движение головой.

– Тогда понятно.

Пауза.

– Что вы будете заказывать, мистер Ридли?

– А вы что, хотите меня угостить?

– Нет, я хочу посмотреть меню, – едко ответила Джина.

– Это благое намерение, согласен. – Альберт не без издевки передал Джине папку, испещренную немецкими названиями. – Если сумеете что-то прочитать, переведете мне?

– Ни за что на свете, – буркнула она.

Этот тип очень сильно ее раздражал. Он был ядовит, как скорпион, только вот кусать сам себя не торопился. Он был хищником – и не пытался это скрыть. Джина не относила себя к разряду патологических жертв, но рядом с такими людьми все-таки чувствовала себя неуютно. А тут еще и меню, в котором не разобрать ни слова!

Отчаявшись справиться самостоятельно, Джина позвала официантку и приготовилась изъясняться с ней жестами. Хотя когда-то она слышала, что немецкие слова читаются так же, как пишутся… Природное упрямство не позволяло отступить на полпути. Новый знакомый подчеркнуто заинтересованно приготовился за этим наблюдать.

Но шоу не состоялось – подошедшая официантка, на чьей груди гордо красовался бедж «Эмма», как оказалось, вполне сносно говорила по-английски, Джина даже подумала, что здесь работники всякого рода сервиса должны получить очень неплохое образование. Эмме на вид было лет тридцать пять, она выглядела ухоженной, так что не исключено, что на самом деле была старше.

– Guten Abend! Nicht ferstehen? Добрый вечер, молодые люди, что будете заказывать?

Джина искоса взглянула на соседа: Эмма явно был некритична к возрасту посетителей…

– Здравствуйте. У вас есть горячий шоколад? – Джина решила не отступать от намеченного плана и выпить только чашечку. Чтобы не задерживаться здесь…

– Да, конечно, превосходный горячий шоколад! К нему – слойки, пирожные, штрудель…

И далее в том же духе.

За время обстоятельной беседы с Эммой на кулинарные темы Джина ощутила, что порядком проголодалась, но из принципа ограничилась ягодным штруделем… и двойной порцией горячего шоколада.

Альберт, напротив, заказал три мясных блюда.

Вот негодяй! Конечно! Я уйду, а он тут будет прохлаждаться и не торопясь сдирать зубами мясо со свиных ножек! Что такого возмутительного было в поведении соседа по столу, Джина, пожалуй, не смогла бы объяснить даже самой себе. Просто ее захлестывало раздражение и какая-то полуосознанная, почти детская обида.

Настроение, которое вроде бы выправилось в ювелирной лавке, теперь снова упало до нуля. Джина с неприязнью ковыряла вилкой уязвимый слоеный бок штруделя и глотала безвкусную горячую жидкость. Альберт ел мясо. Молчание за столом становилось тягостным. Хотя, собственно, что тягостного в молчании двух практически незнакомых людей, не испытывающих друг к другу симпатии?

– Вы, мисс Конрад, читали Кафку? – между делом осведомился Альберт.

– Нет. Как-то не довелось.

– А жаль. Здесь атмосфера, как в «Замке».

– В каком замке?

Альберт укоризненно посмотрел на нее:

– Это книга так называется. Ну да ладно, вы все равно не читали.

– Дайте угадаю: там все плохо заканчивается.

– А там все вообще никак не заканчивается. У Кафки нет ни одного законченного романа.

– Что же он так?..

Пожалуй, на этот вопрос у Альберта не было ответа. Он только пожал плечами, и в его жесте промелькнула растерянность. Ну что тут ответить?

Джине на самом деле было не очень интересно разговаривать про Франца Кафку, писателя, как она слышала, весьма специфического и интеллектуального до безумия, тем более что она на самом деле не читала его книг, а этот странный человек, сидящий напротив, читал, наверняка перечитал всего, и еще многих других, даже похлестче… У него жесткое лицо и очень умные глаза, но он редко смотрит на собеседника и ест, как хищник.

Альберт Ридли пугал ее, как пугают сумасшедшие, стихийные бедствия, голодные хищники и люди из другой касты.

Сама же Джина, судя по всему, его вовсе не интересовала, только немного досаждала. Это-то было и обидно.

– Ну я пойду… – Фраза Джины прозвучала то ли как утверждение, то ли как предположение, то ли как вопрос.

Альберт даже удивился, взглянул на нее:

– Ну счастливого пути, мисс Конрад.

– Думаю, мы еще встретимся, – без энтузиазма, несколько раздраженно высказалась Джина. То ли встречаться не хотелось, то ли не понравилось ей обращение случайного не-собеседника.

– Все может случиться, все может быть в этом безумном мире. У меня есть пара фантазий на тему того, как и где мы можем встретиться, но я, пожалуй, оставлю их при себе: не буду тягаться с Господом Богом в изобретательности.

– Да уж, сделайте милость. – Джина застегивала «молнию» на куртке – заело.

– Помочь? – оскорбительно просто поинтересовался Альберт.

– До свидания, мистер Ридли. Извините, что приняла вас за другого человека. Теперь понимаю, как это было глупо. – Джине очень, очень хотелось сказать какую-нибудь гадость… – Привет Кафке. – Она не придумала ничего другого.

– Ох, мисс Конрад, а мне становится жаль, что вы так быстро уходите: у вас весьма оригинальное представление о мире! – Альберт улыбнулся.

Джина подумала, что у него, конечно, должны быть желтые зубы заядлого курильщика, и острые, наверняка очень острые – но нет, зубы как зубы…

– А мне не жаль: по-моему, у меня есть все основания вас опасаться.

– Это какие же?

– Вы похожи на маньяка.

– Ну что вы, милая, не все сумасшедшие опасны, – рассмеялся Альберт. – Некоторые…

– Что? – с вызовом спросила Джина. Она чувствовала особое удовлетворение от того, что имела возможность смотреть на собеседника сверху вниз.

– У вас очень красивая посадка головы. Я залюбовался.

Джина развернулась и пошла прочь. Слов для ответа ей не хватило. Странная беседа заменила прощание… Никаких правил этикета. Никаких шаблонов. К черту шаблоны! К черту все! Джина была зла. Толкнула дверь – холодный воздух обдал разгоряченные щеки.

Ну что тут такого? Случайное знакомство, которое должно было все-таки состояться, пара колкостей в разговоре, собеседник с отвратительным характером… Но, черт возьми, если я позволяю себе так реагировать на выпады какого-то едва знакомого субъекта, как же мне удается удерживаться на своем рабочем месте?! Не зря миссис Уотсон отчитывает меня, ох не зря… Ну что ж. Всем, бывает, не везет. Мне не повезло с этим мужчиной. Ей не повезло со мной. Эй. Стоп, Джина. Что значит «не повезло с этим мужчиной»?! Джина себе ничего не ответила, только покраснела немного. Глупости. Всё глупости. Нужно вытащить Мэган куда-нибудь.

В принципе Джине все-таки повезло, потому что она пришла как раз в тот момент, когда Мэган закончила колдовать над собой и готова была куда-нибудь отправиться. Она вообще проявляла невероятно мало туристского любопытства, ее, казалось, совсем не тянуло осмотреть новые места. Как будто инстинкт освоения новой территории у нее совершенно угас. Мэган просто называла какое-то место своим и спокойно принималась за обычные дела: укладки, маски, маникюр…

Джина отдавала подруге должное. В этом есть смысл. Пусть самцы захватывают новые земли и заботятся о безопасности. А задача Мэган – позаботиться о том, чтобы рядом был самец… Все логично.

– Ну что, как погуляла? – поинтересовалась Мэган, добавляя последние штрихи к своему облику: тонкие прядки, будто случайно выбившиеся из идеально аккуратной прически.

Бедняжка, ей все-таки невероятно сложно оторваться от зеркала, саркастически прокомментировала про себя Джина.

– Хорошо. Жалко, что тебя не было.

– Это где меня не было и почему этого жалко? – полюбопытствовала Мэган.

– В баре «Голодный барсук». Догадайся, кого я там встретила.

– О… – В глазах Мэган блеснул огонек живого интереса. – Это кто-то из общих знакомых?

– Да.

– Один или вдвоем?

– Один. Одного вполне достаточно. Более чем достаточно.

– Слушай, ты говоришь об этом с таким видом, словно это был… – Мэган сделала многозначительную паузу и неопределенный жест, указывавший куда-то вниз и охватывающий пространство вокруг.

– Как всегда падаю ниц перед силой твоей интуиции! – Джина, не снимая куртки, откинулась на своей кровати.

– О-о! Ну и… – Мэган приближалась с очень хитрым видом.

– Что – «ну и»?! – Джина начала злиться. Больше на себя – зачем было говорить…

– Как ты с ним?..

– Никак! Нет, хуже! Сначала я попала в него снежком – честное слово, совершенно случайно!

– Не верю, – сурово перебила ее Мэган, потом не выдержала, расхохоталась. – Молодчина, Джин, так ему и надо!

– Ага, тебе легко говорить! А мне потом пришлось сидеть с ним в баре за одним столиком…

– Он тебя пригласил?! – В голосе Мэган явственно слышались нотки восхищения: ну ты даешь, львица!

– С ума сошла?! Он пригласит, как же… Просто не оказалось свободных мест…

– Класс! И как это было?

– Почему у тебя такой тон, будто мы говорим о сексе?

– Потому что мы говорим почти о сексе! Отношения мужчины и женщины – это всегда секс, только в разной форме.

– Избавь меня от этих сентенций, я твою философию уже усвоила… – Джина отвернулась, подложив руку под голову.

– Так как вы пообщались?

– Мы почти не говорили. Только в конце – пару колкостей. И еще о Кафке…

– О ком? – удивилась Мэган.

Святая простота… – подумала Джина, но вслух ответила:

– Это такой писатель европейский…

– Про что писал?

– Не знаю. И тебе не советую. Про людей, наверное. И, судя по всему, ничего хорошего он про них не написал…

– Вечер, проведенный в компании этого… как его, кстати, зовут?

– Альберт Ридли.

– Да-а?! Это что… – Мэган, разумеется, могла не знать, кто такой Кафка, но ее знанию светской хроники можно было позавидовать.

– Нет, какой-то другой…

– А… – разочарованно.

– Так какие планы на поздний вечер? – Джина решила сменить тему на более позитивную.

– Пойдем поищем какой-нибудь приличный клуб, а?

Джина удержалась от вопроса: «А что мы будем делать, если клуб окажется «неприличным»?»

5

Тем не менее девушкам повезло: администратор не стал мстить за капризы Мэган и в ответ на соответствующий вопрос подсказал, куда можно пойти. Здесь все находилось так близко, что не было смысла даже брать такси. Мэган, однако, настояла на шикарном появлении.

Клуб назывался «Черная кошка». Он располагался в отдельном здании, поодаль от жилых домов – одноэтажное строение, больше похожее на ангар. Мэган это не впечатлило: она была весьма искушенной в отношении заведений подобного рода и даже хотела изменить маршрут, но Джина уговорила ее войти.

Внутри все оказалось гораздо лучше, чем можно было предположить, глядя на «Черную кошку» снаружи. Дизайнеры выдержали стиль андеграунда шестидесятых. Черного цвета было на самом деле много. К нему – серый кирпич, красные и зеленые всполохи на черных стенах. На платформе, окружавшей танцпол, – маленькие черные столики.

– А у них тут ничего! – Джине было нелегко перекрикивать гремевшую музыку.

Мэган только кивнула. Она была здесь как рыба в воде. Ночные клубы и дискотеки были для Мэган естественной средой обитания. Об этом, конечно, не знали большинство ее мужчин, солидных бизнесменов, которые приглашали ее в ресторан и в оперу… Ну им и не нужно было. Ночная жизнь – на то и ночная, чтобы оставаться загадкой. Мэган же с легкостью меняла роли – играючи перекидывалась из роскошной светской львицы, спутницы серьезного мужчины, в изящную и похотливую черную кошку.

Джина так не могла. Она время от времени составляла подруге компанию, редко, но все же чаще, чем хотелось бы, и ей не нравилась громкая музыка, не нравились искатели доступных удовольствий. То, что не давало ей отказываться от приглашений Мэган, – это гордость и доля соперничества, тяга к новым, необычным впечатлениям и потребность наблюдать людей, совсем разных мужчин и женщин, в разных ситуациях, в разных местах…

А еще под звуки какой-то жестоко-громкой и ритмичной музыки легко было оставаться одной. В самом сердце толпы, среди десятков, даже сотен танцующих – наедине со своими чувствами, которые мало-помалу затихают, расплескавшись, и уступают место просто движению.

Джина танцевала, когда была зла. Она танцевала, когда испытывала душевную боль. Танцевала, когда чувствовала себя опустошенной.

Как сейчас.

И не было ноющей тягостности где-то под горлом, не было досады и чувства потерянности, только ритм, перетекающие одно в другое движения рук, ног и тела – волны.

Мэган выглядела блистательно в пурпурной блузке и узких брюках. В облике Джины сквозило что-то иное – маленькое платье очень грубой вязки, то самое, которое она едва решилась купить перед отъездом. Мужчины не обошли их вниманием. К концу вечера места за столиком подруг заняли вполне симпатичные ребята: Ганс, инструктор по лыжам, и Михаэль, который занимался веб-дизайном. Ганс представлялся Джине одним из потомков Одина (интересно, здесь тоже верили в Одина?): высокий, светловолосый, с благородной горбинкой на носу. Как известно, мужчины такого типажа не ходят по двое, и Михаэль был тому подтверждением: на вид – совсем мальчишка, кудрявый, с обаятельной улыбкой и ямочками на щеках.

Естественно, Мэган «запала» на Ганса. Точнее сделала все, чтобы он «запал» на нее. Естественно, Джина не стала возражать. Сексуальные мужчины ее немного пугали, как открытый призыв к чему-то опасному. Михаэль, как оказалось, был любителем поболтать, и оттого чувствовал себя здесь не очень счастливым: не наговоришься, если нужно прикладывать максимум усилий, чтобы твое слово не потерялось в общем шуме. А тем более – если перед тобой малознакомый человек…

Джина пришла ему на помощь:

– Мне хочется на воздух.

– Я провожу?

– Проводи.

В дверях Михаэль, казалось, набрался смелости. Наклонился к самому уху Джины:

– Давай сбежим отсюда!

– Давай, – неожиданно для себя обрадовалась Джина.

Не выпив за вечер ни глотка спиртного, Джина все же чувствовала себя одурманенной – дымом чужих сигарет, запахами пота и парфюма, громкой музыкой и мельтешением световых пятен. Холодный ветер с запахом снега отрезвил ее. Не задумываясь о том, как это выглядит со стороны, Джина наклонилась, зачерпнула чистого снега и приложила его к разгоряченным щекам.

Михаэль пришел от этого жеста в какой-то детский восторг.

– Какая ты классная! – И тут же сам смутился своей непосредственности. Он говорил по-английски с ошибками и старался выбирать самые простые слова.

– А ты забавный.

– Да. Ты тоже думаешь, что я смешной? – расстроился Михаэль.

– Я… Нет. Ты немного не так понял. Забавный – это милый.

– А…

Они медленно шли по ночной улице. Джина взглянула на часы. Четверть второго. Джине почему-то не было интересно, что подумает Мэган о ее внезапном исчезновении. Ей было очень спокойно. Оцепенение казалось даже естественным. Как будто так было всегда. Ах если бы так было всегда…

– Тебе нравится у нас? Честно? – Михаэль нарушил молчание, и Джина подумала, что не стоило ему этого делать. Хотя какая в сущности разница…

– Нравится. Очень.

– И не скучно? После большого города? Филадельфия ведь большой город?

– Да, большой. Но мне не скучно. Здесь все по-другому.

– Как?

– Если бы ты приехал в Филадельфию или в Нью-Йорк, тебе показалось бы, что ты попал в фантастическую повесть. Я думаю. А мне сейчас кажется, что я попала в старинную сказку или в какую-то легенду.

– Понял.

– Правда? – рассмеялась Джина. – Я вроде бы и сама не совсем поняла, что сказала.

– Да брось. Здесь атмосфера такая. А еще от недостатка сна может начаться легкий бред.

Джина искоса посмотрела на парнишку. Милый человечек, шутит, а сразу видно, что не злой, не то что этот Альберт.

При воспоминании о недавнем знакомстве Джина едва заметно поморщилась.

– Слушай, а где ты учил английский?

– Ой, да здесь же полно курсов: сервис, туристы, все такое… А я еще в школе английский любил. Мечтал поступить в университет в Женеве и поехать на стажировку куда-нибудь в Ирландию.

– А почему не поехал?

– Потому что не поступил, – очень логично ответил Михаэль. – Денег не хватило.

Джина почему-то с уважением относилась именно к тем мужчинам, которые не пытались пустить женщине пыль в глаза и открыто признавались в своих финансовых неудачах. Она ободряюще похлопала его плечу.

– Ничего, мне еще только двадцать три. Успею.

– Точно. А куда мы идем?

– А куда ты хочешь?

– Не знаю.

– Пошли посидим в каком-нибудь кафе?

– Нет!

– Что-то не так?

– Не обращай внимания. – Джина выдохнула. – Просто я весь день только этим и занималась.

– Ладно. Я могу пригласить тебя к себе…

Джина посмотрела на Михаэля с иронией:

– На что ты рассчитываешь?

Тот пожал плечами – искренне, потом улыбнулся:

– А на что можно?

Джине стало тошно от такого поворота дел. Конечно, обычный парень, познакомился на дискотеке с отдыхающей девушкой – какого итога вечера ему ждать?

– Мы можем смотреть телевизор, и ты будешь мне переводить, потому что я не понимаю по-немецки, и по-французски – с горем пополам, но ты не очень хорош в английском, потому это – дурацкая идея, а секса с тобой я не хочу. Я его вообще не хочу! – выпалила Джина на одном дыхании. Остановилась. Отвернулась.

– Эй… – Михаэль явно опешил.

Вот так! Не повезло тебе, мальчик! Твой дружок Ганс оказался умнее и, возможно, уже трахается с Мэган, а тебе попалась очень, очень проблемная девица! Джина от своих мыслей разозлилась еще больше.

– Эй, я тебя обидел? Джина…

Молчание. Джина начинала чувствовать себя глупо. Еще бы – сама пошла с парнем гулять в ночь, а теперь, видите ли, ей не по душе то, к чему это должно было бы привести…

– Прости, если я что-то не то сказал… Черт. Знаешь, Ганс вытащил меня на танцы, хотя я этого не люблю. Но он всегда дразнит меня тем, что у меня нет девушки. И хотел, чтобы я с кем-нибудь познакомился. Я не имел в виду, что ты сразу… Я же понял, что ты не похожа на свою подругу!

– И что дальше? – мрачно поинтересовалась Джина.

– Пойдем в кино. У нас есть сеансы на всю ночь. Или ко мне – просто жарить сосиски на гриле и болтать. А хочешь, я провожу тебя в отель.

Джине стало стыдно.

– А ты один живешь?

– Нет, с мамой.

– А она дома?

– Слушай, я чувствую себя как школьник, которого экзаменует его осторожная подружка. Дома! И если ты так меня боишься, то пошли лучше в кафе, правда, – надулся Михаэль.

– Прости. – Джина сдвинулась с мертвой точки и зашагала по улице, обгоняя Михаэля.

– Эй, погоди, ты же не знаешь, где я живу, – смеялся он, ускоряя шаг.

Идти было недалеко. Но между этим разговором и моментом, когда Михаэль озябшими пальцами нащупывал в кармане ключ от квартиры, прошло больше часа: началось все с игры в снежки, а закончилось катанием с ледяной горки.

У Джины сияли глаза. Она замерзла и порвала колготки, но это не мешало ей чувствовать какую-то эйфорию. Вспомнилось сразу все: детская влюбленность в одноклассника, рождественские каникулы, ощущение себя живой и ловкой, как белка, чувство полета и большой скорости, пьянящая близость опасности, легкие ушибы и звонкий, искренний смех.

Все это снова было у нее сегодня ночью.

Черт возьми, неужели мне не хватало именно этого? Беззаботности и игр? – спрашивала себя Джина, лихорадочно пытаясь привести прическу хотя бы в какое-то подобие порядка: того гляди, мама Михаэля испугается. Порядка не получалось.

– Входи. – Он наконец-то справился с замком.

Михаэль с матерью жили на третьем этаже очень старого трехэтажного дома. Квартира оказалась большой, но Джина сразу поняла, что исторически это была половина еще большей квартиры. Планировка была не похожа на все, что Джина видела прежде.

А еще здесь не было дизайна. И в его отсутствии таился тоже своего рода шарм: были старинные вазы и какая-то абстракционистская картина, светлые обои и деревянные некрашеные двери, больше Джина ничего не запомнила. Михаэль скрылся где-то в глубине квартиры, и из недр ее Джина тонким слухом уловила громкий шепот. И – вот досада! – ни одного знакомого слова.

Михаэль вышел.

– Я сказал маме, что ты американка, она очень расстроилась…

– Почему? – изумилась Джина.

– Потому что у нас небогатая квартира и потому что она совсем не знает английского.

– Ах, не стоит…

– Я ей тоже сказал, что не стоит. Есть хочешь?

– Хочу! – обрадовалась Джина.

На небольшой кухне было очень тепло. Джина почувствовала себя совершенно счастливой. Обещанные сосиски – горячие, с румяной корочкой – показались ей неземным лакомством. От тепла и вообще от избытка удовольствия Джину потянуло в сон. Она с трудом заставляла себя не клевать носом.

– Мне давно не было так хорошо, Михаэль. Спасибо тебе.

Он белозубо улыбнулся:

– У нас есть свободная спальня. Спать будешь там, о’кей?

– Да. Хорошо.

– Пошли, я покажу тебе, где ванная.

Джина чувствовала кожей горячие упругие струи, разбегавшиеся по телу. Жарко. Немного душно. Очень хорошо. Вода моментально сняла усталость и сонливость. И Джина внезапно осознала себя здесь и сейчас: в незнакомом доме. У незнакомого почти парня. В незнакомом городе в незнакомой стране. Себя, Джину Конрад, двадцати пяти лет от роду, почти помолвленную с серьезным человеком, адвокатом, дочь серьезных людей, ответственного работника процветающего художественного салона на Касл-Вью-стрит, Филадельфия… В чужой ванной. Голой.

Именно эта мысль ее чуть не добила. Джина почувствовала, как заливаются краской щеки, шея, грудь, как от волнения кружится голова и холодеет в животе.

Что я делаю?! Это же какое-то безумие! Подумав об этом, Джина резко выключила воду. Как будто так можно было что-то изменить… Зябко. И нужно что-то сделать, но что?

Никто не может поставить человека в глупое положение, если он сам того не хочет. Но уж если он хочет…

Ну и зачем я пошла с этим парнем? Подражала Мэган? Так ведь все равно не собиралась с ним спать! И какого черта я не вернулась в отель? Ай, теперь уже поздно, точнее… Джина представила, как сейчас вернется в номер, обнаружит там пару голубков… Поздно.

В дверь деликатно постучали.

– Все в порядке?

– Да, – капитулировала Джина.

– Я принес тебе футболку.

Джина нервно завернулась в полотенце, подумала – и завернулась еще плотнее. Предательская мысль: нечего уже терять. Открыла дверь. Михаэль, не глядя на нее и явно смущаясь, протягивал обширную белую тряпку. Видно было, что он тоже чувствует себя страшно неловко.

– Спасибо. – Джина хотела быть как можно более непринужденной, но не получилось: нервные движения выдавали ее с головой.

– Я не смотрю.

– Спасибо.

Джина поспешно закрыла дверь и натянула на себя предложенную вещь. Это была самая асексуальная футболка на свете: просторная настолько, чтобы скрывать фигуру почти до колен, и вместе с тем – с достаточно узкой горловиной, не обнажавшая плечо.

Ладно, друзья, значит, друзья. Будем придерживаться этой линии, решила Джина и вышла из ванной.

Михаэль проводил ее в комнату для гостей – довольно пустую спальню с вызывающе большой кроватью. Джина вздрогнула.

– Ну… э-э-э… спокойной ночи, – замялся Михаэль.

– Да, спокойной ночи. – Джине вдруг стало стыдно. – Извини, если чем-то обидела тебя. Я все равно рада, что познакомилась с тобой.

– И я рад. Ты чудесная девушка. – Михаэль улыбнулся.

– Знаешь, у меня в Америке парень, у нас очень серьезные отношения…

– Да? – расстроился Михаэль.

– Да, – без энтузиазма ответила Джина.

– Я бы хотел быть твоим парнем. Но не получится. Да?

– Да. Абсурд. Слишком много «да», и ни одно не приносит радости. Какой абсурд! – Джина схватилась руками за голову.

Какой абсурд! Альберт отложил книгу. Он читал что-то из современной прозы – невнятное, многословное, обрушивающее на читателя поток образов и ассоциаций и претендующее из-за этого на особую эстетическую ценность. Пожалуй, будь он в другом настроении, мог бы даже получить удовольствие от той же самой вещи… Однако некой Виктории Паркер не повезло: Альберту Ридли не суждено было пополнить число поклонников ее таланта.

У него была хандра. Что удивительно, хандра эта была совершенно не октябрьская, напротив, весенняя, именно такая смесь чувств овладевала Альбертом примерно в марте, когда начинали беситься от страсти коты и количество влюбленных парочек на улицах увеличивалось с каждым днем в геометрической прогрессии. Апогей всего этого гормонального безумия обычно и совпадал с самой глубокой точкой беспричинной тоски Альберта Ридли. В это время из «Новой драмы» обычно и уходили те, кто не готов был еще (или уже) позволить себя растоптать во имя великого, но странного искусства. И именно растоптать – не однократно наступить, а так, методично, давить с нажимом на каждой репетиции.

А все оттого, что Альберт чувствовал себя выключенным из жизни. Он сходил с ума от этого чувства. Сначала делал вид, что ему все равно. Что он даже презирает тот бурлящий, с гулом несущийся мимо него поток – поток, не лишенный особой прелести и даже красоты, со всеми этими солнечными бликами, загадочными улыбками на девичьих лицах, запахом талой воды, открывающейся земли и робкими голосками птичек. Потом становилось так тошно, что Альберт почти сходил с ума. Он – один, жесткий, сухой человек, требовательный к себе и к другим, сидит в комнате с большим окном, а за ним, за окном, – всё: и луна, и ветер, и телефонные звонки, и какие-то свечи, ужины при свечах, и чьи-то обиды, и даже – иногда, редко – влюбленные глаза какой-нибудь девчушки, ведь он лидер, а лидеру поклоняются. А он не может выйти из комнаты, даже выпрыгнуть из окна не может, и никогда ему, Альберту, не пережить всего того, что делается за стенами.

Да, у него внутри – тоже мир, другой, напряженно пульсирует, выходит, наполняет отлаженные механизмы спектаклей с четко выдержанным ритмом.

Но один из этих миров не переливается в другой. По крайней мере, так кажется. Весной…

А сейчас октябрь. Но знакомая тошнота подступила к горлу. Не радовала книга, не успокаивали сигареты, Альберт курил очень много, точно была какая-то жажда, хотя бы отчасти утоляемая невыносимым дымом ментоловых сигарет.

Из-за чего? Я так хотел побыть в горах… Я сейчас в горах, пытался здраво рассуждать Альберт, так чего же не хватает? Работы? Ха-ха. К черту работу. Женщины? Которой? Лучше уж работа, чем какая-нибудь дамочка с хищными глазами. Не от одиночества же меня выворачивает наизнанку, право слово…

Альберту вспоминался сегодняшний, точнее уже вчерашний день… И женщины, длинноволосая сексапильная блондинка и та, другая, даже слов точных не подобрать… или не запомнил? Нет, запомнил: высокая, худенькая, кудряшки падают на уши, и глаза светлые, то ли голубые, то ли серые, лучше бы серые – не так банально, и вряд ли линзы… Альберт вспоминал ее пальцы, в испуге и смятении прижатые ко рту, – те самые пальцы, которые за миг до этого выпустили холодный белый ком ему в спину. Смутно как-то вертелось в памяти: желтоватый теплый свет, много деревянного вокруг, и те же самые пальцы неохотно держат длинную изогнутую вилку, неохотно водят ею вокруг румяной выпечки. Девушка, напряженная, сидит напротив, и Альберт уже знает: ее зовут Джина. Он мысленно пробует это имя на вкус: похоже на какой-то сладковатый, теплый, пьяный напиток или на плод с темной кожицей, нагретый солнцем. Он холоден с нею, как со всеми…

Ох какая чушь! Неужели что-то к этой девчонке? Молоденькая дурочка, одна из сотен тысяч таких же молоденьких дурочек, и ни одна из них не читала Кафку! Бред, бред и еще раз бред. Это не может быть вожделением, она не в моем вкусе, а во все остальное я не верю!

Альберт встал и налил себе виски. Обожгло горло. Хорошо.

Он ни разу не пожалел, что поменял номера. Здесь был настоящий маленький дом. Причем дом такой, какой обычно рисуют в мечтах. Надо сказать, что сам Альберт этим никогда не занимался, в смысле – мечтами об идеальном жилище. Но здесь был камин с живым огнем, и шкура на полу, и шкура на стене, а за окнами виден был заснеженный двор и, если приглядеться, горы…

Здесь можно было бы быть счастливым! Так в чем же дело, черт подери?!

Альберт расхохотался, рассыпался нехорошим, сухим, но глубоким смехом. Прошелся по комнате, подложил в камин полено. Его будто гнало, гнало, как волка по лесу, он не мог находиться на одном месте, нужно было что-то делать…

– А вот ни черта подобного! – Альберт сделал несколько глотков прямо из бутылки. По телу волнами растекалось расслабление. – Теперь я слишком пьян, чтобы куда-то идти.

Но душа металась. Альберт пошел с ней на сделку и взялся за телефон. У него даже мысли не возникло о том, что люди, звоня на другой континент, обычно утруждают себя вычислением времени у абонента…

У его бывшей жены был чертовски злой голос. Ее муж, точнее бывший муж, не стеснялся звонить никогда: ни поздней ночью, ни ранним утром. Делал он это редко и, как правило, не вовремя.

– Привет, Анжела.

– Что-то случилось? – В голосе бывшей супруги Альберту почудилась саркастическая надежда. Анжела была мастером тонких интонаций.

– Представь себе, я соскучился.

– Не верю.

– Правильно делаешь. – Пауза. – Я в Швейцарии.

– Уехал навсегда?

– Нет.

– На пару лет?

– На пару недель.

– И ты звонишь, чтобы сказать мне это?

– Да. Я давно не слышал твоего голоса.

– Ты – пьяное чудовище. Не звони мне больше в таком состоянии. – Немая тишина в трубке.

Дисплей сотового посветился еще несколько секунд и погас.

– Хм, – сказал сам себе Альберт и отложил телефон в сторону. Потом упал на широкую нерасстеленную постель, как был, одетый, и погрузился в тяжелый сон. Вместо сновидений были какие-то красноватые сполохи и язычки пламени.

6

– Эй, ты в своем уме?! Что с твоим телефоном? Почему он отключен? Где тебя носили черти?! – Мэган обрушила на Джину кучу вопросов в рекордно короткий срок: та успела только открыть дверь номера.

Закрыла дверь. Спокойно, очень спокойно Джина огляделась:

– А где Ганс?

– И у тебя хватает наглости спрашивать меня, где Ганс?! Естественно, его тут нет, ведь твой сотовый не отвечал, я не знала, можем ли мы прийти сюда! Где ты была?

– Я спала, – призналась Джина. Откровенно говоря, она еще не проснулась окончательно.

– С кем? С Михаэлем?

– Я спала! Я не занималась сексом с Михаэлем.

– А где ты спала, позволь полюбопытствовать?

– У него. Я была у него в гостях.

– У него что, не получилось?! – ужаснулась Мэган. – Ты не расстраивайся, найдешь себе другого парня, а если захочешь, я тебе расскажу пару штук…

– Мэг, сбавь обороты. Мы просто болтали, гуляли, а потом я подумала, что ты можешь быть здесь с Гансом, и не стала возвращаться. Михаэль пригласил меня к себе. И все. Мы спали в разных комнатах.

– И все? – недоверчиво переспросила Мэган.

– Да. Все-таки я жутко хочу спать. Его мама стала петь и готовить завтрак в семь утра!

– Ты уже и с мамой его познакомилась?!

– Представь себе. Очень милая женщина. Я бы хотела, чтобы моя свекровь не говорила по-английски… – Джина расстелила постель и, торопливо раздевшись, нырнула под одеяло. – Я досыпать.

– Даже не спросишь, как я? – обиделась Мэган.

– И так все видно: ты похожа на сытую кошку. Так как это было?

– О, ты просыпайся скорее, а я тебе потом в деталях расскажу.

– Не надо в деталях! – запротестовала Джина. Больше всего на свете она ненавидела встречаться взглядом с мужчинами, про которых Мэган ей рассказывала «в деталях».

Джина слышала, как ее подруга выбралась из-под одеяла и приступила к каким-то манипуляциям с косметическим арсеналом. Утро началось.

Часа через полтора, когда все неотложные косметические процедуры были сделаны и терпение Мэган подошло к концу, она не постеснялась растолкать Джину. Той очень, очень не хотелось выбираться из-под одеяла, из теплой неги, но если уж Мэган решила, что кому-то хватит спать, значит, на самом деле – прощай, странный расплывчатый мир сновидений.

Холодный душ привел Джину в чувство. События вчерашнего вечера вспоминались, будто подернутые дымкой. Мэган предприняла еще несколько попыток выяснить «так что же все-таки было у тебя с Михаэлем», но сведения, предоставленные Джиной, казались ей явно недостаточными. В конце концов Джина рассердилась:

– Считай как тебе будет угодно, – и надолго замолчала.

На том дело и кончилось.

Подруги перекусили в ближайшем ресторанчике и отправились наконец осваивать «горнолыжную составляющую» курорта.

Точнее отправилась Мэган, а Джина осталась верна своему слову и пошла в клуб альпинистов.

Клуб этот располагался в маленьком деревянном домике на окраине городка. Идти нужно было в гору, и Джина немного устала. Приветливый парень, болтавший с женщиной средних лет, представился Майком («Как? Вы англичанин? Здесь?» – «Нет, мисс, американец. Подрабатываю»), усадил Джину на низкий деревянный табурет, сунул в руки чашку и немедленно налил в нее дымящегося кипятка из электрического чайника. Кофе растворился, но оставил на поверхности пушистые светлые пузырьки. Джина сидела и размышляла о том, как сложится ее дальнейшая жизнь в горах.

Майк был инструктором. Женщина средних лет, ее звали Анна, оказалась кем-то вроде администратора: она встречала приходивших в клуб, заведовала прокатом снаряжения, координировала работу групп, готовила кофе и сообщала последние новости.

Джина ждала, когда Майк закончит с какими-то бумагами. Где-то по краю сознания прокралась мысль: а не списки ли это безвременно погибших… Джина сделала очень большой глоток горячего кофе и обожгла себе рот.

– Ну вот и все. Я освободился, – объявил Майк.

– Здорово, – нейтрально отреагировала Джина. Она уже начала сомневаться, правильно ли сделала, придя сюда.

– Итак, мисс…

– Конрад. Джина Конрад.

– Мисс Джина Конрад, вы решились вступить в наше братство?

– Ну… не совсем… братство…

– Не волнуйтесь, никакого отношения к тоталитарным сектам мы не имеем. Просто высота, риск, горы – это объединяет. И приходится доверять членам своей группы больше, чем себе, иначе нельзя…

– Да, наверное. Я чего-то такого и ожидала. – Джина не могла оторвать взгляда от фотографий с горными пейзажами, которыми были увешаны стены.

– Позвольте вопрос, мисс Конрад: вы намерены серьезно заняться скалолазанием? Я имею в виду, нет ли у вас мыслей о самоубийстве? Это очень важно… – Майк попытался взять доверительный тон, но у него это не очень получилось: рассеянный взгляд, бронзовая от ультрафиолета кожа, пышная копна волос, – словом, Майк походил на бравого моряка, может, даже пирата, но никак не на психолога.

– Я собираюсь заниматься альпинизмом и вместе с этим жить долго и счастливо, – заверила его Джина.

– Вот и хорошо. Тогда мы начнем тренировки как полагается…

– А как полагается?

– Серьезно, обстоятельно и долго, – веско сказал Майк.

В последующие два часа Джина узнала, что ни о каком подъеме на более-менее приличную высоту без долгой подготовки речи быть не может, что альпинистское снаряжение только с виду – простые ремни с карабинами и клинья, а на деле с ними не так-то и легко управиться, тем более непривычными слабыми руками. А еще Джина узнала, что восхождение начинается в специальном тренировочном зале-ангаре с высокими, в три этажа, стенами с разного рода и, соответственно, разной степени тяжести приспособлениями для подъема.

Спорт встретил Джину с распростертыми мускулистыми руками и крепко, до хруста костей, стиснул в объятиях.

Она покинула спортзал через два с половиной часа с мыслями о том, что непременно, непременно поднимется на Эверест, иначе все это не стоило бы таких усилий. Ее руки и ноги прекрасно запомнили ощущение скользких мячей, выступавших из стены, грубых металлических скоб, но вот мозг упрямо отказывался вспоминать, как именно нужно закреплять страховку.

А я все равно всему научусь, твердила себе Джина. Она медленно шла по улице, не глядя по сторонам, и разминала запястья.

В номере она застала Мэган, которая пришла на полчаса раньше. Довольная и счастливая, она уже успела прийти в себя и после ночных приключений с Гансом, и после катания.

– Ты знаешь, Ганс оказался отличным инструктором, он очень внимателен, не смотри на меня так, не только в постели! Так вот… Там есть пологий спуск для новичков, пойдем со мной, а?

– Я же сказала, Мэг! Не хочу. С меня, кажется, будет достаточно скалолазания. – Джина ватными от усталости руками медленно-медленно расстегивала куртку.

– Что с тобой? Тебе плохо? – забеспокоилась Мэган.

– Напротив, вполне даже хорошо, – философски ответила Джина.

По лицу Мэган было заметно, что она не очень поверила.

Но Джине было все равно. Душевая кабинка показалась ей средоточием земного блаженства. Она даже запела. И по привычке провела в тепле и неге почти час.

– Узнаю свою старую подругу Джину, – прокомментировала Мэган ее возвращение из ванной.

– А я узнаю тебя. – Джина втянула ноздрями воздух: в нем был размешан запах лака для ногтей. – Более того, ты не даешь мне никакой возможности себя забыть.

– Просто я себе не изменяю.

– Ну да. – И Джина упала на постель лицом вниз.

7

Когда она открыла глаза, в комнате было уже темно. Мэган испарилась. Джина встала и подошла к окну: темно-синее небо. Черные с белесыми кончиками силуэты Альп. Уютные желтые огоньки в коробочках домов. Прекрасно. И во всем этом расчудесном мире нет для нее места. Или все-таки есть?

Джина включила свет, взяла сотовый, нашла номер Виктора. Нажала вызов. Восемь долгих громких гудков. Терпение не вознаграждено.

– Ну и ладно. Теперь у меня есть моральное право на любые глупости, способные скрасить мое глобальное одиночество.

Джина встала и принялась с особой тщательностью подбирать наряд. Правда, выбор ее в итоге все равно пал на подчеркнуто простые джинсы и мягкий джемпер цвета верблюжьей шерсти, но смысл-то был в процессе!

Идти в город не хотелось. Джина решила подарить себе куртуазный ужин в местном ресторанчике.

И на людей посмотрю. Конференция по цветоводству и все такое… Чем, интересно, цветоводы отличаются от других людей?

Джина спустилась вниз. Ресторан располагался на первом этаже отеля. Местечко было без особых претензий на роскошь, современный дизайн или, наоборот, стилизацию под старину. Теплые бежевые стены, пол, выложенный плиткой цвета графита, и коричневый потолок темнее стен, бордовая мебель и маленькие светильники на столиках – все это создавало ощущение замкнутости мира и уюта.

Джина заметила Мэган сразу. Мэган ужинала с Альбертом Ридли. Эту спину, эти острые, ранящие плечи Джина узнала наверняка. Глаза Джины расширились от удивления.

Вот это да! Как Мэган это удалось? И как они друг друга до сих пор не убили?

Джина так и замерла у самого входа с полуоткрытым ртом. Подплыл метрдотель:

– Добрый вечер. Изволите столик, мисс?

Джина не без труда справилась с собой. Хотела было вежливо извиниться и исчезнуть, чтобы не мешать «голубкам», ха-ха, но в этот момент Мэган, сидевшая лицом к входу, помахала ей рукой.

– Пожалуй, я присоединюсь к вон той паре. – Джина обреченно поплелась к подруге.

– Привет, дорогая. – Мэган приподнялась, чтобы чмокнуть подругу в щечку. – А мы как раз тебя ждали.

– Добрый вечер, мисс Конрад, – оценивающе произнес Альберт.

– Я вам не верю. Обоим. – Джине стало все равно, что о ней подумают. Она опустилась на стул. – Приветствую, мистер Ридли.

Мэган сверкнула на нее глазами. Обезоруживающе улыбнулась:

– По-моему, кто-то встал не с той ноги. Мы, между прочим, заказали креветки под соусом.

– Как интересно… – протянула Джина, закрываясь меню, которое ей подала официантка.

Ей было как-то злобно и невесело. Они сговорились. Мэган хитрая и циничная эгоистка. Что она задумала? Покорить сердце этого чурбана? Прочитала в ночи Кафку в кратком изложении?

Она чувствовала на себе непонимающий взгляд Мэган и насмешливый – Альберта Ридли. Подняла глаза:

– Что?

– Ты чего кипятишься? – испуганно поинтересовалась Мэган. Она крайне редко видела подругу в таком состоянии, поэтому сейчас поведение Джины произвело на нее шоковое воздействие.

Альберт мочал, ждал продолжения. Если бы взглядом можно было огрызнуться, Джина сделала бы это. Мэган взволнованно следила за движениями подруги.

– Извините. Я сегодня несносна. Может, поужинаете без меня?

– Не стоит принимать поспешных решений, мисс Конрад. Лично мне вы очень импонируете в такой ипостаси. Думал, вы женщина совсем другого типа. – Альберт пригубил вино.

– Белая и пушистая, как красивая тапочка? – уточнила Джина.

– Вроде того, – согласился Альберт.

Джина фыркнула. Подошла официантка. Джина заказала салат с телятиной, какое-то мясо с невоспроизводимым названием, вряд ли из местной кухни, судя по прописанным ингредиентам, и шоколадный десерт. Не смогла удержаться.

Мэган облегченно вздохнула, как будто решилось что-то важное для нее.

– А мы с Мэган обсуждаем эпический театр Брехта, – сообщил Альберт. – Что вы думаете по этому поводу?

Джину кольнули две вещи: во-первых, что ее подругу Альберт называл по имени, в то время как к ней самой обращался только официально, во-вторых, что Мэган опять как-то исхитрилась и предстала перед мужчиной именно такой, какой он хотел ее видеть. Эрудированной и экстравагантной. Невероятной. Как еще можно описать платиновую блондинку, которая разбирается в истории театра?

– Я думаю, что это полнейший абсурд.

– Неужели? – Лицо у Альберта было совсем как у садистски настроенного учителя младших классов.

– Потому что эпос и драма – это два разных рода литературы. Два разных искусства. Одно не может служить определением к другому. – Джина теребила салфетку. В колледже у нее всегда были отличные оценки по теории искусств. Что, съели?

– Вы не устаете меня удивлять, мисс Конрад. Это именно то, что я пытался объяснить Мэган. Как пример абсурдности искусства двадцатого века.

– И что, удалось? – едко поинтересовалась Джина.

– С вашей помощью, я полагаю, удалось.

– Все хорошо, что хорошо кончается. – Джина выразительно вонзила вилку в салат. Трудно, конечно, представить, но она сделала именно это.

Альберт усмехнулся и допил вино. Для него вечер удался. Сначала он не обрадовался набившейся в компанию Мэган. Он был хищником, а не дичью. И ему не нравилась самоуверенность некоторых женщин, полагающих, что если им природа подарила красивые ягодицы и терпение, чтобы отрастить длинные волосы, то весь мир должен пасть ниц в раболепном восхищении. Как правило, они либо пусты, как стеклянные бутылки, либо скрывают в душе такой ком корысти и злобы, приправленный ядом, что неприятно прикасаться. Но ее подружка… И почему только милые девушки, как правило, выбирают себе в подруги стерв? Ведь ясно же, что не один мужчина ушел от нее к Мэган! Хотя зря. В ней есть то, что давно утратили женщины: тонкая чувствительная душа, гибкий ум, железная логика и непосредственность реакций. Редкое создание.

И чего только она на меня сердится? Готов биться об заклад, обычно она гораздо приветливее. И улыбается часто, потому что от крыльев носа к уголкам рта уже наметились морщинки. Хорошая…

Помолчали. Мэган потерла пальцами висок и бровь, поморщилась. Видимо, ее не радовали креветки под соусом. Джина напряженно распиливала ножом говядину в гранатовом соке. И только Альберт казался невозмутимым и спокойным, точнее, ничуть не поколебленным в своем нормальном состоянии.

– Вы извините меня, если я поднимусь наверх? Мне нехорошо, – проговорила Мэган, вопросительно глядя на Джину.

Джине это не понравилось.

– Вас проводить? – спросил Альберт. Ему не хотелось этого делать, но было любопытно, как отреагируют обе.

– О боже, неужели я дожила до того момента, когда вы проявили любезность? – простонала Джина.

– Я проявлял ее и раньше, вот только вас тогда не было на горизонте, – с достоинством ответил Альберт. И едва сдержал улыбку, в которой готовы были растянуться его губы. Создавалось впечатление, что он поддерживает правила какой-то игры и ему это нравится. А Джине – нет… – Вот, например, сегодня я пригласил Мэган вместе с ее подругой составить мне завтра компанию во время прогулки в альпийскую деревню. Это с другой стороны горы.

– Как радостно об этом узнать! – Джина притворно восторженно захлопала в ладоши. – И что Мэган?

– Представьте себе, она согласилась! – провозгласил Альберт. Расхохотался.

– О-о! А ее подруга? – Джина уже откровенно смеялась над ситуацией.

Мэган встала.

– До завтра, мисс Суон.

– До завтра, мистер Ридли, – томно попрощалась Мэган. – Увидимся, Джина.

Джине захотелось ее придушить. Альберт каким-то необъяснимым образом стал тем мужчиной, которого Джина ни за что не простила бы своей подруге. Если говорить точнее, она приревновала… Черт! И вправду, когда Альберт смотрит на нее – словно чем-то острым колют под ребра.

– Так как насчет подруги? – вернулась Джина к прерванному разговору.

– Что? А, подруга… Она вроде бы тоже должна прийти в восторг от этой идеи. – Альберт с вызовом улыбнулся.

Интересно, у него друзья есть? Может ли кто-то выносить этого человека больше часа в год?

– Невероятно. Ладно, я обсужу с подругой этот вопрос, – рассмеялась Джина. Запас ее злобы был исчерпан.

– Вот и славно. Еще о Брехте…

– Не надо о Брехте.

– Что вы любите, Джина?

– Неразбавленный виски и джипы, – улыбнулась она.

– Неправда. Скорее капучино и старые дома.

– Может, и так. Вам-то что?

– Любопытно.

– Извините за снежок.

– Извиняю. Ваш десерт несут.

Остаток ужина прошел в странном молчании. Альберт не заводил разговор, а Джина робела затрагивать какую-то тему. Она уже поняла, что высмеять кого-то ему ничего не стоит. Он был интересен, загадочен до невозможности и даже симпатичен в своем жутком не-обаянии. Джина следила за его скептической, усталой мимикой, и Альберт Ридли казался ей все менее и менее страшным. Очень хотелось показаться ему остроумной и привлекательной. Ведь не одна только Мэган принадлежит к прекрасному полу! Ах если бы он это заметил…

Неприязнь таяла, но оставалось натяжение нервов какой-то иной природы.

– С вами нелегко найти общий язык, мистер Ридли. Как вы с этим живете?

– Это не я с этим живу, а окружающие со мной живут.

– Отговорки.

– Правда, что ли? – усмехнулся Альберт. Теперь он напомнил Джине старого волка, который с умилением смотрит, как серьезно исследует мир молодой щенок.

– Ага. Да вы и сами знаете.

– Давайте выпьем, Джина. – Он наполнил ее бокал белым французским вином.

– За что? Уж не за знакомство ли?

– Нет, скажем, за соединение несоединимого и красоту абсурда.

– В искусстве и в жизни. – Джина чокнулась с ним. Вино показалось ей мягким и шелковистым. – Спасибо за ужин. Кстати, кто кого приглашал?

– Я приглашал.

– О’кей. И еще. Подруга согласна.

– Я счастлив, – улыбнулся Альберт. Это была самая теплая из всех его улыбок, когда-либо замеченных Джиной.

– До завтра.

– До завтра, Джина. – Альберт привстал.

– Не стоит. Я все равно не поверю в вашу куртуазность, – усмехнулась Джина. Этот словесный пинг-понг ей уже почти нравился.

– Прискорбно. – Альберт проводил ее долгим взглядом.

Что за странные игры, в которые играет этот человек? – размышляла Джина, поднимаясь по лестнице. Почему он один? Хотя это неудивительно… Но что заставляет его быть таким колючим?

Вопросов было больше, чем ответов. Джина не чувствовала себя вправе влезать в его жизнь. Но тут в голову закралась еще одна мысль: а какую такую игру затеяла Мэган? Она же невзлюбила Альберта с первых минут знакомства!

– Дорогая моя подруга, как ты себя чувствуешь? – громко спросила Джина, открывая дверь номера.

«Дорогая подруга» чувствовала себя, по-видимому, хорошо, потому что в данный момент была занята натягиванием чулка. Мэган при полном параде явно направлялась куда-то заниматься не совсем праведным делом.

– Привет! – расцвела Мэган. – Как ужин? Я в порядке, мне гораздо легче, Ганс пригласил меня погулять.

– Так уж и легче? Признайся, ты бросила меня наедине с этим монстром нарочно!

– О чем ты?! – искренне возмутилась Мэган. – У меня заболела голова, я поднялась выпить таблетку… Теперь все прошло.

– Ну ладно, – сказала Джина, всем своим видом демонстрируя полное неверие в честность подруги.

– Так как ужин? – повторила Мэган свой вопрос.

– Как и следовало ожидать. Мало слов. Много яда. Кухня здесь хорошая.

– А этот Альберт, по-моему, вполне ничего. Мужчина с шармом. Я бы даже сказала, со своим неповторимым стилем.

– Ох, поменьше бы таких стилей!

– Ты боишься его?

– Раньше боялась. Теперь остерегаюсь. Но… у меня к тебе… – Джина прикусила язык, чтобы не попросить Мэган оставить Альберта в покое, – вопрос. Как ты делаешь французский маникюр?

– Я тебе сделаю. Так поедешь завтра?

– Да.

– Вот и хорошо. – Мэган закончила приготовления и уже надевала шубку. – Буду поздно. Расслабляйся. – Заметив, как погрустнело лицо Джины, Мэган опомнилась: – А хочешь, пойдем вместе? Позовем твоего вчерашнего Михаэля…

– Нет. Развлекайся. Я придумаю, чем себя занять.

– Пока-пока.

– Ага.

Дверь за Мэган закрылась со счастливым щелчком. Двери иногда удивительно точно выражают человеческое настроение… Можно было бы использовать это в картине. Джина замерла, потрясенная. Впервые за несколько лет ей пришел образ, который мог бы стать частью рисунка. Его даже сложно пока описать словами. Лето, вечер, небо и – дверь…

– Чудные дела творятся в Датском королевстве, – задумчиво произнесла Джина, с удовольствием вытягиваясь на постели.

Когда Джина открыла глаза, серенький свет зимнего утра уже втекал в комнату через окно. Он перемешивался с электрическим, и получалась какая-то больная смесь. Ну и ничего. Джина протянула руку и нажала на выключатель. В комнате существенно потемнело и посерело.

– Зато понятно, что уже утро, – сказала Джина сама себе.

Постель Мэган была не разобрана.

Что и следовало ожидать.

Джина снова закрыла глаза. Чего она ждала от наступающего дня? Наверное, что он будет лучше вчерашнего. Что не станет последним в ее жизни. Что, может быть, одиночество ослабеет. Сегодня будет интересно. Альпийская деревня…

Кстати об альпийских деревнях! На который час назначено начало экскурсии? Джина решила, что администрация отеля должна быть в курсе дел. Позвонила по внутреннему телефону. Администратор всерьез задумался над ее вопросом, спросил что-то по-немецки у кого-то… Джина решила, что ее либо разыграли, либо давно ушли без нее.

– Мисс Конрад, сбор в холле отеля в десять тридцать.

– Спасибо. – Джина бросила взгляд на часы. Восемь двадцать. Времени предостаточно, можно даже поспать.

Успеет ли вернуться Мэган? Одно ясно наверняка: звонить ей в такую рань небезопасно.

Джина зарылась в одеяло. Ранний подъем, собственно говоря, для нее тоже был делом из ряда вон выходящим. И уж точно для него требовался какой-нибудь существенный повод.

Вопреки ожиданиям заснуть сразу не удалось. Мозг активно генерировал информацию относительно того, что день грядущий ей готовит. Едва Джина успела задремать, как над ухом развизжался телефон. По крайней мере, ей именно так показалось. Даже нежная трель не вызывает положительных эмоций при некотором стечении обстоятельств.

– Мисс Конрад? – Хриплый сухой голос царапнул по нервам.

– Да.

– Это Альберт Ридли, – сообщила трубка.

– Я знаю, – сдалась Джина.

– Приглашение остается в силе.

– Какое? Экскурсия?

– Да.

– Так зачем вы меня будите? Еще только… – Джина взглянула на часы, – девять утра!

– Извините, – без тени раскаяния в голосе ответил Альберт. – Мне важно было знать наверняка. Встретимся внизу. Или позавтракаем вместе?

– Я не завтракаю! – досадливо солгала Джина. – До встречи.

– Да, увидимся. – Гудки.

– Вот животное! Ар-р-р-р-р-р… – Джине стало даже немного обидно, что он не услышит страшных звуков ее ярости. И чуть-чуть, самую малость обидно, что не пошла с ним завтракать.

Она села на постели. День не задался с самого начала. Порядочные люди вроде самой Джины не звонят рано даже близким друзьям! Что он себе позволяет?!

Джина нехотя прошлепала в душ. Горячая вода, как обычно, порадовала тело, но не привела настроение в норму. Джина вытерлась мягким, зачем-то желтым полотенцем с вышитым названием отеля и пошла одеваться. Здравый смысл подсказал, что прогулка в горы требует очень хорошей экипировки. Джина надела темно-синие плотные джинсы и толстенный бирюзовый свитер. Не слишком сексуально, факт, но если рассматривать мир с этой точки зрения, становится вообще непонятно, как в таких местах аж до двадцать первого века население не вымерло. Вряд ли здешним женщинам удается выглядеть особенно привлекательно под ворохом юбок и кофт… А что говорить про алеутов, про эскимосов, в конце концов?!

Раннее пробуждение уже дало о себе знать неприятной, голодной пустотой под ложечкой. Зря солгала Альберту. Можно было бы и принять предложение насчет завтрака…

Счет их знакомству пока шел даже скорее на часы, чем на дни. Но чувства, которые Джина испытывала к Альберту, постоянно менялись. Он был ей интересен. Как загадка, как зашифрованный манускрипт, как модернистская картина. Он не похож ни на одного человека, до сих пор встреченного ею. Но он, Джина чувствовала это нутром, относится именно к тем людям, которых она всегда мечтала видеть рядом с собой: необычный, умный, повидавший жизнь и в чем-то наверняка безумно талантливый… Да, он похож на гения. Может, именно это ее привлекает в нем? Собственный недоразвившийся талант, а если быть честной, то талант, загубленный на корню, болезненно бился внутри и тянул ее к этому человеку.

Джина инстинктивно чувствовала с ним какое-то странное, почти невозможное, ничем в принципе пока не подтвержденное духовное родство. Человек ее породы… Сложно все это.

Она заказала завтрак в номер и включила телевизор. Внутри происходила борьба совести и нежелания идти с Альбертом без Мэган. Совесть проиграла. Джина набрала номер Мэган. Он предательски молчал. Судя по всему, Мэган не торопилась возвращаться в отель.

– Ладно. Я еще тебе отомщу. Спрячу косметичку, будешь знать… – пообещала Джина молчащей трубке.

Конечно, можно было позвонить Михаэлю, спросить номер Ганса… Но вот этого Джина точно делать не станет. Она же не какой-нибудь Альберт Ридли, чтобы беспокоить малознакомых людей!

Ей было страшновато оставаться с Альбертом наедине, но, с другой стороны, то, что его внимание не обратится к Мэган, делало мир лучше и приятнее.

Подкрепившись сытным омлетом, который здесь готовили очень недурно, тостами и кофе, Джина попробовала вникнуть в суть происходящего на экране телевизора и в мире, но попытки не увенчались успехом.

Она спустилась вниз в десять двадцать. В холле никого не было, за исключением администратора, портье и Альберта Ридли. Он сидел на кожаном диване кофейного цвета и читал газету. Джина остановилась, потом преодолела какое-то сопротивление и подошла к нему.

– Доброе утро, мисс Конрад, – поздоровался Альберт, не отрывая взгляда от печатных строчек. Джине почудилось что-то прохладно-наигранное в этом.

А может, он уже считает себя хозяином положения?!

– Сделайте одолжение, – Джина опустилась рядом с ним, – называйте меня Джина, а то я чувствую себя странно.

– Хорошо, Джина. Я даже полюбопытствую, с чем связаны ваши ощущения. – Альберт наконец посмотрел на нее.

По глазам было заметно, что сегодня он даже в добром расположении духа. Если Джина могла бы так выразиться применительно к этому человеку.

– По-моему, нашим отношениям не стать официальными. Вы, например, вытаскиваете меня из постели своими звонками… – вздохнула Джина.

– По-вашему, официальные отношения обязательно должны быть оправданы работой? – поинтересовался Альберт.

– А по-вашему, нет? Может, я ошибаюсь, но мы здесь отдыхаем.

– Ну, тут вы совершенно правы. Пожалуй, даже придется предложить вам называть меня Альбертом.

Джина вопросительно подняла брови.

– Наверное, мне даже будет приятно, – подытожил, пряча улыбку в уголках губ, Альберт.

Джина собрала всю свою волю в кулак, чтобы подумать о чем-нибудь нейтральном и не покраснеть. Она поймала себя на странном желании схватить его за воротник, потрясти как следует и спросить: «Ну сколько можно?», сказать, что можно и нужно строить отношения по-другому, что больше всего ей бы хотелось узнать, что на самом деле творится в его душе, какие тайны и идеи он вынашивает, что его беспокоит, почему он ведет себя так жестко…

Холл мало-помалу наполнялся людьми. Это были в основном флористы, приехавшие на конференцию. Слышалась французская и немецкая речь. Джина сразу обратила внимание на группку итальянцев: высокую, эффектную брюнетку лет тридцати пяти и двоих мужчин, один из которых явно был геем: небесно-голубой шарф, изящно переброшенный через плечо, и нервические движения тонких пальцев выдавали его с головой.

Джина вытащила из сумки телефон и еще раз набрала номер Мэган: тишина. Надежда, что вот-вот Мэган распахнет гостиничные двери и предстанет перед ними во всей красе, даже не шевелилась в груди. Джине в голову закралась крамольная мысль: а почему это Альберт не спрашивает о Мэган?

– Альберт, вы не замечаете ничего необычного? – тоном провокатора спросила Джина.

Тот оторвался от газеты, рассеянным взглядом обежал холл:

– Вы имеете в виду вон те увядшие цветы на картине? Да, я тоже думаю, что глупо рисовать такие вещи.

– Подсказываю: Мэган.

– Мэган? Ах да! Кстати, она не пойдет?

– По-видимому, не собирается.

– Я так и думал.

– А как вы догадались?

– Извините, но ваша подруга не похожа на женщину, которая отправится в музей под открытым небом, если у нее есть хоть одно дело поинтереснее. Я имею в виду салон красоты, сауну или симпатичного самца. Всего этого тут навалом.

– Мне кажется, вы сказали что-то очень обидное про мою подругу, – произнесла Джина со скрытой угрозой. Хотя, признаться, сказал Альберт чистую правду…

– Ну что вы, Джина, правда не бывает обидной. Если уметь принимать людей такими, как они есть.

– А вы умеете?

– Умею.

– Надо же! Какой гуманизм! Сразу и не скажешь, – вспыхнула Джина.

– При этом я вовсе не утверждаю, что людей люблю. Может, именно потому, что не придумываю им всяких украшательных побрякушек.

– Вы странный. – Джина улыбнулась. Он ей нравился все больше и больше. Не каждый день встречаешь человека, который на все имеет свою точку зрения и обладает достаточной харизмой, чтобы и твои шаблоны восприятия разнести в клочья.

– Хм, – Альберт усмехнулся, – потом договорим. Гид пришел.

Экскурсоводы, наверное, везде одинаковы. В своей колоритности уж точно. Толпа собралась вокруг стареющей полноватой женщины с густой шапкой русых кудрей, с которыми явно не мог совладать черный берет вольного художника, и цветной шалью, накинутой поверх коричневого пальто.

– Вот это типаж! – восхищенно пробормотал Альберт.

Джина покосилась на него. Он походил на воодушевленного находкой исследователя.

– Вы что, художник? – поразилась Джина.

– Нет.

Они присоединились к остальным жаждущим развлечений. Экскурсовод представилась: ее звали Ханне. Она легко перескакивала с немецкого на французский и на английский. Джина в очередной раз подивилась, сколько в Швейцарии полиглотов.

Маршрут обсудили сразу: сначала нужно будет на автобусе турфирмы обогнуть гору, а потом подняться по канатной дороге в Анморе. Осмотр займет около двух часов вместе с рассказом гида и временем на фотографирование. Потом группа вернется в отель тем же путем. Все предельно ясно.

Наверное, было бы гораздо лучше, если бы день выдался солнечным. Но небо над головой напоминало серо-опаловую, хорошо взбитую подушку. Джине стало немножко не по себе. Автобус тряский, точнее дорога оставляет желать много-много лучшего. Вокруг гомонят чужие люди, сквозь общий гул пробивается усиленный микрофоном голос гида:

– Как вы думаете, почему вон та гора называется на местном диалекте Медвежья Лапа?

Рядом сидит Альберт и смотрит в окно. От него прохладно.

Пейзаж, несмотря ни на что, был великолепен. Гора пугала своей надвинувшейся массивностью. Когда живешь на склоне – почему-то нормально, не страшно, а сейчас, с этого ракурса, как-то дико. Джину с детства пугало все, что было гораздо больше привычных вещей. А что может быть больше горы? Ее шапка терялась в высоте. Острый гребень напоминал топор пещерного человека, опасный и безыскусный. Безмысленный. Снег лежал, казалось, от века на ее склонах. Из него торчали ели, кое-где сбиваясь в кучки. Джине вспомнились жуткие рассказы о том, как мчится с горы лыжник, и все у него хорошо, ветер свистит в ушах, скорость, адреналин, и вдруг – дерево… Серо-белое вокруг навевало мысли о смерти-сне.

Черт! Что за депрессивно-маниакальный психоз?! Я ведь в здравом уме, в трезвой памяти, руки-ноги целы, еду смотреть на красивые домики… Кошмар какой. Джина ужаснулась своим фантазиям и твердо решила занять разум чем-то другим.

– Альберт, а чем вы занимаетесь?

– Сижу.

– Я имела в виду вообще.

– Вообще, – Альберт выдержал паузу, будто взвешивая, стоит ей говорить или нет, – вообще я работаю на телевидении.

– Серьезно? – улыбнулась Джина.

– Да. Снимаю всякую ерунду, которую с чавканьем пожирают мозги наших соотечественников.

– Зачем вы так говорите? – нахмурилась Джина. – У вас, судя по всему, к человечеству личные счеты?

– Вроде того.

– А почему сказали «какой типаж» про Ханне?

– А она хорошо смотрелась бы в каком-нибудь ток-шоу. Скажем, с историей о том, как ее муж ушел к любовнице, нет, лучше – к любовнику-трансвеститу. Мораль: куда катится мир?

– Вы черствый. И циник.

– Ага, именно то, что я уже понял. Вы стараетесь прилепить на меня какой-нибудь лейбл, чтобы было понятно, как со мной общаться. А я ведь в любой момент могу выскочить из роли. И что тогда? Вам, Джина, не кажется, что не нужно думать о людях в каких-то категориях?

– Да, по крайней мере, о некоторых. Иначе будет слишком горько, что жизнь с такими сводит.

Альберт ухмыльнулся в ответ на ее попытку зацепить его самолюбие.

– Может, хватит пикироваться?

– Я, что ли, начала?

– А вы попробуйте не подстраиваться под меня, а быть собой. Думаю, получится интересно.

Джина фыркнула. Но не смогла сдержать улыбки.

Анморе, вопреки неприятным предчувствиям Джины, оказался музеем под открытым небом, а не образцово-показательной туземной деревушкой, где зарабатывали бы деньги, показывая туристам свой фальшивый и раскрашенный быт.

Здесь даже не было церкви. Два ряда домишек, привезенных сюда из предгорий, – улица. В старой Европе неудивительно было бы встретить такое местечко. Дома – крестьянские, из очень старого дерева, за которым хорошо ухаживают. В каждый можно зайти и посмотреть интерьер. Очаг или камин – главный источник тепла, а здесь это важно, потому его чистят и оберегают. Утварь, кое-какая одежда. Джина почувствовала, что попала в сказку. Не в сахарный рассказик, где все чисто и гладко, а в такую, которую видит сказочник в своем воображении, но рассказывает по-другому, глянцево, чтобы не напугать детишек. Ее завораживали грубые глиняные горшки и небрежно брошенная на кровать шерстяная шаль, бесхитростно сделанные детские игрушки и большие, тяжелые ножи… Домик охотника произвел тягостное впечатление: более зажиточный, аккуратный, с надежным оружием, развешанным по стенам, но и с чучелами убитых животных, оленьими головами и рогами… Пара каких-то куропаток в связке болталась у очага. Словно вот-вот сядут ощипывать птицу… Джину передернуло.

– Вам это кажется жестоким, Джина? – поинтересовался Альберт, неотступно, как тень следовавший за ней.

– Да.

– Скажите, вы едите колбасу?

Джина растерялась.

– А ведь свинки тоже хотели жить, – назидательно проговорил Альберт.

– Но… у свиней и не может быть другой судьбы. Для них все предрешено, а это – дичь, понимаете, дикие звери и птицы!

– Все дикие звери умирают тоже. В лапах хищников, от болезней, от старости, срываются в пропасть, замерзают в горах… Вы вообще верите в судьбу?

– Нет.

– И я нет. Только у нас это как-то по-разному получается.

Джина поспешила выйти на свежий воздух. Ощущение было странным. Она чувствовала себя так, будто кучка туристов и экскурсовод – все это за стеклом или на широкоформатном экране телевизора. На самом же деле – вещи, она и Альберт. И еще природа.

С такой высоты можно было бы обозреть полмира. Но полмира сейчас занимал снег и выше него – сероватое зимнее небо. Не бывает в нормальных условиях в октябре такого неба… Но то – в нормальных условиях! А здесь – другой континент, почти другой мир, еще удивительно, как свет движется с той же скоростью… Что-то из прошлого. Того прошлого, которое словно кровью помнила Джина. Ее род вышел с этого материка, как ни крути… И хотелось именно сейчас надышаться холодным воздухом.

Пошел снег.

А потом начались приключения. Точнее главные приключения обошли Джину стороной, потому что они выпали на долю тех, кто в данный момент ехал по канатной дороге. Она встала. То ли заел какой-то важный механизм, то ли электричество перестало поступать, но фуникулер замер.

И это означало, что никто не попадет в Анморе и не выберется отсюда в ближайшее время.

Когда расстроенная Ханне с заметно покрасневшим от холода лицом, смущаясь, сообщила группе последние новости, в рядах флористов поднялся ропот: они опаздывали на заседание какой-то секции…

– А мне даже нравится! – воскликнул Альберт. – Пойдемте греться в кафе.

Кафе для туристов здесь действительно было. Маленькое, полностью стилизованное под старину здание с вывеской «Обед Вильгельма Телля».

– Как оригинально! – съехидничала Джина.

– Интересно, подают ли здесь ягнятину? – спросил сам себя Альберт.

Мало-помалу зал с дубовыми столами заполнился товарищами по несчастью, на несколько часов отрезанными от внешнего мира. В основном – из группы Джины. Но их все равно будто не было. Джина грела руки о высокий бокал из толстого стекла с глинтвейном и рассматривала лицо Альберта, стараясь делать это не слишком откровенно.

Лицо было запоминающимся. Морщинки уже легли на лбу и в уголках рта. Сухой нос с благородной горбинкой. Лет пятнадцать назад он, наверное, был очень красивым.

– Ну что вы так на меня смотрите? Не насмотрелись на экспонаты?

– А как вы догадались? – Вместо того чтобы смутиться, Джина возмутилась. – Вы же смотрите в меню!

– Чувствую.

– Как с вами опасно, черт подери!

– Да жить вообще опасно, дитя мое, от этого умирают… – усмехнулся Альберт. В глазах его прыгали веселые искорки, Джина только сейчас заметила.

– Перестаньте обращаться со мной, как со школьницей! – Джину взбесил его шутливо-покровительственный тон. Она шлепнула его перчаткой по руке и сама поразилась: она никогда не переходила границ чьего-то личного пространства. Покраснела. – Извините.

– Да нет, мне не больно даже. Угостить вас дичью?

– Нет!

– Тогда, возможно, пирог с луком и сыром? Или фондю?

– Фондю. Обожаю.

– Отлично.

В зале растопили камин. У Джины стало тепло-тепло на душе. Снаружи ее согревал теплый свитер и огонь в камине. Изнутри – глинтвейн. Нет, не только глинтвейн. Ей было интересно даже просто находиться рядом с человеком, который сейчас сидел напротив.

– На вашем лице отражаются язычки пламени. Это великолепно и немного зловеще. Вы похожи на ведьму.

– Вдруг я вас зачарую? – Джине было весело.

– А не я вас? – уточнил Альберт.

– Нет, вам не положено.

– Хорошо же. Мне любопытно, чем вы живете в другом, обычном мире?

– Я… – Джину пронзила мысль: больше всего на свете ей хотелось бы сказать, что она художница. Но лгать было бы подло. – Я менеджер в художественном салоне.

– Хм. Вам подходит, но немного… не до конца, что ли.

– Может, и так… – усмехнулась Джина. – Жалко, что Мэг не поехала. – Попытка сменить тему оказалась одной из самых неуклюжих в ее жизни.

– А мне нет, – пожал плечами Альберт.

Ему было удивительно хорошо, так хорошо, что даже чуть-чуть больно. Он привык ограничиваться интеллектуальными удовольствиями: удовольствием процесса постановки или просмотра удачного спектакля, созерцания талантливой картины – или же физическими удовольствиями вроде хорошего кофе и вкусной еды.

А сейчас с ним происходило нечто совершенно иное. Он находился в обществе другого человека, и было хорошо именно от этого. Невероятно! Альберт сам искал чьего-то общества! Он не испытывал дискомфорта, скуки, раздражения, усталости – всего того, что заставляло его всю жизнь отгораживаться от других представителей своего вида. Он мог даже молчать, даже не смотреть на Джину, но от того, что она сидела вот тут, в нескольких футах, по коже пробегали приятные мурашки и хотелось улыбаться.

– Джина, вы сказали, что я отпугиваю людей. Или что-то в этом роде.

– Ну… да… – Джина вопросительно приподняла бровь: неужели сейчас обидится?

– А вам самой легко в мире?

– А почему вы об этом спрашиваете?

– А почему вы отвечаете вопросом на вопрос? Защищаетесь?

– Вопрос странный. Если хотите знать – да, мне легко в мире.

– Странно.

Альберт не прокомментировал свое замечание, а Джина не стала ни о чем спрашивать. Под кастрюлькой для фондю плясал в спиртовке огонь. Они по очереди обмакивали кусочки жареного мяса и хлеба в расплавленный с вином сыр и молчали. Мир вокруг грелся в своем тепле и никуда не торопил.

После фондю пришел черед сладких пирожков. Потом чая. Потом прогулки по окрестностям. Потом еще чая. Потому что ожидание все не заканчивалось и не заканчивалось. Точнее ожидали все другие, а Альберт и Джина просто наслаждались покоем и разговаривали. Джина зачем-то рассказала ему о том, что рисовала очень долго и мечтала стать художницей. Альберт удивился:

– Так за чем же дело стало?

– Родители были против. А я не проявила достаточно настойчивости. Так часто бывает, что мы с полной уверенностью в правоте родителей принимаем ту судьбу, которой они для нас хотят, правда?

– Правда. Грустно это.

А Альберт рассказал, что у него есть сын. Точнее у его бывшей жены есть сын, и мальчик очень талантливый, только наладить отношения и вообще прояснить ситуацию все как-то не получается.

Джина подумала, что, наверное, для мужчины это очень болезненно – не быть уверенным в отцовстве. Не иметь сына… Хм, а она сама хотела бы иметь детей? Никогда об этом всерьез не задумывалась. Конечно, образцовая семья – муж, жена и двое детей… Пожалуй, ей хотелось бы даже троих.

Представив Виктора в роли отца, Джина неосознанно поморщилась. Если будут дети, она останется связана с ним на-всег-да.

Успели поговорить еще о современной культуре, о прелестях европейской традиции, о скифах и гуннах, о падении Рима, о фильме «Римские каникулы», о Рембрандте, Босхе, о миссис Уотсон и привидениях. Еще тысяча вещей осталась за кадром, и обоим жаль было, что времени недостаточно, потому что очень важным и интересным было услышать мнение другого. Они чувствовали себя немного людьми из разных миров, и в то же время кровь в их жилах будто переговаривалась, они звучали на одной волне и резонировали друг от друга. От этого каждый чувствовал себя и другого сильным и глубоким… Джина привыкла считать себя интеллектуалкой, а тут ей встретился человек, который знал больше нее, а главное – думал о мире совсем иначе, чем она, и ее обогащал опыт общения с ним. Кажется, ему тоже было приятно слушать ее…

8

Фуникулер починили в пять тридцать. В шесть тридцать экскурсанты вернулись в отель. Джина мечтала только об одном: дойти до кровати и уснуть до послезавтра. Обилие новых впечатлений, сытный горячий обед, затянувшийся на несколько часов, возбуждение от присутствия Альберта – все это безумно утомило ее.

Мэган лежала в постели – и, слава богу, одна. Горел ночник у ее кровати.

– Не подходи ко мне! – Мэган замахала руками.

– Что случилось? – поразилась Джина.

– Меня лихорадит, болит голова и режет глаза. Это грипп! – обреченно провозгласила Мэган.

– Дай лоб. – Джина сделала попытку приблизиться к ложу больной.

– Нет, ни в коем случае! Ты заразишься. Отойди, отойди же…

– Ничего не понимаю… Ты вообще в порядке? – У Джины закрадывалось подозрение, что Мэган где-то ударилась головой. Чем-чем, а ипохондрией ее подруга никогда не страдала.

– Вообще – в порядке, а в частности – я больна очень заразной болезнью! Так что не трави мне душу. Чем меньше ты будешь находиться со мной в одной комнате, тем больше шансов, что останешься в живых.

– Это точно… – пробормотала Джина.

– Так что иди поужинай, а потом сними себе другой номер. Я не позволю тебе спать со мной на соседних кроватях.

– Ты чокнулась? Или начинаешь бредить? Куда я пойду?

– Спроси у администратора, может, что-то освободилось. Я уверена, тебе повезет. И, когда пойдешь ужинать, захвати для меня стакан молока.

– Лучше заказать в номер. Доктора позвать?

– Нет! Ненавижу докторов. Помнишь того придурка, который меня соблазнил?..

– Это еще кто кого соблазнил… – вздохнула Джина, вспоминая средних лет отоларинголога, который после встречи с Мэган вынужден был развестись с женой. – Ладно, пойду прогуляюсь и куплю тебе жаропонижающее.

– Спасибо, ты настоящий друг, – слабым голосом пробормотала Мэган, поворачиваясь на другой бок. – Я посплю немного.

– Конечно, родная. Поправляйся, – обеспокоенно проговорила Джина и вышла из номера.

Она спустилась вниз. Кое-кто из экскурсионной группы до сих пор обменивался впечатлениями. Альберта в холле не было.

Джина подошла к администратору. Чувствовала себя при этом очень неуютно. Еще бы: вот взбредет же в голову такая блажь! Джина сделала над собой усилие и, прокашлявшись, спросила:

– Извините, у вас не найдется свободного номера на сегодняшнюю ночь?

– В чем дело, госпожа Конрад?

– Похоже, у моей подруги грипп, и она не хотела бы ночевать со мной в одной комнате. Я не против, но она настаивает…

– Понятно, – многозначительно сказал администратор.

Ну наверняка подумал что-нибудь развратное… – обозлилась Джина. Больше на Мэг с ее невероятными идеями.

Молодой человек оглянулся на стойку с ключами, что-то прикинул, сверился с какой-то таблицей в компьютере. Покачал головой:

– Извините, мисс Конрад, но у нас только один номер свободен, это экономкласс…

– Мне безразлично, тем более что это временная мера.

– Понимаете, это даже не совсем номер…

– Я посмотрю, если вы не возражаете.

– Да-да. – Администратор махнул рукой скучающему портье и что-то сказал ему на местном диалекте, протянув ключ.

Поднялись на самый верх.

Ого. Может, придется провести ночь в мансарде. Будет хорошо мечтать и смотреть в скошенный потолок, предположила Джина.

Когда перед ней распахнулась дверь «номера» и портье включил свет, Джина поняла, что если она и будет здесь о чем-то мечтать, то наверняка о более достойном приюте. Номер «экономкласса», по эвфемистическому выражению администратора, представлял собой скорее комнату для прислуги. Здесь была узкая кровать, стул – и все. Общая площадь помещения не превышала площадь стандартного купе в спальном вагоне.

Портье виновато развел руками.

Джина собралась было спуститься вниз и сообщить Мэган, что ни за что на свете не согласится спать там, где ей предложили, но вспомнила, что больная спит. Это, пожалуй, и решило исход дела.

– Я согласна, – простонала Джина. – Но только на одну ночь.

Она взяла у портье ключ и отогнала от себя крамольную мысль: пойти в ресторан и напиться, чтобы не видеть этого убожества. Спустившись в холл, спросила тоном, в котором слышалась угроза мести, у администратора, есть ли у них лекарства. Выяснив, что, разумеется, есть, попросила через полчаса отнести жаропонижающее в номер к Мэган.

Пусть отведают гнева разбуженной бестии.

Администратор любезно кивнул и, не сводя глаз с удаляющейся спины Джины, набрал номер по внутреннему телефону:

– Мисс Суон?

– Да? – Голос Мэган был резким от нетерпения.

– Все идет по плану. Мисс Конрад очень недовольна.

– Отлично. Включите в мой личный счет.

– Вам нужно жаропонижающее?

– Конечно же нет! Если что – сообщайте. Поручение номер два – в силе. Время определите сами, вам оттуда виднее.

Мэган повесила трубку. Она в отличие от Джины была очень довольна. Все идет по плану. Хорошо, когда в команде есть опытный стратег!

Альберт что-то читал. Сидел за столиком в ресторане и читал. Джина улыбнулась. Подошла к нему.

– Похоже, вы – моя судьба, Альберт, – пошутила Джина и смутилась: если услышать эту фразу не как шутку, получится весьма щекотливая ситуация.

– Польщен, – усмехнулся Альберт и посмотрел на нее чуть прищурясь, будто от яркого света.

– Как настроение? Знаете, я вот совсем не хочу есть.

– А почему? – притворно не поверил Альберт. – Вам хватило четырехчасового обеда?

– Наверное! – засмеялась Джина.

– Кстати, что вы тогда здесь искали? Если скажете, что меня, я нафантазирую бог весть чего.

– Признаться, мне оказалось несколько… некуда пойти.

– Как же так? Мэган заперлась и сломала ключ в замке?

– У нее грипп…

– Обидно. А вы опасаетесь инфекции?

– Нет, это она боится меня заразить.

– Очень заботливая подруга, не правда ли?

– Да. По ее милости мне теперь спать в комнате, больше похожей на чулан.

– Кошмар, – без тени сочувствия сказал Альберт. – Пить будем?

– Будем.

Вечер тек, как кровь по венам: легко, естественно, необратимо и тепло. Джина поняла, что пьяна, только когда выяснила, что встать и подняться наверх – это проблема. По меньшей мере, испытание. Для чести. Ведь не может благочестивая леди идти через зал, набитый людьми, нетвердой походкой.

– Ой, – выразительно проговорила Джина.

– Так-так. Потанцуем?

– Издеваетесь?

– Нет, приглашаю.

– В другой раз.

– Все, оказывается, серьезно. Пойдем подышим воздухом?

– Хорошая идея. Дайте даме руку.

Опереться на руку Альберта оказалось приятно. У него были сухие, сильные, жилистые руки.

– Ваше пальто в номере?

– Кажется, да.

– Могу принести свое, чтобы вы не подвергались атаке вирусов Мэган.

– Согласна. Не хочу будить Мэг.

– Ждите здесь.

Альберт оставил ее на диване в холле. Диван показался Джине гораздо мягче, чем обычно. Определенно, давали о себе знать хорошее настроение и общая расслабленность тела.

Он и вправду принес ей пальто. Джина чувствовала себя в нем школьницей, возвращающейся с вечеринки в компании одноклассника.

– Вы очень добры. – Удержать свое веселье внутри было очень сложно. Джина, как бутон, раскрылась в улыбке.

Альберт с некой смесью умиления и огорчения покачал головой:

– Вам велико ужасно. Но главное – это как ты сам себя ощущаешь, правда?

– Правда! – Очень, до безумия, хотелось танцевать.

Морозный воздух ударил в лицо и почти сразу вышиб хмель из головы Джины. Сознание прояснилось, но расслабление не спешило покидать тело. Джина задумалась: а стоит ли опираться на руку Альберта, если нет острой необходимости? Хотя, в конце концов, он не рентген, чтобы знать, что у нее внутри…

– Странно, как нас свела судьба, да? – спросила она, чтобы заполнить паузу.

– Странно, что вы уже два раза за вечер повторили слово «судьба». Днем, кажется, я слышал, что вы не верите в эту особу.

– Так то было днем! – резонно возразила Джина.

– О, женщины!

– У вас есть женщина? – вырвалось у Джины. Она готова была заткнуть себе рот рукой.

Альберт с удивлением на нее покосился. Улыбнулся:

– А вам зачем?

– Просто… – Хорошо, что было темно и он не мог видеть яркого румянца, захлестнувшего ее до ушей.

– У меня есть лучше! – провозгласил Альберт.

– Мужчина?!

– Не угадали.

– Работа?

– Прошлое, – неожиданно печально ответил Альберт.

– Извините. Но тогда вы феномен. Потому что человек живет во времени, а его личного времени – три: прошлое, настоящее и будущее. Если у вас вместо трех одно…

– Вы всегда такая… интересная, когда выпьете?

– Нет. Когда есть публика. Мне нужен достойный зритель.

– Оно меня преследует!

– Что?

– Не важно. Замерзли?

Они шли опустевшими улочками. Темно, огоньки города вдали, внизу – как свечки на древнем алтаре.

– Нет.

– Не верю. Я бы замерз без шарфа и перчаток.

– Знаете, из двух рукавов можно соорудить вполне сносную муфту! – Джина продемонстрировала свое изобретение.

– Поразительно.

– И мне. – Джине приятно было быть с ним естественной и непосредственной. Он такой… сильный и мудрый.

Знаю, и все тут. Пусть прячет что угодно. Так хорошо…

Они вернулись в отель, казалось, спустя целую сотню лет, хотя на самом деле прошло минут двадцать. Даже квартал не успели обойти.

– Могу пригласить вас в гости, – сказал Альберт, и Джине почудилось нечто странное в его голосе.

На самом деле он чувствовал себя жутко. Он волновался! Будто от решения этой золотоволосой девчонки зависит что-то важное! Чуть ли не его судьба! Судьба…

– Так что? – Альберту никак не удавалось с собой справиться.

– Я за. – Джине меньше всего на свете хотелось подниматься в свое временное жилище, а идти коротать время в город не было сил.

– Тогда прошу.

Они пересекли дворик, Альберт успел удивиться: неужели забыл выключить свет? Открыл дверь, не сразу справившись озябшими пальцами с ключом.

– Ах! – Джина резко вдохнула, потрясенная.

Альберт просто остолбенел, тупо глядя перед собой.

Комната походила на сказку. Все: пол, столики, каминная полка – было уставлено свечами. Маленькие огоньки в таком количестве давали столько света, что его было достаточно, чтобы разглядеть мох в щелях между бревнами.

В камине трещал огонь. Пляшущее пламя отбрасывало сумасшедшие отблески на стены.

Постель была аккуратно расстелена. Обычное белье сменили на красный шелк.

Рядом с кроватью стоял в вазе почти неохватный букет багровых роз.

Джине захотелось упасть в обморок. Пусть делает с ней, что хочет…

– Значит, вот так? Напоил и соблазнил? – еле слышно прошептала Джина.

– Я не… – Альберту не удалось справиться с голосом. И что сказать? Что это не он? Какая чушь! Можно, пожалуй, девушку и обидеть. Неизвестно чем больше.

– Какой ужас. – Губы ее расплывались в улыбке. Она повернулась к Альберту. – Что дальше?

В ее глазах Альберт прочел ответ на заданный вопрос и едва не отшатнулся. Он и сам не знал, чего ему хочется больше: сжать эту фею в объятиях и овладеть ею тут же, на шкуре, или на шкуре у камина, или на постели… Или вызвать сюда администратора и устроить скандал. Мелькнула даже мысль: может, ошиблись домиком? Нет, не ошиблись. Вон его борсетка на тумбочке…

– Джина, ты отдаешь себе отчет в том, что происходит? – Альберт наклонился к самому ее уху. Не хотелось бороться с собой. Не хотелось.

– Может быть… Не знаю. Давай играть, будто я все еще пьяна и ничего-ничего не понимаю. – Джина прижалась к нему.

– Давай, – выдохнул Альберт и поцеловал ее.

Он хотел бы любить ее торопливо и пылко. У него давно не было женщины, а с теми, которые все же становились его любовницами, Альберт обращался так, чтобы не потерять своего достоинства и не показаться мужланом, но и не продемонстрировать больше чувства, чем он на самом деле испытывал. А испытывал он мало. Слово «любовь» для него всегда было чуть-чуть насмешкой. Он мыслил ее в эстетико-психическом ключе: глубоко анализировал в спектаклях ее проявления и следствия, применительно к своей жизни считая абстракцией.

Абстракция – это то, чего нет.

А сейчас было по-другому. Альберт понял, что больше всего на свете ему страшно обидеть девушку, волей то ли случая, то ли судьбы, то ли своей собственной оказавшуюся в его объятиях. И сама атмосфера не располагала к спешке и простоте.

Это было похоже на медовый месяц.

Губы Джины казались Альберту сладкими и мягкими, и он целовал ее жадно и нежно. Она дрожала. Альберт ласково помог ей снять пальто. Ее тело – такое хрупкое, такое изящное. Какие тонкие запястья… Альберт обхватил их пальцами, словно показывая свою власть и силу. Она покорялась. От этого стало так радостно, так пьяняще счастливо, что Альберт задохнулся от восторга и, подхватив Джину на руки, понес на кровать.

Ее свитер был теплым. А под ним – теплая, гладкая кожа. Рука Альберта скользнула по плоскому девичьему животу, и Джина бессильно застонала.

Ей так этого не хватало! Щемяще-нежного, на надрыве, дрожащего чувства, выраженного в ласках, поцелуях, прикосновениях мужского тела…

Альберт с величайшей нежностью помог ей снять обувь, джинсы и свитер. Она не помнила, как он остался без одежды. Джина лежала на кровати, прикрытая только кружевными лоскутками белья, и чувствовала разгоряченное тело мужчины, который желал ее так, как, может, не желал никто другой. Никогда. Его руки – она никогда бы не подумала – оказались очень осторожными и вкрадчивыми. Прикосновения горячих ладоней рождали нарастающий жаркий отзвук в теле. Плоть будто плавилась. Очаг внизу живота, от которого шли по телу сладкие, теплые волны, ширился и рос. Мир уплывал. Мыслей не было. Темное сладострастное пятно поглотило весь мир вокруг. Счастье.

Джина и Альберт любили друг друга так, как кочевники в пустыне пьют воду, – жадно, блаженно, потому что это было величайшей радостью и означало жизнь.

Для Альберта весь мир расцвел красками. Для Джины весь мир наполнился чувствами. Оба словно обрели смысл, который давно потеряли и долго-долго не могли найти. И смысл был – рядом, близко-близко, почти единым целым… Можно коснуться рукой, губами, грудью…

И когда Вселенная взорвалась острейшим пульсирующим наслаждением, крик Джины и хриплый стон Альберта слились в один звук.

– Я такого не испытывал никогда. За всю свою долгую и не скучную жизнь. Спасибо… – Альберт прижался губами к завитку на виске Джины. Он был уверен, что никому другому ни за что на свете не сказал таких слов. Но с Джиной ему хотелось быть откровенным. И он сделал свое признание с легкостью.

– Правда? – улыбнулась Джина.

– Правда, – заверил ее Альберт.

– Хорошо, что это взаимно. – Она прижалась к его плечу. Ее пронзило никогда прежде не испытанное ощущение: Джина не знала, где его рука, а где ее. Ощущение материальных границ тела полностью исчезло. Будто они перемешались в том волшебстве, которое сотворили несколько минут назад.

– Это ты? – Она легонько сжала его пальцы.

– Что? – удивился Альберт.

– Это твоя рука или моя?

Он засмеялся:

– Не удивляйся, но я не совсем понимаю.

– Я тоже.

Хорошо, что он понял. Она читала когда-то, что только между самыми любящими людьми могут стереться ощущения физических границ. Джине захотелось рассказать ему о себе все. Джина испытала такое доверие к человеку, которому только что принадлежала, что сама поразилась.

– Что ты для меня? – спросила она.

– В смысле что ты для меня?

– Нет. Что ты есть в моей жизни?

– Не знаю. Тебе решать.

– Ты… – Джина чуть не спросила, любит ли он ее. Невероятно! Три дня знакомы – и уже разговоры про любовь?! Может, сразу пригласить его к алтарю? – Ты рад, что так случилось?

– Да. Рад. Не то слово даже… Я же сказал. Если бы не ты, я не испытал бы такого счастья.

– Это хорошо. Что испытал. – Джина вздохнула. Неимоверно хотелось спать.

– Отдыхай.

– Спокойной ночи.

Альберт долго лежал, прислушиваясь к ровному дыханию женщины в тихой комнате, и осознавал, что сейчас произошло. Этот секс действительно не был похож ни на что, ранее им испытанное. Он спал со многими женщинами: с молоденькими актрисками, со случайными знакомыми, с дорогими проститутками, с бывшей женой, в конце концов! И ни с одной это не было так… по-настоящему. Альберт чувствовал, как сердце посылает по сосудам кровь, как поднимается грудь, чувствовал дыхание и жизнь в каждой клеточке своего обновленного тела. Он чувствовал себя живым.

Впервые за много-много лет.

К Альберту вдруг пришла мысль, от которой сердце пропустило удар и дыхание сбилось.

Это что, она такая и есть, любовь?

Черт подери, да какая любовь?! Я же знаю ее всего-то несколько дней! Случайная встреча?

Как режиссер, Альберт просто не мог поверить, что есть в этом мире что-то случайное. У всего на свете есть смысл. Причина и следствие. И какое-то метафизическое значение. Даже если недалекий зритель пока об этом и не догадывается… Иногда не догадывается даже актер!

А что же сейчас? Неужели любовь с первого взгляда? С первого дня знакомства? Да, он предпочитает брюнеток. Но Джина… Она такая искренняя! Такие, кажется, уже не встречаются в больших городах Америки. Не гонится за деньгами и славой, и за деньгами и славой мужчин тоже. Не стесняется говорить, что думает. Бескорыстная. Наверное, очень преданная. Да, красивая! Нежная. Похожая на музыкальный аккорд. Нет, на пьесу, нескончаемую и вечно усложняющуюся пьесу.

С такой женщиной я, наверное, мог бы прожить всю жизнь.

С ней можно разговаривать. С ней интересно разговаривать, потому что каждое слово находит отклик в ее внутреннем мире, и Альберту интересно, как он будет звучать. Интересно узнать историю ее жизни. Какая она была в детстве, чем занималась в юности.

Джина могла бы стать очень талантливой художницей. Он бы помог ей. А она – ему. Ерунда, что два таланта не будут долго спать в одной постели.

Нет, не ерунда. Потому что с Анжелой все получилось именно так. Она не могла принять того, что кто-то может быть талантлив, кроме нее. Да и он, наверное, тоже. И все получилось, как получилось.

Альберт хотел перевернуться на другой бок, чтобы и дальше предаваться своим грустным мыслям, но посмотрел на Джину – и не стал. Она была прекрасна. Потерять хотя бы частичку ее красоты, ее тепла – это значит быть идиотом.

Пусть будет, как будет. Не время грустить. И не время принимать решение.

Джина открыла глаза еще затемно. Ей приснился Виктор. Все перевернулось с ног на голову. Точнее встало на свои места.

Господи боже мой, что я наделала?! Я же изменила своему мужчине, изменила… Мысль эта была так ужасна, что Джина не могла додумать ее до конца. Мир рухнул. Она совершила поступок, который невозможно оправдать. Виктор будет прав, если убьет ее.

Джина стиснула зубы, чтобы не завыть и не расплакаться от отчаяния. Что сделано, то сделано. Время не повернуть вспять. Эту ночь не пережить заново.

Она разрушила свои отношения с Виктором. Сама.

Стоп.

А почему я вспоминаю о Викторе только теперь? Почему эти мысли не посещали меня вчера днем, вчера вечером? Виктор будто исчез для меня. Значит, где-то внутри меня его не существует. И все понятно: почему так получилось с Альбертом и почему на самом деле было так хорошо! Джина лихорадочно пыталась разобраться в себе. Получалось плохо, одна мысль перебивала другую, сердце в груди скакало, как зайчонок.

Мэган когда-то сказала ей, что нужно изменить Виктору, чтобы проверить свои чувства. Джина, разумеется, сопротивлялась и возмущалась, но получилось, что она в точности последовала совету подруги.

Черт, и вовсе не потому, что хотела узнать, что на самом деле испытывает к Виктору. Она занялась любовью с Альбертом только потому, что хотела этого с невероятной силой! Одним словом, проверила сразу и чувства к Альберту, и чувства к Виктору… Ха-ха. Виктор, похоже, проиграл всухую.

Альберт дал ей не просто физическое наслаждение сексом, не просто оргазм, с этим проблем и без того не возникало. Он подарил ей трепетное ощущение единения с партнером, которого она прежде не испытывала. Когда не знаешь, где заканчивается твое тело и начинается его, когда твой выдох – это его вдох, и наоборот. Весь мир потерял четкость, когда Альберт прикоснулся к ней. Когда он овладел ею, мир вообще ушел в небытие. И это не одна лишь глубокая страсть. Это чистое, почти кристаллизованное счастье! Как можно к человеку, которого знаешь так недолго, испытывать такую глубочайшую нежность и чувство единения?

Джина ничего не знала, кроме того, что это чистая правда и незачем себе лгать. Альберту удалось подарить ей столько наслаждения, столько прежде не испытанных ощущений, что ее отношения с Виктором поблекли и резко упали в цене.

Невероятно, но факт. Виктор – вовсе не мужчина ее жизни.

Хотя это именно то, чего Джина в глубине души ожидала. Ладно, с Виктором все понятно, а что с Альбертом?

Вовсе не курортный роман. Случайный секс обернулся событием, способным перевернуть всю жизнь. Джина знала, что подобные ощущения не возникают из пустоты. Нечто связывает ее с Альбертом… Или способно связать. Вопрос: а нужно ли им это? Ей? Да! Нужно! Потому что это больше всего, что имело место в ее жизни, похоже на счастье. А жизнь должна приносить человеку счастье, иначе она не имеет смысла.

Но что с ним? Альберт сказал, что она, Джина, доставила ему ощущения, которых он прежде не испытывал. Значит ли это для него так же много, как для нее? Что они будут делать утром?

Этот вопрос – что будет утром – казался Джине важным, важнее, чем судьба галактики. Вдруг для него она – очередная интрижка, скоропостижный курортный роман? Вспомнит ли Альберт, когда проснется, те слова, которые говорил в темноте?

Вопросы переполняли голову, как вода переполняет чашку, переливались через край, оставались вместе с ответами далеко-далеко…

Можно поиграть в то, что ничего не было.

Можно утром сделать вид, что она каждую неделю ложится в постель с новым мужчиной и вчерашний вечер для нее почти ничего не значит.

Можно подождать его реакции и вести себя в соответствии с ней. Только страшно не выдержать и разреветься.

Во всяком случае, лежать здесь и ждать невыносимо. Джина подумала что, конечно, глупо сбегать сейчас и идти к себе… Но все равно стала потихоньку выбираться из-под одеяла.

Альберт проснулся, сонно спросил:

– Ты куда?

– Завтракать, – ляпнула Джина. Вот сейчас все и решится.

Он удивленно посмотрел на нее, потом на наручные часы:

– Ты что, еще семь тридцать! Может, еще поспим?

– Да? Не думала, что так рано. Давай поспим, – капитулировала Джина.

Ей не хотелось показывать ему спину. В смысле сбегать. Для школьницы это было бы нормально. Для взрослой женщины – нет.

Она старалась не прижиматься к Альберту. То, что он голый, теперь смущало ее.

Вроде бы ласков, но что за этим стоит? – волновалась Джина.

Несмотря на все тревоги, сон пришел к ней быстро, и Джина чувствовала, как, расслабляясь в дреме, льнет к Альберту. Она успела подумать, что он делает ее уязвимой, и окончательно провалилась в теплый туман без картинок.

Они проснулись одновременно. За окном вовсю светило солнце. Томно и нежно пахли розы у кровати.

– Доброе утро, – сказал Альберт тихо. Он будто колебался, поцеловать ее или нет. Прикоснулся губами к щеке, у уголка губ.

– Доброе утро. Как ты спал? – Джина и не подозревала, что сумеет найти такой неподходящий вопрос.

– Чудесно. Мне было очень тепло.

– Да, одеяла действительно хороши, – неловко пошутила Джина.

Альберт нахмурился:

– Мне кажется, ты поняла, что я имею в виду.

– Конечно, поняла! – Джина оглядела комнату затравленным взглядом в поисках одежды.

Альберт чувствовал себя беззащитным, как лобстер без панциря. Хорошенькое сравнение! Альберт знал о существовании мнения, что женщины бесподобно умеют делать мужчин беззащитными и слабыми, но никогда не подозревал, что это касается и его. Ни одной из прежде встреченных женщин он не позволял приблизиться настолько, чтобы она обрела над ним какую-то власть. И Джине он тоже вроде бы не позволял… Но с ней ему хотелось быть мягким. А если она так шутит… Что с ней? Стесняется? Жалеет? Обесценивает прошлую ночь?

– Ты жалеешь, что мы?.. – За последние дни Альберт совершил больше поступков, которые ему в принципе не были свойственны, чем за всю предыдущую жизнь. Например, заговорил напрямую с женщиной. Но сейчас мучиться неопределенностью было невыносимо.

– Нет, что ты… – начала Джина и осеклась. – Знаешь, я не понимаю, почему так быстро. Я никогда не спала с мужчиной, которого знаю меньше месяца. И у меня… – Сглотнула нервно. Протолкнуть по горлу застрявшие слова оказалось невероятно трудно. – Есть парень.

– Да? – ровно и бессмысленно переспросил Альберт. Актерское прошлое…

Ему показалось, что его ударили… Нет, не то чтобы ножом в спину. Скорее кулаком под дых. Не смертельно, но нужно время, чтобы снова начать дышать. Все рухнуло в небытие. Все зародившиеся смутные надежды на возможность будущего с этой светлой девочкой, похожей на молоденькую кошку, иногда игривую, иногда излишне серьезную, иногда когтистую; на то, что не все для него потеряно, что есть в мире человек, с которым ему будет хорошо – хорошо творить и хорошо отдыхать…

Ничего не изменится. Она уедет к своему парню. Он уедет к своей дурацкой работе. И все. Курортные романы хороши до тех пор, пока им не придаешь большого значения. Большего, чем твой партнер.

– Первый курортный роман в жизни? – задал Альберт еще один вопрос. Не лучше, чем предыдущий. Утро глупых вопросов.

– Да, – ответила Джина. Сказка стремительно обрастала грубыми и пошлыми подробностями. Определить вчерашнее как курортный роман – что может быть несправедливее? Пожалуй, хуже было бы только «случайная половая связь».

– Все когда-то бывает впервые. Могу я пригласить тебя позавтракать?

Вот так. Просто и без лишних чувств. С самого начала нужно было выбрать именно эту линию.

– Да, только я бы переоделась. И нужно узнать, как Мэг себя чувствует.

– Хорошо. Встретимся в ресторане через полчаса?

– Пойдет.

Очень хотелось перед уходом сказать что-то еще, чтобы протянуть ниточку ко вчерашним ощущениям единения и счастья. Слов не было, будто ком подкатил к горлу и перекрыл их все.

Мечтать – вредно. Мечты разбиваются, как волны, о скалы действительности, и, сколько бы ни бились волны, скалы останутся неизменными. И, может, только через тысячу лет…

Джина не надела пальто, оправдавшись тем, что перебежать через двор – это очень быстро, она не успеет замерзнуть.

Холодный воздух взбодрил. Джина взбежала по лестнице как-то тяжело. Дыхания не хватало. Она зачем-то постучала в дверь, прежде чем войти в номер.

Мэган совершала очередной ритуал по уходу за собой, сидя перед зеркалом.

– Привет, как ты? – Джине не удалось скрыть удивление.

– Знаешь, мне гораздо лучше, я думаю, что вчерашняя лихорадка – это что-то нервное. Даже горло не болит. Я, конечно, еще очень слаба…

– Но выглядишь ты неплохо. – Джина что-то заподозрила, но ничего не сказала.

– Как спалось?

– Нормально. Номер отвратительный. Кладовка какая-то.

– Извини, я очень о тебе беспокоилась.

– Спасибо.

Джина боролась с ярчайшим желанием упасть на постель, накрыться с головой одеялом и больше никогда-никогда не вставать.

– Я хочу домой. Давай вернемся, – сказала она.

– Эй! – возмутилась Мэган. – Ты чего? Что не так? Обиделась, что я выставила тебя на ночь?

– Нет.

– А в чем же дело?

– Во мне. Мне здесь плохо, я совсем запуталась, я хочу выбросить из головы всю эту чушь и чтобы все опять стало, как было.

– Ну вот еще! Чтобы стало, как было, это, поверь мне, не проблема. Может, лучше пусть будет как-то по-другому?

– Нет. Я устала и хочу спать. Через двадцать минут у меня завтрак с Альбертом. Скажи, что я не приду. Еще лучше – что я умерла. Не знаю, как ты, а я заказываю билет домой.

– Вот сумасшедшая! Или я чего-то не знаю? – Мэган присела на краешек кровати рядом с Джиной.

– Я сама ничего не знаю. Оставь меня в покое.

Пожалуй, в другое время Джина не позволила бы себе такого. А если бы что-то и заставило ее сбежать в спешке, она чувствовала бы себя страшно виноватой перед Мэган. Они уехали в тот же вечер. Джина предлагала Мэган остаться, но Мэган заявила, что без ее срочного психотерапевтического вмешательства подруга загнется. Она была недалека от истины. На Джину накатила волна такой беспросветной черноты в мыслях и чувствах, что она не знала, как сможет жить дальше.

Альберту Джина сказалась больной. Он звонил ей в номер, хотел пригласить вечером на ужин в город, но она солгала, что ее лихорадит, наверняка все-таки заразилась от Мэган. Альберт прислал ей в номер букет белых лилий.

Теперь Джина рассеянно теребила изрядно пострадавшие цветы в руках. Они с Мэган сидели в самолете. Мэган приступила к очередному шагу операции по раскрытию причин непред-сказуемого поведения Джины:

– Объясни, что заставило тебя сорваться с места?

– Не хочу.

– Эгоистка.

– Да. Но если ты помнишь, я предлагала тебе остаться.

– Ерунда. Это связано с Альбертом?

– Отстань.

– С Михаэлем?

– Нет.

– Значит, с Альбертом.

– А тебе не приходит в голову, что это может быть связано с Виктором?

Соседи стали оглядываться на любвеобильную девицу: подруги спорили достаточно громко.

– А при чем тут Виктор? Он счастливо пребывает в Филадельфии. Пока что за океаном.

– Мэг, я ему изменила! – Джина внезапно расплакалась.

– Эй, ну будет тебе… – Мэган растерянно гладила Джину по голове. – Успокойся, давай поговорим нормально!

Джина с трудом взяла себя в руки.

– Альберт?

– Альберт.

– Ясно. Достойный мужчина. Ты влюбилась?

– Не знаю. Кажется… Но это не важно! То есть важно не это. Я изменила человеку, с которым собираюсь строить будущее. С каким-то полузнакомым мужчиной!

– Черт, но тебе понравилось?

Джина уставилась на Мэган так, будто та сказала что-то святотатственное.

– А что такого? Это самый закономерный вопрос из всех. Помнишь, я тебе говорила, что секс с другим – лучшая проверка чувств?

– Да.

– Так что?

– Это слишком интимное, чтобы обсуждать с кем-то! – возмутилась Джина.

– Скажи мне честно: тебе с ним было лучше, чем с Виктором?

– Да.

– С кем можно сравнить?

– Ни с кем.

– Черт! А ты говорила, что с Виктором у тебя все классно!

– Я действительно так думала! К тому же с Виктором у меня долгие и серьезные отношения…

– А ты взяла у Альберта телефон?

– Нет.

– А он у тебя?

– Нет. Он же не знал, что мы уезжаем!

– Вот черт!!! – Вопль Мэган потряс сердца пассажиров трансатлантического рейса. – Да как ты могла?! Нашла идеального любовника – и легко распрощалась с ним! Нет, даже не распрощалась! Сбежала, как…

– Я испугалась, Мэг! Я испугалась, что я ему не нужна, что для меня это было вот так восхитительно, а для него – обыкновенно, что я ничего и никогда не буду значить в его жизни! И стыдно, стыдно перед Виктором! Он наверняка верен мне!

– Не говори так уверенно о том, в чем нельзя быть уверенной. Ты бросила в Швейцарии мужчину, который мог бы изменить твою жизнь, мог сделать ее красочной и счастливой хотя бы на неделю! А ты так и не захотела научиться жить счастливо!

Перелет прошел в тягостном молчании. Джина думала, что зря проболталась Мэган, что та не поняла ее нисколечко, и вообще наговорила глупостей, что картина мира одного человека навряд ли будет работать для другого, а если быть честной, то Мэган не так уж не права!

Мэган тоже, по-видимому, это знала и потому молчала с видом оскорбленного достоинства.

9

Филадельфия встретила их промозглой осенней сыростью. Конец октября еще никто не отменял. После рождественской атмосферы в заснеженных Альпах дождливая серенькая осень могла только усугубить тоску.

Джина не сообщила никому из своих о внезапном приезде, поэтому девушек никто не встречал. Мэган взяла такси. Они попрощались несколько натянуто. Видно было, что Мэган сочувствует своей не в меру распереживавшейся подруге, но до сих пор дуется и ждет, чтобы та признала свою неправоту. А Джина это делать не собиралась. По крайней мере, сейчас.

Дома все было по-прежнему: много света и много зеркал. Это единственное требование, которое Джина в свое время предъявила к будущей квартире. Теперь зеркала отражали печальную, будто похудевшую молодую женщину с потерянным взглядом, которая маялась от безделья и не хотела ничем заниматься.

На работу, что ли, пойти? Вот босс обрадуется! Или позвонить маме? Мама тоже обрадуется. И разволнуется, почему вернулась раньше. Можно еще позвонить Виктору… Вопрос только в том, чему обрадуюсь я? – размышляла Джина. Ответ не напрашивался сам собой. Похоже, его придется еще долго искать.

К вечеру Джина все-таки собралась с силами и позвонила Виктору. Он искренне обрадовался ее возвращению и пригласил поужинать в романтической обстановке. Джина сказала, что лучше бы сходила в клуб. Ну не было у нее сил на романтический ужин, не было!

Виктор сиял. Он был ласков и даже более внимателен, чем обычно. Джина улыбалась ему и изо всех сил показывала, что рада его видеть. Они поехали в клуб танцевать, потом Виктор повез ее ужинать в китайский ресторан, и Джина смеялась от удовольствия и заинтересованно слушала Виктора. Ей совсем не хотелось есть. Голод – это жажда жизни. Если человек еще не решил, хочет он жить дальше или нет, то и пища не представляет для него интереса.

Потом они поехали к Джине, хотя любое вторжение на ее личное пространство сейчас воспринималось ею особенно остро. Они смотрели фотографии, сделанные Джиной и Мэган. На одном из снимков Анморе обнаружился профиль Альберта. Джина молилась, чтобы ей достало воли не расплакаться от стыда и страха перед будущим. И от бессильной злобы – на себя, что все получилось именно так.

– Классно вы отдохнули, жалко, что Мэг вызвали на работу, правда?

– Да, дорогой. Я бы с радостью провела там еще несколько дней. Хотя я не фанатка лыжного спорта. Представляешь, так ни разу и не встала на лыжи!

– Ничего, может, зимой поедем с тобой куда-нибудь покататься. Только не очень далеко, ладно?

– Может…

Виктор поцеловал ее. Губы его были теплыми и требовательными. Правая его рука легла ей на грудь. Джина тихонько отстранилась:

– Прости, – прошептала она. – Я выжата как лимон из-за смены часовых поясов и из-за дорожного стресса. Очень болит голова. Отложим, ты не против?

– Нет, что ты, малыш… – Виктор выглядел чуть-чуть расстроенным. – Давай потом. Как насчет того, чтобы лечь сегодня пораньше?

– Хорошо, – согласилась Джина и подумала: на самом деле очень болит душа. – Я в душ.

Дни шли за днями. Джина научилась засыпать, не мучаясь мыслями о прошлом и несбыточном, научилась безропотно вставать по будильнику и варить утренний кофе без ощущения трагизма бытия, научилась не дрожать, показывая кому-то швейцарские фотографии, вот только в галерею ходить было все больше и больше досадно. Миссис Уотсон, казалось, совершенно обозлилась на свою нерадивую сотрудницу, в неподходящее время взявшую отпуск, и теперь отыгрывалась на ней, как могла.

Джина выполняла в два раза больше работы, чем до поездки: она просматривала каталоги, которые будто взбесившиеся почтальоны приносили пачками (где только набрали столько бумаги?!). Она составляла планы выставок на полтора года вперед, встречалась с художниками и дизайнерами, ездила по мастерским. Вела переговоры с крупнейшими аукционами Филадельфии и западных штатов.

Существует расхожее мнение: чем больше работы, тем легче человеку отвлечься от своих собственных проблем. Для Джины оно не срабатывало. У нее почти не оставалось времени, чтобы углубляться в самоанализ, и это выводило ее из себя. Ей не давали заниматься собой. А это было чертовски важно теперь. К тому же она стала плохо себя чувствовать и быстро уставать. Джина скрипела зубами на начальницу и продолжала разгребать бумажки, морщась от вкуса крепкого кофе.

Некая мысль вертелась в ее голове, но даже сама Джина не могла понять, что это такое, не могла сформулировать ее, представить образ.

А однажды утром, спустя две недели после возвращения из Европы, она проснулась и обомлела от страха: неужели я беременна?

Было воскресенье. Виктор безмятежно спал рядом. Он проникся к ней невероятной нежностью и теперь почти каждый день бывал у нее или приглашал Джину к себе. Джина напряглась всем телом. Если будет ребенок, это меняет все.

Она не думала о детях. Сначала чувствовала себя слишком юной, потом мечтала состояться как художник, потом старалась быть хорошим менеджером… Все время было не до того. Дети, конечно, вписывались в ее представление о семейном счастье, но это казалось слишком отдаленной перспективой, не имеющей прямого отношения к настоящему моменту.

У Джины возникло чувство, что сложилась какая-то головоломка: слабость, головокружение, расстройство цикла – все это, оказывается, не связано с путешествием и нагрузкой в галерее…

Это Альберт. Вне всякого сомнения. Виктора исключаем. С ним мы всегда предохранялись. А с Альбертом… Джина закусила губу. Конечно, все так и есть. Остается дойти до аптеки и купить тест.

Помаявшись за завтраком от отсутствия аппетита и озабоченных взглядов Виктора, Джина наконец нашла предлог, чтобы выйти за покупками одной. Все остальное происходило для нее, как в замедленной съемке, но она почти ничего не видела и не чувствовала. Запершись в ванной и трясясь от волнения, Джина сделала тест. На индикаторной полоске – два бледных штриха. «Вы беременны». Точка. Джина едва не грохнулась в обморок. Открыла кран, чтобы шумела вода и Виктор не спрашивал, почему так долго и все ли в порядке. Да, все в порядке. Но у нее внутри начало жить отдельное человеческое существо. И по-прежнему уже ничего не будет.

Джина выползла из ванной через полчаса и легла в постель, сказав Виктору, что нездорова. Он так и не понял, почему Джина рьяно запротестовала, когда он предложил ей таблетку аспирина.

День прошел как в тумане. Джина была оглушена происходящим с ней. Будущее рухнуло, и из обломков, из разрозненных кирпичиков нужно выстроить новое. Как сказать Виктору? Он обрадуется. Ребенок наверняка не его. Хотя глупо так отметать его возможное отцовство. Бедный Виктор. Ему придется воспитывать чужого ребенка. И никто не будет знать. Только Джина. И Мэган. Черт, надо звонить Мэг. Она придумает. Что-нибудь придумает. Как поступить, что сказать… Во всяком случае, она единственная сможет понять все до конца.

Или не звонить?

Джина мучилась до вечера понедельника. Потом решила, что в одиночку нести бремя такой страшной тайны уже не в силах, и набрала номер Мэган.

По голосу подруги явно было слышно, что она давно ждала звонка от Джины и довольна, что дождалась. Как в детстве: кто первый позвонил – тот и виноват.

– Я хочу с тобой поговорить. – Джина взяла быка за рога.

– Что-то случилось? – сразу отбросила свои игры Мэган.

– Да.

– Насколько все серьезно?

– По десятибалльной шкале – на восемнадцать.

– Когда увидимся?

– Приезжай ко мне, как только сможешь.

– Поняла. Через полчаса буду. Держись.

Мэган явилась через час, ругая на чем свет стоит пробки и безмозглых водителей. В руке у нее была бутылка коньяка. Она протянула ее Джине:

– Держи. Приведет мозги в норму.

Джина поморщилась:

– Не подойдет.

– Ну я внимательно слушаю. – Мэган закурила.

Джина хотела попросить ее не делать этого, но все же сдержалась.

– Я беременна. – Она заламывала пальцы, сидя рядом с Мэган на диване.

– Та-а-ак… Альберт?

– Я думаю, да.

– Ты думаешь или ты уверена?

– Уверена, – вздохнула Джина.

– Как, думаешь, к этому отнесется Виктор?

– Не представляю. Мы никогда не заговаривали о детях. Мне кажется, он не торопится.

– Ладно. Разберемся. Я знаю хорошую клинику. Там все очень хорошо делают.

– Делают – что? – не поняла Джина.

– Аборты.

– При чем тут аборты?

– А ты что, собираешься рожать? – на этот раз не поняла Мэган.

– Разумеется…

– Не будь дурой.

– Ты о чем?

– Ты хочешь родить ребенка от почти незнакомого мужчины? Может, он больной? Может, он психопат или шизофреник? А если Виктор тебя бросит? Вы же не женаты!

– И что? Ты понимаешь, что он – живой? – Джина инстинктивно положила руку на живот.

– Я понимаю, что ты живая, что ты еще не готова стать матерью, что ты еще не состоялась в профессии и что рискуешь воспитывать ребенка одна!

– Если это, – Джина запнулась, – если это моя судьба, то так тому и быть!

– Нет никакой твоей судьбы! Ты сама загоняешь себя в ловушку!

– Я ни за что на свете не убью своего ребенка! Это же не сгусток протоплазмы! Это живое существо, человек! А ты бездушная…

– Я – бездушная?! Может, конечно, и так… Но вот в животе у тебя пока что сгусток протоплазмы, ни больше и ни меньше! Можешь воображать себе все, что захочешь, но это пока что маленький комок клеток!

– У тебя просто не было детей!

Мэган побелела от ярости. Джина забыла, что ее подруга уже делала аборты и, по крайней мере, на словах относилась к этому легко. Но сейчас в ее глазах отразилась такая злоба, что стало ясно: это, наверное, самая болезненная тема для Мэган.

– Девчонки, вы чего ссоритесь?

Появления Виктора никто не ожидал. В пылу спора ни Мэган, ни Джина не услышали, как он открыл дверь своим ключом.

– О! А вот и горе-папаша явился! – Мэган метнула в его сторону презрительно-ненавидящий взгляд.

Джина обмерла. Как же можно так грубо лезть в чужую жизнь?! Она бы сказала ему все сама…

Мэган стояла посреди гостиной, как статуя, скрестив руки на красивой груди и ненавидя, похоже, весь мир в эту минуту.

– Виктор, ты очень любишь Джину?

Он растерялся.

– Ну да, естественно, и, по-моему, это ни для кого не должно стать новостью… – Он часто заморгал. Это всегда случалось с Виктором, когда он не понимал, что происходит.

– А ты бы любил ее, если бы она тебе изменила?

– Замолчи, – прошипела Джина.

– С тобой, что ли? – попробовал отшутиться Виктор.

– Нет, допустим, не со мной. Но когда она расскажет тебе кое-какие новости, напомни ей об Альберте Ридли и посмотри на ее реакцию. Это мой тебе дружеский совет. И не удивляйся, если она назовет тебя ночью… Альбертом.

Мэган схватила сумку, брошенную в кресло, и вылетела из квартиры, хлопнув входной дверью.

Она была так взбешена, что не смогла дождаться лифта и загрохотала каблуками по лестнице. Наглая, упертая, не умеющая жить дура с замусоренными мозгами! Ах какие мы нежные! Ах, мы будем рожать ребеночка! Мэган хотелось плеваться, и желательно бы плеваться ядом. Кислотой, чтобы камень прожигала насквозь. Как в фильме «Чужой». Джина такая же, как все. Пользуется тобой, плачется в жилетку, и все равно верит только в свою правоту! Умнее всех, как же… Умнее, лучше, благороднее, чище! Раз так, пусть разбирается теперь со своим Виктором.

Мэган хотелось плакать. Навзрыд. Она, конечно, очень сильная, никогда себе такого не позволит, но как здорово было бы сейчас уткнуться в чье-нибудь плечо, которое еще надежнее и сильнее, чем собственное, и поплакать. Чтобы кто-то пожалел, погладил по голове, сказал, что она все равно самая лучшая, замечательная, что она права в том, как живет, что в конечном счете все ошибки можно простить, можно когда-нибудь исправить…

Наверное, единственное, без чего человек не может жить, – это чувство собственной правоты.

Джина очень больно наступила на чувство правоты Мэган. И должна теперь ответить.

А еще Мэган было очень больно оттого, что она, похоже, потеряла своего единственного друга. Да, Джина долго терпела ее, а она Джину, но это была связь, проверенная временем. Увы, и ее можно разорвать.

Мэган пулей вылетела из подъезда и не с первого раза сумела открыть дверцу машины: пальцы дрожали от нервного возбуждения. В машине Мэган все-таки позволила себе разреветься. Точнее слезы сами покатились по ее щекам, она ничего не могла с этим поделать.

Мэган ехала, давя на педаль газа и глотая злые слезы. Даже если разобьется – не страшно.

Звук металла, разрезаемого металлом, грохот и звон осыпающегося стекла смешались с болью от удара.

Мэган очнулась в больнице.

– Вот везучая! – сказал ей молодой медбрат. – Машина – в блин, а вы отделались сотрясением мозга.

Мэган не знала еще, насколько все серьезно. Не задумывалась о том, почему с ней произошло то, что произошло. Почему она сделала себе именно такую судьбу. Она догадывалась только, что ей предстоит провести на больничной койке череду серых, неприятных дней с оттенком сосущей сердце тоски.

10

Виктор смотрел на Джину. Он еще молчал. Но Джина догадывалась, что сегодня – очень страшный, едва ли не самый страшный вечер в ее жизни. Виктор будто пытался до конца понять, что произошло, что такого важного сказала ему Мэган. Какая-то часть его рассудка уже поняла все. Другая сопротивлялась, цеплялась за прошлое, за образ Джины, орала в голос: «Не может быть!»

– Это правда? – не своим голосом, с резкими нотами спросил Виктор.

Джина не ответила. Больше всего ей хотелось сейчас уйти в спальню, закрыть дверь, подпереть ее для верности шкафом, нет, лучше двумя, и забраться под одеяло, а там – греть руками живот. Чтобы никто-никто не слышал того, что скажет ей Виктор. И чтобы никто не догадался, что он о ней думает.

– Это правда?! – Он приблизился к ней.

На мгновение Джине показалось, что он ее сейчас ударит, и она отступила. В другой раз, может, и осталась бы на месте, но нельзя, чтобы кто-то нанес святотатственную пощечину будущей матери.

– Да. – Джина сама не ожидала, что сможет сказать это таким ровным голосом.

– Тварь! – Виктор стиснул зубы. – А-а! – Изо всех сил он ударил ногой диван и, кажется, не почувствовал боли. – Дрянь! Шлюха! Как ты могла? Ты, ничего не стоящая вещь, ты предала меня? А я… – Виктор соскакивал с визга на хрип, Джина никогда бы не подумала, что такое возможно. – Я тебя любил… – В сторону полетела ваза черного стекла, брызнула осколками. – Я готов был жить с тобой! – Со стены сорвана фотография в рамке, вот она уже лежит, засыпанная блестящими кусочками стекла. – Я впустил тебя в свою жизнь, спал с тобой! Грязная тварь!

Джина была ошеломлена. Чтобы так беситься, нужно, наверное, очень долго копить злобу. Виктор, такой спокойный, такой милый и серьезный, готов кричать ей такие слова? Не выяснять, что произошло, как, почему, нет, метаться по квартире в бессильной ярости и крушить на своем пути все: мебель, посуду, прошлое тепло.

– Ты ездила с ним в Швейцарию… Да? Так? Ты врала мне, как последнему идиоту, а я не замечал… Дьявол, мне наставили рога! И кто? Джина, ласковая, любящая Джина! – Виктор истерически расхохотался. Джина ни разу не видела у него такого эмоционального всплеска. Что ж, человека можно познать только в критической ситуации. – Почему ты молчишь?!

– А ты хочешь меня выслушать?

– Да будь ты проклята! Со всеми своими объяснениями! Неблагодарная! Хочешь в очередной раз мне солгать?

– И в мыслях не было, – раздраженно ответила Джина.

Что-то внутри нее, какая-то слабость, а может, здравый смысл и привычка к стабильности, кричало: нельзя допустить. Останови его, объясни все, проси прощения, тысячу раз проси прощения, искупай вину своей неверности, только не отпускай! Ведь все закончится, целая жизнь закончится вот так, разорванная в клочья, разбитая вдребезги, и не останется ни добрых воспоминаний, ни хороших отношений, ни какой бы то ни было надежды.

Но Джина знала наверняка: как раньше, уже не будет. Нечего ей делать с человеком, который вот настолько ценит и уважает ее человеческое достоинство.

– Я рад только тому, что не успел на тебе жениться и что у нас никогда не будет детей! Лживых, подлых, как ты, детей! – Виктор сорвал с вешалки плащ и ушел.

Дверь хлопнула оглушительно. Джине показалось, что он все-таки ее ударил – дверью. По голове. Как легко поверил в предательство. И пусть Мэган сказала ему правду, и пусть действительно была измена, но у всего на свете есть своя причина… И неужели не важно какая? Неужели так просто все перечеркнуть, раздавить человека, который, может, сам истерзался от чувства вины и готов был долго-долго ее заглаживать, никому не делая больно ненужными признаниями?

– Как хорошо, Виктор, что у меня не будет от тебя детей. Пошли спать, маленький.

Сон долго не шел к Джине, но она не соблазнилась снотворным. И прибраться после скандала решила утром. Да, и на работу не пойти. Стоит навестить врача.

Ей приснился Альберт, который рисовал театральные декорации. Сон был странным, но Джине нравилось то, что у него получалось. Она сидела рядом и подсказывала Альберту, что дорисовать. Он не отвечал, но делал именно то, что хотела она. Получался красивый горный пейзаж.

Он так ярко виделся Джине, что, проснувшись, первым делом она достала из ящика стола блокнот для рисования и карандаш и набросала несколько линий. Джина сидела в кресле, поджав под себя ноги, и задумчиво водила карандашом по бумаге. Получалось похоже – на сон. Горные склоны, ребристые верхушки. Джина подумала и нарисовала в небе лицо. Лицо получилось детское и веселое.

– Кажется, кто-то рад, что все получилось именно так? – с улыбкой спросила она.

Никто не ответил. Но Джина вдруг осознала, что не рисовала уже тысячу лет. А сейчас на нее накатило состояние, когда не рисовать – плохо. Почти нельзя. То, что некоторые называют вдохновением.

Джина погрузилась в рисование, как оказалось, на несколько часов. Техника ее за отсутствием практики несколько ослабла, и приходилось внимательно поправлять себя: где-то провести линию четче, где-то – сгустить штриховку.

На следующем листе Джина нарисовала Альберта. Ей так его не хватало! Это не был в полном смысле слова портрет. Она изобразила его сутуловатую спину. Он стоял у большого окна, сунув руки в карманы, и смотрел куда-то вдаль. Наверное, на те горы, которые Джина нарисовала чуть раньше. Попробовала совместить рисунки, приставила один к другому – получилось! Один поразительно вписывался в другой.

– Интересно, а ты видишь ту физиономию, которая проглядывает между облаками? – спросила Джина.

Тут ее посетили сразу две мысли, что было удивительно: за все утро в ее голову приходили только образы. Мысленный диалог выключился. Сейчас же Джина подумала о том, что, во-первых, не позвонила начальнице, во-вторых – не позвонила врачу, чтобы записаться на прием. Да, и нужно бы приготовить что-нибудь поесть…

Джина варила кофе и делала тосты. Нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. После вчерашнего скандала мир словно обрел четкость и яркость. Такое ощущение бывает летом после дождя. Виктор ушел, и внутри у Джины будто бы сам собой развязался тугой узел. Она поняла, что имела право поступить в Швейцарии так, как поступила. Она изменила Виктору. Что ж, такое случается даже в более любящих и счастливых парах. Но этот счет Виктору она оплатила. Все. Квиты. Отношения закончились. От этого Джине было странно легко, как будто вскрылась какая-то тяжесть, долгое время отравлявшая их связь с Виктором. Хотя теперь это даже связью назвать нельзя. Связь – это когда люди связаны чем-то, привязаны друг к другу. А этого, как оказалось, не было. Так, отношения, которые обоих устраивали. Не так-то просто в наше время найти любовника или любовницу, подходящую по социальному статусу, сексуальному темпераменту, привычкам… Ха. Современный вариант любви.

Если бы Джина не знала, что бывает по-другому и что у нее может быть по-другому, она ценила бы Виктора больше. Но то, что нужно, она уже познала.

Ладно. Родится ребенок. Хорошо, что от Альберта. По крайней мере, ребенку можно будет сказать, что у папы с мамой была любовь. Быстро закончилась, правда… А закончилась ли?

Джине хотелось рвать на себе волосы оттого, что это по ее вине отношения с Альбертом так и остались навечно незавершенными и неразвившимися. Теперь уже ничего не сделаешь. Не искать же его по имени и фамилии в Нью-Йорке? Гордость не позволит. Может, у него с кем-то полноценная жизнь, а тут свалится на него Джина Конрад с не рожденным еще ребенком!

Ребенка можно воспитать и одной. Тяжело, но и счастливо тоже будет. И Джина будет рисовать. Теперь это абсолютно ясно.

Как же хорошо!

Джине хотелось кружиться по кухне, раскинув руки. С точки зрения здравого смысла радоваться было абсолютно нечему, но все же… Свобода! Вот чего ей не хватало в жизни! Ощущения свободы и полноты бытия.

Мэган была права.

Черт. Мэган – стерва и предательница. Джине не хотелось думать о бывшей подруге, и она отправилась на поиски телефона: давно пора позвонить в клинику.

Повезло – только что одна из пациенток доктора Харрис отменила прием, и Джину записали на сегодня. Веселое волнение омрачала только мысль о миссис Уотсон. На сотовом телефоне Джины обнаружилось пятнадцать вызовов. Все – от босса.

Миссис Уотсон, судя по всему, рвала и метала. И уже давно. Джина не принесла документы, которые нужны были миссис Уотсон еще в девять ноль-ноль, и из-за этого она почти провалила важную встречу с каким-то очередным толстосумом из любителей искусства.

В душе Джины шевельнулось в очередной раз чувство сродни тому, что испытывают дети, когда их отчитывают за какой-то проступок. Маленькому ребенку, навсегда оставшемуся жить внутри нее, стало страшно и стыдно за то, что он подвел «взрослого». Джина поморщилась и отогнала от себя несвоевременные мысли. Прохладно, гораздо более прохладно, чем могла ожидать миссис Уотсон, Джина извинилась и объяснила, что тяжело заболела и не придет сегодня. Может быть, завтра, но не факт. Миссис Уотсон оставалось только пыхтеть в трубку и вынашивать планы жестокой мести. А Джине сейчас было наплевать на это.

День выдался дождливый, но довольно теплый. Джина шла по улицам, без нужды, скорее из потребности в защищенности кутаясь в рыжее вязаное полупальто. Ей было уютно. Она сама удивлялась: столько всего свалилось за последнее время, но все проблемы остались на заднем плане. Главное – это быть свободной и жить так, как считаешь правильным. По возможности быть счастливой и не ждать, что кто-то позаботится о твоем счастье больше, чем ты сама.

И рисовать. Обязательно нужно рисовать. Джине хотелось сидеть дома в кресле, слушать капли, разбивающиеся о стекло, и рисовать. Осень. Птиц. Корабли. Двери в лето. Ах, это уже где-то было…

В клинике ее встретила очень любезная молоденькая медсестричка. Усадила ждать в кресло в холле. Своей очереди ждали еще трое женщин. У двоих, судя по всему, уже был большой срок беременности… Джина неосознанно улыбнулась. В голове было туманно и муторно, отчетливые мысли появлялись редко, но выкристаллизовывались очень занятные образы. Джина вспомнила, что собиралась по дороге домой купить акварель: старая совсем рассохлась.

– Мисс Конрад, – позвала медсестра.

Джина отчего-то разволновалась и поспешила в кабинет.

Доктор Харрис разулыбалась, увидев ее: она консультировала Джину уже много лет.

– Доктор Харрис, у меня положительный тест! – выпалила Джина.

– Что ж, давайте посмотрим…

Ничего не было. Ребенка не было.

Джина шла домой, поддевая ногами полусапожек мокрые и скользкие, как от крови, кленовые листья.

Тривиальная задержка. Перелет, смена часовых поясов – стресс для организма. Тесты иногда ошибаются. Иногда гормоны скачут. Может быть, это связано со сменой полового партнера. Нужно проверить кровь.

Она не беременна. Не была беременна. Джина чувствовала себя так, будто у нее что-то вынули изнутри. Или чего-то не вставили, какой-то необходимой опоры. Проблемы нет. Не нужно будет рвать зубами этот мир, растить сына или дочь без отца, без имени отца, без его руки. Но именно сейчас Джина поняла, как сильно хотела ребенка. Именно от Альберта. Нелепо и безрассудно, но факт.

Однако поезд ушел! Ох, не нужно было сбегать из Швейцарии…

Джина зашла в магазин и купила краски: акварель и акриловые. А еще большой набор пастели и несколько альбомов.

Она когда-то читала в женском журнале статью на тему, что делать, если тебя бросил любимый мужчина. Оказывается, хорошо на целый день закрыться в комнате и читать интересную книгу или рисовать, выплескивать эмоции. Ее, конечно, бросил мужчина, но Джина не чувствовала себя от этого несчастной. Ей хотелось рисовать по другой причине. Будто пробился сквозь каменную кладку замурованный родник…

Ни о чем не думать и рисовать.

А еще настало время принимать решения. Больше незачем плыть по течению. Ведь если грести против – тоже можно выбраться на берег. Или, по крайней мере, насладиться интересным путешествием.

Мне к черту не нужна моя работа, решила Джина.

В галерею она пошла на следующий день. Даже получила удовольствие: миссис Уотсон уже приготовилась многое сказать полностью отбившейся от рук Джине по поводу ее неудовлетворительной работы. Начать она решила с некорректного внешнего вида.

– Мисс Конрад? – Официальное обращение, произнесенное ледяным тоном, должно было насторожить Джину и заставить ее внять замечаниям. – Рада, что вы поправились. Но мне жаль, что вы проигнорировали сегодня одно из наших пожеланий. – Миссис Уотсон иногда говорила о себе во множественном числе. Она наградила Джину оценивающим взглядом снизу вверх.

Джина подчеркнуто рассеянно посмотрела почти мимо начальницы:

– Здравствуйте, миссис Уотсон. И до свидания.

– Что? – не поняла та. Когда она чего-то не понимала, она хмурилась.

– Я увольняюсь, – нейтральным голосом сказала Джина. Только тот, кто хорошо ее знал, мог бы разглядеть в ее глазах искорки торжества.

– Как?! – Миссис Уотсон едва не выронила папку с репродукциями.

– С удовольствием.

– Что случилось, Джина?

– Считайте, что я нашла себе работу лучше. Работу своей мечты. Меня не устраивает местный дресс-код… Да думайте что хотите! Заявление об уходе у вас на столе. Удачи… – Джина повернулась на каблуках и ушла, оставив миссис Уотсон в странном смешении негодования, обиды и растерянности.

Ну теперь мне здесь никогда не выставляться, весело подумала Джина, шагая в направлении метро. Сегодня ей хотелось смотреть на людей, есть гамбургеры в симпатичных забегаловках и наслаждаться другими прелестями свободной жизни.

Сказать, что родители Джины не пришли в восторг от ее решения бросить работу и стать вольным художником, значит ничего не сказать. Отец был в бешенстве. Мать – в ужасе. Джина нехотя сообщила, что с Виктором она тоже порвала. После этого мать и Энн стали дружно ее жалеть, а отец замкнулся в себе. Джина поблагодарила мать и сестру за заботу и тихонько прошла вслед за отцом в его кабинет. Постучала деликатно. Отец сердито разрешил войти.

Джина стояла перед отцовским столом и вспоминала, как на этом же самом месте винилась перед ним за плохие отметки и замечания учителей. Ей стало грустно и смешно одновременно.

– Пап, ты меня любишь? – спросила она.

– Что за вопрос?! – возмутился отец. Когда он сердился, казалось, что у него топорщатся усы. Джину это неимоверно умилило сейчас. – Конечно, люблю, но иногда ты своими необдуманными поступками делаешь мне больно!

– Па, я знаю, что ты ждал от меня другого. Что ты хотел бы видеть меня, – Джина опустилась в кресло, – успешной деловой женщиной с большим заработком, женой хорошего человека…

– И что в этом плохого? Я не понимаю! – вспылил мистер Конрад.

– Ничего. Но это твое представление о счастье. Я очень старалась, папа, правда очень старалась быть хорошей. Такой, как ты хотел. Но у меня не получилось. Я была несчастлива. Глубоко внутри. А ведь это неправильно, правда же, – по щекам Джины катились слезы, – если человек, у которого все есть, у которого все должно быть хорошо, чувствует себя несчастным. Как ты думаешь, а, пап?

Мистер Конрад хмурился, но ничего не говорил.

– И я поняла, что вы с мамой придумали для меня классную жизнь. Работа «неподалеку» от искусства, талантливый в своем престижном деле жених… Все здорово. И только одно «но». Это не моя жизнь. Не та, которой я хочу для себя. Я вступаю сейчас на тот путь, который указал мне Бог, когда дал талант рисовать. Может, я не гениальный художник и через несколько лет пойму, что ошиблась, но я хочу сделать свой выбор, понимаешь?

– Я понимаю, дочь, но то, чего ты хочешь, – очень тяжело.

– Я знаю. И знаю, что ты заботился о моем благе, когда толкал меня на другую дорогу. Но… Я по ней не пойду. Прости. У меня, может быть, только одна жизнь, и если я не проживу ее… нет, не то чтобы неправильно, а… не так, как я хочу, то буду дурой.

Она раскрыла все карты. Слово за отцом. Когда несколько лет назад в этом же кабинете шла речь о поступлении в колледж и будущей специальности Джины, она еще не понимала, что движет отцом и что движет ею, и не могла отвечать за свой выбор. А теперь она очень многому узнала цену.

– Мне кажется, я бессилен тут что-то сделать. Поступай как знаешь. – Мистер Конрад очень старался, чтобы никто не заметил скупую слезу, показавшуюся в уголке глаза. – Ты же все равно моя дочь. И я надеюсь, ты понимаешь, на что идешь и куда хочешь прийти.

– Да, папа. – Джина подошла и уткнулась в плечо отца. – Впервые в жизни!

Джина нырнула в рисование. Ей не хотелось выплывать на поверхность. Она рисовала по четырнадцать часов в сутки, а когда валилась на постель, улыбалась и чувствовала себя от этого безумной. Было весело. Она знала, что правильный путь выведет ее именно туда, где ей будет лучше всего. Жизнь без мечты теряет смысл, становится серой, пустой и мучительной. Джина простилась с ней. Она чувствовала, что летит. Куда именно – не ясно, но под ней и над ней проносятся удивительные лица и пейзажи, ДНК будущих картин. Ее и чужих. Наверняка очень стоящих… И только отсутствие рядом мужчины… да что там скрывать, отсутствие Альберта отделяло ее от того, чтобы быть самым счастливым человеком на земле.

11

Впрочем, Альберт тоже был далек от седьмого неба.

Когда, поднявшись в номер к Джине и Мэган, вместо девушек он обнаружил там горничную, он удивился. Ведь Джина плохо себя чувствовала… Куда они пошли? Альберт, встревоженный, спустился в ресторан, но и там Джины не было. Уже предчувствуя неладное, Альберт подошел к администратору.

– Мисс Конрад? Мисс Конрад и мисс Суон уехали час назад, – удивленно захлопал ресницами дежурный администратор.

Среди обслуживающего персонала слухи о том, кого и с кем видели, расходятся неимоверно быстро. И кто бы мог подумать, что мистер Ридли не в курсе, что мисс Конрад уехала?

– Куда? – тупо спросил Альберт.

– Не могу знать, – пожал плечами администратор. – Наверное, в Штаты…

– В Штаты, – повторил Альберт.

Его лицо окаменело в нехорошей маске. Изнутри поднялся приступ отчаяния. Быть такого не может. Что же произошло? Почему сбежала, ничего не сказав? Что он ей сделал плохого? Развернулся и пошел.

В баре заказал бутылку виски. Только после второго стакана почувствовал легкую муть в голове. Воздух вокруг звенел. И внутри звенело. Мысль о том, что Джина потеряна навсегда, казалась Альберту такой большой, что не помещалась в сознание полностью и будто выпирала наружу. Ведь он же сказал ей чистую правду! То, что она подарила ему ощущения и сложные чувства, каких никогда не вызывала ни одна другая женщина, – это так. На самом деле. Ничего не утаил…

Идиот! Раскрылся, распахнул грудную клетку – на, смотри! Мой внутренний мир… Мои чувства… Ты такая прекрасная, такая необыкновенная, Джина, получи всего меня без остатка! Взяла… Взяла, повертела в руках, как сувенирчик из Швейцарии, и бросила!

У Альберта возникало чувство, что его вынули из тела, вынули из жизни, ничего от него самого ему не оставили, понесли куда-то и бросили по пути, а ему теперь не найти потерянной части себя никогда в жизни.

Невероятно. Он захотел нежности и понимания, зрелой и полной любви с девушкой, которая показалась ему самой лучшей на земле. А вышло по-другому. Вышло, что девушка выше него ценила свою жизнь, свои причуды и своего парня.

Альберт думал о том, что пройдет несколько часов, и Джину обнимет какой-то чужой, незнакомый, наверняка молодой мужчина, привлекательный и полный надежд на будущее. Ее пара. Наверное, они смотрятся вместе, как красивые молодые животные. Вряд ли он хорошо ее понимает. Наверняка чего-то недодает ей в сексе.

Ну так это дело поправимое! Всегда найдется желающий лечь в постель с красивенькой свежей женщиной и наделить ее тем счастьем, которого у нее до сих пор не было. А какой-нибудь кретин, может, и придаст этому больше значения, чем оно того заслуживает… Мало, что ли, у меня было случайных мотыльков в спальне? Но зачем, зачем было все рвать вот так вот, сбегать не попрощавшись? Неужели так все плохо было ночью, что я даже не заслужил прощального поцелуя в щеку?

Альберт получал изощренное, приправленное тянущей болью наслаждение от подобных самоистязаний. Ясно ведь, что не все так просто, что были у нее какие-то причины, гениальный мастер человеческих натур не мог настолько ошибиться в Джине, принять пустышку за певучую скрипку, но этот гениальный мастер человеческих натур, будто получивший удар по темечку, не видел в паутине переплетений тех самых причин. Отказывался видеть. Не доверял. Боялся ошибиться…

Виски – редкостная гадость, если только не употреблять его в таком состоянии, когда чем хуже, тем лучше, потому что нужно заглушить кошмар, творящийся внутри.

Альберт добрался до постели с большим трудом далеко за полночь. До этого он успел опрокинуть столик в ресторане и две тарелки с салатом на платье какой-то дородной особы и поскандалить с официантом, попросившим его удалиться. Альберт сегодня был популярен, как никогда. В плане драк. С ним сцепились двое охранников, которых он умудрился как-то особо изысканно оскорбить, и мужчина, чью даму – пышнотелую блондинку лет восемнадцати – Альберт настоятельно приглашал на танец.

Альберт был пьян как сапожник, но не счастлив. Проблема Джины, укатившей далеко-далеко, не исчерпала себя, и ее решение вовсе не таилось на дне второй бутылки…

– Это все Мэган, проклятая стерва! Это она ее увезла! – провозгласил Альберт.

Ему никто не внял. Неизвестно, поверил он сам себе или нет, но на красные шелковые простыни ложиться было тошно, и вовсе не из-за избытка алкоголя в крови.

Он промаялся в отеле еще три дня, а потом уехал. Лыжи, искрящийся и хрусткий, как сахар, снег и идиллические, почти пряничные домики его больше не радовали.

В Нью-Йорке все было по-прежнему, наверное, даже еще хуже.

Альберт вернулся к работе, но заниматься съемкой второсортных передач его сейчас совершенно не тянуло. Он с большим удовольствием вернулся бы в театр, поставил что-нибудь вроде того же Брехта… В это можно было бы уйти с головой. Ни одно ток-шоу не в состоянии было занять его мысли полностью.

Альберт думал о Джине постоянно.

Горячка первых дней прошла. Он сумел перекрыть поток эмоций и проанализировать ситуацию.

Все постепенно встало на свои места. Естественная, уставшая от жизни в социальных тисках девушка оказалась в новом месте, где ее никто не знает. Встретила мужчину, который привлек ее какими-то своими качествами и заинтересовал своим поведением. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, девушка переспала с этим мужчиной. А потом ее придавили страх и чувство вины. Неудивительно, учитывая, что дома ее ждал постоянный и привычный возлюбленный. Наверное, изменила в первый раз. Честная девушка. Правда, она хорошая. Молоденькая и неопытная. Вряд ли возлюбленный по-настоящему любим. В ней осталось слишком много невостребованного. С любимыми и любящими такого не бывает. В полноценной любви объект чувств захватывает другого целиком, не остается черт и желаний, навеки обреченных дремать где-то в глубинах души. Встретив мужчину, который эти самые струнки задел и дремлющие желания разбудил, девушка окунулась в чувство, когда чуть-чуть ослаб самоконтроль, но для нее это оказалось запретным. Осознав, какой грех совершила, и не умея еще с этим жить, сорвалась и сбежала, чтобы не наделать других глупостей и поскорее вернуться к прежней жизни, пока еще не окончательно все потеряно. Похоже на человека, который прыгает с резиновым тросом с моста. Можно улететь очень далеко вниз, но потом упрямая сила вытащит тебя наверх…

Понимание – это, конечно, уже почти принятие, но принять безнадежное отсутствие Джины в своей жизни Альберту было особенно сложно. Почти невозможно. Он осознал в себе такую пустоту, что ее просто нечем было заполнить, даже если собрать все мелочи вместе или выбрать самые великие цели.

Ему хотелось быть с Джиной, и с этим ничего нельзя было поделать.

Она виделась ему во сне: нежная и сексуальная, умная и непосредственная, улыбчивая и гибкая… Она постоянно присутствовала в мыслях Альберта – то ли якорь, то ли поплавок на периферии сознания. Она была всегда.

Нельзя сказать, что Альберт ничего не предпринимал, чтобы вытравить это наваждение.

Он десять дней подряд звонил Анжеле, пока не добился ее согласия на встречу. Когда наконец они встретились в ресторане класса люкс (другие для Анжелы просто не существовали), Альберт понял, что все напрасно. Не эта женщина ему была нужна сейчас. И странно, что эта – вообще была когда-то нужна. Анжела следила за собой, но ее подвижная нервная система не принесла ей добра, и она выглядела на пару лет старше своего возраста. Разговор получился натянутым, Анжела сорвалась и закурила, в чем опять же обвинила Альберта (до этого припомнила ему имена тех женщин, которые давно истерлись из памяти, свою мучительно начинавшуюся карьеру и равнодушное отношение к «Новой драме», которое привело к превращению жемчужины современного театра в коммерческий проект наподобие расплодившихся в шоу-бизнесе мюзиклов). Альберт устало изучал крупные ногти на длинных пальцах бывшей супруги.

– Ты правда думаешь, что это я виноват? – серьезно спросил он.

– Ну конечно! – Анжела даже удивилась. – Ты никогда не умел принимать ответственности за свои действия. Долгосрочной ответственности. Ты…

– Я хочу видеться с Квентином.

– Зачем тебе это? – Анжела испугалась. Это мог понять только Альберт.

– Я считаю ниже своего достоинства проводить анализ ДНК. Но если нужно, я пойду на это. Ты сама не можешь с уверенностью сказать, что он не мой сын. Так что дай мне шанс.

– Ты считаешь, что можешь вот так сразу явиться – и стать отцом пятнадцатилетнего подростка? У него уже девочка есть!

– Прекрасно, думаю, ты вырастила интересного человека. Я хочу с ним пообщаться.

Осада крепости Анжела длилась около часа. Она сдалась.

Альберт встретился с Квентином. Он вопреки всем опасениям не оказался просто избалованным ребенком с врожденным неврозом. Квентин недаром носил вальтер-скоттовское имя: он интересовался историей и поэзией Средних веков и даже сам сочинял баллады. В школьном театре он не играл принципиально, не хотел идти по стопам матери. Альберт напряженно выискивал в лице и повадках мальчика свои черты, узнавал в нем Анжелу, расстраивался, но не терял надежды. Этот парень вправду мог быть его сыном. И это было бы здорово.

Знакомство с Квентином заполнило довольно большую часть жизни Альберта, но, увы, не ту, где ощущалась болезненная пустота. Во всяком случае мальчик увлекся Альбертом, который старался вести себя максимально дружелюбно (получился эдакий дружелюбный дракон), потому что тот эрудицией и интеллектом превосходил всех его кумиров вместе взятых. И ему на самом деле не хватало отца. Так что он принял правила игры. И звонил Альберту по несколько раз в неделю. В следующем месяце они собирались в оперу на «Пер Гюнта».

На телевидении было достаточно хорошеньких ассистенток, готовых буквально за идею лечь в постель с некогда великим Альбертом Ридли, не имея в виду ни его высокие личные качества, ни талант, ни глубокий внутренний мир и недюжинный интеллект. Альберт даже сводил одну в ресторан. У нее были пушистые-препушистые ресницы и вечно удивленные глаза. Чем-то напомнила ему Джину, но не выдержала никакого сравнения. Потом он сидел и едва не отплевывался от мысли: ведь ей все равно было, с кем пойти сюда. Гигант драмы Альберт Ридли здесь абсолютно ни при чем.

Даже ненавязчивого секса не хотелось.

Нужно было признать очевидное: Альберт влюбился. Эта мысль пришла ему как-то наутро после бессонной ночи, проведенной за чтением немецкой драмы середины двадцатого века. Альберт думал, он развлекается тем, что ищет для Брехта неординарных сценических решений, а вышло, что он нашел слово для обозначения чувств к Джине.

Невероятно. Человек, доживший до сорока с небольшим лет, впервые признался себе в том, что влюбился. Это было для Альберта шоком. Открытием. Революцией мироздания.

Способен на любовь. Я тоже…

Когда найдено было нужное слово, Альберт словно какой-то частью себя успокоился. Оставалось придумать, что делать дальше. Искать Джину? Зачем? Она приняла решение. Не уважать его – зло и эгоизм. Но откуда этот гнусный голос внутри, который твердит, что женщину, особенно любимую, особенно единственную, неповторимую и необходимую, нужно добиваться?

12

Квартира Джины уже давно превратилась в мастерскую художника, где краски и карандаши можно было в изобилии найти в любой комнате, а на стенах висели рисунки. Джина работала в графике и писала акварели. Потом карандашная простота и кисточки показались ей недостаточными для воплощения всего богатства мировидения двадцать первого века, и Джина перешла к компьютерной графике. Ее успехи были поразительными. Она рисовала все, что взволновало ее душу за последние годы. Из-под ее руки выходили абстракции и сюжетные картины. Она предпочитала пастельные тона и старалась создавать эффект дымки.

Джина полностью окунулась в себя и, можно сказать, вернулась к себе.

Это было ее счастьем. Она впервые почувствовала, что живет именно так, как хочет, не подчиняясь никаким требованиям и шаблонам. Она вставала, когда хотела, устраивала себе вкусный завтрак, потом садилась рисовать или шла гулять. Джина стала много ходить и по-другому относиться к окружающему миру. Ей нравилось смотреть на город. Может, он был несколько угрюм и очень серьезен, но ведь это и понятно: город готовился к зиме. Она много думала о жизни. В какой-то момент Джина почувствовала, что стала мудрее и даже немного старше, но сохранила свободу и гибкость мысли. Главное, что она поняла, – это что человек должен жить так, чтобы чувствовать себя счастливым. Иначе все на свете потеряет смысл.

И у нее почти получалось. Не хватало Альберта. Джина согласна была ждать, когда это пройдет. Ну, право слово, не ехать же в Нью-Йорк разыскивать этого человека…

В последние дни ноября пошел снег. Редкость для Филадельфии. Джина выглянула в окно и заметила пухлые белые хлопья, быстро-быстро летящие к земле. Они были, наверное, мокрыми и тяжелыми, а еще дул сильный ветер. Она накинула пальто и вышла из дома. Сделала то, что так любила в детстве: запрокинула голову, чтобы долго смотреть на летящий с неба снег. Пушистые белые комочки – на жемчужно-сером. Движутся быстро. Кажется, что сама становишься выше и выше, вытягиваешься им навстречу, а может – летишь… Сердце пронзила острая тоска по Швейцарии. Джине захотелось сейчас же, сию же минуту вернуться туда. Увы, есть все-таки вещи в нашем мире, для нас невозможные. Потому что даже возвращение в Кандерштег не приблизило бы ее к Альберту.

А он, наверное, оценил бы ее картины.

Маме нравилось. Папе – нравилось безумно. Энн пищала от восторга. Даже Майк одобрительно хмыкал. И только Альберт ничего не видел, ничего не знал.

Джина вернулась домой и позвонила Михаэлю. Пока в трубке издевательски гудело, в Джине заскребся страх: вдруг он и не вспомнит ее? А тут она со своими сантиментами…

– Алло? – Слава богу, голос Михаэля, а не его мамы.

– Привет, Михаэль…

– Привет, Джина! – Ухо Джины едва вынесло весь тот поток радостных чувств, которые излил на нее Михаэль.

– Как ты меня узнал? – удивилась она. Факт почти невероятный, но от этого не менее приятный!

– А ты думаешь, мне каждый день звонят англоговорящие девушки? – Легко было догадаться, что Михаэль улыбается. – К тому же я запомнил твой голос.

– Знаешь, я очень рада, правда. Как твои дела, какие новости?

– Да все по-прежнему. Недавно закончил большой проект, теперь отдыхаю. Нашел себе через Интернет работу у вас, в Штатах.

– Поздравляю.

– А ты как?

– Я замечательно. У меня новая жизнь.

– Как? Вышла замуж?

– Лучше: бросила работу и стала рисовать.

– Рисовать? Вот это класс! – Михаэль так искренне обрадовался, что Джина даже немножко смутилась. – Слушай, а когда у тебя день рождения?

– Еще не скоро, весной.

– Ой, я вообще не верю, что весна придет. У нас столько снега, и с каждым днем становится все больше! Да, про день рождения. Я хотел сделать тебе подарок.

– Вот это сюрприз! – рассмеялась Джина. – Может, не будешь себя утруждать…

– А я хочу сделать тебе полезный подарок. Ты не откажешься, я знаю! К тому же учитывая твое новое занятие…

– Что? – Джина не могла усидеть на месте от радостного возбуждения.

– Я сделаю тебе сайт.

– Сайт? – Джина резко опустилась на диван.

– Да, страничку в Интернете, не волнуйся, все по высшему классу. Ты же художница, к тебе должна прийти известность. Можно будет устроить виртуальный аукцион, заказ работ, онлайн-выставку… Что захочешь! Как идея?

– Идея блеск. Но… но мне страшно, – очень честно призналась Джина.

Страница в Интернете – это этап. Это как первая выставка. Это проверка на прочность. Оценят ли посторонние люди? Она рисует для себя, безусловно, но если будет выход на публику… Черт, да не об этом ли мечтает каждый художник?!

– Михаэль, ты гений. Я согласна. Я буду боготворить тебя до конца дней! Я… Я не знаю, что еще сказать!

Пожалуй, не стоит все же визжать в трубку, выражая распирающий изнутри восторг, решила Джина. Она чувствовала себя большим воздушным шариком, который немагическая сила гелия тянет неудержимо вверх.

– Договорились, только помни о своем обещании. Мне нужны жертвы каждое полнолуние. Беру телятиной и конфетами, – рассмеялся Михаэль. – Вопрос первый: какой твой любимый цвет?

13

Нора волновалась. Это немудрено: волноваться было почти что ее работой. Точнее работа неизбежно заставляла ее волноваться. Секретарская должность обязывает. Это на самом деле ужасно сложно: всегда держать все под контролем, вечно подлаживаться под требования шефа и всем улыбаться. Нужно же как-то смягчать некоторые личностные черты шефа! В этом вообще состоит великая миссия женщины на земле: создавать красоту и уют во всем. Чтобы другим было хорошо рядом с тобой…

А как другим будет хорошо, если рядом с тобой постоянно находится такой несносный тип, как Альберт Ридли?! В смысле если ты рядом с ним находишься… Потому что он твой босс.

Нора работала у Альберта ровно столько, сколько он работал на телевидении. И себе она справедливо приписывала то, что до сих пор добрая часть работников эфира не поперевешалась от невозможности существовать в одном коллективе с Альбертом. Он имел самый ядовитый характер, какой только встречался Норе в ее недолгой жизни, и страдал перфекционизмом. Точнее от его перфекционизма страдали все остальные…

После несвоевременного возвращения босса из Европы выяснилось, что нрав его мог стать еще хуже. Ему не нравилось все. Он ругался на статисток, на актеров, скандалил с политиками и учеными, которые вечно говорили в своих интервью не то, что он хотел услышать… Он давал Норе по четыре поручения сразу, иногда противоречивых, с регулярностью раз в шесть минут… Альберт стал невыносим. Нора страдала безмерно. Однако из любви к искусству каждый вечер душила в себе порыв уволиться, лелея надежду, что и у босса все в жизни образуется…

Выкроив минутку между телефонными звонками, которые нужно было сделать, причем не просто сделать, а с минимальными энергозатратами поменять местами три встречи, не обидев при этом конгрессмена, главу совета адвокатов Нью-Йорка и восходящую звезду поп-музыки, Нора занялась обустройством своего рабочего места. Она наконец-то празднично зашуршала посылочным пакетом и вытащила из коробки рисунок в рамке. Это была акварель одной современной художницы, которую Нора заказала через Интернет несколько дней назад. Конечно, проще было распечатать рисунок, но это смотрелось бы слишком дешево.

Норе давно хотелось побывать в горах. Но с таким боссом, как Альберт Ридли, это оставалось за гранью реальности. И, когда в очередной раз Нора занялась поиском фотографий и картин с горной тематикой – единственное утешение, она наткнулась на этот рисунок. Она не смогла оторвать взгляд, любовалась, пока не вмешались форс-мажорные обстоятельства, а потом решилась и оформила заказ.

Теперь акварель с не очень подходящим названием «Мечта о любви» готовилась занять свое место напротив входной двери в приемную Альберта Ридли.

Альберт вошел именно в тот момент, когда Нора, сняв туфли, стояла на стуле и пыталась на стене заменить свой диплом об окончании каких-то очередных курсов на рисунок. Альберт застыл. Лицо его приняло обычное желчное выражение. Он, судя по всему, приготовился прокомментировать эстетический эффект от пяточек Норы, просвечивающих розовым сквозь темно-коричневые колготки.

– Нора, – позвал он ласково.

– А-ах! – Девушка испугалась от неожиданности, взмахнула руками, чуть не выронила рисунок, испугалась еще больше и почти упала. Придавленная осознанием своей неловкости, Нора инстинктивно втянула голову в плечи и повернулась к Альберту. – Слушаю, мистер Ридли.

– Нора, что вы там делаете, позвольте спросить? Вам скучно?

– Нет…

– А почему вы висите между полом и потолком, вместо того чтобы расшифровывать интервью, как я просил?

– Извините… – Нора совсем стушевалась. – Я хотела, чтобы красиво…

– Это похвальное желание. Но мы, простые смертные, – прозвучало как «вы, простые смертные», – не всегда имеем достаточное представление о красивом. Дайте посмотреть, что там у вас.

Нора растерянно протянула Альберту сразу и диплом, и рисунок. Потом вспомнила, что лучше бы слезть. Спустилась, не сразу попав ногами в туфли. Подала Альберту две рамки.

Альберт посмотрел на рисунок, и догадка, даже не догадка, а какое-то предчувствие пронзило его. В голове потемнело, как от приступа мигрени. Он не сразу, наверное, совладал с лицом, чем удивил и напугал Нору. У Альберта возникло чувство, что его выпили досуха, что кривая его судьбы выгнулась дугой и побежала вспять.

На рисунке он узнал гору с названием Медвежья Лапа. У нее была такая характерная верхушка, какую ни с чем не спутаешь. И домики Анморе. Много снега. Лиловатые пятна здесь и там. Солнце садится. Где-то за спиной смотрящего.

– Что это? – спросил Альберт, то ли пытаясь найти разумное объяснение происходящему, то ли отдаляя от себя какой-то важный момент.

– «Мечта о любви»… Я нашла это в Интернете… – Нора не понимала, что происходит. Ей на секунду показалось, что босс уволит ее немедленно за некую серьезную ошибку. Или за отсутствие вкуса…

– Мечта о любви. Точно. Я это заберу, вы не против? Выпишите мне счет: сколько заплатили за рисунок и за доставку… – Альберт закрыл за собой дверь кабинета.

Через несколько минут он вызвал Нору по интеркому:

– Где вы это взяли?

– Что? – не поняла Нора. Она уже занялась расшифровкой интервью.

– Акварель.

– В Интернете.

– Это я уже слышал. Что за сайт?

– Я так не помню… Сейчас посмотрю… – Нора покопалась несколько секунд и продиктовала Альберту ссылку.

Альберт отсоединился, забыв поблагодарить. Дрожащими пальцами вбил в адресную строку название страницы. Соединение выполнялось долго-долго. Пустой экран словно издевался над ним. Альберт сцепил руки, чтобы хоть как-то унять внутреннюю дрожь. Ему казалось, что вот-вот рухнет потолок, взорвется здание телецентра или он сам. Сердце в груди бешено стучало, стучала кровь в ушах. Было очень страшно, и непонятно – отчего.

Хотя все по сути понятно. Альберт уже смирился, что Джина ушла из его жизни навсегда. Горько, больно, невероятно, непостижимо, неправильно – но ушла. А вот теперь…

Отблеск надежды, надежды хрупкой, как стеклянный рождественский шар, и за нее – очень страшно. В любой момент ее может не стать.

«Краски моих снов. Джина Конрад». Это был ее сайт. Альберт застонал глухо. Давление подскочило, наверное, до двухсот. Еще раз взглянуть на нее…

Альберт даже не мог понять, где искать фото автора. А, вот. «О себе».

Она смотрела на него чуть-чуть задумчиво, словно видя что-то величественное и интересное за его спиной. Красивая молодая женщина, в чем-то уверенная, в чем-то – еще ищущая ответов стояла, сунув руки в карманы джинсов, у окна. Она будто бы обернулась порывисто, когда ее позвал фотограф. Половина ее лица была освещена падающим из окна светом, половина лежала в тени. За окном высились горы. Знакомые горы Швейцарии.

– Джина, – прошептал Альберт. – Ну здравствуй, Джина.

Он долго не мог отвести взгляда от знакомого лица. Джина, такая, какой он видел ее в Альпах, может, только чуточку серьезнее, будто вернулась к нему.

Нет, еще не вернулась.

Только стало ясно, что она прочно заняла какое-то место в жизни Альберта и никогда оно не будет принадлежать кому-то другому.

И все.

На этой же страничке был выложен текст:

«Смешно будет повторять, что я – Джина Конрад. Вы и сами обо всем догадались. Спасибо, что посетили мой сайт. Я ценю ваше внимание и ваше время.

Я рисую очень-очень давно. Потом моя глупая жизнь сложилась так, что я забросила кисти и карандаши. Точнее это я глупая. Если Богом тебе дан дар творить, отказываться от него – значит убивать свою душу. Подумайте о своих талантах. Я не претендую на звание великой художницы. По крайней мере, пока. Я не знаю, что ждет меня в будущем. Я уверена только, что буду рисовать теперь всегда.

Иногда мне становится горько: никогда никакими красками, никакими техниками мне не передать всей полноты своего мировосприятия. Мир создан не человеком, и повторить его в точности не дано никому. Я могу лишь в общих чертах показать, что за образы живут во мне, и это, извините, неизменимо, потому что мысль и бумага, вещество краски, даже пиксели на экране монитора имеют совсем разную природу.

Но я вам намекну.

Вы увидели или, может быть, еще только увидите работы самых разных периодов моей жизни: детские (раздел «В детской и за окном»), юношеские («Когда весь мир лежал передо мной») и работы последнего времени («Я захотела быть…»). Спасибо человеку, без которого не было бы этого сайта, – Михаэлю Клаудеру, и человеку, без которого не было бы всего, – А. Р. Ваша Джина».

А. Р. Неужели?.. Черт, не важно, не важно, гораздо важнее – что она смогла!

– Молодец, девочка! Молодчина! Я горжусь тобой, – прошептал Альберт. – Только что же нам делать дальше?

Он рассматривал ее рисунки: пейзажи и портреты, этюды с животными – и понимал, насколько талантлива его… возлюбленная. Она рисовала радугу, голубей, невероятной красоты деревья и долины, рисовала небо, облака, дождь, листья; линии, сферы и кубы.

Когда Альберт увидел свой портрет, ему показалось, что потолок все-таки рухнул.

Портретом в полном смысле слова этот карандашный рисунок назвать было нельзя. Художница словно подошла к нему со спины. Альберт узнал свои плечи, свою шею, узнал свитер, в котором ездил в Анморе. Подпись гласила: «Я не знаю, как к тебе подойти». Был еще портрет – в профиль, без подписи.

Мстительная мысль посетила Альберта: «А вот парня своего она не нарисовала!»

Вспомнились слова: «Человек, без которого не было бы всего». Значит, он для нее тоже что-то значит? Может быть, так же много, как и она для него?

Альберт не смог усидеть на месте, вскочил и зашагал нервно по кабинету. Если так, то… Она не просто так сбежала. Парень. Да, был парень, она испугалась, что все разрушится, вернулась к нему, но, вероятно, все равно все разрушилось, и она стала рисовать. Человек занимается искусством, чтобы выплеснуть то, что переполняет его изнутри. Искусство – это всегда плод внутреннего разлада, Альберт знал это лучше, чем кто-либо другой… Ей нехорошо. Ее что-то гнетет. Она хотела бы быть счастливой, но… Что за «но»? Что ей мешает? Альберт бережно взял в руки акварель. Как частичку ее души. Маленькую видимую частичку.

– Я решусь, Джина, я обязательно решусь. Ты сделала то, о чем мечтала. Ты раскрасила свои сны. Стала рисовать… Пусть же будет так. Я попробую.

Хотелось раскинуть руки-крылья и полететь. В легких словно прибавилось воздуху. Альберт чувствовал, как звенит, натянутая, нить его судьбы. Той, в которую он не верил, но на которую надеялся.

Это был обычный вечер. Джина вернулась с прогулки. В последнее время ей больше нравилось гулять вечерами. Филадельфия уже приготовилась встречать Рождество. Самый главный праздник в году, самый детский, самый счастливый, самый добрый… Повсюду горели гирлянды, магазины заманивали мишурой и пушистыми искусственными елками, в витринах виднелись коробки, завернутые в блестящую бумагу и украшенные пышными бантами, Санта-Клаусы готовились к тяжелым трудовым будням.

Естественно, любоваться всем этим великолепием приятнее было по вечерами.

Джина собиралась закончить сегодня первую картину в акриловых красках.

В ее душе странным образом перемешивались наивный детский восторг, и предвкушение праздника, и загадочное томление, которое требовало своего выражения в красках и формах. Джине на грани яви и сна почудился образ, который она хотела зарисовать, и именно в акриле, потому что им можно передать текстуру поверхности.

Ей привиделась полуосвещенная сокровищница, из разбавленной золотом полутьмы которой выступала странная ваза – черная, матовая, будто бархатная, обвитая небрежно тонкой золотой цепочкой. Джине казалось, что это какой-то важный ключ от двери, до которой она еще не дошла, но обязательно дойдет.

Вдохновение уже почти захлестнуло ее. Но не совсем. Пока еще было не жалко времени и сил, Джина решила проверить почту.

Сайт, сделанный Михаэлем, превратился в какой-то маленький мир. Можно было приглашать туда друзей и заводить новые знакомства, можно было показывать людям свои работы и слышать их мнение. Джина чувствовала, что живет там… Отчасти. Когда не работает.

Первое, что она нашла в своем почтовом ящике, – это было письмо с пометкой «От Альберта Ридли». У Джины потемнело в глазах. Как?!

Как это возможно? Как он ее нашел? Зачем?!!

Волна радости затопила ее. Она понимала, что радоваться еще рано, что, может быть, ее ждет куча гадостей или сухое деловое сообщение… Может быть все! Но то, что Альберт таким образом протянул ей руку и, Джина чувствовала, снова ворвался в ее жизнь, будто не уходил, – это было счастье.

Вот он, недостающий фрагмент мозаики. Вот она, обретенная частичка счастья!

Джина с трудом справилась с собой и открыла письмо.

«Джина, я бы очень хотел и осмелюсь написать: дорогая Джина!

Не знаю, что ты почувствуешь, получив это письмо. Но я могу рассказать тебе, что почувствовал сегодня, когда увидел твою работу и открыл твою страницу в Сети.

Я не могу быть уверенным в том, что заставило тебя, не сказав мне ни слова, уехать из отеля. Я, наверное, догадываюсь. Но могу и ошибаться. Мне стало очень больно. То, что между нами было, не сравнимо ни с чем, что я пережил прежде. Наша ночь в домике – необдуманная, неожиданная, но от этого не менее прекрасная. Я сказал тебе правду: никто другой не дал бы мне столько счастья. Ты удивительная женщина, Джина, и ты стала мне очень дорога. Я боялся тебя обидеть, но хотел иметь с тобой будущее. Я очень испугался, что его нет. Еще больше я испугался, что ты воспримешь случившееся как ошибку, в то время как для меня оно было почти сказкой.

Ни к одной женщине, Джина, я не испытывал таких чувств.

Я очень хочу увидеться с тобой. Ведь оно может быть, что бы ты ни говорила, что бы ты ни думала, оно может быть, наше будущее. Бывает, что люди проживают вместе целую жизнь, но не любят друг друга. А бывает, что встречаются только на неделю, но эта неделя стоит всей жизни. Любовь – это не та штука, Джина, которую можно променять на спокойствие, на привычку, на благополучие. Мне даже кажется, что если на одну чашу весов положить любовь, то целого мира будет мало, чтобы перевесить ее.

Я надеюсь на встречу с тобой. У меня есть несколько слов, которые я хочу сказать тебе лично.

И еще: я солгал тебе только однажды: на самом деле это я организовал «Новую драму». Прости, если сможешь, это действительно важно, но ты задала этот вопрос прежде, чем я узнал тебя.

Ты талантливейшая художница.

Твой Альберт Ридли...»

И номер нью-йоркского телефона.

Джина вытерла слезы. Слезы счастья. Неужели и для нее в этом мире есть настоящая любовь? Все-таки – судьба?

Порывисто, словно боясь что-то взвешивать, обдумывать, решать, Джина схватила телефонную трубку и, с трудом попадая пальцами по нужным кнопкам, набрала номер.

– Алло. – Это был его голос, сухой и хрипловатый чуть больше, чем обычно.

Чем обычно… Как странно.

– Добрый вечер. Это…

– Джина?!

– Да. Здравствуй, Альберт.

– Какое счастье!.. – Он задохнулся от восторга.

– Ну я пока не уверена, – улыбнулась Джина. Хотя уже знала, что так оно и есть.

Это было самое счастливое Рождество в их жизни. Точнее первый из всех счастливых праздников…

Джина и Альберт сидели на полу в музыкальной комнате у ее родителей. Позади них высилась гора подарков. Их это не интересовало. Они целовались, забыв обо всем на свете, и вовсе не чувствовали себя школьниками. Джина исхитрилась и выскользнула из его объятий.

– Сколько можно, – рассмеялась она, – давай общаться!

– Давай, – подозрительно легко согласился Альберт и осторожно начал подбираться к ней поближе.

– Подожди, разве тебе не хочется получить свой подарок?

– Хм… Я думаю, я его уже получил.

– Не этот!

– А какой?

Джина вытащила большой и плоский прямоугольный сверток:

– Вот этот.

Альберт взволнованно посмотрел на нее:

– Можно? – Он уже предчувствовал, что найдет там нечто потрясающее и бесценное.

– Конечно.

Это была она, «Бархатная ваза». Джине удалось передать все, что было возможно в веществе.

– Это ты? – спросил Альберт.

– Конечно, рисовала я, – с гордостью сказала Джина.

– Нет… У меня такое чувство, будто это – ты. Неразгаданная тайна бытия.

– У тебя впереди сколько захочешь времени, разгадывай, – улыбнулась Джина.

– Да… – Он все еще не мог отвести взгляда от картины.

– Ты вернешься в театр? – задала она вопрос, который, оказывается, давно болел у нее в груди.

– Да. Наверное, я сделал все, что мог сделать для театра, не имея любви. Но теперь…

– Теперь поцелуй меня, – счастливо улыбнулась Джина.

Она еще не знала, что во внутреннем кармане пиджака у Альберта лежит ее кольцо.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

Реклама на сайте