«Стремительный поток»

Эмили Лоринг Стремительный поток

Глава 1

Великолепный родстер,[1] желтый с черными каемками, пронесся по главной улице Гарстона, нарушая все законы – как человеческие, так и божественные. Когда он приблизился к перекрестку в оживленном деловом районе, человек в форме властно поднял руку в белой перчатке. С нагловатой, вызывающей улыбкой девушка, сидевшая за рулем, продолжила свой стремительный путь. Страж порядка бросился наперерез, а когда машина проезжала в дюйме от него, запрыгнул на подножку и скомандовал:

– Остановитесь у обочины! – таким голосом, который сделал странную вещь с громко стучавшим сердечком девушки.

Она взглянула на регулировщика черными блестящими глазами с пушистыми ресницами на удивительно белом лице, и призналась:

– Вы победили, тиран, – и вышла из родстера на тротуар.

Полицейский отсалютовал в ответ на приветствия от веселой компании, катившей мимо в роскошном автомобиле, прежде чем потребовать:

– Ваши водительские права.

Девушка поспешно извлекла из сумочки карточку.

– Вот. Пожалуйста, не бейте меня, – сказала она с наигранным раскаянием и с триумфом отметила про себя, что бронзовая кожа мужчины слегка порозовела, когда тот принялся изучать карточку.

Не такой уж он крутой, каким хочет казаться, да к тому же одет в форму обычного городского, а не дорожного полицейского.

– Это ваше настоящее имя?

– Разумеется. Я – Джин Рэндолф.

Означало ли это что-нибудь для него, или она лишь вообразила, как он слегка сжал зубы?

– Ваша машина зарегистрирована в Нью-Йорке. Что вы делаете здесь?

Джин возмутил его тон, возмутил прямой взгляд, лишивший ее самоуверенности, возмутила необходимость улыбаться своей самой очаровательной улыбкой какому-то полицейскому, возмутил нахлынувший ужас оттого, что этот парень встал на пути машины, а теперь она чувствовала абсолютную пустоту в тех местах, где должны были находиться ее колени.

Девушка наморщила лобик:

– Что я здесь делаю? Ничего особенного. Я приехала, чтобы провести зиму с отцом и… и… вы можете все испортить! – Ее голос зазвенел от возмущения. – Мне не более приятно находиться в вашем захолустье, чем вам держать меня здесь. – Она презрительно взмахнула рукой. – Этот городишко умер или только спит?

– Имя вашего отца?

Джин почудилось, будто ее неожиданно обдало ледяным душем.

– Хью Рэндолф. Полагаю, вы знаете, кто он?

Полицейский проигнорировал вопрос, делая запись в своем блокноте. Джин показалось, будто миллионы глаз рассматривают ее из окон. Она ощутила, как ее лицо заливается краской до самых полей мягкой белой шляпки.

– Вот так способ приветствовать гостей вашего города, лейтенант!

В первый раз черные – нет, темно-серые, прозрачные, глубокие – глаза офицера встретились с ее глазами, глядя пристально и пугающе.

– Я приветствую гостей настолько любезно, насколько они того заслуживают. – Он вернул девушке права, передал листок бумаги: – Предъявите это в суде завтра утром в десять, – и сошел с подножки. – Езжайте дальше!

Джин спокойно посмотрела на него и снова устроилась за рулем.

– А что, если мне не хочется ехать дальше?

– Ограничение на стоянку в этом месте – пять минут, – невозмутимо сказал он, прикоснулся к фуражке и пошел прочь.

Девушка посмотрела ему вслед, отметив пружинистость поступи и уверенно расправленные плечи. Он был стройным, подтянутым, при этом совершенно не худощавым. «Скорее всего, ему лет тридцать пять», – подумала она.

Вернувшись на свой пост, офицер непрерывно отвечал на приветственные взмахи, кивки и улыбки прохожих. Джин возмущенно фыркнула, завела машину и сказала самой себе: «Тоже мне, великий вождь. Если он регулировщик, то почему в такой форме? Может быть, в этом городе не хватает дорожных полицейских и он стоит на замене? Нет, он выписал мне повестку так, будто всю жизнь этим занимается. С таким лицом и с таким железным спокойствием ему бы в кино сниматься. У меня сердце ушло в пятки, когда он выскочил на дорогу. В первый раз в жизни я так сильно испугалась. Отец будет в ярости, когда увидит повестку… А зачем ее показывать?» Она слегка нахмурилась, взглянув в маленькое зеркало над ветровым стеклом, критически присмотрелась к своему белому твидовому костюму с выглядывающим из-под него бежевым шерстяным джемпером и скорчила рожицу девушке в зеркале:

– Не думаю, что этот коп смог бы сейчас определить, шестнадцать тебе или шестьдесят.

Деловая часть города осталась позади. Джин медленно ехала по бульвару, обсаженному деревьями, которые пылали яркими красками. Желтые, зеленые, малиновые, алые листья – вся палитра осенних оттенков. Вверху, над покачивавшимися верхушками, висело розовое облачко, казавшееся пышным комком сладкой земляничной ваты. Внизу, позади больших домов, поблескивала окаймленная густой растительностью река сапфирового цвета, как небо, которое она отражала. Похожий на прозрачные брабантские кружева, бледный, как волосы русалки в лунном свете, туман клубился над ее поверхностью. Сумерки ждали заката, чтобы ускорить свое неспешное наступление. От этой красоты у Джин перехватило дыхание. Ведь она уже успела подзабыть прохладное великолепие новоанглийской[2] осени.

В прозрачном воздухе раздался мелодичный звон. Колокола? Их музыка опускалась с небес, словно серебряный дождь, ниспадала мягко и нежно, сливаясь в звучные аккорды.

Церковный набат! Она вспомнила. Когда религиозные секты Гарстона объединились в общину под одной крышей, Хью Рэндолф подарил храму эти колокола в память о своей матери, которая, опережая современников, была убеждена в том, что различным вероучениям ради собственных последователей, духовного влияния да и финансов тоже необходимо встать под одно знамя. Еще он выделял ссуды пасторату в «Холлихок-Хаус», доме, в который его прабабушка пришла невестой. Джин помнила едкие замечания матери, когда той приходилось слышать о щедрости отца. Девушка вздохнула: жизнь в семействе Рэндолф имела свои сложности. Дорога шла в гору; по сторонам стояли красивые старые здания, смотревшие окнами, расцвеченными закатом, на город. Джин погнала родстер выше по склону к поместью «Хилл-Топ», вотчине своего отца. Особняк раскинулся величаво, как аэроплан. Пристройки были похожи на крылья, покоящиеся на бархатных лужайках. Сам дом сиял, отражая стеклами лучи катившегося к горизонту солнца. Под холмом поблескивала река. Когда автомобиль остановился, к нему неспешно приблизился человек. Его фарфорово-белые зубы, словно миниатюрные могильные памятники, сделанные так, чтобы выдержать разрушительное действие времени, сверкнули в приветливой улыбке. Эзри Баркер! Конечно, крестили его именем «Эзра», – но для всего мира он был просто Эзри. Улыбка его была такой теплой, что остатки холодка в душе Джин растаяли. Уж он точно из тех жителей Гарстона, кто искренне радовался ее прибытию. Эзри работал в усадьбе садовником еще задолго до того, как она родилась, и был ее преданным рабом и союзником в борьбе против дисциплины.

– Ах, Джин, до чего приятно снова видеть тебя здесь! Надолго? – Старик энергично потряс хрупкую руку девушки.

– На зиму. Как я соскучилась, Эзри!

– Я услышал шум мотора и решил встретить тебя. А как мама? Она приедет?

Зеленые глаза Эзри светились добротой, голос рокотал от нежности. У Джин сдавило горло. Она надеялась, что ее встретит отец. Дурочка! То, что она едва не задавила чокнутого копа на дороге, совсем расшатало ее нервы.

Джин сердечно улыбнулась неуклюжему человечку.

– Эзри, ты душка! – Улыбка исчезла с ее губ. – Нет, мать не приедет. Она… очень занята, пишет новый роман.

– У нее такой огромный успех, правда? И не думал я, когда она нас покидала десять лет назад, что мы будем смотреть на ее фотографии во всех газетах. А ты тоже станешь писательницей, Джин?

– Нет, Эзри. Природа потратила все благо, предназначенное нашей семье, когда сделала бабушку великой певицей, а маму – писательницей. Так что я бесталанная. Неплохо играю на органе, вот и все. Покажешь мне завтра сад? Я наслышана о его красоте.

– Конечно, а как же! А еще у меня другая работа есть. Я – пономарь в нашей церкви. – Голос Эзри звенел от гордости.

Джин поддразнила его:

– Ты?! Служитель церкви? Поверить не могу, Эзри. Глядишь, ты и меня когда-нибудь привлечешь в ее лоно.

Когда она побежала к ступенькам, Эзри добродушно ответил:

– Это тебе совсем бы не повредило. Скажи-ка, Джин, ты уже успела влипнуть в какие-нибудь неприятности? Кажется, я вижу старые симптомы. Не привезла ли ты с собой свою Ужасную Сестрицу-близняшку, а?

– Боюсь, что привезла, Эзри, – вздохнула девушка.

Много лет назад маленькая Джин выдумала виновницу всех своих бед и, когда ее ждало наказание за детские проказы, всех убеждала, будто это не она набезобразничала, а Ужасная Сестрица, которая вечно заглядывает к ней в гости в самый неподходящий момент.

– Эх, ей лишь бы тебя помучить, – хихикнул садовник и уселся за руль, чтобы отогнать родстер в гараж.

Джин остановилась на пороге комнаты, которая была ее безраздельной собственностью десять лет назад, а казалось, будто она покинула ее вчера. В комнате ничего не изменилось. Веселенькие шторы, мягко поблескивающее красное дерево, детские книги на полках… Чулан! Сколько раз ее гадкая близняшка подвергалась заточению в этой «темнице», чтобы «хорошая девочка Джин» смогла выйти на свободу! Ей не хотелось считать. Словно чтобы изгнать неприятное воспоминание, девушка распахнула дверь чулана. И не поверила своим глазам. Превращение. Волшебство. «Темница» стала комнатой красоты. Она совершенно не соответствовала характеру этого дома, но, ох, до чего же очаровательно выглядела! Стены выкрашены в розовый цвет, дверь с внутренней стороны покрыта розовато-лиловым лаком и отделана серебром; над туалетным столиком мерцают зеркала; перед столиком, уставленным хрустальными флаконами, – розовая скамеечка с серебристой спинкой…

Это устроил ее отец. Он действительно о ней заботится. Мать считала его пережитком ледникового периода, но теперь Джин вспомнила, как переживал отец из-за того, что одна гувернантка за другой отказывались продолжать войну против Ужасной Сестрицы, а маму огорчало лишь то, что постоянные перемены мешали ей работать, в то время как она была решительно настроена сделать себе имя, которое позволило бы ей вырваться из захолустного городка Гарстона. Отец предупреждал Джин, что недисциплинированность принесет несчастье ей самой и всем, кто ее любит, и серьезно добавлял: «Тобой движет стремление к сопротивлению. Тебе кажется, что дерзость означает храбрость. Это не так. В девяти случаях из десяти дерзость означает недостаток ума. Когда-нибудь, угодив в стремительный поток жизни, который подхватит тебя, закружит и накроет с головой, ты вспомнишь мои слова».

Сегодня, когда этот церемонный дорожный коп… Ну вот, он опять влез в ее мысли, шаря в них взглядом своих холодных внимательных глаз. Джин поспешно прошла к окну. Было еще достаточно светло, чтобы различить склон холма, под которым бежала река. На полпути к реке виднелась дымовая труба. Это означало, что бревенчатый домик для игр, умостившийся на склоне, по-прежнему стоит на своем месте. На небе мерцала звезда. Левое крыло, где жила бабушка Джин с материнской стороны – графиня Виттория ди Фанфани, – было усеяно освещенными окнами. Оно представляло собой независимое поселение, этакий кусочек Италии, перенесенный в Новую Англию.

Как относится Хью Рэндолф к тому, что теща живет в его доме? Что он почувствовал десять лет назад, после того как его покинула жена с единственным ребенком? Джин помнила свое невыносимое желание бегом вернуться назад, когда она с грустью смотрела через плечо на дом, который покидала, но она не была бы дочерью своего отца, если бы не умела скрывать эмоции. Проклятая рэндолфская сдержанность! Отвратительная штука! Никто из ее развеселых знакомых не страдал бы так из-за того, что родители расстались. Но Джин никак не могла отогнать от себя мысль о том, что это позор. Она и ее мать жили в свое удовольствие, и за все эти годы никто не смотрел на нее так холодно, так неодобрительно, как тот дорожный…

«Забудь об этом!» – взорвалась Джин, перед тем как снова вернуться на дорожку воспоминаний.

Они с матерью постоянно переезжали ради новых ощущений. Образование девочка получала то тут, то там, культура прививалась путешествиями, подогревавшими ее живой интерес к жизни и людям. Что, если бы она проигнорировала протесты матери и поступила в колледж? Порой самая мимолетная встреча перебрасывает человека на другую дорогу, и Джин прожила достаточно долго, чтобы понимать это. Не аргументы матери, а уверенность в том, что Маделин Рэндолф нуждается в дочери, как в своего рода якоре, чтобы устоять против течения, удерживала Джин рядом с ней.

Маделин Рэндолф была популярна, добилась невероятного успеха, у нее повсюду находились преданные поклонники. В течение трех лет Хью Рэндолф проводил с Маделин и Джин выходные. Затем интервалы между приездами стали увеличиваться, пока, наконец, его визиты и вовсе не прекратились. Один раз Джин слышала, как он яростно протестовал: «Я отказываюсь это терпеть! Почему ты заставляешь меня держать твою норковую шубку, пока всякие проходимцы выстаивают очередь, чтобы поцеловать тебе руку, Маделин?!» После этого он стал настаивать на том, чтобы расходы дочери записывались на его счет, а месяц назад совершенно неожиданно объявил, что она должна провести зиму у него в Гарстоне.

«Зачем?» – спросила себя Джин и повторила этот вопрос в письме отцу. Он ответил: «Не важно зачем. Конечно, поступай, как хочешь, но я хочу, чтобы ты была здесь».

Страшно было даже представить себе долгие унылые месяцы в маленьком городишке, но дочерний долг преодолел эгоизм: всем хорошим в своей жизни она была обязана отцу. Джин решила, что непременно поедет. Когда она сообщила о своих планах матери, та сердито пригрозила: «Если поедешь в Гарстон, Джин, то я отправлюсь в Рино. Этот Рэндолф удумал разрушить наши планы на зиму. Ты нужна мне как… компаньонка». Огромный изумруд на ее пальце, казалось, сардонически посмеивался.

Несмотря на возражения матери, Джин приехала в Гарстон. «И вот в какой переплет попала в первый же день», – упрекнула себя девушка, когда ее взгляд упал на скомканную судебную повестку, брошенную на стол. А что это за белая коробка рядом?

Раздался робкий стук в дверь.

– Войдите!

В комнату заглянула розовощекая горничная в черном атласном платье с белоснежными манжетами и воротником. Ее карие глаза так и сверкали от возбуждения, голосок дрожал, когда она объяснила:

– Мадама ла контесса посылать меня делать все, что вы скажете, все время, пока вы здесь. У синьора Рэндолфа в слугах только мужчины. Я очень стараться нравиться синьорине.

– Ты хочешь сказать, что графиня велела тебе побыть моей горничной?

– Si! Si, синьорина.

– Как тебя зовут?

– Роза.

– Очень хорошо, Роза, распакуй мои сумки в другой комнате. Я дам тебе ключи от чемоданов, когда принесут багаж.

Девушка сделала реверанс:

– Я очень сильно стараться делать хорошо. Мадама ла контесса посылать это. – Она протянула записку.

Бледно-розовый конверт и приторный аромат, просочившийся из него, вернули Джин на пятнадцать лет назад. Она помнила, как приходили такие розовые душистые записки, помнила лицо матери, когда та открывала конверты, и презрение в голосе, когда бросала их через стол мужу со словами: «Наша великолепная Фанфани по-прежнему в центре группы знаменитостей».

Хью Рэндолф неизменно отвечал на это: «Она обладает изумительным голосом и необычайной красотой, Маделин».

– «А я разве не красива? Разве не талантлива? Разве издатели не начинают осознавать, что я существую? Она мчится по широким автострадам, а я трясусь по узкому проселку только потому, что тебе приспичило самолично управлять фабрикой, которую ты унаследовал!»

– «Выше нос! Ты можешь стать автором сенсационных бестселлеров, а потом бросить и дом, и мужа», – язвительно успокаивал ее Хью Рэндолф.

Девочка из этих перепалок вынесла важный урок и поклялась себе, что, если узкий проселок делает такие вещи с характером женщины, жизнь никогда не прикует ее, Джин, цепью к какому-нибудь захолустью.

Со вздохом отогнав от себя воспоминания, она принялась читать послание бабушки.

«Милое дитя!

Решено, что ты и твой отец сегодня вечером ужинаете со мной. Я устраиваю маленькую вечеринку. Придет один из столпов Объединенной церкви – надежда и опора Новой Англии – вместе со своей дочерью, еще мой старый импресарио Замбальди и некий человек с божественным голосом. Я всеми силами пытаюсь заставить это дарование отказаться от его нынешней скучной работы. Его место в опере.

Роза в твоем распоряжении, пока ты будешь здесь жить. Она знает свое дело – ее учила Карлотта.

Виттория».

Через час Джин вертелась перед зеркалом с позолоченной рамой в огромной гостиной «Хилл-Топ». Корсаж ее пышного светло-лилового платья выглядел весьма консервативным, но спина была открыта. На ногах красовались темно-лиловые туфли с высоченными каблуками-шпильками; два бриллиантовых браслета сверкали на левой руке. Джин согласилась надеть это платье без малейших колебаний, когда модистка прислала его домой, но, рассматривая себя на фоне обстановки в викторианском стиле, она испытала жутковатое чувство, будто призраки ее предков, обитавших здесь в девятнадцатом веке, глядя на нее, всплескивают невидимыми руками в ужасе и негодовании.

– Джин!

Она круто развернулась, оторвавшись от зеркального отражения девушки с нахмуренными бровями и алыми напомаженными губами. Хью Рэндолф стоял в дверях. Он казался до нелепости молодым для того, чтобы называться отцом, – когда родилась Джин, ему было всего двадцать два. Высокий, почти такой же стройный, как тот церемонный коп (удивительно, до чего крепко впечаталось в ее память лицо офицера), в волосах добавилось седины с той поры, как она в последний раз видела его, по обеим сторонам рта залегли глубокие морщины. Джин бросилась к отцу, раскинув руки. Он подхватил ее, закружил по комнате. Его обычно бесстрастные глаза сияли, как звезды. Джин слегка сжала его руки и, хотя это было совсем не нужно, объявила:

– Ну вот я и приехала, Хьюи. – Этим именем она называла его, когда была маленькой девочкой, и они с отцом слыли закадычными друзьями.

– Извини, что не встретил тебя с оркестром и фейерверком, но меня ждала делегация от фабрики.

– О встрече позаботился Эзри Баркер – наш милый старичок, – засмеялась Джин.

– Я оставил кое-что для тебя на столе. А, я вижу, ты их нашла. – Хью Рэндолф посмотрел на сверкающие браслеты на руке дочери. – Они тебе понравились?

– Понравились? Хьюи, они великолепны! А комната красоты – ну просто нет слов! Откуда ты узнал, что я без ума от браслетов?

– У меня есть подруга, которую не интересуют драгоценности, но она с сочувствием и пониманием относится к тому, что другие женщины их обожают. Она порекомендовала мне браслеты в качестве подарка тебе по случаю возвращения домой. А что до комнаты красоты, я подумал, что с ее помощью мы изгоним призрак твоей Ужасной Сестрицы. Нам стоит поторопиться – мадама ла контесса не ждет тех, кто опаздывает к ужину. Пойдем через сад.

«Кто эта женщина, которую не интересуют драгоценности и о которой отец говорит таким тоном?» – озадачилась Джин, шагая рядом с ним сквозь напоенные ароматом осени сумерки. Кусты вырисовывались в полутьме размытыми тенями. Из раковины в руке призрачной нимфы вода лилась в бассейн. Сонное бормотание реки примешивалось к вздохам засыпающего сада. На востоке медный диск осторожно выглядывал из-за горизонта, словно хотел удостовериться, что в мире все в порядке.

Джин взяла отца под локоть.

– Здесь хорошо, Хьюи.

Он крепко прижал ее руку к себе.

– Я чувствовал себя злодеем, отрывающим тебя от ярких огней и знаменитостей, окружающих твою мать.

– Теперь я рада, что ты настоял на моем приезде. Кстати, я еще не успела повидать графиню… Помнишь, однажды я назвала ее бабушкой и она мне чуть голову не оторвала… Как она себя чувствует?

– Не так давно я впервые подумал о том, что ее силы иссякают. Если судить по числу прожитых лет, то большинство назвали бы ее пожилой, но духом она – самая юная леди из всех, кого я знаю. Она не осознает свой возраст и поэтому осталась молодой, интересной, очаровательной. Несколько месяцев назад доктор предупредил, что ей надо поменьше двигаться. С того дня она изменилась. Если бы я не знал графиню, заподозрил бы, что она испугалась старости. Ни слова с ней об этом. Сейчас у нее новое увлечение – она отыскала восхитительного певца и уверена, что он – гений. Замбальди, ее импресарио в прошлом, сегодня приглашен на ужин, чтобы подтвердить ее мнение или опровергнуть… Вот мы и пришли, успели в самый последний момент, – с облегчением вздохнул Хью Рэндолф, когда лакей в сине-белой ливрее распахнул дверь с замысловатой решеткой и в увешанном гобеленами фойе им низко поклонился мажордом.

«Хьюи прав. Возраст уже похлопал бабушку по плечу», – согласилась с отцом Джин, проходя по просторному музыкальному залу к тому месту, где графиня ди Фанфани стояла под балконом с узорчатой резьбой. Она никогда не была крупной женщиной, а теперь, в изумрудно-зеленом бархатном платье без рукавов, казалась совсем хрупкой и увядшей, словно прекрасный цветок, лепестков которого коснулся мороз. Она была очень красива – возможно, благодаря идеально нанесенной косметике. Волосы подкрашены хной и изящно завиты, щеки чуть-чуть нарумянены, кожа шелковиста, губы напомажены по моде, черные глаза блестят; шея – место у женщин, которое неумолимое время поражает с наибольшей жестокостью – скрыта под воротником, расшитым бриллиантами и жемчугом.

С театральной непринужденностью графиня заключила Джин в объятия и поцеловала в лоб.

– Dio mio![3] Кажется, прошли столетия с тех пор, как я тебя видела в последний раз. Мистер Калвин, я хочу познакомить вас с нашей девочкой. Джин, это мистер Лютер Калвин и мисс Калвин.

Джин, несколько смущенная такой очевидной игрой на публику, ответила на представления улыбкой, которая померкла, когда она рассмотрела мужчину и девушку, стоявших рядом с графиней. Мужчина был низкорослый, с вытянутым лицом, странно спокойными, холодными как мрамор глазами, тонким злым ртом, наполеоновским носом и волосами такими черными и блестящими, что Джин невольно вспомнила о лакированных туфлях-лодочках, которые когда-то были у нее и которые ей немилосердно жали, причиняя боль. «Этот тип тоже может причинить боль, – подумала девушка, – если у него появится возможность». Если она хоть что-то понимает в человеческой природе, перед ней – старый религиозный фанатик и тиран. Спасенная душа из него так и прет. Обретя спасение сам, всю энергию он направил на обращение в свою веру остального мира.

Калвин обнажил золотые коронки в подобии улыбки. Волосы его дочери были такими же черными и будто бы лакированными, как и у него, глаза – такими же ледяными. Ее розовое платье было покрыто крошечными блестками. Джин подумала, что, если к ним прикоснуться, они осыпятся серебряным дождем. Она обратила взгляд на толстого седого мужчину, стоявшего за плечом графини. Он ей тоже сразу не понравился, хоть и был полной противоположностью Лютеру Калвину.

Графиня представила его:

– Джин, это синьор Замбальди, великолепный импресарио. У нашей девочки нет голоса, Луиджи, но она играет на органе.

Джин внутренне поежилась, ощутив прикосновение его пухлых пальцев и толстых губ к тыльной стороне ее кисти. Голос итальянца сочился, как сладкий елей, его английский был безупречен, когда он произнес комплимент:

– Я восхищен красотой синьорины. Если она не то чудо, которое я мечтал услышать, проехав столько миль, то где же оно, моя Виттория?

– Это чудо – мужчина, а не женщина. Вот он! Вы, Луиджи, будете благодарить меня, стоя на коленях, когда услышите, как он поет. – Голос графини дрогнул от приятного волнения. Длинные серьги с бриллиантами блеснули, покачнулись, задрожали, словно стрелки сейсмографа, регистрирующего подземные колебания.

Ее возбуждение передалось и Джин. По спине девушки пробежал холодок, когда ее глаза проследили за взглядом бабушки и расширились от изумления. По залу, бок о бок со стройной женщиной в ярком платье, шагал тот самый дорожный полицейский, который задержал ее утром. На долю секунды их взгляды встретились. Неужели это тот самый певец, которого графиня хотела уговорить бросить скучную работу? Оцепенение Джин нарушил хриплый шепот бабушки:

– Dio mio, детка, закрой рот. Ты что, никогда раньше не видела привлекательных мужчин?

Девушка судорожно сглотнула. Ох, есть чему удивляться: полицейский в вечернем костюме – гость на званом ужине знаменитой Фанфани! Невероятно. Когда графиня бросилась ему навстречу вместе с импресарио, Джин взяла отца за руку и сказала, подражая интонации бабушки:

– Dio mio, Хьюи, что здесь делает этот коп?

Хью Рэндолф огляделся и нахмурился, словно ожидал от дочери подвоха.

– Коп? Где?

– Мужчина, который только что вошел.

– Он – коп?! Как тебе пришла в голову такая безумная мысль? Это Кристофер Уинн. Священник Объединенной церкви Гарстона.

Глава 2

«Священник!» Это слово эхом металось в закоулках сознания Джин, пока званый ужин шел своим чередом. Каждый раз, когда она посматривала из-под пушистых ресниц в сторону Кристофера Уинна – ее взгляд так и тянуло туда, как сталь к магниту, – она, словно какая-нибудь провинциалка, начинала стыдиться того, что у нее голая спина. Боже, и зачем только она выбрала это платье! И накидки нет под рукой… Священник… Не может он быть священником! Священники так не выглядят. Он такой… такой земной, человечный. Впрочем, откуда ей знать, как должны выглядеть представители его профессии? Среди знакомых Джин священников было не больше, чем космонавтов. Она посещала церковь только на Рождество и на Пасху.

К счастью, никто из гостей не стремился вступить с ней в разговор. Она сидела далеко от графини. Кристофер Уинн и Замбальди беседовали о музыке с хозяйкой. Мисс Калвин – Сьюзи, как называл ее отец, – сидела между священником и Хью Рэндолфом, слева от Джин, и слушала их, прищурив глаза, словно оценивая слова. Лютер Калвин справа от Джин разговаривал с женщиной, которая вошла в зал вместе с Кристофером Уинном. Его жена? Странно, они очень похожи друг на друга – возможно, прожили в браке много лет. Жена священника! Страшная судьба! Как она осмеливается вести себя столь непринужденно? Хороша собой и одета по моде. Мужчины наверняка сходят от нее с ума. Черные волосы, лучистые серые глаза; когда смеется, на щеках появляются восхитительные ямочки. Словно почувствовав пристальное внимание к себе со стороны Джин, женщина посмотрела на нее и улыбнулась. Это была прелестная улыбка, которая погрузилась в сердце девушки, как сверкающая звезда в глубины озера. У незнакомки был низкий, сочный голос:

– Я рассказывала мистеру Калвину, мисс Рэндолф, о выступлении Криса в роли дорожного полицейского сегодня утром.

Словно ожидавший повода для того, чтобы вмешаться в разговор, Хью Рэндолф спросил:

– Как это случилось, мисс Уинн?

Мисс Уинн! Из уст Джин сам собой вырвался вопрос:

– Разве вы не миссис Уинн?

– Нет. Меня зовут Констанс, мы с Кристофером близнецы.

Когда красавица повернулась к Хью Рэндолфу, чтобы ответить на его вопрос, Джин почувствовала раздражение Лютера Калвина оттого, что нарушили его монополию на внимание Констанс.

– Сегодня днем на дежурство на перекрестке должен был заступить Люк Картер. Его жена заболела. Крис побывал сегодня утром у них и понял, что в Картере нуждаются дома. Он пошел в муниципалитет и объяснил это его начальству. Оказалось, что дежурить на месте Картера некому. Крис раньше уже регулировал движение во время забастовки полицейских, он числится в резервном списке, поэтому добровольно вызвался постоять на перекрестке вместо Люка. Начальник полиции очень обрадовался. Вначале, правда, заставил Криса поклясться, что он не допустит, чтобы христианское милосердие мешало дисциплине. Но он напрасно волновался. Крис твердо убежден, что водителям, подвергающим опасности жизни других людей, спуску давать нельзя.

– И хороший ли у него был улов нарушителей закона? – осведомился Лютер Калвин.

«Этот старый инквизитор с радостью зажал бы пальцы несчастных нарушителей в тиски», – подумала Джин, глядя на него с плохо скрываемым отвращением.

– Еще не знаю, мистер Калвин. Крис, придя домой, успел только переодеться. Мы чуть не опоздали на ужин. – Констанс воспользовалась паузой в беседе на другой стороне стола, чтобы поинтересоваться: – Кристофер, у тебя были сегодня днем какие-нибудь захватывающие приключения?

Ее брат рассмеялся:

– «Захватывающие» – не то слово. Драматические! Одна колымага заглохла и скончалась прямо на перекрестке. Диагноз коронера – преклонный возраст. В нее влетели две машины. Потом…

Джин затаила дыхание. Неужели настал ее черед?

– … угрюмый джентльмен в плаще с бархатным воротником и цветком в петлице затеял со мной серьезную беседу, когда мимо прошмыгнул автомобиль с подозрительно просевшим багажником. Беседа была не настолько увлекательной, чтобы я не приметил лицо водителя и номер этой машины. Я позвонил шефу, и водителя задержали вместе с контрабандным грузом до того, как он пересек границу города. – Кристофер улыбнулся хозяйке. – И вы утверждаете, что моя работа скучна!

Джин обратилась к нему с некоторым вызовом в голосе и во взгляде:

– И это все? Меня так увлек ваш рассказ. Вы не арестовали ни одного нарушителя?

Их взгляды встретились.

– Мне жаль вас разочаровывать, но больше ничего из ряда вон выходящего не произошло. Так вы говорили, графиня…

Джин зарделась. Он рассказал о том, что считал из ряда вон выходящим, а ее смешал с толпой. Она чувствовала себя так, будто ее отшлепали и поставили в угол.

Позже в гостиной ее возмущение поутихло благодаря магии голоса Кристофера Уинна. Глаза Замбальди, аккомпанировавшего ему на рояле, увлажнились от нахлынувших эмоций. Джин украдкой взглянула на Калвина. Тот сидел, сложив пальцы домиком, сжав губы, с окаменевшим лицом и неподвижным взглядом. Оплот Новой Англии, сказала про него бабушка. Твердый и холодный как гранит. Виттория ди Фанфани помахивала в такт музыке рукой с блестящими ногтями и не сводила глаз с импресарио. Под звуки рояля Кристофер Уинн исполнял песню за песней.

– Больше не надо! – запротестовал он, когда Замбальди заиграл очередную мелодию. – Не забывайте, что не все присутствующие здесь – такие же заядлые меломаны, как мы.

Итальянец вытер взмокший лоб платком – тоненьким, словно вытканным из паутины – и сел рядом с графиней.

– Откройте же мне тайну: почему, имея такой голос, вы служите проповедником, – проворчал он с явным презрением, прозвучавшим в последнем слове, – когда могли бы стать всемирно известным певцом?

Лютер Калвин встрепенулся.

– Я возражаю против того, с каким пренебрежением вы произносите слово «проповедник», мистер Замбальди, – желчно заявил он. – Вы забыли, что сказано в Писании: «Как будут они взывать к Нему, не уверовав в Него? Как уверуют в Того, о Ком не разумеют? И как уразумеют без проповедующего им?»

Замбальди скептически хрюкнул:

– Не всякая проповедь произносится с церковной кафедры. Мне случалось наблюдать, как пение делает с человеком то, чего не сделали бы самые красивые и мудрые слова за долгие годы.

По-прежнему стоя у рояля, Кристофер Уинн кивнул:

– Я тоже такое наблюдал, синьор Замбальди. Поскольку я глубоко ценю тот интерес, который вы и госпожа графиня проявили к моему голосу, и поскольку хочу, чтобы вы оба поняли, что в оперу меня не заманить ни посулами, ни угрозами, я расскажу вам, какое влияние на меня оказала музыка. Я проходил студенческую практику в госпитале, когда началась война. Все мои предки были врачами, я не думал ни о какой другой профессии для себя и отправился за океан. В течение года я служил в таком месте, которое французы называли «фронт фронта», – вправлял сломанные кости, зашивал раны, облегчал боль. Исцеляя тела людей, я был бессилен привнести свет в темные уголки сердец и душ умирающих, чтобы они могли приблизиться к встрече со смертью, пребывая в мире с самими собой, в уверенности, что они лишь переходят в новую жизнь.

– Dio mio! Только такой мечтатель, как вы, способен надеяться на воскресение, – с чувством прервала его графиня. – Мы живы, пока живет тело, а впереди – вечная тьма.

Кристофер Уинн покачал головой:

– Я в это поверить не могу. И вы не смогли бы, если бы видели смерть так часто, как я. Вы бы поняли, что нерастраченные силы и опыт, приобретенный в процессе жизненных свершений, где-то еще нужны. В природе ничто не пропадает зря. Там, на войне, я пришел к выводу, что могу принести людям несоизмеримо больше пользы, если научусь врачевать не только тела, но и души. Однажды ночью я услышал пение – рота из Новой Англии отправлялась на передовую. Я не в состоянии передать вам, что сделала со мной эта музыка. Она сокрушила барьеры сомнений и безразличия, передо мной возникла новая цель. Представьте себе черное небо, тут и там пронзенное лучами прожекторов, аккомпанемент далекой канонады, гул самолетов и людские голоса, пропитанные лихорадочной страстью. – Он запел:

Господь – опора прошлых лет, Надежда на грядущее, Убежище от бурь и бед. Покой и мир дающее.

Когда Кристофер Уинн замолчал, несколько секунд в зале еще ходили мощные волны прерванной мелодии. Кто-то скрыл нахлынувшие чувства, закашлявшись. Чары разрушились. Затуманившимися глазами Джин смотрела то на одного слушателя, то на другого. Пение оставило такую выбоину в невозмутимой холодности Калвинов, какая могла появиться на гранитном утесе; у Замбальди как будто бы случился приступ насморка; глаза Констанс Уинн блестели, как звездочки, когда она смотрела на брата; трагические морщины на лице Хью Рэндолфа обозначились резче, он уставился в пространство, сведя брови. Джин, много раз исполнявшей аккорды этого церковного гимна на органе, казалось, будто ее душу пропахал десятитонный трактор.

Графиня с триумфом заявила:

– Ну, что я вам говорила, Луиджи? Со времен Баттистини никому еще не удавалось с таким изяществом и свободой брать высокие ноты. Мистер Уинн обладает не только голосом, но и артистизмом – даже вас он довел до слез этой своей историей. Не отчаивайтесь, Луиджи. Мы еще уговорим его. Для этого есть много способов.

Кристофер Уинн поднял голову, разомкнул губы, чтобы заговорить, но снова сомкнул их. Замбальди от избытка чувств замахал белыми пухлыми лапками:

– Но вы только подумайте, что можно сделать с душой человека пением, мистер Уинн! С таким превосходным пианиссимо… Ваш голос не дрожал, вы не кричали, не задыхались. Dio mio! Ваш голос мог бы возносить людей прямо на Небеса!

– Небеса! – прогнусавил Калвин. – Опера и все, что с ней связано, ведет прямиком в ад.

Итальянец гневно фыркнул:

– Такие ограниченные люди, как вы, Калвин…

Кристофер Уинн расхохотался, словно озорной мальчишка:

– Только не надо ломать копья, господа! Такой серьезный спор – и все из-за моей скромной персоны! Графиня, позвольте откланяться – меня ждут дела.

Его сестра встала:

– Спокойной ночи, синьора ди Фанфани. Я не в силах выразить вам всю благодарность за то, что вы проявили интерес к голосу Криса. Меня не слишком радует то, что он губит свой талант в этом маленьком городке.

– В маленьком городке? – покачал головой Кристофер. – Скоро все изменится. В Гарстоне развивается промышленность, из кокона обычаев и традиций в любой момент может выпорхнуть великолепная бабочка прогресса и достижений. – Джин почувствовала на себе его взгляд, когда он добавил: – Город растет. Он не умер и не спит.

Позже, прощаясь, он напомнил:

– Увидимся с вами завтра в десять, мисс Рэндолф. Мне жаль, но так надо.

Только после того, как Уинны и Калвины ушли, Джин поняла, что он имел в виду. Повестка. Суд. Естественно, он будет там, чтобы дать показания против нее. Проклятье! А еще священник!

Когда они с отцом пожелали хозяйке доброй ночи, графиня воскликнула:

– Dio mio! Ты, Хью, думаешь, что мы с Замбальди потерпели поражение? Вовсе нет! Охота на голос только начинается. – Она задрала подбородок, сверкнула черными глазами и пригрозила: – Кристофер Уинн не только упрям, но и на редкость непрактичен – он считает, что должен уделять свое время духовным потребностям прихожан, а не деловой стороне церковной жизни. Скоро я затею нечто такое, что выгонит его с кафедры на оперную сцену! – Ее плечи затряслись от возбуждения, длинные серьги закачались.

Замбальди взял старую женщину за локоть пухлыми пальцами и забубнил:

– Ну ладно, ладно, Виттория. Не надо переживать. Это вредно для вашего собственного голоса.

Графиня вдруг упала в кресло и расплакалась. Джин бросилась было к ней, но импресарио замахал руками – мол, сам все улажу. Хью Рэндолф вывел дочь из зала. Когда они шли по фойе, до них все еще доносился возбужденный голос графини и успокаивающая воркотня Замбальди.

В саду Джин задумчиво пробормотала:

– Почему, ну почему мужчина, который так энергичен, полон жизни и молод, как Кристофер Уинн, служит священником?

– Он объяснил тебе почему.

– Но ведь он мог бы принести намного больше пользы, занимаясь медициной.

Хью Рэндолф остановился, посмотрел на звезды и неожиданно спросил:

– А почему из всех музыкальных инструментов ты выбрала именно орган?

– Ну… не знаю… Мне кажется, что его звук отдается в сердце, прямо вот здесь. – Джин положила руку на грудь и смущенно добавила: – Наверное, я чересчур сентиментально выразилась, да?

– Нет, я понимаю тебя. Без сомнения, Кристофер Уинн пошел в священнослужители по той же причине – по зову сердца. Помнишь, что сказал Наполеон, когда увидел Гёте? «Вот это человек!» У меня всегда появляется такое чувство, когда я вижу Кристофера Уинна. Я человек не религиозный, но всегда ощущаю его духовную силу.

– Как ты думаешь, удастся графине оторвать Уинна от его скучной работы?

Хью Рэндолф остановился, чтобы закурить. Пламя спички озарило его бледное лицо. Свет смеющейся луны, катившей по небу в колеснице из облаков с парой мохнатых белых пони в упряжке, посеребрил мраморную нимфу у бассейна.

– Это зависит от того, насколько решительно она настроена. Твоя бабушка обладает прямо-таки дьявольской способностью выявлять слабости характера и колоть в самые чувствительные места. Она мне нравится. И всегда нравилась. Я восхищаюсь деятельными людьми, хотя графине доверять не стал бы. Ради того, чтобы заполучить желаемое, она готова в любой момент отбросить всякую порядочность, принципы, благородство. Ты, Джин, никогда не станешь злой или нечестной, но и в твоем характере есть такая черточка – «я получу то, что мне хочется, а мир пусть катится к черту». Так что будь осторожна.

Девушка открыла рот, чтобы возмущенно возразить, однако передумала и спросила:

– Но зачем графине так уж понадобилось затащить преподобного Кристофера в оперу? Какая ей от этого выгода?

– Слава! Она – бывшая знаменитость, мечтающая вновь стать объектом всеобщего внимания. Представь, какую известность приобретут они с Замбальди, когда им поставят в заслугу открытие суперзвезды! Им будут рукоплескать. Имя великолепной Фанфани опять прогремит по всему миру. Она выйдет на свет из убежища, в котором скрывалась с тех пор, как однажды голос подвел ее на сцене.

– Если бы нашему каменноликому Калвину дали слово, я уверена, что он разбил бы доводы графини и Замбальди в пух и прах.

– Это уж точно. Он фанатик и совершенно не осознает тот факт, что в наше время его религию воспринимают практически, выстраивая вероучение, сочетающее старые и новые представления. Калвина боятся и раболепствуют перед ним из-за его влияния. В бизнесе он волшебник. К финансовым махинациям у него талант не меньший, чем у Кристофера Уинна – к музыке. Кстати, что Уинн имел в виду, сказав, что увидится с тобой завтра?

Джин вздрогнула.

– Извини, Хьюи, я не хотела, чтобы ты об этом узнал… Сегодня утром моя Ужасная Сестрица предложила въехать в Гарстон с ветерком. На главной улице я превысила скорость. Дорожный полицейский поднял руку, а я и бровью не повела. Откуда мне было знать, что священник сменил сутану на мундир? Он бросился наперерез. На секунду мне показалось, что вот-вот случится столкновение… Но он запрыгнул на подножку и велел мне остановиться. Я ему представилась, улыбнулась своей особой улыбкой, предназначенной для полицейских, и…

– И сухой из воды не вышла. Жаль, что Ужасная Сестрица выбрала такой неудачный момент, чтобы вновь заявить о себе. Так уж и быть, завтра я пойду в суд вместе с тобой, чтобы тебе не пришлось слишком туго.

– Нет, не пойдешь! – возмутилась Джин. – Пойду одна. Я не дурочка и не ребенок! Сама заварила кашу, сама и буду расхлебывать. Ничего, прорвусь. И уж поверь мне, заставлю преподобного Кристофера возненавидеть тот день, когда он превратился в дорожного регулировщика!

Глава 3

Итог судебного разбирательства лишь укрепил уверенность Джин в себе. Охваченная ликованием, она сбежала по ступенькам здания суда, держа руки в карманах своей белой твидовой куртки, ровно в десять минут одиннадцатого. Судья отпустил ее восвояси с улыбкой и надеждой на то, что впредь она будет соблюдать правила уличного движения, а между делом сообщил, что они с ее отцом – старинные друзья. Кристофер Уинн явился не только с целью проинформировать судью о ее вызывающем поведении, но и чтобы свидетельствовать против двоих мужчин, которые, как догадалась Джин, имели отношение к той самой машине с контрабандным грузом. Девушка скорее почувствовала, чем увидела, хмурые взгляды этих нарушителей, когда судья, улыбаясь, прощался с ней. Довольная собой и окружающим миром, Джин почувствовала искушение вступиться за них, но осторожность – крошечная фея, подававшая голос так редко, что казалась почти мифом, – прошептала: «Ступай, пока это можно сделать по-хорошему».

Сев за руль своего родстера, Джин с наслаждением сделала глубокий вдох. Ах, воздух-то какой! Ароматный, покалывающий, такой живительный после удушливой атмосферы здания суда. Даже в центре города пахло елями и соснами. День был окрашен синевой и золотом. Что ей делать с этим днем?

По ступенькам здания суда спустился Кристофер Уинн. Джин посмотрела на него с триумфом и насмешливо окликнула:

– Ну что, мистер полисмен?

Держа шляпу в руке, он остановился рядом с родстером. Проклятие! Почему она чувствует себя презренной грешницей каждый раз, когда встречает его? Может, потому, что он священник, а она знает о его профессии так же мало, как о четвертом измерении? Но ведь одежда у него самая обычная, и в поведении нет никаких намеков на чувство превосходства над другими…

– Я потерпел поражение, но не склонил голову, – улыбнулся он. – Вас следовало оштрафовать и назначить испытательный срок.

– Благодарю вас! – Джин вспыхнула от возмущения. – Бедным автомобилистам повезло, что вы призваны защищать божественные законы, а не государственные.

– Бедным автомобилистам?! А как насчет пешеходов? Такие, как вы, подают дурной пример остальным.

Глаза Джин полыхнули гневом.

– Такие, как я! Это кто же?

Уинн ответил с обескураживающей прямотой:

– Эгоисты. Вы прочерчиваете линию, пожимаете плечами и говорите: «Дальше моя ответственность не распространяется» – и возводите на этой границе стену самодовольства. До свидания. – Он поклонился и зашагал прочь.

Двое мужчин, беседовавшие с судьей после Джин, спустились по ступенькам. Их мягкие шляпы были щеголевато заломлены набок. У одного были тоненькие усики. Оба поспешно отвели глаза, встретившись взглядами с Джин, и злобно посмотрели вслед Кристоферу Уинну.

Что делать теперь? Сейчас слишком рано, чтобы наведаться к друзьям, с которыми Джин поддерживала знакомство во время их частых приездов в Нью-Йорк. Отец ушел на фабрику еще до того, как она проснулась. Пытаться увидеться с графиней бесполезно до полудня. «Кантри-клуб»? Сегодня идеальный день для тенниса. Она завела двигатель, но тут же его заглушила, услышав веселый голос:

– Хей-хо! – Девушка в золотисто-зеленом платье запрыгнула на подножку родстера.

– Хей-хо, Фанчон! – обрадовалась встрече Джин. – Я думала зайти к тебе, но решила, что ты еще не встала.

– Не встала! Нынче я встаю с птичками. Работаю в детском саду.

– Только не надо из-за этого задирать нос! Залезай в машину, и я отвезу тебя куда хочешь. Делать мне все равно нечего.

Фанчон Фаррелл медлила, засмотревшись вслед Кристоферу Уинну, который неторопливо шел рядом с какой-то девушкой. Джин озадаченно проследила взгляд подруги, большие голубые глаза которой сделались томными, а волосы превратились в золотистый ореол в лучах осеннего солнца. Вполне подходящий тип для жены священника… Фанчон была как хорошенькая картинка, нарисованная пастелью, а Джин, с ее отменным загаром и черными волосами, чувствовала себя по сравнению с ней ярким полотном, написанным маслом. Сравнение показалось ей обидным.

– Ты едешь, Фанчон? Даже если мне нечего делать, я могу найти и лучший способ провести время, чем торчать перед входом в суд.

Фанчон неохотно села в желтый родстер и вздохнула:

– Нет смысла рассчитывать поговорить с Кристофером Уинном, если к нему прицепилась Сью Калвин. Недавно ее произвели в президенты женской ассоциации его церкви. Перед всеми нами у нее преимущество. Ты с ней уже познакомилась?

– Вчера вечером у графини.

– Сью без ума от Кристофера Уинна. Называет его «учитель».

– Она за весь вечер с ним ни разу не заговорила.

– Небось там ее папаша был, а? Благочестивому Лютеру не по душе священник Объединенной церкви Гарстона… Классная машина, Джин. И костюмчик ничего. У тебя, наверное, миллион белых нарядов, и они всегда выглядят безупречно.

– Сомневаюсь, что у меня их больше девятисот девяноста девяти тысяч, – сухо ответила Джин. – Куда тебя отвезти?

– Если действительно хочешь помочь, то в детский сад в Ист-Сайде. Мне стоило бы пройтись пешком, а то растолстею, но я опаздываю.

Все внимание Джин было сосредоточено на вождении, пока она не выехала на спокойную улицу. Откинувшись на спинку сиденья, девушка попросила:

– Фанчон, расскажи мне что-нибудь про этого божественного Кристофера, ради которого ты вскакиваешь ни свет ни заря.

Подруга лукаво усмехнулась:

– Божественный Кристофер – верное прозвание. Подожди, вот поживешь здесь с неделю и начнешь ходить в церковь.

– Я?! – вспыхнула Джин. – В церковь?! Из-за мужчины?! Если я это сделаю, Фанчон Фаррелл, то… я… я подарю тебе эту машину!

– Честное слово?

– Чтоб я сдохла!

Фанчон окинула родстер оценивающим взглядом, что едва не вывело Джин из себя.

– Когда машинка будет моей, я перекрашу ее в зеленый цвет. Мне желтый не идет. Считай, что ты уже пешеход, Джин. Каждая девушка в городе регулярно посещает церковь и жадно внимает Крису, независимо от того, понятно ей то, что он говорит, или нет.

– Терпеть не могу мужчин, которые, прикрываясь саном священника, охмуряют глупых, сентиментальных женщин.

– Крис никого не «охмуряет». Он – самый независимый человек на земле. Мужчины от него тоже без ума. Церковь битком набита на каждой службе. А когда он выходит на кафедру и начинает петь, я чувствую, будто мое сердце скручивают и растирают в пыль.

– И ты бросила курить, бегать на танцульки и играть в карты?

– Нет, конечно, но церковь мы ставим превыше прочего. Мы ведь помогаем Крису, занимаемся благотворительностью. Все остальное – в свободное время.

– Ну просто ангелы!

Они миновали деловую часть города и теперь катили по улице дорогого спального района у подножия холма. Разноцветная листва танцевала на свежем ветерке. Импозантные, статные дома в этом месте отстояли далеко друг от друга, располагаясь на обширных газонах за изящными изгородями. Впереди серебряной гладью сияла река. Широкая дорога, извиваясь, пошла под уклон. Дома стали помельче, попроще, газоны превратились в скромные участочки. Потянулись заборы, похожие на ряды белых зубов с дырками в тех местах, где поработал дантист Время. На горизонте замаячили фабрики. Воздух стал тяжелее, солнечный свет – мутным.

– Ты знаешь мисс Уинн? – спросила Джин.

– Не очень хорошо, – пожала плечами Фанчон. – Она меня пугает. Когда я с ней разговариваю, мне кажется, будто она видит меня насквозь. Констанс занимается дизайном интерьеров, состоит партнером в серьезной фирме и три дня в неделю проводит в Нью-Йорке. У нее настоящий художественный талант. «Холлихок-Хаус», где живут Уинны, – очаровательный дом, но вспомни, с чего ей пришлось начинать, и при этом удалось сохранить там атмосферу старых времен.

– Уинны живут одни?

– Не считая двух слуг-шведов и Салли-Мэй.

– Кто такая Салли-Мэй?

– Их племянница. Она потеряла родителей во время эпидемии гриппа. Обожает своего дядю. Ей тринадцать лет, и это просто чудовище какое-то. В нашем кругу ее боятся до смерти. Странный, худой, большеглазый ребенок. Но когда-нибудь она станет хорошенькой. Салли-Мэй, Фло Калвин и еще три девочки создали клуб под названием «МД» – «Мудрые девы». Представляешь? Их эмблема – серебряный светильник. Кристофер заказал для них брошки в виде светильников. Умора, да и только.

– Он тоже так думает?

– Бог с тобой, нет, конечно. Он воспринимает их всерьез. Раз в неделю приглашает к себе в церковный кабинет на чаепитие. Некоторые из девочек постарше терпеть этих «МД» не могут… О, приехали. Ну, заходи в церковь, вливайся в ряды добровольцев.

– Нет, спасибо. У меня есть свои недостатки, но я не лицемерка, и если захочу заняться благотворительностью, то буду делать это ради великой цели, а не ради мужчины.

Фанчон выразила свой скептицизм хихиканьем:

– Ты заговоришь по-другому, когда проживешь здесь неделю, Джин. Готова поспорить на мое кольцо с нефритом против этой золотой штуки у тебя на шее, что ты будешь играть на органе в церкви Кристофера Уинна еще до Нового года.

– Спасибо, но мы ведь уже заключили одно пари.

– Ну, как знаешь. Спасибо, что подвезла. Скоро увидимся. – Фанчон помедлила. – Скорее всего, ты быстро познакомишься со всеми Уиннами. Твой отец весьма неравнодушен к его сестре.

На тротуаре девушка остановилась, чтобы присмотреться к родстеру.

– Я без ума от моей машины! – выпалила она и, захихикав, побежала к зданию, со стороны которого доносились голоса и смех детей.

Джин неодобрительно пожала плечами и завела двигатель. «Черт меня дернул поспорить на эту машину. Конечно, проиграть я не могу, но зачем делать глупости? Хорошо хоть на второе пари не согласилась. Играть на органе в церкви преподобного Кристофера! Это было бы забавно. Но еще забавнее будет, если он узнает, что в городе живет одна девушка, которая не собирается перед ним преклоняться». Ее мысли вернулись к замечанию Фанчон. Хью Рэндолф и Констанс Уинн… Дизайнер интерьера! Значит, это она ответственна за комнату красоты, да и за браслеты. Голос Хьюи сделался таким нежным, когда он говорил о ней. А ведь у него есть жена… Не то чтобы идеальная жена, но такая женщина, которая никогда с ним не разведется, несмотря на свои угрозы. Когда поползут слухи насчет интрижки Хьюи с Констанс, Маделин наверняка очень обидится. Да, проблема…

– Свежий выпуск! Свежий выпуск! – кричал мальчишка-газетчик.

Он нараспев проговаривал заголовки, и Джин, расслышав слова «Объединенная церковь», остановила машину у тротуара и купила газету. На первой полосе крупными буквами помещалась шапка:

«ГРАФИНЯ ДИ ФАНФАНИ ДЕЛАЕТ КРУПНОЕ ПОЖЕРТВОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОМУ ЦЕНТРУ ОБЪЕДИНЕННОЙ ЦЕРКВИ ПРИ УСЛОВИИ УДВАИВАНИЯ ЦЕРКОВЬЮ СВОИХ ФОНДОВ ДО РОЖДЕСТВА».

Глава 4

Констанс Уинн в платье под цвет хризантем, стоявших на столе, задумчиво наблюдала за братом поверх серебряного кофейника. Положив руку на каминную полку, тот смотрел на пламя, которое, резвясь в камине, отбрасывало отблески на стены в пастельных тонах и льняные портьеры. Встряхнувшись, словно освобождаясь от тяжкого груза, Кристофер Уитш повернулся к огню спиной и сунул руки в карманы твидового пиджака.

– Крис, тебя беспокоит этот необъяснимый дар графини? – участливо спросила сестра.

– Несколько волнует… да, пожалуй… но не беспокоит.

– Ответственность за финансы ляжет на тебя?

– Нет.

– Но тогда…

– Забудь об этом, Кон. В одиннадцать я встречаюсь с представителями попечительского совета. Если я считаю, что моя цель – превратить церковь в духовную силу города, если хочу быть чем-то большим, нежели высокооплачиваемым сотрудником, то сегодня утром мне придется отстаивать свою позицию. Я не смогу ни отступить, ни уйти в сторону. Если… А вот и лежебока мисс Уинн! – Он засмеялся, когда в комнату пулей влетела девочка-подросток, а следом за ней два рыжих сеттера.

Все трое кинулись к Кристоферу. По-мальчишески угловатая фигурка девочки была облачена в платье из коричневого джерси без пояса, белый воротник закреплен серебряной брошкой. Глаза ярко блеснули на загорелом лице, когда она энергично пихнула Кристофера в грудь и весело поздоровалась.

– Полегче, Салли-Мэй! – Он пригладил короткие вьющиеся волосы племянницы. – На этой неделе ты уже в четвертый раз опаздываешь к завтраку. Как будем с этим бороться?

– Извини. Мне надо было поговорить с Фло, и я уж думала, что не дозвонюсь. Умираю с голоду! – Она посмотрела на стол и нахмурилась. – Осталась всего одна булочка! Ну и аппетит у вас!

– Хельга уже печет для тебя новую порцию, дорогая, – успокоила ее Констанс.

– Она умница! – Салли-Мэй плюхнулась на стул и набросилась на грейпфрут с такой энергией, что брызнувший фонтанчиком сок попал ей в лицо. – Черт! – вскрикнула она и принялась тереть глаз.

Констанс переглянулась с братом, заметив, что вторым глазом девочка наблюдает за эффектом, произведенным ее восклицанием. Кристофер тоже это заметил и рассмеялся:

– Одна капля сока в глаз равноценна дюжине попавших на язык по силе воздействия! – Улыбку сменила серьезность. – Есть слова, которые лучше не произносить в стенах пастората. Мы с тетей Кон их не одобряем. Хорошие манеры, как и добропорядочность, усваиваются с детства. Понимаешь меня, Салли-Мэй? – Покачав головой, он вышел из комнаты.

Сеттеры устремились было за ним, но посмотрели на булочку, которую девочка неторопливо намазывала маслом, и снова приняли неподвижные сидячие позы. Салли-Мэй бросила каждому по кусочку.

– Вы, ребята, никуда не уходите, скоро еще дам. Мне жаль, тетя Конни, что это слово соскочило у меня с языка. Дядя Крис, наверно, чуть не лопнул от ярости.

– Ему просто обидно, что ребенок, на воспитание которого мы потратили столько сил, предпочитает дурные манеры и дурную компанию.

– Дурную компанию? Это ты про Фло Калвин? Она хорошая. Отец у нее жуть какой строгий, вот ей надо получать разрядку, потому она и ругается. У ее отца денег видимо-невидимо. Фло говорит, что дядю Криса он может купить и продать с потрохами. Он – один из ПС и…

– Пэ-эс?.

– Это значит – попечительский совет. Ну, тот, который управляют нашей церковью. Фло говорит, что ее отец может лишить дядю Криса работы, если захочет.

В глазах у Констанс потемнело. Несносный ребенок Калвина! Не стоит ли ее отец за всем, что связано с деньгами, которые посулила графиня? Констанс всегда казалось, что Калвин только и ждет, когда же наконец фракции Объединенной церкви затеют ссору и каждая потребует обратно свой алтарь и своего бога. Она сурово посмотрела на племянницу, которая наблюдала за ней большими серьезными глазами, уплетая при этом булочку за обе щеки.

– Салли-Мэй, ты обсуждаешь с Фло Калвин дядю Криса?

– Конечно, обсуждаю. Она от него тоже без ума. Говорит, что ради него постояла бы на раскаленной докрасна вафельнице. Ой, добавка поспела! – Девочка схватила с блюда, принесенного в комнату служанкой, булочку с золотистой корочкой.

Констанс подождала, пока служанка уйдет, и спросила:

– Флора слышала что-нибудь про пожертвование Объединенной церкви?

– Слышала, ее прямо распирает. Ах вы, хрюшки! – прикрикнула она на собак, одна из которых, желая напомнить о своем присутствии, положила лапы девочке на плечи.

Салли-Мэй покормила сеттеров, после чего продолжила:

– Фло говорит, что ее отец наверняка отдал бы один из своих золотых зубов – ты видела у него золотые зубы, да? – лишь бы узнать, чего это старая графиня так раскошелилась. Обычно у нее снега зимой не выпросишь. Почему теперь-то она расщедрилась? Мы с Фло собираемся провести расследование.

«Действительно, почему она расщедрилась?» – в тревожном замешательстве подумала Констанс. Когда во время ужина у графини ей казалось, что взгляд Хью Рэндолфа прожигает ее до самого сердца, она решила, что самое время провести год за границей. Партнер по бизнесу давно просил ее съездить в командировку в интересах фирмы. Но как она может бросить Кристофера теперь, в такой момент? Свои убеждения он будет отстаивать изо всех сил, а ведь он убежден, что священнослужитель не должен тратить свои время, силы и энергию, так необходимые в церковной работе, на решение финансовых вопросов. Иногда она отчаянно жалела, что брат не стал врачом.

– Ты видела дочь Рэндолфа? Мы с Фло без ума от нее. Она сногсшибательная, – одобрительно промычала Салли-Мэй, запихнув в рот кусок булочки с мармеладом.

– Дорогая, ты говоришь с набитым ртом. Если не будешь правильно вести себя за столом, никогда не станешь леди.

– А я и не хочу. От этих леди мне скучно до слез. Посмотри на нашу графиню с ее париками и лорнетом. По-твоему, именно так должна выглядеть «леди»?

Констанс уклонилась от ответа.

– Я познакомилась с мисс Рэндолф. Очень славная девушка.

– В городе болтают, что ее штрафанули за превышение скорости в первый же день, как она приехала.

«Ого! В тот день Кристофер занял место Картера на перекрестке. Любопытно, что он о ней не упомянул», – подумала Констанс.

Салли-Мэй все не умолкала:

– Наверно, многие девицы ее не любят, потому что завидуют. Мы с Фло сидели за диваном в гостиной Калвинов, когда Сью играла с подружками в бридж. Обычно ей приходится играть тайком, потому что злобный папаша не разрешает держать дома карты и устраивать танцы, а вчера он укатил в Нью-Йорк по делу и бояться было некого… Да, так вот, мы там таскали у них конфеты, хоть и знали, что Сью будет в бешенстве, если нас поймает, а они сплетничали про дочку Рэндолфа. Фанчон Фарелл смеялась и говорила…

– Салли-Мэй, не смей повторять то, что ты подслушала, спрятавшись за диваном!

– Ха! Да нам всем повезло, что я там оказалась, Кому-то обязательно надо быть начеку, коли в семье есть священник. Ведь я из клуба «Мудрые девы», так? Разве это не означает, что мне надлежит держать светильник заправленным и зажженным, чтобы видеть опасность для дяди Криса?

– Какую опасность? О чем ты говоришь?

– Ты мне еще спасибо скажешь, когда узнаешь, о чем они болтали. Фанчон Фаррелл – та, которая хихикает вечно, – говорила, будто сказала Джин Рэндолф, что не пройдет и недели, как та начнет ходить в церковь и заниматься общественной работой. А Джин разозлилась и поспорила на свой крутой желтый родстер, что этого не сделает. Тут Сью Калвин вмешалась своим голосом, от которого свербит в мозгу: «Ну, ты и додумалась, Фанчон. Это же лучший способ заставить ее бегать за Кристофером». А Фанчон ей и отвечает: «Ну, если она его получит, то не получишь ты, Сью», а после этого они все затеяли обычную свару.

С порога донеслось покашливание. Там стоял Кристофер Уинн. Его глаза сверкали, когда он строго произнес:

– Салли-Мэй, если еще хоть раз подслушаешь разговоры взрослых девушек и будешь пересказывать то, что услышала, ты… ты потеряешь этот серебряный светильник!

Девочка обеими руками прикрыла блестящую брошку на воротнике:

– Тетя Конни, он ведь его не заберет?

– Заберет, если решит, что это отучит тебя сплетничать, Салли-Мэй.

– Но это не сплетни! Я это сама слышала. Я ни одной живой душе не проболталась, что Фанчон сказала, будто Джин говорила, что ненавидит мужчин, которые, прикрываясь саном служителя церкви, охмуряют глупых, сентиментальных женщин.

Констанс еще никогда не видела брата таким рассерженным.

– Салли-Мэй!.. – взорвался он, но не успел продолжить – по стеклянной панели двойной двери постучали чьи-то пальцы, и в следующую секунду бесцеремонно вошла Сью Калвин.

«Святые Небеса, она начала заявляться к завтраку, чтобы наверняка застать Криса», – с возмущением подумала Констанс. Сью была чересчур ухоженной и нарядной, чтобы казаться живым человеком. Создавалось впечатление, будто ее всю, целиком, изготовили на заказ. Каждая ниточка красного костюма, каждый волосок набриолиненной прически находились на своем месте. Сью проигнорировала всех, кроме Кристофера, который стоял у камина, заложив руки за спину, между его бровей появилась морщинка, означавшая досаду.

Нежданная гостья радостно воскликнула:

– Слава богу, что вы еще не ушли, учитель! Я пришла предупредить, чтобы вы опасались бури.

Кристофер выдвинул для нее один из стульев.

– Желаете чашку кофе, мисс Калвин?

– Ну почему бы вам не называть меня просто Сью? Я позавтракала, благодарю вас, учитель. Отец встает рано и тащит всю семью за стол вместе с собой. Сегодня у вас назначена встреча с членами попечительского совета, не так ли?

– Да.

– Они будут обсуждать способы накопления средств, чтобы выполнить условие графини, не так ли?

– Насколько я понимаю, именно так.

– Тогда, если они обратятся к вам с неким предложением, не будьте слишком упрямы.

Кристофер слегка покраснел. Салли-Мэй взяла его под руку и надменно нахмурилась:

– Что ты задумала, Сью? Чего это ты тут командуешь дядей Крисом? Можно подумать, ты его жена!

Это было как искра, упавшая на порох. Мертвенно-бледное лицо мисс Калвин жарко вспыхнуло. Она сердито обратилась к Констанс:

– Не знаю, в курсе ли вы, что в городе все только и говорят о безобразных манерах вашей племянницы! Во время собрания женской ассоциации она ворвалась в помещение, когда я выступала, и…

Пунцовая от гнева, Салли-Мэй яростно перебила ее:

– Вот это здорово! А кто был со мной? Фло! Твоя родная сестра! Так что, если собираешься прочитать лекцию о хороших манерах, лучше начни с нее. Или с себя: «Я позавтракала, благодарю вас, учитель», – передразнила девочка, уморительно скопировав интонацию нежданной гостьи. – «Ну почему бы вам не называть меня просто Сью?» – И уже собственным звонким голосом сообщила: – Мне пора осваивать роль золотой рыбки в ванной, тетя Конни. Ж-ж-живо в ванную, ребята! – крикнула она. Два рыжих сеттера в один скачок оказались у двери и помчались следом за хозяйкой вверх по ступенькам.

Констанс Уинн почувствовала себя ужасно неловко. Сью была права. Манеры Салли-Мэй ужасали, но… если уж на то пошло, Фло вела себя не лучше. Может быть, Кристофер так покраснел потому, что пытался подавить смех?

Сью Калвин натянула безупречно белую перчатку, ядовито заметив:

– Пословицу о том, что сыновья священников порядочными людьми не становятся, можно применить и к их племянницам. – Она поймала спокойный взгляд Кристофера, и тут случилось чудо – уксус моментально превратился в мед. Сью продолжила самым добродушным тоном: – Я понимаю, как вам трудно воспитывать девочку, ведь и я росла без матери. Однако, насчет сегодняшнего совещания. Мой отец вне себя оттого, что, когда он переговорил об этом пожертвовании с графиней ди Фанфани, у него создалось впечатление, будто она уверена, что вы не станете помогать увеличивать капитал к Рождеству. Но вы ведь поможете, правда?

– Сначала мне нужно обсудить этот вопрос с попечительским советом.

– Это вежливый вариант выражения «не ваше дело»? Ну что ж, я вас предупредила, учитель. Говорят, миссис Хью Рэндолф очень недовольна тем, что ее мать так швыряется деньгами. Впрочем, они одного поля ягоды – я слышала, что за один рассказ Маделин получила три тысячи долларов и тут же вбухала их в огромный изумруд. А ее дочь Джин не менее экстравагантна и столь же расточительна. Мы попробовали привлечь ее к общественной работе в церкви, но она отказалась. Помните, учитель: грядет буря! Ну что ж, мне пора. Спасибо за внимание.

Констанс заметила, как внимательно Сьюзен наблюдала за реакцией слушателей на свои слова о Рэндолфах. Неужели люди начинают сплетничать о частых посещениях Хью «Холлихок-Хаус»? По ее спине пробежал неприятный холодок. Боже, надо уехать во что бы то ни стало. И оставить брата одного? Ни за что!

Когда незваная гостья закрыла за собой калитку, Констанс похлопала Кристофера по руке и весело призналась:

– Если бы Сью сказала «учитель» еще раз, я бы закричала «Караул!» Не сердись на нее, Крис.

Глаза ее брата лукаво блеснули.

– Сердиться на Сью? Знаешь, о чем я сейчас думал? О том, что только что отсюда вышла маленькая девочка, у которой нет матери, и надо бы заняться ее воспитанием.

Глава 5

Сидя за столом красного дерева в директорском кабинете банка, Кристофер Уинн смотрел в лица членам попечительского совета церкви. Шестеро мужчин. «Шестеро против одного», – подумал он, переводя взгляд с одного солидно одетого толстосума на другого. Лютер Калвин, председатель, восседал в массивном кресле прямо напротив него. Словно театральный софит, солнце целилось в окно лучом, играя отблесками на лоснящихся черных волосах Калвина, подчеркивая суровые складки по бокам тонкогубого рта.

Калвин откашлялся и металлическим голосом, вызвавшим у Кристофера ассоциации с визгом пилы, вгрызающейся в древесину, произнес:

– Графиня ди Фанфани проявила исключительное великодушие.

– Но деньги она пока не выдала, – напомнил румяный Фаррелл, непомерно раздутый в талии.

«Его дочь Фанчон будет такой же, как он, когда станет старше», – ни к месту подумал Кристофер.

– Не будьте пессимистом, Фаррелл, – ядовито укорил его Калвин. – Нет сомнений, что мы с легкостью сможем выполнить ее условия.

– Я согласен с Фарреллом в том, что задача серьезная – собрать сто тысяч долларов с людей, которые в наши дни привыкли что-то получать за свои деньги. Мало кто из них считает духовные вопросы существенными, – вздохнул сухопарый человек с озабоченным взглядом.

– Мы здесь для того и собрались, чтобы придумать, как достичь цели. Нужен самый лучший, самый эффективный метод. – Калвин наклонился вперед. Его агатовые глаза были совершенно неподвижны и смотрели с предельным вниманием, когда он осведомился: – Мистер Уинн, какие у вас соображения на этот счет?

Кристофер кожей ощутил ненависть этого человека. Сью была права, когда предупредила о приближении шторма. «Настало время жечь мосты», – сказал он себе. Ему ужасно не хотелось устраивать шумную ссору, но он намеревался твердо отстаивать свои убеждения.

– Разрабатывать план предстоит вам, джентльмены, и только вам. Позволю себе напомнить о соглашении, заключенном, когда я пришел в нашу церковь. Мне надлежало посвящать все свое время проповедям и личному общению с прихожанами, помогать им в пору невзгод, поддерживать их веру, делать все для того, чтобы церковь стала духовной силой в нашем городе. Финансовые вопросы не входили в мою компетенцию.

Лицо Лютера Калвина посуровело. Он побарабанил пальцами по столу и спросил:

– Не хотите ли вы сказать, мистер Уинн, что сейчас, когда нам представился шанс существенно увеличить финансовую мощь нашей церкви на полмиллиона долларов, вы отказываетесь нам помогать?

Шесть пар враждебных глаз прожигали Кристофера взглядами.

– Мистер Калвин, уважаемые члены совета, я хочу сказать, что не приму участия в погоне за деньгами. Я не могу одновременно заниматься этим и должным образом выполнять свои обязанности. Для подготовки проповеди, которая принесет благо, коснувшись жизненно важных проблем, требуются силы, время, энергия. Часы, которые уйдут на работу над увеличением фондов, я намерен посвятить моим прихожанам. Вы удивились бы, узнав, сколько людей приходят ко мне за советом и сочувствием. Моя задача – помочь этим мятущимся душам найти дорогу если не к миру и безмятежности, то, по крайней мере, к надежде.

Калвин откинулся на спинку кресла.

– Неужели вы не понимаете, мистер Уинн, что люди будут жертвовать деньги более охотно, если их попросит об этом столь популярный проповедник?

Возмущение заставило Кристофера вскочить на ноги.

– Если наши прихожане хотят, чтобы церковь продолжала работать, если их заботят духовные вопросы, они окажут финансовую поддержку вне зависимости от того, кто попросит у них деньги! – Он чувствовал запах дыма от сгорающих мостов. Теперь, когда пожар уже занялся, можно было подлить еще больше масла в огонь. – И это не все. Я категорически против призывов с кафедры жертвовать деньги. Многие из тех, кто нуждается в помощи, в Слове Божьем, в исцелении духа, не ходят в церковь только потому, что им отвратителен вид постоянно навязываемой тарелки для сбора пожертвований.

Лютер Калвин, слушавший с каменным лицом, процедил сквозь зубы:

– И вы еще называете себя религиозным лидером?

Кристофер сжал спинку стула с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Религиозным лидером? Это зависит от того, как вы определяете данное понятие, мистер Калвин. Если вы подразумеваете, что я веду паству по широкой дороге веры, помогая каждому обнаружить, понять и оценить божественную силу в его собственной душе, то я – религиозный лидер. Я стал священником Объединенной церкви Гарстона, поскольку глубоко убежден, что все конфессии достойны уважения, они – единое целое, а мои усилия должны посвящаться тому, чтобы превратить церковь – саму атмосферу в – ее стенах – в духовный оплот. Если я займусь бизнесом этой организации, у меня не останется ни времени ни сил на выполнение своей главной задачи. Поймите, я не умаляю потребность церкви в деньгах – я лишь отстаиваю свою позицию, не желая подвергаться давлению чисто деловых проблем. Надеюсь, я достаточно ясно изложил свое мнение, джентльмены. До свидания.

Под осуждающими взглядами Кристофер вышел из кабинета. Пересек отделанное мрамором и бронзой фойе банка, не обращая внимания на дружеские приветствия узнавших его клерков и вкладчиков. Заметил отражение своего бледного, сосредоточенного лица, проходя мимо зеркала в ажурной раме, и покачал головой: «Да, победители так не выглядят». «Что дальше? – думал он, шагая по главной улице. – Сосредоточиться на предстоящей проповеди я сейчас не смогу. Надо побродить и хорошенько все обдумать», – и направился через поле, подальше от городской суеты – на открытом пространстве и мыслям просторнее. Свернув на тенистую аллею, он снял шляпу и сделал глубокий вдох. Аллея тянулась вдоль реки, блестевшей, как отполированный щит крестоносца. Там рос болиголов, в воде отражались пестрые осенние клены. Мирная красота, окружавшая Кристофера, успокоила натянутые нервы. Теперь он мог как следует все обдумать.

Что заставило графиню ослабить завязки на толстом кошельке – завязки, которые всегда были туго затянуты? В памяти мгновенно всплыли слова, произнесенные Витторией ди Фанфани: «Не отчаивайся, Луиджи. Мы еще уговорим его. Для этого есть много способов». Кристофер остановился. Неужели она готова потратить сто тысяч долларов только для того, чтобы затащить его на оперную сцену? Чушь… Но раньше она не выказывала ни малейшего интереса к общественному благу, а теперь, зная о его отношении к церковным финансам, не решила ли, что он уйдет в отставку, отказавшись выполнить условие ее пожертвования? Невероятно, и все же… Он медленно побрел дальше, размышляя, взвешивая, сомневаясь. Знает ли зять графини о ее стратегии? Хью Рэндолф держался от церкви на расстоянии – даже после того, как подарил колокола в память о своей матери. Почему? Рэндолф наверняка верит в силу, которая сильнее его самого. В нее верят все. Некоторые называют ее провидением, другие высшим разумом, иные удачей, кто-то бесконечностью, но истинное имя ее – Бог. Возможно, теперь, когда его дочь приехала в Гарстон, он… Его дочь! В памяти Кристофера возник образ Джин Рэндолф в желто-черном родстере на перекрестке. Он тогда понял, что девушка испугана, – по расширившимся зрачкам блестящих черных глаз, по дрожанию нежных губ… А как отчаянно она пыталась изобразить высокомерное презрение! Эта встреча вызвала у него тогда целую гамму чувств. Гнев из-за ее преступной беспечности, волнение при виде ее красоты, дикое желание крепко прижать ее к себе и держать, пока она не успокоится… И еще она говорила, что ненавидит мужчин, которые, «прикрываясь саном священника, охмуряют глупых, сентиментальных женщин». Слово-то какое – «охмуряют»! Улыбка оживила его задумчивый взгляд. Что за абсурдное обвинение! Женщины, которым он проповедовал, ни глупостью, ни сентиментальностью не отличались, они ему нравились, но… если бы только Джин знала, какие маневры ему приходится предпринимать, чтобы избежать их чрезмерно навязчивого внимания. Конечно, он обожает теннис и гольф, но нельзя же тратить все свободное время на занятие этими двумя видами спорта в обществе своих прихожанок, а пить чай галлонами он просто физически не способен… С недавних пор Сью Калвин постоянно ставит на стол в его кабинете свежие цветы. Очень красивые цветы – розовые и красные гвоздики, хризантемы, розы, львиный зев, – но всегда, глядя на них, он ощущает неуютное, тревожное чувство.

Кристофер свернул на тропу, петлявшую по лесу и выводившую на склон холма. Оттуда открывался вид на реку, на поля, исчерченные узкими ручейками, на вершины крутых холмов, и там стоял особняк Рэндолфа, возвышавшийся над «Холлихок-Хаус», будто повелитель над своим подданным. Здесь было его убежище. Единственное место, где ему никто не мешал. Лежа на спине и подложив руки под голову, он как следует все обдумает. Или можно уединиться в уютной бревенчатой хижине, ключ от которой дал ему Хью Рэндолф. Вообще-то это была штаб-квартира «Мудрых дев», но Кристофер частенько приходил сюда, пока девочки были в школе. В свое время домик принадлежал Джин Рэндолф, когда она была ребенком…

Джин… Он же запретил себе думать о ней! Вдруг взгляд его упал на розово-белое пятно, видневшееся на тропе. Носовой платок… да не просто платок. Розовый с белым! Цвета Сью Калвин. Она обожала все оттенки красного от бледно-розового до бордового. Однажды он проболтался ей о своем убежище. Она знала, что заседание попечительского совета может закончиться неблагополучно. Неужели предвидела, что он придет сюда? Кристофер не мог, не хотел разговаривать с ней в таком настроении.

Он повернулся и осторожно, будто по полю, усеянному куриными яйцами, двинулся вниз по тропе. И вдруг вздрогнул, услышав звонкий голосок:

– Хей-хо! Крис, куда это вы крадетесь?

Фанчон Фаррелл смотрела на него, сидя в своем стареньком седане. Кристофер перевел дух и рассмеялся:

– Принимаю меры предосторожности. Когда я в последний раз шел по этой тропе, потревожил гнездо шершней.

Фанчон захихикала:

– Не у всех шершней есть крылья. Мне кажется, какое-то жужжание доносится из директорского кабинета банка. Не спрашивайте, откуда я знаю, – не вчера родилась. Залезайте, я вас подвезу. – Увидев, что Кристофер колеблется, она добавила: – Впереди припаркован родстер Сью Калвин. Полагаю, она любуется пейзажем с того места, где стоит хижина. Ну так что? Едете?

Кристофер посмотрел в ее смеющиеся глаза. Ему была по душе Фанчон Фаррелл. Он улыбнулся ей в ответ, садясь в автомобиль.

Глава 6

Джин Рэндолф остановилась на пороге будуара, глядя на графиню, которая полулежала в шезлонге среди голубых подушек. Она давно покинула сцену, но так и не вышла из образа Великолепной Фанфани. Помада, тени и румяна нанесены виртуозно, тональный крем идеально сочетается с рыжеватым цветом волос, уложенных в замысловатую прическу. Все как всегда. «Живой экспонат в музее воспоминаний», – подумала девушка, окинув взглядом знакомый интерьер. Яркий солнечный свет смягчался, просачиваясь сквозь витраж в розовых тонах. Фотографии знаменитой дивы и живописные портреты рядами висели на стенах. Ее снимали и рисовали в образе самых знаменитых оперных персонажей: Джульетта, Астрофиамманте, Королева Ночи из «Волшебной флейты», Тоска, Фиделио, мадам Баттерфляй; Кармен, смуглая как цыганка; белоликая Розина в черной мантилье… За стеклом красовалась золоченая туфелька с высоким каблуком, из которой один наследный принц пил за здоровье певицы. Коллекция изумительной красоты вееров, подаренных обожателями королевского происхождения, соседствовала с очаровательными рамочками, в которых помещались стихи, посвященные «божественной Виттории», «великолепной Фанфани», сочиненные и подписанные поэтами на итальянском, французском, английском, испанском. Подарки из самых разных стран мира, дань голосу и очарованию женщины, томно возлежавшей сейчас на подушках, заполняли полки и столики. Над камином висел написанный яркими красками портрет яркой личности – покойного графа.

– Вы посылали за мной, графиня?

– Да. Я хочу узнать, что говорят девушки, с которыми ты общаешься – Сью Калвин и ее товарки—о моем пожертвовании.

– Ничего. По крайней мере, мне. Возможно, они жужжат об этом, как мухи, но сразу умолкают, как только появляюсь я. Но, если хотите знать мое мнение, любой дар, опутанный колючей проволокой в виде условий, – весьма скверный дар.

Великолепная Фанфани вспыхнула.

– Да что ты можешь знать о филантропии? В девяти случаях из десяти от пожертвований тянутся ниточки. – Она хитро усмехнулась. – А может, тебе не нравится, что я разбазариваю свое состояние? Dio mio! Когда твоя мать об этом услышит, то-то поднимет шум. Но она из моих денег в любом случае ничего не получит – у нее своих достаточно. А у меня есть план… Что такое, Карлотта? – капризным тоном обратилась она к появившейся на пороге смуглой женщине в черном платье и вышитом переднике.

– К вам пришел мистер Уинн, мадам. Он сказал, что вы за ним посылали.

Графиня поправила прическу, оценила свое отражение в зеркальце с замысловатой серебряной рамкой и развернула кружевной носовой платок, источавший тот самый приторный аромат, который так хорошо помнила Джин.

– Приведи его, Карлотта.

Когда горничная покинула будуар, Джин встала.

– Сиди, сиди, детка, – остановила ее графиня. – Ты же не боишься священников, а?

– Я ничего не боюсь. – Девушка сердито плюхнулась обратно в кресло.

– Тогда почему ты такая красная? Входите, мистер Уинн.

Джин показалось, что Кристофер на долю секунды нерешительно замер на пороге, когда увидел ее. Но это, конечно, воображение разыгралось – он бы не смог улыбнуться и кивнуть самым дружеским образом, если бы у него сердце дрогнуло так же, как у нее. Он был в обычном костюме, который носил в день судебного разбирательства. Раньше Джин почему-то считала, что священники одеваются в точности, как служащие похоронных бюро.

Кристофер Уинн сел в кресло рядом с шезлонгом, спиной к окну. Графиня посмотрела на него с плохо скрываемым торжеством и осведомилась:

– Как проходит кампания по увеличению денежного фонда?

Его глаза, ясные, серые, немного озорные, спокойно выдержали ее взгляд.

– Обратитесь за информацией к женской ассоциации и попечительскому совету.

Графиня досадливо поморщилась, однако Джин знала ее достаточно хорошо, чтобы понять: она уже празднует победу.

– Но по какой же причине вам ничего об этом не известно? Разве это не часть вашего долга – встать во главе вышеозначенной компании?

– Когда вы предложили свое пожертвование с условиями, вы знали, что я откажусь просить деньги у паствы?

– Я не сомневалась, что вы готовы на все ради церкви. Разве не так, дитя мое?

Прежде чем Джин смогла возмущенно возразить, Кристофер Уинн опередил ее:

– Оставим мисс Рэндолф вне нашей дискуссии. – Он слегка наклонился вперед в своем кресле, сцепив пальцы на одном колене. – Я действительно ставлю интересы церкви очень высоко, но выше всего для меня – интересы паствы. Если я озабочусь финансовыми проблемами, у меня не останется ни времени, ни сил помогать людям.

– Dio mio! Помогать кому? Толпе девиц, посещающих церковь только потому, что они по уши в вас влюблены?

КристоферУинн, белый как полотно, поднялся.

– Я уверен, что утомил вас разговорами, и…

Графиня подскочила на подушках.

– Вы прекрасно знаете, что это не так! Вы знаете, что дело в вашем проклятом упрямстве! Вы могли бы стать знаменитым, богатым, обожаемым, а вы… вы… – Ее голос странным образом дрогнул, губы вдруг посинели, она разинула рот, словно ей не хватало воздуха, чуть слышно пробормотала: – Мое… сердце, – и вцепилась в рукав склонившегося к ней Кристофера Уинна. – Не дайте мне умереть! Я не могу… я… я… боюсь.

Держа руку на запястье графини, он проверил пульс и взглянул через плечо на Джин:

– Зовите горничную, мисс Рэндолф!

К тому времени, как итальянка подоспела к своей хозяйке, та лежала на подушках – бледная, дрожащая, но к ней снова вернулась присущая ей злость.

– Я… не умерла… на этот раз. Я все равно… отправлю вас туда, где ваше место, чтобы вы очаровывали… тысячи людей своим голосом… если… если Господь даст мне на это время.

Уинн рассмеялся:

– Вот такие вы, эгоисты. Доходя до крайности, взываете к Господу. А почему бы ему не быть на моей стороне, так же как и на вашей? – Он взял стакан из рук горничной и осторожно, бережно поднес его к губам графини.

«Прирожденный врач, – подумала Джин. – Боже ты мой, ну с какой стати ему понадобилось сворачивать на узкую дорожку служителя церкви?»

– Выпейте все до капли. А теперь расслабьтесь и полежите несколько часов. Берегите себя. Посылайте за мной в любое время, когда я вам понадоблюсь.

– Так вы не собираетесь работать… ради этих денег?

– Нет.

– Тогда Лютер Калвин… добьется вашей отставки, – В голосе графини прозвучало торжество.

– Я не уйду в отставку, – невозмутимо заявил Кристофер и добавил, покачав головой: – Вы несправедливы к мистеру Калвину. У него тяжелый характер, но он искренне верит в то, что проповедует. Мисс Рэндолф, не позволяйте ей перенапрягаться. – На пороге он помедлил. – Вы не оцените эти слова по достоинству, если я произнесу их по-английски, так что скажу по-итальянски: andante con Dio.[4] – Прежде чем выйти в холл, он обернулся и улыбнулся.

Удивительно, как ему удалось сохранить такое хладнокровие, несмотря на все нападки графини! «Столь же невозмутимым он был, когда я бросила вызов правилам дорожного движения в городе Гарстоне», – вспомнила Джин. Ничего, когда-нибудь ее внутренняя сила сравняется с его силой. Он сам напрашивается на противостояние. Возможно, в этом противоборстве она проиграет, но… Ее размышления прервал пристальный, пронзающий взгляд графини. Почему она так смотрит? Ее лицо по-прежнему было бледно, глаза полыхнули лихорадочным огнем, когда она фыркнула:

– Пф-ф! «Бог да пребудет с вами»! Если Всевышний будет со мной достаточно долго, чтобы привлечь этого молодого человека в оперу, я построю храм ему в благодарность. Этот сердечный приступ я симулировала, – похвалилась она и внимательно присмотрелась к девушке в поисках признаков возмущения. – Когда у тебя будет муж, Джин, ни в коем случае не прибегай к слезам, чтобы получить то, что хочешь. Слабость или немощь пробуждают в мужчине инстинкт защитника, а слезы приводят в бешенство. Я выяснила то, что хотела: Лютер Калвин добьется отставки Уинна, если тот не будет делать, что ему велят. Калвин пользуется достаточным влиянием, чтобы склонить остальных членов попечительского совета к своей точке зрения. Тогда наш молодой священнослужитель испытает такую ненависть к церкви и ее диктаторам, что бросится в другую крайность – в оперу!

Джин была поражена ее фанатической экзальтацией. Хьюи прав: графиня всегда добивается того, чего хочет, идет к цели напролом, превращаясь в одержимую.

Девушка попыталась скрыть свою озабоченность, непринужденно спросив:

– Зачем мистеру Калвину добиваться его отставки? Ведь благодаря Уинну церковь заполняется каждое воскресенье.

– Заполняется? Битком набивается! Но Лютер Калвин с самого начала был против объединения, к тому же он возмущен современным толкованием Библии, предлагаемым Уинном, а еще… еще он сделал Констанс Уинн предложение, и та его отклонила. Калвин – человек недобрый. Вот он и отомстит Констанс, отыгравшись на ее брате.

– Странно, что такая красивая женщина до сих пор не замужем.

– Ее жених погиб на войне. Если бы он вернулся с поля боя и она вышла за него замуж, то теперь, без сомнения, пожалела бы, что его не убили. Гораздо легче хранить верность тому, кто остался в памяти, чем живому человеку, дитя мое, – желчно усмехнулась графиня и с прищуром взглянула на портрет покойного графа. – А тебе ведь уже двадцать пять, да, дитя мое? Неужто ты никогда не была влюблена?

Джин вспыхнула: проницательная Фанфани ударила по самому больному месту.

– Влюблена? Я? А может, вы думаете, что я мечтаю выйти замуж? Нет уж, спасибо: судьба моей матери меня как-то не вдохновляет.

– Dio mio, вы с матерью совершенно не похожи. Маделин вообще не знает, значения слова «любовь». Любовь – это экстаз, агония, страдание, самоотречение. Она же от себя никогда не отрекалась – ни ради тебя, ни ради своего мужа. Ее вполне устраивают мелкие страстишки. Она пошла в отца, но я… я… любила с колоссальной силой. И думала, что ты тоже на это способна. Я кстати, ожидала, что тебя ждет участь всех здешних девиц, что ты с головой уйдешь в церковную работу.

– В церковную работу? Я? А что я могла бы делать?

– Ну, играть на органе или… – Графиня задумалась. – Ты могла бы звонить в колокола, это же тоже искусство! Так ты работала бы в самом храме – кабинет Кристофера Уинна именно там. У тебя было бы преимущество перед другими девушками… В чем дело, Карлотта? – недовольно спросила она, когда горничная появилась в дверях с подносом. – Посетитель в такой неподходящий час! Ты же знаешь, что я никого не принимаю до чаепития.

– Это не к вам, мадама. К синьорине.

– Ко мне? – Джин взяла с подноса визитную карточку и, прочитав имя, с трудом удержалась от довольной улыбки.

– Чего стоишь и облизываешься, как кошка? – проворчала графиня. – От кого это?

– От Гарви Брука.

– От того южанина, который постоянно увивался за тобой прошлой зимой, изображая Уолтера Рейли?[5]

– Он вовсе не похож на Уолтера Рейли, а вы видели его всего один раз, – вспыхнула Джин, но, вспомнив, что возможность кого-нибудь уколоть доставляет бабушке ни с чем не сравнимое удовольствие, проглотила обиду и сказала: – Он пришел как раз вовремя, чтобы спасти меня от участи всех старых дев города Гарстона, влюбленных в преподобного Уинна.

Графине не нравились остроты, за исключением ее собственных.

– А я-то рассчитывала, что преподобный Уинн влюбится в тебя и это поможет оторвать его от церкви, – сердито пропыхтела она. – По-моему, он самый подходящий кандидат в мужья.

Джин несколько секунд переваривала эти слова, наконец оправилась от шока и разбушевалась:

– Чтобы я вышла замуж за священника?! Да я скорее затею интрижку с архангелом Гавриилом! Когда я найду себе прекрасного принца, это будет… это будет нормальный мужчина!

Графиня прыснула от смеха. Скрипнула половица – на пороге стоял Кристофер Уинн, немного побледневший, с веселыми глазами. Ошарашенная, Джин с трудом оторвала от него взгляд и открыла пудреницу. Она смотрела в зеркальце так пристально, что отражавшиеся в нем губы расплылись в подобие кровавого пятна на ее лице.

– Я принимаю ваш вызов, мисс Рэндолф, – пряча улыбку, торжественно заявил Уинн.

– Вызов?

– Я готов доказать, что мужчина может быть священнослужителем и одновременно хорошим любовником – под словом «нормальный» вы подразумевали именно это, не так ли? – Он обратился к графине, злорадно наблюдавшей за внучкой: – Я вернулся, чтобы сообщить, что ваша уловка сработала идеально. Попечительский совет церкви выдал ультиматум. Мне надлежит решить, согласен ли я уделить время увеличению фондов, пожертвовав своими прихожанами.

– И что же? – Графиня, сгорая от любопытства, села прямо и даже забыла поправить прическу. – Вы согласны?

Кристофер Уинн усмехнулся:

– Об этом говорить пока рано. Мисс Рэндолф, у дверей стоит сверкающий родстер и нетерпеливо бьет копытом.

Джин вышла из состояния комы, в которую ее вогнало заявление о том, что мужчина может быть священнослужителем и любовником одновременно. Что он имел в виду? И почему произнес это таким голосом, что ее будто пламенем обдало? Джин поспешно поцеловала бабушку и бросилась вон из комнаты.

– Не в эту дверь, мисс Рэндолф. Это стенной шкаф. Вот сюда.

Графиня захохотала. Вне себя от ярости и унижения, Джин с вызовом взглянула в глаза Кристоферу Уинну, проходя мимо него.

На ступеньках особняка Гарви Брук – светловолосый, прилично одетый молодой человек – весело приветствовал девушку:

– Вот и я, Джин, вовремя явился, чтобы спасти мою спящую красавицу от чар колдуна! Господь всемогущий, ну и скучный городок. Он напоминает мне карусель – все вертится, вертится, но так и остается на месте. Я пробыл здесь десять минут, но мне показалось, будто они длились вечность – без тебя. Запрыгивай скорее!

Устроившись в роскошном дорогом родстере, Джин глубоко вздохнула. Она действительно чувствовала себя заколдованной, причем в роли колдуна выступил христианский священник.

Когда Кристофер Уинн появился на крыльце, девушка повысила голос, чтобы он услышал:

– Гарви, ты просто ангел, как хорошо, что ты пришел мне на помощь. Здесь нет ни одного нормального мужчины, сделанного из плоти и крови!

Глава 7

Воскресный штиль. Джин почувствовала это, когда желтый родстер выскочил из ворот поместья «Хилл-Топ». Просто удивительно, какое затишье наступало здесь на седьмой день. Она оглянулась. Казалось, будто мириады глаз из белого особняка смотрят на нее с резким неодобрением. Она скорчила рожицу в ответ и посмотрела на сумку с клюшками для гольфа и теннисные ракетки, расставленные на соседнем сиденье с таким расчетом, чтобы их хорошо было видно. Затем взглянула на свое белое спортивное платье и желтый жакет, отражавшиеся в ветровом стекле. Правильно, так и надо было одеться.

Прекрасный день. Воздух позднего октября был по-зимнему свеж, к нему примешивался легкий запах дыма лесных пожаров, аромат сосновой и еловой хвои, слышались легкая музыка далеких колоколов и шелест веток, стряхивающих последние листья нежно и неторопливо, словно матери, посылающие своих детей в школу в первый раз. Над головой синело ясное небо с перистыми облачками. Сверкающая лента реки словно упала с небес, чтобы обвязать желтовато-коричневые поля; вода была так чиста, что в ней отражался небесный купол.

Джин сбросила скорость, вырулив на главную улицу. Она сделала это нарочно. Если бы кто-то осведомился о пункте ее назначения, она бы весело выдала заготовленный ответ: «Конечно, «Кантри-клуб». А почему нет? Вы только представьте, каково сидеть в душной церкви в такое прекрасное утро!» Она кивала и лучезарно улыбалась попадавшимся на пути знакомым. Каждая девушка в городке была нарядно одета и направлялась в церковь. Лицемерки! Как долго они будут оставаться в церковном фан-клубе, если Кристофера Уинна отправят в отставку? Этот момент потихоньку приближался. А может, он решил уступить и заняться выколачиванием денег у паствы? Джин слышала, как Хьюи осуждал раздоры и распри, которые породила герцогиня, а та торжествовала. Объединенная церковь распадалась на фракции.

Джин проехала мимо Калвинов. Отец семейства недовольно нахмурился, сжал тонкие губы и нехотя приподнял шляпу; старшая дочь бросила на Джин косой оценивающий взгляд. По улице спешила разодетая в зеленое и золотистое Фанчон Фаррелл, натягивая перчатки. Она театрально ахнула, крикнула:

– Опять в другом платье! – и захихикала. Окинув родстер взглядом собственницы, добавила: – Я без ума от моей машины!

Констанс Уинн, изящная, словно фотомодель, в простом платье и лисьей накидке, кивнула и улыбнулась. Салли-Мэй, шагавшая рядом, чопорно поджала губы, посмотрев на нагруженный спортивным инвентарем родстер поверх очков. «Маленькая святоша», – возмущенно подумала Джин и поехала дальше. Затишье заполняло все пространство, словно мир чего-то ждал, и вдруг со стороны высокой церкви накатила лавина мощного звука, оформившегося в аккорды, словно исполняемые множеством органов. Колокола вызванивали мелодию хорошо знакомого Джин церковного гимна, и она мысленно сопровождала ноты словами.

Торжественно прозвучала концовка, и колокола умолкли. В воображении девушки они продолжали гудеть и вибрировать, перед мысленным взором возник образ Кристофера Уинна. Тогда, в гостиной графини, он пел это самое произведение. Его лицо сияло. И зачем она, Джин, так глупо и необдуманно бахвалилась своим безразличием к церкви? Снова эта Ужасная Сестрица! Нет. Она больше не будет прятаться за этим призраком из детства.

Но Ужасная Сестрица не собиралась сдаваться, и Джин демонстративно проехала мимо церкви в надежде, что об этом услышит Кристофер Уинн. Ей хотелось причинить ему боль. Зачем? Как будто ему не все равно. Становилось все очевиднее, что он чувствует к ней только презрение, и ничего больше. Но тогда почему он сказал: «Я принимаю ваш вызов», – таким тоном, от которого у нее перехватило дыхание? Выехав из дому этим утром, она была веселой, жизнерадостной безбожницей. Волнующее пение колоколов пошатнуло ее самоуверенность и испортило настроение. Что привлекает всех этих людей, встреченных ею на пути, в церковь? Не все они были молоды, не все принадлежали к слабому полу, неравнодушному к красоте проповедника…

Гарви Брук встретил ее на поле для гольфа. Они разыграли восемнадцать очков, и все это время Джин представляла себе тускло освещенный интерьер церкви, Кристофера Уинна в черной сутане…

– Очнись, Джин! – возмутился Брук, когда они вернулись в помещение клуба. – У тебя игра не идет. Что там такое в твоей головушке?

– Ничего, Гарви.

– Правдивая Джин! Она осознает свою умственную ограниченность. – Брук рассмеялся, взял ее руки в свои и нежно проговорил: – Ты сыта по горло этим городом? А ну его к черту! Выходи за меня замуж, и мы будет делать все, что захотим, поедем в любое место, которое ты назовешь.

– Не могу, Гарви.

– Я подыскал для тебя изумруд. Милая, я подарю его тебе в ту же минуту, как ты скажешь «да», и ты увидишь, что он в сто раз прекраснее того камня, что носит твоя мать на мизинце.

Джин покачала головой:

– Ты не сможешь подкупить меня изумрудом. Я пообещала отцу, что останусь с ним до конца зимы.

– Жертва на алтарь дочерней любви! Ладно, пойдем поедим. Я заказал столик. Здесь по воскресеньям всегда полно народу.

– Странно, я думала, все в церкви…

Гарви озабоченно посмотрел на девушку:

– Ну и ну! Этот город плохо на тебя действует.

– Но ведь люди действительно идут в церковь.

– Да уж, идут, толпами валят. Когда-нибудь и я, возможно, туда загляну, просто из любопытства – узнать, о чем там говорит Уинн. Однажды в воскресенье я его подвозил, возвращаясь с поля для гольфа, и моя машина была набита клюшками и прочим барахлом. Ну, я извинился за то, что развлекался игрой в день воскресной проповеди, а он засмеялся и сказал: «Ну а почему нет? Седьмой день был создан для отдохновения. Я считаю, что человек, посетивший утреннюю службу, днем может делать все, что его душе угодно. Ничего страшного в этом не будет». Так он как бы пожелал, чтобы я посещал церковь.

Джин внезапно остановилась.

– Я еду домой.

– Домой? Зачем?

– Пообедаю с отцом и графиней, по воскресеньям они вместе садятся за стол и держат двери открытыми для всех. Поехали со мной, если хочешь.

– Конечно, я поеду. Думаешь, я нахожусь в этом мертвом городе по какой-то другой причине, кроме как для того, чтобы быть с тобой? Я присоединюсь к тебе в «Хилл-Топ», только приму душ.

«И зачем только я позвала Гарви Брука?» – сердито подумала Джин, выруливая на лесную дорогу. Ей не хотелось ехать через город. Как там, поживает ее бревенчатая хижина? Надо бы проверить. Гарви и обед могут подождать. Девушка оставила машину среди кустов и начала быстро подниматься по склону холма. И вдруг остановилась, ощутив странное чувство, будто была не одна. Неясная тень, скользнула от дерева к дереву? Ерунда – воображение разыгралось.

На поляне перед хижиной Джин взобралась на огромный валун – без сомнения, это был метеорит, упавший с неба миллионы лет назад. Над ней сияла сплошная таинственная синева. Внизу раскинулись поля, блестела река с островками и плывущими кое-где стволами деревьев, с высокими берегами, застроенными коттеджами, вдалеке высилась колокольня – теперь молчаливая, не поющая. На севере маячили фабричные трубы и виднелись белые пятнышки – домики рабочих.

Безграничное пространство! Оно давало ощущение покоя, отдохновения. А с какой стати ей уставать? Джин, не занятой ничем, кроме развлечений с утра до ночи, было скучно до слез. Чувствуя непонятное беспокойство, она, казалось, все время страстно желала чего-то, но не знала чего. Цели в жизни? Может, ей недостает игры на органе? Это было серьезное увлечение. В Нью-Йорке Джин занималась благотворительностью, как и все женщины ее круга, а здесь могла бы преподавать музыку в детском саду – она обожала малышей… Нет, если она предложит свою помощь, за ее спиной тут же начнутся подмигивания и перешептывания, мол: «Я же тебе говорила, она будет с нами». «Жертва фатального очарования!» – захихикает Фанчон. Да, пути к спасению отрезаны. На всю зиму она погрязнет в праздности, будет читать и терпеть ухаживания Гарви Брука.

В воздухе опять поплыл медовый звон. Небесная гармония… серебряные ноты… волшебные аккорды… гарвинстонский набат. По коридорам памяти эхом пронеслись насмешливые слова графини: «Можешь звонить в колокола, это ведь тоже искусство». А почему нет? Из церковных колоколов извлекают звук с помощью клавиатуры – тут пригодится ее органная практика. Делать хоть что-то! Хоть что-то стоящее! Звонарь-бельгиец ее обучит. Жалованье ему платит Хьюи, так что он не сможет отказать… Ну да, а Фанчон с товарками обвинят ее тогда в интересе к Кристоферу Уинну? Радостное оживление Джин быстро поутихло. Неужели она позволит им забрать у нее всю радость жизни своими подозрениями? Ни в коем случае! Даже если кабинет Уинна находится в церкви, разве ему нужно знать, чем она занимается? Нет, не нужно. Почему об этом должен знать кто-то, кроме звонаря? Завтра она с ним поговорит и потребует, чтобы он поклялся хранить тайну. Она будет трудиться как пчелка. А потом, в один прекрасный день, когда приобретет немалое мастерство, удивит семью и друзей. Вот она, цель! Что-то интересное, чем можно заниматься в этом мертвом городишке!

Счастливая, тихо напевая, Джин приблизилась к хижине и попробовала открыть дверь. На ней был висячий замок. Девушка всмотрелась в окно между решетками. Хижина казалась обитаемой. Внутри стояли стулья, стол со старомодной клетчатой скатертью, у камина лежали приготовленные дрова, а на каминной полке стояли пять старомодных светильников – отполированных, сияющих, до краев наполненных чистым маслом, на каждом красовались золотые буквы. Джин прижала лицо к решетке, чтобы разобрать надписи: «ЧЕСТЬ», «ХРАБРОСТЬ», «БЛАГОДАРНОСТЬ», «ВЕРА», «ОТВЕТСТВЕННОСТЬ». Не иначе, светильники принадлежали «Мудрым девам». Получается, отец отдал хижину им? В дальнем конце комнаты лежала ее лодка. А вот и подушки, которые она брала в лодку, когда каталась по реке с гувернанткой. Отец хранил подушки все эти годы! Он действительно любит ее!

Ветка хрустнула… Здесь кто-то есть? Джин обернулась. Сердце замерло. Между валуном и бревенчатой хижиной стоял мужчина, глядя на нее зелеными глазами из-под щеголевато заломленной шляпы. Один из тех двоих, кого Кристофер Уинн привлек к суду. Она помнила эти тонкие усики, которые не скрывали насмешливо изогнутую линию рта. Джин храбро спросила:

– Что вам нужно?

Он сунул руку в карман и успокаивающим тоном сказал:

– Вам нечего бояться, мисс. Я ищу пастора. Он бывает в этой хижине, так ведь? Всякий раз, когда я прихожу сюда, здесь сидит какая-нибудь юбка и ждет. Я хочу поболтать с ним о… о моем спасении. Наверно, он назвал бы это так.

И в голосе, и в глазах его ясно угадывалась насмешка. Что на самом деле этому человеку нужно от Кристофера Уинна?

– А почему бы вам не прийти в его кабинет в церкви? – насторожилась Джин.

Мужчина обнажил белоснежные зубы в улыбке сатира:

– А что, это идея! Но в церкви нам наверняка будут мешать. Я хочу увидеться с ним наедине. Он прищучил меня за небольшое нарушение закона, и это повредило моему бизнесу. – Он недобро прищурился, но тут же вновь расплылся в слащавой улыбке. – Я подумал, что он мог бы посоветовать мне, как быть честным и не умереть с голоду теперь, когда у меня отняли работу.

«Он лжет, – сказала себе Джин. – Слишком много подобострастия в голосе, слишком ярко блестят глаза. Что ему нужно на самом деле? Отмщения? Почему он решил, что священник приходит на этот холм?»

– Вам действительно лучше пойти в его кабинет. Эта хижина – моя и… и поскольку мы с мистером Уинном дружбы не водим, он вряд ли сюда придет.

– А! Вспомнил. Вы – та самая девушка, которую он поймал на превышении скорости в тот самый день, когда засек мою машину. Скажите-ка… – Мужчина умолк и прислушался к топоту ног, бегущих по тропе, к звонким голосам и бряцанию ключей. С кошачьим проворством он метнулся за одно дерево, скрылся за другим, затем за следующим и исчез, словно призрак, когда Салли-Мэй Уинн и полненькая Флора Калвин, пыхтя и отдуваясь, выскочили на поляну.

Увидев девушку, они в один голос укоризненно спросили:

– Почему вы не были в церкви?

Джин потеряла дар речи от возмущения. Этих детей надо поставить на место!

– Это преподобный Кристофер послал вас за заблудшей овцой?

Ошеломленная, Салли-Мэй пару секунд помолчала, после чего выпалила:

– Послал за вами? Как же! Ему до вас дела нет, потому что я рассказала ему, как вы ненавидите мужчин, которые, «прикрываясь саном священника, охмуряют глупых, сентиментальных женщин»!

Джин была из тех, у кого глаза на мокром месте, и могла бы заплакать от унижения и злости. Но вместо этого она схватила Салли-Мэй за плечо, слегка встряхнула ее и строго спросила:

– Как ты посмела сказать ему такое? Откуда ты знаешь, что я это говорила?

Толстушка Флора вытянула изо рта жевательную резинку, вернула ее обратно и начала:

– Фанчон Фаррелл и…

Но подружка ее перебила:

– Наверное, вы не знаете, что Фло и я – из клуба «МД», да? Здесь наша штаб-квартира. – Салли-Мэй показала подбородком на хижину. Она многозначительно посмотрела на Флору и объяснила Джин подробнее: – Ваш отец разрешает нам устраивать здесь собрания. Но вытащить лодку из хижины не позволил – говорит, его девочке это не понравится. Это он вас имел в виду? Может, вы хотели бы посмотреть, как мы внутри все устроили?

Устыдившись встряски, которую она устроила Салли-Мэй, – все-таки это ребенок, – Джин благодарно улыбнулась:

– Да, хотела бы. Это был мой дом для игр в те времена, когда я была еще младше, чем вы сейчас.

Салли-Мэй вставила в замок ключ и распахнула дверь. Две девочки отошли в сторону, давая Джин пройти. Она забыла про них, едва переступив порог. Внутри стояла скамья с кривыми ножками, которую она сама смастерила, и девушка снова почувствовала боль в большом пальце, по которому пять раз попала молотком, забивая гвозди. У стены стояла кровать, над ней висела полка с книгами. При виде лодки у Джин защемило сердце. Если бы только она раньше понимала, какие глубокие чувства таились за внешней сдержанностью отца. Все-таки у нее было счастливое детство, хоть и одинокое. Компанию ей составляла только Ужасная Сестрица. А есть ли такой близнец у Салли-Мэй? Что-то она затихла… Джин обернулась. Четыре руки энергично втолкнули ее в комнату. Дверь захлопнулась с громким стуком. Клацнул замок.

Девушка бросилась к окну, замолотила по стеклу и крикнула:

– Выпустите меня!

В ответ на нее уставилась Салли-Мэй – худенькое личико в очках, за стеклами которых глаза казались противоестественно серьезными, совиными. Рядом с ней, с такой улыбкой, которая посрамила бы честь самого Чеширского Кота, стояла толстушка Флора.

– Обещаете, что будете ходить в церковь каждое воскресенье? – в один голос спросили девчонки.

У Джин потемнело в глазах от гнева. Вот паршивки!

– Я не пообещаю вам ходить в церковь, даже если вы продержите меня здесь вечно. – Она попробовала открыть окно. Салли-Мэй ухмыльнулась: – Вы не сможете вылезти, даже если его откроете. Один раз сюда пришли бродяги и разбили стекло, тогда мистер Рэндолф сделал решетки. Дайте обещание, и мы вас выпустим.

– Дайте обещание, и мы вас выпустим, – словно эхо, повторила Флора. Ее карие глаза с черными крапинками сверкали от ликования.

Вместо ответа, Джин пододвинула стул к камину и поискала на полке со светильниками спички. Краем глаза она видела, как две головы приблизились друг к другу, – девчонки советовались. Затем обе удовлетворенно кивнули и стали удаляться.

Джин подбежала к окну. Маленькие негодницы уходили вверх по тропе. Позвать их и устроить переговоры? Сказать, что она подумает над тем, ходить ли в церковь? Нет, даже если она останется в плену навсегда! Джин взглянула на наручные часы: тринадцать ноль ноль. Она вдруг почувствовала голод. Зверский голод. Отец и графиня скоро сядут обедать… Хватятся ли они ее? К счастью, в хижине оказалась коробка крекеров, древних, но съедобных. Еще кусочек сыра – такой твердый, что ни один уважающий себя рот не попытался бы откусить и кусочка. Джем в банке. С плесенью на поверхности, но все-таки джем. Внезапно Джин ощутила жажду. Оставаться здесь нельзя. Она открыла одно из окон. Потрясла решетку – железные прутья были намертво приварены друг к другу. Можно закричать, но кто ее услышит? Никто, кроме… Лицо человека, ждавшего Кристофера Уинна, всплыло в памяти – искривленный в усмешке рот, наглые зеленые глаза… Нет, ни за что на свете! Она на цыпочках прошла к книжной полке и остановилась, чтобы прочесть красиво оформленный текст, висевший на стене в рамке:

«Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взявши светильники свои, вышли на встречу жениху.

Из них пять было мудрых и пять неразумных; Неразумные, взявши светильники свои, не взяли с собою масла;

Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих».

Несносные девчонки! Кипя от возмущения, Джин схватила с полки первую попавшуюся книгу, плюхнулась в лодку, обложилась подушками, начала читать и не заметила, как задремала. Проснулась девушка внезапно и сразу посмотрела на часы. Сколько времени она здесь взаперти? Половина четвертого. В хижине становилось жутковато. Лиловый сумрак сгустился в углах, на бревенчатых стенах дрожат тени от ветвей на фоне краснеющего неба… Любопытно, что ее никто не хватился. Где эти малолетки? То ли они про нее забыли, то ли не осмелились никому рассказать о том, что сделали. Если она не хочет провести ночь в хижине, надо звать на помощь. Джин страшно не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о том, как ее одурачили. Весть об этом распространится, как огонь по ручейку бензина. Фанчон будет смеяться, Сью Калвин задерет нос еще выше…

Джин подбежала к окну и распахнула его с такой яростью, что стекла зазвенели. Она прижалась лбом к холодным решеткам. Открыла рот, собираясь закричать. И закрыла его, да так, что прикусила губу: прямо на нее смотрело лицо с зелеными глазами и тоненькими усиками над искривленным ртом.

– Что… в-вы здесь делаете?

Мужчина коварно усмехнулся, заломил мягкую шляпу под еще более щегольским углом и ответил:

– По-прежнему жду, когда мне пообещают спасение.

Глава 8

Кристофер Уинн ходил взад-вперед по гостиной «Холлихок-Хаус». Это была очаровательная комната, оформленная в стиле начала девятнадцатого века. Единственным современным элементом в ней было стоявшее в углу пианино.

Констанс Уинн смотрела на брата. Такое беспокойство не соответствовало его характеру, особенно во второй половине воскресенья, когда он обычно отдыхал после утренней службы. Салли-Мэй, читавшая у окна, тоже вела себя странно. Констанс не могла припомнить, чтобы этот ребенок когда-либо сидел так тихо. Девочка пошевелилась всего лишь раз, да и то, чтобы ответить на телефонный звонок. Звонила Флора Калвин. Салли-Мэй ответила ей как-то резковато, почти с презрением. Вероятно, поссорились, потому-то Салли-Мэй и притихла.

– Дорогая, не читай при таком тусклом свете. Погубишь зрение.

К ее удивлению, девочка послушалась без возражений. Констанс уставилась на нее с тревожным чувством. Что означает эта необычная покорность? Может, она заболела?

Кристофер прекратил вышагивать по комнате, пригладил короткие волосы Салли-Мэй и ласково спросил:

– Почему ты дома? Я думал, Мудрые девы по воскресеньям встречаются в хижине.

Племянница ответила, избегая смотреть ему в глаза:

– Дни такие короткие, что мы с Фло провели собрание сразу после утренней службы. Взрослые девушки ходят на холм и шпионят за нами. Сегодня мы их одурачили.

– Какие девушки?

– Фанчон Фаррелл, Сью Калвин и их подружки.

– А мисс Рэндолф тоже с ними ходит? – небрежно осведомился Кристофер.

«Слишком небрежно», – подумала Констанс. С недавнего времени она начала подозревать, что Джин Рэндолф вызывает у брата интерес. Констанс подмечала его пристальное внимание всякий раз, когда упоминалось ее имя. Что, если он увлекся ею серьезно? Хоть она и хорошенькая, но слишком эгоистичная и приземленная, настоящая язычница. Джин – жена священника! Это было бы смехотворно… если бы карьера Кристофера в качестве священнослужителя не была под вопросом.

Салли-Мэй прервала размышления Констанс.

– Ты бы лопнул от ярости, если бы увидел, как она ехала по улице, как раз когда колокола звонили перед службой. Из ее родстера во все стороны торчали клюшки для гольфа и теннисные ракетки, и она кивала и улыбалась другим девушкам, словно говорила: «О, несчастные! Бегают за священником».

– Салли-Мэй! – рявкнул Кристофер. – Разве я не запретил тебе сплетничать о Джин?

Значит, он думает о ней, как о «Джин», отметила про себя Констанс. Ох, ну почему из миллионов девушек его заинтересовала именно эта? Лучше бы она вернулась к матери! К матери… к жене Хью Рэндолфа. Констанс приходилось постоянно напоминать себе, что у него есть жена.

Ответ Салли-Мэй на строгое замечание дяди снова вернул ее в реальность.

– Держись, дядя Крис! Если бы ты знал, какую миссионерскую работу мы с Фло… – Резкая трель телефонного звонка прервала ее. Она кинулась к двери. – Я отвечу! Уверена, это меня. Фло сказала, что снова позвонит. – Через мгновение из холла послышался ее голос: – Привет! Да… Нет! Не будь трусихой. У нас же миссия. Ясно, ты боишься. Бесхребетная, как медуза! Ты относишься к неразумным девам, а не к мудрым. Лучше отдай свой светильник с храбростью кому-нибудь другому… Ладно, может быть, перед тем как стемнеет. Незачем волноваться. Она сама виновата. Лучше все довести до конца. Мне пора. Хельга будет меня учить печь булочки к чаю. Пока!

Послышался топот ног, бегущих в кухню, и радостный лай собак. Кристофер посмотрел на сестру.

– Что такое? Чего боится Фло? Какую выходку Салли-Мэй придумала на этот раз?

– Что-то определенно придумала. Она чересчур хорошо себя вела, чтобы не вызывать подозрений, еще с того момента, как пришла к обеду. Кстати, Крис… – Констанс почувствовала, что ее щеки покраснели. – Крис… я не хочу вмешиваться в твою жизнь, но… я беспокоюсь о тебе. По-моему, ты заинтересовался Джин Рэндолф. Так?

В комнате воцарилась тишина. Кристофер Уинн облокотился на каминную полку, посмотрел на красные угли и спокойно сказал:

– Допустим, так, ну и что?

Констанс, сидевшая в глубоком кресле у камина, обхватила руками колени. Этот запоздалый ответ брата вызвал у нее нервную дрожь. Предчувствие катастрофы?

– Ты получишь незаживающую рану, Крис. Не подпускай ее близко к своему сердцу.

– Поздно, Кон. Она внутри. Оказалась в моем сердце прежде, чем я это понял. Завладела им в тот день, когда я остановил ее родстер на перекрестке.

– Ты всегда говорил, что не женишься на богатой девушке, а она – наследница всего, что имеет графиня, а также состояний отца и матери.

– Да. Но… я ведь тоже не бедняк. У меня есть небольшой доход помимо жалованья, хотя я, возможно, и не протяну на нем долго, если придется уйти в отставку. – Кристофер вздохнул. – Я провел здесь год, посвятил все свое время работе и чувствую, что начинаю приносить пользу. Будет ужасно неприятно все это потерять. Возможно, я не прав, отказываясь помогать в увеличении фондов, но… буду стоять на своем.

– Джин Рэндолф никогда не выйдет замуж за священника. Но, если ты будешь упорно отказываться от добывания денег и тебя отправят в отставку, не исключено, что у тебя появится шанс.

– Ты несправедлива к Джин Рэндолф, Кон. Она не из тех, кто станет силой отрывать мужчину от дела его жизни ради своей прихоти.

– Дорогой мой, она как раз из таких! Все в городе говорят, что она – невеста Гарви Брука. А он вполне подходящая для нее пара, Крис. Молодой, богатый, привлекательный, терпимый к неэтичным поступкам – я с ним общалась. Он называет свое отношение к жизни прогрессивным, кичится свободомыслием. Крис, постарайся вырвать Джин Рэндолф из своего сердца. Иначе тебе будет ужасно больно.

Кристофер положил руки на плечи сестры и как—то странно улыбнулся, глядя ей в глаза:

– Мне будет ужасно больно, если я вырву ее из своего сердца, Кон. Если она действительно помолвлена с Бруком, что ж, тем хуже для меня. Но я сохраню ее в сердце, несмотря ни на что. – Он прислушался. – Кто-то идет по дорожке к парадной двери. Спешит. Я открою.

Он вышел в холл, и Констанс услышала удивленный возглас:

– Мистер Рэндолф?

Она судорожно сглотнула. Кто она такая, чтобы давать советы Кристоферу, когда у нее самой при появлении мужчины – да еще женатого – так сильно заколотилось сердце?

Хью Рэндолф, вошедший в комнату, улыбался, но глаза его были очень серьезны, когда он без преамбул заявил:

– Я ищу Джин. Она играла в гольф с Гарви Бруком сегодня утром и пригласила его к нам на обед. Он видел, как она завела родстер и уехала. Из смущенного бормотания Гарви я понял, что его втянули в игру в покер, он забыл обо всем, а спохватившись, примчался в «Хилл-Топ», чтобы объяснить Джин свое отсутствие. Тут и выяснилось, что она домой не возвращалась. Мы не можем ее найти. Я пришел к вам, решив, что это моя последняя надежда. Конечно, с ней ничего не случилось, но воспоминание о той девушке из колледжа, которая пропала… Я не смог к вам дозвониться – линия не работает.

– Наша линия не работает? Салли-Мэй только что разговаривала по телефону. Интересно…

Констанс выбежала в холл. Телефонная трубка висела на проводе. Все ясно. Может быть, Салли-Мэй решила таким образом прекратить настойчивые звонки Флоры Калвин? Что Флора от нее хотела? Констанс вспомнила слова племянницы: «Ясно, ты боишься!.. Ладно, может, перед тем как стемнеет… Она сама виновата». Кто – она? Джин?!

Констанс поспешно вернулась в гостиную. Кристофер был бледен, спокоен, собран. Хью Рэндолф, красный и взволнованный, стоял у двери. Из библиотеки с любопытством выглянула Салли-Мэй, поправив на переносице очки в черепаховой оправе. Подозрение Констанс превратилось в уверенность. Она строго спросила:

– Салли-Мэй, ты видела Джин?

Кристофер и Хью Рэндолф, уже направившиеся в холл, остановились. Салли-Мэй напустила на себя вид благочестивой праведницы.

– Я видела ее после службы.

– Где? – в один голос спросили мужчины.

– В хижине на холме.

– Господь всемогущий, в ее старом домике для игр? Глупо с моей стороны, что я не подумал поискать ее там. А куда она пошла потом?

Брови Кристофера Уинна сошлись на переносице, когда он повторил вопрос Рэндолфа:

– Куда она пошла оттуда, Салли-Мэй? Отвечай. Живо!

В голосе девочки поубавилось самодовольной уверенности.

– Она… она никуда не пошла.

– Что значит – никуда?

– Не хватай меня так за руку, дядя Крис! Думаю, что она в хижине. Мы с Фло выследили ее у большого валуна и подумали: «Вот он, наш шанс!» Мы сказали Джин, что ей надо ходить в церковь. Отец Фло называет это работой с грешной душой – когда говоришь человеку, что ему надо делать. Она над нами смеялась, еще много всякого наговорила, плохого про тебя, дядя Крис, и тогда мы заперли ее в хижине… и она… ну, она сказала, что не пообещает ходить в церковь даже если мы продержим ее там вечно. Тогда мы ее там оставили… Фло испугалась – такая бесхребетная, – позвонила спросить, не лучше ли нам ее выпустить… Куда это он? – забеспокоилась Салли-Мэй, когда ее дядя направился к двери.

– Я приглашу Джин к нам на чай. Подождите здесь, мистер Рэндолф, – бросил Кристофер через плечо.

Констанс услышала, как он громко свистнул собакам, и те помчались за ним. Совершенно внезапно ее колени подогнулись. Она схватилась за стул и строго скомандовала:

– Салли-Мэй, иди в свою комнату. Не выходи, пока я тебя не позову.

Девочка бросила на нее возмущенный взгляд и, вздернув подбородок, направилась к выходу. На пороге она обернулась:

– Никакой справедливости! Ты сама говорила, что Джин Рэндолф эгоистичная и недисциплинированная. А теперь, когда я решила ее проучить, меня выгоняют, – и удалилась, насвистывая.

Констанс сконфуженно взглянула на Хью Рэндолфа, который, опершись на каминную полку, смотрел на огонь. Ее сердце рвалось к нему. Испуганная этой бурей чувств, Констанс постаралась его успокоить:

– Если Джин заперта в хижине, то с ней, конечно, все в порядке. Крис приведет ее, пока еще совсем не стемнело. У него есть ключ. Но может вам тоже лучше пойти? Вы знаете, она… его не любит.

– Даже если она его не любит, Кристофер в качестве спасательной команды – это все, что необходимо. Боюсь, что мы с ее матерью – плохие родители, но даже если Джин эгоистична и недисциплинированна, как вы говорите, Констанс, я знаю, что сердце у нее доброе.

Он никогда не называл ее брата по имени, вспомнила Констанс, и никогда раньше в разговорах с ней не упоминал свою жену. Почему же сейчас он это сделал? Вот как приезд этой девушки перевернул их жизни. Что же будет дальше? Она почувствовала его пристальный взгляд.

– Ваш брат уступит попечительскому совету в отношении финансовой кампании?

– Нет, он считает, что поиски денег помешают ему заниматься тем, что он считает своей миссией. Иногда я задумываюсь, а действительно ли проповедничество – его призвание? Он мог бы стать замечательным врачом – сильным, добрым, внимательным. А сейчас… а сейчас, Хью, он безнадежно влюблен! – Констанс и не заметила, что назвала Рэндолфа по имени.

Его голос прозвучал хрипло:

– Безнадежно? Да от него без ума все девушки в этом городе!

Ах, зачем она выдала секрет Кристофера? Что, если Хью Рэндолф заподозрит правду, поймет, что та девушка, в которую влюблен Крис, – его дочь? Констанс поспешно взмолилась:

– Забудьте то, что я сказала! Я так волнуюсь за Криса… Он влюблен очень, очень давно.

– Значит, он знал ту девушку задолго до того, как сюда приехал?

Почудилась ли ей нотка разочарования в голосе Рэндолфа? После секундного колебания Констанс ответила:

– Да.

– В конце концов он ее завоюет. И не сомневайтесь: он правильно выбрал профессию. У него есть все, чтобы прожить достойную жизнь, – отменная физическая форма, великолепный голос, превосходный интеллект, здравомыслие, чувство юмора, сострадание, что еще важнее простой доброты, и, что самое ценное, – глубокая вера в Бога. Хотел бы я верить так, как верит он…

– А вы разве вы верите?

– Нет. Все дело в том извечном вопросе атеистов: если существует всевидящий Бог, то почему он позволяет людям страдать? Весь прошлый год я боролся со страстным желанием развестись. Конечно, Джин уже взрослая, но мне кажется, ей будет больно, если мы с ее матерью расстанемся… официально. А Маделин вполне устраивает нынешнее положение вещей, Я чувствую, что ради Джин мы должны сохранять хотя бы видимость добрых отношений, но… бывают моменты… – Он сделал шаг вперед. – Констанс…

Она взволнованно его перебила:

– О нет! Нет! Пожалуйста… я…

Хью взял ее за руки и сжал их сильно, до боли.

– Вы ответили на мой незаданный вопрос. – Он отпустил ее и медленно пошел к двери.

Констанс, оцепенев, смотрела, как он уходит. Она попыталась его окликнуть, но горло перехватило судорогой. Открылась парадная дверь, в гостиную просочился звон далеких колоколов. Констанс открыла окно и постояла неподвижно, слушая. Звонарь исполнял вступление к одной старой Песне. Она начала тихо напевать под его аккомпанемент: «Ты помнишь дорогу, на которой мы встретились?» – но не выдержала и разрыдалась. Почему, почему жизнь так тяжела? В ее душе словно прорвало плотину, за которой она долго хранила свои эмоции. В последний раз она ревела так горько, когда Крис уходил на войну.

Глава 9

«По-прежнему жду, когда мне пообещают спасение»!

Удивление Джин обратилось в гнев, когда она услышала насмешливые слова человека, чьи зеленые глаза поблескивали за решеткой окна. Слава богу, что прутья железные. И замок крепкий, на него тоже можно положиться. В такой ситуации лучше уж быть запертой внутри, чем оказаться снаружи.

– На самом деле вы зря теряете время. Пастор, как вы его называете, сюда не придет.

Мужчина засмеялся:

– Я попытаю счастья…

– Эге-ге-ей! Джи-ин! Где ты? Это я, Гарви!

Сердце Джин так и подскочило от радости. Гарви Брук! Хвала Небесам!

Зеленоглазый прижал лицо к решетке и хрипло прошептал:

– Кто это такой?

– Вы разве не слышали, как он представился – Гарви Брук? Предлагаю вам уйти отсюда подобру-поздорову. Гарви не купится на ваши сказки про всякое там спасение. Он может… Пижон исчез, слава богу, – последние слова она говорила уже в пустоту.

Джин с облегчением вздохнула и крикнула:

– Гарви! Гарви! Я здесь!

Молодой человек появился на тропе и в замешательстве осмотрелся. Его шляпа съехала на затылок, прядь вьющихся, мокрых от пота светлых волос прилипла ко лбу, лицо слегка покраснело. И на ногах он держался не очень уверенно. Все ясно – посидел в баре с друзьями. В таком виде Джин его терпеть не могла, но выбирать не приходилось. Прижавшись лицом к решетке, она завопила:

– Я в хижине!

Гарви сориентировался в пространстве, быстро приблизился, заглянул в окно и возмущенно поинтересовался:

– Скажи на милость, Джин, что ты тут делаешь?

Джин тоже возмутилась:

– Пришла сюда поразмыслить над своими грехами, заперлась и выбросила ключ!

Бросив шляпу на землю, Гарви уселся на валун, достал портсигар и нехорошо усмехнулся:

– Ах вот оно что. Ну, размышляй, я не стану мешать. Тебе действительно нужно поразмыслить. Удели особое внимание тому, как паршиво ты со мной обращаешься.

Джин сдалась:

– Ну хватит, Гарви. Я правда заперта.

– Заперта? Честно? Как это? – Брук от удивления даже сполз с валуна.

– Эти негодные де… – Джин умолкла на полуслове, не желая рассказывать про Салли-Мэй и Флору Калвин. – Замок защелкнулся. Я осматривалась в своем старом домике для игр и не успела опомниться, как оказалась запертой. – Это была правда. Хитро подтасованная, но все-таки правда.

Брук достал ключи, попробовал их один за другим и проворчал:

– Это один из тех проклятых йельских замков. Может, я смогу расшатать решетку. Попробуй со своей стороны.

Когда Джин взялась за прутья, он ухватил ее за руку, притянул ближе к решетке и возликовал:

– Попалась! Ты меня поцелуешь, прежде чем я тебя выпущу.

– Не могу представить себе худшего способа целоваться, – раздался спокойный голос.

Кристофер Уинн! Он пришел по тропе с двумя рыжими сеттерами. Хватка Брука внезапно ослабла. С глупой улыбкой он повернулся к священнику:

– Я бы тоже так сказал, мистер Уинн. Но ситуация вовсе не такая непотребная, как кажется. Я до того беспокоился о Джин, что чуть с ума не сошел, даже обет дал: если Бог поможет мне ее найти, непременно женюсь на ней и…

– Замолчи! – Джин задохнулась от гнева. И так все плохо, а тут еще болтовня пьяного Гарви! – Теперь, когда… сэр Галахад прибыл, я, возможно, выберусь наконец из заточения.

– Как он тебе поможет? У него ведь тоже нет ключа, – обиженно сказал Брук.

Джин заметила, как пристально смотрит на нее Уинн. В его добродушном голосе прозвучали стальные нотки, когда он заявил:

– У меня есть ключ. Я выпущу Джин. А вы, мистер Брук, отправляйтесь в «Холлихок-Хаус» и успокойте мистера Рэндолфа.

Брук замялся:

– Но Джин…

– Ее родстер на дороге у реки – не бросать же его здесь. Салли-Мэй заверила мистера Рэндолфа, что Джин в хижине, но он будет беспокоиться до тех пор, пока не убедится, что с ней все в порядке.

– Гарви… – начала девушка, но молодой человек, не дожидаясь продолжения, махнул рукой:

– Я иду, милая. Мчусь на всех парах! – и поспешил вниз по темневшей в сумерках тропе.

Джин слышно было, как собака обнюхивает стены хижины; издалека послышалось тявканье второго сеттера. Кристофер Уинн заглянул в окно:

– Салли-Мэй во всем созналась, после того как ваш отец и Брук поставили на уши весь город, занимаясь вашими поисками. Она извинится и сделает что-нибудь в качестве возмещения морального ущерба. А пока сэр Галахад вызволит вас из плена… если вы пообещаете хорошо себя вести.

– Не означает ли это, что я должна пообещать ходить в церковь? Этого я не сделаю. Я никогда не пойду в церковь. Никогда!

Кристофер Уинн молча отошел от окна. Собрался ее бросить? У Джин перехватило дыхание, но тут заскрежетал ключ, и дверь распахнулась.

– Вы свободны! – торжественно объявил спаситель.

Она переступила порог и вдохнула свежий пряный воздух, залюбовавшись облаками, похожими в закатных лучах на розовые крепостные стены с зубцами.

– Почему вы думаете, что я стану силой принуждать вас ходить в церковь? – серьезно спросил Уинн. – Я этого не сделаю. Вы бы стали там отвлекающим внимание элементом.

– Отвлекающим внимание прихожан?

– Возможно, хотя я подумал не об этом. Темнеет. Пойдемте.

– Спасибо, мне не нужны спутники. Можете возвращаться той же дорогой, по которой пришли.

От его хохота по спине девушки побежали мурашки.

– О нет, я провожу вас через лес. Вы знаете, что от гнева у вас сверкают глаза? Как бриллианты. Вы рассердились потому, что я отослал Брука? Так у меня появилась возможность с вами поговорить. Ведь всякий раз, как мы с вами встречаемся, вы от меня ускользаете. Помните, я сказал вам, что мужчина может быть священнослужителем и одновременно хорошим любовником? А любовники с незапамятных времен обладают определенной широтой взглядов. Я… Слышите, собаки лают? Они что-то нашли.

Он сменил тему нарочно или на самом деле услышал собак? Джин прислушалась. Кажется, в кустах раздался шорох? Ее сердце замерло, а потом гулко заколотилось. Неужели сеттеры взяли след того человека, который ошивался возле хижины? Он выслеживал Кристофера Уинна. Зачем? Хоть Джин и испытывала неприязнь к мужчине, стоявшему рядом с ней, с ним не должно было случиться ничего плохого – ведь он пришел к ней на помощь. Нельзя оставлять его одного. Она схватила его за рукав и с мольбой прошептала:

– Пойдемте! Быстрее! Я услышала странный шум. Я… мне страшно.

Ну и пусть думает, что она трусиха. Как еще она могла поторопить его?

– Конечно, мы пойдем, но я не думаю, что слову «страх» есть место в вашем словарном запасе.

Джин нетерпеливо потянула его вперед, но, прежде чем он успел сделать, шаг, два сеттера бросились к ним и с громким лаем помчались обратно к деревьям.

– Что там такое? – крикнул Кристофер. – Опять погнались за белкой? Только не устраивайте из этого целое представление! Эй, ко мне!

Опустив головы, свесив хвосты, собаки уныло побрели за ним через поляну.

Джин, торопливо шагая следом, изо всех сил прислушивалась. Лес гудел симфонией звуков. Хрустнул сухой сук. С пугающей внезапностью пронзительно просвиристела древесная лягушка. Щебетали птицы. На мох опустился лист. Уж не знакомые ли зеленые глаза блеснули за кустом? Что там было? Она остановилась и прислушалась. Кристофер Уинн положил руки ей на плечи.

– Вы нервничаете? Салли-Мэй расстроила вас своей глупой выходкой? Вы в полной безопасности, Джин.

Он стоял так близко, что девушка усилием воли разрушила чары оцепенения. Она пошла дальше по тропе, бросив через плечо:

– Среди этих деревьев становится жутковато.

– Идти нам недалеко. Ваша машина на дороге. Мы окажемся перед камином в «Холлихок-Хаус» прежде, чем вы успеете позвать на помощь Робина Гуда.

– Не разговаривайте со мной так, будто я напуганный ребенок! Я не поеду в «Холлихок-Хаус».

– Поедете-поедете, на чай. Вас ждут Кон и мистер Рэндолф. Брук тоже там будет.

Охваченная возмущением, Джин задела ногой корень и споткнулась. Уинн поймал ее. Привлек к себе. Его голос прозвучал до странности нежно, когда он спросил:

– Подвернули ногу?

Она вырвалась из его объятий.

– Как старомодно! Драматическая ситуация: прекрасная дева подворачивает ногу в диком лесу, и герой несет ее много миль на сильных нежных руках.

– Вы действительно прекрасны. Это предложение? У меня в самом деле сильные руки.

Джин покраснела до корней волос и сердито буркнула:

– У вас что, нет чувства юмора?.. А вот и дорога, и, слава богу, моя машина на месте! Мне показалось, что эта тропа была длиной в миллион миль. – Уж после этого он никак не подумает, что она присоединилась к сонму его обожательниц! Джин открыла дверцу родстера и села за руль. – Довезу вас до шоссе, – великодушно пообещала она.

– До шоссе я не поеду, – ответил Уинн. – Пойду по холму. Этой дорогой я хожу к Картерам по три раза в неделю. От хижины до его белого домика можно добросить камень.

Вызывающе задрав подбородок, Джин завела мотор. Неожиданно собаки прекратили обнюхивать кусты, замерли и внезапно метнулись на тропу, отчаянно лая. Неужели они учуяли зеленоглазого контрабандиста? Кристофера нельзя оставлять одного, когда над ним нависла угроза.

– Будь по вашему, – сдалась Джин. – Я отвезу вас в «Холлихок-Хаус».

– И останетесь на чай?

– Да. Для собак в машине достаточно места.

– Пусть лучше побегают.

Когда Кристофер Уинн сел и закрыл дверцу, девушка сердито буркнула:

– Тиран. Вы хотите, чтобы вам все подчинялись, не так ли?

Родстер плавно тронулся с места. Уинн, проигнорировав вопрос, неожиданно сказал:

– Если бы вы были влюблены в Брука, то вам бы хотелось, чтобы он вас поцеловал.

Задохнувшись от изумления и смущения, Джин, опомнившись наконец, с вызовом заявила:

– Я терпеть не могу поцелуи!

– Я заставлю вас изменить мнение на этот счет, если только… – В его голосе не было и тени насмешки, когда он поинтересовался: – Вы помолвлены с Бруком?

Джин, которую этот вопрос застал врасплох, не смогла соврать.

– Не совсем, я… я… – Разозлившись на себя за это признание, она возмущенно заявила: – Вы не имеете права задавать такие вопрос! Я не из вашей паствы.

– Вы не представляете, что теряете, оставаясь вне ее рядов, – серьезно сообщил Кристофер и чуть слышно добавил: – А еще вы не представляете, как приятно мне было услышать «не совсем»…

Глава 10

Кристофер переступил порог гостиной «Холлихок-Хаус» и остановился в испуге. Что случилось с Констанс? Ее лицо было белым, как обои на стенах, а глаза походили на мокрые фиалки, побитые ливнем. Где Хью Рэндолф? Ушел? Это из-за него у Констанс такие глаза? Или виноват Гарви Брук, облокотившийся на каминную полку и разглядывающий портрет женщины в желтом атласном платье? Цвет его лица был нормальным – очевидно, успел протрезветь.

Кристофер положил ладонь сестре на плечо:

– Кон…

Она похлопала его по руке и тихо засмеялась:

– Я в полном порядке. Поплакала немножко, и по мне это хорошо видно, хоть я и умылась ледяной водой. Это все из-за колоколов. Много лет я не плакала… а теперь разом выплакала все слезы. Добрый вечер, мисс Рэндолф, – приветствовала она девушку, вошедшую в гостиную. – Так прекрасно, что вы с нами.

«Прекрасно!» Это слишком бледное слово, чтобы описать то, что чувствовал он, Кристофер, впервые увидев Джин в своем доме. Она не помолвлена с Бруком… пока. Голос сестры вернул его к реальности:

– Мы не смогли удержать мистера Рэндолфа. Он вспомнил о каких-то срочных делах.

Она зажгла спичкой огонь нагревателя под пузатым серебряным чайником, устроившимся на столике среди чашек и блюдец. Салли-Мэй вышла из библиотеки. Ее глаза за толстыми линзами очков покраснели от слез. Увидев гостей, девочка замялась, затем судорожно всхлипнула, пробежала через комнату и прильнула к Кристоферу.

– Ну что ты, Салли-Мэй, – пробормотал он, растроганный ее порывом.

– Дядя Крис, не смотри на меня так сердито, будто ты меня больше не любишь.

Он нежно обнял ее за худенькие плечи.

– Если бы я не любил тебя, ты бы не могла меня рассердить. Что ты должна сказать мисс Рэндолф?

– Пожалуйста, не надо… – запротестовала Джин.

Салли-Мэй, глотая слезы, принялась извиняться:

– Простите, что я вас заперла, но… вам самой не надо было…

– Никаких самооправданий, – напомнил ей Кристофер. – Либо ты просишь прощения, либо нет. Так что же?

– Я прошу прощения.

– Больше ничего не говори, – улыбнулась Джин. – На самом деле я прекрасно провела время в хижине. Вспомнила детство и хорошо выспалась. Так что я на тебя не в обиде.

Девочка капитулировала перед ее шармом. «Да и кто устоял бы?» – подумал Кристофер. Джин была невыразимо прелестна, когда уголки ее губ поднимались вверх в восхитительной улыбке.

– Значит, мир? – просияла Салли-Мэй. – Ой, а что там за звук на улице?

Кристофер узнал звон бубенцов упряжки. В Гарстоне только один человек устраивал себе конные выезды. Графиня ди Фанфани прибыла на чаепитие. Кристофер открыл дверь нарядному лакею в длинной синей ливрее, из-под которой выглядывали бриджи цвета сливок. Лакей прикоснулся к цилиндру, что-то пробормотал и поспешил назад к экипажу, у которого розовощекий кучер в такой же ливрее держал под уздцы двух резвых коней, изящно пританцовывавших и бивших копытами. Лакей угодливо помог женщине в бархате и соболях выйти из экипажа и сопроводил ее к двери.

Графиня искоса взглянула на Кристофера из-под полы нарядной шляпы и воскликнула:

– Dio mio! Неужто я наконец добралась до цели? В центре столько машин – не протолкнуться, но полицейские остановили движение, чтобы дать нам дорогу. Возьмите мою накидку, мистер Уинн. Ты здесь, Джин? Где вы нашли ее, Гарви?

Голос Брука заглушили слова приветствия. Констанс выдвинула вперед кресло. Джин поставила скамеечку под миниатюрные ножки графини, обутые в туфли-лодочки с пряжками и смешными каблуками-шпильками. Крышка серебряного чайника звонко запрыгала, а из носика вырвалась струйка пара. Кристофер улыбнулся, увидев, как Салли-Мэй, разинув рот, уставилась на графиню, словно та должна была вот-вот скомандовать: «Тыква и шесть белых крыс!» – как фея из сказки о Золушке.

Графиня подняла к глазам инкрустированный драгоценными камнями лорнет и принялась переводить взгляд с одного лица на другое.

– Dio mio! Как вы все серьезны! Может быть, я прервала погребальный обряд? Или меня здесь не ждали? Ведь вы приглашали меня на чай в воскресенье, не так ли, мисс Уинн?

– Приглашала? Да я неделями умоляла вас прийти, дорогая госпожа графиня! – с жаром сказала Констанс. – Вы не были в этом доме ни разу с тех пор, как мы в нем поселились.

Держа перед глазами лорнет, графиня ди Фанфани произвела осмотр интерьера. Ее взгляд на мгновение задержался на портрете, висевшем над камином; пробежался по барельефу на каминной полке, по желтым камчатым[6] шторам, по секретеру красного дерева с маленькими ящичками, упал на турецкий ковер. Затем она снова посмотрела на Констанс:

– Вы сохранили атмосферу старины, милая, превратили дом в музей. Думаю, Джин будет не прочь поселиться здесь, когда выйдет замуж.

– Салли-Мэй, – поспешно сказала Констанс, – принеси чай и булочки. Слуги у нас по воскресеньям отдыхают, госпожа графиня, так что мы обслуживаем себя сами.

Джин, не подав и виду, что ее задела бестактность бабушки, взяла Салли-Мэй за руку и весело попросила:

– Позволь мне помочь. Я опытная официантка.

Гарви Брук взял девочку за другую руку:

– А я – первоклассный дворецкий. Возьмите и меня в помощь, мисс Салли-Мэй.

Все трое вышли, а Кристофер отправился в холл, услышав звонок в дверь.

Холодные агатовые глаза Лютера Калвина были совершенно безжизненны, когда он перешагнул порог прихожей и процедил сквозь зубы:

– Я явился выразить протест против вашего заявления о том, что невозможно принять на веру историю о сотворении мира в том виде, как она описана в Книге Бытия. И это прозвучало с церковной кафедры!

К щекам Кристофера прилила кровь – общение с Лютером Калвином всегда производило эффект, подобный крапивным ожогам. Стараясь говорить вежливо, несмотря на раздражение, он поправил:

– Я сказал, что невозможно согласиться с традиционным толкованием, если под словом «день» подразумевать сутки из двадцати четырех часов. День человеческий и день божественный имеют разную протяженность. Вы, конечно, признаете…

Из кухни донесся смех.

– У вас вечеринка? – С этими словами Калвин аккуратно пристроил свою шляпу на полке в холле.

– Это вовсе не вечеринка. Салли-Мэй и… и ее друзья устроили чаепитие.

Лютер Калвин посмотрел в сторону кухни, словно раздумывая, не заслуживают ли костра грешники, веселящиеся в воскресный день.

– Моя сестра в гостиной, – сказал Кристофер.

Побагровевший от ярости и смущения Калвин то ли с фырканьем, то ли с рычанием устремился в комнату, где его сердечно приветствовала Констанс:

– Какая честь! Вначале графиня ди Фанфани, а теперь и вы, мистер Калвин.

– Dio mio! Синьор Кальвино, как идет ваша финансовая кампания?

Кристофер заметил, как злобно сверкнули глаза графини из-под густо накрашенных ресниц. Старуха знала, что Калвин не любит обращение «синьор» и совершенно не переносит, когда его фамилию коверкают на итальянский лад. Прежде чем он успел ответить, вошел Гарви Брук с заварочным чайником в одной руке и нагруженным подносом в другой. За ним последовала Джин с тарелкой пирожных. Ее лицо сияло. Никогда прежде Кристоферу не приходилось видеть ее без маски презрения и безразличия, которую она надевала для него.

– Посмотри-ка, дядя Крис! Я их сама приготовила. – Рискуя разбросать свой кулинарный шедевр по всей комнате, Салли-Мэй взмахнула блюдом с булочками, на каждой из которых была крошечная ямка с рубиново-красным клубничным джемом. – Правда, замечательные? А джемом их украсила Джин.

Графиня навела на внучку лорнет:

– Украсила джемом?! Джин занимается домоводством! Dio mio! Ты что, готовишься стать женой бедняка, дитя мое?

Констанс попыталась обратить все в шутку:

– Мисс Рэндолф, нам как раз нужна домоправительница. Как вы отнесетесь к перспективе работы с выходными по воскресеньям и весьма высоким жалованьем?

Пунцовый румянец на скулах Джин сменился нежно-розовым цветом, когда она весело отозвалась:

– Спасибо, но я никогда не соглашусь на такую должность без моего дворецкого. Вам пришлось бы взять на работу и Гарви.

Брук с восторгом согласился:

– Да, мэм! Я и… и моя жена хорошо сработаемся.

– Dio mio! Почему ты не пригласила меня на свадьбу, детка?

Джин вспыхнула:

– Ну что вы такое говорите, графиня! Вы же знаете, что я не замужем. – Она бросила на Гарви Брука презрительный взгляд. – И никогда не выйду. Я ненавижу мужчин! Они слишком глупы и непредсказуемы.

Графиня с довольным видом откинулась на спинку кресла и философски заметила:

– Что такое брак без элемента риска, дитя мое? К чему бы мы пришли, если бы дожидались определенности? Если ты боишься…

– Я ничего не боюсь! – заявила Джин.

– В таком случае элемент риска будет существовать для мужчины, – вмешался Лютер Калвин. – Нельзя ожидать постоянства от молодой женщины, которая по воскресеньям нагло проезжает мимо храма по пути в «Кантри-клуб». Она будет не в состоянии блюсти высокие моральные принципы, на которых должна основываться каждая семья.

– Господь всемогущий! Я…

– Если будете оставлять дверь незапертой, вам придется прощать всех гостей за вход без доклада, – прервала возмущенный протест Брука Сью Калвин. Ее красный костюм вклинился в интерьер гостиной как фальшивая нота в песню.

Констанс быстро пошла ей навстречу. Лютер Калвин грозно нахмурился. Графиня поднесла к глазам лорнет и пробормотала:

– Сюжет закручивается все сильнее, – после чего громко заявила: – Вы пришли как раз вовремя, милочка, чтобы принять участие в нашем симпозиуме на тему: «Последствия непосещения церковных служб будущими женами». Я правильно сформулировала, синьор Кальвино?

Ее жертва промямлила в ответ что-то неразборчивое.

– Мы просто болтаем о всякой чепухе, мисс Калвин, – бросилась спасать положение Констанс. – Садитесь за стол. Крис, отвлекись ненадолго от своих мыслей и разложи всем булочки.

Кристофер со вздохом взял блюдо, которое сестра сунула ему в руки. Графиня указала на пианино и властно потребовала:

– Спойте для меня!

Кристофер не сводил глаз с блюда с булочками.

– Не сегодня.

– Почему?

– Я не могу петь, когда вижу обиженных людей.

– И кто же это обижен?

– Джин.

– Подозреваю, что вы влюблены в нашу Джин.

– Бесповоротно.

– Dio mio! Только не тешьте себя надеждой, что она выйдет за вас замуж. За священника! Никогда. Джин уродилась в свою мамашу. Вот если бы у вас была другая профессия… мирская…

Негодование Кристофера сменилось смехом. Он непринужденным тоном спросил:

– Вы имеете в виду – профессия оперного певца? Оказывается, в вашем арсенале больше уловок, чем я думал. Только вот… вы зря тратите время и силы.

Старуха вскочила с кресла:

– Неблагодарный! Синьор Кальвино, нам нужно кое-что обсудить касательно финансовой кампании. Я подвезу вас домой.

Воцарилось молчание. Атмосфера накалилась от тревожного ожидания.

Графиня театрально вздохнула:

– От уговоров остаться просто разрывается сердце, но, увы, я должна уйти. Вы идете, синьор?

Лютер Калвин кипел от злости, но покорно поплелся за старухой. Кристоферу пришлось постоять у дверцы экипажа. Графиня продержала его там четверть часа, предлагая одну за другой даты для проведения музыкальных вечеров.

– Очень хорошо! Если не хотите, не приходите! К дому мистера Калвина, Беппо!

Лакей закрыл дверцу и запрыгнул на козлы. Кристофер смотрел вслед экипажу, пока тот не скрылся из виду. Жизнь представлялась ему очень запутанной штукой. В тот день, когда они с Констанс переехали в «Холлихок-Хаус», он радостно распевал, расставляя книги. Сестра стремительно вбежала в комнату и подозвала его к окну. Перед домом стоял экипаж, запряженный парой лошадей, – графиня ди Фанфани услышала пение и остановилась, чтобы пригласить исполнителя к себе на обед. Она без всякого стеснения заявила, что священнослужители – люди совершенно не ее круга, но прекрасный голос она ценит независимо от того, кто его обладатель. А если предположить, что она не услышала бы его пения? Конечно, тогда не посулила бы и пожертвование Объединенной церкви, из-за которого организация теперь разваливается на части. Но тогда он, возможно, не познакомился бы с Джин… Джин! Джин сидит в его гостиной, а он философствует о превратностях судьбы! Кристофер поспешил по дорожке к дому.

В гостиной Констанс убирала со стола чайные принадлежности.

– А где остальные?

– Мисс Рэндолф и Гарви Брук ускользнули через заднюю дверь. Джин сказала, что очень устала за день. Салли-Мэй исчезла, когда ты пошел провожать графиню. – Она понизила голос: – Сью Калвин в библиотеке. Хочет с тобой поговорить.

– Ну почему, когда Джин впервые заглянула к нам, обязательно надо было заявиться целой толпе гостей?

Констанс прижала палец к губам.

Глаза Кристофера гневно сверкали, когда он вошел в библиотеку. Сью Калвин, холодная, словно ее только что вынули из морозилки, посмотрела на него.

– Вы пугающе мрачны, учитель. Из-за того, что я пришла без приглашения? Закройте дверь. У меня есть к вам очень важная просьба.

«Ну, что на этот раз?» – устало подумал Кристофер.

Эта старая комната со стенами, обитыми некрашеными сосновыми планками, с огромным камином и шкафами, заполненными книгами, всегда действовала на него умиротворяюще. Он присел на край большого стола.

– Я слушаю вас, мисс Калвин.

– Я… я… хотела бы, чтобы вы сели в кресло. Вы… понимаете, что я абсолютно современная девушка, учитель?

Нехорошее предчувствие заставило Кристофера встать. Его нервы натянулись как струны. Он подошел к камину и, поворошив обгоревшие поленья кочергой, прислонил ее к стене. Кочерга, не удержавшись, с грохотом упала. Нагнувшись за ней, он услышал, как Сью Калвин ровным голосом произнесла:

– Пожалуйста, женитесь на мне, учитель.

Глава 11

Звон колоколов еще вибрировал в воздухе, когда башенные часы неторопливо пробили четыре раза. Джин Рэндолф, сидевшая на скамье перед клавиатурой, каждая клавиша которой была связана рычагом и веревкой с языком соответствующего колокола, уронила руки на колени. Несмотря на перчатки и специальные протекторы для пальцев, у нее было ощущение, будто ее руки сплошь покрыты синяками. Похоже, первая попытка оказалась неудачной. Каждый день в течение двух недель она часами практиковалась на муляже клавиатуры, который был так похож на органную, что она не испытывала никаких трудностей, осваивая звонарское искусство. А сегодня месье Велик настоял на том, чтобы она играла на настоящей. К счастью, он задал ей репертуар, требовавший использования самых легких колоколов.

Когда Джин встала со скамьи, бельгиец выбрался из глубины огромного кожаного кресла. Его голубые глаза блестели.

– Очень хорошо, очень хорошо, мадемуазель! У вас есть способности.

– По-моему, это было ужасно! Мне казалось, будто колокола болтались и звенели как попало.

– Вы нервничали – это было заметно при исполнении арпеджио – и колебались, прежде чем сменить позицию рук, но со временем у вас все получится, мадемуазель. Теперь каждый день вы обязательно должны звонить в колокола.

– Для жителей города это будет жестоким испытанием.

Звонарь пожал плечами:

– А что люди слышат, кроме колоколов? Автомобильные клаксоны да скрип тормозов? У моих колоколов волшебный голос – чистый, возвышенный, нежный, его ничто не может испортить. Вам нечего бояться, мадемуазель. Вы будете играть завтра в тот же час, хорошо? Придете?

– Конечно, я приду, и спасибо за ваши уроки, месье Велик, – сердечно ответила Джин, надевая перед зеркалом пальто с лисьим воротником.

Она посмотрела в окно на город: острые очертания крыш и шпилей сглаживала ноябрьская вечерняя дымка. Клонящееся к закату солнце украсило облака позолотой. С этой высокой колокольни мир внизу выглядел удивительно неподвижным, город казался заколдованным. На западном небосклоне появилась точка. Она становилась все больше и больше, пока не стали различимы крылья. Самолет! Он приближался, опускаясь все ниже, а потом легко заскользил по блестящей глади реки.

Гарви Брук на своем гидросамолете! До чего уверенно он им управлял. Один раз, когда Джин тактично высказалась, что иногда у него не достаточно ясная голова, чтобы быть пилотом, он возмущенно ответил: «Может, я и дурак, но поверь мне – не безнадежный идиот, чтобы летать, когда у меня недостаточно ясная голова!»

Солнце сегодня выглянуло в первый раз с того дня, как Джин пила чай в «Холлихок-Хаус». Две недели прошло! Две недели проливных дождей. Констанс Уинн была идеальной хозяйкой – для священника, для кого угодно. Неудивительно, что Хьюи ее обожает. В то воскресенье он ушел. Интересно, Констанс плакала из-за него? А каким… человечным выглядел Кристофер в домашней обстановке! До чего несносно вела себя графиня… Намекнула, что она, Джин, не выйдет замуж за бедняка. Жаль, что Гарви недостаточно беден, чтобы можно было доказать графине ее неправоту. Каменноликий Калвин получил не слишком много удовольствия от того чаепития. Он смотрел на графиню с такой злостью, будто собирался укусить, а графиня обжигала его взглядами и всячески давала понять, что думает о нем и его противном благонравии. А он тем временем точил нож на Кристофера Уинна. Добьется ли Калвин своего? Возможно ли подчинить Кристофера чьей-то воле? В памяти Джин громко раздался его властный голос: «Я заставлю вас изменить мнение на этот счет…»

До чего странные чувства вызывал у нее этот человек с того самого дня, когда на ходу запрыгнул на подножку ее родстера. Что это было – страх? Нет, просто неприязнь. Самая обычная неприязнь. Иначе почему она всегда испытывала непреодолимое желание убежать, скрыться от него за невидимой дверью, запереться на замок? В то время как все остальные девушки города – если верить словам Фанчон – бегали за ним, сбиваясь с ног. Глупость какая-то! В последние время она только и делает, что думает о том, как пламенно не любит этого мужчину!

Джин усилием воли переключила внимание на самолет. Большая птица мягко скользила по воде. Приподняла исполинские крылья. Снова взмыла в воздух. Уменьшилась до размеров песчинки. Джин вздохнула с облегчением.

«Если я буду звонить в колокола каждый день, – подумала она, заходя в лифт, – придется отказаться от послеполуденных развлечений». Фанчон с ее товарками уже любопытствовали, почему это она перестала появляться на их вечеринках, и упрекали ее в высокомерии. Но даже если они узнают, чем она занимается, вряд ли смогут обвинить ее в интересе к Кристоферу Уинну. Она никогда не встречалась с ним в церкви, когда практиковалась в музицировании, – приняла меры предосторожности, выяснив, что проповедник не бывает там между двумя и четырьмя часами.

Лифт спустился бесшумно и плавно, словно перышко. Джин открыла дверцу с решеткой и, услышав вдруг смех Фанчон Фаррелл, замерла.

– Какие восхитительные гвоздики! Любимый цвет Сью. Я слышала, что президент женской ассоциации считает снабжение вашего кабинета цветами своей прямой обязанностью, Крис. А что сегодня случилось с колоколами? Испортились что ли? Или месье Велик не выспался?

– Вероятно, ученик звонаря экспериментировал. Велик мне говорил, что взял ученика. Игра, кстати, была не так уж плоха. А где остальные члены вашего комитета, Фанчон? Оставьте дверь открытой. Я хочу поговорить с месье Великом, когда он будет проходить мимо.

Джин проворно вошла назад в лифт, бесшумно закрыла дверцу. Что подумает месье Велик, если она снова появится в звоннице? Стоп, а зачем подниматься до самого верха? Девушка взглянула на наручные часы, и бриллианты, вделанные в циферблат, заговорщически ей подмигнули. Надо дать комитету пять минут на то, чтобы полностью собраться, а уж тогда дверь кабинета закроется и можно будет проскользнуть мимо.

Джин прислушалась. Музыка. Небесно красивая. Орган? Мужской голос затянул церковный гимн. Ясно – репетиция хора. Вдруг лифт начал подниматься. Кто его запустил? Месье Велик! Он сочтет ее сумасшедшей, обнаружив, что она ездит в лифте вверх и вниз, и расскажет об этом Кристоферу с присущей ему эмоциональностью. Джин осторожно нажала красную кнопку с надписью «Стоп». Как только лифт остановился, она открыла дверцу с решеткой – кабина не могла двигаться, если дверца не была плотно закрыта. Ну, пусть теперь попробуют запустить лифт! Раздались щелчки. Нетерпеливые щелчки. Затем восклицания. Топот ног на каменных ступенях. Похоже, кипящий темперамент бельгийца готов был перелиться через край. К тому моменту, как достигнет нижнего этажа, он закипит и бросится к Кристоферу со своими сетованиями. Плохо дело! Лучше ей подняться наверх, а потом спуститься по лестнице. Джин закрыла дверцу и осторожно нажала на кнопку. Почему кабина не тронулась с места? Ее сердце подпрыгнуло. Застряла между этажами! В лифте ужасно жарко. Что, если она упадет в обморок?

«Ты никогда в жизни не падала в обморок. Если начнешь паниковать, не выберешься!» Джин снова прикоснулась к кнопке. Нажала. Ничего не произошло. Снизу раздались громкие голоса. Кто-то пытался запустить лифт. Без сомнения, Фанчон и ее комитет уже собрались в коридоре и гадали, что случилось. Как они выпучат глаза, как будут хихикать, когда она угодит прямо им в руки! Черт, да что же она сделала с этой штуковиной, почему застряла?

Джин внимательно посмотрела на дверцу с решеткой. Осторожно нажала на нее. Она щелкнула! Из-за своей чрезмерной осторожности девушка не достаточно хорошо ее закрыла. Может, это и было причиной проблемы? Она нажала на кнопку. Лифт медленно поднялся на один этаж и остановился. Джин беззвучно выскользнула из него, на цыпочках прошла мимо железных ступенек, которые вели в звонницу, к каменным, и замерла: прямо перед ней стоял запыхавшийся Кристофер Уинн – прибежал вверх по лестнице! Черные глаза горели как угольки, голос рокотал, когда он обрушился на девушку:

– Я подумал, что вы застряли между этажами!

Сердце Джин, трепыхавшееся, как вытащенная из воды рыба, начало успокаиваться. С вызывающей снисходительностью она поинтересовалась:

– Вы хотели воспользоваться лифтом? Мне очень жаль! Я… экспериментировала. Теперь можете ехать.

Кристофер сделал тщетную попытку схватить ее за руку, когда она прошмыгнула мимо.

Джин понеслась вниз по ступенькам – пролет за пролетом. Лифт ее обогнал. Что, если Фанчон и все остальные ждут в коридоре, чтобы получить объяснение?

Она остановилась. Перед ней была табличка с надписью «Балкон». Она спустится по церковным ступенькам и выйдет через главный вход. Зеленые двери бесшумно закрылись за ее спиной. Джин помедлила в мягком полумраке, повернула за угол, остановилась и перевела дух. Внизу располагались ряды бархатных сидений; в восточной части храма, где располагались хоры, горели свечи. Сквозь огромный витраж проникали солнечные лучи – сиреневого, розового, зеленого, янтарного цвета.

Раздались аккорды органа, и невидимый хор негромко запел:

Господь в святом храме своем, Да пребудет в покое весь мир пред очами его.

Джин опустилась на колени и оперлась подбородком на широкие перила балкона. На секунду зажмурилась, снова открыла глаза. Лица и руки нескольких прихожан, сидевших на скамьях в церковном нефе, бледно выделялись в полумраке. Темные своды храма мерцали от отражавшегося света. Какое спокойствие и умиротворенность! Какая… святость царила в этом месте. Откуда ей на ум пришло это слово? Раньше она никогда в жизни не произносила его. Казалось, будто что-то неведомое протягивает к ней руки из тишины и великолепия храма, нечто сильное и доброе… Наконец девушка поднялась с колен и принялась на ощупь искать дорогу к лестнице.

Очутившись на тротуаре, Джин резко расправила плечи, словно стряхивая с них магические чары. Пока такси рокотало мотором и скрипело шинами по пути в поместье «Хилл-Топ», девушка старалась отбросить от себя ощущение, будто она вернулась из таинственной страны, совершенно не похожей на этот потеющий, напрягающийся, сражающийся город. Было странно, что мир, который она только что покинула, казался более реальным из этих двух.

Глава 12

Графиня, облаченная в зеленый бархат, сидела в своем похожем на трон кресле в гостиной среди старинных картин и гобеленов. В дальнем конце комнаты двое мужчин в сине-белых ливреях ожидали от нее приказаний.

– Простите, что я опоздала, – пробормотала запыхавшаяся Джин, – но…

– Только не говори мне, что ты летала на самолете с этим Бруком, – раздраженно прервала ее графиня. – Я слышала, как он жужжал на реке. Легла подремать, а он разбудил меня.

– Нет, я еще не вполне осмелела для полетов. Он так красиво приводнился! Я смотрела на это с колокольни. – Джин прикусила язычок, слишком поздно обнаружив, что выдала тайну.

Графиня встрепенулась с живостью рыбешки, выпрыгнувшей из воды:

– Что ты делала на колокольне?

«Ну и ладно, – обреченно подумала Джин. – Месье Велик наверняка разнес эту весть повсюду. Кристоферу Уинну уже известно имя его ученика».

Она взяла с серебряного подноса, услужливо предложенного ей лакеем, сандвич с анчоусами и призналась:

– Умираю с голоду… Я учусь звонить в колокола.

– Dio mio! Так это ты устроила тот жуткий шум сегодня? Сначала ты, а потом самолет…

Джин засмеялась. Чай и сандвичи понемногу восстанавливали ее хорошее настроение.

– Разве я так плохо сыграла? Месье Велик уверял, что у меня получилось очень хорошо. Вот какие неискренние эти мужчины! Обязательно нужны помощники, чтобы правдиво отображали действительность.

– Мисс Калвин! – объявил мажордом.

В огромном зеркале с флорентийской ажурной рамой мелькнуло отражение гостьи – ярко-красное пальто с лисьим воротником и манжетами, надетое поверх черного атласного платья, красные туфли, жемчужное ожерелье и выражение неприязни в глазах, когда она увидела Джин.

Сью церемонно, нараспев проговорила:

– Я так рада, что застала вас дома, госпожа графиня.

Примостившись на краешке кресла, она отказалась от чая и сандвичей. «Боится лишних калорий», – злорадно подумала Джин и впилась зубами в аппетитную глазурь на восхитительном пирожном.

– Не окажете ли вы нам честь посещением концерта, устраиваемого женской ассоциацией Объединенной церкви для выручки средств, необходимых для получения вашего щедрого дара, госпожа графиня? – осведомилась Сью.

– Я приду, если удастся. Растет ли фонд? Будут ли соблюдены условия для получения пожертвования от меня до Рождества?

– Несомненно.

– Мистер Уинн согласился ли помочь?

– Нет.

Джин безошибочно разглядела в глазах графини огонек ликования, хотя та осуждающе всплеснула руками и мелодраматично воскликнула:

– Dio mio! Стало быть, его попросили выйти в отставку? Бедняга!

Мисс Калвин посмотрела вниз на блестящую пряжку своей сумочки из кожи антилопы. Снова подняла глаза и поспешно сообщила:

– Я уговорила попечительский совет дать ему еще немного времени. Видите ли… я… мы с мистером Уинном…

– Что значит это ваше – «мы»? Милочка моя, уж не намек ли это на то, что вы собираетесь замуж за Кристофера Уинна?

Напускное смущение мисс Калвин исчезло быстро, как иней под лучами солнца. Ее глаза смотрели уверенно, голос звучал ровно:

– Как вы проницательны, госпожа графиня. Не можем ли мы объединить усилия? Мне известно, что вы хотите, чтобы Кристофер занял достойное место в мире за пределами этого городишки. Я тоже этого хочу. Что мы можем сделать, чтобы вырвать его отсюда?

Кристофер Уинн и Сью Калвин! Собираются пожениться! В сознании Джин все завертелось, рассыпая искры со скоростью вращения точильного колеса. Снежная Королева Сью… Крис… ликующая графиня… ярко-красные пятна на ее набеленном старушечьем лице, коварный блеск в глазах.

– Пора воззвать к общественному мнению, – потерла руки графиня. – Интервью со мной в утреннем выпуске… Интервью я даю мастерски… Вы можете это устроить?

– Мой отец – главный держатель акций городской газеты.

– Dio mio! Синьор Кальвино держит наш городишко в кулаке! У вас есть карандаш?

Сью открыла изящную сумочку, вместившую в себя весь канцелярский арсенал – там не хватало разве что пишущей машинки, – и с профессиональной ловкостью, которой позавидовал бы любой репортер, взяла ручку на изготовку:

– Диктуйте, синьора.

Графиня медленно заговорила, вцепившись хрупкими пальцами в подлокотники кресла:

– В интервью, любезно данном нам прошлым вечером, графиня ди Фанфани, известная всему миру как Великолепная Фанфани, пообещала удвоить сумму своего пожертвования Объединенной церкви, если мистер Уинн уйдет в отставку и покинет наш приход…

Последнее слово, произнесенное с драматическим нажимом, упало, словно камень, брошенный в тихий пруд. Его значение расплывалось в виде медленно расширяющихся кругов и достигло Джин. Она вскочила:

– О нет! Графиня!

– Так, пророчество Фанчон сбылось! – захихикала Сью Калвин. – Ты присоединилась к фан-клубу Кристофера?

На мгновение Джин захлестнула ярость. Только на мгновение.

– Я не присоединялась ни к какому фан-клубу! Просто мне по душе честная игра. То, что вы сидите здесь с самодовольным видом и замышляете выгнать человека из церкви, где он приносит пользу, вызывает у меня отвращение. Одна из вас делает это из тщеславия, а вторая – из-за глупой страсти! Вы никогда, никогда этого не добьетесь!

– Из-за глупой страсти? Это оскорбление!

– О, любовью это назвать никак нельзя, Сью. Любовь помогает, а не создает помехи. Если бы ты любила Кристофера Уинна, то гордилась бы тем, чего он достиг!

– Откуда это ты знаешь так много о любви? Наверно, сама без ума от Криса?

От этих слов Джин бросило в жар. Словно издалека она услышала свой тихий смех, свой голос:

– Откуда я знаю так много о любви? Я… я без ума от Гарви Брука, вот откуда!

– Чего это вы тут скандалите?

Салли-Мэй! Каким ветром занесло ее сюда так не вовремя? Что еще она успела услышать? Графиня уставилась на девочку сквозь лорнет с таким видом, будто разглядывала протоплазму под микроскопом.

Стройная в своем коричневом платье, с оранжевым платком на худеньких плечах, Салли-Мэй отменно исполнила реверанс и протянула старухе конверт:

– Это прислала тетя Конни. – Выполнив поручение, она склонила голову набок, сложила губы бантиком, нахмурилась, глядя на Сью Калвин, и предупредила: – Если ты напечатаешь в газете про отставку дяди Криса, я… я расскажу всем на свете о том, что ты сделала ему предложение!

Тишина. Полная. Абсолютная. Ехидный смешок. Искра. Взрыв:

– Несносный ребенок!

– Да-да, ты попросила дядю Криса жениться на тебе в тот самый вечер, когда госпожа графиня была у нас на чаепитии. Когда ты сказала тете Конни, что хочешь поговорить с ним наедине в библиотеке, у меня появилось предчувствие, что ему может понадобиться помощь. Я произнесла девиз «Мудрых дев», а потом залезла под стол в библиотеке. Вы обменялись парой слов, а потом ты сказала: «Вы понимаете, что я абсолютно современная девушка, учитель?»

Если бы глаза Джин были закрыты, она поклялась бы, что только что услышанные слова произнесла Сью.

– Салли-Мэй Уинн! – прошипела мисс Калвин. – Если ты скажешь еще одно слово, то я… я….

– Пойдешь публиковать это интервью? – продолжала донимать ее маленькая инквизиторша.

– Dio mio! Какое интервью? О чем ты говоришь? – решила схитрить графиня.

Салли-Мэй посмотрела на нее с нескрываемым презрением:

– Хитрый шаг, но недостаточно. Человек в ливрее, который открыл мне дверь, сказал, что я найду вас здесь. Я слышала все, что вы говорили. Надо иметь длинные уши, если в семье священник. – Она перевела взгляд на мисс Калвин. – Все еще собираешься отправить эту гадость в газеты?

Ее жертва решила отступить:

– Ты такое забавное дитя, но мне надоело слушать твои сказки. Всего доброго, госпожа графиня.

Салли-Мэй решительно шагнула вперед и продолжила, словно ее никто не прерывал:

– Если ты это сделаешь, я расскажу всем на свете, что дядя Крис отказал тебе наотрез!

Одарив девочку ледяным взглядом, который мог означать как вызов, так и признание поражения, Мисс Калвин удалилась. Салли-Мэй воинственно посмотрела ей вслед. Джин взяла ее за руку и одобрительно сказала:

– Молодец, Салли-Мэй.

Девочка отдернула руку и уставилась на Джин с укоризной:

– Я думала, что дядя Крис тебе нравится. Мы с Фло решили, что, если заманим тебя в церковь, то из вас получится пара, а теперь я скажу ему, что ты без ума от этого глупого Гарви Брука!

Глава 13

Сидя на розово-лиловой скамеечке в своей комнате красоты, Джин смотрела в лучистые глаза прелестной девушки, отражавшейся в зеркале. Ее черные волосы отливали атласным блеском. Желтый бархат платья подчеркивал красоту кожи, нежно подкрашенной розовым светом ламп.

Она надела старомодные гранатовые серьги и покачала головой, чтобы на них поиграли искорки. Ей было не очень-то весело. Сью Калвин вычитала где-то утверждение одного психолога о том, что сочетание красного и желтого поднимает настроение, и решила проверить. это, заставив всех приглашенных на вечеринку, которую она устраивала тем вечером, разодеться в этих цветах.

Джин сняла серьги, обмотала шею жемчужными бусами и подержала раскрытый веер с ярко-красными листьями перед собой. «Сойдет», – решила она и подмигнула своему отражению:

– Как жаль, что здесь нет никого, чтобы восхититься тобой. Если бы Хьюи был дома, он бы приободрил свою бедную девочку.

Отец должен был вернуться только к вечеру. Интересно, знает ли он, что Маделин куда-то укатила из Нью-Йорка? Джин взяла с трюмо распечатанное письмо и прочла последние строки, написанные размашистым почерком матери:

«Без тебя Нью-Йорк кажется безжизненной пустыней, и я сегодня на месяц уезжаю с подругами развеяться. Вернусь вовремя, чтобы вместе отпраздновать Рождество. Надеюсь, твой папаша проявит человечность и отпустит тебя ко мне в этот день. Посылай письма моему литературному агенту – он перешлет их мне».

Почему она не сообщила, куда уезжает и с кем? «Мелкие страстишки!» – смеялась когда-то графиня. Может, ей, Джин, надо было остаться в Нью-Йорке? Девушка нетерпеливо встала. Теперь уж подвергать сомнению правильность ее решения означало потерю времени. Она отбросила все «за» и «против» до того, как написала отцу, что проведет зиму с ним в Гарстоне.

Розовощекая горничная в черном платье вошла с роскошной горностаевой шубкой, перекинутой через руку.

– Мистер Эзри ждет вас, синьорина.

– Эзри? Он сам поведет машину?

– Он не говорить мне, синьорина. Он говорить: «Скажите мисс Джин, что я жду».

Джин улыбнулась мальчику-филиппинцу, открывшему дверь. Ей нравились слуги отца. Они вели себя тихо как мышки. Впрочем, абсурдное сравнение, ведь мыши всегда скребутся и шебуршат. Оказавшись на широком крыльце, она остановилась, бросила мимолетный взгляд на звездное небо и с наслаждением сделала глубокий вдох.

– Если будешь стоять тут всю ночь, Джин, я лучше пойду спать, – крикнул Эзра Баркер из лимузина с зажженными фарами.

Девушка поспешила вниз по ступенькам. Устроившись на переднем сиденье, она улыбнулась:

– Это преступление – заставлять тебя ждать. А почему за рулем ты?

– Это единственная возможность для меня поговорить с девочкой, которая когда-то все время ходила за мной по пятам.

– Эзри, ты душка. – Джин похлопала старика по руке. – Поехали.

– Куда? – спросил Баркер, когда двигатель лимузина заурчал.

– К дому Калвинов. Сью устраивает танцы.

– Танцы? Ну надо же! А члены женской ассоциации это одобряют?

– А почему нет? Шагай в ногу со временем, Эзри.

– Мне-то как раз танцы по душе. Я про мистера Калвина подумал. Он страсть как не любит такие праздники, так ведь?

– Да, действительно, но он на неделю уехал в Чикаго. Сью запланировала эту вечеринку месяц назад, наняла джазовый ансамбль и тайно разослала нам приглашения.

– Мне кажется, это нечестно.

– Мистер Калвин – такой тиран, Эзри, что сам напрашивается на обман. Почему Сью должна терпеть его устаревшие взгляды и желание править в доме железной рукой?

– Если ей не нравятся его порядки, пусть куда-нибудь переедет и начнет зарабатывать на жизнь. Ведь ей двадцать один, правильно? А пока она живет с отцом, ей надо бы уважать его чувства. Хотя я, наверное, слишком старомодный, то ли дело – Крис Уинн.

Джин, собравшаяся одобрительно похлопать Эзри по плечу, тотчас убрала руку, услышав последние слова.

– Мистер Уинн – такой же тиран, как каменноликий Калвин!

Рискуя заехать в кювет, Баркер оторвал взгляд от дороги, чтобы посмотреть на девушку.

– И почему это ты так не любишь нашего священника?

Джин насупилась и не ответила.

– Это все твоя Ужасная Сестрица. – Эзри сокрушенно покачал головой. – А сама ты наверняка понимаешь, что за один день Уинн делает столько хороших дел, сколько нам и за год не успеть. Люди от него без ума: он такой добрый, веселый, человечный. У него находится время на каждого, у кого беды и несчастья. Наверно, он уже по горло сыт жалобами – у кого карманы пустые, у кого сердце болит, – но всегда их выслушивает и находит слова утешения. Вот, к примеру, жена Люка Картера. Конечно, Люси ужасно больна, это беда, но она уже всех замучила: то и дело думает, будто умирает, и говорит, что ей станет не так страшно, если она сможет держать Криса за руку, пока душа будет отходить. Она посылает за ним постоянно – то днем, то ночью, и он приходит. Точно тебе говорю, немного найдется молодых людей его возраста, которые так терпеливы… Эх, лучше бы он перестал ходить через тот холм один по ночам – мало ли на свете злых людей.

Словно на огромном киноэкране, в сознании Джин вспыхнуло изображение человека с тонкими усиками. Дьявольский блеск в зеленых глазах, злой изгиб рта… О встрече с ним она уже рассказала отцу, не рассказать ли и Эзри Баркеру? Нет, он совсем разнервничается.

– Кто может желать зла преподобному Кристоферу? Я думала, его все обожают.

– Не скажи. Даже у сына Божьего были враги. И у Криса Уинна есть. Священник, который не вызывает критики в свой адрес, скорее всего, служит без большой охоты. Лютер Калвин, к примеру, настроен против него. Калвин, конечно, финансовый гений, но с головой у него не в порядке – настоящий фанатик… Приехали! Вот это да, какой красивый дом, весь в. огнях! А музыку я даже отсюда слышу. У меня ноги сами в пляс идут!

В этот момент дверь дома Калвинов распахнулась, выпустив наружу громкие звуки саксофонов, крики и смех.

Эзра остановил машину и хмыкнул:

– Ну и ну, чего они так кричат? Осторожно, Джин, не споткнись. Вот Сью влетит, если ее папаша неожиданно вернется домой! Калвин знаешь, какой хитрый старый лис? Рано или поздно он все узнает и угостит этих девчонок палкой, такой уж он фанатик. – Старик посмотрел на небо. – Ночью пойдет дождь. Хочешь, я за тобой приеду?

– Нет, спасибо, Эзри. Меня отвезет домой мистер Брук, так ведь, Гарви? – сказала Джин светловолосому великану, материализовавшемуся из тени, отбрасываемой кустом, сухие листья которого шелестели на ветру.

Гарви властно взял девушку под руку.

– Для того я здесь и нахожусь. Целый час ждал. – Когда они подходили к двери, он шепнул с укоризной: – Ты смотришь на меня как на чужого с того воскресенья, когда оказалась запертой в хижине.

– У тебя не было права… целовать меня. А потом, при графине и этом проклятом старике Калвине ты взялся намекать, будто мы помолвлены.

– Ну, ведь, в сущности, так оно и есть…

– Нет, мистер Брук! Вы слишком много болтаете! – Она освободила свою руку и вошла в холл, украшенный желтыми хризантемами и красными гвоздиками.

Дамы, встретившиеся на пути, были одеты в желтое и красное. У кавалеров воротники сорочек были повязаны атласными лентами с таким же сочетанием цветов. Лакей помог Джин снять горностаевую шубку, и через несколько секунд девушка очутилась в ярко освещенной и наполненной оглушительным шумом гостиной. Хозяйка в красном платье с желтыми блестками стояла на фоне зеленых дамасских портьер, отгораживавших эркер с большим окном с видом на реку. За портьерами стояла широкая скамья – Джин не раз сиживала на ней и наблюдала за стремительным бегом вод, спасаясь от непрекращавшейся за карточными столами болтовни о Кристофере Уинне и его достоинствах. В украшенном охапками желтых хризантем алькове на противоположном конце длинного зала наяривал негритянский оркестр – музыкантов конечно же нарядили в красные пиджаки. Джин вспомнились слова Эзри Баркера: «Вот Сью влетит, если ее отец неожиданно вернется домой!»

– Веселее, Джин! Ступай раскланяйся с хозяйкой. Я хочу танцевать, – подгонял ее Гарви Брук, лавируя среди танцующих пар.

Красное и желтое, желтое и красное. Черные пиджаки и белые сорочки четко выделялись в разноцветной круговерти.

Брук промурлыкал:

– Ты выглядишь на миллион долларов, дорогая, – и отвесил шутливый поклон хозяйке: – Ты устроила сногсшибательную вечеринку на этот раз, Сью! Не хватает только преподобного Криса с красным шейным платком и в желтом жилете, тогда это была бы сенсация века!

Когда они закружились в танце, Джин прошептала:

– Видел, как вспыхнуло лицо Сью, едва ты заговорил про мистера Уинна? В первый раз за все 'время, что я ее знаю, она выглядела так, будто в жилах у нее кровь, а не жидкий гранит.

Они кружились в потоке струнных переливов, сплетенных с голосами саксофонов. Девушка старалась отогнать от себя мысли о Сью, но в памяти постоянно всплывало выражение ее лица в тот момент, когда Гарви упомянул Кристофера Уинна. Щеки Сью стали красными, как ее платье… ну, почти такими же красными. Если верить словам Салли-Мэй, она сделала Крису предложение! И если верить словам Салли-Мэй, он отказал… Хорошее настроение Джин улетучилось. Шум сводил с ума. Хихиканье, крики, хлопки лопающихся воздушных шаров… Девушка только сейчас поняла, как сильно устала. В тот день она два раза играла на больших колоколах. Может, поэтому и чувствовала себя вялой, как выжатый лимон?

– Сью! Сью!

Пронзительный истеричный голос перекрыл музыку. Струнные, духовые и ударные инструменты вразнобой умолкли, когда пухленькая Флора Калвин в голубой пижаме выбежала на середину зала. Розовые босые пятки шлепали по паркету, короткие волосы торчали во все стороны, карие глаза были широко распахнуты от страха. Она снова завизжала:

– Сью! Сью!

Сестра бросилась к ней, схватила за локоть, встряхнула и принялась отчитывать:

– Фло, разве я тебе не говорила, чтобы ты не вставала с постели?

– Ты ужасно неблагодарна. Я себе чуть шею не сломала, чтобы сказать, что отец идет сюда!

– Что?!

– Думаю, он уже поднимается по ступенькам дома. Салли-Мэй…

– Расходитесь все по домам, ради бога, или спрячьтесь скорее! Выключите кто-нибудь свет! – всполошилась Сью Калвин.

Гарви Брук схватил Джин за руку и потащил за портьеру через весь зал, в котором поднялась невероятная суматоха. К счастью, все успели разбежаться как раз вовремя.

– Что здесь происходит? – прогремел знакомый голос. Снова зажегся свет. – Они прячутся в доме. Сейчас мы…

Гарви Брук прошептал Джин на ухо:

– Запрыгивай на скамью! А то он увидит твои красные туфли.

Несмотря на растерянность, Джин засмеялась. Ситуация была абсурдной.

– Прекрати хихикать! Он тебя услышит. Нельзя же нам подводить Сью Калвин!

Казалось, прошли столетия, пока они стояли и прислушивались. Издалека доносились какие-то зловещие звуки. Рядом послышался таинственный скрип. Кто-то идет сюда? Джин потеряла равновесие. Смех сам собой сорвался с ее уст. Чтобы удержаться, она обхватила Гарви за шею.

– Пускай приходит! Я отлично выгляжу. Я… – Слова застряли у нее в горле, когда чья-то рука взялась за край портьеры.

Глава 14

В низком кресле у камина в гостиной «Холлихок-Хаус» Констанс Уинн вязала, прислушиваясь к голосу брата, который, принимая за стеной душ, пел балладу о любви. Может, он пел потому, что его мысли были обращены к Джин Рэндолф? Рыжие сеттеры растянулись на коврике, навострив шелковистые уши. Салли-Мэй, сгорбившаяся у настольной лампы, вытащила пальцы из ушей, оторвала взгляд от книги и проворчала:

– И зачем дяде Крису понадобилось петь эту слащавую песню! У меня от нее вот здесь появляется странное ощущение. – Она прижала руки к животу.

Констанс подняла глаза от вязанья.

– Это знаменитая песня о любви, дорогая. Благодаря ей у тысяч людей появлялось странное ощущение вот здесь. – Она положила руку на сердце.

– Песня о любви! Почему он поет о любви? Вряд ли он положил глаз на одну из тех дурочек, которые за ним бегают. Только одна не бегает – Джин Рэндолф. Мы с Фло решили попробовать сделать из нее и дяди Криса пару.

– Салли-Мэй! Не смей вмешиваться в дела взрослых! Ты не знаешь…

Девочка развалилась в кресле, вытянув ноги. В своем веселеньком платье она была похожа на огромный букет цветов, правда, немного помятый.

– Чего я не знаю? Что Джин влюблена в этого глупого Гарви Брука? Уж кому про это знать, как не мне. Я сама слышала, как она призналась, что без ума от него.

– Когда?

– Ого! Твой голос прозвучал как выстрел. Вчера у графини.

– Кто там был?

– Графиня, Джин и Сью Калвин.

– И Джин призналась в этом перед Сью?

– Угу.

– Что сказала Сью?

Салли-Мэй сложила губы бантиком, что, как знала Констанс, предвещало для кого-то проблемы, и таинственно проговорила:

– Она много чего наболтала. Вечерняя газета пришла?

– Еще нет, дорогая. Откуда такой внезапный интерес к газетам?

Салли-Мэй замялась, после чего торопливо объяснила:

– Наш учитель истории сказал, чтобы мы вырезали все заметки про строительство Панамериканского шоссе. – Она умолкла, когда в коридоре хлопнула дверь, и голос, выводивший мелодию, окреп.

Песня оборвалась, когда Кристофер Уинн переступил порог гостиной. Рыжие сеттеры бросились к нему.

– Эй, полегче, ребята, я одет к ужину! – Потрепав собак по головам, он осторожно убрал их лапы со своего синего сюртука.

– Ты – прямой ответ на мою молитву! – Салли-Мэй пихнула его кулаком в грудь. – Я умираю с голоду. Тетя Конни не хотела начинать ужин, пока ты не придешь.

– Извини, что опоздал.

Констанс заметила, как изменилось выражение его глаз, из веселых ставших серьезными.

– Задержался в церкви. – С явным усилием он попробовал говорить жизнерадостнее. – Ну что ж, Салли-Мэй, я тоже голоден. Живо за стол!

Во время ужина Констанс искоса поглядывала на племянницу. Неужели сбор информации о строительстве Панамериканского шоссе – единственная причина ее интереса к газетам? Не замешана ли тут каким-либо образом Сью Калвин?

Позже, в гостиной, она наблюдала за Салли-Мэй, когда та коршуном налетала на полосы газеты, которые, прочитав, откладывал Кристофер, и, сдвинув брови, просматривала их.

Кристофер закончил чтение и прошел к. пианино. Салли-Мэй жадно схватила последнюю страницу.

– Спорт. Ничего из того, что мне нужно! – Она подошла к окну и выглянула на улицу. – Славную ночку выбрала Сью для своей вечеринки. Еда из Нью-Йорка, негритянский ансамбль, и все в городе старше восемнадцати и младше сорока получили приглашения. А тебе приглашение прислали, дядя Крис?

Констанс с любопытством взглянула на брата. Нет, ее воображение тут ни при чем – он действительно густо покраснел. Может, у них с Салли-Мэй есть общий секрет, имеющий отношение к Сью Калвин?

– Не прислали. Вечеринка танцевальная?

– Угу. Все должны были явиться в красном или желтом. Какой-то пси… пси-хо-лог сказал Сью, что от этих цветов людям становится веселее. Фло говорит, что наверняка сорвется крыша дома, когда вечеринка начнется. Там уже скопилась целая куча машин.

Констанс посмотрела на часы.

– Тебе пора готовить уроки, Салли-Мэй.

– О господи! – Душераздирающе вздыхая, девочка побрела в библиотеку, зная, что спорить бесполезно.

Через минуту в коридоре зазвонил телефон.

– Кристофер Уинн слушает.

В трубке раздался голос, хриплый от волнения и страха:

– Я звоню по просьбе Люка Картера. Его жена хочет увидеть вас как можно скорее. Доктор говорит, что она не проживет больше получаса.

– Я немедленно буду у вас, – сказал Кристофер и, положив трубку, вернулся в гостиную. – Кон, я иду к Картерам.

– Только не по холму! Помнишь предупреждение Хью Рэндолфа?

– Чепуха. Если пойду напрямик, буду у них через десять минут. На машине по дороге добираться вдвое дольше. Люси очень плохо.

– Кто звонил?

– Видимо, кто-то из соседей.

– По крайней мере, возьми собак.

Услышав, что говорят про них, два рыжих сеттера встали, а увидев, что Кристофер надевает пальто и шляпу, кинулись к нему.

– Лежать, ребята, лежать! – Когда собаки удрученно растянулись на ковре у его ног, он объяснил: – Я не стану их брать, Кон, своим лаем они могут потревожить Люси. Если задержусь допоздна, Люк привезет меня домой на своей машине. Не волнуйся.

Он закрыл за собой дверь. Снаружи воздух был сырым и очень холодным. Луна лениво плыла с востока на запад, временами прячась за стремительно летевшими облаками. Шагая по полю, Кристофер взглянул вверх. Тысячи звезд не мигая смотрели на него. Тропа, проходящая по склону холма, была освещена почти как днем.

Его мысли вернулись к тому воскресенью, когда он нашел Джин запертой в бревенчатой хижине на этом холме. Она не подтверждала и не отрицала свою помолвку с Бруком. Хочет разобраться в своих чувствах? Впрочем, он, Кристофер, не дождется ее решения – вскоре ему придется покинуть Гарстон. Был ноябрь, а его контракт с Объединенной церковью заканчивался в конце года. Попечительский совет не говорил ни слова о продлении. И не скажет. Сью Калвин этому поспособствует.

Кристофер прикусил губу, когда память услужливо оживила минуты, проведенные с ней в библиотеке в «Холлихок-Хаус». Он крепко сжал в карманах кулаки, снова почувствовав жгучее смущение. Интересно, испытывают ли девушки, отказывающие мужчинам, такую же звериную агрессию, которую испытывал он, когда, охваченный удивлением и испугом, выпалил: «Нет! Нет, Сью!» Затем, в неловкой попытке смягчить ее унижение, добавил: «Я… я… еще не думал о женитьбе». – «Из-за денег? У меня будет очень много денег!». – «Нет. Нет!» – «Если мы поженимся, отец примет вашу сторону, учитель». – «Сью, прошу вас…» Ситуация была невыносимой. «Вот, значит, как! Спокойной ночи!»

Кристофер вышел с тропы на поляну перед хижиной. Луна над верхушками высоких деревьев задрожала и исчезла, когда ее закрыло быстрое облако. Впереди послышался шорох. Там кто-то есть. Человек? Нет, это всего лишь ветер, обдувающий мрачные сосны, шуршащий сухими листьями. Когда Кристофер напряг зрение, вглядываясь в темноту, и прислушался, ему вспомнилось предупреждение Хью Рэндолфа, заявившего с пугающей прямотой: «Держитесь подальше от холма, Уинн. Мне говорили, что те двое, которых вы задержали, возмущены вашим вмешательством в их веселую жизнь. Они узнали, что вы бываете в хижине. Конечно, они не посмеют причинить вам вред, но все равно держитесь подальше от холма, пока их негодование не уляжется». Тогда он лишь рассмеялся…

Часы на далекой колокольне торжественно отзвонили. Последние минуты жизни Люси Картер истекают. Надо идти дальше. Навстречу чему? Кристофер не испытывал страха перед смертью, лишь огромное любопытство, но ему нужно было столько еще сделать. Перед его внутренним взором появилась Джин Рэндолф, ее ясные глаза, всегда с капелькой презрения в самой глубине… Он выбросил ее образ из головы. Мысли о ней воспламенили кровь, а сейчас он нуждался в холодном спокойствии, чтобы рассуждать и взвешивать. Если крикнуть, выйдет ли спрятавшийся человек на открытое место, дав ему возможность принять бой? Нет, так он лишь превратит себя в мишень. Надо идти дальше. Он нужен Люси Картер. Кристофер снял шляпу, посмотрел на темный, непроницаемый небесный купол, шепотом лихорадочно произнес молитву. Воодушевленный чувством духовной поддержки, он зашагал вперед. Луна осторожно выглянула из-за облака, посеребрила верхушки деревьев и раскрасила тропу под его ногами лиловыми тенями. Кустарник шелестел и потрескивал на ветру; издалека донесся крик совы, но человеческие шаги больше не нарушали лесной покой. Может, ощущение затаенной угрозы было всего лишь плодом воображения?

Добравшись до дома Картеров на берегу реки, Кристофер взглянул на освещенный циферблат часов на своем запястье. Из «Холлихок-Хаус» он вышел десять минут назад. Невероятно. Казалось, прошло несколько часов с того момента, как он ответил на телефонный звонок. Успел ли он прийти вовремя, чтобы исповедовать Люси? В доме не было света.

Странно. Он негромко постучал в дверь. Из открытого окна мансарды послышались негромкие голоса. Раздались шаги. Дверь приоткрылась на дюйм. Сонный и недовольный мужской голос произнес:

– Кто там?

– Кристофер Уинн.

Дверь распахнулась. В заспанном, лохматом здоровяке трудно было узнать всегда подтянутого и бодрого Люка Картера, того самого полицейского, которого Кристофер некогда подменил на дежурстве. Поправив пояс на махровом халате, Люк осоловело уставился на священника:

– Вы, мистер Уинн? Что случилось?

– Случилось? Разве Вы за мной не посылали?

– Я? Нет, сэр.

Глава 15

Кристофер вошел в прихожую и, понизив голос, объяснил:

– Примерно двадцать минут назад кто-то позвонил мне и сказал, что я нужен Люси – доктор якобы считает, будто ей осталось жить не больше получаса.

Глаза Люка Картера полезли из орбит. Он озадаченно провел растопыренными пальцами по копне нечесаных волос.

– Что за черт! Сегодня Люси чувствовала себя даже лучше, чем обычно. Мы за вами не посылали, но она, конечно, будет рада вас видеть…

– Я не стану ее тревожить. Отвезете меня домой на машине, Люк?

– Конечно, я вас отвезу. Только подождите, штаны надену.

Кристофер вышел на узкую дорожку возле дома и стал ждать. Луна, продолжавшая играть в прятки, серебрила рябь разбухшей реки. Еще неделя таких дождей – и не избежать наводнения… Но кто же звонил с тем посланием? На холме поселилась опасность. Он чувствовал ее. Может, у человека, подкарауливавшего его, не хватило храбрости, когда настало время нанести удар?

Во время поездки в тарахтящей колымаге Картер засыпал Кристофера вопросами и предположениями о причине телефонного вызова. Кристофер, выйдя из машины у двери «Холлихок-Хаус», сказал:

– Лучше ничего об этом не говорить, Люк. Если кто-то замыслил худое, то пусть гадает, раскрыли мы его планы или нет. Спасибо, что подвезли меня. Спокойной ночи.

Когда он вошел в гостиную, Констанс с облегчением воскликнула:

– Слава богу, что ты вернулся, Крис! А то я совсем разнервничалась. Как Люси Картер? Она жива?

– Да. Сегодня ей лучше, впервые за много дней.

– И она опять вытащила тебя из дома! Ладно, бог с ней. В кухне горячее какао. Я подумала, что по дороге ты замерзнешь и проголодаешься.

Кристофер поворошил кочергой горящие дрова в камине, размышляя, рассказать ли сестре, что Картеры его не вызывали. Нет. Если она узнает, станет волноваться каждый раз, когда он будет выходить из дому. Пусть лучше осуждает Люси, хоть это и несправедливо.

Он подошёл к окну.

– Вечеринка у Сью, наверно, в самом разгаре… О, у нас гость. Кто-то идет по дорожке… Похоже, это… не может быть… это…

– Крис! Перестань бормотать! Кто там идет по дорожке?

– Лютер Калвин!

– А эта красно-желтая пощечина общественному мнению еще звенит в его доме! – Констанс подавила нервный смешок. – Открой ему дверь и задержи сколько сможешь, а я выскользну в библиотеку и позвоню Сью. Нельзя позволить ему застать грешников на месте преступления.

Лютер Калвин захлопнул за собой дверь с такой силой, что весь «Холлихок-Хаус» затрясся. Сжимая набалдашник тяжелой трости, он металлическим голосом произнес:

– Я рад, что нашел вас дома, мистер Уинн.

Кристоферу не понравился тон, которым это было сказано. Надо выиграть время, чтобы Сью успела выпроводить гостей. Конечно, устраивать танцы ей не следовало, но ее отец и правда узколобый тиран.

– Снимайте пальто, садитесь у камина и выпейте горячего какао. Похоже, синоптики ошиблись, предсказав дождь. Славная ночь, не правда ли?

Калвин молча прошел в гостиную и обнажил золотые коронки в карикатурной усмешке:

– Мне не надо какао. Я зашел к вам, чтобы поговорить о церковных делах, мистер Уинн.

Констанс обменялась с братом взглядами и свернула вязанье:

– Значит, я вам не нужна?

С чрезмерной любезностью Лютер Калвин заверил ее:

– Напротив, вы нам очень нужны, впрочем, как всегда. – Он подошел к двери в библиотеку, закрыл ее, таким же любезным тоном пояснив: – Сквозняк, – и остался стоять между Констанс и дверью.

Кристофер, опершись на каминную полку, наблюдал за ним. Неужели он намеренно отрезал доступ к телефону? Знает о вечеринке? Сью непременно надо предупредить. А для этого необходимо добраться до телефона в библиотеке – звонить по тому, что находится в холле, нельзя, поскольку разговор будет слышен в гостиной…

– Мистер Уинн, перестаньте витать в облаках, – резко прервал его размышления Лютер Калвин. – Я только что поинтересовался вашим мнением о новом сборнике церковных гимнов.

– Прошу прощения за мою невнимательность. Когда вы затронули этот вопрос, я внезапно вспомнил об одном прихожанине, который нуждается в моей помощи. С вашего позволения я отойду на минутку, чтобы эта проблема не отвлекала меня в дальнейшем.

Лютер Калвин преградил ему путь. Его голос был ледяным, слова падали, словно крупные градины с неба, когда он обрушился на Кристофера:

– Не сейчас, мистер Уинн. Я знаю, что прихожанин, нуждающийся в вашей помощи, – это моя дочь. Она ее не получит. До поры до времени ни вы, ни ваша сестра не покинете это помещение. – Он попятился к двери в библиотеку.

Кристофер спокойно выдержал испепеляющий взгляд гостя и вежливо напомнил:

– Вы забываете, что находитесь в моем доме, мистер Калвин.

– А вам, преподобный Уинн, не стоит забывать о том, что мой дом превращен в вертеп, что его используют как танцевальный клуб, и вы… вы – священнослужитель, проповедник Евангелия, помогаете моей дочери, потворствуя ее обману! Я подожду, пока их разнузданная оргия достигнет апогея, а потом…

Констанс затаила дыхание. Кристофер с трудом подавил смех. Выражение «разнузданная оргия» напомнило ему грошовые романчики, которые он тайком читал в отрочестве.

– Вы смеетесь… вы…

Лютеру Калвину не дали разразиться новой тирадой – за его спиной внезапно открылась дверь, и раздался детский голосок:

– Что тут за шум? – Салли-Мэй – с взъерошенными волосами, босая и без очков – смотрела на них, близоруко щурясь, засунув руки в карманы пижамы в розовую полоску и раскачиваясь с мысков на пятки. – Я спала, а вы меня разбудили, вломившись в дом, мистер Калвин.

Когда Кристофер сделал торопливый шаг к двери, она его остановила:

– Тебе не нужно звонить Сью, дядя Крис, я ей уже позвонила.

– Ты!.. Ты!.. – Лютер Калвин в ярости замахнулся тяжелой тростью.

Констанс прижала к себе Салли-Мэй, а Кристофер схватил Калвина за руку.

– Спокойно, уважаемый. Вы и так уже выставили себя на посмешище, назвав безобидные танцы вертепом и оргией, так не добавляйте к этой ошибке еще и насилие. Когда вы остынете, мы вместе пойдем к вам домой и убедимся, что вечеринка, которая кажется вам кошмаром, на самом деле вполне пристойна.

Гнев Калвина поутих – ему на смену пришло ледяное спокойствие.

– Вы правы, мистер Уинн. «Да уступит гнев благоразумию; блажен тот, кто воспротивился греху». Идемте. Моя машина у подъезда.

– Я готов. – Кристофер посмотрел на Констанс, которая, обнимая обеими руками племянницу, ответила ему кивком.

Выйдя из гостиной, он услышал возбужденный голос Салли-Мэй:

– А что такое «вертеп», и что там вертится, тетя Конни?

В роскошном лимузине Лютер Калвин сидел, подавшись вперед, молчаливо и неподвижно, сжимая костлявыми руками трость. Он злобно запыхтел, когда лимузин проезжал мимо длинного ряда припаркованных автомобилей самых разных марок и цветов. Все они пребывали в странной ажиотации: двигатели разогревались, тормоза стонали, колеса поворачивались, клаксоны гудели. Предупреждение Салли-Мэй подействовало.

Войдя в дом, Кристофер услышал возбужденное перешептывание, смешки, звон разбившейся тарелки. В воздухе стоял густой аромат духов, большой холл был полон красных и желтых цветов.

– Что здесь происходит? – проскрежетал Калвин высоким, резким голосом, включая свет в гостиной. Вокруг царил неописуемый кавардак. Большой ковер был второпях вытащен на середину зала и брошен неразвернутым. У двери валялись игральные карты; пол был усеян темными тряпочками – останками некогда нарядных воздушных шаров; на пороге поблескивала туфелька с хрустальной пряжкой, словно забытая Золушкой по сигналу тревоги, а сигнал подала маленькая толстушка Фло. Кристофер подавил приступ хохота, представив переполох среди охваченных паникой гостей. Лютер Калвин дернул его за рукав.

– Несомненно, они попрятались, эти праздные дурни, испугались возмездия. Мы должны их найти.

Кристофер последовал за ним – мало ли что еще удумает этот инквизитор, он и так уже потерял голову, замахнувшись тростью на ребенка. Как только хозяин дома исчез в направлении столовой, Кристофер пошел в холл. Осторожно открыл дверь стенного шкафа и едва сумел сдержать смех. В углу скрытая меховыми шубами, свисавшими с вешалок, спала, свернувшись калачиком, Флора Калвин. На коленях у нее была тарелка с тающей горкой фисташкового мороженого, которое ленивой зеленой струйкой стекало на пол. В руке девочка сжимала большую серебряную ложку. Кристофер тихонько потряс ее за плечо и прошептал:

– Фло! Фло! Просыпайся!

Она открыла глаза, посмотрела на него невидящим взглядом и снова заснула. Мороженое мягко шлепнулось с тарелки в зеленую лужицу. Кристофер прислушался. Что с ней делать? Нельзя допустить, чтобы отец нашел ее здесь. Ведь это она подняла тревогу. Оставалось только одно: отнести девочку в ее комнату. Он подхватил ее на руки, поднял по ступенькам, поставил в холле и слегка встряхнул:

– Просыпайся, Фло! Ступай в кровать!

– Вы привели его… чтобы мне отомстить? – послышался хриплый шепот.

Блеск агатовых глаз Сью Калвин напомнил ему о виденной когда-то кобре, готовой к броску.

– Нет. Это он привел меня. Я пытался задержать его в «Холлихок-Хаус», а Салли-Мэй позвонила Фло и подняла тревогу.

Сью посмотрела на него с презрением:

– Гарви Брук сказал, что вечеринка удалась на славу, не хватало только вас. Он не подозревал, что мой отец притащит вас на поводке!

Внизу раздался голос Лютера Калвина. В этот момент следить за каждым его шагом было важнее, чем доказывать несостоятельность обвинений его дочери.

– Лучше отведите Фло в постель и не попадайтесь отцу на глаза, – посоветовал Кристофер и побежал вниз по ступенькам.

Чей-то смешок! Он замер на пороге гостиной. У окна, за портьерами? Снова… Это Джин! Ее волшебный смех ни с чем не спутать. Лютер Калвин ни в коем случае не должен ее найти…

Кристофер беззвучно пересек просторный зал, проскользнул за портьеру и остолбенел: обхватив друг друга за талии и дрожа от смеха, на скамье у окна балансировали Джин Рэндолф и Гарви Брук. Лунный свет, проникавший сквозь стекло, ложился алебастровым мерцанием на прелестную шейку девушки, на ее тонкие руки, скользил по атласным волнам черных волос, серебрил бархат желтого платья. Она театрально взмахнула ярко-красным веером и поверх него взглянула в глаза Кристоферу. Очаровательная улыбка сменилась дерзкой усмешкой, и девушка прошептала:

– По замыслу художника данную картину следует рассматривать в тишине. Ничего не говорите!

Глава 16

Издевка померкла в глазах Джин, когда ее обжег пылающий взор Кристофера Уинна. Сердце всполошилось и забило тревогу. Неодолимая, всепобеждающая сила, казалось, повлекла ее к этому мужчине. Она с трудом переборола дикое желание броситься в его объятия. Боже, совсем с ума сошла! Неужели эта красно-желтая вечеринка довела ее нервное напряжение до предела? Джин не была самой собой – спокойной и уверенной в себе – с того дня, как ее вынудили подчиниться власти лжеполицейского на перекрестке. В обществе Кристофера Уинна она всякий раз чувствовала себя так, будто находится в осажденной крепости и должна обороняться. Это какой-то гипноз! Джин Рэндолф – и священник! Самая абсурдная комбинация из всех, что можно вообразить. Она сокрушит его чары, соорудит баррикады у каменных стен, будет строить их одну за другой, пока…

– Аэродром свободен? – хрипло прошептал Брук. Его рука крепче обняла девушку за талию, когда она наклонилась вперед.

Спасена! Гарви – ее первая линия обороны! Кристофер Уинн перевел взгляд с Джин на молодого человека:

– Осторожно поднимите стекло. Спрыгните на землю, Брук. Я помогу выбраться мисс Рэндолф.

Гарви выполнил указание. Как только он исчез в темноте за окном, Уинн протянул руки к Джин:

– Давайте.

– Нет! Нет! Мне Гарви поможет! Я… я помолвлена с Гарви!

Несколько мгновений Кристофер Уинн пристально смотрел ей прямо в глаза. И вдруг порывисто схватил девушку в объятия и хрипло прошептал, приблизив губы к ее ушку:

– Помолвлена с Гарви? Ты любишь меня… милая!

– Откуда сквозняк? – внезапно раздался за портьерой скрипучий голос.

– Живо! – шепнул Уинн и приподнял Джин над подоконником.

Брук подхватил девушку прежде, чем ее ноги коснулись земли, и потащил в кусты, простиравшие к ним свои колючие цепкие лапы. Джин изо всех сил сопротивлялась.

– Я не хочу выбираться отсюда таким способом, Гарви. Мы…

– Почему окно открыто? – проскрежетал над ними голос Лютера Калвина.

Джин съежилась, прижав к груди красный веер.

– Сейчас закрою. Я… – Опущенная оконная рама заглушила объяснение Кристофера Уинна.

Брук выпрямился со стоном облегчения:

– Ну, все! Пойдем отсюда. Ты вся дрожишь. Вот, надень! – Он снял пиджак и накинул на голые плечи девушки.

– Гарви, ты замерзнешь. В комнате Сью висит моя горностаевая шубка.

– Да, а как ты собираешься ее достать? Думаешь, я полезу в дом, где бушует ревущий лев? Я не библейский Даниил. В моем родстере есть плед. Идем! – Он схватил Джин за руку и потянул за собой.

Автомобиль Брука одиноко поблескивал на стоянке, больше в поле зрения не было ни одной машины. Даже захваченная бурей эмоций, Джин не утратила чувства юмора:

– Твой родстер похож на несчастного Робинзона Крузо, который ждет не дождется появления Пятницы.

– Все Пятницы пустились наутек, как только старик Калвин проревел: «Что здесь происходит?» Готов поспорить, некоторые из них до сих пор не могут остановиться. Накинь это.

Гарви укутал девушку пледом и, подняв ворот пиджака до ушей, завел двигатель. Родстер тронулся с места.

– Все в порядке? Боже ты мой, почему это Уинн заявился на вечеринку? Не иначе, старик Калвин подобрал его где-то по пути к дому. Что он тебе сказал перед тем как выбросить из окна? Я слышал какое-то бормотание.

У Джин перехватило дыхание, когда ей вспомнился хриплый шепот Кристофера Уинна: «Помолвлена с Гарви? Ты любишь меня… милая»… Нет! Даже если она и любит его, нужно о нем забыть. Выйти замуж за священника? Да она погубит его карьеру! Примириться с тем образом жизни, который он ведет? И похоронить себя в захолустном городишке? Уму непостижимо! Она видела, что сделал с ее матерью Гарстон! Для нее, Джин, не подходит узкая дорожка. Она не совершит такую ошибку. Ей очень нравится Гарви. Она будет счастлива с ним. Она…

– Чего-чего? Не слышу, – пихнул ее локтем Брук.

Джин вырвалась из запутанного лабиринта мыслей и рассеянно спросила:

– Разве я что-то говорила?

– Нет, дорогая. Ты даже не ответила на мой вопрос.

. – Что… что Кристофер Уинн шептал мне? Я так волновалась, Гарви, что не помню точно.

– От него все девчонки без ума. Не понимаю, почему он не женится. Стоит ему поманить пальцем, и вокруг соберется славный гарем. Тебе тепло?

Джин кивнула. Ей стало дурно, когда она представила Кристофера в толпе влюбленных девиц. Гарви, как всегда, молол чепуху, но в чем-то был прав. Нет, она ни за что не уподобится этим сентиментальным дурам. Завтра о ее помолвке будет объявлено. Поскольку она уже сказала о ней Кристоферу Уинну, теперь и Гарви пора узнать, что она решила выйти за него замуж.

Влажный воздух пах прелыми листьями. Над головой висели клубы туч, которые выглядели так, будто в любой момент готовы разразиться слезами. Улицы города были пусты. Неужели все жители Гарстона попрятались в страхе перед великим инквизитором Калвином? Что будет со Сью? Она панически боится отца. И как только она осмелилась устроить танцы? Еще повезло, что Кристофер Уинн…

«Ты любишь меня… милая!»

– Устала? – Брук нерешительно обнял девушку за плечи.

Джин вздрогнула и хотела отстраниться, но тут же невесело напомнила себе, что, если она собирается выйти за него замуж, надо поскорее научиться получать удовольствие от его объятий.

– Тебе начинает понемногу нравиться твой старый друг Гарви? – Его мальчишечий голос дрогнул. – Может, ты его даже немножко любишь?

Джин похлопала его по руке, которую он держал на рулевом колесе машины.

– Ты всегда нравился мне больше… больше, чем другие мужчины, Гарви.

Взвизгнули покрышки, и родстер встал на дороге как вкопанный.

– Это значит, что ты признаешь нашу помолвку? – Гарви схватил Джин за плечи и крепко поцеловал в губы.

Джин дернулась, словно от удара током, и оттолкнула его:

– Гарви! Прошу тебя! Не делай так больше. Я терпеть не могу, когда меня целуют!

Свет уличного фонаря высветил изумление в глазах молодого человека. Он со злостью заявил:

– Значит, ты меня не любишь?

– Я… люблю тебя… только… только давай, пожалуйста, побудем просто друзьями, пока я привыкну к роли невесты. Я… всегда терпеть не могла всяких ласк, и это… мой самый первый опыт…

Глаза Брука снова заблестели от радости, а мальчишеский рот растянулся в улыбке.

– Честно? Я думал, что у каждой девушки бывает, по меньшей мере, по два или три романа, прежде чем она остановит свой выбор на ком-то.

– Ты любил бы меня сильнее, если бы у меня раньше были романы?

– Куда уж сильнее? Ты шутишь? Вот! – Он выхватил из кармана пиджака кольцо. – Я всегда держал его наготове до первой возможности. Протяни руку. – Он надел кольцо с огромным изумрудом и маленькими бриллиантами по бокам на средний палец девушки. Сделал глубокий вдох и выпалил: – Все! Теперь ты моя!

Джин посмотрела на зеленый камень. Он был прекрасен, даже прекраснее того, который носила Маделин Рэндолф. Но… неужели, приняв кольцо, она признала над собой власть Гарви? Девушка содрогнулась.

– Замерзла, дорогая? – Молодой человек заботливо подтянул плед, укутав ее шею. Он больше ничего не говорил, пока не остановил родстер перед дверью особняка «Хилл-Топ». – Твой отец дома?

– Наверное. А что? – Ее голос прозвучал слабо, чуть слышно.

– Для нашей помолвки не годятся примитивные обычаи двадцатого столетия. Я намерен просить твоей руки у мистера Рэндолфа. Надеюсь, он дарует нам свое благословение.

Джин прыснула от смеха. У нее неожиданно поднялось настроение. Все-таки Гарви – такой душка!

А она уже сделала трагедию из своего влечения к Кристоферу Уинну. После свадьбы она будет потешаться над своими чувствами к этому священнику, если вообще вспомнит о них!

Когда они вошли в просторный холл, Джин весело спросила:

– А если Хьюи откажет?

– О, мы все равно поженимся.

Гарви странно посмотрел на девушку, его губы сжались, он сделал быстрый шаг к ней. Джин попятилась. Молодой человек поспешил ее успокоить:

– Все нормально! Больше я не буду целовать тебя… пока. Ну, идем искать твоего отца.

Хью Рэндолф открыл дверь библиотеки, услышав стук. Джин показалось, что морщины, бегущие от крыльев его носа мимо уголков рта, обозначились резче, глаза запали и выглядели усталыми. Может быть, он ужасно несчастен? Неужели жизнь всем наносит раны? И в первый раз жизнь причинила боль ей самой… Она бросила красный веер и сумочку на стул и протянула к отцу руки:

– Хьюи, как замечательно, что ты вернулся.

На его скулах проступил румянец, взгляд оживился, когда он обнял дочь.

– Я тоже рад тебя видеть. – Он посмотрел на Брука: – Чем вы занимались сегодня вечером?

Гарви смутился, закашлялся, и Джин поспешно ответила за него:

– Мы пришли… вернее, сбежали из дома Сью Калвин, где были танцы. Садись, Хьюи. Я побуду Шахерезадой и расскажу тебе одну страшную историю.

Она устроилась на подлокотнике большого кресла, в которое опустился ее отец. Девушку постоянно смущало присутствие Брука, усевшегося на край большого письменного стола и нервно курившего сигарету за сигаретой, пока она рассказывала о событиях прошедшего вечера до того самого драматического момента, когда за портьеру взялась чья-то рука. Когда Джин замялась, нить повествования подхватил Гарви:

– Это оказался преподобный Кристофер, опередивший старика Калвина. Он передал вашу очаровательную дочь через окно в мои руки, и вот мы здесь. По пути домой мы… э-э-э… мы решили… гм-м… пожениться. И пришли просить вашего согласия. Конечно, это старомодно, но…

Девушка посмотрела на него сквозь внезапно появившуюся перед глазами пелену. Действительно ли чувства Гарви к ней так сильны?..

Хью Рэндолф взял дочь за руку и непринужденным тоном сказал:

– Спасибо, мистер Брук, даже при том, что это всего лишь изжившая себя формальность, мне очень приятно оказанное доверие. Позвольте вначале прояснить кое-что насчет вечеринки Сью Калвин. Кто, вы сказали, помог выбраться через окно Джин?

Девушка онемела от неожиданности. Почему он задал этот вопрос? Неужто заподозрил, что она неравнодушна к… Кристоферу Уинну? Это просто смешно! Джин почувствовала, что краснеет. Брук, поспешно закуривавший очередную сигарету, пробормотал:

– Это был Кристофер Уинн.

Джин почувствовала на себе взгляд отца.

– Дам ли я согласие на твой брак с Гарви? Он намекнул, что ты выйдешь за него и без моего согласия, но мне хотелось бы услышать твое одобрение. Посмотри на меня, дорогая, и ответь: «да» Гарви Бруку сказала хорошая девочка Джин или это сделала ее Ужасная Сестрица?

Джин повернулась к отцу, крепко ухватившись одной рукой за каминную полку. Усилием воли она заставила голос звучать ровно и весело:

– Мы с Ужасной Сестрицей давным-давно расстались. Разве я не говорила, что столкнула ее в реку? Именно хорошая девочка Джин намерена… хочет выйти замуж за Гарви Брука.

Хью Рэндолф принялся задумчиво набивать трубку.

– Ну, тогда, в лучших традициях девятнадцатого века, я говорю: благословляю вас, дети мои! Будучи современным отцом, я понимаю, что вы поступите так, как вам угодно, но я выскажу одну просьбу: не спешите со свадьбой.

Брук соскользнул со стола:

– А какой смысл ждать? Мы с Джин дружим уже три года. Денег у меня достаточно, потом их будет еще больше. Я женюсь на ней до Рождества – здесь, в Гарстоне. И, если Джин не возражает, хотел бы, чтобы брачную церемонию провел мистер Уинн. У меня такое чувство, что, если он свяжет нас узами брака, этот узел уже никогда не развяжется.

– Нет!

В протесте девушки прозвучали паника и отчаяние. Ее голос, казалось, продолжал отдаваться эхом в комнате, где царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня. Затем она засмеялась, исполнив пародию на смех.

– Представьте себе жениха двадцатого столетия, предпринимающего такую меру предосторожности. Если ты хочешь постоянства, то мы не будем венчаться в этой церкви. В ней заключили брак Хьюи и моя мать, а они…

Джин взглянула на отца и, потрясенная его трагическими глазами, покраснела еще гуще. Она поступила жестоко, бездумно, использовав крушение его брака как барьер между собой и Кристофером Уинном.

Хью Рэндолф встал и сунул нераскуренную трубку в карман.

– Я понимаю, Джин. Ты совершенно права. Гарви, вы знаете, да и весь мир знает, что мы с женой несчастны, потому что… она никогда не любила меня так, как должна любить женщина мужчину, за которого выходит замуж. После того как родилась Джин, я обнаружил, что всегда существовал кто-то другой, к кому были устремлены ее чувства. Бог знает, почему она выбрала в мужья меня. Я хочу, чтобы вы какое-то время подождали. Джин должна твердо знать, что любит вас, Брук, достаточно сильно, чтобы выйти за вас замуж. Иначе она сломает и свою жизнь, и вашу, обманувшись в своих чувствах.

Неужели он заподозрил, неужели знает, что в одно безумное мгновение ее с невероятной силой потянуло к Кристоферу Уинну? Потянуло так сильно, что предложение Гарви о том, чтобы брачную церемонию проводил он, сорвало с ее губ тот отчаянный протест? Джин украдкой взглянула на Брука, со странным выражением смотревшего на ее отца.

– Я вас понимаю, мистер Рэндолф. Вы считаете, что Джин не любит меня достаточно сильно. Вы правы. Я это знаю.

Джин взяла его за руку:

– Гарви, но я люблю тебя, на самом деле люблю!

Брук посмотрел на нее сверху вниз так, словно видел впервые в жизни, пригладил блестящую прядь ее волос дрожащим пальцем, взял за руку, а затем внезапно наклонился и поцеловал в губы. Девушка непроизвольно отпрянула. Гарви невесело рассмеялся и отпустил ее руку.

– Я знаю, насколько сильно ты меня любишь, милая… – Он расправил плечи и воинственно добавил: – Мы помолвлены, сегодня вечером я расскажу об этом всем… и мы поженимся до Рождества.

С преувеличенной галантностью он поклонился и удалился. В холле хлопнула дверь.

Хью Рэндолф постучал трубкой по каминной полке и заметил:

– К счастью, помолвку легко расторгнуть.

– О, я должна… я должна выйти за него замуж!

– Что значит «должна»?

– Хьюи, ну разве ты не понимаешь? Возможно, я вовсе не современная, возможно, я старомодна, но… Я бы хотела принадлежать кому-нибудь. Кому-то, кому я не безразлична. Иногда у меня появляется чувство, будто я нахожусь среди совершенно чужих людей. Мать меня любит… в какой-то степени… но я лишь помощница в ее работе. Я знаю это. А ты…

Рэндолф положил руки на плечи дочери:

– Выходи замуж за Брука, если ты уверена, что он сделает тебя счастливой, и, что столь же важно – если ты уверена, что сделаешь счастливым его. Но свадьбу вы сыграете не раньше, чем в марте. Я настаиваю на том, чтобы ты сдержала свое обещание пожить со мной до конца этой зимы.

Оставаться в одном городе с Кристофером Уинном до марта! Невозможно! И все же она должна сдержать данное отцу слово. Джин посмотрела в его внимательные глаза и улыбнулась:

– Я останусь с тобой, Хьюи, но ты время от времени будешь давать мне увольнительные на несколько дней, чтобы я ездила в Нью-Йорк, хорошо?

В его смехе прозвучала нотка горечи.

– В Нью-Йорк! Шум и толкотня манят тебя так же, как твою мать. Может быть, я поступаю неправильно, заставляя тебя ждать, но… – Он посмотрел на огонь в камине, пожал плечами, набил трубку и сменил тему: – Так значит, Кристофер Уинн пришел тебе на помощь в доме Калвина. Иногда я задумываюсь – не совершил ли он ошибку, став священником. Его паства раскололась на фракции. Девушка, которую он любит…

У Джин появилось ощущение, будто ее опустили под воду и держат там. Прошла тысяча лет, прежде чем она всплыла на поверхность и, задыхаюсь, произнесла:

– Девушка, которую он любит? Откуда ты о ней знаешь?

– Констанс мне сказала. Кристофер без ума от этой девушки в течение многих лет. Но она его отвергает – не хочет быть женой священника.

Джин вспыхнула от возмущения:

– Вероятно, она совсем глупа! Разве она не знает, сколько всего он сделал для этого города? Она не хочет выходить замуж за священника…

– А ты? – резко прервал ее Хью Рэндолф.

Тут раздался стук в дверь, и он пошел открывать. На пороге стоял Кристофер Уинн. Сердце Джин чуть не выпрыгнуло наружу.

– Входите! – сердечно пригласил Хью Рэндолф. – Удивительно, что вы появились как раз в этот момент. Мы с Джин говорили о вашей профессии… в том числе.

Девушка сумела издать легкий смешок:

– В том числе! Я бы сказала, это была основная тема. Ты спросил меня – вышла бы я замуж за священника.

Кристофер Уинн сделал шаг вперед:

– И что вы ответили?

Джин с вызовом посмотрела ему в глаза:

– Нет, даже если бы он был единственным мужчиной на свете!

Глава 17

Джин крепко сцепила свои тонкие руки за спиной, стоя перед Кристофером Уинном. Его глаза потемнели от того, как пристально он смотрел на девушку.

Хью Рэндолф счел за лучшее сменить тему:

– Слышал, что вы лично сопровождали Калвина в его доме, Кристофер. По какому случаю вы здесь?

Джин вздохнула с облегчением. Уинн подошел ближе к камину.

– После того как я убедился, что гости покинули дом, Сью и Фло заперлись в своих комнатах, а мистер Калвин поглощен исследованием напитков в столовой, я оставил его, чтобы удостовериться, что Джин благополучно вернулась домой.

– С Гарви у меня всегда все благополучно! Он вполне способен позаботиться о девушке, на которой скоро женится, – с жаром перебила его Джин.

– Вы – не та девушка, на которой он должен жениться, Джин, – с безмятежным спокойствием произнес Кристофер. – Вы – моя.

Джин захлестнуло странное чувство неотвратимости грядущего и собственного бессилия – с ней такое уже случилось однажды в детстве, когда ее лодку закружил стремительный поток. Девушка схватила отца за руку и крепко сжала ее, как будто это был якорь, который ее удержит, не даст окунуться в бурные волны любви, утонуть… в объятиях Кристофера Уинна. Огромный изумруд на пальце придал ей сил в стремлении противостоять его чарам. Она сумела изобразить снисходительную улыбку, постаравшись причинить ему боль:

– Графиня была права, вы обладаете артистизмом. Неудивительно, что она и синьор Замбальди так жаждут заполучить вас, что того и гляди похитят. Вы говорите так убедительно! На мгновение вы даже заставили меня задуматься…

– Задуматься – любите ли вы меня? – закончил Уинн, когда Джин замялась под его пронзительным, выбивающим почву из-под ног взглядом. – Почему вы не хотите быть честной с самой собой и… со мной? Вы меня любите, ведь это так?

Джин импульсивно, по-детски, прижала ладони к ушам, чтобы не слышать околдовывающую музыку его голоса. Он взял ее за руки, поднес их к губам, поцеловал и мягко спросил:

– Боитесь слушать?

Джин резко высвободилась и с сердитой насмешкой сказала:

– Вот это самоуверенность! Можно подумать, все, что вам нужно, – это кивнуть, и любая упадет прямо вам в руки. Похоже, вам нравится рассуждать о моей любви к вам, однако вы так и не набрались решимости признаться, что любите меня! – Ее голос дрогнул, к глазам подступили слезы.

Хью Рэндолф поддержал дочь:

– Она права, Кристофер. Констанс мне говорила, что вы влюблены в одну девушку многие годы.

Уинн нахмурился:

– Кон сказала вам так? Ей известно, что в то мгновение, когда я увидел Джин на перекрестке, я полюбил ее? Последние пятнадцать лет я был слишком занят работой, чтобы думать о какой-либо девушке серьезно. Что до того, чтобы признаться в любви… мне казалось, что мои чувства… слишком очевидны. Я ошибался. – Его голос прозвучал глубже, когда он уверенно произнес: – Джин, я люблю вас. Вы выйдете за меня замуж?

Пальцы девушки сжались на руке отца. С вызовом глядя в глаза Кристофера Уинна, она выпалила:

– Нет! А теперь, пожалуйста, уходите!

Уинн густо покраснел, подошел на шаг ближе и заявил:

– Я не приму этот отказ, я не приму никакого отказа до тех пор… до тех пор, пока, глядя мне прямо в глаза, вы не поклянетесь, что не любите меня.

Часы, дни, годы, казалось, пролетели, пока она смотрела ему в глаза. За это время Хью Рэндолф глубоко и тяжко вздохнул, треснуло полено в камине, дождь застучал по оконному стеклу. Джин извлекла свой голос из таинственной глубины, в которой он был словно прикован цепью:

– Я клянусь в том, что… – Она нервно повернула кольцо с изумрудом на среднем пальце.

– Продолжайте! – неумолимо потребовал Кристофер Уинн. – Вам незачем привлекать мое внимание к этому кольцу. Думаете, я его не заметил?

Джин взмахнула руками в лихорадочном протесте:

– Уходите! Уходите! Я, никогда, никогда не выйду за вас замуж! Разве этого недостаточно?

Низкий смех Уинна заставил сердце девушки заколотиться так сильно, что ей показалось, будто от его ударов сотрясается все тело.

– Вполне достаточно… на сегодня. – Он снова взял ее руки в свои и поцеловал в обе ладони: – Ложитесь спать. Сегодня у вас был бурный день – я знаю про колокола… Вы думаете, будто можете прокрадываться в церковь и выходить обратно так, чтобы я не почувствовал, что вы рядом? – Подержав ее руки еще немного, он отпустил их и обратился к отцу Джин: – Извините, мистер Рэндолф, что я устроил такую сцену перед вами, но я не мог позволить Джин поверить, даже на один вечер, что она выйдет замуж за Брука, когда ее глаза признались в том, что она любит меня. Спокойной ночи, сэр. Спокойной ночи… дорогая. – Он добавил это старомодное обращение, прежде чем закрыть за собой дверь библиотеки.

Дорогая! Дорогая! Дорогая! Это слово летало по комнате подобно призраку.

Хью Рэндолф медленно положил трубку на полочку, откашлялся и заметил с грустной ноткой в добром голосе:

– Я сказал бы, что Кристофер Уинн в точности знает, к чему стремится, и идет по пути к своей цели. Ты не смогла поклясться, что не любишь его, не так ли, Джин?

Голос девушки дрогнул, когда она призналась:

– Я не смогла… но… пока молчи, Хьюи… Я знаю: то, что я чувствую по отношению к нему, – это всего лишь…

– Влечение? – закончил за нее Хью Рэндолф.

– Да. Это так… так бессмысленно. Ты только представь меня, Джин Рэндолф, женой священника! Этого просто не может случиться!

– А я думаю, может… иначе не просил бы тебя приехать ко мне на зиму с такой настойчивостью.

– Хьюи! – Возглас Джин заметался эхом в тихой библиотеке. – Ты решил, что… что… Кристофер Уинн и я…

– Я ничего не решил, милая. Более подходящее слово – надеялся. Я хотел, чтобы у тебя появился шанс стать счастливой, в отличие от нас с твоей матерью.

– А тебе самому я по-настоящему была не нужна? – Джин ощутила, как ее глаза наполняются детскими слезами.

Отец обнял ее за плечи:

– Милая, ради себя я не стал бы отрывать тебя от матери – она в тебе нуждается, – но я чувствовал, что твое счастье превыше всего остального.

– Жаль тебя разочаровывать, но ты пожалел бы, если бы твой план осуществился. В качестве жены священника я потерпела бы сокрушительный крах. Я не выйду замуж за Кристофера Уинна даже если… если мне придется умолять Гарви убежать вместе со мной! Спокойной ночи, Хьюи.

Рэндолф поймал ее за плечо. Его голос прозвучал сурово, когда он напомнил:

– Ты обещала, что подождешь до марта, Джин.

– Это было до того, как я узнала, что ты на стороне Кристофера Уинна. Некоторые обещания лучше нарушать, чем сдерживать. Спокойной ночи.

Джин слушала, как бег времени – старт-финиш, старт-финиш, час за часом, – отзванивают далекие церковные колокола, серебряный колокольчик хрустальных часов в ее комнате, старый тяжелый маятник на лестнице, пока она изо всех сил делала шаг за шагом по направлению к своей свободе. Она вернется в Нью-Йорк и останется там, пока все как следует не обдумает. Это не означало, что она будет рассматривать вопрос о том, станет ли ее мужем Кристофер Уинн, нет, это означало, что она поразмыслит, выходить ли за Гарви Брука немедленно или позже.

Девушка погрузилась в сон, взбаламученный тревожными видениями. Дрему разогнал серебряный колокольчик. Джин подняла тяжелые веки, посчитала. Восемь? Невероятно! Она едва успела закрыть глаза. Торжественно пробили старые часы на лестнице и отзвонил колокол. Словно для того, чтобы подтвердить их сообщение, появилась Роза с завтраком на подносе.

– Синьорина говорить мне, что я приходить обязательно каждое утро, чтобы она ходить играть колокола. Я принесла записка от синьор Рэндолф.

Джин с усилием стряхнула с себя остатки сна и спросила:

– Какая там погода, Роза?

– Мокрый, очень, мокрый. Дождь льет много-много.

Все, о чем девушка думала в течение бессонных часов, всплыло в ее сознании, когда она почувствовала непривычный вес кольца на своем пальце. Значит, это правда: она помолвлена с Гарви Бруком, ей это не приснилось. Приняв душ и усевшись за туалетный столик, Джин составила планы. Она не станет перевозить весь свой гардероб в Нью-Йорк. Подруги не узнают, что она в городе. Она не собирается развлекаться – ей просто нужно посидеть наедине с собой и подумать. В комнате зазвонил телефон. Фанчон Фаррелл, прерывая свою речь неизменным хихиканьем, осведомилась:

– Как ты там, Джин? Не попалась со своим парнем в когтистые лапы Калвина?

– Нет. Хоть это и унизительно, но должна признаться, что мы выпрыгнули в окно.

– Я слышала, что негритянский ансамбль разбежался по всему городу, музыканты заночевали на улице, подложив под голову инструменты вместо подушек, – затараторила Фанчон. – Приходилось ли тебе когда-нибудь слышать такой шум? Все эти красные и желтые цвета ужасно мне не идут. Ходят слухи, будто Калвин притащил с собой Кристофера Уинна. Ты его видела?

Видела ли она его! Джин глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, прежде чем ответить:

– Да, мельком. От Сью сегодня утром были какие-нибудь вести?

– Ни слова. Что будешь делать в такую мерзкую погоду?

– Проведу день по обычному распорядку. Пока. – Джин положила трубку, в которой еще звенел голос Фанчон:

– Подожди! Я хочу….

Умывшись и позавтракав, Джин вспомнила о принесенной Розой записке, которая по-прежнему лежала на туалетном столике.

«Помни о своем обещании!»

Больше в записке ничего не было.

Джин разорвала листок на мелкие кусочки. Сообщить Хьюи, куда она собралась? Почему бы нет? Она набросала пару строк – мол, мое мнение по поводу обещаний тебе уже известно, Хьюи, я уезжаю в Нью-Йорк на несколько дней, чтобы решить, что делать дальше, – и попросила Розу передать послание отцу.

Джин подошла к окну. Ужасный день. Набухшее водой небо. Шел дождь, и каждая ветка, каждая травинка были увешаны блестящими бусинами. Мокрые воробьи жались под скатами крыши. Река – серая, как оружейная сталь, – текла, грозно ворча и бормоча. Полосы тумана, будто привидения, ползли вдоль ее берегов. За мокрой пеленой белые коттеджи виднелись, словно мираж. «Интересно, где сейчас Кристофер?.. Какая разница!»

Через час Джин спустилась в холл, держа в руке шкатулку с драгоценностями. Роза, нагруженная багажом, шла следом. Эзра Баркер стоял рядом с родстером у парадной двери. Тонкие струйки воды стекали с полей его мягкой шляпы на плечи, укрытые плащом; капало и с его длинного носа.

– Тебе не следует ехать в такой дождь, Джин.

– Я же не сахарная, Эзри, не растаю. Уложи багаж, пожалуйста. Роза, не забудь сказать графине, что я буду ей писать. – Она села в машину.

– Вы скоро приехать домой, синьорина? – с надеждой спросила Роза.

– Не знаю. Может быть, никогда! – Джин резко откинулась на спинку сиденья.

– Эти слова произнесла твоя Ужасная Сестрица! – запротестовал Баркер. – Конечно, я знаю, что ты сказала это сгоряча, но мне не нравится, что ты отправляешься в путь в таком настроении. Дороги залиты водой, того и гляди река из берегов выйдет. Ты далеко собралась?

– В Нью-Йорк, для смены обстановки.

– Ей-богу, ты ее сменишь. Тебя остановит полиция еще до того, как ты покинешь город. Вчера ночью ограбили банк. Полицейские ищут грабителей. Офицер ранил одного, но тот сумел убежать.

– Как интересно. А с какой стати меня должны остановить?

– Они обыскивают каждую машину в поисках облигаций, которые были похищены. Не надо ехать сегодня. Кто его знает, что может случиться.

– Не волнуйся, Эзри. Пока!

Ну и дождь! Медленно проезжая по мосту, Джин посмотрела вверх на небо, а затем вниз на воду. Разбухшая хмурая река выглядела ужасно неприветливо.

Пробили церковные часы. Даже по такой скользкой дороге она доедет до Нью-Йорка часа через три. Что потом? Дворники на ветровом стекле ходили туда-обратно, туда-обратно, монотонно поскрипывая. Заподозрит ли Кристофер Уинн, что она бежит от него? Джин решительно выбросила его из своих мыслей и сосредоточилась на Гарви Бруке. Они заживут душа в душу. Гарви любит путешествовать, а ей всегда хотелось побывать в Африке, в Южной Америке. Они могли бы провести медовый месяц в этих странах, летая на аэропланах, плавая под парусом, катаясь на автомобилях. Медовый месяц с Гарви! Сердце заныло. Джин грустно усмехнулась. «Тебе было бы гораздо тяжелее, если бы ты решила осесть в Гарстоне на всю жизнь!» Жена священника… Кристофера Уинна… Опять этот Уинн! Разве не может она отгородиться от него в своих мыслях? То ли дело Гарви! Брак с этим человеком сулит радужные перспективы. Конечно, ей были не по душе некоторые его взгляды, она терпеть не могла то, что Гарви выпивал, однако здоровый образ жизни и, естественно, воздержание от алкоголя входили в моду, а он всегда гордился тем, что шагает в ногу со временем.

Джин до того погрузилась в свои мысли, что чуть не сбила полицейского в мокром резиновом плаще, который вышел на дорогу, подняв руку. Она улыбнулась своей специальной улыбкой для стражей порядка:

– Я вас едва успела заметить.

Очарование сработало. Полицейский прикоснулся к козырьку, с которого веселыми струйками стекала вода, и тоже улыбнулся:

– Простите, мисс, но нам придется обыскать вашу машину. В Гарстоне банк ограбили.

Джин засмеялась, ступив на промокшую землю.

– Приступайте. Вы ничего не найдете. Сегодня у меня в машине нет ни взломщиков, ни облигаций.

Смущенный и явно тронутый приветливостью девушки, молодой полицейский бегло осмотрел родстер. Затем что-то нацарапал на бумажке.

– Покажите вот это, мисс, если вас снова остановят. Простите, что побеспокоил вас. – Он прикоснулся к козырьку.

Джин улыбнулась в ответ и помчалась дальше, в дождь.

В начале второго она, голодная и промокшая, вбежала в просторный подъезд дома, где жила Маделин Рэндолф. Швейцар посмотрел на девушку так, будто увидел привидение. Он явно встревожился. Почему? Парнишка из обслуживающего персонала взял ее багаж. Еще один сел в родстер, чтобы отогнать его в гараж. С плащом, перекинутым через руку, крепко прижимая к себе ящичек с драгоценностями, Джин вошла в лифт.

«Можно было уехать из Гарстона и вчера», – подумала она, вставляя ключ в замок квартиры. Секунду постояла в красивой прихожей. Как тихо! До того тихо, что, казалось, откуда-то доносится голос матери, словно эхо, а в воздухе как будто даже витает запах ее сигарет… Джин принюхалась. Запах был самым настоящим. Глухое рокотание мужского голоса… В их гостиной?! Неужели их квартиру втайне сдали в аренду на время отсутствия матери? Так и есть. Вот по этой причине швейцар и смотрел на нее с таким испугом. Или там вор? Однако глупости – известие об ограблении банка растравило ее воображение.

Джин на цыпочках пошла вперед. Собираясь дать отпор незваным гостям, она решительно распахнула дверь гостиной… и замерла на пороге.

Дыхание вернулось к ней судорожными рывками. С приглушенным воплем девушка метнулась назад, через переднюю, прочь от голоса матери, кричавшей: «Джин! Джин!» Она захлопнула дверь квартиры и бросилась вниз по ступенькам, вниз, вниз, вниз!

Глава 18

Дальше и дальше, в сумерки. Дальше и дальше, сквозь непрекращающийся дождь, в родстере. Джин не помнила, как оказалась в машине… Глаза матери, исполненные ужаса, огромный изумруд на ее пальце… Теперь она не сможет смотреть на изумруды, не вспоминая этот день. Надо вернуть кольцо Гарви. А где шкатулка с драгоценностями? Все в порядке, она рядом на сиденье. Только бы зубы перестали стучать… Ступеньки, ступеньки, ступеньки… Мать специально написала, что уезжает, чтобы она, Джин, не вернулась в Нью-Йорк. Эта мысль была невыносимой. Подозревал ли Хьюи… Бедняга! Джин знала, что такие вещи случаются, слышала, как другие девушки цинично обсуждают договоры, заключенные их родителями по принципу «живи и дай жить другим». Конечно, ее отец жил в одном городе, а мать в другом, но… Джин стало холодно, ужасно холодно. Почему сердце так ноет?.. Что это за река? Выходящая из берегов, злая, огрызающаяся, как загнанный зверь? Неужели она снова в Гарстоне? А это что за рев? Он доносится от дамбы…

Джин мчалась дальше и дальше, час за часом, словно автомат за рулем, и думала, думала… Если бы только человек мог контролировать память, стирать ненужные воспоминания. Не было сил терпеть эту ледяную боль. Если бы только она могла обратиться к кому-нибудь… к Хьюи… Нет, ни за что! К графине? Старуха изойдет желчью – она никогда не ладила со своей дочерью, говорила: «Мелкие страстишки ее устраивают!» Боже, никто, никто не поможет, разве что… Кристофер Уинн…

Странно, как ее согрела одна лишь мысль о нем. Но попадаться ему на глаза нельзя – он заподозрит, что она к нему неравнодушна. Надо держать дверь между ним и собой крепко запертой на засов, на амбарный замок… От этого тоже было больно… Если она выйдет за него замуж, то вскоре возненавидит тесный мирок жены священника и станет такой же неверной, как ее мать… Нет! Она выйдет замуж за Гарви – он ей правда очень нравится… Может, рассказать ему о том, что она видела? Больше некому. То, что она узнала, разъедало ее сердце, словно кислота…

Вперед по мосту. Джин чуть не проскочила на красный светофор. Куда ехать? В «Хилл-Топ» дорога закрыта – там она встретится с отцом, и лицо ее выдаст. Не надо было возвращаться в Гарстон… Джин мчалась уже по главной улице. Какой сильный дождь! Небеса разверзлись. Колеса родстера поднимали в воздух фонтаны брызг. Запах мокрого асфальта, совершенно голые деревья, здания – серые пятна в золотистом от света фонарей тумане, блестящие тротуары, бесчисленные зонты, потоки воды в канавах, несущие листья; уличные фонари, словно тусклые опалы; колокола – задумчивые, таинственные, мягкозвучные, зовущие сквозь дождь… Внезапно и непонятно почему на экране сознания Джин вспыхнула картина: застланные бархатом проходы, отделяющие церковные скамьи красного дерева с бордовыми подушками, свечи, горящие в массивных серебряных подсвечниках, роскошные красные розы, мягкое разноцветное сияние, льющееся сквозь витраж за алтарем… Церковь! Ее убежище! Даже воспоминание о ней успокаивало. Джин обрела способность мыслить связно. Она отправится в церковь и все обдумает. Отец уверен, что она в Нью-Йорке. Мать… нет-нет, сейчас не об этом! А что, если церковь закрыта? Ну и поделом ей, если так. Всю жизнь она равнодушно и беззаботно проходила мимо распахнутых дверей храма…

Джин увязла в дорожном потоке. Она никогда не предполагала, что ее родной город так густо населен. Автомобили останавливались, когда зажигался красный сигнал, и ползли дальше, повинуясь зеленому. Останавливались. Ползли. Останавливались. Пронзительно гудели клаксоны. Джин нетерпеливо ерзала на сиденье. Ей обязательно надо двигаться дальше – она не может жить с этой невыносимой болью в сердце.

Башенные часы величаво прозвонили, когда она припарковала родстер у бордюра перед церковью. Подняв воротник плаща, крепко сжимая шкатулку с драгоценностями, девушка взбежала по трем широким ступеням. Огромные двери храма были распахнуты, молчаливо приглашая войти. Внутри она на мгновение остановилась и вздохнула с облегчением – там не было ни одной живой души. Джин проскользнула на последнюю скамью, устроилась в темном углу и сразу почувствовала, как напряженные мышцы расслабились. Как хорошо! Мягкий свет, тонкий аромат, все, как она представила себе в машине. Шум уличного движения, доносившийся снаружи, из-за каменных стен, был подобен нежной колыбельной песенке. Отблески пламени свечей на серебре, на красных розах; золото, лазурит и зелень букв над алтарем: «Мир я даю тебе, мир я вселяю в тебя. Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

На мгновение Джин показалось, что ее сердце вот-вот взорвется. Резкий всхлип подкатил к ее горлу, словно маленький воздушный шар, оторвавшийся от бечевки. За ним последовал новый всхлип, потом еще один. Девушка, отчаянно пыталась сдержаться. Это плачет не Джин Рэндолф, а Ужасная Сестрица, а она, Джин, будет бороться до конца!

Как тихо в церкви… Тишина обнимала ее, словно теплые, умиротворяющие крылья. Постепенно рыдания прекратились. Опершись подбородком на высокую спинку передней скамьи, сквозь залитые слезами глаза Джин вновь и вновь перечитывала освещенные слова над алтарем. Дрожащее пламя свечей превращало в живые огненные язычки золотые буквы: «Да не будет сердце твое омрачено печалью, да не будет пребывать оно в страхе».

– Да не будет пребывать оно в страхе, – тихо повторила девушка.

Чья-то рука прикоснулась к ее плечу.

– Джин, дорогая, что случилось? Позвольте, я вам помогу.

Она посмотрела вверх, в лицо Кристофера Уинна. В мягком освещении оно приобрело неземную белизну, темные глаза смотрели ласково и внимательно.

– Пойдемте в мой кабинет.

Джин встала с церковной скамьи. Почему бы не взвалить свою невыносимую ношу на его широкие плечи, почему не рассказать о том, что случилось? Тогда он поймет, чья она дочь и какой станет через несколько лет, и сам отвернется от нее. «А как же иначе?» – спросила себя Джин, входя следом за священником в кабинет, мимо которого она ежедневно украдкой проскальзывала в течение последних двух недель. Уинн помог ей снять мокрый плащ и повесил его сушиться на спинку стула.

Сердце Джин готово было разорваться. Сдавленные рыдания вновь сотрясли ее тело.

Кристофер Уинн выдвинул вперед глубокое кресло.

– Садитесь сюда. – Когда девушка устало откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза, он поинтересовался: – Вы обедали?

Джин покачала головой.

– Я так и думал. Что вы ели на завтрак? – Он открыл двойные двери, за которыми оказалась крохотная кухонька.

– О, кофе и…

– И больше ничего. Ах вы, борцы с полнотой, – усмехнулся Уинн и поставил чайник на электрическую плитку.

В голове у Джин мгновенно прояснилось. Что это за запах? Шоколад? Она едва не падала в обморок от голода и только сейчас это осознала. Кристофер Уинн приготовил поднос с льняными салфетками. Его улыбка привела в нормальное положение перевернувшийся с ног на голову мир девушки.

– Пустой желудок – это непобедимый враг, Джин. Он лишает храбрости, распространяет дымовую завесу, которая полностью затмевает разум. – Он пододвинул к ее креслу столик и, когда Джин открыла рот, чтобы возразить, скомандовал: – Не говорите ничего, пока что-нибудь не съедите. Моя мать в свое время любила повторять, что до еды к отцу бесполезно приставать с просьбами или предложениями. Будучи голодным, он яростно возражал ей, рычал как лев, а наевшись до отвала, превращался в ягненка – все выслушивал и безропотно соглашался. Я оценил эту мудрость, только когда стал служителем церкви, и уже через пару месяцев пастырской работы соорудил здесь эту кухоньку. Я считаю ее важным элементом церковного имущества – как орган или колокола. Многие из тех, кто переступал этот порог в состоянии отчаяния, уходили отсюда с высоко поднятой головой и расправленными плечами, а утешение им приносили всего лишь чашка горячего шоколада и бисквит. Пожалуйста, угощайтесь.

Он поставил поднос на маленький столик. Джин наблюдала, как струйка пара поднималась от чашки, словно миниатюрный сигнал индейского костра. Всего лишь горячий шоколад и бисквит, сказал Уинн. Но он не упомянул силу своей личности.

– Вы должны допить все до последней капли и не оставить ни одной крошки к тому времени, как я вернусь, – велел Кристофер и вышел из кабинета через внутреннюю дверь.

Когда эта дверь распахнулась, Джин почувствовала запах роз и горящего воска.

Девушка встала, решив, что лучше уйти, пока она не капитулировала перед его нежностью, но аромат горячего шоколада удержал ее. Дрожащей рукой Джин поднесла чашку ко рту и сама не заметила, как выполнила распоряжение Уинна. Откуда-то появилась уверенность в том, что все уладится. Но как, если… Она поморщилась. По крайней мере, теперь у нее есть смелость идти дальше в одиночку, чтобы сохранить тайну своей матери.

В первый раз с того момента, как вошла в кабинет, Джин осмотрелась по сторонам. Две стены скрывались за книжными шкафами от пола до потолка, третья была выделена для кулинарных приспособлений, а в четвертой оборудован камин, в котором весело горело пламя. В центре кабинета стоял стол с пишущей машинкой, письменными принадлежностями, книгами, высокой хрустальной вазой с тремя гвоздиками. Сцепив руки на коленях, глядя на огонь, Джин пыталась проникнуть в суть того ощущения покоя, которое царило в тихом помещении. Это не было спокойствие бездействия, скорее, оно вдохновляло человека пробивать себе путь к свету.

– Выполнили приказ? – осведомился Уинн с порога и, приблизившись, положил на сцепленные руки девушки алую розу.

«Он взял ее из серебряной чаши на алтаре?» – подумала Джин, прикрепляя цветок к броши у ворота бежевого платья.

– Итак… – Кристофер пододвинул кресло и уселся.

У Джин родилось то ужасное ощущение, от которого захватывает дух в кабинете зубного врача, когда тот берет сверло бормашины. Она поспешно предложила:

– Хотите, я вымою посуду?

– Не нужно. Этим займется прислуга. Не окажете ли вы мне любезность, Джин, рассказав, какими судьбами оказались здесь?

Руки девушки сцепились крепче. Нельзя ему об этом рассказывать. Испытывая страстное желание броситься в объятия Кристофера, прижаться к его плечу, капитулировать, она ответила самым непринужденным тоном, на который была способна:

– Вы уже все знаете. Я ехала домой под дождем, проголодалась и думала… думала…

– Обо мне, я надеюсь? – Серьезное выражение его глаз совсем не сочеталась с шутливой интонацией.

– Нет. Я проголодалась, у меня испортилось настроение, все вокруг стало каким-то серым… Я не хотела тревожить ни семью, ни друзей. Случайно проезжала мимо церкви и…

– Случайно? Ну-ну. Продолжайте!

– Больше мне сказать нечего. Я увидела открытые двери, тихонько вошла, и эта обстановка что-то со мной сделала. Я плакала так, как никогда раньше. И… это все.

– То есть вы горько рыдали только потому, что обстановка на вас так подействовала? По-моему, не слишком правдоподобное объяснение. Подумайте обо мне всего лишь как о человеке, который всеми силами стремится вам помочь.

– Ах, если бы я могла! – в отчаянии простонала Джин и, только увидев, как Кристофер покраснел, осознала важность своего признания. Запинаясь, она продолжила: – Вы хотите жениться на мне. На мне! Вы, священник! Почему? Я не прочитала ни единой молитвы за всю жизнь!

Его глаза – спокойные и нежные – неумолимо притягивали ее взгляд.

– Может быть, вы все-таки молились в самых сокровенных глубинах души, когда вам было плохо, когда вы страдали от тяжелейшей обиды?

– Я никогда не страдала… до… до… – следующие слова утонули в сдерживаемых рыданиях.

– До сегодняшнего дня? Молитва обретает подлинную силу, когда приходит вера, Джин.

Ее нервный смех был исполнен скептицизма:

– Значит, если человеку что-то нужно, достаточно лишь попросить, и желание исполнится?

– Нет. Одной только верой, не прилагая собственных усилий, многого не добьешься. Для меня молитва подобна эликсиру храбрости. Молитва приносит уверенность, придает силы, проясняет ум, наводит на мысли. В мире многое изменилось, Джин. Человек должен двигаться вперед, внешние формы веры меняются, но жизненные истины с годами пускают корни все глубже и глубже.

Страдальческие глаза Джин смотрели на огонь, когда она спросила:

– Как можно верить в то, чего не видишь?

– Разве вы не понимаете, что весь мир существует благодаря вере? Наша вздорная графиня верит в своих итальянских слуг, которые добросовестно трудятся в ее доме. Бизнес вашего отца процветает главным образом благодаря его вере в людей. Вера вашей матери в ее литературного агента…

– О! – На мгновение книги, камин, письменный стол перемешались в поле зрения Джин, развалившись на части и завертевшись.

– Джин! Джин! Что случилось? – Кристофер склонился над ней, обняв за плечи.

– Я вам не помешал? – раздался скрипучий голос.

От него разошлись волны гнева и ненависти, завибрировавшие в тихом кабинете.

Уинн спокойно ответил стоявшему на пороге невысокому человеку с горящими глазами фанатика:

– Вы не помешали, мистер Калвин. Входите.

– Я сделаю это из страха, что одна из ваших прихожанок, менее проницательная, чем я, может неверно истолковать ситуацию. Теперь я знаю, почему вы не хотите жениться на Сью. Без сомнения, вы считаете, что она не такая богатая наследница, как мисс Рэндолф. Что ж, как знать, как знать…

Багровый от гнева Уинн взял со спинки стула плащ Джин.

– Ваша машина у входа, мисс Рэндолф? Простите, что я вас тороплю, но мне есть что сказать мистеру Калвину, и я предпочел бы, чтобы вы этого не слышали.

– О нет, пожалуйста! – Джин схватила его за рукав. – Я…

Ее прервал неожиданным появлением широкоплечий мужчина в синей форме с медными пуговицами. Он бесцеремонно отодвинул Лютера Калвина локтем, входя в кабинет. Офицер полиции! Что случилось? Она оставила машину в неположенном месте? Полицейский тяжело дышал от волнения, широко открытые, по-детски наивные глаза весело блестели. Взъерошив длинными костлявыми пальцами копну рыжих волос, он выпалил:

– Хорошо, что я вас нашел, мистер Уинн! Мы поймали грабителя – того, которого ранили во время налета на банк. Это ваш старый знакомый Чик Сойер – помните, вы его задержали, когда дежурили вместо меня? Он пытался уплыть на лодке, но сами знаете – река вот-вот выйдет из берегов, и негодяй не справился с течением. Мы его взяли недалеко от моего дома, и шеф велел держать его там: за ним не смогут приехать до утра, буря слишком сильна. Парень вот-вот отдаст концы. Долго не протянет. Он зовет вас.

– Меня? Вы уверены, Люк?

– Парень настаивает на том, чтобы вас увидеть. Хочет вам что-то сказать. Вроде как свихнулся. Ужасно не хочется вытаскивать вас на улицу в такую непогоду. Дороги плывут. Наводнение севернее нас, мы пока в безопасности, если только дамба выдержит. Да ничего, она крепкая. Вы пойдете, мистер Уинн?

– Немедленно. Джин…

– Мой родстер у входа, я вас отвезу.

– Не стоит, мисс, – покачал головой Люк Картер. – На моей машине будет быстрее.

Лютер Калвин сердито вмешался:

– Мне надо поговорить с вами, мистер Уинн. Останьтесь здесь, и пусть преступником занимаются служители закона.

– Я загляну к вам домой, мистер Калвин, как только вернусь от Картера. Я нужен там. – Кристофер надел плащ, взял старую черную сумку, положил в карман фонарик. – Что такое, дружище? – спросил он, когда в дверях неожиданно появился Эзра Баркер.

– Я просто зашел спросить – не закрыть ли нам сегодня церковь пораньше. Никто сюда не придет: – Старик уставился на девушку. – Господь всемогущий! Я думал, ты в Нью-Йорке, Джин! Вот почему твоя мама позвонила графине и сказала, что обязательно хочет тебя увидеть и если через час она не узнает, где ты, то примчится в Гарстон быстрее, чем на самолете. Графиня места себе не находит от беспокойства.

– Мать едет сюда! – Голос Джин дрогнул.

Она перехватила быстрый взгляд, брошенный на нее Кристофером Уинном, прежде чем тот отдал указание:

– Подождите еще час, а потом закройте церковь, Эзри.

– Хорошо, мистер Уинн. – Баркер посмотрел на Джин из-под нахмуренных кустистых бровей и вышел, ворча себе под нос.

Лютер Калвин снял плащ, с предельной аккуратностью повесил его на спинку стула и заявил:

– Я буду ждать здесь вашего возвращения.

– Возможно, вам придется ждать долго. Впрочем, как вам угодно. Идемте, Джин.

Когда девушку села за руль, Кристофер наклонился к ней и шепнул:

– Езжайте осторожно – дороги скользкие. И… не окружайте баррикадами свое сердце… дорогая.

Джин крепко зажмурилась, чтобы не видеть его пылающих глаз.

Наконец-то он ушел! Она подняла воротник плаща. Удивительно, как человек, раздираемый на части вихрем эмоций, способен на самые простые и практичные действия, подчиняясь инстинкту. Поднять воротник, схватиться за шкатулку с драгоценностями… Она протянула руку к сиденью. Шкатулки там не было! Где она ее оставила? Ее украли? «Спокойно, – сказала себе Джин. – Вернись мыслями в прошлое». Шкатулка была рядом с ней, когда она мчалась под дождем. Затем остановилась у церкви и взяла ее с собой… Джин выпрыгнула из машины и бросилась к гостеприимно распахнутым дверям. Казалось, будто мир провалился в пропасть у нее за спиной, когда она вошла в это царство тишины. Девушка на цыпочках подбежала к той скамье, на которой недавно сидела и рыдала. Вот она, шкатулка! Джин опустилась на подушку со вздохом облегчения.? Уф-ф. Глупо было оставить драгоценности, но она забыла обо всем, когда пошла следом за Кристофером в его кабинет. Что в нем такого, в этом мужчине, что заставляет крепко хвататься за его руку? От этого прикосновения исчезают страх, отчаяние, боль… Может, дело в его ежедневном общении с… с… Богом? Джин почему-то смутилась от этой мысли.

В церкви царил дух безмятежности. К чему спешить домой? Девушка наклонила голову, вдохнула аромат цветка, приколотого к брошке. А может, этот аромат исходил из чаши с роскошными розами на алтаре? До чего чудно, что такой человек, как Кристофер Уинн, священник, признался в любви девушке, которая ни разу в жизни не прочла ни одной молитвы! Он забудет про нее. Она выйдет замуж за Гарви…

Кажется, хлопнула дверь? Эзри уже закрыл церковь? Неужели она просидела на скамье в раздумьях целый час? Если он ее увидит, примется брюзжать… Надо поскорее уйти, пока Эзри не появился. Джин с порога окинула взглядом скамьи, бордовые подушки, крошечные язычки пламени на серебряных подсвечниках, красные розы, освещенные буквы над алтарем, которые, казалось, плясали в мерцании свечей. Это был новый для нее мир. Она никогда не забудет чувство защищенности, которое испытала, войдя в него.

Глава 19

Неужели этот окровавленный, с посеревшим от боли лицом мужчина, лежащий с закрытыми глазами на диване в доме Люка Картера, – тот самый наглый и насмешливый нарушитель закона, которого он, Кристофер, привлек к суду? Как такие перемены могли произойти с человеком меньше, чем за сутки?

– Я вам нужен, Сойер? – Священник осторожно коснулся грязной руки преступника.

Утомленные глаза открылись и посмотрели сначала на Кристофера, потом на коренастого Люка Картера. Сквернословя сквозь зубы, Сойер с трудом начал подниматься. Полицейский крепко надавил ему на плечо.

– Куда спешишь? Ты проведешь ночь здесь. Не станем же мы выпускать тебя на улицу в такую погоду. – Насмешливость покинула его голос, когда он добавил: – Я привел мистера Уинна. Ты хотел его видеть. Что ж, вот он здесь. Что теперь скажешь? Может, поведаешь ему, где облигации?

Пленник злобно посмотрел на Люка налитыми кровью глазами и схватил Кристофера за рукав тонкими, как у скелета, пальцами.

– Мне надо с вами поговорить, пастор!

Дождь хлестал по окнам. Было слышно, как ревет река, терзая берег. Молчание в комнате нарушалась монотонным тиканьем часов на каминной полке и тяжелым дыханием Сойера.

Кристофер пожал его грязные цепкие пальцы.

– Я здесь именно для того, чтобы поговорить с вами, Сойер, но сначала надо позаботиться о вашем здоровье. Люк, принесите мне воды.

Полицейский сбегал за стаканом. Кристофер добавил в воду немного успокоительного из бутылочки, которая нашлась в его сумке, приподнял голову Сойера и поднес стакан к его губам.

– Выпейте все до последней капли!

Те же самые слова он сказал Джин полчаса назад. Где она сейчас? Благополучно сидит дома. Дороги были опасно скользкими, когда они с Картером ехали в машине. Констанс и Салли-Мэй – на концерте, в теплом уютном зале… Концерт, устроенный для того, чтобы увеличить церковный фонд и получить пожертвование графини! Наверняка, она пришла в ярость из-за того, что он не принял в этом участия. Завтра истекает срок, предоставленный ему на размышление. Либо он уступит, либо его попросят уйти в отставку. Что ж, по крайней мере, у него впереди целая ночь. Многое может измениться за это время.

Осторожно поправив подушку под головой Сойера, Кристофер сочувственно сказал:

– Болит, да? Уж я знаю. Мы попробуем успокоить боль. Люк, выйдете со мной в холл. – Там он закрыл дверь и быстро проговорил: – Принесите мне таз и чайник с кипятком. У вас есть лишняя пижама?

Картер потеребил копну рыжих волос и смущенно улыбнулся:

– Да я, мистер Уинн, ничего такого не ношу. Разве что халат могу предложить…

– Это еще лучше. Принесите его. Скажите Люси, что я ее навещу, как только помогу Сойеру. Без сомнения, он очень страдает.

– Пусть помучается. Думаю, ему не долго осталось жить. Как вам кажется, что он сделал бы, если бы увидел шанс улизнуть? Представляю, как разозлится шеф, если узнает, что я разрешил вам нянчиться с этим негодяем.

Кристофер Уинн покачал головой:

– Стыдитесь, Люк. Вы знаете, что такое рана, к которой прилипла одежда? А я знаю. Этот человек заслуживает любого наказания, которое вынесут ему присяжные. А я пока что возьму на себя ответственность облегчить его боль.

Под присмотром Картера и с его помощью Кристофер Уинн работал быстро и сноровисто. Вскоре перевязанный, одетый в чистый халат Люка вместо грязной окровавленной одежды, Чик Сойер лежал на простынях Люси Картер, подаренных ей к свадьбе. Кристофер наклонился к нему со стаканом.

– Выпейте это. Больше мы вас трогать не будем. Можете отдохнуть.

Сойер жадно выпил содержимое стакана, схватил Кристофера за пиджак и слабым голосом попросил:

– Не уходите! Я… мне нужно… облегчить и душевную боль.

– Я не ухожу. – Кристофер опустился в кресло, пододвинутое Люком, и закинул ногу на ногу.

На ввалившихся щеках Сойера появились два красных пятна, глаза лихорадочно заблестели, когда он ткнул в сторону Картера трясущимся пальцем:

– Этому копу обязательно слушать?

– Хочешь не хочешь, а буду слушать, – буркнул Люк.

– Думаешь, тут начнется предсмертная исповедь? Не дождешься. Если я умру… то унесу все, что знаю, с собой в могилу. Если бы у меня была возможность добыть еще пару тысяч… но… удача мне не светила с тех пор, как… с тех пор, как… – Сойер на мгновение закрыл глаза и открыл их широко, слишком широко. Оскалившись, крепко сжав удивительно белые и ровные зубы, он приподнялся на локте. – Мне сейчас хорошо. Будто плыву. Я говорил… я не боюсь сдохнуть… Я… я… просто подумал, что, если вы рядом…

– Я рядом, – сказал Кристофер.

– Эти слова кажутся твердыми как камень. Вы же не знаете, зачем мне понадобились, да? Помните – прошлой ночью вам позвонили и попросили прийти в этот дом – мол, жена Картера умирает?

Вопрос оживил в памяти Кристофера множество образов, ощущений и звуков. Поляна на холме, верхушки деревьев, посеребренные луной, быстрое облачко, шаги крадущегося человека, уверенность в приближении трагедии, огонек, затеплившийся в сердце после молитвы… Он задумчиво кивнул:

– Я помню. Когда я пришел сюда, оказалось, что Люси меня не вызывала.

Сойер осклабился:

– Конечно, не вызывала. Это был мой напарник – я велел ему позвонить. Хотел преподать вам урок, чтобы вы не трогали честных, работящих людей; я знал, что, пока вы живете на этом свете, мы никуда не продвинемся с нашим делом, которое отлично шло, пока вы все не испортили. Мы собирались потрясти банк в полночь. Если бы по городу разнеслась весть, что вы исчезли, начался бы переполох, и тогда мы бы легко все провернули. – Он закашлялся и упрямо воспротивился попытке Кристофера уложить его обратно на подушку. – Нет! Все нормально… Мне хорошо. Я должен сказать вам… может быть, это изменит мою судьбу. Мы погорели прошлой ночью из-за меня. Мне… помешали. Помните, когда вы вышли на вершину холма, внезапно остановились, словно что-то услышали? Это был я! Наступил на ветку. Ну и ругал же я себя! Вы казались жутко высоким в свете луны… потом свет померк, но я все равно вас видел, даже в темноте. Помните, вы стояли с минуту, глядя вверх?

– Я помню.

– Я уже прицелился, как вдруг… какая-то фигура, которая светилась, будто была освещена изнутри, с мечом в руке, встала рядом с вами. – Глаза Сойера расширились, невидящий взгляд был устремлен в пространство. – Вы пошли вперед, будто… будто… кто-то сказал вам, что с вами ничего не случится… и эта сияющая фигура пошла бок о бок с вами, мимо кустов, где я сидел с пистолетом, точно парализованный. Я… с тех пор мне не везло… я все время вижу… вижу… это сияние… – Он прикрыл глаза дрожащей рукой и упал на подушку.

Кристофер взглянул на Люка, вытаращившего глаза от изумления. Гул, подобный реву гигантского быка, выпущенного на арену после долгого заточения, сотряс дом. Сойер вскочил. Кристофер уже был у окна. Люк Картер проговорил, задыхаясь:

– Что это? Что за взрыв? – бросился в холл, открыл дверь и тут же захлопнул ее, удерживая водяной поток.

Кристофер, выбежавший следом, прошептал:

– Дамба рухнула. Отведи Люси на чердак. Быстро! Вода протекает под дверь! Она поднимается!

Когда Люк помчался по лестнице, перескакивая через три ступеньки, Кристофер вернулся в гостиную. Сойер стоял, покачиваясь, держась за каминную полку.

– В чем дело, пастор?

– Дамба обрушилась. Местность выше по течению уже затопило. Мы должны подняться на второй этаж. Скорее! – Он обхватил Сойера и выволок его в холл.

Вода, плескавшаяся о вторую ступеньку, на мгновение вдохнула в раненого силы, но, сделав несколько шагов, он завалился на перила лестницы. Кристофер удержал его, не дав упасть, и протащил по первому лестничному пролету. Было слышно, как дождь молотит по окну мансарды. Прибывавшая вода производила странный звук, будто облизывалось огромное морское, чудовище. Кристофер посмотрел вниз, перегнувшись через перила. Вода затопила первый этаж наполовину, и ее уровень быстро повышался. Надо было поднять Сойера на чердак – там они будут в безопасности, да и крыша в запасе остается. Когда он поставил ногу на первую ступеньку, погас свет. Кристофер крикнул:

– Люк, у вас там есть лампа или свеча? Помогите мне тащить Сойера!

Послышалось ворчание Картера, который спускался с фонарем в руке. Он подхватил ношу Кристофера под руки и начал поднимать по ступенькам под аккомпанемент возмущенных протестов:

– Ну надо же вам волочь этого каторжника на чердак! Почему вы его не оставили? Наше графство сэкономило бы кучу времени и денег.

– Оставить беспомощного человека тонуть? Люк, надеюсь, эти слова вырвались у вас нечаянно.

Картер проворчал еще что-то, поднимаясь выше и выше. В пустой каморке с одним маленьким окошком они положили Сойера на пол. Кристофер расслабил натруженные мышцы.

– Как Люси?

– В порядке, она в соседней комнатке, за перегородкой. – Люк наклонился над перилами и включил электрический фонарь. С округлившимися от волнения глазами он прошептал: – Вода дошла до верхней ступеньки первого пролета. Что делать?

Кристофер взглянул на окошко в потолке.

– Останемся здесь, пока можно. Если сейчас вытащить Люси и Сойера на крышу, они вымокнут под дождем. В любой момент вода может начать спадать. Спуститесь в спальни, тащите сюда постельное белье, полотенца, все, что сможете найти. Отнесите их Люси. Скажите, чтобы связывала веревки. Так ей будет менее тяжело, чем просто лежать и слушать, как поднимается вода. Пока вы будете это делать, я осмотрю крышу на случай, если нам придется на нее вылезать. Надеюсь, что не придется. Дайте мне этот фонарь. Возьмите свечу. Быстрее, за дело. – Он понизил голос. – Может рухнуть еще одна дамба, и вода, которую она сдерживает, угодит в нашу реку – тогда уже не будет времени для приготовлений.

– О! Действительно! – хрипло согласился Картер, взял свечу и стал осторожно спускаться.

Кристофер прикрепил электрический фонарь к поясу и поднялся по ступенькам, которые вели к окошку в крыше. Засов с первой попытки не отодвинулся. Заржавел? Каждая секунда имела значение. Ну и. плеск устроил Люк этажом ниже! Вода, должно быть, прибывала быстро. Неужели окно так и не откроется? Ну вот, наконец-то засов сдвинулся! Еще один рывок. Засов выскочил.

Кристофер постоял, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, прежде чем открыть окно. Стихия коварно затаилась снаружи, выжидая, ветер обрушился на него с такой силой, что в глазах замелькали огненные круги и звездочки. Он высунулся в отверстие до плеч. Крыша была не слишком покатая. Между окном и коньковым брусом прикреплен ряд планок. Люси и Сойера можно привязать к этим планкам. Он высунулся из окна дальше. От ветра перехватило дыхание. Над головой простиралась тьма. Нигде не было видно ни одного огонька. Есть! Маяк на аэродроме! Это означало помощь.

Кто-то схватил его за лодыжку. Кристофер спустился и осторожно закрыл окно. В мерцающем сиянии свечи улыбка Картера казалась демонической.

– Вода перестала подниматься.

Кристофер перегнулся через перила, засек время по своим часам и пять минут наблюдал за водой – она тихонько плескалась о вторую ступеньку лестницы, ведущей на чердак, но выше не поднималась. Он с облегчением вздохнул:

– Пока все хорошо. Вы принесли одеяла и полотенца?

– Да. Люси их связывает. Может, мне сказать, чтобы прекратила, раз вода больше не поступает?

– Нет. Работайте вместе с ней, пока не сделаете четыре длинные веревки. Сойер подавал голос?

– Попросил воды. Ну и ну! Как тут можно хотеть еще воды! Я принес термос Люси и дал ему попить немного, а потом он отключился.

– Он будет спать. Когда закончите делать веревки, тоже поспите, Люк. Вы весь день в трудах, так ведь? Пока мы не будем подавать сигнал о помощи, многим другим она сейчас нужнее. Надеюсь, наводнение начнет отступать, но по-прежнему идет дождь, а у нас на руках два беспомощных человека.

– Давайте вначале вы ляжете подремать, мистер Уинн.

– Нет. Я разбужу вас на рассвете. Если не произойдет никаких перемен, передам вам дежурство.

Кристофер тихо спустился по ступенькам, прошел по залитому водой полу в спальню Люси Картер. Там он взял коробку с крекерами, наполнил кипяченой водой маленький чайник и переложил лекарства из аптечки себе в карман. Свою добычу он принес на чердак, в каморку, где лежал Сойер, после чего сел на верхнюю ступеньку, откуда мог наблюдать за водой. Если она поднимется еще на две ступеньки, им с Картером придется переправить Люси и Сойера на крышу. Он погасил фонарь – надо было экономить батарейки. Сунув руки в карманы, прислонился к стене. Теперь, когда он прекратил лихорадочную деятельность, мышцы заныли – он чуть не надорвался, перетаскивая раненого. Стоило ли это усилий? В первый раз после того, как услышал историю, рассказанную Сойером, Кристофер задумался над его описанием «сияющей фигуры» с обнаженным мечом. Любопытно. После своей пламенной молитвы о помощи на поляне посреди холма он и сам ощутил присутствие некоей незримой силы. Необъяснимо… но… правдоподобно для того, кто верит в узы, связывающие человеческую душу с Богом.

Если бы только Джин могла верить в это так же, как он… Впрочем, верила она или нет, Кристофер восторгался ее независимостью, дерзостью, чувством собственного достоинства.

Он прислушался. На фоне шума дождя, стучащего в окно в крыше, были слышны мощный храп Картера и тяжелое дыхание Сойера. Во тьме едва заметно забрезжил свет. Солнце встает! Слава богу! Едва заметный, но все же предвестник дня! Того дня, который принесет им свободу. Кристофер сбежал по ступенькам и зажег фонарь. Вода не поднялась ни на миллиметр!

Снаружи послышался глухой мощный удар. Дом тряхнуло. Оползень? Снесло вторую дамбу? Кристофер неподвижно сидел, светя фонарем на воду, и ждал. Что это – плод его воспаленного воображения или вода на самом деле поднялась? Он наклонился вперед. Потер пальцами глаза. Наверное, он ошибся! Вода не могла покрыть третью ступеньку так быстро. Он снова присмотрелся, вскочил, помчался к двери Картера и заколотил по ней кулаком с криком:

– Люк! Люк!

Когда полицейский вышел, Кристофер потряс его за руку:

– Скорее! Надо вылезать на крышу. Вода поднимается!

Глава 20

– Попались? – хрипло промямлил Люк тараща глаза, при свете свечи казавшиеся стеклянными шариками, вставленными в серо-желто-белую гипсовую маску.

Кристофер постарался придать голосу уверенность, которой отнюдь не ощущал:

– Нет, пока у нас над головами есть крыша, а на аэродроме работает маяк. Я вылезу через окно. Обвяжите один конец веревки Люси под мышками и поднимите ее ко мне. Откройте окно второго ската и забросьте на крышу свободный конец веревки. Так мы надежно привяжем Люси. Понятно?

– Ага.

– С Сойером проделаем то же самое. Потом возьмите еще две веревки и вылезайте на крышу.

– Мистер Уинн, ничего не получится.

– Не получится? Смотрите! – Кристофер показал на ступеньки – вода плескалась о четвертую. – У нас нет выбора. – Он снял пиджак и жилетку, закатал рукава сорочки. – Я готов, Люк!

Изо всех сил он толкнул окно. Изо всех сил буря рванула окно на себя. На мгновение Кристофер потерял самообладание. Что может сделать один человек перед лицом хаоса? Он просунул в отверстие плечи, Люк подтолкнул его снизу. Кристофер оказался на крыше. На востоке слабое сияние рассвета пыталось растворить чернильную тьму небес, ложилось металлическими отблесками на поверхность грозной реки, которая текла всего на несколько футов ниже окон на скатах крыши.

Золотой луч прорезал небо. Маяк! Кристофер замахал руками, закричал. Только бы этот луч на мгновение задержался на нем… Ветер сбил его с ног. Стоя на коленях, он заглянул в оконное отверстие в крыше. Пламя свечи внизу дергалось из стороны в сторону, было маленьким, но все же света хватило, чтобы увидеть воду, дошедшую до верхней ступеньки.

– Люк, скорее! – Кристофер взглянул через плечо на луч маяка, отражавшийся в распухшей реке, которая теперь казалась широкой, как океан.

Показался Люк с неподвижной ношей на руках и веревкой из одеял, волочившейся по полу. Он осторожно поднялся по ступенькам к окну в крыше. Голова Люси вяло ударялась о большое плечо мужа. Потеряла сознание? Тем лучше. С ней будет легче управиться, если она не станет осознавать опасности. Приняв женщину в свои руки, Кристофер скомандовал:

– Хватайте конец веревки. Когда дерну, бегите к правому окну и выбрасывайте веревку наверх.

Лицо Картера внизу, в квадрате окна, выражало ужас.

– Держите Люси крепче!

– Я держу ее так, словно это моя жена, Люк.

Через несколько минут Люси Картер была надежно закреплена на крыше.

Снова маяк! Кое-как сохраняя равновесие на ветру, Кристофер поднял руки и закричал. Рукава его рубашки колыхались, словно белые флаги. Мощная волна света залила крышу. С воплем ликования Кристофер снова замахал руками. Луч переместился на утес у берега реки выше по течению, высветил группу мужчин и женщин. Что они там делают? Фотографируют? Разумеется, газетные репортеры должны были вовсю работать. Ветер с презрительным воем ударил его в спину и бросил на крышу лицом вниз. Он схватился за планку. Стального, серого цвета рассвет постепенно выталкивал черноту над головой. Очертания объектов вокруг дома стали более отчетливыми. Осторожно переступая ушибленными коленями, Кристофер пополз к окну. Сойер был уже там – глаза лихорадочно блестели на белом лице с алыми пятнами на скулах, как у клоуна. Кристофер взял его под мышки и крикнул, перекрывая гул шторма:

– Я его держу! Поднимайте, Люк. Помогайте нам, как можете, Сойер!

С силой, которую может придать человеку только страх смерти, раненый мужчина уцепился за планку и подтянулся. Следом за ним из оконного проема вылез Люк, сел, вытянув длинные ноги, и крикнул:

– Там воды по пояс! Пришлось вылезти! – Он осторожно подполз к жене, лежавшей без сознания.

– Теперь Сойера не привяжешь, – сказал Кристофер.

Он обернулся – на него в упор смотрели страдальческие глаза раненого.

– Лучше уж утонуть, чем терпеть эту проклятую боль, пастор, – простонал тот.

– Держитесь. Скоро придет помощь. Видите вон там маяк? Они нас заметили! – Кристофер зажмурился от ослепительного света. – Выводят самолет из ангара! Слышите рев мотора? – Сложив руки рупором, он прокричал: – Вы слышали, Люк? Они нас увидели! Помощь уже близка!

Луч маяка опять переместился. В темноте раздался дрожащий голос Сойера:

– Боже, пастор, вы были похожи на серебряную статую! Были белым с ног до головы, насквозь… Молчите, да? Вы могли бы воспользоваться этой возможностью, взять меня на испуг, чтобы выудить признание… но вы об этом даже не подумали… так ведь?

Кристофер наклонился, чтобы расслышать последние слова, произнесенные шепотом, и положил руку на худое плечо Сойера:

– Нет. Я об этом не подумал, Чик. Я…

С демоническим хохотом ветер подхватил его, оторвал от крыши, бросил вниз и принялся трясти дом, как терьер крысу. Сорвал крышу, швырнул ее в прожорливую утробу реки…

Ошеломленный, оглушенный Кристофер приподнялся на локтях. Где он? Разум вдруг прояснился. Крышу снесло в реку, и теперь она упиралась в затор из бревен. Бревна запутались в кустах. В кустах? Да это же верхушки деревьев! А где люди? Картер, крепко прижимая к себе жену, держался за планку на скате. Сойера не было! Сойер стоял рядом, когда его, Кристофера, схватил ветер, бросил на спину, спас его! Зачем?..

Чик Сойер ушел из жизни так же стремительно, как прожил ее.

Кристофер прополз по планкам до конька крыши. На мгновение луч маяка скользнул по останкам коттеджа Картеров. Выше, на склоне холма, – освещенные окна… дом Рэндолфа… Нет, это ниже. Бревенчатая хижина! «Мудрые девы» со своими светильниками, начищенными и заправленными маслом! Эта мысль запустила по венам Кристофера свежую волну храбрости. Он обернулся на возглас – позади него на коленях стоял Люк Картер и показывал рукой на свой коттедж. Дом шевельнулся. Ветер и вода приподняли его, развернули, опрокинули в бурлящую реку.

Напрягая зрение, Кристофер проводил взглядом обломки, которые, выныривая и вновь погружаясь, плыли вниз по течению. Вокруг них бурлила и пенилась вода.

Тем временем дождь превратился в изморось, ветер стих. Холодный стальной свет заполнил изможденный мир. Вдалеке показался дымок, словно длинные волосы, развевающиеся на ветру. Грозный водяной поток, подобный огромному серому псу, несся вперед, безжалостно показывая свою добычу: мужская синяя куртка; старомодная колыбель с подушечкой, на которой еще виднелась вмятина от маленькой головки; радиоприемник, замолчавший навеки; яростно вырванные древесные корни с комьями земли; аристократическое позолоченное кресло, проплывавшее, покачиваясь, в компании с деревянной скамьей пролетарского происхождения; пони, издающий испуганное ржание, с длинной гривой, похожей в воде на морские водоросли… Рыжая кошка, свернувшаяся в клубок на крыше курятника, поджав лапки под белую грудку, посмотрела на Кристофера зелеными глазами, проплывая мимо…

– Эй! – заорал Люк Картер, указывая на холм, возвышавшийся над бурными водами. – Там хотят спустить лодку! – И принялся лихорадочно развязывать узел на веревке из одеял, чтобы освободить жену.

Лодка на склоне холма! Как она туда попала? Свет в окнах хижины… Это же лодка Джин! «Мудрые девы» и их светильники!

Словно в подтверждение, весь мир дрогнул. Оползень? Обвалился речной берег? Может быть, утес с репортерами? Это кошмарный сон или реальность? Ну и ночка! Перекрывая треск деревьев и рев потока, откуда-то накатил монотонный рокот. Кристофер, затаив дыхание, смотрел, как крылатая машина приближается, похожая на гигантскую штопальную иглу.

Кристофер, прищурив глаза, наблюдал, как гидросамолет плавно снижается, плывет по реке, поворачивает и направляется к крыше.

Гарви Брук перегнулся через борт и крикнул:

– Я подведу к вам одно крыло! Забирайтесь! Места хватит обоим!

«Обоим? – мелькнуло в голове Кристофера. – Он не видит Люси. Люк обязательно должен поднять ее на гидроплан, а мне придется спасаться как-нибудь по-другому». Он помог Картеру подтащить женщину на край кренящейся крыши и поспешно отпрыгнул назад, чтобы восстановить равновесие, когда огромное крыло маневрирующего гидросамолета приблизилось. Гидроплан подрагивал, точно конь, нетерпеливо бьющий копытом.

– Давайте! – крикнул Брук.

Люк Картер совершил невозможное: в мгновение ока взобрался на борт с женой на руках.

Брук взволнованно завопил:

– Откуда эта женщина? Бог ты мой, я могу взять только двоих!

– Улетайте! Улетайте! – замахал руками Кристофер.

Под его ногами доски стонали в агонии, готовые вот-вот развалиться. Течение относило гидроплан все дальше. Крыша разломилась с таким треском, будто разверзлась преисподняя. Кристофер вниз головой полетел в воду, вынырнул, хватая ртом воздух, и ухватился за обломок. Яркий свет – снова маяк. Перекрывая шум, донесся пронзительный крик:

– Дядя Крис! Дядя Крис!

Пока он цеплялся за обломок крыши в отчаянной попытке удержать голову над водой, мысли в его голове вращались, словно разноцветные шары, подбрасываемые жонглером. Голос Салли-Мэй! Что это приближается – нос лодки? Волна бледно-золотого света… Солнце! А что за звук? Колокола? Голос Эзры Баркера:

– Хватайтесь! Скорее!

Опять звон… Ему снится, что он в церкви, или колокола в самом деле играют мелодию «Господь, опора прошлых лет»? Вместе с этой музыкой в его тело вливались силы. В грудь ударила волна, выбив из легких воздух, мышцы напряглись, сердце заколотилось в лихорадочном ритме; сделав глубокий вдох, Кристофер взялся обеими руками за борт и рывком подтянулся, слыша, будто сквозь вату, умоляющие возгласы Баркера:

– Салли-Мэй, на другую сторону, для равновесия. Осторожно, не вывались! Ох, не надо было мне брать тебя с собой, но ты же сама все придумала… Господи! Держись, держись! Вот, вот! Почти на месте! Не отпускай! Ой-ой! Так, еще немного! Ногу через борт! Ну, все!

Кристофер ввалился в лодку и скатился на дно в полузабытьи.

Салли-Мэй у его плеча взволнованно произнесла:

– Дядя Крис! Дядя Крис! Ты спасен! Скажи что-нибудь… пожалуйста…

Голос исчез – застрял где-то глубоко в легких. Он исчез навсегда? Словно угадав, что может вернуть его к жизни, девочка, всхлипывая, продолжила:

– Ты должен собраться с силами. Графиня и мистер Рэндолф с ума сходят. Джин потерялась!

Подобно внезапному порыву ветра, сдувающему пелену густого тумана, слова Салли-Мэй чудесным образом очистили сознание Кристофера. Он схватил девочку за руку.

– Джин потерялась?

Налегая на весла, искусно проводя утлое суденышко между плывущих обломков, Эзри Баркер прокричал:

– Не надо было тебе этого говорить, Салли-Мэй! Понимаете ли… – Он прокашлялся. – Понимаете ли, Крис, родстер Джин нашли в переулке. Он был перевернут, только колеса из воды торчали. Пустой!

Глава 21

Стоя на краю тротуара перед церковью, Джин вглядывалась сквозь дождь и туман. Где родстер? Это был кошмарный день с самого рассвета до сумерек, но ей уж точно не приснилось, что она припарковала машину здесь. Девушка посмотрела в обе стороны улицы с мутными фонарями, тусклый свет которых отражался в мокром блестящем асфальте. Движение было не такое сильное, как в те минуты, когда она здесь проезжала. Ее машину угнали? Она оставила ее незаблокированной, когда помчалась назад в церковь забрать свои драгоценности. Ну а почему нет? Ведь она ожидала, что окажется за рулем через минуту, не больше. Что теперь делать? Дождь стекал с полей мягкой шляпы, стучал по плечам. Нельзя же стоять на тротуаре вечно – лучше вернуться в церковь. Можно позвонить в «Хилл-Топ» из кабинета. Стоп… В кабинете сидит Лютер Калвин. Поделом ему, если будет ждать всю ночь. Съездив до коттеджа Картера на берегу реки, станет ли Кристофер Уинн в такой дождь возвращаться в церковь? Вряд ли.

Эзри! Вот кто отвезет ее домой. Без сомнения, он всю дорогу будет бубнить о ее легкомыслии. Но не пешком же идти…

Девушка вернулась на церковную скамью, чтобы подождать, когда Баркер придет гасить свечи. Мысли, чувства, переживания сплелись в тугой клубок. Надо нащупать свободный кончик, ухватиться за него, потянуть… Нет, не поможет. К чему пытаться думать? Так хочется расслабиться в этой ароматной тишине, впустить в себя царящую в церкви безмятежность… Действительно ли мать едет в Гарстон? Зачем? Чтобы оправдаться, попросить прощения за то, что солгала дочери в письме? Не исключено. «И все равно надо позвонить Гарви; как только доберусь до «Хилл-Топ», сказать, что я не могу, просто не в состоянии носить этот изумруд». Дыхание Джин прервалось от судорожного всхлипа. По телу прошла зыбкая волна тупой боли, будто разорвавшееся сердце заныло, очнувшись от наркоза. Она не позволит отчаянию опять захватить власть над собой. Она должна что-нибудь сделать. Прижимая к груди шкатулку с драгоценностями, Джин встала и медленно пошла вперед, разглядывая алтарь, хоры… Орган! Музыка всегда ее успокаивала. Почему бы не сыграть?

Загоревшись этой идеей, Джин осмотрела инструмент. Легонько прикоснулась к клавишам из слоновой кости. Небесный звук… Музыка сочувственно и нежно прикоснулась к ее больному сердцу. Пальцы девушки блуждали по клавиатуре, извлекая одну прекрасную мелодию за другой. Мысли прекратили бег; душа, казалось, парила в космосе.

Грохот – где-то там, в мире за церковными стенами, – заставил Джин вздрогнуть и вернуться в реальность. Взрыв? Она пробежала по боковому проходу, распахнула двери… и не поверила своим глазам. Главная улица превратилась в реку! Что это за темное облако, плывущее к ней? Гигантская волна? Может быть, тот грохот означал, что рухнула дамба? Картер говорил: «Наводнение севернее нас, мы пока в безопасности, если только дамба выдержит».

В безопасности? Где он теперь? Где Кристофер Уинн? Где мама? Предупредят ли ее об опасности прежде, чем она доедет до затопленных районов?

Водяной поток чуть не сбил девушку с ног. Она тут же попятилась, не сводя загипнотизированного взгляда с приливавшей воды. Джин отступала в церковь, и вода плескалась под ногами при каждом шаге. Оказавшись в заалтарной части храма, Джин поднялась на пять ступенек, прислонилась к алтарю, зачарованно глядя, как вода заполняет проходы. Справа и слева от нее высокие свечи продолжали как ни в чем не бывало гореть, за спиной красные розы источали аромат.

Она в безопасности! Джин вздохнула с облегчением. Словно в насмешку над ней разъяренная волна ворвалась в открытые двери, на ее гребне красовалось фантастическое украшение в виде голубой женской шляпки. Быстрая и безжалостная, волна неслась вперед, подхватывая по пути бордовые подушки. В, сознании Джин прозвучал голос отца: «Когда-нибудь ты угодишь в стремительный поток жизни, который подхватит тебя, закружит и накроет с головой…»

Она прикусила губу, чтобы сдержать рыдания. «Трусиха! Пасуешь при первой же опасности. А ну-ка, соберись с силами!» – так сказала бы Салли-Мэй… Салли-Мэй! Где она сейчас? Где Хьюи? Где… где Кристофер? В коттедже Картера на берегу? Если затопило главную улицу, то что происходит там? Ни в коем случае нельзя давать волю воображению. Нужно сосредоточиться на том, как спастись от наводнения – тогда она, может быть, сумеет помочь другим… Колокольня! Но как до нее добраться – ведь лестница на противоположной стороне церкви? Наверняка должен быть выход из заалтарной части. Джин осмотрелась – и точно, панель справа оказалась дверью… в кабинет Кристофера Уинна! Девушка поспешно толкнула ее, перешагнула порог и в замешательстве остановилась, окруженная полной темнотой. Свет был выключен! Она вцепилась в ручку двери, не зная, что предпринять. В дальнем конце комнаты виднелось слабое свечение. Это тлели угли в камине. Из мрака раздался скрипучий голос:

– Это вы, Баркер?

Лютер Калвин! Она и каменноликий одни в церкви.

– Это не Баркер. Это Джин Рэндолф.

– Чего это вам вздумалось выключить свет?

Раздражение неожиданно восстановило эмоциональное равновесие Джин. В ее голосе даже прозвучала нотка насмешливости, когда она сказала:

– Я выключила свет? Вы что, не знаете, что город затоплен и церковь заполняется водой? Вы, уважаемый, утонете, если останетесь здесь.

– Утону? Я?! Вы думаете, Господь это допустит? Что будет делать эта церковь без меня?

Все презрение, вся ярость, которую возбудил в Джин этот человек, вырвались наружу. Она взорвалась:

– Работать дальше – вот, что она будет делать без вас! Если хотите, я скажу гораздо больше. Община поддержала бы Кристофера Уинна во всех его начинаниях, если бы вы не вмешивались. Если Бог существует, то он смоет вас этим потоком, очистит свой храм от вашего присутствия!

Скрежещущий смех прервал Джин на полуслове.

– От вас исходит вредное влияние. Я почувствовал это в первый же раз, когда увидел вас в непотребном платье, открывающем спину, в гостях у графини. В тот вечер Кристофер Уинн не мог отвести от вас взгляд. Ваша бабушка-язычница делает все возможное, чтобы его погубить. Если он на вас женится, его карьере придет конец. Вы, вы с вашими экстравагантными нарядами, с вашим отцом, похотливо смотрящим на женщину, которая ему не жена, с вашей матерью…

Джин яростно швырнула шкатулку с драгоценностями в ту сторону, откуда раздавался этот ненавистный голос. Содержимое шкатулки с плеском попадало в воду, будто пулеметные пули. Попала ли она в цель? Джин прислушалась. Не было слышно ни звука, кроме шума бури, доносящегося снаружи. Она его оглушила? Ее гнев утих. Снова эта Ужасная Сестрица, а она уж думала, что избавилась от нее навсегда. Что, если Калвин лежит без сознания на полу? Что, если он утонет? Виновата в этом будет она. Надо узнать, в чем дело. В кромешной тьме кабинета голос Джин прозвучал пугающе звонко, когда она позвала:

– Мистер Калвин! Мистер Калвин!

Ответа не последовало; слышался только монотонный плеск воды. Что ей делать? Посветить было нечем. Пробираться к Калвину на ощупь? Вернуться за свечой к алтарю?

Девушка быстро выбежала из кабинета. Чувствуя себя осквернительницей храма, она вытащила длинную восковую свечу из серебряного подсвечника. Прикрывая колыхавшееся пламя рукой, вернулась к двери. Что она там увидит? Лежащего без сознания человека? Может быть… мертвого? Джин крепко прикусила губу, чтобы зубы прекратили стучать, и повыше подняла свечу.

Пол кабинета был залит водой. Где Лютер Калвин?

Она осторожно пошла вперед. Тусклый свет был не в силах рассеять мрак, но привел его в движение: причудливые тени закачались на стенах с книжными шкафами, на глубоких креслах, на…

Джин засмеялась. Она хохотала до тех пор, пока пламя свечи в ее руке не заметалось, норовя погаснуть. Это отрезвило девушку. Она осторожно прикрыла рукой драгоценный огонек. На мгновение ей показалось, что на столе устроилась обезьяна и глядит на нее горящими фанатическим пламенем агатовыми глазами. А вот и нет! Подогнув под себя ноги и нахохлившись, прямо в центре стола восседал сам великий и ужасный Лютер Калвин! Без сознания? Как бы не так! Джин усилием воли подавила судорожное хихиканье. Она была слишком близка к границе, за которой начинается истерика.

С края стола свешивалось что-то блестящее. Ее бриллиантовый браслет.

– Я покажу вам, как подняться на колокольню, мистер Калвин. Там вы будете в безопасности.

Ответа не последовало. Джин почувствовала, как по ее ногам поднимается вода, и выпалила:

– Поспешите!

Калвин по-прежнему смотрел на нее молча, с упрямым видом, и девушка пожала плечами:

– Как вам угодно. Я пошла наверх.

Прикрывая пламя свечи ладонью, она побрела по воде к двери. Лучше потерять драгоценности навсегда, решила она, чем приближаться хоть на дюйм к этому извергу, чтобы собрать их. На пороге Джин обернулась:

– Может, передумаете?

Противный голос Калвина отрезонировал в кабинете металлическим звоном:

– Я сказал мистеру Уинну, что буду ждать его здесь. Я никогда не меняю своих решений.

– В самом деле? Ну, ждите Уинна. А я пойду наверх, где сухо.

«Не волоком же его тащить в безопасное место!» – думала Джин, в могильной тишине пробираясь по затопленному коридору. К чему волноваться? Пока что он сидит в полном комфорте и сухости на письменном столе. Лучше ей внимательно следить за собственными шагами, Вода затрудняла путь, хватая за ноги. Девушка медленно продвигалась вперед. Добралась до лестницы. Ухватилась за перила, перемахнула сразу через две ступеньки и поднялась выше уровня воды. При каждом шаге в туфлях противно чавкало. Наконец она оказалась на колокольне и со вздохом облегчения опустилась на скамью перед большой клавиатурой. Сделала глубокий вдох. Ну, все! Пламя свечи задрожало. Неужели собирается погаснуть? Где здесь фонарь, которым пользовался месье Велик, разыскивая ключи? Джин поискала в кладовой, на полке, бросила в карман случайно попавшийся под руку коробок спичек – а вдруг пригодятся? – потом вернулась к клавиатуре и обнаружила фонарь в уголке под низкой табуреткой. Нажала на кнопку. Ура! Работает! Поспешно задув свечу, она положила ее на полку вместе со спичками. Свеча снова могла ей понадобиться.

Что дальше? Джин сняла плащ и, уютно устроившись в кожаном кресле, выключила фонарь – надо было беречь батарейки. Чернильная тьма! Это совсем не радовало. Как завывает ветер… Ей вдруг показалось, будто колокольня раскачивается. А до чего сильно хлещет по стенам дождь! Под потолком какой-то зловещий шорох….

Джин содрогнулась и съежилась в кресле, поджав озябшие ноги в мокрых туфлях. Становилось все холоднее – до утра она промерзнет до костей, если только не сумеет отыскать что-нибудь, чем можно накрыться. Можно же взять старые пальто звонаря!

Девушка включила фонарь и осторожно поднялась на звонницу. Вот они, пальто! Длинные, короткие, темные, светлые, все очень поношенные. Месье Велик страсть как любил хранить всякие ненужные вещи – никогда ничего не выбрасывал. Джин перекинула через руку три самых теплых пальто и недовольно сморщила нос – запах от них исходил не из приятных, она терпеть не могла сорт табака, который курил звонарь. На мгновение девушка остановилась и прислушалась к бушевавшей буре. Осторожно спустившись, надела одно пальто и уселась в кресло. Сбросила туфли, обернула ступни и колени другим, а третье накинула сверху, укутавшись до подбородка.

Когда ее тело понемногу охватило тепло, в голове прояснилось. Что с отцом? Добрался ли Кристофер Уинн до коттеджа Картера? Выдержит ли Коттедж напор вышедшей из берегов реки? О, обязательно выдержит. С Кристофером все должно быть в порядке – Бог не допустит, чтобы что-то случилось с человеком, который настолько ценен для мира! Бог?.. Неужто она инстинктивно обратилась к Нему? Калвин недавно сказал о Кристофере: «Если он женится на вас, его карьере придет конец».

Калвин! В кабинете! Один! Без огня в камине! Он замерзнет и заболеет воспалением легких. Ему там нечего надеть для защиты от холода. В звоннице остались еще пальто. Не отнести ли ему одно?

Джин поежилась в теплом гнездышке, которое с таким усердием свила для себя. Разве она не уговаривала Калвина подняться на колокольню? Пусть замерзает, старый несносный лицемер! И его дочери, и прихожане будут чувствовать себя значительно лучше без него. Вдруг ей стало стыдно. Как можно наслаждаться теплом и уютом, когда человек находится перед лицом медленной смерти от холода?

– Проклятая рэндолфская совестливость! – проворчала Джцн, сбрасывая с себя пальто. – Теперь все-таки придется ему помочь.

Она, кряхтя, натянула на ноги промокшие туфли и, держа тяжелое пальто в одной руке, фонарь – в другой, осторожно спустилась по железным ступенькам вниз – в подвальный холод, в могильную тишину. Джин показалось, что она прошла по воде целую милю, пока добралась до кабинета. От усилий девушка совсем запыхалась. Прислонившись плечом к дверному косяку, пошарила лучом фонаря по кабинету. Боже! Кошмар! На столе никого не было, и браслет уже не поблескивал на свету…

Где Лютер Калвин? Выбрался на улицу? Ясно, что если в церкви воды по колено, значит улица совсем затоплена. Он уплыл в безопасное место? Его спасли? Нет, иначе он послал бы к ней помощь. Ладно, как бы он там ни поступил, она свой долг выполнила.

Девушка решила не относить пальто обратно. Осмотрелась еще раз, нахмурилась, увидев на столе розовые гвоздики. Это Сью Калвин поставила их здесь! Ощутив необъяснимый прилив ярости, Джин подбежала к столу, схватила цветы вместе с вазой и швырнула на потухшие угли в камине. Звон разбившегося стекла немедленно успокоил вихрь, бушевавший в ее душе.

– Ты действительно вернулась, Ужасная Сестрица! – громко проговорила девушка и устало поплелась по воде к лестнице.

На верху первого пролета свет фонаря померк. Затаив дыхание, Джин побежала на следующий этаж. Только бы добраться до свечи и спичек, пока фонарь дает хоть какой-то огонек!.. Погас! Она опустилась на ступеньку, прижалась лбом к перилам. Было холодно и страшно. Ей показалось, что она так и замерзнет, сидя на лестнице. От этой мысли девушка встрепенулась и вскочила на ноги, презрительно упрекнув себя: «Эх ты, размазня!» Она решительно схватилась за перила, в черной, как смола, темноте поднялась на оставшиеся ступеньки, медленно, на ощупь нашла железную лестницу и взобралась по ней. Нащупала вход в колокольню, наткнулась на кожаное кресло и рухнула в него. Трясущимися руками укуталась в пальто. Слишком устав, чтобы думать, откинула назад голову и закрыла глаза.

Джин погрузилась в прерывистую дремоту. Она просыпалась, морщилась от свиста ветра и барабанной дроби дождя, хлеставшего по колокольне, засыпала и видела кошмары. Особенно страшный сон заставил ее вскочить на ноги. В комнате стало светлее – Джин могла различать очертания предметов. Свеча и спички. Они ей уже не нужны. Она окоченела от холода. Нужно размяться.

Джин поднялась в звонницу и нашла бинокль, стараясь не думать о том, что могла натворить буря за одну ночь. Подняла бинокль к глазам. Было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Кажется, маяк аэродрома высвечивает огромный плот… Нет, не плот… Это крыша дома! Луч исчез, снова появился. Плывущая крыша, на ней два человека, один из них машет руками…

Кристофер! Картер! Кристофер в ужасной опасности! Осознание этого было мучительнее всей той вчерашней сердечной боли… Гидросамолет! Он снижается к реке! Слава богу! Люди поднимают что-то на борт… крылатая машина взлетает… один человек остался на плоту. Замахал руками… исчез. Кристофер в этой бушующей реке! Не отрывая бинокля от глаз, Джин страстно взмолилась:

– О, Господи, спаси его! Пожалуйста! Я буду… достойно себя вести до конца моей жизни, если только ты его спасешь! Это не подкуп! Правда! Я буду стараться быть хорошим, стоящим человеком, не важно, спасешь ты его или нет. Пожалуйста! Пожалуйста!

Кристофер вынырнул на поверхность, за что-то уцепился… Луч прожектора освещал его плечи. Лодка! Откуда она взялась? Сможет ли он продержаться еще немного? Если бы только она, Джин, могла помочь…

Помочь? Девушка помчалась к клавиатуре, споткнулась, едва удержалась, чтобы не упасть, изо всех сил ударила пальцами по клавишам.

Господь, опора прошлых лет, Надежда на грядущее. Убежище от бурь и бед, Покой и мир дающее.

Дрожа от холода, обезумев от страха и душевной муки, она все играла и играла. Затем ее руки начали слабеть, в глазах потемнело. «Я должна продолжать! Если замерзну… я не смогу… спасти…» Джин, теряя сознание от изнеможения, повалилась вперед, на клавиатуру.

Наступило долгое забытье. Потом ее чувства пробудились. Что это, сон или она на самом деле слышит голоса? Мужские голоса? Не было сил поднять голову.

– Я сразу понял, где нам искать Джин, как только услышал колокола!

Эти слова прозвучали или пригрезились ей? Голос Кристофера! Этого не может быть. Он утонул… А возможно, она умерла и…

Сильные руки подняли ее с кресла и крепко обняли. Стало тепло. Из непроницаемого тумана послышался другой приглушенный голос:

– Джин! Джин! Послушай, твоя мама в Гарстоне, повсюду тебя разыскивает.

И тот, первый, ближе, у самой ее головы:

– Ваша музыка дала мне силу, помогла выдержать, Джин. Откройте глаза, дорогая!

Только Кристофер называл ее «дорогая». Она подняла тяжелые веки. Посмотрела в пылающие темные глаза. В памяти заскрежетал отчетливый, ненавистный голос Калвина: «Если он женится на вас, то его карьере придет конец». Кристофер! Его служба в церкви гораздо важнее, чем ее, Джин, счастье. Девушка с отчаянием вырвалась из его объятий. Туман постепенно рассеивался. Мать разыскивает ее повсюду… почему? Теперь она ясно видела лица вокруг – осунувшиеся, изможденные. Кристофер! Хьюи! Гарви! Сдерживая рыдания, Джин протянула руки:

– Гарви! Я знала, что ты найдешь меня. Твоей карьере не придет конец, если ты на мне женишься, так ведь? Обними меня покрепче. Я уже никогда не согреюсь!

Вот теперь ее закружило, накрыло с головой! Джин вцепилась в мокрый рукав и услышала собственный голос, умоляющий:

– Не дай мне оставить тебя, Гарви! Стремительный поток несет меня к нему! Не дай мне оставить тебя!

Глава 22

Окно, освобожденное от штор и тюлевых занавесок. Джин Рэндолф смотрела на самую богатую в мире улицу, где так и пахло миллиардами, где на три мили не было прохода от миллионеров. Канун Рождества. Суетливые, толкающиеся, охваченные праздничной лихорадкой прохожие выдыхают облачка пара в морозном воздухе, спешат по домам, нагруженные подарками в обвязанных красными лентами коробках и свертках. На углу дородный Санта-Клаус притопывает ногами в красных кожаных сапогах перед выставленной кружкой для монет. Поток автомобилей – роскошных лимузинов и их менее претенциозных родственников, в том числе бесчисленных такси, – течет по проезжей части.

Девушка смотрела невидящими глазами на далекие, украшенные венками окна. Как сильно изменилась ее жизнь с тех пор, как она в последний раз видела эту улицу. Ее мать исчезла… навсегда. Джин прикусила губу, чтобы сдержать страдальческий стон. Ее сердце мучительно сжималось всякий раз, когда она вспоминала тот день в роскошном музыкальном зале графини, когда ей все рассказали. Маделин Рэндолф приехала в Гарстон, чтобы найти свою дочь. «Чтобы объяснить, – постоянно повторяла она, – чтобы объяснить!» Услышав, что Джин пропала, она в одиночку ринулась в бурю на отчаянные поиски, присоединилась к группе репортеров, выбравших наблюдательным пунктом утес над рекой… затем обвал… и стремительный поток… Стремительный поток жизни! Эти слова Хьюи словно каленым железом были выжжены в ее памяти. Джин отвернулась от окна и окинула взглядом гостиную, некогда служившую местом проведения веселых вечеринок. Духу радости в этих стенах царить уже не суждено. Мебель стояла в чехлах, картины и фарфор были упакованы в коробки. Поленья, потрескивавшие в камине, казались единственным признаком жизни. Только большой письменный стол матери, а также кресло и диван остались в первозданном виде. Джин сохранила эти вещи для собственного пользования, на время пребывания в квартире, которая уже принадлежала другому человеку, с нетерпением ждавшему возможности в нее заселиться.

Девушка села за стол, чтобы продолжить бесконечный процесс сортировки и уничтожения писем. Некоторые она прочитывала, перед тем как порвать, другие бросала, не вынимая из конвертов, в огонь, словно они жгли ей пальцы.

Вдруг чья-то рука коснулась ее плеча. Вздрогнув, Джин подняла голову. Письма разлетелись по ковру.

– Г-гарви! – заикаясь, пробормотала девушка.

Обычно веселые, глаза Брука смотрели пристально и решительно.

– Не ругай Розу за то, что позволила мне войти. Она старалась удержать меня изо всех сил, как верный пес, но не смогла устоять перед моей лучезарной улыбкой. Нам с тобой надо решить одну проблему. Почему ты отказалась со мной увидеться? Почему вернула это? – Брук показал ей на ладони кольцо с блестящим зеленым камнем.

Джин вздрогнула.

– Я… я… мне неприятно смотреть на изумруды, Гарви.

Он поспешно спрятал кольцо в карман.

– Понятно. Может, и на меня тебе неприятно смотреть, поэтому ты не хотела, чтобы я приехал?

– О нет, не поэтому!

– Тогда почему? Ты влюбилась в Уинна?

Это имя прогремело в ушах Джин, как мощный водопад. Она с жаром принялась возражать:

– В Уинна? В Кристофера Уинна? Ты сошел с ума, Гарви!

Брук мрачно покачал головой:

– Сдается мне, что леди протестует с чрезмерным энтузиазмом. Я уверен, что ты в него влюблена. Знаешь почему? – Он поскорее продолжил, пока Джин не успела ответить: – Чтобы ты все поняла, я вернусь к той страшной ночи, когда случилось наводнение. После того как я высадил Картеров на аэродроме, доблестно подавив в себе желание выбросить ту женщину за борт, когда узнал, что Уинн отказался ради нее от возможности спастись, я снова поднял самолет, чтобы попробовать помочь ему, но заблудился – местность сильно изменилась из-за разлива воды. Я какое-то время летал по кругу и наконец грохнулся на поляне перед твоей бревенчатой хижиной, освещенной, будто для вечеринки. Никто не пострадал, кроме самолета. Даже если до ста лет доживу, все равно не забуду то, что увидел в хижине, когда в нее вошел.

Он энергично прокашлялся, облокотился на каминную полку и уставился на горящие поленья.

– Преподобный Кристофер лежал возле камина, без пиджака, мокрые брюки облепили ноги, глаза были словно тлеющие угольки на белом лице. Твой отец смотрел на человека в мокром плаще, которого графиня прислала сообщить, что Маделин Рэндолф бросилась, несмотря на бурю, искать дочь. Констанс Уинн подносила ко рту брата чашку с чем-то горячим. Ее ничто не волновало – лишь бы Кристофер согрелся. Салли-Мэй сидела на кушетке, а по обе стороны от нее замерли, рыжие сеттеры. Эти псы все понимали, ты убедилась бы в этом, если бы заглянула им в глаза. А девчонка – умница. Это ей пришла в голову мысль о светильниках, о лодке, которая была в хижине, это она вместе с Баркером стащила лодку по тропе. Боже! Какой это был кошмар! Уинн едва не сошел с ума, узнав, что ты потерялась. Когда у него в голове прояснилось, он вспомнил про колокола. И твердо решил, что это ты на них играла, что тебя надо искать в звоннице.

Джин закрыла лицо ладонями.

– Продолжай! Продолжай, Гарви. Я же толком ничего не узнала – боялась напоминать Хьюи о той трагической ночи. Без сомнения, он чувствовал то же, что я. Что было дальше?

– Мы поскорее отвели Уинна домой, настояли, чтобы он переоделся в сухое, – он хотел отправиться на твои поиски как был, а затем поплыли на лодке к церкви и нашли тебя в кресле перед клавиатурой. Когда Уинн обнял тебя, ты посмотрела на него так… будто внезапно обрела все, о чем мечтала в жизни…

Джин сцепила похолодевшие пальцы.

– Это на самом деле ничего не значит, Гарви! Я бредила… – Она содрогнулась.

– Я знаю, Джин, знаю. Потом ты его оттолкнула и начала лихорадочно звать меня… Но ты меня не любишь, так ведь? – Его мальчишеский голос дрогнул. – Не бойся сказать старине Гарви правду.

– Я люблю тебя, люблю, но…

– Недостаточно сильно, чтобы выйти за меня замуж? Твой отец прав. Ни один мужчина не должен жениться, будучи избранником номер два, когда избранник номер один выглядывает из-за угла. Больше мне сказать нечего.

– Гарви! – Джин вцепилась в его рукав. – Я разбила твое сердце?

Он похлопал ее по руке и улыбнулся бескровными губами:

– Ни одна девушка не может разбить мое сердце, Джин, если только она не выйдет за меня замуж, любя другого мужчину. Я хотел, чтобы ты стала моей женой, но…

– Всем счастливого Рождества! – Фанчон Фаррелл, в зеленом платье, кокетливой шляпке и шубке, с обернутым серебристой бумагой свертком под мышкой, одарила их улыбкой с порога. – Джин, твой отец велел мне не обращать внимания на протесты Розы и прорваться к тебе с боем, если будет необходимо. Он решил, что тебе нужна подружка. Это я!

Мрачное настроение Брука испарилось, словно маленькая тучка, к которой прикоснулся солнечный луч.

– Ну, раз уж ты явилась, я пойду.

Джин будто язык проглотила. Да и что она могла сказать Гарви на прощание, чтобы не вызвать при этом подозрений у Фанчон? Но молодой человек опять пришел ей на помощь, с наигранной бодростью заявив:

– Извини, Джин, что не смогу сегодня вечером сходить куда-нибудь с тобой – в полночь я уезжаю в Чикаго.

– В Чикаго?! – возопила Фанчон. – Гарви Брук! Разве ты не будешь в Гарстоне во время празднования Рождества? Я же устраиваю вечеринку!

Фанчон, свеженькая и раскрасневшаяся с мороза, была чертовски мила – глаз не отвести. Из-под шляпки выбивался локон золотистых волос, зубки, словно жемчужины, блестели между прелестных пухлых губок, румянец был подобен нежным лепесткам розы. Глядя на нее, Джин чувствовала себя бесцветной. Одиночество и скорбь последних недель давили тяжким бременем. Брук во все глаза смотрел на Фанчон – так, будто в первый раз увидел. Очнувшись, он весело пообещал:

– Ладно, в Чикаго не поеду. Я приду на твою вечеринку. – И покраснел как мальчишка, встретившись взглядом с Джин. – Ты не возражаешь?

Внезапно энергия и жажда жизни нахлынули на Джин, затопив душу волной радости.

– Какие возражения! Гарви! Я целиком и полностью за!

Когда со смущенной улыбкой Брук удалился, Джин сердечно пригласила подругу:

– Ну что ты стоишь, как будто собираешься упорхнуть, Фанчон? Садись к огню. Хочешь сигарету?

Мисс Фаррелл оторвала мечтательный взгляд от закрывшейся двери. Сев на диван, она заметила:

– В первый раз за все время, что я знаю Гарви Брука, он посмотрел на меня… по-мужски. – Зеленая зажигалка выбросила язычок красного пламени, и Фанчон, прикурив, осведомилась с наигранным безразличием: – Ты отшила его, Джин?

– Мы с Гарви всегда были добрыми друзьями, не более того, Фанчон.

– Ну да. Я не могу смириться с мыслью о том, что ты проведешь канун Рождества в одиночестве. Я знаю, что твой отец приезжает завтра, он мне говорил, но что это за ужасное место для проведения праздника? – Она уныло осмотрелась. – Хорошо хоть, ты догадалась надеть это розовое платье, бедняжка моя. Если бы ты оказалась в черном, я бы расплакалась!

Усевшись на край письменного стола, Джин объяснила:

– Хьюи попросил меня не носить траур. Он считает, что ради нас самих и ради наших друзей не следует предаваться унынию. Завтра мы будем обедать не здесь, а в отеле. Я чувствую некоторую вину за то, что бросила графиню, но…

– Милая моя, не волнуйся за нее. Ее жизнь приняла новый поворот с той ужасной ночи в Гарстоне. У Великолепной Фанфани появились новые планы. Они с синьором Замбальди собираются финансировать молодых певцов, пока те не заработают национальную музыкальную стипендию. Думаю, что она наконец оставила всякую надежду заманить Кристофера Уинна в оперу.

– Он вышел в отставку?

– В отставку? Ты что, ничего не слышала? Община Объединенной церкви снова сплотилась. Крис по-прежнему на своем месте, а в отставку вытолкали – а ну, угадай, кого? – Лютера Калвина!

– Не может быть! Я думала, что это сделать труднее, чем столкнуть вниз по склону тот гранитный валун перед моей хижиной. Кто был тем великаном, который совершил такое чудо?

– Этот великан – вся община. Разве ты не слышала, что повсюду разнеслось известие о том, как Калвин бросил тебя в церкви в ночь наводнения? Это его и погубило.

Джин снова услышала плеск воды у ног, снова почувствовала удивление и испуг, которые испытала, обнаружив, что Калвин исчез. Словно в дреме, вспомнила пробирающий до костей холод и внезапное тепло, мужские голоса… Едва закончилась заупокойная служба по ее матери, Джин поспешила вернуться в нью-йоркскую квартиру. В своих письмах к отцу она не интересовалась новостями, и он сам воздерживался от сообщения каких-либо известий. Несколько недель она прожила, словно во сне.

– Рассказывай дальше, Фанчон, – поторопила подругу Джин. – Как он выбрался?

Фанчон закинула ногу на ногу, затянулась сигаретой, выдохнула колечко дыма, а затем ответила:

– Шоферу Калвина велено было вернуться за ним в определенное время. Он вернулся на лодке. Калвин не сказал ему о том, что ты находишься в церкви, наоборот, торопил его – хотел поскорее оттуда убраться. А в довершение всего Лютер Калвин потребовал, чтобы проповедника Объединенной церкви обвинили в соучастии в побеге уголовного преступника.

– Да ты что?

– Честное слово! Будто это Крис устроил бурю, сорвавшую крышу картеровского коттеджа, за которую цеплялся бандит.

– А что сказали власти?

– Ха! Да они просто посмеялись над Калвином, услышав от Картера реальную историю. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения многострадального попечительского совета. Его члены наконец-то взбунтовались, выгнали Калвина и сообщили Крису, что он может работать в церкви так, как ему угодно, что им не нужно, чтобы он тратил свое драгоценное время на погоню за деньгами. Впрочем, после всех этих событий они вообще отказались от увеличения церковного фонда. Через двадцать четыре часа приход пожертвовал денежную сумму, которая накопилась за много недель, на помощь жертвам наводнения, а потом вежливо, но твердо известил графиню о том, что им не нужен ее дар. Лютер Калвин немедленно выставил свой дом на продажу, забрал дочерей и поехал путешествовать по миру. Так произошел исход Калвинов из города Гарстона: Кристофер Уинн должен быть благодарен, что его избавили от одной из навязчивых обожательниц.

– И он… действительно благодарен?

Голубые глаза Фанчон затуманились. Она вздохнула:

– Невозможно понять, что чувствует Крис. Он изменился. Ужасно похудел и уже не смеется, как раньше. Возможно, он грустит из-за того, что сестра его покидает.

– Покидает?!

– Ты и об этом не знаешь? Она уезжает за границу по делам фирмы первого января… Ну ладно, Джин, мне пора – дома забот невпроворот. Крис придет после службы выпить кофе вместе с исполнителями рождественских гимнов. Город сегодня будет весь в огнях! Загорятся свечи в окнах, на каждой елке замигают цветные лампочки, и еще пройдет служба в Объединенной церкви. Крис Уинн всегда великолепен, но его проповедь в канун Рождества – это бесценный подарок. Может, ему удастся растревожить даже твое сердце, а ведь ты самое бесчувственное существо женского пола из всех, кого я знаю! – Фанчон захихикала. – А я-то думала, что еще задолго до сегодняшнего дня заполучу твой желтый родстер.

Глядя на горящие в камине дрова, Джин напомнила:

– Ты должна была получить его, только если бы я пошла в церковь из-за мужчины, а не из любопытства.

Фанчон застегнула ворот меховой шубки и лукаво подмигнула:

– Ничего, у меня по-прежнему сохраняется надежда. Ужасно жаль, что ты не можешь быть с нами сегодня вечером. Ты, наверное, вообще нигде не бываешь.

«Похоже, Фанчон боится, что я могу приехать к ней на вечеринку, ведь там будет Гарви», – улыбнулась про себя Джин.

Вслух она сказала:

– О, я кое-куда выбираюсь время от времени. Хьюи считает, что сейчас я нуждаюсь в общении с людьми, в ярких огнях и музыке больше, чем когда-либо. На танцы я, правда, не хожу – не хочется, но бываю на других мероприятиях. – Тут непреодолимое желание снова оказаться в Гарстоне захватило ее, и она услышала собственный голос: – Может, сегодня вечером я к тебе загляну.

Глава 23

Несколько часов спустя Джин остановила свой желтый родстер на въезде в Гарстон. Наводнение повсюду оставило следы: железная опора моста была погнута, словно деталь детской железной дороги; куст застрял в кроне высокого дерева, как сороконожка, угодившая в гигантскую паутину; наспех сооруженный забор ограждал от посетителей обвалившийся берег.

Когда снегопад бросил первые снежинки на ветровое стекло, Джин завела мотор и вернула поток мыслей на прежнюю дорожку. Что заставило ее помчаться обратно в Гарстон? Не только импульсивное побуждение сбить с Фанчон спесь. Перед отъездом она позвонила отцу. Он с тревогой спросил:

– Что-нибудь случилось?

– Нет, Хьюи. Ты не слишком разочаруешься, если мы отметим Рождество в «Хилл-Топ»?

– Разочаруюсь? Да ничего не может быть лучше! Графиня даже обиделась на тебя из-за того, что ты собиралась праздновать отдельно.

– Тогда я сегодня приеду. Роза встречается со своими итальянскими родственниками. Не жди меня к обеду, возможно, я поздно освобожусь – надо закончить дела здесь. Пока.

Она проезжала милю за милей, снова и снова повторяя про себя вопрос Гарви Брука: «Ты влюблена в Уинна?»

«Допустим, это так, – сказала она себе. – Допустим, ты влюблена в Кристофера Уинна, и что? Действительно ли ты ему нужна?» Джин не получала от него никаких вестей с тех пор, как покинула Гарстон. Лютер Калвин говорил, что карьере Уинна придет конец, если она выйдет за него замуж, но каменноликий утратил свои полномочия, его больше нет на сцене. В течение этих трагических недель всякий раз, когда Роза приносила поднос с письмами, Джин просматривала их с отчаянно бьющимся сердцем. От Кристофера не пришло ни одного письма. Если бы она действительно была ему дорога, то он наверняка написал бы, а возможно, даже приехал к ней… Графиня говорила, что любовь – это экстаз, агония, страдание. Для нее, для Джин, это была медленная пытка, чудовищный кошмар сомнений. Но даже если его чувства действительно глубоки, сможет ли она стать той женщиной, которая будет помогать ему, а не служить помехой в избранном им деле? Она, не прочитавшая в жизни ни одной молитвы?

Ни одной? Джин увидела себя в звоннице, вспомнила, как наблюдала за гигантским лучом, высвечивающим поле битвы стихий; вот снижающийся гидросамолет, плывущая крыша, человек, размахивающий руками, его отчаянный крик о помощи; вот он уходит с головой в свирепо бурлящую реку… Четко, будто по радио, она услышала собственную отчаянную мольбу: «О, Господи, спаси его!»

Это была молитва. Охваченная ужасом, Джин обратилась за помощью к Всевышнему с верой, которая всегда жила в ней, дремала в укромном уголке души, с верой, о которой она не подозревала.

Молитва прояснила ее разум, подсказала, что делать – звонить в колокола. Приглушенный, словно долетевший из-за завесы густого тумана, к ней вернулся голос Кристофера Уинна: «Ваши колокола дали мне силу, позволили выдержать».

Впредь она не будет безразличной к духовным ценностям, отрицать их влияние на бег своей жизни. Значит… В первый раз после трагической ночи наводнения Джин громко рассмеялась. Она похлопала по рулевому колесу рукой в перчатке и пробормотала.

– Эй, дорогуша, так недолго и в монастырь уйти. Бедная Фанчон – она совершенно не воспринимает тебя в черном.

Когда Джин въехала в город, шел нежный, пушистый снег. Деревья повсюду расцвели красными, зелеными, золотыми и серебряными огнями иллюминации. Реальность превратилась в сказку. В морозном воздухе раздавался радостный хрустальный звон колоколов. Когда последняя нота уплыла к реке и дальше – к морю, Джин посмотрела на часы – она уже опоздала к началу рождественской службы, но надеялась успеть на последний гимн.

Когда девушка остановилась перед воротами поместья «Хилл-Топ», в котором каждое окно было озарено свечами, припорошенная снегом фигура появилась в свете фар машины. Верный Эзри Баркер вышел ее поприветствовать!

– Ей богу, вот и ты, Джин! Счастливого Рождества! Твой папа пошел в церковь вместе с мисс Уинн. Они ждали тебя до последней минуты; но потом я сказал им, что буду оставаться здесь, пока ты не приедешь.

– Эзри, ты душка! Не мог бы ты сделать для меня еще кое-что?

– Только для тебя, а не для твоей Ужасной Сестрицы.

Джин засмеялась и прижала палец к губам:

– Тсс! Кажется, я улизнула от нее!

Баркер кивнул с самым серьезным видом:

– Тогда говори скорей, пока она не напала на след.

– Отправь, пожалуйста, мой багаж наверх и распорядись, чтобы кто-нибудь из прислуги перегнал мой родстер к дому мисс Фаррелл, когда я вернусь из церкви, и сказал, что мисс Рэндолф прислала ей эту машину.

– Ты шутишь, Джин?

– Нет, Эзри. Я проиграла пари. А сейчас на минутку забегу к графине и отправлюсь в церковь.

Великолепная Фанфани в черном платье, украшенном жемчугами, сидела в музыкальном зале, откинувшись на спинку кресла с искусной резьбой. Она очнулась от дремотной истомы, когда вошла внучка.

– Dio mio! Мое милое дитя! Я не знала, что ты приедешь.

– Я… я не могла остаться в Нью-Йорке. Вы и Хьюи – это все, что у меня есть.

Графиня указала на кресло рядом с собой:

– Присаживайся, Джин. – Ее блестящие зеленые глаза внезапно потемнели. – Я не знаю, с чем ты столкнулась в тот день, когда явилась в квартиру матери, и не хочу знать. Так или иначе, именно из-за этого она в тот вечер бросилась за тобой в Гарстон и ворвалась ко мне с криком: «Где Джин, мама? Я должна ее увидеть. Я должна с ней поговорить. Клянусь, она все неправильно поняла. Я не могу потерять ее, не могу. Она – это все, что у меня есть, мама, все, что у меня есть. Помоги мне ей объяснить. Джин неправильно поняла…» – Графиня смахнула слезы, прежде чем продолжить: – Ты знаешь, что случилось потом. Кристофер Уинн сказал бы, что она просто «вышла в другую комнату». – Ее голос понизился до шепота, голова поникла, взгляд был устремлен прямо, будто она старалась разглядеть что-то через невидимую вуаль. – Объединенная церковь отказалась от моего дара. Кристофер Уинн должен быть благодарен Богу за то, что синьор Кальвино и его дочь убрались с его пути. – Она усмехнулась. – Надо будет подкупить девчонку Салли-Мэй, чтобы рассказала, что ее дядя ответил, когда малышка Сью сделала ему предложение.

– Салли-Мэй ничего не расскажет.

– О, расскажет! Я умею добиваться своего. Я…

Графиня недоговорила. Возможно, она вспомнила, что однажды ей это не удалось: некий священнослужитель отказался заняться оперным искусством вопреки всем ее ухищрениям. Если это было так, то графиня не подала виду, добавив:

– Синьор Замбальди приедет чуть позже, чтобы послушать один замечательный голос. Я нашла молодого исполнителя гимнов, у которого нет комплексов на почве религии. Уинны тоже придут после службы. Я жду и тебя, Джин.

После службы! Успеет ли она послушать хотя бы заключительную ее часть? Под каким-то пустым предлогом Джин поспешно удалилась. На пути в церковь она снова и снова повторяла в уме: «Клянусь, Джин все неправильно поняла… Я не могу потерять ее, не могу…»

Церковь была полным-полна, когда девушка вошла туда. Хор пел со страстью и вдохновением. В воздухе стоял пряный аромат хвои и воска.

Вдруг сердце Джин остановилось. Пошло снова. Эта впечатляющая фигура в черной сутане – Кристофер Уинн? Он запел. Его голос парил под сводами. Если бы только графиня могла это услышать, увидеть его и завороженные лица прихожан, то она наверняка поняла бы, что этот человек нужен именно в церкви, потому что только здесь его талант способен творить истинные чудеса.

Каким далеким кажется этот мужчина… Он любит ее – Джин Рэндолф! Нет, не по-настоящему. Это минутное влечение, вспышка страсти, только и всего. Пройдет. Для них обоих было бы лучше, если бы она не вернулась из Нью-Йорка.

Песня оборвалась на торжественной ноте. Человек на кафедре повелительно поднял руку. Все, в едином порыве, послушно опустились на колени, склонили головы, увлекая за собой Джин. На мгновение она испытала ужасное смущение.

– Аминь! Аминь! – пропел хор.

Джин принялась протискиваться сквозь толпу. Ее щеки горели от стыда. Не слишком ли пристальное внимание она вызвала, опустившись на колени? Впрочем, она привлекла бы куда больше взглядов, если бы осталась стоять во весь рост среди коленопреклоненных прихожан. К тому же перед воздетой рукой Кристофера ни у кого не было выбора. И потом, это же церковь, здесь так принято… Ах, если бы только она не боялась показывать свои эмоции! Опять эта рэндолфская сдержанность!

Когда Джин села в свой автомобиль и поехала в сторону «Хилл-Топ», до нее еще доносились аккорды рождественского гимна.

Из тени появился человек, чтобы сесть за руль родстера, – Эзри не забыл про ее просьбу.

Когда девушка вбежала в библиотеку, украшенную еловыми лапами, отец быстро пошел к ней навстречу и взял за руки.

– Как прекрасно, что ты вернулась, Джин!

Она улыбнулась ему блестящими от слез глазами; ее губы дрожали.

– Как прекрасно, что можно вернуться именно к тебе, Хьюи. Ты выглядишь просто великолепно. Что случилось? Ты придумал эликсир молодости?

Он засмеялся, помогая ей снять шубку:

– Почти угадала! Что заставило тебя изменить планы, дорогая?

– Дух моих предков, Хьюи. – Голос Джин дрогнул, и она поспешно продолжила, чтобы отец не смог задать очередной вопрос: – Надеюсь, мое возвращение не испортило твой завтрашний день.

– Мой завтрашний день благодаря твоему возвращению будет идеальным. Я боялся, что ты не захочешь приехать в «Хилл-Топ», поэтому и решил провести праздник с тобой в Нью-Йорке. Ты знаешь… наверняка знаешь, что я люблю Констанс Уинн. Если тебе кажется, что после гибели твоей матери прошло совсем мало времени и я слишком рано в этом признаюсь, то помни, что последние годы мы с Маделин жили как чужие люди, и связывала нас только ты.

Как чужие люди… Знает ли он, что произошло тогда, в Нью-Йорке… Нет, нельзя оглядываться назад. Мама сказала: «Джин неправильно все поняла! Клянусь, она неправильно поняла!»

Девушка взяла отца под руку.

– Ты заслужил право быть счастливым. И я с радостью сказала бы Констанс то же самое.

– Спасибо. Кстати, а как у тебя дела с Гарви Бруком?

– Эта глава дописана. В ночь наводнения я поняла, что люблю его недостаточно сильно, чтобы выйти за него замуж.

– Она приехала? – послышался тихий голос с порога.

Когда девушка обернулась, Салли-Мэй Уинн воскликнула:

– Это она! – и вбежала в библиотеку вместе со своими сеттерами.

Ее коричневый берет, пальто и ботинки были припорошены снегом. Она протянула Джин маленькую коробочку с красной лентой.

– Это мне?

– Открой.

Джин быстро сняла яркую обертку и открыла коробочку. На белой атласной подушечке лежала блестящая серебряная брошка. Крошечный светильник. На нем было единственное слово: «Храбрость». На открытке неуклюжим детским почерком было написано: «Мудрые девы имеют честь сообщить Вам, что Вы были единогласно избраны на замещение вакансии в нашем обществе».

На растерянную и смущенную Джин внимательно, выжидающе, сквозь толстые линзы смотрели не по-детски серьезные глаза Салли-Мэй.

– Но… почему? – пробормотала девушка.

– Видишь, что написано на этом светильнике? «Храбрость». Это был светильник Фло. Она уехала. Наверно, навсегда. – Салли-Мэй судорожно сглотнула. – «МД» избрали тебя на ее место потому, что ты спасла дядю Криса во время наводнения.

– Я его спасла?

– Ты зазвонила в колокола. Он сказал, что готов был сдаться, ослабел и начал идти ко дну, но вдруг колокольный звон вдохнул в него мужество и дал силы. Зачем задавать вопросы? Ты разве не рада, что тебя выбрали?

Джин прикрепила блестящий серебряный светильник к своему бархатному платью аметистового цвета.

– Я рада, Салли-Мэй. Очень рада! Я сделаю все, чтобы не обмануть оказанное доверие.

– Ну и хорошо, – кивнула девочка.

Сеттеры помчались к двери, свесив языки и изо всех сил размахивая хвостами, и подождали, пока их хозяйка переступит порог. Тут Салли-Мэй остановилась и пожаловалась:

– Мне ужасно не нравится, что ты помолвлена с этим глупым Гарви Бруком. Я подумала, что участие в делах «МД» превратит тебя в почти достойную невесту для дяди Криса. Пошли, ребята!

В холле хлопнула входная дверь, и Джин посмотрела на отца:

– Почти достойную? Я ведь ему совсем не пара, Хьюи. Наверно, он это уже понял. Я… не получала от него никаких вестей с тех пор, как уехала…

– Ты была помолвлена с Гарви Бруком, так ведь? Когда мы нашли тебя на колокольне, ты оттолкнула Кристофера.

– Да… я… А правда, что графиня отказалась от своей безумной идеи сделать из него оперного певца?

– Надеюсь, что это так. С той ночи она ни разу об этом не упоминала. – Хью Рэндолф заговорил веселее: – Давай забудем о проблемах, Джин. Сегодня у нас очередной званый вечер. Ты поможешь графине развлекать певцов и гостей, хорошо?

– Но я не смогу быть веселой, Хьюи, ведь мама…

Отец положил руки на плечи дочери и серьезно посмотрел в ее печальные глаза:

– Не позволяй своему горю омрачать жизнь других. Твоя бабушка стареет. Она скучала по тебе. Нынче Рождество, Джин. Пусть оно станет самым счастливым из всех, которые мы праздновали. – Он отпустил ее и предложил: – Давай прогуляемся в музыкальный зал через сад. Я хочу, чтобы ты посмотрела на город в огнях. Вернусь через минуту.

Когда отец вышел, Джин прикоснулась к блестящему светильнику, приколотому к платью. Теперь она – Мудрая дева! Да только никакой мудрости у нее нет. Она сама виновата во всех своих бедах. Скажет ли Кристофер Уинн когда-нибудь вновь, что любит ее?.. Впрочем, это мило со стороны Салли-Мэй. Что бы ей такое подарить? Взгляд Джин задержался на полке с книгами, с редкими изданиями. Она подкатила стремянку к шкафу и взобралась на нее. «Путь пилигрима!» Как раз то, что надо Салли-Мэй на этом этапе жизни… Шаги… Отец уже вернулся? Она бросила через плечо:

– Подожди минутку, Хьюи! Я выбираю подарок для Салли-Мэй.

– А я уже выбрал, – прозвучал голос у нее за спиной.

Рискуя свалиться вниз головой, Джин обернулась. Кристофер Уинн?!

Неужели это тот самый мужчина, которого она недавно видела в черной сутане? Тогда он казался ей почти… почти божественным существом. Теперь же, в сером костюме, он выглядел таким земным, таким… человечным, что это тревожно удивляло. В его глазах, глядевших на Джин снизу вверх, светилось веселье. В комнате воцарилась жутковатая тишина. Кристофер, стоявший у камина, смотрел на девушку до бестактности внимательно. Надо что-то сказать. Но что?

– Вы спуститесь или мне подняться к вам? – осведомился Кристофер.

Прижав к себе книгу, Джин спустилась на одну ступеньку.

– Не надо! Ступеньки… не слишком крепкие.

– Вы что, боитесь меня? А ну, соберитесь с духом! – сымитировал он интонацию Салли-Мэй и шагнул к стремянке. – Спускаетесь или нет?

Джин решительно поборола мучительное желание броситься в его объятия.

– К чему спешить? – Она отчаянно старалась, чтобы голос звучал с беспечным безразличием. – Меня не было в Гарстоне несколько недель, а вы мне даже не написали.

Вместо ответа, Уинн взял ее за талию, легко, словно пушинку, снял со стремянки и поставил на ноги. Отобрав и положив книгу на стол, обнял девушку за плечи и напомнил:

– Вести игру надо честно… дорогая. Вы были помолвлены с Гарви Бруком, не так ли? – Он взял ее за руку и взглянул на тонкие пальцы. – Где же кольцо? Вы его вернули?

Джин кивнула, не поднимая глаз.

– Я знал, что вы разорвете помолвку, когда хорошенько все обдумаете, и не хотел вам мешать. Я сгорал от желания вас увидеть, броситься к вам со всех ног, но… – он сжал ее пальцы, – я нужен был здесь. – И нежно добавил: – Вы соскучились по мне? Не отводите взгляд, позвольте мне посмотреть вам в глаза…

Телефон на столе яростно зазвонил. Джин, словно очнувшись от чар, схватила трубку:

– «Хилл-Топ»!

Она услышала возбужденное хихиканье Фанчон Фаррелл:

– Джин! Ты это серьезно?

Покосившись на Кристофера Уинна, девушка поднесла трубку ближе к губам и тихо сказала:

– Я всегда возвращаю долги. Увидимся позже, Фанчон.

Когда она повесила трубку, Кристофер осведомился:

– Значит, вы потеряли свой родстер?

– Да… Я заключила дурацкое пари с Фанчон… Поспорила, что…

– Что никогда не придете в церковь из-за мужчины? Мне все известно об этом пари. Но Фанчон не могла выиграть ваш родстер. Ведь вы не из-за меня пришли сегодня в церковь? Правда?

– Разве вы знали, что я там была? – оторопела Джин.

– Конечно, знал. Но пришли вы туда не из-за меня… или я ошибаюсь?

– Я… я… Да… не из-за вас. Когда я в первый раз оказалась в церкви, со мной что-то произошло. – Она положила руку на сердце. – Это звучит глупо, да?

– Вовсе нет. Некоторых приводят к Богу духовные наставники, у других вера – душевная потребность, почему бы не прийти к ней под влиянием церковной атмосферы?

Джин подошла к нему на шаг ближе.

– В сутане вы казались совсем другим человеком – незнакомым, таким далеким… таким…

– Далеким? Я?! Иди сюда! – Он порывисто обнял девушку. Обжигающий, головокружительный взгляд его потемневших глаз, казалось, пронзил ее сердце до дна. – Ну, ты все еще не веришь, что священник может быть нормальным мужчиной и настоящим любовником?

Он наклонил к ней голову. Ближе… ближе…

Прикосновение его губ очистило разум и душу Джин от всех сомнений, от скорби и досады. Она почувствовала себя невыразимо счастливой, юной и беззаботной.

– О! Простите, я кажется помешал…

Джин вздрогнула, Кристофер ослабил объятия. На пороге стоял Хью Рэндолф. Озадаченно разглядывая молодую пару, он пробормотал:

– Извините еще раз. Мне… гм-м… э-э-э… В общем, приходите в музыкальный зал, когда… когда будете готовы, дети мои, – и вышел.

Джин, пунцовая от смущения, неловко нахлобучила шляпку и старательно отводила глаза все время, пока Кристофер помогал ей надевать шубку. С книгой «Путь пилигрима» под мышкой она выбежала в холл. На крыльце остановилась, чтобы посмотреть с холма вниз на блестящие крыши, словно покрытые алмазной пылью, на застеленные пушистыми снежными коврами улицы, на янтарные огни, на красно-зеленую пирамиду, которой издалека казалась главная городская елка. Где-то поблизости дети старательно выводили рождественский гимн, лаяла собака, на звоннице пели колокола.

Джин приложила руку к шее – от этой музыки у нее мучительно перехватило дыхание. Глубоко, в дальней дали души, просыпалась и крепла таинственная сила. Неужели приближается день, когда она будет идти по жизни бок о бок с мужчиной, которого любит, с которым будет вместе в его служении и в его вере? А пока…

Ладонь Кристофера легла на ее плечо. Джин обернулась. Он притянул ее к себе и надолго приник к ее губам. Потом взглянул на нее веселыми глазами:

– Ох, ты ведь, кажется, терпеть не можешь поцелуи?

Рэндолфская сдержанность выбросила белый флаг. Лихо махнув рукой на последствия, Джин искренне ответила:

– Я их обожаю!

Примечания

1

Родстер – автомобиль с открытым верхом.

(обратно)

2

Новая Англия – исторически сложившийся в начале XVII века регион в северо-восточной части США, ныне экономико-статистический подрайон.

(обратно)

3

Боже мой! (ит.)

(обратно)

4

Бог да пребудет с вами (ит.).

(обратно)

5

Рейли Уолтер (1552? – 1618) – английский мореплаватель, организатор пиратских экспедиций, писатель, историк и фаворит Елизаветы 1, известный своей галантностью.

(обратно)

6

Узорчатым

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Реклама на сайте