«Ты – настоящая»

Лора Брантуэйт Ты – настоящая

1

Ну вот все и кончено!

Надев очки в элегантной оправе и набросив темную, необычайно легкую шаль, Виктория вышла из дома.

Свобода! Резкий порыв ветра сжал ее в своих ледяных объятиях. Остановилась. Выдохнула. Сделала несколько неуверенных шагов. Новая атака холодного воздуха заставила ее признать, что сегодня побродить по вечерним улицам, как она любит, как она привыкла, не удастся. Придется зайти в кафе.

Придется… Она усмехнулась своим мыслям. Как будто меня кто-то заставляет! Можно бы и дома посидеть. Нет же! Нельзя, нельзя, нельзя…

Дома он. Нужно дождаться его ухода. Еще пятьдесят три минуты… Она бросила взгляд на часы – очень стильные, достаточно большой плоский черный диск на эластичном ремешке, туго охватывающем тонкое запястье. Мягко поблескивающие серебристые цифры на темном матовом циферблате, вечно бегущая серебряная стрелка-молния… Этакая маленькая модель мира: непрерывное движение в темном пространстве – где то большие, то маленькие – светлые знаки-маячки. Задержаться у каждого на мгновение – и снова бежать, повинуясь невидимому механизму, всеобщему закону – только чтобы встретиться еще раз. И снова расстаться…

Да нет, меньше, вещи он сумеет собрать гораздо быстрее. Если не станет… колебаться.… Черт, да что ему сомневаться? Он сам все решил. Давно.

Виктория иронично усмехнулась своим мыслям.

А ведь я – всего лишь женщина. Что мне остается? Только поддерживать решения мужчины.

Где-то слева, вывернув из-за поворота, резко просигналила машина, свет фар скользнул на мгновение по закутанной в плащ стройной женской фигурке. Она резким и не вполне объяснимым движением прижала к груди зонт – большой, шелковый, с длинной деревянной ручкой.

А пришла ведь уже….

Виктория сложила зонт и толкнула тяжелую дверь; она бесшумно открылась, впустив гостью в мир приглушенного света маленьких настольных ламп, коктейлей с замысловатыми названиями, скучающих или заинтересованных взглядов, разговоров, разговоров… Их-то ей и хотелось избежать.

Что ж, это несложно.

Она прошла к столику. Почувствовала, что в ее спину вонзилось несколько нескромных взглядов. Стройная женская фигура привлекала внимание. Одежда подчеркивала благородный силуэт – ничего лишнего, скромно, дорого, элегантно. С достоинством. Уверенная осанка, высоко поднятый подбородок и легкая походка придавали ей сходство с теми красавицами, что наполняли своим блеском и очарованием мир высокой моды.

Да, я долго училась ходить так! Тяжело, очень тяжело выпрямлять спину и держать повыше голову, когда хочется сжаться в комочек и спрятаться – хорошо бы навсегда – от этих взглядов. То есть от тех, которыми меня наградят через минуту.

Почти все посетители кафе оторвались от своих занятий, дабы проследить путь вновьприбывшей. Одного из посетителей Виктория случайно – честно, совершенно случайно!– задела краем юбки-миди, проходя мимо столика, который он занимал со своей спутницей. Виктория уловила напряженное молчание, воцарившееся за ее спиной на несколько мгновений, а потом – сердитое покашливание женщины и что-то, подозрительно напоминающее дребезжание потревоженной посуды…

Ага, слишком сильно ткнула своего мужчину носком туфли. Может быть, даже вовсе промазала и попала по ножке стола.

Виктория усмехнулась – грустно, привычно.

Успокойтесь, сударыня. Сейчас вы все увидите.…

Она устало опустилась на свободное место за дальним столиком, включила лампу. На темно-зеленой скатерти появились четкие круги света и тени. Виктория сняла очки и шаль. Вещи легли на столик, женщина прикрыла васильковые глаза.

Вуаля!

Реакцию посетителей, которые только что кто втайне, кто в открытую рассматривали ее, Виктория могла предсказать с точностью до девяноста девяти процентов из ста. Удивление. Изумление. Отторжение. Неприязнь.

Да знаю я, знаю…

Виктория сделала вид, что пристально разглядывает красно-синие страницы меню с причудливыми названиями, выполненными светлым шрифтом. Про себя отметила нелепость оформления меню. Она знала, что закажет (как всегда, греческий салат и крепкий кофе), но чем-то надо было отвлечься.

По залу пробежала волна шепота.

Да, лондонцы славятся умением держать свои чувства под контролем.

Еще одна усмешка. Виктория знала, что она некрасива. Знала она и реакцию окружающих на ее внешность.

– Двойной эспрессо и греческий салат, пожалуйста, – бросила она подошедшему официанту.

Он принял заказ и удалился, оставив Викторию один на один с ее мыслями и одиночеством. Некоторое время женщина еще ощущала на себе взгляды посторонних, немного настороженные: не все могут быстро и адекватно среагировать на «разрыв шаблона». Если женщина держится, как королева, если все ее движения, жесты проникнуты достоинством и уверенностью – значит, она, по меньшей мере, привлекательна. Хороша собой. Красива.

Ха!

А если ее даже симпатичной могут назвать только сестра да мама с папой – в порыве любви и нежности? Вытянутая форма черепа, удлиненное лицо, узкий длинный нос, небольшие глубоко посаженные глаза – и пухлые губы, контрастно выделяющиеся на этом истонченном лице…

Она достала из сумки ежедневник и перелистнула несколько страниц. На глаза попалась запись, сделанная четким размашистым почерком Клер, ее сестры: ряд цифр и имя с фамилией. Эх, сестренка, я знаю, ты на меня не обидишься! Виктория достала ручку и со злостью перечеркнула страницу.

Если бы люди и воспоминания вот так же легко вычеркивались из жизни!

– Тори, дорогая, ты можешь говорить, что хочешь, но я уже все решила! – Когда Клер делала подобные заявления, это могло означать только одно: воплощение в жизнь того, что она задумала, может быть отложено ненадолго лишь по причине стихийного бедствия.

Сестренка с порога принялась наводить свои порядки. Квартира Виктории уже через полчаса пребывания в ней неугомонной Клер напоминала поле битвы.

– Ну, пожалуйста, поверь, столик гораздо лучше будет смотреться в центре комнаты! Расставлять мебель по стенам – брр!

Доводы Виктории, что ей так удобно потому-то и потому-то, Клер пропускала мимо ушей.

– Милая, ну хотя бы пока я здесь, пусть ковер побудет в свернутом виде в уголке, ты же знаешь, что без него комната смотрится гораздо просторнее!

Виктория пыталась поспорить и с этим. Но доказать младшей сестре, что мягкий пушистый ковер абрикосового цвета создает уют – понимаешь, уют! – было абсолютно нереально. Виктория, устав бегать по дому, остановилась и огляделась. Гармония, царившая в нем до появления Клер, была превращена в хаос. Впрочем, вполне симпатичное, даже творческое состояние. Одна проблема: Виктория любила порядок.

– Клер, оставь в покое мою квартиру! Немедленно! Иначе я посажу тебя на первый попавшийся автобус! И отправлю обратно домой! – выдала Виктория на одном дыхании.

Вроде бы подействовало.

– Да ладно тебе, я же только что приехала! – Клер растерянно развела руками.

– И я безумно рада тебя видеть. – Виктория хитро улыбнулась и обняла Клер.

Ее сестра была необычайно деятельной и жизнерадостной, обладала повышенной работоспособностью и привычкой направлять свои силы туда, куда не просят. И, если ее вовремя не отвлечь, она могла такое натворить… Хотя все было не так уж и безнадежно: легкомысленная Клер быстро теряла интерес к «только что придуманным делам» и переключалась на что-нибудь новое.

Виктория увела сестренку на кухню, зная, что перед корзиночками с фруктовым джемом, испеченными специально к ее приезду, гостья уж точно не устоит. Пока Клер отдавала должное кулинарным изыскам, Виктория попыталась придать квартире первозданный вид. Журнальный столик занял свое законное место у западной стены между двумя большими окнами. На него вернулись газеты двух– и трехнедельной давности, которые Клер забраковала вследствие истечения срока годности. Кресла из светлой кожи деятельная сестренка отодвинуть не успела, но подушки с них убрала. Виктория незамедлительно положила их на место. Несколько минут – и комната стала похожа на то, чем была до тайфуна по имени Клер.

Легко и просто. И даже незачем ругаться…

– Как дела дома? – поинтересовалась Виктория, вернувшись на кухню.

Она несколько лет назад уехала из Бристоля и жила отдельно от родителей, в Лондоне. Виктория с детства отличалась целеустремленностью, что помогло ей получить образование и найти подходящую работу. Клер же предпочитала жить играючи. Если ей хотелось учиться, она могла сутками сидеть в библиотеке. Если было настроение пойти на вечеринку с друзьями – ее ничто не могло остановить. «Мы же только раз живем на этом свете, – убеждала она Викторию. – А если ты завтра умрешь? Нет уж, жить надо одним днем! И получать от этого удовольствие!» С такой смесью философии фатализма и экзистенциализма Клер легко ступала по жизни.

Скептичная Виктория только пожимала плечами, слушая очередные «утренние» рассказы сестры о том, «как он,… а я…».

– Все по-старому, – отрапортовала Клер. – Мама занимается моим воспитанием, – сестры понимающе переглянулись, – и иногда папиным. Это ей лучше удается! А что происходит в жизни моей любимой Тори?

– О, ты знаешь, работа идет отлично. – И этой фразой можно было выразить все.

Виктория была ландшафтным дизайнером. Не работала, а именно была, поскольку жила этим. Все свое время Виктория посвящала тому, чтобы сделать этот мир хотя бы немного красивее. Чтобы красота окружала людей. Чтобы…, в конце-то концов, доказать всем и прежде всего себе, что женщина рождается для красоты, и, какими бы взглядами ни провожали ее люди на улице, в кафе, в кино, в театре, в парке, в магазине – она все равно способна гармонизировать и украшать! Пусть даже не собой. Виктория уже почти не завидовала тем, кому для этого необходимо только улыбаться и позволять людям лицезреть прелесть своего лица и тела…

А у меня, черт возьми, хотя бы есть вкус! И характер… И пусть кто-нибудь скажет, что этого недостаточно, чтобы быть счастливой!

Всего несколько лет понадобилось Виктории, чтобы преуспеть в своем бизнесе, больше похожем на искусство, и получить репутацию одного из самых модных и перспективных молодых дизайнеров по ландшафту. Некоторые проекты занимали призовые места на конкурсах; в стенном шкафу лежала папка с документами и дипломами. Виктория уже собралась было достать ее, чтобы продемонстрировать свои достижения Клер, но та ее остановила.

– Хорошо, Тори, это все, конечно, прекрасно, и я очень за тебя рада. Но… ты лучше расскажи, где и с кем ты сейчас бываешь?

Вопрос этот, довольно-таки простой, поставил Викторию в тупик. Ну не огорчать же Клер признаниями в духе «если я не на работе, то я дома».

– Ну я… с друзьями… мы собираемся и выходим…

– Ой, не смеши меня! Врать до сих пор не научилась! – Клер громко рассмеялась.

Виктория, поначалу обидевшаяся, не выдержала и присоединилась к веселью сестры.

– Да ладно тебе. Если честно, – под лукавым взглядом Виктория снова смутилась, – совсем честно, то у меня просто на все не хватает времени.

– Отлично! Просто замечательно! – Клер зааплодировала.

Виктория, ожидавшая совсем иной реакции, удивленно подняла брови.

– Знаешь ли ты, что это значит? – продолжила Клер.

– И что же?

– А только то, что мы – ты и я – сегодня идем от-ды-хать!

– Ладно, – легко согласилась Виктория.

Теперь настала очередь Клер недоверчиво посмотреть на сестру.

– И все? Так просто?

– Ага.

Виктория налила в стакан апельсиновый сок. Она выдерживала театральную паузу, отлично зная, что сестра изнывает от любопытства.

– Я же в курсе, что ты сделаешь все возможное и невозможное, чтобы уговорить меня пойти с тобой куда-нибудь. Поэтому я решила сэкономить наше время и мои нервы.

Последние ее слова потонули в счастливом визге Клер.

Вечером сестры, постояв в очереди, попали в клуб. Клер, как всегда, летала по этажам, общаясь со всеми подряд. Виктория подошла к барной стойке.

– Стакан минеральной воды, пожалуйста.

– Конечно.

Стекло приятно холодило ладони. Виктория приложила стакан к пылающей щеке – и, подняв голову, увидела свое отражение в зеркале, расположенном за баром.

Отличное зеркало. Мутное, в нем даже от меня ничего не видно, кроме светлых кудряшек.… Славно, очень славно.

Из размышлений ее вывело энергичное «эй!» сестры.

– Тори, тебя нельзя ни на минуту оставить! Ты тут же начинаешь скучать! Пойдем, я хочу тебя кое с кем познакомить!

Схватив сестру за руку, Клер потащила ее сквозь толпу. Не без труда пробившись в другой конец зала, запыхавшаяся Виктория нос к носу столкнулась с тем, из-за кого ей пришлось отойти от барной стойки. Мужчина среднего возраста, неброско одетый, в очках.

Что он делает в этом заведении?.. Странно… Такого редко встретишь в ночном клубе.… Впрочем, приятно иметь дело с человеком, с которым у тебя есть что-то общее.

– Оливер Лоун.

Голос звучал неторопливо, спокойно. Оливер будто копировал интонации какого-то модного певца, какого именно – Виктория не могла вспомнить. Но его манера говорить вызвала у нее улыбку. Немного поболтали вчетвером (Клер, естественно, познакомилась и с другом Оливера, Джереми Ниллсом). Потом Клер куда-то исчезла, а Виктория обнаружила, что пьет уже четвертый коктейль. Ей хотелось смеяться, танцевать. Ушло ощущение того, что ее вытянули из привычной и уютной среды обитания. И она уступила своим желаниям.

Никаких причин сдерживать себя. Я делаю это потому, что я этого хочу.

Виктория оставила Оливера и вышла на танцпол. Никаких условностей. Ничто не держит… В «рваном» свете тонких цветных лучей очень красиво двигалась невысокая молодая женщина. Лица почти не видно, светлые локоны разметались по плечам, по спине. И кто поверит, что человек с угловатой фигурой может обладать такой пластикой?

– Ты великолепна! – прокричал Оливер, стараясь, чтобы его голос звучал громче музыки.

Виктория услышала. Усмехнулась. Взглянула в глаза мужчине.

– Спасибо. Красивый комплимент.

– Это не комплимент. В нем действительность обычно приукрашена в той или иной степени. А это правда. Ты великолепна.

– Что ж, спасибо за правду.

– Пожалуйста.

Молчание. Танец. Оливер оказался неплохим партнером – он понимал, чего именно хочет Виктория.

– Ты хорошо танцуешь.

– Теперь тебе спасибо за комплимент.

– Отвечу твоими словами: это правда.

Наконец, уставшие, они вышли на улицу. Где эта несносная девчонка?.. Установить местонахождение Клер было чрезвычайно трудно. Виктория решила отправиться домой одна. Ну не потеряется же человек в таком возрасте!

Оливер поддержал это решение. Почти полностью. В одном пункте он был не согласен – отпустить «такую женщину» домой без своего сопровождения. Виктория кивнула, уступая ему.

Потом они не раз встречались в городе в кафе и ресторанах. Сходили в театр: Виктория не запомнила ни названия оперетки, ни ее содержания, только волнующее ощущение присутствия рядом мужчины. И тепло от его ладони, лежащей – совсем ненавязчиво – на ее пальцах. Оливер дарил цветы. Подвозил Викторию домой с работы, а она подыгрывала ему: не брала утром машину… Она привыкла к его обществу, тихому смеху и привычке держать собеседника за плечо при разговоре. Оливер делал очень тонкие комплименты: ее вкусу, манере одеваться, уму, смеялся ее шуткам – и ни разу не сказал глупой в данном случае пошлости «ты красива». Один раз, за ужином, он долго смотрел ей в глаза, будто задумчиво, а потом произнес:

– Наполеон однажды заметил, что красивая женщина нравится глазам, а добрая – сердцу. И если первая может быть прекрасной вещью, то вторая – сокровище. Так и с тобой. Ты – сокровище, которое…

И так далее. Проникновенный голос, взгляд глаза в глаза, предвкушение счастья, которого так ждала Виктория. Право, Оливеру было с ней не сложно. Много ли нужно влюбленной женщине, чтобы поверить своему избраннику?

Через несколько месяцев Оливер перебрался к Виктории.

– Знаешь, детка, у меня дома ремонт, ненадолго, на пару месяцев, – как-то невзначай бросил он во время очередной встречи. – Ты не знаешь какого-нибудь отеля подешевле? У меня сейчас небольшие финансовые затруднения.

Виктория по достоинству оценила это признание. Чего же ему, мужчине, стоило это сказать!

– Ты мог бы пожить у меня.

Поотказывавшись для приличия, Оливер перевез свои вещи к Виктории.

Теперь ее утро начиналось с того, что она готовила мясо или рыбу: мужчина должен хорошо питаться! Оливер чувствовал себя уютно и надежно. А Виктория отдавала ему нерастраченные запасы нежности и заботы.

Ремонт должен был давно закончиться, но Оливер все еще «гостил» у Виктории. Это обоих полностью устраивало. Виктория была влюблена и наслаждалась своей любовью. Оливер стал подумывать о том, чтобы сдавать свою квартиру. Для него, мелкого банковского служащего, это было бы неплохой прибавкой к заработку… «Так легче скопить и на дом побольше», – слыша эти слова, Виктория утыкалась лицом в его плечо, чтобы скрыть слишком счастливую, дет-скую улыбку.

Семья… Рядом – мужчина, который любит меня, мою душу, которому неважно, какой формы у меня нос и насколько угловаты плечи… Боже, какое счастье! У меня будут дети. Очень красивые мальчики! И фортепьяно, чтобы они учились играть, и попугай в клетке, и собака…Господи!

Если бы иллюзии никогда не рассеивались, цены бы им не было.

Клер, в очередной раз приехавшая погостить, столкнулась в дверях с Оливером: он уходил на работу.

– О… – только и успела сказать Клер.

Он ласково похлопал девушку по плечу, не глядя ей в глаза. Он был занят тем, что о чем-то договаривался с Викторией.

– На семь, тебя устроит? – таинственно приглушив голос, проговорил Оливер.

– Да.

Клер даже не подумала обидеться на то, что Виктория отреагировала на ее появление не слишком бурно.

– Куда вы собираетесь? – деловито поинтересовалась она.

– В ресторан. – Виктория задумчиво взяла сумку из рук сестры.

– Ах! Вы живете вместе, не так ли? Ага. В ресторане давно не были. Я права? Слушай, Тори, я буду не я, если это не самое ответственное свидание в твоей жизни!

Клер тараторила, одновременно оценивая обстановку квартиры: так, что бы тут еще поменять?.. Виктория мечтательно улыбалась.

– Эх, ну вот что бы ты без меня тут делала? – театрально спросила Клер. Перед подразумеваемой «важностью» грядущего вечера на второй план отступила даже перспектива «маленькой перестановки» в квартире.

День прошел в хлопотах: магазины, магазины, парикмахерская, снова магазины…

Виктория выбрала платье из кашемира цвета спелой вишни. Локоны были уложены в замысловатую прическу. Образ удачно дополнил аромат новых духов, терпкий, дерзкий.

– Ой, сестренка, как же я за тебя рада! Это будет самое лучшее свидание в твоей жизни! Только ты сделай удивленный вид, когда он… – Клер многозначительно замолчала.

– Не торопись, с чего ты это вообще взяла? – осадила ее Виктория, которая не могла поверить в свое счастье.

– Ты у меня самая лучшая! И только полный осел мог не заметить этого! Так, иди домой и отдохни полчасика, мне нужно слетать кое-куда… – Клер уже мчалась к автобусной остановке.

Виктория отправилась домой. Ноги подкашивались. Все вокруг было другим.

Теперь моя жизнь изменится. Я буду принадлежать не только себе, но и ему. Навсегда… Как же это приятно!

Оливер ждал ее дома, оттуда они должны были пойти в ресторан. Виктория поднялась на второй этаж, достала ключ. Ей нравилось открывать дверь самой. Так она не тревожила Оливера, устававшего за день на работе.

Еще в холле она услышала его громкий смех. Удивилась. Обычно он выражает свои эмоции более скромно. Виктория просунула ключ в замочную скважину. Приготовилась повернуть… и застыла, пораженная до глубины души.

– Энни, – донеслось до нее, – ну прошу тебя, крошка, у тебя есть еще минутка?

Энни? Ах, Энни Мэдисон, из его офиса. Только… почему – крошка?

– Знаешь, а ты мне сегодня снилась. Да-а… Отгадай. Умница…

Виктория автоматически отметила, что слышит совсем незнакомые интонации в голосе Оливера.

Сердце застучало глухо, гулко, предчувствуя беду. Нет, не хочу этого знать, не хочу этого слышать… Она собиралась повернуться и уйти, чтобы убедить себя в том, что все это не то, чем кажется, но… Ноги стали будто бы чужими. Виктория оперлась рукой о стену. Голова ее оказалась близко к двери, слышимость только улучшилась.

Черт. Подслушиваю под своей же дверью…

– Да, в моей машине, как в тот раз. Я же говорил, что не забуду этого… Без тебя моя жизнь не имела бы вкуса…

Негромкий звук удара: Оливер, очевидно, как всегда, вертел между пальцами зажигалку, а тут уронил – вот незадача…

Ох, Виктория, взрослая образованная женщина – ну как можно было быть такой наивной?! Мужчина без каких-либо сексуальных претензий… Которому даже не нужно было объяснять, что болит голова, что был тяжелый день… Ду-ра! Ему же от тебя ничего не было нужно! Мамочка Тори… Какой еще секс с домработницей?!

– Нет! Ты же видела ее! Не смеши меня – «ревную»!..

У Виктории закружилась голова. Она вцепилась пальцами в дверную ручку. Без сил опустилась на пол.

Так? Да, Оливер?

Пошатываясь, она с трудом встала. Встряхнула волосами. Приложила холодные ладони к щекам. Если бы она увидела себя сейчас в зеркале, то удивилась бы: на ее лице не осталось красок. Оно было бледным, словно выточенным из мрамора.

Виктория повернула ключ в замке и с силой толкнула дверь. Она ударилась о стену с грохотом.

Появление с фанфарами! Получите!

Оливер вздрогнул и обернулся. Интереснейший телефонный разговор прервался без ритуала прощания. Такой Викторию он никогда не видел. Безмолвным призраком стояла она посреди комнаты. Внезапно Оливер все понял.

– Это… это совсем не то, что ты подумала, – поспешил он уверить Викторию.

Старо. Пошло. Неубедительно.

Она была в ярости. Ее трясло.

Что же я тебе плохого сделала? Что, скажи? Что? Почему ты так со мной обошелся?

– Убирайся. Немедленно, – ровным голосом велела она.

– Но, Т-тори… – Оливер заикался.

Смешно: человек часто страшится лишиться комфорта. Вот и теперь: «убираться», причем «немедленно», вовсе не входило в его планы.

– Вон отсюда, я сказала!!!

Виктория больше не сдерживала себя. Волна тяжелой, красной ярости захлестнула ее мозг. Виктория схватила фарфоровую вазу, которую Оливер подарил ей на День влюбленных, и запустила ею в голову мужчины. Он успел пригнуться, и «метательный снаряд», просвистев в опасной близости от лица Оливера, разбился о стену. В спину ему ударили осколки.

Оливер примирительно поднял руки.

– Хорошо-хорошо, дорогая. Если ты так настаиваешь…

Виктория, тяжело дыша, рассматривала его.

Дорогая?! Как давно это было. И оказалось ложью, страшным обманом с самого начала.

– У тебя есть ровно час на то, чтобы собрать свои вещи. По истечении этого времени я возвращаюсь и звоню в полицию, если ты все еще будешь находиться в моей квартире.

Виктория повернулась спиной к Оливеру, человеку, с которым полчаса назад была готова связать свою судьбу, и вышла из дому.

Дышать ровнее, вдох – выдох – вдох… Чтобы сердце не выпрыгнуло из груди, не разорвалось.

Ну вот и все кончено!

Надев очки в элегантной оправе и набросив темную, необычайно легкую шаль на волосы и плечи, она пошла по промозглым улицам. Дойдя до кафе на углу, с силой толкнула дверь и вошла.

К салату она и не притронулась. Третья чашка кофе помогла немного прийти в себя.

Виктория прокрутила перед мысленным взором события последних нескольких месяцев и изумилась, как можно было быть такой наивной. Он же меня использовал! Каждый день! Все время! А я – вот уж действительно, если хочешь во что-то верить, то ничто в этом не разубедит! Кроме разговора с Энни! Как же можно было быть такой слепой?!

Виктория перелистнула еще пару страниц ежедневника. Вот и выражение, принадлежащее, по словам Оливера, Наполеону, о женщинах, красивых внутренне и внешне. Виктория записала его по памяти после того вечера, когда они познакомились. Строчки были незамедлительно густо замазаны чернилами. Виктория посмотрела на изуродованный ежедневник и вырвала испорченные листочки.

Жаль, что нельзя вырвать мою боль вот так же из сердца. Раз и навсегда.

Виктория длинными пальцами подхватила оставшиеся корешки страниц и удалила их.

И без следа.

Снова погрузилась в свои невеселые мысли. Одинокая женщина сидела за столиком в кафе. Посетители почти все разошлись. Дымилась чашка кофе – какая по счету, Виктория не помнила. Взгляд ее ярких синих отчаянных глаз уходил в даль, куда не было разрешения войти никому постороннему.

– Мисс, что-нибудь еще желаете?

Виктория вздрогнула и очнулась. Над ней склонился официант.

– Счет, пожалуйста. – Она поняла, что уже давно должна быть дома.

Странно, но ветер, несколько часов назад заставивший ее уйти с улицы, успел совершенно успокоиться. Теперь он жался к ее ногам, обутым в замшевые полусапожки на тонком каблуке, ласковым котенком.

Виктория ускорила шаг. Ее со всех сторон окружало одиночество, она стремилась убежать от него. Но куда? Дома будет еще холоднее. Неуютно. Одиноко.

В квартире было пусто. Уходя, он не закрыл шкаф… Собирался в спешке: на полочке в ванной опрокинуты флаконы с косметикой. Его бритвы там больше нет…

– И не нужно! – Виктория не заметила, что выкрикнула эти слова.

Они гулко прозвучали в тишине пустой квартиры, рождая болезненное эхо в душе Виктории. В самом сердце.

Никогда больше. Все. Стоп. Хватит.

Она бессильно опустилась на краешек ванны. Ее хрупкие плечи сотрясались в конвульсивных рыданиях. Виктория чувствовала себя избитой. И, как спасительную молитву, повторяла:

– Кончилось… Ложь – кончилась. Никогда больше. Никогда не позволю себя обманывать. Мужчины – не единственное на земле, чем стоит интересоваться. Просто это не для меня. Они не для меня.

2

Виктория жмурилась от яркого летнего солнца. Она сняла темные очки вполлица, неизменную деталь образа, и подставила истосковавшуюся по ультрафиолету кожу жизнерадостным лучам. Легко и приятно было бесцельно шагать по тротуарам и рассматривать вывески и витрины магазинов. Она никуда не спешила. Работа на сегодня была окончена. Домой бежать? Зачем? Все равно там никого нет. Только стены и эхо – гулкое, всепоглощающее. Оно поселилось в квартире три года назад, когда из нее ушел Оливер.

Оливер? Ах, Оливер… Типичный случай. Психологически неблагополучный мужчина, который не может совместить в своей картине мира образ жены-матери и любовницы. Как… неприятно.

Виктория за это время успела многое понять и передумать. До чего-то дошла своим умом, что-то нашла в книгах и тренингах по психологии. Теперь ей казалось, что она видит людей насквозь. Все их поступки ей было легко объяснить.

Клер снисходительно относилась к этим увлечениям сестры.

«Чужая душа – потемки. Как можно в ней разобраться? – недоумевала она, слушая, как сестра раскладывает по полочкам очередного клиента или знакомого. Лучше бы ты побольше о себе думала. Поверь, не все люди действуют по законам Фромма и Берна. Не все действуют по законам, известным тебе. И исключения бывают. И люди встречаются хорошие, не заботящиеся лишь о собственной выгоде».

Виктория скептически качала головой, вспоминая предательство Оливера.

Все одинаковые.

Неудивительно, что в свои двадцать восемь лет (возраст, как раз подходящий для замужества по английским стандартам) Виктория была одна.

Не было у нее ни шумной свадьбы где-нибудь в миловидном местечке, ни влюбленного мужчины под окном, ни тайного обожателя, ни даже постоянного партнера. Совершенно одна. Привыкла. Устраивает.

Зато вся эта беготня с традиционным привозом подарков в дом невесты, тортом, шампанским, белым платьем – длинным шлейфом, священником, последующим приемом выпала на долю Клер. И даже не один, а целых два раза. Пару месяцев назад неугомонная младшая сестренка вышла замуж во второй раз, едва успев избавиться от оков первого брака. Вернувшись из свадебного путешествия по Европе, она тут же примчалась к Виктории – делиться впечатлениями. Та, естественно, была уже в курсе всех подробностей, поскольку сестры не прекращали общения по телефону. Но разговор с глазу на глаз – это совсем другое дело. Только так можно выяснить, не обманывает ли Виктория, утверждая, что у нее все в порядке с личной жизнью.

Выяснить-то выяснишь, но что от этого выяснения изменится?

Клер погостила два дня и уехала к мужу. Покой вновь вернулся в дом Виктории.

Вечер. Тихо. В углу гудит телевизор. Какой-то фильм о любви. Старый. Фиолетовые сумерки. Виктория забралась с ногами на диван. Пятница. Никуда завтра не нужно идти.

Зевнула. Выключила телевизор. Протянула руку к столику и взяла книгу. Эрнест Хемингуэй. Избранное. Виктории все больше нравились серьезные книги. А двадцатый век дал писателям много материала для раздумий. Хемингуэй привлекал ее своей мужественностью, лаконичностью – слов совсем немного, но сколько мыслей за ними стоит!

Виктория открыла двадцать седьмую страницу. Вчера она, уставшая, не дочитала рассказ. Писатель приглашает пройти вслед за ним в маленькую комнату к молодой американской паре.

«– Ты сегодня очень хорошенькая, – сказал он».

Все они так говорят, привычно прокомментировала Виктория.

«Она положила зеркало на стол, подошла к окну и стала смотреть в сад. Становилось темно.

– Хочу крепко стянуть волосы, и чтобы они были гладкие, и чтобы был большой узел на затылке, и чтобы можно было его потрогать, – сказала она. – Хочу кошку, чтобы она сидела у меня на коленях и мурлыкала, когда я ее глажу.

– Мм, – сказал Джордж с кровати».

Виктория горько усмехнулась и продолжила чтение.

«– И хочу есть за своим столом, и чтобы были свои ножи и вилки, и хочу, чтоб горели свечи. И хочу, чтоб была весна, и хочу расчесывать волосы перед зеркалом, и хочу кошку, и хочу новое платье…

– Замолчи. Возьми почитай книжку, – сказал Джордж. Он уже снова читал».

Вот и я так. Хочу, хочу, хочу… А приходится читать книжки… Очередные скептические замечания Виктории о своей жизни и жизни вообще, о литературе и гендерных ролях были бесцеремонно прерваны телефонным звонком. Виктория хотела его проигнорировать, но звонивший был весьма настойчив. Чертыхаясь и проклиная невидимого наглеца, заставившего ее подняться с теплого местечка, Виктория сняла трубку.

– Виктория Маклин?

– Слушаю.

– Простите за беспокойство, но дела заставили меня позвонить вам.

Виктория терпеливо выслушала извинения и объяснения. Голос в трубке принадлежал некоему Джекобу Мэлори, представляющему интересы некоего Джона Катлера.

Нет, это имя ей абсолютно незнакомо. Телефон ему дали знакомые? Она работала с ними? Возможно. Даже скорее всего – так. Не согласится ли она оформить внутренний дворик его усадьбы? Почему бы и нет. Да, она, несомненно, встретится с его представителем и обсудит подробности. Завтра? В восемь утра?

Ой, ужас какой!

Рано вставать по выходным для Виктории было самым тяжелым наказанием. Но бизнес есть бизнес.

– Да, конечно. До завтра. До свидания.

Положила трубку. С сожалением посмотрела на книгу. Сегодня ее снова не удастся дочитать.

Поперек всех планов встреча с представителем… как его? Джона Катлера. Стоп-стоп! Виктория кинулась к журнальному столику и, пересмотрев пару газет, нашла нужное. Пробежав глазами несколько абзацев, она озадаченно приложила руку ко лбу.

Ничего себе.

Джон Катлер оказался далеко не простым смертным. По крайней мере, по сравнению с обычным ландшафтным дизайнером. Ему принадлежал неплохой бизнес на юге Англии. Неплохой – слабо сказано. Если Виктория не ошибалась, то эта фамилия мелькала в журнале «Пипл». К сожалению, удостовериться в этом на данный момент не было никакой возможности.

Виктория, милая, только не бессонница из-за этого, только не сегодня… сегодня надо спать.

Завела будильник на полседьмого и укрылась одеялом с головой. Это с детства помогало уходить от реальности. Но сегодня что-то продолжало давить на Викторию, не давало покою. Она свернулась калачиком и обхватила голову руками.

Устала. Я просто устала.

Виктория забылась тяжелым сном. Наутро она проснулась от напряженных трелей будильника и поначалу долго не могла понять, где находится и что происходит. Выключила истошно орущий будильник, посмотрела на циферблат. Суббота, полседьмого утра. Виктория почувствовала себя несчастной…

Ах да!

Она пулей выскочила из кровати и помчалась в ванную. Контрастный душ, жесткое-прежесткое полотенце – оказывается, и в ранний час можно чувствовать себя живым человеком!

Тихонько, словно стараясь не нарушить покой хозяйки, шумел, нагреваясь, электрический чайник. Виктория, задумавшись, сидела и в тысячный раз изучала чашку: тонкие темно-коричневые линии, сплетающиеся в изысканный узор на фоне цвета слоновой кости; гладкая поверхность, на которой эти узоры, нанесенные краской вручную, можно проследить ощупью, если закрыть глаза и прислушаться к ощущениям пальцев…

Ну почему именно сегодня? Неужели нельзя было подождать понедельника? И что я могу предложить этому… Катлеру?..

Виктория слегка поморщилась, может быть, даже чуть-чуть болезненно: не любила она людей из так называемого высшего общества, ну не лю-би-ла! Главным образом за то, что они зачастую сами не знают, чего хотят. А бизнес есть бизнес. И ты, как нанятый работник, должен что-то им предложить…

…А как психолог убедить их в том, что это именно то, чего они хотели!

Резкий щелчок выключившегося чайника вывел Викторию из задумчивости. Привычные, даже немного механические движени

Ну вот. У меня не хватает времени сварить кофе так, как я люблю, поэтому я должна довольствоваться растворимым. А все из-за чего?.. Черт, что-то я разворчалась с утра!

Виктория толкнула тяжелую стеклянную дверь подъезда и вышла на улицу. На нее дохнуло свежей радостной атмосферой раннего лондонского утра. Еще мягкие солнечные лучи приятно согревали лицо и руки, ветерок легко заигрывал с прядями волос, нежно касался шеи. Слышно было шуршание шин по асфальту, где-то слева – хлопанье голубиных крыльев, за домами – еще редкие и требовательные сигналы автомобилей. Из открытого окна слышался детский смех. Сверху в одной из квартир неожиданно громко звучала музыка – какая-то легкомысленная популярная песенка, без особых претензий на смысл, но все же очень живая и симпатичная. Дурное настроение тут же рассеялось: ведь я могла бы всего этого не увидеть, не услышать, не почувствовать!

В такие моменты Виктория начинала даже больше любить людей.

Вероятно, именно эта любовь к представителям рода человеческого и желание с ними пообщаться и подтолкнула Викторию поймать такси вместо того, чтобы брать свою машину.

Она вышла на главную улицу, и уже через четыре минуты, что, право, совсем не много по лондонским меркам, перед ней остановилось такси. Водитель оказался улыбчивым парнишкой лет двадцати – двадцати двух с лукаво прищуренным левым глазом и непокорным вихром на макушке. Виктория села на заднее сиденье.

За двадцать три минуты, которые заняла дорога до офиса, Виктория поняла, что этот парень вполне мог бы оказаться ее очень давним другом, столько она успела узнать о его отце, сестренке, тете Кэтти и собачонке Флае…

Это ее даже не раздражало. Против обыкновения.

Парень был счастлив: за последние полчаса на его долю выпало две удачи: благодарная слушательница, которая вопреки всем ожиданиям не отворачивалась, не смотрела в окно и не разговаривала по сотовому телефону, и неплохие чаевые. Ну и что, что дамочка не Мисс мира и даже не Мисс Паркин-стрит. Если речь идет только о приятной, ни к чему не обязывающей болтовне, то мужчине совершенно не важно, как выглядит сидящая рядом женщина.

К сожалению, только в этом случае…

В офисе «Фьора-Дизайн» Викторию встретила секретарша Мэгги Райт, очаровательное молоденькое существо с золотистыми от природы кудряшками, наивными голубыми глазами и пухлыми пальчиками с ухоженными розовыми ноготками. Кроме нее и Виктории ни у кого в офисе не было дел, которые нужно было бы делать ранним субботним утром. Собственно говоря, обязанности Мэгги были напрямую связаны с делами Виктории: помочь дизайнеру подготовиться к встрече с потенциальным клиентом.

Виктория поднялась на «свой» этаж без двух минут восемь. Был слышен невнятный шум работающей кофеварки, Мэгги, стоявшая у бара, что-то напевала, протирая стаканы бумажным полотенцем. Компьютер на рабочем столе секретарши был уже включен, поверх бумаг Виктория заметила привычный любовный романчик в мягкой обложке. Она улыбнулась, подумав, что еще несколько лет, и Мэгги сможет защитить диссертацию о сентиментальных романах, если будет читать их в таком же количестве.

– О, мисс Маклин, доброе утро! – Мэгги обернулась и одарила Викторию приветливым взглядом поверх темно-красной оправы очков.

Виктория ей нравилась: спокойная, серьезная, хорошо делает свою работу и, кажется, ничуть не озабочена тем, что у девяноста пяти процентов сотрудников «Фьора-Дизайн» дела на личном фронте идут лучше, чем у нее. А если даже и так, то ничем, ни единым завистливым взглядом не дает этого понять.

Милая женщина. Жаль, что у нее нет мужа. Хотя это так… неудивительно. Мэгги вздохнула и тут же одернула себя: не лучшая обстановка для проявления сочувствия, того спокойного сочувствия, с которым более красивые женщины относятся к менее красивым. А уж есть ли в этом сочувствии нотки удовольствия от ситуации, зависит, наверное, от личных качеств человека. Мэгги была доброй девушкой. Но она не сомневалась, что Виктория не задумываясь убила бы ее, если бы могла читать мысли своей коллеги.

Виктория улыбнулась девушке и кивнула.

– Доброе утро, Мэгги.

– Знаете, мисс Маклин, я так удивилась вчера вечером звонку этого мистера Мэлори. Ничего, что я дала ваш домашний телефон? – Мэгги, кажется, всю ночь не давал покою этот вопрос про «ничего», по крайней мере, вид у нее был именно такой.

– Все в порядке, Мэгги, – успокоила ее Виктория. Она уже открывала дверь своего кабинета. – Кстати, он так и не объяснил, почему дело настолько срочное.

Мэгги фыркнула.

– Ну что вы, мисс Маклин, это же дело Джона Катлера! А такие, как Джон Катлер, не должны ждать. Если кому-то ради их удовольствия нужно вставать хоть в четыре утра каждое воскресенье, их это ничуть не обеспокоит! – Мэгги выдала эту тираду с таким чувством, что Виктория поняла: девушка не любит рано вставать еще больше, чем сама Виктория.

Она улыбнулась:

– Будет тебе, Мэгги. Утро такое…

В этот момент за спиной Виктории раскрылись двери лифта. Мэгги прижала пальцы к губам, будто испугалась, что сболтнула лишнее.

Из лифта вышел мужчина средних лет, чуть полноватый, с блестящей лысиной. Это был мистер Ларсон, юрист.

– Здравствуйте, дамы! – Его лицо расплылось в добродушной улыбке.

– Ах, Эндрю, это вы. – У Мэгги была привычка называть женщин «мисс» или «миссис», при этом она почти всегда обращалась к знакомым мужчинам по имени. Возможно, именно из-за этой ее манеры Мэгги многие во «Фьора-Дизайн» недолюбливали.

Эндрю Ларсон поднял в приветственном жесте руку.

– Да, Мэгги, вы же сказали, что намечается заключение контракта.

Виктория уже закрыла за собой дверь кабинета, равнодушно кивнув Эндрю. Она всегда была холодна с мужчинами после того, как…

Не важно. Это было давно.

Но перебороть даже легкую неприязнь Виктория не могла. Или не хотела.

Подошла к окну, подняла жалюзи – в глаза ударил солнечный свет, отпечатал четкие полосы тени на противоположной стене кремового цвета, залил рабочий стол с лежащими на нем в беспорядке бумагами, отразился от стекол, закрывающих фотографии некоторых реализованных проектов Виктории и рисунки с другими, еще пока фантастическими…

Несколько бронзовых статуэток на секретере, гордость Виктории – гравюра начала двадцатого века – и фотографии родителей и сестры в рамках на столе – вот как выглядел рабочий кабинет Виктории.

Заглянула Мэгги.

– Мисс Маклин, мистер Мэлори уже здесь. Пригласить его?

Виктория поспешно убрала сумку со стола и кивнула.

В дверь вошел очень высокий узкоплечий человек с густыми каштановыми волосами и в очках. Он держался весьма непринужденно. Викторию накрыла волна шарма, исходившая от этого элегантного мужчины: впечатление от его лица, фигуры, которая почему-то не казалась нелепой или вытянутой, дорогого строгого костюма и едва уловимого, изысканного запаха туалетной воды.

– Мисс Маклин?

– Здравствуйте, мистер Мэлори. Сюда, пожалуйста. – Виктория указала на кресло для посетителей, стоящее у ее стола.

– Здравствуйте. Благодарю вас. – Голос мистера Мэлори звучал немного хрипловато. – Еще раз прошу прощения за то, что побеспокоил вас вчера вечером, но дело срочное. Мистер Катлер, интересы которого я представляю…

Виктория невольно вздернула левую бровь: не очень-то ей хотелось выслушивать легенды о героях этого мира. Мэлори пристально смотрел на Викторию, прямо в глаза, и легкое движение ее брови явно не укрылось от его цепких глаз, но он сделал вид, что не заметил его.

– …недавно приобрел дом в Лоу-Лейксе. Это по дороге на Брайтон, знаете?

Виктория машинально кивнула. Да, ей знаком этот район. То есть весьма отдаленно знаком: он слишком красив, чтобы его не заметить, проезжая мимо, и застроен чересчур шикарными домами, чтобы в них жили знакомые, к которым можно ездить в гости.

– Там есть участок земли – девять акров, это, конечно, немного, но застройка в тех местах довольно плотная. Да что я вам объясняю – вы и сами знаете.

Виктория снова кивнула. Она почему-то нервничала и сама на себя злилась: неужели она беспокоится только из-за того, что она разговаривает с представителем какого-то нувориша?

– Так вот, мисс Маклин, мистер Катлер хочет разбить там парк. Он… – тут Мэлори слегка замялся, будто сомневался, стоит ли сообщать некоторую информацию или нет, – видел на дизайнерской выставке несколько ваших работ и настоял, то есть попросил, чтобы вы занялись этим проектом.

Виктория мысленно присвистнула: ну ничего себе, такие люди – и ходят по дизайнерским салонам! Она стала вспоминать, когда в последний раз ее проекты были где-то выставлены, но в голову приходили разве что конкурсы, устраиваемые муниципалитетом.

Нет, это совсем уж нереально!

– Вы согласны?

– Я думаю, да. – Виктория как-то даже растерялась и эти слова будто выронила.

– Отлично. О сумме, думаю, мы договоримся.

Действительно, не договориться о деньгах с богатым человеком, чью прихоть ты можешь исполнить, – весьма сложно. Виктории назвали сумму, услышав которую она взмахнула ресницами и тут же стала планировать ремонт в квартире.

– Я должна осмотреть местность.

– Разумеется! Мы можем отправиться прямо сейчас. – Мэлори порывисто встал.

– О, что вы, нужно ведь оформить бумаги. – Виктория несколько удивленно смотрела на мужчину снизу вверх.

– Да. Бумаги. Разумеется.

Было видно, что юридические формальности не слишком интересуют мистера Мэлори. Виктория даже подумала, что ему бы больше подошла какая-нибудь творческая профессия.

На оформление контракта ушло всего несколько минут, благо, Эндрю Ларсон был в офисе и на данный момент свободен.

– Вы готовы, мисс Маклин? – Мэлори плавным жестом поставил на стол чашку с кофе, пустую лишь наполовину.

– Да.

Виктория привычным, не лишенным изящества жестом накинула на волосы и плечи шаль из темно-коричневого с золотистыми разводами шелка и надела темные очки. На лице Мэлори по этому поводу отразилось что-то вроде удовольствия, как у человека, принявшего более комфортную позу. Он предельно вежливо и обходительно проводил Викторию к лифту. Войдя в кабину и позволив спутнику нажать на кнопку, Виктория повернулась к нему слегка боком – чтобы он не видел возникшей в уголке губ горькой складочки.

Дорога до Лоу-Лейкса заняла около часа. Виктория задумчиво смотрела в окно, время от времени задаваясь вопросом: это Мэлори так хорошо водит машину или автомобиль действительно первоклассный – мягкий ровный ход, отличная скорость…

Разговор, естественно, шел о делах: как давно участок у мистера Катлера, чего он хотел бы, какие у него вкусы, есть ли у него другие владения, с оформлением которых нужно считаться. Оказалось, что Джон Катлер приобрел этот участок и дом всего полтора месяца назад, но до сих пор по каким-то личным причинам не занимался его обустройством.

– Он очень занят, – сказал Мэлори.

Ага. Настолько занят, что у него нет и нескольких минут, чтобы отдать соответствующие распоряжения таким, как вы, мистер Мэлори. Что-то не верится…

Загадочный мистер Катлер, его приоритеты и жизненные установки вызывали у Виктории все больше и больше симпатии.

Выяснилось также, что у мистера Катлера есть небольшой дом в Лейк-Дистрикт. Услышав об этом, Виктория мысленно присвистнула. Совсем простое место для проведения летнего отпуска. Парка там нет. Но в Лоу-Лейксе мистер Катлер хотел бы видеть что-нибудь особенное, строгое и роскошное, как у аристократии викторианской эпохи… Мэлори едва заметно улыбнулся и искоса взглянул на Викторию глазами, которые на минуту стали лукавыми.

– А ведь это звучит: «викторианская эпоха». У вас имя королевы, мисс Маклин, а это значит очень многое.

Имя королевы, данное некрасивой художнице. Здорово, ничего не скажешь!

У Виктории уже складывался определенный образ Катлера. Фотографии его она так и не нашла в той газете, но к чему это? Явно уже стареющий человек, который и не знает, как еще с помощью своих огромных денег самоутвердиться в обществе и поднять свою самооценку. И без того, скорее всего, завышенную. Кстати, обустройство парка – не самый оригинальный способ потратить деньги в современной Великобритании.

Виктория пока даже не задумывалась, что можно будет ему предложить. Предпочитает классическую строгость, значит? Викторианский стиль в оформлении парков… Она покачала головой. Не лишено прелести. Скучноватой прелести.

Взгляд Виктории скользил сначала по витринам крупных лондонских магазинов, по вывескам кафе, казино, кинотеатров, баров, по аккуратно подстриженным деревьям; затем – по маленьким домикам спального района, таким уютным, белым и кремовым, с темно-коричневой или красной черепицей, с облезшей кое-где краской. Перед домами играли дети, деловито помахивая хвостами, пробегали собаки. Дальше попадались какие-то промышленные постройки, грязно-серые или желтые, неуютные, Виктории они совсем не нравились… Затем – ряды тополей вдоль дороги, а в просветах между ними видны были поля и фермерские домики, правда, совсем немного. И все это – быстро, ярко, как в калейдоскопе. Маленький калейдоскоп с картинками Южной Англии – красивая игрушка. Для взрослых, потому что ее нужно понять, нет, даже не понять, а осмыслить: как много пространств и человеческих жизней, к которым мы даже не можем прикоснуться, разве что только взглянуть. Мимоходом. Чтобы тут же забыть о том, что видели: возможно ли сопереживать картинкам в калейдоскопе?

– Приехали, мисс Маклин.

– Да-да. – Виктория тряхнула головой, чтобы выйти из состояния дремотной задумчивости.

Она взглянула в окно, ахнула и поспешила выйти из машины. Мэлори предугадал ее желание, быстро вышел из автомобиля и элегантным движением открыл для Виктории дверцу.

Перед ней была высокая ограда, чугунная, будто кованая, на ее решетке сплетались узоры из темного металла. За оградой – изумрудно-зеленая лужайка, не газон, а именно лужайка: так живописнее. Виднелось семь огромных вязов, когда-то посаженных очень несимметрично и, к счастью, избежавших знакомства с пилой… а за ними – дом. Большой, величественный трех-этажный дом, отделанный плитами из песчаника. Правда, с левой стороны фасада их почти совсем не видно: так густо сплелись цепкие стебли плюща, образуя шероховатый зеленый ковер с узором из резных листьев…

Виктория вдохнула – глубоко-глубоко, – и ее легкие наполнил свежий воздух, напоенный запахами зелени, которой вокруг было предостаточно.

Прекрасно. Чудесно. Удивительно.

Виктория почти забыла, кто является хозяином всего этого великолепия.

Но об этом ей не преминули напомнить охранники, двое дюжих парней в темно-синей форме, стоявшие у ворот. Нет, они не задавали ей вопросов, по всей видимости, узнав Мэлори, с которым Виктория приехала, но даже то, что она ощутила на себе два внимательных взгляда, да еще без всякого оттенка приязни, вывело Викторию из состояния романтической мечтательности.

Что ж, неплохая работа, совсем неплохая…

Течение мыслей сразу изменило направление.

Мэлори наблюдал за Викторией. Очевидно, он уловил эмоции, промелькнувшие на ее лице.

– Ну как, мисс Маклин, вы впечатлены? – спросил он с легкой улыбкой. Казалось, этот человек гордится тем, что… имеет возможность привезти Викторию в это место. Что это место принадлежит его боссу…

– Пожалуй, можно и так сказать.

Виктория взяла с сиденья большую сумку из коричневой замши. Очень удобно: можно носить с собой все нужные бумаги. Все-таки даже большая сумка – женственнее, чем маленький кейс или папка. Кстати, вопросы соответствия размеров сумки принятым в обществе представлениям о длине-ширине-высоте этих аксессуаров мало ее интересовали. Самой нравится – и ладно.

Дверца за спиной Виктории вкрадчиво хлопнула: Мэлори был джентльменом, а джентльмен может обеспечить женщине комфорт так, что она ощутит только результат его действий.

Правда, встречается этот тип мужчин довольно редко. И все-таки приятно… – с улыбкой подумала Виктория.

– Не желаете ли прогуляться? – спросил Мэлори.

– Да, – бросила Виктория через плечо и энергично зашагала к ограде.

Один из охранников открыл перед ней калитку. Виктория оглянулась. Мэлори кивнул парню, и тот отступил, давая Виктории пройти. Его «доброе утро, мисс» прозвучало как-то торжественно. Второй, не говоря ни слова, взял у Мэлори ключи, чтобы поставить машину на стоянку – тут же, недалеко от ворот, справа. Виктория подумала, что этот мистер Катлер умеет подбирать персонал, и тут же слегка поморщилась.

Нет. А вот я – не персонал, и все тут. Я художница!

К дому вела асфальтовая дорожка. Теплый серый асфальт как будто стал мягче под солнечными лучами и приглушал стук каблуков. Неплохо, очень неплохо, но нужно что-нибудь более… живое. Гравий. Нет, не гравий – вот как бы я сейчас шла по гравию на шпильках?

– Извините, мисс Маклин, я не уверен, здесь ли сейчас мистер Катлер, он вчера во второй половине дня улетал в Дублин на переговоры, к сожалению, он не позвонил, не сообщил, когда возвращается…

– Думаю, его отсутствие нам не будет помехой. У меня есть готовые проекты. Но для этого места мне хотелось бы сделать что-нибудь совсем особенное.

– Отлично. С вами приятно иметь дело, мисс Маклин.

Виктория кивнула и сдержанно улыбнулась, постаравшись, чтобы улыбка эта все-таки не выскользнула из уголков губ.

И с вами.

– Я хотела бы взглянуть, что находится за домом. – Виктория бросила быстрый взгляд на своего спутника.

– Конечно. Это не проблема.

– И здесь служит садовник?

– Да, Джонатан Пристли.

– Я бы хотела с ним поговорить. Сегодня же.

– У вас уже есть идеи, которые вы не собираетесь согласовывать с мистером Катлером? – Левая бровь Мэлори слегка выгнулась иронично.

– Боюсь, есть вопросы, которые не нуждаются в том, чтобы их обсуждали с мистером Катлером. Так, например, я разбираюсь в розах явно лучше, чем ваш хозяин, мистер Мэлори.

Виктория не успела отследить тот момент, когда у нее возникло непреодолимое желание убить Мэлори. Мужчина с невозмутимым видом кивнул. Видно было, правда, что после такой резкости ему не очень легко сдержаться – взгляд слишком быстро скользнул по лицу Виктории, будто царапнул, а потом устремился куда-то за ее плечо.

Ох, меня уволят. Если не сейчас, то к вечеру – точно.

У Виктории как-то не откладывалось в памяти, что именно так обычно начинается ее сотрудничество с заказчиками и именно так она отвоевывает свободу творить по своему вкусу. И вообще ее ни разу не отстранили от проекта – слишком уж все были довольны результатом «творческой свободы» мисс Маклин.

– Я сейчас попрошу позвать его. Пройдемте в дом.

– Нет, спасибо, я лучше здесь поброжу…

Викторию уже начала мучить совесть – как всегда после вспышек агрессии и отпущенных колкостей.

– Как вам угодно, мисс Маклин.

Виктория осталась одна перед фасадом огромного дома, который производил странное впечатление – притягательное и немного пугающее, как и все, от чего веет романтикой старой доброй Англии и вместе с тем – неповторимой атмосферой, которая царит в готических мистических романах.

Но сейчас светило яркое июньское солнышко, его лучи ложились на стену дома – ту, что была свободна от плюща, – и казалось, что камень теплый на ощупь и приятно шероховатый… Виктория одернула себя: так ей вдруг захотелось прикоснуться к стене рукой, провести по ней пальцами.

Она обогнула дом по дорожке, которая казалась поглощающей свет темной лентой, расстеленной посреди лужайки, залитой, затопленной солнечным светом. Там были сплошные заросли жасмина. Он уже отцвел, и цветки из белоснежных превратились в желтовато-восковые, но сладкий, одуряющий запах, хотя и более легкий, чем в начале цветения, все еще висел в воздухе. Виктория поморщилась и повела плечом: она не любила запаха жасмина, от него болела голова и просыпалась какая-то глубокая тоска. Она не помнила уже, по чему тоскует.

Виктория прошла по дорожке мимо кустов с увядшими цветками и отметила про себя, что осыпавшиеся звездочки так до сих пор и лежат на траве, несколько цветков упали на дорожку и теперь перекатывались от легких дуновений ветра. Виктория с облегчением вырвалась из жасминового дурмана. Только вот настроение у нее испортилось окончательно.

За домом раскинулась еще одна лужайка, а вдалеке, очевидно, у ограды, росли липы.

Виктория услышала за спиной шаги и обернулась.

К ней направлялся, быстро шагая по дорожке, поджарый мужчина лет сорока, с довольно короткими седыми волосами. На его лице две вещи сразу же привлекали внимание: пронзительные темные глаза – их цвет Виктория не могла различить на таком расстоянии, – и коротко подстриженная борода, черная с проседью. Одет человек был в легкую тенниску цвета хаки, синие джинсы и простые спортивные туфли.

Ага, вот так нынче ходят садовники. Ясно, почему мусор не выметен…

– Доброе утро, – поздоровался мужчина, с любопытством разглядывая Викторию.

– Здравствуйте.

Красивый, черт возьми… Что-то такое… Ой!

Виктория почувствовала, как краска приливает к щекам, и разозлилась на себя: и за дурацкие мысли, и за то, что краснеет.

– Мне сказали, что вы уже здесь.

– Да, ваши сведения верны.

Разозлилась-то Виктория, конечно, на себя, но не щипать же саму себя! Значит, у злобы этой будет другой объект!

Мужчина опешил, он явно не ожидал такого тона.

– Простите…

– Мисс Маклин. Меня зовут Виктория Маклин. Мистер Катлер нанял меня, чтобы я занялась оформлением этого парка. Так что вы теперь будете работать со мной. – Виктория прямо-таки чеканила слова. – Подчеркиваю: работать. Это значит, что для начала хотя бы мусора на дорожке не будет.

– Мисс Маклин, я обязательно передам ваши пожелания садовнику.

Виктория набрала в легкие воздуху, но так и не смогла выдохнуть. Она увидела спешащего к ним Мэлори.

– О, мисс Маклин, мистер Катлер, вы уже познакомились!

Кто-о?! Катлер?! Сам Катлер! О боже, теперь я точно уволена!

– Да. Почти. Мисс Маклин представилась. – Голос мужчины звучал настолько холодно, что становилось жутко.

– Тогда позвольте представить, – церемонно начал Мэлори, – мистер Джон Катлер, владелец этого дома…

– Который весьма небрежно, с точки зрения мисс Маклин, относится к выполнению обязанностей садовника.

Виктория почувствовала, что краска заливает не только щеки, но и лоб, и уши, пятна появляются на шее…

Черт, возьми же себя в руки!

– Простите, мистер Катлер, я немного раздражена: запах жасмина, эти осыпавшиеся цветки… – Виктория с удовлетворением отметила, что голос ей повинуется.

– Это, безусловно, большой недостаток, – закончил Катлер фразу, будто не услышал слов Виктории.

Он спокойно рассматривал дерзкую женщину, которая осмелилась разговаривать с ним в таком тоне. Катлер кивнул Виктории, глядя ей в глаза, будто бы что-то для себя решил, а потом…

А потом он расхохотался – так звонко и заразительно, что Виктория не выдержала и смущенно улыбнулась. Улыбка вышла какая-то детская, трогательная. Она отвела взгляд.

– А что, Джекоб, – Катлер посмотрел на своего поверенного, который стоял, явно ничего не понимая, но не подавая виду, что его эта ситуация беспокоит, – я очень похож на садовника?

Глаза Катлера смеялись.

– Ну что вы, мистер Катлер… – пробормотал растерявшийся Мэлори.

– Ага. А вот мисс Маклин так показалось. – Катлер бросил на женщину лукавый взгляд. – Ладно, пойдемте в дом, обсудим дела. А то здесь и вправду пахнет жасмином.

Виктория кивнула. Они пошли по направлению к дому.

– Предлагаю все-таки завершить наше знакомство. – Катлер резко остановился и обернулся к Виктории. На его губах играла усмешка.

Виктория поняла, чего он ждет, и протянула руку. Ее ладонь, чуть влажную от волнения, сжали крепкие мужские пальцы.

И Виктория поняла, что вот-вот опять покраснеет: где-то глубоко внутри от этого пожатия зародилось тепло.

3

А вообще Катлер оказался премилым клиентом.

Виктория подумала об этом, сидя в его кабинете спустя полчаса. Естественно, только великолепный вкус хозяина мог натолкнуть ее на такие мысли. А окружали Викторию самые изысканные, самые великолепные вещи, и дело тут было не в роскоши, не в стоимости безделушек и предметов обстановки, а в том, как они выполнены и как подобраны.

Мебель, сделанная «под старину» из натурального дерева приятного, слегка красноватого насыщенного оттенка. Ее в кабинете не много: огромный рабочий стол, заваленный бумагами, на нем же стоит компьютер; четыре кресла, два из них – у стола, антикварный секретер, книжные шкафы у стен… Обои на стенах восхитили Викторию: шелковистые, мягко поблескивающие в свете падающих из огромного арочного окна солнечных лучей, с неширокими полосами жемчужно-серого и лилового цвета. Занавеси на окне – из тяжелого, тоже чуть поблескивающего полотна, на котором переливаются оттенки от серебристого до графитного. И очень высокий потолок, белоснежный, украшенный лепниной.

Красивый кабинет. Как у какого-нибудь лорда, жившего лет сто – сто пятьдесят назад.

Виктория любовалась и красивой перьевой ручкой, небрежно оставленной на столе поверх бумаг, и изящной серебряной статуэткой женщины с кувшином на голове.

А еще на рабочем столе Катлера стоял антикварный глобус на подставке, наверное красного дерева, старинный, чуть пожелтевший, от него веяло одновременно непередаваемой прелестью ушедших времен и дальних странствий.

Виктория наслаждалась красивой обстановкой, терпким ароматом горячего чая, теплом гладкой белой фарфоровой чашки, согревавшей пальцы… и ощущением, которое бывает у человека, достижения которого полностью признали.

Все, что она предложила Катлеру, было принято «на ура».

Приятно, черт возьми, когда тебе так доверяют…

Катлер согласился и на живую изгородь, и на лабиринт из кустарников, и на розарий, и на беседку-грот. Виктория, поначалу немного нервничавшая из-за недоразумения, имевшего место при ее знакомстве с клиентом, постепенно полностью успокоилась, переключившись на мысли о работе, и теперь радостно предвкушала, как будут расположены все предложенные ею элементы ландшафта и как это будет красиво и изысканно.

Да, старомодно… Ну и пускай. Ему же этого и хотелось. Уголок старой Англии в Лоу-Лейксе. Романтика…

Виктория довольно улыбнулась.

И все это великолепие станет созданием моей фантазии!

Виктория, пожалуй, чувствовала бы себя совсем счастливой, если бы напротив нее не сидел этот мужчина с немного нервными движениями и громким голосом. Катлер как раз в этот момент выяснял что-то по телефону с одним из деловых партнеров.

Мистер Катлер отличается особой любезностью или в высших кругах так принято: решать деловые вопросы в присутствии посторонних… нанятых дизайнеров, например?

К тому же как ни боялась Виктория себе в этом признаться, а она чувствовала еще некоторую неловкость. Или это от горячего чая порозовело лицо?

– Я рассчитываю, что бумаги будут на моем столе в понедельник, в девять утра. Очень рассчитываю. Мы друг друга поняли? Отлично!

Катлер резко положил трубку. Возмущенный щелчок рычага. За последние семь минут Виктория уже почти привыкла к тому, что этот человек разговаривает с некоторыми людьми так, как она кричит, и даже последнее «отлично!», сказанное совсем уж на повышенных тонах, не заставило ее вздрогнуть.

Катлер порывисто выдохнул.

– Извините, мисс Маклин, небольшое недопонимание, – сказал он таким тоном, будто Виктория ждала от него объяснений, оправданий и бог весть чего еще…

Виктории захотелось уехать. Поскорее. Опять начиналась головная боль.

Еще бы. Если человек рядом с тобой производит столько шума…

Катлер рассеянно потянулся к чашке с уже остывшим чаем.

Вздохнул. Теперь скорее совсем не раздраженно, а как-то устало.

Не хватало еще переживать за нервную систему этого… клиента, Виктория, просто клиента. Богатого клиента, которому его деньги не даром достаются. Вот и все. И нечего ему сочувствовать. У тебя свой годовой бюджет, и неизвестно, кем бы ты была, имея такой же счет в банке, как у него, и кто бы тебе при этом посочувствовал….

– …Проект, мисс Маклин?

Виктория так глубоко погрузилась в собственные мысли, что не услышала последней реплики Катлера. Осознав, что интонация была вопросительной, и вообще повисла пауза, которая явно означает, что Катлер ждет ее ответа, Виктория забыла сделать выдох. Выход найден был немедленно, и не вполне оригинальный: она провела пальцем по серебряной статуэтке и пробормотала:

– Простите, мистер Катлер, я отвлеклась: такая красивая вещица… Что вы сказали?

Он пристально смотрел на Викторию, и, если она не ошиблась, где-то в глубине его глаз пряталась ироническая улыбка.

Внимательный, значит. Что ж, мой взгляд последние двадцать секунд действительно был направлен не на эту фигурку…

– Я спросил, мисс Маклин, когда вы сможете представить мне окончательный проект, с эскизами. Если я не ошибаюсь, это входит в вашу работу? Видите ли, у меня не очень хорошо с пространственным воображением, а хотелось бы увидеть вашу идею… хотя бы частично воплощенной.

– Конечно, мистер Катлер.

– Так когда же? Знаете, в понедельник я занят.

Виктория с облегчением отметила в своем «мысленном ежедневнике» утро вторника.

Нет, лучше вечер вторника. Хотя бы часа четыре пополудни. Люблю работать по ночам… Но не сутками же!

– Было бы просто замечательно, если бы к вечеру проект был готов, – закончил Катлер.

– Вторника? – миролюбиво уточнила Виктория.

– Понедельника, – терпеливо пояснил Катлер.

– Понедельника, – обреченно повторила она.

Прощай, мечта о кексах с мармеладом по маминому рецепту и вечере, проведенном с книгой на диване… Черт, держи себя в руках!

Что-что, а держать себя в руках Виктория умела. Особенно когда дело было дрянь. Тут ее стоицизм просто расцветал. Главное – вовремя напомнить себе о том, чего именно от себя хочешь.

– Конечно, мистер Катлер, думаю, я успею хотя бы приготовить несколько предварительных планов.

– Великолепно. – Он улыбнулся, сверкнув крупными белыми зубами. Яркая такая улыбка…

Виктории пришло на ум сравнение с хищником, но она отбросила его. Не то. Не хищник. Просто порывистый человек.

Стоп, Виктория. Тебя это все равно не касается.

– Я, знаете ли, – продолжил Катлер, – поддаюсь какой-то мысли и не могу уже от нее отделаться. Сейчас обустройство этого парка для меня очень важно. Мечта о доме…

Он осекся, будто вовремя сообразил, что его потянуло на откровенность, а это неуместно.

Виктория кивнула.

– Я понимаю.

Мне теперь придется забросить все другие дела и спать не больше пяти часов в сутки, пока этот проект не будет закончен.

– Думаю, я могу идти, мистер Катлер? Тем более что у меня теперь много работы.

– Да, мисс Маклин, не смею вас больше задерживать.

Виктория встала, изящным жестом взяла сумку.

– Но, может быть, еще чаю? – ни с того ни с сего спросил Катлер.

– Нет, спасибо. Мне действительно пора. Мы уже все обсудили. – Викторию почему-то взволновала последняя реплика Катлера.

Какой еще чай?

– Да. – Он совершенно не выглядел смущенным или расстроенным, только нервно поигрывал с дорогой ручкой. Когда на нее падали солнечные блики, где-то под эмалью загорались мельчайшие красноватые искорки.

Красиво.

– Я провожу вас, мисс Маклин. Мэлори отвезет вас обратно в город. Вы не против?

И тут Катлер сказал нечто такое, отчего Виктория чуть не споткнулась на ровном месте:

– А если он вам уже очень надоел, я отправлю с вами своего шофера.

– Ну что вы. – Виктория смутилась. – Мистер Мэлори… учтивый.

– И скучный. Но смотрите сами.

Да-а… Странный тип. Обсуждать своего поверенного с почти незнакомой женщиной… Кажется, он о чем-то задумался, вот и говорит всякие глупости – ослабил контроль за речью, или еще что-то, не знаю что. Тоже мне, эксцентрик.

Катлер приоткрыл массивную деревянную дверь кабинета, чтобы Виктория смогла пройти. Она запоздало подумала, что в таких домах гостей и даже деловых партнеров провожает обычно прислуга.

Виктория в сопровождении Катлера вышла в гостиную. Там, в отличие от залитого солнцем кабинета, царил легкий полумрак, жалюзи были приспущены. Помещение было отделано в светло-оливковых тонах. Виктория только сейчас удивилась тому, как по-разному оформлены кабинет и гостиная. Хотела спросить об этом у хозяина дома, но в последний момент подумала, что это немного неуместно.

Однако Катлер, по-видимому, имел некоторые способности к телепатии. Или, по меньшей мере, превосходно читал по лицам. Виктория на мгновение замерла, услышав вопрос:

– Удивлены разницей стилей?

Она кивнула. Не сдержалась, обратила к Катлеру лицо с чуть расширенными от удивления глазами.

Он усмехнулся.

– Догадайтесь, какая комната мне самому больше нравится.

– Кабинет.

– Угадали. Все-таки там я работаю, и там все должно быть именно так, как хочется мне. А здесь, – Катлер повел рукой, – проявила себя моя… будущая жена.

Он бросил взгляд в окно.

Что там? Какое-то движение? Или мне не показалось и он прячет взгляд?

– У нее хороший вкус, – задумчиво произнесла Виктория.

Какой же он все-таки странный! Боже мой, вот у меня и признали талант психолога: клиенты идут на откровенность. Интересно, а то, что мне открывается сам Джон Катлер, – это очень хороший знак? Или все-таки не очень хороший?

Только тут до Виктории дошло, что последняя ее реплика прозвучала несколько двусмысленно. Почти испугавшись сказанного, Виктория самым естественным женским жестом прикрыла губы кончиками пальцев. И так мило, почти трогательно это выглядело…

Катлер не улыбнулся. Даже наоборот, на его лице снова появилась непроницаемая маска жесткого и решительного человека.

– Что ж, мисс Маклин… – Голос его звучал прохладно.

Виктории даже показалось, что перед ней не тот человек, который только что рассказывал о перипетиях выбора стиля в оформлении помещения и сетовал на то, что его поверенный не самый интересный собеседник.

Тем более это откровенная клевета на Мэлори. Ничего не понимаю!

– …До понедельника, – закончил Катлер.

– До встречи.

Мэлори очень вовремя спустился по лестнице откуда-то сверху. Внимательно посмотрел на лица Виктории и Катлера.

– Итак, вы обо всем договорились? – непонятно для чего задал Мэлори вопрос, ответ на который уже знал. Причем у Виктории почему-то возникло чувство, что о положительном исходе переговоров он узнал еще раньше, чем она.

– Конечно, мисс Маклин профессионал. Нам повезло, что мы работаем вместе. – Катлер произнес это очень отстраненно, не снимая «маски».

Ай-ай-ай, как же тяжело говорить людям правду в лицо. И чем лучше и красивее правда, тем труднее ее высказать. Глупо, как же глупо.

– Джекоб, отвезешь леди в Лондон?

Виктория ощутила нечто похожее на возмущение: Катлер ведь так и не дождался ее ответа на вопрос о сопровождении.

Решил. Конечно, мужчина решает… Ха.

Как у любого человека, у Виктории были свои маленькие слабости. Например, она любила делать совсем не то, чего от нее ожидали. Бывали минуты, когда Виктория остро чувствовала, как где-то внутри начинают покалывать крохотные прозрачные иголочки, переливается в горле беззвучный короткий смех, быстрый и дерзкий. Наверное, глаза тоже становились особенными, сияли или что-нибудь еще в том же роде, но этого Виктория, увы, сказать наверняка не могла: себя-то со стороны не видно.

Да-да. Пускай подумают, что я… да пусть думают, что угодно.

– Извините, мистер Катлер, прошу прощения, мистер Мэлори, но… сегодня ведь такой чудесный день, не правда ли?

Мужчины не совсем понимающе смотрели на нее. Виктория наслаждалась, предвкушая выражение их лиц после следующей ее фразы.

– И мне бы хотелось прогуляться. Лоу-Лейкс – превосходный уголок. Давно здесь не была. Поброжу по окрестностям, наберусь вдохновения…

Лицо Мэлори выражало такую сосредоточенность, будто он решал задачу по физике элементарных частиц на выпускном экзамене. На самом деле он просто тщетно пытался соотнести предполагаемые им варианты поведения мисс Маклин с тем, что она только что «озвучила».

Забавно. Удивить человека – это так приятно…

– Благодарю вас за то, что уделили мне время. Думаю, наше сотрудничество будет весьма плодотворным и приятным для обеих сторон. – Виктория усилила эффект неожиданности, предложив теперь своим собеседникам самые стандартные и ожидаемые «формулы прощания».

Она протянула руку сначала Мэлори, который машинально ответил на ее пожатие, потом Катлеру.

– Мисс Маклин, разрешите отправить с вами моего шофера. Меня это совсем не затруднит, наоборот… – Катлер выглядел растерянным. И рассерженным оттого, что его заставили ощутить эту растерянность.

– Нет-нет, мистер Катлер, я настаиваю.

Он вглядывался в лицо Виктории, словно стараясь разглядеть, разгадать тайный смысл того, что происходит. Видимо, не разглядел. Она снова увидела перед собой стальную маску.

– Такси я оплачу. Включите в счет.

Виктория изящно повела плечом в самом не-определенном жесте, улыбнулась одними губами и вышла за дверь, которую перед ней услужливо приоткрыла служанка с весьма незапоминающимся лицом.

В окно мужчинам было видно, как удаляется по дорожке стройная женская фигура.

Мэлори пожал плечами. Катлер прищелкнул языком:

– Что за ненормальная…

Ненормальная.

Мужчины часто думают о женщинах. Даже о таких, как Виктория. Джон сидел в своем кабинете и вертел в руках листок бумаги, на котором Виктория полчаса назад карандашом набросала несколько вариантов того, «как все может быть». Легкие линии лежали на бумаге, как…

…как украшение.

Ненормальная…

Катлер удивлялся, какой неожиданно приятный вкус имеет это слово. Что-то совершенно неординарное, от этого – немного пугающее, но все равно – притягивающее взгляд.

Такая странная женщина – и так тонко чувствует красоту, умеет ее создавать.

Катлер усмехнулся: даже сейчас, наедине с самим собой, он почему-то не мог – или не хотел – назвать вещи своими именами, произнести хотя бы мысленно «то самое» слово: некрасивая. Что-то мешало.

Ведь это очевидно: угловатое тело, заостренное узкое лицо, этот нос, губы. Ее ведь и хорошенькой не назовешь. И все равно… интересно. Она – интересная.

Катлер улыбнулся – совсем безоблачно.

Тоже мне: «прогуляться»… Еще бы сказала – пешком до Лондона! Чудо.

Из размышлений над этим в общем-то совершенно не важным и не касающимся его непосредственно фактом Катлера вывел прерывистый резкий звук: где-то недалеко просигналил автомобиль.

Катлер обернулся и выглянул в окно. Отсюда, конечно, не было видно, но он знал, что у ворот стоит кроваво-красный «шевроле», за рулем сидит ослепительно красивая женщина и нетерпеливо нажимает на клаксон своими длинными сильными пальцами. Ей ведь очень хочется, чтобы любовник вышел из дому и лично встретил ее.

Кэссиди. Приехала моя женщина…

Катлер встал и быстрыми шагами вышел из кабинета. Не то чтобы ему очень хотелось, как влюбленному мальчишке, бежать к воротам дома и подавать руку приехавшей любовнице, но…

Но так легко поддаться привычке. Чертовски удобная штука, она может сделать жизнь гораздо проще. Джон остановился перед большим зеркалом в гостиной – пригладить волосы. Обнаружил, что машинально зажал в пальцах листок с набросками Виктории. Оставил его на подзеркальном столике. Зачем-то прижал сувениром из Индии – шаром горного хрусталя на подставке из сандалового дерева.

Можно вообще заполнить все свое время только привычными действиями, и тогда совсем не нужно будет думать, ноги сами станут носить тебя, руки – делать обычные вещи, губы – говорить нужные слова. Хотя нет, почему же не думать? Как раз освободится столько возможностей для мыслей…

А вообще – заткнись. – Катлер обращался к своему внутреннему голосу очень фамильярно. – Привычка, привычка… Не знаю, как тебе, а мне хочется обнять и прижать к себе ту роскошную женщину, которая ждет меня на улице. И хочет наверняка того же самого.

Солнце слепило. Виктория, к счастью, не забыла свои любимые темные очки вполлица, но брызги яркого света все равно заставляли щуриться.

Главное ведь – принцип поведения, не так ли?

Виктория отошла от дома метров на семьсот и остановилась в тени огромного каштана, чтобы достать из сумки телефон и вызвать такси.

Прижала аппарат к уху, запрокинула голову. Уголки губ дрогнули в быстрой улыбке.

Жаль, что отцвел уже.

Виктория любила время цветения каштанов. Особенно хорошо в такие дни гулять на закате, когда косые лучи заходящего солнца мягко освещают улицы, прорезают темно-зеленую листву, становятся все прозрачнее, все золотистее… А потом в чистом розово-сиреневом воздухе ярко выделяются крупные кремовые свечи каштановых цветов.

Странно как-то все это. Владелец… чего? А, сети супермаркетов. И как я могла принять его за садовника? И ведь приняла же! Немыслимо. Так вот, этот человек – мой клиент. Хороший контракт. Красивый проект. И этот мужчина,… будто издергавшийся под маской стального бизнесмена.

Виктория невесело улыбнулась.

Женится вот. Даже такие необычные люди и те вступают в законный брак. А ведь он не дурак, он же все прекрасно знает, чувствует, понимает, что не может быть в этом настоящего счастья!

Черт. Черт, черт, черт. Ну какое мое дело?!

Пусть женится. Она, наверное, очень красива. Он тоже. Но как они будут вместе жить? Она заскучает. И наставит ему рога. Хоть бы и с Мэлори. Глупо, но вполне реально. От скуки совершаются и более невероятные вещи. А он ей изменит еще раньше, потому что красивых женщин много, и даже у красавицы невелик шанс стать единственной… И будет у них нормальная семья. Самая обыкновенная. Какая могла бы быть у меня.

Виктория не понимала, отчего в душе поднялось столько яда. Только все равно безудержно хотелось кусаться, ранить, делать больно… Чтобы не у нее одной болело где-то внутри.

Отчего? Оттого, что я обустраиваю чье-то гнездышко? Чужое семейное гнездо?

Виктория медленно побрела вдоль дороги, подцепила носком замшевой туфли мелкий камешек, лежавший на асфальте. На душе было темно и пустовато. А еще горько.

Бессмысленная злоба. У меня тоже могло быть все это. Только зачем? Так что, мисс Маклин, будьте любезны думать о работе… как о работе!

Рядом затормозило вызванное ею такси. Виктория села и решительно хлопнула дверцей. Машина провезла ее мимо особняка Катлера. Виктория увидела притормозивший у ворот кабриолет ослепительно-красного цвета. Виктория отвернулась и не стала рассматривать сидящую в кабриолете особу.

По другой стороне дороги по тротуару важно шагала крупная трехцветная кошка.

– Да, я кошка, кошка, которая гуляет сама по себе… – Виктория замурлыкала себе под нос одну из привязчивых современных песенок.

Ничего нового в ней не сказано. И она мне не очень нравится. Но все же это лучше, чем разглядывать его невесту. И… и это я устрою им потрясающий парк!

Приятно осознавать, какая ты гордая, сильная и талантливая. Пусть даже и не очень красивая.

4

Следующие два дня были просто упоительными. Виктория с головой ушла в работу, и все на свете перестало для нее существовать, кроме планов будущего парка Джона Катлера в Лоу-Лейксе. Виктория рисовала, чертила, включала свет, снова чертила, рвала бумаги, переделывала, выключала свет, варила кофе… Где-то в глубине квартиры звучала музыка, светлая, глубокая, рождающая в подсознании тысячи ассоциаций, многие из которых можно назвать по-настоящему прекрасными.

В понедельник, в половине десятого утра, Виктория поняла, что на данный момент ее силы иссякли. Любые силы. Во всех смыслах этого слова. Где она заснула, Виктория не помнила.

Проснувшись, она осознала, что лежит на софе в своей маленькой гостиной, одеялом ей служит вязаный жакет, забытый Клер, который случайно попал под руку, а в полуметре от нее на журнальном столике надрывается телефон.

Звонил Мэлори. Вполне вероятно, что он звонил и раньше, но совесть Виктории красноречиво промолчала по этому поводу, а Мэлори был слишком сдержанным, чтобы показать собеседнице хоть какое-то неудовольствие.

Своим неизменным ровным голосом он поинтересовался, сможет ли мисс Маклин приехать сегодня вечером к мистеру Катлеру «согласно договоренности» в Лоу-Лейкс, а не в офис. В голосе поверенного появились необычные нотки, когда он задал ожидаемый Викторией вопрос:

– Могу ли я заехать за вами? Или прислать шофера мистера Катлера? Может быть, вызвать такси?

Виктория пожалела, что Мэлори не видит ее улыбки, ставшей в этот момент лучезарной, и постаралась вложить все ее смысловые оттенки в интонацию:

– Буду рада увидеть вас, мистер Мэлори.

– Адрес?

Виктория продиктовала адрес, снова улыбнулась невидимому собеседнику и положила трубку. Поняв, что промежуток между шестью пятнадцатью и семью ровно, когда приедет Мэлори, не так уж велик, Виктория вскочила и…

Точнее, ей захотелось вскочить. Но все тело наполняла слабость и томная медлительность, причем неприятного свойства. Безумный режим последних дней – не лучшее средство поддерживать себя в форме. Виктория поняла, что Мэлори придется ее ждать. А еще – что нужно собрать бумаги, иначе она что-нибудь обязательно забудет.

«Бумаги» были рассредоточены по столу в кабинете, в гостиной и даже на кухне. Пара набросков оказались в кресле. Виктория вздохнула и еще раз обошла квартиру в поисках подобных находок.

А потом она зашла в ванную.

Лучше бы она этого не делала – в смысле не смотрела в зеркало. Было бы не так горько.

Ведь одно дело – когда отвратительно себя чувствуешь, и совсем другое – когда видишь, как при этом выглядишь. В такие минуты очень четко понимаешь, что ни бледный, сероватый оттенок кожи, ни помятое лицо, ни всклокоченные волосы тебя не красят.

Зато как это стимулирует!

За двадцать две минуты Виктория успела принять душ, подобрать костюм, сделать макияж… Увы, на прическу времени не хватило. Еще влажные пряди лежали по плечам.

Сжав под мышкой огромную папку с рисунками и планами, Виктория вышла из подъезда, надеясь, что Мэлори останется верен себе до конца и не подаст виду, что бизнес-леди с мокрыми волосами – зрелище необычное, и что за время поездки (с учетом вечерних пробок) волосы успеют высохнуть.

Мэлори предельно вежливо поздоровался с Викторией, скользнул взглядом по ее прическе, ни слова не сказал, не улыбнулся даже, но Виктория почти физически ощутила, как шокировала его. Мэлори открыл для нее дверцу машины, Виктория села, пряча улыбку.

Ага, вот так и закрепляется репутация непредсказуемой женщины. Неплохая роль, она мне нравится. Никогда еще не пробовала с клиентами. Точнее, совсем не пробовала. Я меняюсь… Здорово.

Увы, пробок было мало, и поездка не слишком затянулась. Мэлори занимал спутницу беседой о погоде, и Виктория подумала, что Катлер, пожалуй, не так уж и не прав, считая своего поверенного скучным: Мэлори напоминал ей радиодиктора, зачитывающего метеопрогноз.

Виктория с невозмутимым видом, как будто всю жизнь только этим и занималась, возилась со шпильками и смотрелась в зеркало заднего вида. Лак она, конечно, забыла, да и толку от него было бы немного, все равно влажные пряди сначала охотно укладывались в прическу, но по мере высыхания все волоски норовили разлететься в разные стороны и создать одуванчиковое облако вокруг головы.

Господи, что со мной творится? Если бы месяц назад мне кто-нибудь сказал, что я буду в машине представителя клиента делать прическу из мокрых волос… Да я бы ему, пожалуй, сама дала телефон специалиста соответствующего профиля. Стоп, у меня же нет таких знакомых… Зато теперь вот…

Виктория окончательно разозлилась и резким движением вытащила из волос все шпильки. Завитые светлые пряди, легкие и тонкие, облаком легли вокруг лица.

Химическая завивка и некрасивое лицо с длинным острым носом и большим ртом…

Виктория поморщилась. Она не отдавала себе отчета в том, почему сегодня ей так больно быть собой, быть очень некрасивой художницей. Да и вообще, если бы она знала почему – разве это что-нибудь изменило бы?

Вот и знакомые уже ворота. Те же парни на входе, та же отличная, почти военная выправка, одинаковое выражение на лицах. Мэлори заехал, припарковал машину. Виктория оглянулась: искала тот самый ярко-красный автомобиль, что заметила в субботу, когда уезжала. Его не было. Виктория не без облегчения вздохнула и тут же с досады захотела ущипнуть саму себя.

Перед тем как выйти из машины, взглянула еще раз в зеркало.

Ой-ой-ой… Спокойно. Главное – сделать вид, что чаще всего я являюсь к клиентам именно с такой прической.

Виктория нервно поправила влажный локон, самым неподобающим образом свисающий на лоб.

Мэлори прилагал максимум усилий, чтобы скрасить дорогу к дому, хотя в принципе теперь его речи вовсе не требовались: Виктория была бы счастлива в молчании пройти под сенью этих столетних вязов, послушать шорох шагов по асфальтовой дорожке. Но над ухом звучал тихий ровный голос:

– Мистер Катлер с большим нетерпением ждет встречи с вами, мисс Маклин. Его очень радует возможность работать с вами. Ваши предложения пришлись ему по душе.

Нужно было отвечать. Виктория изобразила любезную улыбку.

– Да, мистер Мэлори, конечно, я тоже очень рада нашему сотрудничеству, очень.

У двери Виктория обратила внимание на то, что вместо кнопки электрического звонка желающему войти предлагают позвонить в довольно крупный медный колокольчик. В прошлый раз она этого не заметила.

– Красиво. – Она взглядом проследила за движением руки Мэлори, подергавшей за шнурок.

Звук тоже был красивый, глубокий и мягкий.

– Согласен. Вообще мистер Катлер питает слабость к предметам старины. Ну да вы уже заметили.

Виктория кивнула.

Дверь открыла служанка, все та же. Виктория узнала ее исключительно потому, что другого такого незапоминающегося лица не могло встретиться в радиусе пяти километров как минимум. Виктория вошла в дом первой, за ней Мэлори.

– Мистер Катлер попросил проводить вас в кабинет, мисс Маклин. – Из-под пушистых ресниц на Викторию смотрели светлые серые глаза молодой женщины, в которых мало что можно было прочесть.

Вскоре Виктория стояла перед тяжелой дверью катлеровского кабинета. Что-то в атмосфере неуловимо изменилось, и Викторию это немного нервировало: не факт изменения, а именно то, что ей недоступен смысл его.

Катлер работал за компьютером. Взглянул поверх очков в тонкой золотой оправе на вошедшую, любезно приподнялся навстречу гостье.

– Добрый вечер, мисс Маклин. Надеюсь, я вас не слишком обременил поздней встречей. Мой график…

Катлер сделал паузу – разглядел-таки неповторимую прическу Виктории: несколько влажных прядей спадают вдоль шеи, от них на блузке – темные пятнышки, зато часть волос уже высохла, и мелкие легкие кудряшки пушистым облаком окружают лицо.

Это еще что такое? Мэлори… Он что, вытащил ее из ванной?! Идиот. Да нет, вроде в остальном все в порядке. Только прическа, как… как у женщины, лениво приводящей себя в надлежащий вид после бурной ночи. Черт, что еще за ассоциации?!

Виктория не без помощи шестого или какого-то другого чувства, безошибочно срабатывающего у женщин, которые знают, что с их внешним видом что-то не в порядке, поняла, отчего запнулся Катлер.

Держаться. Держаться. Я улыбаюсь…

Улыбнулась – довольно открыто, только все-таки немножко нервно.

От Виктории не укрылось также, что голос Катлера звучал как-то странно: возбужденно и одновременно – с некоторыми нотками усталости. Виктория отметила, что у Катлера немного блестят глаза, как при лихорадке.

– Все в порядке, мистер Катлер, мы же обо всем договорились, – Виктория улыбнулась и села в заботливо отодвинутое кресло.

– Выпьете чего-нибудь?

– Нет, спасибо. Лучше перейдем сразу к делу.

Катлер машинально повертел в руках стакан, на дне которого плескалась, омывая кубики льда, прозрачная коричневатая жидкость.

Виктория не могла пожаловаться на отсутствие интереса к ее работе. Скорее, наоборот, ее удивило, как человек, явно проработавший весь день, может проявлять столько активности в вопросах обустройства парка.

Нет, все понятно, это его дом, его парк… Разумеется. Свадьба скоро. Кстати, почему бы не спросить о невесте?

Виктория открыла было рот, чтобы задать этот вопрос, но потом передумала. Вообще-то приятно осознавать, что твоя работа важна и по-настоящему интересна заказчику, но спустя двадцать минут Виктория почувствовала себя уставшей, а через полчаса у нее предательски защемило в висках.

Все дело в режиме работы. Нужно все-таки придумать что-нибудь менее вредное для здоровья. И внешнего вида.

Виктория уже отстраненно рассматривала бледную кожу на своих пальцах, чуть подрагивающих от нервного напряжения. На вопросы Катлера она, конечно, старалась отвечать, но сейчас поймала себя на том, что уже не вполне помнит, что именно вышло из-под ее… карандаша. Особенно это касалось чертежей, которые были сделаны уже ближе к утру воскресенья и всех последующих.

Наконец они определились, то есть Катлер определился, а Виктория согласно покивала, одобряя окончательный вариант расположения дорожек, беседки, лабиринта и совсем маленьких скульптур, которые Виктория видела как-то в мастерской одного своего знакомого.

В разговоре возникла пауза, и Виктория ощутила, что у нее нет никакого желания вставать из уютного кресла.

– Мисс Маклин, могу я пригласить вас на ужин? То есть… попросить остаться на ужин в моем доме?

Ужин. Еда. Отлично. Когда я в последний раз ела?.. А вот и неправда. Я пила кофе.

Виктория чувствовала, что тех часов сна, которые она себе позволила сегодня, явно недостаточно после изматывающих «выходных».

– С удовольствием, мистер Катлер, – выдохнула она.

– Отлично. Пойдемте пока в гостиную.

В гостиной уже зажгли яркий электрический свет. Первое, что увидела Виктория, войдя в комнату, была женщина. Ослепительно красивая брюнетка с длинными волосами и в обтягивающем роскошную фигуру черном платье. Она сидела с глянцевым журналом в руках на диване очень вальяжно, как большая черная кошка, хищная, красивая, полностью осознающая свою красоту, свое великолепие, которое дает ей власть над другими. Над мужчинами. И над ее мужчиной в первую очередь.

Теперь Виктория поняла, что изменилось в доме: здесь появилась эта женщина. И заполнила все своим присутствием. В воздухе чувствовался аромат ее дорогих дерзких духов с каким-то пряным дразнящим запахом. Катлер бросал на нее жадные взгляды.

Вот почему он был такой странный… Просто он ее хочет. Думает о своей любовнице даже тогда, когда ее нет рядом. Чувствует, что она где-то недалеко, эта пантера, бродит по дому ленивой томной походкой, ждет его…

И прислуга знает, что теперь здесь присутствует их будущая хозяйка, ведет себя потише, скромнее, опускает глаза, когда эта леди проходит мимо…

А она леди?

Не важно. Она – его будущая жена.

У Виктории как-то не вязалось с образом этой женщины слово «невеста», от которого веяло чистотой и свежестью. Ведь сейчас перед ней сидела светская львица, роскошная, блистательная, прекрасно выглядящая…

Ага. И явно старше меня на пару лет. Минимум.

– Кэссиди, позволь представить тебе мисс Викторию Маклин. Она – дизайнер нашего будущего парка.

Виктория изобразила на лице какую-то бледноватую улыбочку. Лучше не получилось. Она вдруг очень четко осознала, что все ее усилия по уходу за собой ничего здесь не стоят, потому что она стоит тут с бледной от недосыпания кожей, с голубоватыми тенями, которые залегли под глазами, в своем почти бесцветном костюме, который казался ей когда-то верхом изысканности… А на голове у нее…

Слава богу, зеркала в поле ее зрения нет.

Так вот. А перед Викторией сидела очень красивая, яркая женщина. С очень красивым лицом, с красивыми волосами, с красивым телом, одетая в превосходное платье – и с дорогим ожерельем на длинной шее.

– Мисс Маклин, это Кэссиди Уотерфилд, моя невеста.

Да. Не тонкий он человек. У него вот слово «невеста» не вызывает никакого диссонанса.

Кэссиди посмотрела на Викторию долгим взглядом, сначала – очень холодным, потом – более дружелюбным. Виктории показалось, что женщина немного близорука: она чуть-чуть, едва заметно прищурилась, рассматривая новую знакомую, судя по всему, оценила ее как возможную… то есть абсолютно невозможную соперницу и решила, что, раз эта особа не представляет для нее никакой опасности, можно воспринимать ее и помилостливее.

– Добрый вечер, мисс Маклин.

Какой низкий голос…

– Могу я называть вас Викторией?

– Да, конечно. – Виктория слегка смутилась.

– Тогда зовите меня Кэссиди. – Она неторопливым движением отложила журнал и наконец-то встала.

Кэссиди говорила с заметным американским акцентом. Виктории это почему-то не понравилось.

Вошел Мэлори – очевидно, он дышал воздухом в саду. Увидев его, Катлер будто что-то вспомнил, вызвал служанку и велел ей накрывать на четверых. Та кивнула и снова по-мышиному тихо скрылась на кухне.

Виктории стало тоскливо-тоскливо. И обидно, досадно почти до слез.

Куда делась та женщина, которая в субботу отругала Джона Катлера за невыметенную дорожку в саду и пренебрегла всеми предложенными им транспортными средствами, только бы доказать свою независимость? Ее не было сейчас. Была женщина, смотрящая на другую женщину, к которой природа – или Бог – отнеслись куда более благосклонно. На женщину, которой совсем не хочется угождать. А придется. Потому что контракт, потому что она станет женой ее клиента и через несколько месяцев будет гулять по парку, спланированному Викторией, и по этому же парку будет бегать ее ребенок…

– Прошу вас, садитесь. – Катлер указал Виктории на диван, предлагая ей занять место рядом с Кэссиди.

Виктория села в кресло.

Она с болью заметила, что Катлер избегает смотреть на нее.

Странно. Да нет, не странно – естественно.

Она представила, как смотрится рядом с Кэссиди, и поняла, что нормальному человеку просто режет глаз такое соседство, что невозможно смотреть без какого-то нехорошего, неприятного чувства на некрасивую женщину, если рядом сидит полная ее противоположность, античная Афродита из плоти и крови…

А пошли они ко всем чертям. У меня контракт!

Какое хорошее слово – контракт. Жесткое, надежное, крепкое, зазубренное, как якорь. Его можно забросить и удержаться на месте, чтобы не снесло в даль, где вода темна и ветер выбивает слезы из глаз…

– Мы с мисс Маклин… с Викторией, – Катлер произнес ее имя немного отстраненно, словно ему было непривычно и интересно ощущать его на губах, – уже утвердили план парка. Посмотришь?

– Посмотрю, – согласилась Кэссиди и легко, почти равнодушно, дотронулась до руки сидящего рядом мужчины.

Виктории было очевидно, что эту женщину не очень волнуют те вопросы, что занимают ее будущего мужа. Возникла неожиданная мысль: акак он вообще решился жениться на этой женщине? Он уже не мальчишка. Она красивая, да, очень, но, по-моему, для нее семья – не самое главное в жизни.

– Мистер Катлер, все готово, – сообщила материализовавшаяся из воздуха служанка-мышка.

– Хорошо. Пойдемте.

Катлер встал порывисто, взял Кэссиди под локоть, пропустил вперед Мэлори и Викторию. Виктории было очень неприятно от осознания того, что ее исследует взгляд красивой американки. Она почему-то была уверена, что Кэссиди именно наблюдает за ее походкой, осанкой, а не заглядывает в глаза своему жениху.

Столовая была отделана в кремовых и терракотовых тонах. Натюрморты на стенах, цветы в старинной вазе. Виктория сразу поняла, что здесь отразились предпочтения Катлера, не Кэссиди. Теперь, узнав эту женщину, Виктория уловила, прочувствовала очень глубоко всю разницу между Катлером и его будущей женой, разницу, которая столь откровенно и рельефно выступала в различиях вкусов.

Виктория устало опустилась на стул слева от Катлера, занявшего место во главе стола. Напротив нее – пантера со сверкающими глазами, Кэссиди. По левую руку от Виктории – длинный, вышколенный, внутренне напряженный Мэлори.

Французскую кухню Виктория не любила.

Но даже блюда по рецептам из-за Ла-Манша порадовали бы ее, если бы не компания.

А вообще это было забавно: Мэлори начинал говорить об ожидаемой температуре на неделю, Кэссиди ловко переводила разговор на новые тенденции в моде… Виктория переводила взгляд с Мэлори на Кэссиди и обратно, даже не пытаясь принять участие в разговоре, Катлер смотрел на Кэссиди с каким-то напряженным любованием…

Впрочем, после ужина Кэссиди очевидно стала относиться к Виктории еще теплее. Есть одна очень веская причина, по которой красивая женщина может питать острую неприязнь к дурнушке: если считает ее умной. Слишком умной. А Виктория никак, ни в чем не пыталась показать своего превосходства, компенсировать свои недостатки… и, наверное, минут через двадцать Кэссиди воспринимала ее так же, как Виктория – служанку-мышку. То есть почти никак. Впрочем, без тени неприязни.

Хм, интересно, а Клер знает уже, что в этом сезоне модны шелковые платки? Именно шелковые, да еще с растительным орнаментом? На всякий случай нужно ей сказать. Вот доберусь до дому – и напишу ей письмо. Очень длинное письмо, очень скучное письмо… Непременно – про ужин со всеми подробностями.

Мечты о доме, о чашке горячего какао с корицей по безумному рецепту сестренки, о легком шуме работающего компьютера и обстоятельном и ироничном электронном письме, которое нужно написать Клер, немного согревали Викторию. Иначе она точно покусала бы кого-нибудь. Хотя бы на словах. Хотя бы слегка…

Право, нельзя же заставлять человека столько времени чувствовать себя в тылу врага!

Виктория предпочитала не задумываться над тем, почему она чувствует себя именно так и кто в конце-то концов здесь может быть назван ее врагом. Просто ей неуютно. Хочется уехать.

И зачем только я здесь осталась? Чтобы поближе познакомиться с типом женщин, который привлекает Джона Катлера? Увольте. Чтобы узнать, какой формы очки модны в этом сезоне? Спасибо, ценная информация, но я все равно не собиралась ничего менять.

Виктория откровенно устала от Кэссиди, от безупречности ее волос, макияжа, ногтей, покрытых сияющим пурпурным лаком. Устала от взглядов, которые на нее бросал Катлер.

Джон Катлер, кстати говоря, чувствовал себя тоже не очень уютно. Он совершенно не мог расслабиться. И виной тому – присутствие рядом этой странной бледной женщины в строгом костюме и с не уложенными волосами, очень молчаливой и задумчивой.

Сто лет я не ужинал с женщиной, у которой по плечам рассыпаны волосы – причем рассыпаны не продуманно, а в силу допущенной откровенной небрежности. С ума сойти. А теперь вот пожалуйста получите… При том что с другой стороны стола сидит моя будущая жена. Безумие какое-то.

Катлер усмехнулся. Ему было некомфортно, очень некомфортно, главным образом оттого, что Виктория отстранилась от разговора, а он при этом никак не мог забыть о ее присутствии.

Провозгласив тезис: «Мода – высочайшее искусство, потому что призвано украшать и указывать на необыкновенное в человеке», – Кэссиди с чувством рассказывала о показе мод в Нью-Йорке, на котором была не так давно. Нужно оговориться: Кэссиди не была пустышкой, дурочкой. Она была просто светской львицей, великолепной, красивой, блистательной – и соответствующим образом расставляла приоритеты для себя. Такой имидж нужно поддерживать. А говорила она хорошо. Мэлори слушал ее с любезным видом. Катлер смотрел, но не слушал. Молчание его и Виктории затягивалось.

Виктория ела без аппетита. Настроение испортилось дальше некуда – причем само по себе. Она бросила быстрый взгляд на хозяина дома… и поймала такой же молниеносный ответный взгляд.

Она подумала о том, что иногда компания из четырнадцати человек за столом все-таки лучше, чем из четырех: в последнем случае гораздо меньше шансов найти себе собеседника по душе.

Вот и слушаем теперь мисс Кэссиди Уотерфилд… Ха, Катлеру тоже «весело». Ну куда он смотрел, когда выбирал эту женщину? Тори, прекрати! Во-первых, это не твое дело, а во-вторых, куда смотрел – это вполне понятно! На нее…

Виктория стала развлекаться тем, что неотрывно и с любопытством разглядывала Катлера. Почему-то ей хотелось смутить этого сильного человека с жесткими пепельными волосами… Она была уверена, что волосы у него именно такие – упрямые, непокорные, очень жесткие на ощупь. Хотя все это совсем не важно.

Черт, почему она на меня так смотрит?! Что за взгляд такой?

Катлер не привык к тому, чтобы его вот так разглядывали деловые партнеры. Нанятые работники – тем более. И потому начинал кипятиться…

Виктория с удовольствием отметила, что ее взгляд не остался без внимания. Катлер повернулся к ней, хотел что-то сказать… но вовремя заметил, что Кэссиди еще не закончила очередную сентенцию.

Есть эффект.

Какая-то непонятная сила толкала Викторию на то, чтобы провоцировать Катлера. Она никогда не считала себя – и совершенно справедливо! – кокетливой, не заигрывала с мужчинами.

Да и какой смысл? С моими-то данными.

Но сейчас она упивалась тем, что создает ощущение дискомфорта для Катлера, который, собственно говоря, не просто выше нее стоит на социальной лестнице, но и является ее непосредственным нанимателем.

Ах да. Контракт. Мой глубокоуважаемый клиент. Очень важная персона.

Виктория теперь сидела с абсолютно непроницаемым лицом, сама строгость и спокойствие, элегантно поворачивала голову, когда Мэлори подавал реплики, улыбалась уголками губ Кэссиди, когда взгляды их встречались.

Интересно, где находится порог его терпения и что будет, когда я его переступлю?

Ну что поделать, не нравится он мне. Почему-то.

Это так легко – оправдать какое-то колючее чувство, возникающее к человеку.

Катлер подчеркнуто внимательно слушал Кэссиди, которая переключилась, к его огромному удовольствию, на модные курорты. Здесь он и сам мог кое-что порассказать.

– Забавно. Многие из этих мест я объездил еще тогда, когда о них не писали в журналах с целью рекламы. И теперь это мне очень, очень на руку. Престижно, черт возьми…

Это вскользь брошенное Джоном Катлером выражение немного покоробило Викторию. Но он рассказывал о Средиземноморье, о маленьких островках в Атлантическом океане, об австралийских берегах так чудесно, что Виктории показалось, будто она слушает не бизнесмена, который большую часть своей жизни проводит за рабочим столом в кабинете и в офисе компании, а самого настоящего моряка, путешественника, очень многое повидавшего на своем веку. И он делился с ними жемчужинами из своей коллекции впечатлений…

Виктория не знала, что в Австралии есть пляжи с белым тончайшим песком, очень узкие, обрамленные темно-зелеными кустарниками с большими листьями, и никогда не бывает в этих местах тишины, потому что воздух наполнен тысячами разных звуков, тихих и громких, но неумолчных. Не знала, что в крохотных итальянских селениях раз в год празднуется оливковая ночь, и жители поют и пляшут до утра, чтобы отблагодарить щедрую природу за урожай, и оливы украшаются маленькими бумажными фонариками ярких цветов.

Благодаря хозяину дома ужин был спасен.

Виктория недоумевала, как это она раньше не заметила, что ее клиент очень интересный человек.

Это же просто чудо какое-то! Уметь дарить другим свои впечатления во всей их полноте!

Виктория улыбалась теперь совершенно искренне. Если несколько минут назад она ждала окончания ужина как божественного благословения и мечтала очутиться дома, то сейчас многое изменилось. Ничего вроде бы не произошло, но дом Джона Катлера и сам его хозяин теперь были гораздо ближе Виктории, чем полчаса назад.

И всего-то – один недолгий рассказ…

Лица у всех сидящих за столом посветлели. Кэссиди положила ладонь на руку Катлера. Ненавязчиво, нет, но этот ее жест продемонстрировал всем, как она гордится своим мужчиной. Она им довольна.

А она его любит?

Наверное.

Мэлори помог Виктории встать… И, встав, она поняла, что все напрасно: напрасно не спала столько часов подряд, напрасно выпила десятки чашек кофе, напрасно согласилась остаться на этот ужин.

Точнее, все это она поняла потом, позже. Потому что именно сейчас мир сделал какое-то неуловимое движение, прямо-таки обманный маневр, и ловко увернулся из-под ног. Перед глазами все заволокло сероватой неприятной дымкой.

Виктории посчастливилось не упасть, вернее, посчастливилось, что рядом стоял Джон Катлер, у которого оказалась отличная реакция. Флегматик Мэлори, наверное, ничего и сообразить-то не успел.

Виктория сделала вывод, что сознание все-таки ее не покинуло, потому что она явственно ощущала жесткие сильные руки Катлера, который поддерживал ее, боль в голове от качки, когда он быстрыми шагами нес ее на диван в гостиную, непритворное аханье Кэссиди и суету двух служанок рядом. Однако как-то повлиять на ход событий – словом ли, жестом – она не могла. Хотя пыталась: голова наполнилась шумом и болью до краев, как ваза – мутной водой, и от каждого резкого звука эта боль колыхалась и плескалась. А сколько резких звуков могут издавать пятеро взволнованных людей, столпившихся возле одного дивана…

Господи, да что же это с ней?! Беременна, что ли?

Джон Катлер, как и большинство мужчин, терялся перед таким сложным, труднообъяснимым и редким явлением, как женские обмороки. Пока он нес Викторию на руках в гостиную, а это заняло, пожалуй, целых четыре секунды, он лихорадочно пытался сообразить, что же делать дальше, как ей помочь и вообще – не умрет ли эта странная женщина прямо здесь, в его доме…

В общем, полный абсурд, на который способно только сознание шокированного человека.

Мэлори вызвал врача, Кэссиди проявила максимум человеколюбия и руководила решением вопроса о том, чем же еще помочь «бедняжке мисс Маклин».

А может быть, ей просто не хочется находиться здесь?

Джон сидел рядом с Викторией на краешке дивана и совсем не знал, что делать. Мысли в голове скакали, обгоняя друг друга, и среди них не было ни одной конструктивной.

Он давно не носил женщин на руках. А сегодня пришлось, и – вот удивительно! – Джон не запомнил ощущения ее тела на руках; только то, что она показалась ему невозможно легкой ношей.

Странно. Дико. Ненормально. Она такая… сильная. Гордая. Со своими причудами: отказаться от машины до дома, сверлить меня взглядом. А теперь вот – лежит здесь бледная, будто лицо вырезали из бумаги. Какая тонкая рука. Красивая…

Виктория открыла глаза. Дрогнули ресницы. Из-под полуопущенных век на Джона смотрели бархатно-васильковые глаза. Ему даже показалось – чуть насмешливые.

– Ну как вы? – Он порывисто сжал руку Виктории, потом осознал, в каком положении застыли его пальцы, смутился и потихоньку убрал руку.

– Почти в полном порядке. – Голос Виктории звучал, как всегда, но бледность с лица не исчезла. – Сейчас я встану.

– Не вздумайте! – резко оборвал Катлер.

Виктория вздрогнула.

Ой-ой-ой… Голова…

Ему стало стыдно.

Виктория ощущала себя ужасно. Едва ли не большие страдания, чем головная боль и безумная слабость, ей доставляло осознание того, что она сейчас выглядит беззащитной и слабой в глазах этого мужчины…

Вот только встану. Я верну все свои позиции. Как только встану.

Нет, ну правда, как же это смешно, наверное, в его глазах выглядит теперь: и недоразумение при знакомстве, и мой отказ от машины, и мое молчание за ужином!

Мамочка, ну помоги мне выйти из этой ситуации красиво!

Консилиум, собравшийся на кухне, очевидно, не нашел ничего лучше пакета со льдом, который принесла служанка-мышка. Подошли Мэлори и Кэссиди.

– Спасибо, Дейзи. – Джон собственноручно попытался пристроить пакет на лбу Виктории.

Кэссиди встала рядом и положила руку на плечо жениху.

– Вам лучше, Виктория?

– Да, спасибо. – Придерживая лед рукой, Виктория предприняла героическую попытку сесть. – Ваш шофер отвезет меня домой?

– Отвезет. После того как вас осмотрит врач.

– Что-о? – Виктории сразу удалось встать. Врачей она ненавидела с самого детства.

– Я позвонил доктору Моули, он живет здесь неподалеку, – вмешался Мэлори.

– Не нужно мне врача, я здорова! – Виктория поняла, что лучше все-таки сесть. Голова кружилась отчаянно.

– Конечно, – легко согласился Катлер.

– Но нам всем будет спокойнее, если доктор все же осмотрит вас, Виктория, – подытожила Кэссиди.

Ну вот. Как это у меня получилось в такой короткий срок оказаться в центре внимания всех в доме?

Не протестовать. Только дети капризничают.

Виктория легла и устало прикрыла глаза.

Побыстрее бы это все закончилось! Домой. Домой, я хочу домой, где меня никто не будет видеть…

Доктор Моули оказался кругленьким старичком с очень редкими усами и бородкой. Естественно, ничего нового он не сказал Виктории ни про ее режим сна, ни про мигрени. Зато сделал выговор Катлеру, который оказался крайним во всей этой истории «со своей вечной спешкой».

Катлер пообещал доктору, что лично проследит за тем, чтобы «мисс Маклин отдохнула». Виктории после этого пришлось долго сражаться за право поехать-таки домой и выспаться на своей тахте. Победу ей принес довод: «Не могу я заснуть в чужой постели!». Виктория уезжала на машине Мэлори. Чувствовала она себя взволнованно и странно.

Дома Виктория не стала пить снотворное. А зря. Тогда ей не снились бы туманные и пугающие своей сладостью сны о морском ветре, скрипучей палубе корабля, покачивающейся под ногами, и чьих-то сильных руках, прижимающих ее к себе.

5

В окна бил солнечный свет.

Вчера вечером Виктория, как это часто бывало, забыла опустить жалюзи, и теперь комнату заливали потоки теплого утреннего света. Он наполнял воздух, отражался от обоев на стенах, лужицами разливался по полу.

Виктория улыбнулась.

Все хорошо. Главным образом хорошо то, что закончился вчерашний сумасшедший день. А значит, все теперь будет еще лучше!

А потом вспомнились смутные теплые сны.

Глупости какие!

Виктория резко вскочила с кровати и метнулась в ванную. Минуты три она прямо-таки с остервенением чистила зубы, потом подумала-подумала и влезла под душ. Холодный. Тугие струи охлаждали разгоряченное тело, почти причиняли боль. Виктория не выключала воду до тех пор, пока у нее не застучали зубы.

Она краснела от собственных мыслей, но очень старалась уговорить себя, что это все нормально, просто у нее давно не было мужчины.

Только это все было неправдой. В ее сне не было секса. Там присутствовало что-то другое. Более теплое. Более мягкое. Более драгоценное.

Виктория, это клиент, причем не просто клиент, а Джон Катлер, сам Катлер, понимаешь?! Это самый недоступный для тебя мужчина, и ты поведешь себя умно, если перестанешь его вообще воспринимать как мужчину!

Она ожесточенно растирала кожу жестким полотенцем, пытаясь таким образом то ли наказать себя за что-то, то ли привести в чувство.

Джон Катлер ехал в машине вместе с Мэлори. Путь до аэропорта был неблизкий. Катлер любил летать на самолете, и жизнь предоставляла ему множество возможностей наслаждаться этим. Все-таки что ни говори, а приятно, когда необходимое приносит удовольствие.

Он не мог выбросить из головы вчерашний вечер. Слишком он был необычный, что ли. А еще, как блуждающая игла под кожей, ему не давала покою шутка памяти: он не помнил, что ощущал, когда держал Викторию на руках. Как свербит где-то в мозгу от слова, которое не можешь вспомнить, так и сейчас его сознание лихорадочно искало выход из тупика памяти.

Безрезультатно. Будто на тот момент что-то отключилось.

Катлер решил пойти на компромисс с памятью и пытался с помощью воображения заполнить странное, необъяснимое темное пятно в мыслях.

Стройная. Легкая. Блузка из мягкого шелка. Брюки… Черт, из чего же ее брюки? Не помню. А волосы? Они же были рядом с моим лицом. Пушистые. Они, наверное, щекотали мой подбородок.

Так лучше.

Вот и получилось, что почти все утро Джона Катлера занимали мысли исключительно о Виктории. В конце концов дало о себе знать разумное начало, и Джон понял, что неплохо было бы позвонить этой милой женщине и узнать, как она себя чувствует.

Мэлори кивнул, достал телефон, набрал номер.

Джон взял у него трубку.

Виктория так и не успела вытереться досуха. Ее утреннюю идиллию, если можно так назвать обстановку с учетом мыслей, терзавших Викторию, прервала пронзительная трель телефона. Шлепая босыми влажными ступнями по паркету, Виктория помчалась в гостиную.

Подняла трубку и услышала энергичное:

– Здравствуйте, Виктория, это Джон Катлер. Как вы себя чувствуете?

От неожиданности она рухнула в кресло рядом с телефонным столиком. Чувство было очень странное и не сказать что приятное: будто она на самом деле сидела раздетая перед Катлером.

– А-а-а… Э-э-э… Доброе утро, мистер Катлер! Спасибо, я в полном порядке.

Что ему еще? Хочет еще планов и рисунков? В цвете и трехмерной графике? К завтрашнему утру?

– Отлично. – Катлер замялся: собственно, он получил ту информацию, которую запрашивал, а прекращать разговор вот так сразу не хотелось. – Знаете, мисс Маклин… Виктория… Я сейчас улетаю в Эдинбург. Вернусь завтра. Так что, если вам что-то понадобится, звоните моей секретарше. Или на сотовый. Номер…

Виктория ошалела от такого «счастья»: сам Джон Катлер дает ей номер мобильного!

Ох, подумать только, какой карьерный взлет!

Виктория пыталась возвести вокруг себя защитные стены иронии, а рука с карандашом будто сама водила по бумаге, выписывая четкие крупные цифры.

– Да, спасибо, мистер Катлер. Я позвоню. А лучше встретимся, когда вы приедете.

– Хорошо. Я хотел бы еще кое-что обсудить с вами… Это все.

– До свидания, мистер Катлер.

– Джон. Наверное, после вчерашнего, – что я такое несу?! – лучше Джон.

– Хорошо. – Виктория смутилась и не смогла произнести это простое имя.

– До свидания, Виктория. – Катлер замолчал, а потом зачем-то добавил: – Берегите себя.

– Буду.

Гудки.

Сердце Виктории колотилось, как маленький растревоженный колокол, наполняющий шумом голову и все тело.

Что со мной?

Катлер рассеянно смотрел, как за окном мелькают витрины магазинов и салонов, и нервно покусывал нижнюю губу. Ему очень хотелось задать Мэлори сакраментальный вопрос: «Ну почему я чувствую себя таким идиотом?!».

Сдержался.

Позвонила Кэссиди. Разговор получился коротким и немножко нервным.

Весь день Виктория пыталась отвлечься от того, что происходит в ее душе. Не было никакой склонности к самоанализу. Сегодня, по крайней мере. Зато все попытки отвлечься самым благоприятным образом сказались на состоянии ее квартиры: перемыла посуду, вытерла пыль, навела порядок в маленьком, но доверху заваленном бумагами кабинете и в гостиной.

Но, когда все дела были переделаны, оказалось, что времени всего-то два часа пополудни.

Виктория поняла, что все равно ей никуда не деться от мыслей о Джоне Катлере. Но и их можно использовать как дополнительную «батарейку».

До позднего вечера Виктория создавала виртуальный макет парка Катлера: детальный план, выполненный в трехмерной графике, в котором при желании можно будет менять одни элементы на другие. Виктории всегда нравилось то странное чувство, которое возникает при мысленном сопоставлении реального ландшафта, воображаемого будущего, скажем, парка, рисунков, планов и таких вот виртуальных макетов. Словно у тебя в руках набор стекол с нанесенными на них рисунками – самыми разными, цветными и карандашными, яркими и бледными, но красиво и талантливо выполненными. А перед тобой маленький уголок Земли, и ты смотришь на него – и каждый раз поражаешься новизне взгляда сквозь новое стекло.

А еще Виктории очень нравилась мысль о существовании в одной точке нескольких пространств, миров, измерений. Ведь вот точно так же по-разному выглядел бы парк Джона Катлера в каждом из них. Как декорация в театре, когда резко меняется освещение.

Нет, я не сумасшедшая, я художница! Все, на сегодня хватит философии.

Виктория выключила компьютер.

Сегодня я иду развлекаться. Решено. Только вот как?

Перебрав в уме с десяток вариантов, Виктория остановилась на оптимальном: сходить в кино. На последний сеанс еще можно успеть. И голова будет занята.

Правда, откуда у меня взялась эта тяга к экстриму? Все-таки в половине одиннадцатого собираться на киносеанс – это ново, очень ново.

Виктория быстро оделась, накинула шаль, бросила взгляд на темные очки, отказалась от них, с тоской подумала об ужине, пообещала себе большую порцию яблочного пудинга в пабе на углу и вышла из дома.

Поймать такси оказалось проблематично, но это не новость для вечернего Лондона. До ближайшего кинотеатра – два квартала.

А ведь иногда быть некрасивой безопасно.…

Виктория шла по улице быстрым шагом, чтобы никто ни в коем случае не подумал, что ей нечем заняться этим вечером, и пыталась заполнить свое сознание только яркими впечатлениями от светящихся рекламных вывесок, залитых искусственным светом витрин, теней под низкими деревьями, освещенными сверху желтыми и белыми фонарями.

А в крайнем случае можно так: не думать о Джоне Катлере. Ни в коем случае не думать о Джоне Катлере. Конечно, все мысли именно о нем, зато вроде бы ничего такого и не думаю.

Приветливая девушка в кассе кинотеатра улыбнулась немного сонно и протянула Виктории листочек глянцевого картона. Полупустой зал. Очень удобное кресло – с подголовником. Фильм так себе, ничего особенного, триллер, от которого не страшно. Зато звук в зале очень громкий. Голова – вот удивительно! – не разболелась, и Виктория мужественно просидела до конца, чтобы выяснить, что все необъяснимые странные события, происходившие с героем, – плод его больной психики, и вообще он уже два месяца является пациентом дорогой психиатрической клиники.

С яблочным пудингом все обстояло гораздо лучше: нежный и сладкий, а от пунша в крови Виктории будто забегали маленькие веселые искорки.

Виктория вернулась домой в отличном настроении: еще бы, провела неплохой вечер из тех, что бывают даже не каждую неделю, и никто не нарушил ее осознанного одиночества, к тому же в конце концов стало возможным даже забыть свою необыкновенную мантру про Джона Катлера…

Мое настоящее ведь никак не связано с Катлером. Все великолепно.

Однако, подумав, Виктория все-таки выпила на ночь таблетку снотворного.

Снотворное, которое помогает от снов. Гениально.

Ночь была заполнена глубокой глухой темнотой. Сегодня в ней не оказалось того, что так взволновало Викторию вчера. И, странное дело, эта – желанная – пустота не принесла радости.

А на следующий день позвонил Мэлори.

По дороге к Лоу-Лейксу Виктория забивала себе голову мелкими мыслями вроде того, что Мэлори, оказывается, хороший водитель, раз он водит так же мягко и осторожно, как шофер Катлера Люк. Люк, с которым у Виктории наконец-то появились возможность и желание познакомиться, оказался мужчиной лет пятидесяти с ясным веселым взглядом и пушистыми усами. Он Виктории понравился.

Судя по всему – взаимно. Главное, что с «мисс» можно было перекинуться парой словечек, причем не только о погоде. Люк оказался страстным поклонником джаза. А Виктория оказалась сестрой большой любительницы его же. В общем, оба провели время за приятной беседой.

Выходя из машины, Виктория искренне улыбнулась Люку, который несколькими секундами ранее распахнул для нее дверцу, и пообещала:

– Теперь я при каждой возможности буду ездить с вами. Да простит меня мистер Мэлори.

– Благодарю, мисс Маклин. – Люк, исполненный достоинства и приязни, кивнул.

Первым человеком, которого Виктория встретила в доме, была Кэссиди. Виктория инстинктивно поискала глазами Катлера. Его не было. Ей стало неуютно.

Кэссиди пригласила Викторию сесть и предложила выпить, неприятно удивив гостью тем, что налила себе рюмку коньяку.

– Джон в душе, – зачем-то сказала Кэссиди.

– А, – так же бессодержательно отреагировала Виктория.

В душе… Это многое объясняет. Хотя, с другой стороны, почему же ты не с ним? Разве невесте не полагается?..

Виктория ощутила, что у нее розовеют уши.

– Вы не познакомите меня со своим проектом, Виктория? Джону все время некогда.

– Пожалуйста. – Виктория достала из сумочки футляр с диском, на котором был записан виртуальный макет парка.

Кэссиди улыбнулась, уверенным и плавным движением взяла футляр. Прошли в кабинет. Кэссиди рассказывала о том, что она хотела бы увидеть. Выходило (впрочем, для Виктории это не было неожиданностью), что нужно предусмотреть огромный бассейн и «стильные стеклянные беседки».

Ерунда какая!..

Монитор компьютера услужливо отразил плод вчерашних трудов Виктории. Это на самом деле было маленьким чудом. Трехмерная объемная картинка, очень подробно изображающая дом Катлера, даже вязы, будущее расположение дорожек, клумб, лабиринта и скульптурок. Ее можно было поворачивать и рассматривать будущий парк с разных сторон.

Кэссиди со скептическим видом разглядывала план. Подняла глаза на Викторию:

– Давайте все-таки устроим бассейн. Мне давно хотелось…

А Виктории очень, просто нестерпимо захотелось взвыть. И довести до сведения прекрасной американки, что она думает по поводу ее вкуса. И фантазий.

И вообще…

– Кэссиди, вы же знаете, что я выполняю заказ вашего будущего мужа, – сказала Виктория, чуть помолчав.

– Я поговорю с ним. Мне кажется, он может изменить свои пожелания. – Длинный холеный палец с крупным ногтем механически очерчивал контур коврика для мыши.

Виктория едва сумела сдержать возмущенное фырканье.

– Подумайте сами, Кэссиди, у вас старинный особняк, который нуждается в соответствующем оформлении. А вы хотите окружить его тем, что уместно разве только в Калифорнии!

В больших голубых глазах Кэссиди мелькнули злые огоньки.

– Мисс Маклин, – она вспомнила-таки фамилию Виктории, – вас на-ня-ли. Наняли, чтобы вы выполнили заказ клиента. И мне странно, что вы отказываетесь.

– Выполнять волю заказчика я не отказываюсь, – ледяным тоном отрезала Виктория. – Но имя моего заказчика – Джон Катлер. И если мистер Катлер скажет, что желает гулять среди стеклянных беседок и иметь под окнами бассейн, в котором, правда, можно будет плавать дней пятнадцать в году, я с удовольствием все это спланирую. В лучшем виде!

Виктория сама от себя не ожидала такой гневной и продолжительной тирады. С силой выдохнув последнее слово, она отвернулась к окну. Она прерывисто дышала, словно пробежала стометровку. Тонкие ноздри вздрагивали от гнева.

Держаться. Держаться. Только не вцепиться ей в волосы. Не бросать бумаги. Не стучать рукой по столу…

Все это время американка сидела в кресле и сначала ошеломленно, а потом зло смотрела на Викторию снизу вверх, сжимая губы. Еще бы, от такой наглости можно вообще впасть в ступор. Кэссиди происходила из состоятельной семьи, и, наверное, впервые в ее жизни нанятый человек разговаривал с ней в таком тоне.

– Извините, – процедила Кэссиди. Медленно поднялась – плечи расправлены, спина прямая – и вышла из кабинета.

Королева чертова!

Виктория стояла у окна, обхватив плечи руками, и пыталась успокоиться.

…Восемь, девять, десять.

Выдох. Сделала круг по кабинету. Другой. Никого нет. Проходя мимо книжного шкафа, задержалась на мгновение.

И этот человек, рассказывавший за ужином про австралийские пляжи и оливковую ночь, хранит в кабинете книги по экономической теории? Надеюсь, где-то в доме у него все же есть нормальная библиотека!

У двери Виктория остановилась.

Интересно, что она ему там высказывает? Что не будет жить в доме без бассейна? Что я ее оскорбила? Полагаю, сейчас от моих услуг откажутся. Что ж, я не буду расстраиваться, если меня уволят по прихоти этой… этой кошки! А Катлера до конца дней буду считать тряпкой!

В этот момент дверь кабинета распахнулась и на пороге возник сам кандидат на звание подкаблучника. Взгляд исподлобья, лицо напряжено, челюсти сжаты. Взъерошенные слегка волосы, мокрыми сосульками торчащие над лбом и на висках, совершенно не гармонируют с обликом очень рассерженного человека.

Виктория не опустила глаз.

– Извините, мисс Маклин… Виктория… Ни в коем случае ничего не меняйте. Кэссиди сказала, что между вами произошло столкновение…

Виктория кивнула. Катлер сверлил ее взглядом, но женщина поняла, что злится он не на нее.

– Я полностью доверяю вам как специалисту. Проект утвержден. Вопрос закрыт.

М-да… Нет, пожалуй, что бы ни случилось, я не назову Катлера тряпкой. Брр. Жуть какая. С ним рядом находиться страшно!

– Присаживайтесь, Виктория. – Джон резким движением отодвинул ей кресло. – Что у вас есть?

Виктория кивком головы указала на светящийся монитор.

– Ага.

Катлер рассматривал макет, поворачивал его так и эдак, а Виктория видела, что мысли его заняты совсем другим.

Ничего себе у них там ссора произошла… Вот это темперамент. Она осталась жива?

– Отлично, мисс Маклин. Спасибо за работу.

– Моя работа еще не окончена, мистер Катлер.

– Джон.

– Джон, – согласилась Виктория. – Я буду следить теперь за основными работами по оформлению парка. Мне еще предстоит встретиться с инженером-архитектором, отобрать скульптуры…

Он улыбнулся.

– Я рад. Рад, что наше сотрудничество продолжится.

Виктории даже показалось, что он слегка смутился, делая это добавление.

В дверь кабинета постучали. Улыбка исчезла с лица Катлера.

– Да? – Голос сильный и резкий, как порыв ветра.

Вошла служанка-мышка по имени Дейзи. Маленькие руки нервно теребят краешек белого передника. Глаза испуганные-испуганные.

– Мистер Катлер, мисс Кэссиди велела Памеле собирать ее вещи. Мисс Кэссиди уезжает?

– Вероятно, – пугающе спокойно, даже равнодушно проговорил Катлер.

Ох, что же там внутри за буря, если на поверхности – такое спокойствие?! Как в эпицентре циклона. Или как землетрясение под океаном…

– Так… собирать?

– Естественно.

– Да, мистер Катлер. – Дейзи тихонько притворила тяжелую дверь.

Катлер устало опустил голову на руки. Долго молчал, а потом глухо сказал:

– Если бы вы знали, как мне надоели эти бесконечные скандалы…

Виктория молчала. Что тут ответишь? Она не семейный психолог. И вообще, не лезть же к малознакомому человеку с советами, когда ему так плохо…

Через пару минут Джон убрал руки от лица, посмотрел на Викторию суровым взглядом:

– Извините, я не должен вас в это вмешивать.

Виктория пожала плечами. В этот момент снова открылась дверь, на этот раз без стука. На пороге стояла Кэссиди. Виктории очень захотелось исчезнуть.

Лишняя. Почти смешно: почему у лишних часто не остается пути к отступлению?

Джон посмотрел на невесту тяжелым взглядом.

Извинений ждешь? За что? За то, что я всегда мечтал об этом доме, этом парке и делаю его таким, каким хотел всю жизнь? Жаль, если так. Не дождешься.

Кэссиди вышла, не произнеся ни слова. По правде сказать, ей не в первый раз случалось вот так неожиданно уезжать. Выработался даже своего рода ритуал: она никогда не брала машину, подаренную женихом, оставляла ее здесь, вызывала такси. Как правило, Джон появлялся в Чикаго на следующий день. Вероятно, кому-то из них казалось, что это освежает чувства…

Только открыв дверь своей квартиры, Виктория поняла, что что-то здесь не так. Прямо на полу – шелковый шарф, которого она в своем гардеробе не помнила. На подзеркальном столике – непонятно откуда взявшиеся патрончики с помадой, рядом же – глянцевый журнал…

А на кухне шумит вода и слышится отчетливое шипение масла на сковородке.

– Клер! – Виктория метнулась туда – и на пороге кухни столкнулась с сестрой, которая на ходу стягивала фартук.

Объятия были долгими и очень-очень теплыми.

– Ну как ты?

– Отлично! Теперь – отлично. Прости, что не подготовилась к твоему приезду…

– Ничего, это сюрприз. Я же в прошлый раз уже сделала себе ключ. Нет, ты не подумай, я сначала долго звонила…

– Брось! Мой дом всегда открыт для моей сестры!

– Обожаю!

– А я тебя.

Ну и прозвучало еще много всего ласкового, теплого и вроде бы незначительного, что могут сказать друг другу не просто сестры, а сестры, которые выросли близкими подругами.

А потом Виктория сидела на кухне, любовалась своей сестрой, которая, кажется, еще больше похорошела, пила сваренное специально для нее какао и слушала Клер, говорившую взахлеб: какая у Джима хорошая работа, вот только ему приходится часто уезжать по делам и она остается одна, про курсы итальянского, куда Клер записалась от скуки и где познакомилась со многими интересными людьми, про то, что ей в принципе надоело сидеть дома, терять день за днем в вечном ожидании мужа и она или найдет работу, или родит ребенка.

– Послушай, Тори, а как ты?

– А что я? У меня новый проект.

– Виктория… – Клер посмотрела на сестру укоризненно.

– Оформляю парк для загородного дома Джона Катлера, – продолжила Виктория как ни в чем не бывало.

– Что-о? Катлера? – Клер подскочила на месте, отчего ее до сих пор не выпитая чашка с теплым коричневым напитком возмущенно звякнула о блюдце. – Ты хочешь сказать – того самого Катлера, который…

– Ага, – будничным тоном подтвердила Виктория.

Внутренне она, конечно, ликовала: Клер ведь всегда прохладно относилась к ее работе, а тут представился такой случай продемонстрировать именно те ее стороны, которые могут восхитить сестру.

– Ну ты даешь! – выдохнула Клер, усевшись на стул и откинувшись на спинку.

– Ага, – повторила Виктория.

– И как он? – Глаза Клер сияли. Создавалось впечатление, что она радуется за сестру, которая выиграла в лотерею миллион.

Виктория подняла глаза к потолку.

– Богатый. Немолодой. Резкий. С хорошим вкусом…

Сильный, очень сильный. Красивый. Умный. Интересный. Эрудированный. Странный…

– Вот это да! Вы уже… ну… – Клер подыскивала нужное слово, которое вертелось на языке, но никак не хотело срываться с губ. – У вас было свидание?

Теперь настала очередь Виктории вскакивать с места.

– С ума сошла?! Мы говорим о Джоне Катлере, понимаешь? О Джоне Катлере! Какие свидания у меня могут быть с этим человеком?

– Ну… романтические…

– Нет, сестричка, ты и вправду сумасшедшая! – Виктория заняла позицию у окна.

– А что тут такого? У тебя уже кто-то есть?

– Нет. И не нужно. А с ним у меня контракт!

– Так. Понятно. Ты боишься. Ты очень боишься потерять свою независимость. – Клер рассуждала, а когда она рассуждала, то обычно передвигала предметы. Благо сейчас в ее распоряжении были две чашки с блюдцами.

– Нет! Я боюсь… – Виктория сглотнула. – Ну к чему, к чему весь этот разговор?! Неужели нельзя просто посидеть рядом, посплетничать?

– Ты боишься… – подтолкнула ее Клер.

– Быть использованной.

Виктория закрыла глаза.

– Но он тебе нравится?

Виктория покраснела.

Вот приехала моя сестренка. И ей можно признаться во всем, абсолютно во всем, даже в том, что держала в тайне от себя. Счастье.

– Да.

– Ну вот видишь. Значит, стоит попробовать!

– Клер, я же сказала…

– Милая моя сестра, – Клер встала, подошла к Виктории и обняла ее за плечи, – скажи мне, пожалуйста, ну для чего такого тебя способен использовать Джон Катлер, который в принципе может иметь рядом почти любую женщину?

– Видишь, ты сама сказала… – Виктория стерла со щеки предательскую горячую каплю.

– Нет, послушай меня: он может позволить себе любую женщину… Так для чего ему использовать тебя? Совершенно верно, – Клер чмокнула сестру в нос, – ни для чего. А это значит, что он вполне может тебя полюбить…

Клер притянула к себе Викторию и обняла, потом осторожно подвела к стулу и усадила. Сама быстренько устроилась рядом.

– Ну вот смотри. Для начала определимся: какие женщины нравятся сильным мужчинам? Правильно, слабые. Значит, так: одеваешься в голубое. Нежно-голубое, поняла? Прямо сейчас пойдем и купим что-нибудь новое, красивое. Можно даже инфантильное… – Клер явно увлеклась.

– Ну уж нет!

– Хорошо. Тогда слушай дальше: пудра посветлее, чтобы кожа казалась бледной, и яркие ресницы. Ими нужно делать вот так… – Клер изобразила то, что она считала взглядом невинной школьницы.

– Клер! Притормози. Ты путаешь слабость с глупостью. Тем более я ни в коем случае не намерена представляться слабой!

– А? Да, возможно. Но давай заменим слово «слабая» на «нежная и женственная». А, вот! Надо упасть в обморок.

– Падала, – призналась Виктория.

Клер просияла.

– И что?

– На руках носил. – Смущенная улыбка. В отличие от Катлера Виктория помнила ощущение от его рук.

Клер издала радостный боевой клич.

– Вот! Уже! Ты у меня умница, сестренка!

– Да. А невеста у него – красавица.

– Невеста? – Бровь Клер искривилась. – Красавица? Дура, значит.

– Да нет. Просто очень красивая. Очень ему подходит. И вообще, – настроение Виктории моментально изменилось, будто что-то хрупкое переломили пополам, – закончим этот разговор. Все это останется только нашими мечтами. Моими мечтами.

Клер молча обняла сестру. Ничего, моя милая, моя замечательная Тори. Все еще будет хорошо, очень хорошо. И красиво. Вот увидишь…

6

Виктория была страшно горда собой. Еще бы, ведь благодаря многообещающему проекту она наконец-то решилась потратить свои сбережения и купить новую машину! Серебристый «Форд Фокус», пускай подержанный, но гораздо лучше ее прежнего «фольксвагена», совсем старенького. Из-за него, точнее его непрезентабельности, она в последнее время совсем мало садилась за руль. Благо, сотрудничество с Джоном Катлером давало ей кое-какие «транспортные привилегии»…

Сейчас она впервые ехала к нему на своей машине. Нервничала. И не только из-за того, что нужно было следить за дорогой.

Разговор с Клер, который состоялся несколько дней назад, все не шел у Виктории из головы. За окном автомобиля мелькали картинки, которые стали очень знакомыми и почти дорогими Виктории, они выстраивались в знакомые цепочки, и на несколько мгновений можно было поверить в иллюзию стабильной жизни, в то, что наконец-то появилось что-то, что радует каждый день, и теперь всегда она будет вот так ездить к нему в Лоу-Лейкс…

Что за глупые выдумки? Скоро это все закончится… Но как же не хочется об этом думать! И не важно, да, Виктория, тебе не важно, почему не хочется…

Нервным движением Виктория добавила громкости музыке, льющейся из динамиков.

Джон Катлер сделал уже бессчетное количество шагов по кабинету. Пожалуй, если бы он задался целью, то смог бы подсчитать размеры кабинета в шагах с точностью до десятой дюйма, на которую шаг становится длиннее в зависимости от настроения, самочувствия, времени суток…

Слава богу, такая мысль пока не приходила ему в голову. И вообще у Джона в голове был сумбур, не абсолютный хаос, но вполне ощутимый беспорядок.

В груди ныло. Ему чего-то не хватало. И Джон не был уверен, что речь в этом случае шла о Кэссиди. Вообще – о женщинах…

Хотя… Виктория. Нет, не может быть! Просто жизнь пустая, и я не могу заполнить ее ничем. Без Кэссиди холодно, однако и с ней не лучше. Но скоро приедет Виктория, можно будет поговорить с ней, и она будет вертеть в руках свой тонкий карандаш и запускать пальцы в пышные волосы, задумавшись над чем-то. Красиво… О, черт бы все это побрал!

Когда Джон Катлер нервничал, а тем более – злился на себя, например, за неуместные мысли, это не очень хорошо сказывалось на его отношениях с окружающими. Дейзи получила выговор, Мэлори – несколько подколок.

А потом приехала Виктория. И они сидели в кабинете, и Джон задумчиво рассматривал… Нет, не фотографии скульптур для аллеи, которые привезла Виктория, а ее тонкие запястья и выбившиеся из прически прядки волос, которые легко колыхались, когда она склонялась над письменным столом.

– Думаю, у нас с вами получится здесь что-то величественное.

Услышав за спиной этот голос, Виктория слегка вздрогнула. Она стояла на перекрестке двух песчаных дорожек. Здесь планировались беседки.

– Все в наших руках. – Она улыбнулась Катлеру и задумчиво посмотрела на небо.

Вечерело, откуда-то с востока наползали грозовые тучи.

– О чем вы думаете, Виктория? У вас очень необычный взгляд.

От этих слов ей захотелось вздохнуть глубоко и прерывисто. И еще – говорить, долго, искренне, не останавливаясь…

– Про тучи, Джон. Они мне всегда казались похожими на сказочного дракона: сейчас он украдет солнце, и станет темно и грустно. Печальное небо заплачет, и станет холодно. – Она подняла руку вверх, будто пыталась взять солнце в ладошку. – Так бывало в детстве, когда начиналась гроза. Мне всегда хотелось спасти солнышко от неумолимо надвигающихся туч…

Опустила руку, вздохнула.

Да, не думала, что кому-нибудь об этом скажу!

Виктория ужасно смутилась.

– Простите, мистер Катлер. То есть Джон. Это все глупости. Здесь должна быть беседка, и я смотрела, как лучше расставить скульптуры: повернуть к дорожке или к входу в беседку… – Виктория еще сильнее занервничала, когда увидела, как Катлер на нее смотрит. Взволнованно, трепетно и понимающе, внимательно и чуть-чуть испуганно…

Впрочем, он тоже быстро опомнился и прокашлялся:

– Да тут в любом случае все будет отлично смотреться! – Тон получился наигранно-бодрым.

Ну о чем ты говоришь?! Тебе хочется взять ее за руку и постоять рядом. Помолчать. А еще лучше – послушать, что она скажет, ведь это же счастье – слушать ее, когда у нее вот такой голос и такое лицо…

– Красиво, правда? – Он указал на солнце. Его голос дрогнул.

Когда я в последний раз замечал солнце? Перестал еще в колледже, наверное. И деревья, и дождь, и радугу…

К горлу подкатил комок.

– Будет гроза. Скоро. – Он буквально выдавил это из себя – только ради того, чтобы хоть что-то сказать.

– Да.

Виктория чувствовала себя очень странно, остро ощущая его близость.

– И знаете, Виктория, когда я говорю с вами… – он на секунду запнулся. – В общем, мне становится легко и приятно.

Эти слова были продолжением его мыслей, и Джон, кажется, не вполне отдавал себе отчет в том, что произносит их вслух.

Легко и спокойно. Хочется рассказать обо всем самом сокровенном, что лежит где-то в глубине души. Или нет: смотреть на нее, слушать ее? Наблюдать, как изменяется это необычное лицо. О, эти волосы……

Виктория отвернулась.

Джон вдруг услышал себя точно со стороны, чуть не поперхнулся и изобразил сильный приступ кашля.

Грозовые тучи закрывали небо. Вспыхнула первая молния, ударил гром. Редкие, но крупные и тяжелые капли дождя с легкими хлопками стали падать на листья старых парковых вязов.

Первым опомнился Джон:

– Бежим!

Он схватил Викторию за руку и потащил за собой. Они бежали к особняку по дорожкам, скользким и блестящим от дождя. Виктория чувствовала, что внутри нее все вибрирует от прикосновения горячей руки Джона, от произнесенных им слов. Тонкие упругие струи хлестали по лицам, по плечам, по сцепившимся рукам. Дикое ощущение, редкое, от которого люди так часто стараются спрятаться под зонтики, в квартиры, в метро и магазины…

Зря! Это же чудо!

И напряжение взорвалось пронзительным неудержимым смехом. Так весело и заразительно Виктория смеялась только в детстве.

Джон засмеялся в ответ таким же безудержным мальчишеским смехом. Промчавшись по лужам и взметнув сотню брызг, они вбежали в дом, сопровождаемые слегка удивленными взглядами охраны.

Виктория смотрела в окна холла, и ей было весело. Восхитительно, неописуемо, незабываемо, неповторимо весело и радостно. Она промокла насквозь, до нитки, но ее это не беспокоило.

– Нужно переодеться, а то вы заболеете. – Джон ладонью стирал с лица дождевые капли. – В ванной на втором этаже есть халат и тапочки. Вам нельзя в такую погоду, нет, во время такого стихийного бедствия садиться за руль, а Люка я сегодня отпустил.

Джон говорил очень серьезно. Оба молчали об одном и том же – о существовании в этом мире такси.

– Я же не могу остаться на ночь! – поспешно сказала Виктория. Было немного страшно – но и восхитительно хорошо.

– Здесь множество свободных комнат. – Джон улыбнулся чуть смущенно. – И не бойтесь: ни одного привидения!

Виктория провела в ванной минут сорок. Там было покойно, шум горячей воды убаюкивал, аромат дорогого мыла приятно ласкал ноздри… Множество самых приятных ощущений.

Нет, пожалуй, не самых… О черт, Тори, о чем ты думаешь?!

Радость. Волнение. Предвкушение чего-то красивого. Дрожь ожидания.

Виктория буквально заставила себя выбраться из душа и закуталась в мягкий халат, принесенный Дейзи. От осознания того, что сейчас она в таком виде предстанет перед Джоном Катлером, кружилась голова, хотелось запереться в спальне до утра, или сбежать, или… Что было в списке последним и самым ярким, Виктория предпочитала не проговаривать даже про себя. Из какой-то непонятной осторожности она даже не позволила Дейзи унести ее одежду.

Джон ждал ее внизу. Виктория спускалась и думала о том, что раньше ступеньки лестницы казались ей гораздо малочисленнее… Перехватила взгляд Джона – и вцепилась в перила.

Неужели он смотрит на меня восхищенно? Не фантазируй!

– Вы же романтик… В кабинете большие окна, пойдемте посмотрим на дождь и, может, выпьем чего-нибудь, пока готовится ужин? – по возможности будничным тоном предложил Джон.

Виктория ощущала его волнение так же ярко, как свое.

Он тоже чего-то ждал.

Они стояли у окна рядом, плечом к плечу, Джон – немного позади и справа. По стеклу стекали струи дождя. Стихия разыгралась не на шутку. Вода, низвергающаяся с многокилометровой высоты, с грохотом обрушивалась на землю. Шквал капель барабанил по крыше особняка, гнул вязы, заливал парковые дорожки. Ветер, казалось, дул со всех сторон сразу, срывая с деревьев листья и ломая сухие ветки. Вспышки молний следовали одна за одной, и, судя по тому, что гром гремел почти сразу после вспышки, падала эта «небесная кара» совсем рядом. Небо было темным, местами даже черным, и, когда оно освещалось, зловещие силуэты жирных туч становились похожими на скульптурные изображения готических монстров. Сильно похолодало. Капли ледяного ливня танцевали свое безумное танго над затопленным парком.

Ветер завывал так, что становилось страшно. Вой и грохот. Несмолкаемая барабанная дробь по крыше и яростные вспышки. Тени деревьев, мечущиеся по парку в моменты взрывов резкого голубого света.

И он рядом. И можно мечтать о чем угодно. Его теплое сильное плечо совсем близко… Счастье!

Один из особенно сильных порывов с грохотом распахнул второе окно кабинета, неплотно прикрытое. Раздался звон. Оконная створка, повинуясь воле стихии, распахнулась, и с подоконника упала китайская фарфоровая ваза ручной работы. Она разлетелась на тысячи мелких осколков. Занавеска выгнулась, словно привидение, и затанцевала под звуки весело воющего ветра. Он ворвался в комнату, будто буйный лесной зверь, пронесся по кабинету и разметал все, что смог. Деловые бумаги на рабочем столе, сухие декоративные цветы… Косые струи ливня ворвались в комнату следом за ветром. На паркете, усеянном фарфоровыми осколками, прямо на глазах появлялось озеро, рождающееся из сотен дождевых капель. Полыхнуло особенно ярко. Громовые раскаты разорвали свинцовую плоть плачущих туч.

Виктория и Джон бросились к окну одновременно. Их обдало дождевыми брызгами и запахом влаги. После непродолжительной борьбы со стихией окно удалось закрыть. Оттого что ветер завывал теперь где-то за двойным стеклом, возникло обманчивое чувство безопасности.

– Жалко. Очень красивая вещь. Была. – Виктория присела на корточки и подняла острый осколок фарфора.

– Это ты красивая… – Джон едва удержался, чтобы не зажать себе рот ладонью, настолько неожиданно и непосредственно сорвались с его губ эти слова.

– Что?.. – Виктория дернулась от боли. После его слов она так сильно сжала ладони, что осколок вонзился ей в руку. Тонкой струйкой потекла кровь.

– Простите! – пробормотал Джон.

Закусив губу, и вовсе не от боли, Виктория делала вид, что больше всего на свете ее сейчас занимает ранка на руке.

Джон сделал еще полшага к Виктории. И не выдержал. Обе его руки легли на ее предплечья. Очень тихо и нежно, словно во сне, он коснулся своими горячими сухими губами ее лица – щеки рядом с уголком рта, потом губ…

Господи!..

Виктория почувствовала, что мир перевернулся. Ей захотелось броситься бежать – быстро, как лани, которую преследует стая волков. Впрочем, лань просто смертельно испугана – Виктории же хотелось бежать потому, что слишком сильные чувства захлестывали ее, почти не давая дышать. И все они складывались в то, что можно назвать коротким словом «счастье». Мысли исчезли, а тело стало ватным и не способным на резкие движения.

– Зачем вы это сделали? Вы играете со мной, Джон. Что вам от меня нужно? – Полуприкрыв глаза, она не смотрела на него и сильно-сильно стиснула пальцы.

– Я понял одну важную вещь, Виктория. – Он поддержал ее, обняв за плечи. – Понял, когда вы говорили о солнце там, в парке… – Джон не мог больше смотреть на то, как она плачет. – Я люблю тебя… – И он осекся, поражаясь самому себе и тому, как легко произнес эти слова.

Черт, но я действительно ее люблю!

Слова не встретили в его душе никакого сопротивления. Наоборот, Джону захотелось произнести их еще раз, чтобы распробовать на вкус.

Виктория же чувствовала себя так, будто ее оглушили. Она стала оседать на пол, но Джон подхватил ее на руки и вынес из кабинета. Виктория дрожала. Дыхание прерывалось.

Сопротивляться? Нет! Не хочу. Но… Чем же это все может закончиться?!

– Что вы делаете? Куда вы меня несете? Отпустите меня сейчас же! – Но голос Виктории был слишком слаб. Она предприняла вялую попытку вырваться, которая больше походила на возню новорожденного котенка.

Вот тебе и сильная Виктория Маклин… Нет, не хочу быть с ним сильной, хочу быть слабой… быть собой… Женщиной!

– Вы дрожите. Озябли. Немудрено. Я отнесу вас в каминную. И ничего больше. – Джон произнес это так вкрадчиво, что Виктория стала успокаиваться. Ей захотелось довериться ему, поудобнее устроиться на этих сильных руках, положить голову Джону на плечо.

Если бы это не кончалось. Пусть он всегда несет меня по этому коридору. Я сплю, наверное, сплю.

Но нет бесконечного пути.

Джон внес ее в комнату и опустил на пол перед камином, на чью-то шкуру с удивительно густым мехом. Укутал в плед и уселся сзади. Обнял и положил голову на плечо. Его руки, словно отлитые из горячего метала, жгли Викторию через плед. Жаркое пламя камина жадно облизывало смолистые сосновые поленья. Они молчали, придавленные осознанием происходящего. Страшнее всего было разорвать неосторожным словом тонкую нить, возникшую между ними.

Снаружи, во враждебном и злом мире, завывал ветер и хлестал дождь, ярились молнии и низкими басами хохотал гром. А здесь у камина, в их сказочном мирке, было жарко и красиво. И ничто не могло заставить сердца стучать спокойнее.

Ему плохо сейчас. Я нужна ему, чтобы согреться среди всего того льда, который существует между ним и его невестой. Ну и пусть! Хотя бы одна ночь счастья у меня будет. С этим мужчиной. Завтра он опомнится. Поймет, что поддался минутной слабости. И не будет знать, что сказать. Станет отводить глаза, но… Нет, все будет не так, все будет лучше: я уеду завтра утром, пока он будет спать. Не хочу видеть его растерянным и подавленным, стесняющимся за свою необдуманную вечернюю выходку. Но сейчас… целая ночь счастья! Можно даже поверить – право же, совсем ненадолго, – что он сказал правду… и история Золушки – это не выдумка для тех, кому уже далеко за тридцать.

Виктория осторожно освободилась от пледа: воздух в комнате благодаря пылающему камину был слишком горячим. Она острее почувствовала близость Джона, когда еще одной преградой стало меньше. Виктория ощущала дрожь, но, даже если бы захотела, не смогла бы сказать, кого из них двоих бьет озноб. В жаркой комнате.

Ведь я же имею право побыть счастливой, пусть недолго, но зато… С ним! Столько холода было, столько жестоких мыслей, когда одна лежала в постели и ощущала себя каким-то чудовищем, от которого все мужчины отворачиваются. Одна ночь, но я запомню ее. Запомню навсегда. Я тоже смогла кого-то очаровать, пусть даже в минуту слабости.

Близость Джона обжигала и наполняла Викторию сладкой, дрожащей истомой.

Джон сидел за спиной Виктории, оглушенный тем, что происходило сейчас в нем, с ними обоими, тонко чувствуя, как что-то очень важное творится на душе у Виктории. Больше всего на свете ему хотелось сейчас сжать ее в пылком объятии, припасть к ее губам в поцелуе – и прервать это бесконечное ожидание, целовать, ласкать, быть в ней… Но каким-то чувством он понимал, что сейчас решается что-то бесконечно важное, и Виктория должна решить сама, иначе все это будет не по-настоящему, не так, как ему хотелось бы.

Как давно у меня не было мужчины? Ох…

Виктория невесело усмехнулась.

А мужчины, с которым мне было бы по-настоящему хорошо, не было никогда. К чему тогда вообще близость, если ждала ее, как чуда, а получала взамен дешевый суррогат? Как это все было… холодно и неправильно.

Но он не такой. Какие руки!

Виктория задумчиво коснулась обнимавших ее рук: провела по запястьям, очертила какой-то узор на тыльной стороне ладоней, погладила пальцы.

Такие нежные и заботливые. И одновременно сильные и жесткие. От их прикосновения начинает кружиться голова. Хочется позволить ему все на свете. Полностью довериться. Такие руки не могут лгать. Сегодня он любит меня, хотя бы немного. И я буду с ним.

Виктория ощутила горячее дыхание на своей шее. Джон зарылся лицом в ее волосы и напряженно вздохнул. Он на секунду напрягся, это вызвало в Виктории ответную бурю и сладкий затянувшийся спазм. Словно откуда-то со стороны Виктория слышала учащенное, прерывистое дыхание двоих людей, взволнованных одним и тем же. Она поняла, что уже не сможет остановиться, что никакая сила не заставит ее отстранить руки Джона… Она хотела быть счастливой в объятиях мужчины, в которого влюбилась.

Да, немного банально. Но каждая живая женщина имеет право на это прекрасное!

Джон тоже это понял: по дрожанию ее бедер, по изгибу плеч, по судорожно сжавшимся на его запястьях пальцам. Виктория медленным, томным, наполненным природной мягкостью движением откинулась назад, прижалась спиной к Джону и повела плечом, потянулась. Эта ласка чуть не свела Джона с ума. Его руки крепко обхватили Викторию за талию. Он развернул ее лицом к себе. Ему столько нужно было сказать ей…

Нет, не сказать, просто чтобы она поняла! И хочу видеть ее глаза, дрожащие ресницы, полураскрытые губы…

Джон очень хотел бы сказать ей, что любит, что она необходима ему, что она прекрасна, что он ею восхищается, что она бесконечно желанна… Но с его губ смог сейчас сорваться только рычащий тихий стон. Стон восторга мужчины, который держит в объятиях свою женщину.

– Люблю, – в лихорадочном бреду его поцелуев вымолвили ее теплые губы.

Виктория не знала, зачем сказала то слово, просто чувствовала, что не хочет держать это в себе. Джон на мгновение отстранился, сжал ее лицо в ладонях. Заглянул в глаза. Такого взгляда Виктория не видела ни у одного из тех мужчин, с которыми была. Да и существовали ли они вообще? Конечно нет. Только этот взгляд – счастливый, сияющий, кричащий о чем-то безумно красивом и важном.

И снова – поцелуи, еще жарче, еще дольше… Огненные прикосновения Джона переросли в настоящий пожар – дикий, бушующий, всепоглощающий. И распахнутый тонкий халат не мог быть преградой страсти. Виктория пыталась сдержаться, но тщетно: с ее губ сорвался первый несмелый стон. И горячие губы Джона тут же погасили этот звук страстным поцелуем.

Дождь почти закончился. Скоро будет светать.

Виктория лежала под огромным мягким одеялом и смотрела на едва тлеющие угли камина. Тело – расслабленное и утомленное. Мыслей не было. Были воспоминания. Перед мысленным взором всплывали события ночи, которую уже можно было назвать прошедшей, даже не события, нет – поток ощущений, ласк, поцелуев, объятий…

Она почувствовала, что щеки начинают розоветь от этих воспоминаний, и зажмурилась – наивная, как будто это могло что-то изменить, как будто тело могло забыть ощущение его тела, как будто из памяти можно было стереть звук его дыхания, стонов, бессвязных слов…

Джон лежал рядом и спал. Виктория тихо приподнялась на локте, заглянула ему в лицо. Даже в полумраке комнаты было видно, что оно безмятежно.

И беззащитно. Господи, что же будет дальше? Нет. Не потом. Сейчас, когда он проснется…

Виктории вспомнились все вчерашние мысли, сомнения, страхи. Ей стало ясно вдруг, что это и в самом деле – единственная ее ночь с любимым мужчиной. Что не может быть продолжения, потому что он – Джон Катлер, красивый, преуспевающий, очень богатый человек. А она – никому не известная Виктория Маклин, некрасивая художница, и нет у них будущего.

Виктория сжала губы, закрыла глаза, отвернулась.

Горько. Невыносимо больно. Неизбежно… Но то, что произошло, – неправильно, настолько неправильно, что почти невозможно… Нужно исправить. Нельзя, чтобы он…

Виктории стало страшно. Она безумно испугалась того, что вот сейчас он откроет глаза, посмотрит на нее. Что тогда отразится в его глазах? Непонимание, смятение, шок?

Я не хочу этого видеть! Не хочу!

По щеке скатилась слеза, потом другая. Виктория осторожно приподняла простыню, бесшумно и очень медленно выскользнула из-под нее. Даже если бы захотела, она не смогла бы сделать этого быстрее: слишком сильно было чувство, что сейчас, в этот самый момент, ей приходится отрывать часть себя, своей души и оставлять ее здесь, рядом с этим мужчиной.

Виктория торопливо одевалась, прикрыв за собой дверь ванной. Вода зашумела бы, и именно поэтому Виктория не включила ее, даже чтобы смыть соленые слезы.

7

Старые вязы шелестели на ветру тысячами мокрых листьев. Блестящие капельки падали с деревьев, и их уносили порывы утреннего ветра. Сырой асфальт парковых дорожек мягко поблескивал. Птицы, испуганные ночной грозой, несмело щебетали в глубине парка где-то за оградой.

Яркий солнечный свет падал через вымытые ночным дождем окна.

Джон ощущал ярость, клокотавшую где-то в глубине его души. Что было тому причиной?

Уязвленная мужская гордость? Или, может быть, горькое чувство брошенного человека?

Некоторые женщины так делают специально. Сначала спят с мужчиной, а потом демонстративно уходят. Плевать.

Кажется, никогда в жизни Джону не было так плохо, так холодно и гадко на душе. Казалось бы: ну что тут такого? Связь, оказавшаяся случайной. У него было много женщин.

Но эта…

Теперь что-то оборвалось внутри. Джон знал наверняка.

Он встал и протянул руку к бутылке скотча. Словно сама невинность, она стояла на журнальном столике рядом с камином, предлагая свои, впрочем, сомнительные удовольствия: расслабление, избавление от боли, легкую эйфорию.

Нет. Не сейчас. Сейчас надо разобраться в себе. И с тем, что делать дальше. А для этого нужна свежая голова.

Его взгляд скользнул по смятым одеялам, оставшимся на полу после вчерашней ночи. Именно здесь вчера под звуки громовых раскатов он держал Викторию в своих объятиях. Именно здесь вчера ему было очень хорошо.

Нет, не то, не то слово.

Не просто хорошо. Он что-то чувствовал. То новое, что выросло за вчерашнюю ночь и крепко обосновалось где-то внутри. Именно оно теперь причиняло ему боль.

Ее запах. Аромат чистого женского тела с нежными нотами запаха косметики и дорогого мыла… И чего-то еще, чего-то прекрасного. Ее волосы, рассыпавшиеся по моему лицу…

Джон отставил бутылку и с неприятным чувством отметил, что его руки дрожат.

Эта женщина с ним что-то сделала.

Да что же это такое?!

В нем начинало зарождаться ядовитое бешенство. Джон все-таки плеснул себе немного скотча в приземистый толстостенный стакан и, нетвердо шагая, направился в ванную. Хотелось вымыть лицо, сунуть голову под тугую струю холодной воды. Джон открыл дверь ванной и сразу понял, что напрасно сюда пришел. Скомканное полотенце, слабый аромат ее духов, еще не высохшая до конца вода на покрытом дорогой плиткой полу, неровно висящая пластиковая занавеска. Все здесь осталось так, как было вчера – в те минуты, которые они провели перед камином, в те минуты, когда…

Какого черта?!

Стакан с виски, словно метательный снаряд, врезался в стену.

Что она о себе возомнила?!

Джон в бешенстве вылетел из ванной.

Кем она себя считает?! Подумать только! Она отказывается от проекта!

По всему телу пробежала неприятная дрожь. Неудержимо захотелось разбить что-нибудь еще.

Ну уж нет! Не позволю! Какая-то дизайнерша… Да я сам расторгну контракт!

Злость и обида требовали выхода. Взгляд Джона заметался по неуютно обставленной комнате. Интерьер выбирала Кэссиди, и спальня всегда казалась Джону не то чтобы безвкусной… Просто чужой. Ему здесь не нравилось.

А Виктория наверняка сделала бы в этой комнате что-нибудь прекрасное.

От этих мыслей стало совсем тошно.

Да пусть обе идут к черту! Мне никто не нужен. Хватит!

С досады он пнул ногой мягкую обивку стены.

И что же дальше? Расторгнуть контракт – это значит никогда с ней не увидеться.

Детский испуг. Жалость к себе. Защекотало в уголках глаз. Потом появилось отвращение к своей слабости.

Еще поплачь здесь, словно мальчишка.

Отвращение переросло в презрение, а потом… Потом появилось чувство безысходности.

Джон очень остро чувствовал, что Виктория необычная женщина! Страстная и нежная, способная любить и понять, оценить и простить. Да-да, вот именно: просто понять. Вслушаться в его слова, осознать их, не спеша с оценкой вроде «ох уж мне эти мужские глупости».

Это женщина-союзник, женщина-соратник. Равная. И при этом – мягкая, ласковая, ненавязчивая, чистая, как лесной ветерок ранней весной. Милая, нежная и чувствительная. Ничего не требующая, всего добившаяся сама. Совсем не похожая на пустую шикарную упаковку.

И вот теперь она сбежала. Но почему?! Почему она это сделала? Как же так можно?!

Тяжелое дыхание Джона стало прерывистым.

Может… я не понравился ей как мужчина? Да нет же! Нет, это просто вздор, нелепость! Я бы почувствовал.

Он точно знал, что вчера все было просто удивительно. Удивительно хорошо, удивительно красиво. Очень тепло и нежно. Светло. Им обоим.

Тогда в чем дело? Что пошло не так? Она просто развлеклась – и все? Разбередила ту часть его души, в которую я уже очень давно никого не впускал…

Зачем я вообще ей открылся?!

Джон чувствовал себя оскверненным. Преданным. Даже он никогда не поступал так с женщинами, с которыми спал.

А ведь я мужчина! Тьфу, какой глупый шаблон: мужчине позволено, женщине – нет. Дело ведь не в этом, не в этом… Важно только то, что сейчас ее нет рядом. И… и не будет!

Джон подошел к маленькому диванчику, рядом с которым стоял телефон. Пружины жалобно скрипнули, принимая его уставшее тело.

Внутри звенела серая, туманная пустота. Уязвленное самолюбие. И страх. Нежелание поверить в происходящее. Всем своим существом Джон чувствовал вчера, что происходит что-то волшебное, яркое и манящее, искрящееся и прекрасное. Так хорошо ему не было ни с кем. Если в этом мире и есть любовь, то она должна быть похожа на то, что произошло между ними. Но это он так думал, а ей было просто наплевать.

Джон взял со столика смятую в тугой комок записку Виктории. Нервные пальцы расправили небольшой исписанный листок.

«Уважаемый мистер Катлер. В связи со случившимся сегодня ночью инцидентом хочу уведомить вас о невозможности продолжения мною моей профессиональной деятельности. Извините, но я вынуждена отказаться от нашего проекта».

Как у нее рука поднялась написать такое?! Ну как можно было назвать то, что случилось этой удивительной ночью, холодным словом инцидент?!

Жаркая колючая ярость заклокотала в горле. Джон был озлоблен так, как может быть озлоблен человек, у которого в жизни появилось что-то прекрасное, чистое, до чего ему удалось дотронуться один-единственный раз – и что тут же отняли, бросили в грязь и растоптали.

Уже не впервые за это утро он отшвырнул смятую записку.

Не позволю. Ты отказываешься от работы? Нет, черт побери, хуже, больнее – ты отказываешься от меня. Нет! Не знаю, что ты там возомнила о себе, но ты мне нужна… нужна так же, как я тебе!

Джон сорвал телефонную трубку, сжав ее так, словно собирался немедленно раздавить. Пальцы сами набрали услужливо всплывший в памяти телефонный номер. Странно. Он никогда не запоминал случайно попавшиеся на глаза телефонные номера, а сейчас… У Виктории была визитка. Серебристая, с розовым и черным. Этот телефон Джон запомнил.

Надо покончить со всем побыстрее, разорвать это наваждение и просто жить дальше, как будто ничего не случилось.

Словно издевательство в трубке зазвучали короткие гудки: занято. Пара минут отсрочки.

Что делать?

Самое отвратительное состояло в том, что Джон отлично сознавал: сделать вид, будто ничего не случилось, не получится. Он механически нажимал на кнопки – еще и еще. Наконец-то зазвучали длинные гудки. Джон скрипнул зубами. Очень быстро где-то по краю сознания скользнула мысль: подло это как-то…

Но Джон Катлер был очень, очень зол.

– Доброе утро. Вас приветствует Мэгги Райт, секретарь студии «Фьора-Дизайн»…

Хорошо поставленный приветливый голос окончательно вывел Джона из себя.

– Это Джон Катлер. Я по поводу Виктории Маклин. – Его ледяной тон явно вызвал шок и замешательство на другом конце провода. – Передайте ей, будьте так любезны, что ее услуги мне больше не нужны. Я разрываю контракт в одностороннем порядке ввиду ее полной несостоятельности как специалиста.

– Но простите… Ведь еще позавчера вы давали положительные отзывы о ее работе… – Голос Мэгги стал совсем перепуганным. – Я думаю…

– Меня не интересует, что вы там думаете, если думаете вообще. Просто примите эту информацию к сведению! – В эту последнюю фразу Джон вложил всю горечь и ярость, которые в нем скопились за это утро.

С грохотом он обрушил трубку на рычаг телефонного аппарата.

Вот и все. Все кончено. Больше я никогда ее не увижу. Месть свершилась.

Он откинулся на спинку дивана и обмяк.

Только вот одна проблема – легче не стало. Лишь хуже. А если я в нее влюбился по-настоящему? Если не смогу забыть? Ерунда! Смогу! Не сейчас – так через месяц, через год! Настоящая любовь… на нее не плюют вот так и не наступают ногой в пыльной туфле.

Сердце постепенно успокаивалось. После такого телефонного разговора все вокруг казалось очень тихим.

И вместо ожидаемого облегчения пришло яркое и болезненное ощущение утраты. Шикарная обстановка комнат, предметы роскоши и объекты искусства – все это словно изменилось. Мир потерял полутона, из него убрали краски.

Остались еще неискренние друзья, деловые партнеры, любовница, похожая на ожившую рекламу ювелирного магазина. И огромная дождливая пустота, поселившаяся в душе Джона уже очень давно. Острое чувство одиночества.

А ведь ему на какое-то мгновение показалось, что он встретил ту единственную, которая поможет ему сделать самое главное.

Обрести смысл в этой изменчивой, зыбкой пустыне, именуемой человеческой жизнью.

Показалось. Всего лишь показалось. Правда, есть иллюзии, которые очень больно терять…

Так она не плакала никогда. Слезы текут и текут по лицу, а рыданий нет. Тело бьет дрожь. Не хочется дышать, и вместо привычного мира глаза видят смазанное светящееся пятно.

Где только не плачут женщины, обиженные мужчинами: на постели, в ванной, в запоздавшем вагоне метро, в такси, на скамейке городского парка, даже в лифте и за дальним столиком опустевшего ночного кафе.

Виктория плакала у себя на кухне.

Непоправимо. Что я наделала? Господи, ведь все могло быть совсем не так уж плохо: мы бы закончили проект и до этого могли бы видеться часто, а потом расстались бы и, наверное, здоровались при встрече. Если бы они были, эти встречи…

Сотни мыслей и образов вертелись в голове одновременно. Тот ужасный разговор с боссом, который произошел в офисе «Фьора-Дизайн» пару часов назад… Потеряли такого клиента, как Джон Катлер. С Мэгги чуть не случился удар после телефонного разговора с ним.

Это конец! Это конец!!!

В голове Виктории тревожно пульсировала именно такая мысль. Конец карьеры в «Фьора-Дизайн», конец восхитительной, манящей мечты, конец чувства собственного достоинства.

Меня не могут полюбить как женщину.

Виктория до боли закусила нижнюю губу.

Он пожалел меня. Поддался минутному порыву. По доброте душевной решил сделать некрасивую девушку счастливой хотя бы на одну ночь.

Она не заплакала тогда, на работе, и даже дома слезы пришли не сразу. Сначала полчаса бродила по квартире, бесцельно перекладывая предметы с места на место. Приготовила ненужный чай, перемыла и без того чистую посуду… А потом ей стало вдруг холодно. Она села на пол в углу между радиатором и кухонным столиком и…

И заплакала.

Нет, он не пожалел меня. Он просто поиздевался надо мной. Так иногда делают богатые извращенные люди.

Боялась быть использованной? Так вот тебе, Виктория: он все-таки развлекся с тобой. Удовлетворил свою дикую ненормальную прихоть. Подарил мечту – переспал – одним звонком уничтожил все: и меня, и мою карьеру.

Виктории казалось, что она падает в темную пустоту.

Холодно… Очень холодно. Непонятно, что делать дальше. И зачем что-то делать. И какое «дальше» может быть после того, что случилось.

В дверь настойчиво позвонили. Резкий звук разнесся по пустой квартире. Что-то пыталось проникнуть извне в маленький мир Виктории.

Никого не хочу видеть. Даже себя не хочу видеть.

Но ведь где-то это есть? Любовь. Радость. Семейное счастье. Нормальные отношения с мужчинами. Дети. Счастливое материнство. Иначе люди вымерли бы уже давно. Об этом все говорят, про это пишут. А у меня – только боль и постоянное подтверждение собственной неправильности.

Снова звонок в дверь. На этот раз еще более настойчивый.

Заткнись! Ее нет. Ей все равно. Ее еще нет. Или уже нет.

Виктория обхватила плечи руками.

Она ощущала, что ее переполняют чувства: Любовь, тепло, нежность. Желание ухаживать, заботиться. Слушать. Реагировать на малейшее изменение настроения. Жертвовать. Отдавать, не требуя ничего взамен. Если только кто-то полюбит ее по-настоящему, она подарит ему все это. И всю себя без остатка.

Вот только одна мелочь… Меня никто не полюбит. Никто меня не захочет. Никак. Ни частично. Ни без остатка.

В этот раз звонок зазвенел так неистово, что даже, казалось, чуть-чуть охрип. Внешний мир не хотел оставлять Викторию Маклин в покое.

Ну это уже просто хамство.

Виктория стала раздраженно выпутываться из пледа.

Наверняка опять кто-то из соседей. Или какой-нибудь страховой агент. Я убью этого наглеца, кем бы он ни был.

Раздражение переросло в злость, пока она быстрым шагом шла в прихожую, на ходу вытирая слезы. Не глядя в глазок, Виктория распахнула дверь и…

На пороге стояла Клер. Бледная, перепуганная до смерти Клер. Виктория выдохнула.

– Я боялась, что ты с собой что-нибудь сделаешь! – Сестра обняла Викторию и прижала к себе.

– Как хорошо, что ты пришла. Я так тебе рада. – Виктория говорила что-то, будто маленький, слабый ребенок, несправедливо и непоправимо обиженный, которого пожалел один из всесильных взрослых.

Клер гладила сестру по голове. Клер на самом деле была очень испугана: от настигшего ее сегодня утром ощущения чего-то болезненного, что происходит с ее сестрой, от сдавленного всхлипа Виктории, услышанного в телефонной трубке… Клер примчалась к сестре и, увидев ее на пороге заплаканную, но живую, твердо решила: теперь-то все наверняка будет хорошо!

Сестра отвела Викторию в комнату, усадила на диван и закутала в одеяло. Уселась рядом. Обняла. А Виктория пересказывала всю историю, повторяясь и возвращаясь к началу, словно не могла остановиться, словно что-то сломалось внутри.

– А я полюбила его сразу. Теперь точно знаю. Не думала даже, что такое может случиться, да еще со мной… – Виктории казалось, что, если она замолчит, все исчезнет, тонкая нить, связывающая ее с сестрой, с этой квартирой, с этим миром лопнет, оборвется. И она полетит во тьму мимо полупрозрачных воспоминаний.

– Мерзавец! Ничтожество! Как он мог так поступить с тобой?! – Клер гладила сестру по голове, плечам, перебирала ее пушистые локоны. Так она не разговаривала с Викторией никогда: тепло и яростно, с ощущением дрожи и сильнейшего внутреннего сопереживания, а еще мягко и нежно.

– И самое ужасное, – порывистый вдох, – что я все равно без него не могу! Только с ним мне было вот так – дико, пьяняще и беззаботно. И он не говорил, что главное в женщине душа, а не внешность. Мол, ты некрасивая, но я тебя все равно люблю, потому что я такой жертвенный и хороший. Нет! Он вообще почти ничего не говорил. Он смотрел на меня, и от его взгляда становилось странно и страшно. А еще удивительно приятно. Мне показалось тогда, что у него в глазах было восхищение. – Слезы текли по щекам. – Но после его звонка в мой офис я уже не знаю, что думать. Неужели он способен на такие чудовищные вещи? Или я просто все это придумала? – Виктория обнимала сестру, заглядывала ей в глаза, словно искала там ответы на все свои вопросы.

– Но зачем ты сбежала от него и оставила эту идиотскую записку? Даже не поговорила… – Клер сразу же пожалела о своем высказывании. Такими вопросами ничего не добиться, кроме новых слез и всхлипов.

– Испугалась… Клер, мне стало страшно, что я совершила ошибку и утром он посмеется надо мной. Или, что еще хуже, не будет знать, куда деваться и как себя вести, постарается поскорее отделаться от меня. Я испугалась, что удивительнейшее событие моей жизни на самом деле окажется глупой ошибкой, за которую потом кому-то будет… неудобно! – Виктория отвернулась. – Знаешь, родная, я так устала… Посплю немного. А потом… потом я придумаю, как жить с этим дальше.

Больше всего на свете Виктории хотелось проснуться и понять, что все это – ночной кошмар, жуткий, но без чудовищ и проливаемой крови, до боли похожий на вид городских районов за окном, такой же обычный, как такси и меблированные комнаты. Никому не интересный и абсолютно

Клер накрыла сестру пледом и прижалась губами к ее лбу.

Ну и что мне теперь делать?

Клер мерила кухню шагами. В комнате неспокойно спала ее сестра. Милые «плюшевые» тона мебели и кофейного цвета обои не успокаивали ее, как обычно. Эти крохотные чашечки и чайники, занавески цвета сливочного шоколада – все это лишилось обычного очарования. Здесь плакала Виктория.

Позвонить мерзавцу. И сказать все, что думаю о нем. Сейчас же!

Ее руки зло мяли белое полотенце.

Как он посмел сделать такое с моей гордой, независимой и с виду сильной сестрой?!

Она уселась на маленькую резную табуретку, но почти сразу же вскочила. Это бессмысленное действие Клер повторила уже не один раз.

Виктория и сама хороша. Сбежала, оставила идиотскую какую-то записку… Ну зачем?! А вдруг он и вправду любит ее? Но зачем тогда нужно было ломать ей жизнь? Или он обиделся?

Клер встала и вышла в коридор. Ее взгляд упал на телефон. Рука сама потянулась к трубке.

Нет, серьезно, что же произошло? Может, это не больная прихоть миллионера, а случайность, роковая ошибка двух истерзанных жизнью людей, уже не способных никому доверять? И вдруг никто не виноват?

Побелевшие пальцы Клер сжали телефонную трубку. Как много сейчас зависело от этого куска пластика. Телефонная книжка – конечно, рядом. На последней странице – номер Джона Катлера. Видно, что рука Виктории чуть дрожала, когда она записывала его.

Хорошо, что не вырвала этот листок. Еще не вырвала!

– Клер, миленькая, ты где? – послышался сонный голос Виктории.

– Я здесь. – Клер мягко положила телефонную трубку на рычаг и поспешила к сестре.

– Не уходи, пожалуйста, побудь со мной хотя бы еще чуть-чуть.

Лицо Виктории было очень бледным.

Да что же он с ней сделал?!

– Поспи еще немного, тебе нужно отдохнуть. А я посижу рядом с тобой. – Внутри у нее все клокотало от злости, но Клер усилием воли заставила голос звучать спокойно.

Дождавшись, когда сестра снова заснет, Клер решительно вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Теперь ей стало плевать на все. На то, например, что она собралась звонить очень влиятельному человеку, в принципе способному испортить ей жизнь.

Пусть будет что будет, я все равно расскажу ему…. Все! Кто он такой, в конце концов?! Обыкновенная скотина. Нет, большая скотина!

Клер была настроена более чем решительно. Ох, если б ей сейчас попался этот Катлер…

На этот раз ответили почти сразу.

– Алло. Я слушаю. – Уверенный мужской голос мгновенно вывел Клер из себя.

– Мистер Катлер? Вас беспокоит сестра мисс Маклин. У вас есть пара минут? – Почувствовав, что начинает заводиться, Клер попыталась несколько раз глубоко вдохнуть, но это не помогло.

– Вы сестра Виктории? Но что вам нужно от меня? – Мужчина на том конце провода явно опешил.

– Вы хоть понимаете, что натворили?

– Наверное. Может, и так. Но некоторые женщины ведут себя, как стервы, причиняют боль и страдания кому ни попадя, без причины и смысла! – Джон Катлер явно еле сдерживался.

– А некоторые мужчины ведут себя, как безмозглые, ничего не понимающие, слепые ослы! – парировала Клер.

– О чем вы говорите? Она меня бросила, а вы зачем-то звоните сюда, еще и оскорбляете, совершенно не считаясь с тем, что мне плохо из-за вашей Виктории! – Его голос стал глухим и хриплым.

Услышав подобное заявление, Клер чуть не опрокинула телефонный столик.

Да что он говорит?! Это все мужчины такие или только этот?! Неужели он и вправду так думает?

– Пло-о-охо!? – завопила Клер. – Да вы способны думать только о себе! О том, что вы чувствуете, желаете, чего вам хочется… Но если кого-то любишь, не мешало бы подумать и о нем! Не приходило в голову, почему она сбежала? А?

Ее праведному возмущению не было предела.

Ну кому я все это говорю? Это же бесполезно! Все равно ничего не поймет, безмозглый эгоист! Слишком привык жалеть себя, думать и заботиться только о себе…

Джон открыл было рот, выпалить что-нибудь типа «не знаю и знать не хочу», но не успел. Клер уже не могла остановиться.

– Может, она любит вас так, как никого и никогда не любила. И сбежала именно поэтому. Она просто испугалась!!!

Тори меня убьет. Точно убьет. Но я ему все равно скажу! Даже у таких людей бывают угрызения совести… Должны быть! Будут!

Что?!

Джон ошалело молчал. Его сердце работало с перебоями. Сознание лихорадочно пыталось вместить то, что он только что услышал, и хоть как-то соотнести со всем тем, что он себе вообразил. Не получалось.

– Испугалась того, что вы ее пожалели, а на самом деле она вам не нужна. И сидела ждала, наверное, звонка, чтобы объясниться. Вы позвонили. О да! Только не ей, а в офис. Потому что мужская гордость важнее и – чего уж там – превыше всего на свете! И можно даже растоптать человека, который любит тебя больше жизни. Вот за это я презираю вас, Джон Катлер, и очень рада, что вам плохо! Надеюсь, это не ложь… Самовлюбленный эгоист! – Клер ударила трубкой о рычаг телефона – именно с той силой, с какой влепила бы Катлеру пощечину. Рычаг хрустнул и сломался. Телефон замолчал навсегда.

Все! Я сделала это. Только вот… Теперь все кончено.

Горячо пылали в камине сосновые поленья. Тепло и уют.

Джон смотрел на огонь. Перед глазами вставали знакомые черты. Плавные, грациозные движения. Манера Виктории держаться, наклон головы и множество других мелочей…

Так она все-таки любит меня? Если только ее сестра не врет… Бедная Виктория, она просто испугалась! Наверное, много раз обманывалась в людях. Это так знакомо!

Одно из поленьев щелкнуло, и комнату на мгновение озарил яркий оранжевый свет, трепещущий и… какой-то живой.

Да. Это очень похоже на правду. Эта странная женщина звонила не зря. Теперь все сходится. Значит, она меня любит, она испытывает настоящее чувство… Значит, конец свободе? Плевать! Я ведь уже хотел отдать часть этой свободы чужой женщине. А теперь все будет по-новому. По-новому и великолепно.

Пальцы Джона равнодушно обнимали стакан с виски. Его сейчас не интересовали ни огонь, ни скопившееся в комнате сухое душистое тепло, ни холод, струящийся в ладонь от плавающих в напитке кубиков льда. Его взгляд был устремлен внутрь себя.

Столько женщин было… И от каждой оставалась только тоска. Уходя, они все забирали что-то. Что-то от меня. Но даже пока были рядом – не отдавали себя.

Джон не знал, что делать дальше. Со слов той странной девушки выходило, что он собственноручно сломал Виктории жизнь, карьеру и вообще был кругом виноват.

И это тоже очень похоже на правду! Но я не смогу попросить прощения! Это не для меня. Джон Катлер никогда не извинялся.

Пока еще нет. Но какой смысл продолжать жить так дальше?

Джон понимал, очень хорошо понимал, что теперь все эти условности стоят так мало…

Да, я попрошу прощения, извинюсь, если нужно встану на колени! Главное, чтобы все это поскорее закончилось и мы снова были вместе.

Чуть дрожащие от сильнейшего волнения пальцы уже набирали заветный номер. Нет ответа. Пять гудков, десять. Равнодушные, ритмичные механические звуки. Душу наполнило разочарование, но вместе с тем крепла решимость. И в чем угодно можно отказать Джону Катлеру, но только не в упрямстве!

Если надо – я поеду в Лондон. Найду ее там или где угодно. Теперь все уже решено. Она моя.

Джон аккуратно положил трубку бесполезного теперь телефона. Он молча встал и отправился в гардероб. Одеваясь, он поражался своему внутреннему спокойствию и собранности. Завязывая галстук и застегивая запонки, Джон думал только об одном – о Виктории.

Я все исправлю! Никому тебя не отдам! Найти тебя. Увидеть. Все рассказать. Забрать с собой навсегда.

Любовь – это все-таки что-то необыкновенное! Она дает светлую уверенность в том, что все на свете можно исправить…

Джон усмехнулся: как только он мог влюбиться вот так – глубоко и безрассудно?!

Да очень просто! Рядом со мной никогда никого не было!

Рано отдалившиеся родители, светлые воспоминания о детстве. Дом, в котором они жили, его семья… Было ли там все так хорошо? Нет, не было.

А потом? Путь сильного человека – это путь одиночества.

Может быть, друзья?

У меня нет друзей!!! Нет такого человека, который воспринимает меня просто так. Деньги и положение делают искреннее общение невозможным.

Публичное одиночество. Богат? Да. Счастлив? Нет. И одинок. Бесконечно одинок.

Но появилась Виктория! И все не так. Может быть не так. Джон знал это наверняка. Ей он был интересен. Она могла его полюбить, пожалеть, выслушать, спать с ним, делать все, что угодно, и все – по-настоящему.

Он не ее работодатель, а она не его служащая.

Виктория – странная одинокая художница. Ее взгляд… Хотелось сделать для нее все, что угодно. Взять на руки и не отпускать. Наконец-то чувствовать чье-то искреннее тепло рядом. Тепло, которое отдают просто так.

Она любит меня. А я люблю ее. И нет ничего важнее. И ничто теперь не сможет нам помешать…

8

Вымытая, блестящая мокрым шелком асфальтовая дорога извивалась между межевыми столбами частных владений. Эти загородные участки, скорее похожие на заповедники, тянулись и тянулись за приоткрытым окном такси. Водитель ехал не спеша: после ночной грозы дорога была скользкой.

Кэссиди поудобнее устроилась на сиденье. В машине было душновато и сильно пахло виниловой кожей сидений. Таксист молчал, глядя строго перед собой. После того как она высказала свое мнение о его машине, внешнем виде, профессионализме и многом другом, он вообще перестал смотреть по сторонам и его лицо будто окаменело. У Кэссиди было далеко не самое хорошее настроение. Что ж, за это сполна поплатился водитель такси.

Никто и ничто не может так унизить мужчину, как красивая женщина, которая презрительно оценивает его. Кэссиди поняла это еще в колледже и умело пользовалась этим приемом. Кнут и пряник. Уколола – погладила. Унизила – похвалила. У нее никогда не было проблем с мужчинами. Вот и Катлер в принципе был как шелковый: стоило закатить ему скандал и демонстративно уехать, собрав вещи, как он мчался к ней с цветами и подарками.

И только в этот раз что-то пошло не так.

Да черт с ним, с этим парком… В конечном счете все будет по-моему. Сначала вот на этом пальчике появится кольцо… Потом родится ребенок. И можно будет уже ничего не бояться: никуда он от меня не денется с его-то чувством ответственности.

Кэссиди улыбнулась своим мыслям и устроилась поудобнее на широком сиденье такси. Настроение улучшалось.

– Можно прикурить? – Она вынула изящную дамскую сигарету и мягко улыбнулась шоферу.

Ее красивое точеное лицо словно осветилось изнутри. В такую женщину запросто можно влюбиться с первого взгляда. Таксист, слегка ошалевший от такой смены отношения, смущенно улыбнулся и протянул Кэссиди зажигалку.

– Вы так любезны. – Она снова улыбнулась ему.

Таксист смутился и что-то забормотал, принося извинения за тот дискомфорт, который он доставил ей в самом начале.

Мужчины… Все они одинаковые – и все как маленькие дети. Щелкнешь по носу – заплачут, обидятся. Но стоит только улыбнуться – и они снова улыбаются, еще и извиняются за свои проступки. И Катлер такой же.

Кэссиди привыкла так считать. Весь ее мир, пожалуй, строился на этой незыблемой уверенности в одинаковости мужчин и возможности ими управлять по своему усмотрению. Что ж, по-своему она имела на это право: она еще не допускала ошибок. Ее представления о мире еще не давали сбоя. И это не делало чести ее знакомым.

Кэссиди была в очень приподнятом настроении. Это в полной мере ощущал на себе водитель, которому она время от времени посылала улыбки.

Катлер сильный. А сильные мужчины очень неравнодушны к слабым трепетным женщинам… Конечно, их ведь нужно беречь. Так легко сыграть на этом. Гораздо хуже, если попадется какой-нибудь слабак. Такой принимает заботу в единственном варианте – по отношению к себе.

Кэссиди поморщилась, стряхивая пепел в открытое окно. Ей вспомнился один… ну в общем знакомый. Тот, кто носил звание ее жениха до Катлера. Их отношения закончились очень, очень некрасиво: Кэссиди как-то ночью устроила скандал по поводу того, что он уделяет ей мало времени, и ушла, намекнув, что может с собой что-нибудь сделать. А потом сидела у себя в квартире в ожидании того, как ее обидчик явится, измученный угрызениями совести, с покрасневшими глазами и дрожащими от волнения руками. Ждала долго. До утра. А потом поехала к нему за вещами и… нашла его спящим. Кстати, он же ей и устроил еще один скандал. Основной его претензией было: «А обо мне ты подумала?! Что тут со мной творилось?». В общем, ничего удивительного, что Кэссиди относилась к мужчинам с глубоким скепсисом. Да и к миру вообще.

От этих воспоминаний, кстати, настроение снова испортилось. Болтовня таксиста стала раздражать Кэссиди.

– Вы слишком много говорите. Это признак небольшого ума. Не могли бы вы помолчать? – Ее презрительный взгляд, словно стрела, вонзился в таксиста.

Мужчина растерялся, смутился, потом на его лице появилась злость.

– Конечно, мисс, – ледяным тоном ответил он.

– Вот и прекрасно.

Мысли Кэссиди снова унеслись в будущее. В замечательное красочное будущее. Нет, конечно, это не Калифорния, но зато здесь она нашла достойного мужчину, очень волевого, очень неплохого любовника, но главное – очень богатого. И сегодня будет написана еще одна главка в сказке ее жизни…

Катлер, конечно, там весь извелся от чувства вины. Тем лучше: как же он будет мне благодарен, когда я приеду и буквально принесу себя ему в жертву: дорогой, ты во всем прав, делай все так, как считаешь нужным. Это твой дом, твой парк, это важно для тебя, и я все понимаю теперь…

Нет, черт возьми, на какой жест благодарности можно рассчитывать после такого хода!

Кэссиди снова улыбнулась – не таксисту, себе – и достала из сумочки еще одну сигарету.

Джон сурово посмотрел на шофера.

– Оставь меня в покое, Люк!

– Сэр, вы давно не садились за руль. Я с ума сойду от волнения. Давайте я посижу на месте пассажира. Вдруг вы устанете? Я не буду мешать.

Джон смягчился и похлопал его по плечу.

Все-таки он очень добрый человек. И действительно хорошо ко мне относится…

Бывают люди, которые не получают от природы особенного ума или таланта, зато к ним приходят опыт и житейская мудрость. Люк был из их числа. Он даже не удивился, когда Джон, замолчав на несколько секунд, посмотрел на него каким-то странным отсутствующим взглядом и спросил совершенно неожиданно:

– Мисс Маклин, что ты о ней думаешь?

– Она красивая, – ответил Люк таким тоном, который не мог ни в ком зародить сомнений в его искренности. – Ну… то есть… особенная очень. И замечательная. И красива именно потому, что… – Люк задумался, – у нее не могло бы быть другого лица. Оно – ее. И другого ей не нужно, она и так – просто чудо.

Джон не знал, зачем он завел вдруг этот разговор с шофером. Но от слов Люка у него на душе посветлело. Он улыбнулся дерзко и радостно, как мальчишка.

– Ага! Ну все, ты свободен, иди отдохни!

Джон направился к машине, звеня ключами. Люк развернулся и, пожав плечами, потопал прочь. В этот момент к воротам подъехало такси.

Как не кстати. Меньше всего мне сейчас хочется с кем-нибудь говорить. Надо выпроводить, кто бы это ни был. Тут вопрос жизни и смерти. Нужно спешить, бежать, ехать. Она меня ждет!

Джон резко развернулся, чтобы дать охранникам знак. Но было уже поздно. Дверца такси открылась. Изысканно одетая и накрашенная Кэссиди замахала рукой и направилась к нему. Она была явно во всеоружии: тонкая изящная фигура, легкая походка юной феи, эти платье и прическа… Взгляд наполнен мольбой и смирением. Нервные движения рук говорят о полном раскаянии. Длинные ресницы мягко порхают над омутами глаз.

Красивая, живая, манящая. Воплощение мужской мечты.

Конечно, Джон был мужчиной. Это факт объективной реальности. Однако в этот момент Кэссиди была ему совершенно не нужна и не важна. И даже не интересна.

Кэссиди? Как я мог о ней забыть? Нет! Не так! Как я мог захотеть на ней жениться? Насколько наигранно это смирение и сожаление. Возвращение блудной невесты. Маскарад…

Джон ощутил, что Кэссиди исчезла из его жизни. Исчезла как воплощенный образ женщины, которая нужна, потому что пора жениться. Для социального статуса. Для того чтобы родить ему детей. Холостяк, занимающий в обществе такое положение, как Джон Катлер, вызывает, как минимум, удивление. Если ты не женился, значит, с тобой что-то не так. И не стоит отвечать, что ты не нашел женщину, которую полюбил бы по-настоящему. Это вызовет смех – и то в лучшем случае. Существует понятие семьи. Жена. Дети. Родственники. Все это – определенный этап. Еще одна ступенька. Это как прививка: сделал – отмучился. Теперь ты как все, ты нормален. Работа, деньги, отдых, хобби, жена, дети… Деловые партнеры. Может быть спорт. Машины. Любовница. К черту любовь.

Могло бы быть и что-то очень хорошее… Например, сын. Дочь тоже, но сын… Джон мечтал об этом.

А Кэссиди – не худший вариант. Очень красивая, образованная. Настоящая светская львица. Женщина, которая стала бы достойной, нет, вполне подходящей женой для Джона Катлера. Да, скандалы бесконечны, она ведет себя как стерва, а вместо секса – пошлая сделка: «Если я это сделаю, что получу взамен? Чем ты пожертвуешь для меня?». А в последнее время и этого становилось все меньше… В общем, если в отношениях нет искренности, они увядают, и нет разницы, секс это или дружба школьных товарищей. В семье тем более… Или в том, из чего могла бы родиться семья.

– Дорогой, нам нужно поговорить! – Страдающий взгляд, нежная улыбка. Его «не худший вариант», одетый в дорогое модное платье, приближался к Джону. – Только ничего не говори, сначала выслушай меня! – Ее руки в стильных перчатках легли на его ладони.

Они поцеловались.

Катлер ощутил прикосновение ее мягких, теплых губ. И не почувствовал в душе никого отклика.

Со стороны могло показаться, что встретились две заводные игрушки. Любовь, в которую играют… Все умильно, вот только движения механические и лица будто сделаны из дешевого пластика.

Сильный порыв ветра ударил с северо-востока. Разметал кроны старых вязов. Промчался по парку. Зашелестел черепицей по крыше особняка.

Джон и вправду почувствовал себя пустой куклой. Кукла ссорится, кукла мирится, кукла целуется, кукла слушает слова любви.

Э, нет. Кукла прощается навсегда.

Не нужна ему больше эта игрушечная жизнь по глупым и странным законам в кукольном домике с виниловым садиком.

От всего этого слишком сильно и неприятно пахнет синтетикой!

А с Викторией у них все по-настоящему. И себя он тоже чувствовал настоящим. С эмоциями – яркими и живыми, как вымытые дождем изумрудные вязы на фоне лазурного неба. Страсть и одиночество, молчаливое понимание, страх, желание заботиться и полное отчаяние… Все эти чувства Джон испытал за тот короткий срок, что знал Викторию. И еще десятки других, с сотнями оттенков, названия которых он не знал. И ни с чем не сравнимое ощущение, возникающее, когда занимаешься любовью с женщиной, которую уважаешь и которой восхищаешься. Которую любишь по-настоящему.

Джон думал обо всем этом. Он даже не обратил внимания, не запомнил, как оказался с Кэссиди в своем кабинете.

Это что, я ее привел сюда? Невероятно… Черт, какая разница, в конце концов?!

– Я многое поняла за это время.

– Я тоже.

Кэссиди что-то говорила. Джон ее не слушал, он думал о своем.

Поскорее закончить этот разговор. Что ей сказать? Да что угодно. Меня ждет настоящая любовь. Мне нужно быть с ней рядом.

Рядом? Черт побери! Что я чуть было не наделал?! Ведь еще чуть-чуть – и навсегда со мной рядом осталась бы другая женщина, чужая, холодная, расчетливая, которая сейчас неискренне рассказывает о своих чувствах. Ей же наплевать на меня. Она любит только одного человека во всем мире – себя. Я и сам такой. Вечное «я». «Я хочу». «Я имею право». «Я плачу вам деньги». Да, точно такой. Ради своей сиюминутной прихоти довел Викторию до обморока. Я тоже люблю только себя. Нет! Любил.

Теперь все изменилось. И если даже Виктория откажет, я все равно ей обязан. Она открыла мне глаза. У меня появился эталон. Эталон женщины, чувства, отношений. Даже себя.

От наступившего озарения тело почему-то наполнилось слабостью. Джон сел в кресло и посмотрел на свою экс-невесту.

– Теперь все будет хорошо, наша любовь крепнет с каждым днем. И то, что между нами иногда случаются маленькие размолвки, только укрепляет отношения… – Монолог Кэссиди становился все более впечатляющим.

Ею можно было бы залюбоваться: одухотворенное лицо, выразительные глаза, грациозный изгиб красивого ухоженного тела, удивительный голос. Воплощенная женственность.

Как он на меня смотрит! Его даже затрясло! Он наверняка собирался ехать ко мне с извинениями, когда я появилась сама, да еще с такими словами… Кэссиди, детка, да ты же просто супер! Карты разыграны правильно. Он, наверное, испугался, что потерял меня навсегда из-за своей глупой мужской гордости. Ну ничего, это очень полезный урок.

В глазах печаль и что-то еще непонятное, странное… Боже мой! А вдруг он влюбился в меня по-настоящему? Как в кино…

Даже не перебивает меня. Блеск! Я никогда не ошибаюсь, это мой мужчина. Он сделает для меня все, чего я захочу. Со мной будут считаться. И он всегда будет рядом: в жизни, в постели, на обложках журналов… Я буду очень-очень счастлива.

– Свадьбы не будет. Мы должны расстаться. – Джон сам удивился: он сказал это очень спокойно, просто и естественно.

Кэссиди его не сразу поняла.

– Что, дорогой? Что ты этим хочешь сказать? – Она отшатнулась и, словно не веря своим ушам, состроила капризную гримаску. Поправила прическу и вопросительно посмотрела на Джона.

– Да все просто. Мы расстаемся. – Его поза была расслабленной, лицо спокойным.

– Ты шутишь? Ты меня наказываешь из-за этого дурацкого парка?

Джон только покачал головой. У Кэссиди не укладывалось в голове то, что сейчас происходило.

– Но я люблю тебя.

Кэссиди сказала это очень серьезно. Она справилась с первым шоком, собралась и готова была драться до конца.

Нет! Ты мой. И никуда от этого не денешься. Одно предложение не может превратить сверкающие замки в пепел. Он, наверное, пытается мною манипулировать. Может, развернуться и демонстративно уйти?

Но что-то подсказывало Кэссиди: если она сейчас уйдет, Джон за ней не побежит. И даже будет рад.

Нет, тут нужно другое, но что? Если бы знать… Он совсем ненормальный. Выкинуть такое… Надо сыграть правильно. Все равно партия будет за мной.

– Неужели ты не понимаешь? Ты – любовь всей моей жизни! – Голос Кэссиди дрожал. Вот только было непонятно, от чего.

Джон посмотрел на нее, и ему вдруг стало противно. Не из-за Кэссиди, а от самой ситуации. Эта женщина была ему нужна для рождения сына, он ей – для денег. И обоим было важно получить социальный статус семейного человека. И оба это понимали.

И теперь она мне говорит «люблю». Да это слово вообще ничего не значит! Оно само по себе все упрощает. Точнее – облегчает жизнь. Никто ничего не чувствует, но так надо, и оба говорят друг другу «я тебя люблю» так же легко и привычно, как «привет», и становится спокойнее, и можно продолжать отношения, построенные на чем угодно, только не на настоящем чувстве. Ты это знаешь, она это знает. Но вслух сказать нельзя. Это табу…

– Знаешь, я ведь не люблю тебя, Кэссиди. Прости. – Джон встал, подошел к бару и достал скотч.

«Прости». А как это слово? Оно тоже облегчает жизнь. Ты «извини», я «извини». И внутри обида и разочарование, но на словах все опять нормально.

– Чем быстрее мы закончим этот разговор, тем будет лучше для нас обоих. – Фраза затасканная, но с другой стороны – и ситуация тоже банальная. Джон налил себе немного скотча и снова упал в кресло.

– А как же любовь? Почему? Нельзя же так! А дети, которых мы хотели? – Кэссиди, похоже, по-настоящему испугалась. Она подошла к Джону. – Скажи мне, что это страшный сон, что это кошмар, что я проснусь и все снова будет по-прежнему.

Это прозвучало настолько фальшиво, что оба погрузились в глубокое молчание.

Что же делать? Плакать? Да, сейчас заплакать легко. Если он меня бросит, ужасно трудно будет найти такого же….

Кэссиди нервно ходила по кабинету. Ее подгоняла дикая злоба, клокотавшая внутри, – злоба обманутой женщины.

Ненавижу! Ничтожество!

У него есть еще кто-то? Быть такого не может! Он просто псих! Или все-таки может?

Джон отстраненно смотрел в окно.

– У тебя кто-то есть? – почти шепотом спросила Кэссиди.

– Да, – ответил он спокойно.

– У тебя есть другая?! – повторила Кэссиди, словно лаконичный ответ Джона не смог уместиться в ее сознании. – Ты за моей спиной нашел какую-то… – Ее руки сжались в кулаки.

– Если хочешь, называй это так, мне все равно. – Джон устало вздохнул и пригубил скотч.

Не объяснять же этой женщине, кем является для меня Виктория, что люблю ее безумно, что за нее не страшно все потерять… Охотнице на мужчин этого не понять.

Кэссиди между тем уселась в кресло и достала из сумочки пачку сигарет, закурила: в ее душе пробудилась надежда. Странная сама по себе надежда на то, что это связь с какой-нибудь молодой сексапильной красоткой, которая, как и положено, окажется случайной. Ведь тогда Джон примчится к ней с цветами и мольбами о прощении.

И у него появится чувство вины. А это очень, очень неплохо…

– Кто же она? – Кэссиди старалась говорить нарочито равнодушным голосом. Она стряхнула пепел в пепельницу. – И это у вас серьезно?

Душившая ее злость выплеснулась на секунду: Кэссиди с силой затушила сигарету.

Джон несколько секунд о чем-то думал, словно взвешивая все «за» и «против». Потом глубоко вздохнул и отставил стакан со скотчем в сторону.

– Ну, думаю, ты все-таки имеешь право знать некоторые факты. В любом случае это скоро станет тебе известно. – Джон откинулся в кресле и пристально посмотрел на Кэссиди. Его лицо стало жестким. – Ее зовут Виктория, и я собираюсь на ней жениться. В самое ближайшее время. Во что бы то ни стало.

– Виктория Уотсон?! Вот стерва! А ведь я сама познакомила вас на том фуршете! – Кэссиди презрительно скривилась. – Впрочем, я тебя понимаю. Она всегда была эффектной женщиной. К тому же – моложе меня.

Кэссиди стало гораздо легче. Все-таки уступить в борьбе с равной, пусть и более молодой соперницей – это понятно, это вписывается в привычную картину мира. Все нормально.

– Это не Виктория Уотсон. – Джон усмехнулся, вспоминая шикарную светскую львицу с улыбкой обольстительницы, гармоничную настолько, насколько может быть гармоничным фантик от жевательной резинки. – Это Виктория Маклин. Дизайнер, который занимается оформлением моего парка.

Джон увидел реакцию Кэссиди – и чуть не поперхнулся скотчем. На секунду ему даже стало страшно. Ему показалось, что Кэссиди сейчас умрет.

– Что?! Ты променял меня на эту уродину?! – Ее лицо исказилось сначала от бесконечного изумления, а потом, по мере того как она осознавала происходящее, от гнева. – Скажи, что лжешь, чтобы унизить меня!

Но на самом деле она поверила ему сразу. С первого слова.

Этот больной тип женится на уродине. На бездарной, некрасивой, взбалмошной, чокнутой художнице. Уму непостижимо! Как же это может быть, чтобы ей досталось все то, о чем мечтала я?

– И теперь эта дрянь будет ходить по комнатам моего особняка, спать в моей постели, есть из моей посуды? – прошипела Кэссиди.

А Джон смотрел на нее и думал, что впервые увидел эту женщину настоящей, что теперь ему понятен весь ее внутренний мир… Было горько и холодно.

– Она же уродина! – то обстоятельство, что ей предпочли другую женщину, просто убивало Кэссиди. Ей даже не приходило в голову воспринимать «это» как соперницу. – А во время секса вы выключаете свет?

Боже, какая искренность. Наконец-то!

– Ну теперь-то я увидел тебя такой, какая ты есть. – Джон зло посмотрел на Кэссиди и сам вспыхнул как порох. – Знаешь, внутри ты красива, как может быть красив паук или ядовитая гадина. И, что бы ни случилось, я всегда буду искренне рад, что не женился на тебе! Спать в одной постели со скорпионом всю жизнь… Подумать только, чего я чудом избежал!

Кэссиди на секунду показалось, что он швырнет в нее стаканом. Но Джон подошел к двери кабинета и раскрыл ее настежь.

– Вначале мне было тошно от этого разговора, а теперь меня тошнит от тебя!

– Ты еще об этом пожалеешь! Ничтожество! – Кэссиди выбежала за дверь. Но…

Но почти сразу же вернулась. И заговорила уже совсем другим голосом.

– Я понимаю, что все кончено… – Кэссиди справилась с собой и вернула контроль над голосом. – Но скажи честно, ты ведь соврал про эту Маклин, просто нашел нелепый предлог? Ведь так?

Она крепко сжала руку Джона. В ее глазах отражалось что-то болезненное и почти жалкое.

– Можешь не говорить об истинной причине. Скажи только, что твоя свадьба с Маклин – глупая выдумка. – На глаза Кэссиди навернулись слезы. Непритворные слезы.

Кэссиди плакала не от обиды и даже не от злости. Она плакала от страха. Ее привычный, абсолютно понятный мир пошатнулся. Правила, которым подчинялось все вокруг, не сработали. Ведь это же закон: если ты красива, хорошо одета и умеешь правильно себя подать, все мужчины вокруг твои. И из них ты можешь выбрать самого богатого и привлекательного. А он исполнит все твои желания. Нужно бояться таких же охотниц, как и ты. Нельзя продешевить. А сейчас… То, что случилось, не укладывалось в картину мира Кэссиди.

Это невозможно, нереально, как передача мыслей на расстоянии, реинкарнация и многие другие выдумки…

– Нет. Я люблю ее по-настоящему, больше жизни. Она теперь для меня все! – Джон сам поразился тому, что он это сказал. И странная интонация, и чувства, которые при этом всколыхнулись внутри, – это было почти похоже на гордость. И священный трепет, и восхищение…

Кэссиди отшатнулась от него. В ее глазах промелькнуло отторжение. Эта женщина не верила в любовь. По крайней мере, она убедила себя в том, что не верит, что любовь – это издевательство над мужчинами и женщинами. Ее нет, а они все ищут ее, как безумные, не находят и страдают из-за этого. А если сразу решить – нет, понять, понять, – что ее нет, то становится в сто раз проще! Ищешь не нелепую эфемерную сказку, а просто мужчину, который тебя устраивает. Вместо того чтобы гнаться за семейным счастьем, нужно стремиться к тому, чтобы возросло качество твоей жизни.

Но Кэссиди видела, нет, чувствовала, что происходит что-то, что никак не соответствует ее представлениям, не подчиняется законам, которые она считала универсальными, не вписывается в обычные рамки, и от этого становилось очень страшно и неуютно. Плечи ее опустились.

– Тебе пора. – Голос Джона был равнодушным и немного усталым.

– Да. – Она развернулась и вышла из кабинета.

Звук ее каблучков затих в отдалении.

Кукла прощается навсегда…

Джон ощутил себя марионеткой, искусно сделанной из папье-маше куклой в сшитом из черных лоскутков деловом костюмчике, с маленьким черным кейсом… И с длинными нитями, которые крепятся к кусочкам проволоки, воткнутым в тело. Так вот в чем вопрос: эти нити управляют или позволяют двигаться? И что будет, если человеческая марионетка порвет нити? Она станет свободной или упадет на пол беспомощной кучкой тряпья и клееной газетной бумаги?

Кукла прощается навсегда, но ничего не чувствует.

А еще эти чертовы нити держат очень крепко.

Что скажут «друзья»? Окружение? Это же так важно: кто станет избранницей Джона Катлера? Актриса? Фото– или топ-модель? Признанная всеми светская красавица, любимица бомонда? Дочь одного из финансовых воротил?

Джон уже видел заголовки статей, что-нибудь типа: «Катлер подбирает женщину с улицы», «История Золушки или причуда эксцентричного миллионера?».

Женщины будут смеяться. Мужчины будут пытаться его пожалеть.

И ее затравят. У меня появится слабое место – жена.

Да пару месяцев назад Джон и сам он отнесся бы к такой «выходке» одного из людей его круга не лучше, посчитал бы это странностью, неравным браком, обреченным на несчастье. Ха! Взять в жены кого-то из своего персонала. Купить рабыню, навсегда ему обязанную и задавленную осознанием того, что такой человек взял ее в жены…

Нити туго натянулись.

Но у меня с Викторией все не так! Я люблю ее! Я сошел от нее с ума. И мне плевать, что она не соответствует каким-то стандартам. Она моя. И вообще, что я тут делаю? О чем думаю? Нужно ехать к ней! Нельзя ее потерять, нельзя упустить этот шанс… остаться в живых! Вторую такую мне не встретить никогда.

Нити стали лопаться одна за одной. Маленькая изящная кукла упала на пол.

Груда тряпичного хлама.

Но…

Джон тяжело дышал. В глазах его отражались чувства, жизнь, весь мир. Множество сильнейших, противоречивых и странных переживаний и впечатлений, воспоминаний и предчувствий. Сердце стучало. Так, наверное, бывает в сказках, когда спадают бутафорские одеяния, фаянсовое лицо раскалывается, текут дешевые краски, а внутри развалившейся куклы оказывается живой человек с горячим, трепещущим сердцем.

Отшвырнув стакан, Джон выбежал из кабинета.

Кэссиди снова смотрела в окно такси: те же самые заповедно-пасторальные картинки, те же столбики, заборы, ухоженная зелень. Отвратительно и гадко от всего. И злость, много злости. И что-то там сломалось. Непонятно что, непонятно где, но сломалось.

В чем же дело? Я что, уже не так привлекательна? Не произвожу впечатления на мужчин?

Кэссиди понаблюдала за водителем. Он украдкой бросал на нее восхищенные взгляды.

– Будьте так любезны, следите за дорогой!

Ее властный голос подействовал на мужчину, как холодный душ. Он уставился вперед, и его лицо стало непроницаемым.

Как же такое могло случиться? Как белую королеву могли променять на обычную, да нет, еще и бракованную пешку?

Пешка, конечно, иногда может тоже стать королевской. Но не такая же! Жалкое создание… Как она добилась того, что Катлер женится на ней? Случайная беременность? Да нет же, слишком мало времени. И видно, что она его очаровала… Черт. Черт, черт!

Кэссиди смотрела в окно невидящим взглядом. Как ни старалась, она не могла устроиться удобно на этом сиденье…

Какие еще варианты? Они что, любят друг друга?

Циничная усмешка исказила ее лицо. Она вытащила сигарету, прикурила и глубоко затянулась.

Ага, любовь с первого взгляда. Поженились. Нарожали кучу детей и были всю жизнь счастливы. Такие банально-невозможные истории не штампует в последнее время даже Голливуд.

И вдруг Кэссиди стало страшно. Захотелось стать совсем маленькой, чтобы ей было лет одиннадцать, и рядом были всемогущий папа и любящая мама. И чтобы исчезло гадкое чувство того, что скоро красота увянет, а мужчину она себе так и не сможет найти, потому что все они с удовольствием спят с ней и готовы давать ей деньги и делать подарки, но вот жениться…

Кэссиди вспомнился ее любимый фильм «Римские каникулы» о принцессе и обычном репортере… О настоящей любви.

А ведь когда-то Кэссиди свято верила, что существует нечто большее, чем просто привязанность, увлечение. Кажется, это было слишком давно, еще до колледжа. И она ждала своего прекрасного принца… А потом Кэссиди слишком рано заметили мальчики. Точнее не ее, а красивое лицо и тело.

Мужское внимание балует. И портит девушку. И жизнь ей тоже может испортить.

В колледже у Кэссиди не было отбою от «прекрасных принцев». Все звали ее на вечеринки, предлагали покатать на машинах. Иногда ей казалось: вот он, тот, кто навсегда займет место в ее сердце. Но потом – дешевый секс и отвратительное чувство ненужности. В общем, скоро она перестала ждать любви. Собственно говоря, у Кэссиди ее никогда и не было. Потому сейчас и было так больно и горько. То, что происходило между Катлером и Викторией, по всем признакам походило именно на то, о чем Кэссиди мечтала в юности, чего до сих пор жаждала та светлая и чистая часть ее души, в которой еще жива была маленькая девочка, маленькая принцесса.

От осознания того, что в ее жизни это невозможно, что этому чувству не было и нет места, хотелось кусаться или плакать навзрыд.

Но… А тогда, с Льюисом…

Ведь что-то подобное когда-то коснулось ее, было, нет, могло быть! Льюис был художником, совсем молодой парень, кудрявый, зеленоглазый…

Как он смотрел на меня, как красиво ухаживал… Не пытался затащить в постель. Было смешно и приятно.

Но это был всего лишь нищий художник. У него не было денег, и Кэссиди считала его слабаком. Она посмеялась над ним в конце… Да, рассказывала подруге, и они вместе смеялись, потому что он делал то, чего не делали другие мужчины, и не делал того, что делали они: он не стремился переспать с ней, просто рисовал, смотрел с каким-то диким обожанием в глазах и придумывал все новые и новые сравнения для выражения своих чувств.

Боже мой, эти его слова…

Кэссиди не могла их вспомнить! Как ни старалась – не могла, и от этого одного можно было бы завыть.

Выходит, нужно было остаться с Льюисом? Да, он не от мира сего и, наверное, не смог бы зарабатывать деньги. Но моего упорства хватило бы на двоих. Да и отец помог бы на первых порах деньгами.

Ведь Льюис талантлив. Если бы мы не расстались тогда! Отец умел делать деньги, пусть не такие фантастические, как Катлер, но все равно… Я могла бы сделать Льюису карьеру, он был бы уже знаменит. Или не был бы никогда. Но это не важно. Он был бы навсегда со мной, душой и телом, мыслями и взглядами!

Это невозможно!

Или возможно? Вдруг это все-таки есть? Как у Катлера с Викторией… Ведь они же нашли друг друга! Случайно, ни о чем таком не думая – просто нашли, и все.

И плевать Катлеру, что о нем подумают, он выглядит счастливым…

Да черт бы их всех побрал! Мне-то что теперь делать?

Раньше нужно было думать! Семь лет назад…

Думать о том, что можно остаться с человеком, который будет ее любить, а не просто хотеть, не говорить о любви пустые слова, не манипулировать ею… Будет смотреть, восхищаясь каждую секунду. И говорить слова, от которых хочется плакать и смеяться. И рисовать свою возлюбленную, свою единственную – все равно где, хоть бы и на старенькой кухне. И вдруг будет в жизни всего только один человек, с которым можно проговорить ночь напролет, не захотев спать и не устав от его общества…

Один романтик сказал как-то Кэссиди, что, если тебя полюбили по-настоящему – сильно, бездумно, безвозмездно, – устоять невозможно. Когда кто-то испытывает такое чувство, второму остается только покориться.

Кажется, над тем мудрым человеком она тоже посмеялась.

Катлер ведь помчался к ней… За мной никто никогда так не побежит. Так и останусь навсегда стервозной красоткой, с которой хорошо и престижно проводить время.

Нет, тут одна ошибка. Не навсегда. Скоро я постарею. Черт, да я уже старею. А вокруг столько молодых и амбициозных девушек. И кому я буду нужна? Что же стану делать дальше?

Картина пустоты и одиночества приблизилась к Кэссиди с пугающей неотвратимостью. Обычно она старалась гнать от себя эти мысли и мысли о том, что произойдет, когда она перестанет быть объектом сексуального влечения мужчин. Ведь секс сам по себе ее не очень-то интересовал. Так иногда бывает с очень красивыми женщинами, особенно – когда они превращают интимные отношения в средство манипуляции. Вопрос остался открытым. Хотя нет. Просто ответ оказался слишком очевидным.

Лицо Кэссиди не выражало сейчас никаких чувств – красивая мраморная маска. Руки спокойно лежат на коленях. Но в душе у нее разыгралась буря.

Кукла дергалась, запутавшись в собственных нитях. Она пыталась их порвать. Жить в них дальше казалось невозможно и больно.

Мне нужно его найти, найти моего Льюиса! Наплевать на все и начать новою жизнь. Любить его – и черт с ними, с деньгами. Жить для себя, нежась в немом обожании его ласковых взглядов, дарить ему в ответ то же и отдавать каждый дюйм своего пока еще красивого тела, чтобы он написал с него десятки холстов. Защищать и вдохновлять его…

Лицо Кэссиди посветлело, губы тронула улыбка, ей хотелось закрыть глаза от этой пленительно яркой картинки настоящего счастья.

Марионетка порвала несколько нитей и за-двигалась свободнее. Другие нити натянулись и странно затрещали. Это было страшно… Женщина-марионетка испугалась и вжала голову в кукольные плечи.

Да это же все иллюзии… Нереально! Он уже давно спился, или опиум довел его до психушки. Все же знают, какая судьба уготована художникам. О чем ты думаешь! Полная чушь. Мираж. Ничего такого нет!

А Катлер… Катлер просто извращенец. Таких возбуждают некрасивые женщины. Да! Это все объясняет. Вот так – похоже на правду.

Так – гораздо легче. Ничего таинственного, волшебного, тем более – прекрасного и желанного, никакой любви, просто психическая патология. Не нужно ломать свою жизнь, не нужно надрываться, строя новую, – зачем, если можно оставить все как есть, если исключения только подтверждают правила, если на одного сумасшедшего найдется десяток обыкновенных мужчин, с которыми так привычно и легко иметь дело.

Кэссиди улыбалась совсем другой улыбкой. Она чувствовала облегчение, словно только что избежала смертельной опасности.

Печальная и изящная кукла красавицы медленно привязывала свои порванные «поводки» на место.

9

Люк очень беспокоился за босса.

Еще бы: тот отослал его пить кофе, а сам взял машину и умчался куда-то! Явно ведь сел за руль впервые за много месяцев – и сразу развил такую скорость.

Сидя на кухне за кофе с круассанами, Дейзи, Памела и Люк потратили более получаса на обсуждение того, куда это мистер Катлер так торопился…

А все было очень просто.

Джон торопился к той единственной женщине, которая была необходима ему, как воздух, как вода.

Он ехал к Виктории.

Я ей все объясню. Я ей все расскажу: и про глупую эту обиду, и про Кэссиди, и про то, как бил стаканы в кабинете. Она поймет. Главное – поговорить. Обязательно нужно поговорить. Я скажу, что люблю ее. Пусть думает, что хочет. Это не может быть не взаимно.

Джон едва ли видел мелькающие за окном дома, потом – высаженные вдоль шоссе тополя…

Включил музыку – громко, очень громко. Из динамиков с надрывом неслась старенькая песенка «Скорпионз», от которой щемило где-то внутри, хотелось колотить кулаком в ее дверь и кричать: «Да, я все еще люблю тебя! Люблю тебя!..».

Люблю тебя!

Джон вдавил педаль газа в пол. Мимо с неприятным свистом проносились автомобили. Джон почти не замечал их. Но сегодня удача была к нему благосклонна. Он знал это наверняка. Никогда в жизни он еще не был ни в чем так уверен, как сейчас в том, что самое главное – увидеть Викторию, поговорить с Викторией, поцеловать ей руки, и ничего не может с ним случиться прежде, чем он это сделает.

А потом – и подавно, потому что не может быть, чтобы она не любила меня так же, как я ее!

Одной рукой он вытащил телефон из кармана. Нервные, быстрые движения пальца, нажимающего на кнопки.

Мэлори, ты что, оглох?! Восьмой гудок…

– Да, босс? – наконец-то ответил Мэлори с обычной невозмутимостью.

– Мне нужен адрес Виктории.

– Сейчас… одну минуточку… Что-нибудь случилось, мистер Катлер?

– Джекоб, не задавай лишних вопросов. – Джон начинал выходить из себя. – Адрес.

– Ага. Нашел. Готовы записывать?

– Я запомню, – прорычал Джон.

Мэлори притих, потом, очевидно, понял, что лучше делать то, чего от него хочет босс, и назвал улицу и дом.

– А номера квартиры я не знаю. Никогда к ней не заходил.

– Я понял.

Джон уже подъехал к пригороду Лондона. Спальный район. Маленькие домики, стоящие близко друг к другу. Маленькие окна. И много-много простых человеческих жизней, проходящих на этом фоне…

Он не думал об этом. Его занимала только предстоящая встреча с Викторией.

Что сказать? Да нет, все понятно, я, наверное, сразу же скажу ей всю правду: люблю. И что хочу прожить всю жизнь рядом с ней, хочу жить в доме, который украсит она – весь, каждую комнату. Ах да, и что я идиот. Виктория простит. Мы же поступили совершенно одинаково… Поймет. Моя Виктория.

Джон улыбнулся: так сладко и нежно это прозвучало. Повторил вслух:

– Моя Виктория…

В этих словах было столько всего прекрасного: любовь. Гордость. Нежность.

Обязательно так ее назову. Всегда буду называть. Если она позволит…

Джон усмехнулся, вспомнив о независимом и дерзком характере Виктории.

Ах черт, квартира…

Снова появился из внутреннего кармана телефон. Джон порылся в электронной памяти сотового.

– Вот оно, – пробормотал он.

Мэгги Райт сделала вывод, что у нее сегодня безумный день. Началось все с утра, когда она не услышала будильника, потому что вчера вечером ходила с подругой на дискотеку и вернулась слишком поздно. Потом у нее сгорел тостер. Зато нашелся кошелек, который она уже полторы недели считала потерянным. А это, между прочим, был ее любимый кошелек эксклюзивной модели: апельсинового цвета с двумя перламутровыми замочками. Так что смерть тостера была забыта, может быть, несправедливо.

Но счастье не может быть таким безоблачным, и впечатление от утра было испорчено каким-то негодяем, который умудрился проехать на большой скорости прямо по луже, оставшейся от вчерашнего дождя, в непосредственной близости от Мэгги, когда она стояла на автобусной остановке. Голубой костюм, к счастью, не пострадал, но вот колготки… Да. В общем, на работу Мэгги примчалась в «превосходном» расположении духа.

Примчалась, чтобы обнаружить на своем рабочем столе внушительных размеров стопку бумаг, которых, она могла поклясться, еще вчера здесь не было.

Шеф не сделал ей выговор за опоздание, но выразил надежду, что Мэгги просмотрит всю документацию по контрактам, заключенным в этом месяце, обзвонит клиентов из этого списка – «да-да, со второго по шестнадцатый номер» – и оформит «тот чертов контракт», то есть его аннулирование, с Джоном Катлером. До обеда.

Но по-настоящему несчастной или в лучшем случае не совсем здоровой. Мэгги почувствовала себя, когда в офисе раздался звонок и она услышала голос, от которого внутренне содрогнулась, потому что, хотя слышала его во второй раз в жизни, забыть не смогла:

– Здравствуйте, мисс Райт. Это Джон Катлер. Я думаю, произошло недоразумение. Я все еще нуждаюсь в услугах мисс Маклин.

– Да? – В голосе Мэгги отчетливо слышалась радость, смешанная с недоверием.

– Да, – подтвердил Катлер. – Ни о каком разрыве контракта не может быть и речи. Прошу вас довести это до сведения вашего руководства.

– Да, мистер Катлер. Я это сделаю. – Наверное, голосок Мэгги звучал немножко тоскливо: ей даже не хотелось думать о том, что скажет шеф, когда услышит про все это безумие…

…и всех этих ненормальных, которые сами не знают, чего хотят.

– Да, кстати, мне нужен адрес мисс Маклин.

– А… Сожалею, мистер Катлер, но мы не предоставляем такую информацию.

– Видите ли, мисс Райт, – Джон Катлер говорил так ласково и тихо, что в этом небезосновательно можно было усмотреть угрозу, – проблема в том, что я не могу дозвониться до мисс Маклин. А вопрос очень-очень срочный. Я понимаю, что личные сведения о ваших сотрудниках – это конфиденциальная информация, но это все так важно, что я могу приехать и лично спросить об этом вашего шефа!

Джон закончил свою тираду совсем уж на повышенных тонах.

Мэгги не составило особого труда прикинуть разницу в годовом доходе босса и Джона Катлера… и воображение услужливо, точнее подло, сразу же нарисовало ей живописную картину того, что с ней будет, если сюда явится Катлер и начнет орать на мистера Каппема.

– Да, мистер Катлер, – пискнула Мэгги, – записывайте…

Через двадцать пять секунд Мэгги уже дрожащими руками заваривала себе мятный чай и возмущенно делилась новостями с подругой, менеджером из рекламного отдела.

Джон нервно насвистывал только что придуманную веселенькую песенку. Он очень волновался. А еще его вполне ощутимо мучила совесть – за то, что так надавил на девочку-секретаршу.

Пошел дождь. Джон любил его. Легкий шум, частые капли на стекле, темная блестящая лента дороги впереди… Работающие стеклоочистители, конечно, нервируют немного, но в принципе – это мелочи.

Доехал, как показалось, быстро.

Здесь живет моя Виктория…

Джон остановился перед длинным семиэтажным домом желтого кирпича. Тихий двор, клумбы под окном, кое-где даже виднеются розы… Жасмин и жимолость.

Вдох-выдох.

Сейчас все решится.

Путь до подъезда – немыслимо труден. Джон чувствовал, что у него буквально изменилась походка. Час назад, когда он выехал из дому, он пребывал в твердой уверенности, что все будет хорошо. Что он поговорит с Викторией, попросит прощения, расскажет о том, как сильно любит ее, а она…

…Она покраснеет, посмотрит на меня счастливыми глазами и скажет, что тоже любит.

Сейчас же уверенность испарилась без следа. Джону казалось, что перед ним не просто стеклянная дверь подъезда, а дверь в будущее, и совсем, совсем неизвестно в какое: безоблачно-розовое или тусклое и пустое. Все зависит от одной-единственной женщины.

Черт, идиот я! Полный кретин!

Джон бросился обратно к машине.

Прийти к любимой женщине с объяснением – и не принести цветов!

Цветочный магазин, впрочем, обнаружился неподалеку. Джон не был уверен, что искренне рад этому. Отсрочка оказалась слишком короткой…

Через шестнадцать минут Джон стоял перед той же стеклянной дверью, сжимая в руках огромный букет.

Он выбрал орхидеи. Бело-розовые, очень нежные, крупные цветы с необычным тонким сладким ароматом.

Джон коснулся горячими пальцами холодного стекла, прочертил короткую дорожку.

Ну что же ты?!

Крепко ухватился за стальную вертикальную ручку, с силой толкнул дверь и оказался в прохладном полумраке холла. В голове шумело, нервы разве что не звенели. Джон запомнил только множество зеркал по стенам и какое-то большое растение в углу с разлапистыми кожистыми листьями.

В них отражается ее фигура, когда она проходит мимо – каждый день, она знает, как называется это чудовищное растение…

Консьерж, милого вида лысый человечек в возрасте, поднял на него глаза, посмотрел поверх очков.

– Добрый день, вы к ко…

Джон широкими шагами уже преодолел расстояние до лестницы.

– Виктория Маклин, восемнадцать-а, – бросил Джон через плечо и помчался по лестнице, перескакивая через две ступеньки.

Как мальчишка, ей-богу…

Нужная квартира оказалась, естественно, невысоко. Джон остановился на лестничной площадке, переводя дух. Светлые мраморные плиты на полу, шероховатая стена непонятного, с тонким намеком на оливковый цвета, неяркий свет льется из высоко расположенных окон. Сердце стучало в безумном ритме, и Джон не знал, что тому причиной: бег по лестнице или же предстоящая встреча.

Несколько шагов, быстрых, порывистых.

Невозможно больше ждать…

Джон стоял перед ореховой дверью с блестящей табличкой: «18 А». Маленький черный квадратик звонка. Нажал. За дверью раздался резкий звенящий звук.

А потом повисла тишина. Джону казалось, что никогда в жизни он не ощущал тишины полнее. Не было для него ни отзвука какого-то разговора внизу, ни шума автомобиля, проезжающего мимо по улице, ни детских голосов во дворе, ни легкомысленной популярной мелодии, доносившейся из соседней квартиры. Джон напрягся в ожидании звуков за этой дверью.

Сейчас раздастся шорох шагов, ее дыхание за дверью, если повезет – щелчок открываемого замка.

Ничего.

Джон приник ухом к двери, пытаясь услышать хоть что-нибудь: звук работающего телевизора, шум текущей воды, звяканье посуды.

Ничего.

И тогда ему стало страшно. Очень-очень страшно, будто там, за дверью, могло произойти что-то плохое, ужасное. Вдруг Виктория…

Нет!

– Нет! – Джон надавил на кнопку звонка и не отпускал с полминуты.

Потом он стал в какой-то агонии колотить кулаком в дверь.

В таком состоянии… Нет, Господи, только бы с ней все было в порядке! Не может же быть…

Снизу раздался звук торопливых мелких, но частых шагов.

– Вы что здесь делаете?! – К Джону спешил консьерж. – Прекратите немедленно весь этот шум! Я вызову полицию!

– Да, службу спасения, немедленно! С ней могло произойти что-то ужасное! Да скорее же, черт бы вас побрал!

– Мисс Маклин уехала! – с неожиданной силой заорал старичок в съехавших набок очках. – Слушать надо, что говорят!

Джон замер.

– Как… уехала? Навсегда?

– Не знаю. – Судя по тону, старичок смягчился сразу после установления относительной тишины и порядка. – Вообще-то вряд ли. Вещей было немного.

– Когда? – выдохнул Джон.

– Часа два назад. Я вызывал им такси до аэропорта.

– Им?

– Да. Мисс Маклин и ее сестре.

Джон снова выдохнул.

Она с Клер. Клер не позволит случиться ничему плохому.

– А вы не знаете, куда они направлялись?

– Нет. И незачем здесь стоять. Говоря по совести, я вообще уже должен был вызвать охрану и выдворить вас отсюда.

– Да. Конечно. Спасибо, – пробормотал Джон.

Из его мира исчезли краски. Раз – и нет их. Черный и серый. Белого не видно.

Он слишком волновался перед этим разговором. Он не знал ничего важнее тех слов, что скажет Виктории и что услышит в ответ. Банально, но настоящий вопрос жизни и смерти. А теперь ответ на него откладывался. На срок настолько неопределенный, что он казался длиннее вечности. Ведь нечего надеяться на конец вечности, незачем его ждать. У Джона осталась надежда, маленький мерцающий огонек в чернильной тьме. Каждый раз, когда свет его дрожал и почти исчезал, сердце пронзала боль, похожая на иголочку мороза.

Действительно больно. Потому что огонек дрожал сильно, очень сильно.

Клер очень нервничала.

И вовсе не потому, что отель, в котором они поселились, оказался весьма и весьма среднего уровня, не потому, что внизу сидел не внушающий доверия тощий молодой менеджер, не потому, что номер оказался крохотной комнаткой с бледными желтоватыми стенами – как раз того цвета, который Клер ненавидела больше всего на свете, не потому, что простыни даже на вид были жесткими, а из ванной слышался неумолчный шум – звук частых капель, срывающихся с крана и бьющихся о раковину со звоном, который по истечение часа кажется почти оглушительным.

Клер беспокоилась за сестру.

Виктория молодец. Она очень-очень волевая. Нет, правда, иначе мне не удалось бы привезти ее на этот фестиваль, которого мы так ждали…

Виктории удалось взять себя в руки, в такси она пыталась шутить, в самолете спала…

Или делала вид, что спала, чтобы я не приставала к ней с разговорами.

Но ведь все это было ненастоящим. Виктория пыталась казаться сильной, такой, какой ее знала сестра, она очень, очень старалась, но внутри…

Клер же не первый год знала Викторию. И совсем не была слепой.

Тем страшнее ей делалось, когда Виктория вдруг умолкала, взгляд ее останавливался, руки замирали в каком-то положении. Что же творилось у нее внутри… Ох, этого не могла знать даже она, родная сестра Виктории. И от этого было очень страшно.

У Клер возникло острое желание закричать и надавать Виктории пощечин, чтобы привести в чувство, когда та никак не отреагировала на весь спектр удобств и достоинств четырехзвездочного отеля с великолепным названием «Поющий водопад».

И это моя сестра, помешанная на красоте и уюте, со спокойным лицом повесила на руку э-э-э… темно-белое полотенце и заперлась в ванной?! Быть такого не может!

Клер не знала, что делать. Она чувствовала себя тигром в клетке. Ну, по крайней мере, кошкой. Комнатка оказалась очень удобной для хождения взад-вперед: от двери шесть шагов до окна – поворот – шесть шагов – поворот.

Что я могу сделать?!

Моя сестра страдает. Полюбила этого… А он?..

Где-то на краю сознания повернулась мысль, от которой Клер чуть не споткнулась на ровном месте.

Он ведь тоже страдает. Там. Сам сказал. Вот и отлично.

Только ему-то отчего плохо? Тори полюбила этого подонка, который… А он?..

Клер не могла объяснить, почему так навязчива эта мысль и что ей вообще за дело до этого человека. Просто ее сознание искало выход.

Она сходит с ума здесь. Из-за этого… человека. Ей плохо, очень плохо. Она полюбила и уверена, что он не любит ее. Что же причиняет боль ему? О чем он там говорил?

Клер резко остановилась у окна, прижалась горячим лбом к холодному стеклу.

Неужели… он тоже что-то к ней чувствует?!

Я его убью. Если это так, то… Черт, все же должно разрешиться!

Так. Только не размышлять. Это выход. Надежда на выход. Скорее!

Клер прислушалась: вода в ванной шумела ровно. Подошла к двери.

– Тори, ты скоро?

– Прости, я слишком долго, да? – Голос сестры звучал немного искаженно в воздухе, насыщенном горячим паром.

– Нет-нет, можешь не торопиться, я посплю.

– Спасибо, Клер!

– Ага.

Клер с быстротой охотящейся кошки бросилась к телефону. Номер она запомнила, наверное, навсегда.

Джон лежал на кровати. Просто лежал, скрестив руки на груди. Ничего не хотелось. Точнее, то, чего хотелось, было недостижимо. Сотовый Виктории был отключен.

Над ухом раздалась пронзительная трель телефона, от неожиданности Джон подскочил на кровати.

Пошли все к черту!

Телефон звонил. От этих звуков Джон готов был бросаться на стену.

Рванул трубку. «Джон Катлер! Слушаю!» – прозвучало так, что на другом конце провода кто-то нервно вдохнул. Джону показалось, что сейчас звонивший повесит трубку. Нет, не повесил.

– Мистер Катлер, это Клер Джеймс. Сестра Виктории Маклин.

Зачем я ему позвонила?! Ну зачем? Что я скажу?!

– Клер?! Клер! – Он задохнулся. Он уже стоял на ногах. – Где вы? С Викторией все в порядке?! Ради бога…

В жизни Джона Катлера было не очень много моментов, когда он не знал, что сказать.

– Да, все в порядке… То есть нет… Мистер Катлер, эта ситуация… Нужно найти выход. – Джон уловил, как девушка на другом конце провода набрала воздуху в грудь. – Черт побери, вы ее?..

– Да, люблю, – срывающимся и глухим голосом произнес Джон Катлер. Будто слова не из горла выходили, а прямо из грудной клетки. Откуда-то слева.

Молчание. Сопение в трубке.

Клер почувствовала, как обрушилась лавина. Обрушилась где-то в стороне. А она стояла в безопасности на другой вершине. И ощущала себя теперь хозяйкой положения. Приятное чувство, ничего не скажешь.

– Знаете, я очень, очень многое хотела бы вам сказать, – многообещающе проговорила Клер. – Но не это сейчас важно. Важно, что Виктория здесь и сильно страдает…

– Где – здесь?! – прорычал Джон. Так мог бы говорить человек, умирающий от жажды, которому пообещали глоток воды и спрятали бутылку. По рассеянности, что ли…

– Мы в Ронте. Знаете, где это?

– Никогда не был, но…

– Правильно, это тоже не очень важно. Здесь проходит фестиваль непрофессиональной песни.

– И?

– Вы знаете, как Виктория поет? О…

– Узнаю. Обязательно узнаю, Клер, обещаю! Отель?

– «Поющий водопад». Пятый номер.

– Спасибо! Клер, спасибо!

– Она сегодня выступает. Не успеете – не прощу, – пообещала Клер.

– Успею. Теперь я успею!

– Хорошо бы. Ой, – пискнула Клер. – Счастливо.

Гудки.

Выйдя из душа, Виктория улыбнулась печально и нежно.

Милая моя сестричка…

Клер лежала на кровати поверх покрывала, в одежде, в туфлях, обхватив подушку обеими руками и спрятав в нее лицо. Наверное, ей снился какой-то беспокойный сон: слишком неровным было дыхание…

Люк удивлялся поведению хозяина второй раз за день. Он ворвался в кухню с видом человека, за которым идет охота и который спятил от адреналина: получает удовольствие от этого.

Глаза Джона Катлера сияли.

Тоном человека, который знает, что говорит, он пообещал Люку, что сделает с ним что-нибудь очень нехорошее, если через двадцать минут он не будет в аэропорту.

Люк не помнил, когда в последний раз он так гнал машину.

Джону казалось, что он почти летит. Пламя в сердце перестало дрожать. Теперь это была не свечка, это был факел, горящий ярко и страстно. Не потушить.

10

Виктория захотела лететь на самолете, а не ехать на поезде. Клер она сказала, что хочет, чтобы осталось побольше времени на подготовку. Это было не совсем правдой.

Во-первых, ей всегда казалось, что поезд – мистическое явление. Главным образом потому, что для нее купе поезда всегда становилось пространством воспоминаний. Ровное движение, ритмичный стук колес, и много времени, чтобы вспоминать.

А сейчас Виктории меньше всего на свете хотелось бы сталкиваться с воспоминаниями. Тем более – с теми, что обязательно придут. Воспоминания о Джоне, о его прикосновениях, о его страсти.

О его грубой, бессмысленной, совершенно не нужной и унизительной лжи.

Ну вот… Только не это, пожалуйста!

Самолет – гораздо лучше. Во-первых, Виктория боялась летать на самолете.

Страх – это хорошо. Он как магнит для мыслей. Значит, меньше боли. Бояться лучше, чем думать. Нелепо, так нелепо, что почти смешно…

А во-вторых…

Как было бы просто. Просто, быстро и не больно.

Виктории стало стыдно за эту подленькую, даже нет, не подленькую, а подлую, ужасную, жестокую мысль: подумала о Клер, ее муже, маме, о десятках других пассажиров.

Нет! Сама выкарабкаюсь. Дура малодушная. Господи, прости мне мою слабость…

Однако после этой не до конца сформулированной мысли, страшного желания Виктория поняла, что первый пункт не сработает.

И не сработал.

Виктории уже не было так страшно лететь. Пришлось «заставлять» себя бояться за Клер.

Пик безумия…

Перелет прошел нормально. Повторила песню – текст, вспомнила, как пела ее раньше. Времени и сил петь дома Виктория не нашла. Клер утешала ее всеми силами, а та и сама не слишком-то волновалась по поводу того, как будет звучать ее голос.

Она хотела вырваться из Лондона – ей это удалось. Остальное не так уж важно.

Поезда Виктория все-таки не миновала, но поездка длилась, слава богу, всего-то минут сорок. А Клер, очевидно, опираясь на свою абсолютную интуицию, говорила без умолку и заставляла говорить Викторию, не давая ей погрузиться в темный туман своих мыслей.

Моя сестричка, ты такая умница! Спасибо, Клер!

Теперь Виктория сидела на кровати со сложенными на коленях руками. Бледная женщина с плотно сомкнутыми губами и расширенными глазами. Виктория почти ненавидела себя – за слабость.

У нее было ощущение, будто все, что происходит сейчас, происходит не с ней, а с какой-то куклой из плоти и крови, которую окружающие со странным упорством называют Викторией Маклин, будто не видят, что это совсем не Виктория. У куклы те же лицо и тело, голос, память, что и у настоящей Виктории… Но от этого она не перестает быть куклой.

А сама Виктория осталась в другом времени и в другом месте. Как ни горько и ни унизительно это осознавать, но жизнь Виктории Маклин закончилась той ночью, что она провела вместе с мужчиной, которого полюбила.

И который не полюбил, да и не смог бы никогда полюбить ее.

И что дальше? Сегодня вечером – открытие фестиваля, которого она ждала не один год, на который ее наконец-то пригласили… Она мечтала об этом вечере, об этой песне, как о билетике в прошлое, в то время, когда Виктория Маклин была студенткой колледжа, некрасивой девушкой, которая больше всего на свете любила рисовать и пела песни так, что казалась всем странным полусказочным существом с чарующим голосом, который, как это ни фантастично и ни странно, ослеплял… И никто не видел того, что нос Виктории немного длиннее, чем следовало бы, губы слишком пухлые и яркие для ее бледного лица, руки тонки, а плечи угловаты.

Виктория не выходила на сцену очень давно.

А ей все еще не было страшно.

Куколка споет. Виктории Маклин здесь нет.

И внезапно волна ярости и чего-то похожего на отвращение к себе затопила ее.

Хватит! Хватит, черт побери, жалеть себя!

Виктория вскочила и метнулась в ванную.

Не разбудить бы Клер.

Закрыла дверь. Едва-едва удержалась от того, чтобы не захлопнуть ее.

Звон пощечины. Виктория и не знала, как это возможно – бить себя по лицу. Теперь ощутила. Обожженная щека ныла. Злость остывала.

А Виктория вновь начинала ощущать в себе жизнь.

Сломалась? Один раз ударили – а ты сломалась?! Нет. Тогда это не ты, Виктория. Я тебя знаю. Ты не можешь сдохнуть вот так – просто лечь и умереть!

Черт.

И вообще, сегодня отличный вечер, чтобы начать жизнь заново. Забинтовать раны и…

К черту Катлера! К черту любовь! Если она причиняет столько боли – к черту! Он… мужчина. Всего лишь мужчина, который никогда не станет моим. И он не стоит того, чтобы выбросить свою жизнь на помойку!

Рывком – чудом кран удержался на месте – включила воду. Тугая ледяная струя с шумом разбивалась о керамическую раковину.

Виктория наклонилась и подставила лицо под струю. Обжигающе-холодная жидкость ударяла по щеке…

Отлично, не будет отека. Еще не хватало!

Слепила глаза, стекала по разгоряченной шее, превращала волосы в мокрые холодные сосульки…

Хорошо!..

Виктория оскалилась в какой-то яростной улыбке. Холод ударил по зубам.

Живая! Все равно – живая! Я была живой до него. Я была счастлива с ним…Уже не буду, ну так что ж? Что мне терять? То, чего никогда не могло быть…

Это моя жизнь. Моя душа. Я никому не отдам ее.

Виктория смеялась. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой свободной, как сейчас, на мокром кафельном полу, с разметавшимися по плечам волосами, с которых стекала холодная вода – прямо на халат.

Ничего страшного, он ведь уже вымок до нитки…

Джон Катлер бежал по залу аэропорта. Гулкого звука его бегущих ног не было слышно в человеческом шуме.

Кассирша Элен Хант растерялась. Ей показалось смутно знакомым лицо человека с лихорадочно блестящими темными глазами, который потребовал:

– Немедленно. Билет. Нужно в Ронту.

Таких рейсов не было.

В другой раз она, может быть, и разозлилась бы, но сейчас что-то во взгляде странного пассажира подсказало ей, что самый мудрый выход – это посмотреть карту.

Через две минуты Джон Катлер держал в руках билет на рейс Лондон – Кардифф, посадка на который начиналась через восемнадцать минут. Он уже знал, что из Кардиффа поезда на Ронту ходят каждый час.

Джону приходилось опаздывать. Опаздывать по-крупному. На важные совещания, на заключения сделок, которые, естественно, откладывались, а то и вовсе оставались неосуществленными проектами.

Но никогда прежде его сердце не стучало в таком бешеном темпе, и никогда этот темп не зависел так от какого-то там самолетного рейса.

Я успею, обязательно. Все будет в порядке.

Джон не мог сидеть. Он стоял рядом с колонной, точнее, ему казалось, что он стоял, а на самом деле, не отдавая себе отчета в своих действиях, он ходил кругами вокруг этой квадратной опоры, отмечая ритм шагов ударами ладони по холодной мраморной поверхности.

Он не сразу осознал, какие слова повторяет громкий сладкий голос невидимой девушки:

– Лондон – Кардифф откладывается на тридцать минут. Повторяю… Приносим пассажирам свои…

Взорву! Куплю и взорву весь этот чертов аэропорт!

У Элен Хант была отличная выдержка. Все-таки разговаривать с такими психами, как этот, может не каждый. Элен подумала, что она все-таки смелая женщина. И сильная. Ведь обошлось без жертв. Хотя обидно, что он наорал на нее. Ну разве она виновата в задержке рейса?! Мало ли что там с самолетом. Спасибо, Стив, охранник, вмешался.

Джон чувствовал себя очень странно. Если бы ему кто-то сказал еще пару недель назад, что он будет устраивать скандал в аэропорту, что ему будут выписывать штраф за нарушение порядка в общественном месте и что дело по сути будет в риске опоздать на какой-то никому не известный фестиваль любительской песни… Да. Не поздоровилось бы тому человеку. Джон Катлер был хотя и не молод, но очень, очень горяч!

Клер долго лежала, приходя в себя после разговора с Джоном и изо всех сил изображая сон. Но потом и вправду заснула. А проснулась – даже не от самого звука, а скорее от неожиданности его. Из ванной доносился смех Виктории.

Первой мыслью девушки было, что с сестрой истерика, нужно срочно вызывать врача и искать успокоительное.

Клер метнулась к ванной. Забарабанила в дверь. Потом подумала, что может напугать сестру, и дрожащим от волнения, но очень ласковым голосом стала уговаривать ее открыть дверь:

– Тори, милая, пожалуйста, открой.

Девушка даже не ожидала, что ее просьбы будут услышаны так скоро. Дверь распахнулась, и перед ней предстала Виктория. Глаза Клер расширились. Картина была поистине гротескной.

Ее сильная, серьезная во всех смыслах старшая сестра Виктория стола посреди ванной, точнее даже посреди лужи в этой ванной, в абсолютно мокром халате, с мокрыми же волосами и немного безумными, но вообще-то сияющими глазами и яркой улыбкой на губах.

– Что с тобой? – Клер хватило только на этот вопрос.

Виктория порывисто обняла сестру. Клер ойкнула. Она ни в коем случае не ожидала того, что халат оказался не просто мокрым, но и удивительно холодным. В общем, несказанно приятным на ощупь.

В груди Виктории таяли отголоски смеха.

– Что с тобой? – почти жалобно повторила Клер.

– Все хорошо, милая, просто я кое-что решила!

– Что? – не без опаски спросила Клер. С Тори станется: могла решить уйти в монастырь.

– Что все произошедшее – это не катастрофа. Что я все смогу пережить. Что я не перестану быть собой. Что он меня не сломал. Что я по-настоящему хочу петь сегодня!

Клер сжала лицо сестры в ладонях.

– Это правда? – Она все еще искала подвох. Отговорки. Что-нибудь еще, что может быть в конечном счете опасным.

– Да, Клер. Мне почти хорошо. – Виктория расхохоталась. – Только вот холодно!

Смех облегчения – очень чистый и, может быть, излишне громкий, но искренний – родился у нее в груди. Снова объятия.

– Ну вот. – Клер нарочито серьезно, немного исподлобья взглянула на сестру. – Теперь я тоже мокрая. Тебе не должно быть обидно. К тому же в пользу сестры, которой нужно беречь здоровье и голос, я пожертвую свой халат, все еще сухой.

– Тори! Знаешь, теперь мне гораздо спокойнее. Ну, ты поняла. Так вот, это значит, что теперь мне гораздо легче будет сосредоточиться на твоей подготовке к выступлению!

– Хочешь, чтобы я распелась?

– Не-а! На этот счет я спокойна. Хочу, чтобы ты высушила волосы и поехала со мной выбирать платье и делать прическу!

– Ой, правда! – Виктория поморщилась, как от головной боли. – Без тебя я забыла бы.

– Угу. – Клер выбралась из ванной и уже копалась в чемодане в поисках фена. – Это был бы фурор. Ты бы эпатировала публику своим экстравагантным нарядом… и прической!

Виктория наскоро одевалась. Впервые за долгое время ей захотелось улыбнуться своему отражению в зеркале.

– Ах!

– Клер!

Обе сестры заметили это платье одновременно.

– Оно!

– Кажется…

Спустя несколько минут Клер сидела в кресле в бутике, нервно барабаня пальцами по колену – в предвкушении. Виктория что-то долго возилась в раздевалке.

Дорого, конечно! Ну и пускай! Могу я побаловать сестру или нет?!

Наконец Виктория появилась. Клер самым непосредственным жестом зажала рот ладонями – чтобы не завопить от восторга.

Ее сестра была великолепна. Стройную фигуру охватывало длинное платье невообразимого нежнейшего оттенка, голубовато-лилового, таким, наверное, бывает только воздух в сумерках. Строгий и одновременно романтический силуэт, ровные линии, а рукава – из тонкой сетчатой ткани, расклешенные, мягко струящиеся вдоль тонких рук Виктории.

Так принцесс рисовали! Ну, если только Катлер не появится…

Клер все-таки застонала от восторга.

– Да? – Глаза Виктории блестели.

– Да! – подтвердила Клер.

Клер не пришлось упрашивать Викторию не снимать платье.

Пускай почувствует себя королевой, притягивающей все взгляды!

Клер благословила сестру, которая настояла на авиаперелете, потому что в салоне красоты пришлось провести еще сорок восемь минут.

Виктория была так хороша, что Клер захотелось плакать от радости. Очень благородная романтичная прическа: часть локонов оставлена на шее и на плечах, часть поднята кверху, макияж в тех же тонах «летнего вечера» – голубоватый, лиловый, перламутрово-розовый – играл на лице Виктории, делая ее поистине похожей то ли на принцессу, то ли на волшебницу.

Виктория рассматривала в зеркале свое отражение.

Пожалуй, лучше – на волшебницу. Принцесса должна быть… Ну, не такой, как я.

– А волшебница – куда более загадочно, чем принцесса, правда, Клер? – спросила Виктория уже в такси.

– Да! – Клер улыбнулась и сжала ее пальцы.

Впереди их ждал очень красивый, но нервный вечер, много музыки, толпа людей, сотни взглядов… Клер волновалась за сестру ужасно: а правильно ли подобрали заказанную с самого начала фонограмму? А качественная ли она? А не распереживается ли Тори? Все ли в порядке с микрофоном? Не скажут ли Виктории за кулисами что-нибудь гадкое, после чего она откажется петь, как уже было однажды, еще в школе?

И где Катлер?!

Виктории не было страшно. Странно. Очень непривычно ощущать, что вызвала восхищение. Впервые в жизни… Впервые! И внутри было пусто оттого, что нет мужчины, того, единственного, за чей восхищенный взгляд можно отдать последний вздох, потому что уже ничего не нужно после такого счастья…

Публика перед сценой, устроенной под открытым небом, гудела как растревоженный улей. Концерт еще не начался.

Слава богу!

Клер всеми силами пробивалась за кулисы. Ее пропустили-таки – после того как она заявила режиссеру, специально для этого «пойманному», что у ее сестры слабое сердце и если она переволнуется, то может произойти тысяча самых ужасных вещей…

Виктория стояла, как в тумане. Она должна была выступать ближе к концу вечерней части программы. Клер возмущалась, а Виктория чувствовала, что ее охватывает оцепенение, в котором она может ждать очень-очень долго. Чего угодно.

И, как удар молнии, как электрический ток, пропущенный по телу, – гулкий, громкий, усиленный микрофоном голос «Виктория Маклин. Ее песня “В моем сердце боль и радость…”».

Что-то острое, искрящееся, прекрасное, как кристаллы льда в солнечных лучах, заполнило пустоту. Виктория ощутила, что нет больше оков. И не должно быть, и не будет, наверное, никогда. Шагнула на сцену…

Пока Джон добрался до парка, где проходил фестиваль, он проклял все на свете и не один раз.

Рейс действительно отложили на полчаса. Он дождался. В Кардиффе поезд на Ронту шел по расписанию только через сорок минут. Лихорадочно подсчитав, что ехать на машине все-таки дольше, Джон стиснул зубы.

В Ронте он достаточно быстро нашел отель, но мисс Маклин и мисс Джеймс там не оказалось. Джон пережил и это. Однако на дорогах уже были вечерние пробки, и Джон почти бежал до парка, едва не сбивая одних прохожих и уточняя дорогу у других.

И метров за восемьсот до Вараэдн-парка Джон услышал звуки музыки.

Уже началось. И я не знаю даже, когда было начало…

Это прибавило ему скорости.

На то, чтобы купить билет, понадобилось бы минут двадцать: из желающих выстроилась внушительных размеров очередь. Джон сунул охраннику купюру и таким образом прорвался внутрь в течение тридцати секунд.

Вдох. Выдох. Еще раз.

Нет, если она еще заупрямится, я свяжу ее и увезу куда-нибудь. И дело с концом. Пускай это будет похищение. Мне все равно…

Вдох. Выдох. Вдох…

Здесь было очень много людей. В основном – среднего возраста, мужчины и женщины, и пожилые леди в шляпках, и джентльмены преклонных лет в несовременного покроя костюмах, и даже молодежь, в основном интеллигентного вида. Это был один из своеобразных фестивалей, на которых публика не сидела на месте, а прохаживалась, могла подходить ближе к сцене или просто наслаждаться прогулкой в парке под звуки живой искренней музыки.

И ни от кого Джон не мог услышать точного ответа на вопрос: выступала Виктория Маклин или нет.

Узнал только, что концерт начался полтора часа назад. Он прервется, чтобы продолжиться завтра вечером, через три с половиной часа, но у Джона помутилось сознание, когда он понял, что вся эта безумная гонка могла и не иметь красивого финала.

Я должен узнать. Она наверняка за кулисами. Но… если она еще не пела… Имею ли я право появляться сейчас?

Джон разрывался между желанием увидеть Викторию и разрубить наконец этот узел из недомолвок и обид и страхом ранить ее, шокировать своим появлением.

А еще он безмерно боялся ее отказа.

Невыносимо было стоять и ждать, теряя время. Джон не мог бездействовать.

Я просто спрошу. Узнаю… постараюсь не попадаться ей на глаза. Пока.

Джон стал пробираться к сцене, которая примыкала к павильону, где, очевидно, ждали артисты.

Услышав: «Виктория Маклин. Ее песня “В моем сердце боль и радость…”», – Джон не поверил своим ушам.

А потом зазвучала музыка. Бесконечно красивая, тягучая, немного печальная, она рождала невозможные, нереальные воспоминания о том, что происходило несколько веков назад, отражалось в настоящем и, наверное, существовало где-то всегда.

И вот вышла – она. Джон едва узнал ее в той необыкновенной, ослепительной женщине в волшебно-прекрасном платье, которая стояла на сцене. Она почти не двигалась, только свободные руки мягко поднимались, замирали и снова опускались.

Мягкий, глубокий, немного хрипловатый голос, будто срывающийся в некоторые моменты, пел печальную старинную историю о любви, которая вторглась в жизни двух людей и разрушила все, и привела их к гибели, но все же сделала счастливыми…

Джон неотрывно смотрел на Викторию.

И теперь он точно знал, что это его женщина. Самая странная, необыкновенная, талантливая женщина, которую ему посчастливилось встретить. И, может быть, она позволит ему идти с ней по жизни рядом… Эта гордая и непонятная волшебница.

Моя любимая. Моя Виктория.

Джон пробирался к сцене. Виктория пела. И тут он понял, что у него даже нет цветов… Где остались орхидеи, он не помнил.

А между тем, по всем канонам голливудских фильмов, он должен был немедленно преподнести любимой женщине кольцо с бриллиантом. Или, по меньшей мере, охапку роз.

Как ни крути, а красивый финал… откладывался.

Ну уж нет!

Виктория допела. Джон стоял уже сбоку от сцены, возле ступенек.

Музыка затихала медленно. Виктория трогательным жестом прижала ладони к груди и улыбнулась, так светло и искренне, что у Джона защемило сердце от любви к ней. Вот она поклонилась… подняла голову… обвела зрителей взглядом…

Замерла – будто остановилось время.

Где-то за сценой всплеснула руками и счастливо завизжала Клер.

Пять ступеней. Четыре широких быстрых шага.

Факел – ярче, выше, рассыпаясь искрами, но не потухая…

Перед Викторией стоял мужчина, которого она хотела бы видеть больше всего на свете. Сегодня и всегда. Невозможное счастье, смешанное с острой болью. Детская, безудержная радость…

Он взял ее руки в свои. Все понял. Ни одного лишнего слова.

– Прости меня. Я люблю тебя. Ты даже не знаешь, как сильно. Люблю и восхищаюсь. Пожалуйста, будь моей женой. Я прошу тебя об этом.

А у Виктории не было слов. Она только сжимала его руки. Наверное, все ответы, которых ждал Джон, он прочел в ее глазах.

Он порывисто подхватил Викторию на руки. Ему хотелось идти быстрее, нет, бежать и кричать всему миру о своем счастье. Но на руках – драгоценнейшая ноша, и Джон очень осторожно и трепетно спустился со сцены.

Это не был хеппи-энд. Это было начало сказки для двоих влюбленных людей.

И им не было никакого дела до шума, поднявшегося в толпе, когда у всех на глазах родилось это человеческое счастье.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Реклама на сайте